Слишком живые звёзды 2 [Даниил Юлианов] (fb2) читать онлайн

Даниил Юлианов Слишком живые звёзды 2

Посвящается Петровой Екатерине Александровне

Предисловие

«Без действий самые лучшие намерения в мире так и останутся намерениями»

к/ф «Волк с Уолл-стрит»

Я часто представлял, как я буду писать предисловие к книге: это будет, конечно же, глубокой ночью – потому что писательский порыв не даст мне заснуть, – все в казарме будут спать, в то время как я дописываю последнее предложение во второй части «Слишком живых звёзд». Я представлял себя счастливым в этом момент.

И насчёт последнего не прогадал: я действительно счастлив.

Я пишу предисловие сейчас, 30 марта, в день написания книги. На часах половина седьмого вечера, у нас в Кадетском Корпусе стандартная питерская погода (хотя обычно наш Петергоф балуют солнцем), я только пришёл с тренировки – весь мокрый, наверняка блестящий, наверняка ароматный и… счастливый.

Я хочу поделиться этим счастьем с вами. Наверное, поэтому я пишу предисловие.

Я всё время горел, пылал изнутри, и масла в огонь подливала жажда – именно жажда! – исполнить свои мечты. Одна из них – создать нечто прекрасное, нечто такое, что будет вдохновлять людей не одно столетие, учить их, дарить эмоции и позволять чувствовать себя тем, кем они пока что не были. Я долго шёл к написанию первой книги – я её написал. Потом чернилами начал выливаться «Влюблённый хищник» (Настя, привет), а затем я решил взять «отпуск» и отдохнуть от писательства. Вторую часть «Слишком живых звёзд» я вообще не планировал начинать. Я боялся её. Боялся, что не созрел для неё, нужно подождать, да и вообще это всё сложно!

Но всё оказалось просто: надо было лишь взять и сделать.

В итоге я начал писать эту книгу через два дня после того, как закончил «Влюблённого хищника».

Я сталкивался со многими трудностями, но не хочу о них распинаться, иначе выглядеть это будет битьём кулаком себя в грудь и хвастовством. Я лишь скажу: я уже успел убедиться на своём опыте, что…внимание… ВОЗМОЖНО ВСЁ. Абсолютно. Всё зависит ТОЛЬКО от нашего желания, понимаете? Обстоятельства могут вам всем своим видом показывать, что то, чем вы занимаетесь – полная ерунда. Да что там! Люди – даже самые близкие – могут начать оттягивать вас назад, вниз, лишь бы вы остались на их уровне. Не оставайтесь. Работайте над своей метой. Наверняка у каждого из вас есть сокровенная мечта.

Есть же?

Подумайте о ней. Прочувствуйте её. Ощутите эмоции, которые у вас возникают при мысли о ней – мечте.

Ну как? Приятно?

А теперь подумайте, сколько раз вы отдавали предпочтение чему-то другому, а не работе над мечтой: видеоиграм, сериалам, сплетням, клубам, сексу, на следующее утро после которого не помнишь, как тебя зовут; азартным играм, сладостям, наркотикам, безделью, излишнему сну или, может быть, безрезультатному хождению по магазинам. Почему вы только представляете вкус своей мечты, но даже не осмеливаетесь попробовать её? Жизнь одна, ребята. Другого шанса вам никто не даст. Кто-то может советовать вам, как правильно жить, говорить, что – так, а что – не так, но в итоге свою жизнь будете проживать только ВЫ.

Вот конкретно ты.

Я понимаю, у всех нас есть обязанности: у тебя, у меня, у твоей соседки, практически у всех. Но я прошу тебя: не позволяй обязанностям лишать твою жизнь радости… и мечты. Определись с мечтой, поставь цель, разбей её на более мелкие цели, составь план и действуй согласно ему, чего бы это не стоило. Принял решение – действуй. Не готов действовать – не принимай решений.

За тебя их примет кто-то другой.

Многие любят слово «НЕВОЗМОЖНО». Я презираю его. Для любителей этого слова рассказываю: подъём в Кадетском Корпусе в 5:50 каждый день(в связи с тренировками к параду Победы), отбой в 22:00 (если сделал все уроки), свободного времени в сутках часа два – два с половиной – при условии, что не приезжает какая-нибудь проверка, а твои четвертные оценки не горят адским пламенем. Два с половиной часа… Здесь ребята выжить пытаются, не то что книгу написать. И надо мной смеялись, и не верили, и говорили «НЕВОЗМОЖНО», и даже выплевывали это отвратительное слово «ПИСАНИНА», но я всё равно продолжал вставать в пять утра, иногда медитировал и начинал писать. Так я писал эту книгу: до подъёма при приглушённом шапкой свете лампы, на уроках, каждый раз меняя тетради, когда преподаватель подходил слишком близко, на самоподготовке, после отбоя и, конечно же, дома. Ах да, ещё в больнице. Мне тоже говорили «НЕВОЗМОЖНО», но я доказал, что ещё как ВОЗМОЖНО.

Правда, с моими мешками под глазами меня можно легко перепутать с пандой, но чувствую я себя отлично.

За каждым великим мужчиной стоит не менее великая женщина, так ведь? Я обязан написать здесь про Катю, потому что именно она – её глаза – заставляла меня продолжать работать. Я не знаю, кто наделил эту женщину магией, но она в ней определённо есть. Были моменты, когда я хотел бросить писать роман – на седьмой главе и двадцатой (когда мне посчастливилось загреметь в больницу), – но каждый раз эту книгу выручала улыбка Кати.

Я сомневаюсь, что кто-то может улыбаться так же.

Это… кусочек чего-то прекрасного. Я даже не знаю как объяснить. Эта самая улыбка помогала мне вставать и после самых тяжёлых падений. Недавно были дни, когда я чувствовал себя очень плохо, не улыбался даже при искромётных шутках. И от одного Катиного «У тебя всё хорошо?» мне сразу полегчало. Её вера не позволяла мне сломаться. Даже на тренировках при самых последних повторениях я, бывало, думал о ней. Представлял, как она держит в руках эту книгу, улыбается, листает и улыбается ещё ярче. В ней сияет уникальная красота. Ещё ни у одной женщины я не видел хоть чего-то похожего.

Если вдруг кто-нибудь захочет выказать своё восхищение книгой или поблагодарить за неё, благодарите не меня, а Катю. Именно из её глаз создалась эта история, которую вы прочтёте на следующих страницах. А если кто-то возжелает выказать недовольство и критику – это ко мне. Если в романе есть какие-нибудь ошибки или неточности (или ошибки и неточности), прошу винить в этом только меня.

И спасибо тебе, Дима. Я никогда не забуду, как ты закрыл меня собой в драке. Может, благодаря тебе, Дмитрию Тагинцеву, я всё-таки смог закончить книгу.

Будьте наглыми, ребята. Будь наглым ты, читающий эти строки, не бойся брать от жизни то, что и так должно принадлежать тебе. Будь дерзким, знай себе цену, не позволяй другим вытирать об себя ноги. И начни уже работать над своей мечтой. Иначе будешь работать на того, кто работает над собственной.

Ребята, любите себя, любите любимых и делайте мир лучше. Каждый из вас достоин величия. Слышите? КАЖДЫЙ! И любви достоин каждый. Просто попробуйте прожить жизнь ярко, насыщенно, без сожалений, смело и богато.

Работайте над мечтой. Сражайтесь за неё.

И всё у вас будет.

Приятного путешествия в мир «Слишком живых звёзд».

Часть 1 Можете ещё погулять

Глава 1 Танец среди смерти

Женя смотрел на красную звезду и вдыхал ночной воздух, чувствуя, как тот пробегает по лёгким.

Мир окутала тишина. Казалось, она заглушила все звуки, оставив лишь разговор сверчков, гуляющих по парку. Изредка ветер заставлял листья над головой шептаться, будто боялся такого давящего молчания. Он проходил по тёмным волосам, щекоча загривок, и нежно дотрагивался до небольшого озера, перед которым сидел Женя. Его эта тишина не пугала. Он знал, что если развернётся и пойдёт обратно, то скоро увидит палатку, в которой спала Катя, положив под голову руку. И сопела. Сопела мило, совсем как убаюканный щеночек. И хоть Женя хотел остаться рядом (ещё больше он хотел прижаться к ней), всё-таки он смог найти в себе силы выйти в притихшую ночь и добраться до озера, оставив Катю и Рэнджа позади.

Пусть спят, подумал он. Сегодня был тяжёлый день. Для всех нас.

Ветер вновь тронул листья, и те нехотя зашептались. Звёзды отражались от поверхности воды, но ни одна из них не шла ни в какое сравнение с той, то сочилась глубоким красным светом, который будто бы пульсировал внутри. Когда Женя всматривался в неё, время переставало иметь какое-либо значение, и всё вокруг заполняло алое сияние – такое манящее и полное соблазна, что хотелось просто расслабиться и позволить этому свету проникнуть внутрь, в самые глубины души.

Но через какое-то время Женя опускал глаза вниз, и к нему вновь возвращалась ясность ума. Озаряла голову яркой вспышкой, разгоняя туман. Женя дышал глубоко, полной грудью, но всё равно ему казалось, что воздуха чертовски мало. Как и звуков.

Как и чувств.

Они были заперты в клетке, но отчаянно царапали её стены и истошно выли, просясь на волю.

– Нет, – Женя удивился тому, насколько громким оказался его голос в замолчавшем мире. Он прорезал тишину и перекрыл шёпот листьев, общающихся друг с другом. – Мне нужна ясная голова. Без чувств. Без чувств…

Его карие глаза опустились, взгляд замер на руках, держащих блокнот. Блокнот, который был раскрыт на странице с нарисованными серыми глазами.

Женя смотрел на них при лунном свете и вспоминал, как впал в некий транс, пока составлял список нужных вещей, после чего вернулся в реальность и увидел прекрасные серые глаза. Прекрасные серые глаза, нарисованные им же. При взгляде на них грудь резко сжималась, но уже через секунду заполнялась странным теплом, разливающимся по всему телу. Это ощущение сладкой боли не покидало Женю и сейчас, у самого озера, под сияньем луны. Алая звезда притягивала к себе взгляд, но даже она не могла сравниться с глубиной тёмных зрачков, обрамлённых серыми радужками. Слишком уж они прекрасны.

– Серый лёд… – Женя тепло улыбнулся, и небольшие ямочки образовались на его покрытых синяками щеках. – Ты начала таять, дорогая. Я это заметил в твоих объятиях.

Он вспомнил, как она вонзила ногти в его шею. Как кричала на него, когда разговор заходил о Мише. Как оба они обнимались, стоя у выхода из аптеки, обдуваемые ветром, и в этот же день пили вместе вино, улыбаясь друг другу.

Оно до сих пор гудело в голове, но в целом Женя чувствовал себя достаточно трезвым, чтобы ясно мыслить. Но вот только… вино как-то странно действовало на душу. Оно будто окунало чувства в краску и делало их ярче, заставляло их говорить громче, пылать сильнее, взвывать к самому сердцу и наслаждаться. Наслаждаться всем, что только было вокруг. Женя ощущал трепещущий внутри огонёк, когда смотрел на нарисованные серые глаза. Пытался загнать странные чувства в клетку, но те сопротивлялись и пели во весь голос, хоть мир и предпочёл замолчать. Что это? На такой вопрос не могли ответить ни деревья, ни ветер, ни даже алая звезда, повисшая в небе. Только тишина могла что-то подсказать, но и она не справлялась с этим, потому что разбушевавшиеся чувства перекрыли все проходы разума.

– Мне нужен холод. – Теперь голос казался сонным, еле слышимым. – Настало время испугать рыб своим задом.

Женя поднялся и стянул с себя потную футболку всё с той же надписью ROCK на груди, снял джинсы, носки, оставил на земле обувь и, немного подумав, освободил тело от трусов. Он начал спускаться к озеру, и уже через несколько секунд его лодыжки встретились с холодной водой. Кожа покрылась мурашками, когда вода поднялась выше. Женя двинулся дальше и остановился только тогда, когда поверхность озера добралась до середины ягодиц.

Луна очертила его фигуру чётким контуром. Бледные лучи ложились на пресс, проходили по торсу и лишь на спине уступали теням, что только подчёркивали рельефность мышц. Ветер пронзил тело насквозь и улетел дальше, унося за собой шёпот спящей листвы. Вода омывала бёдра, отражала сияние бесчисленных звёзд, которыми было усыпано небо. И только одна из них – та, что сочилась ярко-красным – отличалась от остальных. Женя видел её перед собой, прямо на воде, словно поселившуюся там. Он сделал шаг вперёд, скрыв ягодицы в озере, и окунул руку в звезду.

Ничего, конечно же, не почувствовав.

Сверчки стали разговаривать громче, и, по правде говоря, звук этот успокаивал. Он был таким привычным, что казалось, будто всего этого ужаса и не было. Не было полуоткрытых дверей в пустом коридоре больницы, не было обглоданных глазниц улыбающейся медсестры, не было изнурительных прогулок по городу с болью в ногах и не было убийства того подонка, что…

Убийства…

Женя замер и уставился в отражение алой звезды. Перед глазами всплыли два силуэта, возвышающиеся над окровавленной женщиной, в чьих глазах застыл ужас. Озеро сменилось пустынной улицей, луна растворилась в ярком солнце, и Женя вспомнил, как сильно стучало в горле сердце, пока они с Рэнджем подбирались к тем двум мужчинам.

И они убили обоих. Одному пробили череп, другому перегрызли глотку.

Правильно ли это было? Женя полагал, что да. Он спас Катю, и теперь она спокойно спала в палатке – живая, хоть и с синяками под грудью. Но… если всё было правильно, почему он так паршиво себя чувствовал? Почему глубоко в груди что-то цеплялось за рёбра и тянуло их вниз, к самому дну? Сожаления об убийстве не было, нет. Женя не чувствовал никакой вины или угрызений совести за то, что отобрал жизнь у того, кто покушался на эти серые глаза. До прихода на озеро он не прокручивал в голове прошедший день, потому что находился рядом с ней, с Катей. Но сейчас, под дуновением прохладного ветра, последние два дня нахлынули огромной волной, и на самой её верхушке стоял здоровяк, с окрашенным кровью лицом, держащий в руке тяжёлый кирпич.

Женя зажмурился, пробыл секунду в темноте и открыл глаза, но увидел перед собой лишь озеро. Слава богу, озеро, а не тёмный ночной переулок или не светлая улица, тишина которой нарушалась женскими стонами боли.

Убийство не принесло ему удовольствия, но и какой-либо горечи тоже. Единственная тяжесть в груди была вызвана тем, что Женя слегка стыдился отсутствия чувств. В фильмах и книгах люди по несколько лет переживают из-за того, что от их рук кто-то погиб. Но в реальной жизни всё обстоит иначе. Это событие никак не изменило мир, не поменяло самого Женю и расплылось в памяти почти сразу же, как обычный будничный случай. Это одновременно и поражало, и пугало, и успокаивало. Оказывается, в дикой природе в убийстве нет ничего странного – это естественный процесс, лежащий в основе цикла природы. Сильный убивает слабого, слабый убегает от сильного – всё просто. И эта мысль грела душу, потому что она объясняла ту пустоту, что царила внутри. Законы морали придумали люди, но как только знакомые порядки рушатся, на трон восходят простые правила, написанные животными задолго до людей. И раз уж законы перестали действовать, следовало самому стать сильным и показать клыки.

Распустить свои крылья.

Женя расправил плечи и вдохнул ночной воздух, уже привыкнув к холодной воде, омывающей бёдра.

– Это нормально, что я ничего не чувствую. Они могли забрать жизнь Кати… но мы с Рэнджем помешали им. И правильно сделали. Так ведь?

Ему не ответили. Звёзды продолжали равнодушно смотреть вниз, у самого горизонта стал появляться слабый намёк на скорый рассвет, и тогда настанет новый день. Солнце засияет на небе и осветит собой сотни пустующих улиц, заглянет даже в самые тёмные уголки, куда вздумали спрятаться люди. Хищники выйдут на охоту, жертвы продолжат скрываться в тенях, и Петербург превратится в опасные джунгли, не щадящие никого. Каждый новый день будет настоящим испытанием – без покоя, с постоянной тревогой в душе. В таком мире жить не хотелось. В таком мире самое разумное – умереть, чтобы не видеть всех тех ужасов, на которые способны люди. Но… Женя хотел жить. Он жаждал вкусить незнакомые ему чувства, горел желанием почувствовать себя живым, ведь это такая роскошь! И смотреть… смотреть в серые глаза Кати и жить, бороться, выживать, потому что в его жизни наконец-то появилось то, чего не было раньше. Что-то волшебное, что-то приятное и… чарующее.

На лице Жени расплылась улыбка, и даже холодный лунный свет не смог скрыть исходящей от неё теплоты.

Пальцы прошлись по поверхности воды, зачерпнули несколько звёзд и подняли их в воздух, где они и растворились. Взгляд снова зацепился за алую звезду, переливающуюся глубоким красным. Она была в разы больше остальных и не имела контуры – они постоянно изменялись, разливаясь по небу. Звезда будто дышала, и если все другие взирали на Землю с равнодушием, то эта же пристально вглядывалась. Невидимые глаза ощущались на коже как нельзя ясно, словно это был взгляд хищника – пока не голодного, но уже приметившего жертву. За спиной вновь зашепталась листва, но вскоре стихла и она, оставив Женю наедине с алым сиянием далёкой звезды.

Справа послышался слабенький рокот.

Над самой водой засиял жёлтый фонарик и пополз по отражению, разбавляя тишину шелестом крыльев. Он немного покружил в воздухе, пару раз мигнул на фоне ночного неба и коротко пискнул, когда подлетел к Жене. Светлячок завис перед карими глазами и вытянул лапки вперёд, пытаясь коснуться кончика носа. Но тут же передумал и развернулся, взметнувшись вверх. Маленькое солнце двинулось по звёздам и замерло прямо перед той, что родилась сегодня ночью. Женя перестал дышать, хоть и чувствовал, что воздух гуляет по лёгким. Страх сковал ноги стальными цепями, коснулся загривка ледяными пальцами и задышал прямо в ухо, пока глаза не отрывались от светлого пятнышка, знающего больше, чем могло бы знать всё человечество.

Светлячок перекрыл собой алую звезду, но её кровавое сияние обволакивало его тело. Красные щупальца смешивались с жёлтым светом, но не тонули в нём, а лишь разбавляли. Собравшиеся вокруг звёзды уже не были такими равнодушными – они смотрели на светлячка, затаив дыхание. Даже крылышки раскрывались бесшумно, боясь спугнуть ночь. Ведь именно ночью многие хищники обнажают клыки и развлекаются с жертвами, пока не взойдёт солнце. А там люди допилят друг друга даже без сияния луны – им вполне достаточно самих себя.

И чёрные глазки светлячка говорили, что знают это. Эти глазки были настолько глубокими, что могли затянуть в бездонную мглу. Они наблюдали, они изучали, они интересовались. И от этого оценивающего взгляда Жене стало не по себе. Он чуть ли не сделал шаг назад, но остановился и, продолжая смотреть в тёмные точки жёлтого сияния, спросил:

– Что ты такое?

Ответом послужило молчание. Светлячок молча рассматривал человека перед собой и о чём-то думал. Да, думал. Размышлял. И от осознания последнего Женю передёрнуло и отбросило назад. Ноги скользнули по земле, кто-то сцепил на них пальцы и резко дёрнул вниз. Женя попытался закричать, но рот тут же заполнила вода. Кашель вырвался наружу и сразу же вернулся назад мощным ударом в грудь. Чьи-то ладони сомкнулись на шее, и как только ступни нашли опору, Женя мигом рванул вверх. Ветер ударилл по лицу и прижал мокрые волосы к голове, но это был ветер – настоящий, реальный. Воздух врезался в лёгкие, заставил Женю выплюнуть его и вдохнуть вновь. Он оглянулся, посмотрел на алую звезду, но не нашёл светлячка. Нигде не было сияющего жёлтого фонарика, который будто бы исчез, пока мир скрывала вода ночного озера.

Но рокот всё ещё был раздавался где-то рядом, и только когда он полностью стих, Женя понял, что исходил он из головы.

Ветер вновь пронзил тело иголками, и сейчас они впились куда глубже, чем раньше. Холод сковал мышцы, кости словно сжались, а зубы застучали друг об друга, отбивая быстрый ритм. Женя последний раз взглянул на звёзды (задержался он лишь на красном глазе, наблюдающим за всем) и развернулся, направившись к берегу. И только когда добрался до него, понял, что не взял с собой чистую одежду и полотенце.

Он взял футболку, которую ещё сегодня стащил с магазина, и вытерся ей. Бросил на траву, надел носки, трусы, джинсы, кроссовки и кое-как уложил волосы, чтобы те не торчали во все стороны. И когда ветер снова, будто издеваясь, прошёлся холодными пальцами по телу, Женя направился обратно к палатке, стараясь не думать о светлячке.

О сияющем светлячке, зависшем перед кроваво-красной звездой.

* * *

Она очнулась в белой комнате.

Над головой жужжали лампы, но она их не видела. Вокруг были стены, но и они таяли в слишком чистой белизне. Она покрыла весь мир, прогнала мрак и развеяла тьму.

Но лучше бы оставила.

Во тьме можно спрятаться, а свет лишь выдаёт тебя. Катя попыталась встать с той кровати, на которой лежала, но мышцы полностью онемели и отказывались подчиняться. Руки будто прибили гвоздями, а ноги затянули тугими верёвками, пережимающими кожу. Каждый вдох давался с трудом, каждый вдох наливал в лёгкие тяжёлый свинец, сжигающий всё изнутри. Свет ослеплял даже с закрытыми глазами, намекая на то, что от этих лучей нигде не спрятаться.

И тут раздался плач.

Плач Мишы, находящегося под обломками. Он умирает – Катя слышала, как он умирает! Она со всей силы сжала кулаки, почувствовала, как ногти впиваются в кожу, и сорвалась с места, ведь совсем рядом умирал её ребёнок!

Катя бежала по бесконечной белизне, бежала на зов малыша, выкрикивала его имя, рыдала, но никак не могла приблизиться к звуку, так сильно рвущему душу. Он исходил отовсюду, отражался эхом в голове и бил по сердцу. Бил, бил и бил! Катя слышала, что Миша где-то рядом, но постоянно путалась в белом тумане и громко рыдала, будто это могло что-то исправить.

И остановилась она только тогда, когда плач прекратился.

Под ногами появился пол, а впереди растянулся длинный коридор больничного отделения… все двери которого были закрыты. Все до единой. В самом конце, у самого поворота располагался сестринский пост, судя по всему, пустующий. Катя медленным шагом пошла к посту, аккуратно ступая на пол босыми ногами. Жужжание ламп усилилось, и оно заполнило всё тело, заставило кровь бурлить, а кости трещать, не утихая ни на секунду. Этот шум заполнил собой всё сознание, и Катя побежала от него прочь, закрыв уши руками и закричав во весь голос. Её крик отражался от стен, звенел в голове и раздавался на весь мир, который так и хотел её придавить.

Но жужжание исчезло, как и сам коридор.

Катя подошла к сестринскому посту и облокотилась на него, после чего опустила голову вниз, успокаивая своё дыхание. Воздух сновал в груди горячими волнами, но мгновенно застыл, когда рук коснулись чьи-то пальцы.

Чьи-то мёртвые, гнилые пальцы.

Катя подняла взгляд и увидела по другую сторону стола Женю, улыбающегося во весь рот. Верхней губы не было вовсе, а вторая наполовину свисала вниз. Кожа сочилась гноем. Он сползал по лицу, скапливался во рту и вытекал их огромной дыры, на месте которой должен быть нос. И глаза… Женя взирал на Катю пустыми глазницами, у краешков которых болталась свежая плоть. И в самых их глубинах, в непроглядной мгле двух пустых ям переливался слабый жёлтый свет, лишь слегка разбавляющий тьму.

Женя нагнулся и заговорил прогнившим языком, не снимая с лица широкой улыбки:

– Помнишь, ты сказала, что снимешь с меня скальп? – Костлявая рука поднялась к черепу, пальцы ухватились за влажные отверстия в коже и начали снимать с головы скальп. – Я подарю его тебе! Подарю, дорогая! Подарю тебе свой скальп! Забирай его! – Теперь обе руки разрывали голову на части, тонкие пальцы раскидывали плоть, а улыбка тем временем становилась только шире. – Я подарю тебе всего себя! ДАВАЙ! ОПЛАШАЙ И СЕЙЧАС! ПОКАЖИ, КТО ТЫ ТАКАЯ НА САМОМ ДЕЛЕ!

Катя завизжала и закрыла лицо руками. Вдавила их в кожу, попыталась убежать, но крик Жени возвращал её к посту. Из глаз брызнули слёзы, всхлип вырвался наружу, и весь мир…

Затих.

По щеке провели чем-то тёплым, слегка шершавым, но тем не менее приятным. Катя тут же открыла глаза и увидела оранжевые кольца, внутри которых находились глубокие зрачки. Из открытого рта выходило спокойное дыхание, ложившееся на кожу тёплым покрывалом. Стоячие ушки чуть шевельнулись, когда из поднятых век показались серые глаза, а губы, вроде как, расплылись в улыбке.

– Рэндж! – Катя обняла его за шею и прижала к себе, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Он поддался ей и лёг рядышком, позволяя обнимать себя. – Рэндж! Господи, Рэндж! Я… – Она не знала, что сказать, поэтому просто поцеловала влажный носик и начала поглаживать шёрстку за ухом. – Спасибо, что вытащил меня оттуда. Я бы, наверное, сошла с ума. Теперь ты настоящий герой. – Улыбка попыталась появиться на её лице, но вместо этого глаза вновь защипало, а мир поплыл в контурах и очертаниях.

Катя огляделась и уже готова была встретить непонимающий взгляд, но Жени в палатке не оказалось. Оставленный ею включённым фонарик не позволял темноте завладеть всем вокруг, хоть та и пыталась пролезть в палатку из внешнего мира. Рэндж положил голову Кате на плечо, а одну из своих лап – между грудей, обтянутых майкой. Пальцы тонули в чёрной шерсти, и уже вскоре раздалось лёгкое-лёгкое сопение. Оно будто уговаривало присоединиться к нему, снова заснуть и забыть обо всём как о страшном сне.

Катя закрыла глаза, расслабилась, позволила сну делать своё дело.

Помнишь, ты сказала, что снимешь с меня скальп?

Она вцепилась в матрас и судорожно вздохнула. Её пальцев снова коснулись чужие, наполовину разложившиеся. Крик попытался вырваться наружу, но вместо него с губ сорвался лишь слабый стон, еле слышимый Рэнджу. Но как только он его услышал – почуял страх, выходящий из Кати при выдохе, – то тут же вскочил и принялся царапать руку. Боль пробилась в сознание, и уже через секунду серые глаза раскрылись подобно двум серым огням, нашедших друг друга.

Тело изливалось холодным потом. Он был везде: на коже, на простыне и даже на Рэндже. Катя старалась вдохнуть как можно больше воздуха, но он всё время застревал в горле, не желая идти дальше. Призрачные контуры сна стали потихоньку возвращаться: сначала по стенкам черепа постучал Женя, и при каждом стуке с его кисти отрывалось по одному пальцу; потом голову заполнило это мерзкое жужжание ламп, и напоследок оно взорвалось ослепительной вспышкой белого света, затмившей всё вокруг.

– Нужно выйти на улицу. – Катя поднялась и посмотрела на тонкие линии, оставленные на её руки когтями Рэнджа. – Спасибо, красавчик. Ты опять вытащил меня оттуда.

Они вместе вышли в ночной парк, высокий потолок которого покрывали звёзды. Где-то недалеко жужжали сверчки, но жужжание это было приятным, не отталкивающим. Сколько раз Катя слышала его, когда тайком убегала от родителей в лес? Сколько раз пыталась понять, о чём разговаривают эти насекомые, пока пряталась в кустах, желая, чтобы её никогда не нашли? Катя уже и не помнила. Она старалась забывать всё плохое, но – так уж сложилось – вся её жизнь – это «что-то плохое». И если её вдруг получиться забыть, то это будет лучшим подарком на свете, с которым ничто не сравнится.

Глаза зацепились за алую звезду и замерли, не в силах противостоять этому красному свечению.

Она шептала. Нашёптывала что-то на ухо и ласкала его тёплым дыханием, таким приятным и расслабляющим. Звезда пульсировала – это бы увидел даже слепой. Почувствовал бы это сердцем, потому что именно туда и закрадывалось кровавое сияние. Оно заполняло собой всё небо, перекрывало звёзды и поглощало сознание. Поглощало, затуманивало и отделяло от тела. Такого тяжёлого…такого лишнего…такого ненужного…

Правую ногу пронзила боль, и Катя вскрикнула, мигом забыв про звезду. Она подпрыгнула, сделала пару шагов в сторону, и только когда вернулась ясность ума, поняла, что за ногу её укусил Рэндж. Точнее, прикусил, но всё-таки смог вызвать вспышку боли, прошедшей по всему телу. Его оранжевые глаза внимательно смотрели на Катю, и лунный свет выхватил в этих зрачках слабый призрак вины. Вины за то, что пришлось сделать.

– Чёрт, – голос оглушал, казался слишком громким на фоне тихо шепчущейся листвы. – Эта звезда… Ты можешь на неё смотреть, Рэндж?

Он не ответил. Лишь подошёл ближе, сел рядом и прижался к ноге, пока его чёрный гибкий хвост мотался из стороны в сторону. Катя кинула взгляд на яркий жёлтый треугольник, сильно выделяющийся среди тёмных деревьев спящего парка. Вокруг не было ни одного человека, даже Жени. Он, скорее всего, тоже вышел прогуляться. Тоже не может заснуть, тоже кошмары.

При обычных обстоятельствах уже через несколько часов по парку бы начали бегать спортсмены и люди, просто желающие поддерживать своё тело в форме. Но обстоятельства не были обычными. Даже когда над горизонтом взойдёт солнце, парк останется пустым, улицы продолжат вонять трупами, а жара будет вталкивать этот запах в лёгкие. Впихивать его до самой рвоты, пока весь организм не вывернет наружу. Хотелось ли жить в таком мире? Мире без Мишы? В мире, полном жестокости, насилия и страха?

Конечно нет. В таком мире хотелось поскорее сдохнуть. Причём быстро и безболезненно.

Но вот только…

– Кать?

Она обернулась и увидела Женю, стоящего в обрамлении лунных лучей. Они скользили по его обнажённому торсу и отражались от нескольких капель, оставленных на коже. Тени подчёркивали рельеф пресса, выделяли на теле грудные мышцы и скрывались за спиной. Глаза Кати замерли, когда взгляд упал на голубую вену, тянущуюся от нижних «кубиков» к паху и скрывающуюся под резинкой трусов, чуть выглядывающих из-под джинсов. Но лишь на секунду. Катя тут же посмотрела Жене в лицо и с облегчением заметила, что карие глаза на месте, из кожи не сочится гной, а зубы не сверкают в широкой улыбке мертвеца.

– Ты чего не спишь?

Луна купалась в его тёмных волосах, переливаясь бледно-голубым светом. Она выделила скулы на напряжённом лице, и только сейчас Катя заметила в глазах Жени страх – уже убывающий, но всё ещё видимый в глубинах зрачков.

– Мне… мне приснился кошмар, вот я и проснулась. Какая вообще разница? Мы находимся в парке, ночью, когда вокруг столько трупов, и естественно мне будут сниться кошмары. Это полностью…

Она не договорила, потому что Женя обнял её. Прижал к голому торсу, обвил руками спину. Слова застряли в горле и вернулись туда, откуда пришли.

– Всё нормально, – его голос, уже давно начавший ломаться, разбавил жужжание сверчков. – Я тебя ни в чём не обвинял. Мне тоже страшно, Кать. Но… – Он чуть отпрянул и слегка сжал её плечи. – Мы знакомы два дня, а уже через столько прошли. Конечно, у тебя кошмары. И у меня кошмары. У Рэнджа, уверен, тоже.

– Но ты не знаешь, что мне снилось.

– Так расскажи. Ты можешь мне это рассказать. Мы же согласились довериться друг другу, раз хотим выжить.

Катя заметила, что держит руки на его бёдрах, поглаживая большими пальцами кожу в том месте, где заканчивалась резинка трусов. Она тут же отдёрнула руки и развернулась к палатке – этому светлому треугольнику, разгоняющему тьму. Её светло-русые волосы подхватил ветер и начал играть с ними, но она не была против этого. Наоборот, вдохнула свежий порыв воздуха и уже решила всё-таки рассказать Жене сон, когда его руки легли на талию, а голос рядом с ухом прошептал:

– Давай потанцуем.

Катя медленно развернулась, накрыла чужие ладони своими и опустила вниз, проделывая всё это с такой осторожностью, которая была присуща сапёрам. Сапёрам, обезвреживающим бомбу замедленного действия.

Тик-так.

И в один час всё полыхнёт.

– Ты пьян, – она и сама чувствовала лёгкое гудение в голове от выпитого вина, но была намного трезвее Жени. Судя по всему, до прошедшего вечера за все свои шестнадцать лет он не брал в рот ни капли алкоголя, даже самого слабенького. Но сейчас в нём плавало минимум четыре выпитых бокала, и кто знает, как сильно они могли перевернуть мозг подростка? – Тебе надо выспаться. Заодно познакомишься с похмельем.

– Вчера ты ударила меня кроссовкой в висок. Я мог умереть. Ты вонзила свои ногти мне в шею. Поэтому я хочу с тобой станцевать. Не смотри на то, что я пьяный. Трезвый из нас троих только Рэндж. Просто танец в погибшем мире. Среди трупов, среди смерти. Как тебе?

– Отвратительно, – она попыталась сделать шаг назад, но что-то вернуло её обратно – либо рука Жени, либо собственные ноги.

– Катя… – Его глаза светились искренностью, и когда Катя увидела отражение луны в чёрных зрачках, то с ужасом поняла, что это за взгляд. – Я хочу с тобой станцевать. Под этой луной и под этой чёртовой звездой. Хочу станцевать после всего того, что произошло.

– А ты не думал спросить, чего хочу я?

– Того же. Ты хочешь того же. Я вижу это в твоих серых глазах.

По спине пробежали мурашки, шушукаясь между собой. Кто-то нагрел воздух в лёгких, сделал его обжигающим и невыносимым. Его хотелось поскорее выдохнуть и втянуть более холодный, но и тот исходил от Жени, а значит, тоже был горячим.

– Под какую музыку будем танцевать?

Он улыбнулся. Расплылся в улыбке и мечтательным взглядом посмотрел на небо, утыканное равнодушными звёздами. Кроме, конечно же, одной. Но сейчас её сияние потухло на фоне двух серых огоньков, свет которых был намного ярче алой звезды. Намного, намного ярче. Женя забыл о светлячке, о ворвавшейся в рот воде и о страхе, вызванном неизвестным. Он вновь посмотрел на Катю, и улыбка его стала шире, разлилась по лицу теплом и показала здоровые, целые зубы.

– Когда мы были в магазине электронной техники, я успел взять колонку и плеер. Слава Богу, интернет пока живёт, а то я бы не смог скачать пару песен. И вот под одну из них мы и станцуем.

– Среди трупов, среди смерти…

– Именно. – Женя прошёл к палатке, вытащил из кармана джинсов маленький голубенький блокнотик и положил его на траву, после чего скрылся в жёлтом треугольнике.

Через полминуты он вылез наружу, держа в одной руке чёрную колонку, а в другой – подключенный к ней плеер. И с улыбкой на лице. Не язвительной, не ехидной, а настоящей… Такая улыбка появляется только у тех, кто действительно рад видеть пришедшего гостя. На эту улыбку хотелось ответить тем же, но Катя придержала уголки своих губ, не позволив им подняться. Она проследила за тем, как Женя подошёл к скрытому во тьме дереву и поставил у его изножья плеер с колонкой. Нажал на кнопку, и в воздухе начала расплываться лёгкая вибрация, проникающая под самую кожу.

Женя приблизился к Кате, положил руки ей на талию и притянул к себе – ненавязчиво, с большой аккуратностью. Когда тишину разбавил женский голос, Катя обхватила его шею руками, и вместе они поплыли в танце, названия которому ещё не придумали.

Пока из динамиков лилась песня «Tomorrow We Fight» исполнителей Tomme Profitt и Svrcina, два силуэта танцевали под ясной луной, очерчивающей их фигуры. За ними наблюдали звёзды, за ними наблюдали деревья, за ними наблюдал весь мир. Алая звезда не спускала взгляд с танцующей пары, и каждый из них чувствовал этот взгляд, но тем не менее они отбросили его в сторону и погрузились в глаза друг друга. Мелодия протекала между ними, женский голос заставлял их сближаться, пока бёдра каждого качались из стороны в сторону.

Луна скользила по мышцам Жени и отражалась от его зрачков. Зрачков влюблённого. Он опустил ладони чуть ниже, провёл ими по талии и почувствовал округлости крутых бёдер, обтянутых джинсами. Спина Кати полностью выпрямилась, гонимая сотнями мурашек. Дыхание стало не просто горячим – обжигающим. И когда заиграл припев, а шёпот листьев перекрыли слова «Завтра мы будем сражаться», Женя с Катей стали ещё ближе и продолжили танцевать.

Рэндж тихонько сидел в сторонке и наблюдал за танцем двух людей под красной звездой.

Музыка дребезжала в груди, разливалась по венам и светилась в глазах серым и золотисто-карим сияниями. Катя позволила рукам сползти вниз, пройтись по плечам и остановиться на голой груди, медленно поднимающейся и опускающейся.

– Красивая песня. – Она прошептала ему это на ухо, одновременно и проклиная, и восхваляя гуляющее в голове вино.

– Очень красивая. И самое главное – про нас.

Он приблизился к ней ещё на пару сантиметров.

– Сегодня поспи, но завтра мы будем сражаться.

Катя хотела что-то ответить, но губы её онемели, так что она просто продолжила танцевать, напрочь забыв обо всём мире. Их бёдра двигались в такт друг другу, пока на соседних улицах лежали десятки, сотни трупов. Катя и Женя танцевали, пока вокруг царствовала смерть. Это был их танец. Танец, олицетворяющий жизнь.

– Надежда – это огонь, согревающий нас.

Его голос пробудил в ней то, что давно уже потухло. Глубоко внутри Катя почувствовала мелкую дрожь, которая только-только начинала разрастаться в нечто большее. Онемевшими губами он повторила слова, сказанные Женей:

– Надежда – это огонь, согревающий нас.

– Нас… – Он приблизился вплотную, и именно в этот момент каждый из них поверил в волшебство. Оно витало в воздухе, ощущалось на языке и проходило под кожей приятной волной. Это была магия. Самая настоящая магия, повисшая между двумя танцующими силуэтами.

Когда в песне наступило затишье, а всё на свете заполнило еле слышное женское напевание, Женя почуял, что кто-то нежно подталкивает его вперёд, к серым глазам. Наплевать стало на звёзды, убийства, пустые глазницы и апокалипсис. Его тянуло ко льду. К серому льду, что таял с каждой секундой.

Их губы сомкнулись, когда мир сотрясли барабаны и женский хор. Несколько секунд они не отсоединялись, но потом всё же отпустили друг друга. Но очень и очень медленно, будто не хотели этого делать. Карие глаза отразились от серых и утонули в них, после чего губы Жени вновь прильнули к губам Кати. И она не сопротивлялась. Она прижала его к себе, обвив спину руками и чувствуя, как подкашиваются ноги.

Поцелуй не был страстным. Скорее робким, застенчивым, но всё равно безумно приятным. Две пары ног направились к палатке, остановились прямо напротив, и в этот момент, когда грудь пылала огнём, Женя взял низ Катиной майки и медленно потянул его вверх, ощущая на своей коже чужой жар.

Катя тут же схватила его за руки и с силой сжала их. Отцепила от себя, но с ещё большим трудом отцепилась от губ, уже успевших стать мокрыми. Всё, абсолютно всё внутри горело, но ей удалось внедрить в свой голос достаточно холода, чтобы заставить Женю отпрянуть.

– Это неправильно. Нам нужно протрезветь. Особенно тебе. Мы пьяны, так что не надо. Это неправильно, мы должны прекратить.

Она смотрела на Женю, не понимая, что вообще происходит. Сознание было на поводке, но вот руки…руки вновь потянулись к голому торсу, противореча словам. Катя успела отдёрнуть их до того момента, как ладони бы коснулись нижнего пресса. Она сделала шаг назад и вновь заговорила, но на этот раз голос слегка дрогнул, проломив лёд.

– Мы пьяны и можем наделать много глупостей. Иди лучше поспи. Завтра у нас будет ясная голова.

Женя тяжело дышал, не сводя с неё глаз. Даже в лунном свете было видно, что щёки его залились краской. Губы плотно сжались, скулы прорезались сквозь кожу. Казалось, он сейчас кинется на Катю и изобьёт её до полусмерти – об этом ясно говорила поза разозлённого бойца, готового выйти на ринг. Но Женя лишь отвернулся, забрал плеер с колонкой и, выключив музыку, молча пошёл в сторону палатки. Когда он скрылся в ней, Рэндж вскочил и направился туда же, ни разу не оглянувшись назад.

Катя осталась одна, наедине со своим пылающим телом, остудить которое не мог даже ветер. Её саму стала переполнять злость. Она бурлящей магмой поднималась к рёбрам и обжигала их, сводя сознание с ума. Сознание, решившее прекратить поцелуй. Руки пылали, грудь пылала, всё тело было готово открыть себя! Но нет. Мозг дал команду, и тело благополучно её выполнило, хоть всё внутри и кипело от злости.

Катя некоторое время бродила по парку, глядя лишь себе под ноги, не желая возвращаться в палатку, где был Женя. Наверняка он не спит, и что тогда она скажет ему? Спокойной ночи? После того, что было? Или просто повернётся к нему боком и молча попытается уснуть, зная, что завтра им всё равно придётся говорить? Конечно, она могла бы сейчас уйти, ведь никто её не держит, но…

Катя направилась к палатке, уже собиралась зайти внутрь, но остановилась рядом с брошенным блокнотом. Его не стоит вот так вот оставлять на улице, поэтому лучше отдать хозяину, в каком бы скверном настроении он не был. Но блокнот распахнулся, и страницы его раскрылись на списке нужных вещей, рядом с которым…

…были нарисованы серые глаза.

Катя долго всматривалась в них, после чего зажмурилась и тяжело выдохнула. Она уже нагнулась, чтобы положить блокнот обратно, когда её фигуру поймали лучи фонарей.

Глава 2 Настоящие джентльмены

Глаза каждого из них были широко раскрыты, а в зрачках колебался ужас, пробирающийся до самых костей.

Весь день, отмеченный на календарях как 24 мая, они провели за поиском нужных вещей. Нужных для создания Новой Империи, которую они собирались построить.

Огонь в глазах Влада пустил искры и в голубые глаза Егора, и в зелёные Вики. Он с таким жаром всё утро рассказывал о создании нового государства, нового строя общества, что не мог оставить к этому хоть кого-то равнодушным. Идея о том, что возможно построить новый мир на руинах старого и встать во главе всего управления, не просто завораживала – она разжигала внутри пламя и желание действовать! Не просто выживать, но и творить! Наконец сделать такие порядки общества, о которых всегда мечтал! Быть может, им троим суждено сделать это, ведь не зря же апокалипсис обошёл их стороной. Егор никогда не скажет это вслух и не признается себе, что подумал об этом, но в его голове ярко сверкнула мысль, что прошедший апокалипсис – это некая чистка Земли, оставившая некоторых людей в живых по непонятной схеме. И задача этих выживших – начать историю заново, не допуская ошибок прошлого, ведь они видели, чем всё закончилось.

Первым делом все трое решили связаться с остальными выжившими, чтобы понять, как много в городе осталось счастливчиков. Они нашли несколько радиоприёмников в магазине электронной техники, но абсолютно каждый выдавал лишь статичные помехи. Егор нашёл работающие ноутбуки, убедился, что интернет всё ещё на плаву, и предложил обустроить пункт связи в месте, где они смогут более-менее расслабиться – без трупов, без этой удушающей вони. Но таких мест не было. В гостиницах на полу лежали мёртвые, наполовину обглоданные уборщицы, в номерах спали зашедшие на ночь гости, сон которых уже никогда не прервётся. Когда Егор с Викой шли по коридору гостиницы, смотрели они в основном себе под ноги, идя за мерно шагающим Владом.

А уж он-то увидел сполна.

Первый этаж заполнили люди, ждущие своей очереди на регистрацию. Все взирали либо на столик менеджера, либо на друг друга. В их пустом взгляде бездонных глазниц остались незавершённые мысли, недосказанные слова, которые кто-то резко обрубил. Влад увидел стоящую у лифта пару – судя по свисающей с костей одежде, мужчину и женщину. Держались они лишь благодаря стене, и если бы не она, то эти влюблённые валялись бы на полу подобно бесполезным кускам мяса.

Коридор второго этажа устилали мёртвые птицы, влетевшие сюда через окно. Сквозь него ветер проникал внутрь и поглаживал перья набездушных тушках, пока три пары ног аккуратно ступали на ковёр, стараясь не касаться птиц. Среди них были голуби, вороны, сороки, но больше всего было воробьёв, покрывших почти весь пол. Вика пронзительно вскрикнула, когда случайно раздавила одного из них. Он раскрошился под её ногой, выплеснув на подошву кроссовки тёмную кровь. Вика пошатнулась, раздавила ещё нескольких воробьёв и закричала, умоляя Егора взять её на руки. Он так и поступил. Двинулся по ковру из мёртвых птиц, пытаясь игнорировать хруст костей под ногами, пока по его плечу текли горячие слёзы.

Когда они нашли свободный номер, солнце достигло своего пика и нагревало на улице воздух так, будто находилось в аду. Жара обливала кожу потом, вызывала жажду в сухом горле, так что Егор с Владом приняли решение оставить Вику наверху, а самим спуститься в подвал и включить генератор, если тот, конечно же, не сломан. Но тот заработал, позволив работать висящему на стене номера кондиционеру. Вонь – этот аромат разлагающихся трупов – не ушла, но поток холодного воздуха смог хоть немного освежить лёгкие. Валясь с ног от усталости, Влад и Егор взяли в ближайшем магазине несколько литров воды, притащили в номер (каждая из бутылей весила не меньше двух тонн), установили на стол пару компьютеров и, убедившись, что те всё ещё работают, улеглись спать. Плюхнулись на одну кровать и заснули почти сразу же, как их головы коснулись подушек.

Вика тоже легла на кровать, но в другой комнате. Она согнула ноги в коленях и обхватила их, с мыслью о том, что сегодня не сможет заснуть. Но ошиблась. Через две минуты она уже сладко посапывала, а из уголка её открытого рта на покрывало стекали слюни.

Но сейчас, в три часа ночи, никто из них не спал. Все пары глаз – карие, голубые и ярко-зелёные – были направлены на экран ноутбука, и в их тёмных зрачках отражался ужас, происходивший на улицах Санкт-Петербурга.

На мониторе шла прямая трансляция какого-то пользователя. Количество зрителей колебалось с 366 до 340, но не числа приковывали к себе взгляд. Видео. Именно оно сжимало сердце, потому что показывало правду.

– Боже… – Вика отвернулась и закрыла рот руками. С широко раскрытыми глазами она подошла к окну и взглянула на улицу, гадая, как быстро сюда доберётся кошмар, царствующий на другом конце города.

Егор с Владом продолжали смотреть на экран, затаив дыхание.

Трясущаяся камера выхватила забитую машинами дорогу, по краям которой бежали редкие люди. Некоторые ползли, оставив ноги позади. Некоторые медленно шли вперёд, держа в руках вываливающиеся из живота кишки. Двое продвигались меж автомобильных рядов, не имея половины головы. Одному из них вырвали челюсть, и теперь при каждом тяжёлом шаге она болталась из стороны в сторону подобно маятнику. У другого по левой щеке стекал глаз и проваливался в глубокую царапину, оставленную острым когтём.

Оператор попятился назад, но не перестал снимать.

Из-за крыш автомобилей показалась часть пушистой гривы. Через динамики в номер гостиницы ворвались дикий рык и звук мощного удара человеческого тела о борт машины. На асфальт вылетела обгрызенная кисть, пальцы на которой всё ещё пытались что-то сжать. Между стоящих автомобилей показался крупный лев, держащий в зубах половину человека, изо всех сил старающегося вырваться наружу. Но стоило челюсти сомкнуться, как крик прекратился.

И лев посмотрел прямо в объектив. Прямо на оператора, руки которого задрожали сильнее. Наконец он бросил камеру и принялся бежать, но Егор с Владом увидели, как лев разомкнул челюсть и рванул вперёд, пробежав мимо камеры. Через несколько секунд послышались вопли, а после их сменило чавканье, медленное и неспешное.

Егор встал из-за стола, закрыл крышку ноутбука и снова сел, переводя дыхание. В комнате царила темнота, потому что никто не включил свет – все ринулись к монитору, как только Влад нашёл трансляцию. Но сейчас свет был бы лишним. Глазам требовалась именно темнота, чтобы утопить в ней всё увиденное за последние пары минут. Грудь тяжело поднималась вверх, мгновенно опускалась вниз, пока мозг переваривал – или пытался переварить – полученную информацию.

– Что это было?

Егор не узнал свой голос – осипший от ужаса и шока. Больше всего пробирал до костей тот факт, что всё это происходило по-настоящему. Эти умирающие люди не были актёрами, а тянущиеся за ними полосы крови – не мастерски сделанная краска. Лев был настоящим, крики были настоящими, и всё это происходило сейчас, в три часа ночи, в Санкт-Петербурге, на его улицах.

– Природа начала брать верх. – Влад с трудом сглотнул слюни, и Егор ясно услышал, как что-то щёлкнуло в его горле. – Лев проголодался и выбрался из зоопарка. Если смог выбраться он, смогут и другие. Самые сильные.

– Это же ужас…

– Это кошмар. – Вика положила руки на плечи Егора. – Что теперь делать? Как мы построим государство, если по улицам гуляют дикие звери? Убьём их? Они же съедят всех жителей!

– Светлячки были лишь первой волной. – Влад обращался скорее к себе, чем к другим. – Сейчас на охоту вышли львы. И бог знает кто ещё. Теперь все будут сидеть по домам и убежищам, боясь выйти на улицу. Так общество не соберёшь.

– Так нормально не поживёшь! – Вика взорвалась, сжала плечи Егора, но тут же остыла, когда почувствовала на своей ладони чужую, такую тёплую и нежную. – Нам нужно что-то делать, да? Мы же не можем это просто так оставить!

– Это уже не наша задача. – Зелёные и голубые глаза вопросительно сверкнули в лунном свете. – Не удивляйтесь, но это так. Я, похоже, был слишком самонадеян, когда заговорил о возрождении. Не учёл много факторов. И вот это, – Влад указал на закрытую крышку ноутбука, – нам не под силу. Природа завершает своё дело, добивает человечество. И ещё неизвестно, что будет дальше.

– Ты предлагаешь сдаться? – Вика чуть ли не срывалась на крик, но пока держала себя в руках, хоть с каждой секундой давалось ей это всё тяжелее и тяжелее. – Просто взять и сдаться?! Мы же можем что-то придумать! Да, Егор? Не может же не быть выхода! Что-то… ну что-то должно быть! Зачем вы тогда притащили это всё, зачем мы тогда полдня таскались по жаре со всем этим оборудованием? Влад… ты предлагаешь просто сесть и ждать, пока лев доберётся и до нас?

– Я предлагаю прожить последние дни счастливо и…

– Бред! Чёртов бред! Я не собираюсь становиться таким же трупом с пустыми глазницами и… – В полутьме раздался судорожный всхлип, вызвавший у обоих мужчин мурашки. – Я хочу жить! Жить, мать вашу, не в страхе! Егор, ну хоть ты скажи что-нибудь!

– Вик, это лев. Ты ничего не сможешь сделать против него.

– Смогу! У нас есть… мы можем найти пушки! Оружие! Мы сможем, если захотим! Егор, не смей говорить, что мы не сможем. Вы же оба так хотели построить новое государство! Вы думали, это будет легко? Возьмите свои яйца в кулак и перестаньте ныть! Вы мужики, в конце концов! Неужели какой-то лев заставит вас сдаться?

Егор молчал, стуча пальцами по скрытому в тенях столу. Влад обдумывал сказанные Викой слова, потирая ложбинку меж ключиц. В номере гостиницы повисшую тишину разбавляли лишь шум кондиционера и отбивающие ритм пальцы. Женский голос отдавался эхом в головах двух мужчин, что глубоко задумались, уставившись в одну невидимую точку.

Наконец, спустя несколько минут молчания, Егор произнёс:

– Она права. Кто знает, сколько ещё людей нуждается в нашей помощи? Защите? Мы не можем сдрейфить перед первой же опасностью. Вика правильно сказала: вокруг полно оружия. Стоит лишь включить мозги, и природа снова покориться нам.

– Покорить природу невозможно. – Влад взглянул в голубые глаза Егора. – Но попытаться можно. Чтобы показать, кто здесь хозяин.

– Ну вот, – голос Вики пропитался облегчением, что вышло из груди со следующим выдохом, – всё-таки вы мужики. Молодцы. А ты вообще мой умничка! – Она поцеловала Егора в макушку, и тот почувствовал, как на волосы упала крупная слеза. – Я горжусь тобой, дорогой. Мы всё вместе преодолеем.

– Я знаю. – Он накрыл её ладони своими. – Я знаю, Вик. Мы всё преодолеем. Вместе.

– Вместе…

Они поцеловали друг друга, укрывшись в полутьме. Вика наклонила голову вниз, Егор поднял свою вверх, навстречу поцелую. Влад встал из-за стола, оставив влюблённых. Подошёл к окну, приоткрыл его и выглянул на улицу. Тротуары были усеяны трупами людей, но не так сильно, как на более широких улицах. На капоте одной из машин лежал ребёнок, на вид лет семи. Но только у семилетних детей из живота не торчат внутренности, стёкшие на асфальт. Вместо левой ноги оставили лишь тонкую кость, по которой ползали маленькие чёрные точки в поисках оставшейся плоти. Влад не мог представить, какой психикой должен обладать человек, способный смотреть на всё это дольше десяти секунд.

Небольшой комок подкатил к горлу, так что пришлось поднять взгляд, устремив его на небо. И именно на нём он и замер, когда в карих глазах отразилось красное сияние повисшей звезды.

Руки Влада повисли внизу подобно развязанным верёвкам. Мышцы всего тела расслабились и обмякли, внимая мягкому шёпоту. Он кружил над головой и ласкал собой уши, но слова так и оставались неразличимыми. Кто-то прошёлся пальцами по спине, дотронулся до лопаток, как бы играя с кожей. По ней пробежали мурашки, но Влад не заметил этого: он был у себя дома, со своей женой. Они целовались на кухне, крепко прижимаясь друг к другу как после долгой разлуки. И разлука действительно была долгой. Оля плакала, её слёзы текли по его торсу, обжигали, добирались до самых костей и впивались в них, заставляя стонать. Стонать, пока в душу заглядывали глаза, радужки которых сочились красным. Сочились кровью, стекающей на губы. Сочились смертью, вдыхаемой при поцелуе. И поцелуй этот был прекрасным, ведь высасывал жизнь из…

– Влад!

Егор резко тряхнул его за плечо и вернул в реальность мощным рывком. На мгновение мир пропал во тьме, утонул в красном сиянии, но уже через секунду сквозь него пробились два голубых огонька, с тревогой заглядывающих в самую душу.

– Всё в порядке?

Голос донёсся как будто издалека и отразился от стенок головы, больно ударив по ним. Влад зажмурил глаза, нашёл рукой плечо Егора и сжал его, проигнорировав слабый, еле вырвавшийся из груди стон. Ноги чуть подкосились. Тело вновь стало подвластно мозгу, хоть пока каждое движение давалось с трудом.

– Звезда… Ты видел её?

Егор вопросительно сверкнул глазами, после чего повернул голову, поймал взглядом кровавое солнце, повисшее в ночном небе… и замер. Нижняя челюсть медленно опустилась вниз, будто кто-то потянул её за невидимые верёвочки. Влад уже хотел вырвать Егора из этого тумана, но тут мир сотряс взрыв, и ночь окрасилась в день.

Небо над головой разлилось тёплыми красками, а стены вокруг затрясло, словно гостиница вот-вот упадёт. Грохот пронзил уши, сжал голову, так что Егору пришлось обхватить её руками, чтоб не дать раскрошиться на части. Он отшатнулся от окна, врезался в стену и почувствовал под спиной вибрацию. Вика упёрлась руками в стол и с трудом смогла удержаться на ногах, когда мир вдруг споткнулся и чуть не упал. Влад вцепился в подоконник, напряг мышцы рук, закрыл глаза в ожидании конца.

И он наступил. Тишина заглушила отголоски грохота и вновь встала во главе всех звуков, прогнав даже вибрацию в воздухе. Стены перестали шататься, страх чуть побледнел, но всё ещё кувыркался в груди и бился о горло в ритме сердца. Тени покрывали номер гостиницы, казалось, что в каждом неосвещённом углу прятались чёрные глаза, умело скрывающиеся во тьме. Они оглядывались, но не боялись. Высматривали свою первую жертву: кого же из этих троих забрать с собой, в ад? Чьи глаза будут слаще всего ощущаться во рту, и чьи крики сотрясут преисподнюю? Впервые за долгие-долгие годы.

Влад потянулся к выключателю и почти нащупал белый квадратик во тьме, когда услышал слабый хруст где-то вдали. Он замер, так и не щёлкнув выключателем. Голову покинули все мысли – теперь её заполнял лишь хруст костей мёртвых птиц, превращающихся в кашу под чьими-то ботинками.

Под чьими-то тяжёлыми, армейскими ботинками.

Влад слышал шаги как минимум двух пар ног, аккуратно ступающих по уже размозжённым телам. Дверь в коридоре медленно открылась, после чего раздался неразборчивый шёпот. Мужской шёпот. Влад это почувствовал на интуитивном уровне, как и чувствовал на себе тревожные взгляды Егора и Вики. Он медленно подошёл к входу в номер и затаил дыхание, вслушиваясь в каждый звук окружающего мира.

– Вы что-то слышите?

Егор мгновенно закрыл рот Вики рукой, прижав её к себе. Она попыталась вырваться, но тут же поняла, что сделала, и широко раскрыла глаза от ужаса.

Она услышала, как в коридоре передёрнули затворную раму.

Сделав пару шагов назад, Влад обхватил пальцами горлышко стеклянной вазы. Шаги становились ближе, хлюпанье становилось громче, а кости хрустели сильнее. Их мелодия разливалась в лунном свете, плавающем в полутьме, и давила на нервы огромной массой. Перед глазами появился лежащий на полу воробей, конечно же, с пустыми чёрными глазками. Тяжёлый ботинок ступает на него и вдавливает в ковёр, размазывая по нему все внутренности. Голова воробья превращается в непонятное пятно, прилипшее к подошве ботинка, который направляется дальше, раздавливать крупных и маленьких птиц.

Ручка двери пошатнулась. Замерла. Медленно начала опускаться вниз.

Влад сжал вазу в напрягшейся руке и приготовился наброситься на внезапных гостей, но тут же замер, когда из темноты показался направленный на него круг смерти. Вошедший держал автомат в готовности, прислонив приклад к плечу. Глаз у существа не было. Они слилось с тенью, и лишь лунный свет отразился от специальных очков, надетых под самым шлемом. Из-за плеча показались очертания ещё одной головы, так же скрытой в тенях. Холодный ствол упёрся Владу в грудь, после чего раздался низкий мужской голос:

– Отпусти вазу.

Влад так и поступил, чувствуя давление стали меж своих сосков. Вторая тень заскользила к Егору и Вике, приказав им поднять руки и сцепить их за головой. Приказ был выполнен. Всё происходило в полной тишине, как будто во сне. Лунный свет выхватил контуры поднявшейся руки, на которой было выпрямлено три пальца.

Потом два.

Потом один.

Последним, что успел увидеть Влад, был поднявшийся вверх приклад автомата.

И последним, что он услышал, был собственный, сдавленный выдох.

* * *

Катя смотрела в эти зелёные глаза, выглядывающие из-под чёрной маски, и нагло врала.

– В палатке кто-нибудь есть?

– Я же сказала тебе, что я здесь одна. И убери эту чёртову винтовку, пока я не засунула её тебе в задницу.

Мужчина, обличённый в чёрную военную униформу, лишь ухмыльнулся. Четверо других, что держали фонари и светили прямо на Катю, наблюдали за ней, скрыв глаза за чёрными очками.

И её это бесило.

Она чувствовала себя голой девочкой-подростком, которую внезапно вытолкнули из женской раздевалки в коридор. Пятеро мужчин пялились на неё (на мои формы, они пялятся на мои формы), и у каждого из них было с собой оружие, никак не похожее на игрушечное. Лунный свет отражался от их очков, прячущих жадные глаза. Конечно. Когда мужчина раздевает женщину в своём воображении, не обязательно всматриваться в глаза – это можно понять по витающей вокруг энергетике, учуять которую может исключительно женский нос.

Катя чувствовала, что четыре пары зрачков пробегают по её телу, и во всех головах, спрятанных под чёрными масками, она уже, небось, нашёптывает каждому его же имя и ласкает рукой то, что отнимает у мужчин мозги во время наплыва похоти.

И только одни глаза не опускались ниже ключиц, потому что держали на прицеле беспристрастное лицо девушки. Светло-русые волосы стелились по нему как бы обнимая, и когда со спины подул ветерок, они взметнулись вверх и коснулись конца ствола винтовки, после чего опустились на грудь.

– Твои дружки так и будут пялиться или ты уже пристрелишь меня?

Один из четверых удивленно хмыкнул, и из-за этого звука Кате пришлось приложить все усилия, чтобы сдержать себя и не наброситься на этого ублюдка, любящего похмыкать. Она сжала ладони, которые держала за головой, в кулаки, но тут же расслабила их, после чего сделала шаг вперёд. Теперь качающийся круг бездны стал чуть ближе и танцевал у самых глаз, так что весь мир, всё окружение уместилось в эту точку, дна которой невозможно было увидеть.

Тем не менее Катя заговорила. И когда с её губ сорвалось первое слово, все пятеро мужчин напряглись, а у тех, у кого на лицах играли улыбки, уголки губ мгновенно опустились.

– Трусы. Грёбанные трусы! Пришли, значит, в непонятно какой форме и наставляют оружие на женщину. Ну красавчики! Молодцы, ребята! – Она повернулась к остальным, игнорируя холодное дуло в нескольких сантиметрах от своей головы. – А чего ж вы маски не снимаете, а? Где ваши глазки? Боитесь? Анонимные герои! Думаете, раз пушка в кармане, так все перед вами на колени должны вставать? А вот хер вам! – Катя вытянула руки вперёд, и хоть ладони её сильно дрожали, всё же они смогли превратиться в кулаки с оттопыренными средними и большими пальцами. – Слишком вы плохо меня знаете, раз не пригнали пару танков!

Листья оживлённо зашептались будто начали обсуждать услышанные слова. Блик луны отразился от поверхности озера, еле видимого за широкими плечами молчаливых силуэтов. Катя подумала, что больше всего ей сейчас хочется войти голой в озеро, чувствуя, как вода омывает бёдра и с каждым шагом забирается выше: сначала к пупку, потом к рёбрам, груди и, наконец, к шее. Как прекрасно было бы просто отречься от всего мира, побыть одной, наедине с природой, и забыть обо всём. О том, кто ты такая, что сделала и почему даже звёзды ненавидят тебя.

Но она находилась под дулом автомата, ни о каком уединении не могли идти и речи. Все четыре силуэта пожирали её тело глазами, и если так будет продолжаться дальше, Катя точно выйдет из себя и выцарапает всем глаза. О да, будьте уверены. В каждой женщине сидит дьявол. Стоит лишь его выпустить, и мир сотрясётся от конца света.

– Идите ко входу, – зелёные глаза не отрывались от серых, но голос, чуть приглушённый тканью маски, был адресован четырём статуям, что неподвижно стояли одной ровной линией. – Дождётесь меня там, по рации вызывать в крайнем случае. А теперь проваливайте отсюда.

Тяжёлые армейские ботинки одновременно двинулись к широкой тропе, на которой уже были оставлены следы подошв. Через минуту шарканье об землю стихло и утонуло в тишине, так что все звуки свелись к двум: тяжёлому дыханию Кати и спокойному – зелёных глаз. Даже сверчки решили замолчать, чувствуя, что воздух вокруг наэлектризован до предела.

– И что дальше, господин начальник? Нацепите наручники и уведёте в отделение?

Мужчина убрал автомат, повесив его на плечо. Приклад, только что упиравшийся в крепкое плечо, теперь смотрел в смятую под ногами траву.

– Можешь сбавить обороты, красотка. У меня есть к тебе предложение.

– Иди в жопу со своими предл…

Он врезал ей под дых быстрее, чем за секунду. Кулак еле разминулся с рёбрами, но всё же вырвал из груди весь воздух и заставил Катю упасть на колени. Она беззвучно шевелила ртом и ползла на четвереньках, с широко раскрытыми от ужаса глазами. Впервые в жизни она по-настоящему испугалась, что вот-вот умрёт. Лёгкие превратились в вакуум, воздух никак не хотел втягиваться – всё шло к тому, что Катя задохнётся. Пальцы вцепились в почву, сжали её, и только когда получилось сделать вдох – такой тяжёлый и вместе с тем желанный – мир вновь заиграл красками.

Ветер ворвался в раскрытый рот, откинул волосы назад и прижал майку к телу. Катя попыталась подняться. Упала. Попыталась подняться ещё раз, но ударилась коленом об камень, когда ноги предательски подогнулись. Торс пылал болью, и очаг её находился в том месте, по которому сегодня один из ублюдков мужского пола ударил трубой. Синяк протяжно взвывал, так что Кате пришлось прижать к нему руки, чтобы хоть как-то ослабить боль.

Пересилив себя, Катя поднялась. За дрожащими губами прятался оскал, готовый показаться в любую секунду. Клыки запылали огнём – совсем как у хищников перед самым броском на свою жертву. Но, прислоняясь к дереву и тяжело дыша, Катя не чувствовала себя хищником. Он стоял перед ней, с повешенным на плече автоматом.

– Предупреждаю тебя: я не особо люблю, когда меня перебивают. И как настоящий джентльмен я должен в начале представиться. Меня зовут Александр.

Он протянул руку и улыбнулся. Определённо улыбнулся. Маска чуть сдвинулась, а глаза слегка сощурились. Но Катя не поверила. Она проигнорировала протянутую ей руку и медленно, чётко проговаривая каждое слово, сказала:

– Ты не Александр. Ты бы не назвал мне своё настоящее имя. Ты лжец. Лжец, понял? Который только и умеет бить женщин.

– Я не бью женщин, – зелёные глаза метнулись в сторону освещённой изнутри палатки. – Я бью только сук. И ты мне её очень сильно напоминаешь.

Катя не ответила. Она собрала всю силу воли, чтобы не дать слезам сорваться с глаз, и держалась как могла. Лишь трясущиеся губы подло выдавали её волнение.

– У нас приказ. Мы не собирались тебя убивать. Нам нужно доставить тебя в определённое место.

– Меня?

– Да, тебя. И не только тебя. Вас не так уж и мало, засранцев. – Он откашлялся и прочистил горло. – Но… тебе повезло, что этот район наш. Тебя нашёл я, а значит могу сделать вид, будто и не находил здесь никакой обоюдной красотки.

Лжец приблизился. Просунул два обтянутых перчаткой пальца под лямку Катиной майки и начал медленно опускать их вниз.

– Я оставлю тебя и твоего дружка в палатке, которого ты пытаешься прикрыть. Но за это придётся заплатить. – Рука замерла у самой груди, после чего вылезла из-под майки. – Пара минут, не больше. Ты справишься.

Она молча смотрела в его глаза, не веря тому, что только что услышала. Воздух отказывался проникать в лёгкие – лишь медленно втягивался внутрь через тоненькую трубочку. Сердце замерло и в следующую же секунду ударило по рёбрам, эхом отозвавшись в горле. Шелест листьев прекратился, ветер замолк, и, казалось, сквозь эту тишину стал просачиваться неразборчивый шёпот. Катя подняла взгляд и уставилась на звезду, сияющую чужой кровью.

– Ты одинок, – голос лишился каких-либо жизненных ноток. – Твоя жена умерла три года назад, и в страхе сойти с ума ты подписал контракт о найме. – Звезда продолжала шептать, а Катя продолжала говорить. – Твоя дочь, Маша, утонула в реке, пока ты со своими друзьями пил пиво и веселился. Когда вода заливалась ей в рот, она выкрикивала: «Папочка!» И с тех пор в твоём рту не было ни капли алкоголя. Но ты обозлился на весь женский род. Насиловал и трах…

Он прижал её к дереву и схватил за щёки так, что те с болью впились в зубы. Серые глаза метнулись в сторону, и удивления в них было не меньше, чем в злобных зелёных.

– Как ты узнала? Как ты, сука, узнала?!

– Я не знаю! Просто оно само как-то пришло и…

Лжец за долю секунды обхватил горло огромной ладонью и сжал его как трость.

– Значит так. Ты меня разозлила, тварь. Очень сильно разозлила. Так что расклад меняется. – Тело под рукой отчаянно пыталось вырваться, но он тут же успокоил его, ударив кулаком в солнечное сплетение. И Катя согнулась бы пополам в приступе боли, но крепкая рука держала её, не позволяя шелохнуться. – Либо ты и твой дружок сейчас сдыхаете, либо я трахаю как хочу и сколько хочу. Мне ничто не мешает прострелить вам головы, потому что я главный. Решайся, красотуля. Либо отпускаешь свою гордость, либо отпускаешь свою жизнь.

Он не врал. На этот раз Лжец не врал. Он говорил то, что думал и во что верил. Катя знала это, потому что чувствовала. И она боялась. Боялась как никогда в жизни. Ужас сковал всё её тело и мысли, захлестнув собой всю смелость. Реальность происходящего была слишком ощутимой. Человек не должен ТАК ощущать мир. Его детали вгрызались в мозг, хоть кислорода становилось всё меньше и меньше. Каждая клеточка кожи пронизывалась холодом и визжала от страха. Страх… Он показал ей Женю с огромной чёрной дырой во лбу. Показал его остекленевшие карие глаза, смотрящие в никуда.

И именно эта картина заставила Катю подчиниться, последовать приказу.

Как только крепкая хватка исчезла, колени подогнулись и рухнули на землю, пока грудь заливалась кашлем. Каждый вдох давался с трудом, а то и вообще не получалось его сделать, так что в один момент Катя подумала, что всё-таки потеряет сознание. Но не позволила себе это сделать. Со всей силы она надавила на синяк, застонала от боли, но зато продолжала жить! Даже сейчас, когда больше всего хотелось умереть.

– Поднимайся! Мне нужна другая твоя дырка!

Катя подчинилась. Её тут же развернули сильные руки и прижали к дереву. К ягодицам прижался твёрдый бугорок, который можно было бы сжать в одном кулачке. Чужие пальцы нащупали молнию джинсов, и именно в тот момент первая слеза беззвучно прокатилась по щеке, после чего скрылась в тенях.

Лжец нагнул Катю, стянул с ног джинсы. Женские руки вцепились в дерево, как бы прося у него помощи, но… помощи ждать было неоткуда. Губы задрожали ещё сильнее, когда в тесные стенки влагалища вошёл горячий член. Бёдра ударились друг об друга, и с этим ударом в Катю ворвалась ненависть, какой не было никогда в жизни. Зубы стиснулись от злости, все мышцы тела разом напряглись как перед атакой. На мгновение Катя подняла голову, захотела о чём-то попросить, но чужая ладонь тут же легла на затылок и надавила вниз, показывая, где чьё место.

Лжец задвигался подобно зверю. Его член скользил по сухим стенкам с бешеной скоростью, а пальцы впивались в кожу на талии. Катя уже не скрывала рыданий. Всхлипы вырывались наружу при каждом ударе бёдер, но, тем не менее, они были тихими, ведь громкие могут разбудить Женю или Рэнджа.

Я не хочу, чтобы Женя увидел меня такой. Он не должен видеть этого.

Он и не увидел. Всё закончилось через семнадцать секунд после первого проникновения. Катя продолжала стоять, держать руками за дерево и ожидая приказа. Она чувствовала текущую между ног сперму и вновь стиснула зубы, не в силах выплюнуть хоть слово. Снова наша Катя… Снова её все трахают и используют, как в старые добрые. Мир, может, и изменился, но люди остались теми же. Если ты всегда была дешёвой потаскухой, ты и после апокалипсиса останешься дешёвой потаскухой. Тебя будут драть, драть и драть, пока ты не захлебнёшься чужой спермой! Никто тебя не полюбит, ни одна душа! Потому что дерьмо только трахают! А ты намного хуже дерьма. Ты маленькая девочка, которая старается быть смелой, но на самом деле знает, что не может…

– ЗАТКНИСЬ! – Она прижалась к дереву и зарыдала в ладонь, пока всё её тело дико трясло. По голым ногам стекали тёплые ручейки, за спиной раздался звук застёгиваемой ширинки – такой привычный для всех мужчин, но такой ужасный для некоторых женщин.

– Ты молодец. – Катя еле подавила в себе желание вырвать этому подонку язык и проорать: «КАКОЙ ТЫ МОЛОДЕЦ!» – Умничка. Хорошая, однако, задница. Мне понравилось.

Ещё бы тебе, гнида, не понравилось.

– Можешь гордиться собой, красотка. И твой дружочек тоже. Я, всё-таки, настоящий джентльмен, поэтому сдержу своё слово. Оставлю вас в живых и никуда не заберу.

– Сгори в аду, – слова с трудом прорвались сквозь всхлипы, но всё же смогли прорезать ночной воздух.

– С такими пожеланиями тебе нужно вставать в большую очередь, дорогуша. Не хочется расставаться, но меня ждёт мой отряд. Может, ещё увидимся.

Лжец весело подмигнул ей и уже собрался развернуться, когда до него долетело:

– Если мы ещё хоть раз увидимся, я отрежу тебя яйца. И запихну их тебе в глотку, пока ты будешь истекать кровью.

Зелёные глаза лишь усмехнулись, после чего самодовольный ублюдок начал уходить, подальше от палатки. И когда он полностью скрылся в тенях, Катя зарыдала во весь голос, не в силах сдерживать себя.

Понимая, что так разбудит Женю, она поплелась к озеру – со спущенными до колен джинсами и трусами, с чужой спермой внутри себя. Ладони пытались заглушить всхлипы, но не могли перекрыть ТАКИЕ рыдания. Со смерти её сына прошла неделя, а её уже трахнул какой-то ублюдок, заставив молчать и повиноваться. Мы всегда думаем, что сможем измениться, но в один прекрасный момент жизнь напоминает нам, что мы лишь мешок с дерьмом, который можно и нужно трахать. Так ведь, Катюш? Твой первый муж любил тебя так же, как и маленьких котят из соседнего двора, которых утопил. И он трахал тебя. Все трахали тебя. И трахают. И будут это делать, пока ты не покончишь с собой, со своим жалким существованием. Екатерина Мальцева всегда была шлюхой. Она не смогла уследить за своим сыном, никогда не слушала своего отца и всегда – всегда! – была худшей дочерью на свете!

Потому что слишком слаба. Да, ты слишком слаба. Пытаешься казаться сильной, но сама же знаешь, как легко сломать твой хребет. Хребет маленькой суки, не знающей своё место! Вечно пытающейся быть первой, первой и только первой! Но на деле ты мешок с дерьмом, который может лишь тонуть. Тонуть, как тяжёлый могильный камень.

– Прекрати, – в её голосе не осталось сил, он выдавал слабость, вытаскивал боль наружу. – Пожалуйста, прекрати. Я знаю, что я ужасна. Знаю! Просто… хватит мне об этом напоминать!

Катя дошла до озера и остановилась на берегу. Лунный свет выхватил женскую фигуру, плечи которой постоянно тряслись. Лучи очертили бёдра чётким контуром и отразились от стекающей вниз спермы, уже начавшей засыхать. Она добралась до белых трусиков и спущенных до колен джинсов. Ветер прижимал майку к телу, и хоть было чертовски холодно, Катя сняла с себя всю одежду и бросила на землю, после чего вошла в воду.

Она не хотела принимать Катю – обожгла бёдра холодом и чуть ли не вытолкнула обратно. Соски на грудях затвердели, кожа покрылась мурашками. Казалось, весь мир зашипел, когда слёзы Кати упали в чистую озёрную гладь. Голову заполнял густой туман, ну и пусть. Мысли могли ранить, они скалились и были способны вгрызться в стенки сердца, которое и так с безумной силой било по рёбрам. И как только кости треснут, всё вокруг зальётся кровью. Такой конец будет отличным. Просто шикарным для такой мерзкой шлюхи!

Катя начала смывать с себя сперму, представляя, что она в своей ванне, ей всего семь лет, а любящая мама ещё жива, радуется и тепло улыбается. Веки были опущены, лунный свет не мог проникнуть в серые глаза, а потому они перенеслись в небольшую комнатку в маленькой, но такой уютной квартире. Гробовая тишина сменилась маминым смехом, и именно он потянул уголки губ вверх, заставив всхлипы утихнуть. Катя смывала с себя не сперму, нет. Она растирала вкусно пахнущий шампунь «Малиновка», запах которого заполнял лёгкие. Рядом сияла улыбка самого дорого человека, и всё было хорошо. Всё было прекрасно, потому что взрослая жизнь ещё впереди. Впереди будут предательства, измена, выкидыши, истерики и попытки покончить с собой. И позорное изнасилование в пустом парке… Всё это будет потом, но сейчас… сейчас ей хорошо. Всхлипы прекратились, дыхание выровнялось. Всё, что произошло, уже произошло. Мы ничего не можем с этим поделать.

Катя открыла глаза и замерла, чуть дрогнув обнажённым телом.

В её зрачках отражалось маленькое жёлтое сияние.

Вокруг светлячка плавал горячий воздух, перемешанный с желтизной дневного солнца и краснотой артериальной крови. Светлячок повис в воздухе, бесшумно шевеля своими крылышками, и его маленькие чёрные глазки – эти две крохотные точки – впились в глаза Кати и не отпускали их, будто светлячок представлял, каковы они будут на вкус, когда он начнёт их высасывать.

Я не бью женщин. Я бью только сук.

– И ты мне её очень сильно напоминаешь. – Её голос был тихим, граничащим с шёпотом, но всё же светлячок услышал Катю и «моргнул» светом, как бы соглашаясь со словами.

Казалось, солнце начало утопать в звезде. Жёлтое сияние погружалось в кровь, и теперь перед глазами не было светлячка – он превратился в мерцающий сгусток энергии, полный сознания, с невидимыми, но чертовски ощутимыми глазками.

И они вглядывались… в самую душу. В те её уголки, которые уже несколько лет скрывались во тьме памяти. Перебирали то, о чём Катя боялась думать, и раскидывали в голове воспоминания подобно мусору. Тоненькие лапки с болью разрывали мозг на части, хоть и оставались висеть в воздухе. Весь гной от скопившихся за жизнь ран стал вытекать наружу, и обжигал он куда больнее холодной воды – он заставлял захлёбываться собственными слезами.

Озёрная гладь слегка задребезжала. Земля под ногами двинулась, будто не хотела прикасаться к осквернённой. Листва за спиной грозно зашепталась, начала шушукаться и обсуждать незваную гостью, вдруг явившуюся в чужие края. В края, где не принимают дешёвых шлюх. В края, где обитают только послушные девочки. В этих краях не почитают тех, кого трахают зелёные глаза. Потому что здесь царствует природа. От прихода Кати ей сразу стало стыдно за то, что она совершила такую уродливую, ужасную ошибку.

Её следует утопить. Вогнать в воду и заставить серые глаза остекленеть! Или добивать их, пока всё озеро не окрасится грешной кровью! Ты не заслуживала сына, потому и лишилась его! Ты не заслуживала любви, потому что шлюх не любят! Мир ненавидит тебя, все ненавидят тебя и ждут, когда же ты наконец сдохнешь в муках! И вот это будет праздник! Планета лишиться своей главной проблемы – раковой опухоли на самой поверхности! И эта раковая опухоль – ты, Кать. От тебя хотят все избавиться, потому что от тебя все проблемы, от тебя всё зло и всё уродство мира. Просто вскрой чёртовы вены или задуши себя и спаси мир! Сдохни, наглая, никому не нужная сука!

– Нет, – она вновь зарыдала, чувствуя, как всхлипы начинают сжимать лёгкие. – Нет, это неправда. Женя… Я… я ему нужна. Она так сказал. Он же сказал, что… – Катя прижала ладони к лицу и спряталась в них от всего мира, который шептался и шептался, с жаром обсуждая грязную суку. – Это неправда, неправда! Он не использует меня, он… Он настоящий! Ты! – Катя опустила руки, взглянула на светлячка, и взгляд её был настолько пропитан злобой, что та буквально сочилась из зрачков. – Не смей называть меня шлюхой! Не смей называть меня сукой, маленькое отродье ада! Ты… проваливай отсюда! Вам следовало убить меня раньше, потому что я, я потушу весь ваш грёбанный свет! ТАК ЧТО ПРОВАЛИВАЙ НА ХРЕН ОТСЮДА! ПРИКАЗ ЕКАТЕРИНЫ МАЛЬЦЕВОЙ!

Голос предательски дрогнул на последних словах, и, поняв это, Катя залилась слезами. Она отвернулась от молчаливого светлячка и ринулась к берегу, совсем как зебра, застигнутая львом врасплох. Полностью обнажённая, она бежала по скользкой, будто бы ускользающей земле. Ноги с трудом смогли удержаться на поверхности, и только когда лодыжки ударил ветер, Катя закричала в ладонь, упав на колени. Она кричала, пока весь мир обсуждал её и смеялся; кричала, пока светлячок потирал лапки, и кричала, пока небо продолжало давить на плечи, пытаясь сломать их. Губ бесконтрольно тряслись, холод пронизывал тело, так что здравая часть рассудка подсказала, что лучше бы одеться. Но старая одежда вызывала лишь ужас. Эти джинсы, на которых остались пятна от спермы. Эти трусики, которые стянули чужие руки. Майка, ткань которой пыталась смягчить удар железной трубой. Катя хотела избавиться от всего этого как от кошмарного сна, забросив его в самый дальний уголок сознания.

Она зацепилась взглядом за лежащую у дерева белую футболку, хоть мир и расплывался перед глазами. Подошла к ней, подняла и провела пальцами по выпуклой надписи ROCK, выведенной большими чёрными буквами. Надела её на себя – пропитавшуюся Жениным потом, слегка влажную, но тем не менее приятную. Низ футболки скрыл промежность и закончился под самыми ягодицами, но Кате было наплевать. Наплевать на всё. Она поплелась к палатке, всё ещё рыдая, желая поскорее умереть.

И когда её ноги приблизились к светлому треугольнику, Катя забралась внутрь и легла рядом со спящим Женей. Прижалась к нему, чуть подогнув ноги, и плакала в его спину, пока не заснула.

Но даже когда сон завладел ей, её руки ни на секунду не отпускали Женю и обнимали его вплоть до самого рассвета.

* * *

Джонни смотрел на Владу и жевал чипсы. Конечно, со вкусом бекона – он же не сумасшедший!

Они находились в одном из отделений пустого продуктового магазина. Темноту разбавляли лишь два мощных ручных фонаря, установленных на полках между упаковками хлопьев. Надписи на них кричали: «СЪЕШЬ МЕНЯ! ВО МНЕ МНОГО ВИТАМИНОВ! АЖ ЦЕЛЫЙ АЛФАВИТ!» Забавно. Значит, на «Я» нам выпадет яд?

Джонни улыбнулся и закинул в рот ещё пару ломтиков чипсов, после чего открыл ещё одну пачку, но уже с кальмарами. Благо, сегодня всё было по скидке. Любой товар на ваш вкус!

День выдался насыщенным и невероятно тяжёлым. Скорее даже утомительным. Покинув аквапарк, они с Владой направились к ней домой – проверить её родителей. Проверять там, естественно, было некого, но Джонни хватило ума промолчать и не выпустить из своего рта слова, которые могли бы всё разрушить. Влада была убита горем, и хоть на её лице появилась улыбка, а смех вырвался наружу, когда она красовалась в новом платье, всё же большую часть времени Джонни видел её грустные, потухшие глаза, как бы говорящие, что сознание копается в мыслях. За весь день, что они провели под солнцем, перебираясь с одной улицы на другую (мотоцикл приказал долго жить у самого Казанского собора), Влада и Джонни особо не разговаривали – лишь иногда обменивались фразами, подшучивали (пытались подшучивать) друг над другом и в основном молчали, изучая новый мир в тишине.

Они перекусывали на ходу, шагая по трупам, хоть и старались на них не наступать. Тошнотворный запах уже вовсе и не ощущался, будто его совсем не было. Надо же, как быстро ко всему привыкает человеческий организм! Уже не бросало в дрожь при взгляде на раздавленные черепа и растёкшиеся по асфальту мозги, которые начинали неистово нагреваться на солнце. Жара пыталась выжать из тела каждого максимум жидкости, но возблагодарим Господа Бога и его чертей-прислужников за создание тени, иначе и Джонни, и Влада превратились бы в тающие на ходу куски мыла.

Ближе к вечеру, когда солнце приготовилось целовать горизонт, они всё-таки дошли до того дома, где проживают… пардон, проживали родители Влады. Там их, конечно же, не оказалось. На их месте были лишь ошмётки тел и, к удивлению Джонни, хорошо сохранённые лица, пусть и с пустыми глазницами. Светлячки их почти не тронули, а потому Влада сразу узнала эти скулы, носы, губы… и всё, началось.

Женская истерика – это нечто. Не дай Бог неподготовленному, а тем более не знающему мужчине попасть под неё. В эти моменты сотрясается весь мир, все вулканы на планете взрываются магмой, а небо готовится вот-вот упасть, потому что – о Боги! – вы разбудили в женщине гнев. А как известно любому, кто хотя бы раз был женат, в каждой женщине сидит дьявол. Да такой, что следующей встречи ты с ним точно не пожелаешь, а потому и пытаешься задобрить его букетами и парфюмами.

Но дьявол Влады вырвался наружу, как только она увидела останки своих родителей.

Джонни не хотел её ударять. Казалось, если хотя бы попытаться обнять это хрупкое тоненькое тело, то можно заодно сломать пару костей. Но крики… Господи, крики Влады не уступили бы вою Сатаны, а то и переплюнули бы его. На несколько минут её глаза покинул рассудок, и в эти зрачки вселился дикий зверь, сошедший с ума. Она набросилась на Джонни, обвиняя его в смерти всего мира. Попыталась укусить его, и ей бы это удалось, если бы сильная мужская рука не дёрнула за волосы. Можно ли было её успокоить? Определённо нет. Влада обезумела, пусть и на время. Так что ничего другого, как вырубить её, не оставалось. Джонни разбил об её голову стеклянную бутылку, но – опять-таки возблагодарим Господа Бога и его чертей-прислужников – Влада осталась жива. Если она когда-нибудь упадёт с лестницы, то сломает себе всё, что только можно сломать. Такая сила в таком слабом теле…

Когда солнце наполовину скрылось за горизонтом, они вышли из дома в прохладный вечер: Влада – на руках Джонни, он – держа её из последних сил. И силы действительно были последними, ведь прошедший день заполнил ноги свинцом, а руки тяжестью металла, так и тянущей всё тело вниз. Поэтому Джонни, посмотрев на первые звёзды и пробежавшись взглядом по странно-красной, решил переночевать в одном из магазинов, закрывающихся на ночь. В таком он и оставил свой груз с милым, по юному прекрасным личиком, и ушёл. Вернулся через полчаса с двумя лёгкими матрасами под мышками и с таким же количеством одеял в руках. Уложил Владу на матрас, укрыл от мира и захотел чмокнуть в щёчку, но передумал в последнюю секунду.

А сейчас он ел чипсы и отдыхал, вспоминая красоту сегодняшнего заката, которую так и не понял.

Весь магазин был поглощён тьмой, и лишь в одном из проходов её разбавляли два широких луча фонарей, освещавших небольшой коридор из стеллажей. Джонни сидел на полу, пытался найти во вкусе чипсов хоть немного бекона и смотрел на поворот из другого отдела, выход которого находился у кассы. У пустой кассы. Теперь на ней не пробьётся ни одни товар, не улыбнётся ни одна кассирша и не засмеётся ни один покупатель. Ведь что всегда поддерживало мир, до апокалипсиса? Конечно же, улыбающиеся кассирши! Эти непризнанные герои, дарившие людям позитив даже в самый хмурый день. Да уж, теперь мир точно рухнет без своих героев.

Влада слабо застонала и перевернулась на другой бок. Вроде прошептала что-то похожее на «Рома», но тут же смолкла и продолжила посапывать.

– Спи, – его голос не превышал тихого шёпота и растворялся в воздухе, как только слова срывались с губ. – Завтра ты будешь меня ненавидеть, но пока отсыпайся. Наутро проснёшься с шишкой на затылке. Здесь я прошу прощения.

Он поднялся и кинул пустую пачку чипсов на пол. Часов рядом не было, но по ощущениям Джонни Петербург погрузился в новый день, только-только преодолев полночь. Что ж, тогда нужно ложиться спать, чтобы завтра встать с ясной головой, до того, как солнце начнёт свою жаркую пляску. Да, определённо стоит ложиться. Потому что совсем скоро настанет новый день, новые проблемы и новые возможности. Возможности для…

Кто-то открыл дверь магазина и вошёл внутрь.

Джонни замер, так и оставшись стоять в свете двух фонарей. По кафелю ступали чьи-то тяжёлые ботинки, а за ними ещё одни, а за теми – ещё. И прежде чем Джонни сообразил, что стоит в единственном освещённом участке всего магазина, в проходе показался тёмный силуэт. Руки инстинктивно поднялись вверх, когда глаза заметили очертания автомата. Силуэт приближался и уже почти дошёл до Влады, лежащей на полу, когда Джонни уловил за спиной чужое дыхание. Он резко развернулся, и тут же приклад врезался в череп, заставив всё тело с грохотом пасть вниз.

Глава 3 Чистилище

Ему снилась боль.

Она обволакивала тело и заполняла мышцы горячимметаллом, что разливался по всему телу. Солнце подпаливало кожу, уже начавшую дымиться. Егор чувствовал, как под ней плавятся кости. Чувствовал, как зубы проваливаются в дёсны, но тем не менее продолжал копать. Лопата впивалась в землю и отбрасывала её прочь, вырывая огромную яму, которой предстояло стать могилой.

Могилой для его мёртвых родителей.

Пот скатывался по мышцам Егора. Воздух над ними раскалялся, земля под ногами чернела, и всё вокруг Егора пылала в пожаре. Чистое голубое небо медленно опускалось вниз, грозясь размазать об землю каждого, кого встретит. И тишина… она давила больше всего. Её молчание сводило с ума, а кровь в висках заставляло течь громче, быстрее. Движение любого сустава оглушало, но не могло переплюнуть тишину, которую так хотелось нарушить криком! Так захотелось взвыть в небо и бросить лопату! Да так, чтобы та сломалась на две части! Егор не хотел держать её в руках! Он пытался расцепить пальцы, перестать рыть могилу родителям, но лопата будто вгрызлась в кисти и не желала их отпускать. Окружавшие дома становились всё ближе друг к другу, а тёмные окна – окна, в которых теперь никто никогда не зажжёт свет – молча смотрели на раздетого по пояс парня (мальчика, конечно же, мальчика), выкапывающего могилу в дворовой клумбе – среди цветов, среди красоты.

Егор рыдал, но не чувствовал на щеках слёз, потому что всю их поверхность покрывали капли стекающего пота. Всхлипы тонули в горячем воздухе, а иногда и вовсе застревали в горле, не вырываясь наружу. Яма увеличивалась с каждой секундой, минутой, часом – дно утопало во тьме, будто бы шепчущей: «Пади в меня». Лопата нагревалась, раскалялась в руках, но пальцы никак не могли отпустить её. В какой-то момент Егор прижал её ногой к земле и начал отдирать кисти. Они нехотя подались, оставляя за собой куски свисающей плоти. Но боли совсем не было. Был только страх, что копать могилу придётся вечно, потому что мама ждёт. Мама ждёт, папа ждёт, все ждут, когда наш маленький мальчик собьётся с ног и…

Пальцы резко отлепились от лопаты, оставив на ней полосы кожи. Егор видел собственные кости сквозь розовую плоть и чувствовал каждое их движение. Ветер ударялся об них, и только когда в груди запела музыка, какая бывает при скольжении ветра сквозь щели, Егор понял, что воздух проходит через рёбра. Открытые рёбра, через которые можно легко просунуть пальцы.

– Спасибо за работу.

Холодные пальцы легли на плечи и заботливо вогнали в кожу ногти. Голом мамы исказила отвисшая, еле держащаяся на весу челюсть и черви, поедающие её язык. Но Егор смог уловить аромат сухих, таких знакомых духов, которыми всегда пользовалась его мама. Ногти вошли ещё глубже и развернули тело, пока по плечам стекали ручьи алой крови.

– Отдохни, Егорушка. Ты слишком устал.

Он не расслышал слов, но понял их смысл, когда гниющие руки толкнули его, а почва под ногами пропала. Егор упал в могилу, которую сам же рыл целую вечность. И он бы закричал на весь мир, если б рот не завалила земля.

Она сыпалась сверху с сумасшедшей скоростью, а через пару секунд и вовсе придавила живого трупа, пытающегося вырваться наружу.

Каждый получает то, что заслужил.

Да, Егор?

* * *

Он проснулся с рывком, выбросившим его с кровати. Лицо тут же врезалось в пол, хоть рука и пыталась смягчить удар. Боль не появилась даже тогда, когда из носа хлынула кровь и потекла к губам, окрашивая собой кожу. Егор попытался встать на ноги, но потерпел поражение и упал, подвернув лодыжку. Мир перед глазами рухнул, утонул в чёрных точках, а голова вовсе погрязла в тумане, не дающем ничего разобрать. На светлый линолеум упало несколько капель крови, оставив на нём тёмные пятнышки. В их отражении Егор увидел своё лицо и блики флуоресцентных ламп над головой.

– Твою мать… – Он снова попытался встать и на этот раз одержал победу. Тело вновь стало послушным, а ноги не заплетались друг об друга, как обычно бывает после долгого сна.

– Вам следует заткнуть левую ноздрю.

Егор обернулся и увидел сидящую рядом с кроватью женщину, уместившуюся на небольшой тумбочке. Она была одета в простой белый халат, доходивший до колен, строгие чёрные брюки и туфли на низком каблуке. Слегка всклокоченные каштановые, уже седеющие у висков волосы стелились по плечам и свисали концами у самых грудей, хорошо скрытых под одеждой. Руки женщины были положены на серую папку, находящейся на прижатых друг к другу коленях. Морщины на лице выдавали возраст, но всё же не смогли скрыть той женскую красоту, что виднелась в очертании этих скул, губ и чуть приподнятом подбородке. Тоненькие брови театрально взметнулись вверх, когда Егор резко обернулся, и падающая на лоб чёлка скрыла ещё одни морщинки. По губам пробежала улыбка, но так незаметно, что это чуть ли не укрылось от Егора.

Придя в себя, он спросил:

– Кто вы? И где я? Почему так светло?

– Оглянитесь вокруг и попытайтесь догадаться, где вы.

Он так и сделал – последовал совету. Их окружали четыре белые стены, но не ослепляющие своей яркостью, а мягкие, будто сделанные для душевнобольных. Сходство в этом проглядывалось и в мебели, лишённой острых углов: кругленький столик и задвинутый к нему стула, старая солдатская кровать, на которой лежал тонкий матрас, прикроватная тумбочка с круглой поверхностью, встроенный в стену чёрный экран и пустой шкаф, собрали который, судя по всему, недавно. Комнатка выглядела так, будто её только-только обставили, и то худо-бедно, как говорится – для «галочки».

Но для чего-то же её обставили. И тот факт, что Егор проснулся в этой самой комнате, очень сильно настораживал. Голые стены хранили секреты, которыми явно не хотели делиться.

– Я так и не понял, где я.

– Значит, вас переоценили, когда поощрили за интеллект.

Егор хотел ответить, но с подбородка упала ещё пара капель крови, заставив закинуть голову вверх и заткнуть ладонью ноздрю.

– Меня зовут Мария Цветаева. Это мои настоящие имя и фамилия, не псевдоним. Можете пожать мне руку.

Егор, не опуская головы, нашёл в воздухе женскую ладонь и слегка сжал её. Она же наоборот – приложила такую силу, что чуть ли не сломала Егору кисть. Он смог подавить в себе стон, но сделал это с трудом, стиснув зубы. Мария явно не старалась показаться слабенькой.

– Вот, возьмите, – она положила ему в руку влажную салфетку. – Заткните свою бедную ноздрю и следуйте за мной. Мне велено вас провести.

И прежде чем Егор успел что-либо ответить, туфли на низком каблуке направились к двери, не останавливаясь ни на секунду. Пришлось быстро запихать салфетку себе в нос и опустить голову, чтобы держать в поле зрения эту женщину Дай-Сломаю-Тебе-Руку. И когда Егор пошёл за ней, он почувствовал себя идиотом. Идиотом, с торчащей из носа белой салфеткой.

– Вам идёт. – Всё тот же безразличный голос и всё та же тень улыбки на губах. – Только не чихните на меня, хорошо? Мне за это не платят.

– А за что вам п…

Мария открыла дверь и вышла в коридор, после чего направилась по нему куда-то вдаль. Егор последовал за ней, стараясь держаться как можно ближе подобно маленькому ребёнку, впервые попавшему на работу к маме.

Коридор был не то что длинным – бесконечным. Вот то слово, с помощью которого можно попытаться объяснить длину этих четырёх стен. Серый пол изуродовали чёрными царапинами (вероятно от тележек. Но зачем здесь тележки?), он отражал сияние ламп, ярко светящих над самой головой. Стены настораживали обнажённостью: ни картин, ни полок, ничего. Лишь кое-где мелькали наклейки, сообщающие о запасном пожарном выходе. На весь коридор разносились только шаги двух пар ног, идущих непонятно куда. Единственной подсказкой был слабый аромат медицинского спирта, витающий в воздухе, какой бывает в поликлиниках и больницах.

Но это была не больница и уж тем более не поликлиника. В них не могут быть настолько длинные коридоры.

Стали появляться двери, но, конечно же, закрытые. Без табличек, без номеров. За некоторыми из них Егор уловил голоса – мужские и женские, – но разобрать слов не смог. Ну и ладно, сам факт того, что здесь находились люди, успокаивал. Потому что в какой-то момент Егор перестал считать Марию человеком – ни одна женщина не может идти на каблуках так долго, не сбивая ритм.

– Вы не устали?

– Устал. Но найду в себе силы идти дальше, если узнаю, куда мы вообще идём.

– Я без понятия, когда вы в последний раз ели. Сейчас мы идём в столовую, где вас накормят. На еду не жаловаться; ничего другого вы есть не сможете.

– Вы меня пугаете.

– С комплиментами у вас тоже всё очень плохо. – Она ускорила темп, так что Егор чуть ли не перешёл на бег. – Но я сделаю вид, будто не услышала этого. Если хотите ещё задать вопросы, постарайтесь сохранить их у себя в голове и потом зададите другим людям, не мне. Моя задача – провести вас, а не рассказывать о том, куда вы попали.

– Гостеприимностью ваш отель не отличается.

Мария не ответила, даже не улыбнулась. Вместо этого она ещё сильнее сжала в руке серую папку, будто в ней было действительно что-то невероятно важное. Что ж, может, всё так. То, что Егор видел перед собой живого человека, уже было важно, и…

– Господи. – Он тяжело выдохнул, на пару секунд отстав от Марии. – Здесь не пахнет трупами. Воздух чист! Как… как ночью на улице. До всего этого…

– Скоро узнаете, почему воздух так чист. А пока попрошу вас помолчать, юноша. У меня и так голова раскалывается от всех вас. Так что будьте добры, поговорите с самим собой.

Больше его рот не открывался, хотя в голову, несмотря на всю странность ситуации, продолжали приходить шутки. Но холодный тон Марии всё-таки заставил Егора замолчать, так что весь остаток коридора (километра четыре, не меньше) они преодолели в молчании. На пути им не попался ни один человек, даже ни одной крупицы пыли – всё содержалось в идеальной, пугающей чистоте.

Наконец они подошли к двери. Мария подняла руку, и только сейчас Егор заметил на её указательном пальце тёмное кольцо – ребристое, с непонятным узором, отлитое будто из чёрного металла. Она просунула палец в специальное отверстие в двери, провернула его (она же сломает сейчас палец), после чего раздался щелчок, напоминающий хруст костей. Но то был замок, и уже через секунду дверь отперлась, приоткрыв небольшую щель. Мария толкнула её и раскрыла полностью. Егор тут же последовал за ней, но замер, как только переступил порог.

Перед ним простирался огромный зал, стены которого словно убегали друг от друга. Волна шума ударила в голову и отозвалась в ней протяжным эхом: повсюду гремела посуда, ложки и вилки стучали о тарелки, по воздуху протекал неразборчивый говор людей. Они сидели за столами, каждый из которых был предназначен для четырёх человек. Мужчины и женщины болтали друг с другом, что-то рассказывая и делясь эмоциями. Егор увидел лавирующего меж рядами столов седовласого парня, ведущего за собой маленькую улыбающуюся девочку. В дальнем углу, прислонив ко лбу белую кружку, сидела молодая женщина, уставившись куда-то пустыми глазами. Некоторые просто ходили из стороны в сторону, что-то бормотали себе под нос. Но многие разговаривали, выслушивали других и поедали полученную на подносах еду.

Его с ужасом понял, что все эти люди живые. Что все они кого-то потеряли и пережили кошмар, прежде чем попасть сюда, чтобы это «сюда» не значило. Каждый столкнулся с сияньем светлячков, дожил до сегодняшнего дня и… всё ещё живёт. К горлу Егора подкатил небольшой комок, когда он увидел улыбки на смеющихся лицах, которые за последние несколько дней не раз были искажены плачем. Люди… так много людей, способных смеяться. И так много людей, прошедших кошмар.

– Берите поднос и двигайтесь вон туда. – Мария указала на небольшую тележку с подносами и на раздачу, вдоль которой расставили блюда. Прибывающие люди осторожно брали их и уносили с собой, пока несколько женщин в слегка замызганных фартуках выдвигали новые порции еды. – Не волнуйтесь, отравлять вас мы не будем. Возьмите, что понравится, и сядьте за любой стол.

– А что потом?

– Вы поймёте. А если не поймёте, попробуйте обратиться к своему мозгу.

С этими словами Мария развернулась и ушла, оставив за собой развеваться халат. Егор оглянулся, ещё раз посмотрел на огромный, просто гигантский зал столовой (как же их много) и спустя какое-то время направился к тележке с подносами – медленно, словно во сне. Через несколько секунд он уже проходил по раздаче, брал то, что первым попадалось под руку, и очнулся лишь один раз, когда кто-то ударил его по руке, сказав, что нельзя брать двойные порции. Ещё через несколько секунд Егор пошёл с подносом к столам, смотря на то, что сейчас будет есть.

Завтрак, обед или ужин составляли манная каша, три куска батона, одна пачка сливочного масла, чай (по аромату, вроде как, неплохой), два прямоугольных печенья и варёное яйцо с уже чуть треснутой скорлупой. Выглядело всё более-менее аппетитно, но какой за этим скрывался вкус мы узнаем только сейчас.

– Нужно найти Вику. – Голос Егора утонул в общем гомоне. – Вику и Влада. Они должны быть где-то здесь.

Десятки, может, даже сотни голов оборачивались друг к другу и о чём-то спрашивали, но ни ярко-рыжей, ни знакомой тёмной-русой среди них не было. Егор стоял перед рядами столов, пока мимо проходили люди с точно такими же подносами в руках. Всё вокруг выглядело так, будто и не было никакого апокалипсиса. Привычность окружения одновременно и пугала, и успокаивала. Светлые тона, в которых была сделана столовая, отгоняли негативные мысли, позволяя просто наслаждаться едой. И сейчас желудок был совсем не против сжевать что-нибудь вкусненькое и запить это чем-нибудь горяченьким.

Взгляд наткнулся на почти пустой стол, за которым, ссутулившись, сидела девушка. Пепельно-русые волосы скрывали её лицо. Голова была опущена вниз, полностью отрешённая от мира, обращённая только к подносу. Егор подошёл к столу и сел напротив, чуть не уронив на пол свою тарелку. Убедившись, что она не соскользнула с подноса, он сказал:

– Привет.

Ему ответили тёмно-зелёные глаза, взглянувшие на него исподлобья. Тонкие женские ручки разрывали хлеб на кусочки и по одному закидывали в рот. Девушка явно не была настроена на общение, и Егор уже собрался пересесть за другой стол, когда она ответила:

– Привет.

Ладно, начало неплохое, подумал он. Осталось узнать, какого чёрта здесь так много людей и где сейчас Вика с Владом.

Но желудок имел другое мнение. Он с протестом заурчал, требуя пищи. Так что пришлось попридержать вопросы и перейти к трапезе. Манная каша, конечно, не являлась мировым деликатесом, но принести удовольствие могла. Особенно с чаем, особенно с батоном и маслом.

Егор начал завтракать (судя по всему, это был именно завтрак), пока девушка напротив молча ела хлеб, уставившись в одну точку. Она не притронулась ни к чаю, ни к каше, ни даже к печеньям. В другой ситуации Егор бы не постеснялся взять себе то, что другие не будут, но пустой взгляд тёмных зелёных глаз пугал его и слегка настораживал. Справившись с половиной каши, он уже хоте вновь заговорить, но девушка его опередила:

– Вы не знаете, что происходит?

– Нет, не знаю. Меня привели сюда, ничего не объяснив. И давай лучше перейдём на «ты». Так будет лучше. Я, кстати, Егор.

Он протянул над столом руку, и девушка, проверив её взглядом несколько секунд, ответила рукопожатием – очень слабеньким и хиленьким. Егор подумал, что если бы она здоровалась с Марией, то осталась бы без кисти.

– Меня зовут Влада. Полное имя – Владислава.

Вот я и нашёл Влада. Правда, немного другого.

– Как давно ты сюда попала?

Она чуть оживилась и теперь не была похожа на еле работающего робота.

– Я проснулась недавно. Меня тоже привели сюда, ничего толком не объяснив. Эта Мария… как её?

– Цветаева.

– Да, она. И, как я понимаю, никто здесь ничего не знает. Все спрашивают друг друга: «Что произошло?» – и в большинстве случаев отвечают тем, что бьют по море. Ну а если по морде ударят меня, то я тут же упаду как мешок с костями. Поэтому и сижу, ем.

– Так ты, получается, одна?

– Нет, со мной ещё один козёл. Я его пока не видела, но как увижу, сразу же прибью. – Влада хотела продолжить, но быстро переключилась на другую тему: – А ты? Ты тоже с кем-то?

– Со мной один друг и девушка. Может, ты её видела: яркие рыжие волосы, такие же яркие зелёные глаза и…

– Она?

Влада указала Егору за спину. Тот повернулся и увидел огненную макушку, которую как-то пропустил. Рядом с ней, конечно же, был Влад. Эту обтянутую рубашкой спину невозможно не узнать.

– Подожди минутку, я их позову.

Егор поднялся и направился к Вике, искренне радуясь тому, что с ней всё хорошо. В обычное, не обусловленное такими обстоятельствами время он бы напугал Вику или закрыл бы ей глаза ладонями, но сейчас просто подошёл и, поцеловав в щёчку, проговорил:

– Рад, что не потерял вас. Пойдём за мной, за другой стол. Я уже успел кое с кем познакомиться.

Уже через полминуты все четверо обменялись рукопожатиями. Егор представил Владу Владу и, не сдержавшись, засмеялся.

– Надеюсь, если я в неё влюблюсь, то не приду ночью к тебе, Влад. А если и приду, то сделай так, чтобы я не заметил подмены.

Вике шутка не понравилась, не вызвала даже улыбки. Влад и Влада лишь слегка улыбнулись, и, поняв, что единственный смеётся за столом, Егор посерьёзнел и собрался с мыслями.

– У кого-нибудь есть идеи, где мы? И что вообще происходит?

– Нас вырубили военные и привезли сюда. Конечно же, для чего-то невероятно важного. И… Егор, вытащи из носа салфетку. – Вика чуть сморщилась, но улыбка всё же проскочила на её лице. – Ты с кем уже успел подраться?

– С полом, когда с кровати падал. – Он вытащил салфетку и, заметив, как все отвернулись от данного произведения искусства, кинул её в пустую кружку. – Влада, может, ты всё-таки что-нибудь знаешь?

– Они пришли, когда я спала. Точнее, была в «отключке». Так что нет, я ничего не знаю. Но определённо мы здесь не просто так. Я думаю… ну, не знаю… нас к чему-то будут подготавливать?

За столом воцарилось молчание, хоть вокруг и гремел шум. Кто-то громко рыдал. Кто-то безудержно смеялся, пытаясь скрыть всхлипы. Одна женщина кричала на всю столовую и искала своего мужа, подбегая к каждому мужчине. В конце концов два солдата (форма на них ничем не отличалась от той, в которой в гостиницу явились силуэты) увели её прочь, крепко взяв под руки. Маленькая девочка – та, что попала Егору на глаза – бегала среди столов и воровала кусочки батона, смеясь во весь голос. Седовласый отец пытался её догнать, но из-за усталости, вызвавшей тёмные мешки под глазами, он лишь плёлся между рядами и извинялся перед всеми за хулиганство дочки.

Полненький старик в очках с толстой оправой сидел на полу и что-то проговаривал себе под нос. Люди старались обходить его, но всё же некоторые случайно задевали старика ногами и ударяли его, после чего либо извинялись, либо продолжали идти дальше. Наверное, потерял ребёнка. Только это может вогнать в такую депрессию пожилого человека, уже прожившего полжизни.

Внезапно воздух запищал, как будто совсем рядом завизжала какая-то сумасшедшая. Егор прижал ладони к ушам и заметил, что сделали это и все остальные. Из носа снова потекла кровь. Маленьким ручейком, тянущемся к губе.

Визг прекратился, и вместе с тем по голове ударила тишина. Егор тут же заткнул рукой ноздрю и посмотрел в ту сторону, в какую поворачивались головы всех людей. На один из пустых столов забрался высокий мужчина, держащий в руке микрофон. Солдаты, охранники или наёмники – кто бы это ни был – сдвигали остальные столы, образуя под ногами мужчины подобие сцены. Рядом с ней были установлены колонки, к которым тянулись провода. Взгляды всех присутствующих сосредоточились на том, кто возвысился над каждым. Глубина чёрных волос бросалась в глаза даже с такого расстояния, с какого их видел Егор. Лицо мужчины очерчивали острые линии челюсти, чисто выбритые, говорящие о безупречной гигиене своего хозяина. Широкие плечи не скрывали силу, что просачивалась и во взгляде. Каждое движение мужчины несло в себе уверенность – она чувствовалась в воздухе, как и его безумная энергетика. Полы чёрного пальто не доставали до туфель, но зато само пальто чётко выделялось на фоне светлых тонов. Казалось, мужчина этот пришёл из другого мира, не имеющего ничего общего с этим. Но, тем не менее, когда он возвысился над столами, ни один из людей не сказал и слова, а лишь молча продолжал смотреть, наблюдать.

И уже через несколько секунд из динамиков полился низкий, но при этом мягкий мужской голос:

– Вы умерли?

В столовой воцарилось молчание. Лишь где-то в углу безутешно рыдала женщина, рядом с которой подросток разбивал себе голову об стену. Он не замечал льющихся по воздуху слов, а потому вновь и вновь оставлял на стене пятна крови, надеясь сломать себе череп.

– Я думаю, каждый из вас считает, что он умер. И давайте будем честны – так и есть. Какая-то часть вас действительно умерла. Осталась с жёнами, матерями, сёстрами, отцами – с близкими людьми, которых мы уже не сможем обнять. – Голос лучился бархатом, но при этом не был лишён жёсткости. Человеку с таким голосом хотелось верить. Казалось, именно так разговаривает Бог. – Я потерял Лизу, свою дочь. Ещё несколько дней назад я… я играл с ней в «динозавриков» – нашу любимую игру, и мы… – Он замолчал, пытаясь не дать всхлипу вырваться наружу. – Знаете, я любил её. Каждый из нас кого-то любит, даже если этого «кого-то» уже не в живых.

– О чём он говорит? – Влад задал вопрос, но так и остался без ответа – все слушали того, кто говорил в микрофон.

– Мы умерли, да, это нельзя отрицать. Поднимите руки те, кто пожертвовал бы собой, чтобы спасти от этих гнусных светлячков свою семью.

Руки взметнулись вверх как по команде. Равнодушным остался лишь старик, сидящий на полу и не обращающий внимания на всё вокруг. На его губах перекатывалось имя дочери, с которой им так и не удалось помириться.

– Мы все любили их. И будем любить. Но… мы ведь живы. Почему-то остались живы. Но зачем?! Чтобы мы дальше страдали и видели на улицах нашего города мёртвые семьи?! Этого мы хотим?!

– НЕТ! – Толпа ответила общим хором, после чего раздался женский плач, пробирающий до самых костей.

И именно эта женщина выкрикнула:

– Я лишь хочу увидеться со своим братом! Он был мне дороже всех на свете! Дороже… ВСЕХ!

Она разрыдалась, и Егор увидел, как двое мужчин начали её успокаивать. Один из них обнял её и прижал к себе, поглаживая по голове. Судя по всему, хороший друг.

– Знаете, я верю, что после смерти что-то да есть. Рай или ад – неважно. Я знаю, что наши близкие наблюдают за нами. Как думаете, им приятно, когда они видят, что мы убиваемся по ним? Думаете, они в восторге, когда мы виним в их смерти себя?! Как думаете, чего они хотят?

– Чтобы мы жили счастливо!

– Счастья!

– Отстаньте от них!

– Любви! Они хотят любви!

– Вы все верите, что они всё ещё живы, пусть их тела и пытаются доказать обратное! И я верю, что моя Лиза жива! Верю, потому что люблю! Мы верим и будем помнить всех наших близких и дальше! И мы, друзья, должны жить дальше, храня в своём сердце прошлое! Да, это тяжело. Да, это невыносимо тяжело! Но мы должны жить дальше. Вспомните своих сыновей. Вспомните своих дочерей. Вспомните своих родителей. Живите ради своей семьи и ради себя. Я знаю, в это трудно поверить, но мы сможем. Мы все вместе, а поэтому справимся!

После этих слов наступила тишина, оставившая людей наедине с собственными мыслями. Через несколько секунд кто-то встал и робко захлопал. К нему подключилась ещё пара людей, ещё и ещё. Вскоре столовую заполнили «жидкие» аплодисменты, но как только они набрали силу, то разнеслись по воздуху и сотрясли мир. Некоторые мужчины взметнули кулаки вверх, женщины вновь зарыдали, скрыв лицо в ладонях. Толпа ревела, и мужчине это нравилось. Но его напряжённые скулы говорили о том, что он рассказал ещё далеко не всё. Если на то пошло, связки только разогревались.

– Кто это такой? – Вика посмотрела на Егора и задала самый неочевидный вопрос: – И почему он в пальто?

– Я не знаю, кто эт…

– Мы должны жить дальше! Обязаны ради сохранения любви! И жить не среди смерти, а среди жизни! В своём городе – Санкт-Петербурге! И поэтому, – он на мгновение замолчал, мастерски держа паузу, – мы все здесь. Святцы привезли нас всех сюда, чтобы мы не мешали им очищать город. Всех наших жён, дочерей, отцов и братьев похоронят, не забыв написать каждому имя – это я вам гарантирую. Эти бравые ребята – лучшие из отряда «Святцев». – Один из солдат в форме поправил чёрный поясной ремень, подчеркнув свою значимость. – Они позаботятся о всех нас, пока другие будут приводить город в порядок. А потом мы вернёмся и все вместе отстроим новое государство! Создадим Новую Империю! Такую, какую хотим!

Егор с Владом переглянулись. Оба поджали губы.

– Я не знаю, что это за светлячки. Не знаю, что это за звезда. Но я знаю – знаю! – что мы в состоянии обеспечить нашим детям достойное будущее! Уже совсем скоро улицы очистят от тел, дороги отремонтируют и тогда… тогда каждый, кто сейчас слышит меня, сможет построить такую страну, о которой мечтал. Росси нет, но мы её возродим. Новую! Лучшую! Для наших семей!

Толпа вновь взвыла, внимая звонкому голосу диктора. Некоторые люди потянулись к мужчине, протягивая к нему руки как к божеству, но Святцы (что за глупое название?) отгоняли их, хоть и делали это неохотно, боясь причинить боль. Многие начали вставать на стулья, чтобы получше разглядеть человека, который смог заставить всех слушать себя. И получать в этом удовольствие. Потому что… следовало продолжать жить. Да, ради наших семей. Ради любви, ради…

– Послушайте! – Подросток с окровавленным лбом – тот, что проламывал головой стену – забрался на стол, скинув чужие подносы. – Послушайте, мистер! Пожалуйста! У меня есть вопрос!

Мужчина поймал его взглядом и, тепло улыбнувшись, кивнул.

– А… ну, где мы находимся?

– Мы находимся в самом безопасном месте, что только есть в мире. Это корабль Святцев. Святой корабль. Но я предлагаю называть его Чистилищем. Почему? Да потому что это та наша точка, с которой мы постараемся начать новую жизнь. Мы все прошли через ад, мы все хотим в рай, но ля этого необходимо пройти через чистилище. И когда мы спустимся на чистый город, оно уже будет позади.

– Спустимся?

– Да, спустимся. Мы сейчас летаем над городом, под самыми облаками. Чтобы аду превратиться в рай, необходимо время. И пока город будет перерождаться, мы восстановим силы здесь, залечив свои душевные раны. Я хочу обратиться к вам. – Он обратился к сотням пар глаз, устремлённых на него. – Позвольте мне стать вашим лидером. Лидером, который обеспечит порядок и справедливость. Честным, мать его, лидером.

Все Святцы разом подняли руку вверх, согнув пальцы в знаке, символизирующем мир. Увидев это, люди в первых рядах сделали то же самое, после чего это повторили и другие. Руки поднимались вверх плавной волной, растекающейся по всей столовой. Она дошла и до того стола, за которым сидели Влад, Егор, Вика и Влада. Все подняли руки, хоть и неохотно. Равнодушным, опять-таки, остался только старик, тихо сидевший на полу. Его шёпот утонул в общем гомоне обсуждающих что-то людей. Ни одна ложка не стучала о посуду – всё внимание было устремлено лишь на одного человека. И только когда волна поднимающихся рук дошла до конца, Егор заметил то, что укрылось от каждого. А может, это заметил и кто-то ещё, но решил промолчать.

Что ж, он молчать не собирался.

– У меня тоже есть вопрос. – Егор встал на стул, чтобы его лучше было видно. Все пары глаз – зелёные, голубые, карие, серые и другие – устремились на него, и только сейчас он понял, что всё ещё прижимает ладонь к ноздре. Опустил руку, кровь не пошла. Сейчас бы она только помешала. – У вас прекрасная речь, но вы не сказали самое главное. Как…

Мужчина взглянул на Егора, и тот замер, не договорив предложение. Карие глаза – эти две небольшие точки на таком расстоянии – впились в плоть и заглянули в самую душу. Тёмные зрачки поглотили всё вокруг. Они погасили свет столовой и окунули его во тьму, утопив в ней последние блики. Это не могли быть глаза человека. Такие глаза только у зверей, опасных и диких.

И чертовски умных. Способных мастерски скрываться среди людей.

Егор сглотнул слюни и тут же услышал щелчок в собственном горле. Будто кто-то снял его с предохранителя.

Палец на крючке.

И лёгкий нажим…

– Как вас зовут?

Мужчина очаровательно улыбнулся и поднёс микрофон ближе к губам.

– Меня зовут Алексей. Алексей Царёв.

И после этого женщины разрыдались, вцепившись в рядом стоящих мужчин.

Глава 4 Улыбайся миру назло

Злости, конечно, поубавилось, но недостаточно. Сразу как Влада дотрагивалась до «шишки» на затылке, боль тут же пронзала голову насквозь, вплоть до самых глаз. Удар, который нанёс ей Джонни, напоминал о себе каждый раз, когда пальцы случайно касались затылка. Да, может, она и сошла с ума на какое-то время, но бить по голове – это уже слишком. За такое следовало выцарапать глаза и сломать руки, но, в силу своей комплекции, Влада могла сделать только первое.

И да, она выцарапает ему глаза. Но сначала найдёт и выскажет в лицо всё, что думает.

Как только люди в столовой стали успокаиваться, Алексей Царёв попросил всех не расходиться, потому что «сейчас начнётся распределение по комнатам». Семей, друзей и просто близких друг другу людей подходить вместе, чтобы обеспечить максимально комфортные условия для проживания. У Влады никого из близких здесь не было, поэтому она позволила уцелевшим семьям (вот счастливчики!) пройти вперёд и выбрать себе комнаты. И осталась бы в потоке людей, если бы не поняла, что её, хрупкую девушку, просто сломают в этой давке. Так что она заняла пустой стол, наблюдая, как маленькие человечки подходят к импровизированной стойке, которую охраняли солдаты с автоматами. Их серьёзный вид действительно пугал и настораживал. Перед такими не хотелось говорить лишних слов, особенно если твои кости могут треснуть от одного удара кулаком.

Кроме, естественно, затылка. Уж он-то удар выдержал.

Влада прокручивала в голове последние моменты, предшествующие потере сознания. Вот они с Джонни подходят к дому её родителей, он пытается как-то пошутить, но в ответ получает лишь суровый взгляд. После чего, конечно же, замолкает. Он безумно притягивал к себе во время разговора, будто вокруг него существовало специальное магнитное поле. Его энергетика завораживала – это правда. Но стоило прекратить разговор и остаться одной, как тут же вся эта магия пропадала. Сейчас о Джонни думалось как о совершенно обычном человеке, но Влада знала (хоть и отказывалась в это верить), что вновь почувствует притяжение, как только заговорит с ним – с Джонни.

И ещё эта звезда…

Алексей Царёв упомянул её, но Влада слышала о ней и раньше. Люди с трепетом обсуждали её – тихими шёпотом, словно боясь, что она их услышит. Когда кто-то заводил разговор о красной звезде, то настороженно поглядывал на своего собеседника, ведь знал, что ходит по тонкому-тонкому лезвию. Влада не видела это «око дьявола» – как звезду назвал один мужчина, – но всё равно ей становилось не по себе от мысли, что на привычном небе появилось что-то чужеродное. Что-то, заставляющее людей понижать голос при обсуждении.

– Доброе утро, красотка. Я присоединюсь к тебе, не против?

Влада только успела повернуть голову, как рядом на стул села – точнее, плюхнулась – девушка и, особо не церемонясь с нормами приличия, закинул ноги на стол. Широкая улыбка осветила её круглое лицо, так и светящееся счастьем.

– Ну и дебильное название, да? Святцы! Я чуть не померла, когда услышала! Я, кстати, Алёна. – Она протянула ладонь. Влада, рассмотрев её несколько секунд, ответила рукопожатием. – Вообще у меня ещё есть фамилия – Задолбина. Но как только люди узнают её, то почему-то сразу перестают общаться. Придурки, правда? Так что давай я буду для тебя просто Алёной.

Влада холодным взглядом проходилась по лицу и телу той, чья блестящая улыбка никак не вписывалась в нынешнюю ситуацию. Растущие кудряшками русые волосы чуть не доходили до плеч и свободно болтались из стороны в сторону при каждом движении головы. Лицо девочки-подростка, которая совсем скоро станет женщиной, лучилось благодаря широкой искренней улыбке. Пухлые губки разъехались в ней, обнажив чистые ухоженные зубы. Эти ямочки на щеках могли хорошенько сейчас выбесить, но стоило лишь посмотреть в эти смеющиеся светло-зелёные глаза, как всю злость разом отпускало. В них не чувствовалась фальшь, они были настоящими. И непринуждённый смех, вырвавшийся из немаленькой груди, тоже был настоящим. Алёна, конечно, не была худышкой, но явно держала себя в форме. Хотя если бы Влада встала за ней, то смогла бы полностью спрятаться за её спиной.

– Господи, ты меня пугаешь. Осматриваешь так, будто я сумасшедшая. Я же не…

Стул предательски наклонился, и ноги Алёны, до этого лежавшие на столе, взметнулись в воздух. Она с криком полетела вниз и, когда попа больно ударилась об пол, чертовски громко смеялась. Хоть и со стонами, смеялась она уж очень заразительно. Влада пыталась сдержаться, но всё же проиграла и пропустила пару смешков. А уже через несколько секунд они обе заливались смехом: Алёна – от самой ситуации, Влада – от смеха Алёны.

Так они познакомились, а после и вовсе попросили выделить им одну общую комнату.

* * *

– Почему ты так улыбаешься?

Алёну вопрос не смутил. Наоборот – развеселил ещё больше. Ямочки на её щёчках углубились, а невидимые лучи, испускаемы улыбкой, разлились по воздуху.

– Потому что если не улыбаться, то всё окружающее дерьмо либо задушит тебя, либо превратит в унылый мешок с дерьмом. Улыбайся, детка, и жизнь наладится!

Влада в это не верила, но тем не менее улыбнулась. Не могла не улыбнуться. Слишком уж заразительно это делала Алёна.

Им выделили самую крайнюю комнату в коридоре Бог знает какого этажа. Если это действительно летающий корабль, как сказал Алексей Царёв, то тогда он был просто ОГРОМНЫМ. Лестница устремлялась высоко вверх и бесконечно вниз – казалось, если начать падать в лестничный проём, встретиться с землёй можно будет через вечность. Влада гадала, как же выглядит корабль со стороны, но эти мысли тут же покинули её голову, когда перед ней открылась дверь комнаты.

И…чёрт возьми, она была прекрасной!

Бежевые стены мгновенно создавали уют мягкостью своего тона, аккуратно переливающегося по всей комнате. Отдельно друг от друга стояли две кровати, заправленные женской рукой. Да, так кровать может заправить лишь женская рука. Ни один мужчина не постелет простынь так, как это сделает женщина. Простой закон природы, вот и всё.

Когда Влада с Алёной зашли в комнату, там царил тёплый свет, какой бывает на кухне тёмным холодным вечером. Правда, здесь не было окна, но зато стены увешали картинами, причём довольно красивыми. На одной из них по заполненному ночными огнями Невскому проспекту прогуливалась молодая пара влюблённых, укрывшихся под одним красным зонтом. Капли дождя стекали по его поверхности, и блики на них мастерски отобразил художник. Размытые силуэты прохожих отражались от луж, до которых так и хотелось дотронуться и почувствовать, как кончики пальцев окунаются в воду. Вторая картина – та, что находилась над правой кроватью, прямо напротив «Гуляющей пары» – показывала грациозную, невероятно красивую пантеру, чья шерсть утопала в глубине чёрного. Глаза светились тёмной зеленью изумрудов, зрачки в этом свете выглядели ещё выразительнее, ещё опаснее. Пантера будто следила за всей комнатой и никого не упускала из виду. Хоть художник и не показал их, но Влада буквально видела острые клыки за этими чёрными губами.

Хищник он и есть хищник. Его сила в спокойствии.

Третья же картина находилась над небольшими столиками, установленными меж кроватями у самой стены. Полотно показывало два силуэта: один – мужской, другой – женский. Они сидят на такой же тёмной земле и обнимают друг друга, наблюдая, как падают кометы на звёздном небе. Две из них вот-вот пересекутся, но художник решил не изображать момент их столкновения – уж слишком приятно само ожидание.

Когда Влада и Алёна налюбовались комнатой, им сказали (эти Святцы действительно пугают) выбрать себе кровать. Выбор Влады выпал на ту, что находилась под «Чёрной пантерой».

К комнате также примыкали туалет и душевая, хоть последняя и являлась ногомойником со шторкой. Но тем не менее условия проживания были довольно-таки неплохими. Влада и Алёна почти мгновенно обустроились, потому что вещей у них с собой не было. Всё осталось в старом разрушенном мире.

– Может, хоть немного расскажешь о себе, а, детка? Всё, что я о тебе пока знаю, сводится к тому, что та красотка и любишь посмеяться над тем, кто упал со стула.

– Ну… – Каждая из них сидела на своей кровати, напротив другой. Часы над картиной со звёздным небом показывали одиннадцать часов утра, так что ещё весь день, весь чёртов день был впереди.

Влада глубоко вдохнула и начала говорить:

– Меня зовут Владислава, мне девятнадцать лет. Хотела стать хирургом, но, похоже, теперь уже не выйдет. Что ещё сказать?

– Господи, ну какая ты скучная! – Алёна поднялась и через пару секунд плюхнулась на другую кровать, заставив Владу подпрыгнуть. Алёна обхватила её лицо – пальцы у скул – и с удовольствием заметила, что никакого сопротивления нет. – Надо говорить вот так: «Хей, йоу, красавчики! Меня зовут Влада-красотка, но для вас я могу быть просто госпожой. В моём арсенале есть очаровательная улыбка, длинные ножки, которые не раз сведут вас с ума, и просто офигенное чувство юмора, которое не снилось даже вашим матерям!»

Влада вновь не сдержалась и выпустила смех наружу, не в силах сохранить хоть каплю серьёзности. Алёна умела развеселить – это однозначно. Если Бог и раздаёт таланты, то ей он подарил невероятную способность излучать радость. Заразительную радость! И именно она заставляла уголки губ снова и снова подниматься, даже если этого совсем не хотелось.

– Ну перестань, всё! – Смех не позволял словам полностью срываться с губ и поглощал их, но и пусть. Они обе смеялись, и им было хорошо.

Им было чертовски хорошо.

– Так ты о себе расскажешь? Или только меня пародировать будешь?

Алёна, всё ещё улыбаясь, прислонилась к стенке, и плечи обеих девушек прижались друг к другу. Зрачки пантеры не сходили с двух макушек, расположившихся внизу: с одной – с прямыми пепельно-русыми волосами, с другой – с закрученными природой, светло-русыми. В этой комнатке были только они, и казалось, будто нет никакого летающего корабля, весь апокалипсис – выдумка, а остальное наладится. Да, наладится. Точно наладится. Не может не наладится, если люди всё ещё смеются.

– Рассказать о себе, да? Ну слушай, красотка, и слушай внимательно, потому что потом злая учительница будет задавать вопросы. Итак, начали! – Она хлопнула ладошками по коленям и подмигнула Владе. Подмигнула так, словно они с ней давние-давние подруги. – Родители назвали меня Алёной, но на этом их достижения заканчиваются. Короче, выросла я в детском доме. Меня, конечно, брали несколько семей, но… Знаешь, что я заметила? В каждой из них мужчина был полнейшим кретином! Не понимаю, как женщины отдают им себя! Они же ту-по-ры-лы-е! Ничего не понимают и даже не чувствуют! Ну и в общем…ни в одной семье я так и не прижилась. Была, видите ли, стервозной девчонкой! Ну не бред ли, скажи! – Она по-дружески пихнула Владу в плечо, и хоть та не хотела улыбаться, всё же уголки её губ невольно потянулись вверх. – Так что считай, я выросла на улице. А это такое испытание, не поверишь. По тебе сразу видно, что ты выросла в хорошей семье, а мне пришлось отбивать свои костяшки. Потому что так много ублюдков и козлов, которые хотят тебя трахнуть. А я не самая последняя уродина на Земле.

Ты не уродина, хотела сказать Влада. Ты безумно красива, кто бы что не говорил. Нет, Алён, ты не уродина. Ты красавица, вышедшая с улиц.

Но вместо этого Влада сказала:

– Как тебе удаётся всегда улыбаться?

– Всё просто, подружка. Улыбка – поистине великая вещь. Запомни это, если хочешь быть сильной. Я уже говорила, что в мире полно дерьма? Да, по-моему, говорила. Ну так вот, мир буквально заполнен дерьмом. В свои восемнадцать я это знаю слишком хорошо. Но наша задача, подружка, не обращать внимание на это дерьмо и радоваться жизни, даже если чертовски больно. Жизнь – сука. Это общепризнанный факт. Она бьёт сильнее всех и способна сбить тебя с ног. Так улыбайся ей назло! Потому что вся сила в улыбке! И чем чаще ты улыбаешься, тем проще ты начинаешь ко всему относиться! Запомни: сильные улыбаются, слабые ноют. Выбирай где ты, красотка.

Влада хотела что-нибудь ответить, но слова не успели сформироваться в предложения, потому что чужие пальцы потянули уголки её губ вверх. Алёна улыбалась сама и заставляла улыбаться Владу – впрочем, та была совсем не против. Светло-зелёные глаза вглядывались в тёмно-зелёные и лучились радостью – искренней, настоящей. Это поражало, безумно притягивало к себе, но притяжение было приятным, даже обволакивающим тело. Ему хотелось поддаться. Ему хотелось отдаться. И, конечно же, хотелось улыбаться.

Как сказала Алёна: «Улыбка – поистине великая вещь».

– Вот так и держи. – Она убрала пальцы с уголков губ Влады и с удовольствием заметила, что улыбка осталась. – Всё будет хорошо, поверь. Мы ещё живы, в наших грудях до сих пор бьются сердца, а чувство юмора у нас просто на высоте! Так что не унывай, подруга! Мы ещё перевернём мир! Возьмём его и перевернём! Веришь?

– Верю, Алёна, верю. Но могу я задать тебе один неприятный вопрос?

– О боже, ненавижу, когда так спрашивают. Ты либо спрашивай, либо нет. Без вот этих прелюдий. Они нужны только в одном деле.

– У тебя кто-то умер? Прости, что…

– Да Господи, перестань. Если ты хочешь спросить, почему я так улыбаюсь, если у меня кто-то погиб, то так и спроси. Но я тебе отвечу, дорогая: у меня никто не умер. Потому что у меня никого и не было! Никого, кроме себя самой. И, признаться честно, сейчас мне всё нравится больше. Да, кощунство, да, мерзавка, но ничего не могу с собой поделать! Посмотри, какая у нас комната! Это не детдом, где постоянно пахнет мочой и потом, нет! Это, мать твою, звёздный корабль! Охренеть! Мы парим над городом, Влада! Это… это просто с ума сойти можно! Так что, знаешь, сейчас я могу сказать, что чувствую себя счастливой. Хотя бы временно. Мне не нужно сражаться за еду и пытаться заснуть, пока на соседней койке кто-то трахается. А здесь кайф! Просто кайф…

Алёна положила голову на плечо Влады и прижалась к ней. Обняла. Минуту они просидели в молчании, под глазами чёрной пантеры. Спустя какое-то время Влада накрыла ладони Алёны своими и, медленно убрав их со своего тела, спросила:

– Как думаешь, что будет дальше?

– Дальшебудет только одно. – Её голос растворился в воздухе, но набрал силу и вновь звонко зазвучал: – Дальше будет жизнь, дорогая. Не такая как раньше, но мы справимся. Как сказал этот выскочка: «Построим новый мир».

– А если всё пойдёт наперекосяк?

– Если всё пойдёт наперекосяк, мы будем улыбаться. Жить, выживать и улыбаться. Покажем жизни, у кого тут стержень из стали.

После этих слов Алёна снова обняла Владу, и на этот раз ей ответили взаимностью.

На лицах обеих играла счастливая меланхоличная улыбка.

* * *

Джонни пришёл в себя в тот момент, когда Алексей Царёв объявил своё имя.

Несколько минут он неподвижно сидел на кровати и пустыми глазами смотрел на стену. Пустую голую стену. Голову покрывал сплошной туман – слишком густой, чтобы сквозь него смогли пробиться какие-то мысли. Откуда-то издалека долетали еле слышимые слова, но они лишь ударялись о стенки черепа и возвращались обратно. Только когда ткань реальности стала более-менее ощутимой, а разум потихоньку начал просыпаться, Джонни заметил сидящую напротив него женщину, положившую одну ногу на другую. Её рот шевелился и шевелился, но вскоре замер, будто его владелица внезапно поняла, что всё это время говорила в пустоту. Она встала, подошла к Джонни (при этом полы её халата следовали за ногами) и села рядом, на середину кровати.

– Вы меня слышите?

Он посмотрел в её карие глаза, но увидел другие. Увидел их в сиянии красного, кровавого цвета.

– Да, я вас слышу. Простите, долго приходил в себя. Меня зовут Джонни Райз.

Он протянул руку, но так и остался сидеть, не получив ответа. Морщинки женщины – те, что прорезались над самой переносицей – ещё больше углубились, будто сама она о чём-то серьёзно задумалась. Через несколько секунд она пожала протянутую ей руку, но с явно неохотой, с явным нежеланием. И когда заговорила, то в голосе её не смогла укрыться дрожь, взявшаяся непонятно откуда:

– Я Мария Цветаева. Мне положено провести вас в столовую, где вас накормят. После этого мы, то есть…

Джонни встал с кровати, игнорируя адресованные ему слова. Его пытались окликнуть, но и к этим позывам он остался равнодушен. Подошёл к двери и дёрнул за ручку. Заперта. Отлично. Просто, мать его, превосходно.

– Ключ у меня, сейчас я вам открою. Только давайте я сначала…

Но она не договорила. Чужие губы закрыли ей рот, и одновременно с этим сильные мужские руки сжали шею. Воздух застрял в горле и взорвался в лёгких, когда кулак с силой опустился под самую грудь.

– Ключ у тебя, и сейчас ты мне откроешь. – Мария попыталась вырваться из-под рук Джонни, но так и осталась взаперти, не в состоянии даже закричать – рот зажимала ладонь. – Ты мне откроешь себя, дорогуша, потому что у меня плохое настроение. Очень, очень плохое настроение!

Через минуту он вошёл в неё – уже мёртвую, но всё ещё тёплую.

Глава 5 Когда поют птицы

Да что это за чувство?!

Женя успел его возненавидеть за то, что никак не мог понять его, и полюбить, потому что… просто потому что. Описать его невозможно. Это похоже на обжигающее пламя, кончики которого подпаливают стенки лёгких и обжигают грудь. Иногда сердце начинает сходить с ума: вдруг резко сжимается, куда-то проваливается, а потом с силой бьёт по рёбрам, желая вырваться наружу. Всё это безумно странно, даже…пугающе? Как будто внутри сидит какой-то маленький монстр, незаметно поедающий твои внутренности, но мешать ему совсем не хочется.

Что бы это ни было, было приятно.

Это странное чувство Женя испытал, когда рано утром вылезал из палатки. И так и остался в ней, замерев в той позе, в которой находился – на четвереньках, в одних потёртых джинсах.

Спиной к нему стояла Катя, потягивающаяся после сна и вытянувшаяся во весь рост.

Она была прекрасна. Лучше, чем прекрасна. Лучи утреннего солнца мягко ложились на её кожу и переливались волнами света на распущенны русых волосах. Они стелились по белой ткани футболки, и хоть Женя видел только спину, он знал, что если развернёт Катю лицом к себе, то увидит на груди надпись ROCK, выведенную большими чёрными буквами. Солнце подчёркивало красоту её фигуры и очерчивало контуры лучами, ведь они не должны укрываться от мира. Низ футболки задрался вверх и приоткрыл вид на упругие ягодицы, от взгляда на которые Женя похолодел.

И вспыхнул одновременно.

Окружающие деревья шелестели листвой, и шелест этот разбавляло пение птиц, восхваляющих полуобнажённую женщину. Голые, такие прекрасные ноги так и манили к себе. Только ради них стоило писать песни, сочинять стихи и петь. Петь, пока не пересушит горло. Петь, пока не порвутся связки. Петь, пока не остановится сердце, потому что Катя… потому что Катя заслуживала всех песен на Земле. Она ведь даже не подозревала, насколько красива, как грациозна она в простых потягиваниях среди природы, среди пустого парка.

И как же хотелось подойти к ней и обнять! Прижать к себе и стоять так вечность, забыв обо всём на свете! Этого хотел Женя, этого хотели утренние лучи, этого хотели поющие птицы. Поэтому он вышел из палатки и начал подходить к Кате, пытаясь успокоить своё сошедшее с ума сердце.

Но она повернулась, как только услышала его шаги. Инстинктивно сделала шаг назад и чуть не споткнулась, но сумела удержаться на ногах. Её серые глаза широко раскрылись, а руки тут же вцепились в низ футболки, оттянув его.

– Отвернись! Быстро отвернись, а не то я тебя ударю!

Женя остановился, больше удивлённый её тоном, чем просьбой. Ветер нежно прошёлся по его плечам, как бы подсказывая, что нужно развернуться. Он так и поступил, но перед этим позволил глазам прогуляться по обнажённым ногам и вновь почувствовал пламя в груди, только на этот раз оно продолжило распространяться ниже, поджигая всё вокруг.

– Сними джинсы.

На миг Женя похолодел и перестал дышать, но его сердце тут же забилось ровно (или попыталось забиться ровно), когда он понял зачем. Руки тут же расстегнули ремень, ширинку и стянули с ног джинсы, после чего протянули в сторону. Чужие ладони забрали их, и вскоре Катя разрешила повернуться, хоть в её голосе и скользнуло нежелание.

Она полностью обличилась в одежду Жени – не хватало только носков и кроссовок. Его пропитанная потом футболка висела на ней, но даже так проглядывали линии Катиной фигуры. Джинсы оказались великоваты, но не настолько, чтобы в них невозможно было ходить. Видеть свою одежду на той, к которой неравнодушен – безумное чувство. Оно порождает внутри теплоту и вызывает нежность, хотя, казалось бы, ещё пару секунд назад ей неоткуда было взяться. Разве что из воздуха, гонимого прохладным утренним ветерком.

Женя улыбнулся, представив, как они с Катей, оба обнажённые, купаются в озере и плескают друг в друга водой. В воображении ярко блеснули их улыбки, и он буквально ощутил, как проводит рукой по влажной, такой желанной коже.

Опять это чувство… Рёбра начали нагреваться, грозясь расплавиться.

– Хватит на меня пялиться. У тебя такой же взгляд как и у большинства мужиков, когда я начинала с ними говорить. Прекрати.

– Ты очень красива, Кать. Поэтому я так и смотрю. И такой взгляд только у тех, кто часами стоит перед полотном великого художника и разглядывает шедевр. – Он немного помолчал, проходя взглядом по её телу. – Если природа – художница, тогда ты – её шедевр.

Катя хотела что-то ответить – это бы заметил даже слепой. Но губы её замерли, не выпустив ни одного слова. Женя увидел, как скулы начала заливать краска, и на фоне пунцовых оттенков ещё выразительнее казались широко раскрытые серые глаза. От их радужек отразилось солнце и утонуло в зрачках – таких глубоких, что из них можно было и не вынырнуть.

– Не неси чушь, – она говорила одно, но глаза…не умели врать. Краска на щеках стала ещё гуще, воздух вокруг Кати нагрелся, будто от неё исходил жар. – Хватит говорить мне такие вещи. Мне это ни хрена не нравится!

Нравится. Ещё как нравится. Я бы говорил тебе это всю ночь, если б мы продолжили танец.

– Вот об этом не надо! – Она резко повысила голос, и вместе с тем Женя понял, что говорил всё это вслух. Теперь уже его лицо начало воспламеняться, заполняться кровью. – Мы были пьяны, вот и всё! Тот поцелуй… он… ДА ТВОЮ Ж МАТЬ, ДАЙ МНЕ НОРМАЛЬНО СКАЗАТЬ! – Катя отвернулась и втянула в себя воздух полной грудью. Ветер баловался с русыми волосами, пытался проникнуть под футболку и один раз даже смог, заставив мурашки пробежать по коже.

Женя подошёл ближе и положил руки на спрятанные под его джинсами бёдра, но они тут же вырвались из-под пальцев. Катя развернулась, и теперь солнечные блики отражались не только от её радужек, но и от блестящих глаз в целом.

– Послушай, Жень. Давай… давай сразу всё разъясним. То, что было вчера – неправильно. Это…

– Ты пыталась меня убить. Это тоже неправильно, Кать. Мы делали друг другу больно, и это тоже неправильно. Сейчас нет ничего правильного. Ни-че-го.

– Мы были пьяны.

– А значит были откровенны.

Они стояли друг напротив друга, обдуваемые ветерком, но каждый из них чувствовал только жар – свой и чужой. Дыхание Кати сбилось, сердце Жени рвалось наружу. Птицы замолкли, наблюдая за происходящим. Шёпот листьев притих, боясь нарушить ту робкую тишину, что повисла между двумя безумно разными людьми.

Она слишком прекрасна.

– Мы не можем так поступать. Мы совсем не знаем друг друга, не знаем даже дни рождения.

– Пятнадцатое марта. – Он взял её ладони и легонько сжал. – Рыбка. Теперь ты.

– Двадцать седьмое июля. Лев.

– А львы едят рыб? – Улыбка мгновенно расплылась на лицах обоих – одинаковая, слегка стеснительная.

– Ну, только если очень хочется. Но… Господи, Жень, нет. Я не могу. Ты… – Губы перестали подчиняться, зажили своей жизнью. – Скажи честно: ты влюблён в меня?

Вот оно. То самое слово, которое могло попытаться описать те чувства, что бушевали глубоко внутри. Как только Катя произнесла его, Женя почувствовал, как расплавились рёбра. Растаяли и начали растекаться по груди, заливая её обжигающим кипятком.

Влюблён…

– Да, – он легонько притянул её к себе, всё ещё держа за ладони, – я влюблён в тебя. Я хочу быть твоим мужчиной.

Рэндж, давно наблюдающий за всем этим, высунул язык наружу и улыбнулся – искренне, по-настоящему радуясь.

– Вот этого я и боялась. Жень, мне тридцать два года, тебе – шестнадцать. Так нельзя.

– Давно ты стала следовать правилам?

– Послушай меня. Я слишком стара для тебя и к тому же неадекватна. Мы никак не можем…

– Ты жалеешь о поцелуе?

Вопрос выбил её из колеи. Катя слегка пошатнулась и упала бы на землю, если б её не удержали сильные руки. Пользуясь моментом, Женя прижал её к себе, и когда их животы соприкоснулись (её – скрытый под футболкой, его – полностью оголённый), из лёгких обоих рывком вышел воздух в лицо другому. Катя теперь не дышала, она пыталась вдохнуть, но с каждым разом получалось хуже, потому что всё внутри занимал огонь.

– Мне…понравилось. Поцелуй был сладким, но его не должно было быть. Нужно это прекратить, Жень. Пожалуйста, перестань, потому что я не могу. Я…не могу.

– Ты обнимала меня ночью. Всю ночь ты обнимала меня и плакала в спину. Плевать, что тебе тридцать два. Плевать, что мне шестнадцать. Зачем это прекращать, если нам нравится? Ты тянешься ко мне, я тянусь к тебе. Кто нам что скажет? Может, мы сейчас проживаем последние дни. Ты об этом не думала? Давай проживём их так, как хотим! Делать то, что хотим! Мы вместе, Катя. Началась новая жизнь – без законов, без правил.

– Тебе хорошо со мной?

Её голос дрожал как у плачущего ребёнка. Горячий воздух гулял меж трясущихся губ, всё тело сгорало в огне. И у Жени, и у Кати. Они чувствовали жар друг друга, игнорируя прохладный ветер. Приближаясь к ним, он раскалялся до предела и превращался в опьяняющий пар, что проникал глубоко в голову. Серый лёд полностью растопился и растёкся вокруг тёмных зрачков. Карие глаза отливали золотом в солнечных лучах, и в их бликах казалось, будто глаза Жени действительно светились золотом.

Тёплым, таким прекрасным золотом.

– Мне хорошо с тобой, Катя. Хорошо так, как не было никогда в жизни.

– Это странно. Это всё очень странно…

– Тебе хорошо?

– Да. – Она накрыла его скулы горячими ладонями. – Мне хорошо. Давай жить так, как хотим.

– Так, как хотим… – Их лбы соприкоснулись, глаза закрылись, опустились тяжёлые веки. – Это теперь наш мир, наши джунгли. Никто не в праве нам что-то говорить. Потому что мы делаем то, что хотим.

– То, что хотим… – Огонь внутри вырвался наружу – заполнял губы магмой и пускал искры на кончиках пальцев. – Скажи мне, что всё будет хорошо. Скажи мне это на ухо и обними.

Он чуть наклонил голову и вдохнул аромат её светлых волос.

– Всё будет хорошо. Мы с тобой хищники, а значит выживем. Помни: надежда – это огонь, согревающий нас.

– Надежда – это огонь, согревающий нас. – Голос полностью ушёл из-под контроля и теперь дрожал в сумасшедшем, безумном возбуждении. – Прости меня за всё, Женечка. Прости.

Вместо ответа он прильнул к её губам и ощутил, как они подались. Всё происходило медленно, словно время превратилось в вязкую массу. Два огня, два языка пламени встретились в двух ртах, начав сливаться друг с другом. Птицы вновь запели, да так радостно, что захотелось плясать. Но нет… они целовались, растягивая наслаждение, сняв с себя все оковы. В этот момент Женя чувствовал себя счастливым. Если этот поцелуй стоил всех тех мучений, что он прошёл, апокалипсиса и ужаса, то пусть. Эти движения её губ… её дыхание… за него не страшно умереть, лишь бы оно продолжало раздаваться. Лишь бы это продолжалось и продолжалось…

Катя зацепила нижнюю губу Жени и нехотя отпустила, после чего медленно открыла глаза. Серые радужки тут же блеснули, подчеркнув глубину чёрных зрачков.

– Неплохо целуешься. Особенно для новичка. – Её рука заскользила по прессу и скрылась за резинкой трусов, нащупав то, что буквально пылало пламенем. – Сними с меня эту вонючую футболку. И чёртовы джинсы тоже. Давай уже жить так, как хотим.

Он начал раздевать её, чувствуя, как всё больше и больше разгорается пах. Вновь прильнул к губам и громко застонал, когда чужая ладонь резко сжалась.

Рэндж, всё ещё улыбаясь, встал и отвернулся, затрусив куда-то вдаль, меж деревьев. Он увидел всё, что нужно, а дальше пусть они развлекаются и наслаждаются утром.

Сегодня просто отличная погода!

* * *

Первый раз был ужасным.

Женя кончил сразу же, как вошёл внутрь. Но (за это он полюбил её ещё больше) Катя не засмеялась. Наоборот – продолжала поддерживать сексуальную атмосферу. Но вот Женя… он мгновенно залился краской, как только оргазм отступил – то есть, через семь секунд. Больше всего на свете ему хотелось выбежать из палатки и рвануть Бог знает куда, лишь бы не видеть этих серых глаз! Господи, какой позор! Лучше бы он сдох днём ранее и не выдал такой номер! Это было не то что ужасно – просто, мать его, отвратительно! Был бы рядом заряженный пистолет, Женя без раздумий вынес бы себе мозги. Уж лучше так, чем смотреть в глаза женщине, перед которой ты не продержался и пяти секунд!

Но Катя повела себя подобно ангелу. Она не сделала вид, будто ничего не заметила, но и не акцентировала на этом внимание. Продолжала целовать Женю и говорила, что ничего, это лишь первый раз, всё нормально, а пока можешь хорошенько изучить женское тело.

И доставить удовольствие пальцами. Так тоже можно.

Женя даже представить не мог, что всё может быть именно ТАК. Он чувствовал себя учеником, направляемым опытной женской рукой. Катя объясняла, показывала и громко стонала, когда движения его становились увереннее. И Женя тоже получал удовольствие. От того, что работал языком. От возникшей в палатке духоты и от блестящего от пота женского тела. Губы обоих пропитались солью, слюни кочевали изо рта в рот, горячие выдохи вырывались из голых грудей. Катя направляла Женю, помогала ему, придерживая его голову руками, пока по телу пробегала сильная вибрация. И когда прошло чуть более десяти минут, он почувствовал, что сможет. Сможет приумножить её крики и подарить оргазм.

И он смог. На этот раз продержался достойно, чувствуя, как в спину вонзаются острые ногти. Пятки Кати вжимались в его тело и задёргались в воздухе во время оргазма. Она обняла Женю и завизжала в его плечо, не в силах справиться с похотью. Их бёдра стучались друг об друга, но ударялись мягко, с бережливой нежностью. Мужская и женская ладони сплели пальцы, пока их хозяева любили, любили и любили. Стоны растворялись в воздухе, глаза сияли страстью, пока весь мир вокруг них лежал замертво, перестав дышать. Катя и Женя занимались сексом, забыв про окружающие их смерть, трупы и страхи. Они полностью отдались друг другу, ведь начали жить так, как хотят. И пусть светлячки продолжают пугать – ни одному из них не по силу одолеть их обоих.

Потому что они вместе.

Потому что они верят.

Когда Женя кончил, Катя сжала его бёдра и произнесла:

– Я люблю тебя.

Он убрал с её лица волосы и тихо проговорил:

– Я тоже люблю тебя. Всегда любил, с первой нашей встречи.

– Теперь ты мой мужчина. А я твоя женщина. Теперь мы вместе, Жень.

– Да. – Их губы сомкнулись. – Теперь мы вместе.

* * *

– Это, оказывается, классно!

Брови Кати сдвинулись домиком, а глаза вопросительно посмотрели на Женю, заставив его рассмеяться.

– Что классно?

– Заниматься сексом, что же ещё! Это просто…волшебно!

Они сидели на траве и завтракали тем, что стащили с полок магазинов днём ранее. Голод дал о себе знать звонким урчанием, когда яркие вспышки оргазма остались позади. Это утро определённо можно назвать лучшим за всю жизнь, ведь когда ещё Женя обнимал в утренних лучах девушку, ради которой хотелось покорить мир? Когда ещё он чувствовал себя настолько счастливым, просто сияющим от счастья?!

Да никогда.

Потому что рядом не было её – Кати. Сероглазой, такой прекрасной Кати.

Она доедала уже четвёртую баночку йогурта и соскрёбывала с её стенок остатки вкусностей. На коленях спал Рэндж, уютненько устроившись, вытянув лапы и положив на них голову. Женя и Катя были одеты абсолютно одинаково (за исключением кроссовок): на обоих были новые белые майки с надписью ROCK по центру груди, одни и те же чёрные трусы-боксеры и тёмно-синие джинсы с кожаным ремнём. Всё это они достали из рюкзака Жени, взявшего себе несколько комплектов одежды. Если бы рядом были прохожие, то они наверняка подумали бы, что, сидя на траве, устроили пикник брат и сестра или мама и сын, обличённые в один наряд. Но нет. Это были мужчина и женщина, только что занимавшиеся в палатке сексом, признаваясь друг другу в любви.

– Слушай, Кать, а где твоя одежда? Почему ты с самого утра была в моей футболке?

– Я… – На миг она запнулась, но тут же взяла себя в руки и продолжила: – Я купалась в озере. В одежде. Мне было страшно, ещё и эта звезда… В общем, всё намокло, а тут рядышком твоя футболка валялась. Ну я и взяла, надела, ты же не против?

– Да нет конечно, надевай. Мне нравится снимать с тебя мою одежду.

Улыбка озарила её лицо, и на миг Женя увидел перед собой юную девчонку, которой даже не исполнилось восемнадцать лет. Её ямочки на щеках сводили с ума, а губы…так и манили к себе. В такую красавицу невозможно не влюбиться. Внезапно Женя возненавидел судьбу за то, что родился позже. Если бы он встретился с этими серыми глазами, когда им было шестнадцать лет, то без раздумий стал бы их защитником и связал с ними всю жизнь. Но…может, оно и к лучшему? Может, всё складывается именно так, как и должно? Теперь они вместе, не скрывают друг от друга пламенных чувств и радуются, смеются! Может, это действительно лучший исход? Каждый из них сейчас счастлив: и Женя, и Катя, и Рэндж. Судьба могла творить всё что ей угодно, но на этот раз дела пойдут по-другому.

Потому что они вместе.

Потому что они верят.

– Что будем делать? Надо же куда-то двигаться, Жень. Пора поднять свою задницу и отправить её в приключение!

– Я думаю, нам нужно убраться из города. Куда-нибудь в загородную местность. Начнём там новую жизнь и будем счастливы. Только представь: ты просыпаешься в нашей общей постели, думаешь: «Куда же этот козёл опять пропал?», выглядываешь в окошко, а там я грядки копаю и виляю загорелым задом. Как тебе?

– Звучит романтично. – Катя соскребла с обёртки немного йогурта и, наклонившись к Жене, положила ложечку ему в рот. Конечно, улыбаясь. Вынув ложечку, Катя облизала её и вновь принялась за йогурт, на этот раз со вкусом киви. – Если у нас будут грядки, тогда определённо должны быть и пионы. И ландыши! И розы – их я тоже хочу. Мы посадим огромный такой сад! Самый большой в мире! И… – Она замерла, зажав край ложки меж губ. – Мне же теперь за духи платить не надо! Охренеть, Женя! Мы сорвали джек-пот!

Катя накинулась на Женю совсем как девчонка, и они вместе повалились на землю, смеясь и улыбаясь друг другу. Рэндж еле уместился между ними и попытался вылезти наружу, но он всё так же оставался в объятьях двух пар рук. Солнышко приятно грело кожу. Казалось, погода прекрасно понимала, какой сегодня день, и всеми силами старалась сделать его ещё лучше. Птицы не переставали петь ни на секунду, восхваляя непонятно что: то ли Матушку-природу, то ли обнимающуюся на траве пару. Если прошедшей ночью мир и казался враждебным – листва грозно шепталась за спиной, вода на озере обжигала холодом, – то сейчас он будто бы просил прощения за несвойственную ему грубость. Всё вокруг вызывало улыбку. Не могла не вызывать! Когда твою шею обвивают руки любимой, улыбнёшься хоть дьяволу.

И улыбнёшься так, что растает любой лёд.

После того как Катя и Женя покувыркались на траве, тиская бедного Рэнджа, они кое-как смогли успокоиться, хоть и удалось им это с большим трудом. Из каждого рекой выливался смех, потому что с ним становилось легче. Пережитые дни были наполнены ужасом и страхом, не позволяющим даже по-настоящему улыбнуться. Но сейчас смех был необходим как вдох свежего воздуха после долгого погружения. Он расслаблял и добавлял яркие цвета в ту тёмную гущу красок, что разлилась в груди. Пусть они хохотали без причины. Какая разница? Им хорошо – это самое главное. Всё остальное – чушь.

Они теперь живут, как хотят, и будут смеяться столько, сколько захотят.

– Так значит, мы поедем в пригород?

– Да. – Женя разорвал пачку с батоном, посмотрел, нет ли на нём плесени, после чего стал укладывать на него тонко нарезанную колбасу. Два бутерброда протянул Кате, два оставил себе, а оставшиеся салями отдал на растерзание Рэнджу. Волноваться было не о чем – еды в магазинах хватало с навалом. – Правда, я не знаю, на чём мы доберёмся. Я водить не умею, на велосипеде кататься тоже не могу.

– Я раньше ездила на мотоциклах. В молодости. – Она чуть не подавилась, когда смешок вылез наружу. – Ну, когда мне было около двадцати. Думаю, если сяду за руль, то вспомню, как это делается. Но если мы кого-нибудь задавим, то я здесь не причём!

Она вновь засмеялась, и внезапно Женя понял, почему Катя так смеётся.

Потому что наконец может.

* * *

Они замерли у ворот парка. Все трое уставились в небо, широко раскрыв глаза.

Когда-то давно – год или два назад – Жене удалось тайком пробраться в зал кинотеатра на один из сеансов, он посмотрел фильм о нашествии инопланетян на Землю. 3D-очки, что Женя своровал с коробки, вытащили с экрана огромный космический корабль. Каким же он выглядел пугающим…и величественным. Помнится, Женя подумал, что у режиссёра (или кто там за всё отвечает) хорошая фантазия, раз он смог придумать ТАКОЕ.

Но то, что Женя видел сейчас, не шло ни в какое сравнение с тем, что было на экране кинотеатра.

По голубому небу плыло огромное судно, сотканное из самой тьмы. Если у дьявола и был свой транспорт, то по небу плыл именно он. Солнечные лучи врезались в тёмную материю и пропадали в ней, утопая во мгле. Кто-то растянул корабль в стороны и загнул его края, превратив их в тонике острия. По поверхности пробегали бледные линии, но они могли быть и галлюцинацией. Всё могло быть галлюцинацией.

Это глаз, подумал Женя. Глаз Сатаны, следящего за нами. Он навис над миром, чтобы наблюдать. И есть попкорн.

Светлячки пронизывали взглядом тело, но его можно было стерпеть. Алая звезда тянула к себе, но и это Женя мог стерпеть. А вот огромный чёрный глаз… в его центре, в глубине тёмного зрачка собрались все светлячки мира, а по центру сияла кровавая звезда, забирающаяся в самую голову.

– Хватит. – Женя сжал ладонь Кати. – Хватит на это смотреть!

Она не пришла в себя – всё так же продолжала стоять и, опустив челюсть, смотреть наверх пустыми глазами. Тогда Женя закрыл их ладонью и встал напротив, чтобы перегородить собой корабль. Какое-то время Катя ни на что не реагировала. Но когда Рэндж слегка прикусил её за ногу, из груди вырвался тяжёлый выдох, а сама Катя отшатнулась, будто притронулась к кипятку.

– Что это было?

– Я не знаю. Послушай, постарайся не смотреть на эту хрень. Я буду всё время держать тебя за руку, чтобы суметь вырвать из транса. Будь рядом со мной. Хорошо?

– Хорошо, – но голос её витал где-то далеко, звучал неубедительно, совсем как после сна.

– Катя, очнись. Я здесь, я…

– Посмотри на улицу. Просто посмотри.

Женя отвёл взгляд от её глаз и направил на улицу, ведущую к парку. Ветер прогуливался меж брошенных машин и заглядывал в салоны. В пустые салоны. Тротуары, что ещё вчера были усыпаны десятками тел, сейчас избавились от них, оставив на своей поверхности лишь лужи потемневшей, уже засохшей крови. Люди пропали – на этот раз и неживые тоже. Ни в одной машине не сидел за рулём мёртвый водитель, пока за его спиной молчаливые глазницы смотрели в никуда. Улица опустела от мешков с костями, днём ранее хрустящих под ногами. Исчезли даже воробьи, валявшиеся тут и там. Будто сам Господь провёл здесь рукой и очистил от ужасного напоминания о прошедшей трагедии.

Но, конечно же, никакого Господа не существовало. Были только светлячки, звезда и глаз – вот те три кита, на которых всё ещё держался мир.

– Что за хрень? – Катя задрожала и, осознав это, ещё сильнее сжала руку Жени. – Что за, мать её, хрень?! Где все?! Почему здесь нет трупов?! Что… – Она не выдержала и прижалась к нему, вцепившись мёртвой хваткой утопающего. – Мне страшно, Жень. Не знаю почему. Не… Они… Господи, они забрали их всех.

– Кто «они»?

– Они… но зачем? Зачем им мертвецы? Что они собираются сделать?

– Катя, о чём ты…

Она зажала его рот рукой, пытаясь контролировать дрожь во всём теле. В её серых глазах отражался ужас, какой бывает у маленького ребёнка, смотрящего ночью на чуть приоткрытую дверцу шкафа. Страх. Он скрывался в тенях зрачков и выступил наружу в тот момент, когда губы судорожно задрожали. Женя бы успокоил Катю или хотя бы попытался, но твёрдость её движений заставила его подчиниться.

Катя боялась. Непонятно чего, но боялась ужасно. Страх буквально выходил из неё при каждом выдохе и ощущался на коже, пытался проникнуть внутрь Жени.

– Пообещай мне одну вещь. Раз и навсегда. Дай грёбанное слово и сдержи его. – Тишина слушала, не смела перебивать. – Пообещай мне, что не отвернёшься от меня, узнав какие-то факты. Пообещай, что не бросишь меня. Я не святая, мне есть чего стыдиться, но если ты со временем разочаруешься во мне, то лучше покончить со всем сейчас.

Она опустила ладонь, но не услышала ответа. Женя молчал, не говорил ни слова. Они простояли так минуту, пока по щекам Кати не покатились крупные слёзы. Ручейки, оставляемые ими, купались в лучах солнца. Художник смог бы увидеть в этом красоту, но любящий человек видит в этом лишь боль.

– Не отворачивайся от меня. Никогда. Даже если тебе что-то скажут, что-то расскажут. Я… стараюсь быть хорошей. Просто, – всхлип сорвался с губ, и ветер тут же подхватил его, – не всегда это получается.

– Я не отвернусь от тебя, – он обвёл руками её спину и прижал к себе, чувствуя, как она трясётся в его объятьях. – Обещаю. Катя, мне плевать на то, кем ты была. Хоть женой дьявола – плевать. Мы начинаем новую жизнь, и мне важно только то, кем ты являешься сейчас, со мной. Ты мне нравишься.

– Но я же пыталась тебя убить.

– Иногда и мне хотелось тебя убить. Но забудь про прошлое. Наплюй и размажь, иначе оно размажет тебя. Конечно, шрам не исчезнет, но я его принимаю. Я никому не позволю нанести тебе ещё хоть один. Мы начинаем новую жизнь, Кать. Новую жизнь! Будь тем, кем хочешь. Я люблю тебя такую, какая ты сейчас стоишь передо мной. Всё остальное неважно. Мы вместе, а значит выстоим.

Она обняла его, повиснув на шее. Ноги оторвались от земли, руки вцепились в тело – такое сильно, рельефное и приятное. Катя закрыла глаза. Опустила веки. Вдохнула аромат мужского пота и улыбнулась, хоть губы её и прижимались к шее. Она слышала, как стучит его сердце. Слышала, как он дышит.

И вместе с ним задышала она – только по-новому, полной грудью, не боясь задохнуться.

– Повтори то, что ты только что сказал.

– Мы вместе, а значит выстоим.

Катя коротко всхлипнула и поцеловала Женю в уголок рта.

Поцеловала так, как не целовала никого на свете.

Глава 6 Ночь с 25 на 26 мая

– Папа?

Голос доносился издалека, отражаясь от сотен и сотен стен. Все они прятались во тьме и на секунду освещались только тогда, когда стон маленькой девочки ударялся о них.

– Папа, ты где? Они снова смеются надо мной!

Джонни ступил во мглу, стараясь не слушать тот голос, что настойчиво проникал в голову. Он зажал уши руками, но вместо этого вогнал в них лезвия, выпустив наружу фонтаны крови, но и это не помогло.

Девочка (незнакомая, конечно же, незнакомая) продолжала звать его, называя папой. Звала так, будто знала, что скоро умрёт. Что скоро кислород перестанет поступать в лёгкие и застрянет в горле, перетянутом верёвкой.

– Папочка? Папочка, помоги мне! ПОМОГИ! ПОГОВОРИ СО МНОЙ!

Его швырнули в стену и ударили об неё лицом, но никакой боли он не почувствовал. Единственное, что сейчас скручивало кости в тугие узлы, так это шок. Перед глазами простирался школьный коридор, который Джонни лучше бы забыл. Всё те же светло-зелёные стены, всё тот же скрипящий паркет и всё та же дверь в самом конце, ведущая в настоящий кошмар.

Это сон. Я сплю, и всё это мне снится.

Но во сне не могли быть настолько реалистичные пылинки, плавающие в лучах утреннего солнца. Да, именно утреннего – это произошло утром, погода была прекрасной. Из закрытых дверей доносились голоса учителей, что-то объясняющих детям – шёл первый час занятий. У Линды в расписании значилась математика – это Джонни помнил очень хорошо. В шестом классе вычисления ещё не успели стать сложными, поэтому Линда часто обращалась к папочке за помощью, потому что иногда просто не понимала этих циферок! Конечно, скоро начнутся алгебра с геометрией, и вот тогда придётся нанимать репетитора, но пока они справлялись собственными силами. Но вот только эти рисунки в её тетрадях… они слегка настораживали. Следует поговорить с ней об этом, попозже. Особенно стоит уделить внимание её новому влечению – игру в «Виселицу». Уж слишком часто Линда стирала стул под человечком.

– Папа? Оно натирает. Оно жутко натирает, папа!

Он рванул с места к той двери, которую видел уже в тысячный раз. Пол заскользил под ногами и устремился назад. Голоса учителей стали громче, сердце стучало по горлу, которое медленно заполнялось кровью, что подкатывала к носу. И когда Джонни добежал до белой двери, кровь хлынула из его глаз, окрашивая всё вокруг красным. Но как только он потянул ручку на себя и вошёл внутрь, мир тут же очистился от крови и закричал деталями, вгрызающимися в мозг.

Джонни зашагал по туалету, отсчитывая кабинки. Третья. Чёртова третья кабинка, запертая изнутри. Но после первой необходимость считать пропала, потому что его вновь позвал голос. Голос дочери, зовущей своего папочку. Ноги сами по себе шли вперёд, хоть воздух и пытался остановить их, придавливая тяжёлой массой. Раз шаг, два шаг, три шаг и…повернулся замок в той самой кабинке, что стала проклятой во всей школе.

Рука легла на ручку и медленно опустила её вниз.

Из открывающейся двери показалась повешенная девочка, чьи ножи лишь чуть-чуть не доставали до крышки унитаза. Верёвка сжала шею, и тянулась она к проходящей под потолком трубе – довольно прочной, чтобы выдержать сорок два с половиной килограмма. Губы посинели, белые колготочки намокли от мочи, и чья-то невидимая рука покачивала висящее тело из стороны в сторону. Пепельно-русые волосы стелились по красивому юному личику, на котором больше не дрогнет ни одна мышца. Веки были опущены, но Джонни знал, что под ними.

Знал и хотел забыть, но каждый раз натыкался на эту проклятую кабинку.

И когда он решил развернуться и убежать прочь – неважно куда, лишь бы подальше от этой девочки (конечно же, незнакомой), – его ноги вцепились в пол, не позволяя ему уйти. Кто-то сжал голову и повернул её в сторону кабинки, с силой заставив смотреть на то, как открываются глаза.

Тёмно-зелёные глаза.

* * *

Джонни проснулся за секунду до того, как крик бы вырвался наружу. Он сорвал с себя одеяло и выскочил из кровати как будто из пасти самого дьявола. Ступни нашли поверхность, потерли её и вновь врезались в пол, прогнав волну боли по всему телу. Руки растворились в воздухе, пропали в чёрных точках, возникших перед глазами, но Джонни тут же почувствовал их, когда ударился об угол тумбочки. Сквозь зубы протиснулся стон, но как только он вышел наружу, то сразу исчез в темноте.

Папочка…

Холодный пот стекал по коже, пытаясь её охладить. Но лучше бы он поджёг её, потому что все кости сковал мороз, хоть в комнате и не было окна. Если бы оно здесь было, Джонни мигом бы выпрыгнул из него, ведь… ведь папочки не бросают своих девочек, верно? Хороший папа никогда не скажет: «Подожди, я сейчас занят, не мешай мне». Хороший папа никогда не ударит по попе и не накричит на свою девочку за то, в чём она не виновата. Но ты не хороший папа. Так говорила мама, и так говорю я. Ты ужасный отец! Ужасный! Ты никогда не смотрел на мои рисунки и поэтому ничего не заметил! Я стирала, стирала, стирала буквы, но ты всё так же был занят своей работой! РАБОТОЙ, А НЕ МНОЙ!

Ты никогда не был хорошим папой

Джонни двинулся, зашагал к еле видимым очертаниям двери, но даже через несколько минут она оставалась так же далеко как и была. Ноги отказывались подчиняться – пол жадно высасывал из них энергию. В темноте замигали тёмно-зелёные огни, их сияние поглаживало кожу Джонни мягким теплом и втирало его через поры, нашёптывая слово, которое заставляло сердце разливаться кровью.

Папочка…

Пальцы пытались нащупать выключатель, пока глаза только привыкали к отсутствию света. Но уж лучше мгла, чем огоньки. Зелёный значил смерть, зелёный значил грех. Руки Джонни были окрашены кровью, но и её он всегда видел зелёной. Тёмно-зелёной. Этот цвет тянулся за ним уже три года, окрашивая всё вокруг смертельным ядом. Отравлял слова, чувства, такой противный воздух. Если Бог и существует, тогда он ненавидит зелёный свет. А если существует и Дьявол, то его преисподняя не полыхает ярко-красным, а тонет в тёмно-зелёном. Потому что зелёный – это смерть, зелёный – это грех.

Но вот жёлтый… Он был подобен храброму рыцарю, что поднял меч против непобедимого монстра. Сияние солнца говорило, что всё будет хорошо, что зелёный упадёт и раствориться в жёлтом, навсегда исчезнув из жизни. Глаза Бога отливаются золотом, глаза Дьявола – изумрудом. И если вдруг возникнет выбор, за кого бороться, Джонни встанет под солнцем, так тепло согревающим душу. Потому что жёлтый не врал. Жёлтый не умеет врать. Светлячки говорят правду – они посланники Господа.

– Но моя Линда… – Джонни всхлипнул, и внезапно желание включить свет отпало. – У моей Линды были зелёные глаза. Тёмно-тёмно-зелёные. Она же не Дьявол.

Верно. Она дочь Дьявола.

Джонни прислонился к стене и медленно сполз по ней вниз, после чего тихо заплакал. Невидимые в темноте слёзы катились по небритому лицу, задевая седые волоски.

* * *

Влад в эту ночь не спал.

Он сидел за столом. С включённой лампой, одолженной у одного из Святцев. Она освещала обычную тетрадь в клетку, открытую на первой, пока пустой странице. Её лучи так же падали и на чуть дрожащие руки, теребившие карандаш. Он скользил меж пальцев, пока в голове их хозяева в бешенстве бегали мысли, ударяясь друг об друга и при удачном столкновении сливаясь воедино.

День прошёл спокойно, но большую часть Влад проспал. Его поселили с каким-то подростком – не особо разговорчивым, постоянно слушающим свою музыку с плеера. Все попытки начать разговор сводились к обмену парой жалких фраз, и на этом всё заканчивалось. Что ж, такой расклад вещей мог даже радовать – не приходилось выслушивать безумно интересные истории по несколько часов.

Корабль (скорее всего, это был именно корабль. Летающий, мать его, корабль!) был похож скорее на лучший в мире отель, чем на временное жилище во время апокалипсиса. После расселения людей по комнатам, Алексей Царёв объявил, что будет весь день проводить экскурсию по кораблю, чтобы каждый потом знал, чем можно себя занять. Влад на экскурсию не пошёл, он спал. Сон всё-таки получше хождения туда-сюда и брожения по этажам. Но зато позже Егор с Викой поделились впечатлениями и, по их словам, всё было просто бомбезно! Здесь есть даже бассейн! Целых три! Спортзал, игровая комната, библиотеки, ещё куча столовых, комнаты отдыха, душевые, бары (очень много баров), караоке-бары и бессчётное количество закрытых дверей, до которых они сегодня не дошли. Влад видел восторг в глазах Егора и Вики, поприветствовал его улыбкой, но внутри насторожился.

Совсем уж всё выглядит прекрасно.

Выглядит… Хорошее слово. Влад написал его на верхушке страницы и обвёл в овал, нарисовав рядом вопросительный знак. Подросток мирно спал на своей кровати, ничто не нарушало тишину, поэтому мысли начали двигаться спокойно, выстраиваясь в одну общую колонну. И колонна эта должна привести к ответу на вопрос, который Влад даже не знал.

Но он найдёт его. Стоит лишь включить мозги.

Выглядит… Вот именно, что выглядит. Алексей Царёв притягивал к себе, ему хотелось верить, но всё же… слишком хорошо всё для людей, которые проживут здесь несколько дней. Слишком, слишком хорошо. Под красивой обёрткой скрывалось нечто ядовитое, пытающееся сойти за конфету. Аромат привлекал, вызывал слюни, но вкус познается только тогда, когда яд прольётся на язык и попадёт в организм.

Влад зажал карандаш зубами и вгляделся в белое пространство между клеточками.

Всё это что-то да значило. Не могло не значить. Солдаты, корабль, предоставление всех удобств для проживания. Игра предстояла серьёзная, но вот правила и саму суть никто не довёл. Влад чувствовал себя пешкой, пытающейся разобраться, чьи пальцы двигают её по доске. Но самое главное – к чему. Алексей Царёв мог говорить всё что угодно, но годы практики преподавателем научили Влада отсеивать ненужное и самому обдумывать услышанное, анализируя всё исключительно собственным мозгом.

– Так… – Влад говорил тихо, еле слышимым шёпотом. Слова приобретают силу, когда произносишь их вслух, даже если никого рядом нет. – Я ни хрена не понимаю. Ни хрена. Вообще ничего. – Но интуиция подсказывала, что разум идёт в правильном направлении, стоит только нащупать выключатель и разлить повсюду свет. – Ладно, попробуем по старинке. Старый добрый метод.

Влад написал на бумаге «ЧТО МЫ ИМЕЕМ?» Нарисовал под надписью две огромных ямы и прочертил под ними дугу, вспоминая при этом глазницы Оли. В какой-то момент грифель сломался от слишком сильного давления. Пришлось взять новый, благо, их было достаточно. Как и воспоминаний, скрывающих мысли. Они нахлынули огромной, внезапной волной, мешая нормально думать и размышлять. Вместо составления вопросов и поиска ответов Влад занялся тем, что пытался вновь закопать фрагменты прошлой жизни.

Закопать глубоко под землю, чтобы вспоминать о них как можно реже.

Мысли вновь вернулись к Алексею Царёву и его приятному голосу. Святцы уже сдвигали столы, когда он только-только подключил микрофон (будто происходит всё спонтанно), а это означало, что все они заодно. Элементарно, Ватсон, но что дальше? Какую цель преследовал Алексей, когда просил позволения стать лидером? По-настоящему преследовал, а не выставлял напоказ. К чему эта речь про любовь и необходимость жить дальше? Неужели он действительно верит в то, что говорит?

За этим что-то скрывалось, но что именно Влад понять не мог. Их отделили от города – по версии, которую все молча съели, – чтобы очистить Петербург от миллионов тел. Боже… даже представить сложно и…страшно. Такой поступок со стороны Святцев вызывал уважение, но…

Влад схватился за карандаш и в спешке начал записывать мысли.

Во-первых, как они смогут похоронить столько людей в одном месте? Сколько потребуется для этого грузовиков, гектаров земли, рабочей силы, времени и нервов? Вряд ли у Святцев такое святое сердце – проще сжечь весь город, чем перевозить трупы и закапывать их даже в огромных братских могилах. Это всё попахивало фантастикой, причём плохой – в такую ложь не хотелось верить из-за исходящей от неё вони. А особенно она настораживала, когда подобные обещания доносились из уст нашего лидера – Алексея Царёва.

Во-вторых, слишком благие поступки. Не может столько людей собраться по зову совести и организовать помощь городу, собрав оставшихся жителей отдельно, уберегая их от опасностей. Рассказывайте сказки маленьким детям, в реальном мире такое невозможно. Невозможно и точка. Человек всегда ищет выгоду – осознанно или неосознанно, – потому что все мы являемся эгоистами. Подобная бескорыстна помощь – бред. Святцы чего-то хотели, осталось лишь выяснить что именно.

В третьих, слишком всё быстро организованно. Слабо верится, что за два дня людям в голову пришла гениальная мысль объединиться, и они сразу же построили огромный, мать его, корабль, который включал в себя прелести всех отелей мира. Мало того, что построили, так сумели объехать минимум половину города, захватив на борт большое количество людей. Нет, технику подготовили заранее. Всё приготовили заранее. Солдаты, зовущие себя Святцами, нашли форму не на каком-нибудь военном складе – такую Влад бы точно запомнил. Эта форма была создана специально для них, ещё до апокалипсиса. При мысли об этом к горлу подкатывал комок, но раз мы решили выкапывать правду, то следовало смотреть ей прямо в глаза, как бы сильно не хотелось отвернуться. Но правда была такова: они подготовились. Непонятно как, зачем, откуда узнали о надвигающейся катастрофе, но они явно подготовились, потому что другого объяснения и быть не могло.

Но больше всего пугало другое – почему они предпочли готовиться, а не пытаться предотвратить апокалипсис?

Грифель вновь сломался. Пришлось взять другой карандаш.

Ещё один вопрос: почему Святцы так увлекалилюдей, позволяя им развлекать себя в спортзалах, комнатах отдыха, барах и ещё многих комнатах, без которых можно было обойтись? И вот здесь ответ пришёл незамедлительно, будто ждал своего выхода. Влад написал его внизу страницы, уже полностью заполненной серыми строчками: «Они развлекают нас, потому что хотят занять свободное время, сделать так, чтобы нам не было скучно. Иными словами, они хотят заполнить наши головы чем угодно, что мы сами с удовольствием сожрём, лишь бы не задумывались о серьёзных вещах… о тех, о которых сейчас думаю я. Потому что раздумье приведёт к догадкам, а догадки – к ответам. Святцы явно не хотят, чтобы мы узнали то, что они так тщательно скрывают. Потому и развлекают нас, пока сами занимаются тем, чем занимаются. Уверен, если они увидят меня, пишущего что-то за столом глубокой ночью, то тут же скрутят и уведут в свои хоромы. Слишком умные им не нужны. Им нужно стадо, которым можно управлять».

Кисть взвывала от боли, и когда сжимающие карандаш пальцы слабо застонали, Влад, наконец, решил сделать перерыв. Он встал и на еле плетущихся ногах зашагал к двери, один раз кинув взгляд на спящего подростка. Взялся за ручку, потянул вниз и вышел в коридор, услышав за спиной тихий щелчок.

– Всем привет. – Пустой тоннель из двух стен не ответил ему, каждая из дверей оставалась закрытой. – Я вас тоже люблю, дорогие друзья. Добро пожаловать на наш корабль, на котором нас пытаются обмануть. Засекаем время, ждём следующей лжи.

После этих слов он пошёл к единственному источнику света, хоть как-то разгоняющему тьму в коридоре – к столовой. Ноги ступали по кафелю, но не чувствовали холода, будто снизу пол что-то подогревало. Комфорт, дамы и господа, комфорт! Везде у нас комфорт, куда ни глянь! Лишь бы наши гости были довольны и счастливы! Смейтесь, улыбайтесь и ни в коем случае не задумывайтесь ни о чём серьёзном! Это очень вредно для здоровья!

Влад добрался до столовой – в одних трусах, практически голый. Кое-где на потолке ещё работали лампы, их холодный свет ложился на пустые столы. Уже сегодня всё здесь заполнится людьми – что-то обсуждающими и не смолкающими ни на секунду, – но сейчас в столовой не было ни души. Вокруг царствовала лишь тишина. Чувство одиночества обволакивало тело тонкими щупальцами, и именно в этот момент Влада захлестнула волна тоски. Кончики пальцев вспомнили, какими мягкими были волосы Оли, как приятно было заплетать её косички по её глупым просьбам, ведь она так любила дурачиться! Она так любила, когда он называл её перелётной птичкой, а не обычной стюардессой. Их свадьба… солнце освещало кольца, когда они надевали их друг другу на пальцы. Их жизнь… улыбки озаряли её, хоть иногда и было невыносимо, так тяжело, что хотелось опустить руки. Их любовь… она протекала из бурной подростковой страсти в нежную заботу о своём партнёре. Только сейчас Влад понял, что по-настоящему был счастлив. Ещё неделю назад, чёртову неделю назад всё было хорошо! Проблемы в школе, недостаточно холодное пиво, низкий средний балл класса – всё это казалось сейчас такими пустяками на фоне происходящего, что над ними можно было посмеяться! Но вместо этого по щекам Влада покатились слёзы. Редкие мужские слёзы, срывающиеся вниз неохотно, будто бы стыдясь оставленных за собой ручейков. Глаза защипало, контуры столов поплыли. Внезапно накатила усталость, заполнив собой каждую клетку тела. Мысли, до этого метавшиеся с бешеной скоростью, сейчас лишь медленно брели по закоулкам сознания, уже не сталкиваясь друг с другом, а слегка задевая. Часов у Влада не было, но он чувствовал, что полночь давно осталась позади, и рассвет вот-вот настанет. Правда, его никто не видит. Ещё одна странность – полное отсутствие окон. Ни одного, даже меленькой форточки и то не было. Создавалось впечатление, будто корабль существует отдельно от мира, отдельно от города. Санкт-Петербург – всего лишь иллюзия. Реальность здесь в ваших улыбках, в ваших пустых головах.

Влад подошёл к раздаче и взял несколько горбушек батона, оставшихся после ужина. И когда он сел за стол, то задался вопросом, который почему-то ещё никому не приходил в голову: «А как сюда завозят еду? Как Святцы её пополняют, если мы всё время находимся в воздухе?» Ответ на эти вопросы следовало искать не здесь, не в столовой и не сейчас, не ночью. Нужно уже лечь в кровать и поскорее заснуть, чтобы завтра (то есть, сегодня) голова была ясной. Да, определённо стоит отдохнуть и…

Из другого коридора вылетел светлячок и завилял над столами.

Влад замер, прекратив жевать и уставившись на маленький жёлтый огонёк, чьё сияние ослепляло под бледным светом ламп. Он кружил в воздухе, шелестя крылышками подобно маленькому ребёнку, сильно увлёкшемуся игрой. Кружил и кружил, выписывая невидимые восьмёрки, иногда садясь на скатерть, но большую часть времени он летал, выдавая невероятные трюки.

И смотрел на Влада. Эти маленькие чёрные глазки не отрывались от его лица и снова изучали, как делали это уже несколько раз. Вглядывались в самую душу и пробегали по её уголкам, отчего по коже волной прокатились мурашки. Через какое-то время (может, вечность, может – две) светлячок опустился на стол перед Владом и коротко пискнул, протянув лапки. Он будто бы чего-то просил, но не мог выразить своё желание на человеческом языке, хотя, безусловно, он понимал его. Хлеб встал в горле мёртвым комом, пока карие глаза пытались разглядеть что-то в чёрных. Тьма поглощала сознание, нашёптывала у самого уха и звала к себе. Это было настолько приятно, что хотелось отдаться влечению и утонуть во мгле.

Светлячок взлетел вверх и устремился в коридор – в тот, из которого вышел Влад. Он тут же последовал за ним, оставив недоеденные куски батона на столе. Ноги сами двигались вслед за необычным проводником. Маленький огонёк солнца освещал полумрак коридора, на невидимой ниточке таща за собой человека. Вместе они вышли к лестнице и устремились вверх, Бог знает на какой этаж. Поднимался Влад не меньше четверти века, но когда он добрался до нужного места и толкнул нужную дверь, сон тут же сняло, а разум проснулся, взорвавшись красками.

Светлячок радостно пискнул и полетел ещё быстрее, так что пришлось прибавить шагу.

Стены коридоров сменялись одна за другой, повороты налево и направо заставляли чувствовать себя крысой в лабиринте, но шли они правильно, потому что солнце не могло врать.

Жёлтый никогда не врёт.

Ведь так?

Влад уже чуть ли не бежал, когда они вместе миновали что-то похожее на пустующий блокпост. Импровизированный, конечно, но блокпост. Его строгий вид пугал, тёмные тона пуленепробиваемых кабинок настораживали, но всё это разбавляли жёлтые лучи, исходящие из живого огня. Он проносился сквозь тьму подобно маячку, вёл за собой, не позволяя сбиться с пути. И замер лишь у чёрной двери, всё ещё шелестя крыльями.

Влад подошёл к ней и посмотрел на висящую табличку, освещённую мягким сиянием. На сделанном под золото прямоугольнике красовались чёрные буквы, складывающиеся в уже знакомые слова.

АЛЕКСЕЙ ЦАРЁВ

Светлячок пискнул ещё один раз и резко потух, после чего шелест крыльев стал удаляться. Влад бы проводил его взглядом, если бы мог – всё вокруг таилось в полумраке, в котором и исчез таинственный проводник. Табличка пропала, как и дверь. Усталость вновь напомнила о себе тяжёлыми веками и туманом в голове, только-только начинающим расстилаться. Но в этом тумане что-то ярко блеснуло и спряталось в укромном местечке, ожидая ясное небо.

То была идея, подсказанная солнцем.

– Спасибо. – Влад пошёл обратно, к лестничной площадке, будучи полностью уверенным в том, что доберётся до своей комнаты. – Спасибо, кто бы тебя ни послал. Я не обещаю, что получится, но попробую.

Когда он покинул коридор, в одном из тёмных углов радостно пискнул светлячок, потушивший свой огонёк. И на этот раз радости в его писке было намного, намного больше.

Глава 7 Утро начинается не с кофе

Электронные часы могли сбиться, но если им верить, то сейчас в Петербурге наступило десять утра.

Вика проснулась в отличном настроении. Сразу же как их с Егором поселили, они сдвинули кровати и плюхнулись на них, после чего немного поспали. А потом… Господи, это нечто! Не корабль, а рай! Здесь есть всё и даже больше! Хоть ты интроверт, хоть экстраверт – тут место находилось каждому! Наверное, именно так должен выглядеть рай. Пусть приход к нему и оказался не очень приятным.

Но несмотря на насыщенность дня, вечер начал выдаваться скучным. Егор с Викой болтали, подшучивали друг над другом и смеялись (думали, что смеялись – пытались смеяться), но тут же перестали мирно сидеть, когда заметили на ручке двери замок.

И в головах обоих промелькнула одна и та же мысль.

Они занимались сексом три часа, пропустив ужин. Трахались, отдыхали, вспоминали позы и трахались снова. Взрывая мозг эндорфинами, Егор и Вика старались заглушить ту боль, что пожирала душу. Их движения были резкими, дикими, лишёнными всякой любви. На какое-то время каждый из них перестал быть собой и превратился в животное. Оргазм убивал мысли, а мысли воскрешали воспоминания. Плохие воспоминания. Смятая простынь стала свидетельницей грязного секса двух людей, пытающихся убежать от мира, ублажая друг друга. И если Вике это удалось, то Егор после всего отвернулся и заплакал, думая, что она спит.

Вскоре она действительно заснула, но успела услышать за спиной несколько всхлипов.

Но сейчас настроение, конечно, не летало в облаках, но ещё не успело опуститься ниже плинтуса. Это утро, детка, так что улыбайся! Ты жива, а это самое главное!

Вика, полностью обнажённая, вылезла из-под одеяла и почувствовала, как она зацепило засохшую на бедре сперму. Несколько пятен виднелось на простыни, но основная масса стараний Егора осталась на теле – преимущественно на животе. Всё это добро следовало смыть, причём как можно скорее. Горячий душ – вот то лекарство, что помогало привести мысли в порядок. Под чуть обжигающими струями воды душа очищалась, а эмоции сливались вместе со всей грязью. Заменяет большинство бесед с психологами, если можешь сам в себе разобраться.

Вина натянула трусики, скрыла их за джинсами (неплохо было бы их постирать), надела футболку и, взяв выданные здесь зубную пасту, зубную щётку и полотенце, вышла из комнаты. Пару раз поздоровалась с незнакомыми людьми, идущими по коридору. Остальные были заняты своими делами: кто-то проверял мобильную сеть смартфонами, кто-то просто сидел на полу и тихо плакал, спрятав лицо меж коленей, а кто-то ходил из стороны в сторону и смеялся. Смеялся так, будто делал это в последний раз. Всё это напоминало бесконечный коридор психбольницы, только на больных были не белые халаты, а самая обыкновенная одежда. Вика старалась как можно быстрее попасть в умывальник, игнорируя тех несчастных, кто всё ещё не мог справиться с горем. И как только ей это удалось, вздох облегчения сорвался с её губ.

Умывальник представлял собой большой зал со стоящими по периметру раковинами. Над ними простиралась одна широкая линия зеркал, так что когда кто-нибудь чистил зубы, то видел за собой других чистюль и тоннель из зеркал, повторяющийся в самом себе. Откуда поступала вода, Вика не знала. Даже если корабль был самым большим на планете, в него вряд ли бы вместилось столько воды, чтобы все находящиеся здесь люди могли мыться сколько пожелают. А именно так и было – никакие ограничения не устанавливали. Но в прочем… не её это дело. Сегодня нужно было заглянуть в бар и посмотреть, что там да как, а серьёзные вопросы оставим другим. Пусть сами разбираются.

Вика подошла к одной из раковин и бросила взгляд на дверь, ведущую в душевую, не уступающую размерами спортивному залу. Сначала она почистит зубы, затем прополощет рот, а после пойдёт и хорошенько помоется. Потом позавтракает, но перед этим обязательно разбудит Егора. Вика будет стараться изо всех сил не позволять ему унывать, потому что больше не хочет видеть его грустное, с ручейками слёз на щеках лицо. Она знала, что он похоронил своих родителей, и даже боялась представить, насколько это было страшно и тяжело. Об этом могли сказать выкрики Егора прошедшей ночью и стоны, пробивавшиеся сквозь сон.

Вокруг царствовал обыденный шум, какой можно было встретить в любом общежитии: из открытых кранов лилась вода, мужчины разговаривали друг с другом, пока брились (хотя таких было немного), что-то где-то постоянно падало – то ли паста, то ли щётка, – и совокупность всех этих звуков не могла не успокаивать. Они были отголоском ушедшего, такого прекрасного мира, что уже не вернуть. Если закрыть глаза, можно представить, что никакого апокалипсиса и не было, всё хорошо и скоро надо начать собираться в школу, чтобы не опоздать на первый урок.

– Медитируешь?

Вика очнулась и повернула голову в сторону позвавшего её голоса. К соседней раковине подошла Влада с точно такими же зубной пастой и щёткой – на всех выдавали один товар. Тёмно-зелёные глаза лучились радостью, а на лице играла лёгкая сдержанная улыбка. Значит, сегодня хорошее настроение не только у Вики.

– Вспоминаю, как всё было до. Хочется многое забыть, но не получается.

– Понимаю, – Влада открутила крышечку тюбика и выдавила на волоски щётки что-то, смахивающее на оживший кефир. – Самой тяжело принять случившееся. Но сейчас, вроде как, всё налаживается, так что, наверное, волноваться не о чем. Так?

– Не знаю. – Вика начала чистить зубы, не удивившись отсутствию вкуса у пасты. Убрала волосы назад и сплюнула в раковину. Прежде чем вода смыла плевок, Вика заметила в нём кровь, вытекшую из дёсен. – Но меня что-то настораживает. Немного, но настораживает. Особенно эти Святцы. Зачем они так одеваются? Как будто на войну собираются.

– Мне всё равно, лишь бы меня не трогали. – Влада говорила слегка невнятно, не вынимая изо рта щётку. Совсем как ребёночек, учащийся чистить зубки. – Подождём пару деньков, они очистят город и опустят нас на землю. Не представляю, как они выделят каждому по жилью, но думаю, с этим проблем не будет. Не придётся даже квартиру снимать!

– Ага, а ещё не придётся ждать, пока приземлится самолёт, потому что ни один из них больше не будет летать. – Вика сама не поняла, что проговорила, пока перед её глазами не предстал летящий по небу самолёт, навстречу которому спешат светлячки. Пилоты с ужасом смотрят на жёлтый вихрь из тысячи огней и пытаются увести самолёт в сторону, но стекло тут же разбивается, и в их глаза врезаются сотни тел, вгрызаясь в мозг. Пилоты кричат, пилоты верещат и в панике бросаются друг на друга, пока внутренние стенки горла царапают острые лапки. Пассажиры вжимаются в кресла, когда видят, как в окна иллюминаторов пытаются пробиться светлячки. Трещины разбегаются по стеклу, и вскоре в глазницы кричащих детей впиваются маленькие зубки. Матери в ужасе кричат, но и их дыхательные пути преграждаются чужими телами, некоторые из которых вылезают из горла наружу. Весь салон самолёта заполняется воплями, растворяющимися в жёлтом сиянии. И уже через минуту он падает вниз, а каждый из пассажиров смотрит на других пустыми глазами до тех пор, пока кости не затрещат при соприкосновении самолёта с землёй.

От этого видения Вику передёрнуло. Оно было настолько реальным, что визг умирающих детей пробрался даже сюда, в умывальник. И весь ужас состоял в том, что всё это произошло на самом деле. Сколько разбилось самолётов в ту ночь? Сколько отцов так и не дождались своих дочерей? Сколько океанов приняло в свои воды мёртвых людей, что ещё совсем недавно были живы? Сколько светлячков забрали чужие судьбы, и почему они оставили других в мире живых, не закончив начатое? Почему? Зачем? Чтобы помочь планете добить себя?

– …любому из нас. Так что да, минусов намного больше чем плюсов. Последних практически нет. – Влада закончила чистить зубы и, сполоснув рот, собралась уходить. Повернулась к Вике, чтобы сказать, что сядет на завтраке за стол со своей новой подругой, но тут дверь в умывальную комнату распахнулась, и внутрь вошли Святцы, держа перед собой автоматы.

Все разом перестали чистить зубы и замерли, не сводя глаз с движущихся теней. Тяжёлые армейские ботинки ступали по кафелю, и каждая пара подходила к отдельному человеку. Вика невольно сжалась, когда меж лопаток прислонили холодный конец дула. На Владу также нацелили оружие. Всё происходило в полной тишине – шуршала лишь форма Святцев, каждый из которых выбрал себе по жертве. Когда последний автомат поднялся и на мушке показалась чужая голова, в умывальную зашёл Алексей Царёв. Красивый, статный, он пробегал взглядом по всем кроликам, пойманным в ловушку. Вика с Владой выдели его в зеркале – как и свои спины, отражающиеся в другом зеркале.

Алексей встал по центру комнаты и заговорил своим мягким, но в то же время и жёстким голосом:

– Всем доброго утра. – Слева от Вики кто-то громко усмехнулся, но мгновенно успокоился, когда дуло автомата упёрлось в шею. – Я понимаю, вы напуганы, но ничего страшного не произойдёт, если поможете нам. Просто сделайте то, о чём вас просят. Мы сами напуганы, потому что случилось нечто ужасное.

Дверь в умывальную открылась, из-за неё выглянула хиленького вида подросток. Его глаза широко округлились, когда он увидел перед собой картину, похожую на расстрел отважных партизан. Подросток тут же попытался исчезнуть и закрыть дверь, но сильные руки одного из Святцев схватили его и заволокли внутрь.

– Просьба простая. – Алексей не улыбался, лишь серьёзно смотрел на каждого, будто что-то выискивая. – Вам стоит снять с себя всю одежду. Включая трусы, серёжки, кольца. И позволить осмотреть вас, ваши тела. Если до этого вы ходили в душ, мы осмотрим одежду. Это необходимо для вашего дальнейшего проживания на корабле. За неудобство приносим извинения. Итак! – Он повысил голос, обращаясь у своим подчинённым. – К выполнению приказа приступить!

Солдат положил ладони Вике на плечи и развернул её, хоть та и пыталась сопротивляться. Некоторые люди уже начали раздеваться, на пол падало нижнее бельё. Кто-то попытался возразить, но этого смельчака молча увели из умывальной, игнорируя его выкрики. Мужчину не ударили, не заткнули рот стволом автомата, но всё равно остальные люди – если и хотели противостоять приказу – сейчас замолчали. Солдаты ощупывали тела женщин (слишком медленно ощупывая) и оглядывали их, преимущественно рассматривая костяшки пальцев.

– Раздевайся, рыжая. Хочешь присоединиться к тому парню?

Вика ничего не ответила. Она бы могла сострить или послать этих говнюков куда подальше, но чуть качающийся круг, внутри которого царила бездна, заставил её подчиниться, ведь ничто не убеждает человека так, как страх. Влада тоже начала раздеваться, делая это медленно, неохотно. Вика расстегнула пуговицу на джинсах, сняла их, после чего остановилась.

– Тебе помочь, дорогая?

Щёки стали покрываться краской, когда сознание напомнило о том, что бёдра и живот залиты спермой. Руки, противясь приказам мозга, схватились за футболку и потянули её вверх. Сняли, бросили на пол. Стянули с ног трусики и кинули на кучку одежды, образовавшуюся под ногами. Лицо запылало, когда обтянутая перчаткой ладонь провела по сухой корочке на животе.

Слава Богу, на языке ничего не засыхает.

– Протяни ладони.

Вика вновь подчинилась. Безропотно она выставила перед собой ладони и позволила осмотреть их, терпя грубую мужскую хватку. То же самое проделывали с Владой, и со всеми другими. Некоторые из представителей сильного пола метнули взгляд на обнажённых женщин, но тут же вернули его обратно, следя за каждым движением качающегося круга. Страх – такой тяжёлый и давящий на плечи – повис в воздухе, заполняя умывальную своим ароматом. Ароматом чего-то неизбежного, что всё равно нагрянет, как бы ты ни старался спрятаться.

Вика с Владой стояли так несколько минут, выполняя всё, что им приказывали сделать: поворачивались кругом, поднимали волосы и показывали загривок, позволяя трогать себя в тех местах, куда могли добраться лишь избранные мужчины. При этом каждая пылала от ненависти, желая выцарапать этим ублюдкам глаза! И когда всё закончилось, из грудей обеих вырвался облегчённый выдох. Женщины и мужчины стали одеваться, пытаясь не смотреть друг на друга, хоть у мужчин это и получалось хуже. Стоять обнажённым перед человеком противоположного пола – всё равно что открыться ему, показать свою душу, сбросив все чёртовы маски. Но когда твоё тело не прикрыто одеждой и на него смотрит человек, лица которого ты даже не видишь, вся ценность твоей наготы теряется за секунды, ведь её уже лицезрели чужие глаза.

Святцы общей колонной по одному выходили из умывальной, строй заканчивал Алексей Царёв, о чём беседующий с одним из солдат. И когда дверь захлопнулась, всё вокруг взорвалось ропотом возмущённых голосов.

– Что это было? – Влада поправила упавшие на лицо волосы, и только сейчас Вика заметила, что глаза её чуть покраснели, а сама она еле-еле сдерживалась, чтобы не заплакать. – Какого хрена они заставили нас раздеться?

– Я не знаю. Но они проверяли костяшки…и загривок тоже. Видимо, произошло что-то серьёзное.

– Суки! – Влада, худенькая и безумно хрупкая, сжала свои ладошки в кулачки и стиснула зубы. Увидев такую «опасность», многие бы только рассмеялись, но смех бы их сразу прекратился, как только взгляд бы упал на полные решимости тёмно-зелёные глаза. – Вот это мне уже не нравится. Мне это ни хрена не нравится!

– Мне тоже. – Вика посмотрела в зеркало и увидела лицо испуганной девушки, вся красота которой мигом пропала. – Мне тоже всё это не нравится.

Глава 8 Хищник и хищница

Её серые радужки блестели, но сама она не вытирала слёзы, нет. Она позволяла им течь по щекам, потому что их блеск только подчёркивал искреннюю улыбку.

Катя сидела напротив зеркала в одном из гостиничных номеров, стараясь плакать тихо, чтобы не разбудить Женю. Пусть спит – сегодня у всех был довольно выматывающий день. С утра и до вечера они шли на восток, стараясь найти хоть один труп, которыми ещё только вчера были усеяны улицы и кварталы. Ни один живой человек не попался им на пути, хотя порой в воздухе слышалось гудение двигателя автомобиля, а иногда и вовсе некоторые окна домов закрывались, как только их жители замечали шагавшую по тротуару троицу. Рэндж всегда трусил рядышком и никогда не отставал, даже если язык уже второй час болтался в открытой пасти от изматывающей жары.

Рэндж… У Кати никогда не было собаки, но всё равно она сомневалась, что найдётся хоть кто-нибудь, кто не уступит место Рэнджу в чуткости. Казалось, его нос улавливал не только тысячу ароматов, но и энергетику людей. Когда Катя смотрела в эти оранжевые глаза, они говорили ей о том, что Рэндж всё прекрасно понимает. Всё без исключения, но молчит, не мешая ходу событий. Понимает, что чувствует Катя, когда смотрит на Женю; понимает, зачем она попросила его не следовать за ней, после чего убежала в аптеку, где постоянно оглядывалась, выпивая противозачаточные; понимает, что смех её настоящий, и настоящий он тогда, когда рядом есть Женя.

Женечка…

Катя попыталась подавить в себе всхлип, но он всё же вырвался наружу, заставив губы разойтись в улыбке. Ладони прикрыли рот…но и это не помогло. Грудь начала сотрясаться в плаче, но в каком же приятном! Эти слёзы не обжигали, нет! Они выводили наружу радость, потому что её было очень, очень много! Челюсть стонала от боли, но какая же приятная это была боль! Боль от улыбки, которую невозможно скрыть! Катя не знала, что с ней происходит. Не знала, почему плачет и смеётся, хотя чуть больше недели назад у неё умер ребёнок. И что пугало больше всего – сегодня она почти не вспоминала Мишу. Этот день начался с поцелуя и нежного секса, этот день начался с мужчиной, рядом с которым Катя могла быть собой. Утро встретило её пением птиц, и пусть вся планета вымерла, на душе наконец воцарилось счастье.

– Кать? Ты чего не спишь?

Женя встал с кровати и подошёл к столику, после чего сел рядом. Катя не хотела смотреть ему в глаза (как объяснить эти слёзы?), но тёплые руки на её спине уговорили показать лицо и развернуться.

В комнате работали лампы, безымянные призраки очистили номера гостиницы от их бывших владельцев. Кто это сделал – загадка. Но её не нужно разгадывать, чтобы остаться здесь переночевать. В номере с одной двуспальной кроватью. И когда Катя взглянула на Женю, когда их взгляды сплелись друг с другом, ей безумно захотелось кинуть его на простынь и не отпускать до тех пор, пока кожу обоих не начнут ласкать солнечные лучи. Дело было не в страсти. Скорее в любви и…восхищении. Да, она восхищалась Женей. Восхищалась его спокойным, всегда рассудительным взглядом, которому так и хотелось довериться; восхищалась его телом, рельефом мышц и самой фигурой (этот чертовски хороший переход от широких плеч к узким бёдрам!).

– Всё в порядке? – Он накрыл ладонью её пылающую щёку, и от этого прикосновения огонь внутри поднялся выше, подкатив к ключицам. Если вдруг Женя возьмётся за грудь, то тут же обожжётся. – почему ты плачешь, Кать? Что-то случилось?

– Да, – она проглотила скопившиеся сопли и почувствовала, как сжалось всё лицо в порыве плача. Держась до последнего, она обвила шею Жени руками и уткнулась в неё, позволив себе зарыдать. Его руки тут же заключили её в объятья. Ну что за бред? Почему, когда человек внезапно становится счастливым, его сотрясают такие всхлипы, какие не приходят в моменты горя? Но если рядом есть любимый…тот, кто влюблён в твои грехи…даже плач идёт в удовольствие.

Катя чуть отпрянула и посмотрела в зеркало. Из отражения на неё глядела молодая девчушка, с заплаканными серыми глазами и дрожащими губами. И этой девчонке никак не могло быть тридцать два года – ей только-только исполнилось семнадцать. Она ещё не знает жизни и встречает каждое препятствие с улыбкой, не снимая её даже тогда, когда меж зубов течёт кровь.

Молодость… как быстро она убегает по истечению годов: морщинки в коже углубляются, глаза начинают впадать, а губы уже не кричат естественным ярким цветом, а лишь бледненько подзывают к себе, и то с неохотой. Катя давно перестала считать себя девочкой – этот мир трахает девочек, и чтобы выжить в нём, приходится становиться женщиной. Женщиной сильной, способной дать отпор самому дикому зверю. Её хребет должен быть отлит из стали, каким бы хрупким не выглядело тело. Потому что мужчины – звери. Все. Абсолютно все.

Кроме, конечно, Жени. Он другой. Совершенно другой.

Катя влюбилась в него, потому что он смог проделать то, что не смогли другие – заставил её почувствовать себя девочкой, а не женщиной. Молодой Катей, а не взрослой Екатериной, переставшей верить в чувства. Утром в палатке ей снова стало семнадцать. Крепкое, молодое тело Жени не оставляло Катю равнодушной. Когда он случайно задевал шрам на бедре, она невольно стискивала зубы, но продолжала наслаждаться процессом – этим волшебным обменом энергиями между двумя горячими телами.

На какое-то время Катя забыла о маленьком кровавом мальчике, её сыне, которого совсем недавно несла на руках. Забыла о том, как пыталась перерезать вены; вместо этого обвила торс Жени ногами и плавала в одном темпе с его движениями. Когда их губы на миг разъединялись, из полуоткрытых ртов вытекала вся грязь пережитых дней. Весь мир в те моменты переставал существовать. Он уместился в маленькой палатке, воздух в которой стал настолько горячим, что обжигал кожу. И этот мир был прекрасен… В нём не было зла, ненависти, страха – только любовь, которую Катя с Женей дарили друг другу. Только любовь, что теплилась в груди каждого из них.

Мир жесток – это факт. В книгах и фильмах авторы жалеют главных героев, давая им те трудности, которые они могут преодолеть. Но вся фантастика умерла с пришествием светлячков. Это жизнь, а ей плевать, кто здесь главный герой – она бьёт так, что встают лишь единицы. Особенно сейчас, когда государство пало. Катя всю жизнь старалась быть сильной, но только сейчас, обнимая Женю и прижимаясь к нему сем телом, она поняла, что хочет быть слабой. Чертовски хочет быть слабой! Но только с одним – с тем, кто не предаст. Невозможно быть всегда сильной, несокрушимой. Должен быть кто-то, кто будет собирать тебя по кусочкам после очередного падения.

И у Кати был Женя. С тёплыми руками, с горячим сердцем.

Он убрал с её лица светло-русые волосы и тревожно посмотрел на неё, явно выискивая причину плача. Он даже не догадывался, что причина эта отражается от зрачков блестящих серых глаз.

– Катюш, ты чего? Расскажи мне, что случилось.

Губы дрожали, контролировать их становилось всё тяжелее. Что-то тёплое разливалось в груди, что-то мягкое и бархатное, очень приятное. Катя узнала это чувство, вытащив его из кладовой воспоминаний. То же самое она испытывала, когда в первый раз провожала закат со своим будущим мужем. Но сейчас… Господи, сейчас всё было намного ярче! Женя смог задеть те струны её души, что, казалось, уже давно порвались. И хоть он несколько раз поранился о них, всё же из-под его пальцев хлынула музыка, исходящая от её струн. Наверное, это безумие, но и пусть. Безумие перестаёт быть безумием, когда человеку хорошо.

– Я… – Плач перебил Катю, и она чуть ли не сдалась, чуть не перестала говорить, но тут же почувствовала, как Женя переплёл свои пальцы с её и легонько сжал ладонь, как бы говоря: «Давай, дорогая, я рядом. Всё будет хорошо». – Кое-что случилось, да. Кое-что важное, наверное, самое важное.

– И что же?

– У меня появился ты. – От серого льда не осталось и следа. Вместо него глаза заполнились слезами, пока искренность обливала лицо краской. Катя знала, что продолжится это недолго, что скоро она возьмёт себя в руки, но вот сейчас… сейчас она выскажет всё, потому что здесь только он – тот, рядом с которым она может быть слабой. – Я не знаю, что ты во мне такого нашёл, но я очень рада, что встретила тебя. У меня… нет, я не хочу сейчас жаловаться на жизнь и ныть.

– Кать, – Женя приподнял её подбородок, напоминая, что так его и нужно держать. – Я теперь твой мужчина, помнишь? А ты – моя женщина. И если моя женщина почему-то плачет, то я хочу знать почему. Расскажи мне всё.

Карие глаза блеснули искренностью, свет ламп выхватил прячущееся в зрачках золото. Впервые Катя то, насколько Женя был красивым. По-юношески красивым. В чертах его лица уже проглядывал мужчина, но полностью он раскрывался в поступках, в уверенных движениях рук, в том, как пальцы проходят по коже. И в голосе… Господи, какой у него приятный голос!

– Я не знаю, почему плачу. – Катя говорила правду, чистейшую правду, и от возможности говорить честно и только честно в груди вновь разлили огонь. – Мне просто давно не было так хорошо. В жизни каждого человека есть чёрные и белые полосы, да? У меня белых не было, ни одной. Но ты… – Она сжала его ладонь, боясь отпустить. – Похоже, ты – моя белая полоса. Ты прав: плевать, что мне тридцать два, а тебе шестнадцать. С тобой я чувствую себя другой – молодой. С тобой я…даже не знаю как сказать…с тобой я чувствую себя желанной женщиной. И мне это нравится.

Ещё секунда, и её голос бы дрогнул, но Катя успела выпустить всхлип в рот Жени, прильнув к его губам. Он почувствовал на своих щеках её слёзы, услышал биение сердца в чужой груди, и когда очередной всхлип сотряс тело Кати, Женя прижал её к себе и прошептал на ухо:

– Со мной ты можешь быть слабой. Но только со мной. Иначе мир тебя сожрёт. Помни, котёнок: мы хищники.

– Мы хищники…

Они вновь поцеловались и не заметили смотрящего на них Рэнджа, улыбка которого сияла под оранжевыми глазами.

* * *

Они проснулись в одной постели, оба обнажённые, под одним одеялом.

Солнечные лучи позднего утра скользнули по векам Жени, вырвав его из пленительного сна. Он медленно открыл глаза и увидел перед собой то, что обычно люди называли красотой – лицо девушки, прекрасней которого не было на свете. И прекрасным его делала естественность. Светлые волосы взлохматил таинственный парикмахер, и теперь солнышко игралось с ними, меняя их цвет с золотистого до медного. Сквозь чуть приоткрытые губы втягивался воздух, на удивление свежий и чистый этим утром.

Женя не знал, сколько так пролежал. Он просто смотрел на спящую Катю, что мило посапывала и иногда сжимала держащую ладонь того, с кем провела всю ночь. Ей сейчас не снился кошмар, нет. Она улыбалась. Уголки губ тянулись вверх, и Женя еле удержал себя от желания поцеловать их. Пускай спит. Пускай отдыхает, подумал он. Мы даже не знаем, что нас ждёт сегодня – может, ничего, а может, смерть. В любом случае, следует наслаждаться каждой минутой, потому что она может быть последней.

Женя убрал ладонь с Катиного бедра, которое оберегал всю ночь. Попытался разжать пальцы на другой руке, но чужие тут же сжали её, никуда не отпуская.

– Полежи со мной ещё. – Её голос, только начавший прорезаться сквозь сон, звучал очень мягко, нежно ласкал уши, был лучшей мелодией на свете. И ведь действительно, больше всего голос женщины прекрасен сразу после пробуждения. – Не вставай, Жень. Давай поваляемся.

Рэндж точно ждал этой команды. Как только с губ Кати сорвалось последнее слово, он тут же запрыгнул на кровать и в мгновение ока улёгся между своими хозяевами, устремив пузико вверх.

– Ах ты засранец! – Женя приподнялся на локте и, улыбнувшись, окинул взглядом лежащего рядом пса и смотрящую на него девушку. Все трое были полностью обнажены, хоть двое из них и были под одеялом.

Под общим одеялом.

– Да не ругайся ты на него! – Она смеялась. До этого она никогда так не смеялась – сонливо, лениво, но по-настоящему. – Посмотри, какой он хорошенький! Как на такого можно ругаться?

– А вот так! Вдруг я хочу, чтобы ты гладила меня, а не его? Может, я ревную, а? Ты об этом не подумала?

– Боже мой! – Катя села, и светлые линии её волос прижались к нагому телу, спине, грудям, очерченные утренними лучами. Она запустила одну руку в чёрную шерсть, а другая утонула в таких же чёрных волосах, почёсывая голову. – Ну вы мои мальчики… Каждого из вас нужно поласкать! А кто будет ласкать меня?

– Я бы тебе ответил, но здесь Рэндж, а он ещё мал для таких подробностей.

– Я люблю тебя, Жень. – Он замер, не ожидав такой резкой смены темы, а Катя продолжала почёсывать его голову, улыбаясь с такой теплотой, что растопила бы любой лёд. – Я очень сильно тебя люблю. И очень сильно привязываюсь к тебе. Думаю, я никогда не забуду тот вечер в пустой аптеке. Твоя настойчивость спасла всех и вся. Прости, что была такой дурой. Я просто боялась довериться, вот и всё. Но, Жень… – На миг её пальцы остановились. – Если ты предашь меня…

– …ты снимаешь с меня скальп, я знаю. Ты мне уже сделала предложение, от которого я не смог отказаться. – Он поцеловал её в кончик носа, положив ладонь на затылок. И когда его губы соприкоснулись с её кожей, Рэндж облизнул их обоих и радостно гавкнул, хвастаясь всему миру своими хозяевами.

– У тебя, кстати, синяки потихоньку проходят. – Катя аккуратно, со всей любовью прошлась пальцами по лицу Жени, по его скулам и оставила большой палец на нижней губе. – Как думаешь, что нас ждёт впереди?

– Не знаю. Даже представить не могу. Но, знаешь, как-то плевать на это. У нас пока одна цель – покинуть город и устроиться где-нибудь в глуши, а там посмотрим.

– Но трупов в Питере уже нет. Почти везде восстановили электричество. Я не знаю, кто это сделал, но ты только представь – они очистили весь город! Может, нам не стоит покидать его?

Женя задумался, перебирая в голове только что услышанные слова. Признаться, ему не нравилась чистота улиц. Она говорила о том, что кто-то действительно всерьёз занялся этим делом, имея при себе специальную технику (без ней всё это сделать просто невозможно!). Ни один из этих бравых ребят ещё не попадался на пути, но Женя был уверен, что это будут не мальчики с дворовым мячом; те, кто решил привести город в порядок – опасные люди. И опасные они потому, что смогли сохранить слаженность и организованность даже после апокалипсиса.

– Слушай, нет, мне эта идея не нравится. – Он посмотрел на обволакивающие её тело волосы и понял, что хочет видеть это каждое утро. – Кто бы это ни был, мы с ними ещё не встречались. Они очищают город, молодцы, но ты уверена, что они не очистят его и от нас, если заметят? Теперь мне есть кого терять, так что не хочу рисковать. Мы сделаем так: сейчас позавтракаем и продолжим идти на восток. Думаю, дня через три точно выйдем в область, а там заживём. Будут у тебя и пионы, и тюльпаны, и всё что захочешь.

– Даже секс по утрам?

Улыбка растянула губы Жени и сделала его лицо ещё красивее, ещё теплее.

– Да, даже секс по утрам. Только теперь будем выгонять с комнаты Рэнджа, а то так мы ему точно психику сломаем.

Катя залилась смехом, что медленно растворялся в тёплом воздухе. Её хохот, слегка неуклюжий, не совсем женственный, прозвучал самой красивой симфонией, которую могло слышать человечество. Но нет, человечества здесь не было. Она смеялась только для Жени, и от осознания этого его грудь вновь резко сжалась, но на этот раз он принял эту боль, ведь уже понял, что за чувство разжигает внутри огонь.

– Мы с тобой самая счастливая пара на свете, – Катя не отрывала взгляд от глаз Жени, что словно светились золотом в волнах утреннего света. – Представь, будто мы герои какого-нибудь романа. Будто мы герои книги, и всё, что происходит – это выдумки автора.

Женя перегнулся через Рэнджа и поцеловал свою женщину в шею. Спустился к ключицам и вернулся к лицу – к лицу человека, пережившего столько боли и страданий, но сохранившего внутри себя что-то светлое, что так боялось померкнуть. Их губы вновь сомкнулись с той нежностью, с которой смыкаются губы тех влюблённых, что никак не могут насладиться друг другом.

– Если мы и являемся героями какой-нибудь книжки, то тогда её автор явно безумец. Придумать такой ужас… – Женя взглянул на окно, открывающее вид на пустую, мёртвую улицу. – Я вот не верю в судьбу. Будь это хоть книга, хоть фильм, в конце концов мы же сами выстраиваем себе жизнь. Я уверен, у нас всё будет хорошо. Если про нас и пишут книгу, то финал точно будет счастливым.

– И мы будем жить долго и счастливо?

– Да, – Рэндж вновь улёгся между ними и, не оставив никому выбора, заставил каждого себя поглаживать. – Будем жить долго и счастливо. Правда, Рэндж?

Он ответил бодрым лаем и вытянул лапы вверх, наслаждаясь сладостными потягушками и массажем в четыре руки. В небольшой комнате опустевшей гостиницы, на одной двуспальной кровати сидели мужчина и женщина – парень и девушка в глазах друг друга. Плавающая вокруг тишина теперь не казалась пугающей, а даже наоборот – отделяла и убирала лишние звуки, будто хотела слышать лишь дыхание влюблённых…и одно собачье, полное радости от мягких поглаживаний. В воздухе парили мелкие пылинки, пронизываемые лучами солнца. Они ложились на кожу и согревали её, но всё же не могли согреть так же, как внутренняя теплота. Женя передавал её Кате, а Катя передавал ему свою – ту немногую часть чего-то тёплого, что всё ещё сохранилась под слоем льда.

– Повтори ту фразу, которую ты сказал во время танца.

На миг карие глаза вопросительно блеснули, но уже через секунду в них промелькнуло понимание, пробежав по глубине чёрных зрачков.

– Надежда – это огонь, согревающий нас.

Рэндж одобрительно гавкнул, вызвав общий смех. Но хоть Катя и смеялась, её взгляд оставался восхищённым, устремлённым на Женю.

* * *

Петербург всегда завораживал своей красотой. Любой фотограф, имевший вкус, мог создать здесь тысячи шедевров, запечатлев на плёнку городские пейзажи. Исаакиевский собор влюблял в себя, Казанский захватывал дух своим величием, своими огромными колоннами, стоящими рядом друг с другом подобно солдатам, а у «Медного всадника» хотелось стоять вечность, восхваляя скульптора, так умело создавшего коня и восседающего на нём императора.

Но всё это меркло перед новой красотой, только-только открывшейся уцелевшим жителям. И это были призрачные улицы, освещаемые утренним солнцем. Никогда прежде Женя не думал, что какой-то пейзаж сможет сбить его с толку и остановить, но именно это и произошло, когда они все втроём вышли из гостиницы, ступив на тротуар. Их встретили тёплый ветер и гробовое молчание погибшего мира, на трупе которого всё ещё копошились мелкие вошки. Улица простиралась далеко вперёд широкой лентой, что превращалась в маленькую точку у самого горизонта. Забитая машинами дорога пугала спокойной атмосферой, ведь ещё неделю назад по ней проезжали тысячи автомобилей, и в каждом из них сидел человек с отдельной судьбой, с отдельной жизнью. Но теперь все они пропали неизвестно куда, а их верные железные кони валялись брошенными трупами на сосудах города. Тёмные окна смотрели на них, и чернота окон казалась открытым ртом, замершим на полуслове, что больше никогда не договорит то, что нужно было сказать. Миллионы историй, миллиарды улыбок и не осуществившихся мечтаний полегло здесь «светлой» ночью. При мысли о том, что жизнь большинства людей так несправедливо оборвалась, у Жени защемило сердце. Оно облилось кровью – да такой жгучей, что захотелось стонать.

– Это ужасно, – Катя нашла ладонь Жени и сжала её, не отрывая взгляд от призрачной улицы. – Я говорила, что рада вымиранию стольких ублюдков, и до сих пор так считаю, но это… Это выглядит пугающе.

– Пойдём. – Он приобнял её за талию, и вместе они двинулись вперёд – совсем как новоиспечённая парочка, прогуливающаяся вечером по парку. Но только вокруг них не шептались деревья и не пели птицы. Здесь боготворили тишину, сохранившую в себе бесконечное множество голосов, не окончившийся смех и замерший плач. Шагая по улице, Женя задумался о том, что сделали бы люди, если б узнали, что до апокалипсиса осталась пара дней? Чем бы человек занялся в первую очередь? Как быстро бы он понял, что его вечно откладываемое «потом» уже никогда не наступит? Многие мечты так и остались запертыми в чужих черепных коробках. Но Женя свою осуществил, да, будьте уверенны. Он мечтал полюбить (что бы это слово ни значило) и теперь шёл по улице с женщиной, признавшейся ему в любви. Она позволяла себя обнимать, позволяла себя целовать, но самое большое удовольствие приходило не от этого и даже не от оргазма – оно вливалось в вены тёплым приятным потоком от осознания того, что рядом есть человек, готовый помочь тебе и видящий в твоих глазах поддержку и опору, рождающих любовь.

Теперь никто им ничего не скажет. В старом мире их, может, и раскритиковали бы за столь огромную (огромную! ага, посмотрите в зеркало и попробуйте найти там старика) разницу в возрасте. Но пошёл в задницу этот старый мир! Почему люди должны избегать отношений друг с другом, если им обоим это приносит удовольствие? Если каждому из них хорошо в присутствии другого, если они вдыхают счастье в одной постели, почему онидолжны не хотеть быть вместе? Общество, общество, общество… вот же генератор стереотипов и субъективных мнений! Человек идёт против негласно установленных «стандартов»? Безумец! Не смей выделяться из толпы! Живи так, как хотим мы, всё твоё окружение! Но позорься!

Позорище… Любимое слово мамы.

Да пошли вы куда подальше, советчики великие. Каждый проживает свою жизнь так, как осмеливается её прожить…и получает то, что заслуживает. Вот и всё. Это не алгебра и не геометрия, здесь один простой закон: хочешь что-то взять – бери. Если, конечно, знаешь чего стоишь.

И Женя взял. Взял Катю и теперь пересекал с ней пустые улицы, и оба они направлялись к своей общей мечте – жизни за городом, только втроём. «Твоя настойчивость спасла всех и вся», – так она сказала сегодня утром, поглаживая его волосы. Да, настойчивость обгоняет талант и дарит человеку то, за чем он приходит. Настойчивость – черта сильных людей.

– А кем ты раньше работала? Можешь рассказать? Если это, конечно, не секрет.

– Не секрет, – Катя устремила взгляд куда-то в небо, но не увидела облаков, потому что перенеслась в воспоминания. – Я работала дизайнером женской одежды. Работа на дому, все проекты я высылала почтой. Поэтому кое-как выживала, потому что мне надо было заботить о М… Мише, да, о Мише. – Женя почувствовал, как напряглось её тело, и лишь сильнее обнял её, прижав к себе. Он не стал перебивать или успокаивать – вместо этого просто слушал, позволяя Кате излить душу. – Зарабатывала достаточно, но хотелось больше. Знаешь, когда ты одна с маленьким ребёнком, на себя вообще забываешь тратиться. Но всё-таки я иногда – после того, как отвозила Мишу в садик – находила время заниматься йогой и спортом. Йога, знаешь ли, помогает телу быть более пластичным.

– Я это заметил сегодня ночью. – Она слегка пихнула его локтём, не скрывая своей улыбки. – У меня, между прочим, до сих пор царапины на спине болят. Ты прямо-таки зверь!

– Ну не надо было приставать ко мне ночью, Мистер-Я-Дарю-Всем-Оргазм! Ты вроде уже должен был понять, что я не милая антилопа из диснеевского мультика.

– А кто ты?

Они остановились, замерев на тротуаре под молчаливым домом. Где-то вблизи хлопнула дверь, разорвав тишину на куски – видимо, кто-то заметил идущие по улице силуэты, меж которых медленно шёл пёс, и решил укрыться в своём убежище, ведь кто знает, что может быть на уме у тех, кто так свободно гуляет по руинам? За ними могли наблюдать, но и что с того? Пусть хоть глаза себе выколют, Женя будет обнимать Катю столько, сколько захочет. И сколько нужно будет ей, а она, казалось, как никто другая нуждалась в объятьях.

Но после услышанного вопроса она остановилась не для того, чтобы начать обниматься. Не в силах сдерживать улыбку, Катя наклонила голову и заговорила:

– Рэндж, закрой уши. Сейчас я объясню ему, кто я такая. – Серые глаза весело блеснули, и теперь в них не была даже намёка на лёд, хотя бы на маленький его кусочек. – Женечка, я грешница, которую ты…

Но слова застряли в горле, так и не вырвавшись наружу. В нос ударил запах горелого – такой резкий и неприятный, что сразу вскружил голову.

Но замереть заставило другое – в воздухе плавал аромат горящей плоти.

Человеческой плоти.

* * *

– Ты тоже это видишь?

Женя не ответил. Просто смотрел и не верил своим глазам, хотя воздух вокруг уже пропитался подожжённым мясом.

Они добежали до той улицы, с которой в небо ввалил чёрный дым, и остановились на самом углу. В паре сотен метров от них горел дом, охваченный диким пламенем. Огонь жадно поедал его стены, высовывал алые языки из окон и перешёптывался с самим собой, пока наслаждался трапезой из мертвецов. Все пять этажей утонули в природной стихии, не в силах противостоять ей. То, что было артефактами людей, их вещи и нетронутые улыбки на застывших лицах охватывало пламя и обгладывало то мясо, что светлячки решили оставить. Контур дома растворялся в густом дыме. Воздух накалялся, жар нагонялся на кожу мощными волнами, а ветер и вовсе пытался сбить с ног, швыряя в лицо дух смерти.

– Это они, – голос Кати дрожал, чуть ли н срывался на плач. – Те скотины. Те самые козлы.

Женя проследил за её взглядом и увидел у угла дома три человеческих силуэта, которых будто бы создала тьма. Солнце начало подпаливать крыши Петербурга, но эти люди были обличены во всё чёрное, не было видно даже глаз. Каждый из них смотрел на горящее здание и словно бы наслаждался. Один из фантомов баловался механической зажигалкой и чуть не уронил её, но всё же спохватился и успел поймать её, услышав хохот товарищей. Обтянутые перчатками ладони лежали на автоматах, судя по всему, настоящих. Блики лучей отражались на поверхности чищеных ботинок, по виду таких тяжёлых, что при ударе они с лёгкостью проломят кости черепа. Казалось, под этими чёрными очками не могли скрываться люди, потому что ни один человек не выдержит жара солнца в таком костюме. Он просто испепелится или сойдёт с ума, но не будет так спокойно стоять, барабаня пальцами по цевью автомата

Тем не менее, три тени стояли, наблюдая за тем, как огонь пожирает дом, в котором ещё совсем недавно смеялись семьи, отцы укладывали дочерей спать, а матери успокаивали сыновей после школьных драк.

– Вот как они избавляются от тел, – Женя почувствовал подступающую к горлу рвоту, но смог подавить её. – Они просто сжигают всё к чертям. Просто берут и сжигают.

Катя хотела что-то добавить, уже открыла рот, чтобы согласиться, но тут уши пронзил крик, ворвавшийся в самый мозг. Солдаты мигом выпрямились, и головы их повернулись в сторону двери в тот момент, когда она с шумом распахнулась. Из горящего дома выбежал скелет, залившийся женским криком. Его контуры полыхали в огне, кожа чернела на глазах. Умирающая женщина побежала к солдатам и протянула к ним горящие руки, мяса на которых оставалось всё меньше и меньше. Она протянула руки как бы прося помощи и не остановилась даже тогда, когда три приклада упёрлись в плечи, а предохранители со щелчком передвинулись вниз. Первая пуля снесла ей голову. Разрывной патрон добился того, что разорвал череп на куски и разбросал их по асфальту. Мозги подобно освободившейся птице несколько секунд летели над землёй и с громким шлепком приземлились, тут же начав растекаться. Глаз попал на лобовое стекло автомобиля и пополз вниз, к дворникам. Женя невольно представил, как они включаются и размазывают глаз по стеклу, пока его владелицу расстреливают как мешок с фаршем.

Другая разрывная пуля продырявила лёгкое и вытащила его через спину – за пару секунд до того, как тело рухнуло вниз. И окончательно женщину добил последний выстрел, оторвавший её ногу, превратив колено лишь в узелок тоненьких нитей, всё ещё держащихся друг за друга. Но огонь сразу же принялся за них и заключил в свои объятия уже мёртвую женщину, чей крик остановил оглушающий выстрел.

– Твою ж мать… – Пот выступил на шее Кати крупными каплями, но она его не заметила. Точно так же Женя не замечал того, как сильно прижимает её к себе. – Она бежала к ним, а они её убили. Это же…

Из окна на четвёртом этаже высунулась девочка, чуть не сорвавшись вниз. Она вцепилась в подоконник, и её глаза так широко раскрылись на чёрном от копоти лице, что чуть не вывалились из орбит. Тёмные косички свисали на маленькие плечики, за которым полыхал огонь. И как только девочка увидела лежащее внизу тело, она неистово, протяжно зарыдала.

– МАМА!

– Господи! – Женя неровно задышал, чувствуя, как начинают дрожать руки. – Она же сгорит там! Она же…сгорит заживо.

– Сгорит, но у нас нет выбора, Жень. Надо убираться отсюда. Пойдём обратно и… нет, НЕТ! НЕ ВЗДУМАЙ!

Но он её уже не слышал. Его силуэт показался из-за угла и побежал к двери.

Алексей Царёв медленно улыбнулся.

* * *

Женя ввалился в парадную, когда одна из пуль врезалась в железную дверь. Ноги заплелись друг в друге, но рука мгновенно нашла перила и ухватилась за них. Уже здесь, на первом этаже, стало трудно дышать, хоть стены самой парадной не горели. Но зато двери квартир были распахнуты, готовые принять гостей. Из них выглядывали языки пламени, облизывающего косяки дверей, но не решающегося взяться за них.

Женя, не позволяя себе думать, рванул вверх, на четвёртый этаж. Он действовал быстро, инстинктивно, не давал разуму пробраться в голову, потому что знал – если начнёт думать, то струсит. Как гласит одна пословица: «Подумав – решайся, решившись – не думай».

На какое-то время его покинуло то, что люди привыкли называть человеческим «Я». Он стал роботом, машиной, выполняющей приказы, отдаваемые мозгом. Страх – главный тормоз всего человечества. И если хоть на секунду помедлить, то можно невольно дать ему шанс вгрызться в сознание и выбросить смелость ко всем чертям.

Но первая мысль ворвалась в голову вместе с едким дымом, что заставил лёгкие судорожно сжаться. Она блеснула яркой вспышкой и на миг ослепила Женю. Сила убеждения была настолько сильной, что смогла взять храбрость за горло и сомкнуть на нём пальцы. В этих словах звучала правда.

А если я погибну?

Нет, такого просто не может быть. Хватит думать об этом, хватит! Женя слышал, как наверху кричит ребёнок, и крик его стал лучшим топливом для уставших мышц. На третьем этаже одну из дверей сорвали с петель, но и это не помогло людям выбраться из квартиры – вся семья лежала у порога, друг на друге, пылая как огромный факел. Подбегая к четвёртому этажу, Женя понял (понял инстинктивно, он доверился только инстинктам), что точно потеряет сознание, если не ускориться. Он на ходу снял футболку и повязал её на лице, оставив открытыми лишь глаза. Ладонью прижал к носу ткань, надеясь, что всё сделал правильно, ведь прогулял почти все уроки ОБЖ.

На четвёртом этаже крик усилился, и это было хорошо – раз кричит, значит жива. Женя подбежал к квартире, в которой сгорала маленькая девочка…

…и остановился.

Если раньше страх сжимал руками горло, то сейчас на сердце легли его ледяные пальцы. Всё вокруг стало таким ярким, что пугало своей контрастностью, будто всё на свете истошно кричало. Ноги отказывались подчиняться глупости своего хозяина и крепко вцепились в пол. Руки опустились. Плечи поникли. Веки потяжелели.

Женя стоял перед дверным проёмом, объятым пламенем. Казалось, именно так выглядит проход в ад, и он находится здесь, на четвёртом этаже жилого дома, стоит лишь шагнуть вперёд и добро пожаловать в Преисподнюю! Здесь сгорают даже святые!

Женя двинулся вперёд, но из квартиры тут же вырвался огонь, чуть не облизнув его кожу. Языки пламени прошлись в паре сантиметров от глаз. Квартира не хотела впускать его, нет. Она выплёвывала огонь, как бы предупреждая, что внутрь лучше не заходить. Дверной проём превратился в огромную пасть, а зубы заменяли лепестки пламени. Только сунься, дружок, и мы тебя сожрём.

Сердце пыталось выпрыгнуть из горла, билось в нём в бешеном припадке, и всё тело желало развернуться, рвануть прочь и убежать от этого жара, оставив девчонку умирать!

У тебя есть Катя, придурок! У ТЕБЯ ЕСТЬ КАТЯ!

Она выкрикивала его имя, перебегая улицу. Выкрикивала так, будто он сейчас умрёт. Прогремел выстрел, но Катя всё ещё продолжала кричать, даже не думая затихать.

Ещё не поздно передумать.

Да, ещё не поздно. По правое плечо в парадную, через открытое окно, врывался ветер. Можно было выбежать на улицу точно таким же путём, каким Женя и зашёл. А впереди свою пасть разинула квартира, которая только и ждала, когда же она обглодает глупого-глупого смельчака. Огонь тянулся к Жене, огонь звал Женю, теперь огонь улыбался Жене.

И игнорируя Катины крики, он вошёл в Преисподнюю, чувствуя, как она радуется.

* * *

Он двигался уверенно, не торопясь и не замедляясь, будто проделывал подобное сотый раз, зная всё на зубок.

Женя слышал шёпот огня, а потому избегал соприкосновения с ним, хотя тот так и лез целоваться. Сейчас наконец удалось отключить мозги и поддаться только инстинктам, только животному чутью. Шаг влево, шаг вправо, крики ребёнка и никакого страха. Женя проходил сквозь зазоры меж огней с удивительным спокойствием, направляясь к девочке, которую уже видел. Она всё ещё держалась за подоконник и начала вылезать из окна, чтобы присоединиться к маме, почему-то ей не отвечавшей.

Борясь с кашлем, Женя подошёл к девочке и молча схватил её, уместив на своих руках. Прижал к себе и не замечал того, как она бьёт его и кусает шею, требуя и требуя её отпустить. Но дым подействовал мгновенно. Уже через несколько секунд девочка успокоилась и мирно сидела на руках, пока её спаситель с чертовски медленной скоростью выходил из квартиры. Женя никуда не спешил, его движения были пропитаны уверенностью в том, что ничего плохого не произойдёт. Карие глаза оставались невозмутимыми, хоть кровь кипела адреналином. Воздух вокруг накалялся, но рассудок при этом сквозил холодом, будто решал какую-то сложную задачу. И решением управляли именно инстинкты. Именно они вели за собой сквозь жару и подсказывали, где нужно прижаться к стене, а где пригнуться и идти «гуськом». Интуиция спасала в мгновения опасности. Женя полностью отдался влекущим его чувствам и действовал так, как они приказывали.

Но у самого выхода из квартиры он остановился. Тело замерло. Ноги подогнулись. Глаза округлились. Они уставились на зеркало в ванной, что находилось над самой раковиной.

Сквозь пелену огня отражение показывало высокого, раздетого по пояс мужчину, чья кожа блестела от пота. Руки обнимали маленького ребёнка, слабо держащегося за шею. Вены на предплечьях прорывались сквозь кожу натянутыми верёвками, и казалось, будто из них сейчас хлынет кровь, да таким фонтаном, что зальёт собой всё вокруг!

Но она тут же похолодела, когда Женя увидел, кто стоит позади него.

Из-за макушки проглядывали два красных глаза, ярко сияющих на фоне огня. В этих глазах пряталась алая звезда, но сейчас её свет приумножился в сотни, тысячи раз. Фигура существа напоминала человеческую, но её контуры постоянно менялись, будто состояли из дыма. Голова (или то, что должно быть головой) тонула во тьме, но вот глаза… от них невозможно было отвести взгляд. Каждая мышца начала расслабляться, руки, держащие девочку, опускали её, а с трудом втягивающийся воздух теперь не проникал в лёгкие. Но и пусть. Настало время отдыха, мы слишком устали. Борьба бесполезна, всех ждёт один конец. Так что расслабься и подумай о чём-нибудь хорошем, пока…

У меня появился ты.

Женя дёрнулся, но чёрные пальцы нежно легли на его плечи, заставив успокоиться. Ноги перестали подчиняться, колени ударились об пол, девочка выпала из рук. Она сделала пару шажочков и так же упала, сразу заснув. А Женя продолжал смотреть в зеркало, на своё полуприкрытое футболкой лицо, на тёмную фигуру с сочащимися кровью глазами, когда выход из квартиры был от него всего в двух метрах.

С тобой я чувствую себя женщиной.

Что-то ударило по груди. Изнутри. С невероятной силой.

Красивая песня…

Дышать стало тяжелее, воздух проваливался в лёгкие, не выходя наружу.

Нужно это прекратить, Жень. Пожалуйста, перестань, потому что я не могу. Я…не могу.

Нужно это прекратить.

Он подогнул одну ногу и встал на колено, но тут же почувствовал, как пальцы существа впились в плечи. И они были более чем реальны – когда когти вонзились в кожу, из неё потекла кровь, почти не ощущаемая в такой жаре.

Теперь ты мой мужчина. Ты мой мужчина, так что вставай и выходи из этого пекла! Не дай ему взять верх! Потому что я люблю тебя! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!

Женя рванул вверх и схватил девочку за волосы, после чего прижал к себе и побежал к двери. Чувствуя, как чужие когти царапают спину, он проскочил дверной проём и двинулся вниз, из последних сил стараясь не потерять сознание.

И когда он выбежал из подъезда, Алексей Царёв перестал улыбаться. Он достал блокнот и острыми буквами вывел одно слово.

Евгений

* * *

Катя тут же подбежала к Жене, вся в слезах, с чудом не сорванным голосом. И она бы зарядила ему мощнейшую пощёчину и заорала так, что сотрясся бы весь мир, если б Женя не отдал ей девочку, а сам рухнул на асфальт, не в силах подняться.

Тогда гнев Кати мигом укротился и полностью исчез. Его место занял страх, и страх ужасный.

Она опустила девочку и ахнула, когда увидела на спине Жени три глубоких пореза, растянувшихся от плеч к пояснице. Будто какой-то дикий зверь оставил на его коже свой след, и теперь по ней стекали не струйки, а целые водопады крови, вынося наружу жизнь. Девочка сразу побежала к маме – сгоревшему, теперь уже чёрному трупу, – но Кате было плевать на это. Перед ней умирал Женя – вот, что сейчас действительно важно.

Она упала рядом с ним на колени и сняла с головы футболку, чувствуя, какой жар исходит от его тела. Кожа блестела от выделившегося пота и растекающейся крови, яркость которой подчёркивали солнечные лучи.

– Жень! Женя, вставай! Пожалуйста, прошу тебя, поднимись! – Катя давилась собственными всхлипами, её голос тонул в слезах, но она всё равно просила Женю подняться, боясь прикоснуться к ранам. При каждом вдохе спина поднималась, а порезы на неё раскрывались подобно раззявленным ртам, и выплёвывали кровь, что стекала на горячий асфальт. – Женя, вставай! Не смей умирать! Не смей умирать здесь, передо мной! Не бросай меня!

Он подогнул руку, опёрся на неё и попытался подняться, но в эту же секунду упал обратно, ударившись носом об асфальт. В одно мгновение Женя ощутил, как по окрашенному копотью лицу потекла кровь и как дрожащие руки скользнули под мышками и начали тянуть его вверх, вытаскивая из лап смерти. Он слышал, как Катя стонала, пока поднимала его на ноги. Слышал её последующие крики и видел блики лучей в крупных слезах. Мир становился всё менее реальным, из полноценной картины он превращался в бледный эскиз. Женя понимал, что скоро потеряет сознание, а потому собрал последние силы и включил мозг – сейчас пусть инстинкты отдыхают, нам нужен разум.

– Где девочка?

Катя замерла, уставившись на покрытое копотью лицо: совсем немного в нижней половине, и черным черно на линии глаз. Их белки стали красными, нездоровыми, но даже так радужки не теряли своей красоты, отражаясь золотом от ясного солнца. И именно тогда Катя подумала, что никогда не разлюбит эти карие глаза.

– Где она? Ты её отпустила?

Не дождавшись ответа, Женя повернулся и увидел то, что растрогало бы любого. На неприкрытых шортиками коленках сидела маленькая девочка с косичками тёмных волос, свисающих по бокам. Её лицо исказил плач, а сама она склонилась над горелыми останками своей матери, аромат которых всё ещё плавал в воздухе. Пухленькие пальчики проходили по тому месиву, что должно было быть лицом, но на его месте осталась лишь непонятная каша. По всей улице проносился дикий вой ребёнка, на чьих глазах жестоко убили родную мать. Услышав такой вой, любой человек сойдёт с ума, но у Жени не осталось сил, чтобы чувствовать страх, а Катя, казалось, успела сойти с ума ещё тогда, когда каждую секунду стояла в ожидании открытия подъездной двери.

Наконец Женя повернулся к ней и, посмотрев в глаза, спросил:

– А где те солдаты? Я слышал выстрелы, больше одного.

– Да, они стреляли, но не попали. Потом – почти сразу же – к ним подбежал четвёртый, не в форме. Такой, с чёрными волосами, в пальто, ещё на меня взглянул. Что-то приказал им, и все ушли. И… Господи, да это не важно! Ты посмотри на себя! Нам срочно нужно в больницу! Срочно! Так что давай…

Но она не договорила, потому что Женя навалился на неё, попытавшись обнять. Его руки еле сомкнулись на спине, и Катя захотела сомкнуть свои так же, но тут же передумала, когда пальцы случайно провалились в порезы, задев нежное мясо. Женя мгновенно напрягся, но подавил стон. Его дыхание было тяжёлым, тело с каждой секундой прибавляло в весе пару тонн. Катя не позволяла себе дать слабину и твёрдо стояла, хоть ноги так и взвывали.

– Я видел дьявола. Это его звезда. Я… – Лёгкие сжались в приступе кашля и чуть ли не вышли через горло. Голова пульсировала в такт бьющемуся сердцу, а порезы на спине совсем не болели; Женя чувствовал стекающую к ногам кровь, но не ощущал того, как ветер заглядывал в его организм через три глубокие царапины. – Катя, он существует. Он смотрел мне в глаза.

– О ком ты говоришь?

– Я говорю о…

– Всё, перестань, нам нужно в больницу. Положи руку мне на плечи, и мы пойдём.

Он уже хотел возразить, когда что-то заставило его посмотреть в сторону – то ли интуиция, то ли инстинкт, что бы это ни было, оно среагировало на опасность, как только та появилась из-за угла. На пустую дорогу, вблизи горящего дома, вышел огромный пёс, размерами не уступающий Рэнджу. Свисающая комками шерсть превратилась из серой в серо-голубую, но такого ужасного оттенка, что мог быть только у гончей Дьявола. И Женя был более чем уверен, что под шерстью этой сквозь кожу выпирают рёбра.

Пёс был голоден. Он чувствовал запах крови.

Его движения сквозили уверенностью, какая бывает у хищника, загнавшего свою жертву в угол. Сильные лапы медленно ступали на асфальт, пока пушистый хвост плёлся за ними. На улицу, из-за углов нескольких зданий, начали выходить другие собаки, и все они тянулись к серо-голубому псу, что уже стоял по центру дороги. Его уши улавливали каждый звук, а внимательные глаза не упускали из виду ни одной детали. Каждый из проголодавшихся хищников занял свою позицию, и тем самым они перекрыли улицу. Десятки бродячих собак заполнили широкую дорогу, по которой совсем недавно ездили машины, и во главе стаи сидел самый крупный, чья шерсть была сделана из лунной пыли.

Это вожак, подумал Женя. Они все хотят есть, они все готовы наброситься на нас, но никто не осмелится оспаривать приказ вожака. На самом деле нам противостоит только он.

Карие глаза, ярко выделяющиеся среди чёрной копоти, смотрели в другие карие глаза – уже более дикие и пропитанные голодом, перемешанным с жаждой крови.

Но по-настоящему Женя испугался тогда, когда Вожак посмотрел на маленькое тельце, что склонилось над телом матери и кричало, кричало, кричало. Все бродячие псы посмотрели туда же, и у некоторых аж раскрылась пасть, обнажив острые, смертоносные клыки.

Женя хотел крикнуть Кате: «Возьми девчонку!», но тут же понял, что тем самым подпишет всем смертный приговор. Если и существовал выигрышный вариант, то в нём точно нет резких действий, способных спровоцировать лапы сорваться с места. Катя, Женя, Рэндж и ребёночек – все без шансов на победу лягут на этой улице, как только начнётся схватка. Так волки охотятся стаей, и, судя по всему, в оставшихся без еды собаках проснулся инстинкт далёких предков. Теперь это не четвероногие друзья, нет. На улице стояла армия диких зверей, чьи когти уже скребли асфальт, а слюни вытекали из пасти…ведь совсем скоро она окунётся в чужую кровь.

Женя сказал Кате оставаться на месте. Она попыталась что-то возразить, но хватило одного резкого взгляда, чтобы заставить её замолчать. Кровь стекала по спине, смешивалась с каплями пота и скапливалась у резинки трусов, впитываясь в лёгкую ткань. Мир балансировал на грани реальности. Ещё чуть-чуть, и он упадёт в бездну. Каждое моргание давалось с трудом, и каждый раз, когда веки опускались, больше всего на свете хотелось не поднимать их, а оставить так и заснуть. Заснуть и не проснуться. Ведь что может быть приятнее сна?

– Будь аккуратнее. – Катя вернула реальность, с силой сжав ладонь. – Их около тридцати. Может, даже больше. Пожалуйста, подумай, что делаешь.

Женя ничего не ответил и молча двинулся вперёд, услышав, как за ним последовал Рэндж. Глаза Вожака перебегали с маленькой девочки на два приближающихся силуэта, но не теряли при этом рассудительности лидера. Воздух пропитался напряжением, с трудом втягивался в лёгкие. В лёгкие… казалось, они были тяжёлыми.

Они чувствуют страх, подумал Женя. Обнюхивают меня и пытаются поймать нотки страха. Но нет. Нет, нет, нет. Я не боюсь. Я просто не могу бояться, вот и всё. Это ментальная схватка, и я должен в ней победить. Они не знают одного моего козыря – я тоже хищник. И я тоже вожак.

Его плечи расправились и встретили ветер, ударивший в грудь. Шаги стали твёрже, увереннее, опаснее. Женя чувствовал на себе взгляды тридцати, сорока, пятидесяти собак – и все голодные, жаждущие мяса. Он двигался медленно, полностью открыв своё тело, не защищая его. Весь торс купался в солнечных лучах, и в этом свете кровь на спине выглядела ещё ярче, ещё привлекательнее. Но голодные глаза её не видели, только чувствовали. Чем ближе Женя подходил к девочке, тем отчётливее он видел, как у многих то и дело подрагивает верхняя губа, обнажая зубы в хищном оскале.

– Всё в порядке, Рэндж. Наступай со мной, но не рвись в бой. Просто будь готов. Они, похоже, бояться нас.

И они действительно боялись, хотя старались не подавать виду. Вожак чуть отступил назад, вся армия качнулась подобно волне. Повисшую тишину разбавлял лишь плач ссутулившейся девочки, которая ни на что на свете не обращала внимание. Женя приближался к ней, и когда подошёл достаточно близко, спокойно взял её на руки и прижал к себе, хоть малышка и вырывалась из объятий. Не сводя взгляда с глаз Вожака, он двинулся обратно, спиной к Кате, аккуратно ступая на забрызганный кровью асфальт. Маленькие ручки были его по лицу, но он терпел, потому что не мог не терпеть – если бы хоть одна мышца на лице дрогнет, стая собак мгновенно сорвётся с места и накинется на них, разорвав в клочья.

Убивай их своим спокойствием. Они чувствуют силу точно так же, как страх.

Женя вернулся к Кате. Казалось, это небольшое путешествие к середине дороги и обратно длилось не меньше вечности, но и это мучение закончилось, когда покрытые копотью плечи накрыли женские ладони. Её руки сразу согрели его и чуть успокоили, хоть глаза всё так же следили за собачьей армией. Девочка на руках начала тяжелеть, Женя чувствовал, что вот-вот отпустит руки. Но пока Катя рядом, пока она дышит вместе с ним одним воздухом, он будет стоять, даже если спина полностью окрасится в алый.

– Нам нужно уходить, – её голос находился на грани шёпота, будто она боялась, что чужие уши могут их услышать. – Пойдём в гостиницу, мы недалеко ушли. Я смогу вас донести, только, Жень, пожалуйста, нужно поторопиться. Ты истекаешь кровью.

– Нет. – Хоть он и балансировал меж сном и реальностью, его слова звучали твёрдо, как отрепетированная речь. – Мы должны показать им силу. Сейчас. Именно сейчас. Иначе они рано или поздно поймут, что могут запросто победить нас. Подержи девочку.

Женя передал Кате всё ещё плачущую малышку и поплёлся к брошенным магазинам на другой стороне улицы. Глаза всей стаи следили за каждым его движением. Они увидели, как он подобрал валявшийся на асфальте кусок трубы, вернулся к своей хоть и небольшой, но стае.

И вот тогда он допустил ошибку – Женя повернулся к голодным глазам спиной, и в десятках зрачков отразилась такая манящая кровь.

Вожак шагнул вперёд, армия последовала за ним.

– Ты что собираешься сделать? – Серые глаза широко раскрылись, а голос сорвался на крик, ведь… что он, чёрт побери, собирается сделать?!

– Так, Кать, послушай меня. – Он положил руку на её плечо и сжал его – то ли для того, чтобы обратить на себя внимание, то ли для того, чтобы не упасть. – Вы с Рэнджем возвращаетесь в гостиницу обходным путём.

– Нет!

– Слушай меня! – Впервые Женя рявкнул на Катю, да так, что та невольно дрогнула. Вожак немного шелохнулся, но и его терпение находилось на пределе, потому что в воздухе плавал безумно приятный аромат крови.

И скорой смерти.

– Возвращайтесь и ждите меня. Не смей высовываться, слышишь? Жди…меня… – Он опустил голову и глубоко вдохнул. Воздух царапал лёгкие. Лёгкие царапали рёбра. Рёбра царапали грудь.

– Женя, я…

– Заткнись, Катя, просто помолчи! Дай мне пару секунд!

– Зачем тебе эта труба?!

Женя посмотрел на неё так, будто видит последний раз. И от этого взгляда… от этого прощального взгляда…Катю передёрнуло. Она почувствовала, как начинает злиться. О, это до боли знакомое чувство… Гнев зарождался в бьющемся сердце. Да, это она – необузданная ярость, что сопровождала Катю всю жизнь. Сейчас она поднималась из тёмных глубин вязкой магмой и грозилась залить собой всё вокруг! Ярость… Как приятно испытывать её вновь.

– Я собираюсь показать им, кто здесь главный. Раз и навсегда. – Кровь из носа продолжала окрашивать нижнюю половину лица в бордовый, смешиваясь с чёрной копотью. Они разбегутся, когда поймут, что их вожак слабее меня. Я сражусь с ним, и на этом всё кончится. Нужно, Катя, нужно обозначить своё место, иначе они достанут нас и в гостинице. Они достанут нас отовсюду, если будут уверены, что смогут. А они смогут. Поэтому я убью их лидера, чтобы они больше к нам не совались. Мы теперь одно целое, я не хочу терять тебя.

– Ну уж нет! Будешь так приказывать своим детям, но не мне! Держи её! – Катя отдала девочку Жене, и он инстинктивно взял её, разжав ладонь, в которой была металлическая труба. Только когда она оказалась в женских руках, пришло осознание того, что малышка теперь вжимается в его шею, а не в её. – Ты еле стоишь на ногах. Если сунешься к ним, – Катя указала трубой на стаю, – то тебя разорвут! Ты этого не понимаешь?! Короче, стой здесь с девчонкой, а я пойду и обозначу им, кто есть кто. И только попробуй пойти за мной, понял? Мы с Рэнджем справимся, а ты оберегай девочку и постарайся не потерять сознание. Я… я заставлю их бояться. Всю жизнь этим занимаюсь.

И она направилась к Вожаку, оставив Женю одного, с плачущей малышкой на руках.

Он лишь закрыл глаза и прижал к себе маленькую головку, молясь не понятно кому, чтобы с Катей всё было хорошо.

* * *

Алексей Царёв смотрел на выведенное им слово и обводил острые буквы, ломая уже третий грифель подряд.

ЕВГЕНИЙ

* * *

К Вожаку подходила Волчица.

Сначала он заметил, что на него надвигаются два силуэта: один – женщины, другой – рычащего пса, чья сила витала вокруг него аурой. Но с каждым шагом контуры женщины превращались в контуры Волчицы. Волчицы с серыми, полными решимости глазами.

К Вожаку подходила Волчица, обнажив свои клыки в грозном оскале.

Женя смотрел на Катю и вдыхал тёплый воздух, временами проваливаясь в темноту и выходя из неё. Ветер покачивал его тело совсем как тонкую осину, и если он хоть немного усилится, то без труда оторвёт ноги от земли. Носки пропитались кровью, стекающей со спины, раны дышали сами по себе – Женя чувствовал, как они раскрываются и сжимаются подобно обезображенным губам. Но он не обращал на это внимание, потому что смотрел на неё – прекрасную хищницу, чьи бёдра обтянули те же джинсы, что и его.

Девочка уже успокоилась, не пыталась вырваться наружу. Кажется, она заснула. Да, точно, заснула – обвила шею ручками и положила головку на плечо, сомкнув заплаканные глазки. Женя поглаживал макушку чёрных волос. Поглаживал так, будто обнимал свою дочь. Сон наваливался на сознание мощной волной, но пока на руках спала эта девочка, имя которой до сих пор оставалось загадкой, следовало стоять до конца. Катя продолжала подходить к стае, а потому нужно было быть на чеку, ведь схватка могла начаться в любой момент.

– Как тейя заут?

Девочка подняла голову, и от одного её взгляда захотелось растаять, ведь ничто на свете не имело право вызвать такие слёзы на ещё совсем детском личике.

– Меня зовут Женя. А тебя, малышка?

– Я Кйистина. Мама меня так назвала. Вон моя мама! – Она попыталась перегнуться через плечо и указать на чёрные останки лежащего на асфальте трупа, но Женя тут же развернул её к себе, обняв ещё крепче.

– Тебе же страшно, Кристина? Страшно?

– Осень!

– Всё будет хорошо. Просто обними меня и жди. Скоро всё закончится, и мы пойдём…домой.

– А как иё заут? – Кристиночка указала в сторону стаи сидящих собак, будто бы не замечала всех тех зверей, что вот-вот сорвутся с цепей.

– Её зовут Катя. Мы с ней…дружим. Мы друзья.

Особенно в постели. Там наша дружба достигает пика.

– Кьясивайа. У тебя хайоший друг!

– Я знаю. – Женя наблюдал за своим другом, за подхватываемые ветром светлыми волосами и невольно подумал: «Она действительно красива. Безумно красива». – Подожди чуть-чуть, крошка. Лучше давай поболтаем.

И они заговорили друг с другом о простых вещах, о мультиках, о том, кто из смешариков больше всего нравится Кристине и почему Сквидвард всегда такой грустный. Женя улыбался, отвечая на её вопросы, но то и дело поглядывал на стаю, на зверей, глаза которых были устремлены уже не на него – они вцепились с приближающуюся Волчицу, сжимающую в руке тяжёлую металлическую трубу.

Давай, дорогая. Покажи им, кто здесь главный.

* * *

Давно в ней так не закипала ярость.

Катя смотрела в глаза Вожаку и чувствовала исходящий от него страх. Она улавливала его интуитивно, ощущала нотки горечи в том аромате, что испускали голодные звери. Мышцы каждого из них напряглись, но ни одна лапа не сорвётся с места без приказа Вожака. Только если в бегство, а для этого следует испугать их. Испугать до скулежа, как маленьких щенков, заставив их бояться даже взглянуть в серые глаза.

Потому что Волчица не боится собак.

Рэндж шёл рядом с Катей, не переставая рычать, и сила в его рёве увеличивалась каждый раз, когда он вдыхал исходящую от хозяйки уверенность. Их было лишь двое, но той мощи, что сквозила в сердцах Кати и Рэнджа, не нашлось у всей стаи. Вожак держался достойно, голова ни на секунду не опускалась вниз, но когда до серых глаз осталось меньше пяти метров, шерсть на холке встала дыбом, что не укрылось от десятков карих глаз. Многие псы чуть отступили, почувствовав в воздухе страх лидера.

Страх своего лидера.

– Привет, ребятки. – Катя остановилась в паре шагов от крупного, серо-голубого пса. На таком расстоянии он мог спокойно наброситься на неё, повалив на землю, и впиться в мягкую человеческую плоть. За несколько секунд вся армия обглодала бы кости слишком уж смелой девчонки, но армия этого не делала. Потому что следила за Вожаком. А он следил за глазами хищницы – такой, какую он не встречал за всю жизнь. – Я погляжу, вас тут собрался целый подъезд, да? Ну так слушайте меня, потому что говорю я только один раз. Жалобы и просьбы не принимаются.

Рэндж вышел вперёд, заслонив собой ноги Кати. Рычание смолкло, позволяя женскому голосу разноситься по улице, разбавляя шёпот горящего дома.

– Я могу пробить тебе череп, – она посмотрела Вожаку в глаза и демонстративно подняла трубу, как бы показывая, что может лишить его звания лидера. – Ты же знаешь, что стая чувствует твою слабость. Знаешь, что я сильнее, так почему бы вам не уйти? Меня могут сожрать, да, но перед этим я обязательно убью тебя, и тогда уже никто не будет восхищаться тобой. Вожак…поступи мудро и отступи. Ты не с тем связался, дружок.

Кто-то жалобно заскулил и лёг на асфальт, спрятав голову под лапами.

– Я буду сражаться до конца, поверь. – Вожак не отступал, но Катя буквально видела, как его лапы дрожат в безумном желании сорваться с места. – Я не отправлюсь в ад, пока не заберу с собой тебя. Именно тебя, главарь. Я чую твой страх и знаю, что ты не чуешь мой. Так что даю вашей шайке последний шанс. Последний грёбанный шанс остаться в живых. Решай, Вожак, пока я не передумала.

Карие глаза метнулись из стороны в сторону и остановились на небольшом силуэте, пошатывающемся по центру дороги. Солнечные лучи очертили мужскую фигуру и осветили маленького ребёночка, страх которого был намного вкуснее страха взрослых. Даже на таком расстоянии чувствовалась сладкая горечь пережитого ужаса, что вытекал на щёки крупными слезами.

Но сейчас… сейчас девочка улыбалась и даже смеялась! Страх становился бледнее, его вкус растворялся на языке, а уверенность Вожака, которая всё это время держалась именно на страхе девочки, начала пропадать.

Чёрт… Она смеялась.

– Только попробуй сунуться к ним, – Катя указала трубой за спину и подошла ближе, чуть ли не вплотную. – Я вопьюсь тебе в горло, если хоть кто-то из твоих дружков только подумает напасть на Женю. Клянусь, я разорву вас всех на куски.

И он поверил. Отступил на шаг, и вся стая последовала его примеру, поступив точно так же.

– А теперь проваливайте отсюда. Живо!

Вожак развернулся и громко гавкнул, заставив всех двинуться обратно по улице. Сотни лап неохотно заскользили по асфальту, всё больше нагревающемуся к середине дня. Хвосты ползли внизу подобно уставшим змеям, пока в поникших карих глазах сквозила злоба. Злоба отчаянная, подпитываемая жутким голодом. Но сильнее всего злость разжигала слабость их лидера – самого, как они думали, сильного в стае.

Он взял верх над каждым из них в честных схватках на пустых улицах Петербурга. Доказал, что способен сомкнуть челюсть на шее кого угодно, ведь нет ещё на свете такого зверя, который смог бы одолеть его!

Как оказалось, есть. Это был обычный человек, причём женщина. Женщина, грёбанная самка! Ей даже не пришлось вступать в битву, чтобы заставить Вожака бояться. Она просто подошла и испугала его той силой, что выходила из её лёгких при каждом выдохе.

Несколько псов остановились и перестали уходить прочь. Катя крепче сжала трубу, когда заметила, что они разворачиваются. Когти Рэнджа коснулись асфальта в тот момент, когда стая замерла, пропуская сквозь себя идущих в обратную сторону псов.

И глаза их были устремлены на Вожака – жадные, требующие крови.

– Пойдём отсюда, – Катя двинулась назад, но ни на миг не позволяла себя повернуться спиной к стае. – Пойдём, Рэндж. Они сами разберутся.

И как только последнее слово сорвалось с губ, острые зубы впились в собачью плоть, утонув в серо-голубой шерсти.

* * *

– А ты кем в детстве хотел стать?

– Я хотел стать Человеком-пауком.

Её смех разбавил повисшую в голове тишину и хоть на секунды помог проснуться. Женя видел перед собой лишь черноту и какие-то мутные очертания машин, домов, белых, чуть ли не касающихся крыш облаков. И единственным, что всё ещё удерживало его в этом мире, был разговор с Кристиной. Точнее, сама она: её смех, её улыбка и глупые, но такие забавные вопросы. Всё это не позволяло Жене упасть в обморок, хотя он понимал, что до этого осталось совсем не много.

– А почему чеайеоком-пауком?

– Ну… – Он улыбнулся, как только посмотрел в карие глаза девочки. В них не было ни насмешки, ничего подобного – только искренний интерес. Никогда в жизни никто не спрашивал Женю, почему он хотел стать Человеком-Пауком. – Я даже не знаю. Я просто восхищался им и хотел быть похожим на него. С самого детства. Он для меня как талисман. Знаешь, что такое талисман?

– Да! Такая штучка, которую ты всё время носишь с собой.

– Да, умничка, это она. И…Человек-паук был рядом со мной как талисман. Я всегда старался поступать так, как поступил бы он…и стараюсь. Думаю, он мой герой.

– А вы с Катей мои гейои. – Она поцеловала Женю в щёчку, и от одного это прикосновения её пухленьких губ с его покрытой копотью кожей всё внутри разлилось теплом. Только сейчас стало понятно, почему родители так восхищаются своими детьми – потому что они прекрасны. Действительно прекрасны.

Ради одной улыбки Кристины хотелось перевернуть весь мир, ведь как же трогательно она улыбалась!

– Не засыпай! – Её ручки легли на тёмные щёки и слегка сжали их, заставив уставшие карие глаза раскрыться чуть шире.

– Я стараюсь, детка, стараюсь. Но если я вдруг засну, будь здесь, никуда не уходи и жди Катю.

– Кьясивую тётю?

– Да, красивую тётю. Она позаботится о тебе. – Веки с неохотой поднимались и теперь всё чаще опускались, пытаясь спрятать глаза от ужасного мира. Весь организм желал поскорее окунуться во тьму, забыть обо всех проблемах и поспать… да, сон был сейчас чертовски необходим.

– А что это там пйоисходит? – Женя очнулся и проследил за взглядом Кристины.

Две пары карих глаз широко раскрылись, и на обоих почерневших лицах пробежала смесь ужаса и облегчения. Маленькие ручки крепко вцепились в шею, руки побольше сильнее прижали к телу крохотное чудо, повидавшее слишком много за свою пока небольшую жизнь.

В конце дороги началась самая настоящая собачья бойня. Десятки хищников метались из стороны в сторону и вгрызались в глотки своим товарищам, с которыми только что стояли в одном строю. Солнечные лучи отражались от острых клыков и освещали взметавшуюся в воздух кровь. Всю улицу, весь квартал заполнил дикий лай умирающих псов и собак, разбавляемый скулежом тех, кто уже смирился со своей судьбой. Женя видел, как пытался защищаться Вожак (уже бывший вожак); скалился, рычал, принимал угрожающую позу, но выглядело это всё не убедительно, потому что с каждой секундой серо-голубая шерсть всё больше и больше окрашивалась кровью.

Катя стравила их. Господи, стравила их!

Она отходила назад, спиной к Жене. Рэндж двигался так же, не упуская из виду ту часть дороги, что стала ареной диких зверей: вдруг кто решит не сражаться с братьями, а наброситься на них двоих, организаторов вечеринки. Поэтому оранжевые глаза Рэнджа следили за движениями каждого, пока сам он шёл рядом с Катей – с человеком, в груди которого волчье сердце.

– Мы побейили? – Кристина приложила пальчики к уголкам пухленьких губ, как бы пытаясь сдержать улыбку, не дать ей блеснуть раньше времени. Но всё же она заиграла на детском личике. Совсем не верилось, что меньше двадцати минут назад мать этой девочки жестоко расстреляли, оставив догорать на земле. – Мы выиграли? Да, Женя?

– Похоже, что да. Это наша Катя. Она выиграла, не мы.

Он поправил скрывшие глаза волосы и…замер. За долю секунды всё его тело напряглось, а мир взорвался красками, прогнав сон. Инстинкт, древний и первобытный, завопил в сознании подобно колоколу. В кровь тут же хлынул адреналин, хотя Женя ещё не понял, что происходит. И только когда он начал разворачиваться, до него донёсся звук скольжения лап по асфальту.

Он успел увидеть промелькнувшее перед ногами серое пятно, после чего почувствовал, как кто-то резко вырвал Кристину из рук. В уши ударил ужасный крик боли. В уши ударил звук падения маленького тельца на асфальт и дикое рычание голодного зверя.

Женя увидел перед собой небольшого пса, челюсть которого сомкнулась на пятке кричащей девочки. Кровь окрашивала белые зубы, пока глаза хищника не отрывались от глаз человека. Адреналин мгновенно исчерпал себя, сон придавил сознание огромной волной, как бы говорящей, что всё уже кончено. Всё кончено. Женя попытался сделать шаг вперёд, вырвать Кристину из пасти пса и убежать с ней прочь… но всё, что он смог сделать, так это, пошатываясь, продолжать стоять и смотреть на то, как сжирают вопящую от боли девочку.

– ЖЕНЯ! – Он услышал за своей спиной голос Кати, но какой-то приглушённый, не реальный. Всё вокруг заполняла тьма, которой так и хотелось отдаться. – ЖЕНЯ, ТВОЮ МАТЬ, ОН ЖЕ ЕЁСЪЕСТ!

Услышав эти слова, пёс тут же отпустил пятку девочки и на секунду подарил ей свободу. Но лишь на секунду. Его челюсть с характерным звуком вцепилась в детский животик и порвала нежные ткани. Маленькие кишки вывалились на асфальт, крики переросли в вопли, клыки уже погружались в глазницы. Те улыбающиеся карие глазки, что совсем недавно смотрели на Женю, теперь растекались по длинному языку.

Вопли Кристины прекратились только тогда, когда пёс проломил грудную клетку и вытащил сердце наружу.

Мимо Жени пробежала Катя и со всей силы врезала трубой по собачьему носу. Раздался жалобный скулёж, и этого мгновения хватило, чтобы Рэндж смог прорваться к тому, кто убил малышку. Он с рёвом вцепился псу в глотку и повалил его под себя, начав добивать, призывая сюда уж знакомую смерть. Катя лишь мельком взглянула на кровавое месиво, что ещё пару минут назад смеялось и обсуждало, почему Крош голубой, если все кролики белые.

– Нам надо уходить. – Она сжала ладонь Жени, пытаясь вернуть его в реальность. Но веки отказывались подниматься, как бы больно не входили ногти Кати в кожу. – Пойдём в гостиницу. Я обработаю тебе раны.

Женя слабо кивнул и уже хотел опереться на Катю, но сквозь густой чёрный туман до него донёсся шум нескольких двигателей. Последним, что он увидел, было то, как взметнулись светло-русые волосы от просвистевшей мимо пули.

Послышалась череда выстрелов, после чего асфальт врезался в лицо.

Глава 9 Небольшая просьба

– Ну и зачем ты нас позвал?

Егор смотрел на Влада с нескрываемым нетерпением, которой так же просачивалось в глазах Вики. Видимо, они уже распланировали сегодняшний день, и беседа насчёт всего происходящего точно не входила в список их дел. Ну что ж, ребята, видимо, вам не повезло.

Егора с Викой Влад позвал к себе в комнату сразу после завтрака…и после двух мероприятий, слегка настороживших всех на корабле. Абсолютно каждого заставили раздеться и заглянули в те места, куда никогда не проникает солнце. А после и вовсе приказали пройти в отмыкающий от столовой кабинет, чтобы оставить отпечатки свои пальцев. Бред? Попахивает именно им. Но Влад был более чем уверен, что всё это как-то связано, и намерен узнать, что произошло, потому что с каждым проведённым здесь часом он всё сильнее сомневался, что эти Святцы действительно святые.

И светлячок… Прошедшей ночью он подсказал, в каком направлении двигаться.

– Я собрал вас здесь потому, что мне не нравится происходящее вокруг.

– Мне тоже не понравилось, когда эти солдаты пялились на мои сиськи! Зачем они нас раздевали?

– Меня больше волнует другое, – Егор обнял Вику и поцеловал её в лобик, когда заметил в светло-зелёных глазах призрачный намёк на слёзы. Они оба сидели на кровати подростка, соседа Влада, который сейчас бродил Бог знает где. Но даже если он вдруг зайдёт, то вряд ли возмутиться или что-нибудь скажет – Влад уже понял, что мальчишка относится к разряду бесхребетных (как бы цинично это не звучало). – Я вот не понимаю, зачем с нас взяли отпечатки пальцев. Тем более они только сейчас спохватились, вчера всё ещё было нормально. Я думаю, случилось что-то, заставившее их так быстро действовать.

– Я слышала, что говорил Алексей Царёв. Он сказал, что они напуганы, потому что случилось нечто ужасное. Вроде как… – Вика замолчала, погрузившись в собственные мысли. Глаза опустели, как бывает у людей, перебирающих в голове свежие воспоминания. И, похоже, она нашла одно из них, раз резко вдохнула и заговорила: – На завтраке, пока я стояла в очереди за подносом, за моей спиной переговаривались двое мужчин. Один из них рассказал… ну, не знаю, правильно ли будет об этом говорить… в общем, по его словам он влюбился в Марию Цветаеву. Я так поняла, она заодно со Святцами.

Егор чуть дёрнулся, но внешне остался спокойным. Он крепче обнял Вику, но не почувствовал её рядом с собой. Сознание напомнило, как ещё вчера он неудачно встал с кровати и почти расквасил себе нос. Вспомнил циничную улыбку женских губ и холодный тон, с которым слова срывались с этих самых губ.

Вы поймёте. А если не поймёте, попробуйте обратиться к своему мозгу.

Это были последние слова, которые Мария сказала Егору, и внезапно с ужасом он понял, о чём дальше заговорит Вика.

– Ну вот, я продолжала подслушивать, хоть и понимала, что так нельзя, но какая вообще разница? Тот, что влюбился в Марию Цветаеву, рассказывал, что решил сегодня утром прийти к ней в кабинет и познакомиться получше, потому что, по его словам, ему всю ночь снились её прекрасные глаза.

– Вика, – Влад облокотился о стену и тяжело вздохнул, положив руки на покрывало кровати, – давай ближе к делу.

– Хорошо, прошу прощения. Когда я уже подходила к раздаче, то слушала уже не в пол уха, а во все два. Марии в кабинете не оказалось, как и нигде на корабле. И тот мужчина как-то узнал, что Святцы вчера нашли её мёртвой, в одной из комнат, где очухивались прибывшие. И это… Господи, я это лишь представила, но у меня даже так побежал мороз по коже. Говорят, её изнасиловали – сначала живую, потом мёртвую, но подонок не оставил ни одной капли спермы. И он искусал… О Боже, он полностью искусал её шею, до самого мяса, как чёртов вампир! Я не знаю, правда это или нет, но тот мужчина рассказывал это с таким страхом в голосе, что стало ясно – он точно верит в свои слова.

– Ей искусали шею? – Голубые глаза Егора широко раскрылись, и даже в искусственном свете ламп Влад заметил в них промелькнувший страх. И страх этот был обоснованный – он повис в воздухе, выйдя невидимым паром изо рта Вики. – Кто-то просто взял и искусал ей шею.

– Не искусал, а прогрыз. Как дикий зверь. Там – опять-таки по словам того мужчины – были вырваны целые куски плоти, но и это ещё не всё. Он… – Меж губ просочился сдавленный стон, но Вика тут же взяла себя в руки. Раз начала рассказывать, то следует перестать мяться и выложить всё как есть!

Потому что это и вправду было ужасно.

– Он отгрыз ей соски.

– Господи! – Влад чуть не вскочил с кровати. Единственным, что его удержало, был спокойный тон Вики, с которым она продолжала рассказывать ужасные вещи.

– Всё это я узнала после того, как нас осмотрели в умывальной. Костяшки проверяли потому, что от лица Марии почти ничего не осталось – его просто превратили в кашу. Чёртовыми кулаками.

Она не сдержалась, и как только всё, что нужно было сказать, наконец сорвалось с губ, один слабый всхлип сотряс грудь. Следующий застрял в горле, будто не хотел вырваться наружу. Влад увидел, как Егор прижал яркую огненную макушку к себе и поцеловал её, прикоснувшись губами к рыжим волосам.

– Не переживай, милая. Это всё только слухи, не подкреплённые фактами.

– Да какие, на хрен, факты, Егор? Я собственными ушами слышала страх в голосе того мужчины, и ему я верю больше, чем каким-то фактам! Тем более нас бы не стали просто так осматривать. Святцы взялись за это всерьёз, потому что они по-настоящему напуганы. Они напуганы!

Влад сцепил руки в замок и опустил ноги на пол, почувствовав всё то же странное тепло. Его карие глаза уставились в одну точку, но за ними мысли, бегая друг за дружкой, находили себе пары и начинали плясать, вырисовывая эскизы новых соображений.

– Значит, по кораблю бродит убийца?

Егор нехотя поднял взгляд и провёл рукой по плечу Вики, обдумывая услышанные слова. Они казались абсурдными, но в то же время их нельзя было оспорить. Алексей Царёв приказал осмотреть каждого, абсолютно каждого, и вряд ли это произошло из-за внезапного желания посмотреть на чужие прелести. Здесь таилось что-то более серьёзное. Костяшки и загривок… Костяшки и загривок… Лицо Марии превратили в кашу, но перед этим она могла оставить царапины на теле насильника, в том числе и на загривке, который могли скрывать волосы. А если насильник обронил седой волос? Некоторые мужчины начинают сидеть именно с загривка, так что…

Потихоньку в голове Егора всё становилось на свои места, но многие вопросы всё так же оставались без ответов. Зачем, например, осматривали женщин, если и так было ясно, что преступление совершил мужчина?

– Я ничего не понимаю, – Егор закусил нижнюю губу, как всегда делал в глубоком раздумье. – Если… если среди нас действительно есть убийца, его рано или поздно найдут, потому что сбежать он не сможет. Только если покончит с собой, но тогда проблема на этом решиться. И… а как его не заметили, если весь его рот и лицо были в крови? Он же перегрыз горло!

– Я не знаю! – Вика прислонилась к Егору в попытках себя успокоить. – Господи, каким надо быть чудовищем, чтобы сотворить такое!

Влад провёл ладонью по щеке и почувствовал жёсткие волоски вновь отрастающей бороды. С того дня, как он сбрил эту проклятую гриву, прошло около трёх суток, но это время растянулось в пространстве и превратилось в бесконечность. Казалось, тот мир, в котором он мог смеяться, погиб тысячу лет назад. Тот вечер, который они провели с Егором в баре, исчез в вечности – такой далёкой и нереальной. А Оля… она до сих пор преследовала его. Казалось, будет преследовать всю жизнь, пока не получит то, что хочет.

А Оля могла хотеть только одного – счастья своему мужу.

– Вик, будь добра, оставь нас с Егором наедине. Пожалуйста.

Зелёные глаза вопросительно блеснули из-под прядей ярких волос, словно сотканных из пламени. К ним присоединились и голубые, точно так же уставившись на Влада.

– Но я хочу быть здесь. В смысле оставить вас наедине? Я что, не могу присутствовать?

Вот оно, начинается. Дамы и господа, можете встать со своих сидений, чтобы получше увидеть наше сегодняшнее выступление! И имя ему – «Женская упёртость»! Если Бог как-то и хотел наказать мужчину (а он, безусловно, хотел, ведь такую скотину нужно было проучить), он создал женщину, чтобы представители сильного пола постоянно мучились – и всегда по совершенно разным причинам! Женщины… О, женщины! Они вобрали в себя всё самое прекрасное, что есть в раю, и самое ужасное, что спряталось в аду, принеся это всё сюда, к мужчинам. Можно страдать от безответной любви, можно страдать от долгой разлуки, но одна из самых тяжёлых пыток человечества – это когда женщина вгрызается в твой мозг в надежде высосать его и доводит тебя чуть ли не до инфаркта своими спорами. И самое забавное в их упёртости то, что рано или поздно они понимают, что мужчина был прав, если правда действительно на его стороне.

Женщины… Мужчины вас никогда не поймут, и вы сами прекрасно это знаете, поэтому так часто дурманите чужие головы.

И Вика сейчас решила тоже продемонстрировать свою никому не нужную упёртость. Её убедительность подкреплялась блестящими от слёз глазами, глядя на которые хотелось тут же стать их защитником и оберегать всю оставшуюся жизнь. Влад не хотел выгонять Вику из комнаты, но он понимал, что предстоящий разговор может состояться только с Егором. Потому что здесь нужны мужские, именно мужские мозги, не затуманенные эмоциями и лишними чувствами.

– Вик, пожалуйста, позволь мне поговорить с Егором наедине. Я хочу поговорить именно с ним.

Её глаза непонимающе раскрылись, будто Влад сказал нечто такое, что поставило его в один ряд с самим Дьяволом. Он увидел, как в сузившихся зрачках промелькнула злость. Женская злость. Да поможет нам Бог.

– Я никуда не уйду. Если вы собираетесь обсуждать что-то без меня, значит, мне точно стоит это услышать. По кораблю бродит убийца, а вы… вы меня просто так отпустите? С ума сошли что ли?! Почему это вы не хотите разговаривать в моём присутствии, а? Я что, какая-то помеха? Или мне просто не повезло родиться женщиной?

– Вик, – Егор накрыл её плечи ладонями и чуть не обжёгся, успев удивиться исходящему от неё жару, – Влад прав. Пойди в нашу комнату и подожди меня там. Я постараюсь вернуться как можно скорее.

Она долго смотрела на него, очень долго. Так сытый хищник смотрит на пробегающее мимо мясо, когда желудок уже полон, а желание охотиться напрочь отпало. Она смотрела и пару раз даже открыла рот, явно чтобы что-то сказать, но снова смыкала губы, ничего не произнося. Огоньки зелёного света, переливающиеся плавным блеском, вглядывались в другие огоньки – голубые, того цвета, какого бывает небо над спокойным, тихим морем. Влад стал свидетелем безмолвного разговора двух подростков, и от этого у него сжалось сердце – когда-то ведь и он так любил. Когда-то и он мог сказать что-то Оле одними только глазами, и она бы всё сразу поняла, после чего наверняка бы подмигнула. Игриво. Да, игриво… Она всегда игриво подмигивала.

Я скучаю по тебе. Только с тобой мне было по-настоящему хорошо.

– Ладно, – Вика отшатнулась от обнимавших её рук и встала с кровати – с таким видом, будто совершила грандиозный поступок. Но, судя по трясущемуся подбородку, поступок действительно дался ей с трудом. – Я пойду в нашу комнату, но ты сам испортил себе день, Егор. И себе, и мне. – Она резко повернулась к Владу. – Простите, что мешаю вам своим женским присутствием. Пойду дальше выносить всем мозги и доказывать миру, что женщины – самое худшее, что произошло с человечеством!

С этими словами Вика вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Хлопнула так, что сотряслась вселенная. Двое мужчин слегка подпрыгнули, чувствуя внутри то, что обычно чувствует мужчина после ссоры с женщиной – странную смесь горечи, слабого удовольствия и желания повторить всё сначала.

Влад молча встал, подошёл к своему столу и выдвинул его на середину комнаты. Поднял тумбочку, достал тетрадь и, раскрыв её на нужной странице, положил на стол.

– Ну, теперь можем нормально поговорить. Подойди сюда, Егор. Думаю, ты вряд ли догадывался о том, что я тебе сейчас расскажу.

– И что же? Моя бабушка оказалась дедушкой?

– Нет, всё намного сложнее. Намного, намного сложнее.

Егор подошёл к столу и, с позволения Влада, взял в руки блокнот. С минуту он читал и перечитывал те выведенные чуть дрожащей рукой строки, пытаясь вникнуть в каждое слово. Меж бровей появилась одна серьёзная морщинка, говорящая, что за ней происходит тяжёлый мыслительный процесс, в который ни в коем случае нельзя вмешиваться! Эта деталь даже позабавила Влада – ему всегда нравилось наблюдать за мыслящими в процессе учениками. Наверное, от этого испытывает удовольствие абсолютно каждый преподаватель.

– То есть, ты думаешь, Святцы задумывают что-то плохое?

– Они уже не просто задумывают, они воплощают задуманное в жизнь. И знаешь, что является их главным орудием?

Егор медленно закрыл тетрадь и опустил на стол. Скоро по нему застучали пальцы – давняя привычка Егора, символизирующая его глубокие раздумья.

– Мы? Мы являемся их главным орудием? Ты это хочешь сказать?

– Да. Я думаю, они собирают новое общество. Такое, какое будет им удобно. И смотря на их автоматы, я сомневаюсь, что построится всё на мирной основе, где по небу будут скакать единороги, а реки сочится радугой.

– Намекаешь на диктатуру?

– Она уже здесь, Егор. Женщин заставили раздеться догола. Детей заставили раздеться догола. И всё это происходило под дулом оружий. Алексей Царёв говорил о построении нового государства – о том, о чём мы с тобой говорили раньше. Я не хочу жить в государстве, где ко мне в дом могут ворваться эти Святцы и выпотрошить всё что угодно, включая меня.

Егор молчал. Его пальцы касались стола, но не стучали по нему, не отбивали ритм, потому что мысли ушли куда глубже того места, где встречались сознание и подсознание. Влад почти видел, как они мелькают в голубых глазах Егора, одна за другой, пытаясь слиться друг с другом в единое целое.

– Я не очень хорошо понимаю, что ты имеешь в виду.

– Твою девушку сегодня утром заставили раздеться и заглянули в те места, о которых она нам, может, и не рассказала. Вот что я имею в виду, Егор – Святцы делают, что хотят, и планируют продолжать, потому что именно они строят новое государство. Уже строят, а готовились к этому, я уверен, никак не меньше пяти лет.

– И что ты предлагаешь? Устроить революцию? Мы же на корабле, на ИХ корабле, так что пока мы здесь, то можем только подчиняться.

– А вот здесь и начинается главная часть нашего вечернего шоу. Ответь мне на один вопрос, хорошо? Да или нет, больше не надо. – Влад выдержал небольшую паузу, после чего глубоко вдохнул. – Ты ходишь в туалет?

– Ну…да. Не под ковриком же всё оставляю.

– Молодец, я горжусь тобой. А теперь вспомним, что все люди ходят в туалет по несколько раз на дню, даря миру свои сокровища. На корабле – как ты выразился – очень и очень много людей. В одной нашей столовой, которая здесь далеко не единственная, я видел столько людей, что ими можно заполнить четверть стадиона. И все они – прости меня – писают и какают. Думаешь, Святцы сбрасывают это всё на город? Бомбардируют его? Каким бы огромным ни был корабль, в него не вместиться столько добра. Хотя бы раз в два дня он должен делать посадку.

– И топливо, – Егор медленно кивнул, как бы соглашаясь с самим собой. – Раз мы всё время в воздухе, откуда берётся топливо?

Влад расплылся в улыбке. В той улыбке, какая бывает у преподавателя, услышавшего правильный ответ ученика.

– Да, и топливо тоже. Это всё мишура, которой они пытаются скрыть правду. А правда в том, что никакого корабля нет. Мы не в воздухе, нас обманывают как глупых детишек.

– Но для чего?

– Чтобы все думали, что попытка бегства сама по себе провальная. Каждый выход защищён одним из этих Святцев – я заметил это ещё вчера. Если человек будет считать, что он взаперти, то и вести себя с сидящим в клетке зверем он будет спокойно, не дразня его и не выпендриваясь. Довольно хитрый ход, хоть и не такой сложный. А если учесть и то, что нигде я не увидел ни одного ока, то можно предположить, что мы под землёй. А здесь топлива хоть отбавляй – лишь проведи трубы и наслаждайся жизнью, кайфуй.

– И зачем нам эта информация?

Влад встретился взглядом с Егором, смотревшим на него так, будто ждал ответ на вопрос жизни и смерти.

Может, так оно и было.

– Чтобы мы знали, что здесь всё нечисто, пока будем разговаривать с Алексеем Царёвым.

– С кем?!

– С тем, кто здесь всем заправляет. Выдохни и двигайся за мной. Мы идём прямо сейчас.

* * *

– Бог ты мой, кого я вижу!

Они встретили его на одном из лестничных пролётов, пока поднимались вверх, направляясь к его кабинету. Он же спускался вниз, но сразу остановился, как увидел двух мужчин (лишь одного мужчину, другой был мальчиком). Улыбка, искренняя и по-родному тёплая, расплылась на его красивом лице.

– Вы как раз ко мне, джентльмены? Уверен, что да. Вы прямо-таки похожи на гостей, а гостей я люблю. Но только приличных, не берущих чужие вещи. В древних цивилизациях за это отрубали пальцы, – Алексей Царёв громко рассмеялся, и когда Егора поймали омуты его глаз, он почувствовал пробежавший по шее холодок. Казалось, эти зрачки не смеялись – они просто не умели смеяться. – Ну что ж, давайте я вас проведу. Вы, наверняка, не знаете, где мой кабинет. Правда, Владислав?

Он не успел ответить, потому что Алексей уже развернулся и устремился вверх, медленно поднимаясь, словно наслаждаясь каждым шагом, каждым вдохом, обогащающим лёгкие. Егор и Влад молча следовали за ним, один раз переглянувшись друг с другом. Та энергетика, что покорила всех людей в столовой, когда они выбирали лидера, имя которого Алексей Царёв, и сейчас плавала в воздухе. Сила, исходящая от этого человека, ощущалась поверхностью кожи так же чётко, как и его притягательность. Женщины хорошо чувствуют такую силу, мужчины делают вид, что не замечают её, но от Алексея ей несло за целую милю. Каждому его слову хотелось довериться, даже если они не были произнесены. Мужская, слегка грубая красота притягивала к себе – не могла не притягивать. Если Бог создавал мужчину по своему подобию, то он слепил именно лицо Алексей Царёва, стараясь точь в точь передать ему все свои черты.

И получилось очень даже неплохо.

Все трое вместе поднялись на этаж, полностью освещённый флуоресцентными лампами. Лампами… лампами, работающими на электричестве. На электричестве, берущемся из ниоткуда.

А правда в том, что никакого корабля нет. Мы не в воздухе нас обманывают.

Алексей провёл гостей мимо пустых стен коридора, по которому прошедшей ночью бежал Влад. Он узнал блокпост, странно смотревшийся в светлых тонах помещения. Многие Святцы закрылись в кабинке, играли в покер, и только сейчас Егор, проскользнув взглядом по пуленепробиваемому стеклу, увидел макушку одного из этих страшных фантомов. Всё-таки, они не всегда ходят в шлемах. Хоть что-то человеческое в них да проглядывало.

– Эти два красавца со мной, – Алексей поднял ладонь и показал её несущим дежурство Святцам, сомкнув указательный и большой пальцы в жесте «ОК». – Мы ко мне в кабинет. Нас не беспокоить, а если случится что-то чрезвычайно важное, просто позвоните. Я рассчитываю на вас, парни.

Укутанные в маски головы кивнули. Влад спросил себя, нравится ли людям, что носили эту форму, своя работа? Судя по всему, они получали какую-то выгоду, раз согласились на круглосуточную жаровню в чёрной униформе.

Наконец Егор, Влад и Алексей подошли к двери с той самой табличкой, которую совсем недавно освещал светлячок. Когда ключ вошёл в замок, Влада начал окутывать страх. Склизкими щупальцами он скользил по пульсирующему горлу. Холодным пальцами проходил по рёбрам, пересчитывая каждое жутким прикосновением. Такой страх испытывает заключённый перед входом в комнату, где ему произведут смертельную инъекцию. Такой страх испытывают кричащие пассажиры самолёта, видящие в иллюминаторе быстро приближающиеся здания. Но пока… пока Владу удавалось контролировать себя, хотя он понимал, что в последний раз так страшно ему было лишь в подростковом возрасте, когда он чуть не сорвался с крыши заброшенного дома и не упал на арматуру.

Но этот страх был другим. Он был живым.

Его дыхание сквозило в ушах – непонятно, то ли снаружи, то ли изнутри. С каждым поворотом ключа в замке всё больше и больше хотелось развернуться и побежать прочь! И пусть стреляют – плевать! Лучше уж умереть от пули, чем вдыхать этот ужас, этот страх.

Нет, подумал Влад. Я пришёл сюда переговорить с ним и потянул за собой Егора. Испугаюсь я – испугается он. Так что держи себя в руках. Ты выжил в апокалипсисе, и не говори мне, что сейчас струсишь. Раз взялся, так будь добр закончить.

Дверь открылась, и Алексей вошёл внутрь.

Влад и Егор последовали за ним.

Святцы продолжали играть в покер.

– Прошу простить меня за бардак, только недавно узнал, что у меня будут гости. Позвольте процитирую вашего великого учёного, Альберта Эйнштейна: «Только дурак удовлетворяется порядком – гений же господствует над хаосом». Если что-то сказал не так, pardon. Но эти слова и вправду имеют большой вес, что не скажешь о том потоке дерьма, который льётся изо рта каждого второго.

– Вы хотели с нами поговорить об Альберте Эйнштейне? – Влад сам удивился спокойствию в собственном голосе и той смелости, с которой он выпалили фразу.

Но Алексея она ни капли не смутила. Вроде как даже развеселила. Он широко улыбнулся и чуть не поддался смеху, сдержав его внутри. Так учитель молча улыбается за своим столом, пока очередной двоечник несёт у доски такую пургу, что хочется либо позволить себе заржать как лошадь, либо взять пистолет и застрелиться, на глазах у всего класса.

– Я думал, Владислав, это вы со мной собираетесь поговорить. И судя по тому, что вы пришли не один, наверняка о чём-то важно, да? О чём-то очень, очень важном… – Его зрачки замерли, но глаза продолжали жить: в них смешались бездумность мёртвого и страсть живого. Казалось, на дне двух глубоких ям, окружённых тёмно-карими радужками, был свой мир – намного больше того, что только могли себе представить люди. – Вам следует побриться. С чисто выбритым лицом вы выглядите намного моложе. Но да ладно, пройдёмте уже подальше и нормально поговорим.

Алексей развернулся и начал снимать с себя пальто, подходя к стоящей в углу вешалке. Кабинет был огромным. Писатели викторианского периода любили описывать такие комнаты, подчёркивая всё изящество царствующего пространства. Прекрасный Принц мог бы расхаживать здесь изо дня в день, любуясь своим портретом. Екатерина Вторая назначила бы эту комнату исключительно своей, потому что уют здесь буквально плавал в воздухе. Увидев эту комнату, режиссёры тут же загорелись б желанием снять в этих декорациях фильм, писатели – создать здесь своих героев, а художники бы написали такие картины, что мир сразу бы признал их шедеврами. Кабинет завораживал. Кабинет очаровывал. В нём хотелось остаться навечно. До того момента, пока не перестанет биться сердце.

Центральную часть пола устилал красно-оранжевый ковёр, какой обычно бывает в старых русских квартирах. Но он был настолько изящным, что создавалось впечатление, будто его только закончили шить. Казалось, если ступить на него босыми ногами, то пятками коснёшься облаков. Стены украшали две огромные картины, каких раньше Влад, не раз посещавший различные галереи, никогда не видел. На одной из них было изображено горящее здание, что полыхало ярким огнём посреди опустевшей петербургской улицы. Художник, написавший это, явно продал душу дьяволу, чтобы так реалистично передать текстуру света, ложившегося на кожу молодого парня, выбегающего из двери парадной. Скопившаяся копоть скрывала лицо вместе с повязанной на затылке футболкой, руки прижимали к оголённому торсу маленького человечка – судя по развевающимся чёрным волосам, девочку. Картина была не просто красивой, а бесподобной. Когда глаза гуляли по полотну, тебя против твоей же воли переносили в этот пейзаж мёртвого города, и вот ты ощущаешь в лёгких запах гари и слышишь, как истошно кричит ребёнок в руках вырвавшегося из огня героя. Влад не знал, кто написал эту картину, но явно Мастер, и Мастер с большой буквы. Слишком уж прекрасен сей шедевр.

На втором полотне, не уступающем размерами первому и висящему на противоположной стене, было изображено совершенно другое, но завораживало оно ничуть не меньше. Под звёздным небом, будто сотканным из бриллиантов, шагала крупная волчица, изящество которой подчёркивал лунный свет. Он ложился на густую шерсть и мягко переливался на ней. Мощные лапы ступали по земле. Глаза – серые глаза – излучали спокойствие. При одном только взгляде на этого хищника становилось понятно, что здесь именно волчица, а не волк: женские черты проглядывали в форме мордочки, в стоячих ушках и в какой-то страной грации, что буквально просачивалась сквозь поверхность картины. Волчица чем-то цепляла, чем-то, что в искусстве называют вдохновением. Но здесь было что-то другое, явно что-то другое…

Свою лепту красоты добавлял большой орёл, летящий рядышком с волчицей, над её головой. Голубое сияние нежно ласкало его мощные, по-настоящему сильные крылья, перья на которых скрывали заживающие царапины. Хищные карие глаза смотрели куда-то за картину – в ту же точку, которую выбрали и серые. Волчица и орёл…

Волчица и орёл… От взгляда на это дуэт сердце Влада резко сжалось, как будто предупредило о чём-то приближавшемся.

Да, это странно. Волчица и орёл просто не могут быть вместе.

Половину кабинета занимал стол. Точнее, три стола, поставленные вместе буквой «Т». Влад не разбирался в различных материалах, но не сомневался, что это тёмное (даже слегка красноватое, будто с высохшей кровью) дерево в шедшем мире стоило очень и очень дорого. Стулья ничем не уступали и были так же красивы, как и переливы ламп на поверхности столов. Два стула стояли у самой «шапочки» буквы «Т», разделённые пустым столом. Третий же (несомненно, Алексея) царствовал на самом верху, даря хозяину возможность видеть всех и каждого, но в данном случае лишь линию столов перед собой.

Здесь только два стула. Он будто ждал нас.

– Нравится? – Алексей подошёл к замершим Владу и Егору, заставив обратить на себя внимание. После снятия пальто и пиджака он остался в простой (хотя явно не дешёвой) белой рубашке и голубом, в белый горошек галстуке. – Не стойте как вкопанные. Пройдёмте за стол. По слухам, сделал его ещё во Франции 17 века неизвестный мастер, имя которого ушло с ним в могилу.

– Вам наврали. – Егор говорил с таким спокойствием, что ему непременно хотелось поверить. Но вот только Влад, проработавший преподавателем десять лет, уловил в его голосе нотки волнения, какие бывают у ученика, импровизирующего у доски то, что было задано на дом. – Если бы этот стол сделали ещё в 17 веке, он бы сразу развалился, как только вы бы до него дотронулись. На самом деле его собрали китайцы, а ценник налепили такой, будто они собирали его ногами, стоя на бровях.

Алексей по-доброму рассмеялся, не скрывая своей ошибки. Судя по его улыбке, шутка ему понравилась. И хоть лицо Егора какое-то время оставалось серьёзным, всё же через секунды и на нём промелькнула улыбка.

– У тебя неплохое чувство юмора, – Алексей добил последние смешинки, после чего протянул руку Егору. – Я помню тебя со столовой. Ты спросил, как меня зовут. Что ж, теперь настала моя очередь. Как тебя зовут, смельчак?

Ты же знаешь, подумал Влад. Знаешь и его имя, и моё. К чему это представление?

– Меня зовут Егор. – Он пожал протянутую ему руку – твёрдо, по-мужски.

– Приятно познакомиться, Егор. – Алексей разжал ладонь и повернулся к уже более взрослому мужчине, чем голубоглазый мальчик. – А вы Владислав. Ваше имя я сразу выучил.

Где ты мог его выучить?

Они пожали друг другу руки – оба так, как будто делали это в последний раз. На миг две пары карих глаз сплелись воедино, и в эту секунду сердце Влада пропало, его место заняла холодная пустота. И только после того, как пальцы опустили чужую ладонь, сердце вновь забилось в привычном ритме.

– Присаживайтесь, господа. Только-только наступил полдень, и, думаю, кофе пить уже поздновато, но если вы желаете, только скажите.

Он направился к своему кожаному креслу, по пути бросив взгляд на картины. Вроде в его лице что-то переменилось, когда глаза зацепились за горящий дом, за выбегающий из огня силуэт, но ручаться за это Влад не мог. Даже самый лучший, самый внимательный в мире психолог не смог бы считать эмоции по движениям мышц на лице Алексея. Казалось, он сможет оставаться невозмутимым, даже если будет вскипать от ярости.

Влад и Егор сели на стулья, и оба они заметили, что между ними настолько широкий стол, что друг до друга они достанут, только если перегнуться через него. И Алексей, уже занявший кресло, чуть отодвинулся назад, чтобы видеть сразу двоих забредших к нему гостей.

– О чём вы хотели поговорить, Владислав? Я сейчас как раз свободен, так что можем разговаривать, пока солнце не скроется за горизонтом.

– Мы не видим солнце, – подал голос Егор, и как только слова начали срываться с его губ, он обрёл в себе уверенность. – Мы даже не можем поверить вам, что сейчас настал полдень. Держите нас взаперти, как в клетке.

– Егор. – Влад строго посмотрел на него, как всегда смотрел на непослушного ученика, заставляя его заткнуться одним только взглядом. – Не кипятись.

Алексей улыбнулся, и вместе с его улыбкой в комнате стало немного темнее.

– Всё в порядке, Владислав, в Егоре просто бушует страсть. Страсть ко всему: к любви, к гневу, к женщинам, дракам и новым ощущениям. Этот прекрасный подростковый возраст… – в его голосе переливалась мечтательность поэта, глубоко ушедшего в собственные мысли. – О. это действительно прекрасно… Столько всего ещё впереди! Столько уверенности, что ты всё знаешь и всё умеешь! Господи, Егор, ты только начинаешь вкушать плоды жизни, и, признаться честно, я тебе чертовски завидую. Подростки всегда полны страсти. К чему-нибудь они её да питают, не могут не питать. А ты, – карие глаза вцепились в Егора, – питаешь страсть к гневу. Я прав?

Влад захотел прикоснуться к Егору, сжать его ладонь, но внезапно понял, почему стол между ними был такой ширины. Теперь и он, и Егор остались сами по себе, каждый отдельно, отстранённый от другого.

Воздух заполнил азот, как перед самой грозой, собирающейся искалечить Землю.

– Я не знаю, с чего вы взяли, что я питаю страсть к гневу. – Тембр голоса оставался ровным, но волнение всё-таки просачивалось сквозь зубы. – Мы пришли сюда не обо мне болтать, а поговорить о том, что вы пытаетесь скрыть.

Чёрт, Егор. Ты портишь нам всю игру.

– Алексей, это я пригласил его на встречу. Я, а значит, говорить следует со мной. И не о подростковых страстях, а о выдуманном корабле, на котором мы сейчас якобы находимся.

Улыбка на красивом лице разом поблекла.

– То есть вы считаете, что я вас обманываю? Вас и всех остальных людей на борту? Тех людей, которые потеряли семьи, любовь, всё хорошее, что у них было? Вы считаете, я их обманываю? Вы считаете, я имею совесть обманывать настолько сломленных людей?

– Да, – Влад усилием воли не отвёл глаза от тех бездонных ям, что взирали на него. В кабинете становилось всё темнее, будто тьма за спиной пожирала свет и уже подкрадывалась к ним, чтобы сожрать и их тоже.

Светились только карие глаза Алексея.

– Что ж… – Он поднялся из-за стола и подошёл к огромному шкафу, что всё это время скрывался в тенях угла. Открыл его и достал из мглы бутылку вина Inglenook и три бокала, отлитых из самых чистых на Земле бриллиантов. Они опустились на стол, и только когда Алексей вытащил пробку из бутылки, он спросил:

– Вы будете, джентльмены? Это, конечно, не коньяк, но вкусом вас не обидит.

– Нет, – ответили оба, точно ждали команды. В сгущающейся темноте они переглянулись и даже смогли улыбнуться друг другу, хоть напряжённые губы и выдавали волнение.

– А зря. Между прочим, – вино начало заполнять бокал, – это чудо родилось в 1941 году. То есть ему почти 80 лет. Почтенный возраст для такого деликатеса. – Алексей Царёв поставил бутылку на пол и чуть отодвинул, после чего взял бокал и сделал один глоток. Закрыв глаза, он прошептал: – Дьявольски вкусно…

– Я убил Марию Цветаеву.

Влад посмотрел на Егора широко раскрытыми глазами. Эти четыре слова прозвучали как четыре выстрела, но они были враньём, лишь дешёвой провокацией, на которую повёлся бы только подросток. Алексей же громко рассмеялся, закинув голову вверх, будто не слышал в жизни ничего смешнее.

Этот смех не заражал.

Он пугал.

– Убил Марию, говоришь? Ну ты рассмешил меня, дружище! Единственного, кого ты мог убить, так это Вику, потому что отпустил её одну на корабле, по которому всё ещё гуляет настоящий убийца.

Влад заметил, как сжались кулаки Егора, как натянулась кожа на его костяшках.

– Ты поступил безответственно и знаешь это. Ты всегда поступал безответственно: когда избивал отца Вики, когда препирался с родителями и когда пел на сценах захолустных ресторанов вместо того, чтобы ходить на уроки. Безответственность – вот твоё второе имя. Наверное, мама с папой именно так и хотели тебя назвать, но теперь мы у них точно ничего не спросим.

Он его провоцирует. И довольно успешно.

– Алексей, я хочу, чтобы…

– Ты же понимаешь, как она смотрела на тебя на кухне? – Он медленно поднимался, наклоняясь к Егору всё ближе и ближе. Тьма вокруг сгущалась, стены шептались во мраке. – Она смотрела на тебя так, будто хотела поскорее увидеть, как ты сгораешь в аду. Она боится тебя. Боится твоего гнева, потому что ты не способен его контролировать. Никакой ты не лев. Монстр без привязи, не больше. Только совладав со своей яростью, со своим гневом сможешь стать львом, но ты всю жизнь так и будешь бродить среди койотов.

– НЕТ! – Егор попытался встать со стула, но тут же упал обратно, не в силах выпрямить колени. Его сжатые кулаки тряслись над столом, губы дрожали, а с глаз срывались слёзы, пока из горла вырывались стоны. – НЕТ, ЭТО НЕПРАВДА! ТЫ ВРЁШЬ!

– Я говорю правду, и ты знаешь, что я говорю правду. От себя не убежишь, Егор. Слышишь, как звенят цепи? Ты уже готов сорваться?

– Нет, я не хочу. Я… я не буду!

– Конечно будешь, потому что хочешь. Я слышу, как гнев бурлит в твоей крови. Позволь ему выйти наружу. Ведь ты никогда не сможешь победить себя, а потому стараешься победить других. Так, Егор? Приятно было копать могилу маме с папой? Уверен, ты хотел прилечь рядом и обнять их. Так же, Егор? Хотел?

Голубые глаза налились кровью, вены на шее вздулись до предела. Азот в воздухе перемешался с запахом гнева, выдыхаемом из тяжело поднимающейся груди.

– Это приятное чувство ярость… Что сдерживает тебя? Кто сказал, что всё это нужно держать в себе? Сорвись! – Кулак Алексея опустился на стол с такой силой, что сотрясся весь кабинет. – СОРВИСЬ С ЦЕПЕЙ И ПОПРОБУЙ СТАТЬ ЛЬВОМ, МЕРЗКИЙ КОЙОТ, РАЗ ХОЧЕШЬ ЭТОГО! ИЛИ ВЕЧНО, ВЕЧНО БУДЕШЬ КОПАТЬ РОДИТЕЛЯМ МОГИЛУ!

– ХВАТИТ! – Влад поднялся со стула и рявкнул: – ХВАТИТ ЕГО ПРОВОЦИРОВАТЬ, ИНАЧЕ Я…

Алексей повернул голову, и только сейчас Влад заметил, что глаза его светятся красным. Из глубоких глазниц вытекало алое сияние. Слова застряли в горле, а вся злость разом исчезла, пока кровавые лучи проникали в самое сознание. Тьма вокруг стала настолько плотной, что при каждом вдохе оставалась на зубах. И только эти глаза сияли в ней подобно двум звёздам, взгляд от которых оторвать невозможно.

Влад почувствовал на своей шее тёплую ладонь. Олину ладонь. Она нежно прошлась по коже и остановилась на щеке, заставив сердце замереть. Воздух теперь не пах азотом – он пропитался ароматом ландышей, что всегда царил в их квартире и создавал такой приятный уют. Чьи-то губы (такие знакомые губы!) коснулись щеки. Слабое дыхание согревало небритое лицо, по которому начали течь первые слёзы.

– Оля? – Влад выплюнул это слово вместе со всхлипом. – Олечка, это же ты? Без чемодана?

– Да, – Оля говорила мягко, с тёплой улыбкой под аккуратненьким носом. Её голос заставил Влада застонать, ведь как приятно было его слышать! Как приятно вновь смотреть на неё и чувствовать на себе тепло её нежных рук! Белокурые волосы стелились по обнажённым плечам и заканчивались у ничем не прикрытых грудей. Чуть повыше ключицы Влад увидел шрам, который столько раз целовал. Это была Оля – настоящая, вернувшаяся к нему с того света. Любовь проломила небеса и вернула её в мир живых, потому что она любила его. И снова пришла в самый тяжёлый момент, как делала это всегда. Оля… Олечка… Ты всё-таки вернулась.

В ответ она лишь улыбнулась, пока из её глаз ручьями вытекала светящаяся алая кровь.

– Сядь, Влад.

Он так и поступил, внимая её приятному голосу. Враждебная тьма окутала Олину фигуру, но та всё равно продолжала сиять как ярчайший маячок в кромешной мгле. И глаза… они были прекрасны.

– Я люблю тебя, дорогая.

– Я знаю, милый. – Оля на миг повернула голову, и этого самого момента Владу хватило, чтобы услышать, как его кто-то зовёт. Где-то в темноте промелькнуло два голубых огонька, но они скрылись так же быстро, как и появились.

Оля вновь повернулась к своему мужу.

– Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал, иначе моей душе не будет покоя. Прошу, Влад, это моё последнее желание.

– К…конечно! – Он старался не плакать, старался! И всё же зарыдал как провинившийся ребёнок, сжавшись в маленький комочек. – Я помогу тебе, обещаю.

– Хорошо, – на секунду Оля исчезла в темноте, но тут же вернулась с чем-то новым в правой руке.

На стол упал блокнот, и раскрылся он на странице с надписью «Евгений».

Глава 10 Тёмно-зелёные глаза текилы

– Да ладно! – Глаза Алёны раскрылись так широко, что чуть ли не вывалились из глазниц. – Ты выбралась из горящей тачки?! Охренеть, подруга, да ты самый настоящий феникс!

Влада, услышав это уже не в первый раз, рассмеялась. Опять! Смех преследовал её весь день, и она ни капли ему не сопротивлялась.

– Да, я выбралась из горящей тачки. Меньше чем неделю назад, а кажется, будто прошла целая вечность. Ладно, – она обхватила пальцами рюмку, – ещё по одному моту?

– Давай.

Они вновь чокнулись, и каждая залила в себя жгучую текилу.

Воспоминание о том, как началось сегодняшнее утро, растворилось в памяти Влады при первом глотке вина, любезно предоставленном в местном баре. Они с Алёной проснулись по общему подъёму – на отдельных кроватях, под разными картинами. Пока Влада чистила зубы (и терпела этот унижающий осмотр), Алёна в комнате делала зарядку и продолжала плясать ещё полчаса, даже после того, как ей рассказали о случившемся.

«Ну и ладно, – сказала она тогда. – Пусть попялятся на мои сиськи. Всё равно никому из них не светит потрогать их».

В итоге досмотрели и её. Влада вежливо отвернулась, когда Святцы проводили перчатками по обнажённому телу Алёны, поднимали её кучерявые волосы (да, они у меня не только на голове, красавчик) и ощупывали одежду, чтобы явно что-то найти. Вскоре эти бесстыдники ушли, тихо, будто боясь разбудить малыша, закрыли дверь.

Завтрак был скудным, но Алёна где-то раздобыла торт (торт? Ты что, с ума сошла? Спрячь его быстрее!) и поделилась им с Владой. Они укрылись в своей комнате и, стащив со столовой вилки, наслаждались деликатесом, болтая друг с другом одновременно и о серьёзных вещах, и ни о чём. Час пролетал за часом, время превращалось во что-то быстротечное, пока смесь шоколадных крошек и хрустящих вафель таяла во рту и дарила истинное наслаждение. С Алёной действительно было хорошо. Она обладала какой-то особой энергетикой, вдыхая которую тебе самой становилось легко и хотелось улыбаться, улыбаться и улыбаться! Минуты рядом с ней наполнялись весельем, и только тогда Влада понимала, что больше всего цепляет людей в человеке. Он может быть бесконечно умным, трижды гением и чемпионом мира по всем видам спорта, но если он полнейший зануда, то тут adiós, amigo, наши дороги расходятся. В мире есть одна простая истина: хочешь хорошо себя ощущать в жизни, имей чувство юмора и ничего не усложняй. С человеком, постоянно носящий серьёзную маску, невозможно разговаривать. Положительные эмоции дарят именно улыбка, смех, а они появляются из шуток и глупых ситуаций, над которыми можно хорошенько посмеяться. Упала, посмеялась, встала. Зачем усложнять? Зачем очернять жизнь, если даже в плохом можно найти что-то хорошее? То же не трагедия и не комедия – человек сам выбирает жанр своей жизни и пишет сценарий, даже если судьба вносит туда поправки.

Ведь каждый проживает лишь один раз, и всё время ныть о проблемах – это удел слабых.

А с Алёной было классно. Легко и весело, несмотря на весь тот ужас, что остался позади. Но…какая, к чёрту, разница? Сейчас, вроде, всё налаживалось, так что смысл переживать по какому-то поводу? Да, Святцы зачем-то осмотрели их – осмотрели весь корабль, – но Владе не хотелось думать об этом и ломать голову. Пусть этим занимаются другие.

Сегодня время отдыха.

После того, как последний кусочек торта магическим образом исчез, Алёна предложила Владе оторваться. Влада ответила, что она ни к чему не приклеена, поэтому отрываться не собирается. Ну и началось… Следующий чассветло-зелёные глаза уговаривали тёмно-зелёные перестать быть такой скучной задницей и пойти потусить, ведь чем ещё убивать столько времени? Влада, которая в семье всегда была «домашней девочкой», долго противилась, но потом сдалась и согласилась. Бар, так бар. Караоке? Ну…посмотрим. Текила?! Ну уж нет!

– Ещё по текиле?

Алёна только откашлялась и уже готова была пойти по новой. В опьяняющем тумане её улыбка показалась особенно притягательной, будто светилась сиянием звёзд, которые будет не видно ещё несколько дней.

– Нет, прости, пока хватит. Мы же даже не закусывали, так что нет, без меня.

– Как скажешь, подруга. Не будешь ты – не буду я. Если пьянеть, то только вместе!

Влада глубоко вдохнула и обвела взглядом то место, в которое её затащила Алёна.

Они находились в одном из караоке-баров, каких на корабле была целая куча. Казалось, здесь есть всё, чем только можно разбавить скуку. Даже чёртова библиотека! И они выдели лишь малую часть всех развлечений, умещённых на бесчисленных этажах. Наверняка в своих комнатах сидели одни тихони и выжившие социофобы, иначе как ещё можно запереть себя в четырёх стенах, когда вокруг столько всего!

И этот бар… Господи, он был просто заполнен людьми!

Влада не знала, сколько сейчас времени, но погашенный свет создавал ощущение, будто она в ночном клубе, а солнце давно скрылось за горизонтом. Огромный зал, что без зазрения совести можно было назвать танцплощадкой, полнился людьми – такими разными и непохожими друг на друга. Какая-то девушка, чьи волосы казались темнее угля, мелодичным голосом растягивала песню, пока мужчины и женщины вместе танцевали. Блики мерцающего света ложились на лица людей и скользили по стойке, за которой сидели Влада с Алёной. Казалось, никакого апокалипсиса и не было. Всё прошедшее – лишь глупая выдумка, страшный сон. Не могли в погибшем мире танцевать в клубе люди, у которых погибли семьи. Не могли они смеяться и улыбаться, когда пару дней назад в руках останки любимых, захлёбываясь собственными слезами.

Влада смотрела на танцующих мужчин, на танцующих женщин и подумала, что, может, люди смеются потому, что им плохо? Она часто слышала истерический, сумасшедший смех в коридорах, но понимала, что смех необходим организму. А пережившим этот ужас – ещё более необходим. Они пытались отвлечься от негативных мыслей, обнимая незнакомцев, целуя незнакомцев, лаская незнакомцев. И, наверное, именно поэтому в бары и клубы (впрочем, разницы особой не было) хлынуло так много народу – каждый старался заглушить свою боль пустыми, но такими нужными развлечениями.

– Почему мужики такие козлы? – Алёна протёрла чуть покрасневшие глаза и уставилась в одну точку, будто поймала видимую только ей мысль и никак не хотела отпускать. – Почему все их потребности сводятся к одному – как бы побыстрее потрахаться! И ладно, если б хоть это у них получалось, но… – Она пропустила краткий смешок. – За эти секунды можно лишь чихнуть.

Влада громко рассмеялась, наплевав на редкие похрюкивания, что пробивались наружу. Текила уже начала затуманивать мозг, и процесс этот был настолько приятным, что ему хотелось полностью отдаться.

– Нет, ну я серьёзно! Почему они выхаживают нас, дарят цветы, засыпают комплиментами и делают невозможное, чтобы пролезть в твои трусы, и ты уже сама не против, сама хочешь ему отдаться, отдаёшься и тут… о Господи, и тут у него начинаются конвульсии во время оргазма. Бедные мужики! Столько стараются, и ради чего? Ради минуты, двух? Ну кончат они, а мне что, смотреть на их кривые лица?

– Ну а почему они козлы?

– Да потому что, Влада, потому что. – Алёна положила груди на стойку и начала по ней медленно стекать, подперев подбородок руками. – Ты же старше меня на год, должна уже понять, что мужчины созданы для войн, а женщины для мира. Поэтому, думаю, лесбиянки – самые мудрые женщины на этой грёбанной-грёбанной планете. Кто в здравом уме отдаст себя в мужские руки? Только глупая девчонка, которой ещё нужно набраться опыта.

Влада прижала ладони к лицу и почувствовала, как изнутри разгораются щёки. Вроде бы она слышала, как в висках протекает кровь, а может, ей всего лишь казалось. Кучерявые, такие красивые волосы Алёны полностью скрывали её голову, и почему-то Владе захотелось взять их и заплести вокруг пальцев, не объясняя никакие причины. Веки тяжелели, но спать совсем не хотелось. Хотелось слушать музыку, слушать людей, слушать Алёну. Противные цепи, что раньше сковывали движения Влады, сейчас валялись где-то на полу и путались под ногами – текила, оказывается, такая классная подруга! Она лучше всех объясняет, что нужно прекратить быть серьёзной и оторваться на полную, пока кровь в венах кипит, а сердце учащённо бьётся!

Ведь нет более удачного момента для наслаждения чем сейчас.

– Слушай, ну есть же нормальные мужики, Алён. Должны же они быть!

– Я тебя умоляю! – Она растеклась по стойке, как уставший ученик – за своей партой. Глаза медленно закрылись, а щёчки прижались к положенным друг на друга ладоням. – Покажи мне хоть одного достойного мужика и вот тогда сможешь разубедить меня. А так… они забавные, да, но связывать с ними жизнь… это десятый круг ада, подруга. Я в Бога не верю как и во всю религиозную чушь, но если ад и существует, то им точно заправляют эти джентльмены с мешком между ног. А раем – женщины. Там и еда вкусная, и никто не захочет тебя изнасиловать.

– Я так понимаю, опыт с мужчинами у тебя был печальный.

Алёна, услышав эту фразу, выпрямила спину и вскинула подбородок. Её затуманенные глаза резко полыхнули, будто кто-то подлил розжиг в тёмные угли зрачков. Сквозь пухленькие щёчки попытались прорезаться скулы, но вот именно, что попытались – даже сейчас это круглое личико не могло казаться угрожающим. Губы на долю секунды сжались в одну бледную линию, но уже в следующую расплылись в улыбке – настоящей и грустной.

– Меня насиловали в детском доме, Влада. Так что да, опыт с мужчинами у меня был печальный. И я могу это смело утверждать, потому что единственное, до чего меня доводили эти животные – это боль. Ну и до нервных срывов тоже – считай, вишенка на торте. Оргазмом там даже и не пахло. Вот, – она подняла свою ладонь на уровне глаз и растопырила пальцы, – только эти ребята приносили мне наслаждение, больше никто.

– Ну… – Влада вспомнила тот вечер, казавшийся ей тогда одним из самых счастливых за всю жизнь, но обернувшийся страшной трагедией. Она вспомнила, как визжала на американских горках, хотя привыкла всегда скрывать свои эмоции. Вспомнила, какой приятной была каждая секунда, проведённая рядом с Ромой, и каким ярким казался мир в те самые секунды. Именно тогда, на заднем сидении такси, она впервые почувствовала дикую похоть, разрывающую тело на мелкие кусочки. В ней горела страсть мужского тела – мужского! – и если Алёна ни разу не испытывала её, то Владе действительно было очень жаль её. Эти сраные насильники убили в ней одно из самых лучших чувств в женщине – страсть к мужскому члену. – Я не буду с тобой спорить, но…

– Вот и не надо. Мы же отдыхаем, чёрт возьми! Пошли танцевать! Как раз растрясём свои задницы и покажем всему миру, как надо дрыгать телом!

И прежде чем Влада успела что-либо ответить, Алёна взяла её за руку и повела за собой, сквозь толпу людей, либо уже сошедших с ума, либо находящихся на грани этого. Разноцветные круги скакали по их лицом, на миг освещая широкие улыбки. Женщины прижимались к мужчинам, мужчины прижимались к женщинам, и казалось, все они решили забыть о прошлой жизни. Призраки погибших близких сдавливали горло ужасными воспоминаниями, но после первой рюмки они начинали растворяться, потому люди и пили – чтобы побыстрее избавиться от своих же семей.

– Господи, о чём ты думаешь? – Алёна развернулась к Владе, и блики яркого света отразились от её зелёных глаз. Она прикоснулась пальцами к уголкам губ Влады и подняла их вверх, после чего ещё несколько секунд держала ладони на горячих щеках. – Отбрось весь негатив, подруга! Ты рядом со мной, так что не смей думать о чём-то плохом! Двигай бёдрами, малышка, мы уже на танцполе!

Воздух заполнили удары барабанов, к которым тут же подключилась бас-гитара. Вскоре и она утонула в шуме всех инструментов, взорвавших клуб. Из колонок вырвалась какая-то рок-н-рольная песня, и как только грубый мужской голос стал петь про тяжёлую жизнь поэта-шахтёра, Алёна задвигалась в такт музыке и, улыбаясь, сплела свои пальцы с пальцами Влады. Зубы прикусили нижнюю губу и медленно, очень медленно отпустили её.

– Давай, не стесняйся! Мы же в грёбанном клубе, так давай танцевать!

– Но я не умею! – Сон (если он и был) сняло как рукой. Окружающий гомон не давал словам нормально прозвучать, поэтому Владе пришлось кричать, что Алёна – эта вечно улыбающаяся красавица, совсем не замечающая своей полноты – смогла услышать её. – Я никогда не танцевала! Тем более под рок!

– Просто повторяй за мной, подруга, и всё! Двигайся как я, и все взгляды будут прикованы к тебе!

Бедро Алёны, обтянутое тёмной тканью джинсов, резко метнулось в сторону, подчеркнув изящный переход к талии. Влада попыталась повторить это трюк (этот невероятный трюк), но чуть не упала лицом вниз. Алёна мигом подхватила её и засмеялась так, что перекрыла льющуюся над головами музыку. Несколько людей обернулось и увидело двух смеющихся, держащихся друг за друга девушек. Звенящая в ушах гитара заставляла их тела вибрировать, плыть в одном темпе, чувствовать тело партнёра.

Кто-то из толпы выкрикнул:

– Эй, ди-джей! – Судя по голосу, это был мальчишка, которому ещё не исполнилось даже пятнадцати лет, но язык уже заплетался так, будто его хозяин успел пропустить Байкал коньяка. – Вруби что-нибудь поживее. На хрен этот рок!

Через пару секунд колонки замолчали и вновь запели, но уже другую песню – «Let’s Get Started» группы Sun Heat.

– Да! – Алёна громко завизжала и запрыгала на месте, совсем как маленькая девочка. – Это одна из моих любимых песен! Давай танцевать, Влада! Давай танцевать до потери сознания!

И она положила ладони на узкие бёдра, задвигав своими, к которым было приковано немало мужских взглядов. При других обстоятельствах Влада бы никогда не позволила себе так откровенно вилять тазом при незнакомых людях, но крепкая текила расплавила сковывающие цепи и сделала движения уверенными, свободными.

Две девушки поплыли в быстром танце, держа руки на бёдрах друг друга. В этот волшебный момент, когда душа отделилась от тела и отдалась музыке, из головы вылетело всё: все переживания, все страхи, все тревоги. Влада забыла о Роме, в которого ещё меньше недели назад была безумно влюблена; о Роме, которого она так боготворила, но к которому стала так равнодушна сразу после смерти. Она забыла о Джонни, спасшем её, буквально вытащившем с того света. Но кто такой Джонни? Кто такой этот грёбанный Джонни? Даже имя ненастоящее! Он мигом исчез после того, как огрел её чем-то по голове! Вот он – мужчина! Да, спасибо тебе за помощь, но дальше мы уж как-нибудь сами. Здесь рядом Алёна, и вот это сейчас самое главное.

Она отцепила руки от бёдер Влады и, продолжая двигать телом, подняла их вверх.

– А теперь оторвись, детка, как будто это последний раз!

И обе они закричали, заливаясь искренним смехом.

Они танцевали, полностью отдавшись музыке и подруге-текиле.

Никто из них не заметил мужчину, следящего за ними у барной стойки.

* * *

Джонни вернулся в свою комнату к десяти вечера, как только покинул этот грязный клуб. Клуб, в котором танцевала она – прекрасная Влада, чьи глаза светились тёмной зеленью изумрудов. Она смеялась так, как не смеялась с ним. Она улыбалась так, как не улыбалась с ним. Какая-то пышная девка (а она и вправду ничего) напоила его девочку, тем самым одурманив. Джонни видел вокруг себя много пьяных людей – преимущественно, подростков. Они целовались, обнимались, трахались на столах, и всё это мог заметить лишь трезвый, что, конечно же, было преступлением: раз зашёл в клуб, будь добр, пей. Трезвые здесь придут в ужас, так что пей, дорогой, пей и засади какой-нибудь путане меж ног.

Джонни взглянул на спутавшийся комок светлых волос, который был макушкой уже заснувшей соседки. Стараясь не будить её, он медленно опустился на свою кровать и снял любовь, после чего замер, уставившись в одну точку. Руки свободно повисли, локти держались на ногах, пока мысли улетали куда-то далеко, цепляясь одна за другую.

Сегодня утром его досмотрели. Заставили раздеться и досмотрели как какого-то заключённого. Не нужно быть гением, чтобы догадаться – все Святцы напряглись из-за убийства Марии Цветаевой, которую Джонни знал.

Конечно знал – он же её и убил.

На него что-то нашло, определённо что-то нашло. Это происходило всегда, когда он становился более-менее знаком со своей будущей жертвой. Они видели в нём симпатичного мужчину, с которым приятно общаться, и понимали свою ошибку только тогда, когда его член скользил по их нёбу и языку. В конце он всегда убивал их. Исключительно во время оргазма, иначе весь кайф от убийства ломался. Они стонали… Они кричали… Они умоляли… Это было прекрасное время, прекрасные три года, за которые столбы Петербурга успели покрыться слоями листовок с надписью «ПРОПАЛА».

Да, было время. Он по-настоящему наслаждался им, пока страсть всё ещё бурлила в венах.

И было время, когда он ненавидел себя.

Такое случалось редко, в основном глубокой ночью, полной кошмарных снов. Тогда в голову Джонни закрадывалось что-то, что люди привыкли называть совестью. Перед лицом вспыхивали испуганные глаза девушек, до чьей смерти оставались секунды. Голову заполняли истошные вопли, и в те моменты они не возбуждали, а вызывали лишь ужас. Чьи-то ногти начинали царапать сердце, заставляя его обливаться кровью. Эти несколько минут, в которые лицом к лицу встречались Виталий и Джонни, были самыми худшими на свете, но как только они проходили, всё становилось на круги своя. Мир продолжал сиять как и раньше, а птицы пели ничуть не хуже, чем прошлым утром.

Но сейчас же не было необходимости убивать её, эту паршивую суку! Зачем он накинулся на неё? Зачем?! ТВОЮ МАТЬ, ЗАЧЕМ?! Теперь весь корабль ищет убийцу и скорее всего найдёт, потому что горе-убийце бежать совсем некуда.

Но это не я её убил. Я очнулся над УЖЕ мёртвым телом.

Да… Да, конечно, именно так всё и было. Он помнил только, как проснулся в незнакомом месте, после чего глаза застилала пелена красного тумана. И в этом тумане вспыхнули ярость, страсть и похоть. А дальше его руками стал управлять Дьявол; его зубами, прогрызшими горло Марии, тоже управлял Дьявол; всем его телом управлял тот, в чьей власти находилась преисподняя. А ему самому (как несправедливо!) пришлось избавляться от тела! Поиграл один, а убирает другой! И разве можно винить второго в бардаке?!

– Нет, конечно, нет. – Джонни взглянул на спящую девушку и, убедившись, что она не проснулась, начал стягивать с себя носки – медленно, всё ещё копаясь в мыслях.

Когда Петербург охватила первая волна пропадающих девушек, все они на удивление были очень похожи. Каждую отличала приятная полнота (те женщины с лишним весом, что следят за собой и выглядят невероятно сексуально), длинные тёмные волосы и светлые, голубые глаза. Но ни одна из семей пропавших так и не нашла своего близкого человека, потому что Джонни мастерски рубил тела топором и скармливал мясо бродячим собакам, которые любили его, кажется, больше всех в этом чёртовом городе.

Девушка застонала, и Джонни замер, держа в левой руке носок. Комок светлых волос на секунду поднялся, потом вновь опустился на подушку, под которой сплелись тоненькие женские руки. Видимо, даме снился кошмар. Неудивительно – сейчас у всех кошмары.

Джонни встал с кровати и продолжил раздеваться.

Влада… Вот уж из-за кого всё полетело к чертям. Её стройность (костлявая худоба) не возбуждала, нет, даже не притягивала. Тонкие пальчики казались такими хрупкими, что казалось, если пожмёшь ей руку, то тут же услышишь переменчивый хруст костей. Во Владе – этой милой девочке, сумевшей выкарабкаться из горящей машины и дойти до заправки – не было ничего такого, что могло бы привлечь Джонни.

И тем не менее…

У неё были тёмно-зелёные глаза.

И голос. Голос совсем как у Линды.

Когда смеялась она, смеялась Линда. Когда улыбалась она, улыбалась Линда. Они были связаны меж собой невидимой нитью, плавающей в воздухе подобно тонкой паутине. Она не заслуживал смерти, как все остальные; из её зрачков буквально выливалось сияние святой, ничем не запачканной души. Её следовало оберегать. Защищать. Заботиться о ней как о нежном цветке, окружённом холодным снегом. Потому что… Потому что…

Потому что оно натирает, папа.

Жутко натирает.

Джонни разделся до трусов и с дрожащими руками забрался под одеяло. Он нащупал подушку и, уткнувшись в неё лицом, тихо проговорил:

– Я позабочусь о тебе, Линда. Только, пожалуйста, отпусти меня. Пожалуйста…

Горячие слёзы полились из его голубых глаз, впитываясь в простое постельное бельё.

Глава 11 Жар и холод

Подглава 1

Маленький птенчик

Он не хотел идти домой.

Как только из-за угла показалась дверь их подъезда, на Женю тут же навалился страх. В свои четырнадцать с половиной лет он успел прочувствовать весь спектр негативных эмоций: начиная от сжирающей изнутри ярости и заканчивая чем-то, что девчонки в его классе называли депрессией. По их словам, это нечто ужасное. Они резали себе вены (или делали вид, что резали), жаловались на такую тяжёлую жизнь и утопали в постоянной грусти, вероятно, размышляя над трагедией собственной судьбы. Женя лишь ухмылялся, смотря на это. По его венам ни разу не проходило лезвие, хотя жизнь этих маленьких принцесс-грустняшек казалась ему сказкой. У них хотя бы были семьи, родители, дом. А у него было только здание, в котором жили люди, называющие себя его родителями. У него был огромный серый прямоугольник с десятками грязный окон, но никак не дом. О доме могли писать только в книжках или показывать в фильмах, но и то все эти выдумки – сплошное враньё. Женя не понимал главных героев, тянущихся обратно к семье. Женя не понимал, что такое семья. Сборище каких-то придурков, мучающих друг друга изо дня в день. Люди вместо того, чтобы жить нормально, по одиночке, решили портить себе жизнь связыванием своей судьбы с чужой. Звучит как бред сумасшедшего, а ведь это правда. На улицах Петербурга не раз на глаза попадались счастливые (ага, счастливые, посмотрю на вас через пару лет) молодожёны, сияющие как летнее солнце. Их улыбки бесили Женю, выводили его из себя, потому что сам он не мог так улыбаться. Улыбка…

Ещё одна хрень, придуманная людьми.

В четырнадцать лет все относятся к тебе как к ребёнку, словно ты действительно нуждаешься в чьей-то заботе. Женя давно понял, что в этом мире предоставлен только сам себе и вёл себя (или старался вести себя) уже как взрослый. И когда другие взрослые относились к нему как к какому-то несмышлёнышу, его так и подмывало выбить зубы этим умникам, повидавшим всю жизнь. Необузданная ярость, вечная злоба стали его лучшими подругами. Он заводился с одного крика вороны, пролетевшей над головой. Мог накинуться на одноклассника, случайно задевшего его плечом, и только более десяти человек могли оттащить Женю от уже поваленного противника. Он дышал гневом. Вдыхал его поры, когда заходил в дом, и единственным местом, где он мог полностью (или хотя бы частично) очистить свою душу, был спортзал.

Входил он туда, конечно же, не по абонементу.

Женя попадал в мир тяжёлых тренажёров и звенящих цепей через окно, глубокой ночью, когда мать и отец спали и даже не подозревали о том, что их сын где-то пропадает. Окружающий мир был адом, зал единоборств – чистилищем. Там разбивались кулаки, там очищалась душа, там он чувствовал себя хорошо, падая на пол без сил, выжатый донельзя.

Наверное, именно в эти моменты Женя был больше всего приближен к «счастью».

Но было и ещё кое-что. Всё же и в самой тёмной мгле найдётся место пятнышку света, верно? Не может тебя постоянно окружать тьма – где-то да должно засиять солнышко, пусть и слабенько, пусть и ненадолго.

Этим солнышком была Елена Николаевна, его учительница английского языка, лучший человек во всей его грёбанной жизни. Часы, проведённые в её классе, казались Жене раем, ради которого стоит жить. Экскурсии, что она организовывала классу по городу, хотелось переживать снова и снова, ведь как приятно было рядом с ней находиться! Всё хорошее, что только было в Жене – исключительно её заслуга. Один раз, на перемене, в разговоре с Еленой Николаевной, он назвал её мамой, после чего обнял – впервые обнял женщину да и человека в принципе. Она сказала, что ей, конечно, очень приятно, но лучше так не говорить, потому что у Жени есть своя мама и свой дом.

Он ответил, что у него нет ни того, ни другого.

И вот сейчас перед ним находилась дверь, за которой был обосанный, провонявший говном подъезд. А на лестничной площадке была ещё одна дверь, открыть которую тяжелее, чем, например, в ад. Там уж точно получше.

Женя подошёл к серой скамейке, снял почти пустой рюкзак (учебники он перестал носить с шестого класса) и достал украденный из магазина батончик, обещавший подарить ему райское наслаждение при первом же укусе. Вскоре он начал медленно таять во рту, и хоть наслаждение было далёким от райского, всё же было приятным. Ну хоть что-то приятное за день помимо пяти полученных двоек, вместо обычных шести. Так Женя даже сможет стать троечником, но если это и не случится, то насрать. Школа была таким же бочонком с дерьмом как и дом. Ну, конечно же, не считая Елену Николаевну. Вот она действительно доставляла райское наслаждение.

Закончив с батончиком, Женя взял рюкзак и зашёл в подъезд, от аромата которого хотелось только одного – сдохнуть. Единственная работающая лампочка освещала испачканные маркером стены кислотным жёлтым цветом, что будто бы издевался над глазами. Подошвы кроссовок (тоже краденных) размазывали бычки от сигарет по полу, иногда вляпываясь в чужую харчу. На втором этаже кого-то, судя по крикам, убивали. На третьем этаже чья-то жена за что-то отчитывала мужа, пока на фоне её звонкого голоса истошно верещал малыш. Ко всему этому шуму Женя давно привык, а потому не заметил, как женские крики резко прекратились после глухого удара.

Вскоре он подошёл к хлипкой деревянной двери, выбить которую смог бы даже самый дохлый дохляк. Обхватил ладонью ручку, достал из кармана ключи, и только когда они громко звякнули, в голове ярко вспыхнула мысль:

Может, это кошмар?

На мгновение Женя замер и почувствовал дуновение прохладного ветерка, хоть в подъезде и царствовала жара. Чьи-то холодные пальцы коснулись его плеч, и сам он, стоя перед дверным проёмом, один на лестничной площадке, ощутил себя как будто в двух местах одновременно. Через секунду мир вновь принял привычные очертания.

Ключ провернулся в замке, дверь податливо открылась.

Женя вошёл в квартиру, каждый уголок которой уже выучил наизусть. Эти обшарпанные стены слышали многое. Были бы у них уши, то они завяли бы при первой же семейной ссоре, а таких случалось по несколько раз на дню. Крики и гнев – вот что всё время заполняло воздух в этой квартире помимо запаха тёмного пива. Многие в классе Жени приглашали друг друга к себе в гости, судя по улыбкам, в других домах и вправду всё было замечательно, раз их владельцы не стеснялись показывать их другим. Но Женя… Он вновь заливался злостью, потому что хотел – хотел! – пригласить кого-нибудь к СЕБЕ домой, но сразу же понимал, что даже бездомный и неверующий перекрестится, прежде чем войдёт в их квартиру.

На одном из уроков английского языка (о, эти славные часы, проведённые рядом с такой тёплой улыбкой!) Елена Николаевна объясняла разницу между двумя словами – «house» и «home». И то, и то переводится как «дом», но при этом оба слова, как ни странно, имеют разные значения. «House» обозначает здание или что-то такое, в чём ты живёшь, спишь и проводишь большую часть времени. По-простому, это постройка, в которой ты проживаешь. А «home» – это тоже дом, но… но здесь он имеется в виду как место, в котором тебя всегда ждут близкие люди, придя в которое ты можешь расслабиться, и как сказала Елена Николаевна: «Там царствуют любовь и гармония».

Что ж, может быть, у Жени и был house, но никакого home точно. Им здесь даже и не пахло. Ни им, ни любовью, ни гармонией – лишь затхлой мочой и пивом, аромат которого перемешался с мужским пердежом.

Женя прошёл мимо гостиной (одновременно и комнаты родителей), не удостоив отца даже взглядом. Тот буркнул что-то вроде «Привет», но так и остался проигнорированным. Пусть сидит дальше и захлёбывается своим пивом; если действительно так уж хочет с ним поздороваться, то соизволит оторвать жопу и протянуть руку.

Тюлень. У меня не отец, а грёбанный тюлень.

Женя зашёл в свою крохотную комнату и бросил рюкзак на не заправленную кровать, после чего сам улёгся на неё, не переодевшись. Мать сейчас была на работе, где ей самое место, так что волноваться ближайшие два-три часа было не о чем. До вечера он мог отдыхать, а потом из Внешних Земель вернётся старая колдунья и начнёт высасывать кровь, а заодно и нервную систему (так же, вроде, она называется?)

Стены комнаты украшали постеры с Человеком-пауком, вырванные из краденых журналов. На особо крутые Женя даже накопил и попросил женщину в ближайшей типографии распечатать несколько постеров, после чего заплатил.

И да, это того стоило. Заход в свою комнату, Жене становилось чуть легче, потому что его встречал Человек-паук. Над кроватью он пролетал над Тайм-сквер (когда-нибудь я обязательно там буду!), сражался с Зелёным Гоблином на Бруклинском мосту, а у самой подушки, стоя на коленях, держал на руках светловолосую девушку с закрытыми глазами и полуоткрытыми губами – Гвен Стейси. Опять любовь… Даже Питер Паркер испытывал это странное чувство.

Может, оно и вправду существует?

На дверце шкафа был повешен стоп-кадр из одного фильма, что сумел запасть в сердце Жени, кажется, на целую вечность – «The Amazing Spider-man». На нём вся красота, вся грациозность сосредоточилась на силуэте паучка, пойманного фотографом на фоне крупной серебристой луны. Желтоватые линзы отражали яркое сияние, пока веб-шутер на руке загорался красным, готовясь выстрелить паутиной. Этот постер…приносил райское наслаждение. Смотря на него, Женя представлял себя в самодельном красно-синем костюме с эмблемой паука на груди. Когда наступает ночь, он надевает его и выходит на защиту города, громя преступников и вселяя в них ужас. От одного только взгляда на эти узковатые линзы бандиты невольно вжимаются в стену и начинают клясться, что больше никогда не переступят грань закона. А потом, ближе под утро, он спит на крыше одного из нью-йоркских небоскрёбов, после чего вновь становится Евгением Бравцевым и идёт в типичную американскую школу, где никто не знает тайну его личности.

Может, только ясноглазая Гвен, сидящая за второй партой.

Это был любимый постер Жени, обогнавший по крутости все остальные. И даже мать знала их святость. Даже она не смела прикоснуться к его плакатам, потому что рёв, однажды вырвавшийся из груди Жени, когда её пальцы только дотронулись до дешёвой бумаги, так напугал её, что больше она никогда не притрагивалась ни к одному из изображений Человека-паука в их house.

Женя растёкся по кровати и, закрыв глаза, выдохнул прошедший день. Его мышцы расслабились, обмякли и отдались той силе, что уводила мысли далеко прочь.

– Я сегодня поступил так же, как поступил бы и ты. – Он говорил в пустоту, молчаливым постерам, обладающим одним отличным качеством – они слушали и не перебивали. – У меня, конечно, нет суперспособностей, но я всё же проучил того мудака. Он делал то же, что и Флеш Томпсон – обижал слабых. Они, как всегда, одной толпой стали травить Серёжу, а он ответить им не мог, потому что их было слишком много. Но меня… – Женя рассмеялся и сцепил руки за головой. – Меня это не остановило. Мне, естественно, записали замечание, вызвали родителей в школу – они всё равно не придут, – но зато теперь никто Серёжу трогать не будет. Потому что нужно бороться либо с равным себе по силе, либо с более сильным. Ты же тоже защищаешь слабых, Питер. Вот и я как ты. Только меня, к сожалению, не кусал паук.

Питер ничего не ответил, лишь продолжал сражаться с Доктором Осьминогом и Хобгоблином.

– Хотел бы я хоть раз испытать то, что ты испытывал к Гвен и Мэри Джейн. Любовь… – Женя произнёс это слово медленно, позволив ему заскользить по нёбу и губам. – Влюблённость… Одна херня. Всё равно и то, и другое – авторские выдумки, не более. Да даже если представить, что…

Дверь открылась, и в комнату вошёл отец – робко, молча, как всегда передвигался по их house.

Он лишь коротко взглянул на Женю и подошёл к подоконнику, что скрывался за грязными, давно не стираными занавесками. Там стояли две банки пива – белые как снег, с красными, будто сочащимися кровью крупными буквами. Отец взял одну из них, открыл и поплёлся к двери, волоча по полу тапки, просто выводя из себя этим шарканьем!

– Желаю не подавиться. – Женя увидел, как лысеющая голова повернулась в его сторону и замерла, словно он сказал что-то из ряда вон выходящее. – Алкоголь плохо влияет на мозг, но думаю, тебе ничего не грозит.

Карие (такие же как у меня) глаза какое-то время не отрывались от лица Жени. Какое-то время… Потом они как обычно опустились вниз и заскользили по полу, пока сам отец вновь начинал идти к двери. И что-то в его движениях, в его поникших плечах, сутулой спине, в еле плетущихся ногах так сильно взбесило Женю, что он мгновенно почувствовал, как загорается гневом лицо.

– Ничего не хочешь мне сказать? Хотя бы отругать или сделать чёртово замечание, а? – Он вскочил с кровати и перекрыл отцу проход, чуть не расплескав его пиво. Они встали вплотную друг к другу, окружённые яркими плакатами с Человеком-пауком. – Мне вот интересно, это ты женился на мое матери или она заставила тебя?

– Дай мне пройти.

– Господи, так ты ещё и разговаривать умеешь! – Женя натянуто рассмеялся, и хоть с его губ слетали смешки, сам он чувствовал подступающие к глазам слёзы. – А я всё время думал, что у тебя язык в жопу засунут. Оказывается нет! Ты что-то да можешь говорить.

– Дай мне, пожалуйста, пройти.

– Зачем? Будешь пить дальше своё грёбанное пиво? А потом, когда и эта банка опустеет, вернёшься сюда за новой, да? – Его подростковый голос, лишь недавно начавший ломаться, сейчас предательски скакал по всем частотам. – Потом придёт мать и опять начнёт меня херачить, а ты так и будешь сидеть в кресле и делать вид, будто ничего не замечаешь. Будто ничего не замечаешь! А ты бы уже давно мог поставить её на место! Почему ты прогнулся под неё?! Какого хрена ты так долго позволяешь ей бить меня?!

– Сынок, послушай…

Женя со всей силы ударил по банке с пивом, тем самым швырнув её в стену. Пена и вся жидкость тут же хлынули на пол, пока отец пытался понять, что руки его теперь пусты. Не вынося это тупое выражение лица, Женя схватил отца за грудки и прижал к стене, надеясь хоть как-то спровоцировать это бесхребетное существо. Но даже здесь оно подалось как обычный мешок с дерьмом.

– Почему ты такой? – Голос дрожал, мышцы вибрировали, слёзы держались на самых краях глаз. – Почему ты такая тряпка? Ты же сильнее её! Ты запросто можешь остановить её, когда она меня бьёт! Но вместо этого ты всё свободное время сидишь перед телевизором и давишься пивом! Ты… ты сожитель, а не отец. Даже жену свою успокоить не можешь! Дешёвая подстилка – вот кто ты. Запомни эти два слова – именно так тебя и следовало назвать.

Пальцы разжались и отпустили футболку. Может, хоть сейчас он покажет характер? Может, сейчас он наконец почувствует, что между ног у него что-то звенит, и поймёт, что он мужчина? Может, сейчас именно тот момент, когда в его мозгу должно что-то переключиться и показать, что собственный сын ненавидит отца, а жена подмяла его под себя, забыв о каком-либо достоинстве? Неужели это тот самый час, та самая секунда? Женя смотрел в карие глаза, которые были точно копией его собственных, и пытался найти в них хоть каплю чего-то достойного, чего-то такого, за что можно было бы уважать.

И вроде в них что-то промелькнуло. Что-то похожее на…смелость?

– Позволь мне вернуться в комнату, Женя. Пожалуйста.

«Пожалуйста»… Долбанное «пожалуйста»… Он не мог даже отдать приказ своему сыну, не то что сказать что-то против слова жены! Стыд снова начал обжигать рёбра, накатывать горячими волнами на лицо, но сильнее всего пылал именно гнев. О да… это такое знакомое чувство вновь вспыхнуло в нём ярким пламенем, доходящим до самых кулаков. Этот человек, что стоял сейчас перед Женей, был его отцом. Биологическим отцом. И именно от осознания этого факта ему становилось тяжелее сдерживать себя, потому что он не мог – не мог! – быть похож на эту жалкую, вжавшуюся в стену тряпку!

Я не твой сын. Я совсем, совсем другой.

– Она же что-то в тебе нашла, раз вышла замуж. Чем-то же ты её зацепил, только вот я никак не пойму чем: ни деньгами, ни красотой, ни харизмой, вообще ни чем! – Его голос совался на крик, что граничили между басом и писком. Шея напряглась, на покрытой прыщами коже выступила вена. – Ты мне не отец. Я тебе не сын. Я отказываюсь верить, что между нами есть хоть что-то общее.

– Хорошо. – Узкие, такие отвратительные губы слегка тряслись. – Я хочу вернуться в комнату. Можно я уйду? Пож…

– ЗАТКНИСЬ! – Женя ударил ладонью в паре сантиметров от лысеющей головы, жаждая проломить стену и на хрен разрушить всё здание, чтобы его больше никогда не видеть! – Хочешь уйти – уходи. Но ещё хоть раз скажешь своё «пожалуйста», я точно сорвусь. Это не угроза, а обещание.

Пересилив себя, он сделал несколько шагов назад. Случайно пнул банку с пивом и почувствовал, как в носок попало что-то холодное, растекающееся по всей ступне. Несколько секунд они с отцом молча смотрели друг на друга, пока всё вокруг было залито тишиной. Наконец он шелохнулся, потом чуть дёрнулся и аккуратно шагнул вперёд – с такой осторожностью, будто шёл по минному полю. Бросив один краткий взгляд на Женю, он поплёлся прочь из комнаты. Даже не проронил ни слова. Ни слова! Его сын буквально вылил на него грязь, а он даже не смывает её! Нет. Нет, нет, это не может быть его отец. Он прогибался под всё, что только двигалось, и мог наорать только в очень, очень редких случаях, если сильно напьётся, и гнев его будет выливаться только на экран телевизора. Конечно! Жены он боится пуще конца света.

Слабак… Чёртов слабак!

Женя посмотрел на валяющуюся под ногами банку и схватил её, после чего со всей силы кинул вслед уходящему отцу. Она пролетела мимо, разминувшись с головой на пару сантиметров, и врезалась в дверь. Оставшееся внутри пиво расплескалось по коридору, украсив его блестящими каплями. Если бы Женя взял чуть левее…то, быть может, смог бы заставить выйти разгневанного зверя из своего отца, которому чудом удалось создать семью.

Создать удалось, а вот поддерживать – нет. И тут ты показал себя неудачником, папа. Полнейшим лузером, об которого жизнь вытирает ноги.

Женя, всё ещё пытаясь угомонить в себе ярость, сел на кровать и прижал дрожащие руки к лицу, оставив глаза открытыми. Со своей комнаты он видел входную дверь, около которой и растекалась небольшая лужица пива. Отец уже начал мочить швабру, чтобы побыстрее убрать это безобразие, ведь какой же недовольной будет наша мама! Она всегда во всём права, и никто на свете не смеет перечить ей! Слово её – закон, ибо покарает её взгляд неверных и непослушных, так что не будьте такими! Не будьте! Соблюдайте тишину и подчиняйтесь нашей маме, ведь другого выбора у вас нет!

– Я ненавижу свою семью. Ненавижу тебя, папа, и тебя, мама. Если вы оба вдруг…

В двери провернулся ключ. Через секунду она открылась.

Женя замер, уставившись в конец коридора. Волосы на загривке выпрямились, а зубы прижались друг к другу до боли в челюсти. Узкая полоска кисло-жёлтого цвета расширялась, дверь открывалась, и уже через несколько тяжёлых вдохов Женя увидел шагавшую к нему мать. БЫСТРО шагавшую к нему мать. Она чуть ли не бежала, проходя мимо гостиной, и остановилась только тогда, когда добралась до своего сына. Её пальцы мигом схватили чёрные волосы и дёрнули вниз с такой силой, что резкий крик вырвался из Жени, почувствовавшего дикую боль. Он попытался встать, но давление матери, оказываемое на него, оказалось куда сильнее. Он мог бы вцепиться в её руку, освободиться и дать отпор, но… но…

…он боялся. Боялся до дрожи, до мёртвого кома в горле.

– КАКОГО ХРЕНА ТЫ ОПЯТЬ ПРИНЁС ЗАМЕЧАНИЕ?! – Её рука вновь дёрнулась вниз, вырвав несколько волос из кожи. – СКОЛЬКО РАЗ Я ТЕБЕ, СУЧЁНКУ, ГОВОРИЛА, НЕ ПОЛУЧАТЬ ЗАМЕЧАНИЯ?! МЕНЯ СНОВА ВЫЗВАЮТ В ШКОЛУ! – На миг она разжала пальцы, но только для того, чтобы зарядить Жене мощнейшую пощёчину. Звонкий шлепок разнёсся по квартире, и, наверное, его услышал целый мир. – ИДИОТ! ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОНИМЕШЬ С ПЕРВОГО РАЗА?! ПОЧЕМУ У ВСЕХ ДЕТИ КАК ДЕТИ, А У МЕНЯ ВОТ ЭТО?!

Он боялся поднять голову. Боялся посмотреть в её страшные глаза, потому что знал, что не сможет сдержать взгляд и разрыдается. То, как она кричала… То, как она называла его… От всего этого хотелось бежать.

Женя неслышно прошептал:

– Лучше б я не родился.

– ЧТО МНЕ ТЕПЕРЬ ГОВОРИТЬ ТВОЕЙ УЧИТЕЛЬНИЦЕ, А? МОЖЕТ, ТЫ МНЕ СКАЖЕШЬ, МЕРЗАВЕЦ? МОЖЕТ ТЫ, СКОТИНА?! – Её сумка, нагруженная Бог знает чем, врезалась в затылок Жени. Он даже не шелохнулся – всё так же продолжал молча сидеть, блестящими глазами рассматривая пол. – ПОЧЕМУ ТЫ ПОСТОЯННО ПРИНОСИШЬ ПРОБЛЕМЫ В НАШУ СЕМЬЮ! ХОТЬ БЫ РАЗ ОБРАДОВАЛ НАС! ТЫ ПРОСТО ОДНА! БОЛЬШАЯ! ПРОБЛЕМА!

Наконец она развернулась и направилась к гостиной – всё той походкой злой ведьмы, вечно куда-то спешащей. Когда её шаги смолкли, Женя медленно встал, подошёл к двери и закрыл её. Снова сел на кровать. Снова прижал руки к лицу.

Мир всё-таки поплыл. Чёрт… Он не хотел плакать, – возненавидит себя, если заплачет! – но слёзы не переставали подкатывать к глазам. Они были лишними, они были нужными. Грудь вновь начал заполнять гнев, но уже других оттенков – не тот, что полыхал при виде отца, нет. Этот гнев пожирал только то, что было внутри, он не мог выплеснуться наружу. Потому что снаружи была мать, а уж она то подавит этот гнев и вернёт его обратно с удвоенной силой. И будет кричать.

Господи, как она кричит…

ПОЧЕМУ У ВСЕХ ДЕТИ КАК ДЕТИ, А У МЕНЯ ВОТ ЭТО?!

«Вот это»… Именно она назвала его Евгением (мнение отца при выборе, конечно же, не учитывалось), но за всю свою жизнь – сколько Женя себя помнил – родная мать ни разу не обращалась к нему по имени. Как бы хотелось иметь рядом с собой хоть одного человека, который без насмешки или злости сможет произнести эти простые четыре буквы: «ЖЕНЯ».

Или Женечка. Мягким, тёплым голосом, что заставит растаять сердце с первой секунды.

ТЫ ПРОСТО ОДНА! БОЛЬШАЯ! ПРОБЛЕМА!

Он тихо заплакал, прикрывая рот ладонями. Слёзы потекли по горячим щекам, одна из которых до сих пор пылала от полученного удара. Слишком, слишком всё это неправильно. Должно быть как-то по-другому. В доме должен быть порядок, так? К нему должно тянуть, верно? Он должен быть home, а не house. Не house! Почему другие могут скучать по дому, а он не может? Почему ему становится стыдно, когда весь класс начинает разговаривать о своих родителях, явно нахваливая мам и пап. А он… Он просто злится, краснея и сжимая кулаки.

Дом… Что за странное слово?

Женя встал и подошёл к небольшой тумбочке. Аккуратно поднял её, достал сложенную вчетверо спортивную сумку (от охранника тогда пришлось бежать. Он чуть не поймал его, когда эти чёртовы рамки вдруг запищали) и раскрыл её. Посмотрел на короткие чёрные шторы, обтягивающую фигуру синюю футболку и окровавленные эластичные бинты, что наматывались на кисти перед ударной тренировкой. Одна слеза упала на них, растворившись в бледно-красной ткани. Другая упала на поверхность кроссовки, слегка выглядывающей из спортивной сумки. Тренировка… Спортзал закрывался лишь через несколько часов, но за это время можно наткнуться на пару уличных драк, а вот там оторваться можно по полной! Намного приятнее, чем сидеть здесь и выслушивать комплименты.

Женя взял бинты в правую руку, посмотрел на запёкшуюся на костяшках пальцев кровь и положил бинты обратно. Быстро застегнул сумку и отбросил в сторону, после чего сразу же вышел из комнаты. Последний всхлип утих, когда он добрался до гостиной и, встав в дверном проёме, сказал:

– Мам, можно задать вопрос?

Она как раз разговаривала с отцом (о чём с ним можно разговаривать?), наклонившись над ним, ведь сам он продолжал сидеть в уже продавленном задницей кресле. Как только до неё донеслись слова, она выпрямилась и развернулась всем телом, которое забыло о физической культуре со времён школы.

Её глаза сочились злостью, такой знакомой самому Жене.

– Пришёл прощения просить или что? Вспомнил, что у тебя есть семья?

У меня нет семьи, хотел ответить он, но вместо этого проговорил:

– Как так вышло, что вы поженились? Вы, наверное, обратились к священнику, да? В таком случае желаю ему понабраться мозгов.

Отец бросил на Женю краткий, но очень выразительный взгляд. В нём читалось: «Что ты делаешь? Прекрати, пожалуйста, или нам обоим крышка!»

Да хоть крышка гроба, папа. Я проломлю и её.

– Мне правда интересно, как вам удалось заключить брак? Разве вы знаете, что такое любовь? – Снова это странное слово. Оно оставило горькое послевкусие, как только слетело с губ. – Ты, мама, разве любишь своего мужа? А ты, папа? Вы вообще трахаетесь или только делаете вид, что спите в одной постели? А я? Меня вы любите, нет? Меня вы любите?! – Дрожь просочилась в его голос, плач подавлял крик. – Вы… вы просто не способны любить, вот и всё. Ты можешь только бить, – он указал на мать, и на миг – на целый миг! – она съёжилась. Потом Женя перевёл взгляд на отца, не удивившись тому, что его глаза тут же опустились вниз. – А ты можешь только всё время молчать и хлебать дерьмо, пока тебя поят! Ты грёбанный дерьмоед! МОЙ ОТЕЦ – ДЕРЬМОЕД!

Женя с рёвом набросился на отца и с размаху ударил кулаком прямо по лицу, услышав хруст ломающегося носа. Ноги заплелись, тело унесло в бок, но ярость, кипящая внутри адским пламенем, заставила быстро подняться и снова вцепиться в отца.

Эти испуганные карие глаза…

Как же они бесят!

Женя занёс кулак и с криком врезал из по зубам, лишь слегка защищёнными окрашенными кровью губами. Ударил третий раз, над бровью, и рассёк её за секунду. Он бы избивал и избивал мёртвое тело отца, пока не насытился бы удовольствием, но тут крепкие руки сжали его шею и резко оттащили назад.

Мать расцарапал Жене щеку, оставив на ней четыре неглубоких, но очень чётких пореза. Он этого даже незаметил. Только когда она пронзительно заверещала – так, что содрогнулся весь мир – он остановился и посмотрел на стоящую перед ним женщину.

Она показалась ему самым противным существом за всю историю человечества.

– Надеюсь, вы оба скоро сдохните.

И всё ещё плача, с дрожащими губами и окровавленными руками Женя поплёлся к себе в комнату.

Закрыв за собой дверь, он сжал зубами подушку и яростно закричал, давясь собственными всхлипами.

* * *

Глаза резко открылись, и в мир ворвалась темнота.

Женя проснулся от того, что лёгкие разом сжались. Он попытался вдохнуть, но не смог, запаниковал. Поднял голову и со всей силы втянул в себя воздух – такой холодный, что мгновенно сковал все мышцы.

Надеюсь, вы оба скоро сдохните.

– Катя! – Рука провалилась во тьму, пытаясь найти там что-то тёплое, что-то родное, но лишь сжала пустоту. Ладонь опустилась на что-то мягкое, пальцы прошлись по чьей-то коже.

Простынь. Это не кожа, а простынь.

Женя метнулся из кровати и чуть не упал, когда ступни коснулись пола. Всё тело покрывала ледяная корка пота. Ветер, ощущаемый только сознанием, пронизывал кости тонкими иглами. Холод ощущался на зубах, холод ощущался в онемевших пальцах, он заполнил собой весь организм, покрыв его льдом. Женя сделал несколько шагов в темноте и упёрся в стену. Когда рука дотронулась до неё, под ладонью он почувствовал могильный камень.

Катя…

Мгла втягивалась в грудь при каждом вдохе. Страх, первобытный и необъяснимый, заставил сердце биться чаще. Оно било по рёбрам, стучало в горле и грозилось выпрыгнуть через рот, ведь он уже пропитался вкусом крови. Замершей в сосудах крови. Поверхность губ покрыли иней, и Женя был уверен, что если бы не окружающая его темнота, он бы увидел при выдохе пар. Здесь царствовал холод, где бы это «здесь» не находилось. На теле Жени не было никакой одежды, каждая клетка кожи задыхалась от мороза, что проникал отовсюду.

Да хоть крышка гроба, папа. Я проломлю и её.

По венам потекла речная вода. Именно речная, никакая другая. Она пыталась, пыталась прорвать сосуды, но всё так же оставалась внутри, шумным потоком протекая по организму. Где-то рядышком зашептал огонь. Он о чём-то тихо разговаривал с темнотой и подбирался к Жене всё ближе и ближе, оставаясь невидимым. В нос ударил аромат горящей плоти.

Человеческой плоти.

– У тебя хайоший друг!

Голос доносился из ниоткуда и в то же время отовсюду. Нотки детского веселья отразились от стенок черепа и громким эхом занеслись по всей голове.

Друг…

Друг…

Друг…

Женя вспомнил, как лучи утреннего солнца скользили по волосам Кати, когда он выглянул из палатки. Вспомнил, как проснулся ночью от её всхлипов, как потом оказалось, вызванных приступом (или осознанием) счастья. Он вспомнил, как мгновенно залился краской, когда сразу же кончил, и как проникся к Кате ещё большей любовью, когда она не засмеялась, а начала помогать ему, направлять его. Детали стали прорываться из памяти подобно живым мертвецам, вырывающимся из могил. Перед глазами появились полуоткрытые, такие сладкие губы, отпускать которые не хотелось ни на секунду. Ладони напомнили изящные изгибы спины. Альвеолы лёгких набухли, когда сознание рассыпало вокруг тот горячий воздух, что тогда царствовал в палатке. Хищники любили друг друга, и это было прекрасно.

Кто-то шагнул в темноте, и река в венах застыла, мигом заледенев.

Женя вжался в стену, все тёплые воспоминания потухли как догоревшая спичка. Он вдруг понял, что стоит вернуться в кровать. Сейчас же, пока монстры не успели вылезти из своих нор. Монстры… какими забавными и нереальными они нам кажутся, когда мы думаем о них в свете солнечного дня, но стоит лишь ночи окунуть мир во тьму, как чуть приоткрытая дверца шкафчика закрывается, под кроватью кто-то скребёт когтям по полу, а за окном вечно что-то мелькает – кто-то, чей силуэт невозможно распознать.

И монстры эти выходят из наших голов. Именно ночью, когда мы одни.

Женя сделал небольшой шаг вперёд, чувствуя на себе оценивающий взгляд. Чьи-то зрачки скользили с головы до ног. Ступни тяжело опускались на пол. Весь мир сейчас потерял свои очертания, уместился лишь в звуки и запахи – именно они и выстраивали всё вокруг. Так вот, значит, как видят слепые. Женя буквально чувствовал, как дышит комната. Да, ветер пронизывал его голое тело, но это была комната, ничто другое. Дышал потолок, дышали стены, но с такой осторожностью, будто боялись того, кто был внутри них, кого они окружали. Если ОНО и дышало, Женя этого не слышал, но он знал… знал, что здесь не один.

Пробил тот час, когда монстры вырываются наружу.

Он сделал ещё один небольшой шаг в сторону, как ему казалось, кровати, когда за спиной раздался детский голосочек:

– А как иё зовут?

Дрожь пробежала по позвоночнику. Кости завибрировали, но Женя не дёрнулся. Позволил себе сжать кулаки, но и только. Проснувшись, он решил, что кошмар отступил, растаял в его сознании подобно лёгкому утреннему туману, но правда была другой – кошмар проник в реальный мир. Голос девочки был настоящим. Голос Кристины. Кристины, которая смогла улыбнуться даже после того, как зверски расстреляли её маму.

– Как иё зовут?

– Катя, – Женя продолжал двигаться к кровати, не оборачиваясь назад. Хоть вокруг и была кромешная тьма, он знал, что если обернётся, то увидит детское личико и пухленькие губки, совсем недавно целовавшие его в щёчку. – Её зовут Катя. Только, пожалуйста, не трогай её. Где бы она ни была, не трогай её.

Колени коснулись матраса. Женя медленно забрался под одеяло, лёг на живот, засунул руки под подушку и отвернул голову от голоса Кристины. Сейчас он закроет глаза, и всё исчезнет. Сон навалится на него тяжёлой волной, и он отдастся ей. Пусть поглощает этот мир, пусть уносит сознание куда-нибудь подальше. Всё образуется, всё будет хорошо, а пока можно поспать. В конце концов, кошмары – это всего лишь кошмары.

Одеяло заскользило по коже. Кто-то потянул его вниз.

Мышцы Жени разом напряглись. Глаза резко раскрылись, но света так и не прибавилось. Чьи-то пальцы стягивали одеяло, будто кому-то под кроватью стало очень холодно. Ткань прошлась по ягодицам, открыла их ветру, и как только одеяло полностью упало на пол, по всему телу разом пронеслись мурашки. Холодный пот примёрз к коже, готовой потрескаться от напряжения.

– Не вставай, Жень. Давай поваляемся.

Но он встал. Приподнялся на руках и развернулся, ожидая увидеть силуэт монстра, но наткнулся лишь на темноту. Голос из всех сил старался быть похожим на голос Кати, но фальшь прокрадывалась в нотках. Женя знал Катин голос. Он его любил, для него он был лучшей музыкой на свете.

– Тебе хорошо со мной?

Нет, это не она. Точно не она. Кто-то играл с ним, пытаясь установить свои правила. Кто-то прятался в темноте, скрывая свои очертания. Женя слышал, как дышит Катя. Слышал, как дышит что-то, пытающееся быть Катей. Вены на руках натянулись подобно канатным верёвкам, пока по ним шумной рекой протекала кровь – холодная, как объятия мертвеца.

– Это странно. Это всё очень странно…

Женя подтянул к себе ноги, прижался к спинке кровати, всё ещё держась на руках. Вроде бы только мёртвые могут покрываться инеем, да? Если так, значит, он покинул мир живых; иней на губах был настоящим, оставался на языке, когда приходилось смачивать губы. Они дрожали от холода. Всё вокруг дрожало от холода. Была бы здесь настоящая Катя, она мигом бы согрела Женю своим теплом.

– Сними с меня эту вонючую футболку. И эти чёртовы джинсы тоже.

– Хватит. – Голос старался вырваться из шёпота. – Хватит притворяться. У тебя хреново получается. Ты не Катя и не Кристина. Покажи своё настоящее лицо, если не боишься.

На какое-то время повисло молчание. В темноте слышались гулкие удары сердца непонятного существа, но не человеческие, имеющие иной ритм. Казалось, оно качало по организму не кровь, а что-то вязкое, потому что каждый, абсолютно каждый удар отдавался тяжестью. Женя ощущал её, слушая не менее тяжёлое дыхание. Воздух втягивался в лёгкие с трудом и выходил точно так же, хоть морозный ветер и проносился по комнате.

– Покажи мне своё лицо, хватит уже прятаться!

В нос ударил аромат пива. Уши пронзил звук открываемой банки, на поверхность которой начала вытекать пена. Где-то вдали открылась подъездная дверь, послышался смех пьяных подростков – вечный спутник спальных районов. И когда Женя почувствовал, как костяшки пальцев резко покрылись чужой кровью, его сердце замерло.

Он понял, кто выглянет из тьмы.

– Сколько раз я тебе, сучёнку, говорила, не получать замечания? – Женя вжался в спинку кровати, пока голос становился ближе.

И ближе.

И ближе…

– Сколько раз я тебе, сучёнку, говорила, не получать замечания? Сколько раз…

– Хватит, пожалуйста, хватит!

– …я тебе, сучёнку, говорила, не получать замечания?

– Не надо! – Слёзы хлынули из глаз, зубы впились в нижнюю губу. По подбородку потекла кровь. – Пожалуйста, прекрати! Я не выдержу!

Но уже было поздно. Мать возвращалась. Она всегда возвращается.

– СКОЛЬКО РАЗ Я ТЕБЕ, СУЧЁНКУ, ГОВОРИЛА, НЕ ПОЛУЧАТЬ ЗАМЕЧАНИЯ?!

В темноте резко просочилось её лицо – ужасное, обезображенное гневом, настоящее. Его проявил льющийся из ниоткуда свет, но Женя знал, что это за свет. Точно такой же был в переулке, той ночью, что стала отправной точкой всего происходящего. Ту драку освещала на удивление ясная луна. И именно её сияние ложилось на лицо матери. Глубокие морщины уродовали кожу, впадшие карие глаза вызывали отторжение, а от искривлённых в крике губ, скрывающих кривые жёлтые зубы, хотелось убежать. Она выбралась из воспоминаний, выбралась из кошмара. Непонятно как, но выбралась. Всё здесь смешалось. Все фрагменты прошлого, все осколки настоящего, все зарисовки будущего. Всё это находилось сейчас здесь, в этой комнате, в эту минуту.

Мать приблизилась. Из-за тьмы выглянули её оголённые плечи.

– Ты всегда был одной большой проблемой, Женечка. – Он с такой силой вжимался в спинку кровати, что та коротко скрипнула, поддавшись под весом. – Возьми пример со своего отца. Вот он настоящий мужчина!

– Замолчи! – Крик смог бы вырваться наружу, если б грудь не сдавило, когда волосы матери коснулись лица. – Пожалуйста, отойди от меня! Я… Я… – Он не закончил. Его слова превратились во всхлипы.

– Сдайся, Женя. Сложи свои крылья. Хоть раз послушай свою маму, и всё будет хорошо. Я тебе обещаю.

Он зарыдал как ребёнок, больше не в силах сдерживать себя. Быстро подтянул к себе ноги и, всё ещё голый, обнял их, уткнувшись лицом в колени. В этот момент он был похож на маленького, загнанного в угол птенчика, не на какого-нибудь орла. Маленького птенчика, которого никто не любит. Маленького птенчика, задыхающегося собственными слезами.

Женя рыдал в темноте, свернувшись клубочком в углу кровати.

Подглава 2

Наша Катя громко плачет

Сигарета никак не хотела вставляться меж губ.

Катя сжала её чуть сильнее, но руки дрожали так, что фильтр скакал туда-сюда. Казалось, всё тело отказывалось ей подчиняться. Никогда прежде она не сталкивалась с таким ужасом, с таким…

…предательством.

– О Господи… – Она прислонилась лбом к окну и опустила веки. За закрытой дверью её звал Миша, но нет, она не могла выпустить его – пока рано.

Скоро вернётся наш папа.

Катя глубоко вдохнула. Выдохнула. Глубоко вдохнула. Выдохнула. Психологи часто советовали ей выполнять подобные упражнения, чтобы подавлять в себе гнев и успокаиваться. Вдыхай позитивную энергию, выдыхай негативную. Представь себя не губкой, а фильтром, пропускающим внутрь только всё самое лучшее. Может, кому-то это и помогало, но вспоминая эти дурацкие, дебильные фразы, Катя вновь заливалась гневом. Вдыхай позитивную энергию, выдыхай негативную. А что, мать вашу, делать, когда вообще не хочется дышать?!

Катя не могла ответить на этот вопрос. Ни на этот, ни на любой другой. Мозг, как и тело, отказывался работать. До сих пор подвластным оставалось только сердце, материнское сердце. Оно сжималось каждый раз, когда Миша кричал «Мама!», и судорожно трепыхалось, когда ручка двери (по росту он совсем чуть-чуть не дотягивался до неё) слегка позвякивала. Катя слышала, что он плачет. Слышала, как рыдает её ребёнок и боролась с собой, противясь желанию открыть дверь и обнять Мишу.

Неужели всё так обернулось?

Когда она зашла в квартиру, стрелки на её ручных часах показывали без десяти восемь вечера. Значит, сейчас была примерно половина девятого. Но время потеряло значение ещё утром, когда она полезла в карман Максиминой куртки. Он намывался в душе, и, быть может, со стороны это и выглядело некрасиво – жена берёт кредитку мужа, пока тот не видит, – но только не в их семье. Они оба уже давно договорились, что у них один общий счёт, благо денег хватало на всякие побрякушки. Конечно, на плечи давила ипотека, но и её вдвоём они вытягивали. Хочешь побаловать себя, дорогая? Конечно, бери карту! В следующий раз, милая, можешь даже не спрашивать. Мы же с тобой одна семья.

Семья…

Катя открыла глаза и посмотрела на пустую пепельницу, в гордом одиночестве стоящую на подоконнике. Несколько секунд растянулись на часы, после чего глаза вновь закрылись.

В их доме никогда не было проблем с деньгами. По крайней мере, холодильник всегда был заполнен, а если Миша просил купить ему игрушку, не приходилось отсчитывать дни до зарплаты. Максим приносил большую часть денег – прибыль с его бизнеса по продаже книг за последние три года выросла на двести пятьдесят процентов! Писателей в наше время хватает с лихвой – как плохих, так и хороших. Но книжный бизнес строится на том, чтобы и с тех, и с других можно было заработать приличную сумму. Катя же ненамного отставала по деньгам, но и её восемьдесят тысяч в месяц делали жизнь вполне комфортной, а отпуска – запоминающимися, полными ярких воспоминаний.

Вот только деньги не перекрывали чувства. В прошлом году – ещё до того, как Катя полезла в карман к Максиму – они изменились. Мужчины, может, не чувствуют этого, но женщины очень хорошо улавливают изменения в улыбках их партнёров, в их объятиях и в том, как они временами отводят взгляд.

В Максиме это начало проявляться постепенно.

Его движения в постели стали другими. Раньше он всегда держал ладони на её будрах, когда она была сверху, но потом вдруг начал просто лежать, оставляя Катю развлекать себя саму. В его поцелуях больше не было страсти, в его комплиментах больше не было искренности, как бы сильно она ни пыталась просочиться в голосе. Конечно, всё можно было списать на шестилетний брак: яркая влюблённость потухла, время ослабило юношеский пыл и всё такое. Конечно, во многих семьях так и происходило. Прожив вместе пару-тройку лет, молодые пары понимали, что, оказывается, ненавидят друг друга, а потому «Привет» развод! Здравствуй, суд! А если вы ещё и такие шустрые, то добро пожаловать в мир алиментов! Ну а там, может, опять вернёмся в суд.

Да, так было во многих семьях, только-только успевших образоваться. Но не в их, нет, не в их. В их семье было что-то другое, и это «что-то» носило женское имя.

Наверное, Катя до последнего момента отказывалась верить в то, что её мужчина нашёл ей замену, причём скрывая свои поступки. Она говорила себе, что не замечает аромат ландышей в квартире, но всё равно вдыхала его – не могла не вдыхать. Уводила взгляд, когда он случайно зацеплялся за длинный тёмный волос, повисший на пальто Максима; сама Катя ни разу не красила волосы, ей нравился её природный светло-русый цвет. Но как бы она ни старалась закрывать на всё глаза, подсознание улавливало все детали и сохраняло каждую. Где-то глубоко внутри Катя знала, что Максим изменяет ей, но поняла это только этим утром, когда пришлось залезть в карман его куртки.

Туфли. Причиной всему стали туфли. Фотографии, на которых они были представлены, завораживали. Высокий (но наверняка неудобный) каблук. Блестящая лаковая поверхность. Та грациозность, которую фотографу удалось запечатлеть на каждом снимке… Катя приходила в возбуждение, когда представляла себя в этих туфлях, так отлично сочетающихся с её новым алым платьем. Красная герцогиня… Что-то в этом было.

Максим в это время принимал душ, скорее всего, уже побрившись. Шесть лет в браке, и ты уже начинаешь угадывать действия своего партнёра, его мысли и, кажется, в любой момент можешь сказать, чем занимается твой любимый. Катя не стала его отвлекать (хотя могла без зазрения совести присоединиться к душу, совсем ненадолго задержав мужа на работу), но решила молча взять карточку, раз она у них общая, а сказать об этом после того, как дверь ванной откроется.

Но что-то – то ли женская интуиция, то ли женское любопытство – заставило её достать из кармана телефон – посмотреть время, ничего больше. Но потом пальцы сами ввели пароль (Максим ей никогда не раскрывал его, она сама много раз видела, как он снимает блокировку).

Дальше воспоминания приносили боль… Катя не хотела углубляться в них. Эти сообщения… эта переписка… Юля называла его милым. Юля, с которой они со школы водились в лучших подругах. Сколько литров алкоголя они выпили, когда жили в общаге? Сколько парней обсуждали меж собой, когда до закрытия сессии оставалась пара ночей? Сколько раз они подкалывали друг друга, по-дружески улыбаясь и смеясь во весь голос?!

Сколько бы то ни было, всё свелось к одному – Максим трахал Юлю, лучшую подругу Кати.

Бывшую лучшую подругу, поправила она себя и открыла глаза. За то время, что она пробыла в воспоминаниях, небо чуть потемнело, редкие звёзды выглянули сквозь завесу облаков. Они будто хотели раздавить землю, и, если честно, Катя не была против. Лишь бы с Мишей всё было хорошо, а на остальное насрать.

На весь грёбанный мир.

Катя открыла окно и почувствовала, как приятный прохладный ветерок защекотал кожу, с нежностью обнял тело. Она взяла в свободную руку зажигалку, другой поднесла к губам сигарету и уже приготовилась чиркнуть по колесу, но вдруг резко замерла, уставившись на играющих во дворе детей, рядом с которыми бегали молодые мамы.

Мамы…

Сама она стала мамой почти три года назад, в 2016-ом. Бросила курить сразу же, как узнала, что в её животике зарождается новая жизнь. Это далось с трудом – с огромным, мать его, трудом! – но она смогла избавиться от этой привычки. Все говорили, что становиться матерью в двадцать восемь поздновато, но для каждого из этих советчиков у Кати находилась фраза, затыкающая всех и вся. Уж у кого, а у неё был самый острый язык во всей галактике.

Да, она бросила курить и с тех пор никогда не вспоминала о табаке, даже не подумывала о нём; в её жизнь ворвался спорт, с первой тренировки влюбивший в себя душу и тело. Даже алкоголь, с которым у Кати были небольшие проблемы в подростковом возрасте, теперь не занимал ни первое, ни второе, ни десятое место в её приоритетах. Жизнь налаживалась, полезные привычки лишь украшали её.

Но сегодня ей вновь захотелось курить. Так, как никогда. Жажда к сигарете взвыла в Кате ещё днём на работе, когда всё из рук падало, а в голове из стороны в сторону метались мысли. Она могла остаться дома, отослать проекты по почте, но этим утром просто необходимо было выбраться из дома, из их общей квартиры, ставшей свидетельницей стольких счастливых моментов! Как там писал Стивен Кинг в «Чужаке»? Курящие никогда не бросают, они лишь делают перерывы? Что-то вроде этого. Что ж, в таком случае перерыв Кати подошёл к концу. Настало время перекура.

Она вставила сигарету меж губ и чиркнула колёсиком зажигалки. Поднесла вспыхнувший огонёк ко рту и тут же втянула в себя всё, что так яростно просил организм, раскуривая сигарету. Когда она начала тлеть, Катя разжала пальцы, позволив зажигалке с шумом упасть на пол.

Ни о чём не хотелось думать. Вообще ни о чём: ни о измене, ни о курении, ни о тёмном небе, ни о прохладе вечернего ветра. И если мозг временами покрывал туман (как тот, который сейчас выходит у меня изо рта), то чувства он затмить не мог. Самый большой след оставило удивление. До сих пор, по после всего дня, этих долгих часов, что растягивались в вечность, Катя не могла поверить – не могла принять, – что Максим предал её. Максим, который был для неё идеалом мужчины долгие годы. Максим, которого она каждое утро целовала в уголок губ и желала хорошего дня, в то время как он, может, вспоминал обнажённую Юлю. Не мог человек, который подарил ей столько счастья, предать. Не мог отец Мишы обмануть его мать, не мог! Он же любит…по-настоящему. Они же клялись друг другу, поэтому он не мог!

Но Максим изменил. Как бы больно ни было, прими это, Кать. Тебя предали, а ты повелась. Как маленькая наивная девчонка.

– Заткнись. – Она вновь прильнула к сигарете медленно закрыла глаза, наслаждаясь горечью табака. Эту сигарету она нашла в полупустой пачке, которую зачем-то оставила в кармане своего старого пальто, уже давно висящего в шкафу. Скорее всего, Катя просто забыла выкинуть её, но не исключено, что подсознание опять сыграло главную роль: может, оно знало, что эта пачка всё-таки пригодится? Может, изменения Максима были настолько явными, что где-то глубоко внутри Катя поняла, каков будет исход? – Я понимаю тебя, Марси. Только вот ты в книге не закурила, а я закурила. В реальной жизни нет удачных моментов, уберегающих тебя от ошибки. Здесь одно дерьмо вытекает из другого.

К глазам начали подкатывать слёзы. Огни проезжающих вдали машин начали превращаться в расплывчатые пятна: красные, жёлтые, белые и оранжевые. Катя вдруг вспомнила люстру в главной комнате их старенького дома, в котором она провела всё своё детство. Когда маленькая Катюша начинала плакать, то тут же бежала в мамину с папиной комнату и смотрела на люстру, наблюдая, как сквозь слёзы растекается свет и становятся чёткими его линии, видимые лишь через прищуренные, заполненные слезами глаза. Этот процесс всегда завораживал: обычная, казалось бы, люстра за пару секунд превращалась в несколько светлых пятен, перемешанных друг с другом. В этом была какая-то магия, что-то такое, что мог понять только ребёнок, ни один взрослый.

И сейчас, глядя на размытые силуэты машин, Катя испытала то же чувство, что и в детстве – чувство связи с потусторонним миром. Но лишь на секунду. От воспоминания её сердце резко сжалось, а губы искривила грустная улыбка, но такая ужасная, что лучше бы и не появлялась. То была улыбка женщины, внезапно осознавшей, с каким адом ей придётся столкнуться и какой рай остался позади. Детство… Как приятно было бы снова оказаться маленькой девочкой, убегать от надоедливых мальчиков и гулять после школы вместе с подружками, а не вот это вот всё.

Просто побыть маленькой девочкой. Просто побыть молодой…

Катя докурила сигарету и, потушив её в пепельнице (в кристально чистой пепельнице) достала новую. Она не курила уже почти четыре года и сейчас, за один вечер, намеревалась окупить эти года, добив пачку. Дрожащие руки кое-как смогли управиться с одной простой задачей – вставить сигарету меж губ и поджечь её. Наверное, это и была простая задача, но в каком-нибудь другом мире, там, за окном. Когда ты знаешь, что твой муж тебе изменяет, сделать пару шагов – уже подвиг.

Катя медленно нагнулась и подняла зажигалку, которую недавно уронила на пол. Снова чиркнула колёсиком, увидела, как вспыхнул огонёк, и поднесла его к концу сигареты, начав раскуривать её.

Предстоял разговор с Максимом. Серьёзный разговор, во время которого Катя постарается быть спокойной, с холодной головой. Она не знала, что будет говорить ему, когда он перешагнёт порог. Не знала, что скажет, когда он станет оправдываться – быть может, и накинется на него, но Катя попытается держать себя в руках. Но какой вопрос она точно задаст, так это «Почему?» Почему ты поступил так со мной, дорогой любимый муж? Почему ты предпочёл её, а не меня, хотя вот уже несколько лет клянёшься в любви?! Почему ты ездил трахать мою подругу, когда дома тебя ждал сын?! Наш общий сын!

Катю резко передёрнуло. Она положила на стекло ладонь и чуть выглянула из окна, позволяя выходящему из её рта дыму растворяться в прохладном ветерке. На игровой площадке мамы забирали своих детишек и уже потихоньку собирались домой. Значит, совсем скоро наступит девять часов. Примерные отцы встретят вернувшихся с прогулок жён и детей, после чего все они поужинают и лягут спать. Обычный вечер во многих семьях, но нет, только не в их, только не сегодня. Здесь Катя встречает Максима, и спать они вместе больше не будут. Это зарок, это обещание, это клятва. Теперь он больше ни разу не войдёт в неё – как физически, так и морально.

Но больше всего её пугало другое. При мысли об этом по коже пробегали мурашки, а сердце куда-то пропадало, оставляя после себя пустоту. Катя боялась будущего, что её ждёт.

Будущего матери-одиночки. Ей всегда было искренне жаль таких женщин, ставших жертвами безалаберности и безответственности своих мужчин. Когда Катя с Максимом гуляли по парку, они всегда с сочувствием смотрели на одиноких, идущих с несколькими колясками матерей (выходит, с сочувствием смотрела только она). Самой справляться со всеми обязанностями – и мужскими, и женскими – наверняка очень сложно. Так ещё и, простите, потребность в сексе, её никто не отменял. Казалось, жизнь матерей-одиночек – сплошной ад, покоя в котором не сыщешь никогда. Катя считала, что им нужно воздвигнуть памятник, но она даже представить себе не могла, что станет одной из них.

Господи… Одной из них.

Конечно, мог быть и другой сценарий, который писался для немалого количества семей. Женщины с детьми иногда оказывались очень удачными и находили настоящих мужчин, способных любить и обеспечивать семью. Таких примеров было достаточно в книгах, фильмах да и в реальной жизни – Катя имела несколько подруг, которым повезло найти своё счастье во второй, а то и в третий раз, уже после родов. Но Максим… Его никто не мог заменить. Катя не верила да и не хотела думать о том, что оставшуюся жизнь будет проживать с каким-то другим мужчиной, а не с Максимом. Это какое-то безумие! Всё-таки он родной, свой. Он…любимый.

Нет, никто не сможет его заменить. Больше ни один мужчина, кроме Мишы, не сделает её счастливой.

Ни один.

Где-то на улице каркнула ворона. Ей ответила другая, а может, это была та же самая, просто повторившая то, что сказала. Точно знать было невозможно. Катя уже ничего не знала и не хотела, все желания сводились к сигарете. И ко сну. Но она понимала, что как только провалиться хотя бы в дремоту, то перед глазами тут же всплывут фотографии, найденные в телефоне Максима. Чужая грудь… чужие губы… и целует их её мужчина, отец их сына. До сих пор это представлялось каким-то нереальным, чем-то выдуманным, никак не связанным с действительностью. Максим не мог так поступить. Катя больше поверит в пришествие на Землю инопланетян, чем в измену, в предательство, которому она подверглась. Это просто чья-то выдумка. Всё хорошо, Максим всё объяснит. Здесь наверняка какая-то ошибка.

Но никакой ошибки не было. Максим трахал Юлю у Кати за спиной, пока она ставила его Мише в пример.

Ещё утром они проснулись вместе, оба улыбающиеся, тающие в нежных потягушках. Будильник был не нужен, работа каждого из них не начиналась в ранний час, к которому нужно было бы прибегать в офис. Бизнес Максима работал на него, даже когда тот спал, а Катя вообще могла не выходить из дома, чтобы зарабатывать деньги. С ума сойти… Ещё сегодня утром она была уверена в своём – своём! – мужчине. Уверена в его любви и даже не сомневалась в преданности…до того момента, когда понадобилась кредитная карта. Тогда всё и пошло наперекосяк. Тогда небо обрушилось на землю, а последующий день превратился в кошмар.

Как же быстро всё поменялось. Как быстро её иллюзии…

– Мама?

Она вздрогнула, чуть не выронив сигарету. Воздух застрял в лёгких, когда до неё долетело это слово. Мама. Сколько всего заложено в этих двух слогах, в этих четырёх буквах!

Катя медленно повернулась и увидела стоящего в дверном проёме Мишу. Увидела линию его губ, доставшуюся ему от отца, и слегка торчащие ушки, тоже унаследованные отцом. Форма лица, телосложение, мужской подбородок – всё это Мише передал Максим. Единственным, что в нём проглядывало от матери, были красивые серые глаза, выразительность которых захотел бы запечатлеть любой художник. Это были её глаза и его одновременно. Серый цвет связывал их, мать и сына, натягивал между ними невидимую нить, соединяющую Катю и Мишу в любых местах, где бы они ни были.

Это был её сын, и она любила его больше жизни. И пусть в нём текла кровь Максима, в нём текла и кровь Кати. А глаза… они сразу обо всём говорили.

– Мама, почему ты плачешь? Не надо плакать!

Он зашагал к ней, протягивая вперёд руки. Обнимашки… Он хотел обнимашек.

Катя со всей силы сжала губы, лишь бы не дать всхлипу вырваться наружу. Слёзы ударили по глазам, поднявшись откуда-то снизу – оттуда, где вновь зарождалась боль. Лицо запылало, все его мышцы напряглись, пытаясь сдержать внутри плач. Но с каждой секундой, с каждым вдохом сделать это становилось всё тяжелее и тяжелее.

Миша прижался к ноге мамы и обнял её своими маленькими ручками. От этих движений грудь Кати резко сжалась, разлилась тёплой любовью, одновременно согревающей и обжигающей. Только сейчас она поняла, что до сих пор держит в руке дымящуюся сигарету, и уже захотела убрать её, когда вновь услышала это слово:

– Мама… – Миша прошёлся ладошками по её ногам (дома она всегда носила простую одежду: шортики с майкой) и поднял голову, блеснув такими красивыми серыми глазами, что будто были точной копией глаз Кати. – Зачем ты закрыла меня в комнате? Я еле выбрался, мама!

Что она могла на это ответить? Как она могла объяснить Мише, что не хочет того, чтобы он присутствовал при ссоре мамы и папы? А ссора, непременно, будет. И именно она нанесёт сокрушительный удар по их браку, что уже почти разошёлся маленькими невидимыми швами.

Но как это объяснить маленькому ребёнку? Или как уберечь его от проблем взрослой жизни, мгновенно разрушающих семьи? Катя не знала. Она лишь попыталась подавить в себе плач, но всё же проиграла, и один всхлип вырвался наружу. Крупная слеза сорвалась с ресниц и упала на кончик Мишиного носа.

Он будто её не заметил.

– Мама, не плачь! Пожалуйста, не плачь, я тоже начинаю плакать! Всё будет хорошо, мама!

От этих слов ей должно было стать легче, но почему-то стало ещё хуже. Голос Миши дрожал, его глаза заблестели, и от одного этого вида Катя разрыдалась, больше не в силах сдерживать себя. Все эмоции, скопившиеся в ней за день, хлынули наружу горячими слезами. И к её плачу – к плачу женщины, только что потерявшей веру в своего мужчину – присоединился более тихий, детский. Миша зарыдал вместе с мамой, обнимая её, прижимаясь к ноге всем телом. Катя затушила в пепельнице сигарету и опустилась на колени, обвив руками Мишеньку. Из двух пар серых глаз вытекали слёзы, пока на полу кухни, рядом с открытым окном, мама и сын обнимали друг друга. Молча, без слов, сотрясаясь от частых всхлипов.

– Всё будет хорошо, мама. Не плачь, не надо! Ты же сама всегда говоришь, что я самый сильный. А если я самый сильный, значит, у меня самая сильная мама!

Она через боль улыбнулась. Если Бог и существовал, Катя была готова благодарить его вечность за то, что он подарил ей Мишу.

– Я знаю, дорогой, знаю. Всё у нас будет хорошо. У тебя и у меня. У нас с тобой. Просто…иногда, Миш, хочется полакать. У взрослых тоже такое бывает.

– Тебя кто-то обидел?

– Нет…то есть… – Она замолчала, так и не подобрав нужные слова. Катя взяла лицо Миши в ладони и поцеловала его в лобик, на несколько секунд замерев, когда губы соприкоснулись с кожей. – Меня никто не обижал. Я плачу, потому что сильно устала. День был тяжёлым, вот и всё.

– Но сейчас-то вечер, мамуль. Всё уже хорошо, не переживай.

– Да, солнышко, уже вечер. – И скоро вернётся наш папа, хотела сказать она, но сдержалась. – Ты же помнишь, что мы обычно делаем вечером? А, разбойник, помнишь?

Ей удалось вызвать у него улыбку. Её бодрый тон смог разбавить обстановку и убрать трагичность из слёз, быстро стекающих по горячим щекам. На щёчках Миши образовались ямочки, от вида которых сердце вновь заполнилось теплом. Да, это был её сын. Пусть многое в чертах его лица досталось от папы, глаза были мамины, а именно глаза – зеркало души человека. Катя подумала, что уже лет через десять ей придётся покупать дробовик, чтобы отстреливать влюбившихся в эти глаза девчонок, иначе замки двери просто не выдержат.

– Мы читаем сказку! Вместе! Да, мам, давай! Я уже не путаю мягкий знак и твёрдый знак, представляешь?

– И ты даже можешь сказать: «Клара у Карла украла кларнет»?

– Клара у Крала… – Миша на секунду замер и тут же взорвался смехом, не в силах сдержаться. Катя засмеялась вместе с ним – искренне, по-настоящему, позабыв о дрожащих руках. Она обнимала Мишу, пока оба они хохотали, чувствуя тепло друг друга. – Ну мама, так нечестно! Ты тренировалась, а я нет!

– Так и ты тренируйся, спортсмен! Будешь тренироваться, станешь таким же сильным как… – Последнее слово не сорвалось с губ. Катя поспешно проглотила его, стараясь держать всю ту же улыбку. – Пойдём-ка спатеньки. Сказки уже ждут, пока мы их прочитаем! Ты же хочешь отправиться в Атлантический океан на своём корабле, разбойник?

– Очень! Очень хочу!

Он взял маму за руку и побежал в комнату, постоянно оглядываясь назад, чтобы убедиться, что мама не отстаёт. Катя затрусила за Мишей, внимая его смеху. Внимая его прекрасному смеху.

Вместе они прибежали в детскую, потолок которой был украшен звёздами – пока не светящимися, а висящими простыми бледными рисунками. Идея (как и многое в их доме) принадлежала Максиму. Над звёздами находились обычные лампы, и стоило лишь выключить общий свет и включить «специальные» лампы, как их сияние проходило только через покрытые стеклом отверстия, сделанные в форме звёздочек. Миша, конечно, не знал об атомах и электронах, способных на это чудо. Он просто понимал, что перед сном над кроватью загораются звёзды, и блеск в его глазах в эти моменты всегда радовал Катю.

Ты вырастешь настоящим мужчиной, я обещаю.

Когда Миша разделся (нет, мама, я сам! Я уже большой!) и забрался под одеяло, Катя зажгла звёзды, взяла с полки книжку, не так давно купленную ею в книжном магазине, но успевшую стать у Мишей самой любимой. Конечно, там же были пираты! У её сына было три главных страсти: динозавры, пираты и космос. А в этой тоненькой книжке, с ярким названием по центру обложки «Капитан Крюк и его друзья против армии Рекса» были и пираты, и динозавры. Для полного счастья не хватало только танцующих инопланетян да летающих космонавтов. Бред, конечно, но Мише нравилось, а большего – пока учителя литературы не начали штурмовать мозг – и не нужно было. Слушая эти незамысловаты истории, Миша загорался подобно маленькому огоньку, и от этого Кате становилось хорошо.

Хорошо от той любви, что витала между ними в эти минуты, перед самым сном.

Она села на краешке кровати и открыла книжку, продолжив читать с того момента, где они раньше остановились. Особенно интересные моменты Миша просился прочитать сам, и тогда руки мамы передавали волшебную книжку в руки сыну, улыбка которого перекрывала свет ночника. На какое-то время они окунулись в вымышленный мир смелых пиратов и глупых динозавров, дрейфуя по волнам Атлантического океана. Катя смеялась, когда Миша пародировал голос капитана Крюка – басовый и грубый, как у настоящего пирата! Миша сам всё время смеялся, и за полчаса чтения они продвинулись лишь на две страницы, но какими весёлыми они оказались! Слёзы на щеках высохли, а переживания выветрились из головы, пусть и ненадолго. Катя вновь была мамой и, общаясь с Мишей, она забыла о Максиме, о том, что он сделал, об ужасных фотографиях в его телефоне и сигаретах, впервые побывавших в её рту за долгие годы. Хоть на полчаса, но вся эта грязь исчезла, уступив место пиратам, динозаврам и смеху.

Пока Миша улыбался, она могла дышать.

Когда его глаза стали закрываться, Катя убрала книжку и нагнулась над кроватью, убрав волосы за спину. Она поцеловала чистый лобик и для большей защиты от монстров чмокнула ещё и кончик носа Миши, уже прочти провалившегося в сон.

– Я люблю тебя, мама.

– Я тоже люблю тебя, дорогой. – Катя погладила его по голове, чувствуя, как глаза вновь начинает чуть пощипывать. – У нас всё будет хорошо, не волнуйся. Мы с тобой – одна большая крепость.

– И папа.

– Да… папа тоже наша крепость. – На мгновение она замолчала, уставившись в одну точку. – Да ещё какая. Ладненько, приятных снов. Ночник оставить включённым?

– Нет. – Голос Миши был сонным, но со следующим предложение в нём значительно прибавилось бодрости: – Я ничего не боюсь! У нас же есть папа, а он защитит нас от всех монстров!

Катя не ответила. Она лишь ещё раз поцеловала своего сына и пожелала спокойной ночи, после чего выключила ночник, заставила звёзды потухнуть и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Когда она услышала за спиной щелчок, то медленно выдохнула. Не потому, что так советовали делать психологи, нет, просто воздух в лёгких стал слишком горячим. А ещё…

Чёрт. Ей вновь захотелось курить.

Уже через несколько секунд Катя стояла на кухне, закуривая новую сигарету. Чистая пепельница, что так долго стояла нетронутой в самой глубине кухонного шкафчика, теперь была усыпана чёрными окурками, расползавшимися по стеклу. Небо над городом ещё больше потемнело, звёзды – настоящие звёзды – стали появляться на полотне мира, хотя, конечно, были ночи и яснее. Машины до сих пор сновали друг за другом, но теперь их стало меньше, потому что многие водители уже наверняка сидели дома, со своими жёнами, со своими семьями.

Семьями… опять это слово.

Катя думала, что успела всё выплакать до того, как продолжила читать про Капитана Крюка, но, как оказалось, ошиблась. Кровь прилила к лицу с молниеносной скоростью, захватив с собой слёзы. Снова люстра, снова размытые пятна… Миша плакал вместе с ней, Миша смеялся вместе с ней, он чувствовал настроение мамы как никто другой. И это было прекрасно. Он мог легко отдаться веселью спустя несколько минут после плача. И если улыбался он, улыбалась и Катя. Это связь, ничто другое.

Наверное, каждая мама связана со своим ребёнком какой-то невидимой нитью. Может, это шестое чувство, может, что-то другое, не знаю. Но определённо что-то есть.

Она ни за что не отдаст Мишу. Если развод будет – а он будет, измену она не простит, – то за своего сына Катя будет бороться до последнего. Хвала нашему законодательству – большинство прав на стороне матери, потому что (вот ведь шутка, да?) многие отцы в России оказываются мудаками, способными лишь присунуть и высунуть. Впихнуть, так сказать, «невпихуемое». И Максим, похоже, был одним из таких, даже несмотря на всё то, что он сделал для Кати и Миши.

Он изменил, и на этом точка. Один этот поступок перечёркивал всё хорошее, что принесли годы до брака и после. Одна ошибка (я ещё не знаю, как долго он её трахает) перекрыла всю их семейную жизнь. Катя не сможет обнимать человека, зная, что тот её предал – однажды или нет, без разницы. Факт оставался фактом: Максим – предатель.

– Тварь. – Она выпустила из лёгких дым и посмотрела на детскую площадку, расстилавшуюся далеко внизу. Там не было уже ни одного ребёнка, ни одной матери. Только один подросток выполнял упражнения на турниках и брусьях, иногда заглядывая в свой телефон, наверняка проверяя, не пришло ли новое сообщение. Может, от девушки, может, от друга – Катя не знала. Сейчас она могла только курить и пытаться ни о чём не думать, но когда стараешься ни о чём не думать, на поверхность всплывают те мысли, от которых больше всего хочется избавиться.

Всё было враньём. Любовь, о которой он ей рассказывал в лучах красивого заката. Его счастливая улыбка во время свадьбы, когда тот день казался им обоим самым счастливым в жизни (конечно, до рождения Миши). Интересно, хранил ли тогда Максим верность или он уже спустил свой член с привязи? Боль… казалось, она заполняет всё тело, и ни одно лекарство на свете не сможет затушить её. Катя чувствовала, как что-то начинает гнить внутри неё. Эта гниль текла по сосудам и отравляла организм, который будто бы пожирал сам себя. Но как бы плохо Катя себя не чувствовала, она, вроде как, потихоньку успокаивалась. Это хорошо. Это очень хорошо. Скоро вернётся Максим, и в разговоре с ним нужна будет холодная голова, а не…

– Мама?

Катя медленно развернулась и увидела заходящего на кухню Мишу. На нём были лишь тёмно-синие трусики, и при других обстоятельствах Катя бы начала ругать его за то, что он ходит по полу босиком, но не сейчас. Серые глаза на детском личике блестели, хотя совсем недавно щурились в веселье.

– Мама, – он подошёл ближе, – почему ты куришь?

Она молча стояла, держа тлеющую сигарету меж пальцев правой руки. Заглядывающий через окно ветер прикасался к её коже прохладными пальцами, но она всё равно чувствовала жар, поднимающийся от груди к самому лицу. Мама, почему ты куришь? Этот вопрос слетел с детских губ, пока глаза над ними ожидали ответа.

И хоть воздух застрял в горле, курить захотелось ещё сильнее.

– Миш, я просто… – Но что «просто»? Что она могла сказать? Чем она могла бы оправдаться? – Послушай, тебе уже давно надо спать, так что давай-ка лучше вернёмся в кроватку и…

– Ты же говорила, что это вредно. Мам, ты же говорила, что эту гадость курят только те, кто не любит себя и свою семью. Но ты же нас любишь, да?

– Да, – Катя попыталась сделать шаг вперёд, но ноги будто приросли к полу. Внезапно она оказалась заточённой в собственное тело, не в силах пошевелиться. Даже онемевшие губы подчинялись ей с большим трудом. – Миш…я…я люблю тебя, но мне нужно покурить, понимаешь? Мне просто нужно и всё. Мне…

Кухня начала медленно расплываться и терять свои контуры. Понимая, что сейчас вновь заплачет, Катя повернулась к окну и мигом прильнула к сигарете, зажмурив глаза. Дым заполнил всё внутри неё, но даже он не смог добраться до той боли, что сидела где-то очень глубоко.

Это просто кошмар. Когда-нибудь он закончится, и я снова брошу курить.

Но вот только она понимала, что больше не сможет бросить курить. Впереди её ждала целая жизнь матери-одиночки, полная вечных переживаний и измотанных нервов. А ещё ближе судебные разбирательства и выяснение отношения с мужчиной, который оказался искусным лжецом. За несколько секунд весь рак с грохотом рухнул вниз, хотя каждый день Катя выстраивала его по кирпичику и, как она думала, Максим тоже.

А на самом деле он сеял в каждом кирпичике маленькую трещину, и когда Катя заметила их, то увидела наполовину сгнившее и разрушенное здание, достраивать которое просто бессмысленно. Счастье в этих стенах уже никогда не найти.

– Мама?

Она судорожно вздохнула. Несколько слёз с мокрыхресниц, и только с помощью силы воли удалось подавить в себе всхлипы. И всё же один из них вырвался наружу. Катя закрыла рукой рот, но и это не помогло. Все замки, что держали или пытались держать эмоции, слетели. Она больше не могла контролировать себя, нет, не могла. Просто не могла! Плач ударил по глазам так сильно, что те уже не слегка пощипывало – они горели, и появлявшаяся в них влага только подпитывала этот огонь.

Губы вновь потянулись к сигарете, но замерли в сантиметре от неё, когда за спиной раздался звук упавшей пачки.

Катя быстро развернулась и увидела, как её маленький сын, который так боготворил отца, наклонялся, чтобы поднять небольшую синюю коробочку. Детские ручки взяли её, и когда подушечки пальцев коснулись надписи «КУРЕНИЕ УБИВАЕТ», Катю разом пробрала дрожь. Эта картина вызвала ужас: плачущий ребёнок держал перед собой, на вытянутых руках, пачку сигарет и блестящими глазами смотрел на свою маму. На свою маму, в руке которой всё ещё тлела сигарета.

– Мишенька, положи это, оно тебе не нуж…

Но Миша её не послушал. Еле справляясь со скатывающимися слезами, он сжал кулачки и начала мять пачку, не отрывая глаз от своей мамы. Его губы дрожали точно так же, как и её. Его всхлипы прорывались сквозь зубы, хоть их так хотелось заглушить! Катя почувствовала во всём теле неконтролируемую дрожь, и пока эмоции окончательно не взяли над ней верх, она строгим голосом произнесла:

– Миша, положи пачку на место. Сейчас же! Или я…

– НЕТ! – Его крик разбил её сердце. На всю квартиру прогремели слова маленького мальчика, чей голос скакал от нарастающего волнения: – НЕТ, МАМА! ЭТО ВРЕДНО! ТЫ НЕ ДОЛЖНА ЭТОГО ДЕЛАТЬ, ТЫ ЖЕ ЛЮБИШЬ НАС! НАС С ПАПОЙ!

Катя услышала, как сминаются сигареты под детскими пальцами. Услышала, как воздух поцарапал горло при следующем вдохе. Всё это казалось кошмаром. Но в кошмарах же не бывают такие реальные всхлипы, заставляющие тебя задыхаться? Нет? Или всё-таки бывают? Может в кошмарах так сильно болеть грудь, пока сама ты смотришь в такие родные, полные слёз глаза? Может?! Или это происходит на самом деле?

Катя развернулась и с размаху выкинула сигарету в окно, на миг увидев, как один раз блеснув, с ней попрощался оранжевый огонёк. Её ноги подогнулись, рухнули на пол, а сама она отобрала у Миши пачку. Попыталась отобрать. Его пальцы крепко вцепились в синюю коробочку и никак не собирались её отпускать.

На полу кухни, стоя на коленях, рыдали мама и сын, оба держащие полупустую пачку сигарет.

– Миша, отпус… пожалуйста, отпусти её. Пойдём спать, ляжешь рядом со мной. Мы заснём вместе.

– Нет, – всё те же нотки настойчивости, слышимые в ещё совсем детском голосочке. – Тебе плохо, мама. И мне тоже. Не надо это курить. Давай убьём это вместе.

Убьём. Господи, он сказал «убьём».

Катя и Миша одновременно сжали пачку, разламывая последние сигареты, что ещё остались целыми. Они оба склонились над ней, прижавшись друг к другу головами. На улице проревел автомобильный гудок, но Катя его не заметила – она слышала лишь свои всхлипы, всхлипы Миши и биение его сердца. Сердца, что вышло из неё чуть больше трёх лет назад.

– Я люблю тебя, мама. Я всегда буду любить тебя.

Она молча прижала его к себе и облокотилась об кухонный шкафчик, так и оставшись лежать на полу. Миша обнял её, поцеловав в щёчку – так, как умеют это делать только дети. И именно в тот момент, когда их лица соприкоснулись, а ручейки слёз смешались друг с другом, где-то рядышком раздался мужской кашель.

В двери провернулся ключ. Через секунду она открылась.

* * *

Катя резко открыла глаза и мигом подняла голову, не в силах сделать хоть один вдох. Она попыталась втянуть внутрь себя воздух, но смогла лишь открыть и закрыть рот. Всё вокруг поглощала темнота, и именно она заполнила собой лёгкие, сделав их невероятно тяжёлыми. Кисти сжались, пальцы схватили что-то похожее на простынь, и только когда тьма стала ещё ближе, воздух волной ворвался в грудь, заставив Катю шумно вдохнуть.

Она понимала, что лежит полностью голая, непонятно где, непонятно в каком времени. Ещё не до конца проснувшись, она вскочила с кровати и рванула вперёд, пока не врезалась в невидимую стену. Кто-то ударил её по ключицам, поставил подножку, и ноги Кати тут же заплелись, оторвавшись от земли. Тело ударилось об пол, но боли не было; Катя до сих пор не понимала, продолжается ли сейчас сон или он уже закончился. Понятным было лишь одно – воздух в лёгких накалялся и начал обжигать их.

Перед глазами появилось лицо Максима – омерзительное и тупое, запечатлённое в памяти в тот момент, когда он узнал, что его предательство больше не является тайной. Сознание взорвалось красками, осветившими тот поздний вечер – тот роковой вечер, – во время которого произошёл скандал. Крики, ругательства, плач Миши за закрытой дверью, драка, нож, удары в живот… Окутанная тьмой, Катя вспомнила, как сильно кричала на своего мужа, сорвавшись со всех цепей. Она не раз переживала эти минуты в кошмарах: вот она рыдает перед Максимом, еле-еле держась на дрожащих ногах, а после того, как он начинает оправдываться (глупо, просто глупо оправдываться!), она кидается на него и…начинается драка. Даже сейчас, спустя год, воспоминания о ней пробирали до самых костей.

До самых, мать их, костей.

Вот Максим заходится криком, потому что в его шею уже впиваются острые ногти. Через несколько секунд он хватает Катю за волосы и пытается отдёрнуть от себя, но та вцепилась так крепко, что даже три грузовика не смогли бы оторвать её. И она рычала. О да, Катя это помнила так ясно, будто весь этот дурдом произошёл вчера. Максим был раза в два крупнее своей жены, но именно это и сыграло против него: Катя двигалась невероятно быстро, принося в каждое движение все эмоции, что только бурлили в крови.

Но даже с таким раскладом ей нехило досталось. Она вспомнила, как мужской кулак расквасил ей нижнюю губу, как половина плиты окрасилась кровью, как резко скрутило живот, когда по нему ударили коленом, и как громко, как чертовски громко всё это время кричал Миша! Память предательски, будто специально хотела сделать больно, вытаскивала пережитый ужас наружу. Он был реальным, не простым воспоминанием. Хоть вокруг и была темнота, Катя поняла, что она в своей квартире. В своей старой квартире. Сейчас она пойдёт прямо, свернёт направо и попадёт в комнату Миши, где он, наверное, уже спит. Надо пожелать ему спокойно ночи и…

Катя взвыла, вцепившись пальцами в правое бедро. Шрам, оставленный Максимом, резко воспламенился. Там, где он прорезал кожу ножом, теперь бушевал пожар. Эта уродливая линия, тянущаяся от бедра к промежности, горела как чёртов бензин! Казалось, кто-то влил туда плавящийся металл, и теперь он прогрызал кожу изнутри, пытаясь вырваться наружу! Боль была невыносимой, за гранью возможной, но Катя всё равно не теряла сознание, хотя чувствовала, что сгорает заживо.

Она вжалась в стену и закричала, пока шрам продолжал нагреваться. И его жар распространялся по всему телу. В сосудах начала вскипать кровь, растворяя их тонкие стенки. В вены ворвалась магма, и мчалась она по организму с такой скоростью, что шумным потоком отдавалась у самых висков. Кате казалось, она видит каждую частичку тьмы, её зрение обострилось как у антилопы, заметившей поблизости льва. С каждым выдохом воздух становился всё горячее и горячее, но даже боль в лёгких не могла перекрыть жжение шрама, раскалявшегося как мягкая сталь.

Так вот как сгорают люди. Вот, что они чувствуют.

Как только эта мысль пронеслась в голове, жар внутри усилился. Катя подняла правую руку и впилась в кисть зубами, стараясь перекрыть одну боль другой. В рот тут же мерно потекла кровь – горячая, обжигающая язык. Безумно захотелось вонзить ногти в шрам и разорвать его, выпустить наружу ту лаву, что протекала под самым порезом! Катя хотела разорвать своё правое бедро, расцарапать его до крови, лишь бы шрам перестал так пульсировать! Если бы к ней подтащили ртутный градусник, он бы тут же лопнул от такой температуры. Пот пытался охладить тело, скатывался по нему сотнями капель, но жар так и не проходил. Начали плавиться зубы. Катя чувствовала, как они горячим соком вливаются в дёсны, и закричала, не в силах терпеть эту боль. Кровь, вытекающая из прокусанной кисти, вскипела во рту, так что пришлось её мигом выплюнуть, чтобы окончательно не обжечь язык.

Если ад и существует, то жарят людей в нём именно так.

Катя начала распарывать себе бедро и добралась бы до мяса, если б всё резко не прекратилось. Жар отступил так быстро, что обычное тепло волной ударило по всему телу, заставив содрогнуться. Воздух уже не царапал стенки пересушенного горла, но шрам… хоть он теперь и не пылал, как пару секунд назад, Катя чувствовала внутри него пульсацию и то, как медленно он остывает, словно вытащенный из котла кусок металла. Стон вырвался из её груди, когда сама она вжалась лбом в невидимую стену и начала медленно сползать вниз, становясь на колени.

Наконец они дотронулись до пола, и тогда пульсация в шраме чуть ослабла.

Волосы стелились по обнажённой спине, полностью покрытой стекающим вниз потом. Он покрывал собой всё тело, всю поверхность лица и продолжал выделяться, явно намереваясь утопить Катю. Его крупные капли смешивались с кровью на кисти, и вместе они стекали к кончикам пальцев. Жар… Огонь… Слишком вокруг всё было горячо, хоть и пошло на спад. Слишком, слишком горячо.

Катя прижала ладони к мокрому лицу, не понимая, что окрашивает его кровью. Она тяжело дышала и продолжала втягивать внутрь себя темноту, хотя больше всего хотелось перестать дышать и…

…умереть. Просто умереть, не чувствуя этот жар, и забыть обо всём, что было: об измене, предательстве, любви и ненависти. Воспоминания лишь вдавливали лезвие глубже того места, куда вогнал его Максим. Воспоминания отравляли жизнь, делали её невыносимой, заставляли её ненавидеть. И даже если удастся их зарыть глубоко в сознании, шрам – этот проклятый шрам, уродующий её тело – будет напоминать о том вечере до тех пор, пока Катя не выстрелит себе в голову, покончив со всем этим ужасом.

А вот это интересная мысль.

Она замерла, напрягши всё тело. Чей-то голос – чей-то мужской голос – раздался за её спиной, и лёгкая волна чужого дыхания отогнала все сомнения, когда коснулось шеи.

Кто-то скрывался в темноте.

Пистолет слишком громкий. Лучше лезвие, оно хорошо режет вены. Ты же уже знаешь, как это делается, так ведь?

Теперь голос стал ближе. Он был пропитан спокойствием и наслаждением, какое бывает в предвкушении чего-то очень желаемого. Одна капля крови, собравшаяся на конце среднего пальца, сорвалась с кожи и упала на пол, разбавив повисшую тишину.

Катя захотела подняться с колен, но как только она чуть пододвинула ногу, чьи-то руки легли на её спину. Тёплые ладони прошлись по лопаткам, спустились к талии и заскользили по животу, поднимаясь к груди. Крик попытался вырваться наружу, но с губ сорвался лишь слабый выдох. Все мышцы затвердели, мысли замерли, и только органы чувств продолжали биться в истерике, ощущая рядом незнакомца. Он положил пальцы на грудь Кати. Её соски тут же затвердели, будто окунулись в ледяную воду, хотя тело всё ещё остывало от жара. Мозг приказывал рукам подняться, убрать с тела чужие ладони и ударить по ним, но тело полностью отказывалось подчиняться приказам. Его будто парализовало ужасом, просочившимся из ночного кошмара.

Дыхание приблизилось. Незнакомец прильнул к уху и заговорил мягким голосом:

– Наша Катя громко плачет… – Тёплый язык лизнул мочку уха. – Уронила в речку мячик… Тише… Катенька, не плачь.

Воздух застрял в её горле.

– Не утонет в речке мяч…

Она резко развернулась и вжалась спиной в стену, готовая встретиться с чужими глазами. Но встретила лишь темноту. Хватка на груди исчезла, но следы пальцев, лежавших на коже, ощущались как оставленные отпечатки на горячей древесине, что всё ещё дымились. Через какое-то время это ощущение пропало, но Катя не сомневалась, что если включит свет (если здесь вообще можно включить свет), то увидит на груди следы чужих ладоней.

Чужих мужских ладоней.

Волосы упали ей на лицо, и она тут же смахнула их, не спуская глаз с густой темноты. Сердце стучало по рёбрам, казалось, с каждым его стуком в костях появляются маленькие трещинки. Удар – хруст. Удар – хруст. И лишь тяжёлые вдохи разбавляли эту мелодию.

– Давай потанцуем.

Это говорил Женя. По голосу чувствовалось, что он улыбается, как всегда сияя своей тёплой улыбкой. Но…это было враньём. Точно таким же, как и враньё Максима в волшебный день их свадьбы. «Я буду заботиться о тебе всю жизнь, – сказал он тогда. – Мы будем поддерживать друг друга в самые тяжёлые времена. И воспитаем достойных детей, я в это верю». Но какими бы искренними не казались его слова, он врал. Врал так же, как и этот голос, пытающийся сойти за Женю. Нет, Женя говорит по-другому. Катя не могла объяснить, что не так в этом голосе, но ни капли не сомневалась, что это не её мужчина.

Нет, не её мужчина.

– Надежда, это огонь, согревающий нас.

– Не ври. – Она наконец смогла говорить, и с каждой секундой тело вновь становилось подвластно ей. – Не смей произносит эту фразу. Не смей говорить НАШУ фразу, кем бы ты ни был. И не пытайся сойти за Женю. Ты не он.

– О да… – Тьма стала ещё гуще, теперь забиваясь в дыхательных путях. Шрам пульсировал в одном ритме с бьющимся сердцем. – Я не твой милый мальчик, который, как тебе кажется, сделает тебя счастливой. О дорогая, да ты совсем утонула в своих иллюзиях. Разве ты будешь счастлива рядом с шестнадцатилетним мальчишкой?

– Не тебе решать. – Она попыталась подняться, но сразу же поняла, что не сможет стоять на сильно дрожащих ногах, поэтому лишь сильнее вжалась в стену, упёршись руками в пол. – Не тебе решать, с кем мне спать, а с кем – нет. И если уж осмелился выдавать советы, покажи своё лицо.

– Женечка… – Невидимые пальцы на мгновение взметнули её волосы вверх. – Бедный-бедный Женечка. Он ведь даже не знает, какое чудо природы ему попалось. Какая маленькая стерва, всегда мнившая себя взрослой, попала к нему в руки. Максим поступил неправильно, полоснув по тебе ножом. Ему следовало брать выше, в самое сердце. И вогнать лезвие глубже, избавив мир от ещё одной проблемы – Екатерины Сви…

– МАЛЬЦЕВА! МОЯ ФАМИЛИЯ – МАЛЬЦЕВА! НЕ СМЕЙ ПРОИЗНОСИТЬ ЕГО ФАМИЛИЮ!

– Как забавно, наша испуганная девочка вновь отдаёт всем приказы. Видимо, она считает, что каждый будет ей подчиняться, да? Ооо… – В темноте раздался тихий смешок. – Не захлебнись иллюзиями, милая.

Пытаясь контролировать дрожи в ногах, Катя начала подниматься. Волосы, зажатые меж спиной и стенкой, заскользили по коже, когда колени наконец выпрямились. Катя сделала шаг вперёд. Ещё один. И ещё один. Чужое дыхание никуда не пропало, но определить, где оно издаётся, было невозможно – казалось, дышит сама мгла.

– Посмотрите на неё. – Где-то вдалеке послышался слабый, переливчатый шёпот толпы людей. Тот, кто скрывался в темноте, продолжал говорить, всё ещё оставаясь невидимым. – Какой же сильной она выглядит, не находите? Всегда есть что сказать, что ответить, никогда не даст себя в обиду. Прямо самая настоящая волчица, да? Хищник… Мы – хищники… Так же говорит Женя? Так, Катюш?

Шёпот за спиной усилился.

– И ты хочешь быть хищником, да, я это вижу в твоих глазах. Но в глубине души ты знаешь, что ты никакая не волчица – лишь жалкая псина, забившаяся в угол. Никакие поступки уже не очистят твою грязную душу. Но не волнуйся, я приму тебя в аду как родную. Там тебе самое место.

В темноте что-то мелькнуло. Что-то, похожее на глаза.

– Ты опустилась так низко, что начала крутить роман с совсем юным парнишкой. И удаётся тебе это лишь потому, что он не знает, кто ты такая. Но он узнает, шлюху видно издалека, и тогда он предаст тебя точно так же, как и Максим. Не строй из себя хищника, не строй из себя волчицу, а наконец осмелься признать, что т всегда была, есть и будешь жалкой ошибкой природы! Тебе следовало умереть ещё в утробе материи не появляться на свет! Ты всегда была ОДНОЙ! БОЛЬШОЙ! ПРОБЛЕМОЙ!!!

– НЕТ! – Вместе с криком наружу вырвались слёзы, скатывающиеся по мокрому лицу. – ОН ПООБЕЩАЛ МНЕ, ЧТО НЕ ПРЕДАСТ! ЧТО НЕ ОТВЕРНЁТСЯ ОТ МЕНЯ! ТАК ЧТО ЗАТКНИСЬ И НЕ ГОВОРИ…

Кто-то сбил её с ног одним ударом ниже колена. Катя тут же ударилась лицом об пол, но почти не заметила этого. Она мигом развернулась, собравшись вскочить…но замерла, так и оставшись лежать на полу. Над её головой потолок был усеян тысячами, миллионами звёзд, что равнодушно смотрели на неё свысока. И хоть они сияли холодным светом, вокруг всё так же сгущалась темнота.

Точно такие же звёзды были над кроваткой Миши.

Катя попыталась вдохнуть и не смогла. Попыталась ещё раз и добилась маленького вдоха. Воздух нехотя гулял меж дрожащих губ, пока во всём мире, в каждой его клетке царствовала тишина. Ни одного звука, никаких очертаний – лишь сплошная тишина и мгла, какие бывают только в одном месте – закопанном под землёй гробу.

– Можешь гордиться собой, красотка.

Она в ужасе замерла, поняв, кому принадлежит голос. Всё тело сжалось подобно пружине, пока из темноты продолжали доноситься слова: – Я, всё-таки, настоящий джентльмен, поэтому сдержу своё слово. Оставлю вас в живых и никуда не заберу.

Чья-то подошва скользнула по полу. Подошва тяжёлого армейского ботинка.

– Умничка. Хорошая, однако, задница. Мне понравилось. А знаешь, что мне ещё больше нравится? Знаешь, что, моя дорогая? – Повисла долгая пауза, длившаяся целую вечность. – Больше всего мне нравится наш ребёнок. Ты ведь заботишься о нём?

Из темноты выглянули зелёные глаза, полные дикой похоть. Но прежде чем они появились, мужская ладонь легла Кате на живот, как бы проверяя, есть там кто или нет. Как только рука зелёных глаз – рука Лжеца – коснулась женской кожи, она мигом запылала и начала сгорать, будто к животу прижали включённый паяльник.

Катя закричала и начала отползать назад, надеясь потерять от этой боли сознание. Ещё один отпечаток мужчины на её теле, ещё один след. Очертания мужских ладоней остались и на её груди, и на животе, подтверждая общепринятый факт.

На полу валялась и рыдала грязная маленькая шлюха.

– Я…Я… – Она проглотила сопли и кое-как смогла выдавить одно-единственное предложение: – Я выпила противозачаточные.

За спиной раздался хохот толпы – ненавистный, полный злорадства.

– Они тебе не помогут, милая. Хоть подавись ими, факта ты не скроешь – в тебя кончили, трахнув как суку. Как думаешь, быстро Женя обрадуется, когда узнает это? Думаю, в первую же секунду. О да, он наконец поймёт, что спутал муку с кокаином. Обычная, дешёвая мука, пытающаяся быть чем-то большим. Разве не так, Кать?

– Нет, – она поползла к кровати, которую не видела, но чувствовала, как иногда жертвы чувствуют безопасное от хищников место. – Это неправда. Он меня любит.

– Пока, дорогая, пока. Думаешь, ему всерьёз всю жизнь будет интересна женщина, которая на шестнадцать лет старше его? Господи, да ты тогда сама мало чем отличаешься от подростка. Тобой просто воспользуются, как пользовались всегда, и вытраханную бросят где-то на улице. Вот только сейчас никакой суд тебе не поможет, никакие алименты на карту приходить не будут. Только стерва и её ребёнок. Как мило, не находишь? Ах да! – Лжец рассмеялся. – Теперь у нас только стерва.

Катя добралась до кровати и тут вцепилась в одеяло, уткнувшись в него лицом. У неё не было сил забраться или хотя бы стянуть матрас; всё, что она могла делать, так это рыдать. Она хотела не слушать этот голос – не слышать его! – но он проникал в самую голову, как бы сильно Катя ни старалась его выгнать.

Она стояла на коленях и рыдала, боясь обернуться и увидеть эти зелёные, всезнающие глаза.

– Наша Катя громко плачет…

В темноте запели дети, общим хором разгоняя тишину.

– Уронила в речку мячик…

Лжец пел вместе с ними.

– Тише… Катенька, не плачь.

У самого уха Миша шепнул:

– За тобой придёт палач.

Она закричала, слыша за собой детское пение.

Глава 12 Возрождение нового Петербурга

Петербург пережил ещё один день. Совсем скоро над крышами домов засияет полоска утреннего восхода, извещающего всех о том, что 27 мая уже наступило.

С той ночи, в которой большинство людей пало жертвой светлячков, прошло около четырёх суток. Многие улицы, переулки и подворотни до сих пор были завалены трупами. Пустые глазницы взирали на ясное небо, прохладный ветерок трепал забрызганные кровью тряпки, что когда-то были одеждой людей. По дорогам, всё ещё забитыми автомобилями, рыскали бродячие псы, время от времени забегающие в дома и вытаскивающие из парадных кости, на которых осталось хоть немного мяса. Животные, высвободившиеся из зоопарка, чуяли прячущихся людей и охотились на них совсем как в дикой природе. Лев пролежал за столкнувшимися машинами несколько часов, прежде чем дождался, пока человек выйдет из дома, явно за едой. Но судьба сложилась так, что именно он и стал трапезой льва.

Но даже он – сильный зверь, ассоциирующийся у всех с королём мира животных – не осмеливался выглянуть из-за угла, когда на улицы выходила армия теней. Повисшую на них тишину разбавляли топот тяжёлых армейских ботинок по асфальту, низкие мужские голоса и редко раздававшиеся выстрелы, когда приходилось успокаивать некоторых жителей. Святцы выполняли свою работу: Очищали город от мусора (мёртвых мешков с костями), восстанавливали подачу электричества, чинили прорванные водой трубы и опять очищали город от мусора. Занятие в основном скучное и утомительное, но бродячие псы спасали эту ситуацию – выискивать их и отстреливать было очень интересно! Особенно захватывал дух тот момент, когда пуля попадала куда-нибудь в лапу, и жалкая псина начинала убегать прочь. Точнее, пытаться убежать. Как правило, она падала без сил метров через двести, и вот тогда можно было развлечься на славу! Как смешно они скулят перед смертью! Как хочется смеяться, когда на тебя снизу вверх смотрят эти полные надежды глаза, пока сам ты водишь перед ними автоматом! Господи, какие же животные жалкие! Над ними можно издеваться вечно, ведь кто из этих божьих тварей способен дать сдачи человеку – высшему существу на всей чёртовой планете?! Да никто! Потому что люди – поистине звери, но даже таким зверям нужен хозяин.

И теперь поводок был у Святцев. Поводок в одной руке, намордник – в другой. И хлыст за поясом – чтоб людишки не наглели.

Один из Святцев вставил ствол автомата раненому псу в пасть и, улыбнувшись сквозь маску, снёс ему голову.

Некоторые жители Петербурга видели проходящих мимо домов солдат и затаивали дыхание, прячась под окнами, в шкафах, в тех местах, где их вряд ли смогут найти. Так поступило семейство Крулиных, как только дверь их парадной с шумом открылась, а снизу послышались мужские голоса, перекрывающие один другой. Отец тут же схватился за револьвер спрятался с женой в ванной, заперев дверь на замок. Может быть, они успели бы захватить с собой девочек – семилетнюю Линду (воспитательницы в детском саду восхищались её редким именем) и четырнадцатилетнюю Марго, – но спросонья каждый из них забыл о дочках и побежал в ванную, спеша скорее укрыться. И только когда в их квартире раздались шаги (как они открыли дверь? Чёрт возьми, как они открыли дверь?), отец семейства вспомнил о детях. Но они, услышав, как открылась входная дверь, спрятались в шкафу, уместившись вдвоём на одной полке.

Святцы нашли их и пристрелили прежде, чем кто-то из девочек успел бы закричать.

Отец пережил своих дочерей на семь с половиной секунд, которых хватило для того, чтобы открыть дверь ванной и с револьвером вывалиться в коридор, направив его на непрошенных гостей. Если бы пуля не вошла самому старшему из семейства Крулиных в голову, он, быть может, и успел бы спустить курок, но всё, что он сделал, так это подарил своей жене несколько лишних секунд жизни.

Её застрели в ванне, куда она забралась после первых двух выстрелов.

На другом конце города, в это же время, когда до рассвета оставалось меньше часа, из окна девятого этажа выпал мальчик. Чуть больше четырёх дней назад его родители уехали на ночь к бабушке, которой вдруг стало плохо. Они сказали, что вернутся на следующий день и наказали не открывать дверь незнакомцам. Костя понимал, что нельзя открывать дверь незнакомцам, а потому, когда в неё постучали, он крикнул, что никого нет дома.

Незнакомец почему-то не поверил.

Дверь открыли ключом (похоже, это всё-таки мама с папой), и Костя уже расслабился, но тут он увидел в руках одного из вошедших автомат. Он знал из фильмов, что такие штуки умеют делать: они убивают и разрывают тело на части, отрывая целые куски. А если тебя убьют, то ты, как бы, умрёшь. А умирать Косте не хотелось, потому что Вика с соседнего подъезда обещала его поцеловать, если он подарит ей куклу «Барби» в розовеньком платье.

Поэтому он выпрыгнул из окна, захватив эту куклу с собой. Он не хотел умирать, он хотел лишь мягко приземлиться на ноги и побежать дальше, как это показывали в мультиках. Но вот только жизнь отличается от мультиков, какими бы реалистичными они не казались.

На Невском проспекте одновременно прогремели два выстрела. Они издались из главного зала кофейни, расположенной на первом этаже одного из старых зданий. Она пропиталась ароматом страха и любви, утонувшей в реке безумия, и все эти запахи исходили от молодого парня и девушки, сидящих за столом для посетителей. Через окно им открывался вид на заполонённую трупами улицу, по которой то и дело бегали хищники в поисках хорошей падали. И хоть окно было размером в половину стены, парень и девушка смотрели друг другу в глаза, их взгляды надолго переплелись между собой. К подбородку каждого из них был приставлен ствол пистолета, пока две пары губ шептали что-то о вечной любви. И когда парень и девушка в последний раз признались друг другу в своих чувствах, они спустили курки.

Один из Святцев чуть позже сфотографировал их и сохранил фотографию у себя в галерее, подписав её «Ужин в аду».

Звёзды на ясном небе сияли ярко, но недостаточно ярко для того, чтобы можно было заметить в одном из дворов силуэт бродячего пса. Его пропустила и юная мама, вышедшая из дома, чтобы найти поблизости магазин и взять еды на пару дней, запихав её в огромный рюкзак. Детки уже начали голодать, потому что даже неделю назад холодильник был почти пуст, зарплату не выдавали уже третий месяц. Но после нашествия светлячков, после «светлой» ночи деньги стали всего лишь бумажкой, все товары в магазинах теперь никто не охранял – заходи и бери, только не подавись. Но вот…появилась ещё одна проблема – эти страшные тени, расстреливающие любого вышедшего на улицу. Детки голодали, еды в дома не было, и мама приняла решение выбраться в магазин, надеясь в скором времени вернуться.

Она не встретила ни одного Святца. Вместо них её убило нечто другое – четырёхлапый зверь, отделившийся от стаи. Одним укусом он вырвал женщине половину горла и начал жадно чавкать, наблюдая жалкие подёргивания почти мёртвого тела. Ранец с едой рухнул на землю, так и не добравшись до голодных деток.

Петербург возрождался, но люди, выжившие «светлой» ночью, один за другим погибали, покидая мир. Некоторые уходили добровольно, некоторые умирали от болезней, вылечить которые теперь не представлялось возможным, а некоторые погибали от рук тех, с кем каждый день виделись на улицах и кому пожимали руку. Смерть прогуливалась по городу, заглядывая в любой уголок, добивая оставшихся на теле Петербурга блох.

Святцы выполняли свою работу, пока высоко в небе парило нечто, похожее на дьявольский глаз. И в самом его центре сиял алый огонь, что был намного ярче настоящей алой звезды.

Глава 13 Добро пожаловать на Чистилище

Женя не понимал, что происходит.

Спросонья он выполнял всё, что ему говорили. Мысли только-только начинали зарождаться бледными призраками, а потому он особо не задумывался, где находится. Голову всё ещё застилал туман, когда сквозь него пытался пробиться чужой мужской голос. Перед глазами стоял чёрный силуэт человека, сильно контрастирующий на фоне светлых стен. Лица видно не было – его тоже застилала чернота. Голос доносился будто из-под маски, чуть приглушённый, а может, приглушён он был не проснувшимся сознанием. Как бы то ни было, Женя беспрекословно всё выполнял, пока мысли пытались прийти в порядок.

Через какое-то время его вывели в коридор. Огромный, длинный коридор, будто созданный из самой белизны. По глазам били ярко сияющие лампы, так что большую часть пути Женя прошёл с закрытыми глазами, одновременно и чувствуя, и не чувствуя на своей спине чужую ладонь. Ноги плелись сами по себе, подошвы кроссовок (кроссовок?) почти не отрывались от пола. Всё вокруг казалось чем-то нереальным, отстранённым, никак не связанным друг с другом. Откуда-то издалека доносились тихие, еле слышимые голоса: мужские, женские и, вроде бы, даже детские. Постепенно они начали усиливаться, смешиваясь в один общий гомон. Мозг улавливал все ощущения, но прогонял их через себя, как бывает при принятии большой дозы болеутоляющих. И тело Жени подчинялось ему точно так же, как катарец подчинялся бы американскому офицеру – никак.

Чужие руки остановили его в том месте, где коридор переткал в огромный, просто гигантских размеров зал. Женя увидел мелькающие силуэты людей, мечущихся туда-сюда непонятно зачем. Увидел бесчисленные ряды столов, некоторые из которых ещё оставались пустыми. В воздухе плавал шум столовых приборов, стучащих о посуду, но в основном слышались разговоры. Точнее, один большой разговор сотен людей непонятно о чём. Женщины разговаривали с мужчинами, мужчины разговаривали с женщинами. Кто-то громко рыдал. Кто-то безудержно смеялся. Где-то слышалась матерная брань. Казалось, здесь невозможно отыскать что-то, хоть чуточку похожее на тишину.

– Бери поднос и иди на раздачу, – чужая ладонь вновь легла на спину и подтолкнула вперёд. – Тебе всё объяснят позже.

Женя хотел обернуться, спросить, какой поднос брать и зачем ему вообще брать поднос, но заметил, что уже двигается в очереди, которая растянулась, судя по всему, на километры. Он понял, что находится в потоке людей, когда один мужчина пихнул его, сказав быстрее шевелить своей задницей. Женя поплёлся к стойке с подносами, взял самый маленький (есть совсем не хотелось) и положил на импровизированную дорожку для подносов, сделанную из тонких металлических труб. Он ни о чём не думал, лишь медленно продвигался вперёд, тупо уставившись перед собой. Взял небольшую салатницу, наполненную кусочками разрезанных помидоров и огурцов. Женя сосчитал их: три кусочка помидоров, семь – огурцов. Значит, огурцов явно больше.

Интересный факт.

Далее он взял гречневую кашу, слегка разбавленную молоком, чуть треснувшее куриное яйцо, кружку чая, три ломтика батона, пачку масла, которое ему любезно протянула повариха, несколько сушек, посыпанных маком, и два кругляшка сырокопчёной колбасы. Когда вся трапеза (судя по еде, это был завтрак) оказалась на подносе, Женя взял его и, с всё ещё затуманенной головой, медленно зашагал в сторону пустого стола, который располагался самом-самом конце зала. Идти до него, наверное, целую вечность, но и пусть. Лишние люди сейчас ни к чему.

Женя дошёл до стола и уже через несколько секунд сидел за ним – один, хотя свободными оставались ещё три стула. Любой мог сейчас запросто присоединиться к нему, но пока этого не произошло (а подседший захочет поговорить, это точно), следовало разобраться в своих мыслях. Или хотя бы попытаться найти одну из них.

Женя услышал, как заурчал живот, и открыл пачку масла, начав размазывать его по батону. Голова никак не хотела проясняться, будто его и вправду чем-то накачали. Примерно такие же ощущения были, когда он попал в больницу и несколько дней в его сознании слились в один сплошной день. Вроде как он всё понимал, но чувствовал себя наблюдателем, отделённым от собственного тела. Руки двигались сами по себе, весь мир казался рисунком какого-то неумелого художника.

– Под чем я нахожусь? – Звук собственного голоса немного отрезвил Женю, но доносился он словно издалека, приглушённый несколькими дверями. – Чем, блять, меня накачали? Что за…

Перед глазами вспыхнуло лицо матери. В памяти всплыли её глубокие, уродливые морщины, которые соединялись в одну общую паутину. Тонкие, искривлённые злостью губы. Глаза, полные ненависти и гнева… Это было лицо дьявола, и даже самая тёплая улыбка не смогла бы исправить его – улыбка бы просто не выжила в окружении этих жутких морщин.

Женя закрыл глаза, и как только его веки опустились, сквозь сознание стали пробиваться обрывки последней ночи. Он вспомнил, как тихо плакал, свернувшись калачиком в углу кровати, но никак не мог вспомнить из-за чего. Почему-то его губы покрылись инеем (может это был сон?), и, вроде как, Женя даже снял его языком, ощутив во рту холодную влагу. До этого было что-то ещё, что-то…неприятное. Да, что-то пугающее и видимо настолько, что память решила зарыть это как можно глубже, чтобы больше никогда не вытаскивать наружу. Что ж, может, оно и к лучшему. Кошмары – не та вещь, которую хочется долго хранить в памяти.

Женя посмотрел на сделанный им бутерброд (хлеб и мало, по лучшему рецепту нашего гениального шеф-повара) и почувствовал отвращение, какое никогда в жизни не испытывал к еде. Он взял кружку чая и сделал один глоток. Взяв её двумя руками и поставив локти на стол, он принялся оглядывать то место, куда попал. С крайнего стола отлично просматривался весь зал.

Меж длинных рядов стволов всё ещё ходили: некоторые – с полными подносами, некоторые – с уже пустыми. Это однозначно была столовая, причём такая большая, какую Женя не видел ни в одном фильме. Ему почему-то не было страшно, в душу не закралась тревога, хоть он и оказался в незнакомом месте. Всё внутри заполняло спокойствие, вызванное непонятно чем – то ли теми веществами, что сейчас бурлили в его крови, то ли самим организмом. Как бы то ни было, Женя чувствовал себя хорошо (не считая, конечно, затуманенной головы). Он на славу поспал, а теперь сидит перед подносом, наполненным едой. Что может быть лучше?

– НЕТ! – Он опустил кружку на стол и тут же почувствовал, как на правую кисть пролился чай. – Это говорю не я. Проваливай с моей головы. Проваливай на хрен с моей головы!

Его крик утонул в общем гомоне. Женя вскочил из-за стола и начал идти к коридору, из которого вышел, но потом сразу же остановился, опершись о стул. Перед глазами маячили чёрные точки, будто пожирающие мир по кусочкам. В голове раздавалось мерное гудение, и когда память пыталась вытащить что-то наружу, она всё время ударялось об это гудение. Что-то… что-то важное находилось на дне – там, куда сейчас невозможно было заглянуть. Женя чувствовал, что упускает нечто очень важное, но как бы он ни старался поймать эту мысль за хвост, в итоге ловил лишь пустоту. Состояние, честно говоря, дерьмовое. Мир вокруг существует, но тебя в нём нет. Ты проекция, голограмма, ничего больше. И с этим можно было бы смириться, если бы на глубине не сияло что-то важное. Сияло серым, притягательным светом.

Женя сжал кулаки, вогнал ногти в кожу. Не помогло. Снова направился по коридору, ощущая себя словно во сне. Мимо пробежала молодая девушка, чьи светлые волосы промелькнули перед глазами за долю секунды. Она случайно споткнулась, поднос заскользил по её рукам, и девушка наверняка бы грохнулась лицом вниз, если б рядом проходящий мужчина не успел схватить её за талию.

Прямо Питер и Мэри, подумал Женя. Всё как в первом фильма Сэма Рейми, не хватает только паутины и Флеша Томпсона.

Эта мысль заставила его улыбнуться, и от улыбки стало немного легче. Усталость накатывала на тело мощными волнами, веки тяжелели, и с каждым шагом поднять их становилось всё труднее. Женя поплёлся меж рядов, сбившись с пути, задевая локтями чужие головы и плечи. Он находился на грани между сном и реальностью, а потому не замечал летящие в его сторону оскорбления. Не заметил он, как пролил чужой чай, как чуть не уронил чужие подносы и как запинался об чужие стулья. Он лишь шёл вперёд, чувствуя внутри серое сияние.

Он шагал по коридору больницы, двери в котором были чуть приоткрыты, и из каждой выглядывали проснувшиеся мертвецы, что желали забрать Женю с собой. Он шагал по забитой машинами дороге, проходя мимо магазина, в котором кто-то уронил пластиковую бутылку с водой. Он прошёл мимо залитой закатом аптеки, где серый лёд полностью растаял. Над головой пронеслось покрытое светлячками небо, уши заполнило его собственное пение. «We Shall Overcome». Мы всё преодолеем. Да, он тогда пел ей эту песню, незадолго до танца и их первого, пусть и не очень удачного поцелуя. Катя… вот, что таилось на глубине памяти и никак не желало всплывать наружу.

Женя вспомнил, как совсем недавно – и одновременно очень давно – зажимал Кате рот, прижимая к машине на одной из пустых улиц. Этот момент чётко отпечатался в его сознании. Он до сих пор помнил, как ярко блестели её слёзы, падающие на его ладонь. Помнил, как больно сжималась грудь при каждом взгляде в эти прекрасные серые глаза. Катя… её следует найти. Сейчас же. Он не выживет без неё.

Женя добрался до коридора и вжался в стену, стараясь устоять на ватных ногах. Не отрываясь от неё, он медленно поплёлся в ту комнату, из которой его вывели, когда мир был одним размытым пятном. По коридоры плыли силуэты людей, некоторые врезались в Женю, но в основном проходили мимо. И только один – высокий, имеющий два голубых огонька на голове – крикнул:

– Эй! Держите того парня! Он сейчас упадёт!

Женя понял, что говорят про него только тогда, когда ноги подкосились, а сам он упал в чьи-то крепкие, мужские объятия.

* * *

– Вроде очнулся. Подойди, посмотри.

Сквозь темноту пробились два голубых огонька, тут же ярко мигнувших Жене. Сразу за ними в голову проникло лёгкое гудение, вибрация которого пробегала по стенкам черепа. Чьи-то голоса доносились издалека, но с каждой секундой становились всё ближе и ближе. И когда уже стали слышны отдельные слова, Женя полностью открыл глаза.

В первую секунду его ослепил слишком яркий свет. Он зажмурился и, поняв, что лежит на чём-то мягком, подогнул ноги. Смог сесть, почувствовав в затёкшей шее слабую боль. По ощущениям он проспал не меньше века, потому что состояние было таким, какое обычно бывает у человека после дневного сна: мозг отказывается работать, тело живёт само по себе, а весь мир кажется лишь глупым детским рисунком. И только через несколько минут понимаешь, что живёшь в этом самом рисунке.

– Принеси стакан воды. Я ж отсюда слышу, как он хрипит.

Вскоре за этими словами захлопнулась дверь, послышались удаляющиеся шаги, которые почти сразу же пропали. Чья-то рука похлопала Женю по щекам, возвращая его в реальность. Он снова открыл глаза, и на этот раз свет уже не впивался в мозг.

Женя находился в небольшой комнатке, какие (наверно) сдавали в гостиницах. Стены отдавали приятным светлым тоном, на двух из них, прямо над кроватями, висели картины. Какие-то пейзажи или что-то в этом роде – Женя никогда не разбирался в искусстве. Из мебели в комнатке были только кровати, два стола, два стула, две тумбочки и один журнальный столик, необходимый, видимо, для того, чтобы им любоваться. Свет проливался из-под потолочных плит – этих ровных квадратиков, которые усеяли всё пространство над головой. Комнату обставили скудно, но при этом создавалось ощущение некоего уюта, что бы это слово ни значило. Женя сразу понял, что здесь не опасно. Здесь можно расслабиться и отдохнуть, позабыв о кошмарах. Уверенность в этом крепла при каждом вдохе; Женя втягивал уют вместе с воздухом и чувствовал, что потихоньку проясняется голова.

Он увидел перед собой молодого парня, сидящего на краю кровати. По возрасту, этот голубоглазый красавец был примерно ровесником Жени – может, чуть старше, может, чуть младше. Свет флуоресцентных ламп, спрятанных потолочными плитами, мягко ложился на его по-юношески красивое лицо. Чёткая линия подбородка, спадающая на лоб чётка русых волос, стройная, но не женская шея и яркие, выразительные глаза – всё это наверняка бы обворожило большинство девушек. Таких молодых людей модельные агентства выдвигали на обложки журналов, ведь красота в чертах подобного лица сияет как неоновая вывеска. Казалось, сам Бог вылепливал его, бережно обрабатывая каждую деталь.

– Ты как? – Спросил голубоглазый. – Ты когда шёл по коридору, я подумал, что началось восстание зомби.

Женя выпрямил спину и закинул голову вверх, услышав, как что-то хрустнуло в шее. С ответом можно помедлить, не такая уж экстренная ситуация. Сначала следует привести мысли в порядок, проснуться, а потом уже отвечать на вопросы. Тем более на вопросы незнакомого человека, пусть и проявившего заботу.

Женя подогнул ноги и встал с кровати. Сделал пару шагов, понял, что ноги всё так же принадлежат ему, и когда сон полностью отступил, подошёл к стоящему в углу столу. Взял стул, вернулся с ним к кровати, поставил его перед голубоглазым красавцем и сел, положив локти на спинку. Женя посмотрел в чёрные зрачки, окутанные яркими обручами цвета тихого моря, и задал всего один вопрос:

– Где я?

Красавец лишь улыбнулся и протянул руку – легко, непринуждённо, как при встрече старого друга.

– давай сначала познакомимся. Меня зовут Егор Верёвкин, но ты можешь звать меня просто Егором. И да, если ещё вдруг захочешь упасть в обморок, позови меня, хорошо? А то тогда точно поцелуешь пол.

Женя уже хотел пожать руку, когда входная дверь отворилась.

– А вот и Влад. Как раз вовремя, потому что нам всем есть о чём поговорить.

* * *

– Так, – Женя провёл ладонью по лбу и тряхнул головой, как бы отгоняя лишние мысли. – Давайте ещё раз и чуть-чуть помедленнее. Я не совсем вас понял. Точнее, вообще ничего не понял.

Егор (всё-таки у него действительно очень красивые глаза) вопросительно посмотрел на Влада. Жене тот понравился сразу, хотя почему – непонятно. Каким-то образом эта простая улыбка на покрытом трёхдневной щетиной лице внушала доверие. На вид Владу было около тридцати, но Женя не сомневался, что если сбрить начавшую расти бороду, то её владельца можно будет счесть и за двадцатипятилетнего юношу. Но в глазах читался опыт и, судя по всему, не самый приятный. И да, они были карими. И мудрыми. Женя сразу проникся симпатией к этому мужчине, хоть никогда этого не делал раньше.

Кроме, конечно же, Кати. Любимой Кати. Но с ней совсем другая история: с ней они проделали тяжёлый путь, являющийся лишь малой частью одной десятой их общего пути, и будут идти дальше вместе во что бы то ни стало. Её следует найти, но попозже. Судя по тому, что Женя только что услышал, с Катей наверняка всё в порядке, но у них назреваютбольшие-большие проблемы.

Влад отпил взятого из столовой чая и, смаковав губы, вновь заговорил:

– Ты находишься на летающем корабле. Да, прямо над Питером, звучит бредово, но это правда.

– Я его видел… снаружи он похож на огромный чёрный глаз.

Женя заметил, как Влад с Егором кратко переглянулись.

– Ты, я так понимаю, уже был в столовой, так что для тебя не секрет, что здесь очень много людей. Эта столовая лишь одна из многих, расположенных на хрен знает скольких этажах. И думаю, ты заметил таких суровых ребят, обличённых в чёрную военную форму. Они зовут себя Святцами, пишут о себе только с большой буквы. Вот именно благодаря им мы здесь. – Влад прильнул губами к кружке, и Женя увидел, как в его горле задвигался кадык. – Кстати, чай неплохой. Реально вкусный. Ну так вот, о корабле. Алексей Царёв называет его Чистилищем.

– Алексей Царёв это тот, кто здесь самый главный?

– Да. – Егор повернулся к Владу, подняв руку ладонью вверх. – Позволь я продолжу. – Он вновь повернулся в Жене. – Он стал лидером корабля позавчера, в столовой. Там произнёс пламенную речь, от которой сердце бы дрогнуло даже у мёртвой старухи. Короче, он здесь кто-то типа главаря.

– А почему всех сослали на корабль?

– Потому что Святцы приводят – или стараются, хрен его знает – привести город в порядок. Восстанавливают электроэнергетику, подачу воды и тому подобное. А пока эти бравые ребята пашут на земле, мы здесь пережидаем, пока они закончат. То есть, считай это наше временное жилище. А потом мы вернёмся в город и начнём жить…

– …в новом государстве. – Жнея поджал губы. Ему не нравилась идея о возрождении того, что пало. Он просто хотел уйти с Катей и Рэнджем куда подальше от Петербурга и начать вместе с ними новую, счастливую жизнь. И Катя хотела того же, да, он это видел в её глазах, когда они лежали в залитом солнечными лучами номере гостиницы и нежили друг друга, делясь своим теплом. Новая жизнь…с Катей… Женя не хотел возвращаться в город, тем более под непонятно чьей властью. Его тянуло лишь к одному – к будущему, связанному с Катей и Рэнджем. Теперь они его…

Нет, пока рано. Рано.

– Так где, вы говорите, та девушка? Та, что с собакой.

Егор на мгновение призадумался, но уже через пару секунд просиял, поняв, о чём идёт речь.

– Они на этом же этаже, только в другом крыле. Их занесли в самую крайнюю комнату, они оба были без сознания. Не знаю, до сих пор ли пёс с ней, но его, насколько я знаю, должны уже были покормить и «вывести погулять». Не в курсе, как они это сделают, но явно не оставят его совершать свои дела в комнате. Пёс-то большой, а значит подарочки тоже не маленькие.

– Когда их занесли?

– Вчера, ближе к вечеру. Тебя и ту женщину. Пса донесли позже, но он тоже был в отключке. Вы все спали крепким сладким сном.

– Понятно. – Женя опустил голову и медленно закрыл глаза. Значит, с Катей и Рэнджем всё в порядке. По крайне мере ему так сказали, но он всё равно сходит и проверит. Как она тогда сказала в палатке? «Теперь ты – мой мужчина, а я – твоя женщина». Да… так оно и есть. Следует навестить свою женщину уже сейчас, потому что пока Женя не увидит, что с ней всё хорошо, он не успокоится.

Но следовало задать ещё один вопрос, безумно важный вопрос.

– Зачем вы мне всё это рассказываете? Если скажете: «Проинформировать новичка», я кого-нибудь ударю. Не думаю, что к новичкам здесь такое внимание.

Влад улыбнулся и отпил чая, сделав маленький глоток.

– Внимание к тебе большое, ты прав. Мы бы наверняка с тобой вообще не заговорили, если б ты сам не упал Егору в руки. Но ещё до этого мы знали о тебе. Впрочем, как и весь корабль. Ты заметил, как на тебя смотрели люди?

Женя попытался вспомнить и не смог. В памяти всплывала лишь густая пелена, сквозь которую проглядывали размытые образы. Он вспомнил, как на раздаче один здоровяк сказал ему быстрее шевелить задницей, и то, как в его сторону летели ругательства, пока сам он расталкивал чужие головы, идя сквозь ряды.

– Нет, я не помню. А как они на меня смотрели?

– Увидишь. Егор сразу заметил их взгляды, когда ещё даже не начал ловить тебя. Ты здесь что-то типа знаменитости.

– Знаменитости?!

– Да. Это, правда, слухи, и, как положено слухам, распространяются они очень быстро. Насколько я слышал, кто-то подслушал разговор Святцев о каком-то Евгении, который спас из горящего дома маленькую девочку. Потом появился ты – точнее, тебя несли на руках, – и тот, кто подслушивал, сразу сообразил, что ты и есть тот самый Евгений. Думаю, в столовой тебя узнали именно по футболке – ни у кого такой нет. На белой ткани чёрными буквами выбито ROCK. Считай, у тебя свой бренд. В здешних краях ты считаешься легендой. Многие, конечно, не верят в то, что какой-то мальчишка бросился в горящий дом, чтобы спасти одну маленькую девочку. Понятное дело, это же слухи. Некоторые верят и говорят только о тебе. Как бы то ни было, Жень, к себе ты точно приковал внимание. Ты, так сказать, Легенда Чистилища.

Легенда Чистилища… Чёрт. Если он приковал к себе внимание, значит, подставил под удар и Катю. Вряд ли она обрадуется такой популярности.

– Но и это ещё не всё. Мы… – Влад замолчал, явно подбирая нужные слова. На миг Жене показалось, что в этих карих глазах промелькнуло сомнение, но, может, действительно просто показалось. – Знаешь, мы бы с тобой не заговорили на эту тему, не будь ты такой заметной фигурой. Дело в том, что Алексей Царёв очень интересуется тобой. Почему – не знаю, даже догадаться не могу. И, скорее всего, он захочет с тобой поговорить, но это не точно.

– Он нас вызвал. – Егор перебил Влада и замолк, будто не хотел продолжать говорить. По его лицу пробежала тень страха, но тут же скрылась, как с губ сорвались следующие слова: – Он просил нас о помощи, но мы отказались. И я думаю, он попросит тебя тоже, потому что Алексей Царёв явно положил на тебя глаз.

– Помощи в чём? Чем я могу ему помочь?

– Работать на него. – Егор выдержал небольшую паузу. – Он предлагал это нам и Бог знает кому ещё. Но ты… с тобой он, скорее всего, переговорит уже сегодня. О тебе ходят слухи, наверное, по всему кораблю. Многие хотят увидеть тебя вживую.

– Я так и не понял, зачем вы мне это рассказываете.

Влад тяжело вздохнул и осушил кружку. По нему было видно, что меньше всего на свете ему сейчас хотелось говорить о том, о чём должна пойти речь. Но через несколько секунд молчания он всё же заговорил, смотря Жене прямо в глаза:

– Мы думаем, Алексей врёт. Он сам себя избрал лидером, сам себя назначил главным и, по сути, таковым и является, но…то, что он говорит – полная чушь. Я не верю во все эти сказки про светлое будущее, которое нас якобы ждёт; что Святцы очистят город от трупов, и все мы дружно заживём в Новом Петербурге. Не знаю, как для других, но лично для меня эти речи звучат как бред.

– Для меня тоже. – Егор поджал губы и посмотрел на Женю. Его голубые глаза слегка блестели. – Нас обманывают как маленьких детей. И готовят для чего-то другого, но никак не для радужной жизни. В общем, я и Влад организовываем сопротивление. Пока нас только двое, но сейчас мы как раз находимся на этапе создания целой команды.

– И вы хотите, чтобы я присоединился?

– Да. Ты нам нужен, Жень, потому что ОН тобой интересуется. Тем более, если верить слухам, то смелости тебе хоть отбавляй. Нам нужен такой, как ты. И нужен всем тем людям, что ещё остались живы. Уверен, их не ждёт ничего хорошего, если у власти останется Царёв. Он что-то замышляет, но что конкретно – непонятно. Мы планируем ему помешать.

– Вы же понимаете, что это невозможно? Вы сказали, что они ходят в военной униформе с автоматами наперевес, и теперь утверждаете, что поднимите восстание? Вдвоём? Вас же расстреляют при первом писке.

– Поэтому мы и набираем людей, – ответил Влад. – Мы хотим сделать это всё аккуратно, без крови. Может, даже удастся убедить Алексей поступить по-другому. Только подумай, что сделают Святцы на руинах Петербурга. Они же построят новое государство! А смотря на их автоматы, я сомневаюсь, что мы будем жить как в раю. Скорее, как в тоталитарном аду. Жень, послушай. – Влад наклонился ближе. Две пары глаз не отрывались друг от друга. – Ты нам можешь помочь. Ты можешь проникнуть в самое логово Алексея, потому что он тобой заинтересован. Ты можешь стать важнейшим элементом в истории Нового Петербурга. Может, именно ты спасёшь всех людей от ужасного будущего. Прошу тебя, мы просим тебя: присоединяйся к сопротивлению. Таких как ты больше нет.

Женя перевёл взгляд на Егора, встретился с направленными на него голубыми глазами. Несколько секунд всматривался в тёмные зрачки, после чего опустил голову и глубоко вдохнул. Он вспомнил, как красиво ложились солнечные лучи на Катины волосы, пока сам он слегка поглаживал её оголённое бедро. Она нуждалась в нём. Ровно так же, как и он – в ней. В палатке, окружённые горячим, душным воздухом, они полностью открылись друг другу – как физически, так и духовно. Они кувыркались на траве и смеялись непонятно чему; просто смеялись, заливаясь хохотом. Женя не хотел, чтобы это были последние счастливые моменты их жизни (да, уже их жизни). Он не хотел никакого восстания, никаких приключений, ничего того, что смогла бы помешать ему и Кате построить счастье. Они просто покинут город и заживут новой жизнью – Женя, Катя и Рэндж. Никаких восстаний, никаких революций. Только спокойная жизнь, в которой каждое утро он будет просыпаться рядом с ней – с той женщиной, которую безудержно любит.

Катя… с неё достаточно приключений. Она заслужила счастье.

Женя поднялся со стула и взял его одной рукой, направившись к столу. Когда он начал задвигать стул, заговорил, обращаясь и к Владу, и к Егору – оба не отрывали от него глаз:

– Нет, ребята, без меня. Вы себя слышали? Это же бред, у вас ничего не получится, даже со мной. Хватит с меня драк и всего этого. Поднимайте восстание сами, если хотите, но я в этом участвовать не буду. У меня есть, кого терять. Я не хочу ими рисковать. – Он замолчал, вспоминая красоту серых глаз, в которые влюбился с самого первого момента, ещё в больнице. Красоту серых глаз, лёд в которых ему удалось растопить. Теперь он – её мужчина, а она – его женщина, и это означает, что они отвечают друг за друга. Женя не хотел втягивать Катю и Рэнджа в какую-то опасную историю. Хватит. Настало время принимать взрослые решения. – Я покину город со своей с… – Но он так и не смог произнести это слово, как бы сильно ни старался выдавить его из себя. – С той девушкой и псом. Мы заживём хорошей спокойно жизнью, далеко отсюда. Так что меня всё это «Новое Государство» не беспокоит. В моём доме… в моём доме будет своё государство, основанное на любви и мире.

– Но…

– Нет. Я сказал: «Нет». Затевайте, что хотите, но я не допущу того, чтобы это как-то коснулось Кати или Рэнджа. Думаю, вы сможете найти мне замену. Слухи можно пустить о ком угодно.

Егор поднялся с кровати.

– Послушай, мы же не…

Но Женя уже вышел из комнаты, закрыв за собой дверь – будто бы поставил на этом точку, даже не подозревая о том, что из неё легко можно сделать запятую.

* * *

Он шёл по коридору, обдумывая все те слова, что услышал за последние пятнадцать минут.

Ещё утром его сознание напоминало просторное, покрытое густым туманом поле, в котором тяжело было найти хоть одну мысль. Сейчас же они носились в голове как бешеные, словно каждая из них внезапно вспыхнула и стремилась скорее себя потушить. Женя видел мелькающие перед глазами образы, но как бы много их ни было, окружающий мир никуда не уплывал. Наоборот! Он вдруг стал ярче и чётче. Звуки не были ничем приглушены, все органы чувств работали на сто процентов.

Теперь, полностью проснувшись, Женя замечал устремлённые на него взгляды. По освещённому лампами коридору шли люди, и каждый из них хотя бы быстрым взглядом проходились по Жене. Некоторые задерживались подольше, некоторые вообще останавливались и нагло смотрели на идущего вперёд парня, на белой футболке которого чёрными буквами было выбито ROCK.

Это внимание напрягало. Женя слышал, как за спиной мгновенно разливается шёпот. Казалось, бесчисленные пары глаз пронизывали его насквозь и выкручивали наизнанку. Через несколько шагов он опустил голову, стараясь не встречаться с чужими взглядами, иначе набирающая силу злость заставит его сорваться. Да, злость начала вскипать где-то глубоко внутри. Она разливалась по венам горячей магмой, пока кровь бурлила, поднимаясь к лицу. Да, Женя спас девочку из огня, но только потому, что не мог поступить по-другому. У него просто не было выбора, вот и всё. Обычный поступок, ничего более, но люди смотрели на Женю так, будто он только что сошёл с небес.

И его это начало бесить.

Женя ускорил шаг, желая скорее добраться до того крыла, в котором находилась Катя. Вот она действительно заслуживала таких восхищённых взглядов, но не он. Он не хотел, чтобы о его «подвиге» все узнали, чтобы все его обсуждали и пересказывали друг другу как какую-нибудь байку. Теперь они с Катей – заметные фигуры в этом обществе, каким бы это общество ни было. Слухи здесь распространялись быстро, и за то время, пока Женя пересекал коридор, ведущий к столовой, он не раз услышал, как его назвали Фениксом.

От каждого восхищённого взгляда гнев внутри усиливался. Они смотрели на него, как на героя, но себя он таковым не ощущал. Никто из них не знал, что Женя так и не спас девочку. Он оплошал. Проиграл. Опозорился и не смог сохранить чужую жизнь, потому что наивно полагал, что худшее уже позади. Вместо гордости сердце заполнилось жгучим стыдом. И подогревал его переливчатый шёпот, что заполнил собой весь коридор. Легенда Чистилища. Феникс. Рождённый огнём. Все эти названия сыпались отовсюду подобно огромным букетам, которые кидают на сцену. Но каждый из них больно распарывал кожу и выпускал кровь наружу. Нет, он не спас девочку. Он бы мог её спасти, если б не расслабился в самом конце. Это его ошибка, его вина. Никакой он не герой, никакой не Феникс. Лишь жалкая пародия на героя, которую все принимают за оригинал.

Женя вошёл в зал столовой и, всё ещё идя быстрым шагом, направился к противоположному коридору. Впереди путь перегораживала длинная очередь, выстроившаяся из тех, кто хотел получить завтрак, может, уже не в первый раз за сегодня. Вместо того, чтобы обойти очередь и попросить людей чуть раздвинуться, Женя пихнул низкорослого мужчину и пошёл дальше, даже не оглянувшись. Вот, посмотрите! Никакой я не хороший парень! Не надо смотреть на меня как на полубога, я тоже могу быть подонком! Хватит! Хватит, мать вашу, называть меня Фениксом!

Когда он достиг середины столовой, грудь буквально пылала от снующего туда-сюда горячего воздуха. Ладони сжались в кулаки, вены на руках прорезались под кожей как при большой нагрузке. Ещё чуть-чуть, и я сорвусь, подумал Женя. Ещё чуть-чуть, и я точно на кого-нибудь накинусь. Это был наш с Катей путь, и я не хочу, чтобы о нём узнал кто-то ещё. Только я, Катя и Рэндж – всё! Только мы должны знать про ошибки друг друга, про подвиги друг друга и секреты друг друга. Я не хочу, чтобы меня кто-то называл героем, кроме неё. Мы уберёмся отсюда как можно дальше. Как можно дальше от этих взглядов, от этих людей с оружием, от всей это суеты. Мы найдём какой-нибудь тихий уголок и поселимся там. Будем наслаждаться природой, просыпаться каждое утро вместе и засыпать тоже вместе. На хрен восстания и революции. Я хочу создать с…

– Женя!

Он замер, сразу узнав донёсшийся голос. Повернул голову и увидел среди рядов столов Катю, смотрящую на него с нескрываемой радостью.

Несколько секунд они оба стояли в молчании, после чего ринулись друг другу навстречу.

* * *

Катя накинулась на Женю в тот момент, когда сдавленный стон вырвался из её груди. Она всем телом прижалась к нему и сцепила руки на его спине так сильно, как только могла. Глаза укрылись от всего мира в ложбинке между шеей и плечом, и когда Катя выпустила из лёгких горячий воздух, она услышала, почувствовала, как быстро бьётся сердце Жени, будто оно хотело выпрыгнуть сквозь рёбра.

Катя не хотела плакать, даже не думала об этом, но как только тёплые руки легли на её спину, слёзы сами потекли из глаз, впитываясь в белую ткань футболки. Вокруг царствовал шум столовой, где-то постоянно об посуду стучали ложками и вилками, но Катя и Женя всего этого не слышали – они окунулись в тишину на двоих, внимая лишь дыханию друг друга.

Несколько человек, сидящих за ближайшими столами, перестали есть и уставились на обнимающуюся пару, которая приковывала к себе всё больше и больше взглядов. Русые волосы скрывали лицо девушки, но по чуть дрожащей спине стало понятно, что она плачет. На ней была точно такая же футболка, что и на обнимающем её парне: белая, с выбитой на груди надписью ROCK. Её ноги укрывали точно такие же джинсы, что были и на нём. Казалось, оба они являлись чем-то целым, чем-то единым, что никак нельзя разрушить. Никто из них не проронил ни слова, они просто обнимались, чувствуя на коже разгорячённое дыхание.

Катя еле заставила себя отпрянуть от Жени (какой же он хороший!) и немного расслабить свои объятия, чтобы суметь провести пальцами по его плечам. Чуть дрожащим голосом она сказала:

– Мне было страшно. – Слова ударялись о горло и, наверное, застряли бы в нём, если б карие глаза не сказали: «Продолжай, дорогая, я тебя слушаю». – Я думала, что всё, потеряла тебя, это… это ужасно, Жень. Я… мне сегодня ночью приснился кошмар. И произошло что-то… что-то странное, будто мне…

– Эй! Это же тот самый Феникс, который якобы вырвался из огня! Народ, среди нас Легенда! Или обманщик, кто скажет?

Катя повернула голову в сторону голоса, но увидела перед собой лишь размытые силуэты людей и столов, всё больше растворяющихся в слезах. Зато когда она снова посмотрела на Женю, то ясно увидела в его зрачках внезапно вспыхнувшую злость, пламя которой проглянуло в напрягшихся губах.

– Слушай, давай отойдём отсюда. Здесь полно людей, а я сейчас что-то вроде знаменитости. И ты тоже.

– Знаменитости?

– Да. – Он накрыл её скулу своей ладонью, и от этого движения, от это соприкосновения его кожи и её, сердце Кати на миг остановилось. – У нас, похоже, большие проблемы, но… А… а где Рэндж?

И в этот момент по кафелю столовой начали стучать каблуки. Все люди разом притихли, внезапно уткнувшись в свои тарелки, боясь поднять голову. Парень, громко назвавший Женю Фениксом, тут же соскочил со стула и уселся за стол, изо всех сил делая вид, будто уже давно солит кашу и никак не может нормально посолить. Даже шум стучащей посуды смолк, словно кто-то выключил в столовой звук, повернув невидимый регулятор. На фоне повисшей тишины биение Катиного сердца чуть ли не оглушало её. Она затаила дыхание и на ощупь нашла ладонь Жени, после чего сразу сжала её. Почувствовала, как его пальцы обвили её, и от этого ей стало немного легче. Но тревога снова вернулась, когда она посмотрела в ту сторону, куда смотрел Женя.

Меж рядов заполненных людьми столов медленно вышагивал высокий мужчина, пальто которого слегка не доставало до пола. Холодный свет ламп подчёркивал его хорошо видимые скулы и красивую линию подбородка, выделяющую на лице мужскую эстетику. Щёки были чисто выбриты, так что появившаяся под глазами улыбка (глазами, как у Жени. Чёрт, у них одинаковые глаза) образовала над самыми уголками губ неглубокие ямочки. Чёрные как уголь волосы были причёсаны назад, и ни в одном волоске не проглядывала седина, хотя мужчине на вид было никак не меньше сорока – сорока пяти лет. В карих глаз читались непоколебимая уверенность и наслаждение, удовлетворённость. Мужчина приближался к Жене, смотря прямо на него, пока за его широкими плечами так же медленно шли двое солдат в чёрной униформе.

Катя сразу узнала эту форму. При взгляде на неё по коже пробежали мурашки.

– Евгений… – Мужчина растянул это слово так, будто пробовал каждую букву на вкус. И, видимо, вкус ему понравился, потому что он тут же расплылся в улыбке. – Рад увидеть вас лично. Не каждый день встречаешь Легенду, правда?

Так началось знакомство Жени и Алексея Царёва.

* * *

Он ему сразу не понравился, но что-то в нём притягивало взгляд. С этим нельзя было поспорить.

– Вы только-только успели здесь появиться, Евгений, а ваше имя уже у всех на слуху. «Тот парень с надписью ROCK на груди». – Женя заметил, как мужчина заскользил взглядом по Кате и по её груди: там была выбита точно такая же надпись ROCK. – Можно сказать, вы самая обсуждаемая фигура города, если не мира.

Мужчина всё приближался, держа руки в карманах пальто и вышагивая по белому кафелю.

– Жаль, что в том доме начался пожар. Это ошибка Святцев, не стоило подавать электричество так рано. Но, – он громко рассмеялся, – кто бы мог подумать, что рядом будет проходить будущий герой?

Женя отпустил руку Кати и в эту же секунду схватил её за талию, прижав к себе. Шагнул вперёд, а Катю оставил за собой. Сделал он всё это неосознанно, интуитивно, даже не заметив.

– Вы заслужили моё уважение, Евгений. А оно стоит очень, очень дорого. Но что я всё о себе да о ваших подвигах? Давайте я лучше представлюсь. – Мужчина подошёл достаточно близко, чтобы протянуть руку и, освободив карманы пальто, сделал это. – Меня зовут Алексей Царёв, и я являюсь лидером Чистилища. Но могу не побрезговать и иногда поработать уборщицей, если в Чистилище вдруг появилась грязь.

Вся столовая дружно засмеялась, будто ждала специальной команды. Но абсолютно каждый, кто смеялся (а смеялись все), не смел поднимать взгляд выше своего подноса. Даже те, кто уже позавтракал, продолжали сидеть за столами и не вставать, делая вид, словно они тщательно соскрёбывают остатки каши с тарелки. Алексею явно понравился общий смех – об этом могла сказать расплывшаяся на его лице улыбка.

Но Женя не пожал протянутую ему руку. Он лишь сильнее прижал к себе Катю, хотя казалось, что сильнее некуда.

Алексей простоял так ещё несколько секунд, после чего опустил руку. Улыбка чуть померкла, но всё ещё сияла теплом. Как показалось Жене – искусственным и фальшивым.

– Что ж, хорошо. Представим, что этого не было. Но раз уж вы в Чистилище, Евгений, хочу сказать вам…

– Тебе не пожали руку. – Из-за плеча раздался голос Кати. Он прогремел в столовой как выстрел, оставив после себя оглушающую тишину. Тишину… Каждый, сидящий за столом, затаил дыхание, уставившись в поднос, но полностью сфокусировавшись на звуках. Люди слушали голос женщины, в котором сквозила неприкрытая злоба и раздражение, выходившее с каждым слогом. – Тебе не пожали руку, а значит, не хотят с тобой общаться, господин Начальник-Чистилища. Или тебя лучше называть сеньором? Может, графом, потому что как только ты здесь нарисовался, все разом притихли? Не знаю, чем ты их так запугал, но мне плевать – Женя не пожал тебе руку, а этого более чем достаточно. Или для лучшего объяснения тебе нужно плюнуть в рожу?

Женя почувствовал, как уголки губ тянуться вверх. Он понимал, что это неправильно, что они поступают глупо – ставят начальника в неудобное положение перед подчинёнными, – что, скорее всего, их накажут, но он ничего не мог с собой поделать. Улыбка появилась сама – сдержанная, еле видимая, но всё же улыбка. Даже слегка насмехающаяся, если на то пошло. Женя улыбался, пока девушка, которую он обнимал (для него она всегда будет девушкой, пусть ей сейчас и тридцать два), продолжала говорить:

– Если так сильно хочешь с нами поболтать, можем сделать это в другом месте, не на публике, которая активно поддерживает каждое твоё слово. – Алексей смотрел на Катю, молча выслушивая её, не перебивая. – Но мой мужчина отказался пожимать тебе руку. И если ты, господин Начальник, не заметил, что я здесь стою, то я тебя информирую: я здесь стою. Можно было поздороваться и со мной.

Она замолчала. Женя слышал её тяжёлое дыхание, ощущал её тяжелое дыхание и чувствовал на своей талии её ладонь. Окутанные тишиной, под прямым взглядом карих глаз Алексея, они стояли по центру столовой, прижимая друг друга к себе, как замерзающий прижимает к себе что-то тёплое, согревающее тело. В этот момент Катя с Женей сплелись в единое целое, дыша одним воздухом на двоих. Оба они смотрели на Алексея и ждали реакции, хотя могли свободно уйти. Но они ждали. Ждали непонятно чего и втягивали воздух, пытаясь успокоить бешено стучащие сердца.

Я люблю её. Я люблю эту сумасшедшую как никого на свете.

Как только эти слова промелькнули в голове у Жени, он тут же почувствовал, как женская ладонь спустилась по его талии к самому бедру и начала поглаживать большим пальцем кожу, спрятанную под белой тканью футболки. Она волнуется, подумал Женя. Какой бы уверенной в себе она ни выглядела, каким бы ровным ни казался её голос, она волнуется. Я знаю это, но не нужно, чтобы это знал кто-то другой. Особенно эти глаза. Они и так, по-моему, знают слишком много.

Минуту Алексей молча разглядывал Катю, медленно скользя по её фигуре взглядом. Не стеснялся он и останавливаться на груди, задерживаться на бёдрах и ногах, обтянутых джинсами. Женя с трудом подавил в себе желание вырвать эти глаза из глазниц и обвязать их ниточками шею, лишь бы они не впивались в Катино тело. Но вскоре Алексей посмотрел на Женю и улыбнулся так, как обычно улыбаются учителя, когда разговор заходит об их любимой теме.

– Екатерина… – Он вновь оглядел её, но уже быстро, без особого интереса. Его голос был пропитан мечтательностью поэта, разговаривающего с самим собой глубокой ночью. – Екатерина… Корни этого имени уходят в древне-греческую историю. «Экатирини»… Переводится как «вечно чистая», «непорочная». – Алексей ухмыльнулся. – А ты уверена, дорогая, что заслужила носить это имя? – Серые глаза встретились с карими. – Ты уверена, что можешь называть себя Екатериной, зная, что ты сделала? И что сделали с тобой?

Женя почувствовал, как под его рукой напряглись мышцы Кати. Он чувствовал на себе чужие взгляды, перебегающие меж трёх людей. Воздух наэлектризовался, напряжение впивалось в кожу, проникая до самых костей. Казалось, ещё чуть-чуть и рёбра точно треснут от сильных ударов сердца.

Алексей тем временем продолжил говорить Кате:

– Мы часто выставляем себя теми, кем не являемся. Пытаемся сойти за шедевр искусства, когда на самом деле являемся лишь жалкими пародиями оригиналов. Маски – наш вечный аксессуар. Мы меняем их каждый день, не замечая того, что на наших настоящих лицах остаются шрамы. Шрамы… они могут многое рассказать о человеке. Так ведь, Кать? – Он по-отцовски посмотрел на неё, расплывшись в мягкой доброй улыбке. – Проблема в том, что сами от себя мы никогда не сможем скрыть свою настоящую сущность. Ни я, ни ты, ни твой мужчина – Евгений. Она будет пролезать наружу, как бы сильно ты ни старалась спрятать её, и тогда… тогда те, кто находятся рядом, узнают, кто ты такая на самом деле.

Женя услышал, как Катя судорожно вдохнула, чтобы что-то сказать, но с её губ слетел лишь еле слышимый стон. И в нём прозвучало то, что сжало сердце Жени в одну секунду. В этом стоне прозвучал страх, и страх настоящий. Он поднял уголки губ Алексея вверх и добавил в его глаза азартного огня.

– Любовь… Разве это не чудо света? Сколько приятных эмоций нам дарит это прекрасное чувство, зарождающееся где-то глубоко в груди? Все хотя бы раз испытывали это чувство, но не каждому хватает смелости признать то, почему нам нравится это чувство. Мы хотим быть любимыми и гораздо меньше хотим источать любовь, вот и всё. А теперь скажи мне, Катя… ты чувствуешь себя любимой? Ты уверена, что ты любима или…?

Он замолчал, но Катя без труда прочитала в его зрачках продолжение фразы: «…или тебя просто используют как старую шлюху и как всегда бросят?»

– Ответь себе сама на этот вопрос. Ты уже давно не девочка, хватит прикидываться ей. Вокруг реальный мир, не иллюзии. Так что перестань видеть то, что хочешь видеть; ты прекрасно знаешь правду, потому что мир плевал ей тебе в лицо. Любовь? – Алексей подавился смешком и позволил ему растаять в улыбке. – Вспомни свои слова насчёт любви, милая. В них ты веришь больше, чем в саму любовь.

Этот пролёт меж длинных рядов столов стал открытой сценой, на которую были устремлены сотни пар глаз. Боковым зрением Женя увидел, как некоторые люди стали подниматься и даже вставать на стулья, желая увидеть то, что сейчас происходило в центре огромного зала. Начиналась кульминация. Повисшее напряжение ощущалось в каждой частичке воздуха, с трудом проникающим в лёгкие. Чужие взгляды пронзали кости насквозь, но Жене было плевать на них. Он пытался выдержать один-единственный взгляд хитрых, что-то скрывающих карих глаз, в глубинах которых таилось нечто пугающее.

– Иллюзии, комплексы, обман… Как много вокруг всего, да, Катюш? Непорочная… Вечно чистая… Экатерини… Уже следует сбросить все маски и показать себя настоящую, если не хочешь…

– Ещё один шаг, и я вас ударю. – Женя услышал свой голос как бы издалека, приглушённым тишиной. Он выступил вперёд, но не переставал прижимать к себе Катю. Она закипала. Это чувствовалось на энергетическом уровне. И сам Женя тоже закипал. Но при бурлящей внутри крови он старался сохранять холодную голову и не позволял себе опустить взгляд.

Две пары карих глаз вновь сплелись в понятном только им танце.

– Закройте свой рот или я вам в этом помогу. – Слова вылетали прежде, чем доходили до головы. – Порассуждать можете перед зеркалом, но не перед нами. Из вас хреновый оратор.

Алексей не снимал улыбку. Он вплотную подошёл к Жене и, совсем немного наклонившись, прошептал ему на ухо:

– Из маленького семечка может вырасти огромное дерево. – И после нескольких секунд молчания добавил: – Добро пожаловать в Чистилище, Легенда.

Глубоко внутри – там, где не слышны удары сердца – жалобно заскулил маленький щенок. И заскулил он от ужаса, который смог уловить в двух бездонных ямах.

* * *

– Охренеть.

Они смотрели на Рэнджа, не в силах поверить в увиденное.

Перед ними простиралась больших размеров комната, утонувшая в монотонных серых цветах. Лишь одна из стен оставалась голой и пустой, все остальные скрывались под многочисленными клетками, почти в каждой из которых была собака. Как только Женя с Катей вошли в комнату (изначально их не хотели пускать, но Катя так убедительно обещала Святцу выцарапать ночью глаза, что тот всё-таки решил впустить эту сумасшедшую внутрь) многие питомцы сразу же подскочили. Среди них, казалось, были породы всего мира: начиная от крохотных йорк-терьеров, сидящих в маленьких клетках, заканчивая лабрадорами, жилище которых было намного просторнее. Но Женя смотрел только на Рэнджа. От вопросительного взгляда его ярких оранжевых глаз в сердце разрывалось от боли. В этом взгляд читалось: я ничего не понимаю. Почему я здесь, хозяин? Почему ты меня бросил? Зачем?

Женя подошёл к клетке, в которой сидел Рэндж, беглым взглядом пробежал по наложенному в углу корму (судя по всему, Рэндж к нему даже не притронулся) и опустился на одно колено, положив ладонь на решётку.

– Я вытащу тебя, дружище. – И прежде чем Катя успела подойти, он сказал: – Мне страшно. Мне чертовски страшно.

Глава 14 Расскажи мне

Почему женщины боятся мужчин?

Почему в прошлом мире, в котором светлячки не казались такой опасностью, женщина, садясь в машину даже к знакомому мужчине, первым делом запоминала, как здесь открывается дверь? Почему в полицейских участках внезапно забирали назад заявления, которые ещё совсем недавно дрожащей рукой писали женщины, пришедшие со скрытыми под одеждой синяками? Неужели женщины боятся мужчин просто так? Разве мужчины заслужили такое отношение к себе?

Природа наделила их силой. Ужасающей силой. В процентном соотношении в их организме гораздо больше мышц, чем в женском. Гораздо больше буйного нрава и того, что они привыкли называть «внутренним зверем». Обычно они держат его на цепи, утоляют его голод просмотрами боёв по телевизору или гасят свой тестостерон пивом, но когда гнев застилает их разум… о, тогда некоторым из них лучше не попадаться на глаза. Лучше закрыть детей на кухне (на кухне, потому что там ножи, а ножами можно хорошенько разукрасить женское тело), лучше прикусить свой поганый язык и не говорить мужу ничего, вообще ничего. Они зарабатывают деньги, они приносят в дом деньги и сильно устают на работе, так что они очень злятся, когда их надоедливые жёнушки начинают приставать с глупыми, просто наитупейшими вопросами!

Мужчины сильнее женщин и могут запросто их убить. Сделать больно, заставить почувствовать себя ничтожеством, никому не нужной прошмандовкой, которой самое место на кухне! Вот почему женщины боятся мужчин – они не могут дать отпор, а если и дают, то такой ничтожный, что над ним можно только посмеяться.

Но самые страшные моменты наступают тогда, когда ты не знаешь, перешагнёт ли твой мужчина грань или нет. Самые страшные моменты наступают тогда, когда ты впервые видишь его таким – готовым сорваться с цепей, кипящим от ярости – и гадаешь, что будет дальше, потому что ещё ни разу ты не слышала, чтобы он разговаривал с тобой вот так. Он тебя никогда не бил, никогда не поднимал руку, но страх всё равно закрадывается глубоко в душу, когда в эти моменты ты натыкаешься на его взгляд… Ударит или нет? Ударит или сдержит себя, хотя кулаки так и пылают?

Точно знать невозможно, но страх… страх подсовывает самые худшие варианты событий.

Примерно такие же чувства сейчас испытывала Катя, смотря на Женю и не узнавая его. Оба они находились в Катиной комнате (нет, не моей комнате. Меня сюда поселили как какую-то студентку), и оба они переживали разговор с Алексеем в столовой – каждый в своей голове, не произнося ни слова. Катя прислонилась к дверному косяку, обняв себя рукой за локоть. Женя же сидел на крае застеленной кровати, прикрыв нижнюю половину лица ладонями и уставившись в одну точку. Его глаза блестели – это бы заметил даже слепой. Он шумно вдыхал воздух – это бы услышал даже глухой. И, быть может, Катя попыталась бы успокоить его, но как только она сделала шаг навстречу, то наткнулась на такой суровый взгляд, что по коже пробежали мурашки.

И именно из-за этого взгляда ей стало страшно. Такой же взгляд был у Максима перед тем, как он полоснул по её бедру ножом.

Женя сидел так уже пятнадцать минут, ни разу не пошевельнувшись. По его щекам не текли слёзы, но Катя видела, как они скапливаются на покрасневших глазах. Она чувствовала, что сама скоро заплачет, но за горло её собирался схватить вовсе не плач, а ужас, вызванный неизвестностью. Она не знала, не понимала, кто перед ней сидит: Женя или кто-то другой. Вроде бы он, но…

…у Жени не могло быть такого взгляда. Правда же?

Так ведь?

– Он не человек. – Его голос был отстранённым, какой бывает у человека, глубоко ушедшего в воспоминания. – Он знает то, что никак не может знать. Нет, он не человек, он… я даже не знаю… ну точно не человек.

Внезапно Катя вспомнила те ужасные минуты, которые провела в ожидании Жени, стоя у горящего дома. Тогда они казались ей вечностью, но и вечность закончилась, когда дверь подъезда резко распахнулась, и оттуда выбежал её мужчина (Господи, до чего ж приятно называть кого-то своим мужчиной!) с маленькой девочкой на руках. Катя хорошо запомнила те слова, которые он тогда произнёс: «Я видел дьявола. Это его звезда». И когда их взгляды встретились, Женя добавил: «Катя, он существует. Он смотрел мне в глаза».

Теперь страх не просто бурлил в крови. Теперь он вгрызался в кости и выкручивал их.

Я видел дьявола…

Это его звезда…

– Жень, – она осмелилась посмотреть ему в глаза, – в том горящем доме… ты говорил, что кого-то там видел. Кого-то, кто… – разорвал твою спину в клочья, хотела сказать Катя, но эти слова так и не сорвались с её губ.

Что-то промелькнуло в его зрачках. Что-то похожее на осознание, тут же переросшее в страх и секунду спустя – в неимоверный ужас.

– нет, я никого там не видел. Мне просто показалось, вот и всё. Было много дыма, он скопился, ещё я им надышался… мне просто причудилось, больше ничего.

Катя даже не подозревала, как быстро может воспламениться злость. Ещё несколько секунд назад ей было страшно посмотреть на него – мужчину, который смог растопить её сердце – прямо и неприкрыто, а сейчас всё внутри заполнила такая злоба, что все предыдущие эмоции показались бледными пятнышками. Он что, действительно решил, что ему всё показалось? Или он просто отказывается верить в то, что нечто оставило на его спине огромные шрамы? Катя понимала, что этот порыв злости продлится недолго, а потому решила действовать быстро, пока страх вновь не завладел ей.

Она подошла к Жене, и прежде чем он успел что-то понять, схватила его за низ футболки. Быстрым движением вздёрнула её вверх и увидела спину.

Обезображенную шрамами спину.

Смотря на неё сверху, Катя с ужасом проходилась взглядом по трём уродливым линиям – нет, широким полосам, – которые тянулись от плеч до самой поясницы. Они появились только вчера, но уже сейчас выглядели так, будто красуются на спине не один десяток лет. Там, где ещё вчера (вчера? это же было так давно…) сквозь разорванную кожу проглядывало мясо, теперь оно было затянуто новообразованной тканью, что изо всех сил пыталась сойти за кожу. Но она не была кожей. Уродливые змеи на спине Жени сильно выделялись за счёт своей красноты. Будто сумасшедший художник использовал спину как полотно и нарисовал следы от когтей огромно дикого зверя, используя при этом паяльник.

Но раны…

Они слишком быстро превратились в шрамы. Слишком быстро зажили, затянулись. У людей так не бывает. Кожа человека не может так скоро регенерировать. Но тем не менее Катя смотрела именно на шрамы и помнила, как ещё день назад её пальцы случайно провалились в разрыв между кожей.

– Тебе не показалось. Не смей говорить, что тебе показалось. Я вижу доказательство того, что это всё правда. Ты видел дьявола, и он…

– Отойди от меня. – Он взглянул на неё исподлобья, и этот взгляд был настолько чужим, настолько отвратным, что Катя невольно сделала шаг назад, отпустив футболку. К ней вновь начал возвращаться страх. – Отойди от меня в другой конец комнаты. Ты не знаешь, что я видел и что чувствовал.

– Но ты же мне рассказывал…

– Я тебе рассказывал. – Его голос оставался твёрдым, но глаза переливались бликами ламп. – Но вот ты мне мало что рассказывала. Ты мне почти ничего о себе не рассказывала. Но этот сукин сын знает то, чего не знаю я. Он знает то, чего не знаю я, и при этом говорит, что ты не веришь в любовь.

– Ты ему веришь? – Катя пыталась не выдавать своё волнение, пыталась оставаться спокойной, но голос предательски дрогнул. Глаза внезапно защипало, а губы задрожали, пока меж ними гулял горячий воздух. – Ты ему веришь? Мы его впервые видим, а ты ему уже веришь?

– Я уже его видел… Мы с ним встретились там, откуда я не должен был выйти. – Карие глаза Жени впились в Катю, и от этого взгляда – от этого ужасного взгляда – ей захотелось вжаться в стену. Ведь эти же… эти же глаза ещё прошлым утром смотрели на неё с такой любовью! – Он многое знает и многое видит. И говорит о тебе плохие вещи. Я… я просто хочу знать, правда это или нет. Я хочу услышать всё от тебя. Что он имел в виду, Кать? Про какие на хрен маски он говорил?!

Голос… Его голос начал повышаться.

Чёрт.

– Расскажи мне. Я хочу знать то, что ты от меня пытаешься скрыть.

– Жень, я ничего не пытаюсь скрыть! Мы… – Сознание взорвалось яркой вспышкой. Стены комнаты утонули в ней, и из белого света выглянули зелёные кроны деревьев, уши тронуло пение птиц, а лёгкие заполнил свежий воздух, разбавляемый прохладным утренним ветерком.

Катя переместилась в то утро, что началось с нежного секса – слегка неловкого, далёкого от идеала, но всё равно приятного. Она вспомнила, какой ужас её охватил, когда она не увидела на выходе из парка ни одного трупа, а лишь пустые тротуары. И ещё кое-что… Она помнила, как взяла с Жени обещание. Плача, не в силах сдерживать слёзы, она попросила его дать слово, поклясться. И он поклялся. Поклялся, обняв её и прижав к себе. «Я не отвернусь от тебя», – его голос еле превышал шёпот. «Катя, мне плевать на то, кем ты была. Хоть женой дьявола – плевать».

Но сейчас ему было не плевать. Он сидел на краю кровати и испепелял Катю взглядом, ожидая ответ на свой вопрос.

Расскажи мне. Я хочу знать то, что ты от меня пытаешься скрыть.

– Женя, ты же дал обещание. Ты же сказал, что тебе не важно, кем я была. Ты сказал, что тебе важна я нынешняя, что ты любишь меня такой, какая я есть. Ты же мне это говорил…

Что-то переменилось в его лице. Что-то похожее на самомнение.

– Да, но Царёв сказал, что ты меня обманываешь.

– Ты ему веришь?

– Я ЕМУ ВЕРЮ! – Женя вскочил на ноги и рванул к Кате, резко вжавшейся в стену. Её лопатки больно ударились, из груди тут же вырвался стон. Она пыталась – пыталась! – контролировать дрожащие губы, но крик Жени пробил её на рыдания. Никогда прежде он так не кричал на неё. – Я ЕМУ ВЕРЮ, ПОТОМУ ЧТО ЕМУ НЕЗАЧЕМ МНЕ ВРАТЬ! И Я ЗНАЮ, КТО ОН! ОН… он почему-то знает, кто ты. Прошу, пожалуйста, расскажи мне. Что с тобой сделали? Что этот сукин сын имел в виду?

Ярость… Злость… Вот что клубилось в его зрачках. Катя хотела рассказать ему всё, что он только бы пожелал услышать. Рассказала бы всю свою жизнь, от начала и до конца, излила бы душу, обвив руками его шею, и полностью бы открылась, но… не могла. Она просто не могла пересказать ту ночь, те зелёные глаза и описать то ужасное чувство, возникающее тогда, когда в тебе туда-сюда ходит разгорячённый член, а сама ты давишься слезами, сопли застревают в горле, и весь мир говорит тебе о том, что ты самая грязная на свете шлюха. Мог Женя понять это? Мог?! Мог он себе хоть представить, каково это – осознавать, что внутрь тебя вливается чужая сперма, когда больше всего хочется одного – умереть? Мог это представить хотя бы один мужчина, хотя бы один подонок, так легко рассуждающий о женских проблемах? Кате просто не хватало сил открыть рот и произнести хотя бы слово. Как только в памяти всплывали те ужасные минут, всё тело сковывал ужас. Она просто не могла… не могла рассказать это Жене, вот и всё. Казалось, если она только заговорит, то тут же захлебнётся слезами, а сердце её разорвётся, выплеснув горячую кровь на рёбра.

Женя ждал. Вена на его шее натянулась подобно готовому порваться канату, глаза заполнились красными ветвями, что переплетались меж собой и стремились к тёмным радужкам. Катя слышала, с каким трудом втягивается в его лёгкие воздух. Несмотря на страх, несмотря на дрожь во руках ей безумно хотелось обнять Женю и окунуться в него, позабыв обо всём на свете. Просто обнять, просто прижаться. Коснуться. Но она понимала – непонятно откуда, но чувствовала, – что если сделает хоть один маленький шаг, то он её ударит.

Ударит. Господи, ударит…

– Скажи мне. Скажи мне, покая не начал злиться.

– Я не могу. Я правда не могу, пойми. Ты подумаешь, что я…

Но она не договорила. Женя врезал в стену кулаком, разминувшись с животом Кати в десяти сантиметрах. Она коротко вздрогнула и зажала рот руками, лишь бы не всхлипнуть. Нет, только не сейчас. Если она всхлипнет, то точно получит по губам.

– Меня опозорили при всей столовой. – Слова выходили сквозь стиснутые зубы. – Тебя опозорили перед всей грёбанной столовой, а ты не можешь сказать из-за чего?!

Из-за того, что пока ты спал, меня трахали как грязную суку! Из-за того, что в меня кончили, пока ты обижался за то, что я отказалась трахаться с тобой! Вот из-за чего! Вот почему я тогда рыдала на озере! Потому что не могла! Не могла, твою мать, прийти к тебе в чужой сперме! Меня изнасиловали, а ты тут устраиваешь допрос!

Но вместо всех этих слов Катя смогла выдавить из себя всего три:

– Я не могу.

И всё-таки всхлип вырвался наружу.

Она закрыла лицо руками, надеясь спрятаться от Жени. От его глаз. От его взгляда. Из сомкнутых век стали просачиваться слёзы – такие горячие, что казалось, они прожгут собой кожу. Всё это было ужасно, чертовски ужасно! Всё должно быть не так, нет, не так. Она не должна бояться его, верно? Он же любит её. Он же любит её, поэтому и не сделает ей больно. Так ведь? Так?

Катя замерла, резко затаив дыхание. Точно так же она думала о Максиме. Точно так же, мысли были те же. Неужели оно вновь повторится? Неужели Женя – тот же Максим, которому удалось её обмануть? Неужели он врал? Она опять доверилась… история циклична, шлюхи никогда не выходят из круга.

Он возвращает их обратно.

– Уходи. – Лицо всё ещё пряталось в ладонях. Катя не хотела видеть Женю. Не хотела, чтобы он видел её такой. Она понимала, что если посмотрит ему в глаза, то не выдержит и закричит. Нервы были на пределе. – Уйди… Пожалуйста. Просто уйди и не говори ничего больше. Ты… делаешь мне больно.

Мир заполняла темнота. Сквозь неё просачивалось лишь тяжёлое мужское дыхание, в котором ясно слышались ноты ярости. Катя видела сжимающиеся кулаки как наяву. Видела, как один из них летит ей в лицо, хотя Женя никогда не поднимал на неё руку. И всё же… она боялась, что он ударит её. Воздух пропитался тем же страхом, что был тогда, на кухне, в тот самый вечер.

Он не ударит меня. Я просто не смогу дать ему отпор. Не смогу. Просто не смогу.

Она уже собралась открыть глаза, когда до неё донёсся голос Жени. И эти слова, что он произнёс, разбили ей сердце – оно протяжно взвыло, как только услышало:

– Зачем ты дала мне надежду?

И после этого захлопнулась дверь.

Какое-то время Катя стояла не шевелясь, и прежде чем тихо зарыдать, она вспомнила то, что Алексей шепнул на ухо Жене.

Из маленького семечка может вырасти огромное дерево.

* * *

Егор и Влад как раз собирались немного вздремнуть, когда дверь в комнату Влада резко распахнулась. В дверном проёме показался Женя, и с первого взгляда на него становилось ясно, что он еле-еле сдерживает себя – то ли от ярости, то ли от злости, то ли от гнева, то ли от всего разу. Егору он сразу напомнил рассерженного пса, что находился на крепкой, но уже начавшей рваться привязи. Глаза наполнены кровью, челюсть выдвинута вперёд, воздух шумно гуляет в груди. Прямо хищник перед самой атакой.

Женя подошёл ближе и, встав по центру комнаты, спросил:

– Про какое восстание вы говорили?

Егор с Владом переглянулись, и на лицах обоих расплылась довольная улыбка.

Глава 15 Разделённые

Прошёл месяц.

Всё затянулось на гораздо более долгое время, чем до этого обещали Святцы. Оказывается, город-миллионник – не маленькая песочница. Алексей заявил (как всегда, в столовых – в том месте, откуда люди не могут ежесекундно уйти), что для полного восстановления Петербурга им понадобиться ещё как минимум три месяца, так что приблизительный срок того, когда все жители смогут опуститься на землю – это начало октября. Конечно, люди возмущались, но недолго. Каждый понимал, что находится в хороших условиях и может запросто лишиться их, если будет слишком острым на язык. Поэтому резкая вспышка недовольства почти сразу же исчезла. Чистилище ни для кого не было домом, но оно предоставляло всё и даже больше для комфортной жизни. Только если тебе хотелось сдохнуть от голода среди пустых домов, ты мог дерзить и не выполнять приказы Святцев, даже если те казались чересчур дикими.

Потихоньку все стали привыкать к новой жизни. Громкий плач время от времени ещё можно было услышать в разных уголках Чистилища, но слёз у людей стало гораздо меньше в сравнении с первыми днями. Человек привыкает ко всему. Какими бы сильными не были эмоции, какие бы сильные чувства они у нас не вызывали, со временем всё ослабнет и потухнет. Конечно, за месяц не забудется весь тот ужас, что принесли светлячки. Не забудется он через год, два, десять лет, но тем не менее наступает момент, когда прошлое перестаёт так больно бить по сердцу, а лишь иногда царапает его стенки, выпуская немного крови.

Когда один день похож на другой, мало чем отличается от предыдущего, то всё вокруг начинает казаться сном. Медленно текучим, вязким сном. Люди не замечали проходящие мимо недели, потому что всеми силами пытались избежать скуки, и – слава Богу – им это удавалось, потому что на Чистилище можно было найти любое занятие, что пришлось бы по душе. В клубах и караоке-барах (разница между ними была лишь в названии) изо дня в день молодёжь, но уже после первой недели там стали появляться люди, перешагнувшие грань среднего возраста. Огромной популярностью пользовались кинотеатры, мест в которых было, конечно, не так много, как хотелось бы, но допустимое количество для кинотеатра. Крутили там в основном недавно вышедшие блокбастеры (недавно вышедшие до апокалипсиса) и незаурядные сериалы – по типу тех, какие позволишь себе глянуть во время еды – так, одним глазком.

Сериалы менялись, но кое-что оставалось неизменным: в кинотеатрах никогда не показывали авторское кино, фильмы с глубоким смыслом – Святцы развлекали народ, а не давали им пищу для размышлений. Как говорится, чем меньше детки видят, тем меньше дурных идей появится в их головах.

Те, кто не любил шумные компании, проводили время в библиотеках (чтиво тоже было поганым – порнуха и детективы, где убийцей оказывалась горничная), но таких людей было совсем немного, ведь зачем утыкаться в книжки, когда вокруг столько всего интересного! Был даже чёртов боулинг! Казалось, этот корабль мог обогнать все отели мира, которые только существовали! Здесь было всё! В комнатах люди почти не сидели, постоянно находили себе новые увлечения, так что скука развеялась в первые же дни, когда пришлось себя чем-то занять. На Чистилище действовал один очень простой закон: не хочешь скучать – развлекай себя сам! Благо, для этого было предоставлено всё. А здесь уже насколько хватит твоей фантазии и энергии.

Никогда не пустовали и игровые комнаты, от вида которых даже у самых избалованных геймеров намокали трусики. К широким плазмам подключались консоли самого нового поколения, которые так и не успели перейти в разряд старого. В этих комнатах разносились смех, мат, крики и завывания, в основном принадлежащие подросткам. Те, кто предпочитал более активные игры, скользили по полу в спортивных игровых залах, весь день играя то в футбол, то в баскетбол. Никто на Чистилище не сидел без дела, но и не работал; все отдыхали, веселились, занимались тем, чем хотели заниматься. Конечно, за месяц случилось немало драк да и не только их: хорошенько выпив, некоторые самцы начинали отдирать своих барышень на глазах у всех, устраивать полные беспорядки и бить друг другу морды до сломанных костей. Но Святцы быстро прекращали подобные выходки. Они молча, без предупреждений, брали тех, кто не хотел подчиняться, и уводили с собой, подальше от остальных. Что они делали с нарушителями порядка, никто не знал, но зато когда те вновь оказывались свободны, из их уст больше не вылетало ни одного грубого слова. Святцы умели разговаривать и подбирать к каждому индивидуальный подход.

Какими бы разными ни были люди, все они понимают язык страха.

Жизнь продолжала течь, хотя до этого казалось, что всё закончилось той ночью, под шелест крыльев светлячков. Человек – поистине забавное существо. Его сердце может разрываться на части от эмоций и чувств, которые, кажется, останутся на всю жизнь, но тут проходит время, и даже самые сильные переживания ослабевают. Не исчезают, нет – они до сих пор способны причинить боль при одном только воспоминании, – но уже заметно бледнеют.

И то же самое происходило с Женей: он ощущал, как начинают ослабевать его чувства к Кате, и был рад этому.

Он сразу, с первых дней понял, что помрёт со скуки, если всё время будет сидеть в комнате. И какое облегчение (какой восторг и приятное возбуждение!) он испытал, когда узнал, что на корабле есть несколько спортзалов. И доступ к ним можно получить бесплатно – стоило всего лишь пройти небольшое медицинское обследование, которое в итоге показало, что у Жени нет проблем со здоровьем. Единственные проблемы роились у него в голове, и ни один врач не смог бы до них добраться. А если бы смог, то мгновенно б ослеп от беспощадного серого сияния.

Последний разговор с Катей никак не отпускал его. Её наполненные слезами глаза постоянно возвращались и напоминали о себе, как бы сильно он ни старался их забыть. Они приходили ночью, когда Женя делил кровать один, сжимая в кулаке мокрую от пота простынь. Они взвывали в сознании, когда всё вокруг окутывала тишина. И чем дольше мысли оставались без присмотра, тем сложнее было выкинуть из головы Катю: её голос, её глаза, её щекочущие кожу волосы и движения губ во время поцелуев. Эти четыре дня, что они провели вместе, были лучшими днями в жизни Жени. По телу разливалось приятное тепло, когда он вспоминал то утро в гостинице, заполненной ласковыми солнечными лучами… Он помнил (и в глубине души не хотел это забывать), каким счастьем светилась улыбка Кати. Она была слабой, но только при нём. Она была прекрасной, и прекрасной всегда. Лицо Кати не подстраивалось под модельный идеал, вряд ли бы какой художник нашёл в нём что-то эстетичное, грациозное, но Женя нашёл. Он видел красоту в её ничем не примечательных скулах и всегда чуть напряжённых губах. Видел грацию в её самых обычных движениях и чувствовал, как сильно сжималась грудь, когда их взгляды пересекались. Так влюблённый видит красоту в том, кто для всех остальных кажется простым камнем, но стоит влюблённому взять в свои руки инструменты, как камень начнёт превращаться в скульптуру, от которой потом невозможно будет оторвать глаз. Катя была таким камнем, и Женя смог углядеть в ней черты будущего шедевра – изысканного, прекрасного, цепляющего за душу. Но…этот камень его обманул, а потому пришлось бросить инструменты.

Они перестали общаться и, наверное, именно это помогло чувствам ослабнуть. Когда прерываешь контакт с человеком, всегда так происходит. Какими бы яркими ни были воспоминания, все они поблекнут, если не будет касаний. Касания… без них отношения невозможны. Только прикасаясь друг к другу, мы можем выйти на новый уровень отношений. Касания… о какой любви может идти речь, если ты не обнимаешь любимую и не прижимаешь её к себе?

Женя с Катей не касались друг друга. Они виделись максимум несколько раз на дню, на выходе из питомника, где сидел Рэндж. Они лишь обменивались быстрыми взглядами, и хоть чувства Жени уже успели притупиться, всё же при этих мимолётных взглядах что-то стискивало его грудь. Он навещал Рэнджа каждый день: утром, в обед и вечером. Кормил его сам, но всё равно замечал принесённую еду. Катя… Конечно, он не мог ей запретить приходить сюда (всё-таки, она тоже любила Рэнджа), но её визиты изрядно злили Женю. Особенно сильно он злился тогда, когда замечал её – стоящую в дверном проёме и молча наблюдающую за ним, – хотя сам он ещё не успевал поговорить с Рэнджем. В его оранжевых глазах читалось искреннее непонимание: почему это его хозяева приходят по отдельности и ни разу не явились вместе? Почему на лице каждого из них застыла грусть, и даже если они улыбались, их улыбки выглядели фальшивыми, ненастоящими?

Один раз Женя чуть не сорвался. Это произошло 15 июня, вечером, после тренировки грудных мышц. Как раз пришло время навестить Рэнджа и поболтать с ним, а после этого пойти на ужин (Егор с Владом обещали принести пиццу) и лечь спать, перед этим немного почитав художественную литературу. Женя взял у Святцев собачий корм, от которого почему-то пахло рыбой, добавил туда пару кусочков мяса, утащенных со столовой, всё хорошенько размешал и уже приготовился войти в питомник, но замер в проходе.

У клетки с Рэнджем сидела Катя, и о чём-то она с ним разговаривала, иногда прерываясь на судорожные всхлипы. Женя видел, как она обнимает себя за плечи, будто здесь царил холод, и как же тяжело было подавить в себе желание подойти к ней и обнять самому, согреть своим теплом! Но Женя сдержался и молча подошёл к клетке, встал на колено и протянул Рэнджу корм через маленькую дверцу, созданную специально для этого. Катя посмотрела на него… её взгляд проходил по коже мурашками, и из-за этой нелепой сцены – нелепой сцены, в которой ты пытаешься не замечать человека, растопившего твоё сердце – потухшие чувства вновь воспылали. К лицу начала приливать краска, грудь отчего-то разгорелась, будто кто-то там чиркнул зажигалкой и поднёс её к рёбрам, которые тут же занялись огнём.

Женя погладил Рэнджа (почему он так смотрит на неё?) и уже поднялся с колена, когда услышал знакомый голос.

Чертовски приятный голос.

– Не хочешь поговорить?

Он застыл, уставившись в одну видимую только ему точку. В воздухе плавал скулёж других собак, тихий лай и шум грохочущих клеток, но даже на фоне всего этого Женя услышал – ил подумал, что услышал, – как бьётся Катино сердце.

Он взглянул на неё и сказал одно-единственное слово:

– Нет.

После чего направился к выходу. И, наверное, вышел бы из питомника, пытаясь убедить себя, что он действительно не хочет с ней говорить, но что-то (это «что-то» люди обычно называют внутренним голосом) заставило его остановиться. Несколько секунд Женя простоял в ожидании непонятно чего. Потом, когда он всё-таки решился выйти, Катя заговорила:

– Я всё вспоминаю наш танец… – По голосу чувствовалось, что ей тяжело одновременно говорить и сдерживать слёзы. – На следующее утро я сказала тебе, что мы были пьяны, а ты ответил, что, значит, мы были откровенны. Не хочешь сейчас побыть немного пьяным, Жень? Хватит уже играть в обиженного мальчика.

Каждая клетка тела в тот момент рвалась к Кате, взвывала к её касаниям! Но Женя нашёл в себе силы не оборачиваться и молча уйти, хотя так и хотелось напоследок бросить какую-нибудь фразу. Обиженный мальчик… вот это действительно задело за живое.

Заснуть в ту ночь он не мог – как только закрывались глаза, сквозь темноту проступали два ярких серых огонька. Поэтому было принято решение пойти в один из клубов и если не развлечься, то хотя бы узнать, что это такое. По телевизору постоянно показывали, как подростки тусуются в ночных клубах и отрываются на полную катушку, так, может, стоит попробовать? Всё-таки шестнадцать лет, как раз тот возраст, когда алкоголь быстро выветривается из организма, а со сном проблем почти нет, если тебя, конечно, не преследуют серые глаза. Казалось, от них нельзя было спрятаться.

В клубе Женя пробыл чуть меньше часа, после чего ушёл оттуда, ещё более разозлённый. И злость его вскипала от внимания некоторых девушек (эй, красавчик, я потеряла свои трусики! не поможешь мне их найти?), которые так и подпирали к барной стойке. Когда-то давно, ещё в прошлом мире, Женя прочитал, что тестостерон – один из важнейших гормонов в организме мужчины, и он, вроде как, влияет на харизму и уверенность в себе. Правда это или нет, он не знал, но что оставалось фактом, так это то, что процент тестостерона в организме резко увеличивался при силовых тренировках – особенно со свободными весами, – а Женя пропадал в спортзале ежедневно, устраивая себе лишь одной выходной в неделю. Может, женщины чувствовали бурлящий в нём тестостерон, может, и нет, но за те сорок минут, что он просидел за стойкой, к нему успели подойти семь девушек (трое – сразу группкой) и две женщины, отчаявшиеся настолько, что решили испытать счастье на полном энергии подростке. Всех их Женя послал, причём в такой грубой форме, что несколько раз удостоился звания «хам». Его это не волновало. С кем бы он сейчас лёг в постель, так это с Катей, но после её вранья, после её «не могу», он даже не прикасался к ней.

Хотя так хотелось!

Женя заснул в половине пятого, сразу как закончил читать «Портрет Дориана Грея» – роман, что Влад достал не из библиотеки, а непонятно откуда. Вторую половину книги Женя проглотил залпом, отрываясь от чтения только для того, чтобы дать глазам немного отдохнуть. И у него почти получилось забыть о Кате, полностью окунуться в атмосферу конца девятнадцатого века, но когда Оскар Уайльд вновь описывал красоту Дориана Грея, Женя вспоминал красоту Кати. Когда в романе появлялась какая-нибудь симпатичная героиня, в ней ясно просачивались черты Кати: подбородок, ключицы, скулы. В каждой женщине, что только попадалась на глаза Дориану Грею, проглядывала Катя. Она говорила голосами герцогинь и в то же время играла в театре, смешиваясь в одном теле с Сибиллой Вейн. Женя еле заставил себя дочитать до конца и как только проскользнул по последней строчке, закрыл книгу и положил её на полку, после чего лёг спать.

Ему снилась Катя. Ничего конкретного, лишь полукружия грудей и чуть приоткрытые губы. И стоны.

Женя.

Женечка…

Любимый…

Он продолжал тренироваться, ведь только тренировки могли стать той чашей, в которую можно было выплеснуть весь гнев. Ему нравился звон цепей на собственной шее. Нравилась боль в бицепсах, когда штанга внезапно прибавляла в весе пару тонн, и поднять её становилось невозможно. Нравился тот страх, что возникал при дрожи в руках, когда казалось, что гриф упадёт на грудь и выбьет рёбра, воткнув их в лёгкие. Ему нравился пот. Через него – через эти стекающие по всему телу капли – выходили все переживания, вся злость, вся ненависть. В конце тренировок Женя чувствовал себя чуть ли не самым счастливым человеком на планете – такая наступала эйфория. Но самым приятным были не ощущения (хотя они тоже приносили немало удовольствия), а результат. В конце июня, где-то в двадцатых числах, Женя заметил, как укрепились мышцы на руках, какими более рельефными они стали на спине и как чуть вытянулся торс, подчеркнув выстроенные в ряд кубики пресса. Всё это радовало глаз, но…

Но кое-что продолжало настораживать. Эти шрамы, тянущиеся от плеч до поясницы. Женя старался не обращать на них внимания, но в общей мужской раздевалке он ловил на себе пристальные взгляды. Влад сказал, что шрамы выглядят так, будто были получены несколько лет назад, но никак не месяц, нет – уж слишком они выглядели затянутыми. На вопрос Влада, откуда они взялись, Женя не ответил, сказал, мол, упал ночью с кровати на стервозных блондинок. Конечно, Влад всё понял и больше не стал донимать вопросами, за что Женя был ему благодарен.

Он продолжал тренироваться, теперь работая усерднее, потому что к тренировкам присоединился Егор. Они хорошо сдружились. Егор отличался своеобразным чувством юмора, и даже в самую неподходящую под это ситуацию он мог вставить шуточку разбавить обстановку. Тем более он был хорошим спарринг-партнёром и выкладывался в спортзале на максимум, чем заработал себе уважение. Конечно, он ещё не дотягивал до формы Жени да и подтягивался вместо тридцати раз всего двадцать, но всё равно мускулы на его худощавом теле выглядели убедительно, не уступая по красоте лицу, подсвеченному голубыми глазами.

Женя познакомился с Викой и свободное от тренировок время проводил вместе с ней, Владом и Егором. К концу июня их все уже знали в боулинге и бильярдной, куда они ходили два раза в неделю. Но основным их занятием являлись разработка плана разрушения «Системы Святцев» и изучение её. Потихонечку их «отряд» пополнялся – медленно, но уверенно. На собраниях были все, кто желал прийти, но по-настоящему серьёзные вопросы Влад, Женя, Егор и Вика обсуждали только между собой. И хоть дело продвигалось вперёд, Женя чувствовал, что теряет энтузиазм, ту злость, с которой пришёл после разговора с Катей. Пусть Алексей и не был самым приятным человеком на планете, но, может, всё двигалось в правильно направлении? Может, эти опасения напрасны, и всё действительно будет хорошо? Потому что сейчас всё хорошо, условия шикарны, с чего бы всему портиться? Как-то не верилось, что люди, организовавшие ТАКОЕ, не смогут справиться с управление городом. Городом, все жители которого уже знают, кто такие Святцы.

Но тем не менее Женя продолжал изучать Святцев. Они с Егором полностью обошли весь корабль (не заходили только туда, куда им запрещено было заходить) и выучили расположение так называемых «блокпостов» – перекрывающих коридор будок с пуленепробиваемыми стёклами, внутри которых сидели Святцы. В небольшом блокноте, подаренным Владом, Женя три дня рисовал одного из них и расписал ту экипировку, которую ему удалось заметить. Святцы носили бронежилеты, которые, судя по виду, способны выдержать выстрел из снайперской винтовки, наколенники, налокотники – всё утопало в мрачном чёрном цвете. На правом бедре у каждого висел штык-нож, прикрепляющийся к стволу АК-74, выглядящих так, будто их только-только привезли с завода. Шлем казался лёгким, но Женя не сомневался, что если он выстрелит в него с пистолета – ну, например, Макарова – на расстоянии пяти метров, то не вряд ли пробьёт стенки шлема насквозь. И очки… Святцы редко показывали глаза, обычно прятали их за тёмными стёклами. Тяжёлые армейские ботинки узнавались сразу; если кто-то слышал этот характерный топот, то тут же понимал, что где-то рядом идут Святцы – эти молчаливые фантомы, которые до сих пор оставались для жителей Чистилища загадкой. Никому ещё не удавалось вытянуть из них хоть слово, ни одной красавице не удавалось соблазнить хоть кого-нибудь из Святцев. Они напоминали бездушных солдат, выполняющих приказы вовремя и строго по инструкции.

Собственное будущее Жене виделось мутным, но довольно разборчивым. Его план был прост: когда корабль опустится на город, и в нём можно будет жить, Женя возьмёт Рэнджа и свалит отсюда ко всем чертям, оставив всё позади. Вот только Катя… он не знал, заберёт ли её с собой или нет. И самое главное – захочет ли она с ним уйти? Вдруг она решит остаться в городе? Что ж, в таком случае Женя не станет её уговаривать. Его чувства почти угасли, и он не хотел вновь их будоражить. Пусть то, что умирает, умирает, а что живёт – продолжает жить.

По крайне мере, так он пытался себя убедить.

И мысли о Кате почти пропали и наверняка сошли бы на нет, если бы не одна случайность, которая произошла 28 июня, в двенадцать часов дня. Женя только надел спортивную форму (её раздавали ещё в начале месяца; Святцы доставляли сюда море одежды), включающую в себя обтягивающую торс футболку и чёрные шорты, чуть-чуть не доходившие до колен. Женя как раз собирался на тренировку, когда наткнулся на Катю прямо на лестнице: он поднимался вверх, она спускалась вниз. С миской. С чёртовой миской.

Женя сделал шаг в сторону, продолжил подъём и…замер. Замер тогда, когда меж его пальцев заскользили другие – такие тёплые и нежные. Сердце, ещё несколько секунд назад спокойно стучащее, теперь забилось в бешеном ритме, разгоняя по телу горячую кровь. До кожи долетело неровное, сбившееся дыхание, которое Женя бы узнал с закрытыми глазами. Слишком уж часто оно появлялось в его снах.

– Послушай меня, пожалуйста. – Её голос был усталым, но держался твёрдо. Таким голосом говорит человек, не спавший всю ночь и теперь вынужденный вести себя весь день бодро, будто он полон энергии. – Давай поговорим, я прошу тебя. Просто поговорим, без всяких обид и истерик.

И без вранья. Сможем мы так поговорить?

Он захотел высвободить свою ладонь из-под её пальцев, но не смог. То тепло, что вливалось из серых радужек, парализовало его.

– Я скучаю по тем дням. По…тому танцу. Мне кажется, что всё пошло наперекосяк, как только мы попали на Чистилище. Ты сразу переменился после разговора с Алексеем и…

– А ты не думала почему, Кать? Наверное, потому что какой-то левый мужик до сих пор знает о тебе больше меня. Какой-то левый самодовольный мужик знает то, о чём ты не хочешь мне рассказывать! Это что, так сложно?

Женя не хотел злиться, даже не думал об этом, но от обжигающей смеси любви и ненависти в его груди запылала злоба. В нём загорелось желание отбросить всё на свете и притянуть к себе Катю, отдавшись ей прямо здесь, на лестнице, но также безумно захотелось (всего на мгновение, на одно короткое мгновение) схватить её за волосы и со всей силы ударить об перила. Так, чтоб брызнула кровь.

Женя подавил внутри себя эту странную вспышку ярости и, взглянув в серые глаза Кати, заговорил спокойным голосом:

– Мы нормально поговорим только тогда, когда ты перестанешь мне врать. Тогда, когда ты мне наконец расскажешь, что он имел в виду.

– Для тебя это так важно?

– Да. – Их пальцы разъединились, касания оборвались как тонике нити. – Я готов побыть пьяным вместе с тобой, но только если и ты не будешь трезва… если мы оба будем откровенны, понимаешь? Я терпеть не могу, когда мне врут.

– Я не вру! – Скулы на её лице грозно прорезались, и даже сейчас, вскипая от нарастающей злости, Женя не смог не заметить Катиной красоты. Пряди светлых волос спадали на её напряжённое лицо, и как же хотелось поправить их… накрыть ладонью горячую щёчку и прикоснуться к губам, забыв все обиды, все ненужные воспоминания. – Я не вру тебе, как ты не можешь понять?! Есть в жизни такие вещи, которые просто невозможно рассказать. Нельзя и всё! Ты унесёшь этот секрет с собой в могилу, но никогда никому его не расскажешь! Я… мне… я просто не могу тебе это поведать, Женя. Тут уж ничего не поделаешь.

Она вновь нашла его ладонь и попыталась сжать её, но тут же почувствовала, как он резко отшатнулся. Так резко, будто она дала ему мощнейшую пощёчину. Катя прижала дрожащие губы друг к другу, лишь бы не выдать своё волнение, но, кажется, она это уже сделала. К лицу накатывающими волнами приливала кровь, и всё оно теперь горело как у той женщины, выбежавшей из пылающего дома навстречу трём Святцам. Весь мир сейчас уместился в этих карих глазах, в этих двух безднах, что были обрамлены тёмными обручами цвета топлёного шоколада. Женя… как же мужчинам тяжело объяснять некоторые вещи!

Он посмотрел на неё, как на чужую (от этого взгляда по спине Кати пробежали мурашки) и сказал:

– Можно поделиться любым секретом, если доверяешь человеку. Любым. Но меня больше всего бесит другое, Кать, совсем другое. – Женя подошёл к ней, и в этот момент оба они чувствовали на своих лицах горячее дыхание друг друга. – О твоём секрете знает кто-то другой, и это даже не я. И он улыбается, когда говорит об этом. Может, этот секрет связан именно с Алексеем, нет? Может, именно поэтому ты ничего мне не хочешь говорить? Потому что боишься?

Катя с трудом подавила в себе желание врезать Жене по челюсти – да так, чтоб его острый язык застрял меж зубов! Она не заметила, как сжались кулаки. Не заметила, как шумно из неё выходил воздух, и как душно становилось на этом небольшом лестничном пролёте. Всё, что она понимала, сводилось к одному: ещё чуть-чуть, и она точно влепит ему пощёчину, хотя ещё минуту назад пыталась вызвать в нём нежность.

– Я ничего не боюсь. У меня только одно-единственное желание: чтобы ты уже наконец купил себе мозги и понял, что я тебя не обманываю. И теперь я поставлю условие, раз ты решил меня сейчас унизить. – Она подошла к нему вплотную и ощутила, как груди налегла на его рёбра. – В следующий раз поговорим только тогда, когда научишься быть мужчиной, а не обиженным мальчишкой. Я больше не буду за тобой бегать, Жень. Пора стать мужиком. Или ты уже потерял свои яйца?

И прежде, чем он успел ответить, Катя развернулась и направилась вверх по лестнице, крутя в голове одну яркую мысль. Она светилась подобно розовой неоновой вывеске, на которой крупными буквами было написано:

Я плачу, потому что сильно устала.

* * *

Казалось, кто играл на костях и с каждым ударом бил по ним всё сильнее и сильнее.

Сначала гнев был под контролем, но потом… ох, после её последней фразы Женя так вспыхнул, что еле удержал себя от того, чтобы наброситься на Катю. Как же она умела подбирать слова! Как больно она могла уколоть одной фразой, если того хотела! Её глаза…её голос…её чуть вскинутый подбородок… Женя внезапно осознал, что ни к кому в жизни он не испытывал таких чувств, какие испытывал к Кате. По пути в спортивный зал он пытался разобраться в них, но лишь сильнее путался. Внутри бушевал гнев – его очертания угадывались сразу. Но что-то мелькало в нём, что-то недавно появившееся, зародившееся месяц назад. Кулаки пылали как перед дракой, сердце било по рёбрам тяжёлым ритмом, а кровь, вероятно, уже заполнила глаза. Но при всём при этом – при всей этой смеси злости и колоссальной энергии, – Женя чувствовал, что хочет вернуться обратно, извиниться за всё на свете, только бы положить конец этим глупым обидам, обнять Катю и перестать злиться, ведь всё, что могла делать эта злоба, так это пожирать тебя изнутри.

Конечно, если её не выплеснуть. Огромный плюс злости заключается в том, что она даёт столько сил, сколько у тебя не нашлось бы в спокойном состоянии.

Женя вошёл в зал, потратил минуту на то, чтобы со всеми поздороваться (здесь он уже стал «своим», во многом благодаря тому, что не старался никому понравиться) и поспешил в зал единоборств, лишь мельком взглянув на штангу.

Нет, подруга, сегодня без тебя. Ты, конечно, хороша, но нам нужно что-то более взрывное.

Как только Женя вошёл в огромное помещение, стены которого были украшены зеркалами, а вместо пола красовался синий татами, то сразу же увидел Егора, тянущего мышцы ног, закинув одну из них на невысокую перекладину. Его голубые глаза мигом просияли, а сам он вскинул руки вверх, приветствуя Женю.

– Я уж подумал, что тебя утащила какая-нибудь симпатичная деваха! Редко ты опаздываешь на тренировку.

Они пожали друг другу руки. Улыбка Егор чуть померкла при взгляде на карие, налитые кровью глаза. И когда до него донёсся голос, он без труда услышал в нём нотки гнева – уж слишком знакомым было это чувство.

– Всё в порядке?

– Нет, ни хрена не в порядке. – Женя увидел вдали женский силуэт, спину которой скрывали яркие рыжие волосы, будто бы сотканные из огня. Он решил не здороваться с Викой, но что-то его всё-таки заставило сложить ладони рупором и крикнуть: – Да здравствует Мисс Вселенная 2020 года! Мы гордимся тобой!

Пряди огня шелохнулись, и из-под них показалось лицо, освещённое яркими зелёными глазами. Вика отсалютовала Жене и отправила ему воздушный поцелуй, который тот сразу же поймал. Ну хоть что-то привычное за сегодняшний день. Хоть что-то хорошее, не заставляющее тебя злиться и не спрашивающее о том, потерял ли ты свои яйца или нет.

– Ты поаккуратней, мачо, а то я так скоро ревновать начну. И вообще, чего ты сюда пришёл? У тебя же сегодня кардио, разве нет?

– Планы меняются. Мне нужно выпустить пар, и ты мне в этом поможешь. Давай в спарринг. – Женя снял кроссовки, положил в них носки, стянул с себя футболку и прыгнул на татами. – Ты и я. Бьёмся, пока кто-нибудь из нас не выдохнется.

Егор с сомнением посмотрел на него, не скрывая написанного на лице недоумения. Так близкие смотрят на того члена семьи, которого, судя по поведению, уже надо было сдать в психушку. Но Егор прекрасно понимал, что такое гнев, что это за монстр и как тяжело его в себе успокоить, если не выпускать наружу. И самым сложным в этом деле оставалось одно: решить, куда выпустить зверя, где сорвать с него цепи.

– Борьба или удары? Я тогда перчатки принес…

– Мне плевать, просто давай начнём! Хоть сломай мне позвоночник, плевать!

Егор ещё раз прошёлся взглядом по телу Жени – по телу Аполлона – и схватился за ворот футболки. Снял её, завязал на перекладине и, освободившись от обуви, встал на татами. Он чувствовал, как принесённая Женей энергия передаётся ему самому, и как адреналин врывается в кровь мощным потоком. Что уж скрывать, это приятное чувство. И разве можно себе отказать в удовольствии немного побороться с другом, растрясти мышцы и окунуться в море эндорфинов? Но перед началом Егор всё-таки должен был задать один вопрос.

– Ты точно хочешь начать без разминки?

Вместо ответа Женя мгновенно просунул руки под локти Егора, сцепил их на спину, поставил ногу позади чужой и резко опустил плечо, навалившись на противника половиной корпуса. Колени Егора подогнулись, и через секунду он упал на спину, поняв это только тогда, когда из груди вырвался сдавленный выдох.

– Хватит жевать сопли, вставай! Я пришёл побороться, а не викторину разгадывать.

Женя помог ему подняться, и вскоре оба они стали ходить по окружности, выбирая наилучший момент для атаки – тяжело дышащие, но пока не горячие, лишь разогревающиеся. Где-то вдали включили музыку, из тренажёрного зала доносился шум бьющейся друг об друга стали, но все эти звуки не долетали до Жени. Он был полностью сконцентрирован на ногах и корпусе Егора. На ногах и корпусе, больше ни на чём. Катя наконец покинула голову, хотя бы на время. Осталось только поймать нужный момент и…

Егор прошёл в партер и вырвал у Жени землю из-под ног. Когда лопатки ударились об пол, голубые глаза оказались сверху. Вот оно – то, ради чего сюда стоило приходить. Настоящая борьба, в которой можно почувствовать себя зверем, забыв обо всём остальном. Например о том, что кто-то совсем недавно назвал тебя обиженным мальчишкой и спросил, не потерял ли ты случайно свои яйца.

Не теряя ни секунды, Женя занёс правую ногу за шею Егора и тут же согнул в колене. Положил на левую и с силой сжал их, мигом перекрыв сонную артерию. Наступает ночь, друзья, и монстры спешат выйти наружу, так скорее ложитесь спать! Ложитесь спать или к вам в комнату заглянет серенький волчок и откусит половину всей вашей плоти, оставив истекать кровью на смятой простыни, украшенной яркими цветочками! И волчонок будет улыбаться! Улыбаться своими серыми глазками, ведь хватит уже играть в обиженного мальчика! Обиженных мальчиков едят волчицы, а мы ведь не хотим быть съеденными? Не хотим? Или…

Егор уже несколько секунд стучал по ноге Жени, но тот не переставал душить, так что мир перед глазами Егора начал окунаться во тьму. Ещё немного, и он точно вырубится. Поэтому его кулак с силой врезался в лицо Жени, и как только это произошло, железные тиски исчезли с шеи. Воздух ворвался в лёгкие, мир взорвался красками, что выплеснулись из множества чёрных точек. Откашливаясь, Егор начал подниматься на ноги, и автоматически он попятился назад, потому что стоять без колебаний было невозможно. Мельком он увидел, что по нижней половине лица Жени течёт кровь, да такая яркая, что контрастно выделялась на светлой коже.

– Это что сейчас было? – Егор не скрывал раздражения в своём голосе. – Ты усыпить меня решил или что?! Я же несколько раз стучал тебе по ноге!

– Извини. Я…просто задумался. Такое впервые.

– Вот что. – Он подошёл к Жене и сжал его плечо, смотря прямо в глаза. – Тебе нужен отдых, приятель. Хороший, мать его, отдых. От физических и психологических нагрузок, иначе последним, что увидишь в жизни, будет гиря. Приходи сегодня вечером во «Флирт». Хотя я, наверное, даже зайду за тобой.

– Мне не нравятся клубы. Туда приходят только для того, чтоб найти, с кем потрахаться.

– Значит, ты заходил не в те клубы. Не бойся, рядом будем мы с Владом, так что расслабься.

– А Вику возьмём?

Егор поморщился и виновато улыбнулся.

– Женщины, безусловно, прекрасны, но бывают такие моменты, которые лучше провести без них. Посидим исключительно мужской компанией, разгрузим мозги и хорошенько отдохнём. Я вижу, ты всё переживаешь из-за Кати, да?

– Нет. – Женя вытер стекающую на губы кровь и, посмотрев на пальцы, добавил: – Ни хрена я не переживаю. Ни капельки. Даже не думаю о ней. Кстати, спасибо за то, что чуть не сломал нос.

– Обращайся, compadre, если захочешь повторить. Возьми в углу перчатки и побей вон ту дуру, – Егор указал на грушу, мирно висящую в конце зала. – как выпустишь пар, нормально поговорим. Запомни, Жень: девушки – это хорошо, но не позволяй им проникать к себе в голову. Не зацикливайся на них, вот и всё. А я как раз побегу к своей, проверю, не сошла ли она ещё с ума.

Егор улыбнулся и затрусил к Вике, мягко ступая на синее татами. Женя подошёл к аккуратно сложенным перчаткам и, взяв одну пару, еле слышно произнёс:

– Может, ты и права.

* * *

Половина этого месяца казалась Кате адом, но в другой половине жизнь начала становиться легче, хотя ничего, вроде бы, не поменялось.

Кроме чувств. Они, конечно же, лавировали только так.

Но самой большой проблемой, о которой постоянно думала Катя, был далеко не Женя. Ребёнок. Точнее, небольшой зародыш, который мог в ней развиваться после изнасилования. В первый день, что они полностью провели с Женей вместе (после душной, очень душной палатки), Катя забежала в аптеку и еле нашла то, ради чего была готова порвать любого, кто встал бы у неё на пути – постинор, обладающий гестагенными и антиэстрогенными свойствами. Её напугал огромный список противопоказаний, но решительность вернула другая мысль: уж лучше повредить репродуктивную систему и больше никогда не рожать, чем вывалить на свет чудо, чей отец изнасиловал мать, пока на его спине тихо лязгал автомат.

Катя выпила таблетку и всей душой была благодарна Жене за то, что он не стал спрашивать, зачем она ходила в аптеку. Судя по всему, он не знал, на что способна его сперма, раз так спокойно кончил внутрь и не переживал по поводу последствий. Женя как-то упоминал, что от родителей в его семье было только название, и если это действительно так и было, тогда неудивительно, почему анатомия женского тела для него до сих пор оставалась тайной. Что ж, оно и к лучшему. Не нужно пугать его возможностью появления ребёнка, а потом объяснять, что ЕГО ребёнка не будет, потому что яйцеклетка уже «закрыта» чужим сперматозоидом. Да, иногда жизнь рассказывает анекдоты лучше многих комиков.

Тревога не отпускала Катю ни на секунду: каждую ночь ей снились кошмары, а днём постоянно казалось, что вот-вот произойдёт нечто ужасное. Но ничего не происходило, тревога не отступала. И только когда на трусиках появилось небольшое красное пятнышко (впервые Катя так обрадовалась месячным), с души упал огромный камень.

Значит, не беременна.

Слава Богу.

Менструация началась 15 июня (как раз в тот день, когда Катя всё таки-решила дождаться Женю в питомнике) и закончилась через пять дней, 20 июня, аккурат вписавшись в привычный цикл. Кате посчастливилось унаследовать лучшие гены, так что для неё «эти дни» не были критичны, как для некоторых женщин, хотя приятного тоже было мало. На помощь пришла йога. О, это расслабляющее тело занятие, окончание которого лишь немногим не дотягивало до нежного секса. Силовые тренировки как и те, что были направлены на пластику, тоже вносили свою лепту: они отгоняли ненужные мысли и заполняли мозг эндорфинами. К концу июня Катя, стоя перед зеркалом во весь рост, заметила результаты своих работ: ягодицы стали более упругими, живот чуть просушился, так что теперь сквозь кожу просачивался пресс, при сведении лопаток тени скользили по мышцам спины, а икры на ногах укрепились, превратились в настоящую броню.

Но тренировки не могли длиться вечно, а потому мысли всё-таки прокрадывались в голову. И чувства… да они никуда и не уходили, Катя просто пыталась зарыть их глубоко под почву, что именовалась памятью. Она чувствовала влечение к Жене, чувствовала, что ХОЧЕТ к нему, но одновременно с этим презирала его за то поведение, что обычно бывает у обиженных мальчишек: ты не хочешь делать так, как хочу я, поэтому я не буду с тобой разговаривать! А ты уже бегай за мной сколько хочешь.

Двух встреч было достаточно. Катя не собиралась унижаться и сто раз просить одно и то же. Не хочет говорить? Ну и ладно! Если не умеет быть мужчиной, значит, не достоин иметь женщину.

Так рассуждала Катя. Рассуждала и убеждала себя в своей правоте, но чувствовала, как что-то внутри скребёт стенки сердца, пытаясь вылезти наружу.

Отвлечься от чувств ей помогали новые подруги, которых она успела завести в стенах Чистилища. Не то чтобы она старалась это сделать, всё вышло само собой, как часто бывает в новых, незнакомых тебе местах. Человек – социальное существо (Господи, какое отвратительное слово), и как бы всё равно тебе не было на своё одиночество, рано или поздно ты установишь с кем-нибудь контакт – это просто неизбежно. Так и Катя обрела новых подруг, когда те подсели к ней за стол на одном из завтраков. Второго июня, если быть точнее. И хоть поначалу казалось, что все эти девицы будут лишь докучать, совсем скоро Катя поняла, что ей действительно становится интересно проводить с ними время. Особенно с Лизой. За месяц они стали чуть ли не лучшими подругами. Кажись, ещё чуть-чуть, и она точно поделиться своими переживаниями о Жене.

Лизе было тридцать пять лет, и выглядела она ровно на свой возраст, но при этом сохранила в себе красоту, дарованную ей природой. Её волосы были чернее угля, и на их фоне яркие голубые глаза казались ещё привлекательнее. Лиза не относилась к красавицам, но что-то в движении её губ, в том, как она смеялась, привлекало мужчин. И привлекло одного из них, за которого позже она вышла замуж…и в первую брачную ночь пожалела об этом.

Они с Катей сразу же нашли общий язык и к концу июня успели поделиться друг с другом небольшими секретами – не совсем секретами, но теми вещами, о которых не захочется трепаться с каждым встречным. Лиза рассказала Кате о пристрастии своего мужа к алкоголю (бывшего мужа, дорогая, спасибо светлячкам), о том, каким после работы она был уставшим и злым, так что если вдруг ты слишком шумно дышала, то тут же получала кулаком по морде. Груди Лизы окрасились тёмно-голубым от синяков, на левой руке виднелось несколько шрамов от прижигаемых там сигарет, а во рту не доставало трёх зубов, выбитых тяжёлой мужской рукой. «Это он сделал после того, как один из учеников нахамил ему. Он преподаёт… ой, прости… преподавал в школе, и на одном из уроков в седьмом классе какой-то умник прокричал: «Наш препод становится мистером Пропером!» Это потому что она начал рано лысеть, причём довольно стремительно. – На этом моменте Лиза глубоко задумалась, явно уйдя в закоулки своей памяти. – Ну вот, ему нахамили, унизили – унизил ребёнок, – ион, естественно, разозлился. А своих учеников он трогать не мог, может быть, поэтому отыгрался на мне. Он всегда отыгрывался на мне. Ему нравилось причинять боль. Знаешь, у него и вставал только тогда, когда я начинала кричать от боли…и захлёбываться собственными слезами».

Катя поразилась тому, какими мужчины бывают жестокими. Особенно по отношению к женщинам. Такое чувство, будто они воспринимают жён как данность, которая никуда не денется, как чёртову секс-игрушку, с которой можно сделать всё, что только вздумается! И ведь самое страшное заключается не в этом. Самое страшное вот что: эти монстры, эти чудовища ничем внешне не отличаются от хороших мужчин. Их можно даже спутать с последними, ведь все маски спадают лишь после свадьбы, когда пути назад практически нет. Ты можешь пойти на свидание с молодым парнем, быть может, у вас завяжется роман, дни перед свадьбой покажутся самыми волшебными днями в твоей жизни, но как больно вопьются в глаза осколки розовых очков, когда он впервые укусит тебя за грудь и сожмёт горло, а после и вовсе сломает нос. И тогда уже, дорогая, ты ничего не сможешь с этим поделать. Не сможешь рассказать об этом хотя бы одной своей подруге, а если попытаешься, твой рот тут же наполнится кровью.

И тем не менее Лиза была очень приятной в общении, Кате оставалось лишь догадываться, сколько силы внутри этой женщины, что она может так легко улыбаться после ТАКОЙ жизни. Вместе они ходили на завтраки, обеды, ужины, вместе посещали тренажёрный зал и…вместе смотрели фильмы. Лиза оказалась той ещё киноманкой. «Знаешь, – сказала она как-то Кате, когда та спросила про такое увлечение фильмами, – пока муж регулярно тебя избивает, ты просто не имеешь права выйти на улицу и показаться на людях, иначе он тебя точно убьёт. Поэтому и приходилось смотреть фильмы. Благо, у нас дома всегда был интернет».

За время, проведённое с Лизой, мысли о Жене как-то потухли, ослабли, их яркие краски блекли в сознании подобно тонким силуэтам людей, уходящих в туман. И, наверное, оно было к лучшему. Всё-таки у неё тоже есть гордость, и если Женя решил поиграть в обиженку, которая ещё не научилась быть мужчиной, то пусть играет, Катя не станет ему мешать. Пусть играет, но один, сам с собой – он подросток, уже привык. Ей не нужны эти нервотрёпки.

Сегодняшнее утро началось с хорошим настроением, даже чуть приподнятым несмотря на всё то, что произошло с миром. Но сейчас жизнь потихонечку налаживалась, а грустить вечно было невозможно, особенно с Лизой. Уж она то умела вызвать улыбку и пробить на смех, даже если казалось, что ты по колено в дерьме. Наверное, это одно из лучших качеств, что только можно найти в человеке – оптимизм. Катя искренне восхищалась своей новой подругой и не боялась показывать это. Лиза действительно воплощала собой всю женскую силу, красоту и то, что некоторые мужчины привыкли называть «стервозностью» – умение быть собой даже под колоссальным давлением. Она не очень любила рассказывать об их отношениях с мужем (с бывшим мужем), но когда рассказывала, то тут же начинала грызть ногти. Даже после смерти своего насильника Лизу захватывал страх при одной только мысли о нём.

После разговора с Женей – неприятного разговора, от которого настроение у неё упало ниже плинтуса – Катя решила заглянуть к Лизе, скоротав время до обеда. Может, они посмотрят какой-нибудь фильм (непонятно откуда Лиза раздобыла ноутбук с дисководом, и теперь она каждую неделю выискивала диски с фильмами), а может, они просто поболтают или решать сходить куда-нибудь, ведь Катя была уверена, что куда они пойдут, будет весело. Лиза была стопроцентной гарантией этого.

Но планы поменялись, и Катя поняла это в тот миг, когда перешагнула порог. Серо-зелёные глаза взглянули на неё из-под чёрных волос.

– Приветствую тебя в своих хоромах. Я скоро умру, так что можешь забирать их себе.

Она лежала на кровати, крепко обнимая руками подушку. Простынь под её телом смялась, и на белой ткани красовались алые пятна крови, от вида которых Кате сразу всё стало понятно.

– Всё ещё они?

– Да, уже восьмой день. Не знаю, что такое: голова просто раскалывается, постоянно рвёт, а живот всё тянет и тянет! Даже обезболивающие уже не помогают!

По голосу Лизы чувствовалось, что ей действительно тяжело. У Кати ни разу не было по-настоящему тяжёлых месячных – слава Богу, – но ей хватило одного взгляда на свою подругу, чтобы понять, какую боль испытывают некоторые женщины, которым меньше повезло в жизни. И самым грустным в этом всём было то, что ни один мужчина на свете никогда не прочувствует это и не сможет полностью понять страдания своих вторых половинок. Да, именно страдания. Мужчины могут усмехаться, слыша это слово, но именно их – страдания – женщины и испытывают каждый месяц, начиная подростком и заканчивая дамой в возрасте.

Но у Лизы, похоже, в этот раз было что-то гораздо серьёзнее. Катя решила не штурмовать подруге мозг и дать ей отдохнуть, а сама она, пожалуй, пойдёт в библиотеку и возьмёт какой-нибудь женский роман, в которых мужчины сильные, умные, отважные, а женщины совсем немного не дотягивают до богинь. Пальцы уже легли на ручку двери, когда Лиза сказала:

– А, Катюш, я чуть не забыла! – Она приподнялась на локте и убрала с лица чёрные волосы. – Тебя искал какой-то дедушка. Судя по тому, как он говорил, ты ему очень нужна.

Глава 16 Целующиеся реки

Реки становятся красными.

Впервые Джонни услышал это во сне. Но это был не просто сон, нет, далеко не сон. Во снах ты не ощущаешь ветер ТАК, что аж чувствуешь, как по коже пробегают мурашки. Во снах не бывает таких ярких красок, обычно все цвета затуманены бледной дымкой, в которой проглядывает нереальность происходящего. Ты можешь не понимать, что спишь, но во сне ты никогда не подумаешь, что это всё действительно по-настоящему, эти голоса тебе не кажутся, а шёпот, раздающийся у тебя за спиной – вовсе не галлюцинация, он просачивается в голову и щекочет мозг.

На протяжении месяца Джонни снился один и тот же сон. Каждую ночь. Каждую чёртову ночь против своей воли он окунался в чужой, незнакомый ему мир. И странный. После полуночи, когда наконец удавалось заснуть, страх скользил по телу тонкими щупальцами, пока ужас охватывал сознание. Простынь впитывала в себя холодный пот. И хоть в эти моменты Джонни окружала одна темнота, он видел лишь красное.

Реки становятся красными.

Как приятно слушать их ласковое журчание, правда? Иногда они стремительно несутся к ведомым только им краям, а иногда лениво текут по земле, словно отдыхая от тяжёлой работы. Но реки, которые видел Джонни, не неслись и не текли – они вскипали… и вскипали так, будто камни под ними всё нагревались и нагревались, а весь жар исходил из самой глубины планеты, из центра палящего ядра.

Реки становятся красными. Они заполняются кровью.

Сон никогда не изменялся, так что к концу месяца Джонни уже знал, после чего проснётся ранним утром – мокрый от пота и чувствующий биение сердца в собственном горле. Но тем не менее ужас не ослабевал, а даже наоборот – с каждой последующей ночью сон проникал в сознание глубже, задевая самые чувствительные рецепторы мозга. Всё происходило по одному сценарию, что был написан каким-то психом. Минута за минутой, час за часом – время сливалось в этом сне во что-то вязкое, неприступное, что никак нельзя понять.

И детали… самым ужасным были детали. Они впивались в глаза, во весь голос крича, что всё происходит по-настоящему.

Первыми появлялись камни. Острые, неприступные, угрожающие порвать твою плоть и выпустить кровь наружу…окрасив реки красным. Потом Джонни начинал подниматься (кто-то повалил его; он не мог этого знать, но тем не менее знал), в этот момент его колени всегда с хрустом распрямлялись, после чего он выпрямлялся и, чуть пошатываясь, шёл вперёд. И только когда носки ног проскальзывали несколько метров, Джонни останавливался и с ужасом озирался вокруг, чувствуя, как воздух застревает в груди.

Он стоял на крутом склоне горы. Прохладный – но не приятный, нет, чёрт возьми, не приятный – ветер прижимал белую рубашку к телу. Перед Джонни, в нескольких шагах от него, простиралась огромная пропасть, которая затем перерастала в каменное, покрытое трещинами поле. И камень был красным. Небо было красным. Казалось, потолок мира облили кровью, и теперь пушистые, набухшие облака несли с собой крупные алые капли. Скоро начнётся дождь. Дождь из крови. И тогда реки станут красными.

Джонни стоял на крутом склоне горы и смотрел на яркую магму, что просачивалась из-под трещин. Уродливыми линиями они тянулись по всему полю, переливаясь отвратительным оранжевым цветом, и совсем немного не дотягивались до того, к чему теперь был прикован взгляд Джонни – к гигантской красной горе, вершина которой ласкала кровавое небо. Гора возвышалась над всем миром, и луч жаркого солнца, пробивающийся сквозь грозные облака, вклинивался в центр горы и разрубал её пополам. Контуры склонов чётки виднелись на алом фоне и внушали ужас – Джонни видел на них каждую травинку, каждую обломленную веточку, что была окрашена кровью. Он понимал, что стоит на точно такой же горе, что за его спиной второй луч прорезает острые камни и вгрызается в ядро Земли, но всё равно не мог оторвать взгляд от противоположной горы. На миг в голове всегда промелькивала одна и та же мысль: «Пара шагов. Всего пара шагов, и я провалюсь в неизвестность. Меня встретит могила. Меня встретит кровь. Меня встретит ад».

Вдали играли колокола, звон которых предвещал Апокалипсис. К кровавому небу взлетела стая воронов, и в клюве каждого из них был мёртвый птенчик. Чёрные крылья прорезали воздух. Крики разносились по неизвестной долине. К подножию горы подходили тени волков. Джонни ясно слышал, как мягкие подушечки лап царапались об острые камни. Шерсть волков переливалась огнём, уходящим под самую кожу. Пламя играло на хвостах и превращалось в уголь на чёрных мордах, глаза на которых утопали в жаре. Главарь волков сжимал меж зубов ещё дёргающегося кролика. Хрустнули кости. Выплеснулась кровь. Джонни содрогнулся. Земля сотряслась.

Луч в горе становился всё ярче. На этом моменте – когда стая воронов терялась в наполненных каплями крови облаках – во сне всегда начинали стучать барабаны. Изнутри, из-под дрожащей земли. Магма выплёскивалась из трещин при каждом ударе. Волки подхватывали её налету и…смеялись. Джонни слышал их булькающий смех.

Ноги подкашивались, но ступни будто вросли в красную землю горы. Она не хотела отпускать его, не желала отпускать его. Страх втягивался вместе с осквернённым воздухом и царапал горло. Джонни чувствовал, как по гортани течёт кровь, и хотел выплюнуть её, но не мог ничего сделать. Он лишь смотрел на простирающийся перед ним ад.

И тогда… после того, как волки перегрызли друг другу глотки под удары барабанов… откуда-то издалека доносился шум текущих волн. Они приближались… приближались как годы старости, стремительно и незаметно. И ещё до их появления на каменном поле, Джонни понял, какими будут реки.

Реки будут красными. Реки становятся красными от крови, что так обильно стекает с кончиков пальцев.

На этом моменте колени всегда подгибались и ударялись об землю, пока глаза наблюдали за тёмными щупальцами, что тянулись к огромной, возвышающейся над всеми горе. Реки вгрызались в камни и подминали их под себя, но тут же получали отпор. Камни раскаливались, вскипали, и на поверхности рек тут же появлялись пузыри. Над ними начинал клубиться пар, и вскоре он уже прятал за собой гору и трупы волков, которые наполовину в трещины утащила магма.

И когда из-под глубин рек взвизгивали женщины, Джонни просыпался.

Но только не сегодня, только не этой ночью. Этой ночью сон продолжился, и когда в мозг ворвалось осознание этого, всё внутри заполнил страх. Клубами чёрного дыма он заполнял лёгкие и разливался по венам обжигающей магмой. Ужас сковал кости и впился в них острыми зубами, которых испугался бы самый сильный дикий зверь. Сегодня реки продолжали течь и бороться с горячими камнями, что злобно, яростно шипели на весь мир! Джонни старался не дышать, не вдыхать аромат крови, но она силой протиснулась в нос и отдалась металлическим привкусом во рту. Что будет дальше? Почему эта чёртова гора становится всё ярче и ярче?!

Джонни попытался встать, но его согнутые в коленях ноги даже не дрогнули. Ни одна мышца не дрогнула, все они окаменели, пока каждую из них омывала оранжевая магма. И в это сне – в этом продолжении ужасного сна – реки всё-таки коснулись подножия горы. Как только это произошло, чьи-то пальцы мягко коснулись плеча.

– Красиво, правда?

Голос принадлежал мужчине. Улыбающемуся мужчине. Джонни не мог этого знать, но он ЗНАЛ, что волосы у этого мужчины чернее угля.

– Вид завораживает – я всегда так говорю. Завораживает… какое интересное слово, не находишь? Я бы даже сказал «замораживает», но мы в аду, а холода здесь не бывает. Только жар, жар и жар… Один чёртов жар, как обычно говорят люди.

Джонни не мог повернуть голову. Казалось, кто-то вставил в его шею сломанные шарниры.

– Эти реки напоминают мне щупальца. Огромного такого, знаешь, монстра. Например, Ктулху. Когда-нибудь читал Лавкрафта?

Нет, захотел шепнуть Джонни, но с его губ сорвался лишь сдавленный стон. И тем не менее тот, кому принадлежал этот ласковый голос, понял его, услышал его. Ад слышит всё, даже наши самые скрытые страхи.

– А жаль. Лавкрафт был хорошим собеседником, даже интересным. Мне нравилось болтать с ним ни о чём и одновременно обо всём. Таких людей мало… очень мало. Большинство из вас наполнены дерьмом, пытаются казаться сильными, но нихрена не понимают настоящее значение силы. Стоит их прижать, как-то напугать, показать им то, что они так боятся увидеть, как все они вдруг становятся слабыми, и их неимоверная силища куда-то исчезает. – Чужое дыхание стало ближе. Джонни ощущал его тёплое дуновение на своей коже. – Но у по-настоящему сильных людей есть определённый запах. Аромат. Я его чувствую. У Лавкрафта был такой запах. Пётр Первый пах так же, а Александр Македонский буквально фонил им за тысячу миль – вот почему он захватил половину тогдашнего мира. Этот запах невозможно подделать, но человек может его в себе создать, и меня, честно говоря, это поражает. Причём вы можете создать его в любом, в абсолютно любом возрасте. Сколько уже лет живу, всё не перестаю удивляться некоторым личностям. Но даже у самых сильных из них есть страхи. Страхи, способные сломать их стальной хребет.

Джонни увидел, как сбоку от него сел тёмный силуэт. Увидел свисающие с обрыва ноги и яркие блики на чёрных лакированных туфлях, отражающих сияние спускающегося с неба луча. На плечо Джонни легла чужая ладонь, и от одного этого соприкосновения – от одного этого контакта с потусторонним существом – сердце провалилось в пустоту. Из глаз потекли слёзы. Красные слёзы.

– От тебя пахнет так же, Джонни. Или, вернее будет сказать, Виталий, да? Хотя мама никогда не называла тебя по имени. Она называла тебя чмом. Помнишь?

Он помнил. Помнил, как с ювелирной точностью подделывал в школьном дневнике оценки, лишь бы мать опять не окрасила эти страницы его кровью. Помнил, как плакал в плечо подруге, когда на него внезапно напала истерика после десяти пропущенных звонков от матери. Он всё это помнил. Отец вбил в его память одну простую истину: пока ты мелкий, имеют тебя, а потом, когда вырастешь, уже ты начинаешь иметь других.

– И ты начал иметь других, Джонни. – Рука на плече сжалась, но боль не пришла. Казалось, пальцы состояли из мягкого пуха. – Ты вырос. Перестал быть маленьким мальчиком и стал взрослым, сильным мужчиной. И тогда в Петербурге появился маньяк, слухи о котором мгновенно расползлись по всему городу. Жители приходили в ужас, когда узнавали, что в Таврическом саду нашли тело изнасилованной девушки. И не просто изнасилованной, а лишённой плоти на своих бёдрах. Их просто…съели. Правда ведь, Джонни? Их съели?

Это была правда. Ту девушку звали Полина, она работала воспитателем в детском саду, здание которого было покрашено нежным розовым цветом. Полина… эта милая девушка, повстречавшая в одной из кафешек симпатичного молодого человека, стала его первой жертвой. Именно она возглавила список всех тех несчастных, кто повёлся на красоту голубых глаз.

– На трупе той девушки нашли ещё несколько следов зубов, и почему-то полиции так и не удалось найти обладателя этих секреций: слюны, крови и спермы. Поначалу ты был жутко неосторожен, Джонни. Жутко, жутко неосторожен. Но удача постоянно улыбалась тебе, поэтому ты так и не загремел за решётку. А может, тебе улыбалась вовсе не удача. Может, тебе улыбался дьявол.

После этих слов наступила тишина. Смолкли крылья улетевших воронов, сердце перестало стучать по костям. Всё вокруг утонуло в молчании, и только неугомонный ветер проходился по поверхности красных рек и просачивался меж камней, окрашенных чужой кровью.

– Маньяк продолжал держать город в напряжении. Несколько лет жители Петербурга опасались выпускать своих детей одних на улицу, хотя ни один ребёнок не стал жертвой кровожадного хищника. Он выбирал определённых женщин. Так, Джонни? Ты же помнишь, что каждая убитая была похожа на другую как две капли воды?

Он помнил. И боялся… боялся того, что скрывалось за этими похожими лицами, что поджидало его там, наточив острые зубы.

– Твоя мама была полненькой брюнеткой – пышечкой, как она любила говорить своим подругам. «Я не толстая, я пышная, чёрт возьми!» И хоть она лупила своего сына и била смертным боем, сексуальность её никуда не терялась. Ты же помнишь, Джонни, какой она была сексуальной? Помнишь, как тайком проникнул в её комнату, нюхал её трусики, зажал их зубами и начал рьяно мастурбировать? Помнишь, как бешено колотилось сердце, пока ты глубокой ночью стоял по центру комнаты, смотрел на эту спящую суку, которую ты называл «мамой», и передёргивал свой затвор, боясь, как бы капнувшая с кулака сперма не разбудила её? А потом, на следующий день, ты терпел её истерики и удары. Ненавидел её! Готов был изрезать разделочным ножом…и хотел трахнуть. Потому что их твоей головы никогда не вылезали эти бёдра.

По щекам скатывались слёзы. Они прожигали собой кожу, но Джонни не чувствовал боли – он полностью вернулся в воспоминания, как сбежавшие грешники возвращаются в ад.

– Все жертвы Петербургского маньяка были полненькими брюнетками с голубыми глазами, и каждую из них находили с откушенными бёдрами и сосками. Их так и не нашли, потому что маньяк всё проглатывал. Упивался кровью. Упивался криками…и кончал, когда лица женщин сменялись лицом матери.

Над горизонтом всплыло солнце. Оно обдало гору кровавым сиянием и растеклось у его подножия алой лужей, всё разрастающейся и разрастающейся. Реки примыкали к ней подобно голодным щенкам, что тянулись к груди своей матери.

– Она умерла от инфаркта, когда тебе было семнадцать. Ты должен это помнить, потому что испытал в тот день мощнейший оргазм. Такой, какой не испытывал никогда. И именно после этого дня город содрогнулся от ужаса, а позже некоторые брюнетки специально перекрашивались в другой цвет, ведь все уже знали, кого выбирает маньяк. Но никто не знал, ПОЧЕМУ он выбирает конкретно таких женщин. Никто не знал, какие отметины остались на теле маньяка и кто их оставил. Мама. Любимая мама. Ненавистная мама. Ненавидимая мама. И чертовски… чертовски сексуальная мама.

Джонни сглотнул накопившиеся слюни. Они лезвием прошлись по внутренней стороне горла, заставив стекать по ней тёплые ручейки крови.

– Но потом всё изменилось. Так резко, что аж дух захватывает! Любовь… в твою жизнь вклинилась любовь. Оказывается, и маньяк способен полюбить. Кто-то смог угомонить в тебе ненасытного зверя, которому было всё мало и мало, который наслаждался теми моментами, когда ствол пистолета вспарывал чужое нёбо. И звали этого «кого-то» Марго. Ты же ещё не забыл Марго, Джонни?

Нет, не забыл. Он до сих пор помнил её светлые волосы, что стелились по спине подобно лианам в диких джунглях. Помнил её сладостный голос, слыша который он, тридцатилетний мужик, замирал словно мальчик, впервые увидевший оголённые женские груди. Её глаза светились ясностью лета, переливаясь ярким зелёным цветом вокруг глубоких зрачков. Глядя на стройную фигуру Марго, можно было назвать её худышкой, но Джонни так не считал. Для него она была идеальна, и каждый изгиб её тела он чуть ли не боготворил, проводя по ним чуть дрожащими ладонями.

– Может, и сейчас ты этого не понимаешь, но она отличалась от всех твоих жертв. Очень сильно отличалась. Как и от твоей мамы. – Обладатель приятного голоса улыбнулся. Его улыбка просачивалась в словах – таких тяжёлых, что даже адский ветер не мог их подхватить. – Эта стройная блондинка, покорившая сердце маньяка, ничем не была похожа на его мать. И, наверное, поэтому ей удалось вытащить его из собственного кошмара, длиною в целую жизнь. Надо отдать тебе должное, Джонни, ты действительно смог завязать писюн узелком. Больше ни одного изнасилования, ни одного убийства, только семейная жизнь, счастье, радость и чёртова любовь! Да… жизнь стала налаживаться, дружище. Ты начал становиться лучше и уже почти не вспоминал о бёдрах своей мамочки, а вместо этого обнимал жену и прижимал её к себе, искренне веря, что всё будет хорошо. Прямо самая настоящая сказка, где в конце все жили долго и счастливо, не находишь? Но всё равно жители Петербурга ещё долго боялись того маньяка, слухи о котором никогда не смолкали. И притихли они лишь тогда, когда на свет появилась Линда.

Мышцы содрогнулись. По коже пробежали мурашки. Одно это слово – это имя – заставило сердце биться чаще, чуть ли не выпрыгивать из горла.

– Линда была лучиком солнца во всей твоей жизни. Настолько ярким, что затмила кромешную мглу твоего прошлого. Как приятно осознавать, что вместе с любимым человеком, вдвоём, вы воспитываете общего маленького человечка! Стал отцом… примерным семьянином… хорошим мужем и потрясающим любовником. Ты даже не задумывался, почему таз больше не устаёт при продолжительном сексе. Нет, не задумывался. Не хотел ворошить прошлое.

Пар над реками превратился в густой туман. Контуры горы, что будто была соткана из жёсткой человеческой плоти, расплывались за белой дымкой. И хоть от подножия горы Джонни отделяло каменное, покрытое оранжевыми трещинами магмы поле, он всё равно слышал биение небольших кровавых волн о красные камни. Словно они целовались, словно доказывали, что и в аду могут быть страстные поцелуи.

– Целоваться всегда приятно, дружище. Приятно целовать дочку перед школой, желая ей получить побольше хороших оценок. Целовать жену, завязывающую тебе галстук перед работой, потому что ты до сих пор не научился это делать. Поцелуи – это как маленькие соприкосновения человеческих душ. Я говорю про искренние поцелуи, если что. Люди даже не подозревают, какой бешеной энергией обладает это простое действие – слияние двух пар губ друг с другом. Но я-то вижу, я чувствую, как их души в этот момент ласкают друг друга. Это, по правде говоря, до сих пор удивляет меня. Вас, людей, никогда полностью не изучишь. Вы всё время выдаёте новые фокусы! – Рука скользнула по плечу и приобняла его, прижав Джонни к мощной груди. Сквозь белую рубашку (в которой в тот день я собирался на работу) он почувствовал грубость светлого пальто. – И хоть ты целовал Линду каждое утро перед тем, как Марго уводила её в школу, всё же она не получала должного от тебя внимания. А надо было, ведь тогда бы она…

– Нет! – Шёпот наконец сорвался с его губ. Мертвецки-синих, холодных губ. – Пожалуйста, остановитесь! Я не…

– Ты выдержишь, дорогой, потому что уже проходил через это. Ты же помнишь третью кабинку? Эту чёртову третью кабинку, в которой она повесилась? Должен помнить, потому что после этого в общественных туалетах та никогда не заходил в третьи кабинки. Даже боялся взглянуть на них, потому что вдруг там, над опущенной крышкой унитаза качаются тёмненькие туфельки, надетые на маленькие детские ножки?

Оно натирает, папа! Оно очень сильно натирает!

– Если бы ты хоть иногда просматривал её тетради, то заметил бы, как часто на полях она играла в «Виселицу». И обратил бы внимание на то, что ни одно слово так и не было разгадано. – Обладатель приятного голоса рассмеялся. – Девочке всего восемь лет, а она вешается в школьном туалете! Восемь лет… и что же такого могло возникнуть в её голове, что аж заставило сотворить с тобой такое? Ты не думал об этом, Джонни?

Реки продолжали целовать подножие горы – так, как любящие отцы целуют своих дочерей перед походом в школу.

– С Марго вышел громкий развод, который тебе, наверное, никогда не забыть. И после всего этого ужаса в славном городе Петербурге вновь объявились мёртвые полненькие брюнетки с обкусанными бёдрами и изнасилованные так, что в их задний проход въехали бы три фургона. Жители вновь содрогнулись в ужасе. Монстр, который – как все думали – исчез, вдруг вернулся…и принялся за охоту.

Теперь реки не просто целовали гору. Теперь они вгрызались в неё, а залитые кровью камни истошно шипели – Джонни слышал, как между ними вскипает безумный страх.

– После распада семьи Джонни вновь занял трон. Пропал Виталий – точно так же, как и в подростковом возрасте, когда в один прекрасный момент в корзине с грязным бельём ты нашёл мамин лифчик. Ты потерял лучик света по собственной вине. «Папочка, посмотри мой рисунок! Посмотри, как красиво я нарисовала вас с мамой!» И что ты тогда говорил? Ты отвечал: «Подожди, не мешай мне работать, вечером всё посмотрю». И не смотрел… И не слушал. Она же говорила тебе, как сильно её обижают одноклассники. За эти отвратительные кривые зубы! О, в какой уже раз убеждаюсь, что дети – один из самых жестоких видов людей. И именно потому, что никто из них ещё не привык скрывать лица за масками. А лица у большинства…страшнее самой смерти. – На мгновение хватка чужой руки на плече ослабла, но лишь на мгновение. – Твоя дочь знала об этом и хотела рассказать обо всём своему папочке, потому что маме рассказать она боялась. Так уж вышло, в раннем возрасте девочки почему-то больше доверяют отцам. Любящим отцам.

– Я её любил.

– А кто ж спорит? Я уверен, ты любишь её и сейчас. Готов отдать своё сердце, лишь бы её вернуть.

– Да! – Это была чистая правда. Джонни хоть сейчас бы разорвал себе грудную клетку, разбил рёбра и вырвал сердце наружу, если это хоть на пару минут вернуло бы Линду в мир живых. И тогда (клянусь! клянусь! я обещаю!) он посмотрит все её рисунки, всегда будет разговаривать и проводить с ней столько времени, сколько она захочет!

Господи, Линда… Родитель не должен видеть похороны своего ребёнка.

– Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Только честно, ладно? Вот скажи, дружище, тебе нравится это место?

– Нет, – мигом ответил Джонни. Он попытался добавить что-то ещё, но пальцы страха сжали горло так сильно, что больше ни одно слово не сорвалось с губ.

– Можешь про себя называть его адом, хотя я бы не стал. Всё-таки у каждого человека свой ад, все ужасные декорации придумывает он сам, мне даже ничего не остаётся делать, представляешь? Но всё равно вот это, – чужая мужская ладонь указала на тянущиеся к горе кровавые реки, – довольно жутковато. У тебя неплохая фантазия, Джонни. Думаю, это наверняка передаётся по наследству. Ты же не хочешь, чтобы твоя дочь постоянно переживала свой ад? Ад в третьей кабинке, в ужасной третьей кабинке, с которой продолжился твой кошмар. А сам ты будешь вечно стоять здесь, не в силах решиться сделать шаг в сторону, потому что всё вокруг залито красным – кровью твоих жертв. Ты желаешь такое будущее себе и Линде? Желаешь?

– Нет… Я…не хочу.

После этих слов кровавое солнце, что растекалось у подножия горы, улыбнулось и засияло ярче, обдавая всё вокруг алым светом адского заката.

– Тогда слушай меня, Джонни. Если желаешь лучшего для своей дочери, слушай меня очень внимательно, чтобы ты не забыл всё после того, как проснёшься. У меня есть к тебе лишь небольшая, даже крохотная просьба. Я надеюсь, ты мне поможешь.

И Джонни слушал, стараясь запомнить каждое слово, произносимое таким приятным и одновременно пугающим голосом.

Голосом самого Дьявола.

Глава 17 Мужчинам вход воспрещён

Влада смотрела на Алёну, и с каждой секундой ей открывалось всё больше красоты, что таилась в этих ярких зелёных глазах.

Прошло чуть больше месяца с того момента, как Влада оказалась на Чистилище. По воле судьбы, в этот же день она познакомилась с Алёной (точнее, Алёна познакомилась с ней, шандарахнувшись со стула так, что невозможно было не засмеяться!). И за июнь они стали лучшими подругами, каких у Влады никогда, наверное, и не было. Когда-то давно, ещё в средней школе – в классе так седьмом-восьмом – она прочитала в интернете одну очень интересную статью, главной темой которой стало влияние окружения на человека как на личность. Муть скучнейшая, подумала тогда Влада, но уже с первых строк её интерес взлетел до небес. Оказалось, статейка-то действительно ничего! И, как позже выяснилось, написали в ней чистейшую правду – чище была лишь репутация наших любимых чиновников. Тогда, потратив несколько минут своего времени, Влада узнала, что будь человек хоть самым воспитанным джентльменом во всём мире, если засунуть его в общество, скажем так, пяти свиней, он непременно станет шестой. Это закон, отрицать который просто глупо; это одна из аксиом той прекрасной реки, в которой все мы течём, под названием Жизнь. Общаясь с человеком (особенно долгое время), волей-неволей ты всё же начнёшь чувствовать его энергетику и переманивать её к себе. Если он целыми днями ходит как унылая какашка и всё время жалуется на такую жестокую жизнь, то, увы, не удивляйтесь, когда заметите, что сами стали какашкой. Но если… если другой человек излучает позитив (даже в самые трудные минуты!), вы тут же им заразитесь! Это точно-преточно! Мир становится ярче с такими людьми – ценящими жизнь и благодарными, – и ты сам порой не замечаешь, как улыбка всё чаще появляется на твоём лице, как много смеха прибавилось в жизни, а вместо нытья по проблемам ты начинаешь решать их, выискивая способы, а не оправдания.

Алёна была таким человеком. Казалось, девочка, выросшая в детдоме и выживавшая на холодных улицах, не могла быть такой простой в общении, милой и заряжающей морем позитива…но она была. Внезапно Влада увидела в жизни намного больше прекрасного, чем раньше, хотя это прекрасное всегда буквально валялось под носом! И ещё кое-что: Алёна поменяла мышление Влады и открыла ту вещь, от осознания которой перехватывало дыхание. Только вникнув в смысл сказанных Алёной слов, можно полностью поменять взгляд на уже привычную жизнь. И фраза, перевернувшая сознание Влады, звучала так: «Каждое утро, когда будешь просыпаться, помни, что у тебя впереди целый день, который поможет тебе стать лучше, ведь каждый новый день – это новая возможность прожить маленькую жизнь, умещённую в двадцать четыре часа. Цени каждый день, каждое мгновение, радуйся ему и наслаждайся им, пупсик. Тогда у тебя точно всё будет хорошо».

Каждый новый день – это новая возможность… а дальше добавляй что хочешь, всё равно будет верным. Потому что это действительно возможность, а вот для чего – решать уже человеку. Боже, Алёна, как же ты прекрасна! Влада была бесконечно благодарна вселенной за то, что та свела её с таким чудесным человеком.

Сейчас обе они находились в комнате и обе молчали, не произносили ни слова: Алёна сидела на кровати и смотрела непонятно куда, а Влада еле держалась своей маленькой попой на краешке стула и водила кистью по холсту, что стоял прямо перед ней.

– Долго ещё, подруга? Я уже начинаю чувствовать, как моя задница срастается с кроватью.

– Подожди немного, – Влада перевела взгляд с холста на неё и тепло, искренне улыбнулась. – Ты выходишь просто сногшибательной, подруга!

И ведь действительно, ещё ни один портрет не писался с такой лёгкостью. Идея написать портрет Алёны пришла из ниоткуда как бывает со многими блестящими идеями, возникающими тогда, когда их совсем не ждёшь. И если Влада сначала боялась, то теперь все сомнения отпали, потому что… потому что она чувствовала кисть. Да, звучит это странно, но она и вправду чувствовала, как картина общается с ней, как она направляет её руку, водя за волоски кисточки. Это прекрасное чувство. Непередаваемое. Его испытывают за работой творцы, когда вновь создают своё произведение. У всех них разные формы – кто-то пишет ручкой, кто-то вслушивается в пение фортепьяно, кто-то набрасывает карандашом эскизы, – но суть остаётся одной: в моменты творческой работы ты выходишь на какую-то новую, невидимую волну и позволяешь ей вести себя, наблюдая, как перед глазами всё начинает утопать в красоте.

Когда-то Влада мечтала стать художником – профессиональным художником, – но её мечты так и остались мечтами, даже не шагнув в реальность. Лишь на больших переменах из-под её руки выходили захватывающие дух рисунки, а потом терялись в мусорных корзинах. Иногда среди них оказывались чужие портреты (в основном мальчиков), которые Влада тайком рисовала на углу своей парты. Но ни один из тех портретов не создавался так легко, как этот. Казалось, на холсте уже была выписана Алёна, выписана невидимыми чернилами, и Владе оставалось только обвести контуры этого рисунка. Волшебное чувство… волшебное, замечательное чувство! Ты будто отделяешься от тела, и всё твоё существо, твоя душа, которую в этот ты чувствуешь как нельзя остро, сливаются в союзе с чем-то неизвестным, с чем-то потусторонним. Ты отдаёшься этой силе и полностью доверяешься ей, не думая о конечном результате: пусть кисть сама плывёт по холсту – Влада уверена, что каждый мазок не случаен. И из этих мазков появляется Алёна – грациозная, красивая, бесподобная. Её глаза, её яркие зелёные глаза глядят с картины как настоящие – два светлых изумруда, в центре которых сияет искренняя улыбка.

– Я всегда боялась умереть со скуки. Ещё чуть-чуть, подруга, и я точно откинусь. А в этом, кстати, будешь виновата ты. Я сегодня уже два часа позирую, дай мне посмотреть, что там получилось!

– Ну… – Влада с сомнением взглянула на портрет и, немного помявшись, сказала: – Ладно, посмотри, но если я услышу хоть один смешок, я надену этот портрет тебе на голову. Подруга!

Алёна рассмеялась и вскочила с кровати. При этом её кучерявые волосы взметнулись вверх, и почему-то от этого вида у Влады резко сжалось сердце. Маленькая грудь стала ещё меньше, будто рёбра вдруг превратились в резиновые, и кто-то больно (но вместе с тем и приятно) сжал их до маленькой точки. И пока Алёна подходила к холсту, Влада чувствовала, как на неё накатывает жар.

Неужели это всего лишь из-за волнения?

– Я, конечно, ещё не видела ни одного твоего рисунка, но если там будет шедевр современного искусства, я не удивлюсь. Ты как огромный сундук с сокровищами. Вытаскиваем одно, другое, потом смотри на дно, а там…

Она замолкла, как только посмотрела на холст. Влада увидела, как широко раскрылись её глаза, как забавно отвисла нижняя челюсть, и сама повернулась к своему рисунку, пытаясь угадать, какие чувства сейчас испытывает Алёна.

Портрет, хоть и не завершённый до конца, выглядел шикарно. Завораживающе. Это был не совсем портрет – на картине было запечатлено всё тело Алёны, – но именно лицо притягивало к себе взгляд. Тени, созданные Владой из ничего, подчёркивали красоту круглого лица. На нём не было острых скул, но зато каким мягким оттенком розового переливались щёчки, которых так и хотелось коснуться! А глаза… в их глубинах пряталась улыбка, но при этом она не скрывала ничем неприкрытое высокомерие. Его можно было увидеть и в приподнятом подбородке, и в чуть вытянутой шее, но именно глаза говорили: смотри, кто здесь королева. Смотри и не трогай, иначе отрублю пальцы.

Внезапно Владу увидела свою картину как бы со стороны, будто не имела к ней никакого отношения. И увидела написанную ей же Алёну целиком, а не по частям, когда её контуры только-только появлялись. На ней была надета тоненькая белая блузочка, украшенная чёрным горошком. Один её край сполз с плеча и оголил его. Сквозь светлую ткань виднелись полукружия внушительного размера грудей, завидев которые большинство мужчин наверняка почувствует жжение в паху. Полнота Алёны не уродовала её, а даже наоборот – подчёркивала и выделяла все изгибы женского тела. Может, её фигура была далека от общепринятого идеала, но при этом оставалась привлекательной, и Влада готова была поспорить, что многие представители сильного пола предпочли бы эти аппетитные бёдра и крупные ягодицы, чем её костлявый зад и ножки-спички, которые могут сломать при одном неудачном падении.

Пояс украшал чёрный ремень, отражающий сияние флуоресцентных ламп крошечными блёстками. Ноги обтягивали светло-голубые джинсы, и именно в них ноги Алёны (её ляшки, как выразились бы мужчины) выглядели невероятно привлекательно. Сексуально, если на то пошло. Владе было некомфортно думать так о девушке, но почему-то (на один короткий миг) ей захотелось нарисовать Алёну голой. Нагой. Обнажённой. Называйте как хотите, суть остаётся одной.

Неписанными оставались лишь ступни и пол, являющийся сейчас пустым белым пространством. Но даже на этом этапе работы Влада гордилась картиной, но не собой. Она только поддалась ведущей её силе и наслаждалась процессом, как любой хороший творец наслаждается созданием чего-то нового. Несколько дней и ночей на холсте появлялся маленький мир, в центре которого сидела величавая восемнадцатилетняя красавица. Красавица, сверкающая светло-зелёными глазами.

Влада расплылась в улыбке и повернулась к стоящей рядом Алёне. Ей пришлось поднять голову, чтобы заглянуть в лицо подруге, но то, что она увидела, заставило её замереть.

Алёна плакала. Тихо, без всхлипов, не в силах оторвать взгляд от холста.

– Боже… – Вырвалось из её слегка дрожащих губ. – Это… это просто…волшебно.

Жар. На кожу вновь начал накатывать жар – огромными волнами, что накрывают тебя с головой. Владе вдруг стало тяжело смотреть в эти яркие глаза цвета чистых изумрудов, но она уже не могла смотреть на что-то другое. Теперь весь мир уместился в двух прекрасных изумрудах.

– Как ты это нарисовала? Ты… ты правда видишь меня такой?

– Да, – голос не дрожал, но при этом пропитался мечтательностью. – Я всегда говорила, что ты безумно красива.

– Я думала, ты льстишь мне. Ну… из-за лишнего веса там… ещё чего-нибудь, не знаю.

– Дорогая, – Влада коснулась её ладони и чуть сжала её, пустив свои пальцы меж чужих, – у тебя шикарная фигура, она мне нравится. Говорю это тебе от лица всех скелетов мира и тощих задниц тоже. Ты лучшая, Алён. И я написала тебя такой, какой действительно вижу. А вижу я настоящую красавицу.

Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза, еле дыша, боясь спугнуть тишину. Воздух между ними медленно накалялся… и каждый вдох казался чем-то невероятным. Светло-зелёные глаза вглядывались в тёмно-зелёные и тонули в них, пока всё вокруг меркло подобно выцветающей фотографии. Два сердца поймали ритм друг друга и забились в унисон. В унисон… Два сердца забились в унисон.

Алёна наклонилась, и в самый последний момент Влада поняла, что сейчас произойдёт, но уже было поздно. Их губы соприкоснулись. Их слюни мигом смешались. Их языки сначала робко поздоровались друг с другом, но уже через пару секунд задвигались смелее, изучая чужое нёбо. Поцелуй был невероятно сладким – такой Влада не испытывала никогда в жизни. Казалось, по дёснам пробегал сахар. И, может быть, этот внезапный порыв любви (или глупости, или непонятно чего) удалось бы прекратить, может, Влада нашла бы в себе силы отодвинуться и сказать «нет», но тут Алёна сделала то, что отсеяло разум, оставив лишь чувства: она накрыла скулы Влады своими ладонями, и от этого просто жеста что-то в голове резко переключилось.

Ещё несколько секунд удивление металось в сознании, после чего всё тело заполнил неистовый жар.

Их губы всё же смогли отлипнуть друг от друга – медленно, плавно, с тонкой ниточкой общей слюны. Глядя в широко раскрытые тёмно-зелёные глаза, Алёна сказала:

– Я давно этого хотела. Но твой портрет… точнее, мой портрет… Влада, ты чёртова волшебница! Ты единственная, кто видит меня такой.

– Да нет, просто нужно…

– Тшшш… – Она подошла к двери и заперла её на замок, не сводя взгляда со своей подруги. Со своей заливающейся жаром подруги. – В Лас-Вегасе наступает ночь, дорогая. А это означает, что приходит время платить по счетам. Твоя работа бесподобна. – Алёна вновь подошла к Владе. – И я хочу попытаться отблагодарить тебя, детка.

Их языки снова встретились, а уже через несколько секунд на пол спустилась белая, украшенная чёрным горошком блузка.

Маленькие ладошки Влады впервые коснулись оголённых грудей Алёны, и именно в этот момент мир полыхнул огнём.

* * *

Лесбийский секс прекрасен.

Теперь Влада могла смело это утверждать. Ни один мужчина не принёс ей столько удовольствия в постели, сколько принесла Алёна. Женщина знает, как довести другую женщину до оргазма и обеспечить лучшие накатывающие на тело волны наслаждения. Мужчинам этого не понять. Даже самые опытные самцы в нашей галактике имеют лишь слабое мутное представление о чувствительности женского тела; да, может, они и понимают, где нежно надавить языком, а где слегка поводить, но только женщина может доставить такое удовольствие, которое способно испытать сама.

При этой мысли Влада улыбнулась и тут же почувствовала себя счастливой. Действительно, сейчас, лёжа на сдвинутых по центру комнаты кроватях, чувствуя на своём лобке чужую ладонь, она чувствовала себя счастливой. Наверное, это было сумасшествием, но и пусть. Скорее всего, то, что они, лучшие подруги, занялись друг с другом сексом, совсем неправильно, но и на это плевать. Влада не видела никакой вины за содеянное: ни своей, ни Алёны.

Им было хорошо, а это самое главное. Всё остальное не имеет значения.

– Ты так стонешь, подруга, что в следующий раз придётся вызывать бригаду Святцев, чтобы они хоть как-то успокоили тебя.

Владу тут же прорвало на смех. Она не хотела смеяться… но всё равно смеялась, ничего не могла с собой поделать. Смех так и лез наружу! Никогда в жизни не было так хорошо, так приятно просто дышать! Каждый вдох, каждый чёртов вдох насыщал лёгкие сладким ароматом магии, и от этого аромата хотелось растаять. Какой же всё-таки прекрасной бывает жизнь!

– Тебе, кстати, действительно нужно набрать в весе. А то ты совсем худышка-худышка. Теперь будешь есть по полторы порции на всех приёмах пищи: одну свою и половину моей. Мне как раз нужно похудеть.

– Нет! – Влада выкрикнула это так резко, что сама испугалась и дёрнулась отнеожиданности. – Не вздумай худеть! У тебя как раз такие формы… ты мне нравишься вот такой. – Взгляд остановился на большой груди, что поднималась вверх и опускалась вниз. В теле начал зарождаться пронизывающий мышцы ток возбуждения. – Твоя фигура идеальна для меня. Даже лучше, чем идеальна.

– Ладно, хорошо, соглашусь с твоим лестным комплиментом, но всё равно скажу: тебе нужно поправиться. А то – прости уж меня – соски есть, а сисечки куда-то пропали.

Влада шутливо пихнула Алёну и грозно замахнулась, будто считала, что её маленький кулачок, над которым хотелось только поплакать, и вправду кого-то напугает. Уже через пару секунд она снова легла на спину и решила вытянуться во весь свой рост – сто восемьдесят один сантиметр. Лёгкая дрожь быстро стелющимся ковром накрыла тело, и вновь – в какой уже раз за сегодняшний день – в голове промелькнула мысль: я реально чувствую себя счастливой. Это прекрасно.

– Алёна, – голос звучал сонно, почти угасающий, – вот ответь мне на один вопрос, над которым философы бились тысячи лет. Все они были мужчинами и, думаю, мало что в этом понимали, а ты, наверное, понимаешь, поэтому…

– Господи, подруга, так нудно даже лекции в университетах не читают! Говори, что за вопрос?

– Ну… сейчас, погоди, я сформулирую. – Влада не заметила, как взяла в пальцы правой руки мочку уха и начала её массировать. Она всегда так делала, когда глубоко задумывалась, так что уже не обращала внимания на свои действия. – Блин, это сложно! Я ещё никого не спрашивала об этом.

– Спроси меня. Ты что, не видишь? Я же ходячая энциклопедия! В меня впихнули все знания человечества!

– Ладно, – мочка уха освободилась, из голоса пропала сонливость. – Что такое любовь? По твоему мнению. Мне интересно только твоё мнение.

– Любовь? – Зелёные глаза широко распахнулись. Такого вопроса Алёна явно не ожидала. – Ну ты, конечно, нашла что спрашивать. Тем более у меня, выросшей в детдоме.

– Так ты не ответишь?

– Да отвечу, отвечу, дай мне хоть свои извилины соединить. – Она почесала голову, словно и вправду хотела нащупать мозг и заставить его работать. И, видимо, у неё получилось, потому что она тут же заговорила: – Наверное, любовь – это когда двум людям хорошо друг с другом. То есть, я имею в виду, где бы они ни были, в какое бы место их не занесло, если они вместе, то им всё равно будет хорошо. От осознания того, что где-то рядышком есть человек, на которого можно положиться, которого можешь просто так, без всяких слов обнять, и он тебя поймёт, не будет заваливать вопросами, а просто обнимет в ответ. Ну и, конечно, хороший секс. Не бывает хороших отношений с плохим сексом.

– Прямая пропорциональная зависимость.

– О Боже, ещё хоть одно умное слово, и мой мозг начнёт вскипать. Короче, подруга, ты задала вопрос, я ответила. А теперь давай я покажу тебе на практике, что такое любовь.

И прежде чем Влада успела хоть что-нибудь произнести, тёплые пальцы заскользили по её узким бёдрам и утонули в промежности, породив сладостный стон.

Глава 18 Душа Виктории

Произошло то, чего так боялась Вика – Егор начал вызывать у неё страх.

Первые изменения в его поведении стали проглядывать в нём ещё в конце мая, когда они не пробыли на Чистилище и одну неделю. Как раз после той встречи, с которой Влад так любезно попросил Вику свалить куда подальше. Она, конечно, ушла, но ненадолго. Уже через десять минут Вика вернулась и ворвалась в комнату, больше не в силах терпеть какие-то тайны, обсуждаемые за спиной. И, быть может, ей бы попались Егор с Владом, если б она явилась на пару минут раньше. Но её встретили лишь пустые кровати, сохранившие контуры двух мужских задниц, которые как бы говорили: хэй, красотка! Мы совсем недавно были здесь, ты облажалась! Теперь ищи нас по всему кораблю!

Вика ждала Егора около часа. За это время она успела целых два раза попытаться заснуть, прочитать тридцать страниц книги, на обложке которой было написано «ВЛЮБЛЁННЫЙ ХИЩНИК» (полка Влада практически вся была забита литературой), пробежала по периметру комнаты чуть меньше километра и с гневом хлопнула дверью, когда терпение лопнуло, и она всё-таки вышла в коридор. Но как раз в этот момент по нему шагал Егор (нет, он плыл словно призрак. Я помню, что тогда подумала о вернувшихся с войны солдатах, у которых, судя по фильмам, такая же походка). Вика подбежала к нему, но он её будто не заметил – просто пихнул плечом и прошёл мимо. Так, будто она была его бешеной фанаткой, а он – супер рок-звездой.

И именно этот момент, этот равнодушный толчок плечом пустил первую трещину в их отношениях.

Она расширилась после того, как Егор решил не рассказывать Вике о той встрече, на которую его позвал Влад. Он молчал и молчал несмотря ни на что. Переводил темы, пытался шутить, но даже после Великого скандала, который произошёл восьмого июня, когда Вика уже не выдержала и наорала на Егора так, что затряслись стены, он продолжал молчать как проклятый партизан! О Владе и говорить не стоит – из этого, как ей поначалу показалось, милого философа не вытянешь и слова даже если наденешь самое глубокое в мире декольте! Вдруг они обсуждали её? Вдруг Влад рассказал Егору что-то такое, что заставило его резко переменить своё отношение к Вике? Но что мог знать о ней Влад, чего не знал Егор? Да ничего! Иногда этих мужчин невозможно понять, просто, мать их, невозможно! Ещё именно себя они называют рациональными существами, ага. Смотря на этих двоих, единственным рациональным существом Вика ощущала только себя.

Но пугало её совсем не это. До ужаса – до подсознательного ужаса, о котором мы даже не задумываемся – её доводили детали, почти незаметные в течение дня. И именно их незаметность, их непринуждённость заставляли мурашки пробегать по коже. Егор начал говорить по-другому. Вика не могла точно сказать, в чём дело, но она чувствовала, что что-то чужое теперь прокрадывается в его голосе, неродное. Она видела, как часто он проводил пальцами по собственным костяшкам, когда глубоко о чём-то задумывался. Его движения стали нервными, отстранёнными. Вика ощущала витающий вокруг него аромат тревоги; ощущала сердцем, потому что все органы чувств ничего не замечали. Это был всё тот же Егор, всё те же красивые голубые глаза, но теперь в них мелькало что-то, очень похожее на страх.

И этот страх постучал в сознание Вики. Она попыталась не дать ему проникнуть внутрь, но он всё-таки смог пролезть через тоненькую щель и разлиться по венам подобно отравляющему яду.

Секс перестал приносить удовольствие, лишь одну боль. Движения Егора отдавались резкостью, вся нежность, с которой он всегда подходил к этому делу, вдруг куда-то пропала. В чёрных зрачках не было ни грамма любви, и даже в постели, когда Вика всеми силами старалась вернуть любовь, в них сквозил страх. Егор жил в страхе как люди с паранойей живут с неугасающей тревогой в душе. И самым отвратительным, самым ужасным в этом было то, что Вика не знала, ЧЕМ вызван такой страх.

Женя… Вот кто действительно был важен. С его появлением на Чистилище всё разом переменилось, будто каждый только и ждал того момента, когда на корабле нарисуется этот высокий брюнет, лицо которого было украшено заживающими синяками! И что в нём такого? Почему Егор вдруг стал проводить свободное время именно с ним, с Женей, и когда Вика напрашивалась к ним в компанию, губы под голубыми глазами тут же напрягались? Что в этом парне такого необычного? Что?! Да, у него был красивый, спокойным тембр голоса (иногда он даже пробирал до мурашек), но разве этого достаточно, чтобы вот так взять и переключить на себя внимание?! Разве этого достаточно, чтобы пустить трещину в чужих отношениях? Женя… и откуда он только взялся?

Но хотя бы спал Егор не с ним, и на том спасибо. Он всё так же по ночам лежал рядом с Викой, но теперь не обнимал её, а если и засыпал лицом к ней, то посреди ночи вдруг отворачивался, словно не хотел видеть её сквозь опущенные веки. И плакал. Всхлипы были приглушёнными, еле слышимыми, но всё же они были. Иногда сквозь них просачивались редкие слова, иногда просьбы кого-то не трогать, отпустить, перестать мучить!.. а потом вновь раздавались всхлипы, утопающие в прижатой к лицу подушке.

Сейчас Вика находилась в спортзале и пыталась не подавать виду, что с интересом разглядывает Женю, буквально испепеляя его взглядом, готовая мигом отвернуться, если он вдруг посмотрит на неё. После необычной схватки с Егором (на какое-то мгновение Вике показалось, что они дерутся по-настоящему – так правдоподобно это выглядело), оба они разошлись. Голубоглазый красавчик ушёл тягать железки, а кареглазый остался выяснять отношения с грушей, потому что, видимо, только с ней он отношения выяснить и может. Но стоит отдать ему должное, вокруг Жени витало что-то невидимое, что-то такое, что можно почувствовать только на интуитивном уровне. Вика заметила это ещё в первый день. Некоторые мужчины обладают подобной энергетикой, которую, наверное, никто никогда до конца не изучит. Женщины хорошо улавливают её – точно так же, как улавливают нотки различных ароматов, смешанных в одном парфюме. Может, это харизма, может, что-то другое, но Женя определённо располагал к себе людей, хотя было видно, что он не прикладывает к этому никаких усилий. И – что уж тут скрывать? – у него была потрясающая фигура – такая, какую мечтают ласкать девушки во время секса. Но Вика сомневалась, что хоть что-то из этого притянуло Егора.

Женя… кто же он такой? Откуда появилась эта лишняя деталь, так удачно залетевшая в механизм их отношений и ломающая его ко всем чертям?! Женя… тёмная лошадка на борту Чистилища.

Он лупил грушу как бешеный будто, как выражаются мужчины, хотел выбить из неё всё дерьмо. Свет скользил по его спине и переливался бликами на покрытых потом мышцах, от которых тяжело было оторвать взгляд. И снова эта энергетика. Безумная, сумасшедшая энергетика! Казалось, ей пропитана каждая клетка тела Жени, словно он был прозрачным сосудом, наполненным непонятно какой жидкостью: ты чувствуешь исходящий от неё аромат, но сделать глоток сможешь, только если откроешь сосуд.

– Ещё чего. – Вика убрала с лица волосы и продолжила наблюдать за тем, кто с каждым днём отделял от неё Егора. – Кто же ты такой? И почему в столовой тебе разрешают брать больше нормы?

* * *

Она услышала его шаги и сразу напряглась.

Сейчас начнётся. Главное, сохраняй спокойствие, дорогая. Егор привык к твоим истерикам, так что это его не возьмёт.

Она глубоко вдохнула и выдохнула, чувствуя, как в такт её дыханию увеличиваются и уменьшаются лёгкие. Пальцы сами по себе сплелись в замок, иначе они так бы и продолжали трястись. Несколько секунд… Ещё несколько секунд, и он зайдёт в комнату, увидит её, сидящую на его кровати, и, может быть, подумает, что она пришла развлечься, но нет, развлечения остались позади. Ей придётся начать говорить с первых секунд или же она струсит и больше никогда не решится на это вновь. Да поможет ей Бог.

Да поможет мне Бог.

Дверь открылась, ручку держала ладонь Егора. Вика видела на ней каждую линию – глубокие и не очень. Весь мир разом стал чётче, а зрение обострилось настолько, что детали буквально впивались в глаза. Именно в этот момент – в момент, когда Вика так ясно увидела линии на ладони Егора – ей больше всего на свете захотелось ослепнуть. Она могла бы просто закрыть глаза, но в темноте тут же всплыли бы яркие голубые глаза Егора, раньше смотрящие на неё с вожделением, сейчас – с равнодушием, перемешанным со страхом.

И всё же когда он зашёл, трусость не смогла взять верх. Держа спину прямо, как примерная ученица за партой, Вика сказала:

– Привет.

Хорошо. Первый толчок есть. Осталось только разогнаться, и волнение само уйдёт.

– Привет, Вик. Ты здесь что-то забыла?

Конечно, забыла, подумала она. Я же могу прийти к своему мужчине только когда что-то забыла. А забыла я вот что – чувства. Те чувства, которые ты когда-то испытывал ко мне. И даже не вздумай говорить, что на это повлиял апокалипсис, нет, это враньё. Ты приехал забирать меня из дома как настоящий герой, потому что тобой двигала любовь. А сейчас что? Нарисовался какой-то парень, и теперь ты всё внимание уделяешь ему! Как это называется?!

Но вместо всего этого Вика ответила:

– Нет. – И немного подумав, добавила: – Ничего не забыла.

Егор с сомнением посмотрел на неё, и у Вики в голове мелькнула неприятная ассоциация: точно такой же взгляд появлялся у людей, смотревших на бродячую рядом собаку и гадавших: «Укусит или нет?» Зрение обострилось ещё сильнее, и теперь Вика видела красные нити паутины в глазах Егора, что облепляли голубые обручи.

Сейчас начнётся. Держи себя в руках.

– Я хотела поговорить с тобой, вот и пришла. Просто мне нужно…

– Опять насчёт Жени? Я тебе уже сказал, что это всё твои байки. Ты сама всё придумала, вот и закатываешь истерики.

Вика глубоко (шумно) вдохнула. Выдохнула. Вдохнула (шумно). Выдохнула. Фитилёк полыхнул.

– Я прошу тебя, Егор, выслушай меня хотя бы один раз. Один чёртов раз и… – Спокойнее, дорогая, всё хорошо – …и не перебивай меня, пожалуйста.

Он долго смотрел на неё. Очень долго. Секунды под его взглядом растягивались в минуты, и хоть это было невероятно сложно, Вика не позволила глазам опуститься вниз. Егор отвернулся и медленно подошёл к противоположной кровати (Вика специально раздвинула кровати, чтобы секс не стал одним из завершений разговора – его следует довести до конца). Он сел на тёмно-зелёное покрывало, упёрся локтями в колени и, подавшись вперёд, подпёр руками подбородок.

– Я слушаю. Я весь во внимании. Можешь представить, что я одно огромное ухо.

Очень смешно, Егор, шутить над девушкой, которая несколько ночей вслушивается в плач своего мужчины и пытается разобрать его слова, подумала она. Ещё посмейся над тем, что я боюсь тебя. Боюсь твоего взгляда, твоих грязных слов. И тем не менее я сижу здесь и пытаюсь с тобой поговорить.

Она собралась с мыслями и заговорила. Спокойно, чётко выделяя каждое слово:

– Я очень скучаю по тем временам, когда ты просто так, без всякой причины подходил ко мне, обнимал и говорил, что на свете нет никого вреднее меня. – Небольшие волны жара начали подкатывать к щекам. – Сейчас этого нет. В наших с тобой отношениях появился чужой человек. И всё это началось после той встречи, о которой ты почему-то не хочешь рассказывать. – Его голубые глаза на миг сверкнули. На один краткий миг, но его хватило, чтобы заметить в зрачках промелькнувший страх. – Мне страшно, Егор. Я не понимаю, что здесь происходит. Единственный человек, на которого я могу положить на этом чёртовом Чистилище, это ты. И поэтому я прошу… давай будем честны друг с другом. Расскажи мне о Жене и о той встрече. Именно после неё ты так сильно изменился.

Он снова начал поглаживать костяшки своих пальцев. Нежно, с большой аккуратностью, как когда-то ласкал кожу Вики. От этих медленных движений ей вдруг стало не по себе, к горлу подкатил небольшой комок. Всё вокруг стало безумно ярким, будто хотело впиться в мозг и высосать его, расколов голову на мелкие кусочки. И самым ярким в этом ослепительном свете были два голубых огня, прямо смотрящие в распахнутую душу Вики.

– Мы с Женей просто дружим, он хороший парень, вот и всё. Я не понимаю, с чего ты взяла, что он как-то мешает нашим отношениям.

– Да потому что ты всё время проводишь с ним! – Чёрт! Спокойствие мигом улетучилось, но она уже ничего не могла с собой поделать. В какой-то момент цепи, что сдерживали её эмоции, с треском разорвались, и теперь слова слетали с языка быстрее, чем мозг успевал их обдумывать. – Ты будто помешался на нём! Будто влюбился как какая-то фанатка! Он что, действительно так важен для тебя? Больше, чем я?

– Да.

Вика замерла, как только услышала это слово. Одно короткое, ёмкое слово. Даже сердце на несколько секунд остановилось, не в силах поверить услышанному. Да. Женя важнее Вики. Вот так. Приехали. Выходим, уважаемые, конечная.

– Ты даже не представляешь, о чём говоришь, Вик. И раз ты хочешь честности, получи её – Женя для меня важнее, чем ты. Я, кстати, должен тебе кое о чём рассказать. Ещё вчера хотел, но ты уже спала как убитая, поэтому решил отложить на сегодня. В общем…

– Стой! – Она резко вскочила с кровати и в два широких шага пересекла комнату, так быстро подлетев к Егору, что тот невольно вжался в стену. Её руки легли на его скулы, а огненные пряди рыжих волос скрыли их лица от всех четырёх стен. Прямо как тогда, давным-давно её волосы так же коснулись его щёк, пока их обоих ласкал проникающий из-за сцены свет. За теми кулисами жизнь казалась Вике чем-то волшебным, даже несмотря на пьяницу-отца; чем-то красивым, чем-то таким, что не может так запросто измениться в худшую сторону. И если тогда глаза Егора сияли любовью, то сейчас отдавали злобой, страхом и испугом – лучший коктейль для хороших отношений. – Скажи то, что хочешь сказать, в лицо. Мне в лицо, смотря прямо в глаза. Я хочу видеть твою душу, пока ты будешь вновь пытаться меня обмануть.

Их зрачки утонули друг в друге, и тогда Егор заговорил:

– Мы с Владом посовещались и решили, что будет лучше – и нам, и всему сопротивлению, – если я перееду к нему. А с тобой будет жить тринадцатилетний паренёк. У него в марте умерла мама, так что…

– Что? Что…ты сказал? – Её дыхание перехватило. Кто-то облепил лёгкие тугими пальцами. Кто-то остановил в сосудах кровь и мягко шепнул в ухо: вот он, дорогая. Вот он, конец. И наступает он не в суматошном шуме, а в этой комнате, в этой тишине. Наслаждайся голубизной его глаз. – Ты сказал, что хочешь съехать от меня? К Владу? И так будет лучше?

– Для сопротивления.

– ДЛЯ КАКОГО, НАХРЕН, СОПРОТИВЛЕНИЯ?! ТЫ… – Так и хотелось выдавить ногтями его глаза! Гнев заполнил лицо жаром, и пока Вика ещё могла контролировать себя, она отстранилась от Егора и отошла от кровати, всё ещё с трудом втягивая воздух. – Вы же не занимаетесь сопротивлением! Вообще! Одно название от сопротивления, а на самом деле вы просто проводите время своей грёбанной тройкой! Без меня! Ты как будто совсем забыл о моём существовании, Егор! Будто… будто я никто для тебя.

На последнем слове голос предательски дрогнул. Всхлип ударил по губам и заставил грудь сжаться так сильно, что сердце ответным ударом выбросило в лицо кровь. Вика понимала, что вот-вот заплачет, но всеми силами, всеми последними силами старалась держаться. Её щёки краснели с безумной скоростью, так что казалось, ещё немного, и они полыхнут огнём.

– Я тебя не узнаю, Егор. Что с тобой? Что тебя так изменило? Почему ты плачешь по ночам? – Кисти его рук заметно напряглись. – Почему этот парень, о котором я практически ничего не знаю, вдруг стал тебе важнее меня? Не… неужели ты влюблён в него?

– Вика… – Он поднялся с кровати, и только сейчас стало заметно, что и его глаза поблёскивают в лучах ламп – еле-еле, но поблёскивают. – Я не говорю тебе об этом всём только с одной целью – уберечь тебя от опасностей.

– От каких опасностей?

Делая вдох на каждый шаг, Егор подошёл к ней. Казалось, что-то тяжёлое давило на его плечи, и когда он обнял Вику, она сразу же почувствовала неимоверную тяжесть. Будто вес всего мира был взвален на плечи Егора и только сейчас он смог поделиться им, хоть и ненадолго.

Хоть и ненадолго.

– Есть вещи, о которых тебе лучше не знать, милая. Есть вещи, которым лучше оставаться неизвестными. Ответь мне на один вопрос. На один простой вопрос. Ты веришь мне?

– Да, – без колебаний ответила она. – Верю, хотя хочу не верить. Потому что я ничего не понимаю из того, что ты говоришь.

– Тебе и не нужно ничего понимать. Всё, что я могу тебе сказать: сейчас я вынужден делать то, что не хочу, но скоро это закончится, обещаю. И тогда я вновь буду больше уделять времени тебе, а не кому-то другому.

Она успокоилась. Гнев начал потухать, щёки потихонечку истощали свой жар. Значит, он всё-таки здесь – настоящий Егор. Здесь! Никуда он не уходил. Просто ему нужно кое-что сделать, но что? Наверное, Вике знать это не нужно, но как только всё закончится – как только они спустятся на город, – она обязательно выбьет из него ответы на все вопросы…но потом. Сейчас ей было достаточно того, что Егор обнимал её и был искренен, честен. Он не стал всего рассказывать, а рассказал всё что мог, но зато в его словах не было ни капли лжи. И это прекрасно.

Это прекрасно.

– Как долго это будет продолжаться?

– Скоро всё закончится. Конец близок, за ним начнётся новая жизнь.

– Егор. – Она взглянула в его глаза и робко, почти шёпотом спросила: – Что такое любовь?

– Желание сберечь близких. – Он сильнее прижал к себе Вику, будто чего-то ужасно боялся и хотел утонуть в ней, раствориться подобно туману. – Есть место похуже ада. Оно находится гораздо глубже, практически в центре Земли. И там, у горы, стоит могила. На ней выбито твоё имя, Вик.

Она замерла, тупо уставившись на него. Но тут же расслабилась, когда Егор расплылся в улыбке.

Опять дурацкая шутка.

Вика ответила улыбкой и прильнула к таким знакомым губам, радуясь тому, что всё заканчивается хорошо. Через несколько часов она покончила с собой.

* * *

Она сидела на кровати и читала «Влюблённого хищника». Книга оказалась интересной, хоть с первых страниц так и стекала ваниль. И Вика наверняка дочитала бы до конца (уж очень ей понравилась эта Настя, чем-то они были похожи), если б в дверь не постучали.

После стука повисла тишина. Это было странно, ведь дверь не запирали на замок. Егор бы не стучал, Влад бы тоже пренебрёг этим. Тогда кто хотел войти к ней в комнату?

– Погодите! – Она поднялась с кровати, тут же поправила покрывало (эту привычку воспитала в ней мама ещё в раннем детстве), положила книжку на стол и быстренько оглядела себя. На ней была надета простая розовая маечка, на которой светлыми буквами было написано «WELCOME TO MAIAMI BEACH!» Сквозь лепестки нарисованных пальм проглядывали контуры небольших упругих грудей. До колен ноги скрывали чёрные шортики, в которых в прошлой жизни – до апокалипсиса – Вика ни за что бы не показалась на людях. Но в эту комнату всегда заходил только Егор и за редким исключением – Влад.

Без стука. Никто из них не стучал, когда собирался открыть дверь.

Слабый призрак страха лёгкой щекоткой прошёлся по внутренней стороне груди. Вика медленным шагом направилась к двери, стараясь сохранять спокойствие. Почему в этих дверях не сделали глазок? Так же намного проще, нет? Что сложного в том, чтобы позволить жильцам Чистилища видеть, кого так внезапно заносит к ним в гости?

И только когда Вика опустила ручку вниз, в её голове вспыхнула яркая мысль: корабль принадлежит Святцам, и проектировали его наверняка они.

Она открыла дверь и тут же наткнулась на расплывающуюся улыбку Алексея.

Он стоял не один. По обе руки от него находились две огромные тени, ладони которых были сложены на автоматах. Сам Алексей ярко выделялся на их фоне, во многом благодаря светлому пальто. Но было ещё кое-что…пугающее. Его глаза светились, но так слабо, что в голове возникал вопрос: а не галлюцинация ли это? Казалось, кто-то положил в его глазницы еле работающие фонарики, и теперь их сияние просачивалось сквозь тоненькую сетчатку. Так должны светится глаза у Бога, но не у человека. Нет, не у человека.

– Прошу прощения за то, что мы так грубо врываемся к вам, Виктория, но мне хотелось бы с вами поговорить. Вы не будете против?

Её язык онемел, но мозг продолжал работать. Она начала закрывать дверь, почти захлопнула её и если бы ориентировалась быстрее, то, быть может, смогла бы сохранить себе жизнь. Но Вика помедлила, и предоставленных секунд Алексею хватило для того, чтобы подставить под дверь ногу.

– Не хочу показаться вам надоедливым, но дело и вправду серьёзное. Оно касается Егора. Вашего Егора. Думаю, вы меня выслушаете, потому что он не смог рассказать о вас ничего плохого. А я ему верю. Раз он говорит, что человек – хороший, значит этот человек действительно хороший. Ну так что, впустите меня?

Егор… Какое-то важное дело, касающееся Егора. Никогда в жизни Вика не пустила бы к себе домой (или в данном случае, в комнату) незнакомца, но раз здесь фигурирует Егор, её мужчина, выбора не оставалось.

Так говорила какая-то часть её разума. Но та, что отвечала за рациональность и логическое мышление, вопила о том, чтобы не впускать этих людей сюда! У них автоматы, их лица спрятаны под масками, а улыбка Алексея даже не начинала внушать никакого доверия – лишь ужас и холодный, сжимающий горло страх. Не стоит впускать их. Если с Егором, как они говорят, что-то случилось (что-то плохое, вряд ли они пришли обрадовать меня), Вика всё узнает от него. Сейчас она соберётся с духом и захлопнет дверь. У неё хватает сил сделать это.

Тем не менее она сказала:

– Входите. – И, немного помолчав, добавила: – Но только вы, Алексей. Этих двоих я не пущу, даже не просите.

Он понимающе кивнул, будто услышал очевидную истину, спорить с которой просто глупо. И хоть Вику переполнял страх, всё внутри внезапно разлилось благодарностью, когда Алексей – Алексей Царёв, начальник Чистилища и наш лидер – жестом приказал Святцам оставаться на месте. Может, ничего страшного не произошло? Может, у Егора возник небольшой конфликт с одним из Святцев, и вот они решили поговорить с ней, с единственным человеком, которого он может послушать? Может, в этом всё дело? Не мог же Егор за эти два часа сделать действительно что-то серьёзное? Что-то такое, что заставило Святцев водрузить на себя автоматы и явиться к ним в комнату?

Нет, конечно Алексей пришёл просто поговорить. И это, наверное, даже хорошо. Наконец-то Вика сможет задать ему вопрос, ответ на который успокоит её: почему у него, и у Егора огромное внимание вызвало появление Жени на Чистилище? Она до сих пор не понимала, чем этот кареглазый парень так зацепил всех вокруг.

– От вам приятно пахнет, Виктория. – Алексей прошёл мимо неё, на секунду задев локтём упругие груди сквозь тоненькую ткань маечки. Одного этого касания хватило, чтобы по всему телу пробежала мелкая дрожь.

– Присаживайтесь на свою кровать, а я, если позволите, возьму себе стульчик. Меня воспитывали по принципу «Даже не садись с девушкой на одну кровать, если вы недостаточно хорошо знакомы». Так что предлагаю сначала познакомиться.

Вика молча села на кровать и машинально прижала колени друг к другу, положив на них сжатые кулачки. Алексей прошёлся до стола (он сказал, что от меня приятно пахнет, но я же совсем не душилась), мельком взглянул на книгу, взял стул, поставил его перед Викой и сел на него, как когда-то садился на этот же стул Женя: ноги широко раздвинуты, руки положены на спинку, а кисти свободно свисают, как бы протянутые к собеседнику.

Алексей прочистил горло и заговорил своим мягким бархатным голосом, не лишённым свойственной ему жёсткости:

– Раньше, до апокалипсиса, я любил смотреть комедийные шоу. Прямо обожал их. Я бы, наверное, смотрел их до сих пор, если б Земля не решила пошутить над нами. – Он резко рассмеялся, заставив Вику содрогнуться. – Меня всегда смешили люди. Некоторым из вас удаётся окрашивать юмором даже самые мрачные моменты. Мне кажется, только благодаря ему люди и выживают – юмору. Вот уж кому стоит поклоняться в ваших храмах.

Его зубы хищно блеснули из-под улыбки. Чёрные как уголь волосы не переливались под искусственным светом ламп – они поглощали его подобно морскому дну, где царит кромешная тьма. Казалось, кожа на его лице фальшива. Казалось, под ней скрывается настоящее лицо Алексея, которое пытается прорваться наружу сквозь острые скулы. А глаза…полны сияния. И чем дольше Вика вглядывалась в это сияние, тем темнее становилось вокруг.

– У твоего Егора, признаюсь, отменное чувство юмора. Он пытался шутить даже тогда, когда от него просто фонило страхом. Это превосходный запах. С ним может сравниться только аромат гнева, но они в совершенно разных флаконах. Но есть кое-что намного, намного приятнее.

– З… зачем вы сюда пришли?

Несколько секунд Алексей молча смотрел на Вику. Только сейчас она заметила, насколько сильно его глаза отличались от человеческих. Карие радужки превращались в тёмно-бордовые – цвета запёкшейся крови. И она не огибала зрачки обручем. Она пыталась влиться в эти глубокие ямы, гонимая невидимыми волнами. Вика не могла оторвать взгляд от глаз Алексея. Его радужки сливались со зрачками.

Наконец он встал и подошёл к столу. Снова взглянул на книжку, взял её в руки, захотел положить, но передумал. Вернулся с ней к стулу и, усевшись, начал листать первые страницы.

– Посвящается Анастасии Мегель, – прочёл он. – Анастасии Мегель… Забавно, правда? Писатели всё время кому-то посвящают свои творения. И в основном, конечно, женщинам. О да, вы просто чудо на этой планете! Думаю, эта дама, – он ткнул пальцем на имя, – хорошенько так вскружила голову автору. Иначе бы он не вывел здесь её имя. А вообще скажи-ка мне, Виктория, о чём эта книга?

Она попыталась выдавить из себя хоть одно слово, но не смогла. Глубоко вдохнула. Выдохнула. И произнесла два слова:

– О любви.

– О любви? – Алексей пропустил краткий смешок, как иногда это делают взрослые, услышав от детей забавные, глупые изречения. – О любви… Книжка о любви… Ясненько. – Он кинул книгу на стол, и та с грохотом упала на него. – Знаешь, что я тебе скажу, Виктория? Одну неприятную, но зато правдивую вещь. Ты уже большая девочка, да? Уже царапалась об свои иллюзии? – Бордовое море вновь коснулось бездонных ям. – Любовь, дорогая – это миф. Миф, придуманный людьми, чтобы хоть что-то скрашивало их жалкое существование. Это не чувство и не эмоция, а простая симуляция. Самообман. Страх пахнет, гнев пахнет, радость пахнет, злость пахнет. Я ощущаю аромат эмоций, исходящих от людей. Аромат их настоящих чувств. Но знаешь, что мой нос ещё ни разу не улавливал? Любовь. Она не пахнет, потому что её просто нет. Это глупая иллюзия, фальшивка, но не настоящее чувство. Даже самые красивые истории любви – сплошной обман. В них существуют только эгоизм и жажда секса, никакой любовью там и не пахнет. И вот это, – Алексей указал на книгу, – лишь укрепляет ваши иллюзии. Если бы вы могли вдыхать аромат чувств, то поняли бы, что каждый день проживаете в страхе.

– Но Егор любит меня. Вы… вы не знаете, как сильно он любит меня.

– Конечно знаю! Я здесь именно потому, что он так сильно любит тебя. Может, он и думает, что любит тебя, но родители для него значат гораздо больше, чем ты. И Женя теперь тоже. Женя, можно сказать, стал его единственным ключом к спасению.

– Я не понимаю, о чём…

– Сейчас объясню, всё равно от тебя уже нет смысла что-либо скрывать, а поболтать хочется. Давно я так не разминал свой язык!

Алексей поднялся со стула, перевернул его спинкой назад и вновь сел. Положил ногу на ногу и, сцепив пальцы на колене, улыбнулся.

– Видишь ли, дорогая, наш мир устроен гораздо сложнее, чем представляют себе даже самые гениальные из вас. Но в одном вам всё-таки удалось добиться успеха: вы догадались о наличии судьбы, хотя и здесь всё неоднозначно. Раз в поколение рождается несколько людей, что сыграют большую роль в истории человечества. Они также подвластны случаю, но в основном вселенная помогает таким людям. И знаешь, что меня забавляет больше всего? Человеком, способным изменить мир, может быть каждый. Абсолютно каждый! И только некоторые так сильно верят в себя, что от них буквально фонит силищей.

– Я не поним…

– Женя лишь чуть-чуть не дотягивает до Македонского, но всё равно его аромат чувствуется с любого конца города. Такую редкость нужно оберегать.

– Но зачем вам Женя?

Алексей вглядывался в глаза Вики и видел – чувствовал, – как она еле сдерживается, чтобы не зарыдать. Её яркие зелёные глаза лихорадочно блестели, пока губы сжимались на напряжённом лице. Ещё немного, и наружу прорвётся первый всхлип.

Алексей опустил голову и, проведя в молчании пару секунд, вновь посмотрел на Вику.

– Зачем мне Женя? Он выдержит Силу Жнеца, вот зачем. Потому что только в нём я увидел эту способность. Только в нём.

– А при чём здесь Егор? И…я?

– Понимаешь, дорогая, к сильным людям просто так не подберёшься. Тем более есть ещё кое-что… – Алексей задумчиво провёл ладонью по подбородку. – Но да ладно, не будем об этом. Помнишь, я говорил про любовь, а ты говорила, что Егор ну прямо обожает-обожает тебя? Помнишь? Не буду тебе всё подробно рассказывать, тебе хватит и того, что я поставил ему ультиматум: либо души его родителей вечно горят в аду, либо славная девочка Виктория отдаёт мне свою душу, а семью Егор я оставляю в покое. Вот такие дела, красавица. А потом мы рассуждаем о любви. О грёбанной, мать её, любви!

– Душу? Мою душу?

– Да, твою душу, милая. Но только есть одна неприятная загвоздка, о которой я тебя обязан предупредить: душу можно получить только из мёртвого человека, а ты пока жива. Понимаешь, к чему я клоню?

– Вы убьёте меня?

– Если б я мог! – Его красивое лицо озарила улыбка, полная грусти и чего-то очень похожего на печаль. – Когда человек погибает от чужих рук, его душа тут же становится грязной, окрашенной кровью. Не его кровью – вот о чём я говорю. И тогда душу нельзя поглощать, только если хочешь слечь в какую-нибудь убогую больничку.

– Вы поглощаете души?

– Я ими питаюсь. Не делай такие глаза, Виктория, в этом нет ничего страшного. Я питаюсь душами точно так же, как вы – убитыми животными. Только вы потребляете мясо, а я – то, что скрывает это мясо. Ну что ж, – Алексей хлопнул в ладоши, но Вика даже не шелохнулась. Она неподвижно сидела и смотрела в эти дьявольские глаза, понимая, что скоро произойдёт. – Самые вкусные души, как ты уже могла догадаться, у самоубийц. У тех, кто готов отправиться в ад добровольно – вот этих ребят я обожаю. И хоть в связи с апокалипсисом многие покончили с собой, я не насытился. Я голоден. А у тебя… – Он наклонился к прядям её рыжих волос и шумно втянул воздух, расплывшись в удовлетворённой улыбке. – У тебя просто превосходная душа. Не знаю, почему она так пахнет, но, как говорится, вскрытие покажет.

Губы Вики будто покрылись льдом. Она попыталась сказать хоть одно слово, но в горле встал неприступный ком. От глаз Алексея невозможно было оторвать взгляд – они заполняли собой весь мир. Тьма начала поглощать комнату. Она съела дверь, утопила в себе стены и теперь сгущалась за спиной человека (дьявола), что сидел перед Викой и улыбался. Улыбался в предвкушении вкусного деликатеса.

Он сунул руку в карман пальто и достал из него небольшой перочинный нож. Выкинул лезвие, оценил его взглядом ювелира и протянул Вике, не снимая с лица тёплую отцовскую улыбку.

– Давай, милая, сделай это. В этом нет ничего сложного. Такой путь гораздо лучше той жизни, которая тебя ждёт.

– Я… – Она выдохнула горячий воздух и с трудом смогла втянуть его обратно. – Я не стану себя убивать.

– В каждом из нас, детка, сидит свой самоубийца. Нужно его вызвать, вот и всё.

И прежде чем Вика успела что-то сказать, глаза Алексея засияли кровью. Впервые она почувствовала силу алой звезды и в эту же секунду отдалась ей, позволила этим красным огонькам проникнуть в голову. Пальцы сплелись на рукоятке ножа. Руки поднесли его к горлу. Замерли.

– Не следовало доверять Егору, ой как не следовало. Но я найду тебе лучшее место в аду, обещаю. Я позабочусь о тебе.

Вика вогнала лезвие в шею и провела им от одной мочки уха до другой. Под её подбородком тут расцвела кровавая улыбка. И как только кровь хлынула на розовую маечку, Алексей откинул голову Вики, прильнув к опьяняющему фонтану. Яркие зелёные глаза ещё двигались, когда мужская ладонь накрыла лицо, но уже через несколько секунд они замерли, и замерли навечно.

Алексей продолжал оттягивать её голову, делая рану всё шире и шире. Когда шейные позвонки хрустнули, комнату заполнил приятный душистый аромат.

Аромат чистой, только освободившейся души.

Глава 19 Обыкновенная птица

– Я не хочу разговаривать о Кате. О чём угодно, о ком угодно, но только не о ней.

Женя с силой опустил рюмку на стол и тут же закусил колбасой, которую им любезно тонкими кусочками нарезал бармен.

– Наши с ней дела – это наши с ней дела. Мы не достояние публики.

Влад не ответил. Он провёл ладонью по вновь отросшей бороде и с опаской взглянул в карие глаза, что уже потихоньку начали наливаться кровью. В полумраке радужки сливались со зрачками, так что создавалось впечатление, будто Бог одарил Женю истинно чёрными радужками, с цветом которых сравниться разве что пепел.

– Я не хочу думать о Кате. – Он говорил это не Владу, а скорее самому себе, пытаясь поверить в собственные слова. – Она мне не интересна. Ни капли. Так что давайте обсудим что-нибудь другое, но не её.

Женя откинулся на спинку стула и оглядел то место, в котором они находились – равнодушным, слегка затуманенным взглядом. Почти всё вокруг покрывала темнота, разбавляемая лишь мягким мелькающим светом. Клуб заполняла танцевальная музыка, но здесь, за стойкой, её было еле-еле слышно. Вдали переливались тени людей, и казалось, что за тем, как женщины «случайно» касаются мужчин, а те ненароком прихватывают их за талию, можно наблюдать вечно. В воздухе витал аромат алкоголя. Он согревал нутро Жени и разливался по организму приятным, чертовски приятным теплом.

Но всё равно Жене было противно пьянеть. Алкоголь снимал с чувств все цепи, и теперь каждое из них сияло наготой, что ослепляла сознание своим светом.

Точно такие же ощущения он испытывал тогда, в ту самую ночь, когда они с Катей пили вино, а позже плавали в медленном танце под внимательным взглядом Рэнджа. Тогда Женя впервые почувствовал, как с него будто сняли приросшую к лицу маску и закинули так далеко, что он не смог бы её найти, даже если б попытался. Под теми звёздами весь мир пропитался магией. Незнакомое, бьющееся в груди чувство окрашивало каждый вдох сладостью, и даже в каждой травинке, в каждом тёмном лепестке Женя видел красоту серых глаз. Он не хотел от них избавляться, хотя понимал, что, скорее всего, болен – не может подросток испытывать такие чувства к тридцатидвухлетней женщине.

И тем не менее он испытывал. Более того, она испытывала к нему те же самые чувства, подтвердив это ответным поцелуем. Поцелуем рефлекторным, неосознанным, инстинктивным. Женя чувствовал, что и Катю тянет к нему. Чувствовал, что она нуждается в нём, как и он – в ней. Чувствовал…

Нет, подумал он. Теперь никто ни в ком не нуждается. Это был небольшой роман, вот и всё. Мы оба сильно ошиблись, начав отношения. И больше всего ошибся я; именно я спас её и не выпустил тогда из аптеки. Я… я просто хотел её, не любил. Никогда не любил.

Не ты спас её, а Рэндж. Он привёл тебя к Кате, так что не неси пургу. Думаешь, он просто так это сделал? Просто так свёл вас снова вместе? Чтобы вы опять разбежались?

– Не знаю, – звук собственного голоса прибавил трезвости, но лишь на несколько жалких секунд. – Может, оно и к лучшему, что мы разбежались.

Влад вопросительно взглянул на Женю и тут же всё понял, не стал задавать лишних вопросов. За десятилетнюю практику преподавания в школе он привык видеть такие лица: ученик в этот момент замирал и полностью уходил в свои мысли, иногда не замечая того, как начинает говорить вслух. Это невероятно грубо – разрывать ту цепочку мыслей – особенно длинную, – по которой сейчас двигается человек. Да, его лицо может выглядеть забавно, но зато в голове с сумасшедшей скоростью крутятся шестерёнки, чуть ли не плавящиеся от такой работы. Влад не мешал Жене вытаскивать наружу воспоминания (а это точно были воспоминания; так печально человек улыбается только счастливым прошедшим моментам) и ждал, пока он заговорит.

Всё-таки иногда подросткам нужно давать возможность уходить в мечты, иначе они точно загнуться под тяжестью серой реальности.

Музыка в клубе сменилась на более медленную, подходящую для танцев влюблённых пар, что души не чают друг в друге. В голове Жени промелькнула мысль – ещё до того, как он понял, что думает об этом, – заставившая грудь с болью сжаться: под эту медленную мелодию он мог бы пригласить Катю на танец, и тогда они бы вновь положили руки на тела друг друга, ощущая окутывающий их жар. Её серые глаза… В них таилась непонятная красота, какую никогда не разгадает человечество. И её губы… Когда Женя целовал их, он будто сливался с чем-то потусторонним, с чем-то волшебным, с чем-то таким, что никак не укладывалось в рамки человеческого понимания. Это была магия. Это было нечто новое и…прекрасное. Жить хотелось хотя бы ради того, чтобы вновь и вновь касаться Катиной кожи, прижимать её к себе и чувствовать, как она обнимает тебя в ответ.

Но она соврала. Лгала, не хотела рассказывать то, что знал Алексей. И как бы красивы ни были её глаза, своей красотой они не смогут затмить этот поступок.

– А где Егор? – Женя отодвинул от себя рюмку – пьянеть не хотелось. Совсем. Чем больше алкоголя попадало в организм, тем истошнее внутри взвывали чувства. – Он же вроде сказал, что придёт. А опаздывает уже на полчаса.

– Он не придёт. Сказал, что хочет остаться в комнате, что-то там сделать.

– А Вика?

– Тоже не придёт.

Влад говорил тихо, уставившись в одну точку, совсем как солдат, недавно вернувшийся с войны, так что пришлось напрячь слух, чтобы услышать его. Но уже со следующими словами голос Влада стал намного громче:

– Женя, Егор пригласил тебя сюда не просто так. И он, и я заметили, что в последнее время ты сам не свой. Будто бешеный, что ли! И, конечно, мы оба знаем, с чем это связано. Точнее, с кем.

Карие глаза настороженно блеснули на юношеском лице, а линии скул грозно прорезались сквозь кожу.

– Я же сказал, что не хочу о ней говорить. Она в прошлом, и на этом точка. Огромная такая, жирная точка. Ясно?

Влада это не убедило. Он залил в себя ещё немного водки и, на пару сладостных мгновений закрыв глаза, сделал глубокий-глубокий вдох.

– Хочешь, скажу тебе всё честно? На тебя тошно смотреть. Ты словно сгрызаешь себя изнутри, но не замечаешь этого. Да, согласен, есть темы, о которых не стоит говорить даже с самыми близкими людьми, но только не в этом случае. Женя, у тебя вот здесь, – Влад ткнул пальцем ему в грудь, – сидит чужой. Такой противненький и пока ещё маленький, но с каждым днём он всё растёт, растёт и вырастет так, что на хрен к чёрту проломит тебе грудную клетку. Он уже скребётся – это видно по мешкам под глазами. Но если ты поделишься своими переживаниями, то убьёшь эту тварь. Тем более если ты поделишься с опытным человеком – со мной, то есть. Жень, если проблемы с Катей действительно мешают тебе нормально высыпаться, только скажи мне. Я попробую помочь.

Женя молча провёл пальцем по лакированной поверхности стойки. Сосчитал на ней огоньки, что были отражением включённых лампочек. Четыре. Если добавить ещё одну, получится пять. Столько раз он занимался с Катей сексом, считая даже тот, самый первый, самый ужасныйраз. А если прибавить ещё три, получится…

– Жень? Ты здесь?

Он посмотрел на Влада как только проснувшийся от глубокого сна. Музыка вновь сменилась, и теперь в воздухе зазвенели струны бас-гитары, предвещающие старый добрый отцовский рок, спетый молодыми голосами. И под эту песню мы могли бы станцевать, подумал Женя. Я бы положил руки ей на бёдра, а она накрыла бы ладонями мою грудь – как тогда, в парке. И пусть пели бы про уставших шахтёров. У нас в голове звучала б своя мелодия.

– Ладно. – Он снова взял рюмку, но только для того, чтобы взять. Постучал по ней пальцами (следует подстричь ногти) и заговорил: – Я готов поговорить о Кате. Наверное, от этого и в правду станет легче, но я уйду сразу же как почувствую, что разговор заходит не туда. А вообще…вам сколько лет?

– Тридцать два. Чем три месяца будет тридцать три.

Ровесник. Он её ровесник. Вот кто точно может стать её партнёром.

– Значит, у вас неплохой опыт. В общем, ответьте мне на один только вопрос. Наверное, именно он не даёт мне заснуть. Что… – Женя сжал рюмку и яростно пожелал, чтобы та треснула, а осколки вспороли кожу. – Что такое любовь? Что это за, нахрен, чувство?

Влад тут же расплылся в улыбке. Так, должно быть, улыбались учителя, когда кто-нибудь из учеников задавал вопрос, не касавшийся предмета, но по той теме, в которой преподаватель отлично разбирался. Яркий блик света выхватил из бороды поднявшиеся уголки губ, и в этот момент – в момент, когда музыка смешалась с общим гомоном людей – Жене стало не по себе. Внезапно ему захотелось встать, уйти отсюда, запереться в своей комнате и…выйти из неё, найти Катю и больше не отпускать её. Вот чего больше всего сейчас хотелось на свете.

Но Женя продолжал сидеть, сжимая в руке рюмку, наблюдая за танцующими силуэтами и ожидая ответ на свой вопрос.

– Что такое любовь? Хороший вопрос, дружище, особенно если учесть то, что над ним бьются уже не одно тысячелетие. Но ответь сначала ты. Мне интересно услышать твой ответ.

– Я…не знаю. Не знаю, что это такое, поэтому и спрашиваю. Мне просто кажется, что я чувствовал нечто такое, что, наверное, должно называться любовью, но я не уверен. Сейчас это «нечто» пропадает, и прежде чем оно пропадёт, я хочу хотя бы понять, что это вообще было. Ну… по-настоящему это всё было или нет?

– А ты вообще веришь в любовь?

– Я не могу верить в то, чего не знаю. Поэтому и не верю в бога. Только в себя, хотя кажется, меня никто никогда не узнает. Даже я сам.

– Между тобой и Катей не было любви, Жень, и не будет. Любовь – это миф, который люди придумали, что как-то приукрасить своё существование. Иллюзия, проще говоря. Вся любовь, все эти волшебные чувства и бабочки в животе легко объясняет наука. Если ты думаешь, что не можешь забыть Катю потому, что вас связывает судьба, то говорю тебе: это не так. Здесь роль играет лишь одно – сексуальное влечение. Даже в самых ванильных романах, в самых красивых историях любви людьми движет желание потрахаться друг с другом, и всё. Это заложен природой, а против неё не попрёшь. Любви как таковой не существует, просто природа заботится о том, чтобы человечество продолжало свой род.

– А как же чувства, которые мы испытываем?

– Всё гормоны. Это проклятые гормоны. Именно они не дают нам нормально жить. В момент, когда ты впервые видишь человека и он тут же нравится твоему мозгу, в кровь выбрасывается доза фенилотиламина. Из-за него окружающие тебя люди вдруг начинают быть нормальными, того урода уже не хочется убить и вообще всё вокруг становится до жути прекрасным! За то, что ты чувствовал к Кате, можешь поблагодарить эти три гормона: дофамин, серотонин и адреналин. Последний так вообще при влюблённости в десять – в десять! – мать его, раз превышает норму! Никакого чуда в любви нет, это лишь игры гормонов.

– Ну а если мне просто приятно общаться с женщиной и проводить с ней время? Без секса? Тоже гормоны?

– Без секса не бывает, друг мой. Это такое же глупое утверждение, как и то, что между мужчиной и женщиной может быть дружба. К сексу оба пола подталкивают доминирующие в организме гормоны: у мужчин это тестостерон, у женщин – эстроген. А с твоими тренировками, Жень, уровень тестостерона в твоей крови просто зашкаливает! Если б ты ещё спал побольше, то он точно бы взлетел до небес. Ну а насчёт приятного общения… природа – не дура, позаботилась и об этом. В моменты времяпрепровождения с симпатизирующим тебе объектом вырабатываются ключевые гормоны привязанности – окситоцин и вазопрессин. Но в «страстной» фазе они ещё спят, уступают место норадреналину, который уже готовит дорожку для дофамина. Вечной любви не существует, Жень. Любовь живёт от восемнадцати месяцев до трёх лет – это в среднем. А то, что люди называют вечной любовью – всего лишь привязанность. Там уже нет страсти, лишь спокойствие и угасание. Вот тогда на арену выходят окситоцин и вазопрессин, но судя по статистике разводов в мире, влюблённые убегают друг от друга сразу, как заканчивается «страстная» фаза. И вообще, знаешь что? Состояние влюблённости безумно схоже с обсессивно-компульсивным расстройством! Представляешь? Влюблённость – это грёбанное маниакальное состояние! Та же симптоматика, то же поведение, всё то же самое, это просто психическое заболевание. От любви, от этой глупой заразы помогут антидепрессанты – они снижают уровень дофамина и либидо.

– Но… так не может быть! Это же я выбираю человека, я же увидел в нём красоту, и я могу это прекратить.

– Норадреналин не позволит тебе просто так выкинуть её из головы. И ты ошибаешься – ты никого не выбирал, за тебя это сделал твой организм, даже не спросив тебя. Ты просто почуял её индивидуальный запах, который, судя по всему, понравился твоим генам. И встроенный в тебя стандарт – ты тоже «выбрал» Катю из-за этого. Надо отдать ей должное, у неё прекрасные бёдра. А природа запрограммировала нас так, что у женщин с круглыми будрами и мужчин с широкими плечами больше шансов найти себе партнёра. Конечно, характер тоже важен, но сначала – ягодицы. За счёт них женщина выбивается в лидеры. На подсознательном уровне мужчина всегда ищет женщину с хорошими бёдрами для того, чтобы она без проблем родила как можно больше здоровых детей. Понимаешь, о чём я?

– О том, что никто из нас не делает выбор. За нас его уже сделали гены.

– Да, но… Жень, скажи честно, ты правда думаешь, что у вас с Катей может что-то быть? Она в два раза старше тебя и вряд ли сможет стать матерью для твоего ребёнка. Да и как ты себе это представляешь? Через семь восемь лет тебе будет двадцать четыре, а ей сорок. Я ещё раз повторю: любовь – это просто гормональный процесс. Катя кажется тебе особенной всего лишь из-за внутренних химических процессов, а не потому, что так должно происходить по воле судьбы. Просто перенаправь внимание своих гормонов на кого-нибудь другого. Я думаю, с твоим телом и твоей привлекательностью долго в поисках ты не провозишься. Может, найдёшь свою Рапунцель уже сегодня.

Женя закрыл глаза и перестал о чём-либо думать. Мысли приносили боль, потому что каждая из них была пронизана серым сиянием. В голове лишь мелькали смутные образы, эскизы неумелого художника, обрывки ярких воспоминаний. На одном из них Женя прижимал Катю к борту автомобиля и зажимал ей рот рукой, крепко держа её тело и чувствуя, как на ладонь падают крупные слёзы. На другом он боялся, как бы сердце не выпрыгнуло из груди, пока сам он с аккуратностью проводил ватным диском по порезу на шее Кати, оставленному теми двумя ублюдками, которых они с Рэнджем без труда положили. Женя вспомнил тот переулок и ту луну, что освещала под ногами острые камни. Вспомнил, как носок тяжёлого ботинка вырвал кусок его верхней губы и какими тёплыми ручейками кровь стекала по лицу. Она стекала и по шее, когда Катя вонзила в неё ногти – совсем недавно, чуть больше месяца назад. Женя не понимал, что это за была любовь, но не сомневался в том, что между ним и Катей протекало что-то мощное, бурлящее, способное снести голову за пару секунд. Наверное, это сумасшествие. Наверное, оба они сошли с ума, начав роман. Наверное, виной всему гормоны. Да, проклятые гормоны. Антидепрессанты помогут снизить их выработку.

– Она слишком стара для тебя, слишком. Ещё несколько лет её фигура продержится благодаря спорту, а потом природа возьмёт своё, и ты заметишь, что тела твоих сверстниц куда привлекательнее тела Кати. Все стареют, Жень, это неизбежно. Так что пока ты молод, наслаждайся упругой грудью, а не обвисшей. Не путай муку с кокаином.

Влад поднял вновь наполненную рюмку и влил в себя пятьдесят миллилитров водки, опять то ли забыв про закуску, то ли просто на неё забив. Одна блестящая капелька утонула в жёстких волосах тёмной бороды. Губы растянулись в улыбке. Женя никак не понимал, как это отвратительное пойло, от которого в горле начинается пожар, может приносить столько удовольствия. Пить это, чтобы на следующее утро чувствовать себя высохшим куском дерьма? Ну уж нет. Хватает и того, что алкоголь распарывает в душе уже зашитые раны и выплёскивает чувства наружу.

– Любви нет. Всё, что было между тобой и Катей – это лишь сексуальное влечение: ты хотел её, она – тебя. Остальное – иллюзии. Запомни, дружище, все проблемы идут отсюда, – Влад постучал пальцем по своей голове. – И вся любовь, все эти грёбанные чувства не выходят за пределы твоей черепной коробки. Я тебе говорю, Жень: переключись на кого-нибудь другого и забудь об этой Кате как о страшном сне. Вокруг так много красивых девушек!

И он не врал. Совсем рядом с ними за стойкой сидела пара симпатичных девиц, явно переборщивших с макияжем, но после выпитого алкоголя Женя не обращал на это внимания. Он заскользил взглядом по обтянутым чулками ногам и почувствовал лёгкую, пока еле заметную искру в паху. Бёдра были неплохими. У обеих. Лица скрывали падающие на плечи волосы, так что оставались видны лишь полураскрытые губы, которые иногда присасывались к бокалам. Две блондинки. Обе крашенные, даже не скрывающие этого. Одна из них выпрямила над головой руки, потянулась, и Женя увидел небольшую полоску кожи на груди, что чуть-чуть выглянула из-под платья.

– Любви нет, говорите? Только сексуальное влечение?

– Да, только оно и гормоны, которые создают иллюзию любви.

– Тогда какой смысл жить? Лишь ради того, чтобы трахаться и удовлетворять свои инстинкты? Серьёзно? Разве нельзя по-настоящему кого-то любить? Кем-то восхищаться? Заботится о ком-то не потому, что ждёшь какую-то выгоду, а потому, что желаешь этому человеку только добра? Разве в любви нет чего-то волшебного? Неужели это всё гормоны? Это же…

Над их головами вспыхнула неоновая вывеска. Бармен (который, возможно, только в этом месяце стал барменом) убрал руку с выключателя и снова принялся обслуживать гостей – их было хоть отбавляй. После щелчка Влада и Женю тут окутал мягкий розовый свет. И снова… снова в голове промелькнула непрошенная мысль: «Как выглядят её глаза в розовом свете? Как сильно они засияют, пока мы будем танцевать?»

Женя поднял голову и прочитал вывеску, слова на которой будто бы были выведены аккуратным женским почерком.

Надежда – огонь, так подлей алкоголь!

– Надежда – это огонь, согревающий нас… так мы с ней всегда говорили. Ей понравилась эта фраза. Ей… – Женя понял, что плачет, только когда почувствовал текущие по щекам слёзы. – Она обманула меня. Меня, понимаете?!

– Значит, не заслуживает прощения. Так и до измены недалеко.

– Значит, не заслуживает прощения. – Неоновая вывеска моргнула, как бы соглашаясь с высказанной мыслью. Весь мир вокруг заполнил мягкий розовый свет, словно здесь убили какое-то огромное животное, кровь которого была не красной, а розовой. В воздухе плавал смех танцующих людей. Каждую секунду кто-то вливал в себя алкоголь. Каждую секунду серое сияние всё больше и больше растворялось в розовом свете неона. И это было прекрасно.

Это было прекрасно.

Женя повернулся к двум блондинкам и, вновь ощутив лёгкое жжение в паху, спросил:

– Вам вдвоём не скучно, дамы?

* * *

Они танцевали под песню «Sweet Talk» группы «Poe the Passenger».

Женя даже и не думал, что за пару минут он сможет добиться того, чтобы девушка согласилась пойти с ним на танец – да ещё с таким рвением в глазах! Звали её то ли Полина, то ли Марина – он так и не разобрал. Но что точно впилось в сознание, так это стройные, шикарные ноги. У блондинки были голубые глаза, но Женя почти не смотрел на лицо – вместо этого он скользил взглядом по ключицам, груди, шее, снова по груди и позволял себе это, потому что знал, что она хочет быть раздетой его глазами. Блондинка пылала. Создавалось впечатление, будто она видит перед собой Грега Плитта с оголённым торсом. Жене не пришлось просить кого-то подвинуться на танцполе – как только его заметили (этого широкоплечего парня в белой футболке с чёрной надписью ROCK на груди), все тут же начали расступаться, пропуская идущую пару.

– Со мной идёт Феникс, сучки! Так что свалите нахрен с нашего пути!

Блондинка буквально светилась от счастья, скорее всего перемешанным с какими-то таблетками. Музыка продолжала играть, и в небольшом затишье, перед словами «So sick of the sweet talk», Женя положил руки на слегка прикрытые юбкой бёдра и…с облегчением почувствовал, что возбуждается.

Любви нет, есть только секс, подумал он. Один только секс и никаких чувств. Это всё гормоны. Давай, Жень, трахни её. Забудь о Кате как о страшном сне. Не путай муку с кокаином.

– Мне нравится, как ты двигаешься! – Блондинка сжала его ягодицу, и от этого член мгновенно налился кровью. Казалось, своим давлением она сейчас прорвёт сосуды. – Двигай бёдрами, Феникс. Не всё же время людей спасать.

– Я не Фени…

Его рот закрыли чужие губы. Его язык встретился с чужим языком. Чужие волосы коснулись его лица. Чужие груди прижались к его рёбрам – молодые, упругие, при мысли о которых всё тело пробивала мелкая дрожь. Женя подался вперёд, обнял блондинку и почувствовал, как тёплые пальцы скользят по прессу, забравшись под футболку. Красный свет отразился от её голубых глаз, но так и не смог привлечь к ним внимание. Кожа на ключицах стала красной, тоненькая шея стала красной, и при одном взгляде на неё Жене захотелось сомкнуть на ней ладони и начать душить блондинку, пока она не перестанет вспарывать ногтями его кожу.

Он жаждал грязного, безумного секса.

– У тебя такие мышцы… – Пальцы потянулись к груди, их подушечки робко коснулись сосков. – Такие крепкие, сексуальные мышцы…

Пожар в пахе всё разгорался. С каждой секундой похоть набирала обороты, и Женя с удовольствием отдался ей. Чем больше она завладевала сознанием, тем меньше места оставалось мыслям. Чем больше в венах текло дикой, необузданной страсти, тем меньше в красном свете было серого сияния. Женя провёл ладонью по бедру блондинки и схватил её за колено, согнув ногу, прижав к себе. Они упёрлись в стойку, и танец их закончился прежде, чем успел начаться: её руки скользили по его рельефному торсу, его ладони проходились по её чистой, такой манящей коже. И если последние сомнения ещё роились в голове, они мигом потухли, когда горячие пальцы дотронулись до члена (господи, он сейчас разорвётся!) и сжали его основание. Женя тихо застонал. Нет любви, только секс. Только секс, нет любви. Эти мысли крутились у него в голове, когда сам он пылал от возбуждения, чувствуя в паху чужую руку.

Любовь – всего лишь болезнь. Просто перенаправь внимание своих гормонов на кого-нибудь другого

Музыка сменилась. Теперь в уши вливалась песня «Wine» группы «BLVKES». Когда воздух завибрировал от перебора звонких струн, на краю танцпола, что был окутан кроваво-красным светом, прижавшись к барной стойке, целовались тёмноволосый парень и светловолосая девушка. Жар, исходящий от них, поглотил собой всё. Они не знали имён друг друга; блондинка знала лишь то, что танцует с Фениксом и готова была отдаться этому полубогу, что так нежно и в то же время грубо обращался с её грудями. Она почувствовала, как кто-то оттянул резинку тоненьких трусиков. Кто-то пустил свои пальцы туда, прямо здесь, на танцполе, и от осознания этого (нас все видят! чёрт, нас все видят!) блондинка сорвала с себя последние цепи. Она танцевала с Фениксом. С грёбанным, мать его, Фениксом!

– Я хочу, чтоб ты меня трахнул. – Её голос звенел от напряжения. – Сейчас же, котёнок, прямо сейчас!

Их губы вновь сомкнулись, и на этот раз Женя по-настоящему испугался, что кончит прежде, чем успеет снять штаны. Он схватил блондинку и кое-как добрался с ней до мужского туалета, желая поскорее исполнить заверенную ему просьбу – трахнуть эту девку так, чтобы она заверещала от восторга!

Всё человеческое покинуло Женю. В нём остались лишь примитивные инстинкты и внутренний зверь, который был страшно голоден! Этот зверь ничего не знал. Он мог только видеть, видел перед собой выскакивающую из-под бюстгальтера грудь и жаждал прильнуть к соскам языком совсем как младенец. Как ужасно голодный младенец.

Они ворвались в туалет, не отрываясь друг от друга ни на секунду. Лишь на один короткий миг Жени отлип от её губ. Он прошёлся по гладкому горячему животу и…замер. Похоть в его крови сразу сменилась страхом.

Туалет освещали флуоресцентные лампы, холодное сияние которых резко контрастировало с кроваво-красным. И только сейчас, полностью взглянув на лицо блондинки, Женя заметил, что у неё ни черта не голубые глаза. Их радужки переливались серым. Свет выхватил в них знакомую красоту, выхватил отблеск знакомого льда, только-только начавшего таять. Это были её глаза. Глаза Кати. Прекрасные, красивые, ради которых хотелось умереть. Женя в эти зрачки, не в силах пошевелиться, потому что…

…потому что ты снимаешь с меня скальп, я знаю. Ты мне уже сделала предложение, от которого я не смог отказаться.

– Ты чего, пупсик? – Блондинка чуть отпрянула – явно настороженная и слегка напуганная. – Что с тобой? Всё в порядке?

Женя почувствовал, как кровь отливает от члена, и начал злиться. Кате удалось пробраться в его голову. Следует вернуть похоть и отключить мозги, иначе он так и не закончит начатое.

– Всё в порядке. Я думаю, в какой позе сделаю тебя счастливой.

Блондинка рассмеялась так сильно, будто не слышала в жизни ничего остроумнее. Она снова, в какой уже раз завладела губами Жени и принялась исследовать языком его нёбо. В ответ он забрался к ней под юбку и сорвал её с пояса, бросив на белый кафель. Теперь ничто не скрывало тоненькие трусики блондинки, что уже пропитались тёплой влагой.

А ты не думал спросить, чего хочу я?

Он остановился, но лишь на пару секунд. Его руки начали расстёгивать пуговицы на блузе (да легче разорвать её!), пока ноги в паре с другими приближались к одной из кабинок туалета.

Красивая песня…

Воздух, пропитанный затхлой мочой и хлором, внезапно разбавился свежим ночным ветерком. Где-то слева шепчутся листья, недалеко по чистой водной глади озера пробегает редкая рябь, и всё вокруг внимает одной песне, что звучит в каждом уголке опустевшего парка – песне «Tomorrow We Fight исполнителе Tomme Profitt и Surcina. На груди Жени лежат ладони. Ладони Кати. Он видит, как она борется сама с собой, понимает, что нельзя делать то, что она сейчас делает, но не может противостоять чувствам. Они танцуют, он и она, смотря в глаза друг друга, ещё не зная, что уже следующим утром поклянутся друг другу в верности.

Пообещай, что не бросишь меня. Я не святая, мне есть за что стыдиться, но если ты со временем разочаруешься во мне, то лучше покончить со всем сейчас.

Он закусил её нижнюю губу и с силой прижал к кабинке туалета, услышав мощный удар. Блондинка застонала от боли, и Женя пытался – пытался! – утонуть в этом стоне, но в голове зазвенел его собственный голос.

Мы начинаем новую жизнь, Кать. Новую жизнь. Будь тем, кем хочешь. Я люблю тебя такую, какая ты сейчас стоишь передо мной. Всё остальное неважно. Мы вместе, а значит выстоим.

Он попытался прогнать этот голос – свой голос, – но вместо этого в сознании всплыли серые глаза. Её серые глаза. Они впились в мозг и не желали его отпускать, окутывая всё вокруг серым сиянием. Женя завёл блондинку в одну из кабинок – тяжело дышащий, горячий, готовый взорваться в любую секунду. Он мигом сорвал с неё блузку и как можно быстрее спустил на колени трусики, понимая, что если хоть чуточку помедлит, то Катя тут же вернётся и заговорит в его голове. Чужие ладони принялись расстёгивать ремень, которые еле-еле сдерживал то, что так пылало и грозилось вырваться наружу.

Ты ему веришь? Мы его впервые видим, а ты ему уже веришь?

– Заткнись!

Блондинка замерла, тупо уставившись на Женю.

– Но я же ничего не г…

– Да не ты, мать твою! Ты продолжай говорить. Говори и не смей замолкать ни на одну грёбанную секунду! Говори своим, а не чужим голосом!

И она начала нести какой-то бред, который Женя даже не слушал. Кипя от злости, ярости, похоти и разврата, он старался расстегнуть лямки бюстгальтера, но руки так сильно дрожали, что ничего не выходило. Вместо этого он просто стянул лифчик вниз и, увидев грудь (чужую грудь, не Катину грудь, нет!), схватил блондинку за ноги и посадил на унитаз – полностью голую, одетую лишь в чулки, туфли и тоненькие трусики, что были натянуты на коленках. Она со скоростью рыси сняла их, обвязала ими шею Жени и притянула его к себе, вновь вцепившись в губы. Когда поцелуй закончился, меж двух ртов повисла толстая нить слюны, что тут же упала на идеально выбритый лобок.

– Давай, Феникс, сделай это. Сделай меня счастливой. Трахни меня как грязную суку!

Её руки пытались разобраться с его ремнём, пальцы мучали бляшку, а ладони тряслись будто при эпилептическом припадке. Теперь Женя не чувствовал похоти или страсти. Сейчас в нём кипела лишь ярость, и он стремился выплеснуть её вместе со спермой. Между этих ног. Между этих обтянутых чулками ног!

Он чувствовал исходящий от неё жар. Слышал приглушённую музыку, слышал, как совсем рядом кто-то открывает кран, как с шумом вода врезается в раковину. Мозг работал на сто десять процентов и улавливал каждую, абсолютно каждую деталь! Женя прижал блондинку к бочку унитаза и уже приготовился спустить с себя джинсы…но замер.

У блондинки были Катины губы.

Между ними была та же тёмная полоска, что была и у Кати. Скулы блондинки превратились в Катины скулы. И даже её дыхание доносилось из Катиной груди. К паху тянулись не чужие руки, к паху тянулась Катя, именно она и никто другой. Это сейчас ОНА была с ним в кабинке туалета, и это ОНА не могла справиться со своими стонами, сидя в одних чулках и чёрных лакированных туфлях. Холодный свет скользил по крашеным волосам, и Женя увидел в них отблеск других, светло-русых волос, от вида которых в лучах утреннего солнца у него всегда щемило сердце. Это была Катя. На него смотрели не голубые глаза, а два серых огонька, и если чуть приблизиться к ним, то можно…

– Повернись! – Он с силой встряхнул блондинку. – Повернись и упрись руками в стену! Я не хочу видеть твоё лицо!

Она попыталась что-то сказать, но Женя мигом развернул её, обхватил ладонью светлую макушку и опустил вниз. Блондинка упёрлась руками в бочок унитаза и послушно выгнула спину подобно дикой кошке. И может быть, Женя бы уже стянул с себя трусы и заскользил меж упругих ягодиц, если б не наткнулся взглядом на обнажённую спину.

Его сердце замерло, а в лёгких застрял воздух, не желая выходить наружу.

На чистой коже, от сведённых друг к другу лопаток и до самой поясницы чётким чёрным контуром был выведен орёл. Сложив мощные крылья, он сидел на краю какого-то уступа и спокойно осматривал свои владения. Женя не мог знать, куда смотрит орёл, но всё равно знал – глаза орла обращены к горам. Его горам. Мастер, сделавший эту татуировку, смог в точности передать спрятанную внутри орла силу, что пока покоилась в мощной грудной клетке. Голова была приподнята, так что создавалось впечатление, что где-то рядышком скоро пролетит очередная жертва, и тогда настанет момент вновь выпустить свои когти. Орёл… Эта безумная сила, укрытая нерушимым спокойствием…

– Ты чего?! Входи уже!

Женя не мог пошевелиться. Он чувствовал, что член всё еще давит на джинсы из-за кипящей в нём крови, но вся похоть отошла на второй план. Внезапно кабинка туалета уменьшилась, и теперь её заполняли лишь эти нарисованные орлиные глаза. Казалось, они заглядывают прямо в душу. Казалось, они говорят…

– Да твою ж мать, я не могу так долго ждать!

Блондинка мигом развернулась, запустила ладони под резинку трусов и, нащупав член, оттянула кожицу вниз. Только когда её рука заскользила вверх и сжала головку (Боже!), Женя очнулся, с большим усилием заставил себя сжать руку блондинки и вытащить её из-под своих штанов. Таким возбуждённым он ещё никогда не был.

– Что у тебя за татуировка?

Голубые глаза тупо вытаращились на него, и в этот момент больше всего на свете захотелось врезать по ним кулаком, лишь бы не видеть в этих зрачках такую тупость!

– Ну, обычная татуировка. Слушай, красавчик, давай уже трахнемся, не томи! Или я сейчас сама тебя трахну!

Она сжала его пах, и как бы сильно Женя ни старался подавить в себе стон, всё же он смог протиснуться сквозь зубы. На миг в голове промелькнула мысль: «Так вот почему женщинам так легко удаётся управлять мужчинами. Потому что их слабое место совсем нетрудно достать».

Мы с тобой – самая счастливая пара на свете.

Женя с силой сжал кисть блондинки и чуть не сломал её, остановившись в последнюю секунду. Когда он заговорил, его голос был похож на рычание дикого зверя:

– Расскажи мне про татуировку. Что она означает?

Что-то в его лице напугало её. Обтянутые чулками ноги сделали небольшой шаг назад и упёрлись в унитаз.

– Я сделала её почти год назад, когда мне только стукнуло восемнадцать. Это был подарок от моего парня, он работал тату-мастером в…

– Почему орёл? Почему ты выбрала именно орла?!

– Не я выбрала, а он, мой парень! Я же сказала, он работал тату-мастером и разбирался в этом всём лучше всех на свете! И… – Голубые глаза вдруг заблестели. – Он сказал, что орлы всегда сильны. Они царствуют и в небе, и на земле. Они как львы – короли среди окружающих. «Орёл – это гордость и честь», – так вроде он сказал. Орлы всегда стремятся летать как можно выше, и каждый из них готов в любую минуту дать бой, если придётся. И ещё… тогда мой парень сказал – когда уговаривал на татуировку, – что настоящий орёл никогда не будет ползать среди обычных червей, никогда не опустится до их уровня. И если он гонится за звездой, он ни за что не променяет её на обыкновенную птицу, даже если эта чёртова звезда недосягаема. Орёл – это состояние души. Спокойствие и сила, гордость и честь.

– И ты набила эту татуировку? Ты?

Женя не услышал того, что она ответила. Он посмотрел на всё как будто со стороны и ужаснулся, внезапно увидев эту картину во всех цветах. В маленькой тесной туалетной кабинке с изрисованными маркером стенами стояли парень и девушка, глядя друг другу в глаз. Оба тяжело дышащие. Оба горячие, возбуждённые до предела. На девушке были лишь облегающие ноги чулки и туфли. На парне – парне, который чуть больше месяца назад клялся другой женщине в верности – осталась вся его одежда, но футболка уже была выправлена, а джинсы еле держались на бёдрах. Ведь ремень расстегнули чужие ладони. Ладони, кости которых так хотел сломать Женя! Он посмотрел на грудь (какая чистая у неё кожа…), зацепился взглядом за острые ключицы и тут же почувствовал жгучее желание задушить эту суку, душа её до тех пор, пока тело не остынет!

– Господи… – Он отшатнулся от блондинки как от чего-то противного. Врезался в закрытую дверцу. Услышал, но не почувствовал удар. – Что я делаю? Что я делаю?

Его руки задрожали. Губы задрожали. Женя попытался сделать глубокий вдох, но сразу проиграл своим лёгким: они сжимались и разжимались с такой скоростью, что сердце не успевало за их ритмом. Скулы… скулы блондинки превращались в Катины скулы. Ясная голубизна растворялась в сером льду, а груди принимали другую форму, более округлую, ведь та женщина, которую любил Женя, уже родила ребёнка.

И люблю. Люблю до сих пор. Господи, Боже, люблю до сих пор!

Блондинка вновь подошла ближе, но на этот раз Женя не позволил ей даже потянуться к его штанам. Он схватил её за руки, прижал к стене и, смотря прямо в глаза (голубой – серый, серый – голубой), с нажимом произнёс:

– Никогда больше не подходи ко мне. Я не Феникс. Никогда им не был. Я…хищник. И у меня есть своя хищница.

Он вышел из кабинки, но в его голове ещё долго крутились слова, только что сорвавшиеся с губ блондинки.

…настоящий орёл никогда не будет ползать среди обычных червей, никогда не опустится до их уровня. И если он гонится за звездой, он ни за что не променяет её на обыкновенную птицу, даже если эта чёртова звезда недосягаема.

…ни за что не променяет на обыкновенную птицу.

…на обыкновенную птицу.

Глава 20 Беседа с дьяволом

– Надо отдать вам должное, джентльмены. Вы потрясающе справляетесь со своей работой!

Алексей улыбнулся, и тьма отразилась от его идеально белых зубов. На одном из клыков Влад заметил крохотное пятнышко крови, которое, судя по всему, забыли убрать. После трапезы пасть хищников всегда полна крови.

– Честно говоря, сначала я не был уверен, что вам так легко удастся протиснуться в этот узкий проём меж двух кораблей, именуемый любовью.

Эта улыбка вызывала у Влада ужас. Чтобы хоть как-то отвлечь от неё внимание, он отвернулся и оглядел кабинет, который уже успел проклять про себя сотни и сотни раз.

На Чистилище наступила ночь (так, по крайней мере, говорили висящие в каждом коридоре часы). Многие жители будущего Нового Петербурга уже спали в своих комнатах: может, некоторые из них ещё дрыгали телами в клубах, но скорее всего большинство сейчас либо сладко посапывало во сне, либо стонало от мучающих кошмаров. И вместо того, чтобы заниматься чем-то подобным, Влад и Егор пришли сюда, к самому дьяволу. Теперь сомнений в том, что Алексей – дьявол, не было. Только дьявол мог так жутко улыбаться. Только дьявол мог так жутко смеяться. Порой его карие глаза переставали быть карими. Их радужки заполняли тёмные чернила, и зрачки возрастали в размерах, перекрывая собой весь мир. Почему дьявол выбрал именно мужской облик? Или дьявол сам по себе, изначально является мужчиной?

Кабинет – огромный, чертовски огромный – ничуть не изменился. Он всё так же внушал восхищение и робость, которую следует испытывать перед тем, как перешагнуть порог этого кабинета. Сразу при входе Егора и Влада встретила тьма. Теперь она не стала ждать того момента, когда они усядутся, а тут же обволокла всё пространство вокруг стола, оставив его более-менее светлым пятном в целом мире. Тьма поглаживала загривок, пока оба они садились на стулья, и переливалась за спиной слабым шёпотом – неразборчивым, доносящимся из ада. И всё равно Владу удалось заметить те два изменения в обстановке кабинета, что так тщательно пыталась скрыть тьма.

Картины. Они изменились. Неизвестный художник написал новые полотна и вывесил их здесь, в пристанище дьявола, не обозрение случайно забредшим гостям.

Картина, на которой были запечатлены горящее здание и выбегающий из него силуэт, теперь была совсем другой. Она показывала другой фрагмент жизни этого силуэта. В картине преобладал белый цвет, переливающийся в различных оттенках, будто бы сияющий чистым светом изнутри. Даже тьма не могла потушить это сияние. Влад увидел длинный больничный коридор, что тянулся в бесконечную даль. Двери, умещённые слева и справа, были чуть приоткрыты, и каждую из них от стены отделяла тоненькая чёрная линия. Линия тьмы. Полоска мглы. В коридоре был лишь один человек – тёмный силуэт, обращённый к художнику спиной. Широкие плечи, узкие бёдра. Волосы настоящего брюнета. На торсе виднелись очертания бинтов, что окутывали мышцы подобно голодным змеям. Свет подчёркивал рельеф мышц, переливающихся в грамотно нарисованных тенях. От этого силуэта исходила сила, ощущение огромной силы глубоко в груди. Лучи утреннего солнца проникали в коридор сквозь редкие окна, и как же завораживающе смотрелся дуэт тьмы и света на этих тусклых стенах больницы! Несколько дверей, находившихся за спиной главного героя картины, открыли чужие ладони. Прогнившие пальцы легли на дверные косяки, пока их хозяева с осторожностью выглядывали наружу, выискивая того, от кого так неистово пахло жизнью. Мертвеца прятались в тенях, пока мимо них проходил молодой, полный энергии парень, не понимающий того, какой ему выдан дар. Дар, который не может выдержать большинство тварей из ада.

Другая картина почти полностью окунулась во мглу. Сквозь неё проглядывали лишь два ярких серых огонька, чьё сияние освещало вокруг себя тёмную волчью шерсть. Но даже этот свет – это чарующий свет глядящих прямо в душу глаз – медленно потухал, с каждой секундой становясь всё бледнее и бледнее. Влад не мог этого увидеть, посмотрев на картину, но каким-то образом он понял, что серые огоньки тухнут, слабеют. И совсем скоро тьма поглотит их, не оставив места даже отголоску сияния.

Но кроме двух картин в кабинете ничего не изменилось, будто с их последней встречи (тогда Влад и Егор впервые увидели красный свет в глазах Алексея) время здесь замерло, остановилось, впитало в себя витающий в воздухе страх. В конце кабинета – в том месте, где свет пробивал тьму – всё так же стоял лакированный стол из красного дерева. При подходе к нему создавалось впечатление, что каждую деталь этого стола окунали в вёдра к крови, предварительно дав её посмаковать дьяволу. И ещё одна безумная мысль промелькнула в голове Влада, когда он садился за рабочее место дьявола: «На нём плохо видна кровь. Вот почему у него такой стол – стекая с рук, кровь не пачкает стол, а впитывается в него и растворяется на поверхности как в воде. Как в красных, вскипающих реках».

Теперь каждый из них сидел за лакированным столом из будто бы бордового дерева. При вдохе лёгкие заполнялись тьмой, при выдохе – пустотой, с какой не сравнится даже самый безжизненный уголок вселенной. Влад си Егор вновь сели между разделяющим их столом, не посмев подумать о том, чтобы сесть вместе. Если б они только попытались сесть чуточку ближе друг к другу, их тут же, моментально бы поглотило кровавое сияние. А уж с ним встречаться никак не хотелось.

– Прошло чуть больше месяца, друзья. Если быть совсем уж точным – тридцать трое суток. И за это время вы смогли растолкать наших двух ласточек, забравшись одной из них в голову. Не знаю, как вы, а я за это выпью. Грандиозная работа!

Алексей наклонился, достал неизвестно откуда бутылку вина (но это совсем не похоже на вино. Вино не бывает настолько тёмным), поставил её на стол и, посмотрев на своих гостей, спросил:

– Составите мне компанию?

Егор с Владом молча покачали головой. Молча, потому что если бы хоть кто-то из них открыл рот, то в него сразу бы забрались чужие пальцы и оторвали челюсть, оставив её висеть и медленно раскачиваться подобно маятнику. Алексей ничуть не смутился. Он взял в ладонь кристально чистый бокал, лёгким движением пальца открыл бутылку вина и начал выливать его на прозрачное дно. Одна крупная капля упала на поверхность стола, и Влад увидел, как она прожгла дерево и устремилась вниз, оставив после себя белесый пар. Закончив, Алексей убрал бутылку, взял в левую руку бокал (Господи, дьявол – левша), склонился над ним, вдохнул перемешанный с тьмой аромат и, расплывшись в широкой улыбке, заговорил:

– Это кровь старых гончих. Под конец жизни они редко выходят из подножия горы, но когда выходят… – Ноздри расширились от чарующего запаха. – Когда она выходят, то впитывают новые чувства, так хорошо сочетающиеся с их старой кровью. У неё просто изысканный вкус…

Алексей прильнул к бокалу. Какое-то время мир заполняла тишина. Слышно было лишь то, как горячая жидкость протекала по органам Алексея, и от этих звуков Владу резко стало не по себе – в голове сразу возникли бурлящие реки, что впивались в острые камни, заставляя их неистово шипеть. Чёрное вино потихоньку истощалось в бокале, и с каждым глотком морщинки на красивом мужском лице всё больше разглаживались. Казалось, с каждым новым глотком Алексей молодел, впитывал в себя чужую жизнь, но даже когда он выпил всё налитое вино, из его глаз не пропала мудрость, а черты лица зрелого человека не превратились в юношеские, хотя молодость однозначно вернулась.

Вот он, эликсир молодости, подумал Влад. Вы можете заказать его прямо сейчас, позвонив по номеру шесть-шесть-шесть! Мы доставим его к вам прямиком из ада, а если вы позвоните прямо сейчас, то в подарок получите отдельное место в нашем детском саду! И называется он «Солнышко!» Кровавое, мать его, солнышко!

– Что ж, приступим к обсуждению дел. Благо, их накопилась у нас целая куча. Начнём сперва с простого вопроса, и задам я его тебе, Егор. Ты помнишь, о чём был наш прошлый разговор?

Мышцы Влада разом напряглись. Глаза Алексея не смотрели на него, но тем не менее сознание не покидало чувство, что за тобой внимательно следят; следят за каждым твоим движением, за каждым вдохом и за каждой морщинкой, даже если она только-только появилась.

Справа послышалось судорожное дыхание. Егор сжал кулаки, но скорее успокаивая себя, чем устрашая кого-либо. Тьма окутывала и его сердце тоже.

– Вы дали нам задание – подружиться с Женей и заслужить его доверие.

– Нет, compadre, я дал вам другое задание.

Прерывистый вдох. Прерывистый выдох.

– Вы приказали нам отдалить Женю от Кати. Незаметно, так, чтобы он подумал, что это именно его решение – перестать общаться с Катей.

– Ты меня обижаешь, Егор. Я ничего вам не приказывал. Я лишь попросил вас кое-что сделать, как мамы просят своих сыновей не шалить.

– Вы приказали. – Кулаки сжались сильнее, костяшки прорезались сквозь кожу. – Я бы не согласился на такую дебильную операцию, если б вы не показали мне ад. И родителей. Вы не оставили мне выбора.

– Выбор есть всегда, Егор. И он у тебя был. Ты выбрал отдать мне душу Виктории, взамен на спокойное пребывание своих родителей в царстве мёртвых. Я, как настоящий джентльмен, сдержал слово – твои мама и папа теперь никогда не увидят даже облака, плывущие над адом. А Вика… всё прошло по уговору. Ты выполнил задание, я обеспечил ей безболезненную смерть.

– Я ненавижу вас. – Его голос начал подрагивать. Паника медленно выливалась наружу сквозь стиснутые зубы. – Надеюсь, вы тоже когда-нибудь умрёте, и тогда я позабочусь, чтобы вы попали в самый отвратительный уголок ада.

Алексей вновь улыбнулся. Из-под верхней губы показались острые клыки, и хоть по ним прошлось чёрное вино, на эмали всё так же поблёскивали алые пятна крови. Внезапно в голове Влада промелькнуло воспоминание, так давно не всплывавшее в сознании. В раннем детстве, когда вместо обеденного перерыва был тихий час, маленький Владик сидел перед телевизором (что за волшебный ящик!) и «перелистывал» каналы один за другим, пока не наткнулся на канал про дикую природу. Он как раз успел лицезреть тот момент, когда лев, что всё это время тихонечко подкрадывался к зебре, накинулся на неё, и благодаря сверхтехнологичной камере от зрителей не укрылась вся красота происходящего. Влад запомнил, в каком истошном крике открылась пасть зебры. Но больше всего в память врезалось другое – то, какой яркой на солнечном свету оказалась кровь. Даже через телевизор она буквально впивалась в глаза. Несколько минут маленький мальчик зачарованно наблюдал за естественным процессом природы, пока родители о чём-то препирались на кухне. И когда оператор крупным планом выхватил испачканную в крови морду льва (какой же он страшный!), голос за кадром произнёс те слова, что отпечатаются в памяти Влада на долгое время. Он произнёс: «Один из главных законов природы – клыки хищники всегда окрашены чей-то кровью. Кровь слабых всегда проливается под натиском сильных».

Под натиском тех, кто так легко улыбается, впиваясь в чужое горло.

Алексей перевёл взгляд на Влада, и в этот самый момент, когда их взгляды встретились друг с другом, когда весь мир утонул в окутанной карими радужками темноте, вены покинула кровь. Теперь по телу протекало нечто совсем иное, нечто…похожее не те самые реки, что впиваются в камни у подножия горы. С каждым ударом сердца по всему организму проносилась волна ужаса, а лёгкие (каждая альвеола, каждая клетка альвеолы) заполнялись густым дымом, и имя ему был Страх.

Только сейчас, сидя на стуле совсем рядом с дьяволом, Влад понял всю глупость людей и человечества в целом: они говорят о чувствах, они воспевают чувства, но не знаю того, что все эти чувства – фальшивки. Человека может настигнуть только одно настоящее чувство – страх. Только он является настоящим и только он способен влиять на людей – таких глупых созданий, мнящих себя верхом эволюции.

– Я не хочу вам врать, ребята, правда не хочу. Враньё не красит мужчину, даже если оно необходимо, согласны? – Алексей перевёл взгляд на Егора и сразу же вернулся к Владу, будто боялся потерять ту связь, что им удалось «наладить» меж собой. – Впереди нас ждёт большая игра, очень большая. Пешки станут королями, правителей примет земля, и совсем скоро мир заживёт по новым правилам, которые установят сами люди. Конечно, после того, как перегрызут половине из друг друга глотки.

– Вы установите правила. – Егор даже не пытался скрыть свою ярость. Она просачивалась наружу вместе с тяжёлыми, очень тяжёлыми выдохами. – Это ВЫ установите правила, а не люди. Ничего не изменится, просто нами будет управлять не «Единая Россия», а грёбанные Святцы. Это ВЫ собираетесь построить новый мир, наверное, потому, что вам наскучил ад. Я прав?

На этот раз улыбка не полностью открыла белые зубы, но Влад знал, что под верхней губой скрываются клыки, совсем недавно впивавшиеся в тоненькое женское горло.

– Ты не прав, Егор. Вы, люди, почему-то считаете меня злом, придумали меня как олицетворение всего плохого и ужасного, что только есть в мире. И я даже знаю почему. Причина опять-таки кроется в страхе – вы просто боитесь принять на себя всю ответственность, вот и всё. Грёбанная ответственность, да? Та ещё сучка… её способны выдержать только по-настоящему сильные люди. Правда ведь, Егор? – Алексей наполнил бокал чёрным вином, случайно разлив пару капель. Они тут же прожгли собой стол и растворились где-то внутри бордового дерева, словно впитавшись в него. Пальцы легли на стекло, но ладонь так и не подняла бокал – мы любим растягивать удовольствие джентльмены. – Видите ли, я не зло. Я даже близко не стою к тому, что вы прозываете злом. Я лишь делаю свою работу, выполняю то, для чего был создан – кстати говоря, опять вами. Но знаете в чём ирония? Вы, мать вашу, даже не представляете, кем являетесь на самом деле. А если поймёте, то сойдёте с ума. Поэтому, дорогие мои, вызасунули свои члены себе в задницы и всем миром играете – пардон, играли – в милых овечек, смещая собственное дерьмо на какого-то вымышленного придурка с рогами. Какая милота! Вы просите у Бога прощения за совершённые грехи и, выйдя из церкви, тут же идёте совершать новые, а потом снова просите прощения, и этот блядский круг заканчивается только тогда, когда ваши копыта перестают биться об землю. Бум! Пьеса окончена. И теперь вы будете вечно гореть в аду у злого дьявола!

Алексей от души рассмеялся, как иногда смеются взрослые, услышав от детей глупые, но такие забавные суждения. Он немного отпил вина – маленькими глоточками, не спеша, смакуя каждый момент и наслаждаясь каждой секундой. Тьма полностью поглотила кабинет. Единственным светлым пятном оставался стол: казалось, от бордового, будто облитого кровью дерева исходит некое сияние. Мгла шепталась за спиной Влада. Мгла шепталась за спиной Егора. Они могли бы окончить этот разговор, просто встав и выйдя из кабинета, но…сознание подсказывало, что если хотя бы попытаться встать из-за стола, мгла мгновенно вопьётся в глазницы и утопит в себе за секунду.

За секунду ты потеряешь всё, что имеешь, и даже своё жалкое, никчёмное существование.

– Вы такие смешные порой! Так часто совершаете абсолютно тупые поступки с такой серьёзной миной на лице, что хочется тут же расхохотаться. И с этой же серьёзной миной вы «омываете» свои грешки – ещё один прикол людишек, понятный только им. Мда, ваше сознание – та ещё штучка. Мало кто из вас понимает, что, изменив его, ты автоматически меняешь мир вокруг. Но вместо правды вы решаете полагаться на богов…убивать друг друга из-за них… кажется, я вас никогда до конца и не пойму, иначе точно сойду с ума.

– Что дальше? О какой…игре вы говорите? К чему было вот это вот всё, а? К чему?!

Влад всеми силами старался сдержать себя от того, чтобы наброситься на Егора заткнуть ему наконец рот! Дьявол мог сорваться, а Егор его провоцировал. Дьявол мог поглотить их целиком, и от одной этой мысли страх сжимал горло тонкими щупальцами. Контролируй себя, Егор, ты же понимаешь, где находишься, думал Влад. Ради всего святого, следи за своим языком! Мы находимся у ворот ада.

– Всё что от вам требуется – это продолжать делать то, что делаете – как можно больше отдалять Женю от Кати, причём проделывая это так, чтобы он был уверен в самостоятельности своих решений. И чем дальше наши кораблики отплывают друг от друга, тем больше возрастает шанс, что ваших близких ждёт действительно счастливый конец. Знаешь, Влад… – Алексей глубоко задумался, но как только его губы вновь пришли в движение, Влад с ужасом понял, что сейчас услышит. – Я недавно, буквально сегодня виделся с Олей. У неё и вправду шикарные волосы…и даже шрамик на её плече по-особому красив. Я поговорил с ней, о чём ты просил, Влад.

– О том, что мы делаем. – Губы онемели, язык двигался сам по себе. – Что она сказала?

– Что я монстр. Честно сказать, другого я не ожидал. Но она полностью поддерживает тебя в твоих поступках. Наверное, потому, что не хочет блуждать в аду, хотя может действительно считает, что у тебя нет выбора. Но, Влад…выбор есть всегда, и ты это знаешь. Просто бывают разные последствия.

– Что ещё нам нужно сделать? Что-то с Катей?

– Нет, не нужно, оставьте её. Эта милая особа сгрызёт себя сама и без нашей помощи. А вот за кем ещё нужен присмотр, так это за Евгением. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду под «присмотром».

– Да, – ответил Егор и опустил голову – то ли не в силах смотреть Алексею в глаза, то ли пытаясь скрыть свои слёзы. – Можно задать один вопрос? Я думаю, мы это заслужили.

– Задавай, Егор, но помни, что я могу и не ответить.

На какой-то миг в кабинете вновь повисла тишина, и только шёпот темноты слегка разбавлял её. Влад слышал биение собственного сердца, чувствовал его удары в горле и боялся (боялся по-настоящему), что сейчас оно разорвётся и всё вокруг затопит его кипящей страхом кровью.

– Почему вам так интересен Евгений? И Катя. В особенности Катя.

– Всё ты хочешь знать, Егор. Ты серьёзно думаешь, что я расскажу вам всё до мельчайших подробностей? До самой мелочи? Почему так важно, чтобы Женя находился как можно дальше от Кати?

– Да. – Егор ответил без запинки, будто специально ждал этот вопрос. Слова протискивались сквозь его зубы и вырывались наружу по одному – отчеканенные, пропитанные яростью. – Моя девушка мертва. Мои родители мертвы. Я не понимаю, как хрень здесь происходит. Так что либо рассказывайте нам, зачем вы устроили весь этот цирк вокруг Жени и его бабёнки или я выбываю из игры…даже если попаду в ад. Я… – Егор сделал глубокий вдох. – Я имею право знать, на кой хрен я этим занимаюсь!

Алексей откинулся на спинку кресла и ни на секунду не сводил глаз с молодого человека, что осмелился (то ли от храбрости, то ли от глупости) ТАКИМ тоном поставить ТАКОЕ условие. И хоть оно было смешным (да наплевать ему на твою жизнь!), что-то в его словах заставило Алексея помедлить с ответом. Влад весь напрягся. Всё его естество желало только одного – чтобы Егор закрыл свой рот или случайно прикусил язык да так, чтобы зубы окрасились кровью. Но…какая-то потайная часть – та, что скрывается в подсознании – тихонько сидела и ждала ответа. Зачем они всё это делают? Зачем дьяволу вдруг влезать в отношения обычных смертных? Тем более ещё и в такие странные: с одной стороны – неконтролирующий эмоции подросток, с другой – обычная несчастная женщина, каких в мире было большинство. С какой целью повелитель ада решил разгребать подобное дерьмо? Неужели на то есть достойная причина?

– Есть. – Влад вздрогнул, но Алексей будто не заметил этого – теперь он смотрел куда-то вдаль, в темноту, отделившись сознанием от тела. – Я не скажу вам, почему мне интересен Евгений – точнее, его душа и то, что находится внутри неё, – потому что вы всё равно не поймёте, а я лишь зря помусолю свой язычок, так никого не удовлетворив. Евгений – слишком сложное существо, чтобы обсуждать его с простыми людьми. Он даже сам не понимает, носителем чего является. А я вынужден…играть по этим грёбанным правилам. – Он сжал губы. Никогда прежде Алексей не был так близок к обычному человеку. К обычному потерявшемуся, терпящему то, что ему не нравится, человеку. – Но кое-что я вам расскажу, так как это уже ни на что не повлияет. Мосты сгорают, остаётся лишь пепел. И теперь…мы можем поговорить с вами начистоту. Враньё – удел слабых, как я уже говорил, и…

– Ближе к сути. – Вены на руках Егора пытались прорваться сквозь кожу. – Вы дьявол, а сиськи мнёте как какая-то девка. Ответ на вопрос будет или нет?

Господи, Егор, замолчи сейчас же! Он же просто разорвёт нас одним взглядом!

– Видишь ли, Егор…в жизни есть такая штука как судьба, и мужчины очень подвластны ей. Почему-то именно мужчины так подвластны обычному течению жизни. Но стоит появится какой-нибудь женщине, и всё сразу идёт наперекосяк! Сука-природа дала женским рукам надёжный инструмент в управлении мужчинами – красоту. И Женя… он сбился с намеченного ему пути.

– Из-за Кати?

Алексей проигнорировал вопрос и продолжил:

– Его душа была запачкана любовью, этой отвратительной грязью, но теперь, благодаря вам, она очищается. Я лишь запустил механизм, а вот вы помогли ему работать дальше. Хоть любовь и является сплошным бредом, это всё-таки сильный бред, способный перевернуть человеческое сознание. Я не знаю, чем его так зацепила Катя; из хорошего я в ней вижу лишь отсутствие красоты. – Алексей посмотрел на свои пальцы, уголки его губ слегка дёрнулись. – Я бы с удовольствием прикончил её, но тогда это зажжёт чувства в Жене, и всё будет зря. Здесь стоит работать аккуратно, чуть ли не ювелирно. Перед Посвящением душа должна быть чиста. А самая грязная грязь – это именно любовь.

– Вы выхаживаете его как сына. – Влад услышал издалека собственный голос и понял, что говорит, только когда с губ сорвались следующие слова: – Как будто вы его отец. Как будто…к чему-то готовите.

– Довольно. – Алексей поднялся из-за стола. – Самое главное вы, думаю, уяснили. А того, что вы кому-нибудь об этом расскажете, я не боюсь. У вас у обоих достаточно мозгов, чтобы держать язык за зубами. И да, Егор… в этот раз я пропустил мимо ушей твой дерзкий тон. В этот раз. – Из-под верхней губы показался окровавленный клык. – Но следующего раза может и не быть, понимаешь?

Ответом послужила тишина. Тьма за спиной стала настолько густой, что Влад слышал её трение об воздух. Слышал, как сантиметр за сантиметром она становится всё ближе. Её аромат – чарующий аромат страха – проникал под кожу и окутывал мышцы, не позволяя им нормально двигаться. Внезапно Влад понял, что больше никогда не сможет улыбнуться. После этого кабинета, после этой ужасной улыбки жизнь больше не будет прежней. Теперь всё вокруг будет напоминать о страхе, пахнуть страхом и выглядеть как страх. Ночи превратятся в череды кошмарных часов, а дни – в жалкие попытки жить, надеясь перестать бояться. Ни один человек не выдержит такой жизни. Можно было бы покончить с собой, но теперь-то Влад знал, куда попадёт при таком решении – к подножию горы, под густые красные облака, переносящие литры крови. Все выходы закрыты, джентльмены. А если попробуете выбить двери, все пути приведут к одному.

К острым камням и красным рекам.

– Всё будет хорошо. – Алексей по-отчески улыбнулся, и в кабинете стало чуточку светлее. – Вам ничего не грозит, вы на правильной стороне. Надеюсь, Евгений тоже скоро будет с нами. Он почти готов. – Карие глаза блеснули во тьме. – Вы все почти готовы.

Глава 21 Медальоны

На щётке появилась кровь.

Катя так сильно задумалась, что дотёрла дёсны до крови. Она очнулась только тогда, когда боль стала невыносимой, а с конца нижней губы стекали слюни, так что она, наверное, со стороны выглядела как умственно отсталая. Взгляд Кати наткнулся на отражение серых глаз в безупречно чистом зеркале, прошёлся по лицу и…замер. Лишь на мгновение она смогла оторвать глаза от зеркала – для того, чтобы сплюнуть в раковину накопившуюся кровь, – но в следующую же секунду вновь уставилась на своё отражение. А точнее, на одну маленькую, почти незаметную деталь.

Несколько волос на левом виске начали седеть.

Катя не помнила, как долго разглядывала эти тоненькие серебряные ниточки – с полным ртом зубной пасты, с распущенными волосами, стоящая напротив своего отражения, беспомощно опустив руки. Может, минуту, может, час она была не в силах отвести взгляд от своего левого виска – этой ужасной точки, от которой начнётся ужас, именуемый старостью. Вокруг туда-сюда сновали люди, где-то недалеко смеялись дети, но ни один звук так и не долетал до Кати. В умывальном зале до самого завтрака не наступит тишина, ещё несколько десятков литров воды выльется из открытых кранов, выходная дверь ни разу полностью не закроется, а стоящая у самой дальней раковины женщина будет стоять здесь до тех пор, пока не упадёт замертво, вдоволь налюбовавшись собой. Может, кто-нибудь и заметил бы Катю, но её вид – вид человека, полностью отгороженного от этого мира – не то что отталкивал, а отпугивал. Казалось, у сумасшедшей просто случился припадок «отключения».

– Твою мать… – Катя сделала маленький шаг назад, как бы стараясь отойти от того человека, что смотрел на неё с другой стороны зеркала. – Твою мать… Это не я. Не могу быть я. Это…не я.

Сковавший её ужас был непонятен, Катя не смогла б его объяснить и при всём желании. Но тем не менее он заставил всё внутри неё похолодеть, покрыться тонкой коркой льда, как кожа мертвецов покрывается инеем под открытым январским небом. Ни одна мысль не проскочила в голове – сплошная пустота. Сознание заполняли лишь несколько серебряных нитей, что в дальнейшем становились русыми, но…седина всё равно никуда не пропадала. Она начала завоёвывать левый висок и всем своим видом показывала, что годы юности уже далеко позади. Бай-бай, молодость, ты была хорошей подругой. Жаль, что теперь тебя приходится менять на растяжки, боли в суставах и скуку по хорошему, горячему сексу.

Теперь я бабка. Да здравствует радикулит или что там у нас, старых пердунов? Встречайте новенькую! Врубайте Стаса Михайлова, я пошла танцевать!

Уголки её губ даже не дрогнули. В глазах всё так же был ужас, но сейчас к нему примешивался страх – такой, какой не пройдёт через пару минут. От него невозможно избавиться логическими доводами или рассуждениями – он просто есть и всё, хоть всеми силами пытайся выбросить его из себя. И если бы в тот момент можно было вытащить душу Кати наружу, то она предстала бы сжавшимся серым комочком, при взгляде на который хотелось бы только заплакать.

Где-то позади раздался чёткий шлепок – мужчина ударил женщину по попе. Этот звук вернул Катю в реальность, но всё же не до конца. Она подошла к раковине (это не мои волосы, нет, не мои волосы), сплюнула всё, что накопилось во рту, очистила щётку, стараясь вообще ни о чём не думать, прополоскала горло, набрала в ладошки холодной воды и окунула в неё лицо. В голове мелькнул бледный образ: озеро, вода, шёпот листьев и сперма. Чужая, стекающая меж ног сперма.

Катя тряхнула головой и открыла глаза.

На неё смотрела незнакомая и в то же время родная женщина. Именно сейчас, утром 1 июля, около восьми часов, впервые в жизни Катя ощутила себя в двух местах одновременно: она смотрела на всё собственными глазами, но в то же время наблюдала со стороны как две женщины – две абсолютно разные женщины – смотрят друг на друга. Катя не могла свыкнуться с мыслью, что человек в зеркале и она – это единое целое. Нет, это невозможно. С отражения глядела женщина, в чьём лице смешались юность и зрелость. Катя смотрела на него и узнавала ту самую девчонку, которой когда-то она была – сумасшедшей, озорной, никогда не сидящей на месте, всё время тусовавшейся с мальчишками. Лампы освещали тоненькую шейку, на которой когда-то, в далёкие школьные времена оставляли крупные засосы (подруги просто замирали при виде них!). Чарующие серые глаза свели с ума не один десяток парней, так что когда Катя увидела в блокноте Жени нарисованные им же глаза – её глаза, – она не особо удивилась. Катя знала, что красива, понимала, что всегда являлась магнитом для мужских взглядов, ведь никогда вдоволь не налюбуешься прекрасным.

Конечно, пока это «прекрасное» на начнёт стареть…и пока ты не начнёшь ощущать, как из тебя медленно, но уверенно вытекает юность. Старость рано или поздно настигает всех, кто умудрился пережить свою молодость. Ты можешь отдалять её регулярным посещением спортивного зала и будешь оставаться молодой намного дольше, но всё же не вечно. Можешь терроризировать кожу сотнями кремов, каждый из которых рекомендуют 9 из 10 специалистов, но всё равно морщинки прорежутся на твоём лице, как бы того не хотела. Тоненькими нитями паутины они возникают у уголков глаз, и теперь улыбка не красит тебя, а наоборот – выдаёт настоящий возраст. Когда-то юная красавица постепенно превращается в обычную, никем не примечательную женщину, красоту которой с каждым годом всё больше и больше сдувает осенним ветром. Против природы не попрёшь, подруга. В жизни наступает такой момент, когда с тоской понимаешь, что молодость прожита, а тело уже не так великолепно, как при выпускном. И хоть литрами пей омолаживающие эликсиры, тело будет продолжать стареть; в твоих силах лишь сделать сей процесс менее заметным и более приятным.

С подросткового возраста Катя занималась спортом, и за всё время ни разу не позволила себе прогулять тренировку. Сначала это были танцы (выше ногу, Мальцева, ты на балет пришла!), потом – лёгкая атлетика, а после – когда она вышла замуж и стала Свидовой – всё затмил собой фитнес, ведь именно в зале ты сама себе хозяйка и твоё тело зависит напрямую от твоих стараний. И тело у Кати к тридцати двум годам сохранилось не то что отлично, а безупречно; лучшим комплиментом её формам был вставший член Жени – такой твёрдый, что казалось, будто им можно разрезать камень. Создавая новую коллекцию одежды, Катя всегда представляла каждый наряд сначала на себе, а уж потом переносила его на быстро созданный эскиз женщины, фигура которой уж очень была близка к Катиной фигуре. Да, отрицать её сексуальность было невозможно. Некоторые женщины – особенно в её-то возрасте – с ужасом смотрели на обтягивающие майки или джинсы, но только не она. Подобная одежда лишь подчёркивала результаты бешеной работы в зале, тысячи пыхтений и стонов, что вырывались из груди, пока ноги дрожали под весом давящей на плечи штанги.

Но…Катя всё равно старела. Как бы тяжело не было признавать этот факт, оно так и было: юность потихоньку вытекала из кожи через образующиеся год за годом морщины. И глаза… что-то в них тоже со временем менялось. Катя не могла сказать что именно, но при взгляде на своё отражение она теперь видела глаза не молодой девчушки, ещё не получившей от жизни ни одного шрама, а взрослой женщины, вытерпевшей столько боли, что даже в самых потаённых глубинах души осталось совсем мало места для надежды. Но она всё же была. Скрывалась во тьме зрачков и лишь изредка проступала в ярких серых радужках, но мало кто мог заметить в её глазах что-то хорошее, потому что всегда все видели только опасный взгляд хищницы, опасный взгляд волчицы.

Но не Женя. Он-то увидел в тебе другое, ты сама это знаешь. Он увидел в тебе ту красоту, которую ты давным-давно в себе закопала.

– Он просто хотел меня трахнуть, вот и всё. Ему шестнадцать лет! О чём… О чём он вообще может думать кроме секса?

Катя выплюнула эти слова, но так и не смогла в них поверить. Да, её тело можно назвать шикарным, но лишь сделав вид, будто небольшие растяжки совсем незаметны. Катя взглянула на свою грудь, контуры которой прорезались сквозь светлую ткань майки, и невольно поджала губы. Ей вдруг вспомнились слова бабушки, услышанные давным-давно, ещё в подростковом возрасте: «Дорогуша, придёт время, и ты станешь старше, но не переживай. Если обвиснет грудь, то это херня, а вот если обвиснет херня…это уже проблема».

Слава Богу, моя «херня» ещё держится.

Спортивные нагрузки помогли сохранить грудям хорошую форму, но – будем честны – она безоговорочно проигрывала упругой груди любой восемнадцатилетней красавицы. Возраст берёт своё, и зачастую, награждая нас опытом, он забирает частичку красоты. Подобно прекрасному фрукту, что вечно цвёл и поражал всех вокруг одним своим видом, со временем мы начинаем загнивать, портиться, стареть. Конечно, если кто-нибудь не сорвёт нас…и не оставит вечно молодыми.

– Что за бред ты несёшь? – Катя посмотрела на себя в зеркало и только сейчас заметила, что стоит в умывальном зале одна. Совсем одна. Все остальные давно разошлись. – Никакой ты не гнилой фрукт, хватит пороть эту чушь! Подумаешь, пара седых волосков! Давай ещё из-за этого убиваться будем! У нас же больше нет проблем, да? Старость! Как… – Она резко замолчала, сглотнула накопившиеся слюни и вновь взглянула на женщину с серыми, такими выразительными глазами, которые никто не способен полюбить. – Это не моя вина, не наша. Это просто…ну, естественный процесс, его не стоит бояться. Правда же, Кать? Да? Да?

Она подошла ближе к женщине с серыми глазами и увидела, что та боится. Да, по её левой щеке текла крупная слеза. Непонятно почему, но Кате вдруг стало жалко эту женщину и безумно захотелось её обнять и успокоить! Ведь…даже самым сильным иногда нужна поддержка.

– Помнишь, в детстве мама часто покупала тебе шоколадные пончики? Огромные такие, смешные, от них ещё пальцы всегда были липкими, помнишь? – Катя улыбнулась и снова увидела (почувствовала), как улыбнулась женщина по другую сторону зеркала. В её умывальном зале тоже никого не было. – Ты тогда занималась балетом, у вас считалось смертным грехом набирать вес, но мама всё равно водила тебя в кондитерскую, потому что знала, какая ты сладкоежка. Советский союз тогда только развалился, продуктов нихрена не было, но у тёти Тамары для тебя всегда находились пончики. Не было такого дня, когда вы с мамой пришли в кондитерскую и не ушли с пончиком. На твоих губах всегда был шоколад.

Катя приблизилась к женщине вплотную. Теперь она ясно видела блики на поверхности её глаз, но даже они были не в силах затмить прячущийся в зрачках страх.

– Ты всегда сначала отказывалась, говорила, что не будешь, но в конце концов забирала пончик. А помнишь, почему ты так боялась есть много сладостей? Да вообще сладости! Ты старалась не думать о них, но они всё равно постоянно проникали в твою голову. Помнишь, почему?

Женщина в зеркале сделала глубокий вдох. Катя будто почувствовала, как её лёгкие заполнились сжатым воздухом и теперь находились совсем близко к тому, чтобы взорваться в грудной клетке. Наконец женщина с серыми глазами (как внимательно она на меня смотрит) заговорила, и с самых первых слов голос её начал набирать силу.

– Потому что Мария Фёдоровна очень ругалась на тех, кто поправлялся. А она… Я помню, как она ругалась. Даже если она кричала на кого-то другого, самой хотелось провалиться сквозь пол или просто исчезнуть, лишь бы на тебя так не кричали.

– Но ты всё равно ела пончики, как бы сильно не боялась Марии Фёдоровны. Плакала и ела. Помнишь, что ответила мама после того, как спросила, в чём дело, и ты всё ей рассказала?

– Да… – Женщина попыталась опустить глаза, но Катя не позволила ей этого сделать. В её глубоких зрачках она видела своё отражение – чёткое, будто отточенное на чёрном металле. – Она сказала, что я могу есть то, что хочу, и никого это волновать это не должно. Моя фигура – это моя фигура, ничья больше. А Мария Фёдоровна может пойти в задницу, если не разрешает детям есть шоколад. Ну, так сказала мама. Она…говорила, что будет любить меня с любой фигурой. Главное, чтобы я сама себе нравилась.

– И у тебя потрясная фигура. К тридцати трём на тебя всё ещё встаёт у подростков! Послушай, – Катя подняла руку, поднесла ладонь к женщине и соприкоснулась своими пальцами с её, – мама была права: главное, чтобы тебе всё нравилось. Не переживай из-за этих дурацких волос. Да, ты уже не совсем молода, но с плеч песок ещё вроде не сыпется, так что хватит ныть. Ты прекрасна, Кать. Прекрасна так, как есть. С седыми волосами, с морщинами, с растяжками – нахрен, всё равно прекрасна. На остальных плевать и размазать. Мир полон дерьма, ты это и так знаешь, но не позволяй этому дерьму заливаться внутрь тебя. Будь сильной. Будь стойкой…даже когда совсем одна. Ты выжила не для того, чтобы смотреть на себя плакать и вспоминать о каком-то подростке, с которым завязался такой нелепый роман, нет! Ты выжила для большего. Ты… – Катя подняла вторую руку, и в ответ женщина проделала то же самое. Они положили ладони друг на друга. – Я повторю: ты прекрасна. Никому не позволяй переубеждать тебя в этом. Лучше, знаешь, вырви язык этому кретину и вставь ему же в задницу, чтоб он прочувствовал свою остроту. Люби себя – это моя просьба. Люби ни за что, просто так, наслаждайся временем, проведённым с собой. Люби свои шрамы, какими бы ужасными они ни казались. Тяжело, знаю, но старайся любить просто так, не выискивая в этом смысл и кайфуя. Катя, ты достойна любви, и в первую очередь – от самой себя. Только с собой ты будешь каждое, каждое грёбанное утро. Давай, намотай на кулаки сопли и соберись, у нас сегодня ещё тренировка. Ягодичные, кстати. – Они обе улыбнулись, не отрывая взгляд друг от дружки. – Кто бы что тебе ни говорил, знай, что ты самая лучшая, самая сильная, самая красивая. А если вдруг кто-то начнёт возражать, ты в курсе, что делать.

Катя весело подмигнула и почти обняла женщину с серыми глазами, но тут же ударилась лицом об зеркало.

Две женщины смотрели друг на друга, не понимая, что произошло – ошарашенные, удивлённые, с тонкой струйкой крови, вытекающей из носа.

Через пять секунд обе они рассмеялись.

* * *

Мужчина, всё это время искавший Катю, встретился с ней в этот же день, чуть позже, на завтраке.

Катя сидела за столом одна – Лиза отсыпалась после бессонной ночи (как же хорошо, что она нашла себе достойного мужчину), а Маша, видимо, уже давно позавтракала и ушла отсюда. Да и действительно, зачем сидеть в этом огромном зале под ярким светом стольких ламп, если можно пойти в боулинг, кинотеатр или, например, клуб? Хотя я уже старовата для клубов, подумала Катя. В моём возрасте уже не принято вилять бёдрами под музыку, пока чужие письки будут пытаться выпрыгнуть из штанов. Мне бы…ну, не знаю, большой дом на берегу моря. Хочу просыпаться часов в пять утра, слышать, как в соседней комнате Крош что-то громко доказывает Ёжику, как смеётся над их шутками Миша, выходить на балкон в одной рубашке – рубашке моего мужчины – и смотреть на ласкающие берег волны моря… Где-то вдали кричат чайки…а я стою и вдыхаю свежий воздух, ведь где ж ещё…

– Извините, я сяду рядышком?

Катя подняла взгляд и увидела старичка, держащего в руках почти пустой поднос. И прежде чем разглядеть лицо, она зацепилась взглядом за волосы на лице мужчины. Казалось, они состояли из самого снега – настолько белого, что его яркость тут же бросалась в глаза. Этой густой бороде мог бы позавидовать сам Дед Мороз. В обрамлении снежных нитей, покрывавших голову старичка, его голубые глаза очень сильно выделялись, и, по правде говоря, от них невозможно было отвести взгляд. При улыбке кожа прорезалась морщинами, но и они не могли затмить эту непонятную красоту, что исходила от простого старичка, попросившего присесть рядышком. Радужки цвета ясного неба поблёскивали за стёклами круглых очков, так забавно выглядящих на круглом лице. Казалось, под лучами десятков ламп оно светится, и сияние исходит именно от белых как снег волос.

Ещё несколько секунд Катя смотрела в эти голубые глаза, прежде чем поняла, что от неё ждут ответа. Прочистив горло, она сказала:

– Можете присесть, но если придёт моя подруга, то я попрошу вас уйти.

Старичок кивнул, поставил на стол поднос (он что, будет завтракать одним чаем?), отодвинул стул и уселся на нём, выпустив при этом протяжное «Оооох». Катя еле сдержала смешок, но что-то в её дёрнувшихся губах выдало её, и мужчина, похожий на Деда Мороза, сходившего в барбер-шоп, расплылся в тёплой-тёплой улыбке. Когда он заговорил, все остальные звуки разом поблекли, не смея прерывать такой приятный для ушей голос.

– Да, да, я уже не молод, так что прошу прощения за свои «ахи» и «охи». Было время, когда я мог запросто пробежать всю эту столовую и даже не покраснеть, представляете? Меня, кстати, зовут Иван Васильевич, прямо как в том фильме. – Он весело подмигнул – голубой огонёк на мгновение потух и зажёгся вновь. – Только вот я, как видите, профессию поменял навечно. Теперь вместо человека я являюсь каким-то животным, которое гоняют туда-сюда мерзавцы с автоматами! Разве это правильно?

Катя услышала вопрос, но всё так же смотрела на лист салата, спрятавшийся на дне тарелки. Она разглядывала тёмные тоненькие линии на более светлом зелёном полотне, пока её мысли пытались прийти в порядок. Сначала они заглянули на поверхность сознания, где всё ещё продолжался диалог Кати с женщиной в зеркале, потом галопом пробежали по обрывкам ночных кошмаров, что украли так много часов сна, и наконец нырнули в самую глубь. Иван Васильевич вроде бы повторил свой вопрос, но Катя его уже не слышала да и не хотела слышать – больше всего на свете сейчас хотелось побыть одной, наедине с собой, и чтобы никто не донимал. Иногда…ты не в силах противостоять желанию окунуться в прошлое (в приятное прошлое. Помнишь, как плавно он двигался в том самом танце?), и в эти моменты лучше делать это одной, чтобы полностью прочувствовать всё ещё раз, по-настоящему насладившись этим.

– Катя, вы здесь?

Она подняла голову и пристально вгляделась Ивану Васильевичу в глаза – два голубых огонька, обсыпанных ослепительно-белым снегом.

– Откуда вы знаете моё имя? Я вам не говорила, как меня зовут.

– Да о вас здесь знает каждый третий, если не каждый второй. Не хочу показаться сборщиком слухов, но всё равно скажу может приятную, а может и не очень приятную вещь. В общем… – Он поправил свои смешные круглые очки, и тогда Катя заметила, что руки старичка неслабо дрожат. – Если вдруг о вас заходит разговор, кто-то обязательно назовёт вас Женой Феникса. Не знаю почему, но всем безумно понравилось вам так называть, хотя я чувствую, что вам так и хочется оторвать башку тому, кто это придумал.

– Вы подсели для того, чтобы поговорить о том, как меня называют всякие придурки?

Иван Васильевич виновато улыбнулся, и от этой улыбки сразу стало чуточку легче. Плохие люди так не улыбаются, они просто не способны так искренне, так тепло улыбаться. От ярких голубых глаз не исходило никакого зла, они были добрыми, на поверхности зрачков всё время играла улыбка, даже если уголки губ не поднимались. Катя сомневалась, что от такого милого старичка можно ожидать проявление опасности…но Катя не стала бы собой, если б всю жизнь ей не попадались люди, так и норовившие провернуть в её спине нож после своих лестных, в чём-то даже милых слов.

Поэтому она внимательно следила за каждым движением подседшего гостя, хотя прочие мысли так и лезли в голову. Иногда нам следует сконцентрироваться на настоящем моменте, но какими же громким бывает глас воспоминаний, так нежно просящих окунуться в их море! Особенно если они зовут голосом человека, в чьих объятиях становилось так хорошо…

– Я подсел к вам вовсе не поэтому, Катя. Я… – Иван Васильевич опустил глаза и, судя по наступившей тишине, глубоко задумался. Его губы слабо шевелились – это было хорошо знакомо Кате, потому что она сама нередко уходила в собственные мысли и не замечала, как шепчет их себе под нос. Наконец губы остановились, и спустя несколько секунд Иван Васильевич заговорил в полный голос, смотря прямо на Катю. Заговорил так, будто собирался сказать что-то очень важное. – Я искал вас несколько дней, хотел поговорить с вами ещё раньше. Мне…трудно сейчас произносить эти слова, потому что ближе вы, оказывается, ещё красивее. – Из его груди вырвался нервный смешок. Сейчас этот милый старичок со снежной бородой был больше всего похож на студента-первокурсника, решающегося признаться в любви преподавательнице.

Катя напрочь забыла про еду. Всё её внимание сфокусировалось на тёмных зрачках за круглой оправой очков. Почему-то она была уверена – и уверена непоколебимо, – что эта встреча относится к разряду тех, которые называют «неслучайными». Что-то внутри подсказывало, что сейчас произойдёт нечто необычное. Тревога чуть сжала лёгкие, но никаких признаков волнения Катя не показывала. Она ждала. Ждала того, что сейчас должно произойти.

Наконец Иван Васильевич набрался смелости и, взяв себя в руки, вновь посмотрел Кате в глаза, но на этот раз уже не отводил взгляд при каждом удобном случае. Тревога внутри опять сжала лёгкие и заставила выйти горячий воздух наружу, потому что с каждой секундой внутри становилось всё меньше и меньше места. Сейчас что-то произойдёт, что-то… что-то такое, отчего Кате сразу станет не по себе. Она выскочит из-за стола и рванёт к себе в комнату, лишь бы не дать мыслям проникнуть в голову.

– Я подсел к вам только с одной целью – узнать вашу историю и рассказать свою. Понимаю, вам вряд ли сейчас захочется говорить о себе с каким-то незнакомым стариком, но прошу вас, позвольте мне задать вам всего-навсего один вопрос. Один вопрос, ответ на который я хочу услышать именно из ваших уст, Катя.

Они смотрели друг другу в глаза, окружённые десятками столов – полупустыми, пустыми и занятыми людьми. Сотни голосов смешивались в один общий гомон, который, однако, совсем не напрягал. Напряжение было только в одном-единственном месте – внутри грудной клетки, там, где так судорожно билось сердце. Катя еле заметно кивнула, приготовившись к вопросу. Почему-то ей казалось, что он изменит всю её жизнь.

Хватит нести бред. Просто послушай, что скажет этот старик, и всё! Перестань накручивать себя!

Иван Васильевич сплёл пальцы в замок и выдохнул. Втянув в себя воздух, спросил:

– Что такое, по-вашему, любовь?

Катя не ответила. По крайней мере, не сразу. Она всё ещё смотрела в голубые глаза старичка, но не видела их. Никогда в жизни она не думала, что несколько слов от незнакомого человека – один жалкий вопрос – смогут ТАК сильно выбить её из колеи. Разум поник. В голове не было вообще ничего. Казалось, сознание отделилось от тела и растворилось где-то над макушкой. Слишком… слишком сложный вопрос. С губ Кати попытался сорваться ответ, но в результате они беспомощно отлипли друг от друга, чтобы в лёгкие проникло как можно больше воздуха. Что такое, по-вашему, любовь? Что такое любовь по мнению старой женщины, обманутой мужчиной, которого она любила всем сердцем, и потерявшей своего единственного ребёнка – не просто потерявшей, а носившей окровавленного сына на руках, пока вокруг, столпившись, стояли люди. Что такая женщина может сказать о любви? Что о любви может сказать человек, вытерпевший столько боли, что исходила от этой самой любви?!

Вот именно. Ничего. Ничего она не могла сказать. Любви просто не сущ…

Давай потанцуем.

Её передёрнуло как от электрического разряда. По телу резко пробежала дрожь, и сильнее всего она ощущалась в кончиках пальцев. Его голос… с теми же нотками, что и тогда, ночью, перед волшебным танцем под шёпотом листьев. Женя вновь напомнил о себе. Только сейчас Катя поняла, какой была глупой, убеждая себя в том, что роман с Женей – всего лишь роман, а сама она к нему равнодушна. Да, равнодушна.

Но во мне есть его частичка. Я это чувствую.

Может быть… Но тем не менее эта частичка (если она действительно есть где-то глубоко в душе) давно начала распадаться на мелкие-мелкие кусочки. И первая трещина появилась тогда, когда Женя ударил кулаком в стену, разминувшись с животом Кати в несколько сантиметров. Первая трещина, положившая начало разрушению их отношений.

Сердце больно ударило по рёбрам. Катя сжала кулаки, костяшки пальцев разом побелели, ногти впились в ладони. Несколько секунд она так и просидела, после чего посмотрела Ивану Васильевичу в глаза и, стараясь унять дрожь в голосе, заговорила:

– Я думаю, что любовь – это уважение и поддержка. Если любовь и существует, то только в поступках, не в словах. Говорить можно всё что угодно, но вот поступки… в них можно влюбиться. И ещё, – Катя прижала ладонь ко рту, внезапно поняв, что не хочет продолжать разговор. Но она чувствовала, что ей необходимо выпустить поток слов наружу, иначе она просто заплачет – тихо, незаметно, зная, что кто-то пожирает её изнутри. – Я всегда представляла любовь как защиту. Ну, понимаете, ощущение того, что рядом с этим человеком тебе ничего не грозит, что ты в безопасности, он никогда не поднимет на тебя руку, не ударит, не сделает больно. – На несколько секунд Катя замолчала. Потом продолжила: – Наша жизнь – огромное, сука, поле битвы. И если рядом есть кто-то, кто готов тебя прикрыть, то это замечательно. Я не представляю любовь без желания защищать свою вторую половинку. Это невозможно. Ну, при условии, что любовь вообще возможна. Я думаю, партнёр должен быть твоим продолжением, твоей второй кожей, твоим вторым дыханием, когда уже кажется, что сил совсем не останется. Я… – Мир перед глазами слегка покачнулся. Катя понимала, что теряет контроль над собой и с каждой секундой всё больше и больше, но пошло оно всё к чёрту! Сильным тоже иногда хочется поплакать. – Я всегда мечтала о любви, ещё с детства. О настоящей любви, как в книжках пишут. А здесь… Здесь такого нет. Совсем.

Катя сжала губы и коротко всхлипнула, услышав в горле собственный стон. Из глаз вроде бы покатились слёзы, но она этого не замечала – всё её внимание было сфокусировано на лице Ивана Васильевича – незнакомого старичка, подсевшего к ней за стол. В его голубых глазах не было ни насмешки, ни злорадства, ни самого главного – жалости. В этих глазах читался лишь искренний интерес, а в зрачках проглядывала теплота. Наверное, именно из-за неё Катя вновь заговорила:

– Последнее время я говорю себе, что не верю в любовь, но это неправда. Даже после измены мужа я как дура продолжаю в неё верить. Забавно, да? Жизнь буквально орала мне на ухо, что это всё сказки, что любовь – это выдуманная романтиками хрень, но где-то глубоко в душе я все ещё верю в неё. Похоже, я поняла это только сейчас.

– А почему вы снова поверили?

– Катя молчала. Долго молчала. Она знала ответ на этот вопрос, но не хотела произносить его вслух, потому что тогда бы пришлось признать, что весь прошедший месяц она провела в самообмане. Пришлось бы увидеть свои мысли полностью обнажёнными и взглянуть на них, какими бы ужасными они ни были. Нет, следует промолчать, так будет лучше. Лучше для всех.

Но Катя ответила честно:

– Потому что я встретила одного человека. – На пару секунд она закрыла глаза и, решившись быть откровенной, открыла их, не обращая внимания на слёзы. – Я встретила человека, которому с самого начала сделала больно, но он всё равно от меня не отвернулся. Рядом с ним мне было хорошо, я чувствовала себя в безопасности, будто из-за того, что он просто стоит рядом, пули будут пролетать мимо меня и ни разу не заденут. Я… ну, наверное, это самое главное… рядом с ним я почувствовала себя женщиной. Сексуальной женщиной, привлекательной. И смогла быть слабой. Обнимая его, я могла быть слабой, и он не пытался стравить тараканов в моей голове, нет, он с ними подружился. – Катя громко рассмеялась, чувствуя всё сразу: и смех, и слёзы, и боль. – Наверное, это звучит бредово, но он подружился с моими тараканами. Этот мужчина… Иногда я думаю, что Бог – если он есть – специально послал его ко мне. Должно же быть в жизни хоть что-то хорошее, правда? Я думаю, я заслужила того, чтобы быть любимой.

– Его зовут Женя, так ведь? – Иван Васильевич чуть подался вперёд и понизил голос, хотя никто в столовой даже не пытался подслушивать их. – Ему шестнадцать лет, но вы всё равно его любите. Как мужчину, хоть вы в два раза старше его. В прошлом мире это могли бы назвать ненормальным, наверняка бы осудили, но теперь-то наш безумный мир стал ещё безумнее, а поэтому я не вижу смысла скрывать здесь свою любовь.

– Откуда вы узнали про Женю? – Спросила Катя, но тут же замолчала, поняв, каким глупым был вопрос: про Женю тут знали все.

– Я видел вас вместе. Правда, всего один раз. Вы тогда, я так понимаю, только присоединились к нашему «Клубу неудачников», потому что к вам тут же подбежал Алексей Царёв. – Иван Васильевич опустил взгляд и заговорил ещё тише, обращаясь скорее к себе, чем к Кате. – Не нравится мне этот тип, не тянет он на лидера. У него прямо злодейская внешность! Но он здесь всем заправляет, так что ничего не поделаешь. Живи, терпи и снова терпи.

– Так почему вы подсели ко мне? Только не говорите, чтобы узнать определение любви.

Глаза за стёклами очков слегка блеснули. К лицу Ивана Васильевича начала приливать краска, а дыхание его стало тяжёлым, чуть ли не болезненным. Наконец он снял очки и вытер краешки глаз, хоть там пока и было сухо.

За одним столом, напротив друг друга, сидели женщина и старик – оба с щиплющими от слёз глазами, с дрожащими губами, с множеством шрамов на стенках сердца.

– У меня была дочь. Её звали Галина, но я всегда называл её Гаечкой. Ну, знаете, в кругу семьи. Мама ушла от нас, как только мы пошли в школу, поэтому свою зайку я воспитывал один…и воспитал. – Он сделал глубокий вдох и продолжил. – Гаечку забрали светлячки, ей было всего сорок три. За несколько дней до той проклятой ночи мы сильно поругались, я даже прикрикнул на неё, а она хлопнула дверью так, что затрясся весь дом. Мы не помирились. Остались в вечной ссоре.

Катя захотела протянуть руку, накрыть ею ладонь Ивана Васильевича, но тут одёрнула себя: она сама не терпела жалости ни в каких её проявлениях. Поэтому она просто сидела и слушала, не прерывая тихие всхлипы и долгие паузы.

– Первые два дня после апокалипсиса – до того, как нас всех закинули на Чистилище – я просидел у тела Гаечки, отходя только для того, чтобы справить нужду и попить. Мы…разговаривали, да, разговаривали, но я сомневаюсь, что отвечала мне именно она. Скорее всего, мой мозг просто старался меня сберечь. – Маленькая слезинка заскользила по морщинистой кожу и почти сразу же утонула в белоснежной бороде. – Я не ел даже здесь, просто сидел на полу меж столами и прокручивал в голове наш последний диалог. Мы тогда наговорили друг другу много всяких гадостей, слишком много. И поссорились мы из-за её парня, из-за молодого человека Гаечки. Я отказывался его принять. Понимаете, я не был готов отдать свою дочку человеку, у которого разума совсем не накопилось. Катя… – Иван Васильевич серьёзно посмотрел на неё, уже не пытаясь скрыть слёзы. Он плакал, но при этом его голубые глаза не затуманивались, а оставались сфокусированными.

Именно в этот момент Катя перестала обращать внимание на собственные слёзы. В груди разлилось тёплое предвкушение того, ради чего и затевался этот разговор. Никогда в жизни её не охватывали такие странные чувства. Такие волшебные, загадочные чувства…

– Я очнулся, когда увидел вас с Женей. И сразу вспомнил дочку. Вы очень похожи на мою дочку, Катя. И внешне, и внутренне – я вижу это в вас. А Женя напомнил мне того парня, которого я так и не осмелился принять в семью. Вы оба так красиво смотрелись, когда к вам приближался этот гадёныш Алексей: ваш мужчина прижимал вас к себе и заслонял собой, а вы обняли его в ответ, и ваш дерзкий взгляд…совсем как у Гаечки. Я сразу увидел вокруг вас крепкую ауру, ауру любви, хоть у вас такая разница в возрасте. Вы созданы друг для друга. Судьба свела вас в самый важный для каждого из вас момент. Свела для того, чтобы вы помогали друг другу.

Руки Кати вновь задрожали. Она сцепила пальцы в замок и всеми силами старалась не замечать ту жгучую жидкость, что разливалась из груди по всему телу. Что-то тёплое, неприятное и приятное одновременно, напоминающее о том утре в номере гостиницы, когда всё вокруг сияло и казалось таким дружелюбным. Женя… Как хочется почувствовать его ладонь на своей талии.

– Вы поссорились с ним, причём сильно. Об этом не сказал только ленивый. Когда влюблённые резко перестают общаться друг с другом, это сразу становится видно. Я слышал, многие девчонки рады тому, что вы наконец отпали с радара Жени, но судя по рассказам, он никого из женщин и близко к себе не подпустил.

– Вы собираете сплетни?

– Нет. – Иван Васильевич ответил честно – об этом говорили его глаза. – Я просто вижу вас, Катя, и видел пару раз Женю. Мне больно смотреть на вас порознь. Так не должно быть. Без вас мир точно разрушится, и я не преувеличиваю. Он уже трещит по швам, а у вас есть иголка с нитками. Вот только иголка у вас, а нитки у вашегомужчины.

Краем глаза Катя заметила какое-то движение. Она повернула голову и увидела, что меж рядами пустых столов (надо же, все уже поели) к ней бежал маленький мальчик да с такой скоростью, что его длинные кучерявые волосы не успевали даже прикоснуться к плечам. Застёжки на его красной курточке мелодично звенели, пока по этой части столовой проносился беззаботный детский смех. И почему-то Катя улыбнулась. Услышала детский смех и улыбнулась, не зная причины веселья. Ребёнок радовался, и, наверное, именно поэтому внутри стало ещё теплее, ведь как сладко смеются дети! Смеются искренне, от всей души, от всей незапачканной жизнью души.

Наконец мальчик подбежал к столу, и только когда его дыхание обдало Катю жаром, она заметила, что глаза над красивыми пухленькими губами голубые. Ярко-голубые как ясное небо в солнечный день где-нибудь у моря. Такие яркие и голубые, какие бывают у златовласых принцев из девчачьих книжек со сказками. Такие яркие и такие голубые как…у Ивана Васильевича, только совсем молодые и не впадшие.

Мальчик посмотрел на стол, на сидящего рядом старичка и перевёл взгляд на женщину, к которой и нёсся с оглушительным смехом. Вот только сейчас он смотрел серьёзно, без тени улыбки на лице, отчего выглядел ещё забавнее. Катя даже забыла про текущие по щекам слёзы и расхохоталась – не могла не расхохотаться. Она положила ладонь на голову парнишке и спросила:

– Чего тебе, зайчик?

Он ей тут же ответил, будто заранее готовил ответ, дабы не облажаться.

– Я хочу попросить у вас яйцо. Я вижу, вы его не кушаете, а мне мама сказала, что от яиц растут мышцы, ну и я… можно взять ваше яйцо? Я просто хочу быть сильным.

И снова её проняло на улыбку. Лёгкую, но в то же время и тяжёлую улыбку – носик мальчика был очень похож на носик Миши, а их губы являлись точной копией друг друга.

Хватит думать об этом. Ты и так выплакала всё что можно.

– Бери яйцо, конечно. Хочешь, можешь взять ещё и чай, я всё равно его не буду.

– Да не, мне только яичко нужно. – Мальчик чуть наклонился над столом, взял то, зачем пришёл, и вроде бы уже собрался уйти, но остановился. Он замер тогда, когда их с Катей взгляды пересеклись – ясное небо встретилось с серым морем. В этой части столовой царствовала тишина, и поэтому так хорошо было слышно тяжёлое детское дыхание. Красная курточка поднималась и опускалась вместе с хрупкими плечиками мальчика. Его кучерявые волосы ластились по круглому личику, которое было буквально пропитано серьёзностью и…

…искренним недоумением.

– Тётенька, а почему вы плачете? Вы же такая красивая!

Катя рассмеялась, и смех напомнил ей, что такое удовольствие. Она потрепала мальчишку по голове, украдкой взглянула на Ивана Васильевича (от его доброй улыбки на душе стало ещё теплее) и сказала:

– Спасибо, красавчик, ты тоже ничего. – Мальчик тут же улыбнулся, и от одного этого жеста он стал ещё милее. – Я плачу, потому что устала, вот почему. Просто взрослые иногда тоже делают ошибки, понимаешь? А потом осознают, что они сделали ошибку, и плачут.

– Моя мама говорила, что ошибки нужно исправлять или так и останешься двоечником.

Иван Васильевич молчал. Лишь сердце, больно бьющее по рёбрам, разбавляло тишину.

– Что ещё говорила твоя мама?

– Что человеку нужен человек. Ну, она сказала это перед той ночью… – Голубые глаза слегка заблестели. Катя увидела, как чуть затряслась нижняя губа мальчика. – Она это сказала не мне, а папе, по телефону. Они сильно поссорились, и она решила попросить прощения. Мама говорила, говорила, я уже не помню про что. Но я помню, как она сказала, что женщине нужен мужчина, а мужчине – женщина, и вообще человеку нужен человек, вроде так. Она плакала, как и вы сейчас. Плакала из-за любви. Я не знаю, как можно плакать из-за любви, но мама могла. Она сказала мне, что если человек хочет, то он делает. Наверное, это было про папу, но я так и не понял. В общем, я запомнил фразу: «Кто теперь будет впитывать мои слёзы?» Моя мама тоже красивая и тоже плакала. Тётенька, – мальчик подошёл ближе, взял ладонь Кати – ту, которой она трепала его волосы – и сжал её в своих ручках, – если вы плачете из-за любви, то не надо. Это, ну, бесполезно, наверное. Если вы любите, то любите, но не плачьте. Любовь же должна приносить счастье, да?

Да, подумала Катя. Должна приносить, малыш, должна, но в жизни всё устроено куда сложнее: вместе с любовью в человеке вскипают другие чувства, и все вместе они сливаются в просто адскую смесь. Не успеваешь заметить, как его влюблённый взгляд вдруг сменяется ненавистным. Если б всё было так просто, как ты говоришь…

– Моя мама любила папу, и я его люблю, он сейчас забоится обо мне. Но знаете, что ещё говорила моя мама? Она всегда говорила, что если хочешь – делай, а если ты не делаешь, значит, не так уж сильно этого хочешь. Так что если вы хотите любить – любите! И не будете плакать!

Какой-то мужчина окликнул мальчика. Несколько секунд Катя смотрела прямо перед собой, пытаясь понять, что только что услышала. Одно слово, два слога и целая жизнь. Господи… мальчика звали Миша.

Он быстро посмотрел на Катю и затараторил:

– Меня папа зовёт, простите. Я сейчас буду кушать яйцо и становиться сильным! Вы меня завтра не узнаете!

Мальчик в красной курточку, которого звали Миша (можешь ударить меня, но сына тебе это не вернёт), развернулся и побежал меж рядов пустых столов; побежал к тонкому силуэту в тёмно-зелёном свитере, к своему папе. Папе… У некоторых детей ещё остались отцы. В последнее время у большинства из них появилась привычка рушить семьи.

Медленно восстанавливая дыхание, Катя перевела взгляд на Ивана Васильевича (как же у них похожи глаза!) и увидела то, что никак не ожидала увидеть в глазах незнакомца – понимание. Он смотрел на неё так, будто вместе с ней прочувствовал пробежавшую по телу дрожь и страх, что зазвенел в каждой нервной клетке. Не только прочувствовал, но и разделил этот страх, вызванный одним простым словом, двумя простыми слогами и миллионами воспоминаний.

– Если вы хотите любить – любите. – Иван Васильевич еле слышно проговорил эти слова себе под ном, но Катя услышала их чётко, слишком хорошо, чтобы просто отмахнуться от них. – Этот паренёк сейчас только что сказал то, до чего не доходят многие взрослые…и то, что вам хотел сказать я.

Повисла тишина. Сквозь неё еле-еле просачивалось дыхание Ивана Васильевича. Его руки, всё ещё дрожащие, опустились под стол и через несколько секунд поднялись, только теперь пальцы правой руки переливались яркими бликами. Их обняла серебряная цепочка, образованная маленькими, держащими друг друга колечками. Казалось, они не имели цвета. Они были цветом – цветом серого моря, серого льда, что медленно тает от огня тёмных зрачков.

– Это что?

Ива Васильевич разжал ладонь, и из неё тут же вылетел медальон. Он бы, наверное, со стуком врезался в стол, если б его не спасла крепкая цепочка. Увидев это, Катя невольно подумала: «Медальон и цепь – единое целое. Их невозможно разделить».

– После вашего знакомства с Алексеем – когда Женя вас так красиво прижимал к себе – я загорелся желанием сделать вам подарок. Вам обоим. А после известия о том, что вы серьёзно поссорились, огонь внутри меня перерос в пожар. Внезапно я понял две вещи. Первая: из-за вашей ссоры мир останется без помощи. Вторая: я делаю подарок Гаечке, я извиняюсь перед ней, если, конечно, ещё могу. – Медальон по невидимой дуге, будто двигался сам, осматривался вокруг, гипнотизируя Катю. – Сорок лет я проработал на заводе ювелирных украшений, так что научился создавать такое один, тем более здесь есть всё необходимое оборудование. Вы вдохновили меня, Катя. Вы и Женя, ваш странный союз. Примите мой подарок, я его сделал для вас.

Ива Васильевич протянул ей медальон. Милый старичок со снежной бородой под чистыми голубыми глазами протянул ей вещь, на создание которой он потратил больше месяца, увидев одну-единственную пару: шестнадцатилетнего парня и тридцатидвухлетнюю женщину. Катя знала, что об их отношениях по Чистилище ходит немало слухов (стоило признать, что были и те девочки, которые уже присмотрели себе Женю), но она предпочитала просто закрывать на это глаза. Всё кончилось в комнате, в тот самый момент, когда его кулак врезался в стену, лишь каким-то чудом не задев живот. Трещины могли затянуться, и Катя способствовала этому: у клетки Рэнджа, на лестнице. Наверное, на лестнице она даже приблизилась к примирению, но вот его слова… мы нормально поговорим только тогда, когда ты перестанешь мне врать… разрушили последние надежды на примирение.

Может, так и кончаются истории любви? Всё начинается с ярких противоречивых чувств, при взгляде в его тёмные глаза твоё тело перестаёт подчиняться тебе, а сама ты уже пылаешь, хотя всем своим видом стараешься не выдавать этого. От его прикосновений хочется стонать как девочка-подросток и да… ты уже действительно девочка-подросток – молодая, юная, полная чувств и энергии. Тебе кажется, что он – тот самый; тот, с кем тебе будет хорошо даже в самые плохие дни, кто никогда не предаст, чья любовь чиста как никого другого. И это правда. Ты веришь в неё не сомневаясь, как истинный буддист верит в Будду, а истинный мусульманин – в Аллаха. Твоя любовь похожа на веру, только здесь ты получаешь обратную связь и чувствуешь, что Бог отвечает тебе: говорит на ухо добрые, нежные слова, покрывает шею десятками поцелуев и дарит оргазмы, от которых хочется кричать на весь мир. Это любовь, и ты счастлива ощущать её, любить и быть любимой.

А потом…всё рушится. Рушатся твои иллюзии, рушатся твои чувства, рушатся ваши отношения; одним словом – всё. Внезапно ты начинаешь видеть рядом с собой не прекрасного полубога, от одних слов которого сносило крышу, а такого же самозванца, выдающего себя за мужчину, как и другие. И всё из-за поступков – только они по-настоящему раскрывают мужчину и показывают женщине, с кем она связалась. Это больно – осознавать, что твой муж всё время врал тебе, кувыркаясь в постели с твоей же подругой, но ещё больнее смотреть в глаза человеку, которому ты доверилась после таких переживаний, и гадать: ударит или нет? Ударит он меня или врежет кулаком в стену, но всё равно напугает меня? Самым страшным в этом то, что от одного удара любовь никуда не исчезнет. Она начнёт медленно гнить внутри тебя, и вот тогда отношения с любимым человеком превратятся в кошмар.

Но он же не ударил меня, подумала Катя. Даже в самые напряжённые моменты между нами он контролировал себя. В аптеке, например, он мне больно сжал запястье, но я чувствовала, что он не хочет этого делать. Женя всегда…

– Катя? Вы здесь?

Она непонимающе посмотрела на Ивана Васильевича и только через несколько секунд поняла (иногда и мне хотелось тебя убить), что его рука всё ещё протянута к ней, держа качающийся медальон. Кате потребовалось время, чтобы прийти в себя. Мысли и образы мелькали в голове с сумасшедшей скоростью, так что единственным способом отвлечься от них оставалось перенести внимание на что-то другое.

Например, на загадочный медальон, покрытый цветом Катиных глаз.

– Я делал его чуть меньше месяца, но успел вложить всю свою душу. Каждый вечер, когда я принимался за работу, я видел вас с Женей. Вы не похожи на другие пары, вашей любви не найти подобной. Ваша история… я уверен, она станет великой, я это чувствую. Две таких разных судьбы просто так не сплетаются.

Он взял медальон в другую ладонь – с большой аккуратностью, будто обращался с дочерью. Пальцы прошлись по рельефному рисунку, а глаза не могли оторваться от того, что сделали руки. Казалось, Иван Васильевич полностью ушёл в себя, но после минуты тишины он вновь посмотрел на Катю.

– Я много раз ошибался в жизни, иногда так сильно, что до сих пор корю себя за это. Я ошибался и в людях, и в их поступках, но только не в вас. Я не знаю, что вас ждёт. Я уверен в одном: вы должны держаться вместе, потому что дополняете друг друга, зализываете друг другу раны – это всё я увидел в вашем взгляде, когда вы смотрели на Женю. Мне всё рассказали ваши объятия в центре столовой. Зачастую жесты людей показывают намного больше правды, чем её выдают язык и рот. Катя, я прошу вас, примите от меня этот подарок.

Иван Васильевич протянул ей медальон, но Катя тут же отпрянула назад и сказала:

– Нет, я его не возьму, я не…

– Послушайте, – в голосе милого старичка со снежной бородой появилась твёрдость, – не взяв медальон, вы сильно обидите меня. Я дарю его вам в знак признания моей неправоты перед Гаечкой. Вы на неё очень сильно похожи. Пусть у вас с Женей всё будет хорошо, пусть ваша любовь цветёт, пусть вы не будете скрывать свои чувства друг от друга. Я облажался тогда, не хочу облажаться сейчас. Катенька, – он снял очки, попытавшись вытереть слёзы, и вроде бы у него даже получилось, но из глаз тут же хлынули новые, – позвольте мне заслужить прощение дочери. Возьмите медальон и будьте счастливы.

Он вновь протянул ей медальон, держа его двумя руками, не позволяя цепочке коснуться стола.

Если я коснусь его, он обожжёт меня. Накинется на шею и задушит, потому что почувствует, что я слишком грязна.

Но медальон не обжёг её. Он лишь отдавал теплом, переданным от рук Ивана Васильевича, и, наверное, именно это тепло убедило Катю в безопасности медальона. Она бережно взяла его и поднесла к глазам.

На её ладони, перекрывая линии судьбы, лежала небольшая серебряная луна. Может, она была сделана из металла, но металл бы блестел под светом флуоресцентных ламп, какие установили здесь, в столовой. А луна на ладони Кати не блестела. Казалось, она равнодушна к внешнему свету и не принимает его, будто…она из другого, не из этого мира. Луна светилась сама, но еле заметно, что скорее это чувствовалось сердцем, нежели виделось глазами. Проведя пальцем по поверхности луны, Катя ощутила, как маленькие неровности поздоровались с кожей. Кое-где проглядывали крупные кратеры. Весь мир потерял какое-либо значение, даже одно слово, состоящее из двух простых слогов, не смогло бы сейчас отвлечь Катю – она полностью отделилась от тела и погрузилась в атмосферу луны, согревающей ладонь своим теплом. Душу внутри заполнила та красота, какую можно увидеть в закате на берегу моря. Нечто прекрасное разливалось по венам подобно сладкому вину. И всё из-за этой луны, настоящей луны. В какой-то момент Катя не сомневалась, что теперь на звёздном небе не появится луна, потому что она будет висеть под ключицами волчицы, освещая ей дорогу даже в самые тёмные времена. Наверное, именно так Бог впервые оглядывал луну, только создав её и ещё не зная, сколько прекрасных шедевров создадут творцы, смотря на висящий в небе серебряный диск. И знал ли Бог, создавая луну, что однажды на свет появится девочка, чьи глаза будут точно такого же цвета, что и поверхность спутника Земли – яркого серого, слишком яркого, чтобы его не заметить?

– Откройте её. Луна раскроется перед вами, Катя.

Только сейчас она заметила тонкую, почти невидимую линию, проходящую по поверхности луны. Если бы Иван Васильевич не подсказал, она так бы и осталась незамеченной – настолько искусной была работа.

– Там снизу есть небольшая кнопочка. Надавите на неё, пожалуйста.

Катя так и сделала. Чуть дрожащими пальцами она нащупала маленький выступ прямо под луной и легонечко надавила на него. В медальоне что-то щёлкнуло, и теперь спутник Земли разделился на две части. Смотря на них, Катя невольно вспомнила японский символ инь-ян, хотя единственным, что его объединяло с этим медальоном, был волнообразный разрез посередине ровного круга. Но во всём остальном ни одно творение искусства (Катя была в этом непоколебимо уверена) не сравнится с лежащей на ладонью луне, и вряд ли в ближайшие сто лет появится что-нибудь, способное хоть чуточку приблизиться к этому медальону. Нет, такое не мог сделать человек. Бог – да, дьявол – может быть, но человек – нет. Слишком уж прекрасна луна.

Катя поддела ногтями две половинки и раскрыла их, раздвинув в разные стороны. Перед ней предстало тёмное металлическое полотно, на котором находился рисунок. Сначала глаза увидели лишь непонятные серебряные линии, выходящие друг из друга, но уже через несколько секунд Катя разглядела в этих линиях два силуэта. Один – тот, что был повыше и с широкими плечами – неприступно стоял и будто говорил своей выпяченной грудью, что никто не осмелится приблизиться к нему. Второй силуэт – более тонкий, изысканный, с грациозной женской округлостью – стоял чуть позади первого, но в серебряных линиях чувствовалось, что храбрость присутствует у каждого. Такая разная, но общая на двоих храбрость.

Катя сразу узнала людей в силуэтах: она и Женя. Это было видно в деталях: в её приподнятом подбородке, в его твёрдой стойке, в их общем доверии друг к другу. Тот, кто сделал медальон, наверняка продал дьяволу душу за такой талант.

– Я всего раз видел вас с Женей вместе, но и его мне хватило. Я изобразил тот момент, когда к вам подходил Алексей, помните? Именно тогда, глядя на вас, я подумал, что вы готовы умереть за Женю, а он – за вас. Я говорю правду, потому что искусство любит только правду. Была б ваша любовь ложью, Бог не позволил бы мне сделать этот медальон.

– Прекрасный медальон.

Катя не узнала собственный голос. Он донёсся откуда-то издалека, приглушённый сознанием. Значение имели лишь силуэты. Сотканные из тонких серебряных нитей, созданные на тёмном холсте из металла, они наполняли сердце странным теплом. При взгляде на девушку, что стояла позади своего мужчины, Катя вспомнила эмоции, захлестнувшие её с головой в тот день: страх, тревога, радость, ужас. Несколько ночей превращались в череду кошмаров, где больше всего пугала не тьма, а яркий свет флуоресцентных ламп столовой, что падал на каждую морщинку Алексея, пока тот говорил. Ты уверена, что можешь называть себя Екатериной, зная, что ты сделала? И что делали с тобой?

– Моё имя – Екатерина. Я как никто другой заслужила его носить.

Пальцы прошлись по половинкам луны и тут же почувствовали ответное тепло. В том, что этот медальон принадлежит Кате, сомневаться не приходилось.

Она посмотрела на мужской силуэт. Увидела в серебряных линиях руку на женской талии и вспомнила, как сильно Женя прижимал её к себе, стараясь дышать ровно, не выдавать волнение перед Алексеем. Всё-таки она его любит. Да, вот так пришло озарение – во время повисшей в столовой тишине, после того, как незнакомец протянул ей сделанный им же медальон. Несмотря на ту проклятую ссору, на его тон во время разговора на лестнице (как я тогда сдержалась?), на звук удара кулака об стену и на тревожный взгляд Рэнджа, Катя испытала сумасшедший прилив благодарности. Наверное, к Жене, но точно она сказать не могла. Её буквально переполняло желание расплыться в улыбке и тихо-претихо заплакать – просто потому, что мир слишком хорош. Сумасшествие? Однозначно. Но кто в этом мире остался в здравом уме?

– Как вы это сделали? – Катя подняла глаза, и чтобы увидеть Ивана Васильевича, ей пришлось несколько раз вытереть слёзы. – Это же невозможно. Меньше чем за месяц и такое… Вы явно продали душу дьяволу…

В ответ она услышала лишь старческий смех, который скоро перешёл в кашель. Вокруг стояли лишь пустые столы, время перевалило за полдень, так что даже слабое бормотание разносилось бы по воздуху на десятки метров. На какие-то мгновения Катя забыла, что находится на летающем корабле, на Чистилище, что рядом всегда может бродить Алексей и… да, на какие-то мгновения она забыла даже о Мише. Медальон перекрыл всё, затмив мысли сияньем луны.

Иван Васильевич перестал смеяться и заговорил:

– Не продавал душу я никакому дьяволу. Наоборот, это Бог помог мне. Ну, или какая-то сила вселенной, которая всегда помогает людям творить, когда они горят страстью.

– Зачем вы это сделали? Неужели ваша страсть была настолько сильной?

– Она была настолько сильной, что я чувствовал что-то похожее на искры на кончиках пальцев, пока рисовал вас с Женей. Ваши силуэты, вернее, но всё равно я представлял именно вас – стоящих под ярким светом ламп, прижимающихся друг к другу и заколдованных странной любовью. Многие здесь называют ваш роман фривольным, но я считаю, что вы, Катя, нашли того самого человека. А Женя нашёл ту, в которой так отчаянно нуждался. Вы многому научитесь друг у друга.

– Откуда такая уверенность? Почему мы для вас так важны?

– Я не могу сказать почему, потому что не знаю. Но я доверяю Богу, а он не мог просто так создать моими руками вашу луну. Если всевышний дарует такую силу, значит, ей будет применение. Мне кажется, у него на вас свои планы. Каждый из вас прошёл по своей тропе ада, и вдвоём вы так же будете шагать по аду, чтобы к нужному моменту ваша кожа справилась с финальным огнём. Дьявол и Бог…

– Стоп! – Катя мигом зажмурилась. Открыла глаза. Попыталась собраться с мыслями. – Замолчите, пожалуйста, иначе я окончательно свихнусь. Не надо все эти религиозные штучки сюда приплетать, они меня пугают. Просто ответьте нормально, по-человечески: почему для вас мы с Женей так важны?

– Потому что в тебе я вижу Гаечку, Катя. А в Жене – её парня, которого я не пустил за порог. Послушай. – Иван Васильевич засунул руку в карман брюк, несколько секунд провозился с ним и достал оттуда серебряную цепочку, держащую другой, совсем другой медальон.

– Это Женин. – Он протянул медальон Кате и аккуратно положил его в раскрытую ладонь. – Я сделал для обоих. Не мог не сделать.

Она посмотрела на ластившуюся по пальцам цепочку (такого же цвета, как мои глаза) и взглянула на то, что должно висеть на груди Жени, согревать её волшебным теплом. Это были металлические крылья – орлиные крылья, – прижатые друг к другу и образующие что-то наподобие вытянутого круга, заканчивающегося внизу острием перьев. Катя не заметила, как повесила собственный медальон себе на шею; теперь луну сменили крылья, резко распахнувшиеся на фоне серого диска. Крылья, созданные из тёмных перьев, раздвигались в стороны как и половинки луны, и там, внутри, был точно такой же рисунок: два сотканных серебряными нитями силуэта и плавающая вокруг них любовь. Катя задумчиво проводила большими пальцами по перьям, вглядываясь в уже знакомый рисунок. Кое-где он отличался от того, что был на её медальоне – рука мастера не повторяет творения точь в точь, – но различий всё равно было чертовски мало. Такое сделал человек, яростно желавший родить на свет нечто прекрасное.

И у него это получилось.

– На оборотной стороне надпись. На обоих медальонах.

Катя аккуратно сложила крылья и повернула их к столу, держа медальон двумя руками, позволяя цепочке болтаться внизу. На нём действительно была надпись. Два простых слова, выведенных красивым кругленьким почерком. Два простых слова, которые сразу же впились в мозг и накрепко засели в нём. Два простых слова, каждое из которых Катя больше не могла воспринимать отдельно – они существуют только в союзе, так что если есть первое слово, обязательно есть второе, и наоборот. Два простых слова, из-за которых улыбка появилась сама по себе.

– Вместе сильнее. – Катя не поняла, рыдает она или смеётся. Наверное, смеётся, раз так хорошо. Оказывается, два простых слова могут стать лекарством от самых тяжёлых ран. – Вместе сильнее… Господи, вы написали «Вместе сильнее»!

Иван Васильевич выглядел слегка озадаченным, но вполне довольным.

– Ну да. А что такое?

– Это ж правда! Твою мать, два грёбанных слова рассказали мне больше, чем тридцать два года жизни. Это ж надо! Я, похоже, действительно схожу с ума.

– Нет, Катенька, не сходишь. – Покрытые седыми волосками руки бережно сложили орлиные крылья и, взяв цепочку, аккуратно надели медальон Кате на шею. Перья поцеловали луну, и от этого мягкого металлического звука сердце полностью растаяло. – В сумасшедшем мире невозможно сойти с ума. Знаешь, я рад, что тебя тронули эти слова. Но ещё я хочу, чтобы ты послушала вот эти. – Иван Васильевич подался вперёд. Глаза его – яркие, голубые – перекрыли собой всё вокруг. – Подбежавший к нам парнишка сказал очень мудрую вещь: если хочешь любить – люби. Жизнь слишком коротка. Не ищи оправдания поступкам, которые хочешь совершить, даже если они кажутся безумными. Тем более сейчас, в этом дурдоме, нет смысла следовать каким-то правилам. Я понимаю, ваша с Женей любовь смущает вас обоих, но скажи-ка мне, Катя: разве человек должен отказываться от того, с кем ему так хорошо? Почему вдруг из-за каких-то глупых ссор рушатся отношения? Ваши отношения. Я не знаю, из-за чего вы поссорились, но уверен, что это такая херня! Она не смогла погасить ваши чувства.

Медальоны тихонько звякнули. Крылья вновь прильнули к луне.

– Ты уже не девочка, Катя, наверняка наглоталась дерьма за свою жизнь, прости за грубость. Подумай, пожалуйста: заслуживаешь ли ты хорошего мужчину рядом с собой? Если твой ответ положительный, то отправляйся прямиком к нему, возьми его за яйца и не отпускай, пока он не почувствует прилив любви. – Иван Васильевич рассмеялся, положив руку на внушительных размеров живот. Вытерев с краешков глаз слёзы, он успокоился и продолжил: – Послушай старика, ладно? В конце жизни ты будешь жалеть об упущенных возможностях. Так что тебе мешает делать то, что хочется? Кто тебе мешает? А я скажу кто – женщина в зеркале. Вот именно она сдерживает тебя настоящую. Не позволяй ей делать это. Наслаждайся чёртовой жизнью, даже если она похожа ну кусок помёта. Тебе никто не указ, слышишь? Ты, Катя, сама себе хозяйка, и если чувствуешь, что любишь, не бойся показывать этого. Ведь это же прекрасное чувство.

– Да, – она сжала в руке медальоны, – прекрасное чувство.

– Не иди сегодня к Жене, разберись сначала сама с собой, и, быть может, тебе в голову придёт хорошая идея. Вы обязаны помириться. Будь мудрее, сделай первый шаг, мир от этого не рухнет. Просто пойми одну вещь: искусство… оно не врёт. Если Бог моими руками сотворил луну и крылья, значит, он думает о вас. Знаю, тянет на бред, но я всегда доверял чутью творца. Просто так оно не возгорается, поверь мне. Если ты создаёшь нечто прекрасное, то оно точно предназначено для чего-то. А вы с Женей предназначены друг для друга, потому что Бог сделал вас прекрасными.

– Я не верю в бога после того, как он забрал моего ребёнка. У такого бога не должно быть сердца.

– Но оно есть у тебя – горячее, пылкое и полное надежд. Пока оно бьётся в твоей груди, позволяй ему любить хоты бы потому, что в нынешнем мире мало что теперь можно полюбить. Сумей сохранить в себе человека – вот о чём я говорю. Имей смелость открыться любви после той боли, которую ты испытала. Которую…

Катя кинулась в объятия. Она перегнулась через стол и обвила руками шею Ивана Васильевича, прижав голову к его белоснежным волосам. Несколько секунд она так и простояла, пока не ощутила на спине чуть дрожащие руки.

– Спасибо вам. Я передам Жене медальон и возьму его за яйца, пока он не почувствует прилив любви. Обещаю. У нас всё будет хорошо.

На последнем слове голос дрогнул, а из глаз лениво покатились последние слёзы.

В опустевшей от людей столовой, под ярким светом флуоресцентных ламп, перегнувшись через стол, плачущая женщина обнимала старика, пока не её груди луна целовала металлические крылья.

* * *

Катя посмотрела на часы, стоящие у стола соседки по комнате, и увидела выстроенные в ряд ноли. Что ж, здравствуй, второе июля! Принимай меня вдохновлённую и невыспавшуюся! Может быть, этот день принесёт нам кое-что интересное.

Если всё пойдёт как надо, следующую ночь я проведу не одна. Не знаю, где мы с Женей засядем, но нам уж точно не будет скучно.

Катя тут же улыбнулась этой мысли. Всё-таки приятно это делать – улыбаться. Не потому, что так надо или нужно, а потому, что просто так хочется. И ещё прекрасней тогда, когда расплывшуюся на лице улыбку целуют губы любимого мужчины – нежно, аккуратно, почти не касаясь. Но это только сначала. Потом он обхватывает рукой твою талию и прижимает к себе. Слабый ток возбуждения, и вот по вашей коже заскользила одежда. Бёдра начинают дышать. Распущенные волосы ластятся по обнажённой спине. Ты ощущаешь в его движениях еле сдерживаемую грубость, гадаешь, когда же она вырвется наружу, и будем честны – жаждешь этого. Только здесь, когда вы вдвоём, ты можешь ему позволить взять себя за горло и чуть придавить, чтобы когда мир поплыл перед глазами, внизу всё начало…

Соседка громко всхрапнула. Катя резко дёрнулась и почти выронила из пальцев ручку, но успела поймать её в последний момент. Благо, реакция не подвела, раз уж мы оторвались от реальности. Да и что в этом плохого? Для того, что собиралась сделать Катя, необходимо было оторваться от реальности – и чем убедительнее будут вымышленные образы, тем лучше. Спросите любого творца: «Классно ли на какое-то время терять связь с миром?», – и он вам согласно кивнёт. Вокруг нас есть невидимые глазу волны, но стоит нам включить воображение и начать творить, как разум отделяется от тела и настраивается на нужную волну, доступную абсолютно каждому, но к которой приходят лишь самые смелые. Творчество… Как странно думать об этом на тридцать третьем году жизни.

– Это снаружи ты бабулька, – Катя смотрела на освещающую стол лампу, но видела перед собой лишь два серых огонька, что глядели на неё с лица женщины по ту сторону зеркала. – Снаружи ты, может, и не такая уж ягодка как раньше, но вот внутри… внутри тебя сидит та же девчонка, и ты это знаешь. Позволь ей встать у руля.

Веки опустились, мир погрузился во тьму. Катя глубоко вдохнула. Выдохнула. Её голову не заполняло вообще ничего – там царствовала одна пустота. Время перестало быть чем-то понятным. Единственным, что всё ещё оставалось безумно ярким в сознании, было желание – жгучее, острое, наполненное необузданной страстью. И, наверное, именно от последнего всё внутри благоухало теплом.

«Не иди сегодня к Жене, разберись сначала сама с собой, и, быть может, тебе в голову придёт хорошая идея», – так тогда сказал Иван Васильевич и оказался прав. Идея, как это обычно бывает, пришла из ниоткуда, аккурат перед тем, как Катя почти провалилась в дрёму. Она мгновенно вскочила с кровати, села за стол, включила лампу (соседка недовольно замычала, но ничего, потерпит) и достала из тумбочки маленький блокнот, который обычно служил полем для составления программ тренировок. Но не в этот раз, нет, сейчас на белых клеточках начнёт появляться шедевр. Шедевр, выходящий на бумагу тёмно-синими чернилами.

На самой верхней строчке Катя написала: СТИХ.

– Страшно, – она опустила конец ручки на новую строчку, но так и не вывела ни одной буквы. – Я уже сто лет не занималась этим. Последний стих я написала, когда по Земле ещё бродили динозавры.

Это было правдой, если динозаврами можно назвать двух сестёр-учительниц, которым не посчастливилось обучать в своём классе вредную девочку Екатерину Мальцеву. Одна вела алгебру с геометрией, другая – физику. Они были из тех самых учителей, что ещё долго приходят к выпускникам в ночных кошмарах и заставляют их просыпаться в холодном поту. И в детстве, да даже в подростковом возрасте не особо задумываешься о причинах их ужасного поведения (спрячь лямку бюстгальтера, Мальцева, или ты перепутала нашу школу с борделем?). Ты просто воспринимаешь подобных учителей такими, какими они выглядят – монстрами.

– Зачем я это вспоминаю?

Доверься чутью. Оно никогда не подводит.

Катя послушалась и полностью отдалась той невидимой силе, что вела её по закоулкам собственного сознания. В какой-то момент в памяти всплыло лицо симпатичного блондина, чьи яркие глаза не могли не свести с ума. Да, это был он – Тёма. Первая любовь, которая действительно запоминается на всю жизнь. Им было по пятнадцать (чуть младше Жени), они учились в одном классе и сидели в двух партах друг от друга, так что каждый раз, когда Катя хотела построить Тёме глазки, ей приходилось разворачиваться и пытаться выкинуть пару фраз, пока одна из сестёр не ударит указкой по голове. Именно с ним она в первый раз поцеловалась, именно он лишил её девственности, сделав это в одной из кабинок школьного туалета.

– Господи. – Катя тихо рассмеялась, стараясь не разбудить соседку. – Какими же мы были глупыми.

В их истории инициатором отношений выступала Катя, и, скорее всего, именно её стих, написанный сразу после волшебной прогулки, позволил событиям развиваться дальше так, как они развивались: нежные объятия на задних сидениях в кинотеатре, аромат белых роз, его красивые слова на берегу Тихого океана и поездка на его чёрно-белом мопеде по улицам Владивостока! Все эти воспоминания благоухали чем-то приятным и заставляли по телу разливаться вино лучшего сорта, что туманит разум и даёт волю чувствам, доселе дремавшим глубоко внутри.

– Ладно, мы уходим немного не туда. Вспомни ощущения перед написанием стиха. Вспомни и проникнись ими.

Страсть. В первую очередь искусство творят страстью. Она кипела в Кате тогда – вот почему ей удалось создать нечто прекрасное. И это не страсть к чужому телу, о нет, это страсть художника, скульптора, писателя или композитора, главным компонентом которой является желание создать нечто новое. Его узнаёшь сразу, оно буквально подталкивает тебя в спину, не даёт заснуть ночью и заставляет встать с постели, взять нужные инструменты и родить на свет что-то прекрасное. Стоит только сделать несколько первых шагов, как процесс полностью поглотит тебя.

И ты будешь счастлива.

Влюблённость всегда окрыляет. Конечно, с возрастом становится всё труднее и труднее ощутить её и окунуться в эти чувства с головой, но если это происходит…рвутся все цепи. Чем старше ты становишься, тем ценнее начинаешь относиться к любви, где-то даже скептически, твои критерии относительно мужчин меняются (красивые словечки отходят на десятый план), ты становишься более требовательной в сексе, хотя никому об этом никогда не скажешь, и уже потихоньку перестаёшь верить в чудо, именуемое любовью, но тут появляется он. И всё. Только поставленная на место крыша снова съезжает – куда-то далеко, в сторону Парнаса. Как говорила Катина бабушка: «Если твоя крыша ни разу не сдвинется, то ты никогда не увидишь солнце».

Мне больше по нраву луна. Не знаю почему, но луна гораздо ближе ко мне, чем солнце.

Благодарность. Тоже одно из чувств, побуждающее творить. Благодарность непонятно чему, адресованная всему миру и одновременно никому. Погружаясь в процесс, ты уже не думаешь о таких мелочах – всё твоё «Я» в этот момент находится во власти чутья, достигнуть понимания с которым можно лишь сведя отвлечения к минимуму. Забудь про реальный мир, отрекись от него. Не позволяй посторонним звукам проникать в сознание, вместо этого создавай свои и вслушивайся в них. Ты сама себе создатель, ты сама себе художник. Просто оставь своё тело, откинь разум куда подальше и доверься вселенской силе, что уже много сотен лет ведёт за собой миллионы творцов.

Да, вера. Пожалуй, главная составляющая творчества. Создатель должен верить в то, что создаёт, иначе это не будет творением искусства – всё-таки оно любит правду, причём самую неприкрытую. Хочешь написать красивый стих? Для начала ты должна ПОВЕРИТЬ, что способна написать красивый стих. И чтобы хорошо описать чувства, тебе лучше ПОВЕРИТЬ в то, что ты их переживаешь сейчас, сидя за столом, наедине с листом бумаги. Звучит безумно, но ведь искусство – само по себе одно сплошное безумие.

Катя вновь закрыла глаза, нащупала два висящих на шее медальона и в какой уже раз почувствовала исходящее от них тепло. Именно оно стало проводником между миром настоящим и миром вымышленным, порождённым воспоминаниями. Тепло медальонов сменилось теплом мужской ладони – ладони, которая ещё этой ночью заглядывала туда, куда Катя не позволяла заглядывать раньше. Проникающий сквозь веки свет лампы превратился в ласковые лучи утреннего солнца. Где-то рядышком пели птицы. Их чирикания было не разобрать, но откуда-то Катя знала, что они поют любви. О да, о любви и маленьком счастье, что витает в воздухе здесь, в небольшом номере дешёвой гостиницы, в которой они провели эту ночь и встречают утро. Женя собирается встать, уже чуть приподнимается…

– …но я слегка сжимаю его ладонь и прошу поваляться со мной ещё. Мне нравится его запах, но я ему об этом не говорю. Нравится, как он смотрит на мою грудь, но и об этом я молчу. Мне просто хорошо рядом с ним. Я забываю про всё. Сейчас важен только этот момент, только его расслабленная улыбка и эти…чувства. Я давно не испытывала таких чувств.

Крылья тихонько стукнулись об луну. Катя сжала медальоны сильнее, по пальцам пронеслась волна тепла.

– Я хочу танцевать. Танцевать в голубом сиянии со своим мужчиной.

Пение птиц пропало. Солнечные лучи перестали греть кожу. По распущенным волосам прошёлся прохладный ветерок и унёсся дальше, заставив листья зашептаться меж собой – тихо, чтобы их не услышала плавающая в танце пара. Теперь Катя смотрела в тёмные карие глаза и хотела оторвать от них взгляд, но не могла. О, та самая борьба чувств. Она разбушевалась в ней тогда, бушует и сейчас – сейчас, когда Катя держит ладони на груди Жени, на которой ещё осталось несколько капелек после погружения в озеро. Он держит руки на её бёдрах. У неё в голове крутятся два числа: 16 и 32. Страх, тревога, ужас – ничего больше, но что-то… что-то всё-таки проскальзывает наружу. И только когда тело пронзает ток возбуждения, Катя понимает, что хочет этого мужчину.

Хочет Женю.

– Я люблю тебя, засранец. Не знаю, как ты это сделал, но теперь я люблю тебя, так что тебе придётся смириться с этим. Мы с тобой оба безумцы, правда?

Она вытерла одну-единственную слезинку и, сжав в пальцах ручку, склонилась над чистым полем блокнота.

Она писала до тех пор, пока не поставила последнюю точку и не заснула прямо за столом, прикрыв написанный стих своей головой.

Глава 22 Ночь Алексея

Слава богу, этой ночью в столовой никого не было.

Егор медленно поплёлся меж длинных, невероятно длинных рядов столов лишь с одним желанием – умереть. Ноги налились свинцом, всё тело будто потяжелело. Ещё никогда в жизни не наваливалась такая усталость, такое переутомление, такое нежелание жить. А зачем жить после такого? Как смотреть на мир, пытаться улыбаться, когда знаешь, что отправил свою любовь в ад? Одно видение ада могла свести с ума: эти реки, камни, пробивающие горы лучи ярких звёзд. Почему-то именно горы больше всего вселяли ужас. Горы, у подножия которых бродят стаи голодных волков.

Все мысли покинули голову. Егор шёл через столовую, ни о чём не думая, просто переставляя ноги, из последних сил удерживая глаза открытыми. В правой руке он держал чёрный кожаный ремень. Железная бляшка послушно катилась по полу, нарушая тишину трением о кафель. Так вот, значит, как звучат фанфары при переходе миров. Ни тебе шёпота смерти над ухом, ни монотонного писка на приборе жизнеобеспечения, ничего, что могло бы восхитить любого романтика. Лишь собственное дыхание, скрежет бляшки ремня о кафель и стучащая в висках кровь. Органы чувств будто бы блекли, равнодушие завладевало сознанием, пустые столы превращались в череду белых лиц, а смятые на них простыни придавали этим лицам, как доктор Франкенштейн вдыхал жизнь в своё творение. Всё вокруг казалось дешёвыми декорациями, а сам Егор – заблудившимся среди них актёром.

– Я же не мог поступить по-другому. Не мог же, правда? Не мог?

Мог, но вот только тогда родители бы вечно кипели в кровавых реках. Их души бы никогда не увидели что-нибудь, не облитое кровью. Мама с папой – самые близкие люди во всей грёбанной жизни! – должны были гореть в аду, но он их спас! Так ведь? Он же спас их души? Да, спас и отобрал чужую – своей возлюбленной, рыжей горяченькой девчонки по имени Вика. И хоть Егор всеми силами старался не думать о её будущем, в последнее время эти мысли всё чаще и чаще прокрадывались в голову.

Ты мог найти другой выход, но ты даже не попытался, даже не шелохнулся! И знаешь почему? ЗНАЕШЬ ПОЧЕМУ?!

– ДА, ЗНАЮ! – На несколько секунд Егор остановился, вновь поплёлся через ряды столов. Бляшка царапала кафель. – Я не мог это погасить! Оно слишком яркое, слишком! Попробуй сам не сойти с ума!

Наконец он добрался до раздачи, обогнул её и нашёл дверь, ведущую в кухню. Открыл её (Господи, я совсем не чувствую пальцев), вошёл в большое тёмное помещение, благоухающее различными ароматами, нащупал выключатель и нажал на него. Над головой тут же вспыхнули лампы, яркий, пронизывающий насквозь свет ударил по глазам, так что первые секунды Егор видел перед собой лишь огромное белое пятно. Странно, не правда ли? Окутанные тьмой, мы так желаем избавиться от неё, но как только нас обливает светом, мы сразу хотим вернуться обратно, во мрак. Наверное, в темноте легче спрятаться – вот почему там уютнее. В темноте тебя никто не увидит, в темноте ты никого не увидишь. Свет вытаскивает правду наружу, обнажает страхи, снимает с тебя кожу, наращённую сплошным враньём. Свет жесток, а тьма… она всегда ласкова. Её щупальца никогда не сделают больно. Просто войди в неё как в любимую женщину и позволь завладеть собой. Ведь что в этом мире может быть приятнее беспамятства?

– Ничего. – Егор снова нажал на выключатель, и лампы потухли. Потухли с каким-то отчаянием. Может, показалось, но свет ушёл как-то нехотя, будто желал остаться. – Лучше сделать это в темноте. Так будет приятнее. Ну, то есть легче, я хотел сказать легче.

Егор прошёл мимо большого, просто огромного котла, в котором, судя по всему, варили каши. Очертания кухни оставались видимыми благодаря бледным лучам, проникающим сюда из зала столовой – там лампы горели всегда, ещё ни разу на Чистилище их не выключали на ночь. Лёгкая полутьма, которая с каждым шагом становилась гуще, была сейчас как нельзя кстати. Она порождала спокойствие и заполняла сознание такой же чернотой, не позволяющей лишним мыслям впиваться в мозг. Лучше проделать задуманное тихо. Всё-таки это интимный процесс – отделение души человека от тела. Егор понимал, что сомнения породят страх, а тот в свою очередь заставит развернуться и уйти, поэтому не стоило медлить. Пальцы уже просунули конец ремня в бляшку и вытащили его с другой стороны. Слегка потянули, и через несколько секунд чёрный кожаный ремень превратился в натуральную петлю, в прочности которой сомневаться не приходилось. Тонкая мёртвая змея на чуть дрожащих ладонях. Ни глаз, ни рта, ни жизни… просто дряблое тело, бесполезный, никому не нужный кусок мяса.

– Скоро я буду таким же. Я умер ещё тем утром, когда закапывал родителей, а это тело лишь мешает мне. В этом теле я чувствую себя заключённым.

Егор нашёл в темноте невысокую табуретку (будто кто-то знал, что я сюда приду), взял её за ножку и, побродив по кухне, нашёл вроде бы крепкую перекладину, которая должна выдержать семьдесят три килограмма бесполезного мяса, костей исухожилий. Может, где-то там ещё остались нервы, но теперь это значения не имело. Теперь уже ничего не имело значения.

Поставив табуретку на пол, Егор встал на неё, перекинул свободный конец ремня через перекладину и, стоя на носочках, завязал узел. Любая неудача может породить сомнения, а они – страх. А страх парализует твоё тело и не позволит душе отделиться от него, как бы она яростно этого ни желала. Поэтому нужно проверить каждую мелочь, каждый элемент процесса. Процесса… Господи, я называю это процессом. Мне даже не хватает смелости назвать ЭТО своим именем. Мне страшно? Пока нет, но скоро будет, если я сейчас же не доведу дело до конца. Наконец хоть где-то я поступаю правильно, никому не мешая, никому не делая от этого хуже. Бесполезный кусок мяса, да? Что ж, сейчас вы окажетесь правы. Теперь я точно никому не наврежу. Никому, никогда и незачем.

Егор просунул голову в образованное чёрной змеёй кольцо и подтянул бляшку к самому горлу. Воздух уже с трудом протискивался в лёгкие. Колени чуть задрожали, табуретка завибрировала под подошвами кроссовок. Уже завтра – завтра! – его найдут здесь – повешенным, мёртвым и, скорее всего, обделавшимся. Ну и пусть нюхают его дерьмо, это тоже теперь не имеет никакого значения. В мире не осталось ни одного человека, которому Егор был бы нужен. А все, кто нужны ему, давно не здесь. Чуть больше месяца назад он бы обратился за помощью к Владу, но карты легли так, что и он тоже оказался замешан в плане Алексея. Егор видел его глаза и не стал задавать вопросы – те же самые глаза на него смотрели с другой стороны зеркала вот уже несколько дней. С таким взглядом люди долго не живут.

Дрожь в теле продолжала набирать силу, хотя внутренне Егор (я пытаюсь, я пытаюсь!) оставался спокойным. Шли последние минуты жизни брошенного всеми семнадцатилетнего паренька, когда-то мечтавшего стать певцом и покорять мировые эстрады, ставить автографы на эксклюзивных пластинках, петь на сценах, быть, в конце концов, Великим. В эти минуты, проплывавшие мимо размытой реальности, Егор посмотрел на всю свою жизнь со стороны и даже улыбнулся, но улыбка тут же погасла. «Бог ты мой, кого я вижу!», – с этих слов начался кошмар. На лестнице, среди монотонно-серых стен. И самое забавное заключалось в том, что они с Владом сами решили припереться к Алексею, даже не подозревая, что идут в логово настоящего монстра.

А потом…

Потом было это сияние, этот яркий красный свет с очагом крови по центру. В глазах Алексея клубилась алая звезда, которая расцвела на небе ещё до прибытия на Чистилище Егора с Владом и которую они заметили незадолго до этого. – Только Вика не увидела её. Хотя, должно быть, перед смертью она предпочла бы ослепнуть, потому что его глаза… глаза Дьявола… после них с каждым днём улыбаться становится всё тяжелее и тяжелее.

И ещё они подавляют волю. Вспомни, как обмякли все мышцы, когда в кабинете на тебя посмотрел Алексей.

Да, красное сияние подавляет волю. Буквально пожирает её подобно злобному монстру, что ночью прячется в шкафу и ждёт, пока малыш сомкнёт глазки, чтобы сожрать его по кусочкам. Егор мог бы поторговаться с Алексеем, ответь ему хоть что-нибудь!.. но он и не пытался. Так же как и Влад – его воля тоже разом притупилась и покорно опустилась на колени перед клубами алого дыма в зловещих, лишённых всего человеческого глазах. И лёгкий шёпот кровавого сияния преследовал Егора даже после выхода из кабинета: он протискивался во сны, щебетал в голове, когда вокруг было совсем тихо, и никогда, никогда не исчезал.

А теперь исчезнет. Исчезнет навсегда и больше не будет его мучить.

Холодный свет, льющийся из столовой, красиво очерчивал эту часть кухни. Егор видел контуры стоящей в углу раковины и разглядел на её поверхности несколько капелек. Зрение обострилось, теперь были видны даже крохотные частички тьмы, медленно пожирающие свет. Казалось, дышит вся кухня: при вдохе её стены расширяются, при выдохе – сужаются. И в какой-то момент, совсем скоро, стены остановятся и перестанут дышать. Лучи света ускользнут обратно в столовую, и тогда тьма полностью поглотит всё вокруг.

Табуретка нетерпеливо шаталась под ногами, будто ей самой хотелось поскорее покончить с этим и снова встать в конце кухни бесполезным куском дерева. Егор подвёл бляшку ещё ближе к горлу и моментально почувствовал, как глаза собираются выпрыгнуть из орбит. Не позволяя себе медлить, он поднял ногу и…

Ты же знаешь, куда после этого попадёшь? Куда попадают все самоубийцы?

– Насрать. Я всё равно не смогу здесь жить с мыслью о том, что отправил в ад человека, которого так любил. Пусть… – Егор глубоко вдохнул, стены кухни расширились. – Пусть уж мы там будем вдвоём: я и Вика. Самые грешные из грешных.

Егор опустил руки, сделал небольшой шажочек назад и… замер. Раньше он встречал в книжках выражение «вся жизнь перед глазами пролетела», но всегда считал её лишь выразительным средством (причём довольно жалким). Он не верил, что жизнь и вправду может «пролететь перед глазами» за пару секунд.

До этого момента.

В сознании промелькнули все яркие моменты жизни – разом, смешавшись друг с другом в одну непонятную картину. Егор вспомнил испуганные глаза Вики, смотревшие на него с неподдельным ужасом, когда он закончил избивать её отца. Вспомнил тот вечер и то, как Вика целовала костяшки его пальцев после очередной драки. Вспомнил слабую тревогу перед выходом на сцену захудалого ресторанчика. Наверное, именно тогда всё и началось. Светлячки – они заполонили собой, своим сиянием небо над Петербургом за несколько дней до апокалипсиса. Все они до единого взирали на Егора маленькими, но очень умными глазками. Взирали и будто бы изучали, оглядывая его с ног до головы как сомневающийся работодатель. Жёлтый свет… свет солнца… оказался предвестником апокалипсиса.

– Откуда ж вы взялись, твари? И почему не убили меня, раз забрали всю семью?

Полутьма сменилась ярким светом, и теперь Егор стоял не на шатающейся табуретке в углу пустой кухни, а на рыхлой почве клумбы во дворе их дома. Мир молчит, нет даже намёков на какие-то звуки – только собственное дыхание и стук лопаты о землю. Егор хоронит своих родителей (остатки, жалкие остатки), не замечает скатывающиеся по лицу капли пота, слёз и боли. С каждой минутой мозг кипит сильнее, сильнее, сильнее, сильнее! Мышцы продолжают работу, пока под метрами земли в пустых глазницах валяются лапки и…

– Хватит. – Егор выпрямил дрожащие ноги, выпрямился сам. – Я похоронил их, я освободил их души от ада. Я сделал всё, чтобы они были счастливы. Теперь, думаю, могу и я стать счастливым.

Странно, но глаза не затуманились слезами. Всё происходило спокойно, будто не в первый да и не в последний раз. Это, наверное, к лучшему. Хотя бы к подножию чёртовой горы Егор подойдёт достойно, без слёз на щеках, с расправленными плечами, чтобы наконец встретиться с Викой. Они будут вместе. Мучиться вместе. Ненавидеть друг друга вместе. Главное – вместе. Из ада-то никуда не убежишь.

– Внимание, дамы и господа, прошу вас поднять свои бокалы. – Егор оглядел кухню и улыбнулся. Стоящий на табуретке недалеко от дверного проёма, он напоминал призрака, контуры которого очерчивал бледный лунный свет. – Прошу вас поднять бокалы и разбить об свои тупые головы, чтобы вы почувствовали, что такое боль. Я желаю этому миру не сдохнуть и как можно дольше оставаться не похожим на преисподнюю. Пусть у кого-то на свете будет настоящая любовь. Настоящая, сука, слышишь, Господь?! Притащил бы сюда свою задницу, раз Дьявол соизволил! Просто взял и свалил как последняя шавка! – Гнев. Чёрт, нет, нет, нет, надо успокоиться. Егор сделал глубокий вдох (насколько это позволяло пережимаемое ремнём горло) и медленно-медленно выдохнул. – Пусть у кого-нибудь правда сложится любовь в этом мире… например у Жени с Катей. Помоги хотя бы им, засранец на небесах. Я надеюсь, иногда ты будешь спускаться к нам с Викой, чтобы мы смогли плюнуть тебе в рожу.

Егор сошёл с табуретки.

Ремень тут же натянулся и перекрыл все дыхательные пути. Руки инстинктивно метнулись вверх, к горлу, пальцы пытались протиснуться меж кожей и ремнём, но безрезультатно. Егор задрыгал ногами, начал раскачиваться, чувствуя, как ужасно горит лицо.

Вот и всё. Я умираю! Умираю!

Он даже попытался улыбнуться несмотря на попытки тела спасти жизнь, но уголки его губ лишь слегка дрогнули.

Из темноты раздался знакомый голос:

– Я ни на секунду не сомневался, что ты решишь насрать себе в штаны, повесившись на ремне.

На слабый свет вышел Алексей, до этого стоявший в углу кухни. Полы его пальто немного не доставали до кафеля – почему-то именно эта деталь бросилась Егору в глаза. Он попытался что-то произнести, но лишь выдавил из себя воздух и ещё отчаяннее вцепился в горло. При виде тёмно-карих глаз – глаз Дьявола – спокойствие разом пропало. Страх ворвался в сознание подобно шторму.

Алексей медленно зашагал к Егору, держа руки в карманах, с улыбкой смотря на дрыгающееся тело.

– Я погляжу, ты так и не научился контролировать свои эмоции, да? Ни гнев, ни страх, ничего ты не можешь контролировать. Даже зная, куда попадёшь, ты всё равно выбрал самоубийство. Мда, Егорушка, о каком льве тут может идти речь? О какой внутренней силе мы можем с тобой говорить, если ты накинул на шею ремень, а? Ответишь?

Егор попытался достать Алексея ногой, но всё что он смог – жалко прокряхтеть и брызнуть слюной.

– Не отвечаешь… Значит, видимо, не хочешь. Ладненько, навостри сейчас свои ушки и слушай меня очень внимательно. Через три-четыре минуты из тебя выйдет всё дерьмо вместе с мочой, а сам ты отправишься прямиком в мои хоромы. Наитупейший в мире поступок, Егор. Но я предлагаю тебе альтернативу. Ты остаёшься в живых, вернее, я помогаю остаться в этом мире. Ты мне нужен, зайчик, очень нужен. Ну и без вознаграждения я тебя не оставлю. Ты будешь бесконечно рад. Говорить мы, похоже, не хотим, так что если согласен, просто покажи мне ладони. Если не согласен, продолжай подыхать, у тебя отлично получается.

Егор вытянул правую руку и продемонстрировал Алексею свой средний палец. Попытался плюнуть в него слюной, но та предательски сорвалась с губы и повисла на подбородке.

А улыбка под тёмными карими глазами стала лишь шире.

– Прекрасно. Я знал, что мы договоримся. Прямо чувствовал сердцем.

Через секунду перекладина сорвалась, и Егор рухнул на землю, так и не добравшись до ада.

* * *

Им снова завладела похоть.

Сначала Джонни пытался сопротивляться ей, но чем больше он старался утопить её в собственном сознании, тем сильнее она вырывалась наружу. Ни на одну секунду она не оставляла его в покое. Мозг кипел с самого утра, с того самого момента, когда он впервые увидел её за соседним столом на завтраке – слегка полноватую брюнетку средних лет, так сексуально державшую одну ногу на другой. Да, Алексей говорил… буквально нашёптывал на ухо, что Джонни – этому маленькому мальчику, запертому в теле мужчины – стоит прекратить свои сексуальные похождения и сосредоточиться на миссии. Причём не такой уж не неприятной миссии; Джонни был уверен, что насладится процессом. По крайней мере, так обещал Алексей.

Похоть, похоть, чёртова похоть! Почему она проснулась именно сейчас, причём такая дикая, совсем как у подростков?! С восьми часов и до самой полуночи она высачивала в паху искры, и, Господи, как же это невыносимо! Каким бы делом Джонни ни занимался, в его голове постоянно возникали возбуждающие картины: блестящие слюни на дрожащих от страха губах, льющаяся на большую грудь кровь и слёзы – слёзы воодушевляют больше всего. Когда они плачут, когда они умоляют о пощаде и готовы сделать всё что угодно, тогда наступает настоящий кайф. Их тёмные волосы липнут к лицу от пота и крови. Всё вокруг влажно, так мокро, что даже ствол пистолета без проблем скользит по женским внутренностям. Каждая из них – натуральная блядь. По сути, они и созданы для того, чтоб по команде раздвигать свои сучьи ноги и молчать в тряпочку, пока мужчина заслуженно отдыхает от работы. Женщины не заслуживают ничего кроме унижения, потому что только это они способны понять! Эти кобры отлично прикидываются милыми овечками, но Джонни-то знает, что у этих блядей в голове: как бы их поскорее оттрахали – да так, чтобы не осталось сил ползти. Мир строят мужчины, миром правят мужчины, а женщины нужны лишь для того, чтобы сильная половина человечества могла укрощать гнев.

Но Алексей сказал… Алексей Царёв запретил заниматься этим, хотя бы до совершения миссии. Он знает всё, от него ничего не скроешь. Его глаза находятся везде: на дне кружки, в испачканном грязью кафеле, в молекулах горячего воздуха. Он показал Джонни ад, и Джонни запомнил ад, запомнил преисподнюю, текущие в ней красные реки и скалящихся друг на друга волков. Запомнил те слова, которые произнёс Алексей. Дьявол знает всё что хочет, а потому не следует делать что-то за его спиной. Если, конечно, не хочешь встретиться с его гончими.

После обеда Джонни принял решение пересесть за другой стол, лишь бы не быть рядом с этой брюнеткой. Видимо, Бог сделал женщин не совсем ничтожными; у болтливых сук в рукаве всегда есть козырь, именуемый страстью или похотью – без разницы. Стоит им оголить какую-то часть тела, как в голове (точнее, в двух) сразу возникает мысль вставить свой агрегат в любую дырку и драть до боли в яйцах, пока сердце не начнёт молить о пощаде! Это опасно, очень опасно. Вот как просто можно захватить власть над мужчиной, если он, конечно, не импотент. Но хоть Джонни и шёл сорок третий год, с репродуктивной функцией серьёзных проблем у него не было. Он мог подобно подростку ежедневно выплёскивать своих детей и чувствовать после лишь привычную апатию.

Так передёрни! Что ты зациклился на какой-то швали?!

Да, хорошее решение, мудрое, но вот есть одна загвоздка… завтра Алексею нужна будет свежая голова, а у мужчин, как известно, гормональный фон восстанавливается не меньше суток. О хреновом настроении можно вообще не говорить. Как ходить с хорошим настроением, когда вокруг столько красивых шлюх, которых ты не можешь просто так взять и изнасиловать?! Они же себя считают людьми!

Спустя два часа после обеда Джонни, вроде как, остыл. Ну, или начал остывать. Страх провиниться перед Всемогущим потушил в паху пожар и заставил разум встать у рычажков сознания.

На время.

На ужине всё снова повторилось. Джонни сделал то, что пообещал самому себе – пересел чуть ли не в другую часть столовой. Но и эта темноволосая тварь (как же она красива!) проделала то же самое! Будто… будто желала, чтобы он трахнул её – прямо здесь, на этих грязных столах! Она села в пяти метрах от него и за время ужина ни разу на него посмотрела, но он-то знал – знал! – что она только и думает о нём! Какие же они примитивные. Джонни теперь не поведётся на подобные провокации.

Но только полненькая брюнетка закинула одну ногу на другую, цепи тут же сорвались. Бедро. Сучье бедро. Оно всё испортило и даже сейчас, после полуночи, не выходило из головы. Следовало проучить глупую нимфоманку. Хочет секса? Она его получит – да такой, что запомнит на всю оставшуюся жизнь. Похоть мгновенно затуманила мозги, так что мысли об Алексее медленно растворились в ней, как дым от костра растворяется, поднимаясь к небу. И дело было даже не в желании присунуть шланг между двух булок, а нечто другое. Что-то такое, что таилось в глубине сознания.

В отличие от всех остальных, эта брюнетка была больше всех похожа на маму.

Джонни не притронулся к еде. Он прождал двадцать минут (с каждой минутой сидеть становилось всё труднее и труднее), отнёс поднос и проследил за обтянутыми шортами бёдрами, держась на расстоянии. Наконец брюнетка вышла на лестничную площадку, спустилась на три этажа, и вот тогда Джонни закончил преследование – её комната была прямо напротив выхода на лестницу. Бёдра скрылись за дверью, но похоть никуда не исчезла.

Не исчезает она и сейчас. Прошло уже больше получаса с момента наступления полуночи, но сон так и не приходил. Всё тело кипело энергией, которую нужно было куда-то деть. И даже когда Джонни почти удавалось провалиться в дрёму, перед глазами вырисовывались длинные чёрные волосы, доходящие до аппетитных бёдер. Такому искушению невозможно противостоять. Тем более сучка сама хотела, чтобы кто-нибудь её отодрал. Все они этого хотят, даже самые тихие и святые. Мужчины совершают подвиги, когда не набрасываются на этот блядский мусор.

Джонни вышел из своей комнаты, одетый только в простые брюки без ремня. Бляха ремня может разбудить нежеланных гостей, которые способны очень сильно помешать. Есть ли у брюнетки сосед или нет – неважно. Решение для его устранения находится сейчас в кармане, стоит лишь нажать на кнопочку, как наружу выйдет острое лезвие. Наверное, всё займёт не больше десяти минут, но если девчонка продержится, то её ждёт десятый круг ада. Джонни расскажет ей и про реки, и про волков, и про чёртовы горы. А она будет слушать и соглашаться с ним во всём. О да, в такие моменты они особенно любят соглашаться.

Он вышел на лестничную площадку, спустился на три этажа и уже вскоре стоял у двери в комнату. Достав из кармана складной нож, взялся за ручку, опустил вниз (аккуратно, не разбуди её) и вошёл внутрь.

Сосед всё-таки был. Спал лицом к стене, полностью укутавшись в одеяло, будто жутко замёрз. Ничего, мёртвые не мёрзнут. Одно плавное движение лезвия по сонной артерии и adios, amigo! Увидимся на том берегу!

Настроение приподнялось. Наконец-то всё идёт так, как надо. Наверное, потому что из головы ветром похоти унесло всё лишнее: мысли о Владе, об её темно-зелёных глазах, об Алексее и жуткие воспоминания. Этой ночью можно расслабиться и покайфовать. Мужчинам иногда положен отдых.

Джонни приблизился к соседу, поднял руку со сжатым в ладони ножом, взялся за край одеяла…и оттянул его.

– Привет, Джонни. Рад тебя видеть.

На него смотрел Алексей. Тёмные, зловещие глаза Алексея Царёва, повелителя преисподнии, отца всех кошмаров, что когда-либо происходили на планете. Сердце перестало стучать. Челюсть отвисла, а лёгкие, казалось, резко сморщились. Ну а пальцы разжались, и орудие несостоявшегося убийства грохнулось на пол, разбавив тишину.

Джонни начал отходить к двери.

Алексей начал подниматься с кровати.

– Порой наши желания бывают сильнее наших страхов, да? Порой похоть затмевает в мужчине всё разумное и превращает его в животное, не замечал, Джонни? Ты же так любишь ходить в чёртовом ошейнике. – Теперь Алексей стоял по центру комнаты и медленным шагом приближался к испуганному мальчику, отходящему спиной к двери. – Ты можешь попытаться убежать, но вот только куда ты убежишь? Корабль-то мой, тем более есть и другая причина, почему я тебя найду.

Дьявол видит всё.

– Верно, compadre, tienes razon como siempre. Твоя маленькая головка вновь взяла верх над большой и привела тебя сюда. Как я понимаю, за ней. – Карие глаза метнулись в сторону спящей брюнетки. Метнулись и вернулись к Джонни. – Не волнуйся, она не проснётся, спит как младенец после бурной ночи. Думаю, этой славной женщине теперь ничто не угрожает.

Джонни продолжал пятиться назад, пока не врезался в дверь. В закрытую дверь. Чёрт, кто-то запер дверь у него за спиной! Комнату заполнила темнота, даже коридорный свет, вливавшийся из-под двери, не проходил дальше ног Джонни. При таком освещении Алексея невозможно было бы разглядеть…если б его глаза не сияли подобно двум красным огонькам на новогодней гирлянде. Из глубин зрачков поднимался алый дыми отгонял тьму от лица, от такого жуткого лица монстра.

Монстра в человечьем обличии.

– Ответь мне на один вопрос, mon ami. Ты помнишь, о чём мы с тобой недавно договаривались? Не здесь, немножечко в другом месте. Там, где камни злятся на реки. Красные реки.

Джонни нервно сглотнул. Втянув в себя воздух, он произнёс:

– Да, помню. Всё должно быть сделано завтра.

– Уже сегодня, caro amico. Второе июля две тысячи двадцатого года наступило уже как больше часа назад, а ты не спишь. Как думаешь, мне очень приятно осознавать то, что некоторые кладут на мои просьбы огромный болт, который так и стремится найти своё отверстие? М? Мне приятно, как думаешь? А впрочем, я покажу тебе всё сам. Мы же оба знаем, почему ты пришёл именно к этой пухленькой брюнетке.

И прежде чем Джонни успел что-либо сказать, Алексей сжал его руку.

Мир утонул в кровавом сиянии дьявольских глаз.

* * *

Дверь в её комнату предательски скрипнула, и Джонни тут же остановился. Около двух минут он вслушивался в тишину, но дыхание матери так и не нарушилось.

Отлично.

Он аккуратно зашёл в комнату, на одних носочках сделал три небольших шага и оказался прямо перед огромной двуспальной кроватью. Правда, на кровати лежал один человек – женщина с распущенными чёрными волосами. Лунный свет, проникающий через окно (почему мама никогда не задёргивает шторы?), падал на нижнюю половину лица, выделяя пухленькие розовые губы.

Между ног вновь начало что-то накаливаться. Джонни старался дышать ровно, но воздух то и дело застревал в горле, а иногда с неимоверным трудом втягивался в лёгкие. Нужно всё проделать аккуратно. Раз он решился на это, то пусть не облажается. Последствия…будут ужасными, если всё пойдёт не так. На этот раз мама не остановится на паре ударов, она изобьёт его так, что он не сможет ходить в школу несколько месяцев. Так стоит ли рисковать?

В ответ пах разгорелся ещё сильнее, как бы отвечая: стоит. Джонни уже достиг того состояния, когда ноги невольно подгибаются, а каждое движение тазом, каждое соприкосновение головки члена с тканью трусов становится невыносимым. Поздно поворачивать назад, слишком, слишком поздно. К свои тринадцати годам Джонни (для большинства он всё ещё был Виталей) уяснил одну простую истину: если начал делать, доводи до конца или потеряешь всё. Ставки высоки, ему вообще сейчас следует быть в кровати и видеть седьмой сон, но он не мог просто лежать этой ночью! У всего есть предел! И вот он, наконец, наступил. Ка долго, Господи, как долго Джонни ждал этого момента!

Яркие подсолнухи. Почему-то мама купила пододеяльник с нарисованным подсолнухами и точно такую же простынь. Безвкусица. Но почему-то когда Джонни представил, как он трахает маму на этих подсолнухах, нижняя часть живота резко наполнилась тяжестью. Рука заскользила по плоскому животу, пробралась за резинку трусом, прошлась по ещё ни разу не бритым лобковым волосам и обхватила то, что так яростно пульсировало жаром. Ещё чуть-чуть, ещё немножко, слегка помедленней. Если начать быстро, всё кончится через несколько секунд.

В левой руке Джонни сжимал фиолетовые трусики матери, которые вытащил из корзины с грязным бельём. Он прижал их к лицу и втянул в лёгкие исходящий от них аромат. Слабый стон протиснулся сквозь зубы, так что пришлось зажать ими трусики. Джонни попытался вытянуть из них всю влагу, хоть капельку того, что оставила на них мама, и с трепетным удовольствием проглотил слюни. Теперь член не просто горел – он полыхал как лесной пожар, с каждой секундой разрастающийся всё больше. Кровь кипела в сосудах, кровь кипела везде и грозила вырваться наружу, если ладони сейчас же не сделают своё дело! Уже точно было поздно отступать – в таком состоянии не заснёшь. Слишком вкусно, слишком горячо, слишком приятно…

Как же я хочу прижать тебя к стенке и избить в кровь, и трахать, и смеяться! Дьявол, как я хочу смеяться!

Маленький мальчик, только-только пошедший в седьмой класс, стоял посередине спальни с зажатыми меж зубов трусиками матери и мастурбировал на неё, спустив трусы до самых лодыжек.

Он смотрел на её мерно поднимающуюся большую грудь, прикрытую ночнушкой, и вспоминал, как она тряслась, когда мама в очередной раз лупила его после очередной пьянки. Джонни знал, что её трахают другие мужчины, и от этого бесился ещё больше – ему-то она никогда не позволит такого. Грязная сука. Как было бы хорошо хоть раз ответить на её удары! Ничего, скоро Джонни подрастёт, мышцы окрепнут, и тогда он без труда сможет заломить ей руки и присунуть аккурат меж ягодиц. О да, он будет делать с ней всё что захочет! За все унижения. За все оскорбления. За все грёбанные синяки и пинки в живот! Она ответит за всё, но позже.

Такая полненькая… Я посмотрю, как будет колыхаться твой зад, когда вздумаешь убежать от меня.

Он продолжал мастурбировать и остановился только тогда, когда крупные капли спермы громко упали на пол.

* * *

Джонни с ужасом посмотрел на Алексея.

– Да, дружище, я знаю даже про это. Думаю, ты уже понял, что очень глупо пытаться делать свои грязные делишки за моей спиной. А вообще, как считаешь, будут ли все в восторге, когда узнают, чем ты занимался в комнате своей мамочки? Как вылизывал её бюстгальтер? Как тайком фотографировал, а потом перерисовывал без одежды? Тогда, наверное, ни одна женщина с тобой не познакомится. Они узнают, почему ты так любишь делать им больно. Знаешь почему? – Алексей приблизился вплотную, его дыхание обжигало кожу. – Потому что ты так и не сделал больно своей матери. Ночная мастурбация была самым смелым твоим поступком.

Джонни пытался что-то вымолвить, но на деле лишь жалко кряхтел. Его глаза не отрывались от двух алых огней; казалось, с каждой секундой связь между телом и мозгом растворяется, и её место тут же занимает страх. Страх… Страх бесстыжего грешника, которого наконец привели к Великим вратам ада. Один шаг вперёд – боль вернётся вдвойне. Один шаг назад – пятки омоют воды рек.

Глаза Алексея немного поблекли, но вот улыбка под ними засияла как полная луна на чистом небосводе.

– Линда – прекрасная девочка, Джонни, она была со мной очень вежливой, когда мы с ней болтали. Я сказал ей, что папа пообещал не отдавать её в ад, что он спасёт её, ведь не спас при жизни. Сначала она не хотела, чтобы ты её спасал, но после небольшого визита в ад мнение поменялось. У твоей дочери особенный запах, горные волки любят такой. Понимаешь, к чему я клоню? – Джонни понимал, вот только сказать он ничего не мог, будто стал заложником собственного тела. – Линда надеется на тебя, а ты собираешься нарушить обещание, чтобы трахнуть какой-то призрак прошлого. Разве эта сука, – он указал пальцем на спящую брюнетку, – стоит твоей дочки?

Джонни мотнул головой из стороны в сторону – влево, вправо.

– Тогда сейчас же разворачивайся и убирайся отсюда. Хорошенько выспись, чтобы завтра всё прошло как надо.

– А е… если я не смогу усн…

– Сможешь, venn, не волнуйся. О твоём сне позабочусь лично я. Так что открывай дверь и иди в свою комнату, думая о том, какой завтра важный день и как плохо что-то скрывать от глаз дьявола. На первый раз я тебя прощаю, но в следующий раз… в следующий раз я позову твою маму, и тогда уже она будет разговаривать с тобой. Вон отсюда!

Джонни выбежал из комнаты и тихо заплакал – совсем как маленький мальчик, напуганный до полусмерти.

* * *

Люди живут в страхе, в собственном страхе. Они чуть ли не купаются в нём каждый день, даже не замечая этого. И что самое забавное – их страхи рождаются в их же головушках – в том месте, где они могут и погибнуть. По сути, люди – заводы по производству чувств, а качество этих самых чувств определяется материалом. Материал подкидывает жизнь, а вот что с ним делать решает человек: преобразовать в нечто прекрасное или позволить гнить внутри. А гниение, как всем известно, вызывает запах.

Страх прекрасно пахнет. Его благоухание выходит кожных пор и из лёгких при каждом тяжёлом выдохе. Иногда он смешивается с гневом или, например, жгучей влюблённостью, но всё равно его ни с чем не перепутать. Совсем как аромат озона перед грозой – ты можешь стоять хоть перед клумбой самых пахучих на свете цветов, но, тем не менее, будешь ощущать через ноздри приближающуюся грозу. С момента появления человека на Земле его верным спутником от рождения и до самой смерти был страх. Со временем он преображался: сначала охотник, с вываленными наружу кишками, отползал от дикого зверя, потом наложницы боялись каждого слова, неодобрения своего повелителя, солдаты на войнах боялись не вернуться домой, приговорённые к смертной казни с ужасом представляли, как поджариваются их мозги на электрическом стуле, а совсем недавно люди боялись не успеть поставить телефон на зарядку. Целая трагедия! Богу наверняка стыдно за такую деградацию человеческого рода. Но мне-то что? Чем больше поводов для страха, тем больше страха и, следовательно, чудесного аромата. Люди – самые необычные из всех животных. Они единственные, кто сами себя загонят в состояние страха и называют это «комфортом». Во множестве проблем, в которых можно найти решение, они видят только проблемы. Сумасшествие? Нет, в этом мире сумасшествие давно стало нормой. Существа, мнящие себя верхом эволюции, сжирают себя изо дня в день, преклоняясь перед страхом во всяких мелочах: вот мальчик боится подойти к красивой девочке, вот сенатор боится публично выступить, а вот миллиарды людей боятся проявить себя в ежедневных ситуациях. Незначительно преклонение колен перед своей боязнью превращает людей в рабов. Иногда мне кажется, что бобры счастливее любого человека.

В двадцать первом веке стало жить проще среди «покорителей природы», потому что почти каждый из них окружает себя страхом. По отдельности ими не насытишься, но вот если рано утречком зайти в переполненный вагон метро, тогда ноздри будут трепетать от ТАКОГО количества страха. Все чего-то бояться, бояться этого ДНЯ. Ну и не будем забывать простую истину: чем больше человек боится, тем меньше ему подвластны собственные мысли, и наоборот. Можно бесконечно утверждать… можно… Бесконечно долго можно утверждать, что… Я занимаюсь какой-то хернёй!

Алексей сломал карандаш и выкинул огрызки на пол. Они вроде бы упали, ударились об пол, но звук растворился где-то внизу. Руки задрожали, по коже пробежала волна мурашек. Слишком… слишком странно ощущать в себе призрачные контуры другого человека, жалкого человека, ничтожного человека! Алексей чувствовал в голове кого-то другого. Мужской голос. Мужской голос протекал по сосудам тела и потихоньку становился во главе всех остальных голосов. Он перекрывал все звуки, нарастая и нарастая, так скоро на его фоне мог побледнеть и голос Жнеца.

Жнец не может отойти на второй план.

– Мне не нравится это тело. – Алексей посмотрел на стол, на исписанные карандашом страницы блокнота, оглядел утонувший в полутьме кабинет и вновь посмотрел на стол. – Мне не нравится этот человек. Он слабый, от меня будто воняет страхом. Будто я сам человек.

В нижнем ящике по правую руку лежали все документы, как-либо связанные с Алексеем Царёвым. На верху не такой уж большой стопки бумаг было свидетельство о смерти – прочное доказательство того, что ты уже никогда не отложишь свои дела на завтра. Алексей достал его, положил на стол, немного подумав, вытащил хранившиеся фотографии и опустил на поверхность лакированного красного дерева. Но одну фотографию он поднял перед собой, и мягкий красный свет пролился на неё точно так же, как несколько десятилетий назад проливался в Советском Союзе.

На Алексея смотрел человек, внешность которого он имел. Смотрел и улыбался, держа перед объективом камеры диплом о законченном высшем образовании в сфере психологии. Так вот, значит, откуда такая страсть писать и разбираться в людском помёте. Психологи – самый странный народ. Помимо своих проблем они пытаются решить чужие так ещё и специально обучаются этому! И вот этот мужчина – даже мальчик, а не мужчина – судя по фотографии, только-только получил официальное разрешение на то, чтобы засирать людям головы. Похоже, эта планета уже давно сошла с ума.

Алексей взял в свободную руку круглое зеркальце, поднёс к лицу и улыбнулся. Посмотрел на себя, перевёл взгляд на недоумка-психолога, снова на себя, на недоумка-психолога. Различий практически не было: только морщины не позволяли лицу в зеркале и лицу на фотографии стать точной копией друг друга. Обычно так мужчины средних лет разглядывают свою запечатлённую юность и пытаются найти себя в улыбающемся, полном энергии мальчишке.

– Блядство! – Алексей выкинул зеркальце на стол и проводил его взглядом до самого края, где оно чуть не упало. Он попытался смять фотографию, но что-то остановило его (я всё больше становлюсь похожим на человека) и заставило сложить все вытащенные бумаги обратно в ящик. Алексей так и сделал. В мёртвой тишине он накрыл стопку свидетельством о смерти.

Надо же, подумал он. Человек жил, жил, а потом превратился в кипу бумаг, которые могут исчезнуть из-за одной только искры. Вот она – ценность человеческой жизни. А потом они разводят философию.

– Слишком слабый… – Голос дрожал. Всё-таки никого рядом нет, так что можно позволить себе небольшую слабину. – Почему с каждым столетием сильных становится всё меньше? Их что, выгрызают женщины?

Руки схватились за блокнот, дрожащие пальцы начали переворачивать страницы.

– Как же этот недоумок любит писать. Да ещё такую херню!

Наконец ладони замерли. Алексей медленно выдохнул, набрал полную грудь воздуха и мягко, даже с неким трепетом произнёс:

– ЕВГЕНИЙ.

* * *

Что до сих пор удивляло Алексея в людях, так это воля к жизни.

Многие люди, когда смерть прижимает их за горло костлявыми пальцами, позволяют ей сделать своё дело. Но на этой планете есть те, кто не согласен прощаться с жизнью слишком рано. И хоть их попытки переиграть судьбу зачастую проваливаются, они… нужно быть честным… вдохновляют. Когда человека никто не видит, никто не слышит, он наедине со своей смертью и борется до конца… о, это зрелище тянет на оскароносный фильм. Таким рвением жить в этом затхлом мире нельзя не восхититься.

Влада как раз одна из таких. От неё пахнет силой (аромат силы ни с чем не спутаешь), но почему-то она пахнет совсем по-другому, не так, как большинство на корабле. Вокруг неё витает облако страха, да, но что-то в нём есть ещё, что-то неизвестное, что-то новое и…вкусное. Будто в давно изученной природной зоне появился новый зверёк, и теперь он не даёт покоя учёным. Кто это? Зачем он пришёл? Откуда он пришёл? И самое главное – что внутри него?

Алексей стоял над спящими девушками: Алёной и Владой. Обе обнимали друг друга, лишённые одежды, даже простых трусиков. Наверняка они трахаются дни напролёт, но это даже хорошо – чем больше мозг человека забит мусором, тем меньше места для полезных мыслей. А сейчас полезные мысли были самыми вредными.

– Уже сегодня, детка. Спи спокойно и ни о чём не беспокойся.

Алексей наклонился и аккуратно поцеловал Владу в лоб, после чего покинул комнату.

* * *

– Охренеть! – Алексей прикрыл рот руками, вроде успокоился, но тут же рассмеялся и загоготал вновь. – Давно меня так никто не веселил!

Он сидел в углу комнаты, потому что после нескольких минут смеха ноги отказались подчиняться. Пресс жутко надрывался, живот, казалось, сейчас лопнет, но как же это смешно, мать твою! Охотник попал в собственный капкан! Рыба съела свой же хвост! Священник пришёл в дом Сатаны! Да назови как хочешь, суть останется та же.

– Пытался обрести гармонию. Ну теперь, брат, у тебя с этим проблем не будет.

Свет из коридора – бледный, как кожа утопленников – проникал в комнату и еле-еле доходил до противоположной стены – до того места, где неподвижно валялось тело. Это даже нельзя было назвать трупом. Это самый настоящий мусор, который давно следовало выкинуть на помойку. Влад. Владислав Боркуев, учитель всея Руси и лучший в мире наставник, дающий юному поколению бесценные советы. О да, люди всегда любили раздавать другим мудрые советы, хотя сами часто пренебрегали ими. «Никогда не сдавайся, иди до конца, найди в себе силы идти дальше, мы всё преодолеем». Ага, преодолеем. Теперь ваше Великое Трио, состоявшее из рыжей истерички, не контролирующего свои эмоции подростка и слабохарактерного учителя, распалось. Совсем как грёбанные «Спайс Гёрлс». Только в нашей истории ни у кого из участников судьба не сложится хорошо.

– Владислав, а ты, между прочим, поражал меня своим интеллектом. Наверное, именно из-за его избытка ты и решил поступить так.

Алексей перестал смеяться, поднялся на ноги и подошёл к человеку, что мог бы стать правой рукой Жнеца, если не самого ДЬЯВОЛА. Призрачный свет очерчивал контуры свисающих рук, мягким покрывалом ложился на кожу, но в основном тьма уже поглощала тело, желая спрятать его в себе, в своём глубоком чреве. Алексей посмотрел на залитый кровью пол, на залитую кровью стену, на залитую кровью одежду Влада.

– Ну ты и грязнуля. Можно было бы поаккуратнее.

Алексей не успел поговорить с Владом, так как был занять более интересным объектом – Егором. Пространство одно, время ни на секунду не останавливается, разорваться надвое нельзя. Остаётся лишь надеяться, что Алексей не ошибся, и Егор стоит смерти Влада. Можно было поступить наоборот, но какой смысл терзать прошлое? Это удел людей, но никак не высших существ.

Влад покончил с собой необычным способом. Стоя на коленях в углу комнаты (и наверняка рыдая взахлёб), он бился головой об стенку, пока лобовая кость не треснула, а осколки не вошли в мозг. Какой-нибудь художник увидел бы здесь картину, полную трагедии: стоящий на коленях мужчина раз за разом пытается размозжить себе голову, пока бледный свет из коридор ласкает его кожу, а сам он не устаёт нашептывать себе под нос (под разбитый нос) имя жены. Жены, которая по договору не попадёт в ад.

– Ты выбыл из игры, дружок. – Алексей опустился на одно колено, повернул к себе то, что осталось от головы Влада. – Мы так не договаривались. Душа Жени ещё осквернена любовью, главная задача не выполнена, а ты уже двинул концы. Это подло, дружище. Я видел, что делают с такими на войне: их закапывали в безымянной могиле, а потом всем взводом харкали на землю, желая этому трусу сгореть в аду. Надеюсь, ты обрадуешься, когда встретишь там свою милую жёнушку.

Чувствуя аромат очищенной души, Алексей вдохнул его всей грудью. Улыбаясь, он прильнул к своей трапезе, начав с глаза – одними губами высосал его из повреждённой глазницы и начал пережёвывать.

Иногда он причмокивал как маленький мальчик.

Глава 23 Шанс всё исправить

– Доброе утро, солнышко.

Влада открыла глаза, но прежде чем веки поднялись, она почувствовала на своих губах нечто приятное – чужие губы, губы любимой девушки, лучшей женщины во всей галактике. Наверное, так и должно начинаться хорошее утро – с искреннего поцелуя. Влада только проснулась, а уже ощущала себя счастливой.

– Доброе утро, Алён. Как тебе спалось?

– Неплохо, но если бы ты не избивала меня всю ночь своими ногами, то, думаю, я бы поспала ещё. А вообще, подруга, скачу честно: у меня ещё никогда не было таких спокойных ночей. Нет, серьёзно, в детдоме я по несколько раз просыпалась за ночь, потому что то на соседней кровати кого-то режут, то в углу комнаты кто-то трахается, то всякие дебилы орут под окнами. Да и на душе, знаешь, стало как-то… – Алёна щёлкнула пальцами стараясь подобрать нужное слово. – Ну, полегче, что ли? Прости за такой бред, меня просто кошмарит.

Влада опёрлась на локоть, села. Одеяло соскользнуло с того места, где должна быть грудь, но здесь не от кого было это скрывать. Влада обнажила перед Алёной не только тело, но и душу, а именно наготу последнего так тяжело раскрывать. Но теперь страх исчез, будто его никогда и не было. Алёна что сияющая бабочка в тёмном лесу: сначала ты боишься следовать за ней, потому что шаг навстречу тьме вызывает ужас, потом ты потихонечку начинаешь доверять светлым крылышкам, и вот они уже приводят тебя к огромному коренастому дереву, которое называют Счастьем.

Любовь – очень сложная штука. Чем меньше о ней задумываешься, тем проще в ней жить.

Влада обняла Алёну. Прижавшись к ней, она почувствовала тепло своего тела и её. Господи, разве можно быть ещё счастливей?

– Я люблю тебя, Лёня. А ты любишь меня. Мы любим друг друга и поэтому нам так хорошо. Всё просто, чего тут возиться, м? – Влада слегка тряхнула Алёну и наклонила голову, чтобы заглянуть в опустившиеся глаза. – Мы счастливы, зай, а это самое главное. Давай лучше сменим тему, а то нам опять придётся успокаивать друг дружку.

Алёна хихикнула и подняла голову. Её светло-зелёные радужки блеснули, и Влада в какой уже раз поразилась красоте этих глаз. Эти кудрявые волосы, эти пухленькие щёчки и губы, эта аппетитная форма грудей и добрый, светлый характер. Кто бы мог подумать, что после апокалипсиса вновь захочется улыбаться и смеяться?

– Ладно, подруга, уговорила. Что-то я действительно сопли распустила. Со мной такое редко бывает, то есть никогда, так что если кому-нибудь проболтаешься, я сяду тебе на лицо и не встану, поняла? – Они обе рассмеялись, не сводя друг с друга взгляда. Алёна начала вставать с постели (с совмещённых односпальных кроватей), не стесняясь открытости каждой части тела.

Она вытянулась как струнка, сплетя ладони и пытаясь коснуться ими потолка. В нашей жизни бывают моменты, которые кажутся совсем обычными, даже незначительными, но почему-то они крепко застревают в нашей памяти на всю оставшуюся жизнь. В такие секунды чувствуешь момент, ощущаешь себя здесь и сейчас, живой и настоящей. Такие же чувства испытывала Влада, сидя на помятой простыни, смотря на вышедшую из детского дома богиню. Сияние ламп окутывало тело Алёны подобно выставленным в музее прожекторам, что указывают на шедевр искусства. Каждый изгиб на теле был прекрасен. Мышцы спины… резкий переход от талии к широким бёдрам… даже ноги, самые обыкновенные ноги смотрелись невероятно эстетично. Глядя на эту красоту, Влада впервые задала сама себе один простой и в то же время сложный вопрос: что такого женщины находят в мужчинах, если сами женщины – истинное воплощение красоты? Просто нужно увидеть это. Да и в отличии от страсти к мужчине, страсть к женщине совсем другая – безумная, сумасшедшая, буквально фонящая запретом и оттого такая сладкая. Может, когда-нибудь «слабый» пол поумнеет и найдёт в своих сестрах достойных партнёров.

Алёна перестала потягиваться. Она подошла к шкафу, открыла его и выбрала свою одежду (вся остальная, по большей части, была предоставлена Святцами): короткие шортики и простенькая блузка на голое тело. Бюстгальтер Алёна предпочитала не носить.

В отличие от Влады.

– Слушай, подруга, вот я думаю, думаю и никак не могу придумать: что мы с тобой будем делать после того, как эти святоши приведут город в порядок и спустят нас с небес на землю? Ну, не заставят ли нас быть рабынями как в древнем Египте?

Влада рассмеялась и убрала волосы назад, чтобы ничто от неё не скрывало эти светло-зелёные глаза.

– Почему ты так думаешь? И почему именно Египет?

– Да хрен его знает, зайчик ты мой. – Игривая улыбка, но лишь на пару секунд. Алёна вновь стала серьёзной. – Я простохочу сказать, что мне не нравятся этот Алексей – Боженьки! – Царёв и приблудни, которыми он себя окружил. Причём, не у одной меня такое мнение. Думаю, половина Чистилища уже обсуждает план побега из этого обезьянника.

– Здесь хорошие условия.

– В тюрьмах тоже бывают хорошие условия. Иногда даже слишком хорошие для некоторых мерзавцев, у которых между ног болтается кое-что лишнее. Твари бессердечные. – Алёна попыталась застегнуть пуговицу, нота вырвалась из пальцев и упала на пол, укатившись куда-то под совмещённые кровати.

Влада быстро поднялась, и прежде чем Алёна успела что-то сказать, обняла её.

– Не вспоминай про них, не надо. Было и было, слышишь? Тогда ты ещё была маленькой, не могла дать сдачи, но теперь-то ты не позволишь сделать с собой то же самое? Я здесь, видишь? Рядышком, ты всегда можешь на меня положиться. Ни один мужчина не увидит тебя такой, какой тебя вижу я.

Они поцеловались. Медленно, нежно, как это умеют делать только женщины. В этом поцелуе, в этих плавных движениях губ не было страсти – только неподдельная искренность и доверие. Именно доверие кочевало из одного рта в другой. Наверное, вот почему именно при поцелуе возникает доверие – ты находишься в самом близком контакте с человеком, вы буквально заглядываете в тела друг друга. А открыться перед женщиной ещё легче, ведь она поймёт тебя лучше, чем любой другой мужчина.

Губы Влады отпустили губы Алёны – нехотя, с явным нежеланием. Вне комнаты, где-то в коридоре раздавалось множество голосов, сливающихся в один общий гомон. Но несмотря на этот шум Влад чувствовала, что они с Алёной будто окутаны непроницаемой звуками сферой, и единственным, что разбавляло тишину, было их общее дыхание. Может, кто-то назовёт это глупыми бреднями, может, кому-то это покажется чересчур «ванильным», но всё же есть что-то волшебное в моменте, когда стоишь вместе с любимым человеком и вдыхаешь с ним на пару воздух после медленного поцелуя. Именно ради таких эмоций хочется жить.

– Я боюсь мужчин. – Алёна взяла ладони Влады и накрыла ими свои щёки. – Я могу с ними общаться, но в глубине души я боюсь каждого из них. Подруга, ты единственный человек на всей планете, которому я говорю это. Ты понимаешь, как это важно для меня?

Она понимала. Вместо ответа Влада просто обняла Алёну. Когда их груди соприкоснулись, каждая почувствовала биение чужого, горячего сердца.

– Может я и выгляжу всегда уверенной в себе, но блин… ни у кого не получается скрывать свои страхи постоянно. Кому-то всё равно нужно их доверить или просто сойдёшь с ума. Мы же не роботы, верно? Невозможно всё это дерьмо всегда держать в себе.

– Надо поделиться им с другими. – Они обе улыбнулись. – Не бойся доверять мне. Может, мужики привыкли править миром, но теперь-то всё будет по-другому. Совсем по-другому, Алён. Как только нас выпустят из Чистилища, мы убежим куда-нибудь далеко-далеко – туда, где нас никто не достанет. Без приключений, конечно, не обойдётся, но оно же и к лучшему, правда? Нас с тобой ждёт шикарная, просто охренительная жизнь! Ты только представь: тёплые лучи летнего заката согревают нашу кожу, а мы сидим на капоте старого пикапа и обнимаем друг друга, пока на ближайшие десять – нет! – пятнадцать километров и не пахнет мужчиной.

– Пикап? – Алёна не сдержалась и пропустила смешок. – Ты что-то совсем замечталась, подруга. Никто ж из нас водить не умеет.

– Да не важно, просто представь эту картину: закат, мы вдвоём, никого больше. Где-то вдали воздух прорезают крылья птиц. Птиц, которые счастливы так же, как и мы. Они кружат под пушистыми облаками, на фоне багряного заката они кажутся нам простыми силуэтами, тенями, но на самом деле каждая из них наслаждается свободой. Как и мы. Свобода – вот что нас ждёт впереди. Подобно этим птицам мы будем пролетать над автострадами, не замечая их, будем жить и любить, слушать музыку, создавать музыку, создавать нечто прекрасное и беречь это как зеницу ока. Ветер, вечерний ветер будет ласкать наши волосы: твои и мои. Всё у нас будет хорошо, Лёня. Плохое осталось позади, может, оно поджидает нас и впереди, но теперь-то мы вместе. Мы, знаешь, как два непрошибаемых солдата, каждый из которых вернулся со своей войны и теперь ищет мира. Вдвоём мы его найдём. Я обещаю.

Алёна взяла ладонь Влады, накрыла ей часть своего лица. Соприкосновение кож… чуть наклонённая голова, чуть приоткрытые губы, чуть дрожащее сердце.

– У нас всё будет хорошо, подруга. Спасибо, что…вытираешь мне сопли. Мне не хватало такого человека.

И следующие несколько минут они простояли в полной тишине, смотря друг другу в глаза: Влада – полностью обнажённая, Алёна – с не застёгнутой на одну пуговицу блузкой. Стояли не произносили ни слова, уходя от реальности мира и предвкушая будущее.

Закат.

Старый пикап.

И летящие над горизонтом птицы, наслаждающиеся свободой.

* * *

Зелёный – грех, так ведь?

Жёлтый – искупление, прощение, начало новой жизни.

Но если Джонни всё делал правильно, почему тогда вокруг был только зелёный?! Светло-зелёные стены школьного коридора будто шептались за его спиной и незаметно приближались друг к другу, сдвигаясь на считанные сантиметры. Но сдвигались. Каждый шаг разрывал тишину на мелкие куски. Рубашка под пиджаком прилипла к телу и сковывала движения. Рубашка была зелёной. Стены были зелёными. Двери классов были зелёными. И только дверка в самом конце коридора оставалась белой.

Дверь в школьный туалет с пятью кабинками.

Джонни понимал, что находится во сне, но в СЛИШКОМ настоящем сне. Если человеку когда-нибудь и снятся такие сны, то раз или два за всю жизнь. Если нет, значит, Джонни сошёл с ума. Нельзя во сне ТАК чётко слышать гудение ламп. Казалось, оно не смело перебивать тишину, но всё равно давило на нервы своей монотонностью. Если бы преступников вели по этому коридору, под гудение ламп, они бы скоро раскололись и выложили всё, даже больше, лишь бы не слышать жужжание уходящего рассудка.

Но Джонни продолжал идти, утопая в зелёном. Светло-зелёном. Лаймовые цвета вгрызались в глаза и пытались добраться до самого мозга. И закрыть их было бесполезно – сквозь веки просвечивала отвратительная зелень, потому что веки тоже были зелёными. Всё было зелёным. По кистям Джонни тоненькими ручейками, впадающими друг в друга, лилась яркая кровь, конечно же, не красного цвета. Крупные капли падали на паркет одновременно с каждым шагом, впитываясь в него и растворяясь подобно водам моря в океане. Джонни медленно переставлял ноги, протискиваясь сквозь воздух, который будто бы не желал пускать его дальше. Дверь туалета – единственное светлое пятно в этом болотном мире – становилась ближе и ближе. За спиной начал раздаваться голос учительницы, спрашивающей детей таблицу умножения. Сколько будет трижды пять, Алиса? Просто представь три раза по пять. Ну, сколько? Правильно, пятнадцать! А вот скажи, Мишенька, сколько будет… Кто-нибудь знает, куда пропала Линда? Что она там так долго делает? Может, кто-нибудь сходит и проверит её?

Но одноклассники увидят Линду позже Джонни. Он это знал, потому что уже тогда, невесть откуда понимал, что сама Линда не вернётся в класс. Для отлучений по причине внезапных месячных было ещё рано, ей было всего восемь лет. Девочке восемь лет, а она вешается в школьном туалете! Так сказал Алексей и не погрешил против истины. Линда ещё не выучила таблицу умножения, но уже свела счёты с жизнью, проделав то, на что не решаются многие взрослые.

Джонни с трудом взялся за ручку. Буквально налёг на неё всем весом, но даже так дверь неохотно подалась, противно скрипя. Джонни помнил, что дверь не скрипела, но это был сон, и было кое-что пострашнее скрипучих дверей.

Абсолютно белый цвет.

Как только Джонни вошёл в туалет, весь мир за спиной исчез. Пропали оттенки зелёного, осталась только пустота. И она пугала. Никогда прежде белый цвет не внушал ТАКОЙ ужас. Это просто ничто, чистое полотно, на котором никогда не было и не будет ничего другого. Идеально чистые плитки, раковины, стены состояли из самой пустоты. Один неверный шаг, и она тебя поглотит. Один неверный шаг, и ты потеряешься, исчезнешь, будто никогда и не жил. Только чёртовы кабинки были замызганы чужими соплями, испачканы мальчишеской кровью и изрисованы маркерами.

Джонни направился к ним. Направился к третьей кабинке.

Она была заперта, как и в тот день, как и в остальных снах. Всё шло своим чередом, разве что сейчас ощущения были выкручены на максимум, слишком сильно для обычного сна. По привычке Джонни сунул руку в карман, достал монету и поднёс её к примитивному замочку, чтобы открыть дверь. Руки затряслись, пальцы резко перестали слушаться, и монета упала, со звоном ударившись об кафель. Джонни медленно нагнулся (колени громко хрустнули), протянул ладонь к небольшому серебряному кружку на чистой белизне…и замер.

По ту сторону кабинки он увидел ноги. Детские ножки, обличённые в чёрные колготки и чёрные туфельки.

Вот здесь сон начал вести себя по-другому. Ощущение, что всё предписано, что всё когда-нибудь закончится, пропало. Сердце било по рёбрам больнее, чем могло бы бить в реальной жизни. Джонни слышал лишь гулкие удары в своей грудной клетке и тихое дыхание внутри третьей кабинки школьного туалета, находящегося на третьем этаже старого, построенного ещё до революции здания. Ноги девочки в чёрненьких туфельках (ты поможешь мне их застегнуть, папа?) задвигались. Одна из них выглянула из-под кабинки и опустилась на монету, после чего заскользила обратно.

Звук скребущего металла разрывал барабанные перепонки.

Какое-то время ничего не происходило: Джонни продолжал стоять наполовину нагнувшись, смотря на то место, где только что была монета, за дверью кабинки всё так же раздавалось тихое дыхание маленькой девочки. Но потом…замок начал поворачиваться. Джонни увидел, как на верхушке серого круга красный цвет сменился зелёным.

Зелёным.

Входите, сударь, дверь открыта.

Он сомкнул пальцы на ручку, аккуратно потянул на себя. Кабинка начала распахиваться перед ним, и на этот раз никакого скрипа не было.

Сейчас я увижу свою дочь. Повешенную дочь.

Но открыв дверь, он никого не увидел. Перед ним стоял лишь унитаз с опущенной крышкой, на которой лежал вырванный из тетради листок. Джонни подошёл к нему, взял в руки и посмотрел на рисунок мёртвого ребёнка.

На зелёной поляне, усыпанной огромными ромашками, со счастливыми улыбками на лицах стояла семья: мама, папа и дочка. В самом большом человечке Джонни узнал себя, в самом красивом человечке – Марго, а в самом маленьком – Линду.

Папочка, посмотри, что я нарисовала!

Её голос ударил по голове. Джонни зажмурился и захотел ответить, но тут же услышал призрак своего голоса.

Не могу, ты не видишь? Я занят! Оставь, я потом посмотрю.

Но он так и не посмотрел, а если б посмотрел, то заметил бы нарисованных на полях человечков, повешенных на виселице. И, быть может, Линда б никогда не покончила с собой.

Оно натирает, папа. Жутко натирает!

Джонни выронил рисунок и чуть пошатнулся, но смог устоять на ногах. Медленно вдыхая воздух, он повернулся и увидел закрытую дверь кабинки. Теперь он сам оказался запертым, теперь уже ЕГО туфли проглядывали из-под кабинки.

Джонни потянулся к замку, но замер, когда услышал звон упавшей монеты. Кто-то стоял снаружи и пытался открыть дверь, сменить красный на зелёный.

Снаружи раздавалось чужое дыхание. Тяжёлое, сбивчивое дыхание. И прежде чем догадка парализовала бы сознание, Джонни решил выбраться из этого кошмара: одной ногой он подтянул монету к себе, поднял её и посмотрел на замок. Конечно же, теперь он был таким же, как и с той стороны. Дрожащие пальцы кое-как управились с задачей, красный цвет уступил место зелёному, послышался тихий щелчок.

Джонни толкнул дверь.

Перед ним стоял тринадцатилетний мальчик, с безумными глазами, с зажатыми меж зубов женскими трусами и без устали онанирующий. Когда он увидел стоящего перед собой мужчину, истерично загоготал, чуть ли не давясь нижним бельём своей матери. А через пару секунд сказал:

– Наш маленький испуганный мальчик получил по заслугам! Да, капитан, ядро вернулось обратно! ПАЛУНДРА! НАШУ РАБЫНЮ ЗАБРАЛИ! ЗАБРАААЛИИИ!

* * *

Джонни проснулся в холодном поту. Он тут же вскочил с кровати и захотел выбежать из комнаты, но в последний момент – в момент, когда пальцы коснулись ручки – понял, что он полностью голый, в коридоре полно людей, а страх всё равно никуда не денется. Ноги подогнулись, Джонни соскользнул на пол, стискивая зубы, желая, чтобы они разорвали десны, желая почувствовать боль.

– Я исправлюсь, Линда, исправлюсь, только дай мне шанс. Обещаю, я всё исправлю.

И откуда-то и глубин подсознания донёсся тихий голосок.

У тебя уже есть шанс.

Глава 24 Хищники и жертвы

Как это прекрасно – снова чувствовать себя девочкой!

Внутри Кати всё горело. Каждая клетка наливалась огнём и приятно полыхала. В венах бурлила энергия, что-то волшебное клубилось в груди, и от каждого вдоха это «что-то» лишь разрасталось. Катя находилась на грани экстаза, на грани безудержной детской радости! От самой макушки до кончиков пальцев ног пробегала мелкая дрожь, и как же это было приятно! И не только Катя трепетала от жизни, весь мир вдруг стал дружелюбнее, ярче, добрее! Наверное, впервые за много лет сильные удары сердца были приятными, даже желанными, после каждого удара хотелось ещё, ещё и ещё! Ведь пока в груди стучит очаг любви, есть смысл жить на этой планете.

Особенно если этот очаг кто-то любит и оберегает.

– Скоро у нас всё будет хорошо. Совсем, совсем скоро.

Она держала в руках листочки, полностью исписанные тёмно-синими чернилами. Они выливались в слова, те – в предложения, которые и образовывали четверостишия. Прекрасные четверостишия. Страх, что воскресить талант будет невозможно, пропал. Да, сначала давалось тяжко, очень тяжко, но просидев с полуночи до пяти утра, с каждым часом всё больше погружаясь в работу, Катя смогла написать стих. И ощущения… Несмотря на бессонную ночь, она буквально сияла энергией! Столько вещей мы делаем неправильно, столько раз допускаем ошибки, но потом ведь из этих самых ошибок рождается красота, нечто прекрасное.

Испокон веков всегда было так – красоту делают изуродованные шрамами руки, а мастер, создавший шедевр, внутри претерпел агонию боли. Невозможно творить искусство, будучи ни разу не раненым, не брошенным, не избитым кулаками судьбы.

Катя медленно закрыла глаза, глубоко вдохнула такой приятный воздух и вновь взглянула на стих. Чуть дрожащими пальцами она провела по кругленьким буквам и не смогла сдержать улыбку. Ему понравится, точно понравится. И с того момента, когда он прочтёт последнюю строчку, уже ничего не будет прежним. У них всё будет хорошо, а последние сомнения отпадут этой ночью.

Катя, превратившаяся в юную, очаровательную красавицу, начала читать стих.

Твоя Катя

P.S. Прости, если вышло слишком сопливо, меня просто пробило на эмоции.

Катя несколько секунд смотрела на последнюю точку, медленно вдыхая воздух через полуоткрытые губы. Она бережно провела пальцами по двум словам, по двум простым словам, которые она выводила с такой теплотой в душе… Твоя Катя. Ещё совсем недавно она и подумать не могла, что напишет стих. И не обычный стих, а посвящённый МУЖЧИНЕ. Теперь в её руках несколько четверостиший, которые вылились из кипящей страстью груди. Да, наверное, именно оттуда. Потому что до сих пор, где-то под рёбрами разжигался тёплый очаг чего-то волшебного.

Как будто я впервые влюбляюсь.

– Ага, – Катя прижала к себе исписанные сверху донизу листочки, – как будто я впервые влюбляюсь. Как будто ничего этого не было, и я снова хочу любить.

Под серыми глазами расплылась улыбка, и от одного взгляда на неё можно было сойти с ума и потерять голову. Ещё ни разу в мире женщина не превращалась в девушку так быстро.

* * *

– У тебя глаза совсем не изменились.

Женя смотрел на Рэнджа и старался оставаться спокойным, но всё же заметил, как мир вдруг начал расплываться, как изогнулись его контуры. Убедившись, что рядом никого нет, он позволил себе всхлипнуть и сползти по стене питомника, который Святцы предпочитали называть срачником. Конечно, на летающем корабле не выгуляешь собаку. Домашних питомцев здесь содержали на том уровне, который можно было назвать терпимым, но с ОЧЕНЬ большой натяжкой. Женя чувствовал нарастающее в людях недовольство (оно буквально витало в столовой) и не сомневался, что когда-нибудь – совсем скоро – чаша терпения переполнится, и автоматы Святцев снимут с предохранителей. Хоть условия Чистилища и приближались к шикарным, свобода всё так же оставалась за кораблём. А люди, потихоньку справляющиеся со своим горем, жаждали свободы, и с каждым днём эта жажда становилась требовательнее. Все боялись Алексея Царёва, все до единого, но это не значило, что большинство убежит куда глаза глядят, как только корабль (Великое Чистилище планеты Земля) опустится на землю.

Никто не знал, что им уготовано. Всех содержали как в пятизвёздочном отеле, но ведь свиней тоже хорошо откармливают перед самой бойней. Кушай, поросёночек, кушай, скоро Новый Год.

– Слишком всё красиво, Рэндж. Под этой мишурой скрывается что-то ужасное, я чувствую. Ещё чуть-чуть и мы увидим первый слабый бунт.

Оранжевые глазки согласно моргнули. Два ярких солнышка на чёрном полотне густой шерсти – точно такие же как и тогда, в спортзале, при самой первой встрече. Женя провёл ладонью по макушке Рэнджа и слегка улыбнулся, забыв обо всём остальном, что так отчаянно клубилось в памяти. Одна из уникальных черт подростков – это умение наслаждаться моментом, наслаждаться здесь и сейчас, отбросив проблемы и остальные ненужные мысли на дальнюю полку. Женя уже давно заметил, что взрослые безумно любят учить жизни, хотя при этом сами прожигают её без смысла, убеждая себя, что так надо. И очень редко им удаётся оторваться от прошлого, от будущего и побыть в настоящем, ощутить себя ЖИВЫМ.

Но теперь всё изменилось. Теперь люди вынуждены цепляться за настоящее или попросту не выживут. Каждая деталь сейчас имела значение, а в их огромном количестве нетрудно потеряться, но вот ощущения… уже с середины июня Женя чувствовал, как Святцы теряют хватку, как тихая паника заполняет головы людей и проникает в самое сердце, заставляя думать о тех вещах, о которых совсем не следует думать. Человек – социальное животное. Если в обществе рождаются сомнения – даже если они появились в сознании одного человека, – потихонечку эти самые сомнения начнут расползаться. Прыг-скок раз, прыг-скок два, и вот уже несколько макушек подняты вверх вместо того, чтобы быть опущенными. Ещё чуть-чуть, ещё пара слухов (скорость которых превышает скорость света), и скоро большая половина экипажа Чистилища потребует немедленного возвращения на землю. Это не нужно доказывать; достаточно слегка напрячь слух в столовой и послушать, о чём говорят люди. Такие вещи чувствуешь кожей, дух недовольства проникает под неё с постоянным, окружающим тебя шёпотом.

Женя обвёл взглядом помещение, в котором находился и которое все называли «Питомником для Братьев наших меньших». На деле же это была большая комната (одна из нескольких-десятков – этаж буквально был забит ими) с клетками, отгороженными друг от друга невероятно прочными стенами из картона. При желании Женя мог бы выбить любую из них кулаком; вряд ли ему за это что-нибудь сделают, он же, мать вашу, Легенда Чистилища!

– Только вот непонятно за что. Придумали себе героя и ходят, сплетничают, будто я какой-то другой. Почему ж тогда о тебе не заботятся как о собаке Легенды, Рэндж? Или на тебя привилегии не действуют?

Рэндж ничего не ответил. Он уютно устроился на ногах Жени и свернулся клубком, борясь с наступающим сном. Наконец глазки закрылись, и прежде чем веки полностью опустились, раздалось тихое-тихое сопение.

Ребёночек уснул, сказала бы Катя. Она бы поглаживала чёрную макушку до тех пор, пока не устала рука, и улыбалась бы при этом так, словно в запасе у неё осталась последняя, самая последняя улыбка. Губы Кати практически ничем не отличались от сотни женских губ, которые Женя видел (по телевизору, конечно). Но он мог с точностью вспомнить их, потому что был уверен, что её губы не похожи ни на чьи другие. Как каждая снежинка, падающая на землю с наступлением холодов, уникальна и отлична от всех остальных снежинок, так губам Кати не было замены. У них имелись свои изгибы, Женя помнил даже самые незначительные. Удивительно, как запоминаются всякие мелочи: даже вкус солёного пота, стекающего по лицу в душной палатке, всплыл в памяти и вернул те ощущения. Те приятные ощущения… Попробуй пальцами, сказала она. Просто сделай вот так и не спеши, я тебе помогу. Да, вот так, молодец. Не останавливайся и не вздумай отпускать мои губы.

Как всё красиво. А теперь вспомни, почему вы играете в обиженных детей.

– Потому что она скрывает от меня правду. – Женя перестал гладить Рэнджа и уставился в одну точку. – Она не хочет говорить мне, что же такого с ней кто-то сделал, о чём не знаю я, но зато знает наш Великий Алексей.

Но не это ведь главное, да? Ты злишься на неё из-за совсем других слов.

Это правда. Быть может, Женя и поговорил бы с Катей, может, они бы даже нашли решение их проблемы (наглое враньё), но как только в голове вновь, раз за разом всплывали эти слова…произнесённые с такой яростью…Женя желал только одного – прижать Катю к стене и давить ей на скулы, пока она не закричит. Она просто не имеет права такое говорить!

«Хватит уже играть в обиженного мальчика, – так она сказала у клетки Рэнджа, рядом с местом, где сейчас был Женя. А потом, на лестнице, Катя вовсе не церемонилась с выражениями: – В следующий раз поговорим только тогда, когда научишься быть мужчиной, а не обиженным мальчишкой. Я больше не буду за тобой бегать, Жень. Пора стать мужиком. Или ты уже потерял свои яйца?»

– К чему вот это было? – В соседней клетке гавкнул пёс, и к нему тут же присоединились несколько других. Но Рэндж, как и Женя, не слышал всего этого – каждый из них сейчас находился в своём мире. – Вот зачем меня нужно было называть обиженным, сука, мальчишкой? У неё в запасе других эпитетов не было? И почему мальчишка? Я уже не девств…

Да потому что ты ведёшь себя как мальчишка.

Её голос. Это её голос: тихий, уставший, с небольшой хрипотцой от постоянных криков.

Ты ведь знаешь, что только мальчики забиваются в угол и ждут, пока к ним придёт извиняться взрослая тётя?

– Завелась шарманка. Да, давай, взвывай к моей совести, говори, какой я мудак, и пытайся переубедить меня, что будто бы…

Ты так гордишься потерей девственности. Словно сотворил невозможное, а не кончил в ту же секунду, как твой член коснулся моей вагины. Дамы и господа, хлопайте, хлопайте! Наш маленький мальчик наконец потрахался и стал мужчиной! Вот только знаешь что?

Её голос приблизился. Женя чувствовал, как в сантиметрах от его уха двигаются женские губы.

Катины губы.

Мужчиной ты становишься лишь тогда, когда начинаешь нести ответственность за свои поступки и решать вопросы. Трахни хоть полмира – от мужчины в тебе прибавится ровно нихрена. Трахни весь мир – эффект будет такой же. Раз ты наведываешься в ухажёры тридцатидвухлетней женщине, то будь добр соответствовать планке настоящего мужчины. Если хочешь танцевать с королевой, будь королём. А если продолжишь обижаться и ждать чуда, то сможешь лишь тешить своё эго воспоминаниями о сексе в палатке и номере гостиницы.

Женя стиснул зубы, не заметив боли. Его кулаки сжались, сердце забилось чаще, на шее выступила пульсирующая вена.

Ты сумел покорить женщину, уже бывшую замужем. Женщину, которая потеряла ребёнка и пережила страшное горе. Эта женщина нахлебалась столько боли, что вправе требовать от Бога всё, что только пожелает.

Теперь Катя не просто шептала на ухо – она чуть ли не целовала его, держа губы в паре сантиметров от кожи.

Но эта женщина доверилась тебе. Тебе – подростку, который не может разобраться в самом себе. Ты хоть представляешь, на какой отчаянный шаг пошла эта женщина? На какой отчаянный шаг пошла я?

– Да. – Женя стыдливо опустил голову. – Понимаю.

Ты ответственен за те отношения, в которые вступил. Не рушь человеку жизнь, если знаешь, что заранее обрекаешь его на горе. Но ты же всё ещё…

– …люблю тебя. Я всё ещё люблю тебя, Кать.

Тогда подними свой трусливый зад и притащи его ко мне, обними меня и реши грёбанный вопрос. Действуй, а не сиди в уголке как загнанный дезертир. Пришло время становиться мужчиной, Жень. Покажи, наконец, на что ты способен.

– Вот чертовка. – Он провёл ладонью по голове Рэнджа и глубоко вдохнул. Вместе с выдохом из груди вырвалась грязь, которая до этого всё внутри отравляла. – Даже здесь ты достала меня.

Обращайся, милый. Так что, будем действовать?

– Будем. – Женя начал подниматься на ноги. Рэндж что-то недовольно проворчал и сошёл с колен, удалившись в другой угол клетки. Худой, заросший густой чёрной шерстью, он напоминал чудовище из детских страшилок, но вот глаза… эти глаза свели Женю и Катю вместе после того, как они разошлись по разным ветвям судьбы. Наверное, именно Рэндж – тот самый мостик, который до сих пор связывал и его, и её. Каждый из них приходил сюда минимум два раза в день, часто пересекаясь друг с другом, просто обмениваясь взглядами.

Но эти взгляды были красноречивее всяких слов.

Казалось, Рэндж знает всё, и ему хватает мудрости не мешать происходить тем вещам, которые должны происходить. Смотря в эти оранжевые глаза, Женя не сомневался в том, что в них есть что-то магическое, что-то за гранью человеческого восприятия. Может, Рэндж был послан как раз для того, чтобы связать судьбы двух совершенно разных людей? Если это правда, то страшно представить, для чего миру нужен такой союзе из двух сумасшедших.

– Из трёх. – Женя полностью, с лап до головы оглядел Рэнджа. – Тебя мы возьмём с собой. Как только нас выпустят с этого корабля.

Он закрыл клетку, несколько секунд смотрел на сплетающиеся друг с другом прутья (она любит прихватывать нижнюю губу) и развернулся. Осталось только выйти на этаж, преодолеть пару десятков ступеней, собраться с духом и прийти к Кате. Ничего сложного, правда же? Тем более она сама хотела с ним поговорить и просила об этом.

А сейчас? Вдруг сейчас она не захочет с тобой разговаривать?

– Заткнись. Просто умолкни и перестань меня доставать!

Женя направился к выходу, уже представляя встречу с Катей. Он не знал, как она начнётся, но был уверен, чем закончится – поцелуем. Катя будет невероятно красивой, независимо оттого, как она будет одета. Даже если она только проснётся, её волос будут напоминать прилипшие к мармеладке волосики ковра, а изо рта будет пахнуть заброшенным моргом, она всё равно будет прекрасной. Может, Влад прав, скорее всего прав – нашим организмом управляют гормоны, нашей ЛЮБОВЬЮ управляют гормоны. Все эти волшебные ощущения – всего лишь химические процессы внутри нас, высокоразвитых животных. Но…разве понимание этого мешает нам наслаждаться чувствами влюблённого? Разве знания о работе гормонов могут разрушить ту магию, которая рождается при случайно брошенных взглядах, случайных касаниях друг друга и случайных вопросов, помогающих стать ближе? Волшебство никуда не исчезает. Стоит в него только поверить – поверить вдвоём, – как оно начнёт заполнять ваши сердца таинственным, чертовски приятным теплом.

С улыбкой на лице Женя подошёл к двери, выводящей из «Питомника для Братьев наших меньших». Он сомкнул пальцы на ручку, собрался повернуть её, но ручка повернулась сама.

Прежде чем Женя успел что-либо понять, дверь распахнулась и откинула его на несколько шагов назад. В питомник вошли двое мужчин, один за другим. Тот, что был спереди, не сводил с Жени глаз, но не этот безумный взгляд заставил Женю медленно попятиться. Чёрный качающийся круг на конце ствола – вот что выбило из колеи. Мужчина, одетый в длинное бордовое пальто (я такие видел только в фильмах), обхватил пистолет двумя руками, ствол чуть успокоился, но не перестал качаться. На небритом лице застыла гримаса сосредоточенности. Длинные русые волосы небрежно спадали со всех сторон. От мужчины пахло чем-то едким, пробивающим нос, точно не алкоголем. Даже самый крепкий напиток не мог так пахнуть.

Женя было перевёл взгляд на второго мужчину, кажущегося очень мелким на фоне Бордового гиганта. Но и у Карапуза был не менее сосредоточенный взгляд – нацеленный на Женю, изучающий его. На Карапузе был надет плащ из того же материла, что и на Бордовом, но только более короткий и зелёный.

Прямо цветастые Бонни и Клайд. Только Клайд слегка изменилась.

– Руки вверх, засранец! – Бордовый приблизился на шаг, едкий запах резко усилился. – Подними свои грязные руки!

Женя подчинился. Казалось, тело сделает всё, пока этот чёрный глаз не исчезнет. Все мысли растворились в темноте. Сознание замерло точно так, как замирают люди, когда на них мчится бешеная бродячая собака. Если тело всё ещё и было способно на какие-то действия, то вот разум полностью парализовало.

Через несколько секунд Женя увидел перед собой собственные костяшки пальцев. С грубой, избитой в кровь кожей.

– Ты же Феникс? – спросил Бордовый. – Ты тот сучёныш, которого так восхваляет Чистилище?

– Да он это, он. Посмотри на футболку.

Чёрная надпись ROCKна чистой белой ткани. Эту футболку хоть на аукцион выставляй.

– Покажи спину, Феникс. Живо!

Женя посмотрел в глаза Бордовому. Еле их разглядел сквозь пряди грязных волос (что это за запах?), но смог зацепить взгляд. Пересилив себя, он спросил:

– А если вы пустите мне пулю в спину?

Оба попытались усмехнуться. Как сытые шакалы, заметившие раненую добычу.

– Тем будет лучше для тебя. Таких как ты нужно валить сразу, иначе потом будешь окружён тварями. Делай, что говорю: повернись ко мне задницей и задери футболку.

В закрытой клетке зарычал Рэндж. Женя увидел, как быстро забегали глаза Карапуза, как нервно сжались его губы. Казалось, ещё чуть-чуть и он выбежит их комнаты, не в силах терпеть такое напряжение.

Но Бордовый оставался спокойным. В его тёмных глазах переливались пятнышки света, в зрачках клубился какой-то призрак – чего-то липкого, чего-то похожего на страх. Да, он тоже боится, тоже волнуется, но держится молодцом. Женя совсем позабыл о приказе показать спину и стал всё глубже вглядываться в глаза Бордового. Ноздри до сих пор щекотал до жути странны аромат, слишком странный для этого места, но теперь в нём улавливалось что-то знакомое. В воздухе витал запах…

– ПОКАЖИ СВОЮ СПИНУ! – Бордовый взвёл курок. Щелчок пробудил Женю, заставил его медленно развернуться, взять низ футболки и потянуть его вверх, до самых плеч. Он полностью оголил спину, в которую в любую секунду могли влететь девять грамм свинца.

– Мать моя женщина, – послышалось сзади. – Ты был прав. Этот ублюдок действительно помечен дьяволом.

Ага, подумал Женя. Ещё я его сын, и каждое воскресенье мы ходим в баню со шлюхами, чтобы отвлечься от наших сатанинских дел. Можете заглянуть мне в задницу – там прямой путь в ад.

– И что мы будем делать? – Голос принадлежал Бордовому. Чуть дрожащий, с плохо скрываемой тревогой.

– Так застрели его, хоспаде! Просто спусти курок…

Женя дёрнулся от резкого звука, раздавшегося за спиной – трение ткани об ткань. Вслед за ним последовал слабый хрип. В голове тут же появились два силуэта, один из которых – тот, что повыше – схватил мелкого за горло и, наклонившись, говорил:

– Тебя мать на пятом месяце родила? Он же помечен сам знаешь кем. Попробуй застрелить его и тут же отправишься к своим предкам, которых мне очень жаль. Ты… – Небольшая пауза. Женя чувствовал два проницательных взгляда и хоть изо всех сил старался оставаться спокойным, сердце предательски застрекотало в горле. – Ты должен догадываться, куда мы попадём в случае чего. Об этом т мечтал всю жизнь? Только посмотри на его шрамы!

От последнего слова Женя зажмурился. Мир скрылся в темноте, но в неё сразу же показалась его спина, изуродованная тремя глубокими царапинами. Тогда было жарко. Огонь тихо перешёптывался со всех сторон, лёгкие с каждым вдохом будто прожигали изнутри, а на руках…повиснув на шее…сидела маленькая девочка – с чёрными волосами, с карими глазками и с именем, которое сразу показалось Жене невероятно красивым – Кристина. Он помнил её поцелуй, как пухленькие губки коснулись его покрытой копотью кожи, как теплом заполнилось всё внутри. Он помнил, как боролся с самим собой, стараясь оставаться в мире, не покидать его, твёрдо стоять на ногах. Но что Женя запомнил лучше всего – это два алых огонька, вокруг которых собирался дым. Собирался и принимал форму существа, отдалённого напоминающего человека. Но у человека не может быть ТАКИХ ногтей, какими ОНО чуть не распороло ему спину.

Я должен был остаться там, в горящем здании. Это было в его планах, в планах дьявола, в планах…Алексея.

– Повернись кругом. – Теперь Бордовый не пытался скрыть дрожь в голосе. – Можешь опустить футболку.

Женя опустил. Медленно, без резких движений, с поднятыми руками он повернулся и увидел перед собой уже не того человека, который вошёл сюда с сосредоточенным, твёрдым взглядом уверенного человека. Сейчас Бордовый мало чем отличался от Карапуза. От обоих исходил аромат страха, они буквально фонили им, и их попытки не выдавать его только больше выставляли страх на свет. Они боялись неизвестного – того, что может скрываться за этими шрамами. Как бы они расхохотались, узнав, что за шрамами скрывается обычный подросток, переживающий за свои отношения и пытающийся отличить гнев от радости.

Или же и вправду дьявол посеял своё семя где-то под кожей? Семя чего-то чужеродного, ужасного, способного сжечь все библии на планете Земля. Может быть, страх этих двоих оправдан?

– Значит, слушай меня, – Бордовый заговорил, но к кому он обращался, женя сначала не понял – взгляд испуганных глаз был направлен на сына Сатаны. – План ещё в силе, ничего не отменяем, понял? Мы должны начать, чтобы завершить начатое. Это ты тоже понял?

Рык Рэнджа стал громче. Женя чувствовал на руках стекающие к локтям капли прохладного пота. Кисти слегка тряслись. В фильмах любят (любили) показывать, как под дулом пистолета храбрые главные герои ловят момент и обезоруживают противника, но в жизни всё совсем по-другому. Стоит лишь навести на тебя ствол, как ты мгновенно становишься заложником собственного тела. Разум вроде что-то начинает понимать, но нервы будто парализованы. Они окликаются только на команды того, в чьих руках сейчас твоя жизнь. Ни о каком обезоруживании и речь не идёт. Когда тебя в первый раз в жизни ловят на мушку и ты замечаешь это, всё, на что ты оказываешься способен – это стоять столбом с широко раскрытыми глазами.

Но они же тебя не убьют. Они боятся даже ранить тебя.

Бордовый вытер вспотевшие ладони об своё пальто – сначала левую, потом правую, аккуратно перекладывая пистолет из руки в руку.

– В общем, слушай меня, Феникс. Мы ж…ну это…не желаем тебе ничего плохого, пойми нас, мы просто тоже хотим жить. А если умирать, то с огоньком и попадая в рай. Мы просто хотели убедиться, что слухи о шрамах на твоей спине – правда. Вот и пришли, так сказать, решившись…

– Керосин. – Женя вдохнул полной грудью и на несколько секунд закрыл глаза. – От тебя пахнет керосином.

Русые волосы Бордового слиплись не из-за грязи, как сначала подумал Женя, а из-за того, что кто-то буквально облил их керосином. Пальто наверняка было красным – может, оттенка чуть темнее красного, – но из-за жидкости оно стало бордовым. В каком-то древнем фильме ужасов (годов 80-ых) Женя видел кадры, где достают новорожденного ребёнка: он был в какой-то противной слизи, обволакивающей тело и стекающей с него. Бордовый сейчас напоминал такого ребёнка, только очень крупного, испуганного, готового на самые безумные поступки, которые смогут избавить его от страха. И покрытого слизью. Слизью, которая так жаждет огня.

– Зачем ты облил себя керосином?

Карапуз заметно занервничал. Он попятился к двери, но остановился – то ли понял, что уход – не лучший вариант, то ли действительно не мог оторвать взгляда от стоящего перед ним подростка.

Бордовый опустил ствол пистолета (если он спустит курок, то прострелит мне колено) и вместе с тем взгляд. Какое-то время все трое простояли в молчании, даже Рэндж перестал рычать, но Женя не сомневался, что его оранжевые глаза ничего не упускают из виду. Даже самую маленькие детали.

– Послушай, Феникс, я всем сердцем хочу послать тебя к херам, но не могу. Я не могу сказать тебе правду. Короче. – Бордовый сунул руку в карман пальто, вынул оттуда большую связку ключей. – Мы запираем тебя в этом питомнике. Бог знает для чьего блага, просто так будет лучше. По крайней мере, сегодня.

– Вы эти ключи у Святцев спёрли?

Оба кивнули. Как провинившиеся дети, которых поймали за руку.

– Вы понимаете, что вам очень скоро надерут задницы? Если Святцы уже заметили пропажу, вам лучше сразу спрыгнуть с корабля на землю.

– Это не корабль, – сказал Карапуз. – Мы под землёй, выход на самом…

Бордовый вцепился в шею своему приятелю. Его рука чуть ли не вырвала кадык, костяшки пальцев, блестящие от керосина, разом побелели. Голова, покрытая слипшимися русыми волосами, наклонилась к Карапузу, и через секунду Женя услышал неразборчивый шёпот – агрессивный, торопливый, больше похожий на шипение змеи. Пользуясь моментом, Женя кинул быстрый взгляд на Рэнджа и увидел, что тот сидит у самых прутьев решётки, выпрямив передние лапы. Точно так же он сидел тогда, в зале пустой аптеки, наблюдая за Женей и Катей и растущим между ними напряжением. Сидел так спокойно, будто знал, что должно произойти, но всё равно был готов в любой момент исправить ситуацию, если что-то пойдёт не так. В тот вечер он не позволил Кате выйти из аптеки, перекрыв собой выход. Сейчас же он ничего не делал, а просто сидел и…наблюдал.

Бордовый отпустил Карапуза, вновь посмотрел на человека, чья спина стала холстом для красок дьявола. Пистолет он полностью опустил, вероятно, даже забыл о нём, потому что всё его внимание было направлено на формулировку мыслей. Может, то, что он сейчас скажет, поменяет ход мировой истории.

А может, не поменяет ничего, но в таком случае и бояться нечего.

– Мы не плохие люди, Феникс, не подумай. Мы просто не хотим иметь с тобой ничего общего, особенно город, в котором живём. Я рад, что успел посмотреть тебе в глаза. В них есть что-то человеческое. Даже слишком много для такого как ты. Шестнадцать лет, Господи… Я в твоём возрасте девок по попкам шлёпал и убегал, а ты уже прислуживаешь самому могущественному злу на Земле. – Бордовый всё-таки поднял пистолет. Нацелил его на Женю и, держа в другой руке связку ключей, попятился к двери. – Мы запираем тебя рядом с твоей гончией, Феникс. Мне не хочется, чтобы ты помешал всему представлению, хотя я так желаю, говнюк, чтобы ты увидел наш перфоманс. Но его увидит твой папочка, наш Великий Алексей Царёв. Не знаю,убьёт тебя пуля или нет, но если после того, как я запру эту дверь, я тебя где-нибудь увижу, в тебе станет на одну дырку больше. Усёк?

Женя не ответил. Лишь еле заметно кивнул, не двигаясь с места, всё ещё держа руки поднятыми, перед собой.

– Отлично. – Бордовый и Карапуз уже вышли за дверь. С кончиков русых волос падали редкие капли, в густой бороде виднелись крупные крошки, вся одежда была мокрой, будто плохая прачечная не высушила её перед тем, как отдать клиенту. Со стороны Бордового можно было принять за обычного бездомного (на Чистилище таких нет, Чистилище – наш общий дом, помните, друзья), но вот глаза были пропитаны уверенностью, какая бывает у людей, идущих на большой риск после потери всего на свете. Уверенность, что всё пройдёт как надо. А если нет, то ничего страшного – хуже уже точно не будет.

Бордовый почти закрыл дверь, но в последний момент остановился. Он снова посмотрел на Женю, несколько секунд молчал, потом сказал:

– Могу я задать тебе вопрос, Феникс?

– Если прекратишь меня так называть, можешь хоть два.

Тёмные глаза блеснули. Губы сжались, послышался глубокий вдох, а потом Женя услышал вопрос, который никак не ожидал услышать.

– Это правда, что ты спас девочку из горящего здания?

На мгновение всё внутри похолодело. В сознании всплыли карие глазки маленького человечка, которые слишком рано увидели жестокость людей. Чёрненькие волосы и пухленькие губы – стоит им коснуться твоей щеки (покрытой копотью щеки), как грудь сразу разольётся теплом. Кристина. Девочка, в чей глаз вонзился клык собаки. Девочка, которая ещё была жива, когда одичавший зверь прогрызал ей грудную клетку. Девочка, которая погибла по вине своего спасителя. И это…

– …правда.

На этот раз Женя не смог сдержать взгляд Бордового и опустил глаза вниз. Буквально сразу же он услышал:

– Если даже ты способен на хорошие поступки, значит, у этого мира ещё есть шансы.

После слов дверь захлопнулась, а в замке дважды провернулся ключ, подытожив сказанное. Женя не помнил, как долго смотрел на свои трясущиеся кисти – до того момента, пока они не начали расплываться.

* * *

Интересно, каким будет его лицо после прочтения?

Может, удивлённым? Вряд ли он сидит у себя в комнате и ожидает, пока к нему придёт Катя – горячая, полная энергии, с небольшим стихом в руках, который она писала всю ночь. А может, всё произойдёт как в лучших мелодрамах? Да, звучит бредово, но кто мешает сейчас просто помечтать? Хоть на минуту можно же представить самое лучшее стечение обстоятельств?

Предположим, я написала хороший стих, думала Катя. Настолько хороший, что после последней строчки у Жени, может быть, заслезятся глаза. Тут в игру вступят губы. Я нежно поцелую его в лоб, накрыв затылок ладонью. Мы немного поговорим, поймём, какие же мы оба дебильные, и поцелуемся. Мы забудем о Чистилище, о том, что мы сейчас пролетаем над городом в неизвестном направлении. Сегодня мы полностью отдадимся друг другу. А думать, как сбежать из этого клоповника, начнём завтра. Завтра, которое начнётся лучше чем вчера.

Катя расплылась в улыбке, продолжая идти по коридору, направляясь к комнате Жени. Она выглядела точь в точь как влюблённая старшеклассница, всё-таки осмелившаяся сделать первый шаг: глаза полны огня, волосы еле поспевают за головой, а к пылающей груди прижато несколько листочков, украшенных аккуратными кругленькими буквами.

Интересно, что он скажет, думала Катя. Какими будут его первые слова? Я же дам прочитать ему не какие-то наброски, а свою душу. Я написала всё, что было внутри, была максимально откровенна. Думаю, Женя поймёт. Нет, не поймёт, а ПОЧУВСТВУЕТ, ведь у влюблённых же один общий канал связи, верно? Мы почти как телепаты, только лучше. Телепаты друг для друга? Или взаимные телепаты? Обоюдные телепаты? Влюблённые телепаты? А может…

Кто-то резко схватил Катю за руку. Чьи-то пальцы крепко сжали запястье и дёрнули в сторону. Катя ничего не поняла и тогда, когда ноги заплелись, а тело повело вниз. Она рухнула на кафель и услышала самый ужасный звук, который только могла сейчас услышать – шелест разлетающихся листьев. Вокруг проходили люди, их грязная обувь опускалась на пол, и как только эти мысли пронеслись в голове, Катя встала на четвереньки и начала лихорадочно собирать листы. Она даже забыла о том, почему упала, пока над головой не раздался мужской голос:

– А куда мы это так спешим, дамочка?

Воздух провалился в лёгкие. Всё тело замерло, рука остановилась в нескольких сантиметрах от последнего листочка. Это был знакомый голос. Катя не могла вспомнить, где его слышала, но ощущения, которые он приносил, были отвратительными. Но больше всего он вызывал страх – этот голос. Его нотки заставляли грудь сжиматься, а мышцы тела разом напрячься, ведь такой голос был только у одного человека.

У одного ужасного человека.

– Я погляжу, у тебя появились новые цацки? Медальончики?

Катя повернула голову и увидела перед собой пару тяжёлых армейских ботинок. Полукружия света переливались на их идеально чистой поверхности, но всё равно кое-где проглядывали пятна запёкшейся крови. Крови невинных. Иногда до Кати доходили слухи, что где-то в западном крыле, двумя этажами выше или ниже, Святцы кого-то избивают, и, по их словам, на это всегда находятся причины. Никто не смел им перечить, а те, кто набирался смелости, оставляли частичку себя на поверхности тяжёлых армейских ботинок.

Через секунды Катя пришла в себя. Она дотянулась до последнего листочка (Давай убежим мы с Рэнджем втроём!), взяла его и положила на верх небольшой стопочки. Уже собралась подняться с колен, когда из носа капнула кровь и оставила на стихе красное пятнышко. В алой луже подобно утопленнику всплыло одно единственное слово – Катя.

Почему-то при взгляде на эту капельку крови она вспомнила свои первые месячные. УЖАСНЫЕ месячные. Тринадцатилетняя девочка ещё никогда не боялась ТАК СИЛЬНО. Отношения с родителями оставляли желать лучшего, а речей про переходный возраст и вовсе не было. Когда в школьном туалете Катя заметила, что зад джинсов чуть ли не весь измазан кровью, а низ живота тянет так, будто кто-то привязал к кишкам тяжёлую гирю, она подумала: «Я умираю». И ещё полтора дня она жила с этой мыслью, пока всё-таки не решилась обратиться за помощью к маме. После разговора стало, конечно, намного легче, но страх, который Катя испытала в стенах школьного туалета, она запомнила на всю жизнь.

– Тебе помочь встать, красавица? Позволь оказать услугу настоящему джентльмену.

Она узнала этот голос. Кожа мгновенно покрылась мурашками от прохладного ветра, какой бывает только ночью. Искусственный свет, исходящий от ламп, утонул в сиянии звёзд. За спиной шелестят листья, где-то неподалёку журчит ручей, и совсем рядышком, в небольшой жёлтой палатке спят двое – Женя и Рэндж. И только ужасный голос разрывает эту тишину.

Катя медленно поднялась. Её светлые волосы красиво поплыли в воздухе, но здесь не было никого, кто смог бы восхититься этой красотой. Но зато был тот, кто без труда разрушит всё самое прекрасное, что осталось внутри, и осквернит это спермой, заливаясь смехом.

Лжец. Он остановил Катю и позволил ей упасть, ударившись носом об пол. Именно он сотворил с ней такое, в чём она, наверное, никогда не признается.

И сейчас он стоял здесь. Лжец стоял здесь (меня зовут Александр), и Катя смотрела в его зелёные глаза – единственную часть лица, не скрытую за чёрной маской. Морщинки у краешков глаз мгновенно прорезались – Лжец улыбнулся, как только увидел в чужих зрачках ужас. Она узнала его. Узнала его точно так же, как человек узнаёт в реальном мире вещи, которые снились ему в кошмаре.

Хорошая, однако, задница. Мне понравилось.

Как только эти слова прозвучали в голове, всё внутри похолодело. Казалось, каждая альвеола в лёгких покрылась льдом, каждый сосуд сузился до тоненькой трубочки, через которую могло протиснуться только одно – страх. Он заботливо приобнял за талию подобно нежному любовнику, а другой рукой, невидимыми пальцами сжимал шею. Чем дольше Катя смотрела в эти зелёные глаза, тем сильнее начинали трястись листочки в её руках.

Лжец чуть приблизился и медленно, чертовски медленно провёл пальцем от левой ноздри Кати к её верхней губе, вытирая кровь. Грубый материал перчатки нехотя прошёлся по коже. Люди вокруг исчезли. Да, их силуэты постоянно проносились мимо, но они стали такими бледными на фоне зелёных глаз, что практически не различались. Катя пыталась отвести взгляд, взять контроль над телом, но всё что она делала, так это стояла столбом, прижимая к груди, к двум медальонам стопочку нечто прекрасного. Как стеснительная старшеклассница, к которой пристал самый главный задира в классе.

Лжец поднёс палец ко рту, не скрываемому маской, и попробовал Катину кровь. Лишь кончиком языка он почерпнул её, но и этого хватило, чтобы заставить его улыбнуться. Маска слегка сдвинулась, глаза сощурились, длинные ресницы чуть ли не коснулись друг друга. Человек не мог так улыбаться. Монстр – да, но не человек. Даже самые отъявленные психопаты не способны на такое.

Лжец заговорил мягким и в то же время отвратительным голосом:

– Рад нашей встрече, Катенька. Я всё думал, о ком так часто говорят на нашем славном ковчеге Ноя, а оказалось, что так восхваляют тебя. Ты случайно не страдаешь комплексом самозванца, сука? – Он подошёл ближе. Катя сделала шаг назад – не для того, чтобы обезопаситься, а чтобы не задирать голову, потому что так она ещё больше чувствовала себя девочкой. – Люди перешёптываются, люди болтают своими блядскими языками, и ты в их разговорах фигурируешь очень часто. Слишком часто для самозванки.

Он выхватил из её рук один листок. Катя тут же попыталась схватить его, но Лжец за секунду достал пистолет и воткнул ствол ей под рёбра, заставив остановиться. Одной рукой он держал белый прямоугольник с уродливой красной точкой, другой – рукоять пистолета: предохранитель снят, указательный палец поглаживает курок.

– Я сейчас выпущу тебе кишки меньше чем за минуту. Запомни это, сука, прежде чем вновь вздумаешь сделать резкое движение. Ты в моём кабриолете, детка. Даже если я насру на твою спину и изнасилую тебя во все дыры – здесь, при людях, – то всё равно буду прав, потому что на Чистилище нет никого святее Святцев. Люди напуганы, они боятся нас и правильно делают. Пока мы на корабле, все пёсики обязаны выполнять наши команды.

– Ты мудак.

Лжец от души рассмеялся. Если ему, конечно, было от чего смеяться.

– Могла бы что-нибудь пообиднее придумать. А то так ты встаёшь в один ряд с моими бывшими жёнами. Они, к слову, были теми ещё тварями. А что это ты такое несёшь? – Он поднёс к глазам вырванный листочек и ещё сильнее надавил сталью пистолета на женскую кожу. Катя остановилась прежде, чем успела сделать хоть какое-нибудь движение. За сжатыми губами с болью стиснулись зубы, на лице грозно прорезались скулы, а в сжимающихся кулаках ногти всё глубже впивались в кожу.

Волчица попала в капкан. Стальные челюсти сомкнулись на её лапе и жадно впитывали кровь и крик, который не выходил за пределы грудной клетки.

В зрачках Лжеца Катя увидела маленькие синенькие строчки. Она не могла разобрать букв, но знала наизусть каждое слово, каждую эмоцию, которую испытывала при прочтении, потому что сама изливала душу в стих, полностью обнажив себя. Она обнажила перед Женей своё тело, своё духовное тело, выставив на свет все шрамы. Только влюблённый может найти красоту в изъянах, только влюблённая предстанет перед ним такой, какой она является. Доверие – вот ключ к хорошим отношениям. И Катя нашла этот ключ, создала его прошедшей ночью, склонившись над столом и не замечая боли в держащих ручку пальцах. Создала стих, часть которого сейчас держал Лжец. Держал то, что ему не принадлежало.

– «Но ночи с тобой…», – маска сдвинулась от широкой улыбки. – «Я хочу больше! Тебя обучать, ты мой ученик!» Господи, этот бред действительно написала ты? Ты уже вроде не в том возрасте, чтобы сочинять такие сопливые стишки.

– Это не тебе, сволочь. – Катя подала корпус вперёд, ствол давил прямо на солнечное сплетение. – Отдай или сильно пожалеешь. Я тебе это гарантирую. Верни листок, пока на твоих руках ещё целы все пальцы.

Зелёные глаза удивлённо раскрылись. Вряд ли в его практике женщина, к которой вплотную был приставлен пистолет, не то что открыла рот, так ещё и огрызнулась, грозив переломить пальцы.

– Знаешь, по-моему, это милый стишок. Я бы поставил ему «пятёрку», если бы ты была моей ученицей. Только послушай! «Девочка-Катя, вот она я! Увидел, засранец, девчонку во мне. Я, мне казалось, потеряла себя, а ты вот нашёл меня на луне». Божья срань, да это шедевр, дорогая! Ты не думала стать грёбанной поэтессой? Такие суки как ты любят писать о своих чувствах и…

Катя ударила по стволу и кинулась на Лжеца. Прогремел выстрел, в стенах коридора он отразился оглушающим эхом, но его Катя услышала только тогда, когда в её руках оказался листочек с красным пятнышком. Она тут же сложила все листочки в четыре раза и спрятала в ладони, после чего прижала к бедру. К тому бедру, где когда-то давно один мужчина оставил уродливый шрам.

Пуля врезалась в стену коридора, оставив гильзу на кафельном полу. Лжец спустил курок слишком поздно, если действительно хотел «выпустить кишки» Кате. Но зато он привлёк к своей персоне очень много внимания. Люди, проходящие мимо (будто не замечающие нас), наконец остановились. Несколько женщин вскрикнули, но лишь на секунду. Повисла такая тишина, что Катя слышала тяжёлое дыхание монстра в чёрной униформе. Теперь они стояли друг напротив друга на расстоянии нескольких метров. Из носа тоненьким ручейком всё ещё вытекала кровь, заходила на верхнюю губу и скрывалась во рту. Кровь приходилось сглатывать, хотя так хотелось плюнуть ею в эти зелёные глаза!

Лжец поднял пистолет. Его грудь вздыбилась от глубокого вдоха, лёгкие наполнились запахом пороха. Каждое его движение было пропитано злостью. Но не только он вскипал от злости. Нет, не только он.

– Решила поиграть в Лару Крофт, дорогуша? Или ты думаешь, что у тебя яйца тяжелее моих, а? – Он начал подходить ближе. Медленно, словно крадущаяся к своей жертве кобра. – Я заметил твою дерзость ещё там, в парке, тебе напомнить, чем закончились твои выходки? Как из храброй женщины-воина ты вдруг резко превратилась в обычную шлюху, которую…

– А тебе напомнить, яйценосец, что я увидела в той красной звезде? Напомнить?! – Теперь она стала приближаться к нему. Как хищник, охотящийся на другого хищника. – Так я напомню. Я увидела твоё прошлое, где ты ещё более-менее похож на мужика. Увидела смерть твоей жены и твоё отчаяние. По твоей вине умерла Машенька, а ведь она даже не успела пойти в школу. Я знаю, что такое терять близкого человека. Это знаешь и ты. Но вот только в отличие от тебя, тварь, я смогла остаться человеком. А ты лишь САМОУТВЕРЖДАЕШЬСЯ НА ЖЕНЩИНАХ!

Крик Кати прозвенел в ушах всех, кто находился на этаже. Его услышали и те, кто был в своих комнатах, за закрытыми дверьми. Грохот выстрела рядом не стоял с воплем волчицы, прижимающей к бедру самое дорогое, что она могла отдать – свою душу, умещённую в восемнадцать четверостиший. Страх пропал. Страз быстро бледнеет на фоне ярости, особенно сфокусированной на конкретном человеке. Катя слышала, как в висках шумно течёт кровь, слышала, как ускоряется сердцебиение, и слышала свою злость. Эту эмоцию она научилась распознавать ещё давно.

– Посмотри сколько людей вокруг. Все смотрят на нас и не разойдутся, пока этот спектакль не закончится. И ты опять соврал. Если ты выстрелишь в меня, тебя сожрут с потрохами. Не надо недооценивать испуганных людей – они как раз больше всего жаждут крови тех, кто считает, что им всё дозволено. Спустишь курок, и ты труп. Тем более я не какая-то из твоих бывших жён. – Она подошла ещё ближе. Теперь Лжец стоял от неё на расстояние вытянутой руки. – Я женщина Феникса, Екатерина Мальцева, довольно популярная персона на Чистилище. Как думаешь, что с тобой сделает Царёв, как только узнает, что ты убил возлюбленную Легенды? Подумай хорошо, прежде чем ответить, ведь ты сам знаешь, как твой босс относится к Жене. Мы с тобой это знаем.

Рука, держащая пистолет, слегка затряслась. Губы под маской уже не расплывались в улыбке, а глаза больше не смеялись. Они смотрели на Катю точно так же, как начинающий дрессировщик смотрит на зверя, которого он случайно разозлил. С каждой секундой тишина становилась гуще, сдавливала голову, накаляла обстановку. Наверное, ещё никогда в жизни тишина не была такой громкой. Казалось, от неё можно оглохнуть, если вот-вот не закричать, но Катя держалась. Она вглядывалась в неуверенные зелёные глаза и не позволяла себе увести взгляд – только не сейчас, когда на кон поставлено самое дорогое.

Наконец Лжец совладал с собой. Он опустил пистолет и громко усмехнулся, бросив один быстрый взгляд на глазеющую толпу. Вновь посмотрел на Катю, на вытекающую из носа струйку крови (на обтянутую майкой грудь) и продолжил медленно приближаться.

– Я не знаю, какая муха шепнула тебе на ухо про моё прошлое. Наши с тобой разборки – это наши с тобой разборки. Но ты, сука… – он понизил голос, чтобы его услышала лишь одна-единственная. – Ты решила устроить шоу и унизить меня перед всеми. Это было самой большой ошибкой в твоей жизни.

Катя чувствовала исходящую от него злость – грубую, слепую, какая бывает только у мужчин. Свободная рука сама потянулась к медальонам, и уже через секунду они скрылись в дрожащей ладони.

А Лжец продолжал наступать.

– Ты права, теперь на нас смотрит много людей, но будь я проклят, если мне не насрать. Твои женские мозги больше всего на свете заслуживают того, чтобы вылететь нахрен из черепной коробки. И поверь мне, дорогая, теперь мы с тобой враги. Я не успокоюсь, пока не перегрызу зубами твою тоненькую шейку. Вы, бляди, в последнее время стали забывать, с кем живёте на этой планете. Особенно сейчас, когда…

– Она долго кричала? Думаю, очень долго. Звала на помощь своего любимого папочку, может, молилась Богу, но всё равно утонула. – Катя не отпускала взгляд Лжеца. Не отпускала. – О, пиво, наверное, было вкусным. Вкуснее чем жизнь собственной дочери, раз ты решил поглушить его вместо того, чтобы присматривать за ребёнком. Но не это тебя пугает больше всего. Больше всего тебя пугает то, что ты ничего не почувствовал, когда узнал об её смерти. Ни-че-го.

Лжец вновь поднял пистолет. И на этот раз не собирался опускать его просто так.

– В этой хреновине ещё шесть патронов. Хочешь попробовать свинец на вкус, а? Продолжай пиздеть, и я спущу курок ровно шесть раз, а потом перезаряжу обойму и закончу только тогда, когда по твоему черепу можно будет кататься. А то что ты женщина Феникса… – Теперь они стояли вплотную. Каждый из них мог говорить так, чтобы его слышал только собеседник. – Ты написала милый стишок своему покровителю. Жаль, я не успел прочитать его полностью, уверен, там много интересного. Но ты наверняка забыла написать, какая ты на самом деле шлюха, которую выдрали, прижимая к дереву. Напиши Женечке стих о своих похождениях. Пусть он узнает правду о Вавилонской блуднице.

И прежде чем Катя успела бы что-то ответить, Лжец выхватил из её руки сложенные листочки и мгновенно отскочил на несколько шагов. За пару секунд он порвал их и продолжал рвать на мелкие кусочки, отходя назад. Сначала Катя собралась накинуться на него, но замерла, когда услышала звуки рвущейся бумаги: ещё, ещё и ещё. Мышцы разом парализовало. Ноги будто приросли к полу. Впервые в жизни ТАКФ резко всё внутри заполнила пустота. Ни воздуха, ни чувств, ни бурлящей крови – ничего не было внутри. Кромешный туман, в котором кто-то невидимый, не останавливаясь, рвёт бумагу: хрясь, хрясь, хрясь… С каждой паузой становилось хуже. Катя смотрела на осыпающиеся белые кусочки и видела на них синие буковки, которым теперь никогда не суждено превратиться в слова. Стих, где была вся душа. Стих любимому. Лучшее творение в жизни…и самое прекрасное, что выходило из-под рук. Красота, умещённая в строки. Красота, созданная любовью.

Теперь всего этого не было.

И никогда не будет.

Когда Лжец закончил, то подошёл к Кате, которая всё так же неподвижно стояла. Он подошёл к ней на такое расстояние, на каком обычно обнимаются люди – максимально близко, чуть ли не прижимаясь к чужому телу. Слегка наклонился, заботливо убрал светлые волосы Кате за ухо и мягко-мягко прошептал:

– Запомни этот день, сука, когда я оставил тебя в живых. Это мой подарок тебе за ту ночь. И не забывай улыбаться – так тебе идёт больше.

Лжец развернулся и зашагал прочь, сопровождаемый десятками взглядов. И только когда он покинул этаж, Катя поняла, что рыдает.

Тихо, безмолвно, с ревущей болью глубоко в груди.

* * *

Катю всю трясло.

Она не знала, сколько прошло времени – час, два, три или сто лет. Стояла на коленях и проглатывала слёзы, которые никак не иссякали. Время превратилось во что-то непонятное. Люди продолжали ходить, некоторые даже пытались помочь, но тут же останавливались, когда натыкались на злобный оскал. Катя не заметила и подошедшего к ней Ивана Васильевича. Она просто рычала на всех, кто осмеливался приблизиться к ней на расстояние шага…

…и плакала. Вместе со слезами на кафель падали капли крови, всё ещё вытекающей из носа. На полу было так много кусочков стихотворения! На некоторых ещё можно было разобрать слова, на одном и вовсе уцелела одна волшебная фраза: «Лишь бы ты рядом был со мною в конце». Катя взяла этот кусочек в руки, поднесла к губам и громко всхлипнула, прежде чем поцеловала. Оказывается, в мире ещё есть боль, какую она не испытывала. Оказывается, даже после самой сильной боли может стать ещё больнее.

Ещё хуже.

По центру коридора, облитая ярким светом ламп, стоя на коленях и склонившись над утраченной мечтой, плакала женщина. Распущенные волосы скрывали её лицо от всего мира, уберегая от чужих взглядов. Плечи тряслись от частых всхлипов, но никому так и не удалось накрыть их ладонями. Это мог сделать только Женя, но его здесь не было. Он не знал, что произошло – ни тогда, ни сейчас. Да и не надо. Это её история, она её и закончит. Лжец должен был понимать, что если он ранил зверя, то обязан убить. Но не убил. Это ОН допустил самую большую ошибку в жизни.

Я не хочу, чтобы Женя увидел меня такой.

Так она подумала, когда сжимала ладонями кору дерева и чувствовала…в себе чужого человека. Катя плакала, когда Лжец насиловал её. Плакала тихо, чтобы никто не услышал. Она вспомнила, как на миг подняла голову и в ту же секунду мужская ладонь плюхнулась на затылок и надавила со всей силы. Вспомнила, каким горячим был член и с каким трудом он протискивался через стенки влагалища, ведь все мышцы тела были напряжены до предела. Но самое ужасное… самое ужасное случилось потом. Катя осталась наедине с собой – после того, как её изнасиловали.

Она пошла к озеру. И именно тогда она позволила себе разрыдаться в голос, шагая в мёртвой тишине, чувствуя себя выброшенной на дорогу шлюхой. Катя верила в то, что она – шлюха. Всё вокруг говорило об этом: листья, звёзды, озёрная вода. Каждая частичка природы шептала: «Шлюха! Шлюха! Шлюха!» И говорила правду. Глупо было спорить с этим, когда по твоим ногам стекала ещё тёплая сперма незнакомого мужчины, а бёдра болели оттого, что их чертовски сильно сжимали.

Кафель перед глазами расплылся в слезах. Катя не видела его, но видела тёмное полотно неба, усеянное миллионами маленьких звёзд. Она будто отделилась от тела, покинула его и превратилась в один большой сгусток чувств, которые испытывала тогда, когда смывала со своих ног сперму озёрной водой. Красный цвет. Везде был красный цвет. Яркий алый, ярче артериальной крови, ярче самого сильного огня, что только видела природа! О да, этот цвет прекрасен. Только посмотри на него! Нравится? Чувствуешь, как ты вся, как всё твоё нутро наполняется злостью? Чувствуешь её? НЕНАВИСТЬ! Помнишь, как резко она полыхнула в груди, когда его бёдра стукнулись об твои? Помнишь, как он пыхтел над твоим ухом? И какая ярость вскипела, когда что-то горячее начали разливаться из твоих ног? Шлюха, бедная шлюха, грязная шлюха Мальцева – так говорил весь мир. И он прав, потому что шлюхам не нужно платить. Они не берут плату.

– А я заставлю его заплатить. Заплатить по полной. – Катя медленно встала с колен, чувствуя, каким горячим становиться воздух. Ни в детстве, ни в подростковом возрасте, никогда в жизни в ней не бурлило ТАК МНОГО ярости. Казалось, она чувствует её вкус при каждом выдохе – металлический привкус крови. – Никто не смеет называть меня шлюхой. Никто.

Люди перед ней расступились. Каждый интуитивно слышал звонкий рык дикой, голодной, разозлённой волчицы. Когти выпустились из-под мягких подушечек, а верхняя губа приподнялась, обнажив острые-острые зубы.

* * *

Она не искала Лжеца.

Чутьё само привело её к этому ублюдку, как запах крови приводит хищника к жертве. Она просто шла в том направлении, куда подталкивала её какая-то сила, и в конце концов вышла на этаж, вход на который был запрещён всем, кроме Святцев. Там же Катя и нашла Лжеца. Он как раз закрывал одну из многочисленных дверей, которыми был усыпан коридор по левую и правую стороны. Один. Совсем один, ещё не заметивший её Дьявол существует – Катя ни капли в этом не сомневалась, – но, похоже, в мире есть место и Богу, а значит – и силам добра. Иначе как объяснить то, что в коридоре больше никого не было? Только подонок, любящий засунуть свой маленький хер в чужую задницу.

Здесь всё и решится. Сейчас, в эти минуты, когда вены разрываются от ярости.

Катя вышла в коридор и зашагал вперёд, на ходу сжимая кулаки. Она не вытерла с лица кровь, нет, алая струйка всё так же протекала от носа к губам и переходила на подбородок. Контуры челюсти чётко проступали через кожу – зубы были сжаты до боли, чуть ли не расквашивали друг друга, но никакая боль в теле не имела значение. Весь мир заливал красный, только он имел значение. Алый цвет ярости, ненависти и лютой злости, что собрали в один флакон.

Лжец поднял голову и заметил идущую на него угрозу. Он сразу же расстегнул кобуру, достал пистолет, снял с предохранителя и направил на Катю. Но было уже поздно. Когда он выпрямил руку, Катя уже была совсем близко, со скоростью рыси она отодвинула пистолет в сторону, схватилась за маску и прильнула к губам Лжеца. Для этого ей пришлось встать на цыпочки, но вскоре она опустилась, потому что Лжец сам наклонился, отвечая на поцелуй.

У мужчин есть одна слабость. И все они падки на неё подобно маленьким детям. Женщине стоит лишь включить свои мозги, чтобы отключить мужские.

Наконец их губы разъединились. Катя увидела, что оставила на лице Лжеца собственную кровь, но и плевать.

Это лишь первые капли перед сильным дождём.

– Это что было? – Его голос боролся с хрипотцой, но всё равно в нём ясно слышалось удивление. – Что на тебя нашло?

– Я кое-что поняла: в чём-то ты прав. Мы, женщины, нуждаемся в вас, мужчинах. Хотя бы из-за того, что кто-то нас должен время от времени трахать. Вот я и прошу тебя, – её ладонь заскользила по униформе, остановилась на паху, чуть сжала его, – трахни меня так жёстко, как только сможешь. Докажи, что у дерева был далеко не твой максимум.

Из-под маски раздался тяжёлый вдох. Тяжёлый выдох. Вдох…выдох… Катя чувствовала, как под рукой маленький комочек стремительно увеличивается в размерах, набухает и набухает. От Лжеца сразу пахнуло потом, а глаза округлились совсем как у подростка, впервые вживую увидевшего женскую грудь.

– Да, – слова давались ему с трудом. – Я преподам тебе урок, как надо себя правильно вести.

– Преподай, – Катя сильнее надавила ладонью на пах и услышала сдавленный стон. – Преподай. Делай со мной всё, что хочешь. За все мои блядские выходки.

– За все твои блядские выходки. – Он положил свободную руку на обтянутую джинсами ягодицу и прижался к Кате, начав легонько двигать бёдрами. Если так и продолжится, он кончит прямо здесь, не успев снять штаны. Этого нельзя было допустить, никак нельзя.

– Я не хочу в коридоре. Давай зайдём куда-нибудь, запрёмся и выйдем только тогда, когда ты посчитаешь нужным.

Лжец мог и отказаться, поэтому Катя ещё сильнее сжала небольшой бугорок, который должен называться членом, и услышала короткое «ДА!» Конечно да, подумала она. Не каждый день к тебе приходят изнасилованные женщины и просят вытрахать их ещё жёстче. Тебе, мудак, такой подарок и во снах не снился.

Меньше чем через минуту они уже были в комнате, из которой вышел тот, чьё хозяйство не прекращало разрастаться. Катя броским взглядом осмотрелась вокруг: просторный кабинет с большим деревянным столом у дальней стены и книжными шкафами у боковых. Больше похоже на наполовину заполненную мебелью комнату, которую никак не могут продать.

На лице приходилось держать игривую улыбку развратной шлюхи, хотя так хотелось её снять! Наконец Лжец повернулся, чтобы запереть дверь, несколько раз провернул в замке ключ и развернулся.

Вот только теперь его глаза были другими.

Прежде чем Катя успела что-либо понять, он схватил её за горло и прижал к стене. С каждой секундой пальцы всё больше продавливали кожу.

– А ты, сука, умнее, чем кажешься. Решила провести меня, да? Думаешь, я так похож на животное, что не увижу подвоха и куплюсь на твою искреннюю тягу к чужому члену? Такого ты мнения обо мне?! – Он начал вдавливать ствол пистолета Кате в щёку, чувствуя её зубы и дёсны. – Но раз ты пришла, я – так уж и быть – сделаю своё дело. Сделаю с тобой всё, что только пожелаю. А теперь прощай, солнышко. Глазки закрываются.

Лжец замахнулся и со всей силы ударил пистолетом по голове, одновременно разжав другую ладонь. Катя тут же рухнула на пол…

…но не потеряла сознание. Она приземлилась на четвереньки. Сквозь светлые волосы начала просачиваться свежая кровь – тёплая, почти горячая.

А ярость тем временем лишь возрастала.

– Надо было сильнее. – Катя посмотрела в зелёные глаза снизу вверх, сквозь пряди свисающих волос. – И в висок. Мудила.

Рука с пистолетом начала подниматься, и именно в этот момент, когда тело Кати попало на мушку, всё началось.

Она бросилась Лжецу в ноги и с такой силой толкнула его всем телом, что смогла повалить. В ту же секунду она выхватила пистолет и как только крепко сжала рукоять, отскочила на несколько шагов назад. Перед ней лежало распростёртое на полу тело, которое уже начала подниматься, так что было всего две-три секунды, чтобы сделать всё правильно. Катя вытянула перед собой оружие, закрыла один глаз и прицелилась в колено. Замерла и надавила на курок.

Но ничего не произошло. Курок просто не подался, будто отказывался ранить своего хозяина.

– Предохранитель, сучка. Я поставил его на предохранитель, когда ты начала наглаживать мои яйца.

Катя попыталась нащупать большим пальцем что-то похоже на предохранитель, но опоздала. Мощный удар по челюсти отшвырнул её к стене и заставил разжать пальцы. Зубы расцарапали внутреннюю сторону нижней губы, поэтому рот мгновенно начал заполняться кровью. Казалось, она течёт отовсюду: из носа, из головы, теперь ещё и меж зубов. Она стучала в висках и разносилась по организму от бешеных ударов сердца, но с каждой секундой наружу её выткало всё больше и больше. Пока немного…но ярость ещё даже не добралась до максимума.

Пистолет проскользил по полу несколько метров, а затем и вовсе улетел под стол, когда Лжец пнул его. Он как раз стягивал с себя чёрные кожаные перчатки, когда, смотря в безумные серые глаза, сказал:

– Я убью тебя своими руками. Я буду убивать тебя медленно, чтоб ты, мразь, узнала, что такое боль.

– Попробуй. – Катя сплюнула кровь. – Попробуй победить меня. Посмотрим, у кого всё-таки яйца больше. У тебя или…

С безумной скоростью Лжец сократил расстояние меж ними и ударил под дых. Его кулак вполне мог заставить органы лопнуть, если б он ударил немного сильнее. Костяшки его пальцев на пару сантиметров разминулись с рёбрами и вытянули воздух из лёгких. Колени Кати подогнулись, а сама она рухнула на пол, даже не поняв этого. Крепкая рука схватила светлые волосы и потащила к столу, под которым находился поставленный на предохранитель пистолет.

Боль пронзала всю голову. Эта мёртвая хватка… Казалось, волосы сейчас вырвутся и останутся в руке, но и это не помешает Лжецу. Он крупнее. Он сильнее, он наверняка проходил специальную подготовку. На фоне с ним обычная женщина кажется тоненькой осиной, непонятно почему выросшей рядом с коренастым дубом. О чём ты вообще думала? А? Он же весит больше тебя килограмм на пятьдесят! Он одним своим ударом может раскрошить тебе череп – меньше чем за секунду! Ты собралась противостоять такому монстру?! От тебя же ничего не останется! Он просто убьёт тебя, а потом будет глумиться над твоим телом. Это не сказка, где добро всегда побеждает. Это жизнь, где побеждает сильнейший. А он намного, намного сильнее тебя.

Нет. Сила в любви, а этот урод не способен любить.

Катя попыталась вырваться, но добилась лишь яркой вспышки боли. Ноги беспомощно плелись за телом, отказывались подчиняться, так что пришлось приложить все усилия, чтобы вцепиться в пол…но и здесь Лжец оказался сильнее. Он швырнул Катю в стол, и тут же раздался звук удара твёрдого дерева по дёснам. Боль пронзила всю нижнюю половину лица, но её тут же сменил адреналин. Его впрыск в бурлящую кровь разом сделал мир ярче. За одно короткое мгновение Катя прочувствовала то, что непременно чувствует каждый в начале жестокой драки – ощущение того, что каждая клетка тела в твоём подчинении, что ты слышишь все процессы организма, что ты стала с телом одним целым, как бы странно это ни звучало.

– А теперь станцуем смертельное танго.

Лжец ударил Катю меж лопаток и не позволил ей подняться во второй раз – своё начищенный до блеска ботинок он вогнал в живот и с удовольствием услышал резкий выдох, за которым последовал стон. Эта сука долго говорила, говорила, говорила, но кто теперь лежит на полу, а?! Кто теперь давится кровью и стонет как жалкий мешок с дерьмом?! КТО?!

Следующий удар пришёлся по руке, потому что ими Катя пыталась прикрыть лицо. Вроде бы раздался хруст, но Лжец не был в этом уверен, потому что в истерических криках он уже ничего не слышал. Но если одна из костей этой светловолосой твари и вправду сломалась, то это прекрасно. Просто замечательно! Чем больше будут искалечены её руки, тем меньше она напишет поганых стишков.

Лжец на секунду остановился и, почувствовав безумную эрекцию, замахнулся для нового удара. Уже через секунду тяжёлый армейский ботинок с силой влетел в женскую промежность.

* * *

Адреналин никуда не пропал.

Он заглушал боль, когда её вспышки взрывались в разных частях тела. Всё вокруг также утопало в красном, но теперь это была не ярость, не ненависть, не злость, а кровь. Катя почти ничего не видела, но то, что всё-таки удавалось заметить, скрывалось за кровавыми шторами. Тёплые ручьи протекали на веках и слепляли ресницы друг с другом. Стоило глазам открыться, как кровь заливалась внутрь и разжигала боль. Но ни удары, ни чёртовы удары были самым худшим! Страх. Катя начала бояться. ПО-НАСТОЯЩЕМУ бояться. Только сейчас она поняла – увидела это, – что скоро умрёт. Сейчас, в незнакомом месте, от внутреннего кровотечения, так и не поговорив с Женей.

Никогда больше не увидев его улыбку.

Никогда больше не почувствовав его тёплый рук на спине.

* * *

Лжец остановился после седьмого удара, но лишь для того, чтобы перетащить Катю на стол. Он сомневался, что она будет сопротивляться, ведь всё, на что она теперь была способна – это лежать и тихо постанывать, пытаясь открыть глаза сквозь текущую кровь. У неё, конечно, потрясная фигура. Просто бомбезная, а эти бёдра… Лжец не хотел входить в Катю, если та будет без сознания. Он хотел слышать её стоны, её плач и просьбы прекратить, слезливую мольбу, выходящую из того же рта, из которого вылетали дерзкие словечки. О да, он научит её следить за словами и прочистит ей рот, но перед этим вырвет все зубы, чтобы всё проходило гладко, как по маслу.

Нога уже перестала поднывать, и Лжец решил добавить наглой суке ещё один удар – напоследок, перед тем, как перейти к столу, – но кто-то резко толкнул его в бок. Земля под ногами затряслась, Лжеца слегка качнуло, и когда он обрёл равновесие, до ушей долетел оглушающий взрыв. Несколькими этажами ниже что-то рвануло так сильно, что дверь кабинета сорвалась с петель и полетела вниз.

В момент её стука об пол Лжец повернул голову.

И это стало его главной ошибкой.

* * *

Рэндж сразу же вскочил на лапы, как только прогремел первый взрыв.

После него наступила тишина, которая продлилась совсем недолго. Все собаки, запертые в клетках, истошно завыли, а некоторые так агрессивно залаяли, что услышав их, можно было не на шутку перепугаться. Не лаял только Рэндж. Он напряг мышцы лап, но молчал. И выжидающе смотрел на Женю. Будто бы говорил: «Происходит что-то важное. Что-то очень важное».

Когда Женя начал подниматься, прогремел второй взрыв и сбил его с ног. Бедро врезалось в пол, но, судя по ощущениям, ничего страшнее синяка там не будет. Теперь сквозь лай собак стали различимы крики людей, даже некоторые слова, но все они утонули в новой волне взрывов. Барабанные перепонки содрогнулись от трёх коротких: «Ба-бах!» Словно где-то совсем рядышком взорвали три маленьких бочки с порохом – таких мощных, что ими можно было бы подрывать шахты. Нос Рэнджа находился в постоянном движении, улавливал новые запахи, которых становилось больше и больше; и во всей этой какофонии ароматов Женя уловил один, не похожий ни на какой другой.

Запах горящей плоти.

Человеческой плоти.

Он аккуратно встал на ноги, готовый к новому толчку. Медленно подошёл к двери, чувствуя (не видя, не слыша, а чувствуя), что Рэндж следует за ним. Дверь была железной, замок представлял собой три стальных стержня, рассчитанных на три оборота ключа. Такую плечом не выбить, даже если со всей дури врезаться с разбегу. А если попробовать ногой, то с лёгкостью заработаешь вывих колена или стопы. Об этом Женя читал в каком-то дешёвом журнале – из разряда тех, которые покупают, когда неожиданно заканчивается туалетная бумага.

За стеной – одновременно и близко, и очень-очень далеко – мужские голоса запели одним общим хором. Сквозь него прорывались женские крики, и именно от них сердце у Жени замерло. Никогда в жизни он не слышал, чтобы человек ТАК кричал. Так может кричать дикий зверь, попавший в ловушку, какой-нибудь монстр из хоррора, но никак не человек. Создавалось такое впечатление, будто женщин распарывали разделочным ножом, попутно отрезая им языки и выжигая на спине узоры несколькими паяльниками.

А тем временем мужчины пели. Слов было не разобрать, но «Иисус, Святой отче наш» повторялось каждые десять секунд.

– Что происходит? – Женя посмотрел на Рэнджа, но тот ничего не ответил. – Это как-то связано с теми двумя, да? Потому что один из них был облит керосином, так ведь? Он…поджёг себя?

И как бы соглашаясь с озвученной мыслью, недалеко от двери взорвалось сразу несколько бочек с порохом. По ближайшей стене пробежала трещина и вгрызлась ещё глубже от следующего взрыва. Стена раскололась надвое, а маленькие клетки с собаками подпрыгнули, столкнувшись друг с другом.

* * *

Как только Лжец повернул голову, Катя мгновенно вскочила и впилась пальцем в его левый глаз.

Раздался резкий хлопок, будто перед носом лопнул пакет с воздухом, но нет, это был один из зелёных глаз, и теперь он больше никогда не взглянет на Катю как на уличную шлюху. Палец обдало теплом, на кисть выплеснулась белая субстанция вперемешку с кровью. Так вот, оказывается, что на самом деле такое человеческий глаз. Не чудо природы, не сложный биологический механизм, а просто тёплый сгусток слизи, который может выдавить из черепа любой желающий. Нужно лишь быть достаточно сумасшедшим, чтобы сделать такое.

Лжец заорал во всё горло и попытался оттолкнуть Катю, но в ответ она глубже вдавила большой палец. Подушечкой она почувствовала какое-то уплотнение, что-то твёрдое, крепящееся к глазу. Наверное, нерв, а может, маленькая часть дерьма, которого слишком много в одном человеке, называющем себя мужчиной.

В эти минуты, когда волосы слеплялись от крови, а всё лицо было разукрашено ею, Катя стала зверем. В ней исчезло всё человеческое, сейчас она ничем не отличалась от дикой волчицы, вступившей в такую схватку, из которой выходит лишь победитель. Её взгляд пропитался безумием, сердце разгонял адреналин, эмоции били через край, и самой главной среди них была ярость. Она сняла в сознании все предохранители. Она раскусила стальные цепи, до этого державшие дьявола. Теперь монстр вышел наружу.

Настоящий дьявол.

Катя вдавила большой палец ещё глубже, только сейчас заметив, что они подходят к двери кабинета. Лжец кричал так громко, так истошно, что на один короткий миг Катя ужаснулась своей жестокости: она выдавливала человеку глаз собственным пальцем, с каждой секундой давя всё сильнее. Внезапно огромный мужчина превратился в жалкое, корчащееся существо, ничем не напоминающее того самоуверенного ублюдка в парке. Его руки взметнулись вверх, легли на лицо Кати, попытались найти глаза, но тут же попали в сомкнувшуюся челюсть. Зубы вгрызлись в плоть, кровь хлынула Кате в рот под хруст треснувших костей.

И кровь была вкусной. Ещё никогда в жизни кровь не была такой вкусной.

Лжец отдёрнул руки и вжался в дверь. Катя уже не понимала, что течёт по её лицу: кровь, пот, слёзы или всё сразу. Она забыла обо всём, что происходило в её жизни до этой секунды – о Жене, о Рэндже, о Максиме, о Мише, о Боли. Она забыла всё, но только не ненависть, которая захлестнула её в тот момент, когда чужие мужские бёдра грубо стукнулись об её, пока сама она вжималась в дерево. Сейчас она вжимала ЕГО в деревянную дверь и наслаждалась его криками, его болью, теплом его стекающего по кисти глаза.

Этого Кате показалось мало. На несколько секунд она освободила глазницу, вытерла руку об джинсы и вновь запустила в череп, чтобы Лжец не успел прийти в себя. Тремя пальцами она схватилась за нерв, прикреплённый к мозгу, и резко потянула на себя. Лжец завопил, не потерял сознание. Он дёрнулся в сторону, попытался взять Катю за горло, промахнулся. Оставшийся глаз широко раскрылся, чуть не вываливался из глазницы, и теперь в большом тёмном зрачке не просто клубился страх, а пылал ярким огнём. Он боялся. Наконец и он понял, что может запросто умереть. Но прежде чем душа покинет тело этой сволочи, Катя размажет зелёные глаза по своей подошве и будет смотреть, как из вспоротой мошонки рекой вытечет вся кровь.

– Тебе нравится такое танго? – Она сильнее потянула за нерв, чувствуя сопротивление мозга. – НРАВИТСЯ, А?! ТЕБЕ ЖЕ НРАВИТСЯ БОЛЬ? ТАК ПОЧУВСТВУЙЕЁ!

Лжец ударил Катю по печени с такой силой, что она отлетела в книжный шкаф и упала на пол, случайно зацепив рукой несколько книг. Они сразу рухнули ей на лицо.

Одна.

Вторая.

Третья.

Рядом раздался топот армейских ботинок по кафелю. Лжец пытался убежать. Успел открыть замок и теперь убегал. Забавно, правда? Он уже не хотел сражаться, не хотел унизить тупую суку, показать, где чьё место, ткнуть её в собственное женское дерьмо, нет, он хотел убежать и попытаться сохранить хотя бы ещё один глаз. Где же тот мужчина, тот крутой властелин, который ставит себя выше всех блядей на этой планете? Где человек, который обещал убить Катю своими руками – медленно и мучительно, чтобы она познала боль? Где монстр под маской или он уже вышел вместе с глазом?!

– И ГДЕ МОЙ СТИХ, СУКА?! ГДЕ МОЙ СТИХ?!

Она вскочила с пола и догнала Лжеца, уже покинувшего кабинет. Вцепилась мёртвой хваткой, и вдвоём они вылетели в коридор – до сих пор пустой, но сотрясающийся от взрывов. На стенах разрастались ветви трещин, с потолка на голову, испачканную кровью, сыпались маленькие кусочки бетона. Но ни Лжец, ни Катя не замечали этого. Они превратились в животных, перестали быть людьми и боролись, боролись за жизнь, каждый за свою! Сотни тысяч лет прошло с момента начала человеческой цивилизации, столько философов родилось и умерло, столько умных речей они успели сказать о величии человека над природой и его невероятно высоком духовном развитии, но когда жизни угрожает опасность, когда ты стоишь перед человеком, который забрал у тебя всё и ещё планирует забрать жизнь, ты вдруг становишься животным. Грудную клетку разрывает хищник, он вырывается наружу. И как бы жестоко один человек не расправлялся над другим в целях сохранить себе жизнь, это не выходит за рамки природы. В природе такое случается каждый день.

Но Катя хотела не только сохранить себе жизнь. Катя хотела гораздо, гораздо больше.

Она сорвала с Лжеца маску, и ей тут же показались длинные светлые волосы такого же оттенка, как и у неё. Катя бросила маску на пол, вцепилась в чёрную униформу, уже собралась вогнать большой палец в другой глаз (левый представлял собой тёмную дыру, из которой выглядывал тоненький нерв), но Лжец среагировал максимально быстро. Он врезал Кате по челюсти, ударив снизу и чуть ли не оторвав голову от шеи. Произошло бы это на две секунды раньше, зубы отрезали бы часть языка и рот ещё больше заполнился кровью. После первого удара последовал второй – по левой почке, которая тут же взорвалась болью. Может, она лопнула, может, сейчас в брюшную полость вытекает кровь, но всё это не имело никакого значения. Оставшийся целым зелёный глаз – вот что действительно было важно.

Как и для неё, так и для него.

После второго удара Лжец вырвался и побежал по коридору, направляясь к лестнице. Катя приземлилась только на одно колено, практически тут же встала, но упущенного времени хватило для того, чтобы расстояние между ними увеличилось. Чёрный силуэт стремительно удалялся, совсем скоро он скроется за поворотом, и тогда уже гнаться за ним будет бессмысленно – на лестнице события примут совершенно другой оборот.

Но взрыв всё исправил. Пол резко ушёл из-под ног, стены коридора громко треснули, и Лжец проехал по кафелю несколько метров, прежде чем Катя догнала его. Он начал подниматься, но женские руки толкнули его в одну из дверей, и та послушно распахнулась, впустив внутрь громадное тельце. Ноги Лжеца заплелись друг об друга и вместе с ударом копчика об пол взметнулись в воздух.

Катя перешла порог, захлопнула за собой дверь и быстро оглядела помещение. Преобладали серые тона. Свет ламп отражался от множества лезвий. Очень много острых углов. Топоры, цепи, щипцы и дрели – всё это лежало на железном столе в дальнем углу этой громадной комнаты. Над головой проходили друг над другом ничем не примечательные трубы, по которым наверняка протекала и горячая вода-кипяток.

Они попали в мастерскую.

Вот здесь ты и умрёшь, падаль.

– Готов ко второму раунду? – Слова еле прорывались сквозь всхлипы. – Вспомни, как ты меня трахал, перед тем, как я тебе выдавлю второй глаз!

– Алексей был прав насчёт тебя. – Лжец начал подниматься. По его лицу сочилась кровь, из пустой глазницы ещё вытекал белок, но тем не менее он говорил. И в голосе его ярости было больше, чем её способно уместится в одном человеке. – Алексей знает всё обо всех. И он рассказал мне про тебя, потому что я рассказал про тебя ему. И про то, что я с тобой сделал. – Из-под крови выглянула улыбка, все зубы в которой пока были целы. – Он называл тебя шлюхой, ты сама себя так называешь. Ведь когда ты училась в универе, вся общага познала твой богатый внутренний мир, так ведь? Ты давала всем, у кого между ног имелся пенис, блядовала как могла и только потом поняла, что так нельзя. Но уже было поздно. Шлюха навсегда остаётся шлюхой, шлюха всегда будет…

– ЗАТКНИСЬ! – Катя накинулась на него, но Лжец только этого и ждал. Уклонившись, он выставил перед ней ногу, обхватил голову, другой рукой взялся за шею и кинул Катю на пол. Бетон врезался ей в лицо. Она пропахала им чуть меньше метра, но за это расстояние с её лба, подбородка, правой щеки и над бровью сошло немало кожи. Губы так и вовсе превратились в кровавое месиво, которое никто не захотел бы поцеловать. Лицо Кати перестало быть красивым. После такого оно вряд ли останется прежним, будет уродливым, больше похожим на маску дьявола, чем на лик женщины. И так будет всегда.

– Я убью тебя, сука! Но умирать ты будешь очень медленно!

Катя быстро перевернулась и без раздумий ногой нанесла удар Лжецу по колену. Он коротко ахнул, слегка согнулся, и в это время она вскочила, чтобы завершить атаку. Указательный и средний пальцы ворвались в глаз, и он лопнул громче, чем первый. Некоторая его часть попала Кате в рот, и она её проглотила вместе с собственной кровью, даже не заметив. Лжец вновь завопил, похоже, он понял, что окончательно ослеп. В его руках появилось больше силы. Они схватили женские пальцы и сломали бы их, если б пах не взорвался болью. Катя так сильно ударила коленом по мошонке, что почувствовала одну из костей таза.

И это сработало.

Лжец внезапно превратился в маленького мальчика, которому на детской площадке какой-то придурок случайно заехал мячиком меж ног. Он упал на колени и, завывая как раненый зверь, сжал в руках свои яички. Его лицо исказилось плачем, но вот из глаз не текли слёзы…потому что глаз не было. Смотря на это, Катя подумала, что никогда не забудет такое зрелище: человек без глаз плачет, а две огромные дыры в его лице пытаются выдавить слёзы, но не могут.

Комнату сотряс ещё один взрыв. С ближайшего стола упал топор, с другого грохотом на пол полетели ножи. Они так заманчиво подмигнули Кате в полёте, что не остались незамеченными.

– Я знаю, какой конец тебе устроить. У тебя слишком, слишком, блять, длинный язык.

Она развернулась и направилась к лежащей у стены металлической цепи. О Лжеце можно было не беспокоиться – теперь он не найдёт дверь без поводыря, а встать в ближайшие две минуты точно не сможет. То, чем он так любил унижать женщин, наконец подвело его самого.

Катя подошла к цепи, взяла её за один конец, подняла и начала наматывать на кулак. Вся кисть была залита кровью, кожа стала красной и мокрой, так что цепь скользила как по маслу. Она приятно звенела – будто сотни адских птиц взлетели клином над какой-нибудь горой и хором запели последнюю песню. Песню, служащую панихидой одному злосчастному ублюдку.

Катя оставила часть цепи свисающей до пола и уже собралась пойти навстречу жалобным мужским стонам, когда её глаза зацепились за зеркало. За отражение в зеркале. Из него смотрело непонятное чучело, которое с большим трудом можно было сравнить с человеком. Весь верх белой майки промок от крови, сквозь ткань выпирали груди и твёрдые, набухшие соски. Волосы на голове слиплись, а лицо… лицо Кати стало лицом урода. Губ не было вовсе, на их месте появились две расквашенные слизистые. Изо рта, меж зубов вытекала кровь. На половине лица исчезла кожа, открылась розовая плоть, но она тут же окрасилась в алый. Если бы Катя сейчас попала в средневековый цирк уродов, то тут же бы стала любимицей публики.

Она увела взгляд от своего отражения, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. Позволила себе всхлипнуть и зашагала к Лжецу, таща за собой тонкую металлическую цепь, стелющуюся по полу.

– Ты назвал меня шлюхой. Ты. Назвал. Меня. Шлюхой! – Лжец попытался встать, но сразу рухнул на колени и схватился за промежность. – Знаешь что, сукин ты сын? Я не шлюха. Да, я блядовала, как только выпустилась из школы. Да, меня трахали сразу четверо и я была не против. Но вот что я тебе скажу, сучёныш. – Она обвязала вокруг его шеи цепь и с силой пережала дыхательные пути, продолжая говорить: – В двадцать один год я поняла, что живу неправильно. И я завела семью! Я СТАЛА МАТЕРЬЮ! ЖЕНОЙ! ХОРОШЕЙ ЖЕНОЙ! Я НАЧАЛА ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА И ДАВНО ПЕРЕСТАЛА БЫТЬ ШЛЮХОЙ! ВСЕ МЫ ОШИБАЕМСЯ, СЛЫШИШЬ?! Я ИСПРАВИЛА СВОИ ОШИБКИ, ТАК ЧТО НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ШЛЮХОЙ! НЕ СМЕЙ!

Катя сняла с шеи цепь и отпрянула от Лжеца как от чего-то противного. Он тут же закашлял, повалился на четвереньки и попытался что-то сказать, но каждое слово, выходившее из его поганого рта, пропадало в кашле. Оно было к лучшему. Если бы этот говноблюй что-то сказал, Катя не задумываясь проломила бы ему череп, прежде чем поняла бы это. Она хотела растянуть его последние минуты жизни, наполнив их такой болью, какая не описывалась ни в одной книге, какую не испытывал ни один человек. Почему?

Потому что он связался с Екатериной Мальцевой.

– Я стала ценить верность, безглазый ты ублюдок. Я смогла стать другой и отпустила прошлое, но ты решил напомнить мне о нём, да? Что ж, я тебя научу отвечать за свои слова.

Она что было силы вдарила Лжецу меж ног и повалила его на землю, превратив в ни на что не годный жалкий мешок из плоти, костей, сухожилий и нервов. Катя взяла левую руку, обмотала цепь вокруг запястья и привязала другой конец к ножке впаянного в стену стола. Если Лжец и попытается вырваться, единственное, чего он добьётся – боли в своих мышцах.

– А вот сейчас мы начинаем третий, финальный раунд. Попробуй угадать, чем он закончится.

В ответ она услышала протяжный стон. Отлично. Катя встала, плюнула Лжецу в лицо (её слюни, смешанные с кровью, плюхнулись в пустые глазницы) и направилась в другой конец комнаты. Уже через несколько секунд вернулась со второй цепью, намотала её на правую кисть и сломала Лжецу два пальца, когда она попытался вывернуть руку. Привязала свободный конец к толстой трубе, вырывавшейся из пола и вгрызавшейся в потолок.

Остались только ноги, но один удар меж них отобьёт всё желание сопротивляться, а если не хватит одного, то Катя разорвёт ему мошонку и будет смотреть на фонтан тёмной крови, наслаждаясь криками и звоном цепей.

Она медленно зашагал к небольшому верстаку, на котором кто-то оставил только-только заточенные ножи. В школе всегда наказывали – причём жёстко, – если после урока технологии ты не убирала инструменты и оставляла их на верстаке. В основном с железом работали мальчики, а девочки занимались шитьём или что-нибудь вязали, но Катя никогда не была обычной девочкой. Ещё с четырнадцати лет она привыкла к запаху металла и правилу: никогда не оставляй инструменты после работы. Но сейчас она была благодарна человеку, который, заточив ножи, решил их никуда не убирать, а оставить здесь, на самом видном месте. Каждый из них заманчиво поблёскивал – и те, что упали на пол, и те, что остались на столе.

Катя взяла небольшой штык-нож военного образца, с деревянной рукоятью, способной прикрепиться к стволу автомата. Взвесила его в руке. Наверняка он был тяжёлым, но из-за пылающего в крови адреналина казался лёгким как пёрышко. Размытые пятна света скользили по лезвию, которое так просто может вспороть кожу! Одно движение рукой, и человек становится уродом. Одно движение рукой, и человек отправляется в ад, куда ему самое место.

– Я написала стих. – Нож подрагивал в трясущейся ладони. Лжец продолжал вопить, связки его ещё не порвались. – Я написала прекрасный стих. Я вновь полюбила мужчину, хорошего мужчину, впервые почувствовала себя счастливой после смерти сына…а ты попытался отобрать мой счастье. – Катя коротко всхлипнула. Сжала деревянную рукоять и не спеша пошла к дрыгающемуся на полу телу, руки которого по разные стороны были привязаны цепями. – Я очистилась от своих грехов, завела семью, стала примерной женой и матерью, потом потеряла всё, И ТЫ РЕШИЛ ДОБИТЬ МЕНЯ?! Ты, падла, не с той связался. Я НИКОМУ НЕ ПОЗВОЛЮ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ШЛЮХОЙ!

Катя оседлала Лжеца, и только когда её таз врезался ему в пояс, он это понял. Задрыгал ногами, но бесплодные попытки вырваться так и оставались бесплодными.

– У тебя слишком длинный язык. Ты не следишь за тем, что говоришь, сволочь. Слишком, слишком длинный язык для такого мудилы как ты.

Катя собралась вогнать нож Лжецу в рот, но из-за скопившихся у глаз слёз всё вокруг расплылось. Она быстро вытерла слёзы.

Я расплачусь. Я сейчас расплачусь и не сделаю это.

Но она сделала. Собрав всю волю в кулак, Катя запустила руку Лжецу в рот, схватила язык, но тут же закричала от боли. Зубы с силой сомкнулись на её кисти как стальной пресс, ещё пара секунд, и кости сломаются. Ни о чём не думая, Катя отпустила язык и вогнала нож Лжецу в щёку. Челюсть мгновенно разомкнулась, плоть освободилась от зубов, но боль всё ещё горела в кисти. Цепи истошно зазвенели, взрыв сотряс комнату, со столов с грохотом упали остальные ножи. Все звуки смешались в один общий шум, так что Катя закричала, чтобы Лжец её точно услышал:

– МЕНЯ ЗОВУТ ЕКАТЕРИНА МЕЛЬЦЕВА, УЁБОК! ЗАПОМНИ ЭТО ИМЯ И ПРОИЗНЕСИ ЕГО ПЕРЕД ВХОДОМ В АД! ПУСТЬ ТАМ ВСЕ ЗНАЮТ, КОГО НАДО БОЯТЬСЯ!

Она вставила лезвие Лжец меж зубов, так что он не мог сомкнуть челюсть. Взяла его длинный язык (слишком длинный), вынула нож и как опытный мясник за пару резких движений отрезала его. Он ещё яростно шевелился после отделения от тела, но это ничуть не испугало Катю – она равнодушно швырнула его на пол.

– Теперь последний штрих. Помнишь, что ты недавно сказал? Когда порвал мой стих? ПОМНИШЬ?!

Лицо с тремя огромными дырами застонало. Капающая с Кати кровь пропадала в пустеющих глазницах.

– Ты сказал мне: «Улыбайся. Так тебе больше идёт». Улыбайся, да? Улыбайся? – Кончиком лезвия она прикоснулась к чисто выбритому виску, нежно опустилась чуть ниже. – Ты тоже поулыбайся. Тебе так больше идёт. – И глубоко вспорола ему кожу, начав вычерчивать на лице без глаз широкую кровавую улыбку.

Склонившаяся над живым трупом, сотрясаясь от всхлипов, Катя отбирала у человека жизнь, помня обо всём: о Максиме, о предательстве, о Жене, о Мише и о Боли.

* * *

У тебя уже есть шанс.

Так шепнула Линда прошедшей ночью, и Джонни сразу понял, что она имеет в виду.

Он собирался ослушаться Алексея. Ослушаться самого дьявола, Господи! Есть ли на свете грех больше, чем невыполнение приказа того, кто заправляет адом и является самым могущественным злом на Земле? Какой круг мучений для этого предназначен? Пятый? Шестой? Седьмой? Джонни не знал. Но что он знал наверняка, так это то, что у него была дочь – маленькая девочка с тёмно-зелёными глазами, которой бы точно не понравилось то, чем собирался заняться её папа.

Он должен был убить человека.

Джонни изнасиловал и лишил жизни больше тридцати женщин – все полненькие брюнетки среднего возраста. Он расцарапывал им дёсны стволом пистолета, напевал себе под нос «Cherry Cherry Lady», пока разрубал их тела на части, закидывал головы в мусорный бак, представляя себя знаменитым баскетболистом, и по-детски радовался, когда они попадали ровно в цель. Убийства не вызывали у него отвращения, никаких угрызений совести, но…только не это. При мысли о том, что ему предстояло сделать, у Джонни вдруг начинали трястись руки, к горлу подкатывал комок, а совсем рядом с ухом голос Линды шептал:

У тебя уже есть шанс.

Он собирался ослушаться дьявола – после того, как увидел ад, эту проклятую гору, пронзённую ослепляюще-ярким лучом, эти реки, этих кровожадных волков. Джонни знал, что безумен, но даже не представлял, до какой степени.

Он старался как можно меньше зацикливаться на этой мысли, ведь чем больше времени она будет занимать в голове главенствующую позицию, тем легче её будет уловить Алексею Царёву. Но думать всё равно было необходимо, думать было жизненно важно. Как он всё провернёт под носом существа, от которого не скроешь свои самый потайные страхи? Ни один человек в мире не знал про маленького тринадцатилетнего мальчика, зажавшего во рту трусы матери и мастурбирующего на неё. Но вот Алексей знал. Он знал всё и даже больше, так что скрывать что-то от него означало подписать себе смертный приговор. Поэтому лучше и не пытаться. Просто сделаем то, что делали уже тридцать два раза, и продолжим жить дальше. Верно?

У тебя уже есть шанс.

Джонни пытался заглушить этот голос, но не мог, не мог! Каждый раз, когда он вспоминал о Владе – об этой милой девочке, которую он встретил после «светлой» ночи и с которой провёл всего пару дней, – он видел лицо Линды. Тёмно-зелёные глаза Влады сливались с тёмно-зелёными глазами восьмилетней девочки, и улыбались они обе абсолютно одинаково. Казалось, после смерти Линды часть её души перебралась в другое тело, и Джонни знал в какое. Он не хотел вредить дочери, не хотел вредить Владе. Она, вроде как, влюбилась. В свою сверстницу, симпатичную девчонку с кудрявыми волосами и ярко выраженными формами, потрогать которые желает, наверное, каждый второй мужчина. Любовь – это хорошо. Когда-то она была знакома Джонни, когда-то она сам излучал любовь, пока не потерял дочь, а затем и жену. Пусть любят друг друга, пусть наслаждаются жизнью вместе и танцуют без причин. Линда любила танцевать.

Но Алексей… он сказал, что её душа может вечно захлёбываться в кипящих реках крови – так оно и будет, если Джонни «решит сделать по своему смотрению или вообще не делать». Он говорил так убедительно, ад был таким настоящим! Даже во сне тот ужасал своим пейзажем и витающим в воздухе страхом. Маленькой девочке совершенно нечего там делать. Маленькая девочка должна покоиться на небесах.

– Вообще я обязан не выпускать её отсюда, – сказал тогда Алексей. Вместе с Джонни они смотрели на перегрызающих друг другу горло волков. – Она же покончила с собой, понимаешь? Те, кто накладывают на себя руки, навечно остаются тут. Исключения делаются раз в столетие, и вот Линда как раз может стать таким исключением…если ты, конечно, выполнишь одну мою небольшую просьбу.

И Джонни слушал его, вдыхая насыщенный болью воздух. Слушал и слушал, выделяя в голове два главных имени: Влада и Алёна. И первое имя светилось, сияло приятной тёмной зеленью, которая одновременно и пугала, и притягивала.

Линда повесилась в третьей по счёту кабинке школьного туалета, не оставив ни записки, ни прощального письма, ничего такого, что могло бы хоть попытаться объяснить поступок. Марго впала в депрессию, каждую ночь она спала у могилы своей дочери, пока не заработала туберкулёз. После развода и длительного лечения она вновь стала посещать могилу Линды ночами, и продолжалось это до тех пор, пока однажды один из обходчиков кладбища не нашёл её замёрзшей, лишённой всяких признаков жизни. Никто так и не понял, в чём были заключены мотивы маленькой девочки, завязавшей петлю на собственной шее. Никто не знал, кроме Джонни. Но понял он всё только тогда, когда увидел перед собой качающиеся детские ножки.

Посмотри, что я нарисовала, папа!

Но он не смотрел. А если бы хоть взглянул, то заметил бы на полях нарисованных человечков – игра в «Виселицу». Человечки у Линды никогда не спасались. Если бы Джонни слушал рассказы дочери после школы, а не запирался в своём кабинете и не делал вид, что работает, то узнал бы, что Линду ужасно травят одноклассники. Он даже не знал о синяках на её спине – узнал лишь при осмотре тела. Почему-то Линда не хотела рассказывать об этом маме, только папе, но папа всегда был занят или куда-то уходил. И в конце концов детские нервы не выдержали.

– Если ты проделаешь с Алёной то же самое, что всегда проделывал со своими жертвами, душа твоей доченьки будет порхать на небесах. Просто делай то, что любишь и умеешь.

Джонни согласился – не мог не согласиться. Он был готов сделать всё ради дочери, потому что не успел сделать ничего раньше. Возможность искупить свой грех, возможность подарить Линде счастье вдохновляла его и наполняла непоколебимой решимостью…до определённого момента. Утром 2 июля, на завтраке, он встретил Владу. Она не заметила его (наверное, уже забыла), оживлённо болтала о чём-то со своей подругой – прекрасной Алёной. Вот тогда Джонни и сбили первые сомнения – в тот момент, когда он взглянул в её тёмно-зелёные глаза. Это были глаза Линды. Самые любимые глаза на свете. Джонни просто не мог принести им боль.

Алексей мне врёт.

Как только эта мысль пронеслась в голове, горло тут же сцепил страх. Нельзя, нельзя так думать! Он может прочитать мысли в любой момент, Алексей улавливает страх за километры, от него ничего не скроешь! Он не врал, нет, не врал. Нужно просто выполнить договор, с Линдой всё будет хорошо, дьявол держит своё слово.

Но чем дольше Джонни разглядывал Владу (она так мило улыбается, когда смотрит на Алёну), тем больше он видел в ней Линду. Её душа не находилась в аду, это враньё. Её смех слился со смехом Влады, её жестикуляция стала жестикуляций Влады. Джонни поймал себя на мысли, что если бы его дочь выросла, то была бы точно такой же, как Влада – юной, прекрасной и безумно красивой. Разве он мог причинить ей боль, как того хотел Алексей? Разве он мог снова подвести дочку? Может, это и есть шанс всё искупить? Всё исправить?

Джонни принял решение. Сумасшедшее, безрассудное, но точно правильное. Он наверняка попадёт в ад, за ним стелется гигантских размеров дорожка из крови, но вот Линда этого не заслуживала. Пусть она и жила в чужом теле, она до сих пор оставалась его ребёнком. Его любимой дочкой…

Папа наконец-то совершит подвиг. Хоть один раз в жизни.

Но это не значило только то, что придётся не выполнить часть договора, заключённого с дьяволом. Если Джонни и вправду хочет сохранить чистую душу Линды внутри Влады, ему придётся пойти против Алексея и вытащить её отсюда вместе с Алёной. По Чистилищу недавно пополз слух, что все находятся вовсе не на корабле, а глубоко под землёй, и через верхний этаж можно выбраться наружу. Джонни верил этому, потому что это хорошо объясняло запрет прохода на самый верх. Могли даже прострелить колено, если слова не действовали. Если слухи – правда, тогда он сможет вывести девушек целыми и невредимыми. Оставалось только придумать, как провести их к выходу.

Ответ нашёлся сам собой. Он пришёл с первым взрывом, сотрясшим, казалось, весь мир. За ним последовали ещё несколько, и вскоре Джонни услышал пронзительные вопли людей. Его сердце не сжалось от таких криков – некоторые брюнетки кричали пуще, – но что-то в груди всё-таки ёкнуло.

А потом…

Он быстро сообразил, что на Чистилище разросся хаос. Большинство Святцев, если не все, сейчас займутся тем, что будут наводить порядок любыми способами и, соответственно, станут менее внимательны. Можно будет попробовать вывести Владу с Алёной на верхний этаж, а оттуда – на свободу. Лети, пташка, лети. Пусть душа гуляет свободно, хоть ты меня совсем и не помнишь. Папа всё-таки совершил подвиг. Папа любит тебя, девочка. Очень любит.

Он бегом направился к комнате Влады, один раз потеряв равновесие из-за прогремевшего взрыва. Вокруг сновали люди, на некоторых была порванная одежда, а одна женщина и вовсе шагала по коридору, не замечая почти оторванной, висящей на одних сухожилиях челюсти. Что-то произошло. Что-то происходило до сих пор, так что следовало как можно скорее вывести отсюда Владу вместе с Алёной. Владу в обязательном порядке.

Джонни повалил несколько мужчин, прежде чем добрался до нужной комнаты. Взявшись за ручку, он мысленно помолился (за две секунды, как люди перед самой аварией) и открыл дверь.

В комнате была только Алёна. Увидев в проходе здорового мужчину, она тут же вскочила и крепче сжала в руках нож. Её тело попыталось скопировать боевую стойку, но руки своё дело знали: рукоять ножа ловко провернулась в ладони совсем как у мастеров владения холодным оружием.

– Ещё один шаг, и я воткну этот нож в тебя. Кто ты? Зачем пришёл?

Джонни поднял руки вверх и почувствовал, как уголки губ сами тянутся вверх. Впервые он был так близок к Алёне и увидел её с расстояния двух шагов. Издалека она показалась ему красивой, но вблизи её красота просто ошеломляла. Светлые глаза цвета распускающихся почек поздней весной… Пухленькие от природы губы и русые волосы, растущие милыми завитушками… У Влады определённо хороший вкус. Хоть это и странно, но отчего-то Джонни проникся отцовской гордостью. Точно так же мужчины гордятся своими дочерями после хорошего разговора с новоиспечённым женихом. Алёна воплощала собой юность и изысканность молодости, кожа ещё не была изрисована морщинами, по ней так и хотелось провести пальцем и почувствовать мягкость шёлка.

Да, Джонни и вправду гордился Владой. И не просто гордился, а ощущал что-то вроде счастья. До такой крайности безумия он ещё не доходил.

– Если так и будешь молчать, ни к чему хорошему это не приведёт. Зачем ты сюда пришёл?

Алёна шагнула вперёд, блик яркого света заскользил по лезвию. Джонни заметил дрожь в её руках, которую она изо всех сил пыталась скрыть, и начал говорить, стараясь придать своему голосу как можно больше дружелюбия:

– Меня зовут Джонни, может, Влада рассказывала тебе про меня. – В светло-зелёных глазах мелькнул вопрос. Значит, не рассказывала. – Я пришёл, чтобы помочь вам выбраться отсюда. Похоже, я знаю, где выход – на самом верхнем этаже, в левом крыле. По слухам, где-то здесь должны быть три лифта: один грузовой и два пассажирских. Вход в грузовой есть в глубине каждой кухни – так они и доставляют еду. Вот на нём мы поднимемся. Лестница – не вариант, нас просто задавят как букашек. Особенно с этими взрывами…

– Стоп-стоп-стоп! – Алёна резко мотнула головой, как бы стараясь отогнать ненужные мысли. Меж её бровей появилась забавная морщинка, и Джонни буквально увидел, как пришли в движение извилины в мозге Алёны. Несмотря на окружающий хаос, на крики за спиной и иногда раздающиеся взрывы, Джонни почему-то чувствовал себя хорошо.

Наверное, потому что впервые в жизни поступает правильно.

– Я пока не втупляю. Какие лифты? Какой выход? Как мы выйдем с корабля?

Пол затрясся под ногами. На одну из кроватей упала картина, на которой была изображена чёрная, прямо-таки грациозная пантера. Судя по звукам, в столовой мужчины запели хором, и пение их – слаженное и отточенное до идеала – казалось предвестником апокалипсиса. Настоящего апокалипсиса. Даже после конца света люди устроят новый, если соберутся вместе.

Джонни крепко зацепил взгляд Алёны и сказал:

– Послушай меня. У нас мало времени, я не успею тебе рассказать всё до мелочей. Опусти, пожалуйста, нож, и скажи мне, где Влада. Я выведу вас отсюда.

– С чего мне тебе верить?

– Потому что меня послали тебя убить. – Алёна собралась что-то сказать, но замерла, как только услышала последнее слово. – То, что говорят про Алексея Царёва – правда. Он дьявол. Он попросил… заставил меня согласиться на сделку, по которой я должен сначала изнасиловать, а потом убить тебя. Желательно самым отвратным способом.

Рука с ножом медленно опустилась. Рукоять всё ещё была крепко сжата, но пальцы уже заметно расслабились. Воздух с шумом вышел из лёгких Алёны – сначала первый раз, потом второй, третий. Через несколько секунд её губы наконец отлипли друг от друга, и она задала всего один вопрос:

– Зачем?

– Затем, что он питается людским горем. Но главная трапеза для него – это самоубийство. Он наедается ими, но всё равно каждый раз ему мало. Влада привязалась к тебе – так он мне сказал. Твоя смерть выбьет её из колеи и заставит положить на себя руки, и я верю этому. Дьявол знает всё, Алёна. Он может наврать, но насчёт Влады он сказал правду. Если ты вдруг погибнешь от чьих-то рук – чьих-то мужских рук, – твоя подруга этого не выдержит. Она станет очередным ужином на столе Сатаны.

Алёна попятилась назад – ни о чём не думая, стараясь связать услышанные слова друг с другом. Глаза забегали как у попавшегося на лжи преступника. И страх… Алексей говорил, что чувствует страх носом, чувствует его аромат, и, кажись, Джонни сейчас понял, что он имел в виду. Но что хуже всего, страх не просто проникал в лёгкие, он в них оставался и расползался по всему телу. Эйфория пропала так же быстро, как и настала. Тревога окутывала кости и тоненькими щупальцами обволакивала тело. У Святцев есть оружие. Если Джонни наткнётся хотя бы на одного из них, скорее всего Алёну и Владу ранят как минимум. Ранят Линду. И тогда она умрёт уже во второй раз, снова отправившись в ад по вине своего папочки.

– Я не совсем поняла…мы…как мы выйдем с корабля?

Джонни подошёл ближе, всё ещё держа руки перед собой, повернув их к Алёне ладонями.

– Это не корабль. Скорее всего мы под землёй, за городом. Вся еда, все шмотки поставляются на грузовых лифтах, которых здесь целая куча. Я уже говорил, что к одному из них есть проход через кухню. Мы можем продолжить болтать, но с каждой секундой у нас остаётся меньше времени. Где Влада?

Меж бровей вновь появилась забавная морщинка, но улыбки она не вызвала. Джонни ждал ответа. Очень важного ответа.

– Она недавно ушла за тампонами. Тремя этажами выше, ну, где их обычно раздают. Я как раз собиралась пойти искать её, только вышла из комнаты и как увидела всех этих людей… Господи, что здесь вообще происходит?!

Воздух заполнил запах пороха. Сквозь него пробивался аромат поджаренной свинины, но, конечно, свинину здесь никто не жарил. Это горели люди, и Джонни с Алёной слышали их крики; приглушённые стенами, она напоминали вопли диких зверей. Человек не мог так кричать, нет, не мог. Даже по коже серийного убийцы, забравшего жизни тридцати двух полненьких брюнеток и одной небрюнетки, пробежали мурашки.

– Откуда у тебя нож?

– Я выкрала его с кухни, чтобы хоть как-то обезопасить себя. Сюда уже врывалось несколько человек, я до смерти перепугалась, но как только они увидели нож, сразу выбежали.

– У тебя есть второй?

Алёна медленно покачала головой из стороны в сторону, будто бы стыдясь того, что не взяла второй нож. Глаза её опустились вниз, а губы превратились в тоненькую белую линию. Джонни догадался, что Алёна редко бывала в таком состоянии (наверное, она привыкла вставать у руля) и поэтому теперь не знала, как себя вести. Джонни помог ей. Он медленно приблизился, опуская руки, и накрыл своей ладонью её ладонь, сжимающую рукоять ножа.

– Дай-ка эту штуку мне. Я умею с ней обращаться, поверь. Просто держись рядом со мной и говори, куда идти, чтобы мы нашли Владу. Такой расклад пойдёт?

Несколько секунд пальцы не разжимались, но потом всё же расслабились, и нож соскользнул в руку Джонни. Он тут же прижал его к бедру, подальше от женского тела. Хватит уже уродовать их. Хватит всех криков, хватит той боли, которую он всем причинил! Довольно! Слишком много крови пролилось по его вине и слишком много крови осталось на его руках. И сейчас они окрасятся алым вновь, но уже в последний раз и во благое дело. Пусть девочки живут, пусть бегут по полю, смеются и целуют друг дружку, чувствуя себя счастливыми. Пусть живут.

Пусть живёт Линда.

Джонни взял Алёну за руку, развернулся и, покрепче схватив рукоять ножа, спросил:

– Тремя этажами выше говоришь?

– Да, сразу у выхода с лестничной площадки. Но если мы поедем на лифте, тогда…я не знаю, откуда мы выйдем.

– Я знаю, – он подтянул её к себе, ощущая давно покинувшее его чувство. Что-то вроде смеси тревоги и лёгкого трепета перед светлым моментом. – Если там есть кухня, мы выйдем через неё, а если нет – всё равно окажемся по центру коридора. Держись за меня очень крепко, не вздумай разжимать пальцы. Наша задача – найти Владу и свалить вместе с ней из этой психушки. А, и ещё кое-что. – Его голубые глаза встретились с её светло-зелёными, и отчего-то по спине Алёны пробежали мурашки. – Когда пойдём через кухню, возьми себе пару шмоток. Желательно острых и смертельных.

Через несколько секунд они вышли в коридор и направились в столовую, с каждым шагом к которой хор мужских голосов пел всё громче и громче.

…и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.

Ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки.

Аминь.

* * *

Идея поехать на лифте с самого начала показалась Алёне глупой.

Взрывы гремели один за другим, стены будто расползались по швам, казалось, в мире вновь наступает конец света. Алёна уже хотела предложить Джонни подняться по лестнице (мы же разобьёмся на лифте!), но все мысли вылетели из её головы, как только она увидела людей.

Точнее, совсем не людей.

Столовая – огромная и просторная – начиналась с широкой арки, выкрашенной в белый цвет, как и всё вокруг. Стены всегда отдавали чистотой, а в ярком свете ламп они и вовсе казались усыпанными снегом, но вот сейчас… Алёна прикрыла рот рукой, когда проходила вместе с Джонни сквозь арку. Кафель был залит кровью. Лампы отражались от тёмных красных луж, на полу везде, куда ни глянь, виднелись кровавые отпечатки чужих подошв. В одном углу валялась отброшенная кем-то фаланга пальца, и когда Алёна поняла, какого именно, к горлу снова подкатила тошнота.

– Не смотри на это. – Теперь Джонни приобнял её за талию, крепко прижав к себе. – Лучше смотри на меня. Мы скоро выберемся, там и налюбуешься чем угодно. Договорились?

Алёна слабо кивнула, уткнулась взглядом в небритое лицо Джонни и зашагала с ним в одну ногу, но тут же повернула голову в сторону раздавшегося крика – ничего не могла с собой поделать. Там, где раньше были столы, теперь, взявшись за руки, стояло не менее пятидесяти мужчин. Они образовали круг, плотно прижавшись друг к другу, будто взяли кого-то в оцепенение и не хотели отпускать. Каждый из них пропевал молитву «Отче наш», но слова были искажены, среди них часто просачивались «дьявол» и «преисподняя», отчего молитва становилась пугающей. Алёна встретилась взглядом с несколькими мужчинами и, сама того не осознавая, сильнее вжалась в Джонни – глаза поющих были полны безумия, совсем как у бешеных собак, сорвавшихся с цепи.

Уши пронзил тот же крик – женский крик, пробирающий до костей. Алёна увидела, как внутри круга из людей что-то поднимается над их головами. Что-то…деревянное, высокое и…кричащее. Двое мужчин в самом центре кольца ставили на кафель самодельный крест из перепиленных дверей. На кресте подобно Иисусу Христу была распята женщина, обе ладони вгрызли в дерево гвоздями, выпустив из сосудов алую кровь. Женщина кричала, пыталась вырваться, спрыгнуть, но из-за каждого движения боль новыми вспышками вспарывала её сознание. А ступни… их просто не было. Вместо них вниз отвратительными кусками свисали мясо, остатки костей, хрящей и сухожилий. Мужчина в кожаной куртке чиркнул колёсиком зажигалки, поднёс огонь к отсутствующим ступням, и тогда женщина…

– Не смотри! – Джонни резко повернул голову Алёны к себе, так что она услышала щелчок своих позвонков. Сильная мужская рука накрыла часть её лица и удерживала в таком положении. Наверное, первый раз в жизни Алёна испытала к мужчине что-то вроде благодарности. – Мы почти у кухни, осталось совсем чуть-чуть. Смотри всё время на меня, если хочешь, закрой глаза. Доверься мне на пару минут, хорошо? Просто доверься.

И Алёна доверилась. Доверилась незнакомому мужчине, которого совсем не знала, который мог оказаться каким-нибудь маньяком с отлично выработанной историей, ничем не отличающимся от тех сумасшедших, что издевались над распятой девушкой. Но тем не менее Алёна доверилась ему, и он провёл её через остальные ужасы (крики, крики, я только слышу, но не вижу), прижимая к себе словно любимую невесту. Вокруг происходило что-то ужасное, это точно. Люди сбредили, в один миг они все разом стали животными – Алёна уже видела подобное в детском доме. Только там она была сама за себя, а здесь был человек, готовый защитить её в трудную минуту. И что ещё более важно, этим человеком был мужчина.

– Всё хорошо, мы почти на месте. Дверь в кухню открыта, я вижу, вроде там никого нет. Обними-ка меня покрепче. – Алёна обвила рукой широкую талию Джонни, прижав к его коже влажную от пота рубашку. – Да, вот так. Держись за меня, но если вдруг нападёт, сразу отскакивай в сторону. Не вздумай лезть в драку!

– А почему… – Издалека донёсся крик умирающей женщины. В нос ударил запах жарящейся плоти, и Алёна невольно зажмурилась, почувствовав его. – Почему ты так хочешь найти Владу?

– Потому что она должна жить. И ты должна, Алёна, и она. Ни одна сволочь в мире не имеет права решать, кому жить, а кому нет. – На несколько секунд Джонни замолчал, но потом продолжил: – Я знаю, что вы любите друг друга. Я ничего не имею против, я наоборот хочу, чтобы вы были счастливы. Обе. Хочу, чтобы Владе было хорошо рядом с тобой.

– Она тебе дорога?

Рука на талии Алёны чуть дрогнула.

– Да. Очень дорога. Теперь я всегда буду смотреть на её рисуночки. Она выйдет из кабинки и будет улыбаться и всё станет хорошо. Всё станет хорошо…

Они миновали комнату, в которой в огромных, практически бездонных котлах варили кашу, прошли мимо морозильной камеры, пересекли ряды плит, разделочных столов, духовок, аккуратно продвигались в темноте, и наконец Джонни остановился. Алёна видела лишь часть его лица в слабом свете ламп, просачивающимся сюда из столовой, но даже так она заметила в голубых глазах нарастающую тревогу.

– Приехали, – Джонни глубоко вдохнул, выдохнул. – Ну, раз она здесь стоит, значит, за ней должно что-то быть.

В глубине кухни, в конце просторной комнаты была железная дверь, замещавшая часть стены. Механизм, с помощью которого можно было бы её открыть, находился с другой стороны. Скорее всего, именно через эту дверь на кухню поставляли все продукты, привозя их на огромных тележках. С грузовика вкусности загружают в лифт, а потом он доставляет их сюда, где они и отправляются на мучения поварам. Что ж, если это так, за дверью и вправду должен быть выход на поверхность.

– Возьми нож, – пальцы Джонни соскользнули с рукояти, которая тут же упала в ладонь Алёны. – Отойди чуть подальше. Я попробую поднять эту хреновину.

Он закатал рукава рубашки, на секунду замер, прислушиваясь к внезапно наступившей тишине, и после того, как женщина на кресте вновь закричала, удовлетворённо кивнул. Может, он думал, что мужчины могли пойти за ними следом, а может, просто испугался беззвучья – Алёна не знала. Она лишь наблюдала за тем, как Джонни пытался открыть дверь. Он нагнулся, просунул пальцы под небольшую щель между дверью и полом и напряг руки, готовый поднять килограммы металла. Безуспешно. Вены под кожей выпучились, но на этом всё и закончилось.

– Помоги-ка мне, Алён. Положи куда-нибудь нож, попробуем поднять эту хрень вместе.

И они подняли. Общими усилиями, в четыре руки оторвали от земли железную пластину, служащую дверью. Когда она дошла до поясницы, Джонни, выпрямив спину, сказал:

– Пролезай внутрь. Найди там какой-нибудь рычаг, кнопку, цепь – неважно – и открой дверь. Иначе мне просто отдавит пальцы!

Алёна на четвереньках забралась внутрь и прежде чем начала искать «рычаг, кнопку, цепь», увидела огромных размеров лифт, какие встречались только на экранах кинотеатров во время показа какого-нибудь крупнобюджетного фильма. Казалось, в этот лифт можно было запихнуть спаривающихся бегемотов. Всё помещение будто утонуло в тёмном коричневом цвете, и лишь тусклый жёлтый свет аварийных ламп разбавлял его. Если здесь провести ещё хоть минуту, сойти с ума не составит труда.

– Алёна, быстрее! Я так долго не продержусь!

Она мигом пришла в себя, начала рыскать глазами в полутьме и наткнулась на свисающую цепь, с помощью которой и можно открыть дверь. Взяла её, со всей силы потянула вниз, но единственное, чего она смогла добиться, так это резкой боли в спине. На шее выступили капельки пота, сердце забилось чаще, мчащаяся в висках кровь перекрывала крик умирающей женщины.

– У меня не получается! Дверь слишком тяжёлая!

– Попробуй найти что-нибудь, что можно подставить! Комод, стул, что-то такое!

Алёна осмотрелась и не нашла ничего, кроме пустоты, которая будто впитывала этот противный жёлтый свет. Наверняка здесь должны стоять тележки для выгрузки продуктов, но сейчас ни одной из них не было. Только огромных размеров лифт с маленьким экранчиком сверху, показывающим, на каком этаже сейчас находится…

– Алёна! – Она услышала, как на кухне что-то упало, и тут же начали приближаться чужие шаги.

И приближалось пение. Мужчины восславляли Иисуса и просили его спуститься к ним, чтобы забрать с почвы преисподнии.

– Алёна, твою мать, сделай что-нибудь!

Она изо всех сил дёрнула цепь вниз и приподняла дверь почти на двадцать сантиметров. Руки дрожали, но она не позволяла себе хоть на секунду разжать пальцы. Джонни сразу пролез – нет, прошмыгнул – в образовавшуюся щель совсем как подросток, впервые отправившийся в заброшку. Как только его ноги покинули кухню, Алёна отпустила цепь, и дверь с грохотом ударилась об пол, разорвав все громкие звуки. Потом наступила тишина. Даже мужчины перестали петь, а распятая на кресте женщина уже не кричала. Только кровь продолжала протекать в висках шумными реками.

– Спасибо, – Джонни поднялся и с благодарностью посмотрел на Алёну. Ещё никогда её не прибирала ТАКАЯ дрожь от одного только взгляда. – Ещё бы чуть-чуть, и эти святоши взяли б меня. Я, конечно, мало чем похож на Христа, но они бы разницы не заметили.

Алёна не улыбнулась. Она посмотрела на дверь, затем на Джонни, снова на дверь и после недолгой паузы произнесла:

– Мы оставили нож там. Единственный, который у нас был.

– Давай-ка так, – он обнял её за ярко выраженную талию и прижал к себе, проделав это одновременно и мягко, и непозволительно сильно. – Сейчас ты меня обнимешь и ни о чём не будешь думать, а полностью доверишься мне. Просто представь себя пассажиром авиалайнера, за рулём которого сидит пилот Джонни. Я защищу тебя, не бойся. Только найдём Владу и свалим отсюда как можно быстрее. Слышишь, Алён? Меньше сейчас задавайся вопросами, я возьму всё на себя.

Он говорил так уверено, с такой добротой, что не довериться ему было нельзя. Алёна молча кивнула и сама обняла Джонни, почувствовав в воздухе запах пота – и его, и её.

Они зашагали к лифту – два тёмных силуэта, сливающихся друг с другом в ядовито-жёлтом свете. К лифту, который вёл высоко вверх, насвежий воздух, навстречу солнцу, которого Алёна так давно не видела. Неужели всех действительно обманывали? Держали взаперти как какой-то скот глупых животных? И самое главное – для чего? Зачем так долго пасти людей, если человека всё равно будет тянуть к свободе?

– Не задавайся вопросами, я же сказал. – Джонни грустно улыбнулся и проговорил: – У тебя по глазам видно, что ты играешь в «Почемучку». Вот выберешься, тогда и забьём себе голову всякой лабудой.

Он оглянулся и задержал взгляд на двери, ожидая, что несколько мужчин сейчас поднимут её, ворвутся сюда и разорвут из двоих на части, но сначала пригвоздят к кресту, после чего подожгут. Прошло чуть меньше минуты, дверь так и не открылась, чужие шаги вовсе исчезли. Похоже, сегодня кому-то крупно везло.

Джонни нажал кнопку вызова лифта (по периметру она тут же загорелась красным), подняв голову, посмотрел на небольшой экранчик и присвитснул.

– Бог ты мой, только глянь! Тридцать второй этаж! И это он едет к нам, наверх – стрелочка показывает.

На экранчике двойка сменилась палочкой, а потом превратилась в тоненький нолик.

Алёна и не заметила, как озвучивает свои мысли:

– Похоже, отсчёт идёт сверху. Как на системе координат, только вертикальной. Ну, будто мы находимся под нулём, и чем глубже мы уходим, тем под большим значением мы становимся. Короче, как в нормальном лифте, только наверху первый этаж, а внизу последний.

Джонни непонятно отчего заулыбался. Улыбка преобразила его небритое, покрытое чёрно-белыми волосами лицо, сделав его невероятно красивым. Наверное, это принято называть мужской эстетикой – слияние красоты, сдержанности и энергетики.

– Любишь математику, Алён?

Она коротко хохотнула и сама удивилась своему смешку.

– Нет, терпеть не могу! Просто вспомнила из школьного курса, это класс восьмой, может, седьмой. Тогда я ещё старалась учиться. А потом… ну, скажем так, детский дом – не лучшее учебное заведение. Если у тебя есть между ног вагина, и тебе больше тринадцати – поздравляю, детка! – ты в зоне риска. Знаешь, кого я больше всех ненавижу на этой планете?

Цифры на экранчике продолжали меняться. 25 превратилось в 24, а 24 – в 23. Джонни перестал смотреть на них и взглянул в светло-зелёные женские глаза.

– Ну и кого ты больше всех ненавидишь на этой планете?

– Насильников. Мужчин-насильников, которые возомнили себя повелителями мира только потому, что вместо мозгов у них скукоженные яйца. Была б моя воля, я бы сделала так, чтобы все эти мудозвоны испытали ту же боль, что и их жертвы. И чтобы их унизили так же, чтобы они поняли, каково это – впечатываться лицом в стол, пока в твоей заднице двигается что-то отвратительное! Пусть узнают, что такое…

Лифт коротко пискнул, известив всех о своём прибытии. Стальные двери медленно отползли друг от друга, приглашая в широкую, огромную кабину, словно сверкающую серебром. Когда Джонни и Алёна вошли внутрь, она подумала, что, наверное, именно такие лифты должны стоять в моргах. Если на нём ты приезжала кого-то навестить, то совсем скоро навещать будут тебя.

– Тремя этажами выше, говоришь? – Джонни встал около небольшой панели с цифрами и вводной строкой поверху. – До чего дошёл прогресс, да? Теперь самому надо вбивать номер этажа. В нашем случае это…семнадцатый.

Через несколько секунд двери закрылись, тёмно-коричневая комната исчезла за серой сталью. Алёна прислонилась к стене, закрыла глаза, выдохнула. Не поднимая век, она заговорила:

– Ты такой спокойный, хотя вокруг полнейший дурдом. Влада уже, может, погибла, но ты почему-то умудряешься шутить, а меня аж всю трясёт! Откуда такое спокойствие?

В ответ она услышала приятный бас:

– С ней всё хорошо, поэтому я спокоен. Я знаю, что она в порядке – отцы это чувствуют. Если б Линде было плохо, я бы сразу…

Лифт резко остановился. Джонни замер на полуслове, посмотрел на экранчик (восемнадцатый этаж) и медленно перевёл взгляд на Алёну. Наступившая тишина обрушилась на плечи огромным давлением, лишь кровь продолжала с шумом циркулировать в организме. И первые звуки ворвались в мир тогда, когда двери начали открываться.

– Господи, – Джонни тяжело выдохнул. – Только не это.

В лифт вошёл Алексей. Свет тут же отразился ослепляющим бликом от лакированных туфель. Чёрные как уголь волосы будто источали тьму, но настоящая мгла клубилась в другом месте – в улыбающихся глазах, в двух глубоких ямах, заполненных бордовой кровью. Они посмотрели на Алёну, она почувствовала этот взгляд – почувствовала костями – и сильнее вжалась в стену лифта. Алексей повернул голову в сторону Джонни, его ноздри резко расширились, а грудь, скрытая под расстёгнутым пальто, медленно поднялась. Стальные двери поползли друг к другу, встретились, и через секунду пол под ногами задрожал.

Алексей Царёв не спеша развернулся, подошёл к панели с цифрами, нажал на кнопку «ОСТАНОВИТЬ», и лифт послушно замер между восемнадцатым и семнадцатым этажами. Вместе с тем вновь наступила тишина. Казалось, весь мир замолчал, чтобы услышать то, что сейчас должно произойти в этом лифте, в этом отвратительном холодном свете, так ярко отражающимся от начищенных туфель.

– Привет, ребята. – Голос подрагивал. Впервые Алёна услышала дрожащий голос Алексея Царёва. – Я вас ненавижу. Особенно тебя, Джонни. Ты вообще, похоже, попутал берега. Правда? – Он развернулся, и только сейчас стали видны изменения в его внешности.

Ужасные изменения.

Алёна помнила тот день – тот первый день, – когда во время завтрака на сцену из столов вдруг забрался мужчина в пальто – высокий, привлекательный, красоту которого отрицать просто глупо. Тогда она увидела лидера (как и все вокруг), некоторое время не могла оторвать взгляд от густых чёрных волос, но сейчас…волосы оставались такими же, а вот лицо кардинально преобразилось. Глаза глубоко впали как у старого алкоголика, кожу прорезали морщины, а на левой щеке она и вовсе начала…растворяться? Алёна смотрела на розовую плоть у носа Алексея и чувствовала отвращение, какое не испытывала никогда в жизни; казалось, если на кожу надавить пальцем, она тут же провалится.

Он гниёт. Гниёт заживо и разлагается. Совсем как труп.

Он повернул голову в сторону Алёны, словно услышав её мысли. И как бы страшно ей ни было, как бы сильно она ни старалась оставаться спокойной, к горлу подкатил ком отвращения. Если это обезображенное лицо подойдёт ближе, Алёну точно вывернет наизнанку.

Слишком, слишком отвратительна эта кожа.

– Ну прости, подруга, что я не успел накраситься. А вообще знаешь что? – Он вытащил из кармана руку и поднял вверх. – Нахер тебя! И тебя, Джонни! Нахер вас обоих, сраные выблядки! Два мешка бесполезного, сука, мяса решили спастись, да?! Да?! Я правильно вас понял?!

Его жутко трясло. Плечи швыряло взад-вперёд, руки снова скрылись в карманах, в которых наверняка дрожали ладони. Так ведёт себя человек, столкнувшийся с чем-то ужасным, с чем-то таким, что выбивает его из колеи и никак не укладывается в рамки его мировоззрения. Алексей смотрел то на Алёну, то на Джонни, его чёрные глаза (глаза дьявола) перебегали из стороны в сторону. Наконец он остановился и направился к Джонни, так же забившемуся в угол.

– Привет, здоровяк. Вот уж никак не ожидал тебя здесь увидеть, мудила ты этакий. А знаешь, почему я не ожидал? Потому что я знал! Знал, твою мать, а сейчас на знаю! Как ты это объяснишь, а? Как ты мне сможешь объяснить суть мироздания, если живёшь на этой проклятой планете сорок два года?! Тогда почему? Почему ты вдруг решил, что сможешь обмануть меня, старого козла? Я не достаточно убедителен для тебя? НЕТ?!

Лифт дрогнул от очередного взрыва. Пол под ногами задрожал, но никто этого не почувствовал – всех троих окутало колоссальное напряжение. Впервые со времён второго класса Алёна всем сердцем захотела провалиться сквозь пол, исчезнуть, да сделать что угодно, лишь бы убраться отсюда. В настоящий ужас её приводило поведение Алексея: человек, который всегда казался спокойным, рассудительным, контролирующим свои эмоции, внезапно сорвался с цепей. А на цепи сажают диких, очень опасных зверей.

Алексей Царёв, лидер Чистилища и дьявол во плоти, тихо запел, глядя в голубые глаза Джонни:

– «Gonna lay by the river. Gonna rest my eyes. Cause I know this time tomorrow there ain’t gonna be blue skies. I wakl a lonely mile, so many years I roam. I’m sinking slowly so low. Lord, won’t you take me home».^[1]

Алексей еле слышно всхлипнул и отвернулся от Джонни. Набрав полную грудь воздуха, он закружил по лифту и продолжил петь:

– «I know the Devil’s gonna come when the sun goes down. I know, – ещё один короткий всхлип, – the Devil’s gonna come when the sun goes down».^[2]

Его губы задрожали совсем как у маленького мальчика, на которого по непонятной причине вдруг закричала взрослая тётя. Свет всё так же отражался от поверхности начищенных туфель, так что Алёна чётко увидела, как на одну из них упала крупная слеза. Чёрная как кожа людей, погибших в пожаре.

Алексей остановился, начал было высовывать руки из карманов, но передумал и засунул обратно. Несколько секунд он смотрел на Алёну (у него такая грустная улыбка), потом повернулся к Джонни и заговорил уже более спокойно:

– Ты решил меня обмануть. Возомнил себя гением, которому подвластна вселенная, так ведь? Вот только ты допустил ошибку, урод. Я никогда…

– На урода больше похож ты.

Алёна дёрнулась от собственных слов. Она поняла, что сказала, уже после того, как Алексей взглянул на неё. Сердце застучало как у испуганного зайчонка. Рёбра запульсировали ему в такт, и казалось, будто стены лифта тоже начали пульсировать в одном темпе с бешено стучащим сердцем. Алёна стиснула зубы так сильно, что они могли треснуть в любую минуту. Страх душил, страх сковывал, страх делал всё вокруг таким ярким, страх заменял в сосудах кровь и растекался по организму подобно…

Алёна засмеялась. Смешки вырвались из груди сами по себе, рот расплылся в улыбке, а из глаз вдруг хлынули слёзы. Алексей тут же растворился в них, и теперь весь мир плавал в собственных контурах. Алёна закрыла глаза, поднесла руки к лицу и смеялась, смеялась, плакала, смеялась! Смех скрутил её пополам, заставил упасть на колени, но как же ей было хорошо! Она смеялась так, словно услышала лучшую шутку, которую только могло придумать человечество. Даже очередной взрыв не перебил веселье. Услышав его, Алёна улетела в такой хохот, что даже у Джонни, вжавшегося в угол лифта, приподнялись уголки губ. Её смех был чертовски заразительным!

Не улыбался только Алексей.

Алексей Царёв – самое могущественное существо во вселенной, превосходящее всех людей вместе взятых – стоял перед смеющейся восемнадцатилетней девочкой, и кожа на его гниющих щеках начинала становиться пунцовой.

– Какого хрена ты смеёшься? Я пошутил, по-твоему, или что?! Нашла что-то смешное?!

Алёна медленно встала на ноги, продолжая бороться со смехом. Он до сих пор сотрясал её тело, но уже был значительно слабее. Наконец он отступил, и тогда Алёна подняла голову (я всё ещё боюсь?) и посмотрела в чёрные, утонувшие во тьме глаза.

– Ты говоришь, что ты – дьявол, что именно тебя страшились народы во все времена, что преисподняя – это твой личный двор, и вообще ты старше самых первых динозавров.

– Я так не говорил.

– Но ты так думаешь, правда? – Алёна, удивляясь своей смелости, сделала шаг вперёд. – Тебе нравится, когда люди боятся тебя. Страх не подделать, ты это знаешь. Так почувствуй мой страх, давай, вдохни его.

Ноздри Алексея расширились, его грудь поднялась, а сам она расплылся в улыбке.

– Я его чувствую – твой страх.

– Нет, я просто перданула. – Тут Джонни не выдержал. Он коротко хохотнул, проглотил смешок, но в следующую же секунду вновь содрогнулся от смеха. – Страх, который ты чувствуешь, исходит от тебя, от твоей гниющей плоти. А знаешь, что самое забавное? Ты не можешь справиться с обычными людьми! Чёрт, даже заведующая детским садом будет круче тебя! Древнее, мать его, существо! Так ты говоришь Святцам? Я слышала пару сплетен и склонна им верить. Потому что такие ублюдки как ты любят устрашать других, ведь сами ничего из себя толком не представляют. Ты не так уж сильно отличаешься от человека. Готова поспорить, ты не срёшь зефиром и не выпускаешь огонь из жопы. Или ты всё-таки чем-то отличаешься? Джонни, – Алёна обратилась к нему, – как думаешь, этот урод знает, что такое ад?

Джонни хотел ответить, но так и продолжил молчать. В его глазах вдруг вспыхнул страх (настоящий страх), а поднятые уголки губ опустились. Алёна поняла, что нужно вести игру в одиночку. И действовать нужно как можно быстрее, иначе сомнения всё испортят.

– Посмотри на меня, вселенское зло. Ты видишь человека, который прошёл через ад. Попробуй засунуть свою гнилую задницу в детский дом и прожить там тринадцать лет. Ты будешь выглядеть ещё хуже чем сейчас. Хотя… я тебя и сейчас могу спутать со сморщенной мошонкой машиниста. Бла-бла-бла, я лидер Чистилища, бла-бла-бла, бойтесь меня жалкие людишки, вот я понаставлю везде мужиков с автоматами и заставлю ваши булки подрагивать. Но знаешь что, сатанёнок? – Алёна подошла к Алексею вплотную и широко улыбнулась, демонстрируя все свои зубы. – Ты облажался! Посмотри какой хаос вокруг! Господи, да у тебя лицо неотличимо от жабьей задницы! Наш мальчик облажался? Наш мальчик впервые за всю свою долгую жизнь не контролирует ситуацию? О, ну расскажи мне, каково это – чувствовать страх. Понюхай свои подмышки и почувствуй страх! Ты же просто боишься показать всем истинное лицо, боишься упасть ниже своей самооценки, боишься…

Алексей вцепился Алёне в шею и вырвал ей кадык одними зубами. Кровь тут же хлынула ему в лицо мощным фонтаном, ворвалась в рот, в глаза, ноздри, под гниющую кожу, облила голову Алексея тёплым потоком. Джонни резко дёрнулся, но сразу замер, когда обезумевший зверь, держащий в зубах часть чужой гортани, зыркнул на него. Внезапно Алексей перестал напоминать человека. Внешне, может, он и был похож на человека, но вот то, что пылало в чёрных глазах… так горят глаза у бешеной собаки. В них сквозило отчаянное безумие.

Лифт сотрясся от самого мощного взрыва. Свет на несколько секунд потух, и эти секунды Джонни провёл в удушении страха; он слышал тяжёлое дыхание зверя и молился всем богам, чтобы оно не приблизилось. Тьма поглотила весь мир, так что слух стал чётче, улавливал каждый звук, каждый шорох. Вроде, Джонни даже слышал, как истошно стонут тросы, еле удерживающие лифт. Ещё один взрыв, и они закричат.

Свет резко зажегся, и теперь Джонни видел лишь спину Алексея и…тускнеющие глаза Алёны. Кровь била из её горла фонтаном, но она всё же нашла в себе силы поднять правую руку, сжать в кулак и показать дьяволу средний палец, попытавшись что-то сказать. С её губ не сорвалось ни слова, но Джонни смог по ним прочитать: «Пошёл на хрен». Через секунду колени Алёны подогнулись, она рухнула на пол, и глаза её покинула жизнь, последний раз отразившись ярким бликом света флуоресцентных ламп.

Лифт вновь утонул во тьме, и на этот раз навсегда.

Джонни задержал дыхание и вжался в стену, стараясь услышать что-нибудь кроме стука собственного сердца. Артериальная кровь шумно стекала на пол, будто находящийся под давлением шланг разрезали и бросили извиваться в тёмном углу. Когда поток начал иссякать, раздалось чавканье – робкое, еле слышное, словно маленький мальчик пробовал конфеты на разнос в магазине. Джонни увидел перед собой впивающиеся в ещё тёплую плоть зубы. Увидел, как кожа оттягивается и медленно рвётся, пока челюсть работает подобно станку. И это была Алёна – милая девочка, полюбившая Линду. Линда только нашла счастье в другом человеке, а его тут же забрали! На его глазах! На глазах отца!

– Ты самая отвратительная тварь, которую я когда-либо видел.

Чавканье прекратилось. Тишина поглотила слова Джонни. Тишина ворвалась в лёгкие, сжала их в невидимых кулаках. Если страх и вправду имеет запах, сейчас Джонни его ясно чувствовал – он исходил от него самого.

Подошвы туфель скользнули по полу. Скрытый во тьме зверь поднялся, глубоко вдохнул и улыбнулся. Даже сквозь мглу можно было увидеть – почувствовать – эту улыбку. Казалось, когда на лице Алексея уголки губ поднимались вверх, в аду становилось ещё жарче, а ангелы в раю вопили как резаные свиньи. Наверное, даже Богу в эти моменты не по себе.

– Что ты сказал? – Зверь начал приближаться. Каждый шаг сопровождал тяжёлый вдох, выдох. – Ты сказал, что самая ужасная тварь? И я это слышу от человека, изнасиловавшего тридцать две бедных девушки и убившего их? Да мать каждой из них считала тебя МОНСТРОМ!

– Я и есть монстр. Но знаешь, в чём разница между мной и тобой? В том… – Страх перебил Джонни, но ненадолго. Набравшись смелости, он продолжил: – Я монстр, но и во мне есть что-то святое. Я могу любить, а ты, подонок, не умеешь. Любой человек счастливее дьявола, потому что может любить.

– Любовь – грязь, помёт на чищенных ботинках. Я это знаю лучше тебя, лучше этой мёртвой суки! Лучше…

– Ты этого не можешь знать, потому что не любил. И никогда не полюбишь.

Алексей замолчал, впитывая тишину по крупицам. Взрывы не смели перебивать её, весь мир, вся преисподняя, даже небеса замолкли в ожидании ответа. Казалось, каждая частица в воздухе дрожит от нарастающего напряжения. Человек перебил дьявола. Человек заставил его замолчать. Жалкий человек, сотканный небрежной рукой бога из плоти, костей и тканей, позволил себе огрызнуться на дьявола, когда изо всех его пор так и сочился страх. Обычный жалкий человек способен на такое…

Джонни услышал в темноте короткий всхлип. Затем Алексей произнёс:

– Поговори о любви с Линдой. Она тебя уже заждалась, папочка.

И он оторвал Джонни челюсть прежде, чем тот успел бы что-то понять.

В кромешной тьме раздался вопль боли, но уже через две секунды его заглушило жадное чавканье разозлённого, оголодавшего зверя. Когда через полчаса в лифте зажегся свет, пол превратился в блестящий алый ковёр, а стены покрывали брызги крови.

Литры и литры крови…

* * *

Женя со всей силы влетел в дверь, но она снова не подалась.

Крайний взрыв принёс с собой затишье. Замолкли даже собаки, хотя казалось, что их лаю не будет конца. И опять-таки лаяли все кроме Рэнджа. Женя уже несколько раз попытался раздробить своё плечо об железную дверь, иногда кидал взгляды в сторону Рэнджа и видел, что тот просто сидит. При взрывах мышцы на его лапах напрягались, но сам он голоса не подавал. Лишь его умные оранжевые глазки безостановочно наблюдали за хозяином, будто чего-то ожидая. Будто что-то скрывали, что-то такое, что не дано знать человеку, а только обычным четвероногим друзьям.

Во время затишья, после очередного удара, Женя снова посмотрел на Рэнджа и не выдержал:

– Да хватит на меня так смотреть! Я стараюсь открыть эту дверь, не видишь?! Стараюсь!

Его голос разнёсся по залу питомника пугающим эхом. Тишина настала так внезапно, что до ушей до сих пор долетали призрачные отголоски взрывов. С потолка упало несколько кусочков бетона, прямо Жене на голову, но он их не заметил – его полностью поглотили глубокие глаза Рэнджа. Некоторые люди могут сказать, что, собаками движут только инстинкты, а сны – это всего лишь яркий бред в их сознании. Но если бы кто-нибудь из этих умников заглянул в глаза Рэнджа, то тут же бы почувствовал пробегающие по спине мурашки – ТАК смотрят лишь мудрецы. Мудрецы, которые знают то, что пока слишком рано раскрывать.

– Вот чего ты хочешь? – Женя испугался собственного голоса. Но говорил необычно громко в повисшей вокруг тишине и, сам того не заметив, перешёл на шёпот. – Хватит, пожалуйста, на меня так смотреть. Я всё равно не понимаю тебя! А вот твой взгляд меня напрягает. Очень напрягает. Если б ты мог говорить, Рэндж…тогда бы ты имел право смотреть на меня так, будто я чего-то не понимаю. А я нихрена не понимаю! Если знаешь, что здесь происходит…ну, не знаю…кивни что ли.

И Рэндж кивнул. Медленно, не спеша, не отрывая взгляда от карих глаз Жени. Кивнул уверенно, так, будто всё понимает. Совсем как человек.

– Охренеть. – Женя осел на пол, рядом с прутьями, перекрывающими выход из клетки Рэнджа. Чёрная немецкая овчарка со стоячими наготове ушками. Чёрная немецкая овчарка, чутьё которой однажды спасло Катю. Чёрная немецкая овчарка, слишком умная для своего вида. Нет, Рэндж не был обычной собакой. За прошедший месяц Женя много раз видел, как разные хозяева общаются с братьями своими меньшими, но ни в одной паре собачьих глаз он не замечал столько осознанности, сколько было у Рэнджа. Он действительно всё понимал. Это одновременно и восхищало, и пробирало до самых костей.

Где-то очень далеко раздался взрыв – такой тихий, что его можно был принять за игру воображения. Крики женщины (истошные вопли) прекратились ещё около десяти минут назад, раздавались они, скорее всего, этажами тремя ниже. Хор мужчин тоже смолк. Не было слышно ни одного человеческого голоса, казалось, все люди погибли или случилось что-то такое, что заставило их замолчать. Как назывался тот фильм? «Легенда»? «Я легенда»? Женя не помнил, но сейчас он ощущал себя главным героем того фильма – единственный оставшийся в живых человек, только не с одним попутчиком, а с целой армией. В этом питомнике было около двух дюжин собак.

– Что мне делать? Что мне сейчас делать, а?

Рэндж полностью выпрямился и, приподняв нос, коротко гавкнул. Его послание заглянуло в каждую клетку, проникло в каждую голову. Лежащие до этого лабрадоры поднялись. Несколько йорков вскочили на лапки и встрепенулись. Один фокс-терьер громко чихнул, как бы соглашаясь с Рэнджем, и также поднялся. Все собаки и псы встали, подошли к железным прутьям. На Женю посмотрели пары и пары карих глаз, и теперь в каждой из них сияла осознанность Рэнджа. Они всё понимали. Да, они всё понимали! Просто всегда молчали, а сейчас услышали команду, означавшую начало действия. Это не просто собаки, нет. Похоже, они намного, намного мудрее людей.

Женя медленно встал на ноги, услышал, как хрустнули колени. Как будто оружие сняли с предохранителя. Щёлк, и теперь можно стрелять.

Его окружали умные глаза, глаза мудрецов, ожидающих действия. От этих взглядов всё внутри содрогнулось дрожью, и на какой-то момент Жене почудился страх, но нет, это был не страх. Наверное, странный трепет перед чем-то необычным, с чем тебя раньше никогда не сталкивала жизнь. Такие моменты встречаются очень редко, но именно от них – от выбранных нами решений – зависят дальнейшие события. И как правило, в подобные моменты человек остаётся наедине со своей судьбой, принимает решение самостоятельно. Руководствуясь только своими чувствами, суждениями и интуицией.

Женя смотрел на не отрывающих от глаз собак и псов, чувствуя, как в воздухе что-то нарастает, что-то приятное, чему хотелось тут же отдаться. Энергетика окутывала тело, мышцы начали расслабляться, веки – тяжелеть, а сознание и вовсе расплывалось в тумане. Такая усталость… такие неподъёмные ноги… как же классно будет сейчас лечь, поспать и проснуться, когда этот хаос закончится и всё…

Рэндж громко гавкнул, мигом вернув миру краски. Женя посмотрел в оранжевые глаза (цвета блестящего на солнце янтаря) и тут же всё понял. В одну секунду ужас сжал его сердце, на стенках которого навечно останется рубец. В одну секунду всё стало ясно, и от осознания происходящего (её рот полон крови) стало тяжелее дышать.

– Катя. Чёрт, Катя!

Женя рванул к двери, чуть ли не с разбегу влетел в неё, но перед самым столкновением остановился. Оглядел «Питомник для братьев наших меньших» и встретился взглядом со всеми его обитателями. Подумал, постучал по двери костяшками пальцев, вспомнил, как ласково солнечные лучи ластились по светлым волосам Кати (её рот полон крови), и принял решение. Женя начал обходить питомник по периметру, открывая каждую клетку. Замок на всех был один и тот же, видимо, Святцы полностью наплевали на домашних животных жителей Чистилища.

– Здесь вы прокололись, ребята. Очень сильно прокололись.

Самой последней Женя открыл клетку Рэнджа – не потому, что так было логичнее всего, а потому, что интуиция подсказывала сделать именно так. Он отодвинул прутья металлической решётки, бросил ключ в сторону и, слыша за спиной постукивание коготочков об кафель, посмотрел в янтарно-оранжевые глаза.

– Давай, лидер. Тебя уже заждались.

Рэндж вышел из клетки, и Женя в какой уже раз поразился его красоте. Чёрный принц, выходец из диких лесов, способный быть невероятной тихоней и жестоким зверем, без раздумий перегрызающим глотку. Холодный свет ламп тонул в тёмной шерсти, переливаясь на её поверхности яркими бликами. Женя сам мыл Рэнджа, не позволяя это никому из Святцев. Иногда он приходил в питомник, а Рэндж уже был чистеньким, расчёсанным и благоухающим шампунем – всё-таки Катя тоже любила его. С момента их прибытия на Чистилище шерсть Рэнджа никто не обстригал, но за ней трепетно ухаживали и мужские, и женские руки. Так что когда он вышел из клетки, все собаки и псы увидели его во всей красе. Чёрный принц, выходец из диких лесов…

На мгновение свет в питомнике погас, потом вновь зажегся. Тишину ничто не прерывало. Ни один человек не кричал, ни одно животное не рычало, звуки будто полностью исчезли из мира, оставив его немым. Но Женя слышал… слышал один звук. Она всплыл в подсознании – эта фраза, произнесённая Катей давным-давно. В тот самый момент, когда он обнимал её дрожавшее тело.

– Если ты меня обманешь, я лично сниму с твоей головы скальп, – прошептал Женя Катиным голосом. – Она так сказала. А я ответил, что не обману. Не обману.

Он направился к двери, около которой уже столпилась целая армия четвероногих бойцов. Среди их были лабрадоры, сенбернары, цвергшнауцеры, мопсы, фокс-терьеры, йорки, бульдоги, бигли, корги, басенджи, колли и даже одна хаски с разноцветными глазами. И все они смотрели на Рэнджа. Смотрели восторженно, ожидая приказа. Так подчинённые смотрят на командира, единственно оставшегося в живых на поле боя.

Женя встал рядом с Рэнджем, опустился на колени, так что его глаза выровнялись на одном уровне с другими, оранжевыми глазами.

– Ты правда хочешь это сделать? – Рэндж еле заметно кивнул – лишь слегка двинул носом. – Уверен? – Глаза под стоячими ушками медленно закрылись и через пару секунд открылись, как бы говоря: «Да, уверен».

Женя поднялся, сделал шаг назад, посмотрел на стены питомника. Трещины на них напоминали веточки огромного, но очень тоненького дерева. От каждого взрыва они расширялись, сплетались друг с другом всё больше и больше, казалось, ещё один-два взрыва, и потолок рухнет, раздавив под собой кости всех присутствующих. Поэтому следовало действовать быстро. Пока было тихо, но ведь перед бурей тоже наступает затишье.

Такое затишье (её рот полон крови), сквозь которое слышен звон цепей.

Рэндж коротко гавкнул, и все бойцы тут же встали на лапы. Как по команде она начали пятиться назад, пока не остановились и не перестроились в некое подобие походной колоны. Впереди встали самые большие, в хвосте – самые маленькие, некоторые даже умудрились забраться на спины своих товарищей. И у всех как у одного был взгляд готового к бою солдата, которому теперь нечего терять.

Женя и Рэндж встали перед колонной, но пары широко раскрытых глаз были прикованы только к Рэнджу. С минуту он молча оглядывал свою стаю (он смотрит на каждого, прямо как вожак), после чего развернулся к двери и напряг лапы. Опустил голову и слегка, совсем чуть-чуть отвёл её в стороны.

– Хорошо, сделаем это.

Женя сорвался с места и рванул к двери, услышав, как множество когтей скользнули по кафелю. Стая помчалась вперёд, и даже малюсенькие крохи неслись со всей скоростью, не уступая своим большим братьям. Рэндж грозно зарычал, и его рык тут же подхватили остальные – от маленьких до больших, от тёмных до светлых, от самых милых до угрожающе опасных. Каждый из стаи Рэнджа проникся его силой и уверенностью, что никогда не пропадала из оранжевых глаз.

Первым по двери ударил Женя, но уже в следующую секунду давление на неё резко увеличилось, накатив огромной волной тяжело дышащих зверей. Чьи-то рёбра прижались к бедру Жени – он это чувствовал так же хорошо, как и пошатывание двери под своим телом. Ещё чуть-чуть, и она точно слетит. В худшем случае чьё-то плечо просто раздробится.

– Назад, назад! Осталось совсем немного!

Вся стая вновь попятилась и отошла даже дальше того места, откуда начинала бежать. Некоторые особо длинные хвосты касались прутьев открытых клеток, слишком тесных для собачьих душ. На несколько секунд Рэндж обернулся, прошёлся взглядом по каждому (высматривает раненых), а потом поднял голову и посмотрел на Женю – точно так же, как на него самого смотрели все обитатели «Питомника для братьев наших меньших».

– Мы спасём её, Рэндж, обещаю. Ты ещё будешь выслушивать наши крики и пытаться нас успокоить.

Женя провёл рукой по мускулистой шее, покрытой чёрной шерстью, зная, что за каждым его движением внимательно следят десятки глаз. Повернулся к двери, сжал кулаки, и хоть нетерпение кипело в его крови, хоть вокруг разрастался хаос, в любую секунду стены могли рухнуть и обвалиться, Женя позволил себе закрыть глаза.

Его футболка на её обнажённом теле… Её слова, обозначающие одно, и движения тела, просящие совсем другое… Сочетание красоты и боли… Смех и плач, слёзы и улыбка, тёплые касания чуть дрожащих ладоней… Серые, такие прекрасные глаза, переливающиеся блеском льда в холодном сиянии луны и пылающие ярким огнём в солнечном свете. Катя… Женщина, ради которой не хотелось умирать. Ради которой хотелось жить, делая каждый момент её жизни счастливее предыдущего.

Женя открыл глаза. Дверь. Одна чёртова дверь, и стая Рэнджа, рвущаяся на свободу. Около двадцати шести сердец, тонущих в неистовом пламени воина. Искра, искра, пожар. Даже самое крупное цунами не потушит этот огонь.

Они рванули вперёд и через мгновение врезались в дверь, навалившись на неё сотнями килограммов – как раз в тот момент, когда прогремел ещё один, самый мощный взрыв. Дверь сорвалась с петель, вылетела из проёма, и вместе с ней на пол упал Женя, на которого тут же навалился огромный сенбернар, а сверху ещё несколько таких же гигантов.

– Вы мне сейчас рёбра сломаете!

Словно услышав его, четвероногие бойцы слезли и вышли в коридор, половина которого окрасилась человеческой кровью. Женя встал на ноги, лишь а секунду удостоил коридор взглядом (Добро пожаловать в хоррор) и подозвал к себе Рэнджа. Он тут же подбежал, и как только его лапы приблизились к кроссовкам, вся стая собралась у дверного проёма, сев на задние лапы и ожидая непонятно чего. Они не убегали, хотя могли. Теперь каждый из них мог вырваться на свободу, но все они не двигались с места и смотрели на единственную немецкую овчарку – чёрного принца, выхода из диких лесов.

Они признали его лидером. Своим вожаком.

Как только эта мысль пронеслась в голове, Женя почувствовал неимоверную гордость. Будто отец, увидевший, как его сын побеждает на Олимпийских играх и становится чемпионом мира.

– Я пойду за Катей. Найду её и вместе мы что-нибудь придумаем. А ты… – Женя посмотрел на ожидающих бойцов. – А ты нужен им. Сможешь вывести их отсюда? – Рэндж коротко кивнул, всем своим видом показывая, что уверен в своих действиях. – Если мы и вправду под землёй, двигайся на верхний этаж. Они верят тебе, я верю тебе, так что не подведи. Увидимся наверху, лидер.

Женя повернулся лицом к тянущемуся вдоль коридору, уже собрался сделать шаг навстречу (крови, здесь так много крови) неизвестному, но передумал. Он вновь посмотрел на Рэнджа, опустился на левое колено и, уместив чёрную мордашку меж ладоней, поцеловал мокрый от пота носик.

– Я люблю тебя. Мы с Катей любим тебя больше всех на свете. Помни об этом, когда почувствуешь опасность. Ты храбрый, очень храбрый, но постарайся донести себя живым. Пожалуйста… – Губы снова прильнули к носу и на этот раз задержались на несколько секунд. – Я люблю тебя, Рэндж. Знай, что мы с Катей будем тебя ждать. А теперь веди своё войско и сохрани в живых каждого. Себя в том числе.

Женя обнял Рэнджа и поднялся, после чего провёл взглядом последовавшую за чёрным принцем стаю. Рэнджу даже не следовало на кого-то лаять, все словно его понимали на подсознательном уровне. Понимали потому, что полностью доверились.

В забрызганном кровью коридоре, пол которого был выложен чёрно-белой плиткой, под холодным светом жужжащих ламп, стоял высокий парень в белой футболке с надписью чёрными буквами ROCK на груди, что тяжело поднималась от каждого вдоха. Ладони сжимались в кулаки, воздух вокруг становился вся горячее. Любой зверь, что осмелился бы посмотреть в эти карие глаза, не задумываясь попятился бы назад, потому что ТАКОЙ решительности в одних зрачках никто ещё не видел.

Когда в коридоре погас свет, а весь мир утонул в тишине, в непроглядной мгле раздался голос. Скрипящий от ненависти голос шестнадцатилетнего подростка:

– Если ты хоть немного навредил ей, я отправлю тебя обратно в ад. И ты мне ещё заплатишь за шрамы. Ты заплатишь за всё, дьявольская морда.

* * *

Кровь не переставала течь даже сейчас. Казалось, она вытекает из пола, из тоненьких щелей меж плитами кафеля.

– Ну давай же, твою мать, должно получиться!

Влада вцепилась пальцами в талию женщины и со всей силы попыталась стянуть её с себя, да пододвинуть хоть на пару сантиметров, но эта туша так и осталась лежать мёртвым грузом.

– Сколько ты нажрала, прежде чем упасть на меня? Килограмм двести? Или все…

Что-то ещё пуще придавило Владе грудь, так что дыхательные пути чуть не перекрылись. Воздух еле-еле протискивался в лёгкие, царапая стеки горла. Кости, казалось, вот-вот сломаются или хотя бы треснут, и тогда Влада точно не сможет выбраться отсюда. Останется лежать здесь, пока не превратится в окоченелый труп.

Голова не поворачивалась совсем. Необъятная грудь упавшей женщины давила на неё, будто пыталась расплющить – сначала провалиться висок, а потом и весь череп разойдётся по швам. Влада видела перед собой (не могла не видеть) стелющиеся чёрно-белые плитки, уже скрывшиеся под лужей крови, и дверной проём, через которой можно было выйти в коридор. Дверь (деревянная, совсем хлипкая) слетела с петель при первом же взрыве. Влада оставила её открытой, когда вошла сюда за тампонами. По знакомым ощущениям она поняла, что следующие три-четыре дня точно не станут лучшими в её жизни. Обычно всё происходило безболезненно (насколько это возможно), но около двух раз в год месячные устраивали Владе поездку в ад. И сегодня в голове зародилось сомнение: «Может, скоро как раз такая поездка?»

Но всё обернулось куда хуже. Ад сам пожаловал в гости, прихватив с собой все прелести преисподнии.

Первый взрыв сбил Владу с ног как мяч для боулинга – кеглю. Она тут же грохнулась на пол и прежде чем успела что-либо понять, увидела, как пошатывается шкаф. Тогда она попыталась встать, но второй взрыв вновь вырвал пол из-под её ног и сбил ещё одну, гигантских размеров женщину.

Она упала на Владу, и вдобавок к ней сверху грохнулся шкаф, из которого вылетели обезболивающие, выдающиеся без рецепта, и средства гигиены…которые теперь были вымазаны в крови.

Влада втянула в себя как можно больше воздуха, упёрла локти в пол – они сразу же заскользили по крови – и вцепилась в живот уже мёртвой, покинувшей мир женщины. Мышцы напряглись до предела, от боли взвывала каждая клеточка тела, но Влада так ничего и не добилась. Дышать становилось всё тяжелее, мир уже начал расплываться, а контуры его – тонуть в темноте. Прямо как тогда, в небольшом магазинчике на пустой заправке. Ты помнишь ведь, да? Ты боролась из последних сил, переставляла ноги по пустой дороге, пока сама истекала кровью, и даже когда эта проклятая ячейка шкафчика не открылась, ты не сдалась. Точнее, попробовала сдаться, но вспомни, кто проснулся в твоей груди. Пантера. Чёрная, мать её, пантера! ВСПОМНИ! Вспомни её глаза, эти тёмно-зелёные глаза, свои глаза, глаза зверя, что никогда не сдаётся! Ты выжила в аварии, выбралась из горящей машины, ГОРЯЩЕЙ МАШИНЫ! Неужели ты не сможешь выкарабкаться из-под какой-то толстухи и задохнёшься под ней?! Неужели так умирают пантеры?!

– Нет, – еле простонала Влада. Она медленно выдохнула весь тот жалкий воздух, что ещё был в её лёгких, и позволила ещё сильнее прижать себя к земле.

Когда женщина чуть ли не коснулась пола, придавив собой Владу, та резко вдохнула и перевернулась… попыталась перевернуться. Плечи наткнулись на скрытые под блузкой слои жира, которых набралось, наверное, не меньше двух тонн. Нет, даже пошевелиться сейчас было невозможно, не то что перевернуться. Влада отказывалась признавать крутящуюся в голове мысль, но она была слишком, слишком яркой, чтобы её просто не заметить.

Ты выберешься, только если тебе кто-то поможет. Вот так, подруга: одной тебе не выкарабкаться.

Ты меня плохо знаешь, хотела сказать Влада, но с её губ сорвался лишь один тихий стон. Чёрно-белые плиты начали меркнуть, чёрного становилось всё больше благодаря разрастающейся лужи крови. Мимо дверного проёма, прямо по коридору, пронеслись две пары ног – мужских и женских. Влада услышала последовавшие за этим крики, а через полминуты увидела бегущую в обратную сторону пару ног – только мужских. Воздух разорвала череда выстрелов. Потом ещё один. И ещё один…финальный. У дверного проёма появились тяжёлые армейские ботинки, замызганные какой-то грязью, очень смахивающей на плоть. Человеческую плоть. Ботинки замерли, повернулись носками к слетевшей с петель двери. Послышался звук отстёжки магазина от автомата. Затем его поменяли, передёрнули затвор и…чмокнули? Святец чмокнул автомат?

Попроси у него помощи! Если промолчишь, точно сдохнешь!

И Влада уже действительно открыла рот, чтобы крикнуть, как по ушам ударил женский вопль… нет, мужской. Кричал мужчина, но ТАК истошно, что оставалось удивляться, как его голосовые связки ещё не порвались. Они замерли, когда прогремело три выстрела. Влада увидела, как рядом с армейскими ботинками одна за другой упали гильзы – с весёлым звоном, будто сопровождающим чужие жизни. Наконец Святец отошёл от дверного проёма и направился в ту сторону, в которую стрелял. Его шаги с каждой секундой становились тише, и когда совсем исчезли, Влада тут же вцепилась в женщину – в самый последний раз. Она уже не могла дышать, не могла! Веки тяжелели, темнота приближалась, так что ещё хоть одна минута промедления могла стоить жизни. Перед глазами возникло крутящееся в воздухе колесо. Ноздри заполнил запах горящей обивки сидений, жар огня окутал лицо. Влада вновь оказалась в горящей машине, в дешёвом такси, которое они с Ромой заказали, чтобы быстро добраться домой, потому что сами они были не в состоянии терпеть слишком долго. Влада чувствовала призрачные пальцы ночного ветра, чувствовала, как лёгкие сжимаются от каждого вдоха, чувствовала, как умирает! Снова машина, снова огонь, снова шёпот смерти. Но пусть она хоть завопит! Пусть вопит, ей не удастся заглушить рычание пантеры! Пантера сильна! Пантера сильна! Пантера…

Женщина не сдвинулась. Казалось, она только прибавила в весе, и с каждой минутой расстояние меж её грудью и полом уменьшалось. Вот такой наступает конец – смерть под килограммами жира и целлюлита от удушья. Если где-то во вселенной выдают награду за самую нелепую смерть, жюри обязано быть тут. Десять из десяти!

– Очень смешно. – Влада не говорила – хрипела. Глаза её медленно закрывались, а в голове проносились дурацкие мысли. Больше всего Владу – умирающую в луже чужой крови – интересовало, почему пол выложен чёрно-белой плиткой. Именно чёрно-белой. Почему, например, не просто белой? Или просто чёрной? Корабль наверняка проектировали ещё давно, могли бы провести исследования, которые показали бы, что белый цвет более…

Влада из последних сил вдохнула воздух, открыла глаза…и услышала…

…шаги.

Не тяжёлых армейских ботинок, нет, обычных кроссовок.

Вскоре в дверном проёме они и показались – исполненные в светлых тонах, подошвы были испачканы кровью. Сверху надеты джинсы… Влада насколько могла повернула голову…уставилась на белую футболку с крупной надписью ROCKна груди. Феникс, тот самый. Влада много слышала про него (вроде спас девочку из пожара), видела лишь несколько раз, но эту футболку узнала сразу. Она стала чуть ли не важнейшим атрибутом его образа.

– П…помоги мне, пожалуйста.

Кроссовки не двигались с места, ноги в чёрных джинсах не дрогнули. Влада попыталась вновь выдавить из себя слова, когда человек с надписью ROCK на груди повернулся и зашагал прочь.

Вот он, герой. Легенда Чистилища, мать его, ничем не отличается от Святцев!

С этой мыслью Влада начала засыпать. Шаги от неё удалялись, а потом и вовсе резко прекратились. Следующего вдоха не было, следующего выдоха тоже. Лишь сплошная темнота, захватывающая весь мир, и чёрно-белые плитки.

Интересно, почему же всё-таки чёрно-белые?

* * *

Женя впал в ступор, когда увидел Катю.

Впервые с ним случилось такое: глаза видели одно, а мозг воспринимал совершенно другое, просто отказывался анализировать то, что видят глаза, будто это бредовая галлюцинация.

Но Катя не была галлюцинацией. Женя чувствовал исходящий от ней запах крови, видел, как свет переливается на красной коже – слишком хорошо видел, чтобы не заметить. И глаза… это были её глаза. Глаза той женщины, что возле пустого магазинчика, на забитой машинами дороге вонзила ногти ему в шею и кричала с неистовой ненавистью.

Это была Катя, но…

Она шла по пустому коридору, не видя перед собой ничего. Её светлые волосы потемнели от крови, которая прижала их к лицу. Белая майка почти полностью вымокла, превратилась в бордовую, облепила торс как вторая кожа. Руки – особенно кисти, блестели алым, словно Катя окунула их в ведро с ярко-красной краской, но, конечно, краской здесь и не пахло. Везде была кровь, и Женя сразу понял, что большая её часть чужая. Об этом ясно говорили свежие пятна на носках кроссовок. Если она с кем-то так жестоко расправилась, страшно представить, чем этот «кто-то» заслужил такой конец.

Катя переставляла одну ногу за другой, будто каждая из них весила не меньше тонны. Руки болтались по бокам бесполезными верёвками, стукались об бёдра, оставляя на обтягивающих джинсах пятна крови. Коридор за спиной тянулся в бесконечную даль подобно подземному тоннелю, и эта картина – идущий по чёрно-белым плитам призрак в крови – навсегда запечатлелась в памяти Жени. Иногда лампы меркли, но Катя не замечала наступающей темноты – она всё так же шла вперёд, не видя перед собой ничего: ни Женю, ни его футболку (ту самую, что когда-то надевала она), ни лежащих в разных концах коридора трупы.

– Катя?

Она никак не отреагировала. Просто продолжала идти вперёд, смотря в одну единственную, видимую толькоей точку. Но сердце Жени сжалось не от её поведения и даже не от осознания того, что она, скорее всего, убила человека. Лицо…оно…ну…было ужасным. Вся красота сползла с него, оставив какого-то урода, а не ту красивую женщину, какую Женя впервые увидел в палате больницы. Нижняя губа разрослась до ужасных размеров и чуть ли не перекрыла весь подбородок – создавалось впечатление, словно кто-то с силой схватил и потянул её вниз, рьяно пытаясь оторвать. Кожи над левой бровью не было, Женя увидел плоть через прилипшие к лицу волосы. Она не была розовой, она была КРАСНОЙ, потому что всё лицо было КРАСНЫМ. Кровь протекала меж зубов, вытекала из носа, головы, разбитых губ – отовсюду, откуда могла вытекать. И она так ужасно блестела под светом ламп… Впервые от вида крови Женю замутило, а больше всего на свете захотелось никогда не смотреть на то чудовище, что к нему подходило.

Но это была Катя. Этим чудовищем была Катя, её серые глаза не могли обмануть. Только у Кати были глаза ангела, которые с другими не перепутаешь.

Женя забыл обо всём – о Рэндже, о Святцах, о хриплом «Помогите» придавленной девушки – и пошёл навстречу к Кате, хотя смотреть на неё было не то что противно – омерзительно. Как бы он ни старался найти в ней былую красоту, натыкался лишь на урода, при создании которого Бог изрядно позабавился. Если у неё ещё и сломан нос…это останется на всю жизнь. На всю оставшуюся жизнь когда-то красивая женщина останется уродиной, нужной лишь молоденькому мальчику, годящемуся ей в сыновья, и обычному, пусть и умному псу.

Нет. Ни один мудак, ни одна тварь не сможет выбить из неё всю красоту. Хватит нести бред!

Женя подошёл к Кате и мягко остановил её, взяв за запястья. Она перестала идти, но лишь потому, что ей преградили путь. Отпусти Женя её руки, она вновь зашагает, так и не поняв, что произошло.

– Господи. – Он накрыл её лицо ладонями – лицо урода, лицо красавицы, лицо Кати. – Кто с тобой сотворил такое? Кто?

Серые глаза не отрывались от невидимой точки. Воздух гулял меж разбитых губ, организм продолжал функционировать, но вот с сознанием что-то случилось. Катя одновременно находилась и здесь, и не здесь – где-то очень далеко, там, где, должно быть, она играет с Мишей и слушает, как интересно он провёл день в детском садике. Не кровь, не разбитое вдребезги лицо, ничто не испугало Женю так, как этот пустой взгляд. Так могут смотреть психически больные, мертвецы, сумасшедшие, но только не Катя, только не её глаза. Это неправильно, так не должно быть, это…неправильно. Подобное встречается только в фильмах и книжках, так что нет, Катя не могла так смотреть. Не могла и точка. Вот сейчас она переведёт взгляд на него, улыбнётся, скажет, что всё хорошо, и…

Ничего не произошло. Катя всё так же смотрела за плечо Жени, и по всему её виду было понятно, что сейчас она мало что соображает.

– Господи, – вновь прошептал Женя и обнял её. Когда она подалась его движениям как тряпичная кукла, он почувствовал, как к глазам подступают слёзы. На несколько секунд зажмурился, только сейчас осознав, что измазывает кровью свою белую футболку. Да и плевать. Теперь уже ничто не будет страшнее, чем пустой, отсутствующий взгляд серых глаз. Где-то Женя читал, что примерно с таким же взглядом солдаты возвращаются с войны и навсегда оставляют частицу себя там, на поле боя, где им приходилось выдавливать врагам глаза и зарубать их штык-ножом, потому что автомат переклинивало, а времени разбираться с ним не было.

– Я вытащу нас, Катюш. Просто следуй за мной, я что-нибудь придумаю, обещаю. Всё будет хорошо.

Он поцеловал ей в окровавленную макушку и отпрянул, хотя отдал бы всё на свете, чтобы обнимать Катю и прижимать к себе, пока её руки не лягут на спину в ответ на его объятия. Женя уже чувствовал пощипывание в глазах, чувствовал, что вот-вот заплачет, но он не мог себе этого позволить. Нет, только не сейчас. Не в тот момент, когда Катя нуждается в нём больше всего.

Он нашёл её ладонь, переплёл свои пальцы с её пальцами и уже собрался зашагать вместе с ней по коридору, когда этажом выше раздался взрыв. Катю швырнуло в Женю подобно манекену, её руки даже не поднялись, всё так же висели по бокам бесполезными верёвками. Женя заскользил по полу, сам чуть не упал, но даже когда всё успокоилось, он продолжал прижимать к себе Катю точно так же, как отец – свою любимую дочь. Вновь раздались крики, которые прекратились после череды выстрелов, где-то совсем рядышком были слышны глухие удары по человеческому телу, а в воздухе плавал отвратительный запах жарящегося мяса. Мяса, которое могло говорить, мыслить, мечтать, любить, ценить и ненавидеть.

Но был и ещё один звук. Он выделился среди всех остальных своей резкостью и тем, что был до жути знакомым. Женя е раз слышал подобное в своём house.

Звук упавшего шкафа. Только сейчас он был чуть приглушён, потому что упал на тело. Если быть точным, два тела, одно из которых ещё могло дышать.

– Постой здесь, хорошо? Никуда не уходи. Я почти сразу же вернусь, кому-то нужна помощь. Не уходи без меня.

Катя не ответила. Она и не могла ответить – её глаза покинула всякая осмысленность происходящего, а губы беззвучно шевелились, нашёптывая какие-то слова. Женя с трудом, с большим трудом отлип от Кати и перестал смотреть на неё (Господи, что же с её лицом? Неужели она навсегда останется такой?). Он тут же побежал к дверному проёму, возле которого изначально остановился, и облегчённо выдохнул, когда увидел, что лежащая в самом низу девушка до сих пор жива – её веки медленно поднимались и опускались. У неё, должно быть, переломано минимум четыре ребра, только если они не способны выдержать вес одной громадной женщины и деревянного шкафа.

– Я здесь, сейчас помогу, – сказал Женя, не зная, слышат его или нет. Словам он предпочёл действия. Не медля ни секунды, схватился за шкаф и потянул его вверх, максимально напрягая бицепсы. Почти сразу понял, что так ничего не добьётся, опустился на колени, схватился за те же места, только другим хватом – ладони направлены вверх, здесь уже помогут мышцы всего тела, так что вес шкафа будет напрягать не только руки. Джинсы заскользили по полу, подошвы вовсе превратились в лезвия коньков, прорезающих лёд. Судя по всему, женщине сверху вспороло брюхо, а один из осколков разорвал руку. Именно в этой комнате прогремел один из взрывов. На полу валялись осколки гранат, детонировавших либо оттого, что кто-то наступил на растяжку, либо по команде, либо был определённый механизм, позволивший гранатам взорваться в назначенное время.

Ничего из этого теперь не имело значения. Под всей громадой сейчас находился человек, которого ещё можно спасти. Точно так же поступил бы и Человек-паук, Питер Паркер. Во втором фильме трилогии Сема Рейми Питер ворвался в горящее здание и спас маленькую девочку, не имея никаких способностей: и вылетающей из рук паутины, ни возможности лазать по стенам, не было даже паучьего чутья. Было лишь желание помочь. Тогда Питер Паркер доказал всему миру, что быть супергероем может каждый, это не зависит от способностей, которыми мы обладаем или не обладаем; это зависит от нас самих, от наших внутренних голосов и от нашей смелости, храбрости, готовности действовать. Умеешь ты лазать по стенам, не умеешь – без разницы. Как сказал дядя Бен в дилогии Марка Уэбба: «Если ты можешь хоть чем-то помочь людям, твой нравственный долг – сделать это! Это не выбор. Это обязанность!»

Поэтому Женя изо всех сил потянул шкаф вверх, терпя боль в мышцах и пытаясь устоять на скользком полу. Вскоре он прислонился к стене, и тогда Женя приступил ко второй части своего только что придуманного плана. Он перешагнул через двух женщин, нагнулся и просунул руки под грудь огромных размеров барышни. Ладони нашли друг друга в том месте, где соприкасались грудные клетки обеих женщин. Одна кисть обхватила запястье, передвинулась поближе к локтю, и как только ноги более-менее перестали скользить, Женя изо всех сил начал выпрямлять спину, подтягивая к себе, по ощущениям, килограмм двести пятьдесят.

Это покруче становой тяги.

Женщина подалась движениям сильных мужских рук (точнее, подалось её тело, сама она уже ничему податься не могла). Ноги затряслись, кроссовки заскользили по полу, если сейчас прогремит взрыв, Женя точно грохнется на кости ещё живой девушки и навсегда сломает их, добавив к своему весу тяжесть огромной женщины. Он бросил взгляд на дверной проём и… конечно, вдоль коридора шагала Катя, не видя перед собой ничего, лишь нашёптывая под нос понятные только ей слова. Через несколько секунд её не будет видно, а через несколько минут она и вовсе дойдёт до конца коридора, а что будет делать дальше – неизвестно.

Женя резко подтянул труп грузной женщины к себе и сразу отбросил в сторону как слишком тяжёлый мешок с мусором. Ей, похоже, ничего не вспороло, но горло перерезало точно. Скорее всего, осколком. Это и объясняет такое большое количество крови в комнате, особенно много её было на худенькой девушке – вся её одежда пропиталась чужой кровью, так что Женя мог без труда разглядеть маленькие груди под прилипшей к коже футболкой. И грудь поднималась. Медленно, почти незаметно, но поднималась. Значит, жива. Значит, не зря потрачено несколько нелишних минут.

– Эй! – Женя опустился на колени рядом с девушкой и без раздумий влепил ей пощёчину – так сильно, что его самого испугала громкость хлопка. Глаза тут же открылись и блеснули в холодном свете ламп. Зрачки мгновенно сузились, уступив место тёмно-зелёным как изумруд радужкам. Влада… вроде так звали эту девушку. Егор как-то упоминал её в одном из разговоров, но Женя уже и не помнил, о чём они тогда говорили. Пару раз он пересекался с Владой на лестнице при переходе меж этажами, на этом их знакомство и заканчивалось. Но глаза он запомнил. Эти необычные, тёмно-зелёные глаза, будто сотканные из листьев дикой тайги.

Катя. Не забывай о Кате. Она сейчас шагает по коридору совсем одна, не понимая, что происходит. Ты хочешь теперь навсегда её потерять?

Женя бросил взгляд на дверной проём и никого не увидел, зато услышал удаляющееся шарканье подошв кроссовок о чёрно-белые плиты. Он вновь посмотрел на Владу, и когда его глаза поймали её, мгновенно принял решение, которое, возможно, спасло Кате жизнь. Вместо долгого разговора, который наверняка хорошо смотрелся бы в какой-нибудь книжке, вместо объяснения происходящего Владе, Женя просто-напросто обнял эту худую девушку и поднял вместе с собой, ведь весила та не больше шестидесяти килограмм. Блины на штанге в сумме весили и того больше.

Женя обхватил ягодицы Влады и поставил её на ноги, но как только её ступни коснулись пола, сама она рухнула вниз, расплескав вокруг капли тёмной кровавой лужи. Из маленькой груди вырвался сумасшедшей силы кашель, Влада пыталась втянуть в себя воздух, о каждый вдох лишь разжигал кашель. Казалось, сейчас она выплюнет часть своей гортани, а затем и лёгкие, если не сможет остановиться. Худенькая, тоненькая как осинка девушка, стоящая на четвереньках на окрашенном кровью кафеле, боролась за каждый глоток воздуха, пока всё её тело жутко трясло… Эта картина навсегда врезалась в память Жени, оставила след подобно зажжённой сигарете на человеческой коже.

– Тебе надо…ты… – Женя не знал, какие слова нужно подобрать для такой ситуации. Он привык действовать, а не говорить. Может, сейчас следовало чем-то помочь Владе? Может, она умрёт, если не предпринять никакой попытки. Чёрт, что вообще делать?!

Катя. Не забывай о Кате.

– Никуда не уходи, я сейчас вернусь.

Лишь когда Женя вышел из комнаты, он понял, какую сказал ерунду. Если Влада сейчас и могла куда-то отойти, так это только в мир иной. Всё сейчас казалось глупым, абсолютно всё! Даже сам себе Женя казался потерявшимся среди декораций актёром: свет включён, запись пошла, а из головы напрочь вылетел сценарий. Слишком много решений нужно принимать, слишком мало для этого времени. Чёрт! Он даже не мог оставить Катю без присмотра! Осознание того, что всё зависит только от его действий – от действий Евгения Бравцева, троечника в школе и задиристого хулигана, – пробирало до самых костей. Это был страх, но какой-то другой, необычный. Страх перед последствиями, страх делать что-либо, страх сделать грёбанный шаг вперёд! Единственное, чего сейчас хотелось – забиться в угол и ждать, пока всё само собой пройдёт. Когда-то же всё закончится, правда? Должно закончиться, по-другому и быть не может! Это же не книга, не фильм, не видеоигра, в жизни обязательно что-то начинается и заканчивается. Вовсе не нужно брать на себя роль лидера. Пусть происходит то, что происходит. Пусть…

Женя знал, что сам себе врёт; что голос, который он слышит – голос внутреннего труса, которого ему никак не удавалось искоренить из себя. Женя не знал, что происходит. Не знал, что сделала Катя и что сделали с ней. Но он знал одну, самую важную истину – от ЕГО действий, от ЕГО решений в ближайшие минуты зависят жизни как минимум двух женщин. И одну из них Женя любил всем сердцем.

– Катя! Катя, остановись, подожди, пожалуйста!

Он побежал к ней через четверть коридора, полностью забыв об осторожности. Левая нога проскользила по чужой крови, Женя упал в неё (забрызгав стены алыми каплями), но совсем не обратил на это внимания. Мгновенно поднялся и продолжил догонять Катю, правда, уже больше прислушиваясь к движениям своего тела. На спине белая футболка всё ещё оставалась белой, но вот спереди превратилась в хаос из красных и белых пятен, в центре которого угрожающе висела надпись ROCK. Джинсы прижались к ногам, носки пропитались влагой (откуда здесь столько крови?), но всё это было не важно. Важным сейчас был один женский силуэт, плывущий вдоль коридора под редко мигающим светом.

Наконец Женя догнал Катю, обхватил одной рукой талию, другой схватился за плечо, развернул её на сто восемьдесят градусов и направился обратно, к источнику жуткого кашля. Адреналин кипел в крови подобно лаве в вулкане, мозг работал с такой интенсивностью, что мысли проносились на яркими образами, а ослепляющими вспышками. Женя не заметил, как на его талию легла Катина рука – он просчитывал каждый шаг, пытаясь справиться с безумным вихрем в своей голове. Он не заметил, как Катя на одну секунду взглянула на него, после чего её глаза вновь стали стеклянными, такими пустыми, какие бывают лишь у мертвецов.

– Всё будет хорошо, зая, всё будет хорошо. Ты жива, я жив, я всё придумал, мы в-выберемся. – Женя тараторил, пытался говорить спокойно, но не мог. Как бы он ни старался, язык уже подался панике. – Рэндж встретит нас, то есть мы встретим Рэнджа, мы вместе уйдём куда захочешь. Всё пройдёт, слышишь? Это просто кошмар, мы скоро проснёмся, слышишь? Слышишь, зай? Я говорю, что у нас всё будет хорошо. Вся кровь смоется, все ссоры забудутся. И ты заберёшь себе самые лучшие парфюмы. Мы ограбим столько магазинов, сколько пожелаешь! Я сделаю тебя принцессой мира, зая, только приди в себя, хорошо? Скоро всё закончится.

Они вошли в комнату с поваленным шкафом, где медленно поднимался на ноги женский скелет, обличённый в окровавленную одежду. Только тёмно-зелёные глаза говорили о том, что этот скелет всё ещё жив и рьяно желает жить. В тёмных зрачках пылал огонь жизни.

Женя повернулся к Кате и заговорил:

– Постой пока здесь. Пожалуйста, я тебя прошу, не выходи из комнаты, пока я не помогу ей. – Он уже собрался повернуться к Владе, но передумал и вновь посмотрел на лицо, в котором не было и грамма красоты. Женя прикоснулся губами ко лбу Кати (к тому месту, где не было крови), и в этот момент по его щеке скатилась одна-единственная слеза. – Не уходи от меня. Возвращайся скорее, Катюш. Я тебя жду.

За спиной раздался удар. Женя развернулся, увидел, что Влада вновь стоит на четвереньках, ноги её судорожно тряслись. Из левой малюсеньким ручейком вытекала кровь. Над предплюсной из кожи выглядывал небольшой металлический осколок гранаты. Быть может, он впился в кость, а может, и не долетел до неё. В любом случае от него следовало как можно быстрее избавиться.

Женя упал на колени рядом с Владой, схватил её раненую ногу, уже взялся пальцами за сам осколок, как получил мощную пощёчину.

– Не вздумай вытаскивать его! Убери свои руки!

Влада села и подтянула к себе целую ногу, оставив другую прямой. Аккуратно, с большой осторожностью провела пальцами по периметру раны, крепко сжимая зубы. Её ладони двигались невероятно плавно, почти не касаясь кожи. Смотря на них, Женя вспомнил, как после избиения лежал в больнице, где точно такие же руки заботливых медсестёр ухаживали за ним. Наверное, это и вправду есть у каждой хорошей медсестры – загадочная магия рук, которую ни с чем не спутаешь. Поэтому Женя ничуть не удивился, когда Влада сказала:

– Я училась на медсестру. Нам говорили, что ни в коем случае нельзя вытаскивать осколки чего-либо самостоятельно. Это должны делать профессион… – Глаза Влады начали закрываться, голова поднялась, ноздри расширились, и уже в следующую секунду она чихнула, успев отвернуться от Жени. Её сопли смешались с чужой кровью. – Помоги мне встать, я сама не смогу.

Женя был только «за»; Влада при попытке встать самостоятельно, скорее всего, сломает себе пару костей – и это в лучшем случае. Её рука легла на широкие плечи Жени, он же приобнял её за спину и поджал губы, когда пришлось накрыть ладонью маленькую грудь. Влада оказалась настолько узенькой, что если бы Женя полностью заключил её в свои объятия, то смог бы без труда коснуться ладонями локтей. С ней нужно аккуратнее, одно падение, и хрупкие косточки затрещат ужасающей мелодией.

Вместе они медленно поднялись, смотря под ноги и видя собственные лица в отражении разрастающейся лужи. Катя всё ещё стояла на месте и всё ещё пребывала где-то в другом мире, не здесь, где-то там, куда она всегда хотела попасть. Может, она вспоминает лучшие моменты своей жизни. Может, она вспоминает, как в роддоме ей принесли маленькое чудо весом в несколько килограмм, которое она назовёт Мишей и будет любить всем сердцем. Может, Катя не видит всей этой крови, видит только улыбку своего сына, любимого сына, единственного сына, самого лучшего мужчины на всей Земле.

Женя вытер с глаз слёзы и потащил Владу к дверному проёму.

– Это кто? – Она указала на Катю, и почему-то этот небрежный жест, это поднятие окровавленной руки разозлило Женю. Хоть он и понимал, что держит чуть ли не умирающую девушку в своих руках, от этого вялого жеста в сторону Кати в груди всё воспылало так, будто Влада плюнула Жене прямо в лицо. – Кто эта женщина? И почему она вся в крови?

– По той же причине, что и ты. А теперь послушай, пожалуйста, меня и не перебивай. Если вдруг начнёшь засыпать, можешь впиться ногтями мне в плечо.

– Это же…

– Тихо. – Он подошёл к Кате, поддерживая Владу правой рукой. Попытался поймать взгляд серых глаз, но не смог. Чёрт, что же с ней такое произошло? – Нам троим нужно выбраться отсюда. Немедленно, пока здесь всё нахрен не разрушилось. Я… я слышал, что это что-то вроде подземного комплекса, выход находится на первом этаже, то есть на самом верху. Нам нужно добраться до лестницы, а там сориентируемся. Действуем быстро, чтобы…

– Алёна. – Влада посмотрела на Женю, широко раскрыв глаза. Совсем как человек, только что осознавший свою колоссальную ошибку. – Алёна! Мне срочно нужно найти Алёну! Она тремя этажами ниже, она ждёт, когда я…

– Нет, – Женя строго посмотрел на Владу и крепче прижал к себе. – Мы должны держаться вместе, тем более не расходиться по разным этажам.

– Я её не брошу. – Злость протиснулась сквозь стискиваемые зубы. Она чувствовалась в теле этой худенькой девушки, и от этого Женя сам разозлился ещё сильнее. Ещё немного, и это пылающее в груди чувство перейдёт в неприкрытую ярость. Он что, спас её жизнь, чтобы сейчас рушить свои планы и подвергать Катю опасности? Ради какой-то незнакомки? Алёна! Кто эта Алёна?! Будь она хоть Мисс Вселенной, Женя не станет рисковать ради неё здоровьем Кати.

Но Влада, похоже, придерживалась другого мнения.

– Отпусти меня, если не хочешь идти со мной. Я сама справлюсь, спасибо. Давай, отпускай.

– Нет, ты останешься с нами. Мне нужна будет помощь, если со мной что-то случится, а…

– А ЕЙ НЕ НУЖНА ПОМОЩЬ?! – Влада закричала с такой силой, что даже прошедшие взрывы показались тихим звонов в сравнении с её криком. – ЕЙ НЕ НУЖНА ПОМОЩЬ, А?! ИЛИ ВЕСЬ МИР СОМКНУЛСЯ НА ВАС ДВОИХ?! ВЫ ТЕПЕРЬ ЦЕНТР ГАЛАКТИКИ? ВСЛЕННОЙ?! МНЕ ТОЖЕ ЕСТЬ КОГО СПАСАТЬ! ОТПУСТИ МЕНЯ И ДАЙ УЖЕ УЙТИ!

Как подмывало это сделать! Как хотелось не просто отпустить Владу, а швырнуть её в стену – да так, чтобы череп размозжило с громким хрустом! Вот она – благодарность. Правильно, оказывается, говорили: «Не дела й добра – не получишь зла». И этот крик… Господи, Женя еле сдерживался, чтобы не сжать в ладони маленькую грудь, а потом сломать мерзавке нос, несколько раз приложив её головой об колено! Он чувствовал, как ситуация выходит из-под контроля, а он ведь только начал ей управлять! Чувствовал, как паника смешивается со злостью и заставляет трястись всё его тело. Катя, Влада, Рэндж – всё смешалось в голове. Нужно было уследить за всеми, за всеми сразу, скоординировать их, оставить в живых, сделать хоть что-нибудь полезное, чтобы… Чёрт! Чтобы выбраться отсюда! Нужно сделать что-то, чтобы выбраться отсюда!

– Я иду к Алёне. Мне плевать, что ты скажешь и что будешь…

– ЗАКРОЙ РОТ! ЗАКРОЙ СВОЙ РОТ И ДАЙ МНЕ ПОДУМАТЬ! – Женя всё меньше контролировал своё тело: руки дрожали, голос дрожал, дрожало даже сердце, хотя оно, казалось, каждую секунду несколько раз било по рёбрам. Ситуация выходила из-под контроля, и что самое страшное – Женя не знал, как вновь завладеть ей. – Так, послушайте меня обе. Очень внимательно. Мы нужны друг другу, слышали? Именно сейчас мы нужны друг другу, а потом, когда выберешься, можешь бежать к своей Алёне, Влада! Но пока мы здесь, мы зависим друг от друга, понятно?! ЗАВИСИМ. ДРУГ. ОТ. ДРУГА!

Влада резко дёрнулась, но так и осталась в руках Жени, лишь сильнее вогнав свою грудь в его ладонь. Тёмно-зелёные глаза злобно блеснули на забрызганном кровью лице, посмотрели на Катю – с неприкрытой яростью, от вида которой Женя воспылал ещё больше.

– Это она, да? Жена Феникса? Ты её любишь, да? Конечно, ты её вытащишь несмотря ни на что. А ты не подумал, что я тоже кого-то люблю? Я лучше сдохну здесь рядом с Алёной, чем буду жить без неё, зная, что бросила её на смерть. Слышал? Отпусти меня! ОТПУСТИ МЕНЯ!

– Я МОГ ОСТАВИТЬ ТЕБЯ ПОД ШКАФОМ, А НЕ ПОДНИМАТЬ ЕГО!

– ЛУЧШЕ БЫ ОСТАВИЛ! Я И САМА МОГЛА ВЫБРАТЬСЯ!

– ДА? Я ВИДЕЛ ТВОИ ПОПЫТКИ! ЕЩЁ ЧУТЬ-ЧУТЬ, И ТЫ БЫ ТОЧНО ВСТРЕТИЛАСЬ С АЛЁНОЙ!

Влада со всей силы ударила Женю по лицу, влепив такую пощёчину, от которой чуть не вылетела челюсть. Из-под ладони вырвалась чужая грудь, раздался звук скользящих по полу кроссовок. Удар. Резкий выдох. Стон. И сильный кашель.

Женя притронулся к месту удара, почувствовав, какой горячей стала кожа. С надеждой взглянул на Катю, но… нет, громкий хлопок не разбудил её. Она всё так же стояла на негнущихся ногах, в отличие от Влады, которая пыталась подняться с пола, каждый раз возвращаясь к чёрно-белым плитам.

А Женя тем временем пылал от нерешительности.

Всё происходило слишком быстро, слишком непонятно. События наваливались одно на другое, в любую секунду могло произойти такое, что повернуло бы ситуацию в совсем другую сторону. Женя боялся принимать решения, хотя понимал, что в одной руке сейчас держит жизнь Кати, а в другой – Влады, пусть она и считает иначе. Но что пугало больше всего, так это то, что Женя чувствовал, как с каждым последующим выдохом из него выходит смелость, а трус встаёт у руля. Нервы сдавали. Паника била по сердцу, оставляла на нём рубцы, сжимала шею и нашёптывала на ухо: «Всё кончено, дорогой, это финал. Ты всегда старался быть смелым, но у людей есть край, подходя к которому, они становятся тем, кем являются – трусами. Это не стыдно – быть трусом. Стыдно – замахнуться на подвиг и провалиться. А теперь подумай…»

– Женя.

Катя коснулась руки, и все бредовые мысли сразу исчезли. Её ладонь излучала тепло. Очень приятное тепло.

– Посмотри не меня.

Он посмотрел и сразу утонул в глубине тёмных зрачков, окружённых обручами серого океана – два светлых пятна на залитом кровью лице. И в этих глазах была осознанность. Только из-за них лицо не могло быть некрасивым. Катя, милая Катя, ты всё-таки вернулась…

– Я не знаю, что делать, – прошептал Женя, не чувствуя, как шевелятся губы. Казалось, мысли озвучивались до того, как возникали в голове. – Я не знаю, что мне делать. Мне страшно поступить неправильно, всё же потом поменяется, я не уверен, что мне по силам провернуть хоть что-то. Я…просто боюсь. Я не смогу, Кать.

Он попытался подавить всхлип. Попытался, но не смог. Вытер с глаз слёзы, бросил взгляд на Владу (она уже почти встала, направляясь к выходу) и вновь посмотрел на Катю. Она отпустила его руку, поднесла свои к шее, и только когда её пальцы взяли серебряную цепочку, Женя заметил висящие над грудью медальоны. Два медальона. Оба испачканы кровью, но даже она не скрыла их красоту. И тот медальон, что представлял собой сложенный крылья, пополз к ключицам, пока Катя снимала с шеи цепочку. Через несколько секунд она протянула медальон Жене чуть дрожащими, облитыми кровью руками.

– Это твои крылья, орёл. Ты всё сможешь, ты всё решишь, только расправь крылья. А я буду подсвечивать тебе путь лунным сиянием. Всегда. – Катя какое-то время так и простояла, держа перед собой медальон, потом перестала ждать и сама – с удивительной нежностью к своему мужчине – опустила цепочку Жене на шею, оттянув воротник его футболки и позволив медальону проникнуть под неё, прижавшись к груди. Глубокий вдох, и Катя смогла выдавить из себя улыбку. – Я написала тебе стих. Такой стих, какой не писала никогда. А теперь я урод. Женечка, любовь – это прекрасно. Помоги этой девочке, пусть она найдёт свою Алёну, а мы с тобой потом уйдём.

– Не надо мне помогать. – Влада, пошатываясь, брела к дверному проёму, опираясь на стену одной рукой. – Лучше помогите друг другу. У проблемы только с ногой, а у вас, похоже, ещё и с психикой.

Женя стиснул зубы, сжал кулака, но чуть охладел, когда тёплая женская ладонь коснулась его собственной.

– Не злись. Ты знаешь, что делать, просто прими решение. Прими самостоятельное решение. Ты же мужчина! – На этих словах Катя сжала его ладонь. Любой, кто сейчас бы посмотрел на её лицо, либо отвернулся бы от отвращения, либо закричал от ужаса. Но только не Женя. Он видел перед собой не изуродованное чудовище, а женщину, красивее которой на свете не было. От одного её взгляда злость потухла, оставив после себя жалкий пепел. – Перестань трястись и паниковать! Я полюбила тебя не за это.

– Хорошо. – Женя тоже выдавил из себя улыбку. – Я знаю, что делать.

Он отпустил ладонь Кати – нехотя, с трудом – и повернулся к шатающемуся на двух тоненьких ножках скелету, обличённому в окровавленную одежду. Влада пыталась самостоятельно добраться до выхода из комнаты – силы воли ей не занимать, – но при всём этом Женя видел, что ещё два-три подобных шага, и она вновь грохнется на пол и уже точно не поднимется. А познакомившись с характером одной особы, можно было предположить, что даже под угрозой мучительной смерти она вряд ли попросит помощи.

Женя подошёл к Владе и без спроса обнял её, снова накрыв ладонью маленькую грудь, которую облепила мокрая ткань. Прижал её бедро к своему как пылающий от страсти любовник, уже уставший от прелюдий и перешедший к действиям. Влада, конечно, попыталась вырваться, но с самого начала эта попытка была обречена на неудачу. Руки Жени могли сравниться с прочными, очень прочными цепями.

Он уже собрался повернуться к Кате, когда почувствовал, как её тёплые пальцы сплелись с его собственными. Тепло… приятное тепло глубоко в груди… Женя легонько сжал Катину ладонь, и именно в этот момент – в момент обмена двух энергий совершенно разных судеб – Женя почувствовал, что сможет сделать всё. Возможно это прозвучит банально и до жути избито, но то ощущение, что зародилось где-то внутри от простой женской поддержки, нельзя было назвать ничем другим, кроме как уверенностью. Казалось, Катя подобно долгожданному солнцу поцеловала горизонт души Жени и положила начало рассвету – там, где в последнее время тьмы становилось всё больше и больше.

– Здесь есть лифты, – заговорила Катя. – Я это услышала по рации, после того как…закончилось. На них можно перемещаться по всему Чистилищу, выход и вход на кухнях.

Женя не удивился, когда услышал эти слова. Он узнал о лифтах несколькими секундами ранее, в момент соприкосновения его кожи с Катиной. В это время в голове яркой алой вспышкой появилось несколько образов, которые мозг воспринял мгновенно, буквально в ту же долю секунды, в какую они возникли. Женя услышал треск помех (прерываемый звоном цепей), услышал грубый мужской голос, сообщающий о погрузочных лифтах на кухне и о том, что нужно скорее валить отсюда, «пока эти сумасшедшие ублюдки не поджарили нам задницы». В момент, когда Женя и Катя сжали друг другу ладони, он увидел перед собой изуродованное, просто чудовищное лицо с тремя огромными дырами – с двумя пустыми глазницами и раскрытым ртом. Непонятно отчего он резко испытал такую ненависть, какой вообще не должно существовать в мире. И возненавидел он именно это лицо, эти отвратительные дыры, зияющие чернотой на фоне свежей, ослепляюще-красой крови.

И одно слово. Лжец.

Лжец.

Оно блеснуло в голове Жени самой яркой вспышкой.

Может, это была телепатия, может, он просто сошёл с ума, может, все они сошли с ума – об этом можно подумать потом. Сейчас проблемы гораздо важнее каких-то случайных картинок в голове.

– Пойдём. – Женя медленно зашагал к дверному проёму, помогая идти Владе и держа руку Кати, совсем позабыв о только что подаренном медальоне. А он тем временем прислонялся к груди, будто пытаясь установить контакт со стучащим сердцем. – Сейчас всё вроде бы тихо, криков не слышно, похоже, тот хаос, который был, уже закончился. Если нам повезёт, по пути мы никого не встретим. – Он обратился к Владе, стараясь говорить мягче, чем в прошлый раз. – Где сейчас находится Алёна? Тремя этажами ниже ты сказала?

– Да, тремя этажами ниже. Она, наверное, в комнате, хотя я не уверена.

– Далеко комната от кухни?

Несколько секунд Влада молчала. За это время все трое успели выйти в коридор – до сих пор пустой и до сих пор залитый лужами крови.

– Если учесть то, что мы ползём как черепахи, то да, далеко. Примерно такое же расстояние, как отсюда до поворота коридора. Метров двести, думаю.

– Хорошо. Поступим так: дойдём до лифта, спустимся на три этажа, а дальше… ну, раз через него ввозят продукты, значит там должно быть что-то вроде склада, хотя бы небольшого. Вот там ты нас и подождёшь, Катя. А мы с Владой быстренько найдём Алёну и прискочим обратно уже с ней. Конечно, если нам никто не помешает. Тогда…будем действовать, исходя из ситуации.

– А ты уверен, что лифт в той стороне, куда мы идём?

Женя вспомнил треск помех, доносящихся из рации, пристёгнутой на форме (Лжеца) одного из Святцев. Вспомнил, как он уже шёл по этому коридору, совсем недавно, в другую сторону, как раз-таки выйдя из лифта. Вот только в этих воспоминаниях шёл он не в своём теле. Окружение будто бы было больше, да и дышал он по-другому…

Похоже, я реально схожу с ума.

– Да, лифт в той стороне. – Женя сильнее сжал ладонь Кати. – Ты жди нас там, где я сказал. На кухне точно есть ножи, возьми один из них себе. Надеюсь, не пригодится, но… короче, лучше возьми, не помешает.

Они продолжали идти вдоль коридора – одной тройкой, превратившейся в единое целое. Каждый был испачкан кровью и больше напоминал выжившего на поле боя солдата, которому чудом не снесло голову и не оторвало ноги. Рука Влады лежала на плечах Жени, другая сжималась в кулачок и разжималась, вгоняя в ладонь ногти. Сам Женя старался идти в одну ногу с Владой, но как можно быстрее, потому что он уже успел увидеть, что делают Святцы с теми, кто пытается сбежать – просто-напросто расстреливают на месте, даже не предупреждая. Катя же спокойно шагала, держа Женю за руку. Она была предельно спокойна, и это самое спокойствие слегка напрягало. В такой ситуации, когда всё вокруг рушится, а люди убивают друг друга, оставаться спокойным невозможно. Судя по виду Кати, она ещё и дралась – не на жизнь, а насмерть. То, что, будучи с ног до головы в собственной и чужой крови, Катя оставалась спокойной, не могло не пугать.

Где-то в подсознании Жени билась мысль, что она, его любимая Катя, так и не очнулась, вернее, не полностью. И никогда не очнётся.

Что-то с ней случилось. Что-то такое, после чего она уже не будет прежней.

– Ты как? – Он обратился к Владе, но продолжал вслушиваться в дыхание Кати: вдох, выдох, вдох, выдох. – Не чувствуешь, что теряешь сознание?

– Единственное, что я сейчас потеряю, так это терпение. Алёна, может, сейчас умирает, может, она…

Предложение так и осталось недосказанным. Влада резко замолчала, когда увидела, как отразился свет от носка тяжёлого армейского ботинка. Из-за угла вышел Святец, прислонивший приклад АК-74 к плечу и сразу же снявший его с предохранителя – в тот момент, когда глаза Святца встретились в глазами Жени. Вся тройка остановилась. Из-за угла показался ещё один чёрный силуэт, намного выше первого и шире в плечах. У последнего не было автомата, лишь пистолет, но и он был направлен прямо на Женю, стоящего в центре их небольшой горе-команды. В длинном коридоре, тянущимся в бесконечную даль, пол которого устилали лужи чужой крови, два Святца выглядели безликими посланниками ада, и единственным, что у них осталось от человека, были глаза. В них Женя и смотрел, не в силах поверить, что он так крупно облажался.

С его губ сорвалось всего одно короткое слово:

– Блять.

* * *

«Вы когда-нибудь видели орлов?

Вживую? По-настоящему?

Я вижу их каждую ночь. Каждую, сука, ночь. Я вижу ястребиного орла, порхающего в небе над Индией, вижу орла-могильника, который вдруг решил пригнездиться рядышком с Байкалом, вижу клинохвостого орла у берегов Австралии, где лучи яркого солнца тонут в его чёрных-пречёрных крыльях.

Но больше всего меня пугает другой… тот, чья порода ещё совсем не изучена.

Вы замечали, какие орлы сильные? Это самые могущественные птицы на Земле, небо принадлежит им, и даже те, кто передвигается исключительно по почве, запросто могут стать жертвой этих воздушных монстров. Орлы… Орёл… сколько же величия в этом слове. Миллионы лет они не снимают со своей головы корону, миллионы лет они внушают ужас тем, кто живёт рядом с ними. Мускулистая шея, сильные ноги, а когти… ух, если они вопьются в кого-нибудь на скорости полёта орла, этому бедняге не миновать смерти – мучительной и ужасной. Триста километров в час! Вы можете себе это представить? Летающая машина для убийств с лучшим в мире зрением, способная развить скорость в триста километров в час на высоте восьмисот метров! Это поразительно. Но что ещё удивительнее, эти сумасшедшие хищники очень однолюбивы. Самец выбирает себе одну самку на всю жизнь…подобно волкам. Силы орлам, конечно, хоть отбавляй. Несмотря на свой лёгонький скелет (он весит меньше перьев!), орлы способны поднять в воздух средних размеров оленёнка. Знаете, как они их убивают? Очень, очень хитрым и – нужно признать – потрясающим способом. Они выжидают, пока один из оленёнков достаточно близко подойдёт к краю горы, после чего а безумной скорости впиваются в их тушу и сбрасывают с обрыва. Позволяют жертве разбиться насмерть, а потом опускаются вниз и трапезничают прямо там, на месте.

А красота… Как же красива каждая порода орлов! Вам стоит один раз увидеть беркута живьём, чтобы влюбиться. Эти мощные крылья, загнутый клюв – жёлтый у основания и чёрный на конце, а в переходе между этими двумя цветами – приятно-серебристый. Такие хищники не могут быть некрасивыми. Они эстетичны, грациозны и опасны. Шедевр природы, лучшие из птиц, за которыми можно наблюдать целую вечность. Я всегда восхищался природой Земли, всё время она казалась мне непостижимой, чем-то таким, что не сможет полностью понять ни одно существо во вселенной.

Но сейчас я вижу орлов каждую ночь. Я просыпаюсь (я сплю!) посреди ночи и слышу, как раскрываются крылья целой стаи орлов, хотя, конечно, стаей они не летают, я это знаю. Орлы – одиночки. Исключение они делают лишь для своей пары, которую они выбирают на всю жизнь, и детей. Но в моих снах (мне снятся сны!) они летают именно стаей. Я вижу их силуэты на фоне тёмного неба, усеянного миллиардами звёзд, вижу, как переливается свет луны на их крыльях. И я боюсь. Но боюсь не кого-то из этих орлов, а лишь одного – того, что сидит на ветке одинокого дерева, прорастающего на самом краю горы, и смотрит на меня. Этот орёл не похож ни на кого другого: ни на Беркута, ни на могильщика, ни на кого в мире. Я слышу, как щёлкает клюв даже после того, как просыпаюсь. И знаете, что действительно пугает меня больше всего на свете?

Он.

Этот орёл.

Потому что он настоящий.

После каждого сна я смотрю в зеркало и ясно вижу те места, которых касались клювы – теперь вместо кожи там виднеется плоть, гнилая плоть и отвратительно мягкие сухожилия. Я гнию, а орлы склёвывают меня во сне подобно в мифе людей про Прометея, вот только никакой огонь я не крал. Я всего лишь делаю то, что должен, а теперь…я боюсь засыпать. Каждую ночь стая орлов взлетает в небо и начинает петь хором ужасную песню, которую я не понимаю, но чувствую – она пропитана отчаянием. И потом они пикируют вниз, ко мне, и как только их клювы впиваются мне в глаза, я просыпаюсь.

И за всем этим наблюдает один орёл. Шестнадцатилетний орёл, решивший играть не по правилам.

Что ж, имеет на это полное право, учитывая то, какой СИЛОЙ он обладает.

Но тело, которое я ношу, сгнивает. С каждым днём моя душа всё больше связывается с этой плотью, с этим отвратительным человеческим мозгом! Я начинаю спать, я начинаю видеть сны, я начинаю думать КАК ЧЕЛОВЕК. И если так продолжится, я умру точно так же, как больные гангреной умирают на войне – медленно, с пониманием того, что тело, в котором я нахожусь, сжирает какая-то инфекция.

Я знаю, как зовут эту инфекцию. Имя ей – орлы, приходящие ко мне после того, как я засыпаю. Обычно они охотятся только днём, нет… они ВСЕГДА охотятся только днём. Это дневные хищники.

Но совсем недавно появился орёл, который охотится исключительно под призрачным светом луны. Один, единственный, неповторимый.

Я доберусь до него, обещаю всем жнецам, которых я обращал.

Как только придёт время».

Алексей Царёв,

тридцать пятая запись

* * *

– Руки вверх, твари! Быстро!

Первые секунды Женя просто смотрел на две тёмные фигуры с оружием в руках, не в силах пошевелиться. Примерно то же самое он испытал, когда прямо на него (ещё совсем недавно) навёл пистолет Бордовый, но руки у того дрожали, сильно дрожали. У Святцев не дрожало ничего. Если сначала Женя и поверил, что Бордовый способен спустить курок, то совсем скоро разубедился в этом, а вот Святцы – здесь не было никаких сомнений – церемониться не будут. Об этом ясно говорили еле видимые пятна чужой крови на их чёрной униформе.

– Вы, блять, оглохли?! Руки вверх!

Приказ остался невыполненным, никто не поднял вверх и одну руку. Женя почувствовал, какой вдруг расслабленной стала ладонь Кати в его собственной. Одного быстрого взгляда на неё хватило, чтобы понять – она снова не здесь: глаза пусты, рот полураскрыт, а мышцы лица полностью расслаблены. Похоже, проблеск сознания был временным и, может быть, последним. Сейчас Катя вновь находилась где-то далеко, где Миша рассказывает ей о пиратах и динозаврах (почему я это слышу?), смеясь почти на каждом слове вместе со своей мамой. Но всё это призрачно, не по-настоящему, будто…

– Жду три секунды, после чего отстреливаю этой суке ногу.

Влада резко дёрнулась в объятиях Жени, вырвав того из собственных (не собственных) мыслей. Она подняла вверх одну руку, но второй – той, что лежала на плечах Жени – даже не шевельнула.

– Я не могу поднять другую руку. У меня ранение, если я её подниму, то упаду. Мне нужна опора, понимаете?

Один из Святцев – широкоплечий, высокий, с взведённым на пистолете курком – повернулся к своему товарищу и встретился с ним взглядом. Женя увидел, как под чёрной тканью маски попыталась проскочить улыбка, но что-то ей помешало.

– Ты слышал? Она думает, что мне не насрать! Будь я проклят! – Он обвёл взглядом всю тройку, поднял пистолет (на стали был выбит серийный номер оружия) и направил его на Владу. Держа её на мушке, он продолжил: – Заткнись и подними свои руки вверх, пока к твоему ранению не прибавилось ещё одно. Колющее, режущее, огнестрельное – это уже на ваш выбор. На мой выбор. Ясно? Подними. Руки. Вверх.

Влада попыталась выполнить приказ, но как только она отцепилась от плеч, её тут же потянуло вниз. Женя сразу поймал её, не успев отпустить, и прижал к себе. Спина наливалась болью, рука наливалась болью, но он готов был терпеть эту боль, и силы ему передавала одна-единственная мысль, что никак не уходила из головы: «От меня сейчас зависят жизни двух женщин. Не облажайся. Хотя бы сейчас».

– Она не может поднять руку, не видите? Одна из них на мне, так что никто не вытащит из-за пояса оружие. Вот наши руки.

Женя показал Святцам ладони, Влада последовала его примеру, Катя даже не шелохнулась, но и её руки ничто не скрывало. Здоровяк – Святец ростом выше Жени и не уступающий ему в ширине плеч – долго, очень долго обводил каждого взглядом, не выпуская из границ мушки голову Влады. Его напарник спокойно ждал, держав автомат стволом вниз, направив дуло в чёрно-белые плиты. Всё напоминало сцену из немого кино: актёры уже выступали, действие началось, и только Женя не понимал, что происходит – сценарий напрочь вылетел из головы.

Наконец Здоровяк подошёл к напарнику, накрыл его плечо ладонью, и вместе они отошли в сторону, повернувшись к задержанным спиной. Прекрасный момент для побега, просто самый подходящий. Женя мог рвануть с места и успеть скрыться за углом, прежде чем кто-то из Святцев поднял бы оружие, не то что выстрелил. Быть может, он нашёл бы этот лифт и выбрался отсюда живым и невредимым, но такой вариант сразу отметался в сторону. Женя не мог оставит Владу и Катю: одна из них не побежала бы следом, а рухнула на пол, другая продолжала бы стоять, пока её тело не изрешетили бы пулями. Так что нет, пусть Святцы и отвернулись, пусть они о чём-то и разговаривали меж собой, Женя останется здесь, потому что, как правильно сказала Влада, лучше сдохнуть рядом с любимым человеком, чем жить без него, зная, что ты бросил его на растерзание смерти.

– Мне страшно. – Лёгонькая ладоньсжала плечо Жени, пальцы вжали в кожу ткань футболки. – Если мне скоро не окажут медицинскую помощь, я точно умру. Прямо здесь. Прямо на этом полу!

– Тише, – Женя чувствовал, как сильно бьётся сердце под его ладонью, хотя прикрывал он правую, а не левую грудь. – Всё будет хорошо. Ты ещё дышишь, ты ещё жива, у тебя две ноги, две руки, одна голова, так что всё хорошо. Думаю, эти джентльмены просто заблудились и стесняются спросить у нас дорогу.

– Ты шутишь? Ты… нас чуть не убили, а ты ещё умудряешься шутить?

– У меня с детства проблемы с чувством юмора.

Здоровяк отошёл от напарника и повернулся к Отвратительной Тройке, кровь на одежде которой подчёркивал свет мирно жужжащих ламп. Поднял пистолет, направил его сначала на Владу (та резко дёрнулась), потом на Женю, на нём и остановился. Глаза Здоровяка внимательно изучали лицо Жени (он будто пытается залезть мне в мозг), выжимали взглядом, но всё же глаза Святца опустились первыми, нежели карие глаза Жени. Они посмотрели на Катю и через какое-то время вернулись к парню в красно-белой футболке с замызганной кровью надписью ROCK на груди.

– Сейчас вы вставим вам в жопу стволы и будем двигать ими в сторону лифта, куда вы, я так понимаю, и направлялись. Ты, – Здоровяк указал на Женю, – ведёшь свой горем и отвечаешь за него. Я могу прострелить любой из них что угодно, начиная от пальцев на ногах, заканчивая черепной коробкой. Насчёт них приказа не было. Но если ты, молодой человек, попытаешься оказать сопротивление, я буду вынужден сделать тебя инвалидом. Это, конечно, запрещено, но мои рефлексы считают иначе. Мы поняли друг друга?

Отлично, подумал Женя. Сейчас мы отправимся в незабываемое приключение в хрен-знает-куда, сопровождаемые двумя отбитыми наёмниками. Что ещё преподнесёт нам это день?

В Петербурге только-только наступил полдень.

* * *

Женя сжимал ладонь Кати, и именно её тепло успокаивало его.

Он пытался разбудить в себе хладнокровие. Он понимал, что только холодный, трезвый ум, не затуманенный эмоциями, сможет адекватно оценить ситуацию и придумать решение. Это было не так-то просто. Женя впал в панику, горел от нерешительности, и лишь слова Кати кое-как смогли уравновесить его настроение, его готовый пошатнуться рассудок.

Холодная голова – вот что сейчас было необходимо.

Женя считал удары своего сердца, пока помогал Владе преодолевать каждый метр. Сначала сердце билось слишком часто, потом – после нескольких глубоких вдохов и задержок дыхания – чуть медленнее. Адреналин выветривался из крови подобно злосчастному запаху разложения трупа, которого вытащили на мороз. Два шага – вдох, два шага – выдох. Лёгкие наполнялись воздухом сверху донизу, и внезапно Женя понял, что с того момента, как они с Катей очутились на Чистилище, он ни разу не дышал свежим воздухом. И если уж быть с самим собой откровенным, он не видел неба над головой больше месяца и, соответственно, солнечного света тоже.

Посторонние мысли. Это хорошо. Продолжай успокаиваться.

Вспомни, как ты тайком пробрался в кинотеатр в 2014 году, когда тебе только-только исполнилось десять лет. Это был второй фильм в дилогии Марка Уэбба про Человека-Паука. Помнишь, какие эмоции ты испытывал? Какое блаженство? Вся твоя жизнь тогда представляла из себя совокупность гнева и страха, ненависти и злости, всех отрицательных мыслей, которые могли возникнуть в голове человека, обиженного на мир подростка. И только в истории Питера Паркера ты находил успокоение. Единственным человеком, с которым ты осмеливался заговорить о Человеке-Пауке, была Елена Николаевна – преподаватель английского и просто святая женщина.

– Что мы будем делать? – Влада обратилась к Жене шёпотом – так тихо, чтобы её услышал только он. – Я сомневаюсь, что они хотят нас освободить.

– Я думаю. Доверься мне.

Сердце приближалось к нормальному ритму, и сознание увлекла неведомая сила, интуиция или шестое чувство – Женя не знал что это, а просо доверился и позволил своим мыслям пуститься в самотёк.

На заднем ряду кто-то занимался сексом – это всплыло в памяти чуть не самым первым. На подобные сеансы супергеройского кино подростки довольно часто любили арендовать последние места, а после начальных титров бросать за сидение использованные презервативы, оставляя их на радость уборщицам. Но в тот вечер, когда десятилетний Жен без билета попал на сеанс, совокупляющуюся парочку выгнали почти сразу же.

Парень, наверное, даже не успел кончить.

Влада увидела, как а лице тянувшего её мужчины – именно мужчины в тот момент, а не мальчика – сквозь кровь засияла искренняя улыбка.

– Чему ты улыбаешься?

– Тише, – он удостоил её коротким взглядом. – Я иду в правильном направлении.

Весь фильм Женя просмотрел на одном дыхании. А концовка… слёзы брызнули сами по себе, и они катились по щекам ещё полчаса после того, как в зале кинотеатра включили свет. Силуэт Гвен в белых линзах Человека-Паука… тоненькая паутинка в форме тянущейся ладони… падающие вниз шестерёнки и мчащаяся с бешенной скоростью стрелка часов… Тогда Женя ощутил настоящую магию, магию кино, передачу чувств через потрясающее изобретение человечества – камеру. А потом, после бесчисленных часов брожений по Питерским закоулкам, переживаний по несколько раз самых эмоциональных моментов фильма, прокручиваний их в голове, Женя начал чувствовать, как в груди растёт что-то непонятное, доселе неизвестное. Что-то похожее на…

Ты помнишь, что ты тогда почувствовал? После того, как выплакал все слёзы?

– Спокойствие. Я был спокоен как никогда. Наверное, впервые в жизни.

– Что? Ты… – Влада снова чихнула, но всё же задала вопрос: – Ты сейчас вообще о чём?

И сейчас я спокоен, подумал Женя. Я хладнокровен и я могу трезво оценить ситуацию. Главное – думать. Представь, что это обычная математическая задача в контрольной за год, где эмоции тебе никак не помогут. Только холодная голова, только включённые мозги, всё остальное отсекай.

С этими мыслями Женя сильнее прижал к себе Владу, сжал руку Кати и, ощущая на спине взгляды двух Святцев, свернул за угол коридора. Туда, где их мог поджидать лифт.

* * *

«Вы хоть раз наблюдали за стаей волков?

А за каким-нибудь волком отдельно? Или, например, волчицей?

Когда-то давно, ещё до того, как человеческая рука начала писать библию, неприметной птицей я пролетал над одной из стаей волков. Будущие жнецы спали, действующий бодрствовал, я был ещё совсем молод. И вот тогда я впервые поразился природе. Поразился, увидев, как общаются друг с другом воины одной стаи. За густой серой шерстью клубилась сила, и тот, у кого её было больше всех, становился вожаком. Самцы всегда отличались силой, они и были крупнее самок, дерзкие и смелые подчиняли себе тех, кто нуждался в «твёрдой руке», лидер вёл за собой стаю и следил за здоровьем каждого, обходя всех перед сном – я это видел глазами снегиря, помню так ясно, будто это было вчера.

Волки славятся тем, что от их крови неотделима преданность. Преданность друг другу. Самцы – идеальные семьянины, и знаете почему? Самец никогда не позволит себе заглянуться на другую самку, если у него уже есть своя, не скандалит с ней, ни в коем случае не бросает, и даже после смерти любимой волк не заведёт новую избранницу, остаток жизни он будет хранить своё мужское достоинство при себе. И у волчиц возникает точно такая же привязанность. Порой я следил за несколькими поколениями волков и не переставал поражаться, когда какой-нибудь старый волк приходил на то место, где убили его самку, и сидел там несколько часов, смотря в никуда. Всё это я видел задолго до того, как люди придумали себе первого бога.

Но у каждого правила есть исключения.

Я пишу обычной шариковой ручкой. Я спокоен. На дворе 2019 год, вокруг меня стены кабинета Алексея Царёва, опытного психолога, недавно начавшего частную практику. Стол, стул, пол, отвратительный голубой ковёр и пятна крови на нём. Я пишу обычной шариковой ручкой. Я спокоен.

Я никому не рассказывал эту историю, которую собираюсь выложить здесь, в дорогом, на вид, блокноте. Ни одна живая душа понятия не имеет, какое происшествие (вроде бы незначительное) засело в моей памяти на тысячи лет. В этой истории нет места человеку, он тогда только учился говорить. Эта история произошла с одной волчицей, за стаей которой я наблюдал малюсеньким снегирём.

Была зима. Холодая зима, но волки не мёрзли благодаря двум слоям густой шерсти. Землю покрывал снег, и под лунными лучами он казался не белым, а голубым. На нём лежала волчица, и, спрятав морду под лапами, она скулила. Ей повезло стать свидетельницей исключения из правил: мы с ней видели, как её самец оприходовал другую самку – при том, что у него был маленький детёныш. Волчица могла бы перегрызть ему горло, прямо на той сучке, но почему-то делать этого она не стала. Просто легла на снег и, укрывшись от всего мира, заплакала. Я наблюдал за ней три часа и уже успел подумать, что, быть может, она умерла, но тут её лапы выпрямились, сама волчица поднялась и зашагала прочь от стаи, уходя в лес. Она просто ушла, представляете? Просто взяла и покинула то место, где ей были обеспечены кров, еда и тепло – потому, что самый верный вдруг стал предателем. Волчица уходила в неизвестность, освещаемая бледным лунным светом…

…и тогда в небе раздался зов летящего орла».

Алексей Царёв,

первая запись

* * *

В сознании Влады всё происходило быстро, просто с сумасшедшей скоростью!

Её организм начал странно себя вести. Подходя к лифту, Влада вдруг зачавкала, будто жадно пережёвывала какую-то пищу. Она пыталась перестать это делать, но губы не слушались её. Рот раскрывался, закрывался, и уже даже Женя как-то странно взглянул на неё, но чавканье не прекращалось. Казалось, если остановиться, то воздух тут же застрянет в лёгких и больше не выйдет наружу. С каждым шагом идти становилось всё тяжелее, осколок словно прогрызал себе путь к берцовым костям, вызывая вспышки боли. Хоть Женя и не нравился Владе, она понимала, что без него сейчас бы обедала с богом, скорее всего, неприлично громко чавкая.

– Попробуй широко раскрыть рот и дышать им.

Это помогло. Почти сразу же Влада зевнула, после чего чавканье прекратилось, и к ней вернулся контроль над губами.

– Что это б…

– На месте, ребятки, дальше наша работа. У вас пара минут на перекур. – Здоровяк с напарником вышли вперёд и встали перед огромных размеров лифтом, который можно было бы использовать как гараж. Вновь повернулись ко всей тройке спиной (похоже, они думают, что мы совсем слабы), Здоровяк вызвал лифт, нажав на копку стволом пистолета.

И тогда Женя спросил:

– Что здесь произошло? Почему везде так много крови?

Святцы посмотрели друг на друга, и даже сквозь пелену боли Влада отметила, что каждый из них не на шутку испуган. Здоровяку лучше удавалось скрывать свой страх чем напарнику, но зрачки всё же выдавали его.

Наконец широкоплечий, посмотрев на небольшой экранчик над головой (цифра 5 сменилась 6), повернулся к Жене и заговорил:

– На такой вопрос мы обычно отвечаем девятью граммами свинца, но вы у нас являетесь исключением. Особенно ты, красавчик. Так что… ну, думаю, смысла от вас что-либо скрывать нету. Всё равно тебе-то, Евгений, точно всё расскажут, – Здоровяк нервно сглотнул, – а вот насчёт этих двоих не уверен.

Цифры на экранчике стали двузначными.

– Люди начали убивать тех, кто предоставил им жильё, хорошую еду и просто охрененные условия жизни…ну и заодно друг друга. На Чистилище, оказывается, мы привезли того, кого не надо было привозить – главу Меджии, недавно возникшей религии. Широкую популярность она получила как раз после той самой ночи, когда светлячки заполнили всё небо над Петербургом. Религиозные ублюдки трактовали это как послание из пресподнии, будто Аббадон^[3] перед пришествием решил показать своё войско. В городе они расплодились как тараканы, большинство из них, кстати, мужчины. Ну и на Чистилище их, естественно, тоже оказалось немало, так вместе с ними сюда привезли ещё и Богослужа Валерия. Вот он всё и начал: увидел в нас «подстилку Сатаны», назвал Алексея дьяволом, сказал, что видит его насквозь, и люди поверили ему. Волею судьбы Валерий, как оказалось, хорошо разбирается в оружии, потому что был подрывником в Афгане. Как он выразился – я ещё мамину титьку сосал, когда он валил «духов». Неприятный мужик.

Здоровяк в какой уже раз посмотрел на экранчик, увидел, что цифры на нём замерли (похоже, у нас будут гости) и поджал губы – Влада заметила это даже под маской.

– В его философии чистилища не существует, есть только рай и ад. Последователи Меджии считают, что раз ты ешь из руки дьявола – то есть здесь, в стенах Чистилища, – то непременно попадёшь в ад. И только если заберёшь с собой несколько Святцев, этих «подстилок дьявола», дорога в рай откроется тебе. И самое главное – помоги другим попасть в рай. Убей их. Ну не бред ли?

Здоровяк поднял пистолет и выстрелил напарнику в голову. Барабанные перепонки содрогнулись, Влада вскрикнула от неожиданности и вцепилась в Женю обеими руками, не заметив этого. Воздух разорвал грохот, и на какие-то секунды все звуки пропали, мир утонул в тишине. Лишь потом Влада услышала, как гильза со звоном упала на пол, и увидела, как человек с отсутствующей половиной лица плюхнулся на пол подобно мешку с тёплым фаршем. В этой смерти не было ничего красивого, её бы ни за что не показали в кино, потому что в жизни такие вещи происходят без определённого сценария, слишком нелепо, слишком омерзительно. Такое бы точно не показали в кино.

– Я не считаю, что это бред. – Здоровяк глубоко вдохнул аромат повисшего в воздухе пороха и зыркнул на Владу, у которой по коже сразу пробежали мурашки. – Мне не нравится Богослуж Валерий, но кое в чём он всё-таки прав, не только в том, что я любил сосать титьку матери. Люцифер, Аббадон, Сатана или Иблис – мне без разницы, кем является Алексей, хоть злой поварихой в школьной столовой. Но от него веет чертовщиной за километр. Тем более у меня с этим сукиным сыном не сведены счёты, а вы ему ой как нужны. Живыми. Поэтому делайте, что я говорю, чтобы у меня не возникло желания прострелить вам бошки так же, как это сопляку.

Влада ощущала, как сильно бьётся сердце Жени – не быстро, но с пугающей силой. Сама она забыла обо всём: об Алёне, которая, может, нуждается в помощи, о раненой ноге, о чужой крови на своей одежде и о странной женщине, которую Женя привёл с собой. После выстрела он рефлекторно прижал Катю к себе и теперь стоял так перед здоровенным Святцем с заряженным пистолетом – окружённый двумя женщинами, неспособными на сопротивление.

Наконец Женя собрался с духом и спросил:

– Что от нас требуется?

– Ничего необычного. Просто держи своих девчонок на коротком поводке и сам не рыпайся. – Здоровяк улыбнулся, и глаза его засияли детской радостью. – Скоро начнётся возмездие, сынок. Вы станете свидетелями события, которое перевернёт мир.

Лифт коротко пискнул, известив всех о своём прибытии.

* * *

«Я никогда не любил чёрных пантер.

Я считаю их самозванцами, которые пытаются казаться кем-то другим, не тем, кем на самом деле являются. Чёрные пантеры – не отдельный вид, это те же самые ягуары, леопарды, представители семейства кошачьих, которые просто решили выпендриться своим меланизмом! У пятнистого ягуара могут родиться детёныши с тёмным окрасом, и знаете что? Через два года эти милые котики запросто перегрызут глотку человеку, если учуют поблизости его запах.

Я никогда не любил чёрных пантер.

Они слишком дерзки. Они не знают своего места, метят слишком высоко своими тёмно-зелёными глазами, мне иногда кажется, что они вообще являются ошибкой природы, а не просто результатом мутации. В систем каждому отведено своё место, своё положение, не должно существовать тех, кто выходит за её грани! А чёрные – именно чёрные – пантеры выходят. Мнят себя верхушкой вселенной, не примиряются ни перед чем, слишком много хотят от мира и слишком много берут! Таких нужно истреблять, потому что дрессировке эти самозванцы ни за что не подадутся.

Что я имею в виду, когда говорю, будто чёрны пантеры разрывают границы дозволенного и позволяют себе больше, чем того предоставляет природа? Человек – такой же кусок мяса как и они, но в отличие от всех остальных животных он смог заставить других бояться себя, поэтому к деревням и сёлам не подходит почти ни одно дикое животное. Почти… Только твари-пантеры плюют на уважение к человеку и не страшатся его. Такое впечатление, словно у них напрочь отсутствует часть мозга, отвечающая за страх.

И это приводит меня в бешенство!

Существо не может не бояться, оно обязано перед кем-нибудь преклонять голову! Даже люди, самые могущественные животные на планете, в большинстве своём становятся на колени перед тем, кого никогда не видели! А пантеры? Что они? Разве бояться кого-то? Разве они подчиняются природе и имеют право находиться в ней, если так нагло нарушают её законы?! Почему они никого не бояться?!

Но я не могу отрицать того, что они прекрасные хищники, просто превосходные. Согласитесь, невероятно редкое сочетание – безумная агрессивность и поражающая терпеливость. Чёрные пантеры могут часами следить за своей жертвой, выжидая удобный момент, и в конце концов их клыки вонзаются в плоть кричащего дитя природы. Но если вдруг чёрная пантера один на один встретится с человеком, последнему не сдобровать даже с оружием в руках. Такую необузданную агрессию редко где встретишь.

Ну и красота… Я видел несколько сотен ягуаров и пантер, с полным и неполным меланизмом, видел судьбы некоторых от рождения и до самой смерти, становился свидетелем самых изысканных охот, которые не попадали в объектив камеры, но ни разу я не испытывал страха перед этими хищниками. Никогда такого не было. Я лишь восхищался их красотой, глазами на фоне чёрной-пречёрной шерсти: жёлтыми, почти белыми, светло-зелёными, оранжевыми, карими…но не тёмно-зелёными.

Тёмно-зелёные глаза меня тревожат. Очень тревожат.

Я никогда не любил чёрных пантер».

Алексей Царёв,

десятая запись

* * *

Здоровяк вбил число, от которого у Жени замерло сердце.

– Сто четвёртый этаж? Мы едем к ядру Земли?

– Ага, прямиком в ад, сынок. Этот лифт не на тросе, он работает на мини-двигателе и перемещается с помощью так называемых «рельс». Вот почему даже при взрывах его хоть и трясёт, но никогда не сорвёт. Да и едет он вниз лишь до двадцать пятого этажа, а потом уходит вправо, перестраиваясь на другие «рельсы» под прямым углом. Получаются такие небольшие американские горки.

Здоровяк стянул с лица маску, и Женя сразу увидел цветущую под глазами улыбку. Почему-то она вселяла доверие. Странно, правда? Какие же люди смешные. Несколько минут назад перед Женей этот же человек снёс другому голову, даже не моргнув при выстреле, а теперь хотелось ему довериться из-за одной обворожительной улыбки. Казалось, плохой человек не мог так улыбаться, просто не мог.

Что ж, может, не всё так плохо. Если бы он собирался нас убить, то наверняка бы уже сделал это.

Но Женя не верил в это, не получается верить в то, что всё будет хорошо, когда у твоей любимой изуродовано всё лицо, рядом с тобой стоит убийца и сопровождает вас к человеку, которого все считают Сатаной, дьяволом или кем там ещё. И хоть Здоровяк вёл себя довольно добродушно (не считая, конечно, недавнего случая), хоть он и не угрожал заряженным пистолетом никому из находящихся в лифте, всё же Женя сомневался, что едут они в Диснейленд и совсем скоро их встретят с сахарной ватой в одной руке и банкой кока-колы – в другой.

С каждым этажом ощущение неминуемого конца становилось сильнее. Конца, который точно не будет счастливым.

– Вы же нас не убьёте? – голос Влады ужасно дрожал. Это ещё больше напугало Женю. – Я имею в виду… вы же нас отпустите? После вашего возмездия Алексею?

Здоровяк сунул пистолет в кобуру, оставил её не застёгнутой, облокотился на двери лифта и скрестил руки под грудью, посмотрев на облитую кровью девушку, задавшую такой глупый вопрос.

– Зачем мне вас убивать? Вы – мой главное оружие, мой главный козырь, е буду же я лишать себя такого сокровища. Каждый из вас чем-то особенен, но на вас, девчонки, мне, честно говоря, плевать. Мне интересен только Евгений Бравцев, две тысячи четвёртого года рождения, стоявший на учёте в полиции, пойманный за кражи различного рода имущества магазинов, начиная от обычных ларьков, заканчивая дорогими модными бутиками, в которых закупались люди с толстыми кошельками. Также родители чуть не были лишены родительских прав, братьев, сестёр нет, в классе по успеваемости всегда был самым последним, зато отличался огромным количеством замечаний, касающихся дисциплины. Одним словом – хулиган. И что в тебе все такого нашли?

– То, что ты, кусок дерьма, не способен найти. – Женя закипал. На него будто вылили ведро грязи, которую он же успел собрать. Злость вновь заполняла сосуды, но теперь… теперь разум оставался холодным. Ещё никогда Женя не сочетал в себе растущий гнев и хладнокровность одновременно. Это было странно… очень странно. – Раз ты так дотошно изучил мою биографию, то должен знать, что из большинства драк я выходил победителем. Или в вашем досье это не написано?

– Женя, – Влада накрыла ладонью его грудь, посмотрев ему прямо в глаза с тем взглядом, с которым обычно просят успокоиться находящихся на грани людей. И хоть от этого простого касания ладонью груди и стало чуть легче, тревога никуда не отступила. Она нарастала вместе с цифрами на маленьком тёмном экранчике.

Надо что-то делать. Если в ближайшие минуты я ничего не сделаю, мы окажемся втянуты в игру, из которой не сможем выбраться. Если уже не втянуты.

– Не успокаивай его, крошка. – Здоровяк осматривал Владу с головы до ног, останавливаясь взглядом на её покрытых кровью ключицах. – Пусть выговорится, пусть говорит, что хочет. Какой-то придурок однажды сказал, что ничто не может ранить так сильно, как слова…после этого я выстрелил ему в голову, и тогда он мне ничего уже не сказал. Так что болтайте сколько влезет, хоть трахайтесь здесь втроём, пока мы не приедем. Я закрою глазки и сделаю вид, что ничего не вижу.

Они миновали тридцать второй этаж. Женя чувствовал, как из Влады медленно-медленно вытекает жизнь, как ослабевают её мышцы, как более податливым становится её тело в его руках. Она не доживёт и до семидесятого этажа, подумал Женя. Считай, что ты один: Катя находится не здесь, Влада из последних сил цепляется за жизнь, балансируя на грани между двумя мирами. Ты один, и он один. Если напасть неожиданно, появится шанс вынуть пистолет из кобуры (она не застёгнута) и пару раз выстрелить Здоровяку в брюхо, прежде чем он что-то поймёт. Правда, придётся бросить Владу. Она рухнет на пол и не сможет подняться, особенно сейчас… может, всё-таки есть другой выход?

– Хорошая, однако, задница. – Здоровяк смотрел на Катю. – Я бы так и стянул с тебя джинсы.

Женю пробила вспышка гнева. Ненависть вскипела в нём за долю секунды, сразу после этих слов, но эмоции были не его – он это чувствовал. Они будто проникали извне, но всё равно Женя пропитывался злостью так, будто она зарождалась именно в нём, хотя это было не так. И только когда Катя с силой сжала его ладонь, он понял, откуда накатывают посторонние эмоции.

– Никто, кроме Жени, не смеет стягивать с меня джинсы. Никто не смеет называть меня шлюхой.

Брови Здоровяка сдвинулись домиком. Он нахмурился, не понимая, о чём говорит эта сумасшедшая, и Женя тоже вряд ли бы понял Катю…если б он не стал ей. На какое-то мгновение его бёдра (не такие узкие бёдра) обожгла холодная вода, и весь мир показался ему враждебным. Он смывал с себя что-то мерзкое, липкое, рыдал, ненавидел каждый вдох, который продолжал его жизнь! На несколько секунд Женя утонул в такой сильной ненависти, которая просто не может уместиться в одном человеке. Он почувствовал себя маленькой беззащитной девочкой, которой и листва на деревьях, и трава под ногами, и озёрная гладь говорят: «Шлюха! Шлюха! Шлюха!» В груди разгорается такая боль, что…

– Боже! – Тяжело выдохнула Влада. – Почему мне так плохо?

В воздухе нарастало давление. Женя чувствовал, как оно вибрирует у каждого под кожей.

– Да ладно, детка, не злись. Никто здесь не называл тебя шл…

Раздался последний, самый мощный взрыв. Лифт резко качнуло, пол ушёл из-под ног, и на несколько секунд пропал свет, наступила кромешная тьма. Женя самым первым рухнул на пол, приложившись лицом об металл. Из носа к губам побежала тёплая струйка крови. Рядом упала Влада, громко ахнула, а потом тихо-тихо застонала: видимо, упала она на раненую ногу. Но Катя осталась на ногах, да, Женя не услышал, чтобы она хоть пошатнулась. Услышал он кое-что другое.

Звук спускаемого предохранителя.

Свет зажегся в тот момент, когда цифры на тёмном экрачике сложились в 50, а лифт перестал ехать вниз и двинулся в бок подобно вагону метро.

– Не смотри на меня так или я раздроблю твой копчик пулей.

Женя встал на четвереньки, быстро взглянул на Владу (сама она не поднимется), посмотрел на Катю через плечо и…поразился.

Даже сейчас, в такой ситуации, когда от смерти Женю отделяло одно неверное движение, он застрял во времени, уставившись на Катю снизу вверх. В этот момент она была как никогда красива, и уродливое лицо, которое стало уродливым совсем недавно, сияло красотой. И всё из-за глаз… Яркие, безумно яркие серые глаза сияли на покрытом кровью лице словно два бриллианта, потерянные в липкой грязи. В голове Жени пронеслась мысль: «Я никогда не разлюблю её, сколько бы шрамов она не получила». Её внутренняя красота, скрывавшаяся в глазах, сейчас затмила собой всю кровь, все раны на лице и сделала его невероятно красивым. Очень, очень красивым.

И очень грозным. Женя чувствовал, что Здоровяк боится того прямого взгляда, что исходил от серых глаз.

– Повторяю последний раз: прекрати на меня так смотреть. В противном случае спущу курок.

Свет начал мигать, накаляя и без того напряжённую обстановку. На секунду тьма завладевала лифтом, потом отступала и вновь возвращалась, но казалось, Катя не замечала перемен света: она смотрела в глаза Здоровяка, до боли сжимая кулаки. И почему-то Женя был уверен, что кровь на костяшках её правой руки – чужая кровь. Кому-то не повезло встать на пути дикой волчицы.

Откуда у меня эти мысли?

– Ты был с ним знаком. – Голос Кати не дрожал. Он насквозь пропитался злостью, но не дрожал. – Более того, ты угощал его пивом в барах и знал, что он избивает свою жену. Ты дружил с Лжецом. Ты с ним дружил.

Здоровяк, сам того не заметив, сделал шаг назад, поближе к дверям. Рука, держащая пистолет, затряслась. Палец мог соскользнуть в любой момент, и тогда прогремит выстрел, который заберёт жизнь Кати. И она умрёт у Жени на руках как в концовках лучших драматичных фильмов. Если о сейчас же – сейчас же! – ничего не предпримет, то может не надеяться на счастливый финал. Всё закончится слишком жестоко, как всегда и бывает в реальной жизни.

– Ты часто заходил к нему в гости, да? И смотрел в глаза женщине, жизнь которой превратилась в ад из-за вас двоих. С одним я уже разобралась. Он просил передать тебе «привет».

– Успокой свою суку! – Женя сразу понял, что обращаются к нему. Он опустил голову вниз, но всё равно увидел, как на него нацелили пистолет – увидел чужими, ярко-серыми глазами. – Встань и уведи её к дальней стене! Живо!

Женя не встал. Повисшую тишину разбавляло лишь его тяжёлое дыхание, даже Влада перестала стонать и с пола наблюдала за происходящим: стоящий на четвереньках парень отказывается подниматься, пока у его головы держат пистолет. Лифт, этот огромный гроб из стали, с бешенной скоростью продолжать лететь по тоннелю, так что медлить было нельзя. Совсем скоро они прибудут на сто четвёртый этаж.

– ПОДНИМИ СВОЮ ЗАДНИЦУ И УСПОКОЙ ЭТУ ТВАРЬ! БЫСТРО!

Катя, скажи что-нибудь. Отвлеки его на пару секунд.

– Знаешь, как скоро этот говнюк из самоуверенного мачо превратился в жалкий мешок дерьма? Так же будет и с тобой. Ты и он…

– Я тебя предупреждал, сука.

В тот момент, когда Здоровяк поднял пистолет, чтобы выстрелить Кате в живот, всё и началось.

Женя кинулся ему в ноги и мгновенно повалил, одновременно услышав грохот выстрела. Он не понял, куда попала пуля – в него или нет. Но даже если и попала, то плевать. У Жени были считанные секунды, чтобы взять верх над Здоровяком, поэтому он отбросил все мысли и сконцентрировался на самом главном – инстинктах. Все органы чувств обострились за один миг, и ярче всех вспыхнула интуиция. Казалось, Женя стал единым сгустком инстинктов и интуиции.

Теперь всё зависело лишь от его действий.

Здоровяк упал не полностью, его плечи врезались в стальные двери. Буквально впились, чуть не сбив лифт с рельс. Свет вновь замигал, и теперь интервалы между наступлениями тьма стали короче. Темнота – света, темнота – свет. Так что каждые две секунды Женя со Здоровяком не видели друг друга, но слышали. Слышали тяжёлое дыхание, биение сердец и прорывающийся под землёй лифт, который неминуемо быстро приближал их к сто четвёртому этажу.

– Ты что вытво…

Женя врезал Здоровяку по морде и еле сдержал крик, когда кулак взорвался болью. Череп у того был крепким, очень крепким, чуть ли не титановым. Удар пришёлся по челюсти с левой стороны, но ничего, кроме синяка, Женя не добился. Ударил бы он чуть сильнее, то не выбил бы челюсть, а сломал себе кисть. И тогда бы уже заведомо проиграл.

Мне его не одолеть. Он намного, намного сильнее меня.

Но уже поздно отступать. Мысли прочь, выкручиваем инстинкты на максимум.

Здоровяк обхватил шею Жени подобно тростнику и сжал ладони, перекрыв все дыхательные пути. Большие пальцы давили на кадык, пытались сломать его, вогнать глубже в шею, залив её внутренность горячей кровью. Женя вцепился в руки Здоровяка, начал подниматься на ноги, но его тут же притянули к чёрной униформе совсем как тряпичную куклу. Лицо вжалось в широкую грудь, стали слышны удары чужого сердца. Тук-тук-тук. Вот как звучит предсмертная симфония. Звук стучащего сердца, олицетворяющий жизнь.

– Ещё один шаг и я его не отпущу. Отойди к той стене!

Женя втягивал воздух, но тот останавливался в том месте, где сильные пальцы впивались в натянутую кожу. Кашель застревал там же, так что гортань, казалось, вот-вот разорвётся от колоссального давления. Рот беззвучно шевелился, губы впечатывались в чёрную ткань, под которой, судя по всему, был надет бронежилет. Всё перестало иметь значение. Воздух – вот что сейчас важно. Женя забыл о любви, которую испытал с приходом Кати в его жизнь, забыл о ненависти, ставшей синонимом к слову «дом», забыл о Рэндже, которого, может быть, уже нет в живых, и даже о матери он забыл – об этом монстре в женском теле, поселившимся в одной кровати с его отцом-неудачником. Всё это перекрыла одна простая вещь – кислород. Никогда в жизни Женя не подозревал, как сильно он нуждается в воздухе.

Здоровяк продолжал сдавливать шею, наверняка намереваясь сломать позвонки. Для него это на раз плюнуть. Господи, о чём ты вообще думал?! Он же раза в два здоровее тебя! Один его удар прямиком в твою челюсть – и ты труп! Как ты с ним справишься?! Вызовешь Джина?! Или придумаешь что получше, а?! Эта махина размажет тебя по лифту, придурок! Сдайся, пока есть шанс! Он в сто раз сильнее тебя!

Нет. Сила в любви, а этот урод не способен любить.

Как только эта мысль проскочила в голове, Женя из последних сил поднял руки и на ощупь нашёл лицо Здоровяка. Сердце того ускорило ритм. Не теряя времени, Евгений Бравцев, две тысячи четвёртого года рождения, хулиган и почти двоечник, стыдливый позор семьи, с ненавистью надавил пальцами на глаза Здоровяка.

И хватка исчезла.

Женя сразу отполз в другой угол лифта, врезавшись в него плечом и начав выплёвывать лёгкие, зайдясь безумно сильным кашлем. Но хоть кашель и разрывал грудь, время из-за этого не остановилось. Кажется, оно даже ускорилось. Здоровяк начал вставать, всё ещё находясь у стальных дверей, Влада так же лежала на полу (теперь рядом с Женей), стояла только Катя, и при взгляде на неё всё внутри Жени похолодело. Если Здоровяк решит переключить своё внимание на Катю, ей конец. Она точно с ним не справится, здесь вообще без шансов.

И тем не менее она сказала:

– Если встанешь, твоя кисть окажется глубоко во рту. И я заставлю тебя сожрать её живьём.

Он её убьёт. Как она этого не понимает?!

Женя вскочил и рванул к дверям, к стальным дверям, у которых стоял огромный чёрный силуэт. Если бы не размеры лифта, совершить задуманное бы удалось: врезаться в Здоровяка и сбить его с ног, после чего придавить одним коленом грудную клетку, другим – горло, и вот после этого вырубить его, чтобы больше не поднимался. Но всё произошло совсем наоборот – Здоровяк схватил Женю, перевернул в воздухе и кинул на пол как присосавшуюся к одежде букашку. Спина взорвалась болью, но та мгновенно утонула во вспышке адреналина. В самый последний момент Женя успел поднять голову, так что череп его остался нетронутым – во всяком случае, пока.

– Твоя мама тебя не учила, что старших надо уважать?

Одно это слово – мама – всколыхнуло в груди всё живое. Злость ударила по рёбрам, и теперь в глазах Здоровяка появилось что-то другое, что-то очень похожее на…

ТЫ ПРОСТО ОДНА! БОЛЬШАЯ! ПРОБЛЕМА!

– Ну уж нет. – Женя упёрся руками в пол и, поняв, что не успеет подняться, начал отползать от огромного монстра, нависшего над ним. Ноги двигались как поршни, ещё ни разу мышцы не сокращались так быстро, боль не была такой слабой. Когда расстояние до Здоровяка превысило два метра, Женя снова вскочил и вместо того, чтобы принять рациональное решение, подумать о пистолете или какой-нибудь болевой точке на теле Здоровяка, сделал то, что лучше всего у него получалось – принял боевую стойку.

Кулаки поднялись вверх, свет с темнотой разыгрывали спектакль, в котором двое мужчин смотрели друг на друга, тяжело дыша, втягивая в себя горячий воздух.

– Я бы не советовал тебе делать это, сынок. Хорошенько подумай. Я переломлю тебя как веточку.

– Я тебе не сынок, падаль!

Женя кинулся на Здоровяка и в это раз претворил задуманное в реальность, смог обмануть соперника. Он побежал с явным намерением вогнать свой кулак в чужое лицо, но в последнюю секунду, когда руки Здоровяка взметнулись вверх, Женя со скоростью пикирующего орла нырнул вниз и оказался в ногах. Одну из них он сразу обхватил руками, под другую подставил собственную и всем весом резко навалился на ноги Здоровяка, моля Бога, в которого никогда не верил, о том, чтобы всё получилось.

Тяжёлые армейские ботинки скользнули по полу.

Крик.

Удар.

Мигание света.

– Познакомься с Евгением Бравцевым! – Женя со всей силы врезал по ному и в момент наступления темноты услышал отчётливый хруст. На его пальцы хлынула тёплая, такая тёплая кровь! На короткое мгновение в груди расцвела радость, какое-то животное удовлетворение, но уже через секунду оно переросло в настоящую жажду. Жажду крови, какая бывает у хищников в самые голодные дни. И Женя чувствовал её металлический привкус у себя во рту.

Под мигающим светом ламп он превратился в дикое, необузданное животное.

– Одна большая проблема?! – Ещё один удар рассёк левую бровь. – Опять двойка, маленький засранец, да?! ТАК ТЫ ГОВОРИЛА?! ТАК?!

Женя поставил колени по обе стороны от шеи Здоровяка, а сам сел на неё, вгоняя кулаки в лицо один за одним. Кто-то другой подчинил себе его тело, нет, это никак не мог быть Женя, в нём просто не вместилось бы столько жесткости. Откуда такая жажда крови? Откуда такая ревность к летящим мимо каплям крови? Пусть падают на кожу! Пусть весь лифт окрасится ею! Пусть кости мелодично трещат, пока…

– НЕЕЕТ! – Влада истошно заверещала, лёжа на полу. Женя инстинктивно повернулся к ней, оставив кулаки, с уже избитыми костяшками, в воздухе. – ЭТО СЕРЁЖКА АЛЁНЫ! ЭТО ЕЁ СЕРЁЖКА! ОНА Ж ГОВОРИЛА, ЧТО СНИМЕТ ЕЁ, ТОЛЬКО ЕСЛИ…

Чьи-то пальцы схватили воротник Жениной футболки и сильно рванули её вниз. После неудачной попытки (футболка лишь порвалась), они доползли до волос, и здесь уже Женя не смог ничего поделать – голову пронзило сразу несколько вспышек боли, из-за которых пришлось отпрянуть от Здоровяка как от чего-то мерзкого. Тьма поглощала свет, теперь слух стал главным инструментом выживания. В темноте раздался прерываемый вдохами кашель, мужской кашель, кашель разозлённого монстра, в жилах которого кипела неистовая сила. Сейчас он меня раздавит, подумал Женя. Нас с ним разделяют два шага, преодолеть их можно за секунды. За жалкие секунды.

– ЭТО ЖЕ СЕРЁЖКА АЛЁНЫ, ТВАРЬ! ТЫ ЕЁ УБИЛ! ТЫ ЕЁ УБИЛ!

Лифт заполнил ужасный рёв дикого зверя. Свет полностью потух, так что в темноте этот рёв раздавался отовсюду, со всех сторон сразу. Женя даже представить себе не мог, что человек может ТАК кричать. А мысль о том, что кричала Влада, пробирала до самых костей. Казалось, в её лёгких просто не уместится столько воздуха, но вой не прекращался. Хрупкая худенькая девушка завывала подобно раненому зверю и с таким отчаянием, что Жене самому стало не по себе, а сердце сжалось до размера маленького комочка.

Через какое-то время у Влады кончились силы, а оставшиеся начал забирать плач. В такой ситуации лучше всего было бы её успокоить, но в непроглядной тьме скрывалась проблема куда больше, намного опаснее и намного агрессивнее. Женя напряг слух и вслушался в темноту, заполнившую мчащийся на всех скоростях железный гроб.

Единственным светлым пятном здесь был небольшой экранчик на уровне головы.

На нём сияли красные циферки, сложившиеся в число 66.

Упала одна капля крови.

Вторая.

Третья.

На мгновение свет вновь зажегся, и увиденное заставило Женю сдвинуться с места: Здоровяк находился чертовски близко к Кате, на расстоянии вытянутой руки. Один сильный удар – она станет инвалидом, два сильных удара – трупом, три – от неё останутся лишь разбитые кости. Нужно торопиться, нужно скорее отогнать Здоровяка от неё! Если помедлить, шанса вернуть всё обратно не будет! Есть только одна попытка!

И тем не менее Женя пошёл не спеша, медленно заскользил по полу, стараясь сократить трение подошв кроссовок о металл. Кровь вскипала от адреналина, сердце вовсе сходило с ума, то колотя по рёбрам с неимоверной силой, то замирая подобно испуганному кролику, но при всём этом Женя сохранял спокойствие. Он понимал, что действовать нужно хладнокровно, полагаясь на разум, а не на эмоции, понимал, что ринься он в бой – Здоровяк тут же собьёт его с ног, если не убьёт. А в темноте никого не видно, даже тех, кто рьяно желает тебя убить. Только слышно, поэтому Женя дышал очень медленно, опять молясь Богу, в которого никогда не верил, чтобы воздух проходил по дыхательным путям как можно тише.

Шаг за шагом он приближался к тому месту, где стоял Здоровяк, слыша тяжёлое дыхание Кати. Дышит… это хорошо. Именно её дыхание и маленький экранчик с красными меняющимися цифрами служили Жене указателями, направляли его.

– Ты убил её. – Влада теперь не пыталась подняться с пола. Она просто лежала и захлёбывалась рыданиями, иногда выплёвывая между ними слова. – Ты убил Алёну и смеешь после этого улыбаться. Ты…монстр! Ты хуже Алексея! Ты чудовище! Убей его, Женя! Убей! УБЕЙ!

Как только последнее слово разорвало темноту, чья-то ладонь впилась в шею Жени и вгрызлась ему в челюсть, заставив ноги оторваться от земли. Свет нехотя вспыхнул, потух и с трудом, через частые мигания зажегся вновь. Женя облажался. Опять. Здоровяк держал его всего одной рукой, сдавливая пальцами шею, а другой он прихватил Катю, чья шея была ещё тоньше. Подобно опытному мяснику он поднял над землёй две бесполезные туши, которые ещё пытались дрыгаться, но скоро их попытки превратятся в слабые намёки на сопротивление. Цифры тем временем возрастали. Кровавая девятка сменилась нулём, на экране вспыхнуло число 80, и в этот момент лифт замер, наступила тишина, по прошествии нескольких секунд он пополз вниз, по ходу увеличивая скорость.

– Охотник поймал двух кроликов. – Здоровяк сильнее сжал ладони, и Женя с Катей одновременно застонали. Пальцы передавливали сосуды, вжимались в кожу, медленно вытягивая из двух грешных тел грешную жизнь. – Вы совершили большую ошибку: ты – своим языком, выблядка, а ты – своими грязными руками. Любовнички хреновы.

Женя увидел, как под разбитым, кровоточащим носом расплылась улыбка. Здоровяк двинулся к противоположной от дверей стене, держа перед собой собственных жертв, переводя взгляд с одной на другую. Женя боялся. Жутко боялся. Страх завладел им потому, что он ничего не мог сделать, даже врезать Святцу между ног (тот чуть развёл руки в стороны). Да и как противостоять тому, кто запросто может поднять пару человек одними руками и держать их над полом? Тем более Женя подставил Катю, облажался, подвёл всех, кого только мог подвести. Если бы он не встретился с Катей, сейчас она бы не умирала в мчащимся вниз железном гробу, сейчас бы она была где-нибудь в другом месте, где безопасно, где ей было бы хорошо. Но он связал её жизнь со своей…и теперь они обрываются вместе, так глупо и нелепо.

Когда лопатки Жени ударились об металлическую стену, он еле слышно выдохнул:

– Прости.

В ответ Катя попыталась что-то сказать, но у неё осталось совсем мало воздуха. Жалкий стон сорвался с её губ, долетел до Жени и растворился в его сознании. Пусть это будет последний звук в его жизни. Последним же, что мог увидеть Женя, было искажённое яростью и наслаждением лицо Здоровяка, поэтому он просто закрыл глаза. Вспомнил то утро в гостинице, рядом с Катей, рядом с её золотистыми в лучах солнца волосами. Вспомнил, с какой любовью проходился взглядом по её коже, безумно соблазняющей прикоснуться к ней. Вспомнил улыбку Кати, сползающее с грудей одеяло, то, каким сонным, приятным голосом она говорила, ещё не полностью открыв глаза. Искренность. Нагота. Тепло. Обнажённость. Любовь. Женя прокручивал в голове самые яркие моменты с Катей и даже те…

– Ты выронил пистолет, мудила.

Прогремел выстрел, и на лицо Жени тут же вылилось что-то тёплое, буквально облепило его, ворвавшись даже в рот. Хватка исчезла, воздух пробрался в лёгкие, за одну секунду всё резко изменилось. Жен рухнул на пол прежде, чем что-либо понял, взглянул на Катю, проследил за её взглядом и перед тем, как закашлять, успел увидеть струйку дыма, выходящую из ствола пистолета, который держала Влада.

Голова Здоровяка разлетелась на части, превратилась в вязкую кашу, расплескавшуюся по полу.

Что-то стекало по лицу Жени.

Что-то стекало по лицу Кати.

Везде была кровь, сплошная кровь, слишком много крови для одного дня.

После минуты кашля, чувствуя,как с волос стекает нечто липкое, слыша, как это нечто липкое падает на пол, Женя поднялся и, снова взглянув на Катю (на её шее останутся синяки), направился к панели, находящейся под экранчиком с цифрами. На нём виднелось число 96.

Женя нажал на кнопку «ОТМЕНА», и лифт послушно остановился. После этого он подошёл к Кате, помог ей подняться и вместе они взглянули на лежащую на полу Владу, всё ещё держащую пистолет дрожащими руками.

– Спасибо, – прошептал Женя и увидел, как из тёмно-зелёных глаз по окровавленным щекам потекли слёзы. А совсем рядышком под светом ламп блестела серёжка, которую больше никто никогда не наденет.

* * *

Женя сразу забрал пистолет себе, вытащил магазин, проверил количество патронов и удовлетворительно кивнул, вогнав магазин обратно. Четыре. Значит, можно забрать четыре жизни за сегодняшний день. Или ни одной. Судя по тому, как ярко удача улыбалась Жене, рассчитывать можно было только на второй вариант.

Он ввёл в панели единицу, и через несколько секунд лифт пополз вверх, цифры на экранчике начали уменьшаться. Сам Женя подошёл к Владе, опустился рядом с ней на колено и мягко, очень мягко спросил:

– Ты как?

Из-под слипшихся от пота и крови волос на него глянули два тёмно-зелёных глаза, в которых кипела неистовая злость….и ещё отчаяние. Были они обращены не к Жене, а к лежащему на полу человеку, чья половина головы разлетелась по всему лифту.

– Со мной всё в порядке…почти. Я ранена, я убила, я выстрелила, я потеряла, я… – Влада коротко всхлипнула. – В общем, да, я в порядке. Только убери подальше эту штуку. Не хочу её видеть.

Женя отложил пистолет, перед этим поставив его на предохранитель, помог Владе подняться и прошёл с ней к стальным дверям, уложив рядышком с ними. Она вытянула раненую ногу, осколок до сих пор торчал из ноги и, как показалось Жене, вошёл ещё глубже, хотя полной уверенности в этом не было.

– Серёжка. Принеси серёжку.

Через несколько секунд маленький зелёный камушек, умещённый в испачканное кровью золото, перекочевал из мужских рук в женские. Последние прижали его к груди, в которой отчаянно билось сердце хрупкой, такой хрупкой девушки. Смотря на неё, Женя удивлялся тому, как она до сих пор оставалась живой.

– Оставь меня, пожалуйста.

Он так и поступил, молча поднявшись на ноги, взяв пистолет, подошёл к Кате, сидящей напротив дверей лифта, и сел рядом, прислонившись своим плечом к её плечу. При взгляде на лицо Кати всё внутри содрогнулось. Мышцы были расслаблены, и оттого оно казалось бездушной маской какого-то монстра, которым обычно пугали маленьких детей. Женя ни за что в жизни не назвал бы это лицо уродливым, но в его голове всё равно пронеслась мысль, что он больше никогда не увидит Катю такой, какой она была в палатке, в номере гостиницы, под листвой склонившихся деревьев в парке, когда она накинулась на него с девчачьим визгом и смеялась. Смеялась… Казалось, ни один из них больше не сможет засмеяться. После того, что произошло – нет.

– Ты с кем-то подралась? Кто-то..?

– Не надо, – Катя повернулась к Жене и подобно маленькой девочке свернулась калачиком, прижавшись к своему мужчине всем телом и уткнувшись лицом ему в грудь. Так они и сидели, облитые кровью, с осколками чужого черепа в волосах, замученные, обнимающие друг друга. – Я не хочу об этом говорить. Просто обними меня покрепче.

Женя обнял её покрепче. Он старался не смотреть на то месиво, что распласталось рядом с ними, но не мог, поэтому просто закрыл глаза, прислонив голову к стене. Грудь тяжело поднималась и тяжело опускалась. На шее до сих пор ощущалось давление сильных пальцев, воздух всё ещё казался невероятно сладким, хотя с каждым вдохом Женя привыкал к нему всё больше. Он видел уродливые синяки на шее Кати, которым только предстояло разрастись и зацвести. Но все выжили, втроём, искалеченные, но живые. Состояние каждого оставляло желать хорошего, но Женя понимал, что у него обстоит всё гораздо, гораздо лучше, нежели у остальных. Влада ранена, не способна идти самостоятельно, но зато она только что застрелила человека, который в два с половиной раза больше неё самой…был. С Катей вообще всё непонятно. Иногда она уходила куда-то далеко, при этом её тело оставалось здесь, а иногда приходила в себя. Сейчас, вроде бы, она осознавала, где находится. Это хорошо. Пусть так будет дальше.

Женя открыл глаза, посмотрел а правую руку, лежащую на согнутом колене и в которой был пистолет, взглянул на ладонь: костяшки окрасились чужой кровью. Вот так, подумал он. Снова возвращаемся к началу. Как приходил со школы с избитыми костяшками, так хожу и сейчас. От себя не убежишь, верно?

Цифры на экранчике уменьшались. Сейчас на нём красовалось число 71. Женя уже не понимал, движется лифт вверх или в бок – всё это не имело значения. Имела значение Катя, у которой столько всего хотелось спросить…но пусть она отдыхает. Кажется, она заснула, прислонившись к нему. Пусть подремлет пару минут, хуже от этого точно не станет. Всё-таки уже…

Катя забралась ладонью Жене под футболку и вытащила медальон, о котором тот совсем забыл. Казалось, он сразу сросся с кожей и вообще не ощущался как нечто лишнее.

– Женя. – Катя посмотрела в его карие глаза. Свет ламп утонул в её серых радужках. – Возьми этот медальон, вот, возьми правое крыло.

Он взял одно из сложенных металлических крыльев и теперь держал медальон вместе с Катей – оба дрожащими, испачканными кровью руками. Её следы оставались и на сером металле, но отчего-то так выходило даже лучше. Женя не знал почему, просто знал.

– Это твои крылья, видишь? – Катя одной подушечкой большого пальца провела по крыльям, прерывисто втянув в себя воздух. – Я не знаю, как сделали это медальон, даже представить не могу. Он твой, он послан тебе Богом, чтобы защищать тебя.

– Ты же не веришь в Б…

– Я верю в тебя, Жень. Храни этот медальон, если вдруг станет тяжело, просто посмотри на рисунок под крыльями и вспомни, как мы обнимали друг друга, когда встретились с Алексеем.

Лицо Кати утопало в крови, выглядывающая плоть виднелась тут и там, в одном глазу лопнул сосуд, и она переживала не за себя, а за него – Женю. Никто. Никогда. За него. Так. Не. Переживал. И почему-то после её слов в груди разлилось что-то тёплое, заполнив всё тело жаром.

– У меня тоже есть медальон, он немного другой, но рисунок тот же. Это наши амулеты, наши с тобой. И сделала их не я, а другой человек. Он сказал, что наша история станет великой, что нашей любви нет подобной. Я не знаю, что он имел в виду. Я просто тебя люблю, вот и всё. Больше я ничего не хочу знать.

Она ещё сильнее прижалась к нему, засунув его медальон обратно под футболку. Сейчас Катя больше всего напоминала раненого котёнка, который спрятался от всего мира у единственного доброго человека. Её рука скользнула в свободную руку Жени, и их пальцы переплелись подобно тоненьким верёвочкам, образующим крепкий узел. На маленьком тёмном экранчике появилась шестёрка, а за ней – нолик. Кроваво-красный нолик. Несколько секунд он продержался, после чего сменился на девятку.

– Когда ты коснулась меня в первый раз, в коридоре, я почувствовал что-то странное. Ну, будто я проник тебе в голову или ты ко мне, наши мысли словно переплелись. Я слышал твои и принимал их за свои. И воспоминания видел твои.

– Я почувствовала то же самое, – подала голос Влада. – Неприятное ощущение.

– Ты знаешь, что это было, Кать?

Она будто не услышала его и сказала совсем другое, но с такой дрожью в голосе, что Женя не посмел её перебить.

– Я написала тебе стих. Красивый стих. Я… я… у меня получилось, я так радовалась, ты не представляешь. Я скакала по комнате как школьница и визжала точно так же, словно мне не тридцать два, а восемнадцать. Ну и…стих порвали.

Катя обвила Женю руками и уткнулась лицом в его футболку, мокрую от пота и крови. И плакала она совсем как школьница. Школьница, которую бросил кавалер за неделю до выпускного бала. В этом плаче не было ничего красивого, ничего такого, что захотелось бы воспеть в книге или стихотворении. Этот плач ужасал, хотелось заткнуть уши и притвориться, будто ты ничего не слышал, потому что… потому что в этом плаче было слишком много боли. Человеческое ухо не способно вытерпеть подобные рыдания.

– Он порвал мой стих. П-п-порвал и даже не моргнул. Орлиные крылья в сиянии луны… ты никогда это не прочтёшь. Никогда. Больше никогда… никогда не прочтёшь…

Женя посмотрел на экранчик (51 сменилось 50), отложил в сторону пистолет, повернув к себе рукояткой, чтобы, в случае чего, успеть схватить ружьё, и полностью развернулся к Кате, заключив её в объятия. Она тут же утонула в них, сомкнула свои руки на его спине. Её плечи сотрясались от рыданий, но теперь их обнимали тёплые мужские руки, сильные руки, руки любимого мужчины, и плевать на то, что ему всего шестнадцать лет. Катя его любила, Кате с ним было хорошо, остальное неважно. А если кто-нибудь что-то посмеет сказать, она просто выдавит ему глаза и вырежет на лице кровавую улыбку. Живьём. Чтобы слышать крики того, у кого слишком длинный язык.

В мчащемся вверх лифте, под светом редко мигающих ламп, стоя на коленях, разукрашенные кровью с ног до головы, друг друга обнимали мужчина и женщина, слившись в этот момент во что-то единое, целое, неразделимое. Их быстро стучащие сердца забились в одном темпе.

* * *

Женя встал с колен, когда на экранчике вспыхнула десятка.

Он поднял с пола пистолет, уже собрался подойти к Владе, когда Катя спросила:

– Ты стрелять умеешь?

Он взглянул в её серые глаза и решил не лгать. Нет, лгать было ни к чему.

– Не умею. Но думаю, справлюсь, там же ничего сложного: просто целишься и стреляешь.

Катя встала на ноги и вытянула руку. Тоже в крови. Совсем скоро на их телах с трудом можно будет отыскать светлую кожу.

– Дай пистолет мне. Я стрелять умею, даже есть разряд, правда, по стрельбе из винтовок. В школе как-то на секцию ходила. – Она попыталась улыбнуться. – Помоги этой девочке, потащишь её к выходу, я вас прикрою.

– Не лети на рожон, пожалуйста.

– Буду держаться как можно ближе к тебе. Обещаю. И Жень… – Катя взяла его за руку, легонько сжала в своих и выдохнула. Женя видел, что она собирает всю волю в кулак, чтобы что-то сказать. Наконец ей это удалось, и, подняв взгляд, она спросила: – Что с моим лицом?

Он долго, очень долго молчал. Грудь, обтянутая мокрой тканью, приподнималась каждый раз, когда лёгкие наполнялись воздухом. Что с миом лицом? Что с моим лицом, Женя? Ответь, пожалуйста, и постарайся не смотреть на мои расквашенные губы, на гуляющую меж зубов кровь, на куски свежей плоти, выглядывающей из-под кожи. Так скажи, что с моим лицом, что с лицом твоей любимой, самой красивой на свете принцессы? И попробуй сказать так, чтобы мне не стало противно ото лжи или от самой себя. Что с моим лицом? Ты сможешь его когда-нибудь поцеловать? Сможешь выйти со мной туда, где полно людей, где каждый взглянет на ту уродину, что идёт рядом с тобой? Сможешь ли ты говорить со мной о любви, через силу смотря на то чудовище, в которое я превратилась? Сможешь? Назовёшь ли ты меня когда-нибудь красавицей и при этом не солгать? Или я останусь одна? Одна, наедине со своим лицом. Что будет тогда? Что станет со мной тогда?

– Так что с моим лицом? Ты чего молчишь?

Женя посмотрел на Катю. Несколько секунд молча простоял. Отдал ей пистолет, скорее отвернулся, потому что больше не мог вынести взгляда серых глаз, взглянул на экранчик (тройку сменила двойка), подошёл к Владе и помог встать. Они приняли привычное положение: одна рука Влады лежала на плечах Жени, а его рука чуть ли не полностью обвила её грудную клетку. Но даже когда маленькая грудь вжалась в ладонь, Женя слышал в голове один простой и в то же время сложный вопрос.

Что с моим лицом?

Лифт остановился, и двери еле слышно заскрипели, открывая путь на первый, самый верхний этаж.

* * *

Женя ожидал увидеть всё что угодно – КПП с заряженными под завязку пулемётами, орду Святцев, стоящих у самого выхода, ещё один лифт, – но никак не небо и низкие-низкие облака.

Когда двери лифта открылись, перед Катей, Женей и Владой предстал небольшой зал с полом, выложенным чёрно-белыми плитами. Мебели не было вообще, казалось, раньше (ещё совсем недавно) она здесь была, но вскоре исчезла. Противоположная от лифта стена представляла собой одно огромное стекло, разделённое рамами, совсем как в аэропортах. Сама комната напоминала маленький зал ожиданий, только здесь ожидающим пришлось бы стоять…и встречать пулю. На полу у лифта валялось несколько гильз, на стенах виднелись пятна крови, кое-где уже успели расползтись красные лужи.

Совсем свежие. Стреляли недавно.

– Пойдём, – Катя вышла вперёд, сняла пистолет с предохранителя. – Я шагаю впереди, вы за мной. Постарайтесь не идти по крови – поскользнётесь.

Женя медленно последовал за Катей, прижимая Владу к себе и стараясь идти с ней в одну ногу. Больше всего его поражал воздух. Свежий воздух. Он казался таким сладким, таким отрезвляющим, таким…приятным. Только сейчас пришло осознание того, что все они более месяца дышали воздухом, проведённым через трубы и вентиляцию. А здесь, наверху, лёгкие просто трепетали. Каждая клеточка организма наполнилась жизнью. Кто-то уже вышел из этой пустой комнаты и оставил дверь приоткрытой, так что ветер заглядывал внутрь, облизывая стены, пол, потолок. Никогда в жизни Женя не думал, что глоток свежего воздуха заставит его улыбнуться, когда вокруг подобно дождевой воде будут блестеть на свету кровавые лужи.

Но в воздухе было кое-что ещё, Женя сразу уловил этот запах. Озон. Облака сгущались перед наступающей грозой.

– Я теряю сознание, – Влада старалась говорить так, чтобы все её услышали, но с её губ срывался тихий-тихий шёпот. – Ещё чуть-чуть, и я отключусь. Лучше оставь меня, Жень. Я хочу встретиться с Алёной.

– Не вздумай бросать ей, – заговорила Катя. Она медленно шагала по чёрно-белым плитам, вытянув перед собой пистолет и смотря во все стороны одновременно. – Пусть плачет, но не бросай её. Чем нас больше, тем лучше. А теперь остановитесь.

Женя остановился, не дойдя до выхода из зала несколько шагов. Через окна он видел пустое шоссе, на котором теперь никогда не будет пробки, простирающееся за ним чистое поле из зелёной, никем не стриженой травы, а над всем этим склонились грузные, тяжёлые облака, будто жутко рассерженные на мир. Если молнии ещё не били, то совсем скоро начнут.

Катя приблизилась к двери, прислонив пистолет к бедру и повернувшись боком – так, чтобы тот, кто увидит её с улицы, не заметил оружие. Ветер заиграл с её слипшимися волосами, и при взгляде на них, при взгляде на острые ключицы Женя замер совсем как мальчишка, впервые увидевший голую женскую грудь. Этот момент отпечатается в памяти надолго, да… Катя сейчас выглядела невероятно красиво, это подтвердил бы любой художник, имеющий чувство прекрасного. Стройная женщина, испачканная своей и чужой кровью, стоящая на пороге открытого мира, смотрела куда-то вдаль, и от прохладного ветра по её коже пробегали мурашки, пусть и невидимые под тёмным слоем. Женщина-воин, никак по-другому. От неё исходила грация хищника, невероятная харизма излучалась в одних движениях глаз. И только лицо всё портило. Жене становилось больно каждый раз, когда взгляд натыкался на уродливые губы, превратившиеся в один огромный кровавый мешок.

– Там у них парковка: мотоциклы, легковушки, даже бронетранспортёры. – Катя глубоко вдохнула, мельком посмотрев на Женю, как бы говоря, что обращается к нему. – Стой пока здесь, я вернусь к лифту и обыщу того…Святца. У него могут быть ключи, если я их найду, двинемся к парковке и уедем отсюда подальше.

– Куда?

Она решила промолчать, но всё же сказала:

– Не задавай тупых вопросов, Жень. Мы уедем как можно дальше отсюда, как можно дальше от города. Я так понимаю, мы не в Питере – может, в области, может, вообще в какой-нибудь заднице. И я хочу убраться намного глубже.

Катя развернулась и направилась к лифту. Губы её сжались, подбородок вскинулся вверх, но в основном она оставалась спокойной, её самообладание просто поражало. Буквально пару минут назад она рыдала в руках Жени, сотрясалась от каждого вдоха, а теперь рулила ситуацией и советовала ему не задавать тупых вопросов. Наверное, это один из главных плюсов зрелых женщин – умение вовремя взять себя в руки. У своих сверстниц Женя такого не наблюдал.

– Сегодня утром мы мечтали о пикапе. – Влада полностью повисла на Жене, уже не произнося, а выдыхая слова. – Этой ночью мы пели T.A.T.U. Мы верили, что нас никто не догонит, что мы убежим ото всех, что станем королевами мира, это произойдёт очень, очень скоро, всё у нас будет хорошо. А Алёну убили…и убили б меня, если бы ты не спас.

Отлично. Уже вторая красавица начнёт обвинять меня в том, что я её спас.

Но на удивление Влада сказала совсем другое:

– Спасибо тебе. Правда, спасибо. Но, пожалуйста, Женя, оставь меня здесь. Скажи своей возлюбленной, что я умерла, а лишний груз вам ни к чему. Я хочу остаться, это мой выбор. Вы оба живы, вы можете жить друг для друга, мне жить не для кого. Позволь мне остаться. – Из её глаз, выплаканных донельзя, сорвалась пара слезинок. – Пожалуйста. Не лишая меня счастья.

Женя чувствовал, как отчаянно бьётся её сердце. Эти удары символизировали жизнь – неугасающую и продолжающуюся. Он посмотрел в сторону лифта, увидел, что Катя возится с трупом Здоровяка, заглядывая во все его карманы, наклонил голову к уху Влады, убрал с него волосы и тихо-тихо произнёс:

– Я спас тебя не для того, чтобы бросить умирать у самого выхода. Можешь бить меня, просить о чём угодно, но я тебя не оставлю. Мы не оставим. Ничто не способно стать достойной причиной для смерти. Ты меня слышишь?

Она слабо кивнула и ещё сильнее прижалась к Жене – то ли оттого, что скоро потеряет сознание, то ли отчего-то другого.

– Если я умру в дороге, похороните меня подальше отсюда. И не ставьте никаких крестов. Я не верю в Бога.

– Он сам в себя не верит. Послушай меня. – Женя накрыл часть её лица ладонью и повернул к себе, смотря прямо в медленно потухающие глаза. – Мы почти выбрались, слышишь? Вот она, улица, прямо перед нами. Сейчас Катя найдёт ключи, и втроём мы уедем отсюда, а потом найдём больницу и окажем тебе помощь. Ты слышишь, Влада? Потерпи ещё немного. Я думаю, Алёна бы поступила на моём месте точно так же. Как ты думаешь?

– Она…

– Нихрена у него нет, – Катя вернулась к ним с пустыми руками, не считая забрызганного кровью пистолета. – Заглянула даже туда, куда не заглядывает солнце – всё равно ничего. Значит, поступим следующим образом: двигаемся к парковке, вы вдвоём спрячетесь за какой-нибудь машиной, чтобы вас видно не было, а я обойду весь транспорт. Вдруг кто-то оставил дверь открытой, а ключ – в замке зажигания.

Так бывает только в сказках, подумал Женя, но промолчал.

– А что дальше? – спросила Влада.

– Если я смогу завести хоть что-нибудь, сядем и уедем отсюда. Поедем налево, туда, откуда идут тучи. Гроза для нас закончиться быстрее. И ещё… – Катя посмотрела на Женю, глубоко вдохнула (её глаза блестят, она вот-вот заплачет) и собралась что-то сказать – что-то очень важное, – но с её губ сорвался лишь воздух.

Вскоре Катя отвернулась и одним движением руки сказала следовать за ней.

Когда все трое вышли под открытое небо, на какое-то время они замерли, наслаждаясь свежим, прохладным воздухом, а потому не заметили, как двери лифта закрылись, а сам он поехал вниз.

* * *

Святцы не были обычной уличной бандой.

Их арсенал можно было сравнить с арсеналом целого батальона войск специального назначения, если у последний имел несколько десятков бронетранспортёров, ещё больше мотоциклов (они ездят на «харлеях»?), и приближающееся к сотне количество полицейских машин. Большинством из них были «уазики» – их Женя узнал сразу, сам не раз ездил в таких на заднем сидении, как правило, с парой синяков на лице. Некоторые полицейские автомобили Святцы уже успели перекрасить в матовый чёрный цвет, но в основном они оставили нетронутой три четвёртых автопарка. В задних рядах, дальше всех от дороги, стояла дюжина моделей Hyundai Santa, и недалеко от неё – ещё одна дюжина, только уже Kia Sorento. Меньше всех из полицейских машин было моделей Maserati GranTutismo MC Stradale, пригнанных, наверняка, с Москвы. За ними стояла десятка Audi R8, а парад дорогих полицейских автомобилей завершал квартет Porshe 911, у одной из которых была разбита фара.

– Да у них тут горем машин! – сказала Влада. Жизни в её голосе заметно прибавилось, видимо, помог свежий воздух.

У выезда на шоссе в колону по два стояли огромные грузовики болотного цвета – в основном «Уралы», но также было немало «КамАЗов», некоторые из них перекрасили в тёмно-синий. За ними подобно маленьким кроликам спрятались обычные легковушки, гражданские автомобили, как догадался Женя, присвоенные Святцами. Не хватало только танков, вертолётов и парочки истребителей, чтобы назвать автопарковку настоящей вооружённой техникой базой.

Где-то очень далеко взревел гром. Тучи над головой всё сгущались, казалось, одна хочет залезть на другую.

– Здесь слишком тихо, – сказал Женя. Звук собственного голоса придал ему уверенности, но наступившая затем тишина отобрала её. – Я думал, всё будет не так просто.

– Мы не в книге, – Катя смотрела на парковку, провожая свой взгляд дулом пистолета. – Не в книге и не в фильме. Если всё просто – это хорошо. Уже лучше так, чем драматичный конец. Ты кого-нибудь видишь?

Помимо стоящих в одном строю автомобилей никого не было. Только ветер прогуливался между колёсами и ласкал прохладой металл. Казалось, мертвецы замерли под тёмными облаками, мертвецы, которые потеряли своих хозяев и которых вернули к жизни, чтобы служить Святцам. От вида пустых машин по спине Жени пробежали мурашки. И не потому что выглядели они неестественно (пробка из маленьких гробов), нет, вовсе не поэтому. Было слишком тихо. Чертовски тихо. Женя тревожился бы намного меньше, если б где-то раздавались выстрелы, а люди кричали, прося не убивать их. Звучит цинично, даже отвратительно, но такова правда. Тишина нервировала. Казалось, в следующую секунду что-то произойдёт, что-то ужасное, но нет – ничего не происходило, и именно затишье пробирало до самых костей.

Женя ещё раз оглядел огромных размеров парковку и сказал:

– Никого не вижу. Думаю, все Святцы сейчас в Чистилище, здесь им делать нечего. Кто ж сюда сунется? Город мёртв, поэтому они, наверное, не выставили охрану – просто не от кого защищаться.

Но ты же видел кровь у лифта. Кто-то уже пытался сбежать, и этого «кого-то» подстрелили…и наверняка убили.

Но меня они не убьют. У них приказ.

Ты уверен?

Женя поджал губы и не нашёл, что ответить самому себе. Вместо этого он решил отбросить все мысли и просто действовать, быть в моменте, в конце концов выбраться отсюда, и только потом уже можно будет подумать. Вопросы нуждаются в ответах, поиски ответов порождают сомнения, сомнения вызывают страх. А бояться не следовало. Бояться не следовало, но…

– Я боюсь, – услышал Женя собственный голос. – У меня плохое предчувствие. Я будто чувствую вибрацию в воздухе.

– Это гроза, – Катя переложила пистолет в левую руку, встряхнула правую, вернула оружие на место. – Просто воздух наэлектризовывается, давление меняется – обычные физические процессы, ничего сверхъестественного. Плохое предчувствие – это просто признак стресса.

– Но что-то…

– Блять, Женя, не нервируй меня!

Он резко остановился, уставившись на Катю во все глаза. Его щека дёрнулась как от сильного удара. Лишь два раза он слышал такой тон от Кати: в день их знакомства у магазинчика, на забитой машинами дороге, и в безлюдной аптеке, после того, как он обработал ей раны. Женя думал, что Катя больше никогда не будет с ним ТАК разговаривать, что после объятий в залитом солнечным светом аптечном зале всё изменилось… так оно и было, всё изменилось. Но сейчас Женя видел перед собой ту женщину, которая вонзила ему в шею ногти, которая не раз била его под дых и вогнала кроссовку в лицо, заливаясь при этом сумасшедшим смехом. От плачущей на коленях женщины не осталось и следа. А в серых глазах прямо-таки пылало раздражение.

– Я люблю тебя, Жень, но больше всего на свете я хочу, чтобы ты сейчас заткнулся. Просто закрой рот, а потом, когда мы будем далеко-далеко, можешь использовать свой язык как хочешь, я даже буду рада. Но сейчас помолчи. Просто помолчи.

Он коротко кивнул и опустил голову вниз, отметив про себя одну странную вещь – когда Катя злилась и говорила сквозь стиснутые зубы, всё в паху напрягалось. Забавно, правда? Женя, висящий вместе с двумя девушками на волоске от смерти, с синяками от удушья на шее, испачканный в крови с ног до головы, испытал эрекцию. Как же глупо всё иногда бывает.

До парковки оставалось чуть больше ста метров, а с неё уже можно было выехать на дорогу и умчаться вдаль. Вот она – свобода. Она витала в воздухе, проникала в лёгкие, сияла яркими красками в каждой детали окружения. Катя не сводила глаз с замерших машин, следом за ней шли Женя с Владой – оба тяжело пыхтели, преодолевая каждый шаг. Влада хотела жить, Женя чувствовал эту жажду жизни в ударах её сердца, в том, как жадно она втягивала в себя воздух. Несмотря на сказанные слова Влада всё равно цеплялась за жизнь, но Женя был уверен, что оставь он её у лифта, она бы не стала сопротивляться смерти и пустила бы её внутрь. Жажда жизни одного человека заражает другого, поэтому вместе проще выжить, если хотя бы кто-то показывает смерти средний палец.

Над полем, слева, небо осветила вспышка, после чего раздался гром – тихий, совсем негромкий. Но раздался он ближе, чем предыдущий, и вскоре концентрация озона в воздухе увеличилась. Казалось, при вдохе слабенький ток щекотал сосуды и мельком заглядывал в альвеолы. Напряжение проникало под кожу, скользило под ней подобно песчаной змее. Женя чувствовал лёгкий призрак возбуждения, какой всегда у него наступал перед самой грозой. Адреналин заполнял собой кровь, нервы обострялись, мир становился чётче, будто с глаз наконец сняли запотевшие очки.

Напряжение росло вместе с тревогой Жени.

Что-то должно произойти, что-то плохое, прямо сейчас…

– Здесь никого нет, – Катя опустила пистолет и облегчённо выдохнула. Они уже ступили на стоянку, подошвы кроссовок соприкоснулись с асфальтом. – Дойдём вон до того грузовика, там вы и отдохнёте, а я разведаю, нет ли здесь случайно незапертых машин. Шансов, конечно, мало, но попытаться стоит. Если увидите, что вас кто-то заметил, сразу кричите. Сразу! Понятно?

Женя с Владой кивнули, показывая, что всё поняли. Тревога не проходила, но наверняка она рассеется, как только Чистилище останется далеко позади. Поэтому Женя приказал себе не впадать в панику, успокоиться и двинуться к грузовику, на который указала Катя. Она знала, что делает, была уверена в своих действиях, нет, Женя не видел её трясущихся рук, она не волновалась, всё будет хорошо, пусть Катя ведёт их, командует, никто не умрёт, мама не бьёт, а скоро и в школу идти, а потом можно погулять, а потом посмотреть фильмы, а потом прийти домой, привет мама как дела можно пройти в комнату и не надо не надо не надо НЕТ МАМА НЕ БЕЙ СУКА НЕ БЕЙ!

Поддерживая Владу, Женя боролся с подступающими слезами, пока ноздри щекотал запах озона.

* * *

Они преодолели половину автостоянки, почти добрались до грузовика и вышли на чистую от автомобилей площадку размером, ну, примерно, десять на десять метров. Женя бросил быстрый взгляд на стоящие в молчании внедорожники, обращённые к нему фарами, посмотрел на простирающееся вдали поле, над которым нависли рассерженные облака. В километрах пяти от автопарка Святцев беззвучно вспыхнула молния, и лишь через несколько секунд раздался гром – всё ещё тихий, но уже угрожающий. Женя взглянул на Катю и только сейчас понял, что ей безумно холодно. Ветер пронизывал покрытую кровью кожу насквозь, вызывая мурашки. Но при этом Катя не съёживалась. Она шла, расправив плечи, совсем как воин, идущий на битву и знающий, что ему нечего терять. Совсем как…

Женя резко остановился, широко раскрыв глаза.

Влада удивлённо выдохнула, и Катя, услышав её, тоже остановилась.

– Ты чего встал? – Голос доносился будто издалека, Женя ничего не слышал, кроме собственных мыслей. – Вспомнил, что утюг забыл выключить? Пошли, у нас мало времени.

Но он не сдвинулся с места. Что-то шебуршилось в голове, что-то очень важное. Чёрное? Чёрная нить? Нет, просто нить. Какая-то ниточка мысли скользила по стенкам черепа, и, потянув за неё, можно было узнать что-то важное. Женя ощущал, что должен о чём-то сказать Владе и Кате – особенно Кате – вот только никак не мог понять что именно. Было чувство, но не конкретный образ. Может, свет? Да, свет. Свет темнее, более тёмный на менее тёмном, стекло, плечи, голова и…

Когда Женя понял, о чём должен предупредить Катю, справа взревел двигатель.

Все повернули головы и увидели вспыхнувшие фары внедорожника, рычащего как дикий зверь. За лобовым стеклом скрывался тёмный силуэт мужчины – его Женя и увидел, но не обратил никакого внимания; очертания силуэта почти сливались с тонированной поверхностью стекла. Двигатель взревел ещё раз, разорвав тишину на куски, и подпевая ему, уже совсем рядом взвыл гром. Во вспышке молнии Женя увидел глаза мужчины, голодные глаза хищника, а под ними – расплывающуюся улыбку. Шины истошно взвизгнули, весь мир затрещал по швам, и чёрный внедорожник рванул вперёд на всех скоростях. Прямо на кучку трёх жалких человечков.

Всю свою жизнь Женя отличался тем, что принимал решения быстро, пусть и не всегда правильные, реакция его всегда была на высоте, но сейчас, когда с бешеной скоростью приближалась радиаторная решётка внедорожника, Женя остолбенел, ничем не отличаясь от оленя, замершего в нарастающем свете фар. Разум покинул тело, хотелось бежать, но мышцы будто окаменели. Женя просто стоял и смотрел на приближающуюся смерть, забыв о Владе. Она тоже не сводила глаз с двух увеличивающихся жёлтых огоньков.

И внедорожник раздавил бы их за мгновения, если бы Катя не взяла ситуацию под свой контроль. Не колеблясь ни секунды, она упала на колено, вытянула перед собой пистолет и спустила курок. Выстрел раздался одновременно с громом. Лобовое стекло разошлось трещинами, и Женя увидел – увидел очень чётко, – как на стекло брызнула кровь и силуэт мужчины бросило вперёд, прямо на руль. Колёса вновь взвизгнули, повернули в сторону, внедорожник ринулся влево, и только когда свет фар перестал ослеплять Женю, он пришёл в себя. Услышал, как металл ударился об металл, как разбилось стекло, как жалобно застонал человек. В его стоне слышалось слабое, но хорошо уловимое бульканье.

На какое-то время Женя стал обычным зрителем, заложником своего тела, лишь наблюдателем происходящего. Он видел подходящую к внедорожнику Катю. Внедорожник врезался в огромный грузовик, от лобового стекла осталось лишь несколько осколков, торчащих по краям, но они не мешали Жене разглядеть мужчину, половина головы которого стекала по обивке сидения. И он был ещё жив. Невероятно, но он жил…правда, недолго. Катя открыла дверцу со стороны водителя, поднесла пистолет к тому, что осталось от головы самого водителя, и вынесла мозги одним выстрелом. Влада коротко вскрикнула, вжалась в Женю, испугала её вовсе не кровь (она сама сегодня разорвала человеку голову девятью граммами свинца). В ужас приводило то, что ни один мускул на уродливом лице Кати не дрогнул. Она проделала это так хладнокровно, словно в груди у неё нет и чего-то похожего на сердце.

– Залезайте на пассажирские сидения. – Катя посмотрела на них как на маленьких детей, не понимающих, чего от них хотят. – Залезайте на пассажирские сидения. Женя, помоги ей забраться в салон, если она сама не сможет. – Глаза Кати растворились в пустоте. После недолгого молчания она вновь обратилась к стоящей перед ней двойке, и в этот раз в её голосе сквозило намного больше жёсткости. – Женя, схвати эту девчонку и бегом в машину. Делай, что говорю, пока мы не сдохли!

Наконец Женя сдвинулся с места, чувствуя исходящую от серых глаз злость. Катя вцепилась в куртку существа, у которого вместо головы была каша, и с силой рванула на себя. Десятки, если не сотня, килограммов накренились в сторону и в следующую секунду рухнули на асфальт, у ног женщины, не знающей преград. Она отодвинула тело, села в водительское сидение, поморщилась, когда облокотилась и почувствовала спиной ещё тёплую кровь и что-то липкое, вероятно, мозги. Положила пистолет на сидение справа, взглянула на коробку передач (автомат, слава богу, автомат) и посмотрела, начал ли Женя делать хоть что-нибудь полезное.

Начал. Он всё-таки очнулся, открыл заднюю дверцу и усадил Владу на пассажирское сидение. Уже собрался сесть рядом с Катей, но она одной ладонью сказала ему подождать и немного отойти. Пристегнувшись, она закрыла дверь, поставила коробку передач на реверс, надавила ногой на педаль газа, и внедорожник послушно отполз от грузовика, хотя только что врезался в него. Катя отъехала на достаточное для разворота расстояние, прикинула, как лучше с парковки выйти на дорогу, и махнула Жене, чтобы тот залезал.

Господи, пусть у нас всё получится. Помоги мне вывезти нас отсюда.

Но Женя сделал именно то, чего Катя боялась больше всего – начал поступать по-своему, зачем-то обошёл внедорожник спереди – чуть ли не богом, – открыл дверь и сказал три простых слова:

– Мы забыли Рэнджа.

* * *

Катя несколько секунд смотрела в широко раскрытые карие глаза, крепко сжимая руль, даже не осознавая этого.

– Он остался в питомнике?

Женя покачал головой. Сильный порыв ветра поднял его волосы, молния осветила покрытое кровью лицо.

– Он не в питомнике, – гром перекрыл часть слов, но Катя всё равно уловила их. – Мы с ним сбежали из питомника, а потом разъединились и договорились встретиться после того, как он отведёт своё войско.

По сведённым в домик бровям Кати Женя понял, что лишь потеряет время, если начнёт ей всё объяснять. Как они могли забыть о Рэндже? Как он – он! – мог забыть о Рэндже?! Он же наравне с Катей стал самым близким другом Жени, они виделись каждый день, болтали (Рэндж очень любил погавкать), разделяли украденные со столовой бутерброды на двоих. Так как Женя мог забыть о своём друге, чуть не оставив его брошенным? Как?! Чёрт возьми, КАК?! Он не вспомнил о нём, когда Здоровяк загнал их в лифт; даже не подумал, как Рэндж будет его искать. Не вспомнил о нём и после выстрела Влады, когда сидел рядом с Катей и думал о чём угодно, только не о Рэндже, своём друге. И почти убравшись отсюда, найдя рабочий транспорт и глядя на дорогу, которая простирается вот здесь, совсем близко, Женя еле вспомнил о том, кого сто раз гладил по голове и целовал в мокрый носик. Разве это достойный хозяин? Разве можно вот так безответственно обращаться со своим питомцем, о котором сам же поклялся заботиться?

Женя почувствовал, как жгучий стыд разливается по всему телу. Если бы лицо не скрывала размазанная кровь, оно было бы ярко-пунцовым.

– Рэндж остался в Чистилище?

Глупый вопрос, очень глупый, но Женя не стал злиться на Катю. Сегодняшний день был просто наполнен глупыми поступками, глупыми словами, одной сплошной глупостью.

– Да, он там. Я так доверился ему, тому, что он со всем справится, что не подумал о том, как он выберется. Он же не сможет вызвать лифт. Он…

Женя замолчал, уставившись в бескрайнее поле, одновременно и видя, и не видя несущиеся к ним облака. Казалось, с каждой секундой они опускались всё ниже и ниже, чтобы в конце концов раздавить землю и всех, кто на ней находится.

Выживут только жители Чистилища.

Внезапно Катя схватила Женю за руку и с силой сжала её, заставив обратить на себя внимание. Она заговорила быстро, чётко, отчеканивая каждое слово – так говорит командир в сложной ситуации, требующей экстренного решения.

– Послушай меня. Рэнджа нам сейчас никак не вернуть, даже если сейчас встанем и начнём молиться. Никак, понимаешь? Мы почти выбрались, нам ничто не мешает уехать отсюда. На заднем сидении девчонка умирает – вот кому сейчас нужна помощь. Женя… – Она ещё сильнее сжала его руку. По всему её виду было понятно, что ей так и хочется сорваться на крик, но тем не менее она заставляет себя говорить спокойно. – Прошу тебя, прими правильное решение. Давай сейчас уедем отсюда и больше никогда не вернёмся. Мне жаль Рэнджа, но нужно уметь расставлять приоритеты. Ему мы уже ничем не поможем.

И на какое-то мгновение в глазах Жени промелькнуло что-то, похожее на согласие (может, смирение), но уже через секунду он вырвал свою руку и отпрянул от внедорожника как от какой-то противной твари. Смотря на Катю, продуваемый холодным ветром, Женя отходил всё дальше и дальше – ближе к Чистилищу, дальше от свободы. Наконец он заговорил, и каждое его слово било по рёбрам Катя не хуже мужских кулаков:

– Я никуда не поеду без Рэнджа. Я обещал, что буду заботиться о нём, значит выполню обещание. Я возвращаюсь в Чистилище, а ты можешь езжать, Рэндж потом приведёт меня к тебе.

Женя развернулся, побежал туда, откуда все они пришли.

И вот здесь Катя разозлилась.

Она схватила пистолет, выскочила из машины и выстрелила в Женю. Точнее, не совсем в него. Пуля чиркнула об асфальт в нескольких сантиметрах от ноги мальчишки-мужчины, не способного уследить за своими поступками. Катю так и подмывало снести ему голову! Она вся, от макушки до ног, пылала от злости, и первые капли подступающего дождя не могли потушить её. Одна часть Кати ненавидела Женю, жаждала выдавить ему глаза как Лжецу, но другая… другая любила его всем сердцем, и от этой адской смеси всё внутри разрывалось на куски.

Несмотря на окружающий её холод, Катю бросило в жар.

– ОСТАНОВИСЬ! – Женя подчинился, но не потому, что вдруг решил послушать Катю, а потому, что его до жути напугал раздавшийся за спиной выстрел. Он медленно повернулся и поднял руки вверх. От последнего жеста у Кати защемило сердце. – Я тебя прошу в последний раз! Послушай меня! Давай сядем и свалим отсюда к херам, как и хотели! Пожалуйста, Жень, ПОЖАЛУЙСТА!

Пистолет в её руке подрагивал, нет, его носило из стороны в сторону. На парковке, забитой пустыми автомобилями, друг напротив друга стояли два силуэта – мужской и женский. Оба тяжело дышали, оба освещались каждый раз, когда вспыхивала молния, и содрогались при громах. Мужчина и женщина продолжали стоять, глядя друг другу в глаза, и тогда, когда дождь усилился. Вода хлынула на покрытую кровью кожу, и почему-то Алексей в этот момент испытал удовольствие, несмотря на ноющую боль во всём теле.

– Я сейчас без вас уеду! Слышите? – Влада пыталась кричать, но из внедорожника доносился лишь еле слышимый голос. – Мне насрать на вашего Рэкса! Садись в тачку, Катя, и увози нас отсюда!

Но она не могла уехать без Жени. Иррационально, глупо, неразумно, но так оно и было. К тридцати двум годам Катя думала, что познала чуть ли не всю жизнь, что стала намного мудрее, чем, например, год назад, но сейчас, стоя под проливным дождём и целя пистолет в любимого человека, она вновь испытывала чувства, какие могут быть только у подростка. Логичнее всего было бы сейчас сесть во внедорожник, свалить отсюда и бросить Женю, вот только она не могла. Не могла Катя бросить Женю точно так же, как он не мог бросить Рэнджа. Но и позволить ему уйти тоже не могла. Нерешаемая дилемма. И на её решение давались считанные минуты.

– В пистолете остался один патрон, – глаза застилала вода. Катя не могла понять, то ли это её слёзы, то ли дождь. – Не заставляй меня простреливать тебе колено, чтоб ты не смог убежать. Я потеряла маму, когда мне было двадцать, отца – ещё раньше. Я потеряла сына! Я потеряла всех, кого любила! Не… п-пожалуйста, не оставляй меня одну. Ты единственный, за кого я могу держаться. Единственный…

Вспышка молнии осветила лицо Жени. Под его глазами тоже протекали ручейки – или слёз, или дождя, а может, и того и другого вместе. Ветер прижал надпись ROCK к груди и прошёлся по чёрным волосам. Вроде бы Женя сделал шаг навстречу Кате, но то, что она увидела в его глазах, ей не понравилось.

– Ты же понимаешь, что он нам как ребёнок? Мы не можем его бросить на растерзание Святцам, я не могу! Я буду последней паскудой, если так поступлю!

– НО ТЫ БУДЕШЬ ЖИВ! ЧЁРТ, ЖЕНЯ, ЭТО ТОГО НЕ СТОИТ! ВЫ С НИМ ЗНАКОМЫ МЕСЯЦ, А ТЫ УЖЕ ГОВОРИШЬ, ЧТО ОН НАШ РЕБЁНОК! НЕТ У НАС С ТОБОЙ ДЕТЕЙ, НЕТ! МЫ С ТОБОЙ НЕ МАМА И ПАПА! МЫ…

Она резко замолчала, не в силах выдавить из себя ни слова. Воздух между ней и Женей наэлектризовался до максимума, напряжение достигло пика. А сказанные слова… Женя опустил руки и начал отходить назад, не отрывая глаз от Кати. И у него был такой взгляд… Господи, так смотрят на предателя, а не на любимого человека.

– Я прострелю тебе колено! Остановись, пожалуйста, не поступай со мной так жестоко! Ты не имеешь на это право! Не имеешь!

Но Женя не останавливался. Собравшись с силами, Катя прицелилась, уместила левую ногу Жени в мушку и задержала дыхание.

Стрелять или не стрелять?

Прогремел выстрел.

Сначала Катя ничего не поняла. Она увидела вспышку со стороны сооружения, где находился лифт, увидела, как неестественно дёрнулся Женя, как низ штанины его джинсов вдруг потемнел и стал красным. И только когда он закричал, Катя осознала происходящее: Женю ранили, её пистолет не выстрелил, патрон всё ещё находился внутри.

Дальше она действовала инстинктивно, больше доверяя интуиции, чем голосу разума.

Из небольшого здания, в котором находился лифт и пол которого был выложен чёрно-белыми плитами, выходило насколько чёрных силуэтов, держащих в руках автоматы. Может, и винтовки – плевать. Главное, что они стреляли, ломали кости и могли убить. Катя вновь упала на колено – слишком сильно, буквально вгрызлась в асфальт, – вытянула перед собой пистолет и, прицелившись в шею/голову одного из Святцев, спустила курок. Попала она или нет – тоже плевать. Она услышала крик боли, и ей этого было достаточно…но ещё кричал Женя. Он рухнул на землю, из-под джинсов начала вытекать кровь, и Катя увидела безумно яркую плоть через разорванную ткань.

Она отбросила пистолет, со скоростью рыси приблизилась к Жене, даже не думая о том, что является открытой мишенью для нескольких Святцев. В такие моменты не думаешь о своей уязвимости, мозг фокусируется на одной-единственной цели, всё остальное проносится прочь. Если бы Катя хоть на мгновение задумалась о собственной жизни, то тут же бы словила пулю. Нет, она думала только о жизни Жени. Жени и никого больше.

Мир содрогнулся от грома в тот момент, когда Катя нырнула под руку Жени, крикнула ему: «Вцепись в меня!» – и прижала к себе, начав поднимать. За спиной раздался выстрел, и в грузовике, в который врезался внедорожник, тут же появилась дырка. Ещё один выстрел, и Катя услышала,как что-то быстро просвистело под правым ухом, а её саму обдало ветром. Но мысль, что одна из пуль может попасть в тело Кати, даже не возникла в её голове. Силы появились в неё из ничего, адреналин заставил мышцы сорвать рамки предела, так что она бежала, бежала, прижимая к себе Женю, не чувствуя боли, усталости, не слыша криков, бежала, жаждая сохранить жизнь любимому человеку. Она до сих пор ненавидела его – ненавидела всей душой! – но и бесконечно любила. Их любовь была ненормальной, каждый из них был сумасшедшим. Они причиняли друг другу боль и зализывали друг другу раны, спасая жизни словно в каком-нибудь фантастическом романе. Они жаждали друг друга, и в то же время в их отношениях вспыхивал опасный огонь, способный сжечь дотла абсолютно всё. Это была странная любовь. Ненормальная любовь. Любовь между Екатериной Мальцевой и Евгением Бравцевым.

– ПРИКАЗЫВАЮ ОСТАНОВИТЬСЯ! ВЫ ПЫТАЕТЕСЬ ПОКИНУТЬ ТЕРРИТОРИЮ ЧИСТИЛИША! ПОВТОРЯЮ: ПРИКАЗЫВАЮ ОСТАНОВИТЬСЯ!

В другой ситуации Катя бы показала Святошам средние пальцы, но стонущий под рукой Женя и свистящие пули вынудили забыть о подобной роскоши. Они невероятно быстро добрались до внедорожника и, когда Катя уже взялась за ручку, чтобы открыть заднюю дверцу, одна из пуль разбила стекло. Осколки вгрызлись в лицо, но Катя не почувствовала их укусов. Не медля ни секунды, она открыла дверцу, собралась помочь Жене забраться, но он сам прыгнул на сидение и закрыл дверцу. Катя позволила себе оглянуться (около четырёх мужских силуэтов на фоне тёмных тучевых облаков) и в одно мгновение оказалась на месте водителя.

Дальше она действовала ещё быстрее.

Хлопок дверцы, щелчок коробки передач, рёв двигателя, свист пролетевшей пули. Через несколько секунд огромный чёрный внедорожник рванул с места, скрылся за грузовиком…и тут удача улыбнулась Великой тройке выживших – впереди виднелся проход между полицейскими машинами, а за ним – выезд на шоссе, на пустое шоссе, по которому можно свалить отсюда.

Катя вылетела с парковки и резко убрала ногу с педали газа, в эту же секунду нажав на тормоз. Колёса взвизгнули, внедорожник повело в сторону, и в какой-то момент всем троим показалось, что сейчас машина слетит с дороги. Но колёса нашли сцепление, автомобиль выровнялся, и теперь Катя видела проносящийся мимо них серпантин.

Они выехали с парковки и покинули Чистилище.

Один из Святцев – самый, сука, меткий – прицелился и выстрелил в водителя… почти попал. Пуля пролетела в нескольких сантиметрах от лица Кати и разбила стекло у переднего пассажирского сидения; теперь холодный ветер вместе с дождём врывались в салон через разбитые окна. Руки скользили по ободу руля, казалось, внедорожник не хотел слушаться, противился новому хозяину, желал поскорее убить его. Вдобавок к этому они ехали, нет – мчались по незнакомой дороге, набирая скорость. Катя не знала ни поворотов, ни перекрёстков, ни различных выездов.

Нет, я знаю эту дорогу. Пушкинское шоссе. Мы в Красном Селе.

– Ты как? – Она не сводила глаз с дороги, но всё же позволила себе быстро бросить взгляд на Женю. Он так же стонал, кровь так же стекала в его кроссовку, но умирать он явно не собирался.

– Я в порядке, там только… – Женя стиснул зубы, чтобы не закричать от боли. – Мне повезло. Пуля проскочила прямо по краешку, оторвала немного плоти, но ничего серьёзного. Это всё срастётся, кости, слава Богу, не…

– ТВОЮ МАТЬ! – Закричала Влада. – СПРАВА! СПРАВА!

Катя повернула голову и увидела, как на них с примыкающей дороги летит жёлтый «Хаммер». Она дёрнула руль влево, нажала на ручник и резко подняла его. Гром прогремел в тот момент, когда два огромных монстра – чёрный и жёлтый – разминулись друг с другом в одном метре. Колёса заскользили по мокрому асфальту, сердце Кати замерло, когда машину начало выносить с дороги. Сейчас их внедорожник превратился в скользящий по маслу кубик льда – скользящий на скорости ста двадцати километров в час.

– МЫ СЕЙЧАС РАЗОБЬЁМСЯ!

– ЖЕНЯ, ЗАКРОЙ ЕЙ РОТ!

Катя опустила ногу на педаль тормоза и почувствовала (Господи, Боже, у меня получилось), как вновь управляет этим куском металла. Внедорожник развернуло почти на сто восемьдесят градусов, но он всё же остановился – на самом краю меж шоссе и бескрайним полем.

Тем временем их жёлтого «Хаммера» вышел водитель, высокий мужчина с красными волосами, одетый в тёмно-зелёное пальто. А в руках он держал винтовку, приклад которой уже подносил к плечу.

– Этот не из Святцев, – Женя смотрела на мужчину, стараясь угадать его намерения. Большую подсказку давал поднимающийся ствол. – Я его впервые вижу.

– Пригнись. Пригнитесь оба.

Катя не знала, послушались ли её (она не отрывала глаз от мужчины), но предположила, что да, послушались. Времени на лишние слова, просьбы не было. Она вцепилась в руль, пригнулась – так, чтобы снаружи не было видно и макушки – и со всей силы надавила на педаль газа, опустив ручник. Прогремел выстрел – такой громкий, что гром на его фоне показался тихим шёпотом. Пуля вгрызлась в сидение водителя, прямо в то место, где совсем недавно была голова одного из Святцев. Катя не видела дороги, видела лишь свои ноги, но всё равно старалась удержать внедорожник на трассе и… да, у неё получилось. Что-то резко ударилось об радиаторную решётку, вскрикнуло, и даже сквозь шум дождя Катя отчётливо услышала хруст костей. Колёса перевалились через тело, машину несколько раз тряхнуло. Капли барабанили по смятому капоту, вся обшивка сидения промокла насквозь, казалось, весь мир хочет вытащить наружу трёх негодяев, которые вдруг решили нарушить правила древней игры.

Мы только начали их нарушать.

Катя выпрямилась и перед тем, как вновь взглянула на дорогу, успела увидеть стрелку спидометра. Уже 60. С каждой секундой скорость вращения колёс по мокрому асфальту увеличивалась и увеличивалась. С каждой секундой крови из Жени и Влады вытекало всё больше и больше. Кровь… Везде кровь… Для одного дня слишком много крови.

– Господи! – Крикнула Влада. – От него же ничего не осталось! Он…

Катя не слушала её. Мчась обратно к Чистилищу, она вызвала в своей голове карту Пушкина и дорог, ведущих к нему. Она часто посещала этот городок и до декрета, и после, здесь находилась главная штаб-квартира модельного агентства, сотрудницей которого являлась дизайнер Екатерина Свичаева. Свичаева… Боже, она ведь была Свичаевой. Пушкин и Красное Село соединяет шоссе 4IK-135, по-другому же – Пушкинское шоссе. Максим часто подвозил её на работу…пока сзади в детском кресле сидел Миша, ведь он так любил ездить к папе на работу и играться в его кабинете. Чёрт… как больно это вспоминать.

В реальность Катю вернула внезапно вспыхнувшая молния. То ли ей показалось, то ли молния действительно ударила рядом с машиной, но как бы то ни было, это помогло Кате очнуться от мыслей и сосредоточиться на инстинктах. Она видела, что они почти приблизились к парковке, видела, как трое Святцев заметили её (одного я, похоже, грохнула), и что было мочи прокричала:

– ПРИГНИТЕСЬ! БЫСТРО ПОД СИДЕНИЯ!

Она нырнула под руль, и тут же раздалась очередь выстрелов по мчащемуся внедорожнику. Большинство пуль вцепилось в сидения или пролетело мимо, но одна… Катя почувствовала, как её резко ударили по левой ноге, чуть ниже бедра. Она закричала, закричала так, что перекрыла криком гром, но от этого боль только усилилась. Несколько грамм свинца вгрызлись в плоть, совсем чуть-чуть не дойдя до бедренной кости, пустив течь по ноге тёплую кровь.

– Сука! Как…БОЛЬНО!

Органы начали работать на сто десять процентов. Мир разом стал ярче, а мозг обрабатывал сотни мыслей за доли секунды. В Кате взревела жажда жизни – взревела в женщине, которая несколько раз отчаянно пыталась покончить с собой. Она выпрямилась на водительском сидении, зацепила взглядом дорогу и крикнула, стараясь перекрыть шум дождя:

– Вас не задело?

– Нет! – Женя тяжело дышал. Он тоже терял кровь. – В меня и Владу не попали! Тут… Катя, здесь под сидениями пистолет! Заряженный на восемь патронов.

– И три магазина, – добавила Влада. – У нас есть ружьё.

Катя слышала их, но больше вслушивалась в свои собственные мысли, одновременно следя за дорогой – так, как это делают опытные водители. Они ехали по Пушкинскому шоссе, покидая пределы Красного Села. Катя столько раз проезжала мимо этого поля (обычно подпевая что-то себе под нос и пританцовывая в кресле), что без труда определила, где сейчас примерно находилась – рядом с Малым Карлином, после которого Киевское шоссе пересечётся с Красносельским, в которое плавно перейдёт Пушкинское. А уж в самом Пушкине они спрячутся. Катя хорошо знала этот городок, даже помнила, в какую сторону открываются двери большинства магазинчиков. А если их будут поджидать в Пушкине, они просто…

Внедорожник заскользил по дороге, руль резко вырвался из рук. На мгновение Катя замерла, тупо уставившись на простирающуюся перед ней пустую дорогу, мокрую от дождевой воды, проносящейся мимо с бешеной скоростью. Ветер врывался в салон, холодный воздух царапал горло, но Катя не замечала этого, адреналин кипел в её крови, пытаясь затушить все вспышки боли. По ноге до сих пор стекала кровь, ткань джинсов уже успела пропитаться ею, пуля будто прогрызалась к кости. Несмотря на адскую боль, несмотря на скользящие от воды ладони, Катя вцепилась в руль и полностью сконцентрировалась на чувствах. Сцепление. Сцепление с дорогой. Она спокойно повернула руль, закрыла глаза и осталась наедине с внедорожником. Его движения, её движения слились воедино. Молнии скрылись за опустившимися веками, дорога пропала во тьме, остались только ощущения. За спиной раздавались крики, в основном кричала эта девчонка, Влада, но Катя вовсе не слышал её. Она начала чувствовать внедорожник, её сердце превратилось в мотор, ноги – в колёса, а мир…

Колёса нашли сцепление с дорогой, и автомобиль выровнялся, чудом не слетев с шоссе.

Катя распахнула глаза и закричала – совсем как девчонка, только что получившая на Новый год то, о чём всегда мечтала. Закричала так радостно, что удивилась самой себе – её тело истекало кровью, может, у неё было сломано несколько костей, и тем не менее она кричала словно юная школьница. А потом засмеялась. Залилась истерическим, невероятно пронзительным смехом.

– У МЕНЯ ПОЛУЧИЛОСЬ! ДА, ДА, ДА, ТВАРИ, ДААА! МЫ ВЫБРАЛИСЬ!

И действительно – Чистилище осталось далеко позади. Святцы, конечно, могли сесть в любой из автомобилей, находящийся на парковке – об этом не стоило забывать. Но сейчас в зеркале заднего вида компанию пустой дороге составляли лишь тёмные тучи, которые, казалось, спустились ещё ниже. В Питере облака всегда стараются быть поближе к земле.

Катя не позволила себе расслабляться, только слегка выдохнула и сбавила скорость. Не поворачиваясь, она обратилась к Жене:

– Ты сказал, у вас там пистолет. Четыре магазина по восемь патронов, да?

– Да.

Стрелка спидометра приблизилась к семидесяти, после чего начала ползти к шестидесяти километрам в час.

– Ты сильно ранен?

Несколько секунд висела тишина, разбавляемая лишь рёвом мотора и стуком тяжёлых капель о смятый капот внедорожника. Потом Женя заговорил, и что-то в его голосе настораживало, будто сквозь зубы протискивалась ложь.

– Нет, не сильно. Пуля прошла насквозь и просто прихватила с собой немного мяса. Влада ранена гораздо сильнее.

Мне насрать на Владу, чуть не выпалила Катя. Мне важен только ты, дурачок. Мне важно только то, что мы оба выжили, выбрались из этого курятника и сейчас на свободе, едем по шоссе и вдыхаем холодный воздух. Остальное неважно, совсем неважно.

Катя продолжала сбавлять скорость. Они с внедорожником уже подружились, теперь он был более послушным, не пытался вырваться из-под женских рук. Ливень начал ослабевать, но проблем с видимостью из-за отсутствия лобового стекла он не доставлял; дорога просматривалась хорошо, ни одна деталь не скрывалась от вскипающего адреналина. Скоро он выветрится из крови, скоро можно будет отдохнуть, но не сейчас, нет, не сейчас. И хоть Катя пока держалась на плаву, она понимала, что долго не протянет. Нога изнывала от боли, казалось, нервные клетки отмирают одна за другой, потому что просто не способны вытерпеть такие пытки. Мышцы теряли чувствительность. В любой момент организм мог подвести Катю, поэтому требовалась «подушка безопасности», ведь от самой Кати сейчас зависели две жизни. Было бы чертовски смешно выбраться из Чистилища живыми, а потом разбиться насмерть, слетев куда-нибудь в кювет на большой скорости.

– Женя, перелезь на переднее сидение. И захвати с собой пистолет.

Он так и поступил. Катя увидела (не могла не увидеть) разорванную ткань джинсов на левой ноге, а под ней – ярко-красную плоть, какая обычно продавалась в мясных отделах, только замороженная. Наконец Женя полностью перебрался на переднее сидение, ветер сразу ударил его по лицу, обозначая главного. Мир жесток. Мир невероятно жесток. Особенно по отношению к тем, кто старается быть как можно добрее и чище.

– Ты не ранена?

Катя проигнорировала вопрос. Они находились не на курорте, не в каком-нибудь мюзикле, где во время пробки люди выходят из машин и начинают танцевать. Они ехали по пустому шоссе, рассекая воздух под грозовыми тучами, на чужом внедорожнике, все с ранением в ноге, испачканные в крови, лишь с одним-единственным желанием – чтобы побыстрее закончился этот кошмар. Поэтому Катя пропускала глупые вопросы мимо ушей, её задача состояла в том, чтобы вывезти всех отсюда живыми. Самое главное – Женю. Несмотря на все его недостатки, он был последним смыслом жизни, который остался у Кати. Смыслом жизни, в шею которому она вонзила ногти, которого била, на которого кричала «НЕНАВИЖУ!»

– Слушай меня сейчас очень внимательно, Жень. – Она сбавила скорость до тридцати километров в час, проводила взглядом заправку, посмотрела на показатель уровня топлива (две третьих бака) и позволила себе оторваться от дороги. – Будь готов к тому, что я могу отключиться. Сразу хватайся за руль и жми на вот эту педаль, понял? Никаких резких движений, иначе нам просто выбросит с дороги. И ещё кое-что… смотри, коробка передач…

– Катя, – он положил ладонь ей на ногу, и от одного этого прикосновения сразу подурнело. Оно не сулило ничего хорошего. – Мы не можем так поступать. Рэндж остался там, в Чистилище, мы его бросили, мы…

– ДА КАКОЙ НАХЕР РЭНДЖ?! – Она со всей силы ударила по рулю, и в интервале между громами пронёсся автомобильный гудок. Он что, не понимает?! Что Женя хочет сказать?! Что этим он хочет сказать?! Господи, неужели Рэндж так прочно засел в его голове?! Катя вновь разозлилась. Она не заметила, как той ногой, на которой лежала рука Жени, начала давить на педаль газа. Злость заполняла всё вокруг красным. Злость вскипала в крови, и даже этот ливень не сможет потушить и одну десятую её часть. Рэндж… Рэндж… Мы не можем так поступать, мы же не мерзавцы, давай вернёмся и сдохнем, так будет явно лучше! Да, намного лучше! Мы еле выбрались из ада, чуть не погибли, так что давай вернёмся назад!

– Ты же сама целый месяц ходила к нему и разговаривала. Ты же тоже его любишь.

– О Господи! – Катя сжала обод руля так сильно, что костяшки её пальцев разом побелели. – Ты и вправду такой тупой или прикидываешься? Тебе чуть не оторвало половину ноги, у меня пуля застряла в бедре, а ты хочешь вернуться обратно?! Тебе в шестнадцать лет жить надоело или что? Ты…ты… Короче, мы не вернёмся. Хоть сукой меня назови, я не поверну назад.

Катя чуть опустила голову и теперь смотрела на дорогу исподлобья. Её грудь тяжело поднималась от бушующей внутри злобы, а бьющие в землю молнии лишь усиливали её. Пушкин приближался, за ними никто не гнался, она наконец-то обрели свободу – Женя, Катя и Влада, – но один из них всё равно жаждал вернуться обратно! Боже, почему так тяжело? Почему так сложно? Почему обязательно нужно спорить? Почему нельзя просто согласиться, может, успокоить меня, перестать уже так себя вести и послушать то, что я говорю! Я люблю тебя так сильно, Жень, что написала лучший в своей жизни стих, но и ненавижу до такой степени, что прямо сгораю от желания свернуть тебе шею!

Катя глубоко вдохнула и выдохнула, чувствуя, что начинает потихоньку успокаиваться. Она уже решила, что Женя ничего не скажет, но совсем скоро он выпалил:

– Если бы там остался я, ты бы вернулась без раздумий.

Катя ударила по тормозам – именно ударила, приложив такую силу, что под её ногой треснул бы чужой череп. В первые секунды внедорожник чуть не заскользил по дороге, но после начал останавливаться. Стрелка спидометра упала до 10, потом до нуля, и когда колёса замерли на мокром асфальте, Катя развернулась к Жене. Что-то в её лице (или само лицо) напугало его, заставило отпрянуть подальше. Да и плевать. Катя вцепилась ему в плечо – да так сильно, что пальцы чуть ли не продавливали плоть.

– А вот теперь закрой рот и послушай меня, дорогой. – Каждое слово сопровождалось тяжёлым выдохом. Кровь продолжала стекать в кроссовку, с каждой секундой Кате становилось только хуже. – Ты сам, своим ртом мне в палатке сказал, что отныне и вовеки веком мы будем вместе. Помнишь? Или ты уже забыл?! Хватит играть в героя! Ты всех не спасёшь! Ты пытался спасти ту девочку, вытащил её из огня, но она всё равно умерла.

– Не говори о…

– Да я говорю о чём хочу, Жень! Я пытаюсь достучаться до твоего мозга и донести одну простую истину. Знаешь, какую? Ты не поверишь. – Молния сверкнула рядом с машиной, осветив окровавленные лица обоих. – Спасать нужно только самого близкого. Тебе приходится делать выбор. Просто прими тот факт, что всех не спасёшь, герои бывают только в фильмах и книгах, а нам приходится чем-то, кем-то жертвовать. В этот раз Рэндж стал жертвой. Но мы-то с тобой живы! Мы…

– Ты себя слышишь? – Он убрал её руку с плеча, с не меньшей силой сжав запястье. – Хочешь наплевать на всех остальных и пойти плясать? Главное, что нам было хорошо? Ты этим всю жизнь руководствовалась?

Катя стиснула зубы и вновь сжала обод руля, уставившись на далёкий горизонт, усеянный тучами.

– Грёбанные подростки, рядом со мной сидит целая квинтэссенция этих чуд! Ты…реально хочешь, чтобы я развернулась и поехала к Святцам? Может, мне ещё им кексы испечь?

– Я могу дойти сам, а Рэндж меня…

– ТЫ ИДИО, ЖЕНЯ, ИДИОТ, Я НЕ МОГУ ТЕБЯ ПО-ДРУГОМУ НАЗВАТЬ! ТЫ УПЁРТЫЙ БАРАН, КОТОРОМУ ХОЧЕТСЯ ПОГУБИТЬ СЕБЯ И СВОЮ СЕМЬЮ! МОЖЕШЬ ТЫ ХОТЬ НА СЕКУНДУ…

– Перестаньте! – Влада вцепилась двумя руками в передние сидения и закричала что было силы: – Хватит вам ругаться! Нам нужно ехать и…

– ЗАТКНИСЬ! – Бросили Женя с Катей и снова повернулись друг к другу.

– Честно, я не понимаю, за что полюбила тебя. Ты просто… – Она скривилась, и эта гримаса отвращения на её обезображенном лице не на шутку разозлила Женю. – Ты руководствуешься одними эмоциями, так делают несозревшие мальчишки, подростки. Тебе следует научиться быть мужчиной, Женечка. А то тебя сейчас не отличишь от истеричной целки-невредимки.

– Да? – Он приблизился к ней и под раскат грома сжал руку, которой она когда-то ударяла его под дых. – А тебя легко спутать с эгоисткой, которой насрать на всё человечество. Если мне следует научиться быть мужчиной, то тебе – быть женщиной. Женщиной, а не мамочкой, которая всему пытается научить!

Катя вырвала свою руку и с криком ударила Женю по лицу. Пощёчина получилась настолько мощной, что хлопок перекрыл шум стучащих о капот дождевых капель. Женя резко отпрянул от Кати, ударился спиной об дверцу и посмотрел… посмотрел так, будто увидел перед собой предателя, сдавшего врагам свою страну. Катя отвернулась (ещё несколько секунд под этим взглядом, и она точно бы озверела), сжала обод руля и начала сопровождать глазами тучи, несущиеся над землёй с сумасшедшей скоростью. Она тяжело дышала. Холодный воздух становился горячим в её лёгких, а выходил и вовсе невидимым пламенем, способным расплавить металл.

Если мне следует научиться быть мужчиной, то тебе – быть женщиной. Женщиной, а не мамочкой, которая всему пытается научить!

Вот же паскуда.

Катя чуть вскинула подбородок и, продолжая смотреть на тучи, произнесла:

– Вон из машины.

Её так и подмывало взглянуть на Женю, но она сдержалась, на лице не дрогнула ни одна мышца. В салоне автомобиля повисла тягучая тишина, разбавляемая лишь холодным ветром. И хоть Катя старалась не выдавать дрожь в собственном голосе, хоть она и старалась оставаться невозмутимой, после сказанных ей самой слов сердце наполнилось колющей болью. А после слов Жени и вовсе… чёрт, как он вообще мог такое сказать?

– Я повторяю последний раз: вон из машины. Раз ты так хочешь вернуть Рэнджа – скатертью дорога. На этом наши с тобой пути разойдутся.

Она, конечно, не собиралась его отпускать. Она не могла бросить его одного, на этой проклятой дороге, под ливнем, в окружении бьющих в землю молний, а сама уехать прочь. Куда? В пустой мир, где теперь никогда не закажешь понравившиеся красные туфельки, попытавшись расплатиться карточкой мужа? Вернуться одной в мир, где ночами тебя будет преследовать призрак умершего сына? Выбраться из Чистилища и начать новую жизнь, лишённую всякого, даже самого банального смысла? Да и Женя… Катя отказывалась себе в этом признаваться, но тем не менее факт оставался фактом: она просто-напросто не хотела его отпускать.

Поэтому она сказала:

– Вытаскивай свою задницу наружу. – Воздух всё ещё с трудом втягивался в лёгкие. Спустя несколько секунд молчания Катя нашла в себе силы взглянуть Жене в глаза, и с каждым словом в её голосе становилось всё больше злобы. – Выйди вон отсюда и найди себе ту, которая не будет пытаться всему тебя научить. Найди себе не мамочку, а женщину, как и хочешь. Я не собираюсь возиться с мальчишкой. Давай, проваливай отсюда.

После крайнего слова Катя стиснула зубы, чтобы не сказать лишнего. Всё внутри разрывалось от боли; тот огонь, что пылал под истекающим кровью бедром, не шёл ни в какое сравнение с тем пожаром, что бушевал в груди. Адреналин вскипал в организме, но Кате хватало холода в рассудке, чтобы кое-что понять: если Женя после её слов действительно выйдет из машины, в их отношения появится огромная трещина. И это следовало выяснить прямо сейчас, когда он так рвался к Рэнджу, что аж был готов пожертвовать всем, даже любимым человеком.

Неужели пёс и вправду так много для него значит?

– Катя, я…

– Убирайся вон! – Она с силой ударила по рулю, и автомобильный гудок прогремел под тучами подобно скулежу раненой волчицы. – Тебя же Рэндж приведёт ко мне, сам так сказал! Ну иди! Не заставляй меня ждать! Тут, если ты не заметил, сидят две умирающих женщины, которым не насрать на свою жизнь. Так что прошу вас, Мистер Вселенная, нахер покинуть это помещение. Дверь с правой стороны.

Но Женя не сдвинулся с места. Катя слышала – ощущала, – как он тяжело дышит, и вновь испытала одновременно два совершенно разных чувства: любовь и ненависть. Наверное, у здорового человека так не бывает, здоровый человек не может любить и ненавидеть сразу, но кто, чёрт возьми, сказал, что она здорова? Только ненормальный назовёт её нормальной.

В чёрном внедорожнике, под проливным дождём на совершенно пустом шоссе, окружённом одними зелёными полями, на передних сидениях тяжело дышали парень и девушка, мужчина и женщина, сердце каждого из которых больно било по рёбрам. Что карие, что серые глаза смотрели на далёкий горизонт, пока их владельцы молчали и не осмеливались посмотреть друг на друга ещё один раз. Женские руки, лежащие на руле, то сжимали, то разжимали его, одна из мужских рук нерешительно нащупала ручку дверцы и взялась за неё. Два влюблённых, два сумасшедших, потерявшихся в мире человека. Безумие разделилось на двоих и заразило каждого по-своему.

Яркая молния вспорола небо, и мир сотрясся от очередного грома.

* * *

Влада долго, слишком долго смотрела на весь этот цирк.

Сначала боль в ноге была терпимой, и расчёт шёл на то, что, скорее всего, Влада потеряет сознание на заднем сидении, но организм как назло не желал покидать мир – хоть бы на время, чтобы не слышать этих двоих! Но чем дольше Катя с Женей выясняли меж друг другом отношения, тем ярче становилась боль и тем сильнее хотелось убраться отсюда как можно дальше. За прошедший день Влада испытала огромный спектр эмоций: от сожаления, что осталась в живых, до жажды этой самой жизни. Но именно сейчас она больше всего пожалела о том, что её спасли двое чокнутых безумцев, которые, судя по всему, друг друга терпеть не могут. Их глаза застилала такая толстая пелена, что они даже не видели очевидного – внедорожник не отъехал от Чистилища и на два километра, а уже встал. Один огромный автомобиль на абсолютно пустой дороге – идеальная мишень для желающих пострелять. И эта мысль, это чувство вывешенного в тире мышонка разгрызало Владу изнутри. Слишком открытая местность…а эти двое ничего не замечают! Ругаются так, будто женаты двадцать лет и собираются прожить друг с другом столько же исключительно потому, что не видят других путей.

Да, она попыталась утихомирить их, но в ответ услышала общее «ЗАТКНИСЬ!» Общее «ЗАТКНИСЬ!» от двух сумасшедших. И что ей оставалось делать? Наплевать на них, выйти из машины и брести по шоссе одной, с раненой ногой? Или попытаться самой сесть за руль, а остальных связать и кинуть в багажник – мол, пусть разбираются там, кто должен учиться быть мужчиной, а кто – женщиной? Поэтому Влада и замолчала, зная, что других вариантов нет. Секунда проходила за секундой, минута догоняла минуту, шум падающих на машину капель то ослабевал, то вновь усиливался, а вот боль никуда не исчезала. И именно нарастающая боль заставила Владу собраться с силами и решить, наконец, взять ситуацию под свой контроль. Плевать, что скажут эти двое! Она не собирается умирать из-за их тараканов в голове, а если и умрёт, то лично встретит их в аду!

Катя будто услышала её мысли и…прониклась что ли? А может, ей просто надоела эта болтовня, поэтому она и сказала, нет – приказала Жене убираться вон.

Замер он, замерла и Влада.

Убирайся, пожалуйста. Вам двоим просто противопоказано быть вместе! Вы не только себя сгубите, но и меня, и всех остальных, кому не повезёт оказаться рядом с вами.

Влада сидела за Женей и смотрела прямо ему в шею, невольно вспомнив, как точно так же, чуть больше месяца назад, сидела на заднем сидении такси, которое везло их с Ромой к нему домой. В ту ночь в машине тоже находились трое, и Влада также была среди них. Только она и выжила – благодаря силе воли, умещённой в хрупком женском теле. Авария забрала жизнь Ромы, жизнь водителя, но не её. Почему-то её смерть решила не трогать…точно так же, как светлячки решили не трогать конкретных жителей Петербурга. Светлячки… Влада ни разу о них не вспоминала в стенах Чистилища, хотя сама, собственными глазами видела одного из них на заправке, к которой добралась после аварии. И Джонни про них рассказывал. Господи, Джонни… Он тоже затерялся где-то в недрах памяти и только сейчас всплыл наружу. Сколько они пробыли вместе? День? Два? А что случилось потом? Как быстро голубые глаза Джонни успели превратится в светло-зелёные глаза Алёны?

Женя взялся за ручку, но ещё не решился открыть дверцу. Влада слышала, как тяжело дышит он, как тяжело дышит Катя, как тяжело дышит она сама. Почему-то именно сейчас, в моменты, когда из её тела мерно вытекала кровь, память начала выкидывать наружу всё: важное и неважное, – подсвечивая каждый образ ярким светом.

Вместо того, чтобы думать о Жене, который ещё несколько секунд назад должен был выйти из машины, Влада вспомнила Джонни, его рассказ и заправку.

Чёртову ячейку под номером 19.

Она умирала; воспоминания о тёмном коридоре до сих пор не утратили своей яркости. В ту ночь Влада потеряла очень, очень много крови – по ощущениям, больше, чем может уместиться в человеке. Она совершила подвиг, который видела лишь смерть, всё время пытающаяся схватить её покрепче. Горящая машина, пустое шоссе, отражение лунного света от поверхности асфальта, затем – пустая (не считая трупов) автозаправка, магазин с жужжащими лампами и шкафчик с ячейками, одна из которых никак не хотела открываться. Влада сражалась – сражалась до последнего! – но всё равно проиграла и…сдалась, да, сдалась. Это правда. Она помнила, как сползла на пол и медленно закрыла глаза, прощаясь с миром в безмолвном молчании. И наверняка бы погибла, если б не Джонни.

Он нашёл её.

И спас.

Каким бы сильным ни был человек, один он вряд ли выстоит под гнётом судьбы. Джонни – этот здоровенный мужчина с невероятно притягательной улыбкой – вытащил Владу из лап смерти и исчез. Она даже не задумывалась, попал ли он в Чистилище или нет. Он просто появился в её жизни, выполнил свою функцию (спас жизнь) и пропал неведомо куда. Мама Влады всегда верила в судьбу и привила подобную веру дочке – мол, всё, что происходит, уже предопределенно, а мы своими глупыми поступками лишь направляем жизнь по одному из заготовленных сценариев.

Выходит, всё и вправду было предопределенно.

– Если ты сейчас же не выйдешь, я лично выпну тебя из машины. За твои слова.

Влада взглянула на Катю, на Женю, увидела, как напряглась его рука, чтобы открыть дверцу, и именно в это мгновение поняла, что вот он, шанс изменить ход событий, один из ключевых. Она с силой вцепилась в Женю – слишком сильно для умирающей девушки, – прижала его к сидению, наблюдая, как стекают капли по его шее. Поднесла губы прямо к уху и затараторила:

– Никуда не уходи, оставайся здесь, не слушай её, не слушай себя. Мы сейчас… – Она столкнулась со взглядом Кати (она смотрит на меня так, будто я его раздеваю) и тут же отпрянула от переднего сидения, но продолжала держать руки на плечах Жени. На всякий случай. Она, конечно, не удержит его, если он всё-таки решит уйти, но женские руки, лежащие на мужских плечах, всегда обладали магическим свойством успокаивать.

Женские ладони на мужских плечах…

Молния осветила их, и пальцы чуть дрогнули при следующем громе.

– Не вылезай из машины, – проговорила Влада. – Ты не должен этого делать.

Теперь Катя полностью развернулась на водительском сидении и, держа левую руку на руле, взглянула в глаза маленькой хрупкой девочке, у которой вдруг прорезался голос.

– С какой стати ты стала командиршей, а? Ты сидишь за рулём или я? Или это ты вывезла нас и не обосралась, когда поехал внедорожник, да, Жень? Ты ведь тоже у нас великий герой! Каждый из вас знает что делать, но вот делаю всё я! А вы только…

– ХВАТИТ! – Влада перекрыла криком свою боль, шум дождя и даже гром – уже более тихий, потихоньку покидающий небо над выжившей тройкой. – Послушайте меня оба очень внимательно, потому что это намного важнее выяснения ваших отношений.

Она убрала руки с плеч Жени, кое-как перебралась на середину заднего сидения – так, чтобы полностью видеть лобовое стекло – и начала говорить, время от времени переводя взгляд от серых глаз к карим и обратно.

– Моя мама была очень религиозной женщиной, хоть мы с папой и не разделяли её веру и остальные причуды.

– Мне плевать, кем была твоя мама, – рука Кати то сжимала, то разжимала обод руля. – Нашла время исповедаться. Для этого есть церкви, дорогуша, а не…

Женя накрыл ладонью половину её лица и развернул к себе. От этого жеста слова Кати застряли в горле, так и не сорвавшись с губ, а сама она удивлённо посмотрела сначала на мужскую руку, потом на её владельца.

– Послушай её. Пожалуйста. Может, она хочет сказать что-то важное.

Под серыми глазами чуть дрогнули губы, больше похожие на мешки с кровью, чем на то, что захочется поцеловать. Но они лишь дрогнули, ни одного слова, ни одного возражения с них не сорвалось. И хоть Влада не питала симпатии к этим двоим, всё же от увиденного в её сердце что-то ёкнуло. То, как от одного касания одного мужчины она вдруг замолчала… то, как резко она преобразилась… как воздух замер в её лёгких от соприкосновения ладони Жени с лицом…

Они и вправду любят друг друга. Как-то странно, но любят.

Катя коротко кивнула, аккуратно, даже нехотя убрала с лица тёплую ладонь и вновь повернулась к Владе. В этот раз в её голосе не было злобы.

– Хорошо. Рассказывай нам, что хочешь рассказать.

И Влада начала:

– Моя мама всегда говорила, что у нашей жизни есть несколько сценариев, написанных Господом для каждого. Один сценарий влияет на другой, тот – на третий, и вместе они образуют одну огромное «дерево», где все частички зависят друг от друга. Вы понимаете, о чём я? – Катя и Женя покачали головами. Ветер встрепал их волосы, ударил Владу по лицу. – Ладно, сейчас попробую объяснить получше. По теории моей мамы, всё в жизни не случайно, но мы можем на это повлиять в ключевые моменты.

– Я не поняла. То есть, наша жизнь и предопределенна, и одновременно нет?

– Типа того. Как сказал бы мой папа: «Твоя мама имеет в виду, что Бог устраивает какую-нибудь хрень, потом отходит, смотрит, что с этим будут делать люди, а потом из полученного опять вытворяет какую-нибудь хрень». – Влада тихо засмеялась, поднесла к лицу руки и, успокоившись, продолжила? – Я это всё к чему: я думаю, что мы втроём встретились неслучайно. У меня только сейчас проскочила такая мысль. Ну сами подумайте: велик ли был шанс того, что ты, Женя, пройдёшь мимо меня именно тогда, когда мне будет нужна помощь? Что ты встретишься с Катей в тот же самый момент? Что все события приведут нас сюда, живыми и почти здоровыми.

– Бред, – сказал Женя. – Это всё из-за наших общих усилий. Если так подумать, то тогда вообще…

Катя накрыла половину его лица своей ладонью, и от этого касания Женя замолчал. Тёплая улыбка уродливыми губами и спокойный голос:

– Послушай её. Пожалуйста. Может, она хочет сказать что-то важное.

И снова у Влады ёкнуло сердце. Женя послушал Катю (как они смотрят друг на друга…) и замолчал. Его карие глаза вновь обратились к тёмно-зелёным.

– Помните светлячков? Ну, ту ночь, когда они заполнили собой всё небо? Вы с ними вообще сталкивались? – Катя вспомнила, как очнулась в больнице в тот день, когда умер Миша, как увидела в окне сияющего жёлтым сиянием светлячка, как резко в ней воспылала ненависть – такая сильная, что заставила её кричать на маленького светлячка.

Она коротко кивнула, говоря Владе, что да, сталкивалась с одной из этих тварей.

– Озеро… – прошептал Женя. – Я видел на озере того же светлячка, который наблюдал за мной после того, как меня избили. В узком переулке. В таких местах светлячков не может быть.

– Ребят, – заговорила Катя, – я понимаю, мы подбираемся к чему-то важному, но давайте ускоримся. У меня в ноге пуля, вам тоже, вроде как, нужна помощь. Что ты хочешь сказать насчёт светлячков, Влада? Что мы все с ними сталкивались?

– И не только мы. Все жители Петербурга с ними столкнулись.

– Но только для многих это закончилось смертью, – подытожил за Владу Женя. – Кажется, я понимаю, к чему она клонит.

– Женя, ты сказал, что тебя избили, тогда ты и увидел светлячка. Я увидела одного из них сразу после аварии, в которую попала. Мы оба встретились в ними в тот момент, когда наши жизни висели на волоске от смерти. Катя? Когда ты встретилась со светлячками?

Она вспомнила тот ужасный день, в который потеряла самого близкого человека на свете – Мишу. Вспомнила до ужаса белые коридоры больницы, тянущуюся за ней капельницу и…боль. Господи, такую боль не должна испытывать ни одна мать. Катя не помнила, как вышла из больницы, кому успела за это время оторвать ухо или сломать нос, не помнила, как почти добралась до дома, но зато в её памяти хорошо запечатлелась аптека. Она пришла туда, чтобы купить огромную кучу препаратов, в большом количестве способных отправить её к сыну. И лезвия… на её левом запястье до сих пор был виден шрам. Еле заметная светлая полосочка. И светлячок пришёл именно в ту ночь. Наблюдал за тем, как она рыдала в подушку, орала на врачей, пыталась перегрызть себе вены и выкрикивала имя сына, которого больше никогда не встретит со школы и никогда не поцелует в тёпленький лоб, говоря: «Я горжусь тобой, милый».

– Я встретила светлячка, когда хотела покончить с собой.

Влада коротко кивнула, будто ждала такого ответа.

– Мы все увидели их, когда должны были умереть. А большинство людей увидели их за секунды до смерти. Понимаете? Светлячки убивали выборочно, они высматривали тех, кого не будут трогать. И сейчас эти люди, которые остались в живых, находятся в Чистилище. Мы здесь, может, единственные в городе. Светлячки или тот, кто их послал, чем то руководствовались, это был осознанный выбор. Каждый выживший выжил не случайно. И даже тогда, когда мы должны были умереть не из-за светлячков, а из-за чего-то другого, кто-то приходил на помощь. Причём в самый нужный момент.

Женя с Катей переглянулись.

– Я не поняла. Ты хочешь сказать, что всё это было предопределенно с самого начала? Кем-то одним? Каким-то больным ублюдком?

– Как будто про нас книгу пишут, – сказал Женя. – И по мере повествования у автора всё больше съезжает крыша.

– Я хочу сказать вам лишь одну простую вещь. Моя мама верила в судьбу и предопределённость, в них отчасти верю и я. Я не знаю, почему светлячки нас не тронули, но знаю, что это не просто так. Честно говоря, вы двое ведёте себя как подростки, которые ссорятся из-за ерунды. Сейчас бы Женя вышел из машины и ушёл невесть куда. Но вы не подумали о том, что судьба вас специально свела? Вы должны держаться вместе – вот один из счастливых сценариев, которые предписал Господь. Порознь вы не выживите, я не выживу. Даже с банальной точки зрения выживания…мы должны держаться вместе! Нас ведь выбрали.

– Кто выбрал? – Катя нахмурилась, и Влада, кажись, поняла, почему её так сильно полюбил Женя – она чертовски быстро из взрослой женщины превращалась в ничего не понимающую девочку. – Ты считаешь, что нас кто-то выбрал?

– Это точно бред, – сказал Женя. – Если ты имеешь в виду Бога, то я вообще сомневаюсь, что он знает о нашем существовании.

– Да и не могло быть всё предопределенно, – согласилась Катя. – Хочешь сказать, что наш любимый Господь вычеркнул из сценария моего сына, потому что без него удобнее?

– Влада, я понял, о чём ты, но, прости меня, это бредятина. В жизни так не бывает. В каких-нибудь блокбастерах – да, но не в жизни.

Он смотрела на них, переводя взгляд с одного лица на другое, чувствуя боль в ноге, но эту боль перекрывало осознание. Осознание того, что…

– Вы сейчас снова вместе, говорите за одну идею, поддерживаете друг друга, хоть пока и недолго. Мы втроём выбрались, потому что держались вместе, в одиночку никто бы из нас не выжил. Я думаю…

Катя развернулась, схватилась за руль, и уже через секунду внедорожник вновь покатился по шоссе, увеличивая скорость. Сама она смотрела на дорогу и когда заговорила, не повернула головы – лишь украдкой взглянула на Женю.

– Ты говори, Влада, говори. У меня сейчас всё бедро разорвётся от боли, если мы здесь продолжим стоять. В Пушкине есть больница, там мы сможем себе помочь. – Женя потянулся к Кате, обхватил её шею и что-то прошептал на ухо. После нескольких секунд она отдёрнулась от него, внедорожник чуть увело в сторону. – Отстань. Сейчас вообще не время для этого.

Влада прочистила горло и продолжила говорить:

– Короче, подводя итоги: я думаю, что у каждого из нас есть определённая цель, как говорила моя мама, по плану Господнему. Но мы можем легко сдохнуть, если не будем заботиться друг о друге. Если разделимся, то нам всем точно конец. Мы нужны Богу…

– Да какой Бог, Влада? – Женя полностью развернулся к ней на переднем сидении. – Ты веришь в Бога? В Бога, который убил почти всех людей, который позволил случиться двум мировым войнам, который, когда сжигали евреев, стоял рядышком и просто смотрел.

– И который отобрал у меня сына. – Костяшки на руле побледнели. – Такого Бога я бы лично казнила, причём очень медленно, чтобы он, сука, прочувствовал всю боль.

Женя взглянул на пистолет, положил его меж передними сидениями, выпрямился на своём и, выдохнув, закрыл глаза. Кровь либо перестала идти совсем, либо шла по чуть-чуть. Жить можно. Ему чертовски повезло, что пуля еле-еле коснулась ноги, просто содрав мясо вместе с кожей. А вот Катя была ранена серьёзно. Влада ещё о чём-то продолжала рассказывать, о своих догадках, о сценарии Бога, но Женя её не слушал. Она была права только в одном – им следует держать вместе, поэтому он и остался в машине, а не пошёл за Рэнджем. Он, конечно, мог бы погибнуть безымянным героем, но Кате он был нужен живым. И, наверное, осознание этого заставило его поступить пусть и гадко, но мудро.

Они ехали в Пушкин, каждый думая о своём, каждый терпя свою боль.

* * *

Если мне следует научиться быть мужчиной, то тебе – быть женщиной. Женщиной, а не мамочкой, которая всему пытается научить!

Так он сказал.

А потом получил пощёчину.

Катя думала об этих словах, не сводя глаз с дороги. Думала и чувствовала внутри грызущую боль, которую может причинить только любимый человек, выпалив отвратительные слова, ужасные слова, слова, которые должны говорить враги, а не близкие люди. Но Женя сказал. Сказал просто потому, что хотел показать, какой он крутой – мол, я тоже могу остро отвечать. Мальчишка. Грёбанный мальчишка!

Влада молодец, отметила про себя Катя. Хоть она и несла какую-то чепуху (ты пыталась покончить с собой), ей удалось сгладить конфликт между мной и Женей. Даже как-то уговорила его остаться. Как она сказала? Мы ведём себя как два подростка? Ну а как мне ещё вести себя с подростком?!

Владе не удалось потушить пожар, возникший в этом внедорожнике меж двух сумасшедших, но сбавить пламя удалось. Она даже почти заставила их поверить, будто они на одной стороне – защищают ту точку зрения, что бога нет. Нет, всё не так. Они совершенно разные. Женя не верит, потому что слишком юн, Катя не верит потому, что слишком много видела. В бога верят лишь те, подумала она, чьи иллюзии ещё ни разу не разбились об жизнь. А Влада ещё совсем девочка, пусть и умная.

Катя старалась ни о чём не думать, просто следить за дорогой, отключить мозг, но слова Жени (женщиной, а не мамочкой) возвращались к ней мощной, накатывающей на сознание волной. В какой-то момент – в тот самый, когда он коснулся её лица и попросил послушать Владу – Катя даже решила, что успокоилась, но только сейчас поняла, что ошиблась. Она ни черта не успокоилась! Оставшись наедине со своими мыслями, Катя почувствовала, что вновь начинает закипать. Может, Владе и удалось на время утихомирить «этих двух подростков», но совсем ненадолго.

Женя… Как он мог такое сказать?

Ладно, тише, успокойся. Ты же не будешь волноваться из-за слов подростка?

Да, вот только она волновалась. Женя не был обычным подростком, обычный подросток не смог бы ТАК сильно её покорить, завоевать. И не она одна это заметила. Тот старичок, ИванВасильевич, сказал, что их любовь станет великой. Он верил в это искренне, всей душой, поэтому сделал два – два! – самых красивых медальона, которые Катя видел в своей жизни. И что там было написано? «Вместе сильнее» – вот что там было написано. И это правда. Хоть одному человеку их любовь не показалась чересчур странной. Тогда Катя была так этому рада! Так рада, так воодушевлена, что написала красивейший стих…а теперь сомневалась в своём рассудке. Взрослая тётя, уже бывшая замужем, родившая сына, потерявшая сына, вдруг влюбляется в подростка и волнуется из-за брошенных им в гневе слов.

Но с другой стороны, она не могла не признать свои чувства. Катя чувствовала к Жене то же самое, что когда-то чувствовала к Максиму, за год до свадьбы, только с Женей всё было гораздо, ГОРАЗДО ярче. Безумие? Сумасшествие? Но это так. Мир сошёл с ума, и Катя последовала его примеру.

Женщиной…

Женщиной, а не мамочкой, которая всему пытается научить!

Катя стиснула зубы, будто пропустила сильный удар.

– Зачем ты это сказал? – Она посмотрела на Женю, взглянула на его раненую ногу и вернулась к дороге. – Чтобы показаться крутым? Или ты хотел сделать мне больно? Ты же знаешь, как много для меня это значит.

– Господи! – Выдохнула Влада. – Опять? Я ж вам только что говорила, чтобы вы не ссорились друг с другом, а…

– Посмеялся над мамочкой? – Шоссе перед глазами чуть расплылось, но Катя тут же вытерла с глаз слёзы. – Может, ещё что про Мишу скажешь, а? Ты же у нас остряк.

– Пожалуйста, прекратите, вы не должны ссориться!

– А зачем ты сказала, что мне нужно научиться быть мужчиной?

– Да вы как дети, хватит, пожалуйста!

– Почему я так сказала? – Катя зыркнула на Женю, и в этот момент одна из молний превратила её лицо в маску смерти. В маску с двумя безумными серыми глазами. – Я тебе сейчас объясню, любимый. Я тебе объясню, почему я не считаю тебя мужчиной.

Её голос предательски задрожал, а стрелка спидометра вместе с тем подползла к 120.

* * *

Женя прокашлялся, посмотрел на жужжащие над головой лампы и протянул руку к стакану с водой. Пальцы коснулись стекла, но и только. Пить не хотелось. Хотелось умереть, вспоминая всё это.

– Тебе нужно отдохнуть.

Женя покачал головой. Если рассказывать, то сразу и всё, чтобы больше к этому не возвращаться. Ему достаточно снов. Спать Женя не мог, стоило ему только закрыть глаза, как из темноты появлялось лицо Кати, освещённое вспышкой молнии в тот момент, когда она собиралась объяснить ему, почему не считает его мужчиной. И была права. Чертовски права. Если б Женя мог сейчас с ней поговорить…а не с тем, что от неё осталось…он бы попросил прощение за всё.

Но какой в этом смысл, если твои слова ничего не стоят? Так сказала Катя и снова оказалась права.

Да, они много чего наговорили друг другу, слишком много, даже не думая перед тем, как выпалить очередные слова. Сейчас Женя вспоминал каждую деталь, вспомнил даже капли дождя, стекающие по окровавленному лицу Кати. С начала разговора он думал, что расскажет всё быстро, так как помнил лишь отдельные отрывки произошедшего, но по мере повествования память вытаскивала наружу всё. Просто удивительно, как много может запомнить человеческий мозг: треплющиеся на ветру волосы, давление чужих ладоней на плечи, оттенок серого столба, промчавшегося мимо…и слова. Женя отлично помнил каждое слово, которое выплюнул в адрес Кати, как и её – выплюнутые в его адрес.

Руки вновь задрожали, поэтому он скрестил их под грудью, уставившись на носки кроссовок.

– Мы можем сделать перерыв, если хочешь.

– Нет, не надо. Я уже почти всё рассказал. Просто я… – Что? «Просто я» что? Начал вести себя как истеричка, и из-за этого всё произошло? – Всё стало происходить так быстро… ну, я могу сейчас что-нибудь напутать, понимаете? Я хочу рассказать только правду.

– Я так понял, случилось всё так – при условии, что ты рассказал правду: вы втроём выбрались из Чистилища, Катя вывезла вас и парковки на Пушкинское шоссе, по которому вы добрались сюда. Ещё вы встретили одного из последователей Меджии.

– Да, на жёлтом «Хаммере». Он был с красными волосами, хотел нас убить.

– Они другого и не хотят. – Женя осмелился поднять взгляд, посмотрел в карие глаза и с облегчением понял, что в них нет ни презрения, ни насмешки, а только готовность выслушать. – Катя ушла от столкновения с «Хаммером», переехала красноволосца…

– …потом мы пронеслись мимо парковки. Тогда в Катю и попала пуля. Я вообще не знаю, как она так долго терпела эту боль, ещё умудрялась разговаривать, вести машину. Мы проехали около километра или двух, пока…

– Пока не начали ссориться.

Женя выдохнул и опустил взгляд.

– Да, пока не начали ссориться. Я не знаю, что на нас нашло. Нам следовало спасаться, следить за состояние друг друга, потому что каждый из нас был ранен, но вместо этого мы взялись за старое. Влада пыталась нас утихомирить, нам даже как-то удалось успокоиться, я подумал, может, всё устаканилось, но…мы с Катей будто не могли делать что-то спокойно. Между нами всегда была какая-то энергия, какая-то вспышка, между нами всегда пылали искры. И они подожгли нас, мы уже не контролировали то, что говорили. В какой-то момент Катя ударила по тормозам – я это хорошо помню, – и Влада нам рассказала о мысли, что пришла ей в голову. Насчёт светлячков.

– Но вы не придали её словам никакого значения.

– Да, мы решили, что лучше выясним свои отношения, чем прислушаемся к Владе. Ну и…пару минут мы ехали молча, пока Катя не спросила: «Зачем ты это сказал?» Я сразу понял, о чём она, наверное, мог бы закрыть себе рот, но тогда внутри меня что-то резко вспыхнуло, и понеслось. Ситуация вышла из-под контроля… – Женя взял стакан, поднёс ко рту и сделал несколько глотков, слыша отчётливые щелчки в горле. Он поставил стакан обратно на тумбочку, обвёл взглядом болотно-зелёные стены, глубоко вдыхая воздух полной грудью. Наконец он услышал собственный, до жути слабый голос: – Я не хотел, чтобы так всё получилось. Мной руководили эмоции, и…

Конечно, мужчина руководствуется именно эмоциями.

…и Катя тоже запылала от гнева. Влада пыталась нас успокоить, но, сами понимаете, мы бы не успокоились даже под угрозой смертной казни. А потом она сказала… Катя, я имею в виду… сказала такое… я не могу вам об этом рассказать. Это слишком личное.

– Я понимаю. Постарайся рассказывать только то, что можешь, я всё равно понимаю, к чему всё привело. Честно говоря, когда я увидел каждого из вас, то подумал, что вы не особо-то отличаетесь от мертвецов.

Женя открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент его новые наручные часы запикали, извещая его о том, что прошёл ещё один час. Женя уже собрался встать со стула, как его запястье тут же мягко сжала чужая мужская рука. Именно мягкость твёрдой хватки заставила остановиться.

– Можешь остаться. С ней сидит Влада, я ей всё объяснил. Если вдруг что-то пойдёт не так, она нажмёт на кнопочку, и мой мини-телефончик завибрирует, я почувствую. Катя в надёжных руках.

Женя около минуты (может, две, может, вечность) молча сидел в раздумье, потом упёр локти в колени, сцепил руки в замок и опустил голову, уставившись на носки своих кроссовок.

– Продолжай.

Жужжание ламп пропало, его заменили стучащие о капот капли дождя и грохочущий над головой гром. Воздух пропитан озоном, по венам течёт горячая кровь.

– Когда мы проехали табличку с надписью «ПУШКИН», Катя закричала…

* * *

– Ты не мужчина, потому что не отвечаешь за свои слова! Потому что тебе плевать на всех, кроме своего внутреннего героя! «Давайте я спасу мир! Давайте я отправлюсь на верную смерть, и плевать на то, что меня может кто-то ждать!» Ты не мужик, ты мальчишка! Тобой руководят одни эмоции и собственное эго! Глупый подросток!

– Так пойди и найди себе мужика! – Женя вцепился одной рукой в приборную панель, а другой – в водительское сидение, буквально нависнув над Катей. Из-за хлещущего по мозгу гнева (мальчишка, мальчишка, грёбанный мальчишка!) он совсем забыл, что именно Катя управляет внедорожником. – Если я тебе так не нравлюсь, что ж ты просила меня остаться? Почему не дала мне уйти?!

– Я тебя выгоняла!

– Я прошу вас, успокойтесь!

– Я тоже не понимаю, за что полюбил тебя. Ты просто самовлюблённая эгоистка, которой насрать на весь мир, даже на самых близких!

Катя дёрнулась как от пощёчины. Она взглянула на Женю так, словно увидела его в первый раз, а в следующую секунду её лицо исказилось от ярости, стало таким уродливым, что Женя пожелал выколоть себе глаза. Она почти помогла ему в этом.

Катя вцепилась в шею Жени и закричала что было мочи. Внедорожник бросило в сторону, на блестящем металле отразилась молния, ударившая в землю в тот момент, когда Женя приложился спиной к дверце внедорожника. Он завопил, попытался оторвать от себя прыткую женскую руку, но ногти лишь глубже вошли в плоть. Катя всё ещё продолжала рулить, но остальной вектор её внимания был направлен на мерзкое чудовище, на жалкого подонка, изо рта которого вылетали просто омерзительные слова! Он попытался ударить её раненой ногой, но лишь застонал от боли, когда мышцы напряглись, а на джинсы вновь хлынула кровь. Голова высунулась из окна, ветер ударил по лицу, и только когда Женя по самые лопатки вылез из машины, ему удалось оторвать от себя Катину руку.

Но это было только началом.

– Хватит! Хватит! Успокойся! Мы сейчас слетим с дороги!

Катя будто не услышала его. Вместо неё на водительском сидении появился дикий зверь, бешеный зверь, одичавшая волчица, в серых глазах которой билось безумие. Она оторвалась от руля и с воплем бросилась на Женю. Руки вцепились в футболку, и через секунду Катя затянула его обратно в салон.

На передних сидениях началась война. Обезумевшая волчица возвысилась над орлом, который смотрел на неё снизу вверх, не в силах сбросить с себя.

– Я ценю близких, сволочь! ЦЕНЮ! НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ, ЧТО НЕТ!

Внедорожник начал сбрасывать скорость, но казалось, сильный ветер подталкивал его, заставляя мчаться по мокрому асфальту, обгоняя свирепые молнии.

– Ты с самого начала решила бросить Рэнджа, а ведь говорила, что любишь его!

– Да ты нихрена не знаешь, что такое ЛЮБОВЬ! Ты нихрена не знаешь обо мне, говнюк, и ещё что-то говоришь! ТЫ ПРОСТО ВОНЮЧИЙ КУСОК ДЕРЬМА – ВОТ КТО ТЫ!

Она с размаху врезала ему по лицу, почувствовав зубы костяшками пальцев. Женя дёрнулся, схватил её за руку, но она тут же укусила его запястье и ощутила, как в рот хлынула тёплая кровь. Когда он отдёрнул руку, Катя не задумываясь харкнула ему в лицо и завопила как дикий зверь – завопила так громко, что перекрыла рёв мотора и гром вместе взятых.

Её кулак поднялся вновь, но на этот раз не успел опуститься – его перехватила чужая рука. Это заняло не больше двух секунд, но Жене хватило одного взгляда, чтобы понять, что действовать нужно быстро. Пока Катя поворачивалась к Владе, Женя вцепился в её волосы и сразу потянул вниз, под приборную панель. Услышал удивлённый вдох и уже в следующую секунду увидел полные ненависти (и боли) глаза. Другой рукой он схватил Катю за шею и с силой сжал пальцы, перекрыв большую часть дыхательных путей.

– ХВАТИТ, ПРЕКРАТИТЕ, ВЫ Ж УБЬЁТЕ ДРУГ ДРУГА!

– МЫ ВМЕСТЕ, А ЗНАЧИТ ВЫСТОИМ! ДА, ЖЕНЬ?! ТАК ТЫ ГОВОРИЛ?! ТЫ ЖЕ ГРЁБАННЫЙ СЛОВОБЛУД! ТВОИ СЛОВА НИЧЕГО НЕ СТОЯТ!

– ТЫ НА СЕБЯ ПОСМОТРИ, СУМАСШЕДШАЯ!

В его рот нырнули чужие пальцы, и через секунду Женя почувствовал, как острые ногти – те же, что впивались в его шею – распарывают нёбо. На язык вылилась кровь и начала заполнять горло, пока голосовые связки содрогались от крика.

– ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА СО МНОЙ ТАК ПОСТУПАТЬ! ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА ГОВОРИТЬ МНЕ ТАКИЕ ВЕЩИ! ТЫ НЕ…

Катя завопила, как только челюсть сомкнулась на её пальцах. Она резко отпрянула от Жени, ударилась головой о верх машины и…взглянула на дорогу, с которой уже начал съезжать внедорожник. Здесь она допустила ошибку. Женя обвил ею шею рукой, зажав в сгибе локтя подобно учебникам. Мгновенно прижал её к себе, вынул ногу из-под Кати и упёрся в водительское сидение. В следующую секунду он перевернулся, оказался сверху – молния осветила два борющихся силуэта – и уже собрался отпустить Катю, когда она вырвалась сама. Она бы упала под переднее сидение…

…если б не схватилась за руль.

Внедорожник бросило вправо, и Женя тут же упал на Катю, свалившись вместе с ней под переднее сидение. Они напоминали маленьких детишек, дерущихся из-за вкусной конфеты, вот только дети не могут ТАК смотреть друг на друга, на их лицах (в нормальном мире) не бывает столько крови, а глаза не горят ТАКОЙ необузданной яростью. Лицо Жени находилось в паре сантиметров от лица Кати, они чувствовали дыхание, исходящее друг от друга. Никто из них не мог подняться: ноги болтались вверху, головы находились там, где обычно держит ступни пассажир. Так что чтобы подняться, оному из них придётся опереться об чужое лицо – буквально вдавить в него ладонь. А если внедорожник на такой скорости врежется во что-нибудь, черепа обоих превратятся в одну общую кашу. И только Владе посчастливится выжить.

Женя вцепился пальцами в обшивку сидения, но его руку мгновенно пронзила боль (ногти, снова ногти!), и он вновь рухнул вниз. Его подбородок стукнулся об скулу Кати, клацнули зубы, по стенкам горла продолжала стекать кровь.

Карие глаза вцепились в серые – на расстоянии нескольких сантиметров, чертовски близко друг к другу.

– Я потеряла сына. – Катя притянула к себе Женю. Казалось, она вообще не замечает, что несётся навстречу смерти. – Я потеряла маму, папу, мужа, всех, кто был мне дорог. Потом нашла тебя, подумала, что люблю, но ты оказался такой же тварью! Тварью, не способной следить за своим языком!

Сверху что-то происходило. Женя сразу понял, что Влада пытается перебраться на переднее сидение, взяться за руль, но уже через мгновение всё его внимание заняли серые глаза. Огромные серые глаза на покрытом кровью лице. Блестящие глаза. Ужасные глаза. Безумные, прекрасные, глаза дикого зверя.

– Я не пытаюсь быть мамочкой. Я просто вновь пыталась полюбить. Поверила тебе. Но своим поганым ртом ты доказал, что я ошиблась. Ты сделал мне больно!

Она ударила его в живот, но кулак врезался в пресс, так что никакой боли Женя не почувствовал. Только страх и злость, только страх и злость разбавляли пропитанный озоном воздух. Катя извернулась, попыталась нанести ещё один удар, но сама получила в ответ – прямо по раненому бедру. Пуля впилась глубже, кровь хлынула из плоти.

– Посмотрите на неё, ценительница слов! А что ж ты тогда ничего не рассказал, а?! Про что говорил Алексей? Боишься показать свой грех? Так сильно, что готова мне врать?!

– МЕНЯ ИЗНАСИЛОВАЛИ! – Катя теперь не просто кричала, а визжала. – ИЗНАСИЛОВАЛИ МЕНЯ, ТЫ, СВОЛОЧЬ! ЛЖЕЦ, ЛЖЕЦ, ЕГО ЗВАЛИ ЛЖЕЦ! МЕНЯ ИЗНАСИЛОВАЛИ! ДОВОЛЕН?!

Женя замер, тупо уставившись в серые, широко раскрытые глаза. Вокруг пропали все звуки: исчез рёв мотора, смолкли барабанящие по капоту капли, собственное дыхание утонуло в тишине. Сквозь неё прорывались всего два слова.

Меня изнасиловали.

Меня.

Изнасиловали.

Изнасиловали Катю. Кто-то изнасиловал Катю, а Женя об этом не знал. Но напугало его больше всего другое – она боялась ему об этом говорить. Он понял это сразу, с первых секунд.

– Тебя из…?

Катя подхватила пальцами серебряную цепь, висящую на шее Жени, и с силой дёрнула на себя, после чего раздался характерный звук – цепочка порвалась. В тот же момент Катя спрятала медальон (сложенные орлиные крылья, они теперь твои) в кулаке и, смотря Жене прямо в глаза, выпалила:

– Ты не достоин его носить.

Она вышвырнула медальон из машины через окно со стороны водителя. Металлические крылья вырвались из внедорожника и спустя несколько мгновений со звоном упали на асфальт, где и остались лежать.

Очередная молния осветила слова «ВМЕСТЕ СИЛЬНЕЕ».

Женя думал совсем о другом. Его переполняла пустота, которая внезапно сменила злость, до этого кипящую в нём алым огнём.

Изнасиловали?

Катю?

Его Катю?

ЕГО Катю?

Влада почти добралась до руля, она старалась аккуратно перебраться на водительское сидение, не задев при этом коробку передач и не наткнувшись при этом на две пары ног, что маячили в воздухе. Господи, ну почему ей попались именно они? Почему эти фрики?!

– Всё кончено. – Катя вцепилась в Женю как в своего главного обидчика. Вцепилась так, будто он стоял за смертью её сына, за изменой мужа, за всеми несчастиями, что преследовали её всю жизнь. – Ты стал моей ошибкой. Моей самой большой ошибкой.

Она отшвырнула его от себя и выставила перед собой руки, как бы противясь тому, чтобы это мерзкое существо ещё хоть раз прислонилось к ней. При толчке нога Жени попала по коробке передач, заметив это, он тут же вскочил, вцепился в приборную панель и посмотрел на мир через лобовое стекло.

В ста метрах от них стоял огромный автобус.

И приближался с сумасшедшей скоростью.

Радиаторная решётка внедорожника вгрызлась в металл прежде, чем Женя успел что-либо понять. Последним, что он услышал, был жуткий скрежет вперемешку с громом.

Потом вспыхнула боль.

Потом наступила темнота.

* * *

Спину прогрызали муравьи.

Именно о них подумал Женя, когда из тьмы начало что-то проглядывать. Он лежал. По голове стекало нечто тёплое. По ноге стекало нечто тёплое. По всему телу стекало нечто тёплое. Казалось, в нём проделали тысячи дырок и теперь выжимали как губку, наполненную чем-то тёплым.

Муравьи прогрызали спину.

Женя чувствовал, как они прокладывают себе путь до костей, которые будто бы вибрировали от боли. Всё вибрировало от боли, и муравьи лишь усиливали её. Невидимыми лапками они топтались по коже и вгрызались в плоть – все разом, словно по команде.

Звуки возвращались постепенно. Сначала Женя услышал работающий на холостых оборотах (Катя) двигатель, потом мужские голоса (Катя), затем стала слышна шаркающаяся по асфальту обувь. Не тяжёлые армейские ботинки, нет, это было что-то другое. Это было…

Катя.

Её образ вспыхнул в его сознании ярко-красным неоном, заставив открыть глаза и пошевелиться. Мышцы болели как после шестичасовой тренировки в зале, при условии, что кто-то несколько ударил штангой по спине. По ощущениям, не меньше десяти. Кости, казалось, разламывались на части, и каждый осколок впивался в плоть подобно кровожадному муравью. Сосуды будто лопнули от напряжения, по трясущимся рукам стекала кровь – такая тёплая, такая приятная, такая, какую не хочется отпускать.

ИЗНАСИЛОВАЛИ.

Женя глубоко вдохнул, как только это слово пронеслось у него в голове. Ужасное слово, произнесённое Катиными губами. Но почему она это сказала? Не могли же её..?

– Этой светловолосой мадам не повезло.

Гром перекрыл часть предложения, но Женя услышал «светловолосой» и сразу понял, о ком речь, хотя мир до сих пор скрывался во тьме, а проглядывали лишь отдельные его части. Любой другой человек с такой болью остался бы лежать на полу, не то что подниматься, но человек, в чьём сердце горит любовь – любовь к жизни, к Родине, к сумасшедшей сероглазой истеричке – будет подниматься до тех пор, пока все его кости не сломаются, а кровь не перестанет течь по организму. Как там сказал Влад? Любовь – всего лишь проделки гормонов? Неужели из-за одних гормонов умирающий человек цепляется за жизнь и даёт отпор вселенной, как бы сильно она ни старалась прикончить его?

Между Екатериной Мальцевой и Евгением Бравцевым была странная, очень странная любовь, но она БЫЛА. Порой настолько горячая, что расплавила бы любой, даже самый крепкий металл.

Женя упёрся руками в пол и начал медленно подниматься, потихоньку разрывая непроглядную тьму мира. Первой показалась жвачка. Обыкновенная, прилепленная к полу жвачка. В нос ударил приглушённый дезодорантом запах мужского пота – именно мужского, резкий, прошибающий до самого мозга. И голоса. Женя слышал низкие голоса, которые просто не способна воспроизводить женщина. Кто-то смеялся, кто смачно харкнул, кто-то заржал как конь, и почему-то именно от этого ржания внутри Жени всё воспылало. Даже боль на миг притупилась. Человек, который так ржал на месте аварии, не сулил ничего хорошего.

– Их вроде было трое. Здесь только две дамы, самца я не вижу.

Женя с трудом выпрямил руки, согнул левое колено и поставил его на забрызганный кровью пол. Забрызганный ЕГО кровью пол. Взгляд поднимался всё выше, выхватывая из темноты очертания сидений, расставленных друг за другом, поручней, окон, в которые когда-то смотрели люди, уезжая из дома на работу или наоборот. Автобус. Жёлтый автобус. Каким-то образом Женя попал сюда – вероятно, не зайдя прилечь по центру салона, а вылетев из лобового стекла внедорожника. Когда они боролись с Катей, никто из них пристёгнут не был.

Её голова. Она же была внизу.

Тьма рассеялась под яркой вспышкой. В голове пронёсся момент, как сильные женские руки (Всё кончено) отталкивают его, а в следующую секунду навстречу мчится огромный жёлтый автобус, которым кто-то перекрыл дорогу. И эти «кто-то» сейчас обменивались шуточками, совсем рядом с Женей, так близко, что он слышал и различал дыхание каждого из них.

– Проверь автобус. Может, этого самца выбросило туда.

Слова ударяли по черепу подобно огромному молоту. Женя пытался мыслить, пытался думать (изнасиловали изнасиловали её изнасиловали), но исходящая от затылка боль утапливала в себе все мысли. Вроде бы где-то раздались шаги, вроде бы они начали приближаться, вроде бы где-то взревел гром, а может и выстрел – Женя не знал. Он лишь чувствовал, как по всему его телу стекает нечто тёплое, и пытался подняться, не потеряв сознание.

…ты оказался такой же тварью! Тварью, не способной следить за своим языком!

В её глазах кипела ненависть. При вспышке молнии в чёрных зрачках вспыхивал гнев, а всё лицо (всё обезображенное лицо) искривлялось от ярости и боли…а голова оставалась внизу. Катя с неистовой злостью отпихнула от себя Женю, даже не подозревая, что тем самым спасает его жизнь. «Всё кончено», – таким были ей последние слова перед тем, как внедорожник влетел в автобус.

Потом вспыхнула боль.

Потом наступила темнота.

С четверенек Женя смог встать на колени. С трудом втягивая воздух, он попытался схватиться за одно из сидений, промахнулся и чуть не упал, но пальцы тут же вцепились в подлокотник… подлокотник, на котором кто-то оставил маленькую детскую перчатку. Казалось, мышцы на ногах вот-вот сведёт судорогой, но тяжёлые тренировки – пот, боль, лязг железа – принесли свои плоды: Женя начал подниматься, налегая на сидение, стараясь не переносить вес тела на раненую ногу. Он не помнил, как долго поднимался – минуту, две, три или целую вечность. В голове был всего один образ – подсвеченные молнией серые глаза, горящие ненавистью и яростью, которые бывает только у брошенной, преданной женщины.

А тем временем шаги приближались.

– Вытащи этих двух и кинь в грузовик. С тёмненькой поосторожнее: она, быть может, ещё жива.

Салон автобуса выглядывал из тьмы, но каждый раз возвращался в неё, когда веки наливались тяжёлым свинцом. Наконец Женя встал, отпустил сидение и, шатаясь, двинулся к выходу, находящемуся рядом с водительским сидением. Он мог бы покинуть автобус через другой выход – тот, что находился ближе, по правую руку, – но мысли до сих пор путались, ясными оставались лишь серые глаза. Даже если весь мир потухнет, эти серые глаза не перестанут сиять. Ничто не способно одолеть такую магию.

Катя кричала – он это помнил. На него? На ту девушку, Владу? Или на всех сразу? Она кричала с неприкрытой ненавистью в голосе, так что, скорее всего, на него? Кого ещё она могла так ненавидеть? Только того, кто своими словами и своими поступками сделал больно, чертовски больно. Воткнул нож так глубоко, куда не добирался ни один предатель, ни одна тварь на этой Земле…но он смог. Смог охмурить взрослую женщину и сделать ей больно.

– Я не знал… – Ноги Жени подкосились, так что ему пришлось схватиться за поручни, чтобы удержать равновесие. Выход из автобуса приближался, но вместо него перед глазами были лишь два серых огонька, внутри которых клубилась боль. – Я не знал, что тебя изнасиловали. Если бы ты сказала раньше…

Это бы что-то изменило?

Он замер в окружении пустых сидений, тупо уставившись в никуда. Это был её голос, и он доносился не из головы. Он выходил отовсюду, всё окружение говорило им, и Женя подумал – почувствовал, – что именно так живые слышат мёртвых.

– Если б я знал, я был бы с тобой помягче. Я бы тогда не требовал правды.

Сидения грустно засмеялись, будто слышали подобное уже сотый раз. Этот смех принадлежал светловолосой женщине, с которой слишком жестоко обошлась жизнь. Этот смех пробирал до костей и пугал намного больше воев умирающих, потому что боль… притупленная боль слышалась в каждом выдохе.

Ты и вправду считаешь, знание того, что меня изнасиловали, всё бы изменило? Сделало бы тебя мужчиной? Или хотя бы пристегнуло язык к нёбу? Ты думаешь, от этого знания пропало бы твоё легкомыслие?

Женя сделал маленький, неуверенный шаг к выходу. Его силуэт чётко просматривался снаружи, но он об этом даже не подумал. Как и о направленных на него взглядах красноволосых мужчин. Серые глаза и осипший от плача голос – только они сейчас занимали вселенную.

– Я думал, ты просто мне врёшь, потому что… потому что… – Давай, скажи это. Ты давно знаешь правду, вот только боишься вытащить её на поверхность, зарываешь поглубже. Давай, произнеси эти слова, если хочешь быть честным. – Я боялся, что ты меня разлюбишь. Боялся, что ты всё-таки поняла, что больше меня не любишь, что это была глупость, что это была…ошибка. Твоя самая большая ошибка.

– Ясно, – теперь голос Кати слился с реальностью воедино. С каждым морганием, с каждым наступлением темноты он становился громче, чётче. – Ты хочешь, чтобы тебя любили, потому что никогда не чувствовал подобного. Тебе не так важно отдавать, ты жаждешь получать, забирать. И твоя мама… Ты влюбился во взрослую женщину лишь потому, что родная мама…

– ЗАТКНИСЬ! – Пальцы вцепились в жёлтый поручень! – ЗАТКНСИЬ, ПРОШУ ТЕБЯ, ЗАМОЛЧИ! НЕ ГОВОРИ НИЧЕГО О МОЕЙ МАТЕРИ!

– Да никто и не говорил, сладенький. – В салон автобуса вошёл высокий мужчина, с красными волосами на голове, в великоватой ему тёмно-зелёной куртке и с чем-то очень похожим на пистолет в левой руке – в глазах Жени предметы теряли свои контуры. Силуэт мужчины приближался, и вместе с тем его голос становился громче. – Никто не говорит о твоей матери. Сейчас мы просто дружно выйдем на улицу и подышим свежим воздухом. Как тебе идея?

Женя посмотрел на бледный овал, верхушка которого кричала ярко-красным цветом, и попытался из себя что-то выдавить, но не смог. Похоже, только одни серые глаза могли разбудить в нём силы. Он почувствовал, как чужие пальцы заскользили меж его собственных, как чужая ладонь сжала его собственную, как он сам позволил вести себя к выходу из автобуса.

И когда тьма почти полностью окутала мир, когда из тела, казалось, вытекла вся кровь, Женя подумал, что всё будет хорошо. Конечно. Всё будет хорошо.

Они же не в сценарии фильма ужасов.

И не в книге сумасшедшего писателя.

* * *

Часы, висящие на стене, прямо над закрытой дверью, обоими стрелками показывали на 12. Полночь. Они здесь уже около двух часов и неизвестно, сколько просидят ещё. Вспоминая салон автобуса, вытаскивая наружу те осколки памяти, что не вышибло из черепа, Женя с каждой минутой прикладывал всё больше усилий, чтобы продолжать говорить. Он с лёгкостью возвращался в тот день, помнил каждую деталь, но не сомневался, что они скоро выветрятся из головы, и был этому только рад. Но вот глаза Кати, палящие гневом и подсвеченные молнией, Женя не забудет никогда. То был последний раз, когда он видел её глаза открытыми.

– Тут, в принципе, больше нечего рассказывать. Я ещё не успел выйти из автобуса, сразу же появились вы. Дальше вы-то всё знаете.

– Знаю, но я хочу услышать произошедшее от тебя, что ты увидел. Ведь только ты в тот момент разговаривал с «Катей».

Женя плотно сжал губы, желая одного – как можно быстрее закончить разговор и подняться наверх (посмотреть на «Спящую красавицу»). Он чувствовал, что весь обтекает потом, понимал, что жутко температурит, что ему следует убраться отсюда, принять аспирин и улечься в кровать, попытавшись уснуть хоть на пару минут. Но сна не будет, нет конечно, будут только кошмары, утопающие в серых, широко раскрытых глазах. Женя понимал, что вряд ли сегодня заснёт, поэтому не хотел проводить остаток ночи в одиночестве. Всегда, когда остаёшься наедине с собой, появляется риск столкнуться с правдой. С ужасной, омерзительной правдой.

– Я уже почти всё рассказал, – Женя обнял себя, словно начал мёрзнуть, – но у меня такое чувство, будто я что-то скрываю. Не специально, может, я даже забыл какую-то важную деталь.

– Возможно, ты до неё ещё не дошёл.

– Нет, я её пропустил, это точно. Что-то связанное с Катей, что-то серое, красивое. Что-то похожее на…

* * *

…серебряную металлическую луну, какой не бывает на небе. Проходя мимо кресел, шагая к выходу из автобуса и ведомый красноволосым мужчиной, Женя смотрел на то, что принадлежало Кате, но находилось не у неё. Двое мужчин вытаскивали из внедорожника тела женщин, и один из них обмотал свою кисть цепью с медальоном. И луна свисала с его руки. Серебряная луна, что прижималась к груди Кати, теперь свисала с ладони чужого человека.

– Мы потеряли медальоны. – Женя еле слышно шептал – так, чтобы его никто не услышал, кроме, конечно, одного голоса.

Я же сказала: всё кончено. Медальоны лишь подтвердили это.

Губы Жени дрогнули, и он тихо заплакал – совсем как маленький, обиженный на весь мир мальчик.

Из-за слёз он не увидел приближающегося мотоцикла и только краем уха вскоре услышал раздавшиеся выстрелы. Ведущий его мужчина дёрнулся, грохнулся на пол, и Женя, всё ещё находясь меж двух миров, просто перешагнул через него. Когда он одолел последнюю ступеньку и коснулся земли, мир полностью пропал во тьме, а лицо врезалось в асфальт.

И только Катя продолжала говорить.

Всё кончено. Ты стал моей ошибкой. Моей самой большой ошибкой.

* * *

Здесь хорошо. Здесь время теряет свою силу, каждую секунду можно пребывать в одном и том же моменте.

Под звёздным небом, так хорошо видимым без этого людского искусственного света, бесконечно вдаль простиралась пустая дорога. Серпантин одной тонкой прерывистой линией стремился к горизонту и скрывался в нём подобно маленькой мышке, убегающей от огромного кота. Последние отблески заката растворились меж звёзд, а каждая из них купалась в собственном сиянии так, будто это был их последний шанс показаться вселенной. Сплошная красота… Человеку никогда не суждено полностью проникнуться эстетикой природы, но он может наслаждаться её красотой, а это уже что-то. В людях много отвратительного, казалось, они были созданы для баланса вселенной – мол, раз есть нечто прекрасное, значит, должно быть и нечто ужасное. И всё же…люди способны наслаждаться красотой. Непонятно как, но способны. Наверное, до самого конца это останется нерешаемой загадкой.

Воздух пах свежестью. Иногда, при особо глубоком вдохе, в лёгкие проникал аромат пороха – тяжёлый и неповторимый. Иногда, при особо глубоком вдохе через кожные поры, в тело проникал аромат страха – изысканный и неповторимый. Но больше всего пахло, конечно же, свежестью. Трава нежно шепталась под дуновением ветра, только её шелест разбавлял такую приятную тишину. Ах да, ещё в груди билось сердце. Сердце здорового человека – до чего ж приятно его иметь! Оно отсчитывает секунды жизни, а не мгновения, которые остались до смерти, как это, например, делает сердце курящего. И кожа… она чиста, на ней нет ни единой язвочки. Почки не наполняются кровью, суставы не скрипят при каждом движении, организм жив! Здоров! Молод! И…

…ненастоящий.

Под ярким светом призрачной, нависшей над миром луны шагал силуэт высокого мужчины, пальто которого слегка развевалось на ветру. Кожа на его лице чуть ли не сползала с черепа, держалась на последнем издыхании, ужасные язвы лишь добивали её. Волосы падали на плечи рваными клоками, будто организм прошёл химиотерапию, но нет, никакой химиотерапии не было. Наше топливо заканчивается, сэр. Наш корабль трещит по швам, вода уже забралась в отсеки, ещё чуть-чуть, и мы утонем.

– Ещё чуть-чуть, – прошептал бредущий по дороге мужчина. – Ещё совсем немножко можно потерпеть. Терпеливых всегда ждёт награда, я это знаю как никто другой.

Но вот только почки были другого мнения. Мочевой пузырь не выдержал, и уже через мгновение мужчина почувствовал, как ноги обдало теплом. И ему не следовало опускать взгляд, чтобы понять, что из члена пошла кровь. Уже второй день. Уже второй день какая-то зараза жестоко пожирала организм изнутри. Она начала проявлять себя ещё давно – в 2019 году, – но по-настоящему дела пошли плохо, как только ЕГО энергия вступила в контакт с энергией ЕВГЕНИЯ…и этой его стервой. Хоть в её энергии и не было ничего выдающегося, всё же она была до жути кусачей. Словно волчица. Грязная, никому не нужная волчица!

– Теперь проблем с ней не будет. – Несмотря на боль, мужчина рассмеялся. Он продолжал идти по пустому шоссе, чувствуя, как перемешанная с кровью моча замерзает на ногах от холодного ветра. – Теперь эта сука никак не сможет помешать. Ей наконец-то заткнули рот.

Её серые глаза были прокляты – непонятно кем, непонятно как. Мужчина, шагающий вдоль серпантина, мог отследить многих, почти любого, но зараза затмевала его взор, так что в последние два дня от него скрывалось всё, что видели чужие глаза. Только за Егором и Джонни он смог наблюдать прошлой ночью. А вот Мальцева… ему с самого начала не удавалось пробиться к её нутру, что-то активно блокировало его нападки. Наверняка энергия Жени защищала её, но это почти тут же опровергло себя – после ловкого трюка, заключавшегося в том, чтобы заставить Евгения и Мальцеву отпрянуть друг от друга. Я посеял в их отношениях семя сорняка, подумал мужчина. И это дало свои плоды. Евгений воспылал, а волчица ему не захотела рассказывать правду. Они разошлись, их общая энергия почти растворилась, но всё равно у Мальцевой – даже одной, без Евгения – оставалась кусачая душа. В том состоянии я просто не мог рисковать, не то что сейчас. С Викторией было намного проще, она что колодец, доверху заполненный водой. Волчица другая. Волчица и близко никого к себе не подпускает… нет, подпустила орла. Может, на этом я и сыграю.

Мы сыграем.

Мужчина недовольно поджал губы и тряхнул головой, как бы пытаясь выбросить чужой голос. Чтобы переключить своё внимание с боли, с дурацких мыслей о дурацких людях, созданных по таким дурацким правилам, мужчина решил вновь оглядеться вокруг и окунуться в красоту.

Ведь действительно было чем насладиться.

Ветер игрался с маленькими камешками, разбросанными кем-то невидимыми по дороге. Ещё полтора месяца назад – всего полтора! – за день здесь проносились десятки, если не сотни машин, и в каждой из них сидело существо – а то и несколько, – которое куда-то направлялось. У всех были дела, у всех были проблемы, все куда-то направлялись. Люди жили в красоте и не замечали её. Наверное, именно поэтому они заслужили смерть – потому что не ценили то, что имели. Такое глубокое небо над головой, такая чудесная свежесть витает в воздухе! А сознания мужчин в эти моменты были заняты решением проблемы: какую правдоподобную легенду придумать, чтобы скрыть от жены измену. На этой дороге об этом думали каждый божий день. Мужья изменяли любимым, любимые изменяли мужьям, и только в произведениях искусства можно было найти настоящую любовь.

Неправда.

Снова этот голос. Этот омерзительный, противный голос!

Ты знаешь, что она есть и здесь, сам же чувствовал.

Да, он чувствовал, даже смог ощутить её – точно так же, как ощущал страх – через поры кожи. Горячая, страстная, неистовая влюблённость подростков, разбавленная в зрелой, спокойной любви взрослых людей. Их отношения были чертовски странными, и дело далеко не в возрасте.

ТАКОЙ энергии, какую создавал их дуэт, не было ещё ни у кого во вселенной.

Бравцев и Мальцева, Евгений и Екатерина, Орёл и Волчица… Слишком много совпадений для банального всплеска чувств. Нет, тут что-то другое, определённо. Что-то новое, чего ещё не видывал мир. Роман, достойный стать бестселлером.

– Нет, – мужчина сделал глубокий вдох. – Нет, это бред. Просто я теряю хватку, поэтому мне кажется, будто здесь нечто особенное. Просто кукла. Она просто кукла, которая возомнила себя человеком, а Евгений ей в этом только потакал. Но сейчас… – грудь заболела от вырвавшихся смешков. – Сейчас её точно не отличишь от куклы.

На левое плечо мягко опустился светлячок. Мужчина даже не взглянул на него, ему было достаточно нежного жёлтого сияния, щекочущего больной глаз. За то время, что мужчина шагал по пустому шоссе, цветовая палитра пейзажа уже бы успела измениться, но нет, только не здесь; здесь царствует одна вечная секунда, и это прекрасно. Звёзды над головой пылали чистым белым светом, некоторые из них словно отдалялись от Земли, некоторые, наоборот, старались быть ближе. Их сияние стало разбавлять другое, жёлтое. Сияние живых звёзд.

По мнению некоторых, слишком живых звёзд.

Мужчина продолжал молча брести по шоссе, когда на его правое плечо опустился ещё один светлячок. Маленькие жёлтые точки появлялись в воздухе и выстраивались неким строем позади силуэта, переставляющего ноги ровно по серпантину. Светлячки не смели улетать вперёд, они лишь освещали путь своим мягким тёплым сиянием. Высокий мужчина не обращал на них никакого внимания, все его мысли крутились вокруг опасной Волчицы, которая вроде как не должна быть опасной, но…

…всё же была опасной. Даже сейчас.

На левом плече коротко пискнул светлячок. Силуэт человека слегка повернул голову, наклонил её так, как наклоняют люди, чтобы лучше что-нибудь услышать. Светлячок пискнул ещё один раз, после чего мужчина удовлетворительно кивнул. Он выпрямился во весь рост, посмотрел на простирающуюся вдаль полосу серпантина и снова почувствовал, как из промежности по ногам вновь потекла кровь. Ничего, осталось совсем чуть-чуть. Скоро в груди будет биться молодое, здоровое сердце, а о больных почках можно будет забыть.

– Он силён, – голос мужчины слегка подрагивал, голосовые связки были на износе. – Он ужасно силён, но не понимает этого. Глупый мальчишка.

Светлячки на обоих плечах согласно пискнули. Слева и справа простиралось бескрайнее поле, именно здесь чувствуешь свободу, скользя ногами по пустынной, избавленной от людей дороги. Высокий мужчина, с развевающимся на ветру пальто, шагал по асфальту, а за ним, плывя по воздуху, следовали светлячки, что разбавляли лунный свет жёлтым сиянием. И оно хорошо отражалось на серебре. Мужчина смотрел на свою ладонь, на которой рядом друг с другом лежали два медальона – сложенные металлические крылья и луна. Цепочки свисали вниз, просачиваясь сквозь гниющие пальцы. Глаза, лишённые белков, полностью чёрные, не отрывались от двух кусков металла, которые кто-то превратил в произведения искусства.

Крылья Орла и луна Волчицы…

Мужчина и светлячки смотрели на медальоны, продолжая плыть по шоссе.

История их владельцев только-только начиналась.

Глава 25 Пепел

Голова жутко раскалывалась.

Буквально трещала по швам.

Если бы Женя хоть раз в жизни столкнулся с сильным похмельем, он узнал бы ощущения, но самым крепким, что он когда-либо пил, было вино – тогда, с Катей, в том самом парке.

Глаза пульсировали болью. Сердце било по ним, пыталось пробить веки, яростно старалось вырваться из грудной клетки. Женя тихо застонал (Катя), услышал собственный стон (Катя) и медленно открыл глаза. И тут же закрыл. Свет вгрызся в мозг, вызвав новую вспышку боли (Катя). Женя поднял голову, уронил её на подушку – да, это была подушка, – попробовал поднять хотя бы одну руку, но даже не почувствовал пальцев. Он чувствовал только боль. Наружу начали прогрызаться осколки памяти. На одном из них отразились подсвеченные молнией серые глаза, на другом – изуродованное лицо. «Что с моим лицом, Жень?» Голос уже не дрожит (мы только что обнимались, стоя на коленях). Голос ослаб, но совсем скоро Катя закричит и кричать будет не от боли, а от ненависти. Ненависти к нему. К самой большой в её жизни ошибке.

– Катя, – попытался прошептать Женя, но с его губ сорвался лишь слабый хрип. Он облизнул сухие губы и предпринял ещё одну попытку.

Он произнёс её имя, и его услышали.

– С ней всё в порядке. Слышишь, парень? Цокни языком, если слышишь.

Женя не сразу понял, что такое язык. Сначала он просто стиснул зубы, прокряхтел и только потом, догадавшись, чего от него хотят, сделал краткое «цок». Звук этот почему-то напомнил ему детский сад. Там всегда было тепло, радостно, спокойно.

Чьи-то пальцы коснулись ладони Жени, а уже через секунду её накрыла чужая рука – без сомнений, мужская, женщины не могут сочетать в своих движениях грубость и нежность одновременно. Женя снова попытался открыть глаза, но всем, чего он добился, была новая вспышка боли.

– Не дёргайся, крепыш. Лучше попробуй расслабиться и полежи, пока есть такая возможность. С Катей твоей всё хорошо, она рядышком, в другой комнате. Они обе в той комнате.

Обе… Их же было двое? Женя помнил только Катю, только их борьбу на передних сидениях, теперь он вспоминал каждое слово, которое выплюнул в адрес того, кого считал любимой. Но их не могло быть только двое, с ними был кто-то ещё – вроде бы, Рэндж. Ярко-оранжевые глаза чётко отпечатались в памяти. Они втроём сели во внедорожник, покинули Чистку (Частилище? Страшилище?) и ехали по шоссе: он с Катей впереди, Рэндж – сзади. Да, именно так всё и было.

Два родителя и их общий ребёнок.

– Я не знаю, Катя это та, что со светлыми волосами или с тёмными, но могу сказать, что с ними обеими всё хорошо. Я положил тебя отдельно, потому что…ты единственный, кто был на ногах…и смог добраться сюда сам.

Женя вспомнил тяжёлый запах пороха, который ворвался в грудь после первого выстрела. Жёлтый автобус, вкус асфальта на губах, красные волосы, седые волосы, шум мотора мотоцикла, открывающиеся двери, вкус больничных плит на губах, мужской голос, свой голос, кровь, кровь, кровь…и нигде не было Рэнджа. Они оставили его умирать, бросили как самые настоящие предатели.

– Я… – Воздух поцарапал стенки пересушенного горла. Женя глубоко вдохнул и сморщился от боли, по горлу кто-то будто провёл наждачкой. – Воды. Дайте воды.

Мужская рука исчезла с его ладони. Послышались удаляющиеся шаги, приближающиеся, и уже через несколько секунд сильная рука взяла голову Жени и слегка приподняла. Когда он прочувствовал нагубах холод керамики (кружка, это кружка), то тут же начал пить, не захлёбываясь лишь потому, что кто-то иногда убирал кружку на секунду-другую.

Никогда в жизни обычная вода не казалась такой вкусной.

– Пока хватит. – Обладатель приятного баса опустил голову, отнёс кружку куда-то в другой уголок темноты (Женя представил, что они находятся в кристально белой палате, какие всегда показывают в фильмах) и вернулся к кровати. Снова сел на её краешек, снова накрыл Женину ладонь своей. – Меня зовут Артём Валерьевич, крепыш, но можешь называть меня, как душе угодно. Ты находишься в Пушкинской больнице, твои друзья тоже. Не знаю, помнишь ли ты, как сам дошёл до сюда, но могу сказать, что я здорово пугался каждый раз, когда ты падал. Крепкий парень ты, слышишь? Другой на твоём месте уже бы давно концы двинул.

Драки. Бесчисленные синяки на теле. На мне всё заживает как на собаке, подумал Женя. Меня будто постоянно подшивают.

– Лучше не пытайся самостоятельно поднять голову или вообще как-то пошевелиться. Вы втроём потеряли так много крови, что и гематогенки всего мира вас бы вряд ли спасли. У девушек четвёртая группа, им повезло, а вот с твоей второй положительной пришлось повозиться. Можешь сказать спасибо донорам; если бы не они, ты б сейчас не просил воды. Уже можешь открыть глаза?

Женя с трудом поднял веки, тут же сощурился от яркого света, но уже вскоре смог нормально раскрыть глаза.

– Ну здравствуй, крепыш.

Женя лежал спиной на кровати, а голова его находилась на двух, положенных друг на друга подушках, так что он видел всё своё тело, не поднимая головы. Одеяло лежало на бёдрах, скрывая ноги, а вот торс оставался неприкрытым. И снова бинты. Их Женя узнал сразу, как только взгляд упал на белые полосы, что сдерживали мышцы. Но больше всего Женю испугало другое. Сердце пропустило один удар, когда глаза зацепились за прозрачные трубки, которые подобно змеям обволокли руки. На правой было всего две, а вот на левой тонкие змеи впивались в кожу прямо на сгибе руки. Женя видел, как что-то омерзительно красное медленно текло по туловищу одной из змей прямо в его руку. Кровь, подумал он. В меня вкачивают кровь. Чужую, донорскую кровь.

Только потом он посмотрел на мужчину, который представился Артёмом Валерьевичем. Яркий свет ламп отражался от добрых, по-настоящему добрых карих глаз. Такой же взгляд Женя видел и у Елены Николаевны – его преподавательницы по английскому языку, единственного человека, который не пытался его как-то унизить и которому он был благодарен. Этим глазам хотелось поверить…но Женя не поверил, а продолжил осматривать Артёма Валерьевича. На нём был надет белый врачебный халат, под ним – клетчатая рубашка, показывающая либо отличный вкус владельца, либо ужасный. Нижняя половина лица заросла бородой, перемешивающейся двумя цветами – чёрным и белым. Седых волос было намного больше, так что не приходилось догадываться, что уже через год совсем не останется тёмных. Хоть Женя и смотрел на Артёма Валерьевича фронтально, он всё равно увидел причёску, и почему-то именно она запомнилась ему больше всего в образе спасшего его мужчины. Чёрные волосы, которые активно захватывала седина, аккуратными волнами стелились к затылку, будто ветер резко подул на них, и сами они замерли, остановились во времени.

Женя вернулся к глазам. К глазам, что были того же оттенка карего, что и у него. Невероятно добрые, а потому подозрительные. Слишком, слишком открытые для такого жестокого мира.

– Где Катя?

Мужчина, представившийся Артёмом Валерьевичем, лишь улыбнулся.

– Я ж тебе уже сказал: с ней всё в порядке, она в соседней комнате.

– А…у неё…чёрт… – Женя скривился от боли. По стенкам горла кто-то словно водил черенком от лопаты. Водил и постукивал. – Какое у неё состояние? Лучше, чем у меня?

Зрачки карих глаз на мгновение метнулись в верхний левый угол, но мгновения этого хватило, чтобы всё внутри успело сжаться от испуга. Какое-то время палату заполняла тишина, разбавляемая жужжанием ламп. Долгое время. Секунды превращались в минуты, минуты – в вечность. Женя уже решил повторить свой вопрос, когда услышал ответ:

– С ней всё в порядке.

И всё. Пять простых слов, после которых губы, окружённые бородой, еле заметно поджались. Глаза Артёма Валерьевича всё так же сияли добротой, даже искренностью, но сейчас в них промелькнуло что-то ещё, что-то похожее на…

– Я должен её увидеть, – Женя попытался поднять голову, но она тут же рухнула на подушку, разорвав затылок болью. Он предпринял ещё одну попытку, смог приподняться на локте, но чужие руки легли на его грудь и с нетерпящей возражений силой опустили вниз. Женю прижали к кровати совсем как маленького мальчика, которому доктор устал повторять, что лежать нужно на спине.

– Послушай меня, братец, я фигни не скажу. Твои ноги ещё не готовы к тому, чтобы на них вставали. У тебя трещины в берцовых костях, слава Богу, не переломы.

– Но я же… я же дошёл до сюда.

– Да, и прошёл бы ещё пол-Европы, а потом слёг где-нибудь в Париже. Если хочешь полностью выздороветь, прислушивайся к моим советам, хорошо? Мне хочется верить, что от моей квалификации ещё что-то осталось.

– Катя. – Женя схватил руками воздух, впился локтем в матрас и снова упал на него, так и не поднявшись. – Приведите сюда Катю. Нам надо поговорить.

– Господи, какой неугомонный. – Артём Валерьевич встал, не спеша, медленным шагом дошёл до тумбочки, что стояла в противоположном углу палаты, и взял в свои пальцы что-то тонкое, что-то такое, что никак не могли различить глаза Жени. – Я готов хоть тысячу раз повторить, что с Катей всё хорошо, но ты, смотрю, всё равно не поверишь, пока не увидишь.

И только когда он подошёл совсем близко, в его руках показался небольшой шприц, наполненный полупрозрачной жидкостью. Женя поднял руки (насколько смог), почти выбил из пальцев шприц, но…руки Жени скорее походили на еле управляемые плети, пришитые к телу, чем на обычные человеческие руки. Их с лёгкостью прижали обратно к кровати, и уже через секунду в одну из вен вошла игла. «Как комарик укусит, – почему-то вспомнил Женя. Больно не будет, малыш, это как комарик укусит, ты даже не почувствуешь».

Вот только он всегда чувствовал. Комарики выдавались аномально большими.

– Поспи немного, – Артём Валерьевич убрал иглу и взглянул в пока ещё открытые глаза Жени. – С твоей Катей всё хорошо, крепыш. Не переживай ты так сильно. Судя по всему, ты её очень любишь.

Это были последние слова, которые Женя услышал перед наступлением темноты.

Ты её очень любишь.

* * *

Последующие дни смешались в один сплошной кошмар.

Вспышки света, тянущиеся по рукам трубки, боль; вспышки света, тянущиеся по рукам трубки, боль; вспышки света, тянущиеся по рукам трубки, боль. Женя на пару секунд вырывался в реальность, после чего его мгновенно захватывали серые, подсвеченные молнией глаза.

Всё кончено.

Ты стал моей самой…

…большой…

…ошибкой.

Мир был слишком ярким, будто свет излучался из молекул воздуха и желал впиться Жене в глаза, высосать их, а затем мозг. Голову сжимали в невидимых тисках: кто-то время от времени ослаблял давление, а потом усиливал его так, что хотелось выть от боли.

Но Женя мог лишь тихо стонать и просить, жалобно просить воды.

Время перестало иметь значение. Секунды растворялись в пространстве, облепляя тело и мешая ему двигаться. Ничего не было реальным, всё напоминало сон – кошмарный сон, который никак не кончался, – и только боль была НАСТОЯЩЕЙ. Женя чувствовал её, когда спал, когда пытался встать с кровати и когда его силой укладывали обратно; когда мужской голос над ним что-то говорил и когда губы его уставали произносить «Катя». Женя видел её призрак во снах, слышал слова, произносимые ею, чувствовал её, как чувствовал ночью в номере гостиницы. И каждый раз он просыпался без неё, в окружении холодного яркого света и утыканный разными, словно высасывающими жизнь трубками.

Только боль была настоящей. Уж она не бросала сознание ни на секунду.

Дни и ночи утонули в безжалостном свете слишком уж ярких ламп. Вроде бы Женя просил их выключить, и тогда действительно в палате становилось темнее, но всё равно приходило время, когда звёзды вспыхивали, а глазные яблоки начинали плавиться, пока на фоне кто-то кричал. Иногда над головой плавали карие глаза, доктор (это доктор?) что-то говорил, Женя ему что-то отвечал, но думал в эти моменты он всегда о серых глазах, радужки которых отражали молнию.

Всё кончено.

Ты стал моей самой большой…

…ошибкой?

Несколько раз Женя чуть не захлебнулся собственной рвотой, кто-то переворачивал его, на мгновение перед глазами появлялся тазик, а потом весь организм выворачивало наружу, и становилось так больно… всё внутри сжималось до маленького кусочка.

Но даже в эти моменты голову не покидали серые глаза.

Иногда снились сны, но все они были обрывистыми, блеклыми, самым ярким цветом в них был серый. В некоторых из них Женя покидал свой дом – house, но точно не home, – слышал крик матери, и когда её голос уже заполнял собой весь мир, он начинал бежать, но дом всё так же оставался за спиной, словно догонял его, не хотел отпускать. В некоторых снах Женя катался по льду на подошвах кроссовок. Слышался треск, под ногами пропадала земля, и через секунду леденящая вода вгрызалась в кости, парализуя мышцы. Сколько бы Женя ни барахтался, он всё равно шёл ко дну…а потом просыпался, и его испепелял яркий свет. В некоторых снах были лишь образы и чувства, в некоторых снах была лишь кровь, весь сон состояли из крови, вытекающей отовсюду: из ноги, из носа, из простреленной головы, из ран на лице, которое больше никогда не будет красивым. Кошмары прокрадывались под кожей, вызывая мурашки, и штурмовали мозг. Иногда в темноте Женя слышал выстрела – тогда он опять просыпался, втягивая через ноздри тяжёлый запах пороха. Лучше всего удавалось поспать, когда лампы выключали, и вот в те моменты – хоть и ненадолго – боль слегка притуплялась, но не уходила полностью. Звёзды вспыхивали вновь, боль возвращалась с новыми силами, и только одно оставалось неизменным – Катины глаза, что навечно отпечатались в памяти. Они были в каждом сне, пусть и оставались незаметными: серые глаза проглядывали из-под кромки трескающегося льда, серые глаза сияли в уличных фонарях, стоящих у самого house, серые глаза были везде и в то же время нигде.

Жене удавалось вырываться в реальность, но с каждым разом кошмары забирали его всё быстрее.

Он плохо помнил, чем его кормили. Артём Валерьевич, мужчина в чистом докторском халате, время от времени запихивал в его рот ложку чего-то безвкусного, вязкого, заставлял Женю жевать, глотать, и он глотал, хотя понимал, что совсем скоро выблюет всё обратно. Та же проблема была и с водой – стоило ей только появиться в организме, как всё внутри начинало сжиматься. Боль возвращалась. Она всегда была верной подругой Жени, а сейчас и вовсе целовалась с ним взасос и не желала отлипать. Она впивала в его мышцы ногти и смыкала на костях зубы, заливаясь в безумном хохоте.

А он… он думал о Кате, когда мог думать.

Поднимали его только по просьбе сходить в туалет. Мужчина уходил, и через какое-то время Женю аккуратно хватали, приподнимали с кровати и медленно ставили на ноги… на ногу – левая была в гипсе. Где-то вдали раздавался женский голос, но не Катин, нет. Женя видел мелькающие перед собой тёмно-зелёные глаза и не замечал их. Видел карие и также не замечал их. Только серые. Только серые глаза заполняли его сознание.

Лучше всего Женя помнил, как пытался пробиться к Кате. Он убеждал всех, кто его окружал – по-настоящему или нет, – что ему НЕОБХОДИМО увидеть Катю, что он ОБЯЗАН увидеть её. Несколько раз он вырывал трубки из рук, несколько раз он падал на пол, после чего его накрывала капельница. Он кричал подобно сумасшедшему, не следя за словами, которые вылетали изо рта. Он плакал подобно голодному младенцу, когда его поднимали с пола и укладывали обратно в кровать, а потом продолжались кошмары, и о плакал снова.

Боль разрывала его как снаружи, так и изнутри.

Очень редко Женя просыпался один, когда в палате никого не было. Искусственные звёзды всё так же безжалостно сияли, их жужжание пробирало до самых костей, больше всего в мире хотелось вырваться отсюда и убежать далеко-далеко вместе с Катей…и Рэнджом. Он же ещё оставил Рэнджа. Поступок Жени ничем не отличался от поступка предателя, так ведь? Но он не хотел бросать Рэнджа. Просто…

…просто…

…он бросил его.

Иногда Женя, просыпаясь в палате один, с трудом, но доползал до той самой двери, куда его ни разу не отводили и за которой должна быть Катя. Он полз к этой двери, пропахивая лицом пол, губы его собирали грязь. Наполовину перебинтованный, с тянущейся позади капельницей, длинный скелет полз по полу и жалобно стонал, то ли рыдая, то ли захлёбываясь. В этой картине не было ничего красивого – только ужас, страх и боль, которая не отступала ни на секунду.

Женя жил в кошмаре тринадцать дней, моля Бога о том, чтобы он избавил его от страданий.

* * *

16 июля Женя услышал чирикание птичек.

Он проснулся именно от него и сразу заметил, что мир вокруг кардинально изменился. Во-первых, его не пытались сжечь лампы. Они почему-то был выключены, но в палате всё равно хватало света. Приятного, солнечного света. Женя поднял голову – на это он уже был способен – и впервые осмотрелся вокруг трезвыми, незатуманенными глазами. Может, его наконец-то избавили от каких-то препаратов, а потому всё окружение казалось новым, совсем незнакомым.

Оказывается, всё это время за кроватью, на которой лежал Женя, было окно. Сквозь него в палату проникали нежные тёплые лучи, освещая её как заваленный хламом чердак в загородном доме. И там было небо. Господи, небо! Чистое, голубое, без единого облачка! Женя приподнялся на локте и завороженно посмотрел на голубую синеву, что простиралась в далёкую даль прямо за окном. Оно было слегка приоткрыто – совсем чуть-чуть, – но этого хватило, чтобы Женя почувствовал подкрадывающийся свежий воздух. Полной грудью он вдохнул его. Выдохнул. Снова вдохнул – на этот раз медленнее, наслаждаясь тем, как свежесть заполняет его целиком – и спокойно выдохнул. Снаружи были видны верхушки деревьев – яркие, зелёные, пестрящие летним настроением.

И чирикали птички. Наверное, именно от этого у Жени на лице расплылась пусть и глупая, но невероятно искренняя улыбка. В окружении бинтов и под уставшими глазами она прямо-таки сияла теплом.

А потом он вспомнил про Катю. И про Рэнджа. Он вспомнил всё, вплоть до прохождения по салону автобуса с красновласым проводником: подсвеченные молнией глаза, его медальон, который Катя подарила и выкинула в тот же день; её медальон, который блеснул в руке чужого человека, одного из тех, чьи волосы горели пламенем. Вот так, получается. Они укрепили свою связь с помощью медальонов, а потом сами же оборвали ей на передних сидениях внедорожника, крича друг на друга и избивая…друг друга.

Любовь?

Безумно странная любовь.

Женя оглядел свою комнату, впервые видя её с трезвым рассудком. Из мебели в ней были лишь кровать и тумбочка, стоящая в самом углу. Рядом с ней находилась дверь, ведущая в небольшую комнатку, называемую туалетом. Что там происходило, Женя помнил плохо. Только сейчас, этим утром, его голову перестал застилать туман.

Была и другая дверь, к которой Женя полз каждый раз, когда ему удавалось сбросить себя с кровати. За этой дверью, такой же белой как и стены, должна быть Катя. Женя чувствовал её, ощущал её, пусть и не до конца это понимал. В палату входили именно через эту дверь, именно через неё появлялись карие и тёмно-зелёные глаза. А его туда не пускали. Будто он не заслуживал того, чтобы увидеться с Катей.

Женя аккуратно перевернулся, упёрся руками в матрас и медленно их разогнул, поднявшись не несколько десятков сантиметров. Боль, слава Богу, отступала. Она до сих пор клубилась в мышцах, костях, в каждой клетке тела, но уже не так сильно, как в первые дни. Тогда Жене казалось, что его пытал сам Сатана.

Аккуратно, с несвойственной подросткам медлительностью Женя опустил ноги на пол, и только когда бинт коснулся линолеума, он понял, что не сможет подняться, даже если приложит все силы. На одной ноге он, конечно, допрыгает до двери, он, наверное, допрыгает на неё и до Эвереста, если Катя будет там. Но Женя сомневался, что сможет не то что удержаться на одной ноге, а вообще встать. Снова падение, пусть и под чирикание птичек.

– Ладно, – он вцепился в матрас, глубоко вдохнул, разжал пальцы. – Я смогу. Тут всего пара шагов.

Женя взялся за изголовье кровати, уже собрался подняться, как увидел прислонённые к стене костыли. Тёмно-бордовые, покрытые лаком, будто только-только их забрали из магазина. Они стояли так близко, что до них запросто можно было дотянуться рукой, если прислониться к изголовью кровати грудной клеткой. А сверху на одном из них лежал маленький листочек, на котором что-то было написано. Солнечные лучи падали прямо на размашистые буквы.

Женя подтянул себя к изголовью, только сейчас заметив, что руки его освобождены от трубок, катетеров, а рядом нет капельницы. Он полностью вытянулся на кровати и дотянулся до костылей, но сначала взял записку. Поднёс её к глазам. Прочитал:

«Это тебе, крепыш. Чтоб ты опять не полз к двери».

Женя слегка улыбнулся. Он отложил записку в сторону, дотянулся до костылей, по одному притянул их к кровати и, сунув каждый подмышку, начал подниматься. Несколько раз он плюхался обратно на кровать, но потом, через пару минут, с горем пополам смог встать и удержать равновесие.

– Вот так. Я снова хожу.

Он направился к двери, к которой полз бессчётное количество раз. Вокруг было так тихо, что звук соприкосновения костылей с полом казался слишком уж громким. Медленно, но верно палату пересекал высокий парень, и силуэт его чётко очерчивали проникающие через окно мягкие солнечные лучи. Женя давно их не видел, очень давно. Наверное, именно поэтому настроение слегка приподнялось, хотя ничего ещё не произошло – просто солнышко показалось над Петербургом.

Над пустым, мёртвым Петербургом.

Женя достиг двери, прижал один костыль к себе, опёрся на другой, схватился за ручку и опустил вниз. Дверь покорно открылась.

И там пол устилал такой же приятный солнечный свет.

Костыли вновь упёрлись в подмышки. Женя вошёл в комнату, в которой, по его разумению, должна находить Катя. Но всем, что он нашёл, были лишённые матрасов кровати – полностью оголённые, больше похоже на экзоскелеты, – расставленные у стен… нет, вернее, брошенные у стен: одна кровать заходила на другую, некоторые и вовсе стояли на ребре.

Именно в тот момент в сердце Жени закралась тревога. Даже солнечный свет не помогал спрятать её.

Комната, не считая разбросанных, обнажённых кроватей, была пуста. В воздухе плавали маленькие пылинки, купаясь в лучах тёплого солнца, решившего покорить собой весь день. Здесь тоже окна были чуть приоткрыты, так что при каждом вдохе лёгкие наполнялись свежестью. Погода была просто шикарной, но всё равно…

Всё равно тревога не отступала.

Кати здесь нет. Нет в той комнате, про которую говорил Артём Валерьевич.

– Паталогические лжецы. – Женя сжал костыли так, что костяшки пальцев разом побелели.

Он увидел ещё одну дверь, ничем не отличающуюся от той, что вела из палаты, и направился к ней, стуча костылями по полу. Через несколько секунд пальцы Жени коснулись ручки, замерли, после чего крепко схватились за неё.

Тревога внутри нарастала.

Дверь без скрипа открылась, будто кто-то с помощью регулятора громкости отключил все в мире звуки, оставив лишь пение радостных, безумно радостных птиц. Перед Женей предстала часть коридора, пол которого был выложен из белых-белых плит. И свет за дверью был намного темнее. Казалось, солнечные лучи боялись покидать комнату, ютились в ней, в то время как в коридоре царствовал полумрак. Один шаг, и свет останется за спиной. А впереди встретит темнота, разбавляемая слабыми, равнодушными лучами.

Женя вышел из тёплого солнечного света и вошёл в холодный.

Как только нога коснулась белого кафеля, птицы за плечами смолкли.

Воздух наполнился тишиной.

Коридор простирался далеко вперёд и далеко назад, в обоих его концах было по окну, сквозь которые внутрь заглядывали редкие лучи. Может, эта часть здания просто находится не на солнечной стороне, подумал Женя. А может, солнечному свету не захотелось вливаться в этот коридор, потому что в нём веяло холодом. И не потому, что где-то мог быть сквозняк; холод витал в воздухе, он рождался в воздухе и проникал под кожу, пытаясь добраться до самых костей. Наверное, именно так чувствуешь себя на кладбище глубокой ночью: сердце время от времени пропускает удары, мороз сковывает мышцы, тьма поглощает свет с каждым следующим шагом.

Женя сразу вспомнил коридор той больницы, в которой он очнулся после того, как его избили. Те же тянущиеся вдаль стены, та же тишина и та же пустота. Тогда он вышагивал по коридору на своих двоих, ещё не зная, что случилось с миром, а чуть распахнутые двери казались ему приоткрытыми пастями чудовищных тварей, из мрака которых выглядывали глаза погибших. Страх… страх вселялся в него с каждым вдохом в той самой больнице. И вселялся сейчас. Только здесь двери были закрыты, они не оставляли меж собой и стеной тёмную щель, в которой мог прятаться кто угодно. И только одна дверь была слегка приоткрыта, из неё в коридор выливалась тоненькая полосочка тёплого света, сильно контрастирующего с окружающим холодом. Дверь эта находилась в другой части коридора, за поворотом, освещённым еле проникающими внутрь солнечными лучами. Женя не думал, он сразу направился к приоткрытой двери. Её и костыли разделяло около ста двадцати метров.

Через какое-то время Женя услышал эхо собственного, тяжёлого дыхания. Он смотрел на маленькое окошко, висевшее вдали, а стены коридора тем временем оттаскивали его всё дальше и дальше. Женя начал двигать костылями быстрее, но коридор словно во сне лишь удлинялся, пока дорожка из белых плит проносилась под ногами. За спиной открывались двери. Одна за другой, одна за другой они распахивали врата в потусторонние миры, чужие голоса долетали до ушей, тени сгущались над головой, за плечами, по разные стороны и вот уже подкрадывались, были совсем близко.

Женя побежал на костылях, не замечая боли в правой ноге.

Даже тот солнечный свет, что пробился сюда, неминуемо мерк. Голоса становились громче, ветер чужого шёпота касался спины холодными пальцами, заставляя волосы на загривке вставать дыбом. Холод дрожал под кожей. Всё дрожал под кожей. Потолок стремился к полу, стены вытягивались словно резина, весь мир захватывала тьма, и только узкая полоска света, льющаяся из приоткрытой двери, оставалась яркой. Чужие силуэты касались костылей, кто-то пытался их вырвать, подставлял фантомный подножки, но Женя продолжал бежать, стискивая зубы от боли и страха.

Пустые больничные коридоры пахнут смертью.

Наконец он вцепился в дверную ручку и со скоростью рыси нырнул в проём, оставив один костыли в коридоре. Заметил он это лишь тогда, когда услышал захлопнувшуюся дверь, но даже не подумал разворачиваться; тьма осталась позади, а его самого встретил тёплый, приятный свет.

И Влада. Первой он увидел Владу.

Перед ним, шагах в пяти, за круглым столом, накрытым различными пряностями, сидели молодая девушка, больше похожая на скелет, обтянутый кожей, и бородатый мужчина с зачёсанными назад волосами. Голову Влады затянули бинтами, половину волос состригли, другу половину лишь укоротили, сделав некое подобие неаккуратного каре. На левой руке Женя смог разглядеть катетер, почему-то именно на него падал один из солнечных лучей. А глаза… тёмно-зелёные глаза смотрели одновременно и с испугом, и с нескрываемым облегчением.

Женя опёрся на оставшийся костыль, облизал губы, уже собрался заговорить, но не сказал и слова. Он просто переводил взгляд с Влады на Артёма Валерьевича, на их руки, замершие в моменте накладывания еды, а потом вновь смотрел на каждого из них по-отдельности.

Первой очнулась Влада. Она отложила крекеры, которые держала в руке, и посмотрела на Женю, потом на другого, более крупного мужчину.

– Я же говорила, что не надо было оставлять костыли. Я бы его сама сопроводила, он так, бедный, сюда бежал, что мог ещё что-нибудь себе сломать. – Она встала из-за стола, подошла к Жене, обвела его взглядом (она кажется бодрой), открыла дверь и через пару секунд принесла второй костыль, вручив его хозяину.

– Это, по-моему, твоё. – Их взгляды встретились, и на мгновение оба замолчали, но мгновение это быстро прошло. – Присаживайся, мы как раз только начали завтракать. Завтраком это, конечно, назвать сложно, но у большинства продуктов срок годности ещё держится, поэтому готовим, что можем. Садись с нами, мы тебе всё расскажем. Я уже по глазам вижу, что у тебя куча вопросов.

Женя не сдвинулся с места. Он опирался теперь уже на два костыля и молча смотрел на Владу. Казалось, с новой стрижкой она стала другим человеком.

– Где Катя?

Один простой вопрос. Он без труда сорвался с губ, но именно этот вопрос не давал Жене покоя с самого начала больничного кошмара. Где Катя? Где та женщина, которая совмещала в себе грацию принцессы и свирепость дикарки, от вида которой даже у самого отъявленного хищника всё внутри бы сжалось? Где та женщина, в которую он, Евгений Бравцев, позорище семьи, влюбился без памяти и в то же время чувствовал, как её ногти впивались в его плоть глубже и глубже? Где эта женщина? Почему он никак не может её найти? И почему она не сидит за этим столом? Катя наверняка бы сразу пришла к Жене – если не посидеть рядышком и поговорить, то уж плюнуть в лицо точно. Такова была её натура.

– Где она? Я. Хочу. Знать.

Губы Влады чуть дрогнули. Мышцы лица напряглись, но ни одного слова она так и не произнесла. Жене это не понравилось, чертовски не понравилось. Он почувствовал, как внутри растёт напряжение, как оно пытается вырваться наружу, раздвинуть кости, и пытался сдержать этот напор. Воздух в его лёгких тяжелел. Каждый следующий вдох становился тяжелее каждого следующего выдоха.

Женя ещё сильнее сжал костыли и повторил вопрос:

– Где Катя?

Артём Валерьевич попытался встать из-за стола, но что-то заставило его передумать и не подниматься. За окнами как ни в чём не бывало чирикали птички, солнечный свет устилал пол золотым ковром, и среди всей этой красоты стоял Женя, чувствуя, как густая тьма разрастается глубоко в груди. Он продолжал смотреть на Владу и…в какой-то момент… в какой-то момент он узнал этот взгляд. Точно так же на него смотрела Елена Николаевна, лучшая учительница в мире. Смотрела перед тем, как сообщить ему о смерти отца. «Женя, твой папа… я даже не знаю, как тебе такое сказать… в общем, его больше н…». И взгляд такой же, и выражение лица. Они с Владой были неотличимы. Им обеим предстояло сделать одно и то же.

Женя не вытерпел и приблизился к Владе вплотную, еле удержавшись на костылях. Болели подмышки, болели руки, болело всё тело, но ни одна боль не могла перекрыть сгущающуюся внутри тьму.

– Скажи. Не молчи! Где Катя? Где она?

Влада бережно коснулась локтя Жени, потом положила ладонь на его плечо. Слегка сжала. Разжала. Отвела взгляд.

– Ну думала, что будет так тяжело. Чёрт… – Она быстро посмотрела на Артёма Валерьевича и вновь повернулась. – Я… я ничего не буду говорить, просто отведу тебя к ней. Ты… ну, сам всё увидишь. Артём Валерьевич хочет, чтобы ты потом рассказал ему, что произошло, и думаю…

– Отведи меня.

Влада замолчала, продолжая тяжело дышать. Через какое-то время она кивнула, взялась за ручку двери, уже собралась опустить её, но остановилась.

– Тебе нужна помощь? То есть, я могу взять половину твоего веса на себя, как ты мне помогал, помнишь?

– Я справлюсь. Веди меня к Кате.

Влада с неохотой открыла дверь, и холодный свет коридора тут же лёг ей на лицо. Женя ступил на белые плиты.

Белые плиты злобно зашипели.

Вдвоём они двинулись вдоль коридора, каждый смотря себе под ноги, не осмеливаясь посмотреть друг другу в глаза. Женя заметил, как Влада, пытаясь сделать это незаметно, вытерла сорвавшуюся слезинку. Её губы были плотно сжаты – в противном случае они бы задрожали.

Так же как Катины губы. Её губы – единственные, неповторимые, таких в мире больше не найти, ни у кого не будет разреза меж губ прекраснее, чем у Кати, эти поднимающиеся вверх уголки, медленные движения, медленные, невероятно плавные, мокрые…

А теперь вспомни её лицо.

И в голове всплыло лицо урода. Женя тут же попытался отогнать этот образ, но он лишь сильнее вспыхнул, подчеркнув все детали. Разбитые в кровь губы, в которых не было ничего красивого, только ужасная слизистая, двигавшаяся, когда Катя что-нибудь говорила. Ободранная кожа на лбу, над глазом, рассечённая бровь, обезумевшие глаза, синяки от чужих пальцев на шее, подсвеченные молнией серые радужки, уродство, уродство, уродство. Красота утонула в крови, стекавшей по обезображенному, искалеченному лицу.

– Пойдём быстрее. – Женя обратился к Владе, только сейчас обратив внимание на своё тяжёлое дыхание. – Давай ускоримся.

Влада зашагала быстрее, то и дело оглядываясь, проверяя, поспевают ли за ней стучащие костыли. Она могла вслушиваться в тяжёлое дыхание за спиной, но предпочла довериться глазам больше, чем ушам. Пусть их и пощипывало, а мир терял контуры в подступающих слезах.

– Ты только не пугайся, ладно? – Их взгляды вновь встретились, на этот раз подольше. – Катя… ну, тебе может не понравится, как это всё выглядит. Если хочешь, можем остановиться, я тебе просто расскажу, что происходит, и пойдём обратно. Тебе не обязательно видеть её, Жень.

– Я хочу её видеть. И я её увижу.

В ответ он ничего не услышал. До него доносился лишь слабый шёпот из-за закрытых дверей, которые, конечно же, никто не открывал, когда он сам бежало по коридору, еле касаясь костылями пола. Женя ощущал прокрадывающийся в щелях ветерок, ощущал его покрытой мурашками кожей, чувствовал, как что-то мерзкое обволакивает его кости и пытается закрасться в голову. Не губы, а кровавые мешки… Не лицо, а маска чудовища… Не мужчина, а самая большая ошибка.

Моя самая большая ошибка.

– Пришли. – Влада остановилась около белой двери, ничем не отличающейся от всех остальных. Выше уровня глаз на ней когда-то висела табличка, но теперь здесь был лишь более светлый прямоугольник.

И почему-то от сорванной таблички Жене стало ещё страшнее.

Влада опустила ручку вниз, открыла дверь, и та медленно отвелась в сторону, будто не желала впускать внутрь гостей. Раздался короткий писк. Небольшая пауза. Писк повторился, за ним ещё один, а потом и ещё один. Женя сразу же узнал этот звук: в фильмах его часто любили использовать.

Вот только обычно после него шёл долгий, нескончаемый писк.

Влада вошла в небольшую комнатку, отойдя в сторону, позволяя зайти Жене. Но он остался стоять на пороге. Ему всё было видно ещё оттуда. Кисти перестали сжимать костыли, пальцы расслабились, а руки свободно повисли в воздухе, так что Женя мог упасть в любой момент, стоило ему лишь наклониться влево или вправо.

Но он замер как камень. Челюсть отвисла, губы дрогнули, а воздух сжал лёгкие, когда сердце пропустило удар.

В четырёх стенах, на одноместной кровати, занимавшей почти половину комнаты, на спине лежала Катя. Её светло-золотистые волосы, которые щекотали Жене кожу во время секса, ластились по плечам и светло-зелёной пижаме в голубой горошек. С лица смыли кровь, но нанесённые Кате шрамы… Господи, они превратили её лицо в жертву хирурга-маньяка. Но не это было самым ужасным, и даже не громадные аппараты, стоящие рядом с кроватью подобно посланникам смерти. Не тянущиеся по телу узкие и широкие трубки приводили в ужас: некоторые из них уходили под кожу на руках, одни, сплетаясь, уходили в ноздри. Всё это Женя заметил в первые секунды.

Страх завладел им, когда он заметил солнечные лучи. Яркий свет ложился Кате на лицо, но ни одна мышца не приходила в движение. Словно на кровати лежал покойник.

– Она в коме, – робко сказала Влада. – Серьёзные повреждения мозга, там… ну, в общем, даже если она выживет, то… сам понимаешь. Она уже не будет прежней.

Женя с трудом втягивал воздух и смотрел на полуживой труп, утыканный трубками.

Как они там говорили? Надежда – это огонь, согревающий нас?

В конце погаснет и самый яркий огонь.

Останется лишь пепел.

7 сентября 2020 г. – 30 марта 2021 г.

Благодарности

А теперь, дорогой читатель, позволь мне с тобой пооткровенничать. Только что ты прошёл немалый путь в вымышленном мире, и я хочу выразить благодарность тем, кто напрямую или косвенно помог мне в том, чтобы дать тебе, дорогой читатель, возможность окунуться во вселенную «Слишком живых звёзд».

В первую очередь я благодарю детскую больницу им. К. А. Раухфуса, а именно – ЛОР-отделение, в которое я и попал после перелома носа. К сожалению, я не запомнил и в дальнейшем не смог найти фамилии людей, что заботились обо мне те полторы недели, которые я провёл в стенах больницы. Но я запомнил имя хирурга, «починившего» мой нос – Роман. Я до сих пор помню его добрые смеющиеся глаза, что сияли над маской, и его смех после моей шутки, когда анестезиолог готовил меня к наркозу. Я чувствовал профессионализм в этих людях и был спокоен: доктора словно излучали уверенность, довериться им было совсем не страшно, а медсёстры… медсёстры, скорее, лечили душу своей красотой и заботой, хотя и не забывали про больные уколы (каждый вечер мио ягодицы истошно выли).

Наверное, я ещё долго не забуду одну медсестру, которой пришлось терпеть мой «отходняк» от наркоза. Когда мир начал вгрызаться в мой мозг яркими лампами, их заслонили очень большие красивые глаза (вроде голубые). Я сказал той медсестре, что она безумно красива, и услышал смущённый смех – это я тоже хорошо помню. В течение какого-то времени – пока я не стал соображать, что говорю – я задавал только два вопроса: «Где Катя?» и «С Катей всё хорошо?» А медсестра с большими красивыми глазами была рядом и успокаивала мен словно мама, сидящая рядом с заболевшим сыном.

Я ещё раз хочу выразить свою благодарность детской больнице им. К. А. Раухфуса: ЛОР-отделению, всему персоналу отделения, хирургу Роману и той медсестре с большими и очень красивыми глазами.

Отдельное спасибо всем ребятам с моего взвода, к кому я обращался с совершенно разными вопросами, касающихся тем, в которых я сам не разбираюсь; никто мне ни разу не отказал, все старались помочь, если я просил помощи.

Ни и не могу не сказать спасибо Деуле Николаю – моему другу, соседу по комнате и просто хорошему парню. Под конец написания книги чувствовал я себя не очень, но даже в самое отвратительное настроение Николаю удавалось развеселить меня. С ним действительно хорошо, чувствуешь себя легко, непринуждённо. Я глубоко благодарен ему за его вовремя проявленную простоту – в конце концов, если мы всё время будем душить себя тяжёлыми мыслями, то не оставим времени для наслаждения жизнью. За время написания этой книги я научился у Николая лёгкости и умению время от времени отдыхать, смеяться во весь голос и веселиться, на время забывая о серьёзных вещах.

Дмитрий Тагинцев. Я уверен, мы оба не забудем ту драку. Спасибо, что прикрыл меня собой. Ты словил несколько ударов, что предназначались мне, и кто знает, куда бы они прилетели? Возможно, именно благодаря тебе я смог дописать вторую часть «Слишком живых звёзд».

Спасибо Кате. Она служила мне музой, источником вдохновения.

Спасибо педагогу-организатору нашей роты, Завадской Нине Владимировне, которая переживала за моё здоровье больше всех после перелома носа. Наверное, именно благодаря ей я перестал врать себе, что это всего лишь ушиб, и обратился к специалисту. Её переживания тронули меня.

Спасибо следующим ютуб-каналам, размещающим песни начинающих артистов и популяризирующих их: JennyMusic, Discovering Music Club, Common Sense. Песни, что вы повстречали в путешествии с главными героями, я нашёл именно на этих каналах. Некоторые композиции вдохновляли меня на главы, рисовали в голове картинку и переносили меня прямо туда, я дышал тем воздухом, которым дышали главные герои, ощущал их чувства, и всё это благодаря песням с перечисленных выше ютуб-каналов.

Спасибо всем тем, кто не верил, кто пытался меня остановить, пусть и бессознательно. Именно из-за вас я продолжал работать. Теперь вы видите результат.

Спасибо Грегу Плитту. Ты много раз поднимал меня с колен. Покойся с миром, Легенда.

Спасибо тебе, дорогой читатель. Вместе мы пережили интересное приключение.

И в конце я благодарю себя. Молодчина, Даня. Ты проделал хорошую работу.

Я пишу послесловие 8 сентября 2021 года, спустя год после начала работы над книгой и спустя больше пяти месяцев после написания предисловия. За это время многое поменялось: я сам, аспекты моего мышления, мои вкусы, взгляды, отношения с Катей, цели и некоторые мечты. Но одного изменения не коснулись – желания донести людям, что ВОЗМОЖНО ВСЁ! И вместо красивых слов, умещённых в безупречные речевые обороты, я буду доносить это через свою историю и истории главных героев своих произведений. Любой человек поистине велик, но великим он становится только тогда, когда понимает, что жизнь у него всего одна, и пытается прожить её так, чтобы потом его историей питались как вдохновением, черпали из неё силы, а сама она становилась толчком для новых великих дел. Вот за что стоит бороться! Боритесь за свои мечты, даже когда все против вас, ведь только вы способны видеть конечный результат! Только вы видите его у себя в голове! Боритесь за желаемое и будьте благодарны тем, кто вам когда-либо помогал.

Когда-нибудь эта мадам, именуемая Удачей, улыбнётся вам, и вашей задачей будет ответить на улыбку, прижать Удачу к себе и поцеловать её так, чтобы она запомнила вас из остальных миллионов как самого лучшего.

Не бойтесь быть наглыми, бойтесь быть незамеченными.

Даниил Юлианов

Примечания

1

Собираюсь лежать у реки.

Собираюсь дать отдых глазам.

Потому что я знаю, в это время завтра

Не будет синего неба.

Я иду одинокую милю,

Там много лет я брожу.

Я медленно опускаюсь так низко.

Господи, ты не отвезёшь меня домой.

(обратно)

2

Я знаю, Дьявол придёт, когда зайдёт солнце.

муз. композиция «Devil’s Gonna Come» группы Extreme Music

(обратно)

3

Демон страха, самый приближённый дьявол к Сатане, военачальник тьмы

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть 1 Можете ещё погулять

  Глава 1 Танец среди смерти

  Глава 2 Настоящие джентльмены

  Глава 3 Чистилище

  Глава 4 Улыбайся миру назло

  Глава 5 Когда поют птицы

  Глава 6 Ночь с 25 на 26 мая

  Глава 7 Утро начинается не с кофе

  Глава 8 Хищник и хищница

  Глава 9 Небольшая просьба

  Глава 10 Тёмно-зелёные глаза текилы

  Глава 11 Жар и холод

  Глава 12 Возрождение нового Петербурга

  Глава 13 Добро пожаловать на Чистилище

  Глава 14 Расскажи мне

  Глава 15 Разделённые

  Глава 16 Целующиеся реки

  Глава 17 Мужчинам вход воспрещён

  Глава 18 Душа Виктории

  Глава 19 Обыкновенная птица

  Глава 20 Беседа с дьяволом

  Глава 21 Медальоны

  Глава 22 Ночь Алексея

  Глава 23 Шанс всё исправить

  Глава 24 Хищники и жертвы

  Орлиные крылья в сиянии луны

  Глава 25 Пепел

Благодарности

*** Примечания ***