Чем пахнут звёзды [Нина Шамарина] (fb2) читать постранично, страница - 5

скорая на язык, одинокая…и вот один из них – Юрочкой его звали даже дети – однажды задумчиво сжевав яблочко с крайнего деревца, определил: «Аркатная» сорт называется. Никто ему не поверил, его вообще за дурачка в деревне держали – что еще за Аркатная? Антоновка известна, Белый налив…Но так название и прижилось, Аркатная да Аркатная.

Белого налива у нас в саду не росло, плодоносила одна яблонька у тетки Оли, но под нею стояли ульи. Хлопотливые пчелы, вроде, не обращали на меня никакого внимания, деловито подлетая к летку, натужно гудя – полные. И чем более белел, созревая, налив, тем больше пчел вылетало из улья, отправляясь по своим заготовительным делам. Поэтому к яблокам-падалице я подбиралась поздним вечером, когда пчелы укладывались спать. Быстро накидав яблок в подол, выскакивала из-под дерева и неслась к крыльцу. И напрасно мне говорили, что пчелы не любят беготни, и ровно наоборот: испугавшись начнут оборонять свой дом, не жалея живота – медленно удаляться от их улья не получалось.

Между яблонями, не нарушая их стройных рядов, купы кустов черной смородины. В одном из них – штаб. Почему именно штаб, не нужно объяснять моим ровесникам. Все окружение тех лет пропитано военной тематикой, мы просто так жили: играли в зарницу, маршировали под барабан, читали в газетах исключительно о «битвах за урожай». Сейчас это называют промывкой мозгов, но справедливости ради надо заметить, что мое детство отстоит от огромной войны на каких-то двадцать лет. Все еще ее помнят, она снится многим ночами. Боль жива, боль еще близка. И никто не верил, что и сегодня, в двадцать первом веке, боль и война окажутся совсем рядом, и что война и боль так неоднозначны, как представлялось нам в детстве.

Штаб

Так вот, штаб. Непередаваемый запах, который никогда и ни с чем не спутаешь: смородиновых листьев, ягод, горьковатый запах смородиновых веток.

Однажды, уже работая в московском НИИ, я ездила на картошку в один из совхозов Луховицкого района. «На картошку» тогда называлось «в колхоз», хотя колхозов под Москвой было мало. В нашем, Волоколамском районе, на два десятка совхозов приходилось всего четыре колхоза, один из них – «Путь Ильича», центром которого считалась деревня Кашино, именно та, куда приезжал Ленин зажечь всем известную тогда и совсем забытую теперь лампочку Ильича. Правда, и до сей поры две деревни – Кашино и Ярополец – спорят, где лампочка зажглась «первее». В перестройку поговаривали, что и ехал вождь пролетариата в Ярополец, но его Роллс-Ройс застрял в снегах (так оно и было, в музее хранились фотографии), но до Кашино дотащить Ильича в автомобиле оказалось ближе, поэтому и символ прописался там). В Кашине на моей памяти торжественно зажгли вечный огонь, который погасили в начале 90-х, дабы не жечь газ почем зря.

Мне бывшей деревенской девочке (так и не полюбившей Москву, как до′лжно) ехать собирать картошку оставшуюся после картофельного комбайна казалось смешным и странным: у нас этим занимались дети. Весь сентябрь мы всей школой (начиная класса с третьего) ходили на картошку. Приезжали и к нам «москвичи», как с некоторым презрением называли деревенские студентов МФТИ. Толку от их работы, считали в совхозе, почти никакого: промокшие и иззябшие сидели они на мешках с картошкой на раскисшем продуваемом ветрами поле, лишь бы день прошел! По вечерам бренчали на гитарах, да пили Сидр (1руб 03 коп цена за «огнетушитель» – толстостенную бутылку емкостью ноль-восемь). И вот, работая в химической лаборатории московского института, в шкуре «москвичей» побывала и я. Питались мы в совхозной столовой. Еда почти ничем не отличалась от еды в институтской столовой, но по вечерам нам заваривали чай со смородиновым листом, и я каждый день, попивая этот душистый чай, вспоминала свой штаб. Знаете ли вы, что чай из листов черной смородины пахнет иначе, чем из листьев красной?

А про штаб у меня тоже есть отдельный рассказ.

Кто терпеливее?

«Паф-ф-ф, фаф-ф-ф», – трещат поленья костра, и, рассыпаясь множеством искр, падают, обжигая, на мою руку.

Заснула я что ли? Пульсирующая боль простреливает локоть, плечо и отдается в голову. Ветки смородинового куста сплетаются надо мной в графический узор, выше толстыми штрихами перечеркивают небо ветви яблони.

Куст черной смородины в самом дальнем углу сада – мое тайное местечко, мой штаб. Дом-не дом – юрта, чум, шалаш. В нем нельзя не то, что стоять, даже сидеть. Как любое укромное убежище, куст смородины нисколько «не тянет» на обжитое место, только, пожалуй, ближайшая тропинка между грядками чуть отчетливее, чем остальные.

Чтобы попасть в него, нужно приподнять самые толстые ветки, лежащие на земле и змеей проскользнуть под ними. Там, внутри, у самого ствола старые ветви безлистны, и слегка раздвинув их в разные стороны, вполне можно лечь. От моего частого пребывания здесь, в земле образовалась удобная ямка, как раз мне впору. Я ложусь в нее и смотрю в небо. Солнце, просачиваясь сквозь