Дочь полка [Дана Перловская] (fb2) читать онлайн

Дана Перловская Дочь полка

Глава 1

Село «Лесково»

Действие нашей истории начинается в небольшом селе Лесково. Оно было тихим и прекрасным местом. Все дома были расположены близко друг к другу, создавая неровный круг. Сельская жизнь здесь кипела во всю, собственно говоря, как и в других сёлах: огороды, постройка сараев и новых изб, скотоводство. Домашние птицы: утки, гуси и индюки свободно паслись на улице, расхаживая между домов. Людей было мало, все друг друга знали и общались как родные. И вместе плакали, проводив мужей и сыновей на фронт в 1941. Но жизнь на этом не остановилась. Просто наполнилась постоянной тревогой и ожиданием. Только, словно и этого было мало.

Летом 1942 сюда пришли оккупанты. В первую очередь они расстреляли семью председателя колхоза, установили свои порядки и правила, отняли оставшуюся скотину, заняли лучшие избы. Жизнь поселенцев сильно изменилась: боялись лишний раз выйти на улицу, сказать неправильное слово и сделать что-то без разрешения и не по порядку. Оккупанты вытворяли ужасные вещи. Они показывали свою власть: унижали жителей, били их, подвергали насилию женщин. Местные ничего не могли сделать – под винтовку мог попасть кто угодно. Вот в таком ужасе и жили. В одном из домов была семья из пяти человек, состоящая из матери и четверых детей. Глава семейства погиб на фронте в декабре 1941. Их дом состоял из одной большой комнаты и сеней, где всегда стояла обувь: галоши, валенки и резиновые сапоги. В стену были вбиты гвозди, на которых висела тёплая одежда. На полу, под импровизированной вешалкой, стоял пыльный железный ящик с инструментами, принадлежащий главе семьи. Раньше он часто использовался. Дальше шла огромная комната: справа, к стене были придвинуты две железные кровати. На противоположной стороне стояла длинная, накрытая пледом лавочка, а рядом белая печь, на полках которой стояла посуда, а наверху были постелены подушки и одеяла. У окна расположен деревянный стол, накрытый уже пожелтевшей скатертью, в углу почётное место занимала полка, на которой стояли иконы и догоревшая свеча. Несмотря на то, что в то время почти все были атеистами, в этом доме были люди, которые верили в Бога. Над одной из кроватей висела покосившаяся семейная фотография: Камышевы сидели за тем самым кухонным столом с чистой белой скатертью. Покойный Алексей, любящий муж и отец, посадил к себе на колени своих троих сыновей. На вид ему было лет тридцать с небольшим, черноволосый, но с малой сединой на висках, лицо всегда гладко выбрито. Из-под густых бровей на мир смотрели весёлые карие глаза. В зубах он держал папиросу. На коленях сидели годовалый Коля, трёхлетний Сева и четырёхлетний Костя. Все они были похожи на отца, а Севу и Костю могли даже спутать соседи из-за небольшой разницы в возрасте. Все с такими же волосами, как у отца, карими глазами и курносыми носиками. По другую сторону сидела худенькая невысокая женщина с длинными русыми волосами, круглыми зелёными глазами и острым носом. Это была Анна Васильевна, очень ласковая и тихая, хорошая мать и жена. Впереди неё сидела единственная дочь – восьмилетняя Катя. Волосы у неё тоже были чёрные, как ночь, глаза карие, а вот всё остальное девочка унаследовала от мамы: нос, худощавое телосложение и низкий рост. Этот снимок был сделан три года назад. Сейчас, конечно же, всё изменилось. В данный момент в доме происходил тихий разговор:

– Ну мам… – поставила стакан на стол девочка. – У нас настолько мало воды, чтобы идти её набирать? – она посмотрела на запасы питья, а затем снова перевела взгляд на мать. – У нас достаточно её.

– Я знаю, – тихо говорила женщина и посмотрела с опаской на немцев, сидящих на лавочке в другом конце комнаты.

Они о чём-то оживлённо разговаривали на своём языке, иногда начинали смеяться, от чего порой становилось страшно.

– Но оккупанты приказали принести ещё. Причём срочно, – повернулась к дочери Анна, – так, что не спорь и делай то, что говорят. Ты же не хочешь, чтобы с нами случилось тоже самое, что и с семьёй Ватчиных?

Девочка отвела взгляд, вспоминая как жестоко фрицы обошлись с их знакомыми за то, что те ослушались правил и попытались выйти за территорию села. Их обвинили в партизанстве, заставили вырыть себе могилы, а потом расстреляли. Погибла мать и её двое сыновей, которым было всего по двенадцать лет. Мальчики были близнецами, постоянно шутившими и задиравшими девочек. Катя дружила и училась с ними в одном классе. Их смерть очень ударила по ней. До сих пор она помнила эти страшные выстрелы, душераздирающие крики, а затем тишину. Девочка не видела их смерти, но зато очень хорошо слышала всё происходящее.

– Я понимаю, – сказала она, – я наберу воды.

– Это хорошо, – перебирала нервно полотенце женщина. С тех пор, как оккупанты пришли в их дом, она стала очень неспокойной, постоянно чувствовала опасность и страх за жизнь детей. Её волосы были растрёпаны, бледное лицо и круги под глазами указывали на бессонные ночи. Наконец, Анна, слабо улыбнувшись, сказала. – Ты у меня умница. Я горжусь тобой, – она погладила дочь по голове и обняла так крепко, что девочка почувствовала стук её сердца, сегодня женщина была ещё взволнованнее обычного. – Будь осторожна, – она ещё раз краем глаза взглянула на немцев и отпустила дочь.

– Ну всё, иди. Только надень отцову телогрейку, на улице очень холодно.

Девочка подошла к немцам и тихо обратилась:

– Ich gehe etways Wasser holen. (Я пойду за водой).

Оккупанты одновременно замолкли и посмотрели на неё:

– In Richt ung des Flusses? (К реке?) – спросил один из них.

– Das verstehe ich nicht. (Я не понимаю), – помотала головой та и вжала голову в плечи.

Солдат махнул на неё рукой и продолжил беседу. Девочка обулась, накинула телогрейку своего погибшего отца и вышла на крыльцо.

На улице была осень, и в этом году она выдалась очень холодная. Ледяной ветер подул Кате в лицо, и та зажмурилась. Серые тучи затягивали небо, листья перемешались с грязью. Тут к ней, на прогнившее деревянное крыльцо, вбежали трое черноволосых мальчишек: четырёхлетний Коля, шестилетний Сева и семилетний Костя, её братья. Они стояли в ряд перед девочкой, все замёрзшие после долгого пребывания на улице.

– Ты куда? – спросил Костя.

– За водой, – потрепала его по голове та. – Вы всё сделали?

– Давно, – убрал руки за голову Сева.

– Катя, смотри! – подошёл к ней Коля и показал плоскую деревянную лошадку, у которой не было глаз и рта.

– А это откуда? – взяла у него игрушку девочка и повертела её в руках.

– Дядя Игорь ему вырезал, – ответил Сева.

Сорокалетнему мужчине пришлось остаться в селе из-за отсутствия одной ноги. Но он, несмотря ни на что, помогал женщинам прибить полки или что-нибудь починить. Передвигался он, опираясь руками на деревянную длинную палку. Дядя Игорь часто вырезал в свободное время детям различные игрушки из дерева.

– Я так понимаю, вы времени зря не теряли, – заметила девочка.

– Да, – потёр руки от холода Костя, – мы пойдём в хату.

– Хорошо, – кивнула Катя и спустилась вниз.

«Столько надо идти до реки…» – грустно подумала она и отправилась в путь.

По дороге из деревни девочка встретила тётю Валю и поздоровалась, но сутулая женщина с растрёпанными седыми волосами прошла мимо. Катя совсем не удивилась. У тёти Вали умер муж и трое детей, двое старших сыновей были убиты на фронте, а третья ещё крохой отправилась на тот свет из-за пропажи у матери молока. Женщина с тех пор молчит, потеряв последнего из родных. Катя подошла к будке, где был привязан рыжий пёс Пират. Он радостно кинулся к девочке и встал на задние лапы, натянув верёвку. Животному было четыре года и все его любили за весёлый нрав. Он играл с детьми, никогда не кусался и всегда встречал каждого с диким восторгом. Хозяин его сейчас воюет на фронте, поэтому животное осталось на попечение всему селу. Он никогда не оставался голодным: кто-нибудь, да приносил кусочек хлеба или наливал в железную миску похлёбку, приготовленную из остатков еды. Собака очень этому радовалась.

– Пират! – гладила собаку Катя. – Тяжело тебе, милый? Тяжело?

Пират взял в зубы часть верёвки, затем бросил её и снова подбежал к девочке.

– Я понимаю, понимаю, – чесала ему шею Катя. – Я бы с радостью тебя отвязала, но немцы не хотят, чтобы ты гулял на свободе. Понимаешь, родной?

С этими словами она встала и взяла ведро. Пёс сразу заскулил, стал переворачиваться на спину, изгибаться, прыгать, но ей нужно было идти. Выйдя в поле, девочка ощутила частичную свободу от оккупантов. Но это было ложное чувство. Никуда она не денется от них. Грустно вздохнув, Катя оглянулась на родное село и пошагала к лесу.

* * *

– Потом к нам подошёл дядя Игорь и отдал Коле Туку, – рассказывал Костя о их похождениях на улице.

– Туку? – поставила на стол кипяток Анна.

–Он её так назвал, – сделал глоток Сева. – Коль, как лошадку зовут? – повернулся он к младшему брату.

– Тука, – стучал игрушкой по столу тот.

– Ты мой хороший, – поцеловала его голову женщина. – Спасибо, что взяли его с собой.

Тут в дом вбежал запыхавшийся немец и, отдышавшись после бега, обратился к своим на их языке. Он проговорил что-то очень быстро, но взволнованно и эмоционально. Фрицы быстро вскочили с лавки и стали громко о чём-то спорить. Они восклицали и явно нервничали. После не очень длинного разговора, все поспешно вышли из дома, оставив женщину с детьми одну.

– Мама! – подбежал к Анне Коля. – Что происходит?

– Не знаю, мой хороший, – вздохнула тяжело та и обняла сыновей, – не знаю.

* * *

В это время Катя пробиралась по лесу и пела:

– Расцветали… – она спрыгнула с бревна, – яблони и груши. Поднялись… – девочка убрала ветку, – туманы над рекой. Выходила на берег Катюша. На высокий… берег на крутой, – она выпрямилась и потёрла нос. – Выходила на берег Катюша. На высокий берег, на крутой.

Это была её самая любимая песня с первого проигрывания. Она пела её фактически везде и всегда, при этом доставала ей всех троих братьев, но мать была не против того, чтобы её дочь развивала музыкальные способности и молчала, даже если «Катюшу» девочка пела двенадцатый раз подряд. Наверху кружили птицы, лысые ветки деревьев остолбенели на холоде. Лес был густым, приходилось аккуратно переступать все кочки и неровности, перелазить поваленные молнией деревья, а иногда пробираться и под ними. Это ещё пол беды, вот путь назад с полным ведром ледяной воды будет гораздо труднее. Всё это усугублялось каким-то странным чувством, девочка ощущала смутную тревогу. Она старательно гнала от себя дурные мысли и продолжала путь, но неприятное ощущение не желало покидать её. «Я что – то забыла?» – перебирала варианты у себя в голове Катя – «Ведро дырявое?» – девочка взглянула на железный предмет, но дно было целое, так же, как и стенки. Она остановилась и огляделась. Дорога верная, не заблудилась. Катя продолжила путь, продолжая мучиться предчувствием.

* * *

Анна вслушивалась в каждый звук, но на улице было тихо. Женщина хваталась периодически за грудь и вздыхала. Насторожилось всё Лесково, люди боялись выходить на улицу и периодически подходили ко окну. Женщина зажала в руке свой крестик:

– Господи! Господи, что же это делается! Сохрани моих детей! Прошу тебя! Со мной что угодно пусть будет, но сбереги их! Боже!

Её сыновья стояли рядом и молчали. И тут Коля задал самый страшный для неё вопрос:

– Мам! Нас убьют? – с этими словами он сильнее сжал свою лошадку.

Анна открыла глаза и медленно повернулась к нему, она не знала, что ему ответить.

* * *

Неподалёку в одном из домов на печи лежала старая женщина – баба Нина. Она была слепа и почти не ходила. Рядом сидела её двадцатилетняя внучка Мария и держала бабушку за руку:

– Ох, бабуля, – вздохнула она, – что-то у меня сердце болит. Что же сделается с нами? Они так выбежали из хаты. Эх… Если бы знать о чём они разговаривали. Я бы поняла, что делать.

– Задумали, что-то, черви! – прохрипела Нина так, что слюни слетели с её тонких бледных губ. – Копаются в нашей стране, как черви! Всё забрали! Моего сыночка Валеру убили! Никак крови не напьются! Мой сыночек, маленький… – голос женщины прервался.

– Бабушка, не волнуйся! – взяла второй рукой ладонь Нины девушка. По её щеке скатилась слеза.

– Как тут не волноваться?! – приподнялась та и открыла белые глаза. – Когда нас рвут на части? Как жить с тем, что моего единственного сына убила граната? Там даже хоронить нечего было! – и она зарыдала, продолжая причитать.

* * *

Снаружи стали разноситься крики и голоса оккупантов. Анна, ещё держа крест, выглянула на улицу. Тут ставни соседнего дома распахнулись и из окна выглянула её соседка Люда. Она схватила своего шестилетнего сына Павла и выкинула на улицу. Мальчик упал лицом вниз на землю, а затем вскочил и понёсся, спотыкаясь и наклоняясь вперёд.

– Беги! – прокричала женщина. – Паша беги! Беги и не оглядывайся!

Тут сзади показались немцы, они схватили её под руки и утащили назад, а та продолжала кричать своему сыну, вырываясь из лап фашистов с такой силой, что белый платок, которым были завязаны её волосы, съехал назад. Паша не добежал. Его поймал рослый немец и куда-то потащил вырывающегося мальчишку.

Анна взяла Колю и посадила на печку:

– Залезайте! – приказала она детям.

Женщина забралась с сыновьями наверх и спряталась за кирпичной стенкой.

Тут в дом ворвались немцы, держа винтовки в руках, они быстро сообразили где спряталась мать с детьми. Анна ещё сильней прижала мальчиков, в её глазах ещё таилась крошечная надежда:

– Нет! – смотрела со слезами на врагов женщина и помотала головой. – Прошу! Не надо! Убейте меня! Делайте что захотите со мной, но не мучайте их!

– Schneller! (Быстрее!) – крикнул солдат, не обращая внимания на мольбы бедной безутешной матери.

Он стянул их на пол. Анна упала на колени, рыдая и всё крепче прижимая сыновей:

– Пожалуйста! Не надо! Они же маленькие!

– Aufstehen! (Встань!). – услышала только в ответ она.

Они поднялись и отправились к выходу. На улице уже были остальные жители Лесково. Оккупанты подгоняли их, толкая в спину винтовками, крича что-то на своём языке. Потерявшие надежду люди, ничего не понимали. Все сбились в кучку и шли вперёд. Вдруг из-за угла выбежал Пират: на его шее болталась верёвка, он с лаем вцепился в руку фрицу. Тот, ругаясь на немецком, выстрелил ему в голову. Животное разомкнуло челюсти и упало на землю. В толпе послышался испуганный детский плач. Жителей стали гнать к амбару, где раньше хранилось зерно. Постройка по бокам была обложена сеном. Увидев это, люди стали упираться, кричать и молить о пощаде. Тут восьмилетняя девочка вырвалась из толпы и понеслась в сторону в попытке спастись, но заметившие это фрицы, выстрелили в неё. Маленький ребёнок вскрикнул и упал на землю лицом без признаков жизни. Её мать закрыла трясущимися руками рот, медленно опустилась на колени и закричала во всё горло. Она стала бить себя в грудь, и задыхаясь, повторять: «Доча! Люба! ЛЮБА!» Женщину пытались загнать в амбар, то та продолжая биться в истерике, опустила голову к земле и стала вырывать себе волосы. С ней не стали долго возиться, она приняла смерть таким же путём, как и её ребёнок. Все остальные при виде этого, ещё крепче обняли детей. Наконец немцам удалось загнать всех внутрь. Они заперли их снаружи и подожгли. Люди стали бить по стенкам амбара, толпиться и сбивать в панике друг друга с ног, пока здание стремительно охватывало пламя.

– Ненасытные ублюдки! – стучал кулаком по стене дядя Игорь. – Пусть до конца дней вы будете мучиться также, как мучились мы! Бога с вами нет, как бы вы об этом не голосили! Вас сопровождает дьявол и дьявол вас заберёт! – тут он пошатнулся и упал на спину. – Твари! Ненасытные чудовища! Да чтоб вы все… чтобы вас всех… – тут мужчина стал непрерывно кашлять.

Анна сидела вместе с сыновьями, рядом с ней были ещё три мамы и одна бабушка с двухлетней внучкой. Сева и Костя не проронили ни звука. Коля надрывался от плача. Женщина, всхлипнув повернула сыновей к себе, чтобы они ничего не видели. Вскоре люди стали задыхаться, чёрный дым поглотил всё вокруг. Внутри становилось всё жарче, дышать стало совсем нечем, а глаза сильно болели. Анна почувствовала, как Коленька перестал сжимать её руку, выронил игрушечную лошадку и замолк. Она не могла его увидеть, но отчётливо поняла, что держит мёртвое тельце своего сына. Сева и Костя умерли через пол минуты после брата, а спустя ещё некоторое время, на тот свет отошла и сама Анна. «Хотя бы Кати тут нет», – успела подумать женщина за секунду до кончины. Она упала на спину, а на неё легли дети. Оккупанты разложили несколько мин на случай, если придут советские солдаты и быстро удалились.

* * *

Солнце стремительно садилось, время близилось к вечеру. У Кати уже «Катюша» сменилась на «Синий платочек», который она пела шестой или седьмой раз подряд, ведь кроме этих песен и маминой колыбельной девочка больше никакой не знала:

– И вновь весной. Под знакомой ветвистой сосной… – она поставила ведро на землю и потёрла синие от холода руки, – милые встречи, нежные речи, нам возвратятся с тобой.

Она, наконец, спустилась к реке и, набрав воды, медленно пошагала назад. Пальцы готовы были отвалиться, из носа текло, щёки кололо. Катя представляла, как сейчас наконец дойдёт до дома и отогреется у печки. Путь назад прошёл спокойно, девочка останавливалась, потирала руки и продолжала идти.

С водой, как и предполагалось, было намного трудней: тяжесть, да ещё неровная дорога и поваленные деревья. Вот она уже и подходила к полю, через которое и располагалось её село. Катя вышла из леса и замерла: она увидела тонкий чёрный дым, поднимающийся над верхушкой домов. Чувство тревоги, которое не покидало её всю дорогу, обострилось и стало обжигать изнутри с большей силой. «Может что-то сгорело?» – подумала в надежде девочка. Лесково выглядело каким-то не таким: мёртвым и серым. Не лаяли собаки, не слышно было людей. Пальцы разжались, ведро упало на землю и все старания разлились. Девочке было не до этого. Она поняла, что случилось что-то ужасное и понеслась к деревне. Плевать на то, что скажут немцы по поводу не принесённой воды, плевать на всё! В голове кружилась одна мысль: «Только бы всё было хорошо!» Дыхание сбилось, казалось, что деревня не приближается, а только отдаляется от неё. Девочка падала и спотыкалась. Наконец она прибежала в село, задыхаясь от бега и слёз. Вокруг стояла гробовая тишина, нарушаемая только скрипом открытых окон и дверей. Фрицы куда-то исчезли, будто их и не было здесь никогда. Катя забежала домой:

– Мама! – крикнула она, но на её зов никто не отозвался.

Девочка прошла в комнату: окно закрыто, с всегда аккуратно застеленной печи, свисали одеяло и плед. Она поднялась на неё, но и там никого не оказалось.

Подул ветер, входная дверь захлопнулась. Катя спрыгнула на пол поспешила к выходу:

– Мам? – с надеждой всхлипнула она. – Мама, ты где?

Девочка вышла на улицу и посмотрела в сторону дыма. Дрожа, она медленным шагом стала приближаться к месту трагедии. Тут она увидела на земле рыжий комок. Это был Пират с прострелянной головой, теперь понятно почему он не лаял. Катя дотронулась дрожащей рукой до безжизненного тельца. В голову неожиданно пришёл жуткий вопрос: «Что же тогда с моей семьёй?» Девочка приближалась к страшному чёрному, уже потухшему амбару, оттуда не доносилось ни звука. Тут на глаза попалась застреленная тётя Маша, а неподалёку лежала её дочь Любочка. Катя вскрикнула и разрыдалась, вместе с ней заплакали и тучи, кидая на землю тяжёлые капли дождя. Она подбежала к амбару и попыталась открыть дверь, но железо было ещё очень горячим. Девочка отдёрнула ладони и стала выкрикивать имена своих братьев:

– СЕВА! КОСТЯ! – Катя старательно прислушивалась, – Коленька?

Она долго стояла, надеясь услышать малейший шорох, но ничего. И эта тишина была по-настоящему жуткой. Без сомнений все были там. Поняв, что никто и никогда ей больше не ответит, Катя медленно отошла назад, взглянула на тетю Машу и Любочку, затем снова на амбар. Девочка часто дышала, с каждым громким и истерическим вздохом внутри нарастала боль, ненависть и сильная обида, понимание беспомощности. Всё это собралось воедино. Катя схватилась за грудь, набрала полные лёгкие воздуха и пронзительно закричала, согнувшись пополам. Потом ещё раз, пока окончательно не сорвала горло. Она подняла голову. Из-за слёз Катя видела всё размыто. Девочка сделала пару шагов влево, не смотря под ноги. Тут послышался щелчок. Катя замерла, дрожь пробежала по её телу. Она медленно опустила голову вниз и поняла, что наступила на мину.

День сменила ночь. Сарай уже еле тлел и теперь перед девочкой было чёрное страшное здание. Она до сих пор стояла на мине, закрыв глаза и всхлипывая. Очень хотелось спать от нервного перенапряжения, но убрать ногу и взлететь на воздух? От этого становилось очень страшно. «Я умру, УМРУ!» – пронеслось у неё в голове. Кате хотелось закричать, но получился только хрип, слёзы больше не катились по её лицу, их не осталось. Девочка собиралась с духом, чтобы отпустить ногу со взрывчатки и принять свою смерть, ведь она осталась совсем одна. Но тело предательски не хотело умирать и в голове, несмотря на отчаяние, билась мысль: «Жить! Нужно жить!». Дождь давно прекратился. Тишину нарушал только скрип петушка на крыше одного из домов. В свои одиннадцать лет девочка поняла, как звучит смерть. Подул ветер, стало ещё холоднее. Тут послышался хлопанье крыльев. Катя сначала не обратила на это внимания, но затем прозвучало чьё-то карканье. Девочка открыла глаза и увидела, как несколько воронов приближаются к мёртвой тёте Маше и Любочке.

– Прочь! – со злостью прошипела она. – Не трогайте их! Я сказала не трогайте!

Но птицы не желали оставаться без своего лакомства. Они, игнорируя все слова, забрались на тела тёти Маши и Любочки. Вороны принялись за своё мерзкое пиршество. Катя изо всех сил пыталась их спугнуть, но ничего не получалось. Она отвела взгляд в сторону, не в силах смотреть. Получив своё, вороны улетели прочь и скрылись из виду. Катя осталась совсем одна посреди вымершего села на мине рядом со сгоревшим амбаром, в котором были её родные и близкие, вся её жизнь.

Глава 2

Свои

На следующий день к селу прибыла небольшая группа советских солдат. Они спешили в свой лагерь и решили сократить путь через населённый пункт. Увидев Лесково, все остановились и замерли. Молодой беловолосый командир по имени Александр Резанцев вышел вперёд и внимательно оглядел территорию. Он был среднего роста, подтянутого телосложения, с гармоничными серыми глазами. Александр обвёл взглядом ближайшие дома и заметил слабый дым, тихо поднимающийся в небо за крышами зданий.

– По-моему, товарищ командир, здесь что-то не так, – тихо проговорил грузин по имени Васазде Лукиан и провёл пальцем по жёстким и густым усам.

– Тут эти черти, – взглянул на табличку на немецком языке Артемий Царенко.

– Мы не можем пройти мимо! – сказал из толпы один из солдат.

Александр обернулся:

– А кто сказал, что мы это так оставим? – в полголоса проговорил он. – Приготовить оружие, расположиться по всему периметру! Главное не забывайте смотреть под ноги. Возможно, это ловушка и здесь есть мины.

Солдаты, вооружившись винтовками, вошли внутрь села: дома в хорошем состоянии, но у всех были открыты двери нараспашку, ставни окон со скрипом пошатывались, наверное, через них пытались бежать люди. Здесь чувствовалась смерть и её дух ещё не успел покинуть это место. Тишина, даже скотины не было слышно. Они внимательно осматривали всё вокруг, двигаясь к источнику дыма и перешагивая взрывчатку. Лукиан резко остановился и подался вперёд, но замахав руками, вернул равновесие:

– Тут мины! Товарищ командир, вы были правы.

– Внимательнее, братцы, – настороженно произнёс Игорь Романов.

Тут Александр услышал глухой звук в одном из домов. Дверь была закрыта, это показалось ему подозрительным:

– Вы оба за мной, – обернулся он к Васазде и Романову.

Они перезарядили винтовки и осторожно поднялись на крыльцо. Резанцев прислонил ухо к двери, внимательно вслушиваясь в каждый звук. Он различил слабый шорох и жестом дал команду. Солдаты ворвались в дом, держа оружие наготове, но вместо человека они увидели чёрного перепуганного кота, чудом выжившего после вчерашнего дня. Животное зашипело на них и изогнулось дугой, сверкнув глазами.

– Тьфу ты! – опустил оружие Игорь Романов, а потом грустно прибавил. – Мне кажется, что тут кроме этой зверушки больше никого нет.

Васазде присел на корточки, вытянул правую руку и поманил кота пальцами:

– Пис-пис-пис!

– Лукиан,– шикнул на товарища Игорь,– нашёл время.

Однако пушистик не стал подходить к бойцу, и зашипев, ловко подбежал к окну и нырнул в него. Грузин всплеснул руками и поднялся. Резанцев прошёл на середину достаточно простой избы. Стулья были перевёрнуты, с печки свисала постель. Всё остальное было не тронуто: посуда на столе, фотографии на стене, даже одежда, висящая на спинке железной кровати, осталась на месте.

– Товарищ командир! – прокричал кто-то с улицы. – Товарищ командир, срочно!

Александр с бойцами быстрым шагом направились к остальным. Сначала им на глаза попалась рыжая собака с прострелянной головой, но пройдя немного вперёд, они замерли: четверо солдат окружили девочку, которая стояла на мине: её чёрная коса была растрёпана, одежда влажная внизу, сама она была вся синяя от холода и еле стояла на тонких ногах. Напротив них был амбар, от которого и шёл дым, а рядом лежали тела маленького ребёнка и женщины с выклеванными глазами. Андрей Сувырев и Василий Лунов поддерживали ребёнка за плечи, чтобы та не шевелилась лишний раз:

– Не спи! Только не спи! – говорил Андрей, а потом увидел Резанцева. – Она на мине стоит!

– Я вижу, – подходил медленно командир, не сводя глаз со взрывчатки.

– Обезвредить невозможно, её уже активировали, – сказал один из солдат.

Ребёнок вздрогнул и обречённо посмотрел на бойца сухими, воспалёнными глазами. Слёз уже не осталось. Все остальные сразу заткнули товарища цыканьем и грозными взглядами.

Резанцев подошёл к девочке:

– Тебя как зовут? – он изо всех сил пытался не показывать своё волнение.

– Катя, – тихо проговорила та.

– Хорошо, – сел на корточки командир и внимательно посмотрел на мину, – а меня Александр.

Тут он заметил, что ребёнок стоит на взрывчатке не полностью, а лишь на части. Если дело обстоит так, то можно рискнуть. Появилась крохотная надежда:

– Так, – сказал Резанцев, – нужно что-то тяжёлое, чтобы положить на другую часть взрывчатки! Вы меня слышали?

Все бросились на поиски, пока Александр, Сувырев и Лунов были с Катей. Всё это время они старались отвлечь её разговорами, чтобы она не сильно волновалась и не отключалась:

– Какое у тебя любимое животное? – спросил Лунов.

– Собака, – ответила та и вспомнила про Пирата. Она машинально обернулась назад, где вдали валялся рыжий комок.

Резанцев уловил её взгляд:

– Не смори туда, – отвернул её он.

Тут девочка увидела, как двое солдат подошли к Любочке и тёте Маше. Это были Валерий Лапчихин и Макар Боренко. Лапчихин взял маленькое застывшее тельце Любы и тихо проговорил:

– Гниды! Вот же гниды! – он стал отходить за амбар. – Даже детей не жалеют, твари!

За ним следом пошёл Боренко, неся тётю Машу. А ведь они даже не знают, что несут мать и дочь… Катя сопроводила их взглядом, но тут Александр снова отвлёк её:

– И туда тоже не смори.

Наконец, принесли набитый мешок.

– А ничего меньше не было? – посмотрел на бойцов командир. – Мина не двухметровая! Тут вот маленькая часть!

С этими словами командир ещё раз взглянул на взрывчатку, боковая сторона ноги девочки была на земле, а другая часть на мине – «Бедный ребёнок», – подумал он. – «Это сколько же ей так простоять пришлось?»

– Мы ничего больше не нашли, – ответил Семён Петров.

– Ладно, – вздохнул тот, – давайте сюда. Там мин нет? Не проверили? – кивнул в сторону Александр.

– Мы с ребятами там ходили. – дёрнул плечом Семён. – Ничего нет.

Солдат отдал мешок, который оказался достаточно тяжёлым. Резанцев оставил только Сувырева и Лунова, остальным приказал отойти.

– Так, Вась, – говорил он, – ставь мешок.

– Товарищ командир! – возразил боец. – Мало места, чтобы уместить его на мину полностью.

– На ногу тоже.

Лунов сделал всё как велел Александр. Напряжение нарастало. Катя вся дрожала от страха и холода, она боялась теперь не только за свою жизнь, но и за солдат. Девочка была истощена морально и физически, сил кричать и плакать уже не было. Она молча не сводила пустого взгляда с сарая, в котором сожгли близких ей людей. Убили ни за что, просто так. Катя всю ночь простояла под дождём на мине, наблюдая за тем, как дым возносится в небо, боясь пошевелиться и даже дышать. Она вспоминала братьев, их небольшой, но уютный дом, строгого, но доброго отца и тихую ласковую мать, которой можно было доверить абсолютно все свои тайны и секреты, зная о том, что она ничего не расскажет. И всех их уже нет. Катя не хотела в это верить. Девочка держалась двумя руками за солдат, чтобы не потерять равновесие.

– Нормально? – спросил у неё командир.

Та вырвалась из воспоминаний и взглянула на придавленную ногу. Она быстро кивнула и уцепилась крепче в ватные куртки своих спасителей.

– Это хорошо, – сказал Андрей. – А теперь что?

– А теперь вы давите на мешок, а мы с Катей быстро убираем ногу. Насчёт три, – Александр взглянул на Катю. – Ты слышала? Насчёт три всё делаем. Ты только не бойся. Всё пройдёт отлично.

Девочка снова дала молчаливое согласие. Резанцев начал отсчёт, по команде от сдвинул ногу девочки, а Сорокин и Лунов полностью положили мешок на взрывчатку. Командир схватил ребёнка и вместе с бойцами отбежали на безопасное расстояние по тому пути, про который рассказывал Петров. Они завернули за один из домов и облокотились на стену.

– Получилось, – выдохнул Василий и поднял голову к небу.

Вдруг, в эту секунду мешок, стоящий на взрывчатке, упал назад. Прогремел оглушительный взрыв. Солдаты дёрнулись вперёд, а Катя закрыла лицо рукой и потеряла сознание, такого громкого звука она не слышала никогда в жизни. Александр выпрямился, поглядев на неё, проговорил:

– Не то слово Вась, не то слово…

* * *

Железную дверь амбара ели открыли с помощью инструментов, найденных в сараях. Сразу почувствовалась невыносимая вонь обгоревших трупов. Все бойцы, кроме Резанцева поморщились и закрыли носы. Лапчихин весь позеленел и отошёл ото всех за здание. Через несколько секунд его вырвало. Катю оставили в одной из домов под ответственность Лунова. Василию сейчас завидовали все солдаты.

– Надо похоронить, – сказал Александр и тоже закрыл нос понимая, что его сейчас самого стошнит не хуже, чем Валерия.

Свет проник в амбар, и солдаты увидели чёрные тела, застывшие в разных искривлённых позах: лица, будто вымазаны в саже, глаза закрыты, половины волос нет. И это только в начале амбара, а что дальше ждёт… Командир ничего не стал говорить, он махнул рукой и все, нехотя, вошли внутрь. Это страшное зрелище: некоторые держались вместе, обнявшись, особенно матери с детьми. Александр подошёл к женщине, которая лежала на спине, а к её груди приникли три маленьких мальчика. Рот у неё был открыт, глаза зажмурены, а руки намертво прижали сыновей. Рядом валялось что-то маленькое непонятной формы. Резанцев поднял предмет: это была чёрная деревянная лошадка. Неподалёку согнулась старушка, держа на руках двухлетнюю внучку. Тела стали выносить наружу. Неподалёку от села уже была вырыта большая яма для захоронения. Лопаты так же нашли в сараях. Когда все тела были аккуратно уложены в неё, причём матерей положили рядом с их детьми, солдаты встали возле могилы и молча смотрели на несчастных. Даже Пирата отнесли туда, он тоже заслуживает похорон. Вот они – жертвы зверства фашистов. Что они им сделали? Они разве держали оружие в руке, чтобы с ними так жестоко расправились? Только нелюди ведут борьбу против беззащитного мирного населения.

– Бездушные твари! – облокотился на лопату Романов.

– Они фашисты, Игорь, – сказал Боренко, – и этим всё сказано.

Закончив, бойцы забрали, так и не пришедшую в сознание, Катю и продолжили путь, оставив позади себя Лесково.

Глава 3

Третий батальон

Проснулась Катя только утром следующего дня. Она открыла глаза и поняла, что находится в какой-то палатке. Вокруг на койках сидели и лежали раненные солдаты. В углу стояла самодельная печка буржуйка – маленький железный бочонок с отверстием, чтобы засовывать дрова. Сверху была вырезана дырка, откуда шёл дым, возле отверстия стоял черпак с кривой ручкой. Буржуйка давала тепло в палатке. На земле, рядом с ней, стояло ведро с водой. Напротив входа был деревянный стол, на котором стояли медицинские принадлежности. Слева от него располагался вход в ещё одну комнату палатки, там скорее всего проводились перевязки или даже операции. За столом сидели медсёстры, одетые поверх военной формы в белые фартуки, на голове у них белели повязки. Все тихо о чём-то разговаривали, читали газеты или просто отдавались дрёме. Заметив, что девочка проснулась, солдаты замолкли и отвлеклись от своих дел. Катя смотрела на них округлёнными глазами, не зная, что делать. Она была растерянна: в голове всё гудело, на минуту девочка забыла всё, что произошло накануне. Бойцы тоже не знали, что делать. Им было известна от товарищей её история. И теперь они совершенно не знали, как себя с ней вести и только смотрели на неё сочувствующе. К девочке подошла врач по имени Мария Фёдоровна. Это была очень приятная худая женщина среднего роста. На вид ей было лет двадцать семь. У неё были короткие светлые волосы, пухлые румяные щёки и широко посаженные, голубые глаза. Она устремила свой тёплый взгляд на Катю:

– Очнулась? – спросила она ласково. – Как самочувствие?

– Что я здесь делаю? – приподнялась та.

Женщина хотела что-то сказать, но тут же закрыла рот и отвела взгляд. Но девочка уже сама всё вспомнила. В голову волной нахлынули воспоминания о Лесково, мине и солдатах, которые её спасли. На глазах появились слёзы, она упала назад на кровать и закрыла лицо руками. Ответ на её вопрос пришёл сам собой.

* * *

Александр был в своей тёмной землянке и работал с картами, разложенными на кривом маленьком столе. Внутрь спустился Иван Сорокин – заместитель командира. Он был одного роста с Резанцевым, широкоплечий и русоволосый. Только у него уже проглядывала седина, то ли от войны, то ли от возраста. Было ему уже за тридцать. Глубоко посаженные глаза с весёлым прищуром смотрели на мир. Но главная характерная черта Сорокина – усы-щёточка, которые он никогда в не сбривал. Иван был не только заместителем, но и лучшим другом и преданным товарищем командира. Познакомились они очень давно, но никто не знал где и при каких обстоятельствах бойцы успели так крепко подружиться. Простые солдаты тоже с ним были в хороших отношениях. Сорокин не любил «официальщины», и все солдаты обращались к нему просто по имени. Но при этом они уважали его и приказы выполняли беспрекословно. Просто, Сорокину самому было не очень комфортно, когда к нему обращались по званию свои же товарищи.

– Здоров, – подошёл к другу он и пожал руку.

– Здоров, – сказал тот и снова взглянул на карты.

– Ну что тут у тебя? – кивнул Иван и взял одну из бумаг. – Уже сидишь? Почему меня не позвал?

– Да нет, – не отвлекаясь проговорил Резанцев, – решил кое-что уточнить. Это не требует помощи, – он пометил участок на бумаге для себя красным карандашом и бросил взгляд в сторону. – Фыров всё молчит, меня это беспокоит.

– Может он занят не хуже тебя, – облокотился на стол Иван, – ты вроде сам командир. Должен это понимать.

– Затишье мне всегда не нравится.

– Ооооо… – сел напротив друга тот и, сняв шапку, провёл рукой по голове. – Если мои дети затихают, то жди от них сюрприза похлеще, чем от фрицев. А если жена мозг неделю не выносит, то можно смело ждать приезда моей любимой тёщи, – он поморщился, – старая ведьма.

Сорокин достал тряпочный мешочек с табаком и кусочек бумаги от газеты. Солдат сделал самокрутку и закурил:

– Ты уже подумал, куда денешь ребёнка? – выдохнул с дымом Иван.

– А что тут думать? – посмотрел на друга Резанцев. – При первой же возможности её куда-нибудь пристроим. А там уже разберутся. Надеюсь, у неё есть хоть какие-то дальние родственники. Детям на войне нет места.

– Понятно, – отвёл взгляд в сторону Сорокин, – жалко её всё-таки. Такое пережить…

Александр бросил карандаш:

– Жалко, не поспоришь. А сколько таких ситуаций сейчас происходит? Немцы сволочи. На этой войне должны биться только солдаты, а не старики с детьми. Руки надо оторвать этим гнидам! – он тоже сделал самокрутку и вскоре закурил. – Кате очень повезло в этом плане. Если бы нога стояла полностью – то… – он сделал паузу.

– Даже думать об этом не хочу, – помотал головой Иван, вспоминая своих детей: шестилетнюю Машу и пятилетнего Андрюшку, которые остались в городе вместе с его женой.

У Резанцева же детей не было. Дома остались только невеста. Мать умерла ещё в том году от болезни.

– Ладно, – сказал командир, – нужно работать.

С этими словами он вышел из палатки на свежий воздух.

* * *

Тем временем медсёстры принесли всем еду. Катя вяло ковыряла кашу. Она не ела двое суток, но аппетита не было совершенно. Девочка уже не плакала, но тяжесть внутри не отпускала. Кате казалось, что жизнь потеряла смысл, перед глазами она видела горящий амбар, представляла, как загоняли всех жителей, как плакали её братья, а она не смогла их защитить от страшных монстров, пришедших в их мирное село. Раненые чем-то тихонько занимались. Медсёстры тоже погрузились в работу: давали лекарства, вывешивали постиранные бинты на привязанную к спинкам дальних кроватей верёвку, проверяли самочувствие пациентов. Девочка убрала свою длинную толстую косу вперёд и заметила, что через чёрные волосы пробиваются белые пряди. Она поседела от пережитого. Катя откинула косу назад, не желая возвращаться к воспоминаниям о том роковом дне, но все мысли были исключительно о нём. И никуда от них было не деться.

* * *

Александр подошёл к медпункту и остановился на входе. К нему приблизилась медсестра по имени Зоя Мамонтова.

– Я слышал, что она очнулась, – начал разговор командир.

– Да, – кивнула та, – сегодня утром пришла в сознание.

– И как?

– Молчит, – пожала плечами девушка, – ушла в себя.

Резанцев тихо заглянул внутрь и увидел Катю, которая молча сидела и пустыми глазами смотрела в одну точку, обхватив ноги:

– А физически? Она простояла на холоде столько времени.

– Физически в полном порядке, что очень удивительно, – ответила Зоя. – Вы хотите её забрать?

– Да, – взглянул ещё раз на девочку Александр, – надо узнать кто она и есть ли у неё родня, но сейчас так резко начинать нежелательно. Хочу её отвлечь. Думаю, поможет.

– Я только за, – оживилась та, – я её сейчас соберу и приведу.

– Хорошо.

* * *

Катя сидела и теребила косу, по-прежнему смотря в одну сторону. К ней подошла Зоя Мамонтова:

– Собирайся на улицу.

Та хмуро взглянула на неё, а потом отвернулась.

– Давай, моя хорошая, – ласково уговаривала Зоя девочку. – Надо собираться.

Катя не хотела никуда идти, но всё же повиновалась добрым словам юной медсестры. Она надела валенки и телогрейку поверх белой больничной одежды и вышла из палатки в сопровождении Зои. Девочка сразу узнала командира и, смутившись, сделала шаг назад, но упёрлась в медсестру. Мамонтова в свою очередь подтолкнула её вперёд. Александр, улыбнувшись, сказал:

– Не бойся. Я не кусаюсь.

– Здравствуйте, – выдавила из себя та. Катя была в растерянности, она не знала, что ей делать и говорить. Девочка опустила взгляд вниз, будто провинившись в чём-то.

«Тяжёлый случай», – пронеслось в голове у командира. – «Ладно, и не с таким справлялись». Он обратился к Кате:

– Ну что? Пойдём пройдёмся? – с этими словами Александр подошёл к девочке и повёл её в самую одушевлённую часть лагеря.

Медсестра пожелала им удачи и вернулась к работе. На территории было очень шумно. Вокруг ходили и занимались разными делами солдаты, параллельно общаясь, шутя и дружески подначивая друг друга:

– Серёг! – обращался к другу Семён Сорвунов.

– Что? – ответил другой солдат, прочищая винтовку.

– Как там у тебя с Маринкой?

– Как, как… – не отвлекаясь от дела, пробубнил тот. – Нормально, обычно.

– Нее, – смеясь сказал Семён. – Ты уж колись! Ты в прошлый раз ей там понаписал…

Дальше Катя ничего не услышала, разговоры сменяли друг друга, так же, как и действия. Весь лагерь располагался в лесу, и он не ограничивался полянкой или лужайкой, а уходил дальше за деревья. Ребёнок испытал резкий контраст: она столько времени провела в такой напряжённой обстановке, где никто даже вздохнуть полной грудью не мог, а тут все так громко разговаривают. Свободно передвигаются, улыбаются, шутят, спешат. Здесь так насыщенно и быстро текла жизнь, она буквально кипела в этом месте. Тут можно было легко потеряться, поэтому Катя постоянно оборачивалась на командира, чтобы не отстать. Девочка давно не испытывала таких ощущений. Всё это напомнило её Лесково до прихода оккупантов. Иногда встречались землянки, изнутри обделанные деревом, а снаружи замаскированные почвой, травой и листьями, но и без палаток не обходилось. Неподалёку стояла полевая кухня: она состояла из большого железного прицепа, на котором был размещён котёл и отделения для хранения пищи. Повара не было видно, вероятно отошёл к товарищам. Девочка рассматривала всё вокруг и пыталась успеть за событиями. Резанцев заметил её реакцию и улыбнулся:

– Всё происходит слишком быстро. Верно?

Катя кивнула, ей не хотелось ничего говорить в данный момент. Она продолжала наблюдать за событиями в лагере, пока сопровождающий её командир решал вопросы и давал указания. Девочка не особо слушала о чём они разговаривали, её внимание привлекли два бойца, которые дурачились: один солдат сидел на спине своего друга, надев на голову ведро. При этом он шутил и размахивал одной рукой. Все остальные бойцы, стоявшие вокруг, смеялись и кричали:

– Так можно смело к фрицам в окоп лезть! Они даже не смогут ничего сделать! Со смеху сами умрут!

– А это – Фёдор Летаев, – сказал Александр, тоже наблюдая за происходящим.

Катя от неожиданности подпрыгнула, она не заметила того, как он закончил разговор с бойцом.

– Это тот, кто с ведром, – пояснил Резанцев и указал на солдата, который играл роль рыцаря. – А лошадь изображает его друг – Михаил Макаренко. Они одни из самых главных шутников у нас. Ну ты видишь. Как дети малые.

Девочка слабо улыбнулась в ответ. Она поспешилаза Александром, который уже направился в сторону тех солдат.

– Делом занимаетесь? – спросил он и кивнул на шутников. – Федь? Мих?

Бойцы, услышав его, повалились на землю. Их падение сопровождалось громким смехом товарищей и грохотом ведра. Они вскочили и встали со всеми ровно.

– Конечно, товарищ командир, – приподнял ведро с головы Летаев. Он убрал рыжие кучерявые волосы с лица, покрытого веснушками. Своим поведением Фёдор напоминал непоседливого мальчишку, который до сих пор остался во взрослом человеке. Тут его взгляд упал на Катю. На лице бойца на время появилось удивление, но через секунду он вспомнил кто она и сказал. – О, привет!

Все остальные последовали его примеру, тоже отвлёкшись от забавы и обратив внимание на ребёнка. Девочка опять кивнула в ответ и отошла немного за Александра.

– Это, конечно, всё очень увлекательно, но неплохо было бы вернуться к работе, – строгим тоном проговорил Резанцев. – Как на это смотрите?

– Замечательно смотрим, товарищ командир, – протараторил Макаренко.

– Всех остальных это тоже касается, – оглядел солдат тот.

– Так точно, товарищ командир! – хором произнесли бойцы и разошлись, продолжая обсуждать выступление товарищей.

* * *

Обед Катя провела с Сорокиным и другими солдатами. Иван черкал что-то в блокноте, пытаясь совместить дело с трапезой, но у него не сильно это получалось. Спустя немного времени, он всё-таки отложил письмо и принялся за еду. Александр отошёл по делам, доверив её другу. Бойцы ели похлёбку и параллельно вели беседу:

– Тебе, Вань, командир не говорил, куда они ходили? – спросил Матвей Воробьенко. – Что-нибудь серьёзное?

– Да ничего такого, в принципе, не было, – пожал плечами тот. Конечно, произошло кое-что важное – находка Кати и похороны жителей Лесково, но бойцы не касались этой темы при девочке.

Тараненко Сергей отложил железный котелок и со вздохом проговорил:

– У меня Васька уже бегает во всю. Юлька ловить не успевает.

– Так это же хорошо! – поддержал его Матвей. – Боец растёт!

– Скоро тебе всю хату разнесёт твой Васька, – потянулся Сорокин, – у меня конец света дома не раз был. И сейчас происходит.

– А как же Люба? – спросил Матвей. – Она их там…

– Ты мою Любу лишний раз не поминай к вечеру, – перебил его Иван, – страшная она сила.

– Сейчас утро, – усмехнулся Матвей.

– И утром тем более не поминай, – упрямо отбрил Иван, – день плохо пройдёт.

Катя вспомнила с тоской о её младших братьях и какие концы света устраивали в их небольшом доме они. Тут в разговор вмешался Фёдор Летаев, и не успев даже присесть, он стал рассказывать то, что уже произошло с ним за это время. Этот человек умел преподносить информацию в шуточной форме, что очень поднимало настроение окружающим. Сорокин тоже подключился и Катя поняла, кто ещё является юмористом среди солдат. Когда дело дошло до ругательных выражений, шутников время от времени приходилось успокаивать, намекая на Катю. Но бойцы просто не знали о том, что эти слова не в новинку девочке, которая каждый день слышала словечки и похлеще от мужиков в деревне, когда те что-нибудь строили. Она молча слушала их рассказы, на их фоне приходили новые воспоминания о жизни Лесково и так по кругу. Тут неподалёку показался Александр. Он подошёл к компании. Все сразу встали и прекратили беседу.

– Можете не суетиться, – остановил их Резанцев, – я хотел Катю забрать.

– Конечно, товарищ командир, – пропустил выходящую вперёд девочку Летаев, – забирайте.

Сорокин тоже поднялся, потирая руки от холода, и присоединился к ним. Они все вместе отправились в землянку к Резанцеву. Внутри царил идеальный порядок, сразу видно, что человек командир ответственный и дисциплинированный. К одной стене приделали небольшой стол, вокруг которого располагались ящики для сидения. На противоположной стороне была застеленная лавка – спальное место, в углу стоял походный мешок, рядом с ним винтовка. Все сели за стол, на котором были расположены письменные принадлежности, догорающая свечка, прикреплённая к консервной банке и всё в этом роде. Катя повозила пальцем по деревянной поверхности и взглянула на Сорокина, потирающего нос. Резанцев обратился к ней:

– Ты можешь ответить мне на пару вопросов?

– Да, – кивнула та.

– Назови свои данные. Ну, имя, фамилию, отчество, дату рождения и так далее.

– Катя Алексеевна Камышева, – проговорила девочка и вспомнила, что нужно имя в таких случаях говорить полностью. – Екатерина Алексеевна Камышева. Родилась восьмого марта 1931 года.

Александр достал чистый тетрадный лист и стал записывать всё карандашом.

– Восьмого марта? – улыбнулся Сорокин. – Необычная дата.

Резанцев бросил на него взгляд, который явно говорил: «Не в тему, не сейчас». Иван заметил это и замолк.

– Ладно, – дописал командир, а затем выдержал паузу и аккуратно задал следующий вопрос, понизив голос. – У тебя кто-нибудь из родственников остался?

– Немцы всех убили, – говорила без эмоций Катя.

– А батька? – спросил Сорокин. – Батька-то у тебя есть?

– На папу похоронка пришла зимой того года, – ссутулилась девочка.

– Бабушки, дедушки, тёти? – бил карандашом по пальцам Резанцев, надеясь на то, что ребёнок сейчас назовёт имя хоть какого-нибудь дальнего родственника. – Хоть кто-то?

Девочка помотала головой:

– Нет… У меня больше никого нет.

Александр тяжело вздохнул и дописал что-то себе в бумаги.

– Пойду-ка я покурю, – встал изо стола Сорокин.

– Ты же только курил, – недовольно посмотрел на друга Александр, понимая, что его бросают.

– Так это, Сань, – замялся тот и указал на Катю, – сил нет терпеть. А тут дымить не хочу. Ребёнок, всё-таки.

«Вот ты скотина, Вань», – мысленно обратился командир к товарищу, наблюдая, как тот уходит. Сорокин скрылся из виду и в землянке наступила тишина.

– Где я нахожусь? – нарушила первой молчание девочка. – Полк? Бригада?

– Батальон, – ответил Резанцев.

– А какой батальон?

– Третий.

Девочка снова замолчала, но потом собралась с силами и проговорила:

– Я хотела бы сказать вам всем спасибо. За то, что вы меня спасли, рискуя ещё собственной жизнью.

– Не за что, – сложил листок пополам тот.

– Меня направят в тыл? Что со мной теперь будет?

Александр остановился. Такого резкого вопроса он не ожидал и не знал, что ответить. Немного сухо произнёс:

– Куда получится, туда и направим. Пока ты будешь жить здесь.

– В общем и целом, – послышался сверху голос Сорокина, – я уломал Коляна на кипяток.

– Ты же курить шёл, – обиженно посмотрел в его сторону Александр.

– Сань, тебе брать?

Резанцев встал изо стола и подошёл к своей сумке. Оттуда он достал две железные кружки, одна из который была помятая. Он подошёл к выходу и протянул другу посуду:

– На, держи.

Через несколько минут все сидели за столом и пили обжигающий сладкий чай. На улице свистел ветер. На столе, не спеша горела свеча, омываясь своим воском. Катя пила напиток маленькими глотками. Сколько чаю она за всю свою жизнь ещё перепьёт, но этот ей запомнится навсегда. День проходил быстро и незаметно. После того, как Катя и Иван ушли, Александр вызвал к себе двух разведчиков – Сергея Мимотенко и Романа Сонтынкова:

– Отнесите это во второй, – он отдал плотно завёрнутые бумаги бойцам, – к командиру Фырову, скажите, что от меня.

– Будет сделано, товарищ командир! – хором проговорили те.

– Жду вашего возвращения через неделю, – говорил Резанцев, – ни пуха.

Но не успели бойцы толком отойти от землянки, как к ним подошёл тот, кого все знали и очень любили: повар по имени Николай Родников. Он не соответствовал по комплекции своей профессии: высокий, немного худощавый, с большими добрыми зелёными глазами и русыми волосами. Его улыбка, также, как и улыбка Марии Фёдоровны, грела душу.

– Ребятки, а вы куда? – спросил он.

– Мы уже уходим, Коль, – ответил Мимотенко, – сейчас только соберёмся и отправимся.

– Так это… – стал оглядываться тот, – я вам сейчас еды с собой наберу. Хлебушек положу.

– Да мы сами можем справиться, – положил руку на плечо Родникова Сонтынков.

– Ну уж неееет, – протянул повар, – от меня голодным ни один солдат не уходил. Идём, идём! Ишь что захотели: «Сами еды наберут».

– Не начинай бухтеть, – сказал Сергей, – не хуже баб… – тут он прервался, увидев неподалёку Марию Фёдоровну. Женщина оглянулась на него, но затем отвернулась и продолжила курить папиросу. – Ну ты меня понял.

Александр проводил их взглядом и усмехнулся:

– Колька, Колька. Всех накормит, даже если не хочешь.

Он спустился к себе, сел за стол и вытащил из кармана гимнастёрки потёртую желтую фотографию. На ней молодая пара сидела на лавочке в парке. Конечно же там был Резанцев, который отвлёкся на что-то во время съёмки и поэтому его взгляд был направлен не в камеру, а куда-то вбок. Рядом, обхватив его за шею, сидела девушка, с короткими пышными, светлыми волосами с завитой чёлкой. Она была одета в свободное платье в горошек до колена. Девушка широко улыбалась и смотрела прямо. В отличие от командира, она не прозевала вспышку. Да и сам Александр на фото сильно отличался от нынешнего: беззаботный, радостный, сидит не в военной форме, а в рубашке в клетку и брюках. Как же всё-таки хорошо было до войны: мирное небо над головой, дома, а не землянки и дети с родителями живут спокойно… Его мысли прервались, он вспомнил про Катю, и вздохнув положил фото перед собой:

– Танька, Танька… – обратился Александр к своей невесте. – Что же мне делать-то с Катей? Пристроить пока не получится, и тут опасно находиться.

* * *

К вечеру Катя уже гуляла по лагерю без командира и Сорокина. Она была у всех на виду, поэтому поводов для беспокойства не возникало. Да и девочке самой хотелось побыть без такого присмотра, ей всё-таки было одиннадцать лет, а не два года. Солдаты к ней подходили, чтобы пообщаться, и Катя волей- неволей отвечала. К концу дня она вернулась в медпункт, где медсёстры уже приготовили для неё место, которое было ненамного дальше от бойцов, но девочка была довольна и этим. Наступила ночь, все в лагере забылись крепким сном. Лишь Катя лежала и смотрела вверх, прокручивая в голове все события, произошедшие с ней сегодня. Они так контрастно смотрелись и чувствовались по сравнению с тем, что произошло в Лесково. Девочка вспоминала весь тот ужас, который ей удалось пережить, всю ту боль и страх. Она так хотела к семье, особенно к маме, но Катя больше не сможет обнять её, прижаться и рассказать о своих проблемах или успехах. Ах, как ей хотелось, чтобы мать сейчас вошла в палатку, поговорила с медсёстрами, рассказала о том, что ей удалось спастись вместе с братьями. Катя приподнялась и посмотрела на выход, как будто надеясь на то, что Анна сейчас появится в проходе и заберёт её отсюда. Заберёт домой. Но никто не появился. И уже не появится. Горе разрывало ребёнка изнутри. Девочка уткнулась лицом в подушку, чтобы никто не услышал её плач.

Глава 4

Мирное утро в батальоне

– Итак, дети! – ходила по классу учительница. – Сейчас объясню вам нашу работу на этом уроке.

В сёлах, а особенно таких маленьких, как Лесково, была одна школа, состоящая часто из одного класса и комнаты, в которой жил учитель. Детей было мало и поэтому занятия шли одновременно для всех. В Лесково точно так же. Каждый класс был рассажен по группам. На стенах кабинета висели пожелтевшие портреты Пушкина и Лермонтова. Между картинами были размещены часы с маятником, на которые часто смотрели ученики, считая, когда закончится урок. Стены в классе недавно покрасили в яркий жёлтый цвет, на окнах висели серые плотные шторы. Парты были зелёного цвета с приделанными к ним скамейками. Рядом с коричневой школьной доской стоял большой учительский стол. Всю мебель сделали деревенские мужики, и стены красили сами, и пол чинили. Всем хотелось, чтобы их дети учились в хороших условиях. В общем и целом, обычный кабинет без каких-либо отличий.

– Где наши первоклассники? – подошла к первому ряду Людмила Макаровна. За партами сидели дети шести – семи лет. – Сейчас я напишу вам прописи.

Небольшая разница в возрасте у одноклассников тоже была нормой. Это сделали тоже для удобства, чтобы на каждый класс не приходилось по одному человеку. За тем рядом сидели белокурая девочка Люба, её восьмилетняя подруга – Настя, шестилетний Павел и два мальчика – Сева и Костя Камышевы. Тем временем, на другом ряду Катя общалась с близнецами Ватчиными – Олегом и Женькой, с ними также была десятилетняя София. Эта весёлая компания бурно шептались о том, что будут делать после уроков:

– Короче, зайдём к Виталику, – говорил Женя, – у него возьмём солдатиков.

– А он их даст? – усомнилась Катя. – Он за каждую фигурку весь трясётся.

– Так мы же попросим! – одновременно сказали близнецы, дальше продолжил Олег. – Я же давал ему свой пистолет, а на нём, между прочим дядя Игорь звёздочку вырезал!

– Он всё равно болеет, – сказал Женька. – Ему жалко, что ли?

– Мы всё-таки будем в корыте с ними играть, – убрала косу назад София, – а нашему кораблю нужны матросы.

– Так, матросы! – подошла к ним учительница. – Что за разговоры во время урока?

– Простите, Людмила Макаровна, – хором сказали дети.

– Мы просто увлеклись, – опустила голову вниз Катя, – не сердитесь.

– Да я уж слышала, – вздохнула та. – Ну что с вами делать? Ладно, продолжим урок.

Все ученики послушно сели и положили руки перед собой.

– Записываем под диктовку, – объявила Людмила и подождала, пока дети достанут перьевые ручки и обмакнут их в чернила. – Начнём. Однажды мы с товарищем отправились гулять в лес. Точка. Мы договорились, что встретимся возле трёх сосен у перекрёстка. Мой друг приехал ко мне в гости из города и был очень удивлён просторам и необычностью моей малой Родины, – она прошла мимо ребят, чтобы посмотреть, как они успевают за ней записывать. Она взглянула на одну из тетрадок, а потом повернулась к первоклашкам, которые старательно выписывали карандашами каждую букву. – Дети! Как мы пишем слово «Родина»?

– С большой буквы, – хором ответили те.

– Молодцы! – улыбнулась Людмила Макаровна. – Переделывай Женя, брат исправляет тоже самое. Как вы думаете о чём сегодня будет урок?

– О нашей малой Родине, – ответила Катя.

– Да, – кивнула учительница и прошла вдоль ряда. – Как вы знаете… – она взглянула вновь на тетради близнецов. – РодИна, Олег, а не РодЕна. Ещё раз такое увижу – поставлю два обоим! На лицо похожи, и ошибки одинаковы.

София издала смешок, а потом ткнула карандашами в спины близнецам. Катя отвернулась к окну: на улице стояла прекрасная весенняя погода, гуси и утки ходили по траве прям возле школы, женщины работали и занимались скотиной. Пират резвился на солнце и издавал радостный лай. «Сейчас бы погулять», – мечтательно подумала девочка. – «Но нет, приходится сидеть в этой душной школе и учиться». Мужчины, сидели на крышах сараев, и сняв с себя майки, что-то опять чинили, строили. Им было трудно сдерживаться от ругани, особенно, когда на землю падал молоток или гвоздь забился криво, но всё – же понимали, что рядом ведутся занятия. Но тут раздалось знакомое всем: «Ядрёна мать!» Катя усмехнулась и продолжила слушать педагога. Вдруг в небе показались немецкие боевые самолёты. Они с воем приближались к Лесково. Девочка посмотрела на класс и с ужасом поняла, что осталась одна: на деревянных партах остались только школьные принадлежности, портреты великих поэтов покрылись паутиной, пыль летала в воздухе, часы с маятником остановились. Всё вокруг приобрело серый оттенок. Девочка вскочила и выбежала на улицу: ясное голубое небо затянуло тучами, на крышах остались инструменты, вёдра лежали на земле. Открытые двери скрипели под сильным порывом ветра. Железный петушок на крыше стал быстро вертеться. Сбоку послышался треск огня. Внутри Кати всё сжалось, она повернулась влево и увидела тот самый амбар, в котором сожгли всех жителей, неподалёку лежала Любочка, которая только что выводила прописи в своей тетрадке и её мама с выклеванными глазами. Самолёты принялись снижаться к деревне. Девочка подняла голову вверх в тот самый момент, когда фашисты стали скидывать снаряды вниз. Они со свистом полетели прямо на ребёнка.

Катя проснулась и резко села на постели. Раннее утро, раненные солдаты умывались холодной водой из тазика, медсёстры бродили по палатке и переносили что-то.

– Проснулась? – подошла к Кате Зоя Мамонтова.

– Да, – ответила та, пытаясь унять стучащее от страшного сна сердце.

– Тогда вставай, приводи себя в порядок и будешь нам помогать.

Девочка встала, аккуратно застелила спальное место и пошла принимать водные процедуры. После всего этого, она пришла к медсёстрам, заканчивая заплетать в свою косу потрёпанную жёлтую ленту:

– Чем помочь?

– Сейчас солдатам должны еду принести, – объясняла Мария Фёдоровна. Рядом с ней стояла Зоя и ещё две медсестры: Василиса Горнеева и Алёна Маренко. Но спустя несколько секунд они о чём-то переговорив, ушли. – Наша задача её всем раздать.

– Хорошо, – кивнула Катя. – А когда её принесут?

– Как только, так сразу.

Девочка подошла к выходу палатки, и выглянув на улицу, увидела двоих солдат, которые шли с завтраком в медпункт. Они помогали Родникову на кухне.

– Несут, – зашла назад она.

Медсёстры поспешили встречать бойцов. Кате это занятие понравилось, ведь это приносило пользу другим людям. Она отдала последнюю порцию, когда в палатку вошли Летаев и Данил Колотыев:

– Здравия желаем, товарищи! – поприветствовал всех Данил.

Бойцы тоже самое сказали гостям в ответ. Пришедшие выглядели оживлёнными и бодрыми.

– Мы тут пришли кое – за кем, – Фёдор взглянул на Катю. – Катюх! Пошли с нами!

– Я? – удивилась та.

– Ты, ты, – подтвердила Мария Фёдоровна, – давай, топай.

Девочка подошла к солдатам, и они вместе вышли на улицу. Все солдаты суетились возле полевой кухни, выстраиваясь в очередь. Данил взял Катю за руку и подвёл ближе. Та ничего не понимала, ей было комфортнее сидеть в медпункте с медсёстрами в тишине и спокойствии, а не идти в суетливую толпу громких и резких солдат. Она ещё неловко чувствовала себя с ними. Но деваться было некуда, поэтому она неохотно тащилась за Колотыевым. Они встали в очередь. Бойцы сразу обратили на них внимание и стали одновременно все рассказывать Кате про замечательного повара Николая Родникова, про то как он вкусно готовит и какими путями можно с ним договориться:

– Это замечательный, добрейший человек! – говорил Лукиан. – Никого голодным никогда не оставит!

– Но на свою кухню не пускает, – поддержал Лурин. – не любит, когда на его территории есть кто-то, кроме дежурных.

Катя пыталась выслушать их всех и не запутаться. Наконец, подошёл её черёд. Она заметила, что внешне он совершенно не соответствовал своей профессии, слишком худ, но по характеру подходил на все сто:

– Оооо! – протянул басом Родников. – Кто тут у нас?

Девочка смущённо опустила взгляд.

– Катюха! – опустил руки ей на плечи Данил. – Найдётся на неё у тебя порция?

– Как не найдётся? – пожал плечами Николай. – У меня на ребёнка еды не найдётся? – он взял у неё посуду, которую ей вручила на самом выходе медсестра, и наложил туда столько каши, сколько Катя в жизни не ела, и добавив сверху корку хлеба, протянул девочке. – Молодому организму!

– Спасибо, – взяла еду та.

– Приятного аппетита, молодой организм. – послышались голоса в толпе.

«Вот мне уже и прозвище дали», – смотрела в миску Катя. После раздачи еды, все расселись в разных местах. Стола не было, и поэтому солдаты ели, разбившись на группы по интересам. Иногда бойцы переходили из одного места в другое, чтобы пообщаться. Катя сидела в группе, где был Летаев, Колотыев, Сорокин и ещё несколько бойцов. Но уже из перечисленных фамилий можно сделать вывод о том, что в этой компании смех раздавался чаще и громче всего. Был там и солдат по имени Егор Фокин. Очень спокойный человек: скромничал, всегда говорил приглушённо. Он хорошо разговаривал на иностранных языках, поэтому немецкий он знал лучше всех в батальоне.

– Это ты получается немецкий, английский и французский знаешь, – перечислял Михаил Вороненко. – А погоди, ещё китайский.

– Китайский не знаю, – улыбнулся боец и зачерпнул ложкой кашу, – испанский.

– А как? – впервые за всё время, вступила в разговор Катя. – Как вы всё это запомнили? Я немецкий даже не до конца понимаю.

– Сами собой запомнились, – ответил тот, – но на немецкий очень сильно повлиял период, когда я был в Германии. С общением всё идёт куда легче.

Кате приходилось общаться с оккупантами, но толком её уровень языка дальше школьного не продвинулся. Она выучила только некоторые фразы, такие, как: Komm her (подойди сюда), Essen zubereiten (приготовь еды). Помимо простых просьб были и пугающие вопросы: willst du leben? (а жить тебе хочется?), warum magst du mich sehr? (почему ты мне так нравишься?). Обычно после последнего предложения фрицы проводили рукой по её щеке или смотрели таким мерзким взглядом, что хотелось провалиться под землю. От этого у Кати волосы вставали дыбом. Мама всегда в таких случаях сразу звала её под разными предлогами или отвлекала немцев на другие вещи. Очень хорошо запомнилось ещё одно слово: FEUER(СТРЕЛЯТЬ). Его значение поняли все и сразу после казни семьи Ватчиных.

Пока она размышляла о прошлом, бойцы уже принялись курить, закончив с завтраком:

– У кого-нибудь спички найдутся? – закручивал с бумажку табак Егор.

Колотыев протянул свой коробок товарищу. На нём была написана фраза: «Все силы на борьбу с фашизмом!». Фокин поблагодарил Данила и поджёг самокрутку.

– Братцы, – вывернул свой мешочек Сорокин, в котором должен находиться был его табак, – это…

– Ваня, у тебя уже кончились? – удивился Вороненко.

– С какой скоростью ты их выкуриваешь? – спросил Фёдор. – У тебя раньше всех они заканчиваются. Новые ещё нескоро привезут.

– Так, отставить разговоры! Сбросились заместителю командира на курево! – полушутя скомандовал Сорокин.

В этот момент к ним подошёл Александр. Все сразу встали и поприветствовали его.

– Здравия желаю, – кивнул Резанцев и показал жестом им садиться. – Никто Андрея Сувырева не видел? Мне он нужен.

– Мы его в последний раз видели в общей землянке, – посмотрел по сторонам Михаил, – но вряд- ли он сейчас там.

– Понятно, – вздохнул тот и скрестил руки на груди. Взгляд Александра упал на Катю. – Ну как ты тут? Осваиваешься?

– Потихоньку, – ответила девочка.

– Она почти со всем батальоном познакомилась, – приятельски толкнул локтём Катю Фёдор. – Её Колян сегодня даже «молодым организмом» окрестил.

– Это хорошо, – улыбнулся Резанцев. – Я надеюсь вы не задеваете её своими шутками? А то я вас знаю.

– Никак нет, товарищ командир, – проговорила Катя.

Бойцы в этот момент одновременно повернулись к ней. Даже сам Резанцев, кажется, удивился такому ответу, но вернулся к теме:

– Ладно, – прервал их он, – закругляйтесь давайте и разыщите мне Андрея. Передайте ему, что я буду ждать его у себя.

– Будет сделано, товарищ командир, – хором сказали бойцы.

Резанцев повернулся и пошёл к остальным солдатам. Его догнал Сорокин:

– Санёк! Закурить не найдётся?

– У тебя опять всё закончилось? – удивился тот. – Недавно же припасы доставляли, – он взглянул на свои заводные часы. – В любом случае, табака у меня с собой сейчас нет. Мне надо спешить.

С этими словами он двинулся дальше.

– Кажись, не получилось разжиться табаком, – наблюдал за ними Фокин. – Да, не получилось. Придётся нам делиться.

– Ты, Катюха, у нас как настоящий солдат, – потушил окурок Вороненко.

– «Никак нет, товарищ командир», – повторил слова девочки Колотыев, и усмехнувшись, выпустил дым.

Глава 5

Фрицы дают о себе знать

Александр поджёг свою самокрутку и закурил. В лагере было всё как обычно: работа, дурачество солдат, в особенности Летаева, Сорокин, который пару минут назад стряс с него табак. Катя в этом месте уже неплохо освоилась, по крайней мере не дичится всех, как в первое время, но подробности того рокового дня и своего прошлого умалчивала, да и солдаты ей не лезли в душу, всё понимали. Но то, что она общалась и не ушла в себя – уже довольно хорошо. Он с ней тоже находил время побеседовать, но обходил неуместные темы, которые могли хоть как-то быть связаны с той трагедией. Девочка задавала очень много вопросов, но сама была не любитель отвечать на них. Её интерес был понятен: новое место, люди, правила, смена обстановки и многое-многое другое. Трудно адаптироваться, особенно после того ужаса, который она пережила. Бойцы в этом плане не подвели: тепло приняли ребёнка, всё показывали, объясняли, подбадривали и брали в компании. Командир достал из кармана лист бумаги, в котором он описал события, произошедшие с ним за последнее время. Это было письмо, адресованное его любимой. Александр ещё раз перечитал его, докурил самокрутку, и бросив окурок на землю, потушил. Он сложил исписанную бумагу в треугольник, достал сточенный карандаш, который уже тускло писал и указал адрес. В отличие от Кати, он родился в городе. И назывался он Лихвин, который не хуже Лесково, подвергся жестокой оккупации со стороны фашистов. Во время этой оккупации и умерла его мать. Сердце ещё не старой женщины не выдержало, она заболела и скончалась, спустя несколько дней. Резанцев подошёл к самодельному почтовому ящику и просунул туда письмо.

* * *

– А это, Катюх, оптический прицел, – показывал свою винтовку Андрей Сувырев.

Девочка сидела на ящике возле Колотыева, Фокина и ещё нескольких солдат, с любопытством наблюдая за действием их товарища:

– А патроны сюда запихиваются? – указала она на дуло оружия. – Или как оно там? С обратной стороны?

– Не совсем, – вмешался в беседу Василий Лунов, – сюда.

– Да что мы всё плюшками балуемся? – присел между девочкой и товарищем Летаев. – Смотри, Катюх – это граната, – он достал взрывчатку.

– Федя! – строго взглянул на того Петров. – Прекращай. Винтовка без патронов, а гранату никак не обезвредишь!

Боец убрал вещь назад и подмигнул Кате:

– В другой раз к Боренко закинем. Посмотрим с какой скоростью он вылетит из землянки.

– Как в тот раз, когда мы к нему все подошли и заорали «Рота подъём»? – приятельски толкнул друга Макаренко.

– Ааа, – вспомнил Фокин, – было дело.

– А что? – сел поудобнее Летаев. – Надо это повторить! Надо!

– Мне кажется, что Макару и одного раза хватило, – усмехнулся Данил и потёр затылок. – И нам кстати тоже…

– Что там у нас на обед будет? – перебил его Фокин.

За дни проживания в лагере, Катя поняла, что не только она является здесь ребёнком. С ней эту долю делили как раз Летаев и Макаренко. Девочка узнала о том, что Михаилу двадцать лет, а Фёдору всего неделю назад исполнилось восемнадцать. В общем, детство у них ещё не кончилось, но зато в батальоне не было скучно с такими людьми. Они очень быстро поднимали настроение. Вчера вот устроили дружескую борьбу, такую, что солдаты, увлёкшись, чуть не ввалились на кухню. Николай Родников не стал терпеть безобразие на его территории, и взяв в руки поварёшку, двинулся в бой, обзывая дружескую парочку «падлюками» и «оболтусами». Тогда соперники в миг стали товарищами и начали бороться с одной общей проблемой, но кухонным прибором по голове всё-таки успели получить. Зрелище остановил командир, и выслушав обе стороны, приказал повару идти и продолжать работу, а Летаеву и Макаренко нашёл занятие. Скучать в тот день им не пришлось.

* * *

На обед опять была тушёнка, но на ужин обещался суп. Бойцы были в восторге от этой новости. Они радостно подходили к повару, протягивали свою посуду и дружески подшучивали над ним. Тот тоже был не промах и мог бросить остроумною фразочку. Наконец, все расселись по своим местам. Александр ел в компании Сорокина, Василия Лунова и Андрея Сувырева.

– Сегодня в газете вычитал статью «Ночной бой разведки», – зачерпнул ложкой тушёнку Андрей. – Молодцы ребята!

– Все молодцы, – сказал Резанцев, – стране сейчас нужны такие люди.

– А я сегодня жене с детьми письмо отправил, – сменил тему разговора Иван.

– Добровольно? – толкнул друга локтем Александр. – Или она тебя заставила?

– Очень смешно, Сань, – нахмурившись, взглянул на командира тот и отвернулся. – Соскучился и по ней, и по детям. Выросли, наверное, там без меня. Люба про них пишет, но тоска поедает.

– Не падай духом! – поддержал товарища Лунов, – встретитесь ещё. Дети тебя на вокзале встречать будут с женой вместе, – тут он увидел неподалёку Катю. Она сидела одна и наблюдала за остальными. – У нас тут тоже свой ребёнок. Катюх! – позвал он её. – Шуруй сюда!

Та спокойно подошла к бойцам и села рядом с Сувыревым.

– Ты что там скучаешь? – спросил Андрей.

– Я не скучаю, – ответила та.

– Куда ушли Летаев и Макаренко? – насторожился командир.

– По важному делу. Они поспорили на папиросы, – ответила девочка.

– А условие спора какое было?

– А.. – замялась та, – вот это военная тайна. Я дала слово не рассказывать.

– Военная тайна, – усмехнулся Лунов. – Ну раз тайна, так тайна.

– К медсёстрам отправились, – отложил пустую миску Сорокин.

Катя встрепенулась и круглыми глазами посмотрела на него:

– Они вам сказали?

– Значит в медпункте, Сань! – всплеснул руками тот, и все рассмеялись.

Девочка осознала, что только что нечаянно выдала великий план двух своих товарищей:

– Ой, – сжалась она и стыдливо посмотрела под ноги.

– Да, Кать, – усмехнулся Александр, – в разведку с тобой нельзя – всю операцию ненароком подставишь, – он опустил руку ей на плечо. – Не падай духом, боец. Мы тебя не выдадим!

В этот момент из медпункта вылетел Летаев и Макаренко, а за ними с мокрой тряпкой в руках спешила Марина Фёдоровна, пуская вход весь свой словарный запас:

– Паразиты! Негодники! Оболтусы! – ругалась врач. – Да что же это делается! А?

Из палатки тихонько выглянули её коллеги. Все, кто был неподалёку, обернулись на эту сцену.

– Ещё раз! – грозила кулаком женщина. – Ещё раз такое повторится – убью, паршивцы!

Те лишь с довольной улыбкой на лице смотрели на неё.

– Ладно, – подтолкнул Катю командир, – беги давай.

Девочка встала и поспешила к своим, отхватившим за пакости, товарищам. Компания о чём-то переговорила. При этом Летаев разочарованно развёл руками, а затем указал ребёнку на Васазде Лукиана, который сидел и с довольным лицом покуривал самокрутку. Катя понеслась мимо кухни к бойцу.

– Молодой организм! – остановил её Родников. – Хлебушек будешь?

– Я не хочу хлебушка, – ответила та, – спасибо.

– Ну иди, – положил поварёшку Родников и продолжил дело.

Александр и другие всё это время наблюдали за ней:

– Замечательный ребёнок, – проговорил Сорокин. – Все дети замечательные.

– Только сейчас они ещё и взрослые, – встал Лунов и уже собрался идти, как вдруг все услышали свист.

– Ложись! – успел крикнуть Резанцев и со всеми бойцами упал вниз.

В центр одной из землянок упал немецкий снаряд. Уши заложило, земля содрогнулась. Александр поднялся, держась за голову. Неподалёку от землянки лежало двое солдат. Мертвы они были или ранены, он не смог определить. Катя поднялась на колени, прижимая руки к ушам. Она слышала только писк, голова сильно болела, весь мир качался, словно на волнах. Что это было? В последний раз такой грохот девочка слышала, когда взорвалась мина в деревне. Значит упал снаряд. Немцы напали. Все вокруг бежали в одну сторону, держа наготове винтовки. Видимо, заметили там врага. Но куда идти ей? Катя, шатаясь, медленными шагами направилась вперёд. Земля под ногами будто двигалась, голова продолжала болеть. Идти было очень тяжело. Она упала лицом на землю и сжала руками влажную грязь. Девочка положила лицо на руки, хотелось остаться лежать здесь, но нужно было двигаться дальше. Она подняла голову и посмотрела по сторонам. Ей на глаза попались те самые бойцы, которых видел командир возле землянки. Ими оказались Макар Боренко и Руслан Куплинов. Красные из-за лопнувших сосудов глаза Куплинова смотрели прямо. Он был мёртв. При виде его, девочка вздрогнула. В голове возникла картина: тётя Маша и Любочка, мерзкие вороны… Тут в ушах как будто что-то лопнуло, звук резко вернулся. Катя по-новому ощутила всю эту суету. Большинство бойцов уже успело скрыться. Где – то слышались звуки боя. Брошенные газеты и недоеденные порции тушёнки были оставлены в разных местах. Казалось-бы весёлый и красочный день, резко поменял все свои оттенки на серый и чёрный. Катя, вся дрожа, обошла Куплинова и приблизилась к Боренко в надежде, что он жив. Она перевернула бойца на спину, но тот уже не дышал. Девочка расплакалась, несколько минут назад он и Руслан были живы! Несколько минут назад! Её взгляд упал на землянку. Катя заглянула вниз и увидела торчащие пыльные из-за земли руки и ноги, торчащие из-под обломков. Слёзы застыли у неё в глазах, ребёнок резко смолк, лицо искривилось в ужасе. Тут к ней подбежал один из солдат. Девочка не смогла определить кто это был, слишком была напугана. Боец крепко схватил её за локоть и поднял с земли. Он резко развернул ребёнка к себе лицом и потряс за плечи. Это оказался Зенатулин Игорь:

– Вот ты где! В медпункт! В медпункт беги и там отсиживайся! – кричал он. – Ты слышишь?!

Катя зажмурилась и быстро закивала головой. Боец развернул её и подтолкнул в сторону палатки, которая была неподалёку. Девочка подалась вперёд, а затем побежала к медсёстрам, задыхаясь от истерики.

* * *

Бойцы спрыгнули в окопы, где их товарищи уже несколько минут изо всех сил сдерживали яростную атаку врага. Фокин и Собойленко встали за миномёт. Артемий Царенко, пригибаясь от свистящих пуль, подал им снаряд. Несколько секунд и уже со стороны наших пошла атака. Произошёл выстрел, дуло с грохотом опустилось к земле и встало назад. Александр прокричал:

– ВСЕМ ВПЕРЁД! – с этими словами он перезарядил карабин с другими вылез из окопа.

Двое бойцов упали мёртвыми, успев вылезти только наполовину. Бой шёл на огромном поле, которое вспахивалось только минами и снарядами. Сражались солдаты не только винтовками и пистолетами, в ход шло всё: приходилось драться даже голыми руками. Гремели взрывы, которые заставляли землю взлетать в воздух на несколько метров вместе с людьми, свистели пули, иногда они пролетали в сантиметрах от головы. Фрицы всё наступали. Они старались бить издалека, не желая вступать в ближний бой, но наши солдаты всё равно добирались до них. Васазде боролся на земле с крупным солдатом. У врага в руке был кинжал, видимо с его огнестрельным оружием уже что-то случилось. Он схватил шею Лукиана и повалил на спину. Лезвие оказалось в нескольких сантиметрах от лица грузина. Он изо всех сил сдерживал руки соперника. Немец был сильнее и мощнее его, он зло смотрел своими блестящими жёлтыми глазами:

– Ich werde dich toten! (я тебя убью!) – сквозь зубы проговорил он.

У бойца уже не оставалось сил сопротивляться, с каждой секундой лезвие приближалось к его лицу. В этот момент пуля пробила в голову немца и тот повалился на соперника, истекая кровью. Васазде оттолкнул с отвращением от себя уже труп врага и чуть сам не получил пулю в висок. Нужно было двигаться дальше.

* * *

В медпункте тоже была сильная суматоха. Некоторые из медсестёр ушли туда, где шёл бой, а оставшиеся в спешке готовили бинты и корпию. Отдалённо раздавался шум боя. Катя сидела на одной из коек и давала пить воды из железного черпака раненному в спину Царенко. Руки бойца не слушались, поэтому приходилось помогать. Глаза у девочки были на мокром месте, но слёзы не катились по её щекам. Напоив бойца, она отложила черпак и устремила взгляд в сторону. Прогремел ещё один взрыв, в этот раз он был громче остальных. Катя вздрогнула и зажмурилась. Тут она почувствовала прикосновение тёплой и слабой ладони к её запястью. Девочка обернулась на Артемия, который старался её утешить. Она благодарно сжала его руку и отвернулась. В этот момент в палатку занесли Макаренко. Он был ранен в голову. Тёмное пятно крови росло на грязном бинте, которым его успели перебинтовать в окопе. Грязь на лице смешивалась с потом, а левая рука была стёсана до крови, но судя по немного засохшей ране, даже с больной рукой солдат продолжал бой. Ему сразу же стали оказывать помощь. Через две или три минуты из второй комнаты медпункта раздался громкий стон, он пришёл в себя.

– Держите его! – раздался голос Марии Фёдоровны. – Крепче!

Так продолжалось ещё некоторое время, а затем боец затих. «Он умер?!» – пронеслась пугающая мысль в голове у Кати. – «Господи! Милый Боже, защити нас!»

* * *

Зоя Мамонтова ползла в окоп, таща за собой сильно раненного бойца. Слабая на вид девушка, храбро проползала под обстрелом и между взрывами. Солдат был тяжёлый, но она не сдавалась и продолжала двигаться вперёд, цепляясь руками за землю и прижимаясь практически к ней лицом. Щёки медсестры покраснели, пот выступал из-под шапки, пальцы, казалось, что вот-вот отвалятся, сжимая жёсткую форму. Ещё немного и она доберётся до окопа, доберётся! Стиснув зубы, она сделала ещё несколько рывков и вместе с раненым сползла вниз. Только они это сделали, как рядом упал вражеский снаряд. Раненого и Мамонтову засыпало землёй. Зоя вылезла и откопала голову бойца. Проверив на шее его пульс, она облегчённо выдохнула – «Жив». Где-то совсем рядом прозвучал выстрел. Девушка обернулась и увидела неподалёку Валерия Лапчихина с пробитой головой. Он лежал на винтовке, зажав пальцем курок. Солдат своё отстрелял. К Валерию подбежал Колотыев. Он, недолго думая, аккуратно перевернул Лапчихина. Глаза у убитого были закрыты, на них со лба стекала кровь. Солдат намертво вцепился руками в винтовку.

– Отдыхай, брат, – с горечью проговорил Данил и встал на место покойника.

Спустя полтора часа, немцы стали отступать, не в силах бороться с таким мощным сопротивлением. Невозможно описать, что чувствуют бойцы после боя. Не важно, сколько было этих боёв. Адреналин отпускает и остаётся только опустошённость и грусть по убитым товарищам. Солдаты добирались с ранеными до медпункта. Работа была у всех. Александр помогал идти Лукиану с пулей в левом плече:

– Товарищ, командир! – говорил Васазде. – Ну я же выстрелил! Выстрелил! – затем он пробормотал что-то на другом языке.

– Да попал ты, попал! – остановился Резанцев, и поправив на себе правую руку бойца, продолжил идти.

Лукиан продолжал что-то доказывать на родном языке. Видно, ранение было куда серьёзнее, чем кажется на первый взгляд. В полубреду его акцент увеличивался, а в данный момент он окончательно поменял русский на грузинский. Он еле шёл, но несмотря на боль, всё – равно усердно пытался объяснить всю ситуацию. Александр же ничего толком понять не смог. Грузина нашли в таком состоянии в окопе и ещё тогда он уже без перерыва повторял: «Я выстрелил». В кого он стрелял? И стрелял ли вообще? Всё это было неизвестно.

– Понимаете, товарищ командир? – вернулся на русский Васазде.

– Я всё понимаю, – сказал Резанцев и с тревогой посмотрел на бойца. – Нам нужно до медпункта добраться.

Наконец к нему подошёл один из солдат, и он передал Лукиана:

– Аккуратней, – сказал командир, – он бредит.

Александр увидел неподалёку Сорокина и двинулся к нему навстречу.

– У нас существенные потери, – сразу начал Иван. – Раненые…

– Про них знаю, – перебил его Резанцев и ещё раз обернулся на Лукиана, – дальше.

– Товарищ командир, – подошёл Андрей Сувырев. – Что прикажете делать с убитыми товарищами? Их начинать выносить?

– Ни в коем случае! – произнёс Резанцев. – Пойдём сейчас – убитых будет больше! – он остановился, а потом устало проговорил. – Заберём ночью и похороним тоже. Так безопаснее и лишней беготни не будет на фоне. Сейчас всё внимание раненым. Но покойников в той землянке лучше перетащить, но после оказания помощи выжившим.

– Есть, товарищ командир!

– Выбита из строя одна артиллерия, – продолжил Иван.

– Плохо, – кивнул головой влево тот. – Что дальше?

* * *

В медпункте обстановка лучше не становилась. Катя с сочувствием смотрела на бойцов. Всем им больно, всех их жалко, а прекратить мучения было не в её силах. Девочка больше не могла смотреть на них. Она провела ладонью по лбу и тут страх ударил с новой силой. Это только раненые, а есть ещё и убитые. Сразу вспыхнуло воспоминание про торчащие конечности в разрушенной землянке, мёртвые тела Боренко и Куплинова. Девочка застыла посреди палатки с тряпкой в руках. Вечер близился к ночи, врачи наконец закончили оказывать помощь раненым. Катя спрашивала Мамонтову и Алёну Маренко про бой, но те не очень охотно отвечали на вопросы.

– Хотя бы командир и Сорокин, – умоляюще проговорила девочка.

– Они живы, – кратко бросила Зоя, – я их видела.

– А…

– Больше не задавай вопросов, Катя, – потёрла от усталости глаза Алёна.

– Мы понимаем, что ты волнуешься, – ласково сказала Мария Фёдоровна и погладила её по голове, – но ты сейчас этим не изменишь ничего. На улицу выходить нельзя. Там делать нечего.

Катя скрючилась на стуле, обхватив себя руками. Завтра всё станет известно и это «завтра» сильно пугало.

Глава 6

Поплачь, боец

Глубокая ночь. Бойцы тихо, друг за другом спустились в окоп.

– Аккуратнее, – проговорил вполголоса Резанцев, – не заденьте никого.

Их покинувшие этот свет товарищи, лежали почти на каждом шагу. Фёдор Летаев наклонился к Зенатулину Игорю, который сидел, облокотившись на стену окопа. Лицо бойца окаменело и сильно поменялось, глаза были крепко закрыты, а вот челюсть, наоборот, отвисла. Свет луны придавал ему более устрашающий вид. Фёдор молча взял под руки уже холодного солдата и потащил его. Бойцы поднимали убитых из окопа, а там уже их аккуратно укладывали и перетаскивали. Вот они все: застыли в разных позах и местах, ледяные и почти окаменевшие. Никто из бойцов не надевал головных уборов, никто почти не разговаривал. Порой слышались чьи-то вздыхания: «Митька, Митька… Вовка, ну как же так тебя угораздило…»

– Вы уж простите нас, братцы, – оглядел мёртвых Александр, – раньше прийти за вами никак не могли, сами понимаете.

Фокин присел напротив Валерия Лапчихина и попытался взять у него винтовку, но сделать этого не получилось, пальцы и кисти рук закостенели. Егор не стал пытаться вырвать оружие, ему на миг в голову пришла мысль о том, что покойник сам не хочет отдавать его. Фокин потащил тело в таком положении. На поле пришлось выползать, чтобы не привлечь внимания. Фрицы могут ударить в спину в любое время суток. Там уже на открытой местности можно было наткнуться на оторванные взрывами конечности с застывшей на них кровью и конечно же убитых бойцов. После того, как последние были погружены, все отправились назад. За пределамилагеря они вырыли общую могилу, где их и похоронили.

* * *

Катя неслась к окопам. Сзади бежали фрицы и стреляли из винтовок. Всё – это конец, бойцов Красной армии взяли в кольцо. Бежать было некуда, а продержаться чуть дольше можно только в укрытии. Дыхание прерывалось, в боку кололо. Но при этом, почему-то, не чувствовалась усталость, только страх и прилив адреналина. Казалось, что она может обогнуть землю, не останавливаясь. Девочка добежала до окопа и почти упала в него. Сзади ещё доносились выстрелы и взрывы, под ногами содрогалась земля. Бойцы храбро сопротивлялись и сражались до последнего.

– Держать оборону! – командовал Резанцев. – Не сдадимся живым этим подонкам! – он опустился вниз перезарядил винтовку.

– Покажем этим чертям, где раки зимуют! – вытащил предохранительную чеку из гранаты Сувырев.

Все вокруг носились, гремели взрывы, заряжалась артиллерия, падали мёртвые солдаты, кричали от боли раненые, некоторым отрывало конечности, и они оставались с кровавыми короткими обрубками. Тут, откуда ни возьмись, у Кати в руках появилась винтовка. Сама она была уже одета в военную форму.

– Ты что сидишь?! – повернулся к ней Лунов.

На удивление девочка, не задавая вопросов, встала к остальным бойцам и принялась стрелять по фашистам. Немцы падали один за другим с криками на влажную землю, но их всё – равно было слишком много, чтобы победить или хотя бы выйти из этого боя живым. Серые тучи на небе сгущались, подул сильный ветер, а вместе с ним до солдат стали доноситься мелкие и противные капельки дождя, перерастающие в сильный ливень. Тут голову Лукиана пробила пуля. Он дёрнулся и упал на дно окопа, истекая кровью.

– Лукиан! – прокричал Летаев.

Вслед за этим Катя услышала до боли знакомый свист. В окопе прогремел взрыв. Почти всё укрытие засыпало землёй. Из неё только торчали ноги, руки и головы убитых солдат. В одной из земляных гор было слабое движение, которое заставляло сыпаться маленькие комочки почвы вниз. Наружу вылезла маленькая рука, вторая, а затем и голова Кати. Она дрожащими пальцами убрала с глаз и рта землю и, щурясь, осмотрелась по сторонам. Девочка выплюнула оставшуюся грязь и тут услышала голос над собой:

– Kate! (Катя!)

Сердце вздрогнуло и остановилось. Она посмотрела наверх и увидела оккупанта, который жил у них в доме. Немец мерзко скалился и с удовольствием наблюдал за её страхом. Одной рукой он направлял на девочку пистолет, а другой держал маленького мальчика. Он практически душил ребёнка, тот лишь тихо и редко дрыгал своими маленькими голыми ножками. К своему ужасу Катя узнала в этом мальчике своего младшего брата – Колю. Его чёрные как ночь волосы сгорели в том страшном пожаре, из одежды на нём была только белая порванная рубашка, вся кожа была покрыта страшными ужасными шрамами от ожогов. Он весь исхудал, ослабел. У девочки вспыхнул страх и ненависть:

– Не трогай его! – стала кричать она и попыталась встать, но ноги до сих пор были закопаны. – Отпусти его!!!

Видя её отчаянные попытки спасти ребёнка, враг улыбался своей мерзкой улыбкой ещё больше и всё сильнее сжимал шею мальчику. В этот момент взгляд Коленьки упал на старшую сестру. В его глазах Катя увидела слабую надежду на спасание. Он пытался что-то сказать, но его сухие и тонкие губы беззвучно шевелились.

– Прошу, отпусти его, – дрожащим голосом умолял она. – Bitte! (пожалуйста!).

Но фриц только усмехнулся и нажал на курок.

* * *

Катя проснулась. Время близилось к утру, рядом крепко спали раненные солдаты, некоторые из них иногда выкрикивали в бреду несвязные слова, а потом умолкали. В голове девочки крутились моменты из сна. Коленька, милый, несчастный Коленька! За что же его так?! К нему Катя всегда относилась по-другому. Нет, девочка, безусловно, любила всех своих братьев, но Коля… За ним следить приходилось больше всех, именно её имя стало его первым словом, именно при ней он сделал первые шаги… Она вспоминала его надежду в глазах, изуродованное, худощавое тельце. Катя испытывала такую дикую ненависть ко всем, кто устроил этот ужас, что даже описать её невозможно. Она плакала без слёз, а в голове вертелся оккупант, душащий её младшего братика, которому невозможно было помочь. Катя не видела своих родных мёртвыми, не смогла с ними даже проститься. Ведь пробыла без сознания почти сутки и очнулась уже в лагере. Но воображение подкидывало ей всё новые подробности. Не выдержав, девочка тихо вышла на улицу. С каждой секундой дышать становилось всё труднее и труднее. Кате удалось уйти подальше от землянок и сесть на бревно. Она сидела перед лесом в согнутом положении, крепко сжимая руками одежду. Фантазия разыгралась настолько, что девочка уже видела всех остальных братьев и мать. «Почему я тогда не отпустила ногу? Зачем живу, если смысла жить нет? За какие заслуги дали второй шанс?»– все эти вопросы вновь и вновь прокручивались у неё в голове. Девочка выпрямилась, вскинула голову, и снова схватившись за телогрейку, согнулась пополам. «Боженька, почему же ты именно мне подарил жизнь? Подари её моей семье! Забери меня!» – молила мысленно она. Вдруг, сзади послышались медленные шаги. Это был Александр, он решил немного покурить перед тем, как спуститься в землянку, но увидел Катю. Ничего не говоря, он сел рядом с ребёнком и прижал её к себе. Не нужно было задавать вопросов, чтобы понять, что делать:

– Поплачь, боец, – сказал командир.

– Я… – пыталась выдавить из себя девочка, – не… могу! Я не могу! Они все! Их всех нет! Я ненавижу немцев! Я их всех так ненавижу! Да чтоб они… – она больше не могла говорить, слёзы душили её.

– Будет, – продолжил он, глядя в даль, – всё будет.

Александр не заметил того, как его самого начинало потихоньку трясти от злости. Его ладони стали сжиматься в кулаки. «Не должны они», – думал он. – «Нет, они не имеют права мучить невинных женщин и детей!» Тут он опомнился и смягчился. Командир обнимал и гладил по плечу сотрясающуюся от молчаливых рыданий Катю. Его грызла вина за то, что никак не мог помочь ей. А девочке в это время приходили всё новые пугающие мысли. Она представила, как оккупанты сжигают амбар, как задыхаются в дыму женщины, старики и дети. До этого дня вся эта тяжесть не возвращалась с такой силой как сейчас. Кате было трудно принять то, что у неё больше никого нет, никого из родни и старых друзей и знакомых. И именно сегодня, когда она снова увидела ужас, услышала звуки боя, страшный свист перед мощным взрывом, на девочку с новой силой всё это обрушилось. После всего произошедшего ей так и не удалось уснуть.

* * *

На следующий день все уже во всю занимались работой. Её было больше, чем обычно. Шло строение новой землянки. Бойцы рубили топором деревья, обкладывали ими всё внутри. Для Кати тоже нашлась работа, она относила в кучу ветки и прочий мусор. Настроения не было ни у кого. Все занимались делом, погрузившись в свои мысли, даже Летаев, которому постоянно не сиделось на месте, послушно работал топором. Катя тащила огромную ветку за собой. Руки, казалось вот-вот отвалятся, ноги буксовали, иногда она падала. Наконец ей удалось дотащить тяжесть до нужного места. Девочка выпрямила спину и отдышалась. Непрерывно дул холодный ветер, от которого немели руки, но бойцам он был не страшен, ведь они много и тяжело работали физически.

– Ладно, Катюх, – подошёл к ней Сорокин, – отдохни немного. Потом продолжишь.

– Я не устала, – соврала та, хотя тело так и просилось упасть прям на землю и расслабиться. Но ей очень не хотелось отдыхать, пока другие работали гораздо сильнее и без перерывов. И так, за работой, было проще не думать, не вспоминать.

Иван внимательно оглядел запыхавшегося ребёнка:

– Как хочешь, – сказал он и пошёл к остальным, – только не надорвись.

– Не надорвусь, – пообещала девочка, и дождавшись пока солдат уйдёт, упёрлась руками на колени и тяжело выдохнула.

* * *

– Да нет же, товарищ командир! – пытался доказать Олег Дымов. – Вот их основная часть…

– Ерунду несёшь ты! – спорил с ним Антон Шевченко. – Ты в лоб ударишь?! Крыша пёхом у тебя уходит?! Товарищ командир, но нельзя так!

– Что-то надо менять, это верно, – думал Александр. – А вот в лоб бить, конечно, эффективно, но не в этом случае, тогда здесь и здесь мы останемся без защиты, – он указал сточенным красным карандашом на карту.

Уже больше часа он и бойцы заседали в землянке, где работали связисты.

– В лоб будет лучше! Есть другие варианты? Здесь их основа! – не успокаивался Дымов.

– Руслан! Ты отправил то, что я тебе сказал? – повернулся к связисту Резанцев.

– Так вы же сказали…– замялся Матеренко.

– Ну так пиши давай! Времени нет! Живо! – командовал он.

Боец поспешно сел за телеграф и стал отправлять сообщение. На столе лежало множество бумажных ленточек с напечатанными на них символами. Аппарат заработал, чистые ленточки стали разматываться.

– Я вижу, вы уже воюете, – спустился вниз Сорокин.

– Что-то тебя долго не было, – заметил Александр. – Узнал?

– Да, – кивнул тот, – слева артиллерия долбанула.

– Точно?

– Сева всё чётко видел. – подтвердил Иван.

Резанцев ничего не понимал. Он ещё раз взглянул на исчерченную по десять раз карту. Его смущал тот факт, что немцы знали, когда и куда именно атаковать. Из-за этого в тот день они потеряли очень много солдат. Снаряды летели точно по основным и главным силам, не случайно туда попадали, словно фрицы подстроились под них. А может они и подстроились? Но как?

* * *

Катя очередной раз упала, таская огромные ветки. В голове до сих пор вертелись события из сна, но не так, как тогда. Усталость притупляла мысли. Сильные бойцы с такой лёгкостью переносили тяжесть, а ей приходилось совершать целый марафон. «Вызвалась помогать – помогай до конца. Любая сила, даже маленькая облегчает работу», – пронёсся в голове строгий голос отца. Он сказал это однажды, когда шестилетняя Катя уговорила его пустить её в сарай топтать сено вместе с другими взрослыми ребятами. С помощью топтания сено утрамбовывалось и появлялось больше места. Девочке это занятие показалось весьма весёлым и увлекательным, но только со стороны. Когда в резиновые сапоги, которые были на размер больше, попала колючая засохшая трава, а ноги по колено провалились в ней, Катя быстро поменяла своё мнение. Пыль попадала в нос, сено оставалась на одежде, кололо кожу. Тогда девочка запела другую песню и уже стала молить уставшего отца спустить её вниз на землю. Но не тут-то было. Пришлось торчать там до конца. Ноги в тот день просто отваливались. Но сейчас было всё по-другому. Бездельничать, когда остальные работают не хотелось. Наконец, был объявлен отдых, но на этот раз перерыв очень сильно отличался от тех, что были раньше. Разожгли костёр из сухих веток, которые Катя так усердно перетаскивала и расселись неподалёку от него. Пришли практически все. Бойцы ели похлёбку, не разговаривая. Тут Евгений Василенко встал и куда-то удалился. Вернулся он с каким-то большим предметом. Только, когда на вещь попал свет, Катя поняла, что это гитара. Все сразу отложили еду и дали протиснуться бойцу в середину. Инструмент был очень старым и потрёпанным, в некоторых местах даже замотанный изолентой. Прозвучало несколько вступительных аккордов. Все вокруг замерли в том числе и девочка, она первый раз в жизни видела, чтобы мужчина играл на музыкальном инструменте. В деревне такого у них не было. Мужики говорили, мол, не до искусства им, надо сараи строить, дома чинить. Тем временем, гитара дышала в руках хозяина, звучала звонко, несмотря на свой почтенный возраст. Евгений запел своим высоким чистым голосом. Песня была грустная, бойцы сидели и наблюдали за костром, вслушиваясь в мелодию. Но, когда настало время петь куплет, все хором подхватили мелодию. Это произошло так слаженно и неожиданно, что, Катя вздрогнула и оглянулась: пел каждый с одинаковой интонацией и чувствами. Тут девочка по-настоящему ощутила и поняла то, что рота, бригада, батальон и всё, что с этим связанно, являются не просто товарищами, а настоящей семьёй, которая имеет особую силу. Именно эту силу она сейчас почувствовала. И её мощь потом останется в памяти ребёнка на всю жизнь. Вскоре Катя запомнила слова и тоже вступила в припев на втором куплете:

…И нас не знают поимённо

Нам так судьба начертана

Мы носим красные знамёна

И не окончена война – аа

И не окончена война…

Глава 7

Враг всегда на шаг впереди

В медпункте этим утром не было скучно. Наконец очнулся Макаренко, все очень волновались за его самочувствие, но боец выглядел гораздо лучше и бодрее. Васазде тоже вышел из состояния бреда.

– В кого ты там попадал, Лукиан? – спрашивал Царенко.

– Ты про что? – не понимал грузин.

– Вы вчера упорно твердили нам о том, что в кого-то попали, – объяснила ему Катя. – Говорили: «Я же попал! Я попал! Я выстрелил».

– Братцы, – оглядел всех ошарашенный Васазде. – Я ничего не помню!

– А зря, – вздохнул Воробьенко. – Хотелось бы узнать, из-за чего ты товарищу командиру все мозги проклевал.

– Товарищу командиру?! – приподнялся резко грузин, но почувствовав сильную боль в плече, зажмурился и упал назад.

– Ты ему всю дорогу от окопов до лагеря это говорил, – кивнул тот, – меня рядом тащили, – с этими словами он взглянул на свою забинтованную ногу. – Но он не жаловался. Ну-ка! Подай воды, Катюш!

Девочка встала с одной из коек, наполнила черпак водой и подала бойцу. Тот сделал несколько глотков и после взглянул на неё:

– Ты что такая грустная? Смотри какой день хороший!

День и правда замечательный: лёгкий морозец, солнце, прямо как Пушкин писал: «Мороз и солнце, день чудесный…». Только снега не хватало. Но девочку теперь пугала тишина, в ней она видела угрозу. Всю ночь она простояла в мёртвой деревне и всё было так тихо. А после того боя мирно жить казалось невозможным. Девочка не понимала, как бойцы, которые постоянно идут навстречу выстрелам, лежат сейчас с ранениями на койках, всё – равно находят позитив? Как?

– Что у нас по новостям? – спросила Зоя Мамонтова, сворачивая бинты.

Самонов взял, давно валявшуюся под подушкой, газету. Почта пока не пришла, но не все ещё успели прочитать заветные статьи. Он расправил бумагу и спросил:

– Все слыхали про «Бой ночной разведки»?

– Я читал, – сказал Царенко.

– Ладно, – перевернул страницу боец.

– А я вот не успел! – возразил Макаренко. – Читай, Вов!

– Я согласна, – поддержала Мамонтова, – все про него так воодушевлённо говорят.

– Во-во! – попытался подняться тот.

– Михаил! – остановила его медсестра. – Лежите и не дёргайтесь!

Самонов вернулся к статье и стал читать:

– Артиллеристы энской части вписали немало славных страниц в историю Красной армии. Ещё в годы гражданской войны они героически сражались за независимость своей прекрасной страны. За отличные показатели в боевой политической подготовке часть была награждена званием ЦИК СССР.

– Ого! – удивился Цареко. Его речь слышалась приглушённо из-за того, что он лежал на животе, а лицо наполовину прижалось к подушке. Спина была туго перевязана. – Молодцы ребятки!

Владимир прокашлялся и продолжил:

– Это боевое знамя бойцы высоко держали в боях с белофиннами. Вместе со всем народом поклялись Родине, любимому Сталину отдать все свои силы, а коли потребуется, и жизнь для полного разгрома ненавистных немецких оккупантов…

Внимание всего медпункта было устремлено на интересную статью газеты о славных отважных солдат. В конце повествования все бурно стали обсуждать прочитанное. Бойцы восхищались артиллеристами и говорили о том, что такие люди нужны Советскому Союзу. Тут внутрь заглянул Летаев: он выглядел очень взволнованным:

– Здравия желаю всем! – поприветствовал он и обратился к медсестре. – Очнулся?

– Да, – кивнула Зоя и указала на дальнюю кровать, – вон он.

Солдат зашёл в палатку, и увидев то, что Макаренко наконец в сознании, широко улыбнулся:

– Миха, Миха! – подошёл он к его койке и пожал руку товарища. – Как тебя потрепало, ёк – макарёк! Мы все думали, что не очухаешься!

– А куда я денусь? – говорил Макаренко. – Колян расслабится без налётов на кухню!

– Дети, – помотала головой Мамонтова и вернулась к делу.

– Так где тебя приложило? – спрашивал Фёдор.

– Когда в обход пошёл, – объяснил Михаил, – там в меня и попали. Хорошо, что хоть шлем был, а то бы костлявая точно утащила.

В палату зашла Мария Фёдоровна. Катя почувствовала, как от неё сильно несёт папиросами.

– Вот вы, Мария Фёдоровна, запрещаете нам курить, а сами дымите! – учуял табак Царенко, даже не поворачивая головы в её сторону.

– Во-первых: я курю за пределами медпункта, – невозмутимо ответила женщина, – а во-вторых: курить я запретила только вам из-за состояния вашего здоровья.

– А всем остальным? – спросил Лукиан.

– Нет, – помотала головой врач.

– Дыму будет от таких паровозов, как в тумане, – поддержала её Зоя. – Не нужно. Ладно, если бы лето, можно проветрить, но не сейчас, когда всё закупорено.

– Тоска-печаль, – вздохнул Макаренко. – Ну вот как?

– Как всегда, – усмехнулся Фёдор, – ну а если ты вдруг отучишься, то я буду, не хуже Сорокина, курить твои папиросы и самокрутки.

– Не дождёшься!

– Ну не дождусь, так не дождусь, а следующая доставка табака точно моя.

Михаил попытался снова встать, но на этот раз товарищ не дал ему это сделать:

– Ладно, ладно, – сказал он, – не буду. Ты только не вставай, а то опять будешь тут валяться, – проговаривая это, боец закрыл глаза и задрал голову, изображая друга.

– Как там снаружи? – спросил Воротов.

– Работаем во всю! – развёл руками Фёдор. – Работа, работа и ещё раз работа, – он резко обернулся назад. – Кстати, Лукиан! В кого ты там стрелять собирался?

– Да не помню я! – воскликнул грузин. – Ничего не знаю!

– Обидно, – кивнул головой в бок тот. – Если вспомнишь – обязательно расскажи!

– Расскажу.

На улице и правда шла работа «во всю»: землянку уже доделали, бойцы успели в ней заселиться. Командир опять где-то пропадал. Половина солдат трудилась в окопах и возле них. Катя никогда там не была и побывать не очень жаждала. Она обратила внимание на Родникова, который практически «летал» по кухне, как рабочая пчела, стараясь всё успеть. «Да…» – подумала девочка. – «Даже с помощниками по кухне, попробуй вовремя накормить целый батальон. С ума же сойти можно».

– Ядрёны пироги! – ругался он. – Да что же такое!

Катя подошла к нему:

– Что-то случилось?

– Да ничего страшного, – смягчил тон Николай, – не успеваю, просто. Вот и всё. А когда спешишь – всё из рук валится.

– Что, обязательно так торопиться? – удивилась та. – Обед же никуда не убежит.

– А время бежит. Им же всё по расписанию подавай! – он взял нож и принялся крошить лук. – У солдат знаешь какой зверский аппетит?

Девочка обернулась на работающих в поте лица бойцов.

– Аппетит огромный, – продолжил повар и вытер рукавом слёзы, подступающие к глазам из-за лука. – Они вон работают, сейчас придут голодными. Попробуй им сказать, чтобы подождали.

– Может я могу помочь? Я что-то умею делать.

– Тут надо очень быстро, Кать. А то ничего не успеем. В другой раз поможешь.

* * *

Командир спустился в окоп. Бойцы одновременно обернулись и отдали честь.

– Вольно, – сказал он и взглянул на поле.

«Как-то всё подозрительно тихо. Опять что-то готовят, черти, но на этот раз у них ничего не выйдет» – подумал Александр.

– Товарищ командир, – подошёл к нему Василий Лунов.

– Как обстоят дела?

– Пойдёмте, – махнул рукой солдат.

Надо заметить, что пока не вёлся бой, тут тоже было весьма оживлённо и не хуже, чем в лагере: в стенках окопа были вырыты небольшие углубления, где хранились боеприпасы, во время боя и просто так там сидели бойцы, места хватало максимум на двоих человек. Но также они служили ночлегом, только он был меньше и немного уже по размерам и хватало его на одного солдата. Эти углубления назывались нишами и занавешивались или закрывались, но были и открытые. Времени на их рытьё уходило мало, поэтому в свободное время бойцы могли вырыть одну такую нишу. Окоп был узок несмотря на малое количество народа в мирное время, всем всё равно приходилось толпиться, пропускать друг друга, особенно было неудобно во время трапезы, когда всем нужно пройти с котелками, наполненными едой в этом муравейнике и ещё не пролить похлёбку на головы товарищам. Здесь для всего имелось своё место: площадки для миномётов, стрелков и многое другое. А вот на противоположной стороне находилось укрытие врага. Оно было достаточно далеко, за ним уже расположились основные немецкие силы. Так, что всё было далеко не просто. У наших во всю кипела фронтовая жизнь. Некоторые солдаты писали письма домой:

– Что-то маловато выходит, – распрямил лист Колотыев, – она опять будет говорить о том, что я мало пишу ей.

– Ты написал про Матвея? – чистил рядом винтовку Лурин. – Про наше ночное происшествие?

– Аа! – протянул тот и засмеялся. – Напишу, боюсь листа не хватит!

– Снова Липтенко? – поинтересовался командир.

– Вчера наш Лунатик опять прогуливался, – объяснил Василий. – Не знаю, что ему снилось, но он хотел сожрать свою шапку. Конечно мы его остановили.

– Но вы, как настоящие товарищи, подождали, пока все увидят это зрелище, а затем только отобрали шапку у бедного человека, – сказал Резанцев.

– Товарищ командир… – замялся боец. – Всё же было безопасно. Ну он же не землю ел и не винтовку заряженную держал, хотя в тот раз чудом только всё обошлось.

Александр вспомнил про зеленоглазого худенького солдата с чёрными волосами двадцати пяти лет. Его все сразу прозвали Лунатиком. Бедолага очень часто ходил во сне, а однажды чуть не застрелил бойца, со словами: «Гитлер капут». Хорошо, что неподалёку возвращался с ночной смены Андрей Сувырев и быстро отобрал оружие. С тех пор все опасные предметы на ночь убирались. Сейчас ночной поедатель шапок во всю пытался занять себя делом, он ненавидел свою особенность. Да кому она ещё понравится? Можешь пешим к фрицам уйти, бойцы смеются, но правда помогают не зайти далеко, а наутро узнаёшь, что ночью умывался землёй, чуть не застрелил друга, пытался съесть шапку. Мимо него проходил Егор Фокин:

– Что нос повесил? – спросил тихо он.

– Да так, – махнул рукой Лунатик.

– Зато работоспособность у человека даже ночью! – подбодрил Матвея Резанцев. – Берите пример!

– Родину защищает! – крикнул Лурин. – Фрицы должны быть в ужасе: может тяпнуть посреди ночи! Тогда точно сдаваться придётся!

Некоторые засмеялись, но Александр вернулся к теме и принялся обсуждать с Луновым некоторые вопросы:

– Что-то мне не нравится то, что эти гады всё время на шаг впереди нас, – начал он. – Есть что-то?

– Мы все ничего такого не заметили. Ни при нападениях, ни до них. Но вы правы.

Резанцев глубоко вздохнул и повернулся в сторону вражеских окопов, которые с виду были такими маленькими и далёкими, но на самом же деле это дьявольское убежище гораздо больше. Может они посылают разведку? Но как фрицам удаётся пройти? А также услышать абсолютно всё в точности? Это надо, как минимум пробраться в глубь лагеря. А может ему всё это кажется? Но как тогда объяснить их успехи? Они знали, когда начать нападение, куда бить и прочее. Новые планы не помогали, враг будто изучал их вместе с солдатами. Проблема была намного глубже, чем кажется.

Глава 8

Наши бьют первыми

Все бойцы столпились в одном месте, внимательно слушая командира. Вид у них был серьёзный, и не просто так. Александр рассказывал план действий, также он приказал усилить охрану и быть внимательней, чтобы никакая посторонняя душа даже носа в лагерь не сунула. Сорокин стоял вместе с другом, как обычно, куря самокрутку. Катя уже со счёта сбилась, сколько табака он выкурил за всё это время. Даже Летаев стоял столбом, выключив в секунду своё ребячество и мальчишечьи шутки. Дело не терпело несерьёзности. Девочка сидела неподалёку и пыталась вникнуть в слова Резанцева, правда некоторые моменты были для неё непонятными, но суть уловила: будет бой и наши нападут первыми. Она не хотела вновь возвращаться к этому ужасу и уже представила, как сидит в медпункте, где пахнет кровью и смертью, слышны крики и стоны раненых, на улице будут раздаваться отдалённые взрывы и выстрелы. А также переживать новые потери. Ей было трудно принимать то, что некоторых ребят она видит последний раз и любой сегодня может лечь в землю, абсолютно любой. «Возьми себя в руки!» – приказала себе Катя. – «Мне нужно только в лагере отсидеться! А солдаты идут сражаться! Пойдут на само поле боя, побегут навстречу пулям и минам! И хотят они, не хотят – пойдут без раздумий!». Она выдохнула и продолжила слушать командира:

– Начинаем ровно в десять, – завершил Резанцев.

– Через двадцать шесть минут, – посмотрел на наручные часы Сорокин.

Все разошлись и принялись готовиться к бою, а через несколько минут бойцы отправились к окопам. Катя стояла в стороне и провожала их взглядом изо всех сил сдерживая эмоции и у неё это получилось. К ней подошёл Семён Петров, он потрепал её по голове и сказал:

– До встречи, боец, – и солдат поспешил к остальным. – Ещё увидимся!

«Да какой из меня боец?» – подумала девочка – «Совсем никакой, даже близко не похожа». Так её называют уже второй раз, Катя вспомнила, как к ней так обратился товарищ командир в ту ночь после боя. Но то, что Петров сказал: «До встречи», уже согревало её душу. Они вернуться, увидятся. Девочка переживала за каждого из них, как за родных, на данный момент это были единственные близкие ей люди. Когда-же последний из солдат скрылся в зарослях, она незаметно окрестила наших и попросила Бога о их безопасности. Некоторые остались на защиту лагеря. Не оставаться же ему уязвимым. Из них Катя знала по имени только Семёна Сорвунова. Он явно был недоволен тем, что остался или тоже просто волновался за товарищей. В медпункте были только Василиса Горнеева и Мария Фёдоровна. Зоя и Алёна ушли с бойцами. Девочка тихо села за стол перед Василисой. Молодая русоволосая девушка быстро перебирала медицинские принадлежности и выкладывала те, которые могут пригодиться в ближайшее время. Её голубые глаза смотрели в пустоту. Она была взволнована не меньше остальных. Конечно-же, в бой ушли её подруги и скоро прибудут раненые и надо будет помогать Марии Фёдоровне перевязывать их, доставать пули и осколки, руки испачкаются в тёмной крови… А некоторых придётся вырывать из рук смерти. На её совести были человеческие жизни. Кто захочет этого? Особенно хрупкая девушка, которой место дома с мужем или детьми, но не здесь.

– Я хочу помочь, – сказала Катя. – Я могу носить воды, может надо будет их умыть от земли… – она замолкла, перебирая ещё варианты. – Хоть что-то.

– Можно, – быстро закивала головой та.

– Я вас прошу! – послышался грубый мужской голос. – Мне надо в бой!

Катя обернулась и увидела Матвея Воробьенко, который горячо спорил с Марией. Боец пытался встать с кровати, но перевязанная нога даже не могла сдвинуться с места:

– Да разбинтуйте-же эту поганую ногу! – ругался он. – Чтоб она, зараза такая, провалилась! Я могу! Мне в бой надо!

– Я тоже могу! – поддержал Лукиан. – И я тоже могу!

– Да ты в бреду валялся два дня! – оторвалась от дел Василиса и стала помогать подруге бороться с неугомонными пациентами. – Вы все недавно поступили! Нам ли не знать о вашем состоянии?

Тут вдали прогремел первый взрыв. Наши начали бой. В палатке повисла тишина, Катя и Горнеева вздрогнули, Матвей замер с поднятой рукой. Взгляды всех устремились в сторону звука. Повисла пауза, после которой часто начиналось сражение. И вот пошли выстрелы. Но этот шум только добавил дров в костёр:

– Там наши гибнут, значит, а мы тут состояние здоровья измеряем! – вернулся к спору Воробьенко. – Я не могу сидеть с какой-то ногой, когда мои товарищи сражаются!

В эту секунду ещё трое солдат, которые тоже считали свои раны незначительными, вступили в спор. Как поняла Катя, им было неудобно и даже стыдно лежать с такими «пустяками», когда другие воюют за Отчизну. Разумеется, им хотелось помочь товарищам, побить врага, да ещё перед глазами было столько красочных примеров проявления героизма. В батальоне любили читать газеты, да что там в батальоне, весь СССР обсуждал статьи из той-же «ПРАВДЫ» или «ЗА РОДИНУ». И там печаталось о разных подвигах солдат и простого советского народа. От одной строки волосы вставали дыбом: «С оторванной рукой он продолжал поддерживать связь…», «Игорь Иванушкин принял решение взорвать себя в окопе врага…». И так далее и тому подобное. Также немало девочка слышала от бойцов о свершениях детей в партизанский отрядах. Такие истории приходили из других батальонов, где прибывшие солдаты их и рассказывали. Запомнился Кате случай, когда как раз в таком отряде девятилетний мальчик с прострелянной два раза ногой, дополз под прицельным обстрелом до немецкого танка и кинул в машину гранату. Ему было всего девять, а тут взрослый солдат вынужден сидеть, сложа руки. Как тут не взбунтоваться? В палатке пошли разногласия. В речи бойцов проскакивали забористые выражения, Горнеева уже стояла рядом с Марией. Все они не то чтобы кричали, просто разговаривали на повышенных тонах. Как оказалось, такое в медпункте случалось не впервой: в период затишья пациенты только поднимали эту тему, но не сильно входили в дебаты с врачами, но как только слышались первые звуки боя – тут всё, как с цепи сорвались. Катя не совсем понимала, что твориться в голове у людей, когда они идут навстречу врагу, когда даже раненными продолжают вести бой, когда принимают решение убить себя, ради спасения других. Девочка вся тряслась, когда оккупанты просто подзывали её к себе. А в её родной стране все были готовы биться с врагом до последнего. В такие моменты она тоже чувствовала вину и представляла, как тоже возьмёт в руки автомат и уничтожит всех тех, кто заставил её семью страдать, кто уничтожил всё, что у неё было. Разрешилась грызня резко и без победителей: в палатку стали поступать раненые. Первыми занесли Данила Колотыева с туго перемотанным животом. Он был без сознания, на лицо съезжал шлем, был только виден полуоткрытый рот. За ним раненного в лопатку Рожкова Тимура, которого Катя видела всего однажды. Солдат был в сознании, и крепко сжав зубы, выдавал громкое и надрывное мычание. А следом Семёна Петрова с прострелянными ногами. Он, как и Данил, был без сознания.

– Этого сразу на стол! – указала на Колотыева Мария Фёдоровна.

По её просьбе солдата сразу понесли во второе отделение палатки. Остальных положили на кровати ждать своей очереди.

* * *

Алёна Маренко аккуратно спустила в окоп за собой Булынченко Евгения. Ему осколочным оторвало ухо, боец истекал кровью. Прогремел взрыв, сверху комьями на голову и за шиворот посыпалась земля, девушка прикрыла собой раненого. Не хватало ещё заражения крови. Бой шёл уже больше часа. Мимо протискивались бойцы, тащили снаряды. Нужно было где-нибудь укрыться. Медсестра с солдатом с трудом заползла в одну из пустующих ниш, которая предполагалась для хранения боеприпасов, но сейчас там ничего не было. Она села у входа углубления, разместив своего подопечного полностью в укрытии. Положение было весьма неудобным, но как же без этого? Алёна положила к себе на колени голову бойца и закопошилась у себя в сумке. Достав все нужные принадлежности, она принялась за лечение. Снова взрыв. Девушка вжала подбородок в грудь. Неподалёку неровным шагом, прикрывая голову, продвигался Сорокин. Он добрался до миномёта, которым управляли Фокин и Тараненко Сергей:

– Не туда метишь! – пытался изо всех сил перекричать шум боя Иван.

– Что? – переспросил Тараненко.

– Правее бей! – крикнул тот и стал махать правой рукой в правую сторону. – Право! Право!

До бойцов наконец дошло то, чего от них хотят и стали выполнять указания. Николай Лурин подал снаряд, и бойцы зарядили пулемёт.

– Пошёл! – крикнул Егор и через секунду машина выстрелила.

Бойцы прижали шлема к голове и пригнулись. Николай подал ещё снаряд. Солдаты прицелились и ещё раз бабахнули.

Александр спустился в укрытие, к нему подбежал Матвей Липтенко.

– Держаться! Осталось совсем немного! – крикнул он. – Не расслабляемся! – он проверил магазин своей винтовки. Там было пусто.

Командир достал патроны и стал заряжать оружие, а затем встал и принялся стрелять по фашистам. Винтовка дёргалась от отдачи. Немцы вскрикивали и падали на землю. Но были и промахи. Вне окопа велись и рукопашные бои. Летаев, повалив врага на землю, воткнул нож ему в грудь. Он быстро слез с поверженного немца и, в полусогнутом состоянии, побежал к своей винтовке, которую у него ранее выбили. Неподалёку взорвалась граната, Фёдор вместе с остальными упал на землю, закрыв голову руками.

– Не подпускать ближе! – командовал Резанцев. – Подпустим – не отобьёмся!

* * *

И опять раздаются душераздирающие стоны бойцов, снова пахнет кровью. Как только у медсестёр, у этих хрупких девушек, не дрожит рука, не сдают нервы, когда достают из несчастного человека пулю? Катя отжала тряпку и принялась вытирать грязь с лица Петрова. С него уже сняли верх военной одежды. Солдат лежал в белой, потной и потёртой рубахе. Штаны от формы оставили, ведь в ноги попало пулями. Их туго перетянули ремнями, чтобы остановить кровь. Уже поступили другие раненые, из них были и с тяжёлыми травмами. До Семёна очередь всё никак не доходила. Тут он поморщился. Катя сразу убрала тряпку. Боец приоткрыл глаза:

– Где я? – хрипло спросил он.

– В медпункте, – ответил ему Макаренко.

– Как? – резко приподнял голову тот и огляделся. – Я же только что бился!

– Вам в ноги попали, – сказала девочка. – Вы тут уже достаточно долгое время.

– Я ничего не чувствую, – не понимал Петров.

Он попытался сесть, но как только солдат это сделал – боль сразу же

вернулась. Глаза Семёна расширились, лицо искривилось, и боец взвыл. Он упал на подушку, и сжав кулаки, изогнулся. Макаренко сочувствующее взглянул на товарища, помотал головой и отвернулся.

– Семён дыши! – посоветовал Самонов. – Как можно ровнее.

Тут из операционной раздался вскрик. Петров резко стих, и всё ещё прерывисто и часто дыша, посмотрел в сторону звука. Губы бойца вздрогнули, он закрыл глаза. Катя стояла в растерянности. Она смотрела в панике по сторонам, не зная, чем помочь.

– Сюда, сюда! – вышла из другой комнаты Горнеева, а за ней двое бойцов аккуратно несли Булынченко Евгения с перевязанной головой. – Сюда! На койку! Аккуратнее!

– Хорошо, хорошо, – говорил Сорвунов, держа раненого под руки.

Собойленко Иван нёс товарища за ноги. Они вместе осторожно уложили, стонущего от боли Евгения. Тут Василиса заметила Петрова. Она быстрым шагом направилась к нему. Катя заметила, как медсестра выдохлась: волосы растрепались, ноги уже не так уверенно стояли, руки болтались от усталости, дыхание быстрое и прерывистое. Девушка недолго смотрела на бедолагу, а затем приказала Сорвунову и Собойленко взять его и отнести в другое помещение. Петрова сначала посадили, а затем, в таком же положении взяли и понесли. Девочка проводила его сочувствующем взглядом и отвернулась.

– Ему же говорили не выходить, – вздохнул Рожков с перевязанной спиной.

– Откуда не выходить? – спросила Катя.

– Из укрытия, – пояснил тот. – В том месте было опасно высовываться. Прицельный огонь. Надо было обойти, но он пошёл напрямую.

– И далеко ушёл? – поинтересовался Воробьенко.

– Только встал – сразу попали. Даже шагнуть не успел – назад полетел. Хорошо, что не убили, – с этими словами он сплюнул через левое плечо.

Тут из операционной раздался вой. Лукиан поморщился и помотал головой. На улице стали раздаваться голоса. Катя побежала к выходу и увидела наших бойцов. Впереди шёл командир и Сорокин, неподалёку от них Лунов, Фокин и Летаев, дальше все остальные.

– Ну? – просил кто – то из бойцов.

– Вернулись! – объявила девочка.

– Товарищ командир?

– Цел.

Чуть позже в медпункт пришли известия о том, что всё прошло относительно хорошо. Этот бой был за ними.

Глава 9

Бог, а есть ли ты на самом деле?

Удивительная всё-таки женщина – Мария Фёдоровна. За несколько дней проживания в батальоне, Катя начала понимать, что в медпункте есть свой командир, и это была Мария. Ей никто этой должности не давал, она сама взяла на себя ответственность за порядок и заботу не только о пациентах, но и о её коллегах – Мамонтовой, Горнеевой и Маренко. В этом месте были совсем иные правила, которые в некотором отличались от порядков за пределами палатки. Пациентам, правда, они не очень нравились, но всё-таки бойцы подчинялись запретам. Единственное неудобство, которое приносило им невыносимое мучение – невозможность курить. Поэтому солдатам приходилось тяжко, особенно на больничной койке, когда делать совершенно нечего. Кате нравилось в медпункте, ведь бойцы, чтобы хоть как-то отвлечься, начинали играть в карты, морской бой или на крайний случай – города. Но сейчас все были увлечены новой газетой. Вчера прибывшие раненые, уже не стонали от боли, а вместе со всеми общались и с интересом слушали новости. Владимир Самонов громко зачитывал информацию. Сначала шло самое главное:

– В течении 23 ноября наши войска, продолжая наступление, в северо – западном направлении прошли 10 – 20 километров и заняли гор. ЧЕРНЫШЕВСКАЯ, гор. ПЕРЕЛАЗОВСКИЙ и местечко ПОГОДИНСКИЙ. На юге от Сталинграда наши войска продвинулись на 15 – 20 километров и заняли гор. ТУНДУТОВО и гор. АСКАЙ.

– Давай ближе к технике, – махнул рукой Петров.

– В общем, увеличилось количество пленных, – кратко объяснил Владимир. – А по технике… Пятисот пятьдесят шесть орудий, две тысячи восемьсот двадцать шесть автомашин, тысяча двести вагонов, две тысячи шестисот двадцать пять пулемётов, исправные самолёты – тридцать две штуки, танков тридцать пять. Уничтожено: семьдесят самолётов, сто пятьдесят семь танков и сто восемьдесят шесть орудий. Всё остальное пока не успели учесть.

И опять, по традиции, все стали обсуждать прочитанное. Катя в это время помогала Маренко делать перевязку Собойленко, остальные медсёстры тоже были заняты. С неё требовалось подавать нужные принадлежности – спирт, перекись, марлю и так далее. Медсестра её не заставляла, девочка сама предложила свою помощь. Боец был совсем плох на вид. Всех солдат с очень серьёзными ранениями должны были в ближайшее время забрать в госпиталь, но машина всё никак не приезжала. Алёна аккуратно размотала старую повязку и Катя увидела вместо уха кровавое месиво. Она резко опустила взгляд вниз. «Господи… Бедняга», – подумала девочка.

– Спирт, – протянула руку Маренко, не сводя глаз с бойца.

Та подала стеклянную бутылку, плотно закрытую ватой. Далее в ход пошла перекись, её в батальоне было предостаточно – так обычно очищали воду для питья. Затем марля и, наконец, страшное ранение было замотано. Собойленко и самому не нравилось его положение. Он теперь не слышал на одно ухо, а с бинтами слух ещё больше ухудшался. Иван постоянно переспрашивал товарищей или медсестёр о чём-либо. После помощи, Катя вышла на улицу. Погода стояла ужасная: сыро, дул холодный ветер, небо затянуло серыми тучами. Но это было гораздо лучше, чем сейчас сидеть в медпункте. Здесь всё было гораздо оживлённее. Евгений Василенко играл песни на гитаре, Родников готовил, параллельно беседуя с Фокиным, Командир опять где-то пропадал. В общем и целом, всё как обычно. Знать бы ещё где Летаев, без него точно скучно не будет. А вот и он: идёт с каким-то незнакомым ей человеком. Увидев девочку, он что-то быстро сказал рядом идущему и поприветствовал:

– Здоров, Катюх!

– Здравствуйте, – произнесла та.

– Знакомься! Это Матвей – наш Лунатик, – указал на бойца он. – Лунатик, это Катя.

Девочка пожала руку новому знакомому. Он был тихим и скромным, как Фокин, на первый взгляд. Ей он показался интересным: волосы такие-же как у неё, зелёные глаза, молодой ещё, может даже ровесник Фёдору. Только прозвище странное. Может во сне ходит?

– Я вас раньше не видела, – сказала она.

– Я был на дежурстве в окопах, – объяснил ей тот.

За трапезой догадки девочки подтвердились – кличка Лунатик говорящая. Бойцы рассказали ей всё, а также и недавнее ночное происшествие с шапкой. После всех перечисленных примеров, она перестала думать о том, что лунатизм – это здорово и весело. Сидела Катя в компании Летаева, Фокина, Евгения Василенко и Романа Сонтынкова. Сам же герой разговора, общался с кем-то другим.

– А где товарищ командир? – поинтересовался Василенко. – Я его со вчерашнего дня не видел.

«Кстати да», – мысленно проговорила про себя Катя. Сегодня Александр не появлялся больше обычного.

– Утром ушёл к окопам, сейчас не знаю где, – пожал плечами Сонтынков и проглотил ложку похлёбки. – Он в последнее время часто так мотается. – он стал водить пальцем из стороны в сторону. – Туда-сюда, туда-сюда. Командиры – они такие.

Тут неподалёку показался Лукиан, одетый в военную форму, но в рукав ватной куртки была просунута лишь одна рука, вторая выглядывала из-под низа одежды.

– ООО! Лукиан! – понеслись радостные возгласы бойцов. – С возвращением!

Васазде улыбался до ушей и тоже приветствовал солдат.

– Товарищ грузин! – крикнул Летаев и махнул рукой. – Давайте-ка к нам!

Лукиан подошёл к ним и сел на поваленное дерево рядом с Сонтынковым.

– Так, правая рука здоровая! – пожал ему руку Роман.

Все остальные тоже поприветствовали прибывшего.

– Тебя как отпустили? – спросил Фокин. – Сказали же, что всё серьёзно.

– Я им сообщил, что мне намного лучше, – провёл рукой Васазде. – Как вы говорите – «Выклевал все мозги» и убедил в том, что мне можно уже уйти из медпункта, – он пошарил по карманам. – Ребят, можно закурить? Я уже несколько дней без табака. Не могу больше.

– Зато лёгкие здоровые, – сказала Катя.

– Мне на лёгкие всё равно, – отмахнулся Васазде, взяв протянутую Фокиным папиросу. – Ох спасибо!

Товарищи помогли ему закурить.

– Как же хорошо, – сказал Лукиан после того, как с удовольствием выпустил дым. – У нас там все мучаются от запрета на курение.

– Понимаю, – усмехнулся Летаев и стал передразнивать писклявым голосом Марию Фёдоровну. – У нас курить нельзя! Всю палатку продымите! Мне так… – тут его толкнул Василенко.

Неподалёку от них, как по заказу, проходила Мария Фёдоровна.

– Её, прям, как жену и тёщу Сорокина, нельзя поминать, – понизил тон Фёдор.

– А вон и командир, – заметил Фокин.

Александр остановил Лунова и перекинулся с ним парой слов. После этого Василий куда-то поспешил. Подул сильный ветер, Катя вжала подбородок в грудь и закрыла глаза.

– Завтра должна машина за ранеными приехать, –переменил тему Василенко, – и нашим девочкам станет легче.

Катя машинально посмотрела в сторону медпункта и начала думать кого оттуда завтра заберут. Она обернулась к бойцам:

– А прям за всем приедут?

– Конечно нет, – насупил брови Фокин, – только за тяжелоранеными.

Он встал и направился к землянке. Катя поднялась за ним и решила пойти к Родникову.

– Приветствую! Как тебе похлёбка? – подошёл к кухне повар.

– Спасибо, очень вкусно, – поблагодарила его девочка.

– Хлебушек будешь, Катюх? – протянул ей корочку Николай. – Молодому организму надо набираться сил, чтобы расти. А то ты у нас какая-то хиленькая и маленькая.

Та улыбнулась и взяла предложенное:

– Благодарю, – она откусила один кусок. – Мне сказали, что завтра машина за ранеными должна приехать. Вы слышали?

Родников сильно удивился, он перевёл взгляд на верх, а затем проговорил:

– Да нет, не слышал. А кто тебе сказал?

– Фокин.

– А, ну если Фокин, – кивнул головой вправо тот, – то, скорее всего, да, – он задумчиво посмотрел на бойцов, а затем неожиданно сменил тему. – Ух ты! А это что у нас, Лукиан выздоровел?

– Не совсем, но можно и так сказать, – девочка откусила ещё кусок и бросила взгляд на кухню. – Вот скажите, как вы успеваете столько наготовить? Это, наверное, тяжело?

– Ну…У меня есть помощники, но так немного трудновато. Но кому сейчас легко? Правда? А тебе, Катюх, нравится готовить?

– Готовить? – вжала голову в плечи та. – Честно сказать?

– Разумеется честно.

– Нет, – улыбнулась Катя, – мне это не нравится.

– А что ж так? – усмехнулся повар. – Людям радость доставляешь, все ведь любят кушать.

– Это да, но мне всё равно это удовольствие не доставляет.

– Ладно, – взял поварёшку Николай, – а я вот люблю что-нибудь состряпать, но правда, не в те моменты, когда подгоняют, – он снова задумался, а затем завершил. – У меня много работы, не обижайся. Беги давай.

Девочка кивнула, и пошла дальше, доедая хлеб. Тут она почувствовала, что какой-то маленький предмет стремительно скатился вниз по животу и застрял под одеждой. Она отошла к дереву, и расстегнув телогрейку, вытащила свой крестик. Верёвка перетёрлась и порвалась. Надо было найти новую. У солдат спрашивать было бесполезно, вот в медпункте должна была найтись хотя бы замена верёвке. Катя сжала в руке предмет и направилась к палатке.

– Заходи быстрее! – сразу сказала ей Зоя Мамонтова. – Не пускай холод!

Та поспешно закрыла вход на улицу и прошла к девушке. Большинство бойцов спали, а некоторые играли в «Дурака» потрёпанными и мятыми картами:

– Дама! – кинул черви Воробьенко.

– А мы пойдём шестёркой, – положил козырь на карту противника Петров.

– Ох-ох-ох-ох-ох! – закинул руки за голову Макаренко. – Матвей, ты попал!

– Как твоё самочувствие, Михаил? – обратилась к нему Мамонтова.

– Моё? – сел на койке поудобнее тот. – Лучше не бывает! – он помахал руками и попрыгал. – Хоть сейчас в бой!

Мария Фёдоровна проходила мимо кроватей. Она остановилась мимо спящего Ивана Собойленко и получше укрыла его одеялом:

– Зой! – тихо окликнула коллегу она. – Его записала?

– Этого? – указала карандашом на пациента та. – Да, записала.

– А зачем вы это делаете? – села напротив Мамонтовой Катя.

– Их завтра заберут, – ответила медсестра.

– Ааа, – протянула та, и разжав ладонь, посмотрела на крестик. – У вас, случайно, не будет верёвочки?

– Тебе зачем? – не отвлекаясь от дела, спросила Зоя. – Короткую или длинную?

– Мне на шею повязать.

Девушка остановилась и вопросительно посмотрела на ребёнка:

– Ты что удумала сделать? – прошептала Мамонтова. – Жить так разонравилось?

– Да нет же! – успокоила её Катя. – Вы не так поняли, – она замялась. Ей очень не хотелось говорить правду, ведь тогда практически каждый гражданин СССР был атеистом. Но девочка поняла, что дальше выдумывать бесполезно и лучше сказать всё как есть. Она показала медсестре крестик. – Мне нужно его повязать. Старая верёвка оборвалась.

Зоя взглянула на него, как на какую-то безделушку, и вздохнув, зарылась в сумке. Кате было почему-то стыдно. Мать всегда ей говорила держать веру в секрете. Она рассказывала ей какие репрессии вводили против «церковников и сектантских активистов». Девочка обернулась на бойцов, но они, к её счастью, либо не слышали, либо игнорировали этот разговор. Наконец Мамонтова вытащила коричневую верёвку и обрезала её по нужной длине:

– Пойдёт?

– Пойдёт, – взяла шнур та и протянула конец в кольцо крестика. Она помялась и тихо спросила. – Вы атеистка? Да?

– Да, – вернулась к письму девушка. – Я не занимаюсь такой чушью.

– Но это не чушь! – возразила та. – Он есть!

Медсестра устало вздохнула, а потом ласково обратилась к ребёнку:

– Я не хочу тебя обидеть. Это твой выбор. Но как по мне, если бы Бог был, то он бы давно помог нам всем. Немцы одерживают много побед. Они столько у нас отобрали.

– Знаю.

– Ну вот. Ты конечно верь, но не надейся на него. Он не поможет.

Катя встала изо стола и направилась на улицу. Она спрятала крест под одежду, и понурив голову, медленно поплелась по лагерю. В голове мешались смутные мысли, она не разбирала того, что происходило вокруг. Тут она в кого-то врезалась. Девочка подняла голову и увидела командира вместе с Сорокиным. Они обернулись:

– Катюх, ты что? – усмехнулся Иван. Он вытащил папиросу изо рта и продолжил в своём духе. – Конечно под ноги смотреть надо, но не до такой-же степени!

– Извините, – попросила прощения та, – я вас не заметила.

– Всё хорошо? – спросил настороженно Резанцев, заметив грустное выражение лица девочки.

– Знаешь, когда страусы голову в песок засовывают… – начал Сорокин, но его остановили.

– Вань, – толкнул локтём друга Александр.

– Хмм… – провёл пальцами по усам тот и посмотрел на товарища. – Значит… Переделать надо?

– Да, – кивнул командир, и дождавшись пока Сорокин уйдёт, спросил. – Что-то случилось? Бойцы обидели?

– Ничего такого толком не случилось, – кратко ответила та, – я пойду.

– Хорошо, – отпустил её Александр. – Если что – обращайся, я помогу.

Катя направилась к поваленному дереву, где девочка недавно ела суп с бойцами. Но сейчас это место пустовало. Она села напротив леса, вытащила крестик и сжала его крепко в руке:

– Мама… – прошептала девочка. – Может Его и правда нет? Напрасно мы на Него надеялись. Ведь ты же говорила, что Он поможет. Говорила! Ты молилась по три раза в день! Но на отца всё-таки пришла похоронка, а фашисты сожгли всех вас в этом проклятом амбаре, – она вытерла подступающие слёзы. – Всё напрасно! Может Ему и правда просто некогда? И успел Он спасти только меня?

Глава 10

Проводы товарищей

В медпункт ворвался Летаев и чуть не сшиб бедную Горнееву, которая несла настойки. Девушка в последний миг смогла удержаться на ногах и сберечь стеклянные пузырьки. Все в недоразумении уставились на товарища, прекратив свои разговоры и игры в карты.

– Приехали! – объявил на всю палатку боец. – Они приехали!

Мария Фёдоровна, которая только что хотела отчитать ворвавшегося, вскочила и стала метаться между кроватями и столом, не зная за что первым делом взяться. За ранеными, наконец, приехала санитарная машина. За Фёдором в медпункт зашли ещё бойцы, чтобы помочь. Макаренко сразу уселся, чтобы ни у кого даже мысли забирать его не пришло. Раненые, которые оставались, стали прощаться с товарищами:

– Ну, – пожал руку Петрову Воробьенко. – Ни пуха!

– К чёрту, Матвей! – усмехнулся Семён. – К чёрту.

К бойцу подошли Василенко и Липтенко и осторожно подняли его:

– Чтобы здоровыми вернулись! – сказал Евгений.

– Я-то точно оклемаюсь! – ухватился покрепче за плечо солдата тот. – Как же прожить без ночных походов Лунатика? Вы там пишите, что он делать будет! Интересно же!

– Я вообще-то тебя сейчас держу, – покраснел Матвей. – Ничего не смущает?

– Да ладно, Лунатик, не кипятись!

– Аккуратнее этого! – крикнула Мамонтова Фокину и Летаеву, которые подходили к Колотыеву. – Я что вам сказала?!

– Зоя, не кипятитесь, – спокойно сказал Егор, – мы знаем, что делать.

– Слыхали? – указал на Фокина Фёдор. – Человек знает, что делает! Не бухтите!

* * *

Машина приехала небольшая. Александр приблизился к ней, чтобы проводить товарищей. К нему сразу же подошли двое водителей и отдали честь. Старшего звали Антоном Кузнецовым, а другого – Владимиром Важатовым. В стороне тихо стояла молоденькая, русоволосая медсестра. Она, видимо, не желала принимать участие в мужской беседе.

– Что-то вы долго, братцы, – начал разговор Александр. – Мы вас заждались.

– Дорога нелёгкая, товарищ командир, – поправил шапку Кузнецов. – Спешили к вам, как могли.

– Это ведь ГАЗ – 55? – постучал по кузову Резанцев.

– Он самый, – с гордостью произнёс тот и провёл рукой по круглой фаре, – модель устаревшая, малость, но служит нам верой и правдой.

– И как путь держать будете?

– Решили объехать через левый поворот, – отвечал водитель, – там дорога не сильно ровней, но зато безопаснее. Мы там спокойно выедем, а дальше до станции отправимся. Там, которая дальше идёт, а не эта. Фрицы, суки, железную дорогу же подорвали. Теперь придётся переть чёрт знает куда.

– Прорвёмся как-нибудь.

Из медпункта стали выносить раненных на носилках. Первыми шли Летав и Фокин, неся Данила Колотыева.

– Ну-ка, Володь! – обратился к товарищу Антон. – Открывай!

Важатов подошёл к кузову и отворил двери: внутри находились специальные полки для людей: сверху и снизу. Тут рядом с Летаевым, Александр увидел Катю. Она изо всех сил старалась успеть за бойцами, затем остановилась, увидев, как выносят другого солдата.

– У вас здесь ребёнок? – удивился Кузнецов.

– Да, – ответил Резанцев, – недавно тут.

– Вы хотите, чтобы мы её с собой забрали? Мы можем это сделать, не впервой.

– Нет, не нужно, – помотал головой тот, – я уже отправил заявление. Не перетруждайтесь.

Разговор повернул в другое русло:

– Фашисты постарались? – насупил брови водитель. – Я верно понимаю?

– Сожгли всех жителей деревни в амбаре, – вздохнул тот, – а она выжила. До сих пор удивляюсь, как ей удалось спастись.

– Суки, – со злостью произнёс Антон и направился навстречу Фокину и Летаеву, чтобы помочь загрузить Колотыева в машину. – Погодите, ребятки! Так дела не делаются! Нет, не на эту полку! Не сюда, говорю!

Командир взглянул ещё раз на Катю, которая только мешала погрузке раненых. Возможно, ей хотелось помочь, но в данный момент она усугубляла ситуацию.

– Кать! – позвал её Резанцев. – Кать, пойди сюда!

Ребёнок обернулся и подбежал к Александру:

– Вы меня звали?

– Постой здесь, – подвинул её в сторону за плечи он, – не путайся под ногами.

– Но я тоже хочу попрощаться! – возразила та.

– Я понимаю, – спокойно произнёс командир, – сейчас всех погрузят и попрощаешься вместе с остальными.

– Ядрёна мать… – подошёл ссади Сорокин и сложил руки бутербродом на затылке. – ГАЗ – 55?

– Да, – подтвердил Александр.

– Ну и как тебе машинка, Кать? – подмигнул Иван ребёнку.

Девочка вжала голову в плечи и улыбнулась:

– Большая.

– Это ещё не большая, – усмехнулся Резанцев, – бывают ещё больше.

– Я впервые такую вижу, – сказала та и грустно посмотрела на уезжающих товарищей.

– Не вздыхай! – потрепал её по голове командир. – Их в госпитале быстро на ноги поставят! Возможно, даже увидитесь.

К машине потихоньку стали подтягиваться остальные солдаты, они бурно желали раненым скорейшего выздоровления и удачи:

– Вы нам пишите! – крикнул Васазде.

– И вы нам тоже! – не поднимаясь, ответил Рожков Тимур. Как оказалось, у него сломана лопатка.

– А главное поправляйтесь и возвращайтесь в строй, – пожелал Александр.

– Будет сделано, товарищ командир! – поднял вверх кулак Петров. – Этот приказ мы с радостью исполним!

– Нам пора ехать, – посмотрел на старые наручные часы Кузнецов, – а то не успеем.

– Ну всё, пока, братцы, – заключил Резанцев и после этого двери машины закрылись.

Водители расселись по местам и завели технику. ГАЗ – 55 взревел, а затем тихо поехал по неровной дороге. Бойцы ещё долго смотрели ей вслед, пока она не исчезла в зарослях. Все постепенно стали расходиться и возвращаться к работе. Медсёстры вздохнули с облегчением: забот у них значительно убавилось. Теперь можно и отдохнуть немного. Мария Фёдоровна, даже стала мягче, но на попытку бойцов уговорить её разрешить им покурить, она коротко ответила отрицанием. Александр стоял в стороне вместе с Сорокиным:

– Теперь главное, чтобы доехали благополучно, – сказал командир.

– Ага, – достал из кармана пачку папирос Иван и вытащил одну. – Тебе дать закурить?

– Да, давай, – взял табак тот, покрутил его в пальцах и усмехнулся. – Папиросы… Богато живём.

– Мне тоже самокрутки меньше нравятся, – согласился Сорокин и неожиданно повернул беседу в другое русло. – Как там Танька? Не писала?

– Писала, – выпустил пар Резанцев, – на работе сутками пропадает. Устаёт очень, – он стряхнул пепел и посмотрел под ноги. – А как у тебя с домашними?

– Также, – сухо сказал тот. – Тоска меня берёт, Сань по ним. Как сейчас я хочу сейчас Машку с Андрюшкой обнять. Больше года уже прошло. Они, наверное, так выросли.

– Надо бороться за то, чтобы они и дальше росли. Чтобы эти нелюди до них не добрались! А насчёт тоски… Тут она каждого заела. Здесь ничего не поделаешь.

Глава 11

Неожиданная встреча в лесу

И снова идёт бой, и снова слышны взрывы и череда выстрелов вдали. Катя уже ничему не удивлялась и не пугалась. Она стала привыкать к такому образу жизни. Но до сих пор присутствовал страх за жизни бойцов, было также больно терпеть потери, как и после первой битвы. К этому невозможно было привыкнуть. Катя пробиралась по лесу вместе с Егором Фокиным, которому вчера подстрелили руку. Боец совсем не мог управлять раненной конечностью и был не в настроении. Он время от времени вздыхал, прислушиваясь в отдалённый шум битвы и что-то бубнил себе под нос. Им дали задачу: собрать хвороста для буржуек, а то топливо уже кончалось, а погода только портилась. Егор держал в здоровой левой руке топор и следовал за ребёнком. Он очень хотел в бой, но командир посчитал, что солдат сейчас больше пригодится в лагере, чем на поле боя. Да и Катя сейчас было совсем не весело. В такое время она всегда ходила, погрузившись в свои мысли. Девочка подбежала к засохшему сломанному дереву и обернулась на солдата:

– Тут много веток можно взять для хвороста, – она поставила ногу на ствол.

– Вижу, – Фокин воткнул топор в дерево и выпрямился, держась за правую руку.

– Сильно болит? – спросила та, заметив то, как Егор прикусил губу и прищурил глаза при этом движении.

– Нет, – отрезал солдат, – сейчас быстро всё порубим и пойдём дальше.

«И почему мужчины всегда скрывают свою боль?» – подумала Катя, вспомнив своего отца, который однажды сломал руку. Молчал, как матёрый партизан, хотя по его лицу было видно, что ему плохо. Больше лезть к Фокину она не стала и продолжила работу.

Прогремел взрыв, Катя и солдат обернулись на него, но ничего не сказали. На небе опять сгущались тёмные тучи, птицы не летали. Скорее всего, скоро пойдёт дождь. Нашим героям очень этого не хотелось так, как на улице и так было очень холодно, а если ещё и дождь ливанёт… Будет не очень хорошо, так и захворать можно без труда. Егор принялся рубить ветки. Солдат был правшой и поэтому это действие давалось ему очень плохо, да ещё и одной рукой. Но спустя время, ветка за веткой начинали отламываться и падать на землю, откуда их поднимала и утаскивала Катя в одну кучку. Егор остановился и провёл рукой по лбу. Щёки солдата раскраснелись от работы. Он выдохнул, взял топор и продолжил рубить ветки. Наши герои сильно уморились: Фокин отложил топор в сторону и присел перевести дух, рядом с ним приземлилась Катя. Девочка посмотрела на свои красные, ободранные ладони и перевернула их тыльной стороной: помимо мозолей от работы, руки стали потрескавшимися и шершавыми от мороза. Они показались девочке старыми и морщинистыми, прям как у пожилых женщин в их деревне, которые много времени проводили на огороде. Но такие были у всех в лагере, и к тому же это не такая уж и серьёзная проблема. Катя посмотрела на кучку хвороста:

– Этого не хватит.

– Да, – сжимал и разжимал кулак боец, – сейчас соберём всё и дальше двинемся.

Они собрали ветки и продолжили путь. Катя неслась впереди, Егор шёл сзади. Девочка иногда наклонялась и подбирала длинные ветки. Ушли они уже достаточно далеко, но Фокин хорошо ориентировался и, если что, вместе с ребёнком поворачивал или возвращался на место. Хвороста становилось всё больше и больше. Когда Катя присела, чтобы собрать ещё две ветки, на её плечо резко упала тяжёлая рука Егора. Она в недоумении обернулась назад на бойца: тот замер на месте, его взгляд был устремлён прямо. Он убрал ладонь и приложил палец к губам, продолжая смотреть вперёд. Девочка медленно поднялась, забыв про хворост. Она всматривалась в заросли, но ничего не могла увидеть. Фокин тихо наклонился к её уху и прошептал:

– Там немцы.

Катя остолбенела: «Немцы? Сколько их здесь? Зачем пришли?» Егор надавил ей на голову, и она села назад на землю, за ней опустился и Фокин:

– Не паникуй! – снова прошептал солдат. – Может пронесёт, а если что – я тебя прикрою, а ты беги. Но сейчас замри и ничего не делай.

Девочка разучилась моргать и дышать от напряжения. Её пальцы впились в сырую землю, зубы прикусили язык. Тело стало, как не своё: его невозможно было контролировать. Катя не видела врагов, но полностью доверилась солдату. Тут послышалась немецкая речь:

– Sind Sie sicher, dass dies der richtide Ort ist? (Ты уверен, что это то место?)

– Armen, sei nicht so dumm. (Армен, не будь таким глупым).

– Unser russischer Freund wind niemals tauschen. (Наш русский приятель никогда не обманет).

Услышав слово «russischer», Катю бросило в дрожь:

– Нас заметили? – обернулась на Егора она. – Нас заме…

Фокин заткнул ей рот и продолжил вслушиваться в разговор. Речь ненадолго прекратилась, но затем кто-то энергично проговорил:

– Ich habe es dir gesagt! Okay, jetzt kannst du zuruckgehen. (Я же говорил! Ну всё, теперь можно вернуться назад).

– Wie kalt ist es hier. (Как же холодно тут).

– Ich habe eine Packung «Josetti». Eine rauchen? (У меня есть пачка «Джосетти». Дать закурить?)

– Komm schon, ich habe gerade daruber nachgedacht. (Давай, я как раз об этом подумал).

– Ich habe nur noch eine ubrig. (У меня только одна осталась).

– Verdammt! (Чёрт!)

Послышалось шуршание, а затем из зарослей вылетело что-то маленькое и упало прямо перед Катей и бойцом. Это оказалась помятая белая пачка сигарет с названием «JOSETTI». На коробке не имелось никаких рисунков, но зато была надпись на вражеском языке. Голоса немцев стали отдаляться, пока совсем не исчезли. Только после этого, Егор наконец убрал руку от рта девочки и поднялся на ноги.

– О чём они разговаривали? – встала Катя. – Вы смогли перевести? Они говорили про нас? Верно?

Но тот ничего не ответил на её вопросы. Фокин прошёл туда, где и разговаривали немцы. Девочка последовала за ним. Место представляло собой три кривых ели, в одной из которых было небольшое дупло. Егор подошёл к нему и засунул руку в отверстие.

– Зачем вы это делаете? – не понимала та.

Фокин очень резко поменялся после подслушанной беседы. Стал собран и сосредоточен. О чём же они могли таком разговаривать? Егор присел и достал из-под корня влажный коробок спичек. Девочка смогла прочитать: «Что ты сделал сегодня для фронта?» Такие названия были очень популярны в этот период. Они поднимали патриотический дух солдат и вдохновляли на подвиги. Даже на обычных спичках писали вдохновляющие фразы. Егор пальцем выдвинул отсек для хранения спичек: там показалась небольшая бумажка. Боец ухватил её, но при этом сам коробок выпал на землю. Катя подняла его и ещё раз внимательно осмотрела его. Фокин развернул бумажку, и девочка разглядела с обратной стороны, просвечивающиеся немецкие буквы. Но что в русском коробке делает немецкое послание? Егор прочитал его: на его лице отразилось сразу два чувства: злость и сильное волнение.

– Мы возвращаемся, – бросил солдат и быстро направился назад.

Глава 12

Пугающая новость

В лагере было шумно: бойцы перетаскивали в медпункт раненных товарищей, их сегодня было не слишком много, основная часть пришлась под конец. Эта битва была менее тяжёлой, но всё – равно потрепала батальон. Без потерь тоже не обошлось… Мимо командира быстрым шагом прошёл Евгений Василенко, прикрывая лицо рукой. Александр никогда не видел его в таком подавленном состоянии. Обычно, Василенко наоборот поднимал всем настроение своей душевной игрой на гитаре или юмористическими песнями, а тут такое. Резанцев не стал его останавливать, понимал, что бойцу сейчас необходимо побыть одному. Сзади тихо подошёл Сорокин и с тяжестью вздохнул, зажимая губами папиросу.

– Кто? – спросил командир, чувствуя, как на душе нарастает огромный неподъёмный камень.

– Романов, – чиркнул спичками Иван.

– Погоди, – обернулся Александр, – он же живой был.

– Был, – отвёл взгляд в сторону тот, – ключевое слово, Сань, «был». Женёк его не донёс. По пути к лагерю скончался. А Женька всю дорогу его просил не отключаться, до конца просил. А тот, – он снял шапку, – а тот уже готов.

– Тяжко ему будет.

– Нам всем не легче. Ребята уже пошли за убитыми.

– Я никаких приказов не отдавал.

– Я разрешил, не серчай из-за этого. Уже темнеет.

Тут из зарослей показались Фокин и Катя: Егор нёс на спине связанный верёвкой хворост и придерживал его здоровой рукой. Сзади хвостиком поспевала девочка, тоже таща ветки. Они торопились: Фокин быстро положил хворост на землю и с удовольствием распрямил спину. За ним тоже самое проделала Катя. Егор что-то ей быстро проговорил и приложил палец к губам. Та послушно кивнула и занялась ветками. Боец стремительно направился к Резанцеву и Сорокину:

– Товарищ командир, – вполголоса обратился к Александру он, – срочно.

Тот вопросительно посмотрел на бойца: «Что ещё стрястись успело?» – подумал он. Резанцев не стал задавать лишних вопросов, видя, как нервничает обычно тихий и спокойный Фокин. Значит, дело и правда очень важное. Они втроём спустились в землянку командира. Резанцев зажёг одинокую свечу, которая скоро догорит в этой консервной банке и обратился к бойцу:

– Что случилось?

Егор повернулся к выходу, и убедившись в том, что их никто не слышит, выложил:

– Кажется, у нас в батальоне появился предатель.

Иван от неожиданности резко вдохнул, и закашлялся дымом и пеплом от сигареты. Александр нахмурился. Его охватил сильный страх: предатель хуже любого фрица, это угроза внутри лагеря, пожирающая своих же.

– Мы с Катей в лесу были и застали интересный разговор немцев, – объяснял Егор, – я смог перевести то, о чём они говорили. Они искали место, которое, как я понял, служит для передачи информации. Там я нашёл это, – он протянул Резанцеву тот самый коробок от спичек, – в нашем коробке нашлась немецкая записка, адресованная кому-то в лагере.

Александр открыл коробочку и развернул жёлтую бумажку, на которой синим карандашом было быстро и небрежно начеркано следующее:

Unsere Leute sind schon zum Auto gegangen. Morgen um 4:36 werden wir angreifen.

Резанцев напряг свою память, чтобы вспомнить немецкий:

– Люди… отправились… за машиной, – переводил он, – завтра в четыре тридцать шесть…

– Завтра они нападут на нас, – помог дальше Фокин. – Я слышал их разговор, и они упомянули какого-то «русского друга». Да и спички наши, советские.

– О какой машине идёт речь? – хрипло спросил Сорокин.

– Может они на нас завтра нападут с новой техникой? – предположил Александр.

– Сань, они дорогу подорвали, – напомнил ему тот. – Как они доставят это? За один день они точно не управятся. А послание было доставлено сегодня. Значит, завтра они этим точно не воспользуются.

Резанцева немного успокоили слова друга. Иван был прав, но всё остальное никто не отменял. Он сел за стол. Что же делать? Про предателя в батальоне распространяться нельзя – тогда враг будет осторожнее или начнёт делать подлянки внутри. Да и паника возникнет. Но и подготовиться к завтрашней битве нужно, или и без предателя будет конец. Троица долго стояла, смотря каждый в свою сторону. Тишину порой нарушал хриплый кашель Ивана. Он двигал языком внутри рта, чтобы освободиться от проклятого пепла. Да… Это первый случай, когда ему уже не хотелось курить.

– Кто в курсе событий? – нарушил молчание командир.

– Я, Катя, Сорокин и вы, – перечислил Фокин, – больше никто. Я Кате рассказал, чтобы она не выложила наше приключение кому-либо. А так она понимает, что это дело нужно держать в секрете.

– Правильно сделал, – одобрил его решение Резанцев и положил голову на руки.

«Предатель», – думал он, – «только этого мне не хватало. Теперь понятно, почему фрицы были на шаг впереди нас. Но кто бы это мог быть?» Подозрения падали на всех без исключения. «А может быть это сам Фокин?» – охватила Резанцева пугающая мысль. Он перевёл взгляд на бойца. – «А что? Хорошо разбирается в немецком языке. Как на родном разговаривает. Но тогда зачем себя самого топить? Тоже непонятно».

– Есть идеи, Сань? – спросил Иван.

– Пока нет, – встал тот и направился к выходу. – Скажу, как что-то будет.

Он вышел на улицу, где по-прежнему все суетились. Солдаты ему были как родные. В голове никак не укладывалось то, что кто-то из них мог помогать фашистам! Какая-то часть бойцов отправилась к окопам. Ему тоже нужно присутствовать на похоронах. Ладно, Александр ещё успеет, но сначала следует поговорить кое с кем. Это был единственный человек в батальоне, который никак не мог быть на стороне немцев и также был свидетелем разговора врага.

* * *

В медпункте было холодно: пациенты уже надели на себя ватные куртки и укрылись сверху одеялами. Запасы хвороста и правда кончились, не зря сегодня набрали новый. Катя подошла к печке и закинула туда ветки. Она взяла несколько скомканных исписанных бумажек и засунула в буржуйку, оставив только один листочек. Девочка взяла со стола пачку спичек, на которых была написана уже знакомая ей фраза: «Что ты сделал сегодня для фронта?» Катя, словно под гипнозом, смотрела на этот коробок, вспоминая то, что сегодня с ней и Фокиным успело произойти. «Как это возможно?» – не понимала она. – «Чтобы свои Родину предавали?»

– Ты что там задумалась? – спросил Тимофей Хлещёв, глядя на неё только одним глазом, между бинтами. – Жги давай, а то мы тут все окоченеем.

Катя вышла из ступора, достала спичку и подожгла бумажку, а от неё уже и остальное. В печке потихоньку нарастало красное пламя. Девочка потыкала палкой внутрь, чтобы огонь быстрее распространился. Теперь она смотрела на бойцов совершенно иначе: в каждом из них Катя видела предателя. За такой малый промежуток времени, у неё развилась настоящая паранойя. Пламя стало нарастать, она подкинула ещё веток. Тут раздался крик из операционной, Катя закрыла глаза и глубоко вздохнула. Из её рта вышел еле заметный пар. В палатку заглянул командир. Раненые попытались хоть как-то приподняться, чтобы поприветствовать его, но тот, жестом приказал отдыхать дальше. Девочка подозревала, что пришли за ней и не ошиблась: Александр, ничего не сказав, кивнул в сторону улицы и она последовала за ним. Они молча спустились в его землянку, где уже не было никого и сели за стол.

– Вас уже предупредили? – догадалась Катя. – Верно?

– Верно, – ответил тот. – Я хочу поговорить конкретно с тобой.

– Но Фокин же вам уже всё рассказал…

– Фокин и сам может быть предателем, – перебил её командир. – Тут всё не так просто, – он сложил руки на столе и смягчил тон. – Можешь рассказать мне, что произошло?

Девочка растерялась: «И Егор тоже может быть врагом?» – в ужасе представила она. – «Кому же тогда можно верить?»

– Кать, – сказал Резанцев, – я понимаю твоё беспокойство, и я очень не хочу тебя во всё это ввязывать, правда. Но ты единственный свидетель, на которого у меня не падают подозрения. Мне тоже тяжело. Просто расскажи мне, как всё было.

Она тоже сложила руки перед собой и уставилась на свои тонкие, синие от холода пальцы:

– Мы сначала просто собирали хворост, – вспоминала девочка. – Затем Егор увидел в зарослях немцев и пригнулся вместе со мной. Я их сама не видела, но слышала. Они ещё сказали: «россеша… россеша» – она запнулась, пытаясь вспомнить слово.

– Россеша фаинд? – подсказал Александр.

– Да! – кивнула девочка.

– Русский друг, – перевёл тот.

– Ну, а потом он нашёл ту записку. Вот и всё, – закончила Катя. – Он может быть предателем?

– Нет, – насупил брови тот, – скорее всего нет. Он мне тоже рассказал про этого «россеша фаинда».

– А что в записке? – поинтересовалась та.

– Ты разве не знаешь?

– Нет, он мне сказал только то, что у нас завёлся предатель и больше ничего. Всю дорогу молчал.

– Завтра на рассвете на нас нападут, – произнёс Александр. – Вот что там написано. Но мы ударим первыми.

Глаза девочки сделались ещё шире, она прикусила щёку и уставилась в одну точку. Резанцев пробил ритм пальцами по столу и тоже отвернулся. Про машину он ей рассказывать не собирался, ей этого достаточно.

– Но на этот раз мы будем к этому готовы, – успокоил Катю он. – Не бойся.

– Вам же тоже страшно? – спросила тихо та. – Верно?

На этот раз Александр уставился в одну точку. Ребёнок прав, слишком много всего сразу навалилось. Но он обязан сохранить холодный разум и действовать дальше.

– Нет, – отрезал он, – совсем нет.

«Иногда он напоминает мне отца», – неожиданно пришла мысль в голову Кати. – «Папа сказал тоже самое, когда уходил на фронт». Девочка вспомнила, как тёплый летний день, несущий в себе только радость и счастье, превратился в день слёз и горя. Все провожающие тогда не могли сдержаться от плача: мужчины уходили на войну. Десятилетняя Катя тогда ещё подбежала к отцу и обняла его в последний раз в жизни:

– Пап, – сказала она. – Ты не боишься?

– Нет, совсем нет, – с этими словами Алексей Камышев крепко прижал её к себе одной рукой так, что ребёнку пришлось встать на носки.

Но чтобы он там не говорил, девочка чувствовала, как слегка дрогнула его рука, и как быстро бьётся его сердце. Это было последнее, что он ей сказал. Больше девочка его не видела и не увидит никогда. Но по командиру не было вообще ничего заметно. Может он и правда спокоен?

– В любом случае я постараюсь тебя максимально не привлекать во всё это, – говорил Резанцев. – Ты главное, будь осторожна и никому ни слова. Даже если тебе будет казаться, что ты знаешь человека очень хорошо и ему можно довериться. Если тебе покажется что-то странным – обращайся либо ко мне, либо к Сорокину.

С этого момента началась жизнь из опасений и недоверия. Теперь даже среди своих было страшно находиться. Но Катя верила, кто командир во всём разберётся.

Глава 13

ГАЗ – 55

ГАЗ – 55, не спеша, преодолевал свой путь от лагеря к вокзалу. Дорога предстояла долгая и нелёгкая. Машина прыгала на кочках неровной тропы, проваливалась и выезжала из небольших ям. Сильная качка приносила боль раненым. Медсестра по имени Любовь Зайцева не знала куда деться ей в этой тесной машине. Ей самой было трудно не упасть на кого-то, а ещё нужно оказывать медицинскую помощь. ГАЗ – 55 подпрыгнул. Семён Петров, который вёл себя всё это время тише всех, вскрикнул на верхней полке, а затем, зажмурившись и стиснув зубы, тихо проговорил:

– Чтоб чёрт побрал мою ногу!

Колотыев, который лежал ниже, пыхтел, пытаясь дышать как можно ровнее, чтобы было не так больно. Его красное от напряжения лицо покрылось потом, он закрыл глаза. Но как бы он не пытался выровнять дыхание, при очередной хорошенькой встряске, боец начинал дышать всё чаще. Медсестра не выдержала: она подобралась к стенке кабины, при этом, чуть не упав на Собойленко, который был без сознания и бормотал под нос какую-то чушь, и постучала к водителям.

– Опять Любка ломится, – злился Кузнецов, поворачивая руль. – Не понимает, что ли, что тут дороги фактически нет?!

– Может и не понимает, – сидел тихо Важатов, опасаясь злить своего старшего товарища. Он вытянул и так длинную и тоненькую шею, чтобы посмотреть вперёд. – Нам ещё долго здесь?

– Да, – ответил тот, и услышав вновь настойчивые стуки Зайцевой, вздохнул и обратился к рядом сидящему. – Володь, постучи этой неугомонной бабе и скажи, что дорогу мы никак не выпрямим.

– Хорошо, – быстро кивнул тои, и повернувшись к стенке, крикнул. – Люба! По-другому мы не можем проехать! Потерпите чуть-чуть!

Стуки прекратились. Медсестра, видимо, наконец, угомонилась.

– Володь, – достал одной рукой из кармана зелёную пачку папирос с надписью «БЕЛОМОР» Кузнецов, – подожги.

Владимир пошарил по карманам руками и достал железную зажигалку. Он откинул крышечку и стал давить на колёсико. Первое время появлялись только искорки, но с пятой попытки, наконец, вспыхнуло пламя. Боец зажёг папиросу друга. Тот сделал длинную затяжку и выпустил большое облако дыма. Важатов закашлял и стал махать ладонью, разгоняя дым. Кузнецов сидел с каменным лицом.

– Ты что-то серьёзный сегодня какой-то, – облокотился головой на стекло Владимир.

– Я всегда серьёзен, – сказал тот.

– Ну, после того, как мы приехали в лагерь, ты сильно изменился. С командиром не поладил или что?

– С командиром я как раз вот поладил, выпустил ещё раз пар Кузнецов, тут дело в другом.

– И в чём же?

– Да девочка там была одна. На Маруську мою очень похожа, только моя Машка чуть старше будет и волосы у неё каштановые. А эта младше и черноволосая. И уже с проседью.

– Я тоже удивился, – вспомнил тот. – Что ребёнок забыл в батальоне?

– Она единственная выжила из всей деревни. Фрицы всех сожгли. Помнишь мальчишку видели в тот раз? Тоже единственный выжил.

– Который в печке успел спрятаться?

– Да, – кивнул тот. – Ему лет четырнадцать есть, а уже винтовку в руках держит. Удивляюсь я нынешним детям, – тут им попалась кочка, ГАЗ – 55 подскочил. – Ох ядрёна! Да что же это такое?!

Тут послышался свист пуль, и круглая фара покосилась в сторону. Кузнецов резко остановил машину.

– Это что? – тихо спросил Владимир. – Фрицы?

– Да, – сказал Кузнецов и собирался достать пистолет, как на дорогу выскочили немцы и взяли их в окружение. Гадов было больше десяти человек точно.

– Выходайтэ из машины! – послышалось с улицы. – Быстро-быстро!

Важатов со страхом взглянул на товарища:

– Что делать будем? – прошептал он. – Антон? У нас машина раненными забита, да ещё и Любка!

– Выходим, Володь, – с этими словами Кузнецов дрожащей рукой вынул изо рта папиросу и сжал её. Боец был весь бледен, как смерть, он смотрел, не отрываясь прямо. Солдату всё-таки удалось незаметно вытащить пистолет. Антон повернулся к другу последний раз и прошептал. – Мы должны дать нашим хоть какой-то шанс. Будем держаться до последнего.

В это время медсестра вместе с остальными притихла в кузове.

– Это кто это там? – очнулся наконец Собойленко.

– Немцы, – побледнела Люба, услышав чужую речь. Она прижала дрожащие ладони ко рту. В её округлённых от ужаса глазах застыли слёзы. – Это немцы! – прошептала девушка и всхлипнула.

Бойцы застыли, не зная, что делать.

– Так, надо подниматься, братцы, – сказал Петров и попытался пошевелиться, но нога отнялась и места не было, чтобы слезть.

Снаружи послышалась череда выстрелов, похожих больше на хлопки. А вместе с ними и мужские крики. Затем наступила пугающая тишина. Всем стало ясно одно: водителей в живых уже нет. Медсестра схватилась за сердце, её лицо искривилось в ужасе. Губы Семёна дрогнули, он посмотрел на товарищей, которые были точно в таком же положении. Они ничего не могли сделать, у них не было оружия, тяжёлые ранения и тесное пространство не давало встать. Голоса фрицев стали приближаться. Двери медленно отворились и дневной свет проник внутрь. Немцы что-то говорили на своём языке, но наши совсем ничего не понимали. Фашисты направили на них винтовки. Люба решительно протиснулась между полок и расправила руки защищая раненных солдат. Молодая хрупкая девушка еле держалась на ногах. Она шаталась, как тростинка на ветру, готовая в любой момент сломаться. По щекам Зайцевой катились слёзы, она умоляюще смотрела на немцев, но те лишь улыбнулись этой «жалкой» сцене.

– Отпустите её! – крикнул Колотыев. – Она же безоружная и слабая девушка!

Один из фрицев спросил товарища о чём-то. Тот, бросив взгляд на медсестру, что-то произнёс. Немец, стоящий впереди всех, опустил оружие, и глумливо скалясь, стал подзывать к себе Любу, словно, это был не человек, а дворовая собачонка, которой предлагают еды:

– Gehen – gehen! Zum Fub, Puppe! (Иди – иди! К ноге, куколка!) – манил он её рукой.

Раздался отвратительный хохот его товарищей.

– Ах ты, сука! – приподнялся Колотыев, но сильная боль в животе заставила его с хрипом повалиться назад.

Люба ничего омерзительней в своей жизни никогда не испытывала. Её переполняла ярость, ей хотелось убить на месте это, настолько гнилое существо, что даже человеком его назвать сложно. Но девушка понимала свою беспомощность, у неё не было ни оружия, ничего, это сильно бесило и было жутко обидно. Почему судьба распорядилась именно так?! Всё, что она могла в этот момент – защищать собой раненых. И всё. Но это ненадолго. До них вскоре тоже доберутся. Её товарищи уже лежат мёртвыми на земле. Медсестра и солдаты были обречены. Девушка почувствовала, как сжалось её сердце. Как от переполняющих эмоций, становилось всё труднее дышать. Ей казалось, что всё вокруг неё становится тесным и давит со всех сторон. Это накрывала подоспевшая паника. Но не до неё было сейчас. Зайцева ещё раз взглянула на эту гадкую улыбку с кривыми передними зубами. Она плюнула в лицо немцу, и, не сдержавшись, истерически и громко всхлипнула. Раненые, несмотря на сильнейшую боль, пытались что-то предпринять, но это был уже конец. Фриц, которого хорошенько «умыли», замер, медленно утёрся рукавом. Он выдержал паузу, а следом резко поднял винтовку и три раза выстрелил в грудь медсестре. Люба вскрикнула, её голова задралась кверху, глаза широко раскрылись, по щекам быстро скатились слёзы. Последнее, что она успела увидеть в своей короткой жизни – взлетающих чёрных воронов над острыми верхушками елей. Медсестра выпала лицом вниз из машины в грязь. Немец перевернул её ногой и пнул бездыханное, но ещё тёплое тело. По мужской форме, которую носила девушка, расплылось бордовое пятно.

– Мразь! – кричали наши бойцы. – Я тебя убью!

Их душила бессильная ярость. Эти нелюди застрелили невинную хрупкую девушку, которая защищала их – мужчин и солдат Красной Армии, своей грудью, а они ничего не могли сделать. Оставалось только в бессилии наблюдать за действиями этих гадов. Но долго им возмущаться не суждено было. Фашисты не стали медлить и открыли огонь по оставшимся.

Глава 14

Будь проклята война!

Солнце ещё не проснулось, да и, наверное, не собиралось вставать. На небе и так сгущались коварные тёмные тучи. Было только три часа ночи. В окопах тихо сидели наши бойцы и смиренно ждали сигнала. Летаев в полудрёме кивал головой вниз. Он поспал сегодня очень мало, как и все остальные в батальоне. Васазде, увидев спящего Фёдора, пихнул его локтем в бок:

– Не спать! – сказал он.

– А? А? Что? – вздрогнул тот. – Да я не сплю! Я вообще… – солдат помотал головой, – вообще не собирался даже!

– Да тихо вы оба! – шикнул на них Шевченко.

– Извиняй, Антон, – зевнул Летаев, – тут этот нападает.

– Лунатик наш спит? – спросил Сорвунов.

– Да по нему не понятно, – кивнул в сторону Липтенко Дымов. – Спит, не спит – всегда на ногах.

– Да не сплю я, – обиженно буркнул Матвей.

– Ты так даже когда лунатишь говоришь, а потом «Гитлер капут» в Ваську.

– Или шапку на ужин, – подхватил Фёдор.

Сорокин грустно усмехнулся, слушая их тихую беседу: «Настроение перед боем поднимают», – думал он, – «Молодцы, ребятки. Юмор – это полезно».

Командир всех предупредил о том, что фрицы готовят атаку и даже время им назвал. На вопрос «откуда эта информация?» он ответил, почти не соврав. По его словам, Фокин и Катя подслушали в лесу разговор фрицев, где они как раз обсуждали грядущую атаку. Про всё остальное, а также про машину, он не сказал. Солдаты поверили командиру. Но к сожалению, ни один из них даже глазом не моргнул, чтобы Александр мог понять кто приблизительно может оказаться предателем. Напасть наши должны были первыми, даже почти на целый час раньше. По задумке, они должны были тем самым застать врага врасплох. Никто из лагеря после сообщения новостей выйти не смог: Александр приказал дежурным бойцам никого не выпускать с целью предосторожности. Но на всякий случай на стороже на месте передачи той записки сидел Егор. Больше, к сожалению, некого было послать. Резанцев не мог, да и Сорокин тоже должен был быть у всех на виду, чтобы не возникло никаких подозрений. А вот Фокина никто не хватился. Это, наверное, из-за поднятой суеты, да и солдатам надо было отоспаться хоть немного перед схваткой. Они и так были уставшими. Так что неудивительно то, что отсутствия Егора никто не заметил. Иван задрал рукав и посмотрел на, немного заржавевшие по краям, наручные часы. Три сорок один. Пора.

* * *

Пошла череда выстрелов, а за ней два взрыва. Катя обернулась на шум и замерла: «Началось», – прошептала она. Девочка сидела возле таза и отстирывала бинты от крови. Рядом тем-же самым занималась Мамонтова. Руки каменели от ледяной воды, которая с каждым бинтом становилась всё коричневее.

– Да, – вздохнула Зоя, – началось. Я так поняла, вы с Фокиным вчера разговор фрицев подслушали?

– Угу, – кивнула та и отжала дрожащими красными руками бинт. Она взяла следующий и развернула его: на нём, помимо крови прилипли какие-то чёрные и засохшие комки. – Что это за гадость?

– Да кто его знает? – пожала плечами медсестра, а дальше продолжила совершенно спокойным голосом. – Кишки, не кишки. Может, просто кожа.

Катя медленно опустила ошарашенный взгляд вниз на бинт: «Кишки?! Кожа?!» – в ужасе подумала она. Девочка позеленела на глазах: она с отвращением отодрала эти кусочки. Ей с трудом удалось подавить рвотный рефлекс и продолжить работу. В тазу вода была уже совсем мутная. Медсестра взяла его и вышла на улицу, чтобы вылить её. Бойцы в медпункте были неразговорчивы: кто-то молча читал газету, кто-то спал, а некоторые зависали в одну точку уже несколько минут. Обстановка во время боя была всегда тяжёлая, но сейчас, с осознанием того, что в батальоне предатель, она стала вообще неподъёмной для Кати. На душе лёг огромный камень, который даже мешал нормально дышать полной грудью, мир был серым, да ещё и погода подключилась в это всё дело: солнце пряталось за хмурымитучами уже несколько дней подряд, а ветер не щадил никого, а только набирал обороты и холодность. Наверное, светило не выйдет до тех пор, пока всё образумится, ему тоже было не по себе. «Интересно», – размышляла Катя, – «а медсёстры могут оказаться предателями? Хотя, нет, точно нет. Они же девочки, да и некогда им».

Её детективные мышления прервала Мамонтова, которая поставила таз с чистой водой перед ней:

– Надо пошевеливаться. Их ещё высушить надо.

Постиранные бинты сушили при помощи печки буржуйки. Это надо было придумать такой извращённый метод: вешать вещи на ручки сбоку и следить за тем, чтобы они не испортились, проделывать какие-то манипуляции в процессе. По быстрым и ловким движениям Зои было видно, что делает она это уже давно не первый раз. Бинты просушились не до конца, в общем также, как и постирались, ведь выглядели они далеко не белыми, а скорее серыми. Но на лишнюю возню времени не было: вот-вот прибудут раненые, кому надо будет делать перевязки и оказывать остальную медицинскую помощь. Катя засунула ладони под подмышки, чтобы их хоть как-то отогреть, а то пальцы уже совсем не слушались и ничего не чувствовали, кроме колкой боли, которая с каждым мигом становилась всё более невыносимой. Пошёл дождь: он был сначала мелким, но за короткий промежуток времени, набрал свои обороты и перерос в настоящий ливень. Прогрохотал гром. Катя сначала подумала, что это очередной взрыв, но, когда после молнии прошёл следующий – поняла, что началась гроза. У многих солдат от перемены погоды, стали ныть раны. Они ворочались на кроватях, зажмурившись и стиснув зубы. Девочке оставалось только сидеть в стороне и тихо сочувствовать бедолагам. Даже врачи им не могли сейчас помочь. Катю всегда во время дождя сильно клонило в сон, а сейчас в медпункте было так тихо и темно, что от этого дрёма охватывала ещё больше. И поспала она сегодня всего ничего: каких-то жалких три с лишним часа. Сейчас только-только рассвет должен быть. Не только ей хотелось спать, отдаться спячке хотели все, но медсёстрам мешала работа, солдатам – ноющая боль, а Кате совесть. Хоть и сейчас работы для неё не было, это не означает то, что она не может появиться потом. Но с каждым морганием веки становились всё тяжелее и тяжелее, пока совсем не сомкнулись, а голова упала на грудь. Она вздрогнула и протёрла глаза: «Нет, спать нельзя, спать нельзя!» – приказала в мыслях себе Катя. Она осмотрелась и потеряла дар речи: девочка находилась у себя дома на родной старенькой печи, где спали её братья. Дом, милый дом. Всё так, как было раньше: скрипучий деревянный пол, мамина любимая пожелтевшая скатерть, полка с иконами, на которой стояла толстая, почти догоревшая свеча, накрытая пледом лавочка и покосившееся семейное фото над одной из кроватей. Луч солнце пробрался через окно и распластался на полу. Девочка откинула одеяло и увидела своё любимое платье, которое было передано ей от матери. Она спустилась вниз и босыми ногами встала на освещённую солнцем поверхность пола. Тепло. На улице было оживлённо, все что-то радостно выкрикивали, только непонятно что. Была не осень, а жаркое лето. Это девочка поняла по зелёной ветке вишни, которая постукивала по стеклу окна. Катя обернулась на лавочку, на которой всегда рассиживали ненасытные оккупанты. Их там не было. Да и вообще присутствия фрицев не ощущалось: эти суки давно бы прогнали всех с улицы предупредительными выстрелами в воздух, да и местные не стали бы сами так кричать и радоваться в их присутствии. Что произошло? Тут в комнату забежали друг за дружкой её младшие братья. Они кинулись обнимать старшую сестру и одновременно что-то пытались на радостях сказать ей. Тут в дверном проёме показалась мать:

– Победа! – закричала она со слезами на глазах. – Победа! Фрицы бегут в свою проклятую Германию! Всё кончено!

– Не может… – сумела произнести Катя перед тем, как Анна подошла и обняла детей.

– Скоро отец ваш придёт, – плакала женщина, – и всё будет налаживаться. Всё будет хорошо! Мы будем жить как прежде! Мы будем жить!

Катя плакала от счастья вместе с семьёй. Она наконец чувствует тепло матери, запах её каштановых волос. В девочку крепко вцепились младшие братья. Всё так, как было раньше.

– К нам придёт батя! Мы увидим батю! – кричал Костя. – Мам, я же вырос? Он меня узнает?

– Он вас не узнает, – усмехнулась женщина. – Вы стали такими взрослыми и самостоятельными. У меня сыновья выросли настоящими мужчинами, – с этими словами она погладила Колю по голове.

Тут девочка остановилась и взглянула на семейную фотографию, а затем на лавку. И тут вернулась к памяти горькая правда:

– Папа погиб в том году, – проговорила она.

– О чём ты, солнце? – обхватила ладонями лицо дочери Анна.

– И ты… – всхлипнула Катя. – И все вы… Вас нет, – с этими словами она нехотя убрала руки матери и выбралась из объятий братьев. – Вас уже больше нет со мной. Мне всё снится.

Лица родных поменялись, стали печальными и задумчивыми. Они стояли перед ней, как живые стояли. И так больно было осознавать, что это всё не реально. Девочка держалась, чтобы не выпустить эмоции наружу:

– Зачем? – прошептала она. – Зачем вы пришли? Не надо ко мне приходить! Мне больно вас видеть! Мне больно! Слышите? Нет вас больше! И отец никогда с фронта не вернётся! Хватит мне лгать! Ты же, мам, сама говорила, что враньё – это плохо! Мне больно на вас смотреть!

Мать и братья всё ещё молчали и смотрели на неё. Девочка не могла определить, какие у них были эмоции: печаль, а может стыдно им было? Она опустила голову, и закрыв лицо руками, шагнула назад. Послышался роковой щелчок. Катя открыла глаза и увидела сырую чёрную землю и знакомую проклятую мину. Она не хотела поднимать взгляд на сгоревший амбар и тётю Машу с Любочкой. «Это сон», – сказала сама себе девочка и отпустила ногу.

Шандарахнул гром так, что под сердцем ёкнуло, а дыхание перехватило. Девочка сидела на койке в медпункте. Из операционной раздался стон. Катя встала и поспешно вытерла влажные от слёз глаза и щёки рукавом. Она подошла к столу и взглянула на оставленные там маленькие часы. Пять утра. Секундная стрелка двигалась чуть медленнее, чем обычно. Пришлось завести механизм и вернуть времени нормальный темп. Девочка внимательно окинула взглядом койки: новые раненые уже были. Человек пять точно. Она взяла тряпку, которую они с Мамонтовой сегодня тоже стирали, намочила и последовала к пострадавшим. Все они были почти без сознания. Лица перепачканы. Наверное, не удобно так лежать. Катя принялась смывать грязь, это всё, что она могла сейчас для них сделать. Тем более ей сейчас хотелось поскорее отвлечься на что-то. «Бой идёт почти два часа», – посчитала она. – «Интересно, как там наши?» Она подошла к бойцу с перевязанной головой: бинт был окровавлен и закрывал один глаз. Девочка аккуратно вытерла с его щеки грязь. Тут она оступилась и облокотилась на его руку. Катя поднялась и уже собралась продолжить, как вдруг осознала, что рука раненого была какая-то холодная. Катя взялась за запястье так, как в школе учили, но пульса не было. Внутри всё сжалось. Может она неправильно делает? Девочка прощупала пульс на шее, и на другой руке, но безуспешно. Остаётся только одно. Она дотронулась до его груди – сердце тоже не отозвалось, хотя на бойце не было куртки, только гимнастёрка. Всё это время за её действиями с волнением наблюдали остальные солдаты:

– Катюх, – тихо обратился к ней Хлещёв. – Катюх, что с ним?

Девочка убрала руку от бойца и отошла от него, прикусив губу. Она впала в ступор, точно такой же, как и тогда, когда увидела торчащие пыльные руки и ноги в землянке, в которую попал снаряд.

– Не томи! – вышел из терпения Тимофей.

Тут Макаренко не выдержал и встал с кровати, держась за голову. Он мягко отодвинул ребёнка и склонился над кроватью товарища. Михаил прощупал пульс на его шее, потом ещё раз, затем тоже проверил сердце:

– Лёша! – крикнул он и схватил солдата за плечи. – Лёш, очнись! – он хорошо потряс товарища, так, что кровать заскрипела, но тот ему ничем не ответил.

– Вы что там творите?! – выглянула из операционной, Мамонтова. – Не трогайте его!

– Зоя! – крикнула Мария Фёдоровна. – Сюда быстрее!

Медсестра сразу же скрылась из виду. Повисла тишина, она нарушалась только стонами и мычанием несчастного бойца из другой комнаты палатки. Макаренко отпустил товарища и выпрямился. Он, ничего не сказав, направился к своему месту и лёг на койку. «Будь ты проклята, война», – с ненавистью подумала Катя перед тем, как поспешно выйти на улицу.

Глава 15

Ещё один неожиданный удар

В землянке командира было тихо и мирно: на столе опустила в воск свой фитилёк свечка, в печке буржуйке почти не бушевало пламя. Только маленькие язычки из последних сил карабкались по обугленному дереву, стараясь выжить и не потухнуть. Но этим язычкам было не победить, ведь их основная сила давно угасла и остались только эти отчаянные огоньки, всё ещё борющиеся за жизнь и справедливость на сожжённой территории. Их судьба уже предрешена. Враг победил. Это только огоньки, но в жизни происходит точно тоже самое. Фрицы прут, завоёвывают территории, сжигают дотла деревни и их жителей, мучают народ. Если немного включить воображение, то можно представить себе, что язычки пламени – оставшиеся мирное население, которое стоит до последнего в своей разрушенной стране. Но этого нельзя допустить! Нужно до конца бороться за то, чтобы женщины, старики и дети не взяли в руки оружие и не пошли на врага. Была глубокая ночь. После боя прошло уже несколько дней. Александру не спалось. Было слишком тихо. Из-за этого в голову лезли мысли о предателе. «Уже прошло столько времени, а этот гад до сих пор не пойман», – подложил руки под голову Резанцев. – «Кто же ты? То место, где передали в тот раз записку уже не используется. Видимо, оно меняется. Умно, ничего не скажешь. Но как эту крысу разоблачить?» Это точно не раненые, которых увезли в госпиталь, это точно не медсёстры, Катя без всяких сомнений отпадает, Фокин нет, Сорокин тоже. Раненые, которые лежали в медпункте за день до того, как нашли записку, тоже отпадают. Некоторых, кто точно никак не мог быть на стороне врага по разным причинам, например, были в медпункте достаточно долгое время – тоже оповестили о проблеме, ведь маленькой компании, состоящей из командира, Сорокина и Фокина, с этим в одиночку не справиться. Катю в расчёт не берём – она ещё ребёнок, её дело – хранить молчание и не путаться под ногами. Знающие бойцы стали тоже помогать в этом деле, правда в начале тоже сильно удивились этой новости. Медсёстрам говорить не стали. Как сказал Сорокин: «Бабы – люди, конечно, добрые, но не всегда умеют язык за зубами держать. Это Катюхе пришлось рассказать, выбора не было, а им без повода не надо». Так, что медиков жестоко обделили из принципа. Но круг незначительно сузился. Александр закрыл глаза, спать хотелось, но волнение мешало провалиться в дрёму. Тут на улице послышалась чей-то бубнёж. Поскольку ночь была тихая, командир смог услышать его. Он быстро вскочил с лавочки так, надел сапоги, взял пистолет и выбрался из землянки. Никого не было. Александр оглянулся и увидел чёрную фигуру, которая остановилась между двумя деревьями и тихонько покачивалась из стороны в сторону. Резанцева это смутило. Тут лунный свет упал на неё и командир узнал Лунатика. Боец стоял с открытыми глазами и смотрел в пустоту, что-то бормоча себе под нос.

– Матвей, – выдохнул с досадой Александр. Он-то уже надеялся, что засечёт хоть что-то связанное с предателем.

Резанцев тихонько подошёл к бойцу. Не бросать же его одного, вдруг в землянку упадёт или опять будет «Гитлер капут»? В таком состоянии Липтенко выглядел очень жутко.

– Колян, ты куда? – вполголоса проговорил Лунатик, а затем забормотал что-то несвязное.

Александр не обратил на его слова даже малейшего внимания, солдат часто нёс несвязную чушь во сне. Тут к ним подошёл Базурченко Степан. Он, прищурившись, поприветствовал командира, а затем повернулся к спящему:

– Вот он где. Опять гуляет.

– Ага, – зевнул командир. – Ты его отведёшь?

– Конечно, отведу, – взял за плечи Липтенко тот, – он из нашей землянки смылся.

После этого солдаты удалились, а Резанцев вернулся к себе. Спустя час, сон, наконец, взял над ним вверх.

* * *

Мимотенко и Сонтынков возвращались с задания. Они решили сделать небольшой крюк из предосторожности. Путь был нелёгким: вязкая грязь и плотные заросли мешали идти. Бойцы раздвигали руками голые, мокрые ветки, но иногда они соскальзывали с пальцев и больно хлестали по лицу, оставляя красные отметены.

– Мы точно с пути не сбились? – пригнулся Сергей. – Мне кажется, что нас куда-то не туда занесло.

– Да нет же! – сказал вполголоса Роман и чуть не спотыкнулся об торчащий корень. – Да ё моё! Ещё чуть-чуть и выберемся к дороге, а дальше будет легче.

– Да нужно было нормально идти! – буркнул тот.

– А вдруг там немцы? – остановился Мимотенко и оглянулся на товарища. – Нам неприятности не нужны. Мы должны без проблем вернуться в лагерь и доложить товарищу командиру обо всём, – он опять споткнулся. – Да что ж это?!

Боец посмотрел вниз и замер: на земле лежал перевёрнутый вниз лицом труп. Сонтынков тоже оцепенел от ужаса. Убитый явно был солдатом, да не просто солдатом, а раненым, ведь он был одет в больничную одежду, а на голове повязан грязный бинт, закрывающий одно ухо. Он тут был давно: кожа была бледна, даже склонялась больше к жёлтому цвету, а в местах чернела, пальцы застыли в скрюченном положении также, как и ноги. Тело уже начинало гнить. Бойцы ещё долго стояли в оцепенении, не зная, как быть. Пугал не сам труп, а то, что мертвец был из их батальона и солдаты подозревали о том, кто это мог оказаться. Их тело не хотело слушаться, к горлу подступил ком. Они не были готовы к этому. Наконец, Мимотенко присел на корточки и перевернул труп. В таком положении он выглядел ещё ужаснее. Лицо искривилось до неузнаваемости: глаза были крепко зажмурены, открытый рот перекосило. На груди солдата красовалось засохшее бурое пятно.

– С… Собойленко… – узнал убитого Сергей. – Их же всех должны были перевезти.

Бойцы одновременно посмотрели вдаль и увидели неподалёку торчащую перебинтованную ногу, застывшую в согнутом состоянии. Они стали медленно пробираться вперёд. Чем дальше они заходили, тем чаще встречались тела убитых товарищей. А вон и водители ГАЗА – 55: Кузнецов с прострелянной головой и убитый в спину Важатов, лежащий в ногах Антона. Они были все окостеневшие, начинающие разлагаться. У них было одно или несколько пулевый ранений. Конечно, фрицам даже целиться не пришлось. Что бы им раненые сделали? Осталось только подойти и выстрелить самым бессовестным образом в грудь, спину или голову. Убитых раскидали по зарослям, чтобы скрыть следы. Собойленко, Колотыев, Петров… Все они были убиты нечестно, скверно и жестоко.

– Напали на безоружных! – проговорил сквозь зубы Мимотенко, кипя от ярости и обиды. На его глазах выступили слёзы, он снял шапку. – Нелюди, фашисты! Ребятки ехали лечиться, а оказалось, что на верную гибель!

Сонтынков тоже снял головной убор:

– Как же так? – он оглядел всю эту драматическую картину ещё раз. – А где, тогда, машина?

Бойцы вышли к дороге, но ГАЗА – 55 там не было. Скорее всего, немцы забрали его себе. Не пропадать же добру? Тут Роман заметил тоненькую руку, торчащую из колючих кустов. Бойцы обошли заросли и застыли со слезами на глазах. Там лежала на спине молоденькая медсестричка. Она вся пожелтела, стала похожа на куклу, но никак не на человека. Тело полностью окостенело, пальцы застыли в скрюченном состоянии. Её глаза невидяще смотрели в небо. Её аккуратно когда-то заплетённые волосы, растрепались и спутались с листьями и землёй. Даже её не пожалели, а ведь она слабая девушка.

– Мрази! – воскликнул Роман. – Твари! Фашисты! – он всхлипнул и задрал голову к небу. – Не простим! Мы этого им не простим! Они все заплатят! Я им лично головы поотрываю!

* * *

Катя сидела на корточках и от скуки рисовала различных животных на земле. Работы пока для неё не было, и девочка занималась всякой ерундой. Да… С рисованием у неё тоже не ладилось: кот был похож больше на собаку, а собака на кота, у коровы была настолько длинная шея, что это была уже не корова, а настоящий жираф. Рисуешь одно, а получается другое. Девочку это не сильно волновало, она даже не сильно старалась. Все мысли были заняты предателем. «Интересно, как там справляется командир?» – подумала она. – «Есть ли у него план?» В лагере было спокойно, что бывало очень редко. Бои шли очень часто, и такая замечательная обстановка в батальоне была настоящей благодатью. Никто не кричит от боли, не пахнет кровью и смертью, все общаются, шутят. Катя посмотрела на свою корову и вспомнила про свой дом, как ходила с матерью доить Майку в сарай, и как у неё ничего не получалось. Тогда скотина ещё была, и в Лесково во всю текла бурная деревенская жизнь. В то время девочке это не очень всё нравилось: все куда-то несутся, скотину нужно было постоянно пасти, мать и отец были в хлопотах и возвращались только поздно вечером, а ещё и братья…Но сейчас, она отдала бы всё на свете, лишь бы вернуть всё это назад и окунуться в прошлую жизнь с головой. Только после смерти отца, оккупации немцами деревни и потери всего, что ей было дорого, Катя начала ценить то, что у неё было. Девочка добавила корове ещё пятнышек. «Ладно, будешь жирафом», – сказала рисунку она. Тут послышались тихие звонкие аккорды гитары. Катя обернулась: «Это, наверное, Евгений играет», – подумала она и пошла на звук. Её догадки подтвердились: это и правда был Василенко. Вокруг бойца уже собралась небольшая компания солдат. Все они запрашивали у товарища различные песни:

– Давай Тачанку, – сказал Летаев.

– Я её вам не сыграю, – покачал головой Евгений.

– Жаль, – с досадой произнёс Михаил Макаренко. Он уже вернулся из медпункта в строй и выглядел, как новенький, правда раны на голове ещё не до конца зажили и были ещё видны.

– Давайте, братцы, что-нибудь для души, – опустил голову на руки Липтенко.

– Давайте, – подтянул струну тот. – Сегодня что-то не хочется мне весело играть.

– Тогда, – задумался Руслан Матеренко, – тогда «Спят курганы тёмные?»

– Знали бы вы, какие у нас в Грузии хорошие песни, – мечтательно вздохнул Лукиан и что-то стал напевать себе под нос.

– Ну, давайте про курганы, – поудобнее уселся Василенко, и поддев большим пальцем шестую струну, стал играть.

Сначала музыканты пропел своим высоким красивым голосом первые несколько строчек:

Спят курганы тёмные, солнцем опалённые,

И туманы белые ходят чередой…

Тут уже подключились и остальные:

… Через рощи шумные и поля зелёные

Вышел в степь донецкую парень молодой…

И снова Катя ощутила эту силу, снова почувствовала то, что находится не просто в батальоне, а в настоящей семье. К хору стали подключаться ещё бойцы, желающие тоже попеть вместе с другими и погреть душу этой замечательной песней. Даже Горнеева и Мамонтова не удержались, подсели рядом и запели чистыми высокими голосами. И песня зазвучала ещё красивее. Тут девочка вспомнила про то, что среди этих бойцов, возможно есть и враг. Ей стало не по себе. Тепло и сплочённость сразу же отстали от неё. А солдаты всё продолжали петь, синхронно покачиваясь в стороны от удовольствия. Пели все, за исключением Кати и Лукиана, которые попросту не знали таких песен.

* * *

Александр наблюдал за небольшим хором со стороны и курил самокрутку вместе с Сорокиным. Они ничего не говорили и были погружены в свои мысли. Иван, конечно же, курил табак своего друга, так, как свой у него уже давно кончился. Резанцев сам много не курил, только иногда. Но, несмотря на это, табак у него заканчивался также стремительно, благодаря его товарищу.

– Это же «Курганы»? – спросил Сорокин.

– Да, «Курганы», – стряхнул пепел тот и переменил тему. – Вчера ещё должны были вернуться эти товарищи.

– Ты про Мимотенко и Сонтынкова? – переложил самокрутку из одного уголка рта в другой Иван. – Думаешь они могли быть… – он хотел сказать «предателями», но командир опередил его.

– Тсс, – заткнул его тот, – не здесь.

– Хорошо, хорошо. Но, вполне возможно, что они задерживаются просто вот и всё.

Тут они увидели героев своего разговора: Сергея и Романа.

– Как знали, Сань, – потушил окурок Иван.

Резанцев тоже потушил самокрутку и направился в сторону прибывших бойцов. Вид у них был уставший и подавленный. Они отдали честь командиру и встали ровно.

– Вы должны были вернуться ещё вчера, – раздражённо заметил Александр. – Как вы объясните своё отсутствие?

– У нас были причины, товарищ командир, – снял шапку Сонтынков. – Мы решили сначала сделать крюк, чтобы избежать неприятности, а затем… – он прервался, – мы наткнулись на убитых товарищей.

– Каких ещё товарищей? – не понял Резанцев.

– Тех, которых отправили на машине в больницу, – ответил тот. – Водители тоже были там. Их тела разбросали по зарослям, а машину угнали. Фрицы постарались.

Они не заметили того, как замолчала гитара и все неподалёку. Бойцы сняли с себя шапки и опустили головы. Некоторые резко встали и ушли в неизвестном направлении. Тут Резанцев вспомнил записку, которую нашли в лесу. «Так вот, за какой машиной они отправились», – с ненавистью подумал он. – «Напасть на безоружных. Нет. Выдать безоружных и раненных товарищей! Это зашло слишком далеко. Эта гнида получит по заслугам».

Глава 16

А дело всё никак не идёт…

Отдалённые выстрелы и взрывы вновь стали слышны. Катя сидела на деревянном ящике лицом к деревьям и всматривалась в заросли. Они как будто заворожили её – девочка не могла оторвать от них взгляда. Шум боя для неё отдалился ещё. Погода, как часто последнее время, стояла омерзительная: густые тучи не пускали солнце, которое и без них жадничало и не давало больше тепла. Сила холодного ветра лишь немного доставала до лагеря из-за деревьев, но по гнущимся от его порывов верхушкам елей и сосен можно было увидеть его мощь. Щёки и руки сильно кололо от мороза, нос не дышал уже как несколько дней. Погода и не планировала дарить хоть один хороший солнечный денёчек. Наоборот, только становилась противнее и холоднее. Приближалась суровая зима. Пока в медпункте нечем было помогать, Катя не хотела возвращаться туда. Девочка последнее время совсем не высыпалась. Спать не получалось не только из-за тревожных мыслей о предателе. Ей стала всё чаще сниться семья, прошлая жизнь. Начинался сон всегда хорошо, но затем он перерастал в очередной кошмар и заканчивался горящим амбаром, мерзкими воронами и миной. Как бы девочка не молилась, не просила мать и свою семью больше не приходить к ней – всё было без толку. И если даже сон хороший – так было обидно просыпаться потом не в своей родной избе, а в медпункте под звуки выстрелов. Как будто теряя всё снова и снова. Катя просто боялась спать. Но организму очень хотелось. Да ещё и мысли о предателе наседали и не давали покоя, словно противные жужжащие мухи в жаркую летнюю ночь.

Не одна она страдала от бессонницы. Вторым таким счастливцем, носившим круги под глазами, был никто иной, как командир. Может в их команде неспящих были ещё люди, но девочка заметила только его. Наверное потому, что она стала чаще его видеть и он один из немногих, кому девочка могла довериться? Расследование никак дальше не продвигалось. Да, они приняли много попыток вывести продажную крысу на чистую воду, но все они были безуспешны. Даже Кате приходилось участвовать во всём этом деле: она передавала некоторую информацию, услышанную от бойцов. Но всё это никак не было подозрительным. Среди солдат не было никаких изменений, всё шло так, будто предателя вообще в батальоне не существовало. Но успехи немцев, нападение на раненных бойцов нельзя просто забыть. К тому же, недавно обнаружилось, что некоторые бумаги Александра пропали. Вот это уже была проблема. В группу, знающих о предателе входили: Сорокин, Фокин, непосредственно командир, сама Катя, Михаил Макаренко, Матвей Воробьенко, Булынченко Евгений, которые всё это время пролежали в медпункте. Семь человек, включая её, мучились над одной общей проблемой. Чего только они не перепробовали: устраивали засаду в том месте, где Егор и девочка нашли записку. Для этого специально пришлось выдумывать ложную информацию. Но либо предателя это не впечатлило, либо место для передачи записки изменилось. Как нам уже известно, командир был склонен больше к второму варианту. В конечном итоге всё зашло в тупик. Бойцы далеко не были сыщиками из детективов, которые только по одному движению глаз или рук могли определить говорит правду человек или нет. Они были обычными солдатами, да и людей было больше, целый батальон. Попробуй уследи за поведением каждого, это же с ума сойти можно! В общем и целом, никто не знал, что предпринимать.

Катя, наконец, отошла от ступора и огляделась по сторонам. Девочка засунула ладони под подмышки и съёжилась. Прогремел очередной взрыв. Затем на небе сверкнула молния и звук повторился ещё раз, только с большей силой. Катя задрала голову к небу и поняла, что это был гром. Ей порой было трудно отличать звуки отдалённого боя от выступлений погоды. Скоро начнётся гроза, и судя по темнеющим тучам, она только-только набирала обороты. Поняв, что сильно замёрзла, девочка решила всё-таки вернуться в медпункт. Не успела Катя зайти внутрь, как Мамонтова сразу же вжала голову в плечи и прищурилась:

– Заходи быстрее! Не пускай холод сюда! Его тут и так хватает! – сказала она, и взяв со стола пачку спичек, зажгла наполовину утонувшую в воске свечу, потухшую от потока воздуха, который пришёл с улицы.

Многие солдаты забылись крепким сном, от которого их невозможно было пробудить абсолютно ничем. Порой Кате казалось, что если даже рядом кто-нибудь пальнёт из огромной пушки – эти люди всё – равно будут спать дальше. Просто солдаты уже привыкли к этому ритму жизни. И если в некоторые редкие моменты наступала тишина – они не могли провалиться в дрёму при всём своём желании потому, что привыкли к постоянной суете и шуму. Девочка завидовала тому, что бойцы могут так крепко спать без ночных кошмаров и знаний о том, что в батальоне есть вражеский помощник. Не зря в народе говорят: «Меньше знаешь – крепче спишь». Через некоторое время стали заносить раненых и всё понеслось по новой: запах крови, стоны, испачканные гимнастёрки, марля, недосушенные на буржуйке старые бинты и прочее.

Бой закончился спустя часа четыре, так, по крайней мере, показывали заводные наручные часы, которые, иногда могли обманывать, опаздывая или спеша на несколько минут. Свеча на столе давно уже догорела, её место заняла новая. Сегодня в пациенты попала Горнеева. Медсестра заслонила собой раненного бойца и получила пулю в плечо. Сейчас Василиса лежала без сознания по соседству с Дмитрием Павленко, которого она смогла спасти и доползти с ним до окопа. Не только мужчины способны на подвиги в такие времена. Без коллеги медсёстрам пришлось ещё тяжелее. Катя сидела возле неё и не сводила глаз с бледного, чуть вытянутого лица девушки. «Ну как так можно?» – задавалась вопросом она. К подруге подошла Маренко. Алёна вздохнула так, что девочка смогла почувствовать её печаль, и взяла Горнееву за запястье:

– Отдыхай, Василис, – сказала она, нехотя отошла от раненой и вернулась к работе.

Павленко, лежащий на соседней койке, был в сознании. У него было ранение в живот. Но оно не настолько значительное. Ему, можно сказать, повезло. Боец повернул голову к своей спасительнице. Было видно, что его мучает чувство вины. Он, как и Катя, ждал пока медсестра очнётся. Но видимо, это произойдёт ещё не скоро.

* * *

Резанцев сел за стол, подпёр голову рукой и посмотрел на пришедших. Сорокин крутил самокрутку, Макаренко не делал ничего, но было ощущение, что он пьян – от усталости у него были наполовину прикрыты глаза, боец смотрел исподлобья и время от времени клевал носом вниз. Фокин опёрся на стену возле выхода, сложив руки. Воробьенко потирал веки. Это были все. Небольшая компания из четырёх человек собралась ночью в землянке командира, чтобы обсудить текущие дела.

– Медлить нельзя больше, – начал Александр. – Нужно ловить языка.

– И как ты его поймаешь, этого языка? – выпустил дым Сорокин.

Рядом стоящий с ним Михаил очнулся от полудрёмы и развеял его, поморщившись:

– На поле боя что ли? Как это выглядеть будет? – он прокашлялся, и слезившимися от дыма самокрутки глазами, посмотрел на Ивана, который, видимо, не обращал на товарища никакого внимания.

– И не факт, что абсолютно все фрицы об этом знают, – вмешался в разговор Фокин. – Может быть они это держат в секрете.

– У вас есть идеи лучше? – оторвал голову от руки командир.

– Может быть расставить в лесу засаду? – предложил Макаренко.

– Опять на те же грабли? – стряхнул порох с самокрутки Иван.

– Нет, в нескольких местах, – пояснил тот. – Авось, на немца наткнёмся.

– Некогда нам на «авось» надеяться, – сказал Александр. – И так много времени на этого гада потратили. Одно дело устраивать засаду одному человеку, а тут вас будет несколько. Как это всё объяснить? – он постучал большими пальцами по лбу, пытаясь откопать хоть какую-нибудь мысль, но всё было безуспешно.

– Не факт, что фрицы, которые передают эти послания, знают его в лицо, – сказал Иван.

– Ну это уже слишком, мне кажется, – помотал головой Фокин и стал мыслить в слух. – На карауле спрашивали.

– Там ничего мы не достали. Каждого, кто выходит из лагеря, ставить в подозрение бесполезно. Кто воду идёт набрать, кто ещё что-то, – проговорил тот.

Почти вся землянка наполнилась дымом, который улетучится ещё не очень скоро. От него не только хотелось спать ещё больше, но и слегка начинало подташнивать даже тех, кто курил на постоянной основе. Резанцев сделал выводы, что дымить в землянке – плохая идея и что он больше не будет позволять Ивану так делать, даже несмотря на то, что это его лучший друг.

– Так что…– собирался продолжить командир, как вдруг снаружи послышался шорох и отдаляющиеся медленные шаги. Их бы в обычное время и не услышали, но ночью, когда всё стихло, вполне было возможно. К тому же, человек снаружи очень сильно шаркал по вялой траве, что тоже невозможно оставить без внимания.

Фокин и Александр одновременно прислонили пальцы к губам. Все устремили взор в сторону выхода. Резанцев вскочил на ноги и вооружился пистолетом. Все остальные тоже взяли оружие. Командир выглянул из землянки и огляделся: никого не было. Кто же это тогда ходил? За ними следили? Их разговор подслушивали? Александр вылез наружу полностью, за ним все остальные.

– Всё? Каюк? – прошептал Сорокин.

– Нет, не каюк, – вдруг сказал Макаренко и указал в сторону поваленного дерева, к которому вялой и весьма странной походкой направлялась фигура.

– Лунатик, – с облегчением произнёс Фокин, – опять бродит.

– А не Лунатик ли предатель? – прищурился в темноту Сорокин.

Все обернулись и вопросительно взглянули на него.

– Да не может быть! – сказал вполголоса Михаил. – Он же дрыхнет. Даже сопит, когда бродит.

– Вдруг он вовсе не страдает от лунатизма? – продолжал размышлять тот, не слыша товарища. – А что? Прикрытие, весьма, хорошее.

– Вряд ли кто-нибудь на здравую голову будет жрать свою шапку, – защищал Липтенко Макаренко. – Если бы я притворялся лунатиком, то выбрал бы себе занятие получше.

– А как он тогда Гитлеркапутнул в Лунова? – повернулся к Макаренко Иван. – Может это было намеренно?

Александр, который всё это время был практически между ними, который уже устал терпеть то, что в одно ухо ему бубнит Сорокин, а другое – Макаренко, наконец шикнул, выйдя из ступора:

– Такие вещи нужно обсуждать не здесь – это раз, Лунатика нужно вернуть назад – это два. Ничего ещё не доказано, а он может во сне куда-нибудь уйти и будем его искать всем батальоном посреди ночи.

– Ну не всем батальоном, – направился Фокин к Матвею, – но это тоже верно.

Пока Егор отводил ночного гуляку на место, в землянке стали обдумывать и эту версию. Пока Макаренко и Сорокин продолжали спорить, Александр задумался: «А ведь я его встречал той ночью», – вспоминал он. – «Мимо землянки моей проходил. Может документы своровать пытался? Может он серьёзно не спит?»

Внутрь спустился Фокин и обратился к Резанцеву, опередив Сорокина, который уже намеревался что-то сказать:

– Товарищ командир, – сказал он, – но не может он быть предателем! Ну видно же, что спит. Голос сонный, мелит какую-то ерунду.

– И что хоть на этот раз он бубнил? – зевнул Иван.

– Ерунду, сказал же.

– А чем он там занимался? – спросил Макаренко.

* * *

– Что я делал? – чуть не выронил котелок Липтенко.

– Раскладывал грязь под деревом, – повторил Михаил. – Так Егор сказал, он тебя отводил.

Матвей вздохнул так досадно, что товарищам стало стыдно над ним смеяться, и ударил себя по лбу ладонью:

– Я-то думал, почему у меня руки в земле, – сказал он.

– Да не грусти ты так! – подбодрил друга Царенко. – Не ел же ты её.

– Спасибо и на этом, – опустил голову вниз тот.

– Мужики, что вы там встали? – послышалось сзади.

Они все стояли в очереди к полевой кухне. Колян, как всегда, был добр и подбадривал солдат. Конечно не обошлось без особого приветствия «молодого организма», при котором у героя этого прозвища, то есть у Кати, всегда загорались от застенчивости щёки. Она улыбалась и прятала взгляд. А бойцы дружески похлопывали её по плечу и тоже подшучивали. Да, при раздаче еды без этого никак не обходилось. Эта тема до сих пор была актуальна, несмотря на то, что «молодой организм» уже не выглядел, как молодой организм с бледной кожей, красным от насморка носом и синяками от бессонницы под глазами. Зря девочка надеялась на то, что прозвище от неё быстро отклеится. Не тут-то было. Но, она была благодарна и за то, что оно употреблялось только одним человеком и только при трапезах в то время, как Лунатик был Лунатиком круглосуточно и без перерыва. Редко Липтенко называли по имени. Но эта кличка не была злой. Её произносили больше с дружеской, ласковой интонацией. Так, что обижаться тут было не за что. Без внимания он тоже не остался – ночную прогулку тоже успели обсудить. Правда, не настолько масштабно, когда Матвей ел шапку, но всё же. За завтраком Катя сидела сонной мухой. Трапезничала она вместе с Сорокиным. Александр куда-то ушёл ещё до завтрака. Они оба засыпали на ходу, но больше всех дремала девочка. Её веки, казавшиеся ей слишком тяжёлыми, уже давно были закрыты, голова неумолимо клонилась вперёд. Хватка, которой она держала котелок с кашей потихоньку ослаблялась, а волосы, заплетённые в две косы, готовы были вот-вот окунуться в содержимое посуды. Тут к ним подошёл командир и сел рядом. Он вопросительно посмотрел на спящего ребёнка, и перевёл вопросительный взгляд на Сорокина, мол, почему она спит. Тот только пожал плечами, поджав губы. Катя в полудрёме даже не заметила пришедшего. Сорокин, чтобы, по его словам, взбодриться, стал крутить самокрутку. Александр предпочёл покурить потом. Он, по сравнению со своим товарищем, мог воздержаться от табака. Тот же совершенно не мог отказать себе в потребности, которую, наверное, уже и зависимостью назвать трудно. Где бы он не находился – папироска или самокрутка всегда была с ним. Только во время боя не курил, но тут уж понятно по какой причине. Ещё бы и в этот момент заботился об этом. Катя уже зависала где-то в своём пространстве с прикрытыми глазами. Она чуть не уронила кашу со своих колен, но Резанцев вовремя разбудил её. Девочка придержала посуду и помотала головой, пытаясь проснуться.

– Почему ты, Катя, опять не спала? – спросил Александр.

– Товарищ командир? – удивилась та. – Но вы же…

– Он тут несколько минут, – сказал Сорокин и сделал затяжку.

Резанцев обвёл взглядом местность и остановился на Липтенко, который в это время сидел вдали от всех с грустным видом. Так бывает часто после того, как он узнает о своих ночных похождениях. Тут к нему подошёл Летаев, и приятельски толкнув друга в бок, повёл в компанию к другим бойцам, где сидели Васазде, Фокин, Василенко и другие бойцы. «Ну вот как в таком дружном батальоне может быть враг?» – задавался вопросом командир. Александр вновь повернулся к девочке, которая снова ушла в сон и легонько потряс её за плечо:

– После завтрака иди отоспись, – сказал командир.

Катя убрала свои косы подальше от каши и потёрла глаза. Она посмотрела боковым взглядом в сторону Резанцева и увидела вместо командира своего отца: он сидел, опёршись локтями на колени, и, как обычно, смотрел вдаль с серьёзным видом, зажимая губами папиросу. «Бред какой-то!» – сказала себе сама Катя и снова помотала головой. Перед ней уже сидел не черноволосый, строгий отец с серьёзным выражением лица, а светловолосый, как обычно спокойный командир, устало смотревший на бойцов. Катя в последнее время невольно стала сравнивать его со своим родителем и делала выводы, что Александр – полная противоположность её отцу. Ну, по крайней мере, ей так казалось. Во – первых – внешне очень различаются, во – вторых – несмотря на то, что оба серьёзные и ответственные, характеры разные. Резанцев будет по – спокойнее и она не видела, чтобы командир хоть раз выражался, но это, наверное, из-за того, что она ещё ребёнок. Перечислять можно долго, но это основное на что первым делом обращалось внимание. Если копать дальше, конечно, найдётся ещё несколько деталей, но это не нужно. «Видимо, мне и правда, нужно поспать, а то мне уже и наяву сны видятся», – подумала она и ещё раз, на всякий случай, помотала головой. Вырубилась Катя фактически сразу, даже до того, как её голова коснулась подушки. Медсёстры ей ничего не сказали, даже были за то, чтобы она поспала так, как видели в каком состоянии девочка находится последнее время. Катя познала секрет крепкого сна бойцов: она не реагировала на разговоры, игру в карты, ходьбу медсестёр из стороны в сторону. Девочка даже толком не разделась: плюхнулась на кровать в телогрейке, даже не расстелив постель. Солдаты ненадолго отвлеклись на неё, а затем продолжили играть в дурака.

Глава 17

Началось

Очередной тяжёлый бой закончился. Холодный, свистящий ветер наклонил верхушки лысых деревьев. В серых тучах, которые, казалось, не двигались с места, сверкнула белая молния, освещая убитых. Через несколько секунд раздался тихий, отдалённый гром. Из окопа выглянула голова Тараненко Сергея. Он, прищурившись, огляделся. Тут на его курносый нос упала тяжёлая капля дождя. Боец задрал голову в небо и ему в глаз прилетела ещё одна:

– Мне эта погода начинает надоедать, – вытер лицо рукавом Сергей и повернулся к товарищам. – Выходим.

Всех убитых, которые были в окопе, уже перетащили, остались только те, кто умер на открытой местности. Солдаты стали аккуратно выходить и забирать своих. Матвей Воробьенко стоял возле одной из ниш и осторожно оглядывался по сторонам. Тем временем дождь стал усиливаться. Вместо тяжёлых капель, стали падать мелкие. Боец ещё раз оглянулся, натянул шапку на глаза и сложил руки на груди. По стенке окопа потихоньку спустился Макаренко.

– Ты долго, – вполголоса проговорил Матвей и опять осмотрелся, чтобы убедиться в том, что их разговор никто не сможет услышать.

– Как есть, – сказал Михаил и перешёл на шёпот. – Он там? – он кивнул на нишу, закрытую досками.

– Угу.

– Я заменю тебя, – встал плечом к плечу с товарищем тот.

Воробьенко, ничего не сказав, отошёл от своего, так скажем, поста и направился помогать остальным. Макаренко проводил его взглядом и снова взглянул на нишу. Теперь настала его очередь постоянно оглядываться и вздрагивать при любом шорохе.

* * *

Александр сидел у себя в землянке за столом и выкуривал вторую самокрутку подряд. Это на него было совсем не похоже. В голове кружилась одна мысль: «Сработает или нет?» Он выпустил дым и развеял его рукой. «Конечно сработает! Даже сомневаться не нужно!» – сказал командир себе сам и стряхнул пепел. Вчера вечером он со своей маленькой группой по выявлению предателя, разработали план. Если он не сработает – пиши пропало, всё будет провалено. Риск огромен, но это единственный способ, который пришёл на ум. Послышался шорох, кто-то спускался вниз. Александр прервал свои мысли, встал из-за стола и выпрямился. Это был Сорокин. В отличие от товарища, он сегодня не выкурил ни одной папироски или самокрутки. Боец посмотрел на друга, выдержав паузу, а затем сказал:

– Всё готово, Сань. Мы его достали.

– Отлично, – выкинул окурок командир в консервную банку, которая служила пепельницей, так как настоящую он потерял ещё очень давно, при переходе на это место. Александр подошёл к выходу и перед тем, как выбраться наверх, сказал. – Время начинать.

* * *

Катя открыла буржуйку, в которой без топлива утихали последние язычки пламени. Они умерли бы с голоду, если бы девочка не положила внутрь новых дров. Огонь стал оживать, разрастаться и поглощать дерево. Девочка положила хворост, а сверху него горящую спичку. Теперь пойдёт тепло. И снова на душе неспокойно: у командира созрел какой-то план, из которого она знала лишь то, что ей нужно сидеть в медпункте и не высовываться. «И как они, интересно, собрались ловить предателя?» – размышляла она. – «Но командир ничего дурного не надумает, это точно. А значит и беспокоится не о чем. Ведь так?» Катя повернулась к Горнеевой, которая уже сидела за столом и занималась своими делами, правда, используя только одну руку. И ещё раз девочка удивлялась на что способна воля человека. Медсестра геройствует далеко не первый день, несмотря на уговоры подруг полечиться ещё. Но Василиса на все их слова говорила одно: «Я сама врач, не учите меня». Раненых сегодня было немного, и поэтому работа так быстро кончилась. Новоприбывшие забылись крепким сном, а все остальные занимались привычными развлечениями: играли в карты, читали газеты и вели тихие разговоры. Кате в последнее время не нравилось находиться в медпункте: здесь было слишком темно из-за того, что солнце совсем не выходило, даже одинокая свеча или лампа, стоящие на столе у медсестёр, не улучшали обстановку. В такой атмосфере хотелось исключительно спать и ничего не делать. Ещё эта вечная сырость и холод. Трудно было настроить себя на работу и на день вообще. Вот снаружи – совершенно другое дело: все куда-то несутся, что-то делают, общаются, шутят. Проще говоря – живут.

Жизнь всегда казалась Кате такой длинной. Она думала, что всё ещё впереди и мать с отцом долго жить будут, ведь им было всего по тридцать семь лет. Казалось, что всё только начинается, и с детством прощаться было рано. Но время пришлось перемотать вперёд и перемотать намного. Родных и близких нет уже в живых, а ей пришлось статьстарше своих лет. Хотя это взросление ещё даже не закончилось, в некоторых моментах Катя, в силу своего возраста осталась ребёнком. Глядя на убитых тётю Машу и Любочку, тлеющий амбар и мучающихся раненых в медпункте и почувствовав, как на самом деле звучит и пахнет смерть, девочка осознала всю ценность и краткость жизни. В батальоне за неё цеплялись из последних сил. Бойцы жили не ради себя, а ради своей семьи, которая их с трепетом ждёт, читает и перечитывает письма. Одна только мысль, что их где-то ждут, заставляла вставать на ноги. Но сейчас не об этом. На улицу сейчас выходить было нельзя. «Что-же будет?» – гадала Катя. Она перебирала варианты у себя в голове. Может быть командир уже догадался кто предатель и они устроят погоню? Или, может быть, обстрел? Детская фантазия, подпитанная тревогой и страхом, уходила далеко за рамки разумного. И поговорить об этом ни с кем нельзя было. Но Катя дала слово, что будет молчать, она не могла подвести. Но из-за того, она не могла ни с кем посоветоваться, мысли в её голове быстро сменяли друг друга, и каждая новая казалась всё страшнее и загадочней предыдущей. Кто же является предателем?

* * *

– Тих-тих-тих! – выставил руки перед собой Сорокин, когда увидел Воробьенко и Макаренко, выходящих из зарослей.

Бойцы несли огромный чёрный свёрток, который сильно прогибался в середине.

– Вань, мы стараемся, – сказал Михаил. – Знаешь, как было трудно его протащить?

– Да тише ты! – шикнул на него Матвей, стоящий сзади.

Тот оглянулся на товарища, а затем опустил взгляд на их ношу:

– Давайте уже быстро закончим, – произнёс он глухо.

Бойцы опустили свёрток и раскрыли его. Все, поморщившись, склонились над ним:

– Ну, кто тут у нас? – сел на корточки Сорокин и поджёг самокрутку, которая всё это время была у него в губах.

Внутри лежало тело немца. Веки у него были опущены, вытянутое лицо куда-то перекосило влево. Он был блондином, волосы не такие светлые как у командира, больше шли к жёлтому. У Резанцева, как уже известно, они были почти белые. На носу умершего можно было увидеть веснушки, которые были рассыпаны очень близко к друг другу. Ему двадцати не было точно, ещё «зелёный» паренёк. Высокого роста для русского, но нормального для немца. Уши у него были оттопыренные. Нужно отдать его внешности должное внимание так, как он сильно поможет нашим бойцам в ловле предателя.

– Типичный немец, – фыркнул Сорокин.

– Как же звать тебя-то? – вытащил документы из кармана убитого Воробьенко и, прищурившись, прочёл по слогам. – Кра-уза Ан-селл. Крауза Анселл, значит. Ну и имена у них.

Тут, сзади послышались приближающиеся шаги. Все трое замерли и оглянулись, но к их счастью, это оказался Фокин. Егор, оглядываясь по сторонам, подошёл к товарищам:

– Мне пришлось задержаться, – как обычно тихо произнёс он и взглянул на тело Краузе. Боец вздохнул.

– Да-да, – ответил на это Михаил, – нам тоже не хочется.

– Его зовут Крауза Ансел.

– Может быть Краузе Энсель? – переспросил тот.

– Но, – Иван взял гимнастёрку и рассмотрел пришитый на ней герб, который был в виде орла, – ты у нас немецким владеешь, – он выпрямился и философски задержал взгляд на одном из деревьев. – Мать моя женщина, никогда бы не мог подумать, что мне придётся этим заниматься.

– Не то слово, – помотал головой Михаил, – не то слово.

Глава 18

Запланированная суета

Катя подошла к столу, на котором спала, положив голову на руки Горнеева. Девушка уснула на какой-то газете. Поскольку главный чтец медпункта – Владимир Самонов уже выздоровел, чтение различных интересных статей прекратилось, также, как и их бурное обсуждение. Без этого в палатке было ещё скучнее. Бойцы теперь сами читали газеты, молча чему-то кивали, поднимали одну бровь, а иногда даже произносили задумчиво очень любопытные фразы такие, как: «Ах вот оно как…Да почему же? …Вот это уже другой разговор». От этого желание узнать о том, что написано в этих загадочных статьях, становилось всё жарче и больше.

Сама Катя не очень любила читать, несмотря на то, что покойная мать вложила все свои силы в это дело. Анна Камышева научила дочь грамоте, когда девочке было всего лет шесть. Женщина даже брала на время детские книги, но большинство из них даже не открылись. Приходилось возвращать соседям произведения назад. Книги тогда очень ценились, особенно, собрание сказок известного всем Александра Сергеевича Пушкина. Вот за этот сборник тётя Марта тряслась также, как её сын – Виталик за своих солдатиков. Кстати в тот день он так и не дал их одноклассникам, чтобы те пустили их в свободное плаванье в корыте, аргументировав свой отказ тем, что его солдаты совершенно не годятся на роль мореплавателей. Любила ли читать её мать, Катя не знала. Анна полностью посвящала себя хозяйству и детям. А тогда у них ещё была белая корова с рыжими пятнами, которую девочке приходилось постоянно вычёсывать и доить по утрам. Ласковое животное, кстати. Она никогда не брыкалась и всегда стояла смирно, когда её доили детские, ещё не наловчившиеся руки. Ещё у них были утки и гуси, которые очень смешно и проворно виляли своим хвостом. Важные персоны, очень важные: всегда гордо переваливались они с одной лапки на другую, смещая свой белый и толстый зад. Младшему брату Кати – Косте, постоянно не везло с этими птицами. Видимо, не срослась у них великая и крепкая дружба. Утки и гуси постоянно щипали мальчишку за ноги и зад, даже если он не собирался их трогать. Костя всегда с воплями покидал сарай, а пернатые провожали незваного гостя из своего дома щипками и криками. Но сейчас не об этом. Катя взяла брехливые наручные часы с потёртым ремешком и взглянула на время. Стрелки показывала без двадцати минут три. Но кто знает сколько времени было на самом-то деле? Заметив, что часы остановились, девочка покрутила колёсико и завела их. Она обернулась на раненных бойцов. Всё осталось без изменений: карты, сон… Эта картина уже порядком поднадоела Кате, очень хотелось на улицу, но ей было приказано самим командиром сидеть на месте. Усидеть без дела взрослому человеку бывает сложно, но для ребёнка… Для него эта задача казалась невыполнимой. Благо, Катя была очень ответственной и послушной девочкой. Но занять себя чем-нибудь нужно было срочно, а то можно и помереть от скуки. Она вытянула шею и прочитала название одной из статей: ВАСИЛИЙ ТЁРКИН ГЛАВА 3 «ПЕРЕД БОЕМ». «Василий Тёркин», – подумала Катя. Имя этого «отважного солдата» и «настоящего мужика» было известно абсолютно каждому в батальоне. В этом году стали печатать в газетах главы про этого Тёркина. По словам бойцов, они были совершенно не связаны между собой по смыслу, поэтому произведение можно было читать в разнобой, что очень помогало здесь на фронте. Катя стала вспоминать, что даже видела однажды на столе командира газету, которая была открыта как раз на Василии. Что-же в нём было такого? Что так цепляло в нём солдат? В обычное время, Катя бы не притронулась к чтению. Но сейчас, когда такая напряжённая обстановка, она почувствовала типичное детское любопытство, которое, как известно, невозможно унять, не дав желаемого. В палатку зашла Мария Фёдоровна: от неё, как обычно, после прихода с улицы, несло табаком. Женщина поправила ремень на гимнастёрке и провела рукой по волосам:

– Ты что тут стоишь? – тихо спросила она у девочки.

– Да, – замялась та и взглянула на газету, край которой был под руками Василисы.

Медсестра всё поняла без слов. Она быстро подошла к коллеге и вынула газету из-под её рук:

– Держи, – протянула она листы ребёнку.

Катя поблагодарила её и, взяв протянутое в руки, отправилась к своему месту, не сводя глаз с названия. Девочка села на кровать, и немного поёрзав на ней, чтобы устроиться поудобнее, ещё раз прочитала чёрный шрифт. «Перед боем», – проговорила про себя она и, вздохнув, зарылась в газету:

ВАСИЛИЙ ТЁРКИН

ГЛАВА 3

«Перед боем»

– Доложу хотя бы вкратце,

Как пришлось нам в счёт войны

С тыла к фронту пробираться

С той, немецкой стороны.

Как с немецкой, с той зарецкой

Стороны, как говорят,

Вслед за властью за советской

Вслед за фронтом шёл наш брат…

Дальше Катя не успела прочитать. В палатку забежала запыхавшаяся Алёна Маренко. Она хотела, что-то сказать, но дыхание перебилось от волнения совсем. Горнеева, сделав громкий вдох, подняла голову с рук и, прищурившись, потёрла своё помятое лицо.

– Что случилось? – спросил Павленко.

– Алён! – позвала подругу Мария Фёдоровна.

– Там наши немца поймали! – хриплым голосом проговорила та.

Все в медпункте резко оживились.

– Как немца? – отвлёкся от написания письма Воротов.

– Он ошивался неподалёку от лагеря.

– Шпионил что – ли? – проснулась полностью Горнеева.

– Нет, – помотала головой та и обвела взглядом всех в палатке. – Он пытался связаться с нашим.

Повисла гробовая тишина. Катя медленно опустила газету на ноги, забыв даже начало главы. «Они поймали языка?» – догадалась она. – «Тогда он им сейчас всё мигом расскажет. Но, зачем было говорить о предателе всем?»

– ДА НЕ МОЖЕТ ТАКОГО БЫТЬ! – ударил изо всей силы по кровати кулаком Дмитрий.

За ним от ступора отошли остальные раненные: «С каким нашим он связаться мог?! … Где он союзника у нас нашёл?! … Чтобы свои Родину и Сталина предали?! … Такого у нас нет и не будет! … Выкусят эти фрицы пусть! … Враньё! Всё враньё!»

– Вы хотите сказать, что то, что говорил сам товарищ командир – ложь?! – наконец не выдержала такого натиска Маренко. – Он никогда не врёт!

Снова наступила тишина. Катя заметила, как бойцы стали смотреть на друг друга с подозрением. Наверное, они думали: «А не он – ли предатель?» или «Почему на меня смотрят, как на предателя?» Нет, в медпункте теперь было не скучно, здесь было страшно находиться! Катя боялась, что сейчас они просто поубивают друг друга! Настолько у солдат был пугающий и настораживающий взгляд. Она обернулась к Маренко, которая по-прежнему стояла возле выхода и мысленно обратилась к ней: «Ну зачем? Зачем вы это им сказали?» Но девочка даже не подозревала о том, что Алёна, не зная того сама, помогла осуществлять план по выявлению врага.

А атмосфера всё накалялась. Кате казалось, что в медпункте стало заметно жарко. Она даже вспотела от волнения, хотя ей-то волноваться было не о чем. Кто будет подозревать в союзе с врагом ребёнка, который только этой осенью попал в батальон? Вот кому нужно было сейчас волноваться, так это медсёстрам, которые не хуже девочки, опасались того, что солдаты сейчас набросятся друг на друга. Но всё же нашлись и те, кто не потерял голову:

– В любом случае, братцы, – оглядел всех товарищей Николай Лурин. В его голосе чувствовалось напряжение, – кулаками мы ничего не решим. Мы не в том положении, чтобы выяснять отношения и к тому же, – он сделал секундную паузу, – среди нас есть женщины и дети.

Катя удивилась тому, как Николай понял намеренья своих товарищей и опасения её и врачей. Может, у него тоже была драка на уме? Или ему знакомо это напряжение перед ней? Катя этого не знала и в данный момент она была просто рада, что солдаты немного успокоились и вернулись к своим делам. Но напряжённая атмосфера, хоть и малость ослабилась, продолжала летать по всему медпункту.

Глава 19

Крыса попадает в ловушку

Время близилось к рассвету, все в батальоне, наконец уснули, а то до ночи требовали, чтобы эта «немецкая погань» всё поскорее сказала. Но всё требует жертв, даже таких. Посреди палатки, где обычно, работали связисты, стоял стул. Для такого события, даже его притащили. На нём сидел, подрёмывая, человек, одетый в немецкую форму. Пленный был связан по рукам и ногам и безоружен. Вход в палатку охранялся двумя бойцами, которые тоже, судя по всему, не прочь были бы поспать. Лицо пленного было не видно, так как голова была опущена вниз. Охраняемый начал тихонько посапывать. Вдруг в его затылок прилетел сточенный синий карандаш, с помощью которого, обычно, переводили зашифрованные послания. Солдат вздрогнул и посмотрел в сторону стола, где из-за деревянных ящиков, выглядывал Сорокин. Иван погрозил пленному кулаком, по его губам можно было отчётливо прочитать: «Я тебе посплю!»

– Прости, – прошептал Фокин одними губами и улыбнулся.

Тот закатил глаза и снова скрылся в своей, так скажем, засаде. Да, немцем, из-за которого и была вся эта суета являлся никто иной, как Егор – полиглот, практически без акцента говоривший на немецком языке. Впечатление произвёл он ошеломительное: его протащили по всему лагерю к палатке связистов. Это не составило совершенно никакого труда: нужно было всего – лишь нашему «немцу» опустить голову вниз и окружить его Воробьенко, Сорокиным и Макаренко со всех сторон, чтобы невозможно было распознать лицо. И чтобы озлобленные солдаты не добрались до него в порыве чувств и не сорвали всю операцию. Понизив голос, Егор повторял лишь одну фразу: «Ich werde dir alles erzahlen, nur nicht qualen!», что в переводе значило: «Я всё скажу, только не бейте!» Конечно, окружающие были в «восторге». Но главная цель была в том, чтобы весь этот спектакль заметил сам предатель. Далее, его действия имеют весьма предсказуемый характер: либо, он попытается доложить своим союзникам о критической ситуации или сбежать из лагеря вообще, либо, он придёт сюда, чтобы освободить языка.

У Фокина уже стали затекать ноги, шею сильно ломило от постоянного наклона головы. Боец устало выдохнул и задрал голову вверх. Его положение ему казалось крайне неудобным, но солдат ещё не знал в какой позе там, за ящиками скрючился бедный Сорокин. Вот ему-то, на самом деле, можно было посочувствовать. Если бы Егор увидел его, то точно бы сделал выводы о том, что ему даже очень хорошо тут сидится. «И всё-таки, это точно Лунатик», – подумал Сорокин. – «Я даже не удивлюсь. Слишком часто он стал в последнее время ходить во сне. Странный он боец, я об этом Саньку сразу сказал, но разве меня кто послушал?» Тут заговорщики почувствовали, как кто-то приближается к палатке. Фокин резко опустил голову так, что его позвонки хрустнули, а Иван вырвался из своих размышлений по поводу всего этого дела. «Ты к нам или не к нам?» – мысленно обращался к приближающемуся человеку солдат. – «Покажись!». Но фигура, слабая тень которой виднелась на стенке палатки, куда-то стала удаляться. Сорокин с досадой помотал головой.

* * *

– Он? – зевал Макаренко, сидя в зарослях на границе лагеря, где всё было отчётливо видно. – Не он? А нет… Нет, – он привстал и потёр руками под коленями, – точно, точно не он.

– Я тебя сейчас убью, – потёр глаза Александр.

– Простите, товарищ командир.

– Угомонись, – зевнул тот и провёл рукой по щекам, сделав вывод, что ему давно пора побриться, а то с этой всей беготнёй он забыл о таких вещах.

– Лунатик тут не бродит нигде? – выглядывал Михаил.

– Его я, кстати не видел, – сказал Резанцев и задумался. – Странно… Он почти каждую ночь гуляет, а сейчас нет.

– Думаете он? – с досадой произнёс Макаренко и помотал головой. – Я не могу в это поверить, просто не могу.

– Ничего я не думаю, – повернулся к нему тот.

Но Александр, разумеется, думал то же про всеми любимого Лунатика. И правда, было весьма странным то, что именно сейчас этот ночной гуляка не выходил из землянки. За всю ночь он не показался, а время уже близится к утру. Совпадение? Может быть. Но всё-таки это явление тоже не давало покоя. Он повернулся к Михаилу, который уже клевал носом вниз и посапывал.

– А ну не спать! – шикнул на него Резанцев.

– Простите, товарищ командир! – вздрогнул тот. – Само собой как-то получилось. Я больше суток уже не спал.

* * *

Тень снова стала приближаться к палатке. На этот раз она не собиралась сворачивать. «Так, охрана у нас уже «дремлет» и пропустит», – вспоминал план Сорокин. – «Значит всё-таки ты решил до нас пойти. Санька, ты всё-таки был прав». Фокин исподлобья посмотрел в сторону Ивана и поднял одну бровь. Сорокин еле заметно кивнул и взялся за винтовку.

Тёмная Фигура тихонько зашла в палатку. Она повернулась лицом к Ивану и тот, с удивлением, узнал в этом человеке Николая Родникова. «Что же ты тут делаешь?» – недоумённо подумал Сорокин. Повар держал в руках какой-то кулёк. Егор уже продавливал подбородком свою грудную клетку и зажмурился так, что круги перед глазами замелькали.

– Что? Сидишь? – не оборачиваясь на связанного, сказал наконец Николай. – Эй! Я тебе тут это… поесть принёс. Ты хоть и немец, но голодным оставлять тебя – непорядок. Я оставлю всё на столе. Пусть тебя тут покормят.

«Ну куда же ты лезешь?» – закрыл глаза Иван и помотал головой. – «Ну куда? Коля, Колечка, уходи отсюда со своей добротой! Не сейчас! Ты нам всё испортишь!» Фокин не шевелился, нужно играть роль до конца.

– Ты же не спишь, верно? – повернулся к тому Родников. – А?

Повар положил свёрток и подошёл сзади к «немцу». Фокин продолжал притворяться спящим. Он почувствовал тёплое дыхание товарища возле левого уха. Что-то здесь было не так.

– Schlafst du nicht? (Ты же не спишь?) – прошептал Николай.

Внутри Фокина всё сжалось. «Это как так?!» – недоумённо подумал он. – «У него немецкий почти такой же как у меня! Неужели?…» Страшное понимание навалилось на Егора. Это точно он. Родников точно был предателем. Повар никогда не славился хорошим знанием языка. Наоборот, всегда говорил, что он в нём совсем не разбирается. А тут Николай разговаривал почти без акцента. «Да как же так?» – крутилась фраза в голове у Егора. Но все эти размышления заняли на деле буквально пару секунд.

Фокин собрался и тихо ответил: «Nein (Нет)», а сам стал потихоньку высвобождаться из слабо затянутых верёвок. Несмотря на то, что рядом сидел Иван, а на охране стояли и притворялись спящими Воробьенко и Булыченко, Фокину стало не по себе. Дыхание повара неприятно щекотало ухо и шею. Это было жутко! У Егора в голове не укладывалось: Колян, которого все знают и любят, который всегда пустит дружескую шутку при раздаче еды, который никогда-никогда не оставит и не отпустит ни одного солдата голодным… и этот Родников, от которого за километр несёт опасностью. Иван заметил то, что Егор начал развязывать верёвки и приготовил винтовку. Это было условным знаком. Правда, у Сорокина также, как и у Фокина не укладывалось в голове, как это могло быть, но в данный момент было не до этого. Нужно было сконцентрироваться и выстрелить ровно в тот момент, когда Егор резко упадёт со стула, уходя с линии огня. Главное не убить, взять живьём. Если не получится – убить, но это в крайнем случае.

– Hast du es geschafft, etwas zu sagen? (Ты что-нибудь успел рассказать?) – Родников внезапно резко схватил «немца» за волосы и приставил нож к его горлу.

Сорокин не стал больше медлить.

– Замри! – выскочил из своего укрытия он и направил на Родникова винтовку.

Николай явно не ожидал такого поворота. Его рука дернулась и сильно оцарапала шею Фокину. Тот судорожно вздохнул и снова затих. По его лбу быстро скатилась капля холодного пота. Он понимал, что если сейчас попытается сделать что-то – Родников чисто на рефлексах его убьёт. А от проклятых верёвок так и не удалось освободиться. Ослабленный узел, как назло, наоборот затянулся на руках. «Ядрёна мать!», – подумал Сорокин. – «Он же так прикончит Егорку!». Тем временем Воробьенко и Булынченко уже подошли со спины к предателю, тоже наставив оружие. Родников понял, что он окружён. Его глаза расширились. Он мелко затрясся.

– Отойди от него! – приказал Сорокин, поглядывая на Фокина, который не только не двигался, но и дышать почти перестал.

– Ты что, не слышал? – дёрнул вперёд винтовкой Матвей. – Отойди от Егора!

– Так это он? – дрожащим и тихим голосом пролепетал Родников. – Теперь понятно, почему я его от фрица не отличил.

– Бросай нож и отойди от него! – крикнул Евгений.

Но Николай только ещё сильнее вцепился в своего заложника и, задрав его голову наверх, ещё сильнее прижал лезвие. Теперь Фокин мог взглянуть на настоящего Родникова, а не на его маску. Снизу его искривлённое в панике лицо казалось под светом луны ещё более жутким. Луна. Впервые за столько дней она показалась. В голове у Егора вертелись невесёлые мысли. Неужели всё закончится так? Умереть не на поле боя, а от руки того, кого считал своим товарищем? Закончить жизнь так? Это было не по нраву молодому солдату. Это же абсурд! Даже пуля, полученная на поле боя, не так ощущается, как это холодное заточенное лезвие. Отчего же так? Наверное, от осознания того, что врагом оказался свой. Немец – это немец, он изначально враг, пришедший на чужую землю. А это твой товарищ, который жил с тобой, делил одну пищу, слушал одни песни, говорил на одном языке. В народе часто говорят после смертельной опасности: «Вся жизнь перед глазами пролетела». Так вот, она не просто пролетела, она ярко вспыхнула перед Фокиным. Почему-то вспомнилось детство в Воронеже. Единственные деревянные качели во дворе, на которые собиралась целая очередь. Самый старший пацан – Мишка, натянув на глаза картуз, стоял возле них с папиными наручными часами и засекал ровно две минуты на каждого желающего. Обычно, Фокин никогда не качался на этих качелях, он сидел неподалёку на лавочке и тихонько учил языки. Неизвестно, почему ему так отчётливо вспомнились именно они, а не лавочка, наверное, где-то глубоко в душе он всё-таки хотел на них покачаться, но сдерживался и считал, что учёба важнее. Да, Егор был тот ещё «зануда» среди своих сверстников. Всё мечтал выучить языки и переводить зарубежные книги на русский язык.

– Я его убью! – резкий голос Родникова прервал мысли Фокина. – Я убью его к чёртовой матери! – он, словно крыса, зажатая в угол, осматривался по сторонам, глядя то на Воробьенко, то на Булынченко, то на Сорокина.

Евгений стал медленно опускать оружие вниз и приближаться к повару. Но тот заметил его действия и задрал голову Егора ещё сильнее, хотя казалось, что уже некуда. Кровь из глубокого пореза на шее уже заливала проклятую немецкую форму.

– Стой! – сказал Иван Евгению. – Не надо! – он взглянул на бледного, как смерть, товарища и вздохнул. – Ладно, – боец бросил с силой винтовку вниз, посмотрел на предателя и повторил ещё громче. – Ладно! Я понял тебя! Отпусти его только!

Родников не торопился отпускать Егора. Он прерывисто дышал, глаза выпучились так, что было такое ощущение, что они сейчас вылезут из орбит. Повар резко обернулся назад на Матвея, который остался единственным, кто всё ещё держал оружие. Воробьенко беспомощно взглянул на Ивана, мол, что делать, но тот махнул рукой, что означало, бросать винтовку тоже. Солдат немного постоял, с ненавистью глядя на предателя, а затем опустил оружие на пол:

– Что же ты, Колян? – поднял одну бровь он. – Ты у нас, получается, не Колян? Да как ты мог Родину предать, гнида ты продажная?!

– Матвей, – не сводил глаз с ножа Иван, – не сейчас. Не нужно этого.

Николай продолжал трястись и оглядываться. На него было тошно смотреть. И он-то говорил всегда о ценности страны? И он-то каждый раз при раздаче еды поднимал бойцам дух и подбадривал, улыбаясь до ушей: «Ешьте, братцы, ешьте! Надо сил набираться! Немца бить пора! У меня голодным никто не останется!» Братцы… И его они считали братом?! За него готовы были жизнь отдать, в то время, как он продавал своих врагу?! Это вообще возможно?! Абсолютно два разных человека! У солдат это всё в голове не укладывалось. Оглядывается, трясётся. Вот он – настоящий Николай Родников, любимец и кормилец всего батальона.

– Уберите оружие дальше! – пропищал от волнения он. – А то я его убью!

«Пищит теперь», – думал Иван, отбрасывая влево винтовку ногой! Воробьенко и Булынченко тоже убрали оружие в сторону. Николай, прищурившись, внимательно осмотрелся, чтобы убедиться, что всё для него безопасно. «И щурится», – размышлял Сорокин, – «точно крыса».

– А теперь! – Родников кивнул на Евгения и Матвея. – А теперь вы, – он дёрнул головой в сторону Сорокина, – идёте к нему.

Те, скрипя зубами, прошли мимо него и встали рядом с Сорокиным, хотя, в их глазах читалось невыносимое желание наброситься на предателя и разорвать его в клочья.

– Мы всё сделали, – сказал Иван, – отпусти Егора.

Тот ещё немного постоял, глядя на, казалось, зелёного Фокина, а затем сказал ему:

– Вставай!

Егор поднялся со стула, и они вместе попятились к выходу. Тут Николай резко убрал нож от Фокина, одновременно с силой толкая его вперёд, на Сорокина и солдат. Те успели поймать летящего на них товарища, но эта заминка дала возможность Родникову скрыться за пологом палатки.

– Уйдёт, тварюга! – бросился к винтовке Матвей.

– Это вряд ли, – покачал головой Сорокин, – никуда он теперь не денется.

На улице предателя уже ждали. Николай побледнел, увидев Александра, который вместе с Макаренко стояли неподалёку, наставив на него оружие.

– Куда же ты собрался, Коля? – командир спокойно смотрел на Родникова.

Всё это время они с Михаилом стояли возле палатки. Резанцев приказал не входить внутрь лишь потому, что знал, если они вмешаются – ничем не помогут Егору, а только напугают и без того нервничавшего Николая. Так что они терпеливо выжидали момента, когда Родников, наконец, отпустит солдата и выйдет наружу.

– Руки за голову и без резкий движений, Николай, – сказал командир.

Родников, опустив голову, поднял дрожащие руки и сложил их на затылке. Всё было кончено. Крыса попалась в ловушку.

Глава 20

Правда

– А теперь ещё раз, – стряхнул пепел с самокрутки Александр. – Действовал один? У нас тут ещё предателей нет?

– Да я клянусь! – отвечал Родников. – Матерью клянусь, я действовал один!

– Ты мать не преплетай! – насупил брови Сорокин. – Эта бедная женщина ещё не знает, какой сволочью вырос её сын.

В палатке связистов было пятеро: сами связисты – Руслан Матеренко и Игорь Артементов, Иван, Резанцев и Николай. Бывший повар сидел связанным на стуле по рукам и ногам. Теперь уже его очередь побыть на месте Фокина. Теперь он не всеми любимый повар, а чужой человек, к которому не испытывали больше никаких чувств, кроме отвращения, ненависти и непонимания.

– Так записываем, товарищ командир? – повернулся к Резанцеву Руслан.

– Погоди, – положил окурок в пепельницу тот и взглянул на связанного. – Что ты рассказал фрицам?

– Конкретнее, – не понял Николай.

– Меня интересует всё.

Александр, даже сейчас, сохранял спокойствие и говорил чётко, медленно и понятно. Такому терпению и выдержке можно позавидовать, ведь не каждый будет общаться так с тем, по чьей вине полегло столько людей.

– Всё, начиная, с нашего прихода сюда, – уточнил он. – Ты же после этого предал нас?

– Да, – смотрел вниз Николай.

– Прибыли мы сюда в начале августа, отсюда и начни.

– Я передавал то, когда мы нападём, как будем вести бой, если мы разрабатывали какой-то план, – тихо бубнил себе под нос Родников. – Ещё рассказывал про все задания, на которые уходили бойцы… Что ещё?

Родников, как и ожидалось, даже не давал никакого сопротивления. Говорил он ясно, понятно, а главное – много говорил. Его язык был готов развязаться, даже, из самого крепкого и сложного узла, лишь бы выжить.

– Когда вы возвращались с того задания, я предупредил оккупантов о том, что вы, скорее всего, будете проходить мимо, – вспоминал тот, продавливая подбородком грудную клетку всё сильнее.

Он был похож на нашкодившего мальчишку, которого снова поймали за очередной пакостью и теперь отчитывают за отвратительное поведение. Но это был далеко не ребёнок, а настоящий взрослый человек, который вёл себя сейчас гораздо хуже истеричной бабы. Впрочем, не будем оскорблять женский пол, ведь девушки в батальоне вели в то время себя отважнее некоторых мужчин.

– А вот с этого поподробнее, – резко остановил признание Родникова Александр. – Что ты говорил про оккупантов?

Сорокин, нарезавший, уже, наверное, сотый круг по палатке, замер и взглянул на друга.

– Я предупредил их о том, что вы будете рядом и они отошли в подкрепление к своим и устроили ловушку нашим, заложив мины.

Резанцев выпрямился и застыл в одном положении. «Так вот как», – подумал он.

– А это село случайно не носило название «Лесково»? – спросил медленно Иван, доставая из кармана мешочек с табаком.

– Носило, – кивнул Николай и со страхом на миг взглянул на командира, а затем снова всунул голову в плечи и закрыл глаза.

– Так это из-за тебя погибло столько беззащитных людей? – смотрел в одну точку Резанцев. Он опустил голову и нахмурил брови. – Из-за тебя у Кати больше никого не осталось?! – командир снова устремил взгляд на связанного, который готов был сравняться с землёй, лишь бы не быть сейчас здесь. – Каждый день общался с ней, даже «молодым организмом» её окрестил. И тебя абсолютно ничего не коробило? Да что ты такое?!

– Сань, дай я ему втащу! – закатал рукав Иван.

– Я тоже хочу, – отвлёкся от письма Игорь.

– Я не знал о том, что они всех убьют! – стал защищаться Николай, вертя головой из стороны в сторону. – Даже про ГАЗ – 55 не знал, я думал, что они просто высадят всех и машину заберут! Я! Я не знал ничего! Меня самого обманули! Меня вообще заставили всё это делать!

– Хватит нам брехать! – не выдержал Иван. – Как будто ты не знаешь о том, что фрицы делают с нашим народом и солдатами. Не знал он! Всё ты знал!

– С ним бесполезно об этом говорить, – сказал Александр, затем, повернулся снова к связанному и задал давно крутящийся в голове вопрос. – И всё-таки зачем? Мне просто интересно, что тобой двигало? Что они тебе такого предложили, за что ты продал Родину, предал товарищей? – его тон понизился.

Кажется, все ждали ответа на этот вопрос и испытывающе смотрели на Николая, ожидая ответа. Но ответа так и не последовало. Бывший повар продолжал сидеть с наклонённой вниз головой.

– Деньги? – наконец спросил командир.

Родников нехотя кивнул головой.

– И сколько, мне интересно тебе предложили? – облокотился на стол тот.

– Много, – сухо ответил Николай. – Я для вас всегда был всего лишь поваром и поваром бы и остался. А там мне предложили лучшую жизнь в обмен на информацию.

– Ты не только информацию им сдал, – подошёл к связанному Иван. – Ты людей сдал на гибель! Людей! Товарищей, медсестру, детей, женщин, стариков! – он не выдержал и врезал от души по лицу Николая кулаком.

Тот не застонал. Даже, наверное, не удивился. Из его сломанного носа потекла кровь. Предатель съёжился на стуле и продолжал, уже обречённо, смотреть в пол.

– Извини, Сань, не сдержался, – сжимал и разжимал руку Сорокин. – Прям полегчало! Хотя, ему мало. Очень мало, – он бросил полный ненависти взгляд на связанного.

Александр, ничего не сказав другу, продолжил допрос.

* * *

Катя вышла из медпункта на улицу и с удовольствием вдохнула, уже привычный ей, хвойный воздух. Наконец, она закончила помогать медсёстрам со стиркой бинтов для раненых. Но девочку никто не заставлял, сама вызвалась. С момента событий, описанных ранее, прошёл один день. И всё это время батальон питался тушёнкой и прочими консервами. Конечно, главного по кухне ведь не было. Бойцы отреагировали на новость о Родникове смятением и непониманием. Они не могли принять тот факт, что их Колян мог быть способен на такое. Этого человека даже не подозревал никто. А что его подозревать? Обычный повар, кашевар. Никогда на поле боя не был, под пулями не ходил. Ему и незачем это было. Но, как оказалось, такая профессия как повар, очень удобна в деле предателя. А что? Готовишь себе спокойненько, а параллельно слушаешь полезную для врага информацию. Не воюешь, в медпункте не бываешь. Ты не привлекаешь внимание. Ты тень. Кто заметит под улыбчивой физиономией повара подвох? Да никто! Даже командир ничего не понял, а он человек внимательный. На роль предателя первым делом ставили Лунатика, даже Фокина, но ни него. Катя бросила задумчивый взгляд на полевую кухню, на которой уже больше не «летает» их любимый всеми Родников. Да… Теперь кличка «молодой организм» приобрела для девочки другой смысл. Она испытывала отвращение к этому прозвищу. Но теперь её никто так точно не назовёт, особенно после этой ситуации. Катя вспомнила, как разговаривала с ним, как он ей улыбался, как ласково и тепло звучал его голос. Даже для неё он никак не мог подходить на роль врага, хотя она знала его совсем немного, в отличии от остальных. Что случилось дальше с Николаем, Кате было неизвестно. Видела только, как вчера его вывели из палатки связистов и скрылись с ним куда-то. Больше она его не видела. Хотя ей было по-детски любопытно куда его отправили или что с ним сделали. Её мысли вдруг прервал голос Резанцева:

– Привет, – подошёл к ней он.

Катя повернулась к нему и тоже поздоровалась.

– О чём задумалась? – спросил командир и тоже бросил нечитаемый взгляд в сторону полевой кухни.

– О Родникове, – наклонила голову влево та.

– Ааа, – протянул Александр, – о нём сейчас все думают. И ещё долго будут думать.

Александр замялся. Девочка с непониманием взглянула на Резанцева. Знала она его, конечно, мало, но ей показалось, что командир говорит и ведёт себя как-то неуверенно. Может, это просто после этой всей суеты он такой? Нет, тут что-то было не так. Он замялся, подбирая слова. Катя не стала тянуть и спросила:

– Вы хотели мне что-то сказать?

– Да, – всё ещё смотрел в сторону полевой кухни Резанцев.

Девочка тоже посмотрела туда. Значит, разговор будет связан с предателем. Что ж, девочке было любопытно что стало с Николаем и зачем он перешёл на сторону врага. Но Александр начал разговор совсем с другого:

– Речь о твоём селе. Вернее, о том, что с ним стало. – командир тяжело вздохнул.

«Причём тут это?» – подумала Катя. – «Как это может быть связано?»

– Ты никогда не задумывалась о том, почему так резко оккупанты покинули деревню? Почему ничего не взяли, оставили целыми дома?

– Не задумывалась, если честно, – вспоминала события та.

А ведь и правда. Почему так резко немцы приняли такое решение? Почему даже о ней забыли и подожгли амбар без неё? Девочку настолько заглушило горе, что о такие вещи ей даже близко в голову не приходили. Она ещё раз взглянула на Резанцева. Было видно, что ему было трудно с ней об этом разговаривать и он пытается объяснить всё максимально спокойно:

– Дело в том, что Родников передал немцам информацию, что мы будем возвращаться через село. Оккупантам было приказано быстро покинуть деревню и оставить мины для нас в качестве ловушки, а жителей убить. В общем и целом, смерть твоих родных и близких лежит на руках Николая тоже. Если бы не он, оккупанты бы ничего не узнали. И мы бы смогли вам помочь, – он перевёл взгляд с кухни куда-то вдаль. – Я долго думал сообщать тебе это или нет, но решил, что ты должна знать.

Катя стояла в оцепенении. В голову нахлынули воспоминания о том, как её окрестили «молодым организмом», как Родников общался с ней, угощал хлебом, говорил, что ей нужно расти. Всё это время она разговаривала не только с предателем. Она разговаривала с убийцей её матери! С убийцей её младших братьев и других близких ей людей! Если бы не он… Если бы не он, то она жила бы сейчас в своём доме, а не лагере, просыпалась бы от голоса матери, а не от звука стрельбы и взрывов! А Николай ей улыбался. Для него она была не ребёнком, а чудом выжившей жертвой! Девочка не испытывала боли, не испытывала обиды. В душе разгоралась ненависть, чистая обжигающая ненависть. Она сжала кулаки и спросила уже другим сухим низким голосом:

– И что с ним сейчас?

– Его расстреляли вчера после допроса, – ответил Александр.

– Так вот зачем вы его уводили, – вспоминала вчерашний день Катя.

Они ещё немного помолчали, вслушиваясь в повседневную суету в лагере, которая для девочки звучала как-то отдалённо и глухо. Катя взглянула на небо. С одной стороны, эта новость была для неё шоком, но с другой, она почувствовала облегчение от того, что хоть один человек, причастный к смерти её близких был наказан. Конечно, родных ей это не вернёт, но смерть этого человека стала неким утешением в данной ситуации. Мать всегда говорила, что плохие люди попадают в Ад и там отбывают наказание за свои грехи. Сейчас девочка всей душой желала, чтобы это наказание заставило почувствовать Николаю ту же боль, какую испытала в тот день её родные.

ЭПИЛОГ

Яркое солнце, наконец, стало господствовать на небе, которое большую часть времени предпочитало носить скучные серые тучи. Луч светила попал на блестящий снег, который являлся первым в этом году. Наступила зима. Утренний морозец колол нос и щёки. В батальоне, несмотря на такой ранний час, а сейчас в нашей истории на дворе стояло раннее утро, было шумно. Здесь работа уже закончена. Эту территорию бойцы с огромными потерями и неудачами, но отстояли. Поступил приказ двигаться дальше. Складывались палатки, покидались землянки. Пора было уходить из этого места, в котором произошла такая необычная и удивительная история. Александр стоял возле своей пустой землянки и курил папироску. Он задумался о чём-то своём. В другой руке у него было письмо, адресованное домой в родной Лихвин. В нём, пока было написано следущее:

«Привет, Танюш! Со мной всё хорошо, можешь не волноваться. Жив, здоров, как говорится. Несколько дней назад мы нанесли сокрушительный удар по фрицам и разгромили их лагерь. Ты бы видела, как они бежали от нас, как ошпаренные. Но их поражение далось нам очень нелегко. Сколько хороших ребят полегло – пересчитать невозможно. Наконец мы здесь закончили. Но радоваться ещё нам рановато. Прости, что не писал тебе так долго, просто была очень веская на то причина, о которой я, возможно, тебе расскажу. Теперь отправляют нас в другое место. Очень скучаю по тебе. Но ты там не унывай, я обязательно вернусь. Сообщу тебе сразу же, когда прибудем на новое место, куда писать. Не забывай отправлять письма. Это для меня настоящий праздник. Но в данный момент мне нужно разобраться кое с каким моментом. И решение в нём буду принимать не я, а другой человек. Мне же осталось только предложить».

Александр задрал голову к небу и, зажмурившись, выдохнул дым.

– Приятного курения, – послышался сзади знакомый голос.

Резанцев обернулся:

– Спасибо, – он взглянул на самокрутку, которая была в губах у друга, – тебе тоже.

– Ага, – встал рядом с товарищем тот. – Скоро уже будем отправляться. Всё, почти готово. Припасы собраны точно. Дело за мелочами осталось.

– Хорошо, – сказал Резанцев и сделал затяжку.

На днях они, объединившись с подоспевшим вторым батальоном, наконец, очистили от немцев эту территорию. Теперь нужно было двигаться дальше.

– О чём ты задумался? – повернулся к другу Иван.

– Да так, – стряхнул пепел тот, – ни о чём.

* * *

Катя бродила по лагерю, понурив голову. Нежный и лёгкий снег под ногами превращался в противную и вязкую грязь. Девочке был переезд не по нраву. Не из-за того, что нужно было собирать вещи, а из-за того, что она знала – ей скоро придётся покинуть батальон. Катя не хотела оставлять его, это место заменило ей дом, а его обители – семью. Здесь она смогла оправиться после огромного горя, начать жить заново. Девочка привязалась к бойцам и медсёстрам и ей так не хотелось снова строить жизнь с нуля в новом месте. Тут ей в спину прилетел снежок. Она обернулась назад и увидела Летаева, улыбающегося до ушей:

– Что нос вешаем? – подошёл к ней он и хлопнул ребёнка по плечу так, что девочка нагнулась.

– Да так, – отмахнулась та, – ничего такого.

– Вот если, ничего такого, то нос вешать не надо, а то он совсем так отвалится!

– Федя! – крикнул кто-то из землянки. – Ты где пропал? Вещи сами собой соберутся?!

По голосу Катя узнала Евгения Василенко. Летаев закатил глаза и повернулся к девочке:

– Ты не скучай тут.

Затем он отправился к землянке, что-то бухтя себе под нос, и, когда уже стал слезать вниз, крикнул:

– Ты за меня не волнуйся, Жень. Сам свою балалайку-то уложил?

«Василенко умеет играть на балалайке?» – не поняла Летаева Катя. – «Но он же играл только на гитаре». Девочка обратила внимание на Марию Фёдоровну, которая стояла неподалёку и курила самокрутку. Врач выходила дымить в свободное время очень часто. Катя спрашивала Мамонтову по поводу этого, но та говорила лишь то, что, работая военным врачом, трудно сохранить себе здравый рассудок. Больше информации и не требовалось, чтобы понять какой стресс ежедневно испытывают женщины на фронте, вытаскивая из тел пули под крики раненных, по локоть измазываясь в крови, зашивая раны, обрабатывая места, где оторвало конечности, ползая под пулями, таская за собой бойца, который выше и тяжелее тебя в два раза. Катя перевела взор на Лунатика, который о чём-то беседовал с Фокиным возле собранных припасов. А ведь Лунатик тогда, сам того не зная, подсказал Александру то, кто был предателем на самом деле. Командир потом припомнил, что боец, когда ходил во сне, произнёс одну интересную фразу: «Колян, ты куда?» Так, что ночные гулянки Липтенко давали пользу, жаль, правда, что тогда на его слова никто внимания не обратил. Но это уже не имело никакого значения, хорошо то, что всё уже закончилось и можно дальше продолжать жить, зная то, что тебе не воткнут свои же нож в спину. Катя стояла и наблюдала за текущей жизнью в лагере и понимала, что этого всего у неё скоро не будет. Тут, она почувствовала сзади себя чьё-то присутствие. Она резко обернулась и увидела Резанцева:

– Товарищ командир? – удивилась девочка. – Вы не должны, разве, готовиться вместе с остальными?

– Перед тем, как отправиться в путь, мне нужно уладить все дела, – встал рядом с ней Александр.

– Разве они уже не улажены? – посмотрела на него снизу верх та.

– Одно осталось, – повернулся к ребёнку Резанцев. – Я буду краток. Как ты, наверное, уже догадалась, мы скоро будем перемещаться в другое место и нужно решить, что с тобой делать.

Катя почувствовала, как сжалось её сердце. «Куда же меня денут?» – пронеслась мысль у неё в голове. – «Может запихнут в какое-нибудь село или отправят в тыл? Скорее всего, буду работать в тылу». Девочка вздохнула, так ей не хотелось отсюда уходить. Глаза, как назло стали слезиться в такой неподходящий момент. «Успокойся!» – приказала сама себе она и вытерла глаза рукавом. – «Тут решается твоя судьба, а ты хочешь заныть, как ребёнок!» Девочка и в самом деле была ребёнком, но она старалась из последних сил вести себя, как настоящий взрослый, несмотря на то, что это не всегда получалось.

– Я даже ничего сказать не успел, – растерялся командир. – Чего ты? – поняв, что тянуть точно ему нельзя, он сказал. – Я хочу тебе дать выбор.

– Выбор? – убрала руки от глаз та и с надеждой посмотрела на Александра. – Какой выбор?

– Отправиться в тыл, либо, – он сделал паузу и ещё раз подумал над своим решением, которое командир принимал далеко не один день, – либо ты остаёшься здесь и становишься дочерью полка. То заявление, которое я отправил поповоду тебя, было перехвачено и не дошло из-за всей этой ситуации. Так что у тебя есть шанс остаться.

Глаза девочки сделались ещё шире. Резанцев терпеливо ждал её решения. Он, изначально, очень не хотел её здесь оставлять и искал подходящее место для ребёнка. Но, смотря на то, как Катя подружилась с бойцами, как ожила здесь после потери семьи, он стал сомневаться в своей позиции. К тому же он, как и все солдаты, тоже привязался к ней и ему не хотелось делать девочке больно, отнимая заново приют.

– Ты уже человек достаточно взрослый, – говорил он, – поэтому я тебе даю право, выбрать свою судьбу самой. Только я тебя предупреждаю, жизнь тут очень тяжёлая и опасная. Тебе придётся через многое пройти.

Катя молчала.

– Я дам тебе время подумать, – сказал Резанцев и направился к остальным, пряча руки в карманы.

– А кому легко? – послышалось сзади.

Александр замер и обернулся на девочку:

– Что ты сказала?

– А кому сейчас легко, товарищ командир? – повторила громче та. – Тут жизнь тяжёлая, а у кого она сейчас лёгкая? Война, она везде война, что на фронте, что в тылу. Я хочу остаться здесь. Это моё решение.

Резанцев не ожидал услышать такие слова от одиннадцатилетней девочки. Он немного постоял, а затем усмехнулся:

– Вот это настрой настоящего бойца, – он подошёл к ней и вынул из кармана, заранее подготовленную пилотку. – Я знал, что ты решишь остаться, – с этими словами он надел головной убор ей на голову и сказал. – Тогда, пойдём собираться. Времени у нас мало.

Катя сняла с себя пилотку и провела большим пальцем по железной красной звезде, которая была на ней. Девочка надела подарок и понеслась за командиром, который уже успел отойти.

Впрочем, что нам думать, братцы.

Надо немца бить спешить.

Вот и всё, что Тёркин вкратце

Вам имеет доложить.