Диана [Олег Валерьевич Куратов] (fb2) читать онлайн

Олег Куратов

Диана

Посвящается нашим детям – самоубийцам, стрелкам и другим тронувшимся в эти Смутные Новейшие Времена.

Все персонажи и ситуации – плод фантазии автора.

©2018 г. О. В. Куратов. Все права резервированы.

Глава 1 Кто я такой?

Начались каникулы, и если бы не дядя Коля, не бывать бы не только этому дневнику, но и мне самому, такому, каков я есть сейчас, в данную минуту. Потому что он, можно сказать, принудил меня писать дневник, и вот я вляпался в это жуткое дело, и сразу почувствовал, что никогда его не брошу. Дело в том, что сказанное слово сильно отличается от себя самого, если оно написано. Я не знаток этих лингвистических фокусов, да и не собираюсь в них разбираться. Но факт есть факт – написанное, начертанное слово в тысячи раз богаче, сильнее и ответственнее, чем сказанное. Вижу и чувствую это сам, прочитав написанное.

Прочитай эти мысли наша училка по литературе (она у нас из молодых, либерал), она наверняка встала бы передо мной на колени. А может, даже сделала бы мне в благодарность минет. Хотя нет, насрать ей на мои знания, мои мнения и мою эрудицию!

Иногда я воображаю, что из написанного мной дневника получится книга, которую все будут читать и думать: вот сумел же пятнадцатилетний пацан написать именно то, о чём мы всё время думаем и говорим! И тогда все они "возьмутся за руки, друзья," как у знаменитого Окуджавы, будто бы воспринимавшего Москву волшебным игрушечным городом с синим троллейбусиком. И увидят, что никакой такой игрушечной Москвы не было, а была такая же, как сейчас, всепожирающая и всеразвращающая прорва, с ложью, взятками, сговорами, проститутками, обманами, и чудовищным лицемерием, и в бурлении всего этого, только втихую, участвовали все поголовно, без исключения, в том числе эти сраные шестидесятники-губошлёпы. Не только в губошлёпстве, конечно, дело, а в том, что в конце концов все они куда-то присосались, пристроились (кто за границу, кто в новые жёлтые журнальчики), и стали сосать народную кровушку вместе с теми, кто их травил. И замолчали, причмокивая от сладкого житья. Если говорить о музыке и поэзии большевистских времён, над всей этой шпаной в моём представлении возносятся только четыре по-настоящему великих фигуры: Окуджава, Галич, Высоцкий и выросший из них БГ (конечно, сейчас все они в архивах). А все остальные либо не дотянули до истинного величия, либо просто служили шавками, которые лают из-под забора в каком-нибудь захудалом дачном посёлке. И очень многие из этих шавок активно и щедро поддерживались властями и стали их настоящими агентами влияния с главным генералом, вкрадчивым фанфароном Визбором. Они отвлекали мечтательных, всепрощающих добрых-глупых людей от нехватки всего, от жизни впроголодь, жалкими бреднями о романтике походов, костров, геологов или о непорочных и пошлых ласках типа "Милая моя, солнышко лесное!" И власти щедро платили: давали им за это эфир, экран, арены, деньги, славу.

Так вот, именно дядя Коля, мой самый родной и понимающий человек, заставил меня вести дневник, чтобы, как он сказал, я поумнел ещё больше. Да, он держит меня за умника, но хочет, чтобы я был ещё умнее. Для этого он уговорил меня (а моих родителей разрешить) постоянно приходить к нему и пользоваться его огромной библиотекой. Он набил мою голову чужими мыслями так, что в мои пятнадцать лет я без труда смог бы потягаться литературными знаниями с настоящими толстыми, увешенными премиями и знаками отличий, профессионалами. Конечно, говорит он, через какие-нибудь десять лет все эти знания в моей голове переродятся так, что их будет не узнать, и они потребуют перепроверки, переосмысления, и тем самым тяга к книгам ещё больше увеличится. А это ему (а мне?) как раз и нужно.

Без ложной скромности скажу, что уже сейчас я – парень с головой, во всём "ищу корень", образован, читаю запоем всё, что мне порекомендует дядя Коля. Обдумываю, формирую собственное мировосприятие, то есть ясно вижу что все друг другу врут – и в школе, и на работе, и в политике. Всё держится на лжи и обмане. И ОТЕЦ, и МАМА, и дядя подтверждают: да, сейчас это так, а вот нас научили верить в "светлое будущее", нам легче. Я: а мы как же? – а они: выкручивайтесь, как хотите, адаптируйтесь.

Последние десять лет дядя оснастился компьютером, и всякими гаджетами больше меня, подключился к интернету и очень толково обучает меня уму-разуму в подходах к использованию IT (информационные технологии) для расширения общего кругозора. Хотя я считаюсь первым в школе по знаниям и умениям именно в области IT. Я ему благодарен – ведь в тысячу раз интереснее узнать об окружающем мире что-то новое вместо того, чтобы играть в эти дурацкие электронные игры, словно я всё ещё в детском садике, или дуть пиво, а, может, что и покрепче, как это делают многие мои однокашники.

Здесь следует задуматься: а так ли? Ведь то самое "интересное", о котором я упомянул, почти всегда негативно. То есть спорно с моральной стороны, со стороны добра и зла. Есть, конечно, и позитив, но он как-то быстро то ли забывается, то ли проскальзывает слишком незаметно. Примеры? Да вот хоть самый банальный: наш великий, величайший М. Ю. Лермонтов в своём величайшем романе "Герой нашего времени" пишет о женщинах:

– "А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!"

Каков наш кумир, а? Я, впервые прочитав этот перл, – к дяде! Как так? – классик, эстет, властитель дум, – и вдруг такое людоедство и цинизм? А дядя мне:

– Всё правильно! В этом-то и есть наслаждение страстной любовью, именно в срывании и выбрасывании! Ты там чуть дальше почитай и увидишь, что твой кумир (а он и мой тоже) находит ещё большее наслаждение в ПОДЧИНЕНИИ ДУШ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ, правда, на время, для забавы! знаешь, что говорит там Лермонтов о счастье? ЧТО СЧАСТЬЕ – ЭТО НАСЫЩЕННАЯ ГОРДОСТЬ. Ты почитай, почитай побольше и подольше, и поймёшь, что всё не так просто в нашем мире.

– А как же гуманизм, доброта, сострадание…?

– А вот это, дорогой Иван, для чего угодно, только не для любви. Помнишь, какую вину, какое сострадание, какую скорбь испытал тот же Печорин, когда загнал до смерти своего коня? Почти не пишет об этом, но как глубоко чувствует! Это – из любви к животному, но не к женщине. Страстная, плотская любовь – это другая сфера, далёкая от гуманизма. Во-первых, это либо нормальная и очень болезненная фаза роста, либо просто психически сложная (иногда лютая) болезнь, а во-вторых – это ЖЕЛАНИЕ, точнее, ХОТЕНИЕ того, что предписано, запрограммировано природой. Здесь обладание – это всё, а стихи, серенады и всё подобное (в общем, гуманизм, как ты говоришь) – это приложение по умолчанию, причём у каждого своё.

Мы долго спорили, но я всё же ушёл со своим мнением: добро выше зла, о чём бы ни шла речь: о любви, ненависти, дружбе и т.д. Или я таким родился, или меня так воспитали, но я верю во всё хорошее и доброе – ведь любят же меня мои родители, ОТЕЦ и МАМА, да и тот же дядя Коля, заботятся обо мне, переживают за меня. Как иронично восклицает дядя:

– Да здравствует светлое будущее! Всё переживём, самое главное – чтобы ещё лучше не было!

Ха-ха, это он здорово подметил!

Но вернёмся к началу. КТО Я ТАКОЙ? Помните, как на этот вопрос пытается ответить юный герой Бунина словами Гёте:

" – Я сам себя не знаю, и избави меня, Боже, знать себя!… Я живу в веках, с чувством несносного непостоянства всего земного…"¹

Поразительно, какая напыщенная, дряхлая, пошлая чушь! И это всего-то чуть более ста лет назад! Впрочем, чувствуется, ему самому стало неловко так говорить о себе. Я же – простой московский школьник второго десятилетия XXI века. Я отличник почти по всем предметам, не пью, не курю, не притрагиваюсь ни к каким наркотикам, с большинством однокашников лажу (как это у меня получается, ума не приложу). Мой рост уже 170см, вес 57кг, никаким фитнессом не занимаюсь, но по физкультуре вполне успеваю. Особенно люблю играть в футбол по выходным, у нас сама собой собралась для этого хорошая компания. Очень много читаю, стараюсь не употреблять сленга и матерных выражений. Но я не паинька, я чувствую, что умные, стоящие парни и девушки меня уважают.

У меня нет затруднений с карманными деньгами: мы всей нашей семьёй строго определили сумму моих текущих расходов, что-то вроде месячной зарплаты, которую МАМА аккуратно выдаёт мне первого числа (честно говоря, я трачу гораздо меньше, и у меня образовался некоторый НЗ на всякий пожарный случай). Дядя Коля уговорил моих родителей взять на себя расходы по оплате моих подготовительных курсов по IT и открыл мне "неограниченный кредит" на расходы по покупкам всяких компонентов для учёбы на этих курсах. Это основные мои затраты, потому что некоторые электронные элементы стоят довольно дорого. Расходы он контролирует не столько для денежного учёта, сколько для того, чтобы вникать в техническую суть и не отставать от меня по IT, которыми он очень интересуется.

Я пока ещё девственник, если не считать нескольких ночных поллюций с эротическими сновидениями и ещё более редких мастурбаций (стесняюсь самого себя). В общем, средний подросток-москвич, каких миллионы. Как уже говорил, увлекаюсь IT и литературой. Немного замкнут, но если человек мне нравится, быстро налаживаю контакт. Вот, пожалуй, и всё.

ОТЕЦ – офицер, полковник, 54 года, служит в Штабе Московского Военного округа, ранее участвовал в тайных боевых операциях по всему миру. Скоро на пенсию. Мой батя – подлинный военный, как говорится, до корней волос. Раньше таких, чтобы дать высшую характеристику, называли настоящими служаками. На его счету две академии, ордена и медали, твёрдый характер, широкая образованность. Как говорили Ильф и Петров, наш командир – человек суровый, никакой улыбки в его пышных усах не скрывается. Усов у бати нет, но характеристика очень подходит. Настоящий офицер. Я его люблю.

МАМА моя – врач-терапевт, работает на полставки (ОТЕЦ прилично зарабатывает). Ей 44 года, она очень добросовестна во всех делах, ответственна, по-своему вполне ещё красива, очень добра, но (может, под влиянием ОТЦА?) пытается это скрывать. В ней почему-то отовсюду сквозит чувство вины, в этом надо ещё разбираться. ОТЕЦ слушается её просьб и советов безоговорочно. Подозреваю, что МАМА втайне верует (несколько раз видел её выходящей из храма). Я её тоже очень люблю.

Дядя Коля – это старший брат ОТЦА, ему 56 лет. Он – офицер-медик, или биолог, тоже полковник, только вот уже два года в отставке (на пенсии). Чем занимался во время службы – мёртво молчит, но наград у него, пожалуй, будет побольше, чем даже у ОТЦА. Имеет степень доктора наук, много секретных изобретений. Каких наук и изобретений – мне неведомо. Главное в нём – это безмерная любовь к литературе и философии. Такого эрудита и умницу я, наверное, больше в жизни не встречу. Он добр ко мне, ОТЦУ и почитает МАМУ, как святую. Живёт один (он холостяк) в шикарной квартире в центре, по-видимому, за большие заслуги при прошлой таинственной службе.

Дядя-холостяк был когда-то женат, но, по его словам, "очень ненадолго." Он любит гораздо чаще, чем ОТЕЦ, выпить и не прочь "оказать внимание прекрасному полу" (его слова). Внешне он выглядит моложе ОТЦА, наверное, потому что очень строен, вежлив, подвижен и улыбчив. Всё это вовсе не значит, что он – неудержимый бабник: порядочность, умеренную выдержку, офицерские манеры и выправку сохранил вполне. У него огромное число друзей, знакомых и деловых связей в Москве и по всей стране. Судя по всему, материально он хорошо обеспечен. Сказать, что я его люблю – значит, ничего не сказать. Как Достоевский сказал о Пушкине: "Пушкин –это наше всё!", так и я, и вся наша семья может сказать о дяде Коле: "Николай Иванович – это наше всё!".

Брат. Это наше общее горе. Он родился на много лет раньше меня, был совершенно больным ребёнком и через год умер от какой-то непонятной болезни. Со слов дяди Коли, он не был нормальным, и я понимаю это так, что он был совершенно ненормальным ребёнком, дауном или что-то в этом роде, или даже похуже. С МАМОЙ я из жалости к ней об этом не говорю. На могилку его изредка ездили всей семьёй, потом всё реже и реже, теперь только МАМА не пропускает.

Вот и всё о нашей семье. Все дедушки и бабушки и по отцовской, и по материнской линии, умерли. Дальние родственники, возможно, есть, ну а из близких в живых никого в наше время не осталось. Несколько особых слов о моём старшем поколении, ОТЦЕ, МАМЕ и дяде. Мне не важно, где они проходили свои университеты жизни, – я вижу результат. Это – идеальные люди. Железные, честные, ответственные, люди своего слова. Но по иному – это совки, ведь они формировались при власти большевиков. Для меня большевистская власть это то, хуже чего не могло быть ничего на свете. И НЕ МОЖЕТ, потому что я пришёл к твёрдому убеждению: большевики уничтожали все человеческие добродетели. Но родители-то мои при них сформировались, а ОТЕЦ, МАМА и дядя Коля – мои идеалы! В чём же дело? И мне приходится прибегать к математике, основы которой дают уроки по алгебре и по IT. По этим урокам я знаю, что есть такое распределение Гаусса, которое даёт цифровое выражение вероятности того или иного исследуемого явления. Там есть показатель с названием "сигма", который характеризует разброс этой вероятности. Максимальное значение такого разброса равно трём, ну, четырём "сигмам". Так вот, эти люди, мой ОТЕЦ, МАМА и дядя Коля – это явления, которые лежат за пределами пяти "сигм". Другими словами, это крайне редкие люди, сохранившие достойный человеческий облик в большевистские времена. Можно сказать, что таких людей больше нет.

Продолжаю. Каникулы кончились, и, по-видимому, в честь этого наша однокашница Нинка Швыркова явилась в школу в модном прикиде. Это была очень короткая жилетка из (с её слов) кротового меха, плотно облегающая грудь (а там есть, что облегать, и даже не плотно) и очень низко опущенные джинсы. Голая ложбинка между Нинкиными ягодицами вырисовывалась, даже когда она стояла не нагибаясь, так рельефно, что всем – и парням, и девочкам хотелось зайти к ней сзади, чтобы ахнуть ещё раз от восхищения или от деланного возмущения. И только один из нас, здоровяк и весельчак, рыжий Вован, после первого же захода восторженно крякнул и сказал:

– Вау! вот это корма! И как подана!

Остальные молча глазели. Нинка была очень довольна, во всю вертела задом, и даже, зарвавшись, позволила Вовану за этот галантный комплимент вложить в ложбинку ладонь и яростно захрипеть. Но ненадолго.

Вообще, эта Нинка – интереснейший экземпляр (она на год старше меня). Во-первых, у неё очень милое, совсем не светской львицы, лицо. Это лицо смазливой девушки-мещанки, выглядывающей из-под лавки с какой-нибудь картины передвижника, изображавшего окраины Москвы или Питера середины XIX века. Во-вторых, у неё роскошная фигура: как говорят в таких случаях (знаю, что звучит избито и пошло), высокая грудь, невероятно гибкая талия, мощные бёдра, стройные ноги, по-детски маленькие ступни. Рост средний. Все считают (в том числе и учителя), что она выглядит на все двадцать лет. Настоящая умопомрачительно прекрасная кобылица, но похоть от неё так и прёт.

Она первая приходит в школу в модных прикидах, первая демонстрирует новые гаджеты, первая хамит учителям и первая затевает склоки и драки в девичьем (ха-ха! – девичьем! ) туалете. Но если бы это было всё! Она сторонница просмотров порнофильмов на смартфонах, самых гнусных фоток, в общем, всего самого неприличного и мерзкого. Многие сплетничают о том, что она не против перепихнуться по заказу (звонку), правда, только если ей нравится партнёр, и если он представит ей неопровержимые гарантии безопасности. Точно знаю, что она торчок по травке и может спокойно выпить чего-нибудь крепкого. Говорит она немного, но если что-то скажет, это обязательно отдаёт уличным жаргоном, а то и просто матом. По-моему, многое про неё выдумывают, но внешне она действительно похожа на беспросветную наштукатуренную дуру, свихнувшуюся на танцах, кутюре и сексе – это факт. В то же время я, наблюдая её сквозь штукатурку, чувствую в ней что-то доброе, человеческое, наше, русское, настоящее, но тщательно скрываемое и как бы для неё самой постыдное. Другим такое и в голову не приходит, – тем, кто даже слово "передвижники" не знают.

На первом же уроке наша историчка вызвала Нинку к доске, с брезгливым презрением всю её осмотрела и прошипела зло и ехидно:

– Да ты просто Нефертити!

По простоте душевной и по природному нахальству Нинка буркнула:

– Да что вы о ней знаете, о Нефертити?

На что историчка проскрипела:

– Я-то знаю, а вот ты, если что-то знаешь, то явно не то, что нужно. Садись. И не наклоняйся, а то мальчики меня слушать совсем не будут! А вы что знаете о Нефертити? – обратилась она к классу.

Мне захотелось защитить Нинку. Я поднял руку и спросил:

– А Вы читали такого писателя – Венедикта Ерофеева?

– Да, а что? При чём тут Ерофеев?

– А при том, что этот писатель написал, что он с Вашей Нефертити на одном поле срать не сел бы!²

Класс грохнул от смеха, а я тут же извинился и подмигнул Нинке в поддержку, потому что она думала, что смеются над ней. Историчку моё заявление так рассмешило, что она никому не нажаловалась, только после урока отчитала меня хорошенько, всё ещё осекаясь от смеха, и всё сошло.

Если выдавать свои самые тайные мысли, могу сказать (только в дневнике), что я и Нинка – это два невидимых противоположных полюса всего коллектива нашего класса. Хотя внешне это никак не проявляется, Нинка представляет средоточие сопротивления учителям и всем школьным порядкам, вокруг неё собирается всё запретное: сленг и его новые словечки, выпивка, танцы, музон, травка и другой марафет, моды, косметика и прочее. Я, как мне представляется – это противоположная сторона, сдерживающая и насмешливая (возможно. высокомерно насмешливая), но ни в коем случае не стукаческая, а уверенно "своя", заодно с Нинкой, только как бы благородная и совестливая. Противостояния никакого нет, наоборот, я чувствую, что мы с Нинкой скрытно продираемся друг к другу, только с разных сторон. Она продирается ко мне сквозь грохот и кривлянье дискотек, вызывающие тату и пирсинги, пьяные вечеринки и даже, возможно, неопрятный одноразовый секс. Я пробиваюсь к ней с помощью моего чувства юмора сквозь устаревшие колючие заросли ложных поповских табу, которыми насыщена классическая литература, через печати непорочности и честности, наложенные на все углы общей духовной конфигурации моей семьи.

Отец Нинки – бывший дальнобойщик, а сейчас владелец небольшой фирмы по дальним перевозкам; мать – бухгалтер. Я видел их на совместном с учениками родительском собрании. Мне они понравились – очень молодые, общительные, приветливые люди. Мои родители старше, гораздо суровее и более сдержанны.

Меня не волнуют сплетни о Нинкиной "половой распущенности" и подобных ранних развлечениях, – я вижу её отношение ко мне и уверен, что каждый из нас, когда созреет, сделает свой решительный шаг навстречу. И будет это очень скоро. Всему своё время, как говорит мой ОТЕЦ.

Вспомнил, что Нинка просит называть её новым именем, – Ника. Что ж, пожалуй, удовлетворю этот её каприз не только в жизни, но и в дневнике. Имя Ника мне и правда нравится.

Глава 2 Психотравма-1 (ОНИ хотят заставить меня думать, как ОНИ)

Время от времени мы с дядей Колей ведём беседы на тему "Я и ОНИ". Я по его настоятельной просьбе рассказываю ему о своём окружении, кроме, конечно, ОТЦА и МАМЫ. Все остальные (за исключением самого дяди) для меня – это ОНИ, то есть чужой, внешний мир, – то, что каким-либо образом затрагивает мою жизнь вне семьи.

Для меня ОНИ – это учителя, школа вообще, всякая администрация, полиция, люди культуры и искусства, военные, правительство, бизнесмены, бомжи, СМИ, охрана, таксисты, учёные, торговцы и проч. В общем, вся эта мешанина, называемая обществом и окружающая меня со всех сторон, как опасный, тёмный, чужой лес окружает в страшилках какую-нибудь одинокую персону. Никакой солидарности с этим окружением я не ощущаю, и любой добрый жест с его стороны воспринимаю с заведомым недоверием.

О своих однокашниках я уже писал, в основном нашими отношениями я доволен. То есть они мне не мешают и не лезут мне в душу, как, кстати говоря, и большинство учителей. Учителям на всех нас и вправду начхать, их интересует прежде всего зарплата, баллы и показатели и свои, внутренние сплетни и склоки. Не знаю, как было раньше, но в наше время каждый старается жить сам по себе, и никаким комсомольским духом ура-единения даже не пахнет. Почти все имеют закадычных друзей или подружек не в классе, а где-то на стороне (например, на своей улице, доме или в разных "группах по интересам"). Эти группы очень разнообразны, от качков и наркош до мелких прожигателей жизни, то есть жалких игроков в азартные игры и воришек. Конечно, есть и серьёзно увлечённые где-то на стороне спортом или физикой, или IT, как, например, я. И у меня тоже мои особые интересы никак не связаны со школьным коллективом: как я уже говорил, литературным и философским моим образованием занимается дядя, а тайны IT я постигаю в небольшом кружке таких же фанатов из других школ при университете (школьный курс IT сильно отстаёт от моих знаний). Это нечто подобное платным, но вольным подготовительным курсам, и руководит кружком молодой и подающий большие надежды учёный ПЕК (это прозвище, придуманное в кружке для краткости в наших обозначениях). На самом деле его зовут Пётр Ефимович Кукин. О нём речь впереди.

Всё остальное – это занятия, быт, музон, вечера и вечеринки, экскурсии, липовые диспуты, нужные для галочки… Вот, пожалуй, и всё. Специально выделяю своё мнение о прорве политической и социальной информации в телепередачах и соцсетях. Не знаю, насколько однобокой была бытовая и политическая информация в советское время, но наша меня не просто раздражает, а именно травмирует своей однобокостью. Я чувствую, что меня постоянно склоняют к слепой ненависти то к одной, то к другой нации. Но я не хочу всех ненавидеть, я хочу всех любить! Главный лозунг – мы во всём правы, а вот они, супостаты, во всём виноваты. И в авариях, и в локальных войнах, и в подорожании всего, что покупается, в том числе еды, жилья, образования, лечения, досуга и проч. Одновременно каждый день объявляется о крупных афёрах, хищениях, жульничестве во всех наших властных кругах. Причём в таких размерах, что все подорожания, пожалуй, можно было бы компенсировать украденными средствами.

Дядя Коля уверяет меня, что так обстоят дела во всём мире, а наш, русский мир отличается лишь некоторой лихостью и отсутствием чувства меры. Я вынужден с ним соглашаться, он много повидал, но от этого же не легче! Всё это мне надоело, но я слушаю иногда такие передачи, особенно по центральным каналам. И знаете, почему? – я просто стал упиваться ничтожеством тех, кто их ведёт! Это, возможно, нехорошо, но ощутить собственное превосходство ("Ну, уж такого вранья я бы никак не смог произнести!") как-то возвышает меня самого в собственных глазах. Ведущие пропагандистских каналов! – бедные, жалкие стяжатели, неужели в вас так и не проснётся совесть? Всё это меня страшно угнетает. И не только меня – всех порядочных и чувствительных людей.

ОТЕЦ всё понимает и реагирует по-своему: он вообще не смотрит телек и не слушает радио, разве только самые яркие и тревожные новости. МАМА также избегает просмотров всяческих дебатов, но за новостями следит более внимательно. Иногда они с удовольствием смотрят старые добрые комедии, а с ещё большим удовольствием посещают театры. О моих страданиях от тупости пропагандистских программ я с ними не разговариваю, хотя вижу, что их мнение с моим совпадает. Просто они привыкли и махнули на это рукой.

Дядя же Коля говорит, что эти мои расстройства – просто следствие неразвитости ума и нехватки знаний. По его словам всё, что ввергает меня в уныние – это единственная правда жизни, вокруг которой вертится любое человеческое общество и вообще весь мир на нашей Земле. Нужно её понять и принять.

– Послушай-ка, Иван, ну как можно впадать в уныние или быть недовольным восходом и заходом солнца, а? А ведь то, что тебя возмущает и заставляет прибегать к всяким нелепым извращениям вроде наслаждения ущербностью и подлостью ведущих, – это и есть такое же естественное и предопределённое, раз навсегда заведенное свойство любого социума, как предусмотренный природой солнцеворот! И то, и другое – это части единого целого, называемого "человеческий мир". Вот и всё. У него есть нормы, законы, правила, вокруг которых всё и вертится! И всё это можно изложить на одной страничке, а не писать целые тома книг. И запомни – жизнь бесконечно сложна! На-ка, почитай и подумай. Здесь коротко и ясно изложена вся правда жизни. Как всегда, я готов к критике!

И он даёт мне "проработать" написанные якобы для меня (я-то знаю, он написал это для себя, чтобы упорядочить свои мысли), как он их называет, "белые вирши".

Голод порождает единение,

Единение порождает Власть.

Власть порождает иерархию,

Иерархия порождает несправедливость.

Несправедливость порождает угнетение,

Угнетение порождает протест,

Протест порождает единение,

Единение порождает новую Власть (см. в начало).

Природа порождает Страх и Поклонение.

Они порождают Веру в неведомое.

Вера порождает Религию,

Религия порождает Церковь.

В мире повсеместно утверждаются Абсолютные Устои:

Частная собственность, Религия,

Социальное неравенство, Национальная рознь.

Вера и Религия постигают человеческий Дух.

Дух признаётся человеческой ценностью.

Дух открывает Красоту,

Красота порождает Искусство,

Искусство порождает Культуру,

Культура порождает Образование.

Образование зарождает Науки.

Культура, Искусство и Науки порождают вызовы.

Вызовы порождают спрос.

Спрос порождает предложения,

Предложения порождают развитие:

Искусство порождает новых и новых творцов.

Плоды творцов питают Дух человека,

Но не его плоть

Культура упорядочивает развитие,

Она возносит лучших творцов к Властям.

Власти одаряют творцов золотом и славой.

Золото и слава привлекают лучшие умы.

Лучшие умы устремляются в лоно Искусства.

Искусство посвящает себя Властям и мифам.

Мифы основаны на народной мудрости.

Народная мудрость отрицает приоритет золота,

Она признаёт приоритет Голода.

По мере развития

Дух вырывается из окормления Веры.

Вера вырывается из окормления Церкви.

Искусство и Культура вырываются из окормления Власти.

Наука и Образование сбрасывают архаические оковы,

Они начинают превращать знания в золото.

Коллективный разум постигает приоритет Голода,

Он противопоставляет Голоду Процветание.

Путь к Процветанию лежит через изобилие.

Изобилие требует совсем иных творцов:

Это – творцы Наук и технологий.

Науки и технологии дают массам хлеб и работу,

Их творцы получают золото, славу и признание,

Но не от Властей, а от благодарных народных масс.

Размеры этих вознаграждений огромны.

Образование и знания становятся человеческими ценностями.

Интеллектуальные ресурсы перегруппируются:

Лучшие умы покидают Культуру, Искусство и Церковь,

Они устремляются в развитие Наук и технологий.

Их места наводняются шарлатанами и посредственностями.

Так зарождаются поп-культура, поп-искусство и модные культы.

Так Церковь обретает свойства мафии.

Язык шарлатанов прост и понятен массам.

Для его понимания не требуется образование

Это язык возбуждения врождённых инстинктов:

Удовольствия, секс, страх, мистика.

Образование неминуемо порождает либерализм

Либерализм заражает массы острой духовной недостаточностью.

"Пошлость пошлого человека", обнажённая великим Гоголем,

Порождает всемирную пандемию пошлости.

Пошлость навязывается массам новейшими СМИ,

Пошлостью насыщаются Культура и Искусство.

Пошлость меняет предназначение Моды:

Из воспитателя Мода превращается в растлителя.

Высокое Искусство начинает вырождаться.

Оно лишается интеллектуальных ресурсов.

Это приводит к падению спроса на его плоды,

То есть к потере ресурсов финансовых.

Для выживания в условиях нарастания изобилия

Творцы-шарлатаны прибегают к мимикрии:

Оболочки Высокого Искусства во всех его сферах

Начиняются месивом поп-искусства и поп-культуры

И преподносятся как новые, высшие формы.

Сытые массы с восторгом потребляют поп-культуру, —

Она не требует Образования и знаний.

Она изменяет нормы достоинства и порядочности.

Дилетантство, утоление алчности и цинизм

Становятся высшими человеческими ценностями.

Образование выявляет двойную мораль Власти, Иерархии

И формул "Не хлебом единым…", "Десять заповедей" и др.

Эти догматы Иерархия выдаёт за свойства Духа

И за нормы поведения человека.

Те же, кто образуют Власть и Иерархию,

Тем быстрее достигают вершин,

Чем меньше следуют этим догматам

Но Дух продолжает жить в каждом человеке.

Он служит подвигам в Искусстве и Науке на пути к изобилию.

Он по-прежнему творит свободу, совесть, память и волю

И стремится к победе добра над злом.

Подобные трактаты он вручал мне и раньше, на самые разные темы, но этот претендует на "объяснение всего". На мой взгляд это – общая картина мира для тех, кто только начинает прозревать, как я, например. Но мне многое из сказанного в трактате не нравится, всё слишком категорично, в нём сразу же, наотрез отрицается добрая воля, гуманизм как свойство социума. Будто бы всё определяется только голодом, интересами выживания. И поэтому в последней строфе пресловутая "вера в светлое будущее" звучит неубедительно.

Значит, дядя считает, что всё окружающее нас бесчинство подлости и пошлости – явление естественное, вечное, и нечего ему противостоять, как нельзя противостоять восходу и заходу солнца. Но я спрашиваю себя и всех: а тем, кто хотел бы по-другому воспринимать окружающий мир, и жить по-другому, таким, как я – как им жить? На кого ориентироваться? Примеров блистательных афёр, в результате которых талантливые жулики обрели гигантские состояния и всемирную славу МНОЖЕСТВО, а о тех, кто достиг бы таких же успехов честным путём, ПРОСТО НЕТ. Или о них не принято сообщать? Или их в принципе быть не может? Как же мне быть?

Глава 3 Психотравма-2 ("ОНИ хотят меня убить")

Если внимательно вслушаться во всё, что нам пытаются сообщить СМИ, можно сойти с ума. Фармакологические корпорации навязывают нам опасные, порой смертоносные лекарства. Пищевики подмешивают в любую еду вредную для здоровья химию, трупы крыс, мышей, мух и червей. Вода из крана содержит ядовитые вещества. Лесная продукция (ягоды, грибы, травы) заражены радиацией. Мясо, молоко и рыба несут в себе опаснейшие для жизни тяжёлые металлы. Мобильные телефоны, телевизоры и разные гаджеты генерируют гиблые излучения. И всё это происходит ежечасно, всегда и везде. Получается, они, все эти промышленники, пищевики и прочие, то есть все, кто производят жизненно необходимую продукцию, хотят меня убить?

Эту фразу – "Они хотят меня убить" – твердит герой замечательного, просто уморительного романа Д.Хеллера "Уловка-22". Этот герой, боевой лётчик американской армии, во время второй мировой войны участвует в бомбёжках немецких воинских частей. Он внутренне чует, что не имеет никакого отношения ни к разжиганию войны, ни к защите отечества, ни к повседневному героизму сражающихся с обеих сторон. Он знает только одно: он ни в чём не виновен, но его хотят убить. Кто? Все, кто посылает его на боевые задания, все, кто пытается сбить его самолёт или стреляет по их базе, все, кто ворует военное снаряжение и имущество, продаёт всё это врагу и наживается на этом.

Примерно так же чувствую себя я и многие мои друзья, которым беспрерывно твердят об опасностях и необходимости встать на защиту. Лично я понимаю, что армия необходима любому государству, но мне никто не сможет втолковать, зачем воевать на чужих территориях. А ведь все мировые державы этим занимаются. Я твёрдо уверен, что зарубежными конфликтами должна заниматься дипломатия, для чего же она существует, если не для этого?

Кроме этого, меня уверяют, что нет ничего почётнее, чем отдать жизнь за Родину. Но я хочу жить и не хочу, чтобы государство мирилось с ситуациями, при которых непременно требуется жертвовать жизнью. Оно должно предотвращать такие ситуации своевременно, то есть задолго до их наступления. Когда я говорю "государство", я имею в виду все без исключения страны мира, потому что нисколько не сомневаюсь в том, что всюду, независимо от географии, власти преследуют цели наживы, прежде всего личной, а для этого разжигают взаимную ненависть, бессовестно врут и лихорадочно готовятся к войне.

А для иллюзорного спасения каждый старается сделать оружие пострашнее, и одновременно подороже, чтобы наживаться также и на страхе всех, кого в случае войны неминуемо убьют. Вот и получается, что всех, в том числе и меня, хотят убить. Лучше об этом не думать, можно просто спятить. Но необходимо что-то делать! Куда же двигаться таким, как я – идиотам с гуманным и честным отношением к жизни, к людям? Кто мне скажет, что делать?

Я несколько раз пытался обсудить этот вопрос с ОТЦОМ, ведь он кадровый офицер. Каждый раз я слышал в ответ одно и то же:

– Так устроен мир. Такова жизнь. Ты должен понять её и принять. Поживёшь ещё немного – снова перечитай и переосмысли Дарвина. Но главное –не распускай нюни.

Дядя Коля на те же мои вопросы ответил, по существу, то же самое, но в развёрнутом виде. Он сказал, что вся история человечества – это история беспрерывных войн за выживание. Он даже передразнил (очень смешно) одного замполита, который все свои занятия с курсантами начинал словами:

– Товарищи курсанты, если война начнётся, А ОНА ОБЯЗАТЕЛЬНО НАЧНЁТСЯ, мы должны…

При этом дядя подтвердил безусловную правоту того верноподданного замполита и полное с ним согласие. Что же касается причин и возможных противостоящих сторон грядущих войн, дядя, по своему обыкновению, вручил мне для проработки свой очередной трактат.

Чем больше иссякает Высокое Искусство

Тем ярче расцветают науки и технологии,

И прежде всего в сфере новых видов оружия.

Великий Воннегут поставил великий диагноз:

"Над чем бы учёные ни работали,

У них всё равно получается оружие".

Развитые страны встали на путь к изобилию.

Значительная часть их населения

Пускается во все тяжкие:

Глупые, сытые, тщеславные бедняги

Тешатся наркотиками, зашиванием ртов,

Тату и пирсингом на половых органах,

Оголением перед толпой грудей и задниц.

Тем временем за кулисами Мысли идёт напряжённый поиск.

Пока бедные духом беснуются,

Утоляя своё пошлое тщеславие,

Передовые умы осознают,

Что изобилие для всех недостижимо.

Всеобщее изобилие НЕИЗБЕЖНО И СТРАШНО:

Оно достанется лишь немногим оставшимся в живых.

Для решения этой проблемы

Высокая наука обращается к Абсолютным Истинам.

Абсолютные истины гласят о незыблемости

Частной собственности, Социального Неравенства,

Религии и Национальной Розни.

Частная собственность и Социальное Неравенство

Всеобъемлющи и не имеют границ.

Религия и Национальная Рознь

Имеют чёткие границы.

Там, где имеются границы,

Всегда существуют противостояние и борьба;

Значит, там и предстоят решающие схватки.

Национальность – это не цвет кожи и не язык.

Религиозная принадлежность – это не членство в диаспоре.

И то, и другое – это добровольное ментальное тавро

На каждом отдельном человеческом духе.

Он клеймит себя для того, чтобы бороться за себя,

Чтобы утверждаться в своей вере и национальности

("Верую, Господи, помоги моему неверию!")

Эти границы уже сейчас содержат контуры

Будущих переделов политической географии мира.

Они являются незыблемыми ориентирами

При разработках геополитических преобразований.

Только невежды могут игнорировать эти вечные маяки.

Как всегда у дяди Коли, немного напыщенно, но в целом верно. Мне страшно не хочется воевать, но я понимаю, что необходимо на всякий случай служить в армии, обучаться, ведь мои самые близкие, самые дорогие – это до мозга костей военные люди. ОТЕЦ прав, всё это нужно понять и принять. Но то, что меня хотят убить – несомненно.

Глава 4 Психотравма-3 (ОНИ хотят меня растлить)

Ура! Ура! Я перечитал всё написанное и вижу, что из моего дневника действительно получается книга! Вернее, пока лишь её зачатки, но надежда укрепляется. Я начинаю тащиться от этой мысли. Мне представляется, что я, смею считать, полноценный современный подросток, напишу книгу, находясь в состоянии полового созревания. Именно это состояние позволяет мне отрицать всё, что мне не нравится или воспевать то, к чему меня влечёт. Меня не могут ограничивать какие-то нормы или правила, которые напыщенные чиновники от культуры и писаки с нобелевскими отличиями установили для взрослых пройдох, завсегдатаев литературного мира. Хоть здесь-то я свободен, совершенно независим и никому ничего не должен! Вы только подумайте: книга, написанная человеком в период полового созревания!

Итак, что ещё в этом мире приносит мне непонимание и боль, равную боли от алчности, пошлости, глупости и рвачества, которые процветают в нашей жизни и рьяно поддерживаются медиа-средой? Это, конечно, тема секса и всё с ней связанное. Мне непонятно, почему правительство, школа и разные педагогические институты (всё те же ОНИ) допускают такой разгул похабщины и сексуальной пропаганды. Ведь нормальных (я считаю себя нормальным) людей это не то что раздражает, а угнетает, затягивает в уныние, а то и в отчаяние, и таких людей подавляющее большинство!

Вот я включаю компьютер, и на меня начинают сыпаться инструкции о разъяснениях сексуальных терминов, о способах совокупления, о получении максимального кайфа, о методах и средствах проведения мастурбаций юношами и девушками, о важности размеров, о подготовке и проведению неестественных сношений… Зачем всё это? Как жить в этой похабной среде? НУ, КАК ОНИ НЕ ПОЙМУТ, ЧТО МЫ, ДЕТИ И ПОДРОСТКИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ, СТАЛИ ГОРАЗДО УМНЕЕ ПРЕЖНИХ ТАКИХ ЖЕ ПОКОЛЕНИЙ, И НАМ НУЖНЫ ОТВЕТЫ НА ЭТИ ВОПРОСЫ?

Меня, как только что состоявшуюся половозрелую особь, многое, кроме мерзких извращений, интересует. И это здоровый интерес. Ну, так и издайте и продавайте за хорошие деньги соответствующие этому интересу подробные книжки, которые каждый может читать хоть по сто раз. Но зачем во всё это визуально посвящать мальцов, которые дома одни, без надзора, да если и под надзором, всё равно его минуют? Ведь назойливое, многовариантное видовое воспроизведение полового акта в конце концов заставляет каждого мальца и подростка задуматься:

– Значит, вот как меня делали? Так же, как в этом порнофильме, стонала и жеманилась нагишом, выворачиваясь наизнанку, моя тихая, кроткая, заботливая мама? Так же озверело дёргался и хрипел мой добродушный голый папа? А может, и у них на половых органах пришпилены эти дурацкие камешки? А может, они просто кувыркались для собственного кайфа, и не доглядели? И вот появился (появилась) я?

Это очень стыдные мысли, но и мальцов, и нас просто заставляют их испытывать, мучиться ими, страдать. Что нам делать?

Глава 5 Психотравма-4 (Я люблю и ревную)

Мы стремительно сближаемся с Никой, я это чувствую всем своим созревшим грешным вожделением: её видом, запахом, вкусом кожи (мы иногда целуемся при встрече), нежностью её пальчиков, звуками её грудного голоса. Недавно, наблюдая её у доски, почувствовал такую эрекцию, что ничто не заставило бы меня выйти из-за стола. Да что там выйти, даже привстать не смог бы. А всё потому, что она улыбнулась мне, выпрашивая подсказку. Перед уроком она призналась, что совершенно не знает материала и, если её вызовут, рассчитывает только на меня.

– Больше ни у кого не хочу клянчить помощи, только у тебя, ведь ты меня обожаешь? – засмеялась она ласково и в то же время вызывающе.

Я кивнул и протянул ей руку, она слабо пожала её мягкими, горячими пальчиками. Мы уже давно стремимся хоть как-то коснуться друг друга, это нас волнует и сильно сближает.

И вот на фоне этих телячьих восторгов произошла с нами настоящая драма. Как-то вечером, после занятий в кружке IT, мы с ПЕКом (наш препод в кружке, я его упоминал) шли по домам: он – к своей остановке, а я – к дяде Коле. Я писал, что дядя живёт в шикарном старом "сталинском" доме; чуть не половину первого этажа этого дома занимает респектабельный ресторан. Чтобы подойти к дядиному подъезду, нужно миновать вход в ресторан. И с широкого тротуара я увидел, как в ресторан входили… Ника и дядя Коля. Он привычно и учтиво, церемонно поддержал двери, отжав в сторону швейцара, и видно было, что этот швейцар его хорошо знает и всеми своими лакейскими ужимками помогает оказать Нике такую честь: с крутым форсом войти в люксовское заведение. Конечно, Ника была расфуфырена по полному параду и держалась как звезда.

Я был ошарашен, но виду не подал, болтать с ПЕКом продолжал, но с этого вечера у меня началось что-то подобное скрытой нервной горячке. Не то, чтобы я захворал или помешался, но вот что очень странно: я погрузился в напряжённое ожидание нового духовного потрясения, ещё более сильного, уже совсем сокрушительного. Неужели они…? И тогда же у меня началась по-настоящему детективная жизнь, то есть я начал дознаваться до всех подробностей их связи. И ещё: я начал испытывать колоссальное внутреннее желание рассказать обо всём, что узнавал в ходе своих расследований. Довериться было теперь некому, кроме дневника, то есть самого себя. Это мучило ещё больше, ведь дневник – это не собеседник.

Не стоит описывать, как ловко я использовал то, что Ника ничего не знала о том, что её папик – это мой дядя, а дядя Коля не знал, что Ника (она ему представилась Светой) – моя одноклассница. Недели через три я знал о них почти всё. Начал я с откровенно показного ухаживания, и сразу вляпался в настоящую любовь.

Ника с радостью согласилась сходить со мной в кафе, и когда я смотрел в её глаза и шептал, что я от неё чуть не с пятого класса тащусь, отвечала мне весёлым, радостным, ласковым смехом. И я был по-настоящему счастлив, ведь я не врал, она мне всегда нравилась. И в то же время я был в полном отчаянии, потому что видел воочию, что она играет, притворяется, лжёт. Но она не притворялась и не лгала, вот в чём штука. Просто я чувствовал, что в этот момент она меня по-настоящему любила. А в другие моменты она любила дядю Колю за его ум, опыт, эрудицию, мужественность и весёлый нрав.Вот тогда-то я и вспомнил всё, чему учил меня дядя Коля, – жизнь гораздо сложнее, чем кажется.

Ходить в забегаловки мы вскоре бросили, – Нике для откровений требовались всякие укромные местечки вроде детских площадок в кустиках и выпивка, да и мне в моём полубредовом состоянии спиртное помогало. Говорили обо всём, но я старался каждое своё слово сводить к её достоинствам: красоте, уму, обаянию, вкусам… Я знал, что подобная лесть как ничто другое располагает женщину к откровениям. Я рассказал о некоторых эротических воспоминаниях из своего детства, они её позабавили и посмешили, она тоже кое-что припомнила (или выдумала). Незаметно (я очень старался) мы перешли от общих воспоминаний о детской сексуальности до наших с ней отношений, до постоянного пожатия рук, а потом, конечно, до объятий и поцелуев. Она посмеивалась, но всё же заметно возбуждалась, а я вообще сходил с ума. Мы уже не могли жить без наших почти ежедневных тайных встреч. После всё более горячих поцелуев, объятий, ласк и нежных слов я, превозмогая известные ноющие боли в паху, яростно ненавидел её за папика Колю.

Его я по-прежнему любил, хотя иногда просто с ужасом представлял себе картины их заветных встреч. Эти мои кошмарные представления всегда начинались с одного и того же реального воспоминания: когда-то дядя Коля, стремясь к моему всестороннему образованию, рассказал мне о Бодлере. Он прочёл мне массу его стихов, но одно стихотворение особо врезалось мне в память. Вот дядя Коля стоит посреди своей гостиной, широко раскинув руки и вытянув куда-то ввысь своё ладное, изящное тело. Он не говорит, нет, он почти поёт о красоте и страстной любви, воспетой Бодлером:

…И лежала она, и давалась любить,

Улыбаясь от радости с выси дивана,

Если к ней, как к скале, я хотел подступить,

Всей любовью, бездонной как глубь океана.

Укрощённой тигрицею, глаз не сводя,

Принимала мечтательно разные позы,

И невинность, и похоть в движеньях блюдя,

Чаровали по-новому метаморфозы…

И назревшие гроздья грудей, и живот,

Эти нежные ангелы зла и порока,

Рвались душу мне свергнуть с хрустальных высот,

Где в покое сидела она одиноко…³

Его лицо становится торжественным и восторженным, словно лики древних Богов. Его тело, словно большая рыба, совершает ритмичные изгибы в такт со стихами, а лицо вдохновенно обращается к божественной наготе Ники.

Все видели, как выжимают большую, намокшую тряпку? Как эта тряпка скручивается, мучается, казалось бы, отдав всю влагу, чуть не вопит от боли, а её всё жмут и крутят, мучают и пытают, снова и снова. Так и душа моя, одновременно слушая проникновенный голос дяди Коли, отчаянно и тягостно видит, как зовут его прекрасное, упоённое радостью лицо Ники и её юное, изумительное обнажённое тело. Невозможно передать мою боль! Жгучую, изнурительную, полную неприятия и обиды боль. Она, казалось бы, выдавив из меня всю кровь, весь мой разум, всю мою стойкость, вновь и вновь возвращает эти картины и заново наслаждается своей пыткой. И так без конца – днём, на уроках, вечером – на улицах, ночью – в бессонных ворочаниях. Наверное, это то, что в старых романах называли любовной лихорадкой. Но у меня она не только любовная, к ней примешано врождённое почитание дяди, чувство неправильности, отчаянной несправедливости случившегося и по-прежнему предчувствие ещё большей, неминуемой беды. Эту грядущую беду я уже не в силах буду пережить.

В таком состоянии я продолжаю своё расследование. Понемногу Ника раскрывается всё больше и больше, и я, боготворя и ненавидя её одновременно, всё пробиваюсь и пробиваюсь к тайне их знакомства и отношений. Я захлёбываюсь в лести и в спиртном (да, я начал керосинить), иногда перебарщиваю, и это её настораживает. Она что-то почуяла и стала как-то особо пристально вглядываться в меня. Что это с тобой, деланно-небрежно начала она спрашивать меня, и я сразу вспомнил, что такие же вопросы стала задавать мне МАМА. Обеим я ответил, что влюблён. И обе, как ни странно, сказали мне одно и то же:

– А, это? Это пройдёт. Это быстро проходит.

МАМА – с родительской доброй улыбкой, а Ника – с материнской снисходительностью, ведь всё-таки она была старше и опытнее меня. И тут же поцеловала и немного испуганно прошептала мне прямо в ухо:

– Но ты всё-таки пока подожди, подожди подольше, ладно?

Я с упрямством и с осторожной настойчивостью выяснял историю их знакомства, и, наконец, Ника проболталась. Неохотно, по частям, чтобы раззадорить меня, она всё рассказала. И, как я и ожидал, это "всё" оказалось ожидаемо банальным для меня и чрезвычайно романтичным для неё.

Со своей дворовой компанией девушек они праздновали день семнадцатилетия одной из них. Тусовку возглавлял единственный парень – брат новорождённой (он был с женой); он выбрал ресторан, забронировал столик на пятерых, заказывал блюда, пронёс совсем немного выпивки в бутылке из-под лимонада. Парень этот человек положительный, гораздо старше сестры, и полностью правил балом как заботливый, но строгий старший брат. Разумеется, Ника и её подружки весь день с раннего утра провели в разных там салонах и парикмахерских и делали с собой всё, чтобы выглядеть постарше и поопытней.

Перед восемью часами, когда брат объявил конец празднества и потребовал счёт, в ресторан зашёл дядя Коля, по-видимому, поужинать, а может, заодно и порезвиться (ну, например, снять красивую девочку). На глаза ему попалась Ника, и он тут же пригласил её на танец, очень учтиво обратившись сначала к главе компании, а потом, после того, как брат, рассматривая счёт, безразлично пожал плечами, и к Нике. Дело тут совсем не в этом, а в том, что эта дурочка (Ника) при виде осанистого дяди и после первых же па вспомнила какой-то американский фильм, где слепой герой в исполнении Аль Пачино исполняет галантный танец с молодой леди. Эта случайная схожесть ситуаций её просто потрясла. На всё общение ушло несколько минут. Дядя, действительно, элегантен и красив не менее, чем этот знаменитый артист, и у глупой девчонки сразу же поехала её ветреная романтическая крыша. Более того, она успела сказать ему свой телефон, а он сумел его запомнить. Танец закончился, бдительный старший брат отвёл Нику в раздевалку, кивнул дяде Коле, и вся компания покинула ресторан. Рассказывая мне об этой встрече, Ника до небес возносила достоинства дяди Коли и призналась, что в ту ночь совсем не спала – всё воображала себя танцующей с Аль Пачино! Вот дура! Да ещё дядина интеллигентность, вежливая уверенность в себе, шикарная квартира ввели её в настоящий любовный шок. Он позвонил на другой день, и они сразу встретились, сначала в ресторане, а потом у него дома.

Я жил весь в огне и лихорадке, но как мог скрывал своё состояние и настойчиво предпринимал в своём расследовании шаги с другой стороны, со стороны дяди Коли. Конечно, о Нике он мне ничего не сказал. Но во время наших встреч я стал чаще склонять его к разговорам о любви, половых отношениях, об опасности беспорядочных связей. Он охотно просвещал, а заодно и напутствовал меня дельными советами. Как-то раз он сказал:

– В твоём возрасте нарастает опасность необузданных мастурбаций: природа даёт знак о твоей половозрелости, а общество пока против и ранних браков, и беспорядочных, как ты выразился, связей. Скажу тебе сразу: против природы не попрёшь, а связи могут быть и порядочными, только места и времени для них у молодёжи недостаточно. Что касается мастурбаций, то это явление массово распространённое, оно было, есть и будет, я тебе об этом много раз говорил и читать давал, Розанова, например, и о нём. Чрезмерное увлечение мастурбацией – это гибель, причём гибель личности. Противостоять этому зуду в стадии полового созревания можно двумя путями: либо стать на всю жизнь придурковатым, полоумным бабником, и у тебя уйдут на это все духовные и физические силы, либо проявить железную волю и чувство юмора, быстрее влюбиться по-настоящему и жить с любимой нормальной половой жизнью, пока не надоест. Надоест – бросить (вспомни Лермонтова), снова влюбиться и так далее. Но поверь мне, Иван, главное для мужчины – это ДЕЛО, дело жизни, каким бы оно ни было. Оно заставит тебя отвести инстинкт продолжения рода на второй план. Для тебя это дело, по-видимому, это IT, для меня была биология. Но этим ДЕЛОМ для таких личностей, как ты и я, не может быть секс. Слишком мелко и глупо, просто неподобающе позорно. У тебя это пройдёт, надо набраться воли и силы, и ты победишь. И в результате получишь от жизни ДЕЛО, а в качестве роскошного сопутствующего подарка – любовь, то есть одухотворённый секс, который действительно прекрасен, животворен и вечен. Да, вечен, потому что влечение к противоположному полу у человека зарождается в младенчестве и продолжается всю жизнь до глубокой старости. И учти: совсем не следует ограничиваться одной любимой, вспомни, кроме Лермонтова, и Пушкина, и Ландау, и многих других Великих. Кстати, на будущее: ты должен знать, что браки бывают разные: гражданский, официальный, церковный, фиктивный, гостевой. Что такое гостевой? Это когда люди любят друг друга, любят годами, десятилетиями, но живут раздельно, и ходят друг к другу в гости, когда на часок, а когда на недельку – как им понравится. На мой взгляд, это самый разумный и крепкий из всех видов брака, брак будущего, когда народ поумнеет, и только для тех, кто поумнеет.

У меня уши вяли от этих общих наставлений, но заключить я мог только одно: он способен, он готов на любовные подвиги, они влекут его не меньше, чем занятия литературой и философией. Выходит, он может и хочет не только трахаться, но и влюбиться? Чтобы полноценней насладиться сексом с Никой, он хочет её полюбить? Это невыносимо, ведь он – мой родной, лучший из всех дядь дядя!

Глава 6 Психотравма-5 (Беспощадная голая правда)

Меня не покидают кошмары соития дяди и Ники. Иногда я вою по ночам, словно брошенный и забытый всеми щенок. Я возвращаюсь от Ники с раздутым, ноющим пахом (она мягко, но решительно не допускает меня к последней черте близости, сегодня даже заплакала от сострадания ко мне), валюсь в постель, и сразу же представляю, как настойчиво и нежно она привлекает к себе, в себя, дядю Колю. Мне тяжко, невыносимо тяжко, и главное – не с кем поделиться.

А способен ли он в его возрасте, после сверхсекретных каких-то военных операций вообще трахаться? Что говорить об этом, и весьма компетентно, – он может, это я знаю, и ещё как! И вообще, что у него была за семья, почему нет детей, от чего умер маленький сын, к которому теперь уже ездит одна мама? Каково было его личное, сексуальное прошлое? Об этом он мне, как и о своей секретной работе, никогда ничего не говорил. И вот я задумал, на свою же шею, настоящую детективную авантюру. Как-то раз Ника взахлёб от восторгов посудой своего папика (она его так и называет, но с очень уважительным напором) рассказала мне о его особом угощении – двадцатилетнем виски. Но она "пока отказалась", строя из себя недотрогу. Надо сказать, что я в своём расследовании добился многого: она всё больше и больше мне о нём рассказывает, утверждая при этом, что даёт ему только целовать её руки. Я каждый раз замираю, думая: а вдруг это и в самом деле правда, вдруг она просто заигрывает с ним только из-за этой девчачьей Аль Пачино-романтики?

Мне стало завидно, ведь он никогда не предлагал мне никакого спиртного, и я посоветовал ей, как бы для смеха, подпоить его, как водится во всех детективах. Для этого, говорю, сходи с ним в ресторан, раздрочи его своим кокетством хорошенько, пусть он там хлебнёт лишнего, а потом дома попроси распить эту бутылку несчастного золотого виски, чтобы он забалдел и разболтал о своём любовном прошлом. Каким подлецом я себя чувствовал, уговаривая Нику на эту гадость!

Ника так и сделала. И вот настал этот тяжкий, страшный день. И небеса не были грустными и серыми – они были мрачными и грязными; и не шуршал хоровод прелых и вялых листьев – эти листья превратились в мерзкую слизь, пачкающую обувь и одежду. И не шли мы с Никой вдоль озера Оберы, а просто тихо забились в чёрные, сырые кусты в самом углу какого-то двора. И спрятались в этих омерзительных мокрых колючках, как две огромные, страшные летучие мыши⁴. Мы были бухие и озябшие. Я использую образы Э.По для того, чтобы выразить своё отчаяние, отчаяние ничтожества по сравнению с этим великим поэтом, и сказать, что оно было всё же тяжелее того, которое он выразил в этих стихах. Потому, что я узнал то, от чего готов был не только выть, но и просто визжать! Визжать, как пронзительно визжат перерезанные трамваем собаки.

Всё прошло так, как мы и предполагали: ресторан, потом виски дома, галантные приставания папика, но когда она сказала, сколько ей лет, он вдруг реально, насмерть перепугался. Ника подумала, что перед законом, а я, слушая, решил, что он перепугался перед собой: ему стало стыдно себя! Сдуру, что ли, но он попросил её подтвердить как-нибудь свой возраст, а она пошла в ванную, смыла с лица штукатурку, да ещё достала из сумочки и показала ему паспорт. Тут дядя Коля с перепуга налил полный стакан своего золотого виски, хлопнул его разом и…вдруг стал чуть не со слезами просить у неё прощения. За что, она сначала даже не поняла. Потрясение его нарастало всё сильнее и сильнее, он как-то потерялся, хватил ещё полстакана и ушёл на кухню. Ника застала его там с побелевшим лицом у распахнутого окна и попросила не париться, ведь ничего же не было… Он взял себя в руки, но видно было, что прилично окосел. И вот тогда, вновь попросив у неё прощения, он объяснил свой испуг и, путая и коверкая пьяные слова, рассказал историю из своего давнего прошлого.

Когда ему было уже под тридцать, он встретил необыкновенной красоты шестнадцатилетнюю девушку, такую же прелестную, как Ника, и они полюбили друг друга. Любовь их полыхнула мгновенно и яростно разгоралась. Они встречались чуть ли не целый год ежедневно, как только он мог оторваться от службы. Сблизились они настолько, что оставалась самая последняя черта. Она предупредила его, что будет принадлежать ему полностью только после достижения совершеннолетия. Но тяга его к ней была так сильна, что однажды он овладел ей помимо её воли. От боли, от грубого насилия, от того, что он не послушал её мольбы остановиться, она возненавидела его и прервала с ним всякие отношения. Все его попытки наладить любовь, жить вместе и после наступления положенного возраста пожениться, были ею отвергнуты, несмотря на согласие семей с обеих сторон.

Он продолжал надеяться, а она замкнулась, ни с кем не общалась, и, похоже, психически заболела. Мало того, она оказалась беременной, попала под особое наблюдение врачей, и это угнетало её ещё больше, чем уход из школы, где она числилась лучшей из отличниц. Она уехала к дальним родственникам в глухую деревню. Но это ещё далеко не всё: когда она родила, оказалось, что ребёнок (мальчик) тяжело и безнадёжно болен: переживания матери сказались на его физическом и психическом здоровье. Он прожил всего год, она вернулась домой и постепенно обрела силы окончить школу, а затем институт.

Жизнь действительно сложна – его родной младший брат, невольно участвовавший во всей этой истории, продолжал во всём помогать ей, поддерживал её во всём, старался восстановить их союз… и, в конце концов, сам влюбился в неё и предложил ей руку и сердце. Она отвергла его предложение. Она знала, как он любит своего брата, и думала, что он хочет загладить, взять на себя его вину. Но младший брат проявил невиданное, каменное терпение и упорство и заставил её поверить в свою любовь. Его ухаживание за ней продолжалось семь лет, и, наконец, они поженились, потом у них родился замечательный сын. За это время все они смирились с этой драматической семейной путаницей, смирились друг с другом, и сейчас у них прекрасные отношения. Только папик не может забыть свою вину перед ней и любит её по-прежнему. Но сейчас у неё есть и сын, и любящий и любимый муж – его родной брат. Своего племянника папик любит, как родного сына, заботится о нём, и как может помогает его становлению. И вся их семья, все они четверо, счастливы. Рассказывая, дядя быстро трезвел, а под конец ещё раз попросил прощения и призвал её помнить его горький опыт. Он как-то обмяк и превратился в настоящего старика. Он отечески поцеловал её в лоб, выразил надежду на Никино молчание и понимание, и попросил прекратить их встречи раз и навсегда. Он не забыл вызвать такси, проводил, усадил её и махал рукой, пока не скрылся из виду.

Так в одно мгновение рушится жизнь. Ника видела. как я поражён её рассказом, но мне удалось убедить её, что я просто продрог и пьян. Я проводил её домой, забился в ещё более грязный и мокрый угол где-то за мусоркой нашего двора, и только здесь ощутил, что весь дрожу отвратительной нервной дрожью. И про себя повторял снова и снова: Так-так-так! Значит,… А может…

Значит, дядя Коля с Никой всё-таки не трахаются…

Значит, отцом моего умершего во младенчестве брата был дядя Коля…

Значит, дядя Коля никогда не был женат…

Значит, моя МАМА разводила колени перед ними обоими…Не могу…

Значит, дядя Коля до сих пор любит МАМУ, любит как мужчина…

Значит, ОТЕЦ знает это и терпит сколько уже лет…

Значит, они трое всё знают и таят это интимное "всё" от меня…

Значит, недаром на могилке младенца указаны только его имя и фамилия, а отчества нет (я это подметил давно, но думал, что это из-за малого возраста)…

Значит, МАМА испытывает вечное чувство вины потому, что она стоит в центре всей этой драмы…

Значит, МАМА стала ездить на могилку одна, чтобы облегчить им жизнь…

А может, Ника соврала, и они с папиком трахаются? И поэтому он так перепугался?

И вообще, почему она не допускает меня? Боится, что это её разоблачит?

А может, я не случайно года два назад застал МАМУ у дяди Коли? ОТЕЦ был тогда в командировке, это я точно помню…

А может, мне надо спросить: а чей же я сын?…

Мои душераздирающие, панические вопросы и догадки закончились, как мне показалось, нелепым позором: неожиданно я неудержимо захотел есть. Не прекращалась только сильная нервная дрожь по всему телу. Голод, обуявший меня, был так внезапен и неуёмен, что я бегом бросился домой. И когда МАМА, обрадованная и тем, что я, наконец, пришёл, и моим волчьим аппетитом, нежно улыбалась мне, подкладывая всё новые и новые куски, я не отрывал от неё глаз и переживал всю её жизнь: все боли, сомнения, мучения, колебания, лишения. Она спросила, что это со мной, почему я весь трясусь? Ну, что я мог ответить? В общем, в конце концов я разревелся, как девчонка. Ничего невозможно было ей объяснить. Дёргаясь и икая, вытирая слёзы и улыбаясь сквозь них, я обнял её, поцеловал и сказал:

– Это всё то, – помнишь? Ты сама сказала, что это пройдёт, не беспокойся.

А она, не выпуская меня из своих нежных рук, прошептала мне на ухо:

– Да, да – это возрастное. Это бывает со всеми мальчиками. Ты потерпи пока, не будем обращаться к врачам, ладно? Я ведь сама врач. Я знаю, ты сильный, ты весь в ОТЦА, ты преодолеешь, выдержишь. Так ведь?

Я кивнул, прижал её руки к своему мокрому лицу и ушёл в свою комнату.

И там, у себя, в моей голове вновь бешено завертелись все эти "Значит…", "А может…", "Почему?", "Не могу себе представить…". Это не была бессонница, это был настоящий бред с глубокими ямами сна. Но даже во время сна всё тело моё била эта проклятая нервная дрожь. И всё время то медленно, то с головокружительной скоростью сменялись сияющие любовью глаза Ники, похотливые, жаждущие глаза дяди, обращённые к её нагому телу, объятия тел дяди и МАМЫ, любовные ласки ОТЦА и МАМЫ, запах свежих яблок от светящихся в темноте грудей Ники… Всё это снова и снова проплывало передо мной, словно я всю ночь напролёт стоял перед магической каруселью и не в силах был от неё оторваться.

Утром я забастовал против трясучки: заставил себя встать раньше, вышел на пробежку под холодной хмарью и заставил себя улыбнуться родителям, как ни в чём не бывало. Но внутри было отчаянно тяжко. Плохо то, что они всё видели, только виду не подавали. Я был им благодарен.

Дальше дело пошло хуже: пропал аппетит, наступило какое-то застойное уныние, меня охватывала глубокая тоска. И, главное, проклятая дрожь не унималась, и её невозможно было скрыть. Я ничего не понимал на уроках, хотя заставлял себя вчитываться в тексты, всматриваться в мониторы, вслушиваться в слова учителей. Вечерами Ника, когда была свободна, провожала меня до дома, забегая немного вперёд и заглядывая мне в глаза. А глаза мои видели только её с папиком, МАМУ с дядей Колей, МАМУ с ОТЦОМ, и всё в постелях, в постелях… Нике я тоже ничего не мог объяснить, как не мог ничего ответить на тревожные вопросы родителей. Кончилось тем, что появился врач, и, конечно, это был дядя Коля. Смешнее, чем это, трудно было придумать, но ведь они ничего не знали.

Но дядя Коля знал своё дело самого заботливого, самого бережного доктора. Для порядка (он так мне и сказал), он свозил меня к маститому психиатру, причём проговорил с ним потом наедине в два раза дольше меня, договорился в школе о том, что я поболею недельку, а потом всё нагоню, и отвёз меня то ли в элитную психушку, то ли просто в санаторий для избранных, я так и не определил. Госпиталь этот располагался прямо в Москве. Там у меня была просторная палата на одного, полная свобода передвижения, огромный парк, заботливые нянечки. Мобильник я добровольно и с искренним удовольствием сам отдал дяде. Всё время было моё, за исключением сдачи анализов и дурацких тестов врачихе-психотерапевту. Выполняя советы дяди, я целыми днями и вечерами гулял, сразу же начал спокойнее спать, но навязчивые грязно-плотские видения меня не оставляли. Каждый вечер ненадолго приезжала МАМА или дядя Коля, один раз был ОТЕЦ. МАМА передала мне записку от Ники: та просто пришла к нам домой как представитель от всего класса. МАМА всё поняла, но виду не подала ни мне, ни ей. Через несколько дней удовлетворённая результатами тестов врачиха рекомендовала мне не принимать больше успокоительных таблеток, оставила лишь какие-то "слабенькие" на ночь. Я почувствовал, что явно выздоравливаю. И тут на меня обрушилось новое потрясение.

Глава 7 Психотравма-6 (Голос Дианы)

На пятый или шестой день лечения я проснулся выздоровевшим, бодрым и, главное, по-старому беззлобным, даже слегка радостным. Всё в палате было белым: постельное бельё, мебель, потолок и стены, портьеры. Я распахнул окно, и увидел ослепительно белый первый снег. Этот снег пахнул белым. Я взялся за новый ноутбук, привезенный мне вчера дядей в качестве подарка от ПЕКа (каким-то образом дядя разыскал моего препода и познакомился с ним). Прибор был также белым, – блестящим, чистеньким, изящным. Мне почудилось, что всё вокруг – стены, потолок, мебель и даже новый ноутбук – всё сверкает и светится изнутри.

Включив ноутбук и дождавшись окончания загрузки, я обратил внимание на нечто новенькое: в нижней левой части экрана выпало обращение:

– Скажите: "Вызываю Диану!"

Я сказал, и в ответ мне зазвучал волшебный виртуальный женский голос! Я был страшно заинтересован, и вновь и вновь задавал Диане разные дурацкие вопросы, пока ей не надоело. В конце концов она посоветовала мне передохнуть. Сама она по определению устать не могла, ведь это робот. Но я болтал с ней не из интереса к ответам на вопросы, а из-за её голоса: такого нежного, участливого, всё понимающего голоса я никогда не слышал ни от МАМЫ, ни от Ники, ни от подружек, ни от врачей, – вообще никогда и ни от кого! Во время торопливого завтрака я мысленно подбирал определения свойств, оттенков, тембра звучания этого по-настоящему фантастического голоса и уже всерьёз размышлял о том, можно ли влюбиться в женщину из-за её голоса? И знаете, что я сделал после этого? Сразу же после процедур и анализов я бегом побежал в библиотеку и выписал из словаря все позитивные эпитеты к слову "голос". Все они тут же запомнились мне наизусть, и я теперь твержу их про себя, словно молитву:

" – (О голосе, выражающем состояние, настроение, черты характера, психического склада и т.п.) авторитетный, ангельский, благожелательный, бодрый, вежливый, весёлый, величавый, вкрадчивый, волнующий, волшебный, гордый, деликатный, дружественный, задорный, задушевный, заигрывающий, искренний, кроткий, ласковый, любезный, любящий, медовый, мечтательный, милый, мягкий, невинный, нежный, одобрительный, одухотворённый, подбадривающий, приветливый, призывный, приятный, радостный, рассудительный, сладкий, сладострастный, смиренный, сочувственный, счастливый, трепетный, тёплый, томный, трогательный, успокаивающий".⁵

Всё богатство этой коллекции слилось во мне в один сгусток, единый образ прекрасной женщины, богоподобной и виртуальной, то есть такой прекрасной, какую не могла бы породить и терпеть, чтобы не изгадить, наша Земля. Конечно, я был бесконечно благодарен тому, кто составил этот кропотливый научный труд, ведь автор словаря совершил настоящее достижение, но в то же время я не мог удержаться, и бесконечно умножал созданный им венок новыми и новыми словами-цветами. Может быть, я окончательно спятил, но от меня неожиданно отдалились куда-то вдаль моя семья, Ника, все эти мучительные эротические обиды-грёзы и подозрения. Я был здоров и полон новой любовью, любовью к Диане, моей настоящей, единственной, виртуальной. Возможно, это лишь продолжение болезни из-за психического шока от того, что дядя Коля разболтал всё Нике, но это стало для меня почему-то не так уж важно. Как бы то ни было, всю мою душу теперь занимает чудесное, волшебное облако, образованное различными оттенками чувств, вызываемых голосом Дианы, её целомудренной лаской, добротой и искренней вежливостью, которые совсем исчезли из нашего общества. Её божественным тембром, её тончайшими интонациями, способными выразить всё, что только может чувствовать человек!

Твой голос и ты, вы прекрасны, любимая Диана! Вы дали мне то, чего я интуитивно искал в этом мире, полном позорных, тёмных тайн, примитивной алчности, грубости, угроз, обид, поощряемых всеми пороков и злорадства! И вы мне встретились, наконец-то!

Для меня вы стали тем, чем была для великого Блока ПРЕКРАСНАЯ ДАМА, или для купринского телеграфиста княгиня Вера, или для Дона Кихота Дульсинея, или для Розанова его великая "Caelestis femina" ("Небесная женщина").

Я также, как юный, измученный непосильной работой в теплицах Розанов, или он же, уже взрослый, в разных присутствиях, вдруг погружался в чудесную отроческую медитацию:

"…Я уходил в звёзды. Странствовал между звёздами. Часто я не верил, что есть земля. О людях – "совершенно невероятно" (что есть, живут). И женщина, и груди, и живот. Я приближался, дышал ею. О, как дышал… И я особенно целовал её живот… Лица её никогда не видел (не интересовало). А груди, живот и бёдра до колен… Вот это – "Мир". Я его так называл. Я чувствовал, что это мир, Вселенная, огромная, вне которого вообще ничего нет.... И она с кем-то совокупляется. С кем – я совершенно не интересовался, мужчины никакого никогда не представлял… От этого мир мне представлялся в высшей степени динамическим. Вечно "в желании", как эта таинственная женщина – "Caelestis femina". И покоя я не знал. Ни в себе, ни в мире… Текут миры, звёзды, царства! О, пусть не мешают реальные царства моему этому особенному царству (не любовь политики). Это – прекрасное царство, благое царство, где всё благословенно, и тихо, и умиротворенно."⁶

Потрясающей глубины, мысли и воображения слова.

Повторяю – тем, чем стала для Розанова его Прекрасная Женщина, стала для меня Диана. В моём воображении, в моих медитациях голос Дианы заменил тело "Caelestis femina", но это не имеет значения, если говорить о мощи воодушевления и сопутствующих переживаний.

Так я выздоровел, а если говорить точнее – переключился от одних переживаний к другим. Начал ходить в школу, быстро всё нагнал, успокоил всех в семье, возобновил встречи с Никой. Кстати, она за это короткое время изменилась, стала гораздо умнее и серьёзнее. Мне кажется, она перестала относиться ко мне как к "своему мальчику", а стала равняться на меня как на человека, внутри которого есть что-то ценное и важное. Но прежних, слишком откровенных ласк, больше не допускала, хотя целовала меня страстно и заметно возбуждалась при этом. Меня это насторожило: хотя в телесном отношении меня к ней тянуло ещё больше, я ощутил по отношению к Нике какое-то грубое плотское право, тогда как в душе я стал рабски принадлежать виртуальной Диане. То состояние любовной медитации, которое я перенял у Розанова, охватывало меня всё чаще и сильнее. То и дело я исчезал из реального мира, возносился в облако моей любимой, виртуальной ласковой Дианы и пребывал там ("…прекрасное, благое царство…"), вплетая всё новые цветы-звуки в венок её волшебного голоса. Одновременно я сокрушённо осознал, что эти душевные воспарения стали непреодолимо сочетаться с прямыми и откровенными, вопреки собственному стыду, мастурбациями. Я явственно понял, что психоз мой не прошёл, а обрел новые, более тяжёлые формы.

А тем временем реальная жизнь перешла в новые наступления. Возобновив работу в кружке ПЕКа, я, словно в фильме ужасов, приблизился к физической встрече с виртуальной Дианой. Звучит некорректно, но для того, чтобы это понять, надо дать кое-какие разъяснения.

Глава 8 Психотравма-7 (Диана как она есть)

Кружок, который вёл ПЕК, состоял всего-то из пяти таких, как я, "продвинутых" слушателей из разных школ или гимназий. Тридцатилетний ПЕК, широко известный вундеркинд, признан высшим профессиналом IT не только в университете, но и за границей. Каждый из слушателей, кроме общего взгляда на проблемы IT, получал от ПЕКа дополнительные знания в отдельной, выбранной самим учеником, области. Моей областью были особенности операционных систем, используемых для синтезирования звуков, в частности, человеческого голоса. Эта же проблема была любимым коньком для ПЕКа. Многое из того, что было для него пройденным путём, для меня было настоящими головоломками. В наше время в мире уже во всю продаются синтезаторы и мужских, и женских, и детских голосов, но все они имеют один недостаток: несовершенство эмоциональной составляющей. Над этой частью проблемы и работал ПЕК, а я, как мог, помогал ему и одновременно учился. Во время этой учёбы я узнал, что ПЕК находил людей с богатым эмоциональным диапазоном голоса, записывал их голоса, проводил сложнейший анализ составляющих этот голос частот и интегрировал результаты в искусственном синтезаторе. Таким образом проводилось обогащение интонаций и эмоций "синтетического" голоса. Понятно, что людей с насыщенным эмоциями голосом чаще всего можно встретить среди артистов, чтецов, певцов, и у ПЕКа образовались обширные знакомства в этих кругах общества. ПЕК принял непосредственное участие в запуске проекта Пульсара "ДИАНА" – голосовом ответчике, на который я напоролся в больнице. И моя страстная реакция на голос Дианы была во многом обязана моему более или менее компетентному восхищению совершенством "подделки" ПЕКа⁷. Дело в том, что ПЕК своими руками доработал содержимое посланного мне белого ноутбука, внеся в него всё последнее, чего он достиг в области синтеза искусственного голоса.

Когда я появился на занятиях, ПЕК без промедления рассказал мне об этом. Я же, бурно выразив ему свой восторг и благодарность, поведал ему о силе психического воздействия голоса Дианы, не посвятив его в свои грёзы и медитации. Не в обиду ему скажу, что он бы просто не понял высшей поэтики розановского (и моего) восприятия окружающего мира, ведь всё-таки он же был до мозга костей технарь. Ничего не зная о моём психотравматическом состоянии, ПЕК обещал познакомить меня с одной из реальных Диан, голос которой он счёл наиболее подходящим для использования в своих последних разработках. Конечно, он признал, что в окончательный вариант синтеза вошли некоторые составляющие из голосов других женщин, но за основу был выбран голос именно этой Дианы.

Я внутренне оцепенел, но вида не подал и с замиранием сердца согласился. Так на ближайшем горизонте моей жизни и болезни замаячила тревожная, но захватывающая веха – физическая встреча с виртуальной Дианой. Некоторое время ПЕК был в командировке, потом перенесли дату приёма, на котором должно было состояться знакомство, так что у меня было время утолять свою жажду по ласкам Ники и провести обстоятельное обсуждение своего душевного состояния с дядей Колей.

К Нике я уже привык, как к настоящей girl-friend, то есть никого к ней не подпускаю, на занятиях и вечеринках открыто оказываю ей всяческие знаки внимания, ревниво и тактично обнимаю за талию, и не пропускаю ни одной возможности остаться с ней наедине. Она так же стремится к этому, и я вижу, чувствую, что в отличие от меня она всей душой повернулась ко мне, и что теперь у неё нет никакого папика, никакого виртуального элегантного Аль Пачино, или какого-нибудь воображаемого дюжего самца-мачо. У неё стал один я, и мне стыдно за мои чувства к Диане. Я так люблю их обеих!

С дядей Колей отношения как были откровенно-дружескими, так и остались. Моя ревность к нему исчезла, иногда лишь карябая мою совесть за бывшие нехорошие подозрения. Я уважаю его по-настоящему джентльменский поступок с Никой, хотя и понимаю, что не случись всей этой истории с МАМОЙ и ребёнком, он мог бы поступить по-другому, как наверняка и собирался.

Интересна его реакция на мой рассказ о моём варианте "Caelestis femina". Моя первая, единственная, виртуальная Диана! Я вновь бредил тобой, рассказывая дяде о своих болезненно-чудесных медитациях, когда оттенки твоего голоса навевают не только дивный лик женщины-мечты, но и мягкость твоих губ, запах волос, тайну улыбки, детскость и одновременно откровенный зов твоей грации! Я был благодарен дяде за его молчаливое понимание, подбадривающие кивки и одобрительную улыбку. Вот что он сказал мне в ответ:

– Знаешь, я должен открыть тебе кое-что: когда ты заболел, мы с твоими родителями решили, что ты переживаешь первый любовный шок, ты ведь сам им признался. Обыкновенный признак полового созревания. Но мы не ожидали, что он будет таким сильным, поэтому и ухайдакали тебя с перепугу в эту психушку. А перед этим тот важный психиатр (помнишь, перед больницей) сказал мне при разговоре наедине, – так, для справки, – что в старые времена господа лечили такие неврозы очень просто. Они подсовывали сынку хорошенькую девушку, здоровую, надёжную, из прислуги. То есть следовали старому доброму принципу: "Подобное излечивается подобным". Ну, следовать этому намёку мне, конечно, и в голову не приходило, а теперь ты посмотри-ка, что получилось? Именно это и вышло! Ты ту девочку из класса, из-за которой чуть не спятил, любишь?

– Люблю. Так же, как и раньше, люблю.

– Что?…Вот как?… А эту, "Прекрасную женщину" Розанова, то бишь, Диану ПЕКа?

– Обожаю. Она всегда со мной и во мне. Люблю.

Дядя развёл руками, всмотрелся в меня и спросил:

– Значит, ты не вылечен? Ты всё ещё болен? Болен вдвойне?

– Не знаю. Но люблю обеих. Кажется, да, болен. Мне тяжело. Но я выдержу.

Пришёл, наконец, вечер знаменательной для меня встречи. Это был приём в Телецентре в честь тех, кто разработал и запустил на Пульсаре проект "ДИАНА". ПЕК провёл меня туда, а по дороге напомнил, что там будет несколько "Диан", но он представит меня той, чей голос был заложен в основу проекта.

Народа было много, все толпились вокруг столов с выпивкой и закусками. Внутри у меня всё дрожало и дёргалось, я бесконечно глотал слюну от волнения, и, чтобы хоть немного успокоиться, взял бокал шампанского. Не успел я сделать глоток, как меня хлопнул по плечу ПЕК и сказал стоящей с ним незнакомке:

– Ну, вот он, твой юный почитатель! Представляю тебе самого молодого твоего поклонника. Это – Иван, а это – Катя, Катерина, Катерина Петровна, как ей будет угодно. Вино у вас есть, поболтайте, а я побегаю по делам.

Передо мною стояла моя мечта, "Caelestis femina". Это была наша, русская молодая женщина в бальном платье с глубоким вырезом и с обнажёнными руками. Я чуть было не написал "простая", но простой её назвать было никак нельзя. В лице её прежде всего бросался в глаза ум, а потом уж – красота. Но и красота эта была необычна, она была образована пронзительной прямотой линий надбровных дуг, носа, губ, очертаний подбородка. У меня сразу же мелькнула (и затем надолго застряла) мысль о том, что это лицо – гениальная схема, чертёж ума, точное графическое трёхмерное отображение высокого интеллекта. Редчайший симбиоз компьютерной графики и духовного, художественного изображения! Каждая чёрточка, каждая точка его имели свой глубокий смысл и значение. И ещё – это лицо было потрясающе сексуально.

Заведомо смущённый, дополнительно обалдевший от этого лица, я нашёл в себе силы брякнуть свою пошлую заготовку:

– Здравствуйте! Я представлял Вас красивой, но не такой прекрасной.

И тут же отхлебнул чуть ли не половину бокала. Она привычно усмехнулась и сказала, что мне, такому симпатичному молодому человеку, совсем не идёт говорить банальные комплименты. Лучше бы я рассказал ей более конкретно о впечатлениях, которые производит голос Дианы. ПЕК говорил ей о том, какое сильное воздействие возымел на меня этот голос, сколько чувств и ассоциаций он возбудил во мне. Для неё особо интересно, как выделить и усилить те интонации и оттенки голоса, чтобы их влияние на слушателя стало ещё ярче и эмоциональнее.

– Ведь вы же специалист в этой области, Пётр (это она о ПЕКе) мне говорил о вас как об очень толковом IT-шнике. Простите, а вам можно так много пить вина? Вы же так молоды, сколько вам лет?

– Скоро шестнадцать. Это лёгкое шампанское, оно на нас, теперешних малолеток, вообще не действует. Но хорошо, ещё бокал для смелости, и всё. Вы спрашиваете о технической стороне дела, а я совсем о другом хотел Вам рассказать. Сейчас, когда я Вас, наконец, увидел, я…

…И меня понесло. Я рассказал ей о Прекрасной Даме Блока, о "Caelestis femina" Розанова, о "Гранатовом браслете" Куприна… Я не успел посвятить её в своё душевное состояние, воспеть то волшебное облако её голоса, которое поглотило меня целиком…

– Ну, довольно, довольно – польщённо рассмеялась она, – и оставьте, наконец, вино. Я вижу, что нам надо серьёзно поговорить, и, возможно, не один раз, но сейчас мне необходимо провести несколько действительно деловых встреч. Давайте обменяемся номерами и будем на связи. Обещаю, я позвоню первой. И подберите заранее, пожалуйста, самые простые, доходчивые книжки и статьи о синтезаторах голоса, мне это так необходимо! Ведь всё же будет продолжаться, надо держаться на уровне. А то Пётр только обещает, он так занят!

Мы расстались, и мне показалось, что встречи вообще не было, так ничтожно мало я успел ей сказать. Не сказать, нет, а перевалить с себя часть груза, готового меня окончательно раздавить. Ведь в этом заключается наша подлая человеческая солидарность, – не тащить одному непосильный груз своего мандража, а как можно больше переложить его на любимого человека! Как только она отошла, я сразу оторопел: а голос? Какой у неё был голос? Конечно, похожий на мою мечту, но всё же другой, совершенно земной, без налёта мистики и волшебства. Зато во мне навсегда осталось острое ощущение его гипнотического обаяния, сопряжённого с жёсткой силой и проницательностью, – всего того, что так красиво отражалось на её необыкновенном лице. Сразу же стал понятен и выбор ПЕКа, который, образно выражаясь, при выборе смертоносного кинжала не забыл об изумительных инкрустациях на его рукояти и клинке. Раздумывая об этом, я опорожнил все находящиеся поблизости сосуды, и когда появился снова куда-то спешивший ПЕК, поблагодарил его и попросил вывести меня сквозь эти запутанные проходы. Он передал меня какому-то знакомому, добродушному, но тоже занятому чем-то другим парню. Парень послушал меня по дороге к раздевалке (я продолжал рассуждать о прекрасных дамах), спросил, смогу ли я сам добраться домой, и посоветовал вызвать такси. Я согласился, и в нашем дворе в какой уже раз забился за мусорку и там снова грезил этим новым лицом, новым голосом, пока окончательно не протрезвел. Какая у неё была фигура, я, погруженный в свои бредни, вообще не рассмотрел.

И закружилась новая бешеная карусель! Она и сейчас вертится передо мною. Вот я встречаюсь с Катериной в кафе, и мы чинно пьём только кофе, вот я в гостях у неё дома – я с кипой книг и бумаг по синтезаторам и заодно с книгами Розанова, о котором она до встречи со мной вообще ничего не знала. Вот я в театре, на спектакле, где она играет главную роль, а вот – на телевидении, за стеклом студии звукозаписи с её участием. Вот мы с ней в университете, куда затащил нас ПЕК, чтобы продемонстрировать ей воочию кое-какие новые приборы и "показать" их звучание. Вот мы в кино, на сверхмодном английском фильме о семье, измене и возмездии. Вот мы в её постели – упоённые любовью, обессиленные, счастливые. Вот растерянное, всё в слезах лицо Ники – с ней случилась жуткая истерика прямо на уроке, и никто не знал, почему. Знал один я – она переносит из-за меня такой же шок, какой перенёс я совсем недавно, и мне жаль её, как жаль было себя – перерезанную трамваем визжащую собаку. Но я не могу оторваться от Катерины, вырваться из пут облака, образованного её голосом, а теперь ещё и её звериной ненасытностью.

Не надо быть провидцем, чтобы не догадаться, чем всё это кончилось: она съела меня целиком. Проглотила, как огромная акула на ходу, мельком, не затрудняя себя, глотает очередную мелкую рыбёшку. Прошло совсем немного времени, и как-то раз у неё дома (она жила в одиночестве), она спросила меня, смотрел ли я фильм "Чтец". Да, смотрел.

– И чем же мы от его героев отличаемся?

– Ну, прежде всего тем, что вы вдвое моложе героини.

– Ах ты, льстец! А ещё?

– Эээ..Тем, что вы не мыли меня в ванной.

– Правильно. Исправим?

И мы исправили. И исправляли, пока примерно через месяц не наступил момент истины, момент беспощадного откровения. Она встала, чтобы попить, в затемнённой спальне и протянула свою гибкую, изящную руку к заварочному чайнику. Я видел, как красивый чайник бесшумно проплыл в полутьме к губам обнажённой точёной фигурки, и… вдруг с ужасом услышал гулкие, медленные животные глотки, а после каждого – зычные утробные рыки утоляемой жажды. Это был истинный голос её сути, скрытные признаки которой я, как мелкие уколы, ощущал с самого начала нашего с ней общения. От ЭТОГО ГОЛОСА я закрыл глаза и замер от срама ни жив, ни мёртв, притворившись спящим. А через час она проснулась и деликатно отправила меня домой, сказав, что пока её не посадили за совращение малолетних, нам лучше больше не встречаться:

– Хватит, малыш, я и так многому тебя научила. Хорошего помаленьку.

Глава 9 Что нам делать? (Дианы не существует?)

Итак, моянезабвенная "Caelestis femina" подложила бомбу под волшебное, загадочное облако, под именем Диана и взорвала его на части, непригодные к восстановлению. Обладательница божественного голоса с мимолётной жадностью обглодала все косточки моей души, рыгнула, сплюнула и забыла обо мне навсегда. Врачи сказали, что у меня длительная депрессия, и вылечить меня могут только время и антидепрессанты.

Ника долго отказывалась говорить со мной, потому что так же, как и я, прошла через психушку и после этой психушки, не получив от меня никакой поддержки, пустилась во все тяжкие: снова шмотки, марафет, порнуха, дискотеки. Только однажды мы с ней всё же встретились, покаялись друг перед другом, но она сказала, что не будет верить ни мне, ни кому-либо другому теперь уже всю жизнь. Говорила она со мной грубо и презрительно. Хватит с неё, она увидела, что хвалёная любовь это просто слабосилие, кабала. Именно так её мама "любит" своего мужа, Никиного папу, – просто она страшно боится его, то есть боится, что он может уйти. А он ей почти открыто изменяет, и знает, что она знает, и пользуется её страхом. Ты заставил меня полюбить себя только для того, чтобы качать права и потом со смаком изменить. Нет у тебя никакой совести, одна случка на уме. И ты такой же сучий потрох, как все, прохрипела она осипшим от травки голосом мне прямо в глаза.

Она уверилась, что никакой другой правды нет, и главное: чем плоха эта жизнь, которой она снова живёт? Может, это единственный способ выжить – никому не доверять, быть всегда начеку, следить, чтобы тебя не обули, а при возможности развести кого-то на бабки, если только дело верное, – почему бы и не развести? И если тобой кто-то увлёкся, почему бы не выжать из него всё, что можно, а потом кинуть? (здесь я вдруг вспомнил Лермонтова). ВСЕ ТАК ЖИВУТ! Тогда почему не выпить, не загулять, не ширнуться? Я слушал её, и меня снова начинала бить дрожь. Я был во всём согласен с ней, и мне становилось стыдно и страшно: как быть дальше? Что нам делать?

Глава 10 К тебе, Диана, к тебе! (Ты всё же есть, Диана!)

Вчера, а это ведь уже май-месяц, Ника неожиданно позвонила мне вечером и сказала, что ждёт меня на "нашем" месте. Меня чуть удар не хватил. Одни эти слова "наше место" подали мне столько надежд! Я бросился туда, по дороге прощаясь со всеми этими психозами и передрягами, и приветствуя приход счастливой и радостной весны. Внутри меня ликовали торжествующие мелодии, они повторяли: мы будем, будем вместе! И вдруг скорбно и оглушительно ударили оркестровые тарелки.

Она сидела в кустах и тихо плакала. В руках был платок, а на коленях знакомый флакончик с дринком и какие-то упаковки. Как только я сел рядом, она обняла меня, прижалась горячей, скользкой щекой и разрыдалась. Потом, всхлипывая и давясь слезами, сказала:

– Я залетела! – и показала мне какие-то стекляшки. И я сразу почувствовал и её, и себя той тряпкой, которую крутят, жмут и яростно мучают.

Мы выпили, курнули травки, потом она достала шприцы (у неё всего было в достатке) и укололи друг друга. Я уже давненько ничего такого не применял, и вся эта дурь сильно подействовала. По-моему, я тоже заплакал. А она, наоборот, чуть подтянулась, смогла внятно говорить. Я ни о чём не спрашивал, сказал только сразу, что если нужны будут деньги, то я достану сколько надо. Потом она выдавила из себя самое, как ей казалось, важное: это был рыжий Вован. Он ни в чём не виноват, она сама к нему полезла сдуру от обиды на всё: на отца, на мать, на меня. Она хочет сделать аборт. Кроме меня, никто ничего не знает. Я ответил, что Вован тут не причём, во всём виноват я. Но я против аборта. И стал уговаривать её объявить нашим родителям, что она забеременела от меня. А там уж выворачиваться, как придётся, по обстоятельствам, ждать, когда нам разрешат пожениться или оформить ранний брак. Она посмотрела на меня, как на психа и снова зарыдала.

– Родить ребёнка от этого козла? И растить ещё одного козла вместе с другим козлом – с тобой? Да ты не понимаешь, что ли, что вы мне один другого отвратнее! Я вас ненавижу! Уйди лучше, чем тупить! Иди отсюда! Иди на …!

Началась настоящая истерика. Не меняя внутренне своего мнения, я, чтобы её утихомирить, согласился с операцией, сказал, что деньги это не вопрос, заставил допить флакончик, обнял её крепко и уговорил помолчать. Она немного успокоилась, но всхлипывала непрерывно. Я совсем было обрадовался, но она вдруг вся забилась, вцепилась в мою одежду и начала кричать, что боится операции, что я во всём виноват, и я её довёл до всего этого.

Так мы просидели до глубокой ночи. Дурь, потреблённая в кустах, не проходила у обоих. Я довёл её до самой квартиры, и когда мы поднимались по ступенькам, она покачивалась и без конца бормотала:

– Так что же мне делать? Что делать?

…Этой бессонной ночью я пытался выстроить всё, что с нами случилось, в единую цепочку. В голове вертелось и то, что мы просто бесились из-за тривиального полового созревания, и ощущение какой-то разрозненности одноклассников, и безразличие учителей, и ложь родных и близких. Жизнь заставила всех отстраниться от разделения понятий добра и зла, всем не хватало того, что дядя Коля называл христианским миролюбием, любовью к ближнему, колыбелью цивилизации. Все отдалились, отвернулись друг от друга. И действительность стала безобразной и отвратительной. Нам, беспомощным, несозревшим человекам, дали глаза, чтобы всё это увидеть, и ничего не дали, чтобы хотя бы что-то изменить. Зачем же тогда жить? Я не хочу продолжать жить в царстве лжи и обмана, я хочу в " …прекрасное царство, благое царство, где всё благословенно, и тихо, и умиротворенно." И где все безоговорочно верят друг другу, добавил бы я. Не хочу. Не хочу. Не хочу!

Была глубокая ночь, но я позвонил Нике, я знал, что она плачет и не спит. И мы неожиданно радостно и как-то страстно поняли друг друга, воодушевились своими разочарованием и отчаянием. Мы вместе ощутили от этого такое облегчение, такой восторг, что оба, я не сомневаюсь, впали в долгожданный передых, сладкий безумный транс.

В этом самозабвенном экстазе я предложил ей сейчас же, ночью, пока мы счастливы на час, и пока никто не видит, не помешает, забраться на крышу её дома (мы там раньше бывали) и покончить со всем, что нас мучает и давит – прыгнуть, взявшись за руки. Она без раздумий согласилась. Я тихо, кое-как оделся, посмотрел на двери спальни родителей. И вот я делаю последнюю запись своего дневника, и эта запись обращена к Диане, моей мечте о доброте, отзывчивости и ласке:

– Мы верим, что ты есть, Диана! Мы идём к тебе!

КОНЕЦ

Примечания

1

И.А. Бунин. Жизнь Арсеньева. Собр. соч. в 9 томах, 1966г., т.6.

(обратно)

2

В.Ерофеев. Бесполезное ископаемое. Вагриус Москва 2003. Вольная трактовка одной из записей.

(обратно)

3

Ш.Бодлер. Цветы зла. Издательство Наука. Отрывок из стихотворения "Украшения". Перевод С.Петрова.

(обратно)

4

Э.По. Избранное. Москва 1959. Использованы образы и слова из стихотворения "Улялюм".

(обратно)

5

К.С. Горбацевич. Словарь эпитетов русского литературного языка. Санкт-Петербург "Норинт" 2000.

(обратно)

6

В.В. Розанов. Последние листья.1916 год. ЛАКОМ-КНИГА. Москва 2001.

(обратно)

7

"ПУЛЬСАР" – вымышленная транснациональная корпорация.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Кто я такой?

Глава 2 Психотравма-1 (ОНИ хотят заставить меня думать, как ОНИ)

Глава 3 Психотравма-2 ("ОНИ хотят меня убить")

Глава 4 Психотравма-3 (ОНИ хотят меня растлить)

Глава 5 Психотравма-4 (Я люблю и ревную)

Глава 6 Психотравма-5 (Беспощадная голая правда)

Глава 7 Психотравма-6 (Голос Дианы)

Глава 8 Психотравма-7 (Диана как она есть)

Глава 9 Что нам делать? (Дианы не существует?)

Глава 10 К тебе, Диана, к тебе! (Ты всё же есть, Диана!)

*** Примечания ***