Не торопись… [Матвей Алексеевич Елисеев] (fb2) читать онлайн

Матвей Елисеев Не торопись…

За покрытым инеем окном автомобиля стремительно падает снег. Вьюга носит его из стороны в сторону, бьёт о стены домов, стволы деревьев, железные ворота. Я сижу в такси и заворожённо наблюдаю за происходящим на улице зимним хаосом. Стекло, через которое я смотрю, кажется мне таким же тёплым, как и всё остальное внутри машины: я снимаю перчатку и подношу ладонь к стеклу. Холодно.

Я не был здесь… дайте-ка подумать… около семи месяцев. Кажется, это моя вина. Мой родной город находится довольно далеко от столицы, где я работаю. В последнее время я сильно увлёкся: всё глубже и глубже погружаюсь в пучину журналистской жизни. Недавно вот расстался с девушкой из-за того, что уделял ей непростительно мало внимания.

– Ну и дурак, – подумал я про себя.

Однако сегодня я никак не мог не приехать…

Я поворачиваю голову налево и смотрю на большую коробку, обёрнутую в розовую бумагу с синим бантиком. В ней находится подарок на день рождения моей бабушки. Постельное бельё, какое разочарование, должно быть, она испытает, когда увидит тебя! Что ж, ничего нового: подарки не моя стезя. Впрочем, как и забота о близких.

Мы съезжаем с главной дороги на улицу, где живут мои бабушка и дед. Нас трясёт. Забавно: за столько лет здесь ничего не поменялось. Всё тот же дырявый асфальт, те же потухшие, наверное, от скуки фонари, тот же ряд теперь уже обветшалых домов, хозяева которых, должно быть, смотрят какое-нибудь очередное вечернее шоу по телевидению. А в придачу к ним те самые древние коты, лежащие под скрипучими креслами.

Меня немного подбрасывает на кочках, но это даже приятно. На ум, или же сердце, сразу приходят воспоминания из детства: как мы едем из местного магазина на старой волге. Я валяюсь на заднем сиденье, согреваемый объятиями бабушки, и наслаждаюсь пьянящим запахом старины… интересно, это я его выдумал или он действительно был?

Мы останавливаемся. Я прощаюсь с водителем, высовываю голову из автомобиля и вспоминаю, что оставил подарок на сиденье. Повернувшись, глупо улыбаюсь таксисту, хватаю коробку и неловко выползаю из машины.

Оказавшись на холоде, я делаю глубокий, немного нервный вздох. Быстро привожу мысли в порядок и направляюсь к заснеженной калитке. Дёргаю ручку, тяну дверь на себя – ничего. Должно быть, опять забор перекосился, а значит и калитка снова не открывается. Время идёт, а проблемы всё те же.

Отхожу на пару шагов назад. Смотрю в сторону и вижу: ворота слегка приоткрыты. Всё как в старые добрые деньки.

Оказавшись по другую сторону забора, предо мной предстал старый дворик, словно ожившее воспоминание прямиком из детства. Всё те же кусты роз, высокие сгорбленные ёлки. Крыша сарая, до которой можно дотянуться кончиками пальцев, деревянный столик. И всё это под снегом. Иногда мне думается, что именно таким и запомню я своё прошлое: покрытым холодной пеленой, скрывающей неровности. Укрою мебель белой простынёй, выключу старчески-жёлтый свет и, прежде чем уйти в конец, брошу финальный взгляд на все забытые, ценой малой или великой, мгновенья… Да, наверное, именно в таком виде эти моменты будут смотреться даже лучше, чем в действительности.

Подойдя к входу в дом, я услышал, как сбоку от меня кто-то разговаривает по телефону. Я завернул за угол и встретился с отцом.

– Погоди, – сказал он это в телефон и прикрыл его ладонью, – сынооок, привет. Как дела? Как доехал? Не холодно тебе в твоём тоненьком пальто у нас? – засыпал он меня вопросами, не дав мне и слова сказать. А я же просто стоял первые пару секунд и по-дурацки улыбался.

– Всё нормально, пап, – сказал я лучшее, что пришло мне в голову.

– Ну и хорошо. Иди в дом. Там уже твои любимые бутерброды с икрой поставили на стол. Я скоро буду, иди, – сказав это, он махнул рукой, а затем отошёл в сторонку и продолжил обсуждать какие-то деловые вопросы со своей привычной лёгкой манерой речи, как будто он ведёт беседу не с каким-нибудь очередным вором-неудачником, попавшимся на взяточничестве, а с сердечным другом и приятелем по бутылке.

Я поднимаюсь по ступенькам и захожу в коридор. От остальных меня отделяет деревянная дверь со стеклянным вырезом посередине. Лишь посмотрев в него миг, я уже ощутил на себе то тепло, которое обитает только в таких домах. И доступно оно лишь для тех, кто рад этому дому, и кому он рад, ведь нет более радушного хозяина, чем родные стены, помнящие гораздо больше, нежели они могли бы или хотели с нами поделиться.

Сняв обувь, я открываю дверь, стараясь при этом хотя бы немного приспустить кончики губ, предательски выдающие мою радость. Но знали бы вы, а вы точно знаете – как тяжело не улыбаться, когда видишь столь приятное и знакомое сердцу лицо!

В воздухе вальяжно парит запах только что приготовленной еды. Я снимаю пальто, вешаю его на крючок для одежды, постаревший не меньше обитателей этого дома, и с коробкой под мышкой заваливаюсь в гостиную.

– Ооо, смотрите, кто пришёл! – сладко и по-матерински живо сказала та женщина, которую я считаю первой дамой моего сердца.

– Привет, мама.

Из кухни доносится чей-то звонкий и нежный голос:

– Кто там пришёл?

Я кладу подарок на край дивана и иду на встречу голосу. Из-за угла появляется моя бабушка, вытирающая о фартук руки. При взгляде на меня у неё на лице появляется то забавное смешение из эмоций, которое, пожалуй, нельзя ни описать, ни передать никак иначе, как просто “счастье”.

– Дёма!

– Привет, бабушка, – я развожу руки по сторонам и сжимаю её плечи в объятьях.

– С днём рождения! Желаю тебе здоровья, счастья, и всех тех благ, которые тебе, должно быть, пожелали в той неприличной мере, что они если не наскучили, то, по-хорошему, осточертели.

На моё лукавство и подтрунивание она отвечает стеснительной, но предельно искренней улыбкой.

– Спасибо мой родной! Такие приятные слова. Проходи за стол, там вон дед твой на диване сидит, поздоровайся, а я пока пойду курицу достану из духовки, – она целует меня в щёку и бодрой и весёлой походкой уходит в другой конец кухни.

Я возвращаюсь в гостиную и обнаруживаю, что, действительно, дедушка сидит на диване, в дальнем конце комнаты, и внимательно смотрит куда-то в окно.

– Дедушка!

Услышав какой-то новый звук, он то ли от испуга, то ли просто от удивления, начинает шустро искать если не глазами, то каким-то старческим радаром источник внезапного шума. Когда он увидел меня, ему понадобилось ещё пару секунд вглядываться в моё лицо, чтобы распознать нарушителя покоя.

– Дима? Ооо, какие люди! – потерянность резко сменяется радостью, и он медленно пробирается через узкий промежуток между столом и диваном, чтобы пожать мне руку.

– Привет, дедушка, – сказав это, я протягиваю ему свою ладонь.

Когда моя, молодая и нежная кожа, соприкоснулась с его, похожей скорее на старое собачье полотенце, нежели на руку человека, я подумал: “Какой ужас!”. А в душе мне было так приятно и хорошо, что мысль эта быстра сменилась отчего-то по-человечески простой и безмятежной радостью.

– А ты возмужал, красавцем стал! Плечи – широкие. Нос – гордый. А вот с остальным… моя метла и то полнее тебя!

– Что поделать? Такой вот я худощавый! Всегда таким был, таким и останусь. Зачем менять что-либо?

– Ну, может, оно и правильно, – сказав это, он на мгновение замолчал, призадумался; кажется, он углубился в мысли, чтобы спросить себя – он соврал или нет?

– Так как ты тут? Выглядишь хорошо, – прервал я его раздумья.

– А, да нормально, что уж. Не жалуюсь. В огороде копаюсь, мышцы вон какие нарастил, смотри, – он сжимает руку, как ребёнок, любующийся своими “мускулами” перед зеркалом, а я же вижу кости, с которых поникши свисает полая кожа…

На мгновенье мне становится страшно. В глазах мокреет. А затем я перевожу взгляд на улыбчивое лицо дедушки и сам натягиваю улыбку. Но, буду честен, образ его рук не отпускал меня довольно долго, как один из тех шрамов, которые мы храним на теле всю жизнь, однако замечаем лишь изредка, в некоторые моменты спокойствия. Тем не менее, несмотря на свою незначительность, они словно въедаются в наши мысли: не получается думать ни о чём другом. В голове только следы давних порезов, ссадин, укусов… И это продолжается до тех пор, пока их место не занимает что-то более значимое или, напротив, местечковое, однако точно далёкое от нашей сути.

Усевшись в кресло, я, по разумению души, пустился в бесконтрольные разговоры о жизни. Меня спрашивали так часто и о стольких вещах, что за всем тем вниманием, которое мне уделили, я чуть не забыл, что вообще-то мы собрались здесь не ради меня.

– Бабушка, видишь вон ту коробку, – движением глаз я указываю на мой подарок, – это тебе. Ещё раз с днём рождения.

– Ой, спасибо, сыночек… – она смущенно вздыхает, извиняется, как будто есть за что, и говорит “внучок, конечно же”.

– Я в подарках не разбираюсь, так что… не сердись.

– Да как же можно?! Не волнуйся, чтобы ты не подарил, – она наклоняется целует меня в щёку, – я всё равно буду очень рада.

Через некоторое время с улицы вернулся отец. Такой же добродушный, как и всегда. Никак не перестану удивляться тому, как ловко он скрывает все свои трудности от других членов семьи. Ни алкоголем, ни задушевной беседой из него не выудить того, что на самом деле у него на уме. Кажется, будто с возрастом он научился менять лица.

Вот он Владимир, адвокат, спасающий негодяев и тех, кто ещё не удостоился такой оценки, а вот, буквально через секунду, он Володя – любящий и любимый отец и сын.

– Ммм, как всё вкусно пахнет, – сказал наш главный кулинарный критик в семье и направился на кухню помогать бабушке носить тарелки.

Атмосфера праздника тем особеннее, чем меньше этих праздников у тебя осталось. Всеобщее веселье с возрастом меняет характер, но не покидает подобных мероприятий никогда. На столе расположились разной степени аппетитности продукты, в бокалах пенится шампанское, а на моей тарелке раскиданы крошки от только что съеденного бутерброда.

Дедушка смотрит по сторонам, улыбаясь не то, чтобы от радости, а от привычки улыбаться за застольем. Отец учтиво властвует над всем съестным, разливая напитки и передавая еду с одного края стола на другой. Мама рассказывает о чём-то с непритворным интересом, а бабушка внимательно её слушает.

Что же до меня, то я просто тихо-смирно попиваю кружку пива, сидя в своём кресле, и наслаждаюсь до восхищения живыми беседами членов моей семьи. Хмель приятно разливается по всему телу, делая мысли запутаннее и пространнее, а чувства более глубинными и туманными.

Я так давно не слышал их голосов! Потерявшись в потоке дел, как кот в клубке из ниток, я очень долго не мог позволить себе не думать о том, что у меня есть ещё дела на вечер. Каждый день работа официальная сменялась работой личной, исходящей из моих надежд и амбиций. И как же глуп я и все мне подобные, если мы всерьёз считаем, что это разные вещи, ведь целью этих “необязательных” занятий мы ставим не карьерный, а личный рост. А когда наступает ночь, мы засыпаем не с тем ощущением, что сегодня сделали нечто большее, чем просто должное, а с той усталостью, которая не знает границ между работой по нужде и по желанию.

От моих мыслей меня оторвала мама:

– Сынок, ну вот зря ты тот репортаж написал всё же.

– Какой? – без капли притворства удивляюсь я.

– Ну тот, о похоронах…

– Согласен, это было неправильно, – влез в разговор отец.

– Нет, это, конечно, было не совсем… этично с моей стороны, но, – на мгновение я теряюсь в мыслях: выпитое пиво даёт о себе знать, – но я так рассудил, когда уже написал его: смерть забирает у нас самое главное. Ну жизнь, то есть. Так почему мы должны в довесок ещё и бояться её, как-то обходить стороной, будто она пугало какое-то. Мы с вами – люди – птицы высокого полёта. Видим смерть – летим прямо ей в голову! – резюмировал я, на что ответом мне был дружный смех.

Отхлебнув ещё немного пива, я продолжил тему, так как уж больно она меня задела:

– Вы поймите меня, ну разве не имеем мы права, данного нам от рождения, говорить о смерти честно и открыто? – сказал сурово я и окинул взглядом всех присутствующих.

– Имеем, конечно, – дали мне нерешительный ответ.

– Ну вот и всё!

Через несколько мгновений все увлеклись новым разговором, кажется, о политической ситуации в стране, и только бабушка тихо, как будто невзначай, сказала мне:

– А мне твой репортаж понравился. Добрый, сострадательный такой. Читаешь его и чувствуешь – он бы плакал со всеми, если бы только мог.

– Я бы хотел, чтобы все так думали. И обо мне тоже…

Через пол часа через порог преступил ещё один долгожданный гость – мой дядя. Сбросив с себя одежду на ходу, он стремительными и уверенными движениями обнял бабушку, пожал руку всем, до кого смог дотянуться, сел за стол и выпил водки. Прыть и целеустремлённость – красота русского человека!

С алкоголем через весь стол полились и бесконечные беседы. Отец с дядей, мама с бабушкой. Только я и дедушка тихо сидели и пристально следили за происходящим вокруг.

Среди прочих, не на что не претендующих разговоров, мне запомнился один:

– Вот слушаю я тебя и понять никак не могу, – сквозь смех сказал отец, обращаясь к дяде.

Подумав пару секунд, почесав затылок несколько раз, тот ответил следующим образом:

– Боюсь, водку тебе не понять, Володя. Её можно только выпить, – и этим всё сказано.

Думаю, будь в этой комнате человек покультурнее, он бы возмутился происходящим. И правда: здесь душа народа встала из-за стола и вскрыла себе брюхо, не то, чтобы ради запугивания, но хотя бы ради увеселения. Однако, как сказал мой дядя: “А мне казалось, Димас, что снобизм твой теперь тебе как хвост стал”, на что я ответил: “Нет такого хвоста, которого было бы нельзя отрезать по пьяни!”

Шутка ли, но и я, человек, презирающий распутство, чревоугодие и прочие грехи, оказавшись с ними лицом к лицу, охотно принял их в дружеские объятия и сел с ними за один стол. На дистанции мы видим некоторую вульгарность подобных мероприятий более отчётливо и реалистично, чем в близи, и всё же – если бы в природу человека не входила слабость к таким наслаждениям, то отчего они вообще существуют?

Из всего того немногого, что я сказал за эти пару часов, я выделю, пожалуй, лишь одну фразу:

– Пожалуйста, простите, что так редко звоню. Я правда вас всех люблю, помню, но… слаб я волей, короче, да и сердцем тоже. Простите меня, – сказав это, я чуть не прослезился.

Застолье близилось к концу. Бокалы пустели на глазах, а у меня вид пива начал вызывать ленивое отторжение. Предел выпитого алкоголя был достигнут, а порог эмоциональности – давно сокрушён.

Я сижу и смотрю на своего дедушку. Старый, уставший старик. Пусть он и выглядит довольным, но мой намётанный болью других людей глаз видит, что за этим вечно улыбчивым лицом скрывается какая-то ещё не постигнутая мной тоска. Как медленно и грустно тухнет свеча, отыграв свой главный и ярчайший спектакль, так и человек на старости лет печально тускнеет. В его глазах гаснет искра жизни, его тело делается куда менее похожим на человеческое, чем самый жуткий манекен, а в его мыслях… есть ли в них что-то настолько радостное, что он забывает о смерти?

Глядя на своего старика, камин моей детской души, у меня холодеет в груди. Сердце сжимается так, будто у него уже нет сил биться, и всё чего оно хочет – это просто остановиться и немного отдохнуть.

На ум приходят воспоминания из ранних лет. Поездки в торговые центры, где мне покупали сладкую вату, когда мы покидали зал с игровыми автоматами; утомительные занятия по географии, от которых меня так сильно воротило, что я был готов крикнуть: “Да сколько можно уже?”, а затем смотрел на дедушку и становилось как-то стыдно. Ещё помню новогодние праздники, игру в мяч, стихотворения Есенина… Много всего помню, да вспоминаю редко.

Бабушка вместе с мамой пошли на кухню за чаем, а отец с дядей ушли в соседнюю комнату, чтобы обсудить какие-то дела. Остались мы вдвоём: я и дедушка. Мы сидим, с ожиданием чего-то смотрим друг на друга. Интересно, он думает обо мне или…

Я встаю с кресла и присаживаюсь рядом с ним. Он улыбается и спрашивает:

– Ну, что расскажешь?

Он смотрит на меня единственным видящим глазом, а я смотрю на него… и так мне плохо становится. Я перевариваю в себе эту боль и говорю:

– Дедушка, вот смотрю я на тебя и думаю: вот есть у тебя, наверное, лишь два главных желания… – я останавливаюсь, перевожу дух и продолжаю, – либо… издохнуть поскорее, либо… встать с этого пожелтевшего дивана, вдохнуть до края лёгких запаха жизни, и побежать куда-нибудь по полю, под сосенками, спотыкаясь об упавшие шишки… бежать, пока не услышишь чей-то окрик, пока не повернёшься, пока не улыбнёшься.

Мне кажется, что его взгляд нисколько не изменился после моих слов. Он всё также слегка глупо смотрит на меня, закрываясь своей привычной улыбкой. Через несколько секунд молчания, он, будто только что проснувшись, спрашивает меня:

– Ещё раз? Прости, я не расслышал.

Я делаю глубокий вдох, и на выдохе произношу:

– Говорю, люблю тебя, дед.

– Ааа, я тебя тоже, внучок, – сказав это, он положил мне плечо свою старческую ладонь и сжал её, что есть сил. Было совсем, как объятия подушки.

Так стремительно пролетел этот вечер. Мы пили, мы ели, даже немного пели, чем я, признаюсь, совсем не горжусь: ценители хорошего вокала, должно быть, сочли бы наше исполнение чем-то вроде богохульства. Но всё же… и всё же пришло время прощаться. Сегодня я уезжаю вместе с родителями: завтра рано утром у меня встреча со старыми друзьями, а сразу после – самолёт до Москвы.

Мы стоим в коридоре, одеваемся. Все ненадолго замолчали: постепенно приходит горькое чувство завершённости праздника. Застегнув пальто, я бросаю в коридор свой прощальный взгляд. Стены всё также молчат, но я и не требую от них взаимности. Такая вот у нас странная любовь!

– Ещё увидимся, – в мыслях говорю я им.

Все вышли на улицу. Обнимаются, целуются. Вкратце обсуждают вечер, делятся планами. Иными словами – растягивают момент. Люди, как же я вас понимаю! Что до меня, то я стою поодаль и пишу коллеге, что буду в городе послезавтра. В этот миг ко мне сзади подходит дедушка и говорит:

– Были б костыли поудобнее, я б побежал…

В ту минуту я не понял о чём он говорит, и только в машине, слегка протрезвев, до меня дошло. В этот раз я заплакал.