Ивана Купала [Евгения Маляр] (fb2) читать онлайн

Пролог

Огни на буксире выключены. Только стекло рубки отблескивает редкие огоньки берега. Баржа еле слышно скользит вверх по Днепру – с юга на север. Гирлянды потушены. На борту притихли, кажется, осознавая, во что ввязались.

Что за дикая идея – прогулка от Тамани через Керченский пролив и Черное море вверх по Днепру?

Надо остановиться, повернуть обратно, пока не поздно, пока не догулялись до международного скандала.

Но баржа, крадучись как вор в тихой украинской ночи с бездонным звездным небом при свидетельстве молодого месяца, продолжает ход. Её упорно подталкивает призрак-буксир.

Не то чтобы страшно. Скорее глупо. Бессмысленно.

Пологий берег в ивах. Здесь, должно быть, совсем мелко. Баржа чудом не скребет днищем речное дно.

Горят костры. Там, за ивами, недалеко от кромки воды поют и танцуют вокруг костров.

На берегу стоит старушка в темной шерстяной юбке, серой кофте поверх блузы, красном цветочном платке с синтетическими золотистыми нитями, повязанном на голову как обычно она это делала – узлом под затылок.

Баржа почти у берега – так близко, что можно сойти. Можно, но нельзя. Нельзя обнять бабушку, нельзя поговорить, даже шепотом, пока баржа притормаживает.

Она молча улыбается выгоревшими почти добела когда-то светло-голубыми глазами и протягивает венок.

В нем 12 цветков: подсолнух для благополучия, бессмертник для здоровья, мальва ради надежды, тысячелистник для силы, барвинок – любви, василек – верности, ромашка – юности, калина – красоты, любисток – чистоты, хмель для ума, вишня во имя материнской любви и магические маки. Атласные ленты – желтые, голубые, синие, зеленые, красные – струятся ярким легким полотном, опускаясь почти до воды.

Часть 1. 1.

На вторую неделю жизнь в здании Центра анализа и экспертизы затаилась в ожидании. Локомотив, двигавшийся по инерции первые дни, начал сбавлять обороты, и вскоре замер. Иссяк поток поручений, приходивших из Большого дома десятками. Те, кто их выдавал, либо исчезли, не прощаясь, либо сами замерли до новых вводных.

Если бы кто-то с верхних этажей решил спросить у местных старожилов – коменданта и двух его подчинённых, они бы рассказали, сколько раз такое проходили. В среднем каждые 3-4 года. Однако все трое обитали слишком далеко от верхних этажей, за проходной, прямо не сворачивая, под арку мимо лифтов и гардеробной, далее направо (не перепутать с дверью в вентиляционную шахту!), налево и ещё раз направо в кабинетах 101 и 102 – строго с 09:00 до 18:00, по пятницам – до 16:45. Поэтому их никто не спрашивал, и комендант с командой привычно гонял чаи.

Жизнь 12-этажного здания Центра находилась в прямой зависимости от Большого дома. Когда там, в Большом доме, менялись начальники, обновлялся состав обитателей Центра. Кадровая текучка была привычной и для обыденной жизни, но во времена перемен ускорялась в разы.

Свежая кровь заселяла Центр, само собой разумеется, сверху.

До сих пор существовало две схемы перемен.

Прежний руководитель мог переместиться в Большой дом и увести за собой ближний круг. Такое случалось нечасто и считалось оптимистичным вариантом.

Чаще начальник исчезал в пространственно-временном континууме столицы. К девятому этажу сведения о нём становились непроверенными слухами, а ниже и вовсе растворялись в рутине повседневности. Через пару месяцев уже никто и не помнил, кто был этот человек и почему исчез.

В любом из вариантов новые обитатели верхнего этажа въезжали в здание с собственным видением стратегических и тактических задач, коррелируемых с личным видением их шефов из Большого дома.

Это, само собой, подразумевало и обновление состава этажей ниже.

Как правило, новое видение отличалось от старого в пределах погрешности, но кого это волнует.

К пятому этажу волна перемен теряла скорость и упиралась в этажи, которые последние 20 лет сдавались в аренду. Этот оплот стабильности сохранялся в буре перемен, исключительно благодаря договорному праву. Каждый новый начальник Центра рано или поздно приходил к мысли обновить арендаторов, но везло лишь тем, на чьё время договор аренды истекал.

До первого этажа, куда много лет назад были выселены комендант с его боевой командой, доходили только отзвуки прибоя. Посему с первого этажа путь на выход оказывался сугубо добровольным. За последние почти 30 лет этим правом воспользовались только дважды. Оба раза в связи с пенсионным возрастом.

Какая никакая стабильность у самых Чистых прудов.

Однако ж ни войти, ни выйти из здания Центра без ведома коменданта не представлялось возможным: каждый новый сотрудник при поступлении на работу должен был пройти инструктаж по технике безопасности, а увольняясь, – сдать пропуск. Так что обитатели первого этажа всегда одними из первых видели масштабы очередной пересменки. И точно были единственными в здании, кто видел перемены в ретроспективе.

Они не знали точного ответа разве что на один вопрос: чем, собственно, занимается Центр.

На этот вопрос, впрочем, не мог однозначно ответить ни один обитатель здания.

Каждый конкретный человек понимал, чем занимается именно он, максимум – его управление, но понятия не имел, что делает соседний кабинет.

Хотя в общем-то всем было всё равно: соседи менялись, занимая рабочую площадь ровно столько, сколько того требовалось начальству, после чего не прощаясь исчезали, а в их кабинеты заселялись новые.

Вся полнота картины отсутствовала даже у 12-го этажа. Поэтому проще было отвечать кратко: «Анализ и экспертиза. По широкому кругу вопросов».

На этот раз перемены стартовали нетрадиционно: из Большого дома пришёл слух, что Главный подал в отставку.

Поначалу мало кто поверил. Настолько глобальные перемены случались редко. Скажем прямо, никогда.

Бывало, менялись начальники ступенькой пониже. Главный из Большого дома время от времени тасовал колоду, но от перемены мест кирпичей пирамида не теряла устойчивость.

Однако слух подтвердился: он, Главный, ушёл в историю.

Большой дом в растерянности замер, а вскоре и вовсе погрузился в панику. Её отголоски донеслись до Центра. Здание, казалось, стало цельным: с болезненным любопытством и философской обреченностью все этажи обсуждали одно – будущее.

Пока в один такой прекрасный день всеобщего единства будущее не дало о себе знать: исчез начальник Центра анализа и экспертизы.

Начальники исчезали и до тех пор. В этом как раз ничего необычного не было. Но исчезали фигурально. Физически собирали вещи, забирали трудовую, получали причитающийся расчёт, наконец, входили в лифт на 12-м этаже, спускались вниз, сдавали пропуск, после чего выходили в дверь.

Нынешний начальник исчез буквально.

Спустя несколько месяцев его секретарь вспоминала, что в тот памятный день отошла из приёмной строго на время законного обеденного перерыва.

Шеф был на месте, говорил по телефону, подписывал документы.

Вернувшись, она не застала его. И это было нормально: он далеко не всегда предупреждал об отъезде.

Только ближе к концу рабочего дня Ирина забеспокоилась, не получив ответ на несколько сообщений в мессенджере.

Но и такое случалось – начальник не отличался дисциплинированностью.

Лишь следующим утро, когда шеф не приехал, а телефон оказался отключен, она обнаружила на его столе, традиционно заваленном бумагами, листок с написанным от руки заявлением об увольнении.

Здесь Ирина немного слукавила: заявление она могла найти накануне, но на обеде задержалась, а потом, заглянув в кабинет и не обнаружив шефа, отвлеклась на личные дела и не забрала папку с подписанными документами.

«Психанул, видимо. Я тогда так решила».

– Не стоит волноваться по пустякам, прекрасная Ирина. Нервные клетки не восстанавливаются.

В незакрытую дверь кабинета сквозняком донесся голос из приёмной.

Ирина действительно была порядочной красоткой, отличавшейся холодной нордической красотой, которую, вероятно, завезли в Россию её скандинавские предки. Однако оснований для такой фамильярности она никому не давала, благодаря чему быстро взяла себя в руки, вернулась в приёмную и обнаружила источник звука.

– Во-первых, восстанавливаются. Это уже доказано. Во-вторых, вы, простите, кто? Вам назначено? Шефа сегодня не будет.

Посетитель медленно поднялся из гостевого кресла. С виду рослый на поверку он оказался почти одного с ней роста – не выше метра семидесяти. Наверное, оптический обман от худощавости.

Такого персонажа приёмная ещё не наблюдала.

Его с натяжкой можно было зачислить в категорию престарелых хипстеров. Для шефа, теперь уже бывшего, это был стандартный контингент.

Однако ж нынешний гость не поддавался однозначному зачислению в виртуальный каталог секретарского опыта.

Одет в вельветовый костюм болотно-зеленого цвета (угасающий тренд прошлый сезонов). Светло-коричневая рубашка, мягкие коричневые мокасины на босу ногу. Намётанный глаз Ирины отсканировал белые лодыжки под укороченными брюками. Галстук отсутствует. Рубашка сильно помята.

Посетитель казался Ирине ожившим образом с полотен импрессионистов («Я как раз увлеклась историей изобразительного искусства»).

На вид – между 40 и 50.

Густые рыжие волосы в неловкой попытке зачесать налево. Хаотичная рыжая бородка, отдаленно напоминающая эспаньолку, вытягивала и без того чрезмерно вытянутое матово белое лицо. Такие же рыжие брови и белесые глаза – чёрные точки зрачков, окружённые то ли светло-зеленой, то ли голубой ниткой радужки – толком не понять.

Правда, дефектный: левый глаз нормальный, а правый без движения.

И ухо! Левое ухо несоразмерно оттопыренное, будто его владельца за левое ухо все детство таскали.

– Прошу прощения. Боровой Иван Иванович, – сказал посетитель. – И всё же не волнуйтесь. Ваша премия, прекрасная Ирина, безусловно, будет вам выплачена, как и было оговорено. Более того, если вы будете хорошей девочкой, премия увеличится в два раза, плюс я могу гарантировать вам пять ежемесячных доходов в качестве выходного пособия за сущий пустяк – наше обоюдное решение о вашем увольнении, скажем, с завтрашнего дня.

Ирина опешила. Для незнакомца он знал слишком много – как минимум, про обещанную премию. Секретарский опыт охладил её первое негодование. В ожидании она молчала.

– Предложение действует в течение следующих 10 минут, – сказал мужчина. – И мне не хотелось бы вдаваться в описание перспектив возможного отрицательного ответа. Вы определенно не только красивая, но и умная женщина. И, думаю, вы догадываетесь, почему ваш шеф уже отсутствует на рабочем месте: он выбрал верный вариант, принимая во внимание все известные нам с вами политические моменты. Все довольны. Давайте и мы с вами останемся довольны от этого краткого, но от того не менее яркого знакомства. Я пока налью себе чай. Нет, не утруждайтесь, я знаю, где кухня.

«А как я по-вашему должна была поступить? – поясняла Ирина следователю позднее. – Конечно, я согласилась. Шеф сбежал. Кто его знает, кто на его место придет. Понятно, что меня рано или поздно и так бы попросили на выход. А тут сразу несколько окладов, премия. И за неотгулянные отпуска всё выплатили. Я даже туфли не успела собрать, как мне на карточку деньги упали. Мне не пришлось дела сдавать и по кабинетам бегать, все документы были готовы, этот вельветовый сам всё принес, поставила подписи и адьос. Нет, меня не волновало, что с шефом случилось. Сбежал, так сбежал. Он-то явно про меня не думал, когда заявление писал. Мне-то что. Сегодня один начальник, завтра другой. Я тут же купила горящий тур в Доминикану и улетела на две недели. Можете проверить. Мне-то что. Какая мне разница, что с шефом. Я уж и забыла про него давно».

Всё действительно так и происходило, за исключением одной детали. Пока посетитель делал чай, Ирина всё-таки попыталась ещё раз дозвониться до бывшего начальника. Абонент по-прежнему был недоступен.

Не без сожаления выпроводив прекрасную блондинку в максимально короткие сроки, вельветовый посетитель (а его и вправду звали Иваном Ивановичем Боровым), первым делом раскрыл нараспашку все окна.

В приёмную и кабинет ворвался холодный воздух. Он не был ему по вкусу – слишком много примесей городской жизни. Но воздух, циркулировавший в модернистской стеклянно-бетонной коробке выпуска 1960-х, вдыхался ещё тяжелее.

Иван Иванович закрыл дверь, отключил стационарный телефон и вернулся в кресло, закинув левую ногу на правую. В ожидании, словно причудливая коряга от старого дуба, поросшего мхом, он погрузился в полудрёму.

Не прошло и часа коряга зашевелила губами:

– Почему так долго?

– Долго недолго, как только так сразу, – защебетало воздушное создание. – Здесь холодно.

– Закрой окна, – открыл, наконец, глаза Иван Иванович.

На секретарском столе, по-детски раскачивая стройными тоненькими ножками в ярко красных замшевых сапожках, расположилась нимфа – иначе не сказать. Волны длинных золотистых волос покрывалом окутывали её хрупкое тельце, одетое в не по сезону лёгкое шифоновое платье. Игривый взгляд больших васильковых взгляд, фарфоровая кожа, слегка вздёрнутый носик и маленькие пухлые губы бантиком – девушка без определённого возраста: с равным успехом ей могло быть и 15, и 35.

– Закрыть так закрыть.

Она пожала плечами, легким движением спрыгнула со стола и отправилась выполнять поручение.

– Пётр где? – спросил вдогонку Боровой.

– Я здесь, Иван Иванович.

Из смежной с приёмной кухни вышел с большой чашкой капучино молодой человек, неуловимо похожий на девушку. Он был крепко сложен, высокий – под два метра ростом, с классическими чертами лица. Скандинавский бог. Идеально скроенный серый шерстяной костюм-тройка с голубой рубашкой и темно-синим галстуком нарочито подчёркивали его неземную красоту.

Боровой, сбросив сонное оцепенение, поднялся с гостевого кресла и слегка прихрамывая направился в кабинет, рукой указав следовать за ним.

Девица в красных сапожках как раз закрывала последнее окно.

– Лета, сядь, – сказал Иван Иванович.

Она невинно улыбнулась, вновь пожала плечами, как будто извиняясь, что ей придется сесть, и без особых размышлений забралась на начальственный стол, подмяв под себя ворох документов. Ощутив тяжёлый взгляд Борового, она мило хихикнула, в очередной раз пожала плечами и легко переместилась на один из стульев за совещательным столом.

Скандинавский бог, он же Пётр, разместился напротив Леты. Боровой занял место во главе стола.

– С чего начнем? – не выдержала затянувшегося молчания девушка.

– С того, что ты научишься молчать, пока тебя не спросят, – ответил Пётр.

Иван Иванович сделал вид, что не заметил перепалки. Он протянул Лете блокнот и карандаш:

– Записывай. Теперь это твоя работа – записывать поручения, отвечать на звонки, формировать график, подавать чай. Будешь секретарем.

Девушка довольно улыбнулась, незаметно показав молодому человеку напротив язык.

– Пиши. Во-первых, к утру здесь не должно быть и следа от всего этого хлама. Во-вторых, нужно назначить на завтра, на 12:00, совещание с заместителями начальника и руководителями управлений. В-третьих…

Иван Иванович остановился и с нескрываемым скепсисом посмотрел на Лету.

– В-третьих я сам займусь. Тебе пока достаточно. Можешь идти.

Девушка захлопала длинными ресницами, на мгновение обиделась. Но интеллект бабочки не позволял долго держать в голове такие мелочи, поэтому как обычно, пожав плечами, улыбнулась, встала и вышла за дверь.

Боровой остался наедине с Петром. Тот в полном спокойствия ожидании внимательно смотрел на вельветового господина.

– А тебе, Пётр, пора браться за дело.

– Без изменений?

– Без изменений.

Выждав ещё несколько секунд, не скажет ли Иван Иванович чего ещё, Пётр поднялся и вышел из кабинета.

Боровой, поразмышляв в одиночестве ещё минуту, покинул кабинет, а следом и приёмную. Лета, не обращая внимания, вовсю болтала по телефону, разворачивая спецоперацию по молниеносному редизайну начальственного офиса.

2.

– Господи, который час?

Супруга Фёдора Степановича, дама в теле, возраст чей в приличном обществе спрашивать не принято, приоткрыла, жмурясь, сонные глаза.

– Спи. Рано еще, полшестого, – ответил Фёдор Степанович.

Его возраст соответствовал возрасту супруги и составлял полвека и десять дней. Включив прикроватную лампу, он пытался отыскать правый тапок, заодно вытягивая обе руки сразу через рукав махрового халата расцветки леопарда – подарок супруги к юбилею.

У неё был «звериный период» – тигровая юбка, змеиная сумка, ботинки-зебры, теперь до халата для супруга дошло. С чем Фёдор Степанович смиренно согласился, лишь бы она оставалась счастлива.

Он, надо сказать, безропотно соглашался со всеми прихотями супруги. Другую такую ещё поискать. Маруся стойко переносила все его взлеты и падения, ошибки бурной молодости, многочисленные измены и стремительные переезды без всякой на то причины. Вот уже 10 лет каждый день Фёдор Степанович благодарил Бога, что засыпает и просыпается исключительно рядом с ней.

Фёдор Степанович, отыскав, наконец, тапок и облачившись в пушистый мягкий халат, поправил одеяло, прикрывая оголившиеся плечи супруги. Чуть задержался, бросил нежный взгляд, выключил лампу и направился прочь из спальни.

Сам он проснулся больше часа назад. Ворочался, пытаясь доспать, но всё больше и больше погружался в давно знакомое состояние тревожного ожидания. Оно росло с каждой минутой, не отступая, покуда Фёдор Степанович не проснулся окончательно и не рассмотрел в себе тот самый чёткий природный зов.

– Что на этот раз…

Он гадал с лёгким любопытством, последовательно умываясь, перекусывая наспех сделанным бутербродом с сыром под стакан сладкого чая и переодеваясь из леопарда в серую спецовку с яркими оранжевыми нашивками.

– Не похоже на электрику. Скорее вода…

Пока это щемящее чувство не доросло до крещендо, Фёдор Степанович, человек многоопытный, знал: в запасе еще 30 минут. Как раз на дорогу.

Заботливо прикрытая в спальню дверь открылась ровно в тот момент, когда ботинки были на ногах, а рука – на ручке входной двери.

– Федь, вызов?

В дверном проеме почти кокетливо образовалась домашняя тигрица.

– Да, солнышко, надо бежать.

Всем телом Фёдор Степанович ощущал нарастающее волнение.

– Подожди, подожди минуту, – притормозила супруга и, казалось, на вечность скрылась за дверью.

Сердце ускоряло ритм, теперь к томлению добавилась объективная тревога.

– Документы! – вернулась, наконец, Маруся. – Чистила куртку вчера.

– Спасибо, Мусечка, – выдохнул Фёдор Степанович. – Уехал бы, балда!

Поцеловав супругу в губы, он выскочил в подъезд, спустился, прыгая через ступеньку, с четвертого этажа и буквально выбежал на легкий утренний февральских морозец. Завёл без труда, спасибо глобальному потеплению и немцам, новенькую красную BMW (кризис среднего возраста в разгаре), и, превышая скоростные лимиты, за 24 минуты добрался до пункта назначения, а именно – за МКАД, в пригород, на улице У-чёрта-на-куличках. Ровно так Фёдор Степанович и именовал эту дислокацию в сердцах.

Само сердце, тем временем, всё больше сжималось, переходило с темпа вальса на ритм самбы и обратно, бросало владельца то в жар, то в холод.

– Ааааа, будь они прокляты, эти замкадыши.

Несвойственно для себя Фёдор Степанович выругался. Он с недовольством обнаружил, что ни одного свободного места под домом нет, придется бросать свою лошадку прямо тут, перед подъездом, загородив изрядную часть дворовой дороги.

Часы показывали 06:36.

Бросив на произвол судьбы с фигуральной и реальной болью в сердце свою вопиюще неуместную для старого двора машину, Фёдор Степанович с чемоданчиком наперевес ринулся к подъезду. Он открыл собственным электронным ключом дверь и опять-таки запрыгал через ступеньку, но уже вверх по лестнице. Долетел до пятого этажа, бешено застучал кулаком в хорошо знакомую дверь.

Долго ждать не пришлось. На пороге обнаружилась главная квартиросъемщица помещения, именуемого квартирой по случайному недоразумению, допущенному в 1956 году в момент сдачи панельной коробки в эксплуатацию. С её ещё заспанного лица легко считывалось недоумение.

– Фёдор Степанович? Всё нормаль….

– Мааааааама!

Утреннюю тишину разрушил детский визг.

Не церемонясь, Фёдор Степанович ринулся в ванную, где из сорванного крана бил фонтаном почти кипяток.

Сердечный ритм стабилизировался, дыхание нормализовалось, глаза загорелись блеском нахлынувшего счастья, щеки покрылись здоровым румянцем.

Всё это Фёдор Степанович не раз проходил на протяжении последнего десятка лет и давно отфиксировал каждую стадию развития синдрома (так он называл сие явление во внутренних монологах). Вот и в этот раз безошибочно определил заранее природу утренней тревоги.

Он мигом выставил из ванной комнаты источник визга – дочку хозяйки, 10-летнюю Катерину в трусах и майке. Перекрыл основной вентиль подачи воды. Успел почти вовремя: никто не пострадал, воды натекло совсем ничего. Больше испугу.

– Кира Сергеевна, минут 10 надо, перекрыл пока воду.

– Хорошо, Фёдор Степанович. Спасибо. Куртку давайте, просушу на батарее. Тряпок надо?

– Да, тащи.

С неимоверным внутренним подъемом Фёдор Степанович возился с краном. Такие моменты были для него, пожалуй, одними из самых счастливых в жизни – то ли ещё один эффект синдрома, то ли последствия удовлетворения возбуждения, проходящего по грани жизни и смерти. Это были его личные минуты медитации.

– Катерина! Давай быстро завтракать. В школу опоздаешь.

Из-за прикрытых дверей было слышно, как в двушке-распашонке снуют её жильцы.

– Мама, я ещё зубы не чистила.

– Чаем почистишь.

– Я не буду овсянку. Почему каждый день овсянка?

– Потому что. Фёдор Степанович, Катю отправлю и вас завтракам накормлю.

– Хорошо, Кира Сергеевна. Сейчас воду верну.

– Мама, где мой дневник?

– Вчера нельзя было собраться?

– Кира Сергеевна, проверяй.

– А где цветные ручки? На столе же были.

– В сумке. Давай быстрее уже. Да, Фёдор Степанович, пошла вода.

– Дядя Федя, а почему вас долго не было?

Фёдор Степанович развернулся в пол-оборота. Катерина, уже одетая в темно-зеленый школьный костюм с голубой блузой, стояла в дверном проёме, хитро улыбаясь.

– А я знала, что вы придёте. Проснулась и сразу о вас подумала.

– Катя, не отвлекай Фёдора Степановича, давай собирайся, опоздаешь, как обычно. Сколько можно уже.

– Не вспоминала – не приезжал, подумала – приехал.

Фёдор Степанович заговорщицки подмигнул.

Девочка захлопала длинными чёрными ресницами. Заулыбалась, довольная подняла высоко голову, прижала ладошку к губам, отправила воздушный поцелуй и скрылась за дверью.

– Маааам, где мой синий шарф? – уже доносилось из коридора.

Фёдор Степанович, вытирая руки старой цветастой тряпкой, усмехнулся. В очередной раз он удивился, насколько маленькая Катерина не похожа на мать.

– Будете овсянку? Или яичницу сделать?

– Давай овсянку и кофе, – сказал он.

– Я ушла! Всем пока, – донеслось из коридора.

Дверь хлопнула.

Фёдор Степанович собрал в ящик инструменты, тщательно вымыл руки и перешёл в крохотную кухню. Кира в домашних штанах и белой футболке выставляла на стол спрятанные от дочки конфеты и пирожное.

3.

Влад тяжело открыл глаза. От яркого солнечного света, заполнявшего спальню, голова раскалывалась ещё сильнее.

Мучала жажда. Холодно. Окно открыто. Забыл закрыть?

Смятая простынь неприятно ёрзала под телом. Приподнявшись на локоть, потянулся к полу, где лежал телефон, но тут же откинулся обратно. Подташнивало и кружилась голова. Не предпринимая новых попыток встать, он протянул руку вниз. Нащупал телефон. Тот был разряжен.

Вот он, звоночек. Пора завязывать.

Погоди. Вчера же не пил. Точно не пил.

Пил позавчера.

Влад вспомнил вечер накануне. Обычный вечер. Без приключений. Приехал сквозь снежные пробки домой сразу после спортклуба, поговорил с женой по телефону, посмотрел какой-то старый советский фильм и ближе к полуночи уснул. Трезвый. Один.

И всё-таки голова раскалывалась, словно через кровеносную систему пропустили два литра дешёвой водки. Слабость не давала подняться.

С большим трудом он медленно, так чтоб не вызвать нового приступа тошноты, перевалился на другой бок. В зеркале на створках шкафа отражалась съехавшая простынь, на полу у кровати вторая подушка и одеяло, взъерошенные после сна чёрные с сединой волосы, тёмная щетина. Белое как вчерашняя метель лицо.

Видимо, давление. Вот она, старость.

Нужно что ли пройти диспансеризацию.

Ему было только 44, но алкоголь, сильнодействующие препараты, спортзал, марафон дважды в год, опять алкоголь… Адский микс.

В трусах неприятная влага. Ничего себе. Кончил во сне?

В сознании проступала вспышками ночная картина.

Гибкое вибрирующее тело сверху, гладкое как шёлк, юное, упругое, с округлой крепкой попкой, аппетитной грудкой с напряжёнными от возбуждения золотистыми сосками, мягкий живот с тонкой полоской волосков, уходящих вниз. Длинные волосы цвета созревшей пшеницы отброшены назад и рассыпаются волнами с каждым новым движением.

Вверх-вниз, вверх-вниз, быстрее, ещё быстрее, пока он не кончает.

Неудовлетворённое тело смеётся, встаёт в полный рост, зажимая меж ног в ядовито красных лаковых ботфортах. Хрупкое, светящееся наготой в тусклом лунном свете. Шпилька становится ему на грудь, больно врезается в кожу, вызывая новый прилив возбуждения.

Ему хочется осадить её, швырнуть на кровать и жёстко войти в попку, наказав за этот смех. Но невозможно пошевелиться. В оцепенении наблюдает, как медленно наливается кровью член.

Тело опускается на четвереньки, опутывает его лицо волосами.

Нечем дышать.

Покусывает его сосок до боли, лижет ранку, откидывается назад в страстном порыве, закидывая золотую гриву за спину, маняще ведёт рукой по блестящему от пота телу – рот, шея, грудь, сжимает пальцем сосок, плавно спускает руку на живот, запуская руку себе между ног и, безмолвно постанывая от удовольствия, ложится на него сверху, лёгкая как пушинка, так что он видит, как её пальчики бегают по налитым кровью губам.

Возбуждение становится невыносимым, но на этот раз он держится.

Она, кажется, кончает. Или нет. Просто останавливается, приподнимается на корточки, так что её вагина оказывается перед самым его носом, источая манящий аромат. Он пытается лизнуть, но язык не подчиняется.

Тело заливается смехом, встаёт, опускается на колени, заплетает волосы в косу и возвращается к нему, влажным языком ведёт от соска вниз – к члену, проводит языком по головке и одним быстрым движением погружает его в свой рот до самого горла….

Чёрт, что дальше? Белое пятно.

Влад осторожно повторил попытку сесть. На этот раз голова почти не кружилась. С трудом преодолевая слабость, встал и вышел из спальни.

Часы в коридоре показывали одиннадцать.

– Чёрт, чёрт, чёрт.

Он опаздывал. Его трудовой распорядок, как и трудовой договор, в обычных условиях были формальностью. Но сегодня условия были другими. Влад занимал должность одного из восьми заместителей начальника Центра анализа и экспертизы. Пропустить встречу с новым руководителем он не должен был. Даже если она станет первой и последней.

Он быстро принял душ, гладко выбрился, перехватил кусок колбасы с сыром. От крепкого кофе замутило, но всё же стало бодрее.

Выбрал в гардеробной наиболее удачный костюм. Не слишком дорогой, чтобы начальник не решил, что жизнь Влада – малина. Но и не слишком дешёвый, просто потому что таких у него не было. И в 11:25 вышел из квартиры, спустился в гараж и с удовлетворением отметил, что путь до здания, согласно навигатору, займёт не более 15 минут с учётом пробок.

4.

Толстый рыжий кот растянулся на кресле, по-хозяйски наблюдая за Кирой. Она, растянувшись на полу, выгребала его импровизированный туалет в углу за диваном, блокированном тумбой с телевизором.

– Мы же из-под Пскова были, Кирочка. Когда немцы стали наступать, нас мама к тётке отправила в Ленинградскую область. Я даже не помню маму. Мне сестра была за маму. Она после войны хорошо вышла замуж, удачно, за инженера, в Москву переехала, деток нарожала. Верочка у нас всегда была умницей, первой красавицей, техникум окончила, бухгалтером в военторге работала, все дефицитные товары у неё были. Ты себе не представляешь, какие чулки она мне на 8 марта дарила… Всегда о нас заботилась. За маму была… Феденька, иди ко мне, иди ко мне, мальчик.

Кот не шелохнулся.

– А мы с Надей в Ленинграде остались. Всё-таки культурная столица. Тяжело, конечно, было… Я-то школу не закончила, не моё это. Это Верочка была умница, а я так, обычная. Ну ничего, жизнь тоже сложилась. В дворничихи устроилась. У нас двор был, ты не представляешь, какой двор! Интеллигентный. Я Костю Райкина гоняла, ох сорванец! Знаешь Костю Райкина?

– Знаю, Любовь Васильевна. Слышала, – сказала Кира, вылезая из-под тумбы.

Она знала этот рассказ наизусть. Он повторялся каждый раз, когда Кира проводила у подопечной уборку, главной целью которой было уничтожение следов жизнедеятельности рыжего Фёдора.

Любовь Васильевна оставалась бодрой для своих 90 лет, но глаза и нос давно её подводили – она напрочь не видела и не чувствовала тех мелких деталей, которые оставлял кот по всей жилплощади.

– Интеллигентный двор. Очень культурно жили. Я таких людей знала! Дай бог тебе с такими людьми повстречаться. Хорошо, конечно, жили. Скромно, но хорошо, по-доброму. Нам с Федей комнатку выделили в подвале. Небольшая, но уютная. Всё рядом. Я тебе рассказывала про Федю?

– Нет, Любовь Васильевна, – соврала Кира.

Бывшего тракториста из Тверской области, бойца Красной армии, а в мирной ленинградской жизни водителя троллейбуса Федю Любовь Васильевна увела у своей средней сестры Надежды, после чего они не общались больше 40 лет, пока не помирились на похоронах старшей сестры Веры.

– Фёдор мой красавец был. Очень красивый мужчина. Сколько женщин на него западало, не передать, а он не такой, не гулящий был. Пить пил. Бывало, бил. Но по бабам ни-ни, никогда. Душа в душу жили. Дай бог тебе такого мужчину, Кирочка.

Кира пропустила пожелание мимо ушей.

– Я когда забеременела, он меня поддержал. Нам дети не нужны были… В деревню что ли? К говну? Нет, Кирочка, мы культурно жили, интеллигенция, от ЖЭКа контрамарки то в театр, то в музеи, на выставки, а то и на концерты. Дефицит. Деревенские в Ленинград по партийным путёвкам, и это ещё заработать надо, а мы свои, ленинградцы. У меня двойня была. Куда мне их?

Рыжий Фёдор соскочил с кресла и, не обращая внимания на хозяйку, покинул комнату.

– Выселили бы нас с Федей. Комнату-то мне ЖЭК дал, а у Феди от парка общежитие на окраине. Это мне потом квартиру дали, почти перед самой пенсией, уже в 81-ом. Тоже наш ЖЭК. 30 лет на очереди стояли. Я уже тогда в котельной работала. Федя недолго здесь пожил, но и то хорошо: своя жилплощадь, с отдельной кухонкой и уборной, всё как у людей. Хорошо жили.

Любовь Васильевна, когда уходила в воспоминания, начинала путаться. Из ленинградской, точнее уже петербургской квартиры, её перевёз в Москву ещё 20 лет назад племянник, младший сын Веры. Он и оплачивал Кире дополнительные услуги по уборке, не входившие в её основные обязанности.

– Ты, Кирочка, лучше предохраняйся. Не знаю, как у вас сейчас у молодёжи с этим, но ты девочка умная, будь аккуратней.

– Любовь Васильевна, у меня дочке уже 10 лет.

– Ах да, деточка, я и забыла. Совсем старая стала.

Кира навещала блокадницу от благотворительного фонда, взявшего во времена пандемии под опеку социально незащищенных жителей района, в первую очередь, ветеранов. Всё, что формально требовалось, раз в неделю помогать с оплатой счетов, поликлиникой, другими бытовыми мелочами, с которыми одиноким старикам всё сложнее справляться.

В свой первый визит Кира чуть не задохнулась, вдохнув с порога насыщенного кошачьего аромата. Но по неизвестным причинам сам источник запаха принял её как родную. Это было исключением из правила. В стандартных условиях рыжий хозяин встречал гостей шипением и когтями. Даже племянник Любови Васильевны был для кота кем-то средним между потенциальным вредителем и лютым врагом.

Для полноты картины остаётся подтвердить, что Фёдором это упитанное и избалованное существо звали в честь усопшего мужа блокадницы. К счастью, она никогда не утверждала (как минимум вслух), что кот являлся его реинкарнацией.

– Кирочка, ты не видела, где билет в Станиславского? Тут в вазочке лежал вроде…

– В серванте на верхней полке, Любовь Васильевна.

– Точно-точно. Это собес даёт. Мы с соседкой договорились поехать вместе. Далековато, конечно, но она помоложе меня… Может, и Витя подвезёт, не знаю, не ответил пока. Он занятой совсем, не до тётки ему.

Кира проигнорировала намёк и не предложила помощь. На вечерние прогулки по театрам времени у неё не было.

– Знаешь, я думала, умру. Еле добрела до дома. Федя на смене был. Иду, а кровь течёт. А в больницу нельзя. Посадить могли. Три дня в горячке пролежала, гноем исходила, а врача не звала. Думала, пусть лучше умру, но Федю не подведу. Ничего, выкарабкалась. Крепкая была. В деревне родилась, войну ребёнком прошла, а тут ерунду пережить – пережила, конечно. Детей, правда, больше не заимела, но мы с Фёдором и не хотели. Некуда нам детей. Федька, иди сюда, кыс-кыс-кыс…

Кот, наконец, соблаговолил отозваться, вернулся в комнату, с трудом прыгнул к хозяйке на диван, выбрал наиболее комфортную позу и замурлыкал.

Любовь Васильевна задремала.

Кира домыла полы, разобрала стираные вещи, собрала мусор в мешок. Уже в коридоре, надев кроссовки и пуховик, она задержалась.

– Фёдор, – тихо позвала она.

В комнате послышалось шевеление, кот грузно спрыгнул с кровати и вальяжно вышел в коридор. Кира пристально посмотрела в его жёлтые глаза.

– Слушай. Я устала убирать за тобой. У тебя есть лоток. Понял?

Животное замерло.

– Я вижу, ты меня понял. Не вынуждай.

Фёдор вышел из оцепенения и настойчиво потёрся о дверь туалета.

– Закрывает? – спросила Кира, кивнув на комнату.

Она открыла старую дверь, помудрила с верхней петлёй и, убедившись, что дверное полотно теперь не до конца входит в дверной проём, повернулась к коту.

– Теперь не будет. Ты меня понял? В лоток.

Кот мяукнул и принялся чистить лапы.

Удовлетворившись ответом, Кира вышла с мешком мусора в подъезд, закрыла своим ключом дверь и достала телефон.

Экран показывал 11:40.

Ни пропущенных, ни сообщений.

Кира перепроверила следующий адрес – недалеко, на полпути к метро.

Выбросив мусор, она пошла дальше дворами, хорошо срезая путь.

5.

– Ты слегка помятый сегодня. Тяжело переживаем смену власти?

– Очень смешно. Как дела? Как обстановка? – спросил Влад, поднявшись к своему подшефному на десятом этаже Центра.

– Да никак. Никто ничего толком не знает, на чемоданах сидим.

– На вашу работу это не влияет. Работайте как работали.

Он расстегнул пуговицу пиджака и развалился в гостевом кресле. Кабинет Влада – соседний – пустовал. Заходить туда смысла он не видел.

– Кадры молчат?

– Молчат. Все молчат. Слышали только, что начальник первым сбежал, как крыса с тонущего корабля. Кофе?

– Давай. Ио не назначали, я так понимаю?

– Маш, принеси два чёрных без сахара. Ты же без сахара?

– Да.

– Не то, что не назначали, даже подумать не успели. Вчера начальник исчез, сегодня уже новая шефиня.

– Так это баба?

– Ага.

– Неожиданно.

– Вроде любовница кого-то из Большого дома.

– Она уже здесь?

– Приехала час назад. Мои, судя по всему, её в лифте видели.

– И как?

– Говорят, ничего.

– Молодая?

– Лет 50, но хорошо сохранилась. Я не знаю, сам не видел.

– Любовница? Может, родственница?

– А кто их поймет.

– Как зовут?

– Босоркан Анна Владимировна. Я пробивал по сети, не находится такая.

– Тоже не слышал.

– А что твой человек из БД?

Влад отмахнулся.

– Не отвечает вторую неделю. Он вечно шхерится. Наверное, опять телефон поменял. Жду, когда сам объявится.

– Так что нам, собирать вещички?

– Сидите пока. Месяц я точно выбью, дальше решим. Если что, переведём временно в одну компанию, есть возможность. Успокой людей. Работаете как работали, не обращайте внимания.

– Ок, шеф. Задачи будут?

– Тебе один человечек скинет материалы, нужно посмотреть, оценить, но тихо, чтоб не привлекать внимания.

– Не вопрос.

– Максимум неделя.

– Хорошо. Сделаем. Маш, ты в Бразилию что ли за кофе летала?

Помощница, проигнорировав замечание, поставила чашки и вышла.

– Кто у тебя делал последнюю справку по приморским терминалам?

– Девочка новая, зелёная ещё, но перспективная.

– Ни хрена не перспективная. Избавься от неё. Цифры нормально подбить в Excel не способна. Если ещё раз мне такой фуфло сдашь, сам у меня на Дальний Восток вернёшься.

– Sorry, шеф. Не перепроверил, каюсь.

– Каяться у батюшки будешь, а мне чтоб без таких подстав. Совещание в главной переговорке?

– Не, в её кабинете.

Влад залпом выпил обжигающий кофе и вышел в туалет.

Опорожнив мочевой пузырь, он тщательно вымыл руки, ополоснул лицо, подтянул галстук.

Тонкий фиолетовый кусок ткани удачно сочетался со строгим тёмно-синим костюмом и лиловой рубашкой. Правда, сегодня от холодных оттенков его чересчур бледное с утра лицо выглядело болезненным. К тому же, расчёт делался на другую аудиторию. Влад снял галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, всмотрелся в отражение, немного растрепал волосы.

Теперь то, что надо.

Из зеркала на него смотрел почти Байрон. Болезненная белизна лица вытягивала образ лирического героя, крупные синие глаза с пока ещё мелкими морщинками вокруг, хорошая мужская челюсть, удачный нос, мудрая седина в чёрных волосах и, в конце концов, поджарое тело под костюмом (хорошая наследственность и тренировки) – всё то, что способно очаровать женщину в любом возрасте.

Влад, с рождения привыкший к женскому вниманию и ценивший его в известной степени, чарующе улыбнулся, тренируя свой стандартный набор приёмов.

Довольный результатом, он вышел из уборной и направился к лифтам, вверх на 12-й этаж.

В коридоре перед приёмной набился народ – заместители и начальники ключевых департаментов и управлений. Большинство этих людей он не знал не только по имени, даже в лицо.

Подошёл первый зам, протянув руку для пожатия. С ним Влад был знаком.

– Такие дела, Влад… Как сам?

– Нормально.

– Погода сегодня какая… Почти весна…

– Да.

Говорить больше было не о чем.

– Уважаемые коллеги, – остановил это бессмысленное мучение женский голос из дверей приёмной. Он показался знакомым, но чужим – точно не Ирина, секретарь бывшего шефа. – Проходите, пожалуйста.

6.

Дом был совсем новым. Часть квартир ещё не заселена. В подъезде, который Кира отыскала не без труда, стоял специфический запах стройки и ремонта.

Квартира располагалась на первом этаже. Судя по записи в графике, ветеран Афганской войны был инвалидом, передвигался в коляске.

На широкой лестнице Кира с удовлетворением отметила наличие пандуса. В новостройках это уже было нормой. В подъезд Кира вошла, набрав нужный номер на домофоне, поэтому, когда подошла к двери квартиры, та уже была приоткрыта.

– Заходите. Добрый день.

Мужчина в кресле-коляске отъехал от дверного проёма.

– Прикройте за собой, пожалуйста. Тапочки на полке возьмите. Или у вас бахилы?

– Предпочту тапочки, спасибо.

Коридор – просторный квадрат с необходимым минимумом мебели, из которого в разные стороны уходят широкие проёмы – две красивые новенькие двери под цвет ореха и две пустые арки. Выключатели и розетки по европейскому стандарту – не выше метра от пола. Удобно для колясочника.

Кира сняла пуховик, повесила на свободный крючок, переобулась, автоматически поправила волосы за уши и пошла за ветераном на кухню.

Ещё одна просторная комната в строгом холостяцком стиле с роскошным дубовым обеденным столом у окна.

– Присаживайтесь. Чаю будете?

Хозяин указал на тяжелый дубовый стул, почти что трон.

– Спасибо, не откажусь.

Пока афганец легко справлялся с подготовкой чаепития (кухня явно была обустроена специально для такого жильца), Кира достала из сумки планшет.

– Чёрный, зеленый, травяной?

– Какая трава?

– А бог его знает. В пакетиках.

– Тогда чёрный, пожалуйста. Сахара не надо.

– А у меня его нет. Сам без сахара давно. Лет 10 как отказался. Зато есть конфеты шоколадные. Без них никак не готов.

– Конфеты – это хорошо. Главное, в меру.

Она улыбнулась.

Афганец поставил стеклянные кружки на стол, чайник с чаем и коробку дорогих конфет.

– Итак, я вас слушаю, – сказал он.

– Обычное знакомство. Мне, Сергей Валерьевич, важно понять, как вы живёте, чем могу быть вам полезна. Ничего особенного, – ответила Кира.

– Понятно. Я, извиняюсь, но сразу вам скажу: вы, конечно, девушка милая, но мне помощь не нужна. Наверняка, есть люди, кому ваша помощь куда больше требуется. Я сыну так и говорил, а он ерунду придумал. Это у него от чувства вины, что не может быть рядом. Он в Штатах живёт. Давно уже. Но после аварии как девчонка стал чувствительный.

– После аварии?

Неприятие помощи у подопечного не было стандартным в её работе. Но работала она преимущественно с пожилыми одинокими людьми, которым не хватало общения и элементарной бытовой поддержки. Сергей Валерьевич оказался самым молодым в списке – согласно анкете, 61 год, а судя по квартире, не только самостоятельным, но и вполне обеспеченным человеком.

– У вас не отмечено?

Кира проигнорировала вопрос.

– Вот это, – он развел руками и крутанул коляску на 360 градусов, – у меня три года только. После Афгана контузия была, а это богатство я от пьяного дебила за рулём получил.

– Сочувствую.

– А не жалейте. Сам же этим дебилом и был. Нажрался и в дерево со всего маху. Дерево, к сожалению, ещё больше пострадало.

– Я не жалею. Я сочувствую. Это разные вещи. А вот дерево действительно жаль, – ответила Кира, поглаживая дубовую столешницу. – Вы любите дерево, я вижу. На заказ делали?

Лицо Сергея Валерьевича разгладилось.

– Сам. Я краснодеревщик. После армии занялся столярничеством. Тем и семью кормил. Только руки спасали в 90-е. Андрея сам поднял. Это сын мой. Его мать от рака умерла в 2000-ом. Он сейчас в Силиконовой долине. Жена американка, Джулия. Юлька по-нашему. Внук растёт, Сергеем назвали, в честь меня. А, может, и в честь Брина, но мне чешет, что в честь меня. Хотел меня забрать к себе сразу после аварии, но куда мне в Америку, да и ему заботы эти лишние зачем. Я и сам нормально справляюсь. Деньги есть, заработал себе на старость, да и сейчас к подработке вернулся, в новую квартиру, видишь, переехал, ко мне женщина приходит три раза в неделю – убирает и готовит. Так что, ты извини, не понимаю, зачем ещё и тебягонять.

Перешёл на «ты». Это хорошо. Кира выждала несколько секунд, но Сергей Валерьевич, кажется, сказал всё, что был готов сказать на данный момент.

– Смотрите, как мы с вами поступим. Вы всё равно уже в моём графике до конца марта. Я буду приходить раз в неделю, можете пускать меня, можете не пускать, но я должна приходить – это моя работа, а вам придется только расписываться за мой визит.

Кира слукавила. Система работала иначе, но Сергею Валерьевичу не нужно было этого знать.

– В обычных случаях моя основная задача – социализация ветерана и при необходимости поддержка людей с ограниченными возможностями в решении элементарных бытовых вопросов. Но вы, как я вижу, действительно другой случай. Вам такая помощь не нужна. Так что предлагаю действовать дальше по обстановке: если до конца марта придём к выводу, что мои походы к вам абсолютно бесполезны, тогда я подготовлю соответствующий отчёт фонду, и мы с вами распрощаемся.

Сергей Валерьевич молчал.

– А теперь покажите мне квартиру. Для отчёта об условиях проживания.

Афганец, наконец, хлебнул чаю, поставил кружку и, ухмыльнувшись, согласился:

– Хорошо. Пошли.

Он шустро выехал в коридор, Кира пошла следом.

– Давно переехали?

– Третий месяц. Купил ещё на стадии стройки. Я раньше ближе к Садовому жил, но там сталинка, на коляске неудобно. Здесь долго ремонт делали. Безрукие попались мужики.

Кира делала отметки в планшете.

– Сын дизайнера нанял – ну чтоб и красиво, и функционально – под инвалида. А она дурёха молодая, только рисовать хорошо умеет, а с мужиками справиться не могла. Целый год возились, три бригады сменили. Видишь, специальная ванна для колясочника.

Ванная комната – просторная и полностью обустроенная под специфику жильца с ограниченными возможностями: в необходимых зонах к стенам крепятся поручни, душевая без поддона, в неё можно легко заехать на коляске, откидная скамейка, съемный смеситель на уровне плеча сидящего человека, ванна – специальная, с дверцей. На стене телефон. Красиво и функционально.

Вторая арка из коридора вела в жилую комнату. Здесь всё было почти так же лаконично, как в коридоре: минимум мебели. Вдоль одной из стен – шкаф-купе, большая деревянная кровать, на тумбочке – книга и несколько тюбиков с таблетками.

– Кровати пришлось подрезать ножки, высоковата была.

Кира машинально отметила в голове набор лекарств.

– Мастерскую тоже показывать?

– У вас мастерская?

– Ну мастерская или рабочий кабинет. Я мастерской называю.

Это была вторая комната, которая отделялась от коридора дверью.

– Кухню и комнату не стали дверьми закрывать, удобней передвигаться, а мастерскую звукоизолировали. Я, конечно, крупными формами не занимаюсь, но по мелочи иногда пилю, строгаю, под заказ и для души, а это громко бывает и грязно.

Кира никогда раньше не бывала в мастерской столяра. Стены здесь оказались покрыты грубой штукатуркой с эмульсионкой желтоватого оттенка. Поверх кое-где виднелись подтёки. В отличие от других комнат по-мужски уютной квартиры здесь ощущалась сырость. Посереди комнаты стоял тяжелый прямоугольный стол с отверстиями в столешнице, по всей видимости, верстак. На двух смежных стенах – стройные ряды инструментов. По полу разбросаны куски дерева, коряги, хаотично расставлены пластиковые банки, стружка, куски ниток. В углу – перевёрнутая навзничь табуретка с резными узорами. Творческий беспорядок?

– Да что ж такое. Опять!

Лицо Сергея Валерьевича перекосило от боли.

– Что случилось? – дёрнулась Кира. – Сердце? Какие таблетки?

– Да не, – отмахнулся афганец. – Опять это.

Он попытался проехать к верстаку, попутно подхватывая с пола деревяшки, но неловко наезжал на разбросанные мелкие преграды.

Творческий бардак в его положении оказался не настолько уместен.

– Давайте помогу.

– Ты не думай, у меня обычно всё на своих местах. Беспорядок на рабочем месте – беспорядок в голове. Не пойму… Второй раз такое.

Кира не совсем понимала, что мусор, а что часть творческого процесса, но, ориентируясь на афганца, помогла ему навести относительный порядок.

– Я бы понял, если б в окно кто залез, но стеклопакеты же. Милицию вызывал, они только руками развели. Говорят, может, я лунатик.

– А вы лунатик?

– До сих пор не был.

– Спите крепко?

– Всю ночь кошмары мучали. Только лёг, у соседей сверху новоселье что ли, крики, гам, я уж и по батарее стучал, без толку, еле уснул, всю ночь ересь какая-то снилась, задыхался, а разбудить себя не мог. У тебя такое было?

– У всех, наверное, случается.

– Как сонный паралич. Жуткая штука. Всю ночь промучился. А утром захожу в мастерскую – хаос. Полиция говорит, следов взлома нет. Я и сам вижу, что нет. Но что за ерунда? Мистика какая-то. Домовой что ли завёлся. Или точно лунатиком стал, по ночам на своих двоих хожу…

– Может, и домовой. Почему бы и нет? – Кира улыбнулась.

– И леший заодно с русалкой, ага, – засмеялся афганец.

– Ладно, Сергей Валерьевич, мне пора. Вот моя визитка, здесь мобильный, почта, в случае необходимости звоните, пишите. Я доступна 24 часа в сутки, семь дней в неделю, хотя в выходные всё-таки в крайнем случае. И ещё здесь телефоны прямой линии службы поддержки. К ним тоже можно по любым вопросам обращаться.

Он молча взял визитку, наблюдая, как Кира, вернувшись в коридор, переобувается и надевает массивный пуховик.

– Если позволите, завтра к вам забегу с утра. Я совсем забыла про подарочный пакет. Там ерунда всякая – чай, печенье, шоколад, но при первом визите положено, а я забыла.

– Да бог с ним.

– Нет, никак не могу, так положено.

– Ну хорошо. Но раньше девяти не приходи, я долго сплю.

– Договорились. До завтра.

Распрощавшись Кира вышла в подъезд, открыла записную книжку в телефоне и сделала пометку: «Дербенник». Настой его корня хорошо снимал головные боли, облегчал ревматизм, действовал как антисептик широкого спектра, отвар из травы работал как мочегонное и общеукрепляющие. Новому подопечному трава тоже не помешает.

А заодно, на всякий случай защитит.

Плакун-трава, она же дербенник иволистый, издавна заставляла плакать злых духов.

7.

Народ потянулся в кабинет.

Проходя через приёмную, Влад на секунду завис. За секретарским столом сидела нимфа. Та самая. Как минимум девушка, очень похожая на ту, из сна. Лица он не помнил, его черты размылись, но волосы – тот же цвет, та же фигурка.

Она оторвалась от блокнота, пересеклась с Владом взглядами, улыбнулась ничего не значащей улыбкой и вернулась к записям.

Внизу живота шевельнулось желание, в ушах зашумело, но он взял себя в руки, и прошёл в кабинет.

Здесь уже собралась вся толпа. Помещение преобразилось с тех пор, как Влад был здесь в последний раз: холодная серая коробка с белыми жалюзи, металлическими стеллажами и креслами на колёсиках превратилась в тёплую кремовую комнату с яркими абстракциями на стенах. Присаживаться, по всей видимости, не предлагалось. Из помещения пропал большой переговорный стол (на его месте теперь лежал пушистый персидский ковёр), стояли только три кресла, не считая глубокого кожаного для самой шефини за деревянным столом с причудливо витыми ножками.

Вся обстановка предполагала короткий формат совещания, чему Влад в общем-то был рад.

Анна Владимировна Босоркан приветствовала подчиненных стоя у стола.

Первое, что бросилось в глаза, – её красные волосы. Наверняка, у этого оттенка есть специальное название, но Влад не считал себя знатоком таких нюансов. Он (впрочем, как и остальные коллеги-мужчины) просто видел красный. Довольно опасный цвет для женщины в таком возрасте, тем более что в природе подобных оттенков не бывает, краситься, очевидно, приходится часто.

Однако шефиня, надо отдать должное, выглядела безупречно.

Определить длину волос не представлялось возможным, они были собраны в причёску, и, если бы Владу предложили её описать, он, скорее всего, воспользовался бы определением «что-то во что-то».

Фигура не девочки, но и не бабы. Важная деталь, безусловно, бросавшаяся следом за цветом волос: грудь не меньше четвёрки. Её подчеркивала глубоко декольтированная бежевая блуза причудливого кроя.

Ничто земное нам не чуждо, с одобрением отметил Влад.

Формат совещания не подразумевал диалог один на один, поэтому он не рисковал слишком уж откровенно утонуть в декольте. Стараясь сдержать улыбку, Влад представил, каково это – общаться с ней с глазу на глаз, точнее, с глаза на грудь.

Оставалось надеяться, что дамочка не ханжа.

На груди – длинная серая нить жемчуга с инкрустированными вставками логотипа Шанель. Юбка-карандаш чуть ниже колен могла бы быть строгой, но её тёплый коричневый цвет и кожаная фактура, обтянувшая точёные ягодицы, не располагали к строгости. Или это грудь сбивала с толку?

Цвет глаз рассмотреть издалека было невозможно, но точно не чёрные или карие, скорее, светлые. Крупные чёрные стрелки, подчеркивавшие контраст. Глубоких морщин опять-таки не видно, но для них и рановато, особенно с нынешним развитием косметологии. В ушах массивные кольца, того же серого оттенка, что и жемчуг.

Словом, «я бы вдул», резюмировал Влад.

В этот момент штучка, кажется, выделила его из толпы и, сверкнув стрелками, будто ответила: «Я б дала».

– Добрый день, коллеги, – прервала, наконец, она поток его (и не только его) мыслей. – Думаю, нет смысла представляться, вы и так уже знаете, кто я и зачем я здесь. Поэтому буду краткой. На данном этапе для вас ничего не меняется – продолжайте работать, как и прежде. Центральный офис ожидает, что несмотря на некоторые, скажем так, корпоративные изменения, Центр будет выполнять свою работу с тем же уровнем качества, как было до сих пор. Возможно, позднее, когда я ознакомлюсь с текущими делами более подробно, мы с вами вернёмся к обсуждению перспектив. Но пока мне больше нечего сказать. Прошу вернуться к своим рабочим местам. В случае необходимости дополнительные встречи я назначу индивидуально.

Несколько растерянные от такой скорости и отсутствия определённости подчиненные молча потянулись к выходу. Таких оперативных совещаний в их карьере ещё не было. Новых вводных для диалогов в курилке оно не добавило.

Один Влад, чрезвычайно довольный быстрой развязкой, задержался в приёмной.

– Милая красавица, я немного заблудился, поможете мне найти выход?

Секретарь подняла на него удивлённые глаза.

– Заблудился в ваших волосах.

Влад, выбрав из всего своего арсенала самую откровенную улыбку, понизил голос до томного шёпота.

Она обворожительно засмеялась в ответ. Звук молнией пробежал по телу, вновь разбудив воспоминания о сне.

– Вы не поверите, вы мне снились сегодня. Это судьба.

– Может, снилась, а может, нет.

Нимфа заморгала ресницами и чувственно закусила нижнюю губу.

– Давайте поужинаем, прекрасная дева.

– Давайте, – немедленно согласилась она. – Но не сегодня. Сегодня не могу, я приду к тебе завтра.

– Лета, зайди, – раздалось из переговорного устройства на столе.

– Лета… какое красивое имя. До завтра, Лета.

Она легко выпорхнула из-за стола и, проводив Влада из приёмной воздушным поцелуем, вошла к Анне Владимировне.

Шефиня сидела за столом, перелистывая страницы многостраничного блокнота в кожаном переплёте с бесчисленным количеством закладок.

– На 15:00 первого заместителя.

– Да, Анна Владимировна.

Лета ждала. Она слишком давно и хорошо знала шефиню, чтобы понимать: разговор не окончен.

– Это он?

– Ага.

– Красавчик.

– Ага.

– Обязательно его?

– Анечка Владимировна, а что, а? Почему нет? Пожалуйста, – умоляюще затараторила Лета. – Мне скучно, а он такой сладенький. Ну пожалуйста. Он же вам совсем не нужен.

– Семья?

– Жена, но она не здесь живёт, он туда на выходные только ездит.

– Любовницы?

– Раньше много, сейчас постоянная, уже почти год, но не живут вместе, он один живёт.

– Любовники?

– Вроде нет.

– Хорошо. Только не перегибай.

– Спасибо, Анечка Владимировна, спасибо родная моя, вовек не забуду. Уж больно он милый, сладенький такой, сочный как персик.

– Иди, – отрезала шефиня.

Осчастливленная Лета вылетела из кабинета, постукивая каблучками красных сапожек.

8.

Пропитавшиеся оттаявшим снегом мокасины размякли и скользили по босым ногам, но Иван Иванович не чувствовал холода. Втянув голову в плечи скорее по привычке, чем от промозглого февраля, он дошёл до назначенного места и остановился. Замер.

Покрытая плиткой широкая пешеходная площадка отделяла здание музея народного искусства от плотного потока машин. Из площади торчали в строгом порядке в четыре ряда голые деревца. Иван Иванович не чувствовал их. Так, одна декорация – равно как и те металлические конструкции в форме деревьев с гирляндами вместо листвы.

Он не чувствовал этот город. Зато ощущал порцию приземного озона, оксид углерода, щепотку сероводорода и диоксида серы.

Что ж, каждый сам делает свой выбор.

Из-под стеклянного здания появился невзрачный персонаж в тёмно-синей куртке. Он быстро огляделся по сторонам, заметил Ивана Ивановича. Подошёл. Не вытаскивая рук из карманов, шмыгнул носом.

– Здорова. Меня ждёшь?

– Тебя, – по-прежнему не двигаясь, ответил Боровой.

Персонаж недоверчиво обернулся, расстегнул куртку на три четверти, достал из-за пазухи конверт формата А4. Он протянул его Ивану Ивановичу и быстро застегнулся. Боровой сложил конверт вдвое и спрятал за пальто.

– Ну, это, я пошёл, – сказал персонаж, но замялся.

– Что-то ещё?

– Да не… – решался тот. – Слушай, ты, это, Анне Владимировне привет передай. Скажи, я всегда готов.

– Скажу.

Он всё ещё мялся.

– Как она?

Боровой вопросительно молчал.

– Ну, это, всё такая же?

– Такая же, – ответил он, хотя не до конца представлял, какой она была для этого тёмно-синего человека.

Тот, удовлетворившись ответом, развернулся и, не прощаясь, быстрым шагом скрылся под стеклянной конструкцией.

Иван Иванович выждал и двинулся по плиточному пути.

Дорога до второй точки на машине заняла бы 15 минут, но Боровой, несмотря на лёгкую хромоту, предпочитал передвигаться ногами. Тем более время до следующей встречи позволяло.

Он шёл почти бездумно, как обычно погружённый в себя, пока его внимание не привлёк молодой человек на стремянке, установленной на газоне. Одной рукой он держал у рта мегафон, другой размахивал воздушными шарами. Парень призывно вещал про распродажу курток и пуховиков по сниженным ценам.

Боровой с недоумением огляделся: вокруг редкие прохожие, поток машин, уходящий под эстакаду, по левую руку – дорожки парка, где в будний день, когда яркое весеннее солнце без остановки менялось местами с тусклым серым небом февраля, не было ни души.

Странные эти горожане.

Когда-то, в другой жизни, он, пожалуй, и сам был таким.

Через пару перекрёстков поток прохожих стал плотнее. На светофоре скопилось c десяток человек, из которых пятеро – на самокатах, в жёлтых и зелёных куртках, с прямоугольными рюкзаками за спиной. Иван Иванович не сразу понял, кто эти «близнецы», пока не вспомнил, что теперь так доставляют еду.

Похоже, уже нет необходимости выходить из коробок. Для всего есть интернет.

Боровой не осуждал цивилизацию. Каждый делает свой выбор, каждый несёт его бремя. Новому времени – новые боги.

Так было от рождения первого человека и будет до скончания времён.

Неизменным оставался только страх человека неизвестностью и вера во всемогущество – сначала непознанной природы, потом – единого бога под разными именами, наконец, самого себя, Homo sapiens.

Что дальше? Чего боялся Homo digital?

И вновь неизвестности: что будет, когда или если машина, плод труда Homo sapiens, вытеснит создателя из реального мира, как вытеснил когда-то человек Бога и его армию?

Какие демоны проснутся, когда виртуальный мир заменит реальный?

Из страха человек стал всемогущим, или, скорее, уверился в своём всесилии. Но тысячи лет он оставался неизменным в своих страхах и вере. Не изменился и сейчас.

К чему осуждать цивилизацию, если она как вода найдет себе путь через твёрдую скалу. Всё равно что осуждать людей, которыми с сотворения мира движет всё то же мельничное колесо.

Всё равно что осуждать Бога.

Боровой, не глядя на часы, которых у него просто не было, определил, что до назначенного времени оставалось около 10 минут. Он ускорил шаг и вскоре дошёл до площадки с 6-метровой бронзовой стеной из человеческих тел. Ещё одно напоминание человеку о его истинной природе, жестокой в своем псевдо-всемогуществе.

Напротив, через широкий перекрёсток, светло-красная восьмиэтажка со скруглёнными углами и сплошным ленточным остеклением, авангардный эксперимент позднего конструктивизма с каркасной системой, где внутреннее пространство опирается на колоны, а стены – только защита от окружающего мира.

Иван Иванович ухмыльнулся иронии – два полюса 30-х годов прошлого века на одном перекрёстке.

Какие напоминания останутся от нынешнего времени?

– Прошу прощения, вы не меня ждёте? – прервал его размышления высокий сутулящийся парень в очках, мутных от капель.

Иван Иванович не заметил, как солнце опять сменилось тучами, и над кварталом повисла морось.

– Вас, – ответил он.

– Здравствуйте, – незнакомец протянул для пожатия руку.

– И тебе не хворать, – отреагировал Боровой, но рук из карманов не достал.

Парень смутился, но использовал поднятую руку, чтобы снять очки и протереть платком от воды.

– Принёс?

– Да-да, сейчас. А обязательно на бумаге? Я бы мог сканы через «облако» переслать. Мне не очень удобно отходить с работы в такое время, шеф может дёрнуть.

– Так спокойней, – сказал Боровой.

Парень напрягся, с мелкой дрожью в руке открыл портфель, достал пухлый бумажный свёрток формата А4 и протянул Ивану Ивановичу.

– Думаете, это настолько опасно? – наконец, выдавил он из себя.

– Жизнь вообще штука опасная, а хорошая жизнь – вдвойне.

– Извините, а можно тогда наличкой?

Иван Иванович усмехнулся:

– Быстро учишься.

Он достал из пальто пачку новеньких тысячных купюр.

– Прощу прощения, извините, они настоящие? Без подстав?

– Перегибаешь, парень.

– Извините. Конечно. Благодарю. Если что я на связи.

Он развернулся и широким неуверенным шагом, как кукла на шарнирах, направился к подземному переходу. Боровой, не двигаясь, смотрел ему вслед.

Страх – древнейший механизм управления человеком.

Преодолев на время извечный страх, сегодня вечером этот человек отдаст все деньги в полулегальном притоне на юго-западе Москвы, где чистенькая шлюха, плотно обтянутая кожей, даст выпороть себя, театрально умоляя о пощаде. Там, на задворках большого года, он почувствует себя всемогущим, накажет за детские обиды мать-диктатора, ранившую когда-то девушку, смеющуюся над ним коллегу – да бог его знает, кого ещё. И успокоится ещё на время.

Такие всегда найдутся. А, значит, пусть спускает пар в жестокой игре. Всё лучше, чем настоящая охота.

Боровой ухмыльнулся: выходит, он сделал доброе дело.

9.

Пётр обнаружил на счёте написанный от руки номер телефона. Расплатился, оставил щедрые чаевые миловидной официантке, но чек не захватил.

Его не интересовали спонтанные развлечения. В своём деле он был мастер. В отличие от Леты, лишённой интеллекта, Пётр предпочитал запутанные сценарии, живые эмоции и настоящую драму.

Он вышел из кафе и неспешно направился в сторону ЦУМа. Столичная слякоть, превращаясь от заморозка в шугу, грозила безжалостно испортить его новенькие ботинки Santoni, но Пётр не замечал таких мелочей.

Он думал.

Ближе к двум скандинавский бог в шерстяном пальто от Loro Piana, джинсах и тёплом свитере с высоким горлом вошёл в универмаг.

10.

Тряхнув вымокшей головой, Иван Иванович пригладил мокрую бородку, поднял плечи повыше, чтоб вода не затекала за ворот, и неспешно отправился в тот же подземный переход, но другой его «рукав». Выйдя на противоположную сторону широкого проспекта, он ускорил шаг и через несколько перекрёстков был на проходной Центра анализа и экспертизы.

Из лифта вышел бледный мужчина в тёмно-синем костюме с лиловой рубашкой. С невидящим взглядом он шагнул прямо на Ивана Ивановича.

– Ой, простите, – остановился Влад в последний момент, очнувшись от грёз.

– За рулём осторожней.

– Да, конечно. Спасибо.

Иван Иванович поднялся на 12-й этаж в одиночестве.

В коридоре было безлюдно. В приёмной Лета, устроившись в кои-то веки за столом (а не на нём), стучала по клавиатуре.

– У себя?

– Добрый день, Иван Иванович. У себя. Минуту, пожалуйста, – ответила девица. Она нажала на клавишу переговорного устройства. – Анна Владимировна, Иван Иванович подошёл.

– Пусть заходит, – услышал он голос в ответ.

Боровой скинул промокшее почти до нитки пальто, повесил на плечики и пристроил на пустой гостевой вешалке. Пакеты он предусмотрительно выложил на кресло.

– Дай полотенце.

Та выпорхнула в соседнюю кухню, принесла рулон бумажных полотенец и протянула Боровому.

– Других нет.

– Ладно, давай.

Иван Иванович намотал побольше мягкой бумаги и прошёлся по мокрым волосам на голове и подбородке. Лучше выглядеть он точно не стал, но теперь с него хотя бы не капало. Взяв со стола оба пакета, Боровой вошёл в кабинет.

Анна Владимировна сидела, погрузившись в блокнот. Боровой молча положил пакеты на край стола и традиционно устроился в кресле, прикрыв глаза.

– Все нормально? – не отрываясь от записей, спросила она.

– Да.

Спустя несколько минут Босоркан, наконец, закрыла блокнот, подняв взгляд на Борового. Почувствовав его, он медленно открыл глаза.

– Тебя что-то волнует.

– Не люблю город, – почти не шевеля губами, ответил он.

– Неважно.

– Да.

– Здесь все? – спросила, взяв со стола пакеты.

– Не открывал.

– Мог бы проявить больше рвения.

– С какой целью?

– Это общее дело.

– Я делаю достаточно.

Босоркан замолчала. Отведя взгляд от Борового, открыла пакеты, пролистала бумаги и с удовлетворением отложила на край стола:

– То, что надо.

Он не ответил в ожидании дальнейших распоряжений.

Медленно покачивая бёдрами, она вышла из-за стола.

С каждым её шагом Ивана все настойчивее обволакивал запах лесных ягод в утренней росе. Он понял её намерения.

– Не надо.

– Такая мелочь, Ваня…

Она мягко пристроилась на подлокотнике кресла. Кожа юбки натянулась до предела. Дыхание участилось. Грудь, казалось, стремится вывалиться из декольте. Опьяняющий аромат многократно усилился, погружая Борового в сладкий миг прошлого.

– Не надо, – еле слышно сопротивлялся он.

Но Анна затягивала его всё глубже и глубже.

Не было больше ни кресла, ни кабинета, ни этого абсурдного безликого здания. Только пьянящий аромат летних цветов, трав и ягод. И на самой кромке леса та самая поляна, где он впервые увидел её – свою юную босую красавицу в белой длинной рубахе. Одиноко идёт по кромке поля, напевая слова одной ей известной песни. Останавливается, срывает василёк, вставляет цветок в копну длинных каштановых волос и, закрыв глаза, вдыхает полной грудью аромат летнего поля.

– Анна Владимировна, ваш первый заместитель здесь, – прервал наваждение голос из динамика.

Аромат мгновенно исчез. Босоркан резко встала, вернулась к столу и, нажав на клавишу, попросила подождать. Она повернулась к нему спиной, поправила блузку, оправила юбку, резко развернулась и холодно распорядилась:

– Можешь идти. С этими персонажами я сама разберусь.

Боровой молча встал и покинул кабинет.

11.

Голова с непривычки закружилась от никотина. Саша давно не курила, но сегодня купила пачку Vogue с ментолом. Пальцы моментально пропитались сигаретным запахом. Она поморщилась, достала из сумки санитайзер, протерла руки, огляделась, увидела мусорку, смяла початую пачку без одной сигареты и вместе с зажигалкой выбросила. Постояла еще несколько минут, разглядывая выходящих из магазина покупателей с черно-оранжевыми пакетами, за которые когда-то душу могла отдать, и, наконец, вошла в ЦУМ.

– Привет, Наташ! Как дела? АннаВанна в зале?

– Привет, дорогая. Нет, сегодня отгул взяла.

Наталья недолюбливала Александру, и это было взаимно. Но ещё больше обе они не любили старшего менеджера торгового зала Анну Ивановну. В её присутствии на рабочем месте просто потрепаться было невозможно.

– Ты по делу? Или так?

– По делу, Наташ, конечно, по делу, – бросила Саша на ходу, ускоряя шаг. – Ой, простите…

Она влетела в молодого человека, неспешно прогуливавшегося по первому этажу.

– Ничего, – ответил он, широко улыбнувшись.

Ещё осенью Саша уволилась из ЦУМа – с тех пор как переехала в Хамовники, в трёшку с видом на Москва-реку. Работать ей было не положено. Во всяком случае, так считал Вовчик. На увольнении из продавцов-консультантов настоял он.

Александра обогнула прохожего, неудачно оказавшегося прямо на пути, и по инерции продолжила движение.

Зачем она возвращается сюда?

Гардероб Александра уже обновила кардинально, оставив от прошлой жизни всего несколько вещиц – как, например, эти кроссовки от Gucci, первые в ее жизни брендовые кроссовки, купленные пару лет назад с хорошей скидкой. Они стоили, как три отцовских зарплаты.

Нет, она возвращалась в ЦУМ от скуки.

Новых подруг у неё так и не появилось. Статус был не слишком определенным. А старые работали в ЦУМе.

Тонкий, едва уловимый аромат. Саша резко обернулась. Что за одеколон? Она достала телефон и, якобы отвечая на вызов, приложила к уху. Как бы невзначай она оглядывала зал.

Мужчин было немного. Обладатель аромата среди них не просматривался. Он был высоким, выше Саши как минимум на голову, крепким, но не широким, в темно-синем пальто – всё, что успела отметить в момент столкновения.

Убедившись окончательно, что в зале его нет, она с лёгкой досадой оборвала несуществующий звонок, спрятала телефон в карман и направилась к эскалатору.

Вовчик не скрывал её существования. Они вместе ходили на хоккейные матчи с компанией его друзей, ездили за город и даже в Австрию на лыжах кататься. Но эти друзья не пересекались с той, другой жизнью Вовы. Когда он ходил в Большой театр или на выставки, она узнавала постфактум, из его рассказов о том, как спалось на очередной опере.

Пустая трата денег и времени. Она бы в отличие от него оценила…

Но брать её в оперу ему в голову не приходило. Удел любовницы – хоккей.

Вообще он был добрым, веселым, умным и, главное, щедрым. Саше Вовчик вправду нравился. С ним было уютно и надёжно. И то, что в отцы годился, не смущало. Её собственный отец родил её после 40, когда Сашиной матери было 19. Мать через три года сбежала, бросив мужа и дочку, так что Александра ничего о ней толком не знала.

Конечно, всё это было временно, но многое ведь зависело от её способности как можно дольше сохранить Вовин интерес. И получить от него как можно больше.

Вкус у Вовы вкус отсутствовал напрочь, зато была широкая душа. Он не мог оценить гармонию цвета и крой, а если речь шла об экстрамодной новинке, ржал как деревенский увалень.

Уральский валенок и в столице валенок.

Мерилом Вовы был ценник. Достаточно было назвать цену, чтобы он проникся ценностью: закатывал глаза, но признавал необходимость существования в природе (и сашином гардеробе).

Саша однажды из любопытства и безделья отыскала аккаунт Вовиной жены во ВКонтакте. Страничка давно не обновлялась, фотографий было мало, но даже по ним можно было смело сделать вывод, что отсутствие вкуса – то общее, что роднило Вову с супругой.

А, ну да, общими ещё были дети и имущество.

Зато её вкус был безупречен. Природа наградила неплохим стартовым пакетом: кошачьи ореховые глаза, пухлые губы, не нуждающиеся в дополнительной подкачке, густые тёмно-русые волосы, стройные ноги, красивая грудь, но главное – чувство гармонии. Благодаря врождённому безупречному вкусу, она получила правильную работу, следом – требуемого мужчину, а там, глядишь, до Королевского колледжа искусств дойдет.

В крайнем случае залететь можно. Вовчик души не чаял в своих детях, это она хорошо знала. Так что ребёнка Саши вместе с Сашей обеспечит. Но это на крайний случай. Александра не о детях мечтала. Её целью был Королевский колледж искусств Великобритании. А для этого ей был нужен такой Вова.

– Прошу прощения, вы, кажется, потеряли варежку, – прозвучало за спиной.

Саша чуть повернула голову влево, незнакомец стоял совсем близко, окунув её в дорогой аромат одеколона, на ступеньке эскалатора через одну. Он поднялся выше, и глаза их оказались почти на одном уровне.

– Простите, кажется, это ваша варежка, – повторило божество, не дождавшись ответа. – Аккуратней…

Дорожка эскалатора закончилась. Пётр аккуратно подхватил Александру под локоть, не дав оступиться.

– Ох, боже мой, спасибо, я сегодня не с той ноги встала, – опомнилась Саша. В ушах шумело, ноги буквально подкашивались, кровь прилила к лицу.

– Я заметил, – ответил он, широко улыбнувшись. – Так что с варежкой?

Александра полезла в карманы, достала перчатки и с ответной улыбкой пожала плечами:

– Не моя, как видите.

– Хм. Мне показалось, у вас выпала, когда вы на меня так удачно налетели. Что же с ней делать?

– Думаю, мы можем оставить её у любого кассира, они отнесут администратору.

Саша сама не ожидав, выдала «мы», от чего ещё больше раскраснелась.

– Поможете?

– А что мне остаётся после того, как я вас чуть не сшибла, а вы мне жизнь спасли на эскалаторе?

– Премного благодарен, – сказало божество, слегка поклонившись. – Могу я на правах жертвы и спасителя представиться?

– Представляйтесь.

– Пётр, – сказал он, легко кивнув головой.

– Александра. Можно просто Шура.

– Рад познакомиться, прекрасная Александра. Куда идти?

– Следуйте за мной, Пётр.

Уже неделю Вовчика не было в Москве.

Саше не вдавалась в детали его другой жизни, ей было неинтересно. Достаточно того, что не надоедал. Она надувала губы и строила оленьи глаза, разыгрывая грусть и печаль из-за его отсутствия, но на самом деле её это устраивало.

Почему бы уже не влюбиться по-настоящему? С бабочками в животе, шумом в ушах и подкашивающимися ногами.

Удовлетворенный эффектом, Пётр неспешно прошествовал следом за летящей Александрой.

12.

На автобусной остановке скопилась очередь. Опять зарядил снег. Шанс застрять в пробке рос с каждой минутой.

Дорога до пригорода заняла около часа.

Кира вышла на две остановки раньше своей, зашла в супермаркет, и с сумками, облепленная густым мокрым снегом, добралась до дома к половине восьмого.

Катя давно вернулась из музыкальной школы и теперь делала вид, что делает уроки.

– Я дома.

– Слышу.

– Помоги сумки разобрать.

– Я уроки делаю.

– Отвлекись на 5 минут.

Всем видом демонстрируя недовольство, Катерина со скоростью черепахи вышла в коридор. На ней по-прежнему была школьная форма.

– Можно было переодеться?

– Перед сном переоденусь.

– Ты ужинала?

– Тебя ждала.

– Ну сколько можно, я поздно приезжаю, могла бы что-нибудь перекусить, – каждый раз устало ворчала Кира, хотя прекрасно знала, что Катя каждый раз ждёт её (отчасти из лени, отчасти, потому что, как и Кира, любила ужинать в компании).

Сняла куртку, отряхнула от снега, взяла на кухню, приставила стул к батарее и повесила пуховик на спинку. Вернулась в коридор, проверила сапоги дочери и вместе со своими кроссовками унесла сушиться на кухню.

– А вкусняшки?

– Творожки купила. На выходных в гипермаркет съездим, сама выберешь. Как дела в школе?

– Нормально.

– Что интересного?

– Всё как обычно.

– Пельмени? Или картошку пожарить?

– Картошку.

– Иди доделывай уроки. Много осталось?

– Два упражнения по математике и почитать по литературе.

– Что задали?

– «Малахитовую шкатулку».

– Хорошая сказка.

– Длииииинная.

– Нормальная.

– Ты почитаешь мне?

– Здрасте приехали.

Пока Катерина корпела над математикой, Кира переоделась в домашнее, почистила картошку и высыпала нарезанные бруски на сильно разогретое масло.

Залогом успеха в жарке картошки была сама картошка и первые её минуты на сковородке. Её нельзя было парить раньше, чем покроется золотой корочкой, но и нельзя допустить пригорания.

В дверь позвонили.

– Маааам.

– Слышу.

Убедившись, что картошке не помешает её отлучка, Кира открыла дверь. За порогом вместо Фёдора Степановича стоял снеговик.

– Ой, вы не на машине?

Фёдор Степанович отряхивал снег на лестничной клетке.

– На машине, но у вас как обычно парковаться негде, я в соседнем дворе оставил.

Он не стал пояснять, что этим утром за его парковку прямо на дороге кто-то поцарапал ему зеркала заднего вида. С этим кем-то он обязательно разберётся в следующий раз, когда будет уверен наверняка.

Подозрения были. Фёдор Степанович был уверен, что это сосед снизу, которой писал заявления в ремонтно-эксплуатационное управление и участковому на всех жильцов подъезда. Старик-сосед явно вошёл в стадию маразма.

– Проходите, у меня картошка, – сказала Кира и убежала на кухню.

Фёдор Степанович, повесив куртку на крючок, отправился в ванную.

– Катрусь, привет ещё раз, – крикнул он в воздух.

– Здрасте, дядь Федя, – донеслось из комнаты.

За 20 минут вопрос со смесителем был решён. Не рекорд, но руки дело знают. Фёдор Степанович не работал по вызовам лично. За исключением Кириного дома.

Когда он впервые увидел её, она была на последнем месяце беременности – ещё с длинными волнами каштановых волос. Не красавица, но симпатичная. После рождения дочери Кира отказался от главного богатства – постриглась под мальчика, и с тех пор отпускала волосы только до плеч, прикрывая уши и чёлкой глаза, – как сейчас.

– Ужинать будете? – спросила она.

– Не, благодарю, но поеду. Пробки сейчас, раньше выеду, раньше приеду.

– Будьте осторожны.

– Постараюсь. Катрусь, я поехал.

– Дядь Федя, погодите! – отозвалась девочка.

Катерина с первого взгляда удивляла несхожестью с матерью. Видимо, в отца, всегда думал Фёдор Степанович. Упоминать о нём, правда, было не принято, и Фёдор Степанович, не видевший этого человека ни в жизни, ни на фотографиях, мог только догадываться. Жгучая брюнетка с пелёнок, её тяжёлые прямые волосы не выгорали и на летнем солнце. Крупные чёрные глаза формы миндаля. Смуглая кожа – в отличие от Кириной молочной бледности. Взгляд – кажется, игривый, мягкий, но, если застать врасплох, не по годам взрослый, даже надменный, будто эта детскость – маска. Будто с рождения она была не ребёнком, а женщиной, знающей себе цену. И цена эта была куда выше, чем мог позволить обычный человек.

Вот и сейчас она смотрела на него глазами взрослой женщины. Подошла и шепнула:

– Я никому не скажу про ваш секрет.

– Какой секрет?

– Что вы волшебный.

Фёдор Степанович расплылся в улыбке.

Он вспомнил почти такой же вечер 10 лет назад, когда ноги вынесли его из сауны, дрожащего от аритмии, и понесли в затуманенном сознании в чужой дом в спальном захолустье Симферополя.

Взъерошенный, с трехдневной щетиной после трехдневной гулянки, хорошо, хоть одетый, перед чужой дверью.

Дверь открыла незнакомка, спокойно пустила в дом, без страха провела в комнату со светло-жёлтыми обоями и тяжёлым дубовым комодом.

– Карниз только прибить и шторы подвесить, – сказала она.

– Инструменты?

Девушка указала на старый потертый ящик в углу полупустой комнаты, и он самозабвенно принялся за дело, с каждой минутой ощущая, как боль отступает, напряжение спадает, приятное тепло разливается по отрезвевшему телу…

Катя подмигнула и убежала в комнату.

Две такие разные девочки… Только подрастая, Катерина начинала обретать материнские черты. Больше в движениях – такой же наклон головы в разговоре, чуть вправо и вперёд, такой же лукавый прищур, лёгкое движение рукой, отбрасывающее чёлку от глаз, те же часто ироничные интонации в голосе…

– Кать, иди ужинать, – позвала она дочку, закрыв дверь за вечерним гостем.

На столе стояли две тарелки с золотистыми брусочками картошки, нарезанный пластинками соленый огурец, патиссоны, сметана и компот.

– Мам, а Фёдор Степанович домработник?

– Почему домработник? Бери огурец.

– Не буду я огурец, – отбилась она, положив в тарелку ещё ложку сметаны. – А кто он? Он же как домработник – появляется, только когда что-то ломается.

– Просто хороший человек.

– Не надо, мама, я уже взрослая, я всё понимаю.

– Что именно?

– Он из сказки.

– Не помню что-то в сказках домработников. Чай будешь?

– С чем?

– С интересом.

– Не, не буду. Мне читать надо.

– Математику сделала?

– Почти.

– Помочь?

– Не, уже заканчиваю, – ответила Катя, выйдя из-за стола.

Кира мыла посуду и вспоминала, как Фёдор Степанович, прибив карниз и подвесив шторы, вдруг ошарашенно обернулся, словно проснулся.

– Ты кто?

– Здравствуйте. Вас как зовут?

– Фёдор. Степанович. Как я здесь оказался?

– Я Кира. Кира Сергеевна. Пойдемте на кухню.

На кухне, за чаем с дешёвым печеньем, она, извиняясь, пыталась пояснить ему, что происходит.

…Вас ко мне мама прикрепила. Или меня к вам. Не знаю, как точнее. У нас никогда не было домовых…

…Мама думает, мне одной тяжело будет по дому и вообще… Это, конечно, так… Мама всегда права.

…Я постараюсь меньше вас беспокоить. Правда, это не всегда от меня зависит.

…Вам, главное, лучше недалеко. Можете не успеть. Нехорошо закончится.

…Я не могу вас у себя поселить. Да вы, наверное, семейный. Вы же с семьёй?

…Вы не переживайте, главное, Фёдор Степанович. Это не навсегда. Я точно не знаю, на сколько. Я ещё не разобралась.

…У нас никогда не было просто. Вам, наверное, нужны будут инструменты. Я в этом не понимаю, у меня только самое обычное…

Фёдор Степанович только ошалело слушал.

– А карниз вы отлично прибили. У вас руки золотые. Вы чем в обычной жизни занимаетесь?

– Бизнесмен, – выдавил он из себя.

– А я учусь, социальная работа.

– Как я тут оказался?

– Я не очень понимаю, как это действует с биологической точки зрения, но технически: когда мне по хозяйству что-то нужно, у вас на автоматическом уровне срабатывает. Как рефлекс.

– Понятно…

– Есть некоторые особенности. Вы не то, чтобы лично ко мне прикреплены, вы скорее к моему дому. То есть там, где мой дом, там вы. Так что вам, слава богу, не придется за мной ездить, если вдруг я куда-то поеду на время, например, на каникулы или в отпуск. Но если я, скажем, решу переехать жить в другой город, то, к сожалению, вам тоже придется.

– Понятно…

– И это бесплатно. То есть я не смогу оплачивать ваши услуги. То есть вы не сможете эти деньги взять, даже если я попробую. Это не как услуга, выходит, а… ну как ваше предназначение что ли. Или такая соцобязаловка… Не знаю, как лучше сказать.

– Понятно. Как домовёнок Кузя?

Она сначала не поняла, потом рассмеялась, вспомнив советский мультик:

– Вроде того. Хотя то, конечно, всё сказки. Домовые могут быть обычными людьми, просто их мифологизировали. Так проще понять.

13.

Москву заметало снегом. Через толстое затемнённое стекло Башни отдельные снежинки были неразличимы, только белёсая густая дымка между окном и огнями города.

Роман Викторович прижался лбом к холодному стеклу. На секунду ему пришла в голову мысль найти подмороженную железку и как в детстве прикоснуться к ней языком. Какая глупость. Результат понятен.

Нет, не ностальгия по детству. Сиюминутный порыв.

Он отошёл от окна и сделал несколько шагов к двери. Потом обратно. Кабинет на 48-ом этаже Башни позволял неспешную прогулку по квадрату.

В соседней комнате, размером поменьше, стояли беговая дорожка, многофункциональный тренажер для силовой нагрузки, шкаф с комплектами рубашек и галстуков, диван для отдыха и холодильник. Там же – дверь в душевую с видом на столицу. Здесь спокойно можно жить. Но Роман Викторович давно пришёл к выводу, что как язык клеится к морозному железу, так и он приклеен к работе вне зависимости от геолокации.

Именно поэтому настоящий дом обязателен – как минимум, для смены внешней обстановки.

Он взял со стола тонкий проспект – ежемесячный обзор аналитиков.

«Динамика цен производителей зерна с начала сезона отражает изменения валовых сборов и мировых цен на зерно по сравнению с прошлым сезоном. После сезонного снижения в июле – августе цены на продовольственную пшеницу и в меньшей степени на ячмень начали постепенно укрепляться. Цены кукурузы с 1 сентября по начало ноября упали, но в дальнейшем начали рост. Стоимость пшеницы и ячменя к началу февраля ниже, чем годом ранее, на фоне снижения экспорта и мировых цен; стоимость кукурузы превышает уровень прошлого года из-за заметного роста экспорта; цена гречихи выросла по причине снижения урожая».

В прошлом году до рекорда не дотянули: озимые частично гибли в зимний и ранний весенний периоды, посевные кое-где начались с опозданием, часть урожая страдала от засушливого лета, да и последствия карантина все еще давали о себе знать. И всё же объёмы производства вселяли уверенность.

«С 31 января по 6 февраля экспорт злаков составил 423,9 тыс. т (-4,1 % к уровню предыдущей недели и – 25,4 % к среднему показателю за четыре недели), в том числе пшеницы – 367,0 тыс. т (+16,6 %; -23,1 %), кукурузы – 42,4 тыс. т (+3,4 %; -25,8 %), ячменя – 6,2 тыс. т (-93,2 %; -92,7 %)».

Российское зерно в этом сезоне шло в Турцию и Египет. И там, и там Роман Викторович бывал не раз, лично изучая рынки сбыта и потенциальных партнёров – хитрых, переменчивых, многословных.

«В феврале давление на цены пшеницы продолжит оказывать поступление на рынок пшеницы и ячменя нового урожая из Аргентины и Австралии. Негативным внешним фактором, который окажет давление на цены сырьевых товаров целом и зерна в частности, будет сохраняющийся риск распространения вирусов в Китае и странах Юго-Восточной Азии. Этот фактор будет отрицательно влиять на мировую торговлю зерном по крайней мере до лета. После этого можно ожидать быстрого восстановления объемов торговли и укрепления цен».

И Китай, и Юго-Восточную Азию он не любил. Понимал, что это центр притяжения, куда повернули денежные потоки. Но не любил.

Однажды он съездил в Китай, будучи по делам в Гонконге. Тогда он перебрался на пароме в Чжухай, город-миллионник на берегу южно-китайского моря в провинции Гуандун. Ещё 40 лет назад там была деревня в дельте реки Чжуцзян, а сейчас – свободная экономическая зона и муравейник. В небоскрёбах уже царил дух современности, но, спускаясь на землю, возвращался в глубокую провинцию.

Он мало что запомнил из той краткой поездки, кроме аутентичной забегаловки, куда повёл его коллега-китаист.

Кафе было самое что ни есть местное, для своих. Оно представляло собой навес, собранный из подручных материалов, несколько пластиковых столов с клеёнчатыми скатертями, красные пластиковые стулья к ним и кухню, скрытую за хлипкой ширмой. Роман Викторович предпочёл несмотреть в сторону кухни, подозревая, что проверку санэпиднадзора она не выдержит. Но, как ни странно, еда оказалась прекрасной – простой и вкусной, насколько могут быть просты и вкусны непонятные ингредиенты, которые посетитель сам отваривал в кипящем на его столике бульоне.

Двухдневного пребывания в Чжухае хватило, чтобы понять, в чём китайцы похожи на русских, и больше не возвращаться сюда. Бизнес с КНР можно было вести удалённо.

Но недолюбливал он Юго-Восточную Азию не поэтому. Ещё до «короны» он понимал, что регион – колыбель вирусов, которые бесконечно копируя себя, мутируют и разносят заразу по миру. И хотя сам он болел редко, а «корона» обошла его семью стороной, Романа Викторовича не тянуло ни в сказочное Бали, ни к слонам в Таиланд.

«В перспективе можно ожидать повышение спроса и цен на американскую пшеницу, сою и кукурузу, что поддержит мировые цены. Потенциальное ухудшение агрометеорологических условий и/или снижение посевных площадей в ключевых регионах мира могут сформировать тенденцию к росту цен весной. Высока вероятность, что цены в странах-конкурентах будут расти быстрее российских из-за текущего очень высокого экспорта из этих регионов, ведущего к снижению запасов. Темпы экспорта пшеницы и ячменя из основных стран-конкурентов превышают их экспортный потенциал, а в России, наоборот, текущий экспорт ниже потенциала. Во второй половине сезона конкурентоспособность российской пшеницы и ячменя повысится, что будет способствовать росту экспорта».

Он закрыл проспект и бросил его на стол. Часы показывали 20:10.

На экране компьютера всплыло оповещение о входящем письме. Кликнул на сообщение: «… среднероссийские цены на пшеницу 3 класса составили 15 176 руб./тонна (+1,3 % за неделю), на пшеницу 4 класса – 13 234 руб./тонна (+0,7% за неделю), на пшеницу 5 класса – 11 646 руб./тонна (0% за неделю)…». Не дочитав, закрыл.

Сегодня был большой день. Он шёл к нему много лет.

Делал неверный выбор, учился, делал верный выбор, выстраивал стратегию, искал тропы в обход – тихо, незаметно, не дразня крупных игроков. Налаживал связи, оказывал услуги, становился незаменимым, рисковал и проигрывал, рисковал и срывал куш. С каждым годом его сеть компаний расширялась, поглощая или убивая конкурентов. Больше 20 лет назад он начинал как мелкий трейдер, перепродавая сельхозпродукцию мелких производителей. Постепенно зашёл в сегмент хранения. Тогда же занялся логистикой. И главное, что вынес за все эти годы: управлять вселенной проще, если не привлекаешь внимания. Только близкие могли представить масштабы его сети. Но они не интересовались. А он не жаждал признания.

Сегодня Роман Викторович закрыл многомесячную сделку по покупке контрольного пакета в одном из крупнейших профильных холдингов страны. Таким образом, по его личной оценке, с сего дня по меньшей мере 25 процентов всего объема зерна, произведённого в стране, так или иначе проходили через его руки, его компании.

В ближайшие дни корпоративные службы подготовят и направят обязательную оферту миноритариям холдинга о выкупе их акций. В течение следующих 70 дней станет понятно, насколько вырастет его доля.

Правда, ещё предстояло провести множество встреч с владельцами крупных пакетов. Он хотел бы их сохранить. Задачи безраздельного владения не стояло – в этом не было функциональной необходимости. Контрольный пакет давал право управления хозяйственно-экономической деятельностью компании. Этого было достаточно.

На экране телефона засветилось сообщение мессенджера.

«Роман Викторович, извините, вы не ответили, а время поджимает. Будем соглашаться на интервью?»

Писал директор по PR. Его главной задачей все последние пять лет работы была минимизация интереса широкой общественности к Роману Викторовичу и его персональной империи.

Конечно, у него не было иллюзий: экспансия на рынке, пусть и настолько эволюционная, не могла остаться незамеченной. Его имя уже мелькало в интернете, но пиарщик хорошо отрабатывал хлеб, постепенно и незаметно вымаривая такие публикации со страниц прессы.

Выходить на публику сейчас? Смысл?

Для успокоения инвесторов? Для этого есть публичные директора его публичных компаний, в крайнем случае – личные встречи.

Он не играл в эти игры. Если нужно было что-то сказать, он делал это лично, не через страницы газет.

Интервью без функционального смысла – для удовлетворения эго. А эго Романа Викторовича отнюдь не страдало.

Интервью с бизнесменом, про которого ничего не известно и который не даёт интервью, – для удовлетворения эго журналиста. А ему не было функциональной нужды удовлетворять эго неизвестного ему человека.

«Нет», – ответил он в сообщении, в очередной раз закрыв тему.

Положив телефон на стол, Роман Викторович подошёл к мини-бару, налил стакан чистого виски и залпом выпил.

В отражении стеклянной стены Башни на него смотрел крупный как медведь мужчина с хорошим брюшком. Дорогая белая рубашка в районе талии натянулась до предела. В последние месяцы он запустил себя: забыл о тренировках, только бегал по утрам. Эта невинная передышка тут же дала о себе знать.

Он всегда был крупным и ростом, и телосложением. Предрасположенный к полноте по наследству ещё с 30 лет перешёл на правильное питание, занялся спортом. Но годы брали своё, и приходилось всё строже и строже следить за фигурой – это требовало тех сил и времени, которых с его жёстким графиком никогда не хватало.

Слава богу, хотя бы не лысел и на том спасибо: грива была почти как в молодости, только седая наполовину.

Мысленно обещав себе завтра же вернуться в спортзал, он налил второй стакан, на этот раз разбавив виски хорошей порцией льда. Выключил основное освещение, погрузился в широкое уютное кресло напротив окна, закинул ногу на ногу и, смакуя дорогой виски, смотрел на огни большого города.

Когда-то мальчишкой из белгородской деревни он приехал в Москву. Не жаждал вершин. Просто хотел выучиться и вернуться к полям, засеянным пшеницей, ячменем и кукурузой. Жизнь сложилась иначе. Пожалуй, лучше, чем он представлял.

Институтские друзья стали партнёрами. Девушка, студентка курсом младше из соседнего вуза, – женой, матерью его пятерых детей – трёх девочек и двух сыновей. Старшие уже получали образование в лучших европейских вузах и, кажется, к сожалению, планировали там остаться.

Что ж, их выбор.

Младшие учились в школе.

Налаженный быт, большой семейный дом в Подмосковье, квартира на случай рабочих будней в центре столицы, дом в Испании, участок в Карелии под будущую застройку.

Мать, правда, наотрез отказывалась переезжать в Москву из родной белгородской деревни.

Всё – упорным трудом с каплей везения.

Каждое четвёртое зернышко…

Он не был склонен к сантиментам, но после многомесячного марафона с финальной сделкой как марафонец наслаждался моментом триумфа.

Виски, наконец, взяли своё, растекаясь по жилам приятным теплом.

Мать не будет слушать. Давно дала понять, его деньги – его дело. Она гордилась сыном, но не хотела знать, ни как он их зарабатывает, ни как тратит.

Жена – не поймёт. Поначалу пробовала вникать в его дела, интересовалась, но дома его отрезало: дом – это дом и там нет места рабочим вопросам. Было бы странно спустя столько лет нарушить негласное правило.

Да и он понимал: автоматический рефлекс – оставлять работу за порогом дома – как обычно, сработает и на этот раз.

Друзья? Оба и так были в периметре сделки.

Он взял телефон, открыл записную книжку, нашёл нужную строчку с номером, который не набирал больше года, и… не позвонил.

Надев пиджак, пальто и шарф, Роман Викторович вышел из кабинета, спустился в подземный гараж, где ждал водитель, и сквозь снежную ночную пелену уехал домой.

14.

– Мам, я всё.

– Бажова прочла?

– Кого?

– «Малахитовую шкатулку» Бажова.

– Ты же мне на ночь прочитаешь?

Другого ответа ожидать не приходилось.

– Портфель?

– Завтра соберу.

Зачем спрашивать? И этот ответ известен.

– Зубы чистить и умываться!

– Хорошо-хорошо, мамочка.

Разместившись рядом с дочкой на её кровати, Кира открыла на планшете сказку Бажова.

– Мам, расскажи сначала про домового.

– А «Малахитовая шкатулка»?

– Ну потом. Расскажи. Он хороший? Как дядя Федя?

Кира задумалась.

О домовых ей когда-то рассказывала бабушка. Каждый летний вечер, закончив дела по дому, она усаживала её во дворе с ведром вишни (чистить от косточек для вареников и закруток; для наливки шли ягоды с косточками) или с охапками трав (перебирать для хранения на зиму), или просто так, с вазочкой мороженого, и рассказывала небылицы про всякую сказочную нечисть. Как только не было страшно? Может, потому что мягкий малороссийский говор, в котором русские слова сливались с украинскими, ловко вывязывая паутину истории, убаюкивал самые страшные страхи?

– Тогда слушай внимательно и не говори потом, что не слышала. Давным-давно, когда на свете не было ни тебя, ни меня, Господь Бог, сотворив мир, сбросил на землю всю непокорную злую силу. Он, знаешь ли, тот ещё парень, совсем не дурак: после таких трудов ему хотелось отдохнуть и зажить на небе спокойно, без всей этой суеты с вредными и непослушными ангелами. И скидывая их вниз, Бог не сильно заморачивался: куда падали, туда падали. Кто-то упал в болота и озёра, кто-то в леса и поля, но многие попадали в людские дома.

– К нам тоже?

– Молчи и слушай. Сначала они, конечно, очень злились: представь, жили себя прекрасно на небе, а на тебе столкнулись с реальностью. От злости стали проказничать больше прежнего.

Хуже всех было тем, кто упал в болота и озёра. Особенно злым духам. У них была клаустрофобия, то есть страх ограниченных пространств. Они первые посходили с ума от тоски, обросли водяной тиной, волосы и бороды позеленели, глаза стали большие как подошва ботинка, чтобы лучше видеть в глубине, и чёрные от постоянного отсутствия света. По ночам слышен был их страшный хохот или вой, так что люди стали бояться ходить к озёрам. А уж к болотам – и подавно. Одиноко им было в своих холодных и мокрых домах, поэтому пользовались любой возможностью затащить себе человека в компанию. Днём спали, а по ночам, если кого видели по берегу, тут же хватали и утаскивали к себе на дно – пиры пировать, играть в карты, слушать истории про жизнь. Мало кто возвращался живым с тех пиров. Только к рыбакам спокойно относились, и то, если рыбак им щепотку табака кидал перед рыбалкой. Таким они даже помогали, сами рыбу на крючок цепляли или в сети загоняли. Этих злых духов – упавших в болота и озёра непокорных ангелов – в народе прозвали болотными и водяными.

Некоторым непокорным ангелам, правда, везло: они падали в воду, где жили русалки. Только это были не такие русалки, как в мультиках, а обычные девушки без хвостов-плавников. И чем севернее они жили, тем более злыми и мстительными они были.

Наверное, витаминов не хватало.

И оттого были они некрасивые, растрёпанные, бледные как поганки.

Главная их забава была поймать человека и защекотать до смерти, или просто потопить. Но если у них в воде появлялся водяной, они всё-таки поспокойней становились. Он их в узде держал, так как считал себя главным.

Кое-где водяные даже отпускали русалок в лес гулять на русальной неделе – примерно в конце весны – начале лета. Тут людям нужно было быть особенно осторожными. Русалки в это время становились обычными девушками, только очень красивыми, парням голову могли заморочить и в озеро затащить, а девушку, если одна в лесу была, к себе в сёстры забирали.

Южнее, на Украине, русалки были симпатичнее и жили не в самой воде, а по берегам, на ивах. По ночам они качались на ветках, водили хороводы, играли и пели, а днём спали. Вот с ними и водяным веселее жилось.

Другие злые духи падали в лес и стали лешими, или лешаками, лесовиками, боровиками, лесным лихом – их по-разному называли. Им было попроще – всё-таки раздолье. К тому же в лесу уже много разных духов природы жило. Они, поэтому не такими сумасшедшими стали, как водяные. И не такими страшными. На человека больше похожи, только поросшие мхом, кривые как коряги и ростом выше – могли быть вровень с лесом, а могли уменьшаться в рост ребёнка, это как им было удобно. Говорить умели, но не любили. Пели без слов, но так, что слышно было издалека, как лес в бурю шумит. И тоже не подарок. Даже своих родичей водяных постоянно дразнили, издевались над ними, поэтому в лесу, где были болота и озёра, часто слышался громкий хохот, ауканья, свист и завывания. Это леший и водяной друг с другом ругались. А вот к соседям – полевикам, домовым и банникам – не лезли, чтобы не ссориться.

Все звери и птицы в лесу подчинялись одному только лешему, а так как лешие, как и вся нечисть, азартные были, то нередко проигрывали друг другу свою лесную живность в карты. Например, говорят, однажды сибирские лешие проиграли в большую игру всех своих белок и гнали их через всю тайгу и сибирские деревни и города на уральские горы.

К людям по-разному относились. Если человек уважал их дом, то есть лес, его не трогали, а если нет, если рубил без разбору, то плохо ему было.

Но в основном лешие не столько вредили людям, сколько проказничали по глупости. Могли запутать человека, который в лес за грибами и ягодами пришёл, закружить, завести его в самую чащу, тот испугается, поймёт, что это его леший попутал и давай к известными приёмам прибегать.

– Каким?

– Не спишь ещё?

– Не.

– Не страшно?

– Ни капельки.

– Можно было просто помолиться. Но лучше так: найти пенёк, сесть на него, снять с себя платье, вывернуть его наизнанку и так на себя надеть. Ещё обязательно правый ботинок надеть на левую ногу, а левый – на правую. Если зима, рукавицы поменять местами. А если двое заблудились, им ещё и одеждой нужно поменяться, но точно так же все шиворот навыворот надеть.

– Смешно.

– В том и дело. Лешему смешно становилось, и он, насмеявшись, отпускал заблудившихся.

Но больше всех повезло тем злым духам, которые упали в человеческие дома. Они как бы переродились, оказавшись рядом с человеком. И сами люди так к ним привыкли, что перестали причислять их к злой силе. Никто не позволял себе ругать домовых, наоборот, относились с уважением и нежностью. Их тоже звали по-разному – и кормильцем, и братушкой, домовиком, доможителем, дядькой и просто хозяином.

Мало кто видел домовых своими глазами, но всегда знал, что он защищает и сам дом, и его жильцов. Если вдруг кто из нечисти покушался на добро или жизнь семьи, домовой и подраться мог. Но чаще всего он предупреждал о несчастьях и бедах разными мелочами: мог женщину за волосы дернуть – это, значит, не ругайся с мужем, хуже будет; мог облить водой в ночи – значит, человек мог заболеть; загремит или разобьёт посуду – осторожней с огнем. Если семья дружная, то он тихо живёт, а если ругаются, то громыхает и хрюкает недовольно. И так привыкал к дому и его жильцам, что, если хозяин переезжал, ему нужно было очень сильно постараться, чтобы выманить домового на новое место.

Конечно, домовой не полностью изжил свою злую природу. Всё-таки не просто так его с неба Бог выкинул, поэтому и на земле оставался большим проказником и шутником. Но больше по мелочам: мог спрятать какую-то вещь в дома, чтоб посмеяться, наблюдая, как её искать будут; мог спящего человека в ночи щекотать или сесть ему на грудь от нечего делать. А если хозяин без его согласия продавал или отдавал что-то из дома, мог сильно разозлиться и не давать покоя, пока не вернут эту вещь обратно.

– Мам, получается, Фёдор Степанович – нечисть?

– Почему же?

– У меня же вечно всё теряется. Это он так шутит.

– У тебя не из-за него всё теряется, а потому что ты растеряша. Давай Бажова читать.

– А они существуют?

– Домовые?

– Ну да, водяные, лешие, домовые всякие.

– Не думаю. Уже вымерли, наверное.

– Почему?

– Люди в них перестали верить, вот они и вымерли.

– Жалко их. Пусть я тогда буду в них верить.

– Хорошо, – улыбнулась Кира, открывая планшет. – А теперь Бажов.

К третьей странице Катерина уснула.

15.

Большой город уходил в ночную февральскую дрёму. Лишь два юных бесёнка кружили высоко над домами под молодым месяцем, раздувая метель. Поделив город на двое по Москве-реке, они спорили, кто больше бед натворит: сталкивали автомобили на скользкой дороге, ставили подножки редким прохожим, разворачивали на запасные аэродромы самолеты. Одним словом, проказничали.

Часть 2.

Отче наш, ти що єси на небесах, нехай святится ім’я твоє,

нехай прийде царство твоє, нехай буде воля твоя, як на небі, так і на землі.

Хліб наш насущний, дай нам, сьогодні;

і прости нам провини наші, як і ми прощаємо винуватцям нашим;

і не введи нас у спокусу, але визволи нас від лукавого.

Бо твоє є царство, і силa і слава, на віки вічні. Амінь.

1.

Конечно, я всё прекрасно понимала, много лет всё знала, всех его шалав знала поимённо. Если вы думаете, товарищ следователь или как вас там, что я дура, не знала, так нет, знала. Как любая жена знает.

И ваша жена знает.

С самой первой шалавы знала, с Ирки, с одноклассницы моей. Он её, суку, трахнул под забором моих же родителей, когда мы к ним в отпуск приехали. Представляете?! Кобель чёртов. Первый раз увидел и тем же вечером к забору раком. Я из окна увидела. Беременная, стою реву, а что делать?

Красивый был. Такому какая хочешь даст.

А он ни одну сучку пропустить не мог.

Так и жили.

Но всегда домой приходил, товарищ следователь, всегда. Думал, не знаю.

У него ж на лице всё написано. А он думал, не знаю!

Вы, товарищ следователь, когда налево сходите, вы сначала лимон съешьте, а потом только домой, а то у вас, у мужиков, как у кота сметана по морде.

А чего оскорбляетесь? Не мужик что ли?

Я вам совет по делу, а вы оскорбляетесь.

А что к сути-то возвращаться?

Трахал каждое дерево всю жизнь, зато все деньги в дом, хорошо жили, всё было, дочку очень любил, принцессой росла. С возрастом остепенился, дом под Тверью построили, я туда переехала, когда Олечка в институт поступила, между прочим, в Сорбонну, в Париже это.

Ну хорошо, что знаете. Не дурак значит.

Владик в Москве квартиру оставил, а на выходные всегда домой приезжал, всегда. Как второй медовый месяц был, от чувства вины, наверное. Девок реже стал цеплять.

А тут по весне как нашло на него что. Первое время ещё приезжал, но такой погасший, слабенький, спал сутками напролёт, я уж думала, может, онкология, а мне не говорит, бережёт, а потом вообще перестал ездить, мол много дел и тяжело в дороге. Думала, всё, в больницу слёг, а меня пугать не хочет. Припёрлась в Москву, захожу в квартиру, а он там, спит, бледный как смерть, но морда – как у кота в сметане, я такое уж точно ни с чем не спутаю. Ну, думаю, слава богу, если на девок ещё сил хватает, значит, не такой уж и больной. Вот с тех пор я его и не видела.

Я потом ещё в Москву приезжала, уже в мае что ли, да, сразу после праздников, когда он опять не приехал. Он мне, товарищ следователь, звонил на 9 мая, мол развода хочу. Вы представляете? Я 20 лет его терпела, кому я сейчас нужна, а он мне – развод. Да хрен там, а не развод. Он мне что-то там про любовь всей его жизни, отпусти мол, а я ему так и сказала: хрен тебе, кобелина, а не развод, погуляешь – вернёшься, и трубку бросила. А на сердце-то неспокойно, поехала в Москву, нашла его Ленку…

Ленка – шалава его последняя. Вы её допрашивали, не? Я вам дам контакты. Девица слегка того, аспирантка, филологиня, стишки пишет, в Инстаграм голую задницу постит с розовыми соплями, мужики-то понятно, на что клюют, а дура дурой. Но такая нормальная баба, поговорить можно, главное, сразу по делу вопрос ставить, а то её уводит в болтологию.

Я отвлекаюсь? Я не отвлекаюсь, товарищ следователь, я вам описываю картину преступления.

Ну вот я её нашла и говорю, не дури, Ленка, Влад тебе в отцы годится…

На самом деле нет, это ж ему тогда нужно было в 14 лет заделать её, хотя он-то и в 14 лет мог, с него станется…

Ну в общем я ей: верни его в семью, а то прокляну и порчу наведу. А она, представляете, говорит, ни при чём совсем, Владика с марта не видела и слыхом с тех пор не слыхивала. Мол знает, что встретил какую-то другую и влюбился по уши.

Влюбился, кобелина! Куда ему влюбляться, уже 45 скоро, какая на хрен любовь! Внуки скоро пойдут, а он влюбился!..

Квартира? Что квартира? А, это я уже потом узнала.

Сначала этот козёл все наши счета опустошил…

А что мне определяться, товарищ следователь? Он и козёл, и кобель, и моральный урод. Или вы мне обучение дочери оплатите? Олечке вернуться домой пришлось из-за этого урода.

Я не знаю толком, сколько там было, я в дела никогда не лезла, не спрашивайте, что он там мутил, это меня не касается. Могу сказать только, что у меня ни копейки не осталось. Один дом и то, потому что он на моих родителей его оформил в своё время. Квартиру он свою продал. Это его была квартира. Он родительскую ещё 15 лет назад продал, а вместо неё взял в новостройке, поэтому я так и считала, его это квартира, для баб, она мне не сдалась ни разу.

Активы? Какие активы? Без понятия, что там с этими активами. Это вы у его дружков спрашивайте про активы. Я в эти дела никогда не лезла.

А если найдёте его, так и передайте: явится домой, своими руками задушу.

2.

Кира разогнула спину, прислушалась. В мастерской стояла тишина. Из окна, приоткрытого под форточку, доносился шум дороги и резкие окрики грача. Весна в этом году пришла совсем рано, за тёплую зиму снег так и не успел покрыть землю, на деревьях кое-где уже набухали почки.

Отставив веник с совком, она поправила хлопчатый платок на голове, завязанный под затылок, вышла в кухню, налила стакан воды, выпила несколько глотков и вернулась в мастерскую.

Афганец за минувшие недели сдал на глазах. Он перестал спать: выпивал снотворное, закрывал глаза, проваливался в дрёму и почти сразу начинал задыхаться. Кира не могла не заметить, как лицо его с каждым разом становилось всё бледнее, под глаза ложились синие круги, а сам он, осунувшийся, без конца злился и зевал. Мастерскую забросил, круглыми сутками сидел у телевизора, ухватывая сон урывками.

Кира сама вызвала терапевта. Лёгкие чистые, шумов нет, не «корона». Нужно обследование. Она приняла командование на себя, собрала афганца и отвезла в больницу, где он беспробудно проспал следующие 24 часа. Следующие дни Сергей Валерьевич послушно сдавал анализы, просвечивал легкие, сердце, терпел капельницы, ел и очень много спал. Не найдя ничего необычного, его планировали к выписке.

– Поклади на місце, кажу.

Бормотание стало отчётливее. Недовольный голос звучал совсем близко.

– Не тобой покладено, не тобі і чіпати.

Огляделась.

– Очі свої вилупила. Хозяйнуе як господиня. Тьху на тебе.

– Кто тут?

– Хто тут, – передразнивая, громче пробурчал голос. – Кому потрібно, той і тут, а тобі тут бути не положено.

– А кому положено?

– А кому належить, той і тут, а кому не треба, тому знати не положено.

– Ну если не положено, значит, никого тут нет.

– А хто є, а кого ні, це не тобі… Стій, ти мене чуєш?

– Слышу.

Повисла тишина.

– I бачишь? – уже совсем отчётливо донеслось из угла рядом с окном.

Крохотная старушка, не выше локтя ростом, сидела за прялкой. Сморчок в лохмотьях, некогда, вероятно, белого цвета. Её седые волосы растрепались и клоками висли на сгорбленные плечи. Чёрные точки глаз злобно буравили Киру.

– Вижу.

– Сама бачу, що бачиш. Чи не сліпа.

– Ты кто?

– Сама з яких будеш?

– Я? Соцработник.

– Який такий работник?

– Помогаю хозяину дома.

– Допомагає вона, бач ти. А хто тебе просив допомагати?

– А это уж точно не твоё дело.

– Тут все моя справа. А ти не лай старшим, мала ще старшим грубити, поживи з моє, потім будеш грубити.

Старуха, обидевшись, отвернулась к прялке и взялась распутывать кривыми пальцами запутавшуюся грязную нить.

Кира перебирала в памяти подходящие сущности, но в голову, как назло, ничего не приходило.

– Ти плакун-траву притягла? – пробурчал, наконец, сморчок, не отрываясь от нити.

– Я.

– Ну i дура.

Старуха снова примолкла, смочила нить на языке, покрутила кривым пальцем и, сосредоточенно прищурившись, попыталась продеть в глазок на кончике веретена. Неудачно.

– Помочь?

– Помічниця знайшлася. І звідки ти взялася на мою голову? Знахарка чи?

– Нет.

– Вiдьма?

Глаза старухи сузились до щелочек и уставились на Киру.

– Нет, – помедлив, ответила она.

– Брешеш. А патли-то чого острігла? – хохотнула бабка и вновь с ожесточенным рвением погрузилась в распутывание нити, которая удивительным образом успела запутаться опять.

– Ты хозяину спать не даёшь?

Не отвлекаясь от прялки, та пробубнила:

– А якщо і я, то і що?

– За что?

– А за то. Не подобається він мені.

– Это его дом.

– Був його, стане не його.

– Так не пойдет.

Бабка подняла на Киру глаза.

– Смілива чи що?

– Не трусиха.

– Загрожуєш?

– А надо?

Старуха залилась натужным хриплым смехом, схватилась за живот, закинув голову назад и, судя по всему, тем самым опять запутала нить.

– Косми-то спочатку відпусти, а потім загрожуй. Косми-то ще потрібні будуть.

– Давай по-хорошему. Скажи, что тебе нужно от Сергея Валерьевича, обсудим.

– Це ти про кого? Про мешканця мого?

– Не про жильца, а про хозяина.

– Про мешканця, про мешканця, – поправила старуха. Она отложила веретено и, вставая, выросла вдвое. Стала Кире почти по середину бедра. Расставив ноги и подбоченившись, старуха сделала, кажется, самую злобную гримасу из тех, что могло принять её уродливое лицо, и глухо прорычала:

– Мені з тобою домовлятися нема про що. Іди звідси. Другий раз попереджати не буду.

Кира сдержала улыбку, выдвинула вперед левую ногу, сгруппировалась и с веником наперевес шагнула в сторону старухи. Та проворно вскочила на прялку, перекрутила в воздухе веретено и, что-то бормоча под нос, метнула его как копьё в Киру. Веретено зазвенело, стремительно направилось к девушке, оставляя в воздухе мерцающий след. Не успев толком опомниться, Кира дёрнула рукой, попытавшись отмахнуться от летящего деревянного стержня. В двух сантиметрах от её лба веретено зависло, задрожало, задёргалось и, перевернувшись, так же стремительно вернулось в руку старухи. Вся сцена заняла не более 5 секунд.

Старуха озадачено уставилась на Киру. Воспользовавшись заминкой, девушка подскочила к прялке, легко выхватила веретено и торжествующе поднялась над бабкой. Лишившись веретена, она скукожилась, сгорбилась и, со страхом подняв глаза на Киру, умоляюще захныкала:

– Не чіпай, не чіпай, бабусю не чіпай, бабуся стара, не чіпай, дитинко, вік тобі служити буду.

Кира отступила на шаг назад, не теряя старуху из виду, пододвинула левой ногой табуретку поближе и села, положив веник на колени. Крепко удерживая чуть подёргивающееся веретено, она сделала глубокий вдох и спокойно выждала, пока сморчок закончит своё представление. Бабка похныкала, попричитала, но, вскоре поняв, что зритель не способен оценить драматизм её игры, просушила глаза, высморкалась в грязный рукав и деловито обратилась к Кире:

– Що хочеш?

– Исчезни.

– Не можу я. Чи не сама сюди прийшла. Куди привели, тут і хата. Іншоi нема.

– Кто тебя сюда привёл? Кто ты?

– Мужик привів.

– Сергей Валерьевич?

– Нє, інший. По осені ще, мешканця ще не було тута. Ти на бабки не сердься, я людей давно не бачила. Вже й не пам'ятаю, коли останній раз. А тут тепло і зручно. І Сергій твій нічого, тільки хропе сильно. Очі закриє і давай хропіти. Якби не хропів, так і не злив б. Я тишу люблю.

– А кто по ночам шумит? Кто бардак в мастерской устраивает? Не ты что ли?

– Де ти бардак бачиш? Я справою займаюся щоночі. Сама бачиш, пряха я. Віддай веретенце, а.

– Веретено у меня побудет. Так спокойней. Буйное оно у тебя.

Стержень с куском грязной нитки задрожал, бабка тихонько взвыла.

– Сьома? – отвыв, спросила старуха.

– Что?

– Сьома ти?

– Можно по-русски?

Сморчок на секунду задумался.

– Перша, друга, третя … Ти … як це … седьмая?

– Да.

Старуха вновь взвыла и запричитала гнусавым голосом так, что разобрать было невозможно.

– Успокойся уже. Кто ты? Как тебя звать?

– Мокоша я, – сквозь старческие слёзы выговорила бабка.

Что-то из славянской мифологии… Мокошь?

«Повесть временных лет» и всё такое. Единственное женское божество. Жена то ли Перуна, то ли Велеса. Покровительница прядения, ткачества, мать плодородия. Вот откуда прялка.

Но это… это грязное существо?

– Ты и богиня?

Бабка хихикнула.

– Ми всі сестри Мокоші. Перша Мокошь зникла.

– Исчезла?

– Давно вже. Я її ніколи і не бачила. І ніхто з нас не бачив. Вона була перша з сестер. Старша і найсильніша. А потім люди стали все менше і менше нас поважати, ми і розійшлися хто куди. Я сестер давно не бачила. І не пам'ятаю, коли останній раз.

Старуха оказалась словоохотлива. Периодически шмыгая носом и поглядывая на веретено, она затянула долгий жалобный рассказ о том, как светлоликие лучезарные красавицы, пряхи судьбы, дарительницы счастья и благополучия, почитаемые и восхваляемые каждой простой женщиной, были свергнуты христианством и с течением веков превратись в полудиких отшельниц. Одной октябрьской Мокоше удалось перестроится, стать Параскевой Пятницей. Остальные сёстры разошлись по свету. Те, что двинулись на запад, селились в полях, чахли и пугали крестьян. Прозвали их Марами да Маренами и приписали разные ужасы. Другие шли на север, жили ближе к теплу, ночами брались помогать по хозяйству, но из рук вон плохо, за что получили прозвище Шиши… От Шиш и до Шишимор дошли. А там и до Кикимор болотных.

– Чому це болотнi? В болотах ми з сестрами ніколи і не жили. Це ви все люди плутаєте. Ніякої поваги.

Старуха замолчала, украдкой поглядывая на веретено. Оно затихло и больше не трепетало.

– Ну и что мне с тобой теперь делать?

Нечисти доверять – себя подставлять. Ни мар, ни кикимор Кира до сих пор не встречала. Нелюдимые, злые старухи, гонимые из лесов и полей, селились в домах, хозяйничали по ночам, и всё им было не так, оттого били посуду, двигали мебель, пугали малышей ночными кошмарами, заставляя плакать, садились спящим хозяевам на грудь, так что те задыхались, изводили людей сыростью, скрипами и шорохами –до тех пор, пока хозяева не покинут дом навсегда. Люди им были не нужны.

– Віддай веретенце, донечка, – осторожно попробовала Мокоша.

– При всём уважении к твоей старшей сестре, веретено ты не получишь, пока не пояснишь, как ты сюда попала? Что за мужик тебя сюда привёл?

В голове Киры, кажется, начал складываться план дальнейших действий.

– Мужик як мужик. Воны тут працювали.

– Работали? Ремонт делали?

– Так-так, ось це вони и робили – ремонт, – заискивающе ответила старуха, на русский лад повторив слово «ремонт».

– То есть неместная? Строитель заговорил?

– Може і він, звідки мені знати.

Сергей Валерьевич упоминал, что ремонт затянулся из-за строителей. Вполне возможно, один из них, оставшись зол на заказчика, мог навести порчу. Тут и магии не требовалось. Дело нехитрое в руках злого человека: связал из щепок и бечёвки подобие куколки – почти как в вуду, и заложил, скажем, за плинтус. Срабатывало редко. Этот трюк больше для удовлетворения жажды мелкой мести. Но, видимо, при удачном стечении (и неудачном для афганца) кукла вызвала Мокошу.

Правда, пока это была только догадка. Нужную щепку ещё требовалось отыскать. В мастерской таких щепок и бечевок было столько, сколько сена в стогу.

– Віддай, а…

Не обращая на неё внимания, Кира поднялась с табуретки, надёжно упрятала веретено в глубокий накладной карман брюк, поправила косынку и взялась за веник с совком.

Мокоша громко всхлипнула и съёжилась вместе с прялкой.

Первым делом Кира прошлась веником под батареей, собрав весь мелкий сор. Старуха наблюдала из своего угла, но помалкивала, лишь изредка громко вздыхая. Закончив мести мастерскую, Кира собрала мусор в большой пластиковый пакет и оставила в коридоре. Вернулась обратно и открыла окно настежь.

В мастерскую ворвался прохладный весенний воздух. Мокоша задрожала и стала таять в сквозняке.

– Донечка, віддай веретенце, а, веретенце віддай, – жалобно дрожал вместе со старухой её голос. – Ти не вмієш ним користуватися, воно тільки мене слухається!

– Где кукла?! Скажи, где кукла, может, и отдам.

– Тута твоя лялька, тута, подавись своєю лялькою, – злясь от бессилия, Мокоша завыла, застонала, запричитала, залезла рукой под прялку и достала деревяшку размером с палец, обмотанную грязной толстой ниткой – такой же, как пряла сама Мокоша. – На, подавись.

Став почти неразличимой, старуха кинула куколку под ноги Киры.

– Віддай веретенце! Воно мое! Обицяла! – требовательно пищала Мокоша из последних сил. Веретено вибрировало в кармане.

– Ничего я тебе не обещала. Сгинь.

Воздух, в котором растворялась старуха, дрожал, кружился тёмной воронкой, искрился. Но через секунду ничего больше не напоминало о недавнем присутствии Мокоши, только притихшее веретено в кармане и опутанная ниткой щепка в руке Киры.

Она накинула куртку, взяла мусорный мешок и вышла из квартиры, прихватив с кухни спички и старую газету. Выбросив мусор, Кира обернула газетой куколку, уложила у мусорного бака и подожгла. Огонь быстро съел бумагу, подпалил нить на тонкой щепке, а вскоре и её саму. Дождавшись, пока кукла сгорит дотла, Кира раскидала ботинком остатки пепла.

Вернувшись в мастерскую, она плотно закрыла окно и прислушалась. Стояла тишина. На часах было почти шесть. Закончив, наконец, с квартирой афганца, она с удовлетворением заперла дверь, и быстрым шагом направилась на остановку.

Только заняв место в автобусе, она позволила себе выдохнуть и улыбнулась.

Сёстры гордились бы ею.

3.

Фёдор Степанович захлопнул дверцу багажника и включил сигнализацию. На этот раз с парковочным местом повезло. Подхватил чемоданчик с инструментами и направился к подъезду.

– Фёдор Степанович?

Со стороны автобусной остановки к подъезду подходила Кира.

– О, привет! С работы?

– Что-то случилось?

– Не знаю пока. Пока не случилось.

– Так а…

– Не знаю. Потянуло.

Он неопределённо пожал плечам, почувствовав неловкость.

Около часа назад в сердце кольнуло. Не так как обычно, без явных признаков. Может, перестраховался, зря побеспокоил.

Кира с волнением открыла дверь подъезда и через ступеньку понеслась домой. Фёдор Степанович с объемным чемоданчиком лишний раз скакать не решался, да и не горело. Он это точно знал: пока не горело.

Поднявшись на пятый этаж, вошёл в приоткрытую дверь.

– Ну как?

– Да вроде всё нормально, – ответила она, возвращаясь в коридор из комнаты как была – в верхней одежде и обуви.

– Фёдор Степанович, здрасте, – донесся из дальней комнаты голос Катерины, – я вас не вызывала, честно.

– Привет, Катрусь. Верю, – отозвался он, ещё больше смутившись.

– Что будем делать?

– Ты уж извини, сбоев не бывало. Потянуло, значит, что-то будет.

– Понимаю. Проходите, поужинаем тогда.

Он помог ей снять куртку, разделся сам и прошёл на кухню, оставив чемоданчик в коридоре.

– Катерин, как дела?

– Она не слышит, в интернете в наушниках сидит.

– Растёт, что уж там. Скоро и в комнату пускать не будет, – со знанием дела описал перспективы переходного возраста отец двоих уже взрослых детей.

– И не говорите… Страшно представить. Вы пока чайник поставьте, ладно? Я переоденусь.

– Давай, давай, Кирочка. Не обращай на меня внимания. Я всё сделаю.

Фёдор Степанович взял с плиты чайник, вылил оставшуюся воду, прополоскал и поставил под кран. Набрал три четверти, зажёг конфорку и поставил чайник греться. Лампочка на кухне почти незаметно мигнула от перепада напряжения.

Домовой замер, прислушиваясь даже не ушами, а нутром. Нутро помалкивало.

Спустя секунду лампочка заморгала. Но свет вновь стал ровным.

– Думаю, проводка, – крикнул он Кире.

Нить накаливания вновь бешено заморгала, раздался хлопок, из комнаты донесся ещё один, третий прозвучал из коридора, в квартире воцарилась темнота. Её разорвала ярко-красная искра, несущаяся зигзагами навстречу Фёдору Степановичу.

Не успев толком опомниться, он резко отклонился в сторону. Искра замельтешила по кухне, подлетела к окну, хаотично выписала у стекла несколько пируэтов, как назойливая муха, пытающаяся прорваться наружу, зависла, развернулась и устремилась обратно в комнату.

Фёдор Степанович ринулся следом. Красный след с жужжанием рассекал воздух. Глаза, еще не успевшие привыкнуть к темноте, не видели ничего, кроме искрящегося мечущегося пятна.

– Кира, в порядке? – крикнул он.

– Да, я здесь, – донеслось от противоположной стены.

– Что это?

– Ко мне, – вместо пояснения скомандовала она.

Домовой без раздумий сделал шаг.

– Не вы, не двигайтесь. Ко мне, я сказала.

Искра замерла в воздухе.

– Ко мне.

Искра завибрировала и, оставляя в воздухе след, сманеврировала на голос. В её свете Фёдор Степанович увидел лицо Киры. Она протянула к искре руку. Та не двигалась. Кира подставила ладонь. Искра, помедлив несколько секунд, сменила цвет на синий и погасла. В квартире опять стало темно, только из кухни отблескивал огонь с конфорки.

– Мааам, – донеслось из Катиной комнаты. – Когда ужинать будем?

Дверь в детскую открылась.

– А чего вы без света? – раздался удивлённый вопрос.

– Лампочки перегорели, – первым опомнился Фёдор Степанович. – У тебя горят?

– Сейчас… – откликнулась Катя, нащупала выключатель, но свет не включился. – Не-а.

– Проводка, похоже. Свечи есть?

– Где-то были, – ответила Кира.

– Поищи пока, а я щиток проверю.

Фёдор Степанович наощупь направился к входной двери, примерно представляя, где оставил свой чемоданчик, чтоб не навернуться.

– Кать, дай мобильный подсветить, – попросила Кира.

– Мааам, я ролик досматриваю.

– Потом досмотришь, заряд беречь надо.

– Кира Сергеевна, у меня фонарик есть, погоди, сейчас найду, – крикнул Фёдор Степанович из коридора.

Он открыл дверь в подъезд в надежде подсветить снаружи. В подъезде стояла та же темень. Почти одновременно открылись двери соседних квартир. На лестничной клетке этажом ниже и ещё ниже звучали озабоченные голоса.

– У вас тоже света нет?

– Ни у кого, кажись, нет.

– Весь подъезд отрубило что ли?

– Смотрите, напротив тоже темно.

– Кто-нибудь звонил в диспетчерскую?

– А какой номер?

– Коль, у тебя номер есть?

– 112 наберите.

– Да какой 112, аварийка нужна.

– Дядь Саш, у вас нет номера?

– Люда, какой там номер? Поищи в книжке.

На кухне засвистел чайник. Кира добралась до плиты, выключила конфорку и подошла к окну: в домах напротив было темно, только фонари освещали дорогу неподалёку.

Фёдор Степанович нашёл фонарь и, закрыв дверь в подъезд, вернулся на кухню.

– Похоже, авария на линии. Тут я, конечно, сделать ничего не могу.

– А как мне теперь уроки делать? – с фальшивым беспокойством спросила Катерина. – Мам, записку напишешь?

– Напишу-напишу.

– Спасибо, мамуль! Ты лучшая! А когда ужин?

– Кать, ты же видишь…

– Я могу чай с вкусняшками.

– Ладно, хорошо.

– Мамуля, ты однозначно лучшая на свете. Я к себе, принесёшь?

– Иди уже.

– Кира Сергеевна, давай свечи найду.

– Спасибо, Фёдор Степанович, они в ванной вроде были. Ароматические.

– Тоже ничего. Я тебе фонарь на ночь оставлю, но заряд береги, кто его знает, на сколько авария.

– Спасибо большое.

Домовой вернулся с двумя свечами, Кира зажгла их, кухню осветили мягкие огоньки.

– Лампочки я тебе привозил, точно помню. В кладовке?

– Да-да, я их не трогала. Думаете, надо поменять?

– Точно надо. Они хлопнули все, я слышал. У Катерины только не должны, если без света сидела.

– Погодите.

Кира подошла к Фёдору Степановичу, взяла у него фонарь и подсветила левую руку. На рукаве джемпера зиял порез с обожжёнными краями. Кожа под ним приняла багровый оттенок, но открытой раны не было.

Термический ожёг.

4.

– Маааам, чай, – донеслось из комнаты.

– Ну сейчас! Погодите минуту, сделаю чай и разберемся.

Она быстро заварила большую кружку чай, навалила в вазочку печенья и конфет, отнесла дочери вместе со свечой и вернулась на кухню.

– Что это было-то? – поинтересовался Фёдор Степанович.

Вместо ответа Кира достала из кармана домашней кофты деревянный стержень.

– Что это?

– Веретено.

– Не понял.

– Отобрала у кикиморы.

– Да ладно, – недоверчиво отреагировал Фёдор Степанович.

– Вы сами видели, – пожала плечами Кира.

– Где ты её нашла-то?

Он отчасти верил в существование неких природных сил, иначе как мог бы принять свой собственный «синдром», но как человек цивилизованный объяснял это чем-то вроде психосоматического эфира, методами манипулирования сознанием. Проще говоря, безграничными возможностями человеческого мозга. Однако манёвры деревяшки вне прямой траектории под эту теорию не подпадали. Рассказ Киры про старушку с прялкой и вовсе выглядел бредом. Стараясь не обидеть её скепсисом, Фёдор Степанович выслушал, не перебивая.

– Понятно. Так, а что эта штука, выходит, опасная?

– Ой, совсем из головы вылетело. Снимайте свитер.

– Да ну перестань, домой приеду, обработаю.

– Снимайте свитер, говорю.

Он снял свитер, стараясь не задеть ранение. Кожа на плече начинала гореть и тупой болью отдавала в руку. Кира засунула веретено на верхнюю полку кухонного шкафчика, забрала джемпер, отложила его на окно, открыла холодильник и достала яйцо.

– А теперь, пожалуйста, сидите спокойно, не говорите и лучше закройте глаза. Чтобы я не отвлекалась. Я этого раньше не делала. Только в теории.

Фёдор Степанович с недоумением посмотрел на неё.

– Пожалуйста, просто доверьтесь. Не выйдет, значит, обычным путём пойдем, – ответила хозяйка.

Он покорно закрыл глаза.

Стало тихо, слышен был только лёгкий шорох. Фёдор Степанович чувствовал, что Кира совсем близко. Всё напряжение сосредоточилось в болевой точке, от чего боль становилась жгучей. Компресс что ли холодным яйцом, только бы похолоднее…

Ничего не происходило. Минута, две, три…. Вечность.

Кира словно почувствовала (а, может, увидела в слабом отблеске свечи) и выдохнула:

– Тшшшш…

Фёдор Степанович попробовал расслабиться.

– Владыко, Вседержителю, Святый Царю, наказуя и не умерщвляя, утверждая низпадающия и возводяй низверженныя, телесныя человеков скорби исправляй, – тихо-тихо, еле слышно зашептала Кира.

Он поднял брови, не открывая глаз.

– Молимся Тебе, Боже наш, раба Твоего Фёдора немощствующа посети милостию Твоею, прости ему всякое согрешение вольное и невольное. Ей, Господи, врачебную Твою силу с небесе ниспосли, прикоснися телеси, угаси огневицу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся, буди врач раба Твоего Фёдора, воздвигни его от одра болезненнаго и от ложа озлобления цела и всесовершенна, даруй его Церкви Твоейблагоугождающа и творяща волю Твою.

Фёдор Степанович сдержал усмешку. За все годы их знакомства Кира Сергеевна не демонстрировала признаки набожности.

– Твое бо есть, еже миловати и спасати ны, Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь, – прошептала Кира чуть громче. – Ну всё. Почти всё.

Он открыл глаза. Она налила в стакан воды из-под крана, поставила его на стол и разбила яйцо в воду. Взяла стакан и фонарик, вышла из кухни. Спустя несколько секунд послышался шум воды, слитой в унитаз.

– Вот теперь всё.

Фёдор Степанович смотрел на плечо. Ссадина оставалась, но уже не горела.

– Что это было?

– Лечебник такой, – улыбнулась Кира.

– Признаюсь, неожиданно.

– Ну я не практикую. Яйцом даже не пробовала. Это бабушка хорошо умела. Она, правда, другими молитвами заговаривала, плохо помню.

На коже вместо ссадины оказался едва заметный красноватый след. Не веря глазам, Фёдор Степанович провёл по плечу ладонью, потом пощупал, не почувствовал ни шероховатости, ни боли – ровная кожа.

– Ну дела! Ты так что угодно можешь вылечить?!

– Да нет, к сожалению. Это так быстро, потому что ожёг свежий и слабый. Если травма или болезнь, долго приходится заговаривать, и далеко не всегда выходит. От человека зависит. С детьми проще, ещё не успели испортиться. Но если врожденное или наследственное, ничего не сделаешь, только облегчить боль можно. А взрослые по-разному. Рак заговором не уберёшь. И перелом тоже. Головную боль, крапивницу можно, температуру сбить, ожёг, видите, тоже поддаётся. Бабушка могла даже камни из почек вывести, но она сильная была. Я так, наверное, не смогу. Да я и не практикую, так, по мелочам.

Кира замолчала. Фёдор Степанович тоже молчал.

Все эти годы он, конечно, понимал, что Кира – дочь своей матери, но не задумывался, что она точно так же может быть ведьмой. Или гнал от себя эту мысль.

– Ну ладно, давай я лампочки поменяю.

Забрав фонарик и вооружившись стремянкой, домовой вкрутил лампочки взамен перегоревших. От ужина отказался, собрался, оделся, из коридора попрощался с Катериной (она не ответила, видимо, в наушниках сидела) и вышел в по-прежнему тёмный подъезд.

– Фёдор Степанович, – уже через порог сказала Кира.

– Да?

– Я действительно не могу снять с вас обязательства сама.

– Кира Сергеевна, не говори глупостей, мне не тягость, давно уже привык, ты как родная уже.

– Знаю. Вы нам тоже. Но не по вашей это воле случилось. И не по моей. Поэтому я не могу.

– Не бери в голову, всё нормально.

Спускаясь по лестнице, он вспоминал, как чуть не разрушил свою жизнь. Рано женился на своей Марусе, завел одного за другим, Толика, потом Верочку, бросил институт, занялся металлоломом, поднялся, купил первую BMW, раскрутился, вошёл в раж… 90-е и есть 90-е. Всё тогда было по стандартной схеме: деньги, машины, пьянки, бабы… Как только Маруся терпела ту пьяную скотину, которой он стал? С запахом чужих женских тел. Поднявшегося из грязи в князи идиота.

Если бы не Кирина мать, что бы сейчас с ним было?

5.

Белобрысый хлопчик, стриженный под горшок, с выгоревшими ресницами и бровями сидел без дела на лавке и болтал ногами в сандалиях на белые носочки. Он был одет в чистенькую рубашку в полоску с короткими рукавами и светлые шорты, однако, ссадины на загорелых коленках выдавали совсем не такого приличного мальчика, каким его, очевидно, предпочитали видеть родители. В довершении образа на лбу, ближе к правому виску, светился шрам с парой наложенных на него швов.

Краем глаза паренёк заметил девчонку, наблюдавшую за ним из-за угла хаты. На ней была белая сорочка по пятки с яркой вышивкой на рукавах и венок из мелких полевых цветов. Совсем мелюзга, наверняка, ещё в школу не ходит. Но мальчик приосанился, перестал болтать ногами и сделал вид, что рассматривает ногти.

Девочка вышла из-за угла, подошла поближе, почесала голову, присела на корточки у клумбы с чернобрывцами и, делая вид, что увлечена ими, поглядывала на хлопчика.

Ему было скучно.

Он легко спрыгнул с лавки и сделал несколько шагов, исполненных достоинства, туда-обратно, будто размышляя об очень важных вещах, которых такой мелкоте, безусловно, не понять.

Наконец, не выдержал.

– Ти мавка?

Она встала с корточек, поправила рубаху, почесала под затылком и захлопала ресницами.

– Я Кира.

– Русская?

Девочка растерянно молчала.

– А чего вырядилась?

– Я не вырядилась. А ты чего?

– Это всё мама, – махнул мальчик рукой в сторону дома. – Чего делаешь?

– Ничего, играю.

– Во что?

– Просто.

– Давай в квача.

– Не хочу.

Оба неловко замолчали. Девочка, немного стесняясь, заговорила первой:

– Откуда у тебя шрам?

– На пожаре заработал.

Серо-голубые глаза девочки округлились. Мальчик, довольный произведенным эффектом, ещё больше вытянул шею и задрал подбородок.

– Слыхала, як мирад-завод горiв?

– Не-а, не слышала.

– Це мы с хлопцами. У нас там на складi картонных коробок штаб.

Мальчик на секунду замолчал, поняв, что выдал девчонке военную тайну, но тут же вспомнил, что штабу на мирад-заводе уже не бывать, и решил, что ничего страшного.

– Тобто у нас там був штаб, мы его вже в другое место перенесли, я тобi не скажу куда, це тайна. Мы там секретные документы зныщувалы, и коробка загорелась. Хлопцi сбежали, а я тушить стал.

Кира с восхищением смотрела на отважного мальчика.

На самом деле шрам он заработал, когда бежал к заводской проходной звать на помощь и навернулся, спотыкнувшись о железяку. Но это так, детали, которых девочке знать было не обязательно.

– Ты вже в школу ходишь?

– Не-а, в следующем году пойду. А ты в каком классе?

– В третiй перейшов.

Занавеска из старого тюля, преграждавшая мухам путь внутрь, отодвинулась. Из хаты вышла женщина, следом за ней Кирина бабушка.

– Толiк, пiшли, – сказала мама мальчика и взяла его за руку. – Ще раз спасибі, баб Дуся. До побачення.

– До побачення, Любочка, до побачення.

Не провожая гостей до калитки, она ушла в летнюю кухню.

– Бабушка, а что у мальчика?

Кира заглянула через порог в отдельно стоящую от основного дома постройку, где размещалась кухня и кладовка.

Бабушка ставила на плиту эмалированное ведро, до верху наполненное водой.

– Надеюсь, ты не подходила близко?

– Нет, бабушка.

– Хорошо. Сейчас нагреем воду и будем заниматься твоей головой.

У Киры тут же зачесалось ещё сильнее.

– Не чеши.

– Не буду. Так, а что у него?

– Энурез у Толика, но ты не рассказывай никому.

Кира при всём желании не знала, кому о таком рассказать, потому что с тех пор, как соседская девочка одарила её вшами, она ни с кем, кроме бабушки, не общалась.

– Бабушка, а кто он?

– Кто?

– Энурез.

– Ааа. Это, Кирочка, когда детки уже взрослые, но продолжают писаться в постель.

Кира удивилась до глубины души. Вероятно, это была какая-то ошибка, и баба Дуся чего-то не поняла или перепутала. Этот взрослый мальчик, потушивший целый пожар, со шрамами и царапинами, никак не мог писаться по ночам.

– Так бывает. Иногда детки писаются, не потому что маленькие, а потому что во сне им страшно, но не потому, что трусишки, а просто их что-то мучает, только они не знают что.

– А что мучает этого мальчика? Пожар?

– Смерть. В яйце был гроб.

Кире стало жалко хлопчика и одновременно немного страшно за него:

– А теперь не будет?

– Не должна. Смерть я выкатала.

– А почему она его мучила?

– А бог его знает. Мама его говорит, никто не умирал. Может, он похороны где-то увидел.

– Бабушка, а ты умрёшь?

– Конечно, деточка, мы все рано или поздно умрём.

– И куда ты тогда денешься?

– На небо, Кирочка.

– На самолёте? Я тоже хочу с тобой на самолёте!

– Я уже старенькая на самолётах летать.

Кира не поняла, как тогда бабушка планирует попасть на небо. Был, конечно, вариант с ракетой, но, насколько она помнила эксперименты мальчишек во дворе, постройка ракет куда более сложное дело.

Но возможности уточнить детали не случилось. Бабушка отправила её снимать венок и рубаху, чтобы приступить к очередной, уже второй на неделе, операции по вымыванию вшей дустовым мылом.

Мыло было вонючим, а когда пена попадала в глаза, Кира верещала как резаная, но бабушка удерживала ей голову над тазиком, тщательно растирая пену по каждому локону и ещё тщательней – на корни. Реветь, но терпеть.

К бабушке её отвозили каждый год на всё лето. В этот раз пришлось ждать, когда Яна закончит школу, сдаст экзамены и отвезёт её на поезде до Полтавы. Здесь Киру забрала бабушкина соседка, а старшая сестра уехала в Харьков поступать в колледж. Поэтому Кира пропустила цветение бузины и вообще опоздала на высадку рассады. Даже её собственный мини-огород, который выделила бабушка рядом с баней прошлым летом, уже был засажен цветами.

Зато баня по-прежнему ждала. В этом году бабушка ещё весной побелила здесь стены и покрасила дверь в зелёный цвет, как у забора. С русской баней, да и любой другой баней, баня у бабушки не имела ничего общего. Фактически это была летняя душевая в отдельно стоящей кирпичной коробке с металлическим баком на крыше. Вероятно, когда-то ею пользовались по назначению, но для Киры, сколько она себя помнила, это был личный игровой дом, где жили куклы и рядом с которым она высаживала помидоры. Киру вполне устраивало такое положение дел, она с удовольствием оставалась в одиночестве со своими куклами, разыгрывая сказочные истории или просто «дочки – матери». Когда становилось скучно, сказка выходила за пределы бани, её вымышленные друзья героически справлялись с трудностями в зарослях малины или даже на бабушкином чердаке (одно из наиболее опасных приключений с учётом того, что забираться туда приходилось по открытой лестнице и спускаться было страшнее, чем взбираться).

Проще говоря, Кире было достаточно собственного общества.

Но тем летом ей навязали внучку бабушкиной знакомой. Девочка была старше на два года, и сразу ей не понравилась. Тем радостней оказалось, когда спустя неделю у обеих обнаружились вши, и их источником была никак не Кира.

Бабушка накинула ей на голову полотенце и просушила жёсткой махровой тканью волосы. Расстелив половик на ступеньки, поднимавшиеся кольцами к входу в хату, она надела очки, взяла частый гребень, усадила рядом Киру, положила её голову к себе на колени и принялась тщательно вычищать каждую прядку, то и дело делая паузу, чтобы собрать с зубчиков ошалевших от дуста вшей и их гниды. С щелчком придавливая тушки насекомых на ногте, она аккуратно откладывала их в сторонку, на листок бумаги.

Кире даже нравилась эта процедура. Правда, когда прядь длинных каштановых волос путалась, бабушка без особой осторожности тянула её гребнем, так что у девочки на глаза выступали слёзы.

– Бабушка, а кто такая мавка? – пытаясь отвлечься от очередной волны боли, спросила Кира.

– Мавка? А почему спрашиваешь?

– Тот мальчик, Толик, сказал, что я мавка.

Бабушка засмеялась.

– Конечно, ты не мавка.

– А кто это, бабушка?

– Мавки – это такие девушки, чьи неупокоенные души бродят по лесам, полям и лугам. Когда-то они были живыми, но лишили себя жизни из-за любви или умерли от тоски по любимому и отказались уходить на небо. Они себя не помнят живыми, не помнят, кто их обидел, но всё равно чувствуют тоску по настоящей любви, поэтому, соблазняя живых хлопцев, пытаются утолить ту жажду: заманивают в лес и губят, как когда-то погубили их. А ещё это потеряшки – новорожденные девочки, умершие во время родов или до крещения. Если им не помочь уйти на тот свет, то через семь лет за ними приходят мавки и забирают к себе.

– Тогда я точно не мавка.

– Не мавка.

– Расскажи ещё.

– Говорят, они очень красивые: тоненькие, светлолицые, с большими грустными глазами, длинными ресницами и длинными волосами чуть ли не до колен. На голове всегда венок. Если в лесу живёт, то из листвы деревьев её леса: клён, верба, липа. Если полевая, то из полевых цветов. А если горная, из горных. Ходят они в белых длинных рубахах и босяком, так что раньше их легко можно было спутать с обычной девушкой. Правда, кое-кто утверждает, если со спины их увидеть, страшно станет: спины у них мол нет, видны лёгкие без воздуха и сердце без крови. Но я в это не верю, глупости. И ты не верь.

– Хорошо, не буду.

– Я рассказывала про Житницу?

– Не, ба.

– Тогда слушай.

6.

Допив при свече большую кружку отвара из бузины, Кира открыла шкафчик и достала веретено. Обычная деревянная палочка, наверное, из берёзы, с острым «носком», утолщением к нижней трети, и широкой «пяткой». Сантиметров 30 от силы. Просто деревяшка. Положила на открытую ладонь.

Ничего.

– Что ж ты, давай.

Ничего.

– Ну как знаешь. Выброшу тебя. Сожгу.

Деревяшка подскочила от ладони на несколько сантиметров, раскалилась до красна, но замерла, зависнув в воздухе.

Кира отвела ладонь в сторону, развернув её вертикально так, что она почти соприкоснулась с «пяткой» веретена. Искра чуть отодвинулась, но вела себя смирно.

Кира медленно передвинула ладонь в сторону, искра повторила движение след в след.

Кира вырисовала рукой несколько хаотичных движений, ускоряя темп. Искра покорно повторяла манёвры, следуя за рукой.

– Вот, умничка.

Веретено заиграло цветами радуги. Кира улыбнулась и кивнула.

– Теперь я твоя хозяйка.

Веретено погасло и мягко легло прямо в руку. Кира спрятала его обратно на верхнюю полку шкафчика – туда, где обычно прятала конфеты от дочери.

К утру аварийная служба восстановила электричество.

7.

Виталик крепко спал спиной к Наде. Всю ночь она без конца просыпалась, не в силах отделаться от навязчивых мыслей.

Часы показывали около пяти. До звонка будильника ещё час. Надя обняла Виталика, всем телом прижавшись к его спине.

Может быть, летом отправиться в путешествие на круизном лайнере? Хотя бы на неделю… Море, солнце, ограниченная связь с внешним миром.

Нет. Ограниченная связь – это плохо. Их брак с трудом выдержал испытание карантином. Только большой дом и личная территория с выходом к речке позволили не сойти с ума. Виталику было отлично, он с удовольствием ушёл на удалёнку, будто только и ждал для этого повод: высыпался, закрывался в кабинете, откуда руководил операционным менеджментом своего бизнеса, обедал, возвращался к работе (Надя была уверена, что в кабинете он устраивал себе послеобеденный сон), а вечером, по окончании рабочего дня, уходил с собаками на часовую прогулку вдоль реки. Он был счастлив. Или казался счастливым. Как будто, несмотря на кризис, впервые жил так, как хотел.

Тем несчастнее была Надя, которую карантин лишил последних иллюзий насчет их брака. Они стали чужими людьми, давно остыли друг другу, жизнь превратилась в рутину.

Больше года после изоляции Надя исправно, раз в неделю, ходила к психологу. Отчасти успокоилась. Однажды даже пробовала поговорить с Виталиком о своих переживаниях.

Неудачная попытка.

Он был хорошим человеком и в традиционном понимании прекрасным мужем и отцом. Кормил, одевал, содержал, на сторону не гулял – Надя как минимум очень бы удивилась, если вдруг обнаружила бы обратное. Но никак не про эмоции, никакой страсти. «Что ты от него хочешь? Чтоб Пушкина тебе читал? Где бы вы сейчас были, если б он Пушкиным увлекался!» – Надина мама зятя не просто уважала. Любила всей душой.

А Надя вспоминала юность, школу, как Виталик пел под гитару на скамейке у стадиона. Он подошёл к ней на перемене перед последним уроком, предложил вместе пойти домой, она смутилась, согласилась, впервые прогуляла урок. Несколько месяцев незатейливого школьного романа, первый поцелуй, простые слова любви, коробка конфет на Новый год, скромная роза на 8 марта, посиделки с гитарой у стадиона.

Виталик был на два года старше, готовился к поступлению в военное училище, не жаждал военной карьеры, но снимал обузу с родителей. Поступил, уехал в Петербург. Она ревела, провожая. Потом месяцы ожидания, десятки красивых писем (которые, как подозревала сейчас Надя, он писал под диктовку, для курсантов это было нормой, но тогда она не догадывалась), короткие каникулы вместе.

Окончив школу, она уехала за ним, выбрав простой педагогический колледж. Ещё через год сыграли скромную свадьбу, сняли комнатушку в коммуналке. Ещё через год, не доучившись, Надя уехала с мужем по распределению на север.

Сейчас ей казалось, то были лучшие годы в их жизни – они были бедными (пельмени с тушёнкой из пайка и дешевым майонезом, когда ещё такое приготовишь?), но счастливыми. Их семейные друзья-сослуживцы – выпускники, женившиеся, чтоб не уезжать в гарнизоны в одиночестве, и их жёны, столкнувшиеся в 2000-е с реальностью взрослой жизни, не прошли испытание севером. Кто-то разводился уже через год, кто-то протянул пять-семь лет, а Надя с Виталиком только крепче друг к другу приросли.

Случайное везение вывезло их, уже с двумя сыновьями-близнецами, из Гаджиево в Москву. Виталик в бизнесе раскрылся. Со временем стало совсем хорошо, стало богато. Мечты тёщи сбывались одна за другой.

Но с каждой новой сделкой Виталик становился всё более чужим для Нади. Она почти не замечала этого, когда всё её внимание крутилось вокруг быта и детей. Но близнецы подросли, отправились учиться в Лондон, и вдруг Надя осталась наедине с пустотой.

В поисках нового смысла жизни она занялась садом, потом по совету психолога рисованием (неудачный совет), английским языком, плаванием, йогой, дизайном, безостановочным шоппингом. Подумывала вернуться к обучению, но Виталик не оценил, так и не поняв, чего Наде в жизни не хватает.

Богатые тоже плачут, грустно смеялась она, допивая бутылку французского белого на онлайн-вечеринке с одноклассницей, иммигрировавшей в США.

Обнимая спящего Виталика, Надя подумала, что, пожалуй, стоит вернуться к психологу. Нужно заново всё обсудить, понять, как быть дальше.

Без Виталика она никто. Но и с ним она давно стала никем. И дело не в том, что у неё были амбиции. В былые времена ей вполне хватало роли хозяйки семейного очага. Она стала никем для Виталика.

А вдруг у него любовница?

Надя улыбнулась внезапно пришедшей в голову спасительной версии. Тогда всё стало бы проще, понятнее, обыденнее. Тогда можно было бы рыдать, обвинять, бить посуду как в старых итальянских фильмах.

Она представила, как ловит Виталика с поличным в постели с какой-нибудь длинноногой старлеткой.

Нет, перебор, задевает. Пусть лучше кто-то посолиднее с работы.

Секретарша.

Надя почти засмеялась. Вряд ли 55-летняя Ольга Семёновна тянула на любовницу.

Ну пусть кто-то из подчинённых. Только не сильно молодая и не сильно красивая.

Надя узнаёт, что Виталик с ней спит. Ждёт его с работы. Одета строго, но с лёгкой сексуальностью.

Он входит, она на кухне с бокалом вина.

Он спрашивает про ужин, она молчит, он спрашивает, как дела, она не отвечает, он в недоумении интересуется, что случилось, и тогда она скупо говорит, что ей всё известно, он всё ещё пытается понять, что именно она имеет в виду, и она в едких красках описывает ему всё, что думает насчет его романа и тех лет, что она потратила на него, такого козла, и что больше не намерена это терпеть и сейчас же собирает вещи и уходит (вопрос: куда? – нужно проработать, не к маме же), Виталик бросается ей в ноги, умоляет простить минутную слабость, рыдает, говорит, что любит её и только её, дальше можно, наконец, заняться страстным сексом якобы на прощание, но не уйти, проявить милость и вновь жить так, как когда-то – душа в душу.

Чувство вины, возможно, вернуло бы те времена…

Но сейчас чувство вины испытывала сама Надя.

Ты сам во всем виноват. Всё из-за тебя.

Надежда отвела руку и отвернулась к окну.

Начинало светлеть. Во сне Виталик перевернулся на спину и захрапел.

Неожиданно Надя испытала отвращение. Не в силах оставаться в постели, она тихо поднялась, надела халат и вышла из спальни. Сварила кофе, взяла в тайнике на кухне пачку сигарет и зажигалку, накинула поверх халата домашнее пальто и вышла с дымящейся чашкой на веранду. Влажный утренний воздух обжёг холодом голые ноги в тапках.

Надя поставила кофе на скамейку, зажгла сигарету и глубоко затянулась. Голова слегка закружилась. Она баловалась сигаретами в юности, но с появлением близнецов забыла о привычке. Пару недель назад купила пачку, выкурила без какого-либо удовольствия одну сигарету и выбросила оставшиеся. Через день снова купила и снова выбросила, выкурив только одну. Наконец, на третий раз просто купила пачку, спрятала её в кухонном ящике, куда Виталик никогда в жизни не залез бы, и раз в день тайком от него курила на веранде. Она могла бы курить, когда он был на работе, но тогда ей не хотелось. Да и не хотелось расстраивать Раису Степановну, их домработницу, глубоко уверенную в святости семьи Петровых.

Докурив, она тщательно упаковала бычок в листок бумаги, спрятала в карман и ещё немного постояла на веранде, глубоко вдыхая свежий загородный воздух.

Когда-то она мечтала об уютном загородном доме в средиземноморском стиле, с просторной верандой, выходящей на задний двор, желательно к лесу. Она получила дом своей мечты.

Сегодня в нём было тоскливо и одиноко.

Допив быстро остывший кофе, Надя отставила чашку, несколько раз прошлась по веранде, трижды вошла в позу приветствия солнцу, трижды согнулась к ступням настолько, насколько позволяло пальто, и вернулась в дом. Тщательно вычистила зубы, умылась, нанесла лёгкий утренний крем.

В спальне громко зазвенел будильник на мобильном.

Четверг. День блинчиков.

Надя схитрила: достала из морозилки покупной полуфабрикат, поставила жарить на сковородку – разницу не заметит.

Сварила в кофеварке американо без молока.

К появлению Виталика на кухне стол был накрыт.

– Доброе утро, Надюш, ты чего так рано встала, – Виталик в спортивных штанах и майке чмокнул жену в щёку.

– Не спалось что-то…

– За пацанов что ли переживаешь?

– Да, наверное, – уклонилась Надя.

– Не боись. Сдадут они экзамены. А не сдадут, отправлю в нахимовское.

Заключив, что вопрос исчерпан, Виталик включил телевизор и, погрузившись в новостной поток, принялся за завтрак. Надя как обычно пила свой кофе, второй за это утро, опершись на кухонную тумбу. Она завтракала позднее, когда Виталик уезжал в офис.

– Смотри что творят-то америкосы, а…

Покончив с блинчиками и кофе, он выключился из новостной повестки и вернулся на кухню. – Ты сегодня дома или куда планируешь?

Застигнутая вопросом врасплох, Надя поднесла ко рту пустую чашку. Это дало ей несколько секунд.

– Пока не знаю. Думала, может, за покупками съезжу. А что?

– Степановна что ли тоже в отгуле?

– Да нет, я за своими садовыми.

– А. Гриша отпросился у меня до понедельника, я забыл тебе вчера сказать.

– Ничего, я могу такси вызвать.

– А что, прям к спеху?

– Всё нормально, я разберусь.

– Ну ладно. Но если там что тяжёлое, ты сама не таскай. Если что ты набери Сашку днём, скажи ему, чтоб машину организовал.

– Хорошо.

Он вышел. Спустя 15 минут вернулся в холл готовым. Надя традиционно стояла у парадной двери. Поцеловала в щёку, пожелала хорошего дня и закрыла за ним.

Раиса Степановна приходила после полудня. Раньше, до отъезда близнецов, она жила с Петровыми. Пока сыновья были маленькими, Надя полностью занималась ими сама, но после переезда в подмосковный дом времени и сил на большое хозяйство стало катастрофически не хватать, и она предложила домработнице остаться в доме на постоянной основе. Своей семьи у Раисы Степановны не было. В молодости у неё случилась трагическая история – муж и ребенок погибли в автокатастрофе, и замуж повторно не вышла. Когда развалился Союз, вдова вернулась из Казахстана, куда её увез супруг, дохаживать мать-пенсионерку под Ярославлем. Когда та умерла, Раиса Степановна пришла в агентство по подбору домашнего персонала и несколько лет успешно работала у разных хозяев, пока Надя чудом не получила её по «наследству» от приятельницы, уехавшей во Францию. Сначала вдова приходила трижды в неделю помогать по хозяйству в их московской квартире, затем согласилась на постоянную работу с переездом в загородный дом. Тем более для неё это означало экономию на съеме квартиры и стабильный заработок. Пока Раиса Степановна жила с ними, Виталик помог ей продать ярославскую квартиру, ссудил дополнительные деньги на первый взнос по ипотеке и выступил поручителем для покупки просторной однушки в соседнем Голицыно. Когда близнецы уехали в Лондон, необходимость в постоянной помощи домработницы отпала, и она переехала в свою новую квартиру. Теперь Раиса Степановна работала четыре дня в неделю, кроме среды и выходных, с полудня до шести вечера.

Надя вернулась в спальню, сняла халат, перешла в гардеробную, переоделась в спортивный костюм и направилась в тренажёрный зал.

Зал – конечно, преувеличение. Просто комната, куда мальчишки хаотично свалили своё «железо», а Виталик купил многофункциональный тренажёр (снаряд покрывался пылью, но Раиса Степановна раз в неделю боролась с запустением). Из Надиного здесь стояла скучающая беговая дорожка и коврик для йоги. Йогой Надя увлеклась всерьёз как комфортной, полезной и наименее интенсивной формой физической нагрузки.

Спустя 40 минут приняла душ, обернулась в пушистый халат, позавтракала под телевизионные новости и, прихватив большую кружку латте, перешла в свой кабинет на втором этаже. Это была маленькая комнатушка (в отличие от Виталикиного кабинета на первом) рядом с комнатами близнецов и гостевой. Здесь у стен стояли стеллажи с сувениркой из стран, где они проводили отпуска, поделками мальчишек, лёгким женским и детским чтивом (серьёзная библиотека размещалась в кабинете Виталика, но это были в основном книги, которые никто в семье не читал, они лишь добавляли интерьеру солидности). В здоровенном бабушкином комоде, отреставрированном за какие-то баснословные деньги, хранились сотни мелочей – семейных реликвий – рукописные письма, открытки, тетрадки и дневники близнецов, неразобранные фотографии. У торшера стояло громадное почти королевское кресло и пуфик для ног перед ним. Рядом тумба для книжек или вязания. Изначально планировалось, что этой мебели будет достаточно. Но пока мальчишки не доросли до переходного возраста, они так часто бегали к матери, что пришлось впихнуть в комнату ещё и софу.

Свято место пусто не бывает… теперь на неё были свалены собранные в пакеты вещи, удалённые после очередной ревизии из гардеробной. Надя традиционно пересылала их родственникам.

Встав посреди кабинета, она замерла в раздумьях.

Чем заняться? Как убить время?

Наконец, села в кресло, отхлебнула глоток латте, взяла с тумбы блокнот и пробежалась глазами по вымученному накануне списку дел. Перечень не вызвал энтузиазма.

Взгляд сам собой зацепился за пункт «Садовый инвентарь». Надя улыбнулась невольно ворвавшимся в сознание картинам. Закрыла глаза. Легко прикоснулась кончиками пальцев к губам, провела ниже, вдоль шеи к ложбинке груди…. Открыла глаза, рассмеялась сама себе, раскраснелась.

Какая же глупость всё это. В этой комнате, на этом кресле она планировала нянчить внуков, рассказывать им истории из жизни и сказки, а сама… Нет, конечно, она ещё молодая женщина. В самом соку, как говорится. Но…

Виталик, Виталик, как так вышло…

Надя на мгновение живо представила, как по обе стороны от неё зависли ангелочек и бес и нашёптывают каждый своё. Встряхнула головой, отмахнув глупую картинку, и встала.

Спустилась в гардеробную, тщательно выбрала кружевное телесного цвета бельё. Встала перед зеркалом. На неё смотрела всё еще довольно привлекательная зрелая женщина. Не красавица, но миловидная. Красиво упакованная в бюстгальтер грудь (слегла обвисшая, но после близнецов это просто неизбежно, а в правильном белье – незаметно), гладко выбритое тело, не слишком длинные, но стройные ноги, подкаченные руки, лёгкий жирок на бёдрах и талии.

Оставшись довольна, села за туалетный столик, тщательно накрасилась. Сделала несколько лёгких волн утюжком на волосах. Всё – естественно, без лишнего вызова и фальши. Надела чулки, юбку-миди верблюжьего цвета, молочный джемпер с глубоким V-образным вырезом, несколько тонких золотых цепочек разной длины, часы с бриллиантами (подарок Виталика на 17-летие совместной жизни), коричневые батальоны на устойчивом каблуке. Выбрала свою любимую сумку Marcie от Chloe.

Проверила мобильник. Часы показывали чуть за десять. Сообщений не было.

Собралась слишком рано. Но оставаться дома не было сил.

Надя окончательно решилась, и отступать была не намерена.

Во всяком случае, ровно сейчас в эту минуту не намерена, и лучше поскорее уйти отсюда, чтобы опять самой себя не испугаться.

Она вызвала такси, предупредила охрану о допуске внешней машины на территорию, надела пальто из альпаки и вышла из дома.

В посёлке было тихо. Соседи либо уже уехали на работу, либо ещё спали. Спустя 10 минут ожидания подъехала чёрная Volvo.

– Lotte Plaza, пожалуйста. И можно не торопиться. Я не опаздываю.

Откинувшись на спинку кресла заднего сидения, она прикрыла глаза, извлекая из памяти недавнюю сцену. Он ритмично двигается, то ускоряя, то замедляя темп, сильные плечи блестят от мелкого пота, в глазах неподдельная страсть, резко сжимает губы, желваки играют по скулам, запрокидывает голову, хрипло стонет от экстаза и, останавливаясь, прижимает её к стене божественным телом так, что она каждой клеточкой ощущает его жаркую влажную кожу.

Да, она окончательно решилась.

Она больше не может без этого.

Сегодня она снова будет с Петром.

И завтра.

И каждый раз, когда он позовёт.

8.

Роман Викторович надел перчатки и поднял воротник пальто, поежившись от пробирающего морского ветра. Шапку не захватил, понадеявшись на раннюю южную весну. Выйдя из самолёта в аэропорту Анапы, он с удовольствием вдохнул тёплый воздух и надел солнцезащитные очки, но здесь, у Керченского пролива, несмотря на яркое солнце, было откровенно холодно.

«Пушка Лендера с бронекатера БКА №73 Азовской флотилии Черноморского флота, погибшего 02.11.1943 года в Керченско-Эльтигенской десантной операции».

С заасфальтированной площадки, где в память о моряках-десантниках стояла пушка Лендера, открывался панорамный вид на рейд порта Тамань и Крымский мост – самый протяженный в Европе. Через Таманский полуостров к мосту шла четырёх-полосная трасса. «Хомяки» по пути не встречались. Как пояснил местный водитель, зерновозы шли в порт по старой регионалке: в районе станицы Старотитаровская сворачивали на Вышестеблиевскую и дальше через посёлок Прогресс шли на Волну, к порту. До него можно добраться и по новой трассе, съехав на предпоследней перед мостом развязке, но «хомяки» традиционно предпочитали старую дорогу, где не было камер и постов весогабаритного контроля.

– Вы в августе приезжайте, если экстрима хотите. Ночи у нас тёмные, а фонарей на двухполоске нет. Губер в сезон запрещает грузовики в дневное время, они спят по обочинам, а ночью гружённые гоняют. На легковушке стрёмно там. Ещё и асфальт разбитый. Чуть ли не каждый год латают, но «хомяки» за сезон убивают.

– Перегруз?

– Не без того, – заказанный на этот день водитель-армянин, представившийся Геннадием, ухмыльнулся. – Я сам несколько лет назад зерновозы гонял, и по 70-80 тонн было на пять осей.

– Нехило. Откуда гонял?

– Из Ростовской области. И в Азов, и сюда, и в Новороссийск.

– А чего переквалифицировался?

– Не работать дешевле. Туда-обратно примерно 27 тысяч на бензин, плюс «Платон» 2 тысячи, плюс стоянка, еда, плюс гаишнику, если на весах взяли. А тариф за ходку 35 тысяч. Смысл?

Не доезжая до поста ДПС перед мостом, Геннадий взял вправо и через эстакаду подвёз Романа Викторовича к пушке Лендера. Сам Крымский мост, уходил дальше, по тузлинской косе, через протоку, по острову Тузла и, пересекая Керчь-Еникальский канал, выходил в Керчь, огибая мыс Ак-Бурун. Отсюда, со смотровой, в ясную погоду были хорошо видны его белоснежные арки над судоходным фарватером. Но Романа Викторовича интересовал другой вид: пустырь к югу от пушки.

Эти земли в 2010-е были частично зарезервированы под несложившееся строительство сухогрузного района порта Тамань, частично отданы в аренду, но до сих пор пустовали. Сам порт располагался южнее, в районе мыса Железный Рог. Глубины на подходах к нему достигали 20-25 метров, в этом он конкурировал с Новороссийском. Но здесь всё ещё работали только несколько стивидоров, включая одного зернового.

Компании Романа Викторовича скупали пшеницу, кукурузу, ячмень, бобовые и масличные культуры у производителей и отправляли на экспорт. Перевалка шла через порты Азова, Ростова, Новороссийска и порт Кавказ на Таманском полуострове. В Азово-Черноморском бассейне до недавних пор у него был только один собственный зерновой терминал – в Азове, где глубины доходили только до 4,5 метров. За несколько лет он модернизировал два причала под погрузку зерновых, построил элеватор для хранения на несколько десятков тысяч тонн. Из Азова малые суда шли с зерном до порта Кавказ, где переваливали его на большие сухогрузы. В результате последней сделки он получил два зерновых терминала в Новороссийске. Он уже запланировал их модернизацию: увеличение мощностей по портовой перевалке в два раза, а объема хранения в три. Это существенно расширит номенклатуру грузов, даст возможность работать с нишевыми культурами – зернобобовыми, масличными. Но город сдерживал развитие порта, а здесь, на Тамани, – greenfield – чистое поле и практически готовые подъездные пути.

Роман Викторович сделал несколько фотографий на мобильный и сел обратно в машину. Отправил снимки помощнику с поручением к понедельнику собрать всю информацию по порту Тамань.

– Куда теперь?

– В Анапу, но давай через станицу проедем, там есть где пообедать?

– В принципе есть, но я бы предложил вам хороший рыбный ресторанчик в Сенном. Проедем через Тамань и дальше по регионалке, немного дольше выйдет, минут на 20-30 максимум.

Путь от пушки до танка Т-34, установленного на центральной площади станицы в память героев Великой Отечественной, занял чуть больше 10 минут. Лермонтов когда-то устами Печорина назвал Тамань «самым скверным городишкой из всех приморских городов России», но потомков таманцев это отнюдь не смутило, и они открыли дом-музей в его честь.

– Чем здесь сейчас живут? Работа есть? – поинтересовался Роман Викторович у Геннадия.

– В основном на виноградниках работа, летом сдают дома, в порту тоже. Когда мост строили, станица, конечно, поднялась, даже несколько гостиниц построили, но потом как обычно стало. Кто сюда приезжал на отдых, тот и приезжает, а новых отдыхающих не так уж и много. Та же Керчь – она теперь в 30 минутах на машине, все-таки город, цивилизация, а тут деревня как была, так и осталась.

– Тмутаракань.

– Что?

– Тмутаракань – средневековая крепость здесь была, в Тамани. Потом так стали говорить про глухую провинцию.

– А, ну может.

– Порт много рабочих мест даёт?

– Не знаю, врать не буду. Я, когда зерно возил, в порту местных часто встречал, разнорабочие обычно. Один знакомый был из Новороссийска, но он начальником, мотался каждый день – два часа туда, два обратно. В Новороссийске конкуренция большая в порту, там под своих жирные места держат. После открытия моста из Керчи стали в Тамань ездить в порт. Там же под санкциями порты, в Керчи, на ладан дышат, вот они сюда и ездят.

Проехав по улице Карла Маркса через всю станицу, машина выехала из Тамани и двинулась вдоль Таманского залива по Краснодарскому шоссе, которое на деле представляло собой 2-полосную региональную дорогу. В станице Сенной они остановились у ресторана, где Роман Викторович заказал уху и барабульку. Обед вышел приличным. Такую рыбу отыскать в Москве было не так просто. Вернувшись в машину, Роман Викторович погрузился в чтение отчётов, иногда отвлекаясь на мелькавшие в окне виды южный полей.

За следующий год он рассчитывал реализовать проект по созданию своего флота сухогрузов. Пока речь шла о судах класса «река – море» дедвейтом 3-5 тысяч тонн. Они нужны были для работы на мелкой воде – перевозке зерна по Дону к Азову и до Чёрного моря. На первом этапе он ставил цель на 25 сухогрузов – часть покупкой, часть – строительством. Конкуренция на зерновом рынке год от года росла. И выигрывать её могли только те, у кого были собственные логистические мощности: терминалы с доступом к воде, вагоны, сухогрузы – так, чтобы под контролем была вся цепочка – от скупки зерна у производителей до отгрузки конечному покупателю. С расширением бизнеса на глубокой воде можно было подумать и о флоте с большим дедвейтом.

Но в судоходство Роман Викторович только начал погружаться, и как обычно был крайне осторожен. Здесь ещё требовалось всё внимательно оценить и взвесить.

На въезде в Анапу они постояли в небольшой пробке, затем проехали через весь город до морского вокзала. Роман Викторович отпустил Геннадия, договорившись встретиться здесь же не позднее 17:15. В 18:20 у него был обратный рейс на Москву.

9.

Кира отодвинула шторку примерочной.

– Вау! Ну смотри же! Шикарно! Абсолютно твоё: и крой, и цвет. Это, кстати, сочетание тёплой температуры и разных фактур. Чувствуешь, насколько гармонично? – Вика со свойственной ей восторженностью бурно жестикулировала. – У тебя есть леопардовые лоферы? Или хотя бы чёрные?.. Понятно. По глазам вижу, нет. Туфли?

– Вик, красиво, но мы договаривались: я просто примеряю.

– Кирыч, что ж ты режешь меня по живому. Убийца прекрасного!

Виктория схватилась за сердце, демонстративно глубоко и печально вздохнула, достала телефон и сделала несколько фотографий.

– У меня денег на это сейчас нет.

– Ладно-ладно. Мне бы твою силу воли. Но тебе действительно понравилось?

– Да, стильно.

Кира улыбнулась, наблюдая, как подруга расцветает от похвалы в адрес её выбора.

– Прекрасно! Я счастлива! Пошли накормлю пирожными.

– На пирожные мне хватит, – уточнила Кира.

– Ничего-ничего, это тебе в качестве моральной компенсации за упущенную возможность приобрести шикарный стильный лук. Я тебя в зале жду.

Кира задёрнула шторку, повернулась к зеркалу и несколько минут не могла оторваться от отражения. Свитер эластичной крупной вязки из мягкой шерсти насыщенного терракотового цвета, рукав реглан, объемный простой воротник, как у водолазки. Юбка-карандаш цвета охры из эко-кожи на замшевой основе. Кроссовки, конечно, не в тему. Нужны лоферы или туфли.

С сожалением Кира вылезла из свитера и юбки, вернувшись в свои джинсы и серый свитер, сняла с крючка чёрное пальто-бушлат и рюкзак, перекинула через руку, поблагодарила консультанта и вышла в зал искать Вику. Много времени на это не потребовалось. Та крутилась у стенда с бижутерией, примеряя у зеркала крупные фиолетовые серьги кольцами.

– Это развитие сета: фиолетовый контрастирует с жёлтым, поэтому к моим жёлтым тёплой температуры брюкам у меня сумочка приглушённый баклажан. Как думаешь, взять?

– Вика, у тебя склад серёжек, пошли.

– Как всегда права. Нет эмоциональным покупкам! Пойдем скорее отсюда.

Взяв Киру под руку, она чуть ли не бегом направилась к выходу, словно серьги могли догнать и насильно заставить купить их во что бы то ни стало.

Виктория была шопоголиком в стадии ремиссии.

Да кем только ни была Вика. Работала она в отделе маркетинга одного крупного банка, в том числе занимаясь его благотворительными проектами, – именно на одном из таких проектов несколько лет назад они и познакомились.

Вика была старше на 7 лет, семьи не имела, вела полубогемный образ жизни, перескакивая из одного романа в другой, странным образом находила время для безостановочного самообразования и в целом была в высшей степени творческой и хаотичной персоной.

Что стало основанием их дружбы, Кира объяснить не могла. Более непохожих людей пришлось бы долго искать.

По сути, это Вика вцепилась в Киру как клещами, а Кира в итоге просто привыкла. Впрочем, она об этом не задумывалась. Других подруг у неё просто не было.

– Вероятно, у меня пограничная организация психики и в стрессе я регрессирую из невротического регистра в пограничника. А для нас, пограничников, важно, чтобы в такое время рядом был объект-опора, – сообщила Вика год назад, по истечении второго месяца магистратуры по курсу «Психоанализ. Психоаналитическое консультирование» (по истечении первого семестра она благополучно отчислилась, придя к выводу, что получила достаточно теоретических знаний, а практическая работа в качестве психоаналитика не для её психической организации).

– Я тебе объект-опора?

– Так точно. В связи с этим на тебе лежит немалая ответственность. Придётся меня поддерживать, иначе от потери объекта у меня крыша съедет. Фактически всё говорит о том, что у меня плохо интегрированное Сверх-Я, которое ещё и стоит в оппозиции к Идеал-Я. Думаю, всему виной дефицитарность первичного нарциссизма.

– А проще?

– А проще говоря, мама либо недолюбила, либо перелюбила. У Дональда Винникотта – это такой британских педиатр-психоаналитик, он уже умер; тебе, кстати, его бы почитать, – так вот у него есть такое понятие «достаточно хорошая мать». Это мать, которая любит ровно так, что ребёнок со временем постепенно от неё сепарируется и становится полноценной самостоятельной личностью. То есть нечто среднее между матерью-кукушкой и матерью-наседкой. Слушай, у меня есть пару книг на эту тему, я тебе принесу. Конечно, тебе поздно уже, личность Катерины сформирована до трёх лет. Но у неё будет пубертат, а это второй из наиболее важных периодов в становлении Я, и, если ты ей в младенчестве причинила психологические травмы, они на гормонах попрут в полный рост.

– Спасибо за травмы.

– Без обид. Благодаря травмам мы растём. Каждая травма – путь к развитию. Тут главное, чтобы травмирующий опыт был достаточный для приобретения базовых знаний и переживаний, формирующих личность, но недостаточным для нанесения необратимого ущерба. Скажем, для младенца исчезновение матери – травмирующий опыт. Мать для него – не какой-то объект, это часть его самого. Собственно, если мать отошла ненадолго, младенец ещё не успел понять, что произошло. Потом он замечает – ну, скажем, если проголодался или в подгузник наделал, – что ему неприятно, и он адаптируется, галлюцинируя, то есть представляя себе, что мать всё это устранила, – так он формирует свой первичный внутренний объект. Надолго этого не хватает, дискомфорт усиливается, и младенец начинает реветь. Это уже включается работа горя. Если мать вовремя вернулась и удовлетворила его потребности, всё окей, младенец понимает, что на неё можно рассчитывать, она будет уходить, он будет себе её представлять, и она будет возвращаться. Это и есть достаточно хорошая мать. А если она не возвращается вовремя, у малыша начинается истерика, и чемчаще мать его бросает, тем меньше он уверен в ней, тем больше не уверен в себе, потому что он – это она. Другая крайность – если мать никогда не оставляет младенца. Тогда он не проходит работу горя, нет сепарации, он растёт частью матери, а не самостоятельной личностью.

– У тебя какой вариант?

– Думаю, моя всё-таки перелюбила. Она умерла, когда мне было 6 лет, но отец рассказывал, что она меня любила до потери пульса, буквально не отходила от меня. Я им чуть брак не разрушила. Им бездетность ставили, мать только в 40 лет залетела. А как меня родила, на отца забила. Он, кстати, думал, она на стороне меня сделала. Я на него совсем не похожа. Это уже потом, когда я подросла, а мама от рака сгорела, он тест сделал, чтоб чужую дочку не растить. Это мне бабка рассказывала, его мать. Он сам до сих пор не признался.

– Господи, Вика, какие ты страсти рассказываешь. Сочувствую.

– Да ладно, это мой травмирующий опыт. Фактически я не прошла сепарацию в инфантильном возрасте, когда как раз формируется первичный нарциссизм, а потом меня одномоментно бросили – и мать (в буквальном смысле навсегда), и по факту отец, который считал меня чужой. Поэтому у меня нет сильного внутреннего объекта и вместо него в случае стрессовой ситуации мне нужен объект-опора.

– Даже не знаю… Не слишком ответственная для меня задача? Мне и одной дочери хватает.

– Не переживай. На случай твоего отсутствия у меня есть запасные варианты.

– Твои мужики?

– Безусловно. И мои шмотки. Это замещение. Собственно, мои романы и мой шопоголизм – всё это для заполнения внутренней пустоты, компенсация дефицита внимания и любви. Я прекрасно отдаю себе отчёт, что таким нехитрым способом убегаю от одиночества и депрессии, получая хоть на мгновение ощущение свободы и всесилия.

– Может, и нехитрым, но дорогим.

– Они компенсируют друг друга, – подмигнула Вика. – Замкнутый круг: мои мужчины одаривают меня шопингом, а новые шмотки приводят мне новых мужчин. Но представь, что бы со мной было, если бы дефицит внимания компенсировала едой? Нет уж, пусть лучше мужики и шмотки.

После семестра психоанализа Виктория увлеклась историей (открытые лекции в МГУ), живописью (класс рисунок маслом), восточными танцами (три месяца), параллельно прошла онлайн-курс антикризисного PR в каком-то американском вузе и, наконец, решив, что зашла в очередной тупик, вернулась к психоанализу, но уже в виде пациента. Надо сказать, что это решение оказалось самым верным, так как уже несколько месяцев Кира не наблюдала её истерик (а обычно Вика звонила объекту-опоре как раз с этой целью) и, более того, разорвала все предыдущие краткосрочные романы, осознанно взяла перерыв на любовном фронте и даже – звучат фанфары! – прекратила сметать всё подряд, оказываясь на распродажах.

Сегодняшняя их встреча была домашним заданием очередного Викиного курса. На этот раз – онлайн-школа осознанного шопинга. Однако собственная «завязка» позволяла тренироваться только на Кире.

– Понимаешь, Кирюха, в рамках психологии стиля я «мечтатель» с признаками «эстета». Скажем, мой жёлтый цвет – это яркий оптимизм, солнце, креативность, а сумка-баклажан – таинственность, роскошь, – приступила к лекции Вика, ведя за собой Киру в итальянский ресторан на верхнем этаже торгового центра. – А ты «невидимка». Да, серый – это спокойствие, безопасность, но в нём нет эмоций. Ты как будто осознанно или подсознательно делаешь всё, чтобы не привлекать к себе внимания, смешаться с толпой! Но ты ведь шикарная женщина! Одни твои волосы чего стоят!

– Мне так удобно.

– Я всё готова понять, но и ты пойми, совершенно спокойно можно найти баланс между удобно и красиво. Причём в любой бюджетной категории. Современные базовые вещи можно и нужно носить интересно. Даже если ты любишь серый и чёрный, хорошо, согласимся, ахроматы – так ахроматы. Но добавим в них немного специй, и это будут новые неповторимые блюда… Будьте добры, столик на двоих. Да, тут вполне нормально… Аксессуары, фактура, цвет, принт – добавляем, миксуем и вуаля – стильные образы из базовых вещей.

– Классика?

– Ой нет, дорогая, ты застряла в прошлом веке. База – это форма, фасон, крой – они должны быть максимально простыми. Возьмем джинсы, они – база. В принципе небазовые джинсы в обычных магазинах найти нереально, 99,9 % всех джинсов – база.

– И рваные со стразами?

– Рваные со стразами – это про поверхность. А по крою они простые. Так что да, это база. А твой свитер, например, – не база.

– Чем тебе свитер не нравится?

– Он ничего так, но не база, потому что горловина модельная, сложного кроя. И немного, ты не обижайся, но он несколько устаревший. Ты в нём провинциальная… Пожалуйста, паэлью, американо с тёплым молоком и кусочек «Праги». Кофе можно сразу.

– Томатный суп, чай черный и… давайте, наверное, мороженое, три шарика – клубничное, шоколадное и фисташковое. Чай потом, вместе с мороженым.

– Скажем, комплект, что я тебе подобрала, – это база. Но приправленный двумя видами специй. Первое – цвет. Сочетание по принципу одной температуры – тёплой и одной насыщенности – приглушённой. Второе – фактура: свитер крупной вязки и гладкая кожа юбки. Запомни: любые фактуры сочетаются. Чем больше разных фактур в комплекте, тем интереснее. Можно развить и подобрать третью специю – аксессуар, то бишь, например, сумку. Пушистую чёрную, из искусственного меха. Чёрный – ахромат, он со всем сочетается. А можно, кстати, ещё интересней… Сейчас…

Вика полезла в сумочку, достала телефон, нашла в альбоме цветовые круги.

– Так, у нас были терракота – формально это приглушённый красный, и охра – приглушённый жёлтый. То есть для создания сета из родственных оттенков нам бы подошла сумка приглушённого оранжевого цвета…. А сейчас незаметно посмотри левее позади меня. Ты видишь то же, что и я?

Кира не сразу поняла, на что переключилась Вика.

– Левее, за левое плечо смотри. Только незаметно.

Кира перевела взгляд левее, стараясь не вертеть головой.

– И что я должна увидеть? – почти шёпотом поинтересовалась она.

– Бога.

10.

Набрав в телефоне нужный номер, Роман Викторович сориентировался на местности и вышел на набережную, по левую сторону от морского вокзала. Константина Петровича он увидел почти сразу, тот ждал, сидя на лавке, подставив морщинистое лицо яркому весеннему солнцу.

– Ну здравствуй, Роман, добро пожаловать к нам на кубанскую землю, – приветствовал старик, широко улыбнувшись, по-товарищески приобняв Романа. – Часик для старика найдётся? Пойдем пройдемся по набережной.

– Для вас, Константин Петрович, хоть час, хоть два, хоть весь вечер. Как вы, как здоровье?

– Ром, ты ври да не завирай, я поди не девушка, чтоб у тебя на меня вечер был. Вечерним рейсом улетаешь? – засмеявшись, парировал Константин Петрович.

– Ваша правда.

– Значит, час у нас есть, пойдём прогуляемся в сторону Высокого берега.

Старик, не дожидаясь согласия, медленно двинулся, опираясь на элегантную трость.

– Ты в Анапе был когда-нибудь?

– В детстве только, в пионерском лагере.

– Хороший город, тихий, спокойный, когда туристов нет. Ещё месяца два можно жить, а после майских тут уже не протолкнуться. Видишь вон ту гробину, – старик указал на чёрные стеклянные многоэтажки, выбивавшиеся из общей архитектуры провинциального приморского городка чёрным пятном. Под крышей одного из трёх строений были установлены оранжевые буквы «Золотая бухта». – Вот там квартиру зять прикупил сдуру. Хоромы-то неплохие, но у моря лучше дом. Нас с Люсей уже к земле тянет. Присматриваемся. Ты в Крыму не был?

– Нет, Константин Петрович, с 90-х не был ни разу.

– Всё по заграницам отдыхаешь?

– Да времени на отдых-то нет особо. А мои да, Европа в основном.

– Зря, Рома, зря. Надо уметь и работать, и отдыхать. Мы всю жизнь пашем, а потом обернёшься, а в могилу-то и унести нечего, одна работа.

Старик остановился и закашлялся, отвернувшись от Романа. Ещё минуту он приходил в себя, восстанавливая дыхание.

– Как здоровье, Константин Петрович?

– Как не было, так и нет. Ни хуже, ни лучше. Только морским югом и спасаюсь. Будь не ладна эта Европа.

Константин Петрович, уволившись с государственной службы уже в почтенном возрасте 68 лет, неудачно отдохнул со всей семьей в горах Швейцарии. В Москву все 10 человек – он, супруга, две дочери с мужьями и внуки – вернулись с коронавирусом. У большинства, включая Люсю болезнь прошла в бессимптомной или лёгкой форме. А Константин Петрович еле выжил, с тех пор лёгкие его работали только наполовину, поэтому каждую зиму по рекомендации врачей он с женой, как чахоточный, уезжал на юг.

– Как у тебя дела, Ром? Как семья?

– Спасибо, Константин Петрович, всё хорошо, все в порядке.

– А чего к нам приехал? Не меня ж навестить.

– И вас тоже, конечно. А так, Тамань ездил посмотреть.

– Зачем она тебе? У тебя же Новороссийск теперь есть.

– Всё-то вы знаете.

– Рома-Рома, я хоть и старый больной человек, но из ума ещё не выжил.

– Не сомневаюсь, конечно. Да так, просто из интереса хотел глянуть, что да как.

– Свой терминал хочешь?

– Может, и свой.

– Мой тебе совет, не лезь туда. О Тамань уже многие зубы обломали. Там свой единоличный хозяин, и пока с ним не договоришься, не пролезешь. Но даже если договоришься, одна головная боль тебе обеспечена.

– Понял, Константин Петрович. Спасибо.

– Вижу, что не понял. Ну да дело твоё. Я тебе там не помощник. А как у тебя с поставщиками? Сам не надумал растить зерно?

– Каждый должен заниматься своим делом, Константин Петрович.

– Тоже верно. Но ты ж вроде агроном по специальности.

– И память у вас отличная, я смотрю. Это всё-таки когда было. Я ни дня по специальности не проработал после института.

– Подумай, Роман, подумай. Маржа хорошая сейчас у колхозников. По пшенице и подсолнечнику рентабельность последние несколько лет растёт. По кукурузе так доходность за 50% вышла.

– Кукуруза раз в несколько лет выстреливает. Нет, не моё. Колхозники растят, я продаю. Каждому своё.

– Слушай, мне тут жаловались на твоих. Вы, говорят, уронили цены так, что у мужиков паника началась.

– Было дело, разобрались. Вы же знаете, у России две беды – неурожай и рекордный урожай. Балансируем.

– А что у тебя по вагонам? Сколько сейчас?

– Больше 4 тысяч.

– Нормально. Инновационные?

– По большей части.

– Наращивать будешь?

– Мы пока сосредоточились на маршрутизации от узлов до терминалов.

– Выгодно?

– 300-400 рублей на тонну зерна в сравнении с повагонными отправками. За счёт скидки на тариф. Плюс время в пути сокращаем. Плюс будем принимать маршрутные составы сразу на терминалах, без захода на станцию.

– Неплохо. Погоди, давай кофе возьмём в киоске и присядем. Возьми мне чёрный с молоком. И два сахара.

Роман Викторович расплатился за два стаканчика кофе и присел на лавку рядом со стариком. Ветра здесь, в отличие от Тамани, практически не было. Только лёгкий бриз дул с моря, освежая. Константин Петрович снял шарф, Роман расстегнул пальто.

– Так что тебя беспокоит, Ром?

– Квота, Константин Петрович. Закончится раньше сезона.

– Когда, думаешь?

– Разные прогнозы. Середина – конец мая. Может, даже 25-30 апреля. Слишком много контроля.

– Вам, нашим уважаемым экспортёрам, при определенной конъюнктуре дай только волю, вы всё вывезете. Конечно, мы не можем на это пойти. Ты же понимаешь, Роман, в приоритете внутренний рынок и продовольственная безопасность. Нельзя допускать, чтобы внутренние цены сильно падали или росли и чтоб нам внутри зерна не хватило. Сейчас пшеница рекордно дорогая. Мука была бы такой же, если бы не административное воздействие. Никогда не было такой дружной реализации зерна из интервенционного фонда по рекордно высоким ценам. Ограничения всегда будут. При определенной конъюнктуре. Сейчас ровно такая конъюнктура. Всегда будет запрет свыше лимита наших общих экспортных возможностей.

– Понимаю, конечно, Константин Петрович. Я не прошу о невозможном. Но хотя бы на кукурузу и ячмень увеличить, до нового сезона контракты закрыть.

– Хорошо, Роман, я тебя понял. Кстати, имей в виду, мы подумываем открыть новый сезон пораньше, числа с 20 июня.

Старик поднялся с лавки, выбросил стаканчик в урну и продолжил движение по набережной.

– Я тебе рассказывал притчу про Пикассо и салфетку?

– Нет, Константин Петрович, не помню такой.

– Хорошая история. Послушай. Однажды уже совсем старый Пикассо сидел в кафе и что-то автоматически малевал на использованной салфетке. Но Пикассо есть Пикассо: каракули выходили творческими импрессионистскими картинками. За соседним столиком за всем этим с благоговением наблюдала женщина. Наконец, Пикассо допил кофе, смял салфетку и хотел уже уходить, как та женщина его остановила. Извините, простите, могу ли забрать салфетку, готова заплатить за нее. «Конечно, синьора, – ответил Пикассо, – 50 тысяч долларов». Женщина, конечно, удивилась: «Как? У вас ушло две минуты на рисунок». «Нет, мадам, – возразил Пикассо, – больше 60 лет». Он положил салфетку в карман и был таков.

Роман знал старика больше 15 лет, ещё с тех времён, когда тот занимал высокие должности в государственной бюрократической машине. За это время он услышал от него десятки подобных притч. Механизм выстроен чётко и сбоев не давал. Нынешняя легенда обернулась ещё и хорошей скидкой. Роман предполагал, что такса окажется существенно выше.

– Прекрасная история, Константин Петрович. Спасибо большое.

– Не за что, Ром. Я человек уже старый, в могилу мне с собой ничего не взять. Всё, что остаётся, – помогать хорошим людям. Может, они потом вспомнят старика добрым словом и при необходимости помогут моим родным.

– Безусловно. Даже не обсуждается.

Они ещё прошлись по набережной, обсудив особенности жизни в приморском городке, тепло простились, и спустя час Роман Викторович уже сидел в бизнес-классе аэробуса, удовлетворённый итогами поездки на Кубань.

Выгрузив в планшет файлы, присланные в почту за это время, он пристегнул ремень, выпил стаканчик виски и погрузился в чтение рабочих материалов.

11.

Кира, пытаясь сообразить, как Вика могла увидеть что-то затылком, тем более бога, обернулась. По стене ресторана, к которой она сидела спиной, шла широкая зеркальная полоска.

– У противоположной стены, лицом к нам, один, – конкретизировала Виктория. – Красавчик?

Не дожидаясь ответа, она как бы случайно задела сумку, висевшую на спинке стула, развернулась, чтобы её поднять, задержалась на мгновение, подняла и повесила на прежнее место.

– Красавчик.

Кира, наконец, поняла, о ком идёт речь. За столиком в нескольких метрах от них в одиночестве пил кофе мужчина модельной внешности. На секунду их взгляды случайно пересеклись. Кира смутилась и вернулась глазами к Вике.

– Так, на чём это я… Аксессуары, цвет, фактура… а, принт. Принты можно сочетать хоть несколько сразу. Главное правило: в них должно быть что-то общее – масштаб, например. Любая геометрия сочетается, но будет ещё лучше, если у принтов будет одинаковый размер. Геометрия вообще самое безопасное решение. Буквы и знаки тоже сочетается с чем угодно. Леопард универсален и вечен…. Слушай, он на нас смотрит.

– Тебе кажется. А я уже есть хочу.

– О! Давай тебе ревизию гардероба проведём!

– Может, лучше не надо?

– В первую очередь, ты должна задать себе вопрос: какая я? Чего хочу? Какой мне надо быть?

– Это три вопроса.

– Никто, кроме тебя самой, на эти три вопроса не ответит. Внутреннее и внешнее взаимосвязано. Внешний вид оказывает влияние на внутренний. И, наоборот, когда внутри негармонично, мы комплексуем, чувствуем себя непривлекательными. Так устроены люди и в основном так устроены женщины. Здесь очень тесная связь между внутренним и внешним.

– Ты точно обо мне говоришь?

– Нужно задать себе правильные вопросы. Принять себя. Соединить внешне и внутреннее. Это и есть личный прогресс. Любой гардероб молчаливо рассказывает людям о вас. Вот что твой гардероб рассказывает о тебе? Что ты им хочешь сказать людям? Что ты – провинциальный мышонок?

– Закончила?

– Обиделась? Не обижайся. Я любя.

– Я голодная, меня сейчас легко задеть. Но тебе это не удалось. А вот, кстати, и наш заказ.

Официант накрыл на стол.

– Я тебе так скажу, Вик. Мода и вот это всё – бесконечная гонка. Отдельный вид спорта. Мне он неинтересен. Совершенно. Это твои мир. Ты в это осознанно готова погружаться. И хорошо, и отлично, тебя это вдохновляет. Но не меня. У меня нет на это ни сил, ни времени, ни финансовых возможностей, ни в конце концов желания. Каждому своё. Меня вполне устраивает мой гардероб. Говоришь, свитер устаревший, окей, давай, когда мне нужен будет новый, я возьму тебя с собой, и ты поможешь мне выбрать правильный базовый свитер. Но, пожалуйста, давай ты не будешь устраивать ревизию в моём шкафу.

Вика с минуту молча ела свою паэлью, задумавшись. Потом просияла.

– Не буду. Но при условии!

– Ты неподражаема. Каком ещё условии?

– Ты позволишь мне купить тебе тот комплект.

– Нет.

– Да! Пожалуйста! Ты в нём шикарна! Ну, пожалуйста, пожалуйста! Это же такая мелочь, тебе это ничего не стоит, а мне будет приятно. Я же тебе на 8 марта ничего не дарила. Будем считать, это на 8 марта. Девочки должны друг другу подарки делать. Кто же ещё, если не мы?

– Я тебе тоже ничего не дарила.

– Ты меня терпела!

– Это факт. Но такие подарки – нет.

– Слушай, он точно смотрит на тебя.

– Кто?

– Ну тот красавчик. Глаз оторвать не может.

– Да перестань.

– Да точно тебе говорю. Я же вижу в зеркало, он в твою сторону смотрит.

Кира перевела глаза за левой плечо Вики и встретилась взглядом с молодым человеком. Он игриво улыбнулся. Она, опять смутившись, отклонилась так, что стала невидима для него за головой Вики.

– Я ж говорила, – констатировала подруга, переходя к торту. – Запал.

– Забавно…

– Неплохой вариант. Отличный даже вариант.

– Слушай, я даже не знаю, как себя вести.

– Как-как. Сидим как ни в чём ни бывало. Он свою чашку уже сто раз мог допить за это время. Либо кого-то ждёт, либо подождёт тебя. Посмотрим на его дальнейшие действия. Но можешь ему улыбнуться. Мол ты открыта для общения.

– Да я даже не знаю, о чём общаться … Я на свиданиях не была… Я вообще не помню, когда на свидании была в последний раз.

– А мужик у тебя когда был последний раз?

– Года два как… – пожав плечами, ответила Кира.

– Ого, подруга, то есть после ММ у тебя никого не было? – расширив глаза от удивления, Виктория с сочувствием погладила Вику по руке. – Бедняженька моя, я думала, ты давно перестала по нему страдать.

– Я и перестала. Давно. Просто никого не было.

– Тогда самое время. Кстати, что он, как?

– Кто?

– Мужчина Мечты.

– Не знаю, я с ним не общаюсь, – Кира лукавила. На Новый год она написала ему, просто поздравила, спросила, как дела. Он ответил кратко, как обычно отвечал. Её делами не интересовался.

– И правильно. С глаз долой – из сердца вон. Козёл он и есть козёл. Я в дамскую комнату. Постараюсь задержаться.

Вика подмигнула, встала, демонстративно громко попросила официанта, обслуживавшего столик в другом конце зала, рассчитать их, взяла сумочку и ушла в сторону туалета.

Молодой человек считал поданный сигнал, поднялся, поймал ответный взгляд Киры и с полуулыбкой направился в её сторону. Она успела оценить его рост и атлетическое телосложение под отлично скроенным и явно недешевым костюмом. Действительно, неплохой вариант… Но в двух шагах он замер, изменился в лице, словно испытал приступ острой боли, вернулся к своему столику, схватил с дивана пальто и быстрым шагом покинул ресторан.

Кира в недоумении застыла с поднятой чашкой чая.

– Что это было? – Вика плюхнулась на диванчик рядом с подругой.

– Ты видела?

– Ну да, я у барной стойки смотрела.

– Тогда ты мне скажи: что это было?

– Может, твоё лицо кирпичом?

– Спасибо.

– Нет, ну правда, ты умеешь такое лицо делать, что подойти страшно – сразу понятно, что отошьешь, потом догонишь и ещё раз отошьёшь, чтоб наверняка.

– Да не было у меня такого лица!

– Тогда, может, у него живот прихватило.

– Вика!

– Ну а что, всякое бывает. В самый неподходящий момент. Я как-то ужинала с парнем в японском ресторане, всё прекрасно, домой меня вёз, всё к сексу шло, а у меня вдруг, как назло, живот скрутило. Я еле дотерпела, придумала что-то там про срочное дело, выскочила из машины, даже толком не попрощавшись, и потом минут 30 ему сообщения писала с унитаза.

Кира рассмеялась. При всех своих тараканах Вика умела поднять настроение. Или как раз благодаря.

– Да и бог с ним, – тут же постановила подруга, приобняв Киру. – Не так уж он и хорош. Слишком высокий и худощавый. Ты заметила, у него ноги кривые.

– Не заметила.

– Кривые, точно тебе говорю. Тебе не видно, наверное, было, а я сбоку стояла, видела. Кривые ноги как у футболиста. Да, наверняка, он гей.

– Отлично. Гей-футболист с плохим пищеварением.

– Такой нам не нужен однозначно, засранцев без него хватает.

Вика подозвала официанта и расплатилась, позволив подруге оставить на чай.

– А теперь, Кирыч, возвращаемся в магазин! Молчи, не говори ничего! Слышать ничего не хочу. Я обязана подарить тебе ту юбку и свитер. Это моя терапия. Не лишай меня, старую больную женщину, последней радости в жизни.

Взяв Киру под руку, она увела её из ресторана.

Парень, сбежавший оттуда чуть раньше, не замедляя шаг, спустился вниз по путанным лестницам торгового центра, вышел на улицу и только здесь остановился. Он достал мобильный из кармана пиджака.

– Приёмная Босоркан, Лета слушает.

– Хозяйка у себя?

– Привет. Нет, к шефу уехала, сегодня не вернётся уже.

– Можешь с ней связаться? Мне нужно срочно переговорить.

– Ты же знаешь, нет. Только через Ивана Ивановича. Или уже завтра утром. Или, если он зайдет сегодня, я ему передам.

– Позвони мне, если что-нибудь получится.

– Как дела, братишка?

Но Пётр уже убрал телефон от уха, не услышав её вопрос.

Дела шли отлично.

До сих пор.

12.

– Жила-была мавка и звали её Житница. Потому что жила она в поле, где рожь росла. Со своего поля никогда не уходила, живых не трогала, рожь берегла, сорняки выдёргивала и вообще делала всё, чтоб зерно росло и наливалось.

А поле то принадлежало одному богатому сельчанину, у которого был сын Васыль. Хлопец красивый, беленький такой, как Толик, и глаза почти такие же – голубые-голубые как небо. Девчонки за ним табунами бегали, а он только смеялся.

Однажды увидела его Житница и влюбилась, да так, что про рожь совсем забыла. Только и делала, что сидела на краешке поля, венки из маков плела и всё ждала, когда Васыль появится.

И вот одним ранним утром хлопец пришёл зачем-то на поле. Житница тут как тут, чары на него напустила, не успел Васыль опомниться, как попал в её ловушку. Так она ему стала люба та мила, что жить без неё уже и не мог. Пошёл он к Житнице, а она от него. Побежал он за ней, а она от него наутёк.

– Почему, бабушка?

– Не подпускала, чтоб не сгореть. Но и отпустить его не могла. Так целый день и бегали они по полю: Васыль за Житницей, а она от него. Хлопец совсем забылся, не понимал уже, ни кто он, ни где он, ни что с ним творится. Только и делал, что пытался любовь свою догнать.

День прошёл, второй прошёл. Уже и отец за ним на поле ходил, но так и не нашёл – Житница его от чужих глаз спрятала. На третий день Васыль упал, наконец, без сил – двое суток ведь без еды, воды и сна бегал – и заснул крепко-крепко. А когда проснулся, никого, только рожь вокруг и небо над головой. Не может понять, как он тут очутился, может, голову припекло, но голодный как волк и ноги болят.

Поднялся хлопец и пошёл в сторону дома. Да не знал, что Житница его хватилась, обернулась в жаворонка, поднялась повыше и увидела, что любовь её вот-вот с поля выйдет, а уж за ним, за полем, никогда она больше его не заполучит. Спустилась стрелой к земле, настигла хлопца у самой кромки ржи, обернулась обратно в себя, схватила Васыля за плечи, развернула к себе и дыхнула ему в лицо своим холодным дыханием.

В то же мгновение на том месте, где хлопец стоял, не стало хлопца, а из земли выросли два цветочка небесно-голубого цвета. Так и остался Васыль навсегда с Житницей. Оттого теперь по самой кромке ржи цветут цветы-васильки, из которых девушки плетут венки.

– Жалко Васыля.

– Жалко не жалко, а как есть. Давай на другую сторону переходи.

Кира встала, покрутила успевшей затечь шеей и пересела на другую сторону от бабушки, вернув подсыхающую голову ей на колени.

– Бабушка, а мы на речку пойдем?

– Завтра пойдем.

– А через огонь будем прыгать?

– Я уже старовата прыгать, а ты ещё не доросла.

– А Яна маленькая прыгала.

– Это она тебе такое наплела?

– Ага. Сказала, всем нужно прыгать, и она прыгала, и мне нужно будет.

– Дразнит она тебя. Вот же дурында, взрослая вроде, а всё тебя дразнит.

– То есть мне пока не надо?

– Не надо, конечно. Ты ещё маленькая.

– Я тренировалась, ба, но высоко не получается.

– Яне по заднице надо надавать.

Кира торжествующе улыбнулась, представив, как влетит старшей сестре, когда она здесь появится.

– Бабушка, а зачем нужно прыгать?

– Это я тебе, Кир, в следующий раз расскажу, когда постарше станешь.

– Ба, а ты мне сплетёшь новый веночек? А то у меня плохо держится.

– Сплету, деточка, с лентами сплету.

– А можно я сегодня курочек сама покормлю?

– Хорошо, только я рядом постою, Петя совсем сегодня крикливый.

– Ба, а когда мы пойдём к деду Грише кроликов смотреть?

– Завтра после речки и можем пойти.

– Давай. А можно мне мороженого?

– Дай дособираю твоих друзей и получишь своё мороженое.

– Бабушка, а чего ты их не можешь яйцом?

– Они твари живые, заговором их убивать – большой грех на душу брать. Ты же не хочешь, чтобы бабушка болеть начала?

– Не, ба, не хочу, конечно.

– Вот и запомни, Кира, живым тварям причинять смерть заговором нельзя ни в коем случае, против тебя обернётся. Заговором можно только страхи снимать, сглазы, порчу. Мёртвую, неживую заразу, хворь убирать можно, а живую – не вздумай.

– Но ты их всё равно убиваешь.

– Тут я с ними на равных: кто кого сильнее от природы, тот и победил. Это по-честному. Они берут числом и размером, а я мылом и гребешком.

– Бабушка, а спой что-нибудь.

– А что спеть, Кир?

– Не знаю… Цвiте терен.

Бабушка тихо протяжно затянула.

Цвiте терен, цвiте терен, листя опадає.

Хто з любов'ю не знається, той горя не знає.

Хто з любов'ю не знається, той горя не знає.

А я ж, молода дiвчина, та й горя зазнала.

З вечорочку не доїла, нiчку не доспала.

Кира закрыла глаза, растворившись в бабушкином голосе.

– Добрий вечір. Вибачте, що потурбувала. Це ви Євдокія Василівна?

Во дворе появилась молодая женщина, в белых атласных лосинах и белой рваной футболке. В руках скромная зелёная сумочка, на ногах кислотно-салатовые кроссовки. Кира, убрав голову с бабушкиных колен и отодвинув с глаз непослушные пряди, с завистью уставилась на причёску гостьи: её чёлка, плотно залитая лаком, стояла модным гребешком. Монолит.

– Я. Добрий вечір, проходь.

Бабушка отложила гребешок, плотно свернула лист бумаги с погибшими вшами и гнидами, легко поднялась со ступенек, несмотря на свои 70 с лишним лет, и указала девушке на лавку.

– Почекай хвилину. Кира, иди пока поиграй.

– А мороженое?

– Зараз принесу.

Она ушла в кладовку, где стоял холодильник. Та женщина, мама мальчика, принесла коробку мороженого (наверняка, работала на маслозаводе; бабушка не брала денег за свою помощь, её благодарили, кто чем мог; с маслозавода несли молоко, сливки, сметану, но главное, мороженое). Можно было рассчитывать на целую неделю праздника.

Но бабушка, как обычно, выдавала мороженое дозированно, ещё и выкладывала его из вафельного стаканчика в вазочку и заставляла ждать, пока подтает.

Пока бабушка возилась в кладовке, Кира с интересом разглядывала вечернюю гостью. Та подмигнула ей.

– Привет.

– Здрасте.

– Як справи?

– Хорошо.

– Це твоя бабуся?

– Да.

– Теж, значить, відьма?

– Ти щось хотіла? – перебила её бабушка, вручив Кире вазочку с мороженым, порезанным кубиками. – Підемо в хату.

Женщина поднялась с лавки и, оставив кроссовки перед половиком на ступеньках, прошла следом за бабушкой в дом.

13.

Роман Викторович проснулся сегодня позднее обычного.

Плохо спал, ночь ворочался, видел невнятные сны, только под утро провалился в пустоту и открыл глаза, когда часы уже показывали половину одиннадцатого.

В доме стояла тишина. Жена с дочерью отправились за покупками, сын, вероятно, отсыпался после ночных онлайн-игр.

Позавтракал, попробовал почитать книжку, брошенную на журнальном столике, закрыл, оделся, вышел на пробежку, с трудом одолел десятку, вернулся, принял душ, попробовал изучить рабочие отчёты и справки, закрыл, отложил в сторону, включил телевизор, выключил, сидел и не мог сконцентрироваться.

Встал, переоделся, сел за руль и уехал.

Сам толком не понял, как оказался в этом пригороде.

Он был здесь только однажды, несколько лет назад, но почти без труда нашёл нужную улицу и дом.

Номер квартиры не помнил, дождался, когда дверь откроет кто-то из жильцов, поднялся на пятый этаж, постучал в дверь, не особо представляя, что делать дальше, но ему не открыли.

За дверью было тихо.

Набрал номер, услышал короткие гудки. Ещё раз – тот же результат.

Выждав ещё несколько минут, спустился, вернулся в машину, завёл двигатель.

И не смог уехать.

Так и сидел, время от времени набирая её номер всё с тем же результатом.

14.

Кира вышла из автобуса, перешла дорогу и направилась к дому. В фирменном пакете лежали юбка и свитер, подаренные подругой.

В качестве оправдания за обновки Кира взяла Катерине пару футболок с ярким молодёжным принтом. Выбраться в торговый центр без неё в выходной день удалось благодаря дню рождения её одноклассницы. Девчонки под контролем родителей именинницы отправились развлекаться на ВДНХ. Сдать детей обратно обещали ближе к восьми.

Начинало темнеть, но воздух был теплым, на площадке играли дети в куртках нараспашку.

Она не спешила, наслаждаясь весенним вечером.

Подойдя к подъезду, достала из рюкзака электронный ключ и приставила к панели домофона. Короткий гудок сигнализировал, что дверь открыта.

Он увидел её издалека, как только она повернула за угол дома.

Она не изменилась, разве что волосы стали чуть длиннее. Шла с рюкзаком на плече и пакетом в руке, улыбаясь просто так, без видимой на то причины.

Вдруг накатила тяжесть. Он будто прирос к креслу.

Зачем приехал? Чего хотел?

Он ничего не мог ей дать. Всё закончилось, в одну реку дважды не входят. Всё прошло и забыто.

И она, конечно, давно забыла. Конечно, у неё кто-то есть.

Может быть, даже замужем. За кого-то своего возраста.

Надо жить как живётся.

Хотел увидеть? Увидел.

Теперь уезжай. И больше никогда не вспоминай, не возвращайся.

От слова «никогда» в голове зазвенело.

Не бывает «никогда» и «невозможно». Не могло быть «никогда».

Не его вариант. Всегда и всё.

– Кира.

Она неловко обернулась, зацепив пакетом дверь.

– Привет, Кира.

На расстоянии вытянутой руки стоял Мужчина Мечты.

ММ, которого не стоило лишний раз вспоминать.

У которого не должно быть имени, потому что имя, произнесённое вслух, становится образом, воспоминанием.

Сколько раз с их последней встречи два года назад она представляла эту сцену. Продумывала, как будет выглядеть, что скажет, что скажет он.

Как в той сказке про джина, запечатанного в бутылке.

Но чем дальше во времени уходили события, тем меньше Кира представляла.

Чувства притуплялись, время не то что лечило, но затягивало старые раны. Наступало счастливое забвение.

Услышав его голос сейчас, увидев в двух шагах от себя, прибавившего в весе, ещё больше поседевшего, она ощутила, как невидимая рука без всякой осторожности разрывает стежки на затянувшейся ране.

Сердца забилось, в ушах зашумело.

Она забыла, что планировала сделать, что сказать. К горлу подкатил ком.

– Привет, – повторил он.

– Здравствуйте, Роман Викторович. Что вы здесь делаете?

– Хотел тебя увидеть.

– Можно было позвонить.

– Звонок не проходит.

Кира вспомнила, что после его новогоднего ответа разозлилась, скорее даже на себя, заблокировала номер и удалила из телефонной книги.

Просто чтобы избавиться от соблазна написать когда-нибудь ещё.

Она молчала.

– Как дела?

– Всё хорошо.

Они стояли друг напротив друга перед дверью подъезда.

– Пригласишь?

– Дочка дома.

Она соврала.

В закрытом от чужих глаз пространстве риск сдаться без боя возрастал в разы. Да что там в разы. Она хорошо понимала, что так оно и будет: не устоит, поддастся порыву, а потом мучительно долго будет жалеть, как ни раз уже жалела о многом, что происходило с ней из-за него.

– Понятно. Прогуляемся?

– Зачем?

– Просто так.

– Зачем вы приехали?

– Хотел увидеть.

– Увидели. Что дальше?

– Не знаю. Расскажи, как ты, как у тебя дела.

– Неожиданно. С каких это пор вам вдруг стало интересно, как у меня дела? Я что-то не припомню, чтобы вы интересовались этим последние пару лет.

– Кира…

– Я в курсе, да, меня именно так зовут.

Она чувствовала, что начинает закипать от вскрывшейся боли. И ещё сильнее злилась от того на себя. И на него. За то, что всё ещё способен вызывать боль.

Выдохнула. Взяла себя в руки.

– Ладно. Пойдёмте. Вокруг дома будем гулять?

Они познакомились почти пять лет назад. На благотворительном вечере. Он откровенно скучал. Она чувствовала себя не в своей тарелке среди всех этих дам в вечерних нарядах и господ в дорогих костюмах. Случайно разговорились, зачем-то обменялись телефонами. Вдруг по делу пригодится. Через неделю он позвонил, вроде бы по делу, но, конечно, нет. Потом ещё раз. Она сама не заметила, как увлеклась, не разглядев опасности. Решила, почему бы и нет. Справится.

Любовь – не её история. Она не про любовь.

Безумству храбрых поём мы песню!

– Как ваши дела?

– Всё вроде бы хорошо. Расширяюсь.

Зачем-то он рассказывал про сделку, которую завершил, купив какие-то акции в каком-то холдинге, о планах по строительству нового терминала, о будущем флоте.

Кира шла рядом, ощущая его тепло на расстоянии.

– А как ты, у тебя кто-нибудь есть?

– Что?

– Ты с кем-то встречаешься?

– А ты по-прежнему женат?

Роман Викторович замолчал.

Всё это уже было.

Несколько раз она пыталась остановиться.

Он всегда принимал её решения без разговоров, как данность: соскучилась – хорошо, решила завязать – так тому и быть.

Она всегда сдавалась и возвращалась, убеждая себя, что просто развлечение.

И снова наступала на те же грабли, влюбляясь сильнее и сильнее.

Кира мучилась от одной только мысли, что может разбить чужую семью. И всё же не могла остановиться. Впервые в жизни хотела быть с мужчиной навсегда. Не могла разорвать этот круг. Требовала, чтобы он её бросил.

А он просто молчал. Молчаливо принимал любой её выбор.

Она лихорадочно пыталась понять, к чему всё это опять приведёт. Как нужно действовать. Два года упрямо и последовательно стирала из воспоминаний каждую деталь. Больше не разговаривала с ним в своей голове. Он даже перестал сниться. Второй раз пройти весь этот путь будет сложнее.

Нет, не просто сложнее. Это путь по битым стёклам босыми ногами.

– Кажется, я тебе уже говорила, друзей из нас не выйдет.

– Я скучал по тебе.

– И ещё, точно помню, я говорила, мне неинтересны романы с женатыми.

Она безмолвно кричала: я люблю тебя, по-прежнему люблю, может быть, ещё сильней, чем тогда. Но другая она, куда более взрослая, рассудительная, обожжённая прошлым опытом, блокировала эндорфины, не давая притупиться инстинкту самосохранения.

Он остановился.

Кира, сделав шаг по инерции, развернулась в пол-оборота и скрестила руки на груди, замяв пакет с покупками.

Солнце зашло за горизонт, их лица освещал включенный в квартирах свет и тусклый уличный фонарь.

Она смотрела в сторону и вверх, стараясь пошире раскрыть глаза, проветривая их от подкатывающих слёз.

Хорошо, что темно: не увидит её краснеющего носа.

Теперь главное, чтобы голос не дрожал. Нужно быть сильной. Самое время. Нельзя доставить ему удовольствие видеть её сломленной.

Она была в шаге от него, но чужая.

Всё та же Кира, но уже не его.

Раздражённая его появлением, холодная.

С чего вдруг пришло в голову рассказывать про бизнес? Старый дурак.

Нужно было подобрать слова…

Может быть, извиниться? За что? Мы ничего друг другу не обещали.

Она совсем молодая, вся жизнь впереди. А я? Пусть ещё несколько лет, ну десять, и она по-прежнему будет молодой, а я уже старикан. Семья… Не могу.

Она всегда это знала. Путь в никуда.

Зачем я приехал?

Уйти – её решение, не моё. За что просить прощения? За то, что приехал?

Я просто хочу, чтобы она оставалась. Какие нужны слова? Про чувства? Не моё. Не умею.

Вот идиот. Нужно было подготовиться. Цветы что ли купить…

– Я скучаю по тебе, – повторил он и, сделав шаг навстречу, обнял её вместе с пакетом. Кира замерла на секунду, вдруг уткнулась ему в плечо, задрожав. Он почувствовал запах волос, ощутил знакомое возбуждение. – Я тебя хочу.

Она отпрянула, легко вырвалась, посмотрела ему прямо в глаза.

– Уже поздно.

Развернувшись, быстрым шагом направилась обратно к подъезду.

Догонять её не было смысла.

Она всё сказала. Вновь приняла решение. За ним обоих.

15.

Анна Владимировна пришла в ярость. Её глаза мгновенно стали ярко-зелёными, и испепеляли Петра.

– Что значит, ведьма?!

Он был спокоен. Накануне успел переговорить с Боровым и подготовился к гневу хозяйки.

Они оба подготовились.

– То и значит, что ведьма. Я к ней больше не пойду.

Он был твёрд и смотрел ей прямо в глаза.

Она резко развернулась, зацепилась шпилькой за ворс ковра и, чуть не упав, разозлилась ещё больше.

Сжав кулаки, Анна Владимировна подошла к окну и на несколько минут замолчала, глядя на оживлённый перекрёсток Садового кольца с высоты 12-го этажа.

Пауза затянулась. Прерывать её по собственной инициативе Пётр не собирался.

Наконец, совладав с гневом, хозяйка отвернулась от окна и скрестила под грудью руки. В глубоком вырезе синей блузы ещё более откровенно заиграла молочная белизна её пышных форм. Зрители, которые могли бы заинтересованно оценить эту картину, в кабинете отсутствовали. Но и её саму сейчас не интересовал производимый эффект.

– Иван?

Боровой, расположившийся в кресле в традиционном состоянии полудрёмы, приоткрыл глаза.

– Ведьма, – подтвердил он.

– Ты знал?

– Нет.

Он был краток, хотя хорошо понимал, как раздражающе действует на Анну эта его манера.

– Как это ты и вдруг не знал? Ты же у нас всё всегда лучше всех знаешь.

Боровой лениво оторвал спину от спинки кресла и окончательно открыл глаза.

– Потому что не знал. Она не практикующая.

Анна Владимировна озадаченно нахмурила брови.

– А как тогда?..

Нахмурилась ещё сильнее. Её гладкий лоб разделили тонкие бороздки морщин.

– То есть она что, по крови?

– Да.

Иван Иванович по-прежнему оставался спокоен.

Босоркан расцепила руки и вновь сжала кулаки, больно впиваясь длинными наманикюренными ногтями в ладони.

Она терпеть не могла этих тварей. Выскочки, побочное порождение природы, генетическая ошибка. Им всё доставалось просто так, по праву рождения. Им не приходилось отказываться от семьи, терять родных и близких, не приходилось проходить постыдную инициацию, им даже не приходилось упорно учиться, чтоб овладеть магией ведовства, у них всё было от рождения, им вообще ничего не приходилось делать, и всё равно они были сильнее, чем большинство таких, как она, инициированных.

Эти твари вызывали в ней одновременно и зависть, и жгучую ненависть.

– Говори.

Боровой поднялся с кресла, будто дождавшись требуемого сигнала. Он неспешно зашагал от стенки к стенке, сконцентрировав внимание Анны на себе. Иван Иванович знал её слишком давно: движение – лучший способ дать ей успокоиться.

– Пока выяснил немного.

Он чётко взвешивал и проговаривал каждое слово.

– Неместная. Пришлось задействовать контакты пошире. Для полной картины, думаю, потребуется несколько дней, может, неделя или две. На данный момент считаю преждевременным давать какие-либо оценки.

– У меня нет столько времени, – перебила Босоркан, опершись на стену рядом с окном. Боровой пропустил ремарку мимо ушей.

– Она ведьма по крови. Это факт. Не практикует. Тоже факт. Во всяком случае, в московском регионе в этом не замечена. Её мать почти всю жизнь прожила в Крыму, там и девушка родилась. В Москву переехала примерно 8 лет назад. Живёт с дочерью. Девочке десять лет от роду. Про отца ребёнка информации нет. Известно, что не замужем и не была. Работает на частный благотворительный фонд. Живёт скромно, видимо, на одну зарплату.

Босоркан пренебрежительно фыркнула. Не обращая внимания, Боровой продолжил.

– По неподтверждённым пока данным, из польского клана. Та ветвь, что давно перебралась на Украину, по всей видимости, ещё до последнего костра в 1793 году. Тогда, напомню, под Краковом сожгли 14 невиновных женщин. Времена инквизиции уже шли к закату, но, вероятно, прабабки решили искать лучшей жизни, не дожидаясь стабилизации общественно-политической обстановки.

– Можно без лекций? Неинтересно.

– А зря, Анна. Если бы учила свою историю, знала бы, что полячки – сильные ведьмы.

– Это не моя история, это их история, – отрезала она.

– Отнюдь. Это ваша общая история.

Иван Иванович был единственным, кто обладал таким правом спорить с Босоркан.

– Клан разделился. Из тех, кто бежал на Украину, часть осела на западенщине, несколько ведьм перебрались в центральные регионы, другие ушли на юг. Ещё раз напомню, что по нашей девушке точной полной информации пока нет, но есть вероятность, что её прабабки смешались ещё и с турецким кланом.

– И что с того?

– Пока ничего такого. Просто интересный факт. У турчанок свои особенности. Впрочем, сейчас я ещё не знаю, насколько глубокой была интеграция. Как бы то ни было, по моей информации на данный момент, её мать практикует только по мелочи – привороты, заговоры, снятие порчи – ерунда, вероятно, исключительно для развлечения. Живёт скромно, но на хорошую пенсию. Её сейчас около 70, полностью седая, так что берусь предположить, что как минимум последние 10 лет по-крупному не работала. Собственно, сама девушка в практике, как я уже говорил, не замечена. Не удивлюсь, если окажется, что она сама не знает, кто такая…

– Так не бывает.

– Бывает, Анна Владимировна, всякое.

Ему не хотелось задевать её лишний раз, но приходилось рассматривать разные варианты.

– Сейчас другой мир, другая реальность. Для нынешнего цивилизованного общества вы, ведьмы, пережиток далёкого прошлого, выдуманные персонажи из страшилок средних веков, вас теперьтолько в кино показывают. Или, уж извини, элементарно шарлатанки, которыми, кстати, в подавляющем большинстве нынешние «ведьмы» и являются.

Иван Иванович сделал паузу, остановился, посмотрел на Анну, убедился, что она взяла себя в руки, вернулся в кресло и продолжил:

– Может, не знает. А, возможно, ты права, и она знает. Но тогда выходит, что сознательно отказалась от практики. Сейчас на этом сложнее заработать. К тому же, Анна Владимировна, позволю себе заметить, что далеко не все из вас готовы использовать силу в интересах личного обогащения. В польском клане, насколько я помню, был довольно жёсткий этический кодекс. Они не брали денег за работу.

– Благотворительницы? – усмехнулась Босоркан.

– Не без этого. Но в основном натуральный обмен. Таким образом, подводя итог, могу только вновь повторить всё то же, что сказал ранее. У меня недостаточно информации, чтобы оценить её потенциал и наши позиции.

– Так и что нам теперь с этим всем делать? – задалась она вопросом и, наконец, вспомнила про Петра. Тот в какой-то момент незаметно отошёл в дальний угол кабинета, так что Босоркан про него напрочь забыла. – Пётр?

– Да, Анна Владимировна, – отреагировал он, сделав два шага вперёд.

– Ты её боишься?

– Я и вас боюсь, Анна Владимировна.

– А кого ты боишься больше?

– Вас, конечно, – спокойно признал литавец. – Но вам я нужен. А ей – нет.

– Это непродуктивная позиция, Анна. Пётр прав. Он ничего сделать не сможет, только сам пострадает, и её против нас настроит. Здесь нужен другой вариант.

– Ты нашёл его? – Босоркан развернулась к Боровому и опять скрестила руки на груди.

– Повторюсь, я продумываю. Я пока не обладаю всем объёмом информации. Второй раз ошибиться нельзя.

– Нельзя не согласиться, – отреагировала Анна с ноткой раздражения в голосе и вновь переключилась на Петра. – А что остальные? Здесь хоть проблем нет?

– Нет, Анна Владимировна, по остальным всё хорошо, все будут готовы строго ко времени.

– Может, у него ещё кто-то есть? Жена не вариант?

– Воцерковлённая. Пётр как об стенку горох.

– Другие любовницы? Неужели никого?

– Никого, Аня, – сказал Иван Иванович. – Так бывает.

– А если Лету?

– Отрава. Ты же знаешь. Не успеем. Или завалим всё дело.

– Так что ты предлагаешь? Что делать, Ваня?

Босоркан, неожиданно для Петра, дала слабину, совсем по-девичьи надувшись и закусив губу. Боровой заметил удивлённое и в одновременно ехидное выражение на лице литавца и поспешил лишить его этого удовольствия.

– Пётр, ты свободен на сегодня. Будь добр, скажи Лете, что Анна Владимировна больше никого не принимает.

Тот убрал с лица выдавшую его мину, но оставался на месте.

– Подожди, – сказала Босоркан.

Она подошла к столу, выдвинула ящик и выставила маленькие белые баночки из пластика.

– Возьми. Здесь по 5 миллилитров.

Литавец забрал со стола 11 пробников, упаковал их в бумажный пакет, кивнул и вышел из кабинета.

16.

Анна подошла к Боровому, присела на краешек соседнего кресла. Её глаза стали светло-зелёными, почти прозрачными.

– Что нам теперь делать со всем этим?

Она нежно взяла его за руку. На минуту перед ним не осталось этой властной, непреклонной, самоуверенной Анны Владимировны Босоркан.

Боровой увидел ту самую Аннушку – среди аромата летних цветов и трав. Как тогда, в первый раз, у самой кромки леса, где она искала ягоды. Юная босая девчонка в белой рубахе по пятки.

Тогда он был совсем молодым, ещё не отвык от города, только приучался к новой жизни. Она не была красавицей в привычном понимании. Но после стольких месяцев в хмурой лесной чаще, среди одних только деревьев, птиц и зверей, с их вечными склоками и пересудами, Боровой был счастлив видеть живого человека. То ли от одиночества и тоски по миру людей, то ли от пьянящего аромата летней поляны он увидел самую красивую девушку, какую только мог представить.

Это он заманил её вглубь леса. Это он закрутил, затуманил её голову, запутал, увёл с проверенных троп и, обернувшись человеком, «спас» из чащи, вывел обратно к поляне. Он тосковал по ней, и она вернулась. Через неделю пришла в той же рубахе, с новой корзинкой взамен потерянной.

Они шли по кромке леса рука об руку, он показывал ей скрытые от глаз человека места, где ягоды росли одна другой лучше. Они, как самая настоящая парочка, горстями собирали землянику и смеялись, наслаждаясь июньскими деньками. Аннушка плела венки, напевая свои песни, а потом они неловко, неумело целовались, и Иван осмеливался класть свою руку на её упругую девичью грудь, тревожно ощущая, как внизу живота наливается кровь.

Каждый вечер она уходила, и каждый день возвращалась, пока однажды не сказала, что всё знает.

Она сама догадалась. Сама попросила об этом. Нет, не просила, а требовала. Он отговаривал, умолял подумать, рисовал самые мрачные перспективы. Иван полюбил Аннушку сердцем лешего и не хотел ей похожей участи. Пройдет лето, она вернётся к обычной жизни, забудет его, выйдет замуж за хорошего парня, нарожает ребятни, будет жить счастливой жизнью живого обычного человека. Он уговаривал её забыть, не приходить больше, не терзать его. Но Аннушка была тверда в своём решении.

Тогда он даже не представлял, насколько она может быть тверда, когда захочет. Никто и ничто не могло устоять на пути, если Анна что-то решила.

Она клялась в вечной любви. Иван сдался.

В последний день на Русальной неделе он сделал её ведьмой.

С тех пор прошли десятилетия. Он редко видел её. Любовь оказалась уловкой. Но связанная с ним инициацией она взывала к нему каждый раз, когда знала, что не справится в одиночку.

И он по-прежнему не мог отказать. Их связь была нерушима.

– Что теперь делать, Ванюша? Он же не простит, если я провалю дело.

Тревога в её голосе была неподдельной. Боровой точно знал, что сейчас ей действительно страшно.

– Ничего. Справимся, Аннушка, – ответил он.

– Может быть, мне самой к ней пойти?

– Может и так, может и так, – повторил Иван Иванович задумчиво. – Но дай мне время, ещё всё нужно проверить.

– Сколько, Вань? Сколько ещё времени нужно?

– Неделю, другую. Время у нас ещё есть. Осторожней с ней надо.

– Думаешь, она сильнее? – в голосе Анны проснулись привычные стальные нотки. – Она же совсем молодая и неумёха. Ещё и коротко стриженная, Вань. Это же просто смешно. Я легко с ней справлюсь, пусть она и по крови.

– Анечка, всё немного сложнее. Я не всё тебе рассказал.

– Что ещё?

– Кажется, она седьмая.

Его Аннушка исчезла.

Глаза Анны Владимировны Босоркан вспыхнули животной яростью. Вскочив с кресла, она вскинула плотно сжатые кулаки высоко вверх и, с напряжением раскрыв ладони, с силой махнула руками вниз.

Массивный деревянный стол задрожал, его витые ножки с трудом выдержали прокатившуюся волну, импрессионистские полотна в тяжелых рамах, со вкусом развешенные по стенам кабинета, закачались и рухнули. Из приемной глухо донёсся визг Леты.

Дав волю эмоциям, Босоркан на минуту застыла, потом спокойно, по-деловому поправила растрепавшиеся волосы, оправила блузку и юбку и повернувшись лицом к Боровому с кривой усмешкой выплюнула:

– Никогда не понимала, зачем эти шалавы рожают столько дочерей.

Часть 3.

Ой, вiзьму я креселечко, сяду в край вiконця.

I ще очi не дрiмали, а вже сходить сонце.

I ще очi не дрiмали, а вже сходить сонце.

Ой, дрiмайте, не дрiмайте, не будете спати.

Десь поїхав мiй миленький iншої шукати.

1.

К майским праздникам окончательно потеплело.

Около полудня Кира вышла из метро «Краснопресненская». Она сверилась с навигатором, направилась в сторону Белого дома, прошла через Пресненский парк и, спустившись по Глубокому переулку, увидела кафе.

До назначенного времени оставалось ещё почти полчаса. Как обычно, приехала с запасом. В выходной день пробок не было, дорога из дома до центра города заняла меньше времени, чем она рассчитала.

Кафе было крохотным, располагалось на первом этаже жилого дома, с отдельным входом. Пахло свежеиспечённым тестом и кофе. Кира заказала латте и корзиночку с фруктами. Ценник кусался, но перспектива полчаса ждать снаружи без дела её не прельщала. Оплатив заказ, она заняла один из столиков, ближе к окну.

Кира достала из рюкзака книжку – Вика всё-таки всучила ей одну из своей учебной библиотеки. «На стороне подростка» шла с трудом, к концу каждой страницы Кира невольно переключилась на другие мысли, приходилось перечитывать прочитанное.

Вот и сейчас, добравшись до новой страницы, она поняла, что не помнит суть предыдущей.

Бессмысленное занятие.

Спрятала книжку обратно в рюкзак и сосредоточилась на кофе и пирожном.

Её мысли занимал главный вопрос: отправлять дочь на лето к бабушке или, как обычно, нет.

Каждую весну мать поднимала тему летних каникул внучки, аргументировала, напоминала о семейных традициях, преемственности, давила на психику, грозилась со дня на день умереть, обещала ничему не учить и ничего не рассказывать без родительского на то согласия. Но Кира стойко стояла на своём.

Пока Катя была маленькой, лето у бабушки на море не были проблемой. Но после того, как в четыре года, вернувшись с каникул, она поссорилась с «женихом» и устроила в саду потоп, Кира со своей категоричностью сопротивлялась уговорам матери.

Катя не должна знать. Она должна вырасти обычной. Чтобы жить обычной нормальной жизнью.

Может, мама права. Может, нормальная жизнь с такой-то наследственностью – несбыточная мечта. Но Кира хотя бы пробовала.

– Кира?

Из ниоткуда возник невысокий рыжеволосый мужчина с редкой рыжей бородкой. Одет он был в бежевую льняную рубашку с короткими рукавами, из-под которых видны худые руки с дряблой кожей, почти сплошь покрытой веснушками.

– Кира Сергеевна?

Кира кивнула головой и убрала со стула рюкзак, жестом приглашая присесть.

– Иван Иванович?

– Добрый день. Он самый. Благодарю. Сейчас только чайку закажу себе. Вам что-нибудь взять?

– Латте, пожалуйста, – ответила она, допивая последний глоток свой чашки.

– Конечно-конечно.

Мужчина достал кошелёк, оставил сумку на широком подоконнике рядом со столиком и отошёл, прихрамывая, к стойке с кондитерскими изделиями. Вернулся двумя ходками: сначала поставил тарелку с тремя эклерами и чашку с латте, затем френч-пресс с облепиховым чаем и пустую чашку под него.

– Очень люблю местные эклеры. Не хотите?

– Спасибо, уже корзинку съела.

– Как дела? Погодка сегодня просто отличная.

Несколько раз двинул поршень френч-пресса, убедился, что чай заварился, налил горячую жидкость, отливавшую ярким золотом, в чашку, заполнив её на две трети.

– Вы, Кира, из Подмосковья? На машинке сегодня одно удовольствие – дороги пустые.

– Я на общественном транспорте.

– Ясненько. Тоже неплохо. А я пешком, знаете, люблю ходить. Очень полезно для здоровьица, особенно в моём возрасте.

Не дождавшись, пока напиток остынет, он сделал два больших глотка и закусил эклером.

Кира ждала, когда собеседник перейдёт к делу.

Что-то было в нём фальшивое. Она осудила себя за поспешно складывающееся мнение, но отделаться от него не могла. Ухо, оттопыренное так, что сквозь раковину пробивался солнечный свет. Глаз, правый, глядящий в одну точку. Нет, не уродство, и сам по себе собеседник казался приятным, но что-то в нём было не так. Кира чувствовала, но не могла понять, что именно.

– Так в чём вопрос, Иван Иванович?

– Вы спешите?

Она неопределённо покачала головой.

– Понимаете, Кирочка, дело в моей тётушке, – сказал Иван Иванович. – Мне вас рекомендовали как очень деликатную честную девушку… Ей, то есть моей тётушке, уже 78 лет, у неё, к великому сожалению, прогрессирующий Альцгеймер. Знаете, она меня вырастила, великая женщина, но одинокая, кроме меня никого нет. А у меня, понимаете, семья, дети, внуки. Да и сам я уже не молод…

Кира хорошо понимала. Сдать в дом престарелых родного человека, который день изо дня утрачивал свою личность, было испытанием для совести. К тому же найти хороший интернат задача не из лёгких. Но что-то подсказывало ей, что несмотря на сказанные слова, её собеседник не испытывает мук совести.

– Как далеко зашёл Альцгеймер?

– Меня она пока узнает, провалы кратковременные, а иногда вообще всё в порядке. Но уже с трудом справляется с повседневными делами. Все счета, бытовые вопросы я сам закрываю, но она иногда может забыть поесть или, вот был случай недавно, звонила мне ночью в слезах, что к ней ломится вор. Я вызвал полицию, а оказалось, пьяный сосед пытался попасть к себе домой. Понимаете, Кирочка, наверное, я буду искать для неё дом престарелых… но не сейчас. В перспективе. Сейчас пока не готов, да и она не готова. Боюсь, среди чужих людей ей станет только хуже.

– Вам нужна помощь на время?

– На это лето, да, – подтвердил Иван Иванович. – Мне вас рекомендовали как надёжного человека, профессионала в своём деле…

Он протянул к Кире руку и положил ладонь на её ладонь.

Киру ослепила яркая вспышка.

Кафе исчезло.

Столик остался, недоеденные эклеры, френч-пресс и чашки, и стулья друг напротив друга, и она вместе с этим странным стариком, но вокруг как в тумане вместо стен выросли покрытые мхом стволы сосен, уходящие кронами в небо. Вместо пола – прошлогодние сосновые шишки и пожелтевшие иголки на зелёном покрове молодой травы. Вместо звуков дороги гулкая тишина, прерываемая только криком птиц. Пахло приятной сыростью леса и хвоей. Совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки от Киры, на ветку кедровой сосны, опустившейся тяжёлой лапой почти до земли, перепрыгнул зверёк. Линяющая белка, наполовину рыжая, наполовину седая, с любопытством уставилась на неожиданную гостью глазами-бусинками. Смешно поводив носом, она переключила своё внимание на эклеры и, кажется, приготовилась к прыжку.

Кира отдёрнула руку.

Сосновый бор исчез, она вернулась в то же кафе. Её собеседник пристально наблюдал, сузив белесые глаза почти до щёлочек.

– Всё в порядке? Надеюсь, я вас ничем не обидел?

Кира взяла френч-пресс с облепиховым чаем, обхватила его обеими ладонями и констатировала:

– Ваш чай остыл.

Иван Иванович опустил взгляд на ёмкость в её руках. По стенкам стеклянной колбы, набирая скорость, заиграли пузырьки воздуха, пока, наконец, чай не закипел. Кира разжала ладони и, опустив поршнем френч-пресса облепиху ко дну, долила горячего чая в чашку Ивана Ивановича. Её сердце бешено колотилось.

Старик с некоторым облегчением улыбнулся. В его взгляде даже пробежала мимолётная искорка восхищения.

– Пойдёмте прогуляемся, Кира, – предложил он. – Терпеть не могу закрытые пространства.

Оставив эклеры недоеденными, а чай не допитым, Иван Иванович встал из-за стола. Кире показалось, он стал выше, или просто изначально неверно оценила его рост. Старик забрал сумку с подоконника и жестом пропустил её вперёд. Она, поблагодарив продавца у стойки, вышла из кафе.

– В парк?

– Можно в парк, – согласилась Кира.

Они шли молча, не спеша, в метре друг от друга.

Старик прихрамывал, но уже не казался стариком. Сейчас ему можно было дать не больше сорока. Кожа на руках разгладилась, веснушки стали ярче, под льняной рубашкой прорисовывались мышцы. Глубокие морщины сгладились. Красавцем он не стал, его ухо по-прежнему пропускало солнечный свет, а глаз оставался без движения, но теперь Иван Иванович мог показаться даже привлекательным на определённый вкус.

– Издержки профессии, – пожал он плечами. – У нас с вами примерно 25 минут, потом ливень начнётся.

Они вошли в ворота парка.

– А что вы ещё можете, Кира Сергеевна?

Она промолчала.

Ведовство сродни наркомании. Не получится стать бывшим, тем более если ведьма по крови. Не выйдет наполовину или время от времени. Один раз попробовав, не остановишься.

– Что вам от меня надо? К чему было это представление?

– Ничего конкретного, ничего конкретного, – повторился Боровой. – Просто хотел с вами познакомиться, так сказать, поближе. Как никак, встретить своих в большом городе всегда приятно. И, конечно, я не мог рисковать, сами понимаете. Вдруг вы не ведьма, вдруг моя информация ошибочна. Если бы вы оказались простой смертной, я бы поблагодарил за потраченное на меня время и не перезвонил. Ведь никакой тётушки у меня, как вы понимаете, нет. Уж простите за этот невинный розыгрыш. Позвольте поинтересоваться, какими судьбами вы здесь? Что привело в столицу?

– Думаю, я могу адресовать вам тот же вопрос, Иван Иванович. Леший и в городе? Как так?

– Вы на удивление прозорливы.

– Это было несложно.

– Я здесь, к сожалению, не по своей воле. Дела. Как только закончу, сразу в лес, домой.

– Сочувствую. Ну а я здесь живу, здесь мой дом.

Иван Иванович не стал раскрывать все карты, предпочитая сделать вид, что ничего не знает о Кире. Она понравилась ему: смелая, но осторожная, искренняя, не без самодовольства, но в этом – такая же, как и все молодые ведьмы.

– Давно практикуете?

– А я не практикую.

– Отчего же?

– Неинтересно.

– Интересное основание.

– Не всем это нужно.

– Тогда вы одна из очень немногих, кому это не нужно. Да ещё и такая молодая. Честно говоря, я удивлён до глубины души.

– А я удивлена, как вы обо мне узнали.

– Случайно. У меня много источников – то тут, то там. Случайно и про вас узнал. Как говорится, сорока на хвосте принесла.

– Для лешего у вас необычно поставленная речь.

– Ну что вы, Кира, это предрассудок. Мы действительно не любим говорить, это правда. Слова в лесу излишни. Но зимой у нас достаточно времени для личных интересов. Я, например, люблю читать… А позвольте полюбопытствовать, вы из наученных или по крови?

– Иван Иванович, а ведь вы мне начали нравиться, но сейчас, вижу, зачем-то продолжаете мне морочить голову.

– Что такое, Кирочка? Что не так я сказал?

– Вы, судя по всему, знающий… человек… будем называть вас так. А, значит, прекрасно понимаете, что наученная не для того училась, чтоб не практиковать. Для инициированных это просто невозможно, они приходят в ведовство осмысленно, назад дороги для них нет. То есть либо я ошиблась в вас, и вы далеко не такой мудрый, как мне показались изначально, либо вы зачем-то проверяете меня или попросту морочите голову.

– Прошу прощения, Кира, вы правы. Любопытство взяло, насколько вы самородок.

– Институтов не оканчивала, но домашнее образование получила.

– И что ваша мама, жива-здорова?

– Да, благодарю, с ней всё хорошо. Правда, старенькая совсем, к тёмной магии не прибегает.

– Вас, насколько я понял, вечная молодость тоже не интересует?

– А зачем? У каждого возраста своя прелесть.

– Ну это вы сейчас так говорите, пока морщины не испортили ваше красивое личико.

– Возможно. Мои года – моё богатство. А вам, Иван Иванович, простите за любопытство, сколько лет?

Боровой остановился и, задумавшись, поднял подвижный левый глаз к небу.

– Хоть убейте не помню, – рассмеялся он. – Вы меня, Кира, в тупик поставили. Представляете, не помню. Знаю только, что лес мой вырос сызмальства до густого бора, а сколько зим прошло – не скажу. Не считал и не помню.

– Хорошо у вас там, – улыбнулась Кира.

– Да… В это время, конечно, особенно хорошо. Весной лучше всего. Сами понимаете, лес от спячки просыпается… – мечтательно ответил Боровой, мысленно вернувшись домой. – Хотя и по осени, знаете, неплохо, только грибников слишком много стало в последнее время, люди всё ближе подбираются, и ладно бы только грибы, так они теперь, бывает, ещё и костры жгут, и эти… как их… шашлыки делают, пластиковые бутылки за собой оставляют, дрянь всякую… Знаете, Кирочка, был как-то случай недавно, белки-дуры нашли пакет конфет, сутки их успокоить не мог, как с ума посходили.

Иван Иванович с энтузиазмом погрузился в рассказ о перипетиях спасения белок, вспомнил несколько забавных историй из жизни леса и даже обсудил особенности выращивания новогодних елок. Кира, между прочим, призналась, что однажды, ещё совсем юной, срубила под Новый год в подлеске по соседству с домом ель.

– Денег тогда совсем не было, а так праздника хотелось… Взяла кухонный топорик, пошла в лесополосу, выбрала вроде бы небольшую ёлочку, срубила – до сих пор помню, как звук по лесу гулко отдавал – и еле дотащила до дома, тяжёлая, колючая, ещё и переживала, как бы никто по дороге за руку не схватил с поличным. А она только в лесу казалась маленькой, а на деле половину комнаты заняла. До сих пор стыдно, вы уж простите…

На небе стали появляться тёмные тучи. Духота усилилась, обещая первую майскую грозу.

– А как вы лешим стали?

– Да как-как. Как все, наверное… Я всегда лес любил, с детства, вырос в нём буквально. А когда под тридцать было… Знаете, Кира, городская суета, работа, жена, сын маленький совсем… Помню, накрыло меня как-то тоской, так накрыло, что сил не стало утром глаза открывать, не то что вставать и жить той жизнью, сорвался и в один прекрасный день просто сбежал. Всё лето бродил по чаще, шалаш сделал, рыбу как мог ловил, охотничал, ягоды собирал, потом грибы пошли. А как холода наступили…. В общем приметил меня прежний леший, отдал свой молодняк, а сам в Сибирь ушёл. Так и остался я там.

Боровой замолчал.

Кира, почувствовав напряжение, шагала рядом, поддерживая тишину.

На игровой площадке резвилась малышня, за ними, облюбовав скамейки, присматривали родители. Иван Иванович с глухой болью в груди волей-неволей представил, что он мог бы быть дедом или, скорее, прапрадедом кому-то из них. Он не вспоминал о семье с того самого момента, как переступил кромку леса. Лес стал его домом, он стал его семьёй. Скорее, скорее покончить с делом и вернуться домой!

– Кажется, с минуты на минуту польёт. Думаю, я и так вас задержал, пора и честь знать.

– Ваша правда. Было приятно с вами познакомиться, Иван Иванович.

– Мне тоже, дорогая моя, мне тоже, – он полез в сумку и достал оттуда белую пластиковую баночку. – Разрешите мне, Кирочка, оставить вам небольшой презент.

– Что это?

– Да так, ерунда, пробник всего-навсего. Выжимка из тирлич-травы.

Глаза Киры сузились, она стояла, не решаясь протянуть руку.

– Не волнуйтесь, Кира, здесь всего 5 миллилитров, максимум на лицо хватит. Не захотите, выбросите.

– С Лысой горы?

– К сожалению, Кира, оттуда поставок давно уже нет, – грустно улыбнулся Иван Иванович. – В Подмосковье коллеги выращивают, в теплице. Импортозамещение, так сказать. Удалось наладить производство расширенной инновационной линейки – и крема под любой тип кожи, и шампуни. Дороговато обходится, но за неимением другого…

Кира протянула руку и взяла баночку.

– Спасибо, конечно. Но я правда не уверена, что попробую. Зря пропадёт… Не жалко?

– Да ну что вы, Кира, для вас не жалко. А знаете, что? Вы как к искусству относитесь?

– Спокойно, – ответила она, пряча баночку в рюкзак.

– Я на открытие выставки приглашён, там в общем-то все свои будут, не хотите пойти?

– Это точно не по мне.

– Кирочка, прошу вас, не отказывайте сразу, подумайте. Ничего такого, тесный круг, благотворительная выставка, картины современных художников, мазня, если честно, я не разбираюсь, но говорят, перспективные таланты. Совсем не хочется одному туда идти, а обязан. Это в центре, на днях, на Красную горку, вы подумайте, не торопитесь отказывать. Я вам позвоню ещё, договорились?

Кира пожала плечами. Ей отчего-то стало жалко этого одинокого лешего.

– Давайте посмотрим ближе ко времени.

Боровой просиял.

– Благодарю, прекрасная Кира, что не отказали старику. Тогда до звонка и до встречи!

Он церемонно раскланялся, развернулся и ушёл к выходу из парка к Глубокому переулку. Кира на секунду подняла голову вверх, оценила перспективы и, прибавив шагу, поспешила к метро.

2.

На горище было душно.

Разогретый крышей воздух насыщен тяжелым ароматом подсушенной липы с нотками пока ещё свежей мяты, разложенной на стеллажи только вчера.

Кира упаковала в холщовый мешочек очередную порцию цветков, напевая «Ты где-то, ты где-то, ты где-то, но только не со мной …» Туго завязала бечёвку, положила мешочек в корзину, взяла новый и повторила операцию.

На стеллаже оставалось ещё приличное количество лотков с липой, и всю её нужно было упаковать, постаравшись равномерно распределить по имеющимся мешочкам.

У дальнего фронтона послышался шорох.

Кира замерла и прислушалась. Звук не повторился.

Наверное, птица на крыше.

Горище – или по-русски чердак – было самым таинственным и притягательным местом во всём бабушкином хозяйстве. Поднимались сюда с тыльной стороны дома. Над дорожкой, огибавшей хату, почти из самых кустов малины поднималась вверх под острым углом металлическая лестница, крашеная зелёной краской. Бабушка давно не могла осилить крутой подъём, поэтому девять месяцев в году горище пустовало, и только летом, когда на деревянных стеллажах, установленных здесь в незапамятные времена, сушили цветы и травы, здесь хозяйничали внучки.

Кира официально получила это право, когда ей исполнилось всего восемь. Старшие внучки стали взрослыми, и уже не приезжали к бабушке на всё лето наведываясь. Поэтому других вариантов просто не было.

Иногда на горище было страшновато.

Не так страшно, как в тёмном коридоре за летней пристройкой, ведущем в туалет над выгребной ямой – там и днём было жутко, а уж с наступлением сумерек Кира туда даже не совалась. Она без стеснения предпочитала эмалированный горшок с крышкой.

Нет, на чердаке жили другие страхи, они обитали в тихих шорохах, тёмных пыльных углах, у дальнего фронтона, в накрытой мешковиной квадратной дыре в полу. И хотя Кира прекрасно знала, что дыра эта – всего лишь люк в потолке над коридором, она не рисковала подходить к ней близко.

Посредине чердака стоял скрипучий диван-книжка, обитый давно вытершейся синей материей. Одному богу известно, кто, как и зачем его сюда затащил.

Яна любила заманивать сюда младшую сестру перед дождём. Она была на 10 лет старше, и хорошо чувствовала приближение непогоды. Ещё светило яркое солнце, а Яна уже придумывала новую игру на горище. Совсем маленькая Кира каждый раз велась на эти выдумки. Не проходило и пять минут, как по крыше начинал стучать дождь, гром разрывал раскатами небо, а молнии вспышками электризовали летний воздух. Кира жалась к старшей сестре, та с явным наслаждением рассказывала страшилки про водяных и русалок. Всё заканчивалось слезами, и тогда, чтобы успокоить сестру, Яна набирала со стеллажа засушенных цветков, клала Кире на ладошки, и заставляла лепестки взлетать, выписывая в воздухе причудливые фигуры. «Смотри-ка, сестрёнка, да ты у нас волшебница! – смеялась она. – А сделай слона! Нет, пусть будут пчёлы». И цветы, выстроившись по приказу, роились по чердаку как настоящие пчёлы.

Прошлым летом, когда Кире впервые было официально разрешено подняться наверх одной, она попробовала повторить этот трюк, но безрезультатно. «Маленькая ты ещё, – пояснила бабушка. – Первыми проявляются силы разрушения, они живут в нас от самого рождения и до последнего вздоха, и только сила созидания появляется с возрастом, когда мы принимаем свою природу».

Связав ещё несколько холщовых мешочков, Кира сделала передышку.

Она прошла к центру чердака и огляделась по сторонам. Ещё в прошлом году она обследовала половину с тыльной стороны хаты. Здесь стояли стеллажи под сушку трав, несколько старых стульев, сломанный трёхколёсный велосипед, санки и две пары лыж. В обоих углах лежало по связке высушенного чертополоха. Дальше синего дивана она продвинуться не решалась. Чем ближе была покрытая мешковиной дыра, тем опаснее представлялся чердак. Там, на той его стороне, в зоне видимости стояли ящики с выглядывавшими из прорезей каблуками женской обуви, трюмо с потускневшим зеркалом, швейная машинка с ножным приводом, разобранная панцирная кровать, несколько эмалированных горшков и у самого свода покатой крыши – большая чёрная скрыня, или по-русски сундук.

По версии Яны, в скрыне хранились бабушкины скелеты.

Зачем они нужны были бабушке, Кира не представляла, а спросить не решалась, интуитивно предполагая, что скелеты – совсем не то, чем хочется поделиться даже с самой любимой внучкой.

Но и запрета на сундук от бабушки не было (единственное, что её беспокоило – безопасность внучки при подъёме и спуске по лестнице). Поэтому Кира уверенно предположила, что ничего страшного не случится, если она краешком глаза заглянет внутрь. В конце концов, в скелетах не могло быть ничего страшного. Просто кости. Она видала вещи и похлеще – скажем, как дед Гриша снимал шкурки с убитых кроликов. И ничего, даже любопытно.

Девочка осторожно сделала шаг за диван, словно нарушив невидимую границу.

Послышался шорох и тут же цоканье.

Сердце рухнуло в пятки.

Глухо прокричала птица.

Кира ещё раз осмотрелась. На горище никого, кроме неё, это точно.

Она сделала ещё шаг.

Тишина.

И ещё.

В конце концов, набравшись достаточно храбрости, они подошла прямиком к скрыне и чихнула. Вблизи сундук оказался не таким уж чёрным, но пыль толстым слоем покрыла его крышку и забилась в многочисленные бороздочки, сеткой опутавшими старое дерево. Когда-то, по всей видимости, сундук запирался навесным замком, но сейчас его не было.

Немного помедлив, Кира взялась за крышку и потянула её вверх. Скрыня поддалась не сразу. Наконец, крышка натужно заскрипела и раскрылась.

К великому сожалению, скелетов там не оказалось.

Сундук был доверху забит приданным.

Она осторожно вытащила лежавший на самом верху кусок ткани с многочисленными торчащими на изнаночной стороне цветными нитками. На пол посыпались рассохшиеся в труху веточки полыни.

Развернув полотно, она обнаружила вышитую крестиком картину – кучерявый мальчик в синей рубахе с коротким рукавом и таких же синих шароварах сидел, подогнув одно колено, у водной глади и протягивал руку к грациозному белому лебедю; небо покрывали плотные ряды яркой голубой, жёлтой, оранжевой и фиолетовой нитей. Кира аккуратно сложила картину и отложила её на ящик рядом.

Следующим слоем в скрыне лежали рушники – расшитые яркими цветами полотенца. Под ними несколько холщовых мешочков – почти таких же, как для липы, но объёмнее. Развязав первую бечёвку, она высыпала на рушник драгоценное содержимое – тяжёлые коралловые бусы в 25 нитей, их овальные бусины красного цвета были окованы серебром. В другом мешочке хранилось ожерелье из перламутровых бусин в форме крупных чесночных зубчиков. В третьем – большая потускневшая со временем медаль на атласной ленте: монета с Богородицей на одном ребре и святым Василием на другом, к которой крепился металлический бант, украшенный мелкими сверкающими камешками. Из очередного мешочка Кира извлекла золотое кольцо с крупным красным камнем и несколько колечек попроще – из серебра. Наконец, в последнем лежало намисто – ожерелье – из бисера и крупных серебряных монет.

Настоящее богатство.

Собрав добычу в рушник, она пробралась сквозь пыльные ящики к трюмо. В потемневшем по краям зеркале появилось отражение: большие серо-голубые глаза, волнистые каштановые волосы в растрепавшемся хвосте, белая маечка и голубые, уже с пятнами от малины, шортики.

Кира надела коралловые и перламутровые бусы, поверх них ожерелье с монетами и в последнюю очередь атласную ленту с медалью. Тяжеленая конструкция украшений давила на детскую грудь, но выглядела потрясающе.

Кира поставила руки на бедра и горделиво подняла подбородок. Настоящая украинка, только венка, вышиванки и плахты не хватает.

Отражение поплыло мелкой сеточкой отслаивающейся амальгамы, задрожало и исчезло. Вместо Киры из зеркала смотрели большие серо-голубые глаза взрослой женщины. В длинной сорочке, вышитой белыми нитями с ажурной мережкой. Поверх – юбка с запахом: ярко-красная плахта с жёлтыми звёздами, вытканными по нижней кромке в шахматном порядке. На ней – запаска-фартук в красных цветах. Плечи и грудь незнакомки покрывала бордовая керсетка-безрукавка, украшенная аппликациями из чёрного бархата. Из-под неё выглядывал пояс-рушник. Голову покрывала намитка – убор-повязка, обвитый вокруг лба и полностью закрывший её волосы, концы его были связаны в рожки-обереги. Поверх намитки венок из барвинков, васильков и мальвы. Её шею украшали нити коралловых и перламутровых бус, намисто с дукатами и прямо под подбородком – крупная монета-медаль с образом Богородицы.

Незнакомка с не меньшим интересном рассматривала девочку и по-доброму улыбалась.

– Кира! – послышался снизу бабушкин голос. – Кира, спускайся вже, хату допоможеш прикрасити.

Образ в зеркале исчез. Потускневшая поверхность вновь отражала только Киру.

Осторожно сняв украшения, она упаковала их обратно в мешочки, спрятала в скрыню, уложила поверх рушники и картину, закрыла крышку и, дважды чихнув от поднявшейся пыли, побежала к лестнице. Бабушка ждала её внизу.

3.

Надя сняла закрученное тюрбаном полотенце с влажных волос, скинула банный халат, отбросила его вместе с мокрым полотенцем на деревянную стойку, и надела заранее приготовленные телесные кружевные трусики и бюстгальтер.

На креплении гардеробной висело на плечиках белое шелковистое платье в пол. Приталенный струящийся силуэт, глубокие V-образные вырезы на груди и спине, золотистые аппликации в виде роз на талии – Надя купила эту квинтэссенцию женственности от Александра Маккуина ещё несколько лет назад, но до сих пор ни разу не надела – не было куда.

Рядом висел чёрный смокинг.

Не сказать, что её вдохновляла перспектива провести сегодняшний вечер в компании Виталика, но Пётр настоятельно просил. Она не могла ему отказать.

На туалетном столике лежало приглашение на открытие выставки молодых художников. «Средства от продажи картин пойдут на поддержку благотворительных программ ведущих российских фондов» – витиеватым тиснением золотом уточнялось на белоснежной плотной карточке. И в правом нижнем углу крохотная приписка: Black Tie.

Почему бы и нет. Они так давно не выходили с Виталиком в люди. Последний раз, кажется, в Большой театр, на премьеру какой-то оперы, где супруг к великому стыду Нади начал засыпать примерно на десятой минуте. Она, конечно, тоже не была ярой поклонницей оперного искусства, но стойко досидела до конца, то и дело поглядывая на Виталика в волнении, как бы он не завалился во сне на соседа. То были пустые тревоги. Закалённый армейскими нарядами Виталик обладал удивительным навыком спать по стойке смирно даже с открытыми глазами.

Надя устроилась перед туалетным столиком и придирчиво изучала отражение в зеркале. При правильном освещении она всё ещё была ничего. Но дневной свет неминуемо выдавал возраст. На шее уже появилось пару глубоких бороздок, тяжёлые веки сужали глаза, в уголках всё чётче виднелись следы прежних улыбок. Возраст настойчиво чертил вертикальные линии от губ к носу. Линия самих губ размывалась.

Присмотревшись, Надя обнаружила несколько новых седых волосков и пожалела, что не сходила к парикмахеру вовремя. Взяла фен и тщательно высушила волосы, стараясь придать им естественный объём, утерянный сразу после рождения близнецов.

Сегодня она накрасится чуть более ярко, чем предпочитала обычно. Наверняка, на выставке будет множество молодых девиц, искательниц дорогих кошельков, оценила Надя потенциальных соперниц. В соревновании с юностью она выиграть не рассчитывала, но подать свою зрелость с должным достоинством и очарованием была не просто обязана, но и хорошо умела.

Выбрав нужный тональный крем, Надя задержала взгляд на белой пластиковой баночке. Она совсем про неё забыла.

Пётр вручил пробник вместе с приглашением, пояснив, что это баснословно дорогой омолаживающий крем, творящий чудеса; делает знакомая в ограниченном количестве, эксклюзивно, только для доверенных клиенток.

Надя не верила в рекламные слоганы, слишком много разных кремов испытала, и понимала: молодость вернуть не мог ни один из них.

Отвинтив крышку неказистой баночки, она поднесла к носу не слишком приятную на вид зеленоватую массу жидкой консистенции. Запах соответствовал виду, и, поморщив носом, она отодвинула баночку.

Банальный приём: пустить косметическое средство под видом аптекарского хенд-мейд.

Осторожно обмакнув кончик среднего пальца в массу, она, опасаясь аллергической реакции, нанесла крем чуть выше левой груди, там, где кожа будет закрыта платьем. Реакции – покраснения или жжения – не последовало.

Надя выждала ещё пару минут.

Ничего не произошло.

Масса быстро впиталась, не оставив жирного следа, что в общем-то уже было неплохим результатом – не испортит лёгкий шёлк платья.

Она провела пальцем по тестовому участку, и неожиданно ощутила его мягкую бархатистость.

Брови сдвинулись в недоумении: над грудью пропало маленькое пигментное пятнышко, заработанное ещё во время беременности и с тех пор не сходившее никакими кремами и мазями.

Наверное, всё-таки, наконец, само исчезло. Она просто раньше не заметила.

Подняв глаза к зеркалу, Надя обнаружила, что левая грудь налилась и подскочила, выглядывая из чашечки лифчика. Её соседка справа оставалась на прежнем месте, поддерживаемая только умело подобранным пушаппом.

Асимметрия была на лицо. Точнее на груди.

Растерявшись, Надя сняла лифчик.

Всё верно. Никакой оптической иллюзии. Левая грудь округлилась и выпирала упругим тёмным соском, словно приведённая в боевую готовность. Правая вяло утекла вниз, подчинившись в соответствии с возрастом закону гравитации.

Крем?

Она окунула кончик пальца в баночку и аккуратно распределила массу над правой грудью. Кожа подтянулась, грудь налилась как свежее яблоко, сосок потемнел и встал в стойку смирно. Исчезли застарелые растяжки. Грудь стала такой же, как до рождения близнецов.

Нет, она стала куда более аппетитной.

Надя окунула палец в баночку и провела им по лбу. Крем быстро впитался и, впитываясь, подтянул кожу, уничтожив намечающиеся горизонтальные морщины.

Складки между бровей разгладились, татуаж, сделанный несколько месяцев назад, исчез, брови в мгновение потемнели, загустели, разлетелись стрелами, будто не было этих лет выщипывания и выгорания.

Надя в восторге окунала пальцы в зеленоватую массу, распределяя её по лицу.

Его контур подтянулся, цвет посвежел и выровнялся, пропали пигментные пятнышки по щекам, губы набухли и налились малиновым цветом, гусиные лапки в уголках глаз исчезли, не оставив и следа, веки подтянулись, глаза раскрылись и искрились ярким цветом, отдавая золотистыми крапинками по радужной оболочке, ресницы вытянулись и пышно обрамили контур глаз.

Она смотрела в зеркало и не узнавала.

Такой красавицей она никогда не была. Лучшая версия самой себя.

– Что за крем! Что за я!

Удивительный крем оставался на донышке.

Она тщательно выбрала всё, что было, и распределила по шее, наблюдая, как стремительно исчезают бороздки морщин.

В дверях гардеробной появился Виталик.

Смеясь от счастья, Надя развернулась к нему как была, в одних трусиках, и увидела, как глаза его округлились, дыхание участилось, а в шортах набухло.

Не говоря ни слова, муж подошёл к ней вплотную, встал за спиной, сжал левой рукой её грудь, а правую руку без всяких прелюдий окунул под кружевные трусы, заиграв пальцами.

Глухо вскрикнув от первых приливов наслаждения, она застонала. Виталик крепче сжал в руке грудь и, добившись влаги, легко развернул Надю на стуле, снял с неё трусики, развёл ноги широко в стороны, встал на четвереньки и заработал языком.

Утопая в нахлынувшем экстазе, Надежда почти кричала.

Сквозь пелену удовольствия до неё дошло, что Раиса Степановна в доме.

– Виталик, Раиса услышит.

– Плевать.

Через час обессилившая Надя с трудом поднялась с пола гардеробной.

– Кажется, мы опаздываем, – с улыбкой констатировала Надя.

– Может, вообще не пойдём? Отдохнёшь и повторим? – с надеждой в голосе предложил Виталик.

– Я обещала.

4.

– А липа где?

– Ой.

Кира вернулась, вспомнив, что заполнила не больше половины выданных утром мешочков. Как бы то ни было, она поднесла корзину к дверному проёму, осторожно вытащила её наружу и, стараясь не перегибаться через проём, спустила к бабушке вниз, постепенно разматывая верёвку, крепившуюся от ручки корзины к крюку у дверного проёма.

– Усе, тягни до себе, – скомандовала вскоре бабушка.

Кира подтянула полегчавшую корзину обратно и вылезла на лестницу.

– Дверь закрывать?

– Залиш, нехай провітрюється.

Кира шустро спустилась, обогнула дом и, скинув сандалии на пороге, вошла внутрь. На столе в широком коридоре уже были свалены ветки клёна, липа и стебельки любистка и полыни. Троица в том году была сравнительно ранней, и в субботу накануне бабушка традиционно украшала дом.

Взяв несколько веточек, Кира занялась пристройкой – неотапливаемой верандой, где летом бабушка обычно принимала своих посетителей. Взобравшись на стул, девочка прицепила кленовые и липовые листья за карниз.

– А предбанник нужно украшать? – крикнула она бабушке.

Это была маленькая комнатка между верандой и основным домом, где ещё сохранилась часть печной конструкции (сама печь была заменена на газовый котел). Отсюда, подняв заглушку, можно было спуститься в погреб. Здесь же стоял рукомойник, ночные горшки и сушка для мелких вещей.

– Нi, не треба, – отозвалась бабушка из дальней комнаты.

Кира вернулась в коридор и пристроила веточки к зеркалу над комодом, в сервант и на карниз. Следующая комната была проходной, здесь стояли диван-книжка, шкаф и стул, так что девать листья было особенно некуда. Поразмыслив, Кира положила любисток и полынь на подоконник.

В двух смежных с проходной комнатах-спальнях, одну из которых каждое лето теперь занимала Кира (а раньше – её сёстры, а ещё раньше мама), она щедро распихала ветки клёна и липы по всем возможным щёлкам.

Оставалась последняя комната – дальняя и самая большая – рабочий кабинет, как называла его сама бабушка. Ближе к окну стоял стол с чёрно-белым телевизором, закрытым от пыли вышитой салфеткой, у смежной стены – трюмо с высоким зеркалом и сервант с хрусталём, фарфоровыми статуэтками и фотографиями родственников. По двум другим стенам – стеллажи с многочисленными ткаными мешочками, баночками, простыми картонными коробочками и резными потемневшими от времени шкатулками.

Здесь же стоял бабушкин рабочий стол – тяжёлый, дубовый, потемневший от старости, но всё ещё крепкий, с такими же крепкими табуретками по обе стороны от него.

Это была любимая комната Киры. Вместе с травами здесь хранились семейные секреты.

Большинство трав бабушка собирала сама. Она брала Киру в поле или лес, но не позволяла срезать растения.

Маленькая ещё, смотри и учись.

Она многое уже знала.

Например, что стебли, цветы и плоды нужно собирать только в ясную, сухую погоду после схода росы и до 11 часов утра. Высокоесолнце лишало растения эфирных масел. Срезать нужно острым ножом, ни в коем случае не дёргать с корнем. Стоять к солнцу лицом, не падая на растение тенью. И оставлять две трети куста, чтобы он мог жить и развиваться.

Листья собирают до цветения.

Цветы – бутонами или не позднее первого раскрытия, иначе они теряют свои свойства.

Листья, стебли и цветки лучше собирать на растущей луне, когда из целебная сила идёт вверх.

Корни и корневища можно выкапывать в сырую погоду, делают это поздней осенью или ранней весной, до начала облиствения.

И предпочтительней на убывающей луне, когда корни наливаются колдовской силой.

Перед сбором обязательно прочитать молитву: Господу Богу помолюся, матєрі пречистой поклонюся. Не йду я гуляти, а йду я зіллячко рвати, котре сам Господь посадив, сам Господь розрєшив, Божа Мати посадила, а Ілля поливав, да нам помощ давав. Или другую, посложнее, Кира перевела её и заучила на русском: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Сам Господи, Сам Иисусе Христос сотворил небо и землю, сотворил море, воду и всякие вещи. Ты, Трава, от земли корень, от неба цвет, благословися ты мне, трава, сорвать, повелися мне себя, рабе Божьей. Я рву тебя, благословяся. К чему я рву тебя, к тому ты будь добра. А ты еси трава от земного столпа, от животворящего креста, от Бога трава, от земли. Земля, ты еси мати, благослови плода твоего взяти и стояти праведного солнца для моего надлобья. К чему мне надобно, к тому я и рву ее. На что ты угодна, на что пригодна, на то я тебя и беру».

Наибольшая целебная сила у трав на Троицу, Петров день, Ивана Купала, Преображение и Успение.

В июне собирают листья малины, смородины, мяты и мелиссы, подорожник, чабрец, крапиву, иван-чай и мать-и-мачеху. Самое время для цветов липы и бузины. Через несколько недель, с наступлением июля, придет пора для душицы, календулы, череды, зверобоя, полыни, пустырника, плодов бузины.

Горький запах полыни излечит головную боль и отгонит духов.

Чертополох отпугнёт мелких бесов, не пустит в дом нечисть, успокоит скорбящего о покойнике, убережёт от тревоги.

Дербенник станет оберегом от злых духов, заставив их плакать.

Прострел успокоит и усыпит, его лиловый с желтой сердцевиной цветок пробудит пророческий дар, если спрятать перед сном под подушку.

Зверобой защитит от сглаза и порчи, марьянник придаст мудрости, девясил охранит от болезней и неудач, тысячелистник с иван-чаем поможет в богатстве, клевер подарит молодость, подорожник сделает легкой самую дальнюю дорогу….

Но Кире доставалась только сушка одних простых трав и цветов, которые бабушка сушила на продажу.

Были у бабушки и другие травы. Их она получала в посылках от неизвестных Кире родственниц и подруг и хранила в основном на верхних полках стеллажей. Адамово яблоко и аконит, белена с белладонной, дурман и красавка, молочай и рута.

Но самым красивым был цвет горечавки. Ярко-синий окрас его венчика был такой яркости и чистоты, что не блёк и в засушенном виде. Отварами и настойками горечавки лечили лёгочные болезни, снимали проблемы с печенью и желчным пузырём, изжогу и аллергию. Она помогала при воспалениях заживающих ран, нормализовала кровяное давление, тонизировала.

Бабушкины запасы горечавки шли напрямую с Лысой горы, оттого назывались тирлич-травой и расходовались по особым случаям, знать о которых Кире было не положено в силу раннего возраста.

Вернув стеклянную банку с ярко-синими цветами на место, Кира запихнула в щель между коробками верхней полки пару веточек клёна.

– Бабушка, а чья эта скрыня на горище?

Бабушка, протирая пыль с серванта, обернулась.

– А що?

Кира пожала плечами.

– Да так, просто там красивые рушники, – ответила она, предположив, что не стоит упоминать украшения, учитывая, что в сундук она залезла без спросу.

Бабушка остановилась и посмотрела на внучку.

– Ти відкрила скриню?

Кира струхнула. В голосе бабушки не было недовольства, скорее любопытство, но, возможно, открывать сундук не стоило…

– Я только одним глазком, ба. Я же не знала, что нельзя.

Бабушка подошла к внучке и взяла в ладони её личико. Выгоревшие на солнце светло-голубые глаза старушки, кажется, заслезились. Кира испугалась ещё больше. Но бабушка улыбнулась и обняла.

– Останнiй раз я бачила цю скрыню открытой, ещё когда жива була моя баба Наталка. Це её скрыня с приданным. Теперь оно будет твоим.

Кира от радости припрыгнула.

– Там такие красивые намиста! Никогда такой красоты не видела! Спасибо, бабулечка! А почему их никто не носил?

– Потому что, Кирюся, никто не мог открыть цю скрыню до тебя. И я пробовала, и мама твоя, и её сёстры, и твои сёстры, но, мабуть, баба Наталка ждала тебя. Вот подрастёшь, найдёшь гарного хлопца, будем тебя замуж выдавать и получишь ты своё приданное от бабы Наталки.

– А если не найду?

Радость от перспективы получить драгоценности из сундука омрачила необходимость поиска некого мальчика, от которого теперь зависело, получит Кира приданное или нет.

– Найдёшь, Кирюся, найдёшь. А якщо не знайдеш, візьмемо тирлич-траву, встанемо за вітром і голосно скажемо «Тирлич-тирлич, Кірі милого поклич».

5.

Машина въехала на территорию Трёхгорной мануфактуры.

Отправив водителя парковаться, Виталий взял супругу за талию и пошатываясь, будто пьяный, провёл к трёхэтажному стеклянному строению, окружённому отреставрированными кирпичными зданиями. Предъявив приглашение на входе, они вошли внутрь, окунувшись в приглушённые вечерние краски и тихие звуки джаза.

Официант поднёс бокалы с шампанским. Надя пригубила и отставила. Алкоголь был лишним. Она и без него чувствовала себя опьянённой, свободной и бесконечно красивой. Всё в её власти.

Сегодня она королева бала.

Поднявшись на второй этаж, они обнаружили картины, развешенные хаотично по внутреннему пространству. Полотна разных размеров, с однотипным буйством красок, были подсвечены с потолка мини-прожекторами.

Музыка здесь была громче, но не мешала слышать друг друга. У дальней стены тускло освещалась барная стойка. Людей почти не было, только две пары гостей по разным сторонам зала и официанты. Гостьи были одеты, как Надя, в белоснежные платья и оживлённо беседовали со спутниками в чёрных смокингах. Несмотря на значительное опоздание, они с Виталиком приехали одними из первых.

Впрочем, ей это было абсолютно всё равно.

– Надюша, добрый вечер, рада тебя видеть.

Не замечая Виталика, словно он был пустым местом, её приветствовала женщина в алом платье с такими же алыми волосами. Она прикоснулась губами к губам Надежды. Виталика не задело ни игнорирование, ни поцелуй. Сам он, кажется, не видел никого, кроме жены.

– Анна Владимировна?

Надя не задумалась ни на секунду, откуда знает имя хозяйки.

– Крем – просто чудо! Чудо какое-то! Как долго длится эффект?

– Эффект, Наденька, накопительный. Пробника только на сегодня хватит.

– А какой нужен курс? Я готова заказать.

– Отдыхайте пока. Выбирай картину. Аукцион начнётся примерно через час. Сегодня все немного запаздывают, – ответила Босоркан, погладив Надю по голому плечу.

Оставив Петровых, она направилась к следующей паре, поцеловала в губы очередную гостью в белоснежном платье, но переключила внимание на Ивана Ивановича, только что вошедшего в зал.

Как и все мужчины сегодня, он был в смокинге, но его костюм отливал изумрудным бархатом. Рыжая бородка под эспаньолку была аккуратно пострижена и приглажена. На голове, правда, царил привычный бардак.

– Её нет, – констатировала Анна Владимировна.

– Вижу.

– Ты сказал, она придет, – упрекнула хозяйка.

– Да.

Босоркан сверкнула изумрудами глаз, развернулась и направилась к вновь прибывшим гостям.

Зал постепенно наполнялся парами, образующими чёрно-белую массу. Мужчины с дорогами часами на запястьях, высокие и низкие, толстые и худые, лысые и ещё не лишившиеся шевелюры, все не моложе сорока, вели от одной картины к другой своих дам в белых, словно свадебных, платьях.

Каждой паре Босоркан уделяла внимание, не каждую женщину целовала.

Замечая одиноких гостей – мужчин или женщин, она, как правило, задерживалась рядом чуть дольше, чем требовало светское гостеприимство.

Зал наполнялся гулом бесед, лишь слегка приглушаемых ненавязчивыми звуками музыки.

Иван Иванович откровенно скучал, опершись хромой ногой на барную стойку.

Его глаза закрыли женские ладошки.

– Лета.

Она отвела ладони и легко запрыгнула на табурет рядом с лешим. На ней было полупрозрачное короткое белое платье и громоздкие ковбойские сапоги из красной кожи.

– Иван Иванович, ну что же вы грустите, Красная горка, а вы скучаете.

– Одна ты у нас никогда не скучаешь.

– А зачем скучать? Весело же! Как можно соскучиться? Смотрите сколько лакомых кусочков вокруг, – захлопала она ресницами, облизнув губы цвета спелой вишни.

– Не вздумай, Лета.

– А я и не думала, – ответила Лета, засмеявшись. – Что, уже и помечтать нельзя?

– Мечтай сколько угодно, но, если узнаю, что ты хоть одного тронула, в миг у меня вылетишь.

– Ой-ой, Иван Иванович, какой вы серьёзный. Сказала, что не трону, значит, не трону. Хозяйка не велела.

Не дождавшись ответа, она спрыгнула со стула и пританцовывая растворилась в толпе.

Проводив её взглядом, Боровой заметил у лестницы Киру. Она стояла, не понимая, куда себя девать. Иван Иванович вскинул руку, попробовав привлечь внимание, но быстро понял, что дело это бессмысленное, при таком освещении его сложно заметить в глубине зала. Он оторвался от барной стойки и, не выпуская из поля зрения Киру, направился навстречу.

– Она? – справа у уха прозвучал голос Босоркан. Она была в несколько метрах, непринуждённо продолжая слушать очередную пару гостей, но пристально смотрела на Ивана Ивановича.

– Да, – мысленно ответил леший.

Кира, наконец, увидела его, улыбнулась и помахала рукой.

– Здравствуйте, Кира, прекрасно выглядите, – поздоровался Боровой, галантно поцеловав ей руку. – Спасибо, что не оставили старика одного, здесь ужасно скучно.

На Кире было белое платье с глубоким декольте, открытой спиной и высоким разрезом на подоле, почти полностью открывавшим ногу при движении. Шнуры с металлическими цепочками, вплетённые в пояс-ленту, подчёркивали лёгкость струящегося шёлка.

Она буквально ощущала себя голой и мёрзла. Но Вика, узнав о приглашении на вечеринку, силком заставила надеть платье из её коллекции. Помимо кроя, положение осложняла стоимость наряда. Кира подозревала, что ценник превышал несколько её зарплат. Каждое движение приходилось рассчитывать, стараясь не зацепиться за что-нибудь и уж тем более не упасть, учитывая непривычные каблуки-шпильки. Про траты на такси она и не вспоминала.

– Так и не попробовали крем?

– Догадались?

– Предположил.

– Не попробовала.

Боровой взял её под руку и повёл по залу, переходя от одной картины к другой. Кира изучала полотна.

– Иван Иванович, извините, я не великий знаток современного искусства, но моя дочка лучше краски смешает, – шепотом сказала она ему на ухо.

Он рассмеялся и шепотом ответил:

– Я совершенно с вами согласен, Кира. Это просто мазня. Но самое интересное будет наверху. Вы когда-нибудь бывали на аукционах?

– Не довелось.

– Тогда пойдемте уже, займём лучшие зрительские места.

6.

Этажом выше было светлее, стояли стулья, перед ними – прозрачная трибуна-стойка.

В зале ещё никого не было, кроме, судя по всему, представителя организаторов, тестировавшего микрофон.

Боровой указал на последний ряд, места с краю.

– Поверьте, это лучшие места. Мы сможем посмотреть торги и незаметно смыться, когда станет скучно. Вам принести шампанского?

– Наверное, да, спасибо.

– Тогда придержите для меня стул, я туда и обратно.

Оставив Киру, Иван Иванович спустился вниз, встречая на своём пути гостей, стягивавшихся в зал аукциона. Босоркан ждала у лестницы.

– Ну что?

– Рано.

– Она не использовала крем.

– Нет.

– Он тоже здесь.

– Пришёл?

– Чуть дурман-травы и самый лёгкий заговор.

– Рискуешь.

– Всё будет хорошо.

– В крайнем случае нет.

Боровой подозвал официанта, взял два бокала с игристым и вернулся наверх.

Зал быстро заполнялся. Гости рассаживались, занимая места ближе к трибуне.

Иван Иванович подсел к Кире, заняв крайний стул, и протянул ей бокал.

– Не люблю такие мероприятия. Не в своей тарелке.

– Я тоже, Кирочка, я тоже. Ярмарка тщеславия.

– Но платья красивые. И женщины удивительно красивые. Я столько таких красивых женщин в одном месте никогда не видела.

– Чистая правда.

– И вы всех их знаете?

– Всех? Почему всех?

– Вы говорили, будут только свои.

– Свои? А, да, отчасти свои.

– Но я не чувствую… эм… нечисти. Обычные люди. Вот разве что тот мужчина, – она указала на маленького, ростом не больше полутора метров коренастого бочонка с лысой головой и длинной седой бородой. Он прислонился к стенке недалеко от них, – он ведь из ваших?

– Бузничий.

– Бузничий?

– Специалист по бузине, так сказать. В смысле раньше. Сейчас контролирует посадки почти на половине территории Украины и, насколько я слышал, расширяет производство, думает непосредственно на прямые продажи в розницу выходить. Совершенно безобидный персонаж, но, к сожалению, плохой бизнесмен. Зато родня на нём хорошо зарабатывает. Кстати, в качестве хобби лечит тяжёлые заболевания.

– Люблю чай из бузины. Бабушка говорила, её ветки нельзя ломать, иначе руки и ноги скрутит. Мол разрешается только раз в год, в последний четверг перед великим постом. Не знаете, это правда?

– Виноват, не в курсе. Можно у Бузничего спросить. Познакомить вас после аукциона?

– Наверное, да. Было бы любопытно.

– А видите ту девушку в цветочном платье?

– Где?

– Вон там на втором ряду с правого края. Длинные пшеничные волосы.

– Да-да, я ещё внизу обратила на неё внимание, ходит так, будто ногами пола не касается.

– Это Повитруля.

– Да что вы! – Кира округлила глаза. – Настоящая?

– Самая что ни есть.

Кира читала про неё в детстве. Карпатский дух ветра, дочь горных ветров, голубоглазая красавица сама с ветром в голове, она, согласно легендам, сводила с ума пастухов. Влюблённый в Повитрулю парень мог заполучить её в жены единственным способом – должен был украсть её крылья. В них её сила. Без крыльев она становилась обычной женщиной, но, если в один прекрасный день получала их обратно, исчезала в мгновение, бросая и мужа, и детей.

– Потрясающе. И без крыльев.

– Замужем, трое детей, работает в аэродинамическом институте, исследователь, даже несколько патентов зарегистрировала. Муж, между прочим, дома сейчас с детьми сидит. У неё хоть ветер в голове, но мужчинами крутит, как мельничными крыльями. А видите вон того, пузатого?

– Которого?

– К нам сейчас лицом развернулся. Надутый такой, нос картошкой, цацками обвешан.

– В меховой накидке?

– Да-да, он. Это Гук. Он же Гука. Он же Аука.

– Кажется, не слышала.

– Не люблю его. В былые времена мы таких, как он, гоняли из леса. Они считают себя порождением луны от звука лесничего рожка. Не просто у нас жили, а ещё и дома себе обустраивали. Причём на широкую ногу. Сейчас у этого индюка своя звукозаписывающая компания. «Гука продакш». Таланты ищет, видите ли.

Кира сдержалась, чтобы не засмеяться в голос.

Зал заполнился полностью. Осталось только несколько одиночных свободных кресел на последнем ряду.

К трибуне вышел худой высокий мужчина в смокинге.

Вытянув шею, Кира с любопытством наблюдала за продажей первой картины. Полупрозрачная девушка с пшеничными волосами в ярко-красных сапогах вынесла на площадку перед стульями и поставила на мольберт уменьшенную копию одного из полотен, вывешенных этажом ниже. Пожалуй, это была одна из немногих картин, которая Кире приглянулась. Прямоугольник, близкий к квадрату, с рваными полосами голубого, розового, оранжевого, розового, зелёного, салатового, белого и чёрного цветов. При близком рассмотрении Кира с удивлением обнаружила, что полоски нарисованы мелками. Сочетание цветов, конечно, было симпатичным, но она не думала, что разрисованный мелками картон считается произведением искусства.

Глаза Киры округлились, когда она услышала первоначальную цену лота.

– Миллион? – повернулась она к Боровому. – Как это? За что?

– Современные художники, благотворительность… Не спрашивайте, не знаю, – пожал он плечами.

– А куда пойдут деньги? В какие фонды?

– Природа, экология, что-то такое…

Стоимость картины за одиннадцать шагов подскочила в 5 раз. В торгах активно участвовал Бузничий, однако в итоге мелки на картоне ушли одной из пар обычных смертных. Увлекшись аукционом, Кира почти не заметив, как кто-то занял свободный стул рядом.

– Привет. Не думал тебя здесь встретить.

7.

От неожиданности она развернулась всем корпусом. Резкое движение чуть не вывалило её грудь из платья. Спохватившись, Кира поправила лямки в надежде, что никто не заметил.

– Как-то чересчур часто мы в последнее время встречаемся. Какими судьбами?

– Благотворительность, как обычно.

– Не знала, что вы любитель природы.

– Видимо, всё-таки нет. Это творчество мне даром не сдалось.

Кира отвернулась, чтоб не увидел её улыбки.

От близости она вновь ощутила, как зашуршали крылья бабочек в животе. Захотелось прикоснуться, дотронуться кожей, почувствовать его тепло. Просто протянуть руку, приблизиться на несколько сантиметров, случайно или специально прикоснуться.

Чтобы что? Чтобы снова обжечься?

Нет. Это уже проходили.

Бежать. Скорее бежать отсюда подальше.

И никогда больше. Нигде и никогда.

– Хорошо выглядишь, – сказал он шёпотом, чуть наклонившись к ней.

Она промолчала.

– Как дела?

Он придвинулся ещё ближе и положив руку на спинку её стула.

– Простите, Иван Иванович, – вместо ответа Кира повернулась к Боровому, – я отойду в дамскую комнату.

Держа в одной руке бокал с шампанским, в другой сумочку, она поднялась со стула, и обогнула Борового, мысленно поблагодарив за удачно выбранные места.

Покинув зал, Кира нашла женский туалет и, допив залпом игристое, постаралась взять себя в руки.

Что делать? Уйти прямо сейчас? Она и так здесь достаточно пробыла.

Или остаться? И делать вид, что он ей безразличен. Как ни в чём ни бывало.

Нет, так не выйдет. Уже не выходит.

Или остаться и будь что будет?

Ну а что? Почему и нет? Чудесный вечер. Она прекрасна.

Ещё бокал шампанского, чтоб стало проще. Чему бы грабли не учили, а сердце верит в чудеса.

Нет! Нельзя. Нужно уходить, срочно, пока есть силы уйти. Пройдет этот вечер, наступит завтрашний день, и всё вернется, повторится, и опять будет больно.

Нет, он больше не сделает ей больно. Она этого не допустит.

Что же делать? Как быть?

Сердце билось, словно пыталось выскочить из груди.

– Приветик. Прокладки не найдётся?

Дверца туалетной кабинки приоткрылась, из-за неё выглянула блондинка.

– Извини, что?

– Прокладка, говорю, есть? Или тампон?

– А… Нет. К сожалению, нет.

– Чёрт, что ж делать. А можешь сделать доброе дело? Глянь, там стоит мужик, такой кругляш с ёжиком на голове? С голубой женской сумочкой.

Кира выглянула из дамской комнаты и действительно увидела недалеко от неё мужчину, точно подпадающего под выданное описание.

– Стоит.

– Можешь его позвать?

Кира вновь выглянула в холл и помахала мужчине рукой. Привлечь его внимание труда не составило, он, очевидно, караулил спутницу, застрявшую в дамской комнате, подошёл и заглянул через дверной проём внутрь.

– Вовчик, – крикнула ему из туалетной кабинки девушка, – сгоняй в аптеку по-быстрому, мне нужны прокладки или тампоны.

В глазах Вовчика читалась растерянность, но он покорно кивнул и, ни сказав ни слова, прикрыл за собой дверь.

– Вот балбес, сумочку с собой забрал, – спустя несколько секунд додумалась девушка. – Ну ладно.

Она закрыла дверь кабинки.

Кира подставила руки под кран, он автоматически включился и выдал порцию прохладной воды. Освежив ладони, она приложила их к щекам. Голые плечи мёрзли, зато лицо горело.

В кабинке послышался шум сливаемой воды, дверца открылась, блондинка покинула пределы вынужденного заточения.

– Посмотри, сильно заметно?

Она развернулась вполоборота, демонстрируя Кире вид сзади.

Девушка была одета в платье, верх которого представлял собой кружевной корсет, а низ многослойную пачку. Вероятно, поэтому следов неприятной ситуации на нём пока не проявилось.

– Ничего не видно вообще, – сообщила Кира, убедившись, что потенциально проблемная зона сохраняет первозданную белизну.

– Слава богу, хоть платье не испортила, – вздохнула с облегчением блондинка. – Кстати, я Александра, можно просто Шура.

– Кира.

– А это был Вовчик. Но это ты и так уже знаешь.

– Угу.

– Мой бойфренд.

– Понятно.

– Ты тоже со своим?

– Нет, за компанию.

– А чего глаза красные?

– Так, ерунда.

– Соринка в глаз попала?

– Вроде того.

– Побудешь со мной, пока Вовчик не придёт?

Кира слегка удивилась. Но кивнула.

Блондинка подошла к зеркалу и лёгким движением руки художественно растрепала пряди. Тяжелые густые волосы в искусственном свете отливали блеском дорогой платины.

– Потрясающе, – без стеснения оценила она саму себя. – А глаза какие синие! Ты видела когда-нибудь такие глаза? И это не линзы, можешь проверить, посмотри.

Кира уже с интересом ждала продолжения.

– Кожа гладкая, матовая, ни одного капиллярчика, ни одного прыща. Не удивительно, что у Вовчика крыша поехала.

Кира молчала, не зная, что на это ответить. В целом у неё было уверенности, что Александре требуется какой-то ответ.

– Представляешь, мы из квартиры выйти никак не могли. Он как кобель на сучку в течку.

Шура рассмеялась попавшему в точку сравнению.

– Замечу, «дела» у меня начались позже! Я просто забыла, что «гости» должны вот-вот прийти…

Она приблизилась к зеркалу вплотную и легко провела пальцем по пухлым малиновым губам.

– Думаешь, помада? Нет. Свои.

Девушка развернулась к Кире и сделала губами уточку, жеманно подняв взгляд к потолку. Задержавшись в образе на секунду, она засмеялась.

– А сфоткаешь меня?

Кира покорно достала телефон и включила камеру.

– Как?

– Ну давай будто я перед зеркалом прихорашиваюсь, а ты как папарацци меня застукала в туалете.

– В смысле?

– Ну вот здесь встань, со стороны двери, да, вот здесь. И фотографируй, а я как будто сначала не заметила, а потом такая – ууу, не надо, не надо меня снимать….

Кира подчинилась и сделала на заказ несколько десятков снимков, ведомая «режиссёром» туалетной фотосессии.

Она никак не могла понять, действительно Шура такая дива или зачем-то играет. Вика тоже была несколько экзальтирована, и к этому Кира уже привыкла, даже видела в её особенностях некоторый шарм (причём не одна она, судя по длинному списку любовников подруги). Но стиль поведения этой модельной блондинки не вписывался в картину мира Киры.

Александра взяла у неё телефон, отсмотрела результат, удалила несколько размытых кадров и вернула мобильный обратно.

– Камера у тебя отстой, конечно, но есть из чего выбрать. Перешлёшь потом?

– Хорошо.

– Что ж так долго, – досадовала Шура, стараясь лишний раз не двигаться, чтобы не испачкать платье. – Представляешь, ведь так и ходит за мной хвостиком весь вечер. Уже и к ноге, видимо, готов бы пристроиться – дай только волю. Ты видела, как побежал в аптеку? В жизни не могла допроситься хотя бы в соседний магазин за вином сходить. А тут в аптеку за тампонами! Удивительный крем, конечно.

– Крем?

– Не пробовала?

– Какой крем?

– Ну этот. Ну какой-какой?.. Не знаю, как называется. Мне пробник подогнали. Просто чудо какое-то. Я потом тебе напишу, что за марка.

– Видимо, не пробовала.

– Наверное, какие-то феромоны в нём. Потрясающая штука. Правда, говорят, дорогущий, эксклюзивное производство. Но я узнаю, я тебе напишу, – обещала Саша. – Так, а ты чего киснешь всё-таки? Кто обидел?

– Да нет, всё нормально, никто не обидел.

– Ну не хочешь говорить, не надо, дело хозяйское.

– И что, прям оторваться от тебя не может? – уточнила Кира.

– Вовчик? Как собачонка. Бегает, хвостиком виляет. Сашуля, тебе не холодно, Сашуля, тебе не жарко, хочешь шампанского, хочешь конфетку, хочешь потрахаться? – блондинка расхохоталась. – Я ему «Хочу машинку и квартирку», а он мне «Всё, что угодно». Это мы, конечно, посмотрим. Но раньше я и обещаний от него дождаться не могла… Ну, где он, что ж так долго-то. За смертью только посылать.

В эту минуту в дверь дамской комнаты постучали. Она приоткрылась, в проёме появилась голова с ёжиком, а затем рука с упаковкой прокладок и упаковкой тампонов. Александра взяла обе, велела Вовчику ждать, скрылась в кабинке и через пару минут вышла оттуда, оставив уже ненужные упаковки у раковины.

– Ну всё, пока, подруга! Увидимся! – кинула она Кире и вышла из комнаты, забыв оставить телефон для фотографий.

Оставшись одна, Кира открыла сумочку. Внутри среди прочего лежала маленькая пластиковая баночка белого цвета.

Задумавшись на миг, Кира открутила крышку и зачерпнула пальцем крем.

8.

Солнце нещадно било в комнату, заливая ярким светом серые стены, ошлифованные под потёртый бетон.

Вытянув руку, Кира взмахнула пальцами, и тяжёлая штора цвета горького шоколада, медленно затянула окно. Стало темнее.

Потянувшись, она зевнула и перевернулась на другой бок.

Рядом сопел, растянувшись на животе, Роман Викторович.

Она провела рукой по седеющим волосам, стараясь не разбудить его, и закрыла глаза.

Совесть молчала.

Она была счастлива.

В голове промелькнули картины вчерашнего вечера.

Как быстро улетучились сомнения с первой каплей водянистой текстуры крема. Голова очистилась, ритм сердца замедлился, тёмные тени ушли из-под глаз, радужка засияла цветом горечавки с золотистыми крапинками, кожа посветлела и разгладилась, зачёсанные волосы растрепались крупными волнами и заблестели.

Она жадно целовала его, истосковавшись по мужской ласке. По его ласке.

Он ждал её, он был готов.

Они нашли первый попавшийся отель, оформили номер, и наслаждались друг другом часами напролёт.

Мир остановился.

Они были вместе. Наслаждались каждым мгновением, впиваясь друг в друга, словно это был их последний день. Словно утро не наступит и ночь не повторится.

Голова пуста. Одна только мысль и одно только чувство. Ты – это я. Я – это ты.

Симбиоз. Полное растворение. Безраздельное поглощение.

Я – это ты. Ты – это я.

И нет мира вокруг. Нет серых стен. И этой кровати. Нет шумного города. Есть только мы. Нет, обязательств и ожиданий. Нет прошлого и будущего. Есть только здесь и сейчас.

Безраздельное мы. Всепоглощающая страсть. Беспрекословное обладание.

Прикосновение и вспышка.

Прикосновение и ярость страсти.

И будь что будет. Всё неважно.

Кира была счастлива.

Глухая вибрация оповестила о входящем сообщении.

Открыв глаза, она огляделась. Телефона не наблюдалось. Пиджак смокинга валялся у входной двери. Рядом лежали как попало его и её туфли. Брюки висели на спинке кресла у кровати. Там же смятая рубашка.

Платье?

Кира смутно вспомнила, что повесила его на плечики в шкаф.

А сумка?

Она аккуратно поднялась с постели и как была – голая – изучила периметр номера. Сумка оказалась на полу под пиджаком.

Достав мобильный, Кира увидела на экране пять пропущенных вызовов и с десяток сообщений. Все – от Вики. Последнее красноречиво информировало о текущем положении дел: «Катя накормлена и отправлена в школу. Я уехала на работу. Надеюсь, ты жива, здорова и счастлива. Ты моя должница!»

Совесть проснулась и больно уколола.

С другой стороны… Катя в школе. А Вика… ну не так часто она использовала подругу в качестве няньки. Прямо скажем, всего второй раз.

Конечно, в Кирины планы не входила ночёвка вне дома. Но ведь никто не пострадала, она жива, здорова и действительно счастлива.

Часы показывали девять. Кира вернулась в постель и пробежала рукой по спине Романа.

– Доброе утро.

– Я храпел?

– Иногда.

– Сильно?

– Иногда.

Он развернулся и погладил её по обнажённой груди.

– Доброе утро.

Повернул спиной и медленно вошёл. Она застонала от нарастающего удовольствия.

Спустя десять минут, дойдя до финала, он остановился и поцеловал её в шею.

– Который час?

– Около половины десятого.

– Я безбожно проспал.

– Я тоже.

– Завтрак?

– Разве что кофе.

– Закажу?

– Не надо. Здесь растворимый.

– Уверена?

– Да.

– Мне надо на работу.

– Мне тоже.

– Я хочу тебя.

– Я знаю.

– Всегда.

– Знаю.

– Ты любишь меня?

– Да.

Он поднялся и ушёл в ванную.

Утро расставило всё по своим местам. Работа. Каждому своя жизнь.

Только этот миг они были вместе. В эту ночь она владела им. Она любила его. Он хотел её.

И к чёрту. Пусть так. Она была счастлива.

Надолго? Неважно. Пусть на миг, пусть на эту ночь. Он был её и только её. Сейчас и этого хватит. Одним днём, одним мгновением. Здесь и сейчас.

– Мне нужно домой, переодеться. В вечернем платье я не смогу заявиться в офис, – рассмеялась Кира.

– Я дам машину, – отреагировал Роман Викторович, вернувшись в комнату. Он нашёл мобильный, набрал помощника и дал указание пригнать водителя по адресу отеля. – В твоём распоряжении.

– Так просто.

– Так просто.

– Спасибо.

– Глупости. Не за что.

– Когда встретимся?

– Не знаю. Когда?

– Я скажу.

– Да.

– Тогда завтра. Нет. Завтра не могу. Я скажу. Потом.

– Хорошо.

– Ты хочешь меня?

– Да. Ты любишь меня?

– Да.

– Ты позвонишь?

– Да.

Кира привела себя в порядок, насколько это было возможно, надела кое-как платье, туфли, поцеловала его в губы и вышла из номера первой.

Проскочив мимо стойки администратора, отчего-то опустив пониже голову, она вышла из гостиницы. У здания ждала Volvo с затемнёнными стёклами. Устроившись на заднее сиденье, она назвала адрес и откинулась на спинку, запрокинув голову назад и закрыв глаза.

Мысли скакали от одной к другой.

Всё равно.

Всё равно.

Всё неважно.

Имеет значение только здесь и сейчас.

Что завтра? Неважно.

Что через неделю? Тоже.

Он придёт. Она скажет – и он придёт.

Теперь это в её силах. Всесильна. Повелительница.

Она ведьма.

Ведьма.

Как её мать. Как мать её матери. Как мать матери её матери. Это кровь. От неё никуда не деться. Каждая рождённая в её семье девочка будет ведьмой. Каждая ведьма рождена повелевать. Притягивать. Заманивать. Увлекать.

Это их счастье.

Их проклятье.

Общая судьба.

Любовь?

Что значит любовь? Отдать себя за любимого? Отдать жизнь за любовь?

Её жизнь принадлежала семье. Её дочери. Её роду.

Никогда ни одна из них не жила «долго и счастливо».

Долго – да. Но счастливо?

Мужчины сменялись один за другим. Каждый из них отдавал частицу себя. Каждый из них разрывал сердечную мышцу, оставляя шрамы. Закаляя тонкую кожу. Разбитые сердца рубцевались, грубея. Души черствели. С каждой новой любовью они наполнялись кровью. С каждой новой болью ковалась сталь.

От матери к дочери. От дочери к её дочери.

Чем лучше она своей матери? Чем лучше она своих бабок?

Всё то же. Тот же путь. Та же дорога. Та же судьба. Одиночка по жизни.

Преданная лишь семье и крови.

Ведьма.

Что значит любовь? Обладание. Власть над тем, что ей нужно. Тем, что ей хочется. Здесь и сейчас.

Обожание. Преклонение. Управление. Полновластное владение. Каждым взглядом, каждым вздохом, каждым движением.

Любить?

Ты будешь меня любить. Так, как я любила тебя. Сгорать от желания, томиться от молчащего телефона, ежеминутно проверять почту, вновь и вновь открывать номер в телефонной книге и ждать. Ждать день ото дня – когда раздастся звонок, когда придёт сообщение, когда в почту упадёт письмо.

Упадёт ли? Не упадёт. Не сегодня. Только тогда, когда захочу.

Захочу ли? Захочу. Не сегодня. Не завтра. Жди.

Ты заставил меня ждать. Я заставлю ждать тебя.

Кира открыла глаза. Яркая синева радужки озарилась вспышками золочённых крапинок.

– Здесь налево на перекрёстке и ещё раз налево во дворы. Второй поворот направо, последний подъезд этого дома.

Глаза потускнели, вернувшись к природному серо-голубому цвету.

Она вышла из машины, велела водителю ждать, поднялась домой, приняла душ, высушила феном волосы, переоделась в привычные джинсы, чёрную футболку, кроссовки, захватила косуху и, переложив из Викиной сумочки, документы и кошелёк в рюкзак, вернулась в автомобиль.

Назвав адрес офиса благотворительного фонда, она достала телефон и вернулась в обычную жизнь.

9.

Кира придержала входную дверь, чтобы та не хлопнула, и на ходу скинула куртку.

Лучше бы поехала на метро. В московских пробках застряла и приехала с трехчасовым опозданием.

Офис благотворительного фонда располагался на другом конце города, на Мичуринском проспекте, в цоколе жилой многоэтажки. Офис – громко сказано. Три комнаты, включая холл-приёмную размером в шесть квадратных метров, и уборная. На стенах висели корпоративные отчёты: фото улыбающихся стариков (на самом деле картинки из сети), социальная реклама, несколько фотографий с Верой Максимовной, которой пожимали руку знаменитости, участвовавшие в сборе денег, благодарственные письма и дипломы.

– Привет! Извини, я проспала. Вера Максимовна у себя?

Лена, одновременно исполнявшая роль секретаря, администратора и бухгалтера, что-то печатала, не отрываясь от экрана монитора.

– Лен, привет. Вера Максимовна здесь? – повторила Кира.

Женщина молчала, сосредоточенно набирая текст.

– Лен, – повторила Кира, перегнувшись через стойку и попробовав состроить самое жалобное лицо, какое только могла. – Ну что мне, нельзя раз в жизни проспать?

Ноль реакции. Секретарь не замечала присутствия Киры.

Кира помахала рукой перед её глазами. Ничего. Железная выдержка. И необычная обидчивость.

– Лен, это не смешно.

Она бросила куртку с рюкзаком в гостевое кресло и перешла за стойку. На экране монитора одна за другой шли одинаковые строчки, бегло набираемые Леной. «Прошу Вас рассмотреть вохможность участия в новом Прошу Вас рассмотреть вохможность участия в новом Прошу Вас рассмотреть вохможность участия в новом». Раз за разом Лена делала одну и ту же описку, её подчёркивал красной волнистой линией текстовый редактор, но секретарь настойчиво повторяла ту же самую череду слов.

Кира посмотрела на левый нижний угол экрана – 59-я страница.

– Кира, проходите-проходите, не отвлекайте Леночку, – раздался голос из кабинета Веры Максимовны.

Оставив секретаря, Кира прошла в кабинет.

Исполнительный директор фонда сидела за столом, откинувшись на спинку массивного кожаного кресла. Она мечтательно смотрела в окно, поднося ко рту устройство для нагрева табака. Стик давно догорел, после очередной затяжки начальница выдыхала воздух, но казалось, не замечала, как не заметила и появление Киры.

Напротив стола, в гостевом кресле, разместилась незнакомка с ярко красными волосами, собранными в низкий хвост.

Она отпила глоток кофе из белой гостевой чашки и вернула её на блюдце.

– Вы сегодня задержались, – констатировала дама, с нескрываемым интересом разглядывая Киру.

– Что происходит?

– Это? – уточнила гостья, кивнув на Веру Максимовну. – Да так, ерунда. Не хотела, чтоб нам мешали. Одна беда – кофе пришлось самой наливать. Не хотите?

– Нет, благодарю. Вы… Я видела вас вчера. Извините, не знаю, как вас зовут.

– Да-да, Иван Иванович допустил оплошность. Вы так скоро исчезли, что мы не успели познакомиться.

Женщина поднялась с кресла и подошла вплотную к Кире, протянув руку.

– Анна Владимировна Босоркан.

Девушка протянула руку в ответ, ладони их встретились.

Жёлтые стены офиса в мгновение исчезли. Кира оказалась в залитой солнцем комнате с побеленными стенами и деревянными рамами. Слева, ближе к окну стоял большой обеденный стол, накрытый нарядной скатертью с ажурной мережкой и цветами крестиком по краям. На нём – прикрытый крышкой глиняный кувшин и большой круглый хлеб с отрезанным ломтём, источавший сильный аромат свежеиспечённого теста. В углу икона Богоматери с младенцем в серебряном окладе, обрамлённая рушником. На подоконнике горшок с простенькой геранью. На бревенчатом полу, выкрашенном коричневой краской, – яркий тканный половик в полоску.

Анна оторвала взгляд от Киры и с восхищением огляделась по сторонам.

– Потрясающе.

Кира отняла руку. Образ исчез. Вокруг по-прежнему были жёлтые офисные стены с фотографиями и дипломами в рамках.

– Вы ведьма? – то ли спросила, то ли сообщила Кира.

– Как и вы, Кира, как и вы, – ответила Босоркан, вернулась к креслу, поправила юбку и села, закинув нога на ногу. – Но вы при этом, судя по всему, обладаете удивительной способностью возвращаться в места, где человек когда-то был счастлив.

– Вы тоже видели?

– Это был дом моих родителей, – пояснила Анна.

– Обычно вижу одна я.

– Значит, не в этот раз.

Кира молчала. Она нечасто видела ведьм в последние годы. Как-то раз Вика затащила её к «потомственной колдунье», выигравшей какой-то конкурс на телевидении. Колдунья, облачённая во всё чёрное, с крашенными в иссиня-чёрный волосами, приняла их у себя в доме в Подмосковье, взяла с Виктории кругленькую сумму, устроила девушкам представление со стеклянным шаром, но была умелой шарлатанкой, тонко чувствовавшей, что именно хочет услышать клиентка. Она напророчила Виктории очередную любовь всей её жизни и богатство, но предложила остерегаться солёной воды у высокого берега. Кира не стала разубеждать подругу, хотя с тех пор Вика отказалась от любых поездок на море, сколько её туда не заманивала каждая новая «настоящая любовь всей её жизни».

Босоркан была не похожа на фальшивку. Деловая женщина. Разве что взгляд чуть более холодный и властный, чем мог быть у простой смертной.

– Вы что-то хотели?

– Ну зачем так сразу. Присаживайся. Ты не против, если на ты? Всё-таки я немного старше тебя. Лет на сто примерно.

Не услышав в ответ нет, она отпила глоток кофе и продолжила.

– Мне хотелось познакомиться поближе, узнать тебя, возможно, понять, чем мы могли бы быть полезны друг другу. Иван Иванович о тебе лестно отзывался. Ты его буквально покорила. Признаюсь, я даже немного приревновала. Но вижу, он был прав. Ты сильная, хоть и неопытная ведьма. Возможно, я могла бы тебя чему-нибудь научить. Чему-то новому. Чему твоя родня не успела или не захотела. Возможно, ты могла бы помочь мне кое в каких моих проектах. Проще говоря, давай дружить. Таким, как мы, нужно держаться вместе.

Кира нахмурилась. Нечисти не доверяют, а ведьмы с ведьмами не дружат. Такой дружбы просто не бывало. Союзники в опасный момент? Да. Партнёры в общей цели? Возможно. Подруги? Нет. Никогда. Каждая ведьма всегда сама по себе. И дело не в эгоцентризме. Дело в выживании, элементарном инстинкте самосохранения. Каждая другая ведьма может оказаться хитрее, сильнее, опытней, в конце концов. Уведёт добычу, отобьёт клиентуру, захватит территорию. Ведьмы как хищники – либо ты её, либо она тебя, дашь слабину, понадеешься на товарищескую поддержку – и всё, считай тебя сожрали. Нет, они никогда не дружили. Только кровная связь могла быть относительной гарантией безопасности, и то история хорошо знала случаи, когда сёстры легко предавали друг друга ради богатой наживы или полюбившегося мужчины, а порой и вовсе – ради спортивного интереса.

Она догадалась:

– Вы собираете шабаш?

Анна широко улыбнулась и захлопала в ладоши.

– Браво! Ты ещё и умница.

Она была приятно удивлена, изначально готовилась к долгим прелюдиям, которых терпеть не могла. Кира сама всё поняла, чем удачно сократила время на ритуальные танцы.

– Да.

– И все те женщины вчера?.. Они ведь не ведьмы. Я бы почувствовала.

– Ещё нет. Но я работаю над этим.

– Крем?

– И крем тоже.

– Иван Иванович сказал, выращиваете тирлич здесь, в Подмосковье. Разве возможно? Я думала, только на Лысой горе горечавка становится тирлич-травой.

– При большом желании возможно всё. Есть, безусловно, определённые сложности из-за всей этой ерунды с границей. Потребовалось несколько лет на вывоз достаточного количества грунта так, чтобы не привлечь внимания смертных. И тирлич выходит слабее, чем обычно. Приходится повышать концентрацию. И, тем не менее, вышло неплохо. Так ты заинтересована?

– В чём конкретно?

– В шабаше.

– Зачем мне это? Мне и так нормально живётся. Я не практикую.

– Не торопись с ответом. Подумай. Вдруг надумаешь.

Кира промолчала.

– Ну что ж. Я и так здесь задержалась, – заключила Босоркан и поднялась с кресла. – Была рада познакомиться, Кира. Уверена, мы ещё встретимся.

Она взяла со стола чашку на блюдце и вышла из кабинета.

– Спасибо, Леночка, – послышалось из холла-приёмной.

– Не за что. До свидания. Приходите ещё, – ответила секретарь как ни в чём ни бывало.

– Господи, Кира, как ты незаметно вошла! Нельзя ж так людей пугать! – очнулась Вера Максимовна, затараторив в привычной манере. – Который час? Боже ж мой, уже почти половина второго. Заснула я что ли. Боже ж мой. А ты чего опоздала? Мы же на десять договаривались.

– Извините, Вера Максимовна, проспала. Плохо спала. Может, приболела, – попыталась найти отговорку девушка.

– Не «корона», надеюсь? Этого нам только не хватало. Температура была?

– Нет-нет, сейчас всё в порядке.

– В порядке – не в порядке, а я не могу тебя отправить к подопечным, если у тебя симптомы.

Кира пожалела о невпопад придуманной версии. Вера Максимовна как жуткий ипохондрик любой чих в радиусе пяти метров расценивала как начало очередной пандемии.

– Ну правда, Вера Максимовна, всё в порядке. Нет ни температуры, ни кашля, ни потери нюха, ни отдышки. Я хорошо себя чувствую. Просто плохо спала. Может, съела что-то не то.

– Так, сегодня берёшь отгул, и не вздумай отнекиваться. Отлежишься. И маску возьми, не вздумай в метро без маски спускаться. Завтра утром напиши, что как, тогда и решим.

– Ладно, хорошо, – покорилась Кира. Спорить с начальницей, если она что-то надумала, было бессмысленно. – Так, а зачем вызывали?

– Так-так… зачем вызывала… Забыла, погоди. Зачем… – задумалась Вера Максимовна. – А. Твоей дочке ещё же нет четырнадцати?

– Только десять.

– Вот и прекрасно. Хочешь путёвку в летний лагерь? В Калужской области. На вторую смену места, на 21 дней. Нам скидку для сотрудников дают 50%. От партнёров презент.

– Наверное, можно.

– Держи проспект. Там есть координаты. Будешь звонить, скажи, что от нас, там в курсе. И давай, иди-иди, кыш отсюда, – Вера Максимовна активно замахала, прогоняя Киру. – И маску, маску не забудь взять! Лена! Санитайзер где мой? Почему у меня в кабинете опять нет санитайзера?

В дверном проёме Кира столкнулась с секретарём.

– О, привет, Кирюх. Ты как мышка проскочила.

– Привет, Лен.

– Вот ваш санитайзер, ВераМаксимовна. На полке стоит и всегда здесь стоял.

Оставив коллег, Кира взяла с кресла куртку и рюкзак и вышла на улицу.

«… Лагерь для ребят, кто любит активный отдых, чьи интересы разнообразны, кто умеет и стремиться разукрашивать дни в яркие цвета, видеть мир позитивным взглядом, с открытым сердцем и добрыми намерениями. Кто хочет научиться доверию и настоящей дружбе, понимать свои желания и осуществлять свои мечты, эффективно общаться и приобрести новых друзей. Каждая смена – уникальна. Распорядок дня обеспечивает санитарно-гигиенический и психологический фактор отдыха, строится на принципе разумного чередования различных видов деятельности, с учетом возрастных и психофизиологических особенностей ребенка…». На фотографиях в проспекте радостные загорелые дети играли в волейбол среди зелёных деревьев.

Почему бы и нет. Катерина уже достаточно взрослая, чтобы отправиться в лагерь.

Оценивая возможности семейного бюджета, Кира на время выбросила из головы и Босоркан, и события минувшей ночи.

Часть 4.

Йшли дівчата гряницею,

Зустріли відьму з дійницею,

Йшли дівчата мостом,

Зловили відьму з хвостом.

1.

Часы показывали половину девятого.

Все 12 этажей разбежались на выходные.

Первыми, конечно, разъехались начальники. Традиционно верхний этаж не возвращался на рабочие места сразу после обеда. В первой половине дня начальство расписывало письма, раздавало поручения и покидало расположение Центра. Оно и понятно: в пандемию накупили дач на периферии области, поди по пятничным пробкам выберись из столицы. Вернутся теперь в понедельник не раньше полудня.

Секретари уходили вторыми. Обрабатывали почту, уничтожали ненужные документы, формировали график на будущую неделю, наводили порядок в кабинетах начальников. После трёх 12-й этаж начинал пустеть.

Следом разбегался административный департамент и финансово-бухгалтерское управление – обитатели 11-го этажа.

Дальше – управление правовой экспертизы с 10-го (не путать с управлением правового обеспечения, сидевшим на 6-м этаже; они уходили ближе к 16:00 одновременно с управлением договорных отношений).

Начальник департамента корпоративного анализа отличался несобранностью и мог забыть про пятницу, пока ему не напоминали подчинённые.

Далее поэтапно пустели кабинеты управления бизнес-консультирования, внешнеэкономической деятельности, коммуникаций, информационного обеспечения и экономической экспертизы.

Согласно трудовому распорядку, после 16:45 рабочие места покидали сидельцы зоны open space, рядовые сотрудники из разных подразделений, хаотично рассаженные по открытым площадям 7-го и 6-го этажей.

Наконец, последними здание уходили домой работники этажей, сдаваемых в аренду.

Двух свои подчинённых дам Семён Семёнович отпускал по ситуации. В осенне-зимний период держал минимум до 17:00, пока из гардеробной не заберут последнее гостевое пальто. В весенне-летний сезон мог после обеда отпустить. Обе его девушки предпенсионного возраста воспитывали внуков и на каникулярные месяцы перебирались на дачи. Ездить им приходилось на электричках, что в любом возрасте не назвать приятным времяпрепровождением. Семён Семёнович к соратницам относился с пониманием. Сегодня в здании царила по-летнему сонная атмосфера, поэтому после полудня он подмигнул девицам и освободил от необходимости протирать юбки в кабинетах.

Оставшись один, Семён Семёнович перебрал накладные, заполнил журнал учёта, выпил чаю и по давно заведённой традиции с трёх часов пожимал руку уходящим на выходные коллегам, болтая с охранниками на проходной. Так или иначе знакомы были все, но руки удостаивались только самые старинные, те, с кем Семён Семёнович знался не менее года. К его удивлению, с момента появления новой шефини состав обитателей здания сменился лишь в пределах погрешности, и комендант с почтительным уважением воспринял это как здравую рассудительность и серьёзность намерений начальственной дамы. Вся эта чехарда предыдущих лет его не то что раздражала. Ему в общем было всё равно. Просто не понимал, зачем людям столько перемен.

Кто человек как ни существо постоянное? Одна страна, одна семья, одна работа. Что ещё от жизни надо? Все эти поиски новых смыслов, впечатлений, «выход из зоны комфорта». Тьфу.

А ведь есть и те, кто пропагандирует смену профессий! Сегодня ты моряк, завтра учитель, на следующий год генный инженер, а к пенсии банкир. И ещё эти, как их, менеджеры. Такие, что берутся за всё, – хоть ротой командовать, хоть рестораном управлять, хоть правительством. Лишь бы начальствовать. Тьфу дважды. Несерьёзно. Безответственно. Оттого мы теперь там, где мы.

А новая шефиня, значит, ничего, нормальная, по делу и с пониманием.

Проводив обитателей здания на выходной, комендант прошёл по этажам, выгнал засидевшихся работяг, выключил свет и вернулся к себе. Выпил ещё стакан чаю и поднялся на лифте на начальственный этаж.

В коридорах стояла тишина.

Известными немногим тропами Семён Семёнович поднялся на технический чердак и вышел на крышу.

Тёплый июньский воздух с лёгким привкусом автомобильных выхлопов наполнил его лёгкие. Отсюда открывался панорамный вид на родной город. Комендант любил приходить сюда вот так, проводив всех, оставшись наедине со своим зданием и своим городом. Здесь, за одной из мощных вентиляционных труб, он много лет назад установил себе лавочку и, опершись на нагретый за солнечный день металл, размышлял о течении жизни.

Вечерело. Солнце, дрожа в дымке, уходило за зигзагообразный горизонт города. Столица зажигала ночные огни.

Город, который никогда не спит, лишь дремлет ближе к утру.

Семён Семёнович любил город. И не важно, что сам комендант не был коренным. В 70-х сразу после армии он попал в механосборочный цех ЗИЛа благодаря стараниям двоюродного дядьки, и с тех пор Москва стала домом. Он видел всю её красоту и всю боль. Видел, как на площади Дзержинского, нынешней Лубянке, устанавливали Соловецкий камень, как переименовали одну за другой станции метро и улицы, как штурмовали дом советов – по-новому Белый дом, как множились рынки и казино там, где были стадионы и институты, видел, как его любимый «Космос» на ВДНХ лишился всех своих экспонатов и торговал саженцами с удобрениями. «Садовод и огородник» – комендант до сих пор с содроганием сердца видел перед глазами эту салатовую вывеску. Семён Семёнович видел закат города, но увидел и его новый рассвет.

Цикличность бытия. Смерть порождает жизнь, жизнь завершается смертью, рождающей новую жизнь.

Он поглядел на часы. Близилось к десяти. Засиделся. Дома никто не ждёт, но пора и честь знать.

Поднялся, отряхнул штаны. И услышал лязг открывающейся на крышу двери.

Кто бы это? Степаныч? Зачем старому хрычу? Со стула жопу не оторвёт, не то что на крышу залезть.

Наверное, этот, новенький, как его, Максим или Мишка. Мишка вроде.

Семён Семёнович хотел было окликнуть, но что-то его остановило.

Тёмная фигура, появившаяся в дверном проёме, не походила на охранника. И ниже ростом, и не в форме.

Кто ж тогда?

Комендант затаился, схоронился за трубой. Отсюда он видел почти всю крышу, но мог оставаться незаметным для того, кто не знал, где искать. Зрение Семёна Семёновича было далеко не идеальным, да ещё сумерки размывали обзор, но фигура виднелась довольно чётко: длинный чёрный плащ балахоном с капюшоном скрывали личность нежданного посетителя. Незнакомец огляделся по сторонам, вышел на середину плоской крыши и повернулся лицом к западу, туда, где за горизонтом скрылось солнце. Фактически – в сторону труб, за одной из которых прятался комендант. Стоял тихо, не двигаясь, уже несколько минут. Замер, будто статуя.

Семён Семёнович подумал было выйти из укрытия. Но любопытство вновь остановило.

К тому же, у него не было никаких средств индивидуальной защиты, кроме разве что старенькой Нокии. Ею при необходимости можно пульнуть, но кто его знает, чем вооружён вечерний гость.

Комендант на минуту отвлекся, поискав глазами какую-нибудь железяку или груз в зоне досягаемости, но, как назло, крыша была девственно чистой. Решил наблюдать и в случае явной эскалации использовать телефон по прямому назначению – вызвать охрану. После вызова у него будет минут десять-пятнадцать и, дай бог, сил принять бой хватит.

Повернувшись обратно к фигуре, Семён Семёнович обнаружил, что она осталась на том же месте, но будто укоротилась в два раза, как если бы человек в плаще поджал ноги. Нестыковка состояла в том, что плащ больше не касался поверхности крыши. Фигура повисла в воздухе.

Оптическая иллюзия что ли? Наверное, какой-нибудь прозрачный табурет, незаметный в темноте.

Однако ж следующая картина ещё больше озадачила коменданта. Прямо перед незнакомцем из ниоткуда образовалось кроваво-красное пятно.

Пятно пульсировало, увеличивалось в размере, пока не достигло диаметра колеса от взрослого велосипеда. Тогда колесо развернулось плашмя, стало тонкой горизонтальной полоской и начало растягиваться изнутри вверх и вниз. За считанные секунды из него посыпали искры, вырвался огонь. Колесо превратилось в пылающий шар.

Комендант смотрел, округлив глаза, не в силах понять, что творится. Шар быстро догорал, и из огня проступили контуры большого закопчённого чугунного котла – Семён Семёнович видел похожий ещё у своей бабки на деревне. Под ним без какой-либо подпорки и горючего горел слабым пламенем огонь, а над котлом уже тонкой дымкой клубился пар.

Фигура скинула плащ. Чёрный балахон упал на поверхность крыши. Комендант с изумлением опознал в незнакомце начальницу.

И это была не просто Анна Владимировна Босоркан. Это была абсолютно голая Анна Владимировна Босоркан.

Лицо её было каменным, но комендант не мог оторвать глаз. Красота была вопиющей.

Бледная кожа светилась в свете полной луны и отблесков огня голубоватым цветом. Казалось, даже из своего укрытия Семён Семёнович видел, как бьётся тоненькая голубенькая жилка на её длинной белой шее.

А, может, это пульсировала кровь в его висках?

Тьфу ты, Сеня, возьми себя в руки.

На минуту он отвернулся, прижавшись спиной к металлу трубы. На лбу проступил пот. Его быстро высушил лёгкий ветерок.

Комендант развернулся обратно. Длинные красные волосы Босоркан поднялись с её белоснежных плеч, словно раздуваемые вентилятором, и локонами-щупальцами опутали котёл. Она склонилась к бурлящей массе и зашевелила губами. Семён Семёнович попытался было уловить смысл слов, но усиливающийся ветер уносил отголоски в сторону.

Он поёжился. Сквозь пиджак пробирало холодом.

Стало темнее.

Оглянувшись, он увидел, что по периметру крыши, вокруг здания, закружили птицы. С каждой секундой их становилось больше. Тёмные крылатые создания, громко каркая, заполоняли воздух, описывая ровный круг, в центре которого была Босоркан.

Вороны прибывали, уплотняя живое кольцо. Чёрной трубой они оградили крышу от города, оставив лишь кусок тёмного неба со звёздами. Шелест их крыльев поднимал ветер, но, сомкнувшись, наконец, плотной стеной, пернатые чудовища в один миг замолчали. Не слышны были больше ни птицы, ни город. Тишина зазвенела в ушах. Тук-тук-тук. Сердце раскатами грома отдавало в пугающей тишине.

Чушь какая. Сон. Просто сон. Сморило под вечер. Конечно, сон. Это не может быть явью. Проснуться, срочно проснуться. Он больно ущипнул себя за щеку.

Химера не отпускала. Красный кокон раскрылся, и белоснежное тело шефини – абсолютно голое распрямилось в воздухе. Семён Семёнович сглотнул: крупные груди с тёмными кругами сосков упруго колыхались навесу, тонкая талия плавно расходилась в округлые бёдра, внизу живота горел алым пламенем треугольник волосков. Нимфа висела над крышей, не касаясь поверхности.

– Сатор. Арепо. Тенет. Опера. Ротас.

Теперь комендант хорошо слышал её голос, рассёкший звенящую гробовую тишину.

– Сатор. Арепо. Тенет. Опера. Ротас! Сатор! Арепо! Тенет! Опера! Ротас!

По фарфоровой её коже пошли мелкие трещины. Они забегали, покрывая точёные ноги, руки, живот, обволакивая сеткой грудь, поднимаясь к её лебединой шее.

Присмотревшись, Семён Семёнович с ужасом понял, что это вовсе не трещины. Шефиню заполоняли пауки. Они метались по коже, опутывая плотным строем каждый сантиметр её тела.

Комендант задрожал от страха и отвращения, прижался плечом к трубе и вытер проступившую испарину. Паучья армия добралась до лица Анны Владимировны, чёрной маской скрыв его красивые черты.

Что ж делать? Что предпринять?

У него подкашивались коленки.

Спустя секунды потемневшая фигура вздрогнула, подняла руки и резко дёрнула вниз. Одним махом она сбросила наземь членистоногих. Но куда делась Анна? Вместо стройного молодого тела в воздухе висела уродливо сморщенная старуха. Худые костлявые ноги, обвисшие живот и грудь, сгорбленные плечи, болезненные жёлтые и багровые пятна по коже, морщинистая шея и лицо… лицо словно семидневный труп поднялся из могилы.

Семён Семёнович вздрогнул. Его чуть не стошнило.

Красные волосы Босоркан исчезли. Вместо них обтянутый старческой кожей череп покрывали седые клочья.

Старуха склонилась над котлом. Комендант отвернулся, прижался спиной к трубе и постарался успокоить ритм сердца. Не хватало ещё и сердечный приступ заработать. Вдобавок к галлюцинациям. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, медленно выдохнул, ещё раз вдохнул и медленно выдохнул, представил себе квартиру, любимый диван, мысленно открыл бутылку пива и включил футбольный матч.

Спокойствие, Сеня, главное, спокойствие, и не такое бывало.

Но такого ещё не бывало.

У соседа, например, как-то случилась белая горячка, он бегал по снегу в одних трусах, умоляя спасти его от гигантской розовой мыши-людоеда. Наверное, это тоже какой-то приступ. Съел не то. Грибной суп! Надо завтра же написать жалобу на столовку.

Он давно недолюбливал кухню нынешнего поставщика.

Нет, завтра – выходные. Значит, в понедельник. Надо только в больницу заехать, сдать анализы для подтверждения отравления. Ещё и судом можно пригрозить. Пусть компенсацию дают. Это ж надо, так травить порядочных людей. И нужно опрос провести, кто ещё отравился. Коллективный иск. Точно. Может, даже на новую резиновую лодку хватит.

Семён Семёнович окончательно успокоился, открыл глаза и развернулся обратно, к «сцене», даже с некоторым любопытством ожидая, какие ещё фантазии подкинет ему отравленное сознание.

Котёл по-прежнему висел над огнём, но старухи больше не было. Он вытянул шею, стараясь осмотреть участок крыши, скрытый вентиляционной трубой. Нет, нигде не было.

Слава богу, начало отпускать.

Выдохнув, он вернулся на лавку, откинувшись спиной на трубу. Сверкнули белые радужки. Не успел Семён Семёнович поднять руку, как тонкое лезвие ногтей зацепило его сонную артерию, фонтаном хлынула кровь, в ушах зазвенело, на глаза опускалась пелена.

Улыбка старухи стала последним, что увидел комендант в своей жизни.

2.

Босоркан облизала окровавленные пальцы и немедля перетащила умирающее тело к котлу, щелкнула костяшками, труп приподнялся в воздухе, позволив крови стекать прямо в ёмкость. Зеленоватая жидкость с первыми каплями эритроцитов приобрела бурый оттенок, покрылась пузырями и зашипела.

Анна обмакнула палец в котёл, слизнула осадок и удовлетворённо оскалилась, обнажив неполные ряды гнилых зубов. Невидимая сила отбросила безжизненное тело коменданта на заглушку одной из вентиляционных труб, и тут же стайка птиц отделилась от живой стены, и стрелой опустилась на труп, с готовностью растерзав его на мелкие кусочки.

Старуха подняла руку, призывно помахала ладонью. Несколько крупных жирных воронов подлетели к ней и, припрыгивая, расположились вокруг котла.

Один, второй, третий… одиннадцать.

Переглядываясь блестящими чёрными точками глаз, они покорно ждали указаний. Босоркан с корнем вырвала прядь седых волос и окунула в котёл.

– Мандатум фове вола утессэм, – зашептала она дребезжащим голосом. – Норт. Маридинэм. Ачидэнц. Ориентэм. Эгуэсам. Нуд. Суид. Местам. Уос.

Вороны по очереди расправляли крылья, поднимались, подлетали к её руке, брали в клюв волосок и занимали место в воздухе над котлом.

Все одиннадцать покружили над Босоркан и, получив распоряжения и ценный груз, поднялись ещё выше.

– Вы знаете, куда вам, мальчики мои. Север, юг, запад, восток! Лётной погоды! К чёрту! – прокричала старуха и смачно плюнула в котёл.

Вороны описали ещё один круг и, разделившись, разлетелись в разные стороны.

Босоркан проводила их взглядом и вернулась к котлу, легко подпрыгнула и опустилась с ногами в бурлящую ёмкость. Огонь под ней затих и вскоре совсем исчез. Жидкость стала вязкой и потянулась вверх по морщинистой коже старухи. Она покрывала её ноги, обернула живот и обвисшие груди, спустилась от плеч к кистям, опутала шею, скрыла бурой пластичной массой старушечий оскал, пока, наконец, не обернула в себя всю Босоркан – от пальцев ног до кончиков волос. Опустевший котелок растворился в воздухе.

– Авита. Пуэр. Палькаритуда, – прошипела из-под маски Босоркан.

Масса затвердела, покрылась коркой, потрескалась и облупилась.

По-прежнему прекрасная Анна с ярко-красными волосами, развивающими тяжёлыми локонами по самые бёдра, стряхнула последние крупинки и облачилась обратно в балахон.

– Кыш, – крикнула она.

Живая стена загалдела, зашуршала крыльями и разлетелась, вернув городские ландшафты на старое место.

Столица мигала ночными огнями, шумело Садовое кольцо, город, как обычно, не спал.

Как будто ничего и не произошло.

Рядовая московская ночь.

Анна подошла к двери, уводившей с крыши на технический чердак, обернулась напоследок и вошла внутрь, лязгнув на прощание скрипучими старыми петлями.

В понедельник подчинённые коменданта обнаружили на своих столах по пакету из ЦУМа, коробке шикарных конфет и бутылке шампанского. Семён Семёнович тепло простился с обеими в рукописных записках, сообщив, что выиграл в лотерею кругленькую сумму, однако ж каялся, что боялся признаться лично, а теперь, получив приз на руки, уехал за своей юношеской мечтой на Кубу. Кумушки удивлённо переглянулись в недоумении, какая такая мечта могла быть у хорошо известного им зануды и скряги Семёна Семёновича, но открыв ЦУМовские подарки и бутылочку сладкого игристого, забыли и о коменданте, и о его мечтах.

Взрослый человек. Сам, в конце концов, разберётся.

С тех пор его больше никто не видел и не вспоминал.

3.

– Согласно госконтракту, у нас предусмотрено строительство и реконструкция автодороги по параметрам категории 1Б. В проекте 10 транспортных развязок в разных уровнях, 69 искусственных сооружений – мостов и путепроводов. Автодорога на 4 и 6 полос движения, с разделительной полосой. Понятное дело, капитальный тип дорожной одежды. Расчётные нагрузки – А14, Н14, А11,5. В части автодороги земляное полотно из песчаного карьерного грунта и грунта выемок, подстилающий слой – мелкий песок с содержанием пылеватых частиц до 5 %; щебёночное основание, асфальтобетонные смеси, верхний слой из щебёночно-мастичного асфальтобетона на битуме PG 70-22. По переустройству сетей у нас пока сохраняются сложности, но больше административного характера. По физике полностью идём в графике.

– Владимир Юрьевич, а могли бы подробней рассказать об особенностях создания дорожной одежды? Как говорится, в России две беды – дураки и дороги. Как боретесь со второй?

Начальник отдела контроля качества вздохнул. Кто бы ни сказал эту знаменитую фразу, он обеспечил дорожникам головную боль на десятилетия. Каждый журналист считал святым долгом упомянуть её если не в репортаже, то как минимум в интервью с дорожником. Лично Владимир Юрьевич искренне считал, что дураки были куда более значимой проблемой в масштабах страны и её истории. От них бедой становились не только дороги, но и вся жизнь. Но свои мысли он предпочитал держать при себе и вместо этого ответил давно заученной и многажды повторённой формулировкой.

– Комфортность, безопасность и долговечность – три ключевых ориентира в нашей работе над покрытием проезжей части. Весь комплекс подготовительных работ, который мы провели, сам процесс укладки асфальтобетона и жесткий контроль качества при производстве работ – всё это обеспечит трассе асфальт высочайшего класса. Мы готовим асфальтобетонную смесь на собственных мобильных заводах с применением модифицированного полимерными добавками битума – современного вяжущего материала. Он делает покрытие более прочным, долговечным, устойчивым к деформациям. Тип и марка асфальтобетона, его компоненты и пропорциональный состав определялись на основании проектной категории дороги, условий эксплуатации и климатических особенностей региона. Сам состав подбирался и рассчитывался в строительной лаборатории. Пробные образцы, приготовленные по разработанным рецептам, мы испытали в специализированном центре на физико-механические показатели, устойчивость к колееобразованию, усталостную прочность. Также в ходе подготовки был выбран рациональный режим работы уплотняющей дорожной техники. Определили, какой должна быть скорость движения катков, а также сколько проходов нужно выполнить по одному следу для того, чтобы обеспечить проектную толщину слоя асфальтобетона и требуемый коэффициент уплотнения.

– А как испытывали? – уточнил журналист, не особо опрятного вида мужчина лет 50, из местной кубанской газеты, тыкая диктофон чуть ли в рот спикеру.

– Что? – переспросил Владимир Юрьевич, не ожидавший уточняющего вопроса. Он засмотрелся на поле ещё зелёных юных подсолнухов. Совсем скоро они выпустят ярко-жёлтые лепестки своих головок, и поле расцветёт новыми красками. В следующем году в это время здесь уже будут пролетать автомобили туристов, спешащих к морскому побережью со всех уголков России, пойдут грузовики с товарами, поедут автопоезда с зерном. Дорога – жизнь, непрекращающееся движение вперёд.

– Как испытывали асфальтобетон? – повторил журналист.

– Вам в облегчённой версии или на профессиональном языке? – без обиняков спросил Владимир Юрьевич.

Газетчик на секунду задумался.

– Давайте, наверное, профессионально. В процессе редактуры облегчим.

– Только вы мне обязательно покажите перед публикацией.

– Конечно.

– Что ж. Однократное нагружение до разрушения не соответствует реальной схеме механических воздействий на дорожный асфальтобетон в покрытии. И это уже избитая тема. Но чем заменить привычное испытание по определению предела прочности при сжатии? На данный момент вектор поиска определен мировой практикой – это оценка свойств асфальтобетона при многократном нагружении. Поиски новых методов ведутся во всем мире, включая нашу страну, десятки лет. В Европе, например, перечень нормативов на асфальтобетон включает более 50 наименований. Они предусматривают испытание на колееобразование прокатыванием нагруженного колеса, пять схем испытаний на усталостную прочность, два метода на циклическое сжатие, различные схемы и методы испытаний на жесткость. Аналогичная тенденция в стандартах Штатов по программе Superpave. Они регламентируют многократное нагружение образцов асфальтобетона при определении их механических свойств. У нас относительно недавно увеличены нормативные сроки межремонтных работ, и это также подталкивает к внедрению альтернативных методов проектирования составов асфальтобетонных смесей. По нашему объекту мы разработали комплексную программу подбора составов смесей и определения деформационных характеристик с оценкой качества составов нестандартными методами. Приоритетные составы направили на дополнительные испытания в специализированный центр, где определили колееобразование и усталостную прочность при многократном изгибе. Результаты показали, что наш щебёночно-мастичный асфальтобетон имеет предельную относительную деформацию растяжения не менее 0,133. Максимальная величина колееобразования по результатам 10 тысяч циклов испытаний составила 1,92 мм, угол наклона кривой колееобразования 0,038 мм/циклов. Это очень высокие показатели.

Журналист внимательно кивал. Владимир Юрьевич по глазам его видел, что не понимает ни слова.

– Очень интересно. А как бы описать этот процесс попроще?

– Для бабы Зины?

– Точно. Для неё, – закивал корреспондент, улыбаясь. – С вами приятно иметь дело.

Начальник службы контроля качества сомневался, что мифическая баба Зина, на которую, судя по всему, работало подавляющее число средств массовой информации, будет читать про строительство дороги, пусть даже столь важной для региона. Но что поделать.

Владимир Юрьевич как профессионал-дорожник с подходящей должностью, хорошо подвешенным языком и располагающей внешностью ещё несколько лет назад пал жертвой медиаактивности пресс-службы его предприятия, и теперь стабильно раз в месяц выгуливал на объекте очередную партию журналистов. Первое время он пытался подробно и технически точно описывать работу дорожников. Но быстро понял, что уже на пятой минуте сознание акул пера и микрофона отключается, и в итоговую печать или эфир отправляются простецкие выдернутые из монолога фразы.

И это ещё ладно. Хуже было, когда журналисты «облегчали» его высказывания, переводя с профессионального языка на бытовой каждый на свой лад. Владимир Юрьевич, пересматривая реплики на страницах газет и тем более в эфире телеканалов, краснел и боялся показаться перед коллегами, будучи уверенным, что засмеют и заподозрят в непрофессионализме. Однако ж, как ни странно, они, хоть и подтрунивали над начальником службы контроля качества, но с явной ревностью, тихо завидуя его медийной карьере. В процессе этой части своей работы Владимир Юрьевич разобрался, что нужно журналистам – короткие точные формулировки, яркие образы, бытовые, понятные рядовому читателю – той самой условной бабе Зине – сравнения. Теперь кубометры уложенного асфальтобетона были футбольными полями, а тонны надвинутых металлоконструкций пролётных строений – Эйфелевыми башнями.

– Проще показать, но примерно так. В сертифицированный центр поступает проба. Испытания начинаются с формовки. Асфальтобетонная смесь сначала формуется в приборе, который имитирует воздействие прохода катка о покрытие. Затем образец помещают в термокамеру, где поддерживается температура в 60 градусов Цельсия. Как вы понимаете, у нас на Кубани такой нагрев дорожного покрытия вполне реалистичен. После этого запускаем специальную установку, которая имитирует проход колеса по нашей пробе. Выполняем не менее 10 тысяч циклов. Это фактически означает 20 тысяч проходов колеса. По итогам испытаний получаем график со всей необходимой нам информацией о соответствии нашего образца проектным параметрам…

Владимир Юрьевич замолчал.

– То есть можно ли сказать, что всё это гарантирует, что будущая автодорога не просядет ямами в первый же сезон? – задал наводящий вопрос корреспондент, вероятно, слегка подуставший от дорожно-строительной экскурсии в разгар июньского дня.

– Что, простите? – переспросил Владимир Юрьевич. Он опять отвлёкся.

На этот раз его внимание привлекла птица, усевшаяся на капот его служебной машины. Чёрный ворон степенно перебирал лапками, цокая по металлу. Птица открыла клюв и деловито заявила хрипловатым басом «Коооар».

– Ям не будет? – уточнил журналист.

– Ям? Нет, не будет, – коротко ответил дорожник и вдруг заторопился. – Если у вас больше нет вопросов, благодарю, было приятно пообщаться, мне нужно идти.

Он протянул руку для прощального рукопожатия, но журналист мигом очнулся от такого поворота.

– Вы знаете, я ещё хотел спросить…

– Да-да, конечно. Пришлите через пресс-службу, письменно отвечу.

Дорожник чуть ли не силком пожал ему руку, отвёл к автомобилю и нетерпеливо проследил, чтоб корреспондент поскорее покинул стройплощадку. Как только его машина, поднимая в воздух мелкий жёлтый песок, скрылась из вида, Владимир Юрьевич вернулся к своей.

Птица терпеливо ждала, не сходя с прежнего места.

– Ну, что хотел?

Ворон внимательно поглядел на него своими чёрными глазками и раскрыл клюв в рвотном позыве. Рефлекторные движения выдавили из птицы слизкий бурый комок. Избавившись от послания, ворон перескочил на крышу служебного автомобиля, но не улетел, дожидаясь ответа. Владимир Юрьевич с отвращением взял комок в руку, принюхался и резким движением впечатал в правое ухо. Через минуту отвёл ладонь с расплющенным в блинчик комком и выбросил его в поле.

– Чего ждёшь? – обратился он к птице. – Я всё понял. Буду.

Ворон деловито повернул голову на бок, выждал немного, гордо расправил крылья и был таков.

Владимир Юрьевич сел в машину и, ни с кем не попрощавшись, выехал в офис. Спустя час он написал заявление на срочный отпуск по семейным обстоятельствам, заехал домой, переоделся в старые спортивные штаны, замызганную от покраски забора майку и порванные резиновые шлёпки, перекрыл газ и воду, выключил рубильник, крепко закрыл все окна, запер дверь, спрятал ключ в кадке с агавой и направился в соседнюю лесополосу.

Редкие деревца с мелкой листвой служили плохой завесой, но других вариантов поблизости не было. Владимир Юрьевич разделся догола, уложил одежду и шлёпанцы в плотный мусорный мешок и прикрепил его на ветку одного из деревьев. В руке оставил лишь пятирублёвую монету. Нашёл пенёк, положил на него пятак, отошёл подальше, разбежался, прыгнул, перекувыркнувшись через пень, и тот же миг обернулся серым волком.

Зверь огляделся по сторонам глазами, горящими жёлтым огнём, не увидел опасности и без передышки отправился в долгий путь, стараясь избегать человеческого внимания.

Одновременно с ним десять других нечистых неведомых смертному миру существ взяли курс на столицу.

С севера, юга, запада и востока. Как Босоркан велела.

4.

Всю неделю багряные закаты провожали Москву в ночь.

Ничего удивительного в этом не было. Густая низкая облачность создавала преграду для последних солнечных лучей, рассеивая их сильнее, и до земли доходили только длинные световые волны – красные. Оттого вслед за алыми всполохами сумерек приходили ночные ливни.

Но кровавое вечернее солнце, десятками фотографий наводнившее социальное сети, чем-то смутно задевало Киру. Она не находила тому объяснения.

Всё было спокойно, всё – обычно. И всё же что-то не давало покоя.

Катя благополучно окончила четвёртый класс, и уже месяц маялась от безделья.

Сегодня она проснулась рано. Несмотря на плотные жалюзи, в комнату проникло мягкое утреннее солнце, упав на лицо сонной девочки. Она приоткрыла глаза, крепче прижала мягкого мишку и повернулась на другой бок. Но сон уже не возвращался.

Чемодан был собран с вечера. Катя побаивалась. В первый раз в сознательном возрасте её ожидали несколько недель вдали от дома, в окружении незнакомых людей. Решение было принято за неё. Мама поставила перед фактом. Перспектива и манила, и страшила.

Провалялась ещё несколько минут.

Тишина. Только с улицы доносился шум машин и щебетание птиц.

За закрытой дверью спала мама.

Катя неохотно вылезла из кровати, взяла планшет, вернулась в тёплую постель, воткнула наушники в уши и включила один из любимых каналов. Девочка – чуть старше, уже почти подросток – с воодушевлением рассказывала в видеоблоге, как собирается с семьёй на море. Она перекладывала в чемодан вещицы, обязательно необходимые приличным современным девочкам на курорте, и фантазировала о планах на отдых.

У Кати не было настоящей помады, только гигиеническая, но лаки с собой она тоже взяла. Несколько футболок и шортов, спортивный костюм, два летних платья, нижнее бельё, носки; в кедах она поедет, кроссовки, шлёпанцы и сандалии – в чемодане; набор для плетения браслетов из бисера, зубная щётка и паста, зачем-то мама положила шампунь, вдруг там не будет, резинки для волос, несколько цветных лаков и смывка, ватные палочки и диски, блёстки, зеркальце, гигиеническая помада и в тайне от мамы её старая тушь для ресниц.

Планшет с собой не взять. Интернета не будет. Целых три недели без интернета! Издевательство какое-то!

Солнечный зайчик прыгнул на экран, засветив картинку. Катя повернула планшет и чихнула.

– Будь здорова.

Откуда-то прозвучал тоненький голосок.

– Спасибо, – ответила Катерина. И замерла.

Она поставила видео на паузу и отложила планшет. Огляделась по сторонам и увидела на дальней спинке кровати маленькую девочку – совсем крошечную, меньше, чем её куклы, с пальчик высотой.

– Доброе утро, – сказала девочка и засветилась цветами радуги.

– Доброе утро, – шёпотом ответила Катя, чтобы не разбудить маму.

Она вылезла из-под одеяла и переместилась поближе, чтобы рассмотреть девочку. Та не была сном, но настоящей, кажется, тоже не была. Невесомая, полупрозрачная сидела на спинке, свесив ножки в ярких красных сандалиях, надетых на белые гольфы. Один гольф спустился до лодыжки. Заметив это, девочка проворно подтянула его на место и заодно оправила бархатную юбочку в складку, разгладив крохотными ручками подол. Газовая блузка с коротким рукавом отливала идеальной голубизной неба. Длинные пшеничные волосы были распущены и волнами спускались на плечи, смешиваясь с многочисленными ленточками, так что было совершенно непонятно, к чему они крепятся, – красные, оранжевые, жёлтые, зелёные, голубые, синие, фиолетовые. Вся девочка была опутана ими – от макушки до пят.

– Ты кто?

Девочка засмеялась тонким звенящим как колокольчик смехом.

– А ты кто?

– Вообще-то это моя комната.

– Ой-ой-ой, моя комната – моя комната.

Катерина была озадачена. Она встала с кровати и, делая вид, что никого в комнате больше нет, демонстративно пересела к зеркалу, взяв в руки расчёску.

Воздушная гостья оказалась тут как тут, стояла на столике, уткнув руки в боки, и деловито поглядывала на девочку.

Её ленты светились под солнечным лучом.

– Дай заплету, – безоговорочно объявила она и прыгнула Кате на голову.

– Эй, ты чего! – возмутилась она.

Её густые тяжёлые волосы, запутавшиеся после сна, сами по себе стали распутываться, разглаживаться, разделились чётким пробором посредине и прядь за прядью сплетались в выворотные колоски. Две разноцветные резинки, лежавшие на столике, поднялись в воздух и закрутились на кончиках косичек.

Девочка в лентах вновь возникла как из воздуха перед зеркалом и, чуть наклонив голову на бок, одобрительно рассматривала Катю.

– Неплохо, – резюмировала она. – Но было бы лучше с лентами. Почему у тебя нет лент?

– Их никто не носит.

– Как это никто? Я ношу!

– А я нет. И вообще никто не носит.

– Зря. Ничего ты не понимаешь в красоте.

– А ты понимаешь?

– Конечно. Я сама – красота! Как не понимать.

Она подпрыгнула и сделала в воздухе полный оборот, зашуршав лентами.

Катя пожала плечами. Колоски, конечно, были красивыми, хоть она и не любила заплетать волосы.

– Ой, а что я маме скажу?

– А что ты скажешь маме?

– Ну, откуда колоски?

– Скажи, сама.

– Да, конечно, она в жизни не поверит. Я и обычную косу не могу нормально заплести.

– Н-да. Взрослая девица, а до сих пор не научилась! – с укором смотрела на Катю воздушная девочка. – Ладно, так и быть.

Она снова прыгнула Катерине на макушку и растворилась.

Резинки соскочили с кончиков косичек, колоски прядь за прядью расплелись, волосы волнами упали на плечи, но заново расчесались и сами собой собрались в высокий хвост, подхваченный резинками.

– Сойдёт? – спросила девочка, опять оказавшись на столике перед зеркалом.

– Нормально, – оценила Катерина, заметив даже несколько привычных для неё «петухов». Как будто сама хвост сделала.

– А спасибо?

– Спасибо, – смутившись, ответила Катя.

– Спасибо на хлеб не намажешь, – рассмеялась девочка. – Что ещё интересненького есть? Чем займёмся? Ты уже чемодан собрала? Дай-ка проверю.

– Не надо! Он в коридоре! Маму разбудишь! – попыталась остановить её Катерина, но бесполезно. Вероятно, девочка делала всё, что ей вздумается.

Через несколько секунд она явилась обратно, очевидно, удовлетворенная проверкой.

– Ты только расчёску забыла.

– Не забыла. Положу перед выходом в рюкзак.

– А документы?

– Уже в рюкзаке.

– Понятно, – сказала девочка, уселась на краешек столика, свесила ножки и взялась теребить зелёную ленту. – Чем будем заниматься в лагере?

– В смысле? Ты со мной собралась?

– Ну да. Не в квартире же мне сидеть, – заявила воздушная гостья.

– Вообще-то я даже не знаю, кто ты. Тебе не кажется, что это некультурно?

– Ты смеёшься надо мной? Думаешь, это культурно? – надулась она и отвернулась.

– Я? Над тобой?

Девочка развернулась обратно и с недоверием посмотрела на неё.

– Ты что, вправду не знаешь, кто я?

– Нет, конечно. Откуда?

– Во дела! Правда-правда?

– Зуб даю!

– Зачем мне твой зуб? У меня свои есть.

– Правда-правда, не знаю.

– Во дела! А я думала, знаешь.

– А я не знаю.

– А я думала, да.

– Так и кто ты?

– Райдуга, кто же ещё.

– А я Катя.

– Я знаю, что Катя, кто ж ещё.

– А откуда знаешь?

Райдуга пожала крохотными плечиками и ленты заколыхались, играя яркими красками под солнечным лучом.

– Не знаю. Просто знаю и всё.

– А как ты здесь появилась?

– Не знаю. Дождь прошёл, и появилась.

– А откуда?

– Я? Отовсюду. Вчера была у речки, на днях в парке, на той неделе в горах, а так я из леса. Ну, наверное, из леса. Я точно не знаю. Но лес мне нравится. Вот мы поедем в лагерь, а там и лес, и речка, будем гулять! Хочешь, я тебя научу из росинок ожерелье делать? А ты любишь землянику? Мы ещё успеем! Я знаю, где она прячется, от меня не убежит! И на речку пойдём. Ты же умеешь плавать? Какое чудное лето будет! Повеселимся!

– А ты точно настоящая?

– Что значит настоящая? Ну даёшь! А какая же я ещё могут быть?

– Просто… ты такая маленькая и прозрачная.

– Маленькая, да удаленькая, – рассмеялась девочка колокольчиком. – Вот ты, например, можешь так?

Она вскочила на ножки, подпрыгнула и перевернулась в воздухе, завертевшись. Ленты заискрились, окутывая её в клубок, заиграли всеми цветами радуги, расплылись в красочное пятно. Через секунды в пятне вновь стали угадываться черты воздушной гостьи, она замедлила вращение и, наконец, остановилась. Крохотные щёчки пылали краской.

– Не могу, – честно признала Катя.

– Так может ты ненастоящая?

– Вроде настоящая.

– И я.

– И что мне с тобой делать?

– Тебе со мной? Как что? Играть, конечно. Косички плести. Я тебя научу. А ты дашь мне бисером поиграться? Можно я себе новые бусы сделаю? Пожалуйста! – она заморгала длинными пшеничными ресницами и развела брови домиком.

– А что я про тебя маме скажу?

– А зачем ей что-то говорить?

– Ну как зачем? Она же увидит, спросит, кто ты и откуда.

– Зачем ей меня видеть? Не нужно ей меня видеть. Никому не нужно. Я же с тобой буду играть, а не с ними.

– Ну а как не увидит? Разве что в рюкзак тебя спрятать? Полезешь в рюкзак?

– Там темно! Не хочу в рюкзак! – запротестовала Райдуга и топнула ножкой.

– Что предлагаешь?

– Я у тебя в «петухах» спрячусь! – мигом придумала она, подскочила, прыгнула Кате на голову и растворилась. – Ну как? Видно?

Катерина повертела головой перед зеркалом, но ничего не заметила, разве что волосы из «петухов» ещё больше повылазили.

– Не видно, – подтвердила она. – Только ты помалкивай тогда.

– Хорошо-хорошо, – зазвенела тонким голоском Райдуга и вернулась на столик. – А в чём ты поедешь?

– В джинсах и футболке, – ответила Катя, указав на одежду, сложенную на стуле у кровати.

Воздушная девочка перепрыгнула на вещи и деловита прошлась по ним.

– Осторожней, не помни.

– Красивая, камушки так и светятся.

– Ага, это тётя Вика подарила на окончание четвёртого класса без троек, – не без гордости в голосе ответила хозяйка футболки.

Из маминой комнаты зазвенел и вскоре стих сигнал будильника на мобильном.

– Тссс, – шёпотом приказала Катя, приложив палец к губам.

Райдуга послушно кивнула, заговорщицки улыбнулась и прыгнула ей в волосы, спрятавшись в «петухах».

С кухни послышалось, как зажигается колонка. Спустя минуту дверь в комнату открылась, заглянула мама.

– О, ты уже не спишь! Доброе утро, – сказала она, обнаружив дочку перед зеркалом.

– Доброе утро, мамочка. Я уже собираюсь.

– Овсянку? Хлопья? Яичницу?

– Хлопья!

– Хорошо. Иди умывайся. У нас есть час.

Катя отправилась в ванную, почистила зубы старой зубной щёткой (новенькую она уже уложила в чемодан) и умылась. Вернулась в комнату, пока мама заняла её место в ванной, переоделась в подготовленные с вечера вещи. Уложила расчёску в рюкзак и отнесла в коридор, оставив на новеньком пластиковом чемодане, разрисованном яркими красками с непонятной надписью на английском Swish you luke – подарок от мамы к поездке в лагерь.

– Ты здесь? – тихонечко спросила она.

– Здесь-здесь, – послышался приглушённый звон колокольчика и защекотало рядом с ухом.

– Хорошо. Я просто проверила. Тихо.

Она забрала планшет из комнаты, разместила его на кухонном столе и включила любимый видеоблог. Пока мама разогревала молоко для хлопьев и кипятила воду для чая, Катя успела просмотреть несколько минут полезных советов о том, чем занять себя в дороге.

Например, помечтать.

– Мама, а там хоть телевизор есть?

– Надеюсь, нет.

– Ууу. Скукотища.

– Полагаю, наоборот, намного веселее, чем в четырёх стенах. Познакомишься с новыми ребятами. Уезжать домой не захочешь.

– Захочу. Я по тебе буду скучать!

– Я по тебе тоже, Катюш, – улыбнулась она и поцеловала дочку в лоб.

– А если мне не понравится, ты меня заберёшь?

– Понравится.

– А если нет?

– А если нет, там и обсудим.

– Ну а вдруг меня там обижать будут.

– Ты сама кого хочешь обидишь.

– Ну а вдруг старшие.

– Всё будет хорошо.

Катя печально вздохнула, но скорее не всерьёз, а для большего драматизма.

– А ты мне будешь звонить?

– Каждый день. Как приедешь, разберешься с расписанием и скажешь, когда тебе можно звонить.

– А у нас не отберут мобильные?

– Не должны, но сказано, что днём их лучше оставлять у вожатого.

– Чтоб не украли? Там что, воры есть?

– Чтоб вы не потеряли и не сломали.

– Ладно. А долго ехать?

– Часа три, наверное, от Киевского вокзала. Давай уже доедай, не отвлекайся. Пора собираться. Где твой рюкзак? Бутерброды положу. И бутылку воды.

– В коридоре, на чемодане. А конфетки?

– И конфеты.

Катя быстро доела, проверила ещё раз комнату, вроде ничего не забыла. С грустью положила планшет на полку.

– Мам, я постель не заправила, – крикнула она.

– Заправь, – донеслось из коридора.

– Мааам, не успеваем уже.

– Ладно, сама потом заправлю. Так. Документы, деньги на мелкие расходы у тебя вкармане рюкзака. Вроде всё взяли. Проверила?

– Да, всё взяла, – подтвердила Катя, надевая кеды.

– Кофту накинь.

– Мам, ну не холодно.

– Накинь или с собой возьми, – распорядилась мама безоговорочным тоном.

– Хорошо-хорошо, – без особого желания подчинилась девочка. – Возьму.

– Берёшь рюкзак, я – чемодан. Ну, сядем на дорожку.

Обе присели на лавочку с перегородками для обуви.

– Ни пуха, ни пера.

– К чёрту! – соблюдая традицию, ответила Катя.

5.

На улице было тепло. После ночного дождя свежий воздух приятно холодил по коже.

– Мама, а Райдуга – она хорошая? – шёпотом поинтересовалась Катя, надеясь, что новая подружка не расслышит её сквозь шум дороги.

– Райдуга? Радуга?

– Райдуга. Девочка такая, в цветных лентах.

Кира задумалась. Что-то отдалённо знакомое, но давно забытое.

– Кажется, неплохая. Радуга ведь не может быть плохой. Она приносит радость людям. Вспомнила. Дочка Блуда.

– А кто такой Блуд?

У уха защекотало.

– Младший брат лешего, невидимый дух – защитник леса. И дочка его Райдуга. Точно, да. Теперь вспомнила.

– Расскажи.

– Что-то там такое было… Без особых деталей, плохо их помню. Кажется, в одной деревне стали пропадать мужчины, уходившие на охоту в лес. Уходили и пропадали с концами. У одного такого пропавшего был сын, он не верил, что отец погиб, и пошёл за ним в лес, как мать его не отговаривала.

– А там этот Блуд?

– Не совсем. Пошёл парень в лес, идёт, ничего необычного не видит, всё спокойно, и вдруг почувствовал аромат такой силы, что остановиться не может, уже сбился парень с тропинки, уже в самую чащу леса забрался, день шёл, ночь шёл, места незнакомые, а аромат не исчезает, только сильнее становится. Так дошёл хлопец до озера, а над ним водопад со скалы бьёт, захотелось ему искупаться, вошёл в воду, доплыл до водной стены, и в миг всё пропало, оказался хлопец на цветочной поляне. А цветов там видимо-невидимо. И все один другого красивее. А посреди поляны сидит девушка красоты невиданной.

– Райдуга?

– Она самая. Говорит: «Здравствуй, парубок. Ты первый живой человек, кто меня увидел. Первый смельчак, который смог найти меня по доброй воле».

– Так он же не её искал?

– Всё верно. Но нашёл же. Она, видишь ли, гуляла по лесу, никого не трогала, а тут её увидел Змей…

– Горыныч?

– Допустим, Горыныч. И, конечно, как оно водится, она ему очень понравилась, и взял он её в плен. Просила она отпустить её к отцу, умоляла, плакала, только слёзы её падали на землю, прорастая цветами, от того и поляна стала цветочной. А Горыныч не отпускал.

– А отец? Он её не искал что ли?

– Он, понятное дело, знал, где Райдуга, но сам вызволить её не мог, потому что, как мы помним, он невидимых дух. Поэтому каждого охотника, кто появлялся в лесу, гнал к поляне в надежде, что кто-то из них убьёт Змея и освободит дочку. Но никому это не удавалось. Каждый охотник, глянув в глаза Горынычу, становился камнем у озера.

– Мам, так он Горыныч или Медуза Горгона?

– Согласна, логика хромает, но это же сказка, а в сказках всё намешено-перемешено. Так вот только последнему – отцу хлопца – удалось побороть Змея, но оба они от той схватки превратились в гигантские валуны у подножья водопада.

– Так и почему Райдуга осталась на поляне? Змей же умер.

– Вот и хлопец спросил, отчего она до сих пор в заточении. А она и говорит: «Чары на мне змеиные. Каждый вечер, когда солнце идёт к закату, превращаюсь я в цветок, каждый раз в разный. И снять те чары может только человек, нашедший меня по доброй воле. Если до заката отыщет он цветок, в который я обернулась, падут чары. Если нет, станет камнем, а мне и дальше придётся томиться в моей цветочной клетке». А солнце уже, как положено, начало спускаться к горизонту.

– Ну, конечно, даже не дали парню толком опомниться.

– А как же. И вмиг Райдуга исчезла, и вокруг остались одни только цветы. Сколько парень не искал, не мог разобраться: все цветы один другого краше, как тут поймешь, который из них Райдуга. Присел хлопец, пригорюнился, хоть бы сигнал какой, хоть намёк. И тут последний лучик закатного солнца скользнул по белой лилии. Световой зайчик заиграл на росинках радугой. Парень подскочил, ударил себя по лбу: «Вот же он, прощальный поцелуй солнца! Это ты, ты Райдуга! Ты свободна!»

– Угадал?

– Ну а то, иначе бы и сказки не было. В тот же миг цветок обернулся в девушку, и стала она, само собой, ещё краше. Стояла посреди поляны в длинных атласных лентах, опутавших её с головы до ног, и улыбалась. Лес вокруг расступился, вышла Райдуга с хлопцем с поляны, а у озера уже нет валунов, вместо них пропавшие охотники ожили, в том числе отец того парня.

– А Змей?

– Он, конечно, нет. Так и остался большим камнем. Вывела Райдуга всех из леса, она ведь хорошо знала все потайные тропинки, и думала было проститься с парнем, но ему не хотелось её отпускать.

– Влюбился?

– Ну да. Но он умным был, понимал, что не смогут они быть вместе.

– Почему?

– Он ведь обычный человек, а она волшебный дух. Но Райдуге он тоже понравился, поэтому обещала она ему, что встретятся они ещё и ни раз. Поцеловала в щёку и сказала: «В каждый тёплый летний дождь я буду возвращаться к тебе». Хлопец, конечно, не сразу понял и спросил, как же мол тебя узнать. Райдуга улыбнулась и ответила: «Увидишь и узнаешь». В то же мгновение исчезла красавица, над лесом закрапал летний дождик, а над деревней растянулась радуга – это Райдуга сушила свои атласные ленты. Тут и сказке конец, а кто слушал молодец.

– Значит, она хорошая.

– Точно хорошая.

– Ну и хорошо тогда.

– А с чего ты вдруг о ней заговорила?

– Да так, где-то увидела, в интернете, – уклончиво ответила Катерина, и у самого уха зазвенел колокольчиком смех.

Они приехали к метро, добрались с пересадкой до Киевского вокзала и нашли на стоянке заказной микроавтобус с табличной их лагеря. У него уже собирались мамы с разновозрастными детьми. Сопровождающая девушка, симпатичная, в ярко-зелёной брендированной футболке, сверилась со списками, проверила документы и определила Катерину на место у окна на ряд посередине салона. Мама дала последние наставления, крепко-крепко обняла и отпустила, ожидая у автобуса, пока он заполнится. Наконец, все уселись на свои места. Рядом с Катей разместился мальчик постарше, сразу же надевший наушники и уткнувшийся в смартфон. Автобус просигналил и начал движение. За окном мама усиленно махала рукой и, кажется, даже плакала. Но Кате не было страшно. Может, немного грустно, но не страшно. С ней теперь была новая подружка. Она помахала маме рукой в ответ и откинулась на спинку кресла, погрузившись в мечтания.

6.

Микроавтобус скрылся за поворотом, но площадь перед Киевским вокзалом по-прежнему кипела своей собственной жизнью, где никому не было дела ни до неё, ни до её волнений.

Кира развернулась и практически врезалась в прохожего.

– Ой, извините.

– Добрый день, Кира Сергеевна, простите, если напугал, не хотел вас отвлекать от прощания.

– Мы знакомы?

– Лично не довелось. Меня зовут Пётр, – представился он, слегка поклонившись.

– Кажется, я вас где-то видела.

– Возможно, но сейчас это не столь важно, – ответил литавец. – Я здесь, чтобы передать вам приглашение от Анны Владимировны Босоркан.

– Приглашение? Куда?

– Сегодня, в полночь.

– Сегодня?

– Она будет ждать вас.

– Я же говорила, что не заинтересована.

– Это дело ваше. Моё дело передать вам приглашение, ваше дело – быть или нет, – спокойно ответил Пётр.

Он достал из сумки баночку, похожую на ту, что когда-то давал Иван Иванович, только раза в три больше.

– Собственно, вот и приглашение.

Кира задумалась, не решаясь поддаться соблазну. Но всё-таки взяла.

Пётр развернулся и, не прощаясь, скрылся в толпе.

– Постойте, а куда? – окликнула его Кира, но литавца и след простыл.

7.

Кира открыла окно настежь. В комнату ворвался тёплый ночной воздух.

В такие ночи хорошо гулять юным и влюблённым, целуясь под лунным светом.

Как быстро и печально всё когда-то закончилось – и юность, и любовь.

Нет, Кира ни о чём не жалела. Или почти ни о чём. Что было, прошло. Не стоит вспоминать о прошлом, иначе прошлое начнёт вспоминать тебя.

Она взяла баночку.

Почему бы и нет. Кто она, как ни ведьма?

В зеркальном отражении на неё смотрела ещё молодая, привлекательная женщина. Разве что немного круги под глазами.

И сами глаза. Они давно не горели.

Разве что тогда, с Романом.

Любовь ведьмы – счастье и проклятье, повторяла бабушка как мантру, неустанно приучая внучку к одной простой мысли: это только твой выбор, любить и жертвовать собой или быть любимой и тем уничтожать. Кира могла запечатать его сердце на десятилетия, и не было бы боли, но ей, как назло, хотелось настоящего. Суррогат был не для неё.

Права была бабушка, истинная любовь – жертва. Её жертва.

Удивительное, конечно, дело. Мало-мальски опытная ведьма может вернуть загулявшего мужа в семью несложным зельем, но жить долго и счастливо своей семьёй не имеет права.

Это и есть цена вековому вмешательству в естественных ход вещей? Плата за помощь несчастным женщинам.

Счастье одних оборачивалось несчастьем других. Сколько детей не родилось из-за их ведовства? Сколько мужчин остались несчастны, вернувшись к опостылевшим жёнам? Сколько женщин лишились другого, возможно, более счастливого будущего, прибегнув к их помощи?

Как сложно и просто одновременно, и как недоступна смертная любовь.

Смирись, обычное женское счастье нам неподвластно. Дочь своей матери. Внучка своих прабабок. Плоть от плоти. Кровь от крови.

Кира открыла баночку. Зеленоватая масса резко отдавала болотной тиной.

На часах без двадцати минут полночь.

Она разделась догола и зачерпнула крем. Он был густым, тяжёлым, не как прошлый. Нанесла на лицо, распределив по поверхности. На этот раз эффект не заставил себя ждать. Кожа мгновенно засияла под лунным светом, тёмные круги ушли из-под глаз, ресницы удлинились и завились, зрачки расширились, радужка засветилась васильковым цветом, губы налились и покраснели как малина в бабушкином саду.

Капля крема выветрила из головы сомнения, спрятала мысли так, что отголоски их замолчали. Наступила абсолютная тишина.

Забвение.

Кира зачерпывала ещё и ещё, густо размазывая крем по шее, рукам, груди, животу, спине, ногам. С каждой новой порцией в голове появлялись новые образы – смеющиеся женщины, цветочный луг, мужские руки на чьей-то груди, стог сена, маковое поле, ярко-голубое бесконечное небо, вспышки сладостного возбуждения, звёзды, костёр, запах горящего дерева, плакучая ива, хоровод обнажённых тел, светящихся в свете луны, – она видела чьи-то счастливые воспоминания, тех ведьм, что собрали тирлич-траву на лысой горе. Каждая из них передавала растению и ей частицу себя. Кира рассмеялась, пьянея от нахлынувших чувств. Лёгкость растекалась горячими волнами, возбуждая и веселя. Растяжки на груди исчезли, живот втянулся, мышцы затвердели.

– А можно так всегда? – со смехом спросила она у отражения. – И чтоб никакого спортзала.

– Тебе всё можно, – ответило отражение.

Из окна дунул порыв ветерка и сдвинул Киру от зеркала.

– Что за чёрт? – возмутилась она, нахмурив брови, посмотрела на ноги и к своему удивлению обнаружила, что не касается пола.

– Так это правда! Это всё правда! Бабушка, почему же ты этому меня не учила?!

В сознании промелькнули образы космонавтов в невесомости.

Кира попробовала вспомнить что-то из физики… сила действия равна силе противодействия. Или лучше как в воде? По-собачьи? Брассом? Она засмеялась от собственной идеи, но попробовала плыть как лягушка. Ведьма в отражении хохотала, без особого толку разводя руками и ногами воздух.

– Отключи мозг, дурёха, – посоветовала она.

– А кто же мне тогда подскажет, как действовать?

– Ты знаешь, как. Отключи мозг, говорю, – распорядилось отражение.

Кира закрыла глаза. Из кухни послышался шорох, что-то загремело, хлопнула дверца шкафа и в комнату ворвалось, искрясь всеми цветами радуги, веретено. Она поманила его и взяла в руку.

– Что с тобой прикажешь делать, дружок?

Деревянный стержень потеплел, раскалился и стал на глазах расти, превращаясь в хорошо оттёсанный черенок, широкая его часть раскрылась как зонтик, разошлась на отдельные прутики и связалась в пучок.

– Самая настоящая метла! – хохотала Кира. – Самая настоящая ведьма с самой настоящей метлой! Вот бы мама удивилась!

Она легко оседлала метлу и вылетела в раскрытое окно. Куда-то пропал и страх, и волнения. Кира чувствовала только ночной летний воздух, приятно холодивший разгоряченную кожу. Она потянула черенок на себя и направила метлу вверх, выше крыши, ещё выше, за считанные секунды ведьма поднялась высоко над хрущёвками.

– А сверху неплохой вид. Уж получше, чем снизу.

Приноровляясь к полётам, Кира сделала пару кругов над районом, пролетела над городским парком с редкими фонарями и заметила на детской площадке компанию парней с пивом.

– Эй, это детская площадка, имейте совесть! – крикнула она.

Ребята огляделись по сторонам в лёгком недоумении.

– Да-да, я это вам говорю. Проваливайте отсюда! – не унималась Кира, зависнув над охмелевшей компанией. Она спикировала ниже и увидела мальчишку из Катиной школы, от силы седьмой класс.

– А ты что здесь делаешь в такое время? Ну-ка марш домой, а то маме всё расскажу! – негодовала ведьма.

Пацаны замерли, но оставались на месте, озираясь вокруг.

– Нет, вы посмотрите на них! Человеческим языком не понимают!

Кира разозлилась, и бутылки вырвались из рук парней, приподнялись в воздухе, перевернулись донышком вверх, выплеснули пиво на песок и плавно опустились рядом. Ошалевшая компания заорала хриплым матом ломающихся юношеских голосов и бросилась врассыпную.

– Мусор за собой уберите! – крикнула вдогонку ведьма, бутылки по приказу подскочили и понеслись нагонять владельцев. – Чтоб я вас больше здесь не видела!

Довольная она развернула метлу и направилась прочь из города.

Придерживаясь федеральной трассы, сверкающей огнями фонарей, она летела в Москву.

Куда дальше? Конечно, на ВДНХ!

Сотни раз, проезжая мимо «Рабочего и колхозницы», она мечтала заглянуть им в глаза. Советские металлические колоссы, дети своего времени, слившиеся на десятилетия в порыве асексуальной страсти; мускулистое тело мужчины, превосходящего своей властью власть государства; мощное плодородное начало женщины, не жены, товарища. Ночная подсветка возвышала их над огнями столицы. Кира подлетела и придирчиво оценила их лица с раскрытыми ртами.

– Не повезло тебе, подруга, нос у него чересчур большой, – сочувственно сказала она колхознице, хихикнула, приблизилась к гигантскому носу рабочего и потёрла его. – На счастье!

Развернулась и стрелой улетела прочь, покружила над ВДНХ, заглянула в окна гостиницы «Космос», пролетела над Рижским вокзалом, проверила, чем живут ночные Чистые пруды, и поняла, что совершенно точно знает, куда летит.

Она запаздывала. Её уже ждали.

8.

Лета с любопытством наблюдала за прибывающей нечестью, разместившись на заглушке вентиляционной трубы. За солнечный день металл хорошо прогрелся и сейчас отдавал тепло её ягодицам. Копна золотистых волос развивалась лёгким ночным ветерком. Сквозь шифоновое платье проступали соблазнительные очертания хрупкого почти детского тельца. Это была не её ночь. Смотреть, но не трогать.

Она сморщила нос, почувствовав принесённый ветром запах влажной собачьей шерсти. Полуобнажённые атлеты – двое взрослых и один совсем молодой – появились на крыше первыми. Мускулистые торсы отблёскивали в свете факелов. Лета хихикнула, облизав маленькие пухлые губки. Иван Иванович мог не утруждать себя поиском штанов для волколаков. Она с удовольствием оценила бы их достоинства.

Если бы только не эта вонь.

Два годованца – упитанных детины – не удостоились её внимания. Они скромно стояли поодаль, пугливо озираясь по сторонам. Домашним духам было неуютно. Спроси у летавицы, когда они появились на крыше, она бы удивилась: неужто вовсе здесь? Любуясь мощными атлетами, Лета скрестила ноги по-турецки, облизала палец и опустила под платье.

Пусть только закончится веселье, и она мигом к Владу. Сил в нём оставалось всё меньше, жизнь медленно и неотвратимо покидала любовника. Раз за разом Лета всё меньше насыщалась, злилась, вытягивала всё большие порции смертной души, но останавливала себя, не позволяя исчерпать до конца. Не время.

Волколаки вскочили и ощетинились. Годованцы вздрогнули и, кажется, взяли друг друга за руку, услышав пробирающие до мурашек тоскливые всхлипы. Даже Лета вдруг ощутила эту волну неимоверной печали. На крышу спикировала крупная серая птица, она сделала несколько шагов, нахохлилась и обернулась в неказистого паренька. Лелет широко улыбнулся и театрально поклонился присутствующим. Годованцы неуверенно кивнули в ответ. Волколаки фыркнули и горделиво отвернулись, предпочтя сделать вид, что никого не заметили. Парнишка не обиделся, пожал плечами, огляделся по сторонам, увидел Лету и приветливо помахал рукой. Летавица ответила кокетливой улыбкой и отправила воздушный поцелуй. Однако возможности для дополнительных любезностей у обоих не осталось. На крыше стремительно поднялся ветер, закружили чёрные воронки, небо озарила вспышка-молния и ливанул ледяной дождь. Красные тряпочные сапожки Леты мгновенно размокли, мокрый шифон платья облепил голое тело.

– Хватит! – завизжала она. – Хватит!!!

Как по приказу ветер стих, дождь прекратился, будто и не было. Два брата-близнеца – буревей и градобой – возникли из ниоткуда посреди крыши, от души заливаясь смехом.

– Я всё Анне Владимировне расскажу! Она вам покажет! – по-детски пригрозила Лета, отжимая на себе платье.

Буревей открыл было рот, приготовившись передразнить летавицу, но вместо слов из него выпрыгнула лягушка. Он в недоумении посмотрел на брата. Тот хотел пошутить, но в ту же минуту уже из его рта высунула головку с чёрным пятнышком змейка оливкового цвета. Водяной ужик, воспользовавшись возможностью, проскочил меж зубов градобоя, и длинное его тельце заскользило вниз, достигло поверхности крыши и скрылось вслед за лягушкой в ночных сумерках.

– А нечего над девочкой издеваться, – булькнуло из-за спины.

Над братьями склонилась мощная фигура болотника. Его жёлтое лицо обрамляли густые волосы ниже плеч, длинные усы и борода с сединой. Прислонив к ноге, он держал палицу. Болотник причмокнул и страшно засмеялся, словно зверь заревел. Однако ж буревей с градобоем не только не испугались, но и кинулись обнимать старинного знакомого. Правда, рот не открывали, побаиваясь, как бы не выпрыгнуло что-то ещё.

Лета осталась удовлетворена наказанием. Она растрепала руками волосы, просушивая под лёгкими порывами воздуха.

– Обижают, подруга? – послышался сиплый голос.

Лета перегнулась и, наконец, увидела своего любимчика. Он стоял под вентиляционной трубой, докуривая сигарету. Опир был самым сильным и опасным из всех здесь присутствующих. Его побаивалась даже Босоркан. Ну, может, не побаивалась. Обоснованно опасалась. Умерший ведьмак. Когда первое его сердце перестало биться, а проклятая человеческая душа уснула вечным сном, второе сердце и нечистая душа пришли им на смену. Как и Лета, чтобы жить, он отнимал у смертных жизненную силу, но как бессмертное от отсутствия человеческой души это пограничное существо было сильнее ведьмы и нечистого духа. Левую щеку от внутреннего уголка глаза почти до самой мочки уха рассекал свежий шрам.

– Где это тебя так? – с интересом, но без жалости, которая была ей незнакома, спросила Лета.

Опир поморщился.

– Чугайстера встретил, – бросил он, скрестил руки на груди и прислонился к трубе.

Лета вздрогнула от одного имени. Хозяин западных гор, широкоплечий гигант с густой бородой по самую землю, наводил ужас на нечисть в своих владениях. Согласно легенде, потомок первых людей-велетов, проклятых богом за непослушание, он слыл добрым и справедливым провидцем, раздающим таланты людям при рождении.

– Чем же ты его так разозлил? – поинтересовалась Лета.

– Если бы я его разозлил, меня бы здесь не было. Случайно напоролся, второй раз умнее буду, – хладнокровно пояснил опир, закусив губу. – А кто у нас сегодня планируется?

– На обед? – хихикнула летавица.

– Ради обеда я бы не мчал сюда столько, – ответил тот серьёзно.

– А что это тебе новая ведьма понадобилась? Куда твоя Олеся подевалась? – спросила Лета.

В последний раз она видела опира лет 30 назад. Тогда у него была проклёпанная вытертая косуха, широченные штаны-трубы, длинные спутавшиеся волосы и вечно затуманенный взгляд. Олеся, опирова подруга в полинявшей растянутой футболке и эластичных велосипедках цвета вырви глаз на колготки в драную сеточку, и сейчас вызвала приступ дикого хохота у летавицы. От смеха она не расслышала ответ.

– Что-что? – переспросила девушка.

– Погибла лет десять назад, – повторил он.

– А, – сказала Лета, перестав смеяться. – Гори она вечным пламенем.

– Да будет так.

На крыше вместе с молодым человеком появился Иван Иванович. То был блуд, последний, 11-й приглашённый гость русальной ночи. Боровой тихо сказал ему что-то и отошёл. Лета навострила уши, но не услышала ни слова.

Впрочем, неважно. Приближалась полночь. Вот-вот должно было начаться самое интересное.

Леший огляделся, кивнул званным гостям, стоявшим каждый своей группкой или по одиночке, и присел на колено. Он дотронулся ладонями до шершавой поверхности и закрыл глаза. Из битумной мастики, покрывавшей крышу в качестве гидроизоляции, проклюнулись мелкие зеленые росточки. Они стремительно разрастались, заполоняя площадь травяным покровом. По стойкам факелов по периметру крыши поползли вверх вьюнки. Кое-где из травы поднялись миниатюрные деревца – сродни японским бансай.

Боровой поднялся и кивнул блуду. Тот набрал в лёгкие побольше воздуха и, описав круг, глухо выдохнул. Деревья на глаза увеличивались в размерах, пока не достигли высоты обычных взрослых экземпляров. Крыша преобразилась из скучной городской плоскости в ночную лесную поляну, освещённую светом месяца и огня.

Лета понимала, что всё это иллюзия, но не могла не восхититься мастерством лесных коллег. Она бурно захлопала в ладоши. Даже брутальные волколаки с одобрением поклонились лешему.

Один опир, по-прежнему прислонившись к трубе, наблюдал за волшебством с обычной для него ухмылкой. Он выждал, когда гости достаточно насладятся представлением, поднёс ладонь ко рту, прикоснулся пальцами к губам, направил пятерню и выдохнул мощный поток воздуха. По периметру крыши высоко вверх поднялась стена воды.

– Вместо реки, – пояснил опир, выйдя в центр. – Согласно традиции.

Боровой поморщился. Он не любил ни опиров. Но тот был прав. Без воды картина была бы неполной.

В звёздном небе замаячило тёмное пятнышко. Оно увеличивалось, приближаясь, пока в центр крыши, чуть не раздавив опира, не плюхнулась без устали хохочущая голая девица на хряке. Словно пьяная, она соскочила с борова, и упала прямо в объятья опиру. Ошалевшая животина, избавившись от наездницы, с визгом побежала на крыше, мечась от одной стены до другой, в ужасе наталкивалась на водную преграду, разворачивалась и улепётывала в обратную сторону. Лета хлопала в ладоши, заливаясь звенящим смехом от виражей обезумевшего животного. Совсем выдохнувшись, несчастный боров упал без сил у подножья дуба на дальнем конце крыши и тихо захрипел, приходя в себя. Его хозяйка не теряла времени даром. Оказавшись в руках опира, она нашла его губы и тут же припечатала долгим поцелуем.

Зрелище веселило и возбуждало.

Волколаки встали в стойку, с завистью уставившись на парочку. Однако ж долго ждать не пришлось. Через минуту после первой на крышу рухнули три новые красотки – прилетев с разных сторон, они скопом приземлились перед волколаками. Их свиньи повторили пируэты, но в конце концов заметили сородича и упали на траву рядом с ним. Сами же наездницы – одна другой красивее – оглянулись друг на друга, подмигнули и прыгнули на волколаков, увлекая их в мир наслаждения. Мускулистые тела запутались в едином порыве. Лета раскрыла рот от восторга и наслаждения.

Годованцы не в состоянии сдержать возбуждение отвернулись. Парням не повезло. Следующая девица совершила посадку у близнецов. Блондинка с волосами до пояса заливисто смеялась. Она предстала перед ними, бросив своего хряка, как Венера, вышедшая из морских вод. Её обнажённое тело светилось крупинками пота в свете луны и факелов. Она призывно глядела на братьев в ожидании. Буревей и градобой посмотрели друг на друга, кинули камень – ножницы – бумага и определились. Градобой шагнул к красавице, обнял её за талию и увлек на мягкий зелёный ковёр. Буревей без стеснения пристроился рядом, с любопытством наблюдая, как блондинка в приступе страсти срывает с брата рубашку и штаны. Увлёкшись, он не заметил, как к нему подошла новая гостья. Жгучая рыжая накинулась на парня как кошка, не дав опомнится.

Одна за другой на крышу пикировали голые девицы. Их ошалевшие боровы метались по поляне и находили покой с сородичами под дубом. Хозяйки отыскивали подходящую жертву, набрасывались на неё и без каких-либо прелюдий сливались в экстазе.

Лета хохотала.

Один Боровой оставался спокоен, наблюдая за происходящим. Он поглядывал в звёздное небо. Оно было чистым. Ни одно облачно не заслоняло месяц, ни одна звезда не смела сдвинуться с места. Наконец, на горизонте появилось ещё одно пятно. Приближаясь, оно приобрело знакомые очертания. Сделав вираж над крышей, в её центр легко опустилась Кира.

Лета стихла, изучая ведьму. Та огляделась светящимися васильками глаз.

9.

На поляне царила безудержная земная любовь. Голые тела переплетались. Стоны и крики разносили по лесной поляне сладострастие, запах мужского пота и женских выделений пропитал воздух. Каждый вздох давался всё сложнее. Каждый выход увеличил звук стонов.

Боровой окликнул Киру. Она повернулась на звук, помахала рукой и подошла к лешему.

– Что происходит? – с любопытством спросила девушка.

– Инициация, – ответил женский голос за Иван Ивановича.

Он резко обернулся и отступил. Босоркан, сияя в огнях голубыми прожилками фарфоровой кожи, отмахнулась от него, как от назойливой мухи, дав понять, что лешему здесь не место. Он низко поклонился и отошёл.

– Инициация? Это она и есть?

– Русальная неделя. Единственная неделя в году, когда можно стать настоящей ведьмой.

– Исключая родовых.

– Исключая родовых, – подтвердила Анна, поморщившись замечанию.

– Теперь это твой шабаш? – спросила девушка, перейдя на ты.

– Теперь каждая из них ведьма, обязанная мне инициацией, – ответила Босоркан. – Да, это мой шабаш.

– И зачем он тебе? – она села на траву, проведя по ней рукой. Зелёных бархат казался живым и тёплым. Он отозвался взаимностью.

– А зачем солнце? Зачем ветер? Вода?

– Это другое, – ответила Кира.

– Ведьма без шабаша не ведьма, жалкое подобие Бабы Яги из сказок. Вместе мы зло и добро. Единство с природой.

– Какая глупость, – засмеялась Кира, откинувшись на мягкий ковёр. – Какое зло? Какое добро? Сборище тусовщиц.

Босоркан не обиделась.

– Может и так. Почему бы и нет? Каждая из этих тусовщиц теперь моя младшая сестра. Каждая запечатана со своей нечистью благодаря мне. Вон та, скажем, – Анна указала на блондинку, – теперь до смерти связана с градобоем.

– Шура, – сказала Кира.

– Что?

– Её зовут Шура, Александра.

– А эта, – ведьма показала на брюнетку в стае волколаков, – запечатана оборотнем. Шабаш тусовщиц с прекрасным набором рабочих связей.

– И что с того?

– Ты не знаешь?

– Нет.

– Маленькая глупенькая ведьма, – засмеялась Анна.

Кира не обиделась, но виновато улыбнулась.

– Теперь они вместе до смерти. Когда ведьме потребуется, её нечистый дух всегда придёт на зов. У родовых этого нет.

– У нас есть семья.

– И где же твоя семья?

– Они придут, когда потребуется.

– И где твоя любовь?

– Как твой леший?

Анна замолчала.

– Он со мной, когда мне нужен, – ответила она, наконец.

– Это и есть твоя любовь?

– Он – моя семья. Навсегда со мной. Значит, да, семья.

– До смерти, – поправила Кира.

– Мы бессмертны.

– Какой ценой?

– Всему своя цена.

– Какова твоя?

– Душа.

– Не жалко?

– Смеёшься?

– Нет, всерьёз.

– Ни капли. Видишь, тех хряков под дубом?

– Да.

– Каждый из них – важная персона в мире смертных. Вон тот, крупный, у самого дуба. Нефтяник твоей знакомой Шуры. И что им их душа?

– Они живые.

– И смертные.

– Но живые.

– И я живая.

– Живая?

– Только бессмертная. Пока живая.

– И долго ты живёшь?

– Достаточно, чтобы знать этот мир. Каждый из них уверен, что управляет им. Любой мужчина уверен в этом. Неважно, мирок этот в его доме, семье или страна на земном шаре. Они как ослы верят в то, что хозяева и вселенная лежит у их ног. Но кто управляет ими? Мы, дорогая. Каждая из нас. Женщина – вот, кто правит теми, кто правит миром. Мы – тёмная материя, опутывающая их мир. Они управляют миром, мы управляем ими. Мы двигаем шахматными фигурами. Они верят, что они короли. Мы знаем, кто их королевы. Рождённые с короной. Быть может, скрывающее её, когда необходимо, но коронованные от рождения.

– Печально.

– Печально?

– Несправедливо.

– Отнюдь. Это жизнь. Это порядок вещей. Они – сиюминутные. Мы – вечные. Мы меняем ход истории, двигаем фигуры. Уж не ради нас ли крутится эта вселенная?

Кира молчала.

– Кто они? – продолжила Анна. – Кто они сейчас, скажи мне? Эти випы. Грязные свиньи. Дрожат, прижавшись друг к другу, в ожидании, когда же хозяйки вернутся, нагулявшись. Так разве они управляют этим миром? Скажи мне, они управляют этим миром? Молчишь? Правильно. Молчи. Я долго живу. Может, слишком долго. Я многое повидала. Скажи мне, твоя мать жива и здорова?

– Да.

– А моя нет. Давно нет. Я настолько давно живу, что видела, как фрицы насиловали и убивали мою мать. Видела, как отец, такой сильный и смелый, рыдал в страхе, не в силах ничего сделать, неспособный отбить свою женщину. Я видела это и смеялась над ним. Мужлан, избивавший свою жену в кровь, каждый раз, когда возвращался из шинка, бился от бессилия, наблюдая как её насилуют фашисты. Он думал, они друзья. Он думал, они пришли освободить его от советских братьев. Дать ему свободу. Ха-ха. Свободу бить мою мать, когда ему вздумается.

Кира молчала. Анна откинулась, глядя в звёздное летнее небо.

– Они вспороли ему брюхо, потому что я так велела, – злобно выплюнула она. – Так кто управляет миром? Эти твари?

Кире стало холодно.

– На, согрейся, – заметила Босоркан, поднявшись.

Она протянула девушке стеклянный кубок, материализовавшийся из воздуха.

– Что это?

– Настоящий австрийский глинтвейн.

Кира сделала обжигающий глоток. Приятное тепло разлилось по коже.

– Мы – зло, нарушающее природный порядок вещей, – вдруг сказала она.

– Мы солнце и ветер, и вода. Мы – любовь. Истина. Сама природа, – ответила Анна.

Она хлопнула в ладоши и из травяного ковра выросли цветы, заполонив поляну. Ромашки, клевер, васильки, барвинки, бессмертники – Кира не вспомнила бы и трети названий всех цветов, поднявший яркие головки над безжизненной городской крышей. Пьянящий аромат лесной поляны наполнился привкусом детства. В голове зазвучали горные горны.

Голые тела, раскиданные по поляне, вошли в резонанс и, достигнув пика наслаждения, откинулись, подминая под собой только что распустившиеся бутоны. Хряки подняли морды, насторожившись, и замерли. Обнажённые девицы, новорождённые ведьмы, передохнув на секунду, вскочили и в диком танце собрали круг.

Они плясали и хохотали, увлекая за собой Киру и Анну.

Часть 5.

На игровой площадке два юных бесёнка, оккупировав горку, заливались от смеха.

Они потешались над голубоглазым мальчуганом, который настойчиво пытался вбежать вверх по склону, но раз за разом съезжал обратно, остановившись в каких-то десяти сантиметрах от верхней площадки.

Мальчишка оступился о развязавшийся шнурок, кубарем свалился вниз, расшиб в кровь локоть и, разревевшись, убежал к маме.

1.

Лето в Москве раз на раз не приходится. То жара накрывает столицу, раскаляя асфальт до африканских температур, то лета того на две недели, а дальше – сплошь сентябрь, растянутый на три месяца.

Но в этом году погода стояла прекрасная. По ночам шли дожди, охлаждая разогревшуюся плитку тротуаров. Днём пригревало, но не жарило скупое среднерусское солнце.

Костик, одетый в белую футболку и шорты, шёл, припрыгивая, ведомый за руку дедом. Константин Петрович не мог припрыгивать в силу почтенного возраста, но в душе был солидарен с внуком. Дышалось легко, а под густой зелёной листвой парка – ещё и приятно.

Пресненский парк был далеко от дома, но Константин Петрович любил его за близость к другому дому – дому правительства. Там он провёл в общей сложности больше 25 лет своей жизни. Руководители менялись, менялись рабочие кабинеты, и сам он однажды уходил, в другое кресло другого здания, но всё же именно этот белый дом на Краснопресненской набережной Константин Петрович считал по-настоящему родным.

Внук вырвал руку из крепкой дедушкиной ладони и убежал на игровую площадку. Пенсионер по привычке направился к шахматному «полю». Оно находилось поодаль от площадки. Лавочка с фигурой печального коня не позволяла напрямую следить за детьми. Однако Костику было уже восемь и, согласно мужским договорённостям, он обязался не подставлять деда поведением, как-либо нарушающим нормы морали или требования безопасности.

Деда, в честь которого Костик получил своё имя, он и любил, и боялся, а значит, уважал. Это было достаточной гарантией.

Сегодня на лавочке кто-то сидел – и ровно на той половине, которую предпочитал Константин Петрович. Но удобное место, ближе к пешке слева, с которого вполоборота можно было поглядывать на игровую площадку, оставалось свободным.

– Добрый день. Не возражаете, если присяду?

– Добрый день. Нет, – ответил незнакомец, чуть повернувшись на голос.

Мужчина был, вероятно, примерно того же возраста, что и Константин Петрович. Полностью седые волосы гладко зачёсаны назад в духе 50-х годов прошлого века. Гладко выбритый подбородок.

Кажется, Константин Петрович ощутил почти неуловимый запах тройного одеколона.

Брежневские чёрные брови. Чёрные солнцезащитные очки в роговой оправе. Тёмные широкие старомодно скроенные брюки. Белая в мелкую голубую полоску рубашка с коротким рукавом, под ней – майка. Коричневые сандалии на чёрные носки.

Весь старик был словно из середины прошлого века. И всё же одежда и обувь выглядели как новые, а сам он отутюженным.

Рядом с рукой незнакомца Константин Петрович заметил сложенную белую трость на несколько звеньев с чёрной рукояткой и резиновым наконечником.

Слепой.

– Слепой, – подтвердил мужчина.

– Константин.

– Касьян, – старик протянул руку в ответ.

Константин Петрович устроился как обычно и погрузился в размышления.

Когда будущего осталось не так много, всё, что остаётся, жить настоящим и вспоминать о прошлом.

Всё чаще в эти минуты ему приходила в голову первая семья. Варя была его первой юношеской любовью, он ушёл от неё к Люсе, когда сыновьям было 9 и 5 лет. Бросил и её, и мальчишек.

Осознанно отрезал ту часть жизни. «В твоей жизни может быть только одна семья. Иначе в ней не будет меня», – сказала когда-то Люся, и он сделал этот выбор.

Не потому, что был слаб. Просто в глубине души он понимал, что, если Варя останется в его жизни, жизни не будет.

Вари не было уже 10 лет. Они были одногодками, но ушла она раньше.

Он так и не увидел её, не попросил прощения, не признался, что не переставал любить. Женщины у него, конечно, ещё были, о чём жена если и подозревала, то предусмотрительно молча. А вот семья действительно осталась одна.

– Внуки? – поинтересовался сосед по лавке, прервав ход его мыслей.

– Что?

– Вы здесь с внуками?

– Внук, Костик, вон на лестницу полез, белобрысый такой, – Константин Петрович показал в сторону площадки, но тут же вспомнил, что собеседник слеп. – Простите, не подумал.

– Всё нормально.

Константин Петрович души не чаял в дочках. Участия в их воспитании он не принимал, потому что всегда работал, но в редкие свободные минуты был для них праздником. Теперь, выйдя на пенсию, обеспечив себе и семье безбедную жизнь, он восполнял утраченные мгновения с младшим внуком, посвящая ему намного больше времени, чем когда-то детям.

На самом деле он был уже прадедом. Но сыновья и их семьи с Константином Петровичем не общались. Как-то, лет десять назад, вскоре после смерти Вари, он попробовал связаться со старшим сыном, но тот, удивлённый звонку биологического отца, отреагировал холодно и попросил больше не беспокоить.

Это отчасти было ещё одной причиной выбора Пресненского парка – здесь иногда гуляла с 6-летним сыном старшая внучка Константина Петровича. Она, может быть, знала о его существовании, но никогда с ним не встречалась.

Старик лишь украдкой наблюдал за ней издалека. Он до сих пор не решался к ней подойти.

– А вы?

– Я?

– Вы с внуками?

– Нет, один.

– А есть?

– Внуки? Целая банда.

– Внуки – это хорошо. Ради кого ещё жить, если не ради них, – сказал Константин Петрович и ещё раз оглядел площадку в надежде увидеть старшую с сыном. Она не появилась.

– Не скажите. Живём мы совсем ради другого, – не согласился сосед.

– Ради чего же?

– «Из-за женщины начался грех, и из-за неё мы погибаем все».

Константин Петрович засмеялся:

– Женоненавистник?

– Екклесиаст. Библия.

– Я атеист.

– Тоже религия.

Старики замолчали.

Солнце проникло лучом сквозь крону деревьев и осветило седую голову собеседника. Почувствовав тепло, он поднял лицо к свету и замер.

То-то Люся удивится, когда узнает, что последние годы Константин Петрович активно развивал трастовый фонд на Кипре, который полностью отойдёт детям сыновей после его смерти. Он улыбнулся, представив лицо супруги. Это справедливо. Все внуки получат поровну.

– Думаете, всё ради них? – прервал тишину Константин Петрович.

– Вся жизнь человека – дар или проклятье женщины.

– Проклятье?

– Зависит от точки зрения. Что значит жизнь как ни смерть в кредит?

– А как же деньги, власть?

– А зачем человеку деньги?

– Ну как. Чтобы жить хорошо.

Уж чему-чему, а деньгам Константин Петрович цену знал. Родился он в Одессе, мать растила его и трёх сестёр одна, работала в порту, в кафетерии, много работала. Он видел её в основном по ночам, нередко – в прокуренной дешёвыми папиросами кухне за столом, накрытым скромно – бутылкой водки и консервами, в компании с очередным моряком. Кто были эти мужчины, он только догадывался. Она называла их знакомыми, а утром Костя получал за хорошее поведение конфетку или даже квадратик молочной шоколадки.

Всю жизнь он терпеть не мог сладкое.

– Деньги дают свободу. Свобода – сестра всемогущества. Свободный человек сам себе хозяин. Но этого ему мало. Человек не может отказаться от того, чего у него не было. Он хочет всё, сразу и немедленно. Власти над миром – над жизнью и смертью. И что это как ни власть над женщиной? Её право – дать эту власть или нет. Она решает, любить или нет. И если любит, её любовь безусловна, в ней нет границ. Она отдаст душу, отдаст жизнь ради своей любви. А что жизнь без любви женщины? Проклятье. Без денег нет свободы, без свободы – всемогущества, без власти нет женщины. Нет женщины – нет её любви, нет любви – нет жизни. Без жизни нет и смерти. Одна пустота. Круг замкнулся, – сказал слепой и засмеялся. – «Эти самки вечно портят всё бесконечное».

– Извините?

– Цитата.

– Библия?

– Луи-Фердинанд Селин.

– Не знаком.

– Француз.

– Удивительный взгляд для француза.

– «Они очень редки, те женщины, кто по сути своей не коровы и не горничные, – но тогда они ведьмы и феи».

– Он же?

– Да.

– Интересная мысль. Что это значит?

– Женщина – либо мать, либо любовница. На первых мы женимся, вторых – любим. Третьего не дано. Но отчего-то человек вечно стремится к недостижимому идеалу.

– Сложно. Психология?

– Житейская мудрость.

Константин Петрович задумался. Вообще-то он женился на любовнице. Люся была его подчинённой в НИИ экономики сельского хозяйства, на 7 лет младше, яркая, притягательная, всегда в коротких юбках, увлёкся, поддался, загулял, предал Варю за восторженные обожающие взгляды юной аспирантки, и сам дурак, во всём признался, собрал чемодан и сбежал в новую жизнь. Лишь с годами понял, как любил её, свою Варю – так, как любил когда-то образ потерянной матери, не той, ночной, а солнечной – в те немногие выходные, когда они шли на пляж, она смеялась от брызг воды, поднимала его над собой, ещё малыша, и бережно окунала в воду, приручая к морю.

– А любовь к родине?

– Нет ничего, кроме любви к женщине, которая изначально является любовью к матери. Отсюда, кстати, родина-мать.

– И дети с внуками, выходит, тоже не про нас?

– Вы готовы отдать жизнь за детей?

– Конечно.

– Их у вас сколько?

– Две… нет, четверо.

– Так двое или четверо?

– Четверо. Двое от первого брака.

– В какой последовательности отдавать будете?

Константин Петрович замолчал.

Он вспомнил, как Сеня, старший, через год после его ухода из семьи, попал под машину, возвращаясь из школы. Несколько переломов, сотрясение, но он ни разу не пришёл к нему в больницу. Он предал его как предал Варю. Тогда эта мысль почему-то не пришла ему в голову. У него была другая жизнь, другая семья, Люся ждала ребёнка, её здоровье было важнее.

– Сомневаюсь, – ответил за него сосед. – Дети нужны, пока нужна женщина. «То и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела. Заменили истину Божию ложью… Потому предал их Бог страстям».

– Возможно, по молодости я допускал ошибки. Кто их не делает. Но сейчас бы отдал. За каждого из них, будь у меня четыре жизни, – уверенно произнёс Константин Петрович.

– Это вы уже про след в истории, – уточнил старик. – Чем ближе смерть, тем больше человеку хочется верить, что он оставит после себя нечто существенное. Иначе к чему всё это было? Художник оставит картины, строитель – мосты, политик – события, а простой человек – генетический след.

– Как бы то ни было, в мои планы пока не входит смерть. И вам советую сохранять оптимизм, – усмехнулся Константин Петрович. – Найдётся ещё порох в пороховницах! Даст бог, и здоровья хватит.

– А это уже от него не зависит, – сказал старик, взял с лавки свою складную трость и лёгким движением руки раскрыл. – У вас, напомните, какие планы?

– В смысле? – удивился Константин Петрович.

Странный был этотстарик.

– Сейчас с Костиком поедем домой, бабушка его накормит, лягу отдохнуть, вечером встречусь с коллегой, лето проведу в Москве, в делах и с внуками, в сентябре куплю двухэтажный дом с мансардой под Ялтой, куда мы с Люсей и отправимся на зиму, в первый же дождь протечёт крыша, повредив проводку, и, не дождавшись мастера, я полезу смотреть, в чём там дело, меня ударит током, упаду со стремянки, сломаю два ребра и ключицу, ударюсь головой о плиточный пол и впаду в кому, через неделю начнут отказывать лёгкие, затем почки, ещё через неделю Люся позволит отключить меня от аппаратов жизнеобеспечения, ей будет тяжело, но она не будет плакать, мои останки кремируют в Крыму, похорон не будет, никто не придёт, кроме Люси и старшей дочери, уже в Москве нотариус сообщит о завещании, и Люся, сгорая от злости, разобьёт моего любимого фарфорового слона… Что со мной? Что происходит?

Константин Петрович взмок, будто вышел из бани, отдышка усиливалась, воздуха стремительно не хватало, пульс подскочил, зашумев в ушах.

– Ну-ну, не волнуйтесь вы так, а то не доживёте до своей Ялты, – почти что ласково ответил слепой старик. – Кажется, вас внук ждёт.

– Да-да… я пойду?

– Идите, Константин, идете, – разрешил старик.

Еле передвигая ногами, Константин Петрович направился в игровой площадке, с каждым шагом приходя в норму. Отыскав Костика, он крепко взял его за руку и утащил в направлении выхода.

– Кто это был? – поинтересовалась Босоркан, подходя к слепому.

Она поглядывала на свои ярко зелёные туфли, чьим шпилькам парковые дорожки были не кстати.

– Да так, один гражданин. Неважно. Пойдём прогуляемся. Здесь хорошо.

Старик поднялся с лавки, взял под руку не слишком довольную перспективой прогулки Анну и неспешно повёл за собой.

2.

Из окошек на экране монитора на Романа Викторовича смотрели руководители подразделений и дочерних компаний, раскиданных по разным городам.

– Добро. Договорились. Вернёмся к этому в сентябре. Ещё вопросы вне повестки?

Роман не любил удалённый формат, он не давал почувствовать истинное настроение собеседников. Сегодня ещё и затянули. Если совещание длится дольше 20 минут, оно плохо подготовлено.

На часах было восемь вечера.

– Хорошо, коллеги. Если вопросов больше нет, всем спасибо, до свидания, – сказал он и отключился.

– Роман Викторович, прошу прощения, я ещё нужна? – секретарь отследила, когда завершилась конференцсвязь, и с надеждой заглянула в кабинет.

– Нет, всё в порядке, можешь идти. Завтра буду поздно. Отмени все встречи до полудня как минимум. А лучше до двух.

– Роман Викторович, завтра на одиннадцать замминистра, – предупредила она.

– Ничего. Перенеси. Придумай что-нибудь.

– Хорошо. Конечно. До завтра.

– Пока.

Дверь закрылась, и он откинулся на спинку кресла.

День выдался тяжёлым. Впрочем, как и каждый день предыдущих месяцев. Ему пришлось выкупить акции большинства миноритарных акционеров, долговая нагрузка увеличилась, нужно было корректировать инвестиционную программу: как минимум, от идеи строительства нового терминала в Тамани он отказался, планы по строительству флота с большим дедвейтом отложил до лучших времён.

Роман Викторович поднялся и сделал несколько шагов к двери. Потом обратно. Этот ритуал он совершал каждый раз, когда нужно было отвлечься или как сейчас – завершить рабочий день, скинуть груз будничных забот.

На столе всё ещё ждала папка с документами на подпись. Он бегло просмотрел её содержимое: несколько проектов договоров, кадровые записки, докладные, аналитический обзор, вечерний мониторинг прессы – значит, ничего важного, до завтра терпит.

Подошёл к мини-бару, налил четверть стакана виски со льдом и залпом выпил, глядя на вечернюю Москву с высоты 48-го этажа стеклянной башни. Поставил стакан на стол, открыл верхний ящик и вынул изящную подарочную коробочку. В ней была брошь – насекомое, то ли пчела, то ли оса, но без чёрных полосок на брюшке из жёлтых сапфиров, с крылышками из бриллиантов на белом золоте. Почему-то ему показалось, это то, что нужно. Утром, получив сообщение от Киры, он заехал в ЦУМ и выбрал эту брошь, не раздумывая.

Сам не знал, зачем. Он никогда ничего ей не дарил. Он вообще давно никому ничего не дарил, кроме денег. Но сейчас захотел. Просто захотелось.

Захлопнул коробочку, перешёл в смежную комнату, снял галстук, туфли, костюм, рубашку, трусы и встал под душ. Прохладная вода освежала и тело, и мысли.

Он скучал по Кире. Ждал звонка, письма, сообщения, но она не отвечала. Странная девушка. То манит, то отталкивает.

Насухо вытерся полотенцем, выбрал в шкафу простые брюки, рубашку, надел мокасины, забрал со стола коробочку с брошкой, взял из папки вечерний обзор прессы и спустился в гараж.

– Добрый вечер, Роман Викторович.

– На Бережковскую набережную. Там причал у Киевского вокзала.

– Да, знаю, – водитель привык не удивляться.

– Сколько по времени?

– Минут 10, максимум 15, если в пробку попадём.

– Хорошо. Высадишь и свободен.

– Вас не ждать?

– Нет.

Роман Викторович открыл тонкую брошюрованную распечатку на несколько листов. Он мог перейти на электронный формат, мониторинг прессы и так приходил ему на почту, но просматривать бумаги в дороге было проще.

Пролистал блок общественно-политических новостей и остановился на заметке РБК: «Один из крупнейших производителей минеральных удобрений на рынке России и в странах СНГ холдинг «Надария» сменил владельца. Генеральный директор и основной бенефициар компании Виталий Петров сократил долю в холдинге с 86% до нуля, следует из данных «СПАРК-Интерфакс». Представитель «Надарии» подтвердил РБК, что холдинг находится в стадии продажи, но отказался от подробностей до завершения сделки. Партнера, получившего контрольный пакет в компании, он не раскрыл. По мнению экспертов, рыночная стоимость актива превышает 40 млрд рублей, но в текущей конъюнктуре холдинг мог быть значительно недооценен. «С учётом текущей долговой нагрузки, относительно низких результатов за первый квартал и прошлый год вряд ли господин Петров мог претендовать на продажу с премией, – говорит аналитик РМСИ-Капитал Иван Смирнов. – Однако, как хорошо известно рынку, господин Петров отверг ни одно предложение о продаже «Надарии», так что если принял такое решение, то, очевидно, покупатель предложил цену, от которой невозможно отказаться».

Роман не был знаком с Петровым, не погружался в рынок минудобрений, но за минувшие дни число подобных сообщений в прессе зашкаливало. В мёртвый сезон бизнесмены вдруг начали избавляться от активов: поменяли владельцев сразу два агропромышленных холдинга, продан контрольный пакет в нефтеперерабатывающей компании, из капитала целлюлозно-бумажной группы вышел её основной бенефициар, сменились несколько контролирующих акционеров в холдингах деревообрабатывающей отрасли. Это настораживало. Но ещё больше заставляло задуматься тотальное отсутствие детализирующей информации: оставалось неизвестным ни прессе, ни рынку, кому и как уходили активы.

Что-то происходило. Кто-то что-то знал и избавлялся от бизнеса. Или кто-то что-то знал и отжимал его. Ни сам Роман Викторович, ни его окружение, ни его давние надёжные источники подобным инсайдом не обладали, от чего напряжение только росло. Требовалось более пристальное изучение ситуации. Надо подумать об этом.

Завтра. Уже завтра. На сегодня рабочий день завершён.

Движение у Киевского вокзала было напряжённым, несмотря на вечернее время. Роман Викторович всё больше задерживался. Машина подъехала к причалу, когда часы показывали половину десятого. Отпустил водителя и вышел к Москве-реке. У причала стояли два прогулочных теплохода. Он сразу узнал, на какой ему, – вместительный с ярко-красным бортом и затемнёнными стёклами. У трапа скучал долговязый паренёк, уставившийся в экран мобильного. Роман назвался.

– Да-да, вы последний, проходите, – отреагировал он, спрятал телефон, вынул из нагрудного кармана рацию. – Все на борту, можем отчаливать.

Роман прошёл на главную палубу, служившую, очевидно, банкетным залом. По периметру просторной площадки с большими панорамными окнами и полукруглым потолком был накрыт фуршет.

Гремела музыка, вероятно, фолк-рок. На сцене в глубине зала крупная блондинка с хвостом и тесьмой вокруг лба в платье-балахоне пела что-то про то, как за ней придёт валькирия, если она умрёт в бою. Зал был забит под завязку разношёрстной публикой. Женщины в цветочных венках, с бусами, в платьях и сарафанах, мужчины в джинсах, шортах, майках, рубашках. Кто-то уже в подпитии, хотя ещё не в той кондиции, чтобы танцевать. Они пытались общаться, перекрикивая певицу, но больше увлекались своими бокалами.

Роман попытался пройтись сквозь толпу в поисках Киры, но быстро понял, что у этого мало шансов на успех. Достал телефон и набрал её номер. Она не ответила. В этом шуме он и сам бы не услышал входящий. Написал ей сообщение и в ожидании попросил у официанта стакан виски со льдом.

– Привет, красавчик, – прокричала ему почти в самое ухо неизвестная дамочка.

Её загар из солярия делал кожу неестественно тёмной, особенно контрастирующей своим декольте с белым сарафаном. Иссиня-чёрные прямые волосы спускались до лопаток. Ярко-красная помада на накаченных губах и сильно накрашенные глаза делали дамочку похожей на сотни других таких фиф, уходящих корнями в прошлое десятилетие. От столь насыщенного макияжа она казалась, возможно, старше своих лет. Отталкивающая внешность, но, судя по всему, дамочка считала иначе.

– Привет, – ответил Роман.

– Как дела?

– Хорошо. Как ты?

– Прекрасно! Отлично! – кричала она и явно наслаждалась возможностью приблизиться вплотную. Несло спиртным. – Отличная задумка. А ты приглашённый или со стороны приглашавших?

– Приглашённый, – ответил Роман, постарался отодвинуться и демонстративно проверил телефон. Ответного сообщения не было.

– Я Оля, – настаивала брюнетка.

– Привет, Оля.

– А тебя как звать?

– Роман.

– Красивое имя, Роман, – томно выдохнула она, насколько это было возможно в шумном зале, взялась длинными красными ногтями за пуговицу его рубашка и максимально выставила вперед загорелое декольте. Он взял её руку и отвёл от своей груди. – Ты что ли с кем-то?

– Да.

– Понятненько. Опять промах, – не сильно расстроилась дамочка. – Ну если что, я здесь. Отсюда теперь до утра не выбраться, только вплавь, – она рассмеялась. – Если соскучишься, найди меня, красавчик.

Брюнетка взяла со стола ещё один бокал красного, огляделась и, виляя бёдрами, растворилась в толпе. Роман допил виски, заказал новый и спросил у официанта, где найти воздух.

– Что-что? – не расслышал тот.

– Где можно подышать воздухом?

– А, вам на верхнюю палубу, идите к выходу, мимо гардеробной, лестница наверх.

Он последовал совету, быстро нашёл лестницу и поднялся на открытую площадку, с облегчением почувствовав свежий летний воздух. Здесь было тише и совсем не так многолюдно, как внизу. По краям палубы на диванчиках сидело всего несколько человек.

На носу, навстречу реке, закованной в городские берега, стояла девушка в длинном белом платье с обнажённой до пояса спиной и пышном венке. Роман узнал её по силуэту. Кира почувствовала его взгляд и обернулась.

3.

Девочка разместилась на ступеньках, аккуратно разложив на цветастом тканном половике охапку срезанных ранним утром растений. Большинство собрала в саду у бабушки, за некоторыми пришлось тайком пробираться ни свет ни заря в цветники соседок. Ивовый прут Кира срезала ещё вчера, когда сделала крюк на речку по дороге в магазин. Он был достаточно свежим, и легко свернулся в обруч. На всякий случай она закрепила его крепкими нитками.

Первой в дело шла мальва. Её крупные простые бутоны насыщенного почти чёрного цвета легли в венок символом чистоты.

Следом Кира вплела васильки, они обещали мужское внимание.

Теперь барвинок – вечная любовь, притягивающая парней. Куда уж без неё в 14 лет.

Коралловым цветом вербены разбавим тёмно-синий фон, её зона ответственности – юность и процветание.

Дальше? Зелень? А вдруг другим цветам места не хватит.

Плести венок легко только в теории. Стебли у растений разные, одни без проблем связываются в крепкий узел, другие разрываются при первой же попытке. Без сноровки и опыта настоящий купальских венок не сплетёшь. И Кира хитрила, используя нитку.

Возьмём ярко-жёлтый бессмертник – привлечь вторую половинку и здоровье.

И да, немного нежных цветков ромашки на случай, если мужского внимания окажется чересчур, они защитят невинность.

Тысячелистник с мелкими золотистыми цветочками – отвадить хитрых и подлых.

Бархатцы для гармонии.

Неказистые с виду крупные цветки девятисила для интуиции.

Оранжевые ноготки для пророческих сновидений.

А теперь можно и зелень, рассудила Кира, высунув от напряжения кончик язык. Любисток для красоты, хмель для ясного ума и мудрости.

Венок вышел пышным и тяжёлым. Кое-где проступали нитки, но почти незаметно. В целом она была довольна. Теперь главное, чтоб дожил до вечера. Кира намеревалась ходить в нём весь день. Это был первый Ивана Купала, когда бабушка разрешила пойти на гулянья одной. И Кира планировала строго следовать всем традициям.

– Ты так и будешь в нём ходить? – с сомнением спросила бабушка, появившись из-за угла хаты с охапкой только что вырванной из земли молодой морковки.

– Буду.

– Девятисила у бабы Фени надрала? – угадала она.

– Где надрала, там ещё осталось, – засмеялась внучка.

– Смотри, чтоб не краснеть потом за тебя.

– Не переживай. Я тихая и быстрая.

– Ну-ну. Иди лучше воды с колонки принеси.

– Принесу-принесу. Как тебе? Гарно вышло?

– Гарно.

– Всё, как положено: 12 цветов.

– С коханцями не переборщила?

– Бабушка, мне уже 14.

– И що? Взрослая хиба? Детина!

– Ничего и не детина, – засмеялась Кира, показала язык и пародийно закрутила бёдрами в восточном танце.

– Оно и видно. Бери вёдра, недетина, и давай за водой, в рукомойнике совсем не осталось.

Кира в белой простой майке, джинсовых шортах и с венком на голове подхватила две пластиковых ведра и вышла со двора, оставив калитку приоткрытой. Вид у неё был, прямо скажем, не традиционным, но новое время – новые традиции. Перейдя дорогу, она повесила ведро на колонку, надавила на рукоять и набрала три четверти. Повторила то же второй раз. Полные вёдра просто не унести. Еле подняла их и аккуратно, чтоб не расплескать воду, вернулась в хату.

Венок и правда немного мешал. Честно говоря, мешал сильно. Но делать нечего. Надо ходить. Иначе задуманное не выйдет.

Она взяла ковшик и через воронку начала заполнять бак рукомойника. Вода пахла специфически. Синтетикой или мылом. Неживая, днепровская. Водопровода у бабушки не было.

Его не было почти ни у кого в округе, разве что у тёти Вари. Соседи были из богатых, начальники на маслозаводе, построили дом несколько лет назад. Кира ещё помнила сад на том месте. Участок принадлежал другой бабушкиной соседке, и одним летом Кира даже играла там, среди яблонь и вишен, в войнушки с внуками соседки. Но та умерла, и дети продали часть участка, что ближе к дороге, там, где был сад. Теперь сразу за бабушкиным забором внутренняя грунтовая дорожка вела к старой разваливающейся хате, в которой, кажется, никто не бывал, и воротам нового. Этот дом был двухэтажным, с настоящими туалетом и ванной. Стоки по-прежнему шли в выгребные ямы, канализации на улице не было, но водопровод пустили, он шёл к уличным колонкам. Подключиться к нему частным домом, правда, было накладно, да и для хат, построенных сразу после войны, бессмысленно.

Летом тётя Варя пускала Киру мыться в ванной, а бабушка круглогодично позволяла набирать питьевую воду из своего колодца. Он был старым, ещё с деревянным бревном для механического подъёма, но уже несколько лет работал с помощью электрического насоса: ледяная грунтовая вода поднималась сама по себе, стоило подставить ведро и включить шнур в розетку. Эта вода была по-настоящему вкусной. Такой вкусной Кира не пробовала больше нигде. Только она была жёсткой. Зато вода из колонки отлично шла на бытовые нужды – мылилась, не смыливаясь.

Кира наполнила рукомойник двумя вёдрами и, убрав капли пота из-под носа, проверила в зеркале сохранность венка. Цветы выглядели по-прежнему свежо. Главное, нечасто выходить на солнце.

– Ба, я тебе ещё нужна?

Та не отзывалась. Кира вышла на двор, поискала её в летней кухне, нашла в кладовой.

– Бабушка, я ещё нужна тебе?

– Та не. Отдыхай. На обед вареники?

– Только не с вишней.

– С картошкой и ливером?

– И с ливером, и с картошкой.

Кира захватила в кладовке пару расшитых крестиком подушек и вместе с книгой устроилась на лавке под вишнями.

Два деревца бабушка посадила посреди двора, между хатой и летней кухней, когда родились внучки-близнецы. Лесе и Ладе теперь был 31 год. Их вишни-долгожительницы выродились, давно превратившись в дичку. Каждую весну они цвели буйным цветом, но к лету плодоносили мелкими кислыми ягодами на радость птицам. Толку от деревьев уже давно не было, разве приятная тень от солнца, и за это необходимость каждый день мести двор от падающего с них мусора. Но бабушка не решалась корчевать состарившиеся деревья, а Кире нравилось думать, что вишни, как её сёстры, такие же красивые, но столь же кислые внутри.

Не то что грецкий орех недалеко от бани. Он был старше, как Наталка. Высокий, мощный, полезный, в конце концов, как и старшая сестра.

Или липа, посаженная на дальней стороне участка в честь рождения Люды.

Впрочем, теория о родстве характеров деревьев и её сестёр начинала хромать, когда речь заходила о груше и яблоне. Плодовые деревья, несмотря на всю заботу бабушки, уже дичали, но Вита с Яной походили на тотемы только красотой. Тьфу-тьфу-тьфу.

Зато в честь последней внучки бабушка высадила белую шелковицу. Жить ей и жить. Лет двести.

Кира поняла, что прочла уже три страницы «Королевы Марго», но не смогла бы пересказать их суть. Как нередко случалось, задумалась и отвлеклась, продолжая бежать глазами по строчкам.

«…Несомненно одно; именно этой страшной славе Рене был обязан тем, что получил общепризнанное и исключительное право не гасить огня после определенного часа, освященного обычаем. А кроме того, ни ночной дозор, ни ночная стража не осмеливались беспокоить человека, который был вдвойне дорог ее величеству: как парфюмер и как соотечественник. Предполагая, что наш читатель, вооруженный философией XVIII века, не верит ни в колдовство, ни в колдунов, мы приглашаем его последовать за нами в жилище парфюмера, которое в то время, время суеверий, наводило такой ужас на всю округу….»

Хорошо, конечно, что мы живём в другое время. Наверное, мало приятного в том, чтобы гореть на костре.

Бабушка рассказывала, что когда-то, уже много веков назад, одну из прабабок сожгли лишь за то, что в соседнюю деревню пришла чума, а она оказалась единственной подходящей кандидатурой для слепой ярости дремучего народа. Её дочери, предупреждённой возлюбленным, удалось бежать, но мать уходить отказалась, доверившись людям, которых долгие годы лечила и в которых верила.

Не верь никому, каждый раз повторяла бабушка. Доверяй лишь себе одной, да и то, сомневайся.

И в тебе, бабушка? И во мне, Кирочка. Никому.

Интересно, поэтому ведьмам не прыгается через купальский костёр?

Страх тех давних костров?

На Купала у древних славян Солнце-Семиярило женился на богине воды Дане. В ту ночь отец-небо сливался в единое целое с матерью-землёй, огонь с водой, явь с химерой, мужчина с женщиной. Купальские костры – сила и величие Солнца – горели всю ночь, обладая силой оберега и очищения от страхов и тоски. Только в эту ночь деревья и растения радовались и веселились, разговаривали друг с другом, с добрыми и злыми духами, переходили с одного места на другое. Звери получали дар человеческой речи, по лесам ходили Ярило с Мареной, а вода в реках и озёрах в тайный, одной нечисти известный миг перерождалась в серебро. Из купальской росы вышла женская красота. Из купальского огня выкована мужская сила.

Только ведьма не могла прийти по огонь в эту ночь.

Глупости, конечно. Яна прыгала, и ничего. И я прыгну, не побоюсь.

Дюма не читался. Она отложила книгу и направилась в кусты по малину.

4.

Роман обнял её, почувствовав под руками прохладную кожу спины.

– Не замёрзла?

– Привет, – ответила Кира. – Нет.

Он отпустил её, прислонился к бортику и любовался девушкой.

Её каштановые волнистые волосы как будто успели отрасти и доходили почти до плеч. На голове лежал тяжёлый пышный венок из полевых цветов и зелени. Сейчас она казалась совсем юной и беззащитной. Если бы не массивные украшения вокруг шеи, он легко мог представить её где-нибудь на лугу среди высоких трав. Или в пшеничном поле. Но на голых плечах Киры лежала замысловатая многослойная конструкция: нити красных коралловых и белых перламутровых бус, ожерелье из бисера с крупными серебряными монетами, а поверх – атласная лента с подвеской-образком с инкрустированным бантом. Какая-то стародавняя старина.

Кира смотрела на него, улыбалась и молчала. Глаза блестели огнями ночного города.

Теплоход шёл медленно, словно крадучись, скользил по глади воды, проходя мимо Воробьёвых гор. Столица жила привычной жизнью, но здесь мир замер.

Роману пришло в голову, что он запомнит это мгновение навсегда и, может быть, вспомнит в последнюю минуту перед смертью.

– У меня есть кое-что для тебя.

Он достал из кармана коробочку, смутился, открыл и протянул Кире. Она взглянула, расширила глаза от восторга, посмотрела на Романа и хитро улыбнулась.

Драгоценное насекомое ожило, зашевелило усиками, задвигало бриллиантовыми крылышками, взлетело жужжа, как тяжёлый вертолёт, приземлилось на левое плечо Киры, спустилось ближе к груди и замерло на белой ткани платья. Роман раскрыл рот от удивления. Единственная мысль, которая хоть как-то объясняла увиденное, описывалась тремя словами: больше не пить. Но Кира не дала ему высказать её вслух. Она подошла совсем близко, взяла его лицо в ладони и прикоснулась губами к губам. Он закрыл глаза, окунувшись в прилив накатывающего желания. Звуки города исчезли. Он чувствовал только Киру, обнимал её тело, гладил мягкую шёлковую кожу её голой спины, спускаясь к талии, и слышал только плеск воды, рассекаемой бортом судна.

Она отпустила и прижалась к его груди. Роман приоткрыл глаза и потерялся в окутавшей теплоход темноте. Постепенно глаза привыкли, но столица исчезла. Вместо центра Москвы они шли по реке где-то загородом. Пологий берег облюбовали плакучие ивы. Здесь, должно быть, было совсем мелко. Теплоход чудом не скреб днищем дно реки. Вдали горели огни костров, глубокое чёрное небо горело яркими звёздами, звенящую тишину ночи нарушал только плеск воды и сердцебиение Киры.

– Где мы?

– В моём сне. Это иллюзия.

– Как с брошью?

– Не совсем, но что-то в этом роде. Волшебство.

– Ты волшебница?

– Вроде того, – засмеялась она.

– Я всегда знал.

– Да, конечно.

– А иначе, почему я не могу тебя забыть?

– Наверное, потому что я тебя люблю.

– Точно любишь?

– Да, – подтвердила она, глядя ему прямо в глаза. Насыщенный васильковый цвет её глаз отсвечивал звёзды.

Наверное, она чего-то ждала. Каких-то ответных признаний, романтики, любовных обещаний. Но он промолчал. Ему было достаточно того, что любит она. А он? Роман никогда не задумывался об этом.

Он прижал её к себе, вдохнув пьянящий аромат цветов в венке.

– Кто все те люди?

– Какие?

– Внизу.

– Не знаю, – пожала Кира плечами. – Просто люди. Сегодня Ивана Купала.

– Корпоратив?

– Самая волшебная ночь в году.

– Я думал, это Новый год.

– Тогда самая магическая ночь в году.

– Цветок папоротника будем искать? – пошутил Роман.

– Это легенда. Он не цветёт.

– А в чём магия?

– Этой ночью сильна нечисть, следует быть особенно осторожным.

– Я тебя защищу.

– Ты? Меня? А, может, я и есть нечисть?

– Ты? Тогда ты самая прекрасная нечисть.

– Я серьёзно. Вдруг я ведьма? – сказала она уже без улыбки. – Вдруг заманила тебя на свой праздник в магическую ночь?

– Чтобы в полночь съесть? – засмеялся Роман.

От круговорота мыслей в висках застучало, перед глазами поплыл туман, картинка раздвоилась, подкосились ноги, он понял, что теряет контроль над телом.

Оно не подчинялось ему больше.

5.

Бабушка крутилась по хозяйству. Весь день её был расписан по минутам. То грядки прополоть, то кур накормить, то несчастной женщине мужа в семью вернуть.

Ей было под 80. Подростком прошла через военные годы, потеряла отца, дядьёв и двух братьев. В 20 лет родила Кирину маму и тут же стала вдовой – дед погиб на молотилке. Воспитала дочь, нарадоваться не могла внучкам, говорила: раз столько девочек, не быть войне.

И никогда не прибегала к тёмному ведовству, от того волосы её были седыми, голубые глаза выгоревшими, а кожа сморщенной.

Кира любила бабушку как никого в семье.

– Ба.

– Чего тебе?

– Я маюсь.

– Чего ты маешься?

– Когда уже вечер?

– Когда солнце пойдёт к закату.

– А когда оно пойдёт?

– Когда устанет, тогда и пойдёт.

– Ба, я устала.

– Иди в курятнике приберись.

– Не, это без меня.

– Жука с картошки собери.

– Ну, бабушка, какие ещё варианты?

– Сходи к Наливкам, забери у баб Тани банки.

– Это можно.

Время тянулось бесконечно, Кира сходила за банками, почти до вокзала и обратно. Пообедала варениками. Помогла с посудой, опять почитала, безуспешно попробовала поспать, заплела косы, расплела косы, слазала на горище, поворошила в сушке мяту, разобрала старый ящик со смешными женскими туфлями, вышедшими из моды лет 20 назад, посидела на скрыне с приданным, понаблюдала за пустой летней улицей, свесив ноги из дверного проёма, ведущего от лестницы на чердак.

– Ба, а почему ты снова замуж не вышла?

– Та не за кого было. После войны мало чоловіків повернулось.

– А ты дедушку любила?

– Давно это было.

– А как ты с ним познакомилась?

– Твоя прабабка добру самогонку робила. Он за ней приходил.

– И ухаживать начал?

– Та нi, де ж там. Увидел меня и посватался. А мне и время пришло.

– И что, сразу замуж вышла?

– Сразу и вышла. А через рiк вiн помер. Осталась я с твоей мамкой.

– А он красивый был?

– Кто? Дед твой?

– Ну да.

– Та нi, обычный.

– Как же ты за него вышла?

– Руки-ноги были, работа в колгоспі, ось і вийшла.

– А я по любви выйду.

– А что та любовь? Любовь – то жiноча душа. Куда укажешь, там и любовь будет.

– Ба, когда уже вечер?

– Та иди уже собирайся.

– А можно я намисто надену?

– Яке?

– Бабы Наталки.

– Да если я и разрешу, баба Наталка не даст. Свадебное оно. Выйдешь замiж, тогда и носи.

– То ж ещё не скоро.

– Моё надень.

– Коралловое?

– Бери и коралловое. Мне оно ни к чему уже.

– А ты что будешь делать дома?

– Пісні співати, – засмеялась бабушка, – а потім спати ляжу.

– На шабаш не улетишь? – подмигнув, поинтересовалась Кира.

– Сроду не летала, – всерьёз ответила она. – Завтра рано вставать, до первой росы травы собрать надо.

– Возьмёшь меня с собой?

– Якщо добужусь.

Кира побежала переодеваться. Надела тканную бордовую плахту, выглаженную вышиванку с жёлто-красными цветами по рукавам и на груди, новенькие босоножки и коралловые бусы. Длинные каштановые волосы тяжёлыми волнами падали на плечи. Венок дополнял образ. Ещё не женщина, но уже не ребёнок.

Поцеловав бабушку, она дошла до вокзальной остановки, дождалась автобуса и, восхищая, конечно, попутчиков праздничной девичьей красой, доехала до центрального городского пляжа. Здесь уже вовсю собирался народ. Многочисленные курортники и местные жители, в основном бабушки с внуками, занимали места поближе к верёвке, огораживающей зону представления.

Понятно, что Кира не ждала настоящего купальского гулянья. Она и раньше ходила с бабушкой на пляж, где городские культурно-образовательные центры разыгрывали народный праздник для отдыхающих и своих. Но дело ведь была не в том. Главное, она сделает сама.

Чуть с запозданием, ближе к половине восьмого, бутафорское гулянье началось. К микрофонам вышли одетые в украинские традиционные костюмы мужчина и женщина, которые напомнили зрителям суть языческого праздника. По их версии, в ночь летнего солнцестояния бог Купала вступал в союз с водной богиней Мареной, и в честь этого брака девушки делали Марену-наречену из веток осины или ивы, украшали цветами, свечками и лентами, хлопцы же крали с полей соломенное пугало и обряжали его в Купалу-жениха; в конце гуляний обоих «супругов» сжигали в костре, запечатывая союз священным огнём.

На площадку вышли танцевать старшеклассницы в одинаковых украинских костюмах, за ними бодро спел мужской казацкий хор, а актёры разыграли несколько забавных бытовых сценок. Особенно смеялась Кира от трёх ведьм в белых балахонах: они одолжили зрителям свои мётлы и устроили соревнования на перегонки.

Следом на импровизированной сцене появился водяной со свитой русалок. В этом году он был в картонной короне и с деревянным трезубцем, чем больше напоминал Нептуна. Русалки тоже разочаровали. Прошлым летом они были в настоящих рыбацких сетях поверх купальников, раскрашенные чешуёй по голой коже, измазанные глиной, с водорослями и ивовыми прутиками в волосах. А сейчас за Нептуном вышли чистенькие девчата в зелёных атласных платьях с рваным подолом.

Подлог, чистейший подлог.

Актёры разыграли несколько конкурсов, приведших в восторг курортников и детей, спели песни, отводили хороводы вокруг псевдо-Марены, проводили в лодку Нептуна с девицами и, наконец, с наступлением сумерек запалили костёр. Он быстро выгорел, стал невысоким, так что через него без всякой очереди, наталкиваясь друг на друга, прыгали одни дети.

Ещё год назад Ивана Купала казался Кире по-взрослому очаровательным, волшебным и таинственным. А сейчас – детская забава, развлечение для малышни.

Однако невыполненной пока оставалась главная задача.

Девочки, девушки и женщины всех возрастов гурьбой повалили к реке, кто бросая, а кто бережно опуская на воду венки.

Кира немного подождала, пока гулкая толпа разойдётся по берегу, сняла босоножки и вошла по колено в прохладную воду Хорола. Пусть для всех это только забава, для неё – маленькая магия.

Она опустила венок и прошептала придуманную днём фразу: «Куда поплывёт венок, оттуда и суженный придёт».

Цветы дотронулись до воды и замерли.

Вдоль берега разливались купальные песни, от пешеходного моста доносились биты современной эстрады, звучал смех и мягкое южное гэканье. Хлопцы, принимавшие участие в представлении, судя по всему, времени даром не теряли, зажимая хохочущих, опьяневших от танцев девчонок. Взрослые, разгорячённые духом праздника и, вероятно, чем-то более крепким, пританцовывали на песке, перепевая по ходу дела выдержки из украинских народных. Река, отблескивая яркими огнями набережной, уносила из города цветочным потоком русальные венки.

Но Кирин венок оставался на месте.

Она вошла чуть глубже и легонько подтолкнула его.

Ну что же ты, плыви. Давай.

Тяжёлый пышный венок по-прежнему покачивался на воде у ног хозяйки, несмотря на явное течение. Вдруг дёрнулся, задрожал от водной ряби и в мгновение, словно камень, ушёл ко дну. Река, так легко поглотившая цветы, в мгновение ока затихла, вернулась к размеренному течению, как ни в чём не бывало, и в мутном отражении Кира увидела на том месте, где ещё секунды назад лежал венок, чужое лицо. Белое как снег, обрамлённое иссиня-чёрными волосами. Он улыбался, глядя прямо ей в душу большими кошачьими глазами изумрудного цвета, но от его улыбки отчего-то стало не по себе.

Сердце девушки сжалось, по коже побежали мурашки.

– Бісова наречена!– закричал кто-то на берегу хриплым голосом.

Она обернулась. Мимо шла шумная компания разряженных парней и девушек. Они что-то громко обсуждали и дружно хохотали.

– Геть звідси, відьма! – повторил пьяный голос, чем вызвал новый приступ девичьего смеха. – Бісова наречена!

Кира развернулась к реке. Тёмная мутная гладь была тихой и пустой. Отражение исчезло, будто и не было его совсем, словно всё это привиделось, и не было ни венка, с таким трудом сплетённого этим утром, ни пугающего отражения.

6.

Лицо Киры расплывалось, черты размылись, но Роман видел, как она покачала головой и грустно улыбнулась.

Рядом появились женщины – наверное, заметили и пришли на помощь.

Он хотел сказать им, чтоб вызывали скорую, но не мог произнести ни слова.

– Всё будет хорошо, – сказала Кира.

Она погладила его щёку и отошла. Роман поверил.

Всё будет хорошо. Конечно. Как иначе.

Его обездвиженное тело повисло над палубой в ведьмином круге.

С непокрытыми головами, распущенными сияющими от отблесков береговых огней и звёзд волосами, двенадцать женских фигур в полупрозрачных имитациях платьев собрали шабаш. Они едва касались палубы босыми ногами.

Недавняя знакомая Шура на секунду повернулась и подмигнула Кире. Та не ответила.

Она отошла к бортику и отвернулась от шабаша.

Всё будет хорошо. Всё быстро закончится.

Им нужно всего ничего – всего лишь все его деньги, его дело, этот проклятый бизнес.

Пусть забирают.

Пусть он станет бедным. Он найдёт себя. Конечно, найдёт. Ведь много не надо. Не в деньгах счастье, не в их количестве.

Счастье – быть рядом. Ежедневно, каждую минуту. Он будет с ней. Конечно, так и будет. Она не отпустит его.

В эту магическую ночь Кира точно знала, чего хочет. Она хотела быть с ним. Хотела стать счастливой. Обычное женское счастье. Он будет приходить домой с обычной работы в их маленькую квартирку, она встретит у порога, накормит ужином, она обязательно научится готовить – по-настоящему, для любимого мужчины, будет ворчать, собирая его грязные носки по квартире, гладить его рубашки, сдавать в химчистку костюмы, родит ему сына и ещё дочку, и ещё одну, и ещё. Они состарятся вместе. Да, он старше, он постареет быстрее, но когда-то, когда придёт время, они уедут к морю, построят свой дом, будут ждать внуков каждое лето, и обязательно ходить по берегу рука в руку. И люди будут смотреть и думать, какая красивая пара старичков. А потом, когда наступит его час, она будет держать его за руку и не отпустит до последнего вздоха.

Она будет рядом с ним. По-настоящему навсегда. Как когда-то обещала баба Наталка. Она обязана быть счастливой. Обычной и счастливой от своей обычности.

Не нужны ему его деньги. Не нужно ей её ведовство. Всё закончится здесь и сейчас. С рассветом она станет счастлива.

Слёзы текли по её щекам. Она отвернулась от тёмной реки.

Ведьмы кружили вокруг Романа в замедленном танце. Их глаза светились жёлтым жгучим огнём.

Красная копна на голове Босоркан встала дыбом. Шабаш замер.

Первая ведьма завертелась волчком, за ней следующая, и другая, и ещё одна. Весь круг завертелся вокруг своей оси.

В мельтешении тел Кира с трудом видела Романа. И ведьмы одна за другой стали падать на палубу, извиваясь от экстаза. Они рвали на себе лёгкую ткань и оголяли тела. Их руки скользили по губам и шеям, грудям и бёдрам, они стонали и вскрикивали.

И вмиг замерли, словно их заморозили.

В круге возникла ещё одна фигура. Коренастый седовласый старик с густыми чёрными бровями стоял напротив Романа, опираясь на белую трость.

– Поднимите мне очки, – скомандовал он хриплым шёпотом.

Кире казалось, что слова его громом прогремели сквозь летнюю ночь. Они проникли в самое сердце.

Её потянуло к старику как магнитом. Она чувствовала неимоверное, нестерпимое желание исполнить приказ.

Быть первой, быть той, кто коснётся массивной роговой оправы, кто освободит его взгляд от чёрной завесы. Как будто в этом была цель всей её жизни. Как будто от этого зависела вся её жизнь.

Ведьмы в круге, казалось, испытывали то же. Они засверкали глазами, потянулись к нему, возвращая контроль над телами.

Одна Босоркан спокойно, почти методично вскинула руку наотмашь, и шабаш откинуло в стороны, припечатав к палубе. Она подошла к старику и подняла очки.

Кира зажмурилась, ослеплённая холодным пламенем. С трудом она заставила себя приоткрыть глаза. И больше не видела старика. Вместо него зияла пустота, чёрная дыра – как высота, которая влечёт вниз, затягивающая бездна, идеальный абсолютный ноль, всё и ничего.

И следом свет. Лёгкой тёплой дымкой он струился из тела Романа.

Кира увидела его малышом в зеркале, материнские глаза, её любящую улыбку, разбитую тарелку, глубокий порез от банки сгущёнки, строгое лицо отца, домино, милую голубоглазую девчушка с бантиками на полголовы, счастье, велосипед…

– Что он делает?! – попробовала закричать она, но звук утонул в вязком воздухе. – Что он делает?!

7.

Двигаясь, словно в болотной трясине, она оторвалась от бортика теплохода и сделала шаг вперёд.

Ей стало страшно. Никто не слышал её, никто не обращал на неё внимания.

Образы сменялись один за другим. Роман шёл в школу, первый класс, старое здание, украшенное шарами и плакатами, шалаш из еловых веток, танк-памятник на городской площади, острая боль, сломанная рука…

– Хватит!

Тёплый свет струился из любимого, исчезая в вакууме пульсирующего ничто.

– Хватит! – орала Кира, пытаясь приблизиться к Роману.

– Заткнись, дура.

Её схватила Босоркан. Она потянула Киру к себе и сцепила руками, не давая сделать шаг.

– Что он делает?! Прекратите это! – кричала она, и слёзы ручьём текли из глаз, затуманивая обновляющиеся один за другим образы.

– Ты сама этого хотела!

– Что?! Что происходит?!

– Ты сама этого хотела! Ты привела его! – орала ей в ухо Анна.

– Он убивает его!

– Нет! Только забирает душу.

– Ты говорила, деньги! Ты говорила, вам нужны только деньги!

– Идиотка, ты совсем не понимаешь?! Его деньги – часть его души, каждый шаг, от рождения до сегодня, каждый шаг – действие, часть его, шаг за шагом он тот, кто он есть, он – то, что он есть, он то, кем он стал. Это и есть его душа.

– Я не хотела этого! – рыдала Кира, рухнув на колени.

– А чего ты хотела?!

– Я не хотела!

– Неважно, чего ты хотела. Всё скоро кончится.

– Нет! – заорала Кира.

Она пыталась вырваться из крепких объятий старой ведьмы. Анна схватилась за бусы. Коралловая нитка обожгла руку, ведьма завизжала от боли, нитка порвалась и разлетелась бусинами в серебряных оковах по палубе. Ведьма оступилась, обожглась голой ступнёй и упала, корчась от боли.

– Я сказала, хватит! – кричала Кира, разрывая летнюю ночь.

Берег исчез, река взмыла в небо, шквалами бросая теплоход из стороны в сторону.

Мутная речная вода воронкой закружила вокруг палубы.

Ведьмы в ужасе отползали к бортикам.

Босоркан, придя в себя, поднялась и вскинула руки. На теплоход обрушился ураган, разводя потоки воды. Анна кричала заклинания, взывая на помощь купальскую нечисть.

В воронке закружили души утопленников, сгинувших в Москве-реке. Они тянулись разлагающимися, вздувшимися пузырями конечностями к Кире, хватали её за ноги, сковывали руки, цеплялись прогнившими челюстями за полы платья. Она отбивалась, вырывалась из их смертельных объятий, но их было слишком много. Неупокоенные души, погибшие в реке за столетия по своей и чужой воле, душили её, затягивая в родной омут. Из последних сил Кира схватилась за образок на ленте с ликом Богородицы и святого Василия. Перламутровые бусы рассыпались с её шеи, озарив вспышками палубу. Утопленники заверещали трескучими голосами и, не обращая внимания на крики Босоркан, ретировались в воду.

– Трусы! Несчастные ублюдки! – орала Анна.

Она схватила за волосы первую попавшуюся ведьму и силком подняла её с палубы.

– Чего трясёшься, идиотка? Зови своего волколака. И ты зови! Чего разлеглись, дуры?! Думали, просто так я вас ведьмами сделала? Из милосердия? Вечной красоты захотелось?! За всё платить надо!

Испуганные женщины поднимались на ноги.

Одна из них, темноволосая высокая ведьма, запрыгнула на бортик и крикнула:

– На такое я не подписывалась!

Не дожидаясь реакции Анны, она развернулась и исчезла в стене воды.

Её примеру последовали осмелевшие подруги. Одна за одной они растворялись в ночи, не прощаясь, пока на палубе не остались лишь двое из шабаша.

Шура виновато посмотрела на Киру, пожала плечами, запрокинула голову и закричала вместе с другой ведьмой, что есть мочи.

Из воздуха на палубу спрыгнули гигантские волки. Ощетинившись, они и с глухим рыком двинулись на Киру, преградив ей путь к Роману.

Образы юности сменились молодыми годами: институт, мороженое на ВДНХ, смеющаяся девушка в лёгком ситцевом платье, чем-то напоминающая саму Киру, пшеничное поле, смешное личико новорожденного, 39,8 на градуснике, капельница, заплаканное лицо той же девушки, но уже постарше…

Старик изымал душу, последовательно вытягивая каждое счастливое и печальное воспоминание жизни Романа.

Слёзы текли из глаз Киры. Она чувствовала, как он страдает, чувствовала его боль. Словно с каждой минутой его лишали частицы сердца, оставляя глухую бездну взамен.

Волколаки приближались, готовые к смертоносному прыжку. Кира понимала, что не справится с ними. Силы оставляли её.

Она сама виновата. Во всём виновата. Глупая ведьма, решившая, что можно сделать счастье на чужом несчастье.

Вполне в духе ведьм.

За всё нужно платить. У счастья своя цена.

Кира вспомнила рождение Катерины. Её маленькое личико, укутанное в пелёнку, как личико малюсенькой сморщенной старушки, перед которой только открывалась вся жизнь. Она не успела сказать ей все те слова, что передавались от матери к дочери, не успела предупредить, научить, защитить. Она не увидит, как дочь взрослеет, не пойдёт с ней на выпускной, не поможет разобраться в многочисленных травах, не возьмёт на руки её первого ребёнка. Её путь завершён. Она сама в этом виновата.

Всё, что ей оставалось, хотя бы попробовать спасти Романа.

Кира вытянула руку ладонью вверх и хрипло скомандовала:

– Ко мне!

Волколаки замерли, насторожившись. Посмотрели друг на друга и издали глухие смешки, посмеявшись над глупой попыткой ведьмы. Но Кира приказывала не им.

Воздух над её ладонью наэлектризовался, заискрился всеми цветами радуги, и из него выпало переливающееся красками веретено. Не раздумывая, ведьма замахнулась и из последних сил метнула искрящийся стержень в чёрную дыру. Веретено, заиграв красным огнём, ринулось в бой, с шипением рассекая воздух.

Вопль боли и ужаса оглушил летнюю ночь. Сверкнула молнии.

Теплоход закрутило вокруг своей оси, прижав заскуливших волков к палубе.

Кира, пытаясь удержаться, схватилась за декоративный кнехт, круглую тумбу, к которой крепились тросы.

Босоркан с ведьмами отшвырнуло к бортикам, Шура, ударившись головой о железо, потеряла сознание и чудом не вылетела заборт.

Водная стена рухнула, вернувшись обратно в реку.

8.

С нижней палубы доносились звуки музыки и шум гуляющей толпы.

Мужчина с рубашкой нараспашку, недвусмысленно обхватив за талию пьяную девицу в красном сарафане, увлекал её наверх, на воздух.

– Ой, смотри, тут зверинец! – заплетаясь языком, восторженно сообщила она. – Какие большие собачки.

– Я буду твоим львом, – зарычал он, схватившись зубами за бретельку её сарафана.

Женщина засмеялась и легко шлёпнула его по щеке:

– Ты будешь моим тигром!

Они рухнули на диван, целуясь.

Мужчина, не теряя времени, елозил по её ногам, забираясь под длинный сарафан:

– Да, детка, я твой тигр, я твой большой, очень большой тигр, хочешь увидеть, насколько большой… Конечно, хочешь. Я покажу тебе, насколько большой… Плохая, плохая девочка… Тигр покажет тебе, как надо себя вести.

– Кхм, кхм, – раздалось у дивана.

Мужчина на секунду оторвался от спутницы и обнаружил Борового.

– Извини, дружище, мы тут заняты. Найди себе другое местечко.

– Прошу прощения, я вынужден попросить вас вернуться на нижнюю палубу. Доступ сюда разрешён только членам команды, – ответил Иван Иванович.

– Слушай, друг, ты же видишь, – сказал герой-любовник, поднимаясь с дивана и доставая из кармана портмоне. – Сколько я должен за небольшое исключение из правил?

– К сожалению, ничем не могу вам помочь, будьте добры, покиньте верхнюю палубу.

– Ладно-ладно. Детка, пошли отсюда. Здесь нам не рады, – он поднял с дивана дамочку, уже практически засыпающую, – слушай, не спи, просыпайся, пойдем в туалет.

– Я не хочу в туалет, я хочу секса.

– Пойдём-пойдём, будет тебе секс.

На палубе вновь стало тихо.

Тело Романа лежало по центру. Рядом с ним – тело седовласого старика. Из его глаза торчало окровавленное веретено. Боровой подошёл к обоим, пощупал пульс Романа, вынул веретено из глаза старика и огляделся.

Волколаки прижали морды к палубе в ожидании дальнейших инструкций. Кира всё ещё сидела, обхватив обеими руками тумбу. Босоркан очнулась и глядела то на тело старика, то на Борового. В глазах её читался страх, ненависть, облегчение, ужас, опять облегчение.

– Она убила его.

– Да, – ответил Иван Иванович.

– Ты уверен?

– Да.

Босоркан поднялась, её огненно-красные волосы запутались и висели клоками, разорванное платье оголяло грудь и бёдра, но тело оставалось цело и невредимо. Она подошла к лешему, взяла его за руки, посмотрела пустыми глазами на Киру, трижды плюнула себе под ноги и исчезла вместе с Боровым, ведьмами, волками и бездыханным телом старика.

Палуба опустела.

Только Роман оставался лежать.

Кира с трудом оторвалась от тумбы, подползла к нему и обхватила руками, не в силах остановить слёзы.

– Прости, прости меня. Пожалуйста, живи, я прошу тебя, только не умирай.

– Кажется, я и не собирался, – ответил он, вновь почувствовав контроль над телом и языком.

Кира засмеялась сквозь слёзы и помогла ему подняться.

– Это был такой квест? Меня чем-то накачали?

Роман постепенно приходил в себя.

– Всё закончилось, всё закончилось. Теперь всё будет хорошо, – повторяла Кира.

– Да уж. Та ещё ночка. Не уверен, что готов повторить.

Она обняла его, прижалась всем телом, ощутила каждой клеточкой и знала, что должна отпустить.

Ей будет больно, но боль пройдёт. Их дороги пересеклись, но должны были разойтись. Сейчас она точно знала это.

Как и то, что будет помнить. Возможно, когда-то жалеть, но всегда помнить, что так было нужно.

Она должна сделать это. Должна отпустить. Его душа не принадлежала ей.

Кира взяла его за руки. Её серые глаза вновь засветились васильковым огнём.

Она прикоснулась губами к губам в последний раз.

И наложила заклятье забвения.

Эпилог

Иван Иванович купил в киоске газету, оплатил билет и успел занять место у окна в электричке, отправлявшейся с Киевского вокзала до Малоярославца. Вагон заполняла шумная толпа дачников, молодых людей с пивом, бабушек с тележками наперевес, родителей и их непоседливых детей.

Он мог добраться иначе, но Боровому хотелось ещё немного побыть среди людей.

Анна пропала в ту же ночь, прихватив с собой Петра и Лету. Не сказала ни слова. Иван Иванович и не ждал от неё ни благодарности, ни прощания. Его задача была исполнена. Он просто знал, что когда-то она вновь позовёт его, как случалось не раз.

И вновь ему придётся прийти на помощь, что бы она не задумала.

Помочь и подчистить следы. Как обычно.

Он бегло пролистал газету. Ничто не говорило о событиях в ночь на 7 июля.

Разве что короткая заметка на последней полосе:

«Росгидромет не исключает повторения опасных погодных явлений в столице, связанных с прохождением активной, медленно перемещающейся фронтальной зоны на территории Московского региона. Возможен комплекс неблагоприятных и опасных погодных явлений: сильные, местами очень сильные дожди (до 25–35 мм), в отдельных районах грозы. При грозе порывы ветра могут достигать 20–25 метров в секунду. Метеорологи предупреждают, что аномальные погодные явления, наблюдавшиеся ранее раз в 50 лет, теперь случаются раз в 20 лет и чаще. Погода этим летом и, вероятно, осенью может оказаться довольно «нервной».

Иван Иванович ухмыльнулся. Глобальное потепление, значит, глобальное потепление. Лучше объяснения не придумать. Люди сами придумывали логические объяснение тому, чего не могли понять.

Он вернулся на первую страницу, прочитал общественно-политический блок, внимательно изучил последние новости экономики и, коротая время в пути, ознакомился с анонсами фильмов.

Мир по-прежнему жил своей обычной жизнью. Так было, есть и будет. Земной шар трясло, его терзали наводнения и засухи, мучали войны, испытывали на прочность эпидемии, мир постоянно менялся, обновлялся, но всегда оставался прежним, какие бы события не пытались его сломать, и всё по одной простой причине, имя которой человек. Человек веками, тысячелетиями оставался неизменным в своей природе. Рождался, любил, размножался, ненавидел, созидал, убивал, умирал и возрождался. Бесконечный нерушимый круг жизни. Воля природы.

В том и задумка её творца.

На Балабаново Иван Иванович с трудом протиснулся к дверям вагона. Он вышел из электрички, прошёл до конца платформы, спрыгнул на пути и, пройдя несколько сотен метров в сторону области, свернул в городскую черту. Прошёл мимо торгового центра, вышел к дачным постройкам, немного поблуждал, пытаясь найти проход между домов, наконец, вышел к лесополосе и побрёл наугад, положившись на чутьё.

Оно, как всегда, не подвело.

Минут через двадцать он вышел к пруду и увидел девчушку, играющую в одиночестве у старого тополя. В руках она держала подобие куклы, очевидно, сделанной своими руками из веточек и травы. На коленках лежали свежесобранные луговые цветы.

– Добрый день.

– Здравствуйте, – ответила девочка, пугливо оглядевшись по сторонам.

– Не бойтесь, юная леди, я с миром, – улыбнувшись, пояснил леший.

– Я и не боюсь, – смело сказала она, но всё же явно забеспокоилась, оценивая шансы убежать в случае угрозы. – Просто с незнакомцами, уж извините, не общаюсь.

– Мы с вами опосредовано знакомы, я бы сказал.

– Вы меня знаете, а я вас нет?

– Я знаю вашу маму.

Катерина недоверчиво оценила незнакомца. Он был забавным. Старый, рыжий, потрёпанный, с белёсыми глазами и оттопыренным левым ухом. Она точно никогда не встречала его, и, хотя у мамы могло быть много разных знакомых, о которых девочке необязательно было знать, главное правило она помнила твёрдо: плохие люди – мастера морочить голову, придумывая разные отговорки, верить первому прохожему на слово было строго запрещено.

Но Райдуга, спрятавшаяся в её волосах, молчала, не подавая сигнала тревоги, а, значит, риск был невелик.

– Может быть, вы и отца моего знаете? – придумала она. – Он скоро должен подойти, отошёл к машине ненадолго.

– С отцом вашим я не знаком, но, к сожалению, не смогу дождаться, я буквально на минутку.

Иван Иванович не подал виду, что раскусил обман.

– И что же вам надо? – деловито поинтересовалась Катерина.

– Если позволите, я бы хотел передать вашей маме кое-что. Мы не успели попрощаться. Так сложилось. Знаете, бывает у взрослых… Мне нужно уезжать, я был тут рядом, вспомнил, что вы где-то здесь, в лагере, подумал, быть может, вы согласитесь передать ей.

– Возможно.

Боровой достал из кармана небольшой свёрток, аккуратно положил на траву, не приближаясь к девочке, и развернул.

Катя молча наблюдала.

Иван Иванович ещё раз поклонился, развернулся и, не прощаясь, направился в сторону леса.

– Стойте, – окрикнула его Катя. – А от кого? Что мне сказать?

Он обернулся и махнул рукой:

– Она поймёт.

Несуразная худощавая фигура, прихрамывая на одну ногу, скрылась в деревьях.

Катерина выждала ещё минуту и осторожно подошла к свёртку.

На плотной бумаге лежали нитки бус – огненно-красные коралловые в серебряной оправе и белоснежные перламутровые, рядом с ними – выточенная деревяшка.

– Какая красотища, – запищала в ухо Райдуга. – Можно я примеряю?

– Погоди ты, это мамины, она не разрешает ими играться, – строго ответила Катя.

Она взяла свёрток, упаковала, как смогла, драгоценное намисто и непонятную деревяшку, и вернулась под тополь.

Нужно было возвращаться в лагерь. Как обычно, она сбежала из корпуса на время тихого часа, но время подходило к полднику, и её могли хватиться.

– Ой, а где Тина? – растерялась девочка. Кукла, оставленная под деревом всего минуту назад, пропала. – Я точно знаю, что оставила её здесь!

– Ты про эту связку дров? – передразнил её черноволосый смуглый пацан, корча мордочку из-за ствола дерева. В руках он держал самодельную куклу.

– Отдай! – крикнула Катя. – Отдай сейчас же!

– А ты попробуй отбери! – засмеялся он и подбросил куклу вверх.

Несчастные веточки, сплетённые в подобие человечка, описали в воздухе дугу и упали в руку точной копии мальчишки, выскочившей с другой стороны тополя.

– Верните немедленно! – закричала, разозлившись, Катерина. – Дураки!

Близнецы, перекидывая друг другу куклу, бросились наутёк от девочки, дразня её и подначивая.

Два юных бесёнка бежали по летнему полю, заливаясь смехом. Следом за ними, посыпая их детскими ругательствами, гналась юная ведьма.

Оглавление

Пролог

Часть 1. 1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.

14.

15.

Часть 2.

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.

14.

15.

16.

Часть 3.

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

Часть 4.

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

Часть 5.

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

Эпилог