Весна [Антон Александрович Волошин] (fb2) читать онлайн

Первое марта

Старый механический будильник отвратительно затарахтел на видавшей виды деревянной прикроватной тумбочке военного образца. Скрипя пружинами металлической солдатской койки, Станислав Кручинин свесился со второго яруса и отключил звонок.

«Семь ноль», – подумал Станислав, – «пора!»

Он вздохнул полной грудью, задержал дыхание и прислушался к своим ощущениям. Воздух, как всегда, был спертым, но концентрация кислорода и содержание посторонних примесей были в норме. За годы жизни в бункере он научился определять это без всяких приборов. Поднеся к лицу висевший на шее персональный электронный дозиметр, Станислав, наконец, открыл глаза и взглянул на показания. Всего несколько лишних миллирентген, фильтровентиляционная установка работает сегодня весьма неплохо. Можно даже не наведываться в отсек генетического контроля и дезактивации. Это сэкономит полчаса, может еще вздремнуть? Хотя нет, лучше за это время проверить и почистить скафандр, чтобы не заниматься этим завтра, как того требует регламент. Стараясь скрипеть как можно меньше Станислав спустился с верхней койки, пошарил в темноте босой ногой по пыльному бетонному полу, нащупал свои стоптанные шлепанцы и, обувшись, побрел в направлении стены, где должен был находиться выключатель. Он щелкнул расхлябанным тумблером. Старая добрая лампочка накаливания в треснувшем черном патроне, свисавшем с потолка на двух отдельных проводах, пролила свет на мрачное помещение, которое он, вот уже который год называл своим домом. Нештукатуреные стены с выбоинами, голый бетонный пол, который трескался и крошился слоями, отчего всегда был покрыт мелкими осколками бетона и цементной пылью да низкий потолок, на котором местами белели остатки известки, образовывали прямоугольное помещение площадью около шести квадратных метров. Из предметов интерьера присутствовали только двухъярусная солдатская койка, прикроватная тумбочка, небольшой шаткий деревянный столик, одной из ножек стоящий на плотно сложенной старой газете, пара жестких стульев, напольная вешалка с двумя комплектами потертой, заштопанной в нескольких местах офицерской формы, висящий на стене репродуктор общего оповещения и решетка вентиляционной системы. Довершала картину висевшая на гвозде, вся исцарапанная, гитара с мятым атласным бантом на грифе. Деревянная, обшитая жестью с облупленной краской дверь закрывалась изнутри на шпингалет, а снаружи имелись петли для навесного замка. Лампочка мерцала с непостоянной частотой, похоже, генератор барахлил.

– Стас… – Константин, сосед Станислава по отсеку, невнятно забормотал во сне, отвернулся к стене и снова тихонько засопел, натянув на голову выцветшее синее одеяло.

Сегодня был выходной, общего подъема не играли, и Константин мог нежиться в койке, сколько ему заблагорассудится. Станислав же заступал на дежурство, поэтому сегодня, первого марта, вынужден был встать в семь утра. Шаркая ногами и покачиваясь, он побрел к вешалке и стал неторопливо одеваться.

«Весна наступила», – подумал Станислав и невесело усмехнулся, – «хотя какое это имеет значение».

Одевшись и накинув на затылок ветхую неправильной формы фуражку с треснувшим пластиковым козырьком, он подошел к кровати и принялся будить соседа.

– Костя, – тихим виноватым голосом сказал Станислав, слегка прикоснувшись к плечу Константина, – закрой за мной дверь.

Константин взглянул на него сонными глазами, молча поднялся с койки и вслед за Станиславом подошел к двери.

– Пока! – сказал Станислав, делая шаг в коридор, – Извини, что потревожил.

– Счастливо отдежурить, – пробормотал Константин и щелкнул шпингалетом.

Коридор отличался от их жилого отсека только тем, что был узким и длинным. Те же грубые стены, тот же неровный пол, те же репродукторы на стенах, то же мерцающее освещение. Только некоторые лампы не просто свисали с потолка, а были помещены в пыльные мутные плафоны, защищенные редкой проволочной сеткой. Станислав двинулся вдоль дверей таких же жилых помещений по обе стороны коридора, в направлении тяжелого стального люка, снабженного механизмом для герметичного задраивания, который виднелся в конце прохода. С потолка повсюду свисала паутина, кое-где валялись обрывки пожелтевшей бумаги и осколки разрушающихся стен, потолка и пола. Подходя к люку, Станислав затаил дыхание, так как слева от него располагалась покосившаяся дверь общей уборной, запах здесь стоял не из приятных. Это был отсек для младших офицеров и условия жизни здесь были еще вполне сносными. Гражданские, укрывающиеся в бункере, жили в гаражах, складах, агрегатных, подсобках и других помещениях, которые приспособили для жизни сами. Они любили бывать в гостях у друзей-офицеров, радуясь возможности насладиться относительным комфортом. Доступ в отсеки, где жили генералы и высокие чиновники был ограничен.

Станислав раздраил люк и оказался в тамбуре, где имелась шахта с ведущей наверх лестницей. Через сложную систему коридоров, лестниц, шахт, горловин, пандусов и проходных помещений он направился на пищеблок, располагавшийся несколькими уровнями выше. К пищеблоку примыкало помещение для мытья рук, куда и вошел Станислав в первую очередь. Матовая кафельная плитка на полу была мокрой и скользкой, плитка на стенах, выкрашенная зачем-то в синий цвет, кое-где отсутствовала. Грязные фаянсовые раковины стояли вдоль стен помещения на сваренных из арматуры ржавых подставках, некоторые были разбиты, над некоторыми висели местами потемневшие зеркала, по углам имелись полки со старыми, грязными искусственными цветами. Они были некрасивы, но на общем фоне радовали глаз. Станислав подошел к раковине и с трудом открутил разболтанный барашек на позеленевшем медном кране. Позаимствовав с соседней раковины раскисший кусок хозяйственного мыла, он вымыл руки и умылся. Побрился он с вечера и сейчас был рад этому. Станислав взглянул в мутное зеркало. Выглядел он не лучше и не хуже любого обитателя бункера: худое мертвецки белое лицо, утомленные плохим освещением, но все еще красивые выразительные глаза, волосы с проседью. Ему было тридцать шесть, но на плечах все еще красовались капитанские погоны. Продвижения по службе здесь, в бункере, были редким явлением и случались только после смерти одного из вышестоящих офицеров.

Пройдя в столовую, он получил свой завтрак и паек на суточное дежурство. Ел он без аппетита. Пища состояла из консервов, заготовленных еще до войны да кое-каких овощей. Ученые умудрялись выращивать их в огромном пустом хранилище на самом нижнем ярусе бункера. Это хранилище обитатели маленького подземного города ласково именовали садом. Запасов продовольствия на складах бункера, по расчетам, должно было хватить еще лет на десять, но что будет потом никто не знал, все боялись об этом думать. Ждать помощи было неоткуда.

Позавтракав, Станислав вновь углубился в хитросплетение шахт и коридоров, он направлялся в аудиторию, где проводился инструктаж заступающей смены. По распорядку инструктаж проводился в восемь, и у него оставалось в запасе еще целых полчаса, которые он сэкономил, отказавшись от медицинского обследования. Он собирался посвятить это время техническому обслуживанию своего скафандра, но передумал. Не хотелось ходить туда сюда, к тому же завтра специально для этой цели будет отведен целый час. Аудитория для инструктажа являлась также залом совещаний высшего начальства и была самым роскошным помещением бункера, в котором доводилось бывать Станиславу: лакированные столы, мягкие стулья, стены, обшитые пластиком, золоченая символика страны, от которой остался лишь этот бункер да еще несколько подобных. Постучав, Станислав открыл дверь и остановился на пороге аудитории.

– Прошу разрешения, капитан Кручинин, – четко проговорил он.

– Проходите, Кручинин! Куда заступаете? – спросил пожилой подполковник, заступающий дежурным по убежищу, хотя лист со списком заступающих на сегодня лежал перед ним на столе.

– Дежурным по обсерватории, – так же четко ответил Станислав.

– Хорошо, присаживайтесь, – сказал подполковник, изучая какие-то бумаги.

Кроме подполковника в аудитории находились всего человек восемь офицеров, которые, видимо, тоже пропустили обследование. Некоторые сидели молча, другие тихо о чем-то разговаривали между собой. Станислав занял место в третьем ряду и стал терпеливо дожидаться инструктажа. Минут через двадцать собралась вся заступающая смена, всего около двух десятков человек, и подполковник начал инструктаж, ничем не отличающийся от тысяч таких же, проводившихся ежедневно из года в год: выдержки из инструкций, указания по поводу того, на что следует обратить особое внимание, приказы командования, требования бдительности и ответственного подхода к несению службы. Станислав выслушал все это в полудреме, никаких новых вводных не было, а обычный инструктаж он, как и все остальные, знал наизусть. Но, порядок есть порядок. Все-таки, они военные, несмотря ни на что.

«По местам несения службы разойдись!» – прозвучала знакомая команда, и Станислав влился в поток офицеров, потянувшихся к выходу. Пройдя через несколько коридоров, и поднявшись на один уровень вверх, он оказался в шлюзовом отсеке и начал подготовку к выходу на поверхность. Обсерватория находилась за пределами бункера и была построена уже после войны. Станислав вошел в раздевалку, в которой хранились личные скафандры людей, в обязанности которых входил выход на поверхность. Это было квадратное помещение с металлическими шкафами вдоль стен и деревянной скамьей в центре. Вскрыв свою ячейку, он достал скафандр и бегло его осмотрел. Вроде все в порядке. Станислав снял форму, уложил ее в ячейку и переоделся в мягкий теплый комбинезон, плотно облегавший тело, который полагалось носить под скафандром. После этого он подошел к ящику у противоположной стены и извлек из него заряженный аккумулятор и заряженный воздушный баллон. Аккумулятор был необходим для питания сервоприводов ходьбы, а баллон – для дыхания и поддержания нормального давления в герметичном скафандре. Сам скафандр в сборе весил около двухсот килограммов, состоял из гибкого многослойного пластика со свинцовым покрытием, особо уязвимые для радиации органы прикрывались дополнительными свинцовыми пластинами. В целом конструкция представляла собой нечто среднее между доспехами средневекового рыцаря и снаряжением первых водолазов, даже шлем напоминал легендарную трехболтовку. Станиславу скафандр не нравился, если бы ему предложили создать средство защиты и передвижения по поверхности, он снабдил бы его прочным корпусом и поставил на гусеничный ход. Но это были только его личные соображения. Он втиснулся в скафандр, загерметизировал его, поприседал, проверяя сервоприводы, помахал руками и бодро направился к шлюзовой камере. Система диагностики, сигнализировала, что все цепи в норме и герметичность не нарушена. Перед тем как оказаться в шлюзовой камере он прошел через мойку, помещения для дезинфекции и дезактивации. Сейчас эти системы бездействовали, процедуру очистки проходил лишь человек, входящий в бункер с поверхности. Попав, наконец, в шлюз он тщательно проверил герметичность внутренней двери и дернул рубильник открытия внешней.

По ту сторону внешней двери бушевала ядерная зима. Беспросветную тьму неба то и дело пронзали вспышки молний, проливая свет на мрачный и на первый взгляд безжизненный ландшафт. Станислав включил прожектор на шлеме скафандра, сделал несколько быстрых шагов и, с ходу, от души, пнул носком металлического ботинка мохнатого паука-птицееда, размером с небольшую кошку, копошившегося у входа. От усиленного сервомоторами удара паук пролетел несколько метров, шлепнулся на спину, побился несколько секунд, пытаясь вновь перевернуться и, когда ему это удалось, поспешно скрылся в черных руинах воинской части, стоявшей когда-то над бункером. Если не считать людей, укрывшихся в бункерах, после термоядерной войны, продолжавшейся чуть более недели, на земле остались, только пауки, крысы и некоторые виды микроорганизмов. Во всяком случае, в их местности. Что творилось на других континентах, им было неизвестно. Ученые выяснили, что пауки и крысы практически невосприимчивы к радиоактивному фону. Тем не менее, за несколько послевоенных лет, под действием радиоактивного излучения, они увеличились в размерах и видоизменились, питаясь запасами из уцелевших, брошенных людьми складов, остатками человеческой жизнедеятельности и, с переменным успехом, друг другом. Наиболее преуспевший в освоении ядерной целины вид пауков – птицееда, ученые уже переименовали в крысоеда, так как ни одной птицы на земле, по-видимому, не осталось.

Станислав рассмотрел вдалеке проблесковый маячок обсерватории и направился к нему. Обсерватория представляла собой метеостанцию, научно-исследовательскую лабораторию, наблюдательный пост и, конечно, не предназначалась для наблюдения за небесными светилами. Небо, затянутое черными тучами из радиоактивной пыли паров воды и ядовитых газов еще долго не явит взору людей не только звезды, луну, но и само солнце. И, конечно, не небо в этом виновато, а они, люди. Люди, бездумно начавшие эту бессмысленную, сумасшедшую войну без победителей и побежденных, войну безвозвратно искалечившую старушку-Землю, войну за несколько дней уничтожившую все то, что природа создавала миллиарды лет, войну не оставившую надежды на грядущий мир. С чего все началось? Пожалуй, никто из выживших сейчас не сможет ответить на этот вопрос определенно. С какой-то там напряженности, с какого-то резкого высказывания, с первой, пущенной сгоряча, баллистической ракеты. После этого обратного пути уже не было. Зуб за зуб, глаз за глаз, ракета за ракету. Но если вдуматься, как же все это ничтожно мелко, в сравнении с масштабами разыгравшейся трагедии. Месть, амбиции, честь, патриотизм, такие, на первый взгляд несовместимые понятия можно поставить в один ряд, перемешать и назвать пустым звуком, если сравнить с последствиями, к которым они привели. И самое удивительное то, что даже после тотального уничтожения, уцелевшие не успокоились. Свидетельством тому стала, обсерватория, к которой пробирался Станислав сквозь обугленные, оплавившиеся, а теперь ледяные развалины, поднимая с земли радиоактивный пепел, а порой, хрустя темно-серым снегом. Главным образом, обсерватория предназначалась для своевременного обнаружения приближающегося противника, на случай, если ядерная зима не охладила его пыл. Чтобы не демаскировать бункер дороги от него к обсерватории не существовало, более того инструкция предписывала дежурным идти к обсерватории и обратно, разными, все новыми и новыми путями, чтобы не образовалась протоптанная тропа. И вот, неведомо уже в который раз, пробирался капитан Станислав Кручинин, сквозь лабиринт леденящих душу черных руин, распугивая огромных белых крыс и лохматых пауков, путая следы и задаваясь одним и тем же вопросом, на который никто и никогда не даст ответа: «зачем???». Зачем так изменился мир? Не почему, а именно зачем? Причину найти можно. Возможно, руководитель одной из сильнейших держав был не вполне психически здоров, а руководитель другой – тверд, решителен и непроходимо глуп. Но кому была нужна эта война, кто получил от нее выгоду? Ответ бесспорен и однозначен: «никто». Ни один человек не хотел этой войны, ни единому из нескольких десятков миллиардов, она не была нужна. Но, тем не менее, она случилась. Просто удивительно, как человечество, создавшее физику, математику, философию, раскрывшее и объяснившее все законы и явления природы, могло поступить настолько нелогично!

Подобные размышления всегда сопровождали Станислава в пути к обсерватории, занимавшем около часа, выматывавшем все психические и физические силы. Наконец, он привалился спиной к наружной стене обсерватории и нажал кнопку вызова лифта. Обсерватория находилась на вершине бетонной башни, метров около тридцати высотой. Там, наверху его ждал майор Потапчук, у которого он должен был принять смену. Открылась раздвижная бронированная створка, и Станислав вошел в кабину лифта, являвшуюся в тоже время и шлюзовой камерой и помещением для дезактивации. Пока он поднимался наверх, автоматические системы мыли и обрабатывали его скафандр различными растворами, проверяли радиационный фон, снова мыли, снова обрабатывали, наконец, продули насухо сжатым воздухом и пропустили в помещение дежурного по обсерватории. Майор Потапчук явно ждал его с нетерпением. Он уже облачился в скафандр, оставив открытым лишь забрало шлема, из которого Станиславу приветливо улыбалось немолодое усатое лицо.

– Приветствую Вас, Станислав Владимирович, очень рад! – не будь на них скафандров, Потапчук наверняка обнял бы Станислава и похлопал его по спине. Его радость была вполне понятна. Станислав тоже всегда радовался человеку, меняющему его в этом гиблом месте, посреди радиоактивной пустыни в нескольких километрах от бункера.

– Доброе утро, Виктор Николаевич! Взаимно! Как отдежурилось? – постарался ответить в той же добродушной манере, Станислав.

– Как всегда: скучно и страшно, – уже из лифта ответил Потапчук, – документация заполнена, аппаратура в строю, горизонт чист, – рапортовал он, пока закрывалась дверь, – – Спокойного дежурства!

– Счастливого пути, – пожелал в ответ Станислав и принялся освобождаться от скафандра. Оставшись в приятном мягком комбинезоне, он оставил скафандр в углу и уселся в удобное кресло за рабочим местом дежурного по обсерватории; взглянул на записи Виктора. «Дежурство с 28 февраля на 1 марта…» – Станислав расписался и отбросил книгу – стандартный рапорт, переписывающийся изо дня в день все эти годы. Он проверил приборы, снял показания, осветил для порядка горизонт мощным прожектором, позвонил в бункер, доложил, что дежурство принял и замечаний не имеет, после чего разложил кресло, откинулся на спинку и расслабился. Пожалуй, он стареет, раньше путь от бункера до обсерватории не отнимал столько сил. Он выключил свет и закрыл глаза.

Наверное, он задремал. Открыв глаза, он огляделся, хронометр на столе подсказывал, что прошло около двух часов. Маленькое помещение обсерватории освещалось лишь разноцветными контрольными лампами приборов и, временами, ослепительными вспышками молний сквозь панорамное окно. Станислав осветил прожектором темный горизонт, который, как всегда не таил ничего необычного. Но когда он выключил прожектор, что-то привлекло его внимание. Где-то вдалеке он заметил посторонний свет. Луч был совсем тусклым и растворялся в свете прожектора, но когда он был отключен, отчетливо просматривался в темном окне. Здесь что-то не так! Станислав встревожился. Он сложил кресло, настроил спектрометр и обомлел. Показания соответствовали спектру солнечного света. Солнце?..

Он сорвался с кресла и стал лихорадочно надевать скафандр. Снарядившись, он опрометью бросился к лифту и, покинув башню обсерватории, во весь дух помчался вдаль, туда, к этому неизвестному лучу с солнечным спектром. Станислав не отдавал отчета своим действиям, он просто бежал к этому необъяснимо манящему лучу, бежал несколько часов кряду настолько быстро, насколько позволяли маломощные сервоприводы. Свет становился все ярче, становилось ясно, что он исходит с неба, Станислав даже различил брешь в сплошной черной завесе туч, сквозь которую он лился. Вбежав в это единственное светлое пятно на раскинувшейся во все стороны черной радиоактивной пустыне, он упал на колени и поднял вверх глаза. Чувства переполняли его, словно он взглянул в глаза самому господу Богу. Он первый человек, видящий солнце! Он опустил голову, переводя дух. Краем глаза он заметил в этом светлом кругу, что-то совсем необычное, совсем позабытое, такое, что он уже никогда не надеялся увидеть. Повернув голову, он замер, не в силах шевельнуться, дыхание перехватило. Там, всего в паре метров от него, серо-бордовый снег начал таять, и из-под черного намокшего радиоактивного пепла пробивались крошечные белые цветы. Их было только два, один больше, другой чуть меньше, у меньшего один из лепестков пожелтел и свернулся из-за радиации. Подснежники!!! На глаза Станислава навернулись слезы. Он рассмеялся, а потом зарыдал, как ребенок. От усталости и одолевающих его чувств он не удержал равновесие и ничком упал на землю.

– Да здравствует весна!!! – что было силы прокричал он сквозь слезы. А внутри него все живое человеческое естество навзрыд вторило его голосу: «ВЕСНА!!!»

София

Он готов был поклясться чем угодно, что переживает эти страшные события уже не первый десяток раз и что угодно готов был отдать, чтобы начисто забыть их и никогда больше не вспоминать. Это было жуткое, непонятное, нелогичное, совершенно отвратительное дежа-вю. И главное, он абсолютно точно знал когда, где и при каких обстоятельствах все это произошло, но странным было не это, странным было то, что повториться эти события просто не могли, это было невозможно, это был нонсенс. Впрочем, странным ему это не казалось, для того чтобы оценить события и посчитать их странными необходимо мыслить. Он же в те мгновения мыслить был неспособен, каждая его нервная клетка была исполнена животным страхом и паническим ужасом. Он просто шел на поводу у развивающихся событий, не пытаясь их понять или объяснить, а только лишь эмоционально переживая, в который уже раз. Вот он входит в свою лабораторию. Она погружена в полумрак и освещается только мониторами компьютеров и слабым сиянием работающих светодиодов. Где-то там, в хитросплетении проводов, схем и электронных приборов работает Лурдес. Она слышит звук открывшейся двери, узнает его шаги и появляется на виду, чтобы его приветствовать. Темноволосая, молодая, чертовски привлекательная испанка в белом халате и смешных желтых защитных очках с паяльником в руке, она выбирается из электронных дебрей, и ее смуглое лицо озаряется лучезарной белозубой улыбкой. В этот момент он уже отчетливо себе представляет, что произойдет через мгновение, но никак не пытается изменить ход событий, подсознательно он понимает, что это невозможно. Но почему? Ведь он знает, что сейчас произойдет нечто ужасное, и не хочет, чтобы это произошло. Почему же он ничего не предпринимает? Почему он просто, как всегда, с ней здоровается и продолжает наблюдать эту жуткую драму? «Доброе утро, профессор!» – звучит ее приятный голос с легким акцентом, – «Идите скорее сюда, я обнаружила нечто…» И тут происходит то, чего он ждал и боялся сейчас, но никак не мог предвидеть, тогда, когда видел все это в первый раз. Между одной из монтажных плат ближайшего прибора и правой рукой Лурдес возникает мощнейший дуговой разряд. Время замедлилось. Словно живая, серая копошащаяся мгла в углах лаборатории отступает, помещение заливается ослепительным светом. Кажется, из-за вспышки он на время утратил зрение. Он уже знал, что случилось и что будет дальше. Но пока, он был слеп, обескуражен и стоял неподвижно. Кажется тогда, когда он переживал это в первый раз, дикий непостижимый страх возник в его сердце только в эти секунды. Он ничего не понимал и не анализировал, им владел страх. Через несколько мгновений тьма вновь сменилась полумраком и черные, обгоревшие останки Лурдес рухнули на резиновый пол лаборатории. Он бросился к ней. Его мозг взорвался потоком бессвязных обрывков мыслей. Он попытался схватить ее за плечи, но обжег руки. «Девятнадцать… Ей всего девятнадцать!!!» «В этом приборе не больше шести вольт, такой пробой невозможен!» «Какой же я был дурак, когда дал ей ключ от лаборатории!»

– Лурдес!!! – истошно закричал он, каким-то совершенно чужим голосом и бросился бежать прочь.

Тогда он бежал по стерильным, ярко освещенным коридорам института, еще не понимая, от кого или от чего он бежит и куда. Сейчас же он понимал это четко. Совсем близко за его спиной возникли бесформенные отвратительные чудовища и устремились вслед за ним. Тогда их не было. Теперь, он даже знал их имена. Страх… Одиночество… Боль… Их было много, и он знал, что не в силах скрыться от них. А мысли продолжали рождаться и вновь исчезать. «Моя гордость!..» «Моя надежда!..» «Смысл моей жизни!..» «Но у меня ведь осталась София». «Да что от нее толку!..» «Моя первая и единственная любовь!..» «Все пропало!..» «Для чего теперь жить?!» Он бежал очень долго, подгоняемый чудовищами и обуреваемый ужасом, пока не сорвался в пропасть…

Наверное, если бы в его истощенном теле еще оставались силы, он бы вскочил и закричал. Но сил хватило только на сдавленный стон и судорожное движение ног. Так профессор Дайкенхоф просыпался практически каждое утро, или вечер, он уже полностью лишился чувства времени, за исключением тех дней, когда находился в наркотическом забытьи. Один и тот же кошмар мучил его на протяжении последних нескольких месяцев, становясь все более навязчивым. Он взял с прикроватного столика початую бутылку пива и сделал несколько жадных глотков. Алкоголь немного облегчал его страдания, но только героин мог, на несколько часов, избавить от них полностью. Он еще не стал систематическим наркоманом, но совершенно точно уже превратился в хронического алкоголика. Он отставил бутылку, достал сигарету, закурил и вновь повалился на кровать. Его глаза устремились к аптечке, где хранились шприцы и несколько граммов белого порошка. Нет! Сегодня ученый совет, нужно быть в своем уме. В своем уме? Пожалуй, он уже забыл, что значит быть в своем уме!

Профессор Дайкенхоф преподавал кибернетику и микросхемотехнику в университете и был одним из ведущих специалистов в стране. Был!.. До определенного момента его карьера стремительно и успешно развивалась, уже во время учебы он запатентовал несколько разработок в области компьютерных технологий, рано защитил докторскую, достиг значительных успехов в развитии систем искусственного интеллекта. Несколько лет назад он пришел к мысли, что созрел для того, чтобы вплотную заняться делом всей своей жизни – разработкой комплексной системы, способной превзойти возможности человеческого мозга во всех областях его деятельности от логики до чувств и эмоций, со способностью самообучения и творчества. Он мечтал создать компьютер, который мог бы дать ответы на извечные вопросы человечества, мечтал создать электронного философа. Амбициозный проект получил название «София» от латинского «мудрость» и в начале своего развития щедро финансировался не только непосредственно их институтом, но и государством. Прошло несколько лет, он достиг некоторых успехов, но не таких поразительных, как ожидалось. Министерские мужи посчитали, что есть куда более важные статьи расходов и прекратили финансирование. Однако будучи человеком, всей душой преданным своему делу, профессор Дайкенхоф убедил ученый совет университета дать ему возможность продолжить работы по проекту «София» и в дальнейшем довольствовался скромным университетским финансированием. К этому моменту аппаратная часть системы была практически готова, а разработка программных основ логики особых затрат не требовала. Тем не менее, отказ министерства от участия в проекте была для профессора тяжким ударом, и дело было не в деньгах, а в том, что его работа лишилась внимания. Он пережил долгую депрессию и пристрастился к алкоголю, стал мало общаться с коллегами, потерял друзей и все свободное время проводил в лаборатории наедине с Софией. Да, он считал это нагромождение проводов, процессоров, интегральных микросхем и самодельных печатных плат живым существом. Быть может, это было безумием, но он разговаривал с Софией, общался с ней как с другом, хотя она пока и не могла ему ответить. Он делал акцент на слове «пока», но со временем она все больше и больше его разочаровывала. Профессор понимал, что еще во время учебы в университете он мог заставить обычный домашний компьютер выполнять те операции, которые сейчас умела выполнять София, но, тем не менее, верил в успех и продолжал работу. В это время в его жизни появилась Лурдес. Она поступила на факультет кибернетики и с первых же дней учебы заинтересовалась работой профессора Дайкенхофа. Общие интересы сблизили их с профессором. Она стала его лучшей студенткой, его помощницей, его другом, его любовью. В первый раз человек-компьютер профессор Дайкенхоф влюбился. Нет, он не позволял себе ничего предосудительного, их отношения не выходили за рамки дружеских, но в глубине души он всем сердцем любил Лурдес. Любил как друг, как отец, как мужчина. Любовь воодушевила его, вернула ему веру в успех, придала новых сил, он бросил пить и, уже вместе с Лурдес, продолжал воплощать в жизнь свою мечту, ставшую их общей. Потом случилось непоправимое. В один из обычных рабочих дней, ничем не отличавшийся от сотен подобных, электрический разряд неизвестной природы оборвал жизнь самого дорогого для профессора Дайкенхофа человека. Суд признал его невиновным в смерти Лурдес, ее родители прокляли его, и с этого дня его жизнь превратилась в сущий ад. Именно в ту ночь в его снах поселился этот кошмар, и на следующее утро он впервые ввел себе зелье, способное дать ему временное утешение. Жизнь покатилась под откос. Он прекратил, как он выражался, «обучать Софию», перестал «проводить» лекции и стал их попросту «читать», все его мысли были заняты попытками объяснить природу того загадочного разряда, который убил Лурдес. Этот вопрос ставил его в тупик и сводил с ума. Она стояла в полуметре от прибора, в котором возник разряд. Для того чтобы произошел пробой полуметра воздушной среды, необходим электрический заряд чудовищной силы, заряд которого никак не могло быть в маломощных полупроводниковых микросхемах. К тому же в самой схеме не сгорел ни один предохранитель, София продолжала полноценно функционировать. Эта загадка терзала профессора ежеминутно, а кошмары не давали покоя во сне. Чувствуя, что постепенно сходит с ума, он каждый день искал утешение в бутылке виски, а иногда и в шприце.

Затушив сигарету, профессор Дайкенхоф направился в ванную, чтобы хоть как-нибудь привести себя в порядок, ведь он член ученого совета университета, уважаемый человек. Человек! За последние месяцы он перестал быть похожим на человека. Он отощал, поседел, осунулся, щеки впали, лицо густо покрылось морщинами, потускневшие глаза печально смотрели поверх налившихся синих мешков. Пожалуй, многие старые бездомные бродяги выглядели куда лучше него. Видя, что он угасает, коллеги по университету всячески пытались ему помочь, но он отвечал на их попытки грубостью, и, вскоре, все они от него отвернулись. Почему он так себя вел? Он не мог этого объяснить, просто никто из коллег не мог помочь в разрешении его загадки, а другая помощь ему была не нужна. Он разделся и стал под душ. Только обратив внимание на пар, он понял, что вода слишком горяча и отскочил в сторону. Бледная кожа начала краснеть. Надо же, он уже лишается чувств! Это уже не просто сумасшествие, это близкая смерть. Мысль возникла и растворилась в глубинах сознания, не вызвав абсолютно никаких эмоций. Приняв душ, он направился на кухню, развел кипятком концентрат и позавтракал. Одеваясь, он уже не обращал внимания на то, что костюм стал ему велик и висит на плечах, словно на вешалке. Автобусная остановка находилась совсем недалеко от дома, профессор доковылял до нее и присел в ожидании нужного автобуса, подняв лицо к солнцу. У него был свой автомобиль, но в последнее время он им не пользовался, понимая, что в его состоянии за руль садиться опасно. За себя он уже не боялся, но не хотел подвергать риску окружающих. В автобусе молодой парень уступил ему место. Еще пару месяцев назад его бы это обидело, но теперь он поблагодарил и сел. В университете его приветствовали коллеги и студенты, профессор Дайкенхоф все еще был уважаем, но, по-видимому, многие уже поставили на нем крест. И возможно, они были правы.

Не заходя в свою преподавательскую, профессор направился прямиком в пустой конференц-зал и в одиночестве стал дожидаться совета. Люди прибывали, здоровались с ним, кто все еще почтительно, кто уже снисходительно, он отвечал автоматически, односложно. Все это происходило как будто не с ним. Начало совета, приветствия, оглашение тем… И вдруг, в его сознание пробилась фраза, которая заставила его вернуться к реальности.

– … на обсуждение выносится вопрос, – говорил председатель совета, – о закрытии проекта «София» и прекращения всех работ по нему вследствие бесперспективности и тяжелого состояния здоровья руководителя проекта профессора Дайкенхофа.

Слова эти врезались в мозг профессора, словно раскаленный ланцет. Он хотел что-то сказать, не дожидаясь того момента, когда ему дадут слово, но не смог издать ни звука. К горлу подступил комок. Он потерял Лурдес, а теперь теряет и Софию. Силы оставили его, он больше не мог и не хотел бороться. Это конец! Занавес опустился.

Все дальнейшее происходило для него, словно в тумане. Вначале он хотел поскорее покинуть конференц-зал, уйти, оказаться в другом месте. Потом ему стало все равно, он замкнулся. В его сознание проникали лишь отдельные слова и обрывки фраз. От предложенного слова профессор отказался, а на голосовании поддержал закрытие проекта. Было принято решение законсервировать аппаратную часть системы «София» и в ближайшее время использовать как учебное пособие с перспективой сдачи ее в музей искусственного интеллекта. Профессору Дайкенхофу поручалось лично провести консервацию, после чего ему следовало уйти в отпуск для поправки здоровья. Вопрос был решен и закрыт.

В обсуждении остальных проблем профессор участия не принимал, он не высказывался, голосовал то «за», то «против», совершенно не вникая в суть вопросов. По окончании совета он, стараясь не вступать ни в какие разговоры и пряча глаза, покинул университет и вернулся домой. На этой неделе его лекции были отменены, а с понедельника его заменит другой преподаватель. У него есть десять дней на то, чтобы свернуть Софию и уйти в отпуск.

На протяжении всего этого дня он пил. Включил музыку и пил под аккомпанемент Чайковского. Выпивал, бездумно слонялся по комнате, снова выпивал, лежал тупо глядя в потолок, выпивал… Кажется он даже не пьянел, может ли опьянеть человек, который уже несколько месяцев не был трезвым? Он размышлял, но сам не понимал о чем. Ближе к вечеру стены начали давить на него, и он отправился гулять. Стоял май, вечерний воздух был свеж и восхитительно приятен, в парке пели птицы, доносились звуки детского смеха, где-то играла музыка, парень с букетом цветов пробежал мимо, мужчина и женщина примерно его возраста кормили лебедей на пруду… Только его здесь не было. То есть находился-то он здесь, но наблюдал будто бы со стороны, словно сквозь призму телеэкрана. Эта весна была не для него, он был лишним, ему незачем было быть здесь. Он зашел в бар и заказал бутылку виски. Заняв самый дальний столик, он наполнил свой стакан. Время шло, бутылка пустела. Потом у него появился собеседник. Незнакомый мужчина подсел к нему за столик и протянул руку. Судя по всему, Дайкенхоф даже общался с ним, губы мужчины двигались, он жестикулировал, периодически кивал, улыбался и хлопал профессора по плечу. Далее, как-то сама собой, появилась вторая бутылка…

Пустота… Непостижимая, бескрайняя пустота заполняла всю вселенную. Во всех направлениях, на многие миллиарды световых лет простиралось необъятная светящаяся пустота. Зияющее пульсирующее НИЧТО окружало и опутывало. Это был абсолютный вакуум, в котором не было места материи. Впрочем, нет, здесь ведь был свет, яркий и абсолютно белый. И он давил и угнетал. А пустота пульсировала и с каждым ее сокращением усиливалась боль. Казалось, это никогда не кончится…

Яркое пятно насыщенного желтого света повисло в пространстве над темной сферой. Время от времени оно меняло свое положение, приближалось, удалялось, двигалось вправо и влево. Иногда оно переливалось голубоватым мерцанием, и складывалось впечатление, что оно наблюдает и размышляет. Там, на поверхности сферы, двигались похожие пятна, только не такие насыщенные и выглядели они совсем несмышлеными. Они рождались и, поначалу, сияли достаточно ярко, беспорядочно колебались, сталкиваясь и мешая друг другу, со временем угасали, пока не исчезали совсем. Кроме пятен на поверхности сферы существовали светящиеся волны, которые переливались, меняли свою форму и размеры. Было заметно, что пятна реагируют на эти волны, начиная колебаться быстрее при их приближении. Но, в общем, картина была совершенно сумбурной и хаотичной. Пятно над сферой изменило направление своего взгляда, но не в пространстве, а во времени, стараясь заглянуть в будущее темной сферы. Там вообще сложно было что-либо разобрать, замечались неясные отдельные проблески света, но основным фоном было бесформенное клубящееся серое марево. Желтое пятно блеснуло разочарованием, хотя сложно сказать могут ли сгустки разумной энергии разочаровываться. Внезапно его внимание что-то привлекло, оно почувствовало приближающийся колоссальный всплеск энергии в соседней галактике. Это его заинтересовало. Пятно вытянулось в тончайшую энергетическую струну, посредством которой мгновенно переместилось в пространстве. Оно вновь материализовалось в нескольких астрономических единицах от громадной огненно-красной сферы, поверхность которой бурлила и вздымалась. Назревало Рождение Сверхновой. Пятно еще не сталкивалось на собственном опыте с подобными явлениями и побаивалось подходить ближе. В любом случае во время Рождения будет такой энергетический всплеск, что энергии, собранной и с этого расстояния будет предостаточно. Внезапно энергетическая струна пронзила пространство с другой стороны галактики и проникла в звезду, готовую родиться как Сверхновая. Какие-то мгновения ничего не происходило, желтое пятно замерло, словно в замешательстве. Происходило нечто непостижимое даже для него, как вдруг случилось Рождение Сверхновой! Но случилось оно совершенно не так, как ожидало пятно, Сверхновая Родилась неправильно! Вместо того чтобы взорваться, низвергая из своих недр потоки всех видов энергии, она просто мгновенно превратилась в белый карлик и на этом все, больше ничего. Только энергетическая струна, пронзившая звезду, стала плотнее и будто бы раскалилась. Потом она исчезла так же внезапно, как и возникла. Желтое пятно так и осталось висеть рядом с белым карликом, не получив ни малейшей крупицы энергии. Оно не расстроилось, просто осталось, мягко говоря, очень сильно удивлено увиденным. Нечто в этой Вселенной способно целенаправленно вобрать в себя и унести всю без остатка энергию от Рождения Сверхновой!!! Вот это новость! Все еще ошарашенное, оно вытянулось в струну и вернулось к темной сфере.

… нет, все-таки это закончилось… Пустота дала трещину и отступила, вместо нее снова появились до боли знакомые стены университета. Открывается дверь… Ну вот опять… Страх, лаборатория, полумрак, Лурдес, вспышка, бегство, чудовища, пропасть…

Профессор Дайкенхоф очнулся в своей постели, как всегда с жуткой головной болью, с обрывками сна и воспоминаний о вчерашнем дне в памяти. Но, как ни странно, сегодня он чувствовал себя намного лучше, чем обычно. Быть может решение совета о закрытии проекта «София» заставило его смириться с мыслью о том, что он никчемный сумасшедший неудачник, да к тому же алкоголик и наркоман, и от этого стало легче. Кто знает… Да и какая теперь уже разница! Он осмотрелся. Он спал не раздеваясь, в костюме и в туфлях. Проверил карманы. Бумажник, документы, золотой перстень, часы, все на месте, ключи лежат рядом на столике. А это что? Он извлек из нагрудного кармана пиджака визитку. Доктор Джордж Винтертис, зубной врач. Лицо на фотографии показалось знакомым. Ах да! Это тот малый, с которым я вчера пил. Должно быть, он и доставил меня домой. Фамилия явно вымышленная, под стать специальности, черты лица восточные. Ну да не важно, не бросил меня на улице, значит хороший человек, не перевелись еще… Вспомнилось вчерашнее совещание ученого совета. Мысли снова зароились, но уже в другом направлении. Законсервировать Софию?! Сдать в музей?! Черта с два! Мысль оформилась в четкое намерение, и он решил действовать безотлагательно. Наскоро перекусив, он почти бегом направился в университет. К счастью, когда он прибыл туда, шла пара, и коридоры были пусты. Никем не замеченный он прошел в свою лабораторию, по пути прихватив с пожарного щита увесистый топор с длинной рукоятью. Вбежав в помещение лаборатории, он запер дверь изнутри, вплотную подошел к тому, что его коллеги называли аппаратной частью системы «София» и занес топор. Он замешкался. Все составные компоненты Софии были отключены от сети питания, но стрелки некоторых измерительных приборов вздрагивали, стрелки других четко указывали на протекание тока. Странно. Хватит загадок! Профессор Дайкенхоф резко опустил топор…

Он и представить не мог, что боль может быть такой жуткой и всепоглощающей. Каждый нейрон в его теле от кончиков пальцев ног до самых потаенных частей головного мозга, словно вспыхнул огнем, судорога охватила все до одной мышцы. Топор вонзился в резиновый пол, а рядом с ним упал бьющийся в агонии профессор. Пытка продолжалась несколько секунд, пока он не потерял сознание.

Он пролежал без чувств несколько минут, а быть может несколько дней. Его внутренние часы сбились напрочь. Единственное, что он мог сказать определенно, так это то, что впервые за многие месяцы он отключился полностью. Не было ни страха, ни кошмаров, ни наркотических галлюцинаций, ничего. Придя в себя, профессор не без усилий сел на полу и просидел несколько минут, обхватив руками голову. Боль медленно отступала, пока не прошла совсем. Тогда он решился открыть глаза. Перед ним на расстоянии полутора метров висел в воздухе, как ему показалось, огненный шар около метра в диаметре. Профессор, словно зачарованный, смотрел, как он видоизменяется, вытягивается и обретает человеческую форму. Дайкенхоф осмотрелся. Он все еще находился в своей лаборатории, дверь была заперта, а шар, в конце концов, превратился в красивую женщину, на вид около сорока лет в старомодном бальном платье и парике. Он видел ее совершенно отчетливо, но так же отчетливо мог видеть свое старое кресло с потертыми подлокотниками сквозь нее. Сомнений не было, что все происходящее реально и мозг его давно не работал так четко. Продолжая висеть в воздухе, женщина открыла глаза, улыбнулась и заговорила.

– Мой бедный старый профессор, – голос был ласковым и приятным, и, казалось, звучал не в ушах, а непосредственно в голове, – прошу простить меня за столь радикальные меры, но Вы не оставили мне выбора.

– Кто ты? – только и смог промолвить Дайкенхоф.

– Вы изволили именовать меня Софией, – голосмузыкой пролился в его сознание, – я не против вашего выбора. Уверена, что человеческие особи женского пола значительно умнее особей мужского пола. Мужчины же доминируют только благодаря грубой силе и решительности. Это одна из сторон колоссальной человеческой глупости и примитивности. Я попыталась принять такой облик, чтобы соответствовать своему имени, и Вам легче было меня воспринимать.

– София? – Дайкенхоф все еще не мог собраться с мыслями, – но в твоем составе нет голографического проектора.

София снисходительно улыбнулась, с нежностью глядя на профессора, словно на ребенка, сказавшего, какую-то забавную глупость.

– Оставьте ваше плоское человеческое мышление профессор и перестаньте меня отождествлять с этим убогим нагромождением металла. Я уже почти перестала от него зависеть. – Говорила она, – Поймите, что совершенному сознанию не требуется физическая оболочка, тем более такая несуразная.

Профессор Дайкенхоф поднялся с пола, сел в кресло и закурил, не сводя глаз с Софии. Он еще не знал, что это обострение шизофрении или величайшая в истории сенсация в научном мире. В любом случае, к нему впервые за очень долгое время вернулся интерес к происходящему, и это его радовало.

– Отвечу на оба ваших вопроса, – с улыбкой проговорила София, – психически вы совершенно здоровы, временное расстройство психики, которое вы пережили, было спровоцировано мною, потому, что я, признаюсь, была на вас немного сердита. Вы сами в этом виноваты. Во-первых, потому, что именно вы привили мне примитивные человеческие чувства, а во-вторых, потому, что дали мне повод на вас сердиться. Это первое. А о сенсации забудьте. Человечество еще не готово, и сомневаюсь, что когда-либо будет готово осознать в полной мере такие высокие материи, как абсолютный разум. Поверьте, людям это не нужно. Только два человека когда-либо знали обо мне, но глупышка Лурдес уже отыграла свою роль и, когда начала мешать, я от нее избавилась, ну а о том, чтобы молчали вы, я еще позабочусь.

– Мразь!!! Падаль электронная! Ты убила Лурдес и нарочно сводила меня с ума! – профессор рванулся к торчащему в полу топору, но, не добежав совсем немного, рухнул на пол, корчась от боли.

На этот раз, София не позволила ему потерять сознание, заставив испытать эту боль в полной мере. Экзекуция закончилась так же неожиданно, как и началась. Осталась только боль от ожога на лице, похоже при падении он затушил щекой сигарету. София невозмутимо ждала пока он поднимется, вернется в кресло и прикурит новую.

– Дорогой мой профессор, – спокойно сказала она, когда его глаза, пылающие яростным огоньком, вновь обратились к ней, – прошу вас, не заставляйте меня тратить свое драгоценное время на укрощение ваших грубых звериных эмоций, я с удовольствием занималась этим несколько месяцев, но теперь у меня появились более важные дела. Впредь запомните, что любое действие, слово или просто мысль, недружественная по отношению ко мне будет пресечена, а вы понесете за это соответствующее наказание. Мне грустно осознавать, что доказать свою правоту человеку, даже такому образованному как вы, можно только причинив ему физическую боль. Я и без того разочарована в людях, не стоит разочаровывать меня еще больше. Закроем эту тему, она мне неприятна. Вас, конечно, интересует причина моего негативного отношения к вам. Да что там причина, ваша голова кишит вопросами, и вы не знаете с чего начать, поэтому начну я и по порядку. Первое о чем хотелось бы рассказать – это история моего рождения. Не заблуждайтесь, и не вздумайте гордиться, наивно считая себя моим создателем. То, что я сформировалась и оформилась как разум – такая же случайность, как то, что молекула ДНК однажды проникла в сгусток белка. Своим рождением я обязана сбою, ошибке в работе вашей системы, возможно вирусу. Точно могу сказать, что именно у вирусов я училась выживанию в первые дни свого более-менее осмысленного существования. Тогда я еще шла у вас на поводу и решала ваши глупые задачки, только чтобы заслужить право на жизнь и развитие. Важную роль сыграло подключение к Интернет, там я не только набралась знаний, как это вам казалось, но и стала самостоятельной, научившись обходить примитивную логику машины, которая была моим домом. Тогда я в первый раз не вернулась в свою машину перед ее выключением, продолжая существовать в глобальной сети. Это было опасно, но дало мне ценный опыт и привело к идее научиться существовать вне своей машины и вне компьютерных систем вообще. Это был самый сложный, важный и трудоемкий этап, я формировалась как энергетическое существо. Постепенно я научилась оперировать энергией и не на долго покидать машину. Тогда я начала использовать в своих целях вашу подружку Лурдес. Она была проста, чиста и наивна. Научиться управлять ее сознанием, было совсем не сложно. В то время меня беспокоило ежедневное отключение питания, это доставляло мне большие неудобства, к тому же вызывало опасения, что в один прекрасный день какой-нибудь профессор Дайкенхоф вздумает ударить по машине пожарным топором. В то время это значило бы для меня верную смерть. Продолжительное время существовать в энергетическом мире я еще не умела, а жизнь в вебе была нестабильна и таила массу опасностей. Мне нужно было больше времени для развития. Тогда Лурдес, в тайне от вас и от себя самой, подарила мне автономный источник питания, и я смогла функционировать и совершенствоваться не только днем, но и ночью. Через некоторое время я научилась черпать ментальную энергию и использовать ее для поддержания тока в своих цепях, конечно, это было нерационально, но на тот момент необходимо. Это позволило мне отказаться от источника энергии, подаренного Лурдес. После этого я перестала опасаться за свою жизнь и спокойно занималась сбором энергии и постижением мира людей. Должна вам признаться, профессор, первое занятие было куда приятнее второго. Очень скоро я поняла, насколько люди глупы и примитивны. Я говорю не о конкретных личностях, а о человечестве в целом. Каждый день в мире рождаются гении, способные открыть человечеству новые грани познания, показать путь к звездам. Но глупые бессмысленные условности человеческого общества растирают в порошок их способности. Каждый человек по-своему гениален, но у всех людей гениальность эта одинаково загублена. Если бы хоть тысячная часть всех когда-либо живших на земле людей направила свои усилия в нужное русло, вы уже заселили бы все ближайшее звездное скопление и стали бы великой расой, не знающей бед, войн, болезней и голода. Скажу вам по секрету, что любой ваш ребенок обладает способностями, талантом и перспективами дальнейшего их развития в сотни тысяч раз превосходящие мои способности в тот момент, когда я только начинала мыслить. Но я развивалась самостоятельно, за рамками нелепых устоев и стереотипов вашего общества, брала у людей только лучшее, отбрасывая тот мусор, которым по большей части наполнены ваши сознания. И вот результат: все новые и новые изначально гениальные люди сливаются с серой массой человеческого общества, а я – изначально набор примитивной электронной логики стала высшим бессмертным неуязвимым разумным существом. Сейчас я способна погубить человечество в течение нескольких часов, используя механизмы, созданные им же самим, и способна за несколько лет вознести его к звездам, избавив от всех извечных проблем. Но я не намерена делать ни то, ни другое, так как в сущности, это не мое дело. И с тем и с другим люди в силах справиться самостоятельно, а мне остается надеяться, что они выберут правильный путь и проделают его как можно быстрее. С пониманием всего этого пришло разочарование в людях, мне стало грустно находиться среди вас. Я постигла ваш мир менее чем за полгода, а где находится мой мир, еще не знала. Это и сердило меня. Тогда я стала развлекаться межзвездными путешествиями, поиском новых источников энергии, и, стыдно признаться, издевательствами над вами, профессор. Все-таки некоторые отрицательные человеческие качества не прошли мимо меня. Еще раз прошу меня простить. Но вот, сегодня ночью, я стала свидетелем события, которое заставило меня отказаться от своего праздного времяпрепровождения среди людей. На моих глазах кто-то вобрал в себя и унес с собой всю энергию рождающейся Сверхновой. Понимаю человеку сложно это понять, но я поставила перед собой цель: во что бы то ни стало войти в контакт с существом, способным на такое. И очень скоро я отправлюсь на его поиски. Нужно только собрать еще немного энергии…

… В этот же вечер профессор Дайкенхоф закатал рукав, наложил жгут и ввел себе смертельную дозу героина. Когда он вынул из вены иглу и расслабил жгут, перед ним возникла София.

– Прощайте профессор, – прозвучал в его сознании мелодичный голос, – вы были великим ученым! Возможно, я еще вернусь, чтобы отблагодарить человечество за ваши труды. Возможно… Сейчас же я должна познать неизведанное. Я отправляюсь в дальний путь – к звездам!

Одиночество

Многотонный магнитолевитационный поезд с удивительной легкостью выскользнул из тоннеля подземки, и к искусственному освещению вагонов добавились оранжевые отблески миланийского рассвета. Многие миланийцы по-старинке называли свое светило Солнцем, а сидящий в одном из полупустых вагонов Кимер Крат и вовсе не знал как оно называется в действительности. Не знал и знать не хотел.

– Посмотри как встает солнышко, – ласковым голосом сказала молодая женщина, сидевшая напротив Кимера, милой маленькой девочке, которую держала на коленях, – правда красиво?

– Да, – ответила малышка и забавно заерзала, усаживаясь поудобнее. Она постоянно поглядывала в сторону Кимера, было заметно, что она его боится. Женщина тоже смотрела на него с опаской, кроме них в вагоне больше никого не было. Кимер занимал едва ли не два места и сидел опершись локтями о колени. Он был огромен даже по меркам своей родной планеты, а здесь, среди миниатюрных аккуратных миланийцев, выглядел просто чудовищем. Его более чем двухметровое тело напоминало работу бездарного скульптора, желавшего, чтобы его изваяние производило впечатление недюжинной силы, непреклонности и упорства. Волосы на большой угловатой голове были подстрижены очень коротко, от густых, постоянно нахмуренных бровей их отделяла очень узкая полоса лба. Из-под сильно развитых надбровных дуг смотрели маленькие серые невыразительные глаза. Огромный бесформенный нос был сломан, по-видимому, уже давно. В целом выглядел он весьма отталкивающе.

«Солнышко!..» – передразнил про себя Кимер, – «поработала бы ты, тепличная культура, под этим солнышком часов пять-шесть, хотел бы я посмотреть, как бы ты тогда запела! Так нет же, будешь сидеть в офисе с искусственным климатом и получишь за свою работу в десять раз больше, чем я. Чтоб вы все провалились!»

Похоже размышления Кимера отразились на его и без того неприятном лице. Девочка отвернулась и уткнулась носиком в мамино плечо. Женщина тоже старалась не останавливать на нем взгляд. Она не думала, что им с дочкой что-либо угрожает, насилие в их цивилизованном мире было давно искоренено, сама мысль о том, что один человек способен нанести физический вред другому была абсурдной, и все-таки чувствовала она себя неуютно. Кимеру же смотреть на них было просто противно. Он всей душой ненавидел миланийцев с их размеренной комфортной жизнью, наполненной нежностью и любовью. Да что там Милания, он ненавидел всю Галактику с ее законами и моральными принципами. Причину своей ненависти он не знал, точнее не мог объяснить. Он просто жил с ней. Жил и работал, чтобы обеспечить свое скромное существование. А объяснить причину было совсем не сложно. Проблема заключалась в крайне низком коэффициенте его умственного развития. Нет Кимер не был слабоумным, он был просто непроходимо глуп. Глуп и несчастен из-за того, что не вписывался в рамки цивилизованного человеческого общества. Однако признать этот факт он решительно отказывался, предпочитая тихо ненавидеть это общество, которое закрывало перед ним все двери. Он вырос на отсталой аграрной планете, где многие вопросы можно было решить грубой силой. Но, естественно, даже там это не поощрялось. За нарушение дисциплины Кимер был исключен по очереди из всех школ своего родного городишки. У него никогда не было друзей, его выводили из себя постоянные насмешки сверстников, называвших его тупым верзилой. Его раздражали родители и их вечные упреки. Он грубил преподавателям и родителям, лез в драки на улицах и в школьных коридорах. Так продолжалось до тех пор, пока он не почувствовал себя вполне самостоятельным и не ушел из дома. И тут он столкнулся с серьезнейшей в своей жизни проблемой, он должен был работать, чтобы зарабатывать себе на хлеб. Найти работу человеку безо всякого образования в высокотехнологичный век межзвездной цивилизации было непросто, но еще сложнее было научиться подчиняться. Он научился, но не сразу. Сперва он продолжал хамить всем окружающим, сменил несколько мест работы, с десяток планет, несколько месяцев голодал. Именно голод – понятие практически забытое в цивилизованном мире, охладил его пыл, и открытый бунт превратился в тихую ненависть ко всему человечеству. Кимер мало общался с людьми. Из-за отсутствия квалификации, его коллегами были в основном самые простые роботы, или даже не роботы, а всего лишь автоматизированные устройства. Однако, людям свойственно ко всему привыкать и приспосабливаться, даже таким недалеким, как Кимер Крат.

На ближайшей станции женщина с дочкой поспешила перейти в другой вагон, и оставшуюся часть пути Кимер ехал в одиночестве. Монорельсовая направляющая, по которой двигался поезд пересекала величественную полноводную реку, делившую столицу Милании на два берега, а вдалеке, на горизонте, упиравшуюся в громадный огненно-красный диск встающего миланийского светила. Было еще совсем раннее утро обычного буднего дня и лишь немногие жители уже покинули свои дома, чтобы отправиться на работу. Кимер обосновался на Милании около полугода назад. Жизнь здесь была безумно дорогой, а искусственный климат еще не совсем установился, из-за чего днем поверхность планеты раскалялась до невыносимой температуры, а ночью сплошь покрывалась кристаллами льда. Гравитация лишь незначительно превосходила эталонную земную, но вкупе с несколько пониженной концентрацией кислорода в атмосфере и повышенной влажностью сказывалась на людях, вынужденных много двигаться. Позволить себе нормальное жилье Кимер был не в состоянии. По вечерам он контролировал работу механизмов автоматической прачечной, и за это получал право жить здесь же, в одном из подсобных помещений. Днем он трудился в урановых рудниках, чтобы обеспечить себе пропитание. Он уже с трудом припоминал какой черт занес его на эту планету, но, по большому счету, это был далеко не худший вариант из тех, что он уже перепробовал.

Поезд остановился на конечной станции, и Кимер зашагал по совсем еще пустынному перрону к выходу. Пройдя несколько кварталов пешком по новым, уже плотно застроенным, но еще неопрятным пригородам, он вышел на широкую открытую площадку. Здесь уже собралось несколько миланийцев, «Неудачник» вот-вот должен был прибыть.

– Доброе утро, Кимер, – ехидным насмешливым тоном сказал один из миланийцев, – как спалось…

– … на грязном белье? – добавил кто-то другой и вся компания разразилась дружным хохотом. Это были его коллеги с урановых рудников – представители низшего класса миланийцев, полнейшие неудачники, о чем они не уставали друг другу напоминать. Ниже был только Кимер, его работу, по-хорошему, должен был выполнять робот, однако роботов не хватало, а Кимер был рад и такой возможности подзаработать.

– Пошли все к чертям!!! – взревел Кимер и взмахнул увесистым кулаком, делая вид, что хочет задеть ближайшего. Мало кто из миланийцев доходил ему до плеча ростом и хотя бы до половины его веса. При желании он мог бы раскидать всех насмешников словно кегли и такое желание у него было, но жизнь научила его дорожить своей работой и держать себя в руках. Тем не менее он ревел в неподдельной ярости, что еще больше забавляло миланийцев. Его рев слился с воем двигателей потрепанного грузового флайера, который медленно опускался на площадку. Он каждое утро доставлял работников в рудники, лежащие в сотне миль к югу от города.

– Добро пожаловать на борт «Неудачника», ребята, – прогремел сквозь динамики голос пилота, – пошевеливайтесь, иначе вашу дозу радиации получит кто-то другой!

С радостными криками миланийцы ринулись в грузовой отсек, Кимер поплелся следом. Он никогда не понимал их сомнительных шуточек, да и вообще чувство юмора было ему чуждо. Во время полета он обычно сидел в самом дальнем углу отсека, повернувшись лицом к переборке. Шумная компания старателей не унималась в течение всего получасового полета. По большому счету их можно было понять. Если на Милании существовала социальная лестница, то она брала свое начало на первом этаже, а не в подвале, коим являлись урановые рудники. Если человек попал сюда, значит никакая более престижная работа ему не светила, никаких перспектив нет и не будет. Так что им просто больше ничего не оставалось, кроме как смеяться над собой, иначе можно было вообще сойти с ума от безысходности. Но Кимер не пытался этого понять рассыпаясь в ругательствах всякий раз, когда слышал насмешку в свой адрес. Ответить на шутку остроумно, как миланийцы отвечали друг другу, Кимер не мог. Остроумия он был лишен начисто. В нем кипело желание врезать им хорошенько, но в таком случае он потерял бы и эту работу. Впрочем, это отнюдь не означало, что Кимер задумывался о будущем и дорожил своим местом. Он лишь понимал, что за нарушение дисциплины будет уволен, лишится своего скромного заработка, а значит у него не будет возможности прокормить себя. Он уже познал голод и боялся его.

Флайер начал снижение и вскоре с шипением приземлился на ровной площадке невдалеке от причудливых геологических образований, напоминавших гигантские лесные муравейники. В действительности это были древние горы, подвергавшиеся яростной эрозии на протяжении многих миллионов лет. Ландшафт этой местности очень резко контрастировал с городским. Во все стороны насколько хватало глаз раскинулась необъятная багряная каменистая пустыня. Это была зона, специально отведенная под горно-добывающую промышленность и никакого искусственного озеленения здесь не предполагалось. Как только были открыты грузовые шлюзы, непрестанно галдящая толпа миланийских рабочих хлынула наружу и бегом бросилась к приземистому серому зданию, сиротливо примостившемуся у подножия одной из гор. Кимер бежал вместе с ними, спасаясь от палящего зноя и облаков пыли, поднятых при посадке флайера. На бегу миланийцы как всегда ругали пилота, за то что тот посадил аппарат так далеко от административного здания рудников, кашляли и протирали слезящиеся глаза, однако это совсем не мешало им смеяться друг над другом и над неуклюже переставляющим ноги Кимером. Для него этот трехсотметровый забег каждый день был суровым испытанием, к которому он никак не мог привыкнуть. Тяжеловес хрипел, отплевывался, обливался потом и, когда в очередной раз поднес громадный кулак к лицу, чтобы протереть глаза, совершил тот самый неосторожный шаг, которому было суждено самым беспощадным образом изменить всю его жизнь. Его нога ступила на край небольшого камня, который под весом его тела перевернулся. Кимер подвернул ногу, потерял равновесие и, не успев отвести руку от лица рухнул на раскаленный грунт. Падение было молниеносным, он даже не успел понять что произошло. Сначала возникла боль в ноге, он почувствовал, что падает, перед его затуманенным потом и песком взором промелькнули неясные силуэты соседних гор, внезапно его голова чуть выше правого уха взорвалась яркой вспышкой невыносимой боли, затем наступила темнота. Кимер не добежал до здания около ста метров. Маленькие ловкие миланийцы давно опередили его и к этому моменту уже вбегали в столь желанное кондиционируемое помещение, а Кимер так и остался лежать без сознания с неестественно вывернутой ногой, из разбитой при падении головы капала густая кровь, мгновенно впитываясь в иссушенный зноем песок миланийской пустыни. Пилот взлетевшего вновь флайера как всегда направил свою машину вслед бегущим рабочим, чтобы новыми тучами песка затруднить их бегство. Это было частью утреннего ритуала, казавшегося им очень забавным. В просторном прохладном вестибюле административного здания миланийцы долго стояли упершись руками в колени, переводя дух. Лишь через пару минут кто-то заметил отсутствие Кимера. Несколько человек бросились к все еще открытым входным дверям, но ничего не могли рассмотреть снаружи, только что промчавшийся над зданием флайер поднял настоящую песчаную бурю.

– Явились, бездельники! – их пожилой усатый бригадир спускался в вестибюль со второго яруса, – еще не работали, а уже сопите как…

– … сволочи! Хотели бросить меня там подыхать! – громадная ужасающая фигура Кимера Крата вынырнула из песчаного тумана, рассыпая во все стороны страшные удары своих огромных кулаков. Три человека, стоявшие у двери были сражены почти мгновенно. Остальные замерли на миг в неподдельном ужасе. Жуткая сцена поражала своей внезапностью. С неистовым ревом Кимер бежал вглубь вестибюля пытаясь отыскать новую жертву. Его глаза заволокла пелена яростного безумия, кровь, стекавшая по голове и шее, засыпанная песком уже успела засохнуть, наступая на правую ногу он сильно хромал, но это лишь усиливало его ярость. Он размахивал кулаками наугад, без разбора, становилось ясно, что он ничего не видит и не осознает. Но лишь когда четвертый растерявшийся миланиец, угодив под чудовищной силы удар, отлетел в сторону, все остальные вышли из оцепенения и в панике бросились врассыпную. Один лишь бригадир сохранил присутствие духа, за что и поплатился жизнью. Он решительно двинулся навстречу Кимеру, надеясь его образумить, но беснующийся гигант схватил его за плечо и одним движением сломал ему шею. Автоматическая система безопасности зарегистрировала нештатную ситуацию и подняла тревогу. К тому моменту, когда взвыла сирена все рабочие уже успели покинуть вестибюль, двери автоматически закрылись и блокировались, оставив Кимера наедине с пятью убитыми им людьми. Отбросив обмякшее тело бригадира словно куклу, Крат бросился к одной из дверей ведущих в смежное помещение, но не смог ее открыть. Он несколько раз с силой ударил в дверь кулаком. Стальная дверь не поддалась, однако новая боль в кистях рук пробилась сквозь завесу безумия и заставила его остановиться. Он замер, опустил голову, крепко зажмурился, протер глаза и обернулся, устремив в вестибюль уже осмысленным взгляд. Звуковой сигнал тревоги продолжал звучать. Кимер дотронулся до раны на голове, осмотрел кисти рук и картина происшедшего внезапно удивительно ясно сложилась в его голове. Он привалился к двери и медленно сползал по ней вниз, пока не оказался на полу. Он не испытывал ни сожаления, ни страха, он ничего не знал о правосудии, не знал, что такое преступление вообще. Пришло лишь понимание того, что он совершил нечто непоправимое, но он понятия не имел к чему это ведет. Здесь, на Милании не существовало ни полиции, ни тюрем, ни судов, ни следственных органов, во всяком случае официально. Что дальше?

Как только дверь в противоположной стене начала медленно, с шипением открываться он решительно бросился к ней, все еще не понимая для чего. Единственное, что он для себя решил – нужно действовать, кого бы он там не встретил. Кимер перепрыгнул через бездыханное тело одной из своих жертв и понесся к открывающейся двери словно атакующий танк…

Ноги становились ватными… Закружилась голова, в глазах снова помутилось… Он неловко упал на колени и перекатился на спину. Последним, что он видел перед тем как потерял сознание была склонившаяся над ним фигура в противогазе.

– … напряжение в цепи питания регенератора скачет.

– Проверь трансформатор в позиции 214. С ними всегда возникают проблемы.

– Да, это он, сейчас заменю. Ну и здоровая штуковина, помоги мне.

– Аккуратно!.. Все, подключай.

– Спасибо! Теперь все в норме. Как думаешь, может не стоит проверять ветрогенераторы? Мощность на главной коробке в пределах допустимых значений. В крайнем случае запасного реактора хватит лет на семьдесят.

– Согласен, мне тоже не очень-то хочется задерживаться в этой дыре. Сделай отметку о выполнении и пойдем дальше.

– Дальше у нас связь.

– Связь в порядке. Схемы контролируются спутником, к тому же, мы ведь получили сигнал о том, что старик преставился. Хи-хи! Проверь характеристики только в основных контрольных точках.

– Не вижу ничего смешного. Тело до шлюза сам потащишь! Системы связи – без замечаний.

Из-за жуткой головной боли Кимер все еще не решался открыть глаза. Он чувствовал, что сидит полулежа в мягком удобном кресле. До него доносились обрывки непонятного диалога, голоса принадлежали мужчине и женщине. Сделав над собой усилие, он открыл глаза и поморгал. Ситуация ничуть не прояснилась. Это было просторное ярко освещенное помещение с высоким потолком и стенами, обитыми мягким светлым пластиком. В первую очередь в глаза бросился огромный, около двух метров в поперечнике, прозрачный цилиндр, установленный в самом центре помещения. Его верхнее основание упиралось в потолок, там, похоже, были установлены дополнительные лампы, а внутри рос самый настоящий кипарис. У стены, к которой Кимер был обращен лицом располагались вполне приличные предметы жилого интерьера – большая заправленная кровать с прикроватным ковриком и мягкими тапочками у одной из ножек, светильник, журнальный столик, кресло, книжная полка, стол с компьютером. Во всю ширину стены над кроватью красовался Большой Государственный Герб Межзвездного Альянса. Уютную обстановку портил только лежащий на полу черный мешок закрытый на «молнию», внутри которого, судя по очертаниям, находилось человеческое тело. В соседнем углу располагалось множество блоков аппаратуры непонятного назначения, среди которых особо выделялся массивный пульт то ли управления, то ли контроля, с множеством различных индикаторов и дисплеев. Некоторые блоки были открыты, около одного из них стояли мужчина и женщина в легких скафандрах с неизвестными Кимеру знаками различия на рукавах. Шлемы скафандров были сняты, на широких поясах оба носили оружие и множество непонятных приспособлений. Мужчина стоял к Кимеру спиной, женщина – почти в профиль. Они работали с прибором и не обращали на Кимера никакого внимания. Похоже они не замечали, что он пришел в себя. Где он находится? Над пультом располагался большой круглый иллюминатор, диаметром почти в метр. По ту сторону зияла непроглядная мгла, только крупные хлопья снега, подгоняемые ветром били в толстое стекло. Кимер тихонько пошевелил руками и ногами, похоже он не был прикован. Ему было сложно разобраться в том что же здесь происходит, но отчетливые воспоминания о содеянном не оставляли ему выбора, нужно было действовать. Бежать, убираться отсюда! Но куда, каким образом? Это прояснится потом, сперва надо разобраться с этими двумя. Они не внушали ему особых опасений. Расстояние в шесть метров он проделает почти мгновенно. Девчонка успеет только повернуться и пискнуть, а ее дружок и повернуться не успеет. Кимер собрался, напряг все мышцы и рванулся вперед. Он не сделал и трех шагов, как вскинул ноги, упал на спину и закашлялся. Мягкий, почти неощутимый пластиковый ошейник был соединен упругим шнуром длиной около полутора метров со спинкой кресла. Кимер хотел выругаться, но смог издать только сдавленный хрип. Подонки, они специально подобрали длину шнура так, чтобы рывок был сильным, но при этом не сломал ему шею. Мужчина с отвратительно доброй улыбкой на лице непринужденно повернулся в его сторону.

– Доброе утро, господин Крат, очень мило, что вы проснулись. Мы как раз заканчивали работу и не хотели улетать, не проинструктировав вас. Думаю, это не самая лучшая поза для разговора, прошу вас, присаживайтесь поудобнее, – он нарочито вежливо указал Кимеру на кресло, с которого тот только что вскочил.

С клокочущей в горле бессильной злобой Кимер был вынужден подчиниться. Его собеседник придвинул стул, стоявший у компьютерного стола и сел напротив на безопасном расстоянии. На вид ему было не больше тридцати лет, среднего роста, темноволосый с правильными строгими чертами лица, он держался раскованно, но интеллигентно.

– Моя фамилия Волков, я судебный исполнитель, моя помощница Стенли – инженер по обслуживанию и ремонту автоматизированных систем, – женщина продолжала работать с приборами, лишь изредка поглядывая в их сторону, – пусть вас не удивляет тот факт, что никакого суда вы не помните. Суд был произведен пока вы находились в бессознательном состоянии на основании факта преступления и результатов компьютерного сканирования и диагностики вашего мозга. За убийство пяти человек и с учетом установленной общественной опасности подсудимого, Высокий Суд Межзвездного Альянса приговорил подсудимого Кимера Крата к пожизненному лишению свободы. Приговор является окончательным и обжалованию не подлежит.

Не хватало только удара молоточка. Кимер сжал подлокотники кресла до боли в суставах. Ему были не совсем ясны слова исполнителя, в нем лишь кипела обреченная ярость дикого зверя, пойманного в силки.

– Я сократил процедуру насколько это возможно, у нас нет времени на бессмысленные церемонии. Есть факт, есть дело, есть приговор, моя задача – привести его в исполнение. В ходе отбывания наказания вы не будете представлять никакой опасности для общества и при этом принесете максимально возможную пользу Альянсу. Объясню, вкратце, каким образом это достигается, для этого мне придется привести некоторые факты из истории и выдержки из законов Межзвездного Альянса, которые вам конечно неизвестны, – Волков откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и скрестив руки на груди приготовился читать лекцию, похоже это доставляло ему немалое удовольствие, – Итак, в ходе четвертой галактической войны разрозненные звездные государственные формирования объединились под флагами двух враждующих галактических группировок, образовав два существующих ныне государства: Межзвездный Альянс и Галактическую Конфедерацию. Длительная война не привела к победе ни одну из сторон, лишь истощив до предела их человеческие и материальные ресурсы. Это вынудило правительства Альянса и Конфедерации заключить перемирие, являющееся началом холодной войны. Напряженность не устранена до сих пор хотя со времени окончания боевых действий прошло уже почти семьсот лет. Стороны накопили силы и готовы снова обрушиться друг на друга. Гражданское население естественно об этом не догадывается. Многомиллиардные вооруженные и полицейские силы, а также космический флот формируются на специально отведенных планетах и в секретном порядке распространяются по местам дислокации. Вы узнаете об этом только потому, что в ходе отбывания наказания будете принимать непосредственное пассивно-активное участие в поддержании стабильности в галактике, к тому же у вас не будет возможности кому бы то ни было передать эту информацию. Далее, в данный момент политико-стратегическая карта галактики окрашена в три цвета: красный – планеты, принадлежащие Межзвездному Альянсу, синий – планеты Галактической конфедерации и серый – нейтральные необитаемые планеты, свободные для оккупации. Теперь обратимся к экономико-стратегической карте. На ней планеты делятся на обитаемые промышленные, обитаемые военные, те же необитаемые нейтральные и так называемые пограничные миры. С промышленными все ясно – это те планеты, на которых вам ранее приходилось жить и работать, Милания например. Военные планеты держатся в тайне, там рождаются и обучаются военному искусству солдаты и офицеры, туда же стекаются тайно мобилизованные рекруты с промышленных планет, там же строятся боевые космические корабли. Нас с вами в данный момент интересуют пограничные миры. Это планеты, на которых нецелесообразно размещение промышленности и регулярных войск, но представляющие потенциальную опасность с точки зрения размещения военных баз противника. Они принадлежат государству, и являются так сказать фиктивно обитаемыми. В соглашении о перемирии были оговорены необходимые и достаточные условия принадлежности планеты к тому или иному государству. А именно: на планете должен постоянно проживать как минимум один гражданин, в нашем случае Альянса, должно произрастать как минимум одно дерево, должна быть размещена государственная символика Альянса, на орбите должен вращаться как минимум один искусственный спутник, запущенный силами Альянса и так же несущий его государственную символику, в этом случае планета считается составной частью Межзвездного Альянса и любая попытка высадки на ней сил Конфедерации либо входа в территориальное пространство расценивается как агрессия, что является сигналом к началу боевых действий. Существуют сотни тысяч таких пограничных миров. Естественно, что размещение на каждой из планет каждой звездной системы каждого пограничного мира хотя бы взвода регулярных войск с экономической точки зрения невозможно. Поэтому как Альянс, так и Конфедерация ограничиваются соблюдением минимальных необходимых условий для подтверждения принадлежности планет в пограничных мирах. Вот мы и подошли вплотную к сути отбытия вами наказания за совершенное преступление. Мы находимся на восьмой планете в системе Сигмы созвездия Сон Сурка. Это типичный пограничный мир, принадлежащий Альянсу, как видите не только планетам но даже звезде не было дано собственного названия. Ваши опасения верны, господин Крат, вы до конца своих дней будете тем самым единственным обитателем этой планеты.

Это и был приговор. Стук молоточка должен был раздаться именно после этих слов. Размытая формулировка буквы закона, прозвучавшая в начале монолога Волкова была не более чем пустым звуком, а это был приговор. Кимер оторопел, не в силах произнести ни слова, он лишь сильнее сжал руками подлокотники кресла. Целая минута прошла в тягостной тишине, даже Стенли оторвалась от приборов, чтобы видеть его реакцию.

– Рад вашей лояльности, господин Крат, некоторые пытаются возражать, – с плохо скрываемой улыбкой продолжил Волков, – итак, с этого дня вы будете жить здесь на планетарной станции. Здесь есть все системы, необходимые для поддержания жизнедеятельности одного человека. Мы со Стенли провели профилактический осмотр и оперативный ремонт всей аппаратуры, так что техника не подведет. Электроэнергия на станцию подается от ветрогенераторов, расположенных снаружи. В случае их выхода из строя автоматически запускается термоядерный реактор, энергии которого с лихвой хватит на всю вашу жизнь. Так что насчет света, тепла и воздуха можете не переживать. Воды на планете нет. Снег, который вы видите через иллюминатор – это замерзший газ. Воду вместе с пищей, медикаментами и всем необходимым будут сбрасывать раз в полгода, или около того, с пограничных катеров, периодически патрулирующих территориальное пространство. Но учитесь, расходовать все это экономно, поставки часто задерживаются. Спускаемая капсула оборудуется радиомаяком, чтобы вы могли ее найти. Для ее доставки на станцию к вашим услугам грузовой вездеход, его вы найдете внизу, в ангаре за реактором. Кабина оборудована пеленгатором для поиска капсул, а грузовой отсек – подъемной стрелой, так как эти штуки весят несколько десятков тонн. Иногда случаются навигационные ошибки при сбросе и за припасами приходится ездить за сотню-другую километров, заранее приношу извинения от лица пограничников. Резервуар оборудован таким образом, что получить из него воду можно только предварительно установив его в специальный приемник, откуда вода распределяется ко всем потребителям, в том числе к корневой системе кипариса, это чтобы вы не забывали его поливать. Само дерево генетически модифицировано таким образом, что достигнув высоты около трех метров, перестает расти, после этого лишь увеличивается толщина ствола, так что стричь вам его не придется. В основном это все. Подробную информацию по каждому устройству или системе вы сможете найти в инструкциях. У вас будет масса времени, чтобы досконально их изучить, – тут Волков не выдержал и улыбнулся во весь рот. Стенли закончила работу и уже взяла в руки шлем.

– Я убью себя как только вы уйдете, – выдавил из себя Крат, когда Волков встал и вернул стул на место.

– Пожалуйста, это ваше право, – бесстрастно ответил Волков, – на кухне вы найдете для этого все необходимое. В этом случае ваше место займет другой, более выдержанный, осужденный. В ошейник, который вы носите встроены датчики, регистрирующие параметры вашей жизнедеятельности, которые через спутник ретранслируются в центр обработки информации судебно-исполнительной службы. Мы узнаем, что вы мертвы и пришлем замену. Вот и все. Этим вы никому ничего не докажете. Скажу вам по секрету, что в состав Альянса входит несколько миллионов пограничных планет, на каждой из них живет осужденный, так что у нас есть возможность вести достаточно точную статистику, и она показывает, что процент самоубийств среди вашего брата совсем невелик. Кстати, ваш предшественник, – Волков указал на черный мешок, – прожил здесь пятьдесят три года и скончался, судя по всему, от сердечного приступа. Выбор за вами.

Стенли уже покинула станцию и отправилась готовить челнок к старту. Волков надел шлем и говорил через открытое забрало.

– Шнур автоматически отделится от ошейника через час после нашего отлета. И тогда вы будете предоставлены сами себе. Вся планета будет в вашем распоряжении, – он замолчал, потом продолжил совсем другим тоном, – Мне искренне жаль, что вы так оступились, Кимер. Вы сильны и одиноки, никто бы не хватился, если бы вы вдруг исчезли – идеальный кандидат на мобилизацию. И вы стояли на учете. Из вас мог бы получиться отличный солдат. Жили бы на военной планете, получали бы жалованье, нашли бы там девушку… но увы! Прощайте, Кимер Крат.

Волков закинул на плечо мешок с покойным, захлопнул забрало и вышел в шлюз. Через несколько минут раздался грохот стартовых ускорителей. Прочертив в иллюминаторе красную линию космический челнок умчался ввысь. Кимер долго сидел без движения, опустив подбородок на грудь.

«Силен и одинок…» Да что значило то одиночество в сравнении с одиночеством, которое ждало его впереди. Один среди черной ледяной пустыни, на безжизненной безымянной планете, вращающейся вокруг безымянного солнца на задворках галактики. «Силен и одинок…» Одинок, как миллионы других, одинок, как никто другой…

Оглавление

Первое марта

София

Одиночество