Ночная прогулка [Василий Васильевич Пряхин] (fb2) читать онлайн

Василий Пряхин Ночная прогулка

Посвещаяется моим родителям, Василию и Светлане!

ЧАСТЬ I

Через открытое окно доносилось пение соловья, которому солировали неугомонные сверчки и где-то вдалеке женские голоса.

Виктор держал в руке бокал красного, облокотившись на подоконник, и набрал в легкие воздуха, наполненного запахом прошедшего дождя.

Уже давно перевалило за полночь. Небо поманило взор Виктора – звезды, словно мириады сияющих ангелочков, трепетно оберегающих покой одних и дающих надежды другим, и луна, загадочная и холодная, обрамляющая серебром уснувший мир.

В такие моменты, кажется, ничего не случиться и будущее, которое еще днем пугало своей непостоянностью, сейчас, в эту ночь, представлялось таким же безоблачным, как ночное небо. Темнота скрыла уродство, а бесконечность небес шептало о бессмертие.

Виктор, страдающий бессонницей, решил, что сейчас самое время прогуляться.

– Пятнадцать минут и домой.

Он неторопливо шел сначала по дворику многоквартирного дома, потом юркнул через бетонную арку и оказался на безлюдной улице Российская. Наслаждался покоем, уединением: ни машин, ни людей, ни шепота ветра.

Остановился над фонарем, в свете которого кружились светлячки, закурил.

И что дальше, подумал он, пребывая в нерешительности: то ли идти на запад, который приведет к узкой тропинке, а тропка – к пруду, украшенному бликами серебра и небесными светлячками, то ли развернуться и идти домой, чтобы лечь в постель и дать мыслям взять верх над сном.

– Не сегодня, – вслух сказал Виктор и пошел в сторону пруда.

Сев на берег пруда, подле одинокого тополя, Виктор снял шлепки и опустил ступни в песок, омываемый прохладной водой – по телу приятно забегали мурашки.

Плеск воды успокаивал, как и открывающийся вид: за прудом возвышались горы, на них затесались кирпичные и деревянные домики, блекло освещенными уличными фонарями, церквушка, перекошенная от бремени времени, заброшенная каменоломня, густые хвойные леса с многовековой историей и совсем вдалеке поверженный во тьму горнолыжный комплекс.

Неожиданно для себя Виктор начал раздеваться и побежал в холодные объятья пруда, поднимая ворох брызг и пугая мелкую рыбешку.

Закричал, а после – дико засмеялся.

От души.

От счастья, которое, несомненно, упорхнет в то же мгновение и наступит что-то другое, больше похожее на печаль, уныние.

Ногу сковывала судорога и Виктор, ковыляя, обрушился на одинокий берег и принялся растирать непослушные мышцы. Тело окаменело, сжалось от холода.

Когда спазмы отпустили, Виктор на скорую руку оделся и босиком побежал вдоль берега, рискуя повредить ногу осколком стекла.

Но бежал он недолго, услышав детский плач.

Он прислушался.

Не показалось!

Всхлипы сменились плачем.

Виктор, не раздумывая, свернул с намеченного пути и спустился по крутому склону берега, где был построен хлипкий мостик, на краю которого, сгорбившись, сидела девочка в ситцевом платье; ее ножки едва касались воды; длинные волосы были распущены и закрыли личико.

Виктор, крадучись, шел к испуганному потерянному ребенку, чей плач резал острием по сердцу – больно, обнажая старые раны.

Не должны столь юные создания страдать, тем более глубокой ночью, в одиночестве, когда надо спать и видеть волшебные сны, зная, что мама рядом.

Не должны.

– Милая, могу я тебе помочь? – то ли говорил, то ли шептал Виктор.

От заданного вопроса девочка не вздрогнула, не испугалась, чего боялся Виктор. Перестав плакать, она повернула голову и посмотрела заплаканными глазами, большими и чарующими, на незнакомца и сказала:

– Спасибо. У меня все хорошо.

Виктора поразил такой смелый ответ. Особенно для маленькой девочки лет пяти-шести.

– Тогда почему ты плакала?

– Грустно. – И снова ее глаза засверкали. Она отвернулась и взглянула на луну. – Жду маму. Она сказала, что быстро. А ее все нет и нет.

– Куда она ушла?

– Не сказала.

– И давно ты здесь? Одна?

– Еще было светло, когда мама поспешила в город с большущей сумкой.

– Ох…

– Поначалу было весело. Я придумывала на ходу кучу игр и играла в них. Я так часто делаю. Чтобы не скучать. Но потом я устала и стала ждать. И слезы как-то сами потекли. Нет, я обычно не плачу. И не хнычу как другие избалованные девочки. Не люблю я. Не моё это – плакать. Понимаете?

– Понимаю.

– Но тут… слезы как-то сами по себе побежали из глаз.

– Так и правда бывает. Я вот сегодня, например, засмеялся, когда искупался в пруду.

– Брр! Вы сумасшедший, раз купались в такой холодной воде! Я ни за какие денежки и монетки не согласилась бы купаться.

Виктор выдавил улыбку, уже вступая по мостику.

– Часто мама оставляет тебя?

– Её никогда нет дома. И пару раз она теряла меня в магазине и один раз – в парке. Но быстро находила и давала затрещину за то, что я непослушный ребенок. Правда, я плохо себя вела.

– Ты, наверное, замерзла?

– Немного.

– У меня есть очень теплая толстовка, хочешь укрыться?

– Спасибо. Мне нельзя говорить с чужими. А брать их вещи – вообще преступление.

– Давай познакомимся? – предложил Виктор.

– Хорошо, – согласилась девочка.

– Меня зовут – Виктор.

– Я – мама Лиза.

– Ты уже мама?

– Конечно, – гордо объявила она, и Виктор услышал ее милый невинный смех.

– Пожмем руки? – спросил Виктор, стоявший в метре от хрупкого создания.

Лиза быстро-быстро встала на дощатый пол – рост не больше метра – и протянула холодную руку, утонувшую в ладошке Виктора.

– А вы совсем не замерзли, да?

– Поэтому хочу отдать толстовку тебе, чтобы ты согрелась.

– Вы точно не замерзните?

– Точно.

Виктор снял толстовку и накинул на ее открытые плечи.

– Спасибо.

– Жаль, что у меня нет теплого одеяла.

– Жаль. Но ничего – и так хорошо, – Лиза задумалась. – Вы уйдете?

– Хотел посидеть с тобой, пока твоя мама не придет. Можно?

– Можно-можно.

Они уселись на мостик, и Лиза призналась:

– Я рада, что теперь не одна. А то когда темно, я чуть-чуть боюсь чудище, что прячется вон в той высокой траве.

– Там живет чудище?

– Еще какое! Страшное и большое! – Лиза активно жестикулировала руками. – С огромными клыками. Оно любит лопать маленьких девочек. Но боится взрослых, вроде вас. Я ведь больше из-за чудовища плакала. Да. Я видела…

– Что ты видела?

– Как чудище прилетело с Луны на крыльях Ночи!

– Зачем?

– Как зачем? Я думала, вы все-все знаете. Как маленький. – Она мило покачала головой. – Оно прилетает за детьми. Ну, которые не спят. И хвать – в дремучий лес! Да, да. Понятно теперь?

– Более чем.

– Но… сейчас я боюсь другого. А вдруг мама не вернется?

– Если вдруг она не вернется, отведу тебя домой.

– У меня нет дома.

– А где вы жили?

– В каком-то отеле. Уже не помню, как он назывался. Нас выгнали. Маме нечем было заплатить.

– Ты здесь родилась?

– Конечно, нет. Мы в этом забавном городе только три дня.

Анастасия позвонила в дверь. Два раза. Не услышав топот ног и звонких голосов своих сорванцов, она достала ключи из сумочки и открыла дверь.

В доме ее поджил ожидаемый беспорядок, прошел детский ураган: посуда на столе, капли краски на полу, там же брошенные игрушки младшего Арсения, которому вот-вот стукнет семь лет, на диване скрученная в комок одежда старшего Кирилла, заляпанное – всегда заляпанное, сколько не три! – стекло в ванной, на комоде – фантики от сосательных конфет.

Записку оставили – уже хорошо, подумала Анастасия и улыбнулась когда дошла до того места, где было написано, что ее любят и вернутся не скоро, потому что сегодня деревенский чемпионат по футболу – самое важно событие для мальчишек.

Повседневные семейные заботы нисколько не тяготили Анастасию, наоборот придавали сил и отвлекали от мыслей о Викторе, который через час придет с работы и в доме повиснет тишина, гнетущая и эмоционально опустошающая. Анастасии не могла простить мужа, способного изменить, а потом как ни в чем не бывало признаться ей, что он оступился (однажды), поддался желанию и совершил непоправимую ошибку, переспав с коллегой по работе на новогоднем корпоративе. Вот так. Изменил, а теперь просит прощения. Но как простить, когда за спиной двенадцать лет совместной жизни, когда стольким пожертвовала – отдана молодость и сердце любимому человеку, с которым она строила счастье кирпичик за кирпичиком, воздвигая стену доверия и самоуважения по отношению друг другу?

Столько сил и пережитых болей, столько компромиссов и лишений, чтобы стать ближе, понять и полюбить, принимая слабые и уродливые стороны двух противоположных натур, иногда срывающихся с цепи – и тут, словно взрыв среди лесной глуши – измена, после которой глухота и пустота!

Что дальше?

Как дальше жить с человеком, который придет с работы и попросит подогретый ужин?

Как посмотреть в его глаза и вновь полюбить?

Как разглядеть в его глазах того далекого влюбленного восемнадцатого юношу, державшего ее дрожащую руки в погруженном во мрак кинотеатре, чтобы потом поцеловать – так скромно и нежно, что Анастасию озарили миллиарды вспышек?

Она убралась в доме, прогретом от прорывающихся через кружева занавесок лучей солнца, и с книжкой в руках уселась в кресло перед камином. Тихо тикали настенные часы и мурлыкал зализывающий лапы кот, удобно устроившись на ее коленях.

Огляделась – все на своих местах: на кремовом диване ровно восемь маленьких подушек, на комоде – подаренная отцом шкатулка, хранящая немногочисленные украшения, и танцующая фарфоровая балерина, семейная фотография в медной рамке на стене, цветущий гибискус с ало-красными лепестками, тянущимися к солнцу.

Чтение не задалось; мысли вторгались между строк, лишая смысла повествования. Настя перечитывала одну и ту же страницы по два раза.

Ладно, не время отдыхать, подумала Анастасия, отложив книгу, и пошла в сад.

Сад был небольшой, полный плодоносных деревьев и всевозможных цветов. Желтые нарциссы соседствовали с колокольчиками и васильками. Купавы азалий красовались коралловыми и небесно-голубыми оттенками и привлекали пчел благоуханием жизни. Нежные белые пионы с желтыми пестиками изгибались под собственным весом. Ухоженные яблони с созревшими плодами ласкались в легком шепоте ветра.

За садом простирался огород, в основном, высаженный картошкой. За ним – раскинулось пастбище для домашнего скота. Еще дальше проглядывались в дымке летней жары горы. Они поднимались все выше и выше, словно хотели встретиться с небесами. Всегда такие неизменные и величественные. Одинокие.

Анастасия принялась за работу.

– Мама! Мама!

Двое мальчишек ворвались в тихий обитель и заполонили его гомоном – невидимыми нитями жизни, нитями, что уже навеки вплелись в Настино сердце. Она чувствовала, как сердце наполняется любовью, глядя на мальчишек, озаренных улыбками, нетерпением, ворохом эмоций. И ничего, что они запачкали одежду соком трав и грязью, что снова играли в новых кроссовках, которые должны были беречь, что получали несколько синяков и царапин. Она ничего не скажет. Не будет ворчать, играя роль строгой матери.

– Мама! – звонко голосил Арсений.

– Не перебивай старших! – ворчал Кирилл, держа в руках повидавший не одно сражение футбольный мяч.

– Я тоже хочу сказать.

– Не спорьте, мальчики.

– Давай, вместе?

– Давай, давай.

– МЫ ВЫИГРАЛИ!

– Молодцы!

Анастасия обняла мальчишек; они продолжили тараторить.

– Сначала мы обыграли оболдуев с улицы Фрунзе, но их легко было выиграть – слабаков! Потом показали, кто тут главный бешеным Кутузцам… ох как они злились, думали, что выиграют, но не тут-то было. И завершили беспроигрышную серию победой над самым злобным противником – ребят с улицы Дерябина.

– Я уж думал, проиграем, когда пропустили два мяча.

– Младший брат, как всегда сдался раньше времени.

– Я не сдался…

– Сдался, сдался. А я вошел в азарт и забил два мяча за одну минуту! Представляешь, ма?

Анастасия лишь кивала, боролась со слезами.

– Но я-то ладно, брат у нас отличился – победный гол забил. ГОЛОВОЙ! Я аж рот открыл от изумления.

– Я сам не знал, что так могу.

Что со мной? Соберись, мамочка. Не пугай мальчишек глупыми слезами – не место и не время. И что плакать? Они рядом, живы и здоровы. Любят тебя. Ты для них – Бог.

Пока.

– Мам, ты чё плачешь?

– Нет, Сеня, не плачу.

– Врать не хорошо, мам. Сама так учишь. Мы видим, что плачешь.

– Ты прав. Простите, – Анастасия поспешно смахнула слезы с покрасневших щек. – Я так радуюсь вашей победе.

– Странная радость.

– Не то слово.

– Давайте раздевайтесь, умывайтесь и за стол.

– Мам, а чем так вкусно пахнет? – Арсений облизнулся.

– Твой любимый черничный пирог.

– Круто! Ням-ням!

– Но перед пирогом вы обязательно съедите по большой тарелке жаркого с говядиной.

– Это мы с удовольствием, – сказала Кирюша, и обратился к брату. – Пойдем, бомбардир, ноги мыть.

***

Звенел будильник.

Антон, укутавшись в одеяло, лежал с открытыми глазами, в которых затесались нити грусти, боли – ноющей, как гнилой зуб. Загубленная юность – в прошлом. Неотвратимо убогое существование сейчас. И нет будущего тому, кто оступился. Жизнь во тьме – в теле призрака. Которого не видят, не замечают, а если замечают, стараются избегать.

Он нехотя откинул одеяло, сплошь усеянное кошачьей шерстью, выгнал удобно простившего в ногах черного кота и отключил будильник на мобильном. Проверил сообщения и почту. Пусто, если не считать спама и одного единственного предложения пройти собеседования по профессии «менеджера по уборке».

Они что там курят, подумал он, читая обязанности обычной технички, натирающей глянцевую плитку в бездушном торговом центре.

После методичной чистки зубов, Антон посмотрел на собственное отражение: двухдневная щетина, шрамы на правой щеке, впалые скулы, красные глаза от переутомления и плохого сна, тонкие линии морщин на высоком лбу, короткая стрижка, много седых волос.

Приняв контрастный душ, Антон приготовил яичницу с фасолью и налил крепкий кофе, разбавленный сгущенным молоком.

Во время завтрака включил телевизор. Новости. Ничего нового в капиталистическом строю. Воруют и продают, предают и убивают. Лгут, лгут, лгут. Правда – никому не нужна. А, зачем знать, чтобы расстраиваться? Книги, интернет, телевидение учат мыслить позитивно, не оглядываться в прошлое, жить сегодняшним днем. Здесь и сейчас. Люди так и делают. Живут настоящим, не думая о будущем. Живут, гонясь за тем, что постоянно порхает в дымке блаженного вечернего смога, думая, что если добьются успехов в личной жизни и на работе, ломая чужие судьбы, или купят в «кредит» новую машину или недвижимость, круче чем у других таких же потерянных, то обретут покой и удовлетворение. От жизни. От собственных амбиций и устремлений.

Лишь одна новость приковала его внимание – о чудесном спасении трехлетней девочки из груд бетонных развалин на третий день после ужасного землетрясения на острове Хоккайдо. Антон прослезился не от вида девочки, сплошь усеянной ссадинами и пустым взглядом, а от скупых слез спасателя, стоявшего на развалинах цивилизации, под которыми погребены его близкие и родные, без вести пропавшие. И вот чудо – его руки спасают одну жизнь.

«Что вы чувствуете? – спрашивает корреспондент у спасателя.

«Извините, – говорит он и отворачивается от объектива камеры, чтобы не показывать боль, слабость, душу».

Внутри здания заводоуправления металлургической медной компании его встретили неодобрительными взглядами сонные сотрудники охраны.

– Пропуск прикладывайте к турнику, – сказал один.

Антон выполнил. Зеленая стрелка показала направление, турникет поддался.

– Где отдел кадров?

– Идешь прямо по коридору. Кабинет 102. Справа. Увидишь.

– Спасибо.

На полу светло-бежевая плитка, стены скрывали однотонные обои под покраску, натяжные потолки, кофейного оттенка двери с золотистыми ручками и табличками с номерами.

102.

Антон для приличия постучался, зашел и обнаружил, что дверь скрывала трех сотрудниц, сидевших за столами и уткнувшихся в мониторы мерно работающих компьютеров. Друг от друга их отделяли стеклянные перегородки. Три рабочих зоны – три разных мира. Семейные фотографии, напечатанные изречения древних мыслителей, статуэтки, косметика, дивно пахнущие астры в стеклянной вазе, кактусы в горшках среди корпоративной безликой серости – создавали атмосферу, располагающую к беседам.

– Доброе утро, – поздоровался он и обратился к девушке лет двадцати трех, с кудрявыми непослушными волосами и уставшими глазами, но не лишенными живительного огонька. – Я по трудоустройству. Мне к кому?

– Здравствуйте, садитесь.

Антон сел напротив девушки. Воздух словно пропитался ее духами с нотками апельсина и чего-то такого греческого, морского. На белоснежней юбке, заправленной в черную юбку, висел чуть выше груди бейдж.

Екатерина Шолохова.

Специалист по подбору кадров.

– Можно ваши документы.

Ухоженные руки специалиста, взявшие трудовую книжку, военный билет, справку о неоконченном высшем образовании и менее приятную справку об отбытии наказания, заставили скрыть его руки, с въевшейся грязью на пальцах после сотни выпотрошенных и собранных машин у родного дядьки, Сергея Васильевича, который заботился о непутевом племеннике. И забота проявляется не только в материальном плане. Он единственный, кто не отвернулся из близких родственников, а поддержал. И будет поддерживать, в этом Антон не сомневался. Сергей Васильевич не был святым, как и любой другой гражданин в теле разумного примата, пытающегося создать цивилизацию, но его широкая душа и большое сердце, способное сострадать и помогать в трудную минуту, искупали все грехи.

– По какой профессии хотите работать? – спросила специалист, глядя, по сути, в пустую трудовую книжку. Упаковщик гвоздей в шестнадцать лет на период летних каникул. Официант в ресторане «Своя компания» на втором курсе. Специалист службы безопасности – тот же охранник в ночном клубе «Бесстыжая кобыла». Дальше – пустота, вычеркнутые годы из его жизни, белая бумага. И пара-тройка неофициальных работ на больших и мелких частников. В том числе у Сергея Васильевича.

– Слесарем.

– По какому направлению?

– Механика. – Молчание. – Я не окончил УПИ по профессии «Ремонт и обслуживание механического оборудования в металлургической промышленности».

– Вижу, – она отложила трудовую книжку. Посмотрела на него. Без осуждения. Пока. – Четыре курса. Почему не закончили?

– Там есть другая справка.

Все встало по местам.

Шах и мат.

Пробел в трудовой книжке заполнен – за белой бумагой прятался уголовный срок.

Статья 281.1 УК.

– Ясно.

Екатерина начала печатать, заполнять специальную форму согласно стандартам предприятия. Правила и свод законов – фундамент для цивилизации.

– Перед тем как отправить Вас к начальнику ремонтно-механического цеха на собеседование, я обязана предупредить: даже после успешного собеседование Вам может быть отказано в трудоустройстве службой безопасности предприятия.

– Знаю. Не первый завод.

– Хорошо, – их взгляды снова встретились. Антон удивился, она смотрела так же добродушно. Никакого неодобрения. – Сейчас необходимо заполнить анкету. Я задам несколько вопросов и отпущу к начальнику цеху.

Начальнику цеха Сергею Витальевичу Озорнину было за пятьдесят. Под метр девяносто ростом, с предательски вывалившимся брюшком из ремня штанов, со сверкающей лысиной на голове и с изучающими глазами, он произвел на Антона самое благонадежное впечатление.

Ему точно можно доверять, подумал Антон.

– Проходи, – сказал Сергей Витальевич, складывая документы в шкаф. – И садись напротив меня. Кстати… как зовут?

– Антон.

– Сергей Витальевич.

Крепкое рукопожатие. Уверенный взгляд. Выверенные движения. Сергей Васильевич удобно расположился в кресле. Закурил, успевая отхлебывать из кружки остывшее кофе.

– Выкладывай, почему ты хочешь работать в моем цехе?

– Я умею крутить гайки. Ремонтировать. Восстанавливать. Люблю это дело.

– Обожди. Настя сказал, что у тебя нет опыта работы слесарем.

– По трудовой книжке – нет. Вам нужна трудовая книжка?

– Не вижу смысла. Значит, официально опыта нет, так?

– Так, – подтвердил Антон. – Работал в гараже у дяди. У него частный бизнес.

– Это конечно хорошо. Но сам понимаешь, что это ничего не значит.

– Если вы дадите испытательный срок – я не разочарую.

– Судя по твоим рабочим рукам, охотно верю. За что отбывал срок?

– На четвертом курсе продавал наркотики.

– Долго?

– Меньше месяца.

– И стоило ли?

– Определенно, нет.

– Не стоило. Не стоило. А теперь ответь мне честно. Зачем ты хочешь устроиться в мой цех?

– Я уже отвечал.

– Больше не буду повторять.

– Чего вы добиваетесь?

Молчание.

– Я хочу стабильности, – сдался Антон. И добавил. – Стать специалистом, чтобы утвердиться как личность.

– Вот это честный ответ, – Сергей Витальевич взял в руки чертеж, развернул и протянул Антону. – Скажи следующее: основные габариты насоса, варианты ремонта и можно ли устанавливать насос согласно этому чертежу? Справишься?

Антон справился с задачей.

– Хорошо, мне нравится. Выйдет из тебя толк, – Сергей Витальевич протянул белый лист бумаги, ручку. – А теперь за дело. Пиши заявление.

– Спасибо.

Антона бросило в пот.

– Рано благодаришь. Знаешь, как писать заявления?

– Нет.

– Закономерно.

***

На мостике, в оковах умиротворенного пруда, все так же сидели двое, потерянные в дымке ночи девочка и мужчина, шепчущие, как ночные сверчки, и созерцающие на звезды, далекие и божественные.

– Звезды смотрят вниз, указывают нам путь, – сказал Виктор. Дрожь по телу, пальцы на руках онемели, но он не подавал виду, что замерз. Ночь была непростительно холодна для начала августа.

– Звезды – это небесные светлячки. Ну, то есть наши умершие родные там. Следят за нами. Помогают.

– Не знал.

– Я заметила, что вы вообще мало что знаете. А вы случаем не маленький мальчик в теле взрослого?

– Ты разгадала мой секрет.

– Я знала, что тут что-то нечисто. Что вы какой-то странный. И как тебя мальчик зовут по-настоящему?

– Так же.

– И клички у тебя нет?

– Клички?

– У всех маленьких есть кличка. Меня вот, например, в садике называют Шапкой. Потому что фамилия Шапкина.

– Овчарка.

Виктор вспомнил Афганистан, мгновенно обожгло от воспоминаний.

За два часа до смертельного ранения боевого товарища Гриши Волкоморова, ежеминутно шутившего по месту и не к месту, дал Антону боевую кличку – Овчарка.

– Это еще почему? – злобно отреагировал прятавшийся в тени палатки восемнадцатилетний Антон. Во рту – песок.

– Пошутить? – его озорные глаза блестели. Гриша излучал потоки энергии, которую замечали даже ненавистники. – Или по серьезному тебе ответить?

– Если не боишься по шее получить, то советую не шутить.

– Кого ты пугаешь? Я же знаю, что мой друг, никогда не обидит меня. Кстати, я не говорил тебе, что у меня была овчарка Дина?

– Нет.

– Не говорил, потому что не люблю вспоминать. Трагичная история. Ее сбил один пьяный недоумок во дворе. Гнал как бешеный. А я в этот момент играл с Диной с ее любимым теннисным мячиком на детской площадке. Не рассчитал силы и бросил прямо на дорогу, идиот. Мне было–то двенадцать. Как я плакал. И не передать то, что я чувствовал, когда любимая собака – можно сказать единственный верный друг – скулил от дикой боли, а потом испустил дух на руках. Я ненавидел себя. Потому что считал, что я убил Дину. Не водитель. Сам же бросил мячик на дорогу. Прошло шесть лет, а слезы и сейчас на глазах.

Гришкины глаза блестели. Он не боялся чувств. Он был открыт для чувств, как любая творческая личность.

– Но я отвлекся, и заметить, не на очередную несмешную шутку. У тебя была собака?

– Нет, – ответил он, изнывая от жары. От скуки военной повседневности, когда ничего не происходило месяцами.

– Обязательно заведи.

– Хорошо.

– Обещай.

– Обещаю.

Виктор так и не выполнил обещание. Старался забыть о Грише. Об Афганистане, на пропитанной кровью земле которого Антон пережил все муки ада.

– Не забудь.

– Ты мне напомнишь.

– Не факт.

– Это еще почему?

– Ты не забыл где мы?

– Гриша, не тяни кота за яйца. Переходи уже к сути разговора. Покемарить хочу.

– Поспишь на том свете, но не факт, – пошутил Гриша.

– Придурок!

– Мудачок-дурачок ты! – парировал он и добавил. – Лови комплимент! Ты умный, преданный, мужественный как любая Овчарка. И тот человек, на которого можно положиться. Если я доживу…

– Снова ты старую песенку включил.

– Не перебивай, когда я признаюсь в любви к мужчине! – Дивный, дивный смех еще ребенка, которому выдали боевого ружье и приказали убивать невидимых врагов. – Я уверен, что у нас будет крепкая мужская дружба на гражданке.

– Будет, можешь не сомневаться. И спасибо, друг, за признание.

Виктор крепко пожал руку Гриши.

– А пошутить-то можно?

– По поводу клички? Валяй.

– Воняют твои потные ноги так же улётно как от овчарки после прогулки!

И снова смех. А потом смерть. Один выстрел – и нет целой Вселенной. Гриши, который мечтал попасть в КВН, к самому Маслякову, так и остался гнить под покровом чужой земли.

– О чем вы задумались? – спросила Лиза. Ее губы дрожали.

– Я не выполнил одно обещание. Умершему другу обещал.

– Нехорошо. Как его звали?

– Гриша.

– Вот он сейчас смотрит на нас. Ну, оттуда. – Лизин пальчик устремился в небо. – Со звезд. И что интересно о Вас думает?

– Я забыл.

– Я тоже часто забываю. Забываю прибирать комнату после игр. Или почистить зубы перед сном. А однажды учудила – забыла пописать и описалась в кроватки. Ох, как мне было стыдно.

Лиза прикоснулась холодными пальчиками к руке Виктора, а потом сжала его указательный палец.

– Не волнуйтесь вы так. Какое вы дали обещание?

– Я обещал другу завести собаку.

– Дак это проще простого!

Удивительная девочка, подумал Виктор и захотел прижаться к ней, обнять, но сдержал эмоциональный порыв, чтобы не подорвать доверия посланного со звезд маленького ангела с чистой душой.

– Я предлагаю следующее: завтра мы должны снова встретиться и купить щенка на рынке. Только после сна. Мне надо спать, чтобы вырасти большой и здоровой.

– А сейчас что будем делать?

– Маму ждать, что же ещё?

– Я замерз.

– Я тоже, если честно.

– Хочу предложить тебе теплое одеяло и кружку горячего чаю. Или какао.

– Какао – это вкуснятина. Ммм!

– Согласна?

– А далеко идти?

– Минут пятнадцать.

– А если мама придет?

– Если мама придет… Мы ждали ее целую ночь. Неужели она не подождет часок-другой нас?

– Но она испугается. Заплачет. А я не хочу, чтобы мамочка плакала.

– Если мы останемся здесь, мы замерзнем и заболеем.

– О! Мама не любит, когда болею я. Вся на нервах. Кричит.

– Тем более. Я обещаю тебе, что мы ненадолго. Погреемся – и обратно.

– Ты плохо выполняешь обещания, помнишь?

– Я исправлюсь.

– Выпью одну, нет, две кружки горячего какао – и сразу обратно.

Лиза оценила скромные владения Виктора. Тесная однокомнатная квартира на третьем этаже построенного в прошлом веке панельного дома, была отремонтирована и обустроена под строгим контролем и непосредственным участием бывшей женой Виктора.

Гармонично и просто, без лишних деталей и хлама, говорила Евгения и часто корила мужа за барахольный стиль.

Чтобы скрыть обшарпанный скрипучий паркет, Евгения уговорила мужа расстелить линолеум теплых бежевых оттенков, стены оклеить однотонными обоями (без всяких закорючек и аляповатых цветов), красок добавить за счет интерьера и портьер, потолок побелить и украсить причудливыми лампами.

И все получилось, по скромному мнению Виктора, идеально. Особенно когда молодожены стали обставлять гнездышко техникой, мебелью и прочей домашней утварью.

В тесном коридоре нашлось место для миниатюрной открытой вешалки для одежды, подставки для обуви, настенного квадратного зеркала, обрамленного позолоченной рамкой и обитого тканью в викторианском стиле пуфика, на котором лежала обувная ложка.

В комнате выделялся украшенный желтыми подушками пепельно-серый угловой диван с деревянными ножками. Над диваном, по центру, нарисованный карандашом портрет Евгении. Напротив – белая гостиная стенка с множеством ящиков и шкафов для хранения верхней одежды. Единственный свободный угол у окна занимало кресло, рядом – высокий желтый торшер с белым абажуром и журнальный столик. В центре комнаты – прямоугольный белый ковер.

– Вы живете один? – спросила Лиза, когда помыла руки и уселась на кресло, спрятав босые ноги в тапочки не по размеру.

Дома было тепло и уютно.

– Сейчас, да, – ответил Виктор, готовя шоколадный напиток на кухне.

– А кто эта красивая тетя?

– Ты говоришь про портрет?

– Ага.

– Моя жена.

– Как её зовут?

– Евгения.

– Как мальчиков. Она красивая. Очень. Такие длинные волосы. А кого они цвета?

– Цвета солнца.

– Ого. Где она?

– Э…

– Умерла? Только не говорите, что она умерла! Ненавижу смерть!

– Нет, Лиза, она не умерла. Дай ей Бог здоровья.

– А у меня папа умер. Вот. Я правда, его ни разу не видела. Поэтому и не скучаю, как по маме. Но решила: что смерть буду ненавидеть. Надо же какая бяка эта смерть, взяла и забрала моего папу. Так ведь нечестно. Я играла бы с ним. Честно скажу: любила. А она забрала его. Эгоистка. Так меня мама часто называет. – Молчание. И вопрос. – Тогда почему ваша жена не здесь? Уехала и скоро вернется? Я угадала?

– Все очень сложно. Не просто объяснить.

– Вы попытайтесь, а то я совсем запуталась. И я не из глупых.

Виктор вышел из кухни, держа в руках две кружки с горячим шоколадным напитком, и поставил их на журнальный столик.

– Что будешь кушать? Что любишь?

– А конфеты у вас есть?

– Сейчас принесу.

Набив рот шоколадными конфетами «Ромашка», Лиза с шумом отхлебывала какао и успевала повторить вопрос:

– Так где ваша жена?

– Уехала в другой город. Живет с другим дядей. Она рада переезду.

– А с вами ей было невесело?

– Наверное, нет, раз ушла.

– Вы любите её?

– Да, – без раздумий ответил Виктор, продолжающий любить Женю по сей день, даже не смотря на то, что прошло два года после развода.

– А она – не любила, да-да. Я знаю. Поэтому у вас такие грустные глаза.

– Откуда ты все знаешь, маленькая леди?

– Как откуда? Вы знаете, сколько мне лет?

– Пять.

– Ну уж пять, тоже мне нашли малышку. Мне уже почти шесть! – гордо объявила Елизавета. – Исполнится двадцать третьего августа. Запомните эту дату. Я буду ждать подарка от друга.

– Я запомнил.

– Большого подарка. Я люблю большие подарки. А вы любите?

– Каждый любит подарки.

– Когда у вас день рождение?

– День рождение…

– Когда? Я хочу знать, чтобы и вам чего-нибудь подарить.

– А если скажу – сегодня, ты поверишь?

– Нет.

– Это правда.

– У вас сегодня день рождения? – Ее глаза изумились и смешно округлились.

– Да.

– В день рождение без гостей, подарков и праздничного торта? Что это за такое день рождения, ничегошеньки не понимаю? Вы взрослые такие странные.

– И так бывает, Лиза. Особенно, когда начинаешь работать.

– Не надо мне про работу! Не хочу слышать! Моя мама целыми днями работает, круглые сутки.

Лиза поднялась с кресла и посмотрела прямо в глаза Виктора.

– Завтра вы встанете пораньше, чтобы купить щенка. Это первое. Хорошо?

– Хорошо.

– Потом приготовите чего-нибудь вкусненького. Купите торт. Это второе. А третье – позовете гостей для празднования вашего рождения. И меня тоже. И мою маму пригласите.

– Хорошо.

– Классно я придумала?

– Классно.

– А сейчас я буду петь песню.

И Лиза спела. А потом начала дергать Виктора за уши. Она кричала и смеялись.

Это было лучшее день рождение за последние годы.

Что-то внутри Виктора открылось.

Обрубленное и обугленное сердце вновь забилось.

***

После шумного ужина с криками, воплями, смехом – не обошлось и без приключений, Кирюша умудрился порезать палец под дикий гогот Арсения – наступило затишье, мальчики пошли смотреть очередное нелепое ток-шоу по телевизору и заснули.

– Ох, лучше бы вы не спали, сорванцы, – шептала Анастасия, – вас ночью не уложить.

И поцеловала детей в щеки, заботливо укрыв легкой простыней.

Когда Анастасия прибралась на кухне, она посмотрела на часы.

18:30.

Опаздывает верный муж, подумала она и включила ноутбук, чтобы посмотреть время начала репетиции творческого коллектива «Куролесица». Пьеса называлась – «Мой мальчик». Настя написала её год назад.

Закончив с красным дипломом Высший Театральный Институт имени Свердлова, Анастасия устроилась в городской Дворец Культуры руководителем театрального юношеского коллектива «Лето белого коня». Временное название Анастасия позаимствовала из классического рассказа о свободе юности американского писателя армянского происхождения Уильяма Сарояна, но после успеха первой пьесы, которую она сочинила за две недели на седьмом месяце беременности, взяв за основу этот именитый рассказ, больше не было сомнения в названии коллектива.

В этом году коллективу «Лето белого коня» исполнялось бы десять лет.

Годы бурлящего карнавала жизни.

Казалось, еще вчера она просила у администрации города дополнительных денег на костюмы, декорации для второй пьесы «Ведьмы», которая провалилась особенно шумно после первого успеха. Один из местных критиков, Шаляпин Эдуард Хакиевич, назвал пьесу – «никчемной пустышкой, не смешной и не страшной». Но неудача не сломила, а как показала история, еще больше закалила Анастасию, ее стальной характер. Анастасия любила повторять, неудача с «Ведьмой» помогла ей отделить хорошее от посредственного.

Искала спонсоров, не жалея сил, а порой и забывая о собственной семье, чтобы свозить коллектив на Всероссийский Большой Детский фестиваль, проходивший в северной столице, где они произвели заслуженный фурор с пьесой «Опавшие листья», повествующей о больных СПИДом детях.

Просиживала ночи напролет за версткой собственных пьес для будущих спектаклей, которые по истечению времени приносили заслуженные награды, а для неё – творческое удовлетворение.

Заставляла мальчиков и девочек полностью отдаваться на сцене, приглашая именитых актеров из Екатеринбурга для уроков актерского мастерства. И не зря. Её сплоченный коллектив на всевозможных фестивалях трижды получал «Диплом лауреата 1 степени за лучший актерский ансамбль», не говоря уже о дюжине личных достижений маленьких, но самых искренних и настоящих актеров, играющих сердцем и душой.

Организовала поездки на природу, в турпоходы, на спортивные мероприятия, на самые значимые, по ее мнению, спектакли, которые создали именитые коллективы в стране. И неважно, если спектакль прокатывали в Москве, Анастасия умела находить деньги, причем, не прибегая к родительской финансовой помощи, которую вряд ли получила бы, многие дети были не из благополучных семей, убегали в театр, чтобы забыть о повседневных тягот и сложностях.

Жила театром. Грезила театром.

Всё в прошлом.

Сейчас она занималась написанием пьес.

Анастасия посвящала сочинительству не более двух-трех часов в день, когда она оставалось совершенно одна, и не было никаких домашних дел. Не все пьесы получались (она откладывала их в ящик стола, чтобы доработать, переписать), многие отклоняли, и лишь некоторые самородки удавалось протолкнуть на сцену.

Те пьесы, которые у неё покупали, она ставила условия при подписании контрактов, что будет приходить на репетиции и контролировать творческий процесс. В основном, режиссеры были благодарны за сотрудничество (были те, кто выгонял со сцены или закатывал скандалы). Обычно если Анастасия находила контакт с режиссером спектакля, все получалось лучше, чем просто хорошо. Волшебно. А когда «волшебно», считала Настя, тогда у пьесы впереди много сезонов.

Звонок в дверь. Муж пришел.

18:55.

Мальчишки зашевелились, сейчас проснуться и начнут проситься на улицу, а мы останемся одни. Замолчим, как немые. И я буду задыхаться. Перестану быть собой. Стану рыбой, выброшенной на берег разбитой вдребезги семейной жизни. Что мне делать? Как вернуться в прежнее русло? Как начать жить, плыть, дышать, любить и быть любимой?

– Ты сегодня поздно, – начала диалог Анастасия, поставив перед мужем тарелку жаркого с говядиной. – Фирменный соус добавить?

– Конечно, – ответил муж и в задумчивости уставился на блюдо. – Работы много.

– Понятно. Чего смотришь? Ешь.

– Уже. Как твоя пьеса?

– Спасибо, что спросил. Чай, кофе?

– Кофе.

– Из вон рук плохо. – Анастасия налила кофе и отрезала кусочек его любимого черничного пирога, приготовленного по рецепту бабушки Таси. Выставила на стол. Села напротив мужа. – Тема неподъемная и провокационная. Не знаю, как подступиться.

– У тебя получится.

Он ел медленно, все тщательно пережевывал. Часто втягивал воздух между щелкой передней зубов, издавая противные свистящие звуки. Убирал частички застревающей пищи. Это раздражало Анастасию. Но она молчала.

– У меня такой уверенности нет, – сказала Настя.

– Всегда так.

– В смысле?

– Когда ты только начинаешь писать новую вещь. Пьесу. Ты дико сомневаешься.

– Я всегда сомневаюсь. От первого слова до последней точки.

– Может быть. Может быть. Позвони брату. Как тебе такая идея?

– Шаблонная.

Анастасия пожалела, что села за стол. Сегодня он раздражал ее больше, чем обычно. От приема пищи до его мерзкого голоса, который что-то шептал той проститутке, раздвинувшей ноги на корпоративе. И возможно сегодня она раздвинула худые без варикозных вен ноги. Они же все еще работают в одном отделе.

Как просто. Пойдем, потрахаемся на перерыве в уборной? Хорошая идея. Нешаблонная. Самая главная в тему, потому что моя жена после тридцати и двух беременностей уже не такая сексуальная и желанная.

– Уже звонила, – ответила Анастасия.

– Не ответил?

– Угадал.

– Почему он так себя ведет?

– Сказал, что когда разберется в себе – позвонит.

– И долго это продолжится?

– Переживаешь?

– Нет, но это не по-людски.

– Разве? Человек хочет разобраться в себе. Побыть в одиночестве. Пусть. Я ценю его личное пространство.

– Не боишься последствий?

– Каких?

– Ну…

– Говори, раз заикнулся.

– Не нападай.

– Буду.

– У него есть проблемы со здоровьем.

– Нет у него проблем.

– Есть. Ты понимаешь меня.

– Не совсем.

Молчание. Жевание. В тарелке все меньше жаркого, кофе стыло.

– Вдруг наложит на себя руки.

Анастасия засмеялась.

– Что смешного?

– Ты доел? Убираю?

– Да.

– Почему ты взял, что мой брат наложит на себя руки?

Она взяла в руки грязную тарелку и положила ее в раковину. Начала мыть посуду. Вода шумно побежала по трубам. Не хватало музыки.

– Не знаю.

– Вот именно, что ты ничего не знаешь. Помолчи лучше. И пей кофе.

– Дай ложку, пожалуйста.

– Встань.

– Спасибо. – Он встал, взял ложку и обратно сел за стол.

– Не за что.

– Так и будешь?

– Что тебя не устраивает?

Она выключила воду и посмотрела в его лживые глубоко посаженные карие глаза, которые обступали сеточки мимических морщин. Правда, они не старили его. Придавали шарму его внешнему статному виду: густые волосы цвета вороного крыла зачесанные слева направо, высокий лоб с морщинами, длинный мужественный нос, расплющенный на конце, тонкая линия губ.

– Что ни разговор, то междоусобная перепалка, которая ясно, чем закончится.

– Хоть что-то ты знаешь.

– Настя? – Почти без эмоций. Спокоен, как удав.

– Может, лучше любимая?

– Любимая.

– Ты говоришь, что мои отношения с братом странные …

– Я не это имел…

– Не перебивай.

– Не буду. – Он жадно откусил кусок черничного пирога. – Вкусно.

– Спасибо. – У Анастасии было острое желание разбить фарфоровую кружку об его эгоистичную физиономию. Пришлось подавить желание. Бить мужей нехорошо. Скоро будет шаблонно. – Странно, другое. Ты пришел. Снова. Снова домой, как ни в чем не бывало. Пришел. Ешь ужин. Говоришь. Обсуждаешь и осуждаешь моего брата.

– Я не… – ЕЕ взгляд – разгневанной кошки. – Прости, продолжай.

– Пытаешься спорить со мной. Бла. Бла. А ты помнишь, что изменил? Уже забыл?

– Я не забыл.

– Хорошо, не забыл. Наверное, было приятно.

– О, Боже!

– Бог тут не причем, кобель.

– Чего ты добиваешься?

– Ты правда такой тупой, что не понимаешь?

Ответа не последовало.

– Раз молчишь, муженек, значит задела за живое. Обидела, мальчика.

– Мне это надоело, – злобно ответил он, вставая из-за стола.

– Сядь! – прикрикнула Анастасия. – Сядь. – Уже спокойно, потому что подчинился. – Я не закончила. Свой член воткнул какой-то шлюхе и еще на меня злишься? Как по-мужски.

Молчание.

– Потом пришел с повинной в дом, где спят его дети, и вывалил все на жену. Извини, мол, любимая. Я так больше не буду. В первый и последний раз. Ты же знаешь, я не из этих, кто бегает за каждой юбкой. Я примерный семьянин и ты должна простить меня.

– Если бы я мог, я вернул бы время вспять.

– Изобрети машину времени. Или сотри мне память. Потому что ты не представляешь себе, что я чувствую. Как мне больно смотреть. Я смотрю на тебя и вижу, что ты делаешь с ней. В каких позах. – Анастасия не в силах сдержать слезы. – Как она кричит. Стонет. А ты продолжаешь ублажать ее, потому что дома некому ублажить. Все высохло и давно не встает. Так?

– Прости меня.

– Что мне твое прости!?

– Дорогая.

Он хотел обнять ее, но рыдающая Анастасия только вздрогнула как от электрического разряда и зарычала:

– Не трогай меня!

– Что мне сделать? Ты только скажи.

– Почему я всегда должна думать? За тебя? Не хочу. Я не знаю, как это исправить. Я просто не понимаю. Как снова посмотреть на тебя и полюбить. И твое «извини», «я не хотел», только унижают меня.

– Я..

– А теперь замолкни. Оставь меня в покое.

И он ушёл.

***

После собеседования Антон зашел в магазин за хлебом. Прикупил еще две бутылки пива.

Дома в тесной кухоньке гремел пришедший после ночной смены отец – Геннадий Петрович. Невысокий, метр шестьдесят семь, с покатыми плечами и пивным животиком. Суетливый. На широком беззлобном лице в уголках карих глаз выпячивались уродливые шрамы, густая поседевшая бородка скрывала другие увечья, полученные после несчастного случая на производстве. Но не шрамы портили впечатления от его внешности, а покрасневшие щеки от злоупотребления алкоголем. Но надо отдать должное Геннадию Петровичу, когда Антон вышел из тюрьмы, он взял в себя в руки, перестал напиваться до потери сознания. Появился смысл, отцовская забота, долг помочь сыну приспособиться в новом мире.

– Привет.

– Привет.

Отец и сын пожали друг другу руки.

– Что готовишь? И почему не спишь?

– Не спится. Два часа подремал – а потом голодный котяра хороводы заводил, епта. Потом любимаясоседка активизировалась и давай расхаживать по паркету, сам знаешь, как у нее пол скрипит. Обычная история. Убил бы её! – Геннадий Петрович посмотрел на брошенный сыном пакет. – Не рано для пива? Час дня!

– Всего по одной, пап.

– И мне купил?

– Что б ни ворчал.

– Ладно, не буду. Но сын… не злоупотребляй.

– Ты тоже.

– Обнаглел.

– Что готовишь? Вкусно пахнет.

– Конечно, вкусно. Доставай вилки, тарелки, кружки. И садись. Ща попробуешь. Пальчики оближешь, епта.

– Другого я и не жду, па.

Суп с квашеной капустой, тушеная в сметане куриная печень с отварным рисом, жареный хлеб на сковороде под хмельное пиво – удовольствие для гурмана. Антон уплетал за обе щеки. Геннадий Петрович был не только кудесником в сталеплавильном деле, но и еще и поваренном. По сути, только он и готовил дома, работа по железнодорожному графику обязывала. Мама Антона, Антонина Игоревна, работала педиатром на две ставки, с понедельника по пятницу, приходила домой поздним вечером, уставшая, с красными от напряжения глазами, валилась с ног. Она вставала за плиту только в двух случаях, когда отец болел (что редкость) или был в затяжном запое (что было не редкостью).

– Вкусно. – Антон добивал себе кипяточку. Отец закурил. За столом. После смерти матери он устанавливал правила. – Спасибо, я нажрался.

– Свиньи жрут.

– Я специально так сказать, если что.

– Знаю, паршивец.

– Спасибо, па.

– На здоровье. Как собеседование?

– Ты помнишь…

– А ты молчишь. Так плохо или хорошо?

– Боюсь говорить.

– Заявление написал?

– Да.

Геннадий Петрович просиял в улыбке. По-отечески похлопал по плечу.

– Начальник визу поставил?

– Я уже отнес заявление в заводоуправление.

– Тогда можешь расслабиться.

– А служба безопасности?

– Не думай об этих козлах. У меня в бригаде каждый второй с синевой на теле. Ничего. Пропускают. Работают. И ты будешь работать.

– Нет у меня такой уверенности, па, после стольких отказов.

– Тебе не отказывали.

– Мне недавно предложили работать уборщиком производственных помещений. За копейки. Это равносильно отказу.

– Я говорил тебе, можно три месяца и уборщиком поработать. Главное залезть. А там – разберешься. Не послушал.

– Мне хватило за других убирать дерьмо.

– Выражения выбирай, – осадил Геннадий Петрович сына, – я тебе не друг.

– Извини.

– Когда позвонят?

– В течение трех дней.

– Ясно. Хорошая новость. Хорошая. Я посуду мыть, у тебя какие планы?

– В гараж к дядьке. Потом хочу в кино сходить.

– С Вовкой?

– Нет. Один.

– А куда Вовка пропал?

– Был у него две недели назад. Попили чаю на кухне. Шепотом. Семья. Работа, ипотека. Матриархат, короче.

– Епта, мужики пошли. Ну, молодежь. Сколько детей?

– Один ребенок. Девочка. Его копия. Глаза такие же голубые, как магниты. Красивая. Но мне не дали поводиться. Его жена была не рада мне. Глаза выдали ее.

– Ничего, успокоится.

– Наверное. Хочешь, пойдем со мной?

Отец засмеялся.

– Не шути так. Никогда не ходил туда. И не пойду. А вот если бы мама была сейчас жива-здорова, она попросила бы с тобой. Она любила кино.

– Надело бы лучшее платье. Вообще, выглядела бы сногсшибательно.

– Ох, и не говори, сынок.

На этом разговор был закончен. Отец и сын погрузились в дорогие и в тоже время раздирающие сердца воспоминания.

Антон ушел в свою комнату.

Он пропустил мамины похороны. Ни спасибо не сказал, не простился, не стал тем, кем она хотела его видеть. Антонина Игоревна не раз заикалась во время семейных застолий на тему будущего её Антошки:

– Механик цеха, а то и завода, – на полном серьезе говорила она.

Не оправдал маминых надежд. Продавал наркоту малолеткам в клубе, чтобы жить на широкую ногу. Чтобы не ждать больших честных денег. Жить – сейчас. И покупать, и покупать, и покупать. Ни в чем себе не отказывать. Мечта…

Антон лег на диван и представил маму: вьющиеся волосы до плеч, утонченная шея, тонкие черты лица, красивая скромная улыбка и проницательные глаза, от которых ничего не скроешь.

– Как тебя не хватает, мам, – не открывая глаз, шептал Антон, лежа на кровати. – Без тебя все по-другому. Не объяснить.

– Сходи на кладбище.

– Что? – Антон открыл глаза и гневно посмотрел на отца. – Тебя что, стучать не научили?

– Дверь была открыта.

– Ты испугал меня.

– Принес тебе яблоко. Будешь? – Геннадий Петрович протянул сыну зеленое яблоко.

– Спасибо.

Яблоко оказалось безвкусным, отдавало травой.

– Я тоже скучаю. Схожу на могилу. Посижу. Выговорюсь. Легче. Сходи, давно прошу.

– Не могу.

– Через «не могу». Надо попрощаться. Месяц прошел после твоего возвращения, а ты так и не соизволил сходить на кладбище. Она ждет.

– Мама уже никого не ждет.

– Ты уже мужчина, не могу тебе указывать. Я просто хотел как лучше. А ты не слушаешься.

– Папа, я разберусь.

– Ладно, намек понял.

Отец вышел из комнаты.

В автосервисе работы было мало, Антон за четыре часа заменил передние стойки стабилизатора и выполнил две диагностики ходовой части. Для сервиса заработал 1600 рублей, для себя – 400. Честные двадцать пять процентов от прибыли, по слова дяди, равносильно большому кушу. Он не спорил. Взял выручку и перед тем, как уйти, спросил:

– Завтра во сколько подойти?

– Надо подумать. – Сергей Васильевич открыл журнал регистрации заказов. – Так. Завтра. С утра. Так, так. Есть диагностика ходовой, ага. Полное ТО. Замена передних колодок на Шеви Орландо. Короче, Антоша, есть работа. Приходи.

– Приду.

– Какие планы на вечер, сынок?

– Сходить в кино.

– Сто лет не ходил в кино. Как женился. – Улыбнулся. – С подружкой?

– Один.

– Значит тебе задание, Антоша.

– Какое?

– Пойдешь в кино и познакомишься там с девчонкой. Понято?

– Понято.

– Нечего ходить мне тут с волосатыми руками. – Сергей Васильевич смеялся. Озорно, по-мальчишески. – Не обижайся, сынок. Шутки шуткую.

– Какие обиды, дядя Сережа.

– Я серьезно у нас, у мужиков, мозги плавятся без баб. Вообще, завтра расскажешь. – Зазвонил телефон. Еще один клиент. – Ало, мастерская «Восход».

– До свидания.

Сергей Васильевич махнул рукой, а Антон вышел на освещенную солнцем улицу. Было хорошо, тепло, по-летнему уютно.

До кинотеатра – пятнадцать минут неспешной ходьбы. Антон и не торопился, начало сеанса через полчаса, а погода благоговела озираться по сторонам и наслаждаться свободой, красотой мироздания, сплошь расставленной то там, то сям. Только надо открыть глаза.

Что проще?

Сейчас глаза Антона были широко распахнуты. Он не замечал уродливых расписанных граффити переулков. Перекошенных, с облупившейся краской, заборов. Бездомных собак, семенящих в поисках лучших дней. Серых, словно всеми покинутых домов, за которыми почти никто не следил. Не замечал сбывающих запрещенные препараты дворовых мальчишек, не слышал их накуренных голосов, как из отбойника выстреливающий мат.

Не сегодня.

Золотистые кроны тополей в свете вечернего светила, рой мошек на фоне бездонного неба, по которому плыли облака, напоминающих кудрявых барашков, пестрая зелень под ногами, клумбы с цветами, шумные шмели внутри ало-сиреневых фиалок, кусты барбариса во дворах. И конечно услада для всех мужских глаз – красивые, летние, словно солнцем озаренные, сияющие девушки в платьях самых разных оттенков, в шортиках, обнажающих стройные загорелые ножки, в маячках, открывающих пикантных треугольник на груди, в причудливых и сносных шапочках. А их смех – звонкий, невинный, озорной – был подобно чуду.

И почему он не надел чистую белую майку и цветастые шорты, как все уверенные, не обделенные свободой парни. Черные штаны, серая футболка и поношенные кроссовки – однозначно не подходили для этого летнего наполненного буйством красок вечера.

Антон не унывал. Зашел в продуктовый магазин. Сам себе удивился, что не купил пива, а взял мороженное. Вафельный рожок с шоколадным вкусом.

Что может быть лучше?

Перед кинотеатром тусовались молодые люди из другой прослойки, не дворовые, с определенными планами на будущее, они знали, чего стоят. А если не знали, то родители среднего класса, напоминали, а кому-то и вдалбливали. Раньше Антон был таким же, но сейчас… Ни тот, ни другой. Потерянный. Странник, который уставился на две дорожки и не может решить по какой двигаться дальше. Выбор простой, но важный.

В полупустом зале было душно. Шумно. Молодежь не умела говорить шепотом. Много влюбленных парочек. Одна большая компания, человек десять, не меньше. Не одной одинокой девушки. А на что он рассчитывал? Какая девушка пойдет одна на вечерний сеанс в не самый благополучный район города?

Фильм оказался очередной голливудской поделкой (обещали главное кино события лета). Никакого драматизма, никакого сопереживания за героев. Красивая, но безжизненная картинка с целым набором дорогих спецэффектов, пытающихся скрыть сырой и бездарный сценарий.

Антон вышел за десять минут до начало титров. Обычно он досматривал до конца самые низкопробные фильмы, а тут его словно кто-то подгонял, выталкивал из зала.

И не зря.

На оставшиеся деньги он купил в кинобаре шоколадный батончик. Расплатился. И тогда услышал громкие женские голоса, медленно перетекающие в крики. Истерика. На оранжевом диванчике сидела та самая девушка, специалист по кадрам, и хваталась за сердце. На искаженном от боли лице – маска страха. Ее подруга, не понимающая, что происходит, бесполезно сотрясала руками воздух и что-то несвязанное ворковала.

Первым к девушкам на помощь подбежал сотрудник кинотеатра, молодой человек восемнадцати лет, Эльдар. Виктор подошел секундой позже.

– Вам помочь?

– Да, пожалуйста, мужчины, помогите. Моей подруги плохо.

– Где больно? – спросил Виктор.

– Сердце. Больно.

– У нее инфаркт? – предположил Эльдар, у которого тряслись руки.

– Можно? – Екатерина разрешила, и Антон положил руки на ее грудь. Сердце билось так быстро, словно хотело вырваться наружу. – Звони в скорую.

– Ага. – Эльдар достал служебный телефон. Набирал. Сбрасывал. – Сейчас вспомню. Черт! Да, 902, точно!

– 903!! Не паникуй, парень. Скажи только адрес верный. – Антон теперь смотрел в ее глаза и почти шептал, чтобы не напугать. – Не бойтесь. Все будет хорошо.

– Вы доктор?

– Нет.

– Но я знаю, что делаю. Вы должны мне довериться. Хорошо? – Она кивнула. – Ложитесь на диван. Откройте все окна настежь, – обратился он к её подруге.

– Больно.

– Знаю. Сейчас я подушечками больших пальцев надавлю на ваши глазные яблоки.

– Я…

– Тише. Не буду сильно давить. Скажите, если будет больно. – Антон проделывал данную операцию чаще, чем хотелось бы. У сокамерника Димки, по клички «мутный», была тахикардия. – Ну как? Лучше?

– Да.

– Считаю десять секунд. Отпускаю. Жду три секунду. И так по кругу, до приезда скорой помощи. Хорошо?

– Да.

– Вызвал скорую? – спросил Антон у Эльдара.

– Да.

– Молодец. А теперь принеси мне холодной воды. Да поживей.

– Понял.

– Что со мной? – спросила Катя.

– Тише. Старайтесь дышать ровно, спокойно. Разговор сейчас некстати.

– Вы доктор? – спросила уже подруга.

– Не мешайте мне, я сбиваюсь в счете.

Прибежал взволнованный со всклокоченными волосами Эльдар с бутылкой воды.

– Мои руки заняты. Поэтому умой её. И воду не жалей.

– Я не умру?

– Не сегодня. – Антон улыбнулся прелестной девушки. Улыбнулся и потому, что был искренне рад помочь незнакомке. Сделать что-то важное, настоящее. Доброе.

Через некоторое время приехала скорая помощь. Два фельдшера инъекционным способом ввели спасительную порцию Анаприлина и увезли Екатерину с подругой в приемный покой.

– Фу, – выдохнул Антон, стягивая пропитавшуюся потом футболку. Выпил воды, которую принес . Толпа зевак разошлась, шоу закончилось.

– С ней все будет нормально? – спросил Эльдар все такой же беспокойный и нервный. – У меня у самого чуть сердце не выпрыгнуло!

– Я заметил. Успокойся уже. Ты – герой. Спас девушку.

– Кто герой, так это ты.

– Я сделал то, что умел. И только.

– Так обычно и говорят. С ней все будет в порядке? – повторил вопрос Эльдар.

– Да. Врачи найдут причину сильного сердцебиения. Назначат лечение. И все будет тип-топ.

– Теперь она должна на тебе жениться, – сказал Эльдар.

– Классный ты парень, Эльдар! Как можно дольше не выпускай из рук наивного мальчишку, что сидит в тебе. Покедова!

– Как тебя зовут?

– Разве это важно?

– Я хочу о тебе написать в твиттере.

– Хочешь мне прославить в инете?

– Ага.

– Не надо. Один раз я уже прославился. Хватит.

И он ушел, скрывшись за ночным покровом теплой летней ночи.

***

Лиза, свернувшись калачиком, уснула прямо в кресле. Виктор укрыл ее пледом.

Не знал, что делать.

Не каждый день брошенные матерями девочки спали на его любимом кресле.

Привел чужого ребенка в дом, увел с «места преступления» и не позвонил «02». Провал по всем статьям. Что может подумать правоохранительные органы? Девочка, одинокий мужчина без семьи, ночь. Зачем он привел невинную Лизу в свой дом? Почему сразу не сообщил? И что он делал с ней до трех часов ночи?

Сама мысль была отвратительна.

Надо позвонить сестре, подумал Виктор и посмотрел на настенные часы. Без пяти минут три ночи.

– Черт!

Набрал номер. Три гудка. И сонный и встревоженный голос сестры. Без ноток раздраженности и злости она спросила, нужна ли помощь ему.

– Да, сестра. Нужна.

– Хорошо. Ты дома? Я уже еду.

– Постой, постой. Я жив. Здоров. Не переживай. И ехать никуда не надо. Ночь на дворе.

– Ты правда в порядке?

– Конечно.

– Столько времени не звонил, я столько всякого… Ужас!

– Прости.

– С днем рождения. Видел сообщение?

– Да. Спасибо.

– Что у тебя стряслось?

– Я встретил девочку.

– Девочку?

– Ее бросила мать возле пруда.

– Оо…

– Мы сначала ждали. Болтали. Потом я уговорил Лизу. Ее зовут Лиза. Короче, она у меня дома. Спит. Вот.

– Звонил в полицию?

– Нет. Позвонил сначала тебе. Растерялся. Думал, что сделал все правильно.

– Ты сделал все правильно. Ничего страшного не произошло. Сейчас звони в «02». Остальное сделают – они.

– Я обещал Лизе, что отведу ее снова к пруду. К маме. А завтра позвать всех и отпраздновать свое день рождение.

– Виктор, не будь маленьким. Звони. Если душа не спокойна, езжай с девочкой в участок. Давай приеду?

– Не надо. Я справлюсь.

– Точно? Точно не наделаешь глупостей?

– Моя жизнь состоит сплошь из глупостей. Ты знаешь.

– Виктор… тебе легче?

– Да. – Молчание. – Врать я не умею. Но сегодня мне заметно лучше.

– Из-за девочки?

– Да.

– …

– Я тебя люблю, – искренне признался Виктор.

– Я… – ее голос дрогнул, расчувствовалась, – тоже тебя люблю, братик.

– Позвоню тебе. Завтра. Обо всем расскажу.

– Если не позвонишь, я тебя найду. Ты знаешь. Из-под земли достану.

– Знаю.

– Витя, не забывай про меня. Не делай мне больно.

– Рад был услышать.

– Звони.

– Пока.

– Пока.

Справился. Поговорил с сестрой, которой не звонил полгода, и которой не отвечал столько же.

Виктор был неисправимым эгоистом по жизни. Вселенная – один он. И пускай мир крутиться вокруг него. Пускай все друзья и родные крутятся вокруг него. Зачем звонить и спрашивать о здоровье, о самочувствии? Зачем поздравлять с важными событиями и победами? Зачем наведываться с подарками в гости к дорогим и близким? Зачем? Они сами должны проявлять внимание и заботу. Должны – и точка. А если не хотят – пускай катятся куда подальше. Значит плохие друзья. Значит родные – чужие.

А что в итоге? Что в сухом остатке после прожитых тридцати лет?

Семью разрушил, потерял связь со школьными друзьями, с боевыми товарищами, поссорился с родными в пух и прах, не звонил и не отвечал на звонки, мотивируя дикой занятостью на работе, которую ненавидел и презирал. Но работал, потому что платили. Платили ровно столько, сколько, по его мнению, надо было одинокому волку, как он.

И все бы ничего, если бы не одиночество, лишающее нормального сна и обнажающее его неполноценность.

Звони уже в «02». Не тяни.

Виктор представился, сказал адрес и рассказал о случившемся.

Пассивные и сонные полицейские – даже не удосужились представиться – особо и не расспрашивали: пару вопросов, где и когда обнаружили, и сколько прошло времени. Потом попросили паспорт. Сверились, что ребенок не его. Всякое бывает, намекнули. Убедившись, что он не врал и вполне вменяемый, перевели внимание на ребенка. Лиза мгновенно замкнулась, надув обиженные щечки. Сказала, как зовут ее и маму. Рассказала, где и когда мама оставила её. Подтвердила его историю.

– Все ясно. Спасибо, Лиза.

Он подошел к Виктору и тихим голосом сообщил:

– Бумагу подпишите. Так, формальность. – Подписано. – Девочка сбежала из детского дома. Имя. Фамилия. Приметы. Все совпадает. О пропажи было заявлено сегодня в 13:30. В общем, мы забираем её. Из участка вызовем заявителя.

– Странно. Я поверил, что она ждет маму.

– Ничего странного. Дети много чего придумывают.

– Можно мне с вами в участок?

– Нет никакой необходимости. Мы справимся.

– Пожалуйста, – попросил Виктор.

– Ладно. Как хотите. Только давайте побыстрее. Дела ждут.

Загрузившись в «Хантер», они стали плестись по городу, освещая фарами погруженные в дымку от тумана улицы. Было зябко. Меньше пятнадцати градусов. Лиза молчала, отвернулась от Виктора и смотрела в окно, скрестив руки на груди.

– Обиделась?

Молчание.

– Я обманул тебя.

– Ты такой же, как все! Врун и обманщик! – выпалила она и заплакала.

– Я просто хочу тебе помочь. По-дружески. Мы же друзья?

– Нет! Друзья не врут друг другу!

– Ты тоже была не честна со мной.

– Ненавижу тебя!

На этой ноте разговор был окончен. Лиза сжалась, скрывшись за невидимый панцирь, и тихо плакала, часто всхлипывая. Как нож по сердцу ее плач. Но Виктору ничего не осталось, как ехать и думать, почему это произошло с ним? И почему он так сильно переживает за чужого ребенка?

В пустом полицейском участке полным ходом проводился ремонт, пахло свежевыкрашенной краской и пылью. На полу – новенькая светло-бежевая плитка, закрытая вдоль стен листами газет, чтобы краской не испачкать. Стены наполовину были покрашены в серый цвет, наполовину – побелены.

Намного лучше, чем раньше.

Два года назад Виктор чуть не убил одного похотливого юмориста, некого дальнего родственника из ближнего зарубежья, который обидел Евгению до слез. Виктор не был пьяным, но под градусом. Этого хватило, чтобы сжать кулаки и нанести всего пару ударов, которые обеспечили полный нокаут сопернику. Что там началось! Крики, вопли, угрозы, ругательства. И вызов в полицию. Юморист лишился несколько передних зубов и заработал пару синяков на теле. Ничего серьезного. Поэтому дело быстро разрешили, прямо в участке. Правда, было одно маленькое «но», жена обиделась на Виктора. Он не понимал почему. В очередной раз. А он в очередной раз не захотел разрешить то, что было на поверхности. Махнул рукой. Ничего, забудется. Не забылось, а в один прекрасный момент взорвалось, волной обрушив в щепки их семейный союз.

Не пришлось долго ждать воспитателя из детского дома, она пришла ровно через пятнадцать минут после звонка.

Выглядела она на удивление бодро и энергично для глубокой ночи, словно и не спала вовсе. Невысокая и стройная. Немного за тридцать. Бледное лицо без единой веснушки и морщинки, красивый миниатюрный нос, правильная линия губ и большие зеленые глаза, подведенные черным карандашом – мгновенно притягивали, как и распущенные светлые волосы, ниспадающие на спину и плечи, словно излучающие солнечные лучи, согревающие и указывающие спасительный свет в кромешной тьме.

Она быстро разобралась с бумажной волокитой, успокоила Лизу (и никаких упреков и криков), подошла к Виктору, протянула руку для рукопожатия, представилась (Анна Владимировна), поблагодарила его за благородный поступок и попросила никому не афишировать о случившемся, чтобы не было лишних проблем у детского дома.

– Анна Владимировна.

– Да, да, я слушаю.

– Я хочу поговорить с вами.

– На свидание зовете? – Она хихикнула. – Простите. Не умею шутить. Запишите номер. – Виктор записал. – Звоните. Договоримся о времени. И поговорим в кабинете. Один на один.

– Спасибо.

– Вам спасибо. – Анна Владимировна задумалась и предложила. – Давайте я вас подвезу? Я на служебном транспорте.

– Нет, не надо. Хочу прогуляться.

– Не лучшее время для прогулок.

– Не волнуйтесь. У вас и без меня много дел.

Виктор на прощание помахал рукой Лизе. Та не ответила. Ее глазки снова сияли и готовы были расплакаться.

Боже, это точно происходит со мной, подумал Виктор и пошел в сторону дома, твердо зная, что будет делать дальше.

Никаких сомнений.

***

Настя накормила детей сытным завтраком – омлет с кукурузными оладьями, – проводила в школу и когда вернулась домой, принялась за творческую миссию. И только витиеватые и ускользающие мысли стали складываться в предложения, как зазвонил домашний телефон. Звонила Ангелина Вячеславовна, театральный руководитель из местного Дворца Культуры, и попросила прийти для репетиции заключительной сцены. Настя не могла отказать Ангелине.

С Ангелиной Вячеславовной они поставили не одну пьесу. Пускай не очень популярные, зато душевные пьесы, после которых хотелось жить и верить в то, что добро и любовь витает повсюду, главное протянуть руки и пустить их в сердца.

– В какое время, Лина?

– В 13:00. Можешь позже. Молодые люди нынче не пунктуальны.

– Можешь поставить чайник в 12:45.

Ангелина Вячеславовна прыснула со смеха. Человек – праздник. Открытая, веселая, искренняя. Очень справедливая и честная, что для многих считалось плохим тоном, даже дерзостью. Если ей не нравилась пьеса, или платье, или костюм, Ангелина Вячеславовна не умасливала ложью правду, говорила прямо, в глаза собеседника. Коллеги обижались, руководство делали замечания, юные актеры и вовсе уходили со сцены со слезами на глазах. А она не понимала почему? Почему люди так реагируют на правду?

– Я чайник, милая, поставлю. Не переживай. Но во время нашего чаепития ты поведаешь мне о твоей маленькой тайне, о которой ты почему-то умолчала.

– О какой?

– Ты забыла, с кем разговариваешь? – Хохоток. – Я обо всем знаю. Обо всем, подчеркиваю. Не пытайся мне врать.

– Но откуда?

– Как откуда? Птичка одна напела. Ладно, не тревожься. Жду.

– Буду в 12:30.

И снова она засмеялась и сказала на прощанье:

– И почему ты такая милая? Пока, детка.

– До встречи.

Анастасия была благодарна Ангелине за поддержку, когда эта поддержка была ей необходима. Как воздух, чтобы дышать. Чтобы пережить ужас, обрушившийся на нее глухой стеной, когда автобус с театральной труппой – семнадцать девушек и юношей, два руководителя – замотало из стороны в сторону по заснеженной дороге, и выплюнуло на встречную полосу, по которой двигался фургон. Мгновение – и перевернутый автобус оказывается в кювете.

И всё как в тумане. Кто садился на холодную землю и загибался от боли, от многочисленных ушибов и переломов. Кто плакал, стирая с одежду свою и чужую кровь. Кто суетился, помогая выбраться другим. А кто лежал, спал мертвецким сном. И этот нечеловеческий вой, зажатой в железе девочки.

Удручающая статистика, которая неизменно перед Настиными глазами, как заголовок из газеты: «Три погибших, в том числе водитель, двое в тяжелом состоянии – очередная страшная авария на 351 километре трассы Пермь-Екатеринбург».

Анастасии повезло. Сотрясение мозга, без последствий. Разбитый висок. Перелом руки в двух местах. И гематомы на теле. Врачи говорили: «Ни одного поврежденного жизненно важного органа, счастливица».

Она так не думала.

Почему?

Хоронить двух пятнадцатилетних воспитанников в один день, к которым она была привязана и которых по-своему любила, и смотреть в глаза сломленных горем родителей, сама по себе неоперабельная рана сердца.

А знать, что еще две талантливые девочки тринадцати и четырнадцати лет, Виктория и Ева, остались инвалидами, это повод раз за разом вскрывать рану в груди и обвинить себя, хотя никакой вины со стороны Анастасии не было. Просто несчастный случай. Еще одна автомобильная авария, которая унесла и искалечила жизни людей. Водитель не справился с управлением.

Но Настя все равно продолжала винить себя за то, что организовала поездку в театр Драмы на спектакль «Фатима», зная, что синоптики обещали к выходным снегопад и ураганный ветер до 25 метров в секунду.

Именно после аварии крепкие и по большей части нежно-доверительные отношение между Анастасией и мужем стали давать трещины. И все потому, что Настя не нашла в муже той поддержки и опоры, которой он должен был ей дать, когда её прежним мир рухнул, став историей. Вроде бы и утешал, и заботился, и помогал справиться со стрессом и растущей тревогой за здоровье остальных выживших воспитанников. Но делал это машинально и неискренне, потому что должен был. А не хотел.

Анастасия со временем поняла очевидную истину: мужу устраивало нынешнее положение дел. Анастасия большую часть времени проводила дома, а не в театре, с детьми, не тревожа его домашними заботами и делами, которые он ненавидел.

По дороге в театр Анастасия порывалась зайти к брату без приглашения, но совесть не позволила. Не звали, значит, никто не ждет, а гость, пришедший без приглашения, хуже возникшего из ниоткуда урагана. Сама не любила, когда муж приглашал коллег по работе, не предупредив её. Ведь надо было подготовиться и без лишней суеты: прибраться в доме, приготовить чего-нибудь вкусного, прихорошиться, надев лучший наряд, что висел в шкафу и ждал приема гостей.

Сам придет или позвонит, подумала Анастасия и перешла дорогу на зеленый свет светофора.

На часах было двадцать минут первого, а Ангелина Вячеславовна на рабочий стол выставила чайную пару и вытащила из закромов шоколадные батончики, которые любила Настя.

Настя постучались в кабинет Ангелины.

– Заходи уже, любительница приходить пораньше, – сказала Ангелина, зная, что за дверью мнется скромная Настя.

– Я смотрю, ты готова.

Поцеловав друг другу в щечки, крепко обнявшись, Ангелина усадила Настю за стол и предложила выпить лечебного ликерчика. Настя сначала отказалась, но после веских доводов Ангелины сдалась, и они пригубили по одной рюмке.

– Крепкий, – сморщилась Настя и предположила. – А лечебный напиток, наверное, пьют чайными ложками, а не рюмками?

– Пускай так французы пьют, – захохотала Ангелина. – Ты закусывай, закусывай. Твои любимые конфеты.

– Спасибо. – Настя была сладкоежкой. Пыталась бороться с собой, чтобы бедра не росли, но тщетно. Сладости победили, расширяя охват бедер с каждой съеденной конфеткой. – Хорошо подготовилась!

– Не каждый день встречаемся. Я соскучилась.

– Я тоже. – Снова обнялись. Настя заметила новую прическу Ангелины. – Когда укоротила?

– На прошлой неделе. Как? – Она правой рукой провела по огненным выпрямленным волосам, подстриженным в стиле каре.

– Тебе идет. Ты помолодела.

– Да ну тебя! – Ангелине перевалила за сорок пять. Но выглядела она моложе. Полные щеки, острый подбородок, широко расставленные бледно-зеленые глаза с паутинкой морщин по краям, на лбу и миниатюрном носике – веснушки.

– Правда. Вся светишься.

– Тут знаешь… муж хорошо работает.

Ангелина и Анастасия захихикали, как две школьницы во время урока. Выпили еще по ликерчику. По последней.

– Я для чего в театр пришла?

– Выпить с подругой.

– Я думала помочь подруге со спектаклем.

– Помогаешь опустошать мой лечебный ликер. – Ангелина посмотрелась в зеркало, поправила рукой прическу и спросила. – Как дети?

– Растут. Смотрю на них и не верю. Не верю, что они такие уже большие мальчишки.

– Наслаждайся, пока. Переходный возраст начнется – вот запоешь.

У Ангелины Вячеславовны был непоседливый и постоянно влезающий в какие-то передряги шестнадцатилетний сын. Единственный. Ангелина любила повторять: такой сынок – за семерых.

– Девочек еще не приводит? – спросила Настя.

– Лучше бы девочек приводил, ей-богу. Он знаешь, такого начудил. В отцовском гараже соорудил какую-то, простите, херню, которая при поджоге дымит и дымит. Вспомнила – дымовуха называется. Пришел хвастаться в дом. Давай показывать хитроумное устройство и как-то умудрился поджечь. Что там было! Весь дом в дыму! Проветривали целый день. Думала, муж убьет сыночка. Но стерпел. Терпеливый стал. Постарел, мой муженек.

– Бывает.

– У нашего сорванца – часто бывает. Не хочу про него, все нервы мне вымотал. Расскажи лучше, как там пьеса поживает? Пишешь?

– Пишу.

– Долго еще?

– Думаю, месяц, – врала Настя. Еще не у шубы рукав. – Возможно, чуть дольше.

– К Рождеству поставим?

– Не будем торопить событие.

– Ладно, ладно. Мне сказали, ты одну пьесу «Театру Драмы» продала. Правда?

– Правда.

– Поздравляю, милая.

– Спасибо. Сама не ожидала, что им понравится.

– Не ожидала она. Кого ты обманываешь? Твои пьесы – прекрасны. И не говори ничего. Ты знаешь, я не стану воду мутить. А как твой роман?

– Закончила еще три месяца назад.

– И молчит как рыба!

– Нечем гордиться. От всех издательств – получила отказ.

– Да ну их в жопу, этих зажравшихся издателей! – разозлилась Ангелина. – Им надо, чтобы все было по схеме. Традиционно. Консервативно. Сосунки! Принесла с собой роман?

– Нет.

– Хочешь, чтобы я материлась?

– Нет.

– Тогда я ничего не знаю, рукопись должна лежать сегодня на моем столе.

– Но…

– Без всяких «но», дамочка. Не вижу проблем.

– И что собираешься делать?

– Отдам куда надо.

– Куда?

– Ты, наверное, забыла, но я говорила, что мой двоюродный брат работает в Москве. В известном, между прочим, издательстве. Не помню в каком. Я отправлю ему рукопись, а он – передаст куда надо.

– Может, пьесу?

– Пьесы их не интересуют. Я уже узнавала. А ты что думала? Я не забываю о хороших людях, которые, правда, такие тихушницы, что стукнут хочется. Ты поняла?

– После репетиции проводишь меня до дома, я тебе вручу работу всей моей жизни.

– Договорились. Как называется роман?

– Ночная прогулка.

– Про любовь?

– Конечно.

– Со счастливым концом?

– Как в сказке.

– Мне уже нравится. Станешь писательницей. Станешь. Вижу я.

– Спасибо.

– За что? – удивилась Ангелина.

– За все.

– Милая, да не за что.

Воцарилось молчание. Ангелина задумалась, Настя все поняла.

– Ждешь, что я сама начну болтать про маленький секрет? – спросила Настя.

– Нет. Маленький секрет заключался в том, что я знала о твоем законченном и отвергнутом издателями романе.

Настя удивилась и спросила:

– От кого?

– От мужа твоего.

– Ясно. Болтун.

– Он в тот день волновался, заикался, тараторил похлеще меня.

– Где он тебе попался?

– В одном интересном месте. В кафе. На набережной.

– Во сколько?

– Около пяти.

– Наверное, с друзьями засиделся после работы.

– И он так сказал.

– И?

– Я попрощалась с ним и якобы вышла из кафе. Но через пару минут вернулась. Проверить, с какими дружками он просиживает в кафе. Ты готова?

– Наверное.

– Сидел он не один. С двумя дамочками. И парень еще был с ним молоденький, высокий. Смуглый очень.

– Артур, с работы. Я знаю его. Бывал у нас дома.

– Дамы были те еще пигалицы. Особенно одна – вся расфуфыренная блондинка.

– Даша.

– Всех ты знаешь.

– Тоже коллега.

– Близкая коллега.

– В смысле?

– Ты прости меня. Может, я придумываю. Может, мне показалось. Не знаю. Но ты же знаешь меня: что вижу, то и говорю.

– За это я тебя люблю.

– Вот подлиза. Твой суженный за считанные минуты раз десять обнял эту малолетку. Нежно, так. Как собственник. Не понравилось мне.

– От кого не ожидала, так не ожидала, – врала Настя. Покраснела. В глазах застыла злость. И обида. Бросило в пот.

– Слушай, не принимай близко к сердцу. На тебе – лица нет. Дура я, что наболтала всякого. Возможно, мой больной мозг воспалился и исказил реальность.

– Я поговорю с ним.

– Поговори. Пока дело не дошло до крайности. Ну заигрался. Бывает. Мужиков не переделать. Кабели! Припугнешь. Одумается. И будет как миленький.

– Думаешь?

– Мой, знаешь ли, тоже не ангел. Нет-нет, увлечется, неблагодарная скотина. У меня метод прост. Пару раз по хребтине, чтобы пришел в себя. А потом в постель – чтобы мысли вернуть из паха в голову.

И Ангелина разразилась смехом. Настя не поддержала. Было не до смеха. Больно. Страшно.

И одиноко.

***

Прошли сутки, а Антон так и не решился навестить спасенную деву. Были мысли: зайти в цветочный магазин, купить ничего незначащие белые ромашки, потом проскользнуть в больничный город в часы приема посетителей, встретиться с ней и поинтересоваться о здоровье. Просто. И уйти.

Но зачем?

Зачем приходить, дарить цветы, чтобы она думала, что чем-то обязана Антону?

Еще из жалости пригласит на свидание.

И что в итоге?

Она – в конце неуклюжего и замученного свидания – вежливо попросит остаться друзьями. Сделает отворот-поворот. И правильно. Потому что такой девушке не нужен тот, у кого будущего нет. И не будет!

К черту!

Помог – и надо забыть.

Но как же она… не выходит из головы!

Ход мыслей прервал подбежавший как обычно без стука в его личное пространство отец, размахивая новеньким планшетом, купленном за грошовую цену на китайском сайте «Али-бабы». Антон после трудовой смены в гараже лежал на диване и как ни странно не палился в телефон – смотрел на побеленный потолок, по которому парила Екатерина.

– Ты знал и молчал, засранец! – почти кричал Геннадий Петрович.

– Тебя не учили стучать? – недовольно прорычал Антон.

– На, посмотри! – Геннадий Петрович протянул планшет сыну и плюхнулся на побитый жизнью диван.

– Что там такого интересного? Вот, бляха муха!

Только и мог сказать Антон, читая главную новость в еженедельной газете «Городской Вестник», в которой он, как принц на белом коне, спасает умирающую девушку и говорит как последний оплот героизма: «Я сделал то, что умел!».

Статья на газетную страницу с фотографией его недовольной физиономии.

Уголовника.

Ужас.

В статье так же поверхностно пробежали по прошлому Антона, что нисколько не красила его, и рассказали о нынешнем состоянии спасенной принцессы. Екатерина лежала в городской больнице, проходила обследования, но по первым данным лечащего врача можно не волноваться, проблемы с учащенным биением сердца были вызваны, скорее всего, сильным стрессом. «Поддержим еще два дня, – говорил врач, – и отпустим домой. К семье!».

– А чё молчал?

– Нечем хвастаться.

– А я горжусь тобой. – Геннадий Петрович похлопал по спине сына и шутливо спросил. – Кофе для героя?

– Пожалуй, герой не откажется.

– Тогда пойдем на кухню. Мигом организую. Кстати, когда пойдешь в больницу?

– Зачем?

– К спасенной деве.

– А надо?

– Надо. Я не знаю, красавица она или нет…

– Симпатичная.

– Я и смотрю, ты сам не свой ходишь. Даже любимым телефоном не интересуешься.

– О, пап!

– Не злись, епта. Батя, знает. Короче, я сбился в мыслях из-за вас молодой человек. Короче, сходи к девушке. Как зовут?

– Екатерина.

– К Кате. Спросишь как здоровье. И все. А там как пойдет, ну ты понимаешь?

– Когда уже будет кофе?

– Я дело говорю. И ты понимаешь, не маленький. – Геннадий Петрович посмотрел на ручные часы, доставшиеся еще от деда Василия. – Смотри сейчас только шесть вечера. Прием посетителей до семи. Вполне успеешь.

– Завтра.

– Завтра уже выпишут.

– Значит не судьба.

– Не упрямься. Доделай дело до конца.

– До конца? – не понял Антон.

– Да, до конца. А теперь хватить бычить хрен знает на кого, ноги в руки и пошел. И не надо мне говорить, что ты не думал об этом.

– Знаешь, пап, ты и иногда бываешь таким… настырным!

Антон направился в коридор.

– Правильно. Иди, иди. Кофе потом попьешь. И не забудь денег взять на цветы.

Антон хлопнул входной дверью.

– И в какого он такой невыносимый? Наверное, в меня, – Геннадий Петрович улыбнулся и запел старую народную песню «Не для меня».

На самом деле, зона не всех калечила, как думают не ведающие люди после бесчисленных просмотров кинофильмов и сериалов по данную тематику. Если живешь по понятиям блатных, следящих за порядком в тюрьме, и администрации (они же мусора), тесно связанной с блатными, можешь рассчитывать на вполне нормальное существование.

Антон и не жаловался, быстро смирился со своим положением и стойко переносил (кому нужны чужие проблемы?) безвольное существование. Правда в первый месяц, его наглый характер, избалованный студенческой беззаботностью и вседозволенностью, был тихо приглушен. Первый раз – «ключник», он же охранник, завел куда надо и нанес всего три удара. Вдоволь хватило. Чтобы запомнить, кто здесь главный и кого надо уважать. Второй раз – из-за шутки. Не понравилось дяде Боре, что он плохо пошутил о ребятах из 90-х, потому что сам был родом из 90-х. Антон почти перестал шутить, только в определенных кругах.

С утра до вечера Антон занимался необременительным делом – трудился в мастерской по ремонту спецтехники и автомобилей администрации. По вечерам ходил в вполне сносный спортзал, поддерживал физическую форму. По понедельникам и пятницам был записан в музыкальный лагерь; через год занятий Антон так вошел во вкус, что выпросил гитару у друга, Палыча – тот нехотя, но отдал гитару, так сказать «дар» тюрьме строго режима. Однажды он играл для блатного, Игоря Игоревича, сидевшего второй десяток и заведующего порядком более пяти лет в тюрьме. Тому понравилось. Поблагодарил и выпроводил смачным подзатыльником. Два дня гудела голова. Зато больше никто не издевался, не лез на рожон, боялись и уважали мнение Игоря Игоревича, который был спокойным и рассудительным как удав, но если что не по нему, или, к примеру, поют фальшиво, без души – мог взять тяжелый предмет и забить до обморочного состояния.

Ко всему прочему Антон открыл для себя мир художественной литературы. И неволя – одним щелчком пальцем – забывалась, когда он открыл переплеты книг (по сути, открывал другие миры) таких авторов авантюрно-приключенческой прозы как Дойл, Верн, Хаггард и других зарубежных авторов. Сам начал сочинять рассказы и стихи.

А как стали дороги вечерние прогулки на территории зоны. Он мог часами созерцать на голубое небо и ни о чем не думать. Это помогало без сигарет и алкоголя расслабиться – и парить высоко в небе, свободным и плывущим к цели. А цель была одна: выйти на свободу несломленным. Его сокамерник, Вовка Пегий, неумышленное убийство жены, поражался его меланхолией; он недолго пробыл, девять месяцев за решеткой – и вздернулся. Не выдержал. Жаль было парня. Еще одна загубленная жизнь.

Так что после освобождения Антон мог с уверенностью сказать, что приобрел больше, чем рассчитывал – терпение. Будучи студентов сорвался бы на отца, что сует нос не в свои дела, и говорит, что ему делать. Была бы неудобная ссора с кучей грязных слов, которые ранили бы обоих. А сегодня он просто ушел из дома, не сказав ничего обидного и ненужного. Ушел, чтобы подумать. Все взвесить.

А может отец прав?

Что такого придти и справиться о ее здоровье? Тем более девушка ему симпатична, и тянут к себе, словно невидимыми магнитными волнами. Ничего не надо ему взамен. Ни свиданий, ни одолжений. Просто убедиться, что с ней все хорошо – и пойдет домой со спокойной душой. А на завтра все забудется.

Антон пошел в цветочный магазин.

Он пришел на кладбище уже в восьмом часу. Ни души. Тишина соседствовала со щебетанием птиц в кронах берез, поросших то тут, то там. Вечернее одаренное солнцем небо, украшенное белыми разводами и грациозно-суетливым полетом ласточек, дарило покой.

Долго бродил среди могил усопших, пока по волю случая не наткнулся на могилу матери. Антон ориентировался лишь со слов отца, который рассказывал, где захоронена Антонина Игоревна.

Месяц после новой жизни. Окрыляющей свободы от тюремных оков. А он только сейчас – решился. Решиться было не просто. И не потому, что Антон не любил или не уважал матушку, скорее, наоборот, боготворил и всегда проявлял заботу и послушание, чего не бывало с отцом.

Причина – банально проста: прийти на кладбище, значит, принять смерть матери.

Он не слушал отца и его постоянное брюзжание о том, что надо попроведовать мать, не богоугодно. Для Антона она была жива и здорова. Развешивала белье на улице. Умчалась на поезде в Саратов к родственникам погостить и понянчить внучатых племянников. Пошла в магазин за продуктами, чтобы вернутся домой и приготовить запеченную индейку в лимонном соке с золотистой картошкой, которую всегда раскладывала под индюшку, чтобы та пропиталась жиром и соком.

Где-то была.

И обязательно придет. Вот сейчас – увидит сына, заплачет и обнимет так крепко, как никогда ранее. И от нее будет пахнуть таким знакомым запахом – душистым земляничным мылом (не признавала другого мыла). А её голос с хрипотцой и большие глаза привнесут мир в душе и растрогают непутевого сына. А дальше – все как прежде. Словно ничего и не было. Ни срока, ни мучительной смерти от рака. Одна большая-маленькая семья за одним столом – разговаривает, смеется, любит друг друга, не высказывая об этом вслух.

Несбыточная мечта.

Увидев деревянный крест с черно-белой фотографией матери, прослезился. Не стал садиться на скамью, могилка поросла сорняками. Избавившись от сорняков, он возложил девственно-чистые ромашки, её любимые цветы, и сел на скамейку.

Говорил долго. В основном про годы, проведенные в неволе. Про стычки, про дружбу и выяснение отношений.

– Многое узнал о жизни. Честно. Тюрьма тоже школа жизни, как институт. Надо закончить институт. Думаю об этом… сейчас, на гражданке, тяжело устроиться на работу. Утвердиться. Словно наказание продолжается. Не знаю, почему. Но я не отчаиваюсь. Иногда, если честно, тошно жить, когда на тебя смотрят, как на прокаженного, когда видят справку. Справлюсь. Жизнь – ценная штука. Особенно свобода. На свободе – рай. Можно гулять целый день, любоваться небом. Можно уйти куда хочешь. Не надо просить, отпрашиваться. Решил – и пошел. – Молчание. – А здесь хорошо. Покойно. Березы шелестят. И птицы поют. Тебе, наверное, нравится? Прости, мамочка. – Голос дрогнул. – Что так долго… не приходил. Были причины. Я надеюсь, ты поймешь меня. Всегда понимала. Мне и сейчас не вериться, что тебя нет. Что ты больше не вернешься. Отказываюсь в это верить. Знаю, глупо веду себя. Отца раздражаю. – Легкий смешок. – Батя молодцом. Люблю его. Но не скажу, тоже знаешь. Ему же тоже грустно. Скучает по тебе. Словом не обмолвиться. Меня поддерживает. В школе его не видел. Зато сейчас. Как люди меняются. А я еще огрызаюсь. Чем-то вечно недоволен. Ничего не могу с собой поделать. Но стал терпеливей в стократ. Ты удивилась бы. Не хватает тебя. Помнишь, мы пошли в магазин, а ты и разревелась, пока одевалась. Я был на первом курсе. Я испугался, давай тебя расспрашивать. Долгоотнекивалась, потом созналась.

Молчание. У Антона засел ком в горле, трепыхалось, больно отдаваясь в груди. Но слез не было. Испарились.

– Прости, что подвел тебя. Надеюсь, ты простила. А ты простила, я знаю. Всегда прощала. Я теперь буду часто приходить к тебе. Ты даже не сомневайся. И еще, мам. Я люблю тебя.

Антон поцеловал фотографию на кресте, помолился, обошел могилку и, махнув на прощание, зашагал домой.

Стало легче дышать.

***

– Вы – медсанбат, – говорил сержант. – Медсанбат – белая кровь ВДВ. Повторить!

Повторил.

– Хорошо! Что должен иметь десантник?

– Железный кулак и ни грамма совести!

– Совесть – это роскошь для десантника. Повторить!

Повторил.

– Что главное для десантника?

– Не пролететь мимо земли, товарищ сержант!

– Правильно!

Виктор проснулся. Звонок в дверь. Восемь часов вечера.

Еще не утро, уже не в армии.

Был удивлен пришедшей без предупреждения Анастасии.

Обнялись.

От нее пахло ванилью и как ни странно спиртным.

– Проходи, проходи. – Виктор закрыл дверь. – Не топчись.

– Я на пять минут заскочила. – Анастасия села на пуфик и начала разуваться. – Не ожидал меня увидеть?

– Ну да. Даже не позвонила. Или звонила? А то я уснул.

– Не, я так.

– Удивительно.

– Еще бы! Чаем угостишь?

– Спрашиваешь еще!? Пойдем на кухню. Я как раз купил твой любимый зефир. Как чувствовал.

– Зефир я люблю.

– Ты прости за нескромность, но ты выпила что ли?

– Было дело.

– Очень не похоже на тебя.

– Да сегодня день такой. Такой необычный.

– И что в нем необычного?

– Да, всё. Заставила мужа отвести детей в школу. Провалялась в постели до полудня. Читала любимую книгу Флэгг.

– «Жареные помидоры» что ли?

– В точку.

– Сколько раз ты читала?

– Затрудняюсь сказать, – Анастасия засмеялась, – но мне порой достаточно пару глав для успокоения души. Чтобы полюбить себя и окружающий мир.

– Ну и книга. Когда-нибудь я прочту.

– Ты? Не смеши меня. Помнишь, я тебе дарила два года назад «Человеческую комедию», стостраничную повесть?

– Ну, я прочел тридцать страниц. Ничего особенного.

– Лучше ничего не говори мне.

Виктор сварил свежий кофе для себя, для сестры – заварил травяной чай в миниатюрном белом чайнике. Разлил по кружкам и вытащил зефир с шоколадными конфетами «Ромашка» и «Красный петушок».

– Угощайся, сестренка.

– Спасибо.

– На здоровье. И что у тебя еще произошло необычного после полудня?

– Я открыла бутылку шампанского.

– Ты?

– О, да! Я! Открыла такая бутылку, налила горячую ванну, включила на полную громкость «Evanescence» и стала наслаждаться жизнью.

– Замечательно. Я без сарказма.

– Знаю.

– Но что с тобой случилось?

– Освободилась от собственного плена.

– С этого места, пожалуйста, поподробнее.

– Про выпивку не спрашиваю. А сигареты есть?

– Есть.

– Покурим? Как раньше, в десятом классе. Пока никто не видит.

– Если мы покурим – завтра нагрянет метель.

– А почему у тебя дома сигареты? Ты же вроде как не куришь?

– На всякий случай.

– Ага, вруша.

Они закурили, и Настя продолжила болтать.

– После божественной ванны, я направилась с салон красоты. Сделала прическу. Ты не заметил? – Косая челка, наращенные светлые волосы.

– Прости. Я не видел тебя…

– Что взять с мужиков? Ладно, проехали. В общем, сделала прическу и легкий макияж. Зашла в пару ужасно дорогих магазинов. Купила то, что давно хотела купить, но не решалась. Жалко было на себя. Стыдно. Вот, посмотри. – Настя показала маленькую, комбинированную из двух оттенков сумочку из натуральной кожи с золотистой застежкой. – Потрогай, какая мягкая и нежная.

– Есть такое. Только сумка?

– Нет. Еще это платье, серьги и брошь с жемчугом. – Настя убрала локоны и показала серьги. – Нравится?

– Да.

– Год ходила, заглядывалась на них, как дурочка. И тут – расслабилась, отпустила ситуацию – и купила. И сейчас я очень рада, что решилась. Нельзя отказывать себе в мечтах. Верно, Витя?

– Верно.

– А потом я пошла в любимое кафе мужа, который в последнее время зачастил туда после работы. Купила себя «Американо», сырный чизкейк и села у окна в ожидании мужа.

– Дождалась?

– О, да! Пришел в компании коллег. Веселый такой. Шумный. Другой. Словно – и не мой вовсе. Не сразу меня заметил. Ну, еще бы! Новая прическа, макияж, платье. А когда увидел меня, знаешь, что он сделал?

– Расцеловал?

– Мгновенно преобразился. Улыбка сошла с лица. Он извинился перед коллегами и подошел ко мне, такой же удивленный, как ты сегодня, когда открыл дверь.

– Я так понимаю, тебе удалось то, что ты задумывала.

– А что я задумывала? Это? Нет. Я хотела покрасоваться перед ним. Хотела посмотреть… на кого он променял меня и мою семью.

– Не понял. Ты сейчас о чем?

– Он изменил мне.

– …

– Знаешь… она оказалось такой молоденькой – чуть за двадцать, наверное. Тощая и высокая. Почти модель. А лицо – загорелое, чистое, без намека на прыщики и другие кожные неприятности. Красивые глаза, полные губы. В такую легко влюбиться. Она тоже видела меня. Покраснела и стыдливо опустила глаза. – Молчание. – Знаешь, я представляла её такой раскрепощенной, наглой и вызывающей.

– Почти шалавой.

– В точку. Сукой, которая подкралась к моему несчастному, верному мужу – и трахнула. Дала то, что многим не хватает в семейной жизни. Мы же на чистоту? Я права?

– Боюсь спорить.

– Я права. А тут я вижу, по сути, наивную и скромную девочку. И мне все становится ясно. Кто к кому подкрался, и кто кого трахал.

– Ты уверена, что он изменил тебе?

– Он сам признался.

– Зачем?

– Хороший вопрос, – Настю разбирал смех, – хороший. Я сказала ему, чтобы он подготовить к большим переменам.

– К разводу?

– Да. Сказала прямо в кафе. Тихо, чтобы никто не услышал. Не люблю драм.

– И что сейчас, Настя?

– Хочу, чтобы ты обнял меня, я ведь так соскучилась по своему непутевому брату!

Они обнялись. Настя положила голову на грудь младшего брата, который нежно поглаживал ее волосы. Слез не было. Сегодня – она свободна, независима и уверена в себе, чтобы справиться без того, кто видел в ней только домохозяйку и мать его детей. И не время для слез. Она, прежде всего, женщина, которая достойна любви и уважения.

– Лучше?

– Да. Знаю, что ты не любишь нежиться с сестрой, но потерпи еще чуть-чуть.

– Потреплю. И что дальше?

– Решу – завтра. Не переживай за меня.

– С тобой все ясно. Как же дети?

– Переживут. Они у меня – сильные. И со временем все поймут. А ты что думаешь?

– Я в любом случае поддержу тебя.

– Спасибо. Но хватит обо мне. Я пришла не только чтобы поплакать и погоревать о несложившемся браке. Мне не дает покоя твой звонок среди ночи. Что с потерянной девочкой? Так и не перезвонил.

– Как обычно закрутился.

– Рассказывай по порядку.

***

Виктор встретился в назначенное время с Анной Владимировной возле ворот детского дома, который заметно преобразился после капитального ремонта: большие пластиковые окна, светло-зеленый окрашенный фасад с побелкой колонн и крохотных балкончиков, расстеленная оранжевым профлистом крыша, разноцветные и яркие турники и песочницы.

– Здравствуйте, Виктор…

– Степанович. Но можно и без формальностей.

– Извините, не могу. Так положено.

– Понял. Здравствуйте, Анна Владимировна.

– Пройдемте в мой кабинет.

Внутри здания пахло свежей краской. Стены коридора были покрашены в приятный расслабляющий небесно-голубой цвет, потолок – побелен, на полу – глянцевая плитка. Много фотографий в рамках, висевших вдоль стен. Цветы в вазах. Новенькая еще не распечатанная мебель. И конечно снующие туда-сюда дети, с интересом наблюдающие за незнакомцем.

– Ух, ремонт идет полным ходом, – сказала Анна Владимировна, – устали немного от него. Лишние заботы. Но как хорошо становится. – Она открыла ключом кабинет. – Заходите. Садись. И еще раз спасибо, что помогли вернуть девочку в детский дом.

Виктор сел напротив Анны Владимировной, которая прежде чем сесть открыла настежь окно. Кабинет был тесным и узким.

– Не боитесь сквозняков?

– Нет.

– Первый раз в детском доме?

– Так заметно?

– Глаза выдают. Это нормально. – Анна Владимировна посмотрела на часы. – Виктор Степанович, сейчас у меня перерыв. К часу дня я должна готовиться к обеду. Поэтому спрашивайте, все расскажу.

– Да не знаю с чего начать. Можете рассказать мне про Лизу.

– Хорошая девочка. Послушная и дружелюбная. Добрая и ласковая. И что немаловажно: человек родился с большим сердцем и старой душой. Понимаете? – Виктор неуверенно кивнул. – Знаете, есть такие особенные дети – смотришь на них и думаешь: дети как дети. Начинаешь с ними разговаривать и понимаешь – да и не ребенок вовсе, а умудренный жизнью старик в юном теле. Вот такая у нас… Катя.

– Катя?

– Лиза – ненастоящее имя. Придумала для побега. Кстати, я не ожидала от неё ничего такого «криминального». Обхитрила меня, дежурного воспитателя, вахтера. Вы уж поверьте, это не так просто. – Анна Владимировна задумалась. – Но не буду отрицать, причины для побега были. Узнала от старших девочек, что ее родная мать умерла.

– …

– Просто не понимаю, как дети обо всем узнают.

– …

– Мать, Яну Олеговну, нашли мертвой на детской площадке. По официальным данным: передозировка. Наркотики любила больше, чем собственного ребенка. Поэтому и лишили родительских прав. Ушла из дома за очередной дозой, закрыла двухгодовалого ребенка в квартире. И вернулась тогда, когда девочки нужна была неотложная скорая помощь. Врачи чудом спасли девочку.

– Ужас. Отца тоже нет в живых?

– Ничего не скажу. Не владеем такой информацией. Яна сама не знала отца ребенка.

– Бабушка?

– Воспитывал Яну отец, Дмитрий Васильевич. Мать умерла от рака желудка, когда Яне было три года. Сам Дмитрий Васильевич после смерти жены сломался и пристрастился к выпивке.

– Печальная история.

– Если смотреть на ваши решительные глаза эта история закончится для Кати очень даже хорошо.

– И это заметно?

– Ох уж мои глаза – они все видят, – Анна Сергеевна улыбнулась Виктору.

– И что мне делать?

– Пройти через бюрократический ад. Кипа бумаг, вереница процедур, долгое ожидание. – Молчание. – А если серьезно: пройти обучение в школе приемных родителей, получить разрешение на усыновление, потом встать на учет, обратить в суд и официально зарегистрироваться через ЗАГС. Ну и выбрать ребенка, что вы уже сделали.

– Ясно.

– Вы не волнуйтесь, я помогу, чем могу. Главное другое: вы сами готовы взять на себя такую ответственность?

– Страшно немного.

– Это нормально.

– Я готов. Давно уже. С бывшей женой не могли завести собственного ребенка. – Голос дрогнул. – И тут я встречаю Лизу. Ах, Катю. И понимаю, что не хочу оставлять ее. Отпускать.

– Вижу, что вы готовы.

– Да? Вы так думаете?

– Совершенно точно. Хотите поздороваться с ней?

– А можно?

– Нужно. Тем более она спрашивала о вас.

– Да? Что именно?

– Хотела извиниться, что обманула. И хотела спросить, взяли ли вы собаку?

Виктор улыбнулся. Сердце его не обманывало.

***

– Ты решился на удочерение, проведя с незнакомой девочкой одну ночь? – спросила Настя, когда брат закончил рассказывать. Закурила очередную сигарету. На кухни висело облака никотинового дыма.

– Да.

– Большой шаг. Уверен?

– Настя, абсолютно. Пойми… это решение не одного дня. Ты, как никто другая, знаешь о моих проблемах со здоровье. Знаешь, что своих детей у меня не будет. Чуда не случиться. Афганистан перечеркнул родословную.

– Знаю, к сожалению.

– Я могу. И… хочу стать отцом для приемного ребенка. Я не понимаю кто я? На что похожа моя жизнь? Она – фальшива. Искусственна. Работаю, прихожу домой, ем, гуляю и сплю. Сплю по два-три часа, бессонница от наслаивающихся друг на друга мыслей, страхов, ненужных волнений и эмоций. Ни с кем не общаюсь, на работе целый день за компьютером. И так день за днем. Все повторяется и не меняется. И не будет меняться, пока я не изменю. А если не изменить сейчас – потом поздно будет. Не хочу оставаться взаперти.

– Раньше считал по-другому. Помнишь, поссорились из-за этого в прошлый раз?

– Зря с тобой спорил.

– И сейчас тебе ужасно стыдно и ты извиняешься перед сестрой, так?

– Извиняюсь. И мне стыдно. Я был ослом.

– Братик извинился – вот от чего начнется метель.

– Просто явился маленький ангел и открыл мне глаза на то, как я живу.

– И, по всей видимости, еще и сердце.

– Теперь ты понимаешь, почему я так решил? Представь, как она сможет изменить меня за год?

– Хотела бы я посмотреть.

– И я хочу.

– То есть… что получается, Виктор? – рассуждал Настя. – Ты принял окончательное решение, я – приняла окончательное решение. И принятые решения навсегда изменят наши жизни.

– В лучшую сторону, – закончил мысль Насти Виктор.

– Да, в лучшую…

– Сомневаешься?

– Не получается не сомневаться. Я не работаю, пишу пьесы, за которые получаю сущие гроши. А детям хочется дать только лучшее. Алиментов не будет хватать, даже если я снова устроюсь во Дворец Культуры.

– Я помогу.

– Ты же знаешь, что просить у кого-то помощи выше меня?

– Скажу так: во-первых, я тебе не кто-то там. А, во-вторых, раз собралась менять жизнь к лучшему, один раз переступишь гордость, пока не окрепнешь. Хорошо?

– Ну…

– Хорошо?

– Хорошо, – нехотя согласилась Настя. – Но…

– Молодец, что согласилась.

– Ты не оставляешь выбора.

– И не думай об этом, как о подачках брата. Я помогаю тебе, ты – помогаешь мне. Все по-честному.

– Не поняла.

– Работу я не поменяю. Иногда тебе придется водиться с будущей племянницей.

– С большой радостью.

– Поиграем пока в «мужа и жену». Как в детстве.

– А ты уже все продумал.

– Чистый экспромт. Но идея дельная, да?

– Спорить не буду – дельная.

– Тогда по рукам?

– Даже так…

– Дело серьезное. Не каждый день – меняем жизнь к лучшему.

– Виктор, когда ты стал таким мудрым? Я без сарказма.

Они пожали друг другу руки.

Засмеялись.

Смеялись от облегчения. Если раньше и были сомнения, то теперь они развеялись, очистив путь от неопределенности и тревог за будущее, в которое верят. Они вместе – семья, которая справится с любыми трудностями и превратностями судьбы.

***

Антон никак не мог выбрать игрушку для неё. Миллион мишек всех цветов радуги, слоники, соседствующие с единорогами, большие и маленькие сердечки, неказистые котики, смешные собаки с выпученными глазками.

– Вам помочь? – спросила продавщица средних лет с радушной улыбкой. Антону она напомнила свою воспитательницу в детском садике.

– Да, девушка.

– За девушку спасибо. – Смех с легким смущением. – Кому выбираете?

– Эээ, знакомой…

– Девушке?

– Девушке, да. Но не своей. Знакомой.

– Поняла. Сейчас.

Через некоторое время Антон держал в одной руке белого плюшевого медвежонка с грустными глазами, в другой – приятного на ощупь симпатичного слоненка со смешным хоботом.

– Мишка, наверное, будет банально? – спросил у продавца Антон.

– Я бы сказала традиционно.

Когда Антон вышел из магазина, небо затянуло серыми облаками. Накрапывал мелкий дождик. Было свежо, даже прохладно. В воздухе витал запах пропитанной влагой земли и свежей травы.

Антон все равно не торопился, такую погоду он любил, шел неспешно по знакомым со школьной скамьи дворикам, сплошь украшенными карликовыми деревьями, молоденьким березами, кустами сирень, гортензии и барбариса. Почти у каждого подъезда домов – клумбы с нежными анютиными глазками, лилиями и ромашками.

Хоть что-то остается неизменным в этом непостоянном мире, подумал Антон и вышел на пересечение двух улиц Российская – Горького. Зашумел транспорт, загалдели мимо проходящие люди, играла музыка торгового центра «КАМЕО».

Перешел дорогу и пошел по центральной улице Горького. На востоке –

огороженная высоким забором больница с несколькими зданиями, выложенными из красного кирпича, и уютным парком для прогулок; на западе – замкнутый жилыми домами крытый базар, где продавалась все, что душе угодно: от носков до дорогих украшений.

Антон посмотрел время. 17:50. Не было желания встречаться с родными девушки, которое наверняка еще не ушли.

Он подождал десять минут, прежде чем решиться зайти через турникет на территорию больницы.

Жутко волновался. Последний раз Антон так волновался, когда прибыл в колонию строго режима, ожидая побоев и неминуемых издевательств со стороны сокамерников.

И потом он увидел её.

Она сидела на скамейке в белом халате и в розовых тапочках, вытянув спрятанные в спортивные штаны ноги. И о чем-то оживленно болтала с высоким и подтянутым мужчиной лет за сорок, с густой шевелюрой и открытой улыбкой. Он был одет с иголочки: белая рубаха с золотистыми запонками, черные со стрелками брюки и вычищенные до блеска туфли. В руках он держал элегантную кожаную сумочку.

Для бой-френда – старый, для отца – молод, задумался Антон. Зачем я пришел? Опозориться? Надо уходить, пока не заметила.

Но она заметила его. Махнула рукой, озарилась улыбкой и что-то шепнула собеседнику. Не время отступать, Антон как можно уверенно зашагал к спасенной принцессе.

Мужчина, сидевший на скамье, поспешно поднялся, одернув брюки, протянул руку и представился:

– Виктор.

– Антон.

Крепкое рукопожатие.

– Рад знакомству. Спасибо, что помогли Кате в трудную минуту. – Он нежно посмотрел на Катю. – Я пошел. Не буду мешать молодым. Завтра приду ближе к 10:00. Принесу то, что ты заказала.

– Быстрей бы утро.

– Приятного общения. – Виктор поцеловал в щечку Катю, улыбнулся и снова обратил свое внимание на Антона. – Знаешь, Антон, что я сказал ей за пару минут до твоего прихода?

– Не надо… – попросила Катя.

– Нет, – ответил смущенный Антон.

– Я сказал: если он придет, значит, это не просто так. Значит надо открыться. Поговорить. И все будет нормально. Хороший я дал ей совет, Антон?

– Да. Очень хороший.

– Ты мне уже нравишься. Жду тебя на воскресный ужин, который особенный для нашей семьи. Катя объяснит. Отказ не принимается, договорились?

– Договорились.

– Я смотрю, ты уже все решил? – спросила Катя.

– Я ушел, пока не получил.

– Пройдемся? – предложила она, вспорхнув со скамьи.

– Да, давай.

Они шли по асфальтированной дорожке, с двух стороной которой обступили молоденькие березы, редкие клумбы и скошенная по щиколотку трава. Дорожка кружила по периметру больничного городка.

Щебет птиц в кронах заглушал их шаги.

– Я знала, что ты придешь.

– А я был не уверен.

– Сомневался?

– Еще как. Не пойми меня неправильно.

– Твой поступок всполохнул наш городок. Ко мне сегодня зашла в палату бабушка – божий одуванчик и поинтересовалась, приходил ли попроведовать меня тот молодой человек, что спас жизни.

– Серьезно?

– Серьезно некуда. Я в палате – маленькая знаменитость. Представляю, что будет завтра, когда они узнают о нашей вечерней прогулке.

– Будет что обсудить.

– И посплетничать. – Катя указала на игрушку, которую держал в руках Антон. – Это мне?

– Ах, да. Я такой идиот.

– Очень мило. – Она взяла плюшевого мишку и крепко обняла его, прижав к груди. – Мне нравится. Очень мягкий и пахнет приятно. Тоже обнимал его?

– Нет.

– Я шучу.

– Прости, я немного напряжен.

– Расслабься, я не кусаюсь.

– Стараюсь.

– Я знаю, как разрядить обстановку. Я расскажу тебе смешную историю. Хочешь?

– Да.

– Был мой день рождения. Двенадцать лет. Мы с отцом решили – торт приготовим сами. Двухъярусный торт с черничным вареньем, со взбитыми сливками и со сладкими цветами из белого шоколада. Готовили долго. Не буду вдаваться в подробности. Мы провели на кухне полдня и к праздничному вечеру были измотаны. Когда торт был готов – я очень гордилась с собой. Такой в магазине не купишь. Все подружки будут завидовать, какая я прирожденная домохозяйка. И вот… ты еще не устал от моей болтовни?

– Нет.

– Гости собрались. Началась трапеза, много поздравлений и подарков. Много интерактивных и забавных игр, где я была ведущей. Любила быть в центре внимания. Все было хорошо. Как и положено на день рождения – празднично и весело. И тут время подошло к долгожданному чаепитию. Я устремилась на кухню к отцу, который начал украшать торт свечками. Я зажгла двенадцать свечей. Когда все было готово, папа сказал: «Понесем вместе, чтобы не уронить». Я согласилась. И мы зашли в комнату с гордо поднятыми головами, предвкушая похвалы и удивленные лица гостей. Торт для нас был кондитерским чудом. Ты уже догадался, что произошло?

– Ты уронила торт? – предположил Антон.

– Не я. Отец. Он встал на брошенный псом мяч и оступился. Хорошо запомнила, как падает отец с подносом в руках и на доли секунды наш торт зависает в воздухе, как крученый мяч на футбольном поле. И я, дурочка, прыгаю за тортом. – Катя засмеялась. – Конечно, я не спасла кондитерское чудо. Зато умудрилась упасть прямо лицом в торт. Не самое приятные ощущения – холодный белковый крем в глазах, поцарапанные до крови щеки свечками, загоревшиеся волосы (который я быстро потушила ладошками). Было не до смеха. Я заплакала и убежала в ванную. Недолго плакала. Когда увидела себя в зеркале – засмеялась. Сквозь слезы.

– Праздник был безнадежно испорчен?

– Нет. Я умылась. Обработала ранки. Переоделась. Надела детскую корону, чтобы скрыть подгоревшие волосы. И праздник продолжился. Отец уехал за тортом. Купить почти такой же, только трехъярусный. Мы снова зажгли свечи, словно ничего не было. И я загадала много желаний под овации гостей. Загадала, что больше никогда не буду прыгать за тортами.

Антон засмеялся.

– У тебя красивая улыбка, – призналась Катя. – Улыбайся чаще.

– Постараюсь.

– Разрядила обстановку своей историей?

– Да.

– Но я отвлеклась от главного. Спасибо, что помог мне в трудную минуту.

Катя неожиданно для Антона просунула руку в его ладонь – и сжала. Что-то, под самым сердцем, или внутри оного, вспыхнуло, разгорелось и озарилось россыпью искорок, затуманивая взор Антона. А потом невидимые электрические нити двух тел сплелись в единый узор, такой простой и непостижимый, такой человечный и спасительный.

– Не за что, – все, что мог вымолвить Антон, все еще держа ее руку, чувствуя, как по телу пробегают электрические разряды, а бешено бьющейся сердце наполняется жизнью.

– И если не хочешь тащиться на семейный воскресный ужин, то можешь отказаться. Я поговорю с отцом, он не обидеться. Поймет.

– Я приду. Если ты не против?

– Не, я не против. Просто приглашение могло показаться тебе странным. Отец очень радушен, как говорит тетя, по-хорошему старомоден: приглашает в дом даже тех, с кем незнаком. Однажды встретил страдающего болезнью Альцгеймера старика, которому было под девяносто лет. Он забыл адрес собственного дома и блуждал возле нашего дома. Так отец притащил его в дом, всласть накормил, напоил, а потом усадил в кресло, дав закурить, и проговорил с ним до самой поздней ночи, пока не позвонили в дверь и не увезли домой старика.

– Классный у тебя отец.

– Не то слово.

– Он очень молодо выглядит. Я сначала подумал, что это твой молодой человек.

Она рассмеялась.

– Ему сорок шесть. Он удочерил меня в шесть лет. Причем удочерил вопреки, казалось бы, здравому смыслу.

– Расскажи.

– Разве тебе интересно?

– Интересно узнавать о тебе.

– А можно сразу все расставить по своим местам, пока не поздно? Прозвучало глупо, но тем не менее. Если у тебя имеются планы на меня, прости за самоуверенность, то знай, кроме дружбы мне нечего предложить тебе. И да вообще всем мужчинам на планете.

– Ты…

– Да, я – та самая. Сожалею. Жаль, что пришлось разочаровать.

– Я не разочаровался. Нет.

– Немного. Я вижу по твоим глазам.

– Ничего с глазами поделать не могу. Просто…

– Что просто?

– … ты мне понравилась. А когда ты взяла мою руку, что-то произошло со мной, что-то хорошее, потому что я почувствовал себя живым. Словно ток пустили по телу, прямиком в сердце. Разряд – и я живой. Прости, несу всякую чушь.

– Спасибо, за искренность.

– Мы же решили расставить все по своим местам – вот я и расставил.

– Решили. Можешь взять меня за руку, чтобы сердце продолжало биться.

– С удовольствием.

– Ты не втрескаешься в меня по уши?

– Это тяжело. Ты очень красивая девушка.

– Ой-ой, брось это, загонять меня в краску.

Антон взял ее за руку.

– Расскажи мне, как тебя удочерили?

– Все еще интересно?

– Мой интерес только возрос после перестановки слагаемых.

– Тогда держись, я та еще болтушка. Люблю поговорить.

– Тебе повезло, я люблю слушать.

– Ты не думай, что будешь всю дорогу молчать.

– Не всегда было хорошо в детском доме. Иногда совсем невыносимо. Не люблю вспоминать и забыть не могу.

– Мне это знакомо.

– Я часто сбегала. Успевала несколько раз улизнуть за год, что для шестилетки было большим достижением. Последняя вылазка связала меня с папой. Ночью. У пруда. Помню, что плакала. Скучала по маме и папе, которых даже не помнила. А он пришел и успокоил меня. Словно каждый день утешал маленьких детей. Я сразу поняла, что он хороший человек. И доверилась ему.

– Сказала, что сбежала из детского дома?

– Нет. Обманула. Или точнее сказать: схитрила. Сказала, что жду маму. Типа та бросила меня, несчастную.

– Зачем?

– У меня появился план: влюбить в себя Виктора.

– А ты была коварной девочкой.

– Кто сказал, что «была»? – Её смех подобно арфе божественно лился по струнам души Антона. Душа, летящая ввысь – в самую пучину облаков. – Я просто не хотела возвращаться в детский дом и быть одинокой. Хотела быть любимой. По-настоящему. Как любят родители детей, а дети – родителей. Обычное желание для сироты.

– Я рад, что у тебя все, в конечном счете, получилось.

– От меня ничего не зависло. Мой план сразу же выгорел. Когда я уснула в его кресле после горячего шоколада, он позвонил в полицию. Испугался, что его могут осудить. Сам понимаешь: одинокий разведенный мужчина и маленькая девочка, не связанными родственными узами.

– Тебя быстро рассекретили.

– В один миг. Я еще надулась, разобиделась. Не стала говорить с Виктором. Назвала предателем.

– Даже так.

– Мне было шесть.

– Ясно. И что было потом?

– Прошла неделя и он заявляется в детский дом, извиняется передо мной, хотя я должна была просить прощения за свое отвратительное поведение и вранье. И говорит, что купил мне собаку и…

– Собаку?

– Ах да, ты ведь не знаешь. В первый день нашей встречи, Виктор рассказал мне, что давным-давно пообещал погибшему в Афганистане товарищу (его звали, вроде Гриша) завести собаку. Овчарку. Но так и не завел. Я, конечно, возмутилась, что такое простое обещание он не может выполнить. Пристыдила чуть-чуть. И вот – Виктор ведет меня на детскую площадку, а там нас ждет такой миленький щенок. Скулит, зовет меня. Помню, что прижавшись к нему, расплакалась. От счастья. Еще никто не дарил мне животных.

Катя неожиданно остановилась и прослезилась.

– Сейчас буду плакать, дурочка. Прости. Не могу держать в себе. – Катя тщетно пыталась успокоиться, выравнивая дыхания. – Накатывает. Как вспомню, что мой Бим умер, так начинается истерика. Кстати, именно поэтому я брякнулась в кинотеатре. Папа позвонил и сказал, что Бима больше нет.

– Сочувствую твоей утрате.

– Спасибо. Глупо, да, так надрываться?

– Совсем нет.

– Да, глупо-глупо. Я ведь прекрасно понимала, что скоро этот день настанет, Биму перевалило за пятнадцать лет, преклонный возраст для овчарки. Но все равно была не готова прощаться с верным и преданным другом, с которым, сказать по правде, мы были неразлучны. Когда ты придешь к нам на воскресный ужин, я обязательно покажу ворох кубков и медалей после российских выставок немецких собак.

–Ты все еще состоишь в российском союзе любителей немецкой овчарки?

– Да. А ты откуда узнал про РСЛНО?

– В газете было написано, – ответил Антон.

– Ах да. Хорошо, что не только я оценила твой героизм.

– По сути, я ничего не сделал.

– Не принижай своих поступков. Не мои слова, папины.

– Прислушаюсь к словам твоему отцу.

– И правильно. Однажды я совершенно случайно обнаружила малышку в торговом центре. Забившись в угол бытовой химии она плакала. Почему никто не заметил её до меня, просто ума не приложу? Был день, разгар субботы, народу – тьма. Я взяла ее за руку и отвела к стойке администрации. И тут началось. Оказалась, что потерянная девочка была дочерью известного блогера. Так вот… он раздул из мухи слона, превратив меня невесть в кого. Меня это бесило. А потом отец сказал: «Сейчас люди перестали видеть. Действовать. Думать. Ты не такая. Не принижай себя и то, что ты делаешь».

– Кстати, я здесь благодаря своему отцу.

– Да? Здорово. Как его зовут?

– Геннадий Петрович.

– И что, он посоветовал прийти к спасенной принцессе?

– Примерно так. Сказал прихорошиться, купить букет цветов, спросить как здоровье, и пригласить на свидание.

– Твой папа тоже старомоден. Кстати, мы почти на свидание. На дружеском свидании. И почему все еще не спросил о моем здоровье?

– Прости. Как здоровье?

– Жить буду. Ничего серьезного, как оказалось. Все из-за стресса. Почему не купил цветы, как советовал отец? Я люблю цветы.

– Я…

– Да шучу я, Антон. Шучу. Но на будущее знай – альстромерии я люблю больше всего.

– Запомнил.

– Будь добр, не забудь.

– Хочу признаться…

– Только не говори, что я околдовала твое сердце?

– Я не думал, что ты такая.

– Интересно начал. И какая я?

– Солнечная и веселая.

– Ну хорошо. Еще будут комплименты?

– Я… в общем, мне с тобой легко. Ты – не осуждаешь.

– В смысле?

– Многие из моих знакомых, бывшие друзья, смотрят на меня с осуждением и пренебрежением, после моего возвращения…

– Каждый может оступиться. Главное остаться человеком. Согласен?

– Согласен.

– Я так понимаю, ты собираешься со мной дружить?

– Если позволишь.

– Позволю.

– Тогда приходи завтра пораньше. Нам, как я заметила, есть что обсудить.

– Приду.

– С цветами?

– Цветами.

– Какими?

– С альстромериями.

– Молодец, запомнил.

– Стараюсь.

– Я тоже приготовлю тебе подарок.

– Правда?

– Да. Особый подарок, между прочим. Чтобы ты чувствовал себя живым. Заинтриговала?

– Еще как.

Катя посмотрела на часы. Без пяти семь.

– Через пять минут мне надо вернуться.

– Успеешь рассказать, что было потом, когда Виктор подарил тебе щенка? А то мы немного отошли от темы.

***

– Ты рада, Шапка? – спросил Виктор, с улыбкой наблюдая за потехами непоседливого щенка, которого подтрунивала озорно смеющаяся Катя. Ее глаза сияли так же ярко, как палящее солнце в зените. Они были вчетвером на детской площадке: щенок, Катя, Виктор и воспитатель Анна Владимировна.

– Ещё как. Спасибо, спасибо, спасибо. Мне еще никто не дарил щенков. Я даже немного всплакнула. Но ты не подумай, я от радости. Это лучший подарок на свете.

– Я рад. Придумала имя?

– Только одно крутиться на языке – Бим. Мой любимый фильм. Смотрел?

– Конечно и не раз.

– Нам часто Анна Владимировна включают диск с этим фильмов. Вам нравится моя собака Анна Владимировна?

– Очень.

– Если хочешь назвать щенка Бимом – пожалуйста, – сказал Виктор.

– Хочу-хочу!

– Тогда я могу официально поздравить тебя, теперь у тебя появился самый верный друг – овчарка Бим. Поздравляю! Ура!

– Ура! – Катя уткнулась лицом в мягкую шерстку овчарки и расцеловала ее.

– Кстати, Лиза…

– Не, я не Лиза.

– Я знаю. Может, познакомимся уже? По-настоящему?

– Меня Катя зовут.

– Очень приятно с тобой познакомиться Катя. Меня, как ты помнишь, зовут Виктор.

– Помню, – Катя стала говорить шепотом, – знаешь, я хотела кое-что сказать…

– Почему шепотом?

– Я хотела извиниться, чтобы Анна Владимировна не слышала. Я обычно не вру так-то. Но с тобой, Овчарка, пришлось. Простишь?

– Прощу, если пояснишь, – Виктор тоже шептал, – почему со мной тебе пришлось согрешить?

– Я стесняюсь.

– Не прощу тебя, узнаешь, – шутил Виктор.

– Но это секрет.

– Я умею хранить секреты. Честно.

– Ну ладно. Тебе можно доверять.

– Можно.

– Ты мне понравился.

– Правда?

– Очень даже правда. А хочешь ещё один секрет?

– Хочу.

– Ты знал, что в детском доме нельзя содержать собак?

– Я…

– Но раз теперь Бим – моя собака, ты должен каждый день приходить ко мне. Хотя бы по вечерам. Чтобы я гуляла с Бимом. Ты ведь так и хотел? Я угадала? Я все знаю, да-да.

– Каждый день я не смогу приходить. Я работаю.

– Тогда как я буду гулять с Бимом? – Её глаза налились слезами. – Зачем тогда мне собака, я не понимаю?

– Подожди, Катя, не плачь. Я объясню. Я купил собаку для тебя. Чтобы тебе не было скучно, когда я буду засиживаться на работе. Понимаешь?

– Я буду жить у тебя?

– Да. Ты хочешь?

– Ты хочешь меня удочерить?

– Да.

Катя громко завизжала, прыгнула приемному отцу на руки, дрыгая от нахлынувших эмоций ножками, и так крепко обняла, как никогда прежде, положив голову на его плечо.

Смех перемешался со слезами.

Плакала не только Катя.

***

Субботний день выдался поистине монументальным с драматическими вкраплениями – с несвойственными семейными разборками на повышенных тонах, плачем, смехом и безосновательными обвинениями. Анастасия думала, что готова сказать детям о разводе. Оказалось к такому невозможно заранее приготовиться. Дети не понимали и не хотели понимать, почему они должны жить с мамой, вдали от папы.

Она валилась с ног от усталости, словно отработала в саду весь день на палящей летней жаре.

Настя приглушила свет, задвинув плотные нежно кремовые шторы, удобно расположилась на диване и открыла увесистую китайскую плетеную шкатулку с маленькими медными застежками, в которой хранила памятные сувениры, фотографии, простые безделушки из далекого и не очень дальнего прошлого.

Глядя на сломанную статуэтку – фарфоровый одноухий котенок, озорно играющий шляпой с бантиком в синюю крапинку, – она вспоминала отца. Степан Васильевич вручил этот маленький, но приятный подарок на ее восемнадцатилетние после окончания праздничного застолья, когда они вдвоем мыли посуду на кухню и пели русские народные песни. Не все песни Настя знала наизусть, но все равно с большим удовольствием (назло ворчливому брату Виктору, который ненавидел, когда кто-то из домашних напевал, особенно Анастасия) подпевала отцу, будь это семейные посиделки или обычные рутинные домашние дела.

Вытащив пожелтевшие от неизбежного хода времени листы бумаги, неумело скрепленные фиолетовой ленточкой, Настя отложила их на диван, чтобы выбросить признания мужа в любви на целых восемь страниц неразборчивого и размашистого текста, с кучей исправлений и грамматических ошибок. Анастасия не один десяток раз перечитывала признание из прошлого, когда, казалось, не было больше сил терпеть и любить мужа.

Скрепленные медной проволокой миниатюрные ракушки. Их собрали мальчишки со дна морского во время прошлогоднего отпуска на северо-восточном побережье Черного моря. Они гостили у двоюродного брата мужа, который уехал в командировку на три недели и попросил присмотреть за домом и домашними животными. Долго собирались, думали, решали, а в итоге весело и непринужденно провели время. Прежние обиды забылись и воцарилась любовь и взаимопонимание. Однозначно, белая полоса в семейной жизни Анастасия, которая, к ее большому сожалению, быстро сменила окрас в родных краях: сначала посерела от повседневной обыденности, а потом и вовсе почернела от взаимной отчужденности и последующей неверности супруга.

Обугленная в нескольких местах мягкая игрушка – крохотный зайчик со свисающими на лапы ушами, которого Настя подобрала на дороге, когда вылезла из перевернутого автобуса. Зайчик – вот что осталось от Настиного творческого коллектива со странным названием «Лето Белого Коня».

Рисунки, поделки из бумаги, глиняные статуэтки, которые умело и не очень умело (а от этого ещё ценнее) смастерили сыновья, всегда грели её душу и радовали любящее материнское сердце. Настя могла часами разглядывать то, что творили ее дети – и каждый раз гордиться ими.

Настя нашла то, что искала: серебряную брошь с малахитовым кулоном, внутри была спрятана фотография её бабушки Валентины Григорьевны.

Все детские и юношеские – светлые и грустные – воспоминания были связаны с ней, с миром, в котором жила Валентина Григорьевна. Ее мир – сказка, созданная по воле и желанию бабушки. Домик на краю мира, в богом забытой деревне в сердце Тайги, подальше от стремительно развивающейся цивилизации (по ее скромному мнению, современный человек стремился не к цивилизации, а к утехам Дьявола, отдаляясь от веры и Бога, своего истинного естества и своего предназначения). Поражающий воображение неизменно благоухающий в летнюю пору сад, а в зимнюю стужу превращающийся в излюбленное место для потех местной детворы; по разрешению Валентины Григорьевны почти все мужчины деревни, коих было немного, приходи в ее заснеженный сад в начале ноября, чтобы расчистить его от снега и построить такую горку, чтобы детский смех не переставал литься всю студеную зиму до первой весенней капели. Валентина Григорьевна знала каждого мальчугана или девчушку – и каждого угощала горячим травяным чаем и блинчиками с малиновым вареньем; её дом был полон чужих детей.

Анастасия отдала бы многое, чтобы вновь очутиться в бабушкиных скромных, но волшебных владениях. На стенах избы десятки нарисованных бабушкой сельских пейзажей, не лишенной глубины и таланта, скрипучие полы, на котором неизменно красовались разноцветные дорожки, сшитые из неугодного тряпья, запах навоза, козьего молока и выпущенной из горна русской печи стряпни, неизменное блеяние коз, лая дворовых собак, кудахтанья кур и неумолкающего крика боевого петуха. Сад, полный плодоносных деревьев и всевозможных кустарников, среди которых затесались желтые нарциссы, колокольчики, васильки, яркие петуньи и целая рота невысоких лакированных деревянных скульптур – от мудрецов и старцев до волков и белочек.

Настя с томительным ожиданием и трепетом ждала школьные каникулы, чтобы уехать от повседневности к любимой бабушке, которая в отличие от матери, Розы Вячеславовны, понимала её и видела то, что другим было неподвластно увидеть в Настиных глазах. Поэтому внучка с открытым сердцем нараспашку делилась с бабушкой самым сокровенным, самым личным, зная, что в ответ получит поддержку (и никого осуждения и лишних тревог по пустякам) и ценный совет столь необходимый для несведущей девочки, ищущей ответы на непростые вопросы. Они могли болтать часами напролет в долгие зимние вечера, когда Валентина Григорьевна была не обрамлена домашними заботами, которым не было ни конца, ни края с наступлением теплых весенних деньков (что нисколько не пугало ни трудолюбивую Валентину Григорьевну, ни упрямую Настю, неуклонно тянущуюся к земле). А когда наступала пора ночной вакханалии, они предавались фантазиям и мечтам, как и полагается натурам творческим.

– Бабушка? – спросила девятилетняя Настя, лежа на скрипучей и старенькой кровати вместе с бабушкой; стрелки часов давно перевалили за полночь.

– Да, внучка, – ответила уставшая Валентина Григорьевна.

– А если моя мечта не сбудется?

– Сбудется, если не будешь сдаваться. И слушать других. Мечта – вещь неуловимая, почти непостижимая. Только прилагая огромные усилия можно добиться своего. Поняла?

– Да. А твои мечты сбылись?

– Больше, чем я загадала.

– Но ты сама говорила, что хотела бы дом теплее и просторнее.

– Не путай желание с мечтами. Моя мечта – быть свободной. Делать то, что душе угодно. Богу. Запомни – нет смысла разрывать себя на куски, если чувствуешь сердцем, что все порожнее и пустое. Лишенного смысла. Ты запомнишь, внучка?

– Запомню.

– Вот и хорошо. А сейчас баиньки. Завтра рано вставать. Скотину кормить.

– Спокойной ночи, бабочка.

– Бабочка, – прошептала Анастасия и улыбнулась бабушке, запечатленной на черно-белой фотографии явно не в лучшем настроении; не любила она фотографироваться. – Привет. Давно не общались.

И Анастасия начала говорить, слова бежали как из рога изобилия. Мысли путались, терялись, но она не останавливалась, не имела право. Хватит держать в себе то, что надо было давно высказать, вырваться из плена выстроенных самой же условностей, чтобы стать по-настоящему свободной. Как она.

Хорошо одно: никого не было дома. Со стороны могло показаться, что Настя помешалась рассудком, шепотом что-то бубня себе под нос, глядя на малахитовый колон.

Поток слов прекратился, дабы зазвонил стационарный телефон. Анастасия подошла к телефону и сняла трубку.

– Алло?

– Анастасия Степановна?

– Да, я слушаю.

– Извините за беспокойство. Вас беспокоит издательство «Ильиф и Петров», главный редактор раздела современная российская проза Власов Владислав Игоревич. Вам удобно говорить?

– Да.

– Хорошо. Я прочитал Вашу рукопись «Ночная прогулка», которую мне вручил один корректор, работающий в нашем издательстве. Илья Федоров. Вы знакомы?

– Да.

– Хорошо. Так вот, хм, скажу честно и без лишних слов – я от книги в полном восторге. Талантливо написано.

– Спасибо большое.

– И я намерен издать Ваш роман. Я думаю, вы не будете против?

– Я…

– Понимаю, не переживайте. Не каждый день такое случается. В общем, сейчас необходимо Вам приехать в наше издательство. Полагаю, вы знаете, где оно находиться?

– Да.

– Жду как можно скорее. Желательно в течение недели.

– Недели?

– Времени много, чтобы собраться. Поверьте мне. Просто купите билет на самолет – и через три-четыре часа, в зависимости от пробок на дорогах, вы будите на месте. Кстати, издательство полностью возместит расходы по трансферту.

– Меня не разыгрывают?

Вежливый смех в трубке.

– Нет, Анастасия Степановна, это не розыгрыш. Шутить я не привык. Вы сможете приехать в течение недели?

– Да.

– Хорошо. Тогда мы начинаем заниматься оформление необходимых бумаг для нашего, я надеюсь, плодотворного сотрудничества. А Вам хочу пожелать «счастливого пути».

– Спасибо.

– Спасибо Вам. Не прощаюсь. До встречи.

– До свидания.

Настя долго стояла в исступлении, не зная то ли плакать, то ли прыгать и смеяться.

– Бабочка, милая моя, – сказала она, сжимая в руках бабушкин «волшебный» кулон. – Кажется, у меня получилось. Получилось стать свободной.

***

Перед тем как забраться под теплый душ, Антон включил переносную колонку, настроив радио «Монте-Карло», на волнах которых звучал великий Фрэнк Синатра со знаковой песней: «New York, New York».

Грех было не спеть вместе с великим человеком, продолжающим сиять даже после смерти – и Антон пел так же красиво, как Фрэнк, но по-своему, как научили на зоне. Ангелина Петровна, тридцатисемилетний преподаватель из местной музыкальной школы, с уставшими глазами, но неизменной скромной улыбкой на миловидном лице,приходила каждый вторник и четверг к заключенным, чтобы научить не только игре на пианино и гитаре. А как важно открыться для музыки, заключить с ней сделку и постичь ее красоту и величие.

Антон не мог сказать за других музыкантов, что они открылись для музыки, но он точно прикоснулся к божественному – играя на гитаре, он отгораживался от привычного мира и растворялся в музыке, в колебаниях туго натянутых струн.

Ангелина Петровна сразу приметила Антона за усердие и рвение постичь азы за короткие уроки. Ангелина Петровна часто задерживалась после окончания занятий насколько это позволял тюремный режим.

– А петь ты не пробовал? – после очередного занятия спросила Ангелина Петровна, складывая методички в темно-коричневую сумку.

– Нет, – ответил Антон, наблюдая за Ангелиной Петровной, в которую был немного влюблен.

– Играть научился, пора перейти к пению.

– Не совсем научился.

– Основы тебе открыты. Дальше – сам. Все зависит от желания.

– Ну да.

– Так пел ты раньше?

– Я подозреваю, что вы и так знаете ответ.

– Знаю. Хотела услышать от тебя?

– Пел. В мальчишеском хоре.

– Долго?

– Два года.

– Удивительный ты молодой человек, Антон.

– Думаете?

– В четверг будешь петь.

– Нее…

– При всех.

– Тем более не буду.

– Я постараюсь пронести диктофон, чтобы записать твой голос. А потом разобрать по полочкам – сильные и слабые стороны. Решено.

– Ничего не решено. Я не согласен.

– У тебя время до четверга. Выбери любимую песню. И не смей отказываться. Это надо не мне, а тебе.

– Уверены?

– Я знаю. На этом урок окончен. До свидания.

– До свидания.

После освежающего душа Антон побрился, обильно смазав лицо приятно пахнущим лосьоном, и в прямом смысле выпорхнул из ванной комнаты под величественную музыку Нино Роты, написанную для классического кинофильма «Крестный отец».

Надел чистую белую футболку, спортивные серые штаны и натянул на голову новую бейсболку. И продолжая насвистывать, взял с комода ключи от квартиры и задумался, глядя на чехол, скрывающий гитару.

– Не глупи, – сказал сам себе Антон, перекинув за спину чехол, и вышел из квартиры навстречу к любимой девушке, в которую обещал не влюбляться.

Но разве сердцу прикажешь?

Это уже четвертая встреча. Четвертое свидание. Они подолгу разговаривали, гуляя по больничному парку (и вчерашний мелкий накрапывающий дождь был не помехой).

Катя, в основном, рассказывала по свою дружную и любящую собираться по праздникам семью, про Бима, про собачьи выставки, про увлечения – дайвинг и рисования.

Антон был менее красноречив и нехотя рассказывал о себе, но Катя умела расшевелить и ворохом вопросов вытянуть из Антона частичку своего мира: семья, работа, тюрьма, институт, наркотики, путь к музыке – так или иначе они затрагивали эти темы, иногда поверхностно, порой глубже, чем рассчитывал Антон, заставляя его потеть и нервничать.

По правде, Антон впервые так привязывался к человеку, особенно к девушке, обладающей естественной красотой и острым умом, способной понять его, по сути, незнакомца. Он сам часто не понимал себя, свои поступки, решения. А она видела его, словно он – открытая книга. И с легкостью объяснила, что и откуда возникало в его жизни. Даже объяснила ему, куда надо стремиться, чтобы стать свободным.

– Ты играешь на гитаре и поешь? – удивленно спросила Катя.

– Есть такое, – сознался Антон, не понимая, как умудрился проболтаться.

– Ах ты, молчун! Завтра жду тебя с гитарой и красивой песней в твоем исполнении. Завтра последний день моего заточения – устроишь мне праздник.

– Тебя выписывают?

– Да. Как вы без меня на воскресном ужине?

– Без тебя – никуда. – Молчание. – Катя, если что… я на улице не играю.

– Для меня ведь можно сделать исключение? Разве ты откажешь мне?

– Нет.

– Конечно, нет. Я знаю, что не откажешь. – Катя улыбнулась и захлопала в ладоши. – Ура, завтра для меня споют! Прям так романтично. Уже жду завтрашнего дня.

– Я завтра не приду, – пошутил Антон..

– Только не приди, я все равно найду тебя.

– Не сомневаюсь даже.

– Я такая.

Завтра уже наступило. Он уверенной походкой шел к больничному городку, а за спиной – спрятанная в чехол гитара. Антон играл исключительно дома, для себя, иногда для отца, и не думал что-либо менять.

Но встречающиеся на его пути женщины всегда меняли его планы.

Так было с мамой, которая умела направить его в нужное русло, в начале трудного переходного возраста, когда он связался с сектой…

Так было с Вероникой, с девушкой из института, доказавшей ему, что можно и нужно зарабатывать легкие деньги, чтобы ни в чем себе не отказывать, когда ты молод и мир вращается вокруг твоей персоны.

Так было с Валентиной Петровной, с воспитателем, открывшим его сердце для вечной музыки. И не только. Она через «не хочу» заставляла его петь для уголовников, коих не считала уголовниками, просто несчастными созданиями, которым необходима душевная помощь – музыка, которая способна лечить и освобождать от оков.

Так было с Катей, не способной в силу обстоятельств полюбить его всем сердцем, но способной дать ему больше, чем он заслуживал – импульс к жизни. Настоящей жизни. О жизни, слишком долго заброшенной и изрядно запылившейся за прошедшие серые годы.

Катя уже ждала его. На ней – футболка без рукавов, солнечная и пышная юбка до колен, открытые телесного цвета босоножки. Легкий почти незаметный макияж. Волосы собраны в тугой хвост.

– Привет, – шепнула она, махнув рукой. – Все-таки пришел с гитарой. Не убежал.

– Привет. Куда мне теперь бежать? – Антон сам заметил для себя, что стал чаще улыбаться. – Тебя уже выписали?

– Как видишь. Выписали еще утром.

– Утром?

– Я уже дома была и вернулась сюда. Удивлен, да?

– Еще бы тут не удивиться.

– Сегодня наша прогулка не ограничиться двумя часами и территорией больничного парка. Предлагаю сходить в литературный сквер, где обычно немноголюдно.

– Принимается. Пойдем?

– Ага.

– Можно мне вашу руку?

– А где, пожалуйста, мисс.

– Пожалуйста, мисс.

– А мороженое купишь?

– Какая вы, мисс, вымогательница.

– Это еще цветочки.

– И какое ты хочешь мороженное, признавайся? – спросил Антон, когда они взялись за руки и направились к литературному скверу, выйдя из больничного города.

– Ванильное.

– Хороший выбор. Ты кстати прекрасно выглядишь без больничного халата.

– Ну и признание. – Катя засмеялась. И добавила. – Ты тоже сегодня ничего. Надушился чем-то приятным.

– Лосьоном для бритья.

Наслаждаясь молочным мороженым, они неспешно шли по безлюдной улочке Российской. Яблони, посаженные с двух сторон, соприкасались кронами, образовывая купол из листьев и веток, почти не пропускающий солнечный свет. Было такое ощущение, что идешь по волшебному сказочному туннелю и через некоторое время обязательно кто-то неведомый должен выбежать или выпорхнуть… но ничего такое не происходило, лишь щебет птиц и шепот ветра сопровождали Антона и Екатерину.

– Поговорил с отцом?

– Да.

– Молчит?

– Думал, не спросишь.

– Думал он. Как он отреагировал на приглашение?

– Честно – сразу пошел в отказ. Начал: где я, где они.

– В смысле?

– Считает себя бедняком, которому не место у богатеев.

– Ты убедил его, что живем мы небогато.

– Даже не стал. Если есть двухэтажный дом, значит, для отца – это богато живут. Вот такой он у меня. Ничего не попишешь.

– Мило.

– Но причина отказа не в этом.

– В чем тогда?

– Он не выходил в общество, на званые ужины, лет двести-триста.

– Но он должен быть в воскресенье. На ужин точно придет моя одинокая тетя, которой необходима мужская компания.

– Я же сказал, что постараюсь вытащить его.

– Есть идеи?

– Да, признаться – и все. Признаться, что мы решили (без него) познакомить его с одинокой и очень симпатичной писательницей Анастасией Шолоховой.

– Думаешь получиться?

– Не знаю. Но врать больше не буду. Захочет познакомиться – пойдет. Не захочет – я пойму, потому что я знаю, как он любил маму. Времени не так много прошло со смерти матери. Зря я вообще сразу не сказал правду.

– Скажи, что любишь его.

– Не понял. Зачем?

– Просто так. Давно говорил?

– Вообще не помню такого.

– Просто скажи. Хорошо?

– Хорошо.

– Я говорю серьезно. Я лично незнакома с Геннадием Петровичем, но по твоим рассказам я сделала вывод: он – замечательный человек, живущий ради любящего сына, который очень много высказал отцу лишнего и не извинился. И ни разу не сказал слов любви единственному родителю. Ужас!

– Обещаю.

– Ты – пообещал. – Молчание. – Еще бы извиниться не мешало бы.

– Я понял, Катя.

– Извини за назойливость. Просто хочу помочь тебе. И твоему папе. И своей любимой тетушки. Всем сразу. Как всегда распыляюсь. И что в итоге?

– У тебя как всегда все получиться.

– Возможно.

– Мне ты уже помогла.

В центре литературного парка возвышался двухметровый памятник Антону Павловичу Чехову, не бесталанно разукрашенный местными ребятами: пиджак с галстуком – в черно-белую клеточку, штаны – в кремовые тона, ботинки – под стать образу, в черный цвет.

От памятника, словно солнечные лучи света, расстилались пять вымощенных камнями дорожек с низенькими черными фонарями и редкими скамейками с коваными ручками, стилизованными под лозы винограда. Среди ровно остриженных тополей мирно соседствующих с молоденькими яблонями затесались каменные клумбы, в которых были высажены девственные ромашки, разноцветные анютины глазки, календула и сказочные настурции, привлекающие шмелей и ос.

– И какую песню ты выбрал? – спросила Катя, усевшись на свободную скамью.

– А я не скажу! – Антон достал из футляра гитару, приготовился, проверив звучание струн, и только тогда добавил. – Песня будет собственного сочинения. Только не смеяться.

– Не позволю.

– Песню я посвятил тебе, если что…

– Да ладно? Да ладно! – От переизбытка чувств Катины глаза прослезились, а из легких вырывались странные смешки. – Да ладно?!

– Катя, ты чего? Плакать собралась что ли?

– Да, я просто от неожиданности. Никто ведь мне песен еще не посвящал. Вот я и это самое. Ох!

– Даешь. Никак от тебя не ожидал такой реакции.

– Все хорошо. Пой уже.

Антон сначала заиграл на гитаре спокойную мелодию, а потом тихим, обволакивающим голосом баритона запел.

Я ждал скорой неминуемой беды,

Как раб в пустыни без воды

Но вторглась Дева в мои миры,

Теперь я – раб от ее пленительной красоты.

Кто ты Дева? Кто? Позволь спросить?

Позволь безропотно любить?

Почему? Почему сердце так болит?

И рвется ввысь, к сиянию небесных светил!?

Туда, где ты!

Туда, где любовь подобно раю

Где в конце пути… услышу шепот я ее устами:

люблю, люблю, люблю.

…

– Странная песня, странная музыка. Короче, извини меня за это недоразумение, – сказал Антон, когда закончил свое произведение, полностью растворившийся в песне, в ее двусмысленных словах, открывающих его душу, мысли, мечты.

Катя без лишних слов и предупреждений нырнула в его крепкие объятья, положив голову на его плечо, и поблагодарила.

Растерянный и одурманенный любовью от ее дыхания, щекотавшего его шею, запаха ванильных волос, чувственных и горячих прикосновений рук, Антон обхватил ее стройную талию, прижав как можно ближе к себе, насколько это позволяла мешающая гитара, и поцеловал Катю в усыпанный веснушками лоб.

ЧАСТЬ II

Врывающиеся через открытое окно с забранными занавесками солнечные лучи разбудили Катю. Она лежала на кровати, укутавшись в белоснежную простыню без одеяла, глядя на потолок, по которому неспешно полз внушительного размера паук. Вставать она не торопилась, хотя слышала льющиеся голоса Виктора и Анны. Родители встали ни свет, ни заря, готовились к воскресному ужину, посвященному встречи Виктора с Катей во время ночной прогулки, а так же – к дню рождению Виктора. Но по сложившейся семейной традиции об этом умалчивалось. Глава семейства не любил отмечать сей праздник, и на это были веские аргументы.

Катя уснула только глубокой ночью из-за мыслей, наслаивающихся друг на друга, воздвигая пирамиды бессонницы. И сейчас не могла думать ни о ком другом, кроме Антона. Нежные, лишенные грубости прикосновения. Разговоры по душам – за несколько коротких летних вечеров, они открылись друг другу, обнажив часть себя, своих миров, сотканных из страхов, боли и из вечных мечтаний и стремлений. Ещё ни с одним мужчиной она не чувствовала себя настолько полноценной, свободной и защищенной – женщиной, на которую Антон смотрел по-особому, словно она какое-то божество, Богиня из Древней Греции.

А потом этот неумелый детский поцелуй в лоб, полный чувственности и искренности, и совсем сбивающее с ног признание в любви, сорвавшееся с губ Антона.

– Я тебя люблю.

– Ты… что?

– Люблю тебя.

– Я просила не влюбляться, – сказала Катя, выпорхнув из объятий Антона так резко, подобно опалившей крылышки бабочка.

– Послушай меня. – Антон не выпускал её руку. – Выслушай, хорошо?

…

– Я – не дурак. Я знаю, как устроена жизнь. Мне нечего тебе предложить. Разве что кроме признания в любви…

– Я…

– Признайся сейчас, Катя.

– В чем?

– Что ты не лесбиянка.

– Я – лесбиянка.

– Не верю. После того, что случилось между нами. Ты не равнодушна ко мне. Не как к другу.

– Я не собираюсь никому… и тем более тебе… доказывать что-то. – Катя злились, щеки покраснели, глаза опустились. – Я сказала, так уважай…

– Заметь – я тебя уважаю. – Антон отпустил её руку, поднялся со скамьи. – Тогда для чего все это?

– Что?

– Ты понимаешь.

– Чтобы вернуть тебя к жизни.

– Для чего? Чтобы потом её разбить?

– Если собрался уходить – уходи.

– Уйду, не сомневайся. Но только после того, когда ты скажешь правду.

Антон, не дождавшись признаний, схватил гитару и ушёл. Катя сидела на скамье в литературном сквере до самых темно-малиновых сумерек, тихо плакала, вытирая слезы руками и думая о том, что всё испортила одной маленькой ложью.

Теперь Катя не знала, придет ли Антон на воскресный ужин. Вообще, встретятся ли они снова и поговорят по душам? Или на этом все? Сложившиеся отношения рухнут от первой ссоры? Сейчас ей казалось, что это вполне возможно. И от этого на душе было скверно.

Скверно, что Антон был прав. А правда всегда больно бьет по самолюбию. Она намеренно соврала, чтобы не усложнять себе жизнь, выстроила стены и записала их отношения в разряд дружеские, сугубо партнерские. Для чего? Ответ лежал на поверхности: она не хотела связывать судьбу с бывшим уголовником. Зачем? Когда столько образованных, целеустремленных, уверенных в себе мужчин готовы бороться за её внимание, за её сердце.

Она придумала эту маленькую ложь, когда лежала ночью без сна в больничной палате. И решение казалось разумным и взвешенным. Катя представляла, что после лечения, она найдет адрес своего героя, назначит встречу, они выпьют по чашку кофе, она поблагодарит за все, что он для нее сделал и предложит быть друзьями… на один день.

Так все просто – в мечтах. А по факту случилась так, что пришел он сам. Такой скромный, зажатый, неуверенный в себе мужчина, не похож на уголовника. Потом его искреннее признание в том, что его сердце вдруг забилось – и он стал живым.

А дальше… а дальше только хуже. Она не могла противостоять Антону, даже не пыталась выстраивать оковы и преграды. Катя сдалась сразу, не выйдя на поля боя, побежденная, раненная прямо в сердце – влюбилась, словно тринадцатилетняя девчушка, в того, кого не планировала.

Влюбилась так, как не влюблялась ни в кого.

Вечера, проведенные с ним, казались бесконечной сказкой, волшебной пылью, что покрывало тело и разум и хотелось парить в небе подобно самой грациозной птице, утопать в переизбытки чувств.

И когда надо было признаться, Катя испугалась. Испугалась, что после признания другого пути не будет.

Только вот зачем ей другой путь?

Без него?

Не поздно все исправить, подумала Катя, вставала с кровати и пошла на кухню к родителям, которые перешли на совместное пение, сопровождаемое смехом.

***

Анастасия пришли за три часа до назначенного времени. Настя знала, что её помощи в принципе не потребуется, когда в доме две хозяйки, знающие толк в кулинарном искусстве и не только, но все равно чтила установленные в семье порядки приходить задолго до назначенного времени и хлопотать в томительном ожидании праздничного веселья.

Настя, заметно похудевшая за последние годы благодаря усиленным тренировок в местном элитном фитнес-центре «Апельсин» и здоровому питанию, выглядела намного моложе своих лет, особенно в новом кремом платье от «Ralph» с короткими кружевными рукавами, круглым вырезом у горловины и с застежкой на спине.

– Выглядишь, сестра, как обычно сногсшибательно! – сказал Виктор, обнял и поцеловал сестру в обе щечки.

– Спасибо, дорогой! Хорошо себя ведешь?

– А ты?

Настя засмеялась и посмотрела на Анну Владимировну.

– Здравствуй, Анна, солнце мое ненаглядное!

– Здравствуй.

– Не обижает тебя этот эгоист?

– Ты первая узнаешь.

– Смотри, Витя, ты у нас на мушке.

– На мушке, на мушке. Давай разувайся и бегом на кухню. Нечего языком трепать.

– Думаешь, я пришла помогать тебе?

– Так я и думал. Всё, ушел. Помоги ей, Анют.

– Красивое платье.

– Ага, сама не нарадуюсь такому чудесному наряду. А прическа как? – Настя покружилась на месте, демонстрируя удлиненное каре с осветленными прямыми волосами.

– Стильно.

– Новый писк моды как мне сказали в салоне красоты. – Настя, сняв босоножки с блестящей кожей белого цвета, схватила два пакета и шепнула. – Есть время? Хочу кое-что тебе показать. – Она указала на пакеты.

– Что там?

– Думаешь, я буду одна ходить такая расфуфыренная на ужине, а вы нет?

– Да не надо было, Настя, тратиться.

– Успокойся. Счет позволяет. Пойдем, примирятся?

– Виктор будут ворчать, я ответственная за второе блюдо.

– Поворчит да успокоиться. Что не знаешь моего брата? Тем более еще уйма времени до ужина. – Настя посмотрела часы. Без пятнадцати два. – Мне просто уже не терпится, чтобы ты примерила одно волшебное платье. А кстати, где моя любимая племянница?

– В саду. Ушла за свежими цветами. Сегодня папа Виктор назначил её дизайнером интерьера гостиной.

– Ясно. Позовешь ее?

– Сейчас, позову.

– А я пока расположусь в спальне для гостей, на втором этаже. Приходите. Вы будите в восторге! Я гарантирую.

После издательства дебютного романа «Ночная прогулка», распечатанного тиражом более 500 тысяч экземпляром, жизнь Анастасии изменилась самым кардинальным образом. Как любил повторять Виктор: «Жизнь дала нам новый вектор, который мы сами и выбрали». Она издала шесть успешных в коммерческом плане романов-бестселлеров, которые были восторженно приняты как читателям, так и критиками, которые восхваляли Анастасию Шолохову, прежде всего за широту русской души и умением вскрывать современное общество в грустном и солнечном творчестве. Объездить всю страну и ближнее зарубежье с презентациями новых книг, или по случаю творческих вечеров. Посетить сотни светских мероприятия, включаю такую известную как скачки «Монте-Карло» на Московском Центральном ипподроме, где собирались сливки российской элиты и звезды. Засветиться на всех ведущих площадках центрального телевидения; особенно запомнилась встреча с Иваном Ургантом, который оказался приятным и вежливым молодым человеком, совсем непохожим на свой экранный образ. Экранизировать собственные романы, написав сценарии к кинофильмам и покорить еще больше преданных поклонников ее творчества, исчисляемыми миллионами. И, конечно, написать дюжину пьес, которые ставили на ведущих зарубежных аренах театральных помостов, что, несомненно, радовало Анастасию и приносило огромное удовлетворение в творческом плане.

При всей стремительности бытия, постоянной занятости на работе за прошедшие пятнадцать лет Настя не забывала о главном, а именно о семье. Дети, Арсений и Кирилл, племянница Катя, были на первом месте. И если кто-то болел или нуждался в помощи, она безоговорочно отменяла деловые встречи, поездки, вечеринки и была с теми, кто в ней был необходим. Да что там, Анастасия часто брала детей с собой, если позволяли обстоятельства.

Анастасия была для детей не только мамой и тетей, а словно доброй феей, которая баловала вниманием и заботой, окружая любовью и теплой, чтобы никто не считал себя неполноценным. И вселила уверенность в то, что они способны ковать жизнь по своему и никто не должно их сбивать с заданных целей. И глядя на повзрослевших детей, уверенной походкой идущих по взрослой жизни, ее сердце наполнилось надеждой, что, в конечном счете, все будет хорошо и превратности судьбы не помешают им сбиться с пути и пройти по жизни достойно, оставаясь при любых обстоятельствах людьми с открытыми сердцами, не забывая о тех постулатах (бабушкиных, между прочим), которые вдалбливала им при любой возможности.

Лишь одно беспокоило больше всего Анастасию, особенно, когда дети все меньше и меньше стали нуждаться в помощи матери, у нее не было спутника жизни, с которым бы она разделила скорое приближение старости, маячащей на горизонте и нет-нет напоминающей о себе частой головной болью, повышенным артериальным давлением и зачатками надвигающегося артрита.

После развода ей потребовалось семь лет (с двумя подростками это казалось практически невозможным), чтобы завести роман с известным писателем, Артуром Юсуповым, который закончился так же невнятно, как и начался. Оказалось, что у Артура была семья, ожидающая его в родных краях. Было несколько мимолетных интрижек на светских мероприятиях, которые принесли скорее огорчение, чем удовольствие. И даже тесные дружеские отношения с Алексеем Беляевым, с её литературным агентом, незаметно переросшие в ненормальные сексуальные связи, по крайней мере, она чувствовала себя озабоченным подростком, думающая о сексе и день и ночь, завершились закономерным провалом с поиском нового литературного агента.

– Тетя Настя, приехала! – обрадовалась Катя и кинулась в объятья Анастасии.

– О, дорогая Катюшка! – Анастасия расцеловала племянницу. – Как поживаешь?

– Нормально. А вы?

– Ты знаешь, лучше всех! – Анастасия хохотнула и протянула пакет с платьем. – А это тебе, дорогуша.

– Снова фирменные подарки от крестной? – Катя чувствовала себя маленькой девочкой, которую балует добрая тетушка.

– Тебе очень понравиться!

– Не сомневаюсь. Спасибо. А где Арсений?

– Знаешь, мой Арсений такой уже взрослый мальчик, что не удосуживается говорить матери куда пошел и с кем пошел.

– Я слышала, он заключил выгодный контракт с рекламным агентством.

– Верно. Как только аудитория его блога перевалила за сотню тысяч, предложения льются как из рога изобилия. Но я ничего не знаю. Молчит как рыба.

– Спрошу. – Катя достала из пакета платье и на секунду перестала дышать. Дизайнерское волшебство – платье прямиком из другой эпохи, из стильных семидесятых прошлого столетия – длинное, до щиколоток, со сплошным золотистым, зеленым и оранжевым орнаментом, воротником поло, элегантной планкой с пуговицами и юбкой со складками. – Просто сказка. Даже не верится. Я искала что-то подобное. Как ты узнала?

– Лучше тебе не знать. – Анастасия невольно улыбалась, светящиеся глаза и полыхающие щечки племянницы говорили о многом.

– Ну и ладно, не говори. Я пошла мерить свое чудесное платьице! – оповестила Катя, юркнула в просторную гардеробную.

– А ты что скромничаешь? – спросила Настя у Анны, которая все еще не соизволила заглянуть в пакет, держа его в руках. – Неужели неинтересно?

– Интересно. Пускай Катя сначала порадуется, потом я.

– Пока она там одевается, прихорашивается. – Настя умело извлекала платье и вскрыла его наружность – тоже длинное, в горошек, со стильными воротником-бантом и женственными оборками. – Чудесное, да?

– Чудесное, – согласилась Аня.

– Иди уже померь его, не томи.

Платья подошли идеально, словно были сшиты под заказ. Катино платье идеально подчеркнуло ее фигуру с узкой талией и длинными ногами, придало выразительность ее зеленым влюбленным глазами, а разноцветный орнамент подчеркнул ее воздушность, красоту – цветущую молодость. Другое платье в горох наоборот умело скрыло все недостатки фигуры и открыло миру женственность и царскую грацию Анны Владимировны. Анастасия еще заставила Анну расправить длинные русые волосы, забранные в пучок; волосы легли на плечи и осветили ее образ.

– Прятать такие волосы – чистое преступление! Согласна, Катя?

– Я всегда так говорю.

– Красавица – одним словом!

– Ох, не надо вгонять меня в краску, – сказала Анна.

– Папе сейчас не узнает нас.

– Девочки, – Анастасия смотрела на зеркальное отражение, в котором, обнявшись, стояли три женщины в платьях, – теперь мы выглядим сногсшибательно, и можем со спокойной совестью встречать гостей.

– Хрень какая-то, – в конечном итоге рассердился Геннадий Петрович, бросил на диван ремень и начал снимать черные отутюженные брюки. – Сначала просишь меня пойти. Сейчас говоришь, иди один. Так дела не делаются, епта.

– Планы изменились, – ответил Антон, бреясь в ванной комнате, совмещенной с санузлом. На его талии – полотенце, скрывающее наготу. Он щурился, от влажности стекло запотело.

– Понял, не дурак, – Геннадий Петрович ворвался в ванную. – Знаешь, сколько раз я менял планы, будучи влюблены в твою мать?

– Нет.

– Конечно, откуда тебе знать? Тебя даже в мыслях не было.

– Мне неинтересно.

– Мог бы и не говорить. Я все прочитал по твоим скучным глазам. Но раз ты меня растормошил, нацелил так сказать на некую очень жаждущую любви мадам…

– Батя, хватит!

– Не затыкай меня! – рявкнул Геннадий Петрович и продолжил. – Сам напросился. А теперь будь добрым посмотри на меня и выслушай.

Антон отложил бритву, побрившись лишь наполовину, и злобно посмотрел на отца, держа свои эмоции при себе, не хватало еще ругаться, и спросил:

– Доволен?

– Почти.

– Ну, говори.

– Ты повздорил с Катей. Понятно дело. Который день ходишь сам не свой, озлобленный и подавленный – надо быть идиотом, чтобы не заметить. Три дня я пытался с тобой говорить. Но… то ты не хотел идти на контакт. Ладно, проехали. Говорю – сейчас. Если ты думал, что у Вас у молодых все будет ровно – хрен ты угадал.

– Отец, да ты философ?

– Я не слышал. Продолжу. Не будет всегда идеально – запомни. У всех пар – проблемы, обиды и ссоры. Мы с мамой до твоего рождения частенько ругались. Причем ругались из-за собственного эгоизма. Один раз вообще сильно разругались. Кстати, я был мудаком, поэтому и разругались. Не ценил ее, как должен был. Помню, как она сказала: «Закрой свой грязный рот – и проваливай, жалкий урод!». Обидно было. Но отрезвляюще. Я ушел в тот вечер и нажрался как свинья. Пробудившись утром, я знал, что приду и буду умолять её, буду просить прощения. В ноги брошусь, не смотря на гордостью.

Молчание.

– Всё?

– Нет. Она простила меня.

– Что ты сделал?

– Интересно стало что ли?

– Да.

– Я изменил. Нет, не смотри на меня так. Никакого секса. Я на каком-то семейном празднике выпил лишенного. И… приударил за её подругой. Дошло до того, что подруга догадалась о моих недвусмысленных намеках сама бросила в мои объятья и мы… В общем, поймали нас. И сразу все вырывалось наружу. Теперь ты понимаешь, почему я не пил на семейных праздниках и прочих мероприятиях? Только дома. Так безопасней.

Геннадий Петрович, взял пачку сигарет, лежавших на бачке унитаза, – и закурил. Воспоминания оживили покойную жену. Он любил ее. Даже тогда, когда шли черные полосы. Она была больше, чем друг, жена и мать. Она была неиссякаемым светом, который направлял его по жизни, оберегал, дарил силу и надежду.

– Я к чему эту тираду? Я любил твою маму, поэтому менял планы по жизни, только когда она просила. Понимаешь меня?

– Понимаю.

– Я не спрашиваю, любишь ты Катю или нет. Не дождешься. Просто скажи, как мужик мужику – ты готов поменять планы на сегодняшний вечер? Если – да, я все пойму. Разденусь. И спокойно пойду смотреть телик, епта. Я буду знать.

Теперь молчал Антона. С его лица падала пена для бритья на бирюзовую плитку.

– Так и будешь молчать?

– Не знаю, как сказать.

– Расслабься, а не то мы сейчас тут задохнемся, – пошутил чтобы разредить обстановку Геннадий Петрович.

Антон рассмеялся.

И когда смех отступил, Антон обнял растерянного и не ожидавшего такого поворота событий Геннадия Петровича, и просто сказал:

– Спасибо, пап.

– Да не за что.

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже, мой мальчик.

Они похлопали друг друга по спинам, нервно смеясь и чувствуя себя намного лучше, чем мгновение назад и отпрянули друг друга, словно ничего и не было.

Геннадий Петрович бросил недокуренную сигарету в унитаз и сказал, что пошел надевать штаны.

– Пап…

– Да?

– Не будешь меня заставлять надевать галстук или бабочку?

– Нет. Обещаю.

– Хорошо.

– Я рад, что ты передумал.

– Я тоже.

– Ладно, хорош языком чесать! Времени в обрез, я не люблю опаздывать.

– Начинается брюзжание…

Арсений пришел за час до назначенного времени, чем приятно удивил Анастасию. Он много высказывался, что приходить заранее на семейные праздники традиция крайне сомнительная, от которой надо отказаться в пользу рассудка. То есть по его личным соображениям опаздывать на встречи – это и есть хороший тон.

Арсений был высоким, хорошо сложенным, сутулым от часто пребывания на просторах интернета и бледным по той же самой причине молодым человеком с проницательным взглядом и пытливым умом. Он часто пребывал в раздумьях, отчего его лоб прорезали неглубокие морщинки. Он носил далеко от современных стандартов красоты длинные усы, уходящие в бакенбарды, на голове – копну скрывающих уши русых волос, завивающихся после дождей. Одежда соответствовала старомодному образу: светло-коричневые брюки, застегнутая на все пуговки белая рубаха, скрытая под серый замусоленный кардиган.

Не успел он раздеться и как следует поздороваться с присутствующими, оценить оформления комнаты, стола и принарядившихся дам, Арсений сразу же вступил в полемику с Виктором на щепетильную для него тему. Он, как и многие горожане, выступал против строительства сталелитейного завода по производству поковок на окраине города, мотивируя личную позицию тем, что это ухудшит экологический фон на немыслимые десять процентов в городе, что приведет к катастрофическим последствиям – рост сердечно сосудистых и бронхолегочных болезней, высокий процент онкологии. Виктор же видел в строительство завода, прежде всего, хорошую возможность для тысячи рабочих мест.

– Насколько я осведомлен, Арсений, завод будет оснащен современными газо очистными системами и очистными сооружениями.

Виктор с Арсением вышли в сад – нарвать свежих яблок.

– Чистый воды маркетинг, – сказал Арсений, помогая Виктору собирать урожай в красное ведро. – Установят для галочки, через год – закроют, потому что экономически нецелесообразно. Ненасытные капиталисты навешали всем лапши на уши, что они такие праведные борцы за экологию. Что их приоритет – забота об окружающей среде. Мне смешно! Если ты думаешь о сохранении комфортных условий для существования человечества, этого города, в конце концов, – не строй завод. Просто ведь? А нет, так не получится, капитал не сколотишь. Так что про их приоритеты я хорошо осведомлен – деньги, деньги и еще раз деньги.

– Ты обращал внимания, что производство в нашем городе стала намного чище за последние десятилетия? Ни токсичных запахов в атмосфере, ни выбросов, после которых погибают деревья и цветут лужи. Тем более в наше время ни один предпринимать не начнет разрабатывать проект предприятия без выполнения международных стандартов экологического менеджмента.

– Вот не надо. Не надо. Знаю, как это делается. Одному дали взятку, другому – и завод стал экологическим чистым.

– Пессимистично ты настроен, Арсений.

– Потому что сейчас время такое. Воровское и легальное.

– Ты не думал, что это проблема мировая?

– Что вы имеете в виду, дядя Витя?

– Каждый не прочь заработать легких денег. Одна подпись – и вот оно светлое будущее. Тем более нынешнее, как ты его называешь, маркетинговое общество хочет иметь больше, чем может себе позволить. И Арсений тебе ли не знать, а ты у меня очень осведомленный молодой человек, какие личности поднимаются вверх – к господству и влиятельности.

– Те, кто любят деньги.

– Верно. Те, кто за деньги по головам пойдет. И не оглянется. Но это все лирика, мне пора на кухню, мой друг. На ужине – ещё поговорим. Дел невпроворот.

– Обязательно, дядя Витя. Кстати, ээ… как его, забыл…. Антон-спаситель придет?

– Да.

– И как он вам?

– Один раз видел. И очень много наслышан.

– Катя про него рассказывала?

– Скажу по секрету, кажется, моя дочь в него по уши влюбилась.

– Ничего себе…

– Но я тебе ничего не говорил. Окей?

– Окей.

Они вошли в дом, Виктор направился на кухню, а Арсений пошел искать Катю, чтобы успеть уединиться с ней до прихода особо почетного гостя.

Катя спряталась в своей уютной комнате на втором этаже.

Сначала она убрала со стенки кружку с недопитым мятным чаем, книги по психологии и личностному росту, личный дневник, потом сложила выглаженное, приятно пахнущее кондиционером белье в глянцевый без ручек комод.

Катя думала о том, что будет говорить гостям, если Антон не придет, а она была уверена, что он не придет. И от этого еще больше расстраивалась.

Улыбаться сквозь слезы с ноющей болью в сердце всегда тяжело, а самым близким людям – вдвойне. Виктор уже обо всем догадался, просто не подавал вида. Так уж было заведено между отцом и дочерью, причем молчаливым согласием – он не вторгается в ее личное пространство, пока она сама не захочет излить душу. За это Катя уважала Виктора, который, в свою очередь, внимательно ее слушал и высказывал собственное мнение на всплывающие проблемы, причем без лишних нравоучений.

Еще утром, до дневной суеты, заваривая себе очередную порцию кофе, Виктор спросил у Кати:

– Все нормально?

– Да, пап, – она допивала апельсиновый сок, отложив мобильник телефон.

– Уверена?

– Ну да…

– По тебе не скажешь.

– Сейчас приведу себя в порядок и не буду такой растрепанной и бледной.

– Прическа и косметика, подозреваю, не помогут.

– Помогут. Не переживай. И не думай обо мне. У кого сегодня день рождения?

– У кого? – Виктор налил в крохотную чашку крепкий черный кофе. Глотнул. – Хорошо!

Виктор сел напротив Кати – за круглый кухонный стол, заправленный матерчатой кремовой скатертью с двумя красными дорожками и украшенный вазочкой с благоухающими садовыми розами.

– Прости, что лезу. Не хочу, чтобы ты сегодня загрустила и истязала себя, не пойми чем.

– Обещаю, не буду.

Молчание.

– Хорошо. – Виктор понял, что Катя не хочет открываться ему, сменил тему. – Не верится, что мы встретились шестнадцать лет назад. Шестнадцать!

– И мне.

– Что-нибудь помнишь?

– Горячее какао.

– И все?

– Отрывками. – Она задумалась. – Но больше всего запомнились портрет красивой женщины, вкусный какао и мягкое кресло, в котором я уснула. А ты все помнишь, да?

– Словно это было вчера.

Он нисколько не лукавил. Эти воспоминания были особенными, настолько теплыми и нежными для дел сердечных, что не раз помогали ему справляться с депрессией.

– Не удивил. Учитывая, как часто ты рассказывал эту историю на разных семейных праздниках.

– Можно признаться?

– А взамен ты не потребуешь от меня откровений?

– Нет.

– Тогда давай.

– Что-то или кто-то подсказало мне не отпускать тебя, когда ты уснула на кресле, а я смотрел на тебя и не мог налюбоваться этим прелестным личиком. – Виктор взял холодную руку дочери и нежно поцеловал её. Катя в ответ обняла Виктора и положила голову на его плечо. – Не объяснить словами. Короче, я знал, что удочерю тебя.

– Сейчас тоже будет откровение, – игриво заявила Катя.

– А не хотела.

– Передумала.

– Я в предвкушение.

– Когда ты думал, что я сплю – я не спала.

– Даже так? Снова притворялась?

– Еще как! Но для благих целей. Это кто-то была – я. Именно я подсказывала тебя, что удочерить меня будет самым лучшим решением для тебя.

– Я-то не догадался. Вот ведь я, незадавшийся Шерлок!

– Вот так.

– Не жалеешь о том, что наколдовала, моя юная мисс?

– Еще спрашиваешь?

– Спрашиваю.

– Ты знаешь ответ, мой любимый папочка.

– Знаю, доченька, знаю.

Виктору не хватает слов, объяснить ей, как он любит – всецело и всеобъемлюще. Как отец дочь – просто так. А нужны ли слова, когда и без слов все ясно?

– Спасибо, что подсказала, – в итоге сказал Виктор.

– Не за что.

Когда постучали в дверь, Катя вздрогнула, вернувшись из воспоминаний в реальность.

– Да, войдите? – сказала она, успевая убрать с лица выбившиеся пряди волос и натянуть полуулыбку.

– Можно побеспокоить?

Арсений вихрем ворвался в ее владения.

– Ой, Арсюшка. – Они обнялись, посмотрев друг на друга, оценивающее и в то же время сковано. – И давно ты носишь такие шикарные бакенбарды?

– Месяца три, – просиял Арсений и уселся на плетеный стул. – Тебе нравится?

– Очень.

– Я тоже заметил, что ты отрастила волосы.

– Мне идет?

– Похорошела.

– За комплимент спасибо. Почему опоздал?

– Опоздал? Я пришел за час до пьянки!

– Опоздал, – наставила Катя, достав из верхнего ящика комода мешок с разноцветными шариками. Протянула горсть шариков Арсению. Мол, давай, что сидишь, надувай. – Мало того, что опоздал, ты еще успел поспорить с папой, рвал глотку.

– Я такой! Видишь ли, мой дядя – твой папа – не совсем понимает, о чем говорит. Я пытался вразумить его.

– Получилось?

– Кажется, да, – засомневался Арсений. И тут же добавил. – Кого я обманываю? Виктора не так просто образумить. Крепкий орешек.

– Ещё бы. – Катя надула оранжевый шарик и завязала узелок на конце. – Один готов. Зато я слышала, что других ты одной левой на свою сторону переманиваешь.

– Есть такое. – Арсений улыбался как Чеширский кот. – Это я могу.

– Почему не сказал, что твой блог стал настолько популярным?

– Конечно, сто тысяч подписчиков – это хорошо. По крайней мере, мой труд стал оплачиваемым. Очень радуют такие деньги. Но… этого всего равно недостаточно. Мне нужна аудитория многомиллионная!

– Когда добьешься желаемого, обязательно пригласи меня распить пару бокальчиков вина.

– А вот и приглашу! – театрально сказал Арсений.

– Поймала на слове. Ты шарики-то надувай. Болтай и работай.

– Болтать научился, а вот работать ни-ни.

– Плохо. За работу, тунеядец!

Надув ни один десяток шариков, Арсений все же решился и спросил:

– И долго будешь молчать?

– По поводу?

– Того самого…

– Понятно. Пришел пораньше, чтобы разузнать об Антоне?

– Видишь ли, у истинных блогеров-журналистов настолько развита любознательность, что некоторые личности принимают ее за нахальность.

– Ладно, сам напросился, придется исповедоваться тебе – может легче станет.

И Катя рассказала. Без лишних выдумок и секретов. Она доверяла Арсению. Пускай их не связывали родственные узы, это обстоятельство не мешало Кате, считать Арсения своим старшим братом, который, к слову, был старше всего на три с половиной месяца.

Ее детство и юность было неотрывно связано с семьей Шолоховых. Виктор часто задерживался на работе, а Катя с завидным постоянством обитала в доме доброй тетушки, играя с Арсением и Кириллом во все возможные детские утехи: от опасного лазанья по деревьям до дворового футбола. А сколько было не менее опасных и волшебных путешествий по лесным массивам, где водились тролли, орки, ведьмы и лешие, дивно играющие на губных гармошкам (на самом деле, это Кирилл прятался в кустах и играл на любимом инструменте). А сколько было беззаботного веселья в домике на дереве, который они построили совместно с Виктором на стареньком тополе позади дома. А сколько было слез от ушибов и переломов (Катя ломала руку, когда им пришлось вступить в драку с мальчишками с другой улицы), от слов и поступков того, кого она любила. И много-много другого, что запало глубоко в ее сердце и осталось в ворохе воспоминаний, которые невозможно забыть (а лишь бережно хранить).

До двенадцати лет они считались неразлучными. Братом и сестрой. Лучшими друзьями, проводившими каждую свободную минуту вместе. Но однажды, на закате уходящего субботнего летнего дня, подарившего море эмоций от купания в чистом пруду и игры в волейбол надувным мячиком, Арсений сделал то, что задумывал не один месяц: поцеловал Катю.

– Что-что ты делаешь? – сначала удивилась Катя, отплевываясь, словно поцеловала слизняка, а потом разозлился. – Совсем мозги высохли от солнца! Забыл, кого целуешь?

– Кого? – покраснел он.

– Сестру.

– Ты мне сестра?

– Ау! – Катя залепила пощечину Арсению. По-дружески. Не приложила должного усилия, а хотела. – Проснись уже!

– Не могу. Я люблю тебя.

После таких признаний они закономерно отдалились друг от друга.

Но ненадолго.

Признание Арсения забылось под гнетом стремительно бегущего времени – и их дружба возобновилась, словно ничего и не было. Не такая открытая и свободная как в детстве, но все равно крепкая и уважительная. Они часто встречались, еще чаще звонили друг другу, переписывались, не забывая о поздравлениях по случаю дней рождений или слов поддержки при неудачах и временных сложностях, коих у двоих было в достатке.

Правда, Арсений ничего не забыл и не хотел забывать. Он любил тогда и сейчас. А когда он узнал, что его Катя по уши влюблена, Арсений любил её еще сильнее. И ничего не мог изменить.

– Что скажешь? – спросила Катя, закончив говорить об Антоне.

– Что тут скажешь – наворотила дел, сестренка! – ответил Арсений, весь побелевший и осунувшийся. Ни королевской стати, ни прежней самоуверенности. Разговор совсем выбил его из колеи, и теперь он мчался в кювет, за которым следовало одиночество и боль от утраты. Скоро он навсегда потеряет Катю и ничего не сможет изменить. Все потому, что она любила его как брата, но не как молодого человека.

– Да, наворотила. Сама себя ненавижу. Что посоветуешь? – Катя заметила его нездоровое лицо. – Тебе плохо?

– Почему ты так решила?

– Лица на тебе нет.

– Не обращай внимания, с утра живот прихватывает. – Арсений задумался, борясь со смешанными чувствами. И после недолгого молчания ответил на ее вопрос. – Если он признался в любви, это что-то да значит. Хотя… сейчас словами любви слишком легко разбрасываются.

– Легко признаются. Легко расстаются.

– Издержки современного стремительно летящего во тьму общества. Но не буду грузить тебя проблемами. Своих навалом. Тебе хоть стало легче, когда высказалась мне?

– Чуточку. А ты удовлетворилжурналистко-любознательные потребности?

– Вполне, вполне. – Арсению хотелось кричать как загнанному в капкан дикому зверю. – Пойдем к родным. В горле пересохло.

– Так и скажи, что хочешь в туалет.

И комнату наполнил смех – натужный и далекий от искреннего.

***

Не успели Арсений и Катя спуститься по винтовой лестнице с резным деревянным ограждением на первый этаж, как в дом зашли цветущие и шумные молодожены – Кирилл и Маша.

Маша была великолепна. Высокая, стройная, статная. Её длинные волосы волнами ниспадали на оголенные плечи и идеально подходили к черному вечернему платью с драпированной юбкой и пояском на талии, завязанным на спине бантом. Овальные черты лица, ярко очерченные глаза, широкая улыбка – притягивали взор не только мужчин, но и женщин.

На фоне обворожительной невесты Кирилл нисколько не терялся. Не обладая столь привлекательной внешностью, как Маша, и пренебрежительно относившийся к новым вещам – на нем висели потертые синие джинсы и видавшая виды рубаха в клеточку с открытыми рукавами – Кирилл брал врожденной харизмой, стремительной внутренней энергетикой и отличным чувством юмора. Умея убеждать, договариваться, уничтожать фактами и доводами соперников и разряжать острые углы шутками разных сортов, Кирилл после окончания экономического института уверенными шагами поднимался по карьерной лестнице в одной известной корпорации по производству фармацевтики и в свои двадцать пять управлял финансовым отделом.

– Как долго вы! – запричитала Настя, встречая и обнимая детей.

– Мам, только без поцелуев. Чудесное платье, кстати!

– Спасибо, сынок. Все равно расцелую!

– Всем здравствуйте! – громогласно пропел Кирилл и сверкнул белоснежной улыбкой. – А что, все уже в сборе?

– Почти, – сказал Виктор, прибежавший с кухни на шум, и протянул руку племяннику. – Привет, молодежь! Заходите, заходите!

– Здравствуйте, дядя Витя. Как ваше ничего?

– Сносно как видишь. Все ближе к пенсии.

– С днем рождения, – поздравила Виктора Маша и протянула подарочный пакет.

– Тише, – весело шикнул Кирилл на возлюбленную.

– Нельзя поздравлять?

– Я же говорил, дядя Витя не любит…

– Он прав, дядя Витя, с причудами, – шутил над собой Виктор. – Но все равно спасибо за внимание.

Виктор с Анна ушли на булькающую и грохочущую кухню, где оставили на передовой Катю.

– Кого я вижу! – Кирилл не сразу заметил Арсения и Катю. – Мой брат собственной персоной и красавица сестра.

По-братски обнявшись с Арсением, отметив его никуда негодные бакенбарды и без кровность на лице, Кирилл привлек к себе Катю и чмокнул в щечку.

– Моя сестренка, ты хорошеешь с каждым днем!

– Ой!

– Как дела?

– Хорошо. У тебя?

– Аналогично. Все так же счастлив. – Кирилл отпрянул от Кати, и обхватил за талию скромную по натуре Машу. Потом спросил у сестры. – Готова к семейному безумию?

– Вряд ли.

– С днем рождения, – сказала Маша и вручила букет с альстромериями Кате. – И я знаю, когда день рождения у Кати. Сегодня особый день.

– Мария, не надо было. – Катя вдохнула нежный аромат летних прилизанных солнцем цветов. – Люблю альстромерии.

– Кирилл мне подсказал.

– Вот только не надо сдавать меня, женщина!

– От платья взгляд не оторвать, – отметила Маша.

– Подарок от доброй тети. Сама знаешь какой.

– Она знает толк в модных вещичках. Случайно, мне не прикупила? – спросила Маша и сам же хохотнула, не помня, чтобы ее баловала подарками свекровь.

– Ты забыла? Ты украла у неё этого бесценного обалдуя, – шептала Катя на Машино ушко, и они прыснули от смеха.

– И чего это девчонки хихикают? – спросил Кирилл.

– Не для мужских ушей.

– Раз так, мы тогда с братом уединимся на серьезный разговор.

– На серьезный?

– Очень серьезный. Разговор не для дам.

– Посплетничайте, а мы пока пойдем помогать родителям.

Арсений и Кирилл вышли во двор. В центре стоял кованый стол с элегантными стульями, на котором примостился важный чугунный кот. По периметру были высаженные полусферами садовые цветы, преимущественно, анютины глазки всех мастей. Рядом с низеньким кованым забором возвышалась яблоня, частично спасающая от яркого вечернего солнца.

Кирилл закурил. Предложил Арсению, тот отказался, сославшись на отсутствия тяги к бесполезному занятию.

– Три месяца не курю, – сказал Арсений, устремив взгляд на вечернее небо. – И пока не собираюсь.

– Молодец. Здоровеньким помрешь.

– Сразу к делу? Ты же позвал меня не просто так.

– Покурить.

– Ну-ну.

– Я буду отцом, – шепнул Кирилл, выдыхая из легких табачный дым.

– Поздравляю!

Арсений крепко пожал как обычно холодную руку брата и свободной рукой похлопал его по спине. Лицо Кирилла ничего не выражала, лишь глубокую задумчивость.

– Незапланированный ребенок?

– Нет. Наоборот. Мы готовились.

– Тогда почему такой кислый? – не понимал Арсений.

– Я и счастлив, и в тоже время напуган.

– Я думаю, это нормально для будущего отца. Почитай книги и расслабься.

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Я вспоминаю нашего отца и боюсь повторить его ошибки.

– Но ты – не отец!

– Не отец, – согласился Кирилл.

– Вспомнишь, как нам было хреново без бати. Вспомнишь, как мама плакала по ночам, думая, что мы спим (даже сейчас идут мурашки). И сразу забудешь о других юбках.

– Перестал думать о юбках, когда женился.

– Тогда хватит сомневаться и паниковать. На тебя не похоже.

– Хандра иногда находит.

– Если ты будешь плохим отцом – я быстро надеру тебе зад!

– Ничего себе поворот! – удивился Кирилл, докуривая сигарету.

– А ты как думал? По головке не поглажу.

– Надеюсь, не дойду до такого.

– Черт! Мне не вериться! У тебя будет сын, а у меня племяш. Неужели мы выросли?

– Видимо.

Кирилл затушил сигарету в кованой пепельнице. И перед тем, как зайти в дом, Кирилл поинтересовался у Арсения:

– У тебя-то как на личном фронте?

– Ничего примечательного.

– Слышу это который год.

– Который год – ничего примечательного.

– Ясно. – Кирилл знал об истинных чувствах Арсения к Кате. – Не отпускаешь?

– Нет.

– Зря не слушаешь брата. Только мучаешь себя.

– Я…

– Я молчу. Молчу. Не хочу ругаться – одного раза хватило. Твое дело.

– Мое.

– Сегодня придёт её ухажер, держи себя в руках.

– Без тебя разберусь.

– Ну, все не злись. Извини.

– Когда научился извиняться?

– Когда мой брат научился слушать меня. Не только себя.

– Я реально рад, что у тебя будет ребенок!

– Тише, – предупредил Кирилл. – Это пока секрет.

– Когда мать узнает о секрете – она ведь просто с ума сойдет от радости.

– О, да!

Братья вошли в дом.

***

Геннадий Петрович и Антон шли в молчании, каждый думал о своем. Геннадий о том, как будет вести светскую беседу с незнакомыми людьми, будучи далеким от поддержания такого рода бесед, тем более с теми, чьи доходы не умещаются в скромном уме Геннадия Петровича. Антон о любимой Кате и о том, что будет после ужина. Ему виделось два пути, бегущих по вечернему небу, но разбегающихся в противоположные стороны: один – к свободе и бесконечному лету, второй – к оковам обыденности и гнетущей поступающей осени.

– Красивая улица, – лишь сказал Геннадий Петрович, любуясь высаженными в ровный ряд молоденькими кленами, в них затесались фонарные столбы. Типовые кирпичные двухэтажные дома с низенькими коваными заборами, за которым главенствовали подстриженные газончики,, вымощенные дорожки и цветущие клумбы – располагали к себе, наполняя улицу тишиной, уютом и уверенность в завтрашнем дне.

– Не такие они и богатые, как ты придумал, – заметил Антон.

– Я представлял трехэтажный коттедж с мансардой и как минимум бассейном.

– Не будешь теперь переживать?

– Если нальют рюмочку хорошего коньяка, не буду. А если пару-тройку не пожалеют, еще спою, епта. А ты сыграешь.

– Я не собирался играть.

– А зачем тащишь гитару?

– Она просила.

– Так ведь очевидно же: будешь веселить компанию. Так сказать… демонстрировал таланты.

– Попросит – сыграю.

– Попросит. Какой дом?

– Тридцать пять.

– Кажется, пришли.

– Да.

Они слышали, как льются голоса из открытых окон, и играет ненавязчивая музыка. Собравшись с духом, они открыли калитку, прошли по ухоженному дворику и позвонили в дверной звонок.

– Ну все, – сказал Геннадий Петрович, – обратной дороги нет.

– Нет.

– Может, тебе легче станет. Но мне тоже хреново.

– Легче не стало.

Геннадий Петрович засмеялся, обнял сына за плечи и приготовился к неизбежному, слушая приближающие шаги хозяина.

Встретили их радушно и тепло, без тени притворства. Быстро представившись друг другу, Антона и Геннадия Петровича провели в просторную гостиную, где был накрыт царский стол, сплошь заставленный деликатесами и вкусностями: салат с руколой и авокадо, цезарь с королевскими креветками, домашняя колбаска «Салями», фирменные крабовые палочки, приготовленные по рецепту бабушки Виктора, тушенные в сметане грибы, вареная картошка, обильно укутанная свежей зеленью, телячий язык с горчицей, пшеничные и ржаные багеты в плетеных корзиночках. Среди вкусностей разместились графины со свежее выжатыми соками, пара бутылок красного вина и откупоренный коньяк так и норовящий ополоснуть рюмки, и не только рюмки.

Антона усадили за стол рядом с Катей и пожелали приятного вечера. Разжав кулаки, Антон выдохнул и посмотрел на Екатерину (в коридоре, в мельтешении лиц, она затерялась на заднем фоне), в ее глаза, которые смотрели на него с трепетом и теплотой.

– Я рада, что ты пришел, – сказала она и положила руку поверх его руки. Сжала. И потом быстро убрала, словно обожглась.

– Не мог иначе. Ты сегодня очень красивая.

– Ты тоже – красавец.

– Мы можем поговорить наедине после ужина?

– Да.

Удостоверившись, что гости уселись, Антон попросил мужчин налить по чаркам всем желающим и на правах хозяина объявил тост:

– По сложившейся традиции, начну первым. Никто не против? – Виктор улыбнулся, услышав слова одобрения. – Буду говорить то, что повторяю каждый год. Когда я встретил Катю, а прошло уже шестнадцать лет, моя жизнь изменилось. Очень изменилось – на 360 градусов. Я не шучу. Другие ценности и обязанности, изменившийся взгляд на смысл жизни, иные стремления и начинания, вновь обретенные страхи и переживания. Я открыл для себя нечто большее, чем жизнь. И все благодаря одной единственной встрече, случайной или неслучайной, без разницы. Катя шестнадцать лет украшает и меняет мой мир. И пускай, не всегда было гладко, а иногда и очень больно, но эти временные неурядицы мы разрешили мирными беседами и сейчас смотрим на них с улыбками на лицах. – Молчание. Рука Виктора дрожала. – Ты знаешь, что я люблю тебя. И напомнить тебе, что я всегда открыт для тебя. И всегда готов поговорить с тобой по душам. Запомнила?

– Запомнила, – ответила Катя.

– В общем, что я этим хотел сказать? За то, чтобы мы всегда собирались в этот чудесный день лета и праздновали на полную катушку. Так выпьем же!

– Выпьем! – закричал растроганный речью Виктора Геннадий Петрович, и послышались звон рюмок и бокалов, громкие поздравления и радостные возгласы.

После первого тоста гости с предвкушением принялись за приготовленные вкусности, расхваливая то одно блюдо, то другое, успевая общаться на самые разные темы: от прогноза погода до предстоящего футбольного состязания между сборными России и Германии. Этим временем Виктор, неспокойная душа, часто бегал на кухню, проверял готовность горячих блюд и часто смотрел на часы, ожидал привоз торта, который должны были изготовить еще вчера.

Антон был молчалив в отличие от Геннадия Петровича, который после первой рюмки раскрепостился и любезничал с Анастасией и Анной, рассказывая им историю о том, как принимал роды и впервые увидел сына. История была скорее забавная, чем смешная. Ведь Геннадий Петрович упал в обморок при виде кричащего комочка синюшного цвета, сплошь покрытого слизью и кровью. В итоге – дамы рассмеялись, а Виктор лишь улыбнулся, обратив внимания, что его преследует взгляд Арсения. Взгляд яростный и гневный. Настойчивый.

Пускай смотрит, подумал про себя Антон, не буду обращать внимания.

Антон отвернулся от Арсения, чтобы наконец внимательно рассмотреть написанные гуашью картины, ласкающиеся в лучах вечернего солнца. Фрегат рассекал бездну океана в свете разъяренных небес, исторгающих сотни молний. Одинокая лодка плыла по тихой глади пруда навстречу зимнему солнцу, к припорошенной снегом земле, сплошь усеянной первыми подснежниками. Скрытое кронами цветущих берез озеро, на поверхности которого кружились купавы, белые лепестки и семейство поселившихся уток.

– Красивые картины, глаз не оторвать, – сказал Антон. – Кто автор?

– А ты догадайся? – вопросом на вопрос ответил Кирилл, подсказывая Антону глазами. Он смотрел на Катю.

– Катя? – Сказать, что он удивился, ничего не сказать. – Катя, ты не говорила, что ТАК рисуешь.

– Есть порок.

– Они – великолепны.

– Ничего.

– Ты еще не знаешь, сколько этого великолепия на чердаке, – вмешался в разговор Виктор. – Советую посмотреть. Если Катя разрешит.

– Я еще подумаю, – загадочно ответила она.

– Раз так сказала, значит, Антон, тебе повезло. Кстати, – Виктор встал из-за стола, вытащил в позолоченной рамке картину и протянул ее Антону, – эта моя любимая. Видишь мостик и два силуэта затерянных среди ночной тишины – это я и Катя?

– Да.

– Катя нарисовала ее, будучи еще ребенком. На мое день рождение.

– Мне было восемь, – уточнила она.

– Ничего себе. Небо очень красивое. Ты окончила художественную школу? – спросил Антон.

– И не только художественную школу, – ответил за Катю Виктор и с любовью посмотрел на дочь. – Я смотрю, ты неохотно говоришь о своем таланте.

– У девушки должны быть свои секреты, – кокетливо ответила она.

– Одни секретом меньше, – подметил Кирилл.

– Не боишься, что мы рассекретим все твои секреты?

– Нет. Все вы не знаете.

– Предлагаю выпить, – вдруг сказал Арсений. – За Катю! За ее красоту и талант!

– Хороший тост, – поддержал Виктор.

Праздник продолжался.

Никто не думал скучать и уж тем более молчать. Все ожидания Антона от ужина в другой семье, не оправдались, чему он был несказанно рад. Ни напряженных пауз, ни нелепых фраз. Разговоры в семье Шолоховых текли как из рога изобилия, причем по семейной традиции каждый член семьи должен был вспомнить какой-нибудь смешной или добрый случай. Так что Геннадий Петрович сам того не ведая начал сложившуюся традицию. У всех были разные истории: от глупых и нелепых до трогательных и нежных. Кто-то умел рассказывать, Кирилл был прирожденным рассказчиком, а кто-то не мог связать и двух слов. Но самое ценное было в другом: никто не смеялся над чтецами-неумехами, наоборот – семья поддерживала и помогала закончить рассказ на позитивной ноте.

Когда очередь дошла до Антона, он сначала стушевался, не зная с чего начать, но когда рука любимой вновь коснулась его руки, к нему явились силы сказать:

– Рассказчик из меня плох. Можно я спою?

– Неси уже гитару! – дружелюбно крикнул Геннадий Петрович.

Пока Антон ходил за гитарой, Виктор выставил стул в центр гостиной, приглушил музыку, а Анна зажгла свечи.

– Стихи сочинил вчера. Очень сырые. Заранее прошу прощения.

И Антон заиграл на гитаре и запел. Без надрывов и лишних криков.

Ветер прочь унес печаль и тоску,

А путник, сбитый с толку от любви

Смотрел на проплывающие огни,

Видя в каждом силуэте – её красоту…

Брел, спотыкался и ждал ответа

Проклинал свою судьбу,

Но не сдавался, преследуя мечту

Что порхала на краю света

И тут обняв во тьме ночной,

Её небесный лик неземной.

Сердце путника запуталось в неволи

И стал он птицей, порхающей на воли.

В её любви! В её любви! В её любви!

Антон получил ворох оваций и аплодисментов. И что ценнее – нежный поцелуй в щечку. Катя переборола смущения и в кругу семьи решилась на смелый акт, показать истинные чувства по отношению к Антону.

– Грех тут не выпить! – сказал Виктор, усаживаясь на свое место. Виктор слушал Антона стоя, пытаясь унять внутреннюю дрожь. Его голос пробрался в его душу и расшевелил старые раны. Афганистан, песни товарищей на гитаре при свете разожженного костра, согревающего в холодные ночи пустыни. Еще ночью они пели, веселились, пили из фляг чистый спирт и рассказывали друг другу о семьях, друзьях и любимых девушек. А утром попадали под обстрел духов и теряли боевых товарищей. Живые закапывали мертвых, чувствуя вину за то, что остались в живых. Страшное время. Безжалостное и уродливое. – Я незнаком лично с Антоном, но уверен, что мы познакомимся поближе.

– Буду рад, – ответил Антон, убирая гитару в футляр.

– Сейчас Антон врежет мне, но я скажу, – сказал Геннадий Петрович и хохотнул. – Шучу-шучу! Он не обижает старика.

– Пап!

– Однажды мой сын, еле волоча ноги, пришел домой за полночь. Весь в крови. Лица не видно. Один сплошной синяк. Ребра переломаны. Тело в ссадинах и гематомах. Ужас, одним словом. Я спрашиваю – что он учудил? Он в ответ: подрался с пьяными. Я вспылил, назвал дураком и вызвал врачей. И что думаете потом?

– Папа, не надо, – безуспешно пытался остановить Геннадия Петровича Антон.

– Потом я узнаю, что он влез в драку, чтобы защитить уличного бомжа. Какие-то пьяные недоумки решили поиздеваться над обездоленным и немощным стариком и наверняка убили его, если бы не сын. Ему тогда было семнадцать. Я был так горд за сына. А когда я узнал, из газетки, между прочим, что он помог Кате, я понял, что выйдет из него толк.

– Давайте выпьем за героя и за того, кто воспитал героя, – восторженно сказала Маша.

Когда все выпили, Арсений захлопал в ладоши и засмеялся театрально и вызывающе, привлекая к себе внимание. Взгляды Антона и Арсения встретились, столкнулись лоб в лоб.

– Что тебя рассмешило? – поспешно спросила Анастасия, глядя на подвыпившего и нервного сына.

– Рассмешило? От смешного представление, как мы чествуем настоящих героев…

– Братан,тише.

– Не шикай мне. Хочу и говорю. Говорю, между прочим, я правду.

– Глас правды? – спросил спокойным и уверенным голосом Антон. Не время показывать слабость перед противником, который возомнил себя проповедником.

– Так и есть. И в отличие от других тебе не обмануть меня. Я знаю, кто ты и из какого теста?

– Арсений!

– Я весь в нетерпении, – сквозь гнев улыбался Антон. – Расскажешь?

– Я? – Арсений снова наигранно захохотал и опрокинул еще одну рюмку. Добавил. – Я думал, ты сегодня расскажешь мне и моей семье, где научился играть на гитаре? Где написал стихи?

– Всех хватит, Арсений! – не выдержал Виктор и встал из-за стола. Его лицо покраснело. Вены вздымались на лбу. – Чего ты добиваешься? Хочешь испортить праздник?

– Просто хочу услышать правду и забыть разговоры про героев.

– Хочешь правду? – неожиданно для всех вступила за Антона Катя. – Все знают. Я повторюсь – все знаю, что Антон недавно вышел на свободу. Или сколько прошло? Не важно. Да, он научился играть на гитаре и сочинил том стихов сидя за решеткой. Да он продавал наркотики. Да он до полусмерти избил малолетку, который убивал бомжа. Эту правду ты хочешь?

– Я…

– Что не смеешься? – спрашивала Катя, переходя на крик. Ее глаза блестели от слез. – Где твой театральный смех? Что притих?

– Катя, не надо, – успокаивал ее Антон.

– Хочешь правду, Арсений? Ты гавнюк, который все испортил. Не хочу тебя видеть!

На этих словах, еле сдерживая слезы, Катя выпорхнула из-за стола и поднялась в комнату, чтобы разрыдаться.

Воцарилось молчание.

***

Антон поднялся на второй этаж и остановился перед дверью в Катину комнату, услышав тихий плач.

Он постучался.

– Катя, можно войти?

– Да.

Антон зашел в полутемную комнату, в которой горела прикроватная лампа с белым драпированным абажуром. Катя лежала на кровати и смотрела на потолок. По ее щекам скользили слезы. Тушь размазалась. Глаза были закрыты.

Он обратил внимание на плетеный стул, стоящий подле изящного туалетного столика с овальным зеркалом, но сесть не решился.

Подошел ближе к кровати.

Боролся с собой – всем своим существом Антон хотел опуститься на кровать, возвышаясь над Катей, как волна над побережьем – и успокоить её поцелуем.

– Как тебе моя комната? – спросила Катя, не открывая глаз.

– Красивая.

– Солнце я сама нарисовала. – Напротив кровати некогда белую стену облюбовало заходящее вечернее солнце, которое наполовину скрылось за горизонтом – за плинтусом. – Теперь у меня всегда солнечно.

– Нет плохой погоды.

– Пыталась прогнать. – Катя открыла глаза, смахнула руками слезы и посмотрела на Антона. – Так и будешь стоять?

– А! Сейчас сяду.

– Ложись рядом. Ты еще не видел ночное небо.

Антон лег на кровать. И увидел нарисованное предрассветное ночное небо. Темные краски растворялись, обнажая синеву небес с неподвижными островками облаков и мириадами звезд.

– Звезды словно подсвечиваются, – шепнул Антон.

– Никаких подсветок. Колдовство с красками.

– У меня такое ощущение, что я лежу на ковре-самолете и любуюсь волшебным видом.

– А рядом лежит Жасмин и отчего-то хнычет, – пыталась шутить Катя.

– На то были причины. – Антон повернул голову, чтобы заглянуть в ее глаза.

– Знаешь, если подумать, то я нисколько не лучше Арсения. Два сапога – пара.

– Не говори так.

– Не лучше, – не соглашалась Катя. – Нет. Такая же высокомерная лицемерка, как он.

– Он не изменит своего мнения по отношению ко мне, хоть я что делай. Я для него отброс, недостойный его семьи. И я понимаю его. Хочу понять. А ты, Катя, приняла меня таким, каким я являюсь на самом деле.

– Не обманывай себя.

– Не обмываю.

Катя притянула к себе Антона и скромно поцеловала в щечку.

– Простишь меня? – спросила она, держа в руках его смущенное и счастливое лицо.

– Уже.

– И что теперь? – шепотом спросила Катя.

– Я бы не прочь целовать Жасмин до восхода солнца. – Теперь Антон сам проявил инициативу и утонул в ее губах, в ее нежности. Он чувствовал приятную дрожь по телу. Бешено бьющееся сердце. – Но надо спуститься к родным и забыть о том, что произошло. Нельзя чтобы праздник закончился.

– А потом?

– Потом? Мы с папой соберемся домой, а ты проводишь нас и возможно обнимешь меня на прощание.

– Возможно. А потом?

– Я приглашу тебя на свидание.

– О! А потом?

– А потом… мы вместе решим, что будет потом. Знаю, ответ так себе.

– Зато честный.

– Честный ответ другой. Я сделаю тебя счастливой, Катя. Вот что будет потом.

Катю растрогались слова Антона, и они слились в страстном поцелуе.

Праздник продолжился, не смотря на ни что. Арсений после короткой беседы с Кириллом извинился перед Антоном за неподобающее поведение и попросил прощения у дяди Вити за сорванное семейное мероприятие. Виктор решил, что ничего не видел и ничего не слышал. Остальные участники его поддержали. Заиграла веселая музыка. Виктор принес очередное горячее блюдо, приготовленное Анной – и гости принялись за нежную свинину, не забывая хвалить хозяйку. То тут, то там вспыхивали оживленные разговоры, смех, споры, звон бокалов, крики поздравлений.

Шестеренки семейного сложного механизма смазали, и они исправно закрутились. Некогда было драматизировать и вспоминать об обидах и ссорах, когда жизнь подобно снежной лавине ниспадала с вершины неба – к подножью припорошенной смертью земле. Время для любви, для общения и простой дружеской поддержки, чтобы оставаться на гребне лавины, а не под ней – в духоте и во мраке обыденности.

Когда стрелки часов убежали за девять часов вечера, Анастасия предложила брату Виктору поставить чай и нести из холодильника праздничный торт, который привезли несколько часов назад.

Чаепитие удалось на славу. Заваренный из садовых трав чай, и торт со сметанным кремом и курагой оказался таким вкусным, что особым любителям сладостей – хихикающим, словно подростки Насте и Геннадию Петровичу – потребовалась двойная добавка. Все присутствующие заметили, что эта парочка сблизилась не на шутку и к концу вечера они стремительно строили совместные планы на будущее. Даже собрались лететь в рейс по европейским странам, чтобы посетить все значимые литературные мероприятия и события. Сей факт радовал Антона и Катю, чей план, кажется, дал положительный результат. Правда, говорить одно, а действовать – совсем другое. Особенно когда заканчивается действие алкоголя и начинается новое утро. Антон не хотел думать о плохом. Не сегодня и не сейчас. Его папа впервые увлекся другой женщиной и раскрылся перед ним с другой стороны. Антон видел не отца, а мужчину, завладевший вниманием привлекательной женщины и теперь лучился ярче солнца, скинув как минимум десяток лет.

И к завершению воскресного ужина – Кирилл с Машей признались, что ждут ребенка. Анастасия, узнав, что в скором времени, станет бабушкой, расцеловала невестку и сына и долго не могла унять расшалившееся от переизбытка эмоций сердце. А Виктор вообще расчувствовался.

– Пап, ты плачешь? – спросила Катя, ни разу не видевшая слез Виктора.

– Кажется, да. Сами льются. Не знаю чего и делать.

– Ничего и не надо делать. Всплакни.

– Вот и поплачу под старость лет.

– А если ты узнаешь, что я – беременна?

– Разрыдаюсь прямо на твоем плече, – шутил Виктор. И добавил, глядя на сестру. – Это ведь так замечательно, когда дети рожают детей. О, Боже, Настя ты веришь?

– Ох, пытаюсь осознать…

– И что же вы раньше молчали? – спросил Виктор, обнимая Машу и Кирилла.

– Не знали как начать разговор…

– За это надо выпить!

– Хорошее предложение! – оживился Виктор. – Сейчас достану самый лучший коньяк из погреба.

***

– Знаешь, я решила, что не отпущу тебя домой, – прошептала на ушко Антону Катя.

– Да? – удивился он.

– Пойдем, прогуляемся.

– А как же гости?

– Гости поймут. Тем более скоро все начнут собираться по домам. Я на минуточку.

Катя упорхнула к отцу, который разговаривал с Геннадием Петровичем и Анастасией. Они сидели в креслах у камина и потягивали крепкие напитки. Рядом, прямо на полу, устланном красным ковром, Арсений с Кириллом весело играли в шашки. Анна Владимировна и Маша хозяйничали на кухне, пытаясь совладать с горой грязной посуды.

– Все, дело сделано, – Катя вернулась к нему и нежно поцеловала в щеку. – Собирайся.

– Я готов.

– Тогда почему все еще сидишь на диване?

Они обнявшись вышли на освещенную луной улицу – тихую и умиротворенную.

Было по-летнему тепло.

В свете уличных фонарей кружили потерянные мотыльки. Легкий ветер шелестел листьями кленов, в которых спрятались сибирские кобылки и стрекотали. Где-то вдалеке постанывала привязанная к цепи собака.

Когда они подошли к концу улицу и пробрались через кусты бусины, Катя остановилась и с трепетом посмотрела на встречающуюся их поросшей травой низину, где поблескивал небольшой ручей и расстилался тонкой пленкой туман, скрывая кусты сирени и молоденькие тополя.

– Тайное место? – спросил Антон.

– Можно и так сказать. Любила здесь уединяться.

Спустившись к ручью, они удобно расположились в покрытую росой траву. Катя сняла шлепки, опустила ступни в ручей и прильнула в объятия Антона, положив голову на его плечо.

– Ты первый кому я показала это волшебное место, – призналась она.

– Волшебное – с этим не поспоришь. Сейчас из тумана выплывает лодка с зажженным зеленым фонариком и… – Антон смолк. – Извини, говорю глупости.

– Мне нравится, когда ты говоришь глупости. А кто сидит в лодке?

– Облаченный в холщовый плащ старец с седой бородой и милой улыбкой.

– Волшебник?

– Несомненно.

– Дальше…

– В его сильных руках, изборожденными венками и шрамами, покоится волшебная шкатулка, которую он открывает лишь в одном случае.

– В каком?

– Если увидит заблудшую душу, что мечется в оковах человеческого тела, когда поиски истины, любви, жизненного пути – увенчаны неудачами и разочарованиями.

– То есть он помогает путниками найти свое счастье.

– Да. Он подходит к несчастному, открывает шкатулку и шкатулка рисует картину – полотно жизни, указывающее путь, чтобы путник неукоснительно действовал ее постулатам и в конечном итоге нашел покой и счастье. Вот так.

– Красивая сказка.

– Это не сказка, – шептал Антон.

– Да?

– Со мной это произошло на самом деле. Шкатулка указала мне путь.

– Мы идем вместе?

– Взявшись за руки.

– Чудесно. – Катя подняла голову с его плеча и посмотрела в его глаза. – Хочешь, чтобы я тебя поцеловала?

– Очень. Но будет условие?

– Да.

– И почему я не удивлен?

– Расскажи мне, о чем ты мечтаешь. Только честно.

– Быть с тобой.

– Уже хорошо. Поцелуй заслужил. Но я имела в виду про мечты, о которых грезишь с детства, но в силу обстоятельств не смог их исполнить.

– Они, пожалуй, очень глупы.

– Все равно. Я хочу знать.

– Полетать на дельтаплане.

– Здорово.

– Купить минивен и путешествовать. Искупаться в море. Отведать блюда всех народов мира. И посетить настоящий парк аттракционов, где есть американские горки.

– Ты не купался в море?

– Не довелось.

– Обещаю, мы исправим эту несправедливость.

– Было бы круто.

– Море тебя поглотит… и ты мгновенно влюбишься в него.

– Кстати, я не буду целовать тебя, пока ты не расскажешь про свои мечты, – сделал заявление Антон, при этом искренне улыбаясь возлюбленной.

– Ах ты какой вымогатель! – засмеялась Катя. И добавила. – Прежде всего, теперь моя главная мечта – исполнит твои мечты. Надеюсь, ты исполнишь – мои.

– Не сомневайся.

– Научиться кататься верхом. Иметь яхту и плыть навстречу соленому океану. Нарисовать полотно, которым восторгалось бы не одно поколение, как полотнами Моне. Купить щенка. И создать дружную и большую семью. Пожалуй, пока все.

– Хорошие мечты.

– Не испугался?

– Нет. И готов уже исполнить одну – купить щенка.

– После смерти Бима это не так просто.

– Понимаю.

– Но я все равно хочу щенка.

– Я понял, что нужно делать.

– Посвятишь в свои планы?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Ну и ладно. Не хочешь говорить, значит – целуй.

Вернулись они домой под дребезжание утренней зари.

***

Стрелки часов перекачивали за одиннадцать вечера. Гости стали расходится. Вскоре после ухода Антона с Катей, Арсений засобирался домой. Кирилл поддержал брата: мол, засиделись, пора на боковую. Арсений вызвал такси и через некоторое время дети Анастасии укатили по разным домам.

– Геннадий, вы хотите домой? – Геннадий и Анастасия стояли во дворе и курили как школьники.

– Из такого уютного дома уходить совсем не хочется.

– Так давайте кутить до утра?

Настя рассмеялась. Ей было легко и свободно от выпитого алкоголя. И неважно, что завтра голова будет тяжелая, а давление подскочит до верхних пределов. Это завтра, а сейчас ей хочется говорить и говорить. Хочется сделать что-то опрометчивое, постыдное. Например, заняться любовью с этим обаятельным мужчиной, который, она была уверена, что хочет того же. Так почему же не раскрепоститься, не вынырнуть из мыльного пузыря условностей и обязанностей и последовать за чувствами, а не за разумом?

– Боюсь, что хозяева до чертиков устали.

– Братик сегодня потрудился на славу.

– Медаль ему надо дать.

– Благодарностей достаточно, медалей у него хватает.

– За Афганистан?

– Да.

– Он – молодцом. Держится. Не все ребята, кто прошел Афган… живут полноценной жизнью. А многие уже покоятся в земле.

– Не всегда так было. Мы однажды даже поругались из этого. Сильно поругались. Потом полгода толком не общались. И если бы не Катя, не знаю, общались бы сейчас.

Настя смокла. Затянулась.

– Из-за чего поругались?

– Учила его жизни. Представляете, учила его жизни? Такая дура была! Он стал закрываться ото всех. Можно сказать, ушел в себя. Вот я и полезла на правах сестры с житейскими советами.

– Вы хотели как лучше.

– Благие намерены вы сами знаете, куда ведут.

– В ад.

– В точку. Короче, разругались мы в пух и прах. Прямо на семейном празднике. День рождения было Арсения. Виктора обычно тяжело вывести из себя. Но мне удалось. И он сказал все, что думает обо мне, не стесняясь выражений, а после рассказал, как ему досталось право продолжать дышать и жить.

Настя докурила. Ее руки дрожали.

– Это был урок на всю жизнь. Знаете, я никогда не задумывалась, чем конкретно занимался Виктор в Афганистане. Да, служил. Да, воевал. Да, убивал. Да, пришел с медалями и неизлечимыми душевными ранами. Но потом его глас, режущий и раненый, открыл мне глаза на то каково ему было…

– Простите, что начал этот разговор. Не хотел вас расстраивать.

– Ничего, полезно вспомнить. Напомнить себе, что нельзя лезть в чужие судьбы.

– Анастасия, я знаю, как поднять вам настроение?

– С этого места поподробнее, пожалуйста, Геннадий.

– Видите ли, мой сын ушел гулять с Екатериной, и я думаю надолго.

– Я очень рада за них. Очень.

– Я тоже. Я, признаюсь, боялся за Антошку. Боялся, что одна ошибка перечеркнет ему жизнь. Но после сегодняшнего вечера – я больше не боюсь. Он в надежных руках.

– Они прямо светятся, когда смотрят друг на друга.

– Вы тоже заметили?

– Такое трудно не заметить.

– Так о чем же я? Ой, нельзя отвлекся, епта. Ой, простите, за мой французский. – Настя прыснула от смеха. – Только не посчитайте меня нахалом за мое предложение. Я ничего такого не имею в виду.

– Хотите меня пригласить на свидание? – догадалась Настя.

– Можно и так сказать. Я хотел предложить пропустить вам по стаканчику в моей квартире. Как вы на это смотрите?

– С удовольствием.

– Отлично. Выпьем, поговорим. И никому мешать не будем.

– Я планирую не только говорить, – смело оповестила покрасневшего и смущенного Геннадия Анастасия. И добавила. – Пройдемте в дом, поблагодарим Виктора за радушный прием и поедем.

***

Антон шел по кладбищу, прибывая в собственных мыслях, наслаивающихся друг на друга и бурлящих как воды в русле реки. Конечно, всему виной волшебная ночь, проведенная с любимой. Долгие и нежные поцелуи, чувственные ласки, признания во взаимных чувствах, планы на будущее и грядущие перемены, которые, несомненно, изменят их жизни – заставляли биться сердце учащеннее и ворошить раз за разом недавние воспоминания.

Антон пришел к могилке матери.

Сел на скамью.

Улыбнулся.

– Доброе утро, мама. Ты уже проснулась? А я не спал всю ночь. Неделю назад познакомился с девушкой. Катей. Она добрая, веселая, невероятная. И такая же энергичная. Катя понравилась бы тебе. Даже не сомневаюсь. – Молчание. – У нас все серьезно. Не мимолетное влечение, как иногда у меня бывало в студенческую пору. Тут совершенно по-другому. И не объяснить словами. Я люблю её и знаю, что она – единственная. Прозвучало как-то фальшиво. Мам? Помнишь, ты рассказывала, как познакомилась с папой и когда взяла его за руки поняла, что он тот самый? Наверняка, помнишь. Разве такое можно забыть? Я точно не забуду сегодняшнюю ночь. И верю, что со мной случилось тоже, что и с тобой. Я взял её руку – и почувствовал себя живым, другим, окрыленным. Вот такие дела, мам. Жаль, я не вижу твою улыбку. А я знаю – ты улыбаешься и радуешься за непутевого Антошку. – Молчание. – Не хватает тебя, мам. Не хватает. Люблю тебя.

Антон встал со скамьи, и хотел было проститься с матерью, как вспомнил об отце.

– И не обижайся на отца. Он вчера на ужине мило заигрывал с Катиной тетей – с Анастасией Шолоховой. Весь преобразился, помолодел. Давно таким его не видел. Сказать по правде, я первый раз смотрел на отца ни как на отца, а как на мужчину. Поэтому искренне за него радовался. Не знаю, чем все в итоге закончится. О плохом думать не хочу. Я тебе расстроил? Извини. Хотя кого я обманываю? Зная тебя, твои жизненные принципы, я уверен – ты рада за отца. Жизнь для живых? Верно, мам? Ну, мне пора. Приду через неделю. Поговорим. До встречи.

– Пап, что происходит? – спросил Антон, когда пришел домой и заглянул на кухню, где Геннадий Петрович трудился на кухне, перемывая оставленную с вечера посуду и готовя фирменную яичницу с жареными томатами и сыром.

– Тише, тише, сынок. Разбудишь гостя. Привет, кстати!

– Привет. У нас гости?

– Ну да. – Геннадий Петрович решил сменить щекотливую тему. – Как погулял?

– Не описать словами.

– Следующее свидание назначено?

– И не одно.

– Зачетно, сынок. Катя мне понравилась. Чудесная девушка.

– Я заметил, что не только Катя.

– Давай, не умничай, епта, – улыбаясь, балагурил Геннадий Петрович. – Садись уже, сейчас накормлю тебя.

– Только накормишь?

– А что еще хочешь?

– Ну, например, познакомить с гостем. Или гостьей?

– Гость пока спит.

– В твоей кровати?

– Ага, утомился и уснул.

– Папа, ты неподражаем.

– Тише-тише. – Геннадий Петрович разделил на три части яичницу и разложил по тарелкам. Выставил на стол. – Наливай сок и ешь. Голодный, наверное?

– Как волк.

– Кушай, а я пока узнаю, хочет ли кушать наш гость.

– Пап?

– Да.

– Знай… я не против гостя.

– Буду знать.

– Я, пожалуй, пойду к себе в комнату.

– Уверен?

– Не хочу никого смущать.

– Ты…

– Пап, а ты пока отнеси гостю завтрак в постель.

– Думаешь?

– Ага. Гостям такое нравится.

– Ладно, так и сделаю.

– И не суетитесь, Казанова, – пошутил Антон.

– Иди, ешь уже, шутник.

***

Екатерина зашла домой, прокручивая в голову одну и ту же сцены.

Раз за разом.

Чтобы запомнить и не забывать. Чтобы потом вспоминать, когда нагрянет тоска.

Она вспоминала их медленный безмолвный танец в ночной тиши на краю света. Его сильные руки на ее талии, его горячее дыхание на покрытой мурашками коже, запах одеколона проникающий в ее легкие, уверенные движения босых ног, плывущих по невидимому кругу и шепот его губ. Антон пел ей – тихо и чувственно. Пел о любви, а Катя закрыла глаза и слушала, представляя, что поднялась над травой и, кружась, летела к звездам, утопая в бездне космоса, чтобы стать Богиней.

Екатерина была уверена, что ночная прогулка закончится сексом. Она желала заняться любовью, но как обычно в таких ситуациях сомневалась. Антон, тонко чувствующий партнера, заметил Катину скованность и неуверенность, когда они, обнявшись, лежали на траве и целовались, поэтому проявлял должную галантность и терпеливо ждал сигнала, чтобы действовать дальше. Сигнала не последовало. Он не настаивал, хотя все его мужское естество горело и просило смилостивиться, освободиться.

– Если считаешь, что сейчас не время, я пойму, – вдруг сказал Антон, оторвавшийся от ее сладких губ.

– Пока не время. Прости, не могу в полной мере расслабиться, – ответила Катя.

– Не за что извинятся, все и так лучше, чем хорошо.

– Точно?

– Совершенно.

– С каждым днем ты открываешься с лучшей стороны.

Катя поцеловала Антона.

– Жаль… разочаровывать потом.

– Почему?

– Со временем ты узнаешь о моих слабостях, изъянах.

– Они у тебя есть?

– С достатком.

– Не волнуйся, милый, мой багаж – не меньше.

– Ты оказывается плохая девочка?

– Еще какая.

– Это уже интересно.

– Не расскажу ничего о плохой девочке, даже не пытайся.

– И не надо. Сам узнаю.

– Узнаешь.

И они танцевали и танцевали, всей душой мечтая остановить мгновение, и как можно дольше пребывать в волшебной сказке далекой от реальности грядущих дней.

***

Виктор сидел в гостиной у открытого окна и наслаждался дорогими висками, перемешанными с кубиками льда. Ложиться даже не пытался, знал, что не сомкнет глаз – тому виной и перенапряжение от трудного дня, и отсутствия у домашнего очага Кати. При всем доверии к Антону, по сути, к незнакомцу, Виктор томительно ждал её возвращения, несколько раз хватаясь за мобильный телефон. Во время себя одергивал и убирал телефон на место. Звонок – не к месту.

Дочери за двадцать лет, успокойся папаша.

И она пришла по восходу солнца. Уставшая, но счастливая. Катя не сразу заметила сидящего в плетеном кресле отца.

– Как прогулка? – спросил он.

– Ой, пап, ты здесь. Доброе утро.

– Доброе.

Катя налила в стакан воды и выпила залпом.

– Не спал?

– Пытался.

– Будешь мороженное?

– Не, спасибо, обойдусь. А вот от еще одной порции виски не отказался бы.

– Сейчас сделаю.

– Как свидание? – переспросил Виктор.

– Все еще не могу понять.

– Так плохо? Или так хорошо?

– Так хорошо, что даже не верится.

– Приятно слышать.

– Тебе сколько кубиков льда?

– Два, пожалуйста.

– Будет сделано.

Через некоторое время Катя удобно расположилась на кресле, подогнув ноги, и начала есть ванильное мороженое, посыпанное шоколадной крошкой. Виктор, сидевший напротив, запрокинул ногу на ногу и медленными глотками пил виски. Во время воскресного ужина он выпил не больше трех рюмок. Было у него правило: напои и накорми гостей, проводи, вымой посуду, а потом сам расслабляйся. Что он и делал, потягивая уже третий бокал виски и изрядно опьянев. Голова приятно кружилась.

– Мама спит? – спросила после недолгого молчания Катя.

– Не успела положить голову, как засопела.

– Измучил бедную женщину.

– Один раз в год можно.

– Праздник получился на славу.

– Да. Были, конечно, курьезы. Но как без них?

– Никуда.

– Ты мне скажи, Арсений все еще к тебе неравнодушный?

Виктор был в курсе, что однажды Арсений признался в чувствах Кате.

– Возможно. Не спрашивала.

– Не ожидал от него.

– Я тоже. Но то, что он сделал – к лучшему. Его слова дали мне толчок действовать.

– Ты – молодец.

– Думаешь?

– Думаю. Как мороженое?

– Вкусное.

– Жаль, что гости отказались.

– Все и так переели. Не до мороженного.

– Наверное, я переборщил с яствами.

– Папа…

– Да?

– Можно откровенно?

– Конечно.

– Я кажется… влюбилась.

– Что тут сказать? Хорошая весть!

– Ничего подобного я еще не испытывала. Чувства словно все обострились.

– Наслаждайся моментом.

– Наслаждаюсь, что аж голова идет кругом. Мир превратился в сказку.

– А Антон что?

– Он признался мне в любви.

– Даже так. Уважаю.

– Тебе он понравился?

– Да. Приятный и неглупый парень. Правда, я толком не общался с ним. Но полагаю, время будет познакомиться.

– Будет, если ты не будешь против наших отношений?

– Как я могу быть против? Ты что? Это твой выбор и я не смею лезть туда, куда не стоит лезть.

– Тебя не пугает его прошлое?

– Нет. – Виктор посмотрел в Катины глаза. – А тебя?

– Сначала да. Но когда узнала его поближе, поняла, что ошиблась и надумала всяких глупостей. Таких порядочных мужчин еще поискать надо.

– Вот и славненько.

– Славненько.

– А знаешь, почему я так спокойно отношусь к его прошлому? – спросил заплетающимся языком Виктор.

– Почему?

– Мое прошлое не лучше, а в сто раз – хуже, чем у Антона.

– Как же!

– Он однажды заигрался с легкими деньгами – и жизнь преподала ему урок, который он выдержал с достоинством.Согласна?

– Согласно, но…

– Подожди, не торопись. Объясню.

– Будь добр.

– Я тоже однажды заигрался в войну с невидимыми врагами в Афгане – и жизнь не преподала мне урок. Нет. Она одарила меня медалями и почестями. Званием «Героя Советского Союза». Вот так.

– Пап, ты же воевал не по собственной воле.

– Я не рассказывал тебе про свою войну и будь уверена, что в будущем не вымолвлю ни слова о ней. Но сейчас… я хочу признаться тебе. Чтобы ты поняла, почему я так рассуждаю. – Виктор допил виски и поставил пустой бокал на журнальный столик. – Помнишь, я рассказывал тебе о боевом друге Грише?

– Да.

– Он был хорошим другом. Лучшим. Его убили на моих глазах. Наш путь пролегал через малонаселенный кишлак. Через деревню, по-русски говоря. На дороге, в пыли, сидела девочка десяти лет и истошно рыдала. Гриша, не смотря на наши опасения, пошел к ней. Успокоить. Дать воды и еды. Пошел с распростертыми объятиями и неизменно радушной улыбкой. Потом последовал – выстрел. Гришка рухнул, а девочка продолжала рыдать и стрелять по нам – по ненавистным солдатам, которые без приглашения вероломно вторглись на её землю.

Его голос дрогнул. А глаза налились такой печалью, что Катя, недолго думая, сжала руки отца.

– Я был в ярости. Превратился в зверя. Сначала я расстрелял юное невинное создание, изрешетил ее тело свинцом, а потом направил дуло Калашникова на женщин и стариков, которые выбежали помочь девочке. Я нажимал на курок автомата, пока не закончилась обойма. Тридцать пуль. Когда месть свершилась, я бросил автомат и подбежал к Грише. Пощупал пульс. Не прослеживался. Я взвыл и рухнул наземь, зарывшись в Гришкино бездыханное тело. И отключился.

– Пап… тише, успокойся.

Его глаза исторгали слезы, Виктор тихо рыдал.

Катя обняла его дрожащее тело.

– Теперь ты знаешь. Знаешь, что я совершил. И за эти грехи буду раскаиваться всю жизнь.

– Мне так жаль.

Молчание.

– Ты простишь меня?

– Я уже простила. Слышишь, папочка, я прощаю тебе.

– Прощаешь? Но почему? Я же – чудовище! Я – убийца.

– Нет, ты – не чудовище. Это война вынудила тебя убивать.

– Почему ты прощаешь меня?

– Потому что люблю тебя. А те, кто любят – всегда прощают ошибки родных. Так ты мне говорил, помнишь?

– Да.

– Прошу успокойся.

– Мне уже легче. Спасибо, доченька.

– Ох, папочка…

Дочь и отец продолжали сидеть в гостиной.

Молчали.

Эмоции утихли.

Катя пыталась осмыслить откровения отца. Не злилась. Не разочаровалась. Не жалела. Жалость – не то, что ждет отец. Она продолжала держать его холодную руку, чтобы он чувствовал ее поддержку.

– Выпил лишнего. Язык развязался. Прости, – извинился Виктор, не решаясь посмотреть в глаза дочери.

– И давно хотел признаться мне?

– Как удочерил.

– Долго ждал.

– Ждал подходящий момент.

– Столько лет!

– И что думаешь?

– То же что десять минут назад.

– Наши отношения не изменятся?

– Нет. Ты поэтому боялся признаваться?

– Да.

– Глупенький…

Виктор решительно посмотрел в её глаза и нашел там снова спасительный огонек. Все его страхи мгновенно рассеялись. Дочь не осуждала его. Её взгляд согревал теплотой и заботой.

– Папа?

– Да?

– Еще будут признания?

– Ты поняла.

– Поняла.

– Ох…

– Ты удочерил меня, чтобы искупить вину за убитую девочку?

– Эта была лишь одна из совокупности других причин. Ты знаешь.

– Знаю.

– Тяжело говорить.

– Сейчас сменим тему разговора, и будет легче. – Катя улыбнулась Виктору, сердце которого одновременно разрывалось от вскрывшейся старой раны и от любви к дочери. – У меня возникла идея, и я хочу реализовать ее. Прям загорелось.

– Тебя не остановить.

– Уже нет. Надо взять напрокат семиместный минивэн и ехать с пятницу на субботу на Челябинские озера. Погода обещает быть жаркой и без осадков. Поставим палатки. Разведем костер, приготовим уху и шашлыки. Возьмем волейбольный мяч и ракетки. А ночью, у костра, будем рассказывать страшные истории и петь песни. Поддерживаешь?

– Поддерживаю. Кого с собой возьмем?

– Ты, мама, я и Антон. И…

– И?

– И тетю Настя с Петровичем.

– Кстати, ты еще не в курсе. Наша тетя уехала вместе с Петровичем.

– Куда?

– К нему на квартиру. По легенде – немного выпить и поговорить.

– Ну и ну! – Катя захлопала в ладоши. – Вот так новость! Тетя Настя как всегда…

– Петровичу не поздоровится.

– Папа, что за мысли?

– Пытаюсь шутить.

– Это тете Насте не поздоровится.

Они тихо засмеялись.

– Спать пойдем? – спросил Виктор, поднимаясь с кресла.

– Пойдем.

– Катя, проводи меня до кровати. Ноги не слушаются.

– Карусель?

– Ага.

Она обняла отца и помогла ему дойти до спальни, где крепко спала мама.

– Спасибо… . за всё. Ну, ты понимаешь.

– Сладких снов, Овчарка.

– Сладких снов, Шапка.

***

Антон не спешил ложиться в кровать. Бессонная ночь подарила новый опыт. Стихи с легкостью ложились на бумагу и обретали желанную форму. Идеи и рифмы витали в воздухе, словно сотня бабочек на цветочной поляне. Антону осталось лишь подхватить порхающее вдохновение и пожинать труды. Труды, по его скромному мнению, не вымученные, а полные жизни.

Вскоре постучали в дверь.

– Пап, заходи. – Антон отложил карандаш и перечитал написанное. – Ты научился стучаться?

– Антон, извини за беспокойство.

– Анастасия Н…

– Просто тетя Настя. Можно войти?

– Да.

Антон изрядно удивился, когда в его владения уверенной походкой зашла Анастасия Шолохова и расположилась на диване.

– Не ожидал меня увидеть?

– Честно, нет.

– Сама поражаюсь своей смелостью. Безрассудностью.

– Как моя комната?

– Уютная. Но я кое-что изменила бы. Не хватает ярких красок.

– Яркие краски не мой стиль.

– Ничего со времени стиль изменится.

– Возможно.

– Я пришла поговорить с тобой. Наедине.

– О Кате?

– Нет. О тебе.

– Обо мне?

– Точнее о твоих стихах.

– Что с ними не так?

– Все с ними так. Мне понравилось.

– Ничего себе.

– Много написал стихов?

– Пару-тройку тетрадей.

– А конкретней?

– Никогда не задавался счетом. Но думаю, за триста перевалит.

– Неплохо.

– Вы хотите издать мои стихи?

– Можно, если захотеть. Но стихи нынче не пользуются спросом. Увы. Максимум тираж 500 копий – и то предел мечтаний. Предложение у меня другое. Есть у меня один хороший знакомый, который вращается в музыкальном бизнесе, и сколько его помню, он всегда жаловался, что в сфере большая брешь талантливых авторов песен. И ему отчаянно нужны молодые и талантливые авторы. Я завтра улетаю в столицу в издательство, поэтому мне не составит большого труда забежать в его звукозаписывающую студию и показать твои избранные стихи. Как ты смотришь на такое предложение?

– Не знаю, что и сказать.

– Ничего говорить и не надо. Предлагаю действовать и воспользоваться моими связями. И не подумай, что таким образом хочу получить твое расположение. Если только самую малость. Не веришь?

– Нет.

– И правильно делаешь.

– Сколько подготовить стихов?

– Твой настрой мне нравится. Достаточно двадцати. Сегодня успеешь их напечатать и отправить мне на почту?

– Да.

– Вот моя визитка с электронным адресом почты, – Анастасия протянула ему ламинированную визитку.

– Хорошо.

– Не будешь против, если я прочту и возможно кое-что отредактирую?

– Нет.

– Отлично. Можно еще просьбу? Пока ничего не говорить Кате. Пока, подчеркиваю.

– Почему?

– Предлагаю дождаться результата. А потом уже вещать об успехах.

– Сомневаюсь что-то я…

– А вот этого не надо. Каждый писатель обязан считать свои труды, как минимум, гениальными. Понял?

– Понял.

– Молодец.

– Зачем вы помогаете мне?

– По многим причинам. Одну – ты уже знаешь. Но на самом деле, однажды мне помогли издать дебютный роман. Теперь помогу я.

– Спасибо.

– Рано благодаришь. – Анастасия встала с дивана и направилась к двери. – Жду письмо. И когда будешь выбирать стихи – не сомневайся.

– Не буду.

– Антон, я знаю, что вы с Катей планировали познакомить меня с твоим отцом.

– О!

– Катя проговорилась.

– Ожидаемо.

– Это третья причина, почему я хочу помочь тебе. До свидания!

– До свидания, тетя Настя.

Антон так и не лег в постель.

До полудня выбирал лучшие творения.

***

Накрапывал дождь, оставляя рябь на спокойной глади озера. Небо беспросветно заволокло серыми тучами, спрятав вечернее солнце. В шелестящих кронах берез, близко подступающих к песчаному берегу, были размещены палатки. Вблизи – горел костер, закольцованный каменными глыбами. У костра сидела большая компания, по большой части, закутанная в дождевики, и пели песни под гитару.

Антон играл и пел, остальные ему солировали. Сначала спели «Как упоительны в России вечера», потом перешли на народные репертуар «Ой да не вечер», «Конь», «Виновата та ли я». И закончили шуточной «Голубой луной» Бориса Моисеева. Оказалось, Геннадий Петрович уморительно изображал голос Моисеева и все собравшиеся смеялись, когда он произносил: голубая луна.

– Геннадий, да у тебя талант, – сказала смеющийся Виктор.

– Еще какой! – поддержала мужа Анна, щечки которой залились румянцем от долгого смеха.

– Сам не знал, что так могу, – ответил Геннадий Петрович.

– Пап, ты случаем не фанат Бори? – шутливо спросил Антон.

– Вот, шалун! – театрально произнес Геннадий Петрович и все снова прыснули от смеха.

– Гена, прошу тебя, помолчи, а то живот уже болит от смеха, – сказала Анастасия, облокотившись на плечо Петровича.

– Что ты, что ты, дорогуша, я еще «Щелкунчика» не пел, – продолжал изображать Моисеева Геннадий Петрович. – Антон, будь моим Трубачом! Я пою – Просто щелкунчик!

Еще долго лился смех, нарушая гармонию приближающей ночи.

– Товарищи, товарищи, надо срочно изгонять из Петровича голубенькие нечистые силы. Наливаем коньяк и выпиваем, – предложил Виктор и все хором крикнули: «А мы не возражаем!».

– А можно тост? – спросила Катя.

Антон сидел рядом с Катей и не мог насмотреться на неё. Она была прекрасна в мерцающем теплом свете костра.

– Тосты всегда приветствуются.

– Давайте выпьем, что бы у нас почаще было столько веселых и беззаботных вечеров.

– Хороший тост, – вставил Геннадий Петрович.

– Грех не выпить.

– За будущие встречи!

Они выпили, и разговоры потекли как из рога изобилия. Политика, спорт, сплетни, погода, конный спорт, глобальное потепление, новый роман Анастасии – болтали обо всем и ни о чем. Вскоре Анастасия, как прирожденная рассказчика, попыталась напугать зловещей страшилкой и добилась желаемая эффекта; в финале она как завизжит, отчего одни нервно засмеялись, а другие умудрились – взвизгнуть. Потом были овации для автора и самое неожиданное предложение от Кати:

– Как вы смотрите, чтобы искупаться?

– Не, там вода холодная, – отказался Антон.

– А я хочу! – самоотверженно сказала Анастасия. И спросила. – Кто с нами?

– А была, не была, – согласилась Анна.

– Девочки рулят!!!

– Чего? Мужики встаем – и в воду! – скомандовал Геннадий Петрович.

– Есть, капитан, – Виктор отдал честь Петровичу и посмотрел на Антона. – Ты не можешь отказаться, юнга.

– Для юнги слова капитана – закон! – подыграл им Антон.

– Вот это уже другой разговор!

Нырнув в темные воды озера, они словно по мановению волшебных сил превратились в пятилетних детей, которые резвились, плескались, прыгали и кричали так громко, что уснувшие на деревьях птицы взлетали в черную мглу и улетали подальше от человеческих дикарей.

После веселого купания взрослые дети еще долго отогревалась у костра, смеясь над собой и попивая из пластиковых стаканчиков крепкий и не менее согревающий коньяк.

К часу ночи у тлеющего костра остались двое – Антон с Катей. Они укрылись под клетчатым пледом. Небо очистилось от туч, обнажив мерцающие звезды.

Ветер стих.

Ночью стало теплее, чем три часа ранее, когда накрапывал дождь.

– Хорошо.

– Лучше не бывает, – согласился Антон.

– Кажется, поездка удалась.

– Поездка удалась.

– Старшее поколение умеет веселиться, – заметила Катя.

– Ей богу, вели себя как дети.

– И это здорово.

– Увидеть, как батя изображает Моисеева и бросает визжащую тетю Настю в воду – дорогого стоит.

– Он ведет себя так естественно и раскованно, что у меня возникает такое ощущения, словно я с ним знакома лет двадцать, а не пару дней.

– Умеет расположить к себе. Этого у него не отнять.

– Ты тоже не промах.

– Я совсем другой.

– Почти копия, только не хочешь признаваться в этом.

– Может быть. Не буду спорить. Со стороны все смотрится иначе. Но я точно знаю, что по характеру я больше в мать.

– Расскажешь о ней?

– Я очень хочу. Но не сейчас. Не обидишься?

– Не имею право.

– Чтобы рассказать о маме, надо познакомиться с ней.

Молчание.

– Сходишь со мной на ее могилку? – спросила Антон.

– Да.

– Там хорошо. Покойно. А потом нам потребуется не один фотоальбом, чтобы узнать маму поближе. Благо, мама любила фотографировать памятные моменты.

– Приглашаешь в гости?

– Получается, так.

– Когда?

– Хоть завтра. Когда приедем с озер.

– Договорились.

– Договорились.

– Я вот мало, что помню о маме. В основном, я узнала о ней по рассказам других людей. Не самые приятные рассказы. Запомнила я маму другой… я сижу на кроватке. Мама устроиться рядышком и с выражением читает «Волшебника Изумрудного Города». От нее пахнет ромашкой. И чесноком. Она заразилось от меня ротовирусной инфекцией, принесенной из детского садика. Мама уже пятый день не употребляет алкоголь. Говорит мне, что больше ни капли спиртного в рот. Хватит. Выпила, мол, свое. Пора браться за ум. Ценить то, что имеешь. Станет заботливой и нежной матерью. Научится любить. Но не сложилось. Как только инфекция была побеждена антибиотиками, мама забыла о своих обещаниях. На первый план вышли шумные друзья и бесконечные застолья.

– Да уж…

– Она любила меня. И пьяные, и трезвая. В детском доме мне вдалбливали, что мама любила только выпивку и наркотики. Что если бы она любила меня, то не променяла меня на…

Катя снова смолкла. Слез не было. Еще в детском доме были выплаканы.

– Когда у меня будет ребенок, я буду любить его больше всего на свете.

– И станешь самой лучшей мамой на свете.

– Да, стану.

– А я буду равняться на отца. Надеюсь, я не опозорюсь на его фоне.

– Не дам тебе опозорится.

– Поймал тебя на слово.

– Какой ловкий.

– Настя…

– Да, Антоша?

– Твоя тетя Настя, сделала невозможное.

– Она – волшебница, это я знала давно. И что она наколдовала?

– Она продала мои песни.

– Когда она успела?

– Я сам не понял – как и когда. Три песни купили за дикие деньги. Хотят еще…

– Я поздравляю тебя! Ты – большой молодец!

– Спасибо. Но я все еще не верю. Еще недавно я был на грани, не понимая, что делать и куда идти. А сейчас – у меня есть всё, о чем мечтают миллионы людей. Я сплю? Я в сказке?

– Пойдем на берег, я покажу тебе настоящий рай.

ЭПИЛОГ

Виктор налил из чарки черный кофе и побрел в погруженный в утреннюю дымку осени сад. Прихрамывал. Осколочные раны просто так не проходили, и напоминали о себе ноющей болью в суставах. Добравшись до беседки, окрашенной в матовый белый цвет, он уселся на покрытую влагой скамью и набрал полные легкие воздуха, в котором перемешались ароматы спелых груш, хризантем и опавших листьев.

– Хорошо, – сказал Виктор и стал наслаждаться горячим кофе, мечтая о зажженной сигарете, о едком дыме, что обожжет и заполнил легкие, а после вырвется наружу через нос и рот. Сигареты в далеком прошлом, но все равно периодически завладевали и словно одурманивали голову Виктора.

Задумался о том, что творится в мире. На смену позитивным мыслям ворвались меланхоличные и унылые. И все потому, что ему были не по душе новые реалии и то какое будущее ждет его внуков: суматошное, рабовладельческое, закрытое и нелюдимое. Общество менялось, менялась власть, порядки, убеждения и соответственно моральные и духовные ценности. Его многие пытались убедить, что менялся только он, превращаясь в дряхлого старика, который постоянно нудит и вспоминает о былом. Но Виктор был не и из тех людей, кого легко убедить. Он видел, что люди, пребывающие постоянно в движении, в суматохе стремительно исчезающих дней, трудясь по двенадцать часов в день на сверх богов, повинных в растущем социальном неравенстве, чтобы заработать деньги на ненужные вещи, цены на которые росли в геометрической прогрессии, насаживая все больше и больше людей на потребительскую иглу. Видел, что люди перестали видеть себе подобных и окружающий мир, разучились общаться друг с другом и понимать и слушать, зарывшись в цифровой вакуум, словно потеряв себя в бесцельном существовании нарождающейся демократии, где свобода слова уже не свобода. Видел, что люди, натуры двойственные и агрессивные, которые на протяжении многих веков пытались отстроить нерушимую цивилизацию – мир на земле окровавленной. Но что в итоге? Убивая природную красоту ядами, превращая океану в непригодную кислоту, а людей в немощных и раковых развалин – мир трансформировался в ад, где судьбы людей предопределены.

Обречены.

– О чем задумался, деда?

В сад вошел внук – Владимир. Озарил густой туман светлой копной волос, непослушной и кучерявой, и сияющими глазами цвета морской волны. Высокий и сообразительный не по годам восьмилетний Владимир часто баловал Виктора неожиданными визитами, оставаясь с ночевкой на выходные, а иногда настолько, насколько позволяла Катя.

– О всякой ерунде, – ответил Виктор и пригласил его присесть на скамью. – Кофе будешь?

– А можно? – обрадовался Владимир. – Мама…

– Мамы тут нет. Верно?

– Верно.

– От пару глотков еще никто не умирал.

Владимиру, чье личико исказилось от гримасы, было достаточно и одного единственного глотка крепкого кофе, чтобы отказаться от оного напитка.

– Фу, какой горький! Противный и гадкий!

Виктор улыбнулся и сказал:

– Пройдет время и ты начнешь получать удовольствие от кофе. Как твой дед получает сейчас.

– Это вряд ли. Кстати, деда, ты чего так рано встал?

– Уже не спится.

– Почему?

– Старый стал.

– Да не старый ты! Не вижу я седых волос. – Владимир со всей серьезностью маленького мальчика рассматривал Виктора. – И дряблость отсутствует на лице. И ты не сифонишь.

– Что я не делаю?

– Ну что-что, не сифонишь. То есть не пукаешь, еще можешь держать в себе газики.

– А что, по-твоему, когда я начну сифонишь, дряхлеть и седеть – я стану старым? – сквозь искренний смех спросил Виктор.

– Дед, это же очевидно. Поэтому ты еще не старый.

– Ну спасибо. – Виктор с трудом подавил смех. И спросил. – Когда я буду сифонить, ты будешь меня навещать?

– Я думал об этом.

– И все продумал, да?

– Ага. Попрошу у папы, чтобы он принес противогазник.

– Противогазник?!

Дед с внуком прыснули от смеха, испугав птиц, которые прятались в кроне грушевого дерева.

– Рассмешил, так рассмешил, – успокаивался Виктор.

– Это я специально так сделал. Чтобы ты не грустил.

– У тебя получилось, Вовуля. Утренние ерундовые мысли вылетели из моей головы, и теперь я думаю, что не так все плохо, как показалось с утра.

– Как может быть плохо, когда сегодня такой день?

– Какой?

– Ты забыл что ли?

– Запамятовал.

– Шутишь?

– Шучу. Конечно, я помню, что мы сегодня пойдем выбирать тебе друга.

Виктор договорился с Екатериной, чтобы та специально не разрешала Вавуле приютить еще одного четвероногого друга. Виктор как можно больше времени хотел проводить с внуком, а собака – лучшее связующее средство.

– Большого друга, – добавил Вова.

– Может все-таки маленького друга, но с большим сердцем?

– Деда, давай мы сначала сходим, а потом будем договориться.

– Умно, Вовуля.

– Я же умный.

– Не забудь, что щенок будет жить в моем доме.

– Жаль.

– Не то слово.

– Маму не переспоришь, – подметил внук.

– Не переспоришь. Но есть один плюс в то, что щенок поселиться у меня.

– Какой?

– Чаще будем видеться с тобой.

– Точно! А я и не подумал! Будем вместе гулять, да?

– Обязательно.

– Круто! – захлопал в ладоши Вова и обнял деда, уткнувшись лицом в его махровый халат. – Мне уже не терпится. Так и хочется одеться и пойти на ярмарку.

– Рано еще. Поэтому тебе не спалось?

– Да.

– Если тебе так не терпится, можно собраться пораньше. Сходить на кладбище, проведать бабушку Аню, а потом на ярмарку. Погодка сегодня замечательная.

– Я пошел одеваться!

– Не торопись, мне за тобой все равно не угнаться.

Четыре года назад Виктор похоронил вместе с Анной частичку себя – часть своего сердца, счастливые годы их совместной жизни.

После похорон жены Виктор заметно сдал позиции, прибывая либо в алкогольном тумане, либо наркотическом от обилия выпитого лекарства, выписанного от болей в суставах и спине, и многие были уверены, что вскоре он последует за Анной. Катя не могла смотреть, как меняется горячо любимый папа и приняла решение, возможно, спасшего Виктора от неминуемого краха,каждые выходные отправлять Вовку к деду. Виктор поначалу не соглашался, ссылая на боли и прочие отговорки, но Катя умела добиваться своего, и Виктор признал свое поражение и согласился.

И чем больше он проводил время с Владимиром, тем меньше думал об утрате и соответственно меньше злоупотреблял алкоголем. Проводя время с внуком, в заботе и в делах, он чувствовал себя нужным и полноценным. Не одиноким. И мог с уверенностью строить планы на будущее. Летняя рыбалка. Лесные походы с обязательными пикниками и палатками. Катание на лодке. Коньки – он обычно сидел на трибуне «Ледовой арене», а внук довольный накатывал бессчетное количество кругов. Встретить из школы, отвести на лекции английского языка. Вечерние прогулки перед сном грядущим. И другие обязанности, которые он выполнял с удовольствием и без лишних напоминаний.

Посидев в молчании на скамье подле мраморной могилки, огражденный низеньким заборчиком, Виктор сказал Вове, что пора идти и попрощался с Анной, словно она сидела рядышком и махала им рукой.

– Жаль, что я не помню её, – сказал Вова, когда они вышли с территории кладбища, пройдя через открытые кованые ворота.

– Не переживай. Ты всегда можешь спросить у меня про нее – и тогда узнаешь и возможно вспомнишь.

– Она любила меня?

– Больше деда.

– Да ну!?

– Вот тебе и да ну! Целыми днями нянчилась с тобой. До двух лет. Я дома не видел её. Ни готовила, не прибиралась, с дедом в нарды не играла. Только придет – и спать. Так уставала. Ведь ты непоседой был. Сначала активно ползал по полу, облизывая все, что на глаза попадалось. А вскоре и забегал, и падал, падал, падал. Бабушка Аня очень переживала.

– Пока мы идем до ярмарки, расскажи мне, как вы познакомились с бабушкой?

– Я люблю рассказывать эту историю.

– Она интересная?

– Очень.

– Так рассказывай уже!

Виктор всю дорогу до ярмарки рассказывал про бабушку, а Вова с интересом слушал деда, пытаясь тщетно воскресить в воспоминаниях бабушку Анну.

Ежегодная ярмарка открылась десять минут назад – закономерно она пустовала, ранних пташек можно было посчитать на пальцах. Основной поток людей подтянется к десяти утра, а к двенадцати – не протолкнуться. Виктор не любил большое скопление людей и частенько говорил внуку, что покупать что-то, когда ты зажат между гражданами города – чистое безумия. Поэтому он порадовался, видя свободные проходы и занятых раскладкой товаров полусонных торгашей, которые точно не будут приставать к нему.

Перед тем, как перейти к самому главному – Виктор купил Вове горячий пирожок с капустой и большой леденец, напомнивший Виктору «сладкого петушка» из его далекого детства. Вова был доволен и готов к большой покупке.

Виктор думал, что выбор собаки дело непростое и займет не меньше часа. В реальности все оказалось по-другому. Вова остановился перед спавшим черно-белым щенком, положившим мордочку с большими мягкими ушами на слегка вытянутые круглые лапы. Погладил его, отчего щенок встрепенулся, широко зевнул и лизнул Вовкину щеку. Вова обрадовался, а вскоре и рассмеялся, когда щенок беспордо начал лизать его леденец.

Щенок бигль и восьмилетний мальчик сразу поняли, что они друзья.

Навеки.

– Дедушка, я выбрал.

– Уверен? – Виктор заигрывал рукой со щенком, а тот огрызался и кусался, лежа на спине.

– Да.

– И других не пойдем смотреть?

– Нет.

– Тогда ничего не остается, как достать бумажник и заплатить молодому человеку за щенка.

Так Виктор и сделал, отдав немалую сумму за породистого британского бигля (он сразу купил кожаный поводок). Но что не сделаешь ради счастья тех, кого любишь?

А счастливые глаза внука, ведущего на поводке щенка и беспрестанно смеющегося над неуверенными шагами пса – истинное удовольствие, бальзам на душу для Виктора, который, глядя на внука, смеялся и радовался не меньше.

– Вова?

– Что?

– Сейчас я скажу одну вещь, и ты должен это запомнить раз и навсегда.

– Какую?

– Ты купил собаку. Это как ребенок.

– Это я и так знаю.

– Детей бросают мамы и папы?

– Нет.

– Вот и собаку нельзя выбросить на улицу, даже если она сгрызла все сбережения.

– Я и не собираюсь.

– Я знаю. Но повторю, чтобы ты запомнил: собака – друг и ребенок, за которым нужен постоянный уход и забота.

– Не переживай, деда. Я буду заботиться о друге. Обещаю.

– Ты обещал.

– А ты будешь заботиться о моем друге, когда меня не будет рядом?

– Обещаю.

– Хорошо.

– Хорошо. – Виктор потрепал волосы Владимира. И сказал. – А теперь надо дать имя собаки. Придумал?

– Придумал.

– И?

– Нет, не придумал. Даже не знаю. Думаю.

– Помочь?

– Ага.

– Ты купил британскую собаку, так?

– Так.

– А помнишь, мы смотрели фильм про знаменитого сыщика, который…

– Шерлок Холмс!

– Верно. Как тебе имя Шерлок?

– Круто! Шерлок – самое лучшее имя для моей собаки.

Виктор рассмеялся, понимая, что он – счастливый человек, одаренный божьим даром – любовью.

Снова ребенок.

Снова собака.

Жизнь продолжалась.

И повторялась.

Как хорошая грампластинка.

КОНЕЦ!