Дьявол отвезет тебя домой [Габино Иглесиас] (fb2) читать онлайн

Габино Иглесиас Дьявол отвезет тебя домой

 Gabino Iglesias — The Devil Takes You Home

© 2022 by Gabino Iglesias — The Devil Takes You Home

© Константин Хотимченко, перевод с англ., 2022

 https://vk.com/litskit

Перевод выполнен исключительно в ознакомительных целях и без извлечения экономической выгоды. Все права на произведение принадлежат владельцам авторских прав и их представителям. 

* * *

Глава 1

Лейкемия. Так сказала наш лечащий врач. Она была молодой, белой и красивой. Ее каштановые волосы свисали как занавес над левым глазом. Она говорила с нами мягко, таким тоном, каким большинство людей объясняют что-то ребенку, особенно если считают его идиотом. Ее рот открывался достаточно, чтобы слова вылетали наружу. Она сказала, что у нашей четырехлетней дочери рак в клетках крови. Наша Анита, которая ждала в другой комнате, играя с лего была все еще окутана детской невинностью. Острый лимфобластный лейкоз. Эти странные слова были произнесены голосом, который был одновременно невероятно резким и неожиданно бархатистым. Ее мягкая подача не помогла. Можно завернуть ружье в цветы, но от этого выстрел не станет менее смертоносным.

Молодая, белая, симпатичная красавица сказал нам, что еще слишком рано говорить наверняка, но есть хороший шанс, что с Анитой все будет хорошо. Хорошо - это слово, которое она использовала. Иногда шесть букв значат весь мир. Она тут же добавила, что не может давать никаких обещаний. Люди боятся быть чьей-то надеждой. Я понимал ее, но я хотел, чтобы она была нашей надеждой.

Доктор дала нам время осмыслить сказанное. Тишина никогда не бывает такой холодной и стерильной, как в больницах. Мы с женой, Мелисой, вдохнули эту тишину и стали ждать. Мы не смотрели друг на друга, но я чувствовал, как нарастает паника, циркулирующая в моей жене, словно она была радиоактивной. Мне хотелось обнять Мелису, утешить ее и сказать, что все будет хорошо, но я боялся сделать любое резкое движение. Я осторожно накрыл ее руку своей, но она отдернулась, быстро и резко, как от невидимого толчка, поэтому вместо этого я уставился на белый халат красотки. Прямо над карманом была вышита синяя надпись: Доктор Флинн.

Доктор вдохнула. Из другой комнаты до нас донеслось хихиканье Аниты. Такое чувство, будто Бог ударил меня в сердце, — Мелиса поперхнулась. Печальная женщина — это клинок, нависший над миром и грозящий упасть в любой момент.

Доктор Флинн снова вдохнула, а затем объяснила нам, что острый лимфобластный лейкоз — это тип рака, который поражает костный мозг и белые кровяные клетки. Это относительно незаметная ошибка в организме, самый распространенный детский рак. Сбой в костном мозге, сказала она. Затем она посмотрела на нас и сказала, что костный мозг — это губчатая ткань внутри наших костей, в которой производятся клетки крови. Знаете, потому что она, наверное, думала, что мы глупые. Когда у вас есть акцент, люди часто думают, что вы обладаете интеллектом дорожного столба.

Доктор Флинн хотела, чтобы мы знали, что многие дети относительно быстро выздоравливают от лейкемии, если им ставят ранний диагноз и сразу же начинают лечение. Но она повторила, что не может давать никаких обещаний, потому что рак — это всегда коварная штука, "скользкий противник", — сказала она в попытке проявить шутливость, которая, должно быть, когда-то вызвала натянутую улыбку у какого-то недоумевающего родителя, и с тех пор добрый доктор держит ее в своем репертуаре.

Когда ваш ребенок здоров, вы думаете о больных детях, и вам хочется плакать, хочется помочь. Когда ваш ребенок болен, вам наплевать на других детей.

Доктор Флинн наклонила голову, пальцами сдвинула челку над глазом на дюйм в сторону и положила наманикюренную руку на дрожащее плечо Мелисы. Отрепетированное сочувствие доктора Флинн выглядело так же законно, как и ее идеальные ногти. Я знал, что мы были всего лишь очередным делом в ее папке пациентов, и она бросала нам крупицу надежды, чтобы мы могли держаться за нее, держаться хоть за что-нибудь. И все же мы ей верили. Нам нужно было ей верить. Я смотрел на ее заснеженный идеально чистых халат и думал об ангелах. Она подарит нам чудо. Другого варианта не было. Не верить ей означало нечто настолько ужасное, что мой мозг отказывался это признавать.

Когда доктор кивнула и очень тихо отошла, моя жена начала говорить:

— Mi hija. Моя дочь.

Она села. Она плакала. Она повторяла "Mi hija" снова и снова. Она повторяла это, пока это не стало сердцебиением нашего кошмара.

Mi hija. Моя девочка.

Я ничего не сказал, боясь чего-то, о чем не мог или не хотел говорить. Все, о чем я мог думать, — это выйти в другую комнату, подхватить Аниту на руки и держать ее так вечно. Большие карие глаза Мелисы были дикими. Она глотала воздух и оглядывалась по сторонам, точно пытаясь успокоиться, чтобы мы могли пойти к нашей дочери, не напугав ее. Забавно, что родители могут принять пулю и улыбнуться, если думают, что это убережет их детей от беспокойства или слез.

Аните было всего четыре года, и до этого момента она всегда была здорова. У нее никогда не было ничего хуже простуды, нескольких ушных инфекций, случайных прорезываний зубов или желудочных заболеваний. Химиотерапия должна была сотворить с ней чудеса. Она должна была. Медицинские исследования достигли огромных успехов в этой области. Мы жили в будущем. Все будет хорошо. Все, что нам нужно было делать, это оставаться сильными. У нашего ангелочка быстро наступит ремиссия. Бог был добр. Он не позволил бы ребенку страдать. Никто не заслуживает чуда больше, чем невезучие ангелы. Все будет хорошо. Бог и химиотерапия — выигрышный дуэт, верно? Мы убедили себя в этом. Наш ребенок был слишком полон жизни, слишком волевой, чтобы проиграть эту битву. Наш ребенок был слишком любим, чтобы умереть.

Наконец, Мелиса издала дрожащий вздох и посмотрела на меня. В ее глазах появилось что-то холодное. Она искривила рот в подобие улыбки, а ее брови боролись за то, чтобы опустить все лицо.

— Пойдем за нашим ребенком, — сказала она.

Мелиса вошла в комнату и подхватила нашу дочь на руки. Она зарылась головой в ее шею и щекотала ее поцелуями, чтобы спрятать свои красные глаза и мокрый нос. Я обнял их обеих и почувствовал, как страх пронзил мое сердце.

Я не мог нормально дышать в течение двух дней. Я чувствовал себя как альпинист, у которого закончился кислород в баллоне возле вершины Эвереста. Но потом я увидел улыбку Аниты, и в моей груди расцвела надежда. Это было теплое, утешительное чувство, которое позволило мне снова начать нормально дышать.

Затем последовали неприятные сюрпризы.

Глава 2

Оказалось, что мы не поймали "скользкого монстра" так рано, как они думали. Также выяснилось, что у маленьких коричневых девочек с острой лимфобластной лейкемией процент излечения ниже, чем у детей других рас. О, и заболеваемость лейкемией выше среди латиноамериканцев. Даже ужасные болезни — это гребаный расизм. И знаете, что самое ужасное? Замечательные врачи в больнице не смогли объяснить нам причину. Да, разница между курандеро, плюющим тебе в лицо ромом, и врачом, который смотрит на тебя, не давая ответа, — это белый халат и запах дезинфицирующего средства, который окружает последнего.

Яд в венах Аниты не был доволен вторжением в ее кровь; он также хотел знать, о чем она думает, узнать содержание ее снов, поэтому он атаковал ее спинномозговую жидкость. Le invadió los pensamientos. Se metió en sus sueños ("Это вторглось в его мысли. Оно погрузилось в ее мечты" — здесь и далее перевод с испанского), и оно медленно убивало наши.

Самое странное, что меня так взбесило, что я на какое-то время забыл о грусти, — это то, что у меня всю жизнь был дар. Когда что-то плохое должно произойти, у меня появляется холодное чувство внутри. Я слышу что-то. Слово. Шепот. Вещий сон. Предчувствие, чутье. Что-то, что продолжает жужжать вокруг меня, пока я не обращу на это внимание. Всякий раз, когда это происходит, я остаюсь бдительным, остаюсь готовым к любым неприятностям. Так было с детства.

Моя мать — наркоманка всегда говорила, что надо мной парят ангелы. Я родился внутри амниотического мешка, и она утверждала, что это дает мне способность видеть обе стороны завесы. В темные, тихие полдни, когда моя мать выходила из бежевой комнаты только в туалет, она смотрела на меня и заявляла, что слышит, как ангелы разговаривают, осыпая мою макушку секретами грядущих событий. Она сказала мне, что я должен научиться слушать их. "Escucha a los angelitos, mijo" ("Всегда слушай маленьких ангелов"), — говорила она. Затем она брала свои вещи из маленького ящика рядом с диваном, готовила себе еду и погружала шприц, полный теплых видений, в свои разрушенные вены. Наверное, она хотела, чтобы ангелы говорили и с ней тоже. Она была не совсем права насчет голосов, но и не совсем ошибалась. Со мной никто не разговаривал, но я кое-что знал, кое-что слышал. Иногда это происходило даже в отсутствие звука. Например, однажды утром я проснулся от жуткой тишины и понял, что отсутствие второго дыхания в нашем трейлере означает, что мамы больше нет. Мне даже не пришлось вставать и проверять. Слезы текли по моему лицу еще до того, как мои ноги коснулись пола. Однажды, делая домашнее задание, я подумал о своем друге Гекторе, и тогда мир на несколько секунд перестал гудеть. Я знал, что его больше нет. На следующий день в школе нам сказали, что его отец сел за руль в состоянии алкогольного опьянения. Его машина врезалась в придорожный столб, в результате чего погибли он сам, его жена, Гектор, и его младшая сестренка, Мартита.

Дело в том, что с моим ангелами-хранителями всегда все было в порядке, и у меня никогда не было ощущения, что вот-вот произойдет что-то ужасное. Ни снов, ни тревог, ни слабых звуков на ветру, ни шепота посреди ночи, ни страха, ni una corazonada (ни малейшего предчувствия). Кто бы или что бы ни заботилось о том, чтобы сообщать мне о грядущих плохих событиях, оно решило умолчать о самом важном в моей жизни. На этот раз, к сожалению, los cabrones ángeles decidieron quedarse callados (ублюдки-ангелы решили промолчать). Когда дело дошло до Аниты, ничто не выглядело неуместным. Мелиса даже не подумала упомянуть, что на ежегодном осмотре Аниты педиатр заметил необычные отеки и назначил дополнительные анализы крови "на всякий случай". Мелиса, вероятно, не хотела, чтобы я спрашивал, покроет ли наша дерьмовая страховка эти расходы.

В течение нескольких недель после постановки диагноза наша Анита превратилась из шара неудержимой энергии в тоненькую птичку со сломанными крыльями. Я прижимал ее крошечное тело к своему и чувствовал, как внутри меня все сразу ломается. Невидимый монстр пожирал ее, питался ее невинностью, и я ничего не мог с этим поделать.

Поэтому мы молились. Мы с Мелисой молились, сцепив руки и стиснув зубы. Мы молились с четками, зажатыми в руках так крепко, что на наших ладонях часами появлялись маленькие полумесяцы. Мы молились с брызгами слюны изо рта и слезами на глазах. Мы молились и заключали сделки, давали обещания, угрожали. Мы молились, используя каждую унцию энергии в наших телах. Мы просили Ла Вирхенситу спасти нашего ребенка. Мы просили Бога о заступничестве. Мы просили ангелов протянуть нам руку помощи. Мы просили святых помочь нам выиграть эту битву. Все они молчали, и смерть жила в этой тишине.

Когда Мелиса начала зажигать странные свечи, привязывать освященные ленточки к больничной кровати Аниты и использовать святую воду, чтобы сделать кресты на лбу нашей малышки, я не задавал вопросов и не пытался остановить ее. Она была печальна и отчаянна. Она была готова попробовать все, чтобы принести святое в эту больничную палату. Она вынашивала нашего ребенка девять месяцев, и я знала, что потерять ее — это все равно, что кто-то вырвал ее сердце и легкие. В хорошие дни я понимал ее и молился вместе с ней. В плохие дни я оставался в кафетерии, потягивал отвратительный кофе, думал о том, чтобы ударить врачей за то, что они не выполняют свою работу, и с трудом понимал, насколько жалкой стала Мелиса, умоляя о чуде, которое явно нам не светило.

Вы не познаете ужаса, пока не проведете несколько часов в больнице, глядя на беспокойный сон любимого человека, которого у вас забирают. Вы не познаете отчаяния, пока не поймете бесполезность молитв. Я перестал есть и спать. Я стал нечеткой копией того человека, которым был раньше, небритым, полным гнева, боли и слез. От меня веяло злобой и... отчаянием.

Через несколько недель после начала нашей новой жизни позвонил специалист по кадрам из моего офиса. Это был человек, с которым я никогда не встречался. Она сказала, что ей очень жаль слышать о здоровье Аниты, а затем с сожалением сообщила, что им придется меня уволить, потому что я использовал все свои больничные, личные дни, PTO, а затем побил все рекорды прогулов в компании. Я прервал ее монолог повесив трубку. У твоей дочери рак, но ты непродуктивен, ублюдок, поэтому мы тебя увольняем. Добро пожаловать в американскую мечту.

Медицинские счета уже начали напоминать о себе.

— Каждый раз, когда мы дышим в этой больнице, кто-то выписывает нам счет за это, а теперь у нас даже нет страховки, — сказала Мелиса. В ее голосе звучал тихий гнев. Она похудела, и ее скулы выглядели как оружие, постоянно угрожающее миру.

— Мы как-нибудь найдем деньги.

— Ты всегда говоришь одно и то же. Мы как-нибудь найдем деньги. У нас все получится. У нас все будет хорошо. Я устала, Марио. Estoy tan cansada (Я так устала). Каждый день, проведенный Анитой там, каждое новое лечение и анализы, которые она получает, пополняют кучу гребаных счетов. Того, что у нас есть, недостаточно сейчас и не будет достаточно в ближайшее время. Этого никогда не хватит! Мы так долго делали все, что могли, и все еще находимся примерно там, откуда начали. А теперь наш ребенок...

Ее голос разбился, как стекло, брошенное на пол, быстро и резко. Я встал с дивана и обнял ее. Это было единственное, что я мог сделать. Ее тело дрожало в моих руках. Болезнь Аниты была новой реальностью, в которой мы просыпались каждый день, но эта сцена не была такой. Держа ее на руках, я чувствовал себя уже старым, как будто я сделал слишком много и готов больше никогда не делать этого. Разговор о деньгах был еще хуже. Эта дискуссия была похожа на кошмар, который мы перенесли в прошлое, еще до того, как встретили друг друга, а потом создали еще больший кошмар, соединив наши проблемы вместе. Каждый раз, когда ломалась машина. Каждый раз, когда нам требовалась стоматологическая помощь. Каждый раз, когда накапливались счета за квартиру и мы чувствовали, что теряем контроль над ситуацией, мы заканчивали вот так. Я жалел, что не обнимал ее по другим причинам.

Мелиса подняла на меня глаза. Ее карие глаза блестели, лицо раскраснелось, но все еще оставалось прекрасным.

— Марио, что мы будем делать?

— Мы придума...

Она оттолкнула меня. Сильно. Я не ожидал этого.

— Не говори этого! Не говори, блядь! Бог всегда забирает у тех, кому нечего дать, и я устал от этого.

На следующий день Бог продолжил наносить удары. Сначала мы поговорили с доктором Флинн. Она сказала, что удивлена неэффективностью лечения. Она попросила одного из своих коллег, пухлого мужчину с большими ушами и желтыми зубами, поговорить с нами.

— Это интересный случай, — сказал он. — Выживаемость составляет около 98 процентов, а тот небольшой процент смертей, который мы наблюдаем, в основном объясняется поздней диагностикой. В случае Аниты мы находимся не в оптимальном временном промежутке с точки зрения выявления заболевания, но и не слишком далеко от него. Агрессивность ее лейкемии причудлива. Она действительно интересный случай.

Пока он говорил, во мне что-то всколыхнулось. Доктор говорил все дальше и дальше, рассказывая об Аните так, как кто-то рассказывает о трехголовой ящерице. Затем он достал какие-то бумаги. Когда он перелистывал страницы, у меня возникло внезапное желание выхватить их из его мясистых рук и затолкать ему в глотку. Что угодно, лишь бы он замолчал. Мелиса казалось все поняла и сжала мою руку. Она всегда знала, когда я отключаюсь. Сжатие моей руки было ее способом сказать мне, чтобы я обратил внимание и собрался.

— Есть экспериментальное лечение, которое я хотел бы вам предложить. Мы получили отличные результаты с моноклональными антителами у детей, которые не переносят химиотерапию так, как мы надеялись. Я не буду долго и нудно рассказывать о методиках и терминах, но Анита могла бы принять участие в этом клиническом испытании. Мы говорим о действительно мощных антителах, созданных человеком которые могут прикрепляться к определенным белкам, находящимся в клетках. Что...

— Простите, доктор Харрисон, но кто оплачивает эти клинические испытания? — перебила Мелиса.

— Страховка должна оплачивать большую часть расходов. Но это не должно быть проблемой для вас. — Он снова усмехнулся. — И, конечно, вы должны быть в социальной программе, и плюс всегда есть расходы на дополнительные лекарства.

Мои руки оказались на докторе Харрисоне еще до того, как я понял, что вскочил со своего места.

— К черту вас, к черту лечение, к черту страховку и к черту эту чертову больницу! — Бумаги, которые он держал в руках, взлетели вверх, а затем опустились на пол, как раненые птицы. На мгновение все замерли. Теннисные туфли скрипели по полу, а руки Мелисы лежали на моих плечах. Она что-то говорила, но эта штука внутри меня словно взяла вверх.

Я хотел причинить боль этому засранцу, который назвал моего ребенка "интересным случаем", но Мелиса оттащила меня, извиняясь, а доктор Флинн в ужасе смотрела на нас, ее единственный видимый из-под челки глаз расширился от страха.

— Это не ты, Марио, — сказала Мелиса, когда мы шли к парковке. — Мне нужен милый человек, за которого я вышла замуж, сейчас со мной, а не... кто бы это ни был.

Мне нечего было сказать. Мы дошли до нашей машины и забрались внутрь.

Мелиса повернулась ко мне, сделала глубокий, дрожащий вдох и сильнее сжала мои руки.

Agárrate de mi mano, que tengo miedo del futuro...

(Держись за мою руку, я боюсь будущего...)

Ее мягкий голос наполнил машину. Это была старая песня Исмаэля Серрано. Темнота отступила.

— Посмотри на меня, Марио. — Я так и сделал. — Мы пройдем через это. Это то, что мы сделаем вместе. У нас все получится. Мы найдем деньги.

Глава 3

Я проверил несколько сайтов и разослал несколько резюме, но ничего не произошло. Я уже привык к этому. Если в вашем имени слишком много гласных, найти работу в десять раз сложнее, чем если бы ваше имя звучало так, как будто ему место в титрах голливудского фильма.

Когда ты беден, деньги постоянно занимают твои мысли, но в данном случае все было по-другому. Нам нужна была тысяча долларов в месяц только для того, чтобы оплатить лекарства Аниты для клинических испытаний, и это не считая расходов на страховку или поездок туда-сюда между нашим домом в Остине и медицинским центром в Хьюстоне. Наконец, когда стало ясно, что даже "Макдоналдс" не заинтересован в моем резюме, я позвонил Брайану.

Много лет назад мы работали вместе в страховом агентстве. Теперь Брайан торговал наркотиками и курил метамфетамин. По факту мы не совсем друзья, мы были двумя близкими душами, попавшими в одну и ту же бездушную игру, и это заставляло нас тянуться друг к другу, говорить о фильмах и местах, которые мы хотели бы посетить, о знаменитостях, с которыми мы хотели бы переспать. Когда его уволили из страховой компании, якобы за продажу пиратских фильмов из багажника своей машины во время обеденного перерыва, мы продолжали общаться, изредка переписываясь.

Через год или около того после его ухода Брайан попросил меня собрать информацию о кредитной карте в страховой компании и передать ее ему. У него был человек, заинтересованный в покупке. Информацией могли воспользоваться третьи лица.

— Они не смогут отследить ее до тебя, — сказал он.

Я обрабатывал платежи по кредитным картам со всей Латинской Америки, так что это было бы просто, да и деньги нам тогда были нужны. Я быстро собрал информацию, но в последний момент отказался. Я слишком боялся попасться и оставить Аниту и Мелису на произвол судьбы, пока я буду гнить в тюрьме. Брайан понял меня и сказал, что у него всегда есть заказы.

— Ничего страшного, чувак, — сказал он. — Ты хороший чувак. Позвони, если чертова петля бедности станет слишком тугой, да? Помни — мы есть друг у друга.

Мелиса была в больнице, куда нас перевели в Хьюстоне, когда я, наконец, принял его предложение. К тому времени положение перешло из разряда "плохо" в "дерьмовое". Вначале мы чередовали ночи, потому что только один родитель мог остаться, но потом гостиница перестала быть вариантом, потому что мы были на мели. Я часто спал в машине. Раз в несколько дней кто-то из нас ездил домой, чтобы постирать белье и привезти другие вещи в больницу. Я был дома во время одной из таких поездок, когда решился позвонить Брайану. Счета за лечение были слишком большими, а страховка, которую мы оплачивали из своего кармана, еще хуже. Брайан взял трубку на втором звонке.

— Сколько тебе нужно?

— Мне нужно... столько, сколько я смогу заработать.

— Я могу достать тебе деньги. Это легко. Ты готов на все? Это важный вопрос. Подумай.

Вопрос действительно был тревожным, но тон Брайана оставался бодрым. Я сказал "да". И я говорил серьезно. Эти чертовы медицинские счета стояли в одном ряду со всеми остальными. Арендой, электричеством, страховкой машины и телефонными счетами было наплевать на то, что наша дочь отбивается от смерти.

Брайан пришел через несколько часов. Он дергался, как сломанная игрушка, когда доставал скомканный листок бумаги. На нем был нацарапан адрес, где-то на окраине Вако, примерно на полпути между Остином и Далласом. Затем Брайан протянул мне порванную фотографию крупного мужчины в плохо сидящем синем костюме перед бежевой дверью. Фотография была влажной. Красный нос мужчины говорил о выпивке, плохих ночах и высоком кровяном давлении.

Брайан с ворчанием встал и потянулся за спину. Его рука вернулась, держа пистолет.

— Вот это чувак, — сказал он, осматривая что-то на боковой стороне оружия. Его слова, казалось, игнорировали тот факт, что у него в руках был пистолет. — Вот, тебе это понадобится.

Брайан протянул мне оружие, бормоча что-то о предохранителе и о том, чтобы оно оказалось на дне озера, а не в моей машине. Я взял у него пистолет и посмотрел на него. Он выглядел точно так же, как пистолеты в фильмах, но был тяжелее, чем я ожидал. На нем была надпись: 9MM LUGER. SMITH & WESSON. Мои знания об оружии были ограничены, но я знал, что эта штука может плеваться смертью, и это было все, что имело значение. Мы душили и били друг друга камнями и палками с тех пор, как перестали волочиться на костяшках пальцев и раскачиваться на ветках и ланах. Оружие — естественный следующий шаг. Есть что-то тревожное в том, что нам дана жизнь, а затем мы проводим большую ее часть, пытаясь разработать лучшие способы убийства других. Тем не менее, холодный, твердый металл заставлял меня чувствовать себя хорошо.

Брайан выхватил пистолет из моей руки, повернул его в сторону и указал на предохранитель, о котором говорил. Он показал мне, как им пользоваться.

— Двумя руками, — сказал он. — Не поворачивай его в сторону, как идиоты в фильмах, и, ради Бога, не забывай о гребаном предохранителе. И еще — не направляй его на человека, если не собираешься стрелять!

Его руки тряслись, но суть я уловил. Когда его небольшой урок закончился, Брайан сказал мне ехать по адресу, который он мне дал. Приехав туда, я увидел брошенный фургон "Фольксваген".

— Главное не опаздывай, инчае будет поздно, — сказал он. — Выбери любой будний день. Этот парень каждый вечер уходит из офиса около семи или восьми. Он один из тех засранцев, которые думают, что могут стать миллионерами, если будут вкалывать. В любом случае, он всегда останавливается, чтобы пропустить стаканчик-другой-третий и немного поработать задницей. Толстяк любит соус, и обычно он возвращается домой до полуночи. Старается выглядеть нормальным и дерзким, понимаешь? Появись раньше него и припаркуйся за несколько кварталов. Одеваться как на прогулку или пробежку. Знаешь, как будто ты пытаешься сбросить пару килограммов или что-то в этом роде. Если никто тебя не увидит, спрячься за фургоном возле его дома. Подожди, пока этот придурок подойдет к двери, и выстрели ему в затылок. Затем убирайся оттуда как можно быстрее. Даже если ничего не получилось, или ты попал в дерево, все равно уноси ноги так, словно за тобой гонится самый свирепый монстр.

Легкость, с которой эти слова покинули его рот, потрясла меня. Он говорил об убийстве как о чем-то обыденном. Он не упоминал о звуке выстрела. Он не говорил о любопытных соседях. Он не беспокоился о том, что к дому тут же подъедут полицейские, включат свет и достанут оружие. Он говорил об убийстве человека таким тоном, каким другие рассказывают, как они готовят свой любимый бутерброд.

— Так просто... пристрелить его?

— Да, — сказал он. — Появляйся. Бум. Возвращайся. Собери шесть стопок. Легкая работа. О, и убедитесь, что избавился от пистолета. Это может быть единственная вещь, о которой ты забудешь, а потом она вернется и укусит за задницу. Это не просто инструмент — это доказательство твоей вины.

— И все?

Он ответил с чем-то похожим на улыбку на лице. Я получу шесть тысяч за работу, что намного больше, чем я зарабатывал за месяц в страховой компании. Что еще важнее, это покроет расходы на лекарства Аниты. Затем Брайан посмотрел на меня и, положив правую руку мне на плечо, сказал:

— Чувак, я знаю о чем ты думаешь. Это плохой парень. Ты делаешь миру одолжение, парень. Я, блядь, клянусь. Ты даже не хочешь знать, что этот ублюдок делает, когда думает, что никто не смотрит. Просто поверь мне, чувак. Этот парень — мразь, ясно? Ты делаешь миру одолжение. Избавляешь землю от заразы и помогаешь себе.

Он преувеличивал. Я знал, что Брайан использует меня и забирает себе больше, чем дает. Мне было все равно. Мне нужны были деньги. Все дело было в Аните. Шести тысяч не хватило бы, чтобы вытащить нас из ямы. Этого не хватит даже на стопку гневных писем и извещений. Но если дело дошло до Аниты или этого ублюдка, я знал, что это должно быть сделано. Я сказал себе, что если Бог занят тем, что делает маленьких ангелов больными, вместо того чтобы защищать их, то нет ничего плохого в том, что я возьму на себя ответственность и покончу с теми, кто действительно заслуживает этого.

Однако ничего из этого не вышло. Убийство есть убийство. Я чувствовал себя так, словно оказался в ловушке внутри кожи, которая мне не принадлежала. Я даже не знал, был ли этот парень настолько плох, как говорил Брайан, или же он просто вводил меня в заблуждение, чтобы заставить выполнить "грязную" работу. Может быть, он просто задолжал деньги не тому человеку. Может быть, он перешел дорогу кому-то, у кого не хватило духу его убрать. Возможности были бесконечны, и все они перестанут иметь значение, как только я спущу этот гребаный курок. Пули не верят в искупление или вторые шансы. Эта мысль пронеслась от моего мозга к сердцу и обвилась вокруг него, как ползучая лиана, покрытая колючками.

После ухода Брайана я включил компьютер. Мысль о том, чтобы нажать на курок в соседнем районе, не давала мне покоя. Можно ли сделать самодельный глушитель? Я видел их в фильмах, и они всегда звучали так, будто кто-то плюнул, а не выстрелил. Если пистолет олицетворяет все, что не так с человечеством, то интернет — это гнойное зеркало, которое показывает нам, что происходит, когда человечность полностью утрачена.

Я "загуглил" и быстро узнал несколько вещей. Законно сделать свой собственный глушитель, хотя знающие люди предпочитают называть их "подавителями". Я прочитал сотни комментариев об использовании автомобильного масляного фильтра, картофеля или перьевой подушки. Я сомневался, что что-то из этого действительно сработает, а все сайты, рассказывающие о том, как сделать глушитель в домашних условиях, принадлежали тому типу белых верхолазов, которые любят использовать слово "патриот" вместо "расист". Покупка "подавителя" была одним из вариантов, но это требовало времени и оставляло следы. Поскольку я не был заинтересован в том, чтобы научиться пользоваться "подавителем", чтобы выжить, когда меньшинства захватят страну, я решил выйти из системы и просто надеяться, что выстрел в человека и бегство сработают.

Я принял душ, помолился, оделся, как человек, собирающийся на пробежку, и вышел из дома.

Мелиса позвонила, когда я одевался. Она говорила бодрым, почти счастливым голосом и хотела узнать, не положил ли я в мультиварку несколько куриных грудок, чтобы привезти ей немного, когда через два дня поеду обратно в Хьюстон. Я знал, что смогу позаботиться об этом парне и приготовить ей еду не из больничной столовой еще до того, как она успеет соскучиться по мне.

Найти адрес было легко благодаря GPS моего телефона. Роботизированный голос неправильно произносил улицы, заставляя меня думать об андроиде, который также был ангелом смерти.

Несколько часов спустя я стоял за ржавым фургоном "Фольксваген" с маленькими занавесками, на которых были нарисованы цветы. Мое сердце ударилось о грудную клетку. Вокруг никого не было. Я стоял за фургоном и делал вид, что смотрю на свой телефон в течение нескольких минут. Улица была усеяна тихими подъездами и деревьями. Несколько фонарных столбов извергали желтоватый свет на потрескавшиеся тротуары и пучки травы. В четырех домах ниже на траве валялось несколько игрушек. Их громкие цвета были резкими нотами в спокойной пригородной симфонии. Они резали мое сердце воспоминаниями, которые я старался держать под замком.

Уверенный, что никто не смотрит, я спрятался между фургоном и деревянным забором. Виноградные лозы переливались через соседний двор и служили прекрасной защитой. Внезапно пистолет стал весить слишком много. Он тянул меня вниз, хотелось раствориться в земле и исчезнуть.

Прошло тридцать минут. На улице было тихо. Такие прятки напоминали мне игру с Анитой. Дети никогда по-настоящему не прячутся. Они думают, что их не увидят, если они спрячут лицо или голову. Мы смеемся над этим. Мы считаем это милым. Но это не так. Все взрослые делают то же самое. Мы на виду, но мы прячемся, потому что используем маску, скрывая свое настоящее лицо от мира. Каждый раз, когда мы играли, мне даже не приходилось искать крошечные ножки Аниты, высовывающиеся из-за дивана, или руку, держащуюся за край комода. Каждый раз, когда мы играли, ее хихиканье выдавало ее. Где она может прятаться? спрашивал я, вызывая приступы смеха. Не успел я опомниться, как по моим щекам потекли слезы. Теперь она не играла в игры. В больнице было столько классных мест, где можно было спрятаться, но мы никогда не играли там в прятки. Пистолет перестал казаться таким тяжелым. Я был рядом с ней, и я сделал бы это ради денег. Я бы убил тысячу человек, чтобы вытащить моего ангелочка из этого гребаного места.

Прошло еще полчаса. Темнота вокруг меня прилипала к коже с настойчивостью ребенка, задающего неудобный вопрос.

Наконец, подъехала машина, и пухлый, лысеющий мужчина с фотографии захлопнул дверь и направился по растрескавшейся дорожке к дому, все это время дыша как раненый боров. Я переместился к передней части фургона, между решеткой и дверью гаража, и сосредоточился на своей цели, позволяя всему остальному исчезнуть. Даже с нескольких футов я видел, что его зрачки были расширены, вероятно, от коктейля из наркотиков и алкоголя, который он принял этой ночью, но они выглядели как две черные дыры на его уродливом лице. Мужчина возился с ключами, спотыкаясь, поднимаясь по ступенькам. Его похожие на обрубки пальцы были похожи на бесполезных насекомых, которые не знали, в какую сторону двигаться. Это напомнило мне того ублюдочного доктора, который назвал Аниту "увлекательным случаем".

Внезапно мне захотелось вырвать эти ключи из рук мужчины и провести зазубренными краями по его затененным глазницам. Я хотел убить его, причинить ему как можно больше боли, и я не мог объяснить почему. Он был плохим человеком, но я не знал, насколько плохим. Я не знал, заслуживает ли он смерти, но это не было таким уж сдерживающим фактором, каким, как я знал, должно было быть. Может быть, этот человек воровал у таких же богатых засранцев, как и он. Может быть, он любил дунуть по выходным и вынюхивал больше, чем мог оплатить. Я не знал о его преступлениях, но желание наказать его присутствовало, такое сильное, какого я никогда не испытывал. Это чувство пугало меня, но в то же время оно мне нравилось.

Я бесшумно вышел из-за фургона, когда мужчина наконец вставил ключ в дверь и повернул ручку. Я сделал четыре быстрых шага вперед, приставил пистолет к его затылку и нажал на курок.

Ночь взорвалась в моих ушах.

Голова мужчины резко дернулась вперед, и кровь брызнула на дверь. Он подался вперед и рухнул под невозможным углом, его лицо — или то, что от него осталось — оставило на двери дикое пятно крови. В темноте я не мог разглядеть, что пуля сделала с его затылком, но я мог сказать, что моя работа здесь закончена. Он не собирался вставать. Я не чувствовал себя плохо из—за этого. Я чувствовал себя хорошо. Это немного пугало меня, и я не мог дышать, но в то же время я чувствовал, как энергия течет по моим венам. Тело на полу с вытекшим мозгом — это был плохой человек. Он заслужил это. Он был так же виновен в болезни Аниты, как и все остальные.

Эти причины казались мне прекрасными, но они не объясняли и не оправдывали чувство радости, которое расцветало в моей груди и грозило растянуть мой рот в улыбку.

Что-то зацепило край моего зрения, и я посмотрел вниз. Лужи красной жидкости все еще покрывали лицо мужчины, но под кожей что-то пульсировало. Это было похоже на клубок извивающихся личинок, которые зарывались внутрь и искажали плоские черты его лица. Черви скользили по валикам на его шее, и вслед за этим раздался густой хлюпающий звук.

Казалось, будто что-то пировало на плоти мужчины, но изнутри его кожи. Что бы это ни было, я не собирался оставаться, чтобы выяснить это. Пока я бежал, выстрел из пистолета был призраком, клацающим зубами по моим пяткам. Только когда я добрался до своей машины и попытался достать ключи из кармана, я понял, что пистолет все еще в моей руке. Черт. Я открыл дверь, бросил его на пассажирское сиденье и включил зажигание. Я проехал до конца улицы.

Я уже собирался проскочить перекресток, когда передо мной улицу пересекла пешая женщина. На ней было грязное белое платье, а длинные волосы закрывали ее лицо. Она повернулась ко мне, и я увидел исхудавшее лицо и черные дыры там, где должны были быть ее глаза. La Huesuda (Костлявая). Смерть шла за мной.

Казалось, она собиралась заговорить, но мне не нужны были сообщения с той стороны, когда они бросили меня, когда я больше всего в них нуждался.

Я моргнул и увидел ее глаза. Дыры были обманом света, тени играли с моим страхом, когда она, стройная женщина, возможно,бездомная, шла под фонарем. Мое сердце не замедлилось, но страх немного отступил. Тем не менее, я оставался настороже, мои глаза были открыты и сканировали дорогу и тротуары впереди. Могло произойти все что угодно.

Мне всю жизнь снились подобные сны наяву. Долгое время я думал, что они есть у всех. Что люди имели в виду, когда говорили, что видят дневные сны. Моя вторая девушка, молодая пуэрториканка по имени Катя, которая только что переехала в Хьюстон и ненавидела всех в нашей школе, сказала мне, что это не так. Это всплыло в нашем разговоре, когда она сказала мне, что знает, где люди погибли в автомобильных авариях, потому что она могла видеть тела, хотя их там уже не было. Ей приходилось каждый день ходить в школу и видеть возле входа безголовое тело ребенка. Я спросил ее, были ли мертвые тела когда-нибудь частью ее снов наяву. Она понятия не имела, о чем я говорю.

Воспоминание о Кате заставило меня вспомнить о Мелисе и Аните. Такие сны или видения обычно приходили, когда должно было произойти что-то плохое, а что-то ужасное уже произошло. Сейчас у меня не было времени беспокоиться о видениях или о чем-то еще, если я не собирался возвращаться в больницу до того, как мои девочки разминутся со мной. Я надавил на газ и поехал дальше.

Оглавление

Габино Иглесиас Дьявол отвезет тебя домой