Пять вечеров с Муслимом Магомаевым [Валерий Кичин] (fb2) читать онлайн

Валерий КИЧИН

ПЯТЬ ВЕЧЕРОВ С МУСЛИМОМ МАГОМАЕВЫМ

Муслиму Магомаеву исполнилось бы 80. Его слава теперь кажется легендой - но толпы, несущие автомобиль со своим кумиром, были в реальности.

…Двадцать лет назад мы встретились у него на даче для интервью к 60-летию кумира миллионов.

Для начала он с гордостью показал свой небольшой участок с цветами и веселыми гномами на дорожках, а потом Тамара Ильинична Синявская поила нас ароматным чаем.

Интервью вышло под рубрикой «Пять вечеров». Но газетный материал живет сутки, а беседа сегодня читается с новыми чувствами быстротечности и славы, и самой жизни.

Предлагаю ее полностью со всеми интонациями и казусами живой речи. Чтобы все это не казалось громоздким, будет сериал в пять вечеров.

Итак, август 2002-го, и мы в доме на Николиной горе, где спасается от жары звездная пара -- Муслим Магомаев и Тамара Синявская.

ВЕЧЕР ПЕРВЫЙ. МЕЖДУ МУЗАМИ

-- А где Тамара Ильинична? Я и цветочки привез...

-- Это вообще мой юбилей или ее?

-- Хорошо. Тогда для разгона вопрос ребром: не жалеете о своем выборе? Вы стажировались в Ла Скала, вас ждала карьера оперного певца, но вы отказались и предпочли "Шаланды, полные кефали". Не жалеете?

-- Если бы была вторая жизнь, единственное, что я бы изменил -- не стал бы курить. Все остальное пошло бы так же.

-- А начать вторую жизнь прямо сейчас -- слабо?

-- Уже не выйдет: курю лет сорок с лишним. Первый год не затягивался, потом один певец показал, как это делается.

-- Вы прямо из бакинского Клуба моряков попали на молодежный фестиваль в Хельсинки, где ждал вас первый большой триумф...

-- А маленькие триумфы у меня уже были в Баку. Меня там знали, я пел в правительственных концертах. Учился по классу фортепиано, но в 14 лет у меня уже был бас-баритон.

-- А как пианист вы подавали надежды?

-- Подавал. У меня растяжка до -- фа через октаву! Импровизировал хорошо. Я не нотник, которому клавир не поставишь -- играть не может. Но жалеть об этой утрате опять же не стоит.

-- После арии Фигаро во Дворце съездов вы проснулись знаменитым. А вот из воспоминаний вашего аккомпаниатора Чингиза Садыкова я узнал, что пришлось вместо до мажор петь на тон ниже -- в си бемоль мажор.

-- Интернета начитались?

-- А как же!

-- Ну, там можно прочитать и о том, как Махмуд Эсамбаев мне пощечину влепил. А что касается Фигаро... у меня ведь тогда был очень низкий голос, трудно было залезать на высокие ноты. Кому-то бог дает хорошие верхушки, кому-то насыщенный средний регистр.

-- Но из оперы вы ушли.

-- Уходил дважды. В первый раз ушел -- но стали говорить, что, мол, Магомаеву трудно, он уже не может выходить в опере. Я разозлился и вышел. Доказал самому себе, что -- могу. И ушел навсегда. А на эстраде верха не нужны. И теперь их у меня как не было, так и нет.

-- Ушли без сожаления?

-- Классика требует самодисциплины, каждодневных занятий. А я не люблю тренаж и люблю свободу.

-- Поэтому и от Большого отказались?

-- Меня бы там заставили петь советский репертуар, а я его терпеть не могу. Я рос на Пуччини, Россини, Верди и не мог бы петь Прокофьева или Щедрина, просто не понимаю, как Тамара все это сумела выучить. И не понимаю, почему Большой театр похож на подопытную студию: ставят оперу, которую сам композитор не любил, но не поют Доницетти, Беллини! В "Ла Скала" тоже экспериментируют -- но классика там не сходит со сцены.

-- Послушайте, вы в "Ла Скала" провели два сезона, бегали на спектакли, -- неужели не захотелось быть среди небожителей?

-- А чем больше бегал, тем больше понимал: не мое. Ну не дал мне бог крепких верхушек, терпения и усидчивости. В детстве я рисовал, теперь снова решил взяться за кисть, и что? Что я великого нарисовал? Написал несколько портретов и вдруг -- не хочу! Начал портрет Тамары, остались несколько мазков. И как отрезало: не могу взять в руки кисть. А в опере нельзя же за день до спектакля сказать: не хочу!

-- Вы нашли на эстраде свободу?

-- В общем, да. Поешь не под "фанеру", стараешься, чтобы сегодня песня прозвучала не так, как вчера, -- большое удовольствие! Не хочу никого судить, утверждать, что фонограмма -- это плохо. Я понимаю: новые требования, саунд должен быть приличный и все такое. Когда на сцене человек-фейерверк, бьют фонтаны и выходят слоны, мне уже без разницы -- поют там под фонограмму или живым звуком.

-- Но вы-то собирали залы без слонов!

-- Так и мизансцена другая: я перед роялем или перед оркестром. И изволь два часа петь так, чтобы не захрипеть, и голос не сел, и зритель не ушел.

-- Не развратили слоны нашу эстраду? Природа вашего успеха совсем другая, чем в гала-шоу Киркорова или Леонтьева.

-- А молодежь изменилась, она уже не хочет одиноко стоящего человека, а хочет зрелища, попрыгунчиков, балетных девочек, и чтобы все было красочно. И мне нравятся шоу Киркорова и Леонтьева. На других шоу я был, но не хочу о них говорить -- они не по мне.

-- В вашей книжке есть фото: вы в гриме Гитлера. Что это было?

-- А это мы в Ленинграде сидели и обмывали премьеру в Малеготе -- Эдита Пьеха, Броневицкий и я. И хохмили: я сообразил себе челку и усики, Эдита стала поверженной Францией, Броневицкий -- Наполеоном, и мы сделали фотку на память.

-- Открыли в себе драматическое дарование?

-- Я снимался в фильме "Низами", но не считаю это актерской работой -- играл там самого себя. Потому что никто уже не знает, каким был Низами на самом деле. А играть себя неинтересно.

-- Но ведь вы могли бы повторить карьеру любимого вами и мною Марио Ланца -- играть в кино певца.

-- Мне предлагали сценарии, но какие-то дурацкие.

-- У Ланца сценарии тоже дурацкие -- а как хорошо смотрятся!

-- "Великий Карузо" -- отличный фильм. И "Полночный поцелуй". Это настоящее музыкальное кино. А у нас почему-то всё хотели комедию. Так что я отделался, кроме "Низами", еще только двумя фильмами: "Поет Муслим Магомаев" и "До новой встречи, Муслим!". И оба про меня.

 

ВЕЧЕР ВТОРОЙ. ВРЕМЯ и БРЕМЯ

-- Вы вошли в обойму официальных артистов и пели о счастливой стране.

-- Ну-ну, что, например? Давайте считать по пальцам. И о какой счастливой стране идет речь?

-- "Мой адрес -- Советский Союз"...

-- Я это в концертах не пел, а только записал для полиэкранного фильма. Была еще песня, которая потом звучала как заставка к первому телеканалу. Я сказал Рождественскому: Роберт, надоели плаксивые песни, хочется о счастливой любви. Он ответил: это должна быть песня о любви к стране. И дал текст, который мне понравился. Там ни слова о партии, только: "если ты со мною, страна!". Далее: "Хотят ли русские войны?". "Бухенвальдский набат". "Вечер на рейде". "Малая земля", которую я до сих пор считаю прекрасной песней. И ее необязательно ассоциировать с Брежневым. Малая земля -- героическая земля. Я был там, видел этот вагон, изрешеченный, как сито, знаю о подвиге моряков, об этом написана песня -- при чем тут официоз? Но из-за таких песен я и прослыл гражданским певцом.

-- А вас это огорчает?

-- Я и не отрицаю, что многие из этих песен мне нравятся. Вот к своему юбилею подготовил вот этот комплект из 14 CD, который собираюсь вам подарить на память. Там есть отдельный диск с антивоенными песнями -- в память об отце.

-- Спасибо преогромное! Здесь что, полное собрание записей?

-- Избранное. Классика: оперные арии, романсы, неаполитанские песни -- удалось найти самую первую запись 63-го года! А здесь мюзикл: на весь диск записей не хватило, и я добавил песни из наших фильмов. А заканчивается диск знаете чем? Когда-то Пырьев задумал фильм о Дунаевском и попросил записать "Широка страна моя родная". Я записал так, как чувствовал. Но Пырьева это не устроило: он хотел, чтоб было раздумчиво, как воспоминание. В такой трактовке я эту песню не представлял, и мы распрощались. Запись, думал, давно размагнитили -- и вдруг она нашлась.

-- Этот музыкальный мир весь затонул, как Атлантида. Не жалко?

-- Конечно, жалко: масса прекрасной музыки исчезла. Особенно жаль песню "Широка страна моя родная", которую почему-то ассоциируют с тоталитарным режимом. А это просто песня о стране, где мы живем. Хотя со словами "старикам везде у нас почет" ветераны уже не согласятся.

-- А музыка может отвечать за политические конъюнктуры?

-- Нет, это точно! С музыкой странные вещи творятся -- иногда диву даешься. Года три назад мы с Тамарой хотели спеть интернациональную рождественскую песню Silent Night о рождении Христа -- нам отказали: это католическая песня.

-- Может, заодно откажемся от Баха и Гайдна?

-- И эта возникшая рознь… Я теперь, по идее, лицо кавказской национальности. Я не смог выйти в концерте памяти Бабаджаняна. Обязательно бы вышел -- но ведь потом "народ меня не поймет". Такая возникла ситуация. В Израиле был запрещен Вагнер, потому что его любил Гитлер. Джильи пел для Муссолини, Шаляпин опускался на колени перед царем -- разве от этого они перестали быть великими певцами? Все уже на коленях -- не мог же Шаляпин торчать как гвоздь! Запретов на музыку быть не может. Не хочешь -- не слушай. Как с романом Сорокина, о котором столько шума: не хочешь – нечитай. Есть анекдот: "Примите меры, у меня из окна видна женская баня!" -- "Да где же? Ничего не видно!" -- "А вы залезьте на шкаф!". Довели до того, что даже мне захотелось Сорокина прочитать!

-- А вы еще не читали?!

-- Теперь прочитаю: надо знать, отчего все так кричат. И какая там может быть порнография, если этого добра хватает по телевизору и днем и ночью.

ВЕЧЕР ТРЕТИЙ. ТЕЛЕЦ ЗЛАТОЙ

-- Почему вы исчезли с телеэкранов?

-- А то вы не знаете!

-- У меня много версий.

-- Чтобы меня крутили по телевизору, спонсор должен телевидению платить. А я не ищу спонсоров: мы не привыкли платить за выступление -- всегда нам платили.

-- Что же произошло с нашим шоу-бизом? В Англии или Франции платят звезде, у нас платит звезда -- не дико?

-- Поэтому и работают как сумасшедшие: надо платить и за постановку шоу, и за его показ по ящику, для себя денег остается в общем немного.

-- Выходит, что если у меня нет ни голоса, ни рожи, ни таланта, но есть пухлый кошелек, то я могу сиять на экране -- так, что ли?

-- Конечно. Недавно мне Володя Атлантов привез пластинку, где на обложке женщина с безумными глазами и в перьях. Она поет "Арию с колокольчиками" Делиба, и это катастрофа, я обхохотался. Думал, пародия, прочитал текст на обложке -- нет, всерьез. Просто богатая женщина мечтала спеть для публики. Арендовала Карнеги-холл, пела под гогот зала и выпустила диски. Такая коммерция. (Магомаев говорил о меценатке Флоренс Фостер Дженкинс, о которой снят смешной и трогательный фильм «Примадонна» с Мерил Стрип – горячо рекомендую посмотреть – В.К.). А ведь Карнеги-холл -- самая престижная классическая площадка мира. Сейчас любая сцена продается: хоть выпивай там с друзьями, но плати!

-- Почитайте, почитайте Сорокина...

-- Я сам запретов вот так хлебнул: это пой, этого не пой; на ТВ Лапин лично проверял тексты и если ему казалось, что песня плохо отразится на общественных нравах, он ее снимал. Евтушенко что-то где-то сказал неугодное -- запретили "Не спеши". Но вседозволенность -- хуже.

-- А что, были у нас при Советах свои преимущества? В книге "Любовь моя -- мелодия" вы тепло отзываетесь о Фурцевой...

-- А она любила артистов. Ткачиха, она обнаружила к культуре природное чутье. Могла, конечно, и на ковер вызвать -- но в основном по указке ЦК. Это была "железная леди" и многим помогала. Была свойской: на гастроли ГАБТа послала вагон водки, чтобы они могли там встретить Новый год... Я не люблю о прежних властях говорить плохо: они нормальные люди были. И Брежнев нормален -- другое дело, что было "так положено". Я с ним встречался только однажды в Баку -- в честь его приезда пел "Малую землю", и они с Черненко плакали навзрыд. Он очень любил песню итальянских партизан "Белла чао", где я просил зал притопывать и прихлопывать. И как только я объявил эту песню, Брежнев повернулся к Гейдару Алиевичу и показал ему: мол, сейчас будем работать. Похлопали, потопали, и больше мы не встречались. Так что если я ставлю на чаши весов то время и сегодняшнее, мне трудно сказать, что перевесит. Коммунисты оч-чень сильно нас любили, буквально душили в своих объятиях. И следили за тем, что ты пишешь, лепишь и поешь. Внимания было через край. Сейчас никакого внимания -- и я не знаю, лучше ли это.

-- А если судить по результату?

-- У нас был великолепный Большой театр. Замечательные певцы. Хоть их и не пускали за границу надолго: уедешь – значит, предатель Родины. Но тогда пели Атлантов, Мазурок, Милашкина, Синявская, Образцова, Нестеренко, и они работали здесь, а не там. А сейчас все поют там.

-- А вы почему не уехали?

-- Я по складу патриот и среди иностранцев бы не мог: у них разговоры только о деньгах.

-- Зато у нас нет пророка в своем Отечестве.

-- Для меня потрясением стала Мария Гулегина. Я пошел в Метрополитен-опера, давали "Сельскую честь" с певицей, о которой я не слышал. Звоню в Москву: тут чудо какое-то, зовут Гулегина -- публика чуть зал не разнесла, почему я о ней ничего не знаю? А потому и не знаешь, отвечает мне Москва, что Гулегину в Большой театр не взяли чуть ли не за профнепригодность!

ВЕЧЕР ЧЕТВЕРТЫЙ. ИЗ ТЕНИ В СВЕТ ПЕРЕЛЕТАЯ

-- Вы гастролируете?

-- Мало -- я и в молодости не любил из дома уезжать. В Америку как-то звали в очередной раз, обещали обеспечить чуть ли не сиделку для Чарлика -- это наш пудель. А потом кинули с гонораром, да еще размазали в "Новом русском слове". Хорошо, что мы не поехали. Я Кобзона спрашивал: там можно кому-нибудь верить? Он ответил: никому, все расчеты на нашем берегу! А по стране -- ездим.

-- Публика соскучилась.

-- Но я же понимаю, что время идет. И не верю, когда говорят: звучишь как тридцать лет назад! Я же сам себя слышу!

-- В своих концертах вы сделали поправку на время?

-- Стало меньше песен о любви. Но люди, которые ко мне приходят, хотят поностальгировать. И я новыми приемами не балуюсь: Фрэнк Синатра не менял свой репертуар и пел так до глубокой старости!

-- Но почему вы так резко поставили точку? Был невероятный успех -- и вдруг ушли в тень.

-- Предпочитаю точку ставить сам. Но не хочу громко хлопать дверьми. Поэтому сольники потихоньку сворачиваю. Сейчас вот с Тамарой спели в Киеве и Питере -- городах, где меня принимали лучше всех, и были переаншлаги. Правда, и цену на билеты на стали задирать -- чтобы мои поклонники могли прийти.

-- Но на эти концерты ходят не только люди вашего поколения!

-- Молодые приходят с мамой-папой, случайно. Но сами по себе они не придут. Я нормально отношусь ко всему, что приходит с новым временем. Когда-то мне Утесов говорил: я тебя, Муслим, люблю, но согласись, что лучше, чем "Легко на сердце от песни веселой", не бывает. Мол, ну, Магомаев, ну, успех, ну, поклонники несут автомашину на руках, а все равно лучше Утесова никто не поет. И был прав -- для своего времени. Точно так же для меня мое время было лучшим. Но оно прошло. Даже время Аллы Борисовны, которую я обожаю, для малолеток потихонечку уходит. Хотя Алла Борисовна у нас вечная.

-- А что скажете о певце, который подобно вам делит оперу с эстрадой? О Баскове?

-- Мы с Басковым прекрасно знакомы, он хороший парень. Но я ему говорил: если петь в опере всерьез, то совмещать не получится. Надо выбирать. Хочет петь Альфреда -- придется забыть про шоу. Заняться голосом, может быть, съездить в Италию...

-- В Интернете я нашел отзыв парня по имени Walera: "Муслим крутой и остался крутым, а все остальные сявки паровозные". Я не знаю, что такое сявки паровозные, но вас он оценил. Вашу машину и правда носили на руках?

-- Все было. Сейчас кумиры входят в толпу, девочкам руки тянут -- я бы так не мог. Руку бы оторвали, одежду разнесли бы в клочки. Машину вводили прямо в помещение Дворца спорта, я садился - и мы вылетали.

ВЕЧЕР ПЯТЫЙ. TEA FOR THREE

-- Ваш аккомпаниатор Чингиз Садыхов утверждает, что прятал от вас ваши же деньги у себя под подушкой -- вы такой транжира?

-- Как-то на Дальнем Востоке мы заработали 20 тысяч рублей -- тогда это были невиданные деньги. И я мечтал о машине. Но вернулся в Москву, снял в "Метрополе" роскошный номер, и каждый день у меня завтракали, обедали и ужинали разные люди, человек по двадцать.

-- Кто эти счастливцы?

-- Великие наши композиторы, поэты -- друзья. И так я просадил все деньги. Ребятам помогал: кому машину починить, кому еще на что-то.

-- А своя машина ку-ку?

-- Своя машина... (Кричит в комнаты): Тяпа, ты не помнишь, когда у нас первая машина появилась?

(Входит Тамара Ильинична Синявская, молодая и прекрасная в элегантной летней шляпке. Как истая звезда, она до кульминации находилась за кулисами и только однажды появилась в окне, чтобы передать нам кофе).

Т.С., волшебным голосом оперной дивы: Ага, без меня не можете! 25 июля 1978 года в Калуге. Мы тогда давали два-три концерта в день и купили "Волгу". А Муслим с техникой на "ты", он сел и поехал.

-- Без прав?!

-- Конечно, какие права! Он сказал, что в детстве учился ездить по прямой. Сел и сразу въехал в клумбу. Появился милиционер со строгим лицом, но увидел Муслима и попросил автограф. А наутро в ГАИ выписали удостоверение отличника вождения... Я тоже мечтала сесть за руль, даже пошла на курсы. Но он очень не хотел, чтобы я водила. И когда я сдавала...

М.М.: Расскажи лучше, как ты сдавала -- с места тронуться не могла!

Т.С.: Конечно, я нервничала. Но выучила все правила так, как он их не знает наверняка. Я их на пятерку сдала!

М.М.: Это в теории. А практики никакой.

Т.С.: Я теоретик. Водить мне не дают.

М.М.: Не понимаю, почему женщины рвутся за руль! Ездить не можешь -- зато тебе Бог дал что-то другое. Вот мне Бог не дал быть математиком.

Т.С.: Тут мы похожи. Но Муслим сразу подружился с компьютером. Я и подходить не хочу -- там нужен особый склад ума, а у меня с детства нет сосредоточенности, и я очень быстро отвлекаюсь. Вот и за рулем: я еду, мне кто-то улыбнется, я в ответ тоже, а руль сам по себе.

М.М.: Компьютер я использую только для профессии: пишу музыку на "Ямахе" и еще фотошоп.

Т.С.: Я и говорю. Вот вы можете сесть за компьютер и использовать его для профессии?

-- Только этим и занимаюсь.

Т.С.: Значит, есть склонность. А он певец -- другая профессия.

-- Муслим, а фотошоп вам зачем?

-- Чтобы фотографироваться самим. Нам наши снимки нравятся больше.

-- Дадите напечатать? У меня с собой дискеты.

Т.С.: Вот-вот, дискеты -- это слово я уже понимаю. Муслим на компьютере сам подготовил к выпуску эти юбилейные диски.

М.С.: Там были старые зажеванные пленки, надо было ремастировать. Переписал арии, музыку XVI -- XVIII веков. И знание фотошопа мне помогло: я с дизайнером разговаривал на его языке.

-- Вы в концертах поете вместе -- скажем, оперные дуэты?

Т.С.: Для этого нужно, чтобы он встал из-за рояля. А иначе невозможно: "Я спросить тебя хотела: пойдешь ли ты к заутрене?" -- поет Любаша, а он, сидя за роялем, ответит: "Пойду" -- представляете? И он не создан для оперы.

М.М.: Как это! Марио Ланца спел два спектакля, а я больше шестидесяти! И партнерши у меня были -- Маша Биешу, Галя Ковалева... Маша -- Тоска, я -- Скарпиа, а Тюремщик, у которого две фразы, вообразите, Евгений Нестеренко! Великие певцы тюремщиков пели!

-- Вы счастливы на этой даче?

М.М.: Не могу сказать, что я закоренелый дачник. Мы здесь только третий год. Здесь была грязь, запустение.

-- По утрам -- бассейн?

-- Ох, этот бассейн! Тамара говорила: не надо, Чарлик туда свалится! Но теперь бассейн спасает от жары. И он хорош от остеохондроза. Плаваю -- и пока тьфу-тьфу-тьфу.

-- Какое место в жизни этого дома занимает Чарлик?

Т.С.: Главное. Он ровесник путча 91-го.

-- Здесь тихо... А шумно здесь бывает?

-- Конечно, особенно на днях рождения. И этот зал появился только потому, что столько народу просто не вмещалось в комнаты.

-- Вы здесь отдыхаете или работаете тоже?

М.М.: Мы тут сделали полное повторение московской квартиры. Дубль инструментов -- такой же "Ямаха". Дубль компьютера. Красные обои. И такой же белый рояль.

-- Кто вас тут кормит?

М.М.: Есть молодая женщина, она в отпуске. И мы пока сами. Сейчас в магазинах, слава Богу, есть продукты и даже попадаются котлеты не без мяса.

-- Вы уже несколько раз упомянули о Боге -- вы люди религиозные?

Т.С.: Религиозные -- это значит соблюдать обряды, посты, ходить в церковь. А мы если и верующие, то глубоко внутри. Теперь редко употребляют слово "порядочность" и еще реже -- "богобоязненность". Кто сейчас Бога боится, если происходит то, что происходит!

-- Но все вдруг стали верующими и православными.

Т.С.: Это для "новых русских": кресты на шее и автомат в руке.

М.М.: Партийцы, которые клялись в верности атеизму, сейчас молятся. Я бы не стал так легко предавать свои идеи, хотя не был в партии и пионером был ровно неделю.

-- А что вы сделали с пионерским галстуком через неделю?

М.М.: С меня его сняли. Я был недостоин. Таскал за косы девочек.

Т.С.: Не то страшно, что эти люди в партии были. Но ведь как партийцы они проповедовали атеизм. А сейчас они и слово это забыли -- вот что страшно!

М.М.: Каждый в душе верит в какие-то силы. Бог един, а его пророки -- Будда, Моисей, Христос или Магомет -- у каждого свои. Бог посылает своих пророков утихомирить людей, а они не внемлют...