Избранное. Том 1 [Станислав Константинович Ломакин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
ИЗБРАННОЕ
Техническая страница
Л 74Станислав Ломакин. Избранное. Том 1. – Тюмень: Издательство «Вектор Бук», 2011. 408 с.
В избранное, в двух томах, Станислава Ломакина вошли публицистические, литературоведческие, философские статьи и рассказы, написанные им за 10 лет. Некоторые статьи и рассказы были опубликованы в периодической печати: журналах, научных сборниках, газетах. В них ученый и писатель осмысливает минувшее время, нравственное обоснование незабвенности, память о деяниях, совершенных людьми, которые не приемлют навязанной им участи. Они стоически сопротивляются обстоятельствам и вопреки неудачам пробуют взламывать устоявшиеся стереотипы поведения, не обольщаясь ожиданием вполне благополучного исхода. Читать Станислава Ломакина очень интересно. Его огромная эрудиция, уникальная начитанность, память, разнообразие интересов, проявляющихся в статьях и рассказах, поражает. Афористичность, философичность, эмоциональность статей и рассказов автора книги заставляет читателя размышлять, радоваться, негодовать, переживать, чувствовать.
Николай Губанов,доктор философских наук,профессор, заведующийкафедры философииТюменской госмедакадемии.
Художник Б. И. Паромов
ISBN 978-5-91409-210-5
© Ломакин С., 2011.
Рассказы
ЧЕТЫРЕ ПРЕДСКАЗАНЬЯ
Документальный рассказ
Мощного, кряжистого Игоря Михайловича Бугушева болезнь свалила внезапно. За 60 лет он не болел ни разу. Никакие болезни не приставали к нему, в это трудно поверить, но это так. Когда заболевали сотрудники отдела гуманитарных исследований, которым он руководил около десяти лет, он удивлялся и сомневался в их достоверности. И если человек попадал в больницу, Игорь Михайлович мысленно оправдывал себя: мера человеческого ума в его умении сомневаться. И вот до Михалыча, как называли его подопечные, дошла очередь. Вечером после работы, он почувствовал себя вялым, как он выразился, предупредив на следующий день по телефону директора института, релаксированным. Дома пожаловался жене на небольшую боль в правом боку. Смерили температуру – 37,4. Жена, врач, стала настаивать, чтобы сходил в поликлинику и сдал анализы, возможно, у тебя аппендицит. Михалыч отмахнулся, мол, «все пройдет как с белых яблонь дым». Не прошло. Не спал всю ночь. Утром у него была лекция (на полставки подрабатывал в институте), но жена настояла, чтобы до лекции сдал анализы. Игорь Михайлович сделал так, как советовала жена, сдал. Прочитал лекцию студентам и сразу направился узнать результаты в поликлинику. В регистратуре ему сказали: анализы показывают, у Вас аппендицит и есть возможность проехать во вторую больницу, «скорая» стоит у входа. Поезжайте! Игорь Михайлович через двадцать минут был уже в больнице. Дежурный врач его сразу направила к молоденькой медсестре, которая обработала, точнее побрила, нужные места тела и сделала укол, а затем сопроводила на лифте в операционную на четвертый этаж. В операционной было два стола, на одном лежала женщина, которую приводили в чувство, другой был свободен и хирург показал рукой, чтобы он укладывался и морально готовился к операции. Вокруг лежащего на столе Игоря Михайловича сгрудились студенты-практиканты медакадемии. Хирург, мужчина средних лет, еще сделал два укола, они не очень были болезненны, и стал резать. Михалыч особой боли не чувствовал, был в сознании и слышал, как врач объяснял студентам: смотрите, аппендикс воспалился и оплавился, еще немного времени – произошло бы прободение стенки отростка и возник перитонит. Вырезанный отросток был показан студентам и его бывшему обладателю, хирург при этом сделал заявление студентам или больному: будет жить 82 года. Игоря Михайловича, после операции, перевернули на каталку, спустили на лифте на второй этаж, закатили в палату, где было четверо мужчин, и сказали: вставайте осторожно с каталки, придерживайте руками правый бок, чтобы не разошелся шов, и потихоньку ложитесь на кровать. Через сутки Михалыч уже прогуливался по коридору с коллегами, посетившими его, прижимая руками правый бок, беседуя на философские темы. А еще через двое суток, главный врач больницы попросила Михалыча прочитать лекцию для врачей и медперсонала среднего звена, на тему: «Психология межличностного общения». После лекции и ответов на вопросы главврач предложила перейти Игорю Михайловичу в одноместную или двухместную палату, но он отказался, сказав: «Я привык к друзьям по несчастью, да и осталось мне до выписки несколько дней». За несколько дней пребывания в больнице, Михалыч насмотрелся на больных и родственников, их посещающих, и пришел к пониманию, что сочувствие больному простирается в большей мере при непосредственном участии других людей, окружающих больного. У больных слабая энергетика, и родственники стараются быстрее покинуть их, находя объективную причину. Степень горя больного выходит за пределы способности чувствовать не только врачей, привыкших к повседневному общению с больными, но и близких людей. Иногда человек проявляет чувствительность к пустякам и бесчувствие к самым близким тяжелобольным. Их нравственное бесчувствие, думал Михалыч, связана с тем, что они еще не побывали в шкуре больного. К этим людям Михалыч относил и себя до больницы. Мы всегда абстрагируемся до тех пор, пока нас лично не касается. Духовное здоровье влияет на все стороны жизни человека, духовное обескровливание ведет к потере телесного здоровья. Все нужно познать в процессе жизнедеятельности. Михалыч, находясь среди больных, часто вспоминал китайского мудреца-философа Конфуция. Он был не уверен за точность цитаты, но за смысл ручался. В 30 лет человек здоровый, он становится самостоятельным, в 40 познает все тайны бытия, в 50 лет осознает свое предназначение и понимание того, что он, как и все люди, смертен, осознает неотвратимость болезней. В 60 лет приобретает благополучия, а в 70 добивается полной свободы и гармонии во всем, не преступая должной меры. Ночью Михалыч спал плохо, его постоянно тревожила неясная, невнятная мысль, на какое-то время она исчезала, а затем вновь возникала, но не набирала силу. И наконец, как-то под утро, он поймал её. Ему вспомнились слова хирурга, после операции, его предсказание, что он будет жить 82 года. Да ведь это уже четвертое предсказание в его жизни, о них он никогда не вспоминал. Возникающие проблемы Михалыч решал как уверенный штангист, который выходил на помост заранее зная, что вес штанги не предел его физическим возможностям, он одолеет, возьмет и брал его. Игорь Михайлович пытался восстановить в памяти оставшиеся три предсказанья. Итак, первое. Игорю восемь лет, он перешел во второй класс. На радостях с другом Генкой нарвали в огороде конопли, нашелушили зерен, поджарили их на сковородке, сложили в кринку и пошли к друзьям. Подростки послевоенного времени ели, кажется, все, что росло. По пути им встретилась цыганка, она уловила запах жареной конопли и попросила отведать. Ребята отсыпали небольшую часть ей в платок, и она сама предложила им погадать. Цыганка, её звали Рада, взяла Генкину левую руку, долго всматривалась в ладонь и произнесла: «Мальчик, бойся воды, я тебя серьезно предупреждаю». Игорева ладонь, по времени, изучалась недолго, она положила свою руку ему на голову и спросила как его зовут, а затем сказала: «У тебя, Игорь, будет трудная, интересная жизнь, ты проживешь 82 года». Ребятишки не предали предсказанию цыганки никакого значения. Через два дня Генка утонул. Накануне он ночевал у Игоря, мать им постелила в сенях, так как в доме было жарко, Генкина собака Пальма несколько раз порывалась проникнуть к ним, но её не пустили. Пальма выла всю ночь. Утром они пошли на речку Тару. На берегу, уже искупавшись, стояли взрослые парни. Генка, быстро раздевшись, вошел в воду, последнее, что он сказал: «Игорь, смотри я поплыву столбиком». Голова его скрылась под воду, его, видимо, закрутило подводное течение. Взрослые парни не полезли в омут. Безутешная мать Генки и родственники три дня просидели на берегу, пока не всплыло тело сына. На предполагаемом месте, где утонул Генка, опускали блюдце со свечкой, которое крутилось; над водной гладью летали ласточки, каждый раз едва не коснувшись поверхности воды крылом, они взмывали вверх и вновь возвращались к одному месту, словно указывая место нахождения утонувшего подростка. Предсказание второе – Игорь с друзьями пошли по ягоды, в тот год её уродилось много, особенно черемухи и смородины, кусты их тянулись вдоль реки Тары. Идти пришлось около шести километров, минуя деревню Вятку. Раннее утро. Лето раскинуло прелестный, пропитанный влагой ландшафт: внизу река, половодьем заплеснувшая луга и еще не отступившая в свои берега. Клочья тумана, застрявшие в кустах, словно вата, намокшие кусты вчерашнего дождя, падающие дождевые капли с листка на листок. Вчера прогремела гроза, пролил дождь, он сплошной стеной на десятки километров охватил весь район. Небо почти очистилось от грозных облаков, и лишь сиротливое пурпурное облачко, застрявшее на чистом небе, напоминало о вчерашней грозе. Повсюду уже чувствуется торжество солнца, оно начинает свой триумфальный путь над землей и превратит утекающую утреннюю влажную жизнь в умиротворение и покой. Кусты черемухи и смородины спускались прямо к воде, обилие зарослей, сквозь которые приходилось пробираться, были влажными, но наградой ребят было обилие ягод. Красоты разных цветов оттеняли ослепительными желтыми, синими, красными красками берег реки. Бабочки, шмели, пчелы дополняли всеобщее благолепие. Подростки быстро наполняли свои небольшие ведерки черемухой и смородиной, разделив их листами папоротника. На обратном пути им вновь пришлось переходить небольшой овраг, на дне которого бурлила и искрилась чистая, как слеза вода. Детство особый период в жизни человека, оно окрашено удивительным разнообразием жизни, а когда кругом все удивительно, то ничто не вызывает удивления. Это и есть детство. Через ручей нужно быстро пройти по двум жердочкам. На берегу стояли слепые Пахом и Люба, им было на двоих 204 года. Они жили подаяниями. Ребята провели 104 летнего Пахома, а Игорь взял на руки почти бестелесную, седенькую, сухонькую столетнюю Любу. В чем только душа её теплилась. Она обняла сухой, как кость, рукой шею Игоря и, наклонившись к уху, сказала: «Славный мальчик, ты будешь жить 91 год, судьба к тебе будет благоволить. Бог будет тебя хранить". Ребята угостили Пахома и Любу ягодами. Семь раз Игорь Михайлович был между жизнью и смертью. Во время ледохода, когда река Тара приходила в движение, ребятишки катались на льдинах и палками доставали урманские бобы, происхождение их было неизвестно. Они были сладкие и питательные. Возможно, они плыли с восюганских болот, где начинала свое рождение река. Игорь ступил на иссеченную, пористую льдину, на середине которой виднелась связка урманских бобов, он не дошел до них несколько метров, как лед под ним провалился. Он взбирался на льдину, но она раскалывалась, и он вновь и вновь погружался в воду. В каком-то отчаянии Игорь руками дробил, крушил перед собой лед, двигаясь к берегу. Когда он вылез на берег, силы на какое-то время покинули его. Ребятишки разожгли костер, чтобы высушить одежду. Дома ему не удалось скрыть от матери мокрую одежду, и она уже знала о случившемся. Мать в первые и единственный раз ударила Игоря и расплакалась. Она заставила присесть Игоря 77 раз и отжаться от пола 52 раза (мистика какая-то), чтобы не заболел, а затем, напоив чаем с малиной, уложила на печь. Пронесло. Мать – сыра земля после удара Игоря током на целине, взяла его в свои объятия. Отлежался. Тонул в засосавшем почти по плечи болоте. Многие опытные таежники считают, что если человек попал в подобную ситуацию, то спастись невозможно. Но когда уже показалось: все, конец! – какая-то неведомая сила со дна болота вытолкнула Игоря, и он смог дотянуться до кустов, а затем и дойти до твердой почвы. На стройке в Казахстане, работая плотником и каменщиком, однажды с незакрепленных как следует лесов, летел с восьмого этажа до третьего. Чудом остался жив. Рабочие с других участков приходили смотреть, как на диво, говоря на прощание: «Ты, парень, родился в рубашке». Обучаясь в высшем летном при прыжках с парашютом однажды не раскрылся основной и, когда до земли оставалось всего-ничего, сработал дополнительный. Подвернул ногу. Почти неделю без пищи плутал в тайге и горел в самолете. Последний по времени случай был в Афгане. Душманы после бомбардировки ворвались в укрепление, где дислоцировался небольшой отряд, они расстреляли оставшихся в живых, на Игоря словно не хватило патрона для контрольного выстрела. Правда, он был без сознания, его оглушило взрывом снаряда, и, наверное, душманы посчитали его убитым. Третье предсказание было сделано девушкой Надей, которую Игорь очень любил, когда учился в военном летном училище. Красавица и умница, Надя серьезно увлекалась астрологией, она посредством каких-то расчетов, с точки зрения движения небесных сфер, астрономических координат, планет в знаках Зодиака предсказала своему возлюбленному, что ему отмерено жить 91 год. Восстановив все события, связанные с четырьмя предсказаниями, Игорь Михайлович задумался, сопоставив их с высказываниями цыганки, слепой Любы, Нади и хирурга. Получается двое на двое: либо 82 или 91. Да, что тут думать, человеку не дано знать, когда он родится и когда умрет. Об этом знает только Всевышний. Смерть-разумница, она приходит всегда не вовремя. Говорит же народная мудрость: до её прихода нужно вырастить детей, построить дом, посадить дерево. Михалыч вырастил двух сыновей, деревьев посадил много за свою жизнь. Правда, не построил своего дома, но строил много домов в Казахстане для людей. Может, зачтется, а что касается сколько еще придется прожить Игорю Михайловичу, то думать об этом ему стало неинтересно, для этого надобна высота души и благоразумная уверенность в себе. Надо бояться смерти не в час опасности, а когда нам ничего не грозит. Святые старцы говорят: кто не думает о смерти, тот не живёт. Самое важное то, что происходит до рождения и после смерти человека, подумал Игорь Михайлович, погружаясь в глубокий, здоровый сон...ДИАЛОГ МАЛОГО И СТАРОГО
На картофельном поле двое: старик неопределенного возраста, Егор Сергеевич, и подросток Сашка, которому ещё не исполнилось 14 лет. Они окучивают картошку и ведут неспешный разговор, одновременно собирают в стеклянные банки колорадских жуков гуманитарную помощь, пришельцев с Запада, как их прозвали в Сибири. Небольшой домик и прилегающий к нему дачный участок составляет не более семи соток: две теплицы, грядки, кусты ягод, так что назвать три сотки, выделенные под картофель, полем нельзя. Дед плотный, стройный, невысокого роста, сохранивший красивое, смуглое, слегка поджаренное на солнце лицо. Его крупная голова с коротко стриженными, выбеленными жизнью волосами покоилась на мощной шее. Внук вымахал в росте выше деда и имел от природы белоснежные волосы на голове. Два подсолнуха на огороде и только. Его серые, умные, веселые глаза занимали одну четвертую детского лица и были восхищенно устремлены на старика. Внук не по возрасту начитан, умён и постоянно донимает своими вопросами Егора Сергеевича. Саша любит оставаться с дедом на даче, ему комфортно с ним и на все его многочисленные вопросы, иногда даже провокационные, дед обстоятельно, с уважением к подростку отвечает. Сегодня погода неважная, можно сказать скверная, всё небо затянуто черными тучами, лишь иногда на короткое время в серых, черных тучах обнаруживался прогал и солнце сразу оживляло дачные участки, но словно ртуть облака снова соединялись, и всё окружающее тускнело, скукоживалось и серело. В такие дни внук особенно донимал деда своими вопросами. Счастливы те подростки, у которых есть умные наставники. Период юности позволяет бурно увлекаться новыми книгами, а значит идеями, быстро развиваться от общения с интересными людьми, впитывая в себя их опыт. Подростки в короткий срок способны освоить и пережить очень многое из духовного наследия предшествующих поколений, позволяет им в полной мере представить интеллектуальный фон эпохи, открывая и раскрывая те смыслы, которые важны для юношества. – Дед, я заметил, что ты несколько жуков положил не в банку, а выбросил в колодец. Зачем ты это сделал? – А затем, чтобы они искупались в холодной воде, и может, кто-нибудь из них, если выберется на волю, сообщит всем своим сородичам, что с ними поступят, так же и чтобы они поскорее убирались с нашей дачи. – Дед, ты серьёзно думаешь, что их информация дойдет до каждого колорадского жука? И потом, если это случится, то они уберутся на другие дачи? – Вот об этом, внук, я не подумал, нехорошее дело мы сотворим с соседями. Спасибо тебе, Александр, за разумные мысли. Буду дежурить, караулить у колодца, осуществлю перехват информации, с точки зрения опережающего отражения. Хохочут оба. Отсмеявшись, внук снова задаёт вопрос. – Дед, я заметил, около нашей школы летали несколько чаек, крутом же асфальт, нет даже лужицы, не говоря уж об озере или болоте. Как они попали в центр города? – Трудный вопрос, возможно, это генетическая память, унаследованная от многих поколений, может, на этом месте когда-то было озеро. Вот я тебе приведу пример с лососями. Они возвращаются на свою родину, их толкает и ведёт к этому инстинкт, минуя огромные расстояния, трудности, в реки, озера. И возвращаются они для того, чтобы произвести потомство и умереть. Когда они достигают своей прародины, они хвостами вырывают ямки. Происходит нерест, самки выделяют икру, а самцы поливают её молоками. Затем засыпают ямки. Миллионы лососей во время нереста погибают, выполнив свою генетическую программу. Люди, когда колодец жизни их обмелеет, тоже стремятся на малую родину, где прошло их детство и юность. – Дед, недавно я читал рассказы Ивана Бунина и меня поразила двухстраничная его миниатюра под названием «Книга». Сюжет ее таков: некто читает книгу, размышляя о судьбах людей, связывая себя с судьбами персонажей прочитанных книг и задается вопросом: а как влияют прочитанные книги на его жизнь? В это время возвращается с погоста мужик и бодро говорит читающему: «На своей девочке куст жасмина посадил!» Мужик доволен и счастлив. Поет в саду иволга. Автор задается вопросом: а разве умершая девочка знает, что на ее могилке отец посадил куст жасмина? «Мужику кажется, что знает, и, может быть, он прав». Мне многое непонятно. – Александр, вспомни, как написано в Екклезиасте: «В будущие дни все будет забыто. Нет памяти о прежних людях. И любовь их, и ненависть, и ревность давно исчезли, и уже нет им участия ни в чем, что делается под солнцем». – Дед, а почему у людей смерть непредсказуема, они ведь до последней секунды надеются на выздоровление, хотя и осознают свой срок на земле. Объясни мне, что такое смерть, жизнь? – В твоей ясной голове внук, наличествуют серьезные мысли. Это очень сложные вопросы и не каждый на них ответит. Начнём с того, что в разных формах трёх мировых религий разное толкование жизни и смерти. Некоторые учёные считают, что жизнь в силу её духовного содержания неопределяема. Её невозможно анализировать, она погружена в вечность и сама есть вечность. Человек меняется в течении всей жизни. Уникальность духовного существования делает каждого человека самоценным. Я это говорю к тому, что физическое выживание не есть жизнь. Физиологическое существование есть кратковременное преодоление смерти. Апостол Павел, точно не помню, говорил: «Великое таинство жизни и смерти заключается в том, что не все мы умрём, но все изменимся». В данном высказывании, видимо, речь идёт о вечной счастливой загробной жизни. Но её, эту загробную жизнь, нужно заслужить, т. е. жить на земле достойно. А кто торопится жить в пороке, не имеет представления о добре и зле, тот духовно обескровливает себя и погибает быстро. В Новом завете, ты же читал, Александр, представление о добре и зле толково объяснено. Борьба между добром и злом – главное трагическое противоречие человека на земле. На передний план выходит задача спасения человека, избавления его от греха, зла, страдания и смерти, т. к. смерть ничего не разрешает. Спасение – это задача духовного порядка. В страдании человек ищет выход, проблема спасения – это поиск выхода. Соответственно критерием различия добра и зла, является философский вопрос: насколько человеческие поступки и моральные качества личности содействуют или противодействуют цели спасения. Спасение невозможно без Спасителя, т. е. Христа. Об этом лучше всего написал в своем дневнике Федор Достоевский. Читай, Александр, его всю жизнь, в произведениях ты найдешь ответы на многие свои вопросы. Как сказал поэт Николай Гумилёв:ПРОЩЕНАЯ ПАЛЬМА
Ребенок проснулся, кроватка слегка зашаталась, лежащий в ней семимесячный Антон стал нервозно шевелиться. Он явно чувствовал какое-то неудобство и начал хныкать, стараясь привлечь к себе внимание. Но в доме никого не было, кроме собаки Пальмы. Восьмилетняя сестренка Настя играла на улице с подростками, а мать Любовь Александровна пошла за продуктами в магазин, пока спит сын, наказав дочери время от времени проведывать Антона. Девочка заигралась и забыла о наказе матери. Пальма лежала у самой входной двери, положив морду на порог и хныканье ребенка стало тревожить ее. Она прошла во вторую комнату, где стояла кроватка Антона и стала наблюдать за ребенком. Пальма пушистая, но не лохматая, плотно сбитая, среднего роста, черно-белого окраса сибирская лайка. Прямые уши, поднятые кверху, всегда настороже. Хвост посажен высоко, свернутый колечком, глубоко посаженные умные черные глаза, с ласковым и преданным, но печальным выражением, смотрели внимательно и настороженно. Нрав у Пальмы независимый, свободолюбивый, справедливый. Пальму, как провинившуюся, не пускают на улицу в течении недели. Несколько дней назад хозяин, Юрий Прокопьевич, не взял Пальму на охоту. Она наблюдала как хозяин собирался: вытаскивал болотные сапоги, проверял патроны, чистил ствол своего ружья и Пальма, радостно повизгивая, крутилась около Юрия Прокопьевича, возможно, представляла, как они пойдут к озеру, речке. Хозяин не взял на охоту Пальму, т. к. жена с ребятишками уехала на несколько дней погостить к родителям в соседнее село, и он оставлял ее за сторожа и хозяйку дома. Пальма была оскорблена таким отношением к ней хозяина, которого она любила больше чем других домочадцев. Собаки не могут любить в полчувства, в полсердца. Она, после ухода Юрия Прокопьевича, выла, скребла лапами дверь и когтями изорвала всю обшивку. Свою обиду она выместила на кожаном пальто хозяина, сорвала его с вешалки и изорвала его в клочья. Когда вернулся хозяин с охоты, Пальма пулей выскочила из квартиры и не появлялась три дня. И вот сейчас она в затворе, чувствует холодное отношение к себе всей семьи, но виноватой себя не считает, сохраняя свое достоинство и независимость. Антон от хныканья перешел в плач, рёв. Пальма подошла к кроватке, встала на задние лапы и слегка, чтобы не перевернуть толкнула ее. Она закачалась, но Антон не унимался и, казалось, зашелся в плаче надолго. Пальма подтянула за ножку зубами табуретку к кроватке Антона и запрыгнула на нее. Сначала Пальма беззлобно поворчала, но не лаяла, боясь, видимо, напугать ребенка, а затем, наклонившись к Антону начала лизать, мокрое от слез, лицо малыша. Любовь Александровна, вернувшись из магазина, застала такую картину: Антон уже не плакал, а улыбался, что-то агукал, ручонками отталкивая морду Пальмы, а она в ответ ласково ворчала, слизывая остатки слез с лица младенца. Пальма была прощена, пальто новое хозяину было куплено, дверь была утеплена, стабильность и спокойствие на какое-то время вновь воцарились в семье. Стабильность в отношениях с людьми, братьями нашими меньшими, зиждется на любви и на прощении, ибо не будь поверженных, не было бы и вознесенных...ЛУЗЕР
... Меня печалит вид твой грустный, Какой бедою ты тесним И человек сказал: «Я русский» И Бог заплакал вместе с ним.До прихода электрички оставалось около тридцати минут. Солнце медленно опускалось к верхним этажам высотных домов. Вечерело. Желтизна увядающей еще теплой осенней природы, и затуманенная с облачной дымкой редкая голубая прорезь неба, настраивали на раздумья о том, что на небесах всё – радость, как бы ни заслоняли их тучи, а на земле – много горя, страданий, трагедий. Небо было цветом грязной холстины: опять собирался дождь. Рядом с вокзалом с правой стороны от железнодорожных путей виднелся небольшой, хорошо ухоженный, садик. В нем редкие сосны впивались обнаженными корнями в землю, а на самой вершине, одной из них сидела ворона и лениво с большими паузами каркала, словно обвиняла в непристойности и бесстыдстве целующихся молодых людей, плотно прижавшихся к сосне и друг другу. Из-за угла железнодорожного вокзала показался мужчина, он направился прямо ко мне, сел рядом на деревянную скамью, и без всякого предисловия, – произнес: «Я лузер». Мужчине было около 50 лет, он был одет небрежно; брюки спускались на грязные поношенные кеды, большой не по возрасту серый пиджак болтался на его исхудавшем костистом теле. Руки его напоминали крупные ветви, они постоянно вздрагивали и как-то неестественно двигались. В углах выразительного рта пролегли горькие складки, являющиеся показателем утраты человеком интереса к жизни, а выражение багрово-красного лица говорило о перенесенных только что неприятностях, возможно, связанных с оскорблениями и горестями, от сознания того, что он их не заслуживал. Среди множества выражений, передающих душевное состояние человека – являются его руки. Они по-прежнему продолжали дергаться и как будто жили своей жизнью, и не имели никакого отношения к его телу. Мужчина явно хотел что-то сказать, но не знал с чего начать. Ему, похоже, хотелось выговориться перед незнакомым человеком. Я уже представил, что он начнет говорить о неудавшейся жизни, о том, что он безработный, как и многие сегодня, о постоянных претензиях жены, о детях, которых нечем кормить и одевать, о постоянном росте цен на продукты, о квартплате и так далее. Почти каждую поездку на электричке становишься невольным слушателем горестей, обид, негодований людей на чиновников, которых с каждым годом становится всё больше и больше, и, соответственно, число бедных людей становиться также больше. Кто-то не помню, сказал: Бывают времена, когда правительство теряет доверие народа, но я не знаю времени, когда оно могло бы доверять ему. Мужчина так и не мог начать свой монолог. Я попытался помочь ему, – сказав, что знаю значение слова Лузер. Он резко вскинул голову и начал говорить: понимаете, сказал он, сколько я себя помню, мне не везёт ни в чем... В это время из-за угла показалась девочка лет семи, она подошла к нам, молча, взяла мужчину за левую руку и сказала: «Папа, пойдем домой, мама велела». Мужчина нехотя поднялся, извинился за несостоявшийся диалог, и произнес: «Человек рождается свободным, а между тем он всегда в оковах» – процитировал незнакомец Ж. Ж. Руссо – французского материалиста-просветителя XVIII в., и пошел ведомый дочкой, подтягивая штаны и шмыгая носом. Господи, сколько миллионов людей на Руси жаждущих счастья, но считающих себя лузерами, по вине общества, как пусто их человеческое сердце и сколько доброго, прекрасного, не реализованного в этой пустоте. Все мы сотворены для того, чтобы думать, чувствовать, созидать и жить пристойно на время, соразмерное нашему мимолетному и бренному пребыванию на земле.Н. Зиновьев
ПРОЩАНИЕ С МАЛОЙ РОДИНОЙ
Раскаты грома начинали утихать, но когда казалось, что гроза уже кончилась, раздался мощный удар, словно залп орудий, и молния распорола все небо, ударила рядом с домом, озарив все вокруг изумительным желтым, красным и голубым светом. И вскоре появилась радуга, добавив еще зеленый цвет. Степан Федорович Полукеев стоял у окна и любовался радугой, которая растянулась по всему небу, расцветив улицу и больничную рощу села Кыштовки. Интересно наблюдать, как цвет радуги, воссиявший сначала точкой в глубине неба, осветил собой все огромное пространство. В такие минуты Степан Федорович предавался размышлениям. Наделенный воображением, он считал, что в созерцании природы человек ищет успокоения от страстей, избавления от противоречий земной жизни и волнения. Он восхищался бесстрастностью, чистотой и величавостью природы, погружался в ее могущество настолько, что душа звучала в божественной гармонии вечно таинственного, бесконечного мира. Степан Федорович почти каждый год приезжал на свою малую родину. Бывая в разных странах, он неизменно возвращался к своим истокам, корням, как бы ни был занят, на несколько дней приезжал в Кыштовку. Надо признать, что радость от встречи с родиной омрачалась через два-три дня. Вернуться к истокам – значит сменить более совершенное состояние из привычных дел и отношений с людьми, городской жизнью на менее совершенное, возвратиться на круги своя, значит снова увидеть то, что однажды уже было увидено. Он был доволен тем, что оказывался в одиночестве, сократив свои взаимоотношения, общаясь только с сестрой и ее мужем. Но проходило несколько дней и это одиночество становилось тягостным, нестерпимым ожиданием тех суетных, порою бездарно прожитых городских будней. Русские люди, в отличие от других этносов, смотрят на все только как на смертное. Нас охватывает печаль и все прекрасное в жизни представляется лишь как оболочка некоего таинственного, высшего, извечного образа, оно кажется нам не только временным, но и воплощением всего преходящего и уходящего в небытие. Видимо, размышлял Степан Федорович, и русское искусство в разных его видах и жанрах несет вечное неудовлетворение, поиски совершенного. Но печаль, грусть, тоска – вечные спутники русской души – раскрывают в то же время подлинный вечный смысл бытия, побуждая творцов искусства на глубокие, могучие прозрения, улавливая рассыпанные проблески интуитивно постигаемой истины. Одиночество и размышления о жизни привели Степана Федоровича к мысли: мир людей представляет некое единство, несмотря на его разноликость. Там, где перед нами только разрозненные и случайно соприкасающиеся друг с другом части, живет полное и цельное единство. Но нам остается утешение, что каждая из этих частей есть часть целого, не познанного до конца, и как таковая эта часть включена во всеобщую связь всего мироздания. И приходит осознание о включенности людей в разумную связь, какое-то таинство, недоступное нам по своему значению и превосходящее нас самих. Постигая мир людей, думал он, преисполняешься любви и ненависти к ним и появляется желание заново сотворить общество, в котором мы все живем, и самого себя... Как-то сидели вечером на крыльце дома с сестрой Галиной и вспоминали детские годы. Солнечные косые лучи, предвестники уходящего дня, медленно скользили по крышам соседних домов, удлиняя тени. Сила ассоциаций детской поры настолько всеохватна, ярка, что даже мельчайшие детали долго живут в памяти. «Галина, а ты знаешь, – сказал Степан Федорович, – что я родился не в Кыштовке? Мама незадолго до своей кончины рассказала мне, что, будучи уже готовой к моему рождению, пошла пешком к старшей сестре Арине Васильевне в деревню Вятку, что в семи километрах от Кыштовки. Там и разрешилась. Так что Вятка тоже моя малая родина. Название этой деревни, наверное, происходит от Вятской губернии. Наши с тобой предки приехали в период Столыпинской реформы из Вятской губернии. Мать рассказывала, что ее родители были батраками у помещика, если мне память не изменяет, Шарашина, но она не отзывалась о нем плохо. Батраки имели своих лошадей, коров, овец, их материальное положение зависело от семьи, от Количества работников и, соответственно, едоков. Галя, – продолжал Степан Федорович, – у меня возникла потребность посетить место моего рождения, и она возникает каждый раз, когда я приезжаю, но гаснет от сознания того, что прошло более шестидесяти лет. Никто не помнит тетку Арину, а ее дома, конечно, уже нет давно. Свозите меня в деревню, не знаю, сколько мне еще отмерено прожить лет. Помню один случай: мать в воскресенье приехала к сестре, прихватив меня с собой, мне было года четыре. Стояло жаркое лето, я вышел в огород и ходил между грядками в поисках чего-нибудь съедобного. Есть хотелось постоянно. На одной из грядок обнаружил стручки перца и стал жевать, а затем, от рук, видимо, перец попал в глаза. Я истошно заревел, мама выбежала из дома, подвела меня к кадке с водой и, умывая, приговаривала: теперь, Степа, твои глазоньки будут особым образом смотреть на мир. Я попрошу Боженьку, чтобы он дал тебе здоровье: Боже Милостивый, Иисусе Христесе, удали болезни из тела раба божьего Степана и пусть все его болезни растворятся в пространстве и во времени, ни причинив никому вреда и зла, всему живому на Земле». Мама была умной, доброй, очень совестливой и красивой. Утром следующего дня выехали на встречу с родиной. Дорога была накатанной, но машинная колея заполнилась водой от вчерашнего дождя. Густой лес по обеим сторонам дороги захватывал и удерживал ленивые клочки влажного тумана, который наползал сверху и не пропускал солнечного света. Там, где лес расступался, образуя открытые пространства, виднелись поляны, заросшие папоротником и кустарником. За их невзрачной внешностью прячется множество устланных травяным ковром, усыпанных цветами, залитых солнцем уголков. Впереди показалась деревня Вятка. Сердце Степана Федоровича начало учащенно биться – волнующие образы детства и мысли последних дней о встрече, волновавшие его, наконец-то осуществятся. Вятка представляла собой две небольшие улицы, тянувшиеся параллельно друг другу. Покосившиеся дома и избы, безрадостные лица редких прохожих, заброшенные фермы с выбитыми окнами, похожими на глазницы черепа, худыми крышами – сегодняшний пейзаж умирающих деревень почти по всейРоссии. Человек, оказавшийся в такой обстановке, ощущает какую-то безысходность, бесперспективность, виноватость за то, что случилось с нашей деревней, страной. Около одного старого дома сидела на лавочке пожилая женщина, на вопрос, не знает ли она, где жила Арина Васильевна Бушмалева, ответила «нет». Опершись на палку, она поднялась и стала говорить о своих бедах, в свою очередь задала приезжим вопрос – не из собеса ли они? У женщины слезились глаза и было видно, что ей трудно стоять, но природная внутренняя, веками заложенная крестьянская культура не позволяла ей говорить сидя, когда другие стоят. Она рассказала, что написала письмо, в котором спрашивала о прибавке к пенсии, так как проработала в колхозе более 50 лет, и ей никто не ответил. Говорила долго, ее исповедь потрясла, в горле застрял ком и слезы потекли по щекам. Степан Федорович прошелся по пустынной, обезлюдевшей улице, где было около десятка изб, и приблизительно указал, где стоял дом, в котором он родился. Место, где раньше стояли исчезнувшие постройки, можно узреть лишь по мельчайшим деталям: заросшим травой, едва различимым контурам прошлого строения. Возвращались молча, впечатление от поездки было гнетущее, почему-то вспоминалось горькое пронзительное стихотворение алтайского поэта Мельникова «Поставьте памятник деревне». Подъезжая к Кыштовке, Степан Федорович неожиданно после долгой молчаливой паузы начал читать стихотворение Твардовского:ВЕРНОСТЬ
Второй месяц стояла чудовищная жара, что несвойственно для Западной Сибири. Захар Матвеевич по стариковски, по установившейся деревенской привычке, вставал рано, с первыми петухами. Он смотрел на деревню, она спала перед рассветом: безмолвно, безлюдно и неподвижно. Первые петухи отгорланили и вновь наступила кратковременная пауза безмолвия до вторых петухов. Старик любил это время. Робкие лучи солнца, пока еще не яркие золотят крыши изб и домов, вершины деревьев. Все чувства обострены желанием побыть в окружении цветения и услады всего, что радовало глаз, все звуки особенно проникали во внутренний мир и растворялись во внешнем. Исчезала обособленность бытия. Старик был среднего роста, костистый, широк в плечах, коричневым от загара лицом. Его светящиеся приветливые, глубоко посаженные глаза, почти спрятанные под выступающими вперед надбровными дугами, смотрели на все происходящее с душевной теплотой и доброй улыбкой. Редкие волосы на крупной голове были скорее белесыми, чем седыми. Третий год Захар Матвеевич жил один, когда была жива Варвара Петровна, они держали корову, гусей, овец, сейчас из живности остались его верные друзья: кот Васька и пес, сибирская лайка Рекс. Семилетний кот Васька плотный, с мускулистыми плечами и широкой грудной клеткой. Передние и задние ноги одинаковой длины с мощными круглыми лапами. Голова крупная с широким лбом, хорошо развитыми щеками, длинными усами и коротким носом. Глаза большие круглые зеленоватого цвета, шерсть короткая и шелковистая, с густым подшерстком. Окрас черный с белыми метками на морде, пушистым хвостом, на котором заметны более светлые кольца. Васька своенравный, хозяином в доме признавал только старика и понимал его с полуслова, спал только с Захаром Матвеевичем. Пес Рекс на два года старше Васьки, вначале ревновал кота к хозяину, но затем привык и даже терпел все проказы и провокации Васьки по отношению к себе. Рекс огромный, сильный, с крепким сложением, сообразительный и спокойный пес. Как и кот черный, с темным косым разрезом глаза его смотрели на окружающий мир с любопытством и осторожностью. Голова у Рекса мощная, клиновидная с широким плоским лбом. Вокруг шеи и на груди пышный воротник в сочетании с острыми и очень подвижными ушами и лихо закрученным колечком хвостом. Хозяина пес обожал и почитал так, что понимал даже изменения его в голосе и лице. Жил Рекс на улице в своей конуре и если он входил в дом, что бывало очень редко, то Васька начинал над ним издеваться, провоцировал на скандал: шипел, наскакивал и цеплялся в шерсть пса. Васька знал, что могучий Рекс в замкнутом пространстве дома ничего не сможет сделать с ним, кот был более мобильным и неуязвим. Если Рекс втягивался в игру, а иногда и выходил из себя – гневался, то Васька прятался под диваном или заскакивал на форточку, где у него была прибита дощечка дедом для наблюдения о происходящем на улице, а иногда он прямо с форточки прыгал на рядом стоящую в садике яблоню и был таков. Был еще один путь у Васьки исчезнуть с глаз Рекса, – он скрывался в подполье. В деревенских домах выпиливали в полу отверстие для кошек, а из подполья во двор они выходили через специально вырубленное маленькое оконце, служившее для проветривания подпола. Оконце заваливали землей когда уже наступала глубокая осень. В последнее время Захар Матвеевич неважно себя чувствовал, но когда приезжали из города сыновья не показывал вида, бодрился и говорил, что все у него нормально, ничего ему не надо. Два дня назад они приезжали на субботу, навезли продуктов, полили все в огороде, истопили баню, попарились втроем, все было как всегда и ничто не предвещало каких-либо изменений. Уезжая в город, сыновья просили отца, если что «звонить по мобильнику». Утро началось как обычно, Захар Матвеевич помолился, открыл дверцы в теплицах, умылся до пояса из бочки. Рекс и Васька вертелись рядом, ходили между грядок, старик стал подниматься по ступенькам крыльца в дом и вдруг почувствовал сильный толчок в области сердца, появилась тошнота, слабость, выступил пот. Лицо стало мертвенно-бледным. Старик, опершись рукой о перила постоял минуты три, но боль не проходила, собрав всю волю, он все-таки добрался до постели и рухнул, почти теряя сознание. Васька тут же взгромоздился на грудь старика, как он делал почти каждый день, и стал осторожно запускать свои когти через майку, делал массаж. Лицо Захара Матвеевича потемнело, на фоне белых седых волос, как лунь на голове, оно контрастировало точно выступившая земля из снега на студеном ветре. Губы потрескались, он что-то хотел сказать, но изо рта вырывались хрипы, поднять руки и ноги не хватало сил, единственно, что не отказало в это время – способность думать и понимать, что с ним происходит. Старик чувствовал удивление, подобное тому, какое испытывает лежащий на операционном столе пациент, когда его медленно и неотвратимо подчиняет своей власти наркоз. На какое-то мгновение он ощутил в душе своей умиротворение и покой, но этот покой сменялся тревогой, внутреннее временное состояние становилось зыбким, появилось равнодушие, и жизнь стала утрачивать всякое значение. Захар Матвеевич понимал, что с ним случился инфаркт или инсульт, рядом лежащий на тумбочке мобильник, гремел уже несколько минут, но поднять руку не было сил. Старик иногда погружался в сон. Полное забвение каких-то кусков пережитого в жизни возникали явственно и тут же растворялись. Иногда во время рваных сновидений он видел многоэтажное здание, оно выплывало из облаков, а когда облака рассеивались, здание превращалось в огромное безглазое лицо, глядящее на старика, словно предупреждало о чем-то важном в его жизни. Старик продолжал жить, он лежал без движения уже вторые сутки. Васька время от времени продолжал запускать свои когти все глубже и глубже, но старик не двигался. Рекс заскочил на кровать, пытался лапой осторожно расшевелить старика, лизал его лицо и жалобно тихо подвывал. Захар Матвеевич все слышал, понимал, но сил на что-либо у него не было. Страха перед смертью у старика не было. В горькую минуту прозрения он понял, что жизнь заканчивается. Странно, но он не терял память и слух. Почему-то вспомнились суждения о смерти древнего греческого философа Эпикура: «Смерть не имеет к нам никакого отношения, так как, пока мы существуем, смерть еще отсутствует, когда же она приходит, мы уже не существуем». Действительно, смерть, старость страшны не потому, что они грозят человеку, а потому, что не остается никаких чувств, которыми живет человек большую часть своей жизни. То чувствование, пережитое, что вместила наша память, лишено сейчас всякого значения, – думал старик. Погруженный в думу, старик не заметил как скрылся Васька и Рекс, они выбежали из дома, дверь была открыта и через какое-то время, Васька снова запрыгнул на грудь и стал неистово углубляя когти массировать, Рекс пытался за штанину стянуть Захара Матвеевича с кровати. Но все было напрасно, старик был парализован. Потому как суетились Рекс и Васька вокруг него, он понял, что случилась какая-то беда. В форточку и в дверь стал проникать дым и смрад, стало трудно дышать. В комнате потемнело, от дыма словно средь бела дня наступили сумерки, лучи солнца не пробивали дым, унося с собой осколки горевших домов, всего окружающего. Он слышал, что на улице творилось что-то необычное, люди выводили из горящих домов детей и стариков, скотину, вытаскивали на улицу ценные вещи. Деревня застонала, запричитала, пугающие столбы густого дыма, словно чудовищные приведения, поднимались над улицами, домами и уносились вместе с криками, лаем собак, рыданиями людей. Старик, находясь в сознании, понял, что беда пришла из леса, огонь с бешеной скоростью, сильным ветром охватил всю деревню. Он слышал рыдания, причитания одной женщины, ее слова рвущиеся из самого сердца обычные, деревенские, но сколько же было в них подлинного чувства. Старик заплакал, он понял, что помощи ждать неоткуда, каждый сейчас думает о себе, о своей семье. Люди в экстремальной ситуации, в обстановке страха, становятся безумными, теряют реальное представление о происходящем. Пожар добрался до дома Захара Матвеевича, языки пламени стали проникать через окна, горела крыша. Черным пологом наполнились дымом комнаты. Старик потерял сознание, мобильник еще какое-то время трещал, но и он замолк. Васька и Рекс продолжали тормошить старика, но и они слабели от смрада и дыма, пес завыл от бессилия, а кот задыхаясь и теряя силы, продолжал ослабевшими лапами массировать грудь, а затем уткнулся носом в седую грудь хозяина и замер. Рекс пристроился с правой стороны Захара Матвеевича, подогнув ноги и прижавшись к телу старика. Так нашли их вместе обгоревших, приехавшие пожарные, которые спасли несколько домов и часть дома Захара Матвеевича. Каждый разумный человек сознает горестность своего бытия в определенное время, несущего, грозящего нам погибелью, но все– таки мы до конца своих дней не утрачиваем некоего инстинкта, как и животные, неистребимого в нас жизнелюбия...РЕЧКА МОЕГО ДЕТСТВА
Наступивший день был безветренным, но в движении реки еще чувствовался ритм вчерашнего сильного ветра. Мое пребывание на малой родине подходило к концу, и день, о котором я хочу рассказать, был посвящен рыбалке. Река Тара – речка памяти моего детства, в каждый мой приезд меняла свои очертания. Независимо от погоды, я посещал ее, купался, иногда рыбачил. Удочки брал у знакомых и уходил на весь день не ради улова, а для того, чтобы надышаться воздухом своей прародины, поразмышлять вдали от суетной городской жизни. В этом году Тара, несмотря на засушливое лето, стала полноводной, видимо, васюганские болота, откуда она берет свое начало, наполнили ее от таяния снегов, на пути к Иртышу, куда она впадает; другой источник воды пополнял ее сочившиеся притоки Чека, Майзасс. На небе клочками хлопка курчавились легкие облака. Восток переливался волшебными оранжево-розовыми оттенками. Словно дрожащие зеркала, искрилась голубая вода. Огромной слезой катилась по Кыштовской земле река Тара. Животворная, кипучая, невидимая жизнь планктона замерла и оцепенела от отсутствия движения на поверхности и глубине. Сквозь нежный всплеск воды у берега я слышал пение стрижей, гнездившихся в отвесной стене берега. Они взмывали в воздух и, пропев свою коротенькую песню, снова скрывались в своих земляных глазницах-жилищах. Клева не было, поплавки не двигались. Берега были покрыты зелеными пучками трав, которые прерывались местами. На противоположной стороне одиноко, далеко друг от друга, стояли три берёзы. Они были как прокаженные, и земля вокруг них была лишена всякой растительности. Время от времени я вытаскивал леску, но насаженные на крючки черви только бледнели и оставались в том же положении. Неожиданно из-за поворота реки показался довольно многочисленный выводок домашних гусей. Они были взрослые, грациозные, их белизна на воде у противоположного берега нарушала однообразие речного ландшафта. Медленное течение плавно увлекало птиц за собой. Мои размышления о бренности жизни прервались, я полностью переключился на созерцание гусей. Они наслаждались чудесной погодой, чистой прозрачной водой. Иногда словно по чьей-то команде взбирались на берег, щипали траву, затем с шумом спускались и продолжали плыть дальше. Один гусь отстал от всех, задержался на берегу и, похоже, не очень торопился присоединиться к своим собратьям. Меня поведение одиночки очень заинтересовало. Почему его не ждут? Он что, болен? Нет, не похоже. Гусь спустился с берега и продолжил плыть в том же направлении, в котором мерно покачивался весь выводок, отдаляясь от него все больше и больше. Проплыв часть пути, индивидуалист снова поднимался на берег, щипал траву, спускался к воде и продолжал свой одинокий маршрут, а его сородичи давно уже скрылись за поворотом реки. Улов в этот день был невелик: три окуня, ёрш, три чебака и семь пескарей. Этого добра на несколько дней хватит коту Ваське. Смотав удочки, я отправился домой, по пути обнаружил в траве лягушку, погладил ее, поговорил с ней. Она не трогалась с места, только вращала глазами. Но мысли возвращались снова и снова к гусям, которые так поступили со своим братцем. А может, он сам виноват в своем одиночестве? По дороге домой специально зашел к сродному брату Юрию Бушмалеву, державшему раньше птиц. Объяснив ему причину прихода, спросил, почему гуси оставили в одиночестве своего родственника. Напомнил ему рассказ выдающегося, ныне покойного, курского писателя Евгения Носова, когда во время града все цыплята нашли убежище под крыльями гусыни, которая погибла, но защитила выводок. По мнению Юрия, в животном мире такое отношение возможно к малышам. Что касается уже повзрослевших гусей, то они совершенно равнодушны друг к другу. Его питомцы приходили после выпаса домой вразнобой и собирались вместе только в определенное время, когда хозяин выносил корм. Инстинкт сохранения своего потомства присущ почти всему живому на Земле, иногда он доходит до самопожертвования. Так, волки в период бескормицы, в засушливое время, исчерпав возможности насытить своих детенышей, заставляют их во имя жизни съесть родителей. Таким образом, они пытаются сохранить свой род на Земле. Закончился день, но не закончились сомнения, терзания, стремление понять мир во всем его многообразии. Такова человеческая сущность. Лучшее торжество мысли заключается в осознании, что нет в мире вечных истин. Время изменяет мир и представление людей о нем. Удивительные, загадочные явления начинаются за порогом нашего дома, только нужно к этому присмотреться.НЕМОЙ
Никто не помнит, как он появился, что заставило его приехать в наше село. Казалось, что он был всегда, особенно для нас, ребятишек послевоенного времени. Его называли Васей и добавляли – Немой. Ходил Вася неспешно, был приветлив со всеми и особенно с ребятишками и подростками. При встрече Вася первый протягивал свою большую мозолистую руку, и наши детские ручонки, когда он пожимал их, утопали в тёплой ладони, похожей на купол, образующийся из выступающих суставов натруженных пальцев рук. Чем занимался Вася? Где он жил? Никто точно не знал. Слухи ходили разные: говорили, что ловил рыбу и продавал, жил у речки в выкопанной землянке, к зиме перебирался к доброй женщине, живущей в избе на окраине села. Вася умел многое: подшивал валенки, мог срубить баню, починить часы, электропроводку, застеклить окна. Вася был невысокого роста, коренастый, широкоплечий, ему было немного за сорок. Одет был просто: летом в рубахе-косоворотке, выпущенной поверх брюк, брюки он заправлял в сапоги. Лицо выразительное, подвижное, с многочисленными морщинками на высоком лбу, аккуратно подстриженные, немного поседевшие волосы, карие, глубоко посаженные глаза смотрели на все внимательно и заинтересованно. У Немого не было семьи, детей, к нам, подросткам, он относился по-отечески. В карманах брюк Вася носил кульки с простыми конфетами-подушечками и раздавал всем детям, попавшимся на его пути. Когда он жестикулировал руками, рассказывая о пойманной щуке, карасе, окуне на удочку, жерлицу, перемёт, указывая на их размеры, то от волнения иногда всхрапывал, словно пытался что-то убедительно сказать, иногда крестился, чтобы не сомневались. Любимое занятие Васи было сидеть с удочкой на речке, в укромном месте, вдали от суетного мира. Это давало возможность ему утешиться, а сознательный схорон, ослаблял его сердечный напряг, так как Васе постоянно нужно было доказывать, что глухонемой такой же человек, как и все, живущие на Земле. Внутренняя природа Немого, взращенная в постоянном одиночестве, под сенью таинственного облачения, была для нас непостижима. Жизнь Васи была окружена пеленой, она одевала его разнообразными, неведомыми покровами, укрывала от нас какой– то невещественной тканью, куда открытый доступ невозможен. С возрастом, размышляя о том времени, общении с глухонемым, прихожу к мысли о том, что отличало Васю от нас, слышащих и говорящих. Прежде всего – сдержанность Немого. Она оберегала его душу от ненужной накипи, которая в виде информации, через слово не всегда была полезной. Он же через внешние впечатления отбирал лишь элементарную, необходимую часть информации, но даже эта часть дозировалась в его разуме и чувствах, прививая душе мудрость, приучая волю повиноваться лишь тому, что подобно ей, духовно по своей природе. Он, в отличие от нас, сдерживал свои чувства, но и они не всегда были в безмятежности. Вспоминаются разные случаи. В середине 60-х годов прошлого века в наше село приехал талантливый музыкант, в прошлом военный, участник войны. Он организовал из учащихся 5-6-х классов духовой оркестр. Тогда подобные оркестры были почти в каждом селе. Сегодня, наверное, они наличествуют не в каждом областном городе. Через год мы уже играли на танцах, участвовали в концертах, приглашали нас и на свадьбы, иногда мы сопровождали скорбную процессию на кладбище, играя похоронный марш Шопена. Все это мы делали бескорыстно. Немой почти всегда наравне с нами присутствовал на всех мероприятиях. Вася, когда мы играли танцевальную музыку, садился рядом с оркестром и наблюдал за танцующими. Во время концерта, когда мы играли полонез М. Огинского «Прощание с родиной», Немой плакал. Как он чувствовал музыку, будучи глухонемым, для нас было загадкой, видимо, ритмы ударных басовых инструментов ощущались им через тело, как ощущает прикосновение пальцев слепоглухой посредством тактильного языка. Однажды во время танцев произошло следующее: школьница восьмого класса, стараясь выглядеть старше своих подростковых лет, приделала к своему платью вырезанную из старой фуфайки подкладку, увеличивающую нижнюю заднюю часть тела. Можно себе представить девичью радость, когда она крутилась перед маленьким зеркальцем, любуясь собой. Она смотрелась в зеркальце, поворачиваясь во все стороны, думая поразить своим видом мальчишек школы. И как же мало нужно девчонке для счастья. Танцевали фокстрот, девчонка млела от удовольствия, и в это время подкладка выпала из-под платья. Присутствующие в танцевальном зале зашлись от смеха (не все, конечно, некоторым было жалко школьницу), а Вася Немой подобрал подкладку, валявшуюся посреди зала, и вышел с ней на улицу к рыдающей девчонке... Немой любил присутствовать во время репетиций духового оркестра, когда мы разучивали произведение какого-либо композитора. После репетиций мы играли на других инструментах, часть ребят освоили игру на баяне, аккордеоне, фортепьяно, гитаре. И ещё одна страсть владела нами – бильярд. Дирекция клуба позволила нам такую возможность, поскольку мы никогда не отказывались играть на танцах и концертах. Более того, она без билетов пропускала нас смотреть кинофильмы с противоположной стороны экрана, так как мест в зале не было. В бильярд мы настолько поднаторели, что могли обыграть хорошо игравшего взрослого, не дав ему и одного раза ударить кием по шару, забивали сразу восемь шаров. Немой только хлопал в ладоши или потирал их, восхищаясь нашей игрой. Он ходил вокруг стола, щурился, приседал, высматривал расположение шаров, оценивал позицию, а иногда глазами или рукой показывал бить прямые или свояка в лузу. Как-то Вася увидел в центре села подростка, срывающего объявления со столбов. Он поднял скомканную бумагу и понял все. В объявлении речь шла о размене квартиры, разводе и подросток, таким образом, пытался сохранить маму и папу, семью. Вася был сентиментальным человеком и не мог удержаться от слез. Проходящие мимо люди с любопытством и состраданием смотрели на плачущих мальчика и пожилого человека, в облике которого чувствовалось смиренное понимание и мудрость. Шли годы, мы взрослели, учились в институтах, встречались с Немым редко, в основном во время студенческих каникул. Вася постарел, совсем стал седым, сгорбленным, а его лицо превратилось в сплошные глубокие морщины, похожие на барханы в пустыне. Он по-прежнему рассказывал о пойманных щуках и карасях, показывая руками их величину, и всхрапывал. Финал Немого таков: весной, в период половодья, он спас двух тонущих подростков, которые на самодельном плоту решили поплавать по реке. Вася простудился, и его старый, изношенный организм не справился с воспалением легких... Хоронили Немого под звуки траурного марша Шопена. Духовой оркестр, состоящий из школьников второго поколения, созывал людей со всех улиц села скорбной музыкой для прощания с благородным человеком. Глубина и величие человека измеряется добродетелью. Добродетельного Васю любили и до сих пор помнят. Память о Немом живет и дышит на устах многих, знавших его людей.ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ ВЕСНА
Тяжелые капли дождя настигли Анатолия Степановича Ситникова, когда он вытаскивал последнюю жердь из леса. Она оказалась самой длинной и неудобной. Он надсадно подтянул её к уже лежавшим кучкой, закинул комель, а затем вершинку, выровнял все жерди и стал раздеваться. Дождь не утихал, он, словно играючи хлестал старика с разных сторон: то зайдёт со спины, затем ударит в бок, то забежит спереди и обмоет, в который раз, потное лицо старика. Старик неспешно снял видавшую виды старую рубаху и стал её выжимать. Дождь стал затихать, поредевшие, но ещё грозные облака плыли, нависали над лесом и скрывались за окоёмом, за видимой чертой леса и поляной, где призрачно угадывалась дорога, ведущая к деревне. Анатолий Степанович удобно расположился на жердях, расправил рубаху, чтобы быстрее высыхала, и предался размышлениям. Куда плывут эти облака? Наверное, вновь собьются в тучу, прольются дождём в другом месте, а потом земными токами дойдут до всех живших и живущих на планете Земля, соединяя их с небом. Солнце всё чаще выныривало из-за уже немногочисленных облаков, и старик решил проветрить штаны. Снимая их, он критически посмотрел на своё тело, отметив дряблость живота, худосочность рук и почти полное отсутствие мышц. Укатали годы Сивку-Бурку, как-никак девять лет осталось до сотни. «Посуде, с трещиной нет износу, – думал он, – да глядеть тошно»... Потянул свежий тёплый ветерок, и в ноздри его сразу проник запах разнотравья, лишённый изысканности. Мысли старика были рваные, не стреноженные и перескакивали с одной темы на другую, мешая сосредоточиться. Хорошо после дождя на исходе весны, когда нет мошки, ещё не встал на крыло комар, не появлялся гнус, который мешает жить скотине и людям... «Завтра попрошу у бригадира лошадь и привезу жерди в усадьбу», – думал он. В такие минуты Анатолий Степанович часто возвращался во времена своей молодости. Он был участником необъявленной войны на Халхин-Голе, разгрома японцев на горе Баин-Цыган. Принимал участие в непопулярной советско-финской войне, предшествующей Великой Отечественной, которую прошёл от начала до конца. Анатолий Степанович чудом выжил, выйдя невредимым из ада Сталинградской, Курской битв. Дивизия, в которой он служил, участвовала во взятии Берлина. Мысли ветерана войны и труда плавно перетекали из прошлого в настоящее. Прошедший три войны и проработавший в колхозе около пятидесяти лет, пришёл к выводу, что сегодня в России жить небезопасно, каждый день ты словно идёшь по минному полю. Либералы-демократы совершили надругательство над русским народом. Они, бесы, попрали вес права, оскотинив миллионы людей своей бездуховной идеологией стяжательства. Деревня спивается и вымирает, молодёжь покидает её в поисках лучшей доли. Мы живём, – размышлял старик, – в провальное время, когда духовное попечительство над народом осуществляют подонки, не прошедшие духовное окормление, духовное воцерковление. Всё больше становится бесчестных людей. Они увлекают за собой людей посредственных, а честность замыкается в себе, ей не до крикливости... Сегодняшние либералы-демократы облучены западной цивилизацией и навязывают её современной молодежи... Вереницы слепков с жизни своих трех сыновей и знакомых проносились в сознании старика. Год назад он съездил к младшему сыну в город и поразился его рассказу о жизни. Андрей, имея два высших образования, в течение двух лет не мог найти работу. Наконец, ему «повезло»: устроился на высокооплачиваемую работу столяром в мастерскую при похоронном бюро. Исповедь сына потрясла отца тем, что сотни людей, делающих гробы, не успевали выполнять заказы. Гробы в основном изготавливали для молодёжи. Число погибших от рук бандитов, спившихся, покончивших с собой, умерших от наркопередозировки с каждым месяцем возрастает. Под плитами на кладбищах лежит одна молодёжь. У среднего сына своя беда: жена своевольничает, изменяет, не может обуздать свои страсти, увеличивая свои пороки. Подчиняясь блуду, жена сына судит других, по степени изощрённости собственных чувств. И главное, что обескураживает сына – неспособность понять, осознать благородство и честность многих людей, для которых внутренняя нравственная природа, душевная чистота являются сутью жизни. Этого жена не может уразуметь, она жаждет исступленно острых ощущений. Вся остальная жизнь, вне страсти, для нее пресна, жена алчет только восторгов и медленно, и неотвратимо духовно опустошается, опускается, приближая себя к небытию. Анатолий Степанович, размышляя о собственной жизни, жизни детей, внуков и знакомых, все больше укреплялся в мысли, что сна– чала нужно посеять в душе человека добрые семена, а потом лелеять ростки, ввиду их хрупкости. Когда хлебороб трудится в поле, его душевная чистота, его помыслы о будущем хлебе пребывают в нём, вдали от окружающей нас суеты. Люди, по мнению Ситникова, в какое-то время ведут себя странно, двойственно, свиваясь в спираль, как время. И нужно помнить, что зыбкое, изменчивое, неоднородное, вечно изменяющееся социальное время не изменяет базовых ценностей, и, как говорят в народе: «без стыда рожу не износишь». Старик, пригревшись на солнце, медленно погружался в дрёму. Его мысли, стали растворяться, превращаясь в бесформенные очертания непонятной для него действительности...ГОРЕ
Маршрутный автобус покинул пределы видимости. На остановке уже никого не было – опоздал, не рассчитал по времени, следующий по расписанию должен появиться только через три часа. По трассе на большой скорости ежеминутно проносились десятки легковых автомобилей. Решил попробовать проголосовать, может, кто-нибудь и подбросит до города, конечно, за плату. Единственно, что смущало, – моя экипировка: старая штормовка, видавшие виды штаны, облезлая походная сумка, предназначенная для дачи. Словом, бомж. Но, как говорят в народе: испыток – не убыток, мир не без добрых людей. Стратегия моя сводилась к следующему: буду поднимать руку только тогда, когда увижу, что в салоне автомашины нет пассажиров. Наконец, после десятка пронесшихся мимо меня машин разных марок, к остановке подкатил жигулёнок седьмой модели. Мужчина предпенсионного возраста открыл дверцу и, не слова не говоря, рукой показал на место рядом с собой. – Не боитесь подсаживать незнакомых людей? – спросил я, – всякое бывает. – Не боюсь, – спокойно ответил водитель, – да к тому же разбираюсь в людях, мне достаточно посмотреть на человека, чтобы определить степень опасности исходящей от него, что он представляет из себя. – Интересно, и кто же я? – Вы похожи на бомжа, но это эпатаж, не отражающий вашей внутренней сути. Мы помолчали. Неожиданно из леса вывалила весёлая компания молодых людей, которые размахивали сумками и рюкзаками, давая понять, чтобы шофер остановился. Проехали мимо. Водитель как-то спокойно, обыденно произнес: – Мои сыновья так же с походов на природу, дискотеки начинали и закончили уже свой земной путь. – Как так? – Очень просто: старший сын стал наркоманом, и его нет уже четыре года. Передозировка. Младший, как мне сообщили, лежит в морге, умер вчера. В понедельник поеду забирать. Как Вы можете так спокойно говорить, а почему не сегодня, не сейчас? – Не могу. Сегодня Святая Троица. Три ипостаси или Лица Пресвятой Троицы суть совершенно равного Божественного достоинства. Как Отец есть истинный Бог, так ровно и Сын есть истинный Бог, и Дух Святой есть истинный Бог. Вот эта ипостась прервалась в нашей семье, и, видимо, я виноват в смерти своих сыновей. – Я не понимаю вашего спокойствия. – Мил человек, я – военный, прошел Афган, Чечню, всего насмотрелся, что только мне не пришлось испытать и пережить, а сыновей не сберег. Противоестественно, когда дети умирают раньше своих родителей. Чего только я не передумал за последние пять лет, был на грани сумасшествия. Додумался даже до того, что трагедия сыновей – это за грехи мои тяжкие. Не знаю, но я не исключаю и вины общества в том, что происходит в России. Представьте себе – старший сын учился прекрасно, и из 17 мальчишек в их классе 12 уже нет в живых – наркоманы. В классе, где учился младший сын, из 13 мальчишек остались трое. Это же страшно! Подобное явление, как в миниатюре, имеет место во всех регионах России. Вот к чему привела демократия, либерализация общества, ориентация на Западный образ жизни. Если бы вы знали, что мы только не делали с матерью, чтобы спасти сыновей. Трижды продавал машину, гараж, закладывал все вещи, даже продавал квартиру. А каково было видеть их, когда идёт ломка, Господи, неужели всё кончилось! Вы не поверите, сейчас я испытываю облегчение, не знаю, что будет со мной завтра и последующие дни и годы, но сейчас – словно что-то тяжелое скатилось с моей груди. По щекам водителя потекли слёзы, и он вынужден был остановиться на обочине дороги. Сила духа исчезает, если роковой луч света, гибельный солнечный блик псевдоудовольствий некстати поразит ^сформировавшегося физически и духовно подростка. Его нравственности наносится непоправимый урон. Ранние поиски удовольствий – это пороки, испепеляющие душу. Трудно избежать вихря страстей молодым людям, так как чувство в этом возрасте опережает мысли.МИНУВШЕЕ ТРЕВОЖИТ
Блеск воды, её прозрачность, жужжание пчёл, разносящих сладкий аромат клевера, цветов черёмухи, яблонь побуждал думать о вечном, о постоянно меняющимся облике природы. Михаил Сергеевич, расположившийся с удочками, окружённый густыми кустарниками тальника, тянувшимися вдоль реки думал о душе – вечной страннице, отблесках мгновений прожитой жизни, всматривался в облака, напоминающих розовые перья, плывущие в никуда и отражающиеся в синей глуби воды. Несильный ветер доносил приглушенные голоса мужчины и женщины. Михаил Сергеевич прислушался к разговору, вернее к монологу мужчины и стал невольным слушателем двух пожилых людей. – Понимаешь, Нина, – говорил мужчина, – я только после инфаркта начал понимать жизнь во всех её проявлениях, ценить время, каждая минута сегодня для меня самоценна. Моё пребывание на земле приобрело какой-то иной смысловой ряд, когда время стало важнейшей составляющей моего бытия. Да, ты стал философом, Андрей, а что раньше не ценил время до инфаркта? Дело в том Нина, здоровый человек не думает о болезнях, не задумывается о прожитых годах, о самоосуществлении своих замыслов и его время, текущее в одном направлении, очень субъективно. Я жил, как живут растения, соотнося время со всеми четырьмя периодами года. Но приходит такое состояние духа, когда минувшее начинает тревожить, когда начинаешь задумываться о том для чего ты пришел в этот мир, что оставишь после себя? Это состояние не минует ни одного человека. Все маломальские события, сохранившиеся в эмоциональной памяти, просыпаются с такой силой, и особенно годы детства, которые окрашены в яркие тона и полутона. Нина, я сейчас начинаю осознавать, что самые счастливые годы моей жизни связаны с периодом детства и отрочества. Расскажу тебе одни эпизод, связанный с послевоенным временем, которое, несмотря на лихолетье и голод было мучительно и, по-своему, прекрасно. Наши матери, в отсутствии мужей, погибших в Великую Отечественную, день и ночь работали в колхозе. Мы, ребятня почти не видели своих родителей и были предоставлены самим себе, но как могли помогали своим матерям. Будучи ещё дошколятами, мы с вечера занимали очередь за хлебом, который на следующий день утром выдавали по карточкам и нужно было в течение всей ночи, через каждые два часа, отмечаться в списке очередников. Ночевали мы в пожарке где дежурил добрый старик, дававший нам кров и будивший нас через два часа. Однажды нам крупно повезло, мы пошли собирать землянику, надо сказать дети испытывали постоянное чувство голода и ели все, что двигалось, росло из растений, пригодных для еды. Втроём мы вышли за околицу села и шли неторопко по просёлочной дороге, углубляясь в лес. Посредине дороги увидели мешочек плотно завязанный суровыми нитками, в котором оказалось около семи килограммов манной крупы. Нина, неожиданно я вспомнил повесть: «Смех за левым плечом» прекрасного покойного писателя Владимира Солоухина. В ней он поведал о голоде 30-х годов. Мать писателя последнюю горстку муки истратила, чтобы покормить своих семерых детей. Их всех ждала голодная смерть. И в это время, напротив их дома останавливаются три подводы с мукой. С одной подводы сваливают два мешка муки. Это родственники из Полтавы послали помоществование и семья Солоухиных была спасена. Этой муки хватило до нового хлеба. Наверное, это Божий Промысел. Конечно, мешочек манной крупы не сыграл такую роль, как два мешка муки для семьи Солоухиных, время уже было другое. Несли мы его, сменяя друг друга, как великую ценность. Донесли. Вечером наши матери по-братски разделили крупу и кормили нас, готовя манную кашу на воде, т. к. молока не было. Это было великое блаженство, сопоставимое с наслаждением, которое человек не часто испытывает в своей жизни. Михаил Сергеевич, слушая исповедь незнакомого человека, подумал: тот, кто открывает душу перед близкими людьми, тот выказывает глубину своей души, глубокие тайны, ибо в них содержится всё ценное, а это ценное, благоразумное, целебно. Судьба превратна к людям. Человек чувствительный к добродетели, к исповеди и сам раскрывает свою подлинную учтивость, душевное состояние, плоды разумного делания, усердия для близких ему людей.ТРИБУН
Игорь Андреевич Матвеев был очень искусен в умении говорить и отстаивать свою точку зрения. Этому способствовала его огромная эрудиция; его знания простирались от античной философии и культуры до современной рок– музыки. Он в равной мере мог спорить с математиками, химиками, аграриями, философами и литераторами. Но чтобы речь слышалась, Игорь Андреевич должен был поразить воображение слушателей. И он иногда придумывал необычные вкрапления в свои монологи, которые были малопонятны, но вызывали восторг у людей. Например: «Всяк человек у себя в голове своими мыслями суждений строит». Или ещё одно афористическое суждение; «Счастливый человек тот, который осознаёт, что счастье на земле не существует, как тангенс 90 градусов». Была у Игоря Андреевича «ахиллесова пята»: он очень волновался перед большой аудиторией во время серьезных диспутов и торжественных мероприятий. Конечно, получив приглашение в дискуссионный клуб или на презентацию книги, Матвеев до мелочей продумывал своё выступление. Он понимал в речи важна неожиданность. Его феноменальная память (поражала даже завзятых эрудитов) удерживала тысячи оригинальных фактов, цитат мыслителей, стихов, которые появлялись в нужный момент. Ритор, а таковым он считал себя, никогда не пользовался написанным текстом. Ему казалось, что начни читать с листа, он тут же споткнётся и замолчит. Итак, вернёмся к его «ахиллесовой пяте». Игорь Андреевич на трибуне начинал говорить здраво, умно, нестандартно, но где-то через пять минут начинался сбой; выстроенная конструкция выступления начинала рушиться, его заносило иногда совсем не в ту, как говорится, степь. Слушателям было незаметно, что разыгрывался спектакль, где действующее лицо теряло контроль, и в данном случае это был удар молотком по подвешенному обрезку рельса: удар не звук, однако рождает его... Слушатели аплодировали, а оратор, недовольный собой, покидал зал для домашнего разбора умственных полётов. Вот тут и начиналось: Игорь Андреевич перебирал в памяти всё, что наговорил, чего не сказал, упустил. Матвеев страдал, терзал себя за многословие, строил заново речь так, как нужно было сказать, звонил коллегам, которые участвовали в дискуссии; те успокаивали ритора и пели ему дифирамбы за прекрасную речь, но мучения и бессонные ночи, связанные с анализом, продолжались несколько суток, а иногда неделю... Наконец он успокаивался и твёрдо решал, что больше не будет высовываться и, соответственно, мучиться, а будет принимать участие только в кулуарных, небольших аудиториях, где будет мало людей и где будут специалисты в той или иной сфере деятельности. Проходили дни безмятежного покоя, но неожиданно раздавался звонок или приносили приглашение на очередное заседание дискуссионного клуба. Игорь Андреевич, как спортсмен, начинал набирать форму для очередного триумфа и конфуза. Он начинал поиски ясности и выразительности будущей речи, свято памятуя о высказывании Б. Паскаля: «И самая блестящая речь надоедает, если её затянуть»...ПТИЦЫ ЗАДАЮТ ЗАГАДКИ
Каждый год, примерно во второй половине февраля, прилетают стаи серых птиц в город, похожие по объёму на снегирей, с хохолком на голове, но в отличие от снегирей у них грудь серая и лишь кончики крыльев и хвоста представляют желтую волнообразную полоску. Среди моих знакомых нет орнитологов и никто не мог мне ответить к какому семейству относятся эти птицы, и как их зовут. Меня даже не это привлекло, а избирательность птиц в поисках пищи. Не от хорошей жизни они покидают леса, в одно и то же время, появляясь в городе, объедая оставшиеся плоды яблонь, сохранившиеся даже зимой. Наблюдая за птицами из окна квартиры, я обратил внимание на то, что они склёвывают ягодки с трёх яблонь до последней ранетки, но не притрагиваются к другим четырём, стоящим рядом деревьям, плотно усыпанными дарами лета. Будучи голодными птицы словно не видят, не замечают, стоящие рядом яблони, оставляя у людей недоумение и попытки понять, разгадать тайны птичьего бытия. Птицы занимают наше внимание потому, что наделены людскими слабостями. Нас отличает от птиц, животных, зверей воображаемый мир, где всё правдоподобно и всё неправда, а мир фауны, в целом природы – всё правда, но человеку кажется все неправдоподобно...БАНКРОТ
День явно не задавался. Из открытой форточки потягивал влажный ветерок, и вот-вот мог зарядить дождь, который время от времени давал знать о себе в течение недели. Лишь иногда разверзались тучи и небо на короткий период сияло чистотой и слепило ярким солнечным светом по разлитым мокрым многоэтажным домам. Город, его улицы и дворы заполнялись звуками машин, а когда возникала кратковременная тишина, становилось слегка грустно. Степан Васильевич, всматриваясь в рваные, серые облака, мысленно составлял программу наступившего дня. Прежде чем снять последние отпускные деньги для поездки на малую родину, надо подсчитать, сколько осталось и хватит ли их, чтобы рассчитаться за квартиру, свет и телефон. Холодильник был пуст, вчера дорогие его сердцу друзья без приглашения явились и вычистили из холодильника все запасы под водочку, но хорошо поговорили, как водится у русских людей, поспорили. Немного побаливала голова, но это мелочи жизни. Оклемаюсь. Подсчеты показали: денег хватит и еще останется 52 рубля, но их недостаточно, чтобы пополнить холодильник продуктами. Степан Васильевич отстоял очередь в трех местах, про себя возмущаясь: компьютеризация всей страны, а очереди длиннее, чем в советское время, и чтобы заплатить за услуги, приходится выстаивать по несколько часов. Наконец отпускник в банке получил 11 тысяч 900 рублей, на карточке оставив всего 200 рублей, сел на автобус №14, продолжаяподсчеты будущих расходов. Выходило, что денег на билет туда и обратно, недорогие подарки сестре и ее детям, расходы до получки, когда он выйдет на работу с 1 сентября, хватит. В автобусе Степану Васильевичу пришла идея: выйти у центрального рынка города, закупить немного продуктов, а затем продолжить путь до шестого микрорайона, к дому. Деньги были положены в правый верхний карман пиджака, и он отсчитал несколько сотен на ощупь, так как помнил, что 11 тысяч – лежали купюры, а внутри них – девять сотен. Степан Васильевич, не заходя в главный павильон, прошелся между рядами, где торговали в основном кавказцы фруктами, и, возвращаясь обратно, обнаружил, что вынутые три сотни, которые он положил в боковой карман, и пятьдесят два рубля на месте, а 11 тысяч 600 рублей исчезли. Он обшарил все карманы брюк и пиджака на несколько раз, но, увы и ах... Конечно, пришла запоздалая мысль о том, что нужно было рассредоточить крупные и мелкие купюры по разным карманам; кошелька у него никогда не было, да и не смог бы он им пользоваться. Были, конечно, потери у Степана Васильевича, как у любого человека, но такая свершилась впервые. Неудачливый отпускник, дни отпуска которого истончались, подошел к остановке, осмотрел все вокруг и понял, что виноват в потере денег сам, видимо доставая три сотни, выбросил из кармана все, не заметив потери сразу. Степан Васильевич стал думать о том, что деньги его подобрал добрый человек, которому они нужней, чем ему и, возможно, это Божий промысел. Он вспомнил, как в студенческие годы, в трудные для него дни, даже отчаяния, несмотря на то, что получал в университете повышенную стипендию и подрабатывал, разгружая вагоны с углем, он занял деньги и в течение нескольких месяцев не мог расплатиться. Мысли о долге усугубляли тяжесть, и однажды, когда бежал на лекцию, недалеко от университета, в траве нашел деньги, словно их кто-то подбросил для него. Их хватило, чтобы рассчитаться с долгом и даже купить брюки и рубашку. Все нормально, не надо печалиться, пришел к мысли Степан Васильевич, переживем, а на малую родину съезжу на следующий год. Видимо, действует закон справедливости: сколько чего у одного человека отнимется, столько присовокупится к другому. Сей закон простирается на хороших и плохих людей, в соответствии с их доходами... Иным людям богатство приносит головную боль, как страх потерять его. Подобные терзания богатых людей не прибавляет жизненного тонуса и бодрости духа. Любого человека, равноудаленного от несчастий, они все равно настигают. Но человек, отвергающий славу и богатство, обрекая себя на безвестность и нужду в отличие от богатых, становится ближе к Богу. В истории развития человечества общеизвестно, кто входит в чертог фортуны через врата радости, выходит через врата скорби – и, наоборот.РАСХОЖАЯ ЖЕНЩИНА
Мы шли втроем по улице, горячо обсуждая итоги только что закончившейся научно-практической конференции по философии. Навстречу нам шла моложавая, лет тридцати, женщина. Ее легкая поступь, лицо с четко очерченными бровями и небольшим курносым носом, небольшой головой, над которой высилась копна черных волос, умело уложенных, привлекали внимание особенно мужчин. Иногда они оборачивались вслед, а иные даже что-то бормотали. Не удержался от реплики и наш товарищ Лев Александрович, сказавший, что это расхожая женщина, я много о ней наслышан. Мы попросили его прокомментировать данное выражение и рады были сменить тему разговора. Лев Александрович пояснил: расхожая женщина – это женщина, основное качество которой – доступность. «Как же она докатилась до этого? – молвил один из нас. Вроде, на вид порядочная дама». И Лев Александрович поведал: история банальная, подобный путь проходят тысячи девушек. Представьте себе, приезжает из провинции симпатичная девушка поступать в университет. Успешно сдала экзамены, поступила. Ее определили в общежитие, поместили в комнату со старшекурсницами, (которых развратил город, дискотеки) курящими и водящими своих возлюбленных по графику и которые возжелали познакомить непорочную девушку с одним из своих друзей. И когда она попыталась возразить, как тургеневская девушка, ее обсмеяли, сказав, что на дворе XXI век и таких, как она, уже в природе не существует, их просто нет. Девушку Лиду, так зовут нашу героиню, познакомили со смазливым парнем, работающим в банке. Он ей понравился. Была вечеринка, их оставили вдвоем, они еще выпили, посмотрели порновидик, конечно, она была уже в том возрасте, когда у нее расцветало грубое искательство... Туман в глазах, в голове ударяют в висок горячие молоточки. Нельзя – можно, нельзя – можно. Лида не сопротивлялась, рот девушки не ускользнул от него. Парень, его звали Алексей – опытный ловелас, стиснул ее затылок и повел в кровать. Она пошла навстречу восторгам с их властно зовущим голосом весны. И вскоре так повернулись события, девушку подхватил такой необыкновенный и жуткий вихрь, как это бывает лишь в первую влюбленность с любимым человеком, которому она отдала свою честь. Мудрые люди понимают, в двадцать лет царит чувство и кажется, что это состояние пребудет вечно; в тридцать царит талант, а в сорок – разум. Легкомыслие – порок, который поражает молодежь, они не умеют растрачивать свои силы, а их пресыщение вредит удовольствию, вселяет отвращение. Вот и получается сначала – пламя, а потом дым. Постоянное стремление к удовольствию приводит к вырождению чувств, к их смерти. Чем больше времени и усилий тратится у влюбленных на многосложный ритуал ухаживаний, тем сильнее радость будущих отношений. Как сказал поэт: «Все немедля сказать – как себя наказать». Сильные страсти все чаще вызывали у влюбленных раздражение и отвращение. Алексей бросил Лиду. Сценарий известен: слезы, истерика, депрессия, попытки суицида. Поиски эквивалента Алексею лишь прибавляли Лиде опыта в любовных делах. Наслаждения при отсутствии духовности давали ей лишь краткое забвение, а затем жестокие горести с еще большей силой напоминали о первой любви. Девушка стала искать встречи со взрослыми мужчинами, жила с ними небескорыстно. Низменный расчет, появление денег изменило не только ее характер, но и отношение к людям. В Евангелие от Матфея верно сказано: с голубиной кротостью, не без участия денег, у некоторых людей сочетается со змеиной хитростью. Будучи содержанкой мужчин, она их обманывала. Она стала лживой и похотливой. Ей правда стала мешать и сделалась недоступной. Утрата стыда – это путь к бездуховности, к гибели добродетели и души. Ничего нет отвратительней лжи и порока. Лида закончила университет и даже поступила в аспирантуру, но стремление к острым ощущениям стало доминантой в ее порочной жизни и сейчас она в сущности сделалась проституткой. Женщина, продающая себя за деньги, достойна жалости, в таких отношениях примешиваются посторонние чувства, отнимающие возвышенность и способность глубоко чувствовать. У глубокого чувства не может быть цены, цена лишает женщину естественных радостей. У таких людей начинает болеть душа, а ее исцеление – очень длительный процесс, во всяком случае, более длительный, чем исцеление больного тела. Финал этой женщины и подобных ей, прошедших такой же путь, известен: бездуховность, путанство, предательство, стяжательство, подлость, измены, блуд и как результат такой жизни: неотвратимость многочисленных болезней и ранняя смерть. Так закончил свой монолог о расхожей женщине Лев Александрович.ПЕТЬКА
В семье Барсуковых петух невзлюбил хозяйку Галину Ивановну. Два года он ее признавал и уважал, наблюдая как она управляется с немалым хозяйством. На ее плечах в основном и держится все подворье: две коровы, нетель, овцы, полуторагодовалый бычок, курицы. Отношения между хозяйкой и петухом испортились мгновенно. Все началось с того, что куры, перелетая через прясло, повадились в соседний огород. Соседи пожаловались, и хозяин, Александр Авенирович, решил курам подрезать крылья. Процедура простая: хозяин ловит курицу и держит, а хозяйка режет садовыми ножницами крылья. Все это действо происходило на глазах петуха. Он рвался помочь курам, бросался на сетку загона. С тех пор – вот уже целый год – Петька не дает прохода Галине Ивановне, норовит ее клюнуть в ноги даже тогда, когда она дает курам зерно или когда идет доить корову. К хозяину он почему-то претензий не имеет, видимо, из мужской солидарности. Все попытки «замолить грех» перед Петей не возымели действия, брошенный хозяйкой корм он отдавал подругам. Недавно Галина Ивановна за овчину (на современном языке – бартер) приобрела голландскую курицу в соседней деревне для размножения (хорошо несутся) и пустила в загон прямо навстречу Пете, который несся клюнуть хозяйку. Перед новой подружкой он остановился, а через три минуты уже начал теребить ногой свое красно-коричневое крыло. А еще через две минуты потоптал иностранку на глазах всей живности подворья и запел. С тех пор Петя перестал преследовать хозяйку. И тут не обошлось без иноземной помощи.ВОРОБЬИНАЯ ИЕРАРХИЯ
Первые дни зимнего месяца выдались очень теплыми. Предзимье отличается тем, что рано начинает темнеть. Из окна своего кабинета наблюдаю за воробьями, которые уже в шестом часу вечера устраиваются на ночлег. Небольшой сад под окнами квартиры, состоящий из семи яблонь, разделен на две половины, и просека между ними составляет не более двух метров. Сотни воробьев собираются на ветвях яблонь, и их чириканье перед сном покрывает даже шум проезжающих машин мимо нашего многоквартирного дома. Городские шумы не беспокоят воробьев, они привыкли к обиталищу вблизи человека. Когда начнутся лютые морозы, то воробьи сменят свою прописку и легко найдут убежище для сна, благо что город предоставляет им широкий выбор подходящих мест в многочисленных жилых зданиях и пристройках. Воробьи предпочитают дома с большими застрехами и с многими лепными украшениями, облегчающими поиски их сокрытия во временном обиталище. Мне приходилось даже видеть в городе свитые гнезда на деревьях, вблизи уличных фонарей. По-видимому, их привлекает не только множество насекомых, слетающихся на свет, но и тепло, излучаемое лампами накаливания. Бывали случаи, что гнезда лепили птицы на мачтах телевизоров, которые являются прекрасными наблюдательными пунктами в случае опасности. Что заставляет воробьев сбиваться в тесные стаи? Есть основание полагать, что сборища воробьев вызваны не только обилием корма, но и страхом появляющихся хищных птиц, изредка появляющихся в городе, заставивших воробьев сбиваться в тесные стаи. У воробьев своя иерархия, естественный отбор, наверное, по принципу «социального дарвинизма». На левой стороне деревьев группируется основная масса (не ленюсь, подсчитываю) до сотни, а справа сидят всего лишь девятнадцать – это изгои, отверженные, они пытаются присоединиться к основной массе, но изгоняются наиболее активными сородичами и возвращаются на свою яблоню, как говорит пословица: «Каждый сверчок знай свой шесток». Спят воробьи до девяти часов. С рассветом, около восьми часов, начинается шевеление, редкое чириканье, а затем поднимается гвалт, ор, собрание, воробьи не слушают друг друга, и это продолжается до получаса, а затем все снимаются с деревьев, приняв какое-то важное для всех решение. Место воробьев занимают немногочисленные скромные синички, они перелетают с дерева на дерево в поисках пищи и ведут себя в соответствии со своим генетическим уставом. У птиц своя мораль, своя экологическая этика, складывается мнение, что птицы на рефлексивном уровне устанавливают свои права и обязанности по отношению к своим собратьям, к окружающей их среде, где они обитают и развивают свою деятельность. Великая премудрость – постигать явления природы, постигать загадочную сущность зверей, птиц, животных. Знания, полученные от наблюдений за ними, помогают лучше понять людские характеры человека, его поведение, намерения и поступки.МОНОЛОГ ПРЕДСТАВИТЕЛЯ УХОДЯЩЕГО ПОКОЛЕНИЯ
Дед Матвей Захарович умирал долго и мучительно. Он стоически переносил боли и был в полной памяти, что считалось всегда на Руси благодатью. Немногочисленные родственники сменяли друг друга около постели больного. Дед был ровен и ласков по отношению ко всем, но особенно выделял внука Андрея, от среднего сына, который недавно вернулся из армии. Андрей чувствовал особое отношение к себе деда и старался как можно больше находиться рядом, соглашаясь посидеть с ним за других. Дед и раньше, до армии, поражал своими познаниями Андрея, но с возрастом Андрей стал понимать великую силу знаний, и чем старше становился, тем сильнее его было прозрение, что за человек находится рядом с ним. За два дня до смерти Матвей Захарович в полной памяти, когда они были вдвоём попросил внука: – Андрей, у меня к тебе просьба, только не удивляйся. Когда я умру, положи, чтобы никто не видел, мобильник в правый карман моих брюк. Мы с тобой будем общаться. Андрей не только удивился, поразился такой просьбе и даже подумал, не поехала ли крыша у деда. Но дед настоял на своём, и Андрей дал согласие звонить после двенадцати ночи в течение 40 дней. Почему сорока дней, спросил Андрей? Поясняю: На третий день ангел приводит душу на поклонение Богу. Ангел показывает душе блаженство рая и муки ада. На девятый день душе даётся отдых. Сохраняя привязанности душа слетает к дому, где жила с телом, то к гробу, где лежит тело. Ангел указывает, где душа согрешила, а на сороковой день ангел снова приводит её к Богу и ей назначается место по заслугам. Как глубоко верующий дед исповедался и причастился, простился с родными и близкими. Умер он во сне под утро. Отпевали Матвея Захаровича в православном храме. На третий день после похорон Андрей решил позвонить деду. Он много думал о разговоре, сомневался и считал, что старик решил над ним подшутить, его причуды и розыгрыши были известны родным. Однако Андрей о просьбе деда никому не рассказывал, собирался и дальше держать в секрете. Он понимал, существует предел человеческой жизни, за которым нисхождение становится неотвратимо низвержением во тьму, в вечность, в антимир. Андрей колебался и даже боялся прикоснуться к телефону, он не верил в общение с умершим дедом, и в то же время подчинялся сумасбродству, не управлял уже самим собой, постоянно думал о данном слове. Наконец решился и, после двенадцати ночи, запершись в своей комнате, набрал номер мобильного телефона Матвея Захаровича. Потянулись длинные долгие гудки: вдруг щелчок и обычный с хрипотцой голос деда: – Здравствуй, внучек, спасибо за мобильник, удружил. Андрей смешался, он был потрясен голосом, словно дед находился в его комнате, и даже огляделся вокруг. Но дед, как бы понимая растерянность внука, начал задавать вопросы, чтобы вывести Андрея из шокового состояния. – Как там дома дела? Как здоровье бабы Натальи, сыновей, внуков? – Все ещё в состоянии безвременья, все оплакивают тебя. – На похоронах и отпевании было много народу, будто полгорода пришло проститься с тобой. Это говорит о том, какой ты у нас знаменитый, как тебя уважают. Мы гордимся тобой дед: – Не надо, Андрюша, говорить об этом, ты лучше спрашивай, что тебя интересует, волнует. Мы с тобой побеседуем, время у нас есть. – Дед, ты говорил, что ангел показывает душе на третий день «блаженство рая и муки ада», а как соотносятся между собой тело и душа? – Андрюша, душа идеальная, высокая, божественная основа человека, а тело – природная половина, не желающая знать ничего о душе, соответственно и душа относится к телу подобным образом. Это как соотношение между церквью и государством. Церковь спасает наши души, а государство, образно говоря, – наши тела. В 18 веке возникло философское направление окказионализм, связанное с идеями картезианства А. Гейлинска, Н. Мальбранша, Р. Декарта. Это направление утверждало о принципиальной невозможности взаимодействия души и тела, без прямого вмешательства Бога, в каждом отдельном случае. Возникает дуалистическая субстанция, дихотомия, т. е. двойственность, представляющая борьбу между желанием тела и душой. Эти крайности далеки от христианства. Человек всегда думал о воскрешении, когда «тленное» тело облекается в «нетленное», т. е. сказано «просветятся яко солнце в царствии Отца их». Возьми великого русского мыслителя Н. Фёдорова, его труд «Философия общего дела» о трансцендентном и имманентном воскрешении человечества. Дед, мне сложно, видимо, будет понять Н. Фёдорова. – Но ты поставил передо мной вопросы, и я пытаюсь на них ответить. Ты знаешь, Андрей, многое мне самому непонятно о соотношении души и тела. Я часто задумывался над этой проблемой и пришёл к выводу, что дихотомия, непоследовательность, противоречивость человека (с его поведенческими структурами, над биологическими программами) связана с его природой и духовной сущностью. Нравы сегодняшней жизни людей приводят к расчеловечиванию человека, и нужно прилагать непрерывные усилия, чтобы стать человеком. Наша православная вера даёт такую возможность верующему человеку. Православие – самое чистое, незамутнённое, оно не рассудочное, а сердечное, как Христова благодать. – Дед, прости меня за некоторые вопросы, вот ты приглашал священника для исповеди. Ты что, грешил? – Дорогой мой внук, на земле нет безгрешных людей, почитай святоотеческую литературу. Это великая (мощный нравственный пласт русской культуры) литература, и ты многое поймёшь... Человек за свои грехи расплачивается в течение всей жизни, он грешит иногда сознательно, но чаще бессознательно. Мне было семь лет, когда я из рогатки убил ласточку, сидевшую на проводах. Поднял её бездыханное, как пушинка, тело и задумался: за что? Вот она пела, щебетала, никому не мешала, а я убил её. Позже, уже работая директором средней школы, меня уговорили коллеги пойти на охоту на лосей (лицензия на отстрел у них имелась) и я убил лосиху в порыве охотничьего азарта. Мне никогда не забыть влажные, подёрнутые слезой испуганные глаза животного. И опять возник для меня вопрос: за что? После этого случая, никогда не брал в руки ружьё, чтобы не совершить убийство. Давай, Андрей, на сегодня прервём разговор, уже поздно. Каждую ночь внук звонил деду, в течение почти месяца, и Матвей Захарович отвечал на все вопросы, стараясь не омрачать, не ранить своими ответами, используя свой огромный жизненный опыт, не уходил от ответов на остро поставленные вопросы. Так на вопрос Андрея, почему люди живут в России и не любят её, насмехаются над державниками, патриотами и почитают европейскую цивилизацию, западные ценности за эталон, Матвей Захарович разразился длинным монологом: – Всё дело в том, что к власти пришли люди, ориентированные на Запад, их ещё называют космополитами или компрадорской буржуазией. Это «пятая колонна», живущая своими корпоративными интересами, разрушающая Отечество, подвергающая осмеянию великую русскую культуру, русский народ. Напомню тебе, Андрей, вопиющий акт русофобии, связанный с именем бывшего министра культуры (ныне один из руководителей данного министерства) ведущего на канале культура «культурную революцию». В своё время он провёл передачу: «Патриотизм – последнее прибежище негодяев». Это выражение почему-то приписывают Л. Н. Толстому. Это неверно. Оно принадлежит Джонсону. Указываю источник: Л. Н. Толстой опубликовал два тома афоризмов выдающихся мыслителей. Книга называется: «Круг чтения». «Избранные, собранные и расположенные на каждый день Львом Толстым мысли многих писателей об истине, жизни и поведении». Афоризм Джонсона расположен на 237 странице второго тома и имеет совсем другое содержательное значение, а не то, что ему приписывают. По мнению русофобов получается: человек любящий Родину – значит негодяй. Следующая передача имела такое название: «Русский фашизм – страшнее немецкого». Задаёшься вопросом: в какой стране было бы позволено члену правительства делать такие передачи? Миллионы погибших русских людей, наверное, перевернулись в своих могилах, а как должны относиться ещё живые фронтовики и дети погибших родителей на войне? Сегодня русофобия затмила ум и чувства многих людей не только в бывших союзных республиках, но и в самой России. Андрей, я тебе это говорю с болью и надеждой на понимание того, что происходит сегодня в нашем Отечестве. Миллионы людей начинают осознавать, к чему привели страну реформы либералов – демократов. Приведу внук, еще одно высказывание простой чувашской женщины в «Литературной газете». «Я чувашка. Знаю, раздавят великих русских – раздавят и наши малые народы» Галина Козлова. – Дед, но ведь перестройка начиналась с благими целями, почему так получилось? – О каких благих намерениях ты говоришь, внук? 17 марта 1991 года прошёл референдум о сохранении СССР. Почти 77% населения высказались «За», но кто посчитался с народом. Ещё пример: Представь людей, проработавших по 25-30 лет в условиях Крайнего Севера, заработавших по 25-30 тысяч рублей. Этих средств хватило бы на приобретение в южных районах страны дома, машины, гаража. Они мечтали на старости пожить спокойно, принимать детей и внуков. Но гайдаровская реформа обесценила денежные вклады. Беспрецедентный в истории развития государств, обман собственного народа. Сегодня пожилым людям выплачивают гробовые по тысячи рублей, обесцененные в десятки раз. Обманутые люди начинают понимать для чего были затеяны антинародные реформы. Небольшая кучка проходимцев, дорвавшиеся до власти поставила свои личные интересы выше государственных. Так появились, в период «прихватизации», современные нувориши, которые приобретали государственную собственность по бросовым ценам, да ещё на деньги государства. В результате шоковой терапии реформы были направлены на поддержание экономического благополучия крупного бизнеса; выживание простого люда в расчёт не принималось. То, что создавалось не одним поколением людей, оказалось в частных руках. Ты знаешь, Андрей, я неожиданно вспомнил известного учёного, долгие годы прожившего на Западе, Н. Тимофеева-Ресовского. 60 лет назад он высказался о либералах-демократах, если бы они пришли к власти в СССР. «Вы представляете, что у нас будет, если вдруг демократия появится? Ведь, это засилье самых подонков демократических, Чёрт знает что! Хуже сталинского режима. Прикончат какие бы то ни было разумные способы хозяйствования, разграбят всё, а потом распродадут Россию по частям. В колонию превратят «. Предсказание учёного уже частично оправдалось. Уже продают землю тем, у кого есть деньги. Землю, которую отстаивали не одно поколение людей. Народ, позволяющий разваливать, грабить страну, позволяющий маргиналам даже продавать детей, которых используют на органы богатым иностранцам, не имеет светлого будущего. Дед, мне многое непонятно, что происходит в стране, часто можно прочитать в ряде статей о русском духе? Посоветуй как укрепить мне его, кого из современных писателей, учёных, политиков читать? – Хороший вопрос, Андрей. Но боюсь, что мне не хватит уже времени, чтобы ответить наиболее полно и указать авторов, с которыми ты должен пообщаться через их книги. Прежде всего, – люди-патриоты, высоконравственные, живущие интересами Отечества. Их, конечно, тысячи, Россия никогда не оскудеет на таланты, я надеюсь, что и ты станешь патриотом и будешь способен на самопожертвование во имя Родины. Запоминай авторов, великих патриотов, часть из которых уже умерли: В. Распутин, В. Белов, Ф. Абрамов, В. Шукшин, Вл. Солоухин, В. Астафьев, Евг. Носов, Вл. Личутин (у него особый, удивительный язык, обрати внук внимание на этого писателя), Вл. Крупин, Ю. Кузнецов, Н. Рубцов, Т. Глушкова, В. Ганичев. Литературные критики: М. Лобанов, Ст. Куняев (посмотри его уникальный трёхтомник «Поэзия, Судьба, Россия»), Композиторы: В. Гаврилин, Г. Свиридов. Публицисты: В. Кожинов, А. Проханов, Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, О. Платонов (главный редактор фундаментального 20-томного проекта «Святая Русь – Большая энциклопедия русского народа», 7 томов уже вышло). Художники: Илья Глазунов, М. Савицкий (белорусский живописец), В. Клыков (скульптор). Политики: А. Косыгин, А. Лукашенко. Философы: А. Панарин, А. Зиновьев. Дорогой Андрей, внук ты мой ненаглядный, я высказал своё субъективное суждение относительно общественных деятелей русской цивилизации, т. к. приходится вопрошать наше прошлое, настоящее, чтобы понять будущее развития России. И должен отметить, что наш ум по природе своей гораздо меньше стремится узнать, чем понять наши корни, истоки, нашу историю. Постарайся Андрей, всё прочесть и осмыслить, у некоторых людей леность ума связана с ненавистью к жизни или презрение к ней. У тебя должен возобладать долг перед Родиной, служение России во все времена, а особенно в непогоду. После того, как ты всё осмыслишь, расширение границ интересов у тебя, Андрей, явится естественным и необходимым процессом твоего развития. Тебе захочется применить свои познания на службе Отечеству, душа твоя не будет немотствовать, она должна жить бескорыстными, высшими целями и идеалами. Прощай, милый, родной внучек, моё время уже истекло. Прощай!.. – Дед, дедуля, дедушка, родной! – кричал в трубку Андрей, – не уходи, мне ещё многое нужно спросить! Но ответом Андрею была звенящая тишина... В комнату Андрея не вошёл, а ворвался отец Сергей Матвеевич: – Ты, что кричишь, сын, что случилось? С кем ты разговариваешь, уже половина третьего ночи? Андрей опустил глаза в пол и, не выпуская трубку телефона из рук, ответил: – С дедом говорил во сне...МОСТ
Деревянный мост, соединяющий берега реки Тары, стоял более тридцати лет. Он делил большое село на две части. Каждый год весной, в период половодья, когда лед приходил в движение, бригада рабочих во главе с Иваном Федоровичем Синициным, вооружившись длинными баграми и динамитом, денно и нощно находилась на реке... Вообще-то Иван Федорович по профессии был строителем, дорожным мастером и только весной на несколько дней становился хранителем моста до тех пор, пока не пройдет ледоход. На подступах к мосту стояли мощные столбы, оббитые железом, напоминающие ледоколы в миниатюре, но они лишь частично задерживали, раскалывая небольшие льдины, несущиеся по течению. Бригаде приходилось взрывать леса и сопровождать баграми осколки льдин между столбами и сваями моста. Взрывы льда эхом прокатывались по всему селу и привлекали на реку в основном ребятишек и молодежь. Они собирались на мосту и наблюдали за действиями рабочих, иногда люди постарше давали советы, как и что надо делать, как спланировать и разрывать мощный поток льда. На что Иван Федорович отвечал: «Чтобы я не планировал – всё впустую. Стихия природы мне не подвластна. Поэтому я предоставляю Богу планировать мою жизнь». Бригадир шел по иссеченному льду, собирал урманские бобы, оглушенную рыбу в воде и отдавал ребятишкам, продолжая вслух размышлять: «Весь мир изменчивый и шаткий, и только иногда в нем проглядывает некое скрытое сцепление событий, некий извечно предопределенный Всевышним порядок, благодаря которому все идет, как положено, по заранее предначертанному пути». Однажды Иван Федорович проталкивая багром льдину между столбами, свалился и ушел с головой в воду. Вынырнув, он не без помощи товарищей, падавшим ему багор, вылез на лед и заявил: «Сила нашего умения в любом деле зависит от убеждения – это совесть разума». Когда его вели по мосту, с него стекала вода, он пробубнил, и многие это слышали: «Слава Богу, что я не в новой фуфайке был, а то бы талон на книги Вл. Чивилихина замочил или утопил». Об этой сентенции сельского мудреца нужно сказать особо. Это сегодняшняя молодежь, увлеченная компьютерами, мало читает и не знает своих выдающихся писателей 60-70-80-х годов XX века. Иван Федорович в 1984 году побывал на всесоюзном совещании строителей в г. Туле. На совещании выступил директор Тульского оружейного завода, который говорил о достижениях завода и заметил, что за первое место в социалистическом соревновании на заводе вручали победителям двухтомник Вл. Чивилихина «Память», а за второе – холодильник. Многие, прочитав написанное, усомнятся, т. к. сегодня жизнь людей поставлена в такие условия, что все проходит через желудок, а не через дух. Наша страна из самой читающей превращена, посредством либерально-демократических реформ, в одну из мало читающих стран в мире. Такие люди, как Иван Фёдорович не были единичным явлением деревенской жизни. Они, как яркие всполохи, возникали на ночном небосводе и уходили из жизни в предрассветных сумерках, не реализовав свои способности.ДИАЛОГ С САМИМ СОБОЙ
В окно пятистенного деревянного дома, стоявшего на конце деревне Сергеевки, подул свежий ветерок, облака сгустились и заслонили собой месяц. Деревья зашелестели, зашумели: заколыхались рябины, черемуха, дождем посыпались лепестки цветущей яблони. Птицы уже устроились на ночлег. Издалека доносится лай собак и неясный разговор припозднившихся мужчины и женщины, идущих за телегой. На противоположном краю деревни слышен одинокий звук гитары, расстоянием смягченный, он томительно грустно звенит в чистом прозрачном воздухе. Василий Фёдорович Чернявский, пенсионер, хозяин дома, не спал уже трое суток, он слушал радиостанцию «Маяк» и ловил через каждые полчаса сообщения из Москвы. Причина этой бессонницы для него наиважнейшая. Василий Фёдорович всё ещё надеялся, что президент страны Владимир Путин не подпишет закон о продаже земли. Как бывший тракторист и комбайнёр, он очень переживал, когда часть депутатов Государственной Думы и Совета Федерации одобрили данный закон и теперь оставалась одна надежда-президент. Бывший механизатор, всю свою жизнь связанный с землей, Василий Фёдорович понимал, что если земля-кормилица станет товаром, то это последнее, что нас связывает с Россией. Мысленно он костерил либералов-демократов, депутатов, называл их пятой колонной, космополитами, которым недорого Отечество, голосовавших за данный закон. Они, по мнению пенсионера, не думают о последствиях и будущих поколениях людей. Мысли его часто возвращались к началу перестройки, когда руководители-разрушители страны и продажные журналисты говорили и писали об инвестициях, которые будут направлены во все сферы производства и особенно в сельское хозяйство. Что из этого поручилось, сегодня каждый школьник знает. А что говорили о приватизации, какие частная собственность даёт преимущества перед государственной собственностью? Словом, развалили производство, восемьдесят процентов населения осталось за чертой бедности. Продолжается тотальное разграбление России. Василий Федорович, выйдя на пенсию, много читал: стал постоянным читателем библиотеки, слушал радио и смотрел телевидение, хотя и плевался, слушал декорированную ложь, льющуюся с телеэкрана. Думы, думы днем и ночью не покидали старика. Он поднялся с кровати и подошел к открытому окну. Ночь была светлая, мягкая: осыпанная цветами яблони. Молочно-дымчатые облака несутся по бледно-голубому небу, скрывая полупрозрачными покровами месяц и слабо мерцающие звезды. Облака иногда разрывались и освобождали месяц; тихо плывет он по небосводу, рассеивая все более ночные тени, чуть видневший через дорогу лес. Засеребрилась трава, распустившаяся листва, нежная, прозрачная, как кружево, засияла роса, унизывающая крупными слезинками благоуханными чашечки цветов. Воздух, отягощенный сладким ароматом черёмухи, смородины, среди которого как бы издалека, проносится тонкий, едва уловимый запах яблонева цвета, словно манит, тянет под стройно воздушную колоннаду белоснежных берёз, под пахучую сень цветущей яблони. Близится рассвет, уже первые деревенские петухи возвестили о приходе будущего дня. Боже мой, как прекрасен мир природы! Сколько лет Василий Фёдорович наслаждался этим миром и не может насладиться до сих пор. Почему-то вспомнились стихи Василия Белова, он любил писателей «деревенщиков», но особенно близок ему Василий Иванович Белов:...ФАЛЬШИВАЯ КУПЮРА
Продавец фруктами Татьяна Евдокимовна залетела. Не в том смысле, о чем подумал читатель. Ей уже 53 года и она не могла, не думала, не мечтала о детях. Прожила Татьяна Евдокимовна со своим благоверным Егором Сергеевичем более 30 лет: вырастила сына, дочь и недавно стала бабушкой. Залетела она по невнимательности, торопливости, когда продавала, привезенные с Украины яблоки. Татьяне Евдокимовне под шумок очереди подсунули фальшивую тысячерублевую купюру. Распознала она ее, после работы дома, когда собиралась отдавать деньги хозяину магазина. Хозяин был крутого нрава и на сетования по телефону продавщицы спокойно заметил: «это ваши проблемы, а деньги принесите в указанное время» и положил трубку, давая понять: выходите из положения сами, но расчет должен быть строго по времени в соответствии «с отпущенным товаром». Татьяна Евдокимовна заняла деньги, рассчиталась с хозяином и, глядя на фальшивую тысячу, думала: от хитрости до плутовства один шаг, стоит прибавить и хитрости ложь, и получается плутовство. А разве мы, продавцы, не занимаемся плутовством с весами, обсчетом покупателей мысленно повторяя: «Не обманешь – не проживешь». Ей однажды один умник-философ заметил: если продавец сознательно постоянно обманывает своих клиентов, то у его детей и внуков начнутся проблемы со здоровьем. На это указывают все великие книги трех мировых религий: христианства, буддизма, ислама. Этот покупатель купил у нее два килограмма груш и, уходя, произнес: «Прислушайтесь к словам, они подобны деньгам, имеют собственную цену и очень часто становятся выражением самых разных ценностей». И вот сейчас Татьяна Евдокимовна размышляла о том, как загнать фальшивую деньгу, кому ее всучить, и придумала: раз меня обманули, а почему я не имею право на подобный обман? Имею. В воскресный день Татьяна Евдокимовна попросила мужа поехать в село Коровино за картошкой к бабке Тарасихе, так, звали ее односельчане. Сбагрив фальшивую купюру Тарасихе, которая не усомнилась в подлинности купюры, Татьяне Евдокимовне почему-то легче не стало. Весь день на работе и ночью она маялась угрызениями совести, ей припомнились слова покупателя-умника и, наконец, до нее дошли их смысл: слово и дело человека являются моральными ценностями. Ранним утром, когда чуть занялся новый день, Татьяна Евдокимовна уговорила мужа поехать к бабке Тарасихе, повиниться перед ней и отдать настоящие деньги за купленную картошку. Нет чувства более разрушительного у порядочного человека, чем обман. Сначала он поражает совесть, а потом выводит из строя сердце и рассудок.ЧЕРНАЯ ИКРА
Пенсионер Валентин Михайлович Гончаров стоял перед витриной в рыбном магазине и через стекло разглядывал рыбные деликатесы, которые ему были не по карману. Пенсия у Валентина Михайловича девять тысяч сто рублей, и он стал прикидывать сколько килограммов мог бы купить нельмы, муксуна, осетрины, стерляди и получилось, немного. Началась виртуальная игра ума. Если бы скажем 30 лет назад, по тем советским ценам, да с этими деньгами... Было бы здорово: найти эквивалент между ценой и продуктом, но увы... Старик стал размышлять: кто же покупает эту царскую рыбу, кому она доступна, какое количество людей города может позволить (возможно и каждый день) есть такие деликатесы. Положим, размышлял Валентин Михайлович, я покупаю два килограмма нельмы, то не смогу рассчитаться за квартиру, телефон, электроэнергию. Но еще нужно покупать продукты, ботинки, купленные до перестройки, требующие ремонта. Неплохо бы сменить шапку, которая носится 9-й год и уже облезла. Как мы дошли до такой жизни. Кто сотворил эту проклятую перестройку, по чьему сценарию она была внедрена в нашей стране, так размежевавшую людей на бедных и богатых. Впечатление такое, продолжал мыслить старик, что нами управляют недалекие люди, не имеющие опыта хозяйствования, управления государством, они иногда проявляют прозорливость, но к постоянному здравомыслию они не способны. Все больше и больше в России нищих, обездоленных, потерявших веру в светлые идеалы людей; наступила такая степень горя, которая выходит за пределы способности быть честному человеку гордым, независимым, счастливым. Глаза Гончарова скользили вдоль витрины и выхватывали банки с красной и черной икрой. Цены, по мнению пенсионера, были запредельными для простого человека, и Валентин Михайлович покинул в сердцах магазин, мысленно ругая сегодняшнюю власть, которая пользуется для своих целей людьми, нисколько не заботясь о них. Поход в рыбный магазин вызвал душевное потрясение и боли в сердце у старика, он шел домой как оплеванный, словно его грубо оскорбили. Неожиданно ему припомнился случай, связанный с черной икрой тридцатилетней давности. После окончания университета, Гончаров работал директором средней школы на севере Томской области. Однажды его попросили прочитать лекцию о международном положении для рыбаков. Объяснили: будет две бригады. По Оби его доставили на быстроходной большой лодке, называли ее полуглиссер. После лекции, один из бригадиров предложил посмотреть, как они тянут, посредством двигателя большой невод «Тонь». Рыбаки стояли в воде, в высоких болотных сапогах, с двух сторон невода, направляя его, чтобы не запутался и одновременно выбрасывали мелкую рыбу «кострюков» за пределы невода, так называли несформировавшихся осетров. После взвешивания улова, один из бригадиров положил в лодку огромного осетра и сказал: «Вам, за лекцию». Валентин Михайлович был настолько взволнован, растроган и не знал что сказать рыбакам. Уже находясь в удаляющейся от берега лодке и перекрывая шум двигателя крикнул: «Спасибо, мужики!». Хозяйка, у которой проживал Гончаров, когда внесли в дом осетра, от такого подарка ахнула, она восхищенно смотрела то на осетра, то на лектора-добытчика. Когда женщина вспорола осетра, то черной икры оказалось больше половины эмалированного таза. Вот тогда впервые он попробовал черную икру и ели они осетра и икру несколько месяцев. Эти воспоминания, нахлынувшие из прошлой жизни, оставили в наследство ему справедливость советской властии антинародную сущность сегодняшней. Нет такого преступления, на которое не идет частник, предприниматель ради наживы, ради прибыли, выгоды. Теперь, думал Валентин Михайлович, когда жизнь на излете нищему пенсионеру уже никогда не придется поесть черной, да и красной икры. Остается одно: надо выработать иммунитет против такой жизни и приучить себя к двум вещам: к неотвратимым невзгодам и несправедливостям, которые люди причиняют друг другу.МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ
Женщина, стянув на груди серый шерстяной платок, неподвижно стояла перед иконой Божьей Матери. Бледное, болезненное, уже немолодое лицо выражало неподдельное страдание. В храме немного народу: слегка потрескивают горящие восковые свечи, время от времени открывается и закрывается входная дверь, слышны редкие приглушенные голоса входящих и выходящих людей. Эта женщина два раза в неделю, в субботу и воскресенье, приходит в храм и простаивает перед иконой по несколько часов. Впечатление такое, что она постоянно думает и просит Пречистую и Благословенную Богородицу Марию избавить от тяжкого, гнетущего горя, которое поселилось в её душе. О Наталье Васильевне Воропаевой известно немного: была замужем. С мужем Виктором познакомилась в Новосибирске на авиационном заводе имени Чкалова, где работала после института по распределению. Семь лет были для них годами безмерного счастья. Виктор, окончивший Московский авиационный институт, быстро делал свою производственную карьеру. В двадцать восемь лет он уже был начальником цеха. Это был человек огромного дарования как организатор. О его знаниях, памяти, начитанности ходили легенды. Вскоре родился сын Андрей и, казалось, что семейному счастью не будет конца. Но всё изменилось, когда либералы– демократы начали перестраивать страну на западный манер. Завод и всю страну лихорадило, знобило, были изломаны судьбы миллионов людей. Будущие историки в своих научных исследованиях напишут о нашем времени, и потомки ужаснутся масштабами разора России, тому, что натворили реформаторы-приватизаторы с некогда великой страной и её великим народом. «Идет великое разграбление России, планомерное истребление русских», – вынужден был признать Патриарх Алексий И. Виктор стал пить по-черному. Они разошлись. Она вернулась на малую родину, где работала экономистом в больнице. Несколько лет она не знала ничего о муже, а два года назад её пригласили в город Нефтеюганск для опознания трупа бомжа, который жил в этом городе несколько лет, собирая бутылки на помойках и хлеб, оставленный посетителями столовых. Умер, замёрз Виктор на одном из чердаков многоэтажного дома. С большим трудом Наталья Васильевна признала в пожилом мужчине бывшего своего, некогда красивого, спортивного, талантливого мужа. В рюкзаке бомжа оказались документы на имя Виктора Воропаева, недопитая бутылка водки, два десятка книг по философии, искусству и самолётостроению. Вот уж действительно легче сбиваются на путь неразумия самые разумные, как легче всего разоряются самые богатые. Беда не приходит одна; сын Андрей, служивший в Чечне, неожиданно замолк. На все запросы Натальи Васильевны в воинскую часть, где служил сын, она не получала вразумительного ответа. Несколько месяцев мать жила ожиданием какого-то страха, события. Она всё ждала весточки от сына в надежде получить известия о чудесном спасении или исцелении. И, наконец, дождалась: из подмосковного военного госпиталя сообщили, что Андрей Воропаев находится на излечении. На работе Наталью Васильевну не задержали, все ей сочувствовали и помогли деньгами: неблизкий путь из Сибири до Первопрестольной. За день до отъезда, она решила сходить на болото и набрать клюквы для Андрея. Пробираясь сквозь кустарники к болоту, мать отмечала скудную растительность, полусгнившие пни, тощие деревья, желтоватую уже замёршую траву. Бледные березки трепещут от холода, промокшие листья, при каждом сотрясении ветра сыплются на землю и, подхватываемы ветром, в бешеном круговороте уносятся во все стороны. Одни старые пни сверху донизу облеплены листьями, да гроздьями лежащая во мху клюква, не чувствуют осенней сырости. Ветер то стихал, то снова с яростью пробегал по болоту и низкорослым деревьям. Но мало – помалу, порывы его становятся реже, слабее, наконец, он стих, и глубокая тишина наступила повсюду. Иногда в этой могильной тишине раздавался крик болотной птицы и долго держался в воздухе. Однако все эти проявления жизни только усиливали беспокойство матери, и сама природа как бы предупреждала её о великих испытаниях, которые ей ещё предстоит пережить. Наталья Васильевна набрала небольшое ведро клюквы, но тяжелое, давящее, серое, свинцовое небо усиливало её тревожность. Только на горизонте появилась и засветилась золотистая полоска света. Сквозь кружева редкой листвы в тёмных предзакатных лучах стала высветляться дорога домой. Дома Наталья Васильевна еще долго размышляла о своей нелегкой вдовьей доле. Она пришла к мысли о том, что жизнь человека стоит рассматривать не с точки зрения узкой, земной, приходящей, а с точки зрения вечной, духовной. Она стояла у окна, и внезапно синичка, предвестница неожиданных событий, ударилась о стекло, и мать долго с напряженным вниманием следила за её полётом до тех пор, пока птица не исчезла из виду. С тяжелым вздохом Наталья Васильевна начала собираться в дорогу. Только на четвертые сутки она прибыла в военный госпиталь. Её встретил лечащий врач сына. Он сказал: «Наталья Васильевна, хочу вас предупредить, будьте мужественны, мужайтесь мать, Андрей искалечен». Мать вошла в палату, её сын двадцатилетний Андрей лежал на койке. Его красивое, смуглое лицо резко выделялось: волосы у него были белее снега. По левой щеке медленно скатывалась слеза. Обе руки и обе ноги отсечены. Он не мог говорить: боевики отрезали ему язык. Написать, что с ним сделали, и даже наложить на себя руки он тоже не мог. Мать встала на колени около койки, уронила голову на грудь сына, прошептала: «Кровинушка ты моя родная, сыночек единственный, мальчик мой дорогой. Что же с тобой сделали?» и затихла. Андрей пытался руками – обрубками поднять голову матери, но её уже не было с сыном. Материнское сердце не выдержало такой муки...БЕЛАЯ СИРЕНЬ
Всемирно известный тюменский летчик, Герой России Владимир Ильич Шарпатов недавно показал мне свою дачу. И обратил внимание на куст засохшей белой сирени, посаженный лет пятнадцать назад. После смерти Володя перевез мать в Тюмень, а потом все мечтал съездить на малую родину, в родные места, надышаться воздухом детских лет. И как только позволило время, отправился в поездку. Отчий дом встретил его печатью запустения, он, как и люди, быстро постарел в одиночестве. В память о родине Володя выкопал два небольших кустика белой сирени, с великой нежностью обернул их в мокрую тряпку и привез в Тюмень. Один куст сирени, посаженный на даче, в течении нескольких лет разросся, вымахал до трех метров высотой и стал несказанной радостью для всей семьи летчика. Второй отросток посадил на могиле матери – Марии Петровны – на одном из тюменских кладбищ. Этот кустик за двенадцать лет вытянулся всего на десять сантиметров. Во время плена в афганском Кандагаре дачный куст сирени продолжал расти, но перед приездом В. Шарпатова, после его успешного побега из плена, вдруг в течение недели засох. Видимо, сирени не хватило сил, не рассчитала она своих возможностей – так ждала хозяина. От этого куста не пошла поросль, но летчик не вырубает высохшую сирень – слишком дорога она для него. Как говорит мой друг, ни на земле, ни в небесах нет всеобъемлющей, полной ясности, не все можно открыть с помощью ясности и сознания. Всегда есть нечто такое, что ставит нас в тупик перед божественной природой и тайной бытия. Вспомним кустик сирени, посаженный на могиле матери. Перед приездом летчика в Тюмень в 1996 году куст за три месяца с десяти сантиметров вырос до восьмидесяти четырех. Загадка, да еще какая! И нужно ли ее разгадывать?ОБМАНЧИВОЕ ЦЕЛОМУДРИЕ
Как ни торопились к последнему автобусу, но опоздали: лишь шлейф пыли от него медленно оседал на проселочную дорогу. Решили с другом Николаем Дмитриевичем добраться на попутке до Червишево, а там, на автовокзале, дождаться маршрутного автобуса до Тюмени. Стали голосовать, и вскоре остановилась грузовая машина с закрытым брезентом кузовом. Шофер был немногословен: «Полезайте наверх, там уже два человека есть». Мы устроились около кабины на ветхом матраце. А на запасном колесе сидели парень с девушкой. Они, как два голубка, прижавшись друг к другу не стесняясь нас, мило, нежно, целомудренно целовались. Нам показалось, что инициатива больше исходила от девушки. Подумалось о природе, высоком нравственном облике. Влюбленные произносили тихие, ласковые слова, что усиливало впечатление о чистоте их чувств, вновь заставляло нас думать о целомудренности. Подъехали к автовокзалу. Парень остался в машине, мы пошли покупать билеты, а девушка вышла, видимо, размяться. В зале вокзала мы обратили внимание на немолодую женщину с большим букетом цветов. Она задавала людям один и то же вопрос: «Скажите, пожалуйста, как называются эти цветы?» Все молчали. – Николай Дмитриевич, – обратился я к другу, – вот иллюстрация к нашему вчерашнему спору. Не знаем мы ни истории своей страны, ни того, что произрастает на нашей земле, отсюда и отношение к родине, которое изменилось у народа за последние годы не в лучшую сторону... Знаете, как-то я читал о соревновании Куприна и Бунина. Их рассадили в разные комнаты, завязали глаза, затем вносили цветы. Писатели по запаху точно определили каждый цветок! Мы вышли из здания вокзала, наше внимание привлекла девушка, ехавшая с нами. Она стояла в простенке между вокзалом и магазином, рядом с ней был мужчина. Он безуспешно пытался прикурить от сигареты девушки. Очередная попытка окончилась неудачей, на что девушка съязвила: «Эх ты, неумеха, тебе бы... (дальше – непечатно)». Солнце наше померкло. Мы стояли как оплеванные. Исчезли целомудрие, красота, нежность...ПЛАТА ЗА СВОБОДУ КОШКИ – СМЕРТЬ
Геннадий Иванович Терехов в институте Геологии не проявлял себя. Был добросовестным, никогда не опаздывал на службу, на общие собрания ходил регулярно, слушал выступления коллег, никак не выказывая своего отношения к происходящему. Но иногда к нему приходили за советом, за помощью сослуживцы. И тогда, отбросив свою стеснительность, выручал людей из беды. Когда нужно было сказать доброе слово в защиту хорошего человека, он делал это не задумываясь и часто навлекал на себя неудовольствие со стороны начальства. Лизоблюды, шестерки, постоянно крутившиеся около директора, время от времени совершали подлость по отношению к Геннадию Ивановичу. Они, как говорил А. Райкин, запускали «дурочку» – слух о неблаговидном поведении. Директор, человек слабовольный, легко внушаемый, соглашался с доводами приближенных и, вместо того чтобы однажды сказать: «мне надоели ваши интриги, я не дам вам сожрать его, и на этом давайте поставим точку», – подписывал против Терехова заранее составленный приказ о лишении его премии, менял тему научной работы, понижал в должности. И, наконец, недавно его лишили последнего – комнаты. Так Геннадий Иванович оказался без места. Правда, нашлись сердобольные женщины из других лабораторий, принявшие участие в его судьбе, предложили ему раздеваться в их кабинетах, но он отказался. Его бумаги, заготовки будущих статей, стол были выкинуты как ненужный хлам. Терехов не сетовал на свою судьбу – он был глубоко верующим, православным человеком и считал, что на все Божий промысел. «Значит, Бог послал мне испытания за мои грехи». Геннадий Иванович был убежден в том, что человек, сознательно совершающий подлость по отношению к другому человеку, будет страдать в три раза больше. Такова милость Божия. Ему нравилось высказывание митрополита Филарета (Дроздова) в духе глубочайшей, гениальнейшей заповеди из Нового Завета: «Божьих врагов ненавидь, врагов Отечества уничтожай, личных врагов прощай». Терехов стал раздеваться в библиотеке и работать в одном из ее залов. Иногда он пускался в рассуждения, наблюдая за людьми. Благополучно сегодня в нашей стране живут те, кто умертвил свою душу, променял ее на деньги. Разве можно им завидовать? Это весьма ограниченные, недалекие, бездуховные люди, подверженные корысти. Всю жизнь они гоняются за деньгами, комфортом, ничего доброго не оставляя после себя. И умирают в безвестности... Однажды Геннадий Иванович сидел в библиотеке и размышлял о землетрясениях, которые только что прокатились по территории Китая и Японии. Ход мыслей был таков: «В мире все так сложно, непонятно и необъяснимо, как в природе, так и в обществе. Почему землетрясения происходят в основном в горной местности и крупных городах мира? В разные века разрушению был подвергнут Лиссабон (1755), известны землетрясения Калифорнийское (1906), Мессинское (1908), Ашхабадское (1948), Чилийское (1960), Ташкентское (1966), Японское (2011) и другие. Конечно, землетрясения, – размышлял Терехов – связаны с колебанием земной поверхности, возникающей в результате внезапных смещений и разрывов в земной коре, но почему?» В ответ рождались бредовые идеи. Не связаны ли эти явления с тем, что земля, как саморазвивающаяся система, должна дышать, а ее все более пытаются упрятать под асфальт, лишая кислорода. И еще, в крупных городах – мегаполисах – в течение многих веков появляется много грешников, и их земная и внеземная энергетика не способствует расцвету общества. Может, землетрясения – плата за грехи человечества, как и СПИД? Внезапно размышления прервал сотрудник: «Геннадий Иванович, в вашей бывшей комнате-лаборатории третий день плачет кошка». – Почему не выпустите? – Нельзя, комната опечатана. За срыв пломбы – наказание. Терехов обошел все коммунальные службы, всех проректоров института, и везде был ответ – нельзя. – А как же кошка? – восклицал Геннадий Иванович. – Это же грех, она живое существо, она умрет от голода! На эти моральные сентенции руководители подразделений института разводили руками. Тогда Геннадий Иванович пошел на отчаянный шаг. Он взял топор, сорвал пломбу и выпустил кошку. Та пулей выскочила в коридор, и больше ее никто в институте не видел. Спасение кошки обернулось для Геннадия Ивановича трагедией. Приехавшие сотрудники милиции заставили его написать объяснение, через день после этого директор подписал приказ об его увольнении из института, а еще через два дня Терехов умер в больнице от обширного инфаркта... Последнее о чем он думал: «Перед лицом человеческой подлости можно дойти до презрения жизни».ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ
Аэровокзал Домодедово монотонно гудел от многоголосья тысяч людей, изредка гул прерывался информацией дикторов о прибывших и вылетающих во все концы света самолетах. Володя Безменов, потоптавшись около справочного бюро и еще раз убедившись, что рейс на Тюмень откладывается на два часа по метеоусловиям, решил заглянуть в ресторан – немного перекусить. В ресторане было немноголюдно, он присел за столик около окна, отсюда хорош был обзор: видны прибывающие и отправляющиеся лайнеры. Володя неспешно просматривал меню, сообразуясь с оставшимися деньгами. За три дня в Первопрестольной он поистратился, и хотя все дни не отлучался с заседаний международной научной конференции по философии образования, командировочные и заначка истончались. Москва – один из самых дорогих городов мира. Сделав заказ, Володя мысленно вернулся к дням, проведенным в столице, к итогам конференции. Неожиданно ход мыслей прервал глухой, надтреснутый, но не старый голос: – У вас свободно, молодой человек? – Да, пожалуйста! Высокий, сухощавый, благообразный старик в форме полковника присел за столик, и к нему тотчас подошла девушка-официантка. Старик был краток: – Катя, как всегда. Девушка на подносе принесла стакан коньяку и плитку шоколада. У полковника тряслись руки, он никак их не мог унять. Он взял шоколад в свои огромные старческие руки, спрятал его под скатерть и долго, неумело шуршал, разворачивал, а когда справился, залпом выпил коньяк, закусив долькой шоколада. Володя старался не замечать манипуляций соседа – вглядывался заинтересованно в окно, словно что-то необычное видел на поле аэродрома. Но старик прервал эти уловки вопросом: – Видел? – Да! – честно ответил Володя. Через несколько минут руки полковника перестали дрожать, его лицо раскраснелось, и он поинтересовался, куда и когда летит молодой человек? Так они познакомились. Неожиданно полковник спросил: – Володя, как Вы считаете, сколько мне лет и кто я по специальности? – Вам, Сергей Дмитриевич, наверное, лет 75, и вы военный пенсионер. – Ошибаешься. 86, я академик Тихонов, энергетик, математик и геофизик. Перед тобой, юноша, древний реликт, я еще до войны защитил докторскую диссертацию и был профессором. Когда началась война, добровольцем пошел на фронт. Воевал в составе 57-й Армии Юго-Западного фронта и был участником разгрома фашистских войск па Курской дуге. Верующий я, православный. Может, это спасло меня. Там был ад, страшный для всех участников. Расскажу тебе один случай из своей жизни. Тем более, время до твоего вылета еще есть, а у меня, пенсионера, его предостаточно. Прожил я большую жизнь, Володя, повидал на своем веку всякого, но не кляну судьбу, не сделавшую меня тем, кем хотел быть, а участь солдата, офицера, ученого на разных этапах жизни меня вполне устраивала. Сразу же после Курской битвы, в конце июля 1943 года, меня вызвали в Москву на совещание энергетиков страны и больше не позволили вернуться на фронт. Ты, Володя, может быть, не знаешь таких фактов, но во время войны не только ученых возвращали с фронта, но даже студентов, чтобы они доучивались в институтах. Это была инициатива Верховного Главнокомандующего Сталина, Даже в такое трудное время он думал о будущем Отечества. И вот мы на совещании энергетиков-ученых, руководителей правительства в Кремле. Сталин в своем кратком вступительном слове обрисовал обстановку на фронте и в стране, а затем предоставил слово академику Кржижановскому, директору энергетического института, члену комиссии по мобилизации и увеличению ресурсов. Было еще несколько выступлений ученых и хозяйственников. Затем был объявлен перерыв на 45 минут, во время которого мы пообедали. Ровно в три часа появился Сталин со свитой. Он взял указку и подошел к огромной, сделанной как из пластика карте СССР. Говорил он около двух часов. Скажу тебе, юноша, ни до, ни после ничего подобного мне не приходилось слышать. Конечно, Сталин для всех нас был божеством в человеческом обличии, но своим выступлением он потряс всех ученых, находящихся в зале, компетентностью, профессионализмом. Создалось впечатление, что он знал энергетические возможности всех регионов страны. Выступал без бумажки, его память была феноменальной. Он цитировал многих выступавших и притом убедительно доказывал, что коэффициент полезного действия будущих электростанций должен соотноситься со строительством новых промышленных предприятий, шахт, домен, заводов исходя из целесообразности. Необходимо учитывать все факторы, в том числе и экологические, ибо нужно все делать на перспективу развития страны. После этого совещания, в августе 1943 года, появилось постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «О неотложных мерах по восстановлению народного хозяйства», так что, Володя, с того самого дня я стал сталинистом до конца своих дней. И правы те историки, которые говорят и пишут, что Сталин взял Россию от сохи и довел ее до космических высот (он немного не дожил до запуска первого искусственного спутника 4 октября 1957 года). Что только не пишут сегодня демократические СМИ о И. Сталине. Они поставили под сомнение многие его приказы в годы войны, и особенно его Приказ за №° 227, доказывая, что Сталин повинен в гибели сотен тысяч людей. Но никто из пишущих не задумывался над тем, а каковы были бы жертвы, не будь его. Приказ И. Сталина № 227 от 28 июля 1942 года был вызван тем, что уже громадная территория СССР была оккупирована фашистскими войсками. Сложившаяся обстановка требовала от войск усилить сопротивление врагу и остановить его продвижение. Девиз «Ни шагу назад» вызван целесообразностью и необходимостью. Если бы не было сталинского приказа, возможно, не было Володя и нас обоих. Мне припоминаются строки стихотворения прекрасной поэтессы-фронтовички, кстати, вашей землячки (она родилась в г. Ялуторовске Тюменской области), Юлии Друниной. Она написала стихотворение «Комбат» как раз о приказе № 227, оно объективно отражает то, что было на фронте. Я его помню наизусть:БЛАГОРОДНЫЙ РЫЦАРЬ РЕКС
Из села Кыштовка Новосибирской области приехала моя сестра Галина. Она рассказала о своей собаке. Рекс – западносибирская лайка, мощный черно-белый кобель, гроза всех местных собак – вдруг уступил свое жилище белой красавице – соседской сучке Белке. У Белки не было своей конуры, иногда хозяева впускали ее домой, но большую часть своей собачьей жизни она проводила на сеновале. И вот однажды она заявилась с дитем-щенком в зубах, нырнула в сарайку, через дыру, специально сделанную для Рекса, и появилась в его логове. Рекс не зарычал, не залаял, не прогнал Белку, а спокойно удалился, уступив ей свое теплое место, состоящее из сена и двух старых фуфаек. Через некоторое время Белка сносила в Рексово жилище все свое богатство – шестерых щенят. Рекс ушел на сеновал и под пронизывающим ветром, на сорокаградусном морозе обитал там, пока у его подружки не подросли дети и их не раздали соседям, и только после этого Рекс вернулся в логово и вновь обрел покинутый на время свой угол. Третий год подряд повторяется одна и та же история, «с теми же лицами». Рекс уступает на некоторое время свой угол, и, похоже, Белка создает ему дискомфорт не без умысла, давая понять, что он тоже имеет отношение к ее детям и в равной степени с ней несет ответственность за их жизнь...ДАЧНАЯ ИСТОРИЯ
Дачники, едущие на электричке в сторону Екатеринбурга на свои фазенды, давно перезнакомились друг с другом. И неудивительно, во время дачного сезона, они почти каждые два-три дня в неделю едут к своим грядкам с надеждой поправить свое здоровье, свое материальное положение, которое с каждым годом «перестройки» становится все хуже и хуже. За разговорами о нынешнем житье-бытье люди поднимают самые животрепещущие вопросы нашей действительности. В последнее время одним из главных стал вопрос, касающийся почти всех дачников: как уберечь имущество и сами дачи от разорения? Воруют все, что только попадется на глаза подонкам. Один рассказывал в поезде, что вырыли у него капустную рассаду. – Такого же никогда не было, – возмущается пассажир, – я живу на свете 76 лет и впервые сам на своей шкуре почувствовал беспредел нынешней жизни. Каких только историй не услышишь за время поездки! Владимир Авенирович Копалов, в прошлом профессор университета, а ныне пенсионер, дачником стал недавно. У него хватило средств за всю свою честную жизнь купить избу. Он и купил ее в поселке и проживал в ней, занимаясь огородом только в летний период. И его, старика, не миновала участь многих людей. Дважды выбивали дверь, сняли плиту с печи, забрали кухонную утварь: сковородки, кастрюли, чайник, унесли насос и шланги – самое ценное, что у него было, отрезали счетчик. Немощный старик не мог таскать воду ведрами из колодца, но и покупать в очередной раз мотор, шланги на свою мизерную пенсию накладно, да и где гарантия, что не залезут в избу третий раз. Он, не надеясь на то, что способен чем-то пронять воров, решил все же подарить им свою книгу «Русская идея как духовная основа нации». Этой книге он предпослал записку, вложил ее так, чтобы было видно: «Ребята, прочтите мою книгу (одну из немногих), может, она даст правильное направление вашим намерениям и поступкам в жизни. Хотя наивно думать с моей стороны, что книга способна возыметь действие, на которое рассчитывает автор... У меня к вам одна просьба: уважьте пенсионера, верните хотя бы мотор, я уже не говорю о возвращении всего, что вам не принадлежит. Будьте милосердны. Вы же все в душе православные люди, а воровство на Руси было всегда страшным грехом для простых людей. В. Копалов». Книгу старик пристроил около замка, дважды вырванного, но дважды закрепленного им с великим усилием. Каково же было удивление Владимира Авенировича, когда через две недели он обнаружил следующую записку: «Отец, прости нас, нехристей, книгу твою философскую прочли, спасибо, не все, конечно, поняли, но одно поняли, на фоне великих людей России мы – подонки, прости еще раз нас, грешных. Отец, оставь ключ на видном месте, чтобы не ломать замок и дверь, мы вернем все». Все было возвращено, и, более того, неизвестные взломщики за воротами избушки сделали лавочку, чтобы пенсионер Владимир Авенирович после праведных трудов мог отдохнуть, расслабиться и подумать о превратностях человеческих судеб...ДЕД ФЕДОР И КОТ ВАСЬКА
Биография деда Федора проста и непримечательна: учился в школе, служил в армии, окончил институт, более тридцати лет отработал инженером на заводе. Сейчас пенсионер. Словом, жизнь прошла незаметно, как и у большей части граждан страны, его ровесников. У кота Васьки биография тоже заурядная. Деду Федору предложили в библиотеке выбрать котенка из трех оставшихся (было семь), и он выбрал рыжего, с белой грудью, белыми лапками и носом. У деда Федора с детства была неуемная страсть к книгам: заставлены стеллажами все три комнаты. Но своих ему мало, и дед еще брал книги в библиотеке, которая находилась недалеко от его квартиры. Книгочей он был известный в городе, а в этой библиотеке (как он говорил) ошивался, обретался со дня ее основания – более двадцати лет. Меняющиеся сотрудники быстро привыкали к своему постоянному читателю и знали его читательские вкусы. Сотрудники пригрели брошенную кошку, назвали Лизкой, и она в течении нескольких лет стала приносить по нескольку раз в год от четырех до семи котят. Встала проблема: куда их девать? Естественно, предлагали своим читателям, не всем, конечно, а по принципу морального выбора. В эту обойму попал и дед Федор. Ему не нравились кошки иностранные, разные там цейлонские или австрийские лохматые, ему по нраву были простые сибирские трехшерстные, с гладкой шерстью коты. Дед Федор нес кота домой, спрятав его на груди. Маленький нежный комочек тихо попискивал, а дед успокаивал, говоря о том, что хозяйка Прасковья Федоровна для приличия поворчит, но примет их, никуда не денется. «Но почитать, уважать ты будешь только меня – это факт, потому что ты уже почуял мой запах и голос мой был впервые обращен к тебе», – так вслух размышлял старик. И перед тем как перейти железнодорожные пути, он опустил котенка на заросшую травой тропинку; тот пугливо прижимался к ногам, разглядывая деревья, кусты, словно боялся, что дед оставит его в этом страшном, непонятном для него мире. Дорогой дед думал, как назвать котенка? Перебрал имена: Солнышко – не пойдет, долго выговаривать. Рыжик – тоже. Сирота – нет, нет... А что думать: все другие бывшие в доме до него коты были Васьки, может, этот будет последним в моей жизни. Не надо менять традицию. Итак – Васька. Он позвал его потихоньку: «Васька, Васька», – но тот мирно сопел под рубахой, уткнувшись мокрым носом в седую грудь деда Федора. Дед был набожным, православным и даже появление нового Васьки считал Божьим промыслом, благодатью для семьи. Рассуждал он так: «Все в Боге, все для Него и все благодати через Него». Так Васька стал членом семьи деда Федора и всеобщим любимцем. Но сам отдавал предпочтение деду. Спал с ним, не выходил на кухню до тех пор, пока там не появится дед. Мог сидеть и смотреть на стоящего деда часами, как влюбленный. Дед баловал кота, отдавая из еды самое лучшее. Когда все уходили на работу, дед и кот – старый и малый – затевали игры. Они носились по комнатам до устали, первым сдавался дед, и кот примерялся с этим. Васька был умен, «ай-я-яй» было для него табу, он ни разу не ослушался, был непакостливым котом. Дед однажды сказал о Ваське: «У него настолько умный, осмысленный взгляд, что в нем отражается вся скорбь мира». Васька подрастал, превращаясь в красивого кота, старик старел и усыхал. Прошло несколько лет, весь интерес Васьки был сосредоточен на внимании и любви к деду. Мир ограничивался квартирой, но иногда его подсаживали на форточку. Он так привык к новому образу неведомого для него мира, что будил ночью деда и просил, задрав мордочку, подсадить. Дед это делал с удовольствием, тем более, что днем загазованность двора от машин велика, и в интересах здоровья домочадцев окно открывали только ночью. Конечно, мир Васьки дед Федор пытался расширить. Однажды он взял своего любимца на улицу, когда выносил мусорное ведро. Рядом с подъездом, благодаря добрым людям, разросся садик: деревья, трава, новые запахи – все это было внове для Васьки. Дед Федор посадил в траву кота и стал наблюдать за ним. Он отвлекся на какие-то секунды, засмотревшись на белую бабочку, которая должна была привлечь Ваську, и вдруг увидел большого черного кота, крадущегося к Ваське со спины. Предупредить не успел. Кот бросился на Ваську, когда тот был в самом приятном, благодушном настроении среди цветов и трав. Оказывается и среди котов оказываются подлецы. Все произошло так быстро, и дед Федор не знал, как разнять этот ревущий клубок. Обычно коты, притязая на территорию, медленно приближаются друг к другу, голосами угрожают, пугают и только после такого ритуала бросаются и выясняют отношение в честной борьбе. Дед Федор пытался разнять их, и ему досталось. Васька в пылу борьбы вцепился ему в ногу, а тут еще овчарка прибежала и наделала шуму. Васька понял одно: мир за пределами квартиры жесток, коварен и немилосерден по отношению к нему. Словом, после этого случая у Васьки отпала всякая охота проситься на улицу. Он лишь чутко прислушивался к шуму и шагам за окном, его чутье настолько велико, что за пять минут до прихода деда он подбегает к двери и пытается просунуть лапу между дверью, плачет, и все знают, что Васькин тятя идет домой. Недавно дед Федор приобрел почти за бесценок разваливающуюся избу. В прошлом сельский житель, он решил связать себя с землей и поправить свое надорванное здоровье на природе. Стал брать с собой Ваську. На электричке почти два часа езды. Васька сидит смирно в сумке, высунув мордочку, но, как только подходят огородами к избе, Васька становится агрессивным, и никакие уговоры не действуют на него. Для него новый мир кажется враждебным, шоковое состояние продолжается до приезда в Тюмень. В квартире, среди близких ему людей и вещей, он вновь становится ласковым и привлекательным. Впечатление от Васькиного поведения нельзя объяснить только инстинктом, инстинкт научил кота созерцать земное, он дарил ему целостный идеальный вид домашнего бытия до тех пор, пока он не почувствовал враждебность вне этого бытия. Дед Федор однажды в силу необходимости оставил Ваську на своей бедной «фазенде». А получилось так. Дед должен был уехать, т. к. устроился работать сторожем в детском садике. За два часа до отхода электрички искал Ваську, кричал, умолял. Его нигде не было. Он вынужден был просить соседей покормить Ваську, хотя знал его нелюдимость, необщительность с незнакомыми ему людьми. Но такова ситуация. Дед Федор приехал через два дня. Васьки не было, он исчез. Соседи сообщили, что он появлялся вечером после его отъезда, но больше его не было. Около месяца дед Федор оплакивал Ваську, трижды приезжал специально, бродил по поселку, спрашивал, весь лес исходил, но Ваську никто не видел. Люди сочувствовали старику, т. к. его искренний рассказ находил отзвук в их душах. Старик не утратил веры, что кот должен объявится. «Вера – размышлял старик, – выше чувств, но никогда не противостоит, не противоречит им». Быть может, ничто не вселяет в нас надежду на благоприятный исход так, как старания и радости, где сливаются смутные ощущения блаженства, горя и веры в чудеса. Был конец сентября, дед Федор услышал жалобный плач за окном: форточка ночью была открыта. Старик был уверен, что это Васька. Он выскочил во двор в трусах, Васька, милый Васька, весь ободранный, худой, грязный с кровоподтеками бросился к деду. Старик заплакал. Лапы Васьки были стерты до крови, он прошел около 90 км. Как он шел, чем питался, как избегал встреч с собаками и недобрыми людьми, пройдя десятки населенных пунктов и не заблудившись в Тюмени, известно только самому Ваське. Привязанность кота к деду, дому так прочна и сильна, что объяснить просто невозможно. Никакая мудрость не способна постигнуть причину столь живой и глубокой любви кота к человеку. Дед Федор больше не берет Ваську в дальние поездки. Они потихоньку стареют, угасают и все реже придумывают, в отсутствие домочадцев, новые игры.СЛАВЯНИН
Из молодости, когда после окончания университета я работал директором школы в одном из северных районов Томской области, припоминается такой случай. Довелось мне воочию увидеть сибирского старца-богатыря, которому исполнилось в тот год 120 лет. Вот эта история. ... Мы подъехали с местным бригадиром к небольшому домику. Во дворе хлопотала пожилая, лет за 80, женщина. Бригадир представил меня ей и спросил: – Хозяин-то дома, Наталья Васильевна? – А где же ему быть, пенсию еще не получил. Бригадир пояснил: когда старик получает пенсию, он берет бутылку водки выпивает ее и отправляется за 20 километров пешком в Новый Васюган. В любое время года, даже в лютые морозы, старик – звали его Василием Спиридоновичем – не изменял себе. Любопытным привычно отвечал: – Свататься иду к учительнице. Никакой учительницы не было, об этом знало все село. В Новом Васюгане старик приходил в столовую, брал стакан водки, немудрящую закуску, слушал одни и те же заезженные пластинки. Сидел, опустив огромную голову, уставившись в одну точку. О чем думал могучий старик: грезилась ли ему молоденькая учительница, может, это была грустная история несостоявшейся любви поры его молодости... Но никому он ничего не рассказывал. За полчаса до закрытия столовой старик брал в буфете сто грамм водки, выпивал и отправлялся в обратный путь. Дома его встречала язвительным вопросом дочь: – Встретил свою возлюбленную учительницу? – Не твое дело! – отвечал он и уходил на свою половину спать. Об этом и поведал мне заранее местный бригадир. Он же предупредил, чтоб я взял «пузырек», иначе старика не разговорить. Когда мы вошли из сеней в первую комнату, я увидел старика, который сидел на сапожном стульчике, занимая своим телом почти все пространство небольшой комнаты. Он сучил дратву, подшивал пимы. Руки его, несмотря на их огромность, ловко двигались, и казалось, что сидящий перед нами старик-богатырь – неземного происхождения. Мы перед ним выглядели, наверное, пигмеями. На наше приветствие старик немного склонил голову, работу не прервал. Попытка бригадира разговорить его ни к чему не привела. Наконец, бригадир выставил бутылку и попросил три стакана. Старик медленно, с достоинством поднялся, и мы еще раз поразились огромности этого древнего славянина. Был он около двух метров, голова его почти касалась матицы потолка, и он пригибался, когда входил под полати... Прошло тридцать лет, но до сих пор в памяти стоит этот могучий, широкоплечий, с огромной головой и бычьей шеей старец, упершийся склоненной головой в полати. Больше я таких людей не видел! Старик достал из шкафчика стаканы, принес из погреба квашеной капусты, соленых огурцов, груздей. Все это проделал не спеша, с каким-то чувством обыденности, что ли. Бригадир налил старику полный стакан, а себе и мне чисто символически, но старик как бы не заметил разницы разлитой водки. Поблекшие через дымку столетий глаза смотрели на нас с равнодушным укором. Через несколько минут задубевшее почти до черноты лицо Василия Спиридоновича порозовело, глубокие морщины словно разгладились, а еще после одного стакана он разговорился. И все же мне, как самому молодому, пришлось еще дважды сбегать в магазин за бутылкой, чтобы разговор не угас. Жаль, что мы по молодости ничего не записываем, полагаясь на память и на то, что время для этого не пришло. Но вот оно пришло, а вспомнить все детали того, что рассказал русский богатырь, не могу. Василий Спиридонович участвовал в русско-турецкой войне 1877 – 78 годов, ему уже тогда было около 30 лет, штурмовал крепости Плевны и Карса. Был награжден высшими солдатскими наградами – двумя Георгиевскими крестами. Пережил трех жен, имел от них семь сыновей (трое погибли в Первую мировую войну, один – в Великую Отечественную), двух дочерей. Оставшиеся дети были живы, сыновьям подкатывало под сто лет. Тень грусти во время рассказа туманила его крупное лицо, и выступали на длинных седых ресницах слезы. Но особенно поразил меня один эпизод из жизни семьи старика. Это было похоже на сказку, но я верю в нее и передаю почти дословно. Несколько лет назад к старику приехала дочь Настя. Она рассказала о трудной своей жизни, о том, что получает пенсию всего двадцать четыре рубля... – И вот последыш ее, моя внучка Катерина, – рассказал старик, – надумала выйти замуж. Все уже было обговорено, парень попался хороший, работящий, православный. Замечу, – сказал старик, – я и все мои дети верующие, и дети моих детей тоже православные... Через пять месяцев решили сыграть свадьбу. Настя и поделилась своим горем: ей не на что было купить для дочери золотое кольцо. Ее горе – стало моим горем. Я ходил, как потерянный, все мои мысли были об одном – где найти деньги, чтобы купить внучке кольцо. Это большие деньги, а где их взять? Был конец августа, я ходил рыбачить, но на рыбе в наших местах много не заработаешь. Здесь все рыбачат, начиная с подростков и кончая старухами, а ехать в город продавать рыбу далеко и дорого. – На грибах тоже не разживешься, – продолжал старик, – их здесь всегда полно. За день до отъезда дочери я решил сходить в тайгу, чтоб наломать для нее белых грибов. Я набрал целую корзину и ведро, сижу под березкой, все думаю об этом кольце. Хотел было уже пойти домой, стал подниматься, как неожиданно солнечный блик, словно высверк молнии, отраженный от кого-то блестящего предмета, ударил меня по глазам, и я увидел невдалеке от себя, с правой стороны, большой белый гриб, на коричневой шляпке которого лежало золотое колечко. Вы мне можете не поверить, но это Божий промысел. Бог помог нам, и это кольцо оказалось по размеру для внучки Катерины... У моей внучки уже четверо детей, моих правнуков. Живет она с мужем хорошо и в согласии, – заключил старик... Василий Спиридонович умер на 124-м году жизни. Почувствовав себя неважно (за жизнь он ни разу не пожаловался на здоровье), старик вызвал к себе своих детей для прощания. Перед кончиной он сходил с сыновьями в баню, но парился недолго. Когда все собрались за столом, сказал: «Ребята, жизненный ресурс мой исчерпан (так и сказал, он был начитанным), я умру под утро, а пока есть время для разговоров, советов и наставлений. Кто-то из сыновей заметил: «Батя, ты нас еще переживешь». Старик был серьезен. Он сказал, что для соборования у него все припасено: домовину давно приготовил – стоит в сарайке, приглядел место на кладбище: Наталья покажет. Сказал, кого бы хотел видеть из соседей на своих поминках. Посоветовал детям и внукам, чтоб они покрестили в церкви появившихся недавно правнуков и чтобы все сильно не убивались по нему, так как он прожил большую, трудную и счастливую жизнь. В конце он сказал: – Я честно служил России и Богу. Отказался от чарки, пояснив, что хочет предстать перед Всевышним трезвым человеком. Умер он, как и предсказал, под утро, когда все спали, никого не побеспокоив. Представляю: на широкой лавке, под образами, лежал старец, сохранивший остатки былой мощи, может быть, один из последних православных русских богатырей, доживший до второй половины XX столетия.ВОЛКИ НЕ ЗНАЮТ ЖАЛОСТИ?
Дело происходило на торжественном собрании, посвященном 60-летию профессора и 35-летию его работы в геологии. Звучало много теплых слов и поздравлений. Директор института академик Б. Неунылов прочувствованно говорил о юбиляре как о человеке науки, его ясном уме, разнообразных интересах, огромной эрудиции. И вотпришло время говорить юбиляру... – Событие, о котором я хочу рассказать вам, заставило меня задуматься над тем, что мир людей и природы разнообразен и... не всегда жесток, – так начал свою речь известный ученый Василий Губарев. ... Так получилось, что после восьмого класса Василию пришлось уйти из школы: отец погиб на войне в 1942 году, а матери было трудно одной растить двоих детей. В 15 лет он поступил в училище механизации на полное гособеспечение. Государство обувало, одевало, кормило да еще выплачивало неплохую стипендию. За полтора года обучения можно было приобрести пять специальностей: тракториста, комбайнера, шофера, слесаря и монтажника по животноводству. На семейном совете было решено, что после окончания учебы Василий поедет в Казахстан, к дяде. – Мне было семнадцать, и я впервые ехал по железной дороге. Но до Акмолинска, где жил дядя, я так и не доехал. Во время получасовой остановки в Кокчетаве я услышал объявление диктора, приглашающего трактористов и комбайнеров, прибывших на освоение целинных и залежных земель, подойти к справочному бюро. Там уже ждали представители районов. Это был 1956 год... Василий присоединился к тем, кто приехал по направлению. Его сразу же внесли в какой-то список и даже выдали небольшой аванс. Вот так, случайно, он стал участником великого преобразования Казахстана, свидетелем не только искреннего порыва прибывшей со всей страны молодежи, но и низости, предательства, подлости людей. Губареву дали трактор ДТ-54 и жатку. Поля в Казахстане были огромные: на комбайне за 16 часов работы, сделав всего один круг, можно было намолотить до 19 бункеров пшеницы, а с гектара намолачивали около пятидесяти центнеров. При любой погоде работали с раннего утра и дотемна, поэтому трактористы иногда оставались ночевать в поле, в тракторе. – Надо сказать, что спать в тракторе неудобно, но это казалось мелочью. Натруженное тело требовало отдыха, и засыпал я уже через полчаса. В селе меня никто не ждал: родственников не было, а друзьями еще не обзавелся. Мне понравилось ночевать в поле, наблюдать за природой... Когда солнце скатывалось к закату, все огромное поле застывало в безмолвии, словно останавливало свой бег в ночь. Легкий ветерок вздымал волны плотно стоящей пшеницы. Поле дышало спокойной радостью жизни, переливаясь изумрудными красками в лучах предзакатного солнца. А ранним утром рассеивалась мгла, высветлялось небо, летели журавли на юг. В строгом порядке они медленно парили на большой высоте, тихим курлыканьем озвучивая поднебесье. И когда в этой голубой тиши вдруг на другом конце поля загрохочет трактор, звук которого слышно за десятки километров, пора было возвращаться в реальную жизнь: прибыла бригада механизаторов... Уже две ночи Василий провел в поле. Ему доставили продукты, привезли постельные принадлежности и фонарик. А третья ночь осталась в его памяти на всю жизнь. – Где-то часов в двенадцать меня разбудил вой волков. В вечерних сумерках он казался сверхъестественно жутким. Сталкиваться с волками раньше мне не приходилось. Не могу сказать точно, сколько их было... Волчьи глаза горели, как светлячки в лесу. Первое, что пришло мне на ум, было удивление: как же они не боятся трактора, который пахнет бензином, маслом, соляркой. Завести трактор я не мог. Это сейчас можно, не выходя из кабины, как в легковом автомобиле, завести и поехать. А тогда ДТ-54 требовался «пускач», пусковой двигатель, работающий на бензине. Надо было выйти наружу... Я попробовал отпугнуть волков фонариком, но или лучик света оказался слишком слабым, или волки не боялись – фонарик ничего не изменил. Стая то приближалась к трактору, то откатывалась назад. Выли они почти не переставая, в унисон. Иногда, во время небольшой паузы, какой-нибудь из хищников словно делал запев, испуская долгий, тоскливый вой. К нему начинали присоединяться другие. Несколько минут я слушал этот жуткий концерт, потом внезапно наступала полная тишина и все начиналось сначала. Неожиданно один из них, видимо, самый смелый, заскочил сначала на гусеницы трактора, а затем и на капот. Показалась оскаленная волчья пасть, и светящиеся глаза уставились в переднее стекло, словно проверяя, есть ли кто внутри. Я включил фонарик. Волк на секунду замер, соскочил, но сразу же запрыгнул снова. Это был мощный, кряжистый зверь. Его огромная голова отворачивалась от света. Серая шерсть немного светлела на груди и надбрюшье. Верхняя губа делалась «гармошкой», то поднимаясь, то опускаясь вниз, обнажала огромные белые клыки. Я слышал, как щелкают волчьи зубы, а из глотки раздается глухое ворчание. Но оно, как мне показалось, не было злобным...... Волк смотрел на замершего в кабине человека, как бы говоря ему: «Не дергайся, малый, сиди спокойно, ничего тебе за стеклами не угрожает. Не по своей воле я пугаю тебя, меня заставляют это делать...». Василий не знал, была ли это волчья свадьба, которой руководила будущая «супруга» волка, проверяя его на смелость, или это вожак сбивал стаю, натаскивая молодняк для суровой жизни... – С первыми проблесками зари волки ушли. Но эта тревожная ночь заставила меня задуматься о дисгармонии природной и человеческой действительности. Мы полагаем, что душа дарована лишь тем, чье обличье схоже с нашим собственным. Мы плохо знаем животный мир и, наверное, еще хуже – самих себя. Но наше сожаление об этом незнании нам помогает очень редко... Последние слова юбиляра потонули в аплодисментах. Зал встал...ОБЪЯСНЕНИЕ
Машина, преодолев небольшой подъем, последние колдобины, с трудом въехала на деревянный мост. Фары грузовика выхватывали покосившиеся, выщербленные от времени перила моста, и весь он дрожал, стонал, скрипел, и создавалось такое впечатление, что он жалуется на невнимание к себе. Семен во все глаза смотрел на знакомые с детства места, и шофер, везущий попутного пассажира, видя его заинтересованность, заметил: – Отживает наш старый мост, рядом уже строят новый, поставили опоры, сделали насыпь, да вы днем увидите. Проехав по мосту, машина как-то сразу оказалась почти в центре села. И чем ближе она приближалась к знакомой, по очертаниям домов, улице, тем учащеннее билось у Семена сердце. Приехал он в родное село, когда оно уже спало, только изредка слышен был ленивый лай собак, да храп лошадей, жующих траву, но разглядеть все это в кромешной тьме было невозможно. Приезд Семена всегда был для матери неожиданностью, и то, что приехал ночью, радовало его. Почти инстинктивно он прошел короткими переулками, а последнюю часть пути – огородами. Очутившись перед изгородью, состоящей из длинных жердей, тянувшихся от бани до небольшого садика, в котором некогда им было посажено несколько кустов черной смородины и черемухи, Семен двигался вдоль изгороди. Наткнувшись на дощатую дверь, руками на ощупь нашел щеколду. Дверь, ведущая из двора в огород, неожиданно для этой тишины громко проскрипела, и он очутился в ограде своего дома. Семен, чтобы не вызывать шума, снял ботинки, носки и босыми ногами прошлепал на крыльцо, а затем, спустившись с него, с удовольствием прошелся по зеленой траве, еще теплой и не ставшей влажной от утренней росы. Чтобы попасть в дом, нужно было пройти веранду, но Семен знал, что мать не спала на веранде, она не слышит, кто ходит во дворе. Ему было приятно от мысли, что он, наконец-то, дома, где прошло его детство, и как сейчас ему хорошо от разных запахов трав, деревьев и тишины. Он заглянул в окно веранды, но там ничего не было видно и лишь на окнах с той стороны бились ночные бабочки. Семен присел на одну из ступенек крыльца и закурил. И снова, и снова он перебирал в памяти все пережитое, связанное с его отъездом домой. Получив отпуск за три года, он не сразу выбрался из тайги. Какими только видами транспорта не воспользовался, чтобы наконец добраться до родного дома и насладиться тишиной милого сердцу села. До вертолетной площадки добирался верхом на лошади через бурелом и сделанные только что просеки. Их изыскательская партия стояла в шестидесяти километрах от жилья, если их два вагона можно было назвать жильем. Вертолет ждал трое суток, Затем добрался до маленького аэродрома, а с него – в Тюмень, затем до Новосибирска. От Новосибирска ехал поездом до небольшой железнодорожной станции, а от нее – двести километров на попутной машине. Наконец, Семен решился постучать. Для него это была волнующая минута: мать, второпях набросив на седую голову ситцевый платок, выйдет к нему, прильнет к груди и заплачет. Так было всегда, когда он приезжал. Семен постучал в дверь веранды. Через некоторое время послышались легкие шаги, и слова из-за двери: «Кто там?». «Я, мама, Семен!» Мать торопливо бежала к двери, сбрасывала дверной крючок и оказывалась головой прижатой к груди сына. Она плакала и говорила каждый раз одно и то же: «Боже мой, неужели тебе трудно предупредить меня о своем приезде телеграммой. Я бы напекла пирогов и блинов, истопила баню». Так было и сейчас. Все так, как три года назад. После окончания политехнического института Семен, став геологом, не каждый год приезжал домой. Он регулярно писал с тех Мест, где ему приходилось работать, а профессия геолога обязывала его бывать в разных местах: то он за полярным кругом, то на юге, а вот теперь уже несколько лет ходит по тайге в Тюменской области. Мать очень удивлялась, что ее сын стал таким непоседой. И что он только делает вдали от деревень, городов, сел?! Она даже стала собирать адреса, откуда сын писал письма и откуда присылал ей деньги. Мать очень гордилась сыном и однажды даже о нем прочитала в журнале «Смена», где рассказывалось о геологах Тюменской области и в числе других был упомянут он. Этот журнал ей принесла соседка Алка, которая учится в медицинском институте в Новосибирске. Алка каждый год приезжает на каникулы в село к родителям. И как это она вычитала несколько добрых слов, сказанных о Семене? Семен много думал о матери, ему было всего лишь три года, когда умер от старых ран отец, пожив совсем немного после войны. Мать одна подняла и вырастила Семена, и он знал, чего это ей стоило. Она работала почтальоном, получая очень маленькую зарплату, а когда он поступил в институт, вечером еще подрабатывала в детском садике уборщицей и сторожем, чтобы помочь ему выучиться. В пятнадцать лет Семен уже был парнем сильным и высоким, на него заглядывались местные девчата, когда он учился в старших классах. Мать уже давно подумывала о женитьбе сына, ей не терпелось поводиться с внучатами, но сын обычно отмалчивался, когда речь заходила об этом, или отшучивался: мол, ему еще рано обзаводиться семьей. «Какой же рано, сынок, – говорила она ему, – ведь тебе почитай уже тридцать лет, а ведь твоему отцу всего было двадцать два года, когда он ко мне посватался». Однажды все-таки серьезно сказал, отводя глаза в сторону, что не встретил еще такую девушку, да и сложно жениться, имея такую профессию. Мать ничего не могла ответить на это, только, горестно вздохнув, вышла из дома. Как-то мать намекнула сыну, что рядом живет такая красивая, хорошая девушка, а он и не глядит даже в ее сторону. «Мама, ведь она еще школьница». «Была, сын, школьницей, а сейчас уже студентка третьего курса, учится на врача. Вот как сынок бегут годы». Нельзя сказать, что Семен не видел девушку, бегающую по соседскому двору, посчитал ее еще ребенком и не воспринимал всерьез. На слова матери почти не обратил внимания, только уяснил для себя, что соседская девчонка – студентка, будущий врач. Все время, свободное от чтения и дел по хозяйству, Семен проводил на охоте. Он поднимался очень рано и шел на озеро, где можно было подстрелить утку. Ему нравилось подходить к озеру с одной стороны, где, пронесшийся несколько лет назад, ураган повалил много деревьев. На одно из них он садился и начинал думать. О многом он передумал, созерцая зеркальную гладь озера. Он еще мальчишкой, школьником, ходил с отцовской берданкой сюда и сидел на этом дереве, и это стало уже какой-то необходимостью. В трудную минуту он приходил, словно за советом, к старой березе. Приняв какое-нибудь решение, резко вставал и, забыв об охоте, шел домой. Он садился в деревянную лодку, переплывал речку, находящуюся в пяти минутах от дома, и только дома вдруг спохватывался: для чего же он ходил на охоту и что это за такие тяжелые мысли, что вывели его из состояния нормального ритма жизни. А думал он о многом. Например: когда же он будет жить как большинство людей, мыться каждую субботу в бане, не зарастать щетиной до безобразия, есть вовремя горячую пищу, и долго ли он будет кормить своей кровью таежный гнус. И еще о многом, о чем не расскажешь и что только ему одному известно. Однако через некоторое время мысли его начинали приобретать характер противоположного направления. Он думал о друзьях, которые рассыпаны по тайге, на буровых, и о том, как трудно им бывает, и о том, что он никогда не сменит свою профессию на другую, и что не уйдет ни в какую аспирантуру, куда его приглашают каждый год с момента окончания института. После таких мыслей хотелось быстрее уехать туда, к друзьям, в тайгу и разделить с ними участь таких, как он, привязанных к тайге, привыкших к неуюту и неудобствам жизни, делавших нужное для всех дело. Семен в своей работе находил упоение, он мог с тяжелым рюкзаком пройти до сорока километров в день по тайге. Ему принадлежат три открытия нефти и газа па Тюменской земле, ему ничего не стоило обработать огромный материал, собранный во время изысканий, чтобы защитить не только кандидатскую, но и докторскую диссертацию, но все что-то останавливало его, делало пассивным, инертным, когда дело касалось лично его. Он иногда думал о более удачливых друзьях, которые ходили в кандидатах, осели в научно-исследовательских институтах в городе и изредка появлялись в тайге, собирая и забирая его материалы, сверяя свои идеи с данными, полученными Семеном. Да, он был альтруистом, и этим беззастенчиво пользовались друзья, писавшие научные статьи и не упомянувшие ни разу его имя. Он читал их статьи, находил свои идеи и мысли, радовался за них, что хоть таким образом его идеи дойдут до кого нужно, найдут применение в изыскательских работах геологов. Размышляя таким образом, он вместо положенных дней отпуска уезжал от матери раньше времени. И она это знала, предвидела и по мрачному виду догадывалась, что ему не терпится уехать в свою тайгу. Семен же страдал и мучился, так как оставлял мать одну. Но куда он повезет ее? Его домом была тайга, а в ней любимая работа. Угрызения совести на некоторое время отступали, когда он заговаривал с матерью о том, что снимет для нее комнату где-нибудь поближе к нему. Она, замахав руками, говорила: «Еще чего выдумал. Поеду я в твою загазованную Тюмень, где газ, шум, от которого я не доживу до положенных лет. И не выдумывай, я еще на ногах, а как обезножу, совсем ослабну, тогда бери и хорони. Разве можно мне куда-то ехать, когда здесь родилась, здесь у меня подруги, с которыми каждый вечер на лавочке полузгиваем семечки и говорим. Это все равно, что вытащить из речки рыбу и перенести в другой водоем. А там что, на пятый этаж меня засадишь, в четырех стенах потом хоть волком вой. И не думай, и не мечтай, я здесь хочу помереть, где мои родители и родственники лежат». Семен соглашался с такими аргументами матери, но эта отдушина мало помогала и незадолго до отъезда он мучился и страдал, представляя расставание с матерью. Через редкий частокол, отгораживающий соседский двор от двора Семена, жила Алка, о которой все чаще и чаще заговаривала с ним мать. В огородике ее дома живописно раскинулись маленькие лужайки, окаймленные с двух сторон группами деревьев, посаженных без всякой системы, но очень густых и зеленых. В тот день, изменивший его жизнь, солнце закатилось рано, оставив на горизонте бледно-золотистую полосу, и медленно спускался на влажную землю туман. И, несмотря на резкое понижение температуры, Алка не изменила своему правилу, она выскочила в ограду в одном купальном костюме и, минуя лужайки, стала спускаться к речке. Последние лучи уходящего солнца, выглянули из-за облаков, лениво скользнули по поверхности стройного, гибкого тела девушки. Остановившись на несколько секунд у самой воды, она протянула ногу и, почувствовав теплую, словно щелок, воду, вдруг резкими движениями стянула с себя купальник и осталась нагой. Алка знала: в это время никто не приходит на речку, и считала себя в безопасности от людского глаза. Но она ошиблась. Семен, побродив на сей раз бесполезно по лесу, уставший за день, решил освежиться. Он еще раньше, переплыв речку на лодке, сидел, разомлевший, сбросив ружье и рюкзак, в кустах и докуривал папиросу. То, что он увидел совершенно случайно, поразило его. Он увидел женщину. Эта юная дева потрясла его своей красотой, он боялся дышать, боялся спугнуть девушку и был очень рад тому, что эта удивительная красавица, разбежавшись, бросилась в воду. Плыла она легко и свободно, даже грациозно. Облегченно вздохнув и забрав охотничьи принадлежности, Семен поплелся домой. Дома он медленно снял охотничьи сапоги и, на вопрос матери «Как охота?», – буркнул под нос одно слово: «Ничего», – и ушел в свою комнату. Там, бросившись, не раздеваясь, на кровать и зажмурив глаза, вновь представил себе девушку, с ее гладкой, загорелой кожей, с ее длинными, стройными ногами и в меру округлыми бедрами. Через некоторое время мать, не постучавшись, вошла к нему, спросила: «Семен, ты с кем это разговариваешь или стонешь, не заболел ли?». Видение исчезло, и Семен стал стыдиться своих мыслей, сказав матери, что ей показалось. Теперь дни тянулись медленно, Семен целыми днями думал о девушке, при упоминании о ней он краснел и казался человеком, открывшим какую-то тайну, доступную только ему. Так проходили дни, отпуск должен был скоро кончиться, но Семен боялся показаться на глаза соседке. Из-за занавески на окне он наблюдал за нею, видел ее в ограде, в огороде, бегущей на речку, но оказаться в положении, в котором он уже был, не решался, хотя ему очень хотелось увидеть то, что явилось тайной для всех, но не для него. Дни шли, и Семен, кажется, уже все переделал, что нужно было для матери. Он исправил прясло в огороде, сделал дровник, выкопал с матерью картошку, починил крышу и крыльцо, заготовил в лесу дрова. Можно было ехать, хотя еще около месяца ему можно было отдыхать, но он все медлил и каждый день откладывал свой отъезд, придумывая для себя очередные оправдания, что-то недоделал, не расколол и не сложил дрова. Причиной задержки, конечно, была Алка. Если бы ему кто-нибудь сказал, что он способен влюбиться, да так, что не спать ночи напролет, да еще в своем селе, он бы просто посмеялся над этим. Но это случилось, и Семен искал выход из создавшегося положения; хождения к старой березе стали все чаще. Отчаяние приходило от мысли, что если он как-то заговорит с нею, то неизвестно, как она отнесется к его словам. Он перебирал сотни вариантов, как можно подойти к девушке, но все они через какое-то время отвергались им. В один из дней Алка вышла вечером во двор. Семену, копошившемуся в ограде с дровами, было видно, что она направилась к речке, так как через плечо у нее было перекинуто полотенце. Семен, бросив колоть дрова, вдруг неожиданно для себя произнес совершенно простую фразу: «Алла, возьмите меня с собой». В ответ последовала не менее простая, фраза: «Идемте, коль не шутите». Это было начало. Они купались почти в темноте, брызгали друг на друга и веселились, как маленькие, расшалившиеся дети. Какое утешение, какое спокойствие дало ему сознание того, что она рядом, можно протянуть руку и реально ощутить теплоту ее тела. Влажный ночной ветер доносил с реки запахи свежего дыхания листвы тальника, бурно разросшегося по берегу реки, а Семен и Алка, продрогшие от наступившей прохлады, сидели на берегу, боясь нечаянным прикосновением приблизиться друг к другу. Алка, закинув руки, растянулась во весь рост на песке. Семен косил глаза на нее и думал о том, что природа не поскупились и одарила Алку поразительной красотой. А она в это время глубоко чувствовала, что наступила ее весна. Весна любви. Это было блаженное ощущение, полное грустной и мягкой тоски. Она уже уносилась далеко в своих мыслях о горячей любви. Все в ней ликовало. Да – думала она – теперь наступила пора прийти к ней тому, кого она любит уже несколько лет, кого редко, во время отпусков видит и в кого еще восьмиклассницей влюбилась без памяти. Она вспоминала, как четыре года назад, будучи десятиклассницей, во время его приезда весной, намеренно искала с ним встречи, попадаясь ему на глаза, но он никак не реагировал на знаки внимания с ее стороны. Однажды она сознательно подкараулила его в узком переулке, где по двум доскам нельзя было развернуться, не коснувшись друг друга. Расчет Алки оказался точным. Семен, переходя по неказистому, наспех сколоченному тротуару, взял Алку за талию, поднял ее, повернул вокруг себя и переставил на другую сторону. И все это он проделал молча. Как она тогда бежала домой, ее молодое сердце кричало, оно готово было выскочить из груди, разорваться, преисполненное чувством какого-то постижения, как ей казалось, любви. «Нет ничего в мире выше, – думала она, – как быть женщиной, жертвовать собой». И вот сейчас Алка ждала, ждала этой любви. Неужели он не обладает даром видеть ее страдания и слушать, что творится в ее душе? Она негодовала, прислушиваясь к каждому шороху. Крупные слезы покатились по щекам Алки, она закрыла лицо руками, перевернулась на живот. Семен резким движением поднялся, подхватил ее и осыпал мокрое от слез лицо Алки поцелуями. «Милая, бедная, родная моя», – говорил он дрожащим голосом. «Семен, – начала Алка глухо и прерывисто, – я принадлежу к тем людям, которые не умеют скрывать своих чувств. Я долго крепилась, много лет, еще с девчоночьей поры, любя тебя, – бессвязно шептала она, – ты вынудил сказать меня эти слова. Я люблю тебя очень, очень, давно, целую вечность и готова ехать с тобой хоть на край света, куда угодно: в тайгу, к комарам, медведям... Не могу больше без тебя. Не думай, что это моя фантазия. Нет, это не больная фантазия, это настоящее к тебе чувство. Ну не молчи... Но я не хочу, чтобы ты, такой умный, красивый, сильный сказал мне хорошие слова из жалости ко мне. Я не хочу твоей жалости», – говорила Алка, затихая в огромных, сильных руках Семена... «Пойдем, уже поздно», – проговорил, наконец, Семен. Река явилась хорошим резонатором, и еще некоторое время вдоль реки летел его голос. Алка вздрогнула, встрепенулась и медленно поднялась с земли. Ночь незаметно сменила сумерки: густой туман поднялся по реке, охватывая все больше и больше предметов. Скоро шаги их замерли вдали...ЗАГАДОЧНЫЕ ПТИЦЫ
В природе великое множество таинств, каждое явление – загадочный клубок. Флора и фауна, как и человек,– камешки в мозаичном узоре бытия. Растительный и животный мир постепенно, не без влияния современной цивилизации исчезает с лица Земли и до сих пор мало изучен человеком. Хотя сам человек не знает и себя. Почти на каждом шагу, если внимательно присмотреться к окружающему нас миру, мы сталкиваемся с необъяснимыми загадками. В подтверждение сказанному приведу два примера. Однажды в январе из окна своей квартиры наблюдал такую картину: стайка воробьев опустилась на голые ветви осыпанной легким снежком яблони. Воробьи отряхивались от воды, которая время от времени появляется во дворах многоэтажных домов из-за размороженных труб и аварий. Один воробей, по сравнению с другими, вёл себя очень активно: он прыгал с ветки на ветку, трепетал крыльями, словно пытался привлечь к себе внимание своих собратьев. Присмотревшись, я увидел: хвост у него обледенел и превратился в сосульку. Он, чирикая, поворачивался хвостом к своим сотоварищам, и наконец просьбу бедолаги уважили: один из друзей начал клевать сосульку, сбил наледь с хвоста, и вскоре вся компания снялась с дерева и скрылась из виду. Второй случай. Молодые люди – Он и Она – в период медового месяца, когда брак – слишком совершенное состояние для несовершенных людей, стараясь уединиться от общества, выбрали нежилую в зимний период дачу своих родителей, собираясь там провести несколько дней. В первый же день своего пребывания они протопили печь, благо, что дрова были, нагрели комнаты, закрыли вьюшку и счастливые, с мыслью «кто никогда не совершал безрассудств, тот не так мудр», заснули. Подняв разламывающуюся от боли тяжелую голову, увидел двух синичек, которые почти синхронно долбили своими клювами в стекло. Пошатываясь и почти теряя сознание (от угарного газа), супруг открыл форточки, дверь, завернул в шубу возлюбленную и вынес на крыльцо. Лишь через полчаса она пришла в сознание. Синички спасли молодожёнам жизнь. Значит, вопреки поверьям, не всегда они приносят печальные вести. Рассеянность, незнание простых вещей – свойства счастливых людей или безрассудной бесчувственности?ВИТАФОН
Мой знакомый Иван Михайлович – бывший лесничий, а ныне пенсионер со стажем, с которым мы иногда общаемся за шахматной доской, в последнее время сник, потускнел, приуныл, реже стал смеяться, острить, больше задумываться. Здоровьем его бог не обидел, и, хотя ему пошел восьмой десяток, выглядит он на пятьдесят. Всегда широкая улыбка, обнажающая крепкие белые зубы, сквозь одежду просматривается мощная мышечная масса, стройная фигура. Красивый, правильный рисунок лица делает его, несмотря на возраст, до сих пор привлекательным. На вопрос, что его беспокоит, он поведет свою историю, связанную с половой немощностью. – А чему тут удивляться, Иван Михайлович, Вы в том возрасте, когда природа организма начинает жить в разладе с собой, нет былого восторга и радости от полноты душевных сил и здоровья. Утешьтесь тем, что сегодня тридцатилетние молодые люди жалуются на импотенцию. Для Вас это естественный процесс, так как живете в иной экосистеме, потребляете далеко не чистые, с экологической точки зрения, продукты. А каким воздухом мы дышим, какую пьем воду! – Все это так, – молвил Иван Михайлович, – но как-то уж все неожиданно произошло, не могу с этим смириться. Настя последняя жена, люблю ее очень, на двадцать три года моложе меня, боюсь, как бы к другому не ушла. Она тоже меня успокаивает: после меня, говорит, ей никто не нужен, мол, тебе не 20 даже не 50 лет, уймись, старый, отлюбился, твое время прошло. Не верю я Насте, бабы – они непредсказуемы в своей линии поведения. Исповедь пожилого человека заставляет задуматься о том, что любовь – порождение двух индивидов, в ней разумно быть может только одно: живет она в человеке всегда, в любом возрасте. – Рекламе, – продолжал Иван Михайлович, – предлагающей препараты, не верю, хотя и не пробовал такие, скажем, как виагра, виардо, золотой конек. Они одномоментны и небезопасны для сердца, мне нужно такое лекарство, которое бы продлило мужскую силу лет до девяноста. Недавно, – говорит мой собеседник, – прочитал о виброакустическом аппарате «Витафон» он меня заинтересовал, т. к. лечит не только импотенцию, но и простатит, аденому, цистит и др. и, на мой непрофессиональный дилетантский взгляд, своим вибрирующим звуком он убивает в организме микробы. Деньги в заначке были, Настя не знает, где их прячу. И я решился. Купил. Выбрал время, когда в квартире никого не было, настроил аппарат, и в соответствии с инструкцией, установил и включил витафон в сетевую вилку. Аппарат своим пронзительным звуком не только возбуждает микровибрацию тканей организма, улучшает условия циркуляции крови, но за счет широкого диапазона меняющихся частот происходит скачкообразное изменение напряженности сосудов. На звуки меняющихся частот прибежали две мои сибирские лайки Пальма и Валет и кот Васька. Они некоторое время смотрели на меня, затем собаки завыли, в унисон меняющемуся звуку, как по покойнику. Слушай, что тут началось: соседи по квартире справа и слева, сверху и снизу начали стучать по батареям. Пришлось прекратить лечение. Я тебе так скажу, наверное, вернусь на старое место жительства, на природу, к речке, провались этот грязный, загазованный город с его цивилизованным образом жизни. Уверен, чистые природные продукты, воздух, вода, сосновый бор сделают то, чего не смогут сделать все лекарства от половой импотенции, вместе взятые. Наивный человек... Угасание потенции, как и любви, лишь доказывает, что люди несовершенны, т. к. у сердца и других органов есть свои пределы. На мои аргументы Иван Михайлович в конце своего невеселого монолога заметил: – У меня есть интересные идеи, я неплохо знаю травы Западной Сибири и составлю такой букет, такое снадобье, эликсир, после которого Настя и ваш покорный слуга помолодеем на двадцать лет. Несчастье человека состоит в том, что у него исчезает вера в себя; управлять собой в разных ситуациях – удел немногих и дается лишь опытом, нередко запоздалым...ФАРЛИ
Доктор философских наук, профессор Каргаполов Василий Андреевич последние пять лет вел неспешный, размеренный образ жизни. Несколько лет назад он вдруг почувствовал себя неважно – забарахлило сердце. До 45 лет он не знал, где оно находится: спал на любом боку, в любых условиях, мог работать сутками, забывая о сне и еде. И, как он выразился, «начал иногда ощущать соматический дискомфорт». Василий Андреевич был на редкость здоровым человеком, видимо, унаследовал физическую крепость от отца, который прожил 83 года, ни разу не пожаловавшись на какие-либо недомогания. Мать прожила тоже немало – 78 лет. И профессор собирался жить долго. В молодости ему пришлось освоить несколько рабочих профессий, требовавших от него физической силы и выносливости. После службы в армии, став студентом университета, он выступал на соревнованиях в различных видах спорта. Для университета, факультета он был находкой. Силушкой его природа не обидела, он, например, брал две двухпудовые гири правой рукой и выжимал несколько раз, поражая и удивляя даже знатоков тяжелой атлетики и гиревого спорта. Однако от предложений сделать из него чемпиона по борьбе, тяжелой атлетике наотрез отказался. Так он и жил: учился, женился, воспитывал и учил своих и чужих детей и думал, что здоровья хватит ему если не на сто лет, то на 80 уж точно. Василий Андреевич читал лекции и вел семинарские занятия по философии у студентов технического вуза, работу свою любил, и студенты его любили за эрудицию, нестандартность мышления, знание своего предмета. Казалось, ничто не предвещало сбоя со стороны здоровья. За день до сердечного приступа он почувствовал вялость, нежелание сесть за стол и работать, даже не хотелось ничего читать. Состояние было такое, как словно он не спал несколько суток подряд, зевал, как после перетренировки. Такое иногда испытывают спортсмены, превысив дозировку физической нагрузки на организм. Ночью, в третьем часу, Василий Андреевич проснулся как от толчка. Он попытался встать, но рухнул на пол. Не понимая, в чем дело, он вновь поднялся, но не удержался на ногах, и снова слабость, головокружение придавили его к полу. Цепляясь за книжные шкафы, он еще раз попытался подняться на ноги, думая при этом: как же так, он, сильный человек, сибиряк, не может преодолеть слабости, ничего не может сделать с собой, не управляет своим телом, что же это творится? Борьба с самим собой, со своим духом продолжалась недолго: холодный пот заливал глаза, предметы и вещи в комнате теряли свои очертания, руки и ноги не слушались... Он потерял сознание. Странное ощущение испытывал профессор: он все слышал и понимал, слышал, как жена по телефону вызвала «скорую помощь», как ребятишки теребили его и просили проснуться, но сил не было даже открыть глаза. Василий Андреевич слышал, как вошли в квартиру два врача «скорой помощи», о чем они говорили, как сделали укол, измерили давление, сняли кардиограмму. У него было такое чувство, что это происходит не с ним, а что он тут же, рядом со всеми, и старается вникнуть во все происходящее. Такая непривычная отстраненность от себя, еще долгое время после этого случая, возвращала его к тому событию. Когда он потом рассказывал жене, кто что говорил, она поражалась тому, что он, будучи в бессознательном состоянии, запомнил один к одному все, что происходило в их квартире той роковой ночью. Для врачей «скорой помощи» это была обычная ночь, они привели в чувство профессора: предметы, вещи в квартире для него приобрели четкие очертания, перестали плавать и растворяться. Он сразу же поднялся на ноги и на все уговоры врачей и жены лечь в больницу отвечал: «Нет и нет, и не уговаривайте, чувствую себя уже неплохо, нормально». Даже слова жены о том, что он думает только о себе и не думает о ней и детях, не возымели на него никакого действия. В больницу он не поехал. Днем участковый врач– терапевт и кардиолог отметили, что пульс, давление повторная кардиограмма показали значительное улучшение работы сердечно-сосудистой системы. Врачи внушали Василию Андреевичу, что случай, произошедший с ним, это первый звонок, извещающий о том, что необходимо отказаться от интенсивной научной работы, больше бывать на свежем воздухе, ходить пешком и делать по утрам зарядку. Они убеждали профессора в том, что нужно не только развивать ум, но и укреплять физическое здоровье. Вот этому последнему совету и внял профессор. Он стал ходить на работу пешком. До института было не более получаса ходьбы, и профессор стал выходить за час до лекции или семинарского занятия. Василий Андреевич выбирал улицы и переулки, где движение машин было меньше, шел дворами, искренне полагая, что вдали от транспортных магистралей меньше загазованность, воздух чище. Его облаивали собаки, но душа радовалась от вида тихих дворов, похожих на деревенские. Профессор научился ладить с собаками. Когда они с лаем приближались к нему, он спокойно говорил: «Возьми кыску, зю-зю», – собаки в замешательстве останавливались, они искали глазами кошку, но ее, конечно, не было. Весь порыв и злоба у собак пропадали... На пути к институту он проходил незастроенное пространство – поле около выставочного зала, там утрами владельцы выгуливали собак престижных, элитных пород: спаниелей, гордонов, пойнтеров, овчарок и др. Важные хозяева освобождали собак от поводков, давая им возможность порезвиться, а сами медленно прогуливались друг с другом парами, собаки тоже парами начинали игры, возню. Собаки лишь несколько секунд смотрели на высокого, грузного человека как на чужака, и продолжали прерванную игру. Профессор не оскорблялся за такое невнимание. Он продолжал свой путь, думая о том, что из всех собак лучшая, пожалуй, сибирская лайка. Он уважал ее за добрый, отзывчивый нрав, за открытость, отходчивость, силу, выносливость и верность. Однажды в поисках оптимального пути к институту Василий Андреевич набрел на улочку, состоящую из девяти деревянных домов, в семи из них не пахло живым духом, а в двух домах теплилась жизнь. В них жили пенсионеры, которые ждали своей очереди, чтобы переселиться в высотные 9-12-этажные жилые дома, расположившиеся со всех сторон некогда тихой «деревенской» улочки. И хотя ее укорачивали строящиеся высотные дома, бульдозеры вокруг навалили высокие кучи строительного мусора, «деревенька» продолжала жить и сопротивляться, вернее, сопротивлялись деревья, принимавшие первые удары цивилизации. Они располагались вдоль улицы, вокруг нее, и ограждали огороды, стараясь словно отдалить гибель. Деревья стояли насмерть. Мощные тополя, как солдаты, даже под напором современной техники не дрогнули. Ближе к домам росли густые кустарники, с трудом, но пробивалась наружу зеленая трава из-под больших каменных обломков и полуразрушенных бетонных плит. В этот оазис, как его прозвали городские жители высокоэтажных домов, вечером повадились ходить влюбленные парочки, а днем, в обеденный перерыв, приходили рабочие, строящие дома. Они раскладывали немудреную снедь прямо на улице, благо улица превратилась в сплошной травяной ковер, а часам к семи здесь стали появляться пожилые люди из высотных домов. Они шли по три-четыре человека и все с бидонами, иные с ведрами. Дело в том, что один из пенсионеров недавно обнаружил родник. Маленький ручеек, журча, несет свои серебром отливающие струи, точно радуется тому, что он нужен людям... Кто-то уже нашел узкую трубу, приделал ее, и из нее лилась чистая как слеза вода. Василий Андреевич, увидев столпившихся людей около родничка, подумал: «Неужели в домах нет воды?» – и спросил об этом. «Почему же нет, есть вода, но эта слаще», – сказал пожилой мужчина. И Василий Андреевич понял, что приходят сюда за водой бывшие деревенские, волею обстоятельств осевшие в городе, им не столько вода нужна, сколько общение между собой. Кто-то соорудил лавочку, и на ней сидели уже перезнакомившиеся старики, обсуждая разные проблемы и глядя на ручеек, вытекающий из трубы, который бежит, скользит, сверкает чистыми, хрустальными струями. Василий Андреевич приходил сюда в 12 часов дня, когда здесь никого не было. Ясное, безоблачное небо раскинулось над «деревенькой». Лучи полуденного солнца золотят могучие вершины тополей и, прокрадываясь между густыми кустарниками, искристыми блестками играют в светлых струях родничка. Мягко журчит ручеек, таинственный его шепот, сливаясь с жужжанием пчел и полным истомы стрекотанием кузнечика, навевает дремоту и умиротворение. Лишь изредка доносился со стройплощадки шум машин, скрежет ходящею по рельсам крана. Как-то сидел Василий Андреевич на лавочке у родника, думал о превратностях судьбы, о себе, о людях, живущих в согласии с природой. Неожиданно услышал шорох, оглянувшись, увидел плотного, невысокого роста, широкогрудого, черного с белыми отметинами пса. Он припал к трубе, как человек, и пил воду. Первое желание было прогнать его, но что-то удержало, остановило профессора. Он интуитивно, каким-то чутьем понял, что пес не пришлый, а местный и что пьет воду он только здесь. Напившись и встряхнувшись, пес спокойно смотрел на человека, сидевшего на лавочке. Незнакомец тоже спокойно разглядывал пса. Это была сибирская лайка. У пса была красивая большая голова. Затылочная часть слегка округлена, с хорошо заметным бугром, стоячие уши в форме вытянутого треугольника высоко поставлены. Глаза некруглые, с резко косым разрезом век. Пес был покрыт коротким жестким волосом, на задних лапах очесы, но без подвеса. Боясь спугнуть пса, Василий Андреевич заискивающе позвал его: «Иди ко мне, иди, не бойся», – и даже похлопал рукой по коленке. Пес какое-то время колебался, но затем смело подошел к профессору и встал около его ног. Профессор без колебания запустил руку в шерсть, гладил спину пса и говорил: «Что, брат, нет у тебя хозяина, сторожишь пустой дом? Давай будем знакомиться. Меня зовут Василий Андреевич Каргаполов, а тебя? Знаешь, пес, назову-ка я тебя Фарли в честь известного писателя-биолога, этнографа из Канады Фарли Моуэта, в свое время я прочитал несколько книг этого ученого. Особенно большое впечатление произвела на меня одна из них – «Не кричи, волки!». Речь в ней идет об Ангелине и Георге – волках-супругах, которые жили на бескрайних просторах Канадского Севера и которые выказали доброжелательное отношение к Фарли Моуэту, оказавшемуся в их природной среде. Профессор сидел, рассказывая о Фарли Моуэте, а затем, посмотрев на часы, сказал: «Мне, Фарли, пора на лекцию, пойдем, проводи меня немного». Они дошли до автострады, которую нужно было пересечь, и Василий Андреевич попросил Фарли дальше не провожать, пообещав ему завтра прийти и принести какой-нибудь гостинец. Так началась эта удивительная дружба, продолжавшаяся два года. Василий Андреевич приходил к роднику тогда, когда у него были лекции и семинары в институте. Он выходил из дома иногда за три часа, но были дни, когда у него в институте не было никаких дел, и он приходил к Фарли просто так, чтобы посидеть, поговорить. Фарли, завидев профессора, встречал его громким лаем, несся сломя голову, подпрыгивал, норовя лизнуть его, подметал землю хвостом, бодая головой, терся об ноги. Словом, встречал своего нового хозяина, и так почти каждый день. Но вот случилась беда с Фарли. Рядом с ним не оказалось Василия Андреевича. Он был в это время на философской конференции в Тамбове. А когда, вернувшись, появился у родника, то не обнаружил своего друга. Нашел он его в ограде дома, который сторожил Фарли. Он лежал около изгороди в крови. Волоча задние ноги, с трудом пополз навстречу профессору и, когда они встретились, лизнул сухим шершавым языком руку хозяина. Это уже говорило о серьезности положения. Он сбегал с банкой до родника, набрал воды, разжевал мелко мясо, хлеб, принесенные с собой для Фарли, и вместе с водой поил друга, понимая, что необходимо отпаивать его жидкостью, так как Фарли потерял много крови. Этим же вечером профессор привел к Фарли врача-хирурга, который сделал операцию, обработал рану, зашил ее и сказал, что пес будет жить, но за ним нужен уход. – А почему бы Вам, Василий Андреевич, не взять его домой, – сказал врач. – Видите ли, Владимир Петрович, – начал профессор. – Фарли – сибирская лайка, а для него место в городском доме – тюрьма, где он не выдержит. Этот брошенный дом он охраняет, и, видимо, здесь он родился. Фарли будет здесь находиться до тех пор, пока не снесут все дома. Несколько дней назад «деревеньку» покинули два последних ее жителя, так что недолго осталось ему здесь жить. Фарли начал поправляться, друзья снова ходили посидеть у родничка. Там, поглаживая Фарли, профессор рассказывал другу о своей жизни: «Мне тоже было не сладко. Родился в войну. Отец, хотя и в возрасте, воевал, два моих старших брата погибли, я их не видел, так как был последним. Мать день и ночь работала в колхозе, не до меня было. Много в это время умерло от голода нашего брата – детей. С 14 лет трудился в колхозе на разных работах. Служил в армии в танковых войсках водителем танка. А когда поступил в университет, то снова вспомнил голод. В солдатской робе ходил два года, стипендия, даже повышенная, была 28 рублей. Пришлось подрабатывать: разгружал уголь, ездил со стройотрядами в Казахстан. И не поверишь, Фарли, многим студентам присылали деньги из дома, а я отправлял заработок за лето домой, родителям. Они у меня уже были старенькие, немощные, изработавшиеся. Колхозу отдали 40 лет, получали пенсию по 12 рублей в месяц. Почти каждое лето, во время студенческих каникул, я приезжал домой в свою деревню. На все лето хватало дел: заготавливал дрова, накашивал сена для коровенки Майки, ухаживал за кормильцем – огородом. Во всех делах неизменным помощником у меня был пес, похожий на тебя, Фарли. Он со мной и на рыбалке, и на охоте, и на покосе. Лиха яхватил в своей жизни не больше, чем сверстники – тяжела для всех была жизнь после войны. Надо любить жизнь во все времена, мой друг, и радоваться каждому ее мгновению. Мне бы очень хотелось, хотя бы на какое-то время, вернуться в то трудное далекое детство, разбежаться с берега и бултыхнуться в речку Тару, милую речку моего детства. Все чаше и чаще думаю о своей деревне, о жизни того времени. Люди приносят большие жертвы, чтобы жить в соответствии с тем, что они считают должным, но как хочется освободиться от обязанностей, хотя бы на некоторое время. Ты понимаешь, Фарли, от этих постоянных дум о деревне я, неожиданно для себя, начал писать стихи:ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ
Делегация работников образования, направляющаяся в Германию, была сформирована почти год назад, но поездка дважды откладывалась из-за отсутствия средств у министерства. Поездки за границу стали плановыми. Договор между Россией и Германией был связан с обменом опытом, знакомством с системой высшего и профессионального образования обеих стран. Наконец, все финансовые проблемы, противоречия были разрешены, и группа из восемнадцати человек прибыла рейсовым самолетом из Москвы во Франкфурт-на-Майне. Российской делегации, представленной в основном руководителями областных департаментов по образованию и учеными высших учебных заведений, надлежало посетить учебные заведения разного уровня Западной и Восточной частей Германии. За три недели члены делегации должны были побывать почти во всех крупных городах. После каждого посещения учебного заведения, будь то университет или профессиональное заведение при заводе, традиционно проходила дискуссия, в которой участвовали почти все коллеги с обеих сторон. Споры были жаркими, вопросов было много, и два переводчика – доктор Харольд, кстати, закончивший Московский университет, и мадам Ингрид ранее жившая в России, сменяя друг друга, подчас были вынуждены призывать отдельных спорщиков к порядку. Времени на дискуссии, как правило, не хватало, и руководители-хозяева с немецкой педантичностью обрывали словесные баталии, чтобы неукоснительно следовать предписанной, заранее составленной программе. Среди российской делегации появился неформальный лидер – профессор, доктор технических наук из Новосибирска Сергей Иванович Русинов. Он обратил на себя внимание тем, что вначале не проявлял особого рвения к полемике, но когда его просили высказать свое мнение по каким-либо вопросам, он поражал глубиной и оригинальностью мысли, а его фундаментальные знания в различных областях наук и, особенно, в образовании, сделали его самым уважаемым среди коллег. За кажущейся отстраненностью, дистанцированием обсуждаемых вопросов, он не пропускал ни одного факта, и, когда подходила его очередь сказать свое слово, все уже ждали с нетерпением, приготовив блокноты, чтобы записывать его нестандартные мысли и идеи. После дискуссии его продолжали донимать вопросами в автобусе во время поездки, в отеле, во время еды, восхищаясь его феноменальной памятью и знаниями. Сергей Иванович, похоже, не тяготился таким вниманием к нему. Чувствовалось, что это обычное его рабочее состояние. Он не рисовался, не кокетничал, а был заряжен на любую полемику, самозабвенно отстаивая духовные приоритеты, свое патриотическое мировидение определенных проблем, под углом державности и национальных интересов России. Три недели пролетели незаметно: посещение заводов, частных предприятий, учебных заведений заставляло членов делегации проводить исторические параллели между Россией и Германией, и эти сравнения были не в пользу России – победительницы во Второй мировой войне. Два последних дня пребывания были отданы Дрездену, его музеям и, конечно, знаменитой на весь мир картинной галерее. Сергей Иванович провел в ее стенах весь день. Всю свою жизнь он интересовался философией и живописью, в его домашней библиотеке десятки полок были заставлены художественными альбомами, каталогами, книгами, энциклопедиями, посвященными отдельным художникам и истории живописи, начиная от античности и кончая современным искусством разных стран и народов. Но читать и смотреть репродукции из альбомов, даже если они прекрасно оформлены, это одно, а видеть оригинал – совсем другое. Сергей Иванович долго стоял перед «Сикстинской мадонной» Рафаэля Санти. Он вспомнил историю о том, как 140 лет назад, в 1867 году, Ф. Достоевский также стоял перед благородным образом Богоматери с младенцем, полной душевной красоты и чистоты, словно парящей в пространстве. В последний день перед вылетом на родину руководитель и переводчик с немецкой стороны Харольд решил показать русским Саксонскую Швейцарию. Традиционно для всех экскурсантов из разных стран мира был составлен маршрут посещения: экскурсантов возили на смотровые площадки, с которых открывалась прекрасная панорама величественных гор, утесов, покрытых зеленью, снизу причудливо извивалась река. И вот на этом фоне люди фотографировались, обмирали и вскрикивали (несмотря на безопасность), глядя вниз. Харольд решил познакомить членов делегации с Саксонской Швейцарией не со смотровых площадок, а повести их в горы. Около часа ехали автобусом, затем пересели в трамвай и вышли на последней остановке. Начало пути ничего серьезного не предвещало: крутизны особой не было, и почти все с шутками и анекдотами по хорошо утрамбованной щебенкой сельской дороге, медленно поднимались вверх. По бокам дороги рос хвойный лес, поднимающийся ввысь, резко очерчивая горы, уходящие в поднебесье. Чем дальше ученые мужи и дамы поднимались вверх»: тем реже слышались взрывы смеха от рассказанных анекдотов. Несколько человек отстали и повернули назад. На пути стали попадаться деревянные лесенки с перекладинами, за которые можно было держаться руками, а ступеньки взбегали все круче и| круче, приближая почтенную публику к горам. Наконец, преодолена последняя крутая лестница, лица участников похода стали красными и потными. Неутомимый худощавый и моложавый Харольд подвел делегацию к мощной скале, причудливо преломляющейся и уходящей в небо. Впечатление было такое, что скала угрожающе нависла над путешественниками. Железные скобы четкой лентой были прибиты и уходили так высоко, что их невозможно было различить. Стало ясно, что осилить дальнейший путь могут только единицы. Харольд предложил, после пятиминутного отдыха, продолжить путь – осилить последний рубеж, тем, кто может, кто рассчитывает на свои физические и моральные силы: «Придется подниматься по скобам». Первым вызвался идти Александр Васильевич – молодой профессор из Нижнего Новгорода. Затем, после небольшой паузы, вызвался идти Сергей Иванович, объяснив свое решение тем, что кто-то же должен представлять Сибирь. Но тут же последовала реакция, видимо, из лучших побуждений, со стороны молодящейся ученой дамы из Санкт-Петербурга: – Куда же вы, Сергей Иванович, разобьетесь. На эти скалы страшно смотреть, одумайтесь! Что вы делаете? Остальные путешественники молчали. Сергей Иванович мысленно ответил даме: «Типун тебе на язык! Назло всем пойду, а главное, проверю себя и сердечную мышцу, а то она уже, наверное, деформируется». Новосибирец снял плащ, шляпу, галстук, оставшись в костюме. Только Харольд имел для такого похода соответствующую экипировку: особые для такой вылазки ботинки, за плечами небольшой рюкзак с продуктами. Он первым взялся за скобу, за ним профессор из Нижнего Новгорода, Сергей Иванович пошел замыкающим. Уже первые метры по скобам были сопряжены с большими усилиями. Сергей Иванович старался не отставать от своих молодых компаньонов. Он не смотрел вниз, оставаясь лицом к скале, но мысли все чаще и чаще заставляли его думать: Дурак старый, зачем пошел, кому ты что хочешь доказать. Сердце у тебя совсем худое и стоило лететь такую даль, чтобы сорваться и умереть вдали от России. Он тут же отгонял эти мысли и старался думать о чем-нибудь другом. Вспомнил строчки давно забытого поэта: «Будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней». Перед отъездом в Германию Сергей Иванович как-то пожаловался своему коллеге на боли в сердце, под лопаткой, отдающиеся в левое плечо. Коллега, перенесший два инфаркта, посоветовал один раз в месяц принимать одну таблетку аспирина, которая разжижает кровь и уберегает человека от инфаркта. Он думал о спасительной таблетке, полагая, что запас прочности его сердца достаточен, т. к. недавно, уже в Германии, принял ее. К тому же Сергей Иванович еще дорогой до подножья скалы украдкой, чтобы никто не видел, принял таблетку валидола под язык, на всякий случай, и полагал, что этого будет достаточно для восхождения. Поднимаясь по скобам, Сергей Иванович не только прислушивался к своему состоянию, но и замечал нагромождения огромных отвесных гор. Миллионы тонн хаотично застыли в причудливом, но прекрасном беспорядке. «Неужели, – думал он, – это ледники так удивительно разместили гигантские глыбы, на вершинах которых ухитрились расти хвойные деревья?» Сергей Иванович задыхался и обливался потом. Были минуты, когда наступало какое-то безразличие, отупение, ноги подкашивались и темп восхождения Сергея Ивановича становился все медленнее. Когда приходилось огибать скалу, он, придерживаясь за скобу правой рукой, успевал приложить левую руку к пульсу, который так частил, метался, что казался сплошным ударом. Сергей Иванович стал уговаривать свое сердце: «Не подведи меня, брат, не опозорь перед членами делегации». В левом кармане пиджака у него находились маленькие иконки: Иисуса Христа и Божьей Матери, и он, как православный человек, свято верил, что они придают ему силы, они спасут его. Впереди идущие Харольд и Александр Васильевич время от времени напоминали о себе и справлялись у Сергея Ивановича о самочувствии, он неизменно откликался бодрым голосом: «Все нормально!» Хотя каждый шаг, каждый метр наверх требовал невероятных усилий, и профессору казалось, что физический и моральный потенциал у него на исходе. Дыхание было беспорядочным, а сердце готово было вырваться из груди. Видимость в этот день была великолепной, и, чтобы не смотреть в глаза ущелью, он смотрел вверх, на изрезанные гребни гор, которые иногда обволакивались кучевыми облаками. Страха не было. Было лишь пожелание себе: только бы выдержало сердце. И оно не подводило, словно обнаруживало дополнительные ресурсы организма. По скобам они вошли в расщелину, в которой было сыро и прохладно. Первых скоб не было, и Сергей Иванович из последних сил подтянулся на руках и, перехватив верхние скобы, поставил соскальзывающие ноги на нижнюю скобу. Неимоверные усилия последних метров были таковы, что даже возникла мысль: «А может, разжать пальцы рук и не мучиться...». Он подставил свой лоб и щеку к влажному граниту, и слезы с потом, соединившись, текли по лицу, и не было даже сил его вытереть. Сверху уже кричали Харольд и Александр, поторапливали Сергея Ивановича. Через некоторое время в расщелине появилось солнце, а еще через метров двадцать он увидел, что ребята выходят на поверхность, на плато. Когда Сергей Иванович вышел наверх, он увидел, что плато разделено пропастью на две части. Со всех сторон – ущелье. И соединены эти части пятиметровым бревном. Сергей Иванович пытался шутить: «tugam mudi» (по латыни – «бегство от мира» кончилось) – и пошел к бревну. Харольд и Александр отряхивались и обратили внимание только тогда, когда Сергей Иванович уже прошел половину пути над пропастью. Конечно, по бревну ходили экипированные люди в связке, со страховкой. Профессор был уверен в себе, т. к. полагал, что он выдержал такой путь, осталось всего каких-нибудь пять метров до места, где прибита на цепь тетрадь, в которой расписывались альпинисты из разных стран мира. Что он – хуже их? Сергей Иванович прошел уже большую часть бревна, когда оно зашаталось, но это не смутило его. Он прошел спокойно до конца. Затем подошел к прибитой на цепь тетради, внутри которой лежала ручка, расписался в ней: «Русинов Сергей Иванович из Новосибирска», поставил дату, постоял некоторое время у худенькой березки, чудом взметнувшейся на такую высоту, подержался правой рукой за тонкий ствол и почему-то вспомнил строчки А. Фирсова, а может, С. Викулова: «Когда умрет последняя береза, умрет последний русский человек». И подался обратно. Он прошел обратно хорошо, бревно даже не дрогнуло. Когда оказался рядом с попутчиками, он обратил внимание на их бледность. Они еще какое-то время молчали, а потом их прорвало. Харольд ругался, матерился на шести языках, и особенно на русском: «У вас что, все такие дураки в Сибири?! Я одиннадцать лет вожу сюда людей, и ни одного такого случая не было. Ведь я же за вас несу ответственность. Вы что, не обратили внимание на подписи в тетради: там фамилии членов делегаций, и проходим мы туда только в связке, образуя живой коридор». Сергей Иванович слабо защищался: дураков, мол, в Сибири немного, и один среди них он. Хотя заметил: «Кажется, дурак по-турецки «остановка». Не ругайте меня, я учился в высшем летном». Но видно было, что он счастлив, что он одержал победу над собой, что этот день для него будет одним из самых примечательных в его жизни. Наконец, Харольд перестал ругаться и после легкой закуски заявил, что приглашает Сергея Ивановича и Александра вечером за свой счет в китайский ресторан. Когда возвращались обратно, Харольд был настолько милостив, что предложил Сергею Ивановичу по своему сотовому телефону переговорить с Новосибирском. И снова удача: профессор набрал код России, города и номер телефона – трубку взял сын Игорь. Слышимость была прекрасной, и радостный отец, волнуясь, сказал: «Ты даже не представляешь, сын, откуда я тебе звоню: из ущелья Саксонской Швейцарии, через два дня прилечу и расскажу подробнее». Вечером этого же дня три профессора сидели в китайском ресторане. Сергей Иванович лишь только попробовал бамбуковой водки и никак не мог освоить брать пищу палочками. А через три рюмки все перешли на вилки и ложки. По ходу ужина Сергей Иванович рассказал, что в детстве он на спор ходил по верхней перекладине деревянного моста речки Тары (длиной до двухсот метров). Внизу стояли бревна, обитые железом, как ледоколы, чтобы весной, когда идет половодье, льдом не снесло деревянный мост. – Представляете, иду по перилам моста, а где-нибудь на середине перекладины появлялась полоска частично сгнившего дерева. Объясняю: на мосту встречались весной и летом вечером влюбленные, они за разговором отколупывали дерево и бросали щепки в воду, наблюдая, как они плывут по течению. Ходил босиком, и частенько в ноги впивались занозы, но зато был вознагражден похвалами сверстников за смелость. Пацаны же и разносили новость по всему селу. Мать узнавала о моих чудачествах, и мне от нее доставалось. Воспитывала она меня одна, отец погиб в декабре 1941 года под Москвой. Сибирские полки были больше чем наполовину уничтожены фашистами. Отцу было 22 года от роду, он даже не узнал о том, что у него родился сын, так что я пережил отца на 34 года, – закончил свой монолог профессор. Сергей Иванович был в самом радужном, приподнятом настроении, давно с ним такого не было. В отеле он принял душ, помолился перед сном, правда, при этом вновь подумал: «Только бы не умереть ночью во сне, уж слишком трудным и волнительным был день». Для него самое страшное было – умереть на чужбине. Эти хлопоты, эти разговоры, свинцовый гроб, неудобство людям, которые должны этим заниматься. Он прерывал такие мысли, но они вновь и вновь возвращались, томили и мучили его. И вдруг пришла простая и спасительная мысль: если это случится, значит, так Богу угодно. И он крепко заснул. Утром в день отъезда из Дрездена, после завтрака (шведского стола), вся делегация, кроме Сергея Ивановича, собралась, как договорились, в холле отеля. Стали строить догадки, почему его нет: может, собирается? А видел ли его кто за завтраком? Нет, не видели. Стали волноваться, т. к. Сергей Иванович был человеком аккуратным и ответственным. Позвонили по телефону в номер, но никто не ответил. Харольд и руководитель русской делегации от министерства образования Николай Дмитриевич были вынуждены попросить у администрации отеля магнитную карточку от номера 210. Когда открыли номер, то увидели Сергея Ивановича лежащим в постели, его лицо выражало какое-то довольство, оно было благостным и в то же время удивленным. Он был мертв. На постели лежал обнаженный до пояса красивый, мощный, физически развитый, еще не старый мужчина. На широкой груди лежал сиротливо простой крестик. Особенно поражали мышцы рук и плеч, и тем обиднее показалась эта странная смерть. Рядом на тумбочке были две иконки: Божья Матерь и Иисус Христос, а в правой руке были зажаты две таблетки нитроглицерина. Он не успел принять их: сердце остановилось.ЧУВСТВО ВИНЫ
Кошка, оставленная уехавшими хозяевами, некоторое время пыталась войти в свою квартиру, но новые квартиросъемщики ее не пустили. Известно, что в подобной ситуации кошки бывают не подготовлены к невзгодам жизни, обрушившихся неожиданно на них. И они отзываются на любое маломальское проявление чувства доброты со стороны людей. Стоит кому-нибудь приласкать их или сказать доброе слово, покормить, и они доверчиво тянутся к спасителю. В подъезде такие люди нашлись, они кормили кошку, но в квартиры свои не приглашали. Тем и жила. К драме кошки добавилась еще одна: она отяжелела и лихорадочно искала новых и добрых хозяев, чтобы разрешиться. Однако все ее попытки проникнуть в какую-нибудь квартиру не увенчались успехом. Однажды она поднялась на седьмой этаж и,– когда хозяин квартиры Василий Петрович открыл дверь, чтобы вынести мусорное ведро, юркнула в квартиру. Хозяин не заругался, не выгнал кошку, более того, накормил, а затем сходил в магазин, выпросил у продавца картонную коробку и приспособил ее для новой жилицы. Когда из школы пришли сыновья и жена с работы, Василий Петрович объявил о новом члене семьи и о том, что он назвал кошку Лизкой. Домочадцы оценили акт благородства главы семьи. Вскоре у Лизки появилось три котенка. Она стала полноправным членом семьи. Лизка была очень красивая, вся белая, за исключением лап (они были черными, впечатление такое, словно ей надели носочки), черными были также уши и часть груди. Вид у нее грациозный, голова крупная, нос прямой, шерсть короткая, плотная и очень нежная, шелковистая, глаза живые, зеленые. Вся семья привязалась к Лизке, она была чистюлей, благожелательно, благосклонно относилась ко всем, но выделяла особенно хозяина. Когда Василий Петрович приходил с работы, она не отходила от него ни на шаг, терлась о ноги, мурлыкала, а уж если он побуждал ее к игре, она старалась, придумывала разные трюки, шалости, провоцировала на продолжение игры, чтобы рассмешить всех. Кошка в квартире – всегда утешение, домашняя целительница. Чтобы отблагодарить хозяина, Лизка решила преподнести ему подарок. Стало правилом, если она возвращалась с улицы, то мяукала, царапая когтями о дверь, давала о себе знать, старалась привлечь внимание тех, кто находился в это время в квартире. Так было и в этот раз. Василий Петрович приоткрыл дверь, но Лизка не входила, он вышел на лестничную площадку, приглашая ее и не понимая паузы. А Лизка с горящими глазами носом двигала полузадушенную мышку к ногам хозяина. Пришлось ему похвалить и погладить добытчицу. Безоблачная жизнь Лизки продолжалась несколько лет и неожиданно трагически закончилась. Как-то в летний жаркий день она попросилась на улицу, обычное дело, хозяин и Лизка стали спускаться вниз по ступенькам. Лизка веселая, важная, что идет с хозяином, шла впереди его, они уже достигли второго этажа, когда из одной квартиры вышел сумрачный, небритый мужчина, новый жилец. Он отсек путь Василию Петровичу, около входной двери Лизка приостановилась, дожидаясь хозяина, чтобы он открыл дверь, и в это время ее настиг страшный удар в голову сапогом. От удара Лизка стукнулась о дверь, распахнув ее настежь. Новый жилец при этом произнес: «Развели тут всякую тварь». Лизка исчезла. Василий Петрович с сыновьями облазили весь подвал и чердак, каждый метр «прощупали» фонариком, кричали, звали, но не нашли. На четвертый день Лизка появилась, но это была уже не та кошка, какой она была до этого случая. Она усохла, шерсть скаталась, появился горб на спине. Она равнодушно принимала знаки внимания, почти ничего не ела и никак не реагировала даже на ласки хозяина. Через несколько дней она ушла из дома, наверное, умирать, и больше ее никто не видел. Лизки давно нет, а чувство вины гложет Василия Петровича, он несколько раз видел ее во сне, просил у нее прощение, но Лизка убеждена, что ударил ее хозяин, так как шел за ней он. Ничего поправить и доказать Василий Петрович не в силах. Чувство вины возвышает нас в глазах людей, но оно не способно вернуть тех, кто любил нас и кого любили мы...БУЯН
Бык Буян весит около семи центнеров. Каждое утро, в летний период, он отводит на пастбище свое небольшое стадо, состоящее из пяти коров и трех телят. Буян важно вышагивает впереди, иногда останавливается, оглядывается назад, словно пересчитывает свою семью, и продолжает путь. Вечером он в одно и то же время приводит коров к своему подворью. Кроме этой основной работы у Буяна есть еще обязанность. Он – производитель. К нему приводят молодых коров из разных деревень и районов. Его потомство с каждым годом разрастается в геометрической прогрессии, так как крепкие сыновья, молодые бычки, уже затребованы держателями скота из соседских районов. Буян не без удовольствия ответственно выполняет порученное ему дело. Однажды случилась беда и пресеклась родословная Буяна. На стадо напал медведь. Буян занял оборону, его решительность и активность не позволяли хозяину тайги в течение долгого времени подступиться к стаду. В завязавшейся схватке бык рогами угодил в бок медведю. Тот взревел и покинул поле боя, напоследок вырвав лапой у Буяна его «мужское достоинство». Буян привел свое стадо в деревню раньше времени единственный раз за несколько лет. От места боя до подворья тянулся кровавый след. Буян дошел до калитки своего пригона, протрубил хозяйке, что он дома, и рухнул, истекая кровью...САДИК ПОД ОКНАМИ, ИЛИ ЛЮБОВЬ НАЧИНАЕТСЯ С ЛЮБВИ
Пенсионер со стажем Петр Сергеевич Зяблицев живет на первом этаже огромного девятиэтажного дома, имеющего двенадцать подъездов. Несколько лет назад он переехал из деревни в Тюмень и никак не может привыкнуть к городу, его многоголосью. Ему кажется, что в доме, где он поселился в квартире сына, как в улье. Люди подобны рою, их в три раза больше, чем в его родной деревне Коровнике. Из окна комнаты старика видны автомобили, гаражи. Они теснят небольшую детскую площадку, она скукоживается с каждым годом, как шагреневая кожа. Чуть поодаль – железные «ворота» для выбивания пыльных домашних принадлежностей. Но виден и садик под окнами! Петр Сергеевич с Марией Тимофеевной, старушкой, живущей этажом выше, посадили тут деревья, цветы и холят их пятый год. Садик – предмет особой гордости стариков, ни у одного из подъездов такого нет. Люди, впервые попавшие во двор дома в поисках друзей, знакомых, всегда останавливаются здесь, как перед чудом. Летом ветки яблонь достигают не только окна Петра Сергеевича, но и окна второго этажа Марии Тимофеевны. Распустившиеся цветы, разнотравье радуют глаз. Все живое на нескольких квадратных метрах буйствует, напоминая старикам сельское приволье, скрашивает горькое ощущение потерь. После полива или прополки цветов присаживаются они на лавочку, предаются воспоминаниям о былой деревенской жизни, узнают друг о друге разные подробности. Садик – не только прелестный уголок, он защищает людей от загазованности, шума и пыли, бессердечия техногенной цивилизации. Для стариков каждый цветок – это маленькая история, рассказ о том, где были куплены семена, какова их всхожесть, сколько дней он будет цвести, если его не сорвут ночью недобрые люди. Любовь начинается с любви. Природа сотворила не без участия стариков, конечно, казалось бы, невозможное на клочке земли. Общая забота о деревьях и цветах породила вначале взаимную симпатию одиноких пожилых людей друг к другу, а затем переросла в настоящую любовь. Недавно вдовствовавшие десятки лет участники Великой Отечественной войны соединились. Петр Сергеевич, однажды поднявшись этажом выше, да так и остался у Марии Тимофеевны, а к сыну теперь ходит в гости. По словам старушки, ее будничная нагрузка удвоилась, но она не в тягость. С удовольствием, с любовью ухаживает, по ее шутливому выражению, за двумя природными объектами – растениями и мужем. Для восьмидесятилетней пары начался новый отсчет жизни. Они понимают, что не вечны, но многое еще хотят сделать, как будто награждены бессмертием.БЛАГОРОДНОЕ ВЛИЯНИЕ
Из множества отношений, которые возникают в процессе жизни, в благодарной памяти остается общение с теми, кто возвышал душу, вселял в нее веру в добрые намерения и благородные порывы. В моей жизни таких случаев было много. Об одном из них хочу рассказать. В 1961 году я поступил в Томский государственный университет на исторический факультет. В то время была хорошая традиция: перед началом занятий студенты работали в колхозах и в совхозах, узнавая цену труду. Мне пришлось вспомнить старую профессию и сесть на далеко не новый самоходный комбайн «С-4», на котором я убирал пшеницу. Однажды, во время затяжных дождей, когда нельзя было собрать хлеб, мы с напарником-студентом отпросились у бригадира съездить в Томск, чтобы получить посылки с теплыми вещами, присланными родителями. Вечером, после беготни по городу, выполнив все заказы друзей, мы поднялись на пятый этаж нашего общежития и устроились в комнате, где шел ремонт, прямо на голых сетках кроватей. Где-то в средине ночи мы проснулись от яркого света. В комнате (дверь не закрывалась) были люди – человек восемь. Мужчина невысокого роста, красивый, с печальными глазами и высоким лбом спросил: – Кто такие и как здесь оказались? Мы спросонья что-то пытались объяснить, но безрезультатно. Мужчина с печальными глазами, как потом мы узнали, оказался ректором университета Александром Ивановичем Даниловым. Он не дослушал наших объяснений и, обращаясь к кому-то из своего окружения, сказал: – Подготовьте приказ об отчислении обоих. И вся комиссия, проверяя готовность общежития к приему студентов, двинулась дальше. Можно понять наше состояние! Выдержали конкурс, где проходной балл был 19 из двадцати! К тому же мне пришлось прекратить учебу в высшем летном училище: в это время шло сокращение Вооруженных сил на 1,5 миллиона человек. Что делать? Мы, двинулись за «свитой». Декан – профессор Николай Никитич Киселев – немного приотстал и выслушал наш сбивчивый рассказ. – Попытаюсь что-нибудь сделать для вас, – сказал он, – но утром чтобы вашего духа здесь не было. К счастью все уладилось. В 1964 году я возглавил первый в истории ТГУ студенческий строительный отряд, отправившийся в Казахстан. За год до этого ездил каменщиком с отрядом, состоявшим из студентов всех вузов Томска. Как-то после лекции ко мне подошла женщина из приемной ректора и сообщила, что мне надлежит быть у него в дна часа дня. С нескрываемым волнением собирался на эту встречу. К этому времени я уже знал, что Александр Данилов участник войны, депутат Верховного Совета СССР, выдающийся ученый, владеющий несколькими языками, создатель томской историографической школы, известной в мире науки. На нашем курсе ректор не читал лекций, и у меня не было никаких контактов с ним, если не считать первой роковой встречи. Ровно в два часа я вошел в кабинет ректора. Он поднялся, вышел из-за стола, поздоровался за руку, а затем без всяких предисловий начал задавать вопросы как командиру студенческого строительного отряда: как сформирован отряд? сколько каменщиков, плотников? выехали или нет квартирьеры, то есть те, кто должен подготовить жилье для студентов? сколько мастерков, рукавиц-верхонок? Ректор интересовался студентами, вошедшими в штаб отряда: кто начальник штаба, комиссар, главный инженер? с каких факультетов? поедет ли врач? После таких профессиональных вопросов мое волнение исчезло. Я почувствовал искреннюю заинтересованность человека, которому до всего есть дело, если оно касается студентов университета. Под конец встречи он посоветовал обращаться за помощью, если возникнет необходимость. Провожая до двери, вдруг сказал: – Станислав, вы меня простите за мою горячность трехлетней давности в общежитии. Это признание настолько потрясло, что я не смог что-либо сказать... В том году наш студенческий отряд занял 1-е место среди всех отрядов СССР (более 54 тысяч студентов из 142 вузов). Мы освоили 304 тысячи рублей капиталовложений, каждый студент за 2,5 месяца сделал среднюю годовую выработку рабочего-строителя. На целине при входе в наш палаточный студенческий городок висел лозунг: «Нас молодость сюда звала, звала романтика труда». Наш отряд сдал 11 строительных объектов. Среди них – два восьмиквартирных дома, коровник, гараж, школа на 350 мест. Последние три дня перед отъездом в Томск несколько студенческих бригад работали днем и ночью, чтобы сдать школу к началу учебного года. Ночью работа велась при свете машинных фар. На фронтоне школы из белого силикатного кирпича на фоне красного выложено: «Томск-ТГУ– 1964 г.» Наверное, и сейчас эта школа работает, и жители совхоза «Вознесенский» в Целиноградской области Казахстана могли бы поведать об истории ее строительства. Почти все жители поселка провожали нас в Томск, многие старались одарить продуктами, цветами... 6 декабря 1964 года во Дворце съездов в Москве из рук секретаря ЦК ВЛКСМ Бориса Пастухова и маршала Семена Буденного я получил знамя. В честь командиров ССО был дан большой концерт. Как искренне радовался наш ректор, когда я привез знамя! Студенческое строительное движение для меня, как и для миллионов молодых людей того времени, было прекрасной жизненной школой. Этому движению я отдал около 10 лет. В 1975 году я стал первым командиром тобольской зоны, в которую входили многие студенческие отряды вузов, на строительстве Нефтехимкомплекса. После окончания университета каких-либо контактов с Даниловым у меня не было. Несколько лет я работал директором средней школы. Александр Иванович был в то время министром просвещения России, и мое общение с ним продолжалось опосредованно, т. е. через его постановления и приказы.... Все реже бываю в Томске, городе моей студенческой юности. Но когда случается проходить мимо нашего гуманитарного корпуса, всегда останавливаюсь перед мемориальной доской, посвященной Александру Ивановичу Данилову. Он умер в 1980 году. Память об этом удивительном человеке высочайшей культуры продолжает жить в сердцах многих людей. А меня несколько встреч с А. Даниловым заставили задуматься о многом, понять, что масштаб личности зависит не только от социального статуса, но прежде всего от человеческих качеств.УМНАЯ МУРКА
Не так давно ехал из Тугулыма на пригородном поезде в первом вагоне. Он был почти свободным, это уже ближе к Тюмени его заполняют почти до предела. Словоохотливая старушка рассказывала соседке по купе истории, связанные с ее кошкой Муркой. Стал невольным слушателем. «Живу я одна, – поведала она, – четырнадцать лет как похоронила своего мужа. Стала замечать за собой последнее время, что разговариваю сама с собой. Кроме кошки Мурки мне не с кем и поговорить. Она у меня умная все понимает, даже замечает, какое у меня настроение, чувствует, если чем-то расстроена. Пытается как– то отвлечь меня от тягот, бед, страданий, ждет, чтобы с ней поиграли. Правда не любит играть с детским мячиком: она не может уловить, когда мяч подскакивает. Другое дело – бумажка, она ее катит, ведет перед собой как футбольный мяч. Как-то я пожаловалась на трудную жизнь, посетовала на то, что мне никто не помогает, а моей пенсии не хватает, чтобы покупать молоко, колбасу и кормить себя и ее. «Ты, Мурка, – говорю ей, – половила бы мышей, жизнь наша с тобой все труднее и труднее делается. Вот уже и за квартиру, воду, свет надо опять платить». Мурка сидела рядом со мной на кровати и словно вслушивалась в каждое слово. После моего упрека Мурка дома не ночевала». Утром Просковья Васильевна (так звали нашу попутчицу) была поражена, удивлена: на крыльце она обнаружила девять мышек, Мурка оказалась рядом, она терлась о ноги хозяйки и мурлыкала, словно говоря: «Не попрекай меня хлебом». «Матерь Божья, – говорила я Мурке, – прости ты меня грешную!». «Спала Мурка обычно зимой на теплой батарее или на кровати и, услышав мои шаги, обязательно встречала у двери. При этом из года в год, сохраняется ритуал: Мурка валится на пол, вытягивается на всю длину своего тела, при этом голова ее поднимается, хвост откинут. Так она лежит на боку, наблюдая за мной. Я же неизменно повторяю: «Ну сейчас, сейчас Мурка поглажу, только вот сниму пальто». Глажу я ее с головы до конца хвоста. Она закрывает глаза, жмурится от удовольствия. Если беру ее за передние лапы, поднимаю медленно, она всегда втягивает свою лобастую голову так, что совсем почти исчезает шея и только из груди торчит довольная, смышленая голова. А еще расскажу такой случай, – разоткровенничалась Просковья Васильевна. – Попрекнула однажды Мурку, что она приносит не по одному, а по шесть – семь котят. Прокорми такую ораву! И что Вы думаете, ходила Мурка на сносях и как-то пришла пустая. Из дома никуда не выходит. Куда она подевала котят? Я всю ограду обшарила, обошла соседние дворы, пригоны, лазила на вышки домов, смотрела под крыльцом – не нашла. Грех-то какой с моей стороны! Пойду в ближайшее воскресенье в церковь отмаливать, каяться о содеянном. Эта была последняя история Просковьи Васильевны. Поезд подходил к Тюмени. Иногда мы, люди, ощущаем высочайшую любовь животных к себе, она не поддается, на наш взгляд, никаким объяснениям. Биологическое, чувственное начало сообразуется с разумным подходом к животным, когда человек начинает понимать, что он взял на себя ответственность за жизнь «братьев своих меньших». Если, в силу определенного стечения обстоятельств, он утрачивает любовь к природе, к животным, у него иссякает запас нежности, любви, он чувствует себя ограбленным. Только на любовь отвечают любовью и люди и животные, а животные – в особенности.ОТЧАЯННЫЙ СОКОЛ
Никогда не видел живьем сокола, только на картинках и в кино. Сравнивал его с коршуном, медленно парящим над лугом, речкой, зорко всматривающимся во все происходящее. В Сибири ястребы, коршуны были всегда, но сокол дня меня – особая птица, представлял его взмывающим ракетой ввысь и теряющимся в облаках. Однажды довелось стать очевидцем любопытной сцены, связанной с соколом. На малой родине, в Новосибирской области, гостил у сродного брата. Как-то помогал загонять цыплят в специально построенный для них домик. Цыплячий дом расположен в небольшом саду, в котором густо разрослась рябина. Ее ветви достигают крыши жилого дома, а красные гроздья свисают прямо к окну, и их можно рвать, не выходя из комнаты. Последние лучи уходящего солнца в предвечерний час делали ягоды рябины еще краснее. Сад был огорожен сеткой, чтобы цыплята не могли проникнуть в огород на огуречную грядку. Неожиданно, через просвет между ветвями рябины, камнем свалился сокол. Он не побоялся людей, но не рассчитал: схватил не цыпленка, а ударил курицу, шедшую последней в домик. Брат Юрий не растерялся и бросился спасать курицу, от которой летели перья во все стороны. Курица была раза в три больше сокола. Он попытался взлететь, но не миновал сетки с очень мелкой ячеей, запутался и был пленен братом. Сокол пытался клювом освободится от рук, но сын брата Андрей набросил на него штормовку, и отчаянный разбойник был укрощен. Дальнейшая судьба отважного сокола мне не известна: на следующей день я уехал, но, своей смелостью, он заслуживает, думаю, того, чтобы быть отпущенным на волю.ДОМОФОН
Это изобретение двадцатого столетия стало естественным атрибутом городов современной России. Домофон – не мода для элитных домов с их богатыми жильцами, он является суровой необходимостью криминогенного государства, каковым и является, к сожалению, наша страна. Во многих городах, проезжая по улицам, можно обратить внимание на железные решетки на окнах, достигающие иногда четвертого этажа. Люди живут как заложники, отгородившись от преступного мира железными дверями и хитроумными замками. Но преступники не дремлют, на хитрые замки и железные двери у них появляется новый инструментарий, а жизнь современного человека становится все тягостнее. Настоящее печалит нас, и мы тщимся продлить его с помощью будущего, полагая, что оно станет лучше сегодняшнего. Пытаемся распорядиться тем, что не в нашей власти, хотя, быть может, некоторые и не дотянут до прекрасного умозрительного будущего. Когда-то в деревнях запором служили прутик или палочка вместо замка и пришедший человек в гости не входил в дом, т. к. знал – хозяева отсутствуют. Не получится ли так, что мы лишь располагаем в идеале жить без страха, как жили люди в сельской местности в 60-70 годы, и, уповая на то время, так никогда его не обретем. В огромном 12-ти этажном доме, в одном из подъездов появилось объявление о собрании жильцов. Цель собрания: нужно поставить железные входные двери и домофон. Аргументы: две квартиры из 48 ограблены, наркоманы, пьяницы беспрепятственно проникают на все этажи, о чем свидетельствуют шприцы – орудия смерти молодых людей. Немного истории: дом был построен в советское время до пресловутой перестройки, распада СССР, либерально-демократических реформ, до вхождения России в семью европейских цивилизованных народов со всеми последствиями этого вхождения. Квартиры дома заселила интеллигенция города – учителя, врачи. Тогда жилье было бесплатным, а квартплата была символической. Сегодня от тех, кто въезжал тогда, осталось две трети. Одни умерли, другие уехали, сменив прописку, да мало ли обстоятельств. Новые жильцы имели другие профессии: бизнесмены, бухгалтеры, работники торговли, менеджеры, юристы – словом, не бедная прослойка людей на фоне тех более половины населения, оказавшихся за чертой бедности. Появилась инициативная группа из коммерсантов, она и посещала каждую квартиру, агитировала, собирала деньги на домофон, объясняла его необходимость. Не бедные инициаторы этого мероприятия встречали единодушное понимание у всех жильцов подъезда. Однако не все были единодушны, когда дело коснулось денег. В основном это оказались ветераны войны и труда, проработавшие на производстве тридцать и более лет. Человечество с его многотысячелетней историей оставило, на мой взгляд, нам в наследство поучительных два урока. Первый: если бросить ретроспективный взгляд на жизнь людей в разные периоды развития общества, то можно обнаружить, что вся история человечества связана с двумя фундаментальными ценностями свободой и собственностью. Они являются родовыми сущностями и неотвратимо присутствуют в жизни каждого человека и общества в целом. Все другие ценности – производные от них. Люди стремятся к их обладанию, и все попытки изменить отношения к свободе и собственности приводили к противоречиям, конфликтам, революциям, войнам. Второй: просвещение, духовность, не одаривали людей материальными благами и, соответственно, благополучием в жизни. Они одаривают людей нравственным отношением к жизни и духом. А дух – это Бог, призывающий жить по совести. И, надо сказать, счастливы бывают люди умные, много знающие, несмотря на все их страдания и невзгоды, со средним материальным достатком, которым негрозят две напасти: богатство и бедность. Итак, вернемся к диалогу между ветеранами труда и теми, кто инициировал мероприятие, связанное с домофоном. Излагаю предельно кратко ответы жильцов на вопросы двух коммерсантов. Коммерсанты: «На домофон мы собираем с каждой квартиры 1700 рублей». Нина Федоровна (заслуженная учительница РФ, пенсия – 6983 рубля, ранним утром до рассвета собирает бутылки, конкурент бомжей, которые с опозданием копаются в мусорных баках): «Милые люди, откуда мне взять такие деньги, я отказываю себе во всем, помогаю дочке-инвалиду, за квартиру не могу заплатить – долг два месяца». Сергей Павлович – 31 год, геолог, безработный. Его ответ: «Пять месяцев не работаю, заболел, не могу купить лекарства, нет денег». Раиса Олеговна, врач, отличник здравоохранения, пенсия – 7879 рублей. Заплакала, не стала разговаривать, закрыла дверь. Василий Петрович, доктор технических наук, профессор, пенсия – 9968 рублей, у жены (в прошлом – медсестра) пенсия – 10500 рублей. Ответ профессора: «Мы, конечно, заплатим запрашиваемую вами сумму, хотя, признаться, мы не очень боимся воров, так как у нас, кроме книг, ничего в квартире нет, а современные воры книг не читают. Но в данном случае мы поступим как конформисты». Коммерсант: «А что означает это слово?» Профессор: «Строго говоря – это некритическое отношение к миру, а в данной ситуации, на уровне обыденного сознания, это чувство стадности, как все, так и мы». Виктор Андреевич, двадцать три года проработал шофером на Севере, пенсия – 11600 рублей. «Шоковая терапия» Гайдара (либерализация цен), по его мнению, сделала его семью нищей, он потерял 23 тысячи рублей, на которые хотел приобрести дачу, гараж, машину. Длинный монолог его сводился к теме о либералах– демократах, которые сделали миллионы людей ограбленными, униженными, обманутыми. Такого отношения, считает он, нет к людям ни в одной стране мира. Рабочий, пенсионер ненавидит тех немногих богатых людей, перераспределивших государственную собственность между собой, созданную не одним поколением людей. Ольга Сидоровна, врач-терапевт – 29 лет, зарплата – 11198 рублей, дверь коммерсантам не открыла. Из 48 семей согласились дать деньги на устройство домофона – 19. В этой истории с домофоном, как в миниатюре, видны социально-экономические срезы людей разного материального уровня и отношения к политическим, нравственным, социальным проблемам, которые можно экстраполировать на все население России. Великое множество книг написано о богатых людях, президентах, премьерах, об их интересах и потребностях, но все меньше и меньше говорят СМИ о простых людях, а их потребности и интересы нужно изучать и исследовать, ибо они являются создателями материальных и духовных ценностей. В подтверждение сказанного сошлюсь на один известный всем факт. Двадцать лет назад, 17 марта 1991 года, был проведен всесоюзный референдум о сохранении СССР. Почти 77% населения высказалось за его сохранение. Но Ельцин, Кравчук и Шушкевич – руководители трех республик не посчитались с мнением и интересами народа. Союз распался, а беды и страдания простых людей с каждым годом увеличиваются...КАТАЛИСЬ МАЛЬЧИШКИ НА ВЕЛОСИПЕДАХ
Мальчишки-погодки три дня с раннего утра и до вечера не слезали с велосипедов. Их радости не было предела. Мать Варвара Васильевна купила подростковые велосипеды по случаю левого заработка. Она работала в столовой посудомойкой посменно, а в нерабочие дни подряжалась работать на дому: умела класть плитку и штукатурить. Муж уехал на заработки на север и, похоже, оставил ее и детей, поэтому приходилось реализовывать (слово-то какое) сегодняшний единственный идеологический принцип: «Каждый выживает как может». Последнее время она обустраивала квартиру у «крутого», и он расщедрился, сверх договора дал 10 тыс. рублей, на которые и решила Варвара Васильевна купить своим сыновьям подарок к новому учебному году. Но радость была недолгой. Как-то пацаны решили заскочить в магазин «Буратино», чтобы купить тетрадей в клеточку. И пробыли-то в нем не более трех минут, а когда вышли, то не обнаружили своих велосипедов, которые оставили у входа. Мальчишки были настолько потрясены случившимся и предстоящей встречей с матерью (они-то знали цену этим велосипедам), что боялись идти домой. Они заявились поздно вечером, когда мать уже начала беспокоиться. Женя, как старший, бледный, с трясущимися губами, рассказал о краже велосипедов, оба в голос рыдали, мать, слушая их, присоединилась к своим сыновьям. Так они, наплакавшись, уснули, не раздеваясь, на диване все вместе. Кто может оценить меру страдания этой простой семьи, что за урок получили в своей жизни Женя и Сергей? К кому им обратиться за помощью, когда идет беспрецедентный внешний и внутренний грабеж России? Что касается мальчишек – Сережи и Жени, то их боль от пропажи велосипедов со временем несколько притупилась, но они каждый день приходят к магазину «Буратино» и по своей детской наивности думают, что велосипеды все-таки появятся на том самом месте, где они их оставили. Через детское незамутненное восприятие действительности, они еще надеются на благородство своих сверстников и взрослых, которые вернут им радость, веру в доброту и порядочность людей.МИЛОСЕРДИЕ
Уже более месяца Николай Андреевич Томилов, учитель географии, кормит бездомных собак. Январь выдался на редкость морозным. И, несмотря на суровую зиму, Николай Андреевич специально каждый день напоминает себе придуманное им оправдание своих действий. Собаки – тварные существа, и, если я прекращу свою благотворительную деятельность, Бог осудит меня. В семье уже привыкли к чудачествам Николая Андреевича и без ворчания, осуждений помогают ему. Конечно, иногда его посещают такие мысли: сегодня сотни тысяч людей по всей России рыскают по помойкам в поисках бутылок и пищи, а я альтруист для собак – не для людей. Но люди понимают свое состояние, оправдывается Николай Андреевич, и часто не пытаются изменить свою жизнь, находя для себя защитный мотив: многие так живут; наконец, они наделены разумом, чего не скажешь о животных. Сучка ощенилась под плитами, где проложена теплотрасса. Мимо ежедневно проходят тысячи людей, т. к. здесь остановка электрички и поезда Тюмень – Вагай. Идут с работы усталые люди домой, переходя железнодорожные пути, и видят худущую, гладкошерстную, невысокого роста маму с пустыми, отвисшими сосками и шестерых щенят, выползающих из-под плит в надежде на благосклонность спешащих в свои цивилизованные норы людей. Холод гонит людей, и им не до сострадания, у самих хлопот столько – им бы кто-нибудь помог. Но, бывает, остановятся и смотрят на Николая Андреевича, как на чудака или сумасшедшего, когда он разливает суп из трехлитровой банки в пластмассовые тарелки. Остановившиеся дамы и господа, в основном пожилые, как правило, задают один вопрос: «Сколько щенят?» Отвечает: «Шесть». И тут наступает время Николая Андреевича: он преображается, и его рассказ действует на интересующихся собаками людей неотвратимо. Говорит он всем примерно следующее (с небольшими вариациями): «Мне одному трудновато прокормить ораву, но, как сказано в речениях святых отцов, человек, помогающий тварным существам, т. е. собакам, помогает одновременно себе и своей семье. Доброе дерзновенье – великий дар Божий и великое сокровище души! Нравственный поступок непременно будет оценен по достоинству свыше». Такие беседы Николая Андреевича не проходили даром. Он стал замечать: рядом с логовом собак стали появляться кости, хлеб, да в таких количествах, что не съедались. Мир не без добрых людей. Однако иногда появлялись такие мысли. Ну, хорошо, вырастут они, все шесть, не без моей помощи и помощи других людей, а что дальше? Кому они нужны, беспородные дворняги? Щенята тем временем подрастали, они перестали бояться Николая Андреевича, и при его приближении бежали к нему сломя голову, ластились, терлись об ноги – встречали своего кормильца. Они знали его голос и различали по запаху. Глядя на веселящихся подросших щенят, он все размышлял о том, что они обречены на страдания, но ведь и люди приходят в этот мир тоже на страдания, ибо если человек не познает невзгоды жизни, то как он узнает радостные мгновения бытия. Жизнь честных людей во все времена была многотрудной, сегодняшняя – в особенности. В конце января Николай Андреевич недосчитался сразу троих щенят. Первая мысль: может, замерзли под плитами. Но морозов больших не было, оставшиеся трое беззаботно веселились, а справная мама слегка беззаботно ворчала на них, призывая к порядку. Дай-то Бог, нашлись сострадательные люди, может, и с остальными все образуется. Образовалось. Пришло такое время, когда и последнего, самого маленького, тощего забрали добрые люди. Николай Андреевич по-прежнему ходит на работу через железнодорожные пути и что-нибудь приносит для осиротевшей Пальмы, так он назвал ее про себя. Во время зимних каникул Николай Андреевич около двух недель не был у Пальмы. Каково же была его удивление и открытие: Пальма стала тучнеть и тяжелеть. «Ничего не поделаешь, такова природа, такова жизнь, надо помогать», – настраивал себя Николай Иванович.ЗАВЯЗАЛ
Недавно на научной конференции я встретил университетского друга, с которым не виделся около двадцати лет. Вадим Тихонович – ныне известный ученый – историк, этнограф, автор нескольких книг и монографий. Передо мной предстал человек, как и прежде, очень активный, правда, погрузневший и полысевший, немного поблекший, но по-прежнему еще привлекательный. После долгих воспоминаний о студенческой жизни в университетском кафе, я спросил его, в прошлом красавца и сердцееда, который никогда не обманывал надежд женщин, стремящихся заполучить его себе: «Как у тебя на женском поприще? Ты по-прежнему неотразим, и, наверное, до сих пор женщины сохнут по тебе?». Ответ передаю почти дословно. Вадим Тихонович начал с того, что он никогда не был ловеласом, он, как говорят социологи, был среднестатистическим мужчиной, который при определенных обстоятельствах мог пофлиртовать с понравившейся женщиной, завести интригу на короткое время, не более того. «А сейчас, – продолжил свой рассказ академик Вадим Тихонович, – завязал. Объясняю: одно время я работал в Свердловске. В период перестройки, ты помнишь, какая общественная активность была в России. Вел я там некоторое время дискуссионный клуб «Культура и духовный мир личности». Кто только не приходил на эти заседания: рабочие, студенты, артисты, музыканты, ученые и писатели, каких только вопросов мы не касались во время жарких дебатов. Были среди постоянных членов клуба и эмансипированные женщины, которые приходили на заседание не затем, чтобы поспорить, утвердить себя в глазах присутствующих своим интеллектом, а чтобы себя показать, свои модные костюмы. Об одной скажу особо, собственно, о ней и будет мой рассказ. Красота ее была какой-то фарфоровой. Правильные черты, нежный овал лица, густые светлые волосы делали ее моложе своих лет. Ее нельзя было не заметить. Диву даешься природе, сотворившей такое чудо! Вокруг нее всегда вилось много мужчин. Ирина, ее так звали, задавала неумные вопросы или, возбудившись от нахлынувших сиюминутных чувств, могла наговорить глупостей, а затем, может быть, прокручивая свое неудавшееся выступление, перед сном, устыдиться сказанному. Но число поклонников, даже после неудачных ее выступлений, не уменьшалось. Ирине было около 30 лет, она закончила консерваторию по классу фортепьяно. На следующее заседание она приходила во всеоружии. Заседания проходили один раз в месяц, и тема будущей дискуссии объявлялась заранее. Она выучивала целые куски какого-нибудь модного публициста по объявленной теме и, сдабривая свое выступление словами «мне кажется», «мне представляется», «думаю, что...», срывала аплодисменты и увеличивала число поклонников по геометрической прогрессии. Вадим Тихонович не входил в обойму воздыхателей Ирины по причине своего возраста, но заметил, что она часто по окончании дискуссии задает ему вопросы и не без женской хитрости старается обратить на себя внимание. Наш герой никак не реагировал на знаки внимания с ее стороны, т. к. отвечать на вопросы ему приходилось в университете и вне его – такова его профессия. Однажды, после очередного заседания клуба, Вадим Тихонович шел пешком домой, его догнала Ирина. Она задала незамысловатый вопрос, он ответил. «И тут, – вспоминает друг, – на меня нашел стих: я, старый обормот, начал петь дифирамбы ее красоте и читать стихи, метать бисер». Ирина остановилась, распахнула легкий плащ и грациозно положила свои длинные пальцы правой руки на изящный изгиб бедра, подчеркивающий ее тонкую талию, произнесла: «Вадим Тихонович, вы хотите со мной переспать?». В ее глазах угадывались смех и любопытство. Академик был ошарашен, он мог понять тонкую игру, личностный интерес, но чтобы такое заявление... Вадим Тихонович решил поддержать диалог на таком же уровне, пауза-шок длилась не более трех секунд. «Я вообще-то не возражаю, Ирина». «Видите ли, Вадим Тихонович, – едва сдерживая смех, повела свою игру музыкантша. – Вы мне нравитесь как лектор, ведущий дискуссионного клуба». «А как мужчина?» – успел вставить ведущий. «И как мужчина тоже, – продолжила она. – Но есть одно обстоятельство». «Ну, думаю, – продолжал Вадим Тихонович, – видимо, нужна квартира – за этим дело не станет. – Какое же?» – спрашиваю. «Дело в том, что я недавно вышла в очередной раз замуж за электрика, муж попался неистовый в любви, он моложе меня на шесть лет. Представляете, Вадим Тихонович, он меня любит в сутки до семи раз, можете ли вы быть эквивалентом моему новому молодому мужу?». Она стояла передо мной дерзкая, красивая и своими словами нарочито грубо наносила, как пощечины одну за другой, била меня словами за все обиды, причиненные ей мужчинами. Я это понял потом, но тогда сморозил какую-то банальность, что, мол, мне грядет полтинник, а про себя подумал, что если бы семь раз в неделю еще куда не шло, а в сутки – не потянуть... Она перестала ходить в дискуссионный клуб, но после этой встречи с красавицей, я завязал с женщинами, т. к. не хочу оскорблять их женское достоинство своей сексуальной немощью, – закончил свою исповедь мой друг академик Вадим Тихонович.ПОЧЕМУ ОДИНОК ВАДИМ РОЩИН?
На самом людном месте, недалеко от кабины администратора, на коробке из плотной бумаги лежал сверток, на который никто не обращал внимания. Аэропорт гудел от многоголосья тысяч людей. Каждый из пассажиров, находившихся в этом огромном здании, горел нетерпением улететь в нужном ему направлении. Диктор время от времени называла маршруты самолетов, которые улетали и прибывали в аэропорт «Рощино» города Тюмени. Один молодой парень с билетом в руке, лавируя между людьми, быстро приближался к окошечку администратора. Сразу было видно, что он северянин и летит куда-нибудь на север области, возможно, в Надым, Нижневартовск или Сургут. На нем были унты, добротный рабочий полушубок, огромная лохматая шапка из собаки, почти закрывающая всю верхнюю часть лица, из-под надвинутой на лоб шапки виднелись веселые, неунывающие глаза. Протискиваясь к окошку администратора, он неосторожно задел коробку. Сверток, лежавший на ней, резко качнулся, но не слетел с коробки, а из глубины этого свертка раздался едва уловимый звук, напоминающий плач ребенка. – Мать моя родная, – воскликнул парень, нагнувшись к свертку, – да здесь никак живое дите! Возглас парня привлек внимание пассажиров, стоящих рядом у кабинки администратора. Они подходили, отгибали уголок материи от лица ребенка и рассматривали... Одна женщина, пытаясь утешить плачущего младенца, взяла сверток на грудь и покачиванием из стороны в сторону старалась его успокоить. В толпе начали подавать советы: ругали мать, оставившую малютку, кто-то предложил пойти к кассе и там разыскать мать, которая, возможно, берет билет, предлагали развязать ребенка, перепеленать его, он, мол, мокрый, поэтому плачет. А парень в собачьей шапке кричал в толпу громким голосом: «Товарищи, дамы и господа, чей ребенок? Чей ребенок?» Женщина, державшая ребенка в руках, проворно, со знанием дела, развернула сверток, и любопытствующей публике предстал во всем своем естестве маленький, сморщенный, нескольких дней от роду, мальчик. От кашля его красное тельце горело, чувствовалось, что у ребенка большая температура. Кто-то из толпы посоветовал, чтобы диктор объявил родителям о состоянии ребенка и чтобы они немедленно объявились у окошка администратора. Так и поступили. Но никто не подошел, и тогда стало ясно, что ребенок – подкидыш. Было принято решение вызвать «скорую помощь». Так мальчик оказался в городской клинической больнице. К чести врачей этой больницы, они сделали все необходимое, чтобы помочь ребенку и даже дали ему имя и фамилию. Поскольку он был найден в аэропорту «Рощино», он стал Рощиным, а имя Вадим – как у персонажа Ал. Толстого в романе «Хождение по мукам». А возможно, в эмоциональной памяти человека, давшего имя ребенку, надолго остался кинематографический образ Вадима Петровича Рощина в блистательном исполнении артиста М. Ножкина. Почему отказалась мать от сына, что заставило ее так поступить? Эти вопросы не имеют ответов. Рассказанная мне история, связанная с началом жизни Вадима Рощина, взволновала меня, и я решил поведать ее людям. Вспоминаются слова В. М. Шукшина о русских женщинах. «Редкого терпения люди!» – пишет о них Василий Макарович. «Я не склонен ни к преувеличениям, ни к преуменьшениям национальных достоинств русского человека, но то, что видел, что привык видеть с малых лет, убеждает: вряд ли кто может вынести больше, чем русская женщина, и не приведи судьба никому на земле столько вынести. Не надо». Почему сегодня одинок Вадим Рощин? Почему в мирное время мы видим столько мерзости со стороны молодых женщин? Да, нынешняя неустроенность жизни в России толкает неокрепшие души на неблаговидные поступки и преступления, о чем свидетельствуют средства массовой информации, сообщая такие жизненные факты, от которых люди мучаются, не могут заснуть и задают себе и людям шукшинский вопрос: «Что с нами происходит?» Как сложится судьба только что появившегося на свет Вадима Рощина? Начало его пути, прямо скажем, трагическое: он лишился самого дорогого, нужного для него человека – матери. Почему-то вспомнился эпизод, связанный с Вадимом Петровичем Рощиным, когда он, измученный, надломленный жизнью, ищет в Екатеринославе Катю. Ал. Толстой прекрасно описал состояние духа Вадима Петровича Рощина, который был одинок среди великого множества людей, встретившихся на его пути. Отчаявшись от бесплодных поисков Кати, он взял за огромную цену номер в гостинице – темную щель, где помещалась только железная кровать с пролеженным матрацем. Стащил сапоги, лег и, молча, уткнув седую голову в руки, плакал без слез... Маленький Вадим Рощин тоже плачет без слез, он еще не может сам искать любимую женщину – маму, без которой он не может. Он плачет от немощи, и успокоить его может только добрая, нежная душа, имя которой – Мать. Сейчас Вадим Рощин находится в Доме ребенка. В этом доме живут около ста детей, таких же как Вадим, брошенных матерями. Я побывал в этом доме, беседовал с врачом Ириной Сергеевной. Она рассказала, что государство тратит немного средств на содержание и воспитание таких детей. Представьте себе, – говорила она, – на сто детей 25 человек обслуживающего персонала. Вынесла мне показать Вадима Рощина, он еще совсем маленький, по его тонким губам скользнуло что-то вроде улыбки, затем он вовсю разулыбался. Разными путями попадают брошенные дети в Дом ребенка. Детей оставляют в поездах, на вокзалах, выбрасывают на помойки, иные молодые мамы, под вымышленными фамилиями, сбегают из роддома при первой удобной возможности. Иные приносят детей прямо в Дом ребенка и оставляют их на лестнице. Вот в такое время мы сегодня живем: около трех миллионов детей – беспризорные. Матери, бросившие своих детей, страдают эмоциональной глухотой, у них в детстве не развивали и не воспитывали чувства. Ребенок научится чувствовать, понимать другого тогда, когда он сам способен пережить горе, утрату, радость. Воспитание чувств начинается в семье, и ребенок должен быть с раннего детства включен во все семейные дела. Мы не можем сейчас сказать, какие пройдет университеты жизни Вадим Рощин, будут ли они хоть чем-то похожими на те, что прошел его тезка Вадим Петрович Рощин. Но одно их роднит: мать – Родина. Очень хочется надеяться, что Россия защитит своего сына от всех превратностей нелегкой (на начальном периоде жизни) судьбы.ПРОЗРЕНИЕ
Дачник Андрей Васильевич просыпался рано, еще раньше вставала одинокая старушка, соседка тетя Даша. Окна ее дома располагались напротив окон его избушки. Он замечал, что занавески уже раздвинуты, значит, там теплится жизнь, идет незаметная, сложившаяся десятилетиями работа, не нарушающая уклад и ритм повседневной жизни. Андрея Васильевича нельзя назвать дачником в полном смысле этого слова, так как он жил в поселке на небольшой железнодорожной станции. Несколько лет назад он купил избу из-за огорода и близости к лесу. Сам он, в шутку, называл себя маргинальным сельским тружеником, т. е. временным, сезонным – с мая по октябрь. Тетю Дашу изредка навещали внуки, их трое, дети единственного, горемычного сына Николая, который недавно умер от туберкулеза в тюрьме. Догляд за тетей Дашей, как престарелой пенсионеркой, осуществляла женщина из «Милосердия». Дело в том, что тетя Даша в последние пять лет обезножила. Она с трудом передвигалась по дому. Сил хватало на то, чтобы выйти на огород и за ограду, посидеть на лавочке, пообщаться с людьми, спешащими по своим делам. День, о котором идет речь, начался для Андрея Васильевича как обычно: он по привычке глянул на окна тети Даши и удивился: шторки на окнах не были раздвинуты. Мало ли что, подумал он: проспала. И начал готовить завтрак. Однако какое-то тревожное чувство не покидало его. Он решил подождать до восьми утра, а затем постучать в окно. Ровно в восемь часов утра Андрей Васильевич постучал в окно, т. к. знал, что тетя Даша закрывала дверь на крючок. В ответ сосед услышал непонятное бормотание, через шторы ничего не было видно, но ему показалось, что тетя Даша лежит на полу и не может подняться, сказать о своей немощи. Ничего не оставалось делать, как оповестить соседей, которые и обратились в центр «Милосердие». Скоро приехала врач «скорой помощи» и представители центра. Пришлось ломать дверь. Тетя Даша от больницы наотрез отказалась, сказала: «У меня нет денег на лекарства, а моей пенсии не хватит и на похороны». Для тети Даши начались трагические дни: ее парализовало, отнялись ноги, руки, речь стала замедленна, малопонятна, с большими паузами, но память сохранилась и позволяла больной погружаться во времена ее долгой и не всегда праведной жизни. Немощную, разбитую параличом тетю Дашу взяла к себе бывшая жена сына, немилая Дарье Федоровне, Лида. Эти две женщины при жизни сына не находили общего языка. И виной этому была тетя Даша. Бывшая невестка, вышедшая второй раз замуж (кстати, удачно), забыла все обиды и, узнав о состоянии Дарьи Федоровны, не рассуждая, первой пришла на помощь. Любовь к справедливости у Лидии проявилась с детства и была рождена живейшим беспокойством о других людях. В невзгодах близких ей людей она даже винила себя и чувствовала боль других людей, как свою собственную. Лида интуитивно понимала, что сострадание – это способность увидеть в несчастьях родных ей людей свои личные страдания. Очевидно лишь одно: наша способность восхищаться прекрасными свойствами человека, разумеется, способствует тому, что мы сами хотели бы быть похожими на этого человека. Предположение это подтверждается опытом жизни, чередой поступков и намерениями людей. Долгие дни и ночи одиночества во время болезни явственно высветили всю жизнь Дарьи Федоровны. Она начала раскручивать свою жизнь, как пленку, назад, и много постыдного ей хотелось бы изменить, но жизнь не шахматная партия, в которой можно взять ход назад и предложить другой вариант. Тетя Даша свою жизнь разделила на два периода: первый был связан с работой на железной дороге, второй – ее пенсионный, нравственный этап жизни. Первый – радостно-эгоистичный – период, как она его обозначила, омрачался иногда семейными скандалами, причиной которых было пьянство. Дарья Федоровна по своей природе была очень здоровой женщиной, во время частых застолий, могла удивить своей удалью любящих выпить мужиков. Могла без устали пить, петь и плясать, но и работать могла так, что не каждый мужик мог угнаться за ней во время ремонта железнодорожных путей. Память тети Даши возвращала ее к дням, которые вызывали не только чувство довольства, радости, но и чувство досады и даже стыда. Она вспоминала о людях, с которыми работала и жила и к которым не всегда была справедлива. Она судила себя без утайки за пороки, раскрывая на отдельных примерах добро и зло, на которое была способна. И сейчас, когда она увидела истинное благородство бывшей невестки, не бросившей ее в трагическую для нее минуту, в тете Даше проснулось чувство стыда и горечи за то, какой черной неблагодарностью она платила Лидии за ее добро. Один случай тетя Даша особенно запомнила. Невестка после получки купила в привокзальном буфете ребятишкам простых конфет, а она закатила скандал, заявив: «Ты лучше бы купила Николаю бутылку водки после бани». Как убивалась Лидия, видела только она, но не подошла, не повинилась. Тетя Даша додумала свою думу до конца. Она признала себя виновной и поняла, что в несчастной пьяной судьбе и смерти сына виновата она. После этого признания стало легче, она уже не терзалась совестью, ей стало все безразлично. Не хотелось ни есть, ни думать. Жизнь потеряла для нее всякий смысл. За два часа до кончины Дарья Федоровна, в твердой памяти, подозвала к себе Лиду и попросила у нее прощенья. И несколько раз произнесла: «Я виновата перед вами всеми, простите! Похороните меня по православному обычаю, рядом с сыном». Исхудавшее, осунувшееся, исстрадавшееся лицо тети Даши было спокойно, благообразно. Маленькая слезинка выкатилась из левого глаза и медленно поползла по уже остывающему лицу, она остановилась в глубокой морщине около верхней губы и застыла. На этом история тети Даши не кончается, есть еще один персонаж, о котором нужно рассказать – кот Яшка, оставшийся один в пустом доме. Андрей Васильевич еще при Дарье Федоровне приметил кота Яшку и, время от времени, особенно перед отъездом в Тюмень, подкармливал его. Яшка настолько привык к этому, что появление соседа ассоциировалось у него с едой. Он почему-то всегда был голоден. И вот сейчас, когда Яшка остался один-одинешенек, он пришел к крыльцу своего благодетеля и не ошибся в выборе. Целую неделю прожил Андрей Васильевич с Яшкой душа в душу. Это был рай для кота, может, лучшие дни в его жизни. Яшка ел то, что ел его новый хозяин, спал в избе и в малиннике, а ночью ему было позволено спать на кровати. Кот неотступно ходил за Андреем Васильевичем: идет ли тот в огород, за молоком к соседям, за водой, собирать ягоду. Яшка тут как тут, заберется на забор, поточит коготки, словно подчеркивая – вот, мол, я, не теряй меня. А уж если хозяин звал Яшку, тот со всех ног мгновенно бросался на зов благодетеля. Но всем радостям приходит конец. Новый хозяин Яшки уезжал иногда в Тюмень на день, на два, оставляя для кота еду и надежду на скорое свидание. Однажды Андрей Васильевич приехал не один, а со своим городским котом Кузей. Он решил последние недели лета провести на природе в обществе двух котов, хотя и предполагал, что могут возникнуть между ними конфликты. Идея была такова: сблизить котов, а затем Яшку взять к себе в город. Кузя уже бывал в деревне и издали, со своего подворья, наблюдал за Яшкой, даже делал попытки поиграть с ним, но тот не продемонстрировал дружеского расположения к городскому собрату. Они жили автономно, не особенно интересуясь друг другом. Природа, сотворив облик того или иного существа, действовала осторожно, памятуя о хрупкости. Встреча котов оказалась для Яшки трагической. С первой же минуты они начали показывать, что яблоком раздора является Андрей Васильевич. Их завывания, модуляции голосов указывали на то, что бой между ними будет бескомпромиссным. Коты старались держаться как можно ближе к хозяину, а когда Яшка бросился на Кузю, Андрей Васильевич закричал и замахнулся на него, но не ударил. Яшка странно посмотрел на хозяина и понял, что его не считают тем, на что он рассчитывал. Он скрылся в пустом старом доме, и все попытки Андрея Васильевича «замолить свой грех» не привели к успеху. Не помогли сосиски, рыба, молоко, которые оставлялись в нижнем оконце дома (оно сообщалось с подполом, а из подпола был специальный лаз в комнату, где спала тетя Даша). Конечно, Яшка слышал зов хозяина, но не появился и не притронулся за ночь к еде. На следующий день Андрей Васильевич уехал с Кузей в Тюмень, а когда приехал через неделю, то узнал от нового соседа, купившего дом Дарьи Федоровны, что кот Яшка умер. Он лежал на половичке, уткнувшись мордочкой в лапки, где ему постелила тетя Даша, рядом с ее кроватью. Андрей Васильевич очень переживать смерть Яшки. Он считал виновным себя в его гибели. Умный простой деревенский серый кот Яшка понял, что никому он не нужен на белом свете, кроме хозяйки, а ее нет. Новый хозяин, которому он поверил, его предал. В Яшке проявился родовой инстинкт любви к человеку, он взрастил в своей душе редкостное достоинство любить, но и не прощать предательства. Он заморил себя голодом. Какая же великая сила лежит в основе этой любви! Андрей Васильевич долго размышлял над самоубийством Яшки. Человечество подходит к своему финалу, это прогнозируют футурологи и философы, но мы не удосужились, имея опыт многотысячелетней истории общественного развития, изучить, понять не только человека, но и братьев своих меньших. Может, узнав хорошо их, мы, люди, могли бы лучше понять себя. В каждом живом существе есть не только инстинкт самосохранения, воля к жизни, но и чувство любви. Правда, любовь бывает не всегда взаимной, отсюда все драмы и трагедии человечества.КАТАРСИС
Регистрация участников республиканского семинара по этике проходила в гостинице. Часть его участников, приехавших, прилетевших из разных городов России, уже толпилась у стойки администратора, оформляя гостиничные номера. Игорю Павловичу Маркелову, молодому доценту, хотелось получить номер на одного, и он был явно разочарован, когда администратор выдала ему ключ от номера на двоих. В одноместном номере, ему отказали, объяснив, что в городе проходит одновременно три конференции разного уровня, сказали, что ему еще повезло, как приехавшему раньше времени. Другим предстоит жить в трех– четырехместных номерах. Игорь Павлович любил ездить на конференции, семинары, симпозиумы, на которых преображался: становился активным, обзаводился новыми друзьями. Во время секционных заседаний смело вступал в словесные перепалки с докторами наук и слыл среди ученой братии ершистым и неглупым малым. Свободному общению с людьми различного интеллектуального уровня Игорь Павлович обязан природной памяти и огромной работоспособности. Его знания из различных областей науки были поразительны, удивляли даже узких специалистов того или иного направления науки. Его недилетантское знакомство с научной литературой, знание трех европейских языков, пристальный интерес к поэзии, к многочисленным жанрам искусства придавали его общению с коллегами утонченный характер. Но особенно его выделяли женщины. Они обращали сначала внимание на его внешность. Игорь Павлович был красив, высок, худощав, со спортивной фигурой. Глядя на его широкие плечи, можно было усомниться, что перед вами ученый муж. Однако после первых же фраз, которые он произносил, обращаясь к собеседнику, собеседнице, те невольно попадали под какое-то магическое воздействие. Его глубоко посаженные черные глаза, над которыми возвышался высокий лоб, словно пронизывали насквозь, заставляли человека исповедоваться. Не последнюю роль, видимо, играл и его голос, он завораживал, даже если речь шла об обыденных вещах. Говорил он красиво, да иначе, наверное, и не мог говорить. Это качество вырабатывается от постоянного чтения разной литературы и становится частью интеллекта. Игорю Павловичу не было еще 30 лет, и заинтересованное внимание к нему со стороны женщин не оставалось незамеченным. Он не прочь был во время командировок пофлиртовать, приударить за какой-нибудь ученой молодой дамой. Дома же в это время оставалась не менее молодая дама, правда, не ученая – жена с двумя детьми, и ее влияние, ревность распространялись в пределах домашнего очага. В командировке, вдали от дома, где его никто не знал, статус мужа над ним не довлел, его никто не контролировал. Однако нельзя сказать, что Игорь Павлович был ловеласом, стремящимся во время отлучек из дома во что бы то ни стало одержать очередную победу над очередной женщиной. Были случаи, когда он днями и ночами во время командировок просиживал в своем номере и что-то писал, словно дома у него не было для этого времени и собственного угла. С женой у него все было нормально, как и у миллионов супругов, но и не хватало тех особых отношений, которые связывают любящих, а что касается духовной общности, то ее не было с самого начала их совместной жизни. И если дело не дошло до развода, то только благодаря детям. Их он любил до самозабвения. Как бы ни был занят, он отвечал на их бесчисленные, бесконечные вопросы, устраивал интеллектуальные и физические соревнования, мыл, стриг, готовил обеды, стирал белье. Словом, эта была действительно единственная и искреннейшая любовь, которую он не променял бы ни на какую другую. Дома он больше молчал, и только при виде детей становился словоохотливым, веселым, рассказывал придуманные на ходу, по случаю, сказки, истории о животных, читал. Общением с близкими по духу людьми очень дорожил, но и с ними встречался редко, разве что на заседаниях кафедры, общих собраниях или случайно в коридорах института в минуты между лекциями и семинарскими занятиями. И вот сейчас, приехав на недельный семинар, он собирался провести время активно и интересно. Едва успев войти в свой номер и как следует оглядеться, Игорь Павлович услышал вежливый стук в дверь. На пороге появился невысокий мужчина, возраст которого было трудно определить, но это был тот тип людей, когда можно обозначить только предел – не больше 60 лет. Вошедший мужчина сразу поинтересовался: «На семинар?» – и, услышав утвердительный ответ, представился: «Василий Поликарпович, учитель истории средней школы». «Ну тоска», – про себя решил Игорь Павлович, подавая руку, и даже стал подумывать о психологической, возрастной и интеллектуальной несовместимости. И хотя Игорь Павлович сумел скрыть свое истинное отношение к неудобному для него соседу – он нарочито бодро и весело назвал себя, тем не менее от Василия Поликарповича не ускользнуло некоторое неудовольствие, словно легкая, едва заметная тень пробежала по лицу кандидата наук. Вошедший как можно мягче заметил: «Судя по всему программа семинара такова, что мы с Вами будем общаться только поздно вечером, перед сном». Впереди был почти целый свободный день, и они решили вместе идти в город. Но на выходе из гостиницы Василий Поликарпович вдруг неожиданно вспомнил, что ему нужно позвонить знакомому и дать телеграмму и не одну. Он извинился, сказав, что дело не терпит отлагательств и их пути разошлись. Игорь Павлович с облегчением вздохнул, его устраивало такое стечение обстоятельств. Весь остаток дня прошел у него в хлопотах: в беготне по магазинам, в выполнении семейных заказов и заказов коллег, в телефонных разговорах со старыми друзьями, в знакомстве с городом. Поздно вечером они встретились. Первым пришел Игорь Павлович, он уже был в постели, когда заявился Василий Поликарпович. Василий Поликарпович казался чем-то взволнованным, его помолодевшее лицо светилось какой-то тихой радостью, словно он совершил открытие и ему предстоит сообщить о своем научном достижении. Он несколько раз подходил к большому зеркалу и сосредоточенно всматривался в свое лицо, причесывая свои редкие седые волосы, и чему-то улыбался. Игоря Павловича это хождение и загадочная улыбка стали раздражать, он некоторое время сдерживался от соблазна зло пошутить, но все-таки, не выдержав, заметил – «Сагре diem», а затем процитировал:ДАНАТ
После моего приезда в родное село прошло четыре дня. Я бродил по улице, заглядывал в магазины, интересовался всем, что напоминало милое, давно прошедшее детство. И вот однажды, после очередной прогулки, когда я шел переулком, ведущим к реке, навстречу мне высыпала босоногая ватага ребятишек, возглавляемая огромным коричневым псом, который бежал впереди всех, на ходу отряхивая с себя капли воды. И видно было, что вся эта веселая загорелая компания только что вылезла из воды. Эта встреча настолько встревожила меня, что я долго провожал глазами удаляющихся ребят, пока они не скрылись за углом дома, выходящего на другую улицу. Она напомнила мне, как мы вот такой же ватагой отправлялись к речке с неизменным другом всей детворы нашей улицы – Данатом, Мы, мальчишки тех лет, как-то не интересовались происхождением этой клички. Для нас он всегда был Данат или – для краткости – Дан. Даната знало все село. Он был гордостью нашей улицы за свой ум и за доброжелательное отношение к людям. У него были свои собачьи заслуги. Вспоминается такой случай. Весной, когда на реке трогается лед и, оторвавшись от берегов, идет по течению, ребятишки катаются на льдинах. И вот однажды двое ребят вместе с Данатом, взгромоздившись на небольшую, иссеченную, пористую льдину, плыли по течению. Случилось так, что льдина перевернулась, разломилась и ребята оказались в воде. Они вплавь пытались спастись. С высокого берега реки люди видели, как Данат подплыл к одному из мальчишек и разрешил ему вцепиться в свою шерсть, а когда тот был в безопасности, он вернулся к другому, уже почти тонущему, и, схватив его за рукав фуфайки, доплыл с ним до берега. Так ребята были спасены. И среди них – один из семьи Чебаковых – Юрий. Данат жил в семье Чебаковых. В этой семье было одиннадцать детей, трое погибли на фронтах Великой Отечественной войны, остальные учились в школе, институтах. Я близко знал эту трудовую семью. С одним из мальчишек учился в школе в одном классе. Данату было всего шесть месяцев, когда старшие братья уходили на фронт. Он вместе со всеми простился с ними и, когда братья сели в кузов полуторки, бежал, пока хватило сил, несмотря на все протесты со стороны парней, ехавших в город на призывной пункт. Только к обеду следующего дня Данат вернулся домой. Он забрался под сарай и проспал почти сутки. Через год Данат вымахал в огромного широкогрудого пса. Когда он, в знак дружеского расположения, клал передние лапы на плечи какого-нибудь подростка, то становился на целую голову выше того. В голодные военные годы Данат был всегда сыт: он честно зарабатывал свой хлеб. Хлеб выдавался по карточкам, и он с вечера вместе с парнишками занимал очередь. Утром, получив хлеб, полусонные, не спавшие всю ночь подростки, возвращались по домам, они понемногу от каждой пайки отламывали черную корку для Даната. Был у него и другой источник пропитания. Он иногда бегал на базар, где с раннего утра бойко шла торговля. Данат подходил к своему излюбленному месту, где привязывали лошадей, и ждал. На базаре к нему привыкли, он никогда не пакостил, не воровал и, кстати сказать, не выпрашивал. К нему, как правило, подходили мужики, привозившие из близлежащих деревень сало, хлеб, картошку, зерно. Отрезав кусочек сала или хлеба, они подходили к Данату, заставляли его служить, то есть сесть на задние лапы, и только после этого клали на кончик носа съестное. Данат сидел не шелохнувшись, этот кусочек можно было снять, но если раздавалась команда: «Данат, взять!», – он высоко подбрасывал кусок и ловил. Так сидел на базаре до тех пор, пока не почувствует, что не голоден. Данат с особой охотой служил и ловил лакомства, которые ему давали ребятишки с разных улиц. Не брал он ничего только у одного мужика. Как-то зимой Данат, по обыкновению, сидел на своем месте, и какой-то пьяный мужик решил подшутить над ним. Он закатал в кусочек хлеба перец и соль и положил на нос Данату, а когда Данат разжевал этот кусок, он долго хрипел и кашлял, а прокашлявшись, медленно, как побитый, побрел домой. Простить за это мужика Данат не мог, что только не подсовывал тот собаке, как перед нею не заискивал. Данат при виде его сразу обнажал свои огромные белые клыки или совсем удалялся и появлялся на базаре только тогда, когда мужик исчезал из виду. А вообще-то Данат был незлобив и никогда попусту не лаял, да и никто не помнит случая, чтобы он кого-нибудь укусил. Это, видимо, связано с тем, что его никогда не держали на цепи, и он был вольный «казак» во всех своих действиях. Большим событием для всей семьи и для Даната был приезд Чебаковых-студентов на каникулы. Примерно за два дня до их приезда Данат осторожно входил в дом, проникал на кухню во время обеда, когда все собирались вместе, при этом, замечу, ни зимой, ни летом он не переступал порог дома. Поставив лапы на порог, Данат раскрывал пасть, и что-то несказанное клокотало в его глотке. Таким образом, и к этому уже привыкли, он предупреждал о приезде дорогих для него людей и с нетерпеньем ждал их. Данат никогда не ошибался, он словно подсчитывал дни, а за несколько часов до прихода автобуса от железнодорожной станции, в котором должны были приехать те, которых он ожидал, он прибегал на автовокзал, ложился около газетного киоска и был весь внимание, особенно когда диктор объявлял о приходе очередного автобуса. За несколько минут до прихода нужного автобуса он становился нетерпелив и дурашлив, если рядом оказывался знакомый мальчишка (а кто-нибудь всегда крутился возне него), он подминал мальчишку под себя и ласково кусал его за мягкое место, то вдруг, неожиданно встрепенувшись, отбегал в сторону, словно для очередного броска, то резко остановится, то выбежит на дорогу, а затем вновь вернется. И так до прихода автобуса. Когда приходил автобус, он неожиданно исчезал и появлялся, когда рассеивалась публика встречающих и приезжающих. Но надо было видеть его во время этой паузы, когда он, спрятавшись где-нибудь в толпе и вздрагивая от нетерпения, смотрел влюбленными глазами на тех, кого ждал так долго. Это были счастливые минуты его жизни. Он, как вихрь, срывался с места, стремительно покрывал небольшое расстояние и оказывался первым. Встав на грудь приехавшего, он лизал его лицо, руки – приветствовал. В городе учились сразу несколько человек из семьи Чебаковых, и поэтому они всегда возвращались все вместе, а если кто– нибудь запаздывал, Данат все равно за два дня до прибытия последних предупреждал. С автовокзала Данат шел во главе всего счастливого семейства, неся при этом нетяжелую ношу в зубах. Данат одинаково относился ко всем домочадцам, но, пожалуй, среди всех он выделял Юрия. Может быть потому, что он чаще, чем его братья Костя, Виктор, Володя, Анатолий, ходил на охоту и рыбалку. Во время войны, да и после, семья жила огородом и тем, что повзрослевшие ребята приносили с охоты и рыбалки. Сам глава семьи, Семен Нестерович, был на фронте, несмотря на свой почтенный возраст. Там он был тяжело ранен и часто болел, и мать, Пелагея Федоровна, не без помощи старших детей управлялась с хозяйством. Юрий подростком любил со старой берданкой и Данатом бродить по лесу в поисках зайца или барсука. Перед охотой вечером Юрий говорил Данату. «Завтра пойдем на Данилово озеро, разбуди меня пораньше». И Данат в точности исполнял просьбу. Если Юрий спал на вышке амбара, Данат лаем будил его, однако бывали случаи, что сон у мальчишки был такой крепкий, что он не просыпался, тогда Данат открывал лапой дверь амбара, где летом спали девочки, и, тихо поскуливая, тыкался мокрым носом в шею старшей из них, заставляя ее выйти во двор. Галина понимала в чем дело, залезала по приставной лестнице на вышку и будила Юрия. Незабываемые дни детства... Юрий с Данатом шли в предрассветном тумане по росе к озеру, где стояли их сети и где можно было подбить утку. Осторожными, неслышными шагами они направлялись в ту сторону озера, где, по их мнению, должны были быть утки. Порой утомительно было красться, приседать стараться слиться со стволами деревьев, кустарников, делать короткие перебежки, но Данат все приказания выполнял безукоризненно. После каждого Юриного выстрела по птице влет, Данат во весь свой огромный рост выпрыгивал из травы и четко определял место, куда упала утка, чтобы ее достать. Если они сидели в скрадке у озера, то оба, затаив дыхание, через сделанные отверстия наблюдали за приближением уток. Когда они возвращались домой после удачной охоты, Данат бежал впереди, в случае же неудачи – плелся за Юрием. Особую радость испытывал Данат, когда почти вся семья выходила в лес на заготовку грибов и ягод. Не нужно, наверное, объяснять, чем были эти дары леса для такой большой семьи. Данат включался в поиски грибов и ягод и поначалу, найдя их, осторожно нес в зубах и отдавал тому, кто оказывался рядом с ним. Позднее он понял, что грибы подрезают, чтобы сохранить грибницу, а ягоды не вырывают с травой. С годами пришла мудрость, и Данат, найдя белый гриб или масленок, начинал скулить, давая понять, что нашел, или осторожно брал в пасть руку кого-нибудь из младших ребят, подводил к нужному месту. Грибов и ягод заготовляли очень много, их иногда набирали столько, что нельзя было унести за один раз. Как-то собирали черную смородину, заполнили всю принесенную с собой тару: ведра, корзины, и даже платки и фартуки, а ко времени, когда нужно было идти домой, пошел сильный дождь. Решили часть ягод оставить, а завтра прийти и забрать их. С хлопотами совсем забыли о Данате, а когда утром пришли на прежнее место, то Данат был там, сторожил. Он часто стал оставаться при грибах и ягодах до следующего дня. Все эти воспоминания так неожиданно нахлынули, словно перенесли меня в то далекое босоногое детство. Яркие впечатления стали такой явью, что захотелось воспроизвести их на бумаге. И вот пришло время, когда Данат занемог. Это случилось на семнадцатое лето в жизни собаки... Он стал плохо видеть, слышать. Родители из боязни, что Данат может попасть под машину, наказали детям, чтобы не выпускали его из ограды. В это лето Юрий, закончив Академию и получив диплом художника, намеревался в свои последние каникулы поработать на природе, походить на рыбалку и охоту. Подъезжая к родному селу, он из окна автобуса всматривался знакомые с детства места, мысленно представлял картины охоты и мечтал о том дне, когда они с Данатом пойдут с ночевкой к озеру, завернут на пасеку к старику Митричу, поставят на старице перемет. В семье не было принято предупреждать о своем приезде телеграммой, но Юрий надеялся, что его встретит Данат. Однако он ошибся, Даната не было, и Юрий почувствовал недоброе. Очутившись среди родных, после бурных приветствий, спросил о Данате. Данат лежал на завалинке со стороны огорода, не проявляя никаких эмоций. Его мутные поблеклые, ничего не выражающие глаза, смотрели на окружающих уныло и безучастно. Юрий гладил, ласкал Даната, но тот никак не реагировал на эти знаки внимания. Тогда он, нагнувшись к уху собаки, прокричал: «Данат, пойдем на Данилово озеро!» И вдруг, на глазах у всех родных, произошло неожиданное. Данат встрепенулся, сбросил на какое-то время оцепенение, глаза его приобрели осмысленное выражение: он стал прыгать, лизать Юрию лицо, руки, восторженно «разговаривать» на собачьем языке. Он узнал, он вспомнил своего любимца, которого не было более трех лет. Казалось, это был снова тот же, прежний Данат. Но это только казалось. Через некоторое время исчезло осмысленное выражение, словно выключилось сознание. Он снова сник и как будто погрузился в спячку. Через несколько дней Юрий решил идти в лес. Нет, не на охоту и рыбалку, а с единственной целью – убить Даната. Семейный совет решил, что такой финал для Даната будет самым почетным. Провожали Даната всей семьей. Многие, особенно женщины, всплакнули, как-никак привыкли к нему за семнадцать лет. Юрий надел ошейник с поводком в первый раз на Даната и вывел его из ограды. Данат с готовностью следовал за хозяином. Когда шли по мосту через реку, по полю к старице, Юрий припоминал случаи, произошедшие с ним на охоте, и с благодарностью думал о собачьей верности и о том, как же он будет его убивать, как он будет целиться в эти невидящие глаза. Вошли в лес, и здесь нервы Юрия не выдержали, он обхватил Даната за шею и заплакал навзрыд. Юрий вытирал глаза пальцами рук, а Данат лизал мокрые от слез руки, руки, которые через несколько минут спустят курок и оборвут жизнь верного друга, которому Юрий обязан жизнью. Немного успокоившись, Юрий потянул за поводок, подошел к березке, привязал к ней Даната, затем еще раз зачем-то проверил затвор и, убедившись, что патрон заряжен пулей, отошел метров на пятнадцать. Данат, вытянув огромную голову, смотрел незрячими глазами в сторону Юрия, словно пытался что-то понять. Юрий долго целился, слезы застилали глаза, и он вынужден был рукавом рубахи их вытирать. Ствол ружья несколько раз поднимался на уровень головы Даната и снова опускался...РУССКИЙ ЦЫГАН
Мое знакомство и общение с ним длилось около четырех часов. Передо мной сидел маленький мужчина около сорока лет, с большими залысинами на крупной голове и высоким лбом. Он нервно перебирал руками пуговицы видавшего виды пиджака и рассказывал, рассказывал о себе, словно боялся, что его не дослушают до конца. Мы ждали самолет до Хабаровска, но полет из-за метеоусловий откладывается сначала на два, затем на четыре часа. Времени было предостаточно, тем более что рассказ словоохотливого пассажира все больше и больше увлекал меня.... А судьба его была, прямо скажу, удивительна. Родился в Ленинграде перед войной. Отец его – военный летчик – с первого и по последний день войны находился на разных участках фронта. Когда эвакуировали детей из Ленинграда, разлучили Степана с матерью: поезд попал под бомбежку. Море огня, искореженного металла, стоны, плач, крики отчаянья, пылающие, как спички, вагоны – Степан намертво схватил своей детской памятью эту картину, и еще долгие годы она возникала перед ним во сне с такой яркой реальностью, что он кричал, кричал, а проснувшись в холодном поту, долго не мог успокоиться от всего увиденного и пережитого.... Очнулся он в цыганском таборе, его, истощенного, почти бездыханного, подобрали цыгане. Старик Баро – так зовут по-цыгански главу табора – определил мальчика к еще не старым супругам, у которых было уже две девочки. Степана долго выхаживали, поили лекарственным снадобьем под названием «ман». Он хорошо помнит, как приемная мать Рада однажды утром сказала: «... будет жить». Угрюмый цыган-бородач по имени Рува, просветлев лицом, несколько раз подбросил кверху мальчонку, сказал: «Ну, Рада, помощника ты нам выходила, спасибо! Дождались!». Они и назвали его Степаном. Он научился петь, плясать, выпрашивать все, что можно было есть и что можно было надеть на себя. Как только сходил снег, но земля еще была стылой, Степан уже отстукивал чечетку своими крепкими ножками, потрескавшимися от холода и грязи, зарабатывая таким образом себе на пропитание. После войны отец делал все необходимое, чтобы найти сына. А когда всесоюзные розыски не помогли, он обратился к военным друзьям, жившим в разных концах страны. Сам, бывая в командировках, во время отпусков, посещал детские дома. Но все было бесполезно. И все же ему повезло: в Крыму, куда они с женой приехали к родственникам, они нашли своего сына. ... В вокзал ввалилась большая группа цыган. Она в одно мгновение рассредоточилась по всем залам и приступила к своим обычным делам. Женщины в длинных юбках с пестрыми оборками с грудными ребятишками на руках стремились остановить кого-нибудь из пассажиров, стараясь вопросами, продажей гребенок, мыла завлечь в разговор, а затем, взяв руку, тут же гаданием разворошить душу человека, ошеломляя правдой и неправдой. От группы цыган отделился смуглый, грязный, со всклоченными волосами, оборванный мальчонка лет восьми. Он остановился перед высоким седым генерал-майором и хорошо одетой женщиной и, протягивая к ним грязные ручонки, начал отплясывать чечетку босыми ногами на холодном цементном полу. Вертясь волчком перед ними, приседая и отбивая в такт языком, он вдруг запел по-цыгански. Собралась толпа любопытных. Одни смотрели на пляшущего мальчишку, другие глазели на генерала (не так уж часто можно было после войны увидеть генерала на железнодорожном вокзале заштатного города). От такого внимания к своей персоне генерал было потянулся в карман, чтобы достать деньги, но вдруг заметил, как побледнела его жена. Она с силой сдавила ему руку, словно ища поддержки, закричала и, как подкошенная, упала. Мальчишка, почувствовав себя виноватым в случившемся, метнулся в толпу, пробивая острыми локтями себе путь. Кто-то уже успел сбегать в медпункт. Быстро пришла фельдшер, неся с собой аптечку. Она без лишней суетливости, со знанием дела привела в чувство жену генерала. И первое, что сказала женщина: «Яков, это же наш Миша, я узнала его по родинке на левой стороне шеи». Выяснив судьбу мальчика и убедившись, что это действительно их сын, Яков Васильевич и Мария Дмитриевна Канаевы долго уговаривали приемных родителей Степана и его самого покинуть табор. Наконец было выработано компромиссное решение: полюбившегося мальчонку табор отдавал законным родителям с условием сохранить за ним имя, которое дал ему табор. Счастливые родители со Степаном отбыли в Ленинград. Но он все время мечтал о возвращении в табор и дважды сбегал из дома, однако его быстро доставляли на место. Годы, проведенные среди цыган, наложили на Степана особый психологический отпечаток, воспитали особое восприятие мира. Он считал их для себя самыми счастливыми в жизни. ... Мой собеседник говорил и смотрел на снующих по аэровокзалу людей, затем он извинился и ушел, пообещав через несколько минут вернуться. Вернулся через полчаса и не один. – Владислав Михайлович Кулемзин, доктор исторических наук, этнограф, – протягивая руку, отрекомендовался пришедший с Канаевым высокий, полный мужчина. Было видно, что они были очень рады этой случайной встрече. Канаев вновь оставил нас, сказав, что ему нужно позвонить. В его отсутствие Владислав Михайлович, словно продолжая неоконченный разговор, поведал о том, как он встретился со Степаном в Томском университете, куда они вместе поступили на историко-филологический факультет. Жили в одной комнате. Канаев резко отличался от всех студентов. Будучи на два года старше товарищей, он поражал их своей фундаментальной подготовкой, его звали ходячей энциклопедией. Степан уже тогда читал и писал по меньшей мере на десяти языках. Все его друзья по комнате – парни серьезные, после армии – учились на повышенные стипендии. Он же перебивался в тройки на четверку. И все время проводил в библиотеке. Появлялся к ее открытию и уходил последним. Но и этого времени ему было недостаточно. Часто по ночам, включив настольную лампу, он что-то писал или перебирал личную картотеку. Во время экзаменационной сессии он не изменял своего распорядка дня. Все время проводил в библиотеке. «Степан, сегодня экзамен», – говорили ему. «Когда и в какой аудитории?». Брал конспекты и учебник за несколько часов до экзамена, перелистывал их и шел сдавать. Его совершенно не интересовала оценка, если бы он не спорил с профессорами, оценки были бы выше. Его отец бывал проездом в Томске, заходил в общежитие. После ухода в отставку, он жил в Новосибирске и, будучи доктором военных наук, преподавал историю в вузе. Степан, видимо, не мог простить родителям того, что его буквально заставили жениться на русской... Люся, жена Степана, по специальности инженер, тоже иногда приезжала в Томск, да еще с сыновьями. При виде сыновей Степан преображался. Он прекращал всякую работу. Друзья уже знали, что на него нападает стих, он будет петь, играть и плясать. Плясал он великолепно. Брал гитару или баян (а играл он на многих музыкальных инструментах) и пел сначала частушки, а затем песни на разных языках. На эти импровизированные концерты сходился весь факультет. – Вообще я благодарен судьбе, – говорил Кулемзин, что она свела меня со Степаном. Более талантливого и образованного человека я не видел в своей жизни. Помню, как-то в Томск приехал цыганский театр «Ромэн». Мы пошли всей нашей компанией. После антракта потеряли Степана, а когда кончился спектакль, мы бросились на поиски. Нашли его за кулисами. В окружении артистов театра он пел под свой аккомпанемент на гитаре песни на цыганском и английском языках. После этого руководитель театра в течение двух недель приходил в нашу комнату, уговаривал Степана стать артистом театра «Ромэн». Но он не согласился. Вспоминается и такой случай. Как-то его пригласили в политехнический институт. Нужно было перевести статью с японского языка. Он взял меня с собой, чтобы я записывал то, что он будет диктовать. Почти без словаря, изредка к нему обращаясь, он перевел технический текст за три часа. Полученных денег за перевод хватило нам всем тоже ровно на три часа в ресторане. Научная библиотека Томского университета по числу книг входит в десятку лучших библиотек мира. Видимо, этим и объясняется, что он приехал поступать именно в Томск. Степан прочитал все о цыганах, что можно было прочитать и что было в библиотеке. На третьем курсе нескольких студентов, занимающихся научной работой, послали на межвузовскую научную студенческую конференцию в Москву. Степан сделал прекрасный доклад по истории происхождения цыган. Им заинтересовались многие ученые – этнографы и историки, но он от встреч отказался и просидел все свободное время в библиотеке имени В. И. Ленина. А затем исчез. До последней минуты друзья надеялись, что он появится к поезду. Но он не приехал и через месяц. Его отчислили из университета... А Степан в это время кочевал с цыганами в Поволжье. При нем был магнитофон для записи цыганского фольклора и 15 рублей денег. Около двух лет колесил с табором... Когда он возвратился, отец не впустил его в дом. «Нет у меня больше сына, – кричал генерал в ответ на уговоры и причитания матери Марии Дмитриевны, – пусть отправляется к своим цыганам!». Степан с женой Земфирой и грудным ребенком (дочку назвали Даней) обосновался на окраине Новосибирска в брошенной избушке без окон и дверей и с дырявой крышей. Жили они впроголодь несколько лет, зарабатывая переводами Степана и тем, что нагадает Земфира. Степан все же закончил исторический факультет Новосибирского университета. Сейчас у него с Земфирой, – продолжал Кулемзин, – восемь детей, и, наконец, недавно они получили трехкомнатную квартиру. Его первая жена, Люся, удачно вышла второй раз замуж. Сыновья учатся в институтах. Они поддерживают добрые отношения со Степаном и, похоже, уже не осуждают его. Генерал хотя и помирился с сыном, но у него ни разу не был. Степан работает переводчиком в научно-исследовательском институте и по-прежнему занимается цыганами. Им опубликовано огромное количество статей. И не только в наших научных журналах, но и в зарубежных. Как– то, осматривая его личную библиотеку, состоящую из нескольких тысяч книг, на одной из полок я увидел его статьи, опубликованные в журналах США, Великобритании, Турции, ФРГ, Испании... Внезапно диктор аэровокзала прервала рассказ Владислава Михайловича, она сообщила, что рейс по маршруту Новосибирск– Хабаровск откладывается до 5 часов по московскому времени. Мы попрощались, и он кинулся на поиски своего товарища. На следующее утро я улетел в Хабаровск, но история о русском цыгане до сих пор не выходит у меня из головы.ХРОНИКА ОДНОГО ПОСТУПКА
Из города в районный центр Иван Васильевич Бушмалев добрался на автобусе во второй половине дня. Ему еще предстояло доехать до центральной усадьбы колхоза «Рассвет». Выяснив на автовокзале, что нужный ему автобус пойдет только через полтора часа, он подумал, что день сегодня все равно потерян, надо скоротать как-то и это время. Он потоптался около буфета, в котором кроме газированной воды и пряников ничего не было, затем отправился бродить по улицам большого села. Однако бесцельного времяпровождения не получилось. Иван Васильевич зашел в книжный магазин и застрял. По уже сформировавшейся профессиональной привычке начал рыскать по полкам, памятуя о том, что в глубинке можно купить книги, каких не купишь в крупных городах. Книги стояли в два ряда, и, перебрав их все, он-таки откопал две, которые его заинтересовали, и еще «Словарь латинских крылатых слов». Иван Васильевич всегда покупал словари, уже думая не только о себе, а о подрастающих сыновьях. Подойдя к кассе, Иван Васильевич вспомнил, что он уже не философ, а без пяти минут пчеловод, и, полистав философские книги, отнес их обратно, заплатив только за словарь. Выйдя из магазина, он решил открыть словарь и прочесть первое попавшееся выражение, которое должно дать ему направление в его новом роде деятельности. Он вспомнил Ирину Федоровну – преподавательницу латинского языка. Ее помнит не одно поколение студентов университета. Когда он учился, ей было 76 лет. Ох, как она сердилась, если студенты не выучивали правила и не запоминали крылатые выражения. Это была интеллигентка старой закваски, получившая блестящее образование в России, Германии Франции. Она переводила по меньшей мере с двух десятков языков. Иногда ей подсовывали какой-нибудь текст, она его добросовестно переводила и на вопрос, какой это язык, – отвечала: «Не знаю, не то сербский, не то хорватский, но за перевод ручаюсь». Иван Васильевич открыл словарь на странице 521 и прочел из оды Горация: «Если ныне нам плохо, то не всегда так будет и впредь». «Ну что ж, обнадеживающее начало», – подумал он. Приехал Иван Васильевич на центральную усадьбу колхоза перед концом рабочего дня. В конторе он застал председателя и его заместителя. В кабинете председателя из-за стола поднялся плотный, невысокого роста, усталый, в годах мужчина, назвал себя и пригласил сесть. Он был немногословен. Начал с того, что знает о намерении Ивана Васильевича принять колхозную пасеку, сказал, что его предшественник, старый пчеловод, теперь пенсионер, сдаст ему все хозяйство и на первых порах поможет. – Что же касается жилья, то поживете пока на пасеке, там есть изба. А мы подумаем, как Вас устроить на будущее. А сейчас на второе отделение поедет мой заместитель Семен Васильевич, он попутно и подбросит Вас до пасеки. С заместителем председателя Иван Васильевич был знаком. Именно от него узнал об освободившемся месте пчеловода, когда был в районе с лекциями. Тогда и загорелся и ждал только конца учебного года, чтобы уйти с преподавательской работы. Заместитель председателя был примерно одних с ним лет, дорогой в машине охотно рассказывал о колхозе, об урожае прошлого года, о том, что он недавно окончил сельхозинститут заочно и что раньше работал управляющим одного из отделений. – Вожу, как видите, машину сам, и с утра до вечера верчусь как белка в колесе. Такова наша работа, – закончил он. – А Вы почему, Иван Васильевич, решили уехать из города, может, какие-нибудь неприятности на работе? Признаться, – продолжал заместитель председателя, – тогда, на совещании в райкоме партии, после ваших лекций думал, что шутите насчет работы и даже когда Вы позвонили вчера, что приедете, я все сомневался. Но председателю рассказал, так сказать, аттестовал Вас. Он тоже вначале не поверил: «Разыгрываешь, – говорит, – меня. Чтобы кандидат философских наук, доцент все бросил и приехал, – быть такого не может». – А все-таки, Иван Васильевич, Вы меня извините, но на кой ляд Вам нужна эта пасека! Вы столько учились, столько знаете, мы ведь тогда слушали вас два часа и еще бы слушали, это ведь надо иметь такую память. Перед нами давно так никто не выступал, а все приезжают и шпарят по бумаге. Это ж надо, все бросить: институт, книги, научную работу... Не могу найти этому объяснение. Иван Васильевич, все время молчавший, сказал: – Я и сам не могу Вам объяснить, почему человек так, а не иначе поступает. Лев Толстой в своих дневниках часто ставил подобные вопросы перед собой, но не находил ответа. А Достоевский как-то заметил, что «человек – целый мир, было бы только основное побуждение в нем благородно». Подъехали к высокому забору из досок, который тянулся вдоль кукурузного поля. Машину оставили на дороге, недалеко от пасеки. – Это и есть наша пасека, – сказал Семен Васильевич. Подошли к воротцам, на них висел огромный замок, но было видно, что он имитировал крепость. Открылся, конечно, без ключа. Шли по вытоптанной тропинке, по обе стороны которой расположились ульи. Иван Васильевич суеверно загадал: если пчела ужалит, то начало будет плохим. Но пчелы мирно вились около домиков, деловито копошились у входа в улей. – Вот Ваше хозяйство, – развел руками Семен Васильевич, – всего двадцать шесть ульев. Зашли в избу. Вместо двери – рама, затянутая марлей. Чувствовалось, что в избе давно никто не был. – Раньше, – вновь заговорил Семен Васильевич, – у Митрича всегда здесь водилась медовуха. Ох и вкусная! – Больше не будет, – тихо сказал Иван Васильевич. – Это почему же? – Да так, не пью, Семен Васильевич. – Совсем-совсем? – Да, совсем! – И даже по большим праздникам? – И даже по большим праздникам. И чтобы кончить этот разговор, Иван Васильевич заметил: – Память ухудшается, и пчелы, говорят, не любят выпивших. И, стараясь перевести разговор на другую тему, добавил: – Вы знаете, что я заметил, Семен Васильевич, ведь на том поле, где сейчас растет кукуруза, раньше росла гречиха. Это было так хорошо для пчел. Конечно, пчелы могут летать и на далекие расстояния, но они израбатываются, и прежде всего израбатываются их крылья. Должен Вам заметить, Семен Васильевич, отношение к пчелам со стороны руководства совхозов и колхозов стало за последние годы плевое. Пчелы гибнут не только от химизации полей и варроатоза, но и от невнимания людей, которые считают эту отрасль хозяйства второстепенной. – Ишь, какой глазастый! – подумал Семен Васильевич о новом пчеловоде. – Ладно, поговорим об этом в другой раз, а сейчас мне надо ехать на второе отделение. Как-нибудь на днях заскочу, попроведаю, как Вы тут устроились на новом месте. Иван Васильевич вновь проделал путь по тропинке, провожая Семена Васильевича до машины. Возвращался он медленно, хотелось насладиться тишиной уходящего дня, теплотой солнца, лучи которого лениво скользили по макушкам редких деревьев на территории пасеки. Воздух был наполнен запахами разнотравья. Он обратил внимание на три больших тополя, которые вместе с молодыми побегами образовали естественным путем что-то вроде маленького домашнего садика, где можно будет поставить железную печку и после работы пить чай, где можно о многом поразмыслить, подумать о дальнейшей жизни. Он сел на искривленную часть одного из тополей и стал вспоминать о событиях последних дней, предшествующих его поездке сюда. Ему часто снилась сибирская деревенька, в которой он провел свое голодное послевоенное детство. В памяти оживала одна картина: он со своими сверстниками играет в войну. Они лазят по притонам, прячутся в хлеву, в бане. Обычно эту игру они затевали во дворе многодетной семьи Усольцевых. В этой семье было одиннадцать детей, в основном все мальчишки, так что при делении на фашистов, японцев и русских была возможность сформировать не только основной отряд, но даже резерв, который, в случае потерь с той или другой стороны, пополнялся новыми бойцами. И вот однажды во время очередной боевой операции засевшие «партизаны» услышали громкий голос самого хозяина, Кондрата Матвеевича Усольцева: «А ну, вояки, все подлетайте к крыльцу, надо вычистить бочку из-под меда, в ней кое-что осталось по стенкам». Что тут было... Около двух десятков мальчишек высыпали из своих укрытий, забыв об «убитых» и «раненых». Тут же во дворе находили кору или чистый осколок от щепы и устремлялись к бочке. Надо было видеть их в то время, когда они, с горевшими от желания глазами, серьезные, подходили строго по очереди к бочке со своими скребками и, проведя им по стенкам, отходили в хвост очереди, чтобы потом вновь оказаться у бочки. Что и говорить, ребятишки тех лет в далекой сибирской деревне годами не видели сахара, не говоря уже о конфетах. Прошло уже столько лет, но слаще того меда он ничего не ел в жизни. Конечно, не этот случай определил его судьбу. Желание стать пчеловодом пришло не вдруг, и это не какая-то блажь, об этом он мечтал давно. После окончания семи классов хотел идти учиться на пчеловода, но такой возможности в их районе не было. Закончил училище механизации сельского хозяйства, затем работал трактористом, комбайнером, шофером, слесарем, каменщиком, плотником, словом, к двадцати годам имел десять рабочих специальностей. Работая, учился в вечерней школе, а закончив ее, поступил в университет, по окончании которого работал три года директором сельской средней школы. Однако потянуло в город, решил попробовать себя в роли преподавателя высшей школы. О давней своей мечте с годами вспоминал все реже и реже. Но мечта жила, особенно она не давала покоя в судные дни, когда хотелось все бросить и, наконец, реализовать ее. На сороковом году жизни решился, подал заявление об уходе из института. И вот последнее заседание кафедры: оно посвящено итогам летней экзаменационной сессии и традиционному вопросу, связанному с аттестацией преподавателей за год. Открывая заседание кафедры, заведующий заметил, что есть еще один вопрос, не указанный в повестке, который будет рассмотрен в конце заседания. Все шло как обычно: подведены итоги, выявлен процент успеваемости по факультетам, аттестованы преподаватели, Сделали десятиминутный перерыв. Это означало, что последний вопрос серьезный. После перерыва заведующий огласил заявление Ивана Васильевича Бушмалева на имя ректора института об увольнении с работы по собственному желанию. Все, как по команде, повернулись к Ивану Васильевичу, а некоторые воскликнув «Как? Почему? Куда?». «Конечно, – продолжал заведующий, мы не имеем юридического права удерживать человека, не желающего работать на кафедре, но как коллеги по работе, мы должны, прежде чем дать характеристику, высказать свое отношение к поступку. Не дав договорить заведующему, кто-то посоветовал: «Давайте послушаем Ивана Васильевича, чем он обосновывает свой уход с кафедры». Слово Ивану Васильевичу предоставили. «Буду предельно краток, – сказал Иван Васильевич, – собираюсь ехать в деревню работать пчеловодом». Его прервали, со всех сторон посыпались реплики: «Это сумасбродство, чудачество, инфантилизм». «Заколодило человека», – посочувствовал женский голос. «Вы же почти доктор наук, у вас готовая диссертация, на что себя обрекаете? Вы зачахнете там, в деревне, от скуки, от отсутствия книг, общения! Ваше реноме преподавателя таково, что Вас не поймут в ректорате. «Он хочет там совершить революцию в сельском хозяйстве вообще и в пчеловодстве в частности», – иронизировал коллега, сидевший у окна. Перекрикивая шум голосов, Иван Васильевич заявил, что революцию он не собирается делать, а хотел бы честно работать на колхозной пасеке. «В ваших репликах явно проскальзывает дух пресловутой концепции о престижности профессии «Этика или арифметика?» – какие профессии престижные, а какие нет и соответственно этим профессиям – люди. Не думаю, что профессия пчеловода менее значима в нашем обществе, чем философа. Вы же сами не однажды возмущались тем, что на базаре продают мед по дорогой цене за килограмм, да при этом разбавленный сахаром, с подмешанной мукой. А я хочу на совесть делать натуральный мед». Кто-то спросил: «У вас есть удостоверение на право работать пчеловодом». «Да, есть, окончил заочную школу пчеловодов», – сказал Иван Васильевич. Было много разных выступлений. Итоги этой дискуссии неожиданно подвел все время молчавший профессор Солодилов. Он оказался единственным, ставшим на защиту доцента Бушмалева, по-своему понявшим его. «Мы не один год, – сказал профессор, – знаем Ивана Васильевича, ничего плохого о его работе и о нем как человеке, мы не можем сказать и характеристику должны выдать такую, какую он заслуживает. Это человек, умудренный большим жизненным опытом, подобный шаг он сделал сознательно, не из прихоти или сиюминутного желания. Решиться на подобное может человек думающий, если хотите, мужественный. Сами понимаете, какая у него там будет зарплата. Ему нужно все начинать сначала, да мы даже не представляем, с какими трудностями ему придется встретиться в его новой работе, а что касается его разносторонних знаний, то он и там может читать лекции. Думаю, что там люди не глупее нас с вами». И совсем неожиданно для всех профессор заключил: «Через год я ухожу на пенсию и, если Иван Васильевич возьмет меня в помощники, серьезно говорю, я приеду к нему работать». Так закончился разговор на кафедре, но еще предстоял разговор дома, и не менее трудный. Сообщение о том, что он уволился из института и через три дня уезжает в деревню, вызвало бурную радость у сыновей, которые хотели бы поехать вместе с ним. Жена Вера, едва сдерживая слезы, заявила детям, что никуда они не поедут, пусть один отец едет в свою Тмутаракань, пусть один там дурью мается. – Найдешь там какую-нибудь молодуху из доярок и заживешь на славу. – Вера, постесняйся детей, о чем ты говоришь? – Что думаю, то и говорю. Ты подумал о нас всех? Ребята скоро школу закончат, их нужно куда-то пристроить. – Во-первых, это когда еще будет, а во-вторых, я не собираюсь их куда-то пристраивать, пусть сами поступают, куда хотят. Меня никто никуда не пристраивал. Ребята, выйдите на пять минут, – попросил он. – Не выходите, – впадая в истерику, закричала Вера. Но они вышли. – Ты что думаешь, что они пчеловодами будут, так сказать сохранят преемственность, династию создадут? – Что же здесь плохого? – Да, я вижу, что ты им все подсовываешь книги деревенщиков, в свою веру их собираешься обратить, чтобы они жили деревней! – Это они сами решат, – с явным раздражением сказал Иван Васильевич, – а что касается книг деревенщиков – Абрамова, Астафьева, Белова, Шукшина, Солоухина, Распутина, то это книги выдающихся писателей, по которым будущие потомки будут изучать наше время. Их книги, может быть, скажут больше, чем сотни научных монографий о развитии деревни второй половины двадцатого века. – Вера, – стараясь заглушить раздражение, говорил Иван Васильевич, – почему бы нам всем не поехать в деревню? Ты могла бы и там работать врачом, там всегда не хватает медиков. – Еще чего придумаешь, что я там не видела? Нет уж поезжай один, а детей не смей переманивать. Они очень способные, а в деревне их способности завянут. Господи, – уже всхлипывала Вера, – у всех мужья как мужья, к чему-то стремятся, имеют машины, дачи, а тебя кроме книг ничего не интересовало. И еще выкинул на старости лет такую блажь. Иван Васильевич даже подумал: «Неужели опять сорвется и опять начнет кидать с полок книги?». Она прекрасно знала, что таким образом, да еще в присутствии детей, чувствительно причинит ему боль. Как он страдал в эти минуты. Жалел ее и ненавидел в то же время. Правда, на сей раз до этого не дошло. Старший сын Игорь сказал: «Опять вас мир не берет». С некоторых пор, заметил Иван Васильевич, в присутствии Игоря она старалась сдерживать себя. Несмотря на свои пятнадцать лет, он отличался большой сдержанностью, тактом и разумностью. Она поражалась его начитанности и даже побаивалась спорить с ним. Так, ни до чего не договорившись, Иван Васильевич уехал в деревню. И сейчас, сидя на дереве, перебирая в памяти неприятные события недели, Бушмалев старался понять людей, не судил тех, которые отговаривали его от поездки в деревню, старался понять себя через близких ему людей. Однако хватит воспоминаний. Выбор сделан, завтра на работу и надо идти обживать избушку. Хорошо бы кошку пустить по деревенскому обычаю, а то, говорят, домовой каждую ночь душить будет. Но ее нет. Ничего, пусть подушит немного, заведем со временем и кошку, и собаку. Иван Васильевич вошел в избушку и основательно осмотрелся. В избе имелось одно окно, на небольшом столе, покрытом клеенкой, одиноко стояла железная кружка. Впритык к столу примостился топчан, сбитый из грубых досок, на топчане лежал матрац, небрежно прикрытый старым шерстяным одеялом. Одну четверть избы занимала русская печь с лежанкой, такие печи кладут только в Сибири. С ней не пропадешь даже в лютые морозы. Дрова имелись. Он приметил две спаренные поленницы, тянувшиеся от собачьей конуры до пристройки, которая, видимо, служит для хозяйственных нужд. Он разобрал немудрящий скарб, состоящий из самого необходимого. Ему вдруг захотелось, как в детстве, забраться на печь, правда подумалось: как Иванушка-дурачок. Ну и пусть, все равно многие так считают. Вспомнилось стихотворение, написанное им два года назад, которое называлось «Ода русской печи». Последние строчки были такими:СЕМЬ ЧАСОВ В ЛЕНИНГРАДЕ
Главный конструктор авиазавода Семен Павлович Тюхаев в последнее время стал видетьодин и тот же сон. Во сне ему являлись события, которые действительно случились с ним в молодости, когда ему было девятнадцать лет. Сначала Семен Павлович удивился, что эта прошлая явь, возникшая во сне, так эмоционально всколыхнула память, взбудоражила мысли и чувства, но, когда события памятного для него дня стали являться во сне каждую ночь, он забеспокоился. Появились мысли– сомнения: «Может быть, старею, хотя до пенсионного возраста еще не близко и итоги прожитой жизни подводить рановато. А может это такая болезнь, если каждую ночь видится во сне одно и то же». Он все явственней, до мельчайших подробностей вспоминал тот обычный и в то же время необычный для него день. Семен Павлович ловил себя на мысли, что он и во время работы думает об этом случае. «Может взять внеочередной отпуск, – рассуждал он, – и все придет в норму». Однажды он даже пожаловался другу-коллеге по работе на то, что плохо спит ночами, а если спит, то видит один и тот же сон. – А ты поделись, исповедуйся перед кем-нибудь, т. е. расскажи, что тебе снится, и все как рукой снимет, – посоветовал Петр Степанович. – Ты это серьезно? – засомневался Семен Павлович. – Вполне, – заявил друг, – давай рассказывай. И Семен Павлович начал: «Я был курсантом высшего летного училища. В конце второго семестра первого года обучения вызвал меня подполковник, заместитель начальника училища по политчасти и говорит: «Поедете со мной в двухдневную командировку в Ленинград». Конечно, я очень обрадовался, так как никогда не был в Ленинграде. В первый же день мы быстро управились с делами и подполковник говорит: «У меня в городе есть еще дела, а Вам даю семь часов на ознакомление с Питером. Начните с Эрмитажа и основательно используйте предоставившуюся Вам возможность. Встретимся в двадцать ноль-ноль на железнодорожном вокзале у справочного бюро». Радости моей не было предела. Семь часов, почти целый день – и ни от кого никакой зависимости. Не теряя времени, поехал в Эрмитаж, там я ошалел от всего увиденного. Если бы дали возможность основательно осмотреть в течение трех месяцев, наверное, и этого времени не хватило бы, а так хотелось побывать во всех залах, все увидеть и запомнить. На третьем этаже Эрмитажа, в залах, где представлено западноевропейское искусство (точно запомнил) у портрета артистки Жанны Самари Ренуара познакомился с очаровательной, умной девушкой – Леной, коренной ленинградкой. Она охотно стала моим гидом. Лена водила меня по залам Эрмитажа, рассказывала о художниках, старалась войти во все тонкости их жизни. Вела себя Лена естественно и свободно, без всякого кокетства, никак не подчеркивала свою образованность. Но когда я задавал глупые вопросы, она смеялась и говорила: – Откуда ты взялся, такой дремучий, где ты жил до этого времени? Ты что, никогда не слышал и не читал о Моне, Писсарро. Дега, Коро, Сезанне или ты меня разыгрываешь? – Да что ты, Лена, – взмолился я, – вот ты называешь меня дремучим, а откуда мне быть просвещенным? У нас в Сибири, где я жил до училища, один книжный магазин на весь район, а после окончания семилетки я в 14 лет стал работать на комбайне. – Ты меня прости, Семен, – просто сказала Лена, – но все равно ты – дремучий. Из Эрмитажа мы вышли через три часа, а затем бродили по набережной Невы. Берега реки – из бетона и гранита, но есть просветы-ниши, в одну из которых мы вошли и спустились по ступенькам к воде. В тот день была чудесная погода, солнце еще стояло высоко. Изредка оно скрывалось за редкие клочковатые тучи, а когда выныривало – все сразу преображалось. Вода на Неве приобретала светло-зеленый оттенок, несильный ветер поднимал небольшие волны, которые искристо переливались блестками. Мы сидели на каменных ступеньках, смотрели на воду и молчали. Лена первой нарушила молчание и попросила меня рассказать что-нибудь о моих родителях. Что я мог рассказать об отце? Он погиб под Москвой в декабре 1941 года, ему шел 22 год. Понимаешь, Петр, – продолжил свой рассказ Семен Павлович, – когда я думаю об отце, то, наверное, его идеализирую и почему-то мне вспоминаются строчки Высоцкого:ЭКСТРЕМАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ
Виктор Васильевич Шершенев, профессор, еще не старый человек, стал иногда в своих лекциях по философии в университете иронизировать над современной молодежью. Нет, это было не морализаторство типа «вот в наше время». Нет, он не вставал в позу духовного отца-пастыря, не делал назиданий, не учил студентов, как надо жить. Профессор понимал, что каждое поколение переживает свои трудности, а людей, с возрастом идеализирующих свое время и не согласных с некоторыми нравами и отношениями у части молодежи, всегда было много. Достаточно вспомнить диалоги Платона, написанные еще до новой эры. В этих диалогах Платон в уста своего учителя Сократа вложил слова, которые мало чем отличаются от сегодняшних сетований на то, что молодежь стала хуже, чем в «наше время». Основных претензий к современной молодежи у профессора было две – ее пассивность и сытость. Испытание сытостью он считал не меньшим злом для молодежи, чем испытание голодом. Пассивность молодых людей, по мнению Виктора Васильевича, является производной от сытости. Профессор бичевал мещанство, цитировал по памяти М. Цветаеву, Вл. Солоухина, Ю. Кузнецова. Но иногда говорил, словно успокаивая себя, после очередного искреннего негодования против «вещизма»: «Вы же не виноваты в том, что стали потребителями, объективно не виноваты, мы, взрослые, сделали вас такими, не всех, конечно, но мы вам обеспечили комфортную жизнь, опекая и оберегая от всяких трудностей, которые с избытком сами испытали. А перестроечные годы сориентировали у вас дух предпринимательства и накопительства. И эта идеология властно вторгается во все сферы нашей жизни. И особенно этой идеологии более всего подвержена молодежь. Мещанин, хапуга, лентяй сами по себе не возникают, функция человека, – говорил профессор, – не приходит извне, она обусловлена, т. е. детерминирована теми отношениями, в которых оказывается человек. Вы помните известное суждение, никем не опровергнутое: «Обстоятельства в такой мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства». Мы должны изменить обстоятельства. Что я имею в виду? Против сытости, мещанства мы должны выработать иммунитет, и таким иммунитетом для нас должна быть духовность, нравственное самосовершенствование человека. Как природа является источником вдохновения для художников, поэтов, источником человечности, так труд, книга, постижение культурных ценностей являются духовной основой человека. Необходимо изменить систему ценностей, отдав предпочтение не потребительским, а духовным». Однажды во время лекции, когда Виктор Васильевич комментировал острую статью о «вещизме», опубликованную в «Литературной газете», кто-то из студентов, прервав профессора, сказал: «Виктор Васильевич, вот Вы катите бочку на молодых потребителей, а каково было Ваше поколение студентов? Расскажите нам, как Вы жили, чем жили, каковы были Ваши интересы». «Охотно это сделаю, – сказал Виктор Васильевич, – но только не на лекции, а на очередном вечере вопросов и ответов в общежитии, напомните мне об этом». Студенты напомнили. И в один из вечеров Виктор Васильевич предстал перед студентами в неофициальной обстановке. Собрались в красном уголке общежития, где на столе красовался самовар, а рядом – гора печенья и конфет. Это не был официальный вечер вопросов и ответов. Был задан один вопрос: чем и как жило студенчество университета 20 – 25 лет назад. Начал профессор с того, что поколение, к которому он принадлежал, пришло в университет в 70-е годы, многие из ребят отслужили в армии, поработали на производстве. Это студенты, родившиеся в годы войны, в «сороковые-роковые». «Нужно ли вам говорить о нашем голодном детстве. Большинство из нас не имели отцов – они погибли в Великую Отечественную. Мне тоже пришлось работать в деревне: был плотником, пас коров, работал слесарем в ремонтных мастерских. После окончания школы поступил в высшее летное училище, но не повезло: проучился больше года, когда училище попало под сокращение. Вы знаете, что было сокращение армии на 1,5 млн. человек в 60-е годы, и мне, как и многим ребятам, пришлось изменить своей мечте: я поступил в университет. Жили мы очень бедно – стипендия на первом курсе была 22 рубля, повышенная – 28 рублей. Жили коммуной. Что это такое? О, это особая форма организации студенчества, которая, наверное, войдет в историю. Мы, человек двадцать, объединялись, сдавали по 18 рублей какой-нибудь женщине-пенсионерке, которая на эти деньги покупала самые дешевые продукты и готовила нам еду три раза в день прямо в общежитии, на кухне какого-нибудь этажа. Иногда сами готовили по очереди, по графику. Сами понимаете, как мы питались. Оставалось 4 рубля, из которых часть шла на уплату за общежитие, комсомольские взносы, словом, денег не оставалось даже на билет в кино. Вы, вероятно, удивляетесь, почему нигде не подрабатывали. Во-первых, сил не хватало, во-вторых, может, для вас это будет неубедительно, но каждый свободный час старались провести за книгами в научной библиотеке. Были и голодные обмороки. Что касается одежды, никто особенно не обращал на нее внимания, для некоторых ребят единственным костюмом, на все случаи жизни – была солдатская роба. Все жили мыслью о том, что вот закончим университет, тогда и заживем, как нужно. Но жили весело. А какой мы пир закатывали, когда кому-нибудь присылали из деревни сало, – это был праздник на факультете. Иногда в таких стихийных празднествах принимали участие даже профессора, которые были частыми гостями нашего общежития. О многом бы можно рассказать, но мне из студенческой поры вспоминается один случай, который потряс меня до основания и заставил на себя посмотреть с иной стороны. До этого случая мне казалось, что я все могу, все давалось легко, думал, так пойдет и дальше! Речь о калыме. Во время летних каникул мы ездили в Казахстан со студенческим строительным отрядом. Бывало, правда, редко, что мы подрабатывали на разгрузке вагонов с углем, щебенкой, гравием. Но однажды выпал особый случай – заработать большие деньги. Как-то вечером в университетском общежитии появились вербовщики-калымщики из числа студентов политехнического института. Это были здоровые, просто могучие парни – мастера спорта по штанге и вольной борьбе. Они шли по коридорам общаги и громко зазывали собраться физически сильных парней на третьем этаже в красном уголке, где мы сейчас с вами беседуем. Через какие-нибудь полчаса красный уголок заполнился десятками парней, в нем, как говорят, яблоку негде было упасть. Многие, видимо, пришли из любопытства. Один из вербовщиков – широкоплечий парень могучего телосложения – сказал примерно следующее: «Парни, мы вас собрали для того, чтобы предложить работу, работу очень трудную, но высокооплачиваемую. Работать предстоит одни сутки с несколькими перерывами на обед. Надо вручную разгрузить две баржи с досками-сороковками. За сутки можно получить 150 рублей. Деньги получаем сразу после окончания работы». Парень объяснил, что тот, кто не выдержит до окончания работы, скажем несколько часов, не получает ничего. «Такой у нас закон, – продолжал он, – понимаю, что закон жесткий, но мы предупреждаем честно заранее, чтобы потом, как говорят, разговоров не было. Вот и кумекайте: идти или не идти, а если кто надумает, запишитесь у Влада, – и показал на товарища, сидевшего за столом с блокнотом наготове. – Сбор завтра на пристани в шесть часов утра». Конечно, 150 рублей за сутки для студента в 60-е годы – огромное богатство, на них можно было приобрести недорого костюм и пальто. Стоимость, то есть покупная способность тех денег была в 100 раз выше, чем сегодняшняя, их девальвация как– то со временем все более ощущалась. После такого предельно краткого выступления организатора калыма больше половины парней покинули красный уголок, а оставшиеся стали записываться у Влада. Во время записи некоторые вербовщики подходили к парням и пробовали мускулы рук, иногда небрежно роняли: «не выдержит», иногда: «норма, пойдет, хорош». Кто-то из записавшихся заметил: «Как на невольничьем рынке, зубы только еще не смотрите». На следующий день, ровно в шесть часов, мы были на пристани, там уже шла перекличка. Ребят из разных вузов города собралось много, и все крепкие, здоровые, сильные. Была середина мая, солнце уже давало о себе знать, днем ребятишки вовсю купались в реке. Организаторы разгрузки барж на берегу четко объяснили, куда носить доски, с кем быть в паре. Попросили раздеться до трусов (будет жарко), на ноги выдали видавшие виды кеды (их было великое множество), дали каждому наплечник, как солдату, и мешковину – для прикрытия шеи и спины. Работа была организована так: у штабелей в нескольких местах выбора досок стояло два добрых крепких молодца, которые брали по нескольку досок с двух концов (на каждого несущего приходилось более 100 килограммов) и обрушивали их на плечи впереди стоящих, а затем следующей пары и т. д.. От мест разгрузки до нового складирования досок было метров триста, нужно было пройти по мосткам с баржи на берег, а там самое трудное – в гору – до нового штабеля. Через три часа работы – перекур на пятнадцать минут, разрешалось искупаться, а через шесть часов можно было перекусить, на это отводилось полчаса. Фирма, т. е. организаторы, позаботилась о подкреплении грузчиков. Еда немудрящая, но сытная: мясо, яйца, огурцы, помидоры, хлеб с молоком. После купания в холодной воде мы некоторое время чувствовали себя бодро, а еда расслабляла. Некоторые из студентов после перерыва не могли подняться, им нужно было размять, помассировать ноги, чтобы вновь начать ходить. После каждого получасового перерыва, т. е. через шесть часов, грузчиков становилось все меньше и меньше. Шел, так сказать, естественный отбор, оставались самые выносливые, сильные физически и духом. У меня было четыре партнера. Особенно запомнился один из них, это был могучий, красивый атлет, штангист полутяжелого веса. Он не доработал до конца шесть часов, пот ручьем катился с него, он много пил воды. На барже стояло несколько бачков с водой, и мы, возвращаясь с берега, часто прикладывались, чтобы восполнить вышедшую с потом воду. А когда мой партнер из политехнического института после очередного перерыва, едва поднявшись, пошел с баржи, его никто не остановил, никто не окликнул. Я было попытался что-то сказать относительно того, что, мол, парню надо заплатить, но меня оборвали, посоветовав свои моральные сентенции оставить за пределами баржи. Здесь, дескать, свои законы. Последние часы работы были самыми трудными, просто ужасными. Ноги стали как на шарнирах, во время перерыва нельзя было опускаться на корточки – потом не поднимешься. Уже не хотелось ни пить, ни есть, появилась слабость. Была одна только мысль: как донести груз – доски – до места, сбросить их и отдышаться, двигаясь «порожняком». Мучила навязчивая строчка С. Щипачева «... Землю раем можно сделать, только руки приложить». А вообще-то в голове была такая пустота, словно и не было многих лет учебы. Не помню почти последних часов работы, был я уже не человеком, а роботом, автоматом, но сутки выдержал! За работу получил 220 рублей. Нас, доработавших до конца, развез по общежитиям автобус, нанятый для этого фирмой. Каждому дали по полной сумке продуктов, оставшихся от обеда. Кстати, выдержали в основном не спортсмены, а ребята, привыкшие к постоянному труду, в основном это были деревенские парни. В общежитии я появился рано утром. Меня едва узнали: небритого, постаревшего, с распухшей шеей и плечами. Девчата где– то раздобыли пинцет: вытащили занозы, обработали шею и плечи одеколоном, уложили в постель. Проспал я более суток, а когда проснулся, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, все тело ломало и горело. Встать без помощи товарищей не мог. Ребята меня носили умываться. И только на третий день сам стал подниматься, ходить на лекции и семинары... Сейчас, вспоминая эту работу, думаю, что в данный момент не смог бы выдержать этой двух-трехчасовой гонки – разорвалось бы сердце. Виктор Васильевич сделал паузу, давая понять, что рассказ окончен. А потом заметил, что при сытой жизни вряд ли нашлись бы охотники из числа студентов, чтобы так убиваться. «Не скажите, – послышался голос, – и сейчас 22000 рублей не валяются на дороге». Понимаете, мне этот случай дал возможность оценить сложность, многоликость, многообразность жизни, – закончил свой рассказ профессор. – Я понял, что нужно серьезно готовить себя к жизни. Потом было много всякого, но этот случай особенно памятен. Может быть, потому что он был по трудности первым.НЕЗАЩИЩЕННОСТЬ
Слегка накрапывал дождь, солнце скрылось, оставив на горизонте бледно-золотистую полосу; серо-свинцовые облака тесными, клубастыми массами обложили небо. Комбайны натужно, время от времени надсадно ревели, и нужно было иногда останавливать комбайн, чтобы очистить барабан от зеленой массы. Валки нескончаемой лентой лежали на огромном поле, и три комбайна с раннего утра без устали, редко останавливаясь, подбирали их. С разных концов поля строгими рядами выстраивались копны соломы, и вокруг них уже вились галки, вороны и сороки, лакомясь оставшимися в копнах пшеницы зернами. Грузовые машины, сновавшие по полю, не успевали отвозить зерно, и комбайнерам приходилось останавливаться, когда бункер до краев заполнялся. Во время таких пауз комбайнер вылезал из кабины, разминал ноги, очищал барабан, если тот забился, от соломы, шприцевал подшипники, подтягивал гайки, словом, пи ходил для себя работу. Все было как всегда во время уборки, и даже то, что небо заволокло тучами и собирался пойти дождь, не вызывало у комбайнеров досады, так как поработали сегодня на славу. Начался ветер. Он то стихал, то снова усиливался, поднимая валки пшеницы. Три-четыре вороны кружились в высоте: они то быстро спускались на колею, оглашая поле своим нестройным карканьем, словно предвещая беду, то снова поднимались мгновенно исчезая из поля зрения. Один из комбайнеров Миша Рассказов обрадовался такой смене погоды. Вчера вечером он договорился со своей подружкой Надей, что если испортится погода, они встретятся в клубе, где вечером должна состояться лекция о международном положении. Об этой лекции жители деревни знали неделю назад, несколько раз объявляли по местному радио. Лектор должен был приехать из областного центра. Миша любил слушать лекции о международном положении. Когда он служил десантников в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане, он их слушал каждую неделю. К ним приходил в роту замполит полка и спрашивал: «Как жизнь, сибиряки, какие будут вопросы?» В роте все ребята были из Сибири, пополнение ее вместо отслуживших, раненых и убитых шло из числа сибиряков. Дождь усиливался. Михаил задернул брезентом бункер, который уже наполнился, и стал ждать машину. Когда она подошла, Миша, выгрузив из бункера зерно, вместе с шофером покатил и деревню. Он был весел, и под робкие пока раскаты грома пел песню Вл. Высоцкого: «Мы вращаем Землю» и торопил, торопил шофера ехать быстрее, так как до лекции надо было заскочить домой поесть и переодеться. Миша пришел в сельский клуб, когда лектор уже выступал. Он протиснулся между рядов и сел на свободное место. Прежде, чем вникнуть в смысл читаемой лекции, Миша огляделся. Надьки не было, и он попытался сосредоточиться. Лектор, высокий и полный, не старый, с приятным голосом, стоял за трибуной, говорил без бумаги: видно было, что свой предмет лектор знает. Но Миша для себя отметил, что лекция накатана и, похоже, произносилась бессчетное число раз. Лектор сыпал цифрами, сопоставлял данные, но они не волновали слушателей, и люди стали отвлекаться, тихонько переговариваться. Председатель профкома колхоза, сидевший одиноко на сцене за столом, застеленным красной скатертью, был вынужден стучать стаканом о графин с водой, призывая тружеников полей и ферм к порядку. Миша вслушивался в хорошо поставленный голос лектора, но ухватить его мысли не мог, ему что-то мешало, и он понял – все дело в Надьке. Где же она может быть сейчас? Что могло случиться? Эта мысль полностью завладела Михаилом Акимовичем – так уважительно называли его односельчане за скромность и трудолюбие. Он уже никак не воспринимал лекцию, все его мысли были о Наде. Миша стал подумывать о том, чтобы выбраться из кинозала, но его внимание привлек шум за спиной. Это вошли новые слушатели, и на них шикали за опоздание те, кто собирался дослушать лекцию до конца. То, что Михаил увидел, потрясло его. Надька шла по проходу под ручку с лейтенантом-моряком Валькой Захаровым, с которым он учился в одном классе средней школы. Валентин и Надька прошли мимо, не заметив Михаила, и сели на первый ряд. Миша видел их спины и прижавшуюся к Валентину Надьку. Он не знал, что и подумать, его терзала мысль: неужели Надька изменила ему, неужели польстилась погонами, морской формой Вальки. «Как же так, – терзался Михаил, – мы уже обговорили время свадьбы – сразу же после уборочной». Ревность, чувство обиды на то, что Надька при всем честном народе под ручку пришла в клуб с Валькой, мучили Михаила. К этому примешивалась неуверенная надежда: вдруг это розыгрыш? Разве можно вот так, без объяснений, с ним поступить? Миша сидел и страдал, а его Надька тихо переговаривалась с его теперь уже бывшим другом, хихикала, реагируя на слова лейтенанта, что не только раздражало, но и вызывало чувство неприязни к ним обоим. Он ждал конца лекции, ждал встречи с Надькой и думал, как она поведет себя при встрече, ждал и реакции односельчан, так как все знали, что Михаил – жених Надьки. Наконец, лекция закончилась, слушатели, из приличия к областному лектору, похлопали. Председатель профкома спросил, есть ли к лектору вопросы? Вопросы были, и лектор на них отвечал. Но вот, словно стремясь покрасоваться перед слушателями и Надькой, поднялся лейтенант Валька. Он спросил: «Вот Вы говорили о том, что в ФРГ в последнее время возникли две партии, не могли бы Вы сказать, какова политическая платформа и программа этих партий?». Лектор и на этот вопрос ответил, слушатели еще раз ему поаплодировали. На этом лекция закончилась. Когда публика зашевелилась, застучали откидные сиденья и все повалили к выходу, Миша замешкался, чтобы встретиться глазами с Надькой. Это ему удалось. Они встретились глазами, и Надькино лицо на какие-то доли секунды вспыхнуло радостью и покраснело, она виновато улыбнулась, но затем лицо ее потускнело, будто налетело облачко. Ее спутник придерживал Надьку за локоть, давая понять, что он – с ней, и пусть все это видят, их не волнует людская молва, взгляды, пересуды людей. Миша подавил в себе желание подойти к ним, издали, как ни в чем не бывало, поприветствовал, помахав им рукой. Они ответили ему тем же и, смешавшись с толпой, вышли из клуба. Вечером того же дня Миша выехал на велосипеде в поле к своему комбайну. Утром его нашли. Он висел на веревке на крепком суку березы, рядом валялся на траве велосипед. Видимо, он встал на велосипед, а затем оттолкнул его ногами. Ночью шел дождь, белая шелковая рубашка промокла и прилипла к Мишкиному телу. На левой стороне груди, где расположен кармашек четко просматривались сквозь материю два ордена Красной Звезды. Об этих наградах жители деревни не знали. Отец, вынувший сына из петли, торопился, он нес Михаила к машине, словно надеялся, что стоит его довести до больницы и беда отступит. Он бережно его нес, как живого, и сквозь слезы говорил: «Что же ты, сын, наделал? Неужели свет клином сошелся на Надьке? Как же мы будем без тебя с матерью? Ты у нас ведь единственный, кровинушка ты наша. За что же нам горе такое? Неужели Бог любит тех, кого наказывает. Как же так, сынок, ты столько вынес невзгод на афганской войне, так храбро сражался, а в мирной жизни не выдержал – сломался», – бормотал и уже причитал от горя отец. Через три дня Михаила Акимовича Рассказова похоронили. Хоронили всем колхозом, а еще через три дня Надька с морским лейтенантом Валькой уехала в Севастополь к месту его службы.РОМКА
Собака была ничья. Никто не помнит, как она появилась во дворе, кто ее хозяин, но все знали, что ее зовут Ромка. С утра до вечера она носилась по двору с ребятишками. Двор был похож на квадрат, зажатый с четырех сторон пятиэтажными домами, большую часть двора занимал детский сад. Он был обнесен железной сеткой, однако ребятишки, несмотря на строгости сторожа, проникали на его территорию. Там шумели подрезанные разросшиеся, раскидистые тополя и стояли миниатюрные игрушечные домики, в которых можно было спрятаться, играя в войну. Непременным участником всех игр была Ромка. Она сновала между враждующими группировками и часто являлась невольным виновником раскрытия детских тайн. Дети очень любили Ромку, она резко контрастировала с теми квартирными маленькими собачками, которых выводили на поводке выгуливать. Эта была красивая, стройная сибирская лайка, высокого роста, белая как снег, пушистая, но не лохматая, без очесов на ногах. Вокруг Ромки всегда крутилась ребятня, ее гладили, ласкали, старались чем-нибудь угостить. Безоблачная жизнь Ромки продолжалась несколько лет. Летом она днем и ночью находилась во дворе, зимой тоже, но в лютые морозы ютилась в подъездах одного дома. Этот дом был похож на все другие дома, но Ромка выбрала его, и ребятишки гордились тем, что она, как они говорили, «ихняя». Определились и симпатии Ромки – Родионовы. В этой семье росли два мальчика, которые учились в младших классах. Игорь и Сергей тоже привязались к Ромке, но все уговоры сделать Ромку членом семьи не действовали на маму Людмилу Федоровну – детского врача. Старший Родионов был согласен, но его мнение не было главным. Все прочитанные рассказы о доблестях наших «братьев меньших» не проняли Людмилу Федоровну, она была неумолима. Конечно, привести сибирскую лайку в квартиру на пятый этаж – не только хлопотно, но и оскорбительно для таежной собаки. Ни одну другую собаку сидение взаперти или на привязи не портит так, как сибирскую лайку. В отсутствие матери Игорь и Сергей приглашали Ромку в гости. Они кормили ее, сажали на диван, заставляли служить за лакомства. Затем начинались игры, мальчики прятались, а Ромка искала их, иногда в эти игры встревал старший Родионов, Степан Васильевич. Он надевал полушубок, вывернутый овчиной наружу, вымазывал себе лицо краской или надевал маску медведя. Надо было видеть глазенки детей, их нетерпение и ожидание какого-то чуда, когда отец готовился напугать Ромку. И вот такой момент наступал. Из другой комнаты выкатывался клубок из шерсти, он рычал, прыгал, мяукал... Что тут начиналось: крик визг, лай, и, похоже, Ромка принимала правила игры и даже провоцировала на ее продолжение. Ее лай проникал через двери, резонируя на весь подъезд, и вскоре соседи начинали стучать по батарее и в дверь. Так заканчивался прием гостьи. Ромку выпроваживали, сопровождая до двери. Начиналась уборка квартиры. Вечером ждали Людмилу Федоровну, ждали нагоняя, так как Ромка имела обыкновение оставлять царапины, целые полосы от своих когтей на крашеном полу, которые, кстати сказать, не удавалось скрыть. Они не замывались, не замазывались и являли собой следы очередного посещения Ромки. Ромка же не испытывала никаких угрызений совести, как всегда провожала на работу в институт Степана Васильевича и поджидала ребят из школы. Дождавшись, когда Игорь и Сергей выйдут из школы, Ромка сломя голову неслась к ним, подпрыгивала, норовя лизнуть их в лицо, и, подметая землю хвостом, «бодая» их, терлась об ноги. Словом, встречала своих, исполняла свой собачий долг. И так каждый день. Но скоро для Ромки наступили черные дни. Все началось с того, что она загуляла. Во дворе появились женихи. Отношение к Ромке со стороны людей резко изменились. От нее шарахались в сторону, как только она старалась приблизиться, и понятно почему, ибо стоило Ромке остановиться, среди соперников возникали ожесточенные драки. Ее старались прогнать от себя, и тогда вся свадьба откатывала, а в след Ромке неслись неласковые слова, и чаще всего женщины называли ее бесстыжей тварью. Но как часто бывает в жизни, невнимание одних компенсируется усиленным вниманием других. Больше всего негодовала одна женщина из третьего подъезда, которую напугали женихи Ромки, устроив драку в ее присутствии. Ей удалось заманить собаку в подъезд и дать собаке отраву. Несколько дней Ромку никто не видел, возможно, она убежала в лес лечиться, жевать траву, которую инстинктивно находят собаки в пограничной для себя ситуации. Через четыре дня она вновь появилась. На нее было страшно смотреть: шерсть клочьями свисала с боков, ребра четко обозначились, ее худоба свидетельствовала о перенесенной болезни. Ребятишки начали ее откармливать, и, когда, казалось, дело пошло на поправку, Ромку постигло новое несчастье: эта же женщина, из третьего подъезда, обварила ее кипятком. Игорь с Сергеем перенесли Ромку на пятый этаж, вынесли ей старую фуфайку, а сами побежали за матерью-врачом, которая сделала все необходимое. Обработала рану, засыпала ее стрептоцидом, отпаивала жидкостью. В судьбе Ромки принял участие весь первый подъезд. Вновь миновал кризис, и Ромку, как и прежде, можно было увидеть во дворе среди ребятишек. Она стала тяжелеть, и вскоре появились все в том же первом подъезде шесть щенков. Трогательно было смотреть, как заботливая мать кормит своих малышей, как она их прихорашивает языком. Историю Ромки знали многие, попроведывать ее приходили не только дети, но и взрослые, и каждый старался принести что-нибудь вкусное. Сначала Ромка рычала при виде посетителей, затем обвыклась и разрешила трогать бело-черных щенят. Они становились все более забавными, привыкали к рукам людей. Игры малышей забавляли ребятишек, щенята ссорились, нападали двое на одного, кусались, а если малыши чересчур увлекались и начинали кусаться больно, Ромка призывала их к порядку. Щенята вскоре разошлись по квартирам, и Ромка вновь стала проводить целые дни во дворе. К ней вернулось хорошее настроение, теперь ее жизни никто не угрожал: женщина из третьего подъезда переехала в другой, район. И вдруг снова беда. Однажды вечером, когда Игорь возвращался из школы, он обнаружил Ромку под лестничной площадкой всю в крови. Волоча задние ноги, она с трудом подползла к мальчику и лизнула руку, затем легла на бок. Живот ее был разорван выстрелом из ружья. Игорь видел как дрожит ее черное легкое. По его телу пробежала горячая волна жалости, он заплакал навзрыд. Так и нашел их вместе Степан Васильевич и сразу вызвал врача. Ромке была сделана операция. Раны зашили, и вот уже в который раз собака поднялась... После работы Степан Васильевич с Ромкой отправлялись в лес. Они выезжали автобусом, затем шли пешком, наслаждаясь тишиной уходящего дня, солнцем, лучи которого лениво скользили по макушкам деревьев. Степан Васильевич мог часами смотреть на дивную синеву неба между верхушками деревьев, как бы купающихся в этой синеве. Воздух был наполнен запахами разнотравья. Ромка носилась среди кустов, отыскивая мышиные норы. Стрекот кузнечиков, пение птиц, жужжание пчел настраивали на размышления о сущности жизни, о гармонии и вечности природы. У Степана Васильевича было любимое место у озера, куда он часто выезжал, чтобы подумать вдали от суетной жизни города. Ему нравилось подходить к озеру со стороны, где, беспомощно склонив кривой ствол, стояла одинокая березка и седыми бородами цеплялись за полуобнаженные ветви серые длинные мхи. Ветер раскачивал березу, и казалось, что она, подобно бессильному старцу, не может расправить свои члены. После каждого сильного порыва ветра она будто еще более сгибалась, беспомощней опускались ее ветви. Степан Васильевич по привычке садился на искривленную часть дерева. Думал. Иногда с юмором мысленно сравнивал себя с этой березой, которая оказалась одна-одинешенька среди хвойных деревьев. Чаще всего мечтал о том, как вернется в деревню. Он прожил хотя и недолгую еще, но трудную, как ему казалось, незадавшуюся жизнь. Очень любил деревню, но судьбе было угодно, чтобы он жил в городе. Окончил университет, был директором сельской средней школы, потом вновь вернулся в город, чтобы осесть надолго. И теперь, работая в высшей школе, все чаще подумывал о деревне, о том, что люди порой приносят большие жертвы, чтобы жить в соответствии с обязанностями, вытекающими из их положения, о том, что нужно все-таки подаваться на малую родину, где он обретет душевное спокойствие и реализует себя как личность. Так размышлял Степан Васильевич, иногда он подзывал к себе Ромку и, обняв ее за шею, долго сидел молча, смотрел на противоположный берег озера. Однажды он смотрел до тех пор, пока не заслезились глаза. Слезы медленно скатывались по лицу. Ромка вдруг резко вскинулась и давай покрывать своим шершавым языком лицо Степана Васильевича. Он же, отбиваясь от Ромки, говорил: «Да не плачу, не плачу я, Ромка, отстань, успокойся. – А потом сказал, – Ничего, ничего, Ромка, не держи зла на людей. Люди, Ромка, разные – хороших больше. Подождинемного милая, вот подрастут мои сыновья и уедем мы все в деревню. Мы с тобой, Ромка, деревенские и, наверное, не стоило нам испытывать судьбу в городе. Купим в деревне дом, сделаю тебе будку, не волнуйся, я понимаю, что ты вольный казак и не сможешь сидеть па цепи. Работать я буду пчеловодом на пасеке, и мне без тебя, Ромка, не обойтись. Ты поняла, Ромка?». Начинало темнеть, ветви и листва деревьев теряли четкие очертания. Последние лучи уходящего солнца скрывались за деревьями. Степан Васильевич медленно поднимался с дерева, говорил: «Пойдем, Ромка, домой», – его голос странно раздваивался среди глубокой тишины, и, казалось, еще некоторое время голос летел вдоль озера. Они брели в сторону трассы, чтобы на попутке доехать до города. Осуществить свою мечту Степан Васильевич не смог. Исчезла Ромка. Ее не было день, два, десять... Соседи говорили разное. Одни утверждали, что Ромку увезли собачники, другие – что ее застрелили на шапку, третьи... Словом, нет ее, а жизнь идет своим чередом, ребятишки подросли, учатся уже в старших классах, но до сих пор помнят Ромку.ПУЩЕ ОХОТЫ
В двух больших комнатах жилого дома находились почти все рабочие. Во двор выходить никому не хотелось – погода портилась. И бригадир Володя Новиков, то и дело поглядывавший на часы, окончательно решил, ввиду непогоды дать отбой второй смене: затруднительно было бы пустить машины для переработки сена на муку. Подождав еще несколько минут, он с задумчивым видом толкнул дверь и вышел во двор. Во дворе творилось светопреставление. Сильный ветер, словно в насмешку над старой, полуразвалившейся крышей, от карниза которой свисали куски заржавленной жести, неистово обрушивался на нее, заставляя греметь. Казалось, громыхало все вокруг. Можно было предположить, что эта бедная «хламида» сорвется с дома и улетит далеко-далеко, как ковер-самолет. Володя подошел к самому обрыву реки. «Однако, – мысленно отметил он, – Обь ведет себя пока относительно спокойно». Видимо, ветер еще не набрал той силы, которая поднимала огромные толщи воды две недели назад, когда пронесся настоящий ураган. Он долго смотрел вдаль, стараясь различить хоть какую-нибудь точку на воде, похожую на полуглиссер или катер. Вот уже около двух недель у них никто не появлялся, не было почты, продуктов, кончались папиросы. Да вот еще теперь погода. Хотя бы рацию привезли, чтобы можно было сноситься с начальством. Бригадир высматривал катер до тех пор, пока глаза не начали слезиться, как вдруг, словно что-то надумав, он резко повернулся и зашагал к дому. Пройдя в передний угол, он оказался рядом с учителем, оттесненным молодыми парнями, наблюдавшими за шахматной игрой. – Послушайте, Степан Семенович, можно вас на минутку? – Он отвел его к железной печке, стоявшей у двери. – Не прогуляться ли нам? Тут недалеко, не более трех часов затратим. Учитель, пристально посмотрев на него и поразмыслив, произнес: – А что если в наше отсутствие появится и уйдет катер, и я опять вынужден буду жить на ваших харчах? Ведь мне еще нужно выступить с лекциями в двух бригадах. – Ничего, если даже и придёт, то сегодня они, при такой погоде, не решатся вернуться обратно, – быстро говорил Володя. – Пойдемте, Семеныч, вы не пожалеете. Надевая патронташ и пересиливая шум, бригадир сказал: – Вторая смена может не выходить на работу! – Чем нам заниматься? – произнес старый рабочий, дядя Вася. – На охоту что ли податься с тобой? – Пойдем, – ответствовал бригадир. – Ладно уж, иди, иди – в такую погоду сам черт не покажется, – махнул рукой дядя Вася. Володя с учителем вышли из теплого жилья, и их сразу же объял колючий, пронизывающий все тело ветер. – Ничего, привыкайте, интеллигенция, – насмешливо произнес Володя. Дорогой он рассказывал, что в том году брал лицензию на отстрел двух лосей, а в этом еще не продлил: все как-то не было времени. – А лоси здесь есть, – заключил Володя. – Здешний лесник рассказывал, что в этих местах видел целый табун. Да и трактористы, косившие вон около той гривы, что подходит к озеру, – показал рукой Володя, – видели двух лосей. Выйдя на чистое место, они направились вдоль дороги, проложенной гусеничными тракторами. Порывистый ветер ударял им в спины. Они прошли километра три-четыре по дороге, затем свернули в сторону, ветер теперь дул слева, трава цеплялась за болотные сапоги. На пути они встретили два редких колка и вышли к речке. Перед ними, по берегу речушки, раскинулась большая равнинная местность, покрытая высокой травой. – Как будто здесь в свое время было болото, – сказал учитель, – до сего времени молчавший. – Да, пожалуй, – вторил ему бригадир. Идти становилось все труднее, осока доходила до пояса, изредка стали попадаться кочки. А ветер, словно найдя простор, разгуливал по всей равнине, превращая ее в живое, волнующееся море. Впереди показались низкие искривленные деревца, а еще дальше начинался сплошной кустарник. Вдруг Володя быстро присел, дернув учителя за рукав фуфайки. Неподалеку, не видя и еще не чуя опасности, ибо ветер дул в противоположную сторону, спокойно и величаво двигались два огромных лося. Трава скрывала охотников. Они стали делать небольшие перебежки. Но когда до лосей осталось не более шестидесяти метров, самец, идущий впереди, неожиданно резко повернул голову и бросился к кустарнику, увлекая за собой самку. Раздосадованные охотники кинулись следом. Не добежав до кустарника, они снова осторожными, неслышными шагами направились в ту сторону, куда, по их мнению, скрылись лоси. Что и говорить, утомительно было красться, приседать, стараясь слиться со стволами деревьев, пока они вновь, часа через полтора, не увидели двух спокойно идущих на них лосей. От неожиданности – растерялись. Хорошо, частый кустарник скрывал их. Володя, уже оправившись от волнения, глазами указал Степану Семеновичу, что стрелять он будет в самца и что учителю надлежит убить самку. Затаив дыхание и установив двустволки между сучьями, как в рогатины, они, стоя на коленях, целились в дивных животных. Допустив их на ружейный выстрел, они одновременно, словно договорившись, обменялись взглядами, и через несколько секунд раздался сначала один, а затем, дополняя и догоняя первый, другой выстрел. Лось-самец упал на колени, однако пытался еще встать, но второй выстрел бригадира оборвал эту попытку. Выстрел Степана Семеновича был более удачным: самка сразу упала на правый бок и билась в смертельной агонии. Когда он подошел к жертве, она, как ему показалось, была мертва, и только влажные, испуганные глаза ее выражали что-то человеческое. ... На стан возвращались молча. Володя, правда, пытался что-то говорить: мол, лицензию дадут и сейчас, как для отдаленной экспедиции... Но посмотрел на потемневшее лицо учителя и осекся. Степан Семенович шагал, ничего не замечая вокруг, часто спотыкался. Ему все виделись молящие о пощаде глаза лосихи, подернутые слезой. Комок подкатывался к горлу. Хотелось размахнуться и зашвырнуть ружье в кусты, чтобы никогда не найти, никогда больше не брать его в руки... Чтобы не совершать... убийство. ... И вернувшись на стан, учитель думал о том же. И ночью он судил себя, зная, что суд этот будет продолжаться до тех пор, пока он не откроется в своем преступлении людям.ПЕСНИ НАШЕЙ ЮНОСТИ
Спокойно, без сутолоки взяли с другом билет на рейсовый автобус по маршруту Тюмень – Решетниково с небольшим запасом времени и отправились к своей посадочной площадке. Автовокзал жил обычной беспокойной жизнью. Время от времени диктор уведомлял пассажиров об отправлении рейсовых автобусов, в основном дачных маршрутов. И люди, привыкшие к давно сложившимся порядкам, неспешно выстраивались в очередь, ожидая свой автобус. Еще не дойдя до своей площадки, мы услышали поющий приятный, слегка надтреснутый голос и сразу узнали песню «Каникулы любви»:КРАТКОВРЕМЕННОЕ ПРЕБЫВАНИЕ В САНАТОРИИ
Известный русский художник-пейзажист Дмитрий Васильевич Томилин с двумя сумками и мольбертом спешил к подъезду санатория «Сатурн». Сильные порывы ветра и черные низкие взлохмаченные тучи, предвестники дождя и града, заставляли его торопиться. Он успел вбежать по ступенькам крыльца под козырек крыши главного корпуса, как грянуло небесное представление. С неба сыпал град, он сплошной стеной обрушивался на землю. Дмитрий Васильевич с изумлением стал наблюдать за разбушевавшейся стихией. Некоторые градины, величиной с крупную горошину, отскакивали от земли, ступенек крыльца и достигали его ног. Художник обратил внимание на стоящую рядом с подъездом лавочку, на которой стоял большой оркестровый барабан. Видимо, артисты, прибывшие с концертом, не успели занести музыкальный инструмент в здание. Падение градин на барабан сопровождалось дробным, хаотичным звуком, похожим на ослабевший гром, и сливалось с настоящими громовыми раскатами. Дмитрий Васильевич, наблюдая за природной стихией, уже мысленно делал наброски своей будущей картины. Какая же неукротимая сила заключена в природной данности, образующая бешеные, разрушительные ритмы и созидающая мотивы жизни. Художник на минуту закрыл глаза, представив на мольберте четкие линии контура картины, но резкий удар грома вернул его к реальности; яркие краски рассыпались, и видение исчезло. Ливень не проходил. Падающие капли подпрыгивали и пузырились. Редкие градины, достигнув воды, распадались. «Можно, сколько угодно душе, любоваться бесконечно длинной, сверкающей, гремящей и таинственной грозой, но надо получить ключ от номера и начать новую жизнь» – подумал художник и направился в комнату с названием «регистратура». Ему вручили ключ от одноместного номера, и первое, что он увидел, открыв дверь, был паук, спускавшийся с потолка на прозрачной тонкой нити прямо к дверному проему. Неплохой знак – решил вошедший. Паук, словно подслушав мысли художника, стал подниматься вверх, меняя ориентиры движения. Когда-то давно Дмитрий Васильевич читал, что пауки, крепко зацепившись ногами, приподнимают заднюю часть брюшка и через особые трубочки выделяют вещество, густеющее на воздухе и превращающееся в прозрачную нить. Когда затвердевшая нить достигает определенной длины и вытягивается по движению воздуха, паук подбирает ножки и повисает в пространстве. Существует поверье, что встречи с пауком – это приятные встречи и получение хороших вестей, писем, телеграмм, телефонных звонков. Дмитрий Васильевич стал вытаскивать из сумок и раскладывать на столе книги и краски, готовясь с завтрашнего дня начать писать пейзажи, а также закончить статью о влиянии православия на творчество русских художников. Раскладывая книги, он не упускал из вида продвижение паука, думая о том, что получит письмо или его ждет приятная встреча. И неожиданно для себя произнес: Мы с тобой подружимся. Ты, наверное, голоден? Сейчас я открою форточку, появятся мухи и заживем на славу все двадцать четыре дня, которые мне надлежит провести в санатории. Через несколько минут появились в комнате мухи, к ним присоединились комары, но они, посчитал художник, для меня нежелательны: persona non grata и закрыл форточку. Неожиданно в дверь постучали: вошла молодая, красивая женщина (немного за тридцать), она назвала себя Надеждой Федоровной, сообщила, что является соседкой и приглашает присоединиться к компании для игры в карты дурака, т. к. не хватает партнера. Дмитрий Васильевич играть в карты отказался, заявив: дурак по-турецки «остановка» и он не умеет играть в карты, да к тому же только заехал 10 минут назад. Надежда Федоровна не уходила, её взгляд обшарил каждый уголок комнаты и остановился на книгах. – Да, Вы никак художник, – и, вдруг ойкнув, ударила ладошкой по лбу, как это делают люди, в основном мужчины. – Вспомнила, Ваша фамилия Томилин. Три года назад я была на Вашей выставке в доме искусств. Читала о вашем московском и петербургском триумфе, где работы были высоко оценены искусствоведами и зрителями. Надо же, какой знаменитый сосед у меня появился! – заключила свой монолог Надежда Федоровна. Слух о том, что среди отдыхающих находится известный художник, распространился мгновенно. Нашлись люди, которые разбирались в живописи и задавали художнику десятки вопросов. Дмитрий Васильевич, входя в столовую, ловил на себе взгляды многих людей, но особенно женщин. Несмотря на то, что ему было уже 52 года, выглядел он молодо и женщины разных возрастов от 20 и старше не оставляли его в покое, где бы он не находился. Он был среднего роста, подтянутый, худощавый, широкоплечий, с правильными, красивыми чертами лица. Его темные глаза под седыми, как снег, зачесанными назад волосами становились задумчивыми, когда разговор заходил о живописи, литературе, музыке. Его мелодичный, приятный магический голос проникал в сознание людей и властно будил в душе ответные чувства. Когда он спорил с коллегами, участвуя в круглых столах, ни мысль, ни намерения, ни фантазия, ни ожесточение оппонентов не могли его остановить, он дерзко покорял встревоженную аудиторию своей эрудицией и логикой. Но выходы в свет, как говорил художник, с годами становились всё реже и реже, к этому его обязывало творчество, оно заставляет уединиться и не терпит суеты. Его любимым местом была деревня Вараксино, расположенная вдоль чистой речки, число жителей в ней было не более 15 человек. Живописная природа настраивала художника на размышления о вечных проблемах. Несколько лет он слышал голос кукушки, который ждал, и этот голос, прилетевший издалека, наполнял его горячей кровью и соединял его узами, которые он не мог объяснить. Во время её кукования он с радостью обновлял воспоминания, но стоило голосу задержаться ненадолго, его снова охватывало чувство тревоги и тоски. Находиться в санатории Дмитрию Васильевичу становилось всё труднее, его останавливали отдыхающие, старались познакомиться, задавали вопросы, один подвыпивший мужчина предложил художнику большую сумму денег, чтобы он нарисовал его портрет. И это было последней каплей; терпение в многолюдном санатории переросло в нетерпение. Он решил поскорее исчезнуть с глаз отдыхающих. Через неделю Дмитрий Васильевич покинул санаторий «Сатурн» и вернулся в милую его сердцу деревню Вараксино.ЮБИЛЕЙ
Актовый зал университета неспешно заполнялся приглашенной публикой: коллеги, преподаватели, студенты, друзья пришли поздравить известного учёного-философа, общественного деятеля Грабова Юрия Константиновича с 70-летием. Руководители области и города с огромными букетами цветов, тоже почтили своим присутствием юбилей профессора, некоторые из них были когда-то его студентами и аспирантами. Постоянно ведущий на подобных мероприятиях коллега и друг профессор М. Вокшенин открыл заседание ученого Совета, посвященное чествованию Ю. Грабова. Он кратко, не без юмора, охарактеризовал деятельность учёного, предупредив всех желающих поздравить Юрия Константиновича, чтобы они были предельно краткими в своих выступлениях. Подарки, грамоты, цветы, дифирамбы юбиляру слились в общий нескончаемый поток. Многие из присутствующих ждали, когда же ведущий предоставит слово постоянному оппоненту юбиляра, на всех научных конференциях, круглых столах, дискуссиях, выдумщику, острослову и эрудиту Сергею Константинову. Наконец, и до него дошла очередь. Он взял микрофон и начал говорить: от меня ждут чего-то необычного сказать в адрес моего коллеге, но это не тот случай, когда нужно словесно пикироваться. Масштаб личности зависит не только от социального, общественного статуса, но, прежде всего, от человеческих качеств, о которых здесь уже сказано предостаточно и само присутствие многочисленных гостей лишь подтверждает масштаб Юрия Грабова. Давным-давно мне попалось немудрящее геронтологическое исследование канадских учёных, основанное на нумерологии. В монографии речь шла о трёх сакральных цифрах 7, 14, 21, являющимися священными для многих этносов. Там сказано: человек, достигающий семидесятилетнего рубежа, как наш уважаемый философ, обязательно, неизбежно проживёт ещё 7 лет. В совокупности должна появиться цифра 14. 7 + 7. Но, если он преодолевает и этот рубеж, то можно не сомневаться, что он проживёт ещё 9 лет, т. е. 86. Снова высвечивается 14. 8 + 6. А дальше ещё легче, почти все люди, достигшие 86 лет, доживают до 95 лет (включаются оставшиеся резервы). Опять цифра 14. 9 + 5. Правда, помнится, что исследователи обратили внимание на три фактора: 1) Не стоит в 95 лет заниматься ежедневно умственным трудом. Сказано же в Библии: увеличение знаний увеличивают скорби человека. Творческий акт делится на две противоположные по значению фазы: процесс продуцирования идей и процесс их критического осмысления. В этом возрасте и то, и другое контрпродуктивно. 2) В этом возрасте истончается Тимус. Тимус – это вилочковая железа, когда рождается ребёнок, она с детский кулачек, но по мере взросления, и особенно старения, она деформируется и к концу жизни превращается в точку, как шагреневая кожа у Бальзака. Тимус служит своего рода биологическими часами, программирующими оптимальную продолжительность жизни человека. 3) В это время происходят необратимые половозрастные, соматические, психофизические процессы, изменяется гормональный фон, когда мужчина феминизирует. Так что, дорогой господин Грабов, Вы имеете возможность выбирать: либо 95, 77 или 86. На мой дилетантский, непрофессиональный взгляд Вам, профессор Грабов подойдёт цифра 86, тем более что в этом возрасте не наблюдается тех кардинальных изменений, которые наличествуют у мужчин 95-летних. Более того, мужчины, приближающиеся к 86-летнему возрасту переживают третью молодость (акме), они поднимаются на трансцедентный уровень, т. е. выходящий за пределы личностного Я и обнаруживают около, себя Alter ego (второе Я). В этот период, как показывают исследования геронтологов, заметно активизируется эрективная функция, омолаживающая весь организм. Все понимают, не проточная вода портится, а стоячая. В зале уже слышится смех. Выступающий перевёл дух, сделал паузу и заявил: то, что вам здесь поведал дорогой Юрий Константинович и присутствующие, я придумал сегодня, когда ехал сюда на автобусе № 14, чтобы добраться до Университета с 6 микрорайона, требуется около 1,5 часов (сплошные пробки) и за это время чего только не нафантазируешь. Простите меня великодушно. Каюсь. Ещё обвинят меня те, кто переживёт эти цифры или, не дай Бог, не доживёт до них. В зале общий смех. А закончить своё выступление хочу строчками великого русского писателя и мыслителя Владимира Алексеевича Солоухина: это обращение писателя, прежде всего к юбиляру и тем людям, которые приближаются к этому возрасту:ВЗГЛЯД ИЗ ОКНА
Смотрю из окна квартиры на проезжую часть дороги. Кто-то из жильцов многоэтажного дома выбросил чёрствый хлеб. Проезжающие машины раздавили его на крошево, тут же появились воробьи и два голубя. Они мирно склёвывают мелкие остатки раскрошившегося хлеба, но покидают хлебное место при появлении ворон, кратковременное единение голубей и воробьев рассыпается. Вороны не ведут себя агрессивно, но при подлёте своего собрата отскакивают в сторону, уступая место сильному. Одна ворона схватила в клюв чёрствый небольшой кусок и полетела. Наблюдаю за её полётом, она подлетела к лужице, положила кусочек в воду и клювом стала его переворачивать, чтобы он размок. Какие умные вороны! Воробьи начинают вести себя нервозно и агрессивно, когда недостаточно корма, они устраивают потасовки между собой. Одного сородича завалили втроём в небольшую впадинку на земле и так его долбили, что я не выдержал и вынужден был вмешаться – ударить по раме окна кулаком. Из птиц, наверное, только синицы ведут себя по отношению друг к другу толерантно. Для всех остальных птиц, зверей природа распорядилась так, что питать иллюзии относительно того, что они будут руководствоваться жалостью, значит обрекать себя на погибель, т. к. инстинкт не соотносится с разумом... Дарвинский естественный отбор действует у большинства птиц и зверей и, видимо, иногда у людей...КОШКА ЛИЗА И ТАРАКАН
Ученые энтомологи утверждают, что в городских квартирах стали исчезать тараканы и связано это с большим наличием электроприборов, телевидения, мобильных телефонов, потреблением модифицированных продуктов людьми и т. д. Мысль их такова: у тараканов отсутствует иммунная система, они гибнут или покидают квартиры, не выдерживая современную цивилизацию. Это своеобразный звонок, предупреждение для человечества. В нашей квартире на кухне я увидел одинокого таракана, его заметила и. кошка Лизка. Она лапой, чуть-чуть касаясь, выгнала таракана из кухни в большую комнату и начала с ним играть на полу. Лапой она меняла направление бегущего таракана под диван и, когда тот оказывался на середине комнаты, она отворачивалась от него, словно он её не интересует, но стоило ему забежать под книжные шкафы, она тут же возвращала его обратно на середину комнаты. Лизка имитировала отсутствие внимания к таракану, и в то же время не упускала его из виду. Но в какой-то момент она упустила его. Он исчез из поля её видимости. Лизка забеспокоилась, она залезала под диваны, кресла, её мордочка выказывала недоумение – вот он был и исчез, словно провалился. Она подошла ко мне, потёрлась об ноги и даже с досады мяукнула, словно спросила меня, где же таракан? Меня это тоже заинтересовано, я опустился на колени, заглянул под книжный шкаф. Оказывается, таракан поднялся по ножке шкафа вверх и уселся на перекладине и, конечно же, Лизка потеряла его. Сообразить Лизка не могла, что её так одурачил таракан, инстинкт которого продиктовал ему найти спасительную нишу. Интересно наблюдать за животными, зверями, птицами; задумываешься над тем, что человечество, за свою многовековую историю развития, приручило из великого множества зверей только около десяти, сделав их домашними животными. Это лошадь, корову, осла, кошку, козу, собаку, верблюда, слона, но почему не смогли приручить зебру, волка, тигра и др. ?ШПОРА
Ходить становилось всё труднее и труднее. Боль усиливалась. Сергей Степанович решил приобрести трость, чтобы уменьшить боль правой ноги. Трость была простой и удобной; опираясь на неё, он щадил пятку правой ноги, но это мало помогало. Множественные рецепты, почерпнутые из разных медицинских источников и книг народных целителей (гомеопатов) не принесли желанных результатов. Ходить Сергею Степановичу становилось всё мучительнее. Народный многомиллионный еженедельник Вестник ЗОЖ (Здоровый образ жизни) в лице его читателей предлагал разные, порою немыслимые варианты избавления от шпор. Рецепты печатали почти в каждом номере. Сергей Степанович, как советовали подписчики ЗОЖа, нагревал морскую соль в большой сковородке и ставил в неё ноги, катал пятками по волнистой поверхности стиральной доски, подкладывал под пятки разные травы, птичий помёт, делал солевые, луковые повязки на ночь, прикладывал к стопе красный перец, берестяные стельки, прополис, нечищеную овечью шерсть и т. д. Ничего не помогало. Рентген показывал: нарост на пяточной кости увеличивался. Советы со стороны коллег по работе, друзей, родных, знакомых росли, и Сергей Степанович прислушивался к ним. Их учтивость и сочувствие оттеняла достоинства советчиков, так как они старались ему помочь. В подобной ситуации проявляется житейская превратность: люди, стремящиеся быть здоровыми и помогающие им, говорят на одном языке. Хорошие люди – это добродетельные люди, спешащие бескорыстно оказать помощь, они проявляют терпимость, сострадание и дорога дружбы у них не зарастает тернием. Однажды Сергей Степанович, прихрамывая, с тросточкой ковылял к автобусной остановке, он спешил на лекцию к студентам, появившийся маршрутный автобус заставил его поспешить и, чтобы не опоздать, наш герой побежал, споткнулся на пути, наступив больной ногой на какой-то предмет. Боль была нестерпимой и Сергей Степанович, заскочив в автобус, стал думать о том, как прочитает лекцию, если боль его не отпустит. Его мысли плавно перетекли на содержание предстоящей лекции, торопя к спасительному действию, которое притупит боль. Сергей Степанович вышел из автобуса, не чувствуя боли в ноге, он был поражён такому исцелению. Может быть, это Божий промысел?ДИАЛОГ У МУСОРНОГО КОНТЕЙНЕРА
Только что забрезжил рассвет. Солнце медленно выкатывалось из-за горизонта, освящая значительные пространства. Солнце растопило туман над озером, и оно, словно помытое невидимой рукой, блестело своей первозданностью. Виктор Гаврилович любил это время, когда ещё не проснулись отдыхающие санатория, и он мог смотреть на розовые редкие облака, отраженные в синей воде, думать. На водной глади озера, далеко от берега, одиноко качалась в волнах чайка. Иногда она исчезала, растворяясь в прозрачной ряби, а всплески воды словно увеличивали количество чаек. Но она была одна. Виктор Гаврилович почему-то сравнил себя с чайкой, соотнеся её со своей одинокой жизнью. Одинокая чайка в этой вечно кипящей мощи огромного озера и он среди богатой, праздной публики, убирающий каждодневно за ними, очищая контейнера от мусора бытовых отходов. Виктор Гаврилович стеснялся очищать мусорные ящики в присутствии отдыхающих и часто задавался вопросом, а что отличает меня от них, может, я духовно богаче их, сказано же в Евангелии о людях так: «Человек, ты думаешь, что ты богат и силён? На самом деле ты нищ и гол, и слеп и наг». Правильно сказано. Нечестные люди отвернулись от Бога, и он в определённый период отвернётся от них. Девальвация совести человека связана с нечестной, наглой устремлённостью к стяжательству и накопительству. Культ наживы ведёт людей к бездуховному преуспеянию, к ущербности существования и не совместим с нравственностью и добродетелями. Размышляя о превратностях судеб людей, старик медленно шел вдоль побережья озера к ближнему контейнеру. В его обязанности входило собрать выброшенный мусор в большие целлофановые мешки, связать их, т. е. приготовить для машины – «мусорки» как её тут называют, а куда везут мусор, уже не его дело. Неожиданно его внимание привлёк мужчина, копавшийся в мусорном ящике. – Наверное, какой-то бомж не иначе. Не конкурент он мне, я же не волк и даже не собака, не ставлю метки, не пытаюсь застолбить территорию. Мужчина увлеченно разгребал палкой мусор и не услышал подошедшего. Виктор Гаврилович, чтобы привлечь к себе внимание, кашлянул, мужчина резко повернулся и долго, внимательно смотрел на мусоросборщика, наконец, произнёс: -Виктор Гаврилович, Вы что ли, как здесь оказались? -Хочу этот же вопрос адресовать Вам, Степан Федорович? Долго рассказывать, бомжую я, Виктор Гаврилович. -Вы бомжуете, доктор наук, известный профессор, как докатились до такого социального положения? -Похоже, и Вы, Виктор Гаврилович, не преуспели за период перестройки. Вы ведь, помнится, даже членом корреспондентом были какой-то ведомственной академии. Вот именно, ведомственной – молвил Виктор Гаврилович, а не РАН. Таких как я сегодня десятки тысяч, многие купили эти звания за деньги, не защитив даже кандидатских диссертаций. Сегодня всё продается и покупается; имей деньги и становись действительным членом, т. е. академиком какой-либо академии наук, которые появились в великом множестве. А потом удивляемся некомпетентности чиновников, которые, будучи профессионально неподготовлены, делают драмы и трагедии людям. Мы с Вами получили прекрасное советское образование, работали в научно-исследовательском институте, научные разработки и идеи высоко котировались во всём мире. И что? Институт развалили, а нас – сотрудников вышвырнули на обочину жизни. Наша мизерная пенсия, на которую прожить невозможно, продолжал Степан Федорович, – унижение. После сокращения и ухода на пенсию, мы все по вине правительства лишились денежных накоплений, я пытался заниматься переводами технической литературы, но и там меня сократили, взяли молодых. Оказался невостребован. Какое-то время работал сторожем в детском садике, но и оттуда выгнали, сделал серьезное замечание заведующей, она и турнула меня. Так я докатился до собирателя бутылок, кормить же мне надо дочь – она инвалид, получает, сами знаете, какое помоществование со стороны государства. Вот такие дела, Виктор Гаврилович, а как Вы здесь оказались? История, Степан Федорович, как в миниатюре сродни Вашей. Только меня ещё не турнули (ваше выражение) с работы. Потребности богатых людей растут по геометрической прогрессии, растет и мусор – значит, и мусоросборщики соответственно требуются количественно, но ещё по арифметической прогрессии. Смотрю на выброшенные вещи, продукты питания и думаю: удобный эгоизм и приобретательство – это самозащита богатых людей, которая умертвляет духовные запросы и веру в людей на христианских началах. Устремление к богатству, мне представляется дурная бесконечность, не знающая завершения. Я вспомнил А. Пушкина в «Скупом рыцаре» – он обронил такую фразу: «Стыд горькой бедности» – это о нас, докатившихся до такого состояния по вине либералов-демократов, разваливших великое государство и сделавших несчастными и бедными миллионы людей. Так что, Степан Федорович, приходите сюда, в мусорных ящиках можно многое найти для потребления. Я Вам буду помогать; отбросим стыдливость, пессимизм, эсхатологическую тональность бытия, будем продолжать жить и надеяться, что среди богатых и людей в правительстве есть люди, которые желали бы своим честным трудом сделать как можно больше для граждан, чтобы они не испытывали «горькой бедности». Не помню, кто из мыслителей писал, за точность не ручаюсь, стала слабеть память: он делил людей на две части: у одной, меньшей, есть обед, но нет аппетита; у другой, большей – отличный аппетит, но нет обеда. Придёт такое время, когда мы – старики, я верю, Степан Фёдорович, будем иметь и обед и аппетит. Самое благоприятное время в материальном плане было у учёных при Сталине. Ассистент вуза получал заработную плату равную зав. отделом райкома партии. Поэт Беранже говорил, что нищий не имеет Отечества. Но мы с тобой не считаем себя нищими. Отдали свой долг Отечеству, и оно воздаст нам должное за наш труд. Мы верим в это. Утешительно было слышать, как старые профессора собираются начать новую жизнь, т. к. было совершенно очевидно, что старой им хватит ненадолго.КОШАЧИЙ КОНЦЕРТ
Сергей Петрович посадил в своем огороде корень валерианы. Цель утилитарная: из корней и корневищ валерианы приготовить экстракты, снадобья, настойки и использовать их в семье при лечении многих болезней. Старик, выйдя на пенсию, много читал статей по гомеопатии и, зная целебные свойства валерианы, следил за растением, холил его. .. Ничто так не похоже на искреннюю убежденность, как упрямство в отстаивании своих принципов и суждений. Как-то субботним вечером хозяин, натаскавший воды в баню, присел покурить на крыльце и вдруг услышал кошачьи голоса, которые разнились по своим сладострастным воплям и урчанием. В огороде Сергей Петрович увидел поразившую его картину: выращенные стебли валерианы были не только примяты, а прикатаны котами, во время их возбуждения. После этой процедуры коты попробовали и сам корень (кошки в этом не участвуют, природа не предусмотрела их влечение к валериане). Коты, естественно, забалдели, употребим такое выражение, и как финал этого действия, устроили концерт. Хозяин дома и огорода насчитал двенадцать котов, включая в это число и своего рыжего кота Ваську. Они сидели вокруг корня в полуметре друг от друга, образуя ровный круг, распевая свои кошачьи песни. При этом синхронного лада было трудно уловить, услышать, так как каждый кот пел своим голосом, не подстраиваясь к другим певчим. Какофония кошачьих звуков была слышна на всех немногочисленных улицах небольшой деревни. Сергей Петрович разогнал котов, предпочтя им какофонию современных бардов, шансонье, менестрелей по телевизору. А у читателей может быть другое мнение, противоположное мнению Сергея Петровича?НА СВОЮ ГОЛОВУ
В комнате, залитой мягким солнечным светом, сидят двое: пятидесятишестилетний профессор-филолог Иван Степанович и шестилетний внук Александр. Идет урок по русскому языку. Немного из истории их взаимоотношений: Иван Степанович, имея огромный педагогический опыт (преподает четверть века в университете) вознамерился сделать из внука гения, навязывая ему свою систему обучения и воспитания. Мальчишка оказался толковым к учебе, он на лету схватывал идеи филолога и даже делал попытки развивать их. Александр в четыре года свободно уже читал детские книжки, а к шести годам перешел к взрослым книгам, мог часами искать в энциклопедических словарях объяснения того или иного слова, понятия. Вернемся в комнату, в которой идет урок в форме диалога. Дед учит правописанию шипящих: в словах после ж, ш не пишутся буквы ы, я, ю, а пишутся и, у; жи, ши пиши через и, например: жилище, шиповник. Внук: дед, а жилище тождественно, идентично, таким словам как: угол, приют, гнездо, квартира, дом, жилплощадь, пристанище. Дед: да, конечно, ты прав, эти перечисленные тобой слова являются синонимами слову жилище. Но давай продолжим. Внук: дед, а почему слова: шепот, женщина, железо, шелест пишутся через е. Дед долго молчит, а затем идет жаловаться на кухню жене Варваре Васильевне: Ты понимаешь, мать, он меня радует своей начитанностью и взрослостью, но раздражает своими недетскими вопросами. Может, ты знаешь, когда после шипящих букв пишется и, а когда е». Варвара Васильевна говорит супругу: «Иван, это была твоя идея подготовить Александра до школы. Нужна особая методика, а я не филолог в отличие от тебя, а всего лишь врач». «Понимаешь, Варвара, я никогда не учил правописание, пишу грамотно, потому, что много в жизни прочитал книг. И мне легче рассмотреть в рамках философии две, требующие осмысления, возможности подхода к анализу языка: на логическом и лингвистическом уровнях. Наверное, я учу внука языку, как способу корректировки, уточнению понятий, соответствующих значению слов. Меня беспокоит то, что я через некоторое время уже не смогу отвечать на его вопросы «почему?». Вспоминаю поэта, у него есть такие строчки, словно про нашего внука:КОТ МАТВЕЙ
Кот Матвей имел двух хозяев. Одного официального, у которого жил постоянно, а другого деда Захара, – маргинального, т. е. временного. Кот приходил к деду Захару как гость на неопределенное время, иногда оно растягивалось на несколько суток, а потом он неожиданно исчезал и появлялся через неделю, две. Это был здоровенный сибирский кот черного окраса. Его огромная голова трапециевидной формы покоилась на толстой мощной шее. Ноги тоже толстые, средней длины, крупными круглыми лапами и густыми пучками шерсти между пальцами. Уши широкие, у основания имеют форму равностороннего треугольника. Нос небольшой. Подушки усов делали его морду красивой. Глаза у Матвея крупные, широко расставленные, цвет их гармонирует с черным окрасом. На выпуклом лбу, выше глаз, покоилась небольшая белая звездочка. Матвей появлялся тогда, когда видел деда Захара сидящим на крыльце. Дед не сидел без дела: он чинил сети, чистил картошку, набивал порохом патроны, готовясь к открытию охоты. Словом дел у сельского пенсионера всегда великое множество. Зимой дед Захар выходил покурить на крыльцо, садился на старую фуфайку и предавался размышлениям. Вот снег кругом, в цвете его заключена вся красота полей, огородов, всей деревни. Чем больше снега на полях, тем больше изобилия, которое последует летом. Красота цвета, – размышлял старик, – равным образом является показателем чего-то ценного и совершенного. Всё в мире сообразно, наилучшим образом, приспособлено, являющимся следствием, знаком какого-то сверхразума, духа... Кот Матвей появлялся из подворотни и прерывал размышления старика. Дед Захар при встрече всегда произносил одну и ту же фразу: «Явился, не запылился». Матвей, прежде чем подойти к деду, всегда соблюдал свой ритуал, он зимой и летом, встряхивал ноги, а затем подходил к деду и терся молча об его ноги. Старик поднимался, открывал дверь в дом, пропуская Матвея, разговаривая с ним, не повышая голоса, вызывая доверие Матвея к деду. Матвей чувствовал себя у деда вольготно. Старик кормил кота тем, что сам ел, кот проходил в большую комнату и укладывался спать на любимое кресло. Он сам устанавливал себе режим: когда спать, когда гулять, влюбляться и развлекаться. СпалМатвей, после еды, несколько часов, лишь принимая различные позы во время сна. Последнее время Матвей приходил в гости к деду Захару не один, он приводил с собой подругу. Старик за два месяца насчитал семь кошек. Все они были разные по окрасу, но все были голодные. Старик выносил еду в двух чашках: одну Матвею, другую его очередной подруге. Матвей к еде не притрагивался, он смотрел, как ест его возлюбленная, а она, покончив с едой, переходила к чашке Матвея. Дед Захар иногда ворчал: «Где ты, Матвей, находишь таких прожорливых голодранок?» Матвей уводил голодранку и приводил следующую на смотрины к старику. Одна трехшерстная небольшая кошечка понравилась деду, она скромно подошла к чашке с едой, целомудренно, культурно поела, оставив большую часть еды и направилась в дом в сопровождении Матвея. Сейчас она стала полновластной хозяйкой в доме деда Захара. Матвей все реже и реже появляется у старого хозяина, и есть надежда, что он окончательно насовсем поселится у деда Захара. Кошка Лизка, так назвал ее старик, благосклонно привечает кота Матвея и, надо полагать, что их союз все больше укрепляется, а это гарантия появления новой кошачьей семьи.ХРОНИКА ОДНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ
После австралийской экзотики с её совершенно неповторимой природной данностью, уникальным, не имеющим аналога в мире, разнообразием климатических условий, Игорь Васильевич Костров возвращался уставшим, потрепанным от всего увиденного и пережитого. Длительные перелёты от Мельбурна до Токио, а затем в Москву занимают почти сутки. Из Москвы до Сингапура, а затем до Сиднея тоже около суток. Даже очень крепкие молодые люди жаловались на нездоровье, после таких длительных перелётов, а Игорю Васильевичу через два года исполняется шестьдесят. Австралия для него последний материк Земли, о котором он мечтал и мечта осуществилась. В советское время он побывал на нескольких континентах. Монотонная работа двигателей лайнера усыпляла, но и возвращала к дням, проведенных на Тихом и Индийском океанах, острове Тасмания, островах Кенгуру, Тигров. Посещение культурного центра аборигенов, Парка австралийских животных, где в единственном экземпляре был белый кенгуру (альбинос), морских аквариумов, где плавали акулы и безносые дельфины. Сонные коалы, малыши-пингвины, морские крокодилы, рептилии, живописные водопады, погружение с маской и трубкой в Коралловом море, чудесные парки, музеи, пляжи, отели и рестораны – все это увиденное, вновь и вновь возникало, как поразившая кинокартина, вызывающая приятные незабываемые ассоциации. Деньги, которые копил Игорь Васильевич несколько лет, на поездку истончались, он почти ничего не покупал и не сожалел об этом. Ещё в юности он вычитал поразившие его строки Ф. Тютчева и, по возможности, следовал им: «Всякое ослабление умственной жизни в обществе, неизбежно влечет за собой усиление материальных наклонностей и гнусно-эгоистических интересов». Он не страдал стяжательством и сребролюбием и никогда не сутяжничал, не канючил относительно увеличения зарплаты за свой труд. Трудился, воспитывал своих и чужих детей и полагал, что ему платят столько, сколько он заслуживает. Всю свою сознательную жизнь, сколько помнит себя, Игорь Васильевич читал, никто из коллег не видел его праздным. В автобусе, поезде, самолете, в перерывах между лекциями он читал и всегда в его руках были научные книги, рукописи, сборники поэзии и прозы. В его жизни было много невзгод и горестей. Голодное послевоенное детство. Семилетка. Училище механизации сельского хозяйства. В Казахстане трудился трактористом, комбайнером, шофером. В городе Кокчетаве работал на стройке каменщиком, плотиком и одновременно учился в вечерней школе. После её окончания поступил в высшее военное летное училище, но через некоторое время было сокращение вооруженных сил на 1,5 млн. и многие военные учебные заведения были сокращены. Игорь Васильевич после сокращения военного училища, поступил в Университет, после окончания которого работал директором средней школы и вот уже более тридцати лет трудится в высшей школе. Разные мысли приходили в голову Игоря Васильевича во время перелётов. Наблюдая за людьми он пришел к мысли, что природа пользуется для своих целей ими, как инструментами, общество подвигает человека к гордости, нищете, честолюбию, славе, тщеславию или к безвестности. Природа вознамерившись создать порядочного и умного человека ни с кем не советуется, его поведенческие структуры формируются средой и тем, что угодно Всевышнему... Когда человек утрачивает свои возможности, вследствие возраста, их могут заменить лишь доброе имя и щедрость души. Мысли Игоря Васильевича прерывала хорошо поставленным голосом стюардесса сообщив, что нужно пристегнуть ремни, т. к. самолёт производит посадку в Шереметьевском аэропорту г. Москвы. Как всегда, благодарные пассажиры аплодисментами поблагодарили экипаж, эта традиция утвердилась давно среди европейцев, хотя иногда возникает сомнение, кому рукоплескали пассажиры: лётчикам или самим себе, своему здоровью, т. к. долетели без происшествий... В аэропорту Игорь Васильевич, получив свой небольшой багаж услышал объявление: «Начинается посадка в самолет, вылетающий по маршруту Москва – Новосибирск». Сердце его дрогнуло, а что если махнуть до Малой Родины – Кыштовки. До конца отпуска еще две недели. Он разменял доллары на рубли, оказалось что и на обратный путь от Кыштовки до Томска хватит. Без очереди купил билет на следующий рейс до Новосибирска. Через четыре часа он был уже в аэропорту Толмачево, а оттуда на автобусе доехал до железнодорожного вокзала и опять удача с билетами: через полчаса он уже сидел в купейном вагоне, и его путь до встречи с Кыштовкой сокращался. Здесь необходимы пояснения: чтобы добраться до Малой Родины – Кыштовки нужно по железной дороге. от Новосибирска доехать до станции Чаны, а дальше еще около двухсот километров автобусом. На станцию «Чаны» поезд прибыл ночью. И снова удача, автобус до Кыштовки с автовокзала отправляется через 50 минут и Игорь Васильевич уже через 3,5 часа предвкушал встречу с Родиной. Комфортабельный автобус почти полностью был занят пассажирами. Игорь Васильевич вглядывался в очертание местности, прекрасной асфальтированной дороги, освещенными встречными машинами и фарами автобуса. Он помнил себя студентом, молодым человеком, когда от Чанов до Кыштовки приходилось ехать несколько суток. Дорогу называли «Торцовкой», она существовала несколько десятков лет. Строители валили деревья, распиливали их на одинаковые по размеру, длине чурки, насыпали горы земли, утрамбовывали их, но болотистая местность после дождя и движения машин расшатывали чурки, превращая дорогу в сплошные колдобины и выбоины. Машины постоянно буксовали и их приходилось вытаскивать разными способами, используя не только трактора, но и живую силу, т. е. людей толкавших, подкладывающих под колеса машины все, что могло пригодиться, вырубая в основном деревья, растущие вдоль дороги... Начинался рассвет, солнце выкатывалось из-за леса, расцвечивая своими бликами местность, лучи его дробились на сотни сверкающих осколков в лужицах, оставшихся на дороге после дождя... Автобус въехал на бетонный мост, соединяющий берега реки Тары. Пассажиры зашевелились и через несколько минут рейсовый автобус Чаны – Кыштовка остановился у автовокзала. Игорь Васильевич, подъезжая к селу, обратил внимание на новые появившиеся кирпичные дома, магазины, на одном из которых прочитал надпись, объясняющую, что это филиал какого-то банка. Надо же и сюда докатилась современная цивилизация, убивающая милый, первозданный, патриархальный природный лик села. Выйдя из автобуса, он ощутил знакомый запах земли. С моста, когда проезжал, он увидел: берег Тары, его украшали, несмотря на раннее время, несколько подростков и мужчина, стоявшие по колено в воде с удочками. «Все как и прежде,» – подумал Игорь Васильевич, и это видение заставляет думать о вечном, а жизнь человека, по сравнению с вечностью – одно мгновение... В такие мгновенья русский человек ностальгирует и думает о том, что ни за какие блага, деньги не может поменять место жительства, изменить Малой Родине, России, какие бы трудности не испытывал в жизни. Может это высокопарно звучит, но так думает большинство людей, живущих в России. Ко всему этому следует добавить, еще то соображение, что возвеличивание своей Малой Родины связано, благодаря сравнению с другой местностью, природы, принадлежащей к тому же климату. Но всё же главным источником любви является ассоциация, благодаря которой человек вдали от Родины наделяет её возвышенными словами и чувствами. Первые два дня пребывания на Родине Игорь Васильевич посетил сельское кладбище, где упокоились его родственники. Он всегда размышлял, когда стоял у могилы матери. Простой деревянный крест, огороженный железной оградкой, вызывал у него чувство виноватости, что мало бывал дома. Он думал о том, что не хотел бы лежать в огромном мертвом городе среди незнакомых ему людей: «Упокоиться бы рядом с мамой, здесь моё место». До Судного Дня остается все меньше и меньше. Никакие идеальные цели – императивы не обладают мобилизационной способностью русских людей, в определённое время, как тяга, устремленность побывать там, где прошло твое детство и юность. Мучительные приступы ностальгии вызывают в душе настоятельную потребность увидеть покосившиеся избы, старые дворы, друзей с которыми учился, сходить на речку Тару. Это состояние приходит тогда, когда наступает внутренний духовный кризис и справиться с ним можно лишь возвращением в прошлое. Сколько тысяч людей, покинувших в молодые годы Малую Родину, мысленно возвращаются к ней – это драма и даже трагедия. В. Шукшин точно охарактеризовал состояние такого человека, который одной ногой в лодке, а другой на берегу и оттолкнуться нельзя и пристать невозможно. Драма людей, укоренившихся с молодости в городской жизни и получивших неплохое образование, набившие голову разными знаниями, заключается в том, что они не могут приспособиться к деревенской жизни, не могут общаться с людьми не своего уровня. Многие известные люди в конце своей жизни приезжают на Малую Родину, но обнаруживают вокруг себя пустоту, их никто не знает, тот слой людей с которыми дружили, знали, они уже ушли в мир иной. Об этом часто думал Игорь Васильевич, когда бывал на Родине. Без общения, без насыщенности, интенсивной деятельности, которой жил он в городе – трудно. Очень трудно. Игорь Васильевич очень любил произведения Вл. Солоухина, который как и В. Шукшин собирался осесть в селе, где родился, но так и не решился. В завещании писатель и мыслитель, которого отпевал сам Патриарх Алексий II в храме Христа Спасителя, просил похоронить его в селе Алепино Владимирской области рядом с матерью, отцом и дедом, где и упокоился. Прошло еще три дня пребывания в Кыштовке и душа Игоря Васильевича затосковала, она немотствовала и требовала перемены мест, изменений в его, как ему казалось, отлаженной жизни. Однажды в разговоре с сестрой Галиной и её мужем Александром коснулись темы, о которой сегодня говорят почти все средства массовой информации России. Речь зашла о Даниловом озере, которое расположено в 70 км от Кыштовки. Разговор всколыхнул путешественника, он поведал о том, что несколько десятков лет назад побывал на озере с группой работников райкома комсомола. Он прочел все, что написал ученый и писатель из Омска Михаил Речкин. Дважды слышал передачу его по центральному телевидению, и, наверное, после его книг и передач о целительных свойствах Данилова озера, народ хлынул в наши края. Тем более, что добраться до озера не составляло больших трудностей с появлением хорошей дороги до Кыштовки. М. Речкин рассказывал и писал ещё о четырех озерах, которые, как и Данилово озеро, имеют космическое происхождение, пятое озеро ещё не найдено, только есть предположение, в каком месте нужно искать. Все эти озера, по мнению ученых, связаны друг с другом подземной рекой, и образовались они много тысяч лет назад в результате падения на Землю осколков большого метеорита. О каких только загадочных явлениях не прочитал, не услышал Игорь Васильевич, может это легенды? Люди, лечившиеся от разных болезней, рассказывают о том, что время от времени на поверхности Данилова озера видели, всплывающую на поверхность воды, как проявившуюся фотографию, огромную голову старика, и исчезающую через несколько минут. Может это Данила? Вспоминаются строчки Ф. Тютчева:ПРИЯТНАЯ ВСТРЕЧА
Настроение было паршивое. Студенты снова были не подготовлены. Зная характер и слабость Михаила Авенировича они, чтобы не отвечать на поставленные вопросы преподавателя сами их задавали, прекрасно зная о том, что вопросы не останутся без ответа. Семинарские занятия походили на вечер вопросов и ответов. Михаил Авенирович сам побуждал, приучил студентов к вопросам и каждое семинарское занятие, лекцию традиционно начинал так: «Какие ко мне будут вопросы?». Вот тогда и начиналось: вопросы касались не только философии, студенты иногда специально готовили их, черпая из разных книг, источников, интернета, заковыристые вопросы давали студентам возможность ставить иногда в тупик преподавателя. Выручало знание латинского языка, особенно тогда, когда учащиеся выуживали вопросы из энциклопедических словарей. Михаил Авенирович, конечно, догадывался о причине задаваемых вопросов и сам с удовольствием включался в эту игру, провоцируя студентов на поиски ответов на поставленные вопросы. Были и такие вопросы, на которые преподаватель не знал ответа и честно говорил об этом, собираясь на следующую встречу найти ответ. Однажды пришла записка с просьбой ответить на вопрос: что такое фаргелет? Михаил Авенирович засмущался, он пытался найти какое-либо латинское сочетание, но ничего не получилось, и он вынужден был признаться, что такого слова не встречал и его значение не знает. Дома, снова вернулся к заданному вопросу и вдруг прозрел, а что если прочитать не слева направо, а наоборот, то получится телеграф. Вот сорванцы, дурят нашего брата! Иногда лучшая наука – не знать некоторых слов, либо притвориться, что не знаешь. Действительно наш разум заключает и те истины, о которых следует умалчивать. Михаил Авенирович старался, по возможности, отвечать на все вопросы своих студентов какими бы провокационными они ни были. И студенты любили его за это. Очень часто задавали вопросы о Сталине, его режиме, называя его кровавым тираном, диктатором. Лектор понимал тех, кто так аттестовывал И. Сталина, т. к. родились они в другую эпоху и все либерально-демократические СМИ на протяжении двух десятков лет поливали грязью Сталина, а заодно и советскую власть. При такой идеологии, если её можно назвать идеологией, по неволе станешь конформистом, т. е. человеком, у которого отсутствует критическое отношение к миру... Как– то по памяти он процитировал следующее высказывание: «Реформы неизбежны и это должны быть реформы органические, опирающиеся на традиции, при постепенном восстановлении православного самосознания. Очень скоро войны за территории сменят войны холодные за ресурсы и энергию! Нужно быть готовым к этому, овладение новыми видами энергии должно стать приоритетом наших ученых. Их успех – залог независимости в будущем!» – Вы согласны с этим высказыванием? – Да, да, прекрасное высказывание, верное, пророческое, гениальное, современное! – раздались голоса в большом лекционном зале, заполненным студентами. Это суждение, принадлежит Сталину, написанное за несколько месяцев до смерти, осенью 1952г. Вопросов о Сталине не стало меньше, но студенты стали читать произведения его и соглашались с позитивной оценкой данной ему многими выдающимися деятелями, учеными, патриотами, политиками разных стран мира. Михаил Авенирович шёл домой, погруженный в свои преподавательские заботы. Его мысли возвращались к студентам, которые по заранее заданной схеме заставляли говорить целый час, хотя зеттапит, по латыни, рассадник знаний, где все должны выказывать свою активность, а не превращать его в монолог преподавателя. Есть же учебная программа и её надо выполнять. И надо сказать, она выполнялась, проблем, со студентами у Михаила Авенировича не было, они почти все ходили на лекции и семинары, многие участвовали в научно-практических конференциях, публиковали свои статьи в коллективных сборниках учёных и даже становились аспирантами по философии. Михаил Авенирович подходил к газетному киоску, в котором иногда покупал газеты патриотической направленности и обратил внимание на номер «Жигули» седьмой модели 666. Из машины вышла полная немолодая женщина, она шла к киоску и Михаил Авенирович спросил: «Не смущает Вас цифра 666 – это знак зверя?» Женщина нахмурилась, и Михаил Авенирович подумал: «Ну все, нарвался, сейчас тебе словесно влетит и поделом, не будешь свое настроение переносить на других.» Неожиданно лицо женщины разгладилось, помолодело и она спросила: – Вы, Карякин Михаил Авенирович? – Да. – Я училась у вас двадцать с лишним лет назад, а в прошлом семестре мой сын Игорь прослушал курс Ваших лекций и получил хорошо. – Господи, какой же я старый, – молвил Михаил Авенирович, – скоро придет, наверное, время и я буду учить ваших внуков. – Да, что Вы говорите!? Для своих лет Вы хорошо сохранились и молодо выглядите. – Спасибо! – А Вы знаете, Михаил Авенирович, мы, девчонки тех лет, всем курсом, были влюблены в Вас. И когда в конце семестра Вы давали письменную работу без указания фамилий, что дала мне философия, в ней мы и раскрывали свое отношение к Вам. Мы не только писали о философии, вашей безмерной памяти, эрудиции, знаниях, ваших научных книгах, которые тогда появлялись, мы объяснялись Вам в любви. Когда мы собираемся своим курсом, мы часто с благодарностью вспоминаем Вас. Правда! Спасибо Вам!Михаил Авенирович шёл домой и думал: Может действительно, не зря живу на земле. Дней нам отпущено более, нежели блаженных часов. Но они есть эти часы, они наполнены радостью, вдохновением, настроением, в каковом я сейчас и пребываю. Сердце вещее, особый дар природы, перед кем открываешь душу, те становятся носителями добродетелей, а добродетель – престол честности и порядочности...СТАТЬИ
РУССКИЙ ГЕНИЙ
К 300-летию со дня рожденияСреди великого множества гениальных людей России Михаил Васильевич Ломоносов занимает по праву первое место. Он являл собой учёного-энциклопедиста, основоположника светского философского образования в России, поэта, просветителя, химика, математика, художника, реформатора русского языка и литературы, историка. Ф. Достоевский в «Дневнике писателя» за 1877 г., в статье ««Анна Каренина» как факт особого значения» писал: «Бесспорных гениев, с бесспорным «новым словом» во всей литературе нашей было всего только три: Ломоносов, Пушкин и частию Гоголь». «Новое слово» Ломоносов сказал во многих науках, его открытия обогатили в своё время различные отрасли знания. И подобно Достоевскому, в числе первых учёных его назвали бы металлурги, астрономы, геологи, психологи, экономисты, географы, климатологи, логики, философы и др. Ломоносов открыл фундаментальные законы сохранения веществ при химических превращениях, атмосферу у планеты Венера. В своих работах в области естественных наук учёный приходит к глубоким философским обобщениям. В письме к математику Л. Эйлеру от 5 июля 1748 г. он сформулировал закон сохранения веществ и движения. Закон гласит: «... все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что, сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому, так ежели где убудет материи, то умножится в другом месте. Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила движения, ибо тело, движущее своею силою другое, столько же оные у себя теряет, сколько сообщает другому, которое от него движение получает»[1]. Данный закон мыслитель изложил в «Рассуждениях о твёрдости и жидкости тел» (1760 г.). Главная философская сторона этого закона состоит в универсальности, охватывающей все явления природы, т. к. он соотнёс материю и движение, подчеркнув их неразрывность, вопреки толкованию некоторых учёных, считавших движение лишь внешней силой по отношению к материи. В работе «О слоях земли» Ломоносов выдвинул идею об эволюции растительного и животного мира, указывая на необходимость изучения причин изменения природы. Он, задолго до Ч. Дарвина, сформулировал эволюционный характер изменений, происходящих в мире, положил в основу объяснения явлений природы изменения материи, состоящей, по его мнению, из мельчайших частиц «элементов» (атомов), объединённых в «корпускулы» (молекулы), распространил атомистические идеи на область химических явлений. Ломоносов, по существу, заложил основы химической атомистики. Его отношение к изучаемому объекту состояло в универсальном подходе, он учитывал разнокачественность идей, соотносил их с опытом и гипотезами. Он писал: «Один опыт я ставлю выше, чем тысячу мнений, рождённых только воображением. Корпускулы движутся от тяготительной материи. Свет есть материя и нужно всё это эмпирически доказывать»[2]. Его суждения, о соединении эмпирического и теоретического, позволили учёному быть реформатором в постановке горно-металлургического и фарфорового дела. Ломоносов был, пожалуй, первым в России, соединив религию с научным реализмом. Будучи религиозным человеком он не видел противоречия между наукой и религией. «Неверно рассуждает математик, -говорил он, – если хочет циркулем измерить Божью волю, но неправ и богослов, если думает, что по Псалтырье можно научиться астрономии или химии». В этом высказывании учёный подчёркивает, что изучение природы и Евангелие – два способа откровения Божьего: одно – внешнее, другое – внутреннее. Надо заметить, что глубоко верующими были многие великие учёные России, а именно: И. Павлов, В. Вернадский, П. Флоренский, Л. Карсавин, А. Лосев, Д. Менделеев, И. Ильин и др. Для этих учёных, как и для Ломоносова, религия, философия, наука не исключают, а восполняют друг друга. Как основатель Московского университета Ломоносов ратовал за включение религии и философии со своими предметными областями и методологией в число преподававшихся дисциплин. Процесс познания учёный связывает с историей формирования понятий, высказывает идею о том, что их развитие носит диалектический характер, т. к. если действительность и понятия совпадут, прекратится всякое развитие. Подобное суждение высказал позднее немецкий философ Гегель в своём трактате «Наука логики». В сфере общественно-социальных идей Ломоносов отстаивал приоритет образования, с его ориентацией не на материальные цели, а на нравственное самосовершенствование человека. Он считал, самодержавие (в лице просвещённого монарха) самая естественная, самая разумная форма правления для России. Как патриот-державник он считал усиление, умножение, укрепление, прославление России связано с самодержавием. История, по мнению мыслителя, процесс органический, где всякая предшествующая стадия, фаза развития государства связана с последующей. Исторические исследования должны основываться на достоверных и конкретных источниках опыта «праотцов наших», включающие исследование летописей, историко-географические сведения, статистику, демографию. Но все эти данные необходимо периодически пересматривать, так как общество развивается и изменяется. Щедрая множественность таланта, универсальность его во многих науках, давала возможность высказывать Ломоносову интересные идеи и определять важнейшие направления в различных областях. Приведу лишь один пример: в письме к И. И. Шувалову от 1 ноября 1761 года он составил план социально-экономического развития России на многие годы, которые интересны и нам, людям XXI столетия. 1. «О размножении и сохранении русского народа. 2. О истреблении праздности. 3. О исправлении нравов и просвещении. 4. О исправлении земледелия. 5. О исправлении и размножении ремесленных дел и художеств. 6. О лучших пользах купечества. 7. О лучшей государственной экономике. 8. О сохранении военного искусства во время долговременного мира». Ни одна из перечисленных задач великого учёного не утратила для России своей значимости. Данное письмо ведёт к построению в тот период новой интегральной модели российского общества и направлено не от социума к личности, а наоборот, от личности к реконструируемой Ломоносовым социальности. В своих метафизических, социально-политических, натурфилософских, историософских трудах он открыл ряд законов, по которым устроено мироздание. Ломоносов был реформатором почти по всем наукам XVIII века, а также в области русского языка и стихосложения, связывая их с уровнем развития мировой культуры, науки и философии. В работе «Российская грамматика» мыслитель доказывает, что «русский язык сочетает великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка». Такая оценка русского языка даёт возможность, по мнению учёного, отражать тончайшие философские рассуждения, а также отражать уровень обыденного сознания простых людей. В работе «О пользе церковных книг в русском языке» Ломоносов выделил три проблемы: 1) сочетание церковнославянских и русских народных элементов в составе русского языка; 2) разграничение литературных стилей; 3) классификация литературных жанров в разнородных проблемах. Реформатор русского языка верно уловил их тесную взаимозависимость. Он подчинил решение этих проблем генеральной патриотической идее: все живые силы русского литературного языка нужно направить на создание научной и литературной речи, общепонятной и доступной большинству населения России. Гениальность Ломоносова заключается в том, что он соединил три стиля, оказал влияние на дальнейшую историю русской литературы и русского литературного языка, просуществовавшего до пушкинских времён, почти сто лет. А. Пушкин писал: «Слог Ломоносова ровный, цветущий и живописный, замелет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным». Поражают грандиозные идеи учёного-энциклопедиста в различных областях, направленные на пользу России, науки, просвещения. Вся жизнь М. Ломоносова отмечена удивительной работоспособностью, стремлением служить своему Отечеству, своему народу. Он писал: «Что же до меня надлежит, то я к сему себя посвятил, чтобы до гроба моего с неприятелями наук российских бороться за Отечество, как уже борюсь двадцать лет, стоял за них смолоду, на старость не покину». А. С. Пушкин, подчёркивая энциклопедическую образованность русского гения, очень точно сказал о Ломоносове: «Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом». В этой ёмкой, краткой характеристике дана оценка человеку, поднявшемуся из глубины народа и достигшего невероятных высот в интеллектуальном и духовном развитии, научные открытия которого далеко опередили его время.М. В. Ломоносова
ДУХОВНАЯ ОСНОВА ТВОРЧЕСТВА
В ночь со 2 на 3 октября 1814 года в Москве родился русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов. Он принадлежит к числу гениев мировой литературы. Духовно-этическая природа его таланта такова, что уже в юношеские годы своими стихами обратил на себя внимание читателей. Его творчество не предавалось забвению ни при жизни, ни после трагической смерти. Своими произведениями, как прозаическими, так и поэтическими, Лермонтов вызывал такое состояние у читателей, какое испытывал сам во время написания. Это, по моему мнению, высшее достижение литературы. В русской литературе принято считать, что поэтом номер один, бесспорно, является А. С. Пушкин. Для такого утверждения есть все основания. Богатство и многогранность, многокрасочность, лиричность, светлость, веселость и философская глубина поэзии Пушкина стяжали ему всемирную известность. Написав эти слова, я подумал: А разве нельзя их отнести к таким великим русским поэтам, как М. Лермонтов, Н. Некрасов, Ф. Тютчев, А. Фет, А. Блок, С. Есенин и др. У каждого человека, интересующегося поэзией, – свой поэт, который отражает строй его мыслей и чувств. Личностный подход к поэзии всегда зависит от жизненного контекста и подразумевает объективное изучение истоков ее, границ и возможностей поэтической индивидуальности. Однако момент поиска, обращенного на форму и содержание произведений изучаемого поэта, носит субъективный характер. Для меня поэтом номер один является М. Ю. Лермонтов. Хотелось бы поделиться с читателями некоторыми мыслями и впечатлениями от поездки в лермонтовский музей-заповедник «Тарханы». В г. Пензе проходила всесоюзная философская конференция, и руководство города организовало для ее участников поездку в старинное село Тарханы, ныне – Лермонтово. О М. Лермонтове написано великое множество статей, книг, в том числе лермонтовская энциклопедия, и мое повествование не является притязанием на нечто новое. Это лишь взгляд человека, любящего стихи Лермонтова и пытающегося ответить себе на вопрос об истоках гениальности поэта. М. Лермонтову было пять месяцев от роду, когда его привезли из Москвы в Тарханы, где и прошло его детство и отрочество. С младенческих лет будущего поэта окружала удивительная природа. Она производит огромное впечатление на каждого человека, кто хотя бы раз побывал в Тарханах. Барский дом утопает в зелени, рощи, пруды, круглый сад, домовая церковь Марии Египетской – первые впечатления поэта.А. С. ПУШКИН КАК ДЕРЖАВНИК И ПАТРИОТ
Закончился XX век, но память вновь возвращает нас к великой дате в истории русской культуры, венчающей двадцатое столетие – 200-летию со дня рождения А. С. Пушкина. Читатель, серьезно относящийся к творчеству Пушкина, поражается всеохватности тем, поднятых поэтом, который стремится воплотить в образах свою патриотическую скорбь, желая передать в сложных аллегориях возвышенную героическую идею. Читая поэмы и драмы Пушкина, такие как «Борис Годунов», «Скупой рыцарь», «Граф Нулин» и др., почти физически ощущает, какие терзания испытывал поэт, какие чувства им руководили при написании этих произведений. Многим читателям со школьной скамьи известны пушкинские строки:«СОЮЗ ДУШИ С ДУШОЙ РОДНОЙ»
Вставай же Русь! Уж близок час. Вставай Христовой службы ради! Уж не пора ль, перекрестясь, Ударить в колокол в Царьграде!Исполнилось 200 лет со дня рождения Федора Ивановича Тютчева – «первого поэта-философа, которому равного не было, кроме Пушкина», – так оценивал творчество поэта Ф. М. Достоевский. Л. Толстой же считал, что «Тютчев, как лирик, несравненно глубже» Пушкина. Поэтическое наследие Ф. Тютчева по объему невелико, оно составляет два тома. Издательство «Художественная литература» лет десять назад наиболее полно представило творчество поэта. Первый том посвящен поэзии, во втором – эпистолярное наследие, состоящее из 228 писем, отражающих взгляды и интересы поэта, сочетающего в одном лице великого лирика и дипломата, любовника и заботливого отца большого семейства, политика и пророка, философа и историка, блистательного публициста и выдающегося энциклопедиста своего времени. Жизнь Ф. Тютчева можно назвать счастливой. Он родился в стародворянской семье в усадьбе Овстюг Орловской губернии Брянского уезда. Получил неплохое образование в семье, а затем в Московском университете. С 1822 г. по 1844 г. Тютчев был на дипломатической работе, в основном в Германии, занимая незначительные должности в русском представительстве, не соответствующие его возможностям. Виной тому был глава русской дипломатии К. В. Нессельроде, в разное время занимавший высшие должности в России – вице-канцлера и государственного канцлера. О их личных отношениях, об отношениях Тютчева к Западу, политике и пойдет речь в этой статье. Я отметил, что жизнь поэта состоялась и была счастливой. Прочтя эти строки, читатель подумает: как же так, поэт – всегда страдающая сторона в соприкосновении с действительностью, он страдает либо от избытка чувств, либо от их недостатка. Решаюсь открыть наугад страницу первого тома, полагая, что найдутся строки, отражающие суть написанного мной. И действительно, удача – на странице 153 – стихотворение «Предопределение», написанное Тютчевым в 1852 г.:Ф. Тютчев
«НАС НЕ ЗАБУДЕТ РУСЬ»
Человеку, собирающемуся написать юбилейную статью о С. Есенине, приходится просмотреть огромное количество статей и книг, посвященных поэту. И хотя все произведения Есенина и жизнь его, казалось бы, до тонкостей изучены и исследованы, каждый автор нового поколения по-своему прочитывает и воспринимает поэта. Мое поколение не знало творчества Есенина. В школе его не изучали. Конечно, мы слышали о нем, но книги его были запрещены и не переиздавались, а отдельные стихотворения, доходившие до нас, не давали истинного представления о величии русского гения. Знакомство мое с поэзией Есенина состоялось в 70-е годы во время учебы в Томском университете. Прекрасно помню тот день. Мы, историки и филологи 2-го курса, как обычно, по расписанию, пришли на очередную лекцию по советской литературе в большую многоярусную аудиторию № 120 главного корпуса университета. Молодой доцент (будущий профессор) Николай Никитич Киселев назвал тему лекции: «Творчество С. Есенина». Это был блестящий монолог ученого, артиста, глубоко знающего, любящего творчество поэта. Лектор так вдохновенно читал стихи, что мы, слушатели, перестали записывать, отдавшись целиком настроению ученого. По окончании лекции студенты устроили овацию. Каждому поэту, в силу природных особенностей, отличающих его от других, свойственно неповторимое восприятие мира. Природные свойства складываются из задатков, темперамента, характера, наконец, из множества привычек, совершенств или несовершенств поэта. Самость большого поэта – не есть только талант, гениальность, она еще и господствующий характер. С. Есенин – «дитя природы». Родители, люди рязанской земли, были первыми наставниками поэта. Судьбе было угодно так искусно «подобрать» среду поэта с первых лет жизни, что поступки окружающих рождали отзвук в душе будущего стихотворца. Даже в самые мрачные годы своей жизни, исколесив полмира и узнав подлость, предательство друзей, поэт не озлобился и оставался до конца дней доброжелательным к простым людям человеком. Однако бывали мрачные дни, когда поэт чувствовал свое одиночество. В письме Г. А. Панфилову, другу по Спас-Клепинской второклассной учительской школе, С. Есенин писал: «... Что-то грустно, Гриша, тяжело. Один я, кругом один, один и некому мне открыть свою душу, а люди так мелки и дики. Ты от меня далеко, а в письме всего не выразишь, ох, как хотелось бы мне с тобой повидаться». Так писал о своем душевном состоянии в январе 1914 года из Москвы 18-летний деревенский юноша. Враждебный город, одиночество заставили поэта о многом подумать, многое переосмыслить, переоценить систему ценностных ориентации, о чем свидетельствуют его письма, написанные разным людям. Перечитывая стихи, прозу, письма С. Есенина, чувствуешь его естественность. Естественность – это признак талантливости. Деятельность поэта совершается на уровне рефлексии, т. е. на уровне сознательного и бессознательного, происходит без всякого многотрудного размышления, а результат – бередящие душу стихи:«ПУСТЫННО МЕРЦАЕТ ПОМЕРКШАЯ ЗВЕЗДНАЯ ЛЮСТРА»
И снова за прибрежными деревьями Выщипывает лошадь тень свою.Каждый юбилей Николая Рубцова не отдаляет любителей его творчества, а наоборот приближает к нему великое множество читателей. Николаю Михайловичу Рубцову исполнилось бы 75 лет со дня рождения и 40 лет со дня гибели. Знакомясь с поэзией Рубцова, читатели поддаются его стихии, испытывают ее магическое воздействие, катарсис. Поэтическая интуиция есть отличительное свойство поэзии Н. Рубцова. С какой мягкой печалью и с каким пониманием возвращается поэт к воспоминаниям о малой родине.Ю. Кузнецов
«ЖИТЬ НА ЗЕМЛЕ – ДУШОЙ СТРЕМИТЬСЯ В НЕБО»
Как-то Владимир Алексеевич Солоухин в одном из интервью посетовал на то, что за всю его творческую жизнь в литературе (а она без малого насчитывает почти сорок лет) о нем написано не много критических статей, рецензий. Я не могу восполнить этот пробел, так как не являюсь профессиональным литературным критиком, а потому не берусь писать обстоятельную статью о всем творчестве этого многогранного уникального художника слова, сочетающего в одном лице прозаика, поэта, публициста, эссеиста, литературоведа. Но мне хотелось бы поделиться с читателями своим впечатлением от последнего сборника стихов В. Солоухина «Стихотворение» (1999 г.), наиболее полно отражающего его поэтический мир. В книге представлены лучшие стихи разных лет, стихи-монологи, обращенные к людям, зарифмованные сокровенные мысли одного из крупных советских поэтов второй половины XX века, по достоинству еще не оцененного современниками. В стихотворении «После тебя» поэт словно итожит сделанное за долгие годы. В. Солоухин говорит об уникальности каждого человека, пришедшего в этот мир и воспринимающего этот мир по– своему:ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕЙЗАЖИ РОДИНЫ
Стихи Анатолия Федоровича Суздальцева знают немногие ценители современной поэзии. Он редко печатается и, как говорят в таких случаях, еще не вошел в обойму известных поэтов России. Но то, что опубликовано в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Сибирские огни», являет собой ощущение нежности, радости, тонкой лиричности. Его стихи откровенны, прозрачны, сдержанно-эмоциональны, в них чувствуется простота, которая дается огромным житейским опытом и талантом. Наверное, и я обошел бы своим вниманием стихи Анатолия Суздальцева, если бы не знал его лично. Написал эти строки и задумался: а знал ли? Нет, пожалуй. Учились на одном факультете Томского университета, он – тремя курсами старше. Здоровались, как принято среди студентов, и все. Университет он закончил более 30 лет назад. Сейчас Анатолий Федорович живет в Магаданской области, работает в районной газете, о чем сам поведал в стихотворении «Зима на Колыме».ЧИСТЫЙ НЕКТАР ЖИЗНИ
Закончилось XX столетие, и еще рано подводить итоги тому, что было наработано человечеством в различных областях деятельности. С нетерпением, с позиции прожитых лет, пытаюсь взглянуть на тех, кому в силу таланта и возраста надлежит творить в третьем тысячелетии. С надеждой, без опаски ошибиться слежу за творчеством молодой поэтессы Ольгой Таскаевой. Ее удивительно тонкий и свежий взгляд в форме зарифмованных и незарифмованных откровений о мире реальном и воображаемом отражает гармоничность мира, вызывает у меня чувства оптимизма, доверчивости и доброты. В стихотворении «Зима» она пишет:ЖИЗНЬ ЯВЛЕНА В СТИХАХ
Стихи Людмилы Ефремовой (книги «Шаги», «Не пойманная птица») отмечены незаурядным художественным дарованием. Они отражают преданную любовь, радость, страдания любящего женского сердца, независимость суждений, зрелость в понимании процессов, происходящих в мире и России. Возвышенный строй ее лирики более всего приближается к высокой простоте и гармоничной ясности.СМЯТЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ДУШИ
Недавно в Тюменской писательской организации прошел очередной творческий семинар. Наметились и кандидаты в члены Союза писателей России как среди поэтов, так и прозаиков, имеющих не по одной книге. Но речь сегодня пойдет не о них. Размышляя о связи времен и о вступающих в литературу молодых людях, задумываешься об их судьбе в будущей непредсказуемой эпохе... Закончились дискуссии на обеих секциях, и всех участников пригласили в небольшой зал для подведения итогов семинара. Оказавшись рядом с девушкой, я поинтересовался: «Вы участница или болельщица?». «Участница, студентка нефтегазового университета (секция поэзии) Юлия Бындикова», – и она скромно протянула коллективный литературно-художественный сборник «Факел», посвященный 45-летнему юбилею родного вуза. Уже беглого взгляда на подборку стихов юной поэтессы было достаточно, чтобы они поразили меня образностью, особой глубиной чувств. И мне захотелось основательно погрузиться в творения Юлии, выразить свое отношение к ним, что я и делаю с некоторым опозданием. Юлия Бындикова – диагност своих переживаний, она через внутреннее состояние, чувствами, принимающими форму сострадания или гнева, пытается донести свое понимание мира, продиктованное любовью к людям:«ДОБРО ЗАВИСИТ ОТ ДОБРА»
Эти строчки из стихотворения «Благодарственное слово» Евгения Вдовенко я вынес в заглавие статьи о его творчестве. Евгений Федорович – старейшина среди поэтов Тюменской области. Он вступил в одиннадцатую седьмицу (седьмица имеет два значения: неделя и семь лет), т. е. перевалил за 70-летний рубеж, но по– прежнему бодр и продолжает активно писать стихи и печататься в разных изданиях. Последние его книги «Ты гуляй, гуляй, мой конь» и «Летучий сон осенней паутины» отражают различное состояние поэта: романтика, оптимиста, лирика, твердого и решительного правдолюбца. Во всех стихах поэт чувствует необходимость сказать читателю о добре, любви к людям, ко всему живому на земле. В стихотворении «Первый и последний юбилей...» он говорит об истории народа, о русском духе, который в нас не перешибить, какие бы тяготы жизни не обрушились на нашу родину «... все же стали мы Великой Русью, синь родных небес неся в очах! И пройдя по углям революций, зон и войн, Афганов и Чечней, Русью и стоим, хотя и куцей, и лицом в юдоль свою черней!..»Как участник Великой Отечественной войны, он пропускает все события через свое сердце. В отдельных стихах Евгения Вдовенко чувствуется противоречивость состояния души. Это состояние негармонично, несимметрично, оно расколото глубокими трещинами, потому что окружающий мир разорван противоречиями и контрастами, а те действенные силы, которые смогут в будущем восстановить, возродить Великую Россию, вызревают слишком медленно. Поэт живет прошлым. Во многих стихотворениях он в первых строчках не выходит за пределы личной судьбы, но в последующих строках все шире развертывается трагическая картина нашего Отечества. Иногда очень неожиданный поворот темы как бы застает читателя врасплох и, таким образом, усиливает внимание. В стихотворении «Опята», посвященном войне, поэт очень точно выразил свое состояние:«В ЧАС ВЕЧЕРНИЙ, КОГДА ГАСНУТ ЗВЕЗДЫ»
Эту строку из стихотворения Николая Данилова «Пою о деревне» я решил поставить в заглавие своей статьи, т. к. она согласуется со взглядами поэта и имеет самодостаточное основание ко всему его творчеству. При повторяемости тем в стихах, складывающихся и обновляющихся, как в калейдоскопе, он рисует новый узор, затрагивая внутренние и внешние перемены своего чувствования природы. В его стихах все переплетено: переживания, радости, горести, утраты, созидательный порыв... Каждый человек творческого труда – явление уникальное в культуре, но не каждый человек становится самоцветом в мозаичной, постоянно меняющейся жизни, особенно в литературе. Творчество Н. Данилова как в поэзии, так и в прозе исповедально. В своих поэтических книгах и в биографической повести «Крапива» писатель пишет о горестном детстве и юности, но этот многострадальный опыт выработал у него иммунитет ко всему пошлому и негативному в жизни, закалил его волю и подвигнул к творчеству. Он рано лишился матери, а мачеха не заменила ему мать. С 16 лет, покинув школу-интернат, он становится самостоятельным. В книге «От слезы до стихов» есть такие строчки:ПОЭЗИЯ ЧУВСТВА
Поэт Владимир Романович Гундарев – мой земляк. Мое знакомство с его поэтическим творчеством не ограничивается только знаменитой песней «Деревенька моя», хотя, не скрою, интерес к нему как к поэту и человеку пролег через эту песню. Она привела меня к более обстоятельному прочтению книг поэта и, соответственно, к пониманию его творчества. Поэзию Гундарева можно сравнить с негромким многоголосием, которое не утратило свежести с годами, а обрело ровное спокойствие, несмотря на расшатанное трагической встряской в последние несколько лет здоровье России. За назойливым, раскатистым грохотом дней, коими живет Россия, он умеет увидеть оттенки современной жизни и оценить тех, у кого есть нужная тональность и слова по отношению к своему Отечеству. Как русский человек (сам он живет в ближнем зарубежье – Казахстане), поэт болеет душой за все происходящее в России.ПОДАРОК СУДЬБЫ
Имя известного поэта в России Николая Васильевича Денисова неотделимо от его родных мест. Малая родина властно зовет его, и поэт почти каждый год приезжает сюда, освободившись от суетного городского повседневного существования, чтобы надышаться чистым воздухом, освежить свои впечатления от общения с простыми и дорогими его сердцу людьми. Встречи с родиной и людьми заряжают поэта энергией, которая как бы переливается в его творения.ДИАЛОГ О ГЛАВНОМ
В издательстве «Мандр и К» в 2005 году вышла книга покойного надымского поэта, члена Союза писателей России Юрия Баскова «Время жизни». Чуткий литературный «термометр» отражает бесстрастно-объективное настроение людей, придавая ему характер философского обобщения. Юрий Басков не является исключением из ряда литераторов, которые от созерцательности жизни приходят к ее осмыслению и неприятию многого в ней. В стихотворении «Сокол Гамаюн» он пишет:О ТВОРЧЕСТВЕ НАЧИНАЮЩИХ ПОЭТОВ
Вышло уже пять литературно-художественных студенческо-преподавательских альманахов «Арион» Тюменского государственного колледжа профессионально-педагогических технологий. Пожалуй, это единственный опыт среди учебных заведений такого уровня в Российской Федерации. Благодаря финансовой и моральной поддержке со стороны директора колледжа Магоиченкого Владимира Ивановича «Арион» выходит ежегодно. Сборник внешне прекрасно оформлен известными тюменскими художниками А. Н. Павловым и Б. И. Паромовым, а о содержательной стороне сборников судить читателям. Как руководитель поэтического семинара, редактор сборника и один из его авторов, хочу поделиться своими впечатлениями о творчестве молодых начинающих поэтах и прозаиках. Человек приходит в мир и застает определенный уровень культуры, то, что сделано до него предшествующими поколениями людей. В процессе освоения мира человек растет, мудреет, развивается духовно и нравственно. Каждый из нас, приобретая житейский, социальный опыт в пору возмужания, в безграничном океане противоречий действительности, запоминает очень много – хорошего и негативного. Читая сборники разных авторов, читатель обратит внимание на несхожесть стихотворений не только в содержательном плане, но и стиле, манере. Эта несхожесть связана с тем, что авторы различаются по возрасту и, соответственно, по жизненному опыту, таланту. Можно легко заметить, что стихотворения юных поэтов лишены конкретности, они не отражают детали, обстоятельства, в них нет раздумий над тем, что такое жизнь с ее радостями и печалями, страданиями. Они просто живут, любят потому что молоды. И это прекрасно. С возрастом, когда начнётся анализ сделанных ошибок, придет и мудрость. Поэзия, искусство слова, назовем их условно, бывает двух типов: поэзией процесса и поэзией результата. В представленных в книге стихах мы как бы обнаруживаем процесс рождения, становления чувства или идеи. Это молодые поэты. Во втором случае, поэты, пожившие на свете, много повидавшие, оформляют свои мысли более четко, эмоции и мысли доведены до завершенности, они даны как бы в статичном состоянии. Время, как системообразующая категория жизни каждого человека, для творческой личности особо значимо, ибо оно сочетается с постоянным напряжением мысли. Творческий человек является социокультурным существом, гуманизирующим себя посредством общения с людьми, книгами. Писатель в своих творениях создает символический мир и проживает в нем какое-то время. Самоосуществление творческого человека в его деятельности, общении с людьми разных профессий, с деятелями культуры. Вне этого общения невозможно появление особой духовной энергетики, которую можно назвать творческим порывом. Одно из важнейших свойств поэта – вдохновение, т. е. состояние, которое посредством слова вызывает восторг или страдание у читателя. Решающим свойством творческого вдохновения является то, что творец ощущает невозможность исчерпать себя средствами выражения. Человеку словно не хватает их и для этого нужно много знать, учиться у классиков, у жизни. Нужно не смущаться описания жестких реалий современной жизни с ее социальными невзгодами, драмами и трагедиями. Мы, читатели, чувствуем в стихах и рассказах не только физически выраженное пространство, но породненное с ним время и движение современной действительности. И как написала Е. Лаврова:ПОЭТ-УЧЕНЫЙ
Сегодня много людей пишут стихи, выпускается огромное количество книг-однодневок. Идет волна за волной и в этом слитном потоке, шуме очень трудно расслышать и запомнить новые имена в поэзии. В лихую пору начинают творить люди, ранее никогда не имевшие представления об истинной поэзии. Большая часть из них, мягко выражаясь, не впечатляют ни интересным образом, ни оригинальными мыслями, ни даже ритмом и рифмой, что само по себе первично для стиха. Талантливые люди пишут стихи сердцем, своим зрением и когда попадаются запоминающиеся строки, то не надо никому объяснять, никому навязывать свое восприятие. Стихи просто нужно прочесть вслух и люди способны оценить терзание мысли и чувства, вложенное в данное творение. Передо мною книга: «Цвета России» доктора геолого-минералогических наук, профессора Тюменского государственного нефтегазового университета Папина Юрия Семеновича. Книга, в основном, отражает поэтический мир человека, занятого нелегким трудом геолога. Его поэтические зарисовки с натуры во время многочисленных экспедиций, показывают различие сибирского пейзажа. Остановлюсь лишь на описании поэтом природы. Так в стихотворении «Мох», поэт-романтик пишет:ЗАМЕТКИ ОБ АЛЬМАНАХЕ «АРИОН»
Недавно вышли 8-9 номера литературно-художественного студенческо-преподавательского альманаха «Арион» в издательстве «Вектор Бук». Авторы этих сборников – студенты и преподаватели Тюменского государственного нефтегазового университета. В последних сборниках, как и в предшествующих до них, участвуют узнаваемые, известные авторы, а также те, кто впервые рискнул показать свои произведения в надежде на позитивный отклик читателей. Знакомясь с творчеством новых авторов, задумываешься над тем (вечная проблема), что же подвигает людей к сочинительству? Какой нужен жизненный социальный опыт, чтобы отразить действительность в ее стремительном или плавном ритме бегущего времени? Начинающим авторам поэзия, проза помогают становлению несформировавшегося мировоззрения, формирующемуся в процессе естественных и общественных реалий жизни. Несмотря на сложность жизненных реалий, порою драматизм и трагедии в России, некоторые стихи и рассказы наполнены чувством радости и удивления от праздника жизни: любви, тревоги, фантазии. Некоторые авторы с детальной точностью пытаются раскрыть всю сложность, многогранность социальных явлений, природу духа, души, смысла человеческого существования. Их эмоциональное отношение к происходящему в России, мире, позволяет молодым авторам правильно выбрать нравственные и социальные ориентиры. Это умение видеть и слышать дано не каждому, и лишь отдельные люди способны постигать красоту, печали мира, донести их до людей посредством поэтических ассоциаций, зашифрованных, но чрезвычайно точных эмоционально. Сегодняшние молодые люди интуитивно понимают происходящие изменения в России, изменения ценностного, культурного ряда, а заодно и свои, не до конца осмысленные, очертания и границы бытия. Это чувствуется по их стихам и рассказам, по тому, как трудно им сшивать культурное и духовное полотно. И они вновь и вновь возвращаются к извечной теме – любовной лирике. В некоторых стихах и рассказах студенты и преподаватели размышляют о том, что технический прогресс и технократическое мышление современного человека может привести к потере духовной чуткости, нравственного отношения к миру, человеческого сострадания. Интересные описательные очертания природных ландшафтов благословенной Сибири – обитатели суровой благодати, в которых наличествуют тайга, хвойные леса, поля, покрывающиеся ковром трав весной и высыхающие летом, где простираются дикие, заброшенные, не ухоженные, заросшие бурьяном, не вспаханные массивы земель, где царит безмолвие, и лишь изредка перекликаются голоса одиноких птиц. Грустно, но такова наша действительность. В других описаниях природы авторы наделяют природу живой, единой, божественной субстанцией, и создаётся впечатление, что они разбираются в природной данности лучше, чем в тончайших движениях собственной души. Однако заметим: чтобы разбираться в своей душе, нужно прожить долгую, многотрудную жизнь. Вот одно из признаний профессора С. Суровягина, вступившего в осенний период жизни:НА ЗЕМЛЯНИЧНОЙ ПОЛЯНЕ
Журналист Василий Михайлов написал небольшую книжку стихов для самых маленьких – «Мой колокольчик». (Средне– Уральское издательство, Екатеринбург, 2001.). Книжка прекрасно иллюстрирована художником Галиной Козловой. Читал, думал: слава Богу, не прерывается связь с предшественниками – носителями великого русского языка, что сочиняли и для детей: М. Пришвиным, С. Михалковым, А. Барто, В. Крапивиным, К. Лагуновым... Стихи В. Михайлова, его авторские приемы, служат одной, основой идее – доброте. Поэт внушает малышам чувство взаимопомощи, идеалы дружбы между детьми и взрослыми. За внешней сказочностью прочитывается великая любовь к детям. В стихах сквозят глубоко личностные ноты, мотивы. И это естественно:«ГЛЯДИШЬ ЗАДУМЧИВО И ЯСНО»
Уже несколько десятков поэтических книг вышло в издательстве «Исеть» города Шадринска. Очередная книга мансийского поэта Андрея Тарханова «Поющие молнии» занимает значительное место в его зрелом творчестве. В пленительной прозрачности, достигнутой простотой и ясностью, отразились его размышления о природе, любви, России. Непринужденностью дышит неподражаемая поэтическая индивидуальность известного в России поэта – Андрея Тарханова.«СНОВА ВЕТРЫ»
Поэт, редактор «Тюмени литературной» Николай Денисов попросил посмотреть небольшую, только что вышедшую в издательстве «Исеть» г. Шадринска поэтическую книжку Валентина Законова «С любовью вместе». Открыл ее на 65-й странице – вчитался. Стихотворение «Вишня»:«СВЯТАЯ ИСТИНА ПРОСТА»
«Слово – высший подарок Бога человеку»В издательстве «Исеть» города Шадринска вышла очередная книга. Автор книги «Верста» – Сергей Абрамов, поэт из поселка Барсова, что под Сургутом. Сразу скажу: вся книга посвящена религиозной тематике, поэт глубоко верующий. Человек, приходящий в лоно Православной церкви начинает осознавать свою избранность, чувствовать Божественное присутствие, его воздействие на себе. Вторая книга Сергея Абрамова «Верста» как раз говорит о надличностном воздействии на поэта. Это явление он ощущает в мире идеалов, где существуют те божественные прообразы, подобием которых являются для него все вещи нашего действительного мира. Прекрасное понимается поэтом, как божественные образы лишь в той мере, в какой они являются отражением свыше.И. В. Гоголь
«В СЛОВАХ ХРУСТАЛЬНОЙ ПРАВДЫ ПЕРЕЗВОН»
Первая книга в литературной биографии начинающего поэта или прозаика – это всегда огромное событие в жизни человека. Автор книги «Не сбиться с пути» Милетта Серкова – студентка третьего курса филологического факультета Тюменского государственного университета. Несколько подборок ее стихов и рассказов были опубликованы в поэтических сборниках и областных газетах. Поэзия – отблеск трудной, разнообразной жизни, а жизнь начинающей молодой поэтессы не является отблеском высохших берегов. Но из того, что опубликовала М. Серкова, чувствуется: наступает время для осознания в себе творческого горения. Идет стремительный процесс восприятия жизненных реалий, появляется та надежная укрепа, на которую можно опереться в своей интонации, словесной мелодике. Она обретает гавань, когда решается отринуть иссушающе-бесплодную маяту мысли.ПРОФЕССИОНАЛИЗМ АЛЬМАНАХА «АРИОН» ВОЗРАСТАЕТ
Литературно-художественный студенческо-преподавательский альманах Тюменского государственного нефтегазового находится на подъёме. Растет число людей опубликоваться в сборнике, появилась конкуренция, конкурс. Студенты, аспиранты, профессора ежемгновенно испытывают в чем-то недостаток, выражающийся в изменении, в переходе из одного творческого состояния в другое, дабы достичь чего-то и тем самым исключить состояния недостаточности, открывая тем самым новые стороны своей творческой биографии. Мне представляется, в будущем альманах «Арион» выйдет за рамки нефтегазового университета и станет изданием для талантливых людей независимо от возраста, социального положения и мировоззренческих пристрастий. Я думаю о присутствии в нем обыкновенных смертных, в этом неумолимом потоке, сотканных из великого желания совершенствовать свой талант. В последних трех сборниках («Арион» №8,9,10) читатели, наверное, обратили внимание на стихи и рассказы, представленные несколькими членами Союза писателей России. Альманах «Арион» прекрасно оформляют известные художники России, тюменцы Б. И. Паромов и А. Н. Павлов, которые пробуют себя, не без успеха у читателей, как поэты и прозаики. Хочу подчеркнуть одну немаловажную особенность, присутствующую почти во всех сборниках, это не равнодушное отношение к происходящим событиям в России. Реальность, её постижение не ускользает от взора литераторов и, порою столкнувшись с грубым чувственным прикосновением, с действительностью, словом и делом они ведут нескончаемый диалог души и природы в котором духовное, незримое опредмечивается, расцветает и сохраняет глубину душевных впечатлений. Некоторые авторы сборника принимают участие с момента его создания. И любопытно наблюдать за их творчеством, их интеллектуальным, гражданским ростом. В их стихах и рассказах отчетливо просматривается строгость и ориентированность смыслового содержания, говорящее о подлинной заинтересованности в судьбе России. Данилова Ольга пишет:ЗАКАТ ТВОРЧЕСТВА НЕ ПРЕДВИДИТСЯ...
В связи с юбилеем тюменского детского поэта и художника имею скромное намерение сказать добрые слова о творчестве Александра Евгеньевича Шестакова. Его поэзии и живописи чужды скорбные и скептические нотки. Почему? Объяснение простое: он пишет и рисует для детей и не хочет их омрачать анализом современной действительности, происходящей в России. Повзрослев, наши дети и внуки сами обнаженными, голыми нервами почувствуют, с лихвой окунувшись в свирепство, смутный образ распятой России начала XXI века. И второе: Александр Шестаков по своему складу характера веселый человек и ему присущ оптимизм. Как бы не было тяжело детскому писателю, он должен преодолевать негативные стороны жизни, темные силы зла силой поэтического слова, посредством живописи, несущих радость бытия.ПРОРОК ПРАВОСЛАВНОЙ КУЛЬТУРЫ
Россия бессмертна тем, что у нее есть будущее.Творчество Николая Васильевича Гоголя – это загадочный, многозначительный мир, отраженный в смешных фантасмагориях, переходящих на трансцендентный уровень понимания, говорящих о русской трагедии, печали, несовершенстве русского народа, о его духовности и нравственности. Великое множество написано книг и статей о Гоголе, его творческое наследие до сих пор является поводом для самых разнообразных интерпретаций философов, социологов, историков, литературоведов разных стран. Мне в связи с юбилеем великого писателя хочется обратиться, к его необычному произведению «Выбранные места из переписки с друзьями». В чем его необычность? Чем отличается это произведение от всех других работ, написанных русским гением? Н. В. Гоголь собрал воедино многочисленные письма к друзьям, дополнил некоторыми статьями и издал книгу, которую считал лучшей и самой дорогой из всего написанного. В 1847 года он писал: «Я печатаю книгу с твердым убеждением, что книга моя нужна и полезна России. Издание книги было моей душевной потребностью, ее нужно прочитать несколько раз». Книга Н. Гоголя вызвала разноречивые суждение среди литераторов и общественных деятелей России. Эту книгу по жанру можно отнести к появившемся «Философическим письмам» П. Чаадаева и позднее к «Дневнику» писателя Ф. Достоевского. Книга «Выбранные места из переписки с друзьями» вызывает у читателя персоналистические переживания, одни ее понимают, другие не понимают и, наверное, прав был Н. Гоголь, что ее нужно прочитать несколько раз. И. Гоголю удается заглянуть в истоки человеческих переживаний, настроений. Он показывает, как зарождаются, переплетаются отношения, на духовной основе, между друзьями. Он прослеживает взаимоотношения разных людей исходя из их мировоззренческих толкований процессов, происходящих в России, как друзья становятся нужными друг другу даже тогда, когда хотели бы жить отъединенно, только для себя и своей семьи. Призыв Н. Гоголя понять его книгу не был услышан соотечественниками, и только в конце XIX века это произведение нашло своих почитателей и стало ясно, что писатель являлся для своей эпохи «властителем дум», мыслителем. Н. Гоголь выступает как проповедник, он утверждает, что язык, словесность, искусство, живопись являются «высшим подарком Бога человеку». Центральной темой книги является русская культура, Россия, ее судьба. Н. Гоголь выступает как пророк и патриот. Поэт А. Белый в своей книги «Символизм как миропонимание», анализируя идеи писателя признает, что любовь Гоголя к России носит колдовской характер, отличный от нас простых смертных. «Какую-то не ведомую никому Россию любит Гоголь, любит странной любовью: она для него как для колдуна...» Интересные в книге замечания Гоголя о политике «Славянофилов и западников», с некоторыми он был близко знаком и находился в дружеских отношениях. Он назвал эту политику выдающихся мыслителей первой половины XIX века, «великим недоразумением». Но надо признать, что Гоголь больше импонирует славянофилам: «Правда, больше на стороне славистов-восточников, они больше правы в целом своего учения, западники же больше правы в деталях». С некоторыми положениями Гоголя не согласились как славянофилы, так и западники. Западник В. Г. Белинский очень резко критиковал книгу Гоголя, назвав ее «зловредной книгой». Белинский, автора великих произведений, таких как: «Ревизор» и «Мертвые души», в конце своей статьи призывает отказаться от последней книги, полагая, что «тяжелый грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напоминали бы Ваши прежние!» Ближайший друг С. Т. Аксаков отвернулся от Гоголя, что было страшным ударом для писателя и он даже стал сомневаться, а нужно ли было ее публиковать. Многочисленные осуждения книги действовали угнетающе на Гоголя. Дело дошло до того, что под воздействием общественного мнения Гоголь написал своему другу С. Аксакову письмо, в котором есть такие признания: «Как у меня еще не закружилась голова, как я не сошел с ума от этого вихря недоразумений – этого я и сам понять не могу». Вот что может сделать с человеком «недоразумения» многочисленных критиков и, наверное, если бы книга была не опубликована, то под воздействием общественного мнения Гоголь сжег бы ее, как он сделал со вторым томом «Мертвых душ». Незадолго до смерти Гоголь при встрече с И. С. Тургеневым сказал: «Если бы можно было воротить назад сказанное, я бы уничтожил мою «переписку с друзьями», я бы сжег ее». Пренебрежительно отвергая книгу Гоголя, друзья проявили грубость: им следовало бы благодарить за нее, т. к она исходила от достойного человека. Интеллигентность человека связанна с учтивостью, в стремлении говорить и вести себя так, чтобы наши ближайшие друзья, коллеги были довольны и нами, и самими собой. Друзья не могли предугадать судьбу книги Гоголя, в которой он выступил как пророк. Гоголь является пророком православной культуры, предтечей всех течений русской жизни, действительного торжества Православия. Православие для него – идеология, которую нужно распространить не только в России, но и за ее пределами. С этой идеологией «может быть, одному русскому суждено поближе почувствовать значение жизни», – писал он. Православная Россия, по его мнению, чует приближение иного царства. Без Бога нельзя осветить историю и современность. Без Христа, считал Гоголь, не взявшего в руки небесного светильника нельзя опуститься в темную глубину человека, т. е. нельзя услышать строгую тайну жизни и ее «совершенную небесную музыку», ибо во Христе ключ к пониманию и разрешению самых наиважнейших вопросах жизни. Читаешь Гоголя и мысленно сравниваешь его суждение о Христе с мыслями и идеями Достоевского, которые созвучны, идентичны. Преображение человека оба мыслителя связывают с Христом, с Православной Церковью, русской культурой. Апокалептические предчувствия Гоголь связывает состояние умов в России. В статье «Страхи и ужасы России», которая была включена в «Выбранные места из переписки с друзьями», анализируются взаимоотношения России и Европы, о том, как Запад заражает Россию революционными идеями. Спасение России Гоголь видит в том, чтобы каждый православный человек жил сообразно с законами и заповедями Христа. Огромную роль, считает Гоголь, может сыграть Русская Православная Церковь. В церкви нашей сохранилось все, что нужно для просыпающегося ныне общества. «В ней кормило и руль наступающему порядку вещей, в ней простор не только душе и сердцу человеку, но и разуму во всех его верховных делах». Вещие слова и как они важны для сегодняшней России, людей XXI века. Православную самодержавную Россию Гоголь, как и Ф. Тютчев, посвятивший ряд статей, а именно: «Россия и Запад», «Россия и революция», «Россия и Германия», противопоставляет Западу и пытается найти выход, чтобы наша страна дистанцировалась от тлетворного влияния Запада. Чем больше читаешь Гоголя, тем больше поражаешься его прозорливости. Пророчество Гоголя являются предупреждением людям, живущим сегодня. Он в письмах, статьях предупреждал о грядущих переменах, которые произойдут в России, в мире, но друзья, дипломаты, политики не прислушивались к писателю. Чувствуя, на интуитивном уровне, глубинные процессы, происходящие в стране, он писал: «Зачем пророчествует одна только Россия?» Затем, что она сильнее других слышит Божью руку во всем, что ни сбывается в ней, и чует приближении иного царства. «Не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, не разогреться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам». Неожиданно вспомнились слова великого русского историка В. Ключевского, который в своем дневнике от 1893 года написал, не помню дословно: В России нет средних талантов, простых мастеров, а есть одинокие гении и миллионы никуда не годных людей. Гении ничего не могут сделать, потому что у них нет подмастерьев, а с миллионами ничего нельзя сделать, потому что нет мастеров. Первые бесполезны, потому что их слишком мало, вторые беспомощны, потому что их слишком много. Гениальный Гоголь был одинок в своем окружении, у него не было рядом мастеров и подмастерьев, а были такие же гении, как и он: А. Пушкин, И. Киреевский, А. Хомяков, С. Аксаков, В. Жуковский, В. Белинский, И. Тургенев и др, но даже и они не слышали его, не старались вникнуть в пророчества писателя-мыслителя. Н. Гоголь является одним из первых в России мыслителей, исповедующим концепцию географического детерминизма. Он задолго до Л. И. Мечникова (1838–1888) (брата великого физиолога И. И. Мечникова) и Г. В. Плеханова (1856–1918) выдающихся ученых, высказал идеи, связанные с влиянием географической среды на развитие общества. Вот его слова: «От вида земли зависит образ жизни и даже характер народа, а характер народа определяет формы правления, много в истории разрешает география». Н. Гоголь в своем «Завещание», включенном в книгу «Выбранные места», надеется, что его услышат, поймут его идеи не только друзья, но и будущие потомки. Идейные откровения Гоголя привели к тому, что он стал зачинателем многих исканий последующих русских мыслителей. Как мыслитель Гоголь с гениальной чуткостью ставил в центре всех своих идей проблему развития русской культуры на православной основе. Являясь ее пророком, Гоголь по праву стал предтечей многих духовных течений русской жизни. Россия – страна с богатым историко-культурным наследием. В наследство от прошлых мыслителей нам досталось их духовное наследие, которое представляется жемчужинами разной величины и ценности. Ценность духовного наследия Гоголя неоспорима в истории развития русской культуры, развития России. И прав выдающийся философ и богослов В. В. Зеньковский, написавший научный трактат о Гоголе, сказав о нем: «Гоголь остается учителем жизни не в формулах его исканий, а в самом обращение к Богу, к Христовой правде. В этом ценность всего гениального наследия Гоголя, в этом, правда и незабываемость его жизненного подвига». Бросая ретроспективный взгляд на историю развития общественной мысли, приходишь к пониманию того, что в истории развития России остаются люди исповедующие национальные, державные, религиозные, патриотические взгляды. К ним, безусловно, относится Н. В. Гоголь. Закачивания статью хочу напомнить читателям, Гоголь в своем завещании просил не ставить ему памятников, но хочется надеяться, что Россия воздаст должное своему великому соотечественнику – патриоту и по случаю 200-летия со дня рождения найдет возможность издать полное собрание сочинений, которого до сих пор нет. И это было бы лучшим памятником Николаю Васильевичу Гоголю.Н. В. Гоголь.
Последние комментарии
9 часов 34 минут назад
14 часов 37 минут назад
22 часов 26 минут назад
1 день 57 минут назад
1 день 1 час назад
2 дней 12 часов назад