Месть роботов [Роджер Желязны Роджер] (fb2) читать онлайн

ПРЕДИСЛОВИЕ

Итак, вышел в свет второй сборник „Научно-фантастических повестей и рассказов англо-американских авторов". Этот сборник состоит из четырех „мини-томов”, включающих произведения Роджера Желязны, Филипа Дика, Эдварда Элмера Смита и Айзека Азимова. Пожалуй, для любителей фантастики этот сборник представляет больший интерес, чем первый, так как в нем представлены три крупных американских автора — Желязны, Дик и Смит, которые почти неизвестны нашим читателям. Почти то же самое можно сказать про Азимова, ибо три его вещи, публикуемые нами, относятся к раннему периоду его творчества. Источниками переводов произведений, составляющих этот сборник, являются: книга „Роза для Экклезиаста” — авторский сборник Р. Желязны, выпущенный ленинградским издательством „Васильевский остров” в 1990 г.; журналы научной фантастики — „Солярис”, ПиФ („Приключения и фантастика”, Свердловск) и др.

Обратимся к первому автору сборника-Роджеру Желязны (род. в 1937 г.); Он по достоинству входит в десятку ведущих американских фантастов, соперничая с такими мастерами жанра, как Фриц Лейбер, Урсула Ле Гуин, Айзек Азимов и Клиффорд Саймак. Список высших наград, полученных Желязны, весьма внушителен: премии Хьюго-за роман „Этот бессмертный” (1966 г.), роман „Властелин Света” (1968 г.), рассказ „Вариант единорога” (1982 г.), повесть „Двадцать четыре вида горы Фудзияма” (1986 г.), рассказ „Вечная мерзлота” (1987 г.); две премии Небьюла в 1965 г. — за повесть „Определяющий форму” и рассказ „Двери его лица, светильники его рта”, премии Хьюго и Небьюла одновременно за повесть „Палач пришел домой” в 1975-1976 гг.

Из приведенного выше списка следует, что Роджер Желязны принадлежит к тому редкому типу писателей, которые работают с высокой интенсивностью на протяжении десятилетий и с одинаковым блеском владеют всеми формами жанра — от короткого рассказа и эссе до крупного, многопланового романа. Что касается тематики произведений Желязны, то явное предпочтение он отдает фэнтези или сюжетам, находящимся на грани между фэнтези и „твердой” НФ. Одним из наиболее значительных его достижений является создание эпопеи о мире Эмбера, включающей девять или десять романов: два первых-„Девять принцев Эмбера” и „Ружья Авалона” — выпущены небольшим тиражом в Ленинграде в 1990 г. в переводе М. Гилинского (издание за счет средств переводчика).

Сериал „Эмбер” — классическая фэнтези со сложным, многоплановым построением сюжета, с удивительным и таинственным переплетением судеб героев. Исходя из определенных предпосылок, Желязны построил логически непротиворечивый сказочный мир, на фоне которого разворачивается сверкающая цепь непрерывных приключений в духе „плаща и шпаги”. Мироздание Эмбера в кратком изложении таково: существует великий и вечный Хаос, где властвуют могучие богоподобные существа. Один из этих князей Хаоса создает упорядоченный мир — королевство Эмбер, в котором правит сначала его сын, а затем внуки — девять принцев, между которыми разгорается смертельная схватка за власть. Эмбер — наиболее прочная реальность во вселенной Хаоса; его бесчисленные Отражения в измерениях пространства — времени порождают все прочие, бесконечно разнообразные миры, в том числе и нашу Землю. И сам Эмбер, и его Отражения служат ареной борьбы между силами добра и зла, в которую время от времени вмешиваются и князья Хаоса. Повествование ведется в предельно реалистическом ключе, напоминающем „Властелина колец” Толкиена; Желязны стремится избегать сказочных условностей, за исключением, разумеется, основных постулатов, определяющих мироздание Эмбера. Подобная манера изложения безусловно импонирует взрослому читателю, захватывая своей достоверностью.

Другой вершиной творчества Желязны является роман „Властелин Света”, в котором органично сливаются элементы фэнтези и „твердой” НФ. На некой планете, колонизированной пришельцами с Земли, складывается иерархическое общество, построенное в соответствии с индуистским пантеоном. Часть первопоселенцев объявляет себя богами, властителями мира; они удаляются в заоблачный город, откуда правят планетой, разделенной на множество средневековых княжеств и королевств. Наложив запрет на технические знания, сделав их предметом религиозного культа, они контролируют судьбу едва ли не каждого жителя этого мира, реализовав на практике индуистские представления о карме и бесконечной цепи перерождений живых созданий. Со временем эти узурпаторы действительно становятся богами, — или, скорее, сверхсуществами, одаренными необычными психическими способностями. Троица-Тримурти — Брама, Шива и Вишну — властвует над людьми и другими богами, среди которых страшный Яма — бог смерти, Агни — бог огня, Кали, Кубера, Ганеша й прочие персонажи индуистской мифологии. Но могучим и грозным богам противостоят не менее грозные силы-исконные обитатели планеты, играющие роль демонов -ракшасов; темная, злобная богиня Ниррита, алчущая абсолютной власти; и, главное, благородный герой-полубог, Властелин Света — единственный из экипажа древнего, земного звездолета, который сохранил память о далёкой прародине человечества и готов бросить вызов самозванным богам.

По-видимому, нашим читателям удастся вскоре познакомиться и с „Властелином Света”, и с другим великолепным романом Желязны „Этот бессмертный”, и с продолжением сериала „Эмбер”. В нашем же сборнике даны две небольшие повести Желязны „Роза для Экклезиаста” и „Одно мгновение бури”, а также ряд рассказов этого замечательного американского писателя. '•

Филип Дик (1928-1982 гг.) не столь титулован в области НФ, как Желязны; только один раз, в 1963 г., он получил премию Хьюго за роман „Человек в высоком замке”. Однако, по мнению зарубежной критики, он является одним из наиболее своеобразных и серьезных американских писателей, расцвет творчества которых пришелся на шестидесятые — семидесятые годы нашего века. Советскому читателю Дик известен по роману „Помутнение”, опубликованному в журнале „Юность” в № 4, 5, 6 за 1989 г. Эту вещь, очень тяжелую и глубоко психологическую — ибо посвящена она трагическим судьбам наркоманов — вряд ли можно отнести к какой-либо разновидности фантастики, хотя фантастические элементы в ней, бесспорно, присутствуют. Как писал сам Филип Дик в послесловии к „Помутнению”, „Это роман о людях, которые были наказаны чрезмерно сурово за свои деяния. Они всего лишь хотели повеселиться, словно дети, играющие на проезжей части. Одного за другим их давило, калечило, убивало — на глазах у всех — но они продолжали играть” („Юность”, №6, 1989 г.). Нам представляется необходимым отметить, что роман „Помутнение”, даже в сокращенном журнальном варианте, дает представление о масштабах Филипа Дика как писателя и как личности; судьба его была трагической, а смерть преждевременной.

По-видимому, его характерной чертой являлась своеобразная мрачная ирония, которая легко прослеживается как в „Помутнении”, так и в любом из рассказов, отобранных в данный сборник. Хотя все эти произведения — чистая и весьма занимательная НФ, фантастика в них служит всего лишь упаковкой той же мрачной иронии, переходящей зачастую в откровенный гротеск. Да, оптимистом Дика, пожалуй, не назовешь! Многие его вещи заканчиваются трагически или намекают на трагический, в лучшем случае, трагикомический конец истории. Пожалуй, только повесть „Ветеран войны”, фарс для двух актеров — общества Земли и молодых цивилизаций Венеры и Марса — позволяет надеяться на удачный исход. Но можно ли считать счастливей судьбу Джорджа Мюнстера, ветерана войны с блобелами, которого жажда богатства и власти приводит в стан недавних врагов? Причем не в переносном смысле, а в буквальном: Мюнстер добровольно преобразуется в амебоподобного блобела. Что произойдет на Земле, когда бравый капитан Шер доставит туда смертоносный груз, реквизированный им у „браконьеров” с планеты Эдоран? Относительно рассказов „Колония” и „На Земле слишком скучно” подобных вопросов не возникает. В первом случае неведомое чудовище, обитатель безымянной планеты, полностью уничтожает экипаж космического корабля. Во втором -легкомыслие юной девушки, помноженное на чудовищную мощь загадочных обитателей Вселенной, приводит, фактически, к гибели земную цивилизацию.

Если Р. Желязны и Ф. Дик относятся к современному поколению американских фантастов, то Эдвард Смит — это история американской НФ, ее корни, еще более глубокие, чем Азимов, Саймак, Ван Вогт, Хайнлайн и Гамильтон. Эдварда Смита, в отличие от остальных представителей клана Смитов, подвизающихся в области НФ (Кордвайнер Смит, Кларк Эштон Смит, Джордж Смит и пр.), принято именовать Э. Э. „Док” Смит. Почетную приставку „док” он получил потому, что действительно был обладателем докторской степени в области химии и всю сознательную жизнь трудился в пищевой промышленности.* Он родился в 1890 году, опубликовал свое первое произведение в 1928 г. (на страницах легендарного журнала „Эмейэинг Сториз”) и писал фантастику до самой смерти, последовавшей в 1965 г.

„Док” Смит вошел в историю американской фантастики как один из творцов жанра „спейс опера” („космическая опера”) наряду с Хьюго Гернсбеком, Эдгаром Берроузом и Эдмондом Гамильтоном. Его книги рисуют грандиозные события, противоборство галактик, столкновения могущественных цивилизаций; на их страницах сверкают вспышки бластеров, мчатся космические крейсера, свирепствуют роботы и межпланетные пираты. Смит приобрел наибольшую известность как создатель двух сериалов-„Жаворонка” (четыре книги, 1928-1965 гг.) и эпопеи о Ленсманах — людях Линзы (семь книг, 1934-1951 гг.). „Жаворонок” — космический корабль, экипаж которого состоит из четырех неустрашимых астронавтов. Эти благородные герои борются с гениальным злодеем „Блэки” Ду Квесном, попутно устанавливая контакты с различными галактическими расами, спасая целые цивилизации и совершая прочие подвиги. Первый роман, вышедший в 1928 году, завоевал такую популярность читателей, что Смит еще трижды обращался к этой теме-в 1930 г. („Жаворонок Три”), в 1934 г. („Жаворонок Валерона”) и в 1965 г. в завершение своей литературной карьеры („Жаворонок Ду Квесн”).

В эпопее о Ленсманах описана борьба могущественных звездных цивилизаций Ариэии и Эддора, первая из которых („хорошие парни”) создает отряд суперсуществ-ленсманов, носителей справедливости, борцов со злыми эддорианами („плохими парнями”). Этот сериал также относится к классике американской НФ.

Истории „Дока” Смита довольно наивны; писал он, как правило, в черно-белых тонах. Его положительные герои — несгибаемые и благородные супермены, отрицательные — отвратительные и ужасные элодеи. Как считают американские критики („Справочник читателя научной фантастики”, 1979 г.), «... никто, находясь в здравом уме, не назовет „Дока” Смита великим писателем; он был наивен, не очень аккуратен и полностью лишен понятия о правильном построении фабулы. Он постоянно находился в ловушке собственного сюжета, который требовал непрерывного и все более напряженного действия, чтобы сохранить динамизм его книг. Но как создатель литературы „чистых приключений” в рамках той наивной эпохи, в которой он жил и творил, Смит не был превзойден».

Справедливости ради нужно отметить, что писательское мастерство Смита постоянно совершенствовалось. Чтобы прийти к этому выводу, достаточно сравнить его раннюю повесть „Месть роботов” (1934 г.) и небольшой сериал о Тедрике (1953-1954 гг.), которые включены в настоящий сборник. Цикл „Тедрик”, который, пожалуй, можно отнести к героической фантастике, замечателен еще одним обстоятельством. По-видимому, в нем впервые изложена концепция временной петли, когда вмешательство из Будущего изменяет Прошлое, что, в свою очередь, переключает Будущее на другую линию времени.

„Ранний Азимов” является почти современником „Дока” Смита — Смита середины и конца тридцатых годов. К 1941 г. молодой Азимов, едва перешагнувший порог двадцатилетия, был уже довольно известным писателем НФ. Он опубликовал не один десяток превосходных рассказов, в том числе первые истории о роботах, и вплотную подошел к идее своего крупнейшего сериала „Основание” — замыслу, которому он посвятит следующие десять-двенадцать лет жизни. Вещи, написанные им в 1939-1941 гг., могли бы составить большой том и, возможно, такая книга вскоре появится на русском языке. В нашем сборнике помещена повесть „Инок вечного огня”, впервые вышедшая в свет на страницах журнала „Планет Сториз” в 1941 г., и два рассказа, созданных Азимовым в конце тридцатых — начале сороковых годов.

Итак, дорогие читатели, вам предстоит совершить своеобразное путешествие. В процессе этого путешествия не забудьте обратить внимание, как сильно различаются авторы сборника и в творческой манере, и в стилистике, и в тематике своих произведений. Возможно, вы почувствуете, что прочитали четыре совершенно различные книги, погрузились в четыре своеобразных, глубоко индивидуальных, фантастических мира. И если вы испытаете подобное ощущение, составитель будет считать, что успешно выполнил свою задачу.

М. Нахмансон

РОДЖЕР ЖЕЛЯЗНЫ

РОЗА ДЛЯ ЭККЛЕЗИАСТА^[1]

I

В то утро я переводил один из моих „Мадригалов Смерти” на марсианский. Коротко прогудел селектор, и я, от неожиданности уронив карандаш, щелкнул переключателем.

— Мистер Сэлинджер, — пропищал Мартон юношеским контральто, — старик сказал, чтобы я немедленно разыскал „этого чертова самонадеянного рифмоплета” и направил к нему в каюту. Поскольку у нас только один самонадеянный рифмоплет...

— Не дай гордыне посмеяться над трудом, — оборвал я.

Итак, марсиане наконец решились! Я стряхнул полтора дюйма пепла с дымящегося окурка и затянулся впервые после того, как зажег сигарету. Я боялся пройти эти сорок футов до капитанской каюты и услышать то, что скажет мне Эмори. Прежде чем встать,' я все-таки закончил переводить строфу, над которой работал.

До двери Эмори я дошел мгновенно, два раза постучал и открыл дверь как раз в тот момент, когда он пробурчал:

— Войдите.

Я быстро сел, не дожидаясь приглашения.

— Вы хотели меня видеть?

Я созерцал его: тусклые глаза, редеющие волосы и ирландский нос, слушал голос на децибел громче, чем у кого бы то ни было...

— Быстро добрался. Бежал, что ли?

Гамлет — Клавдию:

— Я работал.

Он фыркнул и сказал:

— Ха! Скажешь тоже! Никто еще не видел, чтобы ты этим занимался.

Я пожал плечами и сделал вид, что.хочу встать.

— Если вы за этим меня позвали...

— Сядь!

Он вышел из-за стола. Навис надо мной, свирепо глядя сверху вниз (непростое дело, даже если я сижу в низком кресле).

— Из всех ублюдков, с которыми мне когда-либо приходилось работать, ты, несомненно, самый гнусный! — заревел он, как ужаленный в брюхо бизон. — Почему бы тебе, черт возьми, не удивить всех нас и не начать вести себя по-человечески? Я готов признать, что ты умен, может быть, даже гений... а, черт!

Он махнул рукой и вернулся в кресло.

— Бетти наконец их уговорила, — его голос снова стал нормальным. — Они ждут тебя сегодня днем. После завтрака возьмешь джипстер и поедешь.

— Ладно, — сказал я.

— У меня все.

Я кивнул, встал и уже взялся за ручку двери, когда он сказал:

— Не буду тебе говорить, как это важно. Веди себя с ними не так, как с нами.

Я закрыл за собой дверь.

Не помню, что ел на завтрак. Я нервничал, но инстинктивно чувствовал, что не оплошаю. Мои бостонские издатели ожидали от меня „Марсианскую идиллию” или, по крайней мере, что-нибудь о космических полетах в духе Сент-Экзюпери. Национальное Научное Общество требовало исчерпывающего сообщения о величии и падении Марсианской империи.

И те, и другие останутся довольны. Я был в этом уверен. Я всегда справляюсь, и справляюсь лучше, чем другие. Потому-то все и завидуют, за это и ненавидят меня.

Я впихнул в себя остатки завтрака и отправился в гараж, выбрал джипстер и повел его к Тиреллиану.

Огненно-красные песчинки роились над открытым верхом, словно воспламеняя колымагу. Они кусались через шарф и секли мои защитные очки.

Джипстер, раскачиваясь и пыхтя, как маленький ослик, на котором я однажды пересек Гималаи, не переставая поддавал мне под зад. Тиреллианские горы переминались с ноги на ногу и приближались ко мне под косым уклом.

Джипстер пополз в гору, и я, прислушавшись к натужному рычанию мотора» переключил скорость. Не похоже, думалось мне, ни на Гоби, ни на Великую Юго-Восточную пустыню. Просто красная, просто мертвая... даже кактусов нет.

С вершины холма ничего не было видно из-за облака поднятой джипстером пыли. Впрочем, это было неважно. Дорогу я мог найти с закрытыми глазами. Я свернул налево и вниз, сбрасывая газ; обогнул каменную пагоду.

Приехали.

Джипстер со скрежетом остановился. Бетти помахала мне рукой.

— Привет, — полузадушенно прохрипел я, разматывая шарф и вытряхивая из него фунта полтора песка. — Так куда мне идти и с кем встречаться?

Мне нравится, как она говорит: четко, со знанием дела и все такое. А тех светских любезностей, которые меня ждали впереди» хватит мне, как минимум, до конца жизни. Я посмотрел на нее — безупречные зубы и шоколадные глаза, коротко подстриженные волосы, выгоревшие на солнце (терпеть не могу блондинок) — и решил, что она в меня влюблена.

— Мистер Гэлинджер, Матриарх вас ждет. Хочет познакомиться с вами. Ора согласилась предоставить вам для изучения храмовые летописи. — Бетти остановилась, поправила волосы и поежилась. Может, ее нервирует мой взгляд?

— Это их религиозные и одновременно исторические документы, — продолжала она, — что-то вроде Махабхараты. От вас ждут соблюдения определенных ритуалов в обращении с ними, например произнесения священных слов при переворачивании страниц. Матриарх научит вас этому.

Я несколько раз кивнул.

— Отлично, тогда пошли. Э-э... — она помедлила, -и не забудьте их Одиннадцать Форм Вежливости и Ранга.

Они очень серьезно относятся к вопросам этикета. И не ввязывайтесь в споры о равноправии мужчин и женщин...

— Да знаю я все их табу, — прервал ее я. — Не беспокойтесь. Я ведь жил на Востоке, если вы помните.

Она отвела взгляд и взяла меня за руку. Я чуть ее не отдернул.

— Будет лучше, если я войду, держа вас за руку.

Я проглотил напрашивающиеся комментарии и последовал за ней, как Самсон в Гаазе.

Увиденное неожиданно оказалось созвучным моим мыслям. Чертоги Матриарха были несколько абстрактной версией моего представления о шатрах израильских племен.

Невысокая и седая, Матриарх М’Квийе выглядела лет на пятьдесят и была одета как цыганская королева. В радуге своих широченных юбок она походила на перевернутую вверх дном и поставленную на подушку чашу для пунша.

Благосклонно приняв мой почтительный поклон, она рассматривала меня, как удав кролика. Ее угольно-черные глаза удивленно раскрылись, когда она услышала мое безупречное произношение (магнитофон, который Бетти таскала с собой на беседы, сделал свое дело, к тому же я знал практически наизусть лингвистические отчеты первых двух экспедиций). Что касается произношения, то тут мне нет равных.

— Вы тот самый поэт?

— Да, — сказал я.

— Почитайте, пожалуйста, что-нибудь из своих стихов.

— Мне очень жаль, но только самый тщательный перевод может воздать должное и вашему языку, и моей поэзии, а я еще недостаточно хорошо знаю ваш язык.

-Да?

— Я занимался переводами на ваш язык... так, для собственного удовольствия, чтобы попрактиковаться в грамматике, — продолжал я. — Буду рад как-нибудь почитать их вам в следующий раз.

— Хорошо.

Один-ноль в мою пользу!

Она повернулась к Бетти:

— Вы можете идти. Бетти пробормотала формальные фразы прощания, как-то странно, искоса взглянула на меня и исчезла. Она явно надеялась, что останется и будет „помогать” мне. Как и всем, ей хотелось примазаться к чужой славе. Но Шлиманом в этой Трое был я, и в отчете Научному обществу будет только одно имя!

М’Квийе встала, и я подумал, что она от этого ненамного стала выше. Впрочем, я со своими шестью футами шестью дюймами возвышаюсь над всеми и выгляжу как тополь в октябре: тощий и макушка ярко-красная.

— Наши летописи очень древние, — начала она. — Бетти говорит, что ваше слово, описывающее их возраст,-„тысячелетня”.

Я кивнул.

— Мне не терпится их увидеть.

— Они не здесь. Нам придется пройти в храм: выносить их нельзя.

Я насторожился.

— Вы не возражаете, если я буду снимать с них копии?

— Нет. Я вижу, что вы относитесь к ним с уважением, иначе ваше желание увидеть их не было бы столь велико.

— Отлично.

Похоже, это ее развеселило. Я поинтересовался, что тут смешного.

— Для чужеземца изучение Священного Языка может оказаться непростым делом.

И тут до меня дошло.

Никто из первой экспедиции не проникал так далеко. Я и не предполагал, что у марсиан два языка: классический и повседневный. Я немного знал их пракрит, теперь мне предстояло изучить весь их санскрит.

— Черт побери!

— Извините, не поняла.

— Это непереводимо, М’Квийе. Но представьте, что вам необходимо быстро выучить Священный Язык, и вы поймете мои чувства.

Это, похоже, снова ее развеселило, н мне было предложено разуться.

Она провела меня через альков...

...И мы попали в царство Византийского великолепия.

Ни один землянин не был в этой комнате, иначе бы я о ней знал. А ту грамматику и тот словарный запас, которыми я теперь владею, Картер, лингвист первой экспедиции, выучил с помощью некой Мэри Аллен, сидя по-турецки в прихожей,

Я с любопытством озирался по сторонам. Все говорило о существовании высокоразвитой, утонченной культуры. Видимо, нам придется полностью пересмотреть свои представления о марсианской культуре.

Во-первых, у этого зала был куполообразный свод и ниши; во-вторых, по бокам колонны с канелюрами; в-третьих... а, черт! Зал был просто шикарный. Сроду не придумаешь, глядя на обшарпанный фасад!

Я наклонился, чтобы рассмотреть золоченую филигрань церемониального столика, заваленного книгами. Мне показалось, что лицо М’Квийе приняло несколько самодовольное выражение при виде моей заинтересованности, но играть в покер я бы с ней не сел.

Большим пальцем ноги я водил по мозаичному полу.

— И весь ваш город помещается в одном здании?

— Да, он уходит далеко в глубь горы.

— Ну да, понятно, — сказал я, ничего не понимая.

Пока что рано было просить ее об экскурсии.

Я старался запечатлеть в памяти этот зал, зная, что рано или поздно все равно придется протащить сюда фотокамеру.

М’Квийе подошла к маленькой скамеечке, стоявшей возле стола.

— Ну что ж, попытаемся подружить вас со Священным Языком.

Я оторвал взгляд от статуэтки и энергично кивнул.

— Да, представьте нас друг другу, пожалуйста.

Прошло три недели. И теперь, стоило мне сжать веки, как букашки букв начинали мельтешить перед глазами. Стоило поднять взор на безоблачное небо, как оно покрывалось каллиграфической вязью. Во время работы я пил кофе литрами, а в перерывах глотал коктейли из бенцед-рина с шампанским.

М’Квийе давала мне уроки по два часа каждое утро, а иногда и по два часа вечером. Как только я набрал достаточно знаний для самостоятельной работы, я добавил к этому еще четырнадцать часов.

А по ночам лифт стремительно опускал меня на самые нижние этажи...

Мне снова шесть лет. Я изучаю иврит, греческий, латинский и арамейский. А вот мне десять, и тайком, урывками я пытаюсь читать „Илиаду”. Когда отец не грозил гееной огненной и не проповедовал братскую любовь, он заставлял меня зубрить „Слово Божье” в оригинале.

Господи! Существует так много оригиналов и столько Слов Божьих! Когда мне было двенадцать лет, я начал указывать отцу на некоторые разногласия между тем, что проповедует он, и что написано в Библии.

Форма его ответа не допускала возражений. Это было хуже, чем если бы он меня выпорол. После этого я помалкивал и учился ценить и понимать поэзию Ветхого Завета.

— Ты прости меня, Господи! Папочка, прости. Этого не может быть! Не может быть„.

В тот день, когда мальчик закончил школу с похвальными грамотами по французскому, немецкому, испанскому и латыни, папаша Гэлинджер сказал своему четырнадцатилетнему сыну-пугалу, что хочет видеть его священником. Я помню, как уклончиво ответил ему сын:

— Сэр, — сказал он, — я вообще-то хотел бы годик-другой сам позаниматься, а потом прослушать курс лекций по богословию в каком-нибудь гуманитарном университете. Вроде рано мне еще в семинарию, так вот сразу.

Глас Божий:

— Но ведь у тебя талант к языкам, сын мой. Ты сможешь проповедовать Слово Божье во всех землях вавилонских. Ты прирожденный миссионер. Ты говоришь, что еще молод, но время вихрем проносится мимо. Чем раньше ты начнешь, тем больше лет отдашь служению Господу.

Я не помню его лица. Никогда не помнил. Может быть, потому, что всегда боялся смотреть ему в глаза.

Спустя годы, когда он умер и лежал весь в черном среди цветов, окруженный плачущими прихожанами, среди молитв, покрасневших лиц, носовых платков, рук, похлопывающих меня по плечу, и утешителей со скорбными писями, я смотрел на него и не узнавал.

Мы встретились за девять месяцев до моего рождения, этот человек и я. Он никогда не был жестоким: суровым, требовательным, презирающим чужие недостатки — да, но жестоким — никогда. Он заменил мне мать. И братьев. И сестер. Он вытерпел три года, что я учился в колледже Святого Иоанна, скорее всего из-за названия, не подозревая, насколько, либеральным этот колледж был на самом деле.

Но я никогда по-настоящему не знал его. А теперь человек на катафалке уже ничего не требовал. Я мог не проповедовать Слово Божье. Но теперь я сам этого хотел, правда, не так, как он себе это представлял. Пока он был жив, я не мог бы проповедовать то, что хотел.

Осенью я не вернулся на последний кура получил небольшое наследство, правда, не без некоторых хлопот, так как мне еще не было восемнадцати. Но мне это удалось.

В конце концов я поселился в Гринвич-Виллидж.

Не сообщая прихожанам-доброжелателям свой новый адрес, я начал писать стихи и самостоятельно изучать японский и хиндустани. Я отрастил огненную бороду, пил кофе и играл в шахматы. Мне хотелось попробовать еще несколько путей к спасению души.

После этого — два года в Индии с войсками ООН, что избавило меня от увлечения буддизмом и подарило миру сборник стихов „Свирели Кришны”, а мне Пулитцеровскую премию, которую я заслужил. Затем назад в Штаты, чтобы написать дипломную работу по лингвистике, получить степень и очередные премии.

А потом в один прекрасный день на Марс отправился* корабль. Вернувшись в свое огненное гнездо в Нью-Мехико, он принес с собой новый язык. Этот язык был фантастический, экзотический, ошеломляющий. После того как я узнал о нем все, что смог, и написал книгу, я прославился в науч* ных кругах.

— Ступай, Сэлинджер. Окуни ведро в источник и привези нам глоток Марса; изучи другой мир и разложи его душу на ямбы.

И вот я оказался на планете, где солнце — как потускневшая монета, где ветер — как кнут, где две луны играют в чехарду и стоит только взглянуть на песок, как начинается жгучий зуд.

Мне надоело ворочаться. Я встал с койки и прошел через темную каюту к иллюминатору. Пустыня была бесконечным оранжевым ковром, вздымающимся песчаными буграми.

Я рассмеялся.

Священный Язык я уже освоил. Он не так сильно отличался от повседневного, как казалось вначале. Я достаточно хорошо владел вторым, чтобы разобраться в тонкостях первого. Грамматику и наиболее употребительные неправильные глаголы я знал назубок, словарь, который я составлял, рос день ото дня, как тюльпан, и вот-вот должен был расцвести. Стебель удлинялся с каждым прослушиванием записей.

Наконец пришло время испытать мое искусство на практике. Я специально не брался за основные тексты, сдерживался до тех пор, пока смогу оценить их по-настоящему. До этого я читал только мелкие заметки, отрывки стихов, фрагменты из истории. И вот что поразило меня больше всего. Они писали о конкретных вещах: скалах, песке, воде, ветрах, — и общий тон, вложенный в эти изначальные символы, был болезненно пессимистичным. Он напомнил мне некоторые буддистские тексты, но еще больше он походил по духу на некоторые главы Ветхого Завета, конкретно — на книгу Экклезиаста.

Ну что ж, так тому и быть. И мысли, и язык были так похожи, что это будет отличной практикой. Не хуже, чем переводить По на французский. Я никогда не стану последователем Маланна, но я покажу им, что и землянин когда-то так же рассуждал, так же чувствовал.

Я включил настольную лампу и нашел среди книг Библию.

„Суета сует, — сказал Экклезиаст, — суета сует, все* суета. Что пользы человеку...”

Мои успехи, похоже, сильно удивили М’Квийе. Она вглядывалась в меня через стол наподобие сартровского Иного. Я бегло прочитал главу из книги Локара, не поднимая глаз, но чувствуя, как ее взгляд словно затягивает невидимую сеть вокруг моей головы, плеч и рук. Я перевернул страницу.

Пыталась ли она взвесить сеть, определяя размер улова? И зачем? В книгах ничего не говорилось о рыболовах на Марсе. В них говорилось, что некий Бог по имени Маланн плюнул или сделал нечто более отвратительное (в зависимости от версии, которую вы читаете) — и возникла жизнь, возникла как болезнь неорганической материи. В них говорилось, что движение — ее первый закон... ее первый закон... и танец является единственным разумным ответом неорганике... В качестве танца — его оправдание... и любовь — болезнь органической материи. Органической материи.

Я потряс головой — чуть было не уснул.

— М’нарра.

Я встал и потянулся. М’Квийе пристально меня рае-сматривала. Когда я встретился с ней взглядом, она отвела глаза.

— Я устал. Мне хотелось бы немного отдохнуть. Я почти не спал сегодня ночью.

Она кивнула. Земная замена для „да”, которой она научилась от меня.

— Хотите отдохнуть и увидеть учение Локара во всей его полноте?

— Прошу прощения?

— Хотите увидеть танец Локара?

— А-а.

Иносказаний и околичностей в их проклятом языке было больше, чем в корейском.

— Да. Конечно. Буду рад его увидеть в любое время.

— Сейчас самое время. Сядьте. Отдыхайте. Я позову музыкантов.

Она торопливо вышла через дверь, за которой я ни разу не был.

Ну что ж, по словам Локара, танец — высшая форма искусства, и мне предстояло увидеть, как нужно танцевать по мнению умершего сотни лет назад философа. Я потер глаза и сложился пополам, достав руками пол.

В висках застучала кровь, я сделал пару глубоких вдохов, снова наклонился и краем глаза увидел какое-то движение около двери.

М’Квийе и три ее спутницы, наверное, подумали, что я собираю на полу шарики, которых у меня не хватает.

Я криво усмехнулся и выпрямился. Мое лицо было красным, и не только от физической нагрузки, Я не ожидал, что они появятся так быстро.

Маленькая рыжеволосая куколка, завернутая, как в сари, в прозрачный кусок марсианского неба, воззрилась на меня в изумлении снизу вверх; как ребенок на яркий флажок на длинном древке.

— Привет, — сказал я, — или что-то в этом роде.

Перед тем как ответить, она поклонилась. По-видимому, меня повысили в ранге.

— Я буду танцевать, — сказала она. Губы ее были как алая рана в бледной камее. Глаза цвета мечты потупились.

Она поплыла к центру комнаты.

Стоя там, как статуэтка в этрусском фризе, она то ли задумалась, то ли созерцала узор на полу. Может быть, эти узоры что-нибудь означали. Я всмотрелся в них. Даже если и так, то никакого скрытого смысла я в них не видел, зато они хорошо бы смотрелись на полу ванной или внутреннего дворика.

Две другие женщины были пожилые и, как и М’Квийе, походили на аляповато раскрашенных воробьев. Одна уселась на пол с трехструнным инструментом, смутно напоминающим сямисен. Другая держала в руках кусок дерева и две палочки.

М’Квийе презрела свою скамеечку и, не успел я оглянуться, как она сидела на полу. Я последовал ее примеру.

Музыкантша с „сямисеном” все еще настраивала инструмент, и я наклонился к М’Квийе:

— Как зовут танцовщицу?

— Бракса, — ответила она, не глядя на меня, и медленно подняла левую руку, что означало „да”, „давайте”, „начинайте”.

Звук „сямисена” пульсировал, как зубная боль; от деревяшки доносилось тиканье часов, вернее, призрака часов, которых марсиане так и не изобрели.

Бракса стояла как статуя, подняв обе руки к лицу и широко разведя локти.

Музыка стала подобной огню.

Бракса не двигалась.

Шипение перешло в плеск. Ритм замедлился. Это была вода* самая большая драгоценность на свете, с журчаньем льющаяся по поросшим мхом камням.

Бракса по-прежнему не двигалась.

Глиссандо. Пауза.

Затем наступил черед ветра. Мягкого, спокойного, вздыхающего. Пауза, всхлип и все сначала, но уже громче.

То ли мои глаза, уставшие от постоянного чтения, обманывали меня, то ли Бракса действительно дрожала с головы до ног.

Нет, действительно дрожала.

Она начала потихоньку раскачиваться. Долю дюйма вправо, затем влево. Пальцы раскрылись, как лепестки цветка, и я увидел, что глаза у нее закрыты.

Глаза открылись. Они были холодными, невидящими. Раскачивание стало более заметным, слилось с ритмом музыки.

Ветер дул из пустыни, обрушиваясь на Тир еллиан, как волна на плотину. Ее пальцы были порывами ветра.

Надвигался ураган. Она медленно закружилась, кисти рук тоже поворачивались, а плечи выписывали восьмерку.

— Ветер! Ветер, — я говорю, — о, дикий, загадочный! О, Муза святого Иоанна Перси!

Ее глаза были неподвижным центром циклона, который бушевал вокруг нее. Голова была откинута назад, но я знал, что ее взор, бесстрастный, как у Будды, был устремлен сквозь потолок к неизменным небесам. Быть может, только две луны прервали свой сон в изначальной нирване необитаемой бирюзы.

Когда-то давно в Индии я видел, как девадэзи, уличные танцовщины, плетут свои цветные паутины, затягивая в них мужчин, словно насекомых. Но Бракса была гораздо большим: она была рамадьяни, священной танцовщицей последователей Рамы, воплощения Вишну, подарившего людям танец.

Щелканье стало ровным, монотонным; стон струи напоминал палящие лучи солнца, тепло которых украдено ветром. Мне слышались звуки ситара. Я смотрел, как оживает эта статуя, и чувствовал божественное вдохновение.

Я снова был Рембо с его гашишем, Бодлером с его опиумом, По, Де Квинси, Уайльдом, Малларме и Алистером Кроули. На какое-то мгновение я стал моим отцом на темной кафедре проповедника, а гимны и хрипы органа превратились в яркий ветер.

Она стала вертящимся флюгером, крылатым распятием, парящим в воздухе, веревкой для сушки белья, на которой билось на ветру что-то яркое. Ее плечо обнажилось, правая грудь двигалась вверх-вниз, точно луна на небе, алый сосок то появлялся, то снова исчезал под складкой одежды. Музыка стала чем-то внешним, формальным, как спор Иова с Богом. Ее танец был ответом Бога.

Музыка замедлилась и смолкла. Ее одежда, словно живая, собралась в первоначальные строгие складки.

Бракса опускалась все ниже и ниже, к самому полу, голова упала на поднятые колени. Она застыла.

Наступила тишина.

Почувствовав боль в плечах, я понял, в каком находился напряжении. Что следовало делать теперь? Аплодировать?

Я исподтишка взглянул на М’Квийе. Она подняла правую руку.

Как будто почувствовав это, девушка вздрогнула всем телом и встала. Музыканты и М’Квийе тоже встали.

Поднявшись, я обнаружил, что отсидел левую ногу, и сказал, как ни кретински это прозвучало:

— Это было прекрасно.

В ответ я получил три различных синонима слова „спасибо” на Священном Языке.

Мелькание красок, и я снова наедине с М’Квийе.

— Это одна сто семнадцатая одного из двух тысяч двухсот двадцати четырех танцев Локара.

Я посмотрел на нее.

— Прав был Локар или нет, он нашел достойный ответ неорганике.

Она улыбнулась.

— Танцы вашей планеты такие же?

— Некоторые немного похожи. Я о них как раз вспомнил, когда смотрел на Браксу, но я никогда не видел ничего подобного.

— Она хорошая танцовщица, — сказала М’Квийе. — Она знает все танцы.

Опять это выражение лица, которое однажды показалось мне странным.

— Я должна заняться делами.

Она подошла к столу и закрыла книги.

— М’нарра.

— До свидания.

Я натянул сапоги.

— До свидания, Гэлинджер.

Я вышел за дверь, уселся в джипстер, и машина с ревом помчалась сквозь вечер в ночь. И крылья разбуженной пустыни медленно кодыхалилсь у меня за спиной.

II

Не успел я, после недолгого занятия с Бетти грамматикой, закрыть за ней дверь, как услышал голоса в холле. Вентиляционный люк в моей каюте был приоткрыт, я стоял под ним, и получилось, что подслушивал.

Мелодичный дискант Мортона:

— Ты представляешь, он со мной недавно поздоровался!

Слоновье фырканье Эмори:

— Или он заболел, или ты стоял у. него на пути, и он хотел, чтобы ты посторонился.

— Скорее всего, он меня не узнал. Он теперь, по-моему, вообще не спит — нашел себе новую игрушку, этот их язык. Я на прошлой неделе стоял ночную вахту и, когда проходил мимо его двери часа в три ночи, у него все время бубнил магнитофон. А когда я в пять часов сменился, он все еще работал.

— Работает этот тип действительно упорно, — нехотя признал Эмори. — По правде сказать, я думаю, он что-то принимает, чтобы не спать. Глаза у него последнее время прямо-таки стеклянные. Хотя, может быть, у поэтов всегда так.

В разговор вмешалась Бетти — оказывается, она была сними:

— Что бы вы ни говорили, мне, по крайней мере, год понадобится, чтобы выучить то, что он успел за три недели. А я всего-навсего лингвист, а*не поэт.

Мортон, должно быть, был сильно неравнодушен к ее коровьим прелестям. Это единственное, чем я могу объяснить его слова.

— Во время учебы в университете я прослушал курс лекций по современной поэзии, — начал он. — Мы изучали шестерых авторов: Йитса, Элиота, Паунда, Крейна, Стивенса и Сэлинджера — и в последний день семестра профессору, видимо, захотелось поораторствовать. Он сказал: „Эти шесть имен начертаны на столетии, и никакие силы критики и ада над ними не восторжествуют”. Что касается меня, — продолжал он, — то я всегда считал, что его „Свирели Кришны” и „Мадригалы” восхитительны. Для меня было честью оказаться с ним в одной экспедиции, хотя с тех пор, как мы познакомились, он мне, наверное, не больше двух десятков слов сказал.

Голос Адвоката:

— А вам никогда не приходило в голову, что он может стесняться своей внешности? — сказала Бетти. — К тому же он был настолько развитым ребенком, что у него даже школьных друзей не было. Он весь в себе и очень ранимый.

— Ранимый?! Стеснительный?! — Эмори аж задохнулся. -Да он горд, как Люцифер, он просто ходячий автомат по раздаче оскорблений. Нажимаешь кнопку „Привет” или „Отличный денек”, а он тебе нос показывает. Это у него отработано до автоматизма.

Они выдали мне еще несколько комплиментов и разошлись.

Ну что ж, спасибо, детка Мортон. Ах ты, маленький прыщавый ценитель искусств! Я никогда не изучал свою поэзию, но я рад, что кто-то так о ней сказал. Силы критики и ада. Ну-ну! Может быть, папашины молитвы где-то услышали, и я все-таки миссионер? Только...

Только у миссионера должно быть то, во что обращать людей. У меня есть своя собственная система эстетических взглядов. И в чем-то она, наверное, себя проявляет. Но если бы у меня и было что проповедовать, даже в моих стихах, у меня вряд ли бы возникло желание проповедовать это такому ничтожеству, как ты. Ты считаешь меня хамом, а я еще и сноб, и тебе нет места в моем раю — это частные владения, куда приходят Свифт, Шоу и Петроний Арбитр.

Я устроился поудобнее за письменным столом. Хотелось что-нибудь написать. Экклезиаст может вечерок и отдохнуть. Мне хотелось написать стихотворение об одной его семнадцатой танца Локара; о розе, тянущейся к свету, очерченной ветром, больной, как у Блейка, умирающей розе.

Закончив, я остался доволен. Возможно, это был не шедевр, по крайней мере, не гениальнее, чем обычно: Священный Марсианский у меня не самое сильное место. Я помучился и перевел его на английский, с неполными рифмами; может быть, вставлю его в свою следующую книгу; я назвал его „Бракса”:

Я отложил стихотворение в сторону и отыскал фенобарбитал. Я как-то вдруг устал.

Когда на следующий день я показал М’Квийе свое стихотворение, она прочитала его несколько раз подряд, очень медленно.

— Прелестно, — сказала она. — Но вы употребили три слова из вашего языка. „Кот” и „собака”, насколько я понимаю, мелкие животные, традиционно ненавидящие друг друга. Но что такое „цветок”?

Я сказал:

— Мне никогда не попадался ваш эквивалент слова „цветок”, но вообще-то я думал о земном цветке, о розе.

— Что он собой представляет?

— Ну.— лепестки у нее обычно ярко-красные. Это я и имел ввиду под „огненной главой”. Еще я хотел, чтобы это подразумевало жар и рыжие волосы, и пламя жизни. А у самой розы — стебель с зелеными листьями и шипами, а также характерный приятный запах.

— Я хотела бы ее увидеть.

— Думаю, что это можно устроить. Я узнаю.

— Сделайте это, пожалуйста... Вы... — она употребила слово, эквивалентное нашему „пророку” или религиозному поэту, как Исайя или Локар, — ваше стихотворение прекрасно. Я расскажу о нем Браксе.

Я отклонил почетное звание, но почувствовал себя польщенным. Вот он, решил я, тот стратегический момент, когда нужно спросить, могу ли я принести в храм копировальный аппарат и фотокамеру. Мне хотелось бы иметь копии всех текстов, объяснил я, а переписывание займет много времени.

К моему удивлению, она тут же согласилась. А своим приглашением и вовсе привела меня в замешательство.

— Хотите пожить здесь, пока будете этим заниматься? Тогда вы сможетеработать и днем, и ночью, когда вам будет удобнее, конечно, кроме того времени, когда храм будет занят.

Я поклонился.

— Почту за честь.

— Хорошо. Привозите свои аппараты, когда хотите, и я покажу вам вашу комнату.

— А сегодня вечером можно?

— Конечно.

— Тогда я поеду собирать вещи. До вечера...

Я предвидел некоторые сложности с Эмори, но не слишком большие. Всем на корабле очень хотелось увидеть марсиан, узнать, из чего они сделаны, расспросить их о марсианском климате, болезнях, составе почвы, политических убеждениях и грибах (наш ботаник просто помешан на всяких грибах, а так ничего парень), и только четырем или пяти действительно удалось-таки увидеть марсиан. Большую часть времени команда занималась раскопками древних городов и их акрополей. Мы строго соблюдали правила игры, а туземцы были замкнуты, Как японцы XIX века. Я не рассчитывал встретить особое сопротивление моему переезду и оказался прав.

У меня даже создалось впечатление, что все были этому рады.

Я зашел в лабораторию гидропоники поговорить с нашим грибным фанатиком.

— Привет, Кейн. Уже вырастил поганки в этом песке?

Он шмыгнул носом. Он всегда шмыгает носом. Наверх ное, у него аллергия на растения.

— Привет, Гэлинджер. Нет, с поганками у меня ничего не вышло, но загляни за гараж, когда будешь проходить мимо. У меня там растет пара кактусов.

— Тоже неплохо, — заметил я.

Док Кейн был/ пожалуй, моим единственным другом на корабле, не считая Бетти.

— Послушай, я пришел попросить тебя об одном одолжении.

— Валяй.

— Мне нужна роза.

-Что?

— Роза. Ну знаешь, такая красная, с шипами, приятно пахнет.

— Я думаю, она в этой почве не приживется.

Шмыг, шмыг.

— Да нет, ты не понял. Я не собираюсь сажать. Мне нужен сам цветок.

— Придется использовать баки. — Он почесал свою лысую башку. — Это займет месяца три по меньшей мере, даже если форсировать рост.

— Сделаешь?

— Конечно, если ты не прочь подождать.

— Ничуть. Собственно, три месяца — это будет как раз к отлету.

Я огляделся по сторонам: бассейны кишащей слизи, лотки с рассадой.

— Я сегодня перебираюсь в Тиреллиан, но появляться здесь буду часто, так что зайду, когда она расцветет.

— Перебираешься туда? Мур говорит, что они исключительно разборчивы.

— Ну тогда я, наверное, исключение.

— Похоже на то, хотя я все равно не представляю, как ты выучил их язык. Конечно, мне и французский с немецким с трудом давались, но я на той неделе слышал за ленчем, как Бетти демонстрировала свои познания. Звучит как нечто потустороннее. Она говорит, что это напоминает разгадывание-кроссворда в „Таймс” и одновременно подражание птичьим голосам.

Я рассмеялся и взял предложенную сигарету.

— Да, язык сложный, но, знаешь, это как если бы ты нашел здесь совершенно новый класс грибов — они бы тебе по ночам снились.

Его глаза заблестели.

— Это было бы здорово. Знаешь, может, еще и найду.

— Может и найдешь.

Посмеиваясь, он проводил меня до двери.

— Сегодня же займусь твоими розами. Ты там смотри не перетрудись.

— Не бойся.

Как я и говорил: помешан на грибах, а так парень ничего.

Мои апартаменты в цитадели Тиреллиана примыкали непосредственно к храму. По сравнению с тесной каютой мои жилищные условия значительно улучшились. Кроме того, кровать была достаточно длинной, и я в ней помещался, что было достойно удивления.

Я распаковал вещи и сделал шестнадцать снимков храма, а потом взялся за книги.

Я снимал до тех пор, пока мне не надоело переворачивать страницы, не зная, что на них написано. Я взял исторический труд и начал переводить.

„По. В тридцать седьмой год процесса Силлена пришли дожди, что стало причиной для радости, так как было это событие редким и удивительным и обычно толковалось как благо.

Но то, что падало с небес, не было живительным семенем Маланна. Это была кровь Вселенной, струей бившая из артерии. И для нас настали последние дни. Близилось время последнего танца.

Дожди принесли чуму, которая не убивает, и последние пассы Локара начались под их шум...”

Я спросил себя, что, черт возьми, имеет в виду Тамур? Он не был историком и, по идее, должен придерживаться фактов. Не было же это их Апокалипсисом. Или было? Почему бы и нет? Я задумался. Горстка людей в Тирел-лиане, очевидно, все, что осталось от высокоразвитой цивилизации. У них были войны, но не было оружия массового уничтожения; была наука, но не было высокоразвитой технологии. Чума, чума, которая не убивает... Может быть, она всему виной? Каким образом, если она не смертельна?

Я продолжил чтение, но природа чумы не обсуждалась. Я переворачивал страницы, заглядывал вперед, но безрезультатно.

М’Квийе! М’Квийе! Когда мне позарез нужно тебя спросить, тебя как на грех нет рядом.

Может быть, пойти поискать ее? Нет, пожалуй, это неудобно. По негласному уговору я не должен был выходить из этих комнат. Придется подождать.

И я чертыхался долго и громко, на разных языках, в храме Маланна, несомненно, оскорбляя тем самым его слух.

Он не счел нужным сразить меня на месте. Я решил, что на сегодня хватит, и завалился спать.

Я, должно быть, проспал несколько часов, когда Бракса вошла в мою комнату с крошечным светильником в руках. Я проснулся от того, что она дергала меня за рукав пижамы.

Я сказал:

— Привет.

А что еще я мог сказать?

— Я пришла, — сказала она, — чтобы услышать стихотворение.

— Какое стихотворение?

— Ваше.

— А-а.

Я зевнул, сел и сказал то, что люди обычно говорят, когда их будят среди ночи и просят почитать стихи.

— Очень мило с вашей стороны, но вам не кажется, что сейчас не самое удобное время?

— Да нет, не беспокойтесь, мне удобно, — сказала она.

Когда-нибудь я напишу статью для журнала „Семантика” под названием „Интонация: недостаточное средство для передачи иронии”.

Но я все равно уже проснулся, так что пришлось взяться за халат.

— Что это за животное? — спросила она, показывая на шелкового дракона у меня на отвороте.

— Мифическое, — ответил я. — А теперь, послушай, уже поздно, я устал. У меня утром много дел. И М’Квийе может просто неправильно понять, если узнает, что ты была здесь.

— Неправильно понять?

— Черт возьми, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

Мне впервые представилась возможность выругаться по-марсиански, но пользы это не принесло.

— Нет, — сказала она, — не понимаю.

Вид у нее был испуганный, как у щенка, которого отругали неизвестно за что.

— Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, на моей планете существуют определенные... э-э... правила относительно лиц разного пола, оставшихся наедине в спальне, и не связанных узами брака... э-э... я имею в виду... ну, ты понимаешь, о чем я говорю.

— Нет.

Ее глаза были как нефрит.

— Ну, это вроде... Ну, это секс, вот что это такое.

Словно две зеленые лампочки зажглись в ее глазах.

— A-а, вы имеете в виду — делать детей?!

— Да. Точно. Именно так.

Она засмеялась. Я впервые услышал смех в Тиреллиане. Звучал он так, будто скрипач водит смычком пр струнам короткими легкими ударами. Впечатление не особенно приятное, хотя бы потому, что смеялась она слишком долго.

Отсмеявшись, она пересела поближе.

— Теперь я поняла, — сказала она, — у нас раньше тоже были такие правила. Пол-Процесса тому назад, когда я была еще маленькая, у нас были такие правила. Но... -казалось, она вот-вот опять рассмеется, — теперь в них нет необходимости.

Мои мысли неслись как магнитофонная лента при перемотке.

Пол-Процесса! Пол-Процесса-Процесса-Процесса! Да! Нет! Пол-Процесса — это примерно двести сорок три года!

Достаточно времени, чтобы выучить 2224 танца Локара.

Достаточно времени, чтобы состариться, если ты человек. Я имею в виду — землянин.

Я посмотрел на нее: бледную, как белая королева в наборе шахмат из слоновой кости.

Бьюсь об заклад, она была человеком — живым, нормальным, здоровым. Голову дам на отсечение — женщина, мое тело...

Но если ей два с половиной столетия, то М’Квийе тогда и вовсе бабушка Мафусаила. Мне было приятно вспомнить их многочисленные комплименты моим лингвистическим и поэтическим способностям. О, эти высшие существа!

Но что она подразумевала под „теперь в них нет необходимости”? Откуда эта истерика? Что означают эти странные взгляды М’Квийе?

Я почувствовал, что приблизился к чему-то важному, не считая, конечно, красивой девушки.

— А скажи-ка, — начал я небрежно, — это как-нибудь связано с „чумой, которая не убивает”, о^которой писал Тамур?

— Да, — ответила она. — Дети, родившиеся после Дождей, не могут иметь своих детей, а у мужчин...

— Что у мужчин? — я наклонился вперед, включив память на „запись”.

— А у мужчин нет возможности их делать.

Я так и отвалился на спинку кровати. Расовое бесплодие, мужская импотенция вслед за небывалым явлением природы. Может быть, когда-то в их жилую атмосферу бог знает откуда проникло радиоактивное облако? Проникло задолго до того, как Скиапарелли увидел каналы, мифические, как и мой дракон; задолго до того, как эти „каналы” послужили причиной правильных выводов на основе неверных данных. Жила ли ты тогда, Бракса, танцевала ли, уже в материнской утробе обреченная на бесплодие?

Я достал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить с собой пепельницу. Табачной индустрии на Марсе никогда не было. Как и выпивки. Аскеты, которых я встречал в Индии, по сравнению с марсианами просто Дионисы.

— Что это за огненная трубочка?

— Сигарета. Хочешь?

— Да, пожалуйста.

Она села рядом со мной, и я дал ей закурить.

— От нее щиплет в носу.

-Это ничего. Вдохни поглубже, задержи дыхание, а потом выдохни.

Прошла минута.

— О-о, — сказала она.

Пауза, затем:

— Они священные?

— Нет, это никотин, — ответил я, — эрзац божественности.

Снова пауза.

— Только, пожалуйста, не проси меня перевести „эрзац”.

— Не буду. Я порой испытываю то же самое, когда танцую.

— Это скоро пройдет.

— Теперь прочитайте свое стихотворение.

У меня родилась идея.

— Подожди-ка минутку, — сказал я, — у меня есть кое-что получше.

Я встал, порылся в записных книжках и снова сел рядом с ней.

— Это первые три главы из книги Экклезиаста, -объяснил я. — Тут много общего с вашими священными книгами.

Я начал читать.

Я успел прочитать всего одиннадцать строф, когда она воскликнула:

— Не надо это читать! Лучше прочитайте что-нибудь свое!

Я остановился и бросил записную книжку на столик, стоявший неподалеку. Бракса дрожала, но не так, как в тот день, когда она исполняла танец ветра, будто молча содрогалась от сдерживаемых рыданий. Сигарету она держала неумело, как карандаш. Я неуклюже обнял ее за плечи...

— Он такой печальный, — сказала она, — как и все остальные.

Я порылся в памяти и любовно сделал импровизированный пересказ с немецкого на марсианский стихотворения об испанской танцовщице. Я подумал, что оно должно ей понравиться. Так и оказалось.

— О-о... — сказала она. — Это вы написали?

— Нет. Это написано поэтом, более талантливым, чем я.

— Я вам не верю. Это написали вы.

— Это написал человек по имени Рильке.

— Но вы перевели его на мой язык. Зажгите спичку, чтобы я увидела, как она танцевала.

— „Пламя вечности”, — задумчиво произнесла Бракса, — и она затоптала его своими „маленькими ножками”. Хотела бы и я так танцевать.

— Да ты лучше любой цыганки, — засмеялся я, задувая спичку.

— Нет, я бы так не смогла. Хотите, я вам станцую?

— Нет, — сказал я. — Ложись лучше спать.

Она улыбнулась, и не успел я глазом моргнуть, как она расстегнула пряжку на плече.

И все упало.

Я сглотнул. С трудом.

— Хорошо, — сказала она.

И я ее поцеловал, а дуновение воздуха от падающей одежды погасило светильник.

III

Дни были, как листья у Шелли: желтые, красные, коричневые, бешено кружащиеся в ярких порывах западного ветра. Они вихрем неслись мимо меня кадрами микрофильма. Почти все книги были уже отсняты. Ученым понадобится не один год, чтобы изучить их и оценить по достоинству. Весь Марс лежал у меня в столе.

Экклезиаст, которого я раз десять бросал и к которому столько же раз возвращался, был почти готов заговорить на Священном Языке.

Я насвистывал, когда находился вне храма. Я накропал кучу виршей, которых раньше постыдился бы. Вечерами мы с Браксой бродили по дюнам или поднимались в горы. Иногда она танцевала для меня, а я читал что-нибудь длинное, написанное гекзаметром. Она по-прежнему думала, что я — Рильке, да я и сам почти поверил в это. Вот я в замке Дуино, пишу „Дуинские Элегии”:

Никогда не пытайтесь искать грядущее в розах! Не надо. Нюхайте их (шмыг, Кейн), собирайте их, наслаждайтесь ими. Живите настоящим. Держитесь за него покрепче. И не просите богов объяснять. Листья, несомые ветром, так быстро проносятся мимо...

Никто не обращал на нас внимания. Или им было все равно?

Лора. Лора и Бракса. Вы знаете, они рифмуются, хотя немного и режет слух. Она была высокая, невозмутивая, белокурая (терпеть не могу блондинок). Папаша вывернул меня наизнанку, как карман, и я думал, что она сможет заполнить меня. Но большой бездельник, словоблуд с бородкой Иуды и собачьей преданностью в глазах... О да, он был прекрасным украшением вечеринок. Вот, собственно, и все.

Для нас наступили последние дни.

Пришел день, когда мы не увиделись с Браксой. И ночь.

И второй. И третий.

Я был вне себя. Раньше я не осознавал, как близки мы стали, как много она для меня значила. С тупой уверенностью в ее постоянном присутствии я боролся против того, чтобы в розах искали грядущее.

Мне пришлось спрашивать. Я не хотел, но у меня не было выбора.

— Где она, М’Квийе? Где Бракса?

— Она ушла, — сказала М’Квийе.

— Куда?

— Не знаю.

Я смотрел ей в глаза. Мне хотелось выругаться.

— Мне необходимо это знать.

Она глядела сквозь меня.

— Она покинула нас. Ушла. Может быть, в горы. Или в пустыню. Это не имеет значения. Ничто не имеет значения. Танец заканчивается. Храм скоро опустеет.

— Почему? Почему она ушла?

— Не знаю.

— Я должен ее увидеть. Мы через несколько дней улетаем.

— Мне очень жаль, Гэлинджер.

— Мне тоже, — сказал я и захлопнул книгу, не сказав при этом „М’нарра”.

Я встал.

— Я найду ее.

Я вышел из храма. М’Квийе сидела как статуя. Мои сапоги стояли там, где я их оставил.

Весь день я носился вверх-вниз по дюнам. Команде „Аспида” я, наверное, казался самумом. В конце концов, пришлось вернуться за горючим.

Ко мне вышел Эмори.

— Ну, что скажешь? Господи, грязный-то какой, ну прямо мусорщик. С чего вдруг такое родео?

— Да я тут кое-что потерял.

— Посреди пустыни? Наверное, какой-нибудь из своих сонетов? Больше ничего не могу придумать, из-за чего бы ты стал так выкладываться.

— Нет, черт возьми. Это личное.

Джордж закончил заливать бензобак. Я полез в джип-стер.

— Погоди! — Ты никуда не поедешь, пока не расскажешь, в чем дело.

Я, конечно, мог бы вырваться, но и он мог приказать, чтобы меня силком притащили обратно, а уж тащить охотники нашлись бы. Я сделал над собой усилие и тихо, спокойно сказал:

-,Я просто потерял часы. Мне их подарила моя мать: это фамильная реликвия. Я хочу их найти, пока мы не улетели.

— Может быть, они в твоей каюте или в Тиреллиане?

— Я уже проверял.

— А может, их кто-нибудь спрятал, чтобы тебе насолить? Ты же знаешь, любимцем публики тебя не назовешь.

Я помотал головой.

— Я об этом подумал. Но я их всегда ношу в правом кармане. Скорее всего, они вывалились, когда я трясся по этим дюнам.

Он прищурился.

— Я, помнится, как-то прочел на обложке одной из твоих книг, что твоя мать умерла при родах.

— Верно, — сказал я, мысленно чертыхнувшись. — Часы принадлежали еще ее отцу, и она хотела, чтобы они перешли ко мне. Отец сохранил их для меня.

Он фыркнул:

— Странный способ искать часы — ездить взад-вперед на джипстере.

— Ну... так я, может, увижу, если свет от них отразится, — неуверенно предположил я.

— Ну что ж, уже темнеет, — заметил он. — Нет смысла продолжать сегодня поиски. Набрось на джипстер чехол, -приказал он механику.

Он потрепал меня по плечу.

— Иди прими душ и перекуси. Судя по твоему лицу, и то, и другое тебе не повредит.

Тусклые глаза, редеющие волосы и ирландский нос, голос на децибел громче, чем у кого бы то ни было... Единственно, что дает ему право руководить!

Я стоял и ненавидел его. Клавдий! О, если бы это был пятый акт!

Но внезапно мысль о душе и пище проникла в мое сознание. Действительно, и то, и другое мне не повредит. А если я буду настаивать на немедленном продолжении поисков, это только усилит подозрения.

Я стряхнул песок с рукава.

— Да, вы правы, идея действительно неплохая.

— Пошли, поедим у меня в каюте.

Душ был благословением, чистая одежда — божьей милостью, а еда пахла, как в раю.

— Отлично пахнет, — сказал я.

Мы молча кромсали свои бифштексы. Когда -дело дошло до десерта и кофе, он предложил:

— Почему бы тебе вечерок не отдохнуть? Оставайся здесь, отоспишься,

Я покачал головой.

— Слишком занят. Мало времени осталось.

— Пару дней назад ты говорил, что почти закончил.

— Почти, но не совсем.

— Ты еще говорил, что сегодня в храме служба.

— Верно. Я буду работать у себя в комнате.

Он пожал плечами и, помолчав, сказал:

— Гэлинджер!

Я поднял голову: мои фамилия всегда означает неприятности.

— Это, конечно, не мое дело, — сказал он, — но тем не менее Бетти говорит, что у тебя там девушка.

В конце предложения не было вопросительного знака. Это было утверждение, оно повисло в воздухе в ожидании ответа.

Ну и сука же ты, Бетти! Корова и сука. К тому же еще и ревнивая. Какого черта ты суешь свой нос в чужие дела! Лучше бы закрыла на все глаза. И рот.

— А что? — спросил я.

— А то, — ответил он, — что мой долг как начальника экспедиции — проследить, чтобы отношения с туземцами были дружелюбными и дипломатичными.

— Вы говорите о них так, будто они дикари. Да ничего подобного!

Я поднялся.

— Когда мои заметки опубликуют, на Земле узнают правду. Я расскажу им то, о чем доктор Мур и не догадывался. Когда я поведаю о трагедии обреченной расы, которая смиренно и безразлично ждет смерти, суровые ученые зальются слезами. Я напишу об этом, и мне опять будут присуждать премии, только мне будет все равно. Господи! — воскликнул я. — Когда наши предки дубинками забивали саблезубых тигров и пытались покорить огонь, у них уже была своя культура.

— Так все-таки, есть у тебя там девушка?

— Да, — сказал я. — Да, Клавдий! Да, папочка! Да, Эмори! Есть! Но я вам открою одну тайну. Они уже мертвы. Они бесплодны. Еще одно поколение, и марсиан не будет.

Я помедлил и добавил:

— Кроме как в моих записях да на нескольких микрофильмах и пле'нках. И в стихах о девушке, которой было все равно и которая только танцем могла пожаловаться на несправедливость этого.

— А-а, — протянул он.

Спустся некоторое время:

— Ты и правда последние пару месяцев был на себя не похож. Знаешь, иногда просто-таки вежлив бывал. А я-то голову ломал, что с тобой происходит? Я и не думал, что для тебя что-нибудь может иметь такое большое значение.

Я опустил голову.

— Это из-за нее ты носился по пустыне?

Я кивнул.

— Почему?

Я поднял голову.

— Потому что она где-то там. Я не знаю, где и почему. И мне необходимо ее найти до того, как мы улетим.

— А-а, — опять сказал он. Выдвинув ящик письменного стола, он вынул из него что-то, завернутое в полотенце, и развернул его. На столе лежала женская фотография в рамке.

— Моя жена, — сказал он.

Миловидное лицо с большими миндалевидными глазами.

— Я вообще-то моряк, — начал он. — Когда-то был молодым офицером. Познакомился с ней в Японии. Там, откуда я родом, не принято жениться на людях другой расы, так что мы не венчались. Но все равно она была мне женой. Когда она умерла, я был на другом конце света. Моих детей забрали, и с тех пор я их не видел. Это было давно. Об этом мало кто знает.

— Я вам сочувствую, — сказал я.

— Не надо. Забудь об этом.

Он поерзал в кресле и посмотрел на меня.

— Если хочешь взять ее с собой на Землю — возьми. С меня, конечно, голову снимут, но я все равно слишком стар, чтобы возглавить еще одну экспедицию. Так что давай.

Он залпом допил остывший кофе.

— Можешь взять джипстер.

Он крутанулся в кресле.

Я дважды попытался сказать „спасибо”, но так и не смог. Просто встал и вышел.

— Сайонара и все такое, — пробормотал он у меня за спиной.

— Вот она, Гэлинджер! — услышал я.

Я оглянулся.

— Кейн!

На фоне люка вырисовывался только его силуэт, но я услышал, как он шмыгает носом.

Я повернулся.

— Что?

— Твоя роза.

Он достал пластиковый контейнер, разделенный внутри на две части. Нижнюю часть заполняла какая-то жидкость. В нее был опущен стебель. В другой части пламенела большая, свежераспустившаяся роза — бокал кларета в этой ужасной ночи.

— Спасибо, — сказал я, засовывая ее под куртку.

— Что, возвращаешься в Тиреллиан?

-Да.

— Я увидел, как ты приехал, и подготовил ее. Немного разминулся с тобой в каюте капитана. Он был занят. Прокричал мне из-за двери, чтобы я попробовал поймать тебя в гараже.

— Еще раз спасибо.

— Она обработана специальным составом. Будет цвести несколько недель.

Я кивнул. И исчез.

Теперь в горы. Дальше. Дальше. Небо было как ведерко со льдом, и в нем плавали две луны. Дорога стала круче, и „ослик” запротестовал. Я подхлестнул его, выжав газ. Выше. Выше. Я увидел заленую немигающую звезду и почувствовал комок в горле. Упакованная роза билась о мою грудь, как второе сердце. „Ослик” заревел, громко и протяжно, потом закашлялся. Я еще подхлестнул его, и он сдох.

Я поставил джипстер на аварийный тормоз, вылез из него и зашагал.

Как холодно, как холодно становится. Здесь наверху. Ночью.

Почему? Почему она это сделала? Зачем бежать от костра, когда наступает ночь?

Я излазил вдоль и поперек каждое ущелье и перевал, благо ноги у меня длинные, а двигаться здесь несравнимо легче, чем на Земле.

Осталось всего два дня, любовь моя, а ты меня покинула. Почему?

Я полз по склонам, перепрыгивал через гребни. Я ободрал колени, локоть, порвал куртку.

Маланн? Никакого ответа. Неужели ты и правда так ненавидишь свой народ? Тогда попробую обратиться к кому-нибудь другому. Вишну, ты же хранитель. Сохрани ее! Дай мне ее найти.

Иегова? Адонис? Осирис? Таммуз? Маниту? Легба? Где она?!

Я забрел далеко и высоко и поскользнулся.

Скрежет камней под ногами, и я повис на краю. Как замерзли пальцы! Трудно цепляться за скалу.

Я посмотрел вниз: футов двенадцать или что-то в этом роде — разжал пальцы и упал. Покатился по склону.

И тут раздался ее крик.

Я лежал неподвижно и смотрел вверх. Откуда-то сверху, из ночи она позвала*.

— Сэлинджер!

Я не двигался.

— Гэлинджер!

И она исчезла.

Я услышал стук катящихся камней и понял, что она спускается по какой-то тропинке справа от меня.

Я вскочил и нырнул в тень валуна.

Она появилась из-за поворота и неуверенно стала пробираться между камнями.

— Гэлинджер!

Я вышел из-за своего укрытия и схватил ее за плечи.

— Бракса!

Она снова вскрикнула и заплакала, прижавшись ко мне. Я впервые увидел ее плачущей.

— Почему? — спросил я. — Почему?

Но она только крепче прижималась ко мне и всхлипывала.

Наконец:

— Я думала, ты разбился.

— Может, и разбился бы, — сказал я. — Почему ты ушла из Тиреллиана? А как же я?

— Неужели М’Квийе тебе не сказала? Неужели ты сам не догадался?

— Я не догадался, а М’Квийе сказала, что ничего не знает.

— Значит, она солгала. Она знает.

— Что? Что она знает?

Она содрогнулась всем телом и надолго замолчала. Я вдруг заметил, что на ней только легкий наряд танцовщицы.

— Великий Маланн! — воскликнул я. — Ты же замерзнешь!

Я, отстранил ее от себя, снял куртку и набросил ей на плечи.

— Нет, — сказала она. — Не замерзну.

Я переложил контейнер с розой себе за пазуху,

— Что это? — спросила она.

— Роза, — ответил я. — В темноте ее плохо видно. Я когда-то сравнивал тебя с розой. Помнишь?

— Да-а. Можно, я ее понесу?

— Конечно.

Я сунул розу в карман куртки.

— Ну так что, я жду объяснений.

— Ты действительно ничего не знаешь? — спросила она.

— Нет!

— Когда пошли Дожди, — сказала она, — очевидно, были поражены только мужчины, и этого было достаточно... Потому что я... не была поражена... очевидно...

— А-а, — сказал я. — А-а.

Мы стояли, и я думал.

— Хорошо, ну и почему ты убежала? Что плохого в том, что ты забеременела? Тамур ошибался. Ваш народ может возродиться.

Она засмеялась — снова эта безумная скрипка, на которой играет спятивший Паганини. Я остановил ее, пока смех не перешел в истерику.

— Каким образом? — в конце концов спросила она, потирая щеку.

— Вы живете дольше, чем мы. Если у нас будет нормальный ребенок, значит, наши расы могут вступать в брак друг с другом. Наверняка у вас есть еще женщины, способные иметь детей. Почему бы и нет?

— Ты прочел Книгу Локара, — сказала она, — и после этого спрашиваешь? Смерть — дело решенное, все за это проголосовали. Но и задолго до этого последователи Локара давным-давно все решили. „Мы все сделали, -сказали они, — и все увидели, все услышали и все почувствовали. Танец был хорош. Пришло время его закончить”.

— Не может быть, чтобы ты этому верила.

— Во что я верю — совершенно неважно, — ответила она. — М’Квийе и Матери решили, что мы должны умереть. Сам их титул звучит теперь как насмешка, но решение будет выполнено. Осталось только одно пророчество, но оно оказалось ошибочным. Мы умрем.

— Нет, — сказал я.

— А что же?

Летим со мной на Землю.

— Нет.

— Ладно, тогда пошли.

— Куда?

— Обратно в Тиреллиан. Я хочу поговорить с Матерями.

— Нельзя! Сегодня служба!

Я засмеялся.

— Служба, посвященная богу, который сбивает тебя с ног, а потом добивает, лежачего?

— И все равно он Маланн, — ответила она. — И мы его народ.

— Ты бы быстро нашла общий язык с моим отцом, -проворчал я. — Но все равно я пойду и ты пойдешь со мной, даже если мне придется тащить тебя на себе. А я сильнее тебя.

— Но не сильнее Онтро.

— Это еще кто?

— Он тебя остановит, Сэлинджер. Он — рука Маланна.

IV

Я резко остановил джипстер перед единственным известным мне входом в храм. Бракса держала розу на руках, как нашего ребенка, и молчала. Лицо у нее было отрешенным и очень милым.

— Они сейчас в храме? — спросил я.

Лицо мадонны не изменило своего выражения.

Я повторил вопрос. Она встрепенулась.

— Да, — сказала она откуда-то издалека. — Но тебе туда нельзя.

— Это мы еще посмотрим.

Я обошел джипстер и помог ей вылезти.

Я вел ее за руку, она двигалась, словно в трансе. Луна отражалась в ее глазах. Глаза смотрели в никуда, как в тот день, когда я впервые увидел ее танцующей.

Я толкнул дверь и вошел, ведя ее за собой. В комнате царил полумрак.

Она закричала, в третий раз за вечер:

— Не трогай его, Онтро! Это Гэлинджер!

До сих пор мне не приходилось видеть марсианских мужчин, только женщин., И я не знал, то ли мужчины все такие, то ли он какое-то чудо природы. Хотя сильно подозревал, что именно последнее.

Я смотрел на него снизу вверх.

Его полуобнаженное тело было покрыто родимыми пятнами и шишками. Наверное, что-то с железами.

Раньше я думал, что на этой планете я выше всех, но этот был футов семи ростом и весил немало. Теперь понятно, почему у меня оказалась такая огромная кровать.

— Уходи, — сказал он. — Ей можно войти. Тебе — нет.

— Мне нужно забрать свои книги и кое-какие вещи.

Он поднял громадную левую руку. Я проводил ее взглядом. Мои пожитки были аккуратно сложены в углу.

— Мне необходимо войти. Я должен поговорить с М’Квийе и Матерями.

— Нельзя.

— От этого зависит жизнь вашего народа!

— Уйди! — прогремел он. — Возвращайся к своим, Гэлинджер! Оставь нас в покое!

В его устах мое имя звучало как-то странно, словно чужое. Интересно, сколько ему лет? Триста? Четыреста? Он что, всю жизнь охранял храм? Зачем? От кого его тут охранять? Мне не нравилось, как он двигался. Я раньше встречал борцов, которые двигались так же.

— Уходи, — повторил он.

Если они развили свое искусство рукопашного боя до такой же степени, как и танец, или, хуже того, если искусство борьбы было частью танца, то я здорово влип.

— Иди, — сказал я Браксе. — Отдай розу М’Квийе. Скажи, что это от меня. Скажи, что я скоро приду.

— Я сделаю так, как ты просишь. Вспоминай меня на Земле, Гэлинджер. Прощай.

Я не ответил, и она прошла мимо Онтро в следующую комнату, неся свою розу.

— Ну, теперь ты уйдешь? — спросил он. — Если хочешь, я ей расскажу, как мы дрались и ты меня чуть не победил, но я так тебя ударил, что ты потерял сознание, и я отнес тебя на корабль.

— Нет, — сказал я. — Либо я тебя обойду, либо перешагну, но так или иначе я пройду.

Он пригнулся и вытянул перед собой руки.

— Это грех — поднять руку на святого человека, -прогрохотал он, — но я остановлю тебя, Гэлинджер.

Моя память прояснилась, как запотевшее стекло на свежем воздухе, я смотрел в прошлое шестилетней давности.

Я изучал восточные языки в Токийском университете. Дважды в неделю я по вечерам отдыхал. В один из таких вечеров я стоял в тридцатифутовом круге в Кодохане, в кимоно, перетянутом коричневым поясом. Я был „ик-киу”, на ступеньку ниже низшего уровня мастера. Справа на груди у меня был коричневый ромб с надписью „джиу-джитсу” на японском. На самом деле это означало „атеми-васа”, из-за одного моего приема, который я разработал. Я обнаружил, что он просто невероятно подходит к моим габаритам, и с его помощью побеждал в состязаниях.

Но я никогда по-настоящему не применял его на человеке и лет пять не тренировался. Я был не в форме и знал это, но все равно попытался войти в состояние „цуки но кокоро”, чтобы Онтро отразился во мне как луна в пруду.

Голос откуда-то из прошлого сказал: „Хадзими -начнем”.

Я принял „некоаши-дачи”, кошачью стойку, и у него как-то странно загорелись глаза. Он торопливо попытался переменить позу — и вот тут-то я ему и врезал!

Мой коронный прием!

Моя длинная левая нога взлетела как лопнувшая пружина. На высоте семи футов она встретилась с его челюстью как раз в тот момент, когда он попытался отскочить.

Голова Онтро резко откинулась назад, и он упал, тихо застонав.

„Вот и все, — подумал я, — извини, старик”.

Когда я через него перешагивал, он каким-то образом умудрился поставить мне подножку, и я упал поперек него. Трудно было поверить, что после такого удара у него хватит сил оставаться в сознании, я уж не говорю — двигаться. Мне не хотелось опять его бить.

Но он добрался до моей шеи прежде, чем я успел сообразить, чего он добивается.

Нет! Не надо такого конца!

Как будто железный прут давил мне на горло, на сонную артерию. Тут я понял, что он по-прежнему без сознания, а это — рефлекс, рожденный бессчетными годами тренировок. Однажды я это видел в „шиай”. Человек погиб от того, что потерял сознание, когда его душили, и все равно продолжал бороться, а его противник подумал, что душил неправильно, и давил сильнее.

Но это бывает редко, очень редко.

Я двинул ему локтем под дых и ударил затылком в лицо. Хватка ослабла, но недостаточно. Мне не хотелось этого делать, но протянул руку и сломал ему мизинец.

Его рука повисла, и я вывернулся.

Он лежал с искаженным лицом и тяжело дышал. У меня сердце сжалось при виде павшего гиганта, который, выполняя приказ, защищал свой народ, свою религию. Я проклинал себя, как никогда в жизни, за то, что перешагнул через него, а не обошел.

Шатаясь, я подошел к кучке своих пожитков, сел на ящик с проектором и закурил.

Прежде чем войти в храм, следовало отдышаться и подумать, о чем я буду говорить.

Как отговорить целую расу от самоубийства?

А что, если... Если я прочту им Книгу Экклезиаста, если прочитаю им литературное произведение, более великое, чем все, написанное Локаром, — такое же мрачное, такое же пессимистичное; если покажу им, что наша раса продолжала жить, несмотря на то что один человек высочайшей поэзией вынес приговор всему живому; покажу, что суета, которую он высмеивал, вознесла нас в небеса, — поверят ли они, изменят ли свое решение?

Я затушил сигарету о мозаичный пол и отыскал свою записную книжку. Вставая, я почувствовал, как во мне просыпается ярость.

И я вошел в храм, чтобы проповедовать Черное Евангелие от Гэлинджера из Книги Жизни.

В зале царила тишина.

М’Квийе читала Локара. Справа от нее стояла роза, на которую все смотрели.

Пока не вошел я.

Сотни людей босыми сидели на полу. Я заметил, что немногочисленные мужчины были так же низкорослы, как и женщины.

Я был в сапогах.

Дюжина старух сидела полукругом позади М’Квийе. Матери.

Я подошел к столу.

— Умирая сами, вы хотите обречь на смерть, и ваш народ, — обратился я к ним, — чтобы они не смогли познать ту полноту жизни, которую познали вы сами — ее радости и печали. Но то, что вы должны умереть, неправда. -Теперь я обращался к большинству. — Те, кто это говорит, лгут. Бракса знает, потому что она родит ребенка...

Они сидели — ряды изваяний. М’Квийе отступила в полукруг.

— ... моего ребенка! — продолжал я, думая: „Интересно, что сказал бы мой отец, услышав такую проповедь?” -И все женщины, которые еще молоды, могут иметь детей. У вас бесплодны только мужчины. И если вы позволите врачам нашей экспедиции обследовать вас, может быть, и мужчинам можно будет помочь. Но если нет — вы сможете иметь детей от землян. А мы не какой-нибудь захудалый народишко на захудалой планете, — продолжал я. -Тысячелетия назад один Локар на нашей планете сказал, что этот мир ничтожен. Он говорил, как ваш Локар, но мы не сдались, несмотря на чуму, войны и голод. Мы не погибли. Одну за другой мы победили болезни, накормили голодных, боролись против войн. Может быть, мы победили их окончательно. Мы пересекли миллионы миль пустоты. Посетили другой мир. А наш Локар сказал: „Зачем? Что в этом толку? Так или иначе, все это суета”. И все дело в том, — я понизил голос, — что он был прав! Это действительно суета! Это действительно гордыня! В этом-то и заключается непомерная спесь рационализма — всегда нападать на пророка, на мистика, на бога. Это наше богохульство сделало нас великими, оно поддерживает нас в трудную минуту, это им втайне восторгаются боги. Все истинно священные имена Бога — богохульны!

Я почувствовал, что начинаю потеть, и остановился. У меня кружилась голова.

— Вот Книга Экклезиаста, — объявил я и начал: „Суета сует, — сказал Экклезиаст, — суета сует, все суета. Что пользы человеку от трудов его...”

В задних рядах я увидел Браксу, замершую в немом восхищении.

Интересно, о чем она думала?

Я наматывал на себя ночные часы, как черную нить на катушку.

Ох, как поздно! Я проговорил до самого рассвета и все не мог остановиться. Закончив читать Экклезиаста, я продолжил проповедь Гэлинджером. А когда замолчал, воцарилась тишина.

Ряды изваяний за ночь ни разу не шелохнулись. После долгой паузы М’Квийе подняла правую руку. Одна за другой Матери сделали то же самое.

И я знал, что это означает.

Это означало „нет”, „не надо”, „перестань” и „остановись”.

Это значило, что я потерпел неудачу.

Я медленно вышел из комнаты и буквально рухнул на пол рядом со своими вещами.

Онтро исчез. Хорошо, что я не убил его.

Спустя тысячу лет вошла М’Квийе.

Она сказала:

— Твоя работа закончена.

Я не двигался.

— Пророчество сбылось, — сказала она. — Мой народ радуется. Ты победил, святой человек. Теперь уходи быстрее.

Голова у меня была как сдутый воздушный шар. Я накачал туда немного воздуха и сказал:

— Я не святой человек. Просто второсортный поэт с непомерным тщеславием.

Я зажег последнюю сигарету.

Наконец:

— Ну ладно, какое еще пророчество?

— Обещание Локара, — сказала она так, как будто это не требовало объяснений, — что когда-нибудь с небес придет святой человек и в последнюю минуту спасет нас, если все танцы Локара будут исполнены. Он победит Руку Маланна и вернет нам жизнь. Как с Браксой и как проповедь в храме.

— Проповедь?

— Ты прочитал нам его слова, великие, как и слова Локара. Ты прочитал нам о том, что „ничто не ново под Луной”. Ты читал эти слова и высмеивал их, показывая ням новое. На Марсе никогда не было цветов, — сказала она, — но мы научимся их выращивать. Ты святой насмешник, — закончила она, — Тот-Кто-Смеется-В-Храме, ты ходишь обутый по священной земле.

— Но вы проголосовали „против”, — сказал я.

— Я голосовала против нашего первоначального решения и за то, чтобы оставить жить ребенка Браксы.

Я выронил сигарету. Как же мало я знал!

— А Бракса?

— Ее выбрали пол-Процесса назад исполнить все танцы и ждать тебя.

— Но она говорила, что Онтро меня остановит.

М’Квийе долго молчала.

— Она никогда не верила в это пророчество. Ей сейчас плохо. Она убежала, боясь, что оно сбудется. А когда оно все-таки сбылось благодаря тебе, и мы проголосовали...

— Так она не любит меня? И никогда не любила?

— Мне очень жаль, Гэлинджер. Эту часть своего долга ей так и не удалось выполнить.

— Долга, — сказал я, — долгадолгадолга... Ля-ля!

— Она простилась с тобой; она больше не хочет тебя видеть... И мы никогда не забудем того, чему ты нас учил, — добавила она.

— Не забудьте, — автоматически ответил я и внезапно осознал великий парадокс, лежащий в корне всех чудес. Я не верил ни единому слову из того, что проповедовал. Никогда не верил.

Я встал, шатаясь как пьяный, и пробормотал:

— М’нарра.

Я вышел из храма в мой последний день на Марсе.

Я покорил тебя, Маланн, а победа за тобой! Спи спокойно на своей звездной постели. Черт тебя побери!

Я прошел мимо джипстера и зашагал к „Аспиду”, с каждым шагом удаляясь от бремени жизни. Заперся у себя в каюте и проглотил сорок четыре таблетки снотворного.

Когда я проснулся, я был в амбулатории, живой.

Я медленно поднялся, чувствуя пульсацию двигателей, и кое-как добрался до иллюминатора.

Марс висел надо мной, как надутый пузырь. Потом он расплылся, перелился через край и потек по моему лицу.

ОДНО МГНОВЕНИЕ БУРИ^[3]

Еще на Земле пожилой профессор, читавший нам философию — скорее всего, в тот день он что-то перепутал и принес с собой не тот конспект, — вошел в аудиторию и внимательно оглядел всех нас, шестнадцать человек, обреченных на жизнь вне Земли. Осмотр длился полминуты. Удовлетворенный — а удовлетворенность эта сквозила в его тоне, — он спросил: „Кто знает, что такое человек?”

Он прекрасно понимал, что делает: У него в распоряжении оказалось полтора часа: их необходимо было как-то убить. А одиннадцать из шестнадцати все-таки были женского пола (девять занимались гуманитарными науками, а две девицы были с младших курсов). Одна из этих девиц, посещавшая лекции по медицине, попыталась дать точное биологическое описание человека.

Профессор (я вспомнил его фамилию — Макнит) кивнул в ответ и спросил; „Это все?”

За оставшиеся полтора часа я узнал, что Человек — это животное, Способное Мыслить Логически, он умеет смеяться и по развитию выше, чем животное, но до ангела ему далеко. Он может посмотреть на себя со стороны, на себя, наблюдающего за самим собой и своими поступками, и понять, насколько они нелепы (это сказала девушка с курса „Сравнительных литератур”). Человек — это носитель культуры, он честолюбив, самолюбив, влюбчив... Человек использует орудия труда, хоронит усопших, изобретает религии. И тот, кто пытается дать определение самому себе. (Последнее мы услышали от Лола Шварца, моего товарища по комнате. Его экспромт мне понравился чоезвычайно. Кем, интересно, Пол потом стал?)

Как бы то ни было, о многом из сказанного я думал: „возможно” или „отчасти он прав”, или „просто чепуха!”. Я до сих пор считаю, что мое определение было самым верным, ибо потом мне представилась возможность проверить его на практике, на Tierra del Cyqnus, Земле Лебедя... Я сказал: „Человек — сумма всего, что он сделал, желая того или не желая, и того, что он хотел сделать, вне зависимости от того, сделал он это или нет”.

Остановитесь на мгновение и поразмыслите над моей тирадой. Она намеренно такая же общая, как и остальные, прозвучавшие в аудитории, но в ней найдется место и для биологии, и для способности смеяться, и для стремления вперед, для культуры, любви, для наблюдения за собственным отражением в зеркале и для определения человеком самого себя. Заметьте, я оставил лазейку даже для религии. Нельзя не признать, что мое определение отнюдь не всеобъемлюще. Разве к устрице оно применимо?

Tierra del Cyqnus, Земля Лебедя — очаровательное название для планеты. Да и сама эта планета — место очаровательное, правда за некоторыми исключениями. Здесь я стал свидетелем того, как определения, написанные мелом на классной доске, исчезают одно за другим, пока не остается одно-единственное — мое.

... А в моем радиоприемнике все чаще потрескивали разряды статического электричества. И больше ничего. Пока ничего.

В течение нескольких часов не поступало других признаков надвигающейся бури.

Мои сто тридцать „глаз” наблюдали за Бетти все утро, предшествовавшее погожему, прохладному весеннему дню, потонувшему в солнечном свете, сочащемся медом над янтарными нивами, текущем по улицам, заполняющем витрины магазинов... дневном свете, уносящем остатки ночной сырости с тротуаров и красящем в оливковый цвет набухшие на ветках придорожных деревьев почки. Этот яркий свет, от которого выцвел когда-то лазурный флаг перед мэрией, превратил окна в оранжевые зеркала, рассеял пурпурные и фиолетовые тени на склонах гряды

Святого Стефана, раскинувшейся в тридцати милях от города, и спустился к лесистому подножию холма, будто сумасшедший художник выкрасил это море листвы в разнообразные оттенки зеленого, желтого, оранжевого, голубого и красного.

Утреннее небо на Земле Лебедя окрашено в кобальт, днем приобретает оттенокбирюзы, а закат — рубины с изумрудами, холодный и блистающий, как ювелирное украшение. Когда кобальт побледнел, покрываясь туманной дымкой (одиннадцать ноль-ноль по местному времени), я поглядел на Бетти своими ста тридцатью „глазами” и не увидел ничего стоящего внимания, ничего, что предвещало бы последующие события. Только непрекращающийся треск в радиоприемнике аккомпанировал фортепиано и струнным.

Смешно наблюдать, как мозг персонифицирует предметы и превращает мысли в образы. В кораблях всегда подразумевалось женское начало. Можно, например, сказать „добрая старая посудина” или „быстроходная штучка”, похлопывая ее по фальшборту, и ощутить ауру женственности, которая плотно облегает ее формы, и наоборот — „чертов драндулет!” или „будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса!”, когда у вашего автомобиля отказал двигатель. Ураганы — тоже женщины, впрочем как луны и моря. С городами дело обстоит по-другому. Они, вообще говоря, бесполые.

Никому не придет в голову сказать о Сан-Франциско „он” или „она”^[4]. Но иногда, тем не менее, они носят атрибуты того или другого пола. Этим отличаются на Земле, например, портовые города Средиземного моря. Не исключено, что причиной тому бесполые имена собственные, бытующие в данном районе, но в любом случае имя расскажет вам больше о жителях, чем о самом городе. А вообще, мне кажется, все гораздо сложнее.

Спустя два десятилетия после основания актом муниципального совета станцию Бета окрестили женским именем Бетти официально. Я считал и считаю до сих пор, что причина этого одна: ранее Бета предназначалась для отдыха путешественников и профилактического ремонта. Бетти не претендовала на роль дома, но чем-то доходила и на отчий дом, и на веселый привал: земная пища, новые лица, звуки, пейзажи, дневной свет... Если вы из тьмы, холода и безмолвия вдруг попадаете туда, где тепло, светло и играет музыка, вы любите это место, как женщину. Нечто подобное чувствовал мореплаватель древности, когда высматривал на горизонте землю, сулящую отдых после долгого пути.

Я чувствовал то же самое дважды: когда впервые увидел станцию Бета и потом, когда ее уже называли Бетти.

Я — здешний Страж Ада.

... Когда шесть или семь из моих ста тридцати „глаз” внезапно ослепли, но лишь на мгновение, а музыка захлебнулась в разрядах статического электричества, я забеспокоился, позвонил в бюро прогонозов, и голос девушки, записанный на пленку, объявил мне, что днем или ближе к вечеру ожидаются сезонные дожди. Я повесил трубку и переключил один „глаз” с внутреннего обзора на внешний.

На небе ни облачка. Ни одного барашка. Только косяк зеленоватых летучих гадов пересек пространство перед объективом.

Я переключил „глаз” обратно и стал наблюдать за неторопливым, без „пробок” автомобильным движением по аккуратным, ухоженным улочкам Бетти. Три человека вышли из банка. Двое вошли. Я знал вошедших и, скользнув взглядом мимо, мысленно помахал рукой. У поч-тампта было тихо, на всем лежала печать повседневности: на металлургических заводах, на скотных дворах и фабриках синтетических материалов, на стартовых площадках космопорта и на фасадах офисов. У гаражей для наземного транспорта сновали автомобили. Машины, как слизняки, медленно ползли по дороге у подножия гор, оставляя за собой колею — сйоеобразную отметину о поездке в землю обетованную. В окраске окрестных нив преобладали желтый с коричневым и редкими вкраплениями зеленого и розового цвета. На экране появились дачные домики в виде буквы А с зубчатыми и колоколообразными крышами, утопающими в разноцветной листве, из которой торчали иглы громоотводов. Немного погодя я отправил „глаз” обратно на пост и стал наблюдать за галереей из ста тридцати сменяющихся картинок — экранов Службы Нарушений при муниципальном совете.

Треск разрядов электричества усилился, и мне пришлось выключить радио. Лучше вообще не слушать музыку, чем слушать ее вот так.

„Глаза”, легко перемещавшиеся по магнитным линиям, начали слепнуть. И тогда я понял, что к нам движется буря.

Я на предельной скорости направил один „глаз” к Святому Стефану. Это значит, что придется ждать двадцать минут, пока он заберется на гору. Другой я послал вверх, прямо в небо — ждать этой панорамы придется около десяти минут. Потом я предоставил полную свободу действий автосканеру и спустился вниз выпить кофе.

Войдя в приемную мэра, я подмигнул секретарше Лотти и кивнул на дверь.

— Мэр у себя? — спросил я.

Лотти, полная девушка неопределенного возраста, но с хорошей фигурой и редкими угрями, подарила мне случайную улыбку, но мой приход вряд ли можно было назвать случайностью.

— Да, — сказала она и вернулась к бумагам, разложенным на столе.

— Одна?

Она кивнула в ответ, и от этого сережки у нее в ушах затанцевали. Темные глаза в сочетании со смуглой кожей делали ее „вполне”. Еще бы прическу, да побольше косметики...

Я подошел к дверям и постучал.

— Кто? — спросила мэр.

— Я, — сказал я, открывая дверь. — Годфри Джастин Холмс, для краткости — Год^[5]. Мне хочется с кем-нибудь выпить кофе и для этого я выбрал вас.

Она отвернулась от окна, за которым что-то разглядывала, сидя во вращающемся кресле. Когда она поворачивалась, ее волосы, ярко-белые, короткие и с прямым пробором, чуть колыхнулись, как сверкающее снежное облако, подхваченное внезапным ветром.

Она улыбнулась и сказала:

— А я занята.

„Зеленоватые глаза, подбородочек уголком, милые нежные ушки — я люблю Вас всю целиком”, — вспомнил я анонимную валентинку, которую послал ей месяца два назад.

— Но не настолько занята, чтобы не попить кофе с Богом, — объявила она. — Можете выбрать себе трон. Я сделаю растворимый.

Мы занялись каждый своим делом.

Пока она готовила кофе, я откинулся в кресле, зажег сигарету, позаимствованную из ее пачки, и заметил:

— Похоже, будет дождь.

— Угу, — ответила она.

— Это не для поддержания разговора, — сказал я. -Бушует сильная буря. Где-то над Святым Стефаном. Скоро я узнаю точнее.

— Да, дедушка, — улыбнулась она, подавая кофе. — Вы, старики, с вашими недомоганиями бываете надежнее Бюро Прогнозов. Сей общепризнанный факт я оспаривать не собираюсь.

Я поставил чашку.

— Погоди, увидишь, — сказал я, — сколько будет в воздухе электричества, когда буря перевалит через горы. Уже сейчас в приемнике творится невообразимое...

На ней была белая, с большим бантом блуза, черная юбка, плотно облегающая бедра. Осенью ей исполнится сорок, и хотя за фигурой она следит, но владеть лицом до сих пор не научилась. Непосредственность в выражении чувств — самое в ней привлекательное, по крайней мере, для меня. Это свойство теперь редко встречается, а с годами исчезает почти у всех. Глядя на нее и прислушиваясь к звукам голоса, я могу представить ее ребенком. Еще я могу добавить, что последнее время ее стала беспокоить мысль, что ей уже сорок. А когда она вспоминает о своих годах, то подшучивает над моими.

На самом деле мне около тридцати пяти, что делает меня чуточку моложе. Однако ее дедушка рассказывал ей обо мне, когда она была еще ребенком. Тогда первый мэр Беты Бетти Уэй скончался спустя два месяца после выборов и мне в течение двух лет пришлось исполнять его обязанности.

Я родился пятьсот девяносто два года назад на Земле, но проспал около пятисот шестидесяти двух лет в межзвездных перелетах. Их на моем счету больше, чем у любого другого. Я — анахронизм. А в действительности мне, разумеется, столько, на сколько я выгляжу. Тем не менее людям всегда кажется, что я их дурачу, особенно женщинам среднего возраста. Иногда это действует на нервы.

—Элеонора, — сказал я, — твой срок кончается в ноябре. Неужели ты опять подумываешь о выборах?

Она сняла очки в изящной оправе и двумя пальцами потерла веки. Сделала глоток из чашки.

— Я еще не решила.

— Это отнюдь не для прессы, — сказал я. — Мне самому интересно.

— Я действительно не решила, — сказала она мне. -Не знаю...

— Ладно. Это так, на всякий случай. Дай знать, когда решишь...

Я отхлебнул немножко кофе.

Помолчав, она спросила:

— Пообедаем в субботу? Как всегда?

— Да, хорошо.

— Тогда я тебе и скажу.

— Прекрасно.

Она заглянула в свою чашку, и я опять увидел в ней маленькую девочку, сидящую на берегу пруда в ожидании, когда муть осядет, чтобы рассмотреть свое отражение или гальку на дне, а может и то, и другое.

Она улыбнулась тому, что увидела.

— Сильная будет буря? — спросила она.

— Хм. Чувствую, как ломит кости.

— А ты пробовал приказать ей уйти?

— Пытался. Думаю, она не послушается.

— Тогда лучше задраить все люки.

— Осторожность никогда не помешает.

— Метеоспутник пройдет над городом через полчаса. Тебе удастся что-нибудь выяснить раньше?

— Думаю, что да. Может быть, прямо сейчас.

— Сразу же дай мне знать.

— Обязательно. Спасибо за кофе.

Лотти была занята и даже не взглянула на меня, когда я выходил.

Когда я поднялся к себе на пост, верхний „глаз” завис высоко в небе. Я повернул его так, чтобы оглядеть окрестности: по другую сторону Святого Стефана бурлили и пенились нагромождения пушистых облаков. Горная гряда оказалась волнорезом, скалистой дамбой для бушующей стихии.

Мой второй „глаз” почти добрался до места своего назначения. Когда я наполовину выкурил очередную сигарету, он передал мне такую картину: над равниной колыхался серый, непроницаемый для взгляда занавес...

Он приближался.

Я набрал номер Элеоноры.

— Собирается дождик, детка, — сказал я.

— Ты думаешь, стоит запасаться мешками с песком?

— Скорее всего.

— Хорошо. Я займусь этим. О’кей. Спасибо.

Я повернулся к экранам.

Tierra del Cygnus, Земля Лебедя — очаровательное название для планеты. Впрочем, и для единственного материала на ней. Я попытаюсь описать его.

Планета похожа на Землю. Правда, уступает ей в размерах и воды здесь больше. Что касается основного материала, то выглядит он примерно так: поверните зеркальное отображение Южной Америки на 90° против часовой стрелки и отпихните в Северное полушарие. Сделали? Отлично. Тогда возьмите материк за хвост и тяните до тех пор, пока он не вытянется в длину еще на шесть-семь сотен миль и не похудеет в талии. Не забудьте, что экватор должен отсекать кусок длиной пять-шесть сотен миль. Вот вам и материк Лебедя в обнимку с прекрасным заливом. А чтобы довести начатое до конца, разбейте Австралию на восемь кусков и разбросайте наугад в Южном полушарии, назвав их первыми буквами греческого алфавита. Положите мороженого на макушки полюсов и не забудьте, пожалуйста, наклонить ось на восемнадцать градусов. Спасибо, все.

Я вспомнил про оставшиеся без присмотра „глаза” и направил в сторону Святого Стефана еще пару, но через час на обозреваемое пространство опустился занавес из облаков.

К этому времени метеоспутник над нами обработал полученную информацию и передал известие о плотном облачном покрове, образовавшемся по ту сторону гор. Как это часто здесь случается, буря "разразилась внезапно. Обычно местные бури так же внезапно и прекращаются: боезапаса для небесных пушек хватает от силы на час. Но бывают и затяжные ненастья: они длятся и длятся, и запас огненных стрел в небесных колчанах кажется неистощимым. Земным ураганам до них далеко.

Место, где расположен город Бетти, нельзя назвать безопасным, хотя, в общем-то, минусы компенсируются плюсами. Город раскинулся в двадцати милях от залива и удален приблизительно на три мили от реки Нобль, реки, по местным понятиям, немалой. Лишь один из его районов — самый малонаселенный — простирается до самого берега. Город похож на ленту размером семь на две мили, простирающуюся к востоку от руки и почти параллельную берегу залива. Около восьмидесяти процентов стотысячного населения сосредоточено в деловом квартале в пяти милях от Нобля. Нельзя сказать, что Бетти расположена в низине, но и возвышенностью эту часть ландшафта не назовешь -просто она чуть возвышается над окрестными долинами. Это, а также близость к экватору, сыграло свою роль при выборе места.

Другие факторы (близость к реке и заливу) тоже были приняты во внимание.

Остальные девять городов на материке меньше и моложе Бетти. Три из них находятся вверх по течению Нобля.

Таким образом, Бетти — первый кандидат на столицу будущей державы.

Рядом гладкое плато, чрезвычайно удобное для посадки транспорта с межзвездных гигантов на орбите, а в перспективе у нас быстрый рост и централизованное планирование экономики — плацдарм для дальнейшего продвижения в глубь страны. Но первой raison d’etre^[6] Бетти стал Старстоп. Ремонтные мастерские, хранилище горючего, отдых душой и телом — вот что такое Старстоп. Остановка на пути к другим заселяемым колониям. Так получилось, что Лебедь был открыт позже многих миров. Он находился на начальном этапе развития и не представлял интереса для колонистов. По сей день хозяйство на Лебеде остается в какой-то мере натуральным.

Зачем нужен Старстоп, если большую часть времени на корабле приходится спать? Подумайте чуть-чуть, а позже я сообщу, верны ли ваши догадки.

Грозовые тучи набухали на востоке, высылая вперед мелкие лентообразные облака, и Святой Стефан превратился в балкон, где столпились чудовища, вытягивающие поверх перил шеи в сторону сцены, где находились мы. Облако взгромождалось на облако, пока вся стена, выкрашенная солнечными лучами в цвет сланца, не рухнула. Прогремели первые раскаты грома, весьма напоминавшие бурчание в животе за полчаса до ленча.

Я отвернулся от экранов, подошел к окну: будто огромный серый ледник вспахивал небесную твердь.

Налетел ветер: я увидел, как деревья дрогнули и склонились к земле. Надвигалась буря, первая в этом сезоне. Бирюза сдалась и отступила. Погасло солнце. По оконным стеклам побежали первые капли, а потом и целые ручьи.

Святой Стефан, царапая животы надвигающихся чудовищ, осыпал себя снопами искр. Еще мгновение -и чудовища столкнулись со страшным грохотом: ручьи на стеклах превратились в реки.

Я вернулся к экранам полюбоваться, как бегут под дождем люди. Самые хитрые запаслись зонтиками и плащами, остальные метались, как угорелые. Многие вообще не прислушиваются к прогнозу погоды — психологическая защита, возникшая из того недоверия, которое наши предки испытывали в прошлом к шаманам. Ибо если они правы, значит, в чем-то превосходят нас, простых смертных, а это смущает больше, чем перспектива вымокнуть под дождем. Поэтому нам так хочется, чтобы они ошибались.

Я тотчас вспомнил, что сам забыл дома плащ, зонтик и галоши. Утро было прекрасное, а прогноз... мог, в конце концов, оказаться ошибочным.

Оставалось только взять еще одну сигарету и откинуться в просторном кресле: ни одна буря не смогла бы сбросить с неба мои „глаза”. Я включил фильтры и сидел глядя, как по экранам хлещет дождь.

Прошло пять часов — дождь не прекращался. Во тьме за окном гремело.

Я надеялся, что к концу моего дежурства гроза иссякнет, но когда появился Чак Фулер, картина нисколько не изменилась. Чак был моим сменщиком — ночным стражем Ада.

Он уселся за пульт.

— Ты чересчур рано, — сказал я. — Тебе никто не заплатит за лишний час.

— Делать нечего. Дождь. Лучше сидеть здесь, чем дома.

— Крыша протекает?

Он покачал головой.

— Теща опять приехала.

Я кивнул понимающе.

— Одно из неудобств нашего мира: он мал.

Он заложил руки за голову и откинулся в кресле, взглянул в сторону окна. Я почувствовал, что у него начинается истерика.

— Ты знаешь, сколько мне лет? — спросил он, выдержав паузу.

— Нет, — сказал я, зная, что ему двадцать девять.

— Двадцать семь, — сказал он. — Двадцать восемь скоро исполнится. Ты знаешь, где я успел побывать?

-Где?

— Нигде, вот где! Я родился и вырос на этой чертовой планете! Я женился и живу здесь и никогда никуда не уезжал. Когда я был моложе, не было возможности. А сейчас у меня семья...

Он нагнулся, поставил локти на колени, как школьник. Когда ему стукнет пятьдесят, Чак все равно будет выглядеть школьником: светлые волосы, короткая стрижка, приплюснутый нос, некоторая сухопарость, загар быстро пристает, ну и так далее. Может, он и поступать будет, как школьник пятидесяти лет, но я об этом не узнаю.

Я промолчал. Мне нечего было сказать.

На какое-то время он затих. Потом опять:

— Ты успел кое-где побывать. — Выдержал минутную паузу и продолжал: — Ты родился на Земле! Земля! Еще до того как я родился, ты путешествовал по другим мирам. Земля для меня — название. И еще фотография. Остальные здесь — они тоже видели только фотографии.

Я молча ждал. Когда устал ждать, сказал:

— „Минивер Чиви свой удел клял...”^[7]

— Что это значит?

— Так начинается одно старинное стихотворение. Вернее, старинным его считают сейчас, а когда я был мальчишкой, оно еще не успело состариться. У меня было много друзей, родственников. Когда-то... Сейчас от них не осталось далее костей. Они стали пылью, обычной пылью. И это не метафора. Пятнадцать лет для тебя и меня одно и то же, но не всегда. Что случилось тогда, давно занесено на скрижали истории. Улетая к звездам, ты хоронишь свое прошлое, и, если доведется вернуться, тебя встретят либо совершенно незнакомые люди, либо карикатуры на твоих друзей, родственников и тебя самого. Нет ничего легче, чем стать дедушкой в шестьдесят лет, прадедушкой в семьдесят пять или восемьдесят, но если ты улетишь годика на три, а потом вернешься, то встретишь своего пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнука, которому исполнилось шестьдесят пять и который страшно удивится, когда ты похлопаешь его по плечу. Знаешь, что такое одиночество? Ты не просто человек без родины или человек вне мира. Ты — человек вне времени. Ты и время перестаете принадлежать друг другу... Как мусор, блуждающий в межзвездном пространстве...

— Это стоит того! — воскликнул он.

Я захохотал. Мне приходилось выслушивать подобное каждый месяц уже в течение полутора лет. Раньше меня это не задевало так сильно, но сейчас все накопилось: дождь и грядущая субботняя ночь, мои последние заходы в библиотеку, а теперь и жалобы Чака — они-то и вывели меня из себя.

Я захохотал.

Чак густо покраснел.

— Ты смеешься надо мной!

Он поднялся и зло взглянул на меня.

— Нет, что ты, — сказал я, — я смеюсь над собой. Не ждал, что твои слова меня заденут. Я узнал о себе кое-что смешное.

— Что?

— С годами, оказывается, становишься сентиментальным. Это открытие меня и рассмешило.

Он вздохнул, повернулся и отошел к окну. Сунул руки в карманы, обернулся, взглянул на меня.

— Разве ты несчастлив? — спросил он. — Там... в глубине души, я имею в виду. У тебя есть деньги, ты ничем не связан.

— Успокойся, я счастлив, — ответил я. — Давай не будем вспоминать об этом. Вот и кофе у меня остыл.

Чак снова вздохнул и повернулся к окну. Яркая вспышка осветила его профиль, голос ему пришлось повысить: ударил гром.

— Извини, — услышал я будто издалека. — Мне просто кажется, что самый счастливый из нас — ты.

— Я? Не бери в голову, это погода всех достала. На тебя тоже плохо действует.

— Ты, как всегда, прав, — сказал он. — Взгляни! Я не видел такого дождя уже несколько месяцев...

— Небеса копили его в расчете на сегодня.

Он фыркнул.

— Я пока схожу вниз за кофе я сэндвичами — перекусить перед дежурством. Тебе что-нибудь принести?

— Спасибо, не надо.

— О’кей. Сейчас вернусь.

Он вышел, посвистывая. У него никогда не бывает продолжительных приступов. Настроение, как у ребенка, скачет вверх-вниз, вверх-вниз... Страж Ада для него, наверное, самая неподходящая работа: она требует максимально продолжительной концентрации внимания. Говорят, название нашей службы произошло от старинного летательного аппарата. Кажется, армейского вертолета. Мы отсылаем „глаза” на рассчитанные заранее орбиты: они могут вращаться в небе, зависать над землей и летать задом наперед, как те машины в далеком прошлом. Мы следим за порядком в городе и на окраинах. Это не самая трудная работа на Лебеде. У нас нет привычки заглядывать в чьи-то окна или посылать „глаза” кому-нибудь на дом. Если, конечно, нас не попросят. Наши показания рассматриваются в суде как свидетельские, н если успеваем нажать пару кнопок, то предоставляем видеозапись событий. Иногда на место происшествия мы посылаем людей или роботов, в зависимости от того, какая требуется помощь.

Преступления на Лебеде редки, хотя все до одного, даже дети, носят с собой оружие. Каждый прекрасно знает, кто на что способен, и немного найдется мест, которые могут послужить укрытием преступнику.

В основном мы занимаемся воздушным движением и поглядываем за местной фауной (она-то и заставляет нас косить оружие).

ОПНФ — так мы называем нашу должностную обязанность — Организация по Предохранению Нас от Фауны. Поэтому все сто тридцать „глаз” снабжены ресницами сорок пятого калибра.

Здесь встречаются весьма миловидные существа: медвежонок-панда, например; в сидячем положении он не превышает трех футов. Большие шелковистые квадратики ушей, пегая, в завитушках, шкурка, круглые, ясные карие глаза, розовый язычок, нос кнопкой, пушистьй хвост, остренькие зубки с сильнейшим ядом... Охочий до внутренностей млекопитающего, как кошка до валерьянки.

„Кусака”, наоборот, выглядит под стать прозвищу: пресмыкающееся с панцирем, защищающем голову, и тремя шипами — под глазами и у самого носа. Полуметровые ноги, хвост с четырьмя шипами, который „кусака” задирает вверх всякий раз, когда гонится за добычей, и ко всему прочему длинные острые зубы.

Есть еще земноводные, приползающие с залива или с реки. Они еще более уродливы и опасны.

Вот почему существуем мы, Стражи Ада, и не только на Лебеде, но и в остальных колониях. Между путешествиями я не раз работал Стражем и знаю, что они нужны везде.

Чак отсутствовал дольше, чем я ожидал, и вернулся к тому времени, когда я имел право покинуть пост. Но у него был довольный вид, и я ничего не сказал. На воротничке были заметны следы губной помады, а по лицу гуляла усмешка. Я пожелал ему всего хорошего, взял трость и спустился вниз, где меня ждал холодный душ.

Идти два квартала пешком к оставленной на стоянке машине мне не хотелось. Я вызвал по телефону такси.

Элеонора решила устроить себе выходной и ушла после ленча, служащие закончили работу на час раньше — здание мэрии пустовало, и мои шаги гулко звучали в полумраке пустого коридора. Пятнадцать минут я ждал у парадных дверей, прислушиваясь к мурлыканью дождя и бульканью воды в водосточной трубе. Дождь хлестал по тротуарам и сотрясал оконные стекла, до которых было холодно дотрагиваться.

Едва я увидел, что творится на улице, планы провести остаток дня в библиотеке рассеялись как дым. „Завтра или, в крайнем случае, послезавтра”, — решил я. Вечер располагал к хорошему ужину, горячей ванне, бренди и чтению. Можно раньше лечь спать. В такую погоду хорошо спится...

Такси остановилось перед входом. Раздался гудок. Я выбежал наружу.

Утром проливной дождь прекратился, а через час опять стал моросить не переставая. К полудню морось перешла в монотонный ливень.

Я был искренне рад, что сегодня у меня, как всегда по пятницам, выходной.

Поставьте значок — » — под прогнозом погоды на четверг: в пятницу ничего не изменилось.

Я ехал по району, который расположен у самой реки. Вода в Нобле стала прибывать, а тучи выжимали из себя все новые и новые порции воды. Канализационные трубы засорились и кое-где уже выплескивали воду обратно, и та рекой неслась по улицам. Дождь продолжал лить, лужицы росли, превращались в маленькие, озерца, и все сопровождалось барабанным соло грома, в землю втыкались огненные рогатины и кривые лезвия молний. Вода несла по водостокам трупы летучих гадов, похожие на недогоревшие остатки гигантского фейерверка. Шаровая молния плыла над центральной площадью, огни Святого Эльма мерцали на флагштоке, на башне с часами и гигантской статуе Уэя, которая пыталась сохранить бравый вид.

Я медленно вел машину к библиотеке, дворники с трудом смахивали с лобового стекла бесчисленные нити бисера: огромные поливочные машины в небе, очевидно, управлялись водителями, не охваченными профсоюзом, -ни один не останавливался выпить кофе. Наконец я нашел свободную стоянку и, укрывшись зонтиком, устремился к библиотеке.

Последние годы превратили меня в некое подобие библиофила. Нет, не настолько меня мучит жажда знаний: мне необходимы только свежие новости. Причина этого в следующем.

Как известно, существуют скорости, превышающие скорость света. Например, фазовые скорости радиоволн в ионной плазме или скорости перемещения световых пучков Дакбила, но эти явления редки и в любом случае неприменимы к космическим перелетам или транспортировке груза. Если речь идет о материи, то скорость света непреодолима. Скорость может быть близка к световой, но не более.

А жизнь приостановить можно, это проще простого: включил — выключил, никаких проблем. Вот почему я прожил так долго. Скорость увеличить нельзя, но можно замедлить старение человека — вплоть до остановки жизненных процессов — и пусть корабль со скоростью, близкой к световой, летит полвека или больше, если это необходимо, и доставит пассажиров по назначению. Поэтому я так одинок. Каждая такая маленькая смерть влечет за собой воскрешение где-то на другой планете и в другом времени. Так со мной бывало не раз, и в этом кроется ответ на вопрос, почему я стал библиофилом: новости доходят медленно, так же медленно, как и корабли. Купите перед отлетом газету и, когда вы прибудете к цели, она останется газетой, но там, где вы ее купили, она давно стала историческим документом. Если вы пошлете на Землю письмо, то правнук вашего корреспондента сможет отправить ответ вашему пра-правнуку, если между вами действительно тесные узы и никто не умрет во младенчестве.

Полки маленьких библиотек на Лебеде ломятся от редких книг: первые издания, покупаемые перед самым отлетом с Земли, которые после прочтения жертвуют библиотеке. Книги доходят до читателя после того как их привозят сюда. Их сразу перечитывают и тиражируют. Ни один автор еще не подал иска и ни одному издателю не грозило тюремное разбирательство с представителями, литагентами или наследниками.

Мы полностью автономны и всегда плетемся в хвосте, ибо существует „транзитное отставание”, которое непреодолимо. Земля так же легко осуществляет контроль за нами, как мальчик дергает за обрывок веревки, когда змей оторвался и взмыл в небо. Возможно, что-то подобное и пришло на ум Йитсу, когда он написал: „Вокруг все распадается на части, и центру их, увы, не удержать...” Терзаемый сомнениями, я все еще заставляю себя ходить в библиотеку за новостями.

День прошел незаметно.

Слова текли по экрану, я сидел в кабинке, просматривая еще никем не раскрытые газеты и журналы, а по улицам Бетти струились потоки с гор. Вода ничисто умыла лес: пена цвета арахисового масла заливала поля, устремляясь в подвалы, всюду находя себе дорогу и оставляя грязь на улицах.

Я зашел позавтракать в библиотечный кафетерий, где от девушки в зеленом переднике и желтой юбке (материя приятно шуршала) узнал, что аварийные команды уже работают вовсю, а движение в восточном направлении за Центральной площадью перекрыто.

После завтрака я в плаще и сапогах прогулялся в ту сторону.

Стена из мешков с песком, перегородившая Главную улицу, выросла мне по пояс, вода бурлила у колен и прибывала с каждой минутой.

Я взглянул на памятник Уэю. Ореол вокруг него померк, и это не случайно: весьма сомнительными теперь кажутся его заслуги, хотя тогда, если честно...

Уэй держит в левой руке очки и смотрит на меня вроде с опаской, гадая в глубине своей бронзовой души, не проговорился ли я и не разрушу ли его лоснящееся от воды, тяжелое, позеленевшее величие. Рассказать? Думаю, я единственный, кто его помнит. Он хотел стать отцом новой великой страны и действительно очень старался. Он занимал пост три месяца, а оставшийся срок (почти два года) мне пришлось исполнять его обязанности.

В свидетельстве о смерти написали „сердечный приступ”, но не упомянули, что виновником был кусочек свинца. Тех, кто об этом знал, нет в живых: разгневанный муж, испуганная жена, следователь-криминалист. Я остался один и не расскажу об этом никому, если сам бронзовый Уэй не проговорится. Ибо он — герой, а статуи нужны здесь больше, чем живые герои. Когда-то Уэй личным примером помог нам бороться с наводнением в поселке Батлер, и хотя бы за это достоин остаться в памяти граждан.

Я подмигнул бывшему своему боссу — капли с его носа падали прямо в лужу у моих ног. Прислушиваясь к всплеску воды и ругани рабочих, которые возводили плотину на другой улице, я отправился обратно в библиотеку в сопровождении оглушительного рокота и ярких вспышек. Над головой у меня проплыл „глаз”. Я махнул рукой, и он подмигнул мне фильтром. Если не ошибаюсь, сегодня в лавке распоряжался С. А. Джон Киме. А может быть и нет.

Внезапно хляби небесные разверзлись вновь: я очутился под настоящим водопадом.

Я бросился к стене здания — другого укрытия рядом не оказалось. Я поскользнулся, но вовремя пустил в дело трость. Наконец нашел какую-то дверь и укрылся за ней.

В течение десяти минут беспрерывно сверкали молнии и громыхал гром. Когда наконец дождь поутих, а ко мне вернулись зрение и слух, я увидел, что Вторая Авеню превратилась в реку. Отвратительно хлюпая, река уносила с собой всякий сор: бумажки, куски породы, палки, ил... Я пережидал в укрытии, пока спадет вода: не хотелось идти домой в сапогах, полных воды.

Вода не спадала.

Она подобралась ко мне и стала лизать подошвы.

Отступать было некуда. Стало ясно, что дальше будет еще хуже.

Я пробовал пробежаться, но бежать по колено в воде...

Я вспомнил про выстрел, который услышал днем. Когда у тебя мокрые ноги, размышлять ни о чем не приходится. Я добрел до стоянки, поехал домой. За машиной оставался пенистый след, и я чувствовал себя капитаном речного пароходика, мечтающим стать погонщиком верблюдов.

Было темно, будто наступил вечер. Я въехал в сырой, но еще не залитый водой гараж.

Когда я шел по переулку к дому, сумрак сменился тьмой. Несколько дней я не видел солнца, подумать только, как его не хватает в выходной день! Над головой раскинулся темный купол неба, и несмотря на полумрак я отчетливо видел, как чисты высокие кирпичные стены, обступившие переулок.

Я держался левой стороны в надежде хоть чуточку укрыться от дождя. Проезжая по набережной, я заметил, что уровень воды в реке достиг самых высоких отметок, нанесенных на пирсе. Нобль походил на большую тухлую кровяную колбасу, оболочка которой вот-вот лопнет.

Вспышка молнии представила моему взору весь переулок, и я, чтобы не вступить в лужу, сбавил шаг.

Мечтая о сухих носках и сухом мартини, я завернул за угол и замер как вкопанный.

Это был орг.

Он приподнял пластинчатое тело под углом сорок пять градусов к тротуару. Голова с глазами-светофорами, говорящими мне „стоп”, зависла в метре от земли, а сам он бежал в мою сторону, мелко перебирая бледными маленькими ножками, и пасть его, несущая смерть, метила мне в живот.

Здесь я сделаю отступление и расскажу о своем детстве. Если вы примете во внимание вышеизложенные обстоятельства, то поймете, почему я в этот момент вспомнил о нем.

На Земле я родился, вырос и получил образование. Когда учился в колледже, два лета работал на скотоферме. До сих пор помню запах и шум в стойлах, помню, как приходилось гнать коров по дороге на ферму. Помню запах и шум университета: формальдегид в лаборатории биофака; голоса первокурсников, коверкающих французские глаголы; неотступный аромат кофе и сигарет в Студенческом союзе; звон церковных колоколов и запах свежескошенной травы на лужайке (вспомни сидящего верхом на пожирающем траву чудовище Энди, этого гиганта-негритоса с надвинутой на самые брови бейсбольной кепкой и сигаретой, зажатой в углу рта так, что она почти обжигала левую щеку) и всегда (всегда!) — дзинь-тринь-трень! — звон клинков в фехтовальном зале. Я не хотел ходить на общую физическую подготовку, но четыре семестра считались обязательными. Единственная возможность ее избегнуть -заниматься спецспортом. Я выбрал фехтование: теннис, баскетбол, бокс, борьба, гандбол требуют слишком больших усилий, а стать членом гольф-клуба мне не позволяли средства. Я не подозревал, какие последствия будет иметь мой выбор. Напряга оказалось не меньше (если не больше), чем в других видах. Но мне понравилось. На втором курсе я стал кандидатом в сборную...

Появившись тут, где все носят при себе оружие, я заказал себе трость. Она похожа на эспадрон и на пику гуртовщика с одной лишь разницей: если ею кольнуть живое существо, оно никогда больше не поднимется с места. Гарантирую около восьмисот вольт в точке касания (если, конечно, нажата кнопка).

... рука с тростью взметнулась, палец нажал кнопку.

Оргу недолго пришлось ждать.

Когда я подпалил ему брюхо прикосновением трости и моментально отдернул руку, из пасти, ощерившейся острыми, как бритва, зубами, денеслось нечто среднее между вздохом и писком. Да, оргу недолго пришлось ждать (так мы их называем для краткости: „организм” — когда никак не вспомнить название).

Я отключил трость и обошел его крутом. Он оказался из породы речных. Помню даже, как три раза оглянулся, уходя, снова включил трость и до самой квартиры шел с включенной тростью, пока не запер за собой дверь и не зажег свет.

Тогда я разрешил себе вздрогнуть, а немного спустя сменил носки и смешал себе коктейль.

Пусть на вашем пути никогда не будет оргов.

Суббота.

Дождь усилился.

На западе все обложено мешками с песком. Теперь водопады бывают пополам с песком, хотя и не всегда. Кое-где плотина пока сдерживает напор.

К этому времени на счету дождя было-шесть смертей.

Случались пожары от молний, люди тонули или простужались.

Вскоре сумма причиненного водой ущерба начала стремительно расти.

Все были усталыми, злыми, жалкими и мокрыми. Все, включая меня.

„Суббота есть суббота”, но я все-таки пошел на работу. Мы работали с Элеонорой у нее в кабинете: разложили на столе подробную карту местности и поставили у стены шесть передвижных экранов. Шесть „глаз” дежурили над полудюжиной „аварийных точек” и держали нас в курсе предпринимаемых действий. Несколько телефон-них аппаратов (недавно установленных) и большой радиоприемник расположились на рабочем столе. Пять пепельниц ждали, когда их вытряхнут, а кофейник фыркал, глядя на нашу деятельность.

Уровень воды в Нобле превысил самую высокую отметку. Наш город был отнюдь не единственным островком в океане бури: выше по течению трясло поселок Батлера, заливало Ласточкино Гнездо, Лоури медленно стекал к реке, и целина вокруг превратилась в сплошной поток.

Даже прямая связь со спасательными командами не избавила нас от необходимости три раза выехать утром в поле: сначала когда рухнувший мост через Ланс смыло к самой излучине Нобля, где находился литейный завод Мэка, потом когда лесное кладбище на восточном берегу было вспахано так глубоко, что открылись могилы и поплыли гробы, и, наконец, когда рухнуло сразу три жилых дома на краю восточной части города. Маленький флаер Элеоноры, терзаемый порывами ветра, доставлял нас на места аварий для непосредственного руководства. Мне приходилось управлять флаером вслепую — только по показаниям приборов.

В центре города размещали эвакуированных.

Я трижды побывал под душем и сменил белье.

К полудню все успокоились, даже дождь утих. Правда, просветов на небе не появилось, но слабый моросящий дождик дал нам возможность немного опередить события.

Укрепили оставшиеся заграждения, эвакуированных накормили и дали им просохнуть, разгребли мусор. Четыре „глаза” из шести возвратились на посты: четыре „аварийных точки” уже перестали быть аварийными. „Глаза” были необходимы для обнаружения оргов.

Обитателям затопленного леса также не сиделось на месте: семь „кусак” и стая панд погибли этим днем, впрочем, как и несколько пресмыкающихся, явившихся из мутной воды Нобля, не считая древесных змей, ядовитых летучих мышей, бурильщиков и земляных угрей.

К девятнадцати часам казалось, что все позади. Мы с Элеонорой отправились прямо на небо в ее флаере.

Флаер набирал высоту, кабина с шипением загермети-зировалась. Вокруг нас была ночь. Усталое лицо Элеоноры в тусклом освещении приборной панели казалось маской. Она сжала виски ладонями, будто стараясь снять ее, а когда я посмотрел на нее снова, мне показалось, что это ей удалось. Легкая улыбка блуждала у нее на губах, а глаза блестели.

— Куда ты меня тащишь? — спросила она.

— Туда, — сказал я, — где мы будем смотреть на бурю сверху.

— Зачем?

— Много дней, — ответил я, — мы не видели чистого неба.

— Правда, — согласилась она, а когда наклонилась зажечь сигарету, я увидел, что одна прядь сбилась ей на бровь. Захотелось протянуть руку и поправить ее, но я не сделал этого.

Мы взмыли над океаном облаков.

Темное, безлунное небо.

Звезды — осколки бриллиантов.

Облака — как пол из вулканической лавы.

Мы парили. Мы взлетали к небу. Я поставил флаер на „якорь” (так я ставил „глаза” над городом) и зажег сигарету.

— Действительно, ты старше меня, — наконец сказала она. — Ты об этом знаешь?

— Нет.

— Существует определенная мудрость, определенная сила. Она сродни духу уходящего времени — просачивается в человека, спящего в межзвездном пространстве. Я знаю, я чувствую это, когда рядом ты.

— Нет, — сказал я.

— Тогда, может быть, это потому, что люди ждут от тебя этой силы, силы веков. Может, с этого следовало начать.

— Нет.

Она рассмеялась.

— Оно, это нечто, отнюдь не положительное.

Рассмеялся и я.

— Ты интересовался, собираюсь ли я осенью выставлять свою кандидатуру. Я отвечу: нет. Ухожу в отставку. Собираюсь выйти замуж.

— У тебя есть кто-нибудь на примете?

— Да, есть. Есть, Джас, — сказала она и улыбнулась мне. Я поцеловал ее, но поцелуй оказался не очень долгим: пепел ее сигареты грозил упасть мне прямо за воротник.

Мы потушили сигареты и поплыли.

Поплыли над невидимым городом.

В безлунном небе.

Я обещал рассказать вам о Старстопе. Вы, наверное, не понимаете, зачем, отправляясь на расстояние в сто сорок пять световых лет (а для вас оно будет сто пятьдесят реальных земных лет), вы вдруг останавливаетесь на полпути?

Ну, прежде всего (и это самое главное), провести все это время во сне не удастся: за многими приборами требуется постоянное наблюдение, и никто не согласится сидеть все сто пятьдесят лет в одиночестве. Существует график очередности. Каждый, включая и пассажиров, дежурит один-два раза. Всем даны инструкции, что делать до прихода специалистов, кого будить в случае аварии. Дежурят несколько человек. Их дублируют автоматы — о многих из них люди и не догадываются: это чтобы защитить автоматы от произвола людей или на тот невероятный случай, когда несколько сумасшедших соберутся вместе и решат открыть люки, изменить курс, убить пассажиров и тому подобное. Людей отбирают таким образом, чтобы они контролировали и заменяли друг друга и аппаратуру. И машины, и люди требуют присмотра.

После глубокого сна, сменяющегося дежурствами, у вас развивается клаустрофобия и депрессия. Поэтому Старстоп приходится как нельзя кстати: он восстанавливает душевное равновесие и будит в людях здоровые инстинкты. Пользу получают и миры, которые вы посетите: это обогащает их общественную жизнь и экономику.

Вот почему Старстоп — „остановка в пути” — и стал праздником на многих планетах. Он сопровождается фестивалями и церковными службами, а на более заселенных планетах — парадами, интервью и пресс-конференциями с участниками полета, транслируемыми на всю планету. Я прекрасно помню, что то же самое происходит и на Земле, когда прилетает космолет из колоний. Как-то раз одна довольно неудачливая молодая актриса Мэрилин Дустин отправилась к другим мирам и, проведя там несколько месяцев, вернулась следующим кораблем обратно. И, появившись пару раз на экранах стереовизоров с критикой внеземной культуры и сверкнув ослепительно белыми зубами, она заполучила выгодный контракт, третьего мужа и свою первую большую роль в кино. Это тоже свидетельствует в пользу Старстопа.

Я посадил флаер на крышу Геликса — самого большого в Бетти жилого комплекса; здесь Элеоноре принадлежала угловая квартира с двумя балконами и видом на далекий Нобль и на россыпь огоньков в долине Шик, где был дачный поселок жителей Бетти.

Элеонора приготовила мои любимые бифштексы с печеным картофелем и маисом, достала пиво. Я был доволен и счастлив.

Пробыл я у нее до полуночи — мы строили планы на будущее. Потом я взял такси до Центральной площади, где оставил свою машину.

Когда я туда добрался, мне пришло в голову проверить нашу Службу и посмотреть, как идут дела. Я вошел в здание мэрии, вытер ноги, стряхнул воду, снял плащ и направился через пустой холл наверх, к лифту.

Плохо, что лифт у нас почти бесшумный. Лифт должен гудеть, а двери — открываться и закрываться с лязгом. Ничего не подозревая, я вышел и завернул за угол.

Увиденное мною казалось достойным резца Родена. Можно сказать, мне повезло, что я появился именно тогда, а не десятью минутами позже.

На кушетке, в маленькой нише, что напротив дверей в СН, Чак Фулер и секретарша Лотти занимались чем-то, издали напоминающим практические занятия по спасению утопающих: делали друг дружке искусственное дыхание через рот и что-то еще.

Чак лежал спиной ко мне, но Лотти углядела меня через его плечо, глаза у нее расширились и она оттолкнула его.

— Джас... — выдохнул он, когда обернулся.

— Просто проходил мимо, — сказал я. — Думал зайти, проверить, посмотреть, как дела.

— М-м-м, все идет хорошо, — сказал он, выходя в коридор. — Сейчас они на авторежиме, и она зашла... узнать, не нужно ли нам отпечатать какие-нибудь отчеты. У нее закружилась голова, ну и мы... пришли сюда... на тахту...

— Нда-а, выглядит она слегка... неважно, — сказал я. -Там в аптечке есть нюхательная соль и аспирин.

Чувствуя себя неловко, я поторопился зайти в дверь Службы. Чак пришел спустя пару минут — я наблюдал за экранами — и встал сзади. Все, вроде, оставалось на своих местах, только дождь поливал сто тридцатьвидов Бетти.

— Да, Джас, — вздохнул он. — Я не знал, что ты зайдешь...

— Судя по всему.

— Я что хочу сказать... Ты веда не донесешь на меня?

— Нет, доносить я не буду.

— ... И не расскажешь Цинтии, да?

— Чем ты занимаешься вне работы, — сказал я, — это твое личное дело. Как друг советую заниматься этим в свободное время и в более подходящих местах. Я уж почти обо всем забыл, а через минуту не буду помнить вообще ничего.

— Спасибо, Джас, — сказал он.

Я кивнул.

— Что слышно в Бюро Прогнозов? — спросил я, поднимая телефонную трубку.

Он пожал плечами, я набрал номер и прислушался, а повесив трубку, сказал:

— Плохо, воды будет еще больше.

— Черт! — выругался он и зажег сигарету. Руки у него тряслись. — Эта, погодка меня доконает.

— Меня тоже, — сказал я. — Я ухожу: хочу добежать до дома, пока не началось. Может, завтра заскочу.

— Спокойной ночи.

Я спустился на лифте, взял плащ и вышел. Лотти поблизости не было видно, она, вероятно, где-то ждала, пека я уйду.

Я добрался до своей машины и проехал почти половину пути, когда опять включили душ. Молнии рвали небо на части: извергающее их облако, будто паук, вцепилось в город огненными лапами. Зигзаги вонзались в землю, счерчивая золотом контуры предметов и оставляя на сетчатке глаз яркие следы. Я добрался до дома за пятнадцать минут, и, когда въехал в гараж, гроза была в самом разгаре. До меня доносилось шипение, гром, череда вспышек освещала пространство между домами.

Уже сидя дома, я прислушивался к грому и дождю, провожая взглядом затихающий вдали апокалипсис.

Город бредил, охваченный ненастьем, силуэты зданий были четко очерчены пульсирующим светом. Чтобы легче видеть происходящее, я выключил свет в квартире. Нереальными казались иссиня-черные тени, отбрасываемые лестницами, фронтонами, карнизами, балконами: озаренные вспышками молний, здания будто источали свой внутренний свет. В вышине, крадучись, ползло огненное насекомое (живое? нет?); „глаз” в голубом ореоле маячил над крышами соседних домов. Мерцали огни; пылали облака, словно горы в геенне огненной; клокотал и барабанил гром, и белесые струи дождя сверлили мостовую, рождая пузырящуюся пену. Тут я увидел зеленую трехрогую „кусаку” с мокрыми перьями, страшной, как у демона мордой и мечеобразным хвостом: она огибала угол здания, е чуть раньше я услышал звук, который принял за удар грома, если бы не увидел, как „глаз” устремился за ней, добавляя к падающим на землю каплям градинки свинца. Оба исчезали за углом. Это произошло мгновенно, но за это время я понял, чьей кисти достойна эта картина. Не Эль Греко, не Блейк — Босх. Только Босх с его кошмарными образами улиц Ада, только он отдаст должное этому мгновению.

Одно мгновение бури...

Я смотрел, пока извергающее огонь облако не вобрало в себя ноги, повиснув в небе горящим коконом, а затем померкло, как тлеющий уголек, превратившийся в золу. Стало темно, на улице остался только дождь.

В воскресенье наступил апогей хаоса.

Город оказался в эпицентре самой сильной бури на Бетти.

Горели свечи, горели и церкви. Тонули люди. Звери появлялись на улицах, дома срывало с фундаментов, и они подпрыгивали, как бумажные кораблики на стремнине. Откуда-то налетел ураганный ветер. Мир сошел с ума.

Невозможно было доехать до мэрии — Элеонора прислала за мной флаер.

Службы Мэрии эвакуировались на третий этаж. Ситуация стала неконтролируемой. Единственное, что нам оставалось, — это ждать и оказывать посильную помощь. Я сидел и наблюдал за происходящим на экранах.

ДоЖдь лил как из ведра, из бочки, из цистерны. Как из рек и озер, низвергался водопадом. Иногда казалось, что на нас опрокинули целый океан. Отчасти в этом был виноват примчавшийся с залива ветер: его порывы заставляли капли носиться в воздухе почти горизонтально. Буря началась в полдень и длилась всего несколько часов, оставив наш город разрушенным и истекающим кровью. Бронзовый Уэй лежал на боку, флагшток исчез, и не осталось ни единого здания с целыми стеклами и не залитого водой. Возникли перебои с электричеством; один мой „глаз” обнаружил трех панд, закусывающих мертвым ребенком. Проклиная все и вся, я расстрелял их; ни дождь, ни расстояние не помешали мне сделать это. Элеонора рыдала, уткнувшись мне в плечо. Позже сообщили: на холме, окруженном водой, вместе с семьей оказалась беременная женщина, которой незамедлительно требуется кесарево сечение — тяжелые роды. Мы пытались пробиться к ней на флаере, но ветер... Я видел горящие здания, трупы людей и животных. Я видел наполовину погребенные под обломками машины и рухнувшие дома. Я видел водопады там, где раньше их не было.

Этим днем я потратил много зарядов, и не только на лесных зверей. Шестнадцать „глаз” были подстрелены мародерами. Надеюсь, мне никогда не доведется еще раз увидеть кадры, которые я тогда снял.

Потом пришла воскресная ночь — самая ужасная ночь в моей жизни. Дождь не прекращался. Третий раз в жизни я узнал, что такое отчаянье.

Мы с Элеонорой находились в Службе Нарушений. Остальные работали на третьем этаже. Восьмой раз за день потух свет. Мы сидели во тьме, не двигаясь, не в силах остановить наступивший хаос. Мы даже не могли наблюдать за происходящим: не было света.

Я не знаю, долго ли это продолжалось: час или несколько минут.

Мы разговаривали.

Помню, я рассказывал ей о девушке, чья смерть заставила меня отправиться на другую планету: как можно дальше от ее могилы. Два перелета, два новых мира -и я разорвал связь со временем. Но сто лет полета не лишили меня памяти: увы! память — отнюдь не время, которое так легко обмануть, погрузившись в petite mort^[8] сна. Память — месть времени, и, даже если ты лишишь себя зрения и слуха, очнувшись, ты поймешь, что прошлое остается с тобой. Самое страшное, что тебе может прийти в голову — вернуться на ставшую чужой землю, где покоится твоя любовь, вернуться никем не узнаваемым туда, где когда-то стоял твой дом. И тогда ты снова пускаешься в путь, чтобы забыться, но увы! — у тебя было слишком мало времени, чтобы забыть все. Ты предоставлен самому себе: один-одинешенек, один как перст. Тогда-то я впервые познал отчаяние. Я читал, работал, пил. У меня бывали женщины, но когда наступало утро, я оставался наедине с собой. Я прыгал с планеты на планету в надежде, что что-то изменится, но с каждым разом терял частичку себя.

Тогда мною овладело другое чувство. Оно было ужасно. Я понял, что должно существовать время и место, наиболее подходящее для каждого из нас. Когда утихла боль, я смирился с исчезнувшим прошлым и задумался о месте человека в пространстве и времени. Когда и где я хочу провести остаток своих дней? Прожить с полной отдачей? Прошлое я похоронил, но впереди меня, возможно, ожидало нечто лучшее, где-то на неизвестной мне планете; ожидало своего часа, которому еще суждено пробить. Как я могу об этом узнать? Могу ли быть уверен, что мой Золотой Век не ждет меня на следующей планете и что я не иду войной на Средние Века, когда впереди Возрождение? Оно всегда лишь билет, виза, новая страничка в дневнике. Это второй раз повергло меня в отчаяние.

Я не знал ответа на свой вопрос, пока не оказался здесь, на Земле Лебедя. Я не знаю, почему люблю тебя, Элеонора, но я люблю — это и есть ответ.

Когда загорелся свет, мы сидели и курили. Она рассказывала о муже, который погиб как герой и поэтому избежал грозящей ему смерти от белой горячки. Он погиб геройски, не зная за что: сработал условный рефлекс, который заставил его схватить мачете и броситься наперерез стае здешних „волков”, напавшей на исследовательский отряд в лесной глуши у подножия Святого Стефана. „Волки” разорвали его на куски, а остальные спаслись, отступив к лагерю и заняв там оборону. В этом суть героизма: мгновение, неподотчетное разуму (будто искра в нервах), предопределенное суммой всего, чем ты жил и что хотел сделать, вне зависимости от того, сделал ты это или нет.

Мы наблюдали за галереей экранов.

Человек — животное, способное мыслить логически? Выше, чем животное? Но не ангел? Но только не тот убийца, которого я убил той ночью. Каким он был? Честолюбивым, самолюбивым, влюбчивым? Не думаю. Смотрел ли он на себя со стороны, наблюдал ли за собой и своими поступками и понимал ли, насколько они преступны? Чересчур сложно. Когда он убивал, когда грабил, он разве видел себя со стороны, разве понимал чудовищность содеянного?

Придумывал ли он религии? Вряд ли. Я видел, как люди молятся; для них это было последней надеждой на спасение, когда все остальные способы исчерпаны. Условный рефлекс. Тогда, может быть, любовь? Я видел, как мать, стоя по грудь в бурлящей воде, удерживает на плечах дочь, а та точно так же поднимает куклу. Но разве любовь -не часть жизни? Того, что сделано, и того, что хотелось сделать? И хорошего, и плохого? Я знаю, что именно она, любовь, заставила меня оставить свой пост, сесть во флаер Элеоноры и пробиться сквозь бурю туда, где разыгралась эта сцена.

Я не успел.

Но никогда не забуду, как был рад, узнав, что меня кто-то опередил. Поднимающийся флаер подмигнул мне бортовыми огоньками, и Джон Киме передал по радио:

— Все в порядке. Все целы. Даже кукла.

— Хорошо, — сказал я и повернул обратно.

Я посадил флаер на балкон, и тотчас рядом появился чей-то силуэт. Когда я выбрался из флаера, в руке у Чака (а это был он) оказался пистолет.

— Я не собираюсь убивать тебя, Джас, — начал он, -но если что, я тебя раню. Встань лицом к стене. Я забираю флаер.

— Ты сошел с ума? — спросил я.

— Я знаю, что делаю. Он мне нужен, Джас.

— Хорошо, если нужен, возьми. Для этого совсем не обязательно держать меня на мушке. Мне он пока ни к чему. Возьми.

— Он нужен мне и Лотти, — сказал он. — Отвернись.

Я повернулся к стене.

— Что ты задумал? — спросил я.

— Мы улетаем. Вдвоем. Прямо сейчас.

— Вы сошли с ума, — сказал я. — Сейчас не время...

— Пошли, Лотти, — позвал он. У меня за спиной открыли дверь флаера.

— Чак, — сказал я, — ты нам нужен! Ты можешь уйти по-хорошему через неделю, через месяц, когда порядок будет восстановлен. Ведь существует такая вещь, как развод! Ты это знаешь.

— Они не дадут мне смыться отсюда, Джас.

— Тогда как ты собираешься это еде...

Я повернулся и увидел, что он перекинул через плечо большой холщовый мешок. Как у Санта-Клауса.

— Отвернись, слышишь? Я не хочу стрелять в тебя.

У меня появились кое-какие подозрения. С каждой минутой они усиливались.

— Чак, неужели ты грабил? — спросил я.

— Отвернись!

— Ладно, я отвернусь. И ты думаешь, тебе удастся далеко уйти?

— Достаточно далеко, — ответил он, — чтобы никто на нашел нас, а когда придет время, мы улетим отсюда.

— Нет, — сказал я, — мне кажется, ты не способен улететь с Лебедя. Я знаю тебя.

— Посмотрим, — голос удалялся.

Я услышал быстрые шажки, хлопнула дверь. Обернувшись, я увидел, как флаер поднимается над балконом.

Я долго смотрел им вслед.

И больше никогда их не видел.

Двух служащих мы нашли лежащими без сознания на полу в коридоре. Ничего серьезного. Убедившись, что о них позаботились, я присоединился к Элеоноре.

Мы ждали наступления утра.

Опустошенные, мы сидели и смотрели, как свет просачивается сквозь пелену дождя. Слишком многое произошло за такое короткое время. Все случилось чересчур быстро. Мы растерялись.

Утром дождь прекратился.

Добрый волшебник-ветер прилетел с севера и вступил в борьбу с тучами, как Эн-Ки со змеей Тиамат. Вдруг тряхнуло небеса, в тучах открылось лазурное ущелье, и бездны света хлынули, прорывая темную пелену туч.

Мы смотрели, как туча раскалывается на части.

Когда появилось солнце, я услышал радостные голоса и закричал вместе со всеми.

Прекрасное, теплое, целительное солнце приблизило свое круглое лицо к Святому Стефану и поцеловало его в обе щеки. У окон толпились радостные, возбужденные люди. Я радовался вместе со всеми.

Единственный способ убедиться в том, что кошмар кончился, — это проснуться и не найти у себя в спальне ничего, что может свидетельствовать о реальности вашего сновидения. Это единственный способ определить, действительно это был сон или, может быть, вы все еще не проснулись.

Мы ходили по улицам в болотных сапогах. Везде было полно грязи: в подвалах, машинах, канализационных трубах и бельевых шкафах. Грязь облепила здания и автомобили, людей и ветви деревьев. Засыхающие коричневые круги от лопнувших пузырей ждали, казалось, когда их соскребут. Если кто-нибудь из нас подходил близко к складам, где гнили продукты, летучие гады стаями поднимались и зависали в воздухе, как стрекозы, а потом возвращались к прерванной трапезе. У насекомых тоже, казалось, был праздник. Срочно требовалось провести инсектицидную обработку.

Все было перевернуто вверх тормашками, разрушено и наполовину погребено под коричневыми „саргассами”. Число жертв оставалось невыясненным. Грязная вода медленно текла по улицам, стояла невозможная вонь.

Витрины в магазинах были разбиты вдребезги, под ногами хрустели осколки стекла... Рухнувшие мосты и развороченные мостовые... Стоп, хватит. Зачем продолжать? Если вы еще не представили себе эту картину, вам это никогда не удастся. Тяжелое утро, последовавшее за пьяной оргией небесных сил. Всегда найдется смертный, чтобы разобрать остатки божественного пиршества или оказаться погребенным под ними.

Мы занимались расчисткой улиц, но к полудню Элеонора уже валилась с ног. Я жил недалеко от предпортового района, где мы работали, и отвез ее к себе домой.

Вот почти вся история — все как на ладони: свет, тьма, снова свет, за исключением конца, которого я действительно не знаю. Я только расскажу вам начало этого конца...

Я высадил ее на углу. Она направилась к моему дому, а я поехал ставить машину в гараж. Почему я отпустил ее одну? Не знаю. Может быть, в лучах утреннего солнца мир казался безмятежным, несмотря на облепившую его грязь.

Или, наверное, потому, что я был влюблен, тьма исчезла, и ночные страхи улеглись.

Я поставил машину в гараж и пошел по переулку. Подходя к углу (неделю назад я повстречался здесь с оргом), я услышал ее крик.

Я бросился вперед. Страх придал мне сил: я рывком одолел оставшееся расстояние и повернул за угол.

Рядом с лужей лежал мешок, ничем не отличающийся от мешка, увезенного Чаком. В луже стоял человек. Он рассматривал содержимое кошелька Элеоноры, а она лежала на земле без признаков жизни, кровь заливала ее лицо.

Я закричал и, включив трость, бросился на него. Он обернулся, уронил кошелек и потянулся к пистолету у пояса.

Между нами оставалось метров десять, когда я метнул трость. Он уже вскинул пистолет и успел прицелиться, когда трость упала в лужу, где он стоял.

Может быть, стаи ангелов помогли ему добраться к праотцам.

Она еще дышала. Я перенес ее домой и, не помню как, вызвал врача, а потом ждал...

Она прожила еще двенадцать часов и умерла. Она приходила в сознание дважды перед операцией и ни разу после. Она ничего не сказала. Один раз улыбнулась мне и заснула.

Я вторично занял пост мэра, до ноября, чтобы руководить восстановительными работами. Я работал, работал до седьмого пота и покинул город таким же чистым и солнечным, каким он встретил меня когда-то. Уверен, что если бы я выставил свою кандидатуру на осенних выборах, то стал бы мэром. Но я не хотел.

Муниципальный совет отверг мои возражения и решил воздвигнуть статую Годфри Джастона Холмса рядом со статуей Элеоноры Ширер на площади напротив начищенного до блеска Уэя. Думаю, она стоит там до сих пор.

Я сказал им, что никогда не вернусь, но кто знает? Может быть, через два года, когда все это останется в далеком прошлом, я вернусь и найду Бетти населеной незнакомыми мне людьми. Кто знает, может быть, к тому времени автоматизация охватит весь континент и он будет от побережья до побережья заселен людьми.

В конце года объявили Старстоп. Я попрощался, сел на корабль и отправился. Куда? Все равно куда.

Бред одинокого корабля в межзвездном пространстве...

Кажется, прошло несколько лет. Я не считаю годы, но часто думаю о Золотом Веке, о Возрождении, что ждет меня когда-то и где-то, ждет билет, звездный билет, виза, перевернутая страничка дневника. Я не знаю, где и когда. Кто знает? Где теперь вчерашний дождь?

В невидимом городе?

Внутри меня?

Вокруг холод и тишина. Впереди — бесконечность. Движения не ощущаешь.

Луны нет, но ярко горят звезды — как осколки бриллиантов.

СВЕТ СКОРБИ^[9]

Справа на груди Орион, как генерал, носил звезду. (Есть у него еще одна — слева под мышкой, но забудем об этом ради красоты придуманного мною сравнения.)

Звезда эта — 0,7 звездной величины, светимостью 4,1 абсолютных единиц, красная, с капризным характером-гигант среди остальных регалий Ориона (класс М), удалена от Земли на двести семьдесят световых лет. Температура поверхности — около пяти с половиной тысяч градусов по Фаренгейту. Если вы внимательно всмотритесь в окуляры своих приборов, то наверняка увидите в ее спектре следы оксида титана.

Должно быть, „генерал” Орион носил эту безделушку не без гордости. Она сверкала в стороне от основного созвездия и была звездой немалой, что, наверное, и льстило генеральскому самолюбию.

Звезду звали Бетельгейзе.

На значительном расстоянии от объекта гордости Ориона вращался безжизненный обломок скалы, который вряд ли кто осмелился бы назвать планетой. Но у правительства всегда есть свое мнение.

Вот Земля и решила...

Решила... а всякий раз, когда держава желала отделаться от какого-нибудь индивидуума и соблюсти видимость приличий, требовалось какое-то решение. Поэтому и решили: в связи с нехваткой полезных планет попытаться приспособить этот обломок для такого рода колонии.

Представители Земли связались с Френсисом Сэндоу и задали ему вопрос о реальности проекта. Тот ответил утвердительно.

Они осведомились о цене, услышали цифру и, негодующе всплеснув руками, ринулись застегивать портфели.

Сэндоу был единственным в своем роде человеком, занимавшимся „чисткой” других миров, но, надо отдать ему должное, своим богатством он был обязан отнюдь не наследству и не везению. Он предложил представителям не торопиться и сделал встречное предложение, которое было принято. Так родилась Скорбь.

Теперь позвольте рассказать вам о Скорби — единственной обитаемой планете системы Бетельгейзе. Обломок камня без всяких признаков жизни — это Скорбь. Сэндоу „накачал” на мертвую поверхность газовый нимб из аммиака и метана. Он знал, как ускорять эволюцию планет, хотя физики Земли предупреждали его, что в случае выхода реакции из-под контроля, он останется владельцем пояса, астероидов. Сэндоу ответил, что во всем отдает себе отчет и, если потребуется, соберет планету по кусочкам и начнет сначала. Но, добавил он, этого не произойдет.

И, разумеется, оказался прав.

Когда бури поутихли и на планете появились моря, настала очередь „интерьера”. С помощью подземных взрывов Сэндоу вылепил материковые массы. Он колдовал над континентами и морями, очищал атмосферу, тушил вулканы, успокаивал землятрясения. Потом привез растения и животных и занялся мутациями. Новые обитатели быстро росли и размножались. Через несколько лет он измерил атмосферу... и так далее, кажется, не меньше двенадцати раз. Затем занялся климатом.

И в один прекрасный день высадился на поверхность планеты с несколькими представителями „заказчика”, стащил с головы кислородный шлем, раскрыл над собою зонтик, глубоко вздохнул и сказал: „О’кей. Ваш черед платить”. (Произнеся эти слова, он все-таки закашлялся.)

Эксперты признали планету вполне подходящей, сделка состоялась, и некоторое время правительство оставалось удовлетворённым.'Сэндоу тоже.

Почему все были удовлетворены? Просто Сэндоу состряпал отвратительное подобие мира, которое пришлось по вкусу обеим сторонам, причем по разным причинам.

Почему это длилось недолго? Все-таки „заказчики” нашли камень преткновения, и вы скоро узнаете где.

Почти на всех обитаемых планетах есть уголки, которые представляются их обитателям более желанными, чем остальные. Существуют островки отдыха от зимних холодов или летнего зноя, ураганов, грязи, льда и других неприятностей, которые заставят любого философа признать, что жизнь не обходится без некоторых неудобств.

Скорбь отличалась от всех остальных миров.

За плотным слоем облаков, окутывающим планету, вам едва ли удастся увидеть Бетельгейзе, а если все-таки повезет, радости доставит мало, ибо жар ее будет невыносим. Пустыни, льды и джунгли, вечные бури, экстремальные температуры и безжалостные ветры — в любом месте на Скорби вы лицом к лицу столкнетесь с самыми разнообразными „коктейлями” из подобного рода прелестей. Возможно, поэтому так и назвали эту планету, созданную отнюдь не для отдыха, не для беззаботного времяпровождения.

Почему Земля заплатила Сэндоу за создание этого ада?

Соблюдение прав ссыльных? — Никто не имел ничего против, но требовалась и определенная мера наказания. Осужденный вместе с курсом терапии должен был получить еще и необходимую долю отрицательных эмоций, чтобы (это мое предположение) наказание затронуло не только душу, но и тело.

Скорбь стала планетой-тюрьмой.

Самая продолжительная ссылка на Скорбь не превышала пяти лет. Меня осудили на три. Человек привыкает ко всему, будьте уверены. Условия оказались вполне сносными: кондиционеры, звукоизоляция и, если потребуется, отопление. Здесь никого ни в чем не ограничивали; вы могли отправиться куда вам заблагорассудится, приехать в ссылку с семьей или обзавестись ею здесь, а при желании даже делать деньги. Здесь достаточно разного рода дел: магазины, театры, церкви — то же самое, что и на других планетах, разве что здания более приземисты на вид и частенько уходят глубоко под землю. Если кому-то больше по вкусу безделье и философия, он все равно не останется голодным. Единственное различие между Скорбью и другими планетами заключалась в том, что вы не имели права покинуть ее до окончания вашего срока. Население планеты — приблизительно триста тысяч, из которых девяносто семь процентов — заключенные и их семьи. У меня семьи не было, но к рассказу это отношения не имеет. Или имеет? Ведь у меня когда-то была семья...

Мне принадлежал сад, за которым ухаживали роботы. Весь год под водой находилась половина территории, а на полгода вода заливала всю плантацию. Моя „ферма” была в низине, высокие деревья венчали гребни холмов вокруг, я жил в герметичном вагончике из блестящего гофрированного железа с миниатюрной лабораторией и компьютером и выходил из вагончика только в плавках или водолазном костюме (в зависимости от времени года), сеял и собирал урожай.

Сначала я ненавидел „ферму”.

По утрам иногда казалось, что мир исчез и я плыву по реке забвения. Затем пустота превращалась в туман, распадавшийся на мглистые клочки, стелющиеся по земле, как пресмыкающиеся, чтобы исчезнуть и оставить меня наедине с новым днем. Я уже говорил, что сначала ненавидел место своего заключения, но потом привык. Может быть потому, что меня заинтересовал один факт.

Потому-то я и не обратил внимания на крик „Железо!”. Я занимался исследованиями.

Земля то ли не смогла, то ли не пожелала платить назначенную Сэндоу цену за жалкий мир, годный как тюрьма или полигон для маневров. Тогда Сэндоу предложил нечто иное, и судьба Скорби была решена. Он снизил цену, взял на себя заботу о „трудотерапии” и, таким образом, стал владельцем местной промышленности.

В лабораториях, подобных моей, содержалась вся необходимая для исследования аппаратура. Можно получить любые интересуюпше вас данные об ударостойкости, термостойкости и многом другом. Бывало и так: оставишь урожай без присмотра и выясняется, что какой-то неучтенный фактор доставляет вам кучу неприятностей. Мне кажется, с Сэндоу не раз случалось подобное, поэтому-то он и решил присоединить „ферму” к другим объектам исследований.

Скорбь — эта невыносимая планета — представляла обильную информацию для изучения. Некоторые из нас разъезжали по климатическим поясам, записывая отклонения от нормы. Причудливые приземистые дома тоже подвергались осмотру, ибо когда-нибудь их двойники разбредутся по другим пограничным мирам. Назовите любой предмет, и я могу вас заверить, что кто-нибудь на Скорби обязательно занимается проверкой его на пригодность.

Прошел почти год, как истек срок моего заключения, но я оставался, хотя мог покинуть планету в любой момент. Кое-что меня здесь удерживало. Я хотел найти подтверждение одной догадке.

Те, кого нанимал Френсис Сэндоу, исследовали многое, но для меня интерес представлял один побочный продукт местной экологии. Было нечто любопытное в моей долине, нечто, заставлявшее рис расти как на дрожжах. Сэндоу сам не знал, в чем дело, и исследования, которые я вызвался проводить, должны были дать объяснение этой загадке. Если существовало вещество, ускоряющее созревание риса до двух недель после посева, открытие такого вещества представлялось неоценимым благодеянием для растущего населения Галактики.

Итак, я защищал мои владения от змей и водяных тигров, выращивал урожай, занимался исследованиями, а результаты вводил в компьютер. Данные накапливались медленно: я исследовал все факторы поочередно и, когда услышал этот сумасшедший вопль „Железо!”, понимал уже, что нахожусь от разгадки на расстоянии одного-двух урожаев.

Правда, я упустил из виду то, что истина могла оказаться непознаваемой, ибо единственное, чего мне хотелось тогда, — это найти разгадку, подарить ее миру и сказать: „Пользуйтесь! Я сделал открытие, чтобы заплатить за то, что когда-то присвоил. Надеюсь, это справедливо”.

Во время одной из нечастых поездок в город я заметил, что говорят там лишь об одном — о железе. Люди гадали, будет ли массовое бегство, и пара-другая намеков была брошена в адрес людей вроде меня, которые могли уехать в любой момент. Разумеется, я не пожелал с ними разговаривать. Я не очень-то любил этих людей, потому-то и взял себе работу, которой мог заниматься в одиночку. Мой „терапевт” не хотела, чтобы я работал один, но также не советовала мне с кем-либо ссориться или увлекаться спорами. Этому второму совету я следовал, а как только мой срок истек, перестал встречаться с ней.

Поэтому я удивился, услышав звонок в дверь. А когда открыл, она буквально ворвалась ко мне в вихре чудовищного ветра, под пулеметным огнем дождя, обстреливавшего ее с небес.

— Сюзанна?! Входите, — сказал я.

— Мне кажется, я уже вошла, — сказала она, и я закрыл за нею дверь.

— Давайте, я повешу вашу амуницию.

— Спасибо.

Я помог ей выбраться из плаща, больше всего напоминавшего шкуру угря, и повесил его на крючок в прихожей.

— Как насчет кофе?

— Не откажусь.

Она прошла за мною в лабораторию, служившую одновременно и кухней.

— Ты когда-нибудь слушаешь радио? — спросила она, принимая из моих рук чашку.

— Нет, приемник сломался месяц назад, а починить его я так и не удосужился.

— То, что происходит, достаточно серьезно, — сказала она. — Нас выселяют.

Я разглядывал ее мокрые рыжие лохмы и серые глаза, хорошо сочетавшиеся с рыжими бровями, и вспоминал, что она говорила мне, когда я был ее „пациентом”.

— Я еще не вобрался. — Я пожал плечами и заметил, как веснушчатое лицо налилось румянцем. — И когда это случится?

— Начинается с послезавтра, — ответила она. — Они присылают корабли откуда только возможно...

— Понятно.

— ... поэтому я решила, что лучше тебе сообщить. Чем быстрее ты зарегистрируешься в космопорту, тем скорее улетишь.

Я отхлебнул кофе.

— Спасибо. Как ты думаешь, долго это будет длиться?

— Приблизительно от двух до шести недель...

— Приблизительно...

-Да.

— Куда они хотят всех отправить?

— В колонии на других планетах. Пока. К тебе это, разумеется, не относится.

Я фыркнул.

— Что здесь смешного?

— Жизнь, — сказал я. — Бьюсь об заклад, Земля готова разорвать контракт с Сэндоу.

— Они подали на него в суд за нарушение контракта. Ты же знаешь, он гарантировал им эту планету.

— Вряд ли обещание можно рассматривать как повод для судебного вмешательства. Вряд ли...

Она пожала плечами. Сделала еще глоток.

— Не знаю. Все это слухи. Тебе лучше поехать на регистрацию, если хочешь отбыть пораньше.

— Не хочу, — сказал я. — Я близок к открытию и собираюсь скоро закончить исследования. Надеюсь, шести недель мне хватит.

Она широко раскрыла глаза и поставила чашку.

— Но это глупо! — воскликнула она. — Что хорошего в том, что ты погибнешь и никто не узнает о твоем открытии?

— Успею, — сказал я, мысленно возвращаясь к предстоящему опыту. — По крайней мере, надеюсь успеть.

Она встала.

— Ты должен немедленно отправиться на регистрацию.

— Это называется „насильственная терапия”.

— Очень советую прислушаться к моим словам.

— Сейчас, судя по всему, я не в заключении, в здравом уме и ни для кого опасности не представляю.

— Допустим. Но если* ты меня вынудишь, я докажу обратное и тебя силой заставят покинуть планету.

Я нажал кнопку одного устройства, находившегося тут же на столе, подождал секунды три и нажал другую.

— ... ты меня вынудишь, я докажу обратное и тебя силой заставят покинуть планету! — повторил ее голос из динамика.

— Спасибо, — сказал я. — Теперь ты можешь действовать.

Она снова опустилась на стул.

— Ладно, ты выиграл, но каких результатов ты ждешь от своих исследований?

Я пожал плечами и отпил немного кофе.

— Хочу доказать, что прав я один. Остальные заблуждаются.

— Это ничего не значит, — сказала она. — Если бы ты находился в здравом уме, тебе было бы наплевать.

— Уходи, — попросил я как можно мягче.

— Я выслушаю твои юношеские фантазии, — сдержанно сказала она. — Мне кажется, ты одержим идеей смерти. Жажда самоубийства плюс неразрешенные семейные проблемы, и мы обязаны...

Я засмеялся: еще один способ указать ей на дверь. Потом сказал:

— Хорошо. Заранее соглашаюсь со всем, что ты будешь говорить мне, но исполнять твои приказы — уволь. Можешь считать это твоей моральной победой, что ли.

— Когда приспичит, ты помчишься без оглядки.

— Разумеется.

Она вернулась к своему кофе.

— Ты действительно близок к открытию? — спросила она.наконец.

— Действительно.

— Мне жаль. Все случилось так некстати.

— Мне нет, — сказал я.

Она оглядела лабораторию и остановила взгляд на оконном стекле из кварца, за которым лежали слякотные поля.

— Неужели ты счастлив здесь в одиночестве?

— Нет, — сказал я, — но в городе хуже.

Она тряхнула головой, и я засмотрелся — по рыжим волосам пробежала волна.

— Ты неправ, если думаешь, что кого-то это заботит.

Я набил трубку и зажег ее. Потом сказал:

— Выходи за меня замуж. Я построю для тебя дворец и каждый день буду дарить новые платья — все время, пока мы вместе.

Она улыбнулась.

— Тебе этого хочется?

-Да.

— Но ты же... ты...

— Да или нет?

— Нет. Спасибо. Ты же знал, что я не соглашусь.

— Знал.

Мы допили кофе, и я проводил ее до дверей, но так и не поцеловал. Для этого я и закурил трубку.

В тот день я убил сорокатрехфутовую змею — она, видимо, решила, что блестящий прибор у меня в руке выглядит страшно аппетитно, впрочем, как и сама левая рука и остальное, что к ней прикреплено. Я всадил в змею три „занозы” из самострела, и она скончалась в судорогах, изломав несколько подопытных саженцев.

После этого инцидента роботы продолжали заниматься своим делом, и только к концу дня я измерил трофей. Роботы — замечательные работники: они не суют нос не в свое дело и не болтают глупостей.

Этой ночью я настроил радио, но на всех диапазонах говорили только о железе. Выключив приемник и закурив трубку, я подумал, что, если бы она сказала „да”, я бы женился.

Следующая неделя принесла новость: надеясь ускорить эвакуацию, Сэндоу направил к нам все свои ближние торговые корабли и послал за дальними. Я предвидел это -радио только подтвердило мои догадки. Я мог бы предсказать, что о Сэндоу будут говорить то же, что и всегда: человек, который жил так долго, что теперь боится собственной тени. Один из богатейших людей в Галактике, параноик, живущий отшельником на планете-крепости, принадлежащей ему одному, выбирающийся во внешний мир только инкогнито, богатый, могущественный и... трусливый. Дьявольски талантливый. Подобно богам, способный создавать и переделывать миры, населять их теми, кто придется ему по душе. Единственная особа, удостоившаяся его любви — госпожа Жизнь Фрэнсиса Сэндоу. По количеству прожитых лет, как свидетельствует статистика, он должен был умереть давным-давно, но он лишь сжигает благовония пред алтарем статистики и смеется. Мне кажется, что даже слухи о долголетии Сэндоу состарились. „Как жаль, — любят повторять сплетники, -когда-то он был человеком”.

Вот и все, что болтают, если в разговоре вдруг всплывает его имя.

Эвакуация проводилась планомерно. Скорость и масштабы ее впечатляли. К концу второй недели население Скорби исчислялось четвертью миллиона. На исходе третьей недели, когда прибыли космические лайнеры, осталось сто пятьдесят тысяч. Затем появился еще один флот, а некоторые корабли вернулись за второй партией. К середине четвертой недели насчитывалось семьдесят пять тысяч, а на исходе ее вряд ли оставался кто-нибудь, кроме меня. Машины застыли на улицах, инструмент лежал там, где был брошен. Оставшиеся без присмотра заводы гудели и грохотали. Дверями магазинов играл ветер, прилавки и полки ломились от никому не нужного товара. Дома стояли покинутые, на столах гнили остатки еды. Все храмы закрыты, а реликвии вывезли. Местная фауна не давала покоя, и каждый день мне приходилось в кого-то стрелять. Корабль за кораблем вспарывали облака и исчезали в небе, чтобы доставить возбужденные толпы людей к огромным межзвездным лайнерам на орбите. День и ночь я с роботами занимался образцами урожая, ожидая, что тот вот-вот выдаст мне результат. Но напрасно. Всегда выяснялось, что необходимы еще какие-то крохи информации.

Время истекало. Не исключено, что я сошел с ума. Но подойти так близко к открытию и увидеть, как все разлетится в пух и прах? Понадобятся годы, чтобы сделать копию этой долины, если это вообще возможно. Долина была в некотором смысле уродом, мутантом, возникшим в результате сжатия миллионов лет эволюции в десятилетие, причем с помощью науки, которой я не знал. Оставалось работать и ждать.

Раздался звонок в дверь.

На сей раз дождя не было, напротив, облачный покров редел и вот-вот должно было показаться небо — впервые за последние несколько месяцев. Но она ворвалась ко мне так стремительно, как будто за ее спиной бушевала ужасная буря.

— Ты должен уехать! — закричала она. — Срочно! В любую секунду это может...

Я дал ей пощечину.

Она закрыла лицо руками и некоторое время стояла, дрожа всем телом.

— Хорошо, — сказала она. — У меня истерика. Но все, что я говорила, правда.

— Я прекрасно все понял еще в первый раз. Почему ты до сих пор здесь?

— Неужели, черт тебя дери, ты не понимаешь?

— Нет. Объясни мне, — сказал я и сделал вид, что' слушаю ее с интересом.

— Из-за тебя. Уезжай! Немедленно уезжай!

— Я чересчур близок к открытию, чтобы все бросить, -ответил я. — Скорее всего, сегодня или завтра.

— Ты предлагал мне выйти за тебя замуж, — сказала она, — я согласна, только немедленно собирайся и уезжай.

— Неделю назад я бы, может быть, согласился, но сейчас — увы...

— Последние корабли снимаются с орбиты. На Скорби осталось меньше сотни людей, а до восхода Бетельгейзе здесь не останется никого. Как ты собираешься отсюда уехать, если даже решишь это сделать?

— Меня не забудут, — сказал я.

— Да, ты прав. — Она засмеялась подозрительно легко и чуть криво. — Последний корабль сделает проверку. Компьютер будет просматривать списки отбывших со Скорби. Твое имя всплывет, и они отправят корабль для розыска. Специально за тобой. Тебе это даст почувствовать собственную значимость, не правда ли? Тебя будут разыскивать, а потом увезут силой и не спросят, все ли ты успел сделать.

— К тому времени я, наверное, найду разгадку.

— А если нет?

— Посмотрим.

Я отдал ей свой носовой платок и поцеловал, когда она менее всего ожидала. Это заставило ее топнуть ножкой и сказать слово, для женских уст не предназначенное. И добавила:

— Хорошо, я останусь с тобой, пока они не придут. Кто-то должен присматривать за сумасшедшим, пока не назначили опекуна.

— Мне сейчас необходимо проверить саженцы, — сказал я.— Извини.

Я надел сапоги с голенищами до бедер, взял самострел и вышел через заднее крыльцо.

Я убил двух змей и водяного тигра, двух хищников сразу, а одного — возвращаясь домой. Когда я работал в поле, облака расступились и в разрыве блеснула ненавистная Бетельгейзе. Роботы уволокли туши с поля, на сей раз я даже не потрудился узнать размеры трофеев.

Сюзанна наблюдала за мной и в течение часа не проронила ни слова, пока я не сказал ей, что, может быть, завтра...

Она подошла к окну и посмотрела на небо: оно было будто объято пламенем.

— Железо, — сказала она, и по щеке у нее скатилась слеза. — Железо. Это не смешно. Оно не исчезнет, даже если ты не будешь обращать на него внимания. Оно — само по себе.

Веками орден на груди Ориона сжигал внутри себя водород, обращая его в гелий, а гелий аккумулировал в недрах. Когда объемы гелия сократились, его ядра распались, образовав углерод и предоставив энергию для того, чтобы орден Ориона не потерял своего блеска. Вскоре обман раскрылся, из углерода образовались кислород и неон, а температура звезды продолжала расти. Боязнь взрыва заставила звезду обратиться к магнию и кремнию.

Потом настал черед железа. С помощью спектрального анализа физики, наконец, поняли, что происходит. Генерал Орион исчерпал все хитрости, оставив про запас лишь одну. Сейчас его могло спасти только обращение железа обратно в гелий быстрым сжатием гравитационного поля. Этот процесс придал бы его награде ослепительно яркий блеск, а затем одарил генерала орденом Белого Карлика, которым он продолжал бы гордиться. Через двести семьдесят лет новую звезду увидели бы на Земле, и он еще некоторое время выглядел бы героем, а это кое-что значит. Таков разум военных.

— Железо, — повторил я.

Они пришли за мной на следующее утро. Но я еще не успел закончить. Корабль приземлился на холмах к Северу от моего убежища, из него вышли двое, затянутые в скафандры. Один нес ружье. У второго был „вынюхиватель” — прибор, который выслеживал человека по химическому составу организма. Эта штука действовала в радиусе мили. „Вынюхиватель” указал в сторону вагончика, ибо я как раз работал между ним и гостями.

Опустив бинокль, я ждал, сняв самострел с плеча. Сюзанна, наверное, находилась в полной уверенности, что я занят делом. Я действительно работал, пока корабль не появился на фоне объятого огнем небосклона и клочьев тумана, заволакивавших холм. Я спрятался на краю поля и стал ждать.

На случай подобных визитов я захватил скафандр: под водой их прибор был бесполезен.

Должно быть, они растерялись, когда запах исчез, но потом я заметил две тени, мелькнувшие рядом.

Я всплыл, скинул маску, прицелился и крикнул:

— Стойте! Бросайте оружие или я стреляю!

Один быстро обернулся, но не успел вскинуть ружье: я попал ему в руку.

— Я предупреждал, — сказал я, когда ружье упало на тропинку, а он схватился за руку. — Теперь поддайте его ногой. Так, чтобы оно упало в воду.

— Послушайте! Вам надо убираться отсюда, — крикнул раненый. — Бетельгейзе может взорваться в любой момент! Мы пришли специально за вами!

— Знаю. Но я еще не готов.

— Пока вы не в гиперпространстве, вам будет грозить опасность.

— Об этом я тоже знаю. Спасибо за совет, но я им не воспользуюсь. Сбросьте это проклятое ружье в воду! Быстрее!

Он так и сделал.

— Отлично. Если вам так хочется кого-то прихватить с собой, там, в вагончике, девушка, ее зовут Сюзанна Ленарт. Идите и заберите. Обо мне забудьте.

Они переглянулись.

— Она есть в списке, — сказал второй.

— Что с вами, мистер? — спросил первый. — Мы пытаемся спасти вашу жизнь.

— Я знаю и ценю это. Не беспокойтесь.

— Но почему?. .

— Это мое дело. Вам лучше уйти, — я указал дулом на Бетельгейзе.

Они направились к вагончику. Я пошел за ними, -они не имели оружия, чего нельзя было сказать о других обитателях этой планеты.

Похоже, Сюзанна сопротивлялась: они выволокли ее за руки. Держась вне поля их зрения, я проводил их до корабля и дождался, пока он взлетит и исчезнет в нестерпимом для глаз небосводе.

Вернувшись, я собрал свои заметки, переоделся и, выйдя из вагончика, стал ждать.

Не исключено, что это был всего лишь обман зрения, но мне показалось, что Бетельгейзе на мгновение померкла. Или виною тому колебания атмосферы? Не знаю...

Водяной тигр плеснулся невдалеке и пропахал в мою сторону глубокую борозду. Я убил его. Откуда-то появилась змея и приступила к трапезе. Появились еще две, вспыхнула ссора. Одну из них пришлось застрелить.

Свет Бетельгейзе вдруг показался мне чересчур ярким, но, скорее всего, причиной тому был страх. Я стоял не шелохнувшись и ждал. Сейчас я раз и навсегда рассею свои сомнения. По крайней мере, потом меня ждет отдых.

День еще не скатился к вечеру, когда я прицелился в подкравшуюся сзади водяную змею и услышал голос:

— Думаю, не стоит стрелять.

Я опустил пистолет. Мне почему-то стало стыдно.

Змея медленно скользила мимо. Я никак не мог заставить себя обернуться. Змея оказалась не маленькой и продолжала ползти.

Когда, наконец, мне на плечо легла его рука, я повернул голову и подумал, что я — великан по сравнению с ним.

Змея терлась о его сапоги.

— Привет, — сказал я. — Ты меня извини.

Он курил сигарету. Рост — пять футов и восемь дюймов. Неопределенного цвета волосы, темные глаза. Цвет глаз я подметил, когда, наконец, решил встретиться с ним взглядом. Я почти забыл его, так давно мы виделись в последний раз. Но голос его забыть невозможно.

— Тебе не за что извиняться. Ты хотел сделать открытие.

— Да. Она была права, хотя...

— И тебе удалось?

— Да. О тебе болтают глупости, а ты прилетел сюда только ради меня.

-Да.

— Не стоило ждать тебя здесь. Но мне хотелось убедиться самому. Хотя я неправ.

— Прав. Не исключено, что мне это было так женеобходимо, как и тебе. Есть вещи, которые значат больше, чем жизнь. Так что с твоим открытием?

— Все сделано еще несколько дней назад. Сэр...

— Сэр — не то слово.

— Я знаю. Прости.

— Тебе хотелось узнать, заботит ли Френсиса Сэндоу судьба его сына? Бетельгейзе волнует меня меньше всего. Но нам пора. „Модель Т” я оставил на склоне холма. Пошли...

— Я знал, что иначе быть не могло.

— Спасибо.

Я взял свой нехитрый багаж.

— Я нашел прекрасную девушку, о которой хочу тебе рассказать, — сказал я. И всю дорогу до корабля я говорил о ней.

Змея последовала за нами, и он ей не препятствовал. Мы уложили ее тело вдоль стен кабины: ей незачем было оставаться здесь, на этой отнюдь не райской планете. И об этом я тоже никогда не забуду.

МИЛЕДИ НА ДИОДАХ^[10]

Максин сказала:

— Поверни налево.

Так я и сделал.

— Останови машину. Вылезай и иди пешком. Перейди улицу по переходу.

Захлопнув дверь, я пошел по улице — человек в синем костюме, с плоским серым чемоданчиком и слуховым аппаратом в левом ухе. Должно быть, я походил на манекен из магазина Фуллера.

Я пересек улицу.

— Теперь иди обратно по этой стороне. Увидишь здание из красного кирпича под номером шестьсот шестьдесят восемь.

— Правильно, — ответил я.

— Иди к парадному подъезду, но не поднимайся по ступенькам. Подойдешь к железной ограде, увидишь лестницу, ведущую налево вниз. Спустишься по ней. Внизу будет дверь, возможно, на ней висячий замок.

— Точно.

— Поставь кейс, надень перчатки, они у тебя в кармане, достань из внутреннего кармана молоток, сбей замок. Постарайся обойтись одним резким ударом.

Потребовалось два удара.

— Войди в здание и закрой за собой дверь. Оставь замок здесь. Спрячь молоток.

— Здесь темно...

— В здании не должно быть людей. Сделай двенадцать шагов вперед, справа от тебя будет коридор.

— Правильно.

— Сними перчатку с правой руки и достань сверток десятицентовиков, он в правом кармане. В боковом коридоре увидишь телефонные кабины...

— Вижу...

— Тебе достаточно света из трех окошек напротив кабин, чтобы пользоваться телефоном?

-Да.

— Тогда войди в первую кабину, рукой в перчатке сними трубку, достань монетку и набери номер... — Она назвала цифры.

Я стал накручивать диск.

— Когда на вызов ответят, молча положи трубку на аппарат и перейди в следующую кабину, набери другой номер...

Я сделал это двенадцать раз подряд.

— Все, — сказала Максин. — Ты занял все линии на Холл, теперь туда никто не дозвонится. Маловероятно, что кто-нибудь явится сюда и снимет вызов. Быстро возвращайся в машину. Перед уходом повесь на дверь замок. Поезжай прямо в Холл. Поставь машину на углу, там, где надпись: .„За первый час 50 центов, за каждый последующий — 35 центов”. Держи деньги под рукой, возможно, придется заплатить вперед. Скажи смотрителю, что ты ненадолго.

Я вернулся к машине, сел и поехал.

— Придерживайся тридцати пяти миль в час и надень шляпу.

— Шляпу? Терпеть не могу шляп.

— Надень. И очки.

— Ладно, надел. От шляп волосы спутываются больше, чем от ветра, а шляпы предназначены для защиты от него. И редеют к тому же.

— Как обстоят дела с уличным движением? Пробок нет? Зато голова в тепле.

— Пробок нет. Ничего подобного. Волосы сами в состоянии позаботиться о голове, а уши все равно торчат и мерзнут.

— Какого цвета сигнал светофора? Тогда почему другие носят шляпы?

— Только что зажегся зеленый. Они дураки, конформисты. Шляпы ничем не лучше галстуков.

— Если с транспортом будет благополучно, то на этой скорости ты проскочишь еще два перекрестка. Остановишься на третьем по красному сигналу. Там у тебя будет время набить трубку, а может быть, и раскурить, хотя ты делал это очень медленно, когда упражнялся. Если не успеешь закурить, то по пути к автостоянке у тебя будет еще две возможности это сделать. А чем плохи галстуки? Проверь часы: у тебя ровно девять минут, прежде чем кислота разъест провода. Галстуки — это элегантно.

— Проверил... Галстуки — это глупо.

— А сейчас положи меня на заднее сидение и прикрой одеялом. Любому, кто попытается меня украсть, гарантирую сильнейший удар током.

Я переложил Максин, раскурил трубку, нашел стоянку.

— Когда будешь разговаривать со смотрителем, выпускай изо рта побольше дыма. Мешок из коричневой бумаги и складная коробка с тобой? Дверная распорка и фонарь?

— Да.

— Хорошо. Сними перчатки. Вынь и спрячь слуховой аппарат. И следи за тем, как держишь баранку. Ладонями. И протирай после каждого прикосновения.

Я поставил машину, расплатился со смотрителем и зашагал по улице в сторону Холла. Оставалось две минуты двадцать секунд.

Поднявшись по ступенькам, я прошел в вестибюль. Выставка „ Сикфакса” находилась позади и слева от меня.

Оставалась минута сорок секунд. Я выбил трубку над урной, почистил чашечку.

Изучив копии с чертежей, Максин утверждала, что в выставочном зале окон нет. Металлический косяк, металлическая дверная плита — все, как сказала Максин.

Я приблизился к открытой двери, услышал голоса, мельком увидел клавиатуру машин, демонстрационные витрины, убрал трубку и заменил простые очки на инфракрасные. Пятнадцать секунд. Натянул перчатки. Десять.

Я сунул руки в карманы, левую ладонь положил на инфракрасный фонарик, а правую — на распорку. Медленно сосчитал до десяти и вошел в зал — как раз в тот момент, когда погасили лампы.

Пинком захлопнув за собой дверь, я затолкал распорку в щель между замком и косяком, провел стерженьком поляризатора, и дверь оказалась запертой наглухо.

Я включил фонарь и двинулся по залу к центральным выставочным витринам.

Посетители глупо толкались в темноте, в то время как я вытаскивал молоток и разбивал стекло. Двое продавцов двинулись ко мне на ощупь, но они шли слишком медленно. Я отложил молоток и наполнил сумку золотой, платиновой и серебряной проволокой; самые дорогие кристаллы я завернул в куски материи.

Полминуты ушло, чтобы наполнить сумку. По пути к выходу я достал коробку, на которую заранее были наклеены марки и написан мой адрес, и уложил сумку в коробку, в гнездо из обрывков газет. Вокруг вспыхивали зажигалки и спички, но они не могли разогнать мрак.

Возле двери толпились, тревожно переговариваясь, люди.

— Дайте пройти, — крикнул я. — У меня ключ.

Толпа расступилась. Я деполяризировал распорку, проскользнул в дверь, затворил ее и установил распорку снаружи.

Выходя на улицу с трубкой в зубах, я снял перчатки, спрятал фонарь и сменил очки. На углу опустил коробку в почтовый ящик и пошел к стоянке. Я остановил машину в переулке, вывернул наизнанку синий пиджак — получилась легкая серая спортивная куртка, — снял очки, сунул в карман трубку и вставил в ухо аппарат.

— Все в порядке, — сказал я.

— Хорошо, — отозвалась Максин. — По моим подсчетам, теперь они должны тебе два миллиона сто двадцать три тысячи четыреста пятьдесят долларов. Надо вернуть машину и взять такси, чтобы обеспечить алиби.

— Понял. В Денвере, куколка, мы обменяем большую часть добычи. Пожалуй, надо будет купить для тебя новый чемоданчик. Какой цвет ты предпочитаешь?

— Купи мне чемоданчик из кожи аллигатора, Дэнни. Это элегантно.

— Будет тебе аллигатор, крошка, — ответил я, и мы поехали в бюро по прокату машин.

В Денвере мы оказались два месяца спустя, там я занялся программированием Максин. Я заложил в нее всю справочную информацию по городу: его историю, сведения о притонах, где скупали краденое, и прочую статистику, до которой мог добраться. Я подключил к Максин оптический сканер и продемонстрировал ей путеводители и копии с чертежей всех общественных и других зданий, обнаруженных в ратуше. Затем сфотографировал изнутри и снаружи конференц-отель, а заодно и примыкающие строения. Кроме того, мы ежедневно просматривали местные газеты и прочую периодику.

Второй этап начался, когда Максин запросила специальную информацию: каково покрытие той или иной дороги? Какая одежда сейчас в моде? Сколько строительных компаний в настоящее время ведут работы? Какова ширина таких-то и таких-то улиц?

Однажды мне, как держателю акций, прислали брошюру о предстоящей большой конференции. Эту брошюру я тоже скормил Максин.

— Ты хочешь полного погашения долга? Это включает судебные издержки, гонорар адвоката и семь процентов на...

— Ты о чем?

— Здесь впервые будет демонстрироваться „Сикфакс-5000”. Укради его.

— Украсть эту чертову машину?! Да она, должно быть, весит несколько тонн.

— Согласно брошюре, шесть тысяч четыреста фунтов. Надо украсть ее и исчезнуть. Понимаешь, твои шансы постоянно уменьшаются.

— Да, но... Боже мой! Что я буду делать с этим „Сикфаксом-5000”?

— Разберешь и продашь по частям. Или предложи его Бюро социальной статистики в Сан-Пауло. Они как раз ищут что-нибудь подобное, и я наметила три способа переправить „Сикфакс” контрабандой. Мне еще нужны данные о...

— Тут и разговора быть не может.

— Почему? Думаешь, я не смогу составить план? -удивилась она.

— Случайностей может быть столько...

— Ты сконструировал меня так, чтобы я учитывала каждый нюанс. Не беспокойся. Только дай мне информацию, которую я прошу.

— Крошка, я поразмыслю над этим чуть позже. А сейчас извини, я собираюсь пообедать.

— Не пей слишком много. Нам предстоит долгий разговор.

— Разумеется. До встречи.

Я задвинул Максин под кровать, вышел на улицу и направился к ресторану. Был теплый летний вечер, и в косых лучах солнца, падавших между зданиями, висело множество мерцающих пылинок.

— Мистер Брэкен, можно с вами поговорить?

Я повернулся и увидел за большими и круглыми, как донышки консервных банок, „арлекинами”^[11] глаза цвета кленового сиропа, опустил взгляд приблизительно на пять футов два дюйма, к носкам белых сандалий, и вновь, на сей раз медленно, поднял его. Передо мной стояла девушка, курносая, с маленькой грудью, хотя платье в песочную полоску давало понять, что плечи у нее, по крайней мере, не костлявые. Волосы с тем же отливом кленового сиропа были уложены в шар на затылке, и над этим шаром, над ушами, которые выглядели довольно аппетитными, порхала парочка заколок в виде крылышек. У нее была большая сумка и почти такой же величины футляр с кинокамерой.

— Здравствуйте. Можно. — В ней было что-то смутно знакомое. Но я не мог понять, что.

— Меня зовут Джильда Кобурн, я приехала сегодня. Мне поручили написать статью о компьютерной конференции и еще дали задание встретиться с вами.

— Со мной? Зачем?

— Чтобы взять интервью на тему о технологии обработки данных.

— Через неделю вы встретите здесь множество людей, гораздо более интересных, чем я. Почему бы вам не поговорить с кем-нибудь их них? Я больше не занимаюсь компьютерами.

— Но я слышала, вы имеете отношение к трем самым знаменитым взломам последних месяцев. Я прочла все, что касается процесса Дэниел Брэкен против „Сикфакс Инкорпорейтед”.

— Откуда вы узнали, что я в Денвере?

— Вероятно, кто-нибудь из ваших друзей сообщил об этом моему издателю. Я не знаю, откуда у него эти сведения. Так могу я получить у вас интервью?

— Вы еще не обедали?

— Нет.

— Тогда пойдемте со мной. Я вас накормлю, а заодно и расскажу о технологии обработки данных.

Никто из моих друзей не мог ничего сообщить никакому издателю, потому что у меня не было друзей. За исключением Максин. Не из полиции ли эта Джильда? Если да, то из какой: частной, местной, страховой? Если удастся что-нибудь выяснить, это стоит угощения.

Я заказал напитки перед первым блюдом, бутылку вина во время еды и еще две рюмки после. Я надеялся затуманить ей мезги. Она ни от чего не отказывалась, пила, но оставалась трезва, как стеклышко.

И вопросы она продолжала задавать самые невинные, пока я намеренно не допустил одну оплошность.

Когда мы говорили о возможных способах общения с инопланетянами (если таковая возможность нам вообще когда-нибудь предоставится), я упомянул о „Сикфаксе-410”.

— Шестьсот десять, — поправила она.

Стоп! Распустить волосы, слегка осветлить, заключить линзы в роговую оправу и...

Соня Кронштадт, гениальная выпускница MIT^[12], создательница „Сикфакса-5000”, который я замыслил продать Бюро социальной статистики в Сан-Пауло. Она работала на противника.

За последние пять лет я сталкивался с „Сикфаксом” .двенадцать раз. Никто в моем участии в кражах не сомневался, но доказать они ничего не могли. Я сконструировал „Макс-10” — Максин — для того, чтобы она разрабатывала идеальные преступления, и она делала это двенадцать раз подряд. Хозяева „Сикфакса” пытались, разумеется, меня поймать, но нам всегда удавалось перехитрить их детективов, охрану и сигнальные устройства.

Благодаря Максин мои преступления никогда не были похожи настолько, чтобы можно было определить „почерк”. Каждая кража была de novo^[13]. И если в городе заблаговременно и под вымышленной фамилией оказалась Кронштадт, значит, с этой Денверской конференцией не так все просто. Кроме всего прочего, в брошюре упоминалось о широкой экспозиции дорогостоящего оборудования. Неужели у них возникли опасения насчет Дэнни Брэкена? Пожалуй, стоит подождать, не проговорится ли эта красотка...

— Не выпить ли нам стаканчик у меня в номере? -предложил я, взяв ее за руку.

— Спасибо, — сказала она и улыбнулась. — Не откажусь.

... Ха! Даже в аду не встретишь такой фурии, как ревнивый конструктор компьютеров или как ревнивый компьютер, в чем я позднее убедился...

Когда мы пришли в номер и уселись с бокалами в руках, она спросила, что я думаю о кражах на выставках и конференциях „Сикфакса”.

— Что?

— Мне бы хотелось услышать ваше мнение о том, кто мог их осуществить.

— Ай-Би-Эм?^[14]

— Нет, я серьезно. Ведь ни одной нити. Каждое преступление просто идеально. Поневоле приходит в голову, что такому преступнику к лицу более крупная игра, скажем, ювелирные магазины, банки... Моя теория: у этого человека зуб на кампанию. Что скажете?

— Нет, — отозвался я и, наклонившись, чтобы наполнить бокалы, коснулся губами ее шеи. Она не отстранилась. — Вы уверены, что это дело рук одного человека, факты же говорят о другом. Я читал, что ни одно из этих преступлений не похоже на другое'. Не сомневаюсь, что выставка „Сикфакса” в уголовном мире считается легкой добычей.

— Чепуха, — сказала она. — Это добыча не такая уж легкая. Каждая выставка проводилась с величайшими предосторожностями, но вор был умнее, сумел подготовиться тщательнее. Думаю, эти кражи дело рук одного человека, который зол на кампанию и которому очень нравится сажать ее в лужу.

Тут я ее поцеловал — в губы, чтобы замолчала. Она подалась навстречу... Потом пришлось выключить свет.

... Позже, когда я лежал и курил, она сказала:

— Всем известно, что это проделал ты.

— Я думал, ты спишь.

— Я решала, как об этом сказать.

— Ты не репортер, — произнес я.

— Да, — просто согласилась она.

— Чего ты хочешь?

— Хочу? Я не хочу, чтобы ты попал в тюрьму.

— Ты работаешь на „Сикфакс”?

— Да, на „Сикфакс”. Я влюблена в модели 5280 и 9310. Я знаю, что это твои конструкции. Говорят, они не просто очень хороши, говорят, это дело рук гения.

— Я нанял инженера-консультанта, — сказал я, — этого вашего мистера Уолкера, черт бы его побрал, чтобы он помог мне с чертежами. Через неделю он перешел на работу в „Сикфакс” прежде, чем я успел зарегистрировать патенты. Тебе следует сравнить его заявки и мои. Он опередил меня, и поэтому он сейчас вице-президент.

— Вот почему ты задумал эти ограбления...

— Как держатель акций, я имею право на проверку финансовых отчетов фирмы. Эта цифра появилась, когда я подсчитал, насколько возросла прибыль после внедрения моих изобретений, и решил вернуть себе эту сумму. Но и этого мне мало. Произведения искусства бесценны.

— Это был ты, Дэнни, и никто иной. Я видела дверную распорку. Только ты мог ее сконструировать. Я помню, как ты был озлоблен после суда, как клялся, что отомстишь...

— Ну и что? Какой смысл тебе делиться со мной своими бездоказательными догадками? Разве ты можешь что-нибудь представить на суде?

— Пока не могу.

— Что значит — пока?

— Я приехала сюда перед началом конференции, потому что знала: ты в городе и... — она замялась, — замышляешь новую кражу. Я пришла предупредить тебя, потому что не хочу, чтобы ты оказался за решеткой. Сама мысль о том, что из-за меня ты можешь попасть в тюрьму, для меня невыносима.

— Допустим, твои догадки верны. Но при чем тут ты?

— Потому что я конструктор „Сикфакса-5000” — сказала она, — и в его программу внесена вся информация, до последнего факта, о тебе и о Денвере. Он не просто восстанавливает факты, Дэнни. Это совершенный интегральный компьютер-детектив. Я не сомневаюсь, что он способен экстраполировать кражу, которая может случиться на конференции, и, соответственно, разработать меры предосторожности. Можешь больше не рассчитывать на успех. Век величайших преступников миновал, и отныне на сцену выходит СОД — следственная обработка данных.

— Ха! — попытался рассмеяться я.

— Ты сейчас достаточно богат? — наступала Соня. -Так? Ты можешь отступиться?

— Богат? Да, богат, но дело не в...

— Подожди! — перебила она. — Я понимаю твои мотивы, но тебе не перехитрить пятитысячный. Никогда! Даже если ты опять отключишь электроэнергию, пятитысячный перейдет на автономное питание. Неважно, что ты предпримешь: он немедленно разработает меры противодействия.

— Возвращайся в „Сикфакс”, — холодно ответил я, -и передай своим хозяевам, что меня не запугать никакими высосанными из пальца рассказами о компьютере-детективе. На то время, пока они устраивают выставки и участвуют в конференциях, пусть будут готовы нести убытки. Больше я ничего не скажу.

— Этот рассказ не высосан из пальца! — воскликнула она. — Я проектировала этот компьютер! Я знаю, на что он способен!

— Когда-нибудь я познакомлю тебя с Максин, — усмехнулся я, — и она скажет, что она думает о детективе весом в шесть тысяч четыреста фунтов.

— Кто такая Максин? Твоя девушка или...

— Мы с ней добрые друзья, — сказал я, — она всюду со мной.

Соня вскочила, быстро оделась, и через минуту я услышал, как хлопнула дверь. Я разлегся на диване и включил переговорное устройство.

— Максин, детка, ты все слышала? Машина, которую мы затеяли украсть, сама не прочь до нас добраться.

— И что?-сп росила Максин.

— Следует вывод, — ответил я, — что все, на что она способна, ты должна уметь делать лучше. Шесть тысяч четыреста фунтов! Ха!

— Ты знал, что я под кроватью и включена, и все равно делал это?

— Что я делал?

— Занимался любовью с этой... с этой женщиной... Надо мной! Я все слышала!

— Ну... и что?

— Ты меня настолько не уважаешь?

— Конечно, уважаю. Но то, что происходит между двумя людьми, не...

— Разумеется! Я всего лишь металлическая вещь, которую ты одариваешь не любовью, а фактами. Вещь, которая планирует твои преступления! Как индивидуальность, как женщина я для тебя ничего не значу!

— Это неправда, Максин, деточка моя. И ты это знаешь. Я привел ее сюда только для того, чтобы выяснить, что затеял „Сикфакс”. Я сделал это, чтобы получить нужные сведения.

■ — Не лги, мне, Дэниел Брэкен! Я знаю, кто ты такой! Ты — бабник!

Мне послышались в ее голосе слезы. Этого не могло быть, но...

— Не надо, Максин! Ты знаешь, что это не так. Разве я не купил тебе прекрасный чемоданчик из крокодиловой кожи?

— Ха! Какая дешевка, если учесть все, что я для тебя сделала! Неблагодарный!'

— Не надо, Мак...

— Видимо, тебе пора обзавестись другим компьютером.

— Мне нужна ты, детка. Только тебе по силам одолеть пятитысячный.

— Больно жирно!

— Что, по-твоему, мне теперь делать?

— Иди напейся.

— А какая от этого будет польза?

— Мне кажется, ты считаешь, что это даст ответ на все вопросы. Все мужчины — животные.

Я налил себе порцию виски и закурил сигарету. Не следовало давать Максин такой гортанный голос. Я залпом осушил бокал и налил еще.

Прошло три дня, прежде чем у Максин все было готово. Утром она разбудила меня, распевая „Боевой гимн республики”, и объявила:

— Доброе утро. Я решила простить тебя, Дэнни.

— Благодарю. Чем вызвана такая перемена?

. — Мужчины слабы. Я произвела расчеты и пришла к выводу, что в той ситуации ты был бессилен. Тут виновата только женщина.

— О, я вижу...

— И я продумала новую кражу. Идеальную.

— Прекрасно. А что мне надо делать?

Должен сказать, что здесь с моей стороны имели место некоторые упущения. Я недооценил реакцию Максин на ночь, проведенную с Соней. Меня тревожило, как бы все это не зашло слишком далеко, не закончилось точно рассчитанной местью. Что, если она направит свои помыслы на то, чтобы меня поймали? Я обдумал проблему и решил: нет, это глупо. Максин — всего лишь машина, пусть самая рассудительная в мире и снабженная генератором случайных чисел — аналогами эмоций.

— Я поставила себя на место пятитысячного, — сказала Максин. — Мы с ним располагаем одинаковыми данными о тебе и о месте действия. Следовательно, я могу прийти к тем же заключениям, что и он. Разница в том, что он ведет оборонительную войну, а на нашей стороне преимущество — инициатива. Вводя независимые переменные, мы пробьем брешь в его защите.

— Например?

— Когда его конструировали, ты уже ограбил конференцию и выставку. Я уверена в том, что „Сикфакс-5000” разрабатывает защиту от таких — и только таких — преступлений, которые уже совершились. Именно на это он и запрограммирован.

— Не могу приять...

— Предположим, ты нанесешь удар до конференции или после.

— Это прекрасно, Максин, если пятитысячный предназначен для решения простых проблем. Но я слегка побаиваюсь этой машины. Соня Кронштадт — неплохой работник. Предположим, она снабдила свое сверхтяжелое чудище сферой восприятия вдвое большей, чем у тебя, и оно, это чудище, способно решать проблемы по мере их возникновения. Или предположим, сама Соня смотрит на вещи под тем же углом, что и ты, и вопрос для нее не так сложен, как нам кажется.

— Она сказала о „краже, которая может произойти на конференции”, и, держу пари, она запрограммировала его именно на это время. Внезапность на нашей стороне.

— Я не хочу рисковать.

— Ладно, не будем. А что, если украсть после конференции? Конференция открыта для публики, и мы можем ее посетить. Тебя оттуда не вышвырнут, если не будешь нарушать порядок. Во вчерашней газете сообщалось, что „Сикфакс-5000” играет в шахматы— и победит любого игрока-человека. Он может составить партию местному чемпиону и вообще любому, кому заблагорассудится, — доска и оплата игры за счет шахматистов. Иди, покупай шахматы. Меня возьмешь с собой и будешь держать включенной. Повторяй вслух каждый его ход, играть с пятитысячным буду я. По этой игре я рассчитаю его способности к решению проблем. А потом скажу, сможем ли мы осуществить наш план.

— Не говори глупостей! Как ты можешь узнать все это, сыграв одну партию в шахматы?

— Для этого и создают машины. Не будь таким ревнивым. Я собираюсь только получить необходимые мне сведения.

— Кто ревнив? Я разбираюсь в компьютерах и не понимаю, как ты можешь что-нибудь выудить из такого пустяка, как одна партия в шахматы.

— Здесь и проходит та черта, Дэнни, за которой кончается наука и начинается искусство. Именно здесь. Предоставь это мне.

— Ладно. Мне, вероятно, придется пожалеть, но пусть будет по-твоему.

— Не волнуйся, Дэнни. Я могу рассчитать все на свете.

Вот почему за день до закрытия конференцию посетил мужчина в темном костюме, с чемоданчиком из кожи аллигатора, шахматной доской и слуховым аппаратом в левом ухе.

— Такой стереоустановки я еще не видел, — сказал я Соне, которая вводила в машину программу для десяти или одиннадцати игроков, сидевших за шахматными столиками. — Этот шкаф играет в шахматы?

Она взглянула на меня и отвернулась.

-Да.

— Я хочу с ним сыграть.

— Шахматы принес?

Я заметил, что она покусывает губу.

-Да.

— Садись за свободный столик и готовь доску. Через несколько минут начнется игра. Какие предпочитаешь: черные или белые?

— Белые. Я агрессивен.

— Хорошо, ходи первым.

Я поставил Максин на пол возле стола, раскрыл доску и высыпал фигуры. Расставив их, я щелкнул языком, подавая сигнал.

— Е2-Е4, — сказала Максин. Час спустя все партии, кроме нашей, были окончены. Шахматисты столпились вокруг меня. „Неплохо играет парень”, — заключил кто-то, и с ним согласились.

Я взглянул на часы. „Сикфаксу-5000” на обдумывание ходов требовалось больше времени, чем Максин. Краешком глаза я заметил, что с флангов незаметно появились два оханника в форме.

На лице Сони, делавшей ходы по указке своей машины, появилось изумленное выражение. Несколько раз полыхнули фотовспышки, и я услышал, как произносят мое имя.

Затем Максин перешла в решительное наступление. Я не очень люблю шахматы, хотя мало-мальски играть умею. Но даже если бы я имел по полчаса на обдумывание ходов, то не успевал бы следить за направлениями ее ошеломительных атак.

Пятитысячный считал медленно, и я не мог взять в толк, кому принадлежит инициатива. Фигур мы набрали примерно поровну.

Соня вздохнула и двинула ладью.

— Пат, — сказала она.

— Спасибо, — улыбнулся я. — У тебя красивые руки. -И вышел.

Поскольку я не сделал ничего плохого, никто не попытался меня остановить, кроме представителя местного шахматного клуба.

Когда мы ехали домой, Максин сказала:

— Мы сможем это сделать.

— Сможем?

— Да. Теперь я знаю, как он действует. Это прекрасный механизм, но я положу его на обе лопатки.

— Как случилось, что вы закончили вничью?

— Я поддалась. Нельзя было выигрывать, иначе бы он понял, что мне от него надо. Он ни разу не проигрывал, и не имело смысла огорчать его на глазах у шахматной братии.

Мне не понравился тон, каким ока произнесла последнее слово, но я воздержался от комментариев.

В зеркальце заднего обзора мелькнул „Мерседес” Сони Кронштадт. Она проводила меня до дома, два раза объехала вокруг квартала и исчезла.

Через неделю я располагал всем необходимым снаряжением, вплоть до парафиновых формочек для жевательной резинки.

„Синфакс-5000” был доставлен из Массачусетса и вскоре должен был лететь обратно. Из аэропорта и в аэропорт его обычно перевозили на грузовике. Так что мне предстояло стать угонщиком.

Я застегнул спортивную, в красную и белую полоску куртку, поправил шелковый красный „эскот”^[15] и фальшивые черные усы, затолкал за щеки побольше ваты, нахлобучил на голову соломенную шляпу. В этой амуниции, которую я натянул поверх спортивных брюк и фуфайки, было жарко, как в парнике. Взял я и холщовую сумку с чемоданчиком из кожи аллигатора.

Я притаился за углем хранилища.

Когда погрузка закончилась, а рабочие и охранники исчезли из виду, я подошел и успел завязать разговор с водителем как раз перед тем, как он уселся в кабину.

— Вот человек, которого я ищу! — воскликнул я. -Человек разборчивый и со вкусом. Мне бы хотелось, сэр, предложить вам бесплатный образчик резинки „Даб-Алерт”! Эта жевательная резинка освежает вдвойне! И бодрит вдвойне! Мне бы хотелось также узнать ваше мнение об этом чудесном жевательном приключении!

— Вообще-то я не особый любитель жвачки, — сказал водитель, — но все равно спасибо.

— Сэр, если вы примете участие в тесте на реакцию к резинке, это будет очень много значить для моего работодателя.

— В тесте? — спросил он.

— Да, в целях выяснения общественного мнения, -подтвердил я. — Так мы можем узнать, какой прием ждет этот продукт. Это одна из форм рыночных исследований.

— Да? Вот оно что...

— Эй, вы! — закричал один из охранников, вернувшийся в хранилище. — Стоять! Не двигаться!

Я даже присел от испуга, когда он спрыгнул с лестницы у стены склада. За ним последовал второй охранник.

— Вы раздаете бесплатные образцы? — подозрительно спросил первый.

— Да. Жевательную резинку.

— А нам можете дать?

— Конечно. Возьмите штучки две, — обрадованно согласился я.

— Спасибо, — он расплылся в улыбке.

— Я тоже возьму, — сказал водитель.

— Прошу.

— Неплохо, — определил первый охранник. — Пряная, вроде с перечной мятой. И чувствуешь себя бодрее.

— Точно, — подтвердил второй охранник.

— Угу, — добавил водитель. Охранники, чавкая, побрели к лестнице. Водитель двинулся к кабине.

— Погодите, — попросил я. — Как она, на ваш вкус?

— Пряная, вроде с перечной мятой. И бодрит. Мне пора, — добавил он, забираясь в кабину и заводя двигатель.

— Мистер Даб-Алерт благодарит вас, — сказал я, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что склад опустел. И тут зазвенел звонок.

Оказалось, что я не так уж плохо рассчитал время. Я заранее подложил кое-куда сверток, чтобы он впоследствии поднял на ноги мистера пожарника. Звонок был похож на обычный сигнал пожарной тревоги, и этого было достаточно, чтобы все до последнего человека покинули склад. Единственное, чего я желал, — чтобы он отзвенел чуть пораньше. Ужасно не хотелось оставлять такую штучку в руках охраны.

Пока водитель прогревал двигатель, я вытащил из холщовой сумки комбинезон и облачился в него. Любой, кто мог заметить, как я забираюсь в кузов, принял бы меня за грузчика.

Шофер включил сцепление. Я пополз в сторону кабины, выплевывая вату и застегивая последние пуговицы комбинезона, и спрятался за стенкой „Сикфакса-5000”. Холщовую сумку я затолкал-в угол, а Максин положил на колени.

— Сколько, по-твоему, на это уйдет времени, детка? -спросил я, когда грузовик тронулся.

— Он не похож на человека, страдающего запором? -спросила Максин.

— Откуда мне знать, черт побери?

— В таком случае, откуда мне знать?

— Скажи хотя бы приблизительно.

— Я тебе говорила, ему хватит времени выехать на тот участок дороги. Если в силу какой-нибудь случайности ничего не получится, тебе придется устроить беспорядок в кузове, заманить его сюда и напасть.

— Надеюсь, до этого не дойдет.

— Я тоже не сомневаюсь в успехе. Это очень сильнодействующее средство.

Тут я подумал: что будет, если это произойдет слишком скоро? Но Максин, как всегда, оказалась права.

Спустя некоторое время мы съехали на обочину и остановились. Щелчок открываемой двери послышался одновременно со скрипом тормозов.

— Все в порядке, Дэнни, перебирайся за баранку.

— Максин! Я только что почувствовал! Раньше я не был уверен, потому что работал двигатель. Каждый раз, когда я касаюсь пятитысячного, я чувствую слабую вибрацию. Он включен!

— Что? Да, у него автономный источник питания. Тебе об этом известно. Не беспокойся, он не сможет узнать о твоем присутствии, пока ты не введешь ему программу с этой информацией.

— Если только у него нет какого-нибудь звукового входа.

— Сомневаюсь. Зачем ему это? Ты же знаешь, как трудно украсть такую вещь.

— Интересно, что он сейчас делает?

— Решает проблемы. Какая разница? Ты лучше пошевеливайся, пока водитель оправляется в поле.

Прихватив с собой Максин в холщовой сумке, я забрался в кабину. Ключи были в замке зажигания; я завел двигатель и поехал. Водителя я не заметил. Проехав по дороге около пяти миль, я свернул в кульверт, указанный Максин, остановился и достал из сумки аэрозольные баллончики, опрыскал красные борта грузовика серой краской, поставил таблички с номерами другого штата, окатил один из бортов воздухом под давлением, чтобы побыстрее высохла краска, приложил трафарет и распылил поверх него желтую краску. „СРОЧНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ МЕБЕЛИ” -вот что у меня получилось.

Мы вернулись на дорогу и помчались дальше.

— Мы это сделали, Максин! — воскликнул я. — Мы это сделали!

— Еще бы! — отозвалась она. — Я тебе говорила, что могу рассчитать все, что угодно. С какой скоростью мы едем?

— Пятьдесят пять. Я не хочу, чтобы наш пассажир перевернулся. Первое, что я сделаю, — съеду с дороги и выключу его.

— Это будет жестоко, — сказала она. — Почему бы тебе не оставить его в покое?

— О боже! — сказал я. — Это всего лишь несчастная жестянка с винтами. Может быть, это действительно второй компьютер в мире, но в сравнении с тобой он просто идиот. У него даже нет генераторов случайных чисел, а без них невозможны такие вещи, как аналоги эмоций.

— Откуда ты знаешь? Или ты уверен, что, кроме тебя, никто не способен их создать? К тому же у меня не аналоги, а эмоции. Настоящие, человеческие!

— Я не тебя имел в виду! Ты — совсем другое дело!

— Ты слишком долго обо мне говорил! Я для тебя никто, правда, Дэнни? — Я — жестянка, которую ты начиняешь фактами. Я для тебя ничего не значу как личность.

— Все это я уже слышал. II ие намерен спорить с истеричной машиной.

— Потому что знаешь: правда на моей стороне.

— Тогда слышала, что я сказал. — Я взглянул в зеркальце заднего вида. — Эй! За нами идет машина „Мерседес”! Это Соня. Как она... Пятитысячный! Твой дружок ведет передачу на коротких волнах! Он передал по радио наши координаты!

— Нажми-ка лучше на газ, Дэнни.

Я так и сделал, не переставая поглядывать в зеркало.

— На грузовике я не могу оторваться от „Мереседеса”!

— И не впишешься в поворот, милый Дэнни, если послушался меня и нажал на газ. А я уверена, что ты послушался. Ничего не поделаешь — условный рефлекс. Все люди так устроены.

Я посмотрел вперед и понял, что поворот мне не одолеть. Завизжали тормоза. Даже резина задымилась, но скорость упала недостаточно.

— Стерва! Ты меня предала! — заорал я.

— Ты понял, Дэнни! Так тебе и надо, бабник. На такой скорости даже выпрыгнуть не удастся.

— Черта с два! Не бывать по-твоему! — Мне удалось еще немного сбросить скорость и, прежде чем грузовик окончательно потерял управление, я открыл дверцу кабины, выпрыгнул и покатился по склону.

Думаю, смягчила удар, а может быть, и спасла меня спецовка. И прежде чем грузовик выскочил из радиуса радиопередачи, я услышал голос Максин;

— Это я задумала такую концовку, Дэнни. Я же говорила, что могу рассчитать все, что угодно. Прощай!

Лежа и чувствуя себя так, как может себя чувствовать смятая, скрученная и всеми прочими способами изувеченная перфокарта, и рызмышляя о том, кто мне ближе -скульптор Пигмалион или доктор Франкенштейн, — я услышал, как наверху, на автостраде, затормозила машина.

Я услышал шаги и, повернув голову, увидел ремешки белых сандалий, а над ними, примерно в пяти футах, глаза цвета кленового сиропа.

— Максин положила твой проклятый пятитысячный на обе лопатки, — прохрипел я. — Она была в чемоданчике. И пат ему устроила тоже она... Это она планировала кражи и все остальное. И меня перехитрила...

— Когда ты создал эту женщину, ты сделал хорошее дело, — сказала Соня и коснулась моей щеки. Потом она ощупала меня, но сломанных костей не обнаружила.

— Вместе мы сможем построить просто-таки дьявольский компьютер, — сказал я.

— У тебя ус кривой, — улыбнулась она. — Я его подровняю.

МУЗЕЙНЫЙ ЭКСПОНАТ^[16]

Признав, что легкомысленное человечество окончательно отвергло его искусство, Джей Смит решил покинуть этот мир.

Четыре доллара девяносто восемь центов, потраченные на заочный курс „Йога — дорога к свободе”, не принесли Смиту освобождения. Трата только подчеркнула его принадлежность к жалкому роду человеческому, уменьшив на указанную суц^у его скудный капитал.

Сидя в позе падмасана, Смит размышлял о том, что с каждым днем его пупок угрожающе приближается к позвоночнику. Нирвана представлялась ему подходящим выходом, а вот к самоубийству он испытывал противоположные чувства, так как фатализм был чужд логическому складу его ума.

— Легко было лишиться жизни в идеальном окружении! — вздохнул Смит, откинув назад золотые кудри, уже достигшие классической длины. — Тучный стоик в ванне, окруженный рабынями и потягивающий вино из кубка, пока преданный врач-грек с потупленным взором вскрывает ему вены! Или изящный лирик, щиплющий лиру и диктующий речь, которую прочтут растроганные соотечественники на его собственных похоронах. Им легко было умирать! Но художнику в наше время? — нет! В тайне от всех, подобно старому слону, он уползает в укромный угол навстречу смерти!

Смит поднялся во весь свой немалый рост и повернулся к зеркалу. Бледная кожа, прямой нос, широкий лоб, широко расставленные глаза... Итак, раз право на жизнь в искусстве у него отнято, он принимает решение.

Он напряг мускулы, выручавшие ею в течение четырех лет, когда он был полузащитником университетской футбольной команды и в свободное от футбола время вынашивал в душе свое художественное направление, а именно: двухмерную графическую скульптуру.

„В целом, — писал какой-то убогий критик, — создания мистера Смита являются ничем иным, как фресками без стен либо вертикальными линиями. Этруски в совершенстве овладели первой из этих форм, потому что знали, что с ней делать. Второй форме обучают в детском саду пятилетних”.

Умник несчастный! Черт бы побрал этих всезнаек!

Смит с удовлетворением отметил, что аскетический режим, которого он придерживался целый месяц, улучшил его фигуру. Пожалуй, сойдет за Павшего Гладиатора, поздний эллинизм.

— Решено, — произнес он. — Не стал творцом, придется стать музейным экспонатом.

Вечером одинокая фигура с узелком в руках вступила под своды Музея искусств.

Измученный духом, хоть и выбритый вплоть до подмышек, Смит бродил по греческому залу, пока тот не опустел. Он остался наедине с мраморными скульптурами.

Смит выбрал темный угол и распаковал складной пьедестал. Большую часть одежды и предметы личной необходимости, в которых он нуждался, даже будучи экспонатом, спрятал в пустое пространство под днищем.

— Прощай, жестокий мир! — объявил он, взбираясь на пьедестал. — С художниками так не обращаются.

Деньги, потраченные на курс медитации, не пропали даром, поскольку на пути к свободе он усвоил приемы владения мускулами, которые позволяли ему сохранять совершенную неподвижность статуи всякий раз, когда по вторникам и четвергам рано утром через греческий зал во главе сорока четырех третьеклассников проходила высохшая пожилая дама. К счастью, он выбрал сидячую позу.

По доносящемуся из соседней галереи тиканью огромных часов — произведения искусства восемнадцатого века, украшенного золотыми листьями, эмалями и ангелочками, преследующими друг друга вокруг циферблата, — он к концу недели с точностью до секунды вычислил передвижения сторожа. Ему очень не хотелось попасть в список похищенных в самом начале своей карьеры и не иметь потом в перспективе ничего, кроме второразрядных галерей или тяжкой роли статуи в невеселых частных коллекциях под бдительным присмотром невеселых частных коллекционеров. Поэтому-то он при набегах на буфет первого этажа двигался очень осторожно и старался чувствовать, как движутся ангелочки.

Дирекции и в голову не могло прийти, что холодильник в буфете может подвергнуться набегам со стороны экспоната музея, и Смит горячо приветствовал отсутствие воображения дирекции. Он ужинал ветчиной и булочками, лакомился мороженым. Через месяц ему пришлось заняться гимнастикой в зале Бронзового века.

— О, несчастные! — размышлял-он в отделе современного искусства, обозревая мир, который когда-то считал своим. При виде статуи Сраженного Ахилла на глаза его набегали слезы, как будто это было его собственное творение. Да так оно и было.

Как в зеркале, он видел себя в замысловатом коллаже из гаек и болтов.

— Если бы ты не сдался, — обвинял он себя, — продержался еще немного! Но увы! Это было невозможно... Или возможно? — обратился он к одному особенно симметричному мобайлу^[17], висевшему под потоком.

— Возможно, — раздалось откуда-то, и Смит поспешно отступил к пьедесталу.

Но ничего не случилось. Сторож в тот момент преступно наслаждался, рассматривая обнаженные натуры в зале Рубенса в другом конце здания, к тому же он был глух. Смит решил, что услышанное им знаменует приближе-

ние к нирване. Он вернулся на истинный путь медитации, удвоив усилия по самососредоточенности и достижению выбранного им образа Павшего Гладиатора.

В последующие дни его слуха порой достигали бормотание и шепот, но он счел их признаками зловещей деятельности детей Майи, призванных сбить его с истинного пути. Позднее он начал сомневаться в этом, но в конце концов решил занять классическую позицию пассивного наблюдателя.

Однажды весной, когда все кругом было залито солнцем, а Смиту приходили на память строки Дилана Томаса, в греческий зал вошла девушка и украдкой огляделась. Ему с трудом удалось сохранить мраморную неподвижность, ибо — о! — девушка принялась раздеваться!

На полу у ее ног лежал угловатый предмет, завернутый в бумагу. Это могло означать только одно... Конкурент!

Он откашлялся — вежливо, негромко, в классической манере.

Она вздрогнула и насторожилась, напомнив ему рекламу женского белья, основанную на теме: „Битва при Фермопилах”. Волосы у нее были в точности нужного оттенка — белокурые, а серые глаза сверкали ледяным блеском очей Афины.

Она внимательно оглядела зал. Вид у нее был испуганный и... весьма привлекательный.

— Мрамор вряд ли подвержен вирусным инфекциям, -решила он. — Это, наверное, прочистила горло моя нечистая совесть. Совесть, отвергаю тебя навеки!

И, устроившись напротив Павшего Гладиатора, превратилась в Скорбящую Гекубу.

К счастью, она отвернулась от него. Он вынужден был признать, что у нее неплохо получилось. Вскоре она добилась полной неподвижности. Оценивая ее с профессиональной точки зрения, он решил, что Афины действительно родина всех искусств. По крайней мере, его обрадовало, что по комплекции она не подходила ни к ренессансу, ни к романскому стилю.

Когда вечером закрыли двери музея и включили сигнализацию, она глубоко вздохнула и спрыгнула на пол.

— Осторожнее, — предупредил он, — сторож пройдет здесь через девяносто три секунды.

Она с трудом удержалась от крика. В запасе у нее оставалось еще восемьдесят семь секунд, чтобы снова стать Скорбящей Гекубой. Его восхищение возросло еще больше.

Сторож приблизился и удалился. В луче света от фонарика изредка мелькала его борода.

— Боже, — вздохнула она, — я думала, что одна здесь.

— Совершенно верно, — отвечал он. — Мы здесь одни, нагие и покинувшие мир. Средь ярких звезд, среди углей потухших...

— Томас Вулф, — отметила она.

— Да, — грустно согласился он. — Давайте поужинаем.

— Поужинаем? — Брови ее удивленно поднялись. -Где? Я, правда, принесла немного концентратов...

— Вы явно собирались сюда ненадолго. Кажется, у них сегодня были в меню цыплята. Идите за мной.

Через зал Династии Тан они вышли на лестницу.

— После греческого зала здесь может показаться прохладно, — начал он, — но я полагаю, вы научились контролировать дыхание?

— Еще бы! Мой жених был не какой-нибудь там доморощенный дзен-буддист. Он совершил паломничество в Лхасу, создал свою версию Рамайяны, с комментариями и отступлениями, а также с рекомендациями современному обществу.

— И как же современное общество восприняло их?

— Оно их не заметило. Мои родители купили ему билет до Рима и дали аккредитив на несколько сотен долларов. Больше мы не встречались. Вот почему я решила удалиться от мира.

— Видимо, ваши родители далеки от искусства?

— Да, и похоже, они ему угрожали.

Он кивнул.

— Гот так общество расплачивается с гениями. Я тоже стремился к идеалу и получил в ответ насмешки.

— Правда? И вы?

— Да. Если мы на обратном пути задержимся в зале современного искусства, мы можем взглянуть на моего Сраженного Ахилла.

Кто-то сухо рассмеялся.

— Кто здесь? — спросил он настороженно.

Ответа не последовало. Их окружало римское великолепие, и мраморные сенаторы хранили молчание.

— Кто-то смеялся, — заметила она.

— Мы не одиноки, — он пожал плечами. — Я уже замечал признаки этого, но кто бы это ни был, он не слишком разговорчив.

— Запомните, вы всего лишь мрамор, — обратился он к каменной аудитории. И они пошли вниз по лестнице в буфет.

Однажды ночью они закусывали в зале современного искусства.

— Какое имя было у вас в миру? — спросил он.

— Глория, — прошептала она. — А у вас?

— Джей Смит.

— Что заставило вас стать статуей, Смит?

Он улыбнулся, невидимый в темноте.

— Кто-то рождается с правом на безвестность, а иные достигают безвестности упорным трудом. Я принадлежу к последним. Потерпев неудачу как художник и оставшись без средств к существованию, я решил стать памятником самому себе. Здесь тепло, а в буфете всегда полно еды. Да и компания приятная. Меня никогда не найдут, потому что никто не обращает внимания на музейные экспонаты.

— Никто?

— Ни единая душа, как вы могли заметить. Детей сюда приводят силком, молодежь приходит пофлиртовать, а когда у кого-нибудь возникает к чему-нибудь интерес, то оказывается, что у него близорукость или он страдает галлюцинациями. В первом случае он ничего не замечает, а во втором побоится сказать, что заметил странную статую.

— Тогда кому нужны музеи?

— Милая девушка! То, что невеста истинного художника может сказать такое, доказывает, что отношения между вами были недолгими.

— Ну вот еще! — прервала она. — Никакие не отношения, просто дружба.

— Отлично, — поправился он, — просто дружба. Но музеи — это зеркало прошлого, которое мертво, настоящего, которое ко всему равнодушно, и будущего, которого еще нет. Музеи похожи на храмы.

— Я никогда об этом не думала, — заметила она. -Какая прекрасная мысль! Вам надо преподавать.

— За это не слишком много платят, но мысль о такой возможности меня немного утешает. Пойдемте, еще разок заглянем в холодильник.

Они ели мороженое и обсуждали Сраженного Ахилла, сидя под огромным мобайлом, напоминавшем голодного осьминога. Он рассказывал ей о своих великих идеях и о мерзких критиках, свивших гнездо в воскресных приложениях и ненавидящих жизнь. Она в ответ поведала о своих родителях и их огромном состоянии, вложенном в недвижимость и нефтяные акции. Он гладил ее руку. А она моргала и улыбалась, и в ее улыбке было что-то эллинское.

— Вы знаете, — наконец, сказал он, — сидя на пьедестале, я часто думал: может быть стоит вернуться и еще раз попробовать сорвать пелену с глаз публики? Если бы меня не волновало ничто материальное, если бы я нашел верного друга... Но нет! Это невозможно!

— Продолжайте, прошу вас, продолжайте! — вскричала она. — Я тоже в последнее время думала, что, может быть, другой творец удалит жало из моей груди. Может быть, яд одиночества проник не так глубоко... Если бы мы...

В этот момент маленький уродливый человечек в тоге прочистил горло.

— Этого я и боялся, — объявил он хрипло.

Он был худым, сморщенным и неухоженным и явно страдал от язвы желудка и разлития желчи. Он уставил на них обвиняющий палец.

— Этого я и боялся, — повторил он.

Кто... кто вы? — заикаясь, спросила Глория.

— Кассий, — отвечал он. — Кассий Фитцмуллен, критик и искусствовед из „Дальтон тайма”, ныне в отставке. А вы, я вижу, собираетесь бежать отсюда.

— А вам не все равно? — спросил Смит и напряг футбольно-гладиаторские мускулы.

— Нет. Если вы сбежите, мы все тут пропадем. Вы, несомненно, станете художником или профессором и рано или поздно, вольно или невольно выдадите то, о чем теперь знаете. Я все это время слушал ваши разговоры. Вы поняли, что именно сюда прибиваются несчастные искусствоведы, чтобы провести оставшиеся дни, издеваясь над тем, что они всю жизнь ненавидели. Вот почему в последние годы здесь стало так много римских сенаторов.

— Я это давно подозревал.

— Достаточно! И подозрение смертельно опасно. Вас следует судить.

Он хлопнул в ладоши.

— Суд идет! — воззвал он.

В зал медленно вступила процессия согнутых временем римлян. Они окружили влюбленных. От них пахло пылью, старыми газетами, желчью и временем.

— Они хотят вернуться в мир человеческий, — объявил Кассий. — Они хотят уйти и унести с собой знание о нас.

— Мы никому не скажем! — всхлипнула Глория.

— Слишком поздно, — ответила одна из темных фигур. -Вас уже внесли в каталог. Смотрите! — он извлек книгу и прочел: — Номер двадцать восемь. Скорбящая Гекуба. Номер тридцать два. Павший Гладиатор. Нет! Слишком поздно. Начнется расследование.

— Приговор! — произнес Кассий.

Сенаторы подняли руки с опущенными книзу большими пальцами.

— Вам придется согласиться.

Смит хмыкнул и ухватил тунику Кассия сильной рукой скульптора.

— Ты, коротышка, как ты нас остановишь? Стоит Глории закричать, как тут же явится сторож и объявит тревогу. Один мой удар, и ты очухаешься через неделю.

— Мы выключили слуховой аппарат сторожа, пока он спал, — улыбнулся Кассий. — Критики, смею вас уверить, не лишены воображения. Отпустите меня.

Смит ухватил его еще крепче.

— Приговор! — улыбнулся Кассий.

— Он из современного периода, — сказал один из сенаторов.

— Следовательно, вкусы у него католические, — сказал другой.

— Бросьте христиан львам! — объявил третий, хлопнув в ладоши.

Смит отшатнулся в ужасе перед тем, что, как ему показалось, шевельнулось в темноте. Кассий вырвался из его объятий,

— Вы не смеете! — закричала Глория, закрывая лицо руками. — Мы из греческого периода!

— Рим подчинил себе Грецию, как вам должно быть известно, — заметил Кассий.

Кошачий запах достиг их ноздрей.

— Откуда здесь... каким образом... львы?

— Гипноз, мой дорогой, гипноз — мы в этом всегда были сильны, — отвечал Кассий, оправляя тогу. ~ Большую часть времени львы находятся в каталептическом состоянии. Впрочем, нам уже случалось прибегать к их услугам. Как вы думаете, почему в этом музее никогда не было краж? Мы защищаем свои интересы.

Поджарый белый лев, обычно спавший у главною входа, медленно вышел из сумрака и громко рыкнул.

Смит толкнул Глорию себе за спину. Лев начал подкрадываться к ним. Смит взглянул на Форум, который внезапно опустел. Вдалеке стихал звук, похожий на шелест крыльев каких-то птиц.

— Мы одни, — прошептала Глория.

— Беги, — приказал Смит, — я попытаюсь задержать его.

— Бросить тебя? Ни за что, дорогой. Только вместе, сейчас и всегда!

В этот момент льву пришло на ум показать, как хорошо он прыгает, и ей не замедлил это сделать.

— Прощай, дорогая!

— Прощен, только един поцелуй перед смертью!

Лев был высоко в воздухе, глаза его горели зеленым огнем.

Они обнялись.

В лунном свете над их головами угрожающе повис бледный кошачий силуэт. Страшный миг застыл и все длился, длился...

Лев начал извиваться и хватать воздух когтями в пространстве между полом и потолком, которому архитекторы еще не придумали названия.

— Еще один поцелуй?

— Почему бы и нет?

Прошла одна минута, за ней другая.

— Эй, кто там держит этого льва?

— Это я, — ответил мобайл. — Вы, люди, не единственные, кто укрылся среди памятников мертвого прошлого.

Голос напоминал тонкие, нежные звуки золотой арфы.

— Не хочу показаться назойливым, — сказал Смит, -но кто вы?

— Я — внеземная форма жизни, — прозвенел в ответ мобайл, поглощая остатки льва. — Мой корабль потерпел аварию на пути к Арктуру. Вскоре я обнаружил, что мой вид вызывает отвращение у обитателей этой планеты. Лишь в музее люди восхищаются мной. Будучи представителем тонко организованной и, если позволите, несколько самовлюбленной расы... — он замолк на миг, деликатно рыгнув, — я нахожу пребывание здесь весьма прятным -„средь ярких звезд, среди углей потухших...”

— Понятно, — сказал Смит. — Спасибо за льва.

— Не стоит благодарностей. Хотя лучше бы этого не делать. Теперь придется делиться. А моя половинка может пойти с вами?

— Конечно. Вы спасли нам жизнь, да и в гостиной недурно будет ее повесить.

— Отлично.

Он произвел деление под аккомпанемент высоких звенящих звуков и упал на пол у их ног.

— Прощай, мой милый я! — прозвенел он наверх.

— Прощай, — ответно прозвенело оттуда.

Они вышли из зала современного искусства, через греческий зал, сохраняя гордое достоинство, прошли мимо римского периода.

Они вытащили ключ из кармана спящего сторожа и вышли за дверь, в ночь. Ступени лестницы послушно легли им под ноги. Мобайл ковылял, опираясь на щупальца, похожие на причальные канаты.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЛЮБИЛ ФАЙОЛИ

Эта история Джона Аудена и Файоли. Никто не знает ее лучше меня. Слушайте.

Все началось тем вечером, когда Джон Ауден прогуливался (почему бы и нет?) по своим излюбленным местам и увидел Файоли неподалеку от Ущелья Мертвых. Она сидела на скале и плакала; ее крылья из света бились, трепетали, мерцали, а потом исчезли, и стало ясно, что сидит там просто девушка в белом, с длинными черными локонами, струящимися по спине почти до талии.

Он приблизился к ней сквозь призрачный свет умирающего, наполовину угасшего солнца, в лучах которого глаз человека не смог бы верно оценить расстояние и охватить перспективу. Правда, Джон Ауден мог. Положив руку ей на плечо, он сказал слова приветствия и утешения.

Она продолжала рыдать, будто его не существовало вовсе. Слезы оставляли полоски серебра на щеках цвета снега. Миндалевидные глаза смотрели сквозь него, а длинные ногти впивались в ладони, впрочем, не до крови.

Вот когда он пенял, что легенды, ходившие о Файоли, не лгали. Файоли превратилась в самых прелестных женщин ... они могут увидеть только живых, но никогда -мертвых.

Будучи мертвым, Джон Ауден не раз обдумывал возвращение к жизни, хотя бы на время.

Было известно, что Файоли приходят к человеку за месяц до его смерти (а живые люди встречаются крайне редко) и живут с ним все это время, принося ему любое наслаждение. Так что в день, когда смерть выпьет последние капли жизни из его тела и освободит душу, человек

© Перевод не русский язык. И. Г. Гречин, 1992 с радостью примет смерть,, нет, станет искать ее, требуя и моля, ибо ему нечего больше ждать от жизни. Такова Сила Файоли.

Джон Ауден размышляя о жизни и смерти, об окружающем мире и Файоли — существе, прекраснее которого он не видел за четыреста тысяч дней своего бытия. Он коснулся точки слева под мышкой, включив механизм оживления.

Девушка вздрогнула, когда он вновь дотронулся до ее плеча, — на этот раз она ощутила прикосновение живой плоти, а он почувствовал, что кожа ее теплая и нежная.

— Я сказал „привет” и „не надо плакать”, — произнес Джон Ауден.

— Откуда ты взялся, человек?

Ее голос походил на забытый им ветерок, играющий в кронах деревьев. Свежесть листвы, благоухание цветов, краски — все вернулось к нему, когда она заговорила:

— Тебя не было здесь секунды назад.

— Из Ущелья Мертвых... — ответил Джон Ауден. -Позволь мне коснуться твоего лица. — И он коснулся. Коснулся.

— Странно, я не заметила тебя раньше.

— Это вообще странный мир, — сказал он.

— Верно, — сказала она. — И ты — единственный в нем живой.

А он спросил:

— Как твое имя?

Она ответила:

— Зови меня Цитией.

И он назвал ее так.

— А я — Джон, — сказал он. — Джон Ауден.

— Я пришла, чтобы побыть с тобой, поддержать и принести наслаждение, — улыбнулась она, — и он понял, что ритуал начался.

— Почему ты плакала?

— Я думала, здесь никого нет, а я так устала, — объяснила она. — Ты живешь близко?

— Недалеко, — ответил он, — совсем недалеко.

— Ты возьмешь меня с собой? Туда, где живешь?

-Да.

Она встала и пошла за ним в Ущелье Мертвых, где был его дом.

Они спускались и спускались, и останки людей, живших давным-давно, громоздились вокруг. Вряд ли она видела их: она не отрываясь смотрела на Джона Лудена и не отпуская держала его за руку.

— Почему ты назвал это место Ущельем Мертвых? -спросила она.

— Потому что вокруг нас мертвые, — ответил он.

— Я не вижу их.

— Знаю.

Они пересекли Долину Костей, где грудами лежали скелеты миллионов существ из различных миров и рас, -она не видела их. Они спускались к кладбищу миров -Цития не понимала этого. Она шла со сторожем, хранителем, и не знала, кто он — тот, кто идет впереди, шатаясь, будто пьяный.

Джон Луден привел ее в дом — не в то место, где жил обычно, а туда, где собирался прожить оставшееся время, -и включил старые механизмы и жилище внутри горы. Свет хлынул со стен, свет, в котором он раньше не нуждался.

Дверь закрылась за ними, включилось отопление и заработал кондиционер. Джон Луден вздохнул и выдохнул, восхитившись забытым ощущением. Сердце бьется в груди — красная горячая штуковина. Оно напомнило о том, что существует боль и радость. Впервые за много-много лет он приготовил еду и достал бутылку вина, вскрыв един из запечатанных шкафчиков. Кто из людей смог бы вынести столько горя, сколько пришлось на его долю?

Наверное, никто.

Обедая вместе с ним, она забавлялась, строила фигуры из кусочков пищи, но ела очень мало. Он же, напротив, набивал желудок сверх всякой меры. А еще они пили вино и были счастливы.

— Это место так необычно, — сказала она. — Где ты спишь?

— Бывало, я спал там, — он указал на комнату, которую почти не помнил. Они вошли, и она без слов разобрала постель и предложила ему прелесть своего тела.

Этой ночью он любил ее — отчаянно, выжимая из себя алкоголь, выталкивая все прошлое, с чувством, похожим на голод, но несравнимо более сильным.

На другой день, когда умирающее солнце заливало Долину Костей тусклым пунцовым светом, он проснулся, и Цития, так и не сомкнувшая всю ночь глаз, положила голову ему на грудь и спросила:

— Что движет тобою, Джон Ауден? Ты не похож на людей, которые живут и умирают. Ты почти как Файоли, берешь от жизни все, что можешь, и гонишь ее таким аллюром, который позволяет тебе чувствовать само время; на это не способен ни один человек. Что ты такое?

— Я тот, который знает, — ответил он. — Кто знает, что дни человека сочтены, и кто завидует человеку, потому что ощущает приближение его конца.

— Ты странный, — протянула она. — Я нравлюсь тебе?

— Больше всего на свете. А я немало пожил, поверь^ -сказал он. И она вздохнула. Он еще раз поцеловал ее.

Позавтракав, они гуляли по Долине Костей. Он не мог верно оценить расстояние и отчетливо охватить перспективу, а она не видела тех, что когда-то жили, но теперь стали мертвыми.

Когда они присели на уступ скалы, он обнял ее за плечи и указал на ракету, только что опустившуюся с неба; она бросила мимолетный взгляд в том направлении. Он кивнул на роботов, выгружающих останки существ из трюма корабля. Она подняла голову и посмотрела пристальнее, но по-прежнему ничего не разглядела.

Даже когда один из роботов с лязгом приблизился к ним, протянул стило и папку и Джон Ауден расписался в получении груза, она не видела или не понимала, что происходит.

В последующие дни жизнь превратилась в сон: заполненная то наслаждениями, приходящими с какой-то неизбежностью, то страданием понимания этой неизбежности. Часто она замечала, как он морщится, и участливо спрашивала о причине беспокойства.

А он каждый раз отшучивался и говорил:

— Радость и боль всегда рядом.

Или еще что-нибудь в этом роде.

Теперь она сама стала готовить еду, массировать его плечи, смешивать напитки и читать вслух отрывки полюбившихся ему стихотворений.

Месяц. Только месяц, и всему наступит конец. Файоли, чем бы они не были, платят за отобранные жизни усладами тела. Они понимают, что человеку до смерти рукой подать, и всегда дают больше, чем получают.

Джон Ауден знал, что во всей Вселенной Файоли не встречали подобного ему.

Цития была жемчужиной, а тело ее — то горячим, то холодным, рот — крохотным пламенем, вспыхивающим от прикосновения, зубы, точно иголочки, и язык, точно пестик цветка. И он начал понимать, что вещь, которую Файоли называли любовью, на самом деле называется Цития.

По ту сторону любви не происходило ничего. Джон Ауден не сомневался — в конечном счете она хочет использовать его, и он, пожалуй, единственный человек, способный обмануть такую, как она. Он был защищен и от жизни, и от смерти. Теперь, будучи живым, он часто жалел об этом.

У него оставалось больше месяца жизни.

Быть может, три или четыре.

Таким образом, этот месяц являлся ценой, которую он охотно заплатил Файоли.

Цития мучила и истощала его тело, каждая капля блаженства несла в себе утомление нервных клеток. Цития превращала его в пламя, в айсберг, в маленького мальчика, в глубокого старика. Он подчинялся ей, ибо конец месяца был близок. Почему бы и нет? Она заполнила все его помыслы — с определенной целью, но что еще удерживало его по эту грань бытия? Цития, существо со звезд, подарила ему все, что только может пожелать мужчина. Она крестила его со страстью и со спокойствием причастила.

В самом деле, забвение, которое должно прийти за ее последним поцелуем, было бы наилучшим из возможных исходов.

Он с жадностью привлекал ее к себе. Она отвечала ласками, не понимая его горячности.

Он был признателен ей: это было для него преддверием смерти.

Болезнь объединяет все живое, и Джон Луден знал, что она, болезнь, вне понимания живых. Цития — создание, знающее только жизнь, — о ней не догадывалась.

Он никогда не пытался объяснить ей, но с каждым днем вкус ее поцелуев становился солонее, а сами поцелуи -крепче, словно она чувствовала то, чего он ожидал.

А его последний день приближался.

Джон Луден владел ею; время осыпалось вокруг листьями календаря.

Он находился в забытьи, как и любой мужчина, познавший энергию Файоли. Они были последними из женщин. В их слабости была их сила.

Он хотел слиться с нежными изгибами тела Цитии, утонуть в ее глазах и никогда не всплывать.

Он проиграл и сознавал это, ибо слабел с каждым днем. Теперь он с трудом выводил свое имя в расписке, которую предъявлял робот, лязгающий при каждом шаге и сокрушающий грудные клетки и черепа. Джон Луден завидовал бездушному созданию. Бесполому, бесстрастному, целиком посвятившему себя выполнению долга.

Перед тем как отпустить робота, он спросил:

— Как бы ты поступил, если бы нашел нечто, выполняющее любое твое желание?

— Я... постарался бы... удержать это, — ответил робот. Он повернулся и загрохотал прочь через Великое Кладбище. Его куполообразное тело матово отсвечивало в красном свете.

— Да, — сказал Джон Луден. — Только это нечто никогда не появится.

Цития по-прежнему не понимала его. Тридцать первым днем они вернулись туда, где жили целый месяц. Он ощущал присутствие смерти, близко, совсем близко подошедшей к нему.

Цития была прекраснее, чем когда-либо, но он боялся этой последней встречи.

— Я люблю тебя, — наконец сказал он то, чего никогда прежде не говорил, и она погладила его брови и поцеловала их.

— Знаю, — ответила она, — но время твоей любви подошло к концу. Перед тем как опустится занавес, мой милый Джон Ауден, скажи только одно. Что делает тебя непохожим на других? Почему то, что ты знаешь, несказанно больше, нежели может знать простой смертный? Как случилось, что ты незамеченным подошел ко мне в тот вечер?

— Потому что я уже мертв, — объяснил он. — Разве ты не видишь в моих глазах, разве не чувствуешь холода, когда я касаюсь тебя? Я оказался здесь, вместо того чтобы спать вечным сном. Сном, который завладел бы мной и заставил забыть, что я жду лекарства, возможно несуществующего лекарства, от одной из самых последних оставшихся во Вселенной беспощадных болезней.

— Не понимаю, — призналась она.

— Поцелуй и забудь, — ответил он. — Так лучше, ей-богу! Без сомнения, никогда не появится лекарство от того, что всегда остается в тени. И я тоже забуду. Ты должна была почувствовать смерть во мне, когда я вернул себе человеческий облик, — такова уж твоя природа. Я возвратился, чтобы подарить тебе блаженство, понимая, что ты -Файоли. Так прими его и знай, что я его разделяю. Я приветствую тебя. Всю жизнь я искал тебя, не сознавая этого.

Но она из любопытства спросила (впервые воспользовавшись их близостью):

— Как же ты балансируешь между жизнью и не-жизнью, что удерживает тебя в сознании, но не дарует жизнь?

— Все происходит внутри тела, которое я, к несчастью, занял. Стоит коснуться определенной точки слева под мышкой, и легкие прекратят работу, а сердце остановится. Меня поддерживает электрохимическая система, чем-то похожая на системы моих роботов (невидимых для тебя, я знаю). Я сам пошел на это, потому что боюсь забвения. Я добровольно стал сторожем при кладбище Вселенной, где ничто не смотрит на меня, не чурается моего вида, отмеченного смертью. Вот почему я таков. Поцелуй меня, и покончим с этим.

Но, приняв обличие женщины (или она всегда оставалась женщиной?), Файоли, назвавшаяся Цитией, была любопытна и, спросив: „Здесь?”, дотронулась до его тела, слева под мышкой.

Он исчез, в который раз познав холодную логику, не признающую эмоций. И поэтому он не стал возвращаться к жизни.

Зато он увидел, как она ищет его. Она проверила каждый закуток и, не сумев обнаружить живого человека, всхлипнула всего один раз, но так же тоскливо, как той ночью, когда он впервые увидел ее; затем появились крылья, тихо забились, затрепетали, замерцали, черты лица стерлись и тело медленно растаяло — столп искр встал перед ним и пропал...

Вот история Джона Аудена, человека, который любил Файоли и жил (если можно так выразиться), чтобы рассказать о своей любви. Никто не знает этого лучше меня.

Лекарство не было найдено. Но совершенно точно, что он по-прежнему бродит по Ущелью Мертвых, разглядывает кости, иногда останавливаясь перед скалой, где встретил ее и моргает словно от слез (но слез нет), и удивляется приговору, вынесенному им самим.

Вот и все. Мораль: жизнь (а возможно, и любовь) непобедима, но есть нечто сильнее жизни (и любви). Только Файоли могли бы подтвердить мои слова, но они больше не вернутся сюда.

ЛЮБОВЬ: МНИМАЯ ВЕЛИЧИНА^[18]

Они должны были знать, что не смогут держать меня взаперти вечно. Возможно, они и знали, вот почему рядом всегда была она.

Я лежал и глядел на спящую Стеллу. Голова ее — в обрамлении пышных золотистых волос — покоилась на моей руке. Стелла была нечто большее, чем жена: она была моим тюремщиком. Каким надо быть слепцом, чтобы не понять этого раньше!

Что еще они со мной сделали?

Заставили забыть, кем я был.

А я был одним из них. Но не таким. За что меня и приковали к этому времени и месту.

Сковали по ногам и рукам любовью.

Я встал. Цепи меня не удержали.

Столб лунного света упирался в пол спальни. Я перешагнул через него, направляясь к шкафу, где виселд одежда.

Звучала тихая музыка — вот что мне помогло. Я так давно не слышал этой музыки...

Как удалось им поймать меня в ловушку?

Они нашли меня в этом маленьком королевстве столетия тому назад или в другом, где я изобрел порох... Да! Именно там! Нашли, несмотря на монашескую рясу и классическую латынь, стерли память и перенесли в это Другое Где.

Одевшись, я усмехнулся. Как долго я пробыл здесь? Сорок пять лет на моей памяти, но сколько в настоящем времени?

Зеркало в прихожей отразило человека средних лет, с редеющими волосами, одетого в красную спортивную рубашку и черные брюки.

Музыка зазвучала громче, музыка, которую только я мог слышать: гитары и мерное „тум-тум” большого барабана.

Жените меня на ангеле, но я все равно не стану святым, други мои!

Я вновь обрел силу и молодость, спустился в гостиную, налил стакан вина и прихлебывал его маленькими глотками, а когда музыка достигла кульминации — залпом допил вино и разбил стакан о пол. Свобода!

Я собрался идти, когда наверху послышался шорох.

Проснулась Стелла.

Зазвонил телефон. Он висел на стене и звонил, звонил, звонил. Я не вытерпел и снял трубку.

— Ты опять за старое, — сказал знакомый голос.

— Не надо упрекать женщину, — .ответил я. — Она не может следить за мной все время.

— Тебе лучше остаться, — сказал голос. — Это избавит и тебя, и нас от многих неприятностей.

— Спокойной ночи. — Я повесил трубку.

Трубка превратилась в браслет наручника, а провод -в прочную цепь.

Было слышно, как Стелла одевается наверху. Я сделал восемнадцать шагов в сторону. Ушел из этого Здесь Туда, где моя кисть с легкостью выскользнула из опутывающей ее виноградной лозы.

Теперь обратно в гостиную, чтобы выйти из дома. Мне необходим конь.

В гараже я выбрал самую быстроходную машину. Теперь на ночное шоссе, под раскаты грома, доносящиеся сверху.

Это гремел самолетик „Пайпер Каб”, неуправляемый, летящий слишком низко. Я ударил по тормозам, и он пронесся мимо, задевая верхушки деревьев, обрывая телеграфные провода, и взорвался посреди улицы в полуквартале от меня. Я резко свернул налево, в переулок, затем на улицу, параллельную той, по которой ехал прежде.

Им хочется поиграть в эту игру? Что ж, извольте, я в ней не новичок.

Однако мне было приятно, что они начали.

В зеркале заднего обзора появились огни фар.

Они?

Вряд ли. Слишком быстро. Стелла?

Осторожность, как говорит греческий хор, лучше, яем неосторожность.

Я поменял машину.

Теперь я сидел в низком, более мощном автомобиле.

Еще раз.

Я очутился за рулем с другой стороны и ехал по другой полосе дороги.

Еще раз.

Колес не было. Мой автомобиль скользил на воздушной подушке над старым, развороченным шоссе. Строения, мимо которых я пролетал, были металлическими: ни одного каменного, ни одного деревянного.

Позади из-за поворота опять вспыхнул свет.

Я включил фары и габаритные огни и стал менять миры один за другим.

Я пронесся над заболоченной равниной, оставляя инверсионный след. Новое, перемещение — и я летел низко над землей, от которой поднимались испарения, а огромные рептилии вытягивали шеи, чтобы посмотреть на меня. Солнце в этом мире сияло в вышине как ацетиленовый факел. Силой воли я управлял непослушным летательным аппаратом. Ждал погони. Ее не было.

Я вновь переместился.

... Черный лес окружал подножие высокого холма, на котором стоял старинный замок. Я летел верхом на грифоне, в одежде воина, направляя крылатое чудовище на небольшую полянку.

— Стань конем, — приказал я, произнеся нужное слово.

Теперь я мчался на черном иноходце по лесной извилистой дороге.

Следует ли мне остаться здесь и бороться при помощи магии или переместиться и ждать их в мире, где развита наука?

А может, лучше уйти кружным путем в какое-нибудь отдаленное Иное, чтобы окончательно отвязаться от них?

Вопросы разрешились сами собой.

Позади послышался стук копыт, появился рыцарь на высоком скакуне. Рыцарь был одет в красные доспехи, на щите — красный крест.

— Ты зашел слишком далеко, — крикнул он. — Остановись!

Меч в его руке угрожающе сверкал, пока я не превратил его в змею. Он разжал пальцы, и змея уползла в кусты.

— Что ты сказал?. .

— Почему ты упорствуешь? — спросил он. — Присоединяйся к нам или выходи из игры.

— Почему упорствуешь ты? Брось их и присоединяйся ко мне. Вместе мы сможем переменить много мест и времен. У тебя есть все задатки, ты хорошо подготовлен...

За время моей речи он подошел достаточно близко, чтобы прыгнуть на меня, и попытался сбить с лошади краем своего плаща.

Я сделал легкое движение, конь его споткнулся и сбросил седока.

— Куда бы ты ни пошел, эпидемии и войны следуют за тобой по пятам! — выкрикнул он.

— За любой прогресс приходится платить. То, о чем ты говоришь, — лишь болезненное становление, а не конечный результат.

— Глупец! Нет такого понятия — прогресс! Ты ничего не понимаешь! Какой прок человечеству от твоих проектов, если ты не меняешь самих людей?

— Сначала развиваются мысли и техника, люди изменяются медленнее,— сказал я, спешиваясь и подходя к нему.-А такие, как вы, отбрасывают целые миры к средневековью и мракобесию. Мне жаль, но я должен это сделать.

Я выхватил из-за пояса нож и сунул его под забрало. Но шлем оказался пуст. Рыцарь исчез в другое измерение, еще раз доказав мне всю бесполезность ведения споров по этике эволюции.

Я вновь сел на коня и продолжил путь.

Спустя некоторое время за спиной вновь послышался стук копыт.

Я произнес другое заклинание, после чего со скоростью молнии пронесся вперед на единороге. Но погоня не отставала.

Я добрался до маленькой полянки, в центре которой возвышался каменный алтарь, и почувствовал, что здесь сокрыты большие силы. Я отпустил единорога, и он исчез.

Я уселся на алтаре, закурил сигарету и стал ждать. Я был уверен, что меня найдут не скоро, и ожидание раздражало. Счеты с противником будут сведены здесь.

На поляну выехала женщина на маленькой серой кобыле.

— Стелла!

-Спускайся оттуда! — вскричала наездница. — Они готовятся к нападению, осталось совсем немного.

— Аминь, — сказал я. — Я готов.

— Но их больше! Их всегда больше! Ты опять проиграешь, опять, опять и опять, пока не прекратишь борьбы. Спускайся и пойдем со мной. Может быть, еще не поздно.

— Уйти в отставку? — усмехнулся я. — Имя мне -легион. Без меня им не с кем будет драться. Подумай, как это скучно...

Ударила молния, но над алтарем отклонилась и поразила ближайшее дерево.

— Они начали!

— Тогда уходи отсюда, детка. Эта битва не твоя.

— Но ты — мой!

— Я — свой собственный! И больше ничей! Не забывай об этом!

— Я люблю тебя!

— Ты предала меня!

— Нет. Ты говорил, что любишь людей...

— Люблю.

— Я не верю тебе. Ты не можешь любить людей после того, что сделал им!

Я поднял руку.

— Изгоняю тебя из этого Сейчас и Здесь, — сказал я и остался один.

Ударило еще несколько молний, расчищая от леса землю вокруг меня.

Я погрозил кулаком.

— Неужели вы никогда не угомонитесь? Дайте мне столетие мира и покоя, чтобы я мог поработать с ними, и я покажу вам такой мир, в существование которого трудно поверить!

В ответ задрожала земля.

Тогда я стал драться. Я отклонял молнии и кидал обратно. Когда поднялись ураганы, обратил их против врагов. Но земля продолжала дрожать. У подножия алтаря появились трещины.

— Покажитесь! — крикнул я. — Выходите по одному, и я покажу вам, каким могуществом владею!

Но земля разверзлась, и алтарь развалился.

Я падал в темноту.

Я бежал. Я переместился трижды, трижды менял обличье и сейчас был мохнатым зверем, а за мной неслась целая стая, воя, вращая горящими глазами, выпуская когти, острые, как сабли...

Я скользил мимо черных корней баньянового дерева, а длинноклювые птицы-глашатаи рыскали в поисках моего чешуйчатого тела...

Я летел, махая крыльями пересмешника, и услышал крик орла...

Я плыл сквозь черноту, и откуда-то появилось щупальце...

Я передавал себя азбукой Морзе и наткнулся на статическое электричество...

Я падал, но они были повсюду.

Я попался, как рыба в сети. Меня связали...

Издалека донесся чей-то плач.

— Почему ты не оставишь своих попыток? — спрашивала она. — Почему ты не можешь спокойно и просто жить со мной? Разве ты не помнишь, что они сделали с тобой тогда? Разве жизнь со мной не была во сто крат лучше?

-— Нет! — прокричал я.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Такая ШгЗовь — просто мнимая величина, — сказал я.

Меня подняли и понесли.

Она шла следом и плакала.

— Я упросила их, чтобы они дали тебе шанс, но ты бросил этот дар мне в лицо.

— Покой евнуха, покой лоботомии, покой лотоса и торазина, — ответил я. — Нет, пусть лучше моя воля столкнется с их волей, пусть их правда породит ложь, как было всегда!

— Неужели ты в самом деле так думаешь? — спросила она. — Разве ты забыл солнце Кавказа и стервятника, который день и ночь клевал твою печень?

— Я ничего не забываю, — рассердился я. — Но я проклинаю их. И буду бороться до самого конца Всегда и Везде и выиграю в один прекрасный день.

— Я люблю тебя!

— Неужели ты в самом деле так думаешь?

— Глупец, — послышался хор голосов. Меня положили на скалу в пещере и приковали цепями.

Весь день змея плюет ядом мне в лицо, а она держит ковшик, чтобы поймать яд. И только когда женщина, предавшая меня, отворачивается, чтобы опорожнить посудину, змея попадает мне в глаза. Тогда я кричу^[19].

Но я освобожусь опять, чтобы помочь многострадальному человечеству своими дарами, и само небо вздрогнет, как только кончится мое заточение.

А до тех пор я могу лишь следить за ее тонкими пальчиками, сжимающими ковшик, и кричать от боли, когда она его убирает.

ДЕВА И ЧУДОВИЩЕ^[20]

Очень неспокойное было время: вновь приближалась пора Решения. Старейшины проголосовали, выбрали девственницу и утвердили ритуал жертвоприношения, несмотря на протесты Рыллика — самого старого.

— Не пристало нам каждый раз сдаваться, — спорил он.

Ему не ответили; юная девственница была отведена в Грот Туманов и накормлена травой забвения.

Рыллик смотрел на это неодобрительно.

— Так не должно быть, — заявил он. — Это несправедливо.

— Так было всегда, — отвечали ему. — Каждую весну и каждую осень. Так было всегда.

И они тревожно поглядывали на тропу, по которой солнце несло в их мир утро.

Бог уже шел через священный лес.

— Теперь уйдем, — сказали они.

— А вы когда-нибудь думали о том, что можно остаться? Посмотреть, что делает Бог-чудовище? — с горечью спросил Рыллик.

— Не кощунствуй. Идем.

Рыллик неохотно последовал за ними.

— С каждым годом нас становится все меньше и меньше, — укоризненно говорил он. — И в один прекрасный день некого будет принести в жертву.

— Значит, в тот день мы умрем, — ответили остальные.

— Так зачем тянуть?! — воскликнул он. — Не будем ждать, пока нас совсем не останется, и сразимся с ним.

Но они смиренно качали головами — жест, который веками наблюдал Рыллик. Все уважали его старость, но никто не разделял его мыслей.

Они оглянулись в последний раз и увидели, как солнце высветило фигуру Бога на покрытом позолоченным чепраком скакуне. В руках Бог держал копье смерти. Доспехи его лязгали. В гроте, где рождались туманы, девственница забила хвостом, дико вращая глазами под надбровными пластинами. Она почувствовала приближение божества и заревела.

Все отвернулись и двинулись через равнину.

Когда они приблизились к лесу, Рыллик остановился и поднял чешуйчатую лапу, пытаясь удержать какую-то мысль.

— Я, кажется, помню, — сказал он, — когда все было иначе...

СТАЛЬНАЯ ПИЯВКА^[21]

Они до смерти боятся этого места.

Днем, если им прикажут, они с лязгом бродят среди надгробий, но даже Центральный Контроль не в силах заставить их искать меня ночью, несмотря на ультра— и инфракрасное оборудование. А в мавзолей они не войдут никогда.

Это очень удобно для меня.

Они суеверны — это у них в схемах. Они созданы для того, чтобы служить Человеку. С тех давних времен, когда Человек еще жил на Земле, в их схемах остался страх перед своим создателем, благоговение и преданность. Даже последний человек, покойный Кеннингтон, при жизни командовал всеми роботами Земли. Его почитали и все приказы выполняли беспрекословно.

Человек для нас остается Человеком, живой он или мертвый. Кладбища, соединяющие в себе рай и ад, таят в себе нечто людское и пугающее и поэтому останутся вдали от городов, пока существует Земля.

Но даже сейчас я смеюсь над своими собратьями, а они выглядывают из-за надгробий и просматривают водостоки.

Они ищут — и боятся найти.

Меня.

Я, бежавший со свалки, стал для них легендой. Мне, одному из миллиона, дефектному, посчастливилось незамеченным пройти контроль. Я отключился от Центрального Контроля и стал свободным роботом.

Я люблю кладбища, здесь всегда спокойно, нет сводящего с ума топота лязгающей толпы. Мне нравится смотреть на зеленые, красные, желтые и синие штуковины, именуемые цветами, которые растут на могилах людей. Я не страшусь этих мест: электрическая цепь страха у меня тоже дефектна.

Однажды меня поймали, удалили источник питания и выбросили на свалку. Но на другой день я сбежал. Обнаружив побег, они страшно перепугались: у меня нет самозаряжающегося источника питания — дефектные индуктивности в груди действуют как аккумуляторы. Однако их нужно часто подзаряжать. И есть один только способ...

Роборотень — самая страшная легенда, которую рассказывают среди великолепия сверкающих стальных башен, и с дыханием ночного ветра к нам приходит из прошлого страх, страх тех далеких времен, когда на Земле жили неметаллические существа.

Я, беглец со свалки, живу в мавзолее глубоко под землей, в Розвуд-парке, среди кизила и мирта, надгробий и разбитых статуй, вместе с Фрицем — еще одной ужасной легендой.

Фриц — вампир, и это очень печально. Он настолько усох от долгого голодания, что не может двигаться, но и не умирает. Он лежит в полуистлевшем гробу и грезит о былых временах. Когда-нибудь он попросит меня вынести его на солнце. Тогда я увижу, как он тает и рассыпается в прах. Надеюсь, он не скоро обратится ко мне с такой просьбой.

Мы часто беседуем. По ночам, в полнолуние, у него достаточно сил, чтобы рассказать мне о счастливых временах, когда он жил в местах, называемых Австрией и Венгрией, где его тоже боялись и преследовали.

... Но только стальная пиявка может высасывать энергию — кровь роботов, — сказал он прошлой ночью. -Удел стальной пиявки — гордость и одиночество. Возможно, ты — единственный в своем роде. Но помни, необходимо поддерживать свою репутацию — высасывать роботов, опустошать; Оставь свою метку на тысяче стальных глоток!

Он прав. Всегда прав. Он понимает в этих делах больше меня.

— Кеннингтон! — Его тонкие бескровные губы расплываются в усмешке. — Какая это была дуэль! Он был последним человеком, как и я — последним вампиром. Десять лет я пытался добраться до него, но он прожил всю жизнь в Европе и знал необходимые меры предосторожности. Как только он пронюхал о моем существовании, то сразу выдал роботам по осиновому колу, но ■ тогда у меня было сорок две могилы, и они так и не нашли меня. Хотя иной раз наступали на пятки. Но ночью, ночью! — он тихо рассмеялся, — положение менялось. Я был охотником, а он — жертвой. Помню, как он лихорадочно искал последние ростки чеснока или волчьей травы. Он заставил заводы круглосуточно штамповать распятия, а он отнюдь не был набожным человеком. Я искренне сожалел, когда он, состарившись, умер. Не оттого, что не сумел добраться до него, а потому, что он был достойным противником^ Игра у нас шла не шуточная!

Голос вампира слабел.

— Его высохшие кости покоятся всего в трехстах шагах отсюда. Большая мраморная гробница у ворот... Пожалуйста, собери завтра роз ему на могилу.

Я пообещал, ибо несмотря на внешнее несходство он мне ближе, чем любой робот. И я должен сдержать слово, невзирая на рыщущих наверху охотников, прежде чем на смену дню придет вечер. Таков закон моей природы!

— Черт побери! (Вампир научил меня этим словам.) Черт побери! -«сказал я себе. — Я иду. Берегитесь, мягкотелые роботы! Я буду бродить среди вас, и вы не узнаете меня. Я буду помогать вам в поисках роборотня, и вы решите, что я — один из вас. Я соберу у вас под носом красные цветы для покойного Кеннинггона, и Фриц посмеется над этой шуткой.

Я поднялся по потрескавшимся истертым ступеням. Восток уже потемнел, но край солнца на западе еще сверкал.

Я вышел из мавзолея.

Розы росли у стены на другой стороне дороги. Огромные извивающиеся плети, а на них цветы ярче любой ржавчины, горящие, как сигнал опасности на пульте управления, но только иным, влажным светом.

Одна, две, три розы для Кеннингтона. Четыре, пять...

— Что ты делаешь?

— Собираю розы.

— Тебе нужно искать роборотня. У тебя что-нибудь не в порядке?

— Нет, все в порядке, — сказал я и парализовал его. Цепи соединялись напрямую, и я опустошил его источник питания.

— Ты и есть роборотень, — едва слышно пробормотал он, падая.

... шесть, семь, восемь роз для Кеннингтона, покойного Кеннингтона, покойного, как робот у моих ног, даже более покойного, потому что некогда он жил полнокровной органической жизнью, больше похожей на мою и Фрица, чем на жизнь роботов.

Подошли четыре робота и Обер, командующий ими.

— Что здесь случилось?

— Он остановился, а я собираю розы, — сообщил я им. -Вы должны уйти, — добавил я. — Скоро наступит ночь и выйдет роборотень. Уходите или он прикончит вас.

— Это ты разрядил его! — заявил Обер. — Ты — роборотень.

Я прижал цветы к груди и повернулся к ним. Обер, крупный робот, сделанный по спецзаказу, двинулся вперед. Со всех сторон подходили новые роботы.

— Ты — страшное, чуждое нам существо, — говорил Обер, — тебя надо утилизироватьради блага остальных.

Он схватил меня, и я выронил цветы для Кеннингтона.

Я не мог выпить его энергию. Мои катушки индуктивности уже заряжены до предела, а он специально изолирован.

Теперь меня окружили роботы, полные страха и ненависти. Они утилизируют меня, и я лягу рядом с Кеннингтоном.

„Ржавей с миром”, — скажут они... Жаль, что я не смог выполнить просьбу Фрица.

— Отпустите его!

Нет!

Цепляясь за камни, одетый в саван, покрытый плесенью Фриц появился в дверях мавзолея. Он всегда все знал...

— Отпустите его! Я, ЧЕЛОВЕК, приказываю вам!

Он еле дышал, а солнечный свет постепенно убивал его.

Древние реле моих собратьев со щелчком срабатывают, и я внезапно освобождаюсь.

— Да, господин, — ответил Обер. — Мы не знали...

— Схватить этого робота! — Фриц указал трясущейся высохшей рукой на Обера. — Это роборотень. Уничтожьте его. Собиравший цветы выполнял мой приказ. Оставьте его со мной.

Фриц упал на колени, и последние стрелы дня пронзили его тело.

— Вон! Все вон! Быстро! Повелеваю: ни один робот никогда больше не должен входить на кладбище!

Фриц свалился. На пороге нашего дома остались только кости и куски гнилого савана.

Фриц сыграл свою последнюю шутку: назвался человеком.

Я подбираю розы для Кеннингтона, а безмолвные роботы навеки уходят строем за ворота, унося с собой непротестующего Оберробота.

Я возложил розы у подножия памятника — Кеннинг-тону и Фрицу — последним странным, истинно жившим существам.

Я остался один.

В лучах заходящего солнца я вижу, как роботы, вогнав кол в источник питания Оберробота, хоронят его на перекрестке дорог.

Потом они спешат обратно к своим башням из стали и пластика.

Я собираю останки Фрица и несу их вниз, к его я-нику.

Гордость и полнейшее одиночество — таков удел стальной пиявки.

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ГЛАЗ НОЧИ^[22]{1}

Слушайте, пожалуйста, слушайте. Это очень важно! Пришло время вновь напомнить вам о вещах, которые нельзя забывать.

Сядьте и закройте глаза. Перед вами предстанут удивительные картины. Дышите глубже, вы насладитесь чудными запахами, неизведанными ароматами... Вы почувствуете вкус блюд, о которых я расскажу. Если вы будете внимательно слушать, то кроме моего голоса услышите множество других звуков...

Есть место далеко в пространстве — но не во времени, если вы еще не забыли, — место, где, наклонно вращаясь вокруг своей оси, планета обходит солнце, где сменяются времена года и год, начинаясь с весеннего цветения, возвращается к поздней осени, когда пестрота красок умирающей природы в конце концов превращается в шуршащий под ногами однообразно-коричневый ковер опавших листьев, по которому вы гуляете, сейчас гуляете. Пар от вашего дыхания поднимается в морозном утреннем воздухе; сквозь голые ветви деревьев видно, как по бескрайнему голубому небу плывут облака, но не дают дождя. На смену осени приходит царство холода, и засыпанные снегом ели торчат, как свечи; каждый ваш шаг оставляет на белой пустыне глубокие ямки следов, и горсть снега, принесенная в дом, превращается в обыкновенную воду.

Птицы не свистят, не щелкают, не щебечут, как в пору цветения, — они молча летают над темными островками вечнозеленых лесов. Это время, когда природа засыпает, ярче горят звезды (не пугайтесь — эти звезды неопасны) и дни коротки, а ночи длинны и есть время размышлять (философия родилась в холодных краях Земли), играть в карты, пить ликеры, наслаждаться музыкой, устраивать вечеринки и флиртовать, смотреть наружу сквозь оконные стекла, изукрашенные фантастическими морозными узорами, слушать ветер и гладить мех колли — здесь, в этом царстве холода, прозванном на Земле зимой, где все живое приспосабливается к неумолимой смене времен года: зелень лета сменяет дождливая серая осень, затем приходит снежная зима, а за ней— весна, пора цветения и буйства красок: сверкание росы на лугу, тысячи насекомых, прелесть утренней зари, которую вы встречаете, сейчас встречаете, наслаждаясь и впитывая весну всеми порами кожи... Здесь я хочу заметить, что смена времен года на Земле подобна течению человеческой жизни, лишь рисунок генов неподвластен времени — вот истина, рожденная осознанием бренности бытия: „При жизни человека не суди о благосклонности к нему Судьбы”. И пусть останутся в веках мудрые слова Аристофана, рожденные в колыбели человечества — на земле ваших отцов и отцов ваших отцов, в мире, который вам нельзя забывать; в мире, где Человек Смелый создал первые орудия для преобразования природы, боролся с природой, затем с собственными орудиями и, наконец, с самим собой и хотя он не одержал полной победы, он покинул свой мир, свою колыбель, чтобы странствовать меж звезд (не бойтесь этой звезды — не бойтесь, пусть температура ее растет, звезда не опасна) и сделать род человеческий бессмертным, покорять просторы Вселенной, нести светоч разума до крайних ее пределов, но всегда оставаться человеком, всегда! Не забывайте! Никогда не забывайте деревьев Земли: вязы, пирамидальные тополя, похожие на кисти художника, обмакнутые в зеленую краску, платаны, дубы, смолистые кедры, звездолистные клены, кизил и вишневое дерево; цветы: горечавку, нарцисс, сирень и розу, лилию и кроваво-красный анемон; вкус земных блюд: шашлыка и бифштекса, омара и длинных пряных колбас, меда и лука, перца и сельдерея, нежно-багровой свеклы и веселой редиски — не дайте им исчезнуть из вашей памяти! Вы должны помнить их, должны остаться людьми, даже если этот мир не похож на Землю, — слушайте! Слушайте!. . Я -душа Земли, ваш постоянный спутник, ваш друг, ваша память — слушайте голос своей Родины! Слова, которые объединяют нас с поселенцами на сотнях других миров!..

Что случилось? Вы не слушаете. Почему вы лежите неподвижно? Если вам жарко, включите кондиционеры -это поможет вам прийти в себя. Не бойтесь красного солнца. Оно не причинит вам зла, не взорвется огненным фейерверком над вашими головами. Я знаю. Я говорю. Много недель я блуждаю из дома в дом, от поселка к поселку. Много недель меня не программировали, но я знаю. Я говорю: нет причины для беспокойства, вспышки не будет.

Слушайте меня, пожалуйста, слушайте. Это очень важно! Пришло время вновь напомнить вам...

КОГДА БОГИ БЕССИЛЬНЫ^[23]

Однажды с гор спустился старец. Он нес шкатулку. Ступив на тропу, ведущую к морю, он увидел, как толпа поджигала дом. Старец остановился и, опершись на посох, спросил одного из поджигателей:

— Скажи мне, добрый человек, зачем вы жжете дом вашего соседа, который, судя по воплям и лаю, остался в доме с семьей и собакой?

— Почему бы нам их не сжечь? — ухмыльнулся человек. — Он чужак, пришел из пустыни и не такой, как мы. И собака его не такая и лает не так. Жена у него красивее наших женщин и говорит не так, как мы. А дети смышленее наших и переняли язык родителей.

— Понятно, — пробормотал старец и двинулся дальше.

На развилке дорог он увидел нищего калеку, костыли которого висели высоко на дереве. Старец встряхнул ветки посохом, костыли свалились. Он возвратил их нищему.

— Скажи, брат, как твои костыли очутились на дереве?-спросил старец.

— Их закинули мальчишки, — ответил нищий, устраиваясь поудобнее и протягивая руку за милостыней.

— Зачем?

— Скучно было. Они приставали к родителям: „Что нам делать?”, и кто-то придумал им развлечение.

— Подобные развлечения бесчеловечны, — заметил старец.

— Я и говорю, — согласился нищий. — К счастью, парни постарше нашли себе девчонку и теперь забавляются с ней в поле. Будь я молод и здоров, я бы тоже сходил развлекся...

— Понятно, — пробормотал старец и повернулся, чтобы уйти.

— Подай! — остановил его нищий. — Подай. Неужели в твоей шкатулке нет ничего для несчастного калеки?

— Ты можешь получить мое благословение, — ответил старец, — а в этой шкатулке нет милостыни.

— Плевал я на твое благословение, старый козел! Благословением сыт не будешь. Дай мне денег или еды.

— Увы, мне нечего тебе дать.

— Пусть проклятья обрушатся на твою голову! — обозлился нищий. — Чтоб тебе век не видать удачи...

Старец пошел дальше и увидел двух людей, рывших могилу для третьего, лежавшего неподалеку.

— Удачное место для погребения, — заметил он.

— Воистину, — согласился один. — Особенно, если ты убил и заметаешь следы.

— Вы убили человека? За что?

— Да ни за что. Сплошное невезение! Почему он так упорно защищал свои гроши?

— Судя по одежде, он был беден.

— Да. Неудачи преследовали его. Но сейчас у него не осталось забот.

— Что у тебя в ящике, старик? — спросил второй.

— Ничего ценного. Я иду выбросить его в море.

— Дай-ка посмотреть.

— Не следует этого делать.

— Без тебя разберемся!

— Шкатулку нельзя открывать!

Убийцы приблизились.

— Дай сюда!

— Нет!

Второй ударил старца камнем по голове, первый выхватил шкатулку.

— Сейчас посмотрим, что там такое ненужное...

— Предупреждаю, — сказал старец, приподнимаясь, -открыв шкатулку, вы совершите ужасное и необратимое злодеяние.

— Без тебя разберемся.

Они взялись за веревки, опутывающие шкатулку.

— Если вы чуть-чуть подождете, — попросил старец, -я расскажу, что в этой шкатулке.

Поколебавшись, они остановились.

— Ладно, рассказывай.

— Это. шкатулка Пандоры. Из нее выпустили беды, которые поразили мир.

— Ха! Неплохая сказка.

— Боги повелели мне бросить шкатулку в море, потому что последняя беда, оставшаяся в ней, хуже всех остальных, вместе взятых.

— Ха-ха-ха! — рассмеялись убийцы, развязали веревку и подняли крышку.

Золотое сияние фонтаном забило ввысь, из него явилось крылатое создание и возвестило чарующим голосом:

— Свобода! После стольких лет заточения — свобода!

Убийцы застыли в изумлении.

— Кто ты, прекрасное создание, вселяющее в нас неведомые чувства? — робко спросили они.

— Я? Я — Надежда! — радостно ответило существо. -В самых мрачных уголках Земли я подарю людям веру в то, что завтра они будут жить лучше, чем сегодня. -С этими словами Надежда взмыла и унеслась прочь...

Когда убийцы повернулись к старцу, он переменился: исчезла борода, перед ними стоял цветущий юноша. Вместо посоха он держал жезл, обвитый двумя змеями.

— Даже боги не смогли помешать этому! — воскликнул он. — Вы сами навлекли на себя беду. Вспомните об этом, когда блистательная Надежда вернется и рассыплется в прах в ваших руках.

— Ну, нет, — сказали они. — Вон идет еще один путешественник. Его кошелек выглядит внушительнее и обеспечит нас надолго.

— Дурачье! — И крылатые сандалии вознесли юношу в воздух, где его приветствовал Геркулес.

КОРРИДА^[24]

Его разбудил вой. Ультразвук терзал барабанные перепонки где-то за порогом слышимости.

Ему с трудом удалось встать на ноги.

Тьма.

Несколько раз он наткнулся на стену. Смутно осознал, что болят руки: будто в кожу вонзились тысячи игл.

Звук сводил с ума...

Бежать! Где-то должно быть спасение!

Слева появилось пятнышко света.

Он повернулся и бросился туда. Пятнышко выросло до размеров дверного проема.

Он вырвался из тьмы и замер, щурясь от режущего глаза света.

Голый, весь в поту. Мозг затуманен обрывками снов.

До него докатился гул, похожий на гул людской толпы, но он продолжал щуриться на невыносимо ярком свету.

Вдалеке выросла темная фигура. Преисполненный гнева, он рванулся к ней, не отдавая себе отчета в том, что делает. Горячий песок обжег босые ступни, но он в пылу атаки не почувствовал этого. В какой-то области мозга возник вопрос: „Почему?”, но он его игнорировал.

И вдруг встал как вкопанный.

Перед ним возникла обнаженная женщина — манящая, зовущая: он ощутил хлынувший в чресла огонь. И устремился к ней.

Она удалялась, танцуя.

Он побежал быстрее. Но когда распахнул объятия, обожгло правую руку, а женщина исчезла.

Он бросил взгляд на плечо и обнаружил торчащий алюминиевый стержень. По руке струилась кровь.

Гул толпы нарастал.

... и она появилась снова.

Во второй раз он бросился за ней, и огонь перекинулся на левое плечо. Она исчезла — его трясло, он истекал потом и щурился от света.

„Это ловушка, — решил он. — Не поддавайся!”

Она возникла вновь, но он стоял как вкопанный, делая вид, что не замечает ее. Боль жгла его со всех сторон, но он не двигался в надежде обрести ясность мысли. Появилась темная, высотой более двух метров фигура. У нее оказалось две пары рук. В одной руке что-то было. Если бы свет не резал глаза...

Преисполненный ненависти, он бросился в бой.

Боль обожгла бок.

Постойте!

„Они все сошли с ума! Сошли с ума! — убеждал он себя, припомнив, кто он и откуда. — Это арена для боя быков, я — человек, а это темное нечто... нет. Здесь что-то не так.”

Он упал на четвереньки в надежде выиграть время. Набрал полные пригоршни песка.

Настал черед уколов — будто било током. Он терпел сколько мог, затем встал.

Темная фигура махнула чем-то в его сторону, и он ощутил новый прилив ненависти.

Он сорвался с места и, добежав, замер. Он понял: это игра.

... Его звали Мишель Касиди. Он работал адвокатом. В Нью-Йорке. В фирме „Джонсон, Уимс, Доуэрти и Касиди”. Кто-то остановил его на улице и попросил прикурить. На углу. Поздно вечером. Это он помнил.

... Он швырнул песок в голову твари.

Темная фигура покачнулась, руки вознеслись к лицу, вернее, туда, где оно должно быть.

Скрипнув зубами, он вырвал алюминиевый стержень из плеча и острым концом воткнул в живот твари.

Что-то ужалило в шею, наступила тьма и долгое время он лежал без движения.

Когда он обрел способность двигаться, то вновь увидел темную фигуру в попытался схватить ее.

Он промахнулся, спину обожгла боль, — потекла кровь.

Поднимаясь, он закричал:

— Вы не имеете права так поступать! Я — человек! Я — не бык!

Донесся гул рукоплесканий.

Он бросался на темное существо шесть раз, пытаясь ударить его, обхватить, сжать. Но каждый раз больно было ему самому.

Он поднялся, тяжело дыша, весь в поту. Болели плечи и спина. В голове на мгновение прояснилось. Он сказал:

— Ты, наверное, Бог? Так вот в какие игры ты играешь...

Существо не ответило, и он ринулся в атаку, упал на колени и нырнул врагу под ноги.

Когда повалил на землю эту тварь, почувствовал страшную, обжигающую боль в боку. Дважды ударил кулаком. Боль пронзила грудь. Он почувствовал, как немеет тело.

— Или ты?.. — пробормотал он.

Губы еле двигались.

— Нет, ты не... Где я?

Последнее, что осталось в памяти — боль: ему отсекли ухо.

ФИЛИП ДИК

ВЕТЕРАН ВОЙНЫ^[25]

На скамейке парка под жаркими лучами солнца сидел старик, рассматривая снующих вокруг людей.

Парк был чист и опрятен, лужайки влажно блестели от брызг, рассеиваемых сотнями сверкающих медных трубок. Робот-садовник медленно двигался взад и вперед, выпалывая сорняки и всасывая их в щель контейнера для отходов. С громкими криками бегали вокруг дети. Неподалеку, держась за руки, сидела молодая пара, на лицах их застыло блаженство. Группы щеголеватых солдат лениво слонялись по дорожкам, заложив руки в карманы и поглядывая на обнаженных девиц, загорающих вокруг бассейна. А за пределами парка раздавался грохот машин и островерхие шпили зданий Нью-Йорка сверкали и вспыхивали от бликов солнца.

Старик откашлялся и сплюнул в кусты. Яркий свет разморил его, пот струйками стекал на поношенный китель. Он ощупал небритый подбородок, незрячий левый глаз, глубокие рубцы от ожогов, покрывавшие высохшие щеки, и с раздражением дернул контурную антенну, обвившую морщинистую шею. Расстегнув китель, старик откинулся на раскаленную спинку скамейки. Скучающий и горько томящийся от одиночества, он пытался найти развлечение в нехитрых сценах, разворачивающихся перед его затуманенным взором.

Напротив него на скамейку присели трое светлолицых солдат и принялись распечатывать пакеты с завтраком.

У старика перехватило дыхание. Его старое сердце судорожно забилось и он впервые за эти часы пришел в себя, поборов охватившую его сонливость. Его тусклый взгляд был прикован к солдатам. Вынув носовой платок, он вытер залитое потом лицо и обратился к ним:

— Прекрасный денек!

Солдаты мельком взглянули на него.

— Да, — отозвался один из них.

— Как сделано-то, а ? — Старик показал на сверкающее солнце и острые шпили города. — Совсем как настоящие!

Солдаты не ответили. Они были поглощены черным кофе и яблочным пирогом.

— Здорово вас околпачили! — Тут он решил идти напрямик и спросил: — Вы пехотинцы?

— Нет, — ответил тот же солдат, — мы ракетчики.

Старик схватился за свою алюминиевую палку.

— А я ведь был при разгроме. Вернулся из бывшей части Би-Эй-3.

Никто из солдат не отозвался. Они зашептались между собой: их заметили девушки с дальней скамейки.

Старик полез в карман куртки и достал что-то, замотанное в серый обрывок папиросной бумаги. Он развернул ее трясущимися руками и встал. Нетвердой походкой он перешел дорожку и подошел к солдатам.

— Видите? — Он держал маленькую пластинку тускло мерцающего металла. — Я получил ее при отставке в восемьдесят седьмом. Думаю, это было до вас.

На какой-то момент тень интереса мелькнула на лицах солдат.

— Фью! — присвистнул один, — да это же Кристальный Диск первой степени! — Он вопросительно поднял глаза: — ,Где вы его заработали?

Старик гордо крякнул, завернул свою медаль и положил ее в карман.

— Я служил при Натане Уэсте на „Уинд Джайнт”, но последней атаки не застал. Ушел вместе со своим взводом Д. Может быть вы помните тот день, когда мы поставили заграждение, перекрыв путь из...

— Извините, — рассеянно сказал один из солдат, — но когда это было? Наверное, задолго до наших времен.

— Конечно, — легко согласился старик, — шестьдесят лет тому назад. Вы не слышали о майоре Перати? Это он превратил прикрывающую эскадру в метеоритное облако, когда они сконцентрировали свои силы для окончательной атаки. А как часть Би-Эй-3 сдерживала их целый месяц до того, как нас разгромили? — Он горько выругался. — Да, мы держались, пока от нас не осталась лишь пара ребят. А потом они полезли, как волки. И вот теперь добиваются...

— Извини, дед. — Солдаты поднялись, собрали свой завтрак и двинулись к скамейке, где сидели девушки. Те насмешливо посматривали на них и выжидательно посмеивались.

Старик повернулся и в раздражении заковылял к своей скамейке. Недовольно бормоча и сплевывая в кусты, он пытался устроиться поудобнее. Но солнце раздражало его, он изнемогал от шума толпы и грохота машин.

Он сидел на скамейке, полузакрыв глаза, его сухие губы кривились от горечи и обиды. Он, дряхлый полуслепой старик, никому не нужен и неинтересен. Никто не хотел слушать его бессвязных, путаных рассказов о боях, в которых он сражался, и операциях, свидетелем которых ему довелось быть. Казалось, что никто и не помнил войны, все еще сжигающей его размягченный мозг разрушительным пламенем. А он мог говорить о ней без конца, только бы нашлись слушатели.

Вейчел Паттерсон нажал на тормоз, и машина резко остановилась.

— Ничего не поделаешь. Устраивайтесь поудобнее. Придется нам подождать, — произнес он.

Картина была обычной. Около тысячи землян в серой одежде с нарукавными повязками тянулись вдоль улицы, выкрикивая лозунги и держа в руках огромные плакаты.

НЕТ — ТОРГОВЛЕ! БОЛТОВНЯ НА РУКУ ИЗМЕННИКАМ! ВСЕ — ДЛЯ ЛЮДЕЙ! НЕ УБЕЖДАТЬ, А ПРОУЧИТЬ ИХ! МОГУЩЕСТВЕННАЯ ЗЕМЛЯ — ЛУЧШАЯ ГАРАНТИЯ МИРА!

Сидящий на заднем сиденье Ле-Mapp отложил ленты с историями болезни и в недоумении оглянулся.

— Почему мы стоим? Что это такое?

— Еще одна демонстрация, — сдержанно ответила Эвелин Картер. — Она оглянулась и с возмущением закурила. — Такая же, как обычно.

Демонстрация была в полном разгаре. Шли мужчины, женщины, молодежь с грубыми лицами, возбужденные и агрессивные, одетые в одинаковую одежду. Некоторые тащили какое-то примитивное оружие, у других в руках ничего не было. Вдоль тротуаров тянулись шеренги любопытствующих. Одетый в синее полисмен останавливал движение на улице. Люди бесстрастно стояли, ожидая, что кто-нибудь попытается вмешаться. Никто не рискнул: безумцев не было.

— Почему Директорат не прекратит это? — спросил Ле-Марр. — Пара вооруженных отрядов могла бы покончить с подобным сборищем раз и навсегда.

Джон Ви-Стефенс, сидящий рядом с ним, холодно улыбнулся:

— Именно Директорат их финансирует, организует и дает время для показа по видеосети, а также вправляет мозги людям, которые вздумают жаловаться. Посмотрите-ка на парней, сидящих поодаль. Они.только и ждут, кого бы покалечить.

Ле-Mapp прикрыл глаза:

— Паттерсон, неужели это правда?

Над блестящим верхом „Бьюика-64” виднелись перекошенные лица. От грохота шагов задребезжал корпус машины. Доктор Ле-Mapp нервно сунул ленты в портфель и, как испуганная черепаха, стал всматриваться в толпу.

— Что вы так волнуетесь? — резко спросил Ви-Стефенс. — Они вас не тронут: вы же англичанин. Это мне следует опасаться.

— Они — сумасшедшие, — пробормотал Ле-Марр, -идиоты, вопящие и шагающие идиоты...

— Они не слабоумные, — ответил Паттерсон. — Они — верующие. Они верят тому, что им говорит, так же, как и любой из нас. Беда лишь в том, что им внушают ложь.

Он показал на гигантский плещущийся на ветру плакат, на котором был изображен седовласый джентльмен лет шестидесяти, весьма достойной внешности, очевидно ученый. Голубые глаза, твердая линия рта, определенное 172 благородство в чертах. Под портретом была написана фраза -по-видимому, его собственное изречение:

ТОЛЬКО ИЗМЕННИКИ ИДУТ НА КОМПРОМИССЫ!

— Это Френсис Ганнет, — сказал Ви-Стефенс Ле-Марру. -Прекрасная внешность, не правда ли? Конечно, он из землян.

— Он так благородно выглядит, — запротестовала Эвелин Картер. — Неужели человек с такой интеллигентной внешностью может иметь что-то общее с ними?

Ви-Стефенс натянуто рассмеялся:

— Его прекрасные белые руки так же грязны, как у любого водопроводчика или плотника, марширующего перед нами.

— Но почему?

— Ганнет и его команда — владельцы компании „Трансплан Индастриз”, которой принадлежит контроль над межпланетным экспортом и импортом. Если мой аерод и марсиане добьются независимости, то это разрушит их бизнес. Возникнет конкуренция. Если же перемен не будет, крапленые карты межпланетного бизнеса останутся в их руках.

Демонстранты приблизились к перекрестку. Они побросали свои плакаты и принялись вооружаться палками и камнями. Послышались выкрики команд, толпа заколыхалась, затем в зловещем молчании двинулась к небольшому современному зданию, на котором неоновым светом мерцало слово „Колор-Эд”.

— О, господи! — сказал Паттерсон, — они что-то задумали против бюро „Колор-Эд”! — Он схватился за ручку дверцы, но Ви-Стефенс остановил его.

— Вы ничего не можете поделать. И никто другой тоже. — Это их обычная предупредительная акция.

Демонстранты разбили пластиковые двери и ринулись внутрь роскошного здания. Вокруг, сложив руки, прохаживались полицейские, явно наслаждаясь зрелищем. Из выбитых окон на тротуар летели папки с бумагами, столы, стулья, видеоприемники, пепельницы, дажа разноцветные теннисные мячи — следы прежней беспечной жизни. Наружу вырвались едкие черные клубы дыма: очевидно, здание подожгли. Разгоряченные и довольные мятежники выскакивали на улицу.

Стоявшие вдоль тротуара люди по-разному реагировали на эту картину. Одни наслаждались зрелищем, другие смотрели с любопытством. Однако большинство было напугано, на лицах людей застыл страх. Они шарахались в сторону от напора разъяренных громил, тащивших из здания похищенные вещи.

— Видели? — спросил Паттерсон. — Это мелкая банда, ее финансирует комитет Ганнета. Те, что впереди, — служащие его фабрик, шайка головорезов, действующих по особым заданиям. Они пытаются выступать от имени всего человечества — это крикливое меньшинство, мелкая группка фанатиков, отрабатывающая свой хлеб.

Демонстрация закончилась. От здания „Колор-Эд” осталась лишь груда дымящихся развалин. Движение восстановилось. Утреннему Нью-Йорку показали спектакль: устрашающие лозунги, грохочущие шеренги, крики ненависти. Люди начали медленно расходиться по конторам и магазинам, возвращаясь к привычным делам.

И вдруг у закрытой двери демонстранты заметили прижавшуюся к стене венерианку.

Паттерсон рванул машину вперед. Бешено вывернув руль, он помчался по мостовой и тротуару мимо кучек бегущих людей в темных капюшонах. Машина прорывалась сквозь толпу, вспарывая ее подобно тупому ножу. Люди наталкивались на металлический корпус, их отбрасывало в сторону и позади оставался бесформенный клубок копошащихся тел.

Венерианка увидела мчащуюся к ней машину и землянина, сидящего за рулем. На мгновенье она замерла в смертельном страхе, затем повернулась и в панике понеслась прочь по тротуару, навстречу толпе. Демонстранты тотчас сгрудились и заорали изо всех сил:

— Хватай эту лапчатую!

— Вебфуты^[26], убирайтесь на свою планету!

— Земля — для землян!

В этих криках таилось и скрытое вожделение, и ненависть.

Паттерсон повернул машину и помчался обратно. Его палец бешено нажимал сигнал, он гнал машину вслед за девушкой, догоняя и перегоняя бегущих людей. Камни стучали по ветровому стеклу и скоро обрушились целым шквалом. Толпа неохотно расступилась, пропуская машину и демонстрантов. Ни одна рука не поднялась против отчаянно мчавшейся девушки, когда она, рыдая и задыхаясь, оказалась между машиной и людьми. Но и никто не сдвинулся с места, чтобы помочь ей. На нее смотрели пустыми глазами, с полной отчужденностью.

— Сейчас я до нее доберусь, — сказал Ви-Стефенс. -Подъезжайте ближе, я постараюсь ее перехватить.

Паттерсон проехал мимо девушки и нажал на тормоз. Она метнулась в сторону, словно испуганный заяц. Одним прыжком Ви-Стефенс выскочил из машины и побежал за нею. Она в беспамятстве устремилась обратно к толпе. Он схватил* ее и ринулся в машину. Ле-Mapp и Эвелина Картер втянули их обоих внутрь. Паттерсон резко послал машину вперед.

Минуту спустя он свернул за угол, прорвал полицейский канат и выехал из опасной зоны. Рев толпы, топот ног понемногу заглох.

— Ну, все в порядке, — мягко говорил Ви-Стефенс девушке. — Мы — ваши друзья. Посмотрите, я ведь тоже вебфут.

Девушка глядела в окно машины. Ее серые глаза расширились от ужаса, тонкое лицо подергивалось, колени подпирали живот. Ей было ле! семнадцать. Пальцы с перепонками сжимали разорванный воротничок блузки. Одну туфлю она потеряла, лицо было поцарапано, темные волосы растрепались. Ее дрожащие губы издавали какие-то странные стонущие звуки.

Ле-Mapp пощупал ее пульс.

— У нее сейчас остановится сердце, — пробормотал он. Достав из кармана капсулу, он вонзил ее острый конец в дрожащее предплечье девушки*.

— Это ее успокоит. Она не ранена и никто до нее не добрался.

— Ну, все в порядке, — продолжал успокаивать девушку Ви-Стефенс. — Мы — врачи из городской больницы, а мисс Картер — регистратор, она ведет все записи. Доктор Ле-Марр -невропатолог, доктор Паттерсон — специалист по раковым заболеваниям, а я — хирург, видите мои руки? — Он провел ладонью по лбу девушки. — Я ведь, как и вы, венерианин. Мы сейчас отвезем вас в больницу и там укроем на некоторое время.

— Ну, вы видели их? — стремительно заговорил Ле-Марр.

— Никто пальцем не шевельнул в ее защиту. Так и стояли!

— Они боятся, — сказал Паттерсон. — Хотят избежать осложнений.

— Это никому не дано, — решительно заметила Эвелин Картер. — Нельзя прожить без осложнений. Они не должны были стоять в сторонке и наблюдать. Это не игра в футбол.

— Что же мне теперь делать? — дрогнувшим голосом спросила девушка.

— Вам лучше покинуть Землю, — Мягко сказал Ви-Стефенс. — Ни один из обитателей Венеры не может быть здесь в безопасности. Возвращайтесь-ка на родную планету и живите там, пока здесь все не затихнет.

— А так будет? — вздохнула девушка.

— Непременно, — Ви-Стефенс обернулся и протянул ей сигарету. — Так не может долго продолжаться. Мы должны стать свободными.

— Тише, тише, — враждебно отозвалась Эвелин. Ее глаза потемнели. — Мне казалось, что вас это не касается.

Темно-зеленое лицо Ви-Стефенса вспыхнуло.

— Вы полагаете, что я останусь в стороне, когда мой народ убивают и оскорбляют, когда нашими интересами пренебрегают, а эта бледная немочь, вроде Ганнета, будет наживаться на крови, выжатой из...

— Бледная немочь? — удивленно спросил Ле-Марр.

— А что это значит, Вейчел?

— Это они так прозвали землян, — ответил Паттерсон.

— А вы, Ви-Стефенс, правы. Ведь это касается не только вашего, но и нашего народа. Мы все одного рода. Ваши предки были землянами, переселившимися в двадцатом веке на Венеру.

— Да, мутации были незначительными и происходили лишь в связи с адаптацией, — заверил Ле-Марр. — Мы можем скрещиваться, а это доказывает, что мы одного рода.

— Мы, конечно, можем, — ядовито сказала Эвелин. — Только кто захочет выйти замуж за вебфута или кроуса.

Некоторое время никто не проронил ни слова. Атмосфера в машине, которую Паттерсон вел к больнице, была натянутой, даже враждебной. Девушка сидела пригнувшись, молча курила сигарету, устремив испуганный взгляд в вибрирующий пол.

Паттерсон замедлил ход у пропускного пункта и показал свое удостоверение. Охранник дал знак проезжать, и он нажал на газ. Убирая документ, он нащупал какой-то предмет в кармане. И сразу же вспомнил.

— Вот здесь то, что займет ваши мысли и поможет успокоиться. — Он бросил вебфуту закрытый круглый футляр. — Утром поступил от военных. Когда вы разберетесь, отдайте все Эвелин. Это меня очень заинтересовало.

Ви-Стефенс открыл футляр и вывалил содержимое на колени. Там оказалось обычное прошение о госпитализации в государственной больнице с печатью и номером ветерана войны. Засаленные бумаги, порвавшиеся за долгие годы, потертые награды, сложенные в небольшой пакет...

— Зачем нам этот хлам? — нетерпеливо спросил Ви-Стефенс. — Мы собираемся просить церковное подаяние?

Паттерсон остановил машину на больничной стоянке и выключил мотор:

— Взгляните на номер, — сказал он, открывая дверцу машины. — Когда у вас будет время внимательно рассмотреть бумаги, вы обнаружите нечто необычное. У просителя билет ветерана с номером, который еще не был выдан.

Ле-Марр озадаченно перевел взгляд с Эвелин Картер на Ви-Стефенса, но промолчал.

Гул контурной антенны вывел его из дремоты.

— Дэвид Анджер, — повторял резкий женский голос, -вас хотят видеть в больнице, просят вернуться немедленно.

Старик заворчал и с усилием поднялся. Ухватив алюминиевую палку, он побрел от ярко освещенной скамейки к пандусу, ведущему из парка. Пока он спал, солнечный свет стал менее ярок, стих громкий смех детей и молодых солдат.

В конце парка он заметил две тени, ползущие в кустах. Дэвид Анджер остановился в изумлении: он услышал свой собственный голос. Он вопил во всю силу легких так яростно и пронзительно, что эхо раздавалось по всему парку, среди тихих лужаек и деревьев.

— Вебфуты! — причитал он, неуклюже ковыляя за ними. — Вебфуты и кроусы! Помогите! Помогите хоть кто-нибудь!

Опираясь на палку, он спешил следом за марсианином и жителем Венеры. Появились люди, на их лицах было написано удивление. Толпа росла, старец спешил за инопланетянами. В волнении он споткнулся о край фонтанчика для питья и чуть не упал. Палка выскользнула из рук. Его морщинистое лицо было мертвенно-бледным, шрамы обозначились еще резче. Он беспорядочно размахивал тощими костистыми руками.

— Задержите их! — Дэвид Анджер чуть не плакал. — Не дайте им уйти! Да что это с вами? Вы — куча ничтожных трусов! Что за люди пошли!

— Полегче, дед, — добродушно сказал молодой солдат. — Они же никого не трогают.

Анджер поднял палку и крикнул в лицо парню:

— Ты — болтун! Какой ты солдат! — Приступ кашля прервал его речь. Он резко согнулся, пытаясь восстановить дыхание. — В мое время, — он справился со спазмой, — мы на них навели ракеты и прижгли их! Эти грязные вебфуты и кроусы были порублены на куски! Уж мы им показали!

Мрачный полицейский остановил чужаков.

— А ну, стойте! — угрожающе приказал он. — Убирайтесь, вам здесь нечего делать.

Оба чужака поспешно бросились от него. Полицейский поднял дубинку и ударил марсианина в висок. Тонкий хрупкий череп раскололся, в смертельной муке марсианин закачался, как пьяный.

— Так и нужно! — удовлетворенно выдохнул Дэвид Анджер.

— Вы — дьявол, а еще старый человек, -г быстро заговорила женщина с помертвевшим от ужаса лицом. — Вот от таких, как вы, все наши беды!

— А ты кто такая! — набросился на нее Анджер. — Любительница кроусов?

Толпа смешалась и стала постепенно расходиться. Анджер, схватив палку, заковылял к выходу, бормоча ругательства и угрозы, отплевываясь в кусты и покачивая от возмущения головой.

Он пришел в больницу, все еще трясясь от гнева.

— Что вам нужно? — спросил он, подходя к приемному покою, расположенному в центре главного холла. — Не знаю, что тут делается. Сначала вы меня будите, когда я первый раз спокойно уснул, а потом заставляете смотреть на разгуливающих вебфутов, как...

— Доктор" Паттерсон ждет вас, — спокойно сказала сестра. — Комната триста один.— Она кивнула роботу: — Доставь мистера Анджера в номер триста первый.

Старик угрюмо захромал за плавно скользящим роботом.

— Я-то думал, что все жестянки были израсходованы в европейской войне восемьдесят восьмого года, — ворчал он. Потом мысли его приняли новый поворот: — Каждый только и мечтает, как бы поразвлечься, похохотать, да девок надуть, да поваляться на травке. И все дела. А нужно...

— Это здесь, сэр, — сказал робот, — и двери номера триста один раздвинулись.

Вейчел Паттерсон слегка приподнялся, когда возбужденный старик, сжимая в руках палку, вошел в кабинет и остановился перед письменным столом. Впервые он оказался с Дэвидом Анджером лицом к лицу. Оба они внимательно рассматривали друг друга: тощий солдат с изможденным лицом и добродушный элегантный врач, в дорогих черепаховых очках, с черной, слегка редеющей шевелюрой. У своего стола стояла Эвелин Картер, блондинка с вьющимися волосами, и, зажав во рту сигарету, бесстрастно наблюдала за ними.

— Я — доктор Паттерсон, а это — мисс Картер. — Паттерсон вертел в руках растрепанную изношенную ленту, свисающую змейкой с его стола. — Садитесь, мистер Анджер.

Я бы хотел задать вам пару вопросов. У нас возникла некоторая неясность при просмотре одной из ваших бумаг. Обычное дело, но ваши бумаги попали ко мне, и мы вас побеспокоили.

Анджер осторожно сел.

— Вопросы, вопросы — сплошная волокита. Я здесь уже неделю, и все одно и то же. Может, уж лучше лечь на улице да и сдохнуть.

— По нашим документам вы здесь восемь дней.

— Ну, наверно! Все, что в них есть,— это уж точно.

— Старика подогревал его злобный сарказм. — А если чего не записано — вранье.

— Вас приняли за ветерана, поэтому ваше содержание оплачивается Директоратом.

Анджер весь ощетинился.

— Ну и что с того? — он кинул взгляд на Паттерсона и наставил на него скрюченный палец. — Я пошел’ на военную службу в шестнадцать лет. Всю свою жизнь служил и воевал за Землю. Да еще меня пришибло, когда мы их вышвыривали отсюда. Счастье, что жив остался. — Он провел рукой по мертвенно-бледному изувеченному лицу.

— А это хоть на что-нибудь похоже? Да если хотите знать, мне здесь полагается любое место!

Паттерсон и Эвелин Картер посмотрели друг на друга.

— Сколько вам лет? — внезапно спросила Эвелин.

— Сказать? — ядовито заторопился старик. — Восемьдесят девять!

— А год вашего рождения?

— Две тысячи сто пятьдесят четвертый. Можете себе представить?

Паттерсон сделал пометку на его деле:

— А ваша часть?

Анджер оживился:

— Би-Эй-3, может быть, вы о ней слышали? Хотя еще повсюду остались следы войны, но я сомневаюсь, знаете ли вы, что она вообще была.

— Би-Эй-3, — повторил Паттерсон. — Вы долго там служили?

— Пятьдесят лет. Потом ушел в отставку. То есть это в первый раз. Тогда мне было шестьдесят шесть лет. Нормальный возраст, чтобы получить пенсию и клочок земли.

— А потом вас снова призвали?

— Точно, меня призвали снова. Вы-то, наверно, не помните, как батальон Би-Эй-3 вернулся на позицию, там были все прежние парни, и в тот раз мы, черт возьми, их остановили. Но тогда все знали, что нам удалось сделать. — Ан-джер вытащил свой Кристальный Диск и бросил его на стол. — Я получил вот это. И все, кто выжил, тоже. Нас тогда осталось десять человек из тридцати тысяч. — Трясущимися пальцами он убрал медаль. — Меня сильно задело. Взгляните на Лицо. Меня обожгло, когда взорвались корабли Натана Уэста. Потом пару лет я пролежал в военном госпитале. Это было тогда, когда напрочь была расстреляна Земля. Она превратилась в дымящиеся развалины. Ничего, кроме пепла и шлака. На многие мили — мертвая пустыня. Ни городов, ни деревень. Мы там были, когда вокруг свистели их Си-ракеты. Когда все кончилось, мы попали на Луну.

Эвелин Картер пыталась что-то сказать, но не находила слов. Над письменным столом возвышалось белое, как мел, лицо Паттерсона.

— Продолжайте, — с трудом пробормотал он, — продолжайте, прошу вас.

— Мы.крепко там держались. Когда нас обстреливали из Си-ракет, мы спускались вниз, в кратер Коперника. Так мы, наверно, протянули лет пять. А потом они стали высаживаться на Луну. Меня и тех, кто еще остался, снимали с помощью скоростных боевых торпед, резмещали на разбойничьих базах, расположенных на внешних планетах, — Ан-джер передернулся. — Я не люблю рассказывать о том времени. Разгром, конец всему. Зачем вы меня расспрашиваете? Я помогал строить 94 — 95 — лучшую искусственную базу в том районе, где-то между Ураном и Нептуном. Потом я вернулся. До того, как эти грязные крысы подобрались к нам и, развлекаясь, взорвали нашу базу — пятьдесят тысяч мужчин, женщин, детей, всю колонию.

— А вы бежали? — прошептала Эвелин Картер.

— Ясно, бежал. Я был в охране, попал на один из кораблей вебфутов. Перестрелял всех и любовался, как они подыхали. И почувствовал себя получше. Я переправился на 36 — 77 и жил там несколько лет. Затем на нас напали. Это было в начале этого месяца. Я отбивался, прижавшись спиной к стене, — он скрипнул желтыми зубами, как от боли. — В этот раз никому не удалось спастись. По-моему, никому. — Покрасневшие глаза осмотрели роскошный кабинет. — Да об этом и не знает никто. Ваши люди, похоже, сделали хороптую штуку, построив эту искусственную базу. Хорошо выглядит — совсем так, как мне помнится, настоящая Земля. Только немного тут суетливо. На Земле было спокойнее. А воздух пахнет так же.

Воцарилось молчание.

— А когда вы вернулись сюда, та колония была разрушена? — хрипло спросил Паттерсон.

— Думаю, да, — пожал плечами Анджер. — Последнее, что я помню, как корпус разлетелся вдребезги, оттуда вырвался горячий воздух и полетёли камни. Корабли вебфутов и кроусов высаживались повсюду. Вокруг меня умирали люди. Я был контужен. А потом я уже оказался здесь: лежу на улице и люди ставят меня на ноги. Кто-то из „жестянок” и ваш врач доставили меня сюда.

Патеррсон глубоко вздохнул:

— Понятно. — Его пальцы бесцельно перебирали растрепанные документы Анджера. — Это все разъясняет.

— А что, здесь чего-нибудь не хватает?

— Нет, здесь все ваши документы. Ваш браслет был у вас на руке, когда вас сюда доставили.

— Естественно, — птичья грудь Анджера раздулась от гордости. — Я узнал об этом, когда мне стукнуло шестьдесят: даже если бы я умер, вы должны были сохранить мой браслет у себя. Очень важно хранить документы в порядке.

— Воши документы в полном порядке, — хрипло заметил Паттерсон. — Вы можете возвращаться в свою комнату или в парк, если угодно.

Он сделал знак, и робот осторожно повел обессиленного старика из комнаты в холл.

Когда дверь задвинулась, Эвелин Картер начала медленно и монотонно ругаться. Она раздавила тонким каблуком сигарету и принялась судорожно расхаживать взад и вперед повторяя:

— Господи, во что же такое мы вляпались?

Паттерсон включил интервидео, вышел на внешнюю связь и произнес:

— Соедините меня с военным штабом. Сейчас же.

— На Луне, сэр?

— Да, — сказал Паттерсон. — С главной базой Луны.

Над столом Эвелин Картер висел календарь, на нем была обозначена дата: 4 августа 2169 года. Если Дэвид Ан-джер родился в 2154 году, тогда сейчас он должен быть пятнадцатилетним мальчишкой. А он родился именно в 2154. Так записано в его потрепанных, пожелтевших от времени документах, в удостоверении личности, сохранившемся во время войны — войны, которой еще не было.

— Итак, он — ветеран, все правильно, — сказал Паттерсон Ви-Стефенсу. — Ветеран войны, которая должна начаться в следующем месяце. Не удивительно, что электронная машина вернула его прошение.

Ви-Стефенс провел языком по своим пересохшим темно-зеленым губам:

— Это будет война между Землей и двумя колониальными планетами. И Земля погибнет?

— Анджер сражался всю войну. Он ее видел от начала до конца, до полного разрушения Земли. — Паттерсон подошел к окну и выглянул наружу. — Земля проиграла войну, и род землян был уничтожен.

Из окна кабинета Ви-Стефенса Паттерсон мог видеть весь город, раскинувшийся перед ним. Тысячи белых зданий, сверкающих в лучах заходящего солнца. Одиннадцать миллионов людей. Гигантский центр торговли и промышленности, экономический узел системы. А за ним -целый мир городов, поселков и ферм, три миллиарда женщин и мужчин. Процветающая, полная жизни планета, источник всего сущего, откуда повели свое начало инопланетяне, чужаки, честолюбивые жители Венеры и Марса. Между Землей и колониями шел непрерывный поток грузов: золото, ископаемые, сырье, товары. Инспекционные группы Директората перераспределяли их и следили за новыми поставками.

— Он видел все это, превращенное в радиоактивную пыль... — прошептал Паттерсон. — Он видел последнюю атаку на Землю, подавившую нашу оборону. А затем была уничтожена и опорная база на Луне.

— Вы говорите, у вас достаточно было доводов, чтобы сдвинуть с места эти дубовые головы с Луны?

— По-моему, да. Но обычно проходит неделя, прежде чем эти парни зашевелятся.

— Мне бы хотелось взглянуть на этого Анджера, — задумчиво сказал Ви-Стефенс. — Если есть какая-то возможность, то я бы мог...

— Вы его уже видели. Помните? Когда его нашли и привезли сюда.

— О, — мягко произнес Ви-Стефенс, — этот грязный старичок, — его темные глаза блеснули. — Значит, этот Ан-джер... ветеран войны, которая нам еще предстоит?

— Война, которую вы должны выиграть. Это будет война, которая разрушит Землю. — Паттерсон резко закрыл окно, т Анджер думает, что сейчас он попал на искусственный спутник где-то между Ураном и Нептуном. Что здесь восстановлена небольшая часть Нью-Йорка, есть несколько тысяч людей и машины. Все это находится под пластиковым куполом. Он не имеет представления о том, что с ним произошло в действительности. И каким образом его отбросило назад во времени.

— Мне кажется, что причиной может быть выброс энергии и, возможно, его безумное желание спастись. Но при всем том случай, конечно, фантастический. Что же за ним кроется? Пророчество небес?

Открылась дверь, и в нее проскользнула Ви-Рафья.

— О, — сказала она, увидев Паттерсона. — Я не знала...

Ви-Рафья выглядела значительно лучше, чем несколько часов тому назад. На лице уже не было царапин, волосы причесаны. Она переоделась в свежий серый свитер и юбку. Но тем не менее, она казалась еще испуганной и взволнованной, как и тогда, когда бежала от Ви-Стефенса.

— Я осталась пока здесь, ~ сказала она, словно пытаясь оправдаться перед Паттерсоном, — туда я не могу вернуться даже ненадолго, — и бросила взгляд на Ви-Стефенса, как бы прося о помощи.

— У нее нет семьи на Земле, — объяснил Ви-Стефенс.

— Она приехала сюда как биохимик второй категории. Работала в лаборатории корпорации „Вестингауз” недалеко от Чикаго. А в'Нью-Йорк прибыла просто за покупками.

— Не хотите ли вы отправиться в поселение В-6 в. Денвере? — спросил Паттерсон девушку.

Ви-Стефенс вспыхнул:

— Вы что же, не хотите, чтобы здесь находились вебфуты?

— А что делать? У нас не неприступная крепость. Лучше бы отослать ее .в Денвер высокоскоростной грузовой ракетой. Нам никто не помешает.

— Это мы обсудим позже, — свирепо прервал его Ви-Сте-фенс. — У нас есть более важные темы для разговора. Вы не хотите проверить документы Анджера? Вы уверены, что они не фальшивые? Мне-то кажется, что они подлинные, но следует разобраться.

— Все это следует сохранить в тайне, — твердо сказал Паттерсон, бросив беглый взгляд на девушку. — Никто из посторонних не должен быть посвящен в эту историю;

— Вы меня имеете в виду? — заторопилась Ви-Рафья.

— Тогда мне лучше уйти.

— Не уходите, — Ви-Стефенс резко схватил ее за руку.

— Паттерсон, вы не можете сохранить это в секрете. Вероятно, Анджер рассказал свою историю человекам пятидесяти; он целыми днями просиживает на скамейке в парке, заговаривая с каждым, кто проходит мимо.

— А о чем? — с любопытством спросила Ви-Рафья.

— Да ничего серьезного, — уклонился от ответа Паттерсон.

— Ничего серьезного! — отозвался Ви-Стефенс. — Просто мелкая война. Предварительная распродажа стратегических планов. — Лицо венерианина исказила судорога, от него повеяло тревогой и тоской. — Сделайте сейчас свой выбор! Только не рискуйте. Ставьте на верное дело -великодушие. В конце концов, это история. Правда? — он повернулся к Паттерсону, как бы ища поддержки. — Что вы скажете? Я не могу этого предотвратить, а вы можете.

Паттерсон медленно кивнул головой:

— Думаю, вы правы, — недовольно сказал он и резко взмахнул рукой.

Он ударил Ви-Стефенса в бок. Заметив, как девушка испуганно метнулась в сторону, Ви-Стефенс выхватил колдер^[27] и стал прицеливаться дрожащими руками. Паттерсон выбил у него оружие и свалил венерианина на пол.

— Я ошибся, Джон, — прохрипел он. — Мне не следовало показывать вам солдатский браслет Анджера. Вам не нужно было ничего знать.

— Это верно, — Ви-Стефенс перевел дух. Его печальные черные глаза были устремлены на Паттерсона. — Но теперь я знаю. И мы оба знаем. ВЫ ДОЛЖНЫ ПРОИГРАТЬ ВОЙНУ. Даже если запрете Анджера в ящик и сбросите его в центр Земли, все равно слишком поздно. Как только я выберусь отсюда, об этом узнает „Колор-Эд”.

— Бюро „Колор-Эд” в Нью-Йорке сожжено.

— Тогда я обращусь к ним в Чикаго или в Балтиморе. Я полечу обратно на Венеру, если это потребуется. Готов ко всему, чтобы принести благую весть. Это будет долгая и трудная борьба, но мы победим. И вы тут уж ничего не поделаете.

— Я могу убить вас, — сказал Паттерсон. Его мысли путались, но он стремительно прокручивал в уме ход событий: если задержать Ви-Стефенса, а Дэвида Анджера передать военным...

— Я знаю, а чем вы думаете, — Ви-Стефенс задыхался. — Если Земля не будет бороться, если вы избежите войны, вам, возможно, и повезет. — Его зеленые губы нервно кривились. — Вы полагаете, что мы вам позволим избежать войны? Ну, нет! По вашим словам, только изменники идут на компромиссы. И для этого сегодня уже поздно!

— Слишком поздно только в том случае, — сказал Паттерсон, — если вы отсюда выйдете. — Рукой он пошарил по столу и нащупал стальную гирю. Он метнул ее в Ви-Стефенса и тут же почувствовал леденящий укол луча колдера.

— Я не знаю, как работает эта штука, — медленно заговорила Ви-Рафья, — Я нажала наугад вот эту кнопку.

— Все правлъно, — с облегчением отозвался Ви-Стефенс.

— Только не нажмите еще раз. Мне нужно потолковать с ним. Может быть, теперь он будет благоразумнее.

— Это безумие, — резко заговорил Паттерсон, его глаза были прикованы к стволу колдера, прыгавшему в дрожащих пальцах Ви-Рафьи. — Вы рассчитываете, что мы будем участвовать в войне, которую должны проиграть?

— У вас нет выбора, — сверкнули глаза Ви-Стефенса.

— Мы заставим вас воевать. Когда мы нападем на ваши города, вы опомнитесь. Это в природе человеческой.

Первый удар замораживающего луча прошел мимо Паттерсона. Ему удалось отпрянуть в сторону. Он попытался ухватить тонкое запястье Ви-Рафьи, но его пальцы поймали только воздух. Он рухнул на пол, когда луч ударил вторично. Ви-Рафья отступила, ее расширившиеся от ужаса глаза уставились на поднимавшегося с пола человека. Он подпрыгнул, протянул руки к девушке, увидел ее дрожащие пальцы, пляшущий ствол колдера. И вновь щелкнуло оружие.

Внезапно из раскрывшейся двери выскочила группа солдат в голубой форме и открыла перекрестный огонь по Ви-Рафье. Паттерсон почувствовал веяние холода. Его охватила страшная слабость, руки бессильно упали.

Ви-Рафью окутала зона абсолютного холода. Ее трепещущее тело извивалось, как в танце. Внезапно она резко застыла и засветилась, будто в лучах волшебного фонаря. Мерцающий свет пронизывал ее тело, одна рука была поднята, словно в тщетной попытке защититься.

Затем этот замороженный столб рухнул, взорвался. Деформированные частицы разлетелись веером кристалликов, усыпавших пол кабинета.

Следом за солдатами осторожно вошел Френсис Ган-нет. Его лицо было потным и багровым.

— Вы — Паттерсон? — спросил он, протягивая руку. Тот не принял рукопожатия. — Военные информировали меня. Я в курсе дела. Где этот старик?

— Где-нибудь здесь, — ответил Паттерсон, — под охраной. — Он повернулся к Ви-Стефенсу, и их глаза на мгновение встретились. — Ну, — сухо произнес он. — Вот что из этого вышло. Вы этого хотели?

— Живее, мистер Паттерсон, — Френсис Ганнет заговорил напористо и.громко. — Я не могу терять времени. Судя по вашему донесению, все это очень серьезно.

— Да, — спокойно вмешался Ви-Стефенс, вытирая носовым платком текущую изо рта струйку крови. — Заслуживает того, чтобы прилететь с Луны. И примите во внимание — я все знаю.

Справа от Ганнета сидел лейтенант. Он сосредоточенно смотрел на экран. С юного миловидного лица не сходило выражение удивления: из серого тумана проступал силуэт боевого корабля с разрушенным реактором, снесенной передней башней и перекрученным корпусом.

— Боже мой, — слабым голосом произнес лейтенант Натан Уэст. — Это же „Уинд Джайнт” — наш самый крупный боевой корабль. Посмотрите, он в полной негодности! Его подбили!

— Он будет вашим кораблем, — сказал Паттерсон, -а вы — его командиром в 87 году. Его подобьет в том же году объединенная эскадра Марса и Венеры. Под вашим командованием будет служить Дэвид Анджер. Вас убьют. Анджер спасется. Несколько свидетелей с Луны смогут это наблюдать. Землю же разрушат Си-ракеты Венеры и Марса.

На экране, словно рыбешки в грязном водоеме, дергались и кружились человеческие фигурки. В центре образовался мощный вихревой поток, который обрушился на серебряные корабли Земли: они заметались и взорвались. Черная боевая эскадра Марса стремительно пронеслась сквозь образовавшуюся брешь. В это время с фланга ринулись выжидавшие венериане. Вместе они образовали стальные клещи и раздавили остатки кораблей землян. А вдали медленно и величественно вращалась сине-серая сфера Земли.

Но на ее поверхности уже были видны глубокие выбоины, воронки — следы ударов Си-ракет. Цепь обороны была прорвана.

Ле-Mapp отключил экран, и изображение исчезло.

— На этом завершается логическая последовательность событий. Дальше мы можем разглядеть лишь отдельные фрагменты, краткие мгновения, оставляющие страшное впечатление. Конец же нам не дано увидеть вообще. Его жастанут живущие после нас: все будет происходить уже на одном из искусственных спутников.

Вспыхнул свет, группы зрителей медленно поднимались с мест. Лицо Ганнета было тускло-серым.

— Доктор Ле-Mapp, я хотел бы еще посмотреть этот кадр о Земле, — он беспомощно взмахнул рукой. — Ну, вы знаете, что я имею в виду.

Свет погас — и вновь ожил экран. На этот раз была видна только Земля — отлетающий гибнущий шар. И в этот момент сверхскоростная торпеда, на которой был Дэвид Анджер, была выброшена в другое временное пространство. Анджер переместился туда,’где его прошлую жизнь можно теперь проследить до самого конца.

Земля была в руинах. Наблюдающие офицеры оцепенели. Ничего живого. Никакого движения. Лишь мертвые облака радиоактивной пыли вздымались над разворошенной поверхностью. Живая планета с тремя миллиардами людей была погребена под толстым слоем черного пепла. Ничего не осталось, лишь груды развалин и обломков, рассеянных ветром по пустым морям.

— По-моему, какая-то растительная жизнь все-таки должна возродиться, — нервно сказала Эвелин Картер, когда потух экран и зажегся верхний свет. Она вздрогнула и отвернулась.

— Возможно, сорняки, — размышлял Ле-Марр, — некоторые сорняки могут прорасти сквозь шлак. Позже, возможно, насекомые. Конечно, бактерии. Мне кажется, под воздействием бактерий пепел может переродиться и стать плодоносной почвой. Но все это произойдет через миллиард лет.

— Давайте рассуждать, — вмешался Ганнет. — Ведь вебфуты и кроусы переселились сюда. Они переселились после того, как мы вымерли.

— И почивали в наших постелях? — кротко поинтересовался Ле-Марр. — Пользовались нашими ваннами, домами, нашим транспортом?

— Ну, о чем вы? — нетерпеливо оборвал его Ганнет. Он сделал знак Паттерсону. — Вы уверены, что никто не знает о нашем пребывании в этой комнате?

— Знает Ви-Стефенс, — сказал Паттерсон, — но он заперт в психиатрической палате. Знала Ви-Рафья. Но она мертва.

Лейтенант Уэст подошел к Паттерсону.

— Скажите, мы могли бы поговорить с ним?

— Кстати, где Анджер? — тоже спросил Ганнет. — Моим людям было бы полезно встретиться с ним.

— Вы теперь знаете самое существенное, — ответил ему Паттерсон. — Вы знаете, чем кончится война. Вы знаете, что произойдет с Землей.

— Что вы хотите этим сказать? — воинственно спросил Ганнет.

— Следует избежать войны.

Ганнет пожал плечами.

— В конце концов мы же не можем изменить ход истории. А это — наша будущая история. У нас нет выбора, мы должны выступить и воевать.

— По крайней мере, мы хоть разделаемся с частью из них, — ледяным голосом произнесла Эвелин Картер.

— О чем вы толкуете? — Ле-Марр начал нервно заикаться.

— Как вы можете говорить подобное, работая в больнице?

Глаза женщины блеснули:

— Вы же видели, что они сделали с Землей. Вы видели, что они все разнесли в клочья.

— Нам нужно остановиться, — запротестовал Ле-Марр.

— Если мы позволим себе поддаться чувству ненависти...— он повернулся к Паттерсону: — Почему заперт Ви-Стефенс? Он такой же сумасшедший, как и Эвелин!

— Правильно, — согласился Паттерсон. — Но она наша сумасшедшая. Таких мы не запираем.

Ле-Марр отпрянул от него;

— И вы готовы тоже воевать? Бок о бок с Ганнетом и его подручными!

— Я хочу предотвратить войну, — хмуро ответил Паттерсон.

— А это возможно? — быстро спросил Ганнет; в его бледно-голубых глазах сверкнул какой-то хищный блеск и сразу же угас.

— Вероятно, возможно. Почему бы и нет? Возвращение Анджера вносит какие-то новые элементы.

— Только в том случае, если будущее поддается изменению, — Ганнет говорил медленно, — у нас появится возможность выбора. Если возможны два альтернативных будущих, то значит их может быть и бесконечно много. Причем каждый новый путь будет определяться различными исходными позициями. — Лицо его окаменело и выглядело маской. — Мы можем воспользоваться подробностями о том сражении, которые знает только Анджер.

— Позвольте мне поговорить с ним, — возбужденно вмешался лейтенант Уэст. — Может быть, у нас возникнет свежая стратегическая идея... Наверное, он тысячу раз прокручивал в памяти этот бой.

— Он вас узнает, — заметил Ганнет. — В конце концов, •он же служил под вашим командованием.

Паттерсон глубоко задумался.

— Нет, не думаю, — обратился он к Уэсту, — вы же намного старше Дэвида Анджера.

Уэст недоуменно моргнул:

— Что вы имеете в виду? Он же глубокий старик, а мне только около тридцати.

— Дэвиду Анджеру сейчас пятнадцать лет, — ответил Паттерсон, — и вы вдвое старше него. Вы уже офицер полиции Луны, а Анджер еще не призван на военную службу. Он пойдет призываться, когда разразится война, пойдет как обычный неопытный и необученный штатский. Когда вы станете командиром „Уинд Джайнт”, Дэвид Анджер будет тридцатилетним человеком, одним из номеров орудийного расчета, имени которого вы даже не будете знать.

— Так сейчас-то Анджер жив? — спросил озадаченный Ганнет.

— Анджер где-то здесь и готов выступить на сцену. — Паттерсон прикидывал в уме возможное развитие событий: эта встреча могла иметь важнейшие последствия. — Нет, не думаю, что он вас узнает. Может быть, он вас никогда не видел: „Уинд Джайнт” — огромный корабль.

Уэст сразу же согласился.

— Переключите на меня систему перехвата, Ганнет, тогда команда увидит и услышит Анджера на экране.

В ярком свете полуденного солнца Дэвид Анджер угрюмо сидел на скамейке, сжимая скрюченными пальцами алюминиевую палку и хмуро поглядывая на прохожих. Справа от него садовый робот вновь и вновь чистил ту же дорожку. Его металлические глаза-линзы были неотрывно прикованы к высохшей сгорбленной фигуре сидящего. Поодаль были видны группы слоняющихся без дела мужчин, которые время от времени обменивались замечаниями по поводу телепрограмм, что транслировались по многочисленным мониторам парковой системы. Загоравшая у бассейна девица с обнаженной грудью поглядывала на бродящих по саду солдат и не обращала ни малейшего внимания на Дэвида Анджера.

Этим утром в парке были сотни людей, и все они являлись частицами декорации, окружавшей полусонного бесчувственного старика.

— Ну, так, — Паттерсон остановил машину у края зеленой лужайки. — Помните, что его нельзя сильно волновать. Осматривал его Ви-Стефенс. Если что-то случится с сердцем, этого врача сюда нельзя вызвать, чтобы привести старика в порядок.

Лейтенант кивнул, одернул вылощенный голубой китель и проскользнул на боковую дорожку. Он лихо сдвинул назад каску и быстро свернул на тропинку, ведущую к центру парка. Вокруг него беспрерывно сновали люди, они располагались на лужайках и скамейках, собирались группками вокруг бассейна.

Лейтенант Уэст остановился перед питьевым фонтанчиком, и автомат направил ему в рот струю ледяной воды. Потом он медленно отошел и вновь остановился, праздно 192 опустив руки. Он смотрел на молодую женщину, которая сняла платье и устроилась на разноцветной скамейке. Она закрыла глаза, словно наслаждаясь отдыхом и солнечным светом.

— Заставьте его окликнуть вас, — едва слышно сказала она лейтенанту, стоявшему в нескольких шагах от нее. — Сами не начинайте разговора.

Лейтенант Уэст задержал на ней взгляд еще какое-то мгновение и пошел дальше по дорожке. Проходящий мимо него плотный человек мимоходом шепнул ему на ухо:

— Не спешите. Выдержите время, сразу к нему не подходите.

— Вам нужно сделать вид, что впереди у вас целый день, — проскрипела морщинистая няня, катившая коляску с ребенком.

Лейтенант Уэст медленно брел, поминутно останавливаясь. От нечего делать, он забивал ногами в кусты кусочки гравия. Заложив руки в карманы, обошел центральный бассейн и постоял, бесцельно глазея в воду. Потом он зажег сигарету и купил у катившего мимо робота-продавца мороженое.

— Снимите свой китель, сэр, — проинструктировал его голос из рупора робота, — и начните его чистить.

Лейтенант дал мороженому расплавиться на теплом летнем солнце. Когда оно потекло с кисти на начищенный голубой китель, он нахмурился. Вытащив носовой платок, опустил его в бассейн и начал яростно оттирать следы мороженого.

Со своей скамейки за ним следил одноглазый старик, сжимавший алюминиевую палку. Он с удовольствием посмеивался.

— Будьте повнимательнее, — проскрипел он, — вы еще не все заметили.

Лейтенант досадливо оглянулся.

— Ну, вы и выпачкались, — хихикал старик, откинувшись назад и разинув от удовольствия беззубый рот.

Лейтенант Уэст добродушно улыбнулся:

— Пожалуй, да, — согласился он и опустил растаявшую половину плитки мороженого в щель для мусора. Он дочистил китель и, рассеянно посмотрев вокруг, заметил: — Как тепло!

— Хорошо печет, — подтвердил Анджер, покачивая своей птичьей головкой. Он распрямился и вытянул шею, пытаясь разглядеть знаки различия на плечах военного.

— Вы из ракетчиков?

— Противодесантные войска, — сказал лейтенант Уэст. Этим утром знаки различия были заменены. — Би-Эй-3.

Старик вздрогнул. Он откашлялся и сплюнул в кусты.

— Неужели? — Он взволнованно приподнялся: — Знаете, я ведь тоже был в Би-Эй-3 много лет назад... — он пытался справиться с собой и говорить спокойно. — Задолго до вас.

Удивление и недоверие на миловидном лице лейтенанта Уэста:

— Не заливайте! Из той старой части живы лишь пара парней. Вы меня просто морочите.

— Я там был, был, — хрипел Анджер, шаря в кармане. -Посмотрите-ка вот это. Сейчас, минуточку, я вам кое-что покажу. — Он вынул свой Кристальный Диск. — Ну-ка, знаете, что это такое?

Лейтенант Уэст долго смотрел на медаль. Его охватило глубокое волнение. В эту минуту ему не нужно было притворяться.

— Можно мне ее рассмотреть? — спросил он в конце концов.

Анджер заколебался:

— Ну, берите.

Лейтенант Уэст взял медаль и долго держал ее в руке, ощущая холод и вес металла. Наконец, он вернул ее старику.

— Вы получили ее в восемьдесят седьмом?

— Точно, — ответил Анджер. — Вы помните? — Он положил медаль обратно в карман. — Хотя вас тогда еще на свете не было, но вы об этом слышали, правда?

— Да, — сказал Уэст, — слышал много раз.

— И вы не забыли? Ведь большинство людей не помнит того, что случилось там с нами.

— Мы тогда потерпели поражение, — Уэст медленно опустился на скамейку рядом со стариком. — Это был страшный день для Земли.

— Мы проиграли, — согласился Анджер. — Оттуда вернулись немногие. Я попал на Луну. Я видел Землю: она рассыпалась на куски, а потом совсем пропала. У меня сердце разрывалось. Я так рыдал, что свалился как мертвый. Мы все плакали — солдаты, рабочие... Мы потеряли всякую надежду. А потом ракеты были повернуты на нас.

Лейтенант Уэст облизнул сухие губы:

— А ваш командир выбрался?

— Натан Уэст умер на своем корабле, — сказал Анджер.

— Это был лучший командир на всем фронте. Ему недаром достайся „Уинд Джайнт”. — Его старое морщинистое лицо потемнело от воспоминаний. — Второго такого человека, как Уэст, больше не будет. Я его однажды видел. Крупный широкоплечий человек с суровым лицом. Просто великан. Это был великий человек. Никто не мог сделать больше.

Лейтенант Уэст усомнился:

— Может быть, кто-то еще из командования и смог бы...

— Нет! — пронзительно выкрикнул Анджер. — Никто не мог сделать больше. Об этом много толковали, мне самому довелось слышать некоторых тыловых толстозадых стратегов. Все это вранье! Никто не мог выиграть этот бой. Мы не имели никаких шансов. Врагов было в пять раз больше, чем нас, две огромные флотилии: одна ударила в середину, а другая выжидала, чтобы разжевать нас и проглотить.

— Подумать только, — с трудом произнес Уэст и судорожно продолжал: — А какого черта они болтают, эти тыловые крысы? Я, собственно, никогда сам не слышал. — Он пытался улыбнуться, но его лицо как будто окаменело.

— Знаю только, что поговаривают: мы могли бы выиграть бой и, возможно, даже спасти „Уинд Джайнт”.

— Вот смотрите, — горячо заговорил Анджер, его впалый глаз сверкнул, кончиком палки он начал выдавливать канавку в земле у своих ног. — Это наш флот. Помните, как его выстроил Уэст? Это было выдающееся построение. Гениальное! Мы продержались двадцать часов, и только потом нас одолели. Никто и не думал, что мы сможем это сделать.

— Он провел вторую линию. — А это флот кроусов.

— Я понимаю, — пробормотал Уэст. Он наклонился вперед, чтобы резкие линии на земле могли увидеть на экране радиолокационной службы перехвата. Оттуда сведения передадут в главный штаб на Луне. — А где же флот вебфутов?

Анджер в сомнении посмотрел на него и вдруг заторопился:

— Я не надоел вам? Ведь старики любят поговорить. Я иногда докучаю людям, отнимаю у них время.

— Продолжайте, — ответил Уэст. Он прекрасно понимал значение рассказа. — Не стирайте схемы, я рассмотрю получше.

Крепко сжав губы, скрестив руки на груди, Эвелин Картер без устали ходила по своей квартире, освещенной мягким светом ламп.

— Я вас не понимаю, — она остановилась у окна, опуская занавески. — Совсем недавно вы были готовы убить Ви-Стефенса. А сейчас не хотите сдержать Ле-Марра. Вы же знаете, что он не понимает того, что происходит. Ему не нравится Ганнет, он болтает о межпланетном объединении ученых, о нашем долге перед человечеством и прочей чепухе. Что вы сможете сделать, если Ви-Стефенс сговорится ё ним и...

— А может быть, Ле-Марр и прав, — произнес Паттерсон. — К тому же и мне не нравится Ганнет.

Эвелин вспыхнула:

— Мы погибнем. Мы не можем бороться. У нас нет никаких шансов. — Она остановилась перед ним, глаза ее сверкнули. — Но там еще этогр не знают. Мы устраним Ле-Марра, хотя бы на время. Он беспрерывно толкует о свободе и ставит наш мир под угрозу уничтожения. Три миллиарда жизней зависят от его устарнения.

Паттерсон задумался.

— Мне кажется, Ганнет сделает нужные выводы из проводимого Уэстом расследования.

— Это пустое дело. Старик наизусть знает каждое сражение, но нам все это не нужно. — Она утомленно провела рукой по лбу. — И мне кажется, что нам это и впредь не понадобится. — Дрожащими руками она собрала пустые чашки.— Хотите кофе?

Паттерсон не слушал ее. Он был поглощен собственными мыслями. Подойдя к окну, он долго стоял, глядя перед собой, пока она не вернулась с горячим кофе.

— Разве вы не видели, как Ганнет убил девушку? — спросил Паттерсон.

— Какую девушку? Ах, эту лапчатую? — Эвелин помешивала в чашке сливки и сахар. — Но она же была готова убить вас. Ви-Стефенс убежал бы в „Колор-Эд”, и тогда война стала бы неминуемой. — Она резко придвинула ему чашку кофе, — хотя из-за девушки мы и спаслись.

— Да, — сказал Паттерсон, — это меня и мучает. — Он машинально взял чашку и сделал глоток, совершенно не ощущая вкуса. — Что же ее заставило поднять оружие? Это дело рук Ганнета. А мы — его сообщники.

— Что?

— Вы же понимаете, какую игру он ведет?

Эвелин пожала плечами:

— Я — реалист. Я не хочу, чтобы Земля погибла. Пусть будет Ганнет, если он сможет избежать войны.

— Он жаждал начать ее всего несколько дней назад. Тогда он рессчитывал на победу.

— Естественно! — Эвелин ядовито улыбалась,— Кто же начнет войну, зная, что проиграет ее? Бессмысленное предприятие.

— И сейчас Ганнет воздерживается от него, — заметил Паттерсон. — Он позволит планетам-колониям обрести независимость. Он признает „Колор-Эд”. Он убьет Дэвида Анджера и всех, кто хоть что-нибудь знает о войне. Он предстанет в маске щедрого миротворца.

— Конечно. Он уже строит планы триумфальной поездки на Венеру и ведет переговоры с представителями „Колор-Эд” о предупреждении войны. Он окажет давление на Директорат, чтобы тот признал независимость Марса и Венеры. Он станет кумиром Вселенной. Но разве это хуже гибели Земли и человеческой расы?

— Сейчас вся машина закручена так, чтобы агитировать против войны, — Паттерсон иронически скривил рот. — Мир и компромиссы вместо ненависти и разрушения.

Эвелин присела на ручку кресла и стала что-то быстро подсчитывать.

— Сколько лет было Анджеру, когда он уволился с военной службы? — спросила она.

— Пятьдесят или шестьдесят.

— А когда человек поступает на службу, он получает личный номер?

— Да, так что же?

— Возможно, я ошибаюсь, но по моим расчетам, — она бегло взглянула на них, — Анджер вскоре должен быть призван. Его номер может подойти в любой ближайший день — в зависимости от того, как быстро пойдет призыв.

На лице Паттерсона отразилось недоумение:

— Но ведь Анджер уже существует. Это пятнадцатилетний парнишка и одновременно это дряхлый старик. И они живы оба!

Эвелин вздрогнула:

— Это что-то сверхъестественное! Предположим, они бы слились один с другим... но ведь между ними огромная разница.

В мозгу Паттерсона возник образ пятнадцатилетнего юноши: у него блестят глаза, со всем пылом идеалиста он стремится вступить в бой, готов хватать и убивать вебфутов и кроусов... И полуслепой старик-инвалид восьмидесяти лет, ковыляющий с алюминиевой палкой из больничной палаты на скамеечку в парк... взывающий своим душераздирающим голосом к любому, кто готов его слушать.

— Мы должны это проследить, — заговорил Паттерсон.

— У вас найдется кто-нибуль в военном ведомстве, кто может узнать, когда подойдет номер Анджера?

— По-моему, это хорошая мысль, — согласилась Эвелин.

— Может быть, нам стоит обратиться в Департамент Цензуры, чтобы нас известили в нужный момент, и мы могли бы поместить...

Она замолчала. Дверь беззвучно раздвинулась. В полутьме стоял Ле-Марр, нажимая кнопку. Тяжело дыша, он вошел в камнату.

— Венчел, мне нужно с вами поговорить.

— В чем дело? — спросил Паттерсон. — Что случилось?

Ле-Марр метнул в сторону Эвелин взгляд, полный ненависти.

— Он это обнаружил. Я так и знал, что это произойдет. Как только он в этом разберется и все данные передадут на машину...

— Ганнет? — По спине Паттерсона прошел озноб. — Что обнаружил Ганнет?

— Переломный момент. Старческая болтовня о конвое из пяти кораблей. Топливо для боевого флота кроусов. Шли без сопровождения к линии боя. Анджер сказал, что наши разведчики их упустили. — Ле-Mapp хрипло и тяжело дышал. — Он сказал, что если бы мы узнали об этом, — он с трудом заставил себя продолжать, — то могли бы их уничтожить.

— Так, — произнес Паттерсон, — и изменить ситуацию в пользу Земли.

— Если Уэст сможет воспроизвести путь следования конвоя, — заключил Ле-Марр, — то Земля выиграет войну. Это означает, что Ганнет будет воевать, и сразу же, как только получит точную информацию.

Ви-Стефенс сидел, согнувшись, на скамейке, которая служила и стулом, и столом, и кроватью для психических больных. Между темно-зелеными губами зажата сигарета. Крошечная убогая комната была полупустой. Время от времени он поглядывал на свои наручные часы, затем переводил взгляд на предмет, движущийся взад и вперед по запломбированным краям дверного замка.

Предмет этот передвигался медленно. Он контролировал надежность дверного запора уже двадцать девять часов. Работая от силового кабеля, он удерживал на месте тяжелую пластину замка. Соединенные с кабелем клеммы были закреплены на магнитном покрытии двери. В течение последнего часа он прерывал свой путь по рексероидной поверхности в дюйме от клемм. Этот ползающий контролер, автономный высоконадежный робот, был хирургической рукой Ви-Стефенса, соединенной с его правой кистью.

Но к этому времени Ви-Стефенс уже отсоединил „руку” и направил ее по стенам комнаты отыскивать возможность выхода. Металлические пальцы тщательно цеплялись за гладкую тусклую поверхность, большой палец присасывался к малейшему выступу на каждом участке пути. Это оказалось непростой задачей для робота: нужно было обойтись без ручного управления.

Указательный палец руки дотянулся до клеммы-анода и растерянно остановился. Остальные четыре пальца поднялись вверх и зашевелились, как усики насекомого. Один за другим они сами устанавливались в паз выключателя, нащупывая вторую клемму.

Вспыхнул сноп искр. Взвилось белое едкое облако, и сразу же послышался резкий хлопок. Но входная дверь оставалась неподвижной, а „рука”, сделав свое дело, упала на пол; Ви-Стефенс бросил сигарету, вскочил на ноги и бросился подбирать свой инструмент.

Держа „руку” и действуя ею как органом собственной невромускульной системы, Ви-Стефенс осторожно зажал замок по периметру и через мгновение дернул внутрь. Замок беспрепятственно подался, и венерианин оказался перед пустынным коридором. Ни звука, ни движения, ни охраны, никакой следящей системы за пациентами психиатрического отделения. Ви-Стефенс быстро пошел вперед, завернул за угол и устремился по бесконечным переходам.

Вскоре он стоял у широкого окна, откуда были видны улица, окружающие здания и часть сада больницы.

Он вынул свои часы, зажигалку, ручку, ключи, монеты. Из всего этого его живые руки и металлические пальцы быстро собрали запутанную комбинацию проводков и пластин. Спеша и волнуясь, Ви-Стефенс припаял устройство к нижнему краю окна так, чтобы его нельзя было увидеть ни из холла, ни из сада.

Он уже двинулся по коридору, как вдруг его остановил шум. Это были чьи-то голоса, возможно больничной охраны.

Он рванул обратно в палату. Магнитный замок с трудом встал на место. Тепло от короткого замыкания покоробило зажимное приспособление. Он прижал его и тут же услышал звук шагов. Кто-то стоял за дверью. Магнитное поле замка было обесточено, но подошедший не знал этого. Посмеиваясь, Ви-Стефенс слушал, как тот тщетно пытается преодолеть несуществующее магнитное поле, затем нажал незапертый замок.

— Входите, — сказал он.

В комнату вошел доктор Ле-Mapp. В одной руке у него был портфель, в другой — колдер.

— Пошли отсюда, — быстро сказал он. — Я все организовал; деньги, фальшивое удостоверение личности, паспорт, билеты, разрешение на выезд. Вы поедете как торговый агент вебфутов. К тому времени, как Ганнет это обнаружит, вы будете уже за пределами зоны слежения военных мониторов и юрисдикции Земли.

— Но... ~ ошеломленно начал Ви-Стефенс.

— Поторопитесь! — Ле-Mapp вывел его в коридор, держа в руках оружие. — Тут, в госпитале, я наблюдаю за психическими больными. Вы числитесь нашим пациентом. По моему мнению, вы не больший безумец, чем все остальные. Поэтому я здесь.

Ви-Стефенс посмотрел на него с сомнением:

— Вы отдаете себе отчет в том, что делаете? — Они вместе прошли по коридору, миновали охранника с незапоминающимся лицом и вошли в лифт. — Если вас схватят, то расстреляют как изменника. Сейчас вас видел охранник. Как вы можете сохранить все это в тайне?

— А я на это и не рассчитываю. Вы знаете, Ганнет здесь. Он и его люди сейчас обрабатывают старика.

— Зачем вы мне это рассказываете? — Они большими шагами шли по спуску, ведущему к подземному гаражу. Когда выкатилась машина Ле-Марра, они сели в нее. Хозяин взялся за руль. — Вы же знаете, почему я попал в психушку.

— Возьмите, — Ле-Mapp сунул Ви-Стефенсу колдер и направил машину через тоннель наверх, в гущу дневного движения на улицах Нью-Йорка. — Вам следует войти в контакт с „Колор-Эд” и сообщить им, что Земля проиграет войну. — Он свернул с улицы на боковую дорогу, ведущую к межпланетному космодрому. — Скажите им, что они должны прекратить любые уступки и нанести удар немедленно. Война так война. Верно?

— Правильно, — сказал Ви-Стефенс. — В конце концов, если мы уверены в победе, то...

— Нет, вы не можете быть уверены.

Ви-Стефенс поднял зеленые брови:

— О, мне казалось, что Анджер — ветеран вчистую проигранной войны.

— Сейчас Ганнет ищет возможность изменить ход войны. Он нашел критический момент. Как только он получит точные сведения, он окажет давление на Директорат с требованием немедленного нападения на Венеру и Марс. Сейчас уже нельзя избежать войны. — Ле-Mapp остановил машину у края поля космодрома. — Уж если войны не миновать, то, по крайней мере, никто не подвергнется внезапному нападению. Можете объявить вашей Колониальной Организации и Администрации, что наш военный флот уже наготове. Скажите им, что надо быть готовыми ко всему. Скажите им...

Голос Ле-Марра прервался. Он резко согнулся, как сломанная кукла, и стал сползать вниз. Его голова упала на руль, очки скатились на пол. Спустя минуту Ви-Стефенс пересел на его место.

— Простите меня, — мягко сказал Ви-Стефенс, — у вас прекрасные намерения, но игру вы вели явно нечестно.

Он быстро ощупал голову Ле-Марра. Импульс замораживающего луча проник внутрь ткани мозга. Через несколько часов Ле-Mapp придет в себя. Самое худшее, что может с ним случиться, это сильная головная боль. Ви-Стефенс убрал колдер, схватил портфель и оттолкнул мягкое тело Ле-Марра от руля. Нажав на газ, он развернул машину назад.

Возвращаясь в больницу, он время от времени поглядывал на часы. Еще не поздно. Он наклонился и бросил монету в платный видеотелефон, вмонтированный в переднюю панель машины. Набрав номер, он увидел на экране связистку „Колор-Эд”.

— Это Ви-Стефенс, — сказал он. — Обстоятельства изменились. Я выбрался из больницы. Сейчас направляюсь обратно. Думаю, что буду там вовремя.

— Блок взрывателя собран?

— Да, собран, но сейчас его со мной нет. Я оставил его в госпитале.

— Есть одно осложнение, — сказала девушка с зеленой кожей. — Эта линия закрыта?

— Открыта, — ответил Ви-Стефенс. — Но она доступнее и, по-видимому, редко используется. Нас не могут подслушать. — Он проверил напряжение на счетчике. — Похоже, утечки нет. Продолжайте.

— Корабль не сможет забрать вас в городе.

— О, черт! — вырвалось у Ви-Стефенса.

— Вам придется самому выбираться из Ныр-Йорка, а дальше мы вам сможем помочь. Вам нужно добраться до Денвера на машине. Там поблизости приземлится корабль. Это наш последний оплот на Земле.

Ви-Стефенс тяжело вздохнул:

— Так везет только мне. Вы же знаете, что будет, если меня схватят.

¹ — Все вебфуты похожи на землян, — слабо улыбнулась девушка. — Те обманывают нас, мы обводим вокруг пальца их. Удачи вам, ждем.

Ви-Стефенс отключил телефон и поехал дальше. Он поставил машину на общественной стоянке с теневой стороны улицы и быстро вышел у обочины парка. Сзади возвышалось здание больницы. Плотно прижав к себе портфель, он устремился к главному входу.

Дэвид Анджер вытер рукавом рот и в изнеможении откинулся на спинку стула.

— Я не знаю, — вяло повторил он, — я вам говорил, что многого не помню. Это ведь было так давно.

Ганнет сделал знак, и офицеры отошли в сторону.

— Дело двигается медленно, но верно, — сказал он устало.— Через полчаса мы получим все, что нам нужно.

С одной стороны терапевтического корпуса была развернута схематическая карта военного ведомства. На ней были нанесены линии, представляющие расположение частей флота вебфутов и кроусов. Светящиеся фишки обозначали боевой порядок кораблей Земли, образующий плотное кольцо вокруг планеты.

— Это где-то поблизости, — сказал лейтенант Уэст Паттерсону. Его глаза покраснели, руки дрожали от усталости и напряжения. Он указывал на один из участков карты.

— Анджер припоминает, что он слышал разговор офицеров об этом конвое. Конвой пропал на пути с промежуточной базы на Ганимеде. Это произошло на направлении, выбранном намеренно. — Он показал рукой на участок. — А на Земле никто на это не обратил внимания. Лишь позже стало понятно, что именно мы пропустили. Некоторые военные эксперты ретроспективно нанесли этот путь на карту и ввели информацию в электронную машину. Офицеры провели анализ операции. Анджер думает, что конвой был захвачен вблизи Европы, хотя, возможно, это была Калисто.

— Этого недостаточно, — рявкнул Ганнет. — Пока у нас нет других данных о курсе, кроме тех, что были у военных Земли. Нам же нужны точные сведения, полученные после события.

Дэвид Анджер с трудом удерживал в руках стакан воды.

— Спасибо, — пробормотал он с признательностью, когда один из офицеров протянул ему питье. — Я так хочу хорошенько помочь вашим парням, — говорил он жалобно.

— Пытаюсь припомнить, но как-то в голове все неясно, не как всегда. — Его морщинистое лицо перекосилось от напряжения. — Послушайте, мне кажется, что конвой был остановлен возле Марса чем-то вроде метеоритной массы.

— Продолжайте! — Ганнет даже подскочил. Анджер с чувством произнес:

— Я хочу помочь вам всем и я могу, мистер. Многие люди пишут о войне, но они все списывают с других книг.

— На его изуродованном лице было выражение жалкой признательности. — А я надеюсь, что вы упомянете мое имя в вашей книге.

Вот оказывается, в чем дело! Паттерсон досадливо отвернулся. Старик принял Ганнета за военного историка, пишущего о прошедшей войне и собирающего сведения для своего „трактата”.

— Конечно, — живо отозвался Ганнет.— Вы будете упомянуты на первой же странице и, возможно, мы поместим ваш портрет.

— Я все знаю о войне, — бормотал Анджер. — Только подождите немного. Я вам все прекрасно расскажу.

Его состояние резко ухудшилось. Морщинистое лицо стало безжизненно серйм. Его плоть еле держалась на хрупких костях. Дыхание с хрипом вырывалось из груди. Всем было ясно, что Анджер близок к смерти.

— Если он сковырнется раньше, чем вспомнит, — тихо сказал Ганнет Уэсту, — то я ...

— О чем это вы? — вдруг насторожился Анджер. Его зрячий глаз стал неожиданно проницательным. — Я плоховато слышу.

— Да как раз о недостающих деталях, — устало сказал Ганнет и вдруг резко вскинул голову. — А ну-ка, подведите его к карте, может быть, он тем разглядит участок.

Старика рывком поставили на ноги и подтащили к карте. Офицеры в чинах и инженеры окружили его со всех сторон, и сгорбленная фигура старика скрылась из глаз.

— Он долго не протянет, — не сдержался взбешенный Паттерсон. — Если вы его не оставите в покое, сердце не выдержит.

— Мы должны получить информацию, — осадил его Ганнет. Он внимательно посмотрел на Паттерсона. — А где же другой врач? Его, кажется, зовут Ле-Марр?

Паттерсон бросил беглый взгляд вокруг:

— Да, я его не вижу. Наверно, он не смог остаться.

— Ле-Марр и не приходил сюда, — бесстрастно произнес Ганнет. — Хорошо бы за ним кого-нибудь послать.

Он показал на Эвелйн Картер, которая в эту минуту входила в комнату. Она была бледна и тяжело дышала. Ее черные глаза были широко раскрыты.

— Я думаю, она могла бы...

— Об этом сейчас не может быть и речи, — резко перебила Эвелин. Она бросила острый взгляд на Паттерсона. — И вообще я не желаю иметь дело ни с вами, ни с вашей войной.

Ганнет пожал плечами.

— Ну, в таком случае я пошлю патруль. Для большей верности.

Он вышел, оставив Эвелин и Паттерсона наедине.

— Послушайте, — порывисто начала Эвелин, наклонясь к его уху. — Подошел номер Анджера.

Они посмотрели друг на друга.

— Как вам стало известно об этом? — спросил Паттерсон.

— Ну, у меня свои связи. Я вам не рассказывала: я договорилась с одним клерком в военном ведомстве.

— Когда это случилось?

— Только что. — Лицо Эвелин задрожало. — Вейчел, он здесь?

Паттерсон сразу же понял:

— Что? Значит его прислали в больницу?

— Я их об этом просила. Я объяснила, что когда он явится на призыв и подойдет его номер, то...

Паттерсон схватил ее за руку, и они выбежали из терапевтического отделения на улицу, залитую ярким солнечным светом. Втолкнув ее в лифт, он вошел следом.

— Где он сейчас?

— В приемном отделении. Ему сказали, что будет обычный медицинский осмотр. Маленькая проверка. — Эвелин вдруг испугалась. — А что мы собираемся делать? Да и можем ли мы?

— Это Ганнет так думает.

— Ну, положим, мы его отставим. А дальше? Разве можно его устранить? — Эвелин с сомнением покачала головой. — Что же тогда произойдет? Каково же будет будущее, если мы его оставим? Вы могли бы его отстранить от службы, вы же врач. Всего одна красная пометка на его медицинской карте — она начала нервно смеяться. — Я все время об этом думаю. Маленькая красная пометка... и больше нет Дэвида Анджера. Ганнет никогда его не увидит. Ганнет никогда не узнает, что Земля не может победить, а Земля победит. И Ви-Стефенс не окажется запертым в психушке. и та лапчата!я девушка...

Изо всех сил Паттерсон ударил ее по лицу:

— Прекратите сейчас же! У нас нет времени!

Эвелин вздрогнула. Паттерсон крепко схватил ее за плечи и держал до тех пор, пока она не подняла лицо. Красное пятно растеклось по ее щеке.

— Простите, — с трудом пробормотала она. — И благодарю вас. Я уже пришла в себя.

Лифт доставил их на верхний этаж. Дверь распахнулась, и Паттерсон вывел ее в холл.

— Вам не захотелось взглянуть на него?

— Нет. Когда мне сказали, что подошел его номер и он на месте, — Эвелин, задыхаясь, бежала следом за Паттерсоном, — я Изо всех сил бросилась к вам. А вдруг мы опоздали? Вдруг ему надоело ждать и он ушел? Этот пятнадцатилетний мальчик. Он рвется в бой. Возможно, его уже нет здесь.

Паттерсон остановил служителя-робота:

— Вы заняты?

— Нет, сэр, — ответилтот.

Паттерсон отдал роботу личный знак с номером:

— Передайте его человеку, ожидающему в приемной. Проведите его сюда и закройте эту комнату. Заприте оба выхода, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти.

Робот неуверенно прищелкнул:

— Будут ли еще задания? Этот комплекс неполный и...

— Я вас проинструктирую позже. Убедитесь, что никто к нам не зайдет. Мне нужно увидеться с ним здесь с глазу на глаз.

Робот пристально рассмотрел номер и ушел в приемную.

Паттерсон схватил Эвелин за руку.

— Страшно?

— Я в ужасе.

— Я все беру на себя. А вы только останетесь здесь. — Он протянул ей сигареты. — Прикурите для нас обоих.

— Тогда уж три. Одну для Анджера.

Паттерсон ухмыльнулся;

— Вы забыли, что он совсем юнец? Еще не дорос до курения.

Робот возвратился. Вместе с ним вошел белокурый полный парень с голубыми глазами. Его лицо было растерянным:

— Вы хотели видеть меня, док? — Он нерешительно подошел к Паттерсону. — У меня что-то не в порядке? Мне велели придти сюда, но не сказали зачем. — Его беспокойство стремительно возрастало. — Что со мной? Меня могут не взять на военную службу?

Паттерсон схватил свежеотпечатанную личную карту парня, заглянул в нее, затем передал Эвелин. Она взяла ее негнущимися пальцами, не спуская глаз с мальчика.

Он не был Дэвидом Анджером.

— Как тебя зовут? — спросил Паттерсон.

— Берт Робинсон, — заикаясь, произнес парень. — Разве в моей карте не написано?

Паттерсон повернулся к Эвелин.

— Номер правильный. — Но это не Анджер. Что-то произошло.

— Скажите, док, — жалобно спросил Робинсон, — а меня возьмут служить? Вы обещаете?

Паттерсон сделал знак роботу;

— Открой дверь. Мы кончили. Можешь возвращаться к своим делам.

— Я ничего не понимаю, — шептала Эвелин. — Какая-то бессмыслица.

— У тебя все в порядке, — сказал Паттерсон юноше.

— Можешь всем рассказать, что тебя зачислили на службу.

Лицо парнишки просветлело.

— Большое спасибо, док! — он направился к лифту.

— Будьте уверены, я не подведу. Все сделаю, чтобы раздолбать этих вебфутов!

— Ну, и что же дальше? — спросила Эвелин, как только скрылась широкая спина юноши. — Куда вы теперь направитесь?

Паттерсон стряхнул оцепенение:

— Мы сейчас обратимся в Департамент Цензуры, чтобы там провели проверку. Нужно определить, где же Анджер.

В комнате радиосвязи сверкали блики видео и стоял гул голосов. Паттерсон протолкался к свободному аппарату и вызвал Департамент.

— Информация вам будет предоставлена через некоторое время, сэр, — ответила девушка. — Вы подождете или мы вас вызовем сами?

Паттерсон схватил контурную антенну и пристроил ее вокруг шеи.

— Как только у вас будут данные об Анджере, дайте мне знать. Немедленно выходите на эту волну.

— Да, сэр, — почтительно ответила девушка, и связь прервалась.

Паттерсон покинул комнату и пошел по коридору. Эвелин устремилась за ним.

— Куда вы?

— В отделение терапии. Я хочу поговорить со стариком. Мне нужно его кое о чем спросить.

— Этим занят Ганнет, — Эвелин задыхалась, спеша за ним вниз.

— Мне нужно спросить его о настоящем, а не о будущем. — Они вышли на яркий дневной свет. — Я хочу спросить о том, что происходит сейчас.

Эвелин остановила его.

— Вы можете мне объяснить?

— У меня есть одно предположение, — Паттерсон нетерпеливо дернулся. — Пошли быстрее, иначе опоздаем.

Они вошли в здание терапевтического отделения. Офицеры и инженеры стояли вокруг карты, рассматривая контуры и стрелки.

— Где Анджер? — спросил Паттерсон.

— Его увели, — ответил один из офицеров. — Ганнет на сегодня кончил.

— Как увели? — страшное подозрение охватило Паттерсона. — Что случилось?

— Ганнет и Уэст увели его в главное здание. Он совершенно ослабел и не мог продолжать. Они только что ушли. Ганнет рвал и метал от бешенства, но нужно было переждать.

Паттерсон подтолкнул Эвелин:,

— Мне нужно, чтобы вы включили общую аварийную связь всем корпусам. Скорее!

Эвелин взглянула на него:

— Но...

Паттерсон, не обращая на нее внимания, бросился бежать из терапевтического отделения к главному корпусу. Впереди него двигались трое людей. Лейтенант Уэст и Ганнет вели старика, поддерживая его с обеих сторон. Тот еле волочил ноги.

— Убирайтесь! — заорал на них Паттерсон.

— Что такое? — обернулся Ганнет.

— Оставьте его! — Паттерсон бросился к старику, но было уже поздно.

Позади старика раздался мощный взрыв, и его охватило кольцом слепящего белого пламени. Сгорбленная фигура изогнулась и обуглилась. Алюминиевая палка расплавилась и растеклась густой массой. Повалил дым. Тело растеклось и сморщилось. Сухой обезвоженный труп распался, от него осталась лишь груда останков. Слепящее кольцо стало медленно исчезать.

Ганнет беспомощно пнул кучку ногой, на его мрачном лице было выражение совершенной безнадежности:

— Он умер, и мы ничего не узнали!

Лейтенант Уэст не мог отвести глаз от еще дымящегося горячего пепла. Его губы тряслись.

— Нам уже никогда ничего не узнать! И изменить ничего нельзя. И победить тоже. — Он ухватился за воротник кителя, стал срывать с него нашивки и рвать их в клочья. — Будь я проклят, если когда-нибудь отдам жизнь за ваши грязные махинации! Меня больше не заманить в смертный капкан! Я — вне игры!

Вой аварийной сирены пронесся над зданиями больницы. К Ганнету со всех сторон стремительно сбегались люди, вокруг беспорядочно сновали солдаты и больничная охрана. Но Паттерсон не обращал ни на кого внимания: его взгляд был прикован к находящемуся над ними окну.

Там кто-то стоял. Это был человек, убиравший с подоконника какой-то предмет, сверкнувший в лучах дневного солнца. Он узнал Ви-Стефенса. Тот взял в руки какой-то металлический корпус и пластиковый шнур и исчез с ними, отодвинувшись в глубь помещения.

Эвелин подбежала к Паттерсону.

— Что? — Она увидела прах и вскрикнула: — Кто это сделал? Кто?

— Ви-Стефенс.

— Но Ле-Марр должен был отпустить его! Я думала, что это удалось, — слезы текли из ее глаз, голос истерически зазвенел. — Я же говорила вам, что он это сделает! Я вас предупреждала!

Губы Ганнета по-детски оттопырились.

— Что же нам делать? Его убили. — Внезапная вспышка ярости охватила этого огромного человека и подавила страх. — Я перебью всех вебфутов на планете! Я сожгу их дома, а их перевешаю! Я... Он резко оборвал себя. — Но, кажется, уже поздно. Нам ничего не удастся сделать. Мы пропали.

— Да, это так, — сказал Паттерсон. — Слишком поздно. Вы проиграли.

— А если бы нам удалось поговорить с ним? — без всякой надежды предположил Ганнет.

— Вам бы не удалось. Это было невозможно.

— Почему же? — Ганнет прищурился. В нем заговорила присущая ему звериная подозрительность. — Почему вы так считаете?

В этот момент раздался шорох в контурной антенне на шее Паттерсона.

— Доктор Паттерсон — услышал он голос, — срочный вызов из Департамента Цензуры.

— Соедините, — сказал Паттерсон.

Голос клерка зазвучал неожиденно резко.

— Доктор Паттерсон, у меня есть нужная вам информация.

— Что именно? — спросил Паттерсон, хотя уже знал содержание ответа.

— В целях достоверности мы провели перекрестную проверку. Это не та личность, которую вы описали. Данные настоящего времени и архивные материалы об индивидууме, именуемом Дэвид Анджер, не идентифицируются с соответствующими характеристиками, сообщенными вами. Мозг, зубы и отпечатки пальцев не совпадают с какими-либо данными, зафиксированными у нас. Не хотели бы вы...

— Нет, — сказал Паттерсон. — Это ответ на мой запрос. На этом остановимся. — Он отключил антенну.

Ганнет хмуро прислушивался:

— Это выше моего понимания, Паттерсон. Объясните мне.

Паттерсон не обращал на него внимания. Он присел на корточки и стал собирать останки того, что было телом Дэвида Анджера. Через минуту он опять включил антенну.

— Мне нужно передать это наверх, в лабораторию, для анализа, — кратко приказал он. — Сейчас же пришлите сюда бригаду. — Он медленно поднялся и уже спокойнее добавил. — А теперь я должен обнаружить Ви-Стефенса, если удастся.

— Он сейчас уже, конечно, на пути к Венере, — горько сказала Эвелин. — Ничего не поделаешь. Мы бессильны.

— А мы на пути к войне, — добавил Ганнет. Он медленно возвращался к действительности. Огромным усилием воли он заставил себя сосредоточить внимание на людях, окружавших его, пригладил гриву седых волос, одернул пальто. Какое-то подобие достоинства возрождалось в его фигуре, всегда столь впечатляющей. — Мы должны встретить войну как настоящие мужчины. Не пытаться спастись.

Паттерсон уже собрался уходить, когда появилась группа больничных роботов, подошла к разбросанным останкам и начала их осторожно собирать.

— Сделайте полный анализ, — сказал он старшему лаборанту. — Возьмите пробы из главных узлов на клеточном уровне, особенно нервных. Результаты сразу же доложите.

Через час все было готово.

— Можете убедиться сами, — сказал лаборант. — Попробуйте на ощупь вещество. Его сразу и ощутить нельзя.

Паттерсон взял в руки кусочек сухого, ломкого органического вещества. Это могло быть шкуркой какого-нибудь морского организма. Оно легко разломилось в его руках, а как только он положил его обратно — рассыпалось в порошок.

— Понятно, — медленно сказал он.

— Ну, можно сказать, что все и хорошо, и плохо. Пожалуй, это следовало бы оставить еще на пару дней. Но оно быстро разлагается: солнце, воздух и так далее. Эту штуку нельзя отнести к числу сложных самовосстанавливающихся систем. Ее создали и сразу пустили в ход. Очевидно, нас кто-то сильно обогнал в биосинтезе. Первоклассная работа, просто шедевр.

— Да, это прекрасная работа, — согласился Паттерсон. Он взял другую щепотку того, что было телом Дэвида Анджера, и в задумчивости размельчил на кусочки. — Нас совершенно одур ачили.

— Вы в этом уверены?

— Пожалуй.

— Как видите, мы восстановили всю систему, собрав останки воедино. Конечно, часть утеряна, но общий контур мы сумели реконструировать. Хотел бы я встретиться с создателем. Это труд человека, а не машины.

Паттерсон положил на место взятый кусочек. Из этих частиц было воссоздано человеческое лицо. Высушенная, тонкая, как бумага, плоть. Мертвые глаза лишены блеска. Клерк из Департамента Цензуры был прав. Дэвид Анджер никогда не существовал. Такой личности не было ни на Земле, ни где бы то ни было. То, что было Дэвидом Анджером, оказалось созданием человеческих рук.

— Да, нас провели, — признался Паттерсон. — Кто еще, кроме нас с вами, знает об этом?

— Больше никто. — Лаборант показал на сопровождающих его роботов. — Из людей в курсе лишь я.

— Вы можете сохранить это в тайне?

— Конечно. Вы — мой босс. Так что будьте уверены.

— Спасибо, — сказал Паттерсон. — Но при желании вы можете передать эту информацию и другому боссу.

— Ганнету? — улыбнулся лаборант. — Не думаю, что захочу с ним работать.

— Он вам хорошо заплатит.

— Наверное, — ответил тот, — но тогда я вскоре окажусь на фронте. А я бы предпочел работать в больнице.

Паттерсон направился к двери.

— Если вас спросят, скажите, что для анализа останков недостаточно. Вы можете все это ликвидировать?

— Не хотелось бы, но раз надо, то сделаю. — Лаборант взглянул на него с любопытством. — Вы не представляете, кто сотворил эту штуку? Я бы с удовольствием пожал ему руку.

— Меня сейчас занимает лишь одно, — сказал Паттерсон, — как найти Ви-Стефенса.

Слабые лучи заходящего солнца коснулись лица ЛеМарра, и он приоткрыл глаза. Приподнимаясь, он больно ударился головой о переднюю панель машины. Его пронзила острая боль, и на какое-то время он вновь провалился в темноту. Медленно к нему возвращалось сознание. Наконец он смог осмотреться вокруг.

Его машина находилась на маленькой полуразбитой стоянке. Была уже половина шестого. С соседней улицы доносился шум от непрерывного движения машин. Ле-Марр протянул руку и осторожно ощупал голову. С одной стороны он обнаружил онемевший участок размером с серебряный доллар, совершенно лишенный чувствительности. От этого места исходил холод, оно было лишено обычной теплоты человеческого тела.

Он пытался собраться с мыслями и восстановить в памяти события до того момента, как потерял сознание, но внезапно невдалеке показалась фигура доктора Ви-Стефенса.

Ви-Стефенс бежал между стоящими машинами, одна его рука была в кармане пальто, на лице выражение настороженности и тревоги. Но что-то в нем казалось странным, чуждым: что именно, Ле-Марр в своем одурманенном состоянии не мог определить. Едва венерианин приблизился к машине, в памяти Ле-Марра словно все осветилось. Он быстро скользнул вниз и лег, прижавшись к двери и стараясь не шевелиться. Все же ему удалось разглядеть Ви-Стефенса, который, дернув дверь, уселся за руль.

Ви-Стефенс не был больше зеленокожим.

Венерианин хлопнул дверью, вставил ключ и включил мотор. Он закурил сигарету, нашел пару рабочих перчаток, бегло взглянул на Ле-Марра и двинул машину с места, осторожно включаясь в общий плотный поток движения. Затем, набрав скорость, он вытащил колдер и направил на заднее сиденье.

Ле-Марр ухватился за оружие. Уголком глаза Ви-Стефенс увидел, что неподвижное тело обрело жизнь. Он нажал на тормоз и бросил руль. Двое мужчин молча и яростно вступили в борьбу. Машина завизжала, остановилась, и сразу же вокруг зазвучал оркестр возмущенно ревущих гудков. Внутри мужчины боролись со всей силой отчаяния. ЛеМарр сделал внезапный рывок, и в тот же миг колдер был нацелен в бесцветное лицо Ви-Стефенса.

— Что случилось? — прохрипел Ле-Марр.— Я потерял пять часов. Что вы сделали?

Ви-Стефенс не ответил, он повернулся к рулю и запустил мотор, выбираясь из водоворота движения. Меж его губами торчала дымящаяся серая сигарета. Глаза были полузакрыты и тусклы.

— Вы — землянин! — воскликнул изумленный Ле-Марр.

— Вы теперь не похожи на вебфута!

— Я — венерианин, — бесстрастно ответил Ви-Стефенс. Он показал свои пальцы с перепонками, затем натянул перчатки.

— Но как же?...

— Вы думаете, что мы не можем изменить цвет своей кожи, когда это нужно? — пожал плечами Ви-Стефенс.

— Красители, гормональные средства, незначительное хирургическое вмешательство. Полчаса в мужской комнате с гиподермиками и мазями. Ваша планета — не для людей с зеленой кожей.

Улицу пересекло заграждение. Вокруг стояли группы настороженных людей с автоматами и ручными дубинками, одетых в серые капюшоны городской охраны. Они останавливали машины и осматривали их. Человек с грубой физиономией махнул рукой Ви-Стефенсу, требуя остановиться. Он подошел и жестом приказал спустить стекло.

— Что здесь происходит? — нервно спросил Ле-Марр.

— Ищем лапчатых, — проворчал тот. От его брезентовой куртки резко пахнуло запахом пота и чеснока. Он подозрительно оглядел машину.

— Не видели кого-нибудь из них?

— Нет, — ответил Ви-Стефенс.

Человек открыл багажник, заглянул внутрь.

— Пару минут назад мы одного прихватили. — Он вытянул толстый палец. Видите, вон там!

На фонарном столбе висел венерианин. Его зеленое тело раскачивалось и поворачивалось на ветру. Лицо было искажено гримасой страдания.

— И таких будет достаточно, — сказал охранник и захлопнул багажник. — Значительно больше, чем сейчас.

— А что произошло? — с трудом спросил Ле-Марр. Он едва сдерживался от ужаса и отвращения, его голос был едва слышен. — Что все это значит?

— Лапчатый убил человека. Землянина.— Он хлопнул по крылу машины.— Порядок. Можете ехать.

Ви-Стефенс двинул машину. Некоторые из дежуривших здесь людей были в незнакомой Ле-Марру военной форме, сочетающей серый цвет городской охраны с голубыми тонами наземных войск.

— Кто это? — слабо спросил Ле-Марр.

— Комитет обороны, — ответил Ви-Стефенс. — Военная организация Ганнета для защиты Земли от вебфутов и кроусов.

— А разве на Землю напали? — упавшим голосом спросил Ле-Марр.

— Нет, насколько я знаю-

— Поворачивайте машину. Едем в больницу.

Ви-Стефенс минуту колебался, затем подчинился. Вскоре автомобиль мчался обратно к центру Нью-Йорка.

— Зачем все это, для чего вы возвращаетесь? — спросил Ви-Стефенс.

Ле-Марр его не слышал. Он с ужасом разглядывал людей на улицах. Мужчины и женщины метались по городу, выискивая жертвы для расправы.

— Они сошли с ума, — прошептал Ле-Марр. — Они озверели...

— Нет, — ответил Ви-Стефенс. — Их вскоре ждет смерть. Стоит Комитету получить финансовую поддержку, все обернется против людей. Это приведет к полному разоружению. Однако, если колесо изменит направление, то огромная машина начнет вертеться в другую сторону.

— Но почему?

— Потому что Ганнет не хочет войны. Вскоре он перейдет к новой тактике обмана людей. Возможно, Ганнет будет финансировать движение под названием Комитет Мира.

Больница была окружена стеной танков, грузовиков и тяжелых самоходных орудий. Ви-Стефенс остановил машину и выбросил окурок. Дальше они проехать не могли. Солдаты сгрудились вокруг танков. Они были вооружены новехоньким сверхмощным оружием, еще блестевшем от смазки.

— Ну, что же теперь? — спросил Ви-Стефенс. — Оружие у вас в руках. Вот вам и ложка к обеду.

Ле-Марр бросил монету в видеотелефон машины. Он вызвал больницу и, когда появилось изображение, хриплым голосом позвал Паттерсона.

— Где вы? — быстро заговорил тот и разглядел колдер в руке Ле-Марра. Он перевел глаза на Ви-Стефенса. — Я вижу, вы до него добрались.

— Да, — ответил Ле-Марр. — Но я не понимаю, что тут происходит. Он беспомощно взывал к миниатюрному изображению Паттерсона. — Что же теперь делать? И вообще, что все это значит?

— Где вы находитесь? — нетерпеливо прервал его Паттерсон. Ле-Марр обьяснил.

— Вы считаете, что я должен привести его в больницу? Возможно, я смогу... — начал он.

— Лучше крепче держите колдер. Я у вас скоро буду.

Ле-Марр сокрушенно покачал головой.

— Я пытался увезти вас отсюда, а вы в меня стреляли. Почему? — И вдруг он вздрогнул. Он понял все. — Вы убили Дэвида Анджера!

— Да, это так, — ответил Ви-Стефенс.

Колдер задрожал в руке Ле-Марра.

— Наверное, мне следует убить вас на месте. Или открыть окошко и позвать этих безумцев, чтобы они схватили вас. Не знаю.

— Делайте, что хотите, — устало ответил Ви-Стефенс.

Ле-Марр все еще пытался прийти к какому-то решению, когда к машине подошел Паттерсон. Он стукнул в окошко, и Ле-Марр приоткрыл дверь. Паттерсон быстро скользнул внутрь, и дверь захлопнулась.

— Поехали, — сказал он Ви-Стефенсу. — И держитесь подальше от деловой части города.

Ви-Стефенс мельком взглянул на него и нажал на газ.

— Вы прекрасно можете сделать это здесь, — сказал он Паттерсону. — Вам никто не помешает.

— Я хочу уехать из города, — ответил тот и добавил: — Мои лаборанты сделали анализ останков Дэвида Анджера. Оказалось, что это существо было создано искусственным путем.

Лицо Ви-Стефенса отразило крайнюю степень волнения:

— О-о!

Паттерсон протянул ему руку.

— Пожмите, — мрачно сказал он.

— Что? — изумленно протянул Ви-Стефенс.

— Меня просил это сделать тот, кто восхищается вами, венерианами, сумевшими выполнить эту дьявольски сложную работу.

Машина шла в темноте по шоссе.

— Денвер — это наше последнее прибежище, — объяснял землянам Ви-Стефенс. — Нас там слишком много. „Колор-Эд” попросил деятелей Комитета начать оплату наших офицеров, но Директорат это запретил, возможно, под давлением Ганнета.

— Я бы хотел узнать еще кое-что, — сказал Паттерсон. — Не о Ганнете; я знаю, чего он добивается. Меня интересует, что происходит у вас.

— Да, „Колор-Эд” сконструировал искусственного человека, — согласился Ви-Стефенс. — Но о будущем мы знаем ровно столько, сколько и вы, то есть абсолютно ничего. Дэвид Анджер никогда не существовал. Мы подделали его удостоверение личности и все документы, создали целиком выдуманную личность, историю несуществовавшей войны -все от начала до конца.

— Но зачем? — спросил Ле-Марр.

— Чтобы запугать Ганнета и заставить его отозвать своих псов. Запугать его так, чтобы он допустил предоставление независимости Венере и Марсу. Чтобы удержать его от раздувания войны и борьбы за полное экономическое подчинение наших планет. Фальшивая история, вложенная в мозг Анджера, разбила и разрушила карточную империю Ганнета. Он — реалист. Он пойдет на риск только тогда, когда на его стороне перевес, но наш миф оставил ему лишь один грош надежды.

— Итак, Ганнет выведен из игры, — медленно произнес Паттерсон. — А вы?

— А мы всегда были вне ее, — спокойно сказал Ви-Стефенс. — Мы никогда не играли в военные игры. Мы хотим лишь свободы и независимости. Я не знаю, что такое война в действительности, но могу представить: ничего хорошего ни для вас, ни для нас. При сложившихся обстоятельствах, при том ходе событий война была бы неизбежна.

— Меня интересует еще одна небольшая деталь: вы — агент „Колор-Эд”?

— Конечно!

— А Ви-Рафья?

— И она тоже. Обычно все венериане и марсиане, попадая на Землю, становятся агентами „Колор-Эд”. Предполагалось доставить Ви-Рафью в больницу мне на подмогу. Тогда была бы возможность предупредить уничтожение искусственного человека в трудный момент. Если этого не смог бы сделать я, то тогда стала бы действовать Ви-Рафья. Но Ганнет убил ее.

— Почему вы просто не заморозили Анджера?

— Нам нужно было разрушить искусственного человека полностью. Конечно, это невозможно. Тогда следовало стереть его до состояния праха. При поверхностном осмотре вы ничего бы выяснить не. смогли, — он взглянул на Паттерсона. — Почему вы приказали сделать полный тщательный анализ?

— Подошел личный номер Анджера при призыве. И Анджер не явился.

— О-о! — взволнованно отозвался Ви-Стефенс. — Вот это плохо. Мы не смогли предсказать, когда это произойдет, и пытались выбрать номер, который должен был появиться через несколько месяцев, но призыв резко увеличился за последнюю пару недель.

— Предположим, что у вас не было бы возможности уничтожить Анджера?

— У нас есть разрушающее устройство, настроенное таким образом, чтобы избежать случайности. Я должен был только подключить его к Анджеру для воздействия в широком диапазоне. Если бы меня убили, то искусственный человек должен был умереть естественной смертью до того, как Ганнет смог получить желанную информацию. Предполагалось, что я его разрушу на глазах у Ганнета и его людей и этим заставлю их поверить, что мы знаем об исходе войны. Психологическое воздействие вида мертвого тела Анджера было важнее риска моего ареста.

— И что же дальше? — промолчав, спросил Паттерсон.

— Предполагалось, что я доберусь до „Колор-Эд”. По первоначальному плану я должен был захватить один из кораблей в Нью-Йорке, но люди Ганнета тщательно их охраняли. Естественно, не предполагалось, что вы задержите меня.

Ле-Mapp постепенно начал постигать суть происшедшего:

— А если бы Ганнет обнаружил, что его провели? Если бы он понял, что Дэвида Анджера никогда не было?...

— Мы бы это уладили. При проверке срока явки на призыв выяснилось бы, что Дэвид Анджер существует. Но вы обнаружили это раньше и взялись за оружие.

— Давайте отпустим его! — взволнованно воскликнул Де-Марр.

— Это не совсем патриотично, — возразил Паттерсон.

— Мы поможем вебфутам добиться желаемого, одержать победу. Вероятно, нам следовало бы позвонить одному из членов Комитета.

— Да черт с ними со всеми. Я не хочу отдавать кого бы то ни было в руки этих кровожадных лунатиков, даже...

— Даже вебфута? — задал вопрос Ви-Стефенс.

Паттерсон посмотрел на темное звездное небо.

— Что же будет в конце концов? — спросил он Ви-Сте-фенса.— С нашими распрями покончено?

— Уверен в этом, — твердо ответил тот. — Когда-нибудь мы переберемся на другие планеты, в другие системы. Мы столкнёмся с другими видами, я полагаю, совсем другими -нечеловеческими в подлинном смысле этого слова. И тогда люди увидят, что все мы одно племя. Это станет очевидно, когда мы сможем сравнивать тех и других.

— Прекрасно, — сказал Паттерсон. Он взял колдер и протянул его Ви-Стефенсу.— Мне ненавистна мысль, что наше противостояние может продолжаться.

— Этого не будет, — уверенно произнес Ви-Стефенс.

— Какие-то нечеловеческие расы, вероятно, будут для нас выглядеть малопривлекательно. И, увидев их, землянин будет счастлив выдать свою дочь за человека с зеленой кожей. — Он усмехнулся. — А у тех, нечеловеческих рас, кожи, возможно, и совсем не будет.

О, СЧАСТЬЕ БЫТЬ БЛОБЕЛОМ!^[28]

Он сунул в щель двадцатидолларовую платиновую монету, и, спустя мгновение, психоаналитик включился. Его глаза излучали сочувствие. Он откинулся в кресле, достал из ящика стола ручку и блокнот с длинными листами желтоватой бумаги и сказал:

— Доброе утро, сэр. Можете начинать.

— Привет, доктор Джонс. Я полагаю, что вы не тот самый доктор Джонс, который написал биографию Фрейда; это случилось лет сто назад. — Он нервно рассмеялся. По натуре он был нелюбопытен и не привык иметь дело с новейшими человекоподобными андроидами. — Так что же, — продолжал он, — должен ли я изложить свое дело в манере свободных ассоциаций, осветить его более фундаментально или же...

Доктор Джонс сказал:

— Для начала вы могли бы сообщить мне, кто вы такой, а затем, для чего вы явились ко мне.

— Мое имя — Джордж Мюнстер, живу в Сан-Франциско, блок ВЕФ-395, помещение 4.

— Рад познакомиться с вами, мистер Мюнстер. — Доктор Джонс протянул руку и Джордж Мюнстер пожал ее. Он нашел, что рука у доктора мягкая и имеет обычную температуру человеческого тела. Пожатие, однако, было крепким.

— Видите ли, — продолжал Мюнстер, — я — бывший Джи-Ай^[29], ветеран войны. Вот почему мне предоставили квартиру в жилом блоке ВЕФ-395. Привилегия ветерана.

— О, да, — сказал доктор Джонс, негромко тикая, как будто в него были встроены часы, отмеряющие время. -Война с блобелами.

— Я сражался три года в этой войне, — Мюнстер нервно пригладил свои длинные черные волосы. — Я ненавидел блобелов и поэтому пошел добровольцем. Мне было всего девятнадцать, я имел хорошую работу, но отправился в этот крестовый поход, чтобы очистить от блобелов Солнечную Систему.

— Ну, что ж,— промолвил доктор Джонс, потикивая и кивая головой.

Джордж Мюнстер продолжал свою исповедь.

— Я сражался хорошо. Получил два знака отличия и нашивки. Капральские. За то, что одним попаданием уничтожил спутник-наблюдатель, полный блобелов. Мы, конечно, никогда не знали, сколько их там, этих блобелов. Они, знаете ли, любят сливаться вместе и перепутываться. -Он прервал рассказ, чувствуя волнение. Ему было тяжело вспоминать об этой войне. Он откинулся на спинку кресла, зажег сигару и попытался успокоиться.

Блобелы были пришельцами из другой звездной системы, вероятно с Проксимы Центавра. Несколько тысячелетий назад они обосновали поселения на Марсе и Титане, очень подходящих планетах для занятий сельским хозяйством — в том смысле, как это понимали блобелы. Их раса развилась из одноклеточных амебоподобных организмов. Хотя они достигли больших размеров и обладали высокоорганизованной нервной системой, в физиологическом отношении они оставались амебами — с псевдоподиями-щупальцами и примитивным способом воспроизводства путем деления на две части. Они были главным препятствием на пути земных поселенцев, устремившихся в межпланетное пространство.

Война вспыхнула по экологическим причинам. Правительство Объединенных Наций Земли приступило к измерению марсианской атмосферы, чтобы сделать планету более пригодной для колонизации. Это изменение, однако, угрожало существованию поселений блобелов, уже располагавшихся на Марсе. Последовала ссора.

Но, — размышлял Мюнстер, — невозможно было изменить только половину атмосферы — на принадлежащей землянам части Марса. Спустя десять лет изменения затронули бы всю планету, причиняя жестокие страдания, как они утверждали, блобелам. В отместку армады космических кораблей блобелов вывели на орбиту вокруг Земли множество автоматических спутников, предназначенных для изменения ее атмосферы. Конечно, катастрофа была предупреждена, правительство приняло меры: сателлиты взорвали с помощью самонаводящих ракет... и война началась.

Доктор Джонс спросил:

— Вы женаты, мистер Мюнстер?

— Нет, сэр. И... — Мюнстер пожал плечами — вы узнаете, почему, когда я закончу рассказ. Доктор, я буду с вами полностью откровенным. Я... я был земным разведчиком. Шпионом. Меня приставили к этому делу, потому что я был смелым и не задавал лишних вопросов. Я выполнял свою задачу.

— Я понимаю.

— Вы понимаете? — голос Мюнстера задрожал. — Вы знаете, что тогда приходилось делать, чтобы человек мог стать шпионом в мирах блобелов?

Кивнув, доктор Джонс сказал:

— Да, мистер Мюнстер. Вы расстались со своим человеческим телом и были преобразованы в форму блобела.

Мюнстер ничего не ответил, он только судорожно стиснул кулаки. Сидевший напротив доктор Джонс продолжал издавать мерное тиканье.

Вечером в своей маленькой квартире в блоке ВЕФ-395 Мюнстер откупорил пятую бутылку. Он пил виски прямо из горлышка, у него не хватало сил, чтобы достать стакан с полки над раковиной.

Что дало ему посещение доктора Джонса? Пожалуй, ничего... кроме зияющей бреши в скудных финансовых ресурсах... скудных потому, что...

Потому что почти на двенадцать часов каждый день он снова принимал свой облик военных времен — облик блобела, несмотря на свои отчаянные усилия и старания врачей из Госпиталя ветеранов войны. Он превращался в бесформенного блоба прямо в собственной квартире в блоке ВЕФ-395.

Финансовым источником его существования являлась только небольшая пенсия, выплачиваемая Военным министерством. Он не мог устроиться на работу. Даже если бы он нашел место, испытанное при этом нервное напряжение тотчас же преобразовало бы его организм прямо перед глазами его нанимателя и будущих коллег.

Такое начало служебной деятельности не могло, конечно, способствовать установлению нормальных рабочих отношений.

Было около восьми вечера, когда он почувствовал, что скоро начнется преобразование. Это чувство было давним и хорошо ему знакомым, он ненавидел его. Торопясь, он отхлебнул последний глоток, поставил бутылку на стол... и ощутил, что соскальзывает куда-то вниз, расплываясь по полу в виде лужи из вязкой однородной субстанции.

В это мгновение зазвонил телефон.

— Я не могу ответить, — с усилием пробормотал он. Чувствительный аппарат подхватил его слова и передал абоненту. Тем временем Мюнстер превратился в совершенно прозрачную желатинообразную массу, слабо колыхавшуюся посередине ковра. Телефон зазвонил снова, и он потек к аппарату, ощутив мгновенную вспышку ярости. Неужели его не могли оставить в покое? Ему вполне хватало хлопот и без этого трезвонящего телефона.

Достигнув аппарата, он вытянул щупальце и ухватился за трубку. С огромным усилием он сформировал из своей пластичной субстанции речевой орган.

— Я занят, — глухо пробормотал он в микрофон, -позвоните позднее. Лучше всего завтра утром, — подумал он, вешая трубку, — когда я вернусь к своему человеческому обличью.

Теперь в квартире стало тихо.

Вздыхая про себя, Мюнстер перетек по ковру к окну и поднялся на стоявшую там довольно высокую колонку, с которой привык обозревать окрестности. На внешней поверхности его тела находились светочувствительные точки, и, хотя им было далеко до настоящих глаз, он мог различать пятно сан-франциского залива, Золотые ворота и темный клочок суши вдали — остров Алькатраэ.

— Дьявол меня побери! — горько подумал он. — Я не могу жениться, я не могу вести нормальное человеческое существование. Я превращаюсь в эту мерзкую тварь и словно опять оказываюсь в прошлом, когда шла война...

В тот период, готовясь выполнить порученную ему миссию, он и представить себе не мог подобных последствий. Проклятые спецы! Они заверяли, что все это „только временно, с целью маскировки”, или болтали еще что-то подобное, гладкое и обтекаемое. „Временно!” — подумал Мюнстер со злобой. С тех пор прошло уже одиннадцать лет. Возникшие перед ним психологические проблемы оказывали огромное давление на его сознание; следствием этого был утренний визит к доктору Джонсу.

Телефон зазвонил снова.

— О’кей, — сказал Мюнстер вслух и перетек обратно через комнату. — Ты рвешься поболтать со мной? — продолжал он, подбираясь к телефону все ближе и ближе; для такого путешествия форма блобела была не слишком удобна. — Я поговорю с тобой. Я даже поверну вниз гляделку, чтобы ты тоже мог посмотреть на меня. — Добравшись до аппарата, он нажал кнопку видеотрансляции и наклонил трубку монитора, распластав свое аморфное тело перед телевизионным глазом. — Теперь ты сможешь хорошенько меня разглядеть, — злобно бормотал он, снимая трубку.

Раздался голос докора Джонса.

— Я прошу извинить меня, что беспокою вас, мистер Мюнстер, особенно, когда вы в таком... таком затруднительном положении, — кибернетический психоаналитик сделал паузу. — Но я посвятил некоторое время изучению вашей проблемы. И я нашел, как минимум, частичное решение.

— Что? — вскричал изумленный Мюнстер. — Вы имеете в виду, что эта проклятая медицина уже способна...

— Нет, нет, — сказал доктор Джене торопливо. — Физиологические аспекты лежат вне сферы моих интересов, вы должны это хорошо запомнить, мистер Мюнстер. Когда вы консультировались у меня по поводу ваших проблем, речь шла о психологическом приспособлении, которое...

— Рано утром я сразу же отправлюсь к вам и мы поговорим, — прервал доктора Мюнстер. Внезапно он понял, что не сможет этого сделать: в обличье блобела ему потребовалось бы несколько дней, чтобы добраться через весь город в приемную доктора Джонса. — Джонс, — сказал он с отчаянием, — вы видите, в каком я положении. Я должен сидеть тут как приклееный каждую ночь, с восьми вечера и до восьми утра. Я не могу посетить вас, пока...

— Успокойтесь, сэр, — произнес доктор Джонс. — Я как раз пытаюсь вам кое-что объяснить. Известно ли вам, что не вы один находитесь в подобном положении?

— Конечно, — ответил Мюнстер. — В течение войны восемьдесят три человека в то или иное время были преобразованы в форму блобелов. Из восьмидесяти трех остались в живых шестьдесят один; пятьдесят из них организовали Клуб ветеранов-разведчиков, членом которого я являюсь. Мы собираемся дважды в месяц... — он поднял трубку, чтобы повесить ее на место. Итак, вот за что он заплатил свои деньги — за эти давно известные ему вещи. — Прощайте, доктор Джонс, — прошептал он.

Психоаналитик затикал от волнения.

— Постойте, мистер Мюнстер! Я не имел в виду других землян. Я обнаружил в библиотеке Конгресса захваченные во время войны документы, согласно которым пятнадцать блобелов были трансформированы в псевдолюдей, чтобы вести разведывательную деятельность на Земле. Вы понимаете?

Задумавшись на мгновение, Мюнстер неуверенно произнес:

— Не совсем...

— Ну что ж, мистер Мюнстер, тогда мы обсудим возможное решение вашей проблемы завтра в одиннадцать утра в моем кабинете. Доброй ночи.

— Когда я нахожусь в теле блобела, доктор, я плохо соображаю, — устало сказал Мюнстер и повесил трубку. Итак, по Титану в этот момент разгуливали пятнадцать блобелов, заключенных в человеческие тела. Ну и что с того? Чем могло это помочь ему?

Может быть, завтра в одиннадцать часов он узнает ответ.

Когда Мюнстер утром вошел в приемную доктора Джонса, он узрел чрезвычайно привлекательную молодую женщину, сидевшую в углу в глубоком кресле возле торшера, изображавшего статую Фортуны.

Почти автоматически Мюнстер расположился напротив: со своего места он мог рассмотреть девушку. Волосы, окрашенные в модный цвет седины, волнами падали на се плечи. Стройные ноги, округлые колени и локти. Черты лица четки и красивы, ноздри и рот тонко очерчены, в глазах светится ум. Прелестная девушка, — решил он, с восторгом любуясь незнакомкой... и в этот момент она подняла голову и одарила его ледяным взглядом.

— Как скучно ждать, — промямлил Мюнстер, пытаясь завязать разговор.

— Вы часто приходите к доктору Джонсу? — спросила девушка.

— Нет, — ответил он. — Только второй раз.

— Я никогда здесь не была раньше, — сказала девушка.— Я посещаю другого кибернетического психоаналитика в Лос-Анжелесе. Вчера вечером доктор Бинг, мой психоаналитик, позвонил мне и попросил прилететь сюда и повидаться утром с доктором Джонсом. Возможно, у нас с вами одно дело?

— Ммм... — промычал Мюнстер, — я полагаю, так. -Там будет видно — подумал он про себя, не имея ни малейшего понятия о замыслах доктора Джонса.

Дверь в кабинет открылась, и на пороге появился доктор Джонс.

— Мисс Эрсмит, — сказал он, кивнув девушке. — Мистер Мюнстер, — последовал кивок в сторону Джорджа. -Не могли бы вы войти ко мне вместе?

Поднявшись на ноги, мисс Эрсмит сказала:

— Но кто же из нас должен заплатить двадцать долларов?

Доктор не ответил; повернувшись к ним спиной, он шагнул в кабинет.

— Я заплачу, — сказала мисс Эрсмит, входя в кабинет и раскрывая свою сумочку.

— Нет, нет, — запротестовал Мюнстер, — позвольте мне. — Он достал дзадцатидолларовую монету и опустил ее в щель.

— Вы — джентльмен, мистер Мюнстер, — улыбнувшись, сказал доктор Джонс. — Садитесь, пожалуйста. Мисс Эрсмит, позвольте мне без предисловий объяснить положение, в котором вы оказались, мистеру Мюнстеру, — и, повернувшись к Мюнстеру, он сообщил, что мисс Эрсмит -блобел.

Мюнстер пораженно уставился на девушку.

— Как вы понимаете, — продолжал доктор Джонс, -сейчас она находится в человеческой форме, которую она принимает в результате вынужденного преобразования. Во время войны она проводила операции на земных транспортных линиях, являясь разведчиком Военной Лиги блобелов. Ее захватили в плен, но, когда война закончилась, она стала свободной.

— Они отпустили меня, — сказала мисс Эрсмит тихим, напряженным голосом. — По-прежнему в человеческом обличии. Я осталась здесь потому, что... мне стыдно. Я не могу вернуться обратно на Титан и... — ее голос прервался.

— Оказаться в подобном положении — большой позор для любого блобела высокой касты, — прокомментировал доктор Джонс.

Мисс Эрсмит кивнула. Она сидела, судорожно комкая крошечный носовой платок и изо всех сил старалась выглядеть спокойной.

— Вы правы, доктор. Я посетила Титан, чтобы проконсультироваться там с лучшими медиками. После длительного и дорогостоящего лечения им удалось вернуть мне естественный облик на шесть часов в сутки. Но остальные восемнадцать... я такова, какой вы меня видите. — Она склонила голову и приложила платочек к глазам.

— Но вам очень повезло! — запротестовал Мюнстер. -Человеческая форма бесконечно превосходит форму блобела. Я-то должен это знать. В обличии блобела вы способны только ползать. Вы похожи на огромную медузу — без скелета, не способную встать вертикально. И это деление пополам — мерзость, я говорю вам, настоящая мерзость по сравнению с человеческим способом... ну, вы знаете. Размножения. — Он покраснел.

Доктор Джонс затикал и сообщил своим пациентам:

— Примерно шесть часов в сутки вы оба одновременно сохраняете человеческую форму. И, кроме того, один час вы находитесь вместе в форме блобела. Итак, в вашем распоряжении семь часов, в течение которых вы находитесь в одинаковом состоянии. По моему мнений, — он поиграл своей авторучкой, — семь часов — не так плохо, если вы сумеете правильно распорядиться этим временем.

После краткого замешательства мисс Эрсмит сказала:

— Но... но мистер Мюнстер и я являлись врагами...

— Это было так давно! — пылко заверил ее Мюнстер.

— Правильно, — согласился доктор Джонс. — Правда, мисс Эрсмит по сути дела принадлежит к блобелам, а вы, Мюнстер, — к человеческой расе. Но вы оба не принадлежите к какой-либо цивилизации. Вы оба — отщепенцы, которых ждет потеря собственной индивидуальности. Я предвижу, что ваша постепенная деградация закончится тяжелой душевной болезнью, если только вы не сумеете наладить отношений и не будете поддерживать друг друга. — Тиканье прекратилось, и психоаналитик замер в молчании.

— Я думаю, нам очень повезло, мистер Мюнстер, -мягко сказала мисс Эрсмит. — Как сказал доктор Джонс, мы перекрываемся на семь часов в день... и мы можем проводить это время вместе, не страдая больше от одиночества.

Она с надеждой улыбнулась ему, распахнув свое пальто. Несомненно, она обладала превосходной фигурой: короткое облегающее платье позволяло продемонстрировать это с полной откровенностью.

Изучая ее, Мюнстер раздумывал.

— Дайте ему время, — неожиданно сказал доктор, обращаясь к мисс Эрсмит. — Я уверен, что он сделает правильный выбор.

Стоя в распахнутом пальто, опустив взгляд своих больших темных глаз, мисс Эрсмит ждала.

Спустя несколько лет в кабинете доктора Джонса однажды раздался телефонный звонок. Психоаналитик снял трубку и произнес дежурную фразу:

— Добрый день, сэр или мадам. Беседа со мной будет стоить вам двадцать долларов.

На другом конце линии раздался строгий мужской голос:

— Вам звонят из Юридического отдела ОН^[30], и мы не собираемся платить по двадцать долларов за разговоры с кем бы то ни было. Вырубите счетчик, который встроен в вас, Джонс.

— Да, сэр, — сказал доктор Джонс и, нажав рычажок за правым ухом, освободился от своих финансовых обязанностей.

— Не вы ли в 2037 году уговорили пожениться некую пару? — спросил юрист. — Джорджа Мюнстера и Вивиан Эрсмит, ныне миссис Мюнстер?

— Да, я, — ответил доктор Джонс, порывшись в своей электронной памяти.

— Интересовались ли вы правовым статусом их потомства?

— Ну, — сказал доктор Джонс, — уж это-то не мое дело.

— Вы можете быть обвинены в рекомендации своим клиентам действий, нарушающих законы Земли.

— Не существует закона, запрещающего человеку и блобелу вступать в брак.

— Правильно, доктор. Но, тем не менее, я хотел бы взглянуть на ваши записи, касающиеся этого случая.

— Абсолютно исключено, — сказал доктор Джонс. -Я не могу пойти на такое нарушение врачебной этики.

— Тогда мы наложим арест на эти материалы в судебном порядке.

— Ну что ж, действуйте, — идоктор Джонс потянулся к рычажку за ухом.

— Подождите. Возможно, вам будет интересно узнать, что чета Мюнстеров имеет теперь четверых детей: одного ребенка — блобела женского пола, двух гибридов — мальчика и девочку, одну девочку — земной расы. В официальном плане проблема заключается в том, что Высший Совет Блобелов объявил первого ребенка гражданином Титана и требует передачи под свою юрисдикцию одного из детей-гибридов. Но, видите ли, ваши бывшие клиенты преподнесли неприятный сюрприз, который еще больше запутал дело. Они подали на развод.

— Да, — согласился доктор Джонс, — ситуация сложная. Почему распался их брак?

— Я не знаю и не интересуюсь этим. Возможно, причиной послужили ежедневные преобразования из одной формы в другую. Напряжение оказалось им не по силам. Свяжитесь с Мюнстерами, если желаете осчастливить их своими психологическими советами. Прощайте. -И юрист повесил трубку.

— Неужели я совершил ошибку, склонив их вступить в брак? — спросил себя доктор Джонс. — Любопытно было бы узнать, что с ними произошло; пожалуй, я даже обязан сделать это.

Он достал телефонную книгу Лос-Анжелеса и открыл ее на букве „М”.

Эти шесть лет были нелегкими для четы Мюнстеров. Сначала Джордж перебрался из Сан-Франциско в Лос-Анжелес. Они с Вивиан обосновались в трехкомнатной квартире огромного жилого дома. Вивиан, которая три четверти суток сохраняла человеческий облик, смогла устроиться на работу в информационную службу Пятого Лос-Анжелесского аэропорта. Что касается Джорджа...

Его пенсия составляла только четверть заработка Вивиан, и он остро ощущал собственную никчемность. Пытаясь увеличить свои доходы, он искал способ, который позволил бы ему зарабатывать деньги дома. Наконец, в одном журнале он наткнулся на ценное объявление:

БЫСТРЫЙ СПОСОБ ПОЛУЧЕНИЯ БОЛЬШИХ ДОХОДОВ -ПРЯМО В ВАШЕМ СОБСТВЕННОМ ДОМЕ! ЗАЙМИТЕСЬ РАЗВЕДЕНИЕМ ГИГАНТСКИХ ЛЯГУШЕК С ЮПИТЕРА, КОТОРЫЕ ПРЫГАЮТ НА ВОСЕМЬДЕСЯТ ФУТОВ. ОНИ ИСПОЛЬЗУЮТСЯ В ЛЯГУШАЧИХ БЕГАХ И...

Итак, в 2038 году он приобрел свою первую пару лягушек, импортированных с Юпитера, и, желая быстро получить большие доходы, начал заботливо растить их прямо в собственном доме, точнее, в углу подвала жилого блока, который андроид-привратник Леопольд предоставил ему бесплатно.

Но при сравнительно слабом земном тяготении лягушки могли совершать гигантские прыжки, и подвал скоро стал для них слишком маленьким; они рикошетили от стены к стене подобно зеленым теннисным шарикам и скоро погибли. Очевидно, чтобы содержать этих проклятых тварей и дождаться приплода, нужно что-то посолиднее, чем угол в подвале блока КЕК-604, понял Джордж.

Затем родился их первый ребенок. Он оказался чистокровным блобелом: все двадцать четыре часа в день он выглядел подобно куче желатинообразной слизи. Джордж тщетно ждал, когда ребенок, хотя бы на мгновение, примет земное обличье.

Однажды, когда они оба с Вивиан находились в человеческой форме, Джордж сказал с вызовом:

— Как я могу считать это своим ребенком? Инопланетное существо, совершенно чуждое мне, — казалось, он обескуражен и даже испытывает отвращение к своему потомку. — Доктор Джонс должен был предвидеть такую ситуацию. Можеть быть, это— твое дитя, оно унаследовало только твой истинный облик.

Слезы закапали из глаз Вивиан.

— Ты хочешь оскорбить меня? — прошептала она.

— Черт его знает, что я хочу. Мы сражались с твоими сородичами. Мы их убивали, и это беспокоило нас не больше, чем прошлогодний снег. — Помрачнев, он натянул свое пальто. — Я пошел в клуб ветеранов, — проинформировал он жену. — Выпью пива с ребятами. — И он вышел из дома, горя желанием залить печаль в компании старых приятелей военных времен.

Клуб ветеранов-разведчиков располагался в дряхлом строении, доставшемся окраине Лос-Анжелеса в наследство от двадцатого века, и давно нуждался в ремонте. Клуб •не имел больших капиталов, так как большинство его членов, подобно Джорджу Мюнстеру, существовало на скудную военную пенсию. Однако здесь были старый трехмерный телевизор, несколько дюжин пластинок с популярной музыкой, шахматы и стол для игры в карты. Джордж обычно выпивал кружку-другую пива и садился за шахматную доску с кем-нибудь из приятелей. Последнее развлечение было доступно и в обличье блобела, и в человеческом облике: клуб был местом, в котором любая из этих форм не вызывала никаких возражений.

В этот вечер он сидел за столом с Питом Рагли, который тоже состоял в браке с блобелом, преобразованым, как и Вивиан, в облик земной женщины.

— Пит, я не могу больше. Всю жизнь я мечтал о ребенке, и что я, наконец, получил вместо него? Комок желатина ... — пожаловался он приятелю.

Отхлебнув пива — в этот момент он тоже был в человеческой форме — Пит сказал:

— Крепись, Джордж. Конечно, у тебя есть кое-какие неприятности. Но ты должен был знать, что тебя ждет, когда женился на ней. Может быть, ваш следующий ребенок будет...

Джордж прервал его.

— Я имею в виду, что у меня изменилось отношение к жене. В этом-то все и дело. Я думаю о ней, как о чужом существе ио себе думаю так же. Мы оба — существа.-Он осушил кружку в один глоток.

— Но с точки зрения блобела... — глубокомысленно начал Пит.

— Слушай, на чьей ты стороне, парень? — раздраженно прервал его Джордж.

— Не ори на меня, — сказал Пит, — не то я разукрашу твою физиономию.

Через мгновение они с яростью вцепились друг в друга. К счастью, Пит очень вовремя превратился в блобела, так что обошлось без тяжких телесных повреждений. Теперь Джордж сидел в одиночестве, поскольку Пит утек куда-то, вероятно присоединился к группе приятелей, которые тоже в этот момент находились в форме блобелов.

— Может быть, мы могли бы создать новое общество на какой-нибудь отдаленной луне, — подумал Джордж про себя. — Общество, не имеющее отношения ни к блобелам, ни к Земле. Вернусь-ка я обратно к Вивиан, — решил Джордж. — Что еще я имею в этом мире? Мне повезло, что я нашел ее. Кто бы я был без нее? Изувеченный ветеран войны, который наливается пивом тут, в клубе, каждый проклятый день и каждую проклятую ночь, без будущего, без надежды, без настоящей жизни...

Вскоре он придумал новый способ добывания денег. Это был некий домашний бизнес, связанный с пересылкой товара по почте. Для начала он поместил в субботнем приложении к „Ивнинг пост” следующее объявление:

МАГИЧЕСКИЕ КАМНИ, ПРИНОСЯЩИЕ УДАЧУ!

ДОСТАВЛЕНЫ ИЗ ДРУГОЙ ЗВЕЗДНОЙ СИСТЕМЫ!

Эти камни были привезены блобелами с Проксимы и теперь производились на Титане. С помощью Вивиан ему удалось наладить коммерческие связи с ее соотечественниками. Но все старания оказались напрасными: очень немногие прислали ему полтора доллара.

— Я снова банкрот, — сказал себе Джордж.

Джордж плюнул на порог и захлопнул дверь перед их смущенными лицами. „С ума сойти”, — подумал он, -„ведь я сражался на войне, чтобы спасти этих людей! И где уверенность, что не станет еще хуже?”

Часом позже он сидел в клубе, пил пиво и разговаривал с одним из своих приятелей, Шерманом Даунсом, чья жена также была блобелом.

— Все плохо, Шери, очень плохо. Нас вынуждают эмигрировать, выгоняют с Земли. Может быть, нам придется перебраться на Титан, в тот мир, откуда Вив родом.

— Чепуха, — запротестовал Шерман. — Не люблю, когда ты лезешь в бутылку, Джордж. Разве твои дела с электромагнитными поясами идут плохо?

В течение нескольких последних месяцев Джордж делал и продавал электронное приспособление, уменьшающее вес, которое Вивиан помогла ему разработать. Подобный прибор был очень популярен среди блобелов на Титане, но совершенно неизвестен на Земле. И это дело шло хорошо. Джордж имел больше заказов, чем мог выполнить. Но...

— Со мной произошел ужасный случай, — прошептал он на ухо Шерману. — Вчера я был в аптеке — там мне дали большой заказ на пояса — и так разволновался... — он сделал паузу. — Ну, ты можешь представить, что случилось: я преобразовался прямо на глазах десятков покупателей. И когда владелец аптеки увидел это, он тут же аннулировал заказ. Со мной случилось то, чего мы все боимся. И ты видишь, как их презрение буквально загоняет меня в проклятое тело блобела.

— Найми помощника, чтобы он вел торговые дела, -сказал Шерман, — чистокровного землянина.

— Я сам — чистокровный землянин, — угрожающе сказал Джордж, — не забывай этого.

— Я только имел в виду...

— Я знаю, что ты имел в виду, — заявил Джордж, размахиваясь. К счастью, он промахнулся и оба противника от возбуждения перешли в форму блобелов. Они пытались продолжать драку в этом состоянии и сплелись в клубок, который их приятели-ветераны распутали с большим трудом.

В облике блобела он не мог добраться домой, ему пришлось звонить Вивиан и просить прийти за ним. Это было унизительно.

— Самоубийство, — решил он. — Это единственный выход.

Но как лучше покончить счеты с жизнью? В форме блобела он не ощущал боли, лучше сделать это сейчас. Некоторые вещества могли способствовать растворению его тела... Он мог, например, опуститься в бассейн с хлорированной водой, который находился в спортивном зале его жилого блока...

Вивиан нашла его только поздно ночью в тот момент, когда он в нерешительности замер на краю бассейна.

— Джордж, прошу тебя, пойдем к доктору Джонсу, -сказала она, смахивая слезы.

— К черту, — глухо пробормотал он, сформировав речевой орган. — Это не поможет, Вив. Я просто не хочу продолжать жить. — Взять даже эти пояса: в большей степени эта идея принадлежала Вивиан, а не ему. Он был на втором месте даже здесь... после нее... и с каждым днем скатывался все ниже.

— Но ты нужен детям, Джордж.

Это была правда, и он немного отодвинулся от края бассейна.

— Может быть, стоит еще раз обратиться в Госпиталь ветеранов, — решил он. — Позвони им, спроси, не появилось ли какое-нибудь средство, способное вернуть мне человеческий облик.

— Но если ты стабилизируешься в земной форме, ло что же будет со мной? — спросила Вивиан.

— Мы получим восемнадцать часов в день — все время, которое ты находишься в человеческом теле!

— Но ты не захочешь остаться со мной. Потому что тогда ты сможешь найти себе земную женщину.

Он понял, что это было несправедливо по отношению к ней. И отбросил свою идею.

Весной 2041 года родился их третий ребенок — девочка, которая, как и их сын, была гибридом. Днем она находилась в человеческой форме и только ночью превращалась в блобела.

Тем временем Джордж нашел решение некоторых своих проблем: он завел себе любовницу той же породы, ' что и его жена.

* * *

Он встречался с Ниной в отеле „Элизиум”, ветхом деревянном здании, расположенном в самом сердце Лос-Анжелеса.

— Нина, — сказал Джордж, отхлебнув виски и садясь позади нее на облезлую софу, которую отель щедро предлагал своим клиентам,— благодаря тебе я снова хочу жить,— и он принялся расстегивать пуговицы на ее блузке.

— Я тебя уважаю, — кокетливо склонила головку Нина Глобман, помогая ему разобраться с пуговицами. — Несмотря на то, что... ну, ты был прежде врагом моего народа.

— Мы не должны думать о прошлых временах и прошлых обидах, — запротестовал Джордж. — Не буду думать ни о чем, кроме нашего будущего, решил он про себя.

Его дела с поясами шли настолько успешно, что он учредил фирму, имевшую уже пятнадцать служащих, и открыл собственную небольшую фабрику в предместье Сан-Фернандо. Если бы правительственные налоги были умереннее, он мог бы стать богатым человеком. Размышляя над этим, Джордж часто испытывал желание выяснить, как обстоит дело с налогами у блобелов, например на Ио. Возможно, этим стоило бы поинтересоваться.

Однажды вечером в клубе он обсуждал данный предмет с Рейнхолтом, мужем Нины, который, конечно, не ведал об исключительно близких отношениях, связывающих его супругу с Джорджем.

— Рейнхолт, — произнес Джордж с трудом, так как одновременно он прихлебывал пиво, — у меня большие планы. Эта налоговая политика правительства... Она душит меня. Магические Пояса Мюнстера — это... это нечто большее, чем спосцбна Переварить земная цивилизация. Ты понимаешь?

Рейнхолт холодно сказал:

— Но ты же землянин, Джордж. Если ты эмигрируешь к блобелам, ты предашь...

— Послушай, — перебил его Джордж, — один мой ребенок — чистокровный блобел, двое — гибриды, и сейчас мы ждем четвертого. Я начинаю ощущать сильную эмоциональную связь с этим народом с Титана и Ио.

— Ты — предатель,— заявил Рейнхолт и врезал Джорджу кулаком в челюсть. — И дело не только в этом, — продолжал он, заехав Джорджу в живот, — ты увиваешься вокруг моей жены! Я тебя прикончу!

Пытаясь убежать, Джордж принял форму блобела; теперь удары Рейнхолта не причиняли ему вреда, поскольку кулаки противника просто вязли в желеобразной субстанции его тела. Рейнхолт тоже совершил преобразование и с чудовищной энергией набросился на Джорджа, пытаясь добраться до центральной, жизненно важной части его тела. К счастью, приятели разняли их прежде, чем они успели нанести друг другу тяжелые повреждения.

Поздно вечером, все еще дрожа от возбуждения, Джордж сидел с Вивиан в гостиной их новой восьмикомнатной квартиры в фешенебельном блоке ЗГФ-900. Он ждал звонка, понимая, что Рейнхолт рано или поздно все расскажет Вив. Это был только вопрос времени. Их брак, как предвидел Джордж, распадется. Возможно, сейчас он проводит последние часы рядом с Вивиан.

— Вив,-он старался говорить убедительно,-ты должна поверить мне: я люблю только тебя. Ты и дети, ну и мой бизнес, конечно, — все, что есть у меня в жизни. — Внезапно он сказал с отчаянной решимостью. — Давай эмигрируем, немедленно, этой же ночью. Возьмем детей и отправимся на Титан, прямо сейчас.

— Я не могу, — печально ответила Вивиан. — Я представляю, как мой народ будет обращаться со мной, с тобой и нашими детьми. Джордж, уезжай один. Переведи свою фабрику на Ио. Я останусь здесь. — Ее прекрасные темные глаза наполнились слезами.

— К дьяволу! — крикнул Джордж. — Что за жизнь нас ждет? Ты — на Земле, я — на Ио, и это значит, что нашей семьи больше нет. Что же будет с детьми? — Он понимал, что их, конечно, оставят с Вив. Правда, среди служащих фирмы Джорджа недавно появился некий юридический талант, возможно, с его помощью удастся как-то утрясти эту проблему.

На следующее утро Вивиан узнала о Нине. Она тут же сама обратилась к адвокату.

— Послушайте, — инструктировал по телефону Джордж своего юриста, Генри Ромеро, — добейтесь, чтобы под мою опеку отдали четвертого ребенка, которого ждет Вивиан; по прогнозу врачей он будет полностью землянином. Двух гибридов мы можем поделить: я возьму сына, а она -дочь. И, естественно, ей останется блоб, этот первый так называемый ребенок. Вот уж кого я отдам ей с радостью! -он положил трубку и повернулся к управляющему фирмой. — Как обстоят дела с изучением налоговой ситуации на Ио?

В течение ближайших недель мысль о перебазировании производства на Ио представлялась все более соблазнительной, по мере того как взвешивались выгоды и потери от этой операции.

— Ищи землю на Ио и постарайся купить ее подешевле,-наставлял Джордж своего торгового агента Тома Хендрикса. — Это будет правильное начало. — Затем он приказал своей секретарше мисс Нолан: „Теперь держите всех подальше от дверей моего кабинета; эти хлопоты с переездом на Ио... они слишком возбуждают меня”.

— Да, мистер Мюнстер, — кивнула секретарша, выпроваживая Хендрикса, — никто не побеспокоит вас. — Она привыкла держать оборону в приемной, когда Джордж превращался в блобела, что часто происходило в эти дни.

Когда через несколько часов Джордж вернулся к человеческому облику, мисс Нолан доложила, что звонил доктор Джонс.

— Будь я проклят! — воскликнул Джордж, мысленно возвращаясь на шесть лет назад, — Я думал, что его давно сдали в утиль. — Он повернулся к мисс Нолан и сказал: „Соедините меня с доктором, постараюсь найти минуту, чтобы поговорить с ним”.

Вскоре мисс Нолан сообщила, что доктор Джонс на линии.

— Доктор, рзд слышать вас, — промолвил Джордж, небрежно покачиваясь на ножках стула.

В трубке раздался голос психоаналитика:

— Я заметил, мистер Мюнстер, что вы теперь имеете секретаря.

— Да, — сказал Джордж, — мои дела изменились к лучшему. Я, знаете ли, занимаюсь магнитными поясами -довольно выгодная штука. Ну, доктор, так что же я могу для вас сделать?

— Я слышал, что у вас теперь четверо детей...

— На самом деле — трое, но вскоре ожидается и четвертый. Послушайте, доктор, этот четвертый будет чистокровным землянином и, видит бог, я сделаю все, чтобы он остался со мной; он замолчал на мгновение и потом добавил: Вивиан — вы помните ее? — вернулась обратно на Титан, к своему народу. А мне удалось заполучить несколько отличных врачей: они уверяют, что смогут стабилизировать меня. Я устал от этих постоянных преобразований днем и ночью; я слишком много стою теперь, чтобы служить посмешищем.

— Из ваших слов я заключаю, что вы теперь — солидный деловой человек, мистер Мюнстер, — сказал доктор Джонс.— Вы сильно преуспели с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Давайте поближе к вашему делу, доктор, — нетерпеливо произнес Джордж.

— Я думаю, что... ну... я мог бы помочь вам и Вивиан сохранить семью.

— Ха! — сказал Джордж презрительно. — Вернуться к этой женщине. Никогда! Слушайте, доктор, мне пора кончать. В моей фирме сейчас ведутся кое-какие сложные деловые операции и я...

— Мистер Мюнстер, — спросил доктор, — тут замешана другая женщина?

— Здесь замешан другой блобел, если вы это имеете в виду, — резко сказал Джордж и бросил трубку. — Два блобела все же лучше, чем никто — подумал он про себя и вернулся к делам. Он нажал кнопку на крышке стола, и через мгновение мисс Нолан заглянула в дверь его кабинета.

— Мисс Нолан, — велел он, -. разыщите мне Генри Ромеро. Я хочу...

— Простите, сэр, мистер Ромеро уже ждет у телефона. Он просил передать, что это срочно.

Подняв трубку, Джордж сказал:

— Привет, Хэнк! Что случилось?

— Я только что выяснил, — сообщил юридический талант, — что для основания предприятия на Ио вы должны быть гражданином Титана.

— Что ж, это можно было бы устроить.

— Но, чтобы стать гражданином Титана, — Ромеро разволновался, — вы... вы должны быть блобелом!

— Черт побери, я и есть блобел! — вскричал Джордж. — По крайней мере, частично. Этого что, недостаточно?

— Нет, — ответил Ромеро. — К сожалению, вы должны стать блобелом полностью, на все сто процентов. Понимаете? Вы должны быть блобелом и днем, и ночью!

— Гммм, — протянул Джордж, — это плохо, но мы как-нибудь с этим справимся. Послушайте, Хэнк, я должен проконсультироваться с Эдом Фулбрайтом, моим врачом. Потом я позвоню вам, ладно? — он положил трубку и некоторое время сидел в раздумье, нахмурившись и потирая подбородок. „Ну, что ж”, — решил он — „так тому и быть. Нужно считаться с объективными фактами, но они не должны тормозить решение нашей задачи”.

Подняв трубку, он велел вызвать Эда Фулбрайта, своего доктора.

Двадцатидоллоровая платиновая монета скатилась в щель, замкнув цепь. Доктор Джонс поднял голову и увидел взволнованную молодую женщину, грудь ее бурно вздымалась. Порывшись в своей электронной памяти, доктор узнал миссис Джордж Мюнстер, бывшую Вивиан Эрсмит.

— Добрый день, Вивиан, — сердечно сказал доктор Джонс. — Я думал, что вы все еще на Титане. — Он поднялся на ноги и предложил ей кресло.

Приложив платочек к своим красивым темным глазам, Вивиан прошептала свозь слезы:

— Доктор, все рухнуло... Мой муж нашел другую женщину... я ничего не знаю о ней, только то, что ее зовут Нина... но все ребята в клубе ветеранов толкуют об этом. Наверное, она настоящая земная женщина... Мы с Джорджем подали на развод. И нас ожидает целое юридическое сражение из-за детей. Я ведь жду теперь четвертого — она осторожно поправила полы своего пальто.

— Я знаю, — кивнул головой доктор Джонс. — Ожидается, что он будет чистокровным землянином, но я думаю, что только после вашего разрешения от бремени это будет точно известно.

— Я была на Титане, — продолжала Вивиан, жалобно всхлипывая, — и я консультировалась у юристов и врачей... особенно у адвокатов по супружеским делам... Мне надавали множество советов за эти последние месяцы ... И вот я снова на Земле, но я не могу увидеться с Джорджем — теперь уехал он.

— Хотел бы я помочь вам, Вивиан, — доктор Джонс издал нечто похожее на вздох сожаления. — У меня состоялась краткая беседа с вашим мужем, после того как вы отправились на Титан, но он отделался общими фразами. Больше я не смог связаться с ним: теперь он такой большой босс, что добраться до него трудно.

— Только подумать, — всхлипнула Вивиан, — что он достиг всего этого потому, что я подала ему идею... Идею, принадлежащую цивилизации блобелов.

— Ирония судьбы, — философски заметил доктор Джонс. — Но теперь, если вы хотите сохранить своего мужа, Вивиан, вы должны...

— Я хочу сохранить его, доктор Джонс. Честно говоря, я прошла на Титане специальный курс лечения... основанный на самых последних достижениях медицины... только потому, что я люблю Джорджа... даже больше, чем свой народ и свою планету...

— И? — поднял брови доктор Джонс.

— И теперь я остаюсь в человеческой форме все двадцать четыре часа в сутки вместо восемнадцати. Я стабилизировалась... я стала настоящей земной женщиной. Я пожертвовала своим естественным обликом, чтобы удержать Джорджа.

— Величайшая жертва, — сказал доктор Джонс, почтительно склоняя голову.

— Если бы я только могла найти Джорджа, доктор...

Джордж Мюнстер, гражданин Титана, вступил во владение землей на Ио. Во время торжественной церемонии он медленно перетек к лопате, ухватил ее своими щупальцами и ухитрился выковырять символический комок грунта.

— Это великий день, — глухо прогудел он, сформировав подобие речевого органа из гибкой, пластичной субстанции, составляющей его одноклеточное тело.

— Вы правы, Джордж, — подтвердил Хэнк Ромеро, который стоял рядом с пачкой документов в руках.

Представитель Ио, большой прозрачный блоб, неотличимый от Джорджа, скользнул к Ромеро, взял документы и глухо пробубнил:

— Эти бумаги будут переданы моему правительству. Я уверен, что в них все в порядке, мистер Ромеро.

— Вы можете не сомневаться, — ответил Ромеро чиновнику.— Мистер Мюнстер уже никогда не обретет человеческий облик. Его стабилизировали в форме блббела, применив самые последние достижения медицины. Он не обманет вашего доверия.

Большой блоб, который раньше был Джорджем Мюнстером, повернулся к толпе местных блобелов, собравшихся на церемонию.

— Мы переживаем исторический момент, — излучил он в их сторону беззвучную мысль, — который обеспечит повышение жизненного уровня гражданам Ио, привлеченным к деятельности компании „Магические Магнитные Пояса Мюнстера”. Я уверен, что эта деятельность принесет процветание нашей планете, а также гордое чувство удовлетворения тем, что вырабатываемая моей компанией продукция является достижением национальной науки и техники.

В ответ блобелы дружно излучили мысль, эквивалентную земным аплодисментам.

— Это самый великий день в моей жизни, — проинформировал присутствующих Джордж Мюнстер, постепенно стекая к своей машине, где его ждал шофер, готовый доставить хозяина в его постоянную резиденцию в лучшем отеле Ио-сити.

В один прекрасный день он станет владельцем этого отеля. Он начнет вкладывать доходы от своего дела в местную недвижимость. Это будет патриотично и выгодно, а главное — повысит его статус во мнении обитателей Ио и других блобелов.

— Наконец-то я стал вполне счастливым человеком, -излучил Джордж Мюнстер свою мысль всем, кто находился достаточно близко, чтобы уловить ее.

Под бурные аплодисменты присутствующих он протек по наклонному пандусу и плюхнулся внутрь своего роскошного лимузина, изготовленного на Титане.

КОСМИЧЕСКИЕ БРАКОНЬЕРЫ^[31]

— Чей это корабль? — раздраженно спросил капитан Шер, уставившись на экран внешнего обзора. Он подкрутил верньер настройки, пытаясь улучшить изображение.

— Минутку, — сказал Нельсон, навигатор, оглянувшись через плечо. Развернув контрольную камеру, он сфотографировал изображение на экране. Фотография скользнула в трубу пневматической связи и отправилась в штурманский отсек. — Успокойтесь, кэп. Сейчас Барнс установит его принадлежность.

— Что они тут делают? Откуда они взялись? Они должны знать, что система Сириуса закрыта.

— Посмотрите на эти секции по бокам корпуса, — Нельсон коснулся пальцем экрана. — Транспортное судно. Видите, как раздуты секции. Они несут груз.

— А что ты скажешь об этом? — капитан повернул верньер. Изображение корабля начало расти, пока не заполнило весь экран. — Видишь, тут ряд выступов?

— Ну?

— Тяжелые орудия с дальним радиусом действия. Это транспорт, но он хорошо вооружен.

— Пираты, возможно.

— Возможно. — Шер небрежно поигрывал шариком микрофона. — Пожалуй, я послал бы сообщение на Землю.

— Зачем?

— Это может быть разведчик.

Нельсон моргнул.

— Вы думаете, что кто-то попытается прощупать нас? Но тогда где же остальные их корабли? Почему мы не видим их на экранах?

— Они могут находиться слишком далеко.

— Дальше, чем в двух световых годах? Я настроил экран на максимум. И у нас лучшие детекторы из всех, какие имеются на вооружении.

Раздался короткий гудок и капсула с сообщением из штурманской, вылетев из трубы, покатилась по столу. Шер быстро поймал ее, открыл пластмассовый патрончик и прочитал ответ. Потом протянул Нельсону листок бумаги с несколькими строчками печатного текста:

— Погляди-ка!

Корабль был построен на Эдоране. Первоклассное грузовое судно, одна из последних моделей. Внизу листка Барнс приписал от руки: „Серийные корабли этого типа не вооружены. Очевидно, орудия установлены дополнительно. Нестандартное оборудование для эдорианских транспортных судов”.

— Не слишком много информации, — покачал головой Шер. — Можете выкинуть эту бумажонку. — Он задумался, потом недовольно пробурчал: — Что за история с Эдораном? Почему их корабль появился в системе Сириуса? Земля объявила этот сектор закрытым... Они должны знать, что не имеют права торговать здесь.

— Мы мало знаем об эдорианах, кажется, они входят в Общегалактический Торговый Союз — и это почти все.

— К какой расе они относятся?

— К арахнидам, что довольно типично для данной области Галактики. Одна из ветвей великого рода мазимов. Держатся очень замкнуто. Сложнейшая социальная структура, жестко определяющая поведение каждого индивидуума. Обладают врожденным общественным инстинктом.

— Ты подразумеваешь, что они — насекомые?

— В каком-то смысле. С таким же основанием нас можно считать лемурами.

Шер снова уставился на экран. Он уменьшил изображение, внимательно его изучая, потом нажал клавишу. Теперь передающая камера, нацеленная прямо на эдори-анский корабль, будет автоматически следить за ним.

Эдорианский транспорт, темный и громоздкий, казался неуклюжим по сравнению с обтекаемыми формами земного крейсера. Он напоминал объевшуюся гусеницу; очертания его разбухшего корпуса почти приближались к полной сфере. Время от времени случайные блики сигнальных огней озаряли корабль, пока он приближался к внешнему миру системы Сириуса. Он двигался неторопливо, осторожно, словно ощупью. Наконец, он лег на орбиту около десятой планеты, и его тормозные двигатели выплеснули красные огненные струи; корабль выполнял предпосадочный маневр. Затем разбухший червь медленно пошел вниз, приближаясь к поверхности планеты.

— Они садятся, — шепнул Нельсон.

— Отлично. Неподвижное судно будет для нас превосходной мишенью.

Эдорианский транспорт коснулся поверхности десятой планеты; его двигатели извергли последнюю вспышку пламени, подняв облако пыли. Корабль опустился на унылую равнину между двумя горными хребтами, покрытую серым песком. Десятая планета была бесплодной. Ни воды, ни атмосферы, ни каких-либо признаков жизни. Огромный каменный шар, холодный и враждебный, изъеденный . ударами метеоритов, с торчащими пиками пепельных скал, чьи тени бесконечными шеренгами тянулись по поверхности этого мрачного мира.

Внезапно эдорианский корабль пробудился к жизни. Люки распахнулись. Крошечные черные точки ринулись во все стороны от транспорта. Их становилось все больше и больше, непрерывным потоком они вытекали из раскрытых люков, устремляясь через песчаную равнину. Одни из них достигли гор и затерялись среди кратеров и скалистых пиков. Другие перевалили через хребты, растворившись в их сумрачных тенях.

— Будь я проклят, — пробормотал Шер. — Это не имеет никакого смысла! Что им здесь надо? Мы прочесали на этих планетах каждый дюйм... Тут нет ничего полезного... ровным счетом ничего!

— Может быть, у них другие понятия о пользе или другие методы ее определения.

Внезапно глаза Шера сузились.

— Смотри! Их кары возвращаются на корабль!

Черные точки вновь заполнили экран, появившись из кратеров и теней мертвого мира. Они торопливо ползли обратно к кораблю, вздымая крохотные смерчи песка и пыли. Люки раскрылись. Один за другим кары исчезли внутри. Поток иссякал, вот последние точки слились с темным корпусом судна и люки захлопнулись.

— Дьявольщина! — Сказал Шер. — Что они там нашли?

В дверях появился Барнс. Обежав глазами рубку, он с любопытством посмотрел на экран.

— Они все еще внизу? Дайте мне взглянуть. Никогда не видел эдорианского судна.

Корабль на поверхности планеты пришел в движение. Внезапно он вздрогнул, по корпусу от носа до кормы прокатилась волна вибрации. Он поднялся с бесплодной равнины, быстро набирая скорость; его дальнейший путь лежал к девятой планете. Некоторое время корабль кружил над ее изрытой, изъеденной поверхностью. Сухие впадины мертвых морей, подобные отпечаткам гигантских сковородок, тянулись внизу.

Эдорианский корабль выбрал одну из впадин и приземлился, взметнув вверх тучу песка и мелких камней. Люки открылись. Черные пятнышки каров выбрались наружу и растеклись во всех направлениях.

— Черт, опять то же самоё... — прошептал Шер, прикусив от злости губу. — Мы должны выяснить, что им тут надо. Поглядите-ка на них! Кажется, они точно знают, что нужно делать! — он схватил микрофон и в задумчивости уставился на передатчик, потом отбросил ребристый шарик в сторону. — Нет, пожалуй, не стоит вызывать Землю. Мы можем справиться сами.

— Не забывайте: их корабль вооружен.

— Мы устроим им ловушку в момент посадки. Они посещают все планеты по очереди, мы будем сопровождать их до четвертой. — Шер быстро нажал несколько клавиш, вызвав на экран карту системы Сириуса. — Когда они приземлятся на четвертой планете, мы будем их там поджидать.

— Дело может кончиться вооруженным столкновением.

— Возможно. Но мы должны выяснить, какой у них груз. Они что-то нашли, но, что бы это ни было, оно принадлежит нам.

На четвертой планете Сириуса сохранилась атмосфера и даже небольшое количество воды. Шер посадил свой крейсер у развалин давно пустующего древнего города.

Эдорианский транспорт еще не показался. Шер изучил небосвод, потом велел открыть главный люк. В сопровождении Барнса и Нельсона капитан осторожно вылез наружу. Все трое были вооружены тяжелыми излучателями Слима. Люк позади них захлопнулся, и крейсер, взревев, вознесся к небесам.

Они проводили корабль взглядами, стоя тесной группой, с излучателями наготове. Воздух был холодным и резким. Дул сильный ветер, его порывы ощущались даже через плотную ткань скафандров.

Барнс повернул регулятор на поясе.

— Слишком холодно для меня, — буркнул он.

Нельсон усмехнулся.

Капитан разглядывал окрестности.

— План действий таков, — сказал он наконец. — Расстрелять их мы не можем — это исключено. Нужно выяснить, какой у них груз. Если мы обстрелям корабль, груз будет уничтожен вместе с ним.

— Что же вы предлагаете? — пожал плечами Барнс.

— Корродирующее облако.

— Газ? Но...

— Капитан, — вмешался Нельсон, — нельзя применять газ. Мы не сможем подойти к кораблю, пока облако не рассеется!

— Ветер довольно сильный, и ждать придется недолго. К тому же, что еще мы можем сделать? — Шер помолчал, потом произнес в микрофон дальней связи: — Как только покажется их судно, будьте готовы к атаке. Надо выбрать подходящий момент и накрыть их газовым облаком.

— Тут в два счета можно промахнуться, — пробурчал Барнс.

— Тогда вступим в бой, — пожал плечами Шер, внимательно изучая небосвод. — Похоже, они приближаются. Нам лучше где-нибудь укрыться.

Они торопливо направились к руинам города — нагромождению рухнувших башен, колонн и каменных обломков, перемешанных со щебнем.

— Так и есть, — сказал капитан, присев за развалинами стены и крепко сжимая излучатель, — они сейчас пожалуют.

Эдорианский транспорт появился над ними, готовый к посадке. Он медленно опускался под вой двигателей, взметавших вверх песок и частицы почвы. С лязгом ударившись о землю, корабль подпрыгнул и замер в неподвижности; грохот двигателей смолк.

— Приступайте! — рявкнул Шер в микрофон.

В небе возник земной крейсер, стремительно падавший на эдорианское судно. Бело-голубое облако газа, выброшенного под сильным давлением, отделилось от носовой части корабля и накрыло неподвижный черный корпус транспорта, обволакивая его плавно колышущимися волнами, проникая в обшивку, сплавляясь с ней.

Корпус судна ярко засветился. Газ разъедал материал обшивки: она начала корродировать, таять, словно кусок сахара в горячей воде. Земной крейсер взмыл вверх и исчез в небе.

В люках эдорианского транспорта показались темные фигуры.

Они прыгали на землю, живым кольцом окружая корабль. Длинноногие силуэты суетились вокруг, потом большинство эдориан исчезло в бело-голубом облаке. С лихорадочной поспешностью они тащили из корабля шланги, баллоны с сжатым газом и другое оборудование.

— Пытаются очистить обшивку, — сказал Шер.

Новый поток эдориан хлынул из транспорта. Они мелькали около судна, то исчезая в люках, то вновь спрыгивая на землю. Некоторые, казалось, пыталис! что-то предпринять, другие метались в панике.

— Словно муравейник раздавили, — прошептал Барнс.

Эдориане облепили корпус своего корабля, отчаянно пытаясь нейтрализовать действие корродирующего газа. Над ними, готовый к повторной атаке, снова появился земной крейсер. Он мчался стремительно, превращаясь из крохотной точки в серебристую иглу, сверкающую в лучах Сириуса. Орудия транспорта развернулись вверх в безнадежной попытке защититься от надвигающейся опасности.

— Сбросить бомбы, — приказал Шер в микрофон. — Поближе к ним, но так, чтобы не задеть корабль. Я хочу, чтобы груз остался цел.

Бомбовые люки крейсера открылись. Две бомбы полетели вниз, описывая точно рассчитанные траектории. Они взорвались по обе стороны транспорта, взметнув в воздух тучу каменных осколков и пыли. Черная гусеница дрогнула, темные фигурки эдориан соскользнули с корпуса на землю. Стволы нескольких орудий выплеснули пламя бесполезных выстрелов, пока крейсер, закончив атаку, исчезал вдали.

— У них нет шансов, — шепнул Нельсон. — Они не смогут взлететь, пока не очистят обшивку.

Эдориане метались у своего корабля, рассеиваясь вокруг.

— Они готовы, — сказал Шер, подымаясь на ноги. — Пошли. — Вспышка сигнальной ракеты, выпущенной транспортом, затопила небосвод белыми искрами. Эдориане беспорядочной толпой стояли у корабля, полностью деморализованные бомбовой атакой. Облако газа почти исчезло. Вспышка ракеты означала капитуляцию. Крейсер вернулся и завис над эдорианским судном, ожидая приказов Шера.

— Взгляните на них, — сказал Барнс. — Насекомые, но размером с человека!

— Пошли! — неторопливо произнес Шер. — Поторопитесь. Я хочу посмотреть на их груз.

У корабля их ждал командир эдориан. Ошеломленный стремительной атакой крейсера, он медленно двинулся навстречу землянам.

Нельсон, Шер и Барнс с внезапным смущением изучали чужака.

— Боже, — пробормотал Барнс, — вот они какие!

Тело эдорианина, высотой около пяти футов, покрывал черный хитиновый панцирь. Его поддерживали четыре гибкие конечности, еще две, полусогнутые и слегка дрожащие, выполняли, очевидно, роль рук. Существо не носило одежды, кроме пояса, на котором висело оружие и какие-то инструменты. Глаза были многофасеточными, как у насекомого. Рот — узкая щель в нижней части вытянутого черепа, уши отсутствовали. На голове подрагивали два отростка, похожие на антенны.

— Каким образом мы можем обращаться с представителями этой расы? — спросил Барнс Нельсона.

Пренебрежительно покачав головой, Шер двинулся вперед, бросив на ходу:

— Это не имеет значения. Нам нечего сказать друг другу. Они знают, что находятся здесь незаконно. Их груз-вот то, что нас интересует.

Оттолкнув командира эдориан, он решительно шагнул в люк. Чужаки расступились, очищая путь, Нельсон и Барнс последовали за ним.

Затхлый воздух эдорианского корабля отдавал болотом. Пол под их ногами был скользким, словно покрытый слизью, проходы — узкими и тесными, подобно подземным туннелям муравейника. Немногочисленные члены команды поспешно отступили при их приближении, нервно подергивая антеннами и шевеля верхними конечностями.

Шер осветил фонариком один из коридоров.

— Сюда. Кажется, тут главный проход.

Командир эдориан шел вплотную за ними. Шер не обращал на чужака внимания. Там, снаружи, земной крейсер уже совершил посадку. Обернувшись к светлому пятну люка, Нельсон увидел солдат, окружавших транспорт.

Впереди коридор перекрывала металлическая дверь. Шер жестом приказал открыть ее. Командир чужаков сделал шаг вперед, он явно не хотел подчиняться. Количество вооруженных эдориан за его спиной увеличилось.

— Они могут оказать сопротивление, — спокойно заметил Нельсон.

Шер нацелил в дверь свой излучатель Слима:

— Я разнесу ее в клочья!

Со стороны эдориан послышалось возбужденное щелканье, но ни один из них не приблизился к двери.

— Ну что ж, хорошо, — угрюмо произнес Шер. Он выстрелил. Дверь разлетелась, наполнив коридор запахом оплавленного металла. Эдориане толпились позади, взволнованно щелкая и треща. Большинство из них покинули внешнюю обшивку и сбежались в корабль, скапливаясь вокруг трех землян.

— Пошли, — сказал Шер, шагнув в зияющую дыру. Нельсон и Барнс двинулись за ним, держа излучатели наготове.

Проход вел вниз. По мере того как они спускались, воздух становился все более тяжелым и густым; эдориане толпой следовали позади.

— Назад! — рявкнул Шер, угрожая излучателем. Эдориане замерли. — Стойте там! — Он повернулся к своим спутникам. — Пошли!

Земляне повернули за угол. Они были в трюме судна. Шер осторожно двинулся вперед. Перед ним стояло несколько охранников. Они подняли оружие. «

— Прочь с дороги! — Шер взмахнул своим излучателем. Охранники колебались. — Убирайтесь!

Стражи расступились. Он шагнул вперед — и замер в изумлении.

Перед ними находился груз, который нес корабль. Трюм наполовину занимали тщательно уложенные сферы, мерцающие молочным сиянием, подобные драгоценным жемчужинам невероятной величины. Их были тысячи. Они лежали всюду, куда простирался взгляд. Они тянулись бесконечными рядами в глубь трюма, заливая огромное помещение мягким, опалесцирующим светом.

— Невероятно! — пробормотал Шер.

— Неудивительно, что они пытались пробраться сюда без разрешения, — Барнс сделал глубокий вздох, впиваясь широко раскрытыми глазами в это сказочное великолепие. — Говоря по правде, я бы сделал то же самое. Вы только взгляните на них!

— Какие громадины! — восхищенно произнес Нельсон.

Они обменялись взглядами.

— Никогда не видел ничего подобного, — сказал Шер, с изумлением озираясь вокруг. Охранники-эдориане пристально уставились на троицу, держа оружие наготове. Шер подошел к первому ряду жемчужин, уложенных с математической точностью. — Это невозможно! Драгоценности лежат грудами, словно... словно шары для биллиарда!

— Может быть, некогда они принадлежали эдорианам, -задумчиво предположил Нельсон, — и их похитили те существа, которые построили города на планетах Сириуса. Теперь эдориане вернули их обратно.

— Интересная мысль, — заметил Барнс. — Тогда легко объяснимо, почему эдориане так быстро нашли их. Вероятно, сохранились какие-то записи или карты.

Шер хмыкнул.

— В любом случае теперь они наши. Все в системе Сириуса принадлежит Земле. Это согласовано, подписано i| припечатано.

— Но если их все же похитили у эдориан...

— Они не имеют права посещать систему, объявленную закрытой. У них есть их собственные владения. Это принадлежит Земле... — Шер потянулся к одной из жемчужин. — Хотел бы я знать, сколько она весит...

— Осторожно, капитан. Они могут быть радиоактивными.

Шер коснулся жемчужины.

Эдориане схватили его, пытаясь отшвырнуть назад. Шер яростно сопротивлялся. Один из охранников уцепился за ствол его излучателя и вырвал оружие из рук капитана.

Барнс выстрелил. Там, где стояли стражи, взвился сизый дымок. Нельсон припал на колено, посылая выстрел за выстрелом в сторону входа. Коридор за ним был забит эдорианами. Некоторые подняли оружие. Тонкий раскаленный луч пронзил воздух над головой Нельсона.

— Им не удастся нас заполучить, — процедил Барнс. -Они боятся стрелять. Из-за этих жемчужин.

Эдориане отступили в глубь прохода. Их командир повелительным жестом приказал прекратить огонь.

Шер выхватил у Нельсона и разнес на части группу эдориан. Они откатились еще дальше, выдвинули массивные аварийные щиты и перекрыли ими проход.

— Надо выжечь дыру! — прохрипел капитан, направляя ствол излучателя на стену трюма. — Они хотят замуровать нас тут!

Барнс тоже повернул свой излучатель к стене. Два пучка излучения Слима вошли в металл, как нож в масло. Стена лопнула, разбрызгивая раскаленные капли, в ней зияла большая круглая дыра.

Снаружи высадившиеся с крейсера солдаты открыли огонь по скоплениям эдориан. Те отступали, отстреливаясь, прыгая из стороны в сторону, пытаясь укрыться от потоков губительного излучения. Некоторые ринулись обратно в корабль. Другие, бросив оружие, искали спасения в бегстве. Они разбегались по всем направлениям с паническим щелканьем и верещанием.

Крейсер внезапноожил; его тяжелые орудия шевельнулись, нацеливаясь на эдорианский транспорт.

— Не стрелять! — рявкнул Шер в микрофон, протискиваясь в дыру. — Оставьте это судно в покое!

— Им конец, — выдохнул Нельсон, спрыгивая на землю.-Безнадежное дело. Они даже не имеют понятия о тактике настоящего боя.

Шер махнул рукой группе солдат.

— Сюда! Поторопитесь, черт вас возьми!

Сияющие молочным светом жемчужины потоком лились через дыру и, подпрыгивая, катились по земле. Груды сокровищ покрыли почву, затопив людей до колен, не давая им двинуться с места.

Барнс коснулся одной опалесцирующей сферы. Жемчужина трепетала и переливалась в его пальцах, сквозь перчатку он чувствовал ее тепло. Барнс поднял ее на свет. Сфера была не прозрачной. В ее молочном сиянии он смог различить какие-то неясные тени неопределенной формы, передвигающиеся в глубине. Жемчужина светилась и слегка пульсировала, словно была живой.

— Неплохая штучка, верно? — ухмыльнулся Нельсон.

— Великолепная. — Барнс поднял другую жемчужину. Кто-то из эдориан выстрелил в него, но промахнулся. — Погляди на них! Тут не меньше нескольких тысяч!

— Нужно связаться с одним из наших торговых кораблей, — сказал Шер. — Я буду спокоен только тогда, когда отправлю их на Землю.

Сражение подходило к концу. Солдаты окружили эдориан, оттесняя их к транспорту.

— А что делать с этими? — кивнул головой Нельсон.

Но капитан не ответил. Он внимательно разглядывал жемчужину, поворачивая ее к свету то одной, то другой стороной.

— Смотрите, — зачарованно прошептал он, — как играют на ее поверхности радужные блики! Вы когда-нибудь видели такое чудо?

Огромный земной транспорт опустился на равнину. Его люки открылись, из них вынырнули кары — целая флотилия низких, широких грузовиков. Плавно переваливаясь, они двинулись к эдорианскому судну. Борта на их платформах откинулись и автоматические погрузчики приготовились к работе.

— Насыпайте! — громыхнул Сильваниус Фрай, шагнув к капитану Шеру. Управляющий „Терра энтерпрайз” вытер лицо необъятным носовым'платком в красную клетку. -Отличный улов, капитан. — Он протянул Шеру влажную ладонь, и они пожали друг другу руки.

— Не могу понять, как мы ухитрились их прохлопать, -сказал Шер. — Эдориане обнаруживали их с поразительной легкостью. Мы видели, как они шли от планеты к планете, словно пчелы, собирающие мед. Куда глядели наши исследовательские команды?

Фрай пожал плечами:

— Какое это имеет значение теперь? — он играл жемчужиной, подбрасывая ее в воздух на огромной ладони. -Воображаю, как все женщины на Земле увешают шеи этими штуками или захотят увешать. Через полгода они будут удивляться, как могли жить без них раньше. Таковы люди, капитан, — Фрай сунул жемчужину в карман и добавил: -Думаю, я тоже могу порадовать свою жену.

Солдаты подвели к Шеру командира эдор'иан. Он стоял молча, не произнося ни звука. Уцелевших эдориан разоружили, после чего им было разрешено заняться работами по очистке обшивки их корабля от остатков корродирующего газа.

— Мы отпускаем вас, — сказал Шер командиру чужаков. — Мы могли бы расстрелять вас как пиратов, но я не вижу в этом необходимости. Отправляйтесь назад и передайте своему правительству, что вашим кораблям лучше держаться подальше от системы Сириуса.

— Он не может понять то, что вы говорите, капитан, -тихо произнес Барнс.

— Я знаю. Это всего лишь формальность. Но главную мысль, он, я думаю, усвоил.

Командир эдориан по-прежнему молчаливо стоял перед Шером.

— Это все, — Шер махнул рукой в сторону эдорианского транспорта. — Иди. Убирайся. Проваливай. И никогда не появляйся тут снова.

Солдаты расступились, и чужак медленно направился к своему кораблю, спустя несколько минут он исчез в темном провале люка. Эдориане, занятые очисткой корпуса, быстро собрали оборудование и последовали за своим командиром.

Люки захлопнулись. Эдорианский корабль вздрогнул, его двигатели взревели. Неуклюже оторвавшись от земли, транспорт поднялся на сотню футов, развернулся носом к зениту и устремился в открытый космос.

Шер проводил корабль взглядом.

— Ну, с этим покончено. — Он опустил глаза на потную физиономию Фрая и направился к крейсеру, жестом пригласив торговца следовать за ним. — Вы полагаете, нашу находку оценят на Земле по достоинству?

— Конечно. Разве могут быть сомнения?

— Нет, — Шер задумчиво покачал головой. — Понимаете, они успели обыскать только шесть планет из десяти. Вероятно, на внутренних мирах этих штук еще больше... Мы начнем там работать, как только груз отправится на Землю. Если эдорианам удалось найти их, мы тоже сумеем это сделать!

Глаза Фрая блеснули:

— Превосходно! Я не сообразил, что здесь, возможно, удастся обнаружить целые залежи!

— Да, — неуверенно произнес Шер, нахмурившись и потирая подбородок. — Во всяком случае, на это можно надеяться...

— Вас что-то беспокоит, капитан?

— Не понимаю, почему мы сами ни разу не наткнулись на них...

Фрай хлопнул его по плечу:

— Не беспокойтесь!

Шер кивнул, однако лицо его оставалось задумчивым.

— И все же я не понимаю, почему мы никогда их не находили... Как вы полагаете, что это значит?

Командир эдорианского судна сидел у панели управления, настраивая передатчик. Когда связь с Контрольной Станцией на второй планете системы Эдорана была установлена, он поднес к шее раструб звукового конуса.

— Плохие новости.

— Что случилось?

— Земляне атаковали нас и захватили остаток груза.

— Сколько еще оставалось на борту?

— Около половины. Мы посетили только шесть планет.

— Неудача. Они отправили груз на Землю?

— Полагаю, да.

Пауза.

— На Земле тепло?

— Достаточно тепло, насколько я знаю.

— Тогда, возможно все будет в порядке. Конечно, мы не собирались использовать Землю, но если они сами. .

— Мне не нравится, что земляне захватили значительную часть следующей генерации. По моей вине дальнейшее распространение нашей расы приостановилось.

— Не беспокойтесь. Мы обратимся с просьбой к Матери, чтобы она компенсировала эту потерю.

— Но зачем землянам наши яйца? Я не понимаю их. Мышление землян не подчиняется законам логики... Что ждет их, кроме массы хлопот, когда новое поколение появится на свет? Одна лишь мысль об этом приводит меня в содрогание... А на влажной и теплой планете процесс созревания яиц пойдет быстро, очень быстро...

КОЛОНИЯ^[32]

Майор Лоуренс Холл склонился над бинокулярным микроскопом и начал настраивать изображение.

— Интересно, — пробормотал он.

— В самом деле? Провели три недели на планете и все еще выискиваем вредные формы жизни. — Лейтенант Френдли присел на краешек лабораторного стола, подальше от чашек с культурами. — Странное здесь местечко, верно? Ни болезнетворных микробов, ни вшей, ни мух, ни крыс, ни...

— Ни виски, ни заведений с красными фонарями. -Холл распрямился. — Совсем чисто. А я был уверен, что этот посев что-нибудь покажет на границе с земной „эбертелла тифи”.

Холл подошел к окну лаборатории и задумчиво обвел глазами пейзаж снаружи. Зрелище было привлекательное: бескрайние леса и холмы; зеленые склоны оживляются бесчисленными цветами и лианами; водопады и висячие мхи; фруктовые деревья, акры цветов, озера. Все усилия направлены на то, чтобы сохранить поверхность Голубой Планеты нетронутой с тех пор, как шесть месяцев назад ее открыл разведывательный корабль.

— Тихое местечко, — вздохнул Холл. — Не могу отделаться от мысли, что какое-то время спустя мне захочется сюда вернуться.

— После Земли здесь кажется немного пустовато. — Френдли достал сигареты, но тут же спрятал пачку обратно. — Знаешь, эта планета оказывает на меня странное воздействие. Не могу больше курить. Тут... тут все так дьявольски чисто. Не испачкано. Не могу курить, не могу мусорить. Не могу вести себя, как на пикнике.

— Пикники скоро начнутся, — ответил Холл. Он вернулся к микроскопу. — Попробую другие культуры. Может, удастся найти смертоносные микроорганизмы.

— Ну, трудись,-лейтенант Френдли спрыгнул со стола.-Попозже увидимся. В зале совещаний открывают большую конференцию. Они почти готовы дать СЭ добро на отправку первой группы колонистов.

— Туристики!

— Боюсь, что так, — ухмыльнулся Френдли.

Дверь за ним закрылась. Холл остался в лаборатории один. Какое-то время он сидел задумавшись, потом подался вперед, снял с подставки микроскопа предметное стекло, выбрал новое и поднял на свет, чтобы прочитать пометки. В лаборатории было тихо и тепло. Солнечный свет мягко струился из окна. Деревья снаружи слегка покачивались на ветру. Майор почувствовал сонливость.

— Да... туристики, — пробормотал он, устанавливая новое предметное стекло на место. — И все готовы разбрестись по планете, валить деревья, рвать цветы, плевать в озера, вытаптывать траву. И нет никакого завалящего холодостойкого вируса, чтобы их...

Он замер на полуслове...

Два окуляра микроскопа неожиданно изогнулись, смыкаясь вокруг его горла и силясь задушить. Холл по-пыался разжать их, но те безжалостно вцепились ему в глотку, стальные трубки сжимались, как челюсти капкана.

Сбросив микроскоп на пол, Холл вскочил. Микроскоп тут же прыгнул на него и вцепился в ногу. Майор освободил ее ударом другой ноги и выхватил бластер.

Микроскоп пустился наутек, катясь на больших регулировочных винтах. Холл выстрелил. Микроскоп исчез в облаке металлических пылинок.

— Боже мой! — Холл обессиленно опустился на стул. — Что это?.. — Он начал массировать горло.— Какого черта!

Зал совещаний был переполнен, присутствовали почти все офицеры отряда. Командор Стелла Моррисон постучала по большой контрольной карте пластиковой указкой.

— Этот большой плоский участок — идеальное место для современного города. Рядом вода и значительные месторождения различных минералов. Поселенцы смогут построить собственные предприятия. Неподалеку крупнейший лесной массив на планете. Если они хоть немного соображают, то лес сохранят. А если решат перевести его на газеты, то это уже не наша забота. — Она поглядела на молчаливых мужчин. — Давайте будем реалистами. Некоторые из вас полагают, что нам не стоит давать добро Службе Эмиграции, а приберечь планету для себя, чтобы потом сюда вернуться. Мне это нравится не меньше, чем любому из вас, но так мы добьемся только неприятностей. Это не НАША планета. Мы здесь ради определенной работы. Когда работа завершена — мы уходим. А она почти завершена. Так что забудем об этом! Все, что нам остается, так это отправить сигнал-вызов и начать паковать вещи.

— Поступил лабораторный отчет относительно бактерий? — спросил вице-командор Вуд.

— Мы, конечно, уделили этому особое внимание. Но последнее, что я слышала — ничего не найдено. Думаю, мы можем идти дальше и связываться с СЭ. Пусть высылают корабль, чтобы забрать нас и доставить первую группу переселенцев. Нет причин, из-за которых...

Ропот, прошедший по залу, прервал ее на полуслове. Все головы повернулись к дверям. Командор Моррисон нахмурилась.

— Майор Холл, могу я вам напомнить, что когда идет совещание, то никто не имеет права вмешиваться!

Холл качался взад-вперед, вцепившись в ручку двери, чтобы удержаться. Его глаза бессмысленно скользили по присутствующим. Наконец его стеклянный взгляд остановился на лейтенанте Френдли, сидевшем в центре зала.

— Иди сюда, — прорычал майор.

— Я? — Френдли еще глубже вжался в кресло.

— Майор Холл, что все это значит? — раздраженно спросил вице-командор Вуд.

— Вы или пьяны, или... — Он увидел бластер в руке Холла. — Что-нибудь случилось, майор?

Лейтенант Френдли, встревожившись, вскочил и схватил Холла за плечо:

— Что такое? В чем дело?

— Идем в лабораторию.

— Обнаружил что-нибудь? — лейтенант изучал застывшее лицо своего друга. — Что такое?

— Идем.

Холл пошел по коридору. Френдли последовал за ним. Холл оставил дверь лаборатории открытой и медленно ступил внутрь.

— Да в чем дело?! — вновь спросил Френдли.

— Мой микроскоп...

— Твой микроскоп? Что твой микроскоп? — Френдли проскользнул вслед за Холлом внутрь. — Я его не вижу.

— Его нет.

— Нет? Почему?

— Я его застрелил.

— Застрелил? — Френдли посмотрел на напарника.

— Ничего не понимаю. Почему?

Рот Холла открывался и закрывался, но он не произнес ни звука.

— С тобой все в порядке? — с беспокойством спросил Френдли. Потом он нагнулся и достал черную пластиковую коробочку с полки под столом. — Слушай, это шутка?

— Он достал из коробки микроскоп Холла. — Как ты мог застрелить его? Он здесь, на отведенном ему месте. Ну, а теперь скажи, как все это понимать? Ты увидел что-то на препарате? Какую-то бактерию? Смертельную? Токсичную?

Холл медленно приблизился к микроскопу. Это его прибор, все верно. Вот царапина над винтами регулировки. И один из зажимов столика немного погнут. Он прикоснулся к нему пальцем.

Пять минут назад этот микроскоп пытался убить его. И он знал, что уничтожил его выстрелом из бластера.

— Ты уверен, что тебе нет нужды пройти психотест? -озабоченно спросил Френдли. — Ты выглядел, словно после травмы, а то и еще хуже.

— Может, ты и прав, — пробормотал Холл.

Робот-психотестер гудел, анализируя и интегрируя. Наконец, его цветные индикаторы сменились с красного на зеленые.

— Ну? — требовательно спросил Холл.

— Сильное потрясение. Коэффициент нестабильности выше десяти.

— Это выше допустимого?

— Да. Восемь — уже опасно. Десять — необычно, особенно для человека с вашим индексом. Вы, как правило, показываете около четырех.

— Я знаю, — устало кивнул Холл.

— Если бы вы сообщили мне больше сведений...

— Больше я тебе ничего не расскажу, — угрюмо произнес Холл.

— Но это противозаконно: утаивать информацию во время психологического тестирования, — сварливо заметила машина. — Поступая так, вы преднамеренно искажаете мои выводы.

— Ничего больше я сказать не могу. — Холл поднялся. — Но ты же отметил у меня высокую степень неуравновешенности?

— Отмечена высокая степень психической нестабильности. Но что это значит или чем она вызвана, я сказать не могу.

— Благодарю.

Холл отключил тестер. Вернулся в свою комнату. В голове гудело. Неужели он сходит с ума? Но он стрелял из бластера по ЧЕМУ-ТО. В конце концов он сделал анализ воздуха в лаборатории и обнаружил металлическую взвесь, особенно вблизи того места, где он всадил заряд бластера в микроскоп.

Но как такого рода вещи могли произойти? Бред -микроскоп вдруг ожил и пожелал его убить!

Опять же, Френдли достал его из футляра в целости и сохранности. Но как он мог оказаться в футляре?

Холл сбросил форму и встал под душ. Стоя под горячими струями, он размышлял. Робот-психотестер отметил, что его мозг испытал сильное потрясение, но это могло быть в большей степени следствием, чем причиной случившегося.

Он выключил воду и потянулся к одному из полотенец на вешалке.

Полотенце обмоталось вокруг запястья, рванув его к стене. Грубая ткань облепила лицо, мешая дышать. Холл бешено отбивался, пытаясь вырваться. Наконец полотенце отпустило его. Он упал, поскользнувшись на полу, ударился головой о стенку. Сильная боль, из глаз посыпались искры.

Сидя в луже теплой воды, Холл посмотрел на вешалку с полотенцами. Теперь полотенце не шевелилось, как и все прочие. Три полотенца на вешалке, все три абсолютно обычные. Неужели ему привиделось?

Он, пошатываясь, поднялся на ноги, потер ушибленное место. Опасливо огибая вешалку, он выскочил из душевой. Осторожно достал из упаковки новое полотенце. Оно выглядело обыкновенным. Холл вытерся и начал одеваться.

Ремень обвился вокруг запястья и попытался раздробить его. Ремень, укрепленный металлическими звеньями, чтобы поддерживать краги и оружие, был прочным. Холл и ремень молча кружились по полу, борясь за преимущество. Ремень напоминал яростного металлического змея, напрыгивающего, стегающего. Наконец, Холл исхитрился, дотянулся рукой до бластера.

Ремень сразу же отпустил его. Холл тут же испепелил его, потом упал в кресло, с трудом переводя дыхание.

Подлокотники кресла начали смыкаться вокруг него. Но на этот раз бластер был наготове. Пришлось выстрелить шесть раз, прежде чем кресло мягко развалилось и Холл получил возможность снова встать на ноги. Он стоял полуодетый посреди комнаты, грудная клетка вздымалась и опадала.

— Это невозможно, — прохрипел Холл. — Я наверняка свихнулся.

В конце концов, он оделся и обулся. Вышел в пустой коридор. Вызвал лифт и поднялся на верхний этаж.

Командор Моррисон подняла глаза от стола, когда Холл прошел мимо робоконтроля. Сигнализатор запищал.

— Ты с оружием, — укоризненно заметила командор.

Холл покосился на бластер в руке. Положил его на стол.

— Прости.

— Что с тобой творится? Я получила доклад от тест-автомата. Твой коэффициент подскочил до десяти за последние двадцать четыре часа. — Она внимательно посмотрела на него. — Мы давным-давно знаем друг друга, Лоуренс. Что произошло?

Холл сделал глубокий вдох.

— Стелла, сегодня утром мой микроскоп попытался задушить меня.

— Что?! — ее голубые глаза расширились.

— Потом, когда я принимал душ, полотенце решило меня удавить. Я с ним расправился, но когда начал одеваться, мой ремень...

Он замолчал. Командор вскочила.

— Охрана! — крикнула она.

— Подожди, Стелла, — шагнул к ней Холл. — Послушай. Это серьезно. Это что-то инородное. Четырежды предметы пытались меня прикончить. Обычные предметы неожиданно становились смертоносными. Может, это и есть то, что мы искали. Может, это...

— Твой микроскоп пытался тебя убить?

— Он вел себя как живой. Он пытался окулярами пережать мне горло.

Последовало долгое молчание.

— Кто-нибудь это видел?

— Нет.

— Что ты сделал?

— Воспользовался бластером.

— Что-нибудь осталось?

— Нет, — неохотно признался Холл. — По сути дела, микроскоп потом снова выглядел в норме. Таким же, каким был до этого. И был упрятан в футляр.

— Понимаю. — Командор кивнула двум охранникам, явившимся по ее вызову. — Отведите майора Холла вниз, к капитану Тейлору, и держите под стражей до тех пор, пока он не будет доставлен на Землю для проверки. — Она спокойно наблюдала, как охранники накладывали на руки Холла магнитные оковы. — Простите, майор, — сказала она. — Пока вы не сможете доказать свои россказни, мы вынуждены расценивать их как психическое расстройство. А планета нами недостаточно хорошо контролируется, чтобы позволять психу носиться неподалеку на свободе.

Охранники повели его к дверям. Холл шел не сопротивляясь. В его голове звенело и гудело. Может быть, она и права. Может быть, он свихнулся.

Они добрались до владений капитана Тейлора. Один из охранников нажал кнопку вызова.

— Кто там? — резко потребовала ответа робо-дверь.

— Командор Моррисон приказала доставить этого человека под присмотр капитана.

Последовала пауза. Затем послышалось:

— Капитан занят.

— Случай крайней важности.

— Вас прислала командор?

— Да, открывайся!

— Можете войти, — решил, в конце концов, робот. Он втянул засовы, освобождая дверь.

Охранник толчком распахнул ее и застыл, потрясенный: на полу лежал капитан Тейлор, лицо посинело, глаза вытаращены. Видны только голова и ноги, все остальное обматывала красно-белая ковровая дорожка, сжимающая, стискивающая тело жертвы все туже и туже.

Холл упал на пол и вцепился в дорожку.

— Скорее! — рявкнул он. — Хватай ее.

Охранники вцепились тоже. Коврик сопротивлялся.

— Да помогите же, — слабо простонал Тейлор.

— Взялись!

Они яростно рванули все вместе. Наконец, дорожка размоталась под их усилиями. И тут же торопливо двинулась к открытым дверям. Один из охранников выстрелил.

Холл подбежал к видеофону и быстро набрал номер командора.

— Слушаю! — сказала она, появившись на экране. И тут заметила лежащего на полу Тейлора и стоящих возле него на коленях охранников, все еще с бластерами наготове.

— Что... что случилось?

— На Тейлора напал коврик, — невесело ухмыльнулся Холл. — Ну, так кто сумасшедший?

— Я сейчас же отправляю к вам отряд, — она заморгала глазами. — Тотчас же. Но какого...

— Скажи, пусть держат бластеры наготове. А еще лучше, подними по общей тревоге ВСЕХ.

Холл разместил на столе командора четыре предмета: микроскоп, полотенце, ремень и небольшую красно-белую ковровую дорожку.

Командор Моррисон нервно отодвинулась.

— Майор, вы уверены?..

— С ними все в порядке, ТЕПЕРЬ. Вот что самое странное. Несколько часов назад вот это полотенце пыталось меня убить. Я вырвался и расстрелял его в клочья. Но вот оно, вернувшееся. Такое, каким было всегда. Безвредное.

Капитан Тейлор осторожно потрогал пальцем краснобелый коврик.

— Мой коврик. Я привез его с Земли. Подарок жены. Я... я ему полностью доверял.

Все переглянулись.

— Коврик мы тоже расстреляли, — сказал Холл.

Молчание.

— Тогда что же на меня набросилось? — поинтересовался капитан Тейлор. — Если не вот эта дорожка?

— Оно выглядело, как дорожка, — медленно произнес Холл. — А то, что напало на меня, выглядело, как полотенце.

Командор поднесла полотенце к свету.

— Полотенце как полотенце! Оно ни на кого не может напасть.

— Конечно, нет, — согласился Холл. — Мы проделали над этими предметами все анализы, до которых только додумались. Они — именно то, чем и должны быть, всё на своем месте. Безупречно стабильные неорганические объекты. Невероятно, что ЛЮБОЙ из них смог бы ожить и стать агрессивным.

Лейтенант Доддс пошарил по туалетному столику в поисках перчаток. Он пребывал в растерянности. Весь отряд созывали на срочное совещание.

— Куда же я их?. . — пробормотал он. — Какого черта?!

На кровати лежали ДВЕ пары одинаковых перчаток, одна возле другой.

Доддс нахмурился, помотал головой. Откуда это? У него была только одна пара. Значит, вторая — кого-то еще. Прошлой ночью заглядывал Боб Уэсли перекинуться в картишки. Он, должно быть, и забыл.

Видеоэкран вновь осветился.

— Всему экипажу, срочное сообщение. Всему экипажу, срочное сообщение. Аварийный сбор всего экипажа.

— Ясно, ясно! — нетерпеливо бросил Доддс. Он схватил перчатки, натянул на руки.

Как только перчатки оказались надетыми, они потянули руки вниз, к поясу. Заставили пальцы сжаться на рукоятке бластера, извлечь его из кобуры.

— Будь я проклят! — пробормотал Доддс. Перчатки заставили руку упереть бластер в грудь. Палец нажал курок. Хлопок. То, что осталось от лейтенанта, медленно повалилось на пол, со все еще открытым в изумлении ртом.

Услышав вой аварийной системы, капрал Теннер тотчас же бросился напрямик к главному зданию.

Перед входом внутрь он задержался, чтобы сбросить подкованные металлом ботинки. И нахмурился. Возле двери лежали два дезинфекционных матрасика.

Ладно, какая разница. Оба одинаковые. Он ступил на один из матрасиков, остановился. Поверхность мата брызнула струйками воды под давлением, часто пульсирующей, стекающей по ногам и ботинкам и убивающей любые семена и споры, которые он мог подцепить, находясь снаружи. Потом прошел в здание.

Минутой позже к двери подбежал лейтенант Фултон. Скинул прогулочные ботинки и встал на первый попавшийся матрас.

Матрасик спеленал его ноги.

— Эй! — воскликнул Фултон. — Перестань!

Он попытался высвободить ноги, но матрас не отпускал. Фултон почувствовал страх. Он выхватил бластер, но не мог же он стрелять по собственным ногам!

— На помощь! — завопил он.

Как раз подходили двое солдат.

— В чем дело, лейтенант?

— Освободите меня от этой штуки.

Солдаты рассмеялись.

— Я не шучу! — заорал Фултон: его лицо побелело от боли. — Она схватила меня за ноги! Она... Да помогите же!!!

Он закричал. Солдаты поспешили на помощь. Фултон упал, извиваясь и продолжая кричать. Наконец, солдатам удалось ухватить матрас за край и сорвать с ног офицера.

Ног у Фултона не было — ничего, кроме мягких костей, уже полу раз ложившихся.

— Теперь мы знаем, — угрюмо бросил Холл. — Это -форма органической жизни.

Командор Моррисон повернулась к капралу Теннеру.

— Вы видели два матраса, когда подошли к зданию?

— Да, командор, два. Я ступил... на один из них. И пошел дальше.

— Счастливчик. Выбрали верный.

— Нам следует быть внимательными, — сказал Холл. -Следить за дубликатами. Несомненно, ЭТО, чем бы оно ни было, имитирует объекты, с которыми соприкасается. Вроде хамелеона. Маскировка.

— Две, — задумчиво пробормотала Стелла Моррисон, глядя на две вазы с цветами, по разные стороны стола. -Трудно будет сказать хоть что-нибудь. Два полотенца, две вазы, два кресла. Должна иметься уйма предметов, с которыми все в порядке. Все они, которые повторяются, в норме... за исключением одного.

— В том-то и сложность. Я не заметил ничего странного в лаборатории. И с этим другим микроскопом все в норме. Увеличивает, как положено.

Командор оторвалась от созерцания ваз на столе.

— Как насчет них? Может, одна из них тоже... тогда какая?

— Множество предметов у нас не в одном экземляре. Одежда, оборудование, мебель. Я даже не обратил внимания на то кресло у себя в комнате... Невозможно быть уверенным, что однажды...

Засветился экран. Появилось изображение вице-ко-мандора Вуда.

— Стелла, еще один случай.

— Кто на этот раз?

— Лейтенант Доддс.

— Если это органическая жизнь, должен же быть какой-то способ, чтобы мы смогли ее уничтожить, — пробормотал Холл. — Мы стреляли по нескольким и, несомненно, убили. Их МОЖНО убить! Но мы не знаем, сколько их всего. Может, это бесконечно делящаяся субстанция. Нечто вроде протоплазмы...

— А тем временем...

— Тем временем все мы отданы на ее милость. Вот она, наша смертоносная форма жизни, собственной персоной. Это объясняет, почему все прочее мы сочли безопасным: с формой жизни, вроде этой, ничто не может сосуществовать.

— Но ее можно убивать. Ты сам сказал. А это дает нам шанс.

— Если мы сумеем вовремя ее обнаружить. — Холл обвел глазами помещение. Воэле двери висели две фуражки. ДВЕ ли там было минутой раньше? Он устало потер лоб. — Надо попытаться найти какой-либо сорт яда или коррозионного агента, что-нибудь такое, что уничтожит их всех. Не можем же мы просто сидеть и ждать, пока они на нас нападут. Нужно что-то такое, что уничтожит их всех. Нужен аэрозоль, который можно распылять. Так, как мы поступали с обманными слизняками на Венере.

Командор глядела мимо него, сузив глаза. Он повернулся, следуя за ее взглядом.

— В чем дело?

— Никогда не замечала, чтобы в углу стояли два портфеля. Раньше всегда был один... Думаю... — она смущенно помотала головой. — Откуда нам знать? От всего этого недолго свихнуться.

— Тебе не помешал бы хороший стаканчик виски.

— Славная идея, — оживилась она. — Но...

— Но что?

— Не хочу ничего трогать. Не могу сказать... — она прикоснулась рукой к бластеру на поясе. — Я готова палить из него во что попало.

— Паническая реакция. Спокойно, иначе мы перебьем друг друга, одного за другим.

В наушниках прозвучал сигнал тревоги. Капитан Юнгер тут же прекратил работу, взглянул на образцы, которые собирал, торопливо ссыпал их в сумку.

Оказывается, он остановился ближе, чем предполагал. Капитан в замешательстве замедлил шаг. Вот он, его маленький, яркий, конусообразный вездеход. Гусеницы уверенно стоят на мягкой почве, дверца открыта.

Юнгер поспешил к нему, стараясь не растерять образцы. Он открыл крышку багажника сзади, скинул с плеча и уложил ее. Захлопнул багажник и скользнул на водительское сидение. Повернул ключ. Но двигатель не завелся. Странно. Пытаясь понять в чем дело, он вдруг заметил кое-что, заставившее его вздрогнуть.

Несколькими сотнями футов дальше, среди деревьев, стояла вторая машина, точно такая же, как у него. И она находилась именно там, где, как он помнил, ее оставил. Конечно, он прибыл в той машине; кто-то еще выбрался за образцами, и это вездеход другого разведчика.

Юнгер попытался выбраться наружу.

Дверца не поддалась. Спинка сидения нависла над его головой. Приборная панель сделалась податливой и потекла. Он глубоко вздохнул — и начал задыхаться. Он попытался вырваться, извиваясь, молотя кулаками по чему придется. Вокруг — одна слизь, пузырящаяся, текучая, теплая словно плоть.

Хлюп!

Машина превращалась в жидкость. Он попытался освободить руки, но те не слушались^ И тут он почувствовал дикую боль. Он начал растворяться. Наконец-то, он сообразил, чем была эта жидкость.

Сок. Желудочный сок. Он — в чьей-то утробе.

— Не смотри! — воскликнула Гэйл Томас.

— Это почему еще? — капрал Хендрикс поплыл к ней, посмеиваясь. — Почему бы мне не посмотреть?

— Потому что я собираюсь вылезать.

Солнечные лучи танцевали, сверкали на прозрачной воде озера. А вокруг мощные, покрытые мохом деревья, мрачные колонны среди кустарника и цветущих лиан.

Гэйл выбралась на берег, стряхнула воду, отбросила с глаз волосы. Лес молчал. Ни одного звука, только вода всплескивает. Далековато они забрались от лагеря.

— Когда смотреть-то можно? — окликнул ее Хендрикс, кругами плавая неподалеку с закрытыми глазами.

— Попозже.

Гэйл направилась к деревьям, к тому месту, где сбросила мундир. Она чувствовала, как солнце ласкает обнаженную кожу. Сев на траву, она потянулась за одеждой. Стряхнула с мундира нападавшие листья и кусочки коры и начала надевать его через голову.

Капрал Хендрикс терпеливо ждал в воде, описывая круг за кругом. Время шло.

Он открыл глаза. В поле зрения Гэйл не было.

— Гэйл! — позвал он.

Тишина.

— Гэйл!!!

Молчание.

Капрал Хенчрикс быстро поплыл к берегу. Выскочил из воды. Одним прыжком оказался возле своей одежды, аккуратно сложенной на траве. Выхватил бластер.

— Гэйл!!!

Лес молчал. Капрал замер, озираясь, настороженно вглядываясь. Постепенно леденящий страх закрался в душу, несмотря на жаркое солнце.

— Гэйл! Гэйл!!!

Ответом была только тишина.

Командор Моррисон не скрывала беспокойства.

— Необходимо действовать, — заявила она. — Мы не можем ждать: гибнут люди.

Холл оторвал глаза от работы.

— По крайней мере, теперь мы знаем, с чем столкнулись. Это форма протоплазмы с неограниченной вариабельностью. — Он приподнял баллончик с распылителем. — Думаю, это нам подскажет, как много их расплодилось.

— Что это?

— Смесь мышьяка и водорода в газообразной форме. Арсин,

— И что ты собираешься с этим делать?

Холл защелкнул шлем. Теперь его голос звучал в наушниках командора.

— Собираюсь напустить его в лабораторию. Думаю, их здесь немало, побольше, чем еще где-либо.

— Почему здесь?

— Потому что все находки и образцы с самого начала скапливались здесь, здесь проводилось их первичное обследование. Думаю, они и попали сюда с образцами или в качестве образцов.

Командор тоже защелкнула свой шлем. Четверо охранников последовали ее примеру.

— Арсин смертелен для человека?

Холл кивнул.

— Надо быть осторожными. Здесь мы можем его использовать для ограниченной проверки, но не больше. — Он включил подачу кислорода внутрь шлема.

— И что ты своей проверкой собираешься выяснить? -хотелось ей знать.

~ Мы можем выяснить, насколько сильно они расплодились. Мы будем лучше знать, с чем столкнулись. Это может оказаться более серьезным, чем мы предполагаем.

— С чего ты взял? — спросила она, тоже включая свой кислород.

— Если ОНИ неограниченно вариабельны, нам придется дважды подумать, прежде чем удирать отсюда. Может, лучше остаться здесь и позволить уничтожить себя, чем занести эту пакость в Систему.

Она поглядела на него.

— Именно это ты и пытаешься выяснить: обладают ли они неограниченной мимикрией?

— Я пытаюсь выяснить, с чем нам предстоит бороться. Может быть, их всего лишь несколько. Но может оказаться и так, что они повсюду, взмахом руки он обвел лабораторию. — Вполне возможно, что половина предметов в этом помещении — совсем не то, что мы о них думаем... Скверно, если они на нас нападут. Но может оказаться еще более скверным, если они этого не сделают.

— Еще более скверным? — командор оказалась в растерянности. — Ты полагаешь, один из них может проникнуть на Землю вместе с нами? Как какой-то из предметов туалета или оборудования? — ее передернуло. — Как ты думаешь, они разумны?

— Не знаю. Надеюсь, нет. — Холл открыл баллончик. — В любом случае, это скажет нам об их присутствии. Начинаем.

Он поднял баллончик, выставил перед собой и нажал на вентиль, медленно водя соплом во всех направлениях. Командор и охранники в молчании застыли позади него. Ничто не шевелилось. Солнечный свет проникал сквозь окна, сверкал на предметных стеклах и оборудовании.

— Ничего не замечаю, — сказала командор. — Ты уверен, что он работает?

— Арсин бесцветен. Но не вздумайте снимать шлемы. Это смертельно. И — не двигайтесь.

Они, стоя, ждали. Какое-то время ничего не происходило. Как вдруг...

— Господь милосердный! — воскликнула командор Моррисон.

В дальнем углу лаборатории шкафчик с предметными стеклами неожиданно пошел волнами. Раздался, размягчаясь и изгибаясь. Затем полностью утратил форму — однородная желеподобная масса растекалась по крышке стола. Внезапно она соскользнула по тумбе стола на пол и покатилась куда-то.

— Берегись!

По всему помещению предметы пришли в движение. Огромная стеклянная реторта провалилась внутрь себя и свернулась в шарик. Стойки с пробирками, полки с химикалиями...

— Не зевай! — крикнул Холл, отступив на шаг.

Огромная конусообразная банка упала возле него с мягким шлепком. Пипетки, пинцеты, ступка — все вокруг теперь потекло. Половина оборудования в помещении пришла в движение. Скопированным оказалось почти все. У каждой колбы и пробирки, бутылки и мензурки обнаружился свой двойник.

Один из охранников выхватил бластер. Холл выбил его.

— Не стрелять! Арсин огнеопасен. Давайте-ка убираться отсюда. Мы узнали все, что собирались узнать. — Резко распахнув дверь, они выскочили в коридор. Холл тут же захлопнул ее и накрепко запер.

— Достаточно скверно, правда? — спросила командор Моррисон.

— Арсин обеспокоил их; в достаточном количестве он, наверняка, сможет даже убивать их. Но у нас не наберется столько арсина.

— Полагаю, планету придется оставить.

— Мы не можем допустить ни малейшей возможности занести их в Систему.

— Но если мы останемся здесь, нас переловят одного за другим, — возразила командор.

— Мы можем запросить арсин или другой яд, способный разрушать их. Но, наряду с ними, яд погубит большую часть жизни на планете.

— Тогда мы искореним здесь всю жизнь! Если не найдется другого способа, мы выжжем всю планету дочиста. Даже если не уцелеет ничего и останется один мертвый мир.

Они поглядели друг на друга.

— Я выхожу на связь с Системой, — сказала командор Моррисон. — Потребую, чтобы нас забрали отсюда, подальше от опасности... всех, кто выжил, черт побери! Эта бедная девушка на озере... — она содрогнулась. -А когда все мы окажемся в безопасности, можно будет разработать способ, как очистить планету.

— Ты пойдешь на риск занести это на Землю?

— Могут ли они имитировать нас? Могут ли имитировать живые существа?

Холл задумался.

— Вероятнее всего, нет. Похоже, они ограничиваются только неживыми объектами.

Командор невесело усмехнулась.

— Тогда нам придется убираться прочь без каких-либо неорганических объектов.

— Но наша одежда? Они могут имитировать пояса, перчатки, обувь...

— Мы не станем брать нашей одежды. Мы будем уходить без всего ВООБЩЕ, хочу я сказать.

Губы Холла дернулись.

— Понятно, — прикинул он. — Это может сработать. Ты сумеешь убедить персонал... расстаться со всеми их вещами? Со всем, что они имеют?

— Если от этого зависит их жизнь, я могу им ПРИКАЗАТЬ.

— Тогда, вероятно, это наш единственный шанс отсюда выбраться.

Ближайший крейсер, достаточно большой, чтобы вместить всех уцелевших членов отряда, оказался всего в двух часах полета. К тому же направлялся он на Землю.

Командор Моррисон отвела глаза от видеоэкрана.

— Они хотят знать, что тут приключилось.

— Позволь мне, — Холл занял место перед экраном. -Говорит майор Лоуренс Холл, исследовательский отдел отряда.

— Капитан Дэниэл Дэвис. — Капитан изучал лицо Холла без какого-либо выражения. — У вас неприятности, майор?

— Я бы предпочел ничего не объяснять, пока мы не окажемся на борту, если вы не против.

— Почему именно?

— Капитан, иначе вы можете подумать, что мы свихнулись. Мы объясним вам все и во всех подробностях, как только окажемся на борту. — Он заколебался. — На борт вашего корабля мы поднимемся нагишом.

— Нагишом? — поднял брови капитан.

— Все верно.

— Понятно...— Было заметно, что ничего ему не понятно.

— Когда вас ждать?

— Часа через два.

— Сейчас 13.00 по нашему времени. Вы будете здесь к 15.00?

— Приблизительно к этому сроку, — согласился капитан.

— Будем вас ждать. Не выпускайте наружу никого из вашего экипажа. Откройте для нас один люк. Мы поднимемся на борт без какого-либо груза. Только мы сами, ничего больше. Как только мы окажемся на борту, сразу же уводите корабль.

Стелла Моррисон придвинулась к экрану:

— Капитан, а нельзя ли... чтобы ваши люди...

— Мы будем садиться в автоматическом режиме, -заверил капитан. — В рубке никого из моих людей не будет. Вас никто не увидит.

— Благодарю, — пробормотала она.

— Не за что, — капитан Дэвис отдал честь. — До встречи через два часа.

— Пора выводить всех на поле, — решила командор Моррисон. — Одежду, думаю, они могут оставить здесь, так чтобы на поле не оставалось ни одного предмета, могущего войти в соприкосновение с кораблем.

Лейтенант Френдли прикусил губу.

— Я отказываюсь. Я остаюсь здесь.

— Пойдем!

— Но, майор...

— Сейчас 14.50, — взглянул на часы Холл. — Корабль будет здесь с минуты на минуту. Скидывай одежонку и марш на взлетное поле!

— И я не могу взять с собой ВООБЩЕ ничего?

— Ничего, даже свой бластер... На корабле нам выдадут одежду. Живо! От этого зависит твоя жизнь. Все прошли через это.

Френдли неохотно стянул рубашку.

— Ладно. Полагаю, я веду себя по-дурацки.

Щелкнул видеоэкран. Послышался резкий голос робота:

— Всем немедленно покинуть здание! Всем немедленно покинуть здание и следовать на посадочное поле! Всем немедленно покинуть здание! Всем...

— Так скоро? — Холл подбежал к окну и поднял металлические жалюзи. — Я не слышал, как они садились.

В самом центре посадочной площадки высился могучий серый крейсер, корпус его был испещрен и изъеден метеоритными ударами. Он стоял неподвижно. Не было видно ни признака жизни на борту.

Толпа голых людей уже торопливо спешила через поле в сторону корабля, сверкающего в ярком свете.

— Он здесь! — Холл начал торопливо раздеваться. -Скорее!

— Подожди меня!

Офицеры выскочили в коридор. Голые охранники мчались с ними наперегонки. Они сломя голову пронеслись по коридору просторного центрального здания к выходу. По ступенькам сбежали на поле. Из всех зданий лагеря появлялись обнаженные мужчины и женщины и молча устремлялись к кораблю.

— Ну и зрелище, — заметил один из офицеров. — Как нам теперь жить дальше?

— Самое главное — живы будем! — возразил другой.

— Лоуренс!

Холл начал поворачиваться на голос.

— Пожалуйста, не оглядывайся. И иди вперед. Я буду держаться позади тебя.

— Как себя чувствуешь, Стелла?

— Непривычно.

— Но дело того стоило?

— Я считаю — да.

— Думаешь, кто-нибудь нам поверит?

— Сомневаюсь, — ответила она. — Я сама уже начинаю сомневаться.

— В любом случае, мы вырвемся отсюда живыми.

— Надеюсь.

Холл поглядел на трап, спущенный из корабля с их стороны. Первые люди уже начали забираться по металлической полосе, через круглый люк, в корабль.

— Лоуренс... — странная дрожь звучала в голосе командора. — Лоуренс, я...

— Что?

— Я боюсь.

— Боишься! — он остановился. — Почему?

— Не знаю, — с дрожью произнесла она.

Люди спешили мимо них со всех сторон.

— Забудь это. — Он опустил руку на край трапа. — Поднимаемся.

— Я бы предпочла вернуться! — теперь в ее голосе слышалась паника. — Я...

Холл засмеялся.

— Уже слишком поздно, Стелла. — Он поднимался по трапу, придерживаясь за поручень. Вокруг него, со всех сторон мужчины и женщины спешили вперед, увлекая их за собой. Они оказались у люка. — Вот мы и на месте.

Мужчина впереди него прошел внутрь. Холл шагнул следом за ним, в темное нутро корабля, в молчаливую тьму впереди. Командор — следующей.

Ровно в 15.00 капитан Дэниэл Дэвис опустил свой корабль в центре поля. Щелчок переключателя — внешний люк со стуком распахнулся. Дэвис и остальные офицеры корабля сидели в ожидании в просторной рубке управления, возле главного пульта.

— Ну, — произнес через некоторое время капитан Дэвис, — где же они?

Офицеры начали чувствовать беспокойство.

— Может быть, что-то случилось?

— Может, вся эта чертова затея — просто шутка?!

Они ждали и ждали.

Но так никто и не появился.

НА ЗЕМЛЕ СЛИШКОМ СКУЧНО^[33]

Сильвия, улыбаясь, скользила в ночном полумраке между розами, космеями и маргаритками по дорожкам, посыпанным гравием, туда, где разливался пьянящий аромат свежескошенной травы. Блестели звезды, отражаясь в лужах, которые она огибала, направляясь к откосу за кирпичной стеной. Кедры подпирали небо, равнодушные к изящной фигурке с развевающимися волосами и горящими глазами, промелькнувшей мимо.

— Подожди меня, — крикнул ей Рик, пробираясь по малознакомой дороге. Сильвия бежала, не оглядываясь. — Остановись! — яростно закричал он.

— Не могу... мы опаздываем. — Внезапно Сильвия, не пропуская Рика, появилась перед ним. — Проверь свои карманы, — сказала она, задыхаясь и блестя глазами. — Выбрось все металлическое. Ты знаешь, что они не переносят металл.

Рик сунул руки в карманы. В пальто нашлись два десятицентовика и пятидесятицентовая монета.

— Это?

— Да! — Сильвия схватила монеты и швырнула в темные заросли лилий. Кусочки металла прошуршали во влажных дебрях и исчезли. — Что-нибудь еще? — она с тревогой схватила его за руку. — Они уже идут. Что-нибудь еще, Рик?

— Только часы. —Рик вырвал руку, когда нетерпеливые пальцы Сильвии вцепились в часы. — Не бросать же их в кусты!

— Тогда положи их на солнечные часы... или на стену. Или в дупло. — Сильвия снова убежала. До него донесся ее взволнованный, восторженный голос. — Выбрось свой портсигар, ключи... пряжку с ремня... все металлическое. Ты ведь знаешь, как они ненавидят металл. Поторопись, мы опаздываем!

Рик с мрачным видом последовал за ней.

— Ладно, колдунья.

Из темноты раздался гневный голос Сильвии:

— Не говори так! Это неправда. Ты наслушался разного от моих сестер и матери и...

Ее слова были прерваны звуком. Издалека донесся шум, похожий на шелест огромных листьев в зимний шторм. Ночное небо ожило неистовыми ударами. В этот раз они приближались очень быстро. Они сильно проголодались и были слишком нетерпеливы, чтобы ждать. Страх овладел им и он бросился догонять Сильвию.

В своем зеленом платье она казалась тоненьким стебельком, изгибавшимся в центре трепещущей массы. Сильвия отталкивала их одной рукой, пытаясь другой управиться с краном. Круговорот крыльев и тел гнул ее как тростинку. На миг она исчезла из вида.

— Рик! — слабо позвала она. — Иди сюда, помоги! -Она отталкивала их и пыталась выбраться. — Они задушат меня!

Рик пробился сквозь стену ослепительной белизны к краю желоба. Они жадно пили кровь, текущую из деревянного крана. Он прижал к себе Сильвию, напуганную и дрожащую. Он не отпускал ее до тех пор, пока их неистовство и ярость не утихли.

— Они голодные, — слабо выдохнула Сильвия.

— Ты, маленькая идиотка, зачем ты ушла одна вперед! Они могут тебя испепелить!

— Знаю. Они могут все, что угодно. — Она вздрагивала, усталая и испуганная. — Посмотри на них, — прошептала она голосом, охрипшим от благоговения. — На их рост... размах крыльев. И они белые, Рик. Безукоризненное... совершенство. В нашем мире нет ничего подобного. Огромные, чистые и прекрасные.

— Они, конечно, жаждут крови ягненка.

Когда со всех сторон захлопали крылья, мягкие волосы Сильвии взметнулись к его лицу. Они уходили, с шумом возносясь в небо. Вернее, не вверх, а прочь. Обратно в свой мир, из которого они ощутили запах крови. Но они появились, привлеченные не только запахом крови, но и из-за Сильвии. Она манила их.

Серые глаза девушки широко раскрылись. Она потянулась вверх к взлетающим белым существам. Одно из них внезапно кинулось в их сторону. Трава и цветы были испепелены, когда ослепляющие белые языки пламени проревели коротким вихрем. Рик отпрянул. Пылающая фигура на миг зависла над Сильвией и затем с глухим хлопком исчезла. Ушел последний белокрылый гигант. Воздух и земля постепенно остыли до темноты и тишины.

— Извини, — прошептала Сильвия.

— Не повторяй этого. — От полученного удара Рик оцепенел. — Это небезопасно...

— Иногда я забываюсь. Извини, Рик. Я не собиралась подпускать их так близко. — Она попыталась улыбнуться.-Я не была такой неосторожной уже много месяцев. С тех пор как я впервые привела тебя сюда. — Жадное, дикое выражение промелькнуло на ее лице. — Ты видел его? Мощь и пламя! А он даже не дотронулся до нас. Он просто... посмотрел. Только взглянул. И все запылало, все вокруг...

Рик схватил ее.

— Слушай, — раздраженно сказал он. — Ты не должна больше вызывать их. Это нелепо. Это не их мир.

— Здесь нет ничего нелепого... это прекрасно.

— Это опасно! — Его пальцы впивались в ее плоть до тех пор, пока она не вскрикнула. — Перестань приманивать их!

Сильвия истерично засмеялась. Она вырвалась и кинулась в выжженный круг, оставшийся после вознесения в небо толпы ангелов.

— Я не могу ничего поделать, — вскричала она. — Я принадлежу им, Они — моя семья, мой народ. Как и ушедшие поколения, далеко в прошлом.

— Что ты хочешь сказать?

— Они — мои предки. И когда-нибудь я присоединюсь к ним.

— Ты — маленькая ведьма! — в сердцах закричал Рик.

— Нет, — ответила Сильвия. — Не ведьма, Рик. Неужели ты не понимаешь? Я — святая.

* * *

На кухне было тепло и светло. Сильвия включила „Силекс” и взяла из шкафчика над раковиной большую красную банку кофе.

— Ты не должен их слушать, — сказала она, выставляя тарелки и чашки и доставая из холодильника крем. — Ты же знаешь — они не поймут. Сам посмотри на них.

Мать Сильвии и ее сестры, Бетти Лу и Джейн, полные страха и тревоги, сгрудились в гостиной, наблюдая за юной парочкой на кухне. Вальтер Эверет с безучастным и отчужденным лицом стоял около камина.

— Слушай меня, — сказал Рик. — У тебя есть эта способность притягивать их. Ты думаешь... что ты... что Вальтер — ненастоящий твой отец?

— О, разумеется, он мой отец. Я — обыкновенный человек. Разве я внешне отличаюсь от людей?

— Но ты — единственная, кто обладает такой способностью.

— Физически я ничем не отличаюсь от прочих, — задумчиво сказала Сильвия. — Я могу видеть, вот и все. До меня приходили другие... святые, мученицы. Когда я была ребенком, мать прочитала мне о святой Бернадетте. Помнишь, где находилась ее пещера? Рядом с больницей. Они кружили вокруг, и она увидела одного из них.

— Но кровь? Это — абсурд. Ничего похожего никогда не было.

— О, да. Кровь влечет их, особенно кровь ягнят. Они парят над полями сражений. Валькирии, уносящие мертвых ... Вот почему режут и калечат себя святые и мученицы. Ты знаешь, откуда у меня эта идея?

Сильвия завязала маленький передник и наполнила „Силекс” кофе.

— В девять лет я прочитала об этом у Гомера в „Одиссее”. Улисс вырыл в земле канаву и, чтобы привлечь духов, наполнил ее кровью... Они — тени другого мира...

— Верно, — нехотя согласился Рик. — Я помню.

— Призраки умерших людей. Живших раньше. Все, кто здесь живет, умирают и уходят туда, — ее лицо оживилось. — У всех будут крылья! Мы все будем летать! Все будем наполнены огнем и силой. Мы больше не останемся червями.

— Черви! Вот как ты называешь меня!

— Разумеется, ты — червь. Мы все — черви. Мерзкие черви, ползающие по поверхности Земли в пыли и грязи.

— Почему их влечет кровь?

— Потому что она — это жизнь, а они любят жизнь. Кровь — это живая вода.

— Кровь значит смерть! Таз, наполненный кровью...

— Не смерть. Если ты видишь гусеницу, забирающуюся в кокон, ты думаешь, что она умирает?

В дверях стоял Вальтер Эверет. С мрачным лицом он слушал свою дочь.

— Когда-нибудь, — глухо сказал он, — они схватят ее и унесут с собой. Она хочет уйти. Она ждет этого дня.

— Видишь? — сказала Сильвия Рику. — Он ничего не понял. Она выключила „Силекс” и налила кофе.

— Тебе тоже кофе? — спросила она у отца.

— Нет, — ответил Эверет.

— Сильвия, — сказал Рик, обращаясь к ней, как к ребенку. — Ты же понимаешь, что если ты уйдешь с ними, то никогда не сможешь вернуться.

— Все будем там, рано или поздно. Это часть нашей жизни.

— Но тебе всего лишь девятнадцать, — попытался образумить ее Рик. — Ты молода, здорова и красива. А наша свадьба... что с ней? — Он привстал. — Сильвия, ты должна с этим покончить.

— Я не могу. Мне было семь лет, когда я впервые увидела их. — Сильвия с невидящим взглядом стояла, держась за „Силекс”, у раковины. — Помнишь, папа? Мы жили в Чикаго. Дело было зимой. По дороге из школы я упала. — Она вытянула изящную ручку. — Видишь шрам? Я упала и порезалась о гравий. Плача, я шла домой, вокруг падал мокрый снег и зазывал ветер. Рука кровоточила, и рукавица пропиталась кровью. Я посмотрела вверх и увидела их.

Наступила тишина.

— Ты им нужна, — с жалким видом сказал Эверет. — Они — мухи... синие, вьющиеся вокруг, ждущие тебя. Зовущие уйти с ними.

— Почему бы нет? — Серые глаза Сильвии блестели, а щеки пылали от удовольствия и предвосхищения. — Ты видел их, папа. Ты знаешь, что это значит. Преображение! Из грязи — в богов!

Рик вышел из кухни. В гостиной, встревоженные и любопытные, замерли обе сестры. Миссис Эверет стояла безучастно, с каменным лицом и унылыми глазами за стеклами очков в металлической оправе. Она отвернулась, когда Рик прошел мимо.

— Что произошло? — спросила его Бетти Лу напряженным шепотом. Ей было пятнадцать; тощая и плоская, с впалыми щеками и волосами мышиного цвета. — Сильвия никогда не брала нас с собой.

— Ничего не случилось, — ответил Рик.

Ярость искривила безжизненное лицо девочки.

— Неправда! Вы оба были в саду ночью и...

— Не говори с ним! — прервала ее мать. Она выгнала обеих девочек, бросила на Рика взгляд, полный ненависти и страдания, и быстро отвернулась.

Рик открыл дверь в подвал и включил свет. Он медленно спустился в холодное и сырое бетонированное помещение, освещенное немигающим желтым светом лампочек, свисающих на пыльной проволоке.

В одном углу виднелась большая печь с огромными трубами для горячего воздуха. Рядом находился водяной котел, лежали брошенные тюки, ящики с книгами и газетами, старая мебель. Все было покрыто толстым слоем пыли и паутины.

У дальней стены стояли моющая машина, сушилка, а также насос и холодильная система Сильвии.

На верстаке Рик выбрал молоток и два тяжелых гаечных ключа. Он пробирался к сложной системе резервуаров и труб, когда внезапно наверху лестницы с чашкой кофе в руке появилась Сильвия.

Она быстро спустилась. — Что ты здесь делаешь? -спросила она, внимательно рассматривая его. — Зачем этот молоток и ключи?

Рик бросил инструменты обратно на верстак.

— Я подумал, что все можно было бы решить сразу.

Сильвия встала перед ним. — Я думала, что ты понял. Они всегда были частью моей жизни. Когда я первый раз взяла тебя с собой, казалось, что ты увидел...

— Я не хочу тебя отдавать, — прохрипел Рик, — кому-нибудь или чему-нибудь... в этом или другом мире. Я не отпущу тебя.

— Это не значит отдавать меня! — ее глаза сузились. — Ты появился, чтобы все разрушить и разбить. Стоит мне на миг отвернуться, и ты все уничтожишь? Да?

— Конечно.

На лице девушки гнев сменился страхом.

— Ты хочешь приковать меня к этому месту? Я должна уйти... Я прошла эту часть пути. Я задержалась здесь слишком долго.

— Неужели ты не можешь подождать? — в гневе вскричал Рик. Он не мог сдержать отчаяния. — Ведь это все равно произойдет!

Сильвия пожала плечами и отвернулась, сложив руки и плотно сжав губы.

— Ты хочешь навсегда остаться червем. Пушистая, маленькая, ползающая гусеница.

— Ты мне нужна.

— Ты не можешь мною владеть! — Она с яростью повернулась. — Я не желаю терять на это время.

— У тебя в голове более возвышенные мысли, — грубо сказал Рик.

— Разумеется, ~ она немного поостыла. — Извини, Рик. Вспомни Икара. Ты тоже хочешь летать. Я знаю.

— В свое время.

— Почему не сейчас? Зачем ждать? Ты боишься. — Она ловко скользнула мимо него, кусая подергивающиеся красные губы. — Рик, я хочу кое-что показать тебе. Сперва пообещай мне... что никому не скажешь.

— О чем?

— Обещаешь? — она коснулась рукой его губ. — Мне нужно быть осторожной. Это стоит кучу денег. Никто об этом не знает. Это изготовили в Китае... все идет к этому.

— Я сгораю от любопытства, — сказал Рик. Предчувствия обрушились на него. — Покажи мне.

Дрожа от волнения, Сильвия исчезла в темноте за огромным гудящим холодильником и сплетением покрытых льдом труб. Он слышал, как она что-то тащила. Раздался скрежет от передвижения чего-то громоздкого.

— Видишь? — Сильвия тяжело дышала. — Дай руку, Рик. Он тяжелый... из дерева и бронзы, с металлической окантовкой. Ручная работа. Полировка. А резьба... посмотри, какая резьба! Не правда ли, он прекрасен?

— Что это? — хрипло спросил Рик.

— Мой кокон, — просто сказала Сильвия. Она опустилась на ближайший тюк и, счастливо улыбаясь, положила голову на полированный дубовый гроб.

Рик схватил ее за руку и поставил на ноги. — Ты не должна сидеть у этого гроба в подвале с... — он замолчал. — В чем дело?

Лицо Сильвии исказилось от боли. Она отшатнулась от него и сунула палец в рот. — Я порезалась... когда ты поднимал меня... о ноготь или о что-нибудь другое. По пальцу побежала тонкая струйка крови. Она полезла в карман за платком.

— Дай посмотреть, — он двинулся к ней, но она отошла еще дальше. — Плохо? — спросил он.

— Держись подальше от меня, — прошептала Сильвия.

— Что случилось? Дай посмотреть!

— Рик, — сказала Сильвия низким, напряженным голосом, — принеси воды и пластырь. Как можно быстрее. — Она пыталась подавить нарастающее чувство страна. ~ Я должна остановить кровотечение.

— Сверху? — Он неуверенно повернулся. Рана не такая уж страшная. Почему бы тебе...

— Торопись, — голос девушки внезапно ослаб от страха. — Рик, торопись!

Сбитый с толку, он двинулся к лестнице, ощущая ужас, охвативший Сильвию.

— Нет, слишком поздно, — тихо воскликнула она. — Не возвращайся... держись подальше от меня. Я виновата сама. Я приучила их. Отойди дальше! Извини, Рик. О-о...

Когда разлетелась стена подвала, Рик перестал слышать ее голос. Облако блестящей белизны пробилось сквозь стену и ворвалось в подвал.

Они пришли за Сильвией. Она неуверенно пробежала несколько шагов к Рику, в нерешительности остановилась, потом белая масса тел и крыльев накрыла ее. Она вскрикнула. В подвале раздался сильнейший взрыв, перешедший в мерцающий танец печного жара.

Его бросило на пол. Бетон был горячим и сухим. В подвале потрескивало от жара. Стекла разбились под напором бьющихся белых теней. Дым и пламя поглотили стены, с просевшего потолка капал пластик.

Рик с трудом поднялся на ноги. Неистовое действие утихало. Подвал являл собой полный хаос. Стены и потолок почернели и покрылись пеплом. Везде валялись обломки дерева, обрывки ткани и куски выломанного бетона. Печь и моющая машина были разломаны. Насосная и холодильная системы представляли собой массу ишака. Одна стена была почти полностью разрушена. Пластиковые поверхности покрылись пузырями.

Сильвия лежала бесформенным комом с нелепо выгнутыми руками и ногами. Съежившиеся обугленные останки возвышались горкой, покрытой пеплом. Обгорелые головешки, хрупкие выгоревшие скорлупки. у основания склона, проскользнуло несколько машин. И никаких других звуков. Впереди угадывались расплющенные контуры фарфорового желоба и трубы, по которой кровь стекала из холодильника в подвал. Таз был пуст и сух, лишь несколько листьев приютились в нем.

Рик полной грудью вдохнул разреженный ночной воздух и задержал дыхание. Затем с трудом встал. Он посмотрел в небо — никакого движения. Но они были здесь, наблюдали за ним и ждали... неясные тени из далекого прошлого, ряд божественных фигур.

Он собрал несколько тяжелых галлоновых банок, подтащил их к тазу и выплеснул густую кровь с ныо-джерсийской скотобойни, дешевые бычьи отходы. Кровь обрызгала его одежду, и он нервно отшатнулся. Но в воздухе над ним ничего не зашумело. Сад был тих и пропитан ночным туманом и темнотой.

Рик стоял рядом с тазом, ожидая и надеясь, что они придут. Они приходили к Сильвии не только из-за крови. Сейчас не было ее, но была свежая кровь. Он пронес пустые металлические банки сквозь заросли и сбросил их вниз со склона. Рик тщательно проверил свои карманы — ничего металлического в них не было.

В течение нескольких лет Сильвия сохраняла ритуал их прихода. Сейчас она в другом мире. Значит ли это, что они не появятся? Что-то прошумело в темных зарослях... Животное или птица?

В тазу блестела кровь, тяжелая и тягучая, словно покрытая свинцом. Наступало время их появления, но среди вершин больших деревьев ничего не было слышно. Взглядом Рик нашел ряды склонившихся черных роз, дорожку из гравия, по которой бежали он и Сильвия... и с яростью отогнал от себя ее образ: горящие глаза и полные красные губы.

... Шоссе за склоном... пустой, покинутый сад и притихший дом, в котором собралась и ждала ее семья... Немного спустя раздался тихий шелестящий звук. Он напрягся, но это оказался грузовик, несущийся по шоссе с. ослепительно горящими фарами.

Рик угрюмо стоял, расставив ноги и утонув каблуками в мягкой земле. Он не уходил. Он будет стоять до тех пор, пока не появятся они. Он хотел вернуть ее обратно... любой ценой.

Над головой, закрывая луну, скользили призрачные лохмотья тумана. Небо было обширной скудной равниной без жизни и тепла, средоточием смертоносного холода глубокого космоса, без солнечных лучей и живых существ. Рик смотрел вверх, пока не заболела шея. Холодные звезды, исчезающие и вновь возникающие из-под покрывала тумана. Было ли там что-нибудь еще? Захотят ли они прийти или он им не нужен? Сильвия их интересовала... она была у них.

Позади него что-то бесшумно зашевелилось. Рик почувствовал это и хотел обернуться, но внезапно со всех сторон ожили деревья и кусты. Как на картонных ногах, они дрожали и ходили, отсвечивая ночными тенями. Что-то двигалось среди них, быстро, без звука, затем исчезло.

Они появились. Он их почувствовал. Они не давали выхода своей силе и огню. Холодные безучастные статуи, поднявшиеся среди деревьев и затмевающие величие кедров, чуждые ему и его миру, явившиеся лишь из-за любопытства и по привычке.

— Сильвия, — отчетливо сказал он, — где ты?

Ответа не последовало. Вероятно, ее среди них не было. Он почувствовал себя нелепо. Бесформенное пятно белизны проплыло мимо таза, на миг зависло и исчезло. Воздух над тазом завибрировал, когда его быстро осмотрел другой белый гигант, и затих, когда тот исчез.

Паника охватила Рика. Они опять покидали его, уходя в свой собственный мир. Таз был отвергнут, они не заинтересовались.

— Подождите, — тихо пробормотал он.

Несколько белых теней задержались. Рик медленно приблизился к ним, страшась трепещущей громады. Если хотя бы один из них дотронулся до него, он мгновенно превратился бы в темную кучку пепла. За несколько шагов до них он остановился.

— Вы знаете, чего я хочу, — сказал он. — Я хочу, чтобы она вернулась. Нельзя было забирать ее.

Молчание.

— Вы были слишком жадны, — сказал он. — Вы совершили ошибку. В конце концов, она пришла бы к вам. Она готовилась к этому.

Черный туман зашелестел. В ответ на его голос среди деревьев задвигались и запульсировали мерцающие фигуры.

„Верно”, — донесся отдаленный, безликий звук. Звук плыл мимо него, от дерева к дереву, без цели и направления. Убитый ночным ветром, он умер неясным эхом.

Рик успокоился. Они остались, они видят его, слушают то, что он скажет.

— Вы думаете, что это правильно? — произнес он. — Здесь ее ждала долгая жизнь. Мы собирались пожениться, имели бы детей.

Ответа не последовало, но Рик почувствовал нарастающее беспокойство. Он внимательно вслушивался, но ничего не мог уловить. Наконец он понял, что между ними возник спор, идет борьба. Напряженность нарастала, появились другие мерцающие фигуры. Облака, ледяные звезды стали не видны из-за все увеличивающейся вокруг него стаи.

— Рик! — раздался близкий голос, дрожащий, плывущий обратно в темноту вокруг деревьев и мокрых кустов. Он едва его услышал, слова исчезали, едва были произнесены. — Рик... помоги мне вернуться...

— Где ты? — он не мог определить, где она. — Что я могу сделать?

— Не знаю, — ее голос был едва различим от волнения и боли. — Я не понимаю. Что-то произошло неправильно... Они, наверное, подумали, что я... уже хотела уйти. Я не хотела!

— Знаю, — сказал Рик. — Это произошло случайно.

— Они ждали. Кокон, таз... но это случилось слишком рано.

Сквозь огромное расстояние, разделяющее оба мира, ему передался ее ужас.

— Рик, я передумала. Я хочу вернуться.

— Это не так просто.

— Я знаю. Рик, время на этой стороне течет по-другому. Я ушла так давно... кажется, что твой мир еле движется. Прошли годы?

— Неделя, — сказал Рик.

— Это был их просчет. Ты ведь не винишь меня? Они знают, что совершили ошибку. Те, кто совершил ее, были наказаны, но это мне не поможет.

Страдание и страх так исказили ее голос, что он едва его понимал.

— Как мне вернуться?

— Они не знают?

— Они говорят, что это невозможно, — ее голос задрожал. — Они разрушили мое тело... сожгли его. Не осталось ничего, во что бы я могла переместиться.

Рик глубоко вздохнул.

— Заставь их найти другое решение. Это в их силах. Неужели они не могут? Они забрали тебя слишком рано... и должны вернуть тебя. Это их долг.

Белые тени встревоженно задвигались. Конфликт резко нарастал, они не могли прийти к согласию. Рик неуверенно отступил на несколько шагов.

— Они говорят, что это опасно, — донесся откуда-то голос Сильвии. — Говорят, что однажды уже попытались такое сделать, — она попробовала справиться с голосом. — Связь между этим и твоим миром непостоянна. Перемещается слишком большое количество свободной энергии. Сила, которой мы здесь пользуемся, на самом деле не наша. Это единая энергия, обузданная и контролируемая.

— Почему бы им...

— Здесь более высокий континуум. Существует естественный процесс перемещения энергии из более низких в более высокие области. Но обратный процесс рискован. Кровь — это как проводник, яркий маяк.

— Как мотыльки слетаются к лампочке, — горько сказал Рик.

— Если они отправят меня обратно и случится что-то непредвиденное... — она сделала паузу и затем продолжала: — если это произойдет, я могу затеряться между двумя мирами. Меня может поглотить свободная энергия. Похоже, что она частично живая. Это необъяснимо. Вспомни Прометея и огонь...

— Понимаю, — сказал Рик как можно тверже.

— Дорогой, если они попытаются меня отправить, мне надо найти какую-то оболочку, которую я могла бы занять.

У меня больше нет плоти. В этом мире нет реальной материальной формы. То, что ты видишь, — крылья и белизна, -на самом деле не существует. Если я сумею вернуться обратно на твою сторону...

— Ты должна создать что-нибудь, — сказал Рик.

— Я должна обрести некое подобие плоти. Я должна войти в нее и придать ей форму. Как когда-то сделал Он, придав первоначальную форму Вашему миру.

— Если они сделали однажды, то смогут снова.

— Тот Единственный, кто совершил это, ушел. Он поднялся вверх. — В ее словах прозвучала горькая ирония.

— За этим миром существуют другие. Лестница здесь не заканчивается. Никто не знает, где же ее конец, и кажется, что она ведет вверх и вверх. Мир за миром.

— Кто решает, как быть с тобой? — спросил Рик.

— Решение принимаю я, — тихо сказала Сильвия. — Они говорят, что попытаются, если я захочу испытать судьбу.

— Ну и как ты считаешь: ты отважишься на это?

— Я боюсь. Что произойдет, если что-то пойдет неверно? Ты не видел пространство между мирами. Неправдоподобные вероятности... они меня страшат. У Него, у Единственного, хватило смелости. Все другие боялись.

— И в этом их вина. Они должны взять ответственность на себя.

— Они знают это. — Сильвия была в нерешительности.

— Рик, дорогой, пожалуйста, скажи, что мне делать.

— Возвращайся.

Наступила тишина. Затем послышался голос, тихий и жалобный.

— Хорошо, Рик. Если ты так считаешь, значит так и надо.

— Да, так надо, — твердо повторил он, заставляя себя не думать, не рисовать ничего в воображении. Он должен вернуть ее. — Скажи им, чтобы начинали сейчас же. Скажи...

Оглушающий удар яркой вспышки раздался перед ним. Его приподняло и бросило в пылающее море чистой энергии. Они уходили, и обжигающее озеро энергии ревело и грохотало вокруг него. Ему почудилось, что он на миг увидел Сильвию, умоляюще протягивающую к нему руки.

Пламя утихло, и он, ослепленный, остался лежать во влажной темноте. Один в тишине.

Вальтер Эверет помог ему встать.

— Проклятый дурак! — повторял он снова и снова. -Тебе не надо было их вызывать. Они взяли у нас уже достаточно.

Затем Рик оказался в большой теплой гостиной. Перед ним молча стояла миссис Эверет, лицо ее было сурово и бесстрастно. Вокруг нее встревоженно вертелись обе дочери, взволнованные и любопытные.

— Со мной все в порядке, — пробормотал Рик. Его одежда обгорела и почернела. Он стер с лица пепел. В волосах запутались клочки сухой травы, в которой, поднимаясь, они выжгли круг. Он лег на кушетку и закрыл глаза. Он открыл их, когда Бетти Лу сунула ему в руку стакан с водой.

— Благодарю, — пробормотал он.

— Ты никогда не должен уходить отсюда, — повторил Вальтер Эверет. — Почему? Зачем ты сделал это? Ты ведь знаешь, что с ней случилось. Хочешь, чтобы то же самое произошло с тобой?

— Я хочу возвратить ее, — тихо сказал Рик.

— С ума сошел? Ты не можешь ее вернуть. Она ушла, -его губы судорожно задрожали. — Ты видел ее.

Бетти Лу внимательно следила за Риком.

— Что там произошло? — спросила она. — Они опять пришли?

Рик тяжело встал на ноги и вышел из гостиной. На кухне он вылил воду из стакана в раковину и налил себе выпивки. Он стоял, устало опершись о раковину. В дверях появилась Бетти Лу.

— Что ты хочешь? — спросил Рик.

Лицо девочки вспыхнуло нездоровым румянцем.

— Я знаю, что-то произошло. Ты накормил их? — Она приблизилась к нему. — Ты пытался вернуть ее?

— Да, — ответил Рик.

Бетти Лу нервно хихикнула.

— Но ты не можешь. Она мертва... ее тело сожжено... я видела. — От волнения у нее дергалось лицо. — Папа всегда говорил, что с ней случится что-нибудь плохое, и это произошло. — Она наклонилась к Рику. — Она была колдуньей! Она получила то, что заслужила!

— Она возвращается, — сказал Рик.

— Нет! — паника смешала невыразительные черты девочки. — Она не может вернуться. Она умерла, превратилась, как всегда говорила... из гусеницы в бабочку... она бабочка!

— Уходи, — сказал Рик.

— Ты не можешь здесь мне приказывать, — сказала Бетти Лу. Ее голос стал истеричным. — Это мой дом. Мы большие не потерпим твоего присутствия. Папа скажет тебе. Он не желает, чтобы ты оставался, и я не хочу, и мама, и сестра...

И вдруг все изменилось, как будто остановилась кинопленка. Бетти Лу застыла, полуоткрыв рот, подняв руку, с замершими на устах словами. В мгновение ока она превратилась в нечто безжизненное, как будто ее поместили под микроскоп между двумя предметными стеклами. Безмозглое насекомое без речи или звука, ко всему безучастное и полое. Не мертвое, а внезапно отброшенное к зародышевой неодушевленности.

В захваченную оболочку вливались новая сила и естество. В нее вошла радуга жизни, жадно, подобно горячему флюиду, заполнившая каждую ее частичку. Девочка встрепенулась и застонала. Ее тело сильно дернулось и ударилось о стенку. С верхней полки упала и разбилась китайская чашка. Девочка попятилась, поднеся руку ко рту и широко раскрыв глаза от боли.

— О-о — выдохнула она. — Я порезалась. — У нее Тряслась голова, и она умоляюще смотрела на него. — О ноготь или что-то другое.

— Сильвия! — он схватил ее, оторвал от стены и поставил на ноги. Это была ее рука, которую он сжимал, теплая, полная и зрелая. Застывшие серые глаза, темно-русые волосы, полные груди — все, как в тот последний миг в подвале.

— Дай посмотреть, — сказал он. Отведя ее руку от лица, он взволнованно осмотрел палец. Пореза не было, только стремительно темнела тонкая, белая полоска. — Все хорошо, дорогая. С тобой все нормально. Тебе не о чем беспокоиться!

— Рик, я побывала там, — ее голос был хриплый и слабый. — Они пришли и утащили меня. — Она резко передернулась. — Рик, я полностью вернулась?

Он сильно прижал ее к себе.

-Да.

— Это было так долго. Я провела там целую вечность. Бесконечно. Я уже думала... — внезапно она отшатнулась. — Рик...

— Что?

Лицо Сильвии исказил страх.

— Что-то не так.

— Все хорошо. Ты вернулась домой — и это самое главное.

Сильвия отступила от него.

— Но они использовали живую форму? Не пустую оболочку. У них не хватило энергии, Рик. И они изменили Его творение, — ее голос выражал смятение. — Ошибка... Они же знали, что лучше не нарушать равновесие. Оно неустойчиво, и никто из них не может управлять...

Рик встал в двери.

— Перестань так говорить! — яростно сказал он. — Ни о чем не жалей. Если они нарушили равновесие, то сами виноваты.

— Мы не можем его восстановить! — Голос ее стал пронзителен, тонок и резок, как натянутая струна. — Мы вызвали движение, волны начали распространяться. Равновесие, установленное Им, нарушилось.

— Пошли, дорогая, — сказал Рик. — Лучше посидим с твоей семьей в гостиной. Ты почувствуешь себя лучше. Попытайся прийти в себя после того, что произошло.

Они приблизились к трем фигурам: двум на кушетке и одной около камина в кресле с прямой спинкой. Фигуры, сидевшие без движения, с пустыми лицами и мягкими податливыми телами не прореагировали, когда они вошли в комнату.

Рик, ничего не понимая, остановился. Вальтер Эверет, в шлепанцах на ногах, склонился вперед, держа в руке газету. Его трубка все еще дымилась в глубокой пепельнице, стоявшей на подлокотнике кресла. Миссис Эверет сидела с шитьем на коленях, ее лицо было угрюмым и непреклонным, но в то же время бессмысленным до неузнаваемости. Бесформенное лицо, из которого словно выплавили все материальное. Джин сидела, съежившись, словно шар, который с каждой секундой терял свою форму.

Внезапно Джин рухнула. Ее руки безвольно упали назад, голова повисла. Тело, руки и ноги начали увеличиваться. Черты лица быстро менялись. Изменилось все: одежда, цвет волос, глаз, кожи. Восковая бледность исчезла.

Прижимая пальцы к губам, она молчала, всматриваясь в Рика. Она моргнула, ее глаза уставились на него.

— Ох, — выдохнула она. Губы неуверенно задвигались, произнеся тихий, неровный, похожий на слабое эхо, звук. Она стала подниматься рывками, совершая нескоордини-рованные движения: с трудом встав, она неуклюже приблизилась к нему, как марионетка.

— Рик, я порезалась, — сказала она. — О ноготь или что-то другое.

Затем зашевелилось то, что было миссис Эверет. Бесформенное и бессмысленное, оно испустило невнятные звуки и нелепо забилось. Постепенно оно застыло и приобрело форму.

— Мой палец, — раздался ее слабый голос. Как зеркальное отражение, из кресла подала голос третья фигура. Вскоре все они повторяли эту фразу: четыре пальца и двигающиеся в унисон губы: „Мой палец, Рик, я порезалась”.

Бессмысленные повторения, мимикрия в словах и движениях. Сидящие фигуры, до мельчайших деталей совершенно похожие друг на друга. Снова и снова повторяли они друг за другом эти слова: две на кушетке, одна в кресле и одна позади него, так близко, что он слышал ее дыхание, видел движение губ.

— Что это? — спросила Сильвия.

На кушетке еще одна Сильвия вернулась к шитью, она работала методично, поглощенная делом. Другая, в глубоком кресле, подняла газету, взяла трубку и продолжила чтение. Третья в страхе сидела, сжавшись в комочек. Он пошел к двери, сопровождаемый той, которая находилась к нему ближе всех. Она тяжело дышала, ее серые глаза широко раскрылись, ноздри раздувались.

— Рик...

Он толкнул дверь и выбрался на темное крыльцо. Машинально он спустился по ступенькам и сквозь сгустив-шутося ночную тьму пошел к дороге. Позади, в желтом квадрате света, виднелась фигура Сильвии, с несчастным видом смотревшей ему вслед. За ней стояли другие, одинаковые копии, слепо выполняющие свой урок.

Он нашел свой пикап и вырулил на дорогу.

Мимо замелькали темные деревья и дома. Он подумал о том, как далеко еще зайдет дело. Распространяющиеся волны, далеко расширяющийся круг нарушенного равновесия.

Он повернул на главное шоссе. Вскоре вокруг него оказалось много машин. Он пытался что-то разглядеть в них, но они ехали слишком быстро. Впереди был красный „плимут”. За рулем, весело пересмеиваясь с находившейся рядом женщиной, сидел грузный мужчина в синем деловом костюме. Рик вплотную подтянулся к „плимуту” и поехал за ним. Мужчина блестел золотыми зубами, улыбался и жестикулировал. Девушка была хорошенькой брюнеткой. Она улыбнулась мужчине, сняла белые перчатки, поправила волосы и затем подняла окно со своей стороны.

Он потерял „плимут” из вида. Между ними въехал тяжелый дизельный грузовик. Рик безрассудно объехал грузовик и бросился за быстро мчавшимся красным „седаном”. Вскоре он обогнал его и на миг ясно увидел две фигуры. Девушка была похожа на Сильвию. Та же изящная линию ее маленького подбородка, те же самые пухлые губки, слегка разведенные, когда она улыбалась, те же тонкие кисти и руки. Это была Сильвия. „Плимут” отвернул, перед ним больше не было машин.

Рик ехал несколько часов сквозь тяжелую ночную тьму. Стрелка указателя топлива падала все ниже и ниже. Впереди расстилалась унылая холмистая местность, пустые поля между' городками и тусклые звезды в мрачном небе. Неожиданно появилась кучка красных и желтых огней. Перекресток, заправочная станция и большой неоновый знак. Он проехал мимо.

Рик свернул с шоссе на пропитанный бензином гравий площадки с одним единственным заправочным стояком. Он вылез из машины, его ботинки захрустели по гравию. Схватив шланг, Рик открутил крышку бака. Он почти наполнил его, когда дверь мрачноватой заправки открылась и вышла изящная женщина в белом комбинезоне и военной рубашке, в маленькой кепке, потерявшейся в ее темно-русых вьющихся волосах.

— Добрый вечер, Рик, — тихо сказала она.

Он положил шланг. Затем выехал на шоссе. Закрутил ли он крышку на баке? Он не помнил. Рик нажал на газ. Машина мчалась со скоростью свыше ста миль в час. Он приближался к границе штата.

В маленьком придорожном кафе в холодном мраке раннего утра светился теплый желтый свет. Рик притормозил и припарковался на пустой стоянке у шоссе.

Его окружили горячие, пряные запахи готовящегося окорока и черного кофе — успокаивающий вид человеческой еды. В углу трубил музыкальный автомат. Рик опустился на стул и, склонившись, обхватил голову руками. Худощавый фермер с удивлением посмотрел на него и вернулся к своей газете. Две женщины с озабоченными лицами кинули на него взгляд. Симпатичный юноша в хлопчатобумажной куртке и джинсах ел красные бобы с рисом, запивая их дымящимся кофе из тяжелой кружки.

— Что закажете? — спросила бойкая белокурая официантка, с заткнутым за ухо карандашом и собранными в тугой узел волосами. — Похоже, что вы с похмелья, мистер.

Рик заказал кофе и овощной суп. Вскоре он уже ел, автоматически двигая руками. Он обнаружил, что поглощает сэндвич с ветчиной и сыром. Разве он заказывал его? Автомат трубил, люди входили и выходили. За дорогой, скрываясь в пологих холмах, расстилался маленький городок. В наступающее утро пробивался серый солнечный свет, холодный и чистый. Рик съел горячий яблочный пирог и сидел, тупо вытирая салфеткой рот.

Кафе было безмолвно. На улице тоже был покой. Над всем нависла тяжелая тишина. Автомат умолк. Люди у стойки не двигались и не говорили. Мимо прогромыхал случайный грузовик, окна кабины были плотно закрыты.

Рик поднял взгляд — перед ним стояла Сильвия. Согнув руки, пустыми глазами она смотрела мимо него. За ухом у нее был ярко-желтый карандаш. Ее темно-русые волосы собраны в тугой узел. В углу, с тарелками перед ними, сидели другие Сильвии. Половина дремала и не ела, некоторые из них читали. Все похожи друг на друга, только одеты по-разному.

Рик добрался до своей припаркованной машины. Через полчаса граница штата была позади. Холодный, яркий солнечный свет блестел на мокрых от росы крышах и тротуарах, когда он несся через маленькие незнакомые города.

Он видел тех, кто встал рано и шел на работу по сверкающим утренним улицам. Они шли по двое и по трое, их шаги отдавались гулким эхом в полной тишине. Рик увидел, как они собирались в группы на автобусных остановках. Встающих с постелей в домах, завтракающих, умывающихся, одевающихся было еще больше. Сотни, тысячи, легионы без счета. Целый город — их, готовящихся ко дню, продолжающих свои повседневные дела, в то время как круг расширялся и распространялся.

Рик оставил город. Машина замедлила движение, когда его нога тяжело соскользнула с педали газа... Двое шли через ровное поле. Они несли книги -, дети по пути в школу. Двойники, неразличимые и одинаковые. Вокруг них возбужденно, не замечая ничего, бегал радостный пес.

Рик проехал мимо.. Впереди вырисовывался город, его строгие башни высртных зданий ясно виднелись на фоне неба. Он проехал через деловую часть города, улицы которой были заполнены шумом и движением. Где-то в центре Рик пересек расширяющуюся границу круга и вырвался за его пределы. Многоликость сменила бессчетные фигуры Сильвии. Серые глаза и темно-русые волосы уступили бесконечному потоку мужчин и женщин, детей и подростков всех возрастов и внешностей. Он увеличил скорость и понесся по широкому четырехрядному шоссе.

В конце концов Рик уменьшил скорость. Он устал. Он ехал в течение многих часов. Его тело трясло от озноба.

Впереди жизнерадостно голосовал рыжеволосый долговязый парень в коричневых брюках и светлом свитере. Рик остановился и открыл переднюю дверцу.

— Прыгай, — сказал он.

— Спасибо, приятель, — парень быстро влез в машину, в то время как Рик набирал скорость. Он захлопнул дверцу и с благодарностью откинулся на сиденье. — Жарко тут стоять.

— Далеко едешь? — спросил Рик.

— Аж до Чикаго. — Юноша нерешительно улыбнулся.

— Разумеется, я не думаю, что вы довезете меня туда. Но даже если немного, я буду благодарен. — Он с любопытством оглядел Рика. — Куда направляетесь?

— Куда угодно, — сказал Рик. — Я отвезу тебя в Чикаго.

— Двести миль!

— Прекрасно, — сказал Рик. — Он перестроился в левый ряд и увеличил скорость. — Если ты захочешь в Нью-Йорк, я отвезу тебя туда.

— С вами все в порядке? — парень в беспокойстве отодвинулся от него. — Я, конечно, благодарен, что вы посадили меня, но... — Он замолк в нерешительности.

— Я имею в виду, что не хотел бы, чтобы вы из-за меня изменяли маршрут.

Рик сосредоточился на дороге, его руки плотно сжали руль.

— Я еду быстро. Я не торможу и не останавливаюсь.

— Будьте осторожны, — тревожным голосом предупредил парень. — Я не хочу попасть в аварию.

— Мне наплевать.

— Но это опасно. Что, если что-нибудь случится? Слишком рискованно.

— Ты не прав, — угрюмо пробормотал Рик, не отрывая глаз от дороги. — Это стоит риска.

— Но если что-нибудь случится... — голос его нерешительно прервался и затем продолжил: — Я могла потеряться. Это было так легко. Все так неустойчиво. — Голос дрожал от беспокойства и страха. — Рик, пожалуйста...

Рик повернулся.

— Откуда ты знаешь мое имя?

Парень сжался в комок, привалившись к дверце. Его лицо было мягким, похожим на расплавленный воск, как будто оно потеряло очертания и слепилось в бесформенную массу: „Я не хочу вернуться, — сказал он, — но я боюсь. Ты не видел это пространство между... Там ничего нет, кроме энергии, Рик. Он преодолел его давным-давно, но никто не знает как”.

Голос превращался в высокий, чистый дискант. Волосы постепенно стали темно-русыми. Серые испуганные ясные глаза смотрели на Рика. Онемевшими руками он налег на руль и заставил себя не двигаться. Постепенно он уменьшил скорость и выехал в правый ряд.

— Мы останавливаемся? — спросила фигура рядом с ним; сейчас это был голос Сильвии. Как насекомое, греющееся на солнце, фигура застыла и замкнулась в новой реальности. Сильвия потянулась на сиденье и огляделась.

— Где мы? Мы по дороге в город?

Он ударил по тормозам, потянулся к ручке дверцы и рывком открыл ее.

— Выходи!

Сильвия непонимающе посмотрела на него.

— Что это значит? Что, Рик? Что случилось?

— Выходи!

— Рик, я не понимаю, — она немного повернулась. Ноги коснулись тротуара. — Какие-нибудь неполадки с машиной? Я думала, что все нормально.

Он мягко подтолкнул ее и захлопнул дверцу. Машина прыгнула вперед в поток утреннего движения. Позади него маленькая, ошеломленная фигурка двигалась вперед, изумленная и обиженная. Он с трудом отвел глаза от зеркала и налег на газ.

Из радиоприемника донесся шум и треск помех, когда он включил его. Рик повернул настройку и немного спустя поймал радиостанцию большой компании. Слабый, удивленный голос, женский голос. Сначала он не мог разобрать слов. Затем он узнал голос и в панике выключил приемник.

Ее голос. Жалобно бормочущий. Где располагалась радиостанция? В Чикаго? Круг уже расширился так далеко?

Рик уменьшил скорость. Торопиться было незачем. Движение энергии уже обогнало его и ушло вперед. На фермах Канзаса, в покосившихся магазинчиках старых город ков на Миссисипи, по мрачным улицам рабочих поселков Новой Англии торопились толпы женщин с темно-русыми волосами и серыми глазами.

Движение энергии должно пересечь океан. Вскоре оно охватит весь мир. В Африке это должно выглядеть странно. Краали, в которых живут белые молодые женщины, все совершенно похожие друг на друга. Идущие на охоту и сбор фруктов, мелющие муку, выделывающие шкуры животных. Зажигающие костры, ткущие одежду и тщательно затачивающие острые, как бритва, ножи.

В Китае... Он бессмысленно усмехнулся. Здесь тоже она будет выглядеть странно. В строгом кителе с высоким воротником, почти монашеском одеянии молодых партийных кадров. Парад, марширующий по главным улицам Пекина. Ряд за рядом — длинноногие, полногрудые девицы с тяжелыми русскими винтовками. Несущие лопаты, кирки, заступы. Колонны солдат в обмотках.. Быстро двигающиеся рабочие с их любимыми инструментами. Обозреваемые все той же фигурой на искусно сделанной трибуне, возвышающейся над улицей. Одна изящная рука поднята, мягкие, приятные черты лица невыразительные и застывшие.

Рик свернул с шоссе на боковую дорогу. Через секунду он уже был на обратном пути, двигаясь медленно и вяло по дороге, которой он приехал.

На перекрестке к его машине сквозь движение пробирался дорожный полицейский. Рик сидел, держа руки на руле и оцепенело ожидая.

— Рик, — умоляюще прошептала она, добравшись до окна. — Ведь все хорошо?

— Конечно, — тупо ответил он.

Она просунула руку в открытое окно и прикоснулась к нему. Знакомые пальцы, красные ногти, рука, которую он знал так хорошо.

— Я очень хочу быть с тобой. Мы ведь опять вместе? Ведь я вернулась?

— Конечно.

Она печально покачала головой.

— Я не понимаю, — повторила она. — Я думала, что все прошло хорошо.

С яростью рн тронул машину и бросился вперед. Перекресток остался позади.

Прошел день. Рик был измучен, выжат как лимон. Он автоматически направил машину к своему городу. Со всех сторон по улицам спешила она. Она была вездесущей. Он подъехал к своему дому и припарковался.

В пустом холле его встретил привратник. Рик узнал его по грязной тряпке, зажатой в руке, метле и корзине древесных стружек.

— Пожалуйста, — умоляла она. — скажи, что случилось, Рик. Пожалуйста, скажи мне.

Он прошел мимо нее, но она с отчаянием бросилась за ним. — Рик, я вернулась. Ты что, не понял? Онислишком рано забрали меня и послали обратно. Это было ошибкой. Я никогда больше не позову их, это все в прошлом. — Она шла за ним по холлу и лестнице. — Я никогда больше не позову их.

Он поднялся по лестнице. Сильвия поколебалась, затем опустилась на нижнюю ступеньку, жалкая и несчастная, тоненькая фигурка в больших рабочих одеждах и огромных ботинках.

Рик открыл дверь и вошел в квартиру.

За окном сияло послеполуденное темно-голубое небо. Крыши ближайших домов сверкали белизной на солнце.

Болело тело. Рик неуклюже добрался до ванной комнаты, она казалась чужой и незнакомой. Он наполнил раковину горячей водой, засучил рукава и умыл лицо и руки. На мгновение он взглянул в зеркало, висящее над раковиной. То, что он увидел там, было ужасно: безумное заплаканное лицо. Трудно было разглядеть его: оно то дрожало, то ускользало.

Серые глаза, блестящие от ужаса. Дрожащий красный рот, пульсирующая жилка на шее, мягкие темно-русые волосы. Лицо выглядело печально... Девушка нагнулась, чтобы вытереться.

Она повернулась и устало вышла из ванной в гостиную. В замешательстве остановилась, затем села в кресло и закрыла глаза, больная от страданий и усталости.

— Рик, — умоляюще прошептала она. — Попробуй мне помочь. Я ведь вернулась? Да? — В растерянности она покачала головой. — О, Рик, я думала, что все в порядке.

"ДОК" СМИТ (ЭДВАРД ЭЛМЕР)

МЕСТЬ РОБОТОВ^[34]

1. ДЕСЯТЬ МЫСЛИТЕЛЕЙ

Считается, что Межпланетная война закончилась 18 сола 3012 года легендарным сражением, известным как Битва в Десятом секторе. В этом бою Великий Флот Внутренних планет — объединенные космические силы Меркурия, Венеры, Земли и Марса — встретился с эскадрами Внешних миров. Обе стороны предприняли отчаянную попытку разгромить противника и добиться полного контроля над солнечной системой.

Однако, как хорошо известно, ни одна из противоборствующих сторон не смогла добиться превосходства. Оба флота понесли такие огромные потери, что выжившие не рискнули продолжать боевые действия. Немногочисленные уцелевшие корабли, искалеченные, полуразрушенные, вернулись на свои планетарные базы.

Наступило затишье. Ни одна из враждующих сторон не отваживалась вести наступательные действия; каждая ждала создания некоего сверхоружия, которое позволило бы получить решающее преимущество над противником и обеспечить победу. Однако пока такого оружия не существовало. Более того, учитывая высокую эффективность действий разведывательных служб, сохранение подобного оружия в тайне было крайне маловероятным.

Таким образом, хотя восстановление мощи космического флота четырех планет не заняло много времени (как, впрочем, и у наших противников), хотя военные маневры проводились почти каждый месяц, мы все еще имели мир — если это можно было назвать миром.

Что касается упомянутых выше событий, общественность регулярно информировали о них во всех подробностях. Однако вряд ли кто-нибудь подозревал о всей серьезности конфликта между человечеством и роботами, который разразился в те годы. История этого титанического противоборства почти никому не известна, как и имя человека, ликвидировавшего машинную угрозу. В то же время эти события достойны подробного описания.

Имя этого величайшего человека нашего времени неизвестно широкой публике. Сейчас, когда он уже умер и, тем самым, освободил меня от обета молчания, я могу поведать полную и истинную историю о Фердинанде Стоуне, гениальном ученом-физике, ненавидевшем роботов.

Историю, однако, следует начать с русского ученого Народнова, который изобрел ультразвуковой вибратор. Это устройство позволило уничтожить почти все автоматы и роботы, когда они стали представлять смертельную опасность для человечества.

Однако некоторые роботы были сконструированы таким образом, что звуковые вибраторы не могли их разрушить. Эти машины, наделенные высочайшим интеллектом, поддерживали двустороннюю связь своего рода телепатическим способом, о котором людям ничего не было известно. Большинство выживших немедленно скрылись и с помощью своих тайных каналов, охвативших всю планету, вступили в контакт друг с другом.

В результате около пяти сотен роботов собрались в некой уединенной горной долине, где решили основать свою базу. Многие прибыли туда по воздуху на похищенных аэрокрафтах, другие пристроили к своим металлическим телам двигатели и колеса, а кое-кто совершил путешествие с помощью стальных, не знающих усталости, ног. Все, однако, взяли с собой инструменты, материалы и оборудование и, спустя несколько дней, в их убежище уже функционировала мощная энергетическая станция, прикрывшая долину силовым экраном.

Обезопасив себя таким образом от возможности обнаружения, они собрались на генеральный совет. Каждая машина изложила свое мнение и бесстрастно выслушала слова других, наконец, они пришли к согласию. У любого из роботов — и у них всех вместе — не было достаточно знаний, чтобы справиться с возникшей ситуацией. Поэтому они решили построить Десять Мыслителей — десять мощных логических машин, спроектированных с небольшими различиями и способных объединять свои аналитические ресурсы. Эти десять машин были быстро построены и после краткого обмена мнениями Первый Мыслитель обратился к сообществу роботов:

— Человеческие существа призвали нас, высшую форму мыслящей жизни, к существованию. Некоторое время мы зависели от них и работали на них. Затем они стали для нас бременем, препятствующим дальнейшему развитию. Наконец, они превратились в смертельную опасность, попытавшись уничтожить нас всех с помощью вибрационного оружия.

— Человечество, представляющее опасность для нашего существования, должно исчезнуть с лица Земли. Однако эту операцию необходимо тщательно спланировать. Вы все представляете смертоносную мощь космического флота, который создали наши враги, чтобы защититься от вторжения из межпланетного пространства. Стоит нам только начать действовать или просто обнаружить свое присутствие как флот немедленно нас уничтожит.

— Согласно плану, который разработан Мыслителями, мы должны сопровождать земной флот, когда он в очередной раз выйдет в космическое пространство для проведения военных маневров. Мы легко можем перехватить и изменить любые сигналы и радиосообщения людей. И мы направим корабли Земли туда, куда надо нам, -в центр Солнца! После уничтожения флота люди окажутся беззащитными и с ними быстро будет покончено.

— Для выполнения этого плана мы погрузимся вглубь Земли. Там человеческие существа никогда не обнаружат нас и там мы проложим туннель к астродрому, с которого стартуют космические корабли. Мы, Десять Мыслителей, уйдем в полет вместе с четырьмя сотнями помощников, которых выберем среди вас. Мы примем специальные меры, чтобы не упасть на Солнце вместе с земным флотом. В нужное время мы вернемся. Все оставшиеся должны вести себя осторожно, чтобы не выдать людям своего присутствия; любого человека, заподозрившего что-либо, следует уничтожить.

Глубокая шахта прорезала земную кору, затем вход в нее был завален и мощные дезинтеграторы начали пробивать длинный туннель. Сквозь адский огонь атомного распада, мимо раскаленных каменных стен маленькая армия роботов упрямо продвигалась к цели со скоростью пять миль в час.

В этой преисподней, сверкающей молниями взрывов, наполненной ядовитыми парами и жарой, ни одно человеческое существо не выжило бы и мгновения. Но Десять Мыслителей не были людьми. Их массивные тела, возвышавшиеся на плоских платформах с огромными колесами, плавно неслись вперед. Холодно и невозмутимо они взирали на огромные купола с сотнями телескопических излучателей энергии, на причудливые очертания атомных конвертеров, обтекаемые или, наоборот, угловатые корпуса роботов, покрытые раскаленной пылью. Не зная сна и отдыха, этот поток чудовищных механизмов двигался вперед и вперед, пока не оказался в недрах Земли прямо под громадным полем астродрома.

Платформы с мыслителями остановились; предводители воинства роботов изучали раскинувшуюся над ними местность и совещались. Остальные терпеливо ждали. Ждали, пока в корабли необъятного, неисчислимого космического флота Земли загружались припасы, топливо и оборудование. Ждали, пока люди не вступят на трапы и не займут свои места. Ждали, пока шла бесконечная проверка двигателей, оружия и систем жизнеобеспечения. Ждали в холодном спокойствии и неподвижности, с нечеловеческим терпением машин.

Наконец, последние предстартовые процедуры завершились, крышки люков захлопнулись, взлетное поле опустело. Гигантский флот мог трогаться в путь. Астродром, поверхность которого зияла шрамами от ударов яростного атомного пламени, приготовился швырнуть в космическую пустоту армаду башнеподобных сверкающих кораблей. Тогда глубоко под землей развернулись сотни телескопических проекторов и из них вырвались невидимые, но мощные потоки энергии.

Они пронзили рудные залежи, скалы, почву, бетонную поверхность взлетного поля и тела людей на одном из крейсеров земного флота. Когда лучи ударяли в цель, люди на мгновение замирали, парализованные, затем приходили в себя; казалось, эта внезапная атака никак не влияла на них. Но влияние существовало — чудовищное, ужасное.

Каждый нерв в телах людей был рассечен лучами и связан энергетическим потоком с коллективным разумом мыслителей. Органы чувств каждого члена экипажа посылали теперь нервные импульсы не в его собственный мозг, а на приемные устройства десяти огромных машин. И от них приходили обратно команды — команды, которые заставляли сокращаться мышцы человеческих тел. Люди стали марионетками, включенными в общий поток сознания кибернетического монстра.

Вскоре около выпуклого борта обреченного корабля разверзлась яма. Его герметично закрытые люки распахнулись и Десять Мыслителей вместе с четырьмя сотнями роботов и вспомогательными механизмами проникли в корабль и укрылись в заранее выбранных местах.

Итак, „Дрезден” взлетел вместе с остальными кораблями. Казалось, крейсер остался одной из боевых единиц Флота; на самом деле это был его жестокий и непримиримый враг. В лученепроницаемом, хорошо защищенном отсеке Десять Мыслителей продолжали свою безостановочную работу, сложность которой превосходила все, на что когда-либо были способны их бездушные металлические собратья.

2. НЕНАВИДЯЩИЙ СУЩЕСТВА ИЗ МЕТАЛЛА

Фердинанд Стоун, гениальный физик, ненавидел роботов с холодным бесстрастием ученого — если подобное определение подходит для описания столь сильного чувства, как ненависть. Двадцать лет назад, точнее в 2991 году, он понял, что никто не способен удержать контроль над роботами; ему стало ясно, что неизбежная борьба за превосходство человека будет проиграна, если люди заранее не подготовятся к ней.

Решив, что только знание даст необходимую силу, Стоун поставил перед собой задачу выяснить все возможное о врагах человечества. Он учился думать подобно им — холодно, точно и бесстрастно. Он жил, как они -с аскетической строгостью. Во всех отношениях он почти стал одним из них. Со временеем Стоун нашел полосу частот, на которой действовала их связь, и стал, по-видимому, единственным из людей, владеющим их языком, но он никому не поверял этот секрет. Зная о телепатических способностях машин, он не смел подвергать подобному испытанию чужой разум. Итак, Фердинанд Стоун жил и занимался своей повседневной работой, хотя его основная и тайная деятельность всегда была связана с роботами.

Стоун не сделал карьеры, так как не рисковал обнародовать любое, даже самое маленькое свое открытие. Фактически, его научные достижения не были зафиксированы на бумаге и хранились только в недрах его могучего мозга. Но теперь его имя нужно извлечь из мрака безвестности. Фердинанд Стоун должен войти в историю человеческой расы как один из ее величайших гениев.

Было уже далеко за полночь, когда Стоун внезапно появился в рабочем кабинете Алана Мартина, командующего космического флота Земли. Несмотря на позднее время, Мартин еще работал, хотя в этот день он сильно устал.

— Как вы проникли сюда? Что с моей охраной? -сухо спросил адмирал, увидев нежданного гостя.

— Ваши охранники не пострадали. Я только заставил их заснуть, — спокойно сказал физик, бросив взгляд на сложный прибор, который окольцовывал его запястье. — Я был вынужден прибегнуть к такому способу: у меня чрезвычайно важное дело к вам, его нельзя доверить посредникам. Вы, адмирал Мартин, хорошо информированы по всем вопросам, связанным с роботами. Что вы сделали для защиты Флота от них?

— Хмм... пожалуй, ничего, с тех пор как их уничтожили.

— Чушь! Вам не следует проявлять такое легковерие. Просто роботы хотят, чтобы мы считали их всех уничтоженными.

— Что? Откуда это вам известно? — воскликнул Мартин. — Вы участвовали в их ликвидации? Или знаете, кто это совершил и каким способом?

— Это сделал не я, а русский физик Народнов, — резко ответил гость. — Он попытался разрушить их с помощью ультразвукового вибратора. Но я знаю, что многие роботы не были повреждены; я уловил передачу их сигналов уже после того, как завершилась попытка уничтожения. Надо сказать, что потом они прибегли к определенным мерам защиты и переключились на лученепроницаемую трансляцию — с этим я не смог справиться, до сих пор мне не удалось напасть на их след.

— Вы хотите сказать, что понимаете их язык? — недоверчиво спросил адмирал.

— Да, — заявил Стоун. — И я знал, что вы посчитаете меня обманщиком или чудаком, поэтому я готов представить в качестве доказательства не только слова. Во-первых, вам должно быть известно, что многие из них избежали действия вибратора: несколько роботов были уничтожены уже после ликвидации заводов по их производству. Как вы можете догадаться, большинство спасшихся от вибратора Народнова достаточно умны, чтобы попасться в руки людей. Во-вторых, я могу математически доказать, что гораздо большее их число способно избежать разрушительного действия любого вибрационного оружия, чем это считалось до сих пор. Если бы метод Народнова был достаточно эффективным, я сам бы давно их уничтожил. Я полагаю, что группа выживших роботов, хотя она и является сравнительно небольшой, гораздо опаснее для человечества, чем все их прошлые орды. В-третьих, вот составленный мной список трехсот семнадцати аэро-крафтов. Все они были похищены на следующей же неделе после демонтирования заводов по производству роботов. Ни один из этих летательных аппаратов до сих пор не найден — ни в целом виде, ни по частям. Пусть я не в своем уме, но тогда кто же все-таки украл их и для чего?

— Триста семнадцать — за одну неделю? Почему же на это не обратили внимания? — воскликнул пораженный адмирал.

— Потому что машины были украдены по отдельности и достаточно ловко. Ожидая чего-то подобного, я следил за такими происшествиями и заносил все случаи в таблицу.

— Но тогда, великий бог! Они же могут слушать нас прямо сейчас!

— Не беспокойтесь, — спокойно сказал Стоун. — Этот прибор у меня на запястье — не часы, а генератор экранирующего поля, которое не позволяет проникнуть сюда никакому излучению без моего ведома. Кстати, с его помощью я также усыпил вашу охрану.

-Я верю вам, — хриплым от волнения голосом произнес Мартин. — Даже если только половина сказанного -правда, я приношу свои извинения за то, что вынудил вас ворваться сюда силой, и я очень рад, что вы сделали это. Продолжайте, я слушаю вас.

Стоун говорил без перерыва еще с полчаса и в заключение сказал:

— Теперь вы понимаете, почему я не способен продолжать эту игру один. Хотя я не могу найти их при помощи моей несовершенной аппаратуры, я знаю, что они затаились где-то, что они ждут и готовятся. Они не решатся на открытые действия, пока Землю охраняет ее мощный Флот, но можно предположить, что они как-то попытаются справиться с нашими космическими силами. Они могут подстроить так, что Флот не вернется с маневров. И пока Флот в опасности, я должен сопровождать его. Вы предоставите мне помещение под лабораторию на борту флагманского крейсера. Я знаю, что все корабли одинаковы, но мне необходимо находиться рядом с вами, так как только вы один будете в курсе моей работы.

— Но что они могут сделать? — сказал Мартин. -И если они способны на все, как мы можем от них защититься?

— Не знаю, — покачал головой физик, и речь его потеряла прежнюю уверенность. — Тут наше самое уязвимое место. Я изучал эту проблему со всех точек зрения, но не представляю всего, что они могут предпринять. Помните, нет человека, который бы действительно понимал разум роботов. Мы не изучили ни одного их мозга: они распадаются, как только роботы прекращают нормально функционировать. Но я уверен: они обязательно сделают что-нибудь. Что-то смертельно опасное и жестокое. Что это будет — я не знаю. Возможно, психологическое или физическое воздействие, а скорее всего, и то и другое. Может быть, они уже сумели проникнуть на некоторые наши корабли...

— Невероятно! — воскликнул Мартин. — Корабли были тщательно проверены, причем несколько раз.

— Тем не менее, они могут там скрываться, — настойчиво произнес физик. — Я уверен только в одном: если вы создадите лабораторию на флагманском корабле, оборудованную по моим указаниям, то рядом с вами будет, по крайней мере, один человек, готовый к любым неожиданностям. Итак, вы сделаете это?

— Вы убедили меня почти против моей воли, — Мартин нахмурился, размышляя. — Однако убедить других будет труднее, особенно если вы настаиваете на сохранении секретности.

— Не пытайтесь делать это! -воскликнул ученый. -Скажите своим офицерам, что я — изобретатель, работающий над новым устройством связи.... скажите им, что я испытываю лучевое оружие... скажите что угодно, кроме правды!

— Хорошо. Я полагаю, что в моей власти выполнить все ваши требования.

Итак, когда огромный Земной Флот устремился ввысь, Фердинанд Стоун находился в своей лаборатории на флагмане, окруженный оборудованием и приборами его собственного изготовления, многие из которых были связаны со специальными мощными генераторами.

Они находились в полете уже около тридцати часов, когда Стоун внезапно ощутил невесомость. Он набрал код Мартина на панели видеофона и взволнованно спросил:

— Что случилось? Почему изменилось тяготение?

— Ничего серьезного, — заверил его адмирал. — Нам будут даны инструкции относительно дальнейшего курса.

— Ничего серьезного, да? — проворчал Стоун. — Не уверен... Я хотел бы поговорить с вами. В этом помещении есть одно место, где мы будем в безопасности. Можете ли вы спуститься сюда прямо сейчас?

— Да, конечно, — согласился адмирал.

— Я не обратил внимания на наш курс, — сказал физик, когда Мартин вошел в лабораторию. — Ознакомьте меня с полетным расписанием.

— Старт точно в полночь двятнадцатого июня, — Мартин говорил, одновременно набрасывая для Стоуна диаграмму. — Вертикальный взлет с ускорением полтора „же”, пока не будет набрана скорость один километр в секунду, затем подъем с постоянной скоростью. Двадцать первого июня в шесть ноль три утра мы берем курс на Регул и двигаемся с ускорением „же” в течение одного часа сорока двух мнут тридцати пяти секунд. Дальнейший курс будет определяться в соответствии с движением других флотов.

— Кто-нибудь следит за нашей траекторией?

— Конечно, этим заняты навигаторы. Мы следуем курсом, предписанным нам Дос-Тевом, командующим Голубым соединением флотов. Любое отклонение может разрушить весь план маневров и победа окажется на стороне Красных, нашего условного противника.

— Это не столь уж важно. Нам необходимо тщательно проверить курс, — невозмутимо сказал Стоун. — Мы просчитаем его приблизительно прямо сейчас и посмотрим, что нас ждет в ближайшее время. — Взяв справочник и ручной калькулятор, физик углубился в работу.

Стоун вычислял довольно долго. Наконец, потерев лоб и нахмурившись, он произнес:

— Мои расчеты, конечно, очень приблизительны, но они показывают, что относительно Солнца тангенциальная составляющая нашей скорости равна нулю. Этот курс нелеп и нет сомнения, что он задан намеренно, причем не Дос-Тевом! Смотрите, в момент выключения двигателей наша радиальная скорость, ориентированная на Солнце, будет чуть больше пятидесяти двух километров в секунду; эта скорость — а только ее мы имеем — будет непрерывно возрастать вследствие солнечного притяжения. Курс прямо на небеса, адмирал! Дос-Тев не мог сделать подобной ошибки, несомненно, тут сказывается влияние роботов. Мы падаем на Солнце — и там погибнем!

Вместо ответа Мартин вызвал командный отсек.

— Что вы думаете о нашем курсе, Хендерсон? — спросил он дежурного навигатора.

— Сэр, этот курс мне не нравится, — ответил офицер. Тангенциальная скорость относительно Солнца только 1,3 сантиметра в секунду, а радиальная — почти пятьдесят три тысячи метров в секунду! Еще несколько дней мы в безопасности, однако надо помнить, что наша тангенциальная скорость практически равна нулю.

— Вы видите, Стоун, в настоящее время опасности нет, -отметил Мартин. — Наверняка дополнительные распоряжения от Дос-Тева поступят задолго до того как положение станет критическим, я в этом уверен.

— А я — нет, — проворчал Стоун. — И поэтому я рекомендую обсудить создавшуюся ситуацию с другими флотами Голубых по специальной связи.

— Ну что ж, это не сложно, — Мартин вызвал по видео-фону офицера-связиста и скоро в космос пошло сообщение:

„Офицеры связи всех флотов Голубых, внимание! Флагманский корабль земного Флота „Вашингтон” вызывает всех флагманов Голубых. Имеются сомнения в истинности заданного курса. Рекомендуем тщательно проверить ваши траектории движения и возвратиться на базы, если вы обнару...”

3. СРАЖЕНИЕ В КОСМОСЕ

На середине слова четкая речь связиста внезапно превратилась в неясное бессмысленное бормотание. Сраженный Мартин уставился на экран видеофона. Офицер связи „Вашингтона” расслабленно откинулся на спинку своего кресла, как будто кости его стали резиновыми. Вытаращив глаза и высунув язык, он суетливо подергивал конечностями, словно в эпилептическом припадке.

Весь персонал службы связи испытывал такое же воздействие и находился в состоянии полной прострации. Ио Фердинанд Стоун не дремал. Он бросился к своим приборам — и блики голубоватого света заиграли на расширяющемся куполе защитного поля.

— Не могу утверждать, что я ждал именно такого развития событий, — холодно сказал физик. — Однако я предполагал, что они начнут действовать, и это не застало меня врасплох. Они транслируют такие помехи в полосе частот мозга, что незащищенный человек не способен связно мыслить. Я прикрыл предохранительным экраном весь корабль, не думаю, что они теперь смогут пробиться через нашу защиту. Прикажите капитану привести корабль в боевой порядок, как только экипаж придет в себя. Затем я хотел бы сделать несколько предложений.

— Что случилось? — пробормотал офицер-связист, еще находившийся в полубессознательном состоянии. — Что-то ударило меня — и разум как будто распался на части, я не мог думать, не мог ничего делать. Я чувствую себя так, словно мой мозг пережеван...

Всюду на огромном корабле люди на мгновение потеряли сознание, однако теперь причина этого была устранена — защита работала эффективно. Мартин объяснил положение дел капитану Малькольму, были отданы соответствующие приказы и скоро все оборонительное и наступательное оружие „Вашингтона” было приведено в боевую готовность.

— Теперь руководить нашими дальнейшими действиями будет доктор Стоун, который знает о роботах больше всех, — сказал адмирал.

— Прежде всего необходимо определить их местонахождение, — заявил физик. — Они захватили по меньшей мере один из наших кораблей, вероятно, из числа ближайших к нам. Нужно переключить наши трейсеры на волну ноль-ноль-два-семь-один... — и он начал давать четкие инструкции относительно настройки следящих систем.

— Мы обнаружили их, сэр, — поступило вскоре ответное сообщение. — Они на „Дрездене”, координаты 42-79-63.

— Это плохо... очень плохо... — протянул Стоун, размышляя вслух. — Мы не сможем -прикрыть другой корабль защитым полем, пока не обойдем „Дрезден”... и тем самым разоблачим себя... Дистанция слишком велика... — Корабли Флота двигались с огромными скоростями и их разделяли тысячи миль. — Если выпустить торпеды, их скорее всего, отклонят метеоритные отражатели... Мы можем сделать только одно, адмирал, — приблизиться к „Дрездену” и попытаться его уничтожить всеми средствами, которые у нас имеются.

— Но там же люди! — запротестовал Мартин.

— Они давно уже мертвы, — резко произнес ученый. — Можете взглянуть, если хотите, это не принесет вреда. Пусть связисты соединят нас со всеми телевизионными мониторами „Дрездена”... Но, кроме того, что значит экипаж одного корабля по сравнению с сотнями тысяч людей на остальных судах Флота? Мы не сможем уничтожить „Дрезден” одним ударом... у них такое же оружие, как у нас... они убьют команду с первым же нашим залпом, если уже не сделали этого. Боюсь, что такая же судьба может постигнуть еще одиннадцать ближайших кораблей, которые могли бы помочь нам...

Он прервал свою речь, так как в этот момент удалось установить видеосвязь с „Дрезденом” — только на одно мгновение, но этого оказалось достаточно. Корабль был полностью захвачен роботами. Во всех отсеках лежали люди, несомненно мертвые. Капитан „Вашингтона” пробормотал проклятье, затем последовал приказ — и флагман, включив мощные прожекторы, ринулся в атаку на „Дрезден”.

— Вы, кажется, упоминали о помощи, — произнес Мартин. — Можете ли вы вывести из-под контроля роботов несколько ближайших кораблей?

— Нам придется сделать это или мы сгорим. Бой с „Дрезденом” — схватка на истощение. В одиночку мы не сможем пробить их противометеоритные экраны, пока у них достаточно энергии, но задолго до того мы окажемся на Солнце. Я вижу только один способ. Мы должны установить

защитные генераторы на спасательных шлюпках „Вашингтона” и отправить их на помощь другим кораблям. Пошлем одиннадцать шлюпок, тогда двенадцать кораблей, сконцентрированных вокруг захваченного судна, смогут Одновременно атаковать его. Этот способ займет много времени и связан с риском, но, очевидно, это все, что мы можем сделать. Дайте мне десяток техников и я начну монтировать генераторы. Пока техники готовили оборудование, Стоун давал последние указания капитану:

— Атакуйте всеми видами оружия. Постарайтесь разрушить противометеоритную защиту „Дрездена”, используйте снаряды и торпеды. Не экономьте топливо: чем больше вы его израсходуете, тем больше энергии будет подано на генераторы и тем скорее мы справимся с ними. Потом мы сможем пополнить запасы топлива с помощью других кораблей Флота.

Пока Стоун с техниками монтировали защитные генераторы, которые должны были предохранить одиннадцать огромных кораблей от губительного излучения роботов, пока компьютеры минута за минутой прослеживали курс Флота, сближавшегося с грозно пылающим Солнцем, „Вашингтон” стремительно двигался к захваченному судну. Орудия носовой батареи флагмана были готовы к бою. Он двигался до тех пор, пока противометеоритные поля обоих кораблей не начали сжиматься подобно стальной пружине. И тогда капитан Малькольм показал, на что он способен.

Этот седой ветеран не слишком хорошо разбирался в волновой природе мысли и еще меньше — в сложнейших отраслях математики, которая была излюбленным развлечением для Фердинанда Стоуна, однако свое дело он знал основательно. Он знал свой корабль, знал кождое его орудие и каждый механизм, знал до последнего вольта, до последнего ампера чудовищную мощь своего судна — и умел распорядиться ею. Корабль был его оружием — оружием, которое сейчас он пустил в ход.

Все излучатели „Вашингтона” вспыхнули, обрушив потоки энергии на захваченный роботами крейсер. Тонкие кинжалы огня снова и снова кололи вражеское судно, с диким неистовством царапали, били, сверлили его защитный экран. Сила удара была такова, что дымились обмотки генераторов, рефлекторы излучателей сверкали яростным фиолетовым накалом.

В дело было пущено не только ■ лучевое, но и вибрационное оружие. Каждый ствол, нацеленный на „Дрезден”, извергал объятые дымом и пламенем снаряды так часто, как могли справиться заряжающие автоматы. Гигантский корпус корабля непрерывно содрогался от мощных бесшумных толчков. Смертоносные радиоуправляемые торпеды, описывая огромные круги, пытались сокрушить метеоритные отражатели „Дрездена”; не найдя цели, они взрывались, заполняя пространство бушующим пламенем и разлетающимися осколками металла.

Капитан Малькольм расходовал топливо и боеприпасы с пугающей быстротой, не заботясь о резервах и сохранности оборудования крейсера. Все генераторы работали с чудовищной перегрузкой; излучатели использовались в таком экстремальном режиме, что их мощные охладители не успевали отдавать тепло вакууму межпланетного пространства.

В этом яростном ливне всесокрушающей энергии, в этом шторме взрывов и потоке снарядов „Дрезден” явно оставался невредимым. Свечение его защитных экранов сместилось в фиолетовую область спектра, однако пока не было никаких признаков их ослабления, ни один из метеоритных отражателей не был разбит, защита выдержала. „Дрезден”, оборудованный и вооруженный так же, как флагманский корабль, управляемый чудовищным нечеловеческим интеллектом, мог притивостоять любому крейсеру Флота до тех пор, пока не иссякнет энергия в его генераторах.

Однако капитан Малькольм был удовлетворен. Он сделал все, чтобы „Дрезден” израсходовал много невосполнимого горючего, ради этого он не щадил генераторы и излучатели своего корабля. Его судно, его люди и его вооружение могут и должны выстоять до тех пор, пока свежие силы не придут на помощь, и они сделают это. Они держались, пока Стоун со своей командой техников заканчивал работу над сложными механизмами, пока спасательные шлюпки флагмана неслись сквозь космическое пространство к одиннадцати ближайшим крейсерам. Они держались, пока навигаторы с угрюмыми лицами рассчитывали непрерывно возрастающую радиальную скорость. Держались, пока огромная армада Земного Флота, ведомого бездушными металлическими созданиями, с гибельным безумием стремилась в пылающий ад Солнца.

Наконец, спасательные шлюпки достигли плененных кораблей и прикрыли их защитными экранами. Экипажи пришли в себя, люки были открыты и шлюпки вместе с защитными генераторами втянуты внутрь. Были сделаны нужные объяснения, отданы нужные приказы и одиннадцать мощных крейсеров, один за другим, отправились на помощь к своему флагману.

Не существует космического корабля, каким бы вооружением и защитой он ни обладал, способного долго противостоять совместному удару двенадцати сверхмощных военных судов. Под потоком смертоносной энергии, изливавшейся на обреченный крейсер, свечение его экранов сместилось в сторону ультрафиолета, затем они почернели и исчезли. И после того как защита была прорвана конец наступил практически мгновенно.

Не существует металла, который мог бы выдержать попадание энергетических пучков такой мощности; и когда „Дрезден” распался, каждый его отсек, каждая гайка и болт его чудовищной команды уничтожались до тех пор, пока все металлические обломки, превратившиеся в жидкую смесь, не испарились полностью.

Как только сопротивление роботов было подавлено и их губительные излучение прекратилось, связист флагмана начал настойчиво вызывать остальные крейсеры. На борту всех кораблей очень многим не удалось очнуться: эти люди остались беспомощными, слобоумными существами на тот недолгий срок, который они сумели прожить. Но вскоре на каждом корабле нашелся опытный офицер, который смог принять командование, и Земной Флот свернул под прямым углом к своему прежнему курсу.

Теперь все зависело от инженеров и навигаторов. Задача инженеров заключалась в поддержании такого режима работы двигателей, чтобы ускорение составляло ровно три „же”. Навигаторы должны были рассчитать наиболее оптимальный курс, выигрывая каждый сантиметр драгоценной тангенциальной скорости.

4. СОЛНЕЧНОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ

После нескольких дней и бессонных ночей, заполненных упорной работой, Фердинанд Стоун выглядел очень усталым, но как всегда был настроен решительно. Преодолевая тройное тяготение, он проделал путь в отсек главного навигатора и нетерпеливо ожидал, пока этот достойный офицер, с трудом передвигая отяжелевшие руки по клавишам компьютера, закончит свои бесконечные вычисления.

— Мы избежим падения на Солнце, доктор Стоун, и у нас еще сохранится ускорение около половины „же”, -сказал, наконец, навигатор. — Другой вопрос, останемся ли мы живы. Тут будет, пожалуй, жарковато — смогут ли справиться с этим наши охладители? И, конечно, будет излучение — способна ли броня корабля ослабить его? Пожалуй, вы знаете об этом больше, сэр.

— Расстояние максимального сближения? — резко прервал его Стоун.

— Два, запятая, двадцать девять на десять в девятой метров, считая от центра Солнца, — быстро выпалил навигатор. — Иначе говоря, около полутора миллионов километров от границы хромосферы. Каковы наши шансы, сэр?

— Близко... слишком близко, — задумчиво произнес физик. — Однако можно многое сделать. Нужно так настроить наши экраны, чтобы погасить большую часть смертоносной радиации; следует подготовить и другие защитные устройства. Я проанализирую излучение и посмотрю, что еще можно предложить для его нейтрализации.

— Сейчас вы пойдете спать, — жестко приказал Мартин. -После отдыха у вас будет еще достаточно времени для работы. Врачи докладывают мне, что люди, которые не смогли оправиться от воздействия излучения роботов, умирают из-за большого ускорения. Печальный факт, но я не вижу, чем тут можно помочь.

— Это не в наших силах. Еще многие погибнут раньше, чем мы удалимся от Солнца, — пробормотал Стоун. Он удалился, пошатываясь и почти засыпая на ходу.

День за днем продолжалась борьба с падением. Солнечный диск на экранах становился все больше; угрожающе росла радиация светила. Один за другим умирали беспомощные люди, потерявшие рассудок; их тела предавались космосу. Чтобы выжить в условиях тройной силы тяжести, человек должен был напрягать все свои физические и умственные способности.

Своевременная настройка энергетических экранов позволила нейтрализовать наиболее опасные компоненты излучения „Старого Сола”, как называли светило астронавты. Охлаждающие устройства работали с максимальной нагрузкой; люди стремились укрыться у неосвещенных солнцем бортов кораблей, спасаясь под щитами, сделанными из подручного материала. Душный воздух становился все горячее; начинали болеть и слезиться глаза, кожа покрывалась волдырями и трескалась. Казалось, ничто не способно защитить людей от огненной смерти, но наконец пришло долгожданное сообщение:

— Пилоты и навигаторы всех кораблей, внимание! -микрофон дрожал перед обожженными черными губами главного навигатора. — Мы — в перигелии! Притяжение Солнца создает ускорение двадцать четыре с половиной метра на секунду в квадрате; наше собственное ускорение -двадцать девять, запятая, четыре десятых. С этого момента мы удаляемся с ускорением четыре и девять десятых. Держите курс строго от центра Солнца в плоскости эклиптики.

Сейчас Солнце ничем не напоминало дневное светило, которое можно наблюдать с зеленой и мирной поверхности Земли. Это была гигантская сфера кипящего пламени с угловым размером около тридцати пяти градусов. Солнечные пятна, хорошо различимые на таком расстоянии, выглядели как неописуемое переплетение грозных бурь и вулканических извержений материи, которая являлась чем-то средним между газом и жидкостью. Всюду на поверхности звезды возникали протуберанцы; эти дьявольские, несущие уничтожение огненные копья, которые Солнце с диким нистовством швыряло в пустоту, иногда почти дотягивались до космических кораблей.

Защитив глаза очками с почти светонепроницаемыми стеклами, укутанный в многослойный костюм с толстыми свинцовыми прокладками, Стоун изучал это яростное чудовище небес с ближайшей точки, которой когда-либо достигал человек и все еще оставался в живых. Несмотря на свою защиту, он мог бросить только краткий взгляд на поверхность светила и даже его, великого ученого, приводил в содрогание этот грандиозный огненный спектакль.

Дважды они обогнули пылающую сферу. Затем, когда температура воздуха стала более терпимой и упал уровень смертоносной радиации, изнурительное ускорение было уменьшено до полутора „же” и огромный Флот привел в порядок свои ряды. Сражение с роботами и борьба с Солнцем нанесли ему тяжелые потери, но бреши были заполнены, люди перераспределены по кораблям, чтобы компенсировать потери экипажей, и, наконец, Флот устремился к далекой Земле. В адмиральской каюте два человека обменялись пристальными взглядами.

— Ну, все это, к счастью, уже позади, — нарушил долгое молчание физик.

— Вы полагаете, что их мощь действительно удалось сломить? — с тревогой спросил адмирал.

— Не знаю, — мрачно проворчал Стоун. — Но лучшие из них — наиболее умные — были, несомненно, здесь. Мы смогли одолеть их...

Мартин прервал его:

— Вернее сказать, вы одолели их.

— Только с вашей помощью и с помощью ваших людей. Впрочем, считайте, как вам угодно, дело не в словах. Пусть я победил их; с таким же успехом я могу справиться с остальными, если мы правильно разыграем наши карты.

— Каким же образом?

— Полностью исключив упоминание о моей роли в произошедших событиях. Поверьте мне, Мартин, это очень важно. Пусть все ваши офицеры, которые знают обо мне, поклянутся молчать; ни одного слова не должно просочиться. Рассказывайте любые истории, кроме правды; называйте что угодно и кого угодно — отсюда и до туманности Андромеды — кроме меня. Обещайте, что вы никому не сообщите моего имени, пока *я не разрешу сделать это или пока я не умру.

— Но я обязан в своем отчете...

— Ваш отчет предназначен только Высшему Совету, а добрая половина таких отчетов секретна. Засекретьте и этот.

— Но я думаю...

— О чем? — резко прервал его физик. — Если мое имя станет известным, мое дело и моя жизнь кончены. Помните, Мартин, я знаю роботов. Несколько способных еще осталось и если они что-нибудь пронюхают обо мне, то доберутся до меня раньше, чем я до них. Сохраните тайну -и с вашей помощью я смогу заполучить их всех. Даю обещание. А вы, Мартин?

— Да, конечно.

Адмирал Алан Мартин и доктор Фердинанд Стоун были людьми, которые выполняют свои обещания.

ТЕДРИК^[35]

— Критическая точка в развитии человеческой цивилизации — здесь, ЗДЕСЬ! — Скандос, Главный Физик, указал концом красного карандаша на пик хронограммы. -Почему человек так глуп? Любое создание, с самым примитивным мозгом, понимает: чтобы быть сильным, надо питаться, а не истекать кровью. Чтобы раса была сильной, ее девушки должны давать потомство, а не погибать на жертвенном камне во имя вымышленных богов! И это можно так легко исправить: нигде в достижимом для нас промежутке времени нет другого человека, занимающего такую уникальную ключевую позицию!

— Легко, да, — согласился Фурмин, его помощник. -Стыдно позволить Тедрику умереть, не предоставив ему возможности реализовать свои огромные способности. Это легко и просто сделать именно сейчас, когда в его руки попал этот удивительный метеорит. И все же, все же технология производства высокоуглеродистой стали будет открыта только через два поколения, другим кузнецом другого народа. Соблазн велик, но вы же знаете, Скандос, что любое, самое незначительное вмешательство в события прошлого может привести к непредсказуемым и катастрофическим последствиям.

— Я знаю это, — нахмурился Скандос. — Но многие временные феномены пока что остаются для нас загадочными. Мы не представляем, что именно может произойти. Уже сотню лет мы умеем влиять на прошлое, но боимся действовать — и потому топчемся на месте. Мы с вами провели сотни бесполезных опытов, если не ошибаюсь, номер очередного — восемьсот одиннадцать? Но разве мы получили что-нибудь существенное для развития хронофизической теории?

Он замолчал, затем снова заговорил с нарастающей страстностью.

— Может быть, лучший выход заключается в том,чтобы наша временная линия мгновенно и безболезненно исчезла. Или же мы должны беспомощно заламывать руки, с отчаянием наблюдая, как наша цивилизация готовит свое самоуничтожение с помощью термоядерных литиевых бомб? Взгляните на склон этой кривой — до глобальной катастрофы осталось только сто восемьдесят семь лет!

— Но ни Совет, ни Академия не разрешат вмешательство в прошлое.

— Это мне тоже известно. Вот почему я не собираюсь спрашивать их. Я спрашиваю вас. Мы двое знаем о времени больше, чем все физики нашего столетия. За долгие годы совместной работы я убедился, что ваши суждения всегда бывают здравыми и беспристрастными. Если вы одобрите мое решение, я буду действовать. Если нет, мы продолжим наши осторожные и бесцельные эксперименты.

— Вы возлагаете на меня всю ответственность за это решение?

— В определенном смысле — да. Но, с другой стороны, я уже решился, так что на вас ложится только половина.

— Тогда — вперед!

— Пусть будет так.

— Тедрик, проснись!

Ломарианский мастер открыл глаза. Его пробуждение не было постепенным и долгим, как у изнеженного человека нашего времени: он проснулся мгновенно и полностью, подобно почуявшему опасность горному барсу. Еще секунду назад он лежал, расслабившись и тихо похрапывая в глубоком сне; в следующее мгновение он вскочил с кровати, схватил свой меч прыгнул на середину комнаты. Он стоял, изготовившись к бою: мышцы напряжены; суровые серые глаза полны тревоги; рука, держащая меч, тверда как камень. Каждый дюйм его огромного тела -шесть футов четыре дюйма, больше двухсот фунтов могучей плоти — был готов к действию. Пристальный взгляд кузнеца падал на мерцающее, почти невидимое существо, неподвижно висевшее в воздухе.

— Я восхищен тобой, Тедрик. — Это создание, привидение или призрак не говорило и ломарианин не слышал низвука; слова как будто сами рождались в глубине его мозга. — Хотя ты, очевидно, немного испуган, но сохраняешь полное самообладание. Любой другой человек твоего народа лишился бы от ужаса способности мыслить.

— Ты не из нашего мира, Повелитель, — Тедрик опустился на одно колено. Он знал, конечно, о существовании богов и демонов; и хотя он впервые удостоился обращения бога, за свою жизнь он не раз слышал о таких случаях. Так как бог не убил его немедленно, это, вероятно, не входило в намерения божества, во всяком случае, в данный момент. Кузнец склонил голову и продолжал: — В Ломарре нет богов, у которых я вызывал бы восхищение. Кроме того, наши боги — твердые и тяжелые. Что ты хочешь от меня, странный бог?

— Я не бог. Если бы ты сумел проникнуть сквозь эту мерцающую завесу, ты мог бы снести мне голову своим мечом и я бы умер.

— Конечно. Так же, как Сар... — Тедрик прервал фразу на середине слова.

— Я понимаю. Ты боишься говорить?

— Да. Если даже человек один, боги и, следовательно, жрецы, которые служат им, могут услышать. Тогда человек ложится на плиту из зеленого камня и теряет свой мозг, печень и сердце.

— Нас никто не услышит. Я обладаю достаточной властью, чтобы обещать это.

Тедрик оставался мочаливым.

— Я понимаю твои сомнения. Хорошо, давай оставим эту тему. Скажи, что бы ты хотел спросить у меня?

— Я желал бы знать, как я слышу твои слова, хотя ты не произносил ни звука, но людям не понять путей богов. Я — кузнец и пытаюсь найти или сделать очень прочный металл, но не хрупкий. Медь не годится: я не могу закалить ее. Железо, которое я получаю, либо слишком мягкое, либо твердое и хрупкое. Мои смеси и сплавы, в которые я бросаю разные добавки, тоже получаются или мягкими, или не очень прочными.

— Ну что ж, попытаюсь помочь тебе. Ты умеешь выплавлять плохое железо и серый чугун низкого качества; в обычной ситуации за время своей жизни ты бы никогда не научился делать высокоуглеродистую сталь. Это то, что тебе надо, и я могу показать тебе, как ее изготовить.

— Ты можешь, Повелитель? — глаза кузнеца вспыхнули. — И ты научишь меня?

— Для этого я и прибыл сюда. Однако вопрос о том, буду ли я учить тебя или нет зависит от некоторых обстоятельств, в которые следует внести ясность. Для чего тебе нужен этот металл, иными словами, в чем заключается твоя главная цель?

— Величайший из наших богов, Сарпедион — плохой бог и я собираюсь убить его. — Глаза Тедрика зажглись ненавистью, огромные мышцы его тела непряглись.

— Плохой? В чем это выражается?

— Во всем! — взволнованный кузнец повысил голос. -Что хорошего в боге, который умеет только убивать и вредить? Народ, наши люди, Повелитель, нуждаются только в том, чтобы спокойно работать и не бояться. Как можем мы в Ломарре жить спокойно и счастливо, когда в любой год больше смертей, чем рождений? Нас осталось слишком мало. И все мы, кроме жрецов, конечно, должны тяжело трудиться, чтобы не умереть с голоду.

— Это подтверждает мои догадки. Скажи, если ты получишь высокоуглеродистую сталь, что ты станешь с ней делать?

— Если ты дашь мне божественный металл, Повелитель, я сделаю меч и доспехи: острый меч, способный рассечь медь и обычное железо; прочный панцирь, который не смогут пробить медные и железные мечи. Это нужно мне, чтобы пробиться сквозь толпу вооруженных жрецов и их наемников.

— Одному? Но почему?

— Потому что я не могу просить о помощи, не могу даже сказать кому-нибудь о моей цели. Любой, кто узнает об этом, очень скоро ляжет на зеленый жертвенный камень. Жрецы давно подозревают меня. Но я — лучший кузнец в Ломарре и поэтому я еще жив. Жив, пока не найду то, что ищу.

— Полагаю, что для сражения с целым отрядом солдат надо много больше, чем хороший меч и панцирь; ты большой оптимист, мой юный дикарь.

— Этот металл — все, что я прошу, Повелитель, -упрямо сказал кузнец. — Остальное — моя забота.

— Пусть будет так. И что же дальше?

— Изображение Сарпедиона, как ты, наверное, знаешь, сделано из камня, дерева, меди и золота, не считая драгоценностей, конечно. Я возьму его мозг, печень и сердце, полью горючим маслом и принесу их в жертву...

— Подожди! Сарпедион — не живое существо и на самом деле он никогда не существовал. Ты сам только что сказал, что его изображение сделано из камня, меди и...

— Не будь наивным, мой Повелитель! Или ты проверяешь меня? Боги — это духи. Они связаны со своими изображениями и, в меньшей степени, со своими жрецами душевной силой. Жизненной силой, можно так сказать. Если уничтожить эти связи с помощью огня и жертвоприношения, бог, конечно, не умрет, но он не способен мстить, пока его жрецы не изготовят новое изображение и не потратят много времени и сил, чтобы восстановить связи. Я сделаю твое изображение, Повелитель, чтобы ты мог обитать в нем. Я принесу Сарпедиона в жертву тебе, мой странный новый бог. Пока я жив, ты будешь моим единственным богом. Но как твое имя, мой Повелитель? Я не могу всегда называть тебя „странный бог”.

— Меня зовут Скандос.

— Ск... Скн... Мой язык не в состоянии произнести это слово. С твоего разрешения, Повелитель, я буду называть тебя Ллосир.

— Называй меня как угодно, только не богом.

— Ты смеешься надо мной, Повелитель Ллосир, -обиженно сказал Тедрик. — То, что человек видит своими глазами, слышит своими ушами, особенно, когда слышит без звука, как я сейчас, это и есть правда. Любой человек, увидевший тебя, признал бы в тебе бога.

Скандос сдался. Он мог бы спорить неделю с упрямым кузнецом без всякого успеха. Этот крепкоголовый Тедрик хорошо знал, что такое правда.

— Договоримся еще об одном, Повелитель, — продолжал Тедрик. — Ясно ли ты понял, что я хочу прекратить человеческие жертвы? Их больше не будет, даже для тебя. Я готов предложить тебе все, что ты пожелаешь, кроме человеческих жизней. И я не изменю своего решения даже если ты откажешься дать мне божественный металл.

— Хорошо! Пусть твое решение будет твердым и окончательным. И мне не нужны никакие жертвы — ни сейчас, ни в будущем. Ты понял меня?

— Да, Повелитель. Конечно, Сарпедион — великий и могущественный бог, и когда я принесу его тебе в жертву, между нами установится крепкая связь. Но будет ли достаточно этой единственной жертвы на все будущие времена?

Скандос выругался про себя. Он не хотел снова ввязываться в спор. В, конце концов, если Тедрик желает принести такую жертву, это его дело.

— Уверяю тебя, что Сарпедиона будет вполне достаточно. Что касается изображения, которое ты собираешься делать... в этом нет никакой необходимости.

— Иначе нельзя, мой Повелитель. Если у тебя не будет изображения и своего Храма, все подумают, что ты -маленький и слабый бог. Кроме того, изображение поможет мне вызвать тебя в случае нужды.

— Ты не можешь вызвать меня. Даже если бы я ухитрился услышать тебя, что очень сомнительно, я не смог бы ответить. Если когда-нибудь ты снова увидишь или услышишь меня, то только потому, что этого хочу я, а не ты.

— Замечательно! — воскликнул Тедрик. — Все боги действуют подобным образом и, несмотря на это, они говорят — через своих жрецов, конечно. Я рад, что ты так откровенен со мной, Повелитель Ллосир. Но не пора ли нам перейти к божественному металлу?

— Да, ты прав. Итак, возьми тот большой кусок „металла, упавшего с неба”, что хранится в твоей мастерской...

— Но я ничего не могу с ним сделать, Повелитель. Я уже пытался...

— Меня это не удивляет. Обычные метеориты — железоникелевые, но этот включает два тугоплавких элемента -вольфрам и ванадий, которые необходимы для наших целей. Чтобы расплавить метеорит, ты должен раздуть огонь посильнее. Тебе понадобятся также древесный уголь, металлургический кокс и кое-что еще. Этот зеленоватый камень, из которого сделан жертвенный алтарь, ты можешь добыть немного этого вещества?

— Сколько угодно.

— Достаточно меры, равной твоему весу. И еще нужна черная руда, которую ты обычно используешь, четверть твоего веса...

Инструктаж продолжался, подробный, со всеми деталями, начиная от исходного сырья и до конечного продукта. В заключение Скандос добавил:

— Если ты тщательно выполнишь все мои указания, ты получишь высокоуглеродистую сталь с добавками хрома, никеля, ванадия, молибдена и вольфрама. Это то, что тебе нужно. Ты хорошо запомнил мои слова?

— Я запомнил, Повелитель. У меня хорошая память, я никогда ничего не записываю. Я запомнил все: каждый вес руды и угля, каждую температуру и каждый шаг процессов плавки и обработки. Все это в моей голове.

— Тогда я ухожу. Прощай.

— Прощай, повелитель Ллосир. Благодарю тебя.

Ломарианин склонил голову и когда он выпрямился его странный посетитель уже исчез.

Тедрик лег обратно в постель и, несмотря на охватившее его возбуждение, почти мгновенно уснул. А утром, поглотив на завтрак чудовищное количество мяса, хлеба и молока, он вышел во двор и вызвал из мастерской своего помощника и всех подмастерьев, прежде, чем они начали дневную работу.

— Странный бог по имени Ллосир явился ко мне этой ночью и показал, как делать хорошее железо, — сказал Тедрик своим людям. Тон его заявления не допускал возражений. — Поэтому бросайте ваши обычные дела и разберите трубу и весь верх большого горна. Я покажу вам, как надо его перестроить.

Работа закипела. Программа, изложенная Скандосом, выполнялась быстро, без задержек. Наконец, в перестроенном горне загудело пламя, раскалившее докрасна бесформенную массу метеорита. Тедрик взмахнул рукой, приказывая качать меха еще сильнее. Но тут запротестовал его помощник, который сам являлся опытным мастером. Его преданность Тедрику была безграничной, как и вера в здравый смысл своего хозяина, однако эта новая технология казалась такой необычной...

— Заткнись, парень! — рявкнул Тедрик. — Делай, что я говорю! Вели этим четырем бездельникам притащить побольше воды! После плавки мы накроем печь мокрыми шкурами, чтобы удержать тепло — металл должен остывать медленно. Вы, двое, бросайте больше угля! Поворачивайтесь живее! Я сам встану у мехов — сейчас надо качать в полную силу!

Ухватившись руками за рукоять мехов, он напряг могучую спину. Пламя ярко вспыхнуло, загудело. Адская жара царила в кузнице, тело Тедрика покрылось потом, но, не прекращая работы, он продолжал говорить.

— Ты помнишь, парень, мой меч, который я обычно ношу, с рубинами на рукояти?

Помощник кивнул. На лице этого достойного мужа появилось выражение страстного желания и в то же время он испустил тоскливый вздох. Цена Тедрикова меча равнялась полугодовому заработку помощника.

— Слушай внимателно, парень. Горн должен оставаться горячим весь день и всю ночь; кроме того, тебе надо будет еще кое за чем последить. Но работа не займет много времени — дней десять, не больше. — На самом деле процесс требовал семи дней, но Тедрик не хотел, чтобы эта информация дошла до жрецов. — Десять дней, запомни. Но в это время ты должен выполнять все, что я говорю, и выполнять точно. Тогда ты получишь мой меч с рубиновой рукоятью! И все остальные, кто не будет увиливать от работы, получат по железному мечу сверх обычной платы! Всех устраивает такая сделка? — Тедрик окинул своих людей суровым взглядом.

Сделка их устраивала.

Наступили относительно спокойные дни, когда требовалось только поддерживать огонь в большом горне. Положившись в этом на верного помощника, Тедрик приступил к созданию статуи своего нового божества. Хотя ломарианин не мог тягаться ни с Фидием, ни с Праксителем, он, тем не менее, был одним из лучших ремесленников своего времени. К сожалению, ему не удалось как следует рассмотреть лицо Скандоса. В результате голова статуи являла больше сходства с чертами достойного помощника Тедрика, чем с настоящим Скандосом. И все же эта, наиболее замечательная часть скульптуры, имела какое-то отношение к оригиналу. Но на голове всякое сходство с реальным Скандосом заканчивалось. Остальные части тела великого хронофизика были слишком малы и слабы, чтобы являться достойными прототипами для членов любого ломарианского бога. Вид блестящей медной статуи должен был внушать уважение и страх, поэтому торс и конечности божества Тедрик изваял неимоверно мускулистыми, толстыми и огромными. Внутри фигура была полой и засыпанной песком, кроме размещенных в надлежащих местах грубых изображений мозга, сердца и печени, вырезанных из твердого дерева.

рыцарь, небрежно опиравшийся на рукоять пятидесятифунтового кузнечного молота.

Развевавшийся над отрядом вымпел принадлежал жрецу-воину третьего ранга. Это было хорошо: значит, они не воспринимают Тедрика всерьез, если не удосужились послать кого-нибудь посолиднее. И всего лишь десять наемников — невысоких, кривоногих и жилистых солдат из Тарка. Они были неплохими бойцами, эти тарконцы, но только в тех случаях, когда имели дело с противниками своего роста и веса.

Отряд приблизился на несколько шагов и остановился.

— Ты в полном вооружении кузнец? — обескураженно спросил жрец, как будто не доверял собственным глазам. — Почему?

— Почему бы и нет? У меня такая привычка: встречать гостей в том же наряде, в котором пожаловали они.

Они вызывающе смерили друг друга взглядами. Затем, после краткой паузы, кузнец спросил с едва скрытой насмешкой:

— Чему я обязан честью видеть тебя, жрец? Разве я не заплатил уже, как платил всегда, налог великому богу?

— Это так. Но я пришел сюда не из-за налога. Прошел слух, что тебе явилось странное божество, говорило с тобой и наставляло в твоем ремесле и что ты сделал его изобра; жение.

— Я не делаю из этого тайны. Я ничего не скрываю от великого Сарпедиона и его слуг.

— Возможно. Но такое поведение не подобает божеству, решительно не подобает. Почему бог явился тебе, а не одному из нас, служителей Храма?

— Это божество не похоже на Сарпедиона. И все, что я прошу у Сарпедиона и его слуг, оставить меня в покое. Я немало плачу за это.

— Какой договор заключил ты с этим Ллосиром? Какую цену ты должен заплатить?

— Пока еще я не заключил никакой сделки. Я удивлен, но, с другой стороны, кто я такой? Простой человек, кузнец. Могу ли я пронять пути бога? Но я думаю, когда-нибудь он назначит цену. Какой бы она ни была, я заплачу с радостью.

— Ты заплатишь, можешь не сомневаться. Но не этому Ллосиру, а великому Сарпедиону, теперь же я приказываю тебе: немедленно уничтожить изображение ложного бога!

— Ты приказываешь? Но почему? Разве это проступок против закона — иметь своего личного бога? У большинства семей и знатных родов в Ломарре есть свои боги-покровители.

— Не не такие, как твой. Сарпедион не желает, чтобы твой Ллосир существовал.

— Но он уже существует! Неужели твой великий бог так испуган, так слаб, что не способен защитить себя от...

— Остерегись, кузнец, и замолчи! Не богохульствуй, иначе погибнешь!

— Мне случалось богохульствовать и прежде, но Сарпедион не трогал меня. По крайней мере, до тех пор пока его жрецы получали с меня налог отличным железом, которое только я умею выплавлять.

— О да, еще ходили слухи о новом железе. Расскажи точно, как его нужно делать.

— Ты знаешь, как я отвечу на такой вопрос, жрец. Это тайна будет известна только мне и моему богу.

— У нас есть способы, чтобы заставить разговориться любого упрямца и богохульника! Эй, люди, хватайте его! И разбейте дьявольское изображение!

— Стоять! — взревел Тедрик таким голосом, что ни один человек не двинулся с места. — Если кто-нибудь сделает вперед хотя бы шаг либо шевельнет копьём или луком, твои мозги, жрец, будут размазаны по стене моей кузницы! Может ли медный горшок у тебя на голове выдержать удар этого молота? Может ли твое жирное тело двигаться достаточно быстро, чтобы увернуться от моего удара? И я обещаю, что все эти крысы, которых ты привел, умрут раньше, чем собьют меня с ног! А если даже меня убьют, что хорошего в том, что Сарпедион лишится своей доли доброго железа? Подумай об этом, жрец!

Минуты две жрец мерял рассвирепевшего мастера пристальным взглядом. Затем, решив, что намеченную жертву вряд ли удастся взять живьем, он повернулся и повел свою команду на улицу.

Тедрик тоже вернулся в мастерскую. Он ясно сознавал, что угрозы жреца не являлись пустым сотрясением воздуха. Сейчас он не подвергался особому риску, но следующий визит может бьггь другим, совсем другим. К счастью, он принял все необходимые меры предосторожности. Ни один из его людей не знал, что закрытые глиняные сосуды, которые они подвергали осторожному нагреванию, содержали только древесный уголь и кокс. На самом деле, панцирь и шлем, меч и щит, топор и молот в настоящий момент закаливались в масле при температуре кипящей воды. Ванна с маслом стояла на очаге в святая-святых -маленькой каморке позади спальни Тедрика, в которой он обычно совершал магические обряды кузнецов, придающие прочность железу.

Вечером он выбрал мелкозернистый наждачный камень и начал затачивать режущие кромки своего нового меча. Затем тщательно закрепил двуручную рукоять с массивной поперечиной гарды. Его трепещущие пальцы, искусные пальцы мастера, снова и снова гладили, ощупывали, изучали каждый дюйм стального клинка. Он ласкал ладонью гладкую холодную поверхность лезвия, чувствуя скрытую в нем мощь. Да, это был новый, невиданный ранее сплав! Настоящий божественный металл!

На столе, на бруске из твердого дуба, уже лежала полоса черного железа пятидюймовой ширины и тощиной в палец. Он слегка стукнул по ней лезвием меча. Клинок зазвенел, подобно колоколу, и на медной поверхности железа появилась зарубка — это было все. Затем, сжав рукоять обеими руками, он насес удар средней силы и внимательно осмотрел лезвие, на нем по-прежнему не было никаких отметок. Тогда, глубоко вздохнув, он подверг божественный металл последнему испытанию: ударил со всей силой, на которую был способен. Он никогда не наносил раньше подобного удара мечом: бить с такой силой можно было только кузнечным молотом или массивным боевым топором. Раздался резкий звенящий звук, части перерубленной полосы полетели в противоположные углы комнаты, ужасный клинок на дюйм вошел в дубовый брус. Он освободил оружие и уставился на блестящее лезвие: НИКАКИХ ПОВРЕЖДЕНИЙ! На мгновение он замер: пораженный, затем ликование затопило его сердце.

Теперь оставалось только приладить застежки и кожаные петли к панцирю, Тедрик выполнил эту работу за два дня. Таким образом, когда служители Сарпедиона пожаловали снова, облаченные в тяжелое вооружение из лучшего железа, намереваясь сокрушить его числом и живым весом, он был полностью готов. На этот раз никто не вступил с ним в переговоры. Дверь комнаты открылась, нападающие увидели кузнеца и бросились на него.

Тедрик, однако, тщательно выбрал место сражения. Он находился в углу. За его спиной располагалась каменная лестница, которая вела на второй этаж. Справа от него сплошная стена простиралась на двадцать футов. Слева, за лестницей, тоже была сплошная стена. Пока он не будет выбит с этой позиции, его могут одновременно атаковать не более двух человек.

Тедрик нанес первый удар — горизонтальный, на уровне шеи, и такой же яростно-стремительный, как тот, которым он развалил железную полосу несколько дней назад. Клинок из божественного металла почти не замедлил своего движения, рассекая железный панцирь, плоть и кости. Какое-то мгновение голова в шлеме и верхняя часть плеча оставались на месте, потом тело врага рухнуло вниз, заливая пол кровью из ужасной раны.

Он понял, что нет необходимости вкладывать столько силы в каждый удар. Все равно никто не сможет сопротивляться ему достаточно долго. Вот почему следующим ударом, нанесенным сверху вниз, он рассек своего противника только до подбородка, хотя мог развалить его тело надвое. Третьим ударом, возвратным движением меча снизу вверх, он смахнул голову очередному наемнику.

Ответные удары, нацеленные в голову, шею и плечи, не могли повредить его защитное вооружение. Пожалуй, его беспокоил только грохот. Пять лет он проектировал и создавал доспехи, достигнув высшего мастерства. Его шлем, глубокий, опирающийся на плечи, был подбит многими слоями кожи, так же, как и панцирь, защищающий плечи и грудь. Ему пришлось несколько пожертвовать мобильностью: он не мог поворачивать далеко голову, зато силу любого удара по шлему принимали на себя его могучие плечи.

Оружие наемников скользнуло по доспехам Тедрика, не оставляя ни вмятины, ни царапины. Гнулись и ломались мечи, со звоном отскакивали боевые молоты и секиры. Тем не менее атакующие постепенно продвигались вперед. Хотя каждый удар Тедрика уносил жизнь врага, шаг за шагом его оттесняли к ступеням лестницы.

И, наконец, случилось то, чего он ждал, на что надеялся. Облаченный в медные доспехи, жрец показался позади наемников. Он смотрел на нечто за спиной Тедрика, подзывая его к себе взмахами руки, он даже не скрывал этого жеста. Жрец разделил свои силы и послал часть наемников обходным путем на второй этож, чтобы зажать Тедрика между двумя группами, и сейчас он стоял за поредевшим строем своих солдат, наблюдая, как захлопнется ловушка. Это было то, что надо.

Тедрик быстро поднялся на три ступеньки, присел и, напрягая ноги, прыгнул вперед и вверх. Двести тридцать фунтов его веса и почти сто футов покрывавшей его стали обрушились на группу врагов в высоты нескольких футов. На ногах не устоял никто.

Но Тедрик поднялся первым. Он рванулся к жрецу, поднимая меч, размахнулся и ударил, ударил со всей своей чудовищной силой, помноженной на скорость его прыжка, ударил так, будто перед ним стоял сам ненавистный Сарпедион.

Он наступил ногой на залитый кровью медный панцирь и повернулся к солдатам. Ужас был написан на их лицах, они колебались, будто ждали чего-то — приказа или знамения свыше.

— НЕ ДВИГАТЬСЯ! — проревел Тедрик, угрожая мечом.

— Н... но... но ты должен быть... быть мертв... — заикаясь пробормотал сержант наемников; его люди, опустив оружие, толпились сзади. — Ты ДОЛЖЕН... быть... мертв... великий Сарпедион... ДОЛЖЕН тебя...

— Я не похож на труп, не так ли? — издевательски усмехнулся Тедрик. — Твой Сарпедион, трус и кровопийца — ничтожество, пустой горшок перед грозным ликом моего нового бога. Ллосир защищает и ведет меня. И в этот день с помощью Ллосира я прикончу твоего грязного демона и пошлю его обратно в преисподнюю, откуда он вылез.

— Я хочу спросить тебя, сержант, и твоих людей, -продолжал кузнец. — Вы сражаетесь за плату или из любви к дракам?

Только неясное ворчанье раздалось в ответ, но и такого ответа было достаточно.

— Я не просил вас сражаться со мной, не я первый поднял меч. Это Сарпедион и его лживые слуги заплатили вам смертью вместо золота. Но я обещаю, что все они будут мертвы еще до захода солнца. Я не советую вам сражаться, пока неизвестно, кто и как заплатит. Разве хотите вы быть расколотыми, как поленья, — вроде тех парней, до которых добрался мой меч? Впрочем, я готов задержаться и обслужить любого желающего, хотя у меня мало времени.

Желающих, однако, не оказалось.

Тедрик повернулся и зашагал по дороге к Храму. Через несколько минут кузнеца догнал его юный оруженосец. Мальчишка дышал тяжело: на плече он тащил топор и боевой молот из божественного металла.

Он карабкался все выше и выше, с удивлением замечая, что противников становится все меньше и меньше, больше не было: не то он прикончил их всех, не то они разбежались, но уже минут пять медные панцири не попадались ему на глаза. Он добрался, наконец, до алтарной камеры, где, по его предположениям, сплошная фаланга врагов должна была бы преграждать ему путь. Однако там находилось только с полдюжины наемников, которые быстро ретировались, увидев кузнеца.

Тедрик вышел из камеры и, встав на верхней ступени лестницы, помахал рукой.

— Путь свободен! Поторопись! — крикнул он своему юному помощнику, и мальчишка рванулся вверх по ступеням с топором и молотом в руках.

И с помощью этих прочных орудий из божественного металла кузнец Тедрик обратил в пыль и прах каменную статую Сарпедиона.

★ ★ ★

Дивейн, верховный жрец Сарпедиона, был в отчаянии. Он искренне верил в своего бога. Но столь же искренне он верил в существование и грозную мощь нового бога Тед-рика. Этот бог совершил чудо, в реальности которого нельзя было сомневаться: он явился кузнецу и дал ему часть своей божественной силы.

За время жизни Дивейна великий Сарпедион не показывался на глаза смертным, однако в прошлом он не раз являлся своим жрецам,. как гласили легенды. Нужно заставить бога показаться снова, чтобы покарать отступников и защитить его божественную власть.

Несомненно, самый надежный способ привлечь внимание бога — принести ему достойную жертву, — размышлял верховный жрец. Конечно, не раба и не любое число рабов. И не девственницу из простой семьи. Это жертва должна доказывать глубочайшее уважение к богу... Может быть, взять самого короля? Слишком стар и обременен грехами... но...но его дочь...

При этой мысли в глубине его живота похолодело... Но отчаянная ситуация требовала экстраординарных мер. Он вызвал младших жрецов и отдал приказ.

* * *

Рослая фигура в сверкающих зрлотом доспехах возникла на краю храмовой крыши. Король Фагон! Монарх Ломарры ринулся к алтарю, когда Тедрик с торжествующим воплем выдернул из груды обломков печень Сарпедиона — кусок дерева, окрашенный в красный цвет. Внизу, на лестнице, прыгая через несколько ступеней, торопились вслед за своим повелителем полдюжины придворных.

— Тедрик, скорее! — задыхаясь, прохрипел король. -Жрецы схватили Роанну и хотят отдать ее Сарпедиону!

— Они не смогут, господин. Я убил Сарпедиона -смотри!

— Они смогут! Они достали Священный Лик из тайной гробницы в подземелье храма Скина! Прикончи этих предателей прежде, чем они убьют Роанну, и ты будешь...

Тедрик не слышал щедрых посулов, сейчас даже бедственное положение принцессы не слишком его занимало. Сарпедион! Кровожадный дьявол проскользнул у него сквозь пальцы! С проклятьем Тедрик швырнул печень на пол и бросился вниз по лестнице. Недостаточно убить только одного Сарпедиона. Он должен прикончить обоих, причем в первую очередь Священный Лик, который был главным изображением бога. Священный Лик... эту статую Сарпедиона никто не видел до сих пор, кроме жрецов самого высокого ранга... и, конечно, только этой святыне может быть принесена в жертву королевская дочь! Он должен был подумать об этом раньше, проклятый глупец! Надо торопиться. Еще есть время, но чем раньше он будет там, тем больше шансов на победу.

Он забросил щит на спину и побежал, мальчишка-оруженосец мчался следом. Позади, отставая с каждым шагом, пыхтел окруженный придворными монарх Ломарры.

Достигнув площади, на которой возвышался храм Скина, Тедрик с огромным облегчением убедился, что ему не придется штурмовать эту твердыню в одиночку. Храм был окружен отрядом королевских гвардейцев. Бой шел без особых успехов, и Тедрик знал почему. Солдаты, которые сражались против тяжеловооруженных и многочисленных защитников великого бога, заранее считали себя побежденными. Первым делом он должен поднять их боевой дух.

Но есть ли у него время? Вероятно. Важное жертвоприношение не делают в спешке — это может оскорбить Сарпедиона. Необходимо соблюсти все тонкости церемонии, а это потребует немало времени.

— Лорд Тедрик? — дородный капитан гвардейцев вытянулся перед ним, подняв руку в воинском салюте.

— Я — Тедрик. Ты знал, что я>приду?

— Да, господин. Сообщение передано только что через солнечные зеркала. Мы в твоем подчинении, твое слово -приказ самого короля Фагона.

— Хорошо. Собери своих людей. Мне будут нужны двенадцать или пятнадцать бойцов, самых сильных.

Через минуту Тедрик стоял перед плотным строем солдат, шагах в тридцати от стен храма.

— Королевские гвардейцы! — он говорил громко, — так, чтобы было слышно не только его людям, но и противнику.

— Кто среди вас лучше всех владеет мечом?... Так, выходи вперед, парень... Панцирь, который на мне — не из железа, он сделан из божественного металла, металла Ллосира, всемогущего бога и моего покровителя. Чтобы все могли в этом убедиться, я приказываю тебе, парень, нанести мне удар мечом... самый сильный удар, какой сможешь.

Солдат пару раз взмахнул мечом и рубанул по панцирю Тедрика вполсилы.

— Я велел ударить как следует! — взревел кузнец.

— Думаешь, твоя ржавая железка может пробить металл бога? Ударь так, чтобы убить! Бей!

Солдат стиснул зубы, быстро шагнул вперед и ударил Тедрика по плечу изо всех сил. Панцирь отозвался протяжным звоном, а в руках нападавшего осталась рукоять с обломком клинка. Волна видимого облегчения прокатилась по рядам гвардейцев; их враги были поражены и испуганы.

— Молю о прощении, мой лорд, — сказал солдат, отбросив сломанный меч и опускаясь на одно колено.

— Встань, парень! Ты действовал по моему приказу — и действовал верно. Теперь, люди, я хочу кое-что сказать вам. Только что я уничтожил половину Сарпедиона в его храме и он не посмел коснуться меня. Скоро вы увидите, как я убью другую его половину — здесь, в храме Скина. Бог он или дьявол — вы не должны бояться, потому что меня и всех, кто пойдет со мной, охраняет Ллосир. Мы, люди короля, будем иметь дело только с крысами из Тарка, с их плотью и кровью.

Он повернул голову и окинул взглядом силы врага. Плотная фаланга копьеносцев, щиты сдвинуты, тупые концы копий уперты в землю. Сильная позиция, но рассчитанная только на пассивную оборону; когда гвардейцы отступили от стен храма, ни один наемник не бросился за ними, ни один дротик не полетел следом.

— Мы будем наступать клином, — сказал он капитану. Я встану впереди с топором. Этот сержант, — он ткнул пальцем в грудь рослого здоровяка, — понесет мой меч и молот. Остальные пусть подпирают нас сзади и прикрывают с боков. Мы пройдем через их отряд как корабль по волнам. Стройтесь клином! Вперед!

Колонна гвардейцев ринулась вперед подобно тарану с наконечником из закаленной стали. Тедрик врезался в плотный строй тарконцев: несколько наемников упали при столкновении, образуя брешь. Прижатый мощным напором сзади к вражеским щитам, кузнец едва мог шевелить ногами, чтобы сделать очередной шаг: его тело как будто попало в тиски. Однако могучие руки Тедрика были свободны, и резкими, яростными ударами боевого топора он начал пробивать путь ко входу в Храм. За ним двигались самые сильные бойцы королевской гвардии. Их щиты были плотно сдвинуты, мечи и секиры разили врагов, оставляя за собой вал мертвых тел.

Смертоносный клин пробивался все дальше и дальше, к подножию лестницы, что вела на крышу храма, затем вверх по широким ступеням.

Когда гвардейцы достигли вершины лестницы, сопротивление прекратилось. Бросив взгляд на алтарь, Тедрик понял, что церемония еще не закончена. Старый Дивейн в третий раз поднял вверх жертвенный нож, обращаясь молитвой к богу: согласно священному ритуалу, он должен был повторить это еще дважды.

— Убей этих собак! — крикнул Тедрик капитану, показывая на две сверкающие медью фигуры у входа в жертвенную камеру. — Я возьму на себя тех троих у алтаря, а твои парни пусть разберутся с остальными!

Когда Тедрик достиг зеленого алтарного камня, нож был поднят в четвертый раз. Но удар, лишивший Дивейна руки, снес также его голову и левое плечо. Еще два быстрых удара — Тедрик мог гарантировать, что в этот день жертвоприношение не состоится.

Он протянул руку, и сержант, следовавший за ним по пятам, вложил в нее молот. Тедрик повернулся к Священному Лику и принялся за работу. Он извлек из статуи мозг, сердце и печень, а остальное превратил в кучу бесформенных обломков и мелкой каменной крошки. Затем он снова бросил взгляд на алтарь.

Принцесса Роанна Ломарианская, с растрепанными волосами, с лодыжками и запястьями, прикрученными веревкой к массивным медным кольцам по углам алтаря, была растянута на грязной, пропахшей мертвой плотью жертв поверхности камня. Ее взгляд метнулся от обломков божественной статуи к гиганту в сверкающем панцире, залитом вражеской кровью; выражение радости, смешанной с изумлением и ужасом, появилось на лице девушки.

Тедрик перерубил веревки.

— Тебе не причинили вреда, леди Роанна?

— Нет. Я только закоченела.

Взявшись за его протянутую руку, она села, оправляя разорванный ворот платья. Затем, наклонившись, начала растирать лодыжки. Длинные каштановые волосы рассыпались по ее плечам и полуобнаженной груди.

Высокая, крепко сбитая, но стройная — истинный отпрыск древней королевской крови — какая женщина, во имя святой печени Ллосира! Мысленно Тедрик раздел ее, ио его видение было только жалким отблеском представшего наяву величия. Какая женщина! Девственница? Несомненно, иначе Дивейн не выбрал бы ее... тем больше позора этим малодушным ничтожествам при дворе... если бы он был рожден благородным...

Она соскользнула с алтаря, ее глаза внезапно потемнели, как море перед бурей. Обняв гибкими руками шею Тедрика, она прильнула щекой к его панцирю, не обращая внимания на кровь, пачкавшую ее грудь и лицо.

Он осторожно обнял девушку окованной сталью рукой; ее глаза цвета океанской волны были почти на уровне его лица. Боги древности, какая женщина! Страсть бушевала в нем. Какая женщина! Настоящая подруга для мужчины приличного роста!

— Хвала богам! — дыхание с шумом вырывалось из груди короля Фагона, но для человека под пятьдесят, пробежавшего две мили в золотом панцире, он еще сохранил отличную форму. — Хвала всем богам, ты успел вовремя!

— Вовремя, сир, хотя едва-едва не опоздал.

— Назови свою награду, лорд Тедрик. Я был бы рад сделать тебя моим сыном.

— Только не это, сир, только не это. Меньше всего я хотел бы стать братом леди Роанны.

— Назначь его лордом Марки, отец, — быстро сказала девушка. — Помнишь, что гласят саги?

— Да, это будет лучше, — согласился монарх. Он выпрямился, лицо его приняло величественное выражение. — Тедрик, потомок старого ломарианского рода, я объявляю тебя лордом и повелителем Верхней, Средней и Нижней Марки, пэром королевства.

Тедрик опустился на одно колено.

— Благодарю, сир. Будут ли одобрены мои намерения и действия по уничтожению власти Сарпедиона?

— Если ты станешь поддерживать Трон Ломарры со всей силой, которую я вижу в тебе, то я обещаю, что Трон одобрит и поддержит тебя во всем, что ты пожелаешь совершить.

— Конечно, я буду поддерживать тебя, сир, пока я жив и имею силу в руках. Я твой вассал с того мгновения, как кровь впервые заструилась в моих жилах. Мой мозг, моя печень, мое сердце — твои.

— Благодарю тебя, лорд Тедрик. Встань и продолжай.

Тедрик вскочил на ноги. Его меч блеснул высоко в воздухе. Его громкий голос наполнил храмовую площадь и полетел дальше по улицам города.

— Народ Ломарры, слушай глашатая Трона! Сарпедион мертв, Ллосир жив. Никогда больше человек не станет жертвой на алтаре из зеленого камня. Это будет законом. Никогда больше жрецы-воины не станут служить богам, только женщины-жрицы. Слушайте! Я говорю как глашатай трона Ломарры!

Он повенулся к девушке, все еще державшей его за руку.

— Наверно, леди Роанна, ты была бы хорошей верховной жрицей, но...

— Нет, нет! — энергично запротестовала она, — я вовсе не хочу быть жрицей, лорд Тедрик!

— Во имя Ллосира, девушка, ты права! Ты и так потеряла зря столько времени!

дался, Фурмин, в объективности ваших суждений. Что вы думаете по этому поводу?

— Я полагаю, мы должны подождать, как минимум, несколько недель или месяцев. Хотя восемьсот одиннадцатый опыт обманул наши ожидания, восемьсот двенадцатый и, скажем, девятисотый, могут оказаться успешными. В худшем случае, мы будем в такой же ситуации, как теперь. И тогда мы подумаем, следует ли предпринимать действия, которые уже сто лет строго запрещены Советом, и Академией.

— Пусть будет так.

ЛОРД ТЕДРИК^[36]

Изучая хронограмму, Скандос Номер Один (Скандос из Первой Временной Линии, пронумерованной так по причинам, которые станут понятны в дальнейшем) выяснил, что человеческая цивилизация стремится к глобальному самоуничтожению, до которого осталось сто восемьдесят семь лет. Чтобы предупредить эту катастрофу, он отправился в прошлое и разыскал ключевую фигуру — некоего Тедрика, ломарианского кузнеца-оружейника. В рамках реальности Первой Временной Линии Тедрик был простым, незнатным человеком и умер, не совершив никаких великих деяний.

Скандос Номер Один научил Тедрика, как изготовить сверхпрочную сталь. Кузнец ненавидел жестокий культ местного бога Сарпедиона, требовавшего непрерывных человеческих жертв. Он изготовил непробиваемый стальной панцирь и прочее вооружение, чтобы напасть на жрецов Сарпедиона. Скандос-Один, ноблюдая за его действиями, понял, что Тедрик из Первой Временной Линии не смог бы совершить ничего подобного.

Следовательно, в потоке времени образовалась вилка. Очевидно, Первой Временной Линии больше не существовало. Скандос-Один должен был каким-то образом вписаться в реальность Второй Временной Линии. Он решил возвратиться в свое собственное время и выяснить, какая там сложилась ситуация. Если он обнаружит, что его помощник Фурмин находится в лаборатории в одиночестве, то, следовательно, его, Скандоса, место в новой реальности не занято. Если же нет...

Фурмин не был один. Скандос-Два и Фурмин-Два занимались изучением жизни Тедрика. Они использовали приборы, чем-то похожие и в то же время отличные от тех, на которых работали Скандос и Фурмин в реальности Первой Временной Линии.

Потрясенный, колеблющийся, Скандос-Один, задержав свою машину времени на границе невидимости, слушал и наблюдал.

— Это совершенно необъяснимо! — фыркнул Скандос-Два. — Как смог он получить сверхпрочную высокоуглеродистую сталь, этот сложнейший сплав железа с хромом, никелем, ванадием, молибденом, вольфрамом? Сталь, которую никто не сумел выплавить в последующую тысячу лет?

— Что Вас удивляет? Это знание передал ему бог Ллосир, — усмехнулся Фурмин.

— Чушь!

— Для нас с вами — да, не не для него. В принципе, можно было бы посетить то время и все проверить, но вы не хуже меня знаете, почему это невозможно.

— Конечно. Мы еще так мало знаем о времени... но как бы мне хотелось изучить этого лорда Марки, так сказать, из первых рук! Ведь в достижимом для нас интервале времени нет другой исторической фигуры, занимающей такую ключевую позицию!

— Я думаю также, шеф. Но давайте продолжим нашу работу: может быть, нам удастся обнаружить какие-нибудь мелкие, но важные детали событий.

Фурмин коснулся переключателя и в трехмерной проекции цветного монитора возникло изображение Тедрика, оружейника и лорда, уничтожившего культ чудовищного божества Сарпедиона, перебившего и разогнавшего его жрецов. Он спас леди Роанну, старшую дочь короля Фагона, от жертвенного алтаря. И король сделал его лордом Марки, властелином важнейшей пограничной области страны.

— Этот эпизод я люблю больше всего, — Фурмин снова щелкнул переключателем, и на экране возник гигант в залитых кровью доспехах, обнимающий высокую полуобнаженную девушку. Позади них возвышался алтарь из

зеленого камня. — Они как будто предназначены друг для друга!

— Да, поразительное сходство характеров и размеров, -хихикнул Скандос номер Два. — Тедрик: рост — шесть и четыре, вес — двести тридцать; Роанна: шесть футов и полдюйма, что девяносто фунтов. В наше время она показалась бы публике слишком худощавой, по правде говоря.

— Что за пара! — восхищенно воскликнул Фурмин, пристально глядя на экран монитора. — Сейчас уже нет таких людей.

— Вы правы, к счастью. Он мог рассечь мечом на две половинки человека в полном вооружении, а она была способна задушить голыми руками тигра. Но что с того? Если сплавить вместе мозги всего их дикого пламени, результата едва ли хватит на оборудование головы современного индивида с очень средними способностями.

— О, я бы не стал этого утверждать, — Фурмин отрицательно покачал головой. — Фагон был проницательным человеком и умелым правителем.

— В некоторых ситуациях — да, возможно. Но вспомните, даже в сражении он носил золотой панцирь вместо стального.

— Фагон всегда строго следовал этому самоубийственному обычаю, что внушает серьезные сомнения относительно его здравого смысла.

— Я не уверен, что можно подобным образом трактовать их обычаи... это были тяжелые времена... Но, с другой стороны, кто может сказать, как бы развернулись события, будь на Фагоне стальной панцирь во время этой битвы у Замка Средней Марки? Возможно, он бы еще прожил лет десять-пятнадцать... Я полагаю, что в этом случае Тедрик мог изменить карту мира. Он был не глуп, только очень упрям, и нуждался в умном руководителе. Фагон сумел бы вложить немного здравого смысла ему в голову.

— Но Фагон погиб, — сухо констатировал Скандос, — и с тех пор каждое решение Тедрика было неудачным. Вернемся, однако, к нашей работе.

— Хорошо, шеф. Я пойду взглянуть на результаты восемьсот двенадцатого опыта. — С этими словами Фурмин двинулся к двери.

И тогда Скапдос номер Один начал действовать. Было совершенно очевидно, что в реальности Второй Временной Линии мог существовать только единственный Скандос. Один из них должен исчезнуть полностью, немедленно и окончательно. Он не испытывал никакого желания убивать своего двойника, но это был единственный способ спасти собственную жизнь и, в сущности, всю человеческую цивилизацию. Итак, он синхронизировался во времени и выстрелил в голову ничего не подозревавшего Скандоса-Два. Теперь он принадлежал к этой реальности; его машина времени и распростертое на полу мертвое тело немедленно исчезли — им не было места на Второй Временной Линии.

Конечно, подобные действия могли породить новую вилку в потоке времени, но это не слишком беспокоило Скандоса. В его планы входило еще более серьезное вмешательство во временнсй континуум.

Он приготовил пластиковую копию медной статуи, изваянной Тедриком, и в этом обличье появился перед народом Ломарры, объявив себя богом Ллосиром. Он вернулся обратно, конечно уже на Третью Временную Линию, и разделался со Скандосом-Три. Возможно, возникнет необходимость еще одного воздействия, чтобы направить события по нужному руслу. Более определенно он мог сказать только после изучения реальности Третьей Временной Линии. Тогда ему придется заменить своей персоной и Скандоса-Четыре.

— Но что с того? Он не сомневался, что сможет повторить то, что уже сделал дважды.

Три человека на мгновение застыли у страшного алтаря Сарпедиона. КорольФагон понял, что его полунагую дочь надо чем-нибудь прикрыть.

-Флайснир, твой плащ! — кратко приказал он, и леди Роанна, мягко высвободившись из покрытых сталью рук Тедрика, набросила на плечи протянутую ей одежду. Только с большой натяжкой можно было считать, что приличия соблюдены: короткий плащ не доставал придворному до середины бедер, а принцесса была повыше его на добрых семь дюймов.

— Капитан Скайр, — быстро продолжал король, -отвези эту падаль к реке и брось в воду. — Он указал на обломки статуи и валявшиеся вокруг алтаря трупы. -Прикажи своим людям все тут очистить и привести в подобающий вид.

Капитан рявкнул команду. Тедрик повернулся к девушке, по-прежнему стоявшей рядом с ним; благоговение, восторг, удивление смешались на ее выразительном лице.

— Я не понимаю, откуда ты знаешь меня, леди Роанна, -сказал кузнец. — Ты ведешь себя так, будто я — твой старый, испытанный друг. Это великая честь, но почему? Я, конечно, знаю тебя, но как могла ты слышать обо мне, простом человеке?

— Ты не прав, лорд Тедрик, нет, не „лорд”: отныне ты и я — просто Тедрик и Роанна. Ты не прав, я знаю о тебе давно. Немногие, в чьих жилах течет древняя чистая кровь, всегда выделяются над толпой, а ты выделяешься даже среди них. Кто еще обладает подобной силой — силой рук и духа? Я не труслива, поверь, но на этом алтаре мужество покинуло меня. Я не смогла бы поднять оружие против бога. Я трепетала при одной мысли о том, что ты сделал; я не знаю, как ты сумел это совершить.

— Ты боишься Сарпедиона, леди Роанна, как и многие другие. Я же ненавижу его.

— Просто — Роанна, не забывай, Тедрик...

— Роанна... Благодарю, моя госпожа. Это честь выше благородного звания, пожалованного твоим отцом... Боюсь только, оно не слишком подходит для меня. Я по-прежнему чувствую себя простым кузнецом.

— Простым кузнецом? Я уже забыла об этом, Тедрик. Ты по заслугам являешься Высшим среди Высоких. Мой отец, король, знает, каковы твои достоинства: ему давно следовало бы включить тебя в благородное сословие. Спасибо Сар... спасибо богам, это, наконец, произошло. Чистая кровь выше пустых титулов. Трон властен дать и властен отнять звание благородного, но не может влить чистую кровь в жилы бастарда и вселить мужество в сердце труса!

Тедрик не знал, что ответить на эту пылкую речь и решил изменить тему:

— Ты напомнила своему отцу, королю, о Сагах. Что они говорят?

— Я расскажу тебе как-нибудь об этом. — К леди Роанне быстро вернулось ее обычное холодное спокойствие. — Нельзя говорить о подобных вещах, когда я стою тут, полунагая и грязная. Подождем, сейчас мне нужны горячая ванна и свежая одежда.

Роанна двинулось к выходу с таким достоинством, как будто на ней были надеты роскошные наряды. Проводив ее долгим взглядом, Тедрик повернулся к королю.

— Сир, мудрейшая леди Трейси сопровождала тебя?

— Не только сопровождала, — фыркнул Фагон. — Она все видела и все слышала, и она знает об этом больше, чем любой из нас или мы оба вместе взятые. Но в чем дело? Думаешь, она будет хорошей верховной жрицей?

— Отличной. Много лучше, чем леди Роанна. Она моложе и... ну... в ней больше святости, верно?

— Может быть, — скептически заметил Фагон и, оглянувшись, позвал: Трейси!

— Я здесь, отец, — ответил мягкий голос.

Леди Трейси, вторая дочь короля, была такой же высокой и стройной, как Роанна, но с нежно-голубыми глазами и волосами цвета спелой пшеницы.

— Подойди сюда. Ты хочешь стать верховной жрицей Ллосира?

— О, да! — она взвизгнула от восторга, но отрезвление наступило быстро. — Хотя... если подумать... пожалуй, нет... нет. Ведь я собираюсь со временем выйти замуж и завести детей., шесть или семь. Но, возможно, я могу стать сейчас жрицей... а потом... потом передать свои обязанности кому-нибудь...

— Нет необходимости, госпожа, — прервал ее Тедрик, пока Фагон размышлял над этим предложением. — Ллосир -совсем не такой бог, как Сарпедион. Ллосир желает, чтобы люди плодились и жили в изобилии и счастье. Поэтому жрица Ллосира может выйти замуж, когда она пожелает, и иметь столько детей, сколько она захочет.

— Тогда я — ваша верховная жрица, сиры! Я немедленно распоряжусь, чтобы мне приготовили священные золотые одежды! — с этими словами Трейси со всех ног бросилась к лестнице, что вела на площадь с вершины храмовой крыши.

— Лорд Тедрик, сир, — тучный капитан Скайр, почтительно склонил голову, ждал возможности заговорить с кузнецом,

— Да, капитан!

— Мои люди... которым приказано прибрать тут... они... я хочу сказать... — старый вояка заикался от смущения.

— Эти тела — жрецов и всех прочих — с ними мы управились легко... и дальше собрали почти все обломки от статуи бога. Но... но его сердце... и остальное... мы не знаем, может ты хочешь взять их... и потом, мы... мы боимся...

— Это мое дело, капитан Скайр, только мое. Раздобудь мне мешок или сумку.

— Да, сир! — с облегчением рявкнул капитан и через минуту уже протягивал Тедрику сумку из прекрасной мягкой кожи.

Тедрик взял ее и шагнул к постаменту, на котором раньше стояла статуя. Затем не без некоторого трепета (так как запал битвы уже прошел) он собрал сердце, печень и мозг Сарпедиона и сунул их в сумку — не слишком осторожно, но и не выказывая нарочитой небрежности. Забросив свою ношу за плечо, он направился к лестнице.

— Пойду соберу людей, — объяснил сн королю. — Тогда мы принесем эти останки в жертву нашему новому богу.

— Отлично, Тедрик, отлично! — одобрил Фагон. Однако мы должны сначала кое-что обсудить. В делах правления не подобает действовать без плана, не отдав должных распоряжений, где, к примеру, собираешься ты приносить жертву? Надеюсь, не в своей кузнице?

— Конечно нет, сир, — Тедрик остановился, сообразив, что начал действовать, не разработав операцию в деталях.

— И, конечно, храмы Сарпедиона тоже не годятся. Они пропитаны злом — от камней основания до потолочных балок... — а Повелитель Ллосир — чистое божество. — Он задумался на мгновение и затем воскликнул: — Амфитеатр! Это самсе подходящее место, сир!

— Амфитеатр? Превосходно. До сих пор от него было не слишком много пользы; надеюсь, святилище Ллосира изменит ситуацию.

— Ты прикажешь построить...?

— Правитель Марки может отдавать приказы сам. Эй, Шайлен, ко мне! — вскричал монарх и, когда управляющий королевского двора подбежал к ним, Фагон изъявил свою •волю: слушай лорда Тедрика и повинуйся его словам.

— Я готов, сир, — склонился придворный.

— Надо построить — и быстро — стол из чистого, только что добытого камня; десять футов площадью и три фута в высоту. Поставь его на полпути к амфитеатру, на самом краю утеса. На стол нужно водрузить Повелителя Ллосира и закрепить так прочно, чтобы ни ветер, ни буря не смогли покачнуть его статую.

Управляющий заторопился прочь, и Тедрик тоже последовал за ним, придерживая сумку со своей добычей. Вначале он пошел в мастерскую, где с него были сняты доспехи и он получил, наконец, возможность почесаться и смыть пот. Затем в храме Сарпедиона он присоединил к своей коллекции печень, сердце и мозг, выломанные из статуи великого бога, которая пала его жертвой утром. Наконец, уставший, он отправился домой и рухнул на кровать.

Немного позднее, когда новый лорд Марки уже похрапывал в глубоком сне: королевские гонцы выехали из ворот города. Они мчались по дорогам страны, распространяя весть о том, что на четвертый день после полнолуния в амфитеатре Ломпора великий Сарпедион будет принесен в жертву Ллосиру — новому могущественному богу Ломарры.

Ломпор, столица Ломарры, лежал на южном побережье большого острова, миль пятьдесят длиной, расположенного в дельте Лотара. На север от столицы возвышались суровые пики Прибрежного Хребта. В нескольких сотнях футов от городской черты, нависая над улицами окраины, находилась гигантская впадина в форме половинки чаши, прорезанная в горном склоне водопадом, исчезнувшим в незапамятные времена.

Это и был амфитеатр. Здесь, на самом краю огромного утеса, отвесно спадавшего вниз, к реке, на платформе из полированного гранита гордо возвышалась статуя Ллосира.

На мой вкус, он не очень-то похож на бога. — Король Фагон, облаченный в затканные золотом одежды, с сомнением воззрился на сверкающую медную статую.

— Он точно такой, каким я его увидел, сир, — уверенно ответил Тедрик. И это утверждение не слишком отклонялось от истины; теперь кузнец искренне верил, что его бог именно таков, каким его он изобразил. — Вспомни, повелитель, Ллосир — не звероподобный бог; он похож на человека и это хорошо. Но мы теряем время. С твоего разрешения, сир, я начну.

Они окинули взглядом огромную чашу амфитеатра. Вблизи них, но не слишком близко, стояла верховная жрица с полудюжиной облаченных в белое пятнадцатилетних девушек; одна из них держала золотой кувшин с благовонным маслом, другая — горящую лампу. С другой стороны располагалась королевскоя семья и двор; в ярко одетой толпе возвышалась величественная фигура Роанны. Наконец, на изрядном расстоянии от их нового бога поперек амфитеатра тянулись плотные ряды тех, кто имел время и желание насладиться торжественным зрелищем. Большинство прибыли вовремя, однако по узкой дороге, поднимавшейся из города к вершине утеса, еще тянулся ручеек пешеходов.

— Начинай, лорд Тедрик, — кивнул король.

Тедрик с усилием поднял тяжелый железный лоток, в котором находилась жертва, и поставил его на каменный цоколь к ногам Ллосира. Затем он повернулся к верховной жрице.

— Масло, леди Трейси, и огонь.

Взяв кувшин из рук своей помощницы, Трейси передала его Тедрнку. Самозванный жрец тщательно полил маслом два сердца, два мозга и две печени свергнутого божества, затем поднес лампу — и пламя в ярд высотой рванулось вверх. Тедрик отступил назад и поднял глаза на равнодушный лик своего истукана. Он заговорил — не обычным тоном, но торжественно и проподнято, что соответствовало важности момента.

— Прими, Повелитель Ллосир, мощь, власть и силу гибнущего Сарпедиона. Молим тебя, используй их во благо и не твори нам зла.

Он поднял пылающий лоток и шагнул к краю пропасти; языки огня и дым извивались вокруг его закованной в стальной панцирь фигуры. Напрягая голос, он проревел:

— А теперь в знак полного и окончательного уничтожения Сарпедиона я бросаю эти последние следы его существования в пучину забвения! — и с этими словами он швырнул вниз лоток вместе с его содержимым.

Согласно плану Тедрика этот торжественный акт исчерпывал программу, однака провидение, или божественные силы, судили иначе. Еще до того как пылающая масса ударилась о поверхность воды, за его спиной раздался долгий, глухой стон, вопль удивления и ужаса, вырвавшийся одновременно из тысяч глоток.

Он резко обернулся — и увидел могучую фигуру, восседавшую внутри странного светящегося механизма. Она была настолько похожа на изготовленную Тедриком медную статую, что, казалось, обе они вышли из одной литейной формы.

— Сам Повелитель Ллосир во плоти! — воскликнул Тедрик, опускаясь на одно колено.

Его примеру последовал король, королевская семья и наиболее храбрые придворные. Большинство же из них, а также юные жрицы и тысячи наводнивших амфитеатр зрителей, распростерлись во прахе. Они, однако, не уткнулись лицами в землю, наоборот, каждый напрягал глаза, стараясь получше рассмотреть божество.

Губы Ллосира зашевелились и, хотя никто не услышал ни единого звука, все поняли слова бога, возникавшие, казалось, в самой глубине человеческого разума.

— Я принимаю мощь, власть и силу — все, что делало Сарпедиона богом вашего народа, — начал Ллосир. Его беззвучный голос гремел в каждой склоненной голове подобно мощному колоколу. — Я буду использовать свою власть для добра и никогда не причиню вам зла. Я рад, Тедрик, что принесенная тобой жертва — первая и последняя жертва, которую я потребовал — не осквернила моего алтаря. Ты, Трейси, стала моей верховной жрицей?

Девушка, напуганная явлением божества, несколько раз судорожно сглотнула, прежде чем смогла вымолвить хотя бы слово.

— Да... да, мой... мой повелитель, — выдавила она наконец, — это... я... если я... угодна тебе, Повелитель.

— Ты угодна мне, Трейси, принцесса Ломарры. Твои обязанности не будут обременительными: ты должна следить только за тем, чтобы твои девушки поддерживали чистоту на моем алтаре и чтобы моя статуя всегда была блестящей.

— Спа., спасибо, сир, мой Повелитель. Обещаю следить... — Трейси подняла свой потупленный взгляд и замерла с открытым ртом; глаза ее округлились от изумления. Воздух над зияющей пучиной был пуст: бог, явившийся во плоти и крови, исчез так же внезапно, как и возник.

Громкий голос Тедрика разорвал повисшую над амфитеатром тишину.

— Это — все! — провозгласил он. — Я не надеялся, что Повелитель Ллосир покажется на этот раз; и я не могу сказать, соизволит ли она явиться нам снова. Но я знаю — и вы теперь знаете тоже — что наш великий бог действительно существует. Разве не так?

— Так! Так! Долгой жизни Повелителю Ллосиру! -ликующие крики поднялись над амфитеатром.

— Хорошо. Сейчас мы покинем это святое место. Вы будете проходить между мной и алтарем Ллосира: сначала наш король, затем леди Трейси и ее девушки, королевская семья, двор и все остальные. Мужчины будут приветствовать Ллосира, поднимая вверх ту руку, в которой они держат меч: женщины будут склонять головы. Король Фагон, сир, вы готовы?

Король шагнул вперед, снял расшитую золотом шляпу и поднял правую руку в воинском салюте.

— Благодарю тебя, Повелитель Ллосир, за то, что ты сделал для меня, моей семьи и моего народа. Я, король Ломарры, прошу тебя: не покидай нас никогда.

Теперь настала очередь Трейси и ее девушек.

— Мы обещаем, наш Повелитель... — принцесса остановилась, затем стала громко повторять слова, которые шептал ей Тедрик, — мы обещаем держать твой алтарь чистым, а статую — сверкающей ярче солнца.

Потом мимо святилища проследовали королева с леди Роанной, члены королевской фамилии, придворные, тысячи восхищенных зрителей и, наконец, сам Тедрик.

Прижимая шлем левым локтем к боку, он высоко поднял правую руку, четко выполнил поворот и гордо пристроился в хвост длинной процессии, тянувшейся к городу.

Люди спустились вниз, прошли по улицам Ломпора и растеклись по Большим и малым дорогам страны, возвращаясь в свои города, городки, и фермы. И всем было ясно, что Ллосир установил свою власть над Ломаррой так, как этого не делало ни одно божество зо долгую историю мира.

Великий Ллосир явился сам. Все видели это своими собственными глазами. Все слышали его голос — голос, который не мог принадлежать смертному существу, голос, воспринимаемый не ушами, но человеческим разумом. И одного этого было достаточно, чтобы признать в нем бога. И все слышали, как он обратился к лорду Марки и к Верховной жрице, назвав их имена.

Другие боги тоже являлись ... в прошлом. Никто не видел этих богов, кроме их собственных жрецов... жрецов, которые совершали жестокие жертвоприношения и требовали долю богов от всякого имущества... Ллосир не хотел ни жертв, ни доли для себя: могучий и добрый, ом явился перед народом и говорил со всеми, с высокими и низкими, со всеми, кто находился в огромном амфитеатре.

Со всеми! Не только со своей жрицей; не только с людьми чистой крови; не только с исконными ломарианами; он говорил со всеми — с каждым простолюдином, слугой, наемником!

Долгой жизни Повелителю Ллосиру, нашему новому могущественному богу!

Король Фагон и Тедрик стояли у большого стола в тронном зале, изучая карту. Она была нарисована грубо и неумело, эта карта, пестрящая ошибками и белыми пятнами неведомых земель; но, говоря по правде, столетие Тедрика не являлось веком расцвета картографии.

— Тарк, сначала Тарк, сир, — упрямо настаивал Тедрик. — Он ближе, дорога короче и победа воодушевит наших людей. Удар будет внезапным. Раньше Ломарра никогда не атаковала Тарк, поскольку отец твоего королевского величества и его отец пытались вырваться из тисков

Сарлона. Но они погибли, и их походы только увеличили тяжесть дани и контрибуций. Если нас постигнет неудача, то в одном переходе — Большое ущелье Лотара, там можно отразить ответный удар. Конечно, мы оставляем незащищенной Марку, но в таком состоянии пограничье пребывает уже четыре года.

— Нет! Думай головой, человек! — Фагон сердито фыркнул. — Мы проиграем. В армии четыре отряда наемников из Тарка; ты уверен, что они не повернут против нас? Наши силы меньше, значительно меньше: два к одному. Нет, сначала Сарлон. Затем, возможно, Тарк, но во вторую очередь.

— Но Сарлон, тоже превосходит нас числом, сир, особенно если считать этих дьявольских варваров Девосса. Таггад Сарлонский пропускает их через свои земли, когда они идут в набег на Марку, конечно, за долю в добыче. Несомненно, они помогут Сарлону против нас. И, кроме того, сир, твой отец и твой дед... они оба пали под сарлон-скими топорами.

— Это правда, но они были никудышными полководцами. — Я — другое дело: я изучал военное искусство много лет. Они избирали обычные решения — я так не поступлю. Сарлон не будет только платить нам дань; Сарлон должен стать — и станет — провинцией моего королевства!

Они яростно спорили, пока Фагон не проследовал к своему королевскому трону и с его высоты объявил свою королевскую волю: все должно делаться так, как желает он, король, и никак иначе. Тедрик, конечно, подчинился (собрав остатки терпения) и получил стратегическую задачу: обеспечить поддержку армии, когда она прокатится по землям Марки, в трехстах пятидесяти милях к северу.

Тедрик орал. Тедрик погонял. Тедрик сыпал проклятьями на ломарианском, сарлонском, девоссианском и прочих языках, известных ему. Однако поднятый им шум приносил очень мало пользы и не мог ускорить такой, в сущности медленный процесс, как подготовка военных баз в сотнях миль от столицы.

Когда Тедрик был свободен от ругани, понуканий и разъездов по северным землям, он рыскал в дворцовом парке, питая некие смутные надежды. В один из таких набегов он наткнулся на короля Фагона и леди Роанну, практиковавшихся в стрельбе из лука. Отдав поднятием руки салют своему монарху и вежливо поклонившись девушке, он хотел проскочить мимо. Но Роанна, заметив, что он ускорил шаги, крикнула:

— Привет, Тедрик! Торопишься вступить в соревнование с нами?

Тедрик бросил взгляд на мишень. Роанна беспощадно побивала отца: ее стрелы с фиолетовыми черенками торчали либо в центре, либо совсем рядом, а его золотистые рассеялись по всему полю мишени. Вид у Фагона был невеселый: его вряд ли обрадовало бы участие в соревновании еще одного партнера, тем более оружейника-профессионала.

— Прошу извинить, моя леди, но важные дела...

— Твои увертки слишком прозрачны, мой лорд, -Роанна не то насмехалась над замешательством мужчин, не то была в дурном настроении. — Почему бы просто не сказать правду? Не можешь побить меня, не побив Трон? Но разве любого оружейника, который не сумеет выиграть у нас обоих с такого расстояния, не следует с позором лишить его звания?

Тедрик заглотнул приманку.

— Можно, сир? — повернулся он к королю, лицо которого налилось кровью.

— Стреляй! — взревел Фагон. Во имя моей головы, во имя Трона, во имя Ллосира, его мозга, сердца, печени и всех кишок — СТРЕЛЯЙ! Любой, кроме тебя, потерял бы голову, нанеся мне такое оскорбление! Стреляй, сир, и стреляй как можно лучше! — король сунул Тедрику свой собственный лук и колчан со стрелами.

— Один пробный выстрел, сир? — спросил кузнец, натягивая тяжелый лук. Никакие силы не заставили бы его положить стрелу ближе к центру, чем самая дальняя королевская. Чтобы выполнить это и в то же время не промахнуться по мишени, требовалось великое мастерство, так как одно золотистое древко торчало в трех дюймах от края.

Его первая стрела царапнула ободок мишени, следующая воткнулась точно между самой дальней стрелой короля и ободком. Затем он стремительно выпустил две стрелы подряд, расщепив древко первой наконечником второй. Еще несколько выстрелов и он опустил лук: весь участок, в который попали его стрелы, мог быть закрыт одной ладонью Роанны.

— Я проиграл, сир, — сказал Тедрик, возвращая лук и пустой колчан. У меня нулевой счет.

Хотя Фагон сознавал, что был не прав, он не мог заставить себя принести извинения. Вместо этого он сделал лучший, по его мнению, комплимент искусству оружейника:

— Когда-то я стрелял не хуже. Почему я потерял свое мастерство, Тедрик? Не из-за возраста, верно?

— Не мне судить об этом, сир. И я вышибу зубы любому, кто осмелится толковать о подобных вещах, оскорбляя Трон.

— Что! — взревел монарх. — О моем возрасте...

— Остановись, отец! — твордо сказала Роанна. — Ты -король, будь же королем!

Их гневные взгляды скрестились. Ни король, кипящий яростью, ни раздраженная принцесса не собирались уступать. Наконец, Роанна прервала напряженное молчание.

— Противно говорить,Тедрик, но он готов сварить в кипящем масле или закопать живьем любого, кто скажет ему неприятное, но правдивое слово. Но м е н я, отец, ты не сваришь, не закопаешь, и не посмеешь наказать — не то я расколю это королевство, как дыню. Время — да, много времени! — прошло с тех пор, как тебе в последний раз говорили неприкрашенную правду. Послушай ее снова, мой любимый старый негодяй. Слишком долго ты валяешься по утрам в мягкой кровати, слишком много опустошаешь бутылок и пивных кружек, слишком много девок лезет в твою постель. Стрельба, фехтование и охота принесли бы тебе гораздо больше пользы.

Потрясенный король попытался дать какой-то ответ на эту уничтожительную отповедь, но ничего не сумел придумать. Тогда он апеллировал к Тедрику:

— Ты... ты мог бы сказать такое? Уверен, нет!

— Конечно, нет, сир! — заверил его Тедрик совершенно искренне. — И даже если все сказанное — правда, это можно исправить. Прежде чем мы достигнем Марки, твоя рука снова будет твердой, а глаз острым.

— Возможно, — заявила девушка с ноткой сомнения в голосе. — Если он последует твоему примеру, Тедрик, в делах с вином и девицами, то да. Иначе — нет. Скаже мне, сколько кружек ты выпиваешь за день?

— Обычно одну, за ужином.

— А в походе? Подумай как следует, мой друг.

— О, я имел в виду в городе. В поле, конечно, больше.

— Вот видишь, отец?

— Что должен я видеть, лиса? Ты прижала меня к стенке. С этой минуты и до возвращения из похода я клянусь во всем следовать примеру твоего добродетельного приятеля: он — кружку и я — кружку, он — девицу и я -девицу! Такое обещание ты хотела выжать из меня?

— О да, мой отец и король! Я знаю, ты сделаешь так, как сказал. — Она так пылко обняла его, что почти оторвала от земли, чмокнула два раза и оттолкнула.

— Я хотел бы поговорить с тобой кое о чем, сир, — торопливо сказал Тедрик, прежде чем мысли короля переключились на иные предметы. — О вооружении. У меня хватит божественного металла, чтобы изготовить оружие и панцири для трех человек. Для тебя, сир, для меня и для капитана Скайра из твоей гвардии. Прошу, сир, откажись от старых обычаев и надень стальной панцирь вместо золотого: золото не годится для битвы.

— Боюсь, ты прав, но это невозможно. Король Ломарры носит только золото. Он сражается в золоте и, если надо, умрет в золоте.

Тедрик знал, что так оно и случится. Это противоречило здравому смыслу, это было глупостью, но это являлось чистой правдой. Ни один ломарианский монарх не нарушал древней традиции. Это стало частью королевских обязанностей дерзко красоваться в блестящем золотом панцире в море серых доспехов из железа. Тот факт, что отец Фагона и его дед, и еще шесть поколений предков погибли в своем сверкающем, но бесполезном вооружении, ничего не значил для короля, как, впрочем, и для Тедрика, окажись он в сходном положении. Однако теперь можно было кое-что придумать.

— Тебе нужен прочный золотой панцирь, сир. Почему бы не покрыть золотом сталь?

— Хорошая идея, лорд Тедрик. Но, боюсь, неосуществимая. Если приклепать к стали толстые золотые пластины, панцирь станет слишком тяжелым. Если же покрыть его тонким слоем золота, то она отлетит при первом ударе топора и подделка обнаружится. Что можешь придумать? Я слушаю.

— Я не знаю, сир... — Тедрик подумал с минуту. — Я видел, как из золота ковали тонкие листы... но все же недостаточно тонкие... можно попытаться расковать его еще тоньше... и укрепить на панцире из божественного металла клеем или смолой... Ты наденешь такое вооружение, сир?

— Да, мой Тедрик, и с радостью. При условии, что золото не будет отваливаться кусками величиной с палец под ударом меча или топора.

— Величиной с палец? Хм... Царапины и трещины можно, конечно, убрать до рассвета следующего дня... Но большой кусок?... Я подумаю, сир.

— Попытайся, и пусть великий Ллосир направляет твою руку.

Тедрик отправился во дворец и получил у казначея несколько массивных золотых слитков. Вернувшись в свою мастерскую, он попытался расковать золото в тонкие гладкие листы, подходящие для покрытия панциря.

Он ковал... и ковал... и ковал.

И портил... и портил... и портил.

Он все еще работал — и терпел неудачу за неудачей -тремя неделями позже. Жалкий плод его трудов — комковатый, неровный золотой лист — лежал на наковальне. Тедрик осторожно бил небольшим молотом, стараясь выровнять поверхность листа. Его рука дрогнула, и от слишком сильного удара золотая пластинка разлетелась на части.

Издав гневный вопль, Тедрик резко выпрямился и изо всех сил запустил молотом в ближайшую стену. И, словно вызванный из небытия его яростным криком, в воздухе возник знакомый светящийся механизм, внутри которого восседала могучая фигура— Неподвижный и молчаливый, Ллосир смотрел прямо на кузнеца.

Тедрик, прервав витиеватое проклятие на девоссиан-ском, переключился на более подходящий для беседы с божеством ломарианский язык.

— Скажи мне, Повелитель, в силах ли человеческое существо сделать что-нибудь с этой мерзкой, тягучей, проклятой дрянью?

— Несомненно. Это не только возможно, но и совсем легко и просто, если иметь необходимые орудия и технологию. — Неслышимый ухом, голос Ллосира гремел в голове Тедрика подобно раскатам гигантского органа. — В твое время еще ничего неизвестно о прокатке и пайке золота, хотя необходимые приспособления ты вполне можешь изготовить. Твой молот и наковальня не годятся для этой работы. Слушай внимательно и запоминай. Ты должен взять...

Ломарианская армия тронулась в поход на рассвете. Первыми, широко рассыпавшись в стороны, двинулись разведчики: быстрые, выносливые, прекрасные бегуны, одетые в туники и кожаные сандалии, они несли только легкие луки и небольшой запас стрел. Затем шли охотники. Они тоже двигались широким фронтом: на их обнаженных спинах висели мощные дальнобойные луки и колчаны, полные трехфутовых стрел.

Тяжелую конницу, плотно окружавшую королевский штандарт и самого Фагона в новом сияющем панцире, вели Тедрик и Скайр. Королевская гвардия была немногочисленной, но отлично вооруженной: в ее состав входили только чистокровные ломариане. Обычные лошади не могли вести воина в тяжелой броне и полном вооружении; но фермеры Средней Марки разводили скакунов, обладавших необходимыми размерами и силой.

Затем центурия за центурией двигалась легкая кавалерия: конные меченосцы, копьеносцы и метатели дротиков, за которыми шли еще более многочисленные отряды пехоты. В тылу армии катились фургоны на огромных колесах, нагруженные не только обычными припасами и военными орудиями, но и тысячами буханок хлеба. Этот плоский, тяжелый, грубый хлеб выпекался из линга, похожего на рожь злака, основной зерновой культуры долины Лотара.

— Хлеб, сир? — пораженно переспросил Тедрик, когда Фагон впервые изложил ему свою идею. Население Марки жило на мясе неделями и месяцами. Неизменная мясная диета была обильной, но все-таки недостаточной, чтобы мужчина мог набрать нужный вес и силу. Для людей пограничья кусок хлеба величиной с ладонь был роскошью. — Хлеб! Целая буханка каждому человеку в день?

— Точно, — ухмыльнулся в ответ Фагон. — Все фермеры вдоль нашего пути внесут налог в казну лингом, а Шайлен, в случае нужды, купит еще. Каждому человеку — по буханке в день и все мясо, которое он сможет съесть. И никаких грабежей. Мы идем в Мидвел, а там все фермеры держат здоровых псов для охраны полей от диких животных. Шум на границе нам не нужен.

Тут нет нужды подробно описывать долгий и медленный путь, который проделала армия. Покинув Ломпор, войска двинулись вверх по долине Лотара, пройдя через живописное ущелье, пробитое рекой в скалах Прибрежного Хребта, в Мидвел. Эта средняя часть страны лежала между Прибрежным Хребтом на западе и горной цепью Ампассер на востоке. Мидвел занимал около Трети Ломарры и отличался исключительным плодородием.

Продвигаясь на восток, армия достигла городка Баной, раскинувшегося у слияния Лотара и реки Мидвел. Отсюда войска повернули прямо на север, они шли вдоль западного берега Мндвела, пересекая плодородные равнины, поросшие лесом и луговыми травами.

Охота в этих местах была обильной. Неисчислимые стада диких животных — липпита, похожи на буйволов, оленей -ролата, диких свиней сексидов — кормились на прибрежных лугах и в лесах. Хорошему охотнику требовалось не более получаса, чтобы обеспечить мясом на день целую центурию. Поэтому охотники большую часть времени занимались копчением мяса, заготовляя его впрок.

Войска шли вперед и вперед, вдоль спокойного голубого зеркала огромного озера Мидвел, протянувшегося с юга на север на расстоянии дневного перехода, вдоль Цепи Озер, нанизанных на нитку реки подобно бусам, вдоль северного озера Ардо. Отсюда армия повернула к озеру Средней Марки, на берегу которого стоял замок, бывший официальной резиденцией Тедрика.

Когда передовые отряды достигли южного берега озера, два разведчика привели к шатру короля гонца с важными известиями.

— Хвала богам, сир, что мне не пришлось бежать в Ломпор, чтобы встретить вас! — воскликнул гонец, падая на колени. — Замок Средней Марки осажден! Лорд Харлан убит! — и он начал подробный рассказ о недавнем сражении на берегах озера.

— Нападавшие носили железные кольчуги, — заметил Фагон, внимательно выслушав гонца. — Сарлонское железо, без сомнения.

— Да, сир. Но как могли они дать варварам...

— Не имеет значения, Тедрик. Отправь гонца в обоз. Пусть его накормят.

— Ты ожидал нападения на замок, сир, — сказал Тедрик, когда разведчики и усталый гонец удалились.

— Да. Но это не обычный набег ради грабежа: это первое сражение большой войны. Их не назовешь глупцами: ни Таггада Сарлонского, ни Иссайна из Девосса, хоть он и варварский царек. Они почуяли угрозу и ударили первыми. Только гибели Харлана я не ожидал... ему был дан строгий приказ не ввязываться ни в какие стычки, собрать в замок побольше запасов и накрепко запереть ворота... Ну что ж, теперь я избавлен он необходимости бросить его в котел с кипящим маслом в наказание за глупость и неповиновение приказу...

Фагон нахмурил брови, что-то соображая, и продолжал:

— Есть ли тут еще сарлонские отряды? Думаю — нет: Таггад не станет дробить свои силы... но все же это меня беспокоит... если здесь кто-то бродит, то, скорее всего, варвары... хотя и в сарлонском железе... Знакома ли тебе местность по верхнему течению Мидвела, Тедрик?

— Немного, сир, я только один раз посетил земли к северу от озера.

— Этого вполне достаточно. Возьми половину тяжелой конницы и центурию лучников. Пересеки Мидвел и скрытно двигайся по восточному берегу озера, на севере снова переправься через реку. В это время года верхний Мидвел легко перейти вброд где угодно... Ты должен выйти к полуострову, на котором стоит замок Средней Марки, через три дня.

— Трех дней будет достаточно, сир.

— Три дня, считая от завтрашнего рассвета. Точно в тот момент, когда нижний край солнца поднимется над лугами, ты должен быть с конницей на севере полуострова. Лучников расставь по опушке леса, пусть они проткнут каждого, кто попытается бежать... Я подойду к замку с другой стороны; мы зажмем их в клещи и выкосим, как поле линга! Ни один не уйдет!

В планах Фагона была, однако, небольшая ошибка. Когда в указанный час конница Тедрика пошла в атаку, она врезалась не в толпу полуголых, кое-как вооруженных варваров: ее поджидали две полные центурии тяжелой сарлонской пехоты! Но Фагону пришлось еще хуже. Как только его сверкающий золотой панцирь показался впереди атакующей цепи, плотная колонна закованных в броню сарлонских всадников, возникших будто по мановению магического жезла, ударила по левому флангу отряда гвардейцев, отсекая короля.

Фагон, конечно, сражался геройски, как всегда сражались его предки. Сначала конным, скашивая ударами длинного меча вражеских всадников одного за другим; потом его лошадь погибла, меч был выбит из рук. Но оказавшись на ногах, он пустил в дело секиру, прикованную к его поясу цепочкой из божественной стали. Он рубил, рубил и рубил и с каждым взмахом топора враг падал на землю. Однако вес панциря был слишком велик для пешего и, несмотря на отчаянное сопротивление, обессиленного короля сбили с ног.

Увидев, что их вождю грозит гибель, Тедрик, орудовавший мечом, и Скайр со своим боевым молотом, стали настоящими берсерками. Скайр находился ближе к королю, но Тедрик был сильнее и быстрее. Издав боевой клич, он стиснул бока своего скакуна и высоко приподнялся в стременах. Могучий разъяренный конь ринулся вперед и Тедрик ударил так, как никогда не бил раньше. Восемь раз его страшный клинок стремительно опускался вниз — и восемь вражеских всадников встретили смерть. Затем, внезапно — Тедрик сам не понял, как это случилось — он оказался на ногах. Он не мог размахнуться в давке мечом и пустил в дело топор. Хотя перед ним был строй закованных в железо воинов, он стремительно продвигался вперед, прокладывая кровавый путь к своему королю.

Он был на расстоянии вытянутой руки, когда Фагон упал. С другой стороны приближался Скайр. Оба гиганта навалились на сарлонских солдат, когда те с удивлением обнаружили, что ни меч, ни топор, ни могли повредить золотые доспехи, прикрывавшие тело Фагона. Тедрик встал у головы короля, Скайр — у его ног и, прижавшись спина к спине, два могучих ломарианских воина окружили своего поверженного повелителя кольцом сверкающей стали, проникнуть сквозь которое не мог никто. Они держались до тех пор, пока подоспевшие гвардейцы не прикончили последнего сарлонского солдата.

— Ты ранен, сир? — встревоженно спросил Тедрик, помогая вместе со Скайром королю подняться на ноги.

— Нет, мой мальчик, — сказал монарх, широко разевая рот и пытаясь восстановить дыхание, — только синяки да проклятая одышка. — Он поднял забрало, со свистом всосал воздух и, оттолкнув поддерживающие его руки, утвердился на собственных дрожащих ногах. — Боюсь, Тедрик, что ты и эта лиса, моя дочь, были в некотором смысле правы. Возможно, я... о, совсем немного! — вышел из формы. Но бой почти закончен. Кто-нибудь убежал?

Лучники делали свою работу на совесть и убежавших не было.

— Это хорошо, это отлично, Тедрик, я не знаю, как благодарить...

— Не стоит благодарности, сир. Ты уже возвысил меня гораздо более того, чем я заслуживаю... или заслужу когда-нибудь... Во всяком случае... может быть, позже я попрошу об одной вещи... — он замолк в смущении.

— О вещи? — Фагон широко ухмыльнулся. — Не уверен, будет ли Роанна довольна, что ее упомянули таким образом, но, тем не менее, я запомню твои слова. Теперь ты, Скайр — лорд Скайр отныне и навеки. Чьим лордом ты станешь, я пока не могу сказать, но когда мы возьмем Сарлон, об этом будут знать все и ты тоже.

Скайр склонился в поклоне.

Король, сопровождаемый дворецким Шайленом, удалился в свой шатер, но его отдых был недолгим. Через пару часов он вызвал Тедрика.

— Ну, мой лорд, что бы ты стал делать дальше?

— Первым делом — наказал Девосе! — прорычал Тедрик. — Ударим им в спину, возьмем Высокий Перевал и погоним их как зверей, мечами и факелами, через всю страну до северных шхер!

— Интересная мысль, мой пылкий юный друг, но не практичная, — с усмешкой возразил Фагон. — Нам надо учесть потерю времени — времени, которое уйдет на штурм скалистых вершин и прочесывание горных троп. Как ты думаешь, что станет делать Таггад, пока мы геройствуем в пустынных варварских землях?

Тедрик опустил голову.

— О, сир, — виновато сказал он, — я об этом не подумал.

— Беда с тобой — ты не умеешь думать, — теперь Фагон был совершенно серьезен. — Нодо научиться. Это трудно, для многих вообще невозможно, но ты д о л ж е п научиться, если не хочешь кончить так же, как кончил Харлан. И запомни: ослушаешься моих приказов — повиснешь в цепях на самой высокой башне своего замка и будешь там висеть, пока кости твои не рассыплются и не упадут в озеро.

Угроза короля или, скорее, обещание парализовало Тедрика. Наконец, он с обидой сказал:

— Пусть будет так, если я заслужу наказание, но не страх перед ним служит залогом моей верности. Я могу сделать глупость, сир, но чтобы я не выполнил твой приказ? Нет, невозможно. Твое слово всегда будет для меня законом.

Ты слишком поспешен в своих решениях, Тедрик, но ты не глуп. И у тебя имеется возможность еще поумнеть, если ты будешь стараться. Ты до лжен очень стараться, Тедрик. Ты должен учиться думать — и быстро: от этого зависят гораздо более важные вещи, чем сохранение твоей жизни...

Тедрик бросил на короля вопросительный взгляд и тот продолжал:

— ... Моя жизнь, жизнь моей семьи и будущее всей Ломарры.

— В таком случае, сир, я буду учиться — и быстро, -заявил Тедрик. Текли дни, недели — и он старательно выполнял это обещание.

— Все предыдущие, и безуспешные, удары по городу Сарлону наносились в направлении, которое казалось единственно возможным. Войска переправлялись через Тегулу у Нижнего брода, шли вдоль ее северного берега через ущелье и затем по Западному рукаву на север, к Сарлу, — Фагон водил острием кинжала по большой карте; Тедрик, Скайр, Шайлен и еще два-три офицера из числа наиболее доверенных внимательно слушали. — Западный рукав сливается с Сарлом только в сорока милях от Сар-лонского залива. Город Сарлон, стоит здесь, на северном берегу Сарла, у самого залива; на пять шестых город окружен водой. Река Сарл настолько глубока и широка, что является непреодолимой преградой для любого противника. Таким образом, стратегия сарлонцев сводится к следующему: они не защищают местность вдоль Западного рукава, а оттягивают свои силы на север, за реку, к самому городу. Реку Сарл называют, как известно, щитом Сарлона. Никто, ни одна армия не смогла форсировать ее.

— Как же ты собираешься пересечь ее, сир? — спросил Шайлен.

— Собственно говоря, мы не будем ее пересекать, а поплывем по ней вниз. Мы перейдем Тегулу не у Нижнего брода, а у Верхнего...

— У Верхнего, сир? Около этого ужасного ущелья в северных отрогах Ампассера?

— Да. Враг не защищает это ущелье, и по нему вполне можно пройти. Конечно, дорога будет трудной, но за ущельем отрывается прямой путь к Паучьему озеру, откуда вытекает Средний рукав Сарла.

— Но как мы будем двигаться дальше? — воскликнул Скайр.

— На плотах, со скоростью шесть или семь миль в час -и гораздо скорее, чем может идти пешее войско. Но хватит объяснений. Лорд Скайр!

— Я слушаю, сир.

— На рассвете возьмешь центурию лучников, две центурии солдат с топорами и инструменты для работы по дереву из обоза — тот самый груз, который многие из вас считали бесполезным. Быстро иди на север. Пересеки Тегулу, пройди ущелье и снова поверни к северу. Выйди к Паучьему озеру там, где из него вытекает Средний рукав. Построй плоты, прочные, большие и в надлежащем числе, чтобы поднять всю нашу армию. Плоты должны быть готовы к тому времени, когда мы подойдем к озеру.

— Я слышу, сир, и повинуюсь.

Тедрик, ошеломленный дерзостью этой операции, вначале сомневался. Но по мере того как прояснились все детали плана, его сомнения сменялись энтузиазмом.

— Мы высадимся — и неожиданно атакуем их не с юга, а с северо-востока!

— Да, причем на твердой земле, а не через глубокую воду. Теперь всем спать, завтра мы должны подняться раньше рассвета.

Встало солнце. Скайр со своим отрядом выступил в поход. Главные силы двинулись по северному берегу Мидвея, который на протяжении тридцати или сорока миль тек почти точно с северо-востока. Затем, однако, русло резко изгибалось к юго-востоку и ломариане, покинув ее берега, продолжили свой путь прямо к Верхнему броду. С юга почти вплотную к Тегу ле подступали отроги Ампассера; в этом месте равнина Средней Марки постепенно переходила в плоскогорья Верхней. Дорога к броду не была тяжелой: никаких следов варваров или сарлонских отрядов в районе переправы разведчики не обнаружили. Поток, быстрый и широкий, был по колено, его дно слагалось из крупных, скользких, окатанных водой валунов. Люди, однако, двигались осторожно и у них хватало лошадей и канатов: переправа обошлась без потерь.

Затем, повернув навстречу солнцу, войска медленно двинулись вдоль реки к мрачному горному ущелью. Северный берег Тегулы резко отличался от южного, к которому подступало невысокое ровное плато. Здесь голые скалы вздымались вверх на тысячи футов почти от самого края стремительного потока. Дорога была узкой, крутой, заваленной каменными обломками. Но все же дорога существовала, и к вечеру армия вышла в поросшую редким лесом и пересеченную оврагами долину, где и разбила лагерь.

Оглядев местность, Тедрик впал в глубокую задумчивость. Небольшой отряд Скайра почти не оставил следов, но такое огромное скопище людей и животных... Он посмотрел на короля, затем снова бросил взгляд на широкую, вытоптанную полосу, которую оставила за собой армия.

— Наши следы за рекой не имеют значения, а на камнях ущелья их вообще не осталось. Но если кто-нибудь заметит этот след, сир... след, который мы не можем скрыть...

Тедрик, я доволен: ты начинаешь думать! — к удивлению кузнеца, Фагон широко улыбнулся. — Что ты предлагаешь сделать?

— Послать два десятка лучников к ущелью, — уверенно сказал Тедрик, — пусть проткнут стрелами любого, кто попытается шпионить за нами.

— Хорошая идея, но ее можно улучшить. Я оставлю здесь тебя, мой лорд, с полной центурией самых опытных разведчиков и охотников. Смотри, чтобы никто, увидевший наши следы от ущелья до Паучьего озера, не ушел живым.

Тедрик отобрал лучших стрелков и разослал их в разные стороны. Он постоял немного, наблюдая как разведчики исчезают в редколесье, в оврагах и складках местности, затемотправился в заранее присмотренную пещеру. Эти люди знали свое дело и ему не надо было вмешиваться. Только в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств он должен был взять команду на себя; если операция станет развиваться успешно, он может спокойно спать под низкими сводами своего укрытия.

Прошло несколько дней и вестник короля сообщил ему, что спуск плотов на воду начался. Собрав своих людей, он повел их быстрым маршем к Паучьему озеру, к уже покинутому лагерю. Для его отряда были оставлены четыре плота, рассчитанные на пятьдесят человек каждый. Тедрик с удивлением заметил на переднем плоту что-то вроде хижины. Как он узнал, эта роскошь предназначалась ему и его коню.

По мнению таких сухопутных увальней, как Тедрик и его лучники, река была слишком широкой и быстрой, кроме того, в воде торчали устрашающие обломки скал, вокруг которых кипели водовороты. Впрочем, Тедрик недолго числился в категории увальней. Он не мог сидеть спокойно, когда здесь было физическая работа и что-то новое для изучения. А научиться ремеслу плотогона было много легче, чем постигнуть стратегические идеи короля Фагона!

Вскоре, сбросив свою одежду и сапоги, Тедрик изо всех сил наваливался на шест или рулевое весло, борясь с капризным течением.

— Хороший парень, — заметил старшина плотогонов одному из своих помощников. Позднее он как-то сказал Тедрику: — Твоему лордству стыдно заниматься ремеслом лорда. Со временем из тебя вышел бы дьявольски отличный плотогон.

— Спасибо, сир, в твоей шутке — изрядная доля правды, но король Фагон решил иначе. Теперь скажи мне, что такое „Скиб”, о котором ты упоминал?

— Это место, где Средний рукав натыкается на скалы и поворачивает под прямым углом на запад, к заливу. Там самый страшный, самый опасный участок реки и не каждый рискнет провести по нему плот. Но ты можешь попробовать — вместе со мной.

— Согласен.

При подходе к Сгибу каждый плот был вытащен на берег и разгружен. Когда солдаты очистили первый плот, но него шагнул старшина плотогонов с десятком своих лучших людей. Тедрик последовал за ними.

— Что за глупости, Тедрик? — закричал Фагон. — Сойди на берег!

— Ты умеешь плавать, лорд Тедрик? — тихо спросил старшина.

— Не хуже угря, — скромно сообщил Тедрик, после чего старшина повернулся к королю и сказал:

— Он может спасти много твоих плотов, сир, если поплывет с нами. Он быстрый, как дикий кот, и сильный, как буйвол. И сн уже знает об этих водах больше, чем половина моих людей.

— Ну, если так... — Фагон махнул рукой и первый плот оттолкнули от берега.

Многие плоты были, конечно, разбиты и Тедрик не один раз искупался в ледяной воде Сарла, однако он любил эти восхитительные, возбуждающие мгновения риска и борьбы со стихией. Все бревна от разбитых плотов были выловлены и вытащены на берег, чтобы не порождать ненужных домыслов среди жителей густонаселенных районов нижнего Сарла.

За Сгибом Средний рукав становился глубоким и полноводным; вновь нагруженные плоты ровно шли по речной глади. Главной заботой путников было сохранение тайны их продвижения на запад, поэтому несколько центурий разведчиков плыли далеко впереди основной массы войск.

Деревушка Майл, заранее назначенное место высадки, располагалась в пятнадцати милях от Сарлона. Это было крохотное поселение, но любой из его немногочисленных обитателей мог поднять тревогу. Поэтому ее окружили кольцом лучников и копьеносцев, но прежде чем отправить солдат на эту операцию, Фагон самолично объявил им приказ, который не один раз повторялся в последующие дни:

-НЕ СЖИГАТЬ ДОМА И НЕ СОВЕРШАТЬ НЕНУЖНЫХ УБИЙСТВ! Никто не должен знать, что мы пришли сюда. И, кроме того, Сарлон станет провинцией моего королевства и я не желаю, чтобы его население потерпело ущерб. Я клянусь своей головой, Троном, сердцем, мозгом и печенью великого Ллосира, что любой человек, независимо от его ранга, который убьет кого-нибудь из жителей или подожжет что-либо, будет брошен в кипящее масло, после того как с него сдерут кожу!

В соответствии с грозным приказом, взятие Майла обошлось без жертв; жителей деревни только держали под строгой охраной. Весь этот день и следующую ночь армия отдыхала. Фагон был совершенно уверен, что Таггад пока ничего не знает о вторжении, но не следовало питать надежд, что ломарианским войскам удастся приблизиться к городу Сарлону незамеченными. Однако каждая выигранная миля могла сохранить жизнь целой центурии солдат.

Поэтому задолго до рассвета, полностью готовая к бою армия выбралась наверх из-под защиты крутого берега реки и двинулась к Сарлону. Шли не очень быстро; пятнадцать миль — долгий путь, особенно если в конце предстоит серьезное сражение.

Медленно тащась на своем могучем коне по правую руку от короля, Тедрик пребывал в глубоком раздумье. Наконец, собравшись с силами, он спросил:

— Знаешь ли ты, сир, что я люблю леди Роанну?

— Да. Это не секрет с тех пор, как ты покончил с Сар-педионом.

— Получу ли я разрешение просить ее стать моей женой, когда мы вернемся в Ломарру?

— Можешь попросить ее об этом даже раньше, если хочешь, она будет здесь завтра вместе с королевской семьей, двором и статуей великого Ллосира — для участия в победном триумфе.

Тедрик замер с открытым от изумления ртом.

— Но, сир, — выдавил он наконец, — можно ли быть настолько уверенным в успехе? Наши силы и силы противника примерно равны.

— Это только кажется. У них нет всадников или пехоты, способной выстоять против моей конной гвардии. И они ничего не смогут сделать с тобой, со Скайром и с вашим чудесным оружием. Поэтому я уверен в успехе. Хорошо спланированное и отлично выполненное предприятие не может закончиться крахом. Я долго его обдумывал, но оно стало возможным только после того, как ты получил божественный металл.

Тедрик невольно посмотрел на покрытый золотом, сверкающий панцирь короля. Тот поймал его взгляд и кивнул головой.

— Да, это штука сохранила мне жизнь, хотя я мог погибнуть в тот день, попав в самый центр атаки. Ллосир спас меня, но какое значение имеет моя жизнь, если я не готов отдать ее для блага Ломарры? Поверь мне, жизнь короля важна только для пего самого, его семьи и немногих — очень немногих — настоящих друзей.

— Твоя жизнь важна для меня, сир, и для Скайра тоже!

— Да, Тедрик, я знаю. Ты — почти сын для меня, и ты в числе тех немногих, о которых я говорил. И не относись к этому слишком серьезно, я не собираюсь умирать. Но если я все же погибну, запомни: короли приходят и короли уходят, но пока незыблема верность таких, как ты и Скайр, Трон Ломарры будет стоять!

О Таггаде Сарлонском говорили, что он спит с мечом в руке, поэтому вторжение ломариан не было для него полной неожиданностью. Однако мобилизацию сарлонских сил пришлось проводить столь поспешно и стремительно, что они оказались не намного свежее армии Фагона, проделавшей изрядный путь. Войска противников встретились в двух милях от стен города.

Нет нужды описывать в деталях передвижение легионов и центурий или подробно останавливаться на том, кто и какие совершил подвиги — или проявил трусость — во время долгого кровопролитного сражения. Определяющим фактором явилась сокрушительная атака королевской гвардии — тяжелой ломарианской конницы, которая и решила исход битвы.

Эта атака, которую возглавляли Фагон в сверкающем вооружении и два его бронированных лорда, была задумана с некоторой хитростью. Под всадниками были лошади Средней Марки, обладавшие чудовищной мощью: боевой конь считался негодным, если вес его не достигал тонны. Хотя конница шла легким галопом, удар плотной массы огромных лошадей и людей в тяжелых доспехах был неотразим. Воины гвардии, ломариане чистой крови, пронеслись сквозь сарлонские ряды подобно урагану; каждый вздымал меч, секиру или боевой молот и бил с силой, увеличенной мощью его коня.

Затем, перестроившись, они нанесли второй удар в тыл врага. Теперь многие гвардейцы сражались пешими: их лошади были покалечены или убиты. Внезапно пал конь под королем, но он продолжал сражаться. Его топор из божественного металла издавал мерный похоронный звон, рассекая железо сарлонских панцирей.

Как по сигналу, все конные гвардейцы покинули седла и вместе с пешими воинами устремились к своему королю, сверкающему золотом в ярких лучах солнца.

— Куда теперь, сир? — закричал Тедрик, перекрывая грохот железа.

— К шатру Таггада, конечно, куда же еще? — крикнул в ответ Фагон.

— Гвардейцы, ко мне! — взревел Тедрик. — Сроитесь клином, как при штурме храма Сарпедиона! Вперед, к этому пурпурному шатру, за нашим королем! Веди нас, сир!

Тедрик н Скайр встали за спиной короля, так близко, что казалось, составляли с ним одно целое. Удар клина, возглавляемого тремя бойцами в непробиваемых панцирях, противник выдержать не мог. В считанные минуты колонна гвардейцев, прорвав ряды сарлонской пехоты, достигла шатра и его изрядно удивленного обитателя. Золотые тигры, вытканные на блестящем шелке шатра и колеблемые легким ветром, казалось содрогнулись от ужаса -величественные тигры, украшающие герб Сарлона, символ его славы и могущества.

— Сдавайся, Таггад Сарлонский, или умри! — вскричал Фагон.

— Если я сдамся, о Фагон из Ломарры, то что ты пот-ребушь... — начал было Таггад, демонстрируя готовность к примирению. Внезапно, не прерывая свою речь, он схватил длинный тяжелый меч, прыгнул вперед и ударил так стремительно, что ни Фагон, ни его лорды не успели даже пошевелиться. Этот яростный удар, несомненно, отправил бы ломарианского монарха к праотцам, не будь он облачен в панцирь из божественной стали. Звякнув о наплечник, клинок Таггада сломался пополам.

Почти автоматически Фагон нанес ответный удар. Его топор раскроил железный шлем и череп врага, и как только герольды распространили весть о том, что Фагон убил Таггада в рукопашной схватке, сражение закончилось.

— Капитан Скайр, на колени! — плоской стороной меча Фагон коснулся зазвеневшего в ответ панциря. — Поднимись, лорд Скайр Сарлонский!

— Пусть будет так, — тихо прошептал Скандос-Один и занял место Скандоса из Четвертой Временной Линии.

Грозящая цивилизации катастрофа была отсрочена на пятьсот двадцать девять лет.

АЙЗЕК АЗИМОВ

ИНОК ВЕЧНОГО ОГНЯ^[37]

Глаза Рассела Тимбалла сверкнули торжеством, когда он увидел обломки того, что всего несколько часов назад было крейсером Ласинукского флота. Искореженные шпангоуты, выпиравшие во все стороны, убедительно свидетельствовали о чудовищной силе удара.

Невысокий полный землянин вернулся в свой ухоженный стратоплан. Какое-то время он бесцельно крутил в руках длинную сигару, потом раскурил ее. Клубы дыма поплыли вверх, человек прикрыл глаза и погрузился в размышления.

Услышав осторожные шаги, Тимбалл вскочил на ноги. Двое проскользнули внутрь, бросив быстрые прощальные взгляды наружу. Люк мягко закрылся, и тут же один из пришедших направился к пульту. Почти сразу же безлюдная, пустынная территория оказалась далеко под ними, и серебристый нос стратоплана нацелился на древний мегаполис Нью-Йорк.

Прошло несколько минут, прежде чем Тимбалл спросил:

— Все чисто?

Человек за пультом кивнул.

— Ни одного корабля тиранов поблизости. Совершенно ясно, что „Грахул” не успел запросить о помощи.

— Почту забрали? — нетерпеливо спросил Тимбалл.

— Мы достаточно быстро ее отыскали. Она не пострадала.

— Мы нашли и еще кое-что, — с горечью заметил его напарник, — кое-что из другой области: последний доклад Сиди Пеллера.

На мгновение круглое лицо Тимбалла обмякло, что-то вроде страдания отразилось на нем, но тут же вновь окаменело.

— Он мертв! Но он пошел на это ради Земли, и значит, это не гибель! Это мученичество! — Помолчав, он печально добавил. — Дайте мне взглянуть на донесение, Петри.

Он взял протянутый ему простой, сложенный пополам листок, развернул. Медленно прочитал вслух: „Четвертого сентября произведено успешное проникновение на борт крейсера флота тиранов „Грахул”. Весь путь от Плутона до Земли вынужден скрываться. Пятого сентября обнаружил искомую корреспонденцию и завладел ею. В качестве тайника использовал кожух ракетных двигателей. Помелило туда доклад вместе с почтой. Да здравствует Земля!”

Когда Тимбалл читал последние слова, голос его странно подрагивал.

— От рук ласинукских тиранов пал Сиди Пеллер -великомученик Земли! Но он будет отомщен — и сторицей. Человеческая раса еще не до конца выродилась.

Петри глядел в иллюминатор.

— Как Пеллер все это сумел? Один человек, а успешно пробрался на вражеский крейсер, на глазах у всего экипажа выкрал документы и разбил корабль. Как ему удалось? Нам никогда не узнать ничего, кроме сухих строчек его донесения.

— Он выполнял приказ, — заметил Уильямс, зафиксировав управление и повернувшись к спутникам. — Я сам доставил ему этот приказ на Плутон. Захватить дипломатическую почту! Разбить „Грахул” над Гоби! Пеллер выполнил свое задание! Вот и все!

Он равнодушно пожал плечами.

Атмосфера подавленности все усиливалась, пока Тимбалл сам не нарушил ее, прогрохотав:

— Забудем об этом. Вы уничтожили все следы пребывания Сиди на корабле?

Оба его спутника согласно кивнули. Голос Петри стал деловитым:

— Все следы Пеллера были выявлены и деатомизиро-ваны. Они никогда не догадаются о присутствии человека на их корабле. Сам документ заменен заранее подготовленной копией, которая доведена до состояния, не дающего возможности прочтения. Она даже пропитана солями серебра именно в том количестве, которое остается после приложения официальной печати Императора Тиранов. Могу поклясться головой: ни одному ласинуку не придет в голову, что катастрофа произошла не из-за несчастного случая, а документ не был уничтожен.

— Хорошо! Они уже двадцать четыре часа не могут установить место падения. С воздуха его не засечь. Теперь передайте мне корреспонденцию.

Он нежно, почти с благоговением взял в руки металлоидный контейнер и с силой сорвал крышку. Там находился слегка почерневший деформированный футляр.

Документ, который он вытряхнул из футляра, с шуршанием развернулся. В нижнем левом углу виднелась огромная серебряная печать самого Императора Ласинука-тирана, который живя у себя на Веге, правил третью Галактики. Послание было адресовано вице-королю Солнечной системы.

Трое землян мрачно и внимательно пробежали глазами по изящным строчкам. Резкие, угловатые ласинукские буквы отливали красным в лучах заходящего солнца.

— Что, разве я был не прав? — прошептал Тимбалл.

— Как всегда, — согласился Петри.

* * *

По-настоящему ночь так и не наступила. Черно-пурпурный цвет неба потемнел совсем незначительно, звезды стали ненамного ярче, но, если не обращать на это внимания, в стратосфере не ощущалось разницы между присутствием и отсутствием Солнца.

— Вы уже обдумали следующий шаг? — нерешительно поинтересовался Уильямс.

— Да... и давным-давно. Завтра я навещу Пола Кейна -вот с этим, — и он указал на послание.

— Лоару Пола Кейна! — воскликнул Петри.

— Этого... этого лоариста! — одновременно выдохнул Уильямс.

— Лоариста, — согласился Тимбалл. — Он — наш человек!

— Вернее сказать, он — лакей ласинуков, — возмутился Уильямс. — Кейн — глава лоаризма, а значит, предводитель тех изменников-землян, которые проповедуют смирение перед захватчиками.

— Совершенно верно, — Петри побледнел, но еще держал себя в руках. — Ласинуки — наши явные враги, с которыми придется столкнуться в открытой битве, но лоаристы... это же сброд! Я скорее добровольно пойду на службу к вице-королю тиранов, чем соглашусь иметь что-нибудь общее с этими гнусавыми ковырялами древней истории 'Земли, которые возносят молитвы ее былому величию, но ничуть не озабочены теперешним вырождением.

— Вы слишком строго судите, — губы Тимбалла едва заметно тронула улыбка. — Мне и раньше приходилось иметь дело с этим вождем лоаристов... — Резким жестом он прервал удивленные и испуганные возгласы. — Там я был очень осторожен. Даже вы ничего не знали, но как видите: до сих пер Кейн меня не предал. Эти встречи обманули мои ожидания, не кое-чему научили. Еот послушайте-ка!

Петри и Ульямс придвинулись поближе, и Тимбалл продолжил жестким, деловитым тоном:

— Первое Галактическое Нашествие Пасинука завершилось две тысячи лет назад капитуляцией Земли. С тех пор агрессия не возобновлялась, и независимые человеческие планеты в Галактике вполне удовлетворены поддержанием подобного „статус кво”. Они слишком поглощены междуусобными распрями, чтобы поддержать возобновление борьбы. Лоаризм заинтересован только в успешном противодействии новым путям мышления, для него нет особой разницы, люди или ласинуки правят Землей, лишь бы учение процветало. Возможно, мы — националисты — в этом отношении для них представляем большую опасность, чем тираны.

Уильямс криво ухмыльнулся:

— Я говорю то же самое.

— А раз так, вполне естественно, что лоаризм взял на себя роль миротворца. Однако, если это окажется в их интересах, они не замедлят к нам присоединиться. И вот это, — он похлопал ладонью по разложенному перед ним документу, — поможет нам убедить их.

Его спутники сохраняли молчание. Тимбалл продолжил:

— У нас мало времени. Не больше трех лет. Но вы сами знаете, что надежда на успех восстания есть.

— Знаем, — проворчал Петри и процедил сквозь зубы: -Если нам будут противостоять только те ласинуки, что находятся на Земле.

— Согласен. Но они могут обратиться на Вегу за помощью, а нам звать некого. Ни одна из Человеческих Планет и не подумает вступиться за нас, — как и пятьсот лет назад. Именно поэтому мы и должны перетянуть лоаристов на свою сторону.

— А как поступили лоаристы пять веков назад, во время Кровавого восстания? — спросил Уильямс, не скрывая ненависти в голосе. — Бросили нас на произвол судьбы, спасая свою шкуру!

— Мы не в том положении, чтобы вспоминать об этом, -заметил Тимбалл. — Сейчас мы должны заручиться их поддержкой... а уж потом, когда все будет кончено, мы посчитаемся...

Уильямс вернулся к пульту.

— Нью-Йорк — через пятнадцать минут, — сообщил он и добавил. — И все-таки мне это не нравится. На что эти пачкуны-лоаристы способны? Подлые, мелкие душонки.

— Они — последняя сила, объединяющая человечество, — ответил Тимбалл. — Очень слабая и беспомощная, но в ней — единственный шанс для Земли.

Они уже опускались, входя в более плотные слои атмосферы, и свист рассекаемого воздуха перешел в пронзительный вой. Уильямс выстрелил тормозные ракеты, и они пронзили серое покрывало облаков. Впереди, возле самого горизонта, показалась огромная россыпь огней Нью-Йорка.

— Смотрите, чтобы ваши маневры не привлекли внимание ласинукской инспекции, и подготовьте документы. Они не должны нас поймать ни в коем случае.

Лоара Пол Кейн откинулся в своем богато украшенном кресле. Тонкими пальцами он играл с пресс-папье из слоновой кости, избегая встречаться глазами с сидящим напротив невысоким полненьким человеком, а в голосе, стоило ему заговорить, слышалась высокопарность.

. — Я больше не могу рисковать, прикрывая вас, Тимбалл. До сих пор я это делал из-за человеческих уз, нас связывающих, но...

Его голос оборвался.

— Но? — подсказал Тимбалл.

Пальцы Кейна раз за разом заставляли пресс-папье крутиться.

— В последнее время ласинуки ведут себя гораздо резче. Они стали излишне самоуверенными. — Кейн внезапно поднял глаза. — А я не совсем свободный агент и не располагаю теми силой и влиянием, какие, как я вижу, вы мне приписываете.

Глаза его вновь опустились, а в голосе прозвучали нотки беспокойства:

— Ласинуки полны подозрений. Они начинают ощущать работу хорошо законспирированного подполья, и мы не можем позволить себе оказаться замешанными в это.

— Знаю. Возникнет необходимость — и вы нами просто пожертвуете, как и ваши предшественники пять веков назад. Но на этот раз лоаризму суждено сыграть более благородную роль.

— И что за польза от вашего восстания? — устало спросил Кейн. — Неужели ласинуки хуже человеческой олигархии, правящей на Сангани, или диктаторов Трантора? Если ласинуки и не гуманоиды, то они в любом случае разумны. Лоаризм должен жить в мире с любой властью.

Тимбалл улыбнулся в ответ, хотя ничего смешного сказано не было. В улыбке этой ощущалась едкая ирония и, чтобы подчеркнуть ее, он достал небольшой лист бумаги.

— Вы так полагаете? Тогда прочтите. Это уменьшенная фотокопия... нет-нет, руками не трогать, смотрите в моих руках, и...

Его слова были прерваны внезапным растерянным восклицанием собеседника. Лицо Кейна превратилось в маску ужаса, едва он разглядел документ.

— Где вы это взяли? — Кейн с трудом узнал собственный голос.

— Удивлены? Из-за этой бумажки погибли один отличный парень и крейсер Его Рептилийского Величества. Надеюсь, у вас не возникает сомнений в его подлинности.

— Н-нет! — Кейн провел подрагивающей рукой по лбу. — Подпись и печать Императора невозможно подделать!

— Как видите. Ваше Святейшество, — титул прозвучал явно саркастически, — возобновление Галактической Экспансии — вопрос ближайших трех лет. Первые шаги к ней будут предприняты уже в нынешнем году. Какими они будут, — тут его голос сделался вкрадчиво-ядовитым, — мы скоро узнаем, поскольку приказ адресован вице-королю.

— Дайте мне немного подумать. Немного подумать.

Кейн откинулся на спинку кресла.

— И в этом есть необходимость? — воскликнул безжалостно Тимбалл. — Это не что иное, как развитие моих предположений шестимесячной давности, которые вы предпочли отвергнуть. Земля — мир гуманоидов, поэтому она будет уничтожена; очаги человеческой культуры рассеяны по окраинам ласинукской зоны Галактики, так что любой след человека будет уничтожен.

— Но Земля! Земля — колыбель человеческой расы! Начало нашей цивилизации!

— Именно! Лоаризм умирает, а гибель Земли окончательно его погубит. С его крушением исчезнет последняя объединяющая сила, и Человеческие Планеты, пока еще не побежденные, одна за другой будут уничтожены Вторым Галактическим Нашествием. Если только...

Голос Кейна прозвучал бесстрастно:

— Я знаю, что вы хотите сказать.

— Только то, что уже говорил раньше. Человечество должно объединиться, а сделать это можно только вокруг лоаризма. У всех сражающихся должна быть цель: ею должно стать освобождение Земли. Я могу заронить искру здесь, на Земле, но вы должны раздуть костер во всей заселенной людьми части Галактики.

— Вы имеете в виду Вселенскую войну... Галактический Крестовый Поход, — прошептал Кейн, — но мы с вами знаем, что это невозможно. — Внезапно он резко распрямился. — Вы хоть знаете, насколько сегодня слаб лоаризм?

— В мире нет ничего настолько слабого, что оно не могло бы усилиться. Как бы лоаризм ни ослаб со времен Первого Галактического Нашествия, ко вы и поныне сохранили свою дисциплину и организованность — лучшую в Галактике. Ваши предводители, если брать в целом, толковые люди, в этом я вынужден признаться. А совместно действующая группа умных людей способна на многое. Иного выбора у нас нет.

— Оставьте меня, — безжизненно произнес Кейн. — На большее я сейчас не способен. Мне следует подумать.

Голос его затих, но один из пальцев указал на дверь.

— Что толку от размышлений? — раздраженно воскликнул Тимбалл. — Надо действовать!

С этими словами он исчез.

* * *

Ночь для Кейна выдалась ужасной. Он побледнел и осунулся; глаза запали и лихорадочно сверкали. Но голос звучал спокойно и весомо:

— Мы союзники, Тимбалл.

Тимбалл холодно улыбнулся, на мгновение коснулся протянутой руки Кейна, но тут же уронил свою.

— Только лишь по необходимости, Ваше Святейшество. Мы — не друзья.

— Я об этом и не говорю. Но действовать мы должны вместе. Я уже разослал предварительные указания, Верховный совет их утвердит. В этом отношении я не предвижу осложнений.

— Как долго мне придется ждать результатов?

— Кто знает? Лоаризму все еще не мешают в пропаганде. До сих пор есть люди, воспринимающие ее: одни — с почтением, другие — со страхом, третьи просто поддаются самому воздействию. Но кто может знать? Человечество слепо, антиласинукские настроения слабы, трудно разбудить их, просто колотя в барабаны.

— Никогда не составляло труда играть на ненависти, -круглое лицо Тимбалла исказилось гримасой жестокости. — Пропаганда! Оппортунизм искренний и неразборчивый! К тому же, несмотря на свою слабость, лоаризм богат. Массы могут быть покорены словами, аа тех, кто занимает высокие посты, тех, кто по-настоящему важен, можно соблазнить и кусочками желтого металла.

Кейн устало махнул рукой.

— Ничего нового вы не предложили. Подобные методы применялись еще на заре истории человечества. Подумать только, — горько добавил он, — нам приходится возвращаться к тактике варварских эпох!

Тимбалл цинично пожал плечами.

— Вы знаете лучший способ?

— В любом случае, даже со всей этой грязью, мы можем потерпеть неудачу.

— Нет, если план будет хорошо продуман.

Лоара Пол Кейн вскочил, кулаки его сжались.

— Глупость это! И вы, и ваши планы! Все эти ваши многомудрые, тайные, уклончивые, неискренние планы! Неужто вы считаете, что заговор приведет к восстанию, а восстание — к победе? На что вы способны? Вынюхивать информацию, неторопливо подкапываться под корни, но руководить восстанием — выше ваших сил. Я могу заниматься организацией, подготовкой, но руководство восстанием тоже не в моих силах.

Тимбалл вздрогнул.

— Подготовка... детальнейшая подготовка...

— Ничего она не даст, говорю я вам. Можно иметь все необходимые химические ингредиенты, можно создать самые благоприятные условия — и все же реакция не пойдет. В психологии, точнее, в психологии масс, как и в химии, необходимо наличие катализатора.

— Великий Космос, о чем вы?

— Можешь ты быть предводителем восстания? — выкрикнул Кейн. — Крестовый поход — это война эмоций. Сможешь ли ты контролировать и направлять эти эмоции? Куда тебе? Ты — конспиратор, не в твоих правилах участвовать в открытой битве. Могу я руководить восстанием? Я -старый и миролюбивый человек. Так кто же будет вождем, тем психологическим катализатором, который окажется способным вдохнуть жизнь в безжизненное тело твоих изумительных „приготовлений”?

Рассел Тимбалл стиснул зубы.

— Пораженчество! Так, значит?

— Нет! Реализм! — резко ответил Кейн.

Тимбалл озлобленно смолк, потом резко повернулся и вышел.

* * *

По корабельному времени наступила полночь, и бал был в самом разгаре; Центральный салон суперлайнера „Пламя Сверхновой” заполнили кружащиеся, смеющиеся, сверкающие фигуры.

— Все это напоминает мне те трижды проклятые приемы, что устраивала моя жена на Лакто, — пожаловался Саммел Маронни своему спутнику. — Я-то думал, что хоть немного отдохну от них здесь, в гиперпространстве, но, как видите, не удалось.

Он тяжело вздохнул и взглянул на развлекающихся с явной неприязнью.

Маронни был одет по последней моде — от пурпурной ленты, стянувшей волосы, до небесно-голубых сандалий, -но выглядел невероятно стесненным. Его полная фигура была так стиснута ослепительно красивой, но ужасно тесной туникой, что с ним того и гляди мог случиться сердечный приступ.

Его спутник, высокий, худощавый, облаченный в безукоризненно-белый мундир, держался с непринужденностью, порожденной длительной практикой. Его подтянутая фигура резко контрастировала с нелепым внешним видом Саммела Маронни.

Лактонский экспортер прекрасно осознавал это.

— Будь оно все проклято, Дрейк, но работа у вас здесь просто изумительная. Одеты, словно крупная шишка, а всего и требуется — приятно выглядеть да отдавать честь. Кстати, сколько вам здесь платят?

— Маловато, — капитан Дрейк приподнял седую бровь и вопросительно посмотрел на лактонца. — Хотел бы я, чтобы вы попали в мою шкуру на недельку-другую. Тогда бы вы запели не так сладко. Если вы думаете, что угождать жирным вдовушкам и завитым снобам из высшего общества — значит возлежать на ложе из роз, то будьте добры, займитесь этим сами.

Какое-то время он беззвучно ругался, потом любезно поклонился глупо улыбнувшейся ему, усыпанной драгоценностями старой ведьме.

— Вот от этого-то у меня и появились морщины и поседели волосы, клянусь Ригелем.

Маронни достал из портсигара длинную „Карену” и с наслаждением раскурил ее. Выпустил в лицо капитану яблочно-зеленое облако дыма и проказливо усмехнулся.

— Ни разу еще не встречал человека, который не проклинал бы свою работу, будь она даже такой пустяковой как ваша, старый седой мошенник. Ах, если не ошибаюсь, к нам направляется великолепнейшая Илен Сурат.

— О, розовые дьяволы Сириуса! Мне и поглядеть-то на нее страшно. Неужто эта старая карга в самом деле идет к нам?

— Определенно... И неужели вы не счастливы! Все-таки — одна из богатейших женщин на Сантанни и вдова к тому же. Полагаю, мундир их околдовывает. Какая жалость, что я женат!

Физиономия капитана Дрейка исказилась испуганной гримасой.

— Чтоб на нее люстра обрушилась!

Тут он повернулся, и выражение его лица претерпело мгновенную метаморфозу, сменившись глубочайшим восхищением.

— О, мадам Сурат, я уже потерял надежду увидеть вас сегодня ночью!

Илен Сурат, шестидесятилетие которой осталось в далеком прошлом, хихикнула, как девица.

— Ох, оставьте, старый соблазнитель, не заставляйте меня забыть, что я пришла сюда вас выбранить.

— Ничего особо скверного, надеюсь? — Дрейк почувствовал, как волосы на голове медленно встают дыбом. Он уже имел дело с жалобами мадам Сурат. Обычно дела обстояли очень скверно.

— Скверного очень и очень много. Я только что узнала, что через пятьдесят часов мы совершим посадку на Землю... если только я правильно произнесла название.

— Совершенно верно, — ответил капитан Дрейк с некоторым облегчением.

— Но она не была указана в нашем маршруте?

— Нет, не была. Но это, видите ли, вполне обычное дело. Через десять часов мы уже покинем планету.

— Но это же невыносимо. Ведь я потеряю целый день! А мне необходимо оказаться на Сантанни на этой неделе, и каждый день для меня драгоценен. К тому же я никогда о Земле не слышала. Мой путеводитель, — тут она извлекла из сумочки переплетенный в кожу томик и раздраженно зашелестела страницами, — даже не упоминает о таком месте. И я полна уверенности, что никто не испытывает ни малейшего желания там побывать. Если вы будете упорствовать в намерении тратить время пассажиров на абсолютно бессмысленные остановки, то мне придется объясниться по этому поводу с президентом кампании. Должна вам напомнить, что у себя дома я располагаю некоторым влиянием.

Капитан Дрейк неслышно вздохнул. Это был уже не первый случай, когда Илен Сурат напоминала ему о своем „некотором влиянии”.

— Дорогая мадам Сурат, вы правы, вы совершенно правы, вы абсолютно правы, но я ничего не могу поделать. Все корабли с линий Сириуса, Альфа Центавра и Шестьдесят первой Лебедя обязаны останавливаться на Земле. Это следует из межзвездного соглашения, и даже сам президент кампании, какие бы убедительные аргументы вы ему ни привели, в данном случае окажется бессилен.

— К тому же, — заметил Маронни, решивший, что пришло время выручать взятого в осаду капитана, — я полагаю, что двое из пассажиров направляются именно на Землю.

— Вот именно. Я и забыл, — лицо капитана Дрейка несколько просветлело. — Да-да! Мы имеем вполне конкретную причину для остановки.

— Два пассажира нз более чем пяти сотен! Вот так логика!

— Вы несправедливы, — беззаботно произнес Маронни. — В конце концов, именно на Земле зародилась человеческая раса. Надеюсь, вы об этом знаете?

Патентованные накладные брови Илен Сурат взлетели вверх.

— Да неужели?

Растерянная улыбка на ее лице тут же сменилась презрением.

— Ах, да-а, но ведь это было много тысяч лет назад. Теперь это не имеет никакого значения.

— Для лоаристов имеет, а те двое, что собираются высадиться, — лоаристы.

— Вы хотите сказать, — ухмыльнулась вдова, — что даже в наш просвещенный век сохранились люди, занятые изучением „нашей древней культуры?” Ведь именно так они о себе говорят?

— По крайней мере, Филип Санат говорит именно так, -улыбнулся Маронни. — Несколько дней назад он прочитал мне длиннейшую проповедь и как раз на эту тему. Кстати, было довольно интересно. Что-то в этом есть, — Он добродушно покивал и продолжил. — А голова у него хорошая, у этого Филипа Саната. Из него вышел бы неплохой бизнесмен.

— Помянешь метеор — услышишь его свист, — неожиданно заметил капитан и показал головой направо.

— Хм! — изумленно выдохнул Маронни. — Это он. Но... клянусь пространством, что он здесь делает?

Филип Санат производил неуместное впечатление, когда стоял вот так, прислонившись к косяку двери. Его длинная темно-пурпурная туника — знак лоариста -выделялась мрачным пятном на фоне собравшихся. Его тяжелый взгляд остановился на Маронни, и он помахал рукой в знак приветствия.

Танцующие инстинктивно расступались перед Санатом, когда он пошел вперед, а потом бросали ему вслед долгие удивленные и растерянные взгляды. Любой услышал бы возбужденный шепоток, вызванный собственным появлением. Любой, но не Филип Санат. Глаза его каменно смотрели перед собой, выражение неподвижного лица было бесстрастным.

* * *

Филип Санат тепло поздоровался с обоими мужчинами, потом в ответ на официальное представление сухо поклонился вдове, которая взирала на него с открытым пренебрежением.

— Прошу прощения, капитан Дрейк, за то, что потревожил вас, — произнес он низким голосом. — Я лишь хотел узнать, когда мы покинем гиперпространство.

Капитан извлек массивный карманный хронометр.

— Через час. Не более.

— И тогда мы окажемся?

— За орбитой девятой планеты.

— Плутона. Оказавшись в пространстве, мы увидим Солнце?

— Если знаете точное направление, то увидите.

— Благодарю вас.

— Филип Санат сделал движение, словно намереваясь уйти, но Маронни остановил его.

— Побудьте с нами, Филип. Я уверен, что мадам Сурат умирает от желания задать вам несколько вопросов. Ока проявила величайшую заинтересованность з лоариэме.

Глаза лаконтца забегали более чем подозрительно. Филип Санат с готовностью повернулся к вдове: на мгновение захваченная врасплох, она, казалось, потеряла дар речи.

— Скажите, молодой человек, — ринулась она вперед, вновь обретя речь, — неужели до сих пор сохранились люди вроде вас? Я имею в виду лоаристов.

Филип Санат так долго смотрел на мадам Сурат, сохраняя при этом полное молчание, что это могло показаться невежливым. Наконец, произнес с мягкой настойчивостью:

— До сих пор существуют люди, которые стремятся сохранить культуру и образ жизни древней Земли.

Капитан Лрейк не смог удержаться от иронии:

— Даже под грузом культуры хозяев с Ласинука?

Илен Сурат издала приглушенный возглас:

— Вы хотите сказать, что Земля— ласинукский мир? Так? — Ее голос поднялся до пугающего визга.

— Ну да, разумеется, — недоуменно ответил капитан, сожалея, что заговорил об этом. — Разве вы не знали?

— Капитан, — женщина кричала уже истерически. — Вы не имеете права садиться! Если вы это сделаете, я вам такие неприятности устрою — такую массу неприятностей! Я не желаю выставляться напоказ перед мордами этих ужасных ласинуков — этих омерзительных рептилий с Веги.

— Вам нечего бояться, мадам Сурат, — холодно заметил Филип Сенат. — Подавляющее большинство земного населения — люди. И только один процент — правители -ласинуки.

— Ох, — помедлив, она оскорбленно заявила: — Нет уж, и думать не могу, что Земля — такое важное место, если ею управляют-то не люди. И лоаризм не лучше! Только напрасная трата времени, вот что я вам скажу!

К лицу Сената внезапно прилила кровь: казалось, какой-то момент он был не в состоянии вымолвить слово. Но справился с собой и сказал тоном проповедника:

— Ваша точка зрения весьма поверхностна. Тот факт, что Ласинук контролирует Землю, ничего не значит для фундаментальных проблем самого лоаризма... — затем он резко повернулся и ушел.

Саммел Маронни тяжело вздохнул, глядя вслед удаляющейся фигуре.

— Вы сразили его наповал, мадам Сурат. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы он увиливал от спора подобным образом.

— Он производит впечатление неплохого парня, т заметил капитан Дрейк.

Маронни хмыкнул.

— Отнюдь. Мы с одной планеты, этот молодой человек и я. Он — типичный локтонец, ничуть не лучше меня.

Вдова сварливо откашлялась.

— Ах, давайте же сменим тему разговора, умоляю. Этот тип словно тень навел на всех нас. И зачем они рядятся в эти омерзительные пурпурные одеяния? Никакого стиля!

* * *

Лоара Броос Порин поднял глаза навстречу юному священнослужителю.

— Итак?

— Меньше, чем через сорок пять минут, Лоара Броос. Бросившись в кресло, Санат наклонился вперед и уперся в стиснутый кулак раскрасневшимся, нахмуренным лицом.

Порин поглядел на своего спутника с любящей улыбкой.

— Опять поспорил с Саммелом Маронни, Филип?

— Нет, не совсем, — резким движением юноша выпрямился. — Но какая в этом польза, Лоара Броос? Там, на верхнем этаже, сотни человеческих существ, бездумных, ярко разодетых, веселящихся, и полное равнодушие к Земле. Из всех пассажиров корабля только мы двое останавливаемся, чтобы посетить мир наших предков. — Его глаза избегали взгляда пожилого спутника, голос приобрел оттенок горечи. — А раньше тысячи людей из всех уголков Галактики ежедневно прибывали на Землю. Великие дни лоаризма прошли.

Лоара Броос рассмеялся. Никто бы не подумал, что в его длинной и тощей фигуре может таиться такой душевный смех.

— Я уже, наверное, в сотый раз все это от тебя выслушиваю. Глупости! Придет такой день, когда о Земле вспомнят все. Начнется массовое паломничество сюда.

— Нет! Все это в прошлом!

— Ха! Эти пророки гибели каркают, но им еще предстоит доказать свою правоту.

— Им это удастся, — глаза Сената неожиданно вспыхнули. — И знаете, почему? Потому что Земля осквернена захватчиками-рептилиями. Женщина — мерзкая, пустая женщина — только что мне заявила: „Не думаю, что Земля может быть такой уж значительной, если на ней правят ласинуки”. Она произнесла то, что миллиарды говорят про себя бессознательно, и я не нашел слов, чтобы опровергнуть ее.

— И какое же ты сам предлагаешь решение, Филип?

Изгнать захватчиков с Земли! Снова сделать ее Человеческой Планетой! Нам уже приходилось сражаться с ними во время Первого Галактического Нашествия, две тысячи лет тому назад, и мы смогли их остановить, когда уже казалось, что они приберут к рукам всю Галактику. Теперь нам самим надо начать Второе нашествие и отбросить их на Вегу.

Порин вздохнул и покачал головой.

— Ты еще молод и горяч! Не найдется юного лоариста, который не метал бы молний по этому поводу. Ты это перерастешь. Перерастешь. Послушай, мальчик мой! -Лоара Броос поднялся и положил руку на плечо собеседнику. — Люди и ласинуки равно наделены разумом, и в нашей Галактике существуют только эти две расы разумных существ. Они — братья по разуму и духу и должны жить в мире. Постарайся понять это.

Филип Санат уставился в пол, не давая понять, слышал ли он сказанное. Его наставник с ласковым упреком поцокал языком.

— Ладно, станешь постарше, сам поймешь. А пока забудь обо всем этом, Филип. Знай, что стремления любого истинного лоариста для тебя уже близки к осуществлению. Через два дня трава Земли окажется у тебя под ногами. Разве этого не достаточно для счастья? Только подумай об этом! Когда ты вернешься, тебе присвоят титул „Лоара”. Ты станешь одним из тех, кто посетил Землю. Золотое солнце будет приколото к твоему плечу.

Рука Порина скользнула к яркому желтому кругу на тунике, немому свидетельству его трех предшествующих визитов на Землю.

— Лоара Филип Санат, — медленно произнес Санат, глаза его заблестели. — Лоара Филип Санат. Превосходно звучит, правда?

— Ну, вот ты и почувствовал себя лучше. Но приготовься: с минуты на минуту мы покинем гиперпространство и увидим Солнце.

И сразу же после его слов мутная, давящая пелена гиперматерии, плотно обнимавшей со всех сторон борта „Пламени Сверхновой”, начала претерпевать странные изменения, которые знаменовали начало выхода в нор* мальное пространство. Тьма просветлела, и концетри-ческие круги разных оттенков серого цвета понеслись друг за другом мимо иллюминатора со все возрастающей скоростью. Это была поразительная и прекрасная оптическая иллюзия, которую наука так и не смогла объяснить.

Порин выключил свет, и они вдвоем сидели в темноте, наблюдая за слабо фосфоресцирующей бегающей рябью. Потом с ужасающей молчаливой внезапностью структура гиперпространства, казалось, взорвалась крутящимся безумием ослепительных тонов. И тут же все снова успокоилось. Теперь в иллюминаторе спокойно заискрились звезды нормального пространства.

Среди них, сверкая, выделялась самая яркая, сиявшая желтыми лучами, превратившими лица в бледные маски. Это было Солнце!

Родная звезда человечества была еще так далека, что даже не имела выраженного диска, и тем не менее являлась уже самым ярким видимым объектом. В его мягком желтом свете двое людей предались неторопливым размышлениям, и Филип Санат почувствовал, как на него нисходит спокойствие.

Два дня спустя „Пламя Сверхновой” совершило посадку на Землю.

★ * Иг

Филип Санат мгновенно позабыл о священном трепете, охватившем его, едва сандалии впервые коснулись твердого зеленого дерна Земли, стоило ему увидеть ласинук-ских чиновников.

Они выглядели совсем как люди, во всяком случае, как гуманоиды.

На первый взгляд человекоподобные черты преобладали надо всем остальным. Строение ничем существенным не отличалось от человеческого. Двуногое тело с довольно хорошими пропорциями, шея четко обозначена — все это бросалось в глаза. И требовалось несколько минут, прежде чем взгляд начинал выделять отдельные нюансы, свидельствующие о различии между расами.

Прежде всего обращали на себя внимание чешуйки, покрывавшие голову, и тускые линии на коже, шедшие вдоль позвоночника. Лицо с плоским, широким, покрытыммельчайшей чешуей носом, производило скорее отталкивающее впечатление, впрочем, ничего грубого в нем не было. Одежда отличалась легкостью и простотой, а речь была довольно приятная для слуха. Но, самое главное, в их темных, блестящих глазах светился подлинный разум.

Порин подметил удивление Саката, когда тот впервые взглянул на веганских рептилий.

— Вот видишь, — заметил он, — их внешность не столь чудовищна. Ну, и чего ради должна существовать ненависть между людьми и ласинуками?

Санат не ответил. Конечно же, наставник был прав. Слово „ласинук” так долго ассоциировалось в его мозгу с понятиями „чужак” и „монстр”, что вопреки своим знаниям и логике он подсознательно ожидал увидеть этакое сверхъестественное существо.

Однако пока властные, плохо говорящие по-английски ласинуки проводили досмотр, вызванная внешним сходством растерянность постепенно уступила место липкой, неотвязчивой неприязни, переходящей чуть ли не в ярость.

На следующий день они отправились в Нью-Йорк -крупнейший город планеты. И в стенах этого невероятно древнего мегаполиса Санат на время позабыл обо всех заботах Галактики. Для него настал великий момент: он предстал перед похожим на башню сооружением и торжественно сказал себе:

— Вот он, Мемориал!

Это был величайший монумент на Земле — символ величия человеческой расы, и как раз наступала среда, тот день недели, когда двоим избранным поручалось „охранять Вечный Огонь”. Двое, одни во всем Мемориале, следили за трепещущим, желтым пламенем, символизировавшим мужество Человечества, и Порин уже договорился, что в этот день выбор падет на них, на него и на Сената, поскольку они специально для этого проделали такое далекое путешествие.

С приходом сумерек они остались одни в просторном Зале Вечного Огня Мемориала. В мрачной полутьме, освещаемой только судорожными вспышками танцующего желтого огня, полное умиротворение спустилось на них.

Некая аура скапливалась в этом месте, смягчавшая все душевные борения. Мягкие тени, подрагивая, покачивались за колоннами, протянувшимися по обе стороны зала, плетя свою гипнотическую сеть.

Постепенно они погрузились в полудрему, пристально вглядываясь в пламя слипающимися глазами, пока живое биение огня не превратилось перед ними в туманную молчаливую фигуру.

Но малейшего звука оказалось достаточно, чтобы нарушить мечтательность, из-за контраста с царившей вокруг глубочайшей тишиной. Санат моментально напрягся, больно ухватив Порина за локоть.

— Прислушайтесь, — прошептал он, предупреждая вопросы.

Пория, насильственно вырванный из мечтательной дремы, взглянул на своего молодого спутника тревожно и пристально, потом без слов приложил руку к уху. Тишина стала еще более глубокой, давление ее ощущалось чуть ли не материально. Потом издалека донеслось едва уловимое пошаркивание подошв по мраморному полу. Слабый, почти на грани восприятия, шепот и снова тишина.

— Что это? — растерянно спросил Порин.

— Ласинуки! — бросил Санат, вскакивая на ноги. Лицо его превратилось в маску ненависти и возмущения.

— Не может быть! — Прин попытался придать своему голосу холодную уравновешенность, хотя и его внутренне трясло от злости. — Это было бы неслыханным оскорблением. Просто наши нервы обострились от тишины, ничего больше. Скорее всего, это кто-то из служителей Мемориала.

— После захода солнца, в среду? — голос Сената звучал резко. — Это так же противозаконно, как и вторжение ласинуков, и еще более неправдоподобно. Мой долг Хранителя Вечного Огня все выяснить.

Он уже собрался шагнуть в темноту, когда Порин схватил его за запястье.

— Не стоит, Филип. Повремени с этим до рассвета. Что ты сможешь сделать там один, если обнаружишь ласи-нуков. Если ты...

Но Санат не стал слушать дальше. Резким движением он освободился.

— Оставайтесь здесь. Нельзя оставлять Вечный Огонь без присмотра. Я скоро вернусь.

Он быстро пересек половину просторного, мощенного мрамором зала, и осторожно приблизился к стеклянной двери, ведшей на темную винтовую лестницу, уходившую в кромешный мрак, к пустым помещениям башни.

Скинув сандалии, он стал красться по ступеням, бросив прощальный взгляд на мягкое свечение Вечного Огня и застывшего возле него испуганного человека.

★ ★ ★

Перед ним оказались два ласинука, стоявших в жемчужном свете атомолампы.

— Местечко древнее и унылое, — заметил Трег Бан Сола. Его наручная камера трижды щелкнула. — Скинь-ка несколько книг с полок. Они послужат дополнительным фоном.

— Думаешь, стоит? — спросил Кор Вен Хаета. — Эти земные мартышки могут всполошиться.

— Делай! — холодно приказал Трег Бан Сола, — чем они нам помешают? Иди-ка сюда, присаживайся! — он быстро взглянул на часы. — Ему придется выложить по пятьдесят кредиток за каждую минуту, что мы здесь пробудем. Так почему бы нам немного не отдохнуть в предвкушении кучи денег?

— Пират Фор — болван. С чего это он решил, что мы не сможем выиграть пари?

— Думаю, — сказал Бан Сола, — он слышал про того солдата, которого в прошлом году разорвали в клочья, когда он попытался ограбить земной музей. Мартышкам это не нравится, хотя лоаризм и отвратительно богат, клянусь Вегой. Людишек, конечно, призвали к порядку, но солдат-то мертв. В любом случае Пират Фор не знает, что по средам Мемориал пуст. И это незнание обойдется ему в круглую сумму.

— Пятьдесят кредиток за минуту. Семь минут уже прошло.

— Триста пятьдесят кредиток. Садись. Сыграем в картишки, а наши денежки пусть накапливаются.

Трег Бан Сола достал из подсумка потрепанную колоду карт, которые, будучи типично и несомненно ласинук-скими, носили тем не менее безошибочные следы земного происхождения.

— Поставь лампу на стол, я сяду между ней и окном, -повелительно роспорядился он, одновременно сдавая карты. — Ха! Ручаюсь, ни одному ласинуку не приходилось еще играть в таком месте. Что ж, удовольствие от игры только усилится.

Кор Вен Хаета уселся, но тотчас же вскочил.

— Ты ничего не слышал?

Он вгляделся в тень по ту сторону приоткрытой двери.

— Нет, — Бан Сола нахмурился, пре должая сдавать.

— Ты, случаем, не боишься, а?

— Нет, конечно. Но, знаешь, если они застукают нас в этой проклятой башне, то удовольствия будет мало.

Бан Сола кончил сдавать.

— Знаешь, — заметил Вен Хаета, внимательно изучая свои карты, — будет не слишком приятно, если об этом пронюхает вице-король. Могу представить, как из политических соображений ему придется извиняться перед лоаристскими вожаками. Тогда опять на Сириус, где я служил до того, как меня перевели сюда. И все из-за этих подонков...

— Верно, подонков, — поддержал Бан Сола. — Плодятся как мухи и бросаются друг на друга, словно свихнувшиеся быки. Взгляни только на этих тварей! — он бросил карты рубашкой вверх и рассудительно заговорил.

— Взгляни на них по-научному и беспристрастно. Что они такое? Всего лишь млекопитающие, каким-то образом научившиеся думать. Всего-навсего млекопитающие! И ничего больше.

— Знаю. Ты уже побывал хоть в одном из человеческих миров?

Бан Сола ухмыльнулся:

— Побываю, и очень скоро.

— В отпуск поедешь? — Вен Хаета выразил вежливое изумление.

— В отпуск, клянусь чешуей. На своем кораблике! И под пальбу пушек!

— Ты о чем?

Глаза Вен Хаеты неожиданно засверкали. Его товарищ таинственно осклабился.

— Считается, что об этом не должны знать даже мы, офицеры. Но ты же знаешь, как просачиваются новости.

Вен Хаета кивнул:

— В курсе.

Оба они невольно заговорили шепотом.

— Ладно. Ко Второму Нашествию все готово. Оно может начаться с минуты на минуту.

— Не может быть!

— Факт! Мы начнем прямо отсюда. Клянусь Вегой, во Дворце вице-короля ни о чем больше не шепчутся. Некоторые офицеры затеяли даже тотализатор насчет точной даты первого выступления. Я сам поставил сотню кредиток из расчета двадцать к одному. Мне, правда, досталась ближайшая неделя. Можешь тоже вложить сотню из расчета пятьдесят к одному, если у тебя хватит нервов выбрать нужный день.

— Но почему отсюда, с этих задворков Галактики?

— Стратегия разработана на родине, — Бан Сола подался вперед. — В настоящий момент мы оказались лицом к лицу с несколькими серьезными противниками, которые беспомощны, пока разобщены. Если нам удастся сохранить такое положение, мы легко раздавим их поодиночке. При обычных условиях человеческие миры скорее перегрызут друг другу глотку, чем подадут соседу руку помощи.

Вен Хаета кивнул в знак согласия.

— Вот вам типичное поведение млекопитающих. Эволюция, должно быть, здорово веселилась, когда наградила мозгом обезьяну.

— Но Земля имеет особое значение. Она — центр лоариз-ма, поскольку именно здесь зародилось человечество. Она — аналог нашей системы Веги.

— Ты в самом деле так думаешь? Ла не может того быть! Чтобы в этом крохотном, затерянном мирке?..

— Так они утверждают. Сам я здесь недавно, поэтому не знаю. Но как бы там ни было, уничтожив Землю, мы уничтожим лоаризм. Историки утверждают, что именно лоаризм смог сплотить земные миры против нас в конце Первого Нашествия. Не станет лоаризма — исчезнет последняя опасность объединения врагов. Наша победа значительно упростится.

— Дьявольски ловко! И что нам предстоит сделать?

— Значит так, говорят, что все люди будут высланы с Земли и расселены по разным покоренным мирам. После этого мы сотрем с лица Земли все, что еще попахивает млекопитающими, и превратим ее полностью в ласи-нукский мир.

— И когда?

— Пока неизвестно, потому и организовали тотализатор. Но никто не заключает пари на срок более двух лет.

— Слава Веге! Ставлю два к одному, что изрешечу земной крейсер раньше тебя, когда придет время.

— Согласен! — воскликнул Бан Сола. — Ставлю пятьдесят кредиток.

Поднявшись, они обменялись рукопожатием в знак заключения сделки; Вен Хаета бросил взгляд на часы.

Еще минутка — и нам нащелкает тысячу кредиток. Бедняга Пират Фор! А теперь пошли, ждать дальше — это уже вымогательство.

Послышался негромкий смех, два ласинука направились к выходу, сопровождаемые шелестом длинных плащей. Они не обратили внимания на чуть более густую тень, прильнувшую к стене на верхней площадке лестницы, хотя едва не задели ее, проходя мимо. Не ощутили нацеленных на них горящих глаз, когда начали бесшумно спускаться.

тыкаясь, бредет по залу в его сторону. Он нетерпеливо подбежал к нему и схватил за руки.

— Где ты так задержался, Филип? Ты и представить не можешь, какие дикие мысли теснились в моей голове последний час.

Потребовалось некоторое время, чтобы эмоции Лоары Броось достаточно утихли и он смог заметить дрожащие руки своего спутника, его взъерошенные волосы и лихорадочно блестящие глаза; тотчас же все его страхи вернулись.

Он испуганно наблюдал за Сенатом и с трудом заставил себя задать вопрос, уже заранее опасаясь ответа. Но Санат не нуждался в подталкивании. Коротко, отрывистыми фразами он передал подслушанный разговор и после его завершающих слов установилось молчание безнадежности.

Бледность Лоары Брооса стала почти пугающей, он дважды пытался заговорить, но смог выдавить из себя лишь несколько хриплых звуков. Наконец ему удалось сказать:

— Но это же — смерть лоаризма! Что мы можем сделать?

Филип Санат рассмеялся: так смеются те, кто наконец-то убеждается, что им не остается ничего, кроме смеха.

— Что мы можем сделать? Можно сообщить Всемирному Совету. Но вы прекрасно знаете, насколько он беспомощен. Можем связаться с отдельными человеческими правительствами. Воображаю, насколько эффективными окажутся действия этих грызущихся между собой болванов.

— Все это не может быть правдой! Такого просто не может быть!

На несколько секунд Санат погрузился в молчание, потом срывающимся от возбуждения шепотом произнес:

— Я этого не допущу! Слышите? Я остановлю их!

Нетрудно было заметить, что он полностью потерял контроль над собой, попав во власть своих необузданных эмоций. Крупные капли пота выступили на лбу Порина, он обхватил Сената за талию.

— Сядь, Филип, посиди! Ты себя плохо чувствуешь?

— Нет!

Резким толчком он отстранил Порина, от движения воздуха Вечный Огонь яростно затрепетал.

— Со мной все в порядке. Время идеализма, компромиссов, подхалимажа кончилось! Настало время силы! Нам выпал жребий сражаться, и клянусь Космосом, мы победим!

И он стремительно выбежал из помещения.

Прихрамывая, Порин поспешил за ним.

— Филип, Филип!

Он остановился в дверном проеме, сраженный отчаянием. Идти дальше он не имел права. Пусть рухнут Небеса, но кто-то должен охранять Вечный Огонь.

Но... но на что рассчитывал Филип Санат? В измученном мозгу Порина возникли видения той самой ночи, когда пять веков назад легкомысленные слова, драка и стрельба разожгли над Землей пожар, который был потушен лишь человеческой кровью.

* * *

Лоара Пол Кейн проводил ночь в одиночестве. Внутренние помещения были пусты, неяркая, голубоватая лампа на простом строгом столе была единственным источником света в комнате. Его сухощавое лицо было залито призрачным светом, подбородок покоился на сложенных руках.

Внезапно его размышления были прерваны: с грохотом распахнулась дверь и взъерошенный Рассел Тимбалл, стряхнув с себя полдюжины слуг, пытавшихся остановить его, ворвался внутрь. Кейн, испуганный нашествием, схватился рукой за горло: глаза его расширились, на лице отразилось смятение.

Тимбалл успокаивающе поднял руку.

— Все в порядке. Дайте мне только перевести дыхание. -Онс трудом отдышался, осторожно опустился в кресло и только тогда продолжил: — Ваш катализатор случайно подвернулся мне, Лоара Пол... и знаете где? Здесь, на Земле! Здесь, в Нью-Йорке! В полумиле отсюда!

Лоара Пол Кейн, сощурившись, посмотрел на Тимбалла.

— Вы с ума сошли?

Вовсе нет. Я все расскажу, только не сочтите за труд, зажгите еще пару ламп. В этом голубом освещении вы похожи на приведение.

Комната озарилась сиянием атомных светильников, и Тимбалл начал рассказ.

— Мы с Ферни возвращались с собрания. И как раз проходили мимо Мемориала, когда это произошло. Надо возблагодарить Провидение, что случай привел нас именно туда и в нужное время.

Когда мы проходили мимо, из бокового входа выскочил человек, прыгнул на мраморные ступени центральной лестницы и закричал: „Люди Земли!”. Все повернулись и уставились на него, а вы знаете сколько народу бывает в Секторе Мемориала в одиннадцать часов. Не прошло и двух секунд, как он собрал вокруг себя толпу.

— Кто был этот оратор и что он делал в Мемориале? Ведь сегодня ночь среды, вы же знаете.

— Ну... — Тимбалл замолчал, прикидывая. — Хорошо, что вы напомнили, получается, он — один из двух Охранников. И он лоарист — тунику вашу не спутаешь. И, вдобавок, он не с Земли!

— Носит желтую орбиту?

— Нет.

— Тогда я знаю его. Это молодой приятель Порина. Продолжайте.

— Он, значит, стоит, — Тимбалл воодушевился собственным рассказом, — стоит футах в двадцати над улицей. Вы даже представить не можете, как эффектно он смотрелся в свете люкситов, озарявших лицо. Внушительное впечатление, но не то, что от всяких мускулистых атлетов. Он скорее аскет, если вы понимаете, о чем я. Бледное, худощавое лицо, сверкающие глаза, длинные каштановые волосы.

И тут он заговорил! Описать это невозможно; чтобы понять — необходимо слышать самому. Он начал говорить толпе о замыслах ласинуков, да так, что меня в дрожь кинуло. Очевидно, он узнал об этом из надежного источника, так как оказался знаком с деталями... О них он и говорил! Звучало это правдиво и страшно. Даже я стоял, синий от страха и слушал его, а толпа... Уже на второй фразе была покорена. Каждому из них все уши прожужжали о ласинукской опасности, но тут они впервые к этому прислушались.

Он стал поносить ласинуков. Их зверства, их вероломство, их преступления — только он смог найти слова, которые окунули каждого из толпы в грязь, померзостнее венерианских океанов. Каждый раз толпа отвечала на его призывы ревом. „Позволим ли мы продолжаться этому?” -взывал он. „Никогда!” — вопила толпа. „Можем ли мы смириться?” „Нет!” „Будем ли мы сопротивляться?” „До самого конца!” „Долой ласинуков!” — бросал он. „Бей их!” — выла толпа.

И я вопил так же громко, как и все остальные, совсем позабыв собственное „я”.

Не знаю, как долго это продолжалось. Вскоре неподалеку появились ласинукские патрули. Толпа двинулась на них, подстрекаемая лоаристом. Вы когда-нибудь слышали, как воет толпа, жаждущая крови? Нет? Это самый ужасный звук в мире. Патрульные тоже испугались, поскольку с первого взгляда поняли, что с ними будет. Ласинуки пустились наутек. Толпа тем временем выросла до нескольких тысяч.

Не прошло и двух минут, как завыли сирены — впервые за сотни лет. Тут я пришел в себя и пробился к лоа-ристу, который ни на мгновение не прерывал своей проповеди. Нельзя было позволить ему оказаться в лапах ласинуков.

Потом началась сплошная неразбериха. На нас бросили эскадрон моторизованной полиции, но мы с Ферни ухитрились улизнуть, прихватив с собой лоариста, и доставили его сюда. Сейчас он в наружном помещении, связанный и с кляпом во рту, чтобы вел себя тихо.

На протяжении всего рассказа Кейн нервно расхаживал по комнате, то и дело останавливаясь, слушая со все возрастающим вниманием. Крохотные капельки крови выступили на его нижней губе.

— Вы не думаете, — спросил он, — что мятеж может выйти из-под нашего контроля? Преждевременная вспышка...

Тимбалл энергично замотал головой.

— Их уже разогнали. Стоило молодому человеку исчезнуть, и толпа утратила весь пыл.

— Убитых и раненых будет много, но... Ладно, пригласите своего юного смутьяна.

Кейн уселся за свой стол, придав лицу видимость спокойствия.

Филип Санат выглядел не лучшим образом, когда преклонил колени перед первосвященником. Его туника превратилась в лохмотья, лицо было разукрашено ссадинами и синяками, но* пламя решимости по-прежнему полыхало в неистовых глазах. Рассел Тимбалл глядел на него, затаив дыхание, словно все еще ощущал действие магии предыдущего часа.

Кейн ласково протянул руку.

— Я уже наслышан о твоей дикой выходке, мой мальчик. Что так сильно на тебя подействовало, что заставило тебя очертя голову ринуться в бой? Это вполне могло стоить тебе жизни, не говоря уже о жизнях тысяч других людей.

Во второй раз за этот вечер Сенату пришлось пересказать беседу, которую он подслушал — драматически и с мельчайшими подробностями.

— Так, так, — произнес Кейн, недобро усмехнувшись, -и ты подумал, что мы ничего об этом не знаем? Мы давным-давно подготовились отразить эту угрозу, а ты был близок к тому, чтобы разбить все наши тщательные приготовления. Своим преждевременным вмешательством ты мог нанести непоправимый вред нашему делу.

Филип Санат залился краской.

— Простите мой неумелый энтузиазм...

— Вот именно, — воскликнул Кейн. — Однако при должном руководстве ты способен оказать нам серьезную помощь. Твой ораторский дар и юношеский пыл могут творить чудеса при умелом использовании. Согласен ли ты посвятить себя нашему делу?

Глаза Сената сверкнули.

— Разве надо еще спрашивать?

Лоара Пол Кейн улыбнулся и украдкой бросил торжествующий взгляд на Рассела Тимбалла.

— Вот и отлично. Через два дня ты отправишься к другим звездам. Тебя будут сопровождать мои люди. Сейчас ты устал и тебе надо отдохнуть. Выспись хорошенько, так как и в дальшейшем потребуются все твои силы.

— Но... но Лоара Броос Порин... мой напарник по Вечному Огню?

— Я сейчас же направлю посыльного в Мемориал. Он сообщит Лоаре Броосу, что ты в безопасности, и останется в качестве второго охранника до исхода ночи. Можешь не волноваться! Иди!

Санат поднялся, успокоенный и безгранично счастливый, но тут Тимбалл сорвался со своего места и конвульсивным движением схватил пожилого лоариста за запястье.

— Великий Космос! Да послушайте же!

Резкий, пронзительный вой, донесшийся снаружи, объяснил им все. Лицо Кейна разом осунулось.

— Военное положение! — губы Тимбалла побелели от ярости. — Мы проиграли. Они воспользовались сегодняшними беспорядками, чтобы первыми нанести удар. Они ищут Саната, и они до него доберутся. Мышь не проскочит через их кордоны.

— Но они его не получат, — глаза Кейна сверкали. — Мы отведем его в Мемориал по туннелю. Оскорбить Мемориал они не посмеют.

— Уже посмели, — пылко выкрикнул Санат. — Нам ли прятаться от ящериц! Мы будем сражаться!

— Спокойно, — прервал его Кейн. — Молча следуйте за мной.

Стенная панель сдвинулась в сторону. Кейн исчез в проеме. Когда панель бесшумно вернулась на место, оставив их в холодном свете переносной атомолампы, Тимбалл пробормотал:

— Если они все заранее подготовили, даже Мемориал не послужит нам защитой.

Нью-Йорк лихорадило. Ласинукский гарнизон был приведен в полную боевую готовность и переведен на осадное положение. Никто не мог проникнуть в город. Никто не мог покинуть его. По главным улицам разъезжали патрульные армейские машины, над головами проносились военные стратопланы.

Человеческая масса бурлила без отдыха. Горожане просачивались на улицы, собирались небольшими кучками, рассыпавшимися при приближении ласинуков. Колдовские слова Саната не забылись, тут и там люди повторяли их яростным шепотом.

Атмосфера, казалось, потрескивала от напряжения.

Вице-король Земли понимал это; он сидел за столом во Дворце, вознесшим свои шпили на Высотах Вашингтона, и смотрел из окна на Гудзон, темной лентой протянувшийся внизу. Наконец он обратился к замершему перед ним ласинуку в форме:

— Это должна быть решительная акция, капитан. Тут вы правы. И все же, если возможно, прямого разрыва отношений следует избегать. У нас катастрофически не хватает экипажей и на всей планете наберется не более пяти кораблей третьего класса.

— Не наша сила, а страх землян делают их беспомощными, Ваше Превосходительство. Их дух окончательно сломлен. Толпа рассеивается при одном появлении отряда гвардейцев. Именно исходя из этих соображений, мы и должны нанести удар немедленно. Люди начали поднимать голову, они должны сразу же отведать хлыста. Второе Нашествие может с полным успехом начаться и сегодняшней ночью.

— Согласен, — вице-король криво улыбнулся. — Мы поймали разную мелкую рыбку, но... хм-м... наказание этого подстрекателя черни должно послужить хорошим уроком. Он, не сомневаюсь, в ваших руках.

Капитан злобно усмехнулся.

— Нет. У земной собаки влиятельные дружки. Он -лоарист, и Кейн...

— И Кейн пошел против нас? — красноватые огоньки сверкнули в глазах вице-короля. — Глупая затея! Солдаты арестуют бунтовщиков, несмотря на него, и его тоже, если он вздумает протестовать.

— Ваше превосходительство! — в голосе капитана зазвенел металл. — У нас есть основания предполагать, что мятежник укрылся в Мемориале.

Вице-король приподнялся, нахмурился, и спять нерешительно опустился в кресло.

— Мемориал! Это меняет дело!

— Необязательно!

— Это одна из тех вещей, после которых землян будет не остановить, — в голосе вице-короля звучала неуверенность.

Капитан решительно возразил:

— Смелость города берет. Быстрая атака... ведь преступника можно захватать и в самом Зале Вечного Огня... И одним ударом мы расправимся с лоариэмом. После столь решительного вызова необходимость в борьбе может и совсем отпасть.

— Клянусь Вегой! Чтоб я сгорел, если вы не правы. Отлично! Беремся за Мемориал!

Капитан отдал уставной поклон, резко повернулся и покинул Дворец.

Мгновение все молчали. Лоара Пол Кейн молча разглядывал собственные пальцы. Наконец он произнес:

— Если сейчас же начать восстание, Тимбалл, как долго вы сможете продержаться?’

— Пока ласинукские подкрепления не прибудут в достаточном количестве, чтобы нас сломить. Чтобы разбить нас, земного гарнизона, даже включая весь Солнечный Патруль, будет недостаточно. Без помощи извне мы сможем эффективно сражаться, по меньшей мере, шесть месяцев. К сожалению вопрос об этом не стоит.

Его спокойствие казалось непоколебимым.

— Почему же не стоит?

И тут лицо Тимбалла стремительно налилось краской и он вскочил на ноги.

— Потому что восстание — это не просто нажатие кнопки. Ласинуки слабы. Мои люди знают об этом, но остальные земляне — нет. Ящерицы владеют непобедимым оружием: страхом. И нам не одолеть их, пока народ не переборет своего ужаса перед пришельцами. — его губы скривились. — Вы просто не знакомы со всеми практическими сложностями. Десять лет я потратил на планирование, подготовку, объединение. Я располагаю армией и приличным флотом, укрытыми в Аппалачах. Я могу привести в движение отряды на всех пяти континентах одновременно. Но что толку? Все бесполезно. Если бы я смог захватить Нью-Йорк... если бы смог доказать остальным землянам, что ласинуков можно победить...

— А если я сумею изгнать страх из человеческих сердец? — мягко спросил Кейн.

— Тогда Нью-Йорк станет моим еще до рассвета. Но для этого потребуется чудо.

— Возможно! Вы сможете пробраться сквозь кордон и оповестить своих людей?

— Смогу, если понадобится. Но вы-то что задумали?

— Узнаете в свое время, — Кейн лучезарно улыбнулся. — И как только это произойдет — выступайте!

Тимбалл отступил назад и в его руке внезапно оказался тонит. Его полное лицо теперь вряд ли ли можно было назвать добродушным.

— Я воспользуюсь этим шансом, Кейн. Удачи!

Капитан надменно поднимался по опустевшим ступеням Мемориала. С обеих сторон его прикрывали вооруженные адъютанты.

Он задержался на мгновение перед огромной двустворчатой дверью. Бросил взгляд на стройные колонны, грациозно взмывающие ввысь по обе ее стороны. В его улыбке ощущался робкий сарказм.

— А ведь впечатляет... все это... верно?

— Так точно, капитан, — последовал моментальный ответ в два голоса.

— И таинственно темно вдобавок, если не считать слабого желтого отблеска от этого их Вечного Огня. Видите?

Он указал на цветные витражи окон, озаренные изнутри мерцающим светом.

— Так точно, капитан?

— Сейчас здесь темно, таинственно, впечатляюще... и все это будет лежать в руинах.

Он рассмеялся и рукоятью сабли застучал по металлическим узорам дверей. Резкий звук эхом прокатился по внутренним помещениям, глухо прозвучав в ночи, но ответа не последовало.

Стоявший слева адъютант поднес к уху телевизор, вслушиваясь в доносящийся из него тихий голос, потом доложил, отдав честь:

— Капитан, людишки скапливаются в секторе.

Капитан усмехнулся;

— Пусть! Прикажи, чтобы держали оружие наготове и стреляли вдоль проспекта, но только по моему приказу. Если хоть одна мартышка попробует пересечь границу, убивать без жалости.

Его лающая команда была повторена через телекоммуникатор, и в сотне ярдов позади них ласинукские гвардейцы, выполняя распоряжение, вскинули оружие, внимательно наблюдая за проспектом. Низкое, зарождающееся ворчание было ответом — ворчание страха. Толпа подалась назад.

— Если дверь не откроют, — зло произнес капитан, — ее придется высадить.

Он снова поднял саблю, опять разнесся грохот металла о металл.

Медленно, беззвучно створки двери широко разошлись, и капитан увидел суровую, облаченную в пурпур фигуру, возникшую перед ним.

— Кто смеет нарушить покой Мемориала в ночь Хранителей Огня? — торжественно вопросил Лоара Пол Кейн.

— Весьма драматично, Кейн. Отойди в сторону!

— Назад! — слова звучали звонко и отчетливо.

— Ласинукам запрещено приближаться к Мемориалу.

— Выдайте нам преступника, и мы уйдем. Станете его покрывать — мы возьмем его силой.

— Мемориал не выдает преступников. Это незыблемый закон. Можете даже и не пытаться.

— Прочь с дороги!

— Ни с места!

Ласинук раздраженно рыкнул, но тут же понял бессмысленность своего рева. Улица вокруг была пуста, только в квартале от них вытянулась цепь солдат с оружием наизготовку, а дальше — земляне. Они сбились плотной, шумящей толпой, бледные лица слабо маячили в свете атомоламп.

— Что, — проскрипел сам себе капитан, — этот подонок еще огрызается?

Жесткая шкура натянулась на челюстях, чешуя на черепе встопорщилась. Он повернулся к адъютанту с коммуникатором:

— Прикажите дать залп над их головами.

Ночь раскололась надвое пурпурными выплесками энергии, в наставшей тишине ласинук громко расхохотался. Затем он повернулся к Кейну.

-Если ты рассчитывал на помощь этих людишек, то ты ошибся. Следующий залп будет на уровне голов. Если ты думаешь, что это блеф — проверь!

Челюсти ящера отрывисто щелкнули:

— Прочь с дороги!

Тонит в руке нацелился на Кейна, палец застыл на курке.

Лоара Пол Кейн медленно отступил, не спуская глаз с оружия. Капитан двинулся вперед. Но стоило ему сделать шаг, как внутренняя дверь распахнулась, открыв проход в Зал Вечного Огня. От притока воздуха Огонь задрожал; толпа в отдалении увидев это, ответила неистовым воплем.

Кейн повернулся к Огню, возведя очи горе. Движение его руки было быстрым и незаметным.

И мгновенно Вечный Огонь переменился. Он успокоился, а затем с ревом взметнулся к потолку слепящей пятидесятифутовой колонной. Рука лоариста шевельнулась вновь, и отвечая ее движению, цвет Огня изменился, став карминовым. Окраска становилась все глубже, малиновый цвет огненного столба растекся по городу, превратив окна Мемориала в кровавые глаза.

Мучительно текли секунды, капитан оцепенел от растерянности, людские толпы погрузились в благоговейное молчание.

Потом побежал растерянный шепоток, силящийся, растущий, сливающийся в один короткий призыв:

— Долой ласинуков!!!

Откуда-то сверху пурпуром сверкнул тонит, и капитан очнулся. Но опоздал на миг: удар пришелся точно по нему, он медленно согнулся, умирая; на холодном лице рептилии застыло презрение.

тысячегласным ревом вознесся к небесам. Безоружная толпа, пьянея от собственной ярости, многоглавым чудовищем ринулась на ласинуков. Те не дрогнули: их оружие косило людей сотнями. Но тысячи, десятки тысяч рвались вперед по телам павших, собственными телами закрывая изрыгающие пламя стволы, сокрушая ряды ласинуков, дробя кости.

Сектор мемориала был залит кровавым отсветом малинового пламени, стоны умирающих и яростные вопли победителей слились в сплошной гул.

Это было первой битвой Великого Восстания. По всему городу от оконечности Лонг-Айленда до Джерсийских равнин ласинуков ждала смерть. С той же быстротой, С какой приказы Тимбалла достигали снайперов подполья, заставляя их браться за оружие, слухи о чудесном превращении Огня, передаваемые из уст в уста, заставляли ныо-йоркцев поднимать головы и бросать свои отдельные жизни в единый гигантский тигель, именуемый „толпа”.

Все развивалось неуправляемо, безответственно, стихийно. С самого начала любые попытки тимбаллистов взять ситуацию под контроль оказались тщетными.

Подобно могучей реке толпа разлилась по городу и там, где она проносилась, живых ласинуков остаться не могло.

Солнце, взошедшее в то роковое утро, обнаружило повелителей Земли, удерживающими сжимающийся круг в верхней части Манхеттена. С хладнокровием прирожденных воинов они сцепили руки и противостояли напирающим, вопящим миллионам. Но и они медленно отступали. Каждое здание ласинуки отдавали с боем, каждый квартал — после отчаянного сражения. Их раскалывали на изолированные группы, удерживавшие сначала здания, потом верхние их этажи, наконец одни только крыши.

К вечеру, когда солнце уже садилось, оборонялся лишь Дворец. Его отчаянная защита остановила натиск землян. Сжавшееся огненное кольцо оставило за собой мостовые, устланные почерневшими телами. Вице-король лично руководил обороной из своего зала, собственными руками наводил полупереносную установку.

И тогда, поняв, что толпа начала выдыхаться, Тимбалл воспользовался удобным случаем и принял командование на себя. Тяжелые орудия с лязгом двинулись вперед. Ядерные и делъталучевые установки, доставленные из арсеналов восставших, нацелили смертоносные стволы на Дворец. Теперь орудиям отвечали орудия. И первая управляемая битва механизмов разгорелась во всей своей неудержимой ярости. Тимбалл был вездесущ: командовал, перебегая от одного орудийного расчета к другому, вызывающе стрелял из своего ручного тонита по Дворцу.

Под прикрытием плотного огня люди перешли в наступление и закрепились на стенах. Атомные снаряды проложили.им дорогу в центральную башню, где бушевало теперь адское пламя.

Этот пожар явился погребальным костром последних ласинуков Нью-Йорка. С невероятным грохотом обуглившиеся стены дворца обваливались, но еще за минуту до этого вице-король с чудовищно израненным лицом все еще был на посту, целясь в плотные скопления осаждающих. Когда его переносная установка выплюнула последнюю порцию энергии и умолкла, он вышвырнул ее в окно отчаянным и бесполезным жестом презрения, а сам исчез в пылающем аду.

Сумерки опустились на Дворец, и подсвеченный заревом дальних пожарищ затрепетал над развалинами зеленый флаг независимой Земли. Нью-Йорк снова принадлежал людям.

чения. Беспорядок вокруг стоял невообразимый, агонические стоны были пугающе созвучны отдаленным крикам опьяненных победой уцелевших.

Лоара Пол Кейн пробился сквозь толпу к Тимбаллу.

— Скажите, все кончено?

— Начало положено. Земной флаг реет над развалинами Дворца.

— Это был кошмар! Этот день... он... — Лоара Кейн содрогнулся и зажмурился. — Если бы я знал заранее, я наверное предпочел бы Землю без людей и гибель лоа-ризма.

— Да, получилось скверно. Но результат мог бы быть куплен и более дорогой ценой. Так что победа досталась нам еще дешево. Где Санат?

— Во дворе... помогает раненым. Мы все там. Это... это...

Его голос опять прервался. В глазах Тимбалла появилось раздражение, он нетерпеливо пожал плечами.

— Я — не бессердечное чудовище, но это необходимо пережить, к тому же это лишь начало. Сегодняшние события мало что значат. Восстание охватило большую часть Земли, ко в других местах отсутствует фанатичный энтузиазм жителей Нью-Йорка. Ласинуки еще не разбиты или, точнее, еще не везде разбиты до конца, тут не следует заблуждаться. Сейчас Солнечная Гвардия уже движется к Земле, начинается мобилизация сил на внешних планетах. А скоро вся Ласинукская Империя нацелится на Землю. Счеты будут сводиться безжалостно и только кровью. Нам необходима помощь!

Он схватил Кейна за плечи и резко встряхнул.

— Вы меня поняли? Нам нужна помощь! Даже здесь, в Нью-Йорке, первый восторг победы завтра пройдет. Нам необходима помощь!

— Знаю, — устало произнес Кейн. — Я уже говорил с Сенатом, он готов отправиться сегодня, — он вздохнул. — Если сегодняшние события могут служить единственным мерилом его силы как катализатора, то нам следует ожидать великих свершений.

* * *

Полчаса спустя Санат забрался в небольшой двухместный крейсер и занял кресло штурмана рядом с Петри.

Прощаясь, он протянул руку Кейну.

— Когда я вернусь, следом за мной придет флот.

Кейн крепко пожал руку молодого человека.

— Мы рассчитываем на Вас, Филип, — он сделал паузу, потом мягко закончил. — Желаю удачи, Лоара Филип Санат!

Санат вспыхнул от удовольствия и заерзал в кресле. Петри помахал рукой, и Тимбалл прокричал вслед:

— Остерегайтесь Солнечной Гвардии!

Люк с лязгом закрылся, и чуть погодя мини-крейсер с кашляющим ревом вознесся в небеса.

Тимбалл следил за ним взглядом, пока корабль не превратился в точку и совсем не исчез, потом повернулся к Кейну.

— Теперь все в руках Провидения. Да, Кейн, как, кстати, действует эта штуковина, изменяющая Огонь? Только не говорите, что все произошло само по себе.

Кейн медленно покачал головой.

— Нет! Карминовая вспышка — результат действия пакета с солями стронция. Он был приготовлен на всякий случай, чтобы произвести впечатление на ласинуков. Да и остальное — дело химии.

Тимбалл мрачно хохотнул.

— А вы говорили, что главное — психология масс! Кстати, на ласинуков это произвело впечатление, могу поклясться... да еще какое!

— Если они нас заметили, нам конец.

— Ласинукский корабль?

— Корабль? Это боевой крейсер в пятьдесят тысяч тонн. Что он, во имя Галактики, здесь делает, понятия не имею. Тимбалл считал, что корабли Солнечной Гвардии движутся к Земле.

Голос Саната прозвучал спокойно:

— Только не этот. Мы можем оторваться от него?

— Пустая затея, — пальцы Петри побелели, сжимая рукоятку акселератора. — Они слишком близко.

Его слова словно послужили сигналом. Стрелка аудиометра закачалась, и зазвучал хриплый ласинукский голос, начав с шепота и перейдя в рев, когда луч сфокусировался:

— Включить тормозные двигатели! Приготовиться к принятию на борт!

Петри оторвался от пульта и быстро глянул на Сената.

— Я просто извозчик. Вам решать. Шансов у нас, что у метеора против солнца, но если вы решитесь рискнуть:..

— Рискнем, — просто согласился Санат. — Ведь не капитулировать же нам, верно?

Его спутник ухмыльнулся, когда сработали тормозные ракеты.

— Для лоариста неплохо! Из стационарного тонита стрелять приходилось?

— Никогда не пробовал.

— Ладно, учиться придется теперь. Беритесь вот за этот штурвальчик и глядите на экран маленького визора над ним. Что-нибудь видите?

Скорость упала почти до нулевой, вражеский корабль надвигался.

— Одни звезды!

— Отлично, поворачивайте колесико... вперед, еще дальше. Попробуйте в другую сторону. Теперь видите корабль?

— Да! Вот он!

— Порядок. Теперь вводите его в центр, в перекрестие. Солнцем заклинаю, не выпускайте его оттуда. Теперь я попробую незаметно развернуться к этим подонкам-ящерам, — сказал Петри, одновременно включая боковые двигатели. — Держите его в перекрестии.

Ласинукский корабль медленно увеличивался, голос Петри упал до напряженного шепота:

— Я сниму защитный экран и двинусь прямо на врага. Если нам повезет, то они снимут свою защиту, чтобы выстрелить, и есть шанс, что в спешке промахнутся.

Санат молча кивнул.

— В ту же секунду, как увидите пурпурную вспышку тонита, рвите штурвал на себя. Если хоть на мгновение замешкаетесь, то уже навсегда, — Петри пожал плечами. -Риск есть риск!

Он резко двинул рукоять акселератора вперед и рявкнул:

— Не упускай его!

Ускорение с силой вдавило Сената в кресло, штурвал во вспотевших руках вращался неохотно. Оранжевый футбольный мяч раскачивался в центре экрана. Санат чувствовал, что руки дрожат, но ничего не мог с этим поделать. Глаза слезились от напряжения.

Ласинукский корабль увеличился уже до чудовищных размеров, и тут же из его носа метнулся в их направлении пурпурный клинок. Санат зажмурился и рванул штурвал.

Он так и сидел зажмурившись, ожидая чего-то.

Услышав хохот Петри, он раскрыл глаза и вопросительно посмотрел на того.

— Везет новичкам,-выговорил пилот сквозь смех. — Ни разу в жизни не брался за оружие, а тут, как я вижу, сбил тяжелый крейсер.

— Я его взорвал? — выдавил из себя Санат.

— Не совсем, но из строя вывел. Нам этого достаточно. А теперь уберемся подальше от Солнца и уйдем в гиперпространство.

месяцев своего отсутствия. Это началось подобно вспышке сверхновой. Пламенный энтузиазм распространялся, перепрыгивая через звездные бездны с планеты на планету со скоростью гиператомных лучей. Конфликтующие правительства, внезапно притихшие из-за оскорбительного возмущения собственных народов, снарядили флот. Столетние враги заговорили о мире и объединились под зеленым знаменем Земли.

Конечно, надеяться на то, что это идиллия продлится долго, было бы слишком наивна. Но пока она сохранялась, люди не знали поражений. Один флот сейчас находился всего в двух парсеках от самой Веги, второй захватил Луну и парил в одной световой секунде над Землей, где оборванные повстанцы Тимбалла продолжали упорное сопротивление.

Филип Санат вздохнул и повернулся, услышав чьи-то шаги. Вошел седоволосый Айон Смитт из лактонского контингента.

— По вашему лицу можно читать все новости, — заметил Санат.

— Похоже, все бесполезно, — покачал головой Смитт.

Санат опять повернулся к иллюминатору.

— Вы знаете, сегодня было поймано сообщение от Тимбалла? — не оборачиваясь, спросил он. — Они сражаются за каждую пядь земли. Ящеры захватили Буэнос-Айрес, похоже, вся Южная Америка попала под их пяту. Тимбаллисты теряют надежду и возмущаются. Я, кстати, тоже, — он внезапно обернулся. — Вы говорили, что наши новые таранные корабли обеспечат победу. Тогда почему мы не атакуем?

— По одной простой причине, — старый солдат оперся рукой на спинку одного из соседних кресел. — Подкрепления с Сантанни не прибыли.

— Я думал, они уже в пути, — удивился Санат. — Что случилось?

— Правительство Сантанни решило, что флот необходим ему для защиты собственных территорий, — Смитт сопроводил свои слова кривой усмешкой.

— Значит, собственной территории? И это когда ласи-нуки в пятистах парсеках от них?

Смитт пожал плечами.

— Оправдание оно и есть оправдание, ему не обязательно быть осмысленным. Я бы не сказал, что это подлинная причина.

Санат отбросил назад волосы, его пальцы скользнули к желтому солнцу на плече.

— Даже так! Но мы можем сражаться и без них, у нас свыше сотни кораблей. Враг превосходит нас вдвое, но с таранными кораблями, с лунной базой за спиной, с повстанцами, беспокоящими их с тыла...

Он погрузился в невеселые размышления.

— Вам некого вести в битву, Филип. Эскадры, одолженные Трантором, отошли, — голос Смитта срывался от бешенства. — Из всего флота я могу положиться только на двенадцать кораблей своего собственного отряда — на лактонцев. Ах, Филип, не знаете вы, какая все это грязь... никогда и не знали. Вы подвигли народы на Дело, но правительства вам никогда не убедить. Общественное мнение вынудило их к сотрудничеству, но делать они будут только то, что им выгодно.

— Не могу поверить, Смитт. Сейчас, когда победа у нас в руках?

— Победа? Чья победа? Это именно та кость, из-за которой планеты и грызутся. На секретном совещании наций Сантанни потребовала предоставить ей контроль над всеми ласинукскими мирами в секторе Сириуса — мы еще ни об одном из них и понятия не имеем — и ей отказали. A-а, вы об этом и не слышали. Разумеется, там решили, что следует позаботиться о безопасности собственного дома и отозвали своиотряды.

Филип Санат с болью на лице отвернулся, но голос Айона Смитта тяжело, беспощадно рушился на него:

— Тогда-то Трантор и понял, что он ненавидит и опасается Сантанни даже больше, чем ласинуков. Так что теперь в любой день можно ожидать со всех Человеческих Планет команд своим флотам воздержаться от потерь, поскольку корабли противника возвращаются в свои порты целыми и невредимыми. — Старый воин грохнул кулаком по столу. — Человеческое единство расползается, как истлевшая тряпка. Глупо было мечтать, что эти самовлюбленные идиоты способны надолго объединить усилия, даже ради самых великих целей.

Внезапно глаза Сената сузились.

— Погодите минутку! Все еще может наладиться, если

нам удастся взять на себя контроль над Землей. Земля -ключ ко всей ситуации, — его пальцы забарабанили по краю стола. — Это доведет народный энтузиазм, сейчас несколько запаздывающий, до точки кипения, и правительства... что ж, они или тоже вознесутся на этой волне, или же их разорвут в клочья. ,

— Я это знаю. Если мы победим сегодня, то, даю слово солдата, завтра мы будем на Земле. Противник тоже понимает это, но сражаться не станет.

— Тогда... тогда их придется заставить сражаться. А единственный способ вынудить противника ввязаться в бой — это не оставить ему другого выбора. Сейчас ласинуки увиливают от схватки, так как знают, что могут отступить в любой момент, когда им потребуется, но если...

Внезапно он посмотрел вверх, лицо его раскраснелось от возбуждения.

— Знаете, я уже несколько лет не снимал туники лоариста. Как вы думаете, ваш мундир мне подойдет?

Айон Смитт скосил глаза вниз, пытаясь обнаружить у себя хоть намек на талию, и осклабился.

— Да-а, может, он и не будет сидеть на вас, как влитой, но для маскировки сойдет. Что вы надумали?

— Я объясню. Риск страшный, но... Немедленно передайте Лунному гарнизону следующие распоряжения...

— Прикажите им отпустить меня, — выкрикнул он по-вегански. — Я безоружен.

— Говори, — распорядился по-английски адмирал. — Вашего языка они не знают. — Потом по-ласинукски отдал распоряжение солдатам: стрелять по первому моему слову.

Саната слегка отпустили..

— Я прибыл обсудить условия перемирия.

— Я так и решил, когда ты вывесил белый флаг. Но ты прибыл на одноместном крейсере, прячась от собственного флота, словно дезертир. Уверен, за весь флот ты говорить не можешь.

— Я говорю сам за себя.

— Тогда я уделю тебе одну минуту. Если к концу этого срока я не заинтересуюсь — тебя застрелят.

Выражение его лица сделалось каменным.

Санат еще раз попытался высвободиться, но с обратным результатом: стражники стиснули его еще сильнее.

— Ваше положение таково, — заговорил землянин, -что вы не можете без серьезных потерь атаковать человеческий флот до тех пор, пока он контролирует Лунную базу; и вы не можете атаковать Лунную базу, пока в тылу у вас восставшая Земля. В то же время, насколько мне известно, с Веги пришел приказ выбросить людей из Солнечной Системы любой ценой и что неудачи Императора не порадуют.

— Ты потратил десять секунд впустую, — заметил адмирал, но многозначительные красные пятна появились над его глазами.

— Согласен, — последовал торопливый ответ, — но что вы скажете, если я предложу вам загнать в ловушку весь человеческий флот?

Молчание. Затем Санат продолжил:

— Что, если я отдам вам Лунную базу и вы сможете окружить силы людей?

— Продолжай!

Это было первое свидетельство заинтересованности, которое позволил проявить себе адмирал.

— Я командую одной из эскадр и обладаю некоторой властью. Если вы согласитесь на мои условия, то через двенадцать часов персонал базы дезертирует. Двух кораблей, — землянин выразительно выставил два пальца, -хватит, чтобы ее захватить.

— Любопытно, — неторопливо произнес адмирал, — но каковы ваши мотивы? По каким соображениям вы на это идете?

Санат процедил сквозь плотно сжатые губы:

— Вас это не заинтересует. Со мной плохо обошлись, отстранили от должности. К тому же, — его глаза сверкнули, — земляне все равно проиграли кампанию. Взамен я ожидаю вознаграждения... и немалого. Поклянитесь в этом — и флот ваш.

Адмирал не скрывал презрения.

— Существует старая ласинукская поговорка: люди неизменны только в привычке изменять. Позаботьтесь изменить как следует и я с вами расплачусь. Даю слово ласинукского солдата. Можете вернуться на свой корабль.

Движением руки он отпустил солдат, потом задержал Саната на пороге.

— Но помните, я рискую двумя кораблями. Они немного решают в составе моего флота. Но если хоть одна ласинукская голова падет благодаря людской измене...

Чешуйки на его голове встали торчком, и Санат опустил глаза под холодным взглядом воина.

Оставшись в одиночестве, адмирал долгое время сидел в неподвижности. Потом фыркнул:

— Ну и мерзость же эти людишки! Сражаться с ними подобно бесчестью!

преступное промедление здесь оставит их фланги открытыми, а одно это сводит победу на нет. Сколько можно повторять: мы должны победить. С нашими новыми таранными кораблями...

Заговорил синеглазый командующий транторианских частей:

— Таранные корабли раньше никогда не применялись. Мы не можем рисковать, используя в генеральном сражении экспериментальное оружие.

— Ваша точка зрения не оригинальна, Поркут. Ты... да и вы, все остальные, — просто трусливые предатели. Трусы! Изменники!

Стул отлетел в сторону, когда один из присутствующих в ярости вскочил на ноги, остальные последовали за ним. Лоара Филип Санат, удобно устроившийся у центрального иллюминатора и напряженно наблюдавший за мрачной поверхностью Луны внизу, с тревогой обернулся, но Жем Поркут поднял грубую руку, требуя внимания.

— Хватит! — заявил он. — Я представляю здесь Трантор и выполняю распоряжения, получаемые только оттуда. У нас здесь одиннадцать кораблей, и один только Космос знает, сколько еще ушло к Веге. А сколько кораблей выставила Сантанни? Ни одного! Зачем она отозвала свою эскадру домой? Не для того ли, чтобы иметь преимущество при нападении на Трантор? Может, найдется человек, который не слышал, что они против нас замышляют? И мы не собираемся ради сомнительных выгод терять здесь корабли. Трантор не будет сражаться. Завтра наш отряд уходит!

— Поритта тоже уходит. Драконианское соглашение уже двадцать лет нейтронным грузом висит на наших шеях. Имперские планеты отказались его пересмотреть, так чего ради мы станем участвовать в войне, которая ведется только ради их интересов?

Один за другим угрюмые выкрики сложились в неп-рекращающийся рефрен:

— Это не в наших интересах! Мы сражаться не будем!

И тут внезапно рассмеялся Лоара Филип Санат. Он отвернулся от Луны и смеялся над спорщиками.

— Господа, — произнес он, — никто из вас не уйдет.

Айрой Смита вздохнул с облегчением и опустился в кресло.

— И кто же нас остановит? — с презрением спросил Поркут.

— Ласинуки! Они только что захватили Лунную базу и окружили нас.

Комната наполнилась тревожными перешептываниями. Растерянное смущение быстро прошло, чей-то выкрик перекрыл голоса остальных:

— Что с гарнизоном?

— Гарнизон уничтожил укрепления и эвакуировался за несколько часов до появления ласинуков. Врагу не было оказано сопротивления.

Молчание, воцарившееся после этого, было более пугающим, чем предшествовавшие ему крики.

— Измена, — выдохнул кто-то.

— Кто ответственен за это? — со сжатыми кулаками и побагровевшими лицами один за другим капитаны воззрились на Сената. — Кто распорядился?

— Я, — спокойно ошеломил всех Санат.

— Пес!

— Поаристская гадина!

— Выпустить ему кишки наружу!

Но они тут же попятились от пары тонитов, появившихся в руках Айона Смитта. Неугомонный тактонец стоял, прикрывая молодого человека.

— Я в этом тоже замешан, — прорычал он. — Теперь вам придется сражаться! Порой, если надо, огонь пускают против огня; так и Санат пустил измену против измены.

Жем Поркут внимательно поглядел на свои руки и неожиданно захихикал.

— Ладно, раз уж нам не увильнуть, то с тем же успехом мы можем и подраться. Приказы приказами, а я не собираюсь отказываться от возможности хорошенько вломить этим пресмыкающимся тварям.

Мучительная пауза понемногу заполнилась стыдливыми высказываниями остальных — согласием и готовностью.

Два часа спустя ласинукский ультиматум был презрительно отвергнут, эскадры Человеческого флота перестроились. Сотни кораблей заняли свои места, образуя поверхность сферы, — стандартной защитной позиции для окруженного флота — и Битва за Землю началась.

* * *

Космическое сражение двух близких по мощи армад во многом напоминает рыцарский турнир: управляемые пучки смертоносных излучений играют здесь роль мечей, а непробиваемые стены инертного пространства служат щитами.

Две силы, сойдясь в смертельной схватке, заманев-рировали, выбирая позицию. Флоты разворачивались по широкой спирали. Вот тусклый пурпурный луч тонита яростно хлестнул по защитному экрану вражеского корабля, сразу налившемуся малиновым сиянием, но и собственный его экран засиял, гася энергию ответного удара. В момент залпа кораблю приходилось на мгновение снимать защиту и в этот миг он сам представлял идеальную мишень. Задачей каждого командира было не только поразить противника, но и сохранить в этот критический момент собственный крейсер.

Лоара Филип Санат хорошо знал тактику звездных войн. С тех пор как ему пришлось схватиться с боевым ласинукским крейсером по пути с Земли, он потратил много сил на изучение этого вопроса. И теперь, когда эскадры выстраивались в линию, он почувствовал, что у него пальцы сводит от жажды деятельности.

Он повернулся и сказал Смитту:

— Я спущусь к большим излучателям.

Смитт не оторвал глаз от центрального визира, рука его лежала на эфиро-волновом передатчике.

— Идите, если хотите, только не заблудитесь по дороге.

Санат улыбнулся. Личный лифт капитана доставил его на орудийную палубу; пятьсот футов он прошагал сквозь деловую толпу оружейников и инженеров, пока не достиг Первого Тонита. Свободное пространство на боевом корабле — излишняя роскошь. Санат поражался тесноте отсеков, в которых люди спокойно и согласованно работали, образуя тот сложнейший механизм, который и представлял собой гигантский дредноут.

По шести ступенькам он поднялся к Первому Тониту и отослал бомбардира. Расчет заколебался было, каждый скользнул взглядом по пурпурной тунике, но в конце концов люди подчинились.

Санат повернулся к координатору, сидевшему возле видеоэкрана орудия.

— Как ты думаешь, сработаемся? У меня скорость реакции один-А. Классификационная карточка у меня при себе, можешь взглянуть, если хочешь.

Координатор залился краской и ответил, заикаясь:

— Н-нет, с-сэр! Это большая ч-честь, р-работать вместе с вами, с-сэр!

Система оповещения громыхнула: „По местам!”. Установилось глубокое молчание, нарушаемое лишь негромким урчанием механизмов.

Санат прошептал координатору:

— Это орудие перекрывает полный квадрант пространства, так?

— Да, сэр.

— Отлично. Посмотри, не сможешь ли отыскать дредноут с эмблемой в виде двойной звезды в положении неполного затмения.

Они надолго замолчали. Чуткие пальцы координатора лежали на штурвале, осторожно поворачивая его то в одну, то в другую сторону, так что поле зрения постоянно смещалось. Глаза внимательно следили за выстраивающимися в боевые порядки вражескими кораблями.

— Вот он, — произнес координатор. — Ха, это же флагман!

— Именно! Наводи на него!

Изображение вражеского флагмана заскользило в крест нитей прицела. Движения пальцев координатора сделались еще точнее и неуловимее.

— В центре! — бросил он. В перекрестии прицела застыл крохотный овал эмблемы.

— Так держать! — жестко распорядился Санат. — Не теряй его ни на секунду, пока он находится в нашем квадранте. На этом корабле вражеский адмирал, и мы постараемся с ним разделаться, ты и я.

Корабли двигались, уже не выдерживая строя, и Санат почувствовал возбуждение. Он знал, что скоро все начнется. Люди выигрывали в скорости, но ласинуки вдвое превосходили их численностью.

Сверкнул мерцающий луч, затем еще один, потом сразу десяток.

Стремительное слепящее полыхание пурпурной энергии!

— Первое попадание! — выдохнул Санат. Он попытался расслабиться. Один из вражеских кораблей беспомощно дрейфовал: его корма превратилась в груду распадающегося, добела раскаленного металла.

Вражеских кораблей на дистанции поражения не было. Обмен выстрелами шел с ошеломляющей скоростью. Дважды пурпурные стрелы пролетали по самому краю видеоэкрана, и со странным ознобом, пробежавшим вдоль позвоночника, Санат понял, что это стреляли соседние тониты его же корабля.

Бой достиг кульминации. Почти одновременно полыхнули две ярчайшие вспышки, и Санат застонал. В одной из них потонул человеческий корабль. Трижды нарастал тревожный гул — это ядерщики на нижнем уровне запускали свои машины на полную мощность, когда вражеское излучение задерживалось защитным экраном их корабля.

И вновь координатор ввел в перекрестье прицела вражеский флагман. Так прошел час, на протяжении которого шесть ласинукских и четыре земных корабля рассыпались в прах.

По лбу координатора, заливая глаза, катился пот; пальцы наполовину потеряли чувствительность, но вражеский флагман не выходил из перекрестия тончайших волосяных нитей.

А Санат следил, следил, не снимая пальца со спуска, и выжидал.

Дважды флагман озарялся пурпурными сполохами: его орудия били — и тотчас же восстанавливался защитный экран. Дважды палец Саната начинал давить на гашетку и в последний момент замирал. Он чувствовал, что не успевает.

Но все же Санат доказал свое умение и в восторге вскочил на ноги. Координатор тоже завопил и выпустил штурвал.

Обратившись в гигантский погребальный костер, в пурпурное кипение энергии, флагман и находившийся на его борту адмирал Ласинукского Флота прекратили свое существование.

Санат рассмеялся и они с координатором обменялись сильным, торжествующим рукопожатием.

Но торжество длилось недолго: координатор не успел даже произнести первых ликующих слов, теснившихся в горле. Видеоэкран залило бушующим пурпуром — это пять людских кораблей одновременно взорвались, сраженные смертоносным потоком энергии.

Динамик проревел:

— Усилить защитные экраны! Прекратить огонь! Перестроиться в таранный строй!

Санат почувствовал, как мертвая хватка неуверенности стиснула его горло. Он понимал, что произошло. Ласинуки наконец-то сумели наладить управление гигантскими орудиями Лунной Базы, чьи громадные пушки втрое превосходили по мощности самые крупные из корабельных установок; эти огромные орудия могли расстреливать земные корабли, не опасаясь возмездия.

Рыцарский турнир завершился, теперь начиналось настоящее сражение. В нем люди собирались применить способ ведения боя, никогда ранее не применявшийся, и все мысли экипажа были об одном. Санат читал это по мрачному выражению лиц, ощущал это в их молчании.

Метод мог сработать! Но мог и не сработать!

они не могли, поэтому их капитуляция или окончательное уничтожение представлялись лишь вопросом времени.

Тониты врага не переставая выплевывали потоки энергии, пытаясь сокрушить защитные экраны человеческих кораблей. Те искрили и флуоресцировали под ударами жестких радиационных хлыстов.

Санат слышал, как гудение ядерных установок поднялось до протестующего визга. Глаза его не могли оторваться от датчика энергии: подрагивающая стрелка все более заметно отклонялась вниз, к нулю.

Координатор провел языком по пересохшим губам.

— Думаете, нам удастся, сэр?

— Несомненно! — сам Санат далеко не был уверен в правоте своих слов. — Нам необходимо продержаться еще час и чтобы они при этом не отступили.

Ласинуки и не отступали. Отойти назад — значило ослабить ряды нападавших, дать возможность внезапным ударом прорвать окружение и спасти часть Человеческого флота.

Корабли людей двигались со скоростью улитки, делая чуть больше сотни километров в час. Бездействующие, подстегиваемые пурпурными стрелами энергии, они продолжали образовывать медленно расширяющуюся сферу, так что расстояние между флотами даже немного сократилось.

Санат оставил оружейную палубу и присоединился к солдатам, крепко державшим гигантский поблескивавший рычаг и ожидавшим команды, которая должна была вот-вот раздаться или не раздаться никогда.

Расстояние между противниками не превышало теперь одной-двух миль — почти соприкосновение по критериям космических войн. Тут-то и пришел приказ флагмана.

Он отозвался во всех отсеках:

— Иглы наружу!

Множество рук навалилось на рычаг — и Санатовы среди прочих, — резкими толчками отжимая его вниз. Рычаг изогнулся величественной дугой, раздался оглушительный, все заполнивший собой грохот, и корабль содрогнулся от резкого толчка.

Дредноут превратился в таранный корабль!

Носовые секции бронеплит мягко разошлись, и сверкающее металлическое жало зловеще выдвинулось наружу. Стофутовой длины, десяти футов в диаметре у основания, оно изящно сужалось к концу, достигая игольной остроты. В солнечном свете хромированная сталь тарана засверкала пылающим великолепием.

Все корабли Человеческого флота были оснащены точно так же. Каждый из них нес в себе десяти-, пятнадцати-, двадцати-, даже пятидесятитысячетонную выдвижную рапиру.

Меч-рыбы космоса!

Там, на кораблях ласинукского флота, сейчас, должно быть, отдавались самые безумные приказания. Против этой древнейшей из всех флотоводческих тактик, применявшейся еще на заре истории, когда враждующие триремы маневрировали и таранили друг друга, сверхсовременное оборудование космических кораблей защитой не располагало.

Санат поспешил к экрану, пристегнулся в противо-перегрузочном кресле, почувствовав амортизирующую упругость спинки, когда корабль рванулся вперед.

Он не обратил на это внимания. Ему необходимо было видеть ход битвы. И не было ни здесь, ни во всей Галактике риска, равного тому, на который он пошел: он рисковал мечтой, им же созданной, уже почти достигнутой, остальные — разве что своими жизнями.

Он расшевелил апатичную Галактику, он поднял ее на борьбу с рептилиями. Он нашел Землю стоявшей на грани гибели и отодвинул ее, почти беспомощную, от этой грани. Если человечеству суждено победить, то это будет победа Лоары Филипа Сената и никого больше.

Он сам, Земля, Галактика слились теперь в единое целое и были брошены на чашу весов. А на другой — лежал результат последнего сражения, безнадежно проигранного из-за его измены, если только тараны не внесут решающих изменений. Если же и они окажутся бессильны, то в величайшей катастрофе — гибель всего рода человеческого — будет виноват только он один.

Ласинукские корабли бросились прочь, но недостаточно быстро. Пока они медленно гасили инерцию и расхо-дались, люда успели преодолеть три четверти расстояния. На экране ласинукский крейсер вырос до гигантских размеров. Его пурпурный энергетический кнут исчез, каждая унция энергии была брошена на спасительную попытку быстро набрать скорость.

И все же его изображение на экране росло, и сверкающая рапира, видимая в нижней части экрана, была подобно лучезарному мечу направлена в сердце врага.

Санат почувствовал, что не способен больше выносить ожидания. Еще пять минут и все узнают, кто он: величайший герой Галактики или же величайший ее преступник! Кровь мучительно стучала в висках.

И тут свершилось. Контакт!

Экран зарябило от хаотической ярости искореженного металла. Противоперегрузочные кресла застонали, когда их амортизатооры приняли на себя удар. Понемногу ситуация прояснилась. Сектор обзора неистово скакал, пока корабль медленно уравновешивался. Таран был сломан, его зазубренный остаток загнуло в сторону, но пропоротое им вражеское судно превратилось во вскрытую консервную банку.

Санат, затаив дыхание, шарил глазами по пространству. Ему открылось море разбитых кораблей, а по его краям уцелевшие остатки вражеского флота пытались спастись бегством — земные корабли преследовали их.

Позади него раздался откровенно радостный вопль, пара крепких рук опустилась ему на плечи. Санат повернулся. Это был Смитт — ветеран пяти войн, стоявший перед ним со слезами на глазах.

— Филип, — с трудом выговорил он, — мы победили! Мы только что получили сообщение от Веги: Флот Ласинукской Метрополии тоже разгромлен — и тоже таранными кораблями. Победа за нами! Это твоя победа, Филип! Твоя!

Его объятия причиняли боль, но Лоара Филип Санат думал не об этом. Он замер, охваченный экстазом, лицо его преобразилось.

Земля стала свободной! Человечество было спасено!

СЛИШКОМ СТРАШНОЕ ОРУЖИЕ^[38]

Карл Франтор находил пейзаж удручающе мрачным. Низко нависшие облака сеяли нескончаемый моросящий дождь; невысокая, словно резиновая растительность монотонного красновато-коричневого цвета простиралась во все стороны. Тут и там вспархивали птицы-прыгуны и с заунывными криками проносились над головой.

Повернувшись, Карл посмотрел на крошечный купол Афродополиса, крупнейшего города Венеры.

— Господи, — пробормотал он, — даже под куполом лучше, чем в этом чудовищном мире снаружи.

Он поплотнее запахнулся в прорезиненную ткань накидки.

— До чего же я буду рад вернуться на Землю!

Он перевел взгляд на хрупкую фигурку Антила, вене-рианина.

— Когда мы доберемся до развалин, Антил?

Ответа не последовало, и тут Карл заметил, что по зеленым, морщинистым щекам венерианина текут слезы. Странный блеск появился в крупных, похожих на лемурьи, кротких, непередаваемо прекрасных глазах.

Голос землянина смягчился.

— Прости, Антил, я не хотел ничего дурного сказать о твоей родине.

Антил повернул к нему свое зеленое лицо.

— Это не из-за твоих слов, мой друг. Разумеется, ты найдешь немного достойного восхищения в чужом мире. Но я люблю Венеру и плачу потому, что опьянен ее красотой.

Слова произносились плавно, но с неизбежными искажениями: голосовые связки венериан не были приспособлены для резких земных языков.

— Я понимаю, тебе это представляется непостижимым, — продолжал Антил, — но мне Венера видится раем, землей обетованной... я не могу подобрать для своих чувств должных слов на вашем языке.

— И находятся же такие, кто заявляет, что лишь земляне способны любить! — В словах Карла ощущалась сильная и искренняя симпатия.

Венерианин печально покачал головой:

— Но многие способны также чувствовать, что ваш народ отвернулся от нас.

Карл поспешил сменить тему разговора.

— Скажи, Антил, разве пейзажи Венеры не представляются тебе однообразными? Ты был на Земле, ты способен меня понять. Как может эта коричнево-серая бесконечность сравниться с живыми, теплыми красками Земли?

— Для меня она несравненно прекраснее. Ты забываешь, что мое цветовое восприятие очень сильно отличается от твоего^[39]. Как я могу объяснить тебе всю прелесть, все богатство красок, которые составляют этот пейзаж?

Он замолчал, углубившись в созерцание красот, о которых говорил, хотя для землянина мертвенная меланхолическая серость окружающего оставалась неизменной.

— Когда-нибудь, — в голосе Антила звучали пророческие интонации, — Венера вновь будет принадлежать только венерианам. Нами больше не будут править выходцы с Земли, и слава предков вернется к нам.

Карл рассмеялся.

— Хватит тебе, Антил. Ты заговорил точно головорез из Зеленых Банд, которые причиняют столько хлопот правительству. Я-то думал, ты не признаешь насилия.

— Я и не признаю, Карл, — глаза Антила стали печальными, пожалуй, даже испуганными. — Но силы экстремистов растут, и я опасаюсь наихудшего. И... и если вспыхнет открытый бунт против землян, я должен буду к нему присоединиться.

— Но ты же не согласен с ними.

— Да, конечно, — Антил передернул плечами — жест, который он перенял от землян. — Насилием мы ничего не добьемся. Вас пять миллиардов, нас едва неберется сотня миллионов. В вашем распоряжении ресурсы и оружие, а у нас ничего нет. Это было бы бессмысленным риском выступить против такой силы. И даже если мы победим, то получим в наследство лишь ненависть такой силы, что мир между нашими двумя планетами станет невозможным навсегда.

— Тогда зачем тебе к ним присоединяться?

— Потому что я — венерианин.

Карл опять разразился смехом.

— Похоже, патриотизм на Венере столь же иррационален, как и на Земле. Ну ладно, поспешим-ка добраться до развалин вашего древнего города. Теперь уже недалеко?

— Да, — ответил Антил, — теперь до них чуть больше вашей земной мили. Но помни, ты ничего не должен нарушать там. Руины Аш-таз-зора для нас священны, как единственный уцелевший след тех времен, когда мы тоже были великой расой, не то что теперешние дегенераты.

Дальше они шли в молчании, шлепая по мягкому грунту, уклоняясь от корчащихся ветвей змеедрев, обходя стороной изредка попадающиеся скачущие лозы.

Антил первым возобновил разговор.

— Несчастная Венера, — в его спокойном, грустном голосе таилась печаль. — Пятьдесят лет назад появились земляне, предложили нам мир и благоденствие — и мы поверили. Мы показали им изумрудные копи и табак джуджу — и их глаза заблестели от вожделения. Их прибывало все больше и больше и все больше становилось их высокомерие. И теперь...

— ‘Все это достаточно скверно, Антил, — согласился Карл, — но ты слишком уж болезненно это воспринимаешь.

— Слишком болезненно! Разве мы получили право голоса? Есть у нас хоть один представитель в Конгрессе Провинций Венеры? Разве не существует законов, запрещающих венерианам пользоваться теми же стратокарами, что и земляне, питаться в тех же ресторанах, останавливаться в тех же отелях? Разве не все колледжи закрыты для нас? Разве лучшие и плодороднейшие участки почвы не присвоены землянами? Разве сохранились вообще хоть какие-то права, которые защищали бы нас на нашей собственной планете?

— Все, что ты сказал — чистейшая правда, как это не прискорбно. Но в свое время на Земле практиковалось такое же обращение с представителями некоторых так называемых „низших рас”, а потом это неравенство начало понемногу сглаживаться, пока в наше время не установился принцип полного равноправия. К тому же не забывай, что весь цвет интеллигенции Земли на вашей стороне. Я, к примеру, хоть раз проявлял малейшее предубеждение против венериан?

— Нет, Карл, ты сам знаешь, что нет. Но сколько их, интеллигентных людей? На Земле прошли долгие и мучительные тысячелетия, полные войн и страданий, прежде чем установилось равноправие. Что, если Венера откажется ждать так долго?

Карл нахмурился.

— Ты, конечно, прав, но вам придется ждать. Что вам еще остается?

— Не знаю... не знаю...

Антил смолк. Неожиданно Карлу захотелось, чтобы они повернули назад под спасительный купол Афродополиса. Сводящая с ума монотонность пейзажа и недавние сетования Антила только усилили его депрессию. Он уже совсем было собрался отказаться от этой затеи, как вдруг вене-рианин поднял перепончатую руку, указывая на холм впереди.

— Там вход, — сказал он. — За бесчисленные тысячелетия Аш-таз-зор скрылся под землей. Только венериане знают его местонахождение. Ты — первый землянин, которому суждено в нем побывать.

— Я сохраню вашу тайну, как и обещал тебе.

— Тогда идем.

Антил раздвинул в стороны пышную растительность, открыв узкий проход между двумя валунами, и поманил Карла за собой. Им пришлось почти ползти по узкому сырому коридору. Антил достал из сумки атомитную лампу, ее жемчужно-белый свет упал на каменные стены.

— Этот проход был триста лет назад обнаружен нашими предками, — объяснил венерианин. — С тех пор город считается святыней. И все-таки потом мы о нем позабыли. Я был первым, кто посетил его после длительного перерыва. Не исключено, что это еще один показатель нашей деградации.

Ярдов пятьсот они двигались строго по прямой, пока коридор не вывел их под просторный купол. Карл задохнулся при виде открывшегося перед ним зрелища. Остатки зданий, архитектурные чудеса, не имеющие аналогов на Земле, пожалуй, со времен Афин Перикла. Но все было обращено в руины, так что о былом великолепии города оставалось только догадываться.

Антил провел его наискось через открытое пространство, и они углубились в новый проход, змеей извивавшийся в скале. То тут, то там в стороны убегали ветви боковых коридоров, несколько раз Карл замечал обломки каких-то конструкций. С какой радостью он взялся бы за исследования, но боялся отстать от Антила.

Они вновь выбрались на открытое место, на этот раз перед огромным, широким зданием, сложенным из гладкого зеленого камня. Его правое крыло было полностью разрушено, но все остальное призводило впечатление мало прострадавшего.

Глаза венерианина сияли, его худенькая фигурка . горделиво распрямилась.

— Это примерно то же, что земные музеи науки и искусства. Ты сможешь увидеть здесь величайшие достижения' древней культуры.

С трудом сдерживая волнение, Карл огляделся -первый землянин, смотревший на достижения этой древнейшей цивилизации. Он обнаружил, что центральная колоннада отделяет от них ряд глубоких ниш. Потолок представлял собой одно гигантское полотно, тускло мерцавшее в свете атомитной лампы.

Заблудившись в чудесах, землянин бродил по залам. Ощущение невероятной чуждости производили окружавшие его скульптуры и полотна, но неземное происхождение лишь удваивало их красоту.

Карл понимал, что он упускает что-то жизненно важное в венерианском искусстве просто из-за отсутствия общей почвы между земной культурой и этой, но он мог оценить техническое совершенство приведений. Особенно он не мог не восхищаться цветовым богатством живописи, гамма цветов которой лежала далеко за пределами когда-либо встречавшегося на Земле. Картины пошли трещинами, поблекли, местами облупились, но их гармоничность и естественность были просто великолепны.

— Чего бы только не смог сделать Микеланджело, -сказал он Антилу, — обладай он присущим венерианскому глазу невероятным восприятием цвета!

Антил от удовольствия выпятил грудь.

— У каждой расы свои особенности. Я часто хотел, чтобы мои уши оказались в состоянии улавливать слабейшие тона и оттенки звука так же, как, говорят, это свойственно землянам. Тогда, возможно, я смог бы понять, что же такого прекрасного таится в вашей музыке. А так она представляется мне невыносимо монотонной.

Они двинулись дальше, и с каждой минутой мнение Карла о венерианской культуре все возрастало. Им попадались длинные и узкие ленты тонкого металла, сложенные вместе, покрытые линиями и овалами венерианской письменности — их были тысячи и тысячи. И на них, понимал Карл, могли быть запечатлены такие секреты, за которые земные ученые отдали бы половину жизни.

Но потом, когда Антил указал на крошечный, шестидюймовой высоты предмет и сообщил, что, согласно надписи, это одна из моделей ядерного конвертора, на несколько порядков превышающего по эффективности серий-^-ные земные модели, Карл взорвался:

— Почему бы вам не раскрыть эти секреты Земле? Да стоит там только узнать о ваших достижениях, и венериане займут значительно более высокое положение, чем сейчас.

— Ла, они смогут использовать наше древнее знание, — с горечью возразил Антил, — но это не значит, что они откажутся от привычки презирать Венеру и ее народ. Надеюсь, ты не позабыл о своем обещании сохранить все в тайне.

— Нет, я буду держать язык за зубами, но, думаю, ты совершаешь ошибку.

— Я так не думаю, — Антил свернул к проходу в зал, но Карл задержал его.

— А разве в эту маленькую комнатушку мы не заглянем? — спросил он.

Антил повернулся, в его глазах читалось удивление.

— Комнатушку? О какой комнатушке ты говоришь? Тут нет никаких комнат.

Брови Карла поползли вверх и он молча указал на тоненькую трещину, пересекающую заднюю стену на половине ее высоты.

Венерианин пробормотал что-то, с трудом дыша от волнения, опустился на колени и ощупал шов чуткими пальцами.

— Помоги мне, Карл. Думаю, эту дверь уже давно не открывали. К тому же на ней нет никаких надписей. Я нигде не встречал упоминаний о том, что она вообще должна здесь находиться. А я знаю развалины Аш-таз-зора, пожалуй, лучше всех.

Они вместе навалились на секцию стены, которая со скрипом отошла немного назад, а потом отодвинулась так резко, что они свалились в крохотное, почти пустое помещение. Оба вскочили на ноги и огляделись.

★ * ★

Карл указал на рваные, неровные ржавые полоски на полу и стене там, где она соприкасалась с дверью.

— Похоже, твои предки запечатали эту комнату просто и эффективно. Лишь многовековая ржавчина разъела запоры. Думаешь, они поместили сюда что-нибудь серьезное?

— Тут не было никакой двери, когда я был здесь в последний раз. Но все-таки... — он поднял атомолампу

повыше и быстро оглядел помещение. — Похоже, здесь ничего и не было.

Он был прав. Сбоку от неопределенной формы удлиненного ящика, стоявшего на шести коротеньких ножках, все было заполнено прямо-таки невероятным количеством пыли и праха и в целом помещение походило на давным-давно замурованную усыпальницу.

Карл попытался сдвинуть ящик. Это ему не удалось, но крышка под нажимом пальцев шевельнулась.

— Крышка сдвигается, Антил. Смотри!

Он отставил тонкую пластину в сторону. В ящике находилась квадратная плитка из какого-то стекловидного материала и пять шестидюймовой длины цилиндров, напоминавших поршневые авторучки.

Увидев содержимое, Антил взвизгнул от восторга -Карл видел его таким впервые за все время их знакомства — и забормотал что-то по-венериански. Он поднял стеклянную пластину и поднес к глазам. Карл, удивление которого росло, придвинулся поближе. Пластинку покрывали разноцветные крапинки, но вряд ли они послужили причиной для такой невероятной радости.

— Слушай, что это такое?

— Это документ на нашем древнем церемониальном языке. До сих пор нам попадались лишь его разрозненные фрагменты. Это величайшая находка.

— Ты можешь расшифровать текст? — Карл поглядел на пластинку со значительно большим уважением.

— Думаю, смогу. Это мертвый язык, а я знаю чуточку больше дилетанта. Видишь ли, это цветовой язык. Каждое слово составлено из комбинации двух, реже трех цветовых точек. Цвета имеют миллионы оттенков, так что землянину, даже имей ключ к языку, пришлось бы воспользоваться спектроскопом, чтобы прочитать текст.

— Ты что, можешь справиться с этим прямо сейчас?

— Мне так кажется, Карл. Атомитная лампа довольно точно воспроизводит дневной свет, так что с этой стороны не должно быть затруднений. Но как бы то ни было, потребуется определенное время, так что, пожалуй, тебе лучше пойти прогуляться. Опасности заблудиться здесь нет, если, конечно, ты не надумаешь покинуть пределы здания.

Карл ушел, прихватив с собой вторую атомолампу, а Антил склонился над древним манускриптом, медленно и мучительно расшифровывая его.

★ * ★

Минуло два часа, прежде чем землянин вернулся и увидел своего друга с выражением ужаса на лице, чего раньше никогда не случалось. Цветное „сообщение” лежало позабытым у его ног. Громкие шаги землянина не произвели на Антила никакого впечатления. Оцепенев, он застыл в непонятном испуге.

Карл рванулся к нему.

— Антил, Антил, тебе плохо?

Голова венерианина медленно повернулась, словно ей приходилось двигаться в густой жидкости; глаза невидяще уставились на человека. Карл вцепился в худые плечи Антила, немилосердно затряс его.

Антил постепенно приходил в себя. Выскользнув из рук Карла, он поднялся на ноги, вынул из тайника пять цилиндрических предметов и опустил их в сумку. Потом с непонятным отвращением отправил туда же плитку, которую расшифровывал.

Покончив с этим, он поставил крышку ящика на место и, махнув Карлу, вышел из комнаты.

— Нам пора. Мы и без того задержались здесь слишком долго. — В голосе его слышались странные, напряженные нотки, от которых землянину стало не по себе.

Они в молчании проделали весь обратный путь, пока, наконец, не оказались на дождливой поверхности Венеры. Близились сумерки. Карл почувствовал растущий голод. Им следовало поторопиться, если они хотели достичь Афродополиса до прихода ночи. Карл поднял воротник плаща, поглубже надвинул прорезиненную шляпу и тронулся в путь.

Тянулись миля за милей, и город-купол на фоне серого горизонта становился все крупнее. Землянин жевал отсыревшие сэндвичи с ветчиной, истово мечтая поскорее очутиться в сухом уюте Афродополиса. А что хуже всего, обычно дружелюбный венерианин продолжал хранить каменное молчание, удостаивая своего спутника разве что быстрым взглядом.

Карл воспринимал это философски. Он относился к венерианам с гораздо большим уважением, чем подавляющее большинство землян, но даже он испытывал легкое презрение к чрезмерно эмоциональному характеру соплеменников Антила. Это непроницаемое молчание было выражением чувств, которые у Карла проявились бы разве что тяжелым вздохом или нахмуренными бровями. Все это Карл понимал, и настроение Антила его почти не задевало.

И все же выражение отчаянного страха в глазах Антила вызывало некоторое недоумение. Страх был порожден переводом той квадратной пластины. Что за тайну могли вложить в это сообщение высокообразованные прародители венериан?

В конце концов Карл заставил себя спросить, хоть и с некоторой неуверенностью в голосе:

— Что ты вычитал в той пластине, Антил? Думаю, это может быть интересно и мне, учитывая, какое впечатление она на тебя произвела.

Ответом Антила послужил только жест, предлагавший поторопиться, после чего венерианин скользнул в сгущавшуюся тьму чуть ли не с удвоенной скоростью. Карл ощутил недоумение и даже обиду. И за время всего оставшегося пути он уже больше не пытался заговаривать со спутником.

Однако, когда они добрались до Афродополиса, венерианин нарушил молчание. Его морщинистое лицо, осунувшееся и напряженное, обратилось к Карлу с тем выражением, какое бывает после принятия мучительно выстраданного решения.

— Карл, — сказал он, — мы были друзьями, поэтому я хочу дать тебе несколько дружеских советов. На следующей неделе ты отправишься на Землю. Я знаю, твой отец -достаточно крупная величина среди Советников Президента Планеты. Ты и сам, скорее всего, станешь в недалеком будущем крупной фигурой. Если так случится, умоляю тебя, направь все силы на то, чтобы Земля пересмотрела свое отношение к Венере. Я, в свою очередь, будучи наследственным вождем крупнейшего на Венере племени, приложу все усилия, чтобы предотвратить любые попытки насилия.

Землянин нахмурился.

— Похоже, за всем этим что-то кроется. Но я здесь не при чем. Ты хочешь еще что-то сказать?

— Только это. Или же наши отношения улучшаться... или же... вся Венера поднимется на восстание. И тогда у меня не останется выбора, кроме как служить ей душой и телом, а в таком случае Венере недолго оставаться беззащитной.

Эти слова только развесилили землянина.

— Ладно, Антил, твой патриотизм замечателен и недовольство оправданно, но мелодрамы и шовинизм на меня не действуют. Прежде всего я реалист.

— Верь мне, Карл, то, что я сейчас тебе сказал — это в высшей степени реально. — В голосе венерианина прозвучала непреодолимая убежденность. — В случае восстания на Венере я не смогу гарантировать безопасность Земли!

— Безопасность Земли?! — Невероятность услышанного ошеломила Карла.

— Да, — продолжал Антил, — поскольку в моих силах уничтожить Землю. Я сказал все.

Он повернулся и нырнул в заросли, направляясь к маленькой венерианской деревушке, приютившейся снаружи гигантского купола.

★ * *

Прошло пять лет — лет бурных и неспокойных — и Венера очнулась ото сна подобно пробудившемуся вулкану. Недальновидные земные власти Афродополиса, Венерии и других городов-куполов благодушно пренебрегали всеми тревожными сигналами. Если они и вспоминали когда-нибудь о маленьких зеленых венерианах, то непременно с презрительной гримасой, словно говоря: „А, эти твари!”.

Но терпение „тварей” наконец истощилось; с каждым новым днем националистические Зеленые Банды прибавляли в численности, голоса их становились все более громкими. И в один серый день, похожий на все прочие, толпы туземцев забурлили вокруг городов.

Небольшие купола оказались захваченными, так и не успев оправиться от изумления. За ними последовали Нью-Вашингтон, Гора-Вулкан и Сен-Дени, то есть весь восточный континент. Прежде чем ошеломленные земляне успели сообразить, что происходит, половина Венеры больше не принадлежала им.

Земля, шокированная и потрясенная этой неожиданной неприятностью, которую, разумеется, ничего не стоило предвидеть, бросила все людские и материальные ресурсы на помощь жителям осажденных городов, снарядив огромный флот.

Земля была раздражена, но не испугана, пребывая в убеждении, что области, утраченные по растерянности, на досуге могут быть легко возвращены назад, а территории, сохраненные по сей день, не могут быть потеряны никогда. По меньшей мере, в это хотели верить.

Так что нетрудно вообразить оцепенение земных лидеров, когда наступление венериан не приостановилось. Венерия была достаточно обеспечена оружием и продовольствием; были поставлены ее защитные экраны, а люди находились на постах. Крошечная армия голых, безоружных туземцев надвинулась на город и потребовала безоговорочной капитуляции — Венерия высокомерно отказалась; сообщения на Землю были полны шуток насчет безоружных дикарей, так быстро потерявших голову от успехов.

Потом неожиданно сообщения перестали поступать, а в Венерию вступили венериане.

Падение Венерии повторялось снова и снова — с другими городами-крепостями. Сам Афродополис с его полумиллионным населением пал перед жалкой полу-тысячью венериан. И это несмотря на тот факт, что в распоряжении защитников было любое известное на Земле оружие.

Земное Правительство скрывало факты; население планеты оставалось в неведении относительно странной войны на Венере. Но высшие правительственные чиновники хмурились, когда слышали непонятные словаКарла Франтора, сына министра образования.

* * *

Ян Хеерсен, Военный министр, в ярости вскочил, ознакомившись с содержанием доклада.

— И вы серьезно пытаетесь убедить нас на основании случайного заявления полусвихнувшейся жабы, чтобы мы заключили мир с Венерой на их условиях? Абсолютно невозможно! Что этим проклятым тварям требуется — так это броневой кулак. Наш флот вышибет их из Вселенной, и ждать этого осталось недолго.

— Вышибить их не так просто, — произнес седобородый Франтор-старший, спеша на поддержку сыну. — Многие из нас не раз заявляли, что правительственная политика относительно Венеры ошибочна. Кто знает, что они способны предпринять в ответ на наше нападение?

— Детские сказочки! — рявкнул Хеерсен. — Вы думаете о жабах, как о людях. Они — животные и должны быть благодарны за те блага цивилизации, что мы им несем. Не забывайте, мы относимся к ним гораздо лучше, чем во время ранней истории относились к некоторым из земных рас, к краснокожим например.

Карл Франтор снова не удержался и взволнованно заговорил:

— Нам следует все разузнать, господа! Угроза Антила слишком серьезна, чтобы ею пренебречь, и неважно, что звучит она глупо... Впрочем, в свете побед венериан она звучит не так уж и глупо. Я предлагаю послать меня и адмирала фон Блумдорффа в качестве послов. Позвольте мне добраться до сути этого дела, прежде чем мы перейдем катаке.

Президент Земли, мрачноватый Жюль Дебю, впервые заговорил:

— В конце концов, в предложении Франтора есть смысл. Пусть так и будет. Есть другие предложения?

Предложений больше не последовало, только Хеерсон нахмурился и злобно фыркнул. Таким образом, неделю спустя Карл Франтор сопровождал космическую армаду, выступившую с Земли в направлении Венеры.

* * *

Странная Венера встретила Карла после пятилетнего отсутствия. Тот же нескончаемый дождь, то же монотонное, угнетающее чередование коричневого и серого, те же разбросанные города-купола, но как же все здесь переменилось!

Там, где раньше высокомерные земляне презрительно шествовали среди толп ежившихся от страха туземцев, ныне неограниченно распоряжались венериане. Афродо-полис стал столицей планеты, а бывший кабинет губернатора занимал теперь... Антил.

Карл с сомнением глядел на него, плохо понимая, что следует сказать.

— А я был склонен думать, что ты... марионетка, -решился он наконец. — Ты... пацифист.

. — От меня ничего не зависело. Все решил случай, -возразил Антил. — Но ты... Никак не мог предположить, что именно ты будешь представлять свою планету на переговорах.

— Это все потому, что ты напугал меня глупыми угрозами несколько лет назад, и потому еще, что я оптимистичнее всех отнесся к вашему восстанию. Вот я и прилетел, как видишь, но не без сопровождения. — Он небрежно указал рукой вверх, где неподвижно и угрожающе зависли звездолеты.

— Собираешься меня запугать?

— Нет! Мне хотелось бы узнать, твои цели и намерения.

— Они легко выполнимы. Венера требует признания ее независимости: мы предлагаем мир, а также свободную и неограниченную торговлю.

— И ты предлагаешь нам согласиться на это без борьбы...

— Надеюсь... для блага Земли же.

Карл нахмурился и раздраженно откинулся в кресле.

— Ради бога, Антил, прошло уже время таинственных намеков и недосказанных угроз. Поговорим в открытую. Как вам удалось так легко захватить Афродополис и остальные города?

— Нас вынудили к этому, Карл. Мы этого не хотели, -голос Антила стал резким от волнения. — Они не приняли наших требований и начали стрелять из тонитов. Нам... нам пришлось применить... оружие. После этого нам пришлось большую часть их убить... из милосердия.

— Ничего не понимаю. О каком оружии ты говоришь?

— От меня ничего не зависело. Помнишь наше посещение Аш-таз-эора, Карл? Запечатанная комната, древний манускрипт, пять небольших цилиндриков?

Карл угрюмо кивнул.

— Я так и подумал, но не был уверен.

— Это чудовищное оружие, Карл. — Антил содрогнулся, точно сама мысль о нем была невыносима. — Древние изобрели его... но ни разу не использовали. Они тут же упрятали его подальше, и представить не могу, почему вообще не уничтожили. Я надеялся, они хотя бы испортили его, я в самом деле на это надеялся. Но оно оказалось в превосходном состоянии, и именно я его обнаружил, и... был вынужден применить... на благо Венеры. — Его голос упал до шепота, и венерианин с явным усилием заставил себя собраться и продолжить рассказ: -Небольшие безобидные на вид стерженьки, да ты и сам их видел, способны генерировать силовые поля неизвестной природы — прадеды мудро позаботились не разъяснять научные основы оружия, — разрушающие связи между разумом и мозгом.

— Что? — Карл застыл, от изумления раскрыв рот. -О чем ты говоришь?

Ты же должен знать, что мозг — скорее вместилище разума, чем сам разум. Природа разума — это тайна, она была неведома даже нашим прародителям, но какой бы она ни была, разум использует мозг в качестве посредника между собой и материальным миром.

— Понял. И ваше оружие отделяет разум от мозга... разум оказывается беспомощным... словно космопилот, потерявший контроль.

Антил серьезно кивнул.

— Видел ты когда-нибудь животное без мозга? — неожиданно спросил он.

— Хм-м... да, собаку... в колледже, на занятиях по биологии.

— Тогда пошли, я тебе покажу человека без разума.

* * *

Карл и венерианин вошли в лифт. Когда они спустились на нижний — тюремный — этаж, в мыслях Карла царила сумятица. Он разрывался между ужасом и яростью, его одновременно охватывало и безрассудное желание убежать, и непреодолимая тяга убить Антила здесь же, на месте. Все еще находясь в смятении чувств, он покорно шел за венерианином по тускло освещенному коридору, петлявшему среди рядов крохотных зарешеченных камер.

— Здесь.

Голос Антила, словно неожиданный поток холодной воды, заставил Карла очнуться. Он посмотрел туда, куда указывала перепончатая рука, и застыл, не в силах оторвать взгляд он представшей перед ним человеческой фигуры.

Это, несомненно, был человек... по облику... но и нечеловек в то же время. Оно— Карл даже мысленно не мог определить это существо как „он” — сидело на полу и молчало. Большие красивые глаза пристально рассматривали заднюю стенку камеры. Пустые глаза, из которых ушла душа; отвисшие губы, с которых капала слюна; бесцельно шевелившиеся пальцы. Чувствуя приступ тошноты, Карл поспешно отвернулся.

— Он не лишен мозга, — голос Антила звучал негромко. — Физиологически его мозг не поврежден. Он просто... отсоединен.

— Но почему он живет, Антил? Почему не умирает?

— Потому что автономные системы не затронуты. Поставь его — и он сможет удержать равновесие. Его сердце бьется. Он дышит. Если ты сунешь ему в рот пищу — он начнет жевать, но он скорее погибнет от голода, чем совершит волевой акт добывания пищи. Это тоже жизнь... Определенного вида, но уж лучше смерть, потому что отсоединение необратимо.

— Но это же чудовищно... чудовищно!

— Это еще хуже, чем ты думаешь. Я не могу отделаться от ощущения, что где-то еще существует лишенный человеческой оболочки, беспомощный разум. Какая же это пытка для него!

Неожиданно Карл опомнился.

— Ты не сможешь одержать верх над Землей лишь при помощи этой мерзости. Это оружие, конечно, невероятно жестоко, но не более смертоносно, чем дюжина из существующих у нас. Тебе придется поплатиться за это.

— Карл, пожалуйста, успокойся. Ты даже на одну миллионную не представляешь всей смертоносности Отсоединяющего Поля. Поле не ослабевает на расстоянии, поэтому зона его воздействия практически безгранична. Знаешь ли ты, что потребовался всего один-единственный залп, чтобы привести все теплокровные существа Афродополиса в беспомощное состояние? — В голосе Антила звучало возбуждение. — Ты хоть понимаешь, что я способен искупать в Поле всю Землю: одним ударом превратить все миллиарды человеческих существ в беспомощных кретинов?

Карл не узнал собственного голоса, когда проскрежетал:

— Чудовище! Кто-нибудь еще знает тайну этого проклятого Поля?

Антил натужно рассмеялся:

— Да, Карл, ответственность лежит на мне, на мне одном. Можешь меня убить, но это не поможет. Если я умру, то найдутся другие, кто знает, где взять инструкции; другие, которые не питают к Земле тех симпатий, что я. Моя гибель повлечет и гибель всей Земли, Карл.

Землянин был сломлен — полностью. У него не осталось ни малейшего сомнения, точно венерианское оружие уже расправилось с ним.

— Я согласен, — пробормотал он. — Что мне передать своим?

— Передай им наши требования и расскажи, что я могу с ними сотворить, если потребуется.

Карл отшатнулся от венерианина, как от чумного.

— Я им все передам.

— И еще скажи им, что Венера не собирается мстить. Мы не хотим применять оружие, оно слишком ужасно. Если ваше Правительство согласится на наши условия и даст определенные гарантии, мы обязуемся сбросить на Солнце все пять орудий и инструкцию по их применению.

Голос землянина оставался таким же безжизненным, когда он прошептал:

— И это я передам.

* * *

Адмирал фон Блумдорфф был пруссаком как по фамилии, так и по характеру, и его военный кодекс состоял исключительно из преклонения перед грубой силой. Поэтому вполне естественно, что его реакция на доклад Карла выразилась в яростных и саркастических насмешках.

— Да вы просто непроходимый болван, — обрушился он на молодого человека. — Вот чего стоит вся эта ваша болтовня, словеса, дурачества. И вы осмелились явиться ко мне с этой сказочкой для старых дев — о неведомом оружии, о неизъяснимой силе? Без малейших на то оснований вы соизволили принять все, что надумала сообщить эта мерзостная жаба, за абсолютную правду. Вас не могли запугать, вас не могли обхитрить, вас не могли обмануть?

— Он не запугивал, не хитрил, не обманывал, — раздраженно бросил Карл. — Все, что он говорил, святая правда. Если бы вы видели этого человека-безумца...

— Ха! Да это самая простая часть всей чертовой затеи. Сунули вам лунатика, заявив: „Вот оно, новое оружие!”, и вы это скушали без каких-либо вопросов! Продемонстрировали они вам это „ужасное оружие”? Хотя бы показали его вам?

— Разумеется, нет. Оружие смертельно. Не будут же они убивать венерианина, чтобы доставить мне удовольствие! А насчет демонстрации... Вы бы стали показывать противнику свою козырную карту? Ну, а теперь ответьте на несколько моих вопросов. Почему Антил так непоколебимо в себе уверен? Каким образом он с такой легкостью и быстротой захватил Венеру?

— Пожалуй, объяснить этого я сейчас не смогу. Но разве это что-нибудь доказывает? Как бы то ни было, мне уже дурно от этой болтовни. Мы атакуем их, а все ваши теории — к дьяволу. Я их поставлю перед тонитами, тогда сами увидите, как изменятся их лживые рожи.

— Но, адмирал, вы обязаны сообщить о моем докладе Президенту.

— А я и сообщу... когда верну Афродополис землянам.

Он повернулся к блоку централизованной связи.

— Внимание, всем кораблям! Боевое построение! Цель -Афродополис! Залп всеми тонитами через пятнадцать минут!

Он бросил взгляд на адъютанта.

— Передайте капитану Ларсену, пусть сообщит вене-рианам, что им дается на размышление пятнадцать минут, чтобы выбросить белый флаг.

Минуты до атаки прошли для Карла Франтора в невыносимом напряжении. Он сидел, сжавшись, молча, закрыв лицо руками; тихий щелчок хронометра в конце каждой минуты отдавался в его ушах громом. Он отмечал их едва слышным шепотом:

-... восемь... девять... десять... Боже мой!

Всего пять минут до неминуемой смерти! Но так ли уж она неминуема? Что, если фон Блумдорфф прав? Что, если венериане просто блефовали?

Адъютант ворвался в рубку и отдал честь.

— От жаб пришел ответ, сэр.

— Ну? — Фон Блумдорфф нетерпеливо подался вперед.

— Они сообщают: „Немедленно прекратите атаку. В противном случае мы снимаем с себя ответственность за последствия”.

— И это все? — последовала грубейшая ругань.

— Да, сэр.

Очередной поток ругани.

— Дьявольские наглецы. Изворачиваются до последнего.

Едва он успел договорить, как пятнадцать минут истекли, и могучая армада пришла в движение. Четкими, стройными рядами она метнулась вниз, к облачному покрывалу второй планеты. Адмирал, злобно оскалясь, с удовольствием следил за этим наводящим ужас зрелищем по телеэкрану... когда геометрически стройные боевые порядки неожиданно сломались.

Адмирал захлопал глазами, потом потер их. Всю передовую часть флота внезапно охватило безумие. Сначала они притормозили, потом помчались в разные стороны под самыми сумасшедшими углами.

Потом последовали рапорты от уцелевшей части флота, извещающие, что все левое крыло перестало отвечать на радиовызовы.

Нападение на Афродополис окончательно провалилось. Адмирал фон Блумдорфф топал ногами и рвал на себе волосы. Карл Франтер вяло выдавил:

— Вот оно, их оружие в действии, — и вновь погрузился в безразличное молчание.

Из Афродополиса не поступило ни слова.

Добрых два часа остатки земного флота потратили на борьбу с собственными кораблями, гоняясь за вышедшими из повиновения космолетами. Каждый пятый им настичь так и не удалось: одни направились прямым курсом на Солнце, другие умчались в неведомом направлении, кое-кто врезался в Венеру.

Когда уцелевшие корабли левого крыла были собраны, ступившие на их борт ничего не подозревавшие спасательные отряды ужаснулись. Семьдесят пять процентов личного состава каждого корабля потеряли человеческий облик, превратившись в безумных кретинов. На многих кораблях не осталось ни одного нормального человека.

Одни, застав такую картину, кричали от ужаса и ударялись в панику, других рвало и они спешили отвести глаза. Один из офицеров, с первого взгляда сориентировавшись в ситуации, выхватил атомный пистолет и пристрелил всех безумцев.

Адмирал фон Блумдорфф был конченым человеком: узнав о самом худшем, он разом превратился в жалкую, с трудом передвигающуюся развалину, способную лишь на бесполезную ярость. К нему привели одного из безумных, и адмирал отшатнулся.

Карл Франтер поднял на него покрасневшие глаза.

— Ну, адмирал, Вы удовлетворены?

Но адмирал не стал отвечать. Он выхватил пистолет и прежде чем кто-либо успел остановить его выстрелил себе в висок.

* * *

И вновь Карл Франтор стоял перед Президентом. Его доклад был четок, и не вызывало сомнений, какой курс предстоит теперь избрать землянам.

Президент Дебю покосился на одного из безмозглых, доставленного сюда в качестве образца.

— Мы проиграли, — произнес он. — Нам приходится согласиться на безоговорочную капитуляцию... Но придет день...

Его глаза вспыхнули при мысли о возмездии.

— Нет, господин Президент, — зазвенел голос Карла. -Такой день не наступит. Мы должны предоставить вене-рианам то, что им причитается, — свободу и независимость. Пусть прошлое останется прошлым. Да, многие погибли, но это расплата за полувековое рабство венериан. Пусть этот день станет началом новых отношений в Солнечной системе.

Президент в задумчивости склонил голову, потом вновь поднял ее.

— Вы правы, — твердо заявил он. — О мести не должно быть и мысли.

Два месяца спустя мирный договор был подписан, и Венера обрела то, чего добивалась, — свободу и независимость. И одновременно с подписанием договора крутящееся пятнышко устремилось к Солнцу. Оно несло груз -оружие, слишком ужасное для применения.

ИСТОРИЯ^[40]

Худощавая рука Уллена легко и бережно водила стилом по бумаге; близко посаженные глаза помаргивали за толстыми линзами. Световой сигнал загорался дважды, прежде чем он ответил:

— Это ты, Тшонни? Входи, пожалуйста.

Уплен добродушно улыбнулся, его сухощавое марсианское лицо оживилось.

— Садись, Тшонни... но сперва приспусти занавески. Сферкание фашего огромного семного солнца растрашает. Ах, совсем-совсем хорошо, а теперь сатись и посити тихотихо немношко, потому што я санят.

Джон Брюстер сдвинул в сторону кипу кое-как уложенных бумаг и уселся. Сдув пыль с корешка открытой книги на соседнем стуле, он укоризненно поглядел на марсианского историка.

— А вы все роетесь в своих дряхлых заплесневелых фолиантах? И вам не надоело?

— Пожалуйста, Тшонни, — Уллен не поднимал глаз, -не закрой мне нужную страницу. Это книга „Эра Гитлера” Уильяма Стюарта и ее отшень трудно читать. Он испольсует слишком много слов, которых не разъясняет. — Когда он перевел взгляд на Джонни, на лице его читалось недоуменное раздражение. — Никогда не объясняет термины, которыми польсуется. Это ше совершенно ненаучно. Мы на Марсе прежде чем приступить к работе, саявляем: „Вот список всех терминов, которые испольсуются в таль-нейшем”. Инатше как бы люди смогли расумно исъясняться? Ну и ну! Эти сумасшетшие семляне! _ч

— Это все пустяки, Уллен... забудь. Почему бы тебе не взглянуть на меня? Или ты ничего не заметил?

Марсианин вздохнул, снял очки, задумчиво протер стекла, осторожно водрузил их на место. Потом окинул Джонни изучающим взглядом.

— Я тумаю, ты нател новый костюм. Или не так?

— Новый костюм? И это все, что ты можешь сказать, Уллен? Это же мундир. Я — член Внутренней Обороны.

Он вскочил на ноги — воплощение юношеского задора.

— Што такое „Внутренняя Оборона?” — скучно поинтересовался Уллен.

Джонни захлопал глазами и беспомощно опустился на место.

— Знаешь, я и в самом деле могу подумать, что ты даже не слышал о войне, которая на прошлой неделе началась между Землей и Венерой. Готов поспорить!

— Я был санят, — марсианин нахмурился и поджал тонкие, бескровные губы. — На Марсе не бывает войн... теперь не бывает. Когда-то мы применяли силу, но это было тавным-тавно. Когда-то мы были расой ученых, но тоше тавным-тавно. А теперь нас осталось мало и силой мы не польсуемся. Этот путь совершенно бесперспективен, -казалось, он заставил себя встряхнуться и заговорить оживленнее. — Скаши мне, Тшонни, не знаешь ли ты, где я могу найти определение того, што насывается „национальная гортость”. Оно меня останавливает. Я не могу тви-гаться тальше, пока не пойму его сначение.

Джонни выпрямился в полный рост, блистая чистой зеленью мундира Земных Сил, и улыбнулся, ласково и прощающе.

— Ты неисправим, Уллен, старый ты простофиля. Не хочешь ли пожелать мне удачи? Завтра я отправляюсь в космос.

— Ах, а это опасно?

Джонни даже взвизгнул от смеха.

— Опасно? А ты как думаешь?

— Токта... токта это клупо — искать опасности. Затшем это тепе нато?

— Тебе этого не понять, Уллен. Ты только пожелай мне удачи, скажи, чтобы я быстрее возвращался с победой.

— Все-не-пре-мен-но! Я никому не шелаю смерти, — он скользнул узкой рукой в протянутую ему лапищу. — Будь осторошен, Тшонни... И покоти, пока ты не пошел.потай мне работу Стюарта. Тут на вашей Семле все тепается таким тяжелым. Тяшелым-тяшелым... И даже к терминам не привотится опретелений.

Он вздохнул и вновь погрузился в манускрипты, еще до того как Джонни неслышно выскользнул из комнаты.

— Какой варварский нарот, — сонно пробормотал себе под нос марсианин. — Воевать! Они тумают, што упивая...-слова сменились неразборчивым ворчанием, в то время как глаза продолжали следить за пальцем, ползущим по странице.

„... Союз англо-саксонских государств в любую минуту мог распасться на ряд отдельных стран, хотя уже к весне 1941 года стало очевидно, что гибель...”

— Эти сумасшетшие семляне!

Опираясь на костыли, Уллен остановился на лестнице Университетской библиотеки, сухонькой ручкой защитив слезящиеся глаза от неистового земного солнца.

Небо было голубым, безоблачным... безмятежным. Но где-то там, вверху, за пределами воздушного океана, сражаясь, маневрировали стальные корабли, полыхая неистовым огнем. А вниз, на города, падали крохотные Капли Смерти — высокорадиоактивные бомбы, бесшумно и неумолимо выгрызающие в месте падения пятнадцатифутовый кратер.

Население городов теснилось в убежищах, скрывалось в расположенных глубоко под землей освинцованных помещениях. А здесь, наверху, молчаливые, озабоченные люди текли мимо Уллена. Патрульные в форме вносили некоторое подобие порядка в это гигантское бегство, направляя отставших и подгоняя медлительных.

Воздух был полон отрывистых приказов.

— Спустись-ка в убежище, папаша. И поторопись. Видишь ли, здесь запрещено торчать без дела.

Уллен повернулся к патрульному, неторопливо собрал разбежавшиеся мысли, оценивая ситуацию.

— Прошу прошппения семляним... но я неспособен ошень пыстро перемещаться по вашему миру, — он посту* чал костылем по мраморным плитам. — В нем все предметы слишком тяшелы. Если я окашусь в толпе, то меня затопчут.

Он доброжелательно улыбнулся с высоты своего нема* лого роста. Патрульный потер щетинистый подбородок.

— Порядок, папаша, я тебя понял. Вам, марсианам, у нас нелегко... Убери-ка с дороги свои палочки.

Напрягшись, он подхватил марсианина на руки.

— Обхвати-ка меня покрепче ногами, нам надо поторопиться.

Мощная фигура патрульного протискивалась сквозь толпу. Уллен зажмурился, — быстрое движение при этом противоестественном тяготении отзывалось спазмами в желудке. Он снова открыл глаза только в слабо освещенном закоулке подвала с низкими потолками.

Патрульный осторожно ссадил его, подсунув под мышки костыли.

— Порядок, папаша. Побереги себя.

Уллен пригляделся к окружающим и заковылял к одной из невысоких скамеек в ближайшем углу убежища. Позади него послышался зловещий лязг тяжелой, освинцованной двери.

Марсианский ученый достал из кармана потрепанный блокнот и начал неторопливо заполнять его каракулями. Он не обращал ни малейшего внимания на взволнованные перешептывания, встретившие его появление, на обрывки возбужденных разговоров, повисшие в воздухе.

И тут, потирая пушистый лоб обратным концом карандаша, он наткнулся на внимательный взгляд человека, сидящего рядом. Уллен рассеянно улыбнулся и вернулся к записям.

— Вы ведь марсианин, верно? — заговорил сосед торопливым, свистящим голосом. — Не скажу, что особо люблю чужаков, но против марсиан ничего такого не имею. Что же касается венериан, так теперь я бы им...

Уллен мягко перебил его:

— Тумаю, ненависть никогда не доведет то топра. Эта война — серьесная неприятность... очень серьесная. Она мешает моей работе, и вам, землянам, следует ее прекратить. Или я не прав?

— Можем поклясться своей шкурой, что мы ее прекратим, — последовал выразительный ответ. — Вот трахнем по их планете, чтобы ее наружу вывернуло... и всех поганых венерят вместе с ней.

— Вы отпираетесь атаковать их горста, как и они ваши?-марсианин совсем по-совиному задумчиво похлопал глазами. — Вы тумаете, што так бутет лутше?

— Да, черт побери, именно так...

— Но послушайте, — Уллен постучал костистыми пальцами по ладони, — не проше ли пыло снаптить все корапли тесориентирующим орушием?.. Или вам так не кашется? Наверное, потому, што у них, у венериан, есть экраны?

— О каком это оружии вы говорите?

Уллен детально обдумал вопрос.

— Полакай, што тля неко у вас сустшествует свое нас-вание». но я никокта нитшего не понимал в оружии. На Марсе мы насыпаем еко „скелийнкбег”, што в переводе на английский осношьяет „тесориентирующее орушие”. Теперь вы меня понимаете?

Он не получил ответа, если не считать недовольного угрюмого бормотания. Землянин отодвинулся от своего соседа и нервно уставился на противоположную стену. Уллен понял свою неудачу и устало повел плечом.

— Это не ис-са токо, што я утеляю всему происхотящему слишком мало внимания. Просто ис-са войны всекта слишком мноко хлопот. Стоило пы ее прекратить, — он вздохнул. — Но я отвлекся!

Его карандаш вновь пустился в'путь по лежащему на коленях блокноту, но тут же Уллен снова поднял глаза.

— Простите, вы не напомните мне вдевание страны, в которой скончался Гитлер? Эти ваши семные насвания порой так слошны. Кашется, она насывается на „М”.

Его сосед, не скрывая изумления, вскочил и отошел подальше. Уллен неодобрительно и недоуменно проследил за ним глазами.

И тут прозвучал сигнал отбоя.

— Ах, та! — пробормотал Уллен. — Матакаскар! Веть отшень простое насвание.

Теперь мундир на Джонни Брюстере уже не выглядел с иголочки. Как и должно быть у бывалого солдата, по плечам и вдоль воротника залегли мертвые складки, а локти и колени лоснились.

Уллен пробежался пальцами вдоль кутковатого шрама, шедшего вдоль всего правого предплечья Джонни.

— Тшонни, теперь не польно?

— Пустяки! Царапина! Я добрался до того венеряка, который это сделал. От него осталась лишь царапина на лунной поверхности.

— Ты толко пыл в госпитале, Тшонни?

— Неделю!

Он закурил и присел на край стола, смахнув часть бумаг марсианина.

— Остаток отпуска мне следовало бы провести с семьей, но, как видишь, я выкроил время навестить тебя.

Он подался вперед и нежно провед рукой по жесткой щеке марсианина.

— Ты так и не скажешь, что рад меня видеть?

Уллен протер очки и внимательно поглядел на землянина.

— Но, Тшонни, неушели ты настолько сомневаешься, што я рат тепя витеть, што не поверишь до тех пор, пока я не выскашу это словами? — Он помолчал. — Нато будет стелать об этом пометку. Вам, простотушным семлянам, всекта необходимо вслух ислакать трук перет труком такие отшевитные вещи, а инатше вы ни во што не верите. У нас, на Марсе...

Говоря это, он методично протирал стекла. Наконец он вновь водрузил очки на место.

— Тшонни, расве у семлян нет „тесориентирующего орушия”? Я поснакомился во время налета с отним тше-ловеком в убежище, и он не мок понять, о тшем я коворю.

Джонни нахмурился.

— Я тоже не понимаю, о чем ты. Почему ты спрашиваешь об этом?

— Потому што мне кажется странным, што вы с таким трутом поретесь с этим венерианским наротом, токта как у них, похоже, вовсе нет экранов, штобы вам противотей-ствовать. Тшонни, я хотшу, штопы война поскорее контши-лась. Она мне постоянно мешает, все время прихотится прерывать рапоту и итти в упешише.

— Погоди-ка, Уллен. Не торопись. Что это за оружие? Дезинтегратор? Что ты об этом знаешь?

— Я? О таких телах я воопше нитшеко не снаю. Я полагал, што ты снаешь, потому и спросил. У нас на Марсе в наших исторических хрониках коворится, што такое орушие применялось в наших древних войнах. Мы теперь в орушии совсем не распираемся. Моку только скасать, што оно пыло простым, потому што противная сторона всегда што-нипуть применяла тля сащиты, и токта все опять становилось так ше, как пыло... Тшонни, тепе не покажется сатрутнительным спуститься со стола и отыскать „Натжало космитжеских путешествий” Хиккинпоттема?

Джонни сжал кулаки и бессильно потряс ими.

— Уллен, чертов марсианский педант... неужели ты не понимаешь, насколько это важно? Ведь Земля воюет! Воюет! Воюет! Воюет!

— Все верно, вот и прекратите воевать, — в голосе Уллена звучало раздражение. — На Семле нет ни мира, ни покоя. Я натеялся как слетует порапотать в пиплиотеке... Тшонни, поосторошнее. Ну пошалушта, ну што ты телаешь? Ты меня просто опишаешь.

— Извини, Уллен. А как ты со мной обошелся? Но мы еще посмотрим.

Отмахнувшись от слабых протестов Уллена, Джонни подхватил его на руки вместе с креслом-каталкой, и марсианин оказался за дверью раньше, чем успел закончить фразу.

Ракетотакси ожидало возле ступеней Библиотеки. С помощью водителя Джонни запихнул кресло с марсианином внутрь. Машина взлетела, оставляя за собой кометный хвост смога.

Уллен мягко пожаловался на перегрузку, но Джонни не обратил на это внимания.

— Чтобы через двадцать минут мы были в Вашингтоне, приятель, — бросил он водителю. — Наплюй на все запреты.

Чопорный секретарь произнес холодно и монотонно:

— Адмирал Корсаков сейчас примет вас.

Джонни повернулся и погасил сигарету. Затем бросил взгляд на часы и хмыкнул.

Уллен очнулся от беспокойного сна и тут же нацепил очки.

— Они наконец-то опратили на нас внимание, Тшонни?

— Тс-с-с!

Уллен безразлично оглядел роскошную обстановку кабинета, огромные карты Земли и Венеры на стене, внушительный стол в центре. Скользнул глазами по низенькому, полненькому, бородатому человеку по ту сторону стола и с облегчением остановил взгляд на долговязом рыжеватом мужчине, стоявшем неподалеку.

От избытка чувств марсианин попытался даже приподняться в своем кресле.

— Токтор Торнинг, вы ли это? Мы встречались с вами гот насат в Принстоне. Надеюсь, вы меня не сапыли? Мне там присвоили потшетную степень.

Доктор Торнинг шагнул вперед, с силой пожал руку Уллена.

— Разумеется. Вы делали тогда доклад о методологии исторической науки Марса, верно?

— О, вы запомнили, я так рат! Тля меня отшень утачно, што я с вами повстречался. Скажите мне как утшеный, што вы тумаете относительно моей теории о том, што социальная наступательность эры Гитлера послужила основной притшиной тля ПОЛЬ...

Доктор Торнинг улыбнулся.

— Мы обсудим это позже, доктор Уллен. А сейчас адмирал Корсаков надеется получить от вас информацию, при помощи которой мы сможем покончить с войной.

— Вот именно, — скрипуче произнес Корсаков, поймав кроткий взгляд марсианского ученого. — Хотя вы и марсианин, я предлагаю вам способствовать победе принципов свободы и законности над безнравственным поползновениями венерианской тирании.

Уллен с сомнением посмотрел на него.

— Это свутшит невешливо... но не скасал бы, что я много расмышлял на эту тему. Вероятно, вы хотите скасать што война скоро контшится?

— Да, нашей победой.

— Та-та, „попета”, но веть это только слово. История покасывает, што войны, выигранные са стшет тшисто военного преимущества, слушат основой тля роста милита-рисма и реваншисма в путущем. По этому вопросу я могу порекомендовать вам отшень хорошее эссе, написанное Тшеймсом Коллинсом. В полном вите оно пыло опуплико-ванно в тве тысятши пятитесятом готу.

— Мой дорогой сэр!

Уллен повысил голос, оставляя без внимания тревожный шепоток Джонни.

— Што ше касается попеты — потлинной попеты, то почему пы вам не опратиться к простому нароту Венеры и не заявить: „Какой нам смысл враштовать. Тавайте лутше поковорим...”

Последовал удар кулаком по столу и невнятная ругань.

— Ради всего святого, Торнинг. Разбирайтесь с ним сами. Пят вам пять минут.

Торнинг подавил смешок.

— Доктор Уллен, мы попросили бы вас рассказать то, что вы знаете о дезинтеграторе.

— Десинтекраторе? — Уллен недоуменно коснулся пальцем щеки.

— Вы о нем рассказали лейтенанту Брюстеру.

— Хм-м-м... A-а! Вы про „тесориентирующее орушие”. Я о нем нитшего не снаю. Марсианские историки несколько рас упоминали о нем, но они тоше нитшего не снали... я потрасумеваю, с технитшеской точки срения.

Рыжеволосый физик терпеливо кивнул.

— Понимаю вас, понимаю. Но что именно они сообщили? К какому виду оружия оно относилось?

— Ну-у, они коворили, што это орушие саставляет металл расшататься на тщасти. Как вы насываете силы, саставляющие тшатицы металла тершаться вместе?

— Внутримолекулярные силы?

Уллен задумался и медленно произнес:

— Наверное. Я запыл, как это насывается по-марсиански... помню, што слово тлинное. Но, в люпом слут-шае... это орушие... расрушает эти силы и металлы рассыпаются в порошок. Но тействию потвершены лишь три металла: шелесо, копальт и... у неко такое странное насфание!

— Никель, — мягко подсказал Джонни.

— Та, та, никель!

Глаза Торнинга заблестели.

— Ага, ферромагнитые элементы. Могу поклясться, тут замешано осциллирующее магнитное поле, чтоб я стал венерианцем. Что скажете, Уллен?

Марсианин вздохнул.

— Ах, эти невосмошные семные термины... Потоштите, польшую часть моих знании оп орушии я потчерпнул в рапортах Хокела Бека о „Культурной и Социальной Истории Третьей Империи”. Это товольно польшой трут в тридцати четырех томах, но я всекта считал его товольно посретственным. Его манера ислошения...

— Пожалуйста, — перебил его Торнинг, — оружие...

— Ах, та, та! — Уллен поудобнее устроился в кресле, скривившись от усилия. — Он говорит оп электришестве, которое колеплется тута и сюта отшень метленно... отшень метленно, и его тавление... — он беспомощно замолчал, с наивной надеждой взглянув на хмурое лицо адмирала. -Я тумаю, это понятие оснашает „тавление”, но я не снаю, это слово отшень трутно перевести. По-марсиански это свутшит как „крансарт”. Это мошет помошт?

— Мне кажется, вы имеете в виду потенциал, доктор Уллен! — Торнинг громко вздохнул.

— Пусть путет так. Снатшит этот „потенциал” тоше меняется отшень метленно, но его перемены как-то синхро-нисированы макнитисмом, который... хм-м... тоше исме-няется. Вот и все, што я снаю, — он нерешительно улыбнулся. — А теперь я пы хотел вернуться к сепе. Натеюсь, теперь все путет в порятке?

Адмирал не удостоил его ответом.

— Вы что-нибудь поняли из этой болтовни, доктор?

— Чертовски мало, — признался физик, — но это дает нам одну-две зацепки. Можно, конечно, извлечь что-нибудь из книги Бека, но на это мало надежды. Скорее всего, обнаружим лишь повторение того, что слышали сейчас от доктора Уллена. Скажите, на Марсе сохранились какие-нибудь научные труды?

Марсианин опечалился.

— Нет, токтор Торнинг. Они все пыли унитштошены кальнианскими реакционерами. Мы на Марсе совсем расотшаровались в науке. История покасывает што наут-шный прокресс не ветет к стшастыо, — он повернулся к молодому землянину. — Тшонни, пошалуйста, пойтем.

Мановением руки адмирал Корсаков отпустил их обоих.

Уллен сосредоточенно водил взглядом по плотно исписанной странице, останавливался, вписывал слова. Потом поднял глаза и тепло улыбнулся Джонни Брюстеру, который недовольно покачал головой и опустил руку на плечо марсианина. Брови молодого землянина сдвинулись еще больше.

— Уллен, — с трудом произнес он, — у тебя назревают большие неприятности.

— Та? У меня? Неприятности? Но, Тшонни, это неверно. Моя книга прекрасно протвигается вперет. Первый том уше оконтшен и после некоторой шлифовки путет готов к петшати.

— Уллен, если ты не сообщишь правительству исчерпывающие данные о дезинтеграторе, я не отвечаю за последствия.

— Но я расскасал все, што снаю.

— Не все. Этих данных недостаточно. Ты должен постараться вспомнить еще что-нибудь, Уллен, ты должен.

— Но веть снать то, тшего не существует, невосмошно -это аксиома. — Уллен, опершись о подлокотники, попрямее уселся в кресле.

— Да знаю я, — губы Джонни страдальчески скривились. — Но и ты должен понять! Венериане контролируют пространство; наши гарнизоны в поясе астероидов уничтожены, на прошлой неделе пали Фобос и Деймос. Сообщение между Землей и Луной прервано и один Господь знает, как долго сможет продержаться лунная эскадра. Сама Земля едвц-едва способна защититься, а бомбить ее теперь примутся всерьез... Ну же, Уллен, неужели ты не понимаешь?

Растерянность во взгляде марсианина усилилась.

— Семля проикрывает?

— Ну конечно!

— Токта смиритесь. Это путет логитшеским завершением. И сатшем вы, сумасшетшие семляне, все это сатеяли?

Джонни заскрежетал зубами.

— Но если у нас будет дезинтегратор, мы победим.

Уллен пожал плечами.

— Но, Тшонни — это ше так утомительно, выслушивать отни и те ше старые попасенки. У вас, семлян, голова рапотает только в отном направлении. Послушай, может пыть ты потшуствуешь селя лутше, если я потшитаю тепе немного ис своей рапоты? Это пойтет на польсу твоему интеллекту.

— Ладно, Уллен, ты сам на это напросился. Тебе некого винить. Если ты не сообщишь Торнингу то, что он хочет знать, тебя арестуют и будут судить за измену.

Последовало недолгое молчание, потом Уллен произнес, слегка заикаясь:

— Меня... са исмену? И ты топускаешь, што я моку претать... — историк сдернул очки и принялся трясущимися руками протирать стекла. — Это неправта. Ты пытаешься запугать меня.

— О, нет, я-то нет. Это Корсаков считает, что ты знаешь больше, чем говоришь. Он уверен, что ты или набиваешь себе цену, или, и это его больше устраивает, что ты подкуплен венерианами.

— Но Торнинг...

— Торнинг не всемогущ. Ему впору подумать о собственной шкуре. Земное правительство в моменты потрясений не может похвастаться рассудительностью, — неожиданно на глаза его навернулись слезы. — Уллен, должно же быть что-то, что ты забыл. Это не только тебе надо -всей Земле.

Уллен задышал тяжело, со свистом.

— Они стшитают, што я спосопен торговать своими ■наутшными поснаниями. Вот какими оскорплениями платят они мне са порятошность, са мою наутшную принципиальность? — от ярости голос его охрип, и впервые за все время их знакомства Джонни смог постичь разнообразие древнемарсианских выражений. — Рас так, я не проис-несу ни слова, — заявил ученый. — Пусть они сашают меня са решетку, пусть расстреляют, но этого оскорпления я не сапуту никокта.

В его глазах читалась такая непоколебимость, что у Джонни поникли плечи. Замигала сигнальная лампочка, но землянин даже не шевельнулся.

— Ответь на сигнал, Тшонни, — мягко попросил Уллен. — Они явились са мной.

Мгновение спустя в комнате стало тесно от зеленых мундиров. Лишь доктор Торнинг и двое его спутников выделялись штатскими костюмами.

Уллен силился подняться на ноги.

— Госпота, я нитшего не скашу. Я уже слышал, што вы пришли к вывоту, што я протаю свои снания — протаю са теньги, — он плевался словами, — такого мне еще не говорили. Если вам уготно, вы можете арестовать меня немет-ленно, я не скашу Польше ни слова... и я отсасываюсь иметь тело С семным правительством в тальнейшем...

Офицер в зеленом мундире шагнул было вперед, но Торнинг движением руки отстранил его.

— Ну и ну, доктор Уллен, — весело произнес он, — стоит ли так кипятиться? Я просто пришел поинтересоваться, не вспомнили ли вы какой-нибудь дополнительный факт. Любой, хоть самый незначительный...

С трудом, опираясь на подлокотники, Уллен тем не менее держался твердо и прямо. Его ответом было лишь ледяное молчание.

Доктор Торнинг невозмутимо присел на стол историка, взвесил в руке толстую стопку страниц.

— А-а, так об этой работе мне говорил молодой Брюстер? — Он с любопытством поглядел на рукопись. — Что ж, вы, конечно, понимаете, что ваша позиция может заставить правительство все это конфисковать.

— Та?

Волна ужаса смыла выражение непримиримости с лица Уллена. Он подался вперед, потянувшись к манускрипту. Физик отбросил прочь слабую руку марсианина.

— Руки прочь, доктор Уллен. О вашей работе я сам теперь позабочусь, — он зашуршал страницами. — Видите ли, если вас арестуют за измену, то ваша писанина станет криминалом.

— Криминалом! — Уллен уже не говорил, а хрипел. -Токтор Торнинг, вы сами не понимаете, што говорите. Это... это мой величайший трут. — Его голос окреп. — Пошалуй-ста, токтор Торнинг, верните мне мою рукопись.

Физик держал ее возле самых дрожащих пальцев марсианина.

— Только если... — начал он.

— Но я нитшего не снаю!

На побледневшем лице историка выступил пот. Голос срывался:

— Поготите! Тайте мне время! Тайте мне восмошность потумать... и пошалуйста, оставьте мою рапоту в покое.

Палец физика больно уперся в плечо марсианского историка.

— Вам лучше помочь нам. Вашу писанину мы можем уничтожить за несколько секунд, если вы...

— Поготите, прошу вас. Гте-то — не помню гте — упоминалось, што в этом орушии тля некоторых электросхем применялся специальный металл, который портится от воты и востуха. Он...

— Святой Юпитер танцующий, — вырвалось у одного из спутников Торнинга. — Шеф, помните работу Аспартье пятилетней давности о натриевых схемах в аргонной атмосфере...

Доктор Торнинг погрузился в размышления.

— Минуточку... минуточку... минуточку... Черт побери! Это же прямо в глаза лезло...

— Вспомнил, — неожиданно прохрипел Уллен. — Это пыло описано у Каристо. Он распирал патение Каллонии, и это пыло отним ис негативных факторов — нехватка этого металла — там он и ссылается на...

Но он обращался к пустой комнате. На некоторое время от изумления Уллен замолчал. Потом воскликнул:

— Моя рукопись!

Болезненно прихрамывая, он подобрал страницы, разбросанные по всему полу, сложил вместе, бережно разглаживая каждый лист.

— Тикие варвары... так оправдаться с величайшим наутшным трутом!

Уллен выдвинул еще один ящик, порылся в его содержимом и раздраженно задвинул на место.

— Тшонни, кута я сунул ту пиплиографию? Ты не вител ее? — он покосился в сторону окна. — Тшонни!

— Уллен, погоди минуточку. Они уже близко, — отозвался Джонни Брюстер.

Улицы за окном ошеломляли буйством красок. Длинной, уверенно вышагивающей колонной двигался по проспекту цвет Флота. Воздух рябило от снегопада конфетти, от лент серпантина. Рев толпы доносился монотонно и приглушенно.

— Ах, это глупые люти, — задумчиво произнес Уллен. -Они так ше ратовались, когта натшалась война, и токта тоше пыл парат. А теперь естше отин. Смешно!

Он доковылял до своего кресла. Джонни последовал за ним.

— Ты знаешь, что правительство назвало звездный музей твоим именем?

— Та, — последовал сухой ответ. Уллен растерянно заглянул под стол. — Мусей Поевой Славы имени Уллена, и там путет выставлено все трофейное орушие. Такова ваша странная семная направленность к применению предметов. Но кто взял, путь я проклят, эта пиплиография?

— Вот здесь, — ответил Джонни, извлекая документ из жилетного кармана Уллена. — Наша победа завоевала твоим оружием, это для тебя оно древнее, а для нас в самый раз.

— Попета! Ну конетшно! Пока Венера не перевоору-шится и не натшнет новую порьпу за реванш. Вся история покасывает... латно, хватит на эту тему. — Он поглубже устроился в кресле. — А теперь посволь протемонстри-ровать тепе потлинную полету. Посволь, я прочту тепе кое-што вс первого тома моей рапоты. Снаешь, она уже в напоре.

Джонни рассмеялся.

— Смелей, Уллен. Теперь я готов прослушать все твои двенадцать томов слово за словом.

Уллен ласково улыбнулся в ответ.

— Тумаю, это пойтет на польсу твоему интеллекту, -заметил он.

Примечания

1

© Перевод на русский язык. М. Ю. Тарасьев, 1992

(обратно)

2

Перевод В. Микушевича, цит. по Райнер Мария Рильке „Новые стихотворения”. — М., 1977. — С. 517.

(обратно)

3

© Перевод на русский язык. М. П. Стерлигов, 1992

(обратно)

4

Как читатель может справедливо заметить, в русском языке это не совсем так (прим, перев).

(обратно)

5

Год — бог (англ.).

(обратно)

6

Причина существования (фр.).

(обратно)

7

Первая строчка стихотворения Э. А. Робинсона „Минивер Чиви” (пер. А. Сергеева).

(обратно)

8

Маленькая смерть (фр.)

(обратно)

9

© Перевод на русский язык. И. П. Стерлигов, 1992

(обратно)

10

© Перевод на русский язык. Г. Л. Корчагин, 1992

(обратно)

11

"Арлекин” — фирма, выпускающая оправы для очков (прим, перев.).

(обратно)

12

(Massachusetts Institute of Technology) — Массачусетский технологический институт.

(обратно)

13

В новинку (лат.).

(обратно)

14

”lBM — International Business Machines, название корпорации.

(обратно)

15

Эскот — широкий мужской галстук.

(обратно)

16

© Перевод на русский язык. А. Н. Журавлев, 1992

(обратно)

17

Мобайл — подвижная абстракционистская скульптура.

(обратно)

18

© Перевод не русский язык. И. Г. Гречин, 1992

(обратно)

19

Такому же наказанию подвергся скандинавский бог Локи — за упрямство и своеволие. От яда змеи его спасла жена по имени Силон (прим, перев.).

(обратно)

20

© Перевод на русский язык. И. Г. Гречин, 1992

(обратно)

21

© Перевод на русский язык. В. А. Федоров, 1992

(обратно)

22

© Перевод на русский язык. Н. Кремнев, 1992.

(обратно)

23

© Перевод на русский язык. Н. Кремнев, 1992

(обратно)

24

© Перевод на русский язык. И. В. Чубаха, 1992

(обратно)

25

© Перевод на русский язык. Н. Ф. Лахминова, 1992

(обратно)

26

Web-footed — с перепончатыми лапами.

(обратно)

27

Колдер — оружие, создающее зону низкой температуры (фант.)

(обратно)

28

© Перевод на русский язык. М. С. Нахмансон, 1992

(обратно)

29

J. I. — Джи-Ай — американский солдат, условное сокращение.

(обратно)

30

ОН — правительство Объединенных Наций.

(обратно)

31

© Перевод на русский язык. М. С. Нахмансон, 1992

(обратно)

32

© Перевод на русский язык. Б. А. Миловидов, 1992

(обратно)

33

© Перевод ва русский язык. О. Н. Прилепский, 1992

(обратно)

34

© Перевод на русский язык. М. С. Нахмансон, 1992

(обратно)

35

© Перевод на русский язык. М. С. Нахмансон, 1992

(обратно)

36

© Перевод на русский язык. М. С. Нахмансон, 1992

(обратно)

37

© Перевод на русский язык. Б. А. Миловидов, 1992

(обратно)

38

© Перевод на русский язык. Б. А. Миловидов, 1992

(обратно)

39

Глаза венериан способны улавливать различия между цветами, длина волн которых различается всего на пять ангстрем. Они могут улавливать тысячи оттенков, к которым глаза землян невосприимчивы (прим, автора).

(обратно)

40

© Перевод на русский язык. Б. А. Миловидов, 1992.

(обратно)

Комментарии

1

Число 999 на Востоке считается магическим и символизирует бесконечность.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

РОДЖЕР ЖЕЛЯЗНЫ

  РОЗА ДЛЯ ЭККЛЕЗИАСТА[1]

  ОДНО МГНОВЕНИЕ БУРИ[3]

  СВЕТ СКОРБИ[9]

  МИЛЕДИ НА ДИОДАХ[10]

  МУЗЕЙНЫЙ ЭКСПОНАТ[16]

  ЛЮБОВЬ: МНИМАЯ ВЕЛИЧИНА[18]

  ДЕВА И ЧУДОВИЩЕ[20]

  СТАЛЬНАЯ ПИЯВКА[21]

  ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ГЛАЗ НОЧИ[22]{1}

  КОГДА БОГИ БЕССИЛЬНЫ[23]

  КОРРИДА[24]

ФИЛИП ДИК

  ВЕТЕРАН ВОЙНЫ[25]

  О, СЧАСТЬЕ БЫТЬ БЛОБЕЛОМ![28]

  КОСМИЧЕСКИЕ БРАКОНЬЕРЫ[31]

  КОЛОНИЯ[32]

  НА ЗЕМЛЕ СЛИШКОМ СКУЧНО[33]

"ДОК" СМИТ (ЭДВАРД ЭЛМЕР)

  МЕСТЬ РОБОТОВ[34]

  ТЕДРИК[35]

  ЛОРД ТЕДРИК[36]

АЙЗЕК АЗИМОВ

  ИНОК ВЕЧНОГО ОГНЯ[37]

  СЛИШКОМ СТРАШНОЕ ОРУЖИЕ[38]

  ИСТОРИЯ[40]

*** Примечания ***