По зрелой сенокосной поре [Вячеслав Васильевич Горбачев] (fb2) читать постранично

По зрелой сенокосной поре

ЗЕМНОЙ ПОКЛОН

I

Я хочу услышать сейчас, напутствие друга.

По флотскому обычаю пусть скажет он на дорогу:

— Полфута под килем тебе, старина!

И пусть ветер и буря!.. — с веселой песней я ставлю парус. Пускай несется мой утлый челн воспоминаний к городу, в котором на исходе июня зацветают липы…

II

Город своей мечты, наверное, есть у каждого — город юности и любви. А может, это и не город, а размашистое, как весенняя ярмарка, село в ковыльной степи или на бойком сибирском тракте, тихая приземистая деревушка возле лесного ручья или горный аул, где прохладные сакли будто связаны тонкими бечевками каменистых троп…

Где б ни была та родная сторонка, ей всегда место в нашем сердце.

Бывает, иногда вдруг покажется, что потерялась туда дорога, песком забвенья перемело памятные стежки в прошлое. От такого чувства горько сердцу, и, словно в беззвучном крике, долгом, как журавлиный клин в осеннем небе, зайдется оно печалью.

В искуплении какой-то непрощаемой вины захочется преклонить голову перед отчим порогом. И тогда, в час душевной тоски и кротости, мелькнет перед глазами слабое, зыбкое виденье — мать провела усталой, натруженной шершавой рукой по твоей щеке… То почудится сиплый, как всхлип жалейки, предутренний крик молоденького, нераспевшегося еще петушка, когда по зябкой росной мураве убегал с удочкой к дремотно-спокойным и таинственным омутам. А то, как наяву, скрипнет очеп, полусонно зазвякает цепь и по стенам колодца гулко, с дребезгом полетит порожнее ведро озабоченной до, свету молодайки…

Милая родина.

Милая грусть.

Милая,

милая Русь!

Во время невзгод и тяжких испытаний мы обращаемся к тебе, и ты возвращаешь нам свою прежнюю любовь, врачуешь раны. Ты великодушна к нашим слабостям и за добрые наши дела щедра на славу.

Слабому, кто припал к твоей груди, ты дашь силу.

Мученика и страдальца утешишь.

Стоящему у росстани укажешь путь.

Заблудшему засветишь в ночи огонек.

Но…

Страшным укором

станет имя твое изменнику, трусу и подлецу.

Такие будут бежать твоей земли, и — где бы ни настигла их смерть — всем чужими, непрощенными уйдут они из жизни.

Горсть земли твоей, родина, и ныне, и присно, вовеки будет пухом для верных детей твоих.

Тяжелее могильной плиты ляжет она на грудь неверных.

Так было, так есть, так будет.

И никто не преступит извечный закон.

Потому что она у каждого одна — Родина, она одна в ответе за всех нас.

И не в заплечном рюкзаке носим ее, а в сердце. И ноша эта не тянет, если чист помыслами и делами.

«Когда станет тебе трудно, невмоготу, — говорил мне в далеком детстве старенький мудрый дедушка, — ты отодвинь, как недоеденный хлебушко, все заботы и хотя бы мысленно обратись из своего далека к родному порогу. И если уже не будет тех рук, что ласкали и пестали тебя, и время уже источит стены отчего дома, ты все-таки обратись душою к родимой стороне, поклонись синему вечернему небу, и звездам, и полям, что кормили тебя, и воде, что поила тебя, и всему миру поклонись».

И из этого своего далека я соглашаюсь с ним:

не тяготят и не печалят сердце святые поклоны.

Земные поклоны.

III

Теперь и не знаю, что быль тут, что небыль, но все одинаково дорого мне, всему, о чем думаю, то тревожно, то радостно отзывается душа.

Так садовник ценит и любит, и мысленным взором лелеет уже будущий плод, хотя семя едва проросло и не укрепилось корнями в почве. И тот, кто землю чует, хорошо знает: сторицей воздастся садовнику за все волнения и труды его.

IV

Мой город…

Тихие одноэтажные улицы деревянных и каменных домов с крышами под железо и черепицу.

Узенькие тротуары возле заборов и ровные мостовые залиты темным, как вишневый сироп, асфальтом, от которого — чем яростнее печет солнце, тем острее пахнет гудроном и смолою.

Запахи эти особенно хороши осенью, в тягуче спокойные дни бабьего лета, когда и центр города, и окраины завешаны и перевиты густой паутиной, точно серебристой вискозной нитью. Пахнет гарью первых листвяных костров, смолою сосновых стружек, и далеко разносятся дребезжащие, тревожные звонки трамваев. В белесом, как паутина, небе высоко-высоко серебристые самолетики оставляют след, похожий на след торпедных катеров в море…

Осенью, как ни в какую другую пору, кажется, что город похож на большую строительную площадку, где всяк занят своим делом, своим трудом, и что скоро вот — день еще или два! — работы завершатся и можно будет въезжать в новый, просторный и светлый дом.

Но то осенью…

А летом, в конце июня, после теплой дождливой ночи разом зацветают старые липы, и каждая гудит,