Беспокойный характер [Людмила Георгиевна Молчанова] (fb2) читать онлайн

Людмила Молчанова Беспокойный характер

БЕСПОКОЙНЫЙ ХАРАКТЕР

Игра прервалась в самый интересный и напряженный момент. Командир танковой колонны Сережа Горячев уже обходил со своими бойцами противника с тыла, и вот-вот должно было пасть последнее укрепление, где засел Саша Петухов, когда с крыльца раздался нетерпеливый звонкий голосок:

— Сережа! Сережа! Ну сколько раз я тебя буду звать!

Сережа поправил съехавшую на ухо шапку и, сделав знак рукой ребятам, чтобы молчали, осторожно выглянул из-за сугроба. В ранних сумерках на высоком крыльце отчетливо была видна тонкая фигура сестры. В маминой белой шали с длинными кистями Лера вытягивала шею словно птица, стараясь отыскать глазами брата.

— Опять тебя Лерка зовет! — недовольно прошептал Сереже на ухо Вовка Крутиков.

— Ты не откликайся, — посоветовал Саша Петухов, выползая из прикрытия.

Ребята притихли, притаились.

— Молчи, и всё! — Может, уйдет…

Сережа с досадой тяжело вздохнул. Он хорошо знал, что Лера не уйдет, пока не вытащит его из сугроба.

— Сережка, выходи! Все равно вижу. Опять на животе ползаешь по снегу!

Прятаться было бесполезно, и Сережа, передав командование Вовке, сердито ворча подошел к крыльцу.

— Ну чего тебе? И как ты не понимаешь! Самый важный момент, а ты кричишь. В третий раз из-за тебя срывается наступление. — Сережа сердито подобрал волочившуюся по снегу простыню и вытер вспотевший лоб. — В двенадцать ноль-ноль должны были закончить операцию, а ты всё испортила.

— Опять простынку вытащил из шкафа! И все пуговки на пальто оборвал! — не слушая его, перебила сестра и потащила за собой в комнаты.

— Простынку! Скажешь тоже! Это маскировочный халат, — возмутился Сережа. — Вечно мешаешь, даже на каникулах не дашь как следует поиграть!

Густые изогнутые брови Леры чуть дрогнули, в карих глазах мелькнуло беспокойство.

— Сереженька! Я не скажу маме про простынку и пуговицы к пальто пришью… Ты посмотри только!..

— «Сереженька», — передразнил, уже сдаваясь Сережа. — Ну, что у тебя опять случилось? Что посмотреть? Может, опять котенок во дворе потерялся, — так знай: искать не буду. Своих дел по горло. И если с каким соседским карапузиком сидеть — тоже не буду! Сиди с ними сама.

Деловито шмыгая носом, Сережа прошел за сестрой.

В большой ярко освещенной комнате царил беспорядок. Обеденный стол был сдвинут, стулья баррикадой громоздились у окна. Приколотая кнопками к полу яркая стенная газета с крупным заголовком «Отличник» была почти готова; тут же на полу в беспорядке лежали краски, карандаши, обрезки бумаги.

— Посмотри, Сережа, у меня буквы не пляшут? — с беспокойством в голосе спросила Лера.

— И ты… и ты… только за этим и звала? — возмутился Сережа, бросив рассерженный взгляд в сторону смуглой сестренки.

Со двора донеслись торжествующие крики. Сережа расслышал победоносный возглас Саши Петухова.

— Ну вот, так я и знал! Говорил я тебе, что командир должен всегда быть впереди! Вот ушел — и проиграли!.. — Сережа нетерпеливо метнулся к дверям. — Понимаешь, теперь Сашко нас непременно побьет!

— Не пущу, пока не скажешь, пляшут или не пляшут? — настаивала Лера.

— Ну не пляшут! Не скачут! Видишь, Саша со своими верх берет, а ты с какими-то пустяками пристаешь…

— Пустяки!.. Для тебя это пустяки, а для меня нет! Наша газета должна быть лучше всех в школе!

— Ну, не кипятись! Вон та как будто немного наклонилась… И вот эта, кажется, чуть-чуть вытянулась… — Сережа наугад ткнул пальцем в одну из букв в заголовке стенгазеты. — А в общем можно и так оставить!..

— Ну, я сейчас подправлю… А ты изволь оставаться дома! Нечего по двору гонять! Снимай пальто и валенки.

Лера явно злоупотребляла правами старшей сестры. Сережа огорченно вздохнул: он знал, что ее не переспоришь. Сняв пальто и валенки, он с мрачным видом забился в уголок дивана. Есть же такие счастливые ребята, у которых сестры никогда не суют нос куда не нужно, а занимаются своими девчачьими делами!..

Сережа насупившись глядел, как Лера подскабливала бритвочкой ножку буквы К и молча следил за тенью на стене, повторявшей все движения сестры.

Лера поднялась с пола, взглянула на часы и вдруг всполошилась.

— Сережа! Да что же ты сидишь? Постучи Мусе, пускай идет. Нужно еще раз проверить программу выступлений.

Подруга Леры жила в нижнем этаже того же дома. У девочек были свои условные сигналы. Если постучать в пол один раз — это значило: «Иду к тебе». Два раза — «Приходи ко мне!» А три — «аварийный».

Схватив из угла щетку, Сережа усердно начал колотить ею по полу. Лера свернула газету трубочкой и, улыбаясь, прислушалась.

Она представила себе, как толстушка Муся, услышав частые удары, испуганно прищурится и, забравшись на стол, застучит в ответ.

Но Муся почему-то не отзывалась.

Сережа, засучив рукава, с силой забарабанил щеткой в пол. В буфете зазвенела посуда, а толстый ленивый Барсик, спавший на стуле, спросонья метнулся в угол.

— Да ты что? Разве так можно? Ведь у них люстра упадет! — испугалась Лера.

— Не упадет! Видишь, сразу отозвалась, — удовлетворенно улыбнулся Сережа.

Снизу послышались три слабых коротких удара. Лера заволновалась. У подруги, видимо, что-то случилось. Сережа поставил щетку на место и настороженно следил за сестрой. Он надеялся, воспользовавшись ее волнением, выскользнуть во двор.

Лера ушла, громко хлопнув входной дверью.

Муся лежала в постели и плакала; ее лицо было неестественно красно. По подушке рассыпались светлые волосы. Укутанная белым шерстяным платком шея походила на березовый чурбачок. Поверх одеяла лежала голубая грелка. Пахло лекарствами.

Лера ахнула и, подойдя к подруге, присела на краешек постели.

— Ангина, — прохрипела Муся. — Наверно вчера мороженого переела.

— Доктор был?

— Была… Велела лежать. Выписала какое-то полосканье и порошки. Горькие!.. Мама за молоком убежала. Теперь поить будет горячим, с содой.

— Говорила я тебе: не ешь мороженого! Не могла потерпеть! Вот теперь и подвела всех, — загорячилась Лера.

Шли новогодние каникулы. Через два дня в школе должен был состояться вечер. Девочки уже давно готовились к нему. Выступления предполагались интересные, и до сих пор все шло хорошо. А тут вдруг Муся заболела…

— И нужно же было тебе это несчастное мороженое есть! — не могла успокоиться Лера. — Ну, что теперь будем делать? Кто теперь будет петь?

— Может, без песен? — всхлипнула Муся.

— Без песен? Как же так? Нет, так не пойдет. Столько готовились — и вдруг!.. И, почему, почему все так случается?!

Прижавшись щекой к подушке, Муся виновато посматривала на огорченную Леру. Ей хотелось успокоить подругу, но в голове шумело, а глаза застилал туман.

— Ты вот что, Муся, лежи спокойно! Я побежала. Девочек нужно собрать. Все вместе что-нибудь придумаем.

Лера сорвалась с места и скрылась за дверью.

* * *

Саша Петухов оборонялся из последних сил. Уже одна стена снежного дзота была разрушена, а в углу тихо стонал «раненый» пулеметчик Федя Ягодкин.

Сережа, прорвав оборону противника, упорно продвигался вперед. В пылу боя он потерял шапку, а простыня, завязанная под подбородком, волочилась за ним мокрыми, изодранными концами.

— Вперед, орлы! Нажми еще! Бей врагов!

Сережа вырвался вперед. Еще несколько усилий — и победа обеспечена.

— Сережа! Сережа! Да поди же сюда, наконец!

Ребята от неожиданности присели. Сережа с досады громко скрипнул зубами. Ох, как бы он сейчас расправился с этой тонкой чернявой девчонкой, которая зовется сестрой!

— Иди, уж чего там, — буркнул Вовка, выталкивая друга из-за сугроба.

— Ну, чего тебе? Опять буквы пляшут? — в отчаянии произнес Сережа, подбирая концы простыни и медленно подходя к сестре.

— Нет, нет, Сереженька! Выручай! Сбегай к Шурочке Соколовой; знаешь, она на Кировской живет… А потом на Большевистскую забежишь к Наде Рюмочкиной, а потом…

— Да ты хоть объясни зачем?

— У нас несчастье случилось. Муся заболела. А она поет на вечере. Нужно собраться и обсудить… Вот тебе записки…

— Да что я тебе, рассыльный, что ли? — запротестовал Сережа. — У вас не ладится, а я отдувайся? Не пойду! — Сережа отступил на шаг назад.

— Пошли! — шепнул Вовка и дернул Сережу за рукав.

— Сереженька! — умоляюще крикнула Лера.

— Беги сама, если надо, а мне не мешай. И так из-за тебя…

— Обожди, Сережка, — остановил его подошедший Саша, — как это так получается? Чуть не ладится, так к ней бежите, а помочь ей — так вас нет. И ты, Вовка, туда же! — надвинулся он на толстого краснощекого Вовку. — Она тебе помогала задачки решать? Что молчишь? Я ведь сам видел! Ну, скажи по совести: помогала?

— Ну, помогала, — смущенно буркнул Вовка, отворачиваясь.

— А твоего щенка ведь она вылечила? Сам мне хвалился, — повернулся Саша в сторону упорно молчавшего Пети Сверчкова.

— Я что, я ведь согласен; как все, так и я.

Саша, сдернув с головы ушанку, быстро вытер разгоревшееся лицо, застегнул на все пуговицы короткую ватную куртку и молча взял из рук Леры все записки.

— Пошли! Кто со мной? Вместе быстрее обежим!

Спустя несколько минут двор опустел. Ребята разбежались во все концы города.

* * *

Первой прибежала Надя Рюмочкина.

— Что случилось? — спросила она с тревогой, вбегая к Лере в комнату. — Только начала стирать фартук, а тут — как зазвонит звонок. Прибежал какой-то мальчишка в ватной куртке, сердитый-пресердитый, и сразу спрашивает: «Что делаешь?» Говорю: «Стираю фартук», а он как рассердится еще больше. «У вас, говорит, в звене объявлено военное положение, а ты пустяками занимаешься». Спрашиваю: «Что случилось?» — «Беги к Горячевой и узнаешь». Ну, я и помчалась.

— Муся заболела! Кто теперь будет петь? Ведь никто не готовился, — сразу ошеломила ее Лера.

— Как?.. Почему?.. Значит… значит провалились, — разочарованно произнесла Надя, растерянно вертя в руках шапочку.

В прихожей звякнул звонок. Лера бросилась открывать дверь. Девочки собирались быстро.

Лера сообщила о Мусиной болезни.

— Нужно что-то придумать! — заявила она подругам.

— Подождем Шурочку, — предложила Катя. — Она вожатая, пусть сама и решает. А то еще обидится.

Шура пришла последней. Неторопливо сняв пальто и валенки, она в чулках прошла в комнату и своими умными темными глазами с удивлением оглядела собравшихся девочек.

— Что за сбор? Ничего не понимаю. Только что собралась ложиться спать, — вдруг прибегает Сережка, сунул записку, что-то пробурчал и умчался. Развертываю, — оказывается Наде. Звоню ей; говорят, что убежала к Лере. Забежала к Кате — и ее нет, тоже, говорят, у Леры. Ну тут я и заволновалась.

— У нас несчастье! — перебила ее Надя..

— Что случилось? — Шура заметила огорченные лица подруг и слегка побледнела.

Лера торопливо рассказала о неприятности.

— Ну, что теперь делать будем? Ты только подумай, Шурочка!..

— Да… — Шура медленно села и облокотившись на стол задумалась. — Действительно. Вот неудача так неудача. Если бы знали, запретили бы ей есть мороженое. Надо что-то придумать. Кто же у нас может петь?

Девочки, словно по команде, повернули головы в сторону беленькой молчаливой Кати.

— Придется тебе, Катя, заменить Мусю.

— Нет уж, как хотите сердитесь, а петь я не могу! — категорически заявила Катя. — Мне Мария Михайловна запретила выступать. Говорит, что голос у меня «ломается».

— Да ведь одну песню только!

— Подумай, Катя!

— Нет, девочки. Так нельзя! Если Мария Михайловна наложила запрет, то и разговаривать нечего, — остановила подруг Шура.

— Может быть, без песен обойдемся? — неуверенно предложила Надя Рюмочкина.

— Как это без песен? — заволновалась Лера. — Я не согласна! Из первого звена будут петь, из второго тоже, а у нас ничего не будет?

— Чудачка, ведь некому же. Ну, назови кого-нибудь. Может быть, ты возьмешься? — засмеялась Надя.

— И возьмусь, и возьмусь, — закипятилась Лера. И вдруг испугалась. — Если бы я умела петь, то обязательно бы выступила, — добавила она, густо краснея.

— Что если тебе на самом деле попробовать? — предложила Шура.

Девочки переглянулись.

— А что если… правда… почему нет? — вслух рассуждала Шура. — Ты ведь в хоре поешь. И голос у тебя неплохой. Значит и одна сумеешь спеть. Правда ведь, девочки? И напрасно она боится!

Девочки выжидающе смотрели на Леру.

— Попробуй, Лерочка, — настаивала Шура. — Давай, вот сейчас и попробуем! Если ничего не выйдет, тогда уж… — Шура развела руками. — Лера, не стесняйся! Здесь все свои собрались.

— Только все вместе сначала… Хорошо? — Заволновалась Лера.

— Ну, конечно, все вместе. Начинаем. Внимание! — Шура взмахнула рукой.

Девочки тихо запели. Постепенно под пристальным взглядом звеньевой они одна за другой замолкали.

— А ты, Лера, не переставай, пой за мной… Видишь, начинает получаться, — подбадривала Шура.

Урок пения длился долго. Под конец все же добились, что Лера самостоятельно пропела одну из песен.

— Вот и хорошо! Очень хорошо получилось! А ты боялась!..

— Так ведь тут все свои, а там… — запротестовала Лера.

— Ты, когда выйдешь на сцену, смотри на нас, — посоветовала Надя.

— Правильно! И не думай, что ты поешь, — поддержала Шура. — Завтра опять придем и повторим.

Выйдя на улицу, Шура сказала подругам:

— По-моему, Лера прекрасно споет вместо Муськи. У нее… ну как бы это сказать?.. сила воли есть! И характер у нее беспокойный: если что задумает, доведет до конца…

* * *

Следующие два дня были для Сережи самыми тяжелыми в его девятилетней жизни. Он не знал, куда спрятаться от сестры. Едва мама уходила на работу, как Лера усаживала его на диван.

— Сиди смирно, смотри прямо на меня, — строго приказывала она, вытягиваясь на цыпочках: — Если плохо, скажи сразу…

Бедный Сережа таращил глаза, вздыхал, поеживаясь на месте, и слушал…

Пению сестры не предвиделось конца. Лера упорно повторяла песню по нескольку раз. Напрасно Сережа прикладывал ко лбу ладонь и притворно жаловался на головную боль, напрасно ребята стучались в дверь, вызывая его во двор, — сестра была неумолима. И отпускала она Сережу только под вечер, когда приходили подруги. Тогда Сережа срывался с места и опрометью мчался во двор, к ребятам…

Все мученья кончились на третий день.

— Сегодня, Сереженька, мы с тобой пойдем к нам на вечер, — неожиданно объявила Лера после обеда.

— На девчачий-то? Не пойду. У нас сегодня намечена игра.

Лера улыбнулась и пригладила непослушный рыжий вихор на макушке брата.

— А у нас и гости будут. Ребята из мужской школы придут. Угощение будет. Я тебе пригласительный билет принесла, — Лера протянула Сереже цветную картонку.

Сережа повертел голубой билетик, прочитал свою фамилию и примирительно улыбнулся.

Вечером Лера заставила Сережу надеть новый костюм, сама старательно вымыла ему лицо, проверила чистые ли уши и остригла ногти.

— Понимаешь, ты должен быть лучше всех, — лукаво улыбнулась она. — А то ведь стыдно будет. Скажут: «У-y, какой брат у Леры!..»

— Не подлизывайся, пожалуйста! — буркнул Сережа и самодовольно посмотрелся в зеркало, любуясь выглаженным отложным воротничком и причесанными волосами.

* * *

Елка была очень красива. Она упиралась макушкой в самый потолок. Из-под блестящих игрушек и серебристой канители ее веток почти не было видно. Рядом с елкой стоял неразлучный ее спутник — Дед Мороз в белом колпаке и таких же рукавицах. Он смотрел на ребят добрыми неподвижными глазами.

Сережа быстро освоился среди ребят, пришедших, как и он, в гости в школу к сестрам, тем более, что среди них оказался один из его школьных товарищей, Генка Рубцов.

Где-то в коридоре прозвенел звонок. Гости заторопились усаживаться по местам.

— Сережа! Сережа! Ну где ты бегаешь? Еле разыскала тебя! — Лера схватила за руку раскрасневшегося братишку. — Пойдем, я тебя в первый ряд посажу. Там у нас сегодня почетные гости сидят!

— И Генку сажай. Я один не сяду, — запротестовал Сережа.

Лера усадила мальчиков. Она была так взволнована, что Сереже невольно стало немного страшно за сестру.

— Ну, сидите спокойно! — проговорила Лера и убежала на сцену.

Подруги встретили Леру радостными возгласами, пытливо заглядывая ей в глаза.

— Боишься? — спросила Надя шопотом, наклоняясь к ее уху.

— Страшно! — созналась Лера.

— Ты на нас смотри, как уговорились.

— Пусть лучше зажмурит глаза; я всегда так делаю, когда боюсь чего-нибудь, — посоветовала Катя.

— Сейчас начнется. Наша очередь вслед за пятым А, — объявила Шурочка. — Не трусь. Все будет хорошо! — подбадривала она побледневшую Леру.

— Девочки, идемте в зал! — позвала она подруг.

Лера задержала Шуру за руку и умоляюще посмотрела на нее.

— Не бойся! Смотри на мои губы! Я вместе с тобой буду петь!

Тяжелый малиновый занавес раздвинулся и поплыл в обе стороны. В полутемном зале зашикали. Смех и разговоры умолкли. Лера, притаившись за кулисами, заглядывала в щелочку на сцену, но не слышала, что делалось вокруг и не понимала, о чем пели и рассказывали девочки из пятого А. Она вся дрожала мелкий дрожью.

Когда подошла ее очередь, она до того перепугалась, что если бы ее не удержала школьная пионервожатая Ася Боброва, то она наверное бы сбежала.

— Выходи! — шепнула Ася и, выйдя на сцену, объявила: — Сейчас Горячева Лера из пятого Б споет песню «Наша родина».

Ася легонько подтолкнула Леру к рампе и скрылась.

В первый момент лица зрителей показались Лере сплошным светлым пятном. Она не замечала, как из угла девочки делали ей знаки, а Сережа и Генка, приподнявшись, отчаянно хлопали в ладоши, стараясь привлечь к себе ее внимание. Сбоку мелодично зазвучал рояль. Старенькая Мария Михайловна ободряюще кивнула седой головой. Из первого ряда неожиданно выплыло круглое лицо братишки с его рыжими вихрами. Лера улыбнулась и отыскала взглядом подруг. Вон и они! Шура шевелит губами. Остальные не спускают с нее немного испуганных глаз.

Первые слова песни Лера пропела неуверенно и тихо. Потом голос окреп. Слова полетели быстро, стремительно и легко… Лера забыла обо всем…

Когда смолкли звуки рояля, а из зала оглушительно, точно разрывы хлопушек, раздались аплодисменты, — Лера непонимающе огляделась.

— Еще! Еще!

— Пускай еще споет!

— «Лагерную»! «Мы за мир»! — неслось со всех сторон из зала.

И опять послышались звуки рояля, и в зале наступила тишина.

Девочки, не отрывая взгляда, смотрят на стоящую у рампы подругу; Шура улыбается и, притопывая ногой, подтягивает ей; Катюшка радостно и громко подпевает.

Сережа весь подался вперед. И хотя за широкими темными окнами разгулялась новогодняя вьюга, он, как и многие из присутствующих здесь, увидел себя в лагере… Вот заиграл призывно горн, созывая на подъем флага… Журчит река… Холодная роса приятно обжигает ноги. Где-то высоко, высоко в небе заливается своей утренней песней жаворонок… И кругом так много солнца и тепла, что Сереже самому хочется петь и смеяться… Он не замечает, как открывает рот и поет вместе со своей беспокойной сестрой… С ними поет весь зал…

ДЕВОЧКИ ИЗ ШЕСТОГО «А»

Вчера на сборе мы основательно поспорили. Председатель совета отряда Наташа сказала, что делать подарки учителям запрещено. Но мы все запротестовали. Как это можно, чтобы наша классная руководительница Ксения Семеновна осталась в «женский день» без подарка? Тем более, что деньги уже собраны и хранятся у старосты класса. Уговорились завтра, в выходной, идти в магазин…

Пересчитав в десятый раз деньги, я встаю с дивана и заглядываю в окно. На дворе уже темно. Метет. Папа и мама ушли в театр слушать «Евгения Онегина». В соседней комнате — зеленый полумрак от настольной лампы, слышится возня. Это Валя укладывается спать. Она точно соблюдает режим дня: встает в семь, ложится в десять. Хотя Валя старше меня всего на один год и учимся мы с ней в одном классе, она явно злоупотребляет своим правом старшинства.

— Лена, ложись спать, — властно требует она, выходя из спальни. — Завтра тебя не добудишься!

Валя щурится, крутит пальцами кончик длинной черной косы и недовольно сдвигает пушистые широкие брови. Они у нее такие густые, что когда она сердится или о чем-нибудь упорно думает, они сходятся над переносицей в одну темную широкую полоску.

— Ну, что же ты молчишь? — в голосе сестры появляются мягкие ласковые нотки. — Ну, прошу тебя! Послушайся хоть разок!

— Так-то лучше! — удовлетворенно отвечаю я, неохотно поднимаясь с дивана и направляясь в спальню вслед за сестрой.

Валя быстро засыпает, а я никак не могу уснуть. В квартире тихо, темно и страшно. На дворе попрежнему гуляет вьюга. За шкафом проснулись мыши и подняли возню. Они любят гулять по ночам. Я тихонько вылезаю из-под одеяла, прихватив подушку, перебираюсь на постель к сестре. Валя дышит спокойно. Я подлезаю к ней под руку, прижимаюсь к ее теплой щеке, успокоенно закрываю глаза.

Мне кажется, что я едва успела заснуть, а Валя уже упорно и настойчиво тормошит меня.

— Вставай же, в конце концов! Время уже восемь. Ты разве забыла, что за нами должны прийти девочки!

Если укрыть голову одеялом, свернуться в клубочек и хорошенько зажмурить глаза, Валя отстанет. Я так и делаю. Но проходит коротенькая секунда, одеяло куда-то исчезает, а по моей спине и ногам ползет неприятный холодок. Я приоткрываю глаза. Валя стоит надо мной. Одеяло у нее в руках.

— Сию же минуту вставай! И довольно притворяться! Тебе еще комнату нужно прибрать.

— Старшая сестра тоже называется! Не может и одного разика убрать комнату! Мама, ну что она пристала? Даже в выходной не даст поспать!

Мама не отвечает — будто не слышит.

— Ладно уж! — сдаюсь я, а про себя думаю: «Подожди, я тебе отплачу».

— Ну, а это еще что такое! — Валя в отчаянии вертит головой, в то время как я внимательно и долго рассматриваю чулок, перекинутый через спинку кровати. — Что ты там нашла? Узоры, что ли, на нем какие?

Я молчу. Осмотрев пятку, беру чулок в руки и медленно начинаю натягивать его на ногу. На узком смуглом лице сестры вспыхивают и гаснут багровые пятнышки, брови сдвинуты. Входит мама. Высокая, спокойная, повязанная голубой косынкой, она останавливается рядом с сестрой. Одного взгляда ее добрых серых глаз достаточно, чтобы мои руки задвигались быстрее, и чулок оказался на ноге.

— Если бы ты, Лена, сейчас посмотрела на себя, то больше бы никогда так не делала, — произносит с упреком мама.

— Почему? — удивляюсь я.

— Потому, что это просто противно! Сидит на развороченной постели здоровая, краснощекая девочка, взлохмаченная, заспанная, лениво зевает. На кого ты похожа?..

Валя уже прибрала спальню. Она даже успела протереть крашеный пол тряпкой, и по нему теперь весело скользят солнечные зайчики, пробивающиеся сквозь заплетенные тончайшим морозным кружевом оконные стекла.

Моя обязанность убирать столовую. Если сегодня не поливать цветы, уборку можно закончить быстрее. Но Валя сидит на диване и не спускает с меня глаз. И почему так устроено, что младшие всегда должны всем подчиняться? Ну, папа и мама — это понятно; а вот когда старшие сестры суют свой нос и желают командовать — это уж совсем никуда не годится! Вот если бы такое право дали мне… Я забываю, что держу в руках кастрюлю с водой; вода, вместо того, чтобы литься в кадку, стекает мне на ноги.

— О чем ты думаешь? — прерывает мои размышления Валя. — Разве фикус у тебя под ногами?

— …Я бы тогда маму заставила каждый день печь торт, — продолжаю я вслух свои мысли, а папе бы запретила ездить в командировки.

Валя непонимающе смотрит на меня, моргая длинными ресницами…

— …А потом…

— А потом не забудь выбросить окурки из пепельницы и стереть с приемника пыль, — говорит Валя строго…

Я покорно подчиняюсь. Мама гремит на кухне тарелками, скоро будем завтракать. Папа еще не вернулся. Он ушел на городскую станцию за билетом. Опять он уезжает в командировку по очень важному делу…

Уборка благополучно кончена. Я умываюсь и начинаю одеваться. Каждый раз, как я смотрюсь в зеркало, я злюсь. Мне кажется, что у меня все не на месте. Нос почему-то смотрит вверх, передний зуб вырос немного криво, а волосы… С ними настоящее мучение!..

Осенью на сборе мы читали книгу о Зое Космодемьянской. Мне очень захотелось быть похожей на нее. В тот же вечер я завела дневник, а утром, выпросив у мамы денег, побежала в парикмахерскую и остригла косы. Когда я вернулась и сняла капор, мама так испугалась, что выронила из рук стакан с чаем…

— Лена! — только и могла она выговорить.

А папа медленно поднялся из-за стола, прошелся по комнате, подошел ко мне, поднял мое лицо за подбородок и долго-долго смотрел на мою голову.

— А знаешь? — сказал он, не повышая голоса и усмехаясь. — Тебе даже так лучше. Ты стала совсем похожа на «Степку-растрепку».

Он, конечно, не знал, что Зоя была подстрижена, точно так же, как подстригали меня, и я ему это объяснила. Но он постучал пальцем по моему лбу и сказал:

— Нужно, чтобы вот тут было как у Зои.

Валя, выскочив из-за стола, долго и обидно смеялась. В классе меня также подняли на смех, а Ксения Семеновна в тот же вечер провела с нами беседу: какой нужно быть, чтобы походить на Зою. Подстригать волосы и заводить дневник — недостаточно…

Но самое худшее пришло после. Первые дни, пока я смачивала волосы водой, они, плотно прилегая друг к другу, лежали покорно. Но как только мама увидела, что я поливаю голову прямо из-под крана по нескольку раз в день, она категорически это запретила… Вот тогда-то мне с ними не стало никакого сладу! Словно перессорившись между собой, волосы вдруг начали топорщиться в разные стороны, закручиваться в кольца у висков, а на макушке вставать дыбом.

— Не голова, а шалаш соломенный! — сержусь я, разглядывая себя в зеркало.

— Что же ты их так дерешь? — возмущается Валя, подходя ко мне сзади. Она берет из моих рук гребень и очень тихо начинает расчесывать вихры на моем затылке. Под ее ласковыми пальцами волосы послушно ложатся ровными рядами, находят свое место.

— Ну, вот и все, — облегченно вздыхаю я, с благодарностью глядя на сестру.

— Нет, еще не все, — возражает Валя. — Почему ты опять без воротничка? — Оглянувшись, она тянет меня за собой.

В ванной комнате душно и полутемно. Смутно белеет большая, похожая на лодку раковина, гремит таз, попавшийся под ноги.

— Тише! — шепчет Валя, прикрывая за собой дверь. — Давай поговорим по душам.

Я знаю этот разговор «по душам» и с беспокойством смотрю на дверь, за которой слышится веселый голос мамы.

— Ты долго так себя будешь вести? — начинает Валя. В полутьме ее черные глаза блестят, делаются большими, круглыми. Я, опустив голову, уныло молчу.

— Ведь тебе через месяц будет тринадцать лет.

— Ну и что же? Ты мне обязательно что-нибудь подаришь, — хитрю я.

Но Валю не проведешь.

— Ты почему вчера свои мелочи не постирала? Думаешь, мама будет с твоими платочками, воротничками да чулками возиться? У нее и так работы по горло. Ты только поразмысли! Она целый день на работе, потом ходит на рынок, готовит обед, шьет, и ей некогда отдохнуть. А тут еще ты со своими мелочами…

Рассерженная Валя выгребает из корзины мои воротнички, нарукавнички, чулки.

— Я вон вчера даже маме блузку выстирала! И сколько белья перегладила!

Я чувствую всю правоту ее слов и виновато наклоняю голову.

— Сегодня все сделаю. Вчера было некогда.

Лучше бы я молчала! Валя придвигается ко мне вплотную и заглядывает мне прямо в глаза.

— Некогда? Опять какой-нибудь чепухой зачитывалась? И где ты только берешь такие книги! Наверно, у Муськи! — Валя на миг замолкает, а потом опять начинает кипятиться. Теперь, конечно, уже виновата Муська. — Ты что с нее пример берешь? У нее мама не работает, есть бабушка. Муське только и дело что по кино бегать да глупые книги читать.

Я вздыхаю. В душе я завидую Муське. Хорошо ей: можно читать что вздумается и когда вздумается, ходить каждый день в кино, есть сколько угодно мороженого. У нее нет старшей сестры, которая бы следила за каждым ее шагом. А тут — попробуй! Больше одной порции мороженого Валя никогда не разрешает съесть: боится, что я простужусь. Следит за тем, какие я читаю книги. Я невольно улыбаюсь, представляя на своем месте толстенькую смешливую Муську. Имей она такую сестру, наверно, быстро отучилась бы списывать домашние задания и ждать подсказки, стоя у доски. Валя быстро приучила бы ее к порядку!

— Ты думаешь, это хорошо? — продолжает горячиться Валя. — Если будешь так себя вести, даю честное пионерское — всё на сборе расскажу! Я не хочу, чтобы у меня сестра такой выросла!

— Какой — такой? — обижаюсь я.

— Лодырем и эгоисткой, — отрезает Валя.

Наконец, перечислив все мои грехи и взяв с меня обещание исправиться, Валя выпускает меня из ванной комнаты.

— Вы о чем там шептались? — мама подозрительно смотрит на мое вспотевшее лицо.

— Так, — неопределенно отвечаю я, пробуя улыбаться.

Валя примирительно смеется и лукаво подмигивает мне. Потом она достает из коробочки накрахмаленный до хруста воротничок и ласково говорит:

— Пришей мой. И не ходи, пожалуйста, растрепой.

Я уже не сержусь. На душе становится тепло и хорошо. Пожалуй, даже не плохо иметь старшую сестру. Отругает и пожалеет…

В прихожей нетерпеливо захлебывается звонок. Слышится заливистый смех, гремит упавшее с сундучка ведро. Потирая ушибленную коленку и морщась не то от смёха, не то от боли, в комнату вбегает Муська. Она сбрасывает на стул красную вязаную шапочку и расшитые цветными нитками варежки.

— Ой, Ленка, что я тебе расскажу!

Обдав меня приятным холодком и свежестью, Муська начинает что-то быстро шептать мне на ухо. Ее черные жесткие волосы, заплетенные в тонкие косицы, щекочут мою щеку. Я не разбираю ни одного слова, но громко хохочу.

— Нет, ты послушай!

Круглое разгоревшееся лицо подруги дрожит от смеха. Вдруг Муська, что-то вспомнив, приседает и охает:

— Совсем забыла! Девочки велели сказать, чтобы вы обе скорее собирались. Они ждут во дворе.

— Что же ты молчишь? — напускается на нее Валя. — Лена! Собирайся быстрее. Не забудь деньги.

Девочки толпятся у крыльца. Не обращая внимания на мороз, Наташа сняла берет и причесывает гребенкой рыжеватые подстриженные в кружок волосы. Слегка наклонив на бок голову, она спокойно слушает маленькую, приземистую Гету. Гета часто сыплет словами, весело морщит чуть вздернутый, покрытый веснушками нос, размахивает руками. Девочки громко смеются. Наверное, Гетка рассказывает опять что-нибудь смешное! Она на это большая мастерица. Даже ворчунья Нина Васюкова и та весело щурит свои маленькие, обычно серьезные глазки. Ее тонкие едва приметные бровки поднялись вверх и выгнулись подковками.

— Вечно копаются, — ворчит она, засовывая поглубже руки в муфту, висящую у нее на груди на толстом черном шнурке.

— Не ворчи, — останавливает ее Наташа, оборачивая к нам спокойное, серьезное лицо. — Пошли, девочки!

После вчерашней метели на улице большие сугробы. Они повырастали в самых неожиданных местах: на тротуарах, на дороге, под окнами. Издали они блестят и напоминают сахарный песок, ссыпанный в курганчики. Муся идет рядом со мной. Валя, Наташа и остальные девочки деловито обсуждают, что купить в подарок Ксении Семеновне.

Войдя в универмаг, Муська тянет нас за собой. Но Валя и Наташа, не слушая ее, сразу проходят в посудное отделение. Они хотят купить такой подарок, который бы сохранился, надолго, так, чтобы у классной руководительницы осталась память о нас.

В посудном отделе смешной продавец. Высокий, усатый и веселый. На его круглой голове нет ни одного волоска. Когда он улыбается, его усы топорщатся вверх. Мы с Муськой переглядываемся и тихонько смеемся. Валя дергает меня за рукав и делает страшные глаза. Мы примолкаем.

На полках много разных вещей: низенькие пузатые чашечки с голубыми разводами — хрупкие, тонкие, просвечивающие; важные надутые самовары; тарелки со всевозможными рисунками…

Нам с Муськой особенно понравились хрустальные графины с узкими горлышками. Они стоят в сторонке и как будто скучают. Тонконогие рюмки напоминают балерин, застывших в танце на одной ножке…

— Что же мы выберем? — обращается ко всем Наташа.

Продавец, улыбаясь, ставит перед нами стопку тарелок, потом электрический чайник.

— Вы нам покажите самое хорошее и дорогое, — говорит Валя, хозяйственно присматриваясь к чайному сервизу. — Нам для подарка. — Она отставляет в сторонку чайник.

— Нет, это тоже не годится, — вздыхает Наташа, отодвигая большую чашку, которую можно надеть на голову вместо папахи.

— А нет ли у вас красивой вазы для цветов? — просит Наташа.

Усы у продавца огорченно опускаются вниз. Он качает головой.

— Может где-нибудь найдется? — вторит Наташе Гета.

— У нас Ксения Семеновна красивую посуду любит. Она давно о вазе мечтает, — пробую я убеждать продавца.

— Она у нас такая хорошая, молодая, — выпаливает Муська и прячется за мою спину.

Наши слова, кажется, убедили продавца. Его усы весело подпрыгивают вверх. Он быстро скрывается за дверью позади прилавка, а когда возвращается, то держит в руках чудесную вазу для цветов.

— Вот! разыскал на ваше счастье! — говорит он довольным тоном.

— Ой, какая! — вскрикивают девочки.

Из голубого стекла, с резными краями, ваза походит на только что распустившийся огромный цветок.

— Староста, плати деньги! — решительно говорит Наташа, не выпуская вазу из рук.

Я стаскиваю варежку и выкладываю деньги на прилавок. У меня от волнения дрожат руки. Так и есть! Нехватает девяноста копеек.

— Завернуть? — спрашивает продавец и недоуменно смотрит на нас.

— Нехватает, — вздыхаю я и смотрю на Муську. Муська шарит в карманах и густо краснеет.

— Нету. Я сегодня сразу две мороженки съела, когда к тебе шла, — виновато оправдывается она.

Девочки растерянно молчат. Кто-то разыскал у себя еще двадцать копеек и сует мне в руки.

К прилавку протискивается высокая чернявая девочка в короткой меховой шубке. Она сразу же тянется к вазе. Вслед за ней — еще несколько человек. Они тоже пришли покупать подарки.

— Из второй школы, — шепчет Муська.

— Нам тоже вазу, — заявляет чернявая.

Мы с мольбой смотрим на продавца. Наташа крепко сжимает тонкую ножку вазы.

— Ваза уже продана, — сочувственно глядя на нас, отвечает продавец девочкам из второй школы. — Серафима Ивановна, — кричит он кассирше. — Отбейте полную стоимость. Я в перерыв добавлю семьдесят копеек.

Мы переглядываемся.

— Поздравьте и от меня вашу преподавательницу с женским праздником, — неожиданно говорит продавец, заворачивая покупку в серую бумагу.

— Ой, спасибо вам! — выкрикиваем мы наперебой.

Деньги уплачены. Ваза у меня в руках. Я, не вытерпев, оборачиваюсь и показываю язык чернявой. Валя сердито одергивает меня.

— Смотри лучше под ноги. Не урони вазу. Иди посреднике, — предупреждает она, охраняя меня от толчков.

Девочки окружают меня плотным кольцом. Выйдя из магазина, мы сразу сворачиваем в тихий переулок.

— А кто будет вручать подарок? — спрашивает Гета.

— Пускай Лена, — говорит Муся, заглядывая мне в лицо.

— Ну уж нет! — возражает неожиданно Валя. — Хотя Аленка и моя сестренка, но я против. Она в прошлом году поздравляла, а теперь пускай кто-нибудь другой. У нас теперь есть другие отличницы, кроме нее.

— Но ведь я староста! — обрываю я сестру.

— Ну и что же? — Наташа — председатель совета отряда, Гета — звеньевая.

— Не спорьте! — пробует примирить нас Наташа. — Пусть поздравит Ксению Семеновну Мариша. Она заслужила. В этой четверти у нее круглые пятерки.

Тихая беленькая Мариша густо краснеет и благодарно взглядывает на девочек.

— У Лены тоже все пятерки, — не унимается Муся.

Пестрое от веснушек лицо Геты, становится насмешливым и немножечко сердитым. Она поднимает пушистый воротничок пальто, стараясь спрятать в нем подбородок, и дергает плечами.

Поджав губы, Нина Васюкова бурчит что-то неразборчивое и обидное. Ее маленькие глазки становятся колючими и злыми.

Недобрый взгляд Нины почему-то меня особенно рассердил. Я прижала вазу и неожиданно для себя топнула ногой.

— Нет, я сама хочу!

— Лена, как не стыдно! — останавливает меня Валя.

— Мало ли, что ты хочешь! Это уж дело всего класса! Как мы захотим, так и будет. Может быть я вот тоже хочу поздравить Ксению Семеновну, — усмехается в воротник Гета.

— Ты? — удивляюсь я. — Да у тебя троек полно!

Лицо Геты вытянулось, побледнело.

— Ленка, опомнись! — воскликнула Валя.

Но было уже поздно…

— Нате вам подарок! Очень вы мне нужны! Захочу — и куплю сама. Получше вашего! — крикнула я.

Разжав руки, я сердито ткнула вазу в сугроб.

— Да берите же! Чего на меня уставились?

Муська испуганно заморгала и отстранилась от меня. А Мариша даже попятилась назад. Остальные в недоумении молчали.

— Значит, мы тебе не нужны? — Наташа вплотную подошла ко мне и заглянула в лицо. — Значит, класс тебе не нужен?

От обиды у нее задрожали губы, а всегда добрые улыбающиеся глаза стали темными, большими. Я упорно молчала.

— Идемте, девочки, — сказала Наташа печально и тихо, поворачиваясь ко мне спиной. — Пусть останется одна и подумает…

Муська сделала было шаг ко мне, но, раздумав, повернула вслед за остальными.

— Девочки! Подождите! — попробовала остановить их Валя. Голос у нее был испуганный, тоненький. — Она пошутила! Это с ней случается, по глупости!

— Никого мне не нужно! Оставьте меня в покое!

Мне никто не ответил. Когда я подняла голову, девочек уже не было. Одна Валя, присев на корточки, забирала снег руками и зачем-то прикладывала его к щекам. Редкие снежинки, падая, оседали на ее черных косах, на спине, ложились на берет… Одна из них, зацепившись за ресницы, задрожала, растаяла и заблестела крошечной каплей. Мне стало вдруг грустно. Завернутая ваза, неуклюже накренившись на один бок, попрежнему торчала из сугроба. Схватив ее, я, не разбирая дороги, зашагала домой. Дверь открыла мама. Быстро раздевшись, я прошла в комнату. На диване стоял раскрытый чемодан. Папа, согнувшись, укладывал вещи.

— Какая красивая ваза, — сказала мама, развернув пакет. Она поднесла вазу к окну. Голубоватые огоньки, играя, причудливо засверкали в острых гранях. Мама повернулась к Вале и нахмурилась.

— Ты о чем плакала? — спросила она с беспокойством.

— Наверное, не поделили, кому вазу нести, — усмехнулся папа.

— И совсем не в этом дело! — заволновалась Валя.

Мама поставила на стол вазу. Огоньки в гранях исчезли, погасли.

— Лена перессорилась со всеми девочками. И все от нее ушли.

В комнате стало очень тихо. Было слышно, как в кухне из-под неплотно завернутого крана капала в раковину вода. За окном тревожно шумел голыми ветвями высокий тополь.

Захлопнув крышку чемодана, папа сел на диван.

— Елена, поди сюда, — подозвал он меня.

Усадив нас с Валей рядом с собой, он положил руку мне на плечо. Мне хотелось прижаться к его широкой ладони, немножечко всплакнуть и все рассказать. Но, взглянув на Валю, я вдруг снова рассердилась и почувствовала себя незаслуженно обиженной.

— Я слушаю. Зачем прячешь глаза? Смотри прямо, — сказал папа.

— Они все такие… — начала я, заикаясь от волнения.

Я думала, что папа, выслушав, пожалеет меня, и, конечно, согласится со мной, обвинив во всем подруг. Но он молчал, хмурился и смотрел на маму, у которой сразу побледнело лицо, а на лбу появилась узкая глубокая морщинка.

— Как же ты теперь будешь? — спросил папа, когда я кончила свой рассказ.

Взглянув на часы, он забеспокоился. Поезд отходил через час.

— Никак! Я сама. Одна буду. Очень они мне нужны!

— Одна? — удивился папа и поднялся с дивана. — Как же ты будешь одна?

— Так и буду, — упрямо ответила я.

— Хорошо! — Папа едва приметно усмехнулся и, немного подумав, прибавил: — А вдруг заболеешь, пролежишь долго в больнице, отстанешь в занятиях ото всех. И придется тебе тогда, голубушке, оставаться на второй год в шестом классе…

— Почему это? — перебила я. — Гету-то мы ведь вытянули. Наташа сразу соберет сбор…

Валя громко засмеялась, мама улыбнулась.

— А тебе не будут помогать! — отрезал папа. — Скажут тебе: «Если ты такая эгоистка и мы тебе не нужны, так и оставайся одна».

Мне стало как-то не по себе: «Не могут так наши девочки поступить!.. А вдруг папа прав?»

— Запомни, Елена: жить без коллектива, без друзей невозможно. Товарищи всегда помогут тебе в беде, посоветуют. Ты хорошенько подумай, Елена. Ты большую ошибку сделала. Если не сумеешь разобраться сама в своем поступке, то попроси подруг, они тебе помогут.

— Вот еще! — возмутилась я. — Я и сама разберусь!

В эту ночь я долго не могла заснуть. Подушка казалась жесткой, одеяло очень тяжелым. Я сердилась на Валю, которая сладко спала, свернувшись клубочком. Очень хотелось, как обычно, перебраться к ней или я маме, но я не решалась.

— Все равно первая не буду мириться, — думала я, ворочаясь с боку на бок. — Посмотрим ещё! Гетка завтра сама прибежит заниматься со мной по географии.

Уже засыпая, я услышала, как тихо скрипнула половица и надо мной наклонилась мама. Она осторожно поправила одеяло, немного постояла и неслышно ушла.

* * *

Я проснулась от сдержанного шопота.

Утро. Спальня залита солнцем. Около Вали сидит мама. Она держит на коленях большую коробку шоколадных конфет, перевязанную синей ленточкой. Солнечные блики скользят по маминому грустному лицу, путаются и играют в ее темных волосах… Валя натянула до подбородка одеяло, что-то тихо рассказывает. Еще раз взглянув на коробку, лежащую на коленях у мамы, я вспоминаю, что сегодня женский праздник. Моментально вскакиваю с постели. За зеркалом спрятан флакон любимых маминых духов «Белая сирень».

— Спасибо, дочка, — говорит мама и, не посмотрев на подарок, откладывает его в сторону.

— Это же твои любимые, мама! — восклицаю я. — Хочешь откупорю?

Но мама притягивает к себе мою голову, гладит спутанные вихры… От серого маминого халата пахнет резиновым клеем, бензином и ещё чем-то таким знакомым, приятным… Мама работает в гараже кладовщиком.

— Мама! — тихо произношу я. — Знаешь, мама, я кажется…

Тут я встречаюсь взглядом с Валей и умолкаю. Так нам с мамой в это утро и не удаетсяпоговорить. Уходит она на работу недовольная, опечаленная. «Поговорим вечером», — решаю я и сажусь за уроки.

Наш стол разделен на две половины. Одна — моя, другая — Валина. На стороне сестры книги лежат ровной стопкой. У меня они все время почему-то валятся на сторону, падают на пол, словно им мало места на столе. Внутренне торжествуя, я раскрываю учебник.

— Начнем с географии, — говорю я равнодушно, скашивая глаза на часы. До прихода Геты всего полчаса. — Что нам задано на дом?

Валя не поднимает головы, молчит. Она шевелит губами, решает задачу. Брови ее сдвинуты в одну прямую линию. Мне становится скучно.

— Не идет — и не надо, — как бы в раздумье говорю я. — Что я, за всеми бегать буду, что ли?

Валя поднимает голову и с изумлением смотрит на меня. Как будто перед ней сижу не я, а какая-нибудь голубая ящерица…

— Ты что, Гету ждешь? — круглит, она удивленно глаза.

— Очень мне нужно ее ждать!..

— И правильно делаешь. Не жди! — прерывает меня Валя. — Она не придет.

— Придет! — шепчу я неуверенно. — Прибежит! Куда ей деваться?

— Можешь не беспокоиться за нее. У Геты тоже есть характер.

— Подумаешь…

Однако мне делается неприятно.

— Ну и пусть получает двойки!

— Этого никогда не будет! — категорически заявляет Валя.

Она закрывает тетрадь, начинает торопливо укладывать книги в портфель. Через несколько минут в прихожей громко хлопает дверь. В квартире становится тихо, пустынно, неуютно.

Ксения Семеновца задала нам повторить все про Африку. Уроки географии я очень люблю. Они проходят быстро, интересно. Ксения Семеновна умеет так объяснять, что мы всегда забываем, что сидим в классе за партами. Сегодня она наверняка заставит нас путешествовать по Африке. Может быть, мне достанется плыть по Голубому Нилу или пробираться сквозь лианы в тропических лесах… Ксения Семеновна запрещает зубрить по книге, и мы с Гетой обычно занимаемся так: перед нами лежит карта и мы отыскиваем по ней нужные нам места, задаем друг другу вопросы. Так легче запоминается.

Полчаса уже прошло. Гета не идет. А тут еще на столе стоит ваза, которую нужно нести в школу. Как только я взгляну на нее, так на душе делается нехорошо, тревожно. Напрасно я стараюсь читать и отыскивать по карте города и реки… Ничего не могу запомнить…

С досадой закрываю учебник. Надеюсь, Ксения Семеновна сегодня не спросит меня…

Сделав остальные уроки, я начинаю поджидать Муську. Она всегда заходит за мной в школу. Но на этот раз мои ожидания напрасны, и мне приходится идти одной. Каждый раз, когда мы с Муськой и Валей входим в класс, Гета, улыбаясь всеми своими веснушками, обычно кричит:

— Аленка с сестренками пришла!

И в классе тотчас поднимается шум и смех.

Сегодня мне впервые за шесть лет неприятно идти в школу. Портфель оттягивает мне руку, ваза мешает.

Звонок уже прозвенел, а я все стою у классной двери. За ней слышится чуть насмешливый голос Геты, ворчливый басок Нины Васюковой. Муська чему-то заливисто смеется. Но достаточно мне вступить на порог, как смех смолкает. За партами начинают шептаться. Все смотрят на Наташу. Я ставлю вазу на стол и прохожу на свое место. Вали за нашей партой еще нет.

— Так будет лучше! — говорит Наташа, вставая. Она встряхивает рыжими кудрями и, подойдя к столу, кладет в вазу поздравительную карточку. — Только вы, девочки, не подавайте виду.

— Ясно, зачем ее тревожить в праздник! Лучше завтра расскажем, — вздыхает белокурая худенькая Мариша.

— Пусть Валя смотрит вниз! — советует Гета. — А то Ксения Семеновна сразу по ее глазам догадается…

Я вздрагиваю и невольно оборачиваюсь. Валя сидит рядом с Маришей. Щеки и уши у нее красные, а пальцы положенных на книгу рук дрожат. «Ну и пусть! Одной просторнее», — думаю я, уткнувшись носом в раскрытую тетрадь.

По рядам пробегает настороженный шопот. Открывается дверь. В класс входит Ксения Семеновна. В новом синем платье, с комсомольским значком на левой стороне груди, она кажется очень молоденькой и хорошенькой. Пушистые светлые волосы, заплетенные в толстые косы и уложенные вокруг головы коронкой, делают ее как будто выше ростом. Подойдя к столу, Ксения Семеновна удивленно смотрит на вазу. Потом берет карточку, читает и улыбается.

— Спасибо, девочки!

Голос у классной руководительницы ласковый, мягкий.

— Понравилось… — проносится тихо по рядам.

Все еще улыбаясь, Ксения Семеновна поднимает глаза. И вдруг ямочки на ее щеках пропадают, улыбка гаснет. Она смотрит на пустое место рядом со мной, отодвигает наш подарок в сторону. В классе становится пасмурно.

— Смирнова-младшая, — вызывает Ксения Семеновна, раскрыв классный журнал.

Я смущенно оглядываюсь и выхожу к доске.

— Расскажи о растительности и животном мире Африки. Покажи по карте реки, порты…

Я молчу. Ксения Семеновна с удивлением смотрит на меня, ждет..

— Муха це-це… Саванны… — доносится до меня громкий шопот.

— В реках и озерах Африки водятся… — Я вновь замолкаю. — …Водятся… крокодилы и бегемоты.

По классу проносится приглушенный смех. Я не знаю, куда девать глаза.

— Может быть, ты скажешь точнее о реках и портах Африки? — приходит на помощь Ксения Семеновна.

Но и с реками получается не лучше. Голубой Нил неожиданно куда-то ускользает из-под указки, а Порт-Саид совсем исчез с карты.

— Почему ты не повторила урока? — спрашивает недовольным тоном Ксения Семеновна.

Я молчу: сама не понимаю, как я могла перезабыть все пройденное.

— Почему не, повторила?

Теперь Ксения Семеновна смотрит уже не на меня, а на Валю.

— В следующий раз спрошу! — предупреждает она. — Гета Швецова, помоги Лене.

Мне делается холодно. Но к моему удивлению и даже некоторому неудовольствию, Гета отвечает отлично. Лицо классной руководительницы проясняется. Гета исподтишка взглядывает на меня. В ее раскосых глазах мечутся смешинки. Она торжествует.

— Вот это здорово! — громко восклицает кто-то из девочек. Я поднимаю голову. Все улыбаются. Валя смущенно крутит кончик косы.

После урока Ксения Семеновна позвала Наташу в учительскую. Вазу она не взяла. Наташа пробыла в учительской довольно долго и, когда вернулась, объявила, что сегодня будет сбор.

* * *

Я решила не оставаться на сборе. Меня это теперь нисколько не должно было интересовать… Пусть избирают другого старосту, пусть делают что хотят… И едва прозвенел последний звонок, я поспешно собрала книги и вышла из класса.

На улице тихо. Светит луна, и все кажется голубоватым, застывшим, холодным… Липы школьного парка окутаны инеем, словно кружевом. Искрится снег. Раскатанная ледяная дорожка у крыльца будто зеркальная. Под освещенными окнами школы стелются на тротуар широкие светлые полосы. Я забегаю за угол, подхожу к одному из окон своего класса и приникаю лицом к стеклу.

Девочки спорят; у Наташи растрепались волосы, Нина Васюкова сердито размахивает руками. Перед ней стоит Гета, она чуть насмешливо улыбается. Муська и Валя сидят вместе, близко наклонив друг к другу головы. Ксении Семеновны нет. Меня начинает мучить любопытство: хочется знать, о чем говорят. Отхожу от окна, хочу свернуть по дороге домой, но непослушные ноги сами поднимаются на школьное крыльцо… Мои валенки слишком громко стучат в тишине полутемного коридора. «Подслушивать нехорошо», — часто говорит мне папа, когда я, просунув в дверь нос, стараюсь услышать их разговор с мамой. Но сейчас совершенно другое. За этой дверью, конечно, говорят обо мне, да к тому же она неплотно прикрыта. Узкая полоска света падает прямо на мои валенки, облепленные снегом. Я подхожу ближе.

— Что еще тут думать? Что с ней возиться? — громко заявляет Нина.

Я замираю.

— Как это: что думать? — возмущается Муська. — Разве она не наша подруга?

— Что хотите делайте, но только Ленку нельзя оставлять одну! — заступается Валя. — Она сама не понимает, что наделала.

Мне стало жарко. Капор сполз на макушку, портфель казался невыносимо тяжелым.

— Мама беспокоится. Папы нет. Он сказал, что ей нужно обязательно помочь разобраться в ее ошибке, — продолжала Валя. — Нужно сделать так, чтобы она почувствовала, как трудно жить одной, без нас… Папа велел Ленке здорово подумать.

— А она что? — спрашивает Гета.

— Думает. У нее такое делается лицо, когда на нее никто не смотрит. Такое…

Мне хочется ворваться в класс и обнять сестру…

— Я тоже заметила. Все уроки на нее смотрела, — перебивает Муська. — Раньше у нее глаза были веселые, а теперь как будто пустые.

Это уж, конечно, Муська придумала. Глаза как глаза. Я начинаю сердиться.

— Хватит спорить, — останавливает Наташа. — Давайте решать.

Все замолчали, смотрят на Гету.

— Ленка меня троешницей обозвала, — начинает Гета, густо краснея и покусывая тонкие губы.

Я невольно закрываю глаза: сейчас начнется самое страшное.

— Но, знаете, — вдруг говорит Гета и улыбается, — Я почему-то не обиделась. Думается, что она сказала вгорячах. Не верится мне, что она нас не любит! Что хотите делайте, а я не поверю. Я сегодня всю ночь думала.

— У меня в прошлом году книги потерялись, — прерывает Мариша, — Лена мне свои отдала.

— А когда Гета болела, она все к ней в больницу бегала, беспокоилась…

— Конфет носила мне, — в голосе Геты прозвучала теплая нотка. — Ее не пускали в дверь, а она — к окну. Стоит, мерзнет, а не уходит.

В конце коридора послышались быстрые шаги. Это стучат каблучки Ксении Семеновны. Я поспешно прячусь за лестницу. Немного постояв и оправившись от испуга, вновь подхожу к двери.

Девочки толпятся вокруг Ксении Семеновны.

— Самый дорогой подарок для меня это ваша взаимная дружба и помощь друг другу, — говорит Ксения Семеновна. — Вы нашли правильное решение, девочки.

Значит, пока я пряталась у лестницы, они уже что-то решили!

— А как же ваза? — грустно спрашивает Мариша. — Мы вам ее покупали от души.

— За вазу спасибо; мы поместим ее в пионерскую комнату и летом будем в нее ставить цветы.

В классе поднимается галдеж. Стучат крышки парт. Ксения Семеновна встает со стула…

Так я и ушла домой, не узнав, что постановили девочки на сборе. Ничего не сказала мне и Валя. Она, как и вчера, хмурилась, помалкивала. «Не говорят, — и не нужно», — решила я про себя.

Все же любопытство мучило меня, и на другой день я нарочно пошла в школу пораньше. Но как я ни торопилась, девочки, оказывается, уже собрались в классе. Едва я села на свое место, как к учительскому столу вышла Наташа. Я почувствовала неприятный холодок…

— Смирнова, — сказала Наташа, называя меня по фамилии, — за то, что ты вчера не осталась на сборе, мы вынесли тебе выговор. — Наташа замолчала на минуту и посмотрела на девочек. — За такой поступок класс постановил лишить тебя своего доверия и открепить от тебя Швецову. С ней будет заниматься твоя сестра. А потом… — Наташа задумалась, поправила гребенку в волосах. — Мы все советуем тебе подумать о том, как исправиться. Вот и все… Ксения Семеновна от подарка отказалась, передала вазу в пионерскую комнату, — добавила она очень тихо.

Весь урок я нервничала. Только вчера я решила не сдаваться, а вот сейчас даже не могла спокойно слушать учительницу математики Марию Ивановну, которая объясняла новую теорему по геометрии. Почему-то особенно сильно задевало то, что от меня открепили Гету. Как я ни старалась себя успокоить, все же было обидно до слез.

В перемену, — чтобы не заметили моего хмурого вида, — я нарочно пошла в библиотеку поменять прочитанный номер журнала «Пионер». Проходя мимо учительской, я увидела около вывешенного на доске большого объявления толпу девочек. Я протолкалась поближе. Оказывается, на воскресенье намечается кросс, да еще с премиями. Класс, который придет первым, получит «библиотечку».

«Ни за что не пойду», — решила я, открывая дверь в библиотеку. Здесь так же царило оживление. У большой витрины, где были выставлены книги, я увидела Валю, Наташу и Гету. Сестра перелистывала томик Пушкина. Наташа заглядывала ей через плечо.

— Вот бы нам в класс такую библиотечку! — сказала Валя.

— Где уж нам! Далеко не уйдем! У нас в классе одних «пешеходов» трое. Да и Ленка может подвести, — проворчала Гета, насмешливо морща острый носик.

Я тихонько вышла из библиотеки. Ходить на лыжах для меня настоящее мученье. На уроках физкультуры я всегда плетусь в хвосте. Лыжи почему-то разъезжаются, ноги не гнутся, словно палки. Очень часто, намучавшись, я отстегиваю ремешки и тащу лыжи на себе. Девочки прозвали меня в шутку «пешеходом». Наша преподавательница физкультуры Елизавета Николаевна долго со мной мучилась и, наконец, махнула рукой.

«Не могли придумать ничего более интересного, — с досадой подумала я. — Лучше бы устроили шахматный турнир или вечер песни и пляски. Тогда бы уж я показала себя!»

После уроков девочки долго не расходились.

— Если получим премию, выберите меня библиотекарем! — упрашивает Муська.

— Мы тогда шкаф купим. Сложимся все вместе и купим, — говорит Мариша.

Такое предложение всем понравилось. Шкаф решили обязательно купить, даже место для него определили заранее.

— Только смотрите, — предупредила Наташа, — все приходите. Ведь за каждого человека по одному очку будут снижать.

— Кто не придет, подведет всех! — Гета исподлобья метнула на меня чуть насмешливый взгляд.

Я обрадовалась: пусть теперь попробуют, без меня обойтись. Я-то без них проживу!

* * *

Чтобы не ходить на кросс, я решила заболеть. В субботу, встав утром, я хотела было пожаловаться маме на головную боль. Но потом раздумала. Мама, конечно, обеспокоится, отпросится с работы, вызовет врача. Потом она уложит меня в постель, сядет рядом и заставит измерять температуру и глотать порошки. Огорчать маму мне не хотелось. Ей и так приходится многое переживать из-за меня!

Пораздумав, я решила «заболеть» после первого урока и уйти домой. С этим решением я пришла в школу. Но после первого урока я подумала, что можно «заболеть» попозже. Зачем зря пропускать занятия, тем более, что в прошлый раз я плохо поняла теорему? Прошел второй, потом третий урок… А я все медлила… Очень не хотелось уходить из класса! Как нарочно, девочки в перемену шумели больше обычного, волновались, говорили о завтрашнем дне, давали друг другу советы.

— Вот увидите, мы победим, — уверяла всех Гета. — Я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы мы пришли к финишу первыми! Всю ночь спать не буду, все буду думать!

— Где сядем, там я слезем! — проворчала Нина Васюкова.

— Вечно ты испортишь настроение, — неожиданно вырвалось у меня. — Почему это мы не можем победить? Что мы — хуже других, что ли? — запальчиво продолжала я и тут же спохватилась: я совсем забыла о своем намерении «заболеть»; к тому же, мне теперь все должно было казаться безразличным…

«Ничего, так лучше, не догадаются, — нашла я для себя оправдание. — Пойду после уроков к школьному врачу и заявлю, что у меня болит горло и голова. Добрая и заботливая Раиса Ивановна выпишет мне стрептоцид и, конечно, запретит участвовать завтра в кроссе».

Но когда прозвенел звонок и Ксения Семеновна, закрыв классный журнал, встала из-за стола, я даже не тронулась с места.

— Девочки, сбор завтра у школы, — сказала она. — Не опаздывайте! Если кто-нибудь себя плохо чувствует, то пусть скажет заранее и пойдет к Раисе Ивановне.

— У нас как будто все здоровы, — улыбнулась Наташа. — Если только кому-нибудь не придет фантазия заболеть…

— Только пусть тот, кто вздумает завтра заболеть, вспомнит обо всех нас, — ввернула Гета.

Мне стало не по себе. Ну, как после таких слов пойдешь к врачу? Сразу же догадаются. Я решила «заболеть» утром.

* * *

Валя подняла меня чуть свет. Она была уже одета. Красный вязаный свитер и такая же шапочка очень шли к ее смуглому лицу.

— Вставай! — сказала она тихо и ласково, привычным жестом стаскивая с меня одеяло.

Если бы Валя догадывалась о том, что я задумала, она, конечно, дождалась бы меня… Но она спешила: ей нужно было зайти еще зачем-то к Гете. Поэтому, убедившись, что я проснулась и начинаю одеваться, Валя ушла.

Для очищения совести я все же надумала прихватить лыжи и дойти до школы, хотя знала, что опаздываю. У школы я, конечно, никого уже не застала. Деньги на трамвай я взять забыла, ехать «зайцем» побоялась. «Вот и хорошо», — подумала я, отходя от школьного крыльца, и тут вдруг почувствовала, что мне не так уж хорошо, как казалось. Домой возвращаться не хотелось. Напрасно я убеждала себя, что уже поздно, что мне наплевать на все, — ноги мои сами свернули в переулок, и я заспешила в том направлении, куда ушли лыжники.

— Смотрите, как нажимает, — крикнул мне вдогонку мальчуган в огромной шапке, съехавшей ему на самый нос. — Нормы сдает!

— Опоздала! Уже все ваши давно прошли! — поддержал его другой, забегая вперед и заглядывая мне в лицо. — Ух, и запарилась! — мальчишка приложил к, толстым щекам ладони, присвистнул и отскочил в сторону.

На мое счастье, кросс еще не начинался. Девочки поклассно разделились на группы, весело о чем-то, разговаривали, смеялись, примеряли в последний раз лыжи. Увидев своих, я несказанно обрадовалась и остановилась в нерешительности.

— Девочки, не у нас одних есть отстающие! — подбадривала всех Валя. — В шестом «Г» Рита Орлова совсем не ходит на лыжах, а Лиза — едва передвигается.

— Теперь уже все равно, — хмуро отозвалась Гета. — И почему ты ее не дождалась? Одно очко потеряли, — упрекнула она Валю. — Я так и знала, что Ленка нас всех подведет!

Гета случайно обернулась в мою сторону. И вдруг ее худенькое личико просияло.

— Ленка пришла! — выкрикнула она громко и радостно.

— Пришла… — тихо отозвалась я, вытирая вспотевший лоб варежкой.

Девочки о чем-то зашептались, а потом подошли ко мне. Некоторое время они молча разглядывали мой пушистый белый свитер.

— Лена, покажи-ка свои палки, — сказала Валя, протягивая руку.

Я испуганно отступила и сжала палки крепче.

— Не тронь ее, — остановила Наташа. — Пусть она поставит их рядом с собой.

Я повиновалась.

— Ну, так и есть! Чудище ты этакое! Ты бы вон ту сосну еще взяла! — голос Наташи звучал дружелюбно, и я облегченно вздохнула. — Где ты такие раскопала? — Наташа с упреком посмотрела на Валю.

Это папины. Мои сломались, а я думала… — простодушно ответила я.

— Думала! Красней теперь за тебя! Ведь ты вчера весь вечер копалась, могла бы сказать. О чем же ты думала? — загорячилась Валя.

Если бы они только знали, о чем я думала всю эту неделю и еще сегодня утром! Наверняка они отвернулись бы от меня! От этой мысли мне стало жарко и страшно.

— Ну-ка, надень лыжи, застегни ремни, — приказала Валя.

— Так и есть! — в отчаянии выкрикнула Гета. — Болтаются! А ну, подними ногу!

Я попробовала сделать поворот, но нога выскочил из ремня.

— Ну и «пешеход»! — сказал кто-то из девочек, все засмеялись.

— Я не виновата… Я не знала… Я хотела… — чуть не плача, начала было я оправдываться.

Гета посмотрела на свои легонькие палки, вздохнула и вдруг протянула их мне.

— Поменяемся, — коротко сказала она.

Я хотела запротестовать, но камышовые палки, легкие и тонкие, очутились уже в моих руках. Валя быстро подошла к своим лыжам, торчащим носами из сугроба, и, схватив их в охапку, подтащила ко мне.

— Быстро и без разговоров! Примеряй. Я их мазью натерла. Хороши! — Глаза Вали заблестели. Она любовно погладила скользкую поверхность лыж: — Выгиб-то какой! Пальчики оближешь! Так и запружинят!

— Подожди, Валя, — остановила ее Наташа. — Пусть лучше возьмет мои. Ты ведь пойдешь первой, а я замыкающей.

Я ничего не понимала. Зачем Наташе идти последней, когда она ходит на лыжах не хуже, чем Валя?

— Как же последней? Ты ведь лучше всех катаешься! Девочки засмеялись.

— «Катаешься» — необидно передразнила Наташа. — Сказать-то правильно не умеешь, а туда же! Во-первых на лыжах ходят, а не катаются, а во-вторых, дай-ка сюда ногу!..

Она встала на колени и начала прилаживать ремешки по моей ноге.

— Вот и «пешеход» в порядке. Получайте, — пошутила она, стряхивая снег, приставший к ее синим физкультурным шароварам.

В это время прибежала тоненькая Саша Ермакова и сказала, что нас зовут на старт.

Девочки засуетились, заспешили. Я тоже двинулась вслед за остальными. Наташа остановила Валю и, волнуясь, предупредила ее:

— Как уговорились: смотри, вначале не гони, а то слабые не выдержат. Девочки, — обратилась она уже ко всем, — держаться — каждая своего места! Не перегонять друг друга!

От волнения я не заметила, когда был дан сигнал. Я увидела лишь мелькнувший перед моими глазами красный свитер Вали и рванулась вслед за остальными. Легкие упругие лыжи сами вынесли меня на лыжню. «Подождите, я вам сейчас докажу», — мелькнула у меня мысль. Я хотела перегнать Нину, которая не спеша шла впереди меня. Я уже сошла с лыжни, когда услышала позади предупреждающий возглас Наташи:

— Не гони!

Я улыбнулась выкинула далеко вперед себя легкие камышовые палки.

— Не гони! — уже сердито крикнула Наташа.

Я хотела возразить, но вдруг почувствовала, что ноги перестали меня слушаться. Палки отяжелели. Мне сделалось душно. До финиша оставалась добрая половина. Я на миг остановилась, передохнула и осмотрелась. Невдалеке, в сторонке, синел лес. Совсем рядом, у дороги, росла одинокая маленькая елка. Она вся утопала в снегу. Только сизая колючая макушка, припудренная порошей, жадно тянулась к солнцу. Стало очень страшно отстать от всех, остаться одной. Я рванулась вперед…

— Лена, тебе трудно, — раздался обеспокоенный голос Наташи, уже не позади, а где-то сбоку. — Бодрись! Это пройдет. Сейчас всем трудно, — голос подруги был отрывист. Она тяжело дышала. Я хотела ответить, но во рту пересохло, и я едва могла пошевелить пересохшими губами.

— Дыши глубже. Не останавливайся, — хрипло приказала Наташа. — Ну, раз, два! Шагай спокойнее. Не делай рывков.

— Все равно не дойду, — задыхаясь и чуть не плача, ответила я, с отчаянием глядя вперед.

Дорога круто поднималась в гору. Девочки растянулись цветной цепочкой. Первым ярким пятном в этой цепи был красный свитер Вали. А там, под горкой, — финиш, и ждет Ксения Семеновна… Она, наверное, волнуется, посматривает на свои ручные часики и считает секунды.

— Иди вперед, Наташа! — с досадой выкрикнула я. — Не терять же из-за меня минуты!

— Дудки! Не брошу тебя. Подтянись! Легче ведь стало? — Наташин голос звучал бодрее и увереннее.

И в самом деле, я почувствовала себя лучше. Ноги уже не дрожали. Тошнота прошла.

— Нажми, Лена! Финиш! — радостно крикнула Наташа.

Двигаться под гору было куда легче! Внизу виднелись маленькие фигурки лыжников, яркий свитер Вали замелькал быстрее, из-под палок столбиками взвихрялся снег. Потом под ногами мелькнула красная оборванная ленточка. Пробежав еще несколько шагов, я остановилась и, обессилев, плюхнулась в большой сугроб… Я видела, как девочки окружили Ксению Семеновну, о чем-то расспрашивали, радостно и громко смеялись, но подняться была не в силах.

— Устала? — спросила Валя, подходя ко мне вместе с Гетой и Наташей. — Дай-ка, я тебе лицо оботру!

Она присела на корточки и отерла платком мое горевшее лицо. Потом Наташа помогла мне встать и развязала ремешки лыж.

— Молодец! Хорошо шла! — скупо похвалила Гета.

— Только зря я волновалась. Знала бы, быстрее пошла, — сказала Валя. — Иду, а сама все думаю: «Отстанет Ленка. Не выдержит. Подведет».

Я испуганно взглянула на подруг. Оказывается, они еще быстрее могли бежать… Значит, за меня боялись? Мне вдруг захотелось плакать. Я уже было всхлипнула, но, посмотрев на лукавое выражение лица Геты, неожиданно для себя рассмеялась:

— Ох, и дурная же я!

Девочки радостно и торжествующе переглядывались. Через полчаса был объявлен результат кросса. Сияющая Наташа получила библиотечку для нашего класса и тут же стала раздавать всем по книге.

— Одна-то ведь я не донесу! Хитрые какие! Я ведь тоже устала! — приговаривала она, передавая мне однотомник Гоголя.

Солнце выглянуло из-за облачка и затопило своим светом все вокруг. Белое огромное поле все словно ожило, заблистало, заискрилось. Я посмотрела на подруг и облегченно вздохнула. На душе стало по-весеннему радостно и тепло…

СТАРШИЙ БРАТ

На уроке геометрии Витька Горячев заметил, что Юра Новиков, наморщив лоб, досадливо покусывает кончик ручки.

— Ты чего? — не удержавшись, шепнул Витька.

— Плохо что-то…

Повернув к другу похудевшее после недавней болезни лицо, Юра провел ладонью по отрастающему ежику черных волос и еще ниже склонился над тетрадкой.

«Наверно, голова болит», — подумал Витька, с жалостью глядя на впалые щеки и заострившийся нос товарища. Он так громко и горестно вздохнул, что у обернувшейся на их шопот Анны Михайловны удивленно вскинулись брови и сломался в руках мелок.

— Что случилось, Горячев? — спросила она, недовольно морщась и чуть повышая голос. — Почему ты не слушаешь?

Бросив выразительный взгляд на Юру, Витька опустил курчавую голову. За партами возмущенно зашептались. Задача была не из легких, а до звонка оставалось совсем немного времени.

— У Новикова болит голова, — виновато произнес Витька.

Анна Михайловна положила мелок и с беспокойством взглянула на притихшего Юру.

— Может быть, тебя домой проводить, Юра? — с участием спросила она.

— Да нет. Ничего у меня не болит! — Юра протестующе завертел стриженой головой. — Не понимаю я ничего. Отстал за болезнь!

Он смущенно улыбнулся, исподлобья бросая взгляды вокруг себя. В классе стало тихо.

— Подожди, не волнуйся, — сказала Анна Михайловна. — Кто еще не понял задачу?

— Все поняли! — ответил за всех Славка Козырев?

— Я думаю, что всем понятно, — подтвердил Сева Разумовский, поднимая на преподавательницу спокойные зеленоватые глаза.

— Всем, всем! А вот он не понял! — закипятился неожиданно Витька, привставая из-за парты. — Ведь не понял, Юрка? Чего же ты молчишь? Мы правило на сумму углов проходили, а он нет; поэтому и не понял.

— Зря кипятишься, — остановил его Сева. — Вчера на сборе тебя не было, а мы уже обсудили это дело!

— Тише! — Анна Михайловна улыбнулась. — Сейчас мы повторим еще раз правило, а после урока поговорим, как нам быть.

Витька торжествовал. Он сидел красный, довольный и все время посматривал на порозовевшее лицо Юры.

— Вот видишь, а ты боялся! Я ведь знал, — горячо зашептал он.

На него со всех сторон зашикали. Славка Козырев легонько толкнул его в спину.

— Тише. Мешаешь слушать!

Витька приутих, насупился.

После урока Анна Михайловна, закрыв классный журнал, осталась сидеть у стола.

— Теперь давайте поговорим, как мы будем помогать Новикову, — сказала она, задерживая взгляд на Севе. — Ты, Разумовский, кажется, хотел что-то сказать? — Анна Михайловна немного помолчала, задумчиво пригладила пушистые светлые волосы и добавила: — Времени до экзаменов у нас мало. Юре одному не справиться.

Прижимая к груди раскрытый учебник, Юра угрюмо смотрел вниз, словно чувствуя себя виноватым перед всеми.

Сева неторопливо порылся в книгах, вытащил небольшой листок и подошел к столу.

— Вот, мы вчера на сборе решили! — Он протянул листок Анне Михайловне. — Мы всё обсудили и постановили помочь Новикову. Не оставаться же ему на второй год из-за какой-то скарлатины?! Мы только хотели посоветоваться с вами, кого ему выделить в помощь…

Класс оживился. Ребята говорили все разом. У каждого было много своей работы, а до экзаменов оставалось совсем пустяки — меньше месяца. И все же товарища следовало поддержать…

— Мне бы только немного помогли. Я ведь в больнице читал, — Юра оглядел всех просиявшими глазами. — Я сам стараться буду. Я ведь сознаю, что каждому сейчас трудно, и не до меня…

— Это ты зря, Новиков. Что ты, чужой, что ли, нам? — обидевшись, перебил его Сева.

— Ясно, не чужой, — раздались голоса.

— Так он просто раскис, вот и говорит, сам не зная что.

— Ясно, поможем! Запиши на меня литературу, — вызвался худенький ясноглазый Аркадий, отличник по литературе и грамматике.

— Вот и хорошо, — сказала, улыбнувшись, Анна Михайловна. — Я так и знала, что вы не оставите своего товарища в трудную минуту. Я вчера и на педсовете так же утверждала. Давайте помогать ему нее вместе.

— Я тебе говорил, — шепнул Витька, подталкивая повеселевшего друга. — А ты заладил: «На второй год». Да разве мы допустим?!

Юра сидел попрежнему с учебником в руках счастливый, сияющий.

— Сейчас мы и распределим, кто по какому предмету может оказать помощь Юре.

Анна Михайловна склонилась над журналом.

— Дайте мне геометрию, — попросил Витька. — Почему мне ничего не даете? — загорячился он. — Я ведь хорошо знаю этот предмет. Я и задачки, как орехи грызу. Почему Сева взял на себя арифметику и алгебру, а другим не оставил ничего? Так не по-честному…

От обиды у Витьки дрогнули губы. Он отошел к окну и стал что-то внимательно рассматривать на улице.

Юра взглянул на ребят, тихо попросил:

— Пусть он со мной занимается!

— Да ведь он плохо объясняет, — возразил кто-то.

— Как орехи грызет, — засмеялся Славка.

Сева Разумовский, немного подумав, посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая взглядом ее совета.

— Ну что же! Если так, то давайте поручим заниматься по геометрии Горячеву. Только будем его проверять, — согласилась классная руководительница.

— Смотри, Горячев, — официально предупредил Сева. — Провалится Новиков на контрольных, будешь отвечать перед всем классом. На сбор вызовем.

— Будьте покойны. Что я враг ему, что ли? На пятерку ответит! — хвастливо пообещал Витька. — Сегодня же засядем с ним. Пошли, Юра, — заторопился он, в душе опасаясь, как бы ребята не передумали.

Юра и Витька дружили уже два года. Врозь их можно было видеть очень редко — лишь «в моменты принципиальных разногласий», как шутил Славка. Обычно эти моменты длились недолго и, кажется, сближали их еще больше, В основном разногласия происходили из-за общей голубятни, устроенной на чердаке Витькиного дома и из-за собаки. Друзья собирались завести овчарку, но до сих пор никак не могли прийти к соглашению, какой масти купить щенка: Юра настаивал на черном, а Витьке больше нравились серые толстоногие.

Несмотря на то, что у Витьки был вспыльчивый нрав и он часто кипятился по пустякам, — рассудительный, спокойный Юра любил его и умел с ним ладить.

У Вити Горячева не было ни отца, ни матери. Жил он с братом, который работал на заводе токарем и слыл лучшим стахановцем. Немудреное хозяйство братьев вела старая соседка по дому — тетя Глаша. Она приходила по утрам, покупала продукты, готовила обед, стирала белье.

— Ох, и соскучился я без тебя за твою болезнь! — признался Витька, когда мальчики вместе шли домой из школы. — И новостей столько…

Витька взволнованно спешил сообщить другу накопившиеся интересные новости. Сейчас его беспокоил белый Юрин голубь, прозванный ими за свой цвет «голубем мира». В последнее время турман начал залетать слишком далеко от дома, а вчера пропадал целый день.

— Это его кто-нибудь заманивает к себе, — выразил свое беспокойство Витька.

Была и еще одна волнующая новость. В этом году заводскую футбольную команду «Ракета», в которой играл старший брат Витьки, допустили к розыгрышу первенства РСФСР.

— Петя правым краем играет, — захлебываясь от волнения и счастья, сообщил Витька. — Знаешь что? Мне пришла одна мысль в голову. Пошли сразу к нам, у нас пообедаем, потом позанимаемся и с Петей на тренировку пойдем.

— Только маме нужно сказать, а то беспокоиться будет, — согласился Юра.

Забежав домой и получив разрешение матери, Юра отправился к товарищу. Витька жил в поселке, выстроенном заводом, на котором работал его старший брат. Маленький домик, обнесенный изгородью, весь утопал в зелени и цветах. С расписными наличниками окон и высоким крыльцом, он выглядел нарядным и веселым, как и все остальные домики в поселке.

— Только тише, — предупредил Витька, открывая своим ключом дверь. — Петя, наверно, занимается. Готовится в заочный институт. Осенью будет сдавать экзамены.

Мальчики вошли в полутемную прихожую и заглянули в комнату. Петя спал. Вытянувшись во весь рост на диване, он казался большим и сильным. Ветер проникавший в раскрытое окно, шевелил светлые волосы, спускавшиеся на крутой лоб, и шелестел страничками упавшей на пол книги.

— Отдыхает. У него сегодня выходной. Пусть поспит! — Витька прикрыл окно и подобрал с пола книгу. — Видишь, и форму приготовил, — шепнул он, кивая на бутсы и майку, лежавшие на стуле. — Пошли обедать.

Обед был уже готов. Витька вытащил из духовки две кастрюли и расставил тарелки.

— Ешь, — покровительственно сказал он, щедро наливая в тарелки дымящийся душистый суп.

— Эту Пете оставим. Он любит поджаристые, — рассуждал Витька, после супа распределяя котлеты.

Пообедав, друзья перемыли под краном тарелки, сложив их стопкой на столе. Витька осмотрел кухню и удовлетворенно тряхнул головой.

— У нас с ним дежурство по очереди, — пояснил он. — Не любит беспорядка!

Проходя на цыпочках мимо спящего брата, Витька остановился и, немного подумав, забрал со стула майку и бутсы.

— А то чего доброго удерет один, — лукаво подмигнул он Юре.

Мальчики тихо прошли в соседнюю комнату, служившую братьям спальней, и, прикрыв дверь, сели за стол.

— Еще посмотрим, кто лучше напишет контрольную! — говорил Витька.

— Давай с углов начнем. И потом — уговор! — не спеши, а то ничего не пойму.

Друзья склонились над учебником. Юра понимал хорошо и Витька про себя торжествовал. Изредка он прерывал объяснения и прислушивался.

— Спит еще…

Мальчики и не подозревали, что Петр уже проснулся и стоял у закрытой двери, прислушиваясь к их разговору. В узкую щель между створками ему было видно разгоряченное круглое лицо братишки со вздернутым носом и стриженый черный затылок Юры.

— А ты не части, а то не пойму. Давай повторим еще раз, — слышал Петр немного робкий и приглушенный голос Юры.

— Занимаются! — еле слышно проговорил Петр, с довольным видом отходя от двери.

Считая себя ответственным за каждый шаг младшего братишки, Петр строго следил за его поведением не только в школе и дома, но и на улице. Дружбой брата с черноглазым, немного медлительным, тихим и рассудительным Юрой он был доволен.

— Вот жуки! И бутсы утащили, — добродушно посмеивался он про себя. — Ну, подождите! Проучу я вас, — прошептал он, услышав, как в соседней комнате задвигали стульями.

Одним прыжком Петр очутился за шкафом и притаился. В следующую минуту он едва удержался, чтобы громко не рассмеяться. Витька, открыв двери и вытянув шею, словно гусь, изумленно таращил круглые глаза на пустой диван. В каждой руке он держал по ботинку.

Юра, склонив набок голову и прижимая бережно руками к груди майку, с молчаливым удивлением переступал с ноги на ногу.

— Сбежал! — жалобно протянул Витька.

— Ушел! — повторил вслед за ним огорченный Юра.

Петр не выдержал и вышел из-за шкафа.

— Испугались, жуки?

Он заглянул в прояснившиеся лица ребят и строго спросил:

— На тренировку собрались? А уроки выучили? Проверять ведь буду, — пригрозил он.

— Выучили! — в один голос ответили ребята.

Спустя несколько минут все трое шагали к стадиону. Было начало мая; дни установились на редкость теплые, солнечные. В аллеях городского сада курчавились свежей зеленью деревья и газоны. Серый асфальт тротуара до того нагрелся за день, что от каблуков прохожих на нем оставались вмятины.

Витька еще издали заметил на трибунах стадиона собравшихся ребят. Он многозначительно подмигнул Юре, поправил выбившуюся из-под ремня рубашку и замедлил шаг. Мальчишки о чем-то громко спорили, перебивая друг друга и вскакивая с места. Завидя друзей, они притихли. Витька, скосив глаза в их сторону, небрежно и громко бросил:

— В раздевалку сразу пойдем.

Краешком глаза он заметил завистливые взгляды и самодовольно ухмыльнулся.

В комнате, где обычно собиралась команда, было уже шумно.

— Горячев опять с прошлогодним конвоем пришел! — выкрикнул кто-то шутя.

— А, заявились! Здорово, болельщики, — приветствовал ребят тренер команды, коренастый, уже пожилой Терентий Сергеевич. Он неторопливо, вперевалочку подошел к ним и придирчиво оглядел со всех сторон.

— Покажись! Кажется «в форме», — потрепал он по плечу довольного Витьку. — А ты, Юрка, что-то похудел?

— Он болел, в школу не ходил. Отстал. Теперь я с ним занимаюсь по геометрии. Мне класс поручил, — Витька не утерпел, чтобы не прихвастнуть.

— Не хвались! — оборвал его строго Петр. — До смерти не люблю бахвалов.

Под укоризненным взглядом старшего брата Витька притих, густо покраснев.

— Значит, тоже тесните противника, — засмеялся высокий, одетый в черный свитер, вратарь команды Андрюша Русаков.

Перехватив восхищенный взгляд, который бросал Витька на его перчатки, он дружески подмигнул:

— Нравятся? Вот подожди, уговорим Терентия Сергеевича, чтобы принял вас в команду. Второго Хомича из тебя сделаю.

Глаза Витьки загорелись. Юра застенчиво улыбнулся.

— А что же, ребята хорошие, боевые, — поддержал кто-то. — Из таких знатные игроки выйдут.

— Рано еще, — усмехнулся Петр.

— Посмотрим, как экзамены сдадут, — вмешался в разговор Терентий Сергеевич.

— Мы-то сдадим, — уверенно заявил Витька. — Только вот вы, смотрите, не подкачайте! Весь класс за вас болеет. Один Славка Козырев за «Локомотив», потому что у него там брат играет.

Витька неожиданно замолчал, посмотрел на серьезное лицо брата и тихо попросил:

— А правда, примите нас воспитанниками, а? — и, подтолкнув Юру, прошептал: — Чего молчишь? Проси!

— Сказал ведь, что примем, — обнадежил Терентий Сергеевич. — А пока кончайте разговоры. Команда на поле! — приказал он строгим голосом и, взяв из угла два новеньких твердых мяча, протянул товарищам.

— Уговор: под ногами не путаться, не мешать тренировке. Будете подавать мячи. На поле не выбегать!

— Вообще пока проходите теорию, — подсказал Петр.

— А может и вправду примут? — мечтал вслух Витька, усаживаясь за зеленой кромкой — границей футбольного поля.

— Хорошо бы! — мечтательно поддержал его Юра.

* * *

Преподавательница зоологии Мария Петровна, проводя урок в шестом «Г», с неудовольствием заметила, что непоседливый Горячев не слушает ее объяснений о ракообразных. Несколько раз она перехватывала грустные взгляды, которые он бросал в окно. «Что его там отвлекает?» — подумала Мария Петровна. Поправив очки, она мимоходом заглянула в слезящиеся от дождя стекла. Кроме промокших берез с опущенными листьями да серых стен противоположного дома она ничего не увидела.

— Горячев! — окликнула она Витю. — Почему ты все время смотришь в окно и не слушаешь? Ведь это же самый интересный раздел.

В следующую минуту она удивилась еще больше. Круглое лицо Витьки приняло такой несчастный вид, он так часто и виновато заморгал, что старой преподавательнице стало его жаль.

— Что случилось, Витя? — заботливо спросила она.

— Дождь, Мария Петровна, — чуть не плача произнес он.

— Ты без пальто пришел?

В классе тихо засмеялись, кто-то фыркнул.

— В пальто… только…

Мария Петровна сдвинула на лоб очки и недоуменно посмотрела на Витьку светлыми добрыми глазами.

— Не понимаю! В мае месяце дождь обычное явление. Может быть, ты яснее скажешь, что тебя беспокоит?

Красный, словно кумач, Витька упорно молчал. Если бы Мария Петровна была болельщиком, то он, конечно, поделился бы с ней своими опасениями. Сегодня назначена встреча команд «Ракета» и «Локомотив», и дождь совсем некстати. Но преподавательницу зоологии, как думал Витька, футбол вовсе не интересует. Что могла в нем понимать пожилая Мария Петровна? А поэтому, громко вздохнув, он счел благоразумнее промолчать и постараться понять, почему у рака глаза устроены на стебельках.

Когда прозвонил звонок, Мария Петровна подозвала Витю к столу.

— Теперь расскажи, что случилось? Может быть, дома что-нибудь? Брат здоров?

— Он за футбол беспокоится! — неожиданно выпалил Славка Козырев.

— Сегодня назначена первая встреча в сезоне, а на улице дождь, — пояснил Сева.

Преподавательница на минуту растерялась.

— Футбол?.. Ах да, конечно, футбол… — она понимающе наклонила седую голову.

Все с веселым ожиданием смотрели на нее.

— Что же, футбол хороший вид спорта, полезный, — немного помолчав, сказала Мария Петровна. — А беспокоиться о том, что идет дождь, — нечего. Наши спортсмены должны привыкать к любой погоде, к любой обстановке.

К удивлению всех Мария Петровна поинтересовалась, за какую команду «болеет» класс. Она даже знала и вратаря Андрюшу Русакова, и тренера Терентия Сергеевича. Оказалось, что они оба когда-то учились у нее…

— Славные ребятки! Отлично учились… — И Мария Петровна сказала несколько слов о своих бывших учениках: Терентий Сергеевич очень увлекался зоологией, а Андрюша сконструировал модель планера, которая на городских соревнованиях кружковцев продержалась дольше всех в воздухе.

— Сейчас оба стахановцы, — с гордостью закончила свой рассказ Мария Петровна.

— А ты, Горячев, не волнуйся: дождь, может быть, еще пройдет! — успокаивающе добавила она, выходя из класса.

Но дождь не прошел. Как на зло, после обеда он еще усилился и сеял так часто, что дома на улицах казались затканными серой тонкой паутиной.

— Пожалуй, отложат, — беспокоился Витька, бросая унылый взгляд на свинцовое низкое небо, в то время как они вместе с Юрой шагали по дороге на стадион.

— Может, не отложат? — Юра высунул голову из-под плаща и смахнул с носа дождевую каплю.

К великой радости друзей их опасения не оправдались. Подойдя к воротам стадиона, они увидели у зеленого окошечка кассы огромную извилистую очередь. А когда они, купив билеты, торопливо прошли в ворота, повеселевший Витька даже вскрикнул от удивления.

Трибуны пестрели зонтиками: обычные черные перемешивались с легкими летними, походившими на гигантские цветы с опущенными вниз лепестками. Зонты колыхались, двигались, наклонялись. Ребятишки нахохлившимися стайками прикрывали головы фанерными дощечками, дерюжками, плащами, а то и просто колпаками, сделанными из газет. Друзья с трудом отыскали свободные места.

— А ты боялся! — улыбнулся Юра.

Но Витька уженичего не слышал. Он не отрывал взгляда от футбольного поля, на которое выбегали игроки.

— «Ракета» выбирает ворота.

— Горячев правым краем.

По трибунам прокатился гул голосов.

— Где Горячев? — спросил кто-то сзади Витьки. — Да покажите же мне его! Говорят, здорово играет…

— Да вон, высокий, со светлыми волосами; видишь, какие у него плечи широкие… Он у них самый сильный игрок.

Витьку охватило чувство гордости за брата. Он торжествующе посмотрел на Юру.

— Судья нездешний, — поймав его взгляд, шепнул Юра.

«Ракета» сразу же стала прижимать противника к его воротам. На трибунах зашумели, заволновались. Раздались возгласы радости и недовольства, хлопки и пронзительный свист.

Юра, забыв о плаще, сбросил его под ноги и усердно хлопал.

— Горячев, нажми!

— Петя! Петя! Веди один! — кричал Витька, подаваясь вперед и топая ногами. — Веди один!

— Коля! Ну, Коля, да пасуй же! Вот тюфяк! — возмущались сзади.

— Неправильно! Долой судью!

— Да сядь ты, парень! Шею сломаешь, — гудел сбоку седенький старичок небольшого роста, дергая Витьку за полу куртки.

— Вот здорово ведет, — восхищенно проговорил Юра, переводя дыхание и не отрывая взгляда от Витькиного брата.

— Сейчас забьет, — дернулся Витька. — Вперед, Петя! Вперед!

Но забить гол Петру не удалось. Неожиданно для всех рыжеватый и увертливый игрок команды «Локомотив» выхватил из-под ног Петра мяч и ловко послал своему товарищу.

— Гони его, Петя, — рассвирепел Витька. — Пришился и не отстает!

В эту минуту на поле произошло что-то странное. Рыжеватый паренек нелепо взмахнул руками и упал.

На трибунах затихли. Упавший, перевернувшись на бок, тяжело поднялся и, прихрамывая, побежал на свое место.

— Штрафной! — раздались возгласы.

— С поля Горячева! С поля! Ножку подставил! Неправильно! — закричал кто-то над самым ухом Витьки.

Витька обернулся и замер с открытым ртом: кричал Юра. Сдвинув на стриженую макушку обмокшую кепку, он неистовствовал больше всех.

— Ты чего? Ты чего? Ты на кого кричишь? — Витька угрожающе надвинулся на друга.

Юра непонимающе посмотрел на товарища:

— Подножку он дал! За это дело нужно с поля гнать! Нечестно!

— А ты видел? Он сам упал. Нарочно. Прием такой есть.

— Я-то видел, а вот ты просмотрел… Брата защищаешь.

Витька вспыхнул. Как всегда, у него от обиды задрожала нижняя губа.

— Я защищаю брата? А ты знаешь он какой? Мой Петя никогда не будет ножки подставлять!

— А сейчас подставил! — крикнул Юра.

— Ну, знаешь что: этого я тебе никогда не прощу!

Сердито сощурившись, Витька громко засопел от негодования и отвернулся.

Со стадиона мальчики ушли порознь. Витька побежал в раздевалку, а Юра, выйдя за ворота, в раздумье остановился.

— Подожду, — решил он, прячась от дождя под навесом у кассы и кутаясь до самого носа в плащ.

Дожидаться пришлось долго. Стадион уже опустел, когда вышли игроки. Юра подбежал к упавшему на поле парню и загородил ему дорогу.

— Скажите, пожалуйста, — заикаясь начал он, — вы сами упали… или вам ножку подставили?

Парень недоуменно посмотрел на мальчика. Хотел пройти мимо, но, заглянув в его лицо, остановился. Немного помолчав, он вдруг будто обрадовался чему-то.

— Болельщик? — спросил он. — Сам, сам упал, и не нарочно, а поскользнулся.

Юра облегченно вздохнул.

— Значит, зря кипятился. И зря Витьку обидел! — подумал он и побежал разыскивать друга.

Но Витьку он так и не нашел.

* * *

На другой день в классе сразу заметили, что друзья в ссоре. Витька, сдвинувшись на самый край скамейки, сидел на уроках чинно, молчаливо. В перерывах между уроками он отходил к окну и упорно что-то разглядывал на улице. Казалось, что он сердился не только на Юру, но и на всех остальных.

Несколько раз Юра пытался заговорить с другом. Но всякий раз, как он подходил, Витька сердито поворачивался к нему спиной. В такие минуты Юра видел, как краснели Витькины оттопыренные уши и вздрагивали плечи.

— Вы что, поссорились? — спросил Сева.

— Кто тебе сказал? — смутился Юра. — Просто у него голова болит.

— Да оставь ты их, Сева. Чего пристал? Сам знаешь, «момент разногласия» наступил! — засмеялся Славка Козырев. — К вечеру помирятся! — добавил он.

— Наверно, опять поспорили, какую овчарку покупать — черную или серую!

Предсказанья ребят не сбылись. Прошел вечер, утро день, а друзья попрежнему не разговаривали.

— А может быть, у них что-нибудь серьезное стряслось? — забеспокоился Сева. — Нужно с ними поговорить.

— Попробуй, подступись! Я уже спрашивал. Оба молчат, словно в рот воды набрали, — ответил Славка.

— Не троньте их, сами разберутся, — посоветовал один из ребят.

— Как бы только Витька своих занятий с Юркой не сорвал! Он ведь сгоряча может сглупить, — забеспокоился Сева, — и из-за их «разногласий» у Юры выскочит на контрольной двойка! Весь класс опозорят!

После уроков Юра, выйдя из школы, сел на скамейку в ближайшем сквере.

Вскоре выбежал и Витька. Как всегда, размахивая портфелем, он тихонько напевал марш футболистов.

— Витька! Подожди!

Веселое лицо Витьки вмиг потускнело.

— Слушай, Витька, давай мириться! Знаешь, я и в самом деле ошибся. Мне показалось… — и Юра, краснея и волнуясь, рассказал о своем разговоре с рыжеватым игроком команды «Локомотив».

— Стоит ли из-за такого пустяка дуться, точно девчонки! — добавил Юра и тут же испугался своих слов. Витька сердито сверкнул глазами и надвинулся на него.

— Пустяки?.. — выдохнул он. — Наговорить на моего Петьку, — это, по-твоему, пустяки?..

— Да ведь я же сказал, что ошибся! — прокричал Юра.

Но Витька уже не слушал его. Надвинув низко на лоб кепку, он быстро уходил.

Ошеломленный Юра остался стоять на месте.

— Ты чего столбом стоишь? — окликнул его Сева. — Пошли вместе. Да ты что побледнел?

— Так просто, голова что-то кружится, — ответил неохотно Юра и уныло отвернулся.

— A-а… — протянул Сева. — Понятно. Не помирились еще?

— Помиримся. Это наше личное, — резко заявил Юра.

— To-есть как личное? — вспылил Сева. — А если на контрольной завалитесь? Кто за вас отвечать будет? Вы занимаетесь?

Юра смущенно молчал.

— Так и знал! Завтра придется на сборе поговорить. А Витьке проповедь прочтем, чтобы не забывал своего слова. Ему поручили — должен выполнить.

— Витька не виноват; я сам его обидел.

— Да ты хоть расскажи: в чем дело?

Юра, махнув рукой, печально побрел в сторону.

Дома Юра долго ходил из угла в угол, потом подошел к телефону и набрал номер. Но вместо веселого голоса Витьки из трубки слышались лишь продолжительные гудки. «Не подходит, — огорчился Юра. — Да что я, бегать, что ли, за ним буду, — с досадой подумал он. — Пускай завтра на сборе разбирают».

Однако мысль о друге не давала ему покоя. Напрасно Юра садился к столу и открывал учебники. Через несколько минут мысли его были уже далеко. Ему представлялось, как завтра на сборе им придется все рассказать. У Витьки задрожат от обиды губы и покраснеет не только лицо, но и уши. Он подумает, что Юра нажаловался, будет горячиться, а может быть, еще получит выговор… Нет, так не годится!

Юра решительно собрал книги. Никогда еще ему не казался таким длинным путь до Витькиного дома. Он так торопился, что сгоряча, взбежав на крыльцо, чуть не столкнул выходившего из двери Петра.

— Вот это удар! Ты что — на ринге выступать готовишься?

Петр подобрал выпавший из рук сверток.

— Где Витька? Мне его нужно.

— Витька? Ушел на стадион. Да ты что? Или кто гнался за тобой?

Петр провел ладонью по стриженой голове Юры и стал спускаться с крыльца. Оглянувшись, он увидел, что Юра продолжает стоять, нагнув голову.

— Э, брат, ты, кажется, опять заболел? Что за вид унылый?

Он вернулся, положил свой сверток на ступеньку и спросил:

— Заниматься пришел?

Юра бочком хотел пройти мимо.

— Ты куда? Нет, постой! Так не уйдешь!

Петр крепко ухватил его за локоть.

— Что случилось? Рассказывай!

Юра насупился, хотел вырваться, но рука у Витькиного брата была крепкой и пришлось остаться.

Петр взглянул на свои ручные часики и устроился на ступеньке.

— Успею еще. Время есть. Давай, выкладывай. Почему оба «не в форме»? — пошутил он.

«Вот прилип! И что им всем нужно?» — подумал Юра.

— Да ты не беги. Все равно не отпущу, пока не дознаюсь!

Как Юра ни крутился, а пришлось рассказать. Уж такой был у Витьки брат — ни за что не отстанет, пока не допытается.

— Так, значит, из-за меня поссорились? — произнес в раздумье Петр. — Ай да Витька! Заступничек!

Лицо его потеплело, а губы дрогнули, точь-в-точь как у Витьки.

— Я ему говорил, что я виноват, а он и слышать не хочет. Я вгорячах просмотрел, — оправдывался Юра. — Завтра нас на сбор хотят вызвать.

Несколько минут Петр сидел не двигаясь, о чем-то раздумывая. Губы его были плотно сжаты, а на лбу залегла глубокая складка.

— Вот оно какое дело-то получилось!.. — Петр опять взглянул на часы; потом решительно поднялся, подобрал бутсы и сказал:

— Пойдем!

Юра непонимающе таращил глаза. Петр подтолкнул его к двери.

— Заходи!

— Как? А игра? Ведь вы опоздаете!

Юра посмотрел на дорогу. Принаряженные болельщики спешили к стадиону. Они весело спорили, смеялись, жестикулировали.

— Не разговаривай, проходи.

Петр пропустил вперед себя изумленного мальчика.

— Если бы у тебя был брат и с ним бы случилось несчастье, — что бы ты сделал?

— Я бы… Я бы…

Юра замялся… У него не было брата.

— Наверно, помог бы ему… — нерешительно прошептал он.

— Ну вот, так же и я. Витька у меня один. И я у него один, — улыбнулся Петр. — Он меня выручает, а я его.

Петр подошел к телефону. Юра с уважением посматривал на его широченные плечи, крепкую загорелую шею и сильные руки.

— Витька заболел. Прошу заменить меня запасным. Нет, без температуры. Завтра все расскажу. Да вы не беспокойтесь, Терентий Сергеевич! Ничего не нужно, сам справлюсь.

По тому, как Петр вздохнул, мельком взглянув в окно, Юра понял, что ему трудно отказаться от игры.

— Марш за стол! — весело скомандовал Петр. — Выкладывай свои учебники…

* * *

Витька пришел на стадион рано. На всякий случай он занял два места. Не признаваясь себе, он искал взглядом стриженую голову Юры. Трибуны быстро заполнялись народом, а товарища все не было видно. Обида прошла, и Витька бранил себя, что не помирился с Юрой. Одному было скучно и неинтересно. Заметив вдали светловолосую голову Севы и приплюснутую блином кепку Славки Козырева, Витька обрадовался.

— Сева! Славка! Идите сюда.

Ребята не расслышали и прошли дальше. Свободное место пришлось уступить грузному мужчине с огромным портфелем.

— Чуть стоять не пришлось, — жаловался сосед.

Он достал из кармана платок и вытер потный лоб.

— А ты что — один? Или с друзьями разошелся? — толстяк участливо заглянул в пасмурное лицо Витьки. — Может, я место чужое занял? Так я того, подвинусь. Все усядемся. Прямо с работы прошел сюда. Думал — опоздаю.

Витька невесело улыбнулся.

— Сейчас начнут. Вот и судья вышел, — не унимался сосед.

Вытянув шею и наклонившись вперед, Витька больше не слушал его. «А где же Петя?» — недоумевал он.

Брата на поле не было. Вместо него играл Куприянов, парень невысокого роста, со шрамом на щеке.

— Сиди, не вертись!

Сосед недовольно потянул Витьку за рукав.

Кругом шумели, хлопали. Болельщики выходили из себя, спорили. Витька ничего не слышал и не видел. Ему казалось, что игра идет вяло как никогда… Он сидел, точно на иголках и едва дождался перерыва.

Вбежав в комнату отдыха, он увидел раздосадованное лицо Терентия Сергеевича. Русаков в чем-то горячо оправдывался. У Куприянова майка на спине взмокла и потемнела.

— Ты как здесь? — удивился Терентий Сергеевич, увидя Витьку. — Ведь ты болен?

Витька оторопело молчал.

— Звонил Петр. Сказал, что ты болен, а ты разгуливаешь… С постели удрал?

Витька выбежал за дверь. Он пулей пролетел мимо трибун к выходу. Для него стало ясно, что с братом что-то случилось. Добежав до дому, Витька поспешно открыл входную дверь, влетел в комнату и — замер на месте.

За столом, спиной к нему, сидел брат и спокойно объяснял Юре какую-то теорему. Оба были так заняты, что не заметили его появления. На постели лежали бутсы, из свертка высовывался алый краешек майки.

— Петька! Петя! — Ты… ты жив?.. Без тебя проиграли… Один-ноль, — упавшим голосом выпалил Витька.

Петр вздрогнул, но не обернулся.

— Не мешай! — отрезал он.

Юра беспокойно заерзал на стуле:

— Это я виноват!

— Никогда не бери чужой вины на себя. Виноватый должен сам отвечать! Теперь все равно уже поздно, — тихо добавил он.

— Нет! Нет! Не поздно. — Витька одним прыжком подскочил к брату. — Только первая игра прошла! Сейчас перерыв. Беги, еще успеешь доиграть!

Схватив бутсы и майку, он пытался их всунуть в руки брату.

— Да беги же! Ведь здесь близко, три минуты ходу. Я сам буду с Юркой заниматься.

Посмотрев на товарища, Витька виновато произнес:

— Не сердись, Юра! Ведь я сгоряча. Да скорее же, Петр! Я ведь сказал тебе, что сам с ним позанимаюсь! Честное пионерское, все будет «по форме».

Петр быстро скрылся за дверью.

Присев за стол, Витька немного помолчал, а потом поднял голову и смущенно посмотрел на друга.

— Сердишься?

Юра вздохнул и улыбнулся:

— Знаешь, хорошо иметь такого брата, как твой Петя!

— Еще бы! — произнес Витька, тряхнув курчавой головой. — А ну, не теряй времени, давай заниматься! — другим тоном добавил он.

Друзья склонились над книгой…

ЦВЕТНАЯ НИТОЧКА

Задремав под утро, молодая грачиха увидела сон: будто она вместе с другими грачами вновь летит на север, где родилась. Впереди старый вожак. Он хорошо знает далекий, трудный путь. Вот промелькнули внизу черепичные, словно пряничные, крыши последних домиков, кланяясь, исчезли вечнозеленые вершины кипарисов, отошло в сторону море и остались далеко позади горы, окутанные прозрачной дымкой. Все чаще стали попадаться белые мазанки с соломенной кровлей…

Встречный ветер по-весеннему ласков и мягок, а солнце — большое, яркое — слепит глаза и пригревает спину. Чем ближе к северу, тем становится холоднее. Внизу уже не море, бурливое и беспокойное, а заснеженные поля, огромные, тихие, серебристые. Еще по-зимнему сонно в лесах, на верхушках высоких сосен пышными шапками лежит снег. Пройдет еще немного времени — и сюда доберется весна, веселая, шумная, хлопотливая.

Скоро, очень скоро конец трудному пути. Вот-вот появится из-за поворота широкая река, все еще скованная льдом, а на ее крутом берегу — веселый шумный город. Знакомый город. Высокий кирпичный дом, огороженный низеньким забором, словно живой вынырнет из-за голых ветвей раскидистых лип и улыбнется гостям светлыми широкими окнами…

И вдруг все это пропало… Грачиха вздрогнула, застонала от боли и открыла глаза: ни реки, ни города, ни лип… Над головой попрежнему южное небо, низкое, тяжелое. Яркие звезды как будто касаются листьев пышного каштана. Совсем рядом неумолкаемо рокочет море. Оно редко бывает спокойным, молчаливым. Из сада, от газонов и клумб поднимается терпкий аромат цветов.

Птица подбирает больное крыло, устраивается поудобнее на ветке и опять погружается в тяжелую дремоту. Окончательно она просыпается от плача, тихого, горестного.

Раннее утро… Мягкое, солнечное, ласковое…

Наклонив на бок голову, грачиха, с любопытством прислушиваясь, заглянула вниз. На балконе, на легкой раскладной кроватке, уткнувшись лицом в подушку, лежала девочка. Она не походила на загорелых до черноты ребятишек, озорных, шумных, которые бегали вперегонки по дорожкам санаторского парка. Одна из ее косичек распустилась; волосы своим цветом напоминали дозревающую на полях пшеницу. Девочка плакала, тихо, жалобно. Горькие всхлипывания часто прерывались кашлем.

На балкон вышла румяная круглолицая медсестра.

— Почему ты плачешь, деточка? — приветливо спросила она.

Поставив на стул подносик, прикрытый салфеткой, сестра поправила на пышных волосах высокую, словно воздушный пирожок, шапочку, присела рядом с девочкой.

— Не нужно скучать, хорошая моя, — ласково сказала она, — и притянув к себе голову девочки, пригладила ее спутанные, растрепавшиеся косы.

— Все будет хорошо. Сейчас позавтракаем. Смотри-ка, что я тебе принесла!

Сестра сняла салфетку; на подносе был стакан молока и аппетитная поджаристая булочка.

Грачиха забеспокоилась. Ее мучил голод. За два дня ей удалось поймать только одну неосторожную муху да проглотить ползавшую по листку неповоротливую гусеницу. Больное крыло не позволяло слететь с дерева и поискать пищи.

— Ничего я не буду! Не хочу! И молоко не буду. И булку уберите!

Девочка отворачивалась и отталкивала от себя стакан с молоком.

— Значит, я зря старалась?

— Ничего я не хочу. Я хочу домой.

Огорченная сестра тихо вышла. Грачиха насторожилась. Вытянув шею, она не спускала глаз с соблазнительной булочки. Забыв о больном крыле, птица нечаянно задела им за ветку и, не удержавшись, упала прямо на балкон.

Девочка вскрикнула, натянула до подбородка одеяло. Перепуганная падением и испытывая острую боль, птица прижалась к решетке. Нахохлившись, она широко раскрыла клюв и угрожающе зашипела: приготовилась защищаться. Но девочка не делала никаких попыток к нападению. Она лишь смотрела на грачиху немигающими глазами, круглыми и синими, как озерца. Несколько минут они рассматривали друг друга. Потом девочка шевельнулась, пытаясь приподняться. Грачиха забила крыльями по полу, стараясь взлететь. Встать девочке не удалось. Больное крыло не позволило птице улететь с балкона…

— Вот глупая! Чего ты испугалась? Я тебя не трону. Видишь, я даже встать не могу! — девочка вытерла глаза краешком простыни. — Откуда ты упала? — Она взглянула вверх.

В палате хлопнула дверь и на балкон снова вышла медсестра. За ней маленькими торопливыми шажками семенил доктор. Грачиха не раз видела его. Старик не умел тихо ходить, он всегда бегал, улыбался и шутливо покрикивал. Его белый короткий халат можно было заметить везде: и в столовой, и на пляже, и на площадке для игры в мяч. Где бы ни появлялся старый врач Иван Петрович, смех звучал громче, радостнее. Выбежав на балкон, врач быстрым взглядом окинул заплаканное лицо девочки, нетронутый завтрак. Лохматые брови его едва заметно дрогнули, у губ залегли недовольные складочки.

— Кто это здесь бунт поднимает? — шутливо спросил Иван Петрович, наклоняясь к больной.

Сестра молча, заботливо поправила сползшее на пол одеяло и простыню.

— Наговариваете, Анна Ивановна! Прямо скажу, наговариваете. Она и не думала плакать!

Иван Петрович весело прищурился, подсел ближе к девочке и легонько дернул ее за косичку.

— Что же это ты, Северяночка, — с первого дня и бунт поднимать? Так не годится! Это у нас не полагается!..

Девочка робко подняла на врача большие синие глаза, прикусила задрожавшую нижнюю губу. На худых щечках вспыхнули яркие пятнышки.

— Почему не кушаешь? — уже строже спросил врач.

— Не хочу! Все равно у вас тут не поправлюсь!

— Что? Кто это тебе сказал? Анна Ивановна?

Старик грозно сдвинул лохматые брови, насупился. Анна Ивановна грустно улыбнулась. Девочка испуганно замахала руками.

— Что вы! Что вы! Это я сама решила!

— Сама? — удивился доктор. — Откуда ты знаешь? А вот мы сейчас и проверим, правду ли ты говоришь!

Анна Ивановна протянула ему листки, которые принесла с собой. Девочка, не шевелясь, следила за каждым движением врача, пытливо заглядывая ему в лицо. Иван Петрович улыбался.

— Так! Значит, ученица пятого класса… Зовут Валентинкой.

Вставив в уши длинные гибкие трубочки, он долго передвигал по груди и спине девочки круглую блестящую коробочку.

— Так, так. Дыши глубже. Покажи язычок, — шутил Иван Петрович. Но когда он отворачивался от Валентинки, Анна Ивановна улавливала тревогу и огорчение в его серых глазах.

— Все очень хорошо, — заявил Иван Петрович, кладя коробочку с трубкой в карман халата. — И, пожалуйста, не выдумывай глупостей, а то рассержусь.

— Почему у меня не ходят ноги? — шопотом спросила Валентинка.

— Ерунда, и ноги пойдут! Побегут даже. Не удержишь.

— Кашель мучает… Скучно…

Валентинка приумолкла, прислушиваясь к веселым ребячьим голосам в саду. Иван Петрович и сестра переглянулись.

— Отдохнешь с дороги. Окрепнешь. Товарищей заведешь. Будет весело. А пока нужно набраться терпения — полежать одной.

Доктор повернулся, нечаянно задел тарелку. Ломтик булки упал на пол. Грачиха встрепенулась. Волоча крыло, она заковыляла к упавшему куску.

— Это еще что здесь за гость заявился? — воскликнул доктор.

— Ой, не троньте ее! — заволновалась девочка. — У нее крылышко подшиблено. Она летать не может.

Анна Ивановна пододвинула носком ботинка кусок поближе к решетке. Вонзив длинный клюв в ломтик булки, грачиха торопливо и жадно начала глотать вкусный мякиш.

— Вероятно из рогатки подбили, озорники, — проворчал доктор. — Все грачи уже давно улетели. К вам на север. Они там гнезда вьют и птенцов выводят. Умная птица. А эта бедняжка отстала от своих. Ишь, как ест! Сил набирается…

— У нас под окном около школы липы растут. Большущие! А моя парта как раз у окна стоит, и мне видно, как грачи прилетают. У нас еще снег, а они уже летят. Мы всегда их встречаем.

Девочка оживилась. Ее глаза заблестели, щеки слегка зарумянились. Грачиха, покончив с булкой, почистила клюв, притихла. Сквозь приятную полудремоту она слышала глуховатый низкий голос доктора, ласковый, немного печальный — Анны Ивановны и тоненький словно звук журчащего ручейка, — Валентинки.

— Когда я уезжала, меня всем классом провожали. Девочки плакали, а Нина Петровна сердилась на них. — Что-то вспомнив, Валентинка всхлипнула. — Она, она велела мне поправляться… И мама тоже, и папа. Адька теперь скучать будет без меня. Он у нас совсем, совсем маленький. Ходить только что начал. Приду из школы, а он как засмеется… и все время на руки просится…

Валентинка примолкла. Грачиха приоткрыла глаза. Старый доктор попрежнему сидел на краешке стула и, наклонив голову, о чем-то думал. Анна Ивановна кончиком полотенца вытирала вспотевший лоб девочки.

— Они теперь в лагерь уедут, а я… Я вот лежу тут, — задумчиво произнесла Валентинка. — И вовсе я не поправлюсь! И от школы отстану! — вдруг с отчаянием выкрикнула она.

— А ты любишь школу? — перебил ее Иван Петрович.

— Кто же свою школу не любит? Вы знаете… Вы знаете, как у нас хорошо! У нас такая школа, такая… И город у нас лучше всех! И Кама тоже. У нас весной…

Грачиха слушала девочку и временами вздрагивала.

— Ты пионерка? — полюбопытствовал Иван Петрович.

Валентинка с удивлением взглянула на него.

— А как же!

— Ну, тогда все в порядке, — вдруг обрадовался врач. — Обязательно поправишься. Я ведь знаю пионеров. Боевой народ, твердый. Если чего захотят, так своего добьются. С любым делом справятся.

Валентинка насторожилась, шире раскрыла глаза.

— Да, да. Ты не смотри на меня так. И ты, если захочешь, то будешь здорова!

— Как — если захочу?

Девочка недоверчиво посмотрела на Анну Ивановну. Та кивнула утвердительно головой.

— От тебя требуется только одно, чтобы ты хотела жить, учиться. Очень хотела. Это очень хорошо, что ты пионерка. Значит, ты и плакать не будешь, наберешься терпения. Будешь есть. Видела, как она глотала? — Иван Петрович кивнул в сторону притаившейся грачихи. — Мы уж тебе поможем. Да, мы твою болезнь сразу выгоним.

Анна Ивановна, тепло улыбнувшись, поднесла стакан девочке. Валентинка, слушая доктора, отпила глоток молока.

— Согласна? Как навалимся на твою болезнь все вместе — она испугается, да и сбежит!

Валентинка, поспешно допив молоко, отдала пустой стакан сестре.

К вечеру, едва с моря подуло холодком и по склонам гор расползлись лиловые тени, девочку перенесли в палату.

Ночь грачиха провела на балконе, прижавшись к витой решетке. С непривычки ей не спалось. Ныло крыло, беспокоили шорохи, доносившиеся из приоткрытой двери палаты…

Утром, едва успели открыть балконную дверь, грачиха, подпрыгивая, добралась до порожка и с любопытством заглянула в комнату. Как и вчера, возле Валентинки была Анна Ивановна. Обтерев худую руку девочки повыше локтя мягким комочком ваты, она воткнула в кожу что-то длинное, острое. Валентинка громко вскрикнула. Грачиха нахохлилась, сердито закаркала. Анна Ивановна рассмеялась, Валентинка тоже улыбнулась.

В этот день грачиха меньше дичилась и подбиралась совсем близко к раскрытой брезентовой кроватке на балконе; не шевелясь и не мигая, она следила за малейшими движениями тихо лежавшей девочки. Доктора она тоже больше уже не боялась и даже один раз долбанула клювом по носку его ботинка, когда он сидел возле Валентинки и весело о чем-то рассказывал. Только Анна Ивановна почему-то беспокоила ее. Как только высокая румяная сестра появлялась на пороге, птица прижималась плотнее к полу, распускала крылья, принимая угрожающий вид.

— Анна Ивановна, она вас почему-то боится! — сказала Валентинка.

— Ничего, моя хорошая, мы с ней помиримся, — ответила сестра, ставя на стул поднос с завтраком.

Грачихе досталось целое печенье и сладкая ягодка из компота. Валентинка покорно съела яйцо, кусочек булки, намазанный маслом, выпила стакан компоту. Правда, она морщилась, кашляла, но Анна Ивановна была терпелива и настойчива.

После завтрака, как только ушла сестра, грачиха, почистив клюв, вновь принялась рассматривать девочку.

— Что же ты все так смотришь на меня? — спросила Валентинка. — Как тебя зовут? Почему ты молчишь? Давай поговорим. Видишь, какие книги принесла мне Анна Ивановна. — Девочка открыла книжку и показала птице яркую картинку.

Грачиха молчала и не спускала с Валентинки круглых неподвижных глаз, похожих на блестящие бусинки.

— Вот ты какая молчунья! Даже не хочешь сказать свое имя. Я тебя буду звать Варей. Ладно?

Птица сидела неподвижно.

— Мы ведь обе больные. У тебя крыло, а у меня вот кашель. — Валентинка приложила руку к груди. — Слышишь, как хрипит? Дышать трудно. Ноги не ходят, и голова кружится, — жаловалась она. — Но ты не думай, пожалуйста. Я непременно поправлюсь! И ты тоже. Слышала, что сказал доктор? Нужно только захотеть. Я опять учиться буду, а ты следующей весной полетишь домой. Мы справимся! Мы ведь с тобой сильные!

Внизу послышались ребячьи голоса, быстрый топот ног, громкий смех и говор. Валентинка умолкла, повернула голову, прислушалась.

— Купаться побежали. Счастливые… — почти шопотом проговорила она и еще тише добавила: — И я тоже скоро буду так бегать. Обязательно.

Грачиха попрежнему молчала.

* * *

С утра лил упорный надоедливый дождь. На балкон невозможно было выйти. Привалившись спиной к подушке и опустив руки, печально следила Валентинка за тем, как большие капли скользили по стеклу окна. На одеяле возле нее лежал недошитый платочек и моток цветных ниток.

За последние дни южное солнце успело позолотить лицо и руки девочки. Щеки округлились, порозовели. Каждый день Варя видела, как Валентинка пила какую-то жидкость из пузырька, глотала белые таблетки, похожие на маленькие лепешечки. Как-то одна из них упала и Варя ее попробовала. Она оказалась невкусной, горькой.

Сегодня Валентинка почему-то хмурилась, кашляла больше обычного, часто вытирала слезы, катившиеся по щекам.

— Она даже не улыбнулась, когда пришел врач. Не раскрыла она и книги, как делала обычно после завтрака. Забыла Валентинка и про Варю…

Девочка и птица очень сдружились. Достаточно было Валентинке прошептать: «Варя», как птица поднимала голову и, по-смешному ковыляя, спешила к постели больной.

В этот день, видя, что Валентинка не отзывается на ее карканье, Варя принялась усердно долбить вытканный яркий цветок на коврике у кроватки. Ее спугнули шаги. Вошла Анна Ивановна.

Варя поспешно забилась в угол, притихла. Валентинка отвернулась. к стене лицом.

— К тебе гости, — проговорила сестра, будто не замечая хмурого вида Валентинки. — Заходите, девочки. Чего прячетесь?

В комнату робко, бочком, вошли две девочки. Одна была черненькая, кудрявая, в коротком сарафане. Она с любопытством оглядела Валентинку узкими блестящими, словно черносливинки, глазами, поправила на голове тюбетеечку и переложила из одной руки в другую серый мешочек. Ее подружка, высокая и тоненькая, в голубой майке, с толстой рыжеватой косой, прижимала к груди ворох полуувядших листьев и цветов. Валентинка широко раскрыла глаза от удивленья.

— Мы пришли тебя навестить, — сказала кудрявая, делая шаг вперед. — Можно?

Она оглянулась на подругу, покраснела.

Валентинка засмеялась.

— Можно! Еще как можно! Ведь можно, Анна Ивановна? — вопросительно посмотрела она на сестру.

— Конечно, моя хорошая. Проходите, девочки!

Рыженькая решительно подошла к столу, свалила на него листья и цветы и, улыбнувшись дружелюбно и ласково, протянула Валентинке руку.

— Надя Соколова, — сказала она деловито. — Из Ленинграда. Я тоже в пятом учусь.

— А я, а я — Нахмет, — перебила ее курчавая. — Смотри, какие я гальки собрала. Их много на берегу. — Нахмет торопливо высыпала из мешочка на одеяло горку разноцветных гладких камешков. — Повезу домой. А Надя гербарий собирает.

Надя потерла ладонью облупившийся от загара нос и с упреком сказала:

— Разве так можно, Нахмет, ты ее совсем заговоришь!

— Пускай говорит, — улыбнулась Валентинка.

— Вот и познакомились. Вы тут посидите, а я пойду по своим делам. — Анна Ивановна выразительно посмотрела на Надю, кивнула головой и вышла.

Через несколько минут девочки совсем освоились и весело болтали. Надя показывала цветы и листья, а Нахмет так громко смеялась, что Варя в своем углу каждый раз вздрагивала и настораживалась.

— Это я для школы собираю. Хочешь — поделюсь? — предложила Надя. — У вас на Урале ведь наверно нет этих цветов?

— А я тебе завтра такой цветок, такой цветок принесу, — не утерпев, перебила подругу неугомонная Нахмет. — Прямо с твою голову, огромный, белый, словно гусь. И камешков еще наберем. Вот завтра выглянет солнце, пойдем купаться. Ты умеешь плавать?

Валентинка нахмурилась, глаза ее потускнели. Надя заметила это и дернула говоруху за сарафанчик. Но та лишь отмахнулась.

— Ты ходила к морю? Оно очень большое, огромное, соленое. Ух, какое красивое, лучше, чем на картинках.

— Я не могу. Ноги не ходят. Очень голова кружится, — ответила Валентинка.

Девочки молча переглянулись.

— Простудилась зимой, в больнице лежала, а потом сюда привезли.

Валентинка приложила ко рту ладонь, кашлянула, отвернулась.

— Ну и что же? — вдруг сказала Надя. — Я тоже лежала, а вот сейчас бегаю. И ты встанешь.

— Ты ведь не пробовала вставать? — спросила Нахмет.

— Нет, — словно чего-то испугавшись, прошептала Валентинка.

— А что если сейчас попробовать? — загорелась Нахмет.

— Ты как, Валентинка? Хочешь?

— Не знаю, — неуверенно ответила девочка.

Надя молча собрала с одеяла цветы, переложила их снова на стол, накинула на Валентинку халатик и помогла ей подняться с постели.

— Держи ее, Нахмет, с другой стороны. Вставай! Хватит лежать!

Несколько секунд Валентинка стояла неподвижно, закрыв глаза и держась за спинку кровати.

— Не могу. Все качается. И пол качается.

— Держись за нас! Сейчас все пройдет. Делай шаг вперед.

Валентинка неуверенно переступила одной ногой и тихонько засмеялась.

Притаившаяся Варя недоуменно таращила глаза. Она так привыкла видеть девочку лежащей, что не удержалась и громко каркнула.

— Варя! Хожу! Видишь ты или нет?

Подруги удивленно посмотрели в угол. Они только сейчас заметили прижавшуюся к стене птицу.

— Ой! — вскрикнула Нахмет, — у тебя грачиха. Откуда она?

— У нее больное крыло. Она не может летать.

Валентинка рассказала подругам, как Варя попала к ней.

— А ты не посмотрела, что у нее под крылом? Может быть, ее можно вылечить?

Нахмет хотела подойти поближе, но Варя угрожающе раскрыла клюв.

Девочки провели Валентинку несколько раз по палате.

— Теперь довольно. Ложись, — приказала Надя. — Завтра повторим.

После ухода подруг Валентинка повеселела. Она достала из-под подушки тетрадь и что-то долго, долго писала, мусоля карандаш.

И как только Анна Ивановна вошла в палату, она протянула ей три голубых конверта:

— Маме, девочкам, учительнице, — зардевшись, сказала она.

* * *

На другой день подруги снова пришли, и Валентинка снова попробовала подняться. Прикусив губу, она упорно переставляла ноги, медленно передвигаясь по комнате. Надя и Нахмет, готовые поддержать ее в любую минуту, на цыпочках шли за ней. Добравшись до Вари, Валентинка присела на корточки около нее.

— Девочки, как она на меня смотрит! Ты, наверно, думала, что я весь век буду лежать? Да?

Она осторожно положила грачихе на спину руку. Та забеспокоилась, изловчилась и слегка клюнула в розовый палец.

— Дерется, — засмеялась Нахмет.

— Да не сердись, пожалуйста! Я ведь погладить тебя хочу!

— Мы же тебе не враги, — убеждала грачиху Надя. — Вот подожди немножечко: придет Иван Петрович, и мы его попросим, чтобы он и тебя полечил. Хочешь ведь летать?

— Конечно, хочет, — утвердительно ответила за грачиху Валентинка.

Варя сжалась в комочек, прикрыла глаза и разрешила себя погладить.

Подруги так увлеклись, что не слышали, как тихонько открылась дверь и в палату вошел врач в сопровождении сестры Анны Ивановны. Они остановились на пороге и, переглядываясь, слушали их болтовню.

— Кажется, дело идет на лад, — тихо и радостно заметила Анна Ивановна.

Врач утвердительно кивнул и удовлетворенно хмыкнул. Девочки обернулись. Нахмет бросилась к доктору и доверчиво прижалась к его плечу.

Увидев грачиху, Иван Петрович подошел ближе.

— Она тоже хочет летать, а не может, — в голосе Валентинки была просьба.

— Ну что же, голубушка, — повернулся старый врач к сестре, — наше с вами дело — лечить. Еще одну больную нам подсунули! Попробуем ее заставить летать.

— Ой, попробуйте! — в один голос вскрикнули девочки.

Доктор заложил за спину руки, посмотрел сверху вниз на притихшую грачиху и, делая строгие глаза, произнес:

— Приготовить больную к осмотру. На всякий случай прокипятить инструмент. Возможно, придется делать операцию.

Анна Ивановна достала из кармашка блестящие щипчики и обтерла их ваткой.

— Передайте инструмент ассистенту, сами возьмите больную на руки, — распоряжался доктор. — Да сядьте, голубушка, поближе к свету.

Анна Ивановна передала пинцет Наде и нагнулась над грачихой.

— Я сама подам вам ее. Она вас еще боится! — Валентинка взяла Варю на руки, приласкала и, тихо уговаривая, передала сестре.

В комнате стало тихо. Девочки смотрели, затаив дыхание. Иван Петрович осторожно отогнул крыло птицы.

— Понятно! Инородное тело. Поэтому она и летать не может. Произведем операцию.

— Теперь потерпи, деточка. Наберись храбрости, — Анна Ивановна ласково погладила грачиху, словно тяжело больного ребенка.

Варя испуганно таращила круглые глаза.

— Инструмент!

Надя поспешно передала доктору пинцетик.

Но едва Иван Петрович коснулся больного места, как Варя дернулась и забилась.

— Успокойся, бедная пичужка! Сейчас все пройдет, — уговаривала Анна Ивановна.

— Один разок потерпи, зато летать будешь. Я же терплю, — забеспокоилась Валентинка.

— Тише, тише, глупая птица, — произнес доктор, и ловким движением направил пинцет.

Варя продолжала биться от страха, а когда под кожу вошло что-то острое и нестерпимая боль обожгла все тело, грачиха громко вскрикнула, пребольно клюнула Анну Ивановну в руку и вырвалась. Сгоряча она взмахнула крыльями, вылетела на балкон, перелетела через решетку и камнем упала на газон. В руках сестры остались два темных перышка, а на полу, рядом с выпавшим из рук доктора пинцетом, тускло поблескивал кусочек свинца.

Забившись в густую листву лавра и прикрыв от страха и от боли глаза, Варя слышала, как сверху ее звала Валентинка, а по кустам шарила Анна Ивановна с ребятами. Притаившись, грачиха, не подавала голоса.

* * *

Через несколько дней боль под крылом утихла. Позавтракав несколькими гусеницами, Варя почистила перышки и взглянула вверх. На балконе никого не было. Лишь синяя лента из косы Валентинки, зацепившись за решетку, тихо покачивалась на ветру. Варя, подпрыгивая, выбралась на дорожку. Нерешительно взмахнув крыльями, она покружилась над балконом и опустилась у порога раскрытой двери. В палате было тихо. По полу через всю комнату тянулась солнечная золотистая полоса. На столе в граненом стакане стояли цветы. Рядом лежала раскрытая книга и моток ярких ниток. Громко каркнув, Варя клюнула гладкий камешек, валявшийся у ножки кровати, прошлась по коврику.

В коридоре гулко раздались быстрые шаги. Открылась дверь.

На пороге с перекинутым через плечо полотенцем появилась Валентинка. Она весело прищурилась от солнечного света, прикрыла ладошкой глаза. Варя помедлила, а потом с криком закружилась над головой девочки.

— Варя! Варенька! Вернулась! — радостно закричала Валентинка…

Грачиха была уже на ее плече. Она прижималась к влажным волосам девочки и что-то быстро, быстро тараторила…

— Ой, Варенька, я совсем, совсем забыла: ведь мне письмо пришло. Нужно прочитать! — Валентинка взяла с тумбочки конверт. Надорвав его, она вытащила исписанные листочки, и принялась читать вслух.

— Девочки из лагеря пишут. Поправляться велят. И про тебя спрашивают. Я ведь им написала все, все…

Склонив на бок голову, Варя рассматривала черные странные крючочки, рассыпанные по бумаге.

С этого дня они больше не расставались. Валентинка уже не лежала в постели, не смотрела тоскливыми глазами на окно. Она бодро расхаживала по палате, мурлыкая какую-то песенку тоненьким звонким голоском или сидела на балконе. Каждое утро к ней заходили подруги.

Если день хмурился и плакали стекла, девочки усаживались в кружок с вышиванием в руках или же раскрывали книги. Варя из своего уголка внимательно следила за каждым их движением. Иногда она подбиралась ближе и, наклонив голову, таращила глаза на яркую ниточку, мелькавшую в руках Валентинки. Но едва заглядывало солнце в палату, как девочки забывали о книгах, Спешили к морю. Варя летела рядом. Чаще всего она устраивалась на плече Валентинки, вцепившись коготками в пушистое полотенце.

Пока ребятишки грелись на солнце, лежа на желтом песке, грачиха дожидалась, примостившись на большом сером валуне. Иногда волны добирались до камня, с шумом ударялись о него, обдавая птицу холодными солеными брызгами. Варя сердито раскрывала клюв, распускала крылья, прижималась к гладкому валуну. Но как только ребятишки по команде сестры бросались в воду, птица срывалась с места и беспокойно начинала кружить над ребячьими головами, отыскивая золотоволосую свою подругу. Смеющаяся Валентинка выскакивала из воды, и Варя опять усаживалась к ней на плечо, успокоенно прикрывая глаза.

Как-то раз ребятишки играли в волейбол. Варя устроилась тут же; ее излюбленным местом был столб, к которому одним концом привязывали сетку.

— Это у нас судья! — пошутила Нахмет. — Только свистка нехватает!

Грачиха и вправду походила на судью. Поджав одну ногу и вытянув шею, она с важностью вертела головой, следя за мячом. Вот он перелетел через сетку, описал дугу и угодил прямо Валентинке в голову. Она хотела отбить, но поскользнулась и упала. Варя с громким криком слетела со столба и, сердито каркая, ринулась на мяч. Игра прекратилась. Ребята с удивлением следили за рассерженной птицей. Но напрасно она пускала, в ход когти и клюв. Круглый обидчик, словно желая поиграть, упорно не поддавался и откатывался все дальше и дальше. Тогда донельзя рассерженная Варя схватила в клюв распустившийся шнурок и неожиданно для всех взмыла с мячом в воздух.

— Унесла! Унесла! — закричали ошеломленные ребята, пускаясь за ней вдогонку.

Варя, долетев до пляжа, покружилась над водой в сбросила мяч в море. Вернувшись, она вновь уселась на старое место и удовлетворенно закаркала…

* * *

Южное лето кончалось. По утрам все чаще и чаще хмурилось небо, вершины гор клубились туманом. На полях желтела, готовая к сбору, высокая усатая кукуруза.

По дорогам быстро мчались грузовики, нагруженные доверху спелыми фруктами. Серые лопоухие ослики важно шествовали по узким тропинкам горных перевалов, таща на своих спинах полные корзины душистого сочного винограда. На дорожки санаторного парка с высоких каштанов падали плоды, похожие на колючих ежей. Ударяясь о землю, они с треском разламывались на две половинки.

В один из тёплых осенних дней в палату вошел врач Иван Петрович. Он притянул к себе Валентинку и долго, внимательно выслушивал и выстукивал ее.

Наконец, вынув из ушей трубочки, он весело рассмеялся и дернул Валентинку за косичку.

— Молодец, Северяночка! Одевайся. Я так и знал, что ты справишься. Можешь улетать от нас. Теперь и учиться можно.

Валентинка растерянно смотрела в глаза доктору, пыталась что-то сказать, но не могла. Она часто, часто моргала, улыбалась.

— Спасибо! — наконец тихо произнесла она.

Старый врач ласково потрепал ее по плечу. Он был рад не меньше, чем сама Валентинка.

Едва закрылась за доктором дверь, как Валентинка закружилась по комнате.

— Здорова! Здорова! — повторяла она. — Варя! Варенька! Домой! Понимаешь ли ты — можно домой! Ведь я учиться опять буду!

* * *

Сложив платья, книги и увязав в узелок тряпочки, гальки и нитки, Валентинка присела и задумалась.

— Варюшка, а как же мы с тобой расстанемся? Ведь, все уезжают… И Нахмет, и Надя, и другие…

Взяв на руки грачиху, девочка молча гладила и перебирала ее темные мягкие перышки.

— Ничего, скоро твои друзья прилетят. Забудешь меня… — Валентинка примолкла и вдруг громко и горько расплакалась…

Варя тихо сидела у нее на коленях и засматривала ей в лицо.

Девочка вытерла глаза, вновь развязала узелок и вытащила из мешочка цветную ниточку.

— Вот тебе на память, Варя, — сказала она всхлипывая и перевязала птице ножку в том месте, где начинался нежный пушок. — Я всем скажу, чтобы о тебе заботились. Иван Петрович обещал, и АннаИвановна за тобой посмотрит.

На рассвете Валентинка уехала. Напрасно Варя разыскивала ее. Она слетала к морю, на площадку, заглянула в парк, где девочки собирали гербарий для школы. Залетела Варя и в столовую, покружилась по залу. Стол, за которым сидела Валентинка с подругами, пустовал. Не найдя девочки, Варя забилась на дерево, и хлебные крошки, высыпанные Анной Ивановной на балкон, подобрали нахальные воробьишки…

* * *

Потянулись тоскливые, пасмурные дни. Холодный ветер закружил в воздухе цветной каруселью сорванные с деревьев листья. Оголились пестрые клумбы. Посерели мокрые дорожки. Наступила осень, дождливая, сырая, скучная… Варя не раз залетала на балкон, но дверь в палату была закрыта.

Однажды ночью, когда особенно разбушевалось море, Варя услышала над головой свист крыльев, громкое карканье. Она встрепенулась. Это вернулись с севера ее друзья. Птицы с веселым гомоном разместились на ветках. В стае прибавились молодые птенцы, которых Варя еще не знала. Хмурыми вечерами молодежь оглашала воздух громкими голосами. Варя, сидя на ветке, слушала рассказы подруг…

Южная зима коротка и тепла. Падал снег — и быстро таял. Сердился ветер и вновь утихал… Наконец, солнце перестало, прятаться за тучи, зацвел предвестник весны — миндаль. Почерневшие поля ожили от веселых людских голосов.

Стая за стаей, птицы покидали гостеприимный Юг, спеша на Север. Вместе со, всеми летела и Варя.

Как и в прошлую весну позади остались домики, тонувшие в густой зелени садов, на прощанье едва покивали важные кипарисы, голубой полоской блеснуло сбоку море, расступились горы.

Вновь засеребрился снег в лучах весеннего солнца, засинели леса…

* * *

В кирпичном доме, выглядывающем из-за ветвей еще голых лип, прозвенел звонок на перемену. Шумная ватага девочек выбежала на школьный двор.

— Грачи! Грачи прилетели! — кричала Валентинка, высоко закидывая голову. — Я как раз отвечала у доски, взглянула нечаянно в окно и вижу — летят!

— Как кружат! Обрадовались, что обратно домой вернулись — засмеялась одна из подруг Валентинки. — А может быть тут и твоя Варя?

— Я ее сразу узнаю. Я ей ниточку на ножку привязала.

Немного помедлив, Валентинка сложила рупором ладони и позвала:

— Варя! Варя!

Но птицы с веселым гомоном продолжали кружиться над липами…

И неизвестно, где в эту весну вила свое гнездо грачиха Варя с цветной ниточкой на лапке…

ТРЕТИЙ ТОВАРИЩ

Новый поселок, выстроенный заводом, на котором работал отец Сережи, был чудесен. Двухэтажные дома, выкрашенные в розовую краску, с балконами и верандами, казались веселыми и нарядными. Ни один из них не походил на тот огромный, старый, напоминающий высокую коробку дом, из которого только вчера выехал Сережа вместе с отцом и с матерью.

Под окнами каждого домика пестрели цветами клумбы и тихо покачивались тонкие саженцы лип и тополей. Широкая асфальтированная дорога блестящей серой стрелой уходила вдаль к заводу.

Было еще совсем рано. Утреннее солнце косыми лучами заливало тихую улицу, по которой не спеша шел Сережа с Гошей Снегиревым. Гоша со своими родными переехал в поселок на день раньше и успел уже все осмотреть. Сейчас он показывал своему товарищу все достопримечательности поселка. Многие дома были еще не заселены, и в окнах вместо белых занавесок и прозрачных штор виднелись чисто выбеленные стены пустых комнат.

— Вот здесь будет школа, — сказал Гоша, останавливаясь около большого, светлого здания с высокими колоннами и широким подъездом.

— Хорошая, лучше нашей! Наверно, и мы перейдем сюда, — сказал Сережа и вдруг умолк. Заглянув в лицо друга, усыпанное мелкими золотистыми веснушками, он увидел, что Гоша почему-то слегка нахмурился.

Сереже хотелось знать мнение товарища. Но Гоша продолжал упорно молчать и будто нахохлившись, казался недовольным. Он не мог признаться Сереже, что новая школа ему тоже нравилась, но расстаться со своим классом, с товарищами, с которыми он проучился пять лет, с учителями, которых он успел полюбить, и перейти в другой отряд — все это казалось невозможным и невероятным.

— Там видно будет! — неопределенно буркнул он и потащил друга к концу поселка, где строился физкультурный городок.

На огороженную со всех сторон площадку еще только свозили доски, щебень, песок.

— Обязательно придем помогать, — сказал Сережа. — Нужно только всех ребят собрать. Дело скорее пойдет.

— Я уже вчера кое с кем говорил. Хотим свою футбольную команду организовать.

Обойдя поселок, друзья направились к дому. О школе они больше не заговаривали. У калитки Сережа остановился и еще раз оглянулся назад. Улица попрежнему была тихой, солнечной и казалась розовой.

— Солнечный поселок, — вполголоса проговорил Сережа.

— Вот здорово придумал! — радостно воскликнул Гоша, щуря круглые, глаза. — Так и назовем: «Команда солнечного поселка».

Товарищи прошли в калитку.

— Давай пока потренируемся, — предложил Гоша. — Ты посиди, а я за мячом сбегаю.

Сережа присел на бревна и осмотрелся. Просторный двор был еще не прибран. Около сараев валялись доски, обрезки железа, кучи мокрой, посеревшей от дождя щепы. Под крайним окном громоздилась разваленная груда битого кирпича. Возле скамейки, сколоченной на скорую руку, поблескивала в лучах солнца огромная лужа.

Когда накануне, приехав в поселок, Сережа встретился во дворе со своим школьным товарищем Гошей Снегирёвым, и выяснилось, что они будут жить в одном доме, оба обрадовались.

— Вот здорово получилось! — заявил Гоша. — Значит, вместе будем жить. Мы тоже наверху, рядом с вами.

От Гоши Сережа узнал, что в доме есть чердак, где можно устроить общую голубятню, что в сарае (с разрешения матери) он собирается наладить мастерскую, хотя бы столярную. Узнал Серёжа также, что в одну из нижних квартир въехала, молчаливая, строгая старушка-бабушка Маша. У бабушки болели ноги и она, выходя во двор, куталась в вязаную серую шаль.

— У нее никого нет. Сына на войне убили. Он на нашем заводе работал, — пояснил Гоша.

Четвертая квартира пока пустовала.

— Интересно, кто в нее приедет? — спросил Сережа, когда Гоша выбежал с мячом и присел рядом с ним.

— Увидим, — буркнул Гоша, зашнуровывая мяч.

Узкий ремешок никак не хотел пролезать в дырочки новой жесткой покрышки, и Гоша нервничал.

— А вдруг опять какая-нибудь бабушка?

От этой мысли Сережа даже побледнел, а серые глаза стали огромными, испуганными.

— Скажешь тоже! — оборвал его Гоша. — Вечно выдумаешь что-нибудь! Не может так случиться. Обязательно должен приехать третий. Где двое, там и третий должен быть.

Гоша выпятил нижнюю губу и покосился на примолкшего товарища. Сережа спорить не стал. Гоша, как всегда, был прав. Им необходим был третий товарищ по футболу.

Наконец мяч был зашнурован и друзья поднялись с бревен.

— Хорош! — одобрительно сказал Гоша, подбрасывая мяч. — Давай размечать площадку. Ты станешь в ворота.

Только что Сережа собрался забить колышек, как открылась калитка и во двор вошел мужчина невысокого роста со свежим, румяным лицом. Оглядев двор быстрыми веселыми глазами, откинув в сторону, валявшийся на дороге кирпич, он улыбнулся ребятам, а потом торопливо прошел к двери незанятой квартиры.

— Гоша! Гляди, приехали! — заволновался Сережа.

Гоша подобрал мяч, поправил ремень, и друзья последовали за новым жильцом. А тот уже открыл дверь и мелкими шажками расхаживал по гулким светлым комнатам.

— Очень хорошо! Чудесно! — приговаривал он, заглядывая в каждый уголок. Осмотрев комнаты, мужчина прошел на кухню, открыл водопроводный кран и, полюбовавшись на тонкую струйку воды и на белую, как кипень, раковину, прищелкнул языком.

Не обошел он своим вниманием и плиту. Взяв в руки чугунную вьюшку, он долго вертел ее в руках, рассматривая со всех сторон.

— Вот это я понимаю! — восхищаясь восклицал он. — Все сами сделали! Все на своем заводе!

Ребята с любопытством и нетерпением следили за каждым движением веселого жильца. Наконец Гоша не вытерпел и громко кашлянул.

Новый жилец, обернулся. Некоторое время он с удивлением рассматривал притихших ребят, а потом неожиданно рассмеялся.

— Ого! Тут и футболисты есть! Совсем хорошо! Прямо-таки чудесно. Может быть, и меня в свою команду примете? Что молчите?

— Вы… вы к нам приехали? — чуть заикаясь, спросил Сережа.

— А у вас ребята есть? — перебил Гоша, выступая вперед.

Глаза приезжего хитро блеснули. Он немного подумал, провел ладонью по своей круглой, словно шар, коротко остриженной голове и подмигнул Сереже.

— Значит, меня не хотите? Товарища ждете? Ну, что же, так и быть, привезу вам товарища. Он, кстати, только что вчера из лагеря вернулся.

Мальчики переглянулись. Новый жилец им определенно нравился.

— А как его зовут? — осмелел Сережа.

Мужчина легонько дернул Сережу за черный вихор, надавил пальцем Гошин нос, похожий на пуговицу, и опять рассмеялся.

— Шуриком зовут. Значит, Шура.

— А вы приезжайте скорее! — попросил Сережа.

— Вот сегодня и переберемся. К вечерку ждите.

Ребята проводили своего нового знакомого до калитки.

— Видишь, а ты говорил! Я всегда угадаю, — хвастливо заявил Гоша. — Вот теперь нас трое, соберем еще ребят и будет у нас своя футбольная команда Солнечного поселка.

* * *

Вечером того же дня во двор въехала нагруженная вещами машина.

— Приехали! — крикнул Гоша, карауливший во дворе.

— Наконец-то! — обрадовался Сережа, выбегая из дома.

Подойдя к грузовику, Гоша потрогал осевшие под тяжестью задние колеса, а Сережа обошел вокруг, рассматривая приезжих.

— Наконец-то… — уже тише повторил он, разыскивая глазами нового товарища.

— Где же он?

Шуры не было видно.

В кузове, на самом верху, на столе, спустив ноги в черных тапочках и придерживая руками огромный фикус в кадке, сидела девочка. Она была в цветном сарафане, загорелая, курчавая и глазастая.

— Девчонка какая-то, — поморщился Сережа. — Наверно, сестра.

Гоша равнодушно отвернулся.

— Как баран курчавая, — произнес он, украдкой посматривая на выгоревшие светлые кудряшки приезжей.

Девочка слезла со стола, на котором сидела, и пробралась между вещей к борту. Уцепившись за него руками, ловко, словно кошка, спрыгнула на землю. Оглядевшись, она подбежала к кабине и открыла дверцу. Полная молодая женщина передала ей завернутого в простынку спящего ребенка.

Друзья переглянулись.

— Может, этот маленький и есть Шурик? — вполголоса произнес Сережа. — Он ведь вон какой смешной и веселый: может, обманул?

Ребята посмотрели в сторону веселого жильца, быстро разгружавшего машину.

— Сейчас спросим, — сказал Гоша.

Друзья подошли к девочке. Некоторое время они молчали в нерешительности. Потом Гоша ткнул пальцем в ребенка и спросил:

— Его как зовут?

Девочка удивленно посмотрела на них, тряхнула кудряшками и, поднеся к лицу Сережи спящего малыша, ответила:

— Васильком. Смешной, правда? Он совсем-совсем еще маленький.

Гоша фыркнул и отвернулся.

— Нет, вы только посмотрите, как он сладко спит! Он уже смеяться у нас умеет, — не отставала девочка.

— А где ваш Шурик? — перебил ее Сережа.

Девочка хотела что-то ответить, но в это время раздался голос ее отца:

— Шурик! Ты куда положила молоток?

Сережа недоумевающе заморгал, а Гоша даже попятился.

Ни слова не говоря, друзья уныло отошли к бревнам.

— Вот тебе и сыграли! Вот тебе и команда! — Гоша сердито пнул мяч.

Новые жильцы устраивались. Им помогали все. И Сережин папа с мамой, и Гошины родители. Даже бабушка Маша и та, закутавшись в шаль и еле передвигая ноги, вышла во двор. Она присела на скамейку и предложила подержать ребенка.

Гоша и Сережа суетились около машины, лишь изредка поглядывая на Шуру.

— Ишь, носится, — усмехнулся Гоша, глядя как девочка помогала перетаскивать в сарай большой ящик, в котором похрюкивал поросенок. — Будто без нее не управимся!

Наконец все вещи были внесены в дом; на окнах забелели шторки. В поселке приветливо зажигались огоньки.

— Иди ужинать! — позвала мама Сережу.

— Завтра пораньше выходи, — шепнул ему Гоша и вздохнул.

* * *

Утром Сережа поднялся очень рано. Мать еще спала. Рабочий костюм отца также еще висел на гвоздике.

Шлепая босыми ногами по прохладному крашеному полу, Сережа выскользнул за дверь. В поселке было совсем тихо. Солнце только что взошло и не торопясь выплывало из алой полоски на востоке. На перилах и на ступеньках лестницы, на скамейке и на траве мелкими горошинами блестели капли росы.

Гоша уже сидел на своем излюбленном месте, на бревнах. Около его ног лежал мяч.

— Сыграем, что ли? — проговорил он, увидя Сережу.

— Как хочешь!

Сережа невольно бросил взгляд на занавешенное окно в нижнем этаже и присел рядом с товарищем.

— Вот тебе и угадал! Вот тебе и новый товарищ! Уж лучше бы опять бабушка какая приехала…

— Перестань! Не скули! Я сам сегодня всю ночь не спал, — перебил его Гоша. — Это все он виноват: наговорил, а мы и развесили уши. — Гоша хотел добавить еще что-нибудь обидное в адрес нового жильца, но не успел.

Внизу хлопнула дверь и во двор выбежала Шура. Друзья разинули рты от удивления. Девочка была в голубой безрукавке и синих сатиновых трусиках. Завидя мальчиков она улыбнулась, немного помедлила, и вдруг, словно мячик, быстро-быстро запрыгала на месте то на одной, то на другой ноге.

— Зарядку делает, — шепнул Гоша.

— Как пружинка! — также шопотом ответил Сережа.

Он не отрывал глаз от девочки, а когда она, ловко перегнувшись, сделала мостик, он от удовольствия даже щелкнул языком.

Шура, кончив заниматься гимнастикой, убежала. А через несколько минут, она вышла вновь. Чуть перегнувшись и держа одну руку на отлете, девочка тащила полное ведро. Подойдя к сараю, Шура загремела замком.

— Проголодался, Ленька? — произнесла она весело. — Сейчас! Сейчас накормлю.

В ответ за дверью послышалось нетерпеливое хрюканье.

Гоша с досады даже поморщился.

— Мало того, что сама приехала, поросенка еще притащила, — сердито ворчал он. — Знал бы, лучше в лагере остался на вторую очередь. Зря только торопился!

Гоша ударил ногой по мячу. Мяч, подпрыгнув, взметнулся вверх и неожиданно, к полному ужасу мальчиков прямехонько угодил в окно бабушкиной квартиры…

Разбитое стекло зазвенело, сверкая на солнце посыпались осколки. Друзья замерли в испуге.

Из квартиры, кутаясь в серую вязаную шаль, вышла бабушка Маша. Она подошла к окну, ощупала острые края разбитого стекла и покачала головой.

— Новое стекло! Стекло новое разбили! — сказала она печально.

Бабушка Маша сурово посмотрела на Гошу, Сережу и Шуру, стоявшую тут же с порожним ведром, и спросила:

— Кто же из вас разбил стекло?

Все трое молчали.

Бабушка Маша опять покачала головой и, поплотнее закутавшись в шаль, ушла. А Шура все не уходила. Она молча смотрела то на Гошу, то на Сережу. Потом откатила ногой подальше в траву мяч и, наклонив голову, тихонько пошла домой.

— Теперь наябедничает! — сказал Гоша.

— Может, она не заметила? — возразил Сережа.

— Скажешь тоже! А зачем она мяч пнула? Вон видишь, уже побежала! Не терпится!

Шура, действительно, выйдя из своих дверей, направилась прямо в квартиру к бабушке Маше.

— Вот ябеда! Теперь во двор пускай лучше не выходит! — закипятился Гоша, угрожающе сжимая кулаки.

— За это стоит уши надрать! — тихо поддержал его Сережа, краснея.

— Сейчас бабка выйдет и жаловаться пойдет; теперь крику не оберешься!

Но бабушка Маша не выходила. В разбитом окне, вместо стекла, появилась маленькая подушечка с вышитой на ней черной собачонкой. Бабушка Маша заткнула отверстие, чтобы не дуло.

— Чего же она не идет? — недоумевал Гоша.

— Может, лучше самим сказать? — тихо обронил Сережа. — Пошли! Скажем!

Ребята поднялись было с бревен, когда на крыльце снова появилась Шура. Она шла медленно, осторожно, прижимая к животу большое квадратное стекло. Ее губы были плотно сжаты, глаза сердито прищурены.

Сережа перевел взгляд на растерянное побледневшее лицо друга. Гоша, не отрываясь, следил за каждым движением Шуры, которая подошла к скамейке и осторожно опустила возле нее стекло на землю.

Потом она вынула из кармана сарафанчика горсть мелких гвоздей, вынесла из квартиры кусок пахучей замазки, похожей на ореховую халву, и небольшой молоток.

Мальчики, не сговариваясь, подошли ближе.

— Ты что хочешь делать? — робко спросил Сережа.

Шура даже не взглянула на него.

— Ведь не ты же разбила, — тихо сказал Гоша, прикусывая по привычке нижнюю губу.

— А кто же? — усмехнулась Шура. Она тряхнула кудряшками и добавила: — Ведь вы не били? Значит это я. Больше некому. Нас было только трое во дворе. Сам ведь мячик не прыгает и не может окна разбить!

Гоша посмотрел на выгоревшие светлые колечки волос соседки, перевел взгляд на ее загорелые руки и отвернулся. Сережа глядел куда-то в сторону.

— Стыдно ведь: дом новый, а в окне уже подушка торчит! — сказала Шура, влезая на скамеечку под окном.

Ребята молчали. Сережа в смущении поднял валявшийся чурбачок, Гоша подобрал брошенную лопату…

Шура продавила подушку внутрь. Вышитая собачонка подмигнула друзьям голубым глазом и скрылась.

В комнате послышались шаркающие шаги, и бабушка Маша подошла к окну.

Она посмотрела на ребят… А потом… Потом улыбнулась… У Сережи стало легче на душе. Гоша покраснел и опустил глаза.

— Бабушка, не сердитесь на нас! — сказала Шура. Мы сейчас вставим стекло. Это мячик нечаянно разбил…

Бабушка понимающе кивнула и тихонечко засмеялась добрым смехом.

— У нас в лагере тоже мячик разбил стекло, — продолжала лукаво Шура. — А наш вожатый Николай Иванович заставил нас самих вставлять. Он нас научил это делать… — Шура уголком глаза взглянула на пристыженных ребят.

Осмотрев разбитое стекло, Шура начала вынимать из рамы осколки. Гоша, неожиданно для Сережи, вскочил рядом с ней на скамейку и протянул руку. Он отколупнул кусочек старой замазки, помял ее пальцами и посмотрел на друга.

— Помогай, Серьга, чего там!

Все трое ребят действовали молча. Рама была очищена. Шура слезла со скамьи, приподняла с земли стекло.

— Пусти, я сам! — отстранил девочку Гоша. — Мы вставим. Это не девчачье дело рамы стеклить. Еще пальцы порежешь. Давай, Серега, молоток, чего стоишь?

Но Шура не выпускала стекла из рук.

— Кто разбил, тот и исправить должен, — заупрямилась она.

Гоша прикусил губу.

— Да это же я разбил! Ну, понимаешь русский язык? Я разбил, я… Разозлился, что девчонка к нам приехала.

— Правда, Шура, это мы… — подтвердил Сережа.

Девочка взглянула сначала на Гошу, потом на Сережу и, не выдержав, рассмеялась.

— Давно бы так! А ну, давайте вместе!..

Стекло было вставлено. Протертое тряпочкой и мелом, оно заблестело и заиграло голубоватыми переливами в ярких лучах солнца.

ОБНОВКА

Уже давно пригнали стадо, ребята разошлись по домам, а Санёк все еще сидел у избы на завалинке и поглядывал в дальний конец деревни — на дорогу. Он ждал отца, уехавшего еще накануне в город по колхозным делам…

Отец приехал поздно, когда в деревне погасли огни, а в темные окна с любопытством заглядывал рогатый месяц.

— Не спишь еще? — спросил отец и лукаво посмотрел на Санька.

— Какое там! Тебя ждал, насилу в избу загнала! — отозвалась мать, торопливо собирая на стол ужин.

Отец крякнул, порылся в привезенных свертках и один из них протянул сыну:

— Держи обновку!

Санёк развернул бумагу. На минуту от радости захватило дыхание.

— Спа… Спасибо! — едва выговорил он и соскочил с постели. Отец привез ему фуражку. Совсем такую, о какой он давно мечтал — с лаковым козырьком и твердым высоким околышем… Черная сатиновая подкладка скользила под пальцами. На самой ее средине серебрилась фабричная марка. Точно в такой же фуражке приезжал из города на каникулы Гриша Новиков, который в прошлом году поступил в ремесленное училище. Такую фуражку носил и тракторист Федя Галочкин.

Санёк подбежал к зеркалу, пригладил торчащие светлые вихры и натянул обновку на голову. — Совсем как Федя Галочкин!.. Санёк от удовольствия даже прищурился и высоко задрал голову. Нехватало только кудрявого чуба, который у тракториста лихо спускался на лоб.

— Балуешь его! — сказала мать и покосилась на Санька. — Зря не таскай; вот осенью начнутся занятия в школе, тогда и обновишь, а то выгорит, — наставительно добавила она, обращаясь к сыну.

Санёк с сожалением снял обновку, погладил лаковый козырек и повесил фуражку на гвоздик у кровати.

В этот вечер Санёк долго ворочался и не мог заснуть, то и дело открывал глаза и посматривал на стену, где в лунном свете поблескивал лаковый козырек. «Достану звездочку и прицеплю, — мечтал он. — А завтра обязательно обновлю». Но утром, как на грех, мать подняла его чуть свет и заставила выгнать на пруд гусей, а когда он вернулся и уселся за стол завтракать, — в окно заглянуло остроносое, загорелое до черноты лицо Пети Уточкина.

— Пошли скорее! — заторопил он. — Новые тракторы пришли. Федя Галочкин уже убежал.

Горка румяных оладий, которые так любил Санёк, осталась нетронутой на тарелке. Обновка также была забыта.

На машинно-тракторной станции царило оживление. В сторонке от остальных выстроились четыре новеньких, поблескивающих на солнце трактора. Около одного из них уже возился Федя Галочкин.

— Вот это машина! Да с такой я десять норм выполню! — восхищался тракторист, сдвигая фуражку на макушку курчавой головы.

«И у меня такая же! — радостно подумал Санёк. — Жаль, что я ее не надел», — мысленно добавил он.

Тракторист поднял сияющее широкоскулое лицо и, увидев присевших на корточки ребят, добродушно усмехнулся.

— Помогать пришли! Только, чур, не баловать! Не лезть куда не нужно, а то…

— Что мы, маленькие, что ли? — обиделся Санёк. — Знаем, В кружке проходили. Всю теорию закончили. А вот только на практике не пробовали.

— Ну, за этим дело не станет, — смягчился Федя. — Бери концы, оботрем его, а потом проверим по всем статьям.

Федя тряхнул светлым чубом, лукаво подмигнул, подошедшему механику.

— Мне сегодня помощников не требуется, Александр Прокопыч! У меня уже бригада в сборе.

— Вот это ладно, — одобрил приземистый пожилой механик.

Когда трактор был осмотрен и проверен, Федя, взглянув на усталые, но довольные лица друзей, похвалил их:

— Молодцы! Хорошо знаете теорию! Трактористы из вас выйдут знатные. Руки только еще слабоваты. Но это не беда. Будем работать в поле — за руль посажу. Приходите помогать.

Дома мать развела руками.

— Батюшки! Да где тебя носило до сих пор? Посмотри-ка на себя. Ну прямо трубочист! Рубаху-то всю извозил!..

Санёк недоверчиво заглянул в зеркало. Частые веснушки скрылись под налетом пыли. По щекам расходились темные полосы. Торчащие ежиком волосы стали пегими, а рубашка была заляпана бурыми масляными пятнами.

— Тракторы новые пришли. Осматривали вместе с Галочкиным. Проверяли! — важно заявил Санек, краешком глаза следя за матерью.

— Работничек… — смягчилась мать. — Наливай в корыто воды, отмывайся.

Немного поворчав, она подошла к сундуку и достала чистую рубашку.

— Запачкай у меня только! Самого заставлю стирать.

— Да не ворчи ты, — заступился отец, подмигивая Саньку серым глазом. — Пора уже привыкать. Тринадцать стукнуло. В шестом классе парень, а ты все его маленьким считаешь. Я уж в его годы за плугом ходил.

После ужина чисто отмытый Санёк не утерпел и снова выбежал на улицу.

У колодца на перевернутой колоде сидел дед Степан. Пастух, устало вытянув ноги, оживленно разговаривал с женщинами. Около длинного, свернутого у его ног кнута вертелись ребятишки.

— …Грибов нынче… — услышал Санёк, подойдя ближе, — боровиков — страсть одна! — Дед замотал головой и прищурил глаза. — И чего вы, ребята, по улице гоняете? Шли бы в лес за грибами… — Дед Степан пододвинул к себе поближе кнут и усмехнулся.

Петя вопросительно посмотрел на друга.

— Может, завтра сходим? Ты как? Или опять Феде помогать пойдем?

— Что же, пожалуй, — подумав, ответил Санёк. — За грибами, так за грибами. А кто еще пойдет?

Идти вызвались многие.

— Ты разбуди меня завтра пораньше, — попросил Санёк мать, вернувшись с улицы.

— Куда это? Опять на тракторную пачкаться?

Мать подозрительно взглянула на сына.

— За грибами. На грибовницу тебе насбираю. А то покос начнется, некогда будет.

— А как заблудишься?

— Да мы все вместе идем. В первый раз, что ли? Боровиков насушишь.

Соблазненная боровиками, мать согласилась.

* * *

Санька будить не пришлось. Едва только на улице раздался заливистый звук рожка деда Степана, как он вскочил с постели.

В избе никого не было. Санек поспешно натянул штаны и рубашку, достал в сенях плетеную кошелку, положил в нее ломоть хлеба, густо посыпанного солью, и, вздохнув, посмотрел на стену: «А что, если надеть?» От одной этой мысли его бросило в жар.

Он выглянул в окно и увидел мать. Стоя у калитки, она держала в руке подойник и так увлеклась разговором с соседкой, что не замечала, как тоненькая струйка молока вытекала из узкого носика на землю.

Санёк решительно снял фуражку с гвоздика и сунул ее на дно кошелки, прикрыв газетой.

— Я пошел, мама! — крикнул Санёк, пробегая мимо матери.

У колодца толпились ребята. Петя Уточкин и вихрастый Ленька Ширинкин, низко нагнувшись, тянули мокрую цепь, вытаскивая ведро с водой. Петя был без рубашки. Кожа на его спине и плечах, сожженная солнцем, местами лупилась.

— Сейчас напьемся и пойдем, — сказал он, прикладываясь к ведру.

Машенька Сысоева торопливо спрятала под цветную косынку растрепанные черные косички, которые она не успела заплести. Худенький и черноглазый Костя Плетнев старательно подвязывал веревочкой сандалии. Остальные весело болтали.

— Все в сборе? — спросил Санёк, присаживаясь на колоду. Сняв рубашку, он, по примеру Пети, повязал ее вокруг пояса, словно фартук.

— Все! Тебя ждали. Уж хотели идти будить. — Петя вытер ладонью губы и мокрый от воды подбородок.

— Пошли! — скомандовал он, беря с земли кошелку.

Утро выдалось тихое, безоблачное. За околицей дремали старые дуплистые ветлы. На колхозном пруду как будто выпал снег: неторопливо и важно купались гуси. Они то поднимали шеи, то глубоко погружали их в воду, деловито о чем-то гогоча между собой.

— Прохладно что-то! — Санёк посмотрел на безоблачное небо и поежился.

Петя удивленно повернул к нему загорелое остроносое лицо… Машенька звонко рассмеялась. Санёк приостановился и медленно вытащил из-под газеты фуражку. Он старательно смахнул с нее приставшую травинку, подул на нее, и, стараясь казаться равнодушным, небрежно надел на голову.

— Обновка! — вскрикнул маленький и круглый словно мяч Ванюша Терехов.

— Дай померять! — Петя облизнул пухлые губы и протянул руку. — У нас с тобой головы одинаковые, — говорил он, натягивая фуражку поглубже на черную вихрастую голову. — Где купили?

— В городе. Отец все магазины обошел! — прихвастнул Санёк, счастливо улыбаясь. — Говорит, едва отыскал. Все больше кепки да кепки, а картузов не видно. В палатке нашел.

Отцовский подарок понравился всем. Даже Машенька и та, сняв платок, примерила обновку.

Санёк был счастлив. Его глаза сияли.

— Как у Гриши Новикова, — сказала Машенька, — гладя козырек.

— У Феди Галочкина тоже такая.

Санёк сделал движение головой, словно отбрасывая назад чуб и надел фуражку…

Дорога свернула влево к скотному. Ребята приостановились. Ванюшка с любопытством заглянул в полуоткрытые ворота.

— Лошадей пригнали! — закричал он. — Правда, не вру, честное пионерское. Вон и дядя Устин тут же.

— Скажешь тоже! — недоверчиво проворчал Петя. Нам бы дядя Силантий сказал.

Санёк деловито сдвинул светлые брови.

— А вот взяли да не сказали, — возразил с обидой в голосе Костя Плетнев.

Как обычно, перед покосом лошади отдыхали на дальнем выпасе. Для ребят было большим праздником, когда председатель колхоза, дядя Силантий, пряча улыбку в густые усы, говорил им:

— Завтра лошадей пригоним, пионерия. Вы бы помогли Устину, а то ему одному, пожалуй, не справиться.

На сей раз их почему-то обошли. На лицах многих промелькнуло разочарование и недовольство.

— Зайдем? — тихо сказал Санёк и приоткрыл пошире ворота.

Войдя во двор, ребята с удивлением заметили, что собрались почти все мужчины колхоза. Санёк, увидав отца, сдернул фуражку с головы и снова спрятал ее в кошелку.

Рядом с отцом стоял дядя Силантий и теребил свой ус. Так бывало всегда, когда председатель колхоза сердился. Остальные мужчины были также чем-то взволнованы и угрюмо молчали.

— Как же ты прокараулил? Где теперь искать? — подступал дядя Силантий к бледному и смущенному Устину.

Пастух, низко наклонив голову и избегая взглядов колхозников, растерянно теребил рыжеватую редкую бороденку.

— Эх, опять без коня остались! — проговорил с досадой санькин отец.

— Не виноват! Все время следил. Прошлый вечер еще была, — оправдывался пастух. — А ночью слышу: бежит Пташка, храпит. Я так и обмер. Вижу, нет возле нее жеребенка…

Дядя Устин стряхнул приставшие листья и хвою с порванной рубашки и устало опустился на чурбак.

— Весь лес облазил. Всю ночь гукал. Задрал, видно, серый.

— Задрал?.. Скажи лучше: проспал! — еще больше рассердился дядя Силантий.

— Эх, говорил я, не нужно было в табун ее пускать! — вмешался кто-то из присутствующих.

— Ребята! Ночка пропала! — Санёк рванулся к конюшне.

Лошади были уже разведены по стойлам и отдыхали после дороги. Только Пташка беспокойно возилась у себя за перегородкой. Когда ребятишки подошли к ней, она жалобно заржала и забеспокоилась еще больше.

— Скучает, бедная!

Машенька вытащила из кошелки кусок хлеба и протянула лошади. Пташка посмотрела большими тоскливыми глазами и отвернулась.

Постояв немного, ребята отошли.

Идти за грибами уже не хотелось.

— Может, не пойдем? — спросил Костя Плетнев упавшим голосом.

— Нет, раз решили, нужно идти! — возразил Санёк, направляясь к выходу.

Уже давно колхозники мечтали развести породистых лошадей. Покосы были богатые, кормов много.

— Вырастим хороших лошадей, Советской Армии поможем, — высказался на собрании дядя Силантий.

Пташку водили в коневодческий совхоз. Два месяца тому назад у нее родился жеребенок.

— Вот это настоящая будет лошадь, — радовался дядя Силантий. — Всем вышла. Такая не подведет. Вынесет командира из любого боя!

Малютку назвали Ночкой. Это имя как нельзя более подходило ей: вся вороная, лишь на лбу белая звездочка да на бабках белые чулочки. Ночка сразу стала общей любимицей. За ней ухаживали больше, чем за остальными жеребятами. Чаще купали. Подмешивали в пищу витамины. А чуть, бывало, она закапризничает и начнет плохо есть, — сейчас же бежали за отцом Санька, колхозным ветеринаром. И вот Ночка пропала. Было отчего хмуриться колхозникам и печалиться ребятам.

— В какую сторону пойдем? — хмуро спросил Санёк.

— Все равно! — Петя нехотя повертел в руках кошелку.

Мысли ребят занимала пропавшая Ночка, поэтому никто не стал спорить, когда Санёк свернул в сторону дальнего бора.

За разговорами не заметили, как подошли к лугам. Густая трава уже побурела. Утренняя роса еще не сошла и бисером блестела и переливалась на тонких стеблях. Потянуло мятой. Там, где начиналась лесная опушка, стлался густой туман. Ребята, перебравшись через канаву, присели в холодке под раскидистым вязом.

— Куда пойдем? — спросила Машенька, доедая кусочек булки.

Идти можно было в два места: направо — в бор, налево — в густую березовую рощу. Санёк поднялся и, надевая фуражку, посмотрел в сторону бора. Радость, которую он испытал при выходе из дома, исчезла. Пропажа Ночки омрачила всю прелесть прогулки.

Вокруг было тихо. Издали казалось, что сосны в лесу упирались своими вершинами прямо в небо. Пригретые утренним солнцем, чуть в стороне, на припеке, сладко дремали разлапистые елки. Бор тянулся на много верст. Редкий вначале, дальше он становился все гуще. Дядя Устин говорил, что в чаще его водятся волки и медведи.

Зимой санькин отец часто приносил с охоты дымчатых белок, а один раз притащил даже огромную остроносую лисицу, тонконогую, с пушистым рыжим хвостом.

— Пойдемте в березняк! — предложил Петя. — В бору что за грибы? Одни сыроежки да маслята.

Перелесок встретил ребят птичьим гомоном. Где-то заливалась иволга. По соседству с молодыми березками широколистная рябина подставила солнцу еще зеленые гроздья ягод.

— Чур, далеко не заходить! — Машенька трусливо оглянулась и поежилась.

— На зов откликаться! — предупредил Санёк.

Ребята разбрелись по роще…

Срезав березовый прутик, Санёк присел возле небольшой бурой елочки.

Тянуло сыростью от влажной земли, пахло прошлогодними прелыми листьями… Муравей упорно тащил белый, похожий на рисовое зернышко, шарик. Груз был вдвое больше его, но муравей не хотел отступаться. Санёк улыбнулся и отставил ногу, чтобы не мешала ползти букашке.

Грибов не было видно. Попадались поганки на тонких, длинных ножках да мухоморы с яркими красными зонтиками шляпок. Взяв чуть левее, Санёк принялся шарить в густой траве. Он уже хотел было повернуть на голос Машеньки, но от неожиданности вдруг присел. Под кривой старой березой он увидел гриб. Подберезовик упорно продирался сквозь траву к солнцу. Темнокоричневая его шляпка была влажной и блестящей от росы, к ней пристал прошлогодний оборванный бурый листик.

Обрадовавшись, Санёк осторожно, чтобы не попортить грибницу, срезал гриб под корешок. Не успел он опустить его в корзинку, как увидел второй, а когда положил и этот, то чуть не раздавил целый выводок желтых лисичек. Чем дальше забирался Санёк в чащу, тем больше попадалось ему грибов. Появились и белые, крепкие, толстоногие. Мать их обычно сушила, нанизывая на нитку; зимой пекла пироги. Когда Санёк разламывал горячий душистый пирог, то всегда вспоминался ему лес…

Корзинка наполнилась быстро. Санёк снял картуз, отер лоб и, прищурившись, посмотрел наверх. Солнце стояло над самой головой. Санёк опустил кошелку на землю и окликнул ребят. Никто не отозвался.

— Затерялся! — с досадой проговорил Санёк и, подняв тяжелую кошелку, повернул обратно.

Березовая заросль спускалась по склону в небольшую лощину. Место было незнакомое. Поляна поросла земляничником, порыжевшим от солнца. За ней начиналось болото. Кое-где среди застоявшейся коричневой воды островками выделялись круглые зеленые кочки. Густая изумрудно-зеленая осока местами пригнулась, полегла.

Санёк снова крикнул и прислушался. Его крик вспугнул кукушку, вылетевшую из куста. На минуту прекратил свою работу дятел.

Вдруг за кустами бузины и черемухи послышался шорох.

— Нашел! — обрадовался Санёк. — И чего не откликаетесь? Все равно вижу!

Пробравшись сквозь густые ветки, он в недоумении остановился: за кустарником никого не было. Лишь тихо журчал тоненький ручеек. По его отлогому берегу рос гибкий ивняк да низкий колючий шиповник. Левее вилась едва приметная тропинка. Санёк понял, что заблудился.

— Ау-у-у! — закричал он в отчаянии.

Едва смолкло эхо, как совсем близко раздалось тихое призывное ржание. Санёк обрадованно бросился по тропке. Но она внезапно обрывалась, за кустами шли другие кусты. Санёк остановился. Справа вновь заржала лошадь, послышалась возня. Поставив корзину на траву, Санёк раздвинул ближайшие кусты и обомлел.

— Ночка!.. Ноченька!.. Как ты сюда попала? — спросил он, наклонившись над небольшим овражком. В следующий миг для него все стало понятно. Ночка попала в старую, давно забытую ловушку для зверей. Яма была завалена сухим валежником. Очевидно, Ночка не заметила ее и провалилась.

— Эх ты, глупая, глупая! А тебя там ищут! — Санёк спустился к Ночке и погладил ее короткую черную гривку. — Ну, вставай, пойдем, — потянул он ее, обняв за шею. Понятливая Ночка с трудом поднялась на тонкие дрожащие ножки, но, постояв минутку, снова повалилась с жалобным ржанием. «Видно, ногу покалечила!» — решил мальчик.

Он присел и осторожно ощупал ногу Ночки. Бабка в том месте, где кончался белый нарядный «чулочек», припухла, и как только Санёк дотрагивался до нее, Ночка дергалась и начинала дрожать.

— Что же мне с тобой делать?..

Санёк задумался, посмотрел на солнце, которое уже перекатилось на вторую половину неба и золотило верхушки высоких берез…

— Как бы не заночевать тут с тобой! Волки задерут, — сказал он и погладил уткнувшуюся ему в колени Ночку.

Для него было ясно, что Ночка идти не может. В лесу скоро наступит темнота, страшная, таинственная. И что тогда?.. Тогда… Санёк от страха поежился. Он отстранил руками морду с белой звездочкой на лбу и поднялся.

Гулко и часто застучало сердце.

Вспомнилось огорченное лицо отца, сердитое — дяди Силантия и растерянный взгляд дяди Устина, обирающего с порванной рубахи приставшие листья и хвою… Санёк вновь посмотрел на притихшую Ночку. Она перебирала сухими мягкими губами его штаны, которые он вымочил в ручье, когда пил.

— Пить хочешь? — догадался Санёк. — Сейчас напою! Ночка, видя, что он уходит, попыталась встать.

— Не уйду я, глупая! Ну куда я от тебя денусь? Вот пить тебе принесу. Ведь хочешь?

Но тут возникло неожиданное затруднение. Воды принести было не в чем. В кошелку ведь не нальешь! А напоить Ночку нужно непременно. В раздумье мальчик снял с головы фуражку и погладил лаковый нагретый солнцем козырек. «В нее зачерпнуть? А может, не поить?» — Санёк украдкой оглянулся.

Ночка, вытянув шею, следила за каждым его движением большими влажными глазами.

— Эх, будь что будет! — Санёк сбежал вниз к ручью, решительно зачерпнул новой фуражкой воду и торопливо зашагал обратно.

Под тяжестью воды донышко сразу провисло. Твердый околыш потерял форму. На босые ноги закапали частые капли, просочившись сквозь сукно.

— Наплевать на нее! Обойдусь! В старой прохожу… Подумаешь… — Пей, Ночка! — Санёк попытался улыбнуться, но не мог.

Ночка выпила все. Она довольно фыркнула и опять потянулась к рукам Санька.

— Мало? Больше нельзя. Обопьешься. Вот лучше поешь! — Санёк нарвал сочной травы и пододвинул к морде жеребенка.

Ночка так аппетитно начала хрустеть зеленью, что у проголодавшегося Санька потекли слюнки. Он торопливо достал из кошелки оставшийся ломоть хлеба и жадно откусил. Ночка перестала жевать, раздула ноздри и потянулась к хлебу. Немного подумав, Санёк отдал ей остаток.

— Вот тебе на закуску, я потерплю! Ишь, ослабла как! Ночка подобрала все крошки с его ладоней.

— Теперь, брат, давай выбираться. А то волки еще нападут! — сказал Санёк и озабоченно осмотрелся.

В лесу заметно потемнело. Птицы приумолкли. Кругом стало тихо, тревожно. Тонкие березы отбрасывали от себя длинные тени. Кусты расплылись, почернели. Один лишь ручеек продолжал нарушать тишину своим журчанием. Санёк еще раз попытался поднять Ночку. Ему даже удалось вытащить ее из ямы и из овражка, но дальше Ночка идти не захотела.

— Потуже ногу ей перевязать нужно, — решил мальчик.

Срезав несколько прутиков и расщепив их пополам, как делала мать, когда готовила лучину на растопку, Санёк снял рубашку и оторвал от нее узкий лоскут вдоль полы. Подложив лучинки, он туго перевязал ногу жеребенка.

— Ну вот, по всем правилам ГСО! Вот и пригодились занятия в кружке! Теперь не бойся, вставай!

Но Ночка попрежнему валилась на бок.

— Что же мне с тобой делать? Волки ведь задерут! Понимаешь ты?

Уговоры не помогали. Ночка идти не могла, хотя и пыталась встать. Санёк задумался. Через несколько минут возле его ног уже лежала большая вязанка срезанных гибких прутьев ивняка.

— Попробую сделать волокушку — рассуждал мальчик.

В школе им не раз приходилось плести для колхозного парника плетенки. Сейчас это как нельзя лучше пригодилось. Чтобы концы веток не распускались, их пришлось стянуть длинной полоской, отрезанной от ремня. Наконец, плетенка была готова. Беспокоило одно: выдержит ли она тяжесть Ночки?

— Ну, Ночка, сейчас тронемся! Только уговор, лежать смирно. Не брыкаться, а то брошу, — пригрозил Санёк, подсовывая волокушку под бок Ночки.

— Вот так! Молодец! — похвалил он, видя как Ночка послушно улеглась на плетенке.

Но едва Лишь Санёк потянул плетенку, как Ночка съехала задними ногами на землю.

— Э, так не пойдет!

Пришлось разорвать остаток рубашки и крепко притянуть ноги Ночки к краям волокушки. — Теперь трогаемся! Только вот надо сообразить, в какую сторону.

Санёк наморщил лоб, стараясь что-то вспомнить. Подойдя к ближайшему дереву, он обошел его вокруг и ощупал ствол. Кора с одной стороны была грубее и покрыта едва приметным на ощупь мягким мхом. «Северная», — решил Санёк. Перебирая в уме все приметы, о которых им рассказывал учитель ботаники Петр Степанович во время экскурсий, Санёк вытянул волокушку с жеребенком на тропку и пошел вдоль берега по течению ручья, решив, что он должен обязательно впадать в протекавшую недалеко от лугов речку Чернушку.

— Тронулись, Ночка! — проговорил Санёк, на ходу зацепляя пряжку изрезанного ремня за край плетенки. Чтобы не резало ладонь, он обернул конец ремня размокшей и потерявшей форму фуражкой. С грибами пришлось распроститься…

В лесу совсем стемнело. За несколько минут деревья и кустарники окончательно потеряли очертания, потянуло холодком. Над головой начали робко загораться светлые глазки звезд. Лес наполнился ночными звуками, таинственными, пугающими… Где-то сбоку раздался стон… потом писк. Около ног зашелестела трава и что-то с шумом метнулось в сторону. Вдали послышался протяжный вой. Санёк задрожал. Ночка беспокойно завозилась на плетушке.

Волки!

Тяжелая волокушка цеплялась краями за мелкий кустарник, тащила за собой сухой валежник и ветки. Чтобы подбодрить себя, Санёк начал разговаривать с Ночкой.

— Лежишь? Лежи, лежи. Выберемся. Тропка приведет. Только бы на север не уйти, а то в болото попадем.

Ночка в ответ пофыркивала и шевелилась. Внезапно над головой зашумело, раздалось громкое хлопанье, а вслед за этим лес огласился диким хохотом. Выронив из рук ремень, Санёк бросился ничком на землю. Ночка захрапела и забилась. Хохот продолжался долго; он то переходил в стоны, тосменялся свистом; и вдруг снова раздавался дикий, страшный хохот. Испуганный Санёк лежал неподвижно на тропинке, уткнувшись лицом в холодную, мокрую траву. Наконец, сразу все стихло. Лишь над головой тревожно шелестели ветки потревоженных деревьев да рядом слышалось громкое всхрапывание Ночки. Санёк приподнялся, прислушался.

— У, дьявол! Напугал! — погрозил он в темноту кулаком. — Это же филин! Не спится ему, горластому. Ишь, по ночам шатается. Не бойся! — Санёк погладил Ночку по вздрагивающей спине и, перекинув за плечо ремень, вновь зашагал вперед.

Тропинка стала шире. Плетушка скользила легче и не задевала за кусты.

— Видно, к бору идем, — обрадовался Санёк. — Теперь доберемся до дому! К лугам выйдем, а там уже не страшно!

Санёк не ошибся. Через несколько десятков шагов, над головой тихо зашелестели высокие вершины сосен, а под ногами начали попадаться колючие шишки. Мальчик с нетерпением вглядывался в темноту: — «Скорей бы!» Санёк остановился и поправил ремень.

Слева, впереди что-то блеснуло. Рядом с первым огоньком загорелся другой. По спине мальчика пробежали мурашки, руки выпустили ремень.

«Волк! Сейчас набросится!» — спотыкаясь и падая, Санёк кинулся с тропинки в сторону. «А Ночка?» — В следующий миг он бросился обратно и упал рядом с плетенкой. Он охватил шею жеребенка руками и прижался к теплому боку. К его удивлению, Ночка лежала спокойно.

Волк, очевидно, не торопился. Он чего-то выжидал. «Наверно, ждет, что я испугаюсь и брошу ее?» — Не отдам! Дудки! — закричал Санёк, шаря по земле руками. Пальцы нащупали суковатую палку. — Попробуй, подойди! Ну, попробуй! — возбужденно говорил Санёк, поглядывая на притаившегося волка.

Ждать пришлось долго и Санёк не вытерпел: он стремительно вскочил и ринулся к огонькам.

— Получай! Получай! Не с такими справлялся! Подумаешь!.. Волков ещё бояться! — в ярости кричал он. — Трусишь? А, перепугался, молчишь? — Палка переломилась, а волчьи глаза светились попрежнему, продолжая мерцать спокойным светом. Ударив еще несколько раз, Санёк споткнулся и пребольно ударился коленом о трухлявый старый пень. Светлые искры от гнилушки так и разлетелись в разные стороны.

— Ух, чтоб тебя! Обманулся! — с досадой и вместе с тем радостно крикнул Санёк и вытер ладонью мокрый лоб.

Через несколько минут он снова тащил тяжелую волокушку по тропинке. От пережитого волнения и страха он устал еще больше. Саднила коленка, ушибленная о пень. Натертые ремнем ладони ныли и горели. Хотелось пить. Еще несколько раз филин пытался пугать Санька. Издалека доносился протяжный вой и лай, на повороте что-то больно ударило мальчика по плечу. Саньку даже слышались выстрелы и крики. Но он, стиснув зубы, не оглядываясь, продолжал упорно идти.

Темнота постепенно рассеивалась; сквозь стволы сосен просачивался мутный свет. На востоке робко загорелась светлая полоска. Санек прищурил усталые глаза и остановился. За узкой канавкой начинались луга. Он с трудом перетащил волокушку через канаву и повалился в росистую, пахучую траву.

— Дошли, Ноченька! — счастливо прошептал он, закрывая глаза.

Тело приятно ныло, отдыхая после страшной ночи… Вверху звенело заливистое пение жаворонка, встречавшего раннее утро… Возле Санька, удовлетворенно отфыркиваясь, хрустела зеленью Ночка.

Санёк не в силах был подняться даже тогда, когда рядом раздался радостный крик Пети:

— Сюда! Сюда идите! Дядя Силантий, тетя Поля, здесь он… Он Ночку нашел!.. — Петя наклонился над другом и тормошил его за плечо. — Санёк, да очнись же! Мы тебя до самого вечера искали! Всю опушку облазили, а потом побежали домой и всех подняли на ноги.

— Дядя Силантий и твой тятька из ружья палили, — пропищала рядом Машенька.

Потом Санёк услышал быстрые мелкие шажки; так ходила мать, она всегда торопилась. Вслед за этим он почувствовал, как мать наклонилась над ним. Что-то теплое и приятное капнуло ему на щеку. Он пытался открыть глаза и счастливо улыбался.

— Пострел, всю ночь искали! Вся деревня на ноги поднялась! — ласково проворчал отец. — Ишь удумал! Да ладно, ладно не ворочайся. — Отец умолк. — Гляди-ка, Силантий Прокофьевич, коня ведь разыскал! — в голосе отца Санёк уловил нотку гордости. — Ну спасибо, сынок, удружил!

— Мамка, картуз, рубашка, — прошептал Санёк.

— Экое дело, что вспомнил! — звонко рассмеялся дядя Силантий. — Новый справим. Всем колхозом. За такой подарок… — Дядя Силантий хотел еще что-то добавить, но голос его неожиданно дрогнул. — Одним словом — пионерия… — закончил он.

— Сынушка мой! — шептала мать, гладя расцарапанные плечи мальчика.

Сильные отцовские руки бережно и осторожно подняли его с земли.

Где-то высоко-высоко попрежнему заливался жаворонок…

Оглавление

БЕСПОКОЙНЫЙ ХАРАКТЕР

ДЕВОЧКИ ИЗ ШЕСТОГО «А»

СТАРШИЙ БРАТ

ЦВЕТНАЯ НИТОЧКА

ТРЕТИЙ ТОВАРИЩ

ОБНОВКА