Чернышевский [Лев Борисович Каменев] (fb2) читать постранично, страница - 3

Сергиевская, в которой служил мой батюшка; например, «белить церковь» — вероятно, наша семья столько же толковала об этом вопросе, сколько о том, делать ли вновь деревянную кровлю на нашем доме, когда прежняя изветшала, или крыть дом железом… «Священник» — это был у нас чаще всего Яков Яковлевич, товарищ моего батюшки, по «нашей церкви», прекрасный человек, которого обидели, отставив от должности эконома при семинарии, чтобы отдать эту должность тоже священику NN, 0 котором предсказывалось (и сбылось), что он растратит казенные деньги; и все другие священники, и дьяконы, и дьячки, и пономари занимали 2 нас все с таких сторон»^{2}.

Это была как раз та форма и степень религиозности, которая нужна была хозяину саратовского протоиерия, государству: возведенное в степень непререкаемого, свыше данного закона исполнение ряда обрядов, дисциплинирующих сознание и волю масс.

На той же стадии развития находились и общественные взгляды саратовского (семейного гнезда.

Бабушка рассказывала: однажды у дома ее отца остановилась богатая карета и вышедший из нее барин предложил семье взять на воспитание (младенца. Предложение было принято. «Мы с бабушкой были люди очень строгих нравственных понятий и беспощадно строги к уклонениям даже и мущин (не (говоря уж о женщинах) с пути добродетели, — вспоминал Чернышевский. — Мы распространяли свое отвращение и на плоды, рождающиеся от таких уклонений. Бабушка не называла эти незаконно происшедшие существа иначе, как словом, которое было бы более эффектно, нежели прилично в печати. И ведь мы очень понимали, что эти барин и барыня ушли с пути добродетели, и младенец, драгоценный нам. порожден не добродетельно. Что ж это мы совершенно не хотели замечать этой возмутительной для нас стороны дела? Несправедлив к нам был бы тот, кто приписал бы это топоту нашего корыстолюбия или честолюбия: «закрывай глаза», нет, мы не закрывали глаз, наши глаза, совершенно открытые и очень внимательно смотревшие, не видели, не могли видеть того, что следовало бы, кажется, заметить. Наши нравственные принципы допускали наше зрение видеть тут только почтенное. Как так? Вот как; да разве могли мы судить таких важных людей, как этот барин и женщина, ехавшая с ним? «Такие люди ничего дурного не делают», — это был наш твердый принцип: чем ниже, тем хуже; чем выше, тем лучше, и на известной высоте все прекрасно, — мы были тверды в этом»^{3}.

Вспоминая этот бабушкин рассказ много лет спустя, Чернышевский вспоминал и другой «анекдот», рассказанный ему уже в 1856–1857 годах Сигизмундом Сераковским, повешенным через несколько лет за участие в польском восстании. Рассказ относится к тому времени, когда сданный в солдаты Сераковский отбывал в Оренбургских батальонах наказание за попытку в 1848 году связаться с революционным движением в Австрии. Вот как передал «анекдот» Сераковского Чернышевский.

«Однажды, сидя в казарме, стал он (Сераковский) вслушиваться, как солдат, готовясь к смотру, твердит «словесность». — «Словесность»— это значит «пунктики», а «пунктики» — это значит: изложение основных понятий о звании и обязанности солдата, которое надобно солдату знать твердо, потому что начальники, приезжающие осматривать войска, должны удостовериться, между прочим, и в этом, и спрашивают у солдат эти «пунктики». Один из пунктиков служит ответом на вопрос: «что нужно солдату?» — и начинается так: «Солдату нужно немного: любить бога, царя и отечество», и т. д. Вот мой знакомый слушает, солдат твердит: «Солдату нужно — остановка — немножко любить бога, царя и отечество. В другой, в третий раз — все то же самое: «Солдату нужно: немного любить бога» и прочее. «Ты, мой Друг, не так учишь, надобно вот так: «Солдату нужно немного», — это значит, что немного требуется от солдата, что обязанность у него легкая и вот какая: «любить бога, царя, отечество», — а любить их надобно усердно, учи же так: — «Солдату нужно немного», — знакомый делает остановку в голосе, — «любить бога, царя и отечество». — «Так, как вы говорите, выходит больше толку, но фельдфебель показывал так, как я учу», сказал солдат… Мой знакомый пошел к ротному командиру. Ротный командир был человек очень простого образования или вовсе никакого. «Солдаты учат пунктики; вот как». — «Я и сам знаю пунктики так, как они, а не так, как говорите вы. Так написано. Ступайте к батальонному командиру, я не могу переменить». Правда. Мой знакомый пошел к батальонному командиру. И тот тоже: «Я сам так знаю пунктики, как они. Должно быть, что так написано в списке, который прислали нам из корпусной канцелярии». — «Посмотримте, так ли». «Посмотрим, в самом деле», — сказал батальонный командир, призвал писаря, писарь нашел, принес подлинный список, который должен служить основании для всех копий, посмотрели, — точно, и в нем так написано: «Солдат должен» — две точки — «немного любить» и т. д. Выше батальонного не было начальника на сто верст, а