Рутинная работа [Виктор Новоселов] (fb2) читать онлайн

Всякий, кто бывал на море, замечал, что время здесь всегда бежит удивительно медленно. Сам воздух вокруг тебя кажется непомерно тяжелым, почти осязаемым. Даже секундной стрелке будто бы очень трудно двигаться по своей орбите. Здесь человек замечает, что перестает быть самим собой рядом с большой водой. Твоя сущность остается где-то за пару километров до линии прибоя и ждет там тебя. Будь ты хоть офисный клерк или известный хоккеист, неважно. Все эти личины терпеливо ждут где-то по обочинам дорог. Терпеливо ожидают того момента, когда хозяевам неминуемо придется возвращаться назад. Тогда по дороге домой человеку ничего не останется, кроме как вновь влезть в свою шкуру и вернуться в свой привычный мирок.

Можно даже почувствовать тот момент, когда твоя личина нарывается на непреодолимую преграду и отпускает тебя. Тот самый момент, когда скорый поезд выныривает из тоннеля, и ты краем глаза видишь вдалеке серебристую гладь воды. Тот самый легкий укол куда-то в живот, от которого все тело вдруг наливается теплом, и тебе неожиданно хочется глупо смеяться и много говорить.

Все! Порог пройден. Ты больше не региональный представитель международной компании распространяющей сантехнические изделия из латуни, произведенные другой крупной международной компанией в Китае, по лицензии третьей крупной международной компании из Италии. Теперь ты только человек и больше ничего. Дикарь, лишенный длинного списка обязанностей и правил. Человек, которому очень повезло и теперь ему ненадолго дозволяется освободиться от самого себя и прикоснуться к вечному.

Налетает легкий прохладный ветерок, и я немного поежившись, перестаю гипнотизировать точку на горизонте и теперь вижу картину целиком. Вечер спокойного безоблачного дня, такого же безмятежного как море передо мной. Я стою по щиколотку в воде и слушаю море. Мелкие волны то и дело накатывают на берег. Я тону. Я медленно, но верно ухожу в песок с каждой волной все глубже и глубже. Кто знает, лет через пятьдесят я погружусь в песок с головой, не надо смеяться, я в страшной опасности.

Но я не отчаиваюсь, я неотрывно смотрю на небо. Так получилось, что я стою лицом к востоку и закат скрыт от меня медленно разрушающимися древней горной цепью на западе. Бьюсь об заклад, они сейчас столь величественно окружены красным ореолом от заходящего солнца. И, кажется, что так было всегда, что уж тут говорить, эти горы начали разрушаться еще тогда когда мои далекие предки, наконец, поняли что мясо, поджаренное на огне вкуснее, чем сырое. И разрушатся окончательно только когда мои далекие потомки, наконец, домучают нашу бедную планету. Господи, как же ничтожен я, у которого всего сто лет срока, да и то только при хорошем раскладе, это же просто смешно. Я до смешного недолговечен, даже против каждой песчинки под моими ногами.

Каждая капелька воды вокруг меня уже существует четыре с половиной миллиарда лет. Континенты двигались, лед сковывал планету, родились и умерли динозавры, человек стал главенствовать на планете, появлялись и гибли построенные им города, и все это время вокруг них была одна и та же вода. Представляете, волна сейчас в одну секунду выбросила на берег целый пласт истории нашей планеты, вот эта капля – слеза, что была на глазах девушки, которую запечатлел Пикассо в своей картине. А вот эта побывала в том канале, что вырыли карфагеняне, чтобы окружить римлян во время последней для них войны…

Чайка пролетает надо мной и заливисто кричит, будто посмеивается над моими мыслями. Да, пожалуй, я и правда, слишком сильно вдался в области, где ничего не смыслю. Вернемся к делу, задачу я поставил перед собой следующую: спокойно стоять и не сводить взгляда с небосклона. А цель моя: засечь первую звезду. Я каждый вечер выхожу сюда и стараюсь увидеть эту заветную первую звезду, при виде которой принято загадывать желание. Я бы без труда нашел ее, но периодически мои мысли уплывают куда-то в область высоких материй, а когда я возвращаюсь назад в наш бренный мир, то на небе уже ярко горят десятки звезд.

Я абсолютно не суеверен, но именно здесь на море, почему то задался глупой целью поймать эту самую первую звезду. Разум в моей голове в недоумении сопротивляется, рекомендуя просто взять и посмотреть на карту звездного неба. Ведь стоит просто определить по ней самую яркую звезду и дождаться ее появления. Но здесь я не ищу научных путей. Моя личина научного работника осталась в нескольких километрах отсюда в терминале аэропорта, у нее не было с собой паспорта, и ее не выпустили из зоны прилета.

Из здания аэровокзала вышел уже просто человек, который теперь стоит на пляже и ловит первую звезду, медленно утопая в песке. Иногда так приятно отступиться от себя и посмотреть на мир глазами ребенка. Для тебя все ново, весь мир вокруг не изучен, ты дикарь который даже не задумывается о том, почему светит солнце и что за «небесное тело» у него под ногами. Да и сам термин «небесное тело» ему совершенно побоку. Все что знает дикарь это то, что именно ему, именно сейчас надо увидеть первую звезду.

А вот же она, первая звезда… А вон вторая… И третья, я опять все пропустил. Снова задумался. Дикарь снова переусердствовал в работе мозгами, когда надо было работать лишь глазами.

Я смотрю на личный терминал, закрепленный на запястье, уродливое технологическое новшество, оно мешает дикарю и не дает в полной мере оставить самого себя подальше. Но отказаться от него я не в силах, жду важное сообщение. Но сейчас он нужен мне лишь как часы, и часы эти показывают полдесятого. Я на всякий случай подношу терминал к уху, разумеется, электронный дисплей не тикает, но я что-то чувствую. Так и есть, время здесь явно движется медленнее. Электроника терминала отсчитывает секунду за секундой, но этот интервал будто несколько более протяжен, чем обычно. Знакомый такт замедлен, совсем чуть – чуть, но ощущается иначе. Секунда это время равное 9 192 631 770 периодам излучения, соответствующего переходу между двумя сверхтонкими уровнями основного состояния атома цезия-133. Навскидку я сейчас определил что в морской секунде 9 192 632 867 периодов излучения. Шах и мат наука, даже дикарь, вязнущий в песке и вновь упустивший свою звезду знает, что время не постоянно.

Вдруг я осознаю, что чувствую чье-то присутствие, кто-то крадется за моей спиной. Я не слышу, и не решаюсь обернуться, все это на уровне интуиции, но я уверен в своих ощущениях. Я знаю, кто это, я чувствую, как она подбирается поближе, стараясь произвести как можно меньше шума. Да она хочет испугать меня!? Вот негодница.

Я не вижу, но откуда-то знаю, что на ней одето легкое свободное платье, раскрашенное во все цвета радуги дизайнером-эпилептиком. А на ногах у нее белые теннисные туфли. Вероятно, я – экстрасенс. Да все сходится, я – дикарь-экстрасенс, эмпирически доказавший протяженность морской секунды, в данный момент, упустивший первую звезду и очень медленно тонущий в песке.

Но мой невидимый оппонент не теряет времени даром, и теперь она уже совсем близко. Девушка крадется, но даже сейчас чувствуется, что она слегка прихрамывает на левую ногу. Я ощущаю это благодаря тому, как неравномерно она перемещается в моей ауре. Ведь дикари верят в ауру, верно? Или я просто слышу, как она с каждым шагом слегка шаркает по песку. Хотя не верно, я не могу слышать это шарканье из-за волн, но этот звук родившейся в моей голове поражает своей реалистичностью.

Я все знаю, я же экстрасенс. Вот сейчас я открою вам ее прошлое все как на ладони, в детстве ее мама, весьма крупная к слову женщина, хотела видеть дочь гимнасткой, но серьезная травма дочери избавила ее от навязчивой идеи и та, осознав ошибочность такого подхода, дала ребенку зеленый свет заниматься тем, чем она хочет. Как вам? Да, я очень хорош.

Тем временем она подкрадывается все ближе, и тут вдруг издает предательский смешок. Я слышу это, но не оборачиваюсь. Я готов рассмеяться, меня распирает. Но я держусь. Она тем временем замирает, я знаю, что сейчас она, закусив верхнюю губу, положит руку на лоб, стараясь удержать свои сильно кудрявые волосы, и будет пытаться понять, раскрыта она или нет. Продолжай, дорогая моя, я тебя не услышал, сыграем в эту игру.

Но тут вдруг она кричит грубым мужским голосом: «Алекс, с дороги, драть мать твою за ногу!».

1

Хмммм, мне кажется, что тут что-то не сходится. Вдруг море куда-то исчезает, иллюзия разрушается, и теперь надо мной предстает черное звездное небо усыпанное звездами. А под ногами белоснежный прессованный миллиардами лет лед. Я смотрю направо, где на пределе возможностей по льду на меня несется огромная шестиколесная машина. «Вот и конец сказке!» – проносится в моей голове.

Но я не из такого теста, пол секунды паники и я со всех сил толкаюсь и падаю вперед. Гравитация, хитрая ты падла. Дома я бы пролетел положенные пару метров и шлепнулся на брюхо. Но здесь пролетев по дуге петров пять, я втыкаюсь в грязный лед прямо шлемом, и, кувырнувшись, падаю ничком. Все забрало шлема теперь в белой ледяной крошке. Но я уже чувствую, что разминулся с вездеходом, лед вибрирует где-то в стороне. Я не могу слышать работающий двигатель, ведь, как известно звук в космосе не распространяется. Но по рации в шлеме слышу, как ревет двигатель за спиной водителя вездехода, что сейчас орал на меня по внутренней связи.

Я, наконец, поборов позывы сердца к инфаркту, приподнимаюсь на руках и сажусь. Вот так, оставаясь сидеть прямо на пятой точке, я смотрю вслед вездеходу. Метров через пятьдесят он начинает вязнуть, вездеход заметно тащит влево. Лед там значительно мягче, чем там, где сейчас сижу, и вообще представляет собой что-то вроде толстого слоя мелкой пыли.

Еще пара метров и вездеход зарывается уже по самые оси, теперь его не только ведет влево, но и понемногу опрокидывает на бок. Но он продолжает продвигаться вперед хоть и со скоростью улитки. Вдруг, он перестает двигаться вперед и только все глубже зарывается в ледяную крошку. Пару раз водитель дает задний ход, пытаясь выехать «враскачку». Все тщетно, и вдруг передатчик у меня в шлеме начинает орать. Это водитель, огромная двухметровая детина вдавливает рычаг газа до предела и помогает своей машине фирменным боевым криком. Вскоре его крик тонет в высокочастотном шуме электродвигателя уже почти дошедшего до предела. Тут вдруг двигатель издает непонятный писк в районе ультразвука и все в момент замолкает. Вездеход беспомощно замирает примерно в пятидесяти метрах от меня. Гаснут кабина и огни. Вместе со смертью вездехода для меня обрывается связь и в эфире устанавливается мертвая тишина. Такая, что я слышу теперь только собственное дыхание и биение сердца. Именно эта тишина обычно заставляет неопытных ребят вроде меня внезапно улететь в давно позабытое путешествие на море, а при долгом и неаккуратном обхождении ненавязчиво предлагает снять шлем скафандра и побегать голышом прямо в открытом космосе.

Я вижу, что открывается кабина, и водитель вездехода выбирается из своего кресла наружу на борт вездехода. Он машет мне рукой, а потом усаживается на борт и, свесив ноги вниз, начинает болтать ими как малое дитя. Наконец автоматически включается резервная цепь питания от аккумулятора, на вездеходе загораются сигнальные огни, а вместе с этим ко мне, наконец, возвращается связь…

– Ну, твою мать, я же вчера только все починил. Я уже и так из трех вездеходов два собрал, так они и эти доломать пытаются. Говорю «не проедем, сломаемся», значит, так оно и будет. Нет, программа у них горит, надо что-то им делать. «Давайте с накатки заедем». Молодцы и что теперь, как его вытаскивать…

Мимо меня хаотично подпрыгивая, проносится луч света, прикрепленный к маленькому скафандру, луч света быстро несется к вездеходу. И не затыкается при этом не на секунду.

– …Вот скотина, да как так можно!? Вчера! Не месяц назад, вчера движок только перебрал! Два раза за неделю уже загнал движок! Скоро там не только нечем будет что-то чинить, но и нечего!

Он причитал, не прерываясь иногда он так сильно ругался, что соскакивал с единого языка на свой родной французский.

– Гарсон! Фрам на связи! – резкий голос в передатчике, он был настолько пропитан сталью, что даже я против воли вскакиваю на ноги, хотя знаю что обладатель этого голоса в нескольких сотнях километров от нас. Тот факт, что человек говорил по всепланетной связи, и его голос был изменен электрическими помехами, не умалял его достоинств, в нем чувствовалась несгибаемая сила и мудрость, приобретенная колоссальным опытом. Я с испугу зачем-то отдал честь пустоте перед собой. Хотя это было и не обязательно, даже при личной встрече.

– На связи! – отвечает только что причитавший луч света, замирая подле вездехода.

– Гарсон! Или выруби передатчик или не ной! Был бы ты первую смену в космосе, тогда еще ладно, просто больше бы никуда тебя не взяли. А то механик, каких мало, а толку то? Бернар доложи обстановку.

– Привет, Фрам. – Спокойным голосом сказал медведь в скафандре. Ой, простите, человек, сидящий на борту вездехода и дрыгающий ножками. – Продвижение было остановлено после прохождения метров пятидесяти по насыпи. Дальше я завяз, а потом и матчасть подвела. Зацепиться не за что, колеса как в воде крутятся, только глубже уходишь. Я считаю, что это тупик. Вот тебе мое объективное мнение пилота техники повышенной проходимости – ни один из наших вездеходов здесь с грузом не пройдет. И точка. Да и снова лоханка наша сломалась, теперь уже видимо серьезно, думаю, если так работать «Мальту-2» тоже скоро утиль ждет.

– Я тебе дам в утиль! Сам слышал, как движок визжал, не бережешь технику, вот и все. «Объективное мнение пилота техники повышенной проходимости» он тут высказывает. Дегенерат ты, а не пилот! – Маленький человек вновь начал движение к вездеходу.

– Гарсон!

– Извини, Фрам. Но все же ситуацию знаем, в наших условиях надо бы экономить запчасти, а не надрывать технику, особенно в таких замечательных начинаниях как «разогнаться под гору и на полном ходу проскочить насыпь» – Наконец дошедший до вездехода Гарсон со всей силы въехал ногой по борту машины.

– Алекс! Я слышал как Бернар на тебя орал. Что это было? – Фрам наконец соизволил обратиться ко мне.

– Я стоял тут с радиомаяком уже часов пять, один одинешенек, ну и немного уплыл от реальности. А связи то нет, мой личный передатчик был сломан, еще до того как я на эту планету попал. В тишине, да без дела целых пять часов, еще хорошо, что крыша совсем не поехала, а то бы сейчас хихикал в эфир и анекдоты рассказывал. – Я помолчал, набираясь храбрости и выпалил, – Фрам, что в агентстве то говорят? Когда передатчик то придет?

– Заказали, Алекс. Пойми, нам к двигателям запчасти не всегда присылают, а тут передатчик.

– И наколенник на скафандр. – Добавил я, уже окончательно потеряв берега.

– И наколенник. – Покорно повторил за мной Фрам, хотя я отсюда видел, как в восьмистах километрах отсюда у начальника экспедиции сжались кулаки.

– Все, мир праху его. – Вдруг послышался в эфире голос Гарсона, спасающий меня от стандартной морально-поучительной взбучки от Фрама.

Фрам не был человеком, который попусту орал на подчиненных или придирался к мелочам. Он был выше этого, матерый космонавт, он начинал работать еще под началом тех, кого теперь называли вторыми родителями космонавтики и ставили им памятники везде, где только можно. Фрам все прекрасно понимал и без напоминаний. Он знал, что мой скафандр неисправен, и вовсе не по моей вине. Он знал, что мой передатчик не может работать автономно, а только рядом с сильным источником радиосигнала. Он видел своими глазами, как предыдущему геологу раздавило ногу куском льда. После происшествия Гарсон починил скафандр, но коленная пластина все равно теперь работала кое-как, не фиксируя чашечку и толком не защищая ногу. А в движении она скорее мешала, чем помогала.

Казалось бы, все просто, привезти запчасти с Земли и все. Но у нас были проблемы, проблемы которые от Фрама не зависели. А именно – финансирование экспедиции. Нильс Фрам, такой человек, что должен контролировать все, быть нам отцом, мамой и командиром в одном лице. И если что-то плохо делалось, и Фрам никак не мог на это повлиять, то он приходил в священную ярость от бессилия. Сейчас он злился, его седые волосы встали дыбом, но он никак это не выдаст, может даже пошутит. И все сдержит в себе, чтобы потом наорать на раковину в ванной.

– Гарсон, конкретнее. – Тембр голоса Фрама не поменялся ни на секунду, а благодаря помехам теперь вообще казалось, что говоришь с роботом.

– Совсем все. Движок умер. Целиком менять надо. Могу, конечно, что-то сделать, но это будет уже газонокосилка, по хорошему грунту можно проехать, в гольф поиграть, но это уже не вездеход. Да и не выберется отсюда он сам. – Гарсон тяжело вздохнул и застонал, ему всегда становилось физически дурно, когда кто-то гробил одно из его детищ.

– Фрам, надо думать… Ах, твою то мать! – Бернар всегда плевался от досады, и уже в тысячный раз только на моей памяти плюнул себе на забрало скафандра, которое теперь естественно не вытрешь.

– «Мальта-3»? – спросил совсем уж ставший механическим голос Фрама.

– Там якорь генератора еле жив. Да и если не учитывать этого, его сил не хватит. Мы даже в ущелье не спустились, по насыпи метров пятьдесят проехали и уселись по самые оси. Вон Алекс, с маяком стоит. Да и «экспертное» мнение Бернара гласит, что вездеходам тут не место.– Выпалил Гарсон, до сих пор только наполовину торчащий из моторного отсека.

– «Биргсон»? – сказал задумчиво Фрам.

– Этот хлам может и везет чуть больше «Мальты», но ему уже сорок лет, он развалится еще по дороге, вот стоит он под тентом на базе, как донор запчастей, вот пусть там и стоит впредь. – Высказался Бернар, относительно старого гусеничного вездехода стоящего сейчас на базе в восьмистах километрах отсюда.– Нам тут только новые вездеходы помогут, даже какой-нибудь «Кельт» прошел бы тут с буром, ящиком виски и десятью девочками. Может, подвезут нам пару списанных машин, а? Мы тут уж соберем рабочую.

Фрам молчал. Он не хуже Бернара знал, что даже уже считающийся устаревшим «Кельт» был на голову лучше «Мальт». «Мальты» уже использовались, когда я еще марал прописи учась писать первые буквы. Но Фрам и так давно давил на агентство относительно матчасти, чуть ли не ежедневно строча запросы, однако пока нам так ничего не прислали.

– Бернар, а без бура проедет «Мальта»? – сказал я, попутно проверяя батареи маяка, уже понимая, что простоит он теперь здесь достаточно долго.

– Без бура с одним водителем? – Гарсон перебил Бернара, только успевшего набрать воздух в легкие и высунулся из под капота. Он, неотрывно смотря на ущелье, постучал ключом по корпусу вездехода. Я видел что луч фонаря закрепленного на шлеме Гарсона непрерывно скакал по насыпи. Они с Бернаром быстро переглянулись и после кивка Бернара, Гарсон продолжил. – На дно ущелья точно спустимся, но толку то, без бура?

– Алекс, что-то можешь предложить? – сказал Фрам, его голос не выражал ни надежду, ни интерес. Я иногда не мог понять, что движет этим, не побоюсь сказать матерым волком. И это меня, честно говоря, пугало, иногда я думал, что лучше бы он орал не на раковину, а на нас, тогда хотя бы было ясно, что он чувствует, а тут игра, угадай настроение начальника исключительно благодаря собственной интуиции.

– Предлагаю со спутника или со станции бур в ущелье сбросить, прямо рядом с предполагаемым местом разведки. Потом на легкой «Мальте» тут проехать, до дна ущелья. Сами туда спустимся на своих двоих и все, спокойно пойдем работать.– Предложил я просто, потому что кто-то должен был это предложить.

– Бур сломаем. Со станции попадем в ущелье, но точно сломаем. Со спутника не попадем, и значит тоже, точно сломаем. Селиванов не очень меткий. – Сказал Гарсон, при этом он явно проворачивал в голове всю операцию, хаотично вертясь на месте. Это его особенность, мысленный процесс у него всегда сопровождался странными, нервными телодвижениями

Гарсон здесь уже третью смену, сразу после института поступил сюда, даже домой ни разу не ездил. А Селиванов вроде как работает здесь и того дольше. Вероятно кроме Фрама, который как шутили, и родился здесь, они провели здесь дольше всех. Хотя учитывая, что смена идет два Земных года сам Гарсон, торчал здесь безвылазно уже почти шесть лет кряду.

– Я понял. – Сказал Фрам, и исполнив свистом незаурядную мелодию, которую передатчик превратил в вой циркулярной пилы, продолжил. – Значит так, Селиванов сейчас полетит на спутнике сбрасывать бур. Сломаем, так сломаем. Я сам на третьей «Мальте» приеду на времянку к завтрашнему утру. То есть часов через десять. Вопрос один, на базе остаются только Перес и Раджич. Это значит, что кто-то из вас должен Селиванову подсобить с земли?

– Я против этой идеи. И Селиванов промахнется, и мы, не зная толком, что в ущелье, собираемся туда пешком спускаться. Потеряем бур, потеряем «Мальту», да и сами опасности подвергнемся. – Сказал Гарсон, к этому моменту вновь окончательно скрывшийся в моторном отсеке второй «Мальты».

– У кого-то есть другие предложения? – Спрашивает Фрам.

– Сбросить «Мальту» прямо с грузом. А что? У нас ведь три вездехода. Ну, ладно, в сумме полтора. Можно сразу с экипажем. А что? Помоему неплохо выйдет– Заворчал Бернар.

– Ты серьезно?! – Фрам не сдержал грустный протяжный вздох.

– Нет, предложений. – После затянувшегося молчания, наконец, сказал Гарсон. – Но это все равно не выход, я считаю надо все еще раз обмозговать. А то, как сегодня, поторопились, решили «с наката»! И чем закончилось?

– Гарсон, – у Фрама в голосе появляются утробные нотки. – С вашего позволения, я воспользуюсь своим положением начальника экспедиции и приму этот план в исполнение. Еще недовольные есть?

В эфире молчание. Гарсон недовольно вылез из под капота вездехода, спрыгнул на лед и пошел в мою сторону.

– Фрам, я могу на связи с Селивановым посидеть. Как говориться инициатива инициатора.… Ну, вы поняли. Я за весь день максимум сотню снимков сделал, да килограмм образцов набрал. А ребята пусть отдохнут. – На самом деле я просто не хотел, чтобы Гарсон потом весь вечер строил из себя мученика, мол, пришлось на связи с Селивановым посидеть. Да и к тому же Селиванов все-таки мой соотечественник, всегда приятно поговорить с земляком.

– Хорошо, двигайтесь на времянку прямо сейчас, часа через три Селиванов уже будет на орбите. Конец связи.

– Нет, блин, здесь заночуем, устроим дискотеку, пригласим девочек. – Прорычал в микрофон Бернар.

Но Фрам уже отключился, за это время Гарсон уже прошагал мимо, бросив мне что-то вроде: «Ну ты даешь, малыш». А Бернар, поравнявшись со мной, хлопнул меня по плечу своей медвежьей лапой, наверняка он добродушно улыбнулся, но из-за отражающей поверхности забрала я этого не увидел. Я же напоследок, решил оглянуться вокруг.

Теперь вместо теплого моря, передо мной лежала ледяная пустыня испещренная скалами и впадинами. «Мальта» с открытой кабиной и зияющим моторным отсеком бесхозно лежала на склоне, плавно спускавшемся на дно ущелья. По левую руку от меня высились огромные каменные горы, выглядящие сейчас абсолютно черными и плохо заметными на фоне почти такого же темного звездного неба. Стоит заметить, что по сравнению с этой горной системой земные Гималаи кажутся не более чем детской песочницей. И самое печальное здесь в том, что согласно программе исследований именно туда нам надо пробиться в течение одного земного месяца.

Возможно, вам могло показаться, что мы великие первооткрыватели или смелые авантюристы. Но нет, мы скромные люди, со скромными целями, мы – геологоразведка, ищем, что ценного можно увести с этого куска льда и камней. Первооткрыватели уже давно побывали здесь, сделали удачные фото с флагами и выпили поздравительное шампанское под поздравительную речь президента. Потом они улетели покорять дальше, и на их место пришли мы, те о ком в учебниках уже не напишут, простые работяги, ищущие, чем человечество может здесь поживиться.

Я поднял глаза к небу, на западе вместо солнца, прячущегося за разрушающейся горной цепью, величественно раскинув свои кольца, безумно быстро относительно пространства и в тоже время невообразимо медленно относительно моих глаз двигался в пространстве маленький Сатурн. Он всегда был в одной точке, придя сюда завтра, мы вновь увидим его там же. Даже когда моим прапраправнукам, зачем-то захочется побывать в местах боевой славы их предка, они смогут найти Сатурн ровно в той же точке где он расположен сейчас.

Я немного поясню. Дело в том, что спутник Сатурна, на котором мы сейчас находимся, всегда повернут к планете одной стороной, точно так же как с Земли мы всегда видим только одну сторону Луны. Этот самый спутник несется вперед, сияя в пространство перед собой своей ослепительно белой стороной, показывая вселенной только белоснежную улыбку, и пряча на невидимой, ведомой стороне темное пятно своего прошлого.

Я серьезно, там на той стороне тоже лед и по составу точно такой же, как здесь, но он смешан с космической пылью, отчего стал практически черным, в отличие от этого полушария, где лед, вероятно, самый чистый во всей изведанной человеком вселенной. Если суммировать то, что я только что сказал, то я нахожусь на планете одна сторона, которой полностью белая, а вторая полностью черная, ну это так, если уж совсем грубо.

Ну что ж мне кажется, я достаточно хорошо разрекламировал свое теперешнее место жительства, пришло время вас представить лично, знакомьтесь – Япет, он же Сатурн 8, двадцать четвертый по расстоянию от Сатурна его спутник и третий по величие. Япет, знакомься, люди, просто люди. Двуликое создание, которое хранит в себе множество непонятных тайн, которые нам надо раскрыть, но не просто раскрыть, а сделать это с максимально возможной выгодой для человечества.

Ладно, даже на холодном спутнике Сатурна, где на ближайшие несколько тысяч километров вокруг всего семь человек, включая меня, я умудряюсь найти место какой-то глупой романтике. Надо спешить на времянку, а то если не проследить что Бернар уснул на боку, то все сегодня спать не будем.

2

Думаю, что для понимания происходящего вокруг, мне стоит в общих чертах описать, как устроен быт работников космических экспедиций и как собственно устроен процесс исследований.

Первым делом на Земле прорабатывается план каждой конкретной экспедиции, ее цели и сроки ее пребывания на планете. Разумеется, на Япет отправлялась целая куча различных экспедиций, но к данному моменту они выполнили свои задачи и отправились домой, и здесь теперь работали только мы – геологоразведка. Селиванов любил рассказывать, что у него был головокружительный роман с блондинкой-красавицей магнитологом, когда те еще работали здесь. Но провал его в том, что Фрам хорошо помнил этих ребят и клялся, что в составе той экспедиции были только мужчины. С тех самых пор Бернар на полном серьезе стал избегать общества Селиванова.

Но я отвлекся, так вот в один прекрасный день группа ученых и чиновников выступает с докладом перед руководством «Агентства межпланетных исследований им. Р. Якова» (в народе мы просто говорим «агентство»). Если руководству все нравится в протоколе слушанья ставится дата и указывается, что допустим, экспедиция на Япет с целью разведки полезных ископаемых продолжительностью 6+ сроков одобрена. Обычно ученые определяют минимальный срок пребывания, то есть на Япете геологоразведка должна работать минимум шесть сроков (то есть двенадцать Земных лет), а на месте уже решают вопрос о продолжении.

Потом агентство нанимает персонал экспедиции, в соответствии с планом. На самый первый срок, на Япет отправилось сто пятнадцать человек, но это было обусловлено тем, что требовалось построить постоянный жилой модуль на самой планете. А сама экспедиция геологоразведки изначально состояла из двенадцати человек, и только после девятого срока персонал был сокращен до семи человек. Так вот, эти двенадцать человек заключают индивидуальные контракты с агентством пока на один срок с возможностью продлить его по соглашению сторон и готовятся к отправке на планету. Строители же заключают контракт как обслуживающий персонал и по окончанию своей работы отправляются домой. Все, когда бумажки готовы, агентство готовит необходимое оборудование и отправляет его вместе с людьми к цели.

На каждый срок агентство выдает работникам строгий план. Первый срок геологоразведки на Япете ограничивался «помощью в возведению жилого модуля». Второй уже заключался в том, чтобы исследовать квадрат такой-то произвести там-то бурение и в таком духе. В плане на каждую операцию отводилось строго определенное время, если экспедиция не укладывалась в лимит, то им делали выговор с занесением, за повтор штрафовали, а за третий провал ставили метку в личное дело о некомпетентности и отправляли домой.

Сейчас на Япете шел двенадцатый срок геологоразведки. И сейчас программа предписывала нам достичь основания горной цепи, которая опоясывала весь спутник по линии экватора и произвести ряд исследований в строго определенных точках. Вам могло показаться, что мы тут только вездеходы ломаем и при жестком графике никуда не успеем. Но в агентстве работали не конченые идиоты, они ставили разумные сроки, зная как тяжело порой приходится в космосе. К тому же чиновничий аппарат агентства на 85% состоял из людей, которые сами отработали по десять, а то и больше сроков в космосе.

Сейчас мы даже шли с небольшим опережением, но тот факт, что наши устаревшие вездеходы не могли пройти по насыпи на дно ущелья, которая образовалась благодаря попаданию метеорита прямехонько в отвесную стенку ущелья. Все несколько усложнил тот факт, что насыпь на фотографиях выглядела чуть ли ни как шоссе на дно ущелья. Но на деле оказалось, что метеорит разбил стену в мелкий ледяной песок и теперь по нему можно спокойно пройти пешком, но техника упорно вязла и выходила из строя.

Это что касается самой организации, теперь пару слов о нашем быте. Исследователи базируются в ЖМБВ в науке «Жилой модуль большой вместительности», в народе просто «база». Представляет собой капитальное сооружение, рассчитанное на одновременное проживание в нем до двухсот человек. Тут есть все, посадочная площадка, ангар с техникой, склад, кают-компания, столовая и твой личный сортир в твоей личной комнате. Это – наш дом. С момента подписания контракта и до его окончания ты даже официально зарегистрирован здесь.

Но на деле мы проводим на базе максимум неделю к ряду между выполнениями очередных пунктов программы. Постоянно на базе сидит только врач и то он, то и дело куда-то выезжает.

Во время исследований в отдаленных районах, дальше сотни километров, мы живем в ЖММИ «Жилой Модуль Многоразового Использования», аббревиатура естественно приводила в восторг русскоговорящих, но прижилось прозвище «времянка». Что это за зверь? Это небольшой прямоугольный металлический модуль, окрашенный в яркие цвета и имеющий собственную систему посадки. Модуль рассчитан на проживание в нем четырех человек. Внутри него есть спальня, ванна, столовая и рубка. Все, а хотя нет, еще предбанник, где мы оставляем скафандры. Вот такие королевские апартаменты.

Установка времянки происходит следующим образом. Пилот спутника, состыкованный с времянкой, выходит на заданную программой орбиту и в нужный момент сбрасывает времянку на землю. Где та в идеале используя свою собственную тягу благополучно садится. Что происходит один раз из десяти. В остальных девяти случаях времянка сильно ухается об грунт, проваливается в грунт или просто неровно приземляется. Разумеется, потом в ней обязательно что-то не работает.

Например, в этот раз у нас отказал водонагреватель, из-за чего душ приходилось принимать с криками, а о горячем чае пришлось забыть. Но это, как я теперь знаю, совершенно нормально и совсем не беспокоит. Недавно мы отправились на бурение скважины с Раджичем, а у времянки отказал генератор кислорода. Пришлось две недели жить в скафандрах, и питаться медицинским внутривенным питанием. Когда мы сильно похудевшие вернулись на базу и наконец, скинули скафандры, стояла такая вонь, что Гарсон, встретивший нас у шлюза требовал прислать ему с Земли психолога для преодоления этого стресса.

Опять я отклонился от темы, так вот, времянка приземляется и ждет пока с базы на вездеходах приедет экипаж. Экипаж приезжает и выполняет поставленную задачу. После чего с гордостью уезжает домой на вездеходе. Времянка включает двигатели и выходит на орбиту, где болтается до тех пор, пока ее не заберет спутник. Который, пристыковавшись, вернет ее на базу для ремонта. Вообще на базе было три времянки, но одновременно в работе я больше двух не видел.

Вы можете спросить, а почему же не высаживать и забирать людей сразу внутри времянки? Ответ: то, что времянка приземляется мягко, справедливо только для металлических изделий, а вот люди могут серьезно травмироваться при приземлении. Да и вездеход тогда тоже придется сбрасывать, что превратит его в хлам. Что касается взлета, то нас удерживает только, то что тогда придется бросить вездеход, ведь он то летать не умеет.

Справедливости ради стоит сказать, что уже лет пять используют времянки большой грузоподъемности, рассчитанные на девять человек. Которые действительно мягко садятся и используют специальный бокс, где можно зафиксировать вездеход, на магнитных захватах. Но, как вы уже догадались, Япет не самое передовое направление исследований. Посему прогресс до нас еще не дошел, и вряд ли дойдет в ближайшие пару лет.

Пока с вас хватит информации. Итак, мы отправляемся на времянку ждать Фрама с вездеходом. Сейчас наша задача состоит в том, чтобы побыстрее добраться до времянки и лечь спать, чтобы к приезду Фрама быть как огурцы. Правда, я вызвался помочь Селиванову, но все-таки, это не радиомаяк собирать в полном одиночестве посреди ледяного шара. Посидеть в рубке, это как в отпуск отправиться.

За полтора часа мы, наконец, добираемся пешком до времянки, приземлившейся в двух километрах от ущелья. Гарсон всю дорогу пока у меня еще была связь от «Мальты», попеременно проклинал Бернара, Селиванова и Господа нашего. А когда мой передатчик включился уже около времянки, я снова услышал поток стенаний Гарсона, о том, что на Япете все держится на нем, на нем и его шуруповерте. Судя по тому, что Бернар все время молчал, можно было сделать вывод, что тот отрубил передатчик, как только мы тронулись обратный в путь, и сейчас шел в полной тишине, не обращая внимания на Гарсона, за это время перешедшего на поливание грязью агентства. Бернар давно в космосе, он легко справлялся с тишиной, чем я еще не мог похвастаться. Каюсь, я даже вздохнул с облегчением, когда появилась связь, и я услышал браваду Гарсона.

По прибытию на времянку Бернал сжевал паек и сразу отправился на боковую. Убедившись, что тот лежит на боку Гарсон пошел в душ, чтобы поругаться там еще и на холодную воду. Я же отправился в рубку, маленькое помещение метр на два, и уселся в операторское кресло, ждать когда Селиванов возьмется за дело. Передо мной был ряд мониторов, и на одном из них медленно вращался шар Япета очень похожий на теннисный мяч.

Поясню, дело в том, что Япет не был ровно разделен на светлую и темную часть. Оба полюса были покрыты белым льдом, тогда как у экватора темный лед заметно вдавался вглубь светлой стороны, отчего и возникало это сравнение.

Сейчас на этом экране была отображена только орбита станции, на которую нам привозили с Земли провизию и оборудование, станция всегда работала в автоматическом режиме и не имела экипажа. Хотя Гарсон говорит, что когда он работал здесь свою первую смену, там еще работал отряд картографов, приписанный именно к станции. Но они, выполнили свою работу – составили карты всего, что только можно было на светлой стороне и спокойно отправились домой. Теперь на Япете осталась только геологоразведка, станция же работает только как буферный пункт и заправщик.

То, что орбита была одна, означало, что Селиванов еще не вывел спутник на стационарную орбиту, ведь как только он это сделает орбита спутника сразу же отобразиться на дисплее. Меня всегда немного удивляло, почему человечество придумало двигатель, который может без проблем доставить экипаж куда угодно в солнечной системе за довольно разумное время, так к примеру, до Япета я добрался за шесть недель, и это учитывая заход на пояс астероидов по дороге. Но так и не придумало двигатель, который позволил бы свободно перемещаться по самой планете и приземляться куда угодно. Агентство платило огромные деньги, чтобы у нас были корабли как в научно-фантастических книгах. Но в новостях то и дело появлялись фотографии обгоревших обломков и отчеты о крушениях.

Поэтому, система доставки грузов с Земли была следующей: к станции пристыковывался межпланетный корабль, и закидывал в ее трюм груз, а в кают-компанию персонал, если это был конец смены. Если мы что-то должны были ему оставить, он забирал это. Так же забирал радостных людей, которым пора было возвращаться домой. Хотя говорят что одного человека проведшего десять сроков к ряду на Марсе, и отправленного на пенсию, силой запихивали в межпланетник, а он плакал и сопротивлялся. Ну, это правда его проблемы, в основном люди так рвались домой, что иногда даже не давали толком пристыковаться межпланетнику и, сбивая только что прибывших с ног, занимали места.

После погрузки-разгрузки межпланетник расстыковывался и летел дальше по своему маршруту. С постоянной базы на поверхности планеты взлетал спутник. Он выходил на орбиту станции пристыковывался к ней, забирал груз и людей, дозаправлялся и приземлялся назад на планету. Приземлится где-либо еще, кроме специального посадочного места, спутник не мог. Ибо без специальной наземной площадки, оборудованной безумным количеством различных датчиков, и страховочных устройств, он бы просто разбился.

Оборудованных площадок, на которые мог бы сесть спутник на Япете было всего две. Одна из них и есть наша основная база, незамысловато именуемая «ЖМБВ-2» расположенная на светлой стороне спутника в его южном полушарии. Если быть более конкретным местность, где она находится, называется Земля Сарагоса, название этому месту дали еще в двадцатом веке, и я к своему стыду понятия не имею, что это значит.

«ЖМБВ-1» располагалась в северном полушарии на темной стороне, эта местность называлась Областью Кассини. Ее хотели разобрать, но потом решили просто законсервировать до лучших времен, вдруг, мол, пригодится. База находилась недалеко от границы темной и светлой зоны, однако она была законсервирована настолько давно, что даже сам Фрам тогда еще имел юношеские усики и ухлестывал за Хельгой из параллельного класса. Хотя наверно он уже родился старым, седым и суровым. Есть мнение, что он строил врачей в роддоме, а матери составил график кормления со строго рассчитанными дозами учитывающими погрешность измерений.

ЖМБВ-1 не обсуживалась давно, и вероятно уже не была пригодна не то, что для расконсервации, а даже на лом. Единственное что сейчас гарантированно на ней работало это как раз посадочная площадка. И то я не уверен, что кроме маяка там что-то еще работает. «ЖМБВ-1» утратила свое значение, когда геологи полностью изучили темную сторону Япета, и границу светлой и темной зон, тогда то стало ясно, что ничего интересного кроме льда, пыли и камней там нет. Агентство собиралось вообще оставить Япет в покое. Но какой-то ученый подготовил новую программу, и шарманка закрутилась по второму кругу. Правда финансирование дали куцее, оставив старое оборудование и порезав экипаж до семи человек.

В переходную смену одновременно консервировали старую базу и строили вторую. За одну смену, то есть за два года «ЖМБВ-1» стал историей а «ЖМБВ-2» новым домом для исследователей. Хотя, честно говоря, изучение светлой стороны тоже ничего толком не приносило, и нас, не дав, толком закончить хотя бы годичную программу, перевели на изучение горного хребта, который опоясывал весть спутник по экватору. Я уже был здесь что-то около шести месяцев, когда пришел приказ изменить цель и перенести работы на много километров в сторону хребта.

На самом деле, если быть честным, теперь стоило бы возвести третью базу поближе к хребту, но пока на Земле долго и муторно обсуждали рентабельность этой идеи и прочие бумажные вопросы, нам приходилось возводить сильно удаленные временные станции, и мы метались между ними и базой, иногда тратя на это недели.

– Селиванов на связи, Селиванов на связи, есть кто на времянке? – задумавшись, я прозевал момент, когда на дисплее появилась еще одна орбита, указывающая орбиту спутника.

– Вечер добрый, в эфире Алекс Кириллов, и с вами вечернее шоу «сбрось бур в ущелье». Как там погодка на орбите? – сказал я в микрофон.

– О, Леха, здравствуй, тысячу лет не слышал тебя! На орбите неплохо, но у нас снова кислород из станции истекает.

– Да мне кажется, он и не прекращал этого делать. – Не удивился я, представляя себе шлейф газа, тянущийся от болтающейся в пространстве пожилой станции.

– Алекс, говори на едином. Фрам снова орать будет, если услышит в эфире не единый язык.

– Извини, – я густо покраснел. Даже не заметил, что с самого начала отвечал Селиванову на русском. Это считалось очень плохим тоном, ведь остальные тебя не понимали. Даже Бернар и Гарсон никогда не говорили между собой на французском. Иногда Гарсон на нем ругался, ну это правда, уже совсем доведенный до отчаяния. А я дал маху, да еще и в эфире, Фрам мне уже пару замечаний делал. – Гарсон вон с Бернаром вообще не говорят на родном, странно, да?

– Бернар Канадец, он французский только в школе учил и то только поздороваться может и спросить, где вокзал. – Я слышал, как от души веселился Селиванов, говоря это.

– Не знал. – Я еще гуще покраснел, уже полтора года здесь, а даже не знал что Жан Луи Бернар канадец, а не француз. – Ну, я правда даже не замечаю иногда перехода, спонтанно начинаю на родном лепетать. Извиняюсь. Фрам, если ты это слышишь, мне очень жаль.

– Привыкнешь, к третьей смене уже забудешь родной, только на едином сможешь говорить. А на станцию, не клевещи, когда-то все было хорошо. Давно, ты еще под стол пешком ходил.

– Дедушка, ну не обижайся!

– Жопу надеру тебе, как увижу. И конфеты спрячу. До нового года ни одной не получишь.

– Ну, дееееда?

– Нет, сказал ни одной, значит, ни одной.

Пока мы с Артемом перекидывались легкими оскорблениями, я видел, как орбита меняется и в какой-то момент она пролегла ровно над заданным ущельем.

– Так, есть орбита,корректировка верна. Тём, ты над ущельем, когда будешь?

– Через полчаса где-то. Надо еще корректировать?

– В целом ровно над ущельем пройдешь километров восемь. Стоит маневрировать, только если хочешь побольше себе времени на сброс выгадать.

– Да восьми километров за глаза, ущелье, правда, восемь метров всего в ширину. Может, где расширение есть скинуть?

– Оно на всем протяжении такое. Не шире, не уже, очередные тайны местной природы.

– Что есть, то есть. Говорят Бернар «Мальту» снова поломал?

– Да эти «Мальты», они же старше тебя. Там еще электродвигатель стоит.

– Вот ты не поверишь, а даже не обидно, когда я приехал сюда «Мальты» уже в гараже стояли и первая уже под тентом, вроде как устаревшая техника. Наивные, думали, скоро новые привезут.

– Мы с радостью их на пенсию отправим, я готов даже с проводами помочь материально.

– Малыш, если бы ты тут хоть один ценный камешек нашел, тебе бы и вездеходы, и женщин, и какао с чаем привезли бы. А так уже лет пятьдесят как человек на Япете и ничего тут нет, думаю, через пару смен вообще закроют программу, поэтому и урезают нас в оборудовании окончательно, хлам, присылая, списанный на замену, или вообще ничего.

– И куда ты после Япета поедешь?

– Меня-то уже лет пять зовут на Пане поработать. Мол, хороших пилотов мало. На три смены зовут сразу, с отпуском после второй, денег в три раза больше предлагают. А потом можно и на пенсию, или поближе к цивилизации, где женщины не только в скафандрах и форме ходят. Но не уверен я на счет Пана…

– В чем подвох то?

– Да ни в чем. Пан прямо в кольцах Сатурна находится, оттуда их и изучают. Спутник-пастух. Камешков там много нашли и лишайники всякие, поэтому денег и много. Правда, работы выше крыши. Но думаю туда уже после этой смены пойду, хотя и здесь попривык уже…

– Дерзай, что ты?

Все люди солнечной системы знали, что Селиванов замечательный пилот. Но он упорно игнорировал все предложения и смена за сменой тянул лямку на Япете. Хотя всегда делал вид, что вот прямо завтра уже куда-то полетит. Сейчас вот ему предлагали работу на Пане. Год назад сюда лично прилетел руководитель экспедиции на Фебе (тоже спутник Сатурна), предлагал вот прямо сейчас выкупить его контракт и ехать туда.

Проблема в том, что от Фебы в космос постоянно срывает пыль, рельеф меняется прямо на глазах, ничего не видно, а приборы показывают все что угодно, но не то, что на самом деле, ибо много магнитной руды. На тот момент они уже трех пилотов загубили на этой планете, вместе с кораблями, руководитель был в панике и только что на коленях перед Артемом не ползал.

Деньги предлагал такие, что Бернар не удержался да ляпнул, что, мол, за такую сумму готов стать пилотом за то время пока они от Япета до Фебы долетят. Но нет, мол «контракт для Артема не пустой звук», не хочет Фрама бросать и тому подобное.

Вот таким образом Артем Селиванов неизменно оставался здесь и никуда не летел. Да исследовать Япет было очень интересно, очень уж много это небесное тело хранило в себе странностей, но среди бюрократов он никого не интересовал, и нам постоянно резали финансирование. Их можно было понять, они люди цифр. В коробочку с надписью Япет они положили хорошую пачку банкнот, а открыв через какое-то время, увидели дырку на дне коробочки, куда все деньги собственно и улетели.

Я сам с месяц назад позвонил в агентство и попросил контракт на еще одну смену без отпуска, они сказали что подумают. А через неделю мне на электронную почту пришли два контракта. Один из них предлагал две непрерывных смены на Нереиде, это самый малоизученный из спутников Нептуна. Но от суммы у меня зашевелились волосы. Там платили за месяц как тут за полгода. Из сопроводительного письма я узнал, что руководитель той группы студенческая подруга Фрама. И что Фрам меня очень рекомендовал. Я пока не говорил об этом с самим Фрамом, все никак не решался прямо спросить, почему он меня хочет спихнуть, вроде неплохо работаю, иногда конечно прогораю немного, но это же моя первая смена в космосе, я только учусь.

– Пять минут до точки сброса. – захрипел попавший в магнитную аномалию Артем.

– Все идеально. Постарайся только как можно ниже его сбросить.

– Алекс, там горы, ниже не получится, ну совсем никак.

Второй контракт пришел от моего научного руководителя из института. Он, наконец, выбил себе финансирование и в следующую смену был бы рад видеть меня в составе экспедиции на Ио спутнике Юпитера. Ио был уже перелопачен вдоль и поперек, но пару вопросов оставил. Один из них мой ментор и хотел снять за двухсменную экспедицию. Денег сулили столько же, сколько и тут, но по сравнению с Япетом, Ио был курортом, где уже даже был возведен подземный город и налажена система транспорта. Более того между сменами был обязательный годичный отпуск, делай что хочешь. И да, женщины там уже начали понемногу прихорашиваться.

Нона оба письма я ответил, что подумаю еще пару месяцев. А сам еще раз позвонил в агентство, спросив про контракт «именно на Япет». В ответ они мне еще раз переслали те же два контракта, без лишних слов и пояснений.

Это значило, что как минимум геолог тут точно больше не потребуется, ибо по правилам агентства, если человек занимает место, глава экспедиции доволен им и он хочет продлить контракт, ему его предложат вне зависимости от других кандидатов. И тут вывод может быть однозначным – следующая смена будет консервировать базу.

Это, кстати, косвенно подтвердил Гарсон, с глазу на глаз сказав, что получил, помимо контракта на еще одну смену, предложение отправиться на Ио. Он не особо распространялся о том, что думает, сказав что-то про отпуск, но взял с меня обещание, что если я поеду на Ио, то ему об этом скажу.

– Готов? – зашипело радио.

– Всегда готов.

– Следи, пара минут.

Я уставился на другой дисплей, там тоже был шар Япета но здесь были помечены все радиолокационные маячки. Вон база, где были отмечены Перес и Раджич, от базы уже порядочно сместился маячок «Мальты» на котором был помечен Фрам. На маяке времянки стояли три пометки Бернар, Гарсон и я. Где-то на темной стороне неизменно автоматически отзывался на запросы маяк «ЖМБВ -1». А двигаясь над поверхностью изображенной планеты, приближались к нам два маяка спутник Селиванов и «Бюр». Селиванов был мастером в двух вещах: он был, вероятно, лучшим пилотом возле этой звезды, и только он мог написать на едином языке слово из трех букв с ошибкой.

Я масштабировал ущелье на дисплее, так чтобы видеть момент сброса бура. Наконец появилась быстро движущаяся точка. И в момент, когда маяки «бюр» и спутник разделились, передатчик заорал.

– Сбросил груз.

– Вижу.

Маяк спутника за секунду исчез с дисплея, а бур тем временем рухнул в ущелье, он упал точно туда, куда и надо, но почему-то маяк продолжал двигаться по дну ущелья. Ох, не провалился бы он в какую-нибудь пещеру. Тут вдруг сигнал бура исчез, я тут же поставил метку туда, где он только что был и связался с пилотом.

– Селиванов?

– Видел, ты зафиксировал?

– Да, до тебя еще метка просто не дошла.

– Думаешь, поломали?

– Думаю, как бы он, куда не провалился, тогда точно пиши, пропало.

– Ну, так работы даже меньше будет. Вы же этого и добивались, погрузить бур, чем глубже, тем лучше.

– Да, так в отчете и напишем, мол, придумали инновационную систему бурения, скидываем бур в точку с воздуха, потом смотрим на то, что осталось от бура и фиксируем результат. Блеск, можем кандидатскую писать. Тема: «Моментальное бурение, высоко-воздушной техникой погружения». Настоящая беда в том, что второй то бур на «Мальте» посреди насыпи стоит.

– Е-мое! Ладно, что делать то?

– Давай так, сделай еще виток и по метке сделай фото в высоком разрешении, фото мне отправь, а завтра утром я с Фрамом заседание устрою, будем думать.

– Договорились, заложу виток и на станцию, заправлюсь. Заодно и гляну, что там с кислородом.

– Понял тебя, ладно, не переживай, все хорошо сделали. Завтра его выдернем и поедем спокойно работать. Протокольная запись: Кириллов, подтверждает выполнение задачи, конец связи.

– Селиванов, подтверждаю выполнение задачи, конец связи.

Традиционно отреагировав на традиционное протокольное прощание, я вырубил радио. Пора спать, в душ утром схожу, ледяная вода очень хорошо бодрит, а сейчас я хотел только две вещи: спокойно съесть сухпай и не менее спокойно лечь спать.

3

В институте на протяжении семестра у нас был общий курс психологии. В ходе этого курса нам объясняли в большей степени прикладные вещи: как бороться с космической тишиной, как не умереть от скуки на планете где кроме тебя всего пять человек и как не начать бить людей, с которыми ты неразлучен вот уже два года и их физиономия постоянно мелькает перед глазами.

Никто особенно серьезно не относился к этому курсу, но в агентстве строго следили за психологической подготовкой своих работников, поэтому схлопотав на первой сдаче неуд по психологии, ты гарантированно занимал бумажную должность, а с удовлетворительной оценкой тебя вряд ли пустят куда-то дальше луны.

Поэтому нам, будущим исследователям космоса, каждый из которых явно не страдал заниженной самооценкой и ясно чувствовал, что именно он скажет новое слово в исследованиях космоса, приходилось сидеть на скучных лекциях по какой-то ерунде и внимательно слушать.

Шел четвертый курс. Я уже отрастил себе гигантское, почти задевавшее облака, эго. В основном благодаря полученной накануне именной стипендии имени великого геолога Алехандро Аяра. Мне дали ее за соавторство проекта новой методики бурения для работы в условиях нестабильного грунта. Мой руководитель получил на этой работе докторскую степень и именно с тех пор начал выбивать финансирование для экспедиции на Ио, только теперь уже с помощью своего имени.

Сейчас, когда я немного поднабрался опыта, то понял, что вся моя работа лишь утопия. И папка с этой работой вряд ли когда-либо покинет заслуженную дальнюю полку в архиве агентства. Мне теперь даже немного стыдно за заключительные слова о том что «это, несомненно, новое слово о работе геологов в сложных условиях». Прошло всего полтора года как я попробовал настоящую работу, а я уже понимаю почему действующие специалисты откровенно спали на защите проекта. Все снова упирается в деньги, за те средства, что потребовались бы для постройки одной шахты по этой технологии, можно было бы взорвать эту планету собрать среди обломков все ценное и собрать планету заново.

Но это сейчас я стал намного скромнее и может быть чуть-чуть умнее, но тогда я просто парил в лучах славы. И именно тогда мое эго споткнулось о психологию. Я уже видящий себя начальником экспедиции, был посажен в лужу в середине семестра нашим преподавателем по психологии.

Прямо на групповом занятии она сказал: «Алекс, послушайте, может вы и неплохой геолог, но в команде вы работать не умеете. Нельзя чего-то добиться, слушая только себя, и даже не пытаться услышать мнение других. Я бы порекомендовал вам серьезно отнестись к психологии или я буду рекомендовать вас на не выездную работу».

Это было самое крупное фиаско в моей карьере. С того дня, меня периодически осаждали, но «вызов принят, Амиго» я не сдавался и назубок выучил все учебники входящие в программу. Я должен был показать этому доморощенному диванному космонавту, что усадить меня за стол, где я буду до пенсии разбирать отчеты своих более удачливых коллег, ему не удастся.

Я сдал экзамен настолько здорово, что слышал, как у дверей аудитории все громко шептались, удивляясь моему знанию абсолютно всем безразличной психологии. За всю историю наш преподаватель не изменял одному правилу: ставить «отлично» только одному человеку на потоке. И вот я сидел напротив него и ждал, когда он выставит мне заветную пятерку.

– Алекс, потрясающая подготовка. Но я вынужден поставить вам «хорошо».

– Вы что? Вы предвзяты! Да, как вы… – я заметно повысил голос, чуть не вскочив со стула от ярости, но он протянутой ладонью остановил меня.

– Кириллов, если вы сейчас догадаетесь, за что я поставил вам четыре, то я поставлю вам вполне заслуженное пять.

Я сидел и клокотал от ярости. Из-за его замечаний я перелопатил весь курс и вероятно знал его даже лучше чем он. Он просто издевается! Да если бы он не макал меня в грязь, то я бы вообще не взялся бы за…

Я с силой ударил себя ладонью по лбу.

– Господи! Манипуляция. Вы мной манипулировали весь семестр! Вы вселили в меня неуверенность и знали, что я упрусь и все выучу. А на экзамене, буду сидеть, выпятив грудь и рассказывая назубок все то, что остальные прочитали лишь мельком. – Я чувствовал, как краснею.

– Кириллов, пять!

– Теперь, даже не знаю, заслужил ли.

– Алекс, хотите на чистоту? Я тоже попался на эту удочку, когда учился. В начале семестра вы ходили, так высоко задирая нос, что задевали дверной косяк. Еще бы, именная стипендия, хорошие отметки по всем предметам, хорошие перспективы. Но я помню как, заметив это во мне, некоторые преподаватели начали давить на меня заставляя работать еще усердней. И только получая диплом с отличием, я понял, что если бы на меня никто не давил, то я бы провалился. Я бы так и летал на своем облаке пока думая, что теперь все получиться само собой, а потом оказался бы на работе в группе для дошколят которые мажут себе коленки зеленой краской.

– Трогательная история, как в кино.

– Это правда.

– Нет, – я погрозил преподавателю пальцем. – Это – неправда.

– Отлично, Алекс. – Преподаватель, наконец, наклонился к ведомости, где вывел мне жирную пятерку. – Как ты догадался?

– Во-первых, вы не поставили мне оценку и даже не собирались.

– Так, хорошо, а еще?

– Вы говорили тщательно подобранными словами, и говорили, смотря мне прямо в глаза искренним и честным взором. А люди так делают когда врут.

– Молодец. Свободен.

Я встал из-за стола и пошел к двери. Но, уже взявшись за ручку, обернулся к преподавателю.

– Дверной вопрос? – спросил он.

– Да, когда человек покидает место разговора и задерживается в отдалении, то вероятно он хочет задать вопрос, который его на самом деле беспокоит. – Ответил я.

– Верно, Алекс. И так, каков твой дверной вопрос?

– Кто попросил вас давить на меня? Ведь вряд ли вы сами решили так крепко за меня взяться? Мы знакомы полгода и никогда раньше не пересекались, но вы сразу взяли меня за рога.

– Подтверждаешь пятерку! Твой руководитель. Тот под чьим началом ты добился успеха.

– Не понимаю.

– Ну, для начала, он действительно хороший руководитель, и видел, что ты немного зарвался. Но он боялся что, попросив об этой услуге кого-то из тех, кто преподает вам основные предметы, он подпортит тебе учебу. Ведь мой курс маленький, мы с тобой больше не увидимся. А с другими ты пойдешь до конца.

– Вы знаете, а мне нравятся, в глубине души, эти методы. Чувствую себя оплёванным, но все это очень интересно.

– Возьмешь дополнительный курс?

– Конечно.

– Так! Я сейчас пятерку на четверку исправлю.

– Исправляйте.

Конечно, ничего он не исправил. А на пятом курсе я получил дополнительную специальность: «Специалист по конфликтным ситуациям в отдаленном космосе». Эта работа завела глубже в рабочие дебри и далее я написал работу о совместном труде с гляциологами в условиях полной изоляции, что несколько растопило сердце декана факультета гляциологии, и я прошел у него обучение по курсу: «Геология и гляциология на удаленных небесных телах».

И если психология никак не повлияла на мою дальнейшую судьбу, именно дополнительное образование в области гляциологии позволило мне рассчитывать на что-то большее, чем сокурсники.

И к концу института моя карьера уже была предрешена. Я с первой смены получу место в дальней экспедиции. Для меня это было достижением, ведь обычно выпускников берут на ближние рубежи, чтобы в случае непредвиденной ситуации сразу отправить их домой. Но я получил рекомендации, имел за плечами много работ по дальнему космосу и… Просидел со всем этим на Земле лишних три месяца. Все сокурсники успели улететь на Луну, Марс и Венеру. Кото-то даже успел вылететь оттуда и вернулся на Землю работать с бумагами или в институте. А меня никто не хотел брать, ведь это огромный риск взять юнца в дальнюю экспедицию. Приходилось ждать место, куда никто здравомыслящий не пойдет, и поэтому возьмут любого.

Но когда в агентстве уже стали осторожно предлагать мне контракт на Марс, появился Фрам. Мы нашли друг друга. Меня никто не хотел брать на дальние рубежи из-за юности, а после серьезной травмы прошлого геолога, полученной из-за устаревшего оборудования, никто из опытных ребят лететь на Япет решительно не хотел.

Так я и попал сюда. Однако, к чему эта история? Да к тому, что психологи просят нас запоминать свои сны и по возможности фиксировать их. И если сны начнут нас беспокоить, то надо обращаться к врачу. Перес, наш врач, всегда внимательно слушал нас, делал записи и давал рекомендации.

Однако Бернар как то сообщил мне, что Перес просто рисует каракули у себя в папке, периодически кивая, а потом просто дает антидепрессант. Дозировка зависит от того как часто он видел тебя в последнее время.

Так вот сегодня мне в пятый раз приснился тот же самый сон:

Я поднимаюсь по трапу на ракету, что доставит меня на межпланетник. Я неожиданно оборачиваюсь и вижу, что к ракете бежит моя любимая. Из-за травмы она не может быстро бежать, однако во сне она бежит еще медленнее, как будто время для нее идет медленнее, чем для меня. Вдруг громкий голос начинает обратный отчет с десяти.

Я ясно понимаю, что мне надо попасть в ракету иначе я умру. Я поворачиваюсь к ракете, и только тут до меня доходит, что багажа у меня нет и вообще, я стою голый в домашних тапочках. Ну ладно, если быстро бежать, я наверно успею забежать в ракету. Голос уже дошел до семи, у ракеты начинают работать двигатели на малом газу и дверь закрывается.

Значит надо бежать от ракеты. Я со всех ног бегу с трапа, но тут попадаю в зону замедленного времени и еле перебираю ногами. Я паникую, пытаясь бежать, и кричу любимой, чтобы она разворачивалась, но звука нет, она продолжает бежать ко мне и при этом почему-то плачет.

Все, 5-4-3-2-1

И тут время замирает, я кончиками пальцев касаюсь своей любимой, чувствую прикосновение, но не могу пошевелиться, только кручу головой. Любимая что-то говорит, но я не слышу. Тут вдруг я замечаю, что прямо над головой довольно низко проплывает воздушный шар.

В корзине шара сидит мой преподаватель психологии. Он улыбается и машет мне. Как вдруг кричит: «Время для пилюльки!». Он достает огромную металлическую таблетку размером с колесо самосвала и бросает ее прямо в меня…

Я подскакиваю на шконке, и со всего маха бьюсь головой о низкий потолок времянки. Искры вылетают из глаз, и я достаточно громко ругаюсь. Я падаю назад на кровать и громко дышу, стараясь собрать сознание в единое целое. Но тут сквозь звон в голове я слышу непоправимое, Бернар, спящий на нижней полке, не просыпаясь что-то бормочет, и переворачивается во сне на спину. Давай, дружище, вертись дальше, просто ляг на другой бок. Поначалу мне кажется, что именно это он и сделал, и тишину на времянке нарушает лишь тихое сопение Гарсона. Но это затишье перед бурей, Бернар просто набирал в легкие больше воздуха. Храп, нет, не так, ХРАП разноситься по времянке. Я вижу, как кружка с кофе едет по прикроватной тумбочке. Все, сегодня я уже не посплю.

С завистью смотрю на Гарсона, он не проснется, он спит как мертвый, разумеется, если он успел уснуть раньше Бернара. И теперь все, разбудить его может только он сам. Ну, или его будильник, который звенит, так что эту вибрацию улавливает сейсмограф. Нет, серьезно, я проверял.

А я тем временем спрыгиваю с лежанки, делать нечего, сейчас пойду, попью и попробую уснуть на кресле в рубке. Хотя храп Бернара добивает и до туда, но там хотя предметы при этом не движутся по полу.

Я захожу в предбанник и впотьмах, спотыкаюсь о чей-то скафандр. Бернар, мать его, все время кидает свой скафандр прямо посреди предбанника, сколько раз уже из-за этого ругались. Я не удерживаюсь на ногах и падаю прямо на скафандр, я тихонько ругаюсь и потихоньку пытаюсь подняться на ноги так, чтобы снова не навернуться. Но тут я чувствую то, отчего у меня холодок пробегает по спине.

Дым. В предбаннике пахнет дымом. Пожар! Я вскакиваю на ноги и безжалостно отпихиваю от себя скафандр Бернара. Я подбегаю к блоку управления, врубаю во всей времянке свет и дергаю за рычаг пожарной тревоги. Систему пожаротушения, которая активируется вместе с общей тревогой, я пока не активирую, если ее включить то придется отправлять времянку на базу, и по правилам агентства необходимо будет провести очень въедливое и длительное, полное бумажной волокиты расследование этого эпизода. Все живое в радиусе многих тысяч километров услышит эту тревогу. А здесь может быть все еще не так уж плохо, может просто проводка искрит, залью огнетушителем, да обесточу рубку, и тогда уже будем думать.

Я хватаю огнетушитель, прямо как на учениях, мгновенно выдергиваю защитную заслонку, освобождаю раструб и влетаю в рубку, полностью готовый к борьбе с огнем.

И представьте удивление мирно сидящего в рубке Фрама и тихонечко курящего свою трубку. Конечно, это запрещено, но с нынешними системами вентиляции и выработки кислорода это скорее вопрос гигиены, чем безопасности, поэтому на курение табака в агентстве уже лет двадцать закрывают глаза.

Фрам смотрел на меня с еле сдерживаемым приступом хохота. Он краснел от натуги, но сдерживался, стараясь даже не улыбнуться, хотя у него это не очень то получалось. Я же стоял в дверях рубки весь в мыле с тяжеленым огнетушителем в руках, а по всей времянке громко орал сигнал пожарной тревоги.

Тут из спальни чертыхаясь, в одних трусах, но с огнетушителем в руках вылетел Бернар. Пробегая предбанник, Бернар задел свой же скафандр и со всего маху, потеряв на лету огнетушитель, растянулся на полу.

Он тут же вскочил на ноги, подхватил огнетушитель и, пропихивая меня вглубь рубки, сам ввалился в нее, направив раструб туда же, куда и направил его я. Только Бернар в отличие от меня был человеком дела, и первым делом нажал на гашетку, а потом уже начал оглядываться по сторонам.

Через секунду Фрам уже сидел на кресле уже весь в пене. Бернар, сообразив что происходит, отпустил рычаг огнетушителя и теперь с «легкой неприязнью» таращился на меня. Фрам же откашлялся и выплевывая пену и заговорил:

– Ну, к слову сказать, в аварийной ситуации ты и Алекс сработали блестяще. – Фрам рукой медленно отирал пену с лица.

– Фрам, говорил я тебе, что твоя трубка мерзко воняет. Вон, даже, молодежь ее с пожаром путает. – Бернар хоть и пошутил, но продолжал сверлить меня гневным взором, я понимал, что от хорошей взбучки меня спасает лишь личное присутствие начальника экспедиции.

– Бернар, ты можешь идти спать. Кириллов, выруби сигналку, погаси свет и уберусь в рубке. Я пойду, сполоснусь, а потом мне следует с тобой переговорить. – Фрам погрозил мне пальцем.

Бернар на прощанье улыбнулся, изобразил недвусмысленный жест: «ну все, сейчас тебе будет плохо», и весьма довольный этим обстоятельством пошел дальше спокойно спать. Фрам тем временем тихонько напевал в душе, ледяная вода, как выяснилось, его тоже не берет.

А я, предчувствуя, что мне сейчас врубят по полной программе, может даже и до выговора дойдет, поплелся наводить порядок. Надо ж было так опростоволоситься? Облили начальника экспедиции из огнетушителя. Пускай и не я облил, но от этого не легче не стало, ибо Бернар пусть не злопамятный человек, но такого мне не спустит. Стоит ждать подвоха, натрут разогревающей мазью скафандр изнутри и все, целый день будешь пыхтеть, не в силах даже почесаться.

Я сидел в рубке, и чтобы хоть как-то скоротать тяжелые минуты ожидания наказания открыл фотографии ущелья, что скинул мне за это время Селиванов. Ущелье шло от основания горной гряды далеко на западе и шло параллельно хребтам, соответственно и экватору тоже. Однако в какой-то момент оно резко заворачивало на север, глубоко вдаваясь в горную цепь. Через сто пятьдесят километров на север ущелье быстро сходило на нет, за счет разрушившегося пика, засыпавшего ущелье своими обломками. Пик вероятно был уничтожен метеоритной активностью. В той области вообще не осталось высоких ледяных пиков, а было что-то вроде плато. Только вот плато это состояло из мелких осколков льда, а насколько эффективны против такого грунта наши вездеходы, мы видели на спуске в ущелье. Так что путь туда для нас закрыт.

Но ущелье, это наш шанс пройти на север, на целых сто пятьдесят километров в горы малой кровью. Сейчас мы должны были спуститься в ущелье и пробурить лед в той области, где ущелье начинает свой поворот на север. Таким образом, мы исследуем «молодую» часть горной цепи, заодно, может быть, немного проясним феномен образования самой горной цепи проходящей прямо по экватору.

Сейчас доминировала теория, согласно которой у Япета спутника Сатурна в свою очередь был небольшой спутник, который этот двуликий ледяной шар раздавил своей гравитацией, а затем притянул к себе осколки.

А значит, если мы найдем в горной гряде, какие-то инородные породы или просто лед иного состава, то подтвердим эту теорию. Так что призрачный шанс войти в историю у нас еще сохранился.

Но пока работаем вдали от «успеха», сейчас бурим на повороте, а потом, наверно через две-три недели отвезем бур по ущелью на сто пятьдесят километров вперед и там уже исследуем более древние горы.

Хотя я уже не был бы так уверен. Судя по высококачественному фото, бур пробил дно ущелья и улетел в какую-то пещеру. И теперь на фото красовалась лишь темная пробоина, уходящая куда-то вглубь, заодно немного обрушившая стенку ущелья. Я тяжело вздохнул.

– Как думаешь, сильно поврежден бур? – Фрам бесшумно подошел сзади, отчего я чуть не подпрыгнул в кресле. Кажется, я позвал маму, но это не точно.

– Да, кто его знает. Отверстие выглядит глубоким, но кто знает, что там внизу? – я, почему-то, стеснялся повернуться к Фраму. – Было бы хорошо, если бы Гарсон какого-нибудь самоходного робота собрал. Боюсь, как бы мы на подходе не провалились в эту самую пещеру. Рисковать людьми, пожалуй, не стоит.

– Не получится – Фрам деликатно не акцентировал внимание на этой шутке.

– И что тогда? Просто пойдем, как на прогулке?

– Нет. Будем действовать, как альпинисты – идти в связке, а Бернар на вездеходе будет ехать позади на безопасном расстоянии. Если первый провалиться, то на веревке повиснет. Если остальные и не вытащат, «Мальта» задний ход даст. У нас Гарсон альпинист, подскажет что да как.

– Звучит логично. – Повисла пауза, я все ждал кары, но ее не было. Я и с логикой похода был не согласен, в прошлый раз в альпинистском стиле ходили – было ой как не сладко. Я просто не хотел усугублять. Лучше бы Фрам разбил мне лицо, я бы хоть не мучился ожиданием. И тут я не выдержав, выпалил. – Извини за огнетушитель.

– Вот еще, ты это заканчивай. Все правильно сделал. – Фрам по-отечески улыбнулся и положил мне руку на плечо. – Я буду на редкость глупым руководителем, если начну подчиненных за выполнение инструкций наказывать. Комично, обидно, это да. Даже больше, я верен, что эта история войдет в сборник «лучших баек дальних экспедиций». Но ты все сделал так, как должен был.

– Спасибо. – А сам я почему-то до сих пор ждал, что начальник сейчас проломит мне череп.

– Прислушайся! – неожиданно оборвал мои мысли Фрам.

Я послушно обратился в слух, и понял, что не слышу самый сильный шум этой экспедиции. Не слышно как где-то в глубине времянки мерно работает трактор, который почему-то является человеком и зовут его Бернар.

– Можешь идти немного поспать. – Повелительным тоном сказал начальник.

– Фрам? – я встал со стула, но вдруг поймал волну бодрой смелости. Ой, несдобровать мне.

– Слушаю.

– Один вопрос.

– Нереида!. Я бы на твоем месте полетел туда. – Начальник мягко улыбнулся. Фраму даже не надо было слушать вопрос, он знал, что меня интересует. Его вообще отличал дар предвидения, он казалось, читал нас, как открытую книгу. И не только людей, даже сам Япет как мне казалось, вращался вокруг Сатурна медленнее, чем это осознавал Фрам.

– А здесь?

– Алекс, ты молод. Япет не лучшее место для тебя. «Боевое крещение» здесь ты прошел, достаточно, теперь пора и в старшую группу нашего межпланетного детского садика. Я рекомендовал тебя Кристиане, она замечательный руководитель. Там тебе понравится.

– Мне и здесь неплохо. Ну, я хотел сказать, что…

– Алекс, я не будут тут разводить сентиментальность. Я считаю, что твое будущее не здесь. Здесь вообще будущего нет. Соглашайся на Нереиду. – Он немного осекся, – Это, разумеется, лишь рекомендация.

– А что будет с Япетом?

– Уговор был на один вопрос, и я ответил, пока этого достаточно. Если с этим все, иди спать. – Это уже не терпело возражений.

Я повернулся на носках (обуться то я как раз забыл) и слегка ошарашенный отправился в спальню. Я оглянулся и посмотрел на Фрама из предбанника, так чтобы он не увидел, что я задержался.

– Я и сам не знаю, что будет дальше. – Сказал Фрам дисплеям и грустно улыбнулся.

Он теперь сидел на кресле и, поглаживая свою бороду, смотрел на фотографию ущелья. Вот он – капитан тонущего судна. Он видел шторм, видел рифы перед кораблем и осознавал, что ничего не может сделать. Все уже случилось, осталось дождаться последствий. Он наверняка знал лишь одно, что уважит морской закон и покорно пойдет ко дну вместе с судном.

Я тряхнул головой, иногда в нее приходили совсем уж странные и неуместные мысли. А все почему? Потому что не выспался! Я развернулся и быстро пошел в спальню. Капитан сказал спать, значит спать. Да и завтра будет тяжелый день.

Все предстоящее не было сюрпризом даже для меня – зеленого новичка. Я уже ходил в альпинистском стиле по местным горам и не раз. Но мы всегда ходили по простым и проторённым маршрутам двойкой с Раджичем или Гарсоном. Раджич не очень-то альпинист, но опыта и силы в нем с лихвой. А здесь же мы пойдем целой толпой по «целине», как молодые туристы на Эвересте, ей богу.

Однако вместо того, чтобы сразу завалиться спать я зачем-то активировал личный терминал. Тот самый маленький компьютер, закрепленный на запястье. Заодно он являлся еще и личным идентификатором, и маяком. Если сорвать с руки терминал (а это надо постараться) все услышат сигнал тревоги и побегут спасать тебя. Сейчас я активировал его почтовые функции и видел два сообщения с заголовками «Нереида», «Ио».

Я уже догадывался, что хочу на самом деле сделать. Я уверен, что сейчас это сделаю. Но почему-то в секунды между принятием решения и его реализацией всегда становиться страшно. Я уже испытывал это, когда нас тренировали прыгать с высоты на балансных движках. Я знаю, что делать и как. Но сделать шаг с платформы не могу. Тысячи делали это до тебя и еще тысячи сделают после, но перед первым шагом всегда приоткрывается дверь комнаты, где прячутся два подстрекателя, одного зовут «может бросить это все», а другого «а вдруг именно тебе не повезет». Со временем я вообще научусь шагать в пропасть без участия этих парней, но пока с ними приходится считаться.

Нереида – это у черта на куличиках, дальше только планетоиды и пояс Койпера. Денег куча, да и прозябать там не придется, работы куча. Новая техника, и да, скафандр с рабочим передатчиком и целой коленной пластиной.

Но это так далеко. Еще два года вне дома, из отпуска они меня, скорее всего не дождутся, только прямой перелет. А ведь я не видел родителей уже полтора года. И ее не видел… Но, сейчас, это не так важно. Может на Ио? Оттуда можно будет пару раз за срок укатить домой на месяцок. Да и большой отпуск между сменами. А с Марса вообще можно домой каждые пару недель ездить.

Я ведь скучаю. По Земле, большому загородному дому, где я вырос. По Маме и папе, которые гордятся мной, но каждый раз плачут, когда заканчивается сеанс связи, и я говорю им что еду на объект и позвоню им теперь только через пару недель.

Если прилететь домой, придётся встретиться с ней, этого не избежать, она захочет объясниться, поговорить. Мои, и ее родители «невзначай» подострят нашу встречу. Она будет просить меня никуда не ехать, просить понять ее. Я выслушаю ее, и может, даже прислушаюсь к ее словам. С прошедшими годами я уже начинаю думать, что, наверно, она на самом деле ни в чем и не виновата, все дело в случае и правда, пора поговорить.

Но пока у меня отлегло не на столько. Я смотрю на дисплей, мой компьютер настроен так, что автоматически стирает сообщения от нее, я вижу только отчеты, о том, что программа стирает сообщения. «Несчастный случай»?! Спустя два года, я уже могу сказать, возможно, это так, вместо категоричного обвинения. Несчастный случай и правда, имел место быть, но его нетрудно было избежать. Хотя, надо признаться, ей тоже было, тогда не сладко. Ведь если глубоко копнуть, я тоже могу считаться виновным, хоть и косвенно.

Я чувствовал, что сдаюсь и уже нахожусь на полпути до Ио. Все что произошло, произошло давно и былое немного поблекло. Стоит попробовать вновь, ведь меня еще тянет туда, где мой дом и где меня ждут. И вдруг, я со всей силы треснул кулаком о потолок времянки, все мое тело пронзило судорогой, от злости внезапно накатившей на меня. Я не медля ни минуты, открыл текст контракта на Нереиду, и ответил на письмо всего одним предложением: «Подтвердить и отправить на согласование?».

В ту секунду меня оставили все эмоции. Злость ушла куда-то далеко, а тоска по дому осталась там, где ей самое место, маленькой больной точкой где-то в груди. После этого я написал длинное письмо своим маме и папе. Рассказывая о том, как живу, что делаю и куда я вообще теперь собственно собрался, в конце, разумеется, пообещал позвонить им, как только вернусь на базу и появится связь.

И ей я напишу, обязательно напишу. Но пока время точно не пришло. Я уже начал принимать возможность нашего разговора, но пока не готов был в нем поучаствовать.

Я бегу как школьник, который отказывается признаться в любви девушке, которая давно не дает ему спать по ночам. Он уже понимает, что проще будет пережить ее отказ, чем мучатся дальше. Но он будет ждать дальше, будет ждать до тех пор, пока не увидит ее в объятьях незнакомца. Он сам завел себя в столь бедовое положение, но виновата будет она. И долгое время он будет терзать себя и всех близких этой странной утратой.

Конечно, моя ситуация не столь однозначна и места подростковой романтике здесь нет. Но я прячусь, даже осознавая, что могу опоздать, продолжая винить во всем ее. У меня есть шанс, но пока я им воспользоваться не готов.

4

Я медленно шел по дну ущелья стараясь шагать шаг в шаг с впереди идущим Гарсоном. Шли мы следующей очередностью: Гарсон, я, Фрам и где-то в пятидесяти метрах позади медленно плелась «Мальта», которую по возможности аккуратно вел Бернар. У него не очень получалось, в силу того что дно ущелья как выяснилось было не очень равномерным, пласты плотного льда с глубокими но достаточно узкими трещинами чередовались с участками мелкой ледовой крошки. Из-за этого «Мальта» то обрушивала снежный мост над трещиной, который спокойно выдерживал троих людей, после чего выбиралась оттуда с большими усилиями виляя по всему дну ущелья. То вязла в мягкой ледяной подушке, Бернар старался на этих участках вообще не работать штурвалом, но вездеход часто тащило куда-то в сторону.

Гарсон шел первым, потому что был самым легким среди нас и естественно, потому что на Земле почти всю студенческую жизнь провел в горах или на полюсах, участвуя в различных экспедициях. Это часть его натуры, он всегда должен был что-то делать, а остановка была для него просто недопустимой. Фрам шел последним потому что: «Я ничего не понимаю в этих ваши льдах, да и как самый крепкий, я больше помогу, вытаскивая вас из трещины». Что Гарсон перевел на свой лад как: «Я старый дурак, но жить мне еще хочется».

Вообще больше всего во льдах понимал вовсе не я, а наш штатный гляциолог Раджич. Но с Мирко Раджичем в последнее время творилось что-то неладное. В последние дни он стал дико раздражительным, на всех огрызался и в итоге сцепился с Селивановым из-за грязной кружки. У интелигента Селиванова не было шансов, если бы не эта самая кружка, метко ушедшая в ухо Раджичу. Пока Раджич приходил в себя Перес успел вкатить ему приличную дозу снотворного.

Фрам очень уважал сорокалетнего ветерана-гляциолога. Но не стал замалчивать этого эпизода. Раджичу не стали делать выговор за безупречную службу, но лишили зарплаты за два месяца, отстранили на месяц и направили на принудительное лечение вплоть до конца смены. Как итог, Мирко не покидал базу после той вылазки, в ходе которой мы остались без воздуха на времянке. Он откровенно скучал, делал вид, что работает с образцами, жаловался Пересу на сны про «хреномордых собак» и всячески доставал Селиванова.

Сегодня утром Фрам сказал, что агентство оповестило его о том, что Раджича переведут «куда-нибудь поближе», но сначала переправят на Землю – в отпуск. Сам Фрам полагает, что после отдыха Раджича переведут или на Марс или на пояс астероидов. Так же Фрам сказал, что по его решению Мирко не будет допущен к работе до конца смены, но не будет отправлен на Землю. Это значит, что Раджич просидит до конца смены на базе ничего толком не делая.

Не сказать, что я любил Мирко Раджича, этот парень обладал на редкость тяжелым характером и все время с кем-то ругался. И даже вечно недовольный Гарсон вызывал у меня больше теплых чувств. Но из-за такого поворота в жизни Раджича мне становилось его откровенно жалко. Кто знает, какие новости он получил перед дракой из дома? Кто знает, что накипело в душе у бывалого гляциолога? На его месте может быть любой. Только вот если Раджичу еще повезло отделаться «легким испугом», за такое вполне могли списать, а то и отправить на переаттестацию.

Хотя для человека проведшего больше десяти лет в далеком космосе, работа на Марсе, скорее всего, покажется скучной. Но он вернётся на дальние рубежи, только если безупречно отработает следующий срок.

– Повтори? – мы шли перекидываясь ничего не значащими фразами, просто чтобы не чувствовать тишину, глубоко погруженные в свои мысли, поэтому резкие слова Фрама заставили нас дернуться.

– Раджич, я тебя не слышу. – Тут и я начал слышать где-то в глубине помех, обусловленных ущельем, голос Мирко.

– Селиванов… Станция… Фрам… – Голос Раджича то вообще терялся, то тонул в пелене помех.

– Бернар? Передатчик в штатном режиме? – бросил Фрам.

– Да. Все работает, как должно. Ущелье, сер.

– Сер… Селив… Стан…

– Ушел сигнал. – Констатировал Гарсон.

– Что делать будем? – Спросил Бернар.

– Тревога у кого-то сработала? – спросил Фрам

– Нет! – нестройный хор трех голосов.

– Значит все нормально. Идем дальше!

Мы продолжили наше неторопливое шествие по ущелью. Только вот теперь оно проходило в полной тишине. Даже «Мальта», кажется, прониклась тревожной атмосферой и перестала вязнуть в ледовой крошке и метаться по всему ущелью. Теперь каждый из нас, раз в несколько секунд смотрел на свой терминал, проверить, не загорелся ли дисплей красным. Прозевать общую тревогу было невозможно, но у страха глаза велики.

Тревожная кнопка личного терминала сконструирована так, что случайные нажатия исключены. Более того, тревожными кнопками оснащены все скафандры, машины и каждый отсек на базе. Когда ты жал на кнопку, все личные терминалы начинали вибрировать и громко визжать. На базе включались все оповещатели как световые, так и звуковые. Все компьютеры первым делом выдавали координаты точки, где сработала тревога. Центральный передатчик оповещал агентство и ближайшие межпланетники о том, что у нас тут беда. Именно эту кнопку я не стал нажимать на времянке, когда увидел табачный дым из трубки Фрама.

В институте мы отрабатывали действия при тревоге ни один десяток раз. Поэтому каждый член космической экспедиции был знаком со своими действиями в случае беды. Но знаете, что гложет меня теперь? Ведь вчера я сам ограничился лишь световой индикацией, не став сразу нажимать на тревогу. Что если Раджич поступил точно так же не став торопиться и теперь на базе беда?

Я еще раз посмотрел на экран личного терминала, Гарсон повторил мое движение через пару секунд. Каждый знал правила безопасности, но каждый из нас сомневался сейчас в том, что на базе все хорошо.

– Знаете, что говорил мой отец, когда я решил уехать из дома поступать в институт космических исследований? – Фрам вдруг начал говорить таким тоном, будто мы вышли по грибы где-то в лесу под Осло, а не шли по опасному ущелью, рискуя либо попасть под обвал, либо провалиться в бездну.

– На Япете есть институт? – Буркнул Гарсон.

– Хорошая шутка. – Добродушно ответил Фрам. – Так вот, мой отец был ветераном последней войны.

Мы с Гарсоном синхронно обернулись, «последняя война», она же «третья мировая», закончилась пятьдесят восемь лет назад.

– Да, друзья. Я весьма почтенный старик, что уж сказать. Отец сказал мне: «Знаешь Нильс, когда я воевал за твое будущее, я думал, что будущее в том, что ты достроишь тот сарай на нашей ферме, а не в том, что ты поедешь строить сараи в космосе».

– Практичный человек. – Сказал Гарсон. – Мой дед тоже участвовал в той войне. Но он остался лежать где-то под Гданьском.

– Сарай-то достроил? – спросил я. Фрам крякнул, а Гарсон дал мне воздушное пять.

– Да куда там. Я дома не был уже лет сорок. У меня есть младший брат, но он… пожалуй, это не важно, – Фрам вздохнул, я прикусил губу в приступе стыда. – Я шел в космос вперед, вместе с человечеством. Мы построили первую базу на Ио. Я главный доброволец. Бухнули межпланетник на Ганимеде, решив сделать там из его обломков базу. Снова я в первых рядах. Так и добрался до Япета.

– А потом? – Фрам решительно замолчал, но я не сдержался.

– Потом, ты устаешь, – ответил вместо Фрама Гарсон. – Такова природа людей, как далеко ты бы не забрался, тебе всегда хочется домой. А если домой вернуться ты уже не можешь, то ты ищешь новый дом. Для Фрама – это Япет. Я прав?

– Пожалуй, да. Я был уже в возрасте, когда мне предложили возглавить эту экспедицию. Меня тянуло все дальше и дальше от солнца, а вместе с тем, чем дальше от дома, тем сильнее в груди болит, назад тянет. Алекс уже все это начал проходить. Но пока тяга вперед гораздо сильнее.

– Ну, домой пока не очень хочется. – Я естественно лукавил.

– Ты во сне то с мамой, то с какой-то Ритой разговариваешь. Нас не обманешь. Думаешь, мы не в курсе, что ты на второй месяц пребывания на Япете, в кубрике прятался и тихонько слезу пускал? – Бернар видимо решил поквитаться за вчерашнее.

– Я… – я стал пунцовым.

– Ты абсолютно нормальный человек. – Вмешался Гарсон. – Бернар в первой экспедиции вообще угрожал вездеход сломать,лишь бы домой отправили. Бегал по гаражу зареванный с гаечным ключом в руках. Юный саботажник, блин!

– Согласен, что было, то было. – Отозвался Бернар удивительно веселым тоном. – Все это проходят. А учитывая, что Алекса так далеко сразу занесло, то он, пожалуй, даже легко отделался. Я по гаражу на Марсе бегал.

– Я продолжу, – как бы между делом сказал Фрам. – Так вот в какой-то точке пространства сила, которая толкает тебя вперед и сила, которая тянет домой, уравновешиваются. И ты не в силах ни идти вперед, ни вернуться назад. Как удачно сказал Гарсон, ты устал. Нет воли, бороться с этими силами. Место, где ты это почувствовал и есть твой новый дом. Для меня это Япет, а вам, щенкам, еще предстоит поискать себе пристанище… Так всем стоять! Хватит меланхолии, развели тут! Осмотреться и не расходиться. Бернар, займись связью, может получиться связаться.

Я встал как вкопанный и подумал об отце Фрама. Интересно, почему брат Фрама не может помочь старику достроить сарай? Наверно тоже где-то в далеком космосе, ищет свою точку невозврата, кто знает? И что же выходит, получается, отец Фрама прожил остаток лет в одиночестве? Меня передернуло, я бы не хотел, чтобы моя судьба сложилась так, что я больше не увижу своих родителей. И тут же в голову постучалась мысль о том, что я уже одобрил контракт на еще более дальнюю экспедицию. Я посмотрел на спину рядом стоящего Гарсона, неужели меня ждет тоже самое, что и этих ребят, и я больше никогда не ступлю на Землю? Или космос сжалиться надо мной и отпустит ненадолго домой?

Сорок лет, это же ужасно долго. Я столько еще не прожил, а Фрам уже столько борется с космической тишиной. Более того мои родители только встретились и даже не думали обо мне, а Фрам уже мог похвастаться тем, что был там, где до него не ступала нога человека.

Кстати, о последней войне, у меня дома, ну я имею ввиду на Земле, на стене прямо напротив входной двери висят медали моего деда, которые он заслужил во время третьей мировой. Помню, еще ребенком очень любил сидеть на коленях у деда и слушать его военные байки. Но дед достаточно рано покинул этот мир, запоздалая жертва войны. Он попал под химическую атаку на ближнем востоке и серьезно подорвал здоровье, из-за чего и покинул этот мир, едва ему стукнуло шестьдесят пять.

Та война, как ее, пожалуй, справедливо называют «последняя» вообще едва ли не разрушила планету. Сам я естественно не мог присутствовать при этих событиях, поэтому выскажу вам ту картину, что сформировалась у меня благодаря учебникам истории, рассказам деда и других участников этих событий.

Третьей мировой предшествовали несколько локальных войн, которые теперь все чаще рассматриваются скорее как этапы войны, нежели отдельные конфликты. О них я расскажу в хронологическом порядке, но для начала стоит сказать об общем положении дел на мировой арене в то время.

Как известно на тот момент уже много лет не было никаких крупных конфликтов. Все что своим чередом и ничто не предвещало беды. Хотя в некоторых районах проблемы голода и экологического загрязнения достигли бедственных масштабов, на них, казалось бы, никто не обращал внимания. Политики на фоне такого благополучия все больше искали личной выгоды, откровенно превращая любой из существующих на тот момент режимов в бюрократическое болото. Изредка народ требовал от них каких-то решений в то и дело возникавших критических ситуациях, но те, как будто надеялись, что все само собой разрешиться и продолжали в большей степени беспокоиться за собственный карман, прячась за бесконечными заседаниями и комиссиями. Которые, по их мнению, действительно способствовали решению проблем. Если коротко, то ответом на любое сколько-нибудь значимое событие на мировой арене, было лишь внеочередное заседание какого-нибудь комитета по безопасности.

Самое удивительное в том , что долгие годы эта система работала, точнее наш мир спокойно существовал в прежнем своем состоянии. Гигантская машина под названием «человечество» потеряла движущуюся силу, но пока не падала вниз благодаря инерции.

Это относительное благополучие закончились внезапно. Сама мать природа устала смотреть, как главное ее детище неизменно деградирует, и решила дать ему неплохую взбучку. Так, около семидесяти лет назад, начался малый ледниковый период. Его наступление, естественно, было предсказано задолго. Но ученых никто не слушал, правительства продолжали свой курс на увеличение итак бесчисленных заседаний. В конце концов, чтобы ученые, наконец, отстали, был создан специальный совет по решению этого вопроса. Около двух лет совет непрерывно заседал. Все выглядело абсолютно серьезно, международный комитет из двухсот человек, который искал возможные выходы из данной ситуации.

Как показывают рассекреченные ныне протоколы, за два года работы члены комитета успели только хорошо обжиться в отеле, потребовать особое меню на ланч и по нескольку раз выслушать ученых со всех уголков света не сделав ни одного вывода и не совершив каких-либо хотя бы символических шагов. Единственное в чем преуспели члены комитета, так это в попытках побольнее уколоть представителей тех стран, с которыми у их правительства были напряженные отношения на данный момент. То есть действительно искать решение никто и не собирался.

И вот когда шестьдесят семь лет назад снег выпал там, где он никогда не выпадал, а в марте так и не зазвучала капель, мировые лидеры, наконец, сподобились узнать, чем собственно занимается комитет. Члены комитета так и не смогли толком предложить никакого решения, но пообещали в течение следующего года решить эту проблему.

Как известно, ничто так не заставляет нервничать, как слова о том, что все хорошо и надо просто успокоиться. Лидеры всех стран продолжали холено улыбаться с экранов телевизора, рассказывая о том, как важно сейчас не предаваться панике, заверяя в том, что скоро все будет хорошо.

Мир в ту пору напоминал сосуд, в который непрерывно нагнетали давление. Стрелка манометра уже давно достигла предельных значений, но пока ничего не происходило. И еще пару месяцев мир держался в хрупком равновесии. Но народу не нужна была холеная улыбка, им нужно было решение, и они взяли бразды правление в свои руки. Так и начались первые локальные конфликты.

Первыми не выдержали Канадцы, и после небольших стычек на границе США, было принято решение пустить Канадцев в страну в качестве беженцев. Этот небольшой конфликт даже не обрел собственного имени. Его даже нельзя назвать войной, за все время пострадал только один человек, военный с пограничного пункта сломал ногу и то по причине того что поскользнулся на льду и упал с лестницы.

Однако выводов никто делать не собирался. Все действия ограничивались отправлением гуманитарной помощи в районы, пострадавшие от мороза. Эта помощь имела скорее популистские цели, чем реально помогала. Политики цинично продолжали заседать и говорили, что комитет вот уже совсем скоро найдет единственно верное решение.

Прорыв границы на севере США сравним с тем, что на нашем сосуде под названием «человечество» сработал аварийный клапан, давление понемногу стравливалось, давая нам отсрочку, и на какое-то время люди успокоились. Но холод подступал, то давление что привело к срабатыванию аварийного клапана в сосуде никуда не делось, а более того начало нагнетаться с утроенной силой. Сама причина так и не была устранена, давление росло, сосуд был близок к тому, чтобы взорваться, даже отпетые оптимисты начали осознавать, что скоро придется туго.

Люди, которые жили на севере и далеко на юге не видели реального выхода из ситуации, в их домах стало невозможно жить, им потихоньку становилось нечего есть. А границы южных соседей были предусмотрительно закрыты для них. И, разумеется, люди не выдержали, пограничные заставы то и дело подвергались неорганизованным штурмам. С каждым днем число нападений увеличивалось, и они становились более организованными. Сосуд под давлением лопнул, пока он только дал течь, но где тонко там и рвется, и скоро его разорвет.

Первыми начали наступление на юг жители Скандинавии, а вскоре на север двинулись жители ЮАР. «Белые войны», как их ныне называют, были скоротечными, но очень кровавыми. Никто не хотел пускать к себе гостей, учитывая, что продовольствия и в южных областях было уже в обрез. Но отчаяние было сильней, люди с севера хотели жить и давили на границы, которые быстро пали.

За полгода в этой мясорубке погибло около пятнадцати миллионов людей с обеих сторон. Многие из погибших небыли боевыми потерями, огромное количество людей пострадали от мороза и голода. Однако статистика объединяет всех их как жертв «белых войн».

Тем временем, решения все нет, нет людей, которые могли бы найти выход. Бюрократия в лице комитета задушила все задумки ученых, и они находились в настолько низкой стадии готовности, и настолько не верили в собственные силы, что на реализацию мало-мальски дельного проекта ушло бы несколько лет.

Вторая «стадия подготовки» к мировой войне называется теперь «Волна революций». Терпение лопнуло через два года после начала оледенения. К тому моменту на севере Франции уже нельзя было жить, север Скандинавии, Канады и Гренландия были накрыты полярной шапкой. К «Северной коалиции», а именно таким именем обзавелась к этому моменту сборная солянка из людей, которым пришлось покинуть родину, примыкало все больше людей. Еще недавние «южане», видя, что их руководство неспособно на какие-то быстрые и решительные действия, переходили на сторону северян, понимая, что скоро беда придет и в их дом. Таким образом, большинство ключевых точек Европы были сданы без боя. На вчерашних полях сражения имело место поголовное братание.

Однако люди паниковали, видя, что решения нет, их лидеры не готовы им хоть что-то предложить. Последней каплей стало известие о том, что комитет переезжает заседать на Сицилию, где сейчас как раз установился умеренный климат.

Мой дед говорил, что вряд ли близкие к политике люди имели какой-то злой умысел. Просто они, продолжали играть в свои игры, и полностью увязнув в бюрократии, не понимали, что в этот раз само собой ничего не разрешится.

Мой дед родился на берегу черного моря и был призван в ряды армии «южан». Как он рассказывал, служил на блокпосте, проверяя проезжающие на юг по шоссе машины. Разворачивая назад тех, кто не имел специального разрешения на проезд. Иногда на блокпост нападали, приходилось отстреливаться. Разговоры о сдаче блокпоста периодически возникали, но командирский состав жестко их пресекал.

Однако однажды он проснулся и увидел, что трава вокруг блокпоста покрыта инеем, а изо рта валит пар при дыхании. Все бы ничего, но случилось это в июне. В тот день он выслушал пламенную речь командира блокпоста о том, что все под контролем, а с севера бегут лишь нежные трусы, и сам стал перебежчиком. И не он один, под покровом ночи почти весь личный состав оставил блокпост. Они примерно знали, где базируются силы «северной коалиции» и пошли сдаваться. Конечно, как солдат регулярной армии, он какое-то время просидел в «плену» и не допускался до всего, что хоть как-то связанно с армейским ремеслом. Однако уже скоро его опыт срочной службы пригодился в реальных боевых дествиях.

Венгрии досталась сомнительная честь стать первой страной, где произошла революция. Но революцией это называют чисто условно, ведь все произошло практически без крови. Неделя, с момента как люди объявили о том, что не намеренны больше подчиняться воле верхушки. Именно столько сумело продержаться правительство, поддерживаемое разве что самыми фанатичными военными.

Далее все страны хоть как то задействованные в конфликте прошли через это. Все «заседатели», как с ненавистью называл их дед, были казнены, кто-то, конечно, успел скрыться, но народный гнев был столь велик, что те, кого находили впоследствии, завидовали тем, кто погиб во время революций. Даже тон разговоров моего деда о политиках, выдавал его не угасшую за столько лет ненависть.

Однако пока продолжалось объединение под знаменем северян прошло два года. Волна революций закончилась, северяне были едины. Но за это время оледенение достигло лазурного берега.

В южном полушарии все было несколько по-другому, если латинская Америка сумела объединиться и без боя сумела обосноваться у экватора, то в Африке царил настоящий хаос войны. «Войны царей» – вот так называют теперь эту бойню. Конечно, попытки объединиться были, и несколько стран сумели создать куцую коалицию. Но на этом все остановилось, Африка с ее царями, императорами и диктаторами восприняла ледниковый период как повод к тому, чтобы вцепиться в горло соседей, видимо они считали, что остаться должен только один.

Фанатичная армия и продажная полиция разных государств истребляли друг друга со страшной силой. А люди, которые уже не одно поколение жили в угнетении, просто боялись что-либо предпринимать.

Более или менее гладко все получилось у жителей Австралии и Новой Зеландии. Они отправились на север, где сумели объединиться с островными странами в государство Океания. Кстати, забегая вперед скажу, что на момент начала финального этапа третьей мировой Океания была единственным государством в классическом понимании этого слова. У них были действующие президент, парламент и прочие атрибуты государственности.

В отличие от Океании, в Европе не осталось государств и государственности как таковой. Конечно, у каждого региона были определенные лидеры, как правило, ими становились люди, стоявшие во главе революций. Но ситуация обстояла так, что люди постоянно находились в движении на юг, и ни о какой централизованной власти речи не шло.

Единственное с чем более или менее справлялось руководство; это некое упорядочивание движения на юг. Люди продолжали движение на юг еще целый год и вскоре жители севера достигли ближнего востока, где им естественно были не рады.

Шестьдесят три года назад вспыхивает последняя локальная война на пороге третьей мировой. Стоит сказать, что это была не единая война с фронтом, а серия локальных конфликтов. В учебниках ее озаглавили как «Религиозные войны».

Чтобы понять, что происходило в то время, надо видимо было жить в то время. Ибо я никак не могу взять в толк, как можно убивать друг друга во имя создателя? Нет, даже не так, я не понимаю, как можно убить человека за то, что он верит в творца как-то иначе, чем я.

Но тогда это был, видимо, достаточный повод, и лидеры стран ближнего востока подписали заочный смертный приговор всем северянам. Их заявление гласило, что все северяне признаются неверными, то есть окончательно объявлялось, что они неправильно понимают Бога и это достаточный повод, чтобы всех их убить.

Дед говорил мне, что к тому времени институт религии на севере практически утратил силу, без подпитки деньгами от политиков все видные религиозные деятели быстро утратили свой пыл и перестали проповедовать. Сам он признавался мне, что всю жизнь был верующим, но скрывал это. Все скрывали это, дед к тому времени окончательно избавился от клейма «солдата юга» и получил звание сержанта. В армии севера к тому моменту под одним флагом собрались люди из разных стран, с севера на юг, от Норвегии до Греции. Все они были разных нравов и разных религий, но у них была одна цель. Поэтому сослуживцам было просто неловко выказывать свою принадлежность к какой-то религии, особенно учитывая бесчеловечное поведение жителей ближнего востока, которые бравировали своей жестокостью во имя божества.

Поэтому религия сохранилась в виде индивидуального признака. Дед знал молитвы, и как он рассказывал, что часто молился перед сном или перед наступлением. Так делали многие, но делали это про себя, чтобы не смущать сослуживцев.

Учебник истории же в свою очередь считает причиной угасания религии на севере разрушение старого порядка, с делением на государства с границами и противопоставленными друг другу правительствами. Ранее в человеческой истории религия использовалась, как повод начать вражду с другим государством или изобличать людей, которые угрожали действующей власти. Поэтому вместе со старыми устоями угасла и религия как социальный инструмент, оставшись только в сердцах людей.

К тому же времени относят первое появление единого языка. Он родился на севере как раз в то время, хотя называть этот регион «севером» сейчас язык не поворачивается. Дед поначалу не был на передовой «Религиозных войн», находясь в резервном полку, он говорил, что язык пришел оттуда, с передовой, откуда-то из окопов тех войн. Тогда он начал встречать в тылу людей из оттянутых в резерв частей, от них-то он и начал набираться новыми словами, которые постепенно входили в его лексикон. Люди из разных стран охотно приняли на вооружение язык, с помощью которого можно быстро и легко общаться в бою.

Тем временем два года продолжалось это позиционное противостояние между севером и югом. Этот позиционный кризис связан вовсе не с тем, что север выдохся в своем наступлении, вовсе нет. Просто сама природа сжалилась над людьми и наступление холода прекратилось. Не зачем было теперь наступать вперед, когда достаточно держать уже занятые рубежи. Но проблемы была в том, что доведенные до безумия, взвинченные до предела своими духовными менторами, жители востока отказывались от примирения, воспринимая прекращение наступления как проявление слабости.

В этом регионе на момент начала мировой войны ситуация выглядела следующим образом: северяне еще не могли вернуться домой, но идти вперед совершенно не хотели. А религиозные лидеры стран востока так науськали свое население на то, что северяне хотят их всех уничтожить, что уже не могли контролировать стихийные наступления своих людей на позиции северян.

Ненадолго оставим Европу и посмотрим, что происходит в других регионах. Так Северная Америка столкнулась в вооруженном столкновении с Южной, что совпало по времени со вторым годом «Религиозных войн» в старом свете. Причины этого конфликта не ясны до сих пор, война началась по какому-то формальному поводу. Историки сходятся в том, что причиной послужило то что индустрия США, заточенная под нужды армии испытывала кризис из-за того что им некуда было приложить эту военную мощь. До похолодания они регулярно участвовали в локальных конфликтах на чужой территории, но теперь этого, естественно не происходило. Для реформирования промышленности требовалось глубокое изменение жизни простого жителя, чего не хотели ни сами жители, ни лидеры страны. Поэтому и был найден внешний враг.

Историки связывают подобное явление с тем, что в обеих Америках не было конфликта, подобного тому, который привел к сплочению людей старого света. По сути США сохранили старый строй, пустив к себе канадцев как беженцев. А жители Южной Америки планировали по наступлению потепления просто вернуться на изначальные места обитания. Поэтому расселялись около экватора, образуя анклавы по национальному признаку. Этот регион проведет в боевых действиях следующий год до начала третьей мировой.

По итогам этих конфликтов внешний враг для обеих сторон постепенно отойдет на задний план. Так население Северной Америки далеко не поголовно поддерживало экспансию на юг, а когда похолодание закончилось, то это вообще вылилось в массовые акты протеста против войны. В конце концов, США потеряли единство и разделились на два противоборствующих лагеря, и судьба южного соседа их уже особо не заботила. По одну сторону баррикад оказались те, кто хотел сначала добить южного врага, а потом уже разбираться, что к чему. А с другой стороны остались те, кто просто хотел вернуться домой.

Я вовсе не говорю, что одни были отъявленные вояки, а другие пацифисты. Армия США разделилась на два лагеря почти в равных пропорциях. Но основным камнем преткновения были именно отношения с югом.

А сам юг тем временем больше всего походил на Балканы образца конца двадцатого века. Строгое разделение по национальному признаку, и неудержимое стремление полевых командиров устраивать национальные чистки в захваченных областях.

Открытого конфликта не было ни на севере, ни на юге. Но фитиль тлел, рано или поздно в этом регионе грянет взрыв.

Отдельного упоминания заслуживает ситуация в Океании. Она к началу мировой войны по площади занимала весь дальний восток, страны Индокитая и Средней Азии. И оставалась единственным государством в классическом смысле этого слова. Хотя формат самой системы управления претерпел сильные изменения по сравнению с государствами, существовавшими на момент начала конфликта.

Они будто нашли золотую середину между европейскими «Волнами революций» и полным сохранением государственного строя в Америке. Государством Океания была единым, с единым госаппаратом, но другие государства вливались в состав Океании без военизированных переворотов.

Таким был мир на пороге третьей мировой, которая началась шестьдесят один год назад. И началась она именно на ближнем востоке. Лед отступал, началась «Большая весна». Жители севера, наконец, стали потихоньку возвращаться назад. Но возвращались назад они не по территориальному признаку, а скорее в случайном порядке. Кто-то не хотел расставаться с друзьями, и они решали расселиться неподалеку, кто-то обзавелся за эти годы семьей и теперь они старались найти новое место для семейного очага, а кто-то все потерял и теперь шел просто туда, куда ноги ведут.

Отчий дом перестал существовать в физическом смысле, глубокий мороз и сопутствующие стихийные бедствия почти полностью уничтожили инфраструктуру северных районов. Конечно, было много людей, которые стремились вернуться на родную землю, но их было отнюдь не подавляющее большинство. Уже в моем поколении начали встречаться люди со смешанными именами, так моим одноклассником был родившийся в Белграде Яков Эндрюс. И спустя полвека после войны это уже стало совершенно нормальным явлением.

За долгие годы жизни вместе, различия между людьми практически стерлись. Между собой люди различных стран уже говорили на прародителе единого языка – северном диалекте. Все, казалось бы, было хорошо, тяжелые годы миновали. Скоро все вернется на круги своя.

Но это природа прекратила убивать людей, сами люди же никак не хотели останавливаться. Итак, северяне отступают, вместе с этим на ближний восток должен был прийти мир. Но это было крайне не выгодно лидерам, ведь так удобно было держать людей в узде, перед лицом внешнего врага. А теперь, когда враг сам отступает, народ начинает роптать и задавать ненужные вопросы.

Поэтому лидеры востока объявили народу, что северяне не просто уходят, а трусливо отступают. А значит, наступило самое благодатное время для ответного наступления. Все началось очень плохо, в первый же день войны было применено химическое и ядерное оружие. Сотни тысяч людей пострадали в те дни, в их число входил и мой дед, но ему повезло выбраться из района пострадавшего от химатаки. Жертв было много из-за того что северяне не ждали атаки, много кто уже не располагал оружием для обороны.

Северяне совсем не ожидали чего-то подобного, им потребовалась помощь, и на второй день после первой химической атаки они объявили о вхождении в состав Океании. Это был даже не союз или поглощение, это было полным слиянием. Во главе нового государства временно встали военные. Ибо сначала надо было обезопасить людей от внешних врагов, а потом уже строить новый мир. Через неделю, чтобы избежать возможного недовольства европейцев Океания была переименована в Объединение.

Сама система взаимоотношений в Объединении, была в корне отличной от всех существовавших на тот момент. В Объединении больше не было правительства, как такового, исключая, разумеется, временное военное. Все согласились, что эта система изжила себя. Альтернативой решили объявить Агентства, прародители которых существовали еще в Океании. Возникли самые разные агентства: агентство космических исследований, агентство химической промышленности, агентство строительства и прочее. Эти агентства охватывали все сферы жизни.

Разумеется, поначалу не отточенная эта система не работала, давала сбои. Все стремились на руководящие должности, старались попасть в агентство, где больше платят и прочее. Но потом социологи разработали систему социальной стабильности, во главе угла которой было социальное равенство. С момента принятия этого документа все, наконец, устаканилось. Я изучал текст этого документа в библиотеке института, в нем я не понял и половины всего, что там написано. Но главный постулат усвоил четко – главное равенство, но не абсолютное.

Ты был равен выбирать между космосом и уборкой химических отходов свободно, без помех. Внутри самого агентства уже имелся финансовый стимул. Чем дальше ты продвинулся, тем выше зарплата. Но зарплата увеличивается пропорционально в каждом агентстве. То есть на одной ступени во всех агентствах зарплата была одинакова. Например, младший офицер на корабле-межпланетнике и владелец небольшой фермы получали одинаковую зарплату. Так и глава города имел такую же зарплату как командир орбитальной станции.

Разумеется, все было вариативно, и система дорабатывалась до сих пор, но нормирована в жестко определенных пределах. Так я, улетевший на Нереиду, получу столько же денег как эколог-ликвидатор атомных катастроф, ушедший в самое пекло. И намного больше, чем эколог, сидящий в теплом кабинете.

На старте хотели отказаться от денег и служебной лестницы. Но человек по своей природе агрессивен, и стремиться быть выше других, от этого не уйти мы не так далеки от приматов, как бы нам этого хотелось. Этот инстинкт надо удовлетворять, иначе это приводит к конфликтам между людьми.

Социологи продолжали работать в этом направлении, чтобы глубже проработать систему. Но Объединению уже шестьдесят один, а я все еще получаю зарплату деньгами. Как и мой отец, и его отец, мой дед. Который, к слову, вернулся после войны на родину, только сильно восточнее, в район озера Байкал. Где до войны жила моя бабушка. Там он устроился на работу в агентство гидрологии, где проработал до старости.

Изменения в структуре агентств происходят постоянно. Самым крупным было изменение, произошедшее сорок лет назад, когда ввели коэффициенты. Например, надо двигать селекцию, тогда к зарплате работников этого агентства добавляется небольшой коэффициент. Допустим 1.1, этот коэффициент нужен для стимуляции выбора. Допустим, во время специализации в институте, ты думаешь между просто биологией и ксенобиологией, колеблешься. А тут бац, у ксенобиологии коэффициент. И выбор стал немного проще. И наоборот, когда возникал избыток специалистов в определенной области, или потребность в людях становилась заметно меньше, в связи с научными открытиями, тогда в этой области коэффициент становился меньше единицы.

Шесть лет назад на межпланетники поставили новые, более тяговые движки, и ввиду потребности в большом количестве специалистов коэффициент для моего агентства стал 1,05. Не много, но приятно. Вообще за всю историю коэффициент никогда не был выше 1.2, и то 1.2 был коэффициент у агентства строительства в первые годы после войны.

То есть с небольшими изменениями такая система управления в Объединении сохранялась по сей день. Правда никто уже не говорил, что живет в Объединении, мы – третье поколение после войны уже просто говорили, что живем на Земле. Пожалуй, это все что я могу сказать о существовавшей на тот момент социальной структуре.

Итак, шестьдесят один год назад началась война и закончилась через три года подписанием «Всеобщего Договора», документа, согласно которому все люди пережившие войну становились гражданами Объединения. То есть на земном шаре окончательно исчезли придуманные людьми границы.

Сама же война была настолько бесчеловечной, что дед нередко жаловался нам на то, что его мучают кошмары, состоявшие из воспоминаний тех дней. Наши сны обычно пугают нас именно своей непонятностью и ситуации, возникающие в них, обычно не имеют ничего общего с реальностью. А деда мучали именно воспоминания, просто неизмененных картин тех лет было достаточно, чтобы он просыпался в холодном поту и не мог больше уснуть в эту ночь.

Все военные наработки, что имело человечество в те годы, были применены в той войне. Атомное, биологическое и химическое оружие было довольно буднично задействовано на полях сражений. Результатом чего является тот факт, что 20% суши на данный момент являются непригодными для жизни человека. Не зря я столько раз по ходу своего повествования вспоминал экологов, биологов и химиков. Сейчас именно эти агентства располагают наибольшими человеческими и материальными ресурсами, которые тратятся на попытки отвоевать назад эти двадцать процентов земли.

Разумеется, после такой разрушительной войны даже сейчас еще не стоит проблема перенаселения планеты. Но население растет, а в их распоряжении на одну пятую меньше земли, чем было у их предков.

Ход войны, на самом деле, можно описать довольно кратко, в ответ на создание Объединения, лидеры ближнего востока объединились с уцелевшими правителями Африки и «отпраздновали» это очередным применением атомного оружия.

В Северной Америке противоречий между двумя лагерями, наконец, стало достаточно, чтобы перейти к открытой войне. Победили в той войне те, кто был за экспансию на юг и естественно, «уладив» все разногласия со своими недавними соотечественниками, они вновь ввязались в конфликт на юге, где уже с радостью применили свой атомный потенциал к и так сгоравшему в гражданской войне краю.

То есть, как видите, весь мир представлял собой поле боя, негде было укрыться от этой войны. Кончилась она в тот момент, когда никто уже просто не хотел воевать, да и не мог. Человечеству, наконец, надоело сокращать свою безмерно разросшуюся популяцию. Солдаты отказывались идти в наступление, не слушали командиров, а особо инициативные в вопросах наступлений обнаруживали себя единственными выскакивающими из окопов по команде. Люди закончили эту войну, в прямом смысле побросав оружие. Последний год войны представлял собой примерно следующее: «северяне» однажды утром просто поглядев в бинокль, обнаруживали, что над позицией противника уже развивается флаг Объединения, а люди побросав оружие, покидают свои позиции и идут сдаваться…

– Гарсон, я думаю, что лучше бы он плакал в подсобке, чем вот так замирал на десять минут посреди ущелья. – Я внезапно был выдернут из оцепенения, и только сейчас заметил, что передо мной стояли Гарсон и Фрам, внимательно изучая. Я не видел их взглядов из-за отражающей поверхности забрала шлема. Но Фрам то и дело запрокидывал голову то влево, то вправо, будто разглядывая меня под разными углами.

Я снова был посреди ущелья на Япете, рядом со мной были коллеги по экспедиции. Война закончилась много лет назад, а Земля была от меня вообще в добром миллиарде километров. Я стоял и медленно краснел, горели даже уши. Хорошо, что ребята этого не видели. Я слышал, как все притихли. Всеобщее внимание было сосредоточено на мне, отчего становилось еще горестнее на душе.

– Я что-то задумался. – Все что смог выдавить из себя я после долго паузы.

– В самом деле? О чем же? О моем сарае? – участливо спросил Фрам.

– Да… Ну то есть начал, с этого. – Я услышал, как Бернар прыснул в микрофон, а Гарсон от удивления ударил себя рукой по шлему.

– Так, Алекс, иди на вездеход, поедешь дальше на борту. – Твердо сказал Фрам.

– Но я в норме.

– Будешь спорить?

– Нет, Фрам, конечно нет.

– И как вернемся, покажись Пересу. Отсегнись от веревки и иди на вездеход. Там фиксируйся. И все разговоры потом.

– Хорошо.

Я послушно отстегнулся от веревки соединяющей нас троих с вездеходом и пошел к «Мальте» чтобы забраться на борт. Ноги были словно ватные, я чувствовал себя как в детстве, когда мячом разбил на кухне мамин сервиз. Дело уже сделано, ничего не изменить, но так сильно хочется отмотать время назад и не осрамиться. Я ругал себя, на чем свет стоит. Надо же так опростоволоситься!? Гнев на самого себя разгорался со страшной силой. Хотелось ударить себя по щеке, чтобы наказать так самого себя.

Нет, разумеется, уходить в себя было абсолютно нормальным явлением, но не посреди вылазки на неизвестной территории же! Фрам верно доложит об этом случае, а если не Фрам, так Перес. Так прям и доложат в агентство: «У юнца сдали нервы, отправьте его назад к маме». И плакал тогда мой контракт на Нереиде. Твою мать! Как так?!

– Алекс, все нормально. Это бывает и у тех, кто уже давно работает. Но сейчас невнимательность может стоить тебе жизни, понимаешь? –Бернар решил меня немного ободрить, что честно говоря, было неожиданно и несколько грело душу.

После чего, примерно тоже самое, сказал мне Гарсон. Я не видел их лиц, но чувствовал себя словно их младший брат, принесший из школу плохую отметку и горевавший из-за этого. А они в свою очередь стараются меня как-то отвлечь от этой пустяковой мелочи.

– Если тебя это беспокоит, то знай, я не доложу об этом. – Сказал Фрам на общей волне и тут же добавил. – Если это не повториться, разумеется.

– Спасибо, Фрам.

Меня все эти слова особо не ободряли. Все равно я чувствовал себя паршиво. А если бы кто-то провалился, от моей реакции бы очень много зависело, а этой реакции бы просто не было бы. Я бы осознал все слишком поздно. Мне не хотелось, и думать об этом. Кошмар!

Я подошел к вездеходу, поставил ногу на первую ступеньку вертикальной лестницы, что вела на борт «Мальты». Тяжело вздохнув, я протянул руку, чтобы ухватиться за скобу, что была на уровне глаз.

И вдруг эта скоба исчезла. И не одна она, все исчезло. Теперь меня окружала темнота. И только тут я ощутил это, то отчего мне стало до смерти страшно. Я ощутил характерное только для Япета легкое чувство полета. Провалился! Я не мог услышать, как под ногами трескался лед, ведь звука в космосе нет, провалился я мгновенно ничего не почувствовав и просто не успев среагировать. Да и был подавлен, отчего реакция притупилась, да и под ноги особо не смотрел.

Вот поднимут меня ребята на веревке и вкатят еще раз, за невнимательность. И тут ужас пронзил меня как копье. Я же не пристегнут, я буду падать, пока не достигну дна, а оно может быть очень далеко. И тогда даже если не разобьюсь, то никто мне не сможет помочь.

От бессилия я закричал. Но тут вдруг я будто изменил направление падения. Я почувствовал, что уже падаю не вертикально вниз. Или мне только так кажется? Теперь я будто падал под углом. Что за чертовщина? Я сумел дотянуться до фонаря на шлеме и включил его. То, что я увидел, крайне озадачило меня. Я не падал свободно, а ехал по закрытому желобу, словно в аквапарке. Стойте! Откуда здесь может быть пещера идеально круглого сечения? Здесь же нет ни воды, ни воздуха, чтобы обточить стенки? Пещеры здесь могут быть образованны только в момент падения на Япет обломков спутника, образовавшего этот хребет. И, разумеется, при этом никак не мог получиться желоб идеально круглого сечения.

И только я подумал об этом, как желоб закончился, и я вылетел из него ногами вперед. Луч фонаря секунду упирался в темноту, как вдруг прямо передо мной появилась ледяная стена строго перпендикулярная направлению моего полета. Очень сильный удар. Я успел только немного подтянуть к себе ноги, чтобы не принять удар на прямые ноги. Но не помогло, поврежденная коленная пластина не выдержала. Ужасно сильная боль, в колено будто вонзили шип. Почему то вспомнилась иллюстрация из учебника по биологии «Колено и его связки». Отчего мне стало еще больнее. Извернувшись, я смог увидеть, что нога выгнулась наружу так, что я мог видеть подошву ботинка. Комок подступил к горлу, после этого у меня потемнело в глазах.

Я чувствовал, что отскочил от стены и теперь падал вниз спиной вперед. И мне очень захотелось жить в эту секунду. Теперь я даже не мог видеть, куда падаю, и никак не мог заставить тело повернуться из-за ужасной боли, поэтому и летел спиной в неизвестность. Я умолял всевышнего, чтобы он пощадил меня и я упал на мягкий лед, наподобие того что устилает дно ущелья наверху, тогда может есть хоть какой-то шанс спастись.

Но мольбы не были услышаны, и я со всего маха врезался спиной во что-то твердое. Хрустнули ребра. Видимо это был какой-то карниз, от столкновения меня развернуло в воздухе, и я пролетел еще несколько секунд лицом вниз. После чего произошло неминуемое, я наконец достиг дна этой пещеры. Оно вовсе не напоминало желанную перину, но и не представляло собой лес острых как бритва ледяных обломов, просто почти ровная ледяная поверхность. От резкого удара о дно что-то еще раз хрустнуло в колене, и я сразу потерял сознание.

5

Я стою посреди бурного потока. Я где-то в горах. Горная река обладает настолько сильным течением, что я еле удерживаюсь на ногах. Вода едва доходит мне до пояса, но поток такой мощный, что я не могу сделать полноценный шаг, меня просто смоет течением. Я сморю на берег, который где-то в двадцати метрах от меня, слишком резкий подъем, с воды здесь не выбраться. Может там есть люди? Если кто-то кинет мне веревку, тогда есть шанс выбраться на берег.

Я кричу, но очевидно, что если бы там кто-то и был, он бы не услышал меня из-за шума воды. Я начинаю замерзать, ноги неприятно пробирает холодом. Скоро случиться судорога и тогда я в беде. Надо двигаться, пока это просто сложная ситуация, но если сведет мышцу в ноге, тогда это уже горе.

Я делаю первый шаг, не отрывая ногу от дна, я немного продвигаю ее вперед, потом переношу вес на эту ногу и подтягиваю другую ногу, так шаркая, я буквально по сантиметру приближаюсь к берегу, не бог весть что, но это гораздо лучше, чем стоять на месте и ждать непонятно чего. Дно неровное, каменистое, я боюсь оступиться и потерять равновесие, поэтому долго выверяю каждый шаг.

Я бросаю короткий взгляд на берег и тут замечаю, что кто-то бежит к воде. Наконец-то! Я расставляю ноги как можно шире, для устойчивости, и начинаю махать руками, чтобы человек на берегу меня заметил.

Это она. Даже с расстояния порядка двадцати метров я узнаю ее. И не только по хромоте, я помню этот силуэт досконально, мне достаточно увидеть ее со спины и я без проблем узнаю ее. Даже если вы поставите в ряд десять одинаково одетых девушек, и дадите мне задание найти ее, я без труда справлюсь с этим.

Я кричу ей и начинаю еще энергичней махать руками. Она замечает меня, машет руками в ответ, после чего показывает жестами на берег, куда-то в тридцати метрах ниже по течению от нее. Я откуда-то помнил о том, что в бурном потоке надо двигаться лицом к течению. Это нужно для того чтобы уберечь голову, вдруг пригодиться. Поэтому никак не мог видеть то место, куда ока показывала.

Может она что-то не поняла? Или может я просто не увидел, что там можно выбраться на берег? Я еще раз кричу ей, а она продолжает упорно указывать мне на это место. Я кое-как разворачиваюсь боком к течению и смотрю туда, куда она показывает. Берег там не менее крутой, никакой возможности выбраться. Но там все же что-то есть, какие-то яркие предметы лежат прямо у воды. Я пытаюсь разглядеть, что же там лежит. Предметы достаточно далеко, да и тяжело всматриваться в маленькие предметы, когда надо постоянно балансировать.

Отсюда я не могу точно понять что это. Кажется, там лежат куски выкрашенной в красный цвет резины. Или это какая-то пленка? Еще я вижу какие-то сломанные деревяшки. Мне видится что это весла, но я не уверен. Что это? Как это поможет мне? Берег там даже еще круче, я не смогу там подняться при помощи этих предметов. Да и идти туда далеко, еще и по течению.

Что-то здесь не так. Я возвращаюсь в исходное положение и продолжаю движение к берегу. Может она просто не понимает меня? Я снова кричу ей. Но она продолжает упорно тыкать пальцем в том место, где лежат резина и обломки. Веревка, дура! Мне нужна веревка! Я не выдерживаю, как мне поможет этот хлам?! Я даже не смогу подойти к этим предметам! А тем временем, ноги начинают коченеть.

Она как будто слышит это и опускает руки вдоль тела. Каких-то пару секунд она стоит неподвижно, после чего прячет лицо в руках. Она что плачет? Почему? Из-за того что оказываясь падать в ревущий поток я не оценил ее идею с резиной и разбитыми стульями?

Вдруг на берегу прямо из воздуха появляется мой преподаватель психологии из института. Он подходит к ней сзади обнимает за плечи. Я не могу видеть их лиц, но меня почему-то разбирает глубокая злоба на них обоих. Я уже не у дел, мне плевать, милуйтесь, сколько хотите, но сначала спасите меня. И тут вдруг он уводит ее от берега куда-то вдаль, все еще обнимая за плечи.

Эй! Спасите меня! Помогите! Я повышаю темп передвижения, чего делать, конечно, ни в коем случае делать было нельзя. В какой-то момент я наступаю ногой на какой-то камешек и теряю равновесие. Этого достаточно, я падаю в воду. Я, паникую, и начинаю молотить руками по воде, стараясь удержать голову над водой и тут…

Я очнулся, дикая боль в колене. Видимо я дернулся, перед тем как прийти в себя, и теперь вся нога охвачена болью, как огнем. Более того, я точно помню, что падал лицом вниз, а теперь лежал на спине, вполне вероятно я прокатился по сломанной ноге. Я кричу не в силах это терпеть. Из глаз текут слезы, я не могу видеть ничего перед собой, я могу только кричать, это как будто немного заглушает боль. Наконец боль немного уходит. Она не покидает меня совсем, но остается где-то на уровне, который хотя бы можно терпеть.

Теперь я хотя бы могу осмотреться. Фонарик на шлеме выхватывает лишь часть стен пещеры, чтобы расширить луч фонаря надо покрутить специальное колесико на шлеме, которое я проворачиваю до упора, добиваясь максимально рассеянного света. Что ж я лежу на спине в довольно узкой пещере-колодце. Рассеянный свет не позволяет видеть дальше пяти метров, но этого достаточно, чтобы увидеть плотно обступившие стены вокруг меня. Я не вижу только сводов пещеры, и, судя по продолжительности моего падения, я не увижу его, даже если переведу фонарик в режим узкого луча. Стенки состоят из неровного льда испещрённого трещинами и неровностями, кое-где встречаются вкрапления в виде участков грязного льда, наподобие того что встречается на другой стороне Япета. Эти прогалины возможно и являются подтверждением того что Япет раздавил свой спутник и притянул его к себе. Та же пыль что окрасила Япет в черный цвет, могла окрасить и его спутник, вот откуда здесь…

О чем я думаю? Я пролетел добрую сотню метров и влип в действительно мрачную историю, а сам лежу и спокойно думаю о происхождении горного хребта. Так, соберись, это просто паника! Сейчас надо сделать все согласно инструкции.

Первое включить тревогу, наверно это сделали и без моего участия, а сигнал просто не пробивается сюда, но я все равно должен это сделать. Когда кто-то решитполезть в пещеру – спасать меня, то рано или поздно, по мере спуска, он поймает этот сигнал что упростит поиски. Тогда, может быть, они успеют меня спасти. Я с большим трудом сорвал предохранительную рамку с тревожной кнопки и нажал ее, дисплей замигал, но попутно предупреждал, что связь с базой не может быть установлена. Молодец, Алекс. Дело сделано!

С первым пунктом разобрались. Второе: теперь надо понять характер своих травм. Все плохо… Стоп! Тут на меня впервые нашел настоящий страх. Ведь меня не спасут! Давайте смотреть правде в глаза, вряд ли с такими травмами я дотяну до окончания спасательной операции. Особенно учитывая, каким заковыристым путем я летел по пути в эту пещеру. Ребята будут лезть в пещеру добрую неделю, я не дотяну!

Нет, погоди! Сначала надо понять свое состояние. Надо подумать, чем я могу сам себе помочь. А потом уж паника, всегда можно заорать и зареветь, какая разница сейчас или через пять минут? Я стараюсь почувствовать свое тело и понять что уцелело. Очевидно, что нога сломана, перелом очень тяжелый, возможно даже придётся ставить протез, помощь сразу не оказана и вряд ли будет оказана в ближайшие несколько часов. Ладно, современные протезы практически достигли натуральных конечностей по функциональности. Пока не полностью возвращают чувствительность, но это не так страшно. Чемпионом по бегу вряд ли стану, но из космоса, скорее всего не спишут. Хотя переведут поближе, это к гадалке не ходи. В дальние экспедиции мне заказан путь. Так, не переживай раньше времени, до протеза еще дело не дошло, дальний космос для тебя реальность ты и так здесь, наслаждайся пока дают.

Эй! Не так страшно? Это же моя нога? Я почувствовал, как из глаз потекли слезы. Ладно-ладно, еще обязательно поплачем, но попозже!

Я немного пошевелился, нога ответила сильной вспышкой боли, но кроме этого я ощутил, что сильно ушиб грудь. На всякий случай я плюнул на забрало шлема, которое, кстати, сильно поцарапалось во время падения, но никаких следов трещин к счастью не было. Это действие не принесло никакого облегчения, я увидел кровь. Ребра, я сломал ребра. Черт подери я лежал обездвиженный в доброй сотне метров от поверхности. Нога сломана, ребра сломаны, ушибы я даже не беру в расчет. Видимо здесь я и умру.

Аптечка, точно, у меня же есть персональная аптечка. Там есть обезболивающее и питательный раствор. Согласно инструкциям этого хватает на неделю. Но есть одна проблема, аптечка спрятана под набедренным щитком скафандра, на левой ноге. Пластина откидывается в сторону, где как раз расположился мой голеностоп. Когда я начну открывать пластину, то непременно задену ногу, и тогда будет очень больно. Что ж, придётся потерпеть, я чувствую что шок от падения понемногу отходит, а без того сильная боль в ноге занимает в моем сознании все больше места.

Я смело берусь за набедренную пластину обеими руками. От резкого движения сверлящая боль в колене усиливается. Я начинаю скулить от осознания того что то, что я сейчас испытаю, ведь будет намного хуже. Рывок! Вот так, нечего готовиться. Я обманываю сам себя, и дергаю пластину, сам не ожидая этого.

Не помогло, я потерял сознание, я сверился с часами на личном терминале, оказалось, я пролежал так полчаса. Но главное в том, что я все же открыл пластину. Я достаю защитный пенал, в котором хранятся медикаменты. Далее медленно закрываю пластину. Я сумел закрыть пластину, почти не потревожив колено, но само по себе оно так сильно болит, что я просто не могу думать о чем-то другом, кроме боли.

Я открыл пенал, в нем были два ряда специальных шприцов, которые можно использовать, будучи одетым в скафандр, просто присоединяя к специальному медицинскому клапану. Четырнадцать шприцов с обезболивающим, и еще столько же с питательной смесью. Делать уколы каждые двенадцать часов, то есть в этом чехольчике ровно неделя жизни. Я делаю себе два укола и фиксирую на терминале время, когда я сделал себе инъекции. У меня осталось медикаментов на шесть дней двенадцать часов. А всего мне осталось жить семь дней, если меня не спасут.

Так! Так! Так! Не паникуй! АААААААААААА! Я орал что было сил, пока мне не перестало хватать воздуха. Когда страх немного отошел, я попытался взять себя в руки. Боль начала утихать, от смеси немного прояснилось в голове. Я, наконец, смог подумать о чем-то кроме ноги.

Итак, все равно за мной пойдут, даже если я не выберусь отсюда живым, они найдут мое тело и отправят домой. И неделя приличный срок, людей в 80% случаев вытаскивают из передряг, если они имеют возможность пользоваться аптечкой. Мы не первые в космосе, опят спасательных операций у людей уже набрался значительный.

И я же не вчера в космосе оказался, я же профессионал. А значит надо делать свое дело до конца, надо хоть что-то оставить после себя. И хочется оставить что-то кроме испачканного от страха скафандра и накачанного препаратами подмерзшего тела. Например, надо вести дневник! Я буду записывать аудиофайлы со своими наблюдениями. Пусть хоть что-то останется после меня, если ребята не успеют ко мне. Пусть все знают – Алекс Кириллов не испугался, он до конца был настоящим космонавтом и делал свою работу.

Я с большим трудом активирую аудиозапись на своем личном терминале:

«Кириллов, личный дневник, запись номер один. Около трех часов назад, точнее время определить не могу, во время продвижения по ущелью произошел инцидент, в результате которого я провалился в трещину. Вследствие продолжительного падения и неудачного приземления я был серьезно травмирован. Диагностирую: серьезный перелом ноги, повреждения ребер, многочисленные ушибы остальные травмы определить не могу, но список явно не полный.

Скафандр поврежден в области коленной пластины, забрало шлема сильно поцарапано, но не повреждено. Разгерметизации нет, генератор кислорода, и очиститель жидкости работают в штатном режиме.

Применен стандартный медпакет. Использованы: один шприц обезболивающего и один питательного раствора. Связи с поверхностью нет. Тревожный режим активирован. Жду помощи, пока другой информации нет».

Я и сам удивился, что все пережитое мной, вот так просто умещалось в минутной записи. Тем временем обезболивающее достигло цели, и я почувствовал себя одновременно значительно лучше и вместе с тем очень усталым. Что ж мне спешить некуда, можно и подремать немного.

Разумеется, я не мог спокойно уснуть в таких условиях. Какое-то время я был в приграничном состоянии между сном и явью. Меня то донимала боль, то я засыпал, и мне начинало казаться, что левая нога затекла, и тогда я пытался потянуться. Естественно от этого я сразу посыпался, но быстро вновь впадал в беспамятство и так по кругу.

Окончательно я очнулся через четыре часа. И очнулся я из-за того что боль начала возвращаться. Все сильнее болела нога, и теперь уснуть с этим я уже не мог. Если первые часы после укола было просто неприятное чувство давления в ноге, то теперь конечность начинала именно болеть. Более того я все чаще обращал внимание на то что дышать становиться все труднее, видимо давала о себе знать травма груди.

Я сообщил все это дневнику, заодно как бы невзначай где-то двадцать минут раздавал приветы своей семье, в одностороннем порядке общался с родными и близкими, говорил теплые слова о ребятах, что наверняка сейчас спускаются сюда с надеждами на мое спасение. Я не хотел именно прощаться, но и умереть ничего не сказав родным, я считал недопустимым.

Так, кажется всем сказал, что у меня «все хорошо», я не попрощался только с одним человеком, но я подожду момента, когда костлявая совсем уж крепко приобнимет меня, тогда и выдам душещипательный монолог.

А нога тем временем снова наливалась болью, и терпеть ее становилось все труднее. Стараясь отвлечься, я сделал третью аудиозапись. В ней я поделился своими естественными наблюдениями о внутренней структуре Япета. До чего же я был хорош! Целый час я по порядку и в деталях рассказывал о том, как и где, упал, что по пути пролетело мимо меня, пока я падал, и что собственно окружает меня теперь. Этот материал, скорее всего, будет ценен именно для агентства. Им я тоже отдам должное, карьера то не задалась, но работа была интересная. Может быть, эта запись спасет программу Япета, ну или наоборот погубит. Наверно моим именем даже назовут школу в городе, где я родился. О нет, я прямо представил, как два парня будут стоять на линейке, приуроченной к началу нового учебного года, и у них состоится следующий диалог:

– Слушай, Жан. А кто вообще такой этот Кириллов?

– Да пес его знает, по-моему, он на Япете погиб.

– Япет? Это же там где ничего не нашли?

– Абсолютно ничего, пустой кусок льда.

– Вот неудачник!

И я прямо так и сказал диктофону: «Пожалуйста, не называете моим именем школу, если вдруг соберетесь. Если уж так хотите увековечить мое имя, то тогда уж хотя библиотеку переименуйте».

И я тут же представил такой же диалог, только в исполнении двух бабушек пришедших полистать только им еще нужные старые бумажные книги. Тоже неприятно, но больше ничего добавлять я не стал.

После я прослушал собственную запись, просто чтобы убить время и не оставаться в тишине. Пока я диктовал, мне казалось, что я рассказывал все как на духу. Но при прослушивании выяснилось, что я все время стонал, кряхтел и кашлял, да и голос будто был не мой, какой-то слабый старик еле пробивался сквозь статику, со своей скучной лекцией. Ужас, никто и не поверит что я погиб тут молодым, все скажут, что я умер стариком.

Где-то на середине записи я понял, что и собственный голос уже не отвлекает меня от боли в ноге. Это уже нельзя терпеть, обезболивающего должно хватать на двенадцать часов, а прошло всего пять с половиной. Жаль, но терпеть я уже не в силах. Поколебавшись еще минут десять, стараясь терпеть боль как можно дольше, я сделал себе инъекцию.

Минус еще один шприц. Еще один препарат использован, и я выкинул ненужное приспособление для инъекций подальше, и он, отскочив от стены, упал в ледовую крошку, я бы очень хотел услышать звук этого падения, сам не знаю почему, но вместо этого – тишина.

Я больше вообще ничего не услышу, кроме своего хрипящего дыхания. Больше не услышу, как капли дождя стучат о козырек веранды у нашего дома, больше никогда не услышу, как вдалеке стартует ракета, оставляя за собой белую полосу на фоне закатного неба. Да и само небо я больше не увижу. Я бы обрадовался, даже если бы увидел темное и неприветливое небо Япета, что уж говорить, о родном земном небе.

Я понял что плачу. Мне вдруг стало даже не страшно, мне стало невыносимо грустно. Я столько всего не сделал. Столько вещей осталось непонятыми мной. Столько простых радостей я не испытал. А теперь я обречен, мне предстоит умереть здесь, где возможно мое тело и останется. Будь проклят этот космос! Будь проклят Япет!

Обезболивающее закончиться, и теперь можно наверняка утверждать, что намного быстрее, чем я предполагал. Вместо положенной недели у меня максимум дня четыре. И то, это пока у меня есть силы терпеть боль, думаю скоро я стану делать инъекции все чаще. И самое печальное, что не только я ошибся в расчетах. Ребята наверху думают, о том, что у меня есть еще куча времени. И не знают, что этого времени у меня уже нет. Для себя в эту секунду я решил, что когда сделаю последний укол, сниму шлем, чтобы не мучиться. Главное чтобы хватило духа. А пока надо сделать то, чего я так и не сделал. Пускай она это услышит хотя бы теперь, поздно, но услышит.

«Кириллов. Личная запись, предназначена только для Риты Кирилловой. Остальные материалы я допускаю к свободной публикации в любых источниках. Эту же запись сохранить приватной. Такова моя воля».

Я немного замялся, после чего хорошенько откашлялся, снова запачкав забрало шлема. И поглубже вдохнув начал:

«Привет, Рит. Это Алекс. Если ты вдруг не в курсе, я сейчас на Япете. Но думаю, мои родители поддерживают с тобой связь, и ты все знаешь. К тому моменту как ты услышишь эти слова, меня уже не будет в живых. Не знаю, доставят ли мое тело на Землю, или смогут извлечь отсюда только мой терминал. Но… Господи что я несу!? Ты и так уже в курсе, что я мертв! Точнее буду мертв, через пару дней. Знаешь, я ведь впервые лежу на смертном одре и могу с уверенностью сказать только одно, все театральные и глубокие прощальные слова – это бред. Только в кино, люди выдают грустный, полный красок монолог. На самом деле все это враки, я лежу и хочу сказать тебе очень многое, настолько многое, что мысли просто разбегаются. Буквы не собираются в предложения, никаких красивых фраз, только обрывки мыслей. Начинаю про одно, а в голове уже что-то совсем иное.

Прости, я сейчас соберусь с мыслями и выдам что-то такое монументальное. Чтобы прямо мурашки по коже пробежали, как положено. Знаешь, тут у меня происходит что-то удивительное. Вот кто бы думал, что лежа в темной пещере, почти без надежды на спасение, я буду вспоминать вовсе не те замечательные деньки на море, что мы провели с тобой, не нашу свадьбу и даже не нашу квартирку. Первым в памяти почему-то всплывает тот игрушечный петух, что сшила твоя сестра и подарила нам на новоселье. Да-да, помнишь его? Тот самый, который сшит из плохой ткани, узор которой делали дальтоники для эпилептиков. Наверно ты уже выкинула его, ты его никогда не любила и все время невзначай пыталась облить кофе и еще как-то испортить, лишь был повод выбросить…

Знаешь, если я выберусь отсюда, то обязательно перенесу следующий контракт. И приеду к тебе в гости. Проведать этого петуха, вдруг ты его еще не выбросила. Мне очень хочется сказать тебе все при личной встрече, но видимо придется сказать все сейчас, пока я еще хотя бы могу ясно мыслить…»

Мы познакомились с Ритой очень давно еще, будучи подростками. Дело было в больнице. Мне было наверно лет тринадцать, ей чуть меньше. Она как раз тогда неудачно упала со снаряда на своей гимнастике и серьезно сломала ногу. Я же тоже занимался спортом – удирал от охранника космодрома, который увидел, как мы перелезли через забор в районе его одноэтажной подсобки, чтобы лучше рассмотреть пуск ракеты.

Кстати, как ни странно именно возле помещения охраны забор космодрома превращался из двухуровневой запретной зоны, закрытой со всех сторон в площадку отделенную от окружающего ландшафта хорошим забором, а от самого космодрома решеткой под током. То есть, преодолев внешний забор и спрятавшись, мы могли лицезреть почти весь космодром, но минус в том, что мы били прямо под носом у охранников. Разумеется, пролезть на сам космодром мы не могли, но попав на сам пятачок, мы видели пуск во всей красе с самых первых секунд. Охранники все время гоняли нас с этого пятачка, ибо режимный объект.

Сейчас я думаю, что если бы мы просто подошли к ним и попросили посмотреть пуск, то они просто провели нас в подсобку и мы смотрели бы пуск в окна, не нарушая никаких законных границ. Но ведь в этом нет самого интересного – экстрима.

И «трагедия» случилась в момент нашего бегства от заметившей нас охраны. Тогда я решил, что лезть через забор, это для слабаков и надумал форсировать его с крыши этой самой подсобки. То есть мы услышали окрик охранника и все рванули к забору, а я в свою очередь к пожарной лестнице на крышу. План был в принципе выполнимый, а вот сам полет немного не задался.

Сказать, что я не долетел, это очень мягко. Я всей своей тушей, со всей своей скорости полета влетел в бетонное ограждение. Как итог: повредил ключицу, сломал пару пальцев и так далее по мелочи.

Мы с Ритой поначалу не особо общались, все-таки она девочка, а я мальчик. Для того возраста такая дружба – табу. Да и лежали мы, разумеется, в разных палатах. Плюс природная неловкость этого нежного возраста в вопросах общения с противоположенным полом. И даже больше, мы с ней не особо учувствовали в первых робких попытках мальчиков и девочек пофлиртовать друг с другом. Рита просто из-за того что была обездвижена, а я потому что представлял собой кровоточащую мумию, и меня побаивались даже медсестры, не то что девочки.

Однако нам обоим предстояло лежать в больнице очень долго. Рита лежала на растяжках и не могла двигаться. А я набрал по совокупности эпизодов такое количество травм, что мне назначили лечебную физкультуру и физиопроцедуры на целый месяц.

Время шло, соседи по палатам менялись, и только Рита, лежащая в соседней палате, была неизменной. Под этим предлогом и подружились. А потом я как-то внезапно влюбился в нее, той самой нежной юношеской влюбленностью. Абсолютной и беспощадной. Ради нее я даже попытался десантироваться из больницы, чтобы купить цветов.

Больницу я покинул благополучно и даже купил заветный букетик Рите, состоящий из еле живых розочек. Но на обратном пути я внезапно осознал, что подоконник третьего этажа оказался несколько более скользким, чем я рассчитывал. Я выполнил сальто назад, и получил награду в виде дополнительного месяца лечения в больнице.

Потом между нами все как-то выровнялось. Юношеская влюбленность, как ей свойственно быстро сошла на нет, так же быстро, как и разгорелась. Думаю, она покинула меня в полете где-то в паре метров от земли. Скажу больше, через неделю я начал осознавать, что уж очень Элли из соседней палаты стала вдруг внезапно хороша. Но не в этом суть, главное, что с Ритой мы стали хорошими друзьями. И были ими где-то лет до восемнадцати, когда разъехались по разным институтам. Мы все это время взрослели как бы вместе и как бы порознь, у нас были свои друзья, свои влюбленности. Свои успехи и неудачи. Я совершенно спокойно рассказывал ей о разных Элли, Валях, Данах, она же неустанно жаловалась мне на всяких Петров и Олафов.

Дружба была очень крепкой, но не то чтобы очень близкой. Но почему-то когда я уехал в институт космических исследований, а она отправилась на север обучаться в институт метеорологии, я понял, что мне ее очень не хватает. Как позже выясниться, это было взаимно.

История нашего сближения весьма романтична, но я здесь все-таки умираю, так что оставим ее для другого раза. Вдруг Рита решит написать мемуары, ей это понадобится. Я же не очень люблю вдаваться во все эти ласковые и возвышенные моменты, они всегда вызывают у меня чувство сравнимое с тем, будто кто-то пытается накормить меня уже облизанным кем-то сладким леденцом, с которого прямо каплями стекают слюни.

Просто скажу, чем все это закончилось: нашей свадьбой на пятом курсе. К тому моменту я уже имел очень хорошую стипендию, а Рита перевелась в отделение института расположенное поближе и теперь могла жить в одном городе со мной. Что позволило снять нам маленькую квартирку и обустроить свое простое семейное счастье. Не сказать, что мы жили богато, но наших стипендий хватало на то чтобы не зависеть от родителей.

Я к тому моменту уже собирался на дальние рубежи, получив кучу соответствующих корочек. И мы договорились с Ритой, что я буду два срока работать на дальних планетах, после чего на год, что является максимальным отпуском в агентстве, приезжать домой. Она в свою очередь обязалась сделать так же.

Так мы и жили, семейное счастье в маленьком гнездышке. Наша квартирка была на мансардном этаже, потолок был сильно скошенным. Настолько маленькое помещение, что человек с клаустрофобией наверно ощутил бы здесь легкий приступ. Но это наша квартирка, наш дом, в который мне хотелось возвращаться. Замечтавшись, я даже представлял, как прилетаю с долгой экспедиции и прихожу домой. А тут Рита встречает меня со слезами на глазах. В моих мечтах я неизменно был потрепан ветрами и обрастал длинной бородой, будто был не в космосе, а на северном полюсе, зато смотрелось очень драматично. В общем, жили, не тужили и мечтали о будущем, к которому не были готовы. Как и все молодожены.

Примерно в то время когда я уже ожидал приглашения в экспедицию, Рита узнала, что беременна. Хоть предложений еще не поступило, но я понимал, что если сейчас не улечу на дальние рубежи по личным мотивам, то больше мне не предложат. Хоть, сколько интересное место будет для меня закрыто. Поэтому решили, что на первый срок я лечу сейчас. Конечно, придется пропустить первые дни жизни малыша, но что делать. В наше время, когда 20% населения планеты заняты работой в космосе, подобное стало почти нормой. Сразу после первого срока я собирался вернуться и провести год с семьей, после чего взять работу рядом с Землей чтобы чаще прилетать домой. Но все всегда идет не по плану.

Еще в школе Рита страшно пристрастилась к скалолазанию. Она продолжала восхождения уже, будучи беременной, не делая себе никаких скидок. Я был резко против, и мы постоянно ругались из-за этого. Она особо не слушала и все равно ездила в горы, основным ее аргументом в споре было то, что я вообще скоро улечу, черт знает, куда и не имею права ее попрекать. Я чувствовал, что это может плохо закончиться и как говорится «накаркал».

Рита сорвалась. Рядовой подъем, просто потеряла бдительность и соскользнула ногой с камня, повиснув на веревках. Сама она не пострадала, спасла страховочная система. Но от резкого падения у нее случился выкидыш. В больницу ее доставили почти мгновенно, и ее здоровью абсолютно ничего не угрожало. По крайней мере, физическому здоровью.

Я как сейчас помню, как пришел к ней в больницу, и не смог зайти в палату. Перед глазами стояла картина, как еще утром она кричала на меня, что нынешний альпинизм безопасней, чем пешие прогулки в яблоневом саду. И что если я такой дурак, все время давлю на нее, может нам разойтись, чтобы не трепать друг другу нервы, все равно скоро улетаю.

Я стоял в больничном коридоре напротив двери минут пятнадцать. В голове все время вертелся этот диалог. И я так и не нашел в себе сил зайти в палату. Мне не хватило сил увидеть Риту, взглянуть ей в глаза. Я просто бросил букет ее любимых цветов на пол около палаты и ушел прочь.

Ведь сегодня умер наш малыш. Мы еще даже не знали, кто это, мальчик или девочка. Но уже успели его полюбить. Мы смотрели по энциклопедиям, как он выглядит на определенной неделе, а на холодильнике в коридоре (на кухню он не влезал) висели снимки со сканирования внутренних полостей. Мы полюбили его, а теперь его нет из-за того что Рита не сумела поступиться своими интересами ради чего-то большего. Я теперь думаю, что она могла бросить альпинизм в любой момент, но ей просто нравилось бесить меня. Уверен, она так своеобразно мстила мне за то, что я скоро улечу. Это вполне в ее духе.

Я больше не видел Риту, уже на следующий день мне позвонили из агентства и я принял приглашение на Япет. Собрав вещи я провел все время до старта на космодроме, никому из близких не говоря, откуда будет дан старт. Сначала я жил в служебном помещении, потом я познакомился с Пересом, которому положена была комната на космодроме, поскольку он обязан был работать здесь еще до старта, и поселился у него.

И вот теперь я здесь, лежу в какой-то пещере, медленно умирая. Все новости о Рите я знаю из того что мне рассказывали родители. Она поправилась, и вроде как, даже до сих пор жила в той же квартирке. Она не оставляла попыток связаться со мной, но пока это у нее не очень хорошо получалось. Однако она всегда была настырной, сейчас она настроила моих родителей на то, чтобы они подговорили меня пообщаться с ней. Что она придумает дальше, я не знал. А, хотя ничего, я ведь скоро уйду на покой, значит все, конец.

Вот такая история, можете начать рассказывать мне свои замечательные нравоучения о том, как важно уметь прощать и тому подобное. Мне не интересно. Я простил ее прямо сейчас, лежа на дне этой чертовой пещеры. На самом излете своей жизни я готов сказать, что простил ее, и жалею о том, что не сказал все это ей раньше. А теперь все это надо обратить в несколько самых важных слов:

… « знаешь, не так уж и важно, что я скажу сейчас. Если я скажу что прощаю тебя, то это, во-первых звучит невероятно пафосно, а во-вторых неправда. Но дело в том, что сейчас на дне пещеры совершенно один, я действительно чувствую горечь, и мне больно, причем не столько физически сколько морально. Я сожалею о том времени, что не общался с тобой, сожалею, что оставил тебя. Да, пожалуй, это будет самым честным признанием.

Я не смогу простить тебя, но я абсолютно и бесповоротно не прав в том, что решил оставить тебя в тот момент и отказался преодолеть все это вместе. Я все это время боялся поговорить с тобой, сама память о тебе, как катализатор будоражила воспоминания о той трагедии. Я убежал, бросил тебя и вот за это-то мне и стыдно. Если я выберусь отсюда, я обязательно свяжусь с тобой. Хотя если я выберусь, то первым делом, конечно, сотру все эти видео. Но… надежды маловато.

Знай, здесь в темноте, совершенно один, на пороге скорой смерти я осознал, как мне тебя не хватает. Почувствовал, что жалею о том, что просто выкинул полтора года из нашей жизни. Ведь когда я был уверен, что проживу еще долгие десятилетия, прошедшее время казалось незначительным, а теперь, когда счет пошел на дни и часы я чувствую, как много я упустил из-за своего страха.

Ладно, пора прощаться. Пойми меня, если сможешь. Если ты плачешь, то прекрати. Если нет, то тут все-таки человек умирает, в конце концов!

Прощай».

Я резко прервал запись, и остался один на один с самим собой. Точнее так: я тот, что медленно, но верно клонился к смерти остался один на один с тем, что прожил беззаботно почти тридцать лет и даже не заметил. Я корил себя, на чем свет стоит. Я ругал себя за все. Я даже вспомнил, как в детстве разбил мамин стеклянный поднос и свалил все это на собаку, которой из-за этого пришлось ночевать на улице под дождем.

Если так подумать, то не таким уж хорошим человеком я был. Бросил любимую в беде, оставил свою семью ради неизвестно чего, из-за собственной невнимательности подвел коллег. А они теперь лезут в этот чертов желоб, пытаясь меня достать. И вполне реально могут угробить себя на этом пути. И все из-за меня.

Это если брать мои крупные недостатки. А ведь есть и так по мелочи: дергал за косичку красавицу Нарине, подставил собаку, убивал майских жуков ради забавы.

И как вообще меня терпит мироздание? Ах да, оно и не терпит, ему надоело.

Так за самобичеванием я сумел задремать. Но действие обезболивающего заканчивалось, и я очнулся от липкого сна, в котором какие-то тени пытались поймать меня, а я жутко боялся их и просил самого себя поскорее проснуться, но не мог.

Я даже не посмотрел на время, просто сделал себе две инъекции и не глядя отшвырнул шприцы подальше от себя. В тот момент я поднял глаза и увидел то, что повергло меня в «легкое недоумение». Пещера была заполнена желтым дымом. Причем это был не туман, у тумана равномерная структура, он не клубиться. А здесь был именно дым, как от костра. Только желтый, как будто кто-то неподалеку жег старые глянцевые журналы. Он клубился по комнате и поднимался так, будто я был на Земле. Только вот самого костра не было видно. Да и вообще определить источник дыма мне не удалось.

Я даже помотал головой, вдруг этот дым у меня под забралом. Например, сломалась система фильтрации воздуха, или что-то искрит в электропроводке скафандра. Но нет, дым клубился именно в пещере. А других логичных предположений кроме неисправности скафандра я никак не мог придумать.

Тем временем дым густел. Иногда масса дыма начинала смешиваться, будто дул ветер. Ага, ветер, в безвоздушном пространстве!? Но я это видел. В моей голове с диким хрустом проворачивались шестеренки пытаясь встать на положенное место и хоть как-то это объяснить. Но логика сейчас продолжала отказывать мне, ну не может здесь быть ни тумана, ни дыма. Откуда дым, если нет кислорода поддерживающего горение? Это же самый настоящий бред!

И тут вдруг до меня дошло. Догадка осталась настолько очевидной, что я недовольно подобрал губы и несколько обмяк. Что ж надо задокументировать для потомков. Подумал я и включил запись:

«Кириллов. Заметка для медиков. Из-за сильного болевого синдрома я вкалываю себе обезболивающее намного чаще, чем это предписывает инструкция. В связи с этим у меня начались выраженные проблемы с психикой. Я, очевидно, наблюдаю галлюцинации. Например, сейчас мне кажется, что меня окружает дым, как от костра, что естественно невозможно. Предыдущие записи были выполнены в объективном состоянии и представляют хоть какую-то ценность. С этого момента и далее я не могу ручаться за правдоподобность описанного мной…»

– Привет, с кем общаешься?

Я остолбенел. Я был настолько напуган, что у меня даже перестала болеть нога. В горле пересохло, я сумел только издать горлом пару невразумительных звуков. Прямо передо мной, посреди этой самой пещеры в клубах желтого дыма стоял мужчина и разговаривал со мной.

Он выглядел почти как обычный человек, только очень высокий. Этот парень был высотой добрых два метра, одетый в самый обычный деловой костюм. Он стоял и просто смотрел на меня, терпеливо дожидаясь, когда мой шок немного пройдет. Я лежал, пытаясь выдавить из себя хоть что-то. А он стоял и совершенно спокойно смотрел на меня, сдержано улыбаясь, он старался выглядеть как можно более дружелюбным.

«… кажется, галлюцинации усилились, я вижу человека! Конец записи!»

– Это не очень-то вежливо с твоей стороны. – Сказала галлюцинация, но осеклась и продолжила терпеливо улыбаться мне.

Я внимательно смотрел на него. Кроме огромного роста он ничем не выделялся. Ну, естественно если не учитывать то, что он находился без скафандра в безвоздушном пространстве. Да, еще мне кажется строгий деловой костюм, безукоризненно белая сорочка и галстук в мелкую серо-черную полоску не спасает от минусовой температуры. Но парень не выглядел так, будто ему холодно, наоборот, ему, кажется, было вполне комфортно.

Никогда раньше не сталкивался с галлюцинациями, я думал они не такие явные и не содержат столько деталей. Мужчине было лет тридцать на вид. Неприятное узкое лицо, покрытое оспинами. Узкие глаза, настолько узкие, что даже нельзя определить какого они цвета. На голове редкая рыжая шевелюра, уже наклюнулась лысина. Но он еще морально не дошел до того чтобы побриться наголо и все оттягивал расставание с волосами. Это же галлюцинация! Он никогда не побреет голову, его только что создал мой мозг. Однако странно, что мой мозг создал такого неприятного типа, а не, например сексуальную девушку в купальнике, которая подошла бы ко мне и сказала что-то вроде: «Я сделаю для тебя вся, возьми меня, давай раздевайся».

Я смотрел на свою галлюцинацию с плохо скрываемым интересом. Он же, как самый настоящий человек заметно смутился и начал переминаться с ноги на ногу. Пару раз он потрогал нос, а затем неловко провел рукой по волосам, выдавая свою неуверенность. Надо же, мой мозг не сумел на экзамене по высшей математике толком взять не самый сложный определенный интеграл, но сумел создать столь полноценную иллюзию человека. Поразительно!

Раньше я искреннее удивлялся, когда слышал жуткие истории о том, как люди разбивали камнем своему коллеге забрало шлема, выполняя указания своих видений в минуты помешательства. Я считал этих людей самыми настоящими психами, ну серьезно, как можно поверить своей галлюцинации? Особенно когда она предлагает убить человека, с которым ты работаешь и живешь, бок о бок прорву времени. А сейчас я смотрел на этого мужика и вполне допускал, что если бы я увидел его еще более вымотанным и уставшим, то вполне мог поверить в его существование, невзирая на логику.

– Ладно, хватит меня разглядывать! Ты удивлен? – наконец нетерпеливо сказал мужчина.

– Ну, как тебе сказать… – Эй, друг, это же галлюцинация, зачем отвечать?

– Думаешь, что я не существую?

– Разумеется!

– Вообще вывод вполне логичный. Те, кого я встречал до тебя тоже неохотно шли на контакт.

– Много людей встречал?

– Да, весьма прилично. Трудно даже представить сколько, скажу, к примеру, миллиард. Но знакомство как-то не срасталось.

– Мой мозг – дегенерат. На Япете за все время человек пятьсот бывало. И то я думаю что переборщил.

– Ну, я же не только на Япете бываю, я здесь не живу. – Мой собеседник явно был расстроен тем, что я назвал его создателя дегенератом.

– А где еще бываешь?

– Везде. Везде где люди… попадают в «беду».

– А, ну да. То есть ты ко всем приходишь, кто умирать собирается? И что делаешь? Советы даешь? Или тебя зовут Петр?

– Знакомлюсь.

– А потом? Порекомендуешь мне вколоть себе сразу все, что осталось в аптечке?

– Алекс, ты всегда был немного фаталистом. Но, даже учитывая твой характер, сейчас ты перегибаешь.

– Эй, у меня галлюцинации, что ты удивляешься, в самом деле?

– Тебя даже не удивляет то, что я знаю твое имя?

– Ты же у меня в голове, баран?!

– У меня нет личных мотивов, – сказал рыжий, после паузы. – Но сейчас кое-что произойдет, прости, но это часть своеобразного ритуала. Надо понять, можешь ли ты создавать.

Вдруг он резко рванул в мою сторону и со всего маху ударил меня кулаком в шлем. Удар был прямо таки нечеловеческий, ибо мою голову от расставания с телом спасло только то, что шлем сзади страхуется специальной подушкой закрепляемой на скафандре, как раз для таких случаев. Я на какое-то время потерял сознание, а когда очнулся, увидел что все забрало теперь покрыто паутинкой мелких трещин. Истечения кислорода не было, но одного маленького тычка теперь хватит, чтобы оно началось.

Шлем делают с хорошим запасом прочности. Но не безграничным. И уже больше века именно стекло является слабым местом всего скафандра. Скафандры двух последних модификаций вообще не имеют стекол, только встроенные камеры с датчиками и экран внутри. Правда, людям тяжело в них работать, в том числе психологически, поэтому конструкция дорабатывается по сей день, и пока новые модификации не стали массовыми. Однако разбить такой шлем просто невозможно физически, от такой опции я бы сейчас не отказался. Да кого я обманываю, если бы даже везде уже использовали такие скафандры, у нас бы их все равно не было, мы же тут пользуемся морально устаревшей техникой, ведь финансирование на Япете… ну я уже говорил.

Бедный мой шлем, я здорово поцарапал его, когда падал. А теперь вот еще и этот казус. Главный факт дня, еще один такой удар от галлюцинации и я труп.

Так вот как это происходит!? Тебе кажется, что ты не сам бьешь себе в шлем, а кто-то другой разбивает его. Обидно, ведь я знаю, что это галлюцинация, но очевидно уже не могу что-то сделать. Очень печально, сознавать, что я сам себя погублю, пребывая в кажущемся моральном здравии.

– Знаешь не очень-то вежливо вот так при знакомстве бить людей. – Сказал я вновь спокойно стоявшему чуть поодаль от меня глюку.

– Прости, но мне требовалось это проверить.

– Что проверить? Оторвешь ли ты мне голову или нет?

– Ты же считаешь меня галлюцинацией. Как я мог тебя ударить? – хитро ухмыльнулся рыжий.

– Так это же я сам себя ударил. Сейчас тебе еще что-то не понравиться и я вообще себя убью.

– Нет, тебя спасут. Они уже рядом.

– Меня отпускает? Или что? С чего вдруг ты так подобрел?

– Вы люди вообще ограничены в своих знаниях, но ты при этом еще и упорный до предела. Меня это поражает в тебе. Как ты думаешь, зачем вообще я пришел?

– Чтобы мне весело было умирать?

– Браво! – он фальшиво взмахнул руками. – Впрочем, тебе все равно не понять, зачем я здесь. Тяжело объяснять что-то тому, у кого о предмете обсуждения даже нет подходящих слов в языке. Отложим это на потом.

– Ничего не понял.

– Как ты объяснишь обезьяне то, что ей надо воспользоваться палкой, чтобы облегчить себе труд? Ведь палка просто за пределами ее понимания.

– Не знаю.

– А вот у нас с тобой сейчас вышло.

– Молодцы. Глюки учат обезьян, занимательно.

Рыжий лишь хмыкнул и зачем-то принялся расхаживать по пещере. Мне его присутствие было в тягость. Я начал понимать зверей, которые уходят подальше от места обитания, чтобы умереть. И не понимал этого инстинкта, но ясно его чувствовал. Мне хотелось, чтобы галлюцинации оставили меня в покое, и я спокойно отошел.

– Слушай, я ведь все равно умираю. Может ты пойдешь еще куда-нибудь, к другому умирающему, со мной уже не так весело, не так ли?

– Тебя так пугает смерть? Тебе это простительно.

– А, клевая тактика, теперь ты предложишь мне помереть, чтобы все понять? Что предложишь? Тайны мироздания? Вечная загробная жизнь? Единороги с сиськами?

– Я не рассчитываю на понимание, но мне начинает нравиться твое остроумие в столь критический момент. Это необычно.

– Слушай, а ты можешь выглядеть иначе?

– Не понял тебя?

– Я был женат, там на Земле. Может, тогда будешь выглядеть как моя жена. Мне будет приятно, а тебе наверно все равно.

– Не совсем понял тебя. Ладно, мне пора. Признаюсь, я вполне доволен результатами нашего знакомства. Хоть ты пока не понимаешь всей его сути.

– Все, теперь я умру.

– Нет. Тебя спасут, я же говорил.

Едва он успел договорить, как тут вдруг, откуда сверху упал некий небольшой предмет, он приземлился слегка поодаль от меня и со своего места я не мог его толком разглядеть. Я силился подняться на руках или вытянуть шею, но любое движение телом вызывало боль в ноге, которую я не мог стерпеть. Предмет немного полежал и вдруг загорелся ярким бледно-зеленым химическим светом. Это же походный светильник! Ребята здесь, они меня вытащат!

– Алекс! Алекс! Прием?! – я услышал голос Гарсона, слышно было, что он упорно кричал в микрофон уже не первый час, голос его то и дело подводил, а сам крик уже больше был похож на громкий шепот.

– Гарсон! Я тут! Я здесь! На дне пещеры!

– Алекс! Я слышу его! Он здесь! Травите дальше, быстрей!

Я засмеялся. От радости слезы покатились по щекам. Я орал, смотря куда-то вверх, будто именно так Гарсону будет лучше меня слышно. В голове, конечно, крутилась мысль, что это тоже могут быть галлюцинации. Но тогда это хотя бы будут счастливые последние минуты, а не мучительная смерть от скуки наедине с этим рыжим типом. Да, кстати, где он?

Рыжий тем временем стоял там же где и в самом начале. Но теперь он улыбался.

– Так приятно видеть человеческую радость.

– Ой, иди уже отсюда!

– Понимаю, тем не менее, рад знакомству. Скоро увидимся.

Он скрылся в очередном плотном дымном султанчике и в этот момент сверху и пещеру неуклюже упал Гарсон. Падая, он развеял все эти туманные иллюзии, пропал и желтый дым и рыжий великан, в пещере все вернулось к тому состоянию, в котором пребывало, когда я сюда свалился. Видимо мой мозг мобилизовался, когда появилась реальная вероятность спасения, и вымел из моего сознания все эти галлюцинации. Ну, или это новый виток галлюцинаций, я уж не знаю чему верить.

Может Гарсон и галлюцинация. Но он так мило неуклюже упал на дно пещеры, повалившись на пятую точку. А потом, поднимаясь так заливисто и по родному матерился по-французски, что я любил его больше всех на свете, даже если он и был галлюцинацией.

– Гарсон! Гарсон! Это ты? Это, правда ты? – кричал я, смотря как он поднимается на ноги и подходит ко мне.

– Все совсем плохо? – Гарсон осторожно осмотрел забрало моего шлема, одновременно находясь в такой стойке, чтобы быстро отпрыгнуть от меня, если вдруг я что-то выкину.

– Да, нога… Я явно переборщил с обезболи…

– Твою мать! – заорал Гарсон, видимо только сейчас заметив мою ногу. – Фрам! Фрам! У Кириллова тяжелая травма. Нога… она… все очень плохо. Также у него явная передозировка обезболивающего, по крайней мере он так говорит.

Очевидно, Фрам что-то Гарсону диктовал, это можно было понять, потому что Гарсон постоянно говорил что-то вроде «Ага-понял-хорошо» и кивал. Я не мог слышать этих инструкций, так как мой передатчик улавливал только то, что говорил Гарсон. Чтобы услышать Фрама при условии того что мой общий передатчик сломан мне надо было находиться рядом с крупным передатчиком установленном например на «Мальте» или рядом с базой. Тогда мой передатчик местной связи соединится с коммутационным узлом, и будет ловить общую связь. Вообще это сделано для экономии энергии. Но для меня это была вообще единственная возможность общаться с удаленными собеседниками.

Наконец Гарсон перестал кивать и обратился ко мне.

– Сколько ты сделал себе уколов?

– Кажется три. Но я какое-то время был не в себе, может больше. – Гарсон повторял мои слова, чтобы кто-то на той стороне их слышал.

– Алекс, мы тебя выключим. В сознании ты такой подъем не осилишь.

– Гарсон, да я только рад буду уснуть.

Я почему-то подумал о том, что возможно именно сейчас я галлюцинирую, и Гарсон-галлюцинация наконец, решила меня убить. Но мне почему-то было плевать. Лучше меня, убьет ненастоящий Гарсон, чем ненастоящий рыжий мужик.

Гарсон, тем временем поковырялся в моей аптечке и пересчитал шприцы. Видимо его не удовлетворил результат. Затем он рассказал об увиденном кому-то с базы и достал с пояса какую-то кобуру. Наверно это был медицинский набор для экстренных ситуаций. В идеале им пользоваться мог только медик. Но медики не ходили в дальние вылазки по планете и поэтому назначался формальный «медработник», по-простому – человек, которому медик вешал на пояс этот набор и объяснял, как им пользоваться. То есть сам «походный медработник» не решал, что и сколько дать пострадавшему, а только выполнял инструкции. Нашими традиционными «санитарами» были Гарсон и Раджич. Гарсон даже уверяет, что за это доплачивают. Раджич уверяет, что этой доплаты хватает на ящик вина раз в два года.

Тем временем Гарсон сделал мне целую серию каких-то уколов и я сам того не замечая медленно погрузился в сон. Сознание еще не полностью покинуло меня, и я слышал, что Гарсон что-то говорит, но все менее четко. Будто его голос находился на строго определенной радио-частоте, а кто-то медленно вращал ручку настройки приемника, отчего голос медленно, но верно забивался помехами. Так за попытками пробиться сквозь помехи я проворонил момент, когда этот самый кто-то что сбивал настройки, вообще отключил приемник.

6

Я пришел в себя уже на базе, и кажется, с момента как меня нашел Гарсон, прошло огромное количество времени. Я спал, я был в полной отключке, но у меня как будто сохранилось чувство времени. Я живо, будто наяву, чувствовал те дни, что провел без сознания.

До этого момента я никогда не бывал в глубоком наркозе. Так вот оказывается, как он ощущается? Вовсе не приятный и легкий сон, а всеобъемлющая липкая пустота. Абсолютный мрак и тишина. Я будто плавал в густом эфире, в чертовом нигде, четко осознавая, что я – это я, и каждая минута тянулась невообразимо долго.

Поэтому я был безмерно рад, что, наконец, вернулся из забытья. Я открыл глаза и тут же яркий свет ослепил меня. Я ничего не мог разобрать. Только белое зарево окружало меня. Но одного факта того, что я был без шлема, а воздух имел характерный аромат очистительной системы столь родной теперь базы, было достаточно, чтобы я почувствовал себя счастливым.

Наконец, когда я уже весь истек слезами, глаза привыкли к столь яркому свету. Я разглядел окружающее помещение и с удовольствием подтвердил догадку о том, что нахожусь впослеоперационной на Базе-2. Рядом со мной на табурете для осмотра сидел Перес и спокойно спал громко храпя.

Серхио Перес – врач дальних экспедиций, «мужчина в расцвете сил». Загорелый мексиканец с белоснежной улыбкой, «гроза баров и главная угроза женской чести» если верить его словам.

Однако и бары и женщины могли здесь Пересу только сниться. И если на чистоту, в этом теле эдакого мачо на самом деле существовал весьма скромный и приятный человек. В космосе, как и на Земле, врачи сначала обучались в институте, затем летели на пару сроков на ближние рубежи стажироваться интернами, а затем улетали на предельные рубежи, чем дальше, тем лучше. Там они практиковали в самых экстремальных условиях и возвращались домой уже с научными степенями, либо преподавать, либо на исследовательскую работу.

Я не знаю точно, когда Перес достиг «рассвета сил», но ему сейчас было немного за сорок, а выглядел он, будто совсем недавно ему стукнуло двадцать. Единственное что выдавало его возраст, это глаза. Темные, отличные от черного всего на пару тонов, уставшие глаза. Когда он моргал, веки медленно опускались, и на долю секунды казалось, что они вообще больше не хотят подниматься. Картину завершала целая паутинка морщин, расходящаяся от глаз.

Когда на космодроме я попросился к нему пожить, то думал, что он как я, только окончил институт и собирается на первую смену. Только как-то вечером, оставшись один на один в непринужденной беседе, я впервые обратил внимание на эти глаза и понял, что сильно недооценил возраст нашего экспедиционного врача.

Перес на деле был еще одним человеком жизнь которого космос перелопатил по своему усмотрению. В пору юности ему «повезло» застать первую эпидемию Марсовой лихорадки. И это произошло на первом же его сроке в космосе. Сейчас достоверно известно, что эта болезнь вызывается обычным вирусом гриппа мутировавшем в условиях главной базы на Марсе, которая к тому времени как раз уже больше напоминала небольшой город, нежели исследовательское сооружение.

Но, это сейчас всем ясно, что это был просто немного видоизмененный грипп и лечится он точно так же. Но тогда никто этого не знал. Никто просто не предполагал, что на крупной базе может вообще вспыхнуть очаг какого-либо вирусного заболевания. В то время врачей готовили быть в космосе скорее только травматологами, хирургами и самую малость психотерапевтами, но никак не эпидемиологами.

Сейчас Перес охотно рассказывает истории, которые ему довелось пережить в ходе той битвы с болезнью. Эти истории не всегда так уж радостны и неизменно пропитаны немного черным космическим юмором. Однако они имеют неизменный успех во время всеобщих посиделок в кают-компании. Но вместе с тем Серхио непременно приговаривает, что так легко ему вспоминается то время ему только теперь, по прошествии пятнадцати лет, а тогда на базе ему было невообразимо страшно, и он очень боялся облажаться.

Итак, Перес отработал на Марсе, затем на Луне, потом два срока на орбите Венеры. Потом три срока к ряду на дальних рубежах. Он работал на Умбриэле, темном состоящем изо льда и камня спутнике Урана. После вернулся домой, в дань традиции он решил продолжать карьеру уже на Земле. Собираясь написать мемуары о Первой Марсовой Лихорадке и защитить докторскую диссертацию на тему связанную с заболеваниями глаз на Умбриэле. Да и семьей он еще так и не обзавелся, о чем искренне мечтал все эти годы.

Вот тут то и возникла загвоздка. Вроде все карты у него на руках: хорошая должность, неплохие сбережения, внешность. Но именно славившийся красотой Перес столкнулся здесь с проблемами, он больше привык общаться с оторванными конечностями, чем с женщинами. В итоге он так и не сумел найти себе вторую половинку. Он просто не понимал, почему женщины видят в нем только партнера на пару ночей, а никак не отца семейства с кучей детишек. Он воспринимал повышенное женское внимание к себе как признак истинной любви и со всей страстью влюблялся в каждую встречную, ответившую на его улыбку, с ходу представляя как она нянчит его детей.

После того как он много раз обжегся на этом, он начал немного сторониться этого внимания, боясь снова ничего не добиться и вообще приходя к выводу что все эти интрижки скучное дело. Он просто не понимал, как такая простая вещь как человеческие отношения может быть на самом деле столь сложна.

В итоге, жизнь на Земле где бытие течет тихо и размеренно надоела человеку, который всю жизнь провел в условиях жесткого морального прессинга. Он привык ждать от мироздания худшего и считал, что просыпаясь, каждое утро в мягкой постели под ясным небом, он непременно подвергает опасности человека попавшего в беду где-нибудь на Ио.

На эти мысли наслоился неудачный брак, продлившийся три месяца и принесший Пересу полное разочарование в семейной жизни. Перес, нашел, наконец, себе женщину, которая была готова к серьезным отношениям и очень хотела детей. После двух месяцев семейной жизни ее бывший ухажер получил серьезную травму на работе и попал в больницу. И она испарилась из жизни Серхио, проводя в больнице по многу часов подряд. Он терпел месяц, а потом плюнул и развелся с ней, она в свою очередь абсолютно не расстроилась.

Поэтому без каких-либо раздумий он подписал первый же контракт, что ему выдали в агентстве. Тогда как раз получилось так, что прошлый врач экспедиции после окончания контракта отправился писать диссертацию, да и травма геолога экспедиции не давала прошлому врачу покоя, он так и написал в рапорте, что уходит из-за недопустимого отставания экспедиции в области технических средств. Поэтому в агентстве быстренько пихнули Пересу контракт на место, куда ни один врач в своем уме не пойдет. А Пересу даже понравилось, он намеревался остаться тут еще на срок. Но даже если его не продлят, Серхио, с его слов, на Землю не вернётся ни при каких условиях.

Каюсь, этот человек внес некоторые корректировки в мое понимание этого мира. Когда люди говорят что-то вроде «не встречай по одежке», на самом деле имеется в виду, что не надо судить людей, которые выглядят плохо. Оказывается эта присказка глубже, чем я думал и работает в обратном направлении, не надо думать о людях, которые выглядят очень хорошо, что они пустые внутри.

Я всегда немного завидовал «красавчикам» вроде него, мне всегда казалось, что уж у этих ребят все в жизни складывается как детский конструктор – ладно и складно. А оказалось, что в итоге никто и не видит за смазливой внешностью человека как такового. Видим красивую картинку и наше мнение о нем уже готово. И это мнение складывается не в пользу человека. Конечно, есть такие индивиды, которым не хватает ума даже на то чтобы понять, что кроме внешности у них ничего нет, они то и подтверждают это правило. Но Перес-то был другим. Диаметрально противоположенным, но люди относились к нему именно как к недалекому. Женщины думали, что он ветреный, не веря, что он правда хочет семью и детей. Мужчины тоже так думали и пытались бить ему лицо, а ведь на деле он просто искал простого человеческого счастья.

Даже сейчас он выглядел как человек с обложки календаря, что так охотно раскупали женщины средних лет. Но вместо ярких плавок на нем был одет комбинезон в нескольких местах помеченный красным крестом. Да и окружающий пейзаж в виде операционной, где сильно пахло антисептиком, тоже плохо вписывался на глянцевую картинку. Ему было комфортней среди льда и камней вправлять людям вывихи, нежели на пляже в объятьях красотки, что делает ему массаж.

– Эй, Перес! Ау! – мне надоело лежать, к тому же очень сильно хотелось пить.

Он прекратил храпеть и медленно поднял голову, улыбнулся и только после этого открыл глаза.

– Сейчас. – Он медленно встал с табурета и пошел к раковине набрать в кружку воды. Хотя я даже его об этом еще не просил. Стоя ко мне спиной он заговорил. – Как себя чувствуешь?

– Ну, вообще не очень. Но намного лучше, чем там в пещере.

– Еще бы. А в целом, что-то болит? Я имею в виду больше остального, – он вернулся и подал мне кружку с ледяной водой.

– Ничего не болит, кроме всего тела. – Я хлебнул воды, она резанула высохшее как сахара горло и я закашлялся. – Как будто меня били палками.

– Ну, учитывая то где ты побывал, и как тебя доставали, это нормально. Видишь хорошо? В голове не звенит?

– Нет, с этим все хорошо. Нога что-то не болит, ее нет? – решил я сразу снять самый главный вопрос.

– Обижаешь?! Я врач высшей категории, я тебе к голове пару рук могу пришить, и они работать будут. – Он задумался. – Ну, наверно я лишнего хватил, наверно только к пятой точке смогу, но нога твоя в порядке. Тебе, конечно, потребуется трость и суппорты в старости, да и на пенсию раньше отправят, но пока тебе рано об этом переживать.

– Меня спишут домой?

– А ты хочешь?

– Нет, конечно. – Все знали негласное правило, если отправляют на Землю, то дальних рубежей и серьезной работы уже не видать.

– Тогда не волнуйся. Гипс, уколы, процедуры, потом курс ЛФК и даже пару месяцев поработаешь перед концом смены.

– Лежать долго?

– Пару дней полежишь здесь, все-таки я тебе не доверяю, вдруг сразу бегать начнешь. Потом в кресло на месяц так точно.

– Пустяки, главное нога при мне.

– Вот это правильно. – Видно было, что Перес чего-то хочет сказать, но не решается, наконец, он глубоко вздохнул и сказал. – Слушай, я видел твой шлем… Надо поговорить о том, что произошло.

– Не знаю, хочу ли я это обсуждать. Но инструкция требует, так что я готов.

– Да, что-то такое я уже не первый раз слышу. Давай так, мы будем встречаться два раза в неделю. Ну, естественно если ты будешь в «полях» встречи не состоятся. Я сам до ужаса не люблю все эти мозгоправные посиделки, но так положено.

– Хорошо.

– Это обязательно. Два раза в неделю. Надеюсь, ты понимаешь как это серьезно?

– Конечно, понимаю. Учеба меня к такому не готовила, а еще на Земле отучился на «Специалиста по конфликтным ситуациям в отдаленном космосе». Чушь все это, бессмысленная.

– Я много лет в космосе, а когда со мной Фрам связался и сказал, что случилось, коленки затряслись. Жизнь периодически подкидывает что-то новое и гадкое. Никаких инструкций не напасешься. Я отдам тебе личный терминал, удаляй из него все, что посчитаешь нужным. Я посмотрел и составил рапорт, извини, но так положено, – он тут же поднял руки как бы извиняясь. – Я никуда не копировал и не отправлял то что там есть, все останется в рамках врачебной тайны.

– Хорошо, спасибо. – Я наверно очень покраснел. Еще бы, Перес наверно здорово веселился, слушая как я с ним прощаюсь. Но вид у него был спокойный и никакой издевки в голосе я не слышал.

– Ты поспи или если хочешь покоя, сделай вид что спишь, а тот они после операции все целым табуном по коридору бегают узнать, не очнулся ли ты. Ну, по крайней мере, бегали до отбоя.

– До отбоя? А сколько сейчас времени? Сколько дней я в отключке пробыл?

– Времени чуть больше суток прошло с того момента как тебя нашли. А время сейчас, оказывается, четыре часа утра, неплохо я тут у тебя вздремнул. – Сказал Перес, сверяясь со своими часами, и испытывая явное удивление увиденным.

– А что ты к себе спать не пошел после операции?

– А я и пошел! Ну попытался, решил зайти к тебе, посидеть пять минут посмотреть на показатели… И собственно ты меня будишь и уже четыре утра. Я немного подустал, столько не спал из-за тебя. Сначала сидел на связи, ждал, когда доберутся до тебя. Потом, когда узнал, что операция потребуется. Пробовал поспать, пока везут, но куда там, так переживал что глаз не сомкнул. Все сам себе клялся, что ногу починю, не буду отнимать.

– Нервная у тебя работа?

– Лучшая, вот я стою, смотрю на тебя побитого и вижу, как ты через полгода бегаешь. Сразу на душе легко становиться, возникает приятное чувство, что не зря я кислород здесь трачу. Такого больше нигде не ощутишь.

– Но ведь не всегда все хорошо? – козырнул я.

– Так, пытаешься меня на байку спровоцировать? Давай спать. И чтобы лежал, не двигая ногой, пока я не разрешу. Снотворное дать?

– Меня и так раньше вырубит, чем ты до двери дойдешь.

– Так и пользуйся случаем, до завтра.

– Слушай, подожди. Последний вопрос, я успел пропасть? – Если местоположение космонавта остается неустановленным больше двенадцати часов, об этом сообщается агентству, а то в свою очередь тут же сообщает родным.

– Да, успел. Но им уже сообщили, что ты жив и твоя жизнь вне опасности. Через пару дней я тебя отсюда выпущу, ну если будешь себя хорошо вести. Тогда и свяжешься с родней. Фрам перед агентством все формальности уладит! А теперь отбой, живо!

Перес, было, направился к двери и вдруг, и тут будто предугадал ход моих мыслей.

– Знаешь, Кириллов. Наверно я все-таки поторопился тебе терминал отдать, дай ка мне его. А то чувствую, что знаю я, чем ты сейчас вместо сна займешься! Будешь, краснея, панически стирать все что наговорил!

– Можно тебя, тогда, попросить об одолжении? Отправь одному человеку весточку. – Спросил я, отдавая Серхио терминал.

– Ага. «Я здоров. Как только появиться возможность созвонимся». Так?

– Верно. – Я снова раскраснелся. – Рите Кирилловой.

– Да, я в курсе. Отправлю. Спи, давай!

И забрав у меня терминал, он с чувством выполненного долга запихнул его в ящик самого дальнего от меня стола и довольно кивнул столу. После он убавил свет до мягких сумерек и покинул медблок. У меня же мысли никак не собирались в кучу. Я начинал думать о Рите, потом внезапно думал о омлете, потом перекидывался на паштет, в общем когда я наконец понял что просто-напросто голоден то тут же, почему-то, уснул.

Я не знаю, сколько я в итоге проспал, но проснулся я, оттого что за стенной перегородкой кто-то достаточно серьезно на кого-то кричал. Ему противостоял некто обладающий не менее звучным криком. Более того я, кажется, слышал что там за стенкой есть и третий человек который пытался что-то вставить, но его мнение кажется совершенно не интересовало первых двух.

Перегородки между помещениями на базе были выполнены из стали. И довольно таки плохо задерживали звук, однако совсем до конфузов не доходило. Но я уверен, что даже Бернар, который, скорее всего, сидит сейчас в гараже территориально находящемся в другом конце базы, через сотни метров пространства и десятки перегородок прекрасно слышит этот жаркий спор.

Наконец крики немного смолкли, спорщиков за стенкой, где, к слову, была смотровая медблока, осталось двое. Тот, кого я услышал первым, он так громко кричал, что уже немного охрип, и тот, кто никак не мог вставить слово. «Громкий» крикун продолжал кричать, кажется, уже ни к кому не обращаясь, а «тихий» так и не мог ничего толком вставить в разговор, даже учитывая то, что из громогласных собеседников остался только один.

Я чуть приподнялся на кушетке, чтобы разобрать, о чем собственно там так жарко спорили, как вдруг дверь в помещение, где я лежал, отъехала в сторону. На пороге показался Перес. Он выглядел так, что я резко завалился на спину, и попытался сделать вид, что сплю. Его волосы были взъерошены, лицо было красным, он нервно дергал себя за ворот комбинезона.

Перес естественно заметил, что я уже не сплю, а пытаюсь подслушивать. И этот факт, кажется, привел его в еще более раздраженное состояние. Он гневно раздул ноздри и заорал страшным голосом на всю станцию: «Селиванов! Есть и для тебя дело! Иди, развлекай Алекса, пока мы общаемся!»

Ну, я немного опустил детали его обращения, но Перес использовал столь витиеватые ругательства, что их лучше лишний раз не озвучивать. После этих слов он немного потоптался в дверях, и так и не сказав мне ничего, ринулся назад в помещение за стенкой, и прямо с ходу начал кричать на самого первого и самого громкого спорщика.

Вскоре в дверях появился Селиванов и очень робко зашел ко мне в послеоперационную. Он тут же закрыл за собой дверь, видимо надеясь, что так меня меньше будет беспокоить спор за стеной. А может он так хотел сам оказаться подальше от этого скандала, кто знает. Он немного потоптался у двери, не решаясь подойти и что-либо сказать. Я толком не мог разглядеть его, он стоял в пол-оборота, будто специально повернувшись ко мне левым боком. Я улыбнулся ему и помахал рукой, приглашая подойти поближе. Он еще немного постоял у двери в нерешительности, и наконец, глубоко вздохнул и подошел прямо к моей кушетке.

По мере того как Селиванов подходил ко мне улыбка постепенно сходила с моего лица. В послеоперационной было довольно мягкое освещение, каким его оставил накануне Перес. И я не сразу разглядел все детали, но вид Артема был просто устрашающий. Правая рука Селиванова лежит на перевязи, замотанная уже слегка пропитавшейся кровью антисептической тканью. Но не это столь напугало меня, голова Селиванова была перевязана, повязка охватывала всю верхнюю часть его головы, закрывала правый глаз и также уже достаточно пропиталась кровью. Он молча сел на тот же табурет, на котором сегодня спал Перес и смотрел на меня, будто давая мне время оценить увиденное. Взгляд его никак не мог остановиться на чем-то конкретном. Губы его дрожали, он силился что-то сказать, но видимо просто не в силах был собраться с мыслями.

Только теперь до меня дошло, что хотел сообщить нам Раджич по радио, пока мы шли по дну ущелья.

– Как ты, малыш? – выпалил он на выдохе и тут же расплакался.

Он оперся здоровой рукой на край моей кушетки, положил голову на руку и начал рыдать. Селиванов всегда был мягким человеком. Даже чересчур. Да, он был интеллигентным, умным, но при этом крайне малодушным. Над такими людьми обычно подшучивали в школе из-за их мягкости. Но при этом обижать их ни у кого не возникало желания. Их мягкость граничила с самопожертвованием, поэтому их хотелось наоборот защищать от всех невзгод реального мира. Они могли добиваться любых высот, но как только жизнь давала по носу такому человеку, как он покорно садился в лужу, и мотивации вылезти оттуда уже не находил.

Сейчас Селиванов сидел рядом с моей кушеткой и безутешно плакал. От этого мне самому хотелось в эту же секунду заплакать. Очевидно, мой товарищ по экспедиции и земляк попал в беду. И видимо в весьма серьезную беду. Не знаю о чем и с кем там сейчас спорил Перес, но очевидно там решался вопрос будущего нашего пилота.

Селиванов более или менее успокоился только минут через пять. Я все это время старался не смотреть на него и безуспешно прислушивался к спору за стеной, где люди уже перестали кричать друг на друга, а только ревели как звери. Меня сильно подмывало что-то сказать, но я никак не мог найти нужные слова. Да и что тут говорить, Селиванов ранен, и достаточно серьезно. Очевидно, что его жизни уже ничего не угрожает, однако может сказаться на работе. И что-то тут не так! Не было бы никакого спора, если бы Селиванов просто травмировался на задании, было что-то еще. Что-то из-за чего Перес теперь столь жарко спорил за стенкой.

Прошло довольно много времени. В конце концов, Селиванов дошел до той стадии, когда у организма просто кончились слезы, а сам он мог лишь всхлипывать, стараясь прийти в себя. Наконец, он видимо нащупал какую-то моральную почву под ногами, встал с табурета, доплелся до раковины и неловко умылся одной рукой. Да так и замер, стоя ко мне спиной и медитативно смотря на то, как вода собирается в слив.

– Помнишь, со станции кислород истекал? – вдруг сказал он.

– Да, ты что-то такое говорил. Когда бур скидывали.

– Я решил пристыковаться, проверить. Фрам одобрил осмотр. – Селиванов замолчал, кивнув в сторону стены. Из чего я сделал вывод, что вторым спорщиком за стенкой был начальник нашей экспедиции.

Я не торопил его, видно было, что ему очень тяжело говорить о произошедшем на станции. Я как-то даже забыл, что сам лежу в медблоке и отхожу после операции. И не далее как сутки назад, я чуть не остался без ноги, а может и вовсе едва не погиб. Трагедия Селиванова отчего-то казалась мне куда более глубокой, хотя, по сути, я сам сильно пострадал. Однако почему-то я жалел его куда сильнее, чем себя. Вероятно, это было связано с тем, что Селиванов расклеился, сдался, и я жалел его именно поэтому, синдром медсестры.

– Ладно, – Селиванов, наконец, закрыл кран и с пугающе наигранной улыбкой на опухшем лице вернулся на табурет. – Ты то как?

– Упал, очнулся – гипс. У меня-то все очевидно, да и ребята на базе наверно уже тысячу раз историю друг другу рассказали. Наверно уже даже интересными подробностями обросла эта история и превратилась в сказку. Перес молодец, ногу сохранил. Домой не придётся ехать. А вообще страшно было до жути, лежал там, в пещере прощался со всеми.

– Я бы наверно не пережил такое. Сразу бы сдался. Поэтому в пилоты и пошел. Мне Перес вполне доступно рассказал, что там случилось. Сам-то я уже здесь в медблоке был, когда все произошло. – Артем ненадолго замолкал. – Ты говорят, даже медпомощь сам себе оказывал.

– Ага, до оказывался до зеленых чертей. Серьезно, слишком много обезболивающего принял, даже немного страшно было за свое психическое здоровье.

– Ну, все равно, помощи благополучно дождался, а значит молодец. – По этой реплике я понял, что Перес или кто-то еще успели прибрать куда-то мой шлем и рассказывали всем «облегченную» версию моего спасения. Судя по всему, мало кто был в курсе до чего я в итоге дошел в передозировке медикаментами.

– Ты извини, может, тороплю, но что там, на станции случилось?

– Там, – Селиванов замолчал, его лицо скривилось , а в глазах снова проступили слезы. Я тут же пожалел, что вернул его в те воспоминания, но было уже поздно. Будет мне уроком человечности, а ведь еще психологию дополнительно изучал, дурак образованный, не более. – Там трубу просто пробило от резервного резервуара с кислородом. Та система, что стоит, на случай если фильтры откажут. Так вот, от старости прохудилась труба, что под наружной обшивкой идет, я это понял и просто клапан закрыл резервной системы, отключив ее полностью. В тот момент я так думал…

Селиванов затих и прикоснулся к повязке на голове. В этот момент дверь снова внезапно открылась, но теперь на пороге стоял Фрам собственной персоной, он явно пребывал в состоянии праведного гнева, и был готов кого-нибудь убить. Нильс Фрам до красноты сжимал кулаки, а затем разжимал и в этот момент руки его начинали крупно трястись. Но на меня он посмотрел с искренней отеческой заботой. Ну, я думаю, что он именно это пытался изобразить своими налитыми кровью глазами.

– Алекс! – он улыбнулся и ей богу, лучше бы он этого не делал, настолько устрашающая у него получилась улыбка. – Ты то как? Нормально?

– Так точно! Скоро буду бегать.

– Отлично, отдыхай тогда! – он все пытался изображать спокойствие и заботу. Но вот это пожелание прозвучало как угроза. – Артем, сейчас Перес в смотровой приберётся и перевяжет тебя! Заодно поговорите, он позовет.

И не дождавшись ответа, удалился, закрыв за собой дверь. Перес же в смотровой продолжал спорить уже сам с собой и чем-то грохотал, кажется даже что-то разбил.

– Но, все оказалось не так, как я предполагал, – неожиданно продолжил Селиванов. – Закрыл я не клапан на резервной системе кислородного обеспечения. Я открыл клапан, соединяющий топливный бак с маршевыми двигателями… Сообразил, что сделал что-то не то, только когда уже в иллюминатор стало видно утечку топлива. Тут же закрыл подачу топлива, но поздно. На автомате сработал стабилизационный движок, ведь орбита изменилась, из-за истечения топлива, надо было стабилизировать. Все снаружи полыхнуло, станцию замотало, где-то случилась разгерметизация, не знаю точно где, меня сразу в рубке заблокировало. Очень страшно было, швыряло и бросало буквально по всей рубке. И тут я схватился за что-то, чтобы не убиться. А этим чем-то оказался шланг с жидким кислородом, для охлаждения бортового компьютера. Сильно тряхнуло, и шланг я вырвал как будто он никак не крепился… И меня… Окатило.

– Господи! – я достаточно легко представлял себе тот ужас, что пережил Селиванов.

Вообще маршевые движки на станции используются только для полетов до места работы. То есть на данной станции он не работал уже много лет, как минимум пару десятков. И Селиванову «повезло» что она просто не развалилась при подаче топлива.

Топливом для современных ракет служит гибридное топливо. Оно представляет собой смесь жидкостей служащих окислителем и топливом, но помимо этого топливо еще находится в твердом состоянии в камере сгорания (отсюда и название гибридное), по консистенции топливно-окислительная масса напоминает желе. Во время пуска пилот запускает подачу топлива, жидкая фаза поступает в камеру сгорания и через пару секунд пилот дает зажигание. Топливо воспламеняется в камере сгорания, так же воспламеняется и твердое топливо, все это с чудовищной силой вырывается через несколько сотен сопел и станция летит куда надо.

Я не специалист, поэтому и говорю об этом настолько скупо и просто. Однако даже я понимаю, что если не включить зажигание, то все топливо просто вытечет из корабля через сопла, собравшись в довольно плотную массу вокруг станции. Что и произошло.

Но дело в том, что на станции работали автоматические стабилизаторы, маленькие двигатели, что удерживают станцию строго на орбите. Один из них сработал, и как назло именно в этот момент, что привело к детонации. Взрыв, скорее всего, был не сильным, он просто не мог быть сильным, так как был ненаправленным. Но этого хватило, чтобы вывести станцию из равновесия и очевидно повредить что-то еще на престарелой станции. Это и привело к трагедии.

Одно только было мне не понятно, резервная система подачи кислорода и двигатели управляются с разных панелей.

– Артем, а как ты собственно…

– Я перепутал их! – глаза у него снова на мокром месте. – Я сидел в кресле пилота и просто по памяти щелкнул тумблер. Только вот память меня подвела. Верный тумблер на неверной панели.

Я уставился в пустоту. Селиванов едет домой. Грубейшая и глупейшая ошибка. Неизвестно какие вообще последствия взрыва. Может быть, там вообще полстанции не работает. Еще и сам покалечился. Лучший пилот в системе будет списан на берег. Как вообще можно было допустить такую ошибку? Даже я, человек, имеющий очень отдаленное отношение к пилотированию, знал, где эти два тумблера. И даже если бы не знал, они подписаны. Ясно и четко, а при подаче топлива еще и раздается зуммер.

Я никак не мог понять, как это произошло. Но решил не высказывать своего мнения, не то время.

– А что твой глаз?

– Глаз? – Артем прикоснулся к повязке и его лицо снова перекосило. – Перес говорит заживет, но зрение сильно упало.

Мне стало очень тошно, и я отвел взгляд куда-то в сторону двери. И только этот момент я заметил, что на пороге стоит Перес. Не знаю, давно ли он тут стоял, но выглядел он глубоко уставшим. Медик уже сжег все свои эмоции, и почти не реагировал на происходящее. Он ничего не говорил, просто стоял, опершись спиной на дверной проем. Артем заметил, что мой взгляд сосредоточен на чем-то позади него и обернулся. Они молча смотрели друг на друга, это был долгий и тяжелый миг. Миг, когда шестеренки чьей-то жизни замерли на секунду, другую, но это вовсе не легкий отдых от бытия на берегу моря, где время как я говорил, идет медленнее.

Кто-то только что выжал сцепление и теперь переключит передачу, это просто пауза перед новым этапом движения. И Селиванову в собственной машине бытия сейчас принадлежит лишь роль пассажира. Ему не светит ничего хорошего на этом новом этапе, но повлиять на собственную жизнь он не в силах, она в руках кого-то другого. Перес смотрел на Селиванова и что-то обдумывал. Видно, что ему предстоял какой-то нелегкий выбор, а он еще и близко не придвинулся к окончательному решению. Именно он сейчас был за рулем, именно ему теперь предстояло решить, что дальше ждет Селиванова.

– Пора? – наконец прервал молчание Артем.

Перес молча кивнул и вышел из послеоперационной, так ничего и не сказав. Селиванов обернулся ко мне, улыбнулся и ласково потрепал по пострадавшей ноге. Когда ко мне вернулась, потерянная из-за сильной боли, возможность видеть, Селиванова в помещении уже не было. Было слышно только, как за стеной чем-то едва слышно гремит Перес. Никаких эмоций в этом уже не было, только профессиональная работа врача. Пока он работал, они не обронили ни единого слова.

В общем, я понимал, из-за чего так скандалили Фрам с Пересом. Фрам наверняка настаивал на том, чтобы Перес признал Селиванова негодным к работе в космосе по медицинским причинам. Отчет об аварии составляется так, что Селиванов ошибся в стрессовой ситуации. Что в прочем не будет подлогом, со станции истекал кислород, это вполне входит в определение стрессовой ситуации.

Тогда Селиванов отлежится годик дома, пройдет медкомиссию и получит какую-нибудь простенькую работу. Например, будет возить людей с Земли на орбиту на небольших ракетах. Или работать на погрузчике при постройке больших кораблей (они строятся в космосе на орбитальных комплексах, так что погрузчик здесь это небольшой корабль с манипуляторами). И так до самой пенсии, я уверен, что такая работа ему под силу и с плохим зрением.

Но тут возникает один вопрос. Почему Селиванов щелкнул другим тумблером и потратил, судя по всему огромное количество времени на то чтобы понять ошибку? Если бы он быстро сообразил, что просто заработался и переключил тумблеры в правильное положение, никто бы даже не узнал об этом. Но он довольно долго сидел в кресле уверенный, что все в норме.

Такой опытный пилот как Артем не мог чувствовать стресс от того что со станции истекал кислород, пускай формально это и так. Этот человек бывал в таких переделках и управлял кораблями в таких жутких условиях, что его просто не могла вывести из равновесия такая мелочь. Значит причина неверных действий в чем-то другом. И Перес скорее всего настаивал на прохождении Селивановым сначала полной медкомиссии и если та ничего не найдет отправить его на оценку профпригодности.

Я готов поставить деньги, что Перес однозначно уверен в том, что медкомиссия обнаружит у него какой-нибудь дегенеративный недуг. Тогда его с чистой совестью спишут на Землю, назначат пенсию и будет он отдыхать, ухаживая за цветочками и кушая лекарства.

Но теперь надо подумать о печальных последствиях обоих решений. Если Селиванов сохранит возможность летать, и при этом у него есть какой-то недуг, то это приведет к трагедии. Пострадают люди и техника или того хуже, вдруг на взлете с Земли он штурвал дерганет и совершенно исправная ракета вместо полета в космос упадет на терминал, похоронив ни в чем не повинных людей из-за того что когда-то какому-то начальнику экспедиции стало жалко коллегу.

А если он здоров? Тогда Селиванов попадет в руки аттестационной комиссии. Они доберутся до всех подробностей, проведут полнейшее расследование и их заключение будет беспощадным: Артем Селиванов не может больше быть пилотом. Они не видят лучшего пилота в системе, они не видят человека, которому по сто контрактов в месяц предлагают. Они видят человека, совершившего ошибку, которую второкурсник летного училища, только допущенный до симулятора, не допустит. Ему дадут работу, безусловно. Я уверен что, учитывая прошлые заслуги, он получит хорошее место. К примеру, пойдет преподавать в училище, или будет работать над новыми тренировочными симуляторами. Но в кресле пилота он уже не окажется никогда. Чего как мне кажется, он не переживет. Селиванов настолько любит свою работу, что каждый день, когда он будет просыпаться в своей постели на Земле, под мягкими лучами солнца будет доставлять ему нестерпимую муку. Болезнь еще будет каким-то оправданием, но позорное списание… С отставкой он не смирится.

Что бы выбрал я? Да кто его знает. Панели может и похожи в общих чертах. Но разная маркировка, да и при подаче топлива срабатывает зуммер. Селиванов его не услышал. Почему это произошло? Что там вообще случилось?

Тут я начал понимать, возможно, Селиванов слышал зуммер, потому что включил именно подачу топлива! Тогда что за чертовщина у него в голове? Это было глупо, но мне почему-то казалось, что это более вероятно чем то, что он перепутал два тумблера.

Вывод в том, что выводы делать рано. Теперь я скорее был уверен, что Селиванова стоит отправить на экспертизу, возможно, он не в себе. И тут совесть нанесла свой удар. Ведь я сам сутки назад разговаривал с рыжим гостем. А Перес написал в отчете, что у меня передозировка обезболивающими, что тоже вроде и не подлог, но и не до конца правда.

Мы все гости в космосе, каждый может попасть в беду, никто не застрахован от призраков, рождающихся в тишине. Но призраки не жмут кнопку вместо тебя. Хотя мне казалось, что призрак бьет меня, а не я сам разбиваю себе шлем. Господи, как же это сложно!

Я сам был не в себе, я был на грани безумия. Как я вообще могу судить, кого бы то ни было? Есть компетентный врач, который настаивает на полной проверке, и есть начальник экспедиции, который настаивает на том, что Селиванов просто растерялся в тяжелой ситуации. Это в их компетенции, вот пусть они и разбираются.

Сам того не замечая я уснул, только спал я на самой грани между реальностью и сном. Я слушал, как за стенкой что-то делает Перес. Пару раз он, кажется, заглядывал ко мне, но не подходил. Кто-то постоянно ходил по коридору туда-сюда, наверно ребята приходили проведывать Селиванова или просто поговорить с Пересом. Во сне я чувствовал тот самый запах больницы, которого нет ни в одном другом помещении. Но я не мог проснуться, тело меня не слушалось я даже не мог открыть глаза, хотя было вполне комфортно поэтому я совсем не переживал, возможно это какой-то побочный эффект тех лекарств, что мне давали.

7

Утром ко мне довольно бесцеремонно ворвался Перес. Врубил на полную свет, и скинул с меня одеяло. Без каких-либо прелюдий он снял повязку и начал осматривать мою ногу.

– Доброе утро. – Сказал я еще не в силах открыть глаза.

– Доброе, доброе. Как спалось?

– Нормально. Только слегка беспокоило, что кто-то по коридору все время шастал.

– Никого здесь не было, я всю ночь спал в соседней комнате.

– Странно я мне казалось кто-то ходит. Может Селиванов?

– Он в своей каюте спит. Вряд ли бы он решился посреди ночи прийти.

– Так это мне снилось?

– Что конкретно? – Перес замер держа какой-то инструмент над моим коленом.

– Мне казалось, что я лежу на этой кушетке и не могу пошевелиться. И кто-то по коридору около палаты ходит. Не страшный сон, просто странный.

– А-а-а, – протянул Перес и вернулся к моему колену. – Это седативное. Я тебе столько всего вколол, что это нормально.

– Ну и на том ладно. – Я немного заволновался из-за этой заминки. Но утаивать от Переса ничего не собирался, вдруг у меня все-таки прохудилась крыша, а ребят доводить до беды я вовсе не хотел.

– Ну ка, подними веки! – повелительно сказал Перес, что я и сделал.

– Да, дружочек. Печень ты себе обезболивающим сильно подпортил. Сейчас еще кровь возьму. А то вчера у тебя по венам что-то странное текло. – Он перевязал жгутом мне руку.

– Что-то странное?

– Не паникуй, просто показатели очень странные были. Это нормально в твоей ситуации, думаю, сегодня уже будет ясно, что там, да как.

Пока Перес набирал три пробирки с кровью мы молчали. Но это была неловкая тишина, мы оба хотели заговорить и оба об одном и том же. Но оба при этом не решались. Наконец Перес не выдержал.

– Что думаешь?

– Знаешь, если честно думаю, он заливает.

– На счет чего именно?

– На счет того, что панели перепутал.

– Хмм…

– Ты слышал стартовый зуммер? Он орет так, что паралитики встают с инвалидных кресел, чтобы его выключить. И он его не слышал?

– А если он сломан?

– По всей станции? Четыре независимых системы?

– Да знаю я, – Перес поднял руки в перчатках, в правой руке у него был бинт, видимо процедура подходит к концу. – Просто никак не могу в толк взять. Зачем он это сделал?

– А Фрам что говорит?

– Говорит, что Селиванов услышал зуммер и решил, что это резервная система жизнеобеспечения ругается.

– Там другой зуммер.

– И это я знаю! И Фрам знает! А Селиванов ничего толком не говорит. Ох, ну и беда, что делать?

– Не могу тут советовать, ты мой шлем видел?

– Да, это ведь это я его немного «потерял». Так пару уколов в плечо. Снотворного вколоть?

– Хватит, может без него удастся нормально поспать. А то с этим странным сном устал, будто работал. Что Фрам то предлагает?

– Списать на Землю. А там он при поступлении на работу и так пройдет медкомиссию.

– Разумно.

– Ага, а если они что-то найдут? Так в обращении к агентству и напишут: «Ребята с Япета год назад списали на Землю человека, которому вообще летать нельзя». Глупо?

– А если здоров?

– То, какие оправдания этой ошибки? Надо, чтобы он кого-то угробил, прежде чем мы забеспокоимся? А если он опасен? А мы его отпустим, доверим людские жизни. Я и Фрама понимаю, они с Селивановым полжизни вместе проработали. Тяжело верить в то, что хороший друг может так облажаться.

Я так, когда на орбите Венеры работал, у нас парень перчатку в открытом космосе потерял. Парень хороший, дружили крепко с ним. Ты же знаешь, не очень я верю во все эти вещи с копанием в мозгах. Я с ним поговорил по протоколу, мол, не беспокоит его что-то, нет ли проблем у родных и так далее. Скорее смеялись, когда общались, чем серьезно к этому отнеслись. Даже не екнуло у меня в душе ничего. Ну, свалилась перчатка, с кем не бывает? А на следующей смене он шлем снял прямо в космосе. Все хорошо у него было, дома маленький сынишка ждал, здоров был как бык, никто и не понял что случилось. Только про мужчину какого-то сказал…

– Мужика?

– Да, дословно из рапорта: «Вижу мужчину без скафандра». И снял шлем. Сколько лет прошло, а все переживаю и думаю, что же я тогда упустил. И ничего так в голову и не приходит. Поэтому я считаю, что Артема надо списать под комиссию, а не в связи с травмой. Ладно, нагрузил тут я тебя взрослыми проблемами, отдыхай лучше, минут через десять уснешь как младенец.

Перес похлопал меня по плечу и ушел. А у меня из головы все не шли слова его коллеги, интересно, что там за мужик был в космосе? Неужели тот же? Да, нет, это просто бред. Само то, что я испугался этих слов, говорит о том, что я допускаю существование этого мужика. А это очень плохо и надо будет Пересу сообщить об этом по возможности.

И тут я «моргнул»…

С момента операции, прошло пару недель, мое восстановление шло нормально. По графику, как любил отвечать на все вопросы о моей ноге Перес. На базе тем временем установилась довольно гнетущая атмосфера. Информация об инциденте на станции вышла за пределы Япета, и медкомиссию Селиванову назначило уже не руководство экспедиции, а люди из агентства.

Пожалуй, Перес и Фрам были единственными людьми, которых, кажется, скорее удовлетворило, чем расстроило. Пересу не пришлось идти на сделку с совестью, а Фрам в такой ситуации уже не мог ничего сделать для Селиванова.

Агентство пришлось привлечь в тот момент, когда мы запустили автоматический зонд для того чтобы осмотреть станцию. Все осознали, что дело пахнет керосином, когда на заданной орбите просто не обнаружилось станции, она оказалась значительно ближе к поверхности, чем должна была бы. Станция приобрела хаотичное вращение, на ней непрерывно и хаотично работали маневровые двигатели, и она медленно падала на поверхность, окруженная большим количеством обломков.

Увидя ее, я глубоко удивился, как вообще Селиванов, будучи раненым, смог отсюда выбраться. Шлюз в спутник находится в рубке, но ему при этом еще и требовалось расстыковаться так, чтобы не врезаться в станцию и улететь, минуя обломки. И тут следует учесть, что он почти потерял зрение и возможность пользоваться рукой.

Возможно, станция не сразу получила такие повреждения, но Селиванов ничего толком не помнил. А центральный компьютер станции приказал долго жить в момент аварии и никаких данных по станции мы не получали. Возможно оттого, что Артем повредил охладительную систему.

Зондами в экспедициях занимаются пилоты, но нашего пилота мы, разумеется, не могли использовать, поэтому за мониторы сел Бернар, который по инструкции и должен был этим заниматься в случае отсутствия пилота. Но как сам признался, со времен учебы всего пару раз практиковался.

Бернар, насколько возможно, сумел приблизить зонд к станции, чтобы ее осмотреть. Мы увидели вырванные части борта. Часть станции, где была злополучная резервная система жизнеобеспечения, просто отсутствовала, а вместе с ней отсутствовали маневровые двигатели расположенные неподалеку. В принципе уже одно это объясняло странное вращение станции. Вообще станция выглядела так, будто там произошла целая серия взрывов, что возможно было истиной, ведь отрицать это мы не могли.

Потом Бернар пристроил зонд в хвост станции, и мы увидели лишь ряд погнутых камер сгорания. Некоторые были полностью уничтожены и сплющены в единую массу. Всего визуально я начитал целыми тридцать сопел из ста, что должны были быть. Что подтверждало факт того что первопричиной аварии была детонация топлива.

Мы хотели продолжить осмотр станции, но в зонд попал обломок. Бернару не хватило сноровки выровнять легкий беспилотный зонд, его закрутило, и он стал практически неуправляем. Единственное что удалось Бернару – это уронить зонд на поверхность, проконтролировав, что на поверхности в той точке нет ничего важного.

Все было ясно как день, станция падает, и возможности восстановить ее орбиту мы не имеем. А значит надо грохнуть ее об Япет, желательно где-то подальше от нас. Мы не могли это сделать сами, потому автоматика на станции не работала, дураков лететь туда и делать все вручную среди нас не было. Оставалось радиоуправление, которое с поверхности было недоступно, и осуществлялось только при помощи огромных орбитальных комплексов, ближайшие были расположены на орбитах Сатурна и Титана.

Фрам связался с агентством и сообщил им о том, к каким выводам он пришел после осмотра станции. Хотя я уверен, что к этим самым выводам он пришел уже в ту секунду, когда увидел Селиванова. «Он чувствует нас своими детьми, у старых космонавтов это в крови. Фрам будет тащить нас из болота, даже если мы сами туда добровольно залезли. Он, как никто, серьезно относится к своей ответственности за наши жизни и здоровье» – так действия Фрама объяснил мне Раджич.

За следующие три дня мы при помощи станции на Титане удачно прияпетили нашу станцию на темной стороне спутника. А уже на следующее утро агентство взялось за расследование с присущей ему дотошностью. Заодно они почему-то рассматривали и мой случай.

Нам обрубили связь с Землей, связаться можно было только с агентством, Титаном и Сатурном. Я только собирался позвонить Рите и объясниться когда это произошло. Вместо этого я успел лишь написать сообщение о причинах задержки, и то спешил и настрочил на редкость непонятный текст. Зато каждый из нас понескольку раз приглашались на продолжительную беседу с агентством. Я лично пять раз беседовал с разными людьми столько, сколько позволяла связь. Фрам же вообще почти не прекращал связи с агентством.

Вскоре все кроме Фрама и Селиванова перестали интересовать агентство. По поводу моего случая агентство пришло к выводу, что это не более чем случайность, никаких ошибок за персоналом и руководством замечено не было. Мне пообещали выписать благодарность и дать «медальку», как и всем кто, участвовал в моем спасении.

Хотя копали они глубоко, дорылись даже до поцарапанного шлема и передозировки медикаментами. Но я исправно посещал Переса как тот того требовала инструкция, и вообще шел на поправку. В итоге в агентстве отреагировали достаточно мягко, составили рекомендацию, согласно которой мне следует взять годичный отпуск, а потом можно возвращаться куда захочу. Ну и благодарность решили не выписывать, ограничились премией.

Это была рекомендация, ее можно было просто положить куда подальше и забыть, но после всех этих приключений и двух недель езды в коляске я уже думал, что отпуск не такая уж и плохая идея.

После этого меня больше не беспокоили, но напряжение на базе росло. Когда агентство, наконец, объявило свой вердикт, многие вздохнули с облегчением. В данный момент они видели в действиях Селиванова злой умысел, сейчас он фигурировал в расследовании как саботажник. Агентство предписало изолировать Артема от команды и отправить его с ближайшим межпланетником на Землю.

Нам теперь было не так-то просто выводить грузы на орбиту в отсутствии станции. Придется поднимать спутник, у которого не самая большая грузоподъемность. Времянка, это предел его мощности, больше он тянуть просто не мог, а времянка изготавливалась из легких материалов, и весила как вездеход. Он будет на орбите ждать межпланетник, тот попытается подобрать спутник, разгрузить и отправить домой. На словах просто, а вот на деле межпланетники очень плохо управлялись вблизи планет, даже к большой станции они стыковались далеко не всегда с первого раза, что уж говорить о маленьком спутнике, который надо было ловить магнитным захватом и тянуть в трюм. Получалось раза с десятого при хорошем везении. Что испытывал при этом человек в спутнике рассказывать, думаю, будет излишним. Представляя, что нам надо на спутнике тащить на орбиту кучу образцов пород и аппаратуры и столько же забирать, всем становилось плохо.

Станция наполнялась грузом постепенно, по ходу смены, и межпланетник проводил разгрузку-погрузку где-то за сутки. Здесь же лишенные такого грузового буфера, мы обречены были в течение двух недель заниматься исключительно грузами. Да и станция, упав, похоронила в своих обломках много нужных вещей, что мы уже успели на нее переправить. Придется отправлять спутник смотреть место крушения и если там осталось что-то ценное, сбрасывать времянку и ехать за всем этим добром. А Бернар от перспективы побыть пилотом, тем более скидывать времянки бледнел и глубоко уходил в себя.

В общем, все предвкушали тяжелые недели, да бранным словом поминали Селиванова, что сидел запертым в каюте, доступ туда имели только Фрам и Перес. Каждый имел свое мнение на счет произошедших событий. Фрам упорно продвигал идею о том, что Селиванов ошибся, и все это как-то связано с переутомлением и после лечения Артем будет в порядке. Перес в случайность не верил и считал, что Селиванов хотел что-то сделать на станции, что-то вроде «Я же отличный пилот, надо провести проверку все ли тут работает!», но пожилая станция не ответила должным образом на эти испытания и развалилась.

Гарсон считал, что Селиванов не настолько честолюбив и считал, что Селиванову что-то помешало действовать нормально. Что-то что может напугать даже такого опытного летчика. И напугать на столько что он сейчас был согласен сидеть в заключении как вредитель, лишь бы не рассказывать.

У Бернара была теория неисправности. Он считал, что на станции был поврежден не только этот трубопровод, но и что-то еще. Например, центральный компьютер уже был неисправен, он был в предынфарктном состоянии и вполне мог случайно включить подачу топлива. А действия Селиванова просто совпали по времени. Бернар вполне допускал, что Селиванов делал все верно. Но теперь ему не хватило крепости духа в это поверить.

Единственным, кто придерживался версии саботажа, был Раджич. Как ни странно Мирко не связывал это с их враждой, а высказывался вполне корректно. Селиванов мог пойти на сознательную поломку станции, чтобы навести на нас агентство, мол, хотел им показать, до чего они тут все довели своей экономией. По его плану станция бы упала, он бы чудом спасся, написал рапорт о изначально аварийном состоянии станции. И разобравшись в ситуации агентство, выделило бы нам долгожданное финансирование.

Версия Раджича состояла из нестыковок практически полностью. Но, тем не менее, учитывая в целом эту странную ситуацию, могло быть и так. Я же все больше склонялся к версии о том, что Селиванов хотел сделать благо, да не вышло. Я думаю, он заметил, что орбита станции уже была нестабильна на тот момент, а еле живой компьютер не фиксировал это и не рапортовал на поверхность. Селиванов хотел решить этот кризис в зачатке. Задержку в действиях я объясняю тем, что когда пошло топливо орбита еще более изменилась и он запаниковал. Молчал он теперь потому что, признавшись, он говорил о том, что сознательно нарушил с десяток инструкций, и ему уже грозило что-то посерьезней увольнения.

Все это были пускай и логичные, но все же догадки. В агентстве ознакомили Фрама с предварительными результатами следствия, но нам он их не поведал. Что логично, мы все тут были друзьями, но дисциплину и субординацию в вотчине Фрама надо было соблюдать.

Сразу после того как Фрам был ознакомлен с этими материалами нам, наконец, позволили связаться с Землей. Я знаю, что всем хотелось поговорить с родными в этот день. Но когда я подкатил на своей коляске к рубке то никого не увидел, более того даже в коридоре рядом с рубкой связи никого не было. Видимо ребята решили пропустить меня вперед и не мешать. Ну, или Гарсон сумел перехватить сигнал и они сейчас сидят где-то в укромном уголке и готовятся смотреть телешоу, что даже более вероятно.

Я сидел в рубке и заметно нервничал. Пока передатчик настраивался, я весь истек холодным потом и начал крупно дрожать. Я, конечно, предупредил Риту о том, что позвоню ей тогда-то и во столько-то, и она на Земле сейчас ждала звонка. Но я, хоть убейте, не мог придумать, что же ей говорить и как. Точнее я знал, что хотел ей сказать, но никак не мог облечь это в слова.

Поэтому когда я увидел на экране лицо Риты, что сидела на креслице в нашей квартире, то меня одолел столбняк. Она сидела и смотрела на меня, а позади нее ветерок ласково трепетал занавески, которые она сохранила еще с тех пор. С улицы светило мягкое закатное солнце, а на скошенном потолке залегла неглубокая тень. Все располагало к легкой, непринужденной беседе, но я сжал ручки кресла до такой степени, что пальцы побелели, и ничего не мог с этим поделать. Рита была одета в свободную кофту скорее мужского кроя, на пару размеров больше чем ей было необходимо, и была совсем не накрашена. Она выглядела абсолютно естественно, и я это обожал. Я хотел было с этого начать, но сказал что-то вроде «прфффруаммм».

– Алекс? Ты тут? Изображение не движется. Все нормально?

– Нормально! – вдруг выдал я фальцетом, и очень живо ощутил, как где-то в дальнем углу базы сейчас покатывалась со смеху вся наша смена.

– Алекс. Очень хорошо, что ты позвонил…

И тут мы замолчали. Я видел, что она двигается по ту сторону экрана, сигнал на Япет приходил с ощутимой задержкой и потерей кадров, но даже так я чувствовал приятное ощущение живой встречи. Она просто смотрела на меня и глупо улыбалась, как люди улыбаются на школьных фотографиях, искренне, но абсолютно нефотогенично. Я представлял, как глупо выгляжу сам, но никак не мог найти слов, чтобы разорвать эту тишину. Да я и не хотел ее нарушать, я ей наслаждался. Все как будто было по старому, мы просто молча сидели рядом, и никакой пропасти меж нами не было. Вот она, передо мной, такая естественная и родная. Но то счастливое время прошло, пропасть существовала и никуда не денется, теперь оставалось только навести мостки.

– Как ты? – Да! Я просто мужик! Сумел хоть что-то выдавить из себя.

– Я? Никак. – Рита грустно кивнула. – У меня с тех пор все пошло наперекосяк. Вроде работаю, живу, встречаюсь с друзьями. Но на деле просто существую, за это время даже ничего в квартире не переставила с место на место. Даже подушки на диване раскладываю так, как они лежали в тот день, когда я из больницы выписалась. Даже не знаю зачем. Ходила к врачу, он говорит, что все у меня в порядке. Но такое чувство будто из больницы выписалась не я, а моя тень, которая ничего не может поменять. Я… – она ненадолго замерла. – Я так ждала этого звонка, но теперь не знаю, что и сказать. Как твоя нога, кстати?

– Почти не болит. Сейчас я в гипсе, но домой вернусь уже без него. – Я осекся, ведь сам еще, не решил ехать ли в отпуск. Или решил?

– Домой? Тебя списывают? – вообще это была плохая новость, но Рита заметно обрадовалась, хоть и пыталась это скрыть.

– Нет, я могу взять годичный отпуск. У нас тут произошел несчастный случай… с одним человеком, агентство заодно и мой казус перешерстило. Выписали официальную рекомендацию взять отпуск. На заключенный контракт это не повлияет, он просто расторгается. Потом уже можно вернуться.

– И ты приедешь? – Рита всеми силами пыталась показать, что ее это не волнует, но сама при этом приблизилась к монитору.

– Приеду.

– На весь год?

– На весь год.

Я видел тот момент, когда мои слова дошли до Риты. Она закрыла глаза и улыбнулась, потом она склонила голову на бок и засмеялась.

– А ты ведь теперь тоже хромоножка! Будет у нас семейка хромых.

– Хмммм – Рита сейчас будто сбросила тяжелую ношу с плеч. И сразу стала похожа на саму себя из тех давних времен, когда мы были вместе. Меня эта внезапная перемена сбила с толку, но Рита поняла это совершенно иначе.

– Прости-прости, наверно для этой шутки слишком рано. Я просто рада, что ты приедешь. Рада, что наконец-то ты будешь рядом. Мне тяжело дается это ноша, я не справляюсь.

– Столько времени уже прошло.

– А я стояла на месте! Я разуверилась во всем! Было время, когда я ненавидела тебя всей душой. Ненавидела и писала тебе письма, зная, что ты их блокируешь. Но это прошло, и теперь я поняла, что просто не могу пройти это одна. Я превратилась в ходячую мумию, мне нет и тридцати, а я уже не имею интереса к жизни. Мне нужен человек, который чувствует тоже, что и я.

– Рита, я тебя понимаю. Теперь понимаю. Прости меня, что слишком долго к этому шел.

– О чем ты?

Я не стал ничего говорить, просто отправил ей сообщение с тем прощальным видео. Через какое-то время она включила видео на своем терминале, я слышал издалека свой голос, который улавливал микрофон у Риты дома.

«Привет, Рит. Это Алекс. Если ты вдруг не в курсе, я сейчас на Япете. Но думаю, мои родители поддерживают с тобой связь и ты все знаешь. К тому моменту как ты услышишь эти слова, меня уже не будет в живых…» – так вещал я откуда с глубины пещеры на Япете. Мой голос к тому моменту заметно ослаб, да и говорил я, едва ворочая языком, а ведь рыжий мужик еще даже не заходил ко мне на огонек.

– Это кошмар! – заключила Рита и отложила терминал, будто его поверхность обжигала ей пальцы.

Повисла тишина, я сидел и не знал что сказать. Неужели сейчас она скажет что-то вроде: «Ты что там вообще несешь, идиот? Извини, но нам дальше не по пути!». Но она молча, смотрела то на экран, то на терминал.

– Я не представляю, чтобы со мной стало, если бы я получила это сообщение, не видя тебя. Если бы я получила, только это сообщение, – сейчас уже до меня дошло, что кошмаром она называла саму ситуацию, а не мой монолог. – Алекс, то, что ты говоришь, дарит мне долгожданное спокойствие. Я чувствую себя на седьмом небе. Но то, что я увидела, пугает меня до мурашек. В космосе погибло очень много людей, но все это время я не допускала и мысли что могу потерять еще и тебя. Обещай мне, что вернешься!

– Обещаю. Я приеду, как только закончиться срок и буду уже на своих двоих.

– Ты пообещал! Не забывай это, – вдруг на сигнал наслоились помехи, наверно снова мусор с Фебы мешает связи. – … выпишемся, и вместе вернемся домой.

– Выпишемся? – меня удивила фраза, прозвучавшая в конце, когда связь перестроилась. Я не уверен, но мне показалось, что она сказала именно это.

– Что?

– Ты сказала, выпишемся?

– Нет, я сказала, что мы выберемся и вернемся домой, в наш с тобой дом.

– Аааа, просто помехи.

– Да и ты всегда был немного глуховат. Кстати твой любимый петух еще здесь.

Она встала из-за стола, на котором сидела и пошла куда-то вглубь комнаты, мне показалось, что с тех пор как я улетел, она стала хромать чуть заметней. И тут кадр, в котором была видна лишь удаляющаяся пятая точка Риты и часть комнаты замер. Связь оборвалась, для космоса это нормальная ситуация, хоть и неприятная. Но меня неприятно вернул в реальность этот сбой.

Я уже был там, был дома с ней. Я сидел на диване, смотря как солнечный свет, пробиваясь из окна, рисует причудливые узоры солнечными зайчиками на косом потолке, отражаясь от настенных часов. Я был дома, чувствовал запах дома, чувствовал запах Риты, чувствовал ее мягкое, неловкое прикосновение. Я никуда не улетал, никогда не падал в яму и вообще никогда не бывал в космосе. А Рита никогда не попадала в беду и уже скоро наш малыш появиться на свет, и я жду этого с нетерпением.

Но все было не так. Теперь я видел лишь монитор, на котором замер силуэт Риты. Монитор этот был вовсе не дома, а на Япете. Я был в космосе, упал в яму и травмировался. А Рита потеряла нашего ребенка, и вернуть вспять ничего не получиться. Сейчас мы просто поговорили, притворяясь, что все у нас по-старому, но потребуется много времени и тяжкого труда, чтобы вернуть то тепло, что было между нами.

Я безрезультатно просидел минут пять, но, видимо, сигнал потерян окончательно. А потом передатчик вообще вырубился, чтобы не грузить систему. Я взял терминал в руки и отправил сообщение Рите о том, что связь отказала и теперь я не знаю когда смогу с ней связаться. Делать нечего, технический сбой. Я от обиды треснул ладонью по панели и покатился к выходу.

Связь у нас была хорошей, если требовалось передать данные или текст. Но вот видео или аудио напрямую передавалось тяжело. Сигнал с Земли шел сначала на большие станции, а с них уже ретранслировался нам. Ближайшими большими станциями, как я говорил, были комплексы у Сатурна и Титана. Как только мы попадали в зону вещания этих станций, все сразу кидались звонить домой. База-2 на Япете была расположена в этом плане неудачно, отчего мы имели прямую связь с внешним миром где-то пару раз в неделю, но этого было вполне достаточно экспедиции из семи человек.

Но иногда связь терялась даже в прямой доступности больших комплексов. Это было связано с мусором в космосе появлением различных астероидов на пути сигнала и прочими аномалиями. А ближе к Фебе так вообще пыль, содержащая магнитную руду почти полностью глушила сигнал. Иногда и Япет влетал в это облако, теряя прямую связь на месяцы. Сейчас было что-то другое, обычный мусор или астероид пролетел, никто не скажет наверняка. Титан-1 радостно сообщал мне о том, что мы в прямой видимости и сигнал идет замечательно, но приема не было, что-то ограничивало сигнал. Печально, но ничего не поделаешь. Возможно, потеря станции как-то влияла на это. Насколько я знал, связь станция не обеспечивала, но от нее на орбите осталась куча обломков, возможно именно они задерживают сигнал.

У агентства на Земле был такой сильный передатчик, что связывался когда угодно и с кем угодно. Но там была такая задержка, что минут десять ты просто дожидался ответа от собеседника. Этот передатчик использовался исключительно в служебных целях, например во время недавних допросов приходилось пользоваться именно этой связью, поскольку только она была постоянной. Ну и естественно мы отвечали на вопросы в письменной форме, ибо подолгу сидеть в узле связи и жать ответа на вопрос по десять минут не нравилось даже чиновникам из агентства.

А тем временем я медленно ехал по коридору базы до своей каюты, все еще окруженный ореолом домашнего благополучия. Я был счастлив и особо не разбирал куда еду. Один раз я даже чуть не улетел на кресле вниз по лестнице, что вела на технический этаж, где располагались установки кондиционирования. Я так и ехал, сшибая все углы и поворачивая не туда, когда на терминал пришло сообщение:

«Я знаю, как ты не любишь нежности, но не могу не сказать на прощание, что люблю тебя и очень жду».

К письму было прикреплено фото Риты с тем самым петухом в руках. Она не улыбалась на этом фото. Почему-то она считала, что если улыбнётся на фото то ее лицо получиться некрасивым, это сущая белиберда, но никто не мог ее переубедить. Контраст серьезного лица Риты и вызывающей яркости игрушки развеселил меня и я, насвистывая, катился дальше по коридору.

– Привет! – резко сказал кто-то позади меня.

Я остановился, резко развернулся в кресле и увидел посреди коридора того самого рыжего мужика из моих галлюцинаций, все в том же деловом костюме.

– Ты? – все, что смог сказать я, а сам уже был готов связываться по терминалу с Пересом. Страх настиг меня. Сейчас я очень хотел, чтобы меня спасли и изолировали. Там на поверхности я мог объяснить, почему вижу то, что вижу. А теперь никакого объяснения у меня не было.

– Я, а кого ты ожидал увидеть? Вообще, надо сказать, я очень впечатлен. Неплохая работа для дилетанта.

– Что?

– Я имею в виду все это. – Рыжий подошел к стене и ласково погладил ее. – Масштабы конечно еще не те, в существующих условиях действуешь, но проработка хороша.

– Ты о чем вообще?

– Нога, правда, болит? Ты чувствуешь это?

– Да! Что за глупый вопрос? Мне же ее едва не оторвало.

– Разумный ответ.

– Да что вообще происходит? Опять я с галлюцинацией общаюсь! – заорал я и направил кресло в медблок, на вызов медик почему-то не отвечал.

– Не спеши, время сейчас стоит.

– Опять ты со своими загадками!? – меня раздражал этот парень, и я огрызался, продолжая быстро ехать в медблок.

– Вообще слишком позитивно получилось. – Я проехал метров десять по коридору, а рыжий вдруг появился прямо передо мной. – В целом хорошо, но надо быть нейтральным. Это главное правило.

– Да что ты несешь, черт побери?!

– Без лишних слов, давай попробуем еще раз.

Я почувствовал, как тело теряет массу, в поле зрения появились какие-то мушки. Они все росли, пока не заполнили все поле зрения. Я схватился за кресло, будто боялся из него выпасть. Я чувствовал, как мой мозг будто прокалывает иглами насквозь. Я слышал ужасный крик, мне стало не по себе, пока я не узнал в этом крике мой собственный.

Через секунду я вновь ощутил свое тело, и понял, что нахожусь уже не на станции, а где-то на поверхности. Я в скафандре и что-то тащит меня. Я не движусь сам, я привязан к чему-то за пояс и это что-то толкает меня куда-то вверх и вперед, иногда движение замедляется, и я чувствую, что сзади кто-то подталкивает меня. Я ясно чувствую эти движения, очевидно это чьи-то руки помогают моему продвижению вперед. Я открываю глаза, но вижу только белую пелену сквозь почти разбитое забрало шлема. Как будто меня тащат сквозь какой-то тоннель в снегу.

И тут я понимаю, что нахожусь в том самом желобе, по которому упал в пещеру. Только теперь что-то тянет меня вверх по нему. Руками я нащупываю веревку, видимо ей меня привязали к лебедке на «Мальте» и тащат вверх. Я с трудом разбираю голос, сквозь гул в голове, это Гарсон, я, наконец, замечаю, что он постоянно что-то мне говорит. Я не могу разобрать слов, но слышу интонации, Гарсон старается говорить ободряюще, я хочу ответить ему, но ничего не могу сказать. Вдруг я цепляюсь за что-то ногой, и боль пронзает мое и так ослабленное сознание. Я не могу сопротивляться ей, чувствую, что тело отвечает на такую боль сильным спазмом. В голове рождается какое-то тяжелое и холодное ядро что разрастается с каждой секундой. Я теряю возможность видеть, только слышу слабый голос Гарсона, что приобрел обеспокоенную интонацию, а потом меня будто укрывает приятная пелена. Чувство откуда-то из глубокого детства, когда отец накрывал теплым пуховым одеялом в непогожий зимний день.

8

Я открыл глаза и тут же яркий свет ослепил меня. Я ничего не могу разобрать. Только белое зарево, бьющее по глазам, окружает меня. Но одного факта того, что я без шлема, достаточно чтобы порадоваться. Постепенно начинают возвращаться все чувства, и я осознаю, что воздух имеет характерный аромат очистительной системы столь родной базы, достаточно, чтобы я чувствовал себя счастливым.

Наконец, когда я уже весь истек слезами, глаза привыкли к столь яркому свету. Я разглядел окружающее помещение и с удовольствием подтвердил догадку о том, что нахожусь в послеоперационной на Базе-2. Рядом со мной на табурете для осмотра сидел Перес и спокойно спал громко храпя.

– Эй, Перес! Ау! – мне очень сильно хотелось пить.

Он прекратил храпеть и медленно поднял голову, глаза Переса оставались закрытыми, лицо покрывала двухдневная щетина. Кое-как он разлепил глаза и посмотрел на меня очень усталыми глазами. Белки глаз его стали красными, очевидно, он очень давно не отдыхал и сейчас больше всего на свете хотел просто лечь и уснуть, неважно где.

– Воды? – спросил он. И не дожидаясь ответа, встал с табурета и пошел к раковине.

Сперва он налил стакан воды и залпом выпил его сам, а потом налил еще один и вернулся к койке. Подав мне стакан, он очень аккуратно придержал мне голову, чтобы я не подавился. Чувствовал себя я очень плохо. Болело все, кроме ноги. Ее я просто не чувствовал. В голове роились разные мысли, но ни одна из них не могла достигнуть ясности, так как голова болела так, словно кто-то стягивал ее обручем.

Я прекрасно осознавал, что эта сцена уже была в моей жизни. Я уже лежал в послеоперационной, а Перес уже подавал мне стакан с водой. Но тогда, в первый раз, он выглядел довольным, а сейчас смертельно уставшим. Тогда в первый раз боль была не явной и растекалась по телу вполне терпимыми волнами, теперь же она стала самым настоящим мучением, локализованная в голове и груди она не давала мне спокойно думать и дышать.

Воспоминания о том первом пробуждении были столь ясны, что я никак не мог отнести их ко сну. Если бы в тех воспоминаниях не было этого рыжего мужика, то я бы вообще не сомневался, что проживаю одну и ту же сцену второй раз в жизни. Сейчас же я скорее думал, что все пережитое не более чем логичный бред порожденный передозировкой лекарствами.

– Алекс, как ты? – Перес очень аккуратно поправил одеяло, под которым я лежал. В этом была какая-то отеческая забота, немного не свойственная Пересу.

– Ужасно. Очень голова болит и грудь. Да все болит, кроме ноги. С ней что-то не так?

– Не так? – Перес немного замялся. – Алекс, ты помнишь, как тебя доставили на базу?

– Смутно, я помню, что Гарсон толкал меня по желобу, а потом очень заболела нога. Ну и все, потом я открыл глаза уже тут.

– Алекс, когда тебя тащили по желобу наверх, вы с Гарсоном провалились в ответвление этого желоба, незаметное, слегка присыпанное льдом. Твоя нога… – Перес замолчал, подбирая слова. – Она пострадала еще раз.

– И?

– И когда ты поступил ко мне, она держалась на жалком лоскутке кожи. Да и времени прошло слишком много, нельзя было присоединять эту конечность назад, она уже отмерла.

– Ты хочешь сказать…

– Алекс, ты лишился ноги. Пришлось ампутировать ее выше колена.

– Ааааааа – сил что-то сказать у меня не было, я просто кричал. Я спрятал лицо в руках и сильно сжал голову, будто надеясь ее раздавить.

Все было кончено, я никогда более не смогу работать на дальних рубежах. Все чему я учился столько лет пошло псу под хвост. Меня спишут, я бракованный, у меня нет ноги. Я не верю что это, правда происходит со мной! Верните меня назад! Пускай лучше я буду ездить в инвалидной коляске, и видеть рыжего мужика, чем останусь без ноги! Если тот первый раз был какой-то параллельной реальностью, то я хочу вернуться туда.

Я почувствовал, как слеза катиться по моему лицу. Я заставил себя успокоится, взял себя в руки, настолько, насколько это вообще было возможно в этой ситуации. Но предательские слезы продолжали капля за каплей течь по моему лицу. Перес смотрел на меня с сожалением, видно было, что он переживал. Но даже такой замечательный врач как он ничего не мог тут сделать. Я знал, что Серхио не умеет работать вполсилы, он бился до последнего, но не сумел мне ничем помочь.

– Алекс, ближайшим межпланетником тебя доставят на Землю и там же сделают операцию. Протез под тебя уже подготавливается, я со своей стороны все сделал для облегчения этой операции. Все будут хорошо, не пройдет и года, как ты перестанешь обращать на него внимание.

– Серхио, мне же теперь работать не дальше пояса астероидов! А ведь я собирался на Нереиду… – я немного замешкался, ведь Перес не знал, что я собирался отправиться еще дальше в космос. Никто не знал, кроме Фрама. Но, кажется, Перес деликатно не обратил внимания на эти слова.

– Прости, Алекс. Но ничего нельзя было сделать. Ногу было не вернуть. Я все что мог, сделал!

– Я понимаю! Но я не могу с этим смириться! – я со всей силы ударил кулаком себя по здоровой ноге.

– Алекс, я должен сказать тебе еще пару вещей. Они неприятны, но лучше сразу все сказать. У тебя интоксикация, слишком частые инъекции повредили твою печень, и помимо операции на ноге, тебе предстоит пройти курс лечения гепатопротекторами. И… я видел те записи, и видел твой шлем. Согласно протоколу, тебе предстоит пройти полную медкомиссию, после того как ты поправишься.

– То есть мне предстоит год лечиться на Земле. А потом меня скорее всего оставят дома из-за того что я чокнутый? Уж лучше бы вы меня оставили в той пещере.

– Алекс. Мы сделали все что могли. Мне очень жаль, что мы не бросили тебя там умирать, но думаю, что хотя бы Гарсон, что полез туда за тобой, заслуживает хотя бы твоей благодарности, а не порицания.

– Я… – мне стало совестно. Я представил себе Гарсона, лезущего по узкому желобу глубоко от поверхности, чтобы меня спасти, как наяву увидел Переса, что много часов пытался сохранить мне жизнь и сразу захотел забрать назад свои слова. – Прости, что я такое ляпнул.

– Понимаю, как тебе плохо сейчас. Но такими словами лучше не бросаться попусту.

– Когда меня отправят домой?

– Через четыре недели мимо будет проходить межпланетник с орбиты Урана, он тебя подберет и отвезет домой.

– Так долго?

– Там на станции Селиванов возится с резервной системой обеспечения. В течение недели он должен привести ее в норму, а там как раз следующий межпланетник, что пройдет мимо только этот и будет.

– Селиванов?

Я невольно вспомнил свои видения, в которых ни в чем не повинный Артем угодил в беду именно из-за этой самой системы. Но видимо в реальности все было нормально, и ремонт шел по плану.

– Да, там не слишком сложный ремонт, скорее рутинный, иногда Гарсон советами с поверхности помогает. А в чем дело?

– Ничего, просто он об этом говорил еще, когда бур в ущелье сбрасывал. Мне кажется, это было так давно. – Я не хотел рассказывать Пересу о видении, на комиссии из меня, конечно, все равно все до дна выудят, но почему-то сейчас я хотел об этом умолчать. – А связь с Землей скоро будет?

– Послезавтра, после обеда. Титан -2 будет транслировать.

– Мне можно будет до узла связи доехать.

– Да, ты вполне сможешь передвигаться по станции на коляске. Я помогу тебе добраться до радиорубки.

– Слушай, еще вопрос, я успел пропасть?

– Да, успел. Но им уже сообщили, что ты жив и твоя жизнь вне опасности. Послезавтра я тебя отсюда выпущу, ну если будешь себя хорошо вести, тогда и свяжешься с родней.

– Мой терминал останется у тебя до моей отправки домой?

– Да, того требует инструкция. Тебе выдадут чистый терминал, как только я дам добро.

– Можно тебя тогда попросить об одолжении? Отправь одному человеку весточку.

– Ага. «Я жив. Как только появиться возможность созвонимся». Так? – Перес тяжело вздохнул.

– Верно. – Сказал я, смотря на одному мне важную точку пространства. – Рите Кирилловой.

– Да, я в курсе. Отправлю, мне остаться с тобой?

– Ты бы себя видел, тебе надо поспать. А мне, пожалуй, надо побыть одному.

– Я скоро загляну.

– Эй, Серхио! Спасибо тебе за помощь, и всем ребятам передай.

– Обязательно.

Когда Перес ушел, я первым делом потрогал свою ногу. Я внимательно ощупал свое бедро и провел рукой вниз, когда вместо колена, моя рука нащупала складку простыни, меня охватило тяжелое чувство пустоты.

Все внутри меня оборвалось. Наша жизнь всегда опирается на определенные постулаты. Человек словно статуя, установленная на наборный постамент. Этот постамент состоит из большого количества прутков разного диаметра. С ходом жизни некоторые из этих прутков разрушаются. Так, например если разваливается маленький пруток, то мы иногда даже не замечаем этого, пускай вред, все же нанесен. Маленькие прутки это привычки, не характеризующие нас, например, обыденное желание покурить после обеда. Мы переживем отмену этого ритуала, но нам будет неприятно.

А ближе к центру основания находятся толстые прутки, которые и держат основной вес статуи. Для кого-то этим основанием становиться семья, а для кого-то социальный статус, каждого человека держат в равновесии разные мотивы. Моя статуя держалась в основном на двух толстых прутьях. Это моя семья и моя любовь к космосу, что можно перефразировать как любовь к работе.

Когда с Ритой случилась беда, один пруток сильно повредился, и статуя дала крен. Сегодня был, внезапно, полностью разрушен второй несущий прут, вся конструкция теперь держалась на остатках того прутка что характеризовал семью. Еще немного и статуя упадет, разбившись на мелкие кусочки. Я на грани, если наш с Ритой разговор пройдет совсем не так как мне почудилось в моем видении, то я буду разрушен. А бытие будто намекает мне на то, что в реальности все идет совершенно наоборот, нежели представлялось мне в видении.

Тут в дверь зашел Фрам. Я сделал вид что сплю, для этого пришлось лишь закрыть глаза. Но Фрам подошел к койке и уселся на табурет подле нее:

– В тишине всегда страшно, Алекс. Она может убить, если пожелает. Здесь, в космосе, она наш всевышний. Она благоволит смелым и никогда не прощает слабых. – Он помолчал с минуту. Видимо хотел закурить, и оценивал шансы, насколько сильный ему нагоняй сделает Перес. – Ты сильный, Алекс. Тишина проиграла. Это был тяжелый бой, ты понес тяжелые потери, но ты жив.

– Фрам, ты видел мой шлем? Я сидел там и был уверен, что какой-то мужик бьет меня по шлему. Я не думал, что делаю это сам с собой. Это невозможно контролировать!

– Я был там в тишине. – Я наконец-то открыл глаза и неотрывно смотрел на Фрама, который так и не решился закурить и просто жевал трубку, смотря на стену перед собой. – Ты, правда, думаешь что, пробыв в космосе столько лет, я ни разу не оказывался наедине с пустотой?

– Ты никогда об этом ничего не говорил.

– Среди ребят на станции нет никого, кто понял бы меня. Они никогда не бывали так сами, а рассказы ничего не значат. А теперь ты попал в этот клуб.

– Не самое лучшее закрытое общество. – Мрачно улыбнулся я.

– Согласен. Но ты уже в нем и его нельзя покинуть. – Фрам замолчал, переведя взор куда-то в темный угол комнаты. – Это случилось лет пятнадцать назад. Дело было на Ганимеде. Вместо базы на поверхность насколько это было возможно, аккуратно уронили межпланетник и обживали его потихоньку. Как только смонтировали посадочную площадку стали запускать спутники для съемки и подробной картографии района близ базы. Мне и моему… товарищу, молодому пилоту который в космосе проводил свой второй срок дали задание исследовать определенный квадрат, сделать съемку и проложить координаты предполагаемой трассы для вездеходов.

Тогда мы знали о Ганимеде только то, что он состоит из водяного льда и силикатных пород в соотношении примерно 50 на 50. Да еще то, что где-то подо льдом в двухстах километрах есть водяной океан. Это сейчас даже в школе рассказывают о том, что для Ганимеда характерны сильные магнитные аномалии неизвестной пока природы и летательные аппараты работают только на высокой орбите. А для работы на поверхности используется исключительно наземная техника.

А тогда мы были первыми, ничего не знали. Не было никакой разведки, мы и являлись этой самой разведкой. Смелые и безрассудные мы охотно прилетали туда, куда никто в добром здравии добровольно не отправиться. А у нас даже споры за места были, до драк доходило…

Ну, это уже старческие монологи пошли, вернемся в тот день. Вылетели мы ранними утром, на базе только дежурный в радиорубке не спал. Да и он по сути уже чувствовал сладкий конец смены и понемногу отходил ко сну, еле бубня в эфир стандартный протокол.

Вылетели на заданную орбиту. Я подготовил оборудование, за первые пару витков я хотел кучу снимков наделать с большим охватом, а потом уже подумать, какие участки подробнее снять.

Я настроил всю аппаратуру. Вдруг тряхнуло. Все погасло. Нас повело так, будто мы в атмосфере были. Словно в турбулентность попали. Пилот поймал спутник, кое-как вернулся на орбиту, приборы начали в себя приходить. Я даже успел успокоиться, как вдруг бах! Снова все гаснет, только теперь чувствую хуже все намного, двигатель резко набрал обороты, я упал на пол, меня протащило до стены и прижало силой тяги к переборке.

А дальше удар. Ничего не понимаю. Очнулся зажатый в обломках, благо скафандр уцелел. Попытался выбраться, да куда там, обе ноги намертво зажало. Нажал тревожную кнопку и стал ждать. А сам в рубку все смотрю, да по связи все пытаюсь с пилотом связаться. Это сейчас знаю, что в сильную аномалию попали, даже тревожная кнопка не пробилась поначалу. Но тогда я этого знать не мог. Звал его, звал, не реагирует, кое-как вывернулся, так чтобы дверь в кабину видно было. Вижу, висит на ремнях в проходе. Думаю без сознания…

Пригляделся, а ремни, порванные рядом с ним висят. И понял, что не на ремнях он висит, а на шпангоуте. Насквозь его пробило балками в трех местах. Сидит как живой, только видно, что насквозь железом прошит. Кровь замерзла, не капает, видно только наружу торчащие балки и то если приглядеться.

Я и не поверил сначала глазам своим, подумал, что привиделись мне это балки и что на самом деле дальше они его тела торчат. Кричал ему: «Йонси! Йонси! Слышишь меня!?». Пустое. Не слышал он меня, погиб в ту секунду, когда поверхности коснулись. Не стало тогда молодого пилота, совсем еще необтесанного. Йонасу Фраму было всего-то двадцать шесть лет.

– Фраму?

– Да, Йонси – мой младший брат. Я с тех пор дома, поэтому и не был. Отец до самой смерти мне этого не простил. Считал, что это я виноват в том, что Йонас умер. Я и сам так иногда думаю, когда остаюсь один на один с собой, так вспоминаю его и думается, что это я его притащил на Ганимед. Голова понимает, что он сам выбор сделал. Сам после первого срока на Меркурии попросился на дальние рубежи. А дальше Ганимеда и представить нельзя было в ту пору.

Но иногда вспомню, как ко мне начальник экспедиции подошел и сказал: «Мне нравиться резюме одного пилота, твоего младшего брата, ты не против, если он к нам в экспедицию перейдет?». Я с радостью согласился. А сейчас неприятно в груди колет. Понимаю, что тогда в экспедициях 20% участников травмировались или гибли, а все равно на себе этот груз несу.

И тогда я лежал заваленный, ждал, когда он в себя придет. Не знаю, на что надеялся, но лежал и ждал, что он в сознание сейчас придет. А в голове уже понимал, что Йонси погиб.

Прошло где-то три часа, сигнал тревоги как раз только что приняли на базе. Но я не знал этого, вполне допускал мысль, что нас еще даже не ищут. Лежал, смотрел на тело своего брата, к тому моменту веры в чудо у меня уже не было, я четко осознавал, что все кончено.

И тут вдруг он зашевелился. Если я скажу, что мне стало страшно, то совру, это был самый настоящий ужас. Я, придавленный обломками, почувствовал себя в ту секунду абсолютно уязвимым. Это чувство из детства, то самое, когда впервые смотришь страшилки без родителей, а потом в слезах жаждешь, чтобы папа с мамой скорее оказались рядом.

Я абсолютно ясно осознавал, что Йонси просто не мог выжить. И то, что он зашевелился буквально нанизанный на шпангоут, просто повергло меня в шок. Он руками подтянулся на балке пронзившей его и, освободившись, спрыгнул на пол. Какое-то время он осматривал свое тело, стоя ко мне лицом. Он пальцами касался трех отверстий в скафандре, будто не веря, что они существуют.

Потом он вдруг обратился ко мне: «Нильс, что происходит? Я, кажется, ранен». Я смолчал. Перес сказал мне, что ты сразу определился с тем, что все увиденное тобой нереально, ты молодец, это дорого стоит. Я же видел своего брата, восставшего из мертвых. Я сомневался во всем, очень хотел ему что-то сказать, но поначалу еще сопротивлялся не веря в это чудо.

А он тем временем начал паниковать: «Нильс!? Что случилось? У меня… кажется проблемы со скафандром» – говорил он. Но я продолжал молчать, тогда он подошел ко мне поближе. «Нильс? Ты жив? Ты слышишь меня? Нильс, ответь!?» – он закричал.

С близкого расстояния, я обратил внимание, что его шлем разбит. Теперь сомнений не оставалось, он не мог выжить с разбитым шлемом в условиях разгерметизации. Хотя конечно его гибель и так не вызывала вопросов. Но, я видел своего брата ходящим по трюму разбитого вдребезги корабля, и у меня возник ряд вопросов к мирозданию.

Тут кроется очень большая странность, заваленный обломками в трюме, я не мог видеть шлема Йонси. Я имею ввиду шлем настоящего Йонси. Но когда нас спасли, и я увидел, как Йонси снимают с балок, то ахнул от удивления. У него было точно также же разбито стекло шлема, как у того фантома что я видел в момент помутнения. До сих пор не могу это никак объяснить, выглядело так, будто Йонси повторил галлюцинацию. Врачи говорили, что я просто подогнал увиденное тело Йонаса по свои воспоминания. То есть увиденное позже попало в воспоминания. Не стал с ними спорить, но я готов поклясться, что точно видел Йонси в разбитом шлеме до того как реально мог узнать что его шлем разбит.

А тем временем в разбитом корабле Йонси продолжал звать меня, но я показательно отказался реагировать на его воскрешение и упорно смотрел в пол. Я старался не смотреть на него, чтобы не поддаться наваждению. Наконец, минут через десять, его призывы прекратились и он подошел ко мне, я все не поднимал головы и видел только его ноги.

«Крепкий орешек, похвально» – вдруг сказал Йонас не своим голосом. Я испугался пуще прежнего. Я наконец поднял голову. Прямо передо мной стоял какой-то человек, и это уже был не мой младший брат. Если то, что мой мозг воскресил погибшего брата, я как-то могу понять и хоть как-то объяснить сам себе. То откуда там взялся кто-то еще? Тут у меня ответов нет.

Он подошел совсем близко, я сжался от ужаса, но подвинуться я никак не мог, как ни пытался.

«Не бойся, Нильс. Я знаю, что ты мне ничего не ответишь. Достойная реакция. Знай, я здесь не для того чтобы причинить вред, я пришел познакомиться» – я запомнил эти слова, прямо так как он мне их сказал.

Алекс, что-то не так? Нога болит?

– Да, немного сильнее. Но терпимо, продолжай. – А у самого в этот момент желудок прилип к позвоночнику. Уж очень знакомыми фразами говорил этот названный «брат» Фрама.

– Ты говори, если что. А то я тут рассказываю свою скучную историю, а ты может уже и отдохнуть бы предпочел. Тебе много сил теперь понадобиться.

– Продолжай, пожалуйста. Мне все равно теперь не скоро удастся за работу взяться, хоть так развеюсь.

– В общем, лежу я в трюме, мой «брат» стоит уже прямо надо мной. И тут вдруг достает, что-то позади меня. Смотрю, а у него в руках металлический прут, остаток перил которые для передвижения в невесомости используются. И тут он говорит: «Сейчас кое-что произойдет, прости, но это часть необходимого ритуала».

И тут он со всей силы пригвоздил мою руку к полу этим куском трубы…

Пару секунд я ничего не чувствовал, а потом почувствовал самую настоящую боль. Стало очень жутко от столь реального чувства. А потом вдруг этот кто-то тяжело вздохнул и расстроено сказал: «Как жаль, знакомство не заладилось, ты не можешь создавать, но не волнуйся, все будет в порядке. Я имею ввиду то, что ты будешь в порядке»

Фрам замолчал и смотрел сквозь меня. Я же был просто шокирован. Что вообще происходит? Неужели ко всем кто попадает в беду приходит один и тот же человек? Во рту пересохло, я постоянно сглатывал, но слюны почти не было. К счастью Фрам выйдя из задумчивости, трактовал все это как жажду из-за операции. И просто без лишних прелюдий принес мне стакан воды.

– А что потом? – поторопил я Фрама.

– Через секунду после этого я вдруг увидел, что кто-то лезет в трюм через дыру в крыше. Я рванулся, но понял что труба вполне реальна и я пригвождён ей к обломкам. Оглянулся на трубу и вижу, что эту самую трубу держу своей собственной рукой. Выглядело так, будто я сам себе в руку ее вогнал. Я так и смотрел на трубу, когда на нее схватились чьи-то руки. Я увидел скафандр и только через какое-то время осознал, что по рации ко мне кто-то обращается. Это была спасательная бригада, вскоре уже весь трюм был полон людей. Кто-то вырезал отверстие в стене, чтобы было удобно нас вытаскивать. Кто-то кинулся расчищать завал, которым я был блокирован, ну а кто-то пошел Йонаса снимать.

Этого я уже толком не помню. Помню медкомиссию, помню, как в отпуск на Землю отправили, а я не полетел. Прилетел на Луну, там есть больница, большего мне и не требовалось. Пару месяцев пролежал там, так и не смог отцу позвонить, потом прошел аттестацию, был восстановлен в правах и отправился в космос. Правда, тестами замучили, вопросы каверзные задавали, но ничего запредельного. Тебе тоже это предстоит, когда поправишься физически. Обманывать не буду, вряд ли далеко в космос отправят с протезом, но если сильно постараться, то… могу, например, к Юпитеру поближе рекомендовать. Но дальше уже никакие рекомендации не помогут.

– Спасибо тебе, Фрам. Юпитер – это уже намного больше, чем я надеялся. – Я искренне поблагодарил руководителя, мне стало немного легче, когда он сказал что заступиться за меня.

– Я знаю, что ты его видел, Алекс. Каждый видит это по своему, кто-то даже женщиной это представляет. Но всегда одно и то же, «знакомство», а потом «ритуал». Лечащий врач, что был прикреплен ко мне на Луне, оказался весьма разговорчивым. Он говорил, что это вполне рядовой случай, со всех уголков солнечной системы он слышал схожие истории, ивезде эта встреча проходит по одному и тому же сценарию. – Он показал мне ладонь, на которой красовалась отметина, ставшая почти незаметной с годами. – Теперь отдыхай. Просто знай, ты не один такой. Береги себя и не падай духом, комиссия не даст тебе спуску, но выгнать тебя из агентства не входит в их планы.

– Фрам, а можно тебя спросить?

– Конечно. – Фрам немного напрягся

– А ты его один раз видел?

– Не волнуйся Алекс, больше ты его никогда не увидишь. – Он облегченно выдохнул и тронул меня за плечо.

– Хорошо бы, если так.

Я не сказать Фраму, что видел его дважды. Пускай, я видел его во сне, или видении, я не знал как можно словами описать увиденное. Сон, в котором я один раз уже отходил от наркоза после операции, но тогда все складывалось абсолютно иначе. Для меня лично во сне все происходило куда как более благополучно. Но здесь, в реальности, Селиванов был жив и здоров, все шло по плану, только вот я в реальности оказался поврежден, и все вокруг будто складывалось не в мою пользу. А еще во сне был рыжий, получается ко мне он пришел два раза? Но увиденное мной ранее не более чем видение, пускай в памяти оно закрепилось куда прочнее, чем обычное сновидение, но все равно, этого никогда не происходило и мир продолжает существовать совсем иначе, нежели мне грезилось. Сказать по правде я немного боялся этого сна и не знал, кому можно доверить его содержимое, так чтобы при этом не распрощаться с космосом навсегда.

9

Как Перес и обещал, на второй день после операции, он повез меня в радиорубку, для сеанса связи с Землей. Я чувствовал что вполне могу сам доехать до радиоузла, но Перес настоял на том, чтобы сопровождать меня туда и обратно на этом пути. Он мотивировал это тем, что хотел помочь мне с креслом, обращаться с которым я еще не приноровился. Но на самом деле, по инструкции я считался потенциально опасным объектом на базе, и все мои перемещения должны были отслеживаться.

Это было с одной стороны формальностью, но я чувствовал, что ко мне относятся с опаской, правила нарушать никто не хотел. За прошедшие дни все, кроме Селиванова, что был на орбите, проведали меня в медблоке. И все они чувствовали себя немного неловко.

Раджич и Гарсон, старательно делали вид, что ничего не произошло. Раджич сказал мне, что Фрам решил «отрезать гнилую поросль» пораньше и отправит его домой вместе со мной. Фрам, со слов Раджича, сообщил агентству о том, что экспедиционные работы приостановлены до конца смены. Из-за моей травмы и фактического отстранения Раджича просто некому вести полевые работы. Поэтому он и отправит Раджича вместе со мной за компанию, от греха подальше, раз уж представился такой благодатный повод. А на Земле сейчас агентство ломало голову, чем же занять пять человек до конца смены. Но, как говорит Гарсон, в таких случаях обычно приходит распоряжение заняться «ремонтно-уборочными работами» и все бьют баклуши до конца смены.

Раджич не верил что у меня «слетел вентиль», и считал, что я удачно пройду медкомиссию после лечения и вернусь. Свои же перспективы он оценивал куда более пессимистично: «Я старый, Алекс. Я не обкололся обезболивающим и разбил шлем, я влез в драку и бросался на людей, кактеперь выясняется. Лечить меня вроде не надо, но переведут туда, где спокойно и тихо, чтобы передохнул. Там внимательно посмотрят, как себя вести буду, если плохо – спишут. Но плевать на все я хотел и не буду под их дудку плясать».

В этом был весь Раджич. Отличный технический специалист, отовсюду получающий негативные рекомендации относительно работы в команде. Однако до выговора и отстранения он докатился впервые, но его это видимо не остановит.

Гарсон же стал ко мне даже более расположенным, чем за все время, проведенное на Япете. Гарсон был в том месте, куда я провалился, и по его словам, если бы на первом сроке он упал в эту пещеру, то наверно не сумел и столько протянуть. Опытный Гарсон признавал, что опоздай он на три-четыре часа, тогда я, верное дело, уже покончил бы с собой. «Но все обошлось, еще полетаешь. Помнишь про Ио? Ты обещал!» – так подбадривал меня Гарсон.

Бернар был единственным человеком, который проявлял ярко выраженную опаску, не стараясь ее скрыть. Обращу внимание, что не враждебность, а именно опаску. Он явно считал, что меня надо вообще изолировать от всех. Навестить меня, его заставили скорее остальные ребята, нежели собственное желание. Он постоял в трех метрах от койки пять минут, буркнул какие-то пожелания, рассказал два старых анекдота и как можно скорее удалился.

Вообще Бернар всегда сторонился тех, кто «выпал из обоймы». Так Раджич, подравшись с Селивановым, которого Бернар, к слову, и сам-то не любил, попал в черный список. Когда я спросил об этом Переса, тот сказал, что у Бернара есть определенные причины для такого поведения, но отказался их мне озвучить, ибо конфиденциально.

Итого: теперь получалось что я у Бернара в черном списке. Фрам вообще считает мою ситуацию вступительным испытанием в элитный клуб. Перес старательно делает вид, что ничего страшного не произошло, а носиться со мной он только по доброте душевной. Гарсон и Раджич изображают своих в доску, а Селиванов вероятно вообще особо пока не задумывался по этому поводу.

В целом я ожидал чуть более теплого приема, но в целом мог понять ребят. Я для них кошмар наяву, я олицетворяю то, чего боится каждый космонавт. Поэтому-то меня и сторонились. И экспедиция на Япете, была уже не моей экспедицией. Это чувство было сродно тому что чувствуешь когда приходит время покинуть стены родного института. Ты все еще здесь, стены такие родные, но они уже не твои. Кто-то другой продолжит учиться здесь, и эти стены стоят здесь ради него, а не ради тебя. Ты тут уже лишний, выметайся.

Кроме Бернара, все были максимально корректны. Но они оставались частью целого, а я уже нет. Даже сейчас, когда я ехал по коридору на коляске, рядом идущий охотно Перес поддерживал бессмысленный разговор. Но это был разговор между врачом и хорошо знакомым пациентом, а не между близкими друзьями.

– Алекс, связь будет часа три. Понимаю, что тебе много чего хочется сказать, но постарайся сделать все поскорее. Чтобы остальные тоже успели позвонить домой. – Сказал Перес, стоя в дверях рубки. – Я буду снаружи, зови если что.

– Без проблем. А где очередь? Терпеливо ждут театрального представления, перехватывая сигнал?

– Не знаю. – Перес безучастно пожал плечами.

      В ту секунду заводя коляску в рубку, я понял, что меня никто не будет подслушивать, а очереди нет, потому что все ждут, когда я уеду. И вовсе не потому что вдруг стали соблюдать рамки приличий. Я им просто не интересен, я чужой. Алекс Кириллов больше не свой парень. Он просто еще один предмет на базе, не более родной чем «Мальта» в гараже.

С такими тяжелыми мыслями я включил связь и вскоре увидел на экране Риту. Она сидела в той же комнате что и в моем сне, я узнавал наш дом. Но привычным осталось только помещение со скошенной крышей. Вся мебель была другой, Рита полностью переменила обстановку в нашей квартире. Вместо привычного для нее легкого беспорядка, в комнате была идеальная чистота. Сквозь жалюзи на окнах я видел отголоски тяжелого серого неба, которое так диссонировало с мягким закатом, что я видел в своих мечтах.

Более того, и сама Рита сильно изменилась. Она сменила стрижку, переменила цвет волос с темно-каштанового на свело-рыжий. Да и вообще выглядела иначе: другая косметика, другой тип макияжа. Макияж, она не очень-то любила краситься, но сейчас на ней был легкий макияж деловой леди. Привычные яркие, свободные платья сменили строгая белая блузка и черный кардиган.

Я на долю секунды даже усомнился она ли это. Но это была, несомненно, она. И сейчас Рита смотрела на меня абсолютно несвойственным ей холодным взглядом. До сей секунды я не мог и думать, что у моей светлой и легкой Риты может быть такой тяжелый взгляд. Хотя моя ли она? Видимо теперь это большой вопрос.

– Привет, Алекс. – Сказала она, будто ей звонил не я а назойливый коммивояжёр, предлагающий свои услуги.

– Привет, Рит. Как дела у тебя?

– Нормально. Недавно закончила ремонт в своей квартире. Обживаю потихоньку, здесь пока пустовато, но все понемногу обустроится.

На этом беседа и замерла. Я уловил, как Рита четко выделила в своей реплике то, что квартира именно ее и ни в коем случае не общая. Более того, она была не особо-то словоохотлива, что было для нее немного странно. Рита даже не поинтересовалась как у меня дела. Я чувствовал себя, неуютно, будто грязный попрошайка выпрашивающий милостыню на вокзале. Возникло желание прервать беседу прямо сейчас, ибо Рита явно не была столь рада поговорить со мной, как я с ней. Но раз уж я на начал все это, то надо расставить все точки над i.

– Знаешь, я тут попал в беду.

– Да, мне звонила твоя мама, сказала, что ты потерял ногу. – Сама простота, будто я потерял ключи, а не часть тела.

– Мне установят протез, надо будет лечиться на Земле. Месяца через три уже буду на Земле, и проведу там целый год.

– Сочувствую. Наверно тяжело тебе там пришлось?

– Да… Знаешь мы бы могли поговорить, когда я прибуду на Землю. Смотрю, сейчас ты не очень настроена поговорить.

– О чем ты хочешь поговорить? – совершенно безучастно сказала она.

– Рита! В чем дело? – я не выдержал и со всей силы треснул кулаком по панели.

– А, злишься. Я тоже злилась. – Рита вдруг улыбнулась, эта улыбка выражала полное удовлетворение сложившейся ситуацией.

– Я не понимаю.

– Ничего скоро поймешь. – Сказала она уничижительным тоном.

– Знаешь, Рит. Иди-ка ты куда подальше! Я ожидал, что мы нормально поговорим, а ты тут строишь из себя королеву.

– Ха-ха-ха – Рита засмеялась в голос и зааплодировала.

– Что смешного?

– Мне действительно весело. И знаешь, почему мне сейчас так весело? Потому что сегодня восторжествовала справедливость! Алекс, было время, когда я, как дура, слала тебе сообщения каждую неделю в надежде что ты, наконец, свяжешься со мной. Я ждала тебя, правда ждала. У меня до сих пор никого нет. Но когда я узнала, что тебе отняли ногу, и ты только теперь сподобился со мной поговорить, я поняла какой же ты все-таки лицемер. Пока я лежала в больнице, и мне было плохо, ты улетел на свой, чертов Япет и даже весточки мне не оставил. И все, на сообщения не отвечал, не пытался справиться о моем здоровье. Только твои родители звонили мне и поддерживали меня.

А тут ты объявился, герой недоделанный. Потерял ногу где-то в ледяной глуши, которая никому не нужна. Звонишь и говоришь, что нам надо встретиться, поговорить. Нет, милый мой, ты оставил меня в беде, а я пожалуй в долгу не останусь.

– Я чуть не умер там! Я уже даже со всеми попрощался!

– И именно тогда понял, что был не прав? Ах ты, миленький мой, знаешь, всему свое время? Вот ты, например, опоздал. Если бы ты позвонил мне неделю назад, когда был еще здоров, тогда бы я пришла по первому твоему зову. Но сейчас, когда ты беспомощен, и тебе нужна помощь, я собираюсь отплатить тебе той же монетой.

– Ты ставишь равенство между тем, что произошло со мной и что случилось с тобой?

– Почему нет? Мы оба попали в беду и нуждались в помощи близких.

– Но я не убивал наших детей!

– Алекс, я… – Рита замерла на полуслове, ее злорадство куда-то испарилось. Рита снова на минутку стала прежней. – Неужели ты думаешь, что я мало винила себя? Неужели ты считаешь, что я с легким сердцем вернулась в наш дом? Я прекрасно отдаю себе отчет, что я виновата в случившемся, я до самой могилы буду нести чувство вины глубоко в груди. Но знаешь, кого называют родным человеком? Помнишь обеты на свадебной церемонии? «Не оставить, ни в горе, ни в радости». Ты оставил меня в горе! Я плакала каждый день, слезы лились из меня, пока я не забывалась в дремоте, которую вызывают транквилизаторы. Каждое утро, открывая глаза, я жалела, что не умерла во сне.

Но это прошло, я прошла через это одна, хотя взывала к тебе в каждом своем сообщении. Потом я просто хотела изъясниться с тобой, попытаться склеить то, что осталось от нашей семьи. Но ты снова остался глух ко мне. Я получила сообщение о том, что ты полетишь еще дальше, на Нереиду. И тут я поняла, что склеивать то уже нечего. Наша семья была уничтожена в тот день, когда я потеряла ребенка. Я долго старалась пробиться сквозь глухую стену, и, прочитав это сообщение, поняла, что все бесполезно. И тут ты звонишь: «Я потерял ногу, скоро прилечу, давай сделаем вид, что ничего не произошло». Нет, Алекс. Теперь твоя очередь страдать в одиночестве, я умываю руки. Прости, все кончено. Когда ты прилетишь, мы урегулируем все бумаги через доверенных лиц и разойдёмся как в море корабли. Мы больше не увидимся, прощай, Алекс. Теперь я буду глуха к твоим мольбам, моя очередь сбежать от проблем.

– Рита?

Но поздно, Рита уже выключила свой передатчик. Я сидел и смотрел на мерцание экрана. Сигнал с Титана-2 всегда пробивался с небольшими помехами. Сейчас только созерцание этих самых артефактов на экране удерживало меня от того чтобы начать крушить все в помещении радиоузла.

Вот и все. А что ты ожидал? Во сне она ждала, она была такой же беззаботной и легкой, как до трагедии. Но в реальности так просто не бывает, эта трагедия закалила и озлобила ее. Та Рита, которую я помнил, и та Рита, с которой я только что разговаривал, это два абсолютно разных человека. Людей всегда меняют потрясения. Меня тоже изменило то, что произошло, но иначе, я просто закрылся и убежал. Сейчас я сознаю, что Рита была права, я просто лицемер. Неужели это моя расплата? Видимо да, придется бороться дальше одному. А если мне запретят работать в космосе? Никто теперь мне не посочувствует.

В эту секунду я очень живо представил Риту, что лежала на больничной койке и тут ей говорят, что я уже улетел на Япет. Я тут же почувствовал себя редкостным негодяем. Я чувствовал свое тело, будто оно чужое. Чужое, покореженное тело, в котором жила такая же покореженная душа. Душа, которая не способна на сострадание…

Я вдруг вспомнил, что на базе есть еще шесть человек, что хотят поговорить со своими близкими и покатил коляску к выходу. За дверьми, как и обещал, стоял Перес. Он, ничего не сказав, просто пошел рядом с инвалидным креслом. Я не знаю, был ли Перес столь вежлив и учтив, или у меня на лице было все написано. Но он просто шел, смотря себе под ноги и мурлыча под нос какую-то старую песню.

– Серхио, а у тебя в загашниках нет коньяка или чего-то подобного?

– Тебе нельзя, тебе вводят много медикаментов. И ты, кажется, забыл про печень.

– Жаль…

– Все так плохо?

– Плохо, теперь и в отпуск то ехать некуда.

– Время пройдет, душевные раны зарастают так же, как глубокие порезы.

– Почему именно глубокие?

– Потому что остается рубец.

– Разумно.

– Алекс. Я даже не могу дозу снотворного увеличить. И так твою печень еще сильнее загоняем. Может, просто с тобой поговорим?

– Пожалуй, нет. Я благодарен тебе, но мне надо подумать. Наедине с собой.

– Я все равно перед отбоем загляну.

Я понял, что зря вообще что-то Пересу сказал, теперь все участники экспедиции снова по очереди посетят меня с «ненавязчивыми» визитами. А возможно и по нескольку раз на дню, чтобы не проворонить момент, когда я попытаюсь повеситься на бинтах.

Однако никто ко мне не зашел. К своему удивлению, я совершенно спокойно перекусил и теперь лежал в палате, думая о своем. Как ни странно, сколь я не старался направить поток своего сознания на решение семейных проблем, ничего не выходило, я постоянно отвлекался на мысли вроде: «Если кто-то засунет в скафандр Бернара несвежий сухпай, то он сразу подумает на меня, или все-таки допустит, что это мог сделать кто-то еще?»

Я думаю, что это связано с тем, что я дошел до стадии, когда становиться все равно. Так устроен человек, если его очень долго пинает судьба, он перестает реагировать на эти удары, встает и идет новым путем.

Яркий пример этого я видел, будучи студентом. Моему сокурснику за один месяц свалилась целая куча невзгод. Он совершенно незаслуженно засыпал пару зачетных работ, затем его научный проект завернули по причине того, что сворачивали исследования в этой области. Его девушка предпочла ему кого-то постарше. И наконец, из дома пришло известие о том, что его дед ветеран последней войны тронулся умом и устроил дебош.

Все это топило его, проблемы росли как грибы. Пытаясь сделать что-то с жизненными проблемами, он упускал учебу. Наверстывая учебу, он упускал из виду ситуацию дома. И так по кругу. В конце концов, он один на всем потоке умудрился завалить простейший зачет по истории. Когда огласили этот результат, он вдруг улыбнулся, взял свои пожитки и просто вышел из аудитории, помахав всем рукой на прощание.

Больше в институте он не появлялся. Но я знал, что он совершенно спокойно поступил в институт при агентстве теоретической физики. Закончил его с отличием, получил интересную работу, женился и жил счастливым.

Тоже самое, видимо происходило теперь со мной. Я был не из того теста чтобы окончательно сломаться под натиском этих проблем. Но и недостаточно сильным чтобы решительно им противостоять. И тут я просто решаю: «Ну, все надоело мне тащить это коромысло». Просто снимаю с себя ношу и ухожу налегке.

Я вижу возможность новой жизни на руинах старой, осталось только выстроить ее так, чтобы как можно меньше пришлось общаться с призраками прошлого и тогда я смогу все это преодолеть. По прилету на Землю попробую устроиться на другую работу, например фермером. Вместо того чтобы улететь подальше от Земли, я прильну к моей родной планете, как сын к матери. А почему нет? По-моему неплохой вариант, пойду от обратного.

Тут вдруг я услышал шум в коридоре. Там, судя по звуку, толпилась целая толпа народа, и все они очень крепко ругались. Я как можно быстрее на одной ноге припрыгал от кушетки до коляски, примостился на сиденье и покатился к двери. Там за дверью, в маленьком предбаннике, происходило что-то из ряда вон. Но я пока не знал что именно. И тут вдруг завыла общая тревога. На безе произошла какая-то беда!

Я рванул к двери что есть мочи и открыл ее. Первое что я увидел, это то, что весь пол просто залит кровью. Не скажу что я очень нежный человек, но в коридоре все напоминало декорации к фильму ужасов. Большая лужа крови на полу, на стенах кровавые отпечатки от ладоней. От лужи к двери в основной коридор идет толстый кровавый след.

И при этом вокруг все время кто-то мельтешил. Наконец я увидел, что в основании лужи сидит Фрам. Около него на коленях видит Перес, а рядом с ним метался Гарсон, и постоянно что-то орал.

Фрам ранен в руку, я видел, что вся его рука в крови. Но тут Перес немного сместился в сторону и я увидел, что он источник крови вовсе не на руке. Перес зажимает салфеткой гигантскую рану на горле Фрама. Горло было рассечено так, что голова Фрама почти была отсечена от тела, тут невозможно было что-то сделать. Фрам умирал. Он уже не мог хватать ртом воздух, глаза расширились, лицо побледнело. Фрама ранили пару минут назад, и теперь уже все было кончено.

– Кириллов! Быстрее в операционную! Возьми перевязочный пакет, и тащи его в основной коридор, там все увидишь! Там Бернар… ранен. И аккуратней там. Да не медли, мать твою! – заорал Перес.

Я настолько быстро насколько позволяло кресло, покатился в операционную. Найдя экстренный пакет, я тут же рванул туда, куда сказал Перес. При выезде из комнаты я оглянулся на Фрама и заметил, что его глаза остекленели, руководитель нашей экспедиции умер. Гарсон остался подле него. Перес же схватил свой ящик и рванул по коридору в ту же сторону что и я.

– Алекс, давай пакет!

Я кинул ему экстренный пакет, он налету схватил пакет и выбежал из двери. Я ринулся за ним, работая руками что есть мочи, но передвигаться быстрее на кресле уже нельзя было физически. Я осознавал, что Фраму я уже ничем не мог помочь. Можно подумать, что я очень черство отреагировал на увиденное, но я находился в шоковом состоянии и просто еще не мог осознать, что Нильс умер окончательно и бесповоротно. Мой мозг работал в ту секунду только как фиксатор информации.

Оказавшись в коридоре, Перес тут же кинулся к кому-то, что лежал на полу и метался в агонии окруженный лужей крови. По голосу я понял, что это Бернар, но узнать его я не мог, он был весь в крови, а лицо исказила гримаса. Но он хотя бы был до сих пор жив. Я увидел дальше по коридору труп Раджича, Мирко лежал чуть поодаль с воткнутым в глазницу ножом. Он лежал на боку и слегка недоумевающий взор был обращен как раз в мою сторону. Нож вошел в глаз по самую рукоять, Раджич умер мгновенно, даже не успев ничего понять.

Еще одно тело без головы, зацепилось рукой за магистральный провод, идущий вдоль стены и безвольно повисло на нем. Голову тело потеряло вследствие прямого выстрела пневматического пистолета предназначенного для размельчения твердых пород, лежащего как раз на полу неподалеку. Все вокруг было в ошметках этой самой головы. Методом исключения я понял, что тело принадлежало Селиванову. Но пока никак не мог разобраться, что тут все-таки произошло.

– Алекс! Можешь на полу посидеть, мне надо Бернара довести до операционной.

Я посмотрел на Переса с легким удивлением. Я до сих пор не очень-то отдавал себе отчет в происходящем. Я посмотрел на Бернара, теперь было видно, что обе его ноги разорваны, видимо он получил выстрел тем же пистолетом что разнес голову Селиванову.

Наконец, скорость моей реакции на информацию сравнялась со скоростью получения этой самой информации и я начал сознавать, что произошло нечто ужасное и трое близких мне людей уже мертвы.

Подавив тошноту я, опершись на Переса, пересел на пол. Серхио тем временем с большим трудом сумел перетащить на кресло Бернара. Бернар посмотрел на меня, и вяло улыбнулся. Его лицо было мертвенно белым, в глазах было смирение, вряд ли он осознавал, что улыбнулся мне. Он умирал, даже Перес не сможет его спасти. Может Бернар, будучи уже одной ногой в могиле, видел там своих родных. А эта его улыбка была адресована уже им, а не мне. Но я трактовал ее как знак примирения между нами.

Когда Перес закатывал кресло в предбанник, оттуда, чуть не сбив врача с ног, пулей выскочил Гарсон и побежал куда-то со всех ног. Перес никак на это не прореагировал на это, просто пропустил Пьера и повез Бернара в операционную, делать свою работу.

Я еще не знал, что тут произошло, и кто устроил эту кровавую баню. Но вряд ли в голове у Гарсона сейчас были светлые мысли, поэтому я решил последовать за ним. Я сумел подняться на одной ноге и теперь, как мог быстро, прыгал по коридору, руками держась за тот самый магистральный кабель. Во всех помещениях базы истошно выла сирена. Но все члены экспедиции и так были в курсе ситуации, и ждать помощи им было уже неоткуда. Вся солнечная система слышала тревогу, но в ближайшую неделю мы не получим никакой помощи.

По кабелю я добрался до шлюзовой. Здесь был главный выход с базы для тех, кто выходил в одном скафандре без оборудования. Им почти не пользовались, поскольку почти всегда отправлялись на вездеходах и соответственно выезжали из гаражного отсека.

Поэтому увидев, что активно табло, закрепленное над дверью шлюзовой, я без труда понял, куда направился Гарсон. Я твердо решил его остановить, хотя и не до конца был уверен в том, что же он хочет сделать. Счетчик на табло показывал сорок секунд, столько времени осталось до того момента, как в шлюзовой восстановиться атмосфера. Потом я запрыгну в шлюзовую, одену скафандр, а затем…

Вот тут проблема. Как я помогу Гарсону, если даже не могу толком идти? Но пока я пытался понять, что мне делать, открылась дверь, и я нырнул в шлюз одним большим прыжком. Придется действовать по месту, созидать буду на ходу.

По стенам шлюзовой были закреплены аварийные скафандры. Это были всеразмерные легкие скафандры, без какой либо защиты от механических повреждений. Они предназначены только для того чтобы выйти на поверхность и там ждать помощи.

Я с большим трудом сумел одеть нательный комбинезон и взялся за нижнюю часть самого скафандра. Немудрено, что когда я сунул ногу в наружные штаны, то задел свежую рану. Я закричал. Боль очень напоминала ту что я чувствовал когда упал. Будто никто не отрезал мне ногу, и она всегда была при мне. А сейчас какой-то садист пытается выпрямить ее, уничтожая колено. Нет, так не выйдет! Надо чем-то себе помочь. Так, вон аптечка на стене, может стать плохо, но попробовать стоит. Я на одной ноге доскакал до аптечки и взял знакомый пенал с обезболивающим. Моей печени теперь точно каюк, но Гарсон спас меня, я, пожалуй, отплачу ему тем же.

Я сделал себе инъекцию и сразу почувствовал, что этот укол потом долго еще будет вспоминаться мне в трудную минуту. Организм ответил мне сначала приступом тошноты, а потом меня будто ударили в грудь. Видимо это был уже перебор, возможно фатальный. Но если остаться сидеть здесь, то просто и бессмысленно умрут оба – я и Гарсон. Поэтому надо двигаться. Мне как будто сдавили голову, никакой боли я не ощущал, но картинка в глазах, будто стала слишком насыщенной и резкой. Сердце стало биться медленней, но каждый удар я ощущал болью в груди и шее.

Но боль в ноге совсем ушла чего я, собственно, и добивался, теперь надо действовать. Только надо пересилить эту навязчивую яркость видимой мной действительности. Естественно без ноги я вообще не смогу двигаться в легком скафандре, поэтому я скомкал два нательных комбинезона из других скафандров и затолкал их в наружные штаны, будет как культя, все равно мне уже не больно. После этого я наскоро нацепил верхнюю часть скафандра и пристегнул к ней старый куполообразный шлем, такой древней конструкции, что он еще не вращался вместе с головой.

Нажав на кнопку, я стал ждать того момента, как шлюз сравняет давление с наружной средой. Вообще, я чувствовал себя ужасно. Тошнило так сильно, что я серьезно боялся испортить дыхательную систему шлема. Сердце громко и медленно ухало в голове, заглушая все другие сигналы от моего тела. Перед каждым ударом я будто резко падал вниз, от чего перехватывало дыхание.

Наконец шлюз открылся, и я увидел Япет во всей красе. Черное небо над головой и белый, неровный лед под ногами. Я сделал первый шаг по сыпучему льду Япета здоровой ногой, потом подтянул вторую ногу, где был мой импровизированный протез. Потом еще шаг вперед здоровой ногой, снова подтянуть ногу. И так шаг за шагом. Я чувствовал, что в ноге чавкает. Верное дело, разошлись швы, и кровь из открывшейся раны заливает скафандр. Главное успеть вернуться до того как потеряю сознание, тогда Перес подлатает.

Гарсона я увидел через тридцать маленьких шажков, каждый из них давался мне с таким трудом, что я считал их. Наш механик стоял на небольшом рукотворном ледяном холме, чуть левее шлюза. Холм этот был насыпан очень давно, еще в ту пору, когда строили базу. Это очень удобная точка с нее хорошо видно как садящиеся на площадку спутники, так и подъезжающие к гаражу вездеходы, и немаловажно, что до него рукой подать от шлюза. Это уже потом на самой базе возвели диспетчерскую вышку, строение высотой в тридцать метров с панорамным обзором. Но холм отчего-то не стали разравнивать, возможно, просто поленились.

Гарсон стоял на вершине этого холмика, ко мне спиной и не двигаясь наблюдал за чем-то по ту сторону холма, где была стартовая площадка для спутника. Я поковылял к нему, шаг вперед здоровой ногой, затем подтянуть больную и так по кругу.

По дороге я машинально обернулся на двери гаража и с удивлением увидел что «Мальта» стоит с открытой кабиной вне его, хоть ворота и закрыты. Внешне она выглядела вполне целой, но правое переднее колесо было вывернуто наружу так сильно, что вездеход касался поверхности льда днищем. Передвигаться на нем, естественно, теперь было невозможно. Да что такое здесь произошло? Сколько я пролежал после звонка домой? Вряд ли больше пары часов, и столько всего случилось. Только сейчас я, задумавшись, я прочувствовал ту ситуацию в которой оказался. Вернее, наконец, полностью осознал, что Фрам, Селиванов и Раджич погибли. Меня затрясло, не знаю от ужаса или от приема обезболивающих препаратов, а может вообще от потери крови. Но пока Гарсон просто стоял и смотрел перед собой. Значит, пока я справляюсь.

– Гарсон, ты слышишь меня?

Молчание.

– Гарсон?

Резкий выдох.

– Эй, я слышу, как ты дышишь!

– Да, я на связи, Алекс. Задумался немного. – Гарсон говорил очень медленно, так протяженно его речь не звучала никогда.

– Ты в порядке?

– Я-то да, а вот ты, судя по голосу нет. Зачем вообще вышел?

– Кто убил ребят, что произошло?

– Долгая история.

– Плевать. Что там за холмом?

– Словами и не описать.

– Ты что не можешь мне нормально объяснить что тут произошло?

– Алекс, тебе надо назад. Возвращайся на базу.

– Не пойду. – Говорить было тяжело, жгло в груди. Но я упорствовал.

– Ладно, малыш. Но если что Пересу скажу, что сам виноват.

К тому моменту я как раз добрался до подножья холма. Гарсон бегом спустился вниз, и, закинув мою руку себе на плечо, помог мне подняться. По дороге наверх мы ничего не сказали друг другу. Гарсон двигался очень медленно, будто в эфире, таким я его видел впервые. Обычно он наоборот делает кучу лишних движений, но не сейчас. Меня же от этого подъема уже практически покидало сознание. Я не видел лица Гарсона из-за светоотражающего забрала, и это меня немного беспокоило, очень хотелось понять, что у него на уме.

Наконец, когда мы оказались наверху я смог разглядеть посадочную площадку. От увиденного мне стало еще хуже, чем было. Передо мной была полностью разрушенная посадочная площадка. А метрах в двухстах от нее лежала груда обломков, по сохранившейся кое-где краске это были останки нашего спутника.

– Он прилетел, никому ничего не сказав. Спокойно пристыковался согласно процедуре и начал дозаправку. А затем уже из диспетчерской дал старт полностью заправленному и закрепленному на поверхности спутнику. – Гарсон без лишних прелюдий начал свой рассказ.

– Кто, о ком ты? – самые страшные мысли поселились в моей голове. Неужели опять он, опять рыжий?

– Селиванов. С ним что-то произошло. – Я выдохнул с облегчением, хотя это было абсолютно неуместно.

– А вездеход? – я указал пальцем на сломанную «Мальту».

– Так это тебя привезли. Он давно так стоит. Бернар так гнал, что подвеску разбил и снова движок угробил. Так спешили, что бросили его до поры снаружи. Хотели взяться, когда вы с Раджичем домой улетите. Хотя теперь все бессмысленно.

– То есть?

– Как ты теперь взлетишь с поверхности? Нет ни спутника, ни пилота, ни площадки.

– А на первой базе?

– До туда еще надо добраться. Вездеход, последний из функционировавших, как раз у гаража стоит. Я, может, и подлатаю, но Бернар… – Гарсон махнул рукой.

– Что же делать?

– Ничего. Мы погибли, Алекс. Он повредил станцию, он лишил нас спутника. А парой выстрелов в главный компьютер из пневматического пистолета, не оставил нам шансов дотянуть до межпланетника. Все сейчас на аварийном питании, а то скоро откажет.

– Гарсон?

– Дальше хуже. Затем он прошел по помещениям базы. – Гарсон вообще не обращал внимания на то, что я стою рядом с ним. Просто говорил, как диктор по ТВ. – Первым ему попался под руку Раджич. Он просто вогнал ему столовый нож в глаз. Ни слова не обронил. Раждич так и умер, с удивлением на лице. Затем Фрам. Этот ублюдок разрезал ему горло просто так, без ярости, без криков, просто ударил ножом и все. Но Фрам сумел отползти и включить тревогу. Мы все прибежали по тревоге. А Селиванов как раз достал пневматический пистолет. Первым в коридоре оказался Бернар, ему он отстрелил ноги. Выстрел получился неудачным, видимо Артем не удержал пистолет в руках и оружие откинуло в сторону. Но он не успокоился и пошел, очевидно, добить Фрама, а потом расправиться с тобой и Пересом. Здесь-то я и подоспел. Я по пути подобрал тот самый пневматический пистолет и выстрелил просто навскидку, когда Артем открывал дверь медблока. Его голова… Я убил человека, Кириллов.

– Гарсон, это было необходимостью. – Мне никогда не доводилось испытать то, что ощущал сейчас Гарсон. И мне бы не хотелось ощутить это. Пускай Селиванов, очевидно, сошел с ума, но он оставался человеком, жизнь которого окончилась по воле Гарсона.

– Пускай так. Но теперь-то все кончено. Ничего не остается делать, Алекс! Только умереть так, чтобы не мучиться. Не поеду я с тобой на Ио, малыш.

– Что?!

Но, я слишком медленно осознал что собирается сделать Гарсон и был просто не в состоянии что-то сделать. Внезапно Гарсон резко рванулся в сторону от меня и сорвал крепление шлема. Он хотел скинуть его с головы, но не успел, он на секунду замер в стоячем положении с руками у шлема, а потом закачался и упал на живот.

– Гарсон!?

Я слишком хорошо знал, что он мертв, но почему-то упорно не хотел в это верить. Я потряс его тело, но оно уже было бездыханным и затвердевшим. Космос убивает меньше чем за секунду, здесь нет шансов на спасение. От отчаяния я схватился за шлем. Господи! Гарсон умер, на базе остались только я, Перес и Бернар, и последний вероятно не выживет. Что же теперь делать? Для меня одного, всего этого слишком много. И я вдруг ощутил рукой, что лежала на шлеме, защелку крепившую шлем к скафандру. На секунду я согласился с тем, что это, в принципе, неплохой выход. Но тут же одернул руки от шлема, чтобы избежать соблазна идти по легкому пути.

Но что же теперь делать? Голова не варит, кажется, сейчас меня вырвет. Меня замутило еще сильнее, теперь то, что я видел, стало вместо слишком четкого, наоборот очень мутным. Нет, даже не так, я просто очень долго фокусировался на предметах. Целую секунду я видел их нечетко и только потом объект становился различим. Я сделал неловкий шаг, к краю холма. Как вдруг Гарсон зашевелился.

– Что же ты наделал, Алекс? – сказало тело Гарсона, ворочавшееся на льду и силящееся неловко встать.

– Что?

Если я скажу что испугался, то совру. Я пребывал в настолько высокой степени испуга что, отпрыгивая от ворочающегося трупа, толкнулся ногой, которой не было. Мне повезло в том, что я при этом не упал. Ибо падение в таком скафандре неминуемо окончилось бы для меня трагедией.

– Алекс, зачем ты делаешь это с нами? – Труп Гарсона продолжал вертеться на льду.

– Гарсон, я не понимаю?

– Почему ты заставляешь нас делать это?

Я никак не мог понять, что происходит. И тут вдруг мир вокруг меня замер. Гарсон, уже успевший встать на четвереньки, замер в такой позе. Мне показалось, что сами звезды, безмятежные в своей сути, будто перестали мерцать на черном небе.

– Хватит, я вынужден это прекратить! – голос раздался у меня из-за спины.

Я резко обернулся, чуть при этом, не потеряв равновесие, и увидел его. Рыжий! Он стоял рядом со мной на холме. Он был одет только в костюм, как обычно. Он выглядел в точности так, как выглядел в тот день, когда я встретил его в первый раз в яме. Только теперь он смотрел на меня не своим фирменным надменным взглядом, а с некоторой заботой.

– Ты?

– Это перебор. Ты же волен создавать. Ты можешь сам выбирать путь. Со временем ты научишься создавать что-то нейтральное, но сейчас ты перегнул.

– Перегнул? – сказал я, смотря на замерший на четвереньках труп Гарсона.

– Да. В первый раз ты создал все таким, чтобы все складывалось в твою пользу. А теперь ты словно качнул маятник в другую сторону, и получилось вот это. Слишком мрачно. Они ведь люди, Алекс. Они чувствуют. Мир создаешь ты, но для них это единственная реальность.

– Я не понимаю.

– Давай попробуем еще раз. Может в этот раз получиться лучше. Может стоит поменять обстановку? Возьми что-то другое.

– Другое?

– Леш, нет! – вдруг прямо за спиной Рыжего откуда-то послышался голос Риты. Я не видел ее, но был абсолютно уверен в том, что это ее голос.

– Рита? – я был удивлен. Но с недавних пор меня такие фокусы уже не повергали в шок.

– Ты видишь кого-то еще? – Рыжий обернулся, он явно не видел никого позади себя. – Кого-то видишь, Алекс?

– Действительно, Леш. Кто же я?

– Ты Рита, моя жена. – Я слышал, что Рита довольно хмыкнула.

– Алекс. Ты видишь кого-то еще? – Рыжий запаниковал.

– Леш, ты хочешь вернуться ко мне?

– Я очень хочу, но не знаю как. – Ответил я бестелесному голосу.

– Не слушай ее! – закричал Рыжий, мечась по холму.

– Ты сейчас на Япете? – мягко сказала Рита.

– Да, кажется. Не уверен! Я запутался! Все это похоже на дурной сон.

– Ты можешь проснуться?

– Алекс, не играй в эту игру. Ты просто все усложняешь. – Рыжий взял себя в руки, но заметно нервничал и сердился.

– Леш, это не совсем сон. Это нечто большее. Но ты должен разрушить эту иллюзию.

– Как? – спросил я голос Риты.

– Разрушь связи.

– Не понимаю.

– Алекс, ты подыгрываешь своему же миру, это глупо. – Рыжий погрозил мне пальцем.

– Алекс разрушь это наваждение. Освободись от него. Все что ты видишь не настоящее, не бойся. То, что ты видишь, вокруг не существует. Но тебя что-то держит там, какие-то связи, которые ты сам создал. Что-то там стало тебе дорогим и не отпускает, надо с этим распрощаться.

– Я не понимаю. Как это сделать?

– Алекс, ты сейчас очень рискуешь. Я знаю, чем это закончится, не горячись. – Но рыжий был всего лишь частью наваждения, я почувствовал это. Если все это всего лишь видение, значит, и он лишь играет роль, которую я ему отвел.

– Что-то стало тебе дорого там, во сне, и из-за этого ты не можешь вернуться.

Что-то, что стало мне дорогим? Но что? База? «Мальта»? Какие-то вещи? Кажется такой философский вопрос из области разумения Фрама. Фрам, бедняга, как же мне будет его не хватать.

И тут я понял, что дорогим мне на Япете стали именно люди. Люди, с которыми я делил жилище. Наваждение само уже практически уничтожило все, что меня держало здесь. Осталась лишь самая малость.

Может снять шлем? Я могу спокойно дышать в открытом космосе, ведь я не был в открытом космосе, никогда не был. Я был где-то на границе нескольких реальностей не имеющую четкую территориальную привязанность. Но я не стал этого делать, ведь связи сохранены, я не смогу вырваться.

И тут я заметил, что Рыжий куда-то пропал, что ж так даже проще. Если он и был связью державшей меня здесь, то он просто самоустранился, сыграв мне на руку.

Теперь я должен спуститься с холма и разрушить все что осталось. Люди, те самые парни, с которыми я так долго делил кров. Но делать особо ничего и не требуется. Гарсон мертв. Селиванов мертв. Фрам мертв. Раджич мертв. Остались только Перес и Бернар. Только они остались между мной и моей возможностью освободиться.

Я шел на базу. Нога не болела, но я все равно чувствовал ее отсутствие. Может это тоже связь? Нет, нога, скорее причина, чем следствие. Если бы не нога я не встретился с Рыжим. А именно тогда все пошло кувырком. Именно тогда это началось. С первой секунды в яме мир уже стал зыбким, иллюзорным. В ту секунду я получил возможность освободиться.

Я зашел на базу в ту же дверь, откуда и покинул ее. Только покинул я крепкий объект, существующий во времени и пространстве. А вернулся в иллюзорную цитадель, насильно удерживающую меня в мире грез.

Вскоре сирена в шлюзе оповестила меня о том, что давление на базе и в шлюзе сравнялось, и я скинул шлем, откинув его подальше от себя. От сильного удара, куполообразный шлем покрылся трещинами и покатился по полу. Он прикатился к развороченной аптечке. Я вспомнил о том, что возможно очень навредил своему здоровью лишним уколом. Но теперь, когда я понял всю суть данного мира, это уже не доставляло мне никаких проблем. Даже тяжелые удары сердца и очевидное кровотечение из раны ушло на задний план. Зрение было ясным как до укола, только свет от искусственного освещения больно бил по глазам.

Это было логично, теперь мне ничего не грозило, ведь и укола не было никогда. Все это просто в моей голове. Весь этот спутник, вся моя жизнь, это лишь фантазия. Реален в ней лишь я, остальные статисты.

Такой же техникой, как по поверхности, я двигался теперь по базе, делал шаг здоровой ногой и подтаскивал к ней больную. Я продвигался довольно медленно, но такой формат движения был комфортен мне, я никуда не спешил. Я шел и слушал отчаянный звон сирены, где-то на Земле существующей только в моей голове, люди, работавшие в придуманном мной агентстве, сейчас рвали на своей голове волосы, стараясь связаться с созданной мной самим базой на Япете.

Наконец, я приковылял к медблоку и поднял с пола у двери брошенный Пьером Гарсоном, человеком который никогда не рождался и соответственно никогда не умирал, пневматический пистолет. Я осмотрел его и включил в режим нагнетания давления. Когда шкала на дисплее заполнилась, а сам пистолет начал немного вибрировать в руке, я направился в операционную.

Я прошел мимо трупа Фрама, в этот момент я порадовался, что никакой Нильс Фрам никогда не существовал, ведь в таком случае ему не пришлось в действительности умереть. При взгляде на седого Фрама глаза, которого с мольбой смотрели куда-то сквозь меня, душу пронзила грусть. Пускай человек не существовал в реальности, но я очень привязался к нему. Это лишь убедило меня в том, что связями, держащими меня здесь, были именно люди, которые окружали меня. Теперь сомнений не остается.

Я зашел в операционную, Перес стоял над кушеткой, безвольно опустив голову.

– Я не справился, Бернар…

Выстрел. Пересу оторвало левую руку, а голова отделилась от тела и покатилась по полу. Мгновенная смерть. Прости меня, Серхио. За последние дни ты стал самым близким мне человеком. Но ты не был настоящим. Я знал это, но если бы он успел поднять на меня глаза, то я бы не смог нажать на кнопку сброса давления.

Теперь все, пора очнуться. Все мертвы, ничто меня тут не держит. Никакие связи меня уже не привязывают к этому месту. Но ничего не происходило. Я был озадачен. На станции отчаянно ревела сирена, но все кроме меня были мертвы.

– Рита, я свободен?

Но ответа мне не последовало. Я немного забеспокоился. Неужели я не прав и не люди были моими связями с этим местом. Но что тогда?

И тут меня осенило. Не только люди связывали меня с этим местом, но я сам был частью его. Вернее мое собственное существование в этом мире было основной связью. Именно она удерживала меня на придуманном мной мире Япета.

Я дождался, пока давление в пистолете достигнет необходимого для выстрела значения. Потом я поднес пистолет к виску. Хотя достаточно просто направить его сторону головы, его разрушительная мощь столь велика, что я все равно умру. Было страшно, рука тряслась, я раздумывал над своей теорией и уже немного сомневался, правильно ли я вообще истолковал свое существование.

Я зачем-то осмотрел пол под ногами, мое тело сейчас упадет сюда. Но ведь это лишнее, когда я разрушу наваждение, я очнусь где-то далеко, а пол в этой комнате перестанет существовать. Я глубоко вздохнул и нажал на кнопку. За одну секунду страх холодной волной прокатился по телу, его сменила жаркая волна стыда, но заряд уже пошел, я чувствовал всеэто уже после нажатия на кнопку. Я погибал в своей иллюзии. Прощай, Япет. Прощайте, ребята. Я всех вас любил.

10

Я стоял на берегу бурной горной реки и проверял Ритино снаряжение. Она, как обычно, вертелась и не давала мне толком проверить все крепления ее экипировки. Моя жена всегда с легкостью шла на поводу у эмоций, и сейчас пребывала в крайнем возбуждении. Каждый раз одно и то же, накануне действа она была взвинчена до предела, а когда наступала кульминация, она выглядела даже немного скучающей. Рита из тех людей, кому само томление в ожидании давало больше эмоций, чем само действие.

Стояла замечательная летняя погода, еле ощутимый северный ветер дул настолько мягко, что ощущался лишь легким колыханием маленьких листьев на деревьях, кожей он почти не ощущался, чувствовалась лишь прохлада, приносимая им. Лучше погоды и не придумать, надеюсь она продержится столько, сколько нам надо.

Мы с друзьями приехали заняться рафтингом на Северный Кавказ. Постоянно в середине лета мы собирались своей шумной компашкой и отправлялись туда, куда «нормальные» люди предпочитали не соваться. Это традиция, которую нельзя нарушать. Сейчас мы были в Адыгее, в прошлом году мы поднялись на Эльбрус и так далее. По этой реке мы уже сплавлялись три года назад, но тогда погода была совсем плохой. Но тогда лето в целом было мало дождливым, и река не была бурной. В этом году мы приехали сюда после того, как в горах почти две недели, не переставая, шли дожди, местные сказали, что распогодилось только позавчера. Река была другой, сейчас она выглядела довольно таки опасной. По крайней мере, в том месте, где мы встали лагерем. Однако мы с женой всю жизнь занимались экстремальным спортом, посему бурный поток абсолютно нас не пугал. Но было одно приятное обстоятельство, которое, однако, сильно смущало меня.

– Опасная вода. – Как раз, когда я задумался, к нам подошел самый старший участник наших походов, своеобразный начальник всех наших авантюр. Мужчина без малого пятидесяти лет, сохранивший в себе молодецкую удаль, он поманил меня пальцем. – Леш, можно на пару минут?

– Конечно. Рит, сама подтяни немного шлем, он не должен так болтаться. – Сказал я и отошел в сторону, где меня ждал наш руководитель.

– Леш, сколько недель?

– Что? Откуда ты знаешь? – я опешил, мы сами только три дня назад узнали, что у нас будет малыш, именно его появление и был моим приятным беспокойством. А Николай, проведя с нами три часа в дороге на джипе от гостиницы до лагеря, уже все узнал.

– Я, Леш, давно живу, женщина, превратившись в мать в одну секунду полностью меняется. Становится несколько более бережливой. Так сколько?

– Около двух месяцев.

– Леш, я не уверен, что ей стоит с нами сплавляться? Опасная вода в этом году.

– Да пустяки, не хуже чем раньше.

– Вообще я, как старший, могу ей отказать в сплаве. Что и вынужден сделать.

– Что ж, я тогда тоже не поплыву. И кто у тебя тогда на лодке будет главным?

– Молод ты еще, да горяч. Люди есть. Боря, например, пойдет.

– Боря? Этот парень отменный водитель. Но он увалень, словно медведь ей богу.

– Как скажешь, но она все равно не пойдет. Беды я не допущу.

– Ну, я услышал тебя.

– Рад, что мы поняли друг друга. Тебя я на лодке все равно жду. – Он примирительно пожал мне руку и удалился.

Ну конечно, брошу свою жену и один поплыву, а ей скажу: «Дорогая ты полторы тысячи километров зря проехала, а я поплыл». Но что делать, слово Николая у нас закон. За все время у нас никто не травмировался и не пострадал, что, безусловно, его заслуга. Но я слишком долго ждал этого сплава, и поэтому у меня почти мгновенно родился план как этот закон обойти. Я знаю, что они хотят спуститься на двух рафтах чуть выше лагеря завтра в полдень. Мы же помашем им ручкой, схватим мою маленькую резиновую байдарку и будем таковы. Чуть ниже по течению пороги не такие сильные, там встанем на весла, и никакой Николай нам не помеха.

– Что там? – Рита уже сняла всю экипировку и осталась только в легком походном костюмчике.

– Николай тебя пускать не хочет.

– Вот Петя нехороший человек, сдал меня, оказывается. – Она ударила себя кулаком по ладони.

– То есть?

– Да он увидел, что мне вчера плохо стало ночью в машине. Полез с таблетками, я ему и проговорилась.

– Зараза! А Николай – молодец, развел тут таинственность, мол, проживешь с мое, и не такое подмечать будешь.

– Да, Петя, конечно, классный парень, но уж слишком от реальной жизни его медицина отделила. Такой красавчик, а кроме пилюлек ему ничего не интересно. Ирка то вон так на него и плюнула, хотя в душе, говорит, до сих пор к нему тянет.

– Красавчик, говоришь? – я с прищуром посмотрел на нее.

– Ой, да не ревнуй. Он же как рок-звезда выглядит. Вот только мозг ему, будто, другого человека пересадили, какого-то скучного белого воротничка. Эх, обидно, что из-за него Николай все узнал.

– Да фиг с ним, узнал и ладно. Все равно спустимся.

– Так, что ты удумал?

– На моей байдарке. Они уйдут завтра в полдень, а мы через часик чуть ниже по течению встанем на весла.

– Вдвоем? По такой воде?

– Рит, не волнуйся я обдумал уже все. Самые опасные пороги по берегу пройдем, не волнуйся, а ниже по течению уже не так опасно. Я не дурак.

– Если ты уверен, то без проблем. Но помни о Димке. – Она погладила себя по животу.

– Да как же, тут забудешь! Только не о Димке, а о Нинке.

– Это мы еще посмотрим.

Мы перекинулись еще парой фраз, потом Риту позвали помочь на кухне, а я решил прогуляться вниз по течению реки. Я шел, смотря на воду и умом понимал, что Николай прав, и более чем прав. Здесь мутная и грязная вода несла в себе большое количество различного мусора. То и дело я видел проплывающие крупные бревна и прочий хлам. Я начал подумывать о том, что не стоит проворачивать мою авантюру. Довольно опасно было идти даже ввосьмером, как изначально планировалось, а вдвоем с Ритой, так и вовсе дурость.

Основная группа спуститься на воду в километре выше по течению, относительно того места где я сейчас находился, потом им предстоит пройти эти пороги, что как я вижу уже не очень просто, затем еще семнадцать километров по хорошо знакомому маршруту, но видоизменившемуся благодаря погоде.

Так, надо пройти дальше посмотреть место, где я планировал на воду встать и немного спуститься по берегу дальше вниз по течению, чтобы осмотреть другие опасные места и принять окончательное решение.

Где-то минут через пятнадцать со мной поравнялся человек. Он, вроде бы невзначай, нагнал меня, выполняя свою ежевечернюю пробежку. Он поравнялся со мной и перешел на странный бег со скоростью моего шага. Это Гоша, местный «Кулибин». Человек ответственный за здоровье наших автомобилей и прочей техники.

– Говорят, Николай вас отбортовал! – сразу сказал Гоша, без лишних приветствий, что было в его духе.

– Да. Есть такое дело. – Гоша вообще толковый парень, но имел привычку всегда мельтешить перед глазами и очень быстро говорить, что вводило в ступор неподготовленных людей. Ну и главное, он все время пребывал в каком-то очень раздраженно-взвинченном состоянии духа, чему почти никогда не было реального оправдания.

– Да не переживай, поздравляю, кстати.

– Что уже весь лагерь уже в курсе?

– Конечно.

– Кто проболтался то?

– Так жена твоя. Она позавчера жене Реваля позвонила, а там уже цепная реакция. Каждая позвонила каждой, возможно не по одному разу. Я сам от своей Дины узнал.

– То есть вы все уже давно в курсе?

– А то! Это ты не в курсе, что все в курсе. Николай и Петя самые последние это узнали. И то только потому, что не женаты. – Гоша заулыбался.

– Женщины…

– Слушай, я смотрю, ты по бережку решил прогуляться? На пробежку не похоже. Есть у меня определенные опасения.

– И?

– Хочешь на своей байдарке спуститься, так ведь?

– Гош, слушай…

– Стой-стой-стой. Я понимаю, что хочется всего и сразу, но ты хорошо подумал? – мимо в грязном потоке как раз проплывало здоровенное бревно, Гоша проводил его взглядом.– Может, лучше Риту в лагере оставишь, а сам со всеми на большой лодке?

– Знаешь она ведь тоже сюда не просто так приехала. Она сама о беременности узнала, в тот момент когда мы уже на чемоданах сидели.

– Ты молодой, горячий, но ты повнимательней будь, медленно пройдись, посмотри маршрут. Если хоть что-то смутит, не лезь. Я Николаю ничего не скажу, но за твою голову ты сам ответственен. А еще за голову твоей жены и вашего ребенка. Надеюсь это понятно?

– Да. – Меня достаточно сильно взяла за живое такая формулировка задачи.

– И да, через два часа ужин, не опоздай. Николай сразу что-то заподозрит если ты не появишься.

Гоша быстро развернулся и бегом припустил к лагерю, оставив меня наедине со своими сомнениями. В его духе, внезапно появиться наговорить своих фирменных причитаний и исчезнуть.

Впрочем, когда я дошел до места, где планировал спуститься на воду, все стало совсем иначе. Небольшая спокойная запруда сейчас в полноводье так вообще превратилась в благодатный прудик, где можно было даже спокойно искупаться, если бы вода не была такой грязной, разумеется. Течение было слабым и весь мусор, что несла река, здесь задерживался, и его прибивало к берегу. Конечно, не все оставалось здесь, но я видел кучу веток и бревен что колыхались на волнах у берега, не двигаясь по течению.

Полностью удовлетворенный я пошел дальше, и чем дальше я шел те больше оптимизма чувствовал. Пороги отсюда и вниз по течению больше напоминали безвинные аттракционы в аквапарках для самых маленьких. Если меня не подводила память, предо мной сейчас были чуть ли не самые опасные пороги на нашем пути. Поднявшаяся вода делала их практически незаметными. Каюсь, увидев это, я даже был разочарован. Рафт превращался из щекочущего нервы мероприятия в прогулку на катамаранчике для влюбленных. Ребята что завтра спустятся на воду смогут получить хоть какие-то эмоции только в самом начале пути, а потом им светит семнадцать километров скуки.

Я бегом пробежал еще пару километров, помня слова Гоши об ответственности. Я хотел увидеть еще парочку опасных мест вниз по течению, и, не увидев ничего впечатляющего, со спокойной душой вернулся в лагерь, ужинать. Теперь я был уверен на пятьсот процентов в успехе своего предприятия. Хотя жалко, что Николай перестраховщик и не пустил нас со всеми по порогам, по мне так они стали даже менее опасными, чем в наш прошлый сплав. Неужели он сам не ходил по берегу и не увидел насколько вниз по течению все скучно.

После ужина все разошлись по своим делам. Николай и Гоша вытащили восьмиместный рафт из здорового прицепа, прикрепленного к Бориному внедорожнику, и ушли к реке проводить последние поверки перед выходом. Я же быстренько, так чтобы никто не увидел, выволок свою лодочку из того же прицепа и потащил ее из лагеря под прикрытием сумерек. Недалеко от предполагаемого места спуска на воду я заприметил кусты, под которыми и запрячу готовую к старту лодку. Останется только дойти с Ритой незаметными до места спуска, и мы в деле.

К счастью в это время все в лагере занимались чем-то своим, кто-то проверял свои вещи, кто-то уничтожал прибавку к ужину, а кто-то уже спокойно спал, чтобы завтра быть в полной готовности. Где-то в палатке уже ударили по струнам рассохшейся гитары, и неладный голос запел столь родные сердцу походные песни.

Я улыбнулся этой вечерней идиллии и потащил не очень тяжелую, но крайне неудобную байдарку к месту спуска. Моя байдарка была надувной и не имела каркаса. В сдутом состоянии она не была такой уж большой. Но меня угораздило купить ее ярко красного цвета и шедший с веслами и куском яркой резины по лагерю человек, не мог не привлечь внимания.

Но по дороге мне попался только справляющий нужду человек. Это был Реваль, но он был настолько пьян, что ему было глубоко все равно на то, что происходит вокруг него. Я помахал ему рукой, но он абсолютно никак на это не отреагировал.

Наши ребята завтра пойдут вшестером. Вообще не очень хорошо, что есть пустующие места, но ничего страшного тут нет. Николай, Гоша, Боря и Петя – этих ребят я уже сегодня видел. Реваль сегодня снова крепко перебрал, впрочем, как и по дороге сюда. Вообще, Николай давно хотел его исключить из наших походов, но почему-то делал это только на словах. Ревалю было за сорок, хотя он выглядел немного старше своих лет, грубый и прямолинейный он словно уравновешивал шестого участника нашего похода – Артема.

Артем обладал просто уникальными качествами в области походных навыков, но при этом был на удивление бесхребетным в обычной жизни. Он был старше меня на девять лет, и мы жили когда-то на одной лестничной клетке. Помню, еще маленьким видел, как его обижали сверстники, пока он не занялся борьбой. Но борьба позволяла ему играючи выбивать дурь из обидчиков. Сами обидчики всегда появлялись новые. Ведь Артем так и оставался мягким, его тело научилось давать сдачи, а вот характер не изменился.

Он вырос, стал довольно успешным человеком и думаю, не совру, если скажу, что среди нас он был самым бесстрашным и отчаянным, когда доходило до дела. Но, приходя домой, он становился собой, мягким и нерешительным. Он был трижды женат, и все его браки заканчивались примерно одинаково. Он в внезапно приходил домой, где его жены уже развлекались с кем-то другим.

Но, несмотря на это, завтра именно Артем будет главным на нашем рафте. Про Борю Николай сказал просто, чтобы меня уязвить. Однозначно, главным в лодке будет Артем. Я бы возглавил этот сплав, но не сложилось. Вообще, мне потихоньку доверяли все больше и больше обязанностей. Я был самым молодым в этой группе, но постепенно набирался опытом и становился более уверенным в себе.

Восьмым человеком была, соответственно, Рита. Вообще она имела среди жен и подруг остальных участников дурную славу. Ибо всегда была с нами и выполняла работу наравне с мужчинами, не жалуясь. Кроме нее, разве что жена Реваля ездила с нами в горы, ради скалолазания, остальные же всегда оставались в лагере, где следили за порядком и чистотой.

Мы с Ритой попали в это объединение благодаря Артему. Однажды мы с ней сильно ошиблись с выбором турфирмы и остались без зимнего отпуска, в котором хотели покататься на лыжах. Я в гневе раскидывал снаряжение у подъезда и последним словом понимал очередных аферистов, которые маскировались под турфирму. В этот момент Артем как раз пришел навестить родителей. Он увидел вкинутые в кучу рюкзаки лыжи и прочую атрибутику и не удержался.

– Привет. Что-то не сложилось? – другой бы человек побоялся со мной заговорить, видя, что я пребываю в праведном гневе. Но Артем никогда не боялся попасть под горячую руку.

– Да бл… Немного отпуск отменился! – я сдерживался из последних сил.

– В горы хотели поехать?

– Да, как видишь.

– Дай ка мне свой номер телефона.

И уже завтра мы летели с Артемом на курорт. В той поездке я познакомился с Николаем и Гошей. С остальными мы познакомились уже следующей весной, когда отправились в поход на сто тридцать километров.

Не могу сказать, что мы с Ритой были домоседами до этой встречи. Мы всегда предпочитали активный отдых. Но до того как мы влились в эту компанию мы занимались всем этим бессистемно. Накопили денег – поехали – порадовались – копим дальше. Теперь же у нас четко был распланирован отдых на год вперед, а то и больше.

Однако мне совсем скоро предстоит стать отцом и на какое-то время я выпаду из обоймы. Рита же останется без того что мы любим на еще больший срок. В этом конечно была неприятная сторона деторождения. Но не могу сказать, что не готов пожертвовать парой отпусков ради дочки, ну или сына. Потом как-нибудь наверстаю.

Возможно, эта моя тяга к авантюрному сплаву была связана с тем, что это последний летний отпуск перед большим перерывом. Зимой, я если и поеду куда-то, то только один, чего мне, честно говоря, совсем не хотелось. У Риты этот сплав гарантированно последний шанс почувствовать ветер свободы, потом ее ждет рутина. А ведь роды могут пройти так не гладко, тогда ее возвращение вообще затянется.

Да, определенно этот сплав наша лебединая песня. Я бы спокойно проводил плот с друзьями глазами, если бы знал, что уже следующей весной нам снова предстоит новое приключение. А я, наоборот, прекрасно осознавал, что ничего нам не светит.

Поэтому я сейчас и прятал полностью готовый плот под небольшим раскидистым кустом, так чтобы его не видно было с реки. После чего я еще раз прошелся по берегу вниз по течению, чтобы окончательно убедить самого себя в том, что все безопасно. Таким образом я вернулся в лагерь уже затемно, после того как все уснули. Я все больше был уверен в завтрашнем дне, вторая пробежка по пути завтрашнего сплава окончательно успокоила меня.

Я залез в нашу палатку. Рита уже глубоко спала. И как обычно развалилась так, что заняла полпалатки. Ее спальник лежал прямо по диагонали, она расстегнула его сверху и раскинула руки не оставляя мне шанса удобно улечься. Я не хотел ее будить, потому что ночные беседы о вечном были ее настоящим хобби, я же пребывал в таком настроении, что больше хотел спать, чем философствовать. Поэтому, применив всю свою ловкость, я с трудом втиснулся между ней и краем палатки и забрался в свой спальник. Пролежав десять минут без капли сна в глазах, я застегнулся, все-таки ночами здесь было довольно холодно. Рите же видимо было наоборот жарко, она так и лежала в расстегнутом спальнике, тихонько посапывая.

Хотя может это не холод? Может мне просто страшно? Не знаю. Я понимал что риск плыть вдвоем намного выше, но в тоже время каких-то явных предпосылок для того чтобы пересмотреть свой план у меня не было. Верное дело, хандрю из-за того что впервые буду участвовать в серьезном деле без всех своих ребят.

На следующий день все шло строго по плану. В полдень, как и планировалось, плот ушел по реке. Я, единственный мужчина ,и все боевые подруги моих товарищей проводили нашу славную компанию громкими аплодисментами. Потом вместе со всеми я вернулся в лагерь, где немного перекусил. Потом женщины вяло начали разбредаться на послеобеденный сон. Те жены и подруги наших друзей, что не ушли спать, настолько спокойно относились к этому мероприятию, что достали припасенное на этот случай вино и устроили самый настоящий девичник. Меня прямо выпроводили из лагеря под формальным предлогом, чему я был несказанно рад, а Рита сделала вид, что ей стало дурно и вскоре мы вдвоем уже бежали к моей байдарке.

Нам потребовалось сорок минут, чтобы подготовиться к сплаву. Мы были на приличном расстоянии от лагеря, на даже здесь слышали громкий женский смех, разносившийся по долине. «Девочки в отрыве!» – улыбнулась Рита. Значит, они и не заметят, что мы исчезли. Вскоре мы встали на весла и медленно поплыли по запруде вниз по течению.

Первый порог мы прошли довольно легко. Однако немного сказывался факт того что лодочка была легкой. Ее как будто немного вело в сторону по поверхности воды. Но препятствие мы прошли прекрасно, Рита просто визжала от восторга. Так же произошло и со вторым и третьим опасным участком. Лодку сильно швыряло по поверхности воды, бурная вода все время пыталась поставить нас поперек течения. Но мы справлялись без видимых трудностей.

Немного труднее приходилось, когда приходилось когда в воде мы наталкивались на мусор, приходилось лавировать между ним, но этот тоже было не более чем рабочим моментом. Я плыл и прямо чувствовал, как разочарованны ребята на больших лодках. Просто, как плыть на маленькой лодке по водохранилищу. Ничего не берет за душу. Мы-то хоть боролись с тем, что нас постоянно швыряло сильным потоком, хоть какой-то элемент интереса.

Так прошел час. Я окончательно утратил бдительность и ни о чем особо не беспокоился. Мы подошли к месту, где река, петляя, проходила по узкому желобу между камнями. В прошлый раз этот участок вызвал у меня такой приступ адреналина, что я аж стал пищать. Теперь же, когда вода поднялась, это был маленький водопад, внешне абсолютно безопасный.

Мы встали на поток, я обратил внимание, что скорость будет намного вышел, чем при прошлом прохождении, от этого немного захватило дух. Когда мы подошли к спуску я прямо чувствовал, что сейчас что-то будет. Я пребывал в сладостном предвкушении. Старый адреналиновый наркоман, ничего больше мне было от жизни не надо в тот момент, кроме этого чувства.

Нас швырнуло вниз, будто из рогатки. Я наконец-то ощутил это замечательное чувство страха, ощутил легкое чувство полета, когда немного замирает в груди, а потом мы ринулись вниз. Отлично, летели мы так, что один этот спуск компенсировал все наши «неудачи» ранее.

Приземление вышло довольно жестким. Лодочку подшвырнуло в воздух и тут же мы влетели в какой-то поверхностный водоворот, из-за чего сразу встали боком. Я начал выравнивать, как вдруг Рита закричала сзади: «Берегись!».

Я успел только обернуться. В глазах застыл силуэт приличного полена летящего с того самого спуска прямо на нас. Ничего я не успел сделать, просто физически не мог успеть. Основной удар полена пришелся мне прямо в голову, и я тут же отключился.

Я пришел в себя в воде. Вода постоянно захлестывала мне на лицо, и в момент пробуждения я сильно закашлялся. Я застрял ногой, в чем-то на дне и не мог высвободиться. При этом уровень воды был мне по горло, слишком глубоко, чтобы в таком бурном потоке, дотянуться руками до дна. Я мог только барахтаться, стараясь при помощи рук держать голову над водой. Берег был довольно далеко и при этом был слишком высоким, чтобы забраться по нему. Я оглянулся по сторонам, первыми я увидел далеко внизу по течению останки нашей лодки. Все что от нее осталось – бесформенный кусок красной резины. Поток зашвырнул его на камни довольно далеко от берега.

Но вовсе не это было сейчас важным. Я старался найти Риту, но нигде не видел ее. Наконец, я увидел, как она выбирается из воды, на четвереньках она ползла к высокому берегу. Она была метрах в двадцати от меня, но я не мог крикнуть, вода не давала даже вздохнуть нормально, не то, что закричать.

Я видел, как Рита попыталась залезть на берег, но подъем был слишком крутым, и она скатилась вниз, распластавшись на камнях у начала подъема. Я не мог знать все ли с ней в порядке, я лишь мог видеть, что она жива и вновь пытается подняться на берег. В конце концов, она сдалась и замерла без движения на камнях. Она лежала головой к берегу и ногами ко мне. Я лишь увидел, что она поджала под себя ноги. Тут, вдруг, меня подбросило на волнах, и я сумел разглядеть, что все ноги Риты в крови. Все в крови. И тут вдруг я осознал, какую травму получила Рита. Я перестал сопротивляться потоку, и как раз в этот момент что-то сильно ударило мне по ноге. Я освободился, вода быстро понесла меня по течению. Только вот я четко осознавал, что освободился дорогой ценой. В ноге, будто что-то онемело. Как будто кожа ниже колена и особенно на пальцах стала нечувствительной. Тут вдруг по мутной воде за мной начали подниматься красные разводы, почти сразу смешивающиеся с грязной водой. И тут ужасную догадку сменило не менее страшное чувство боли. Нога, кажется, я потерял ногу. В один момент я потерял все, все, чем дорожил. Все случилось за каких-то жалких две секунды. Рита очевидно в беде, а мне так плохо, что я просто не могу сопротивляться потоку, а значит, у меня есть от силы три минуты пока, несомый потоком, я не налечу на что-то в воде. Рита прости меня! Я кричу, но вода тут же затекает в рот, и я закашливаюсь.

Сознание замутилось, и тут вдруг я коснулся чего-то головой. Вот и все! Я чувствовал, что врезался во что-то крепкое. Кажется в последний момент я слышал хруст. Какое-то время я еще пребывал между реальностью и забытьём. Как бы уже отделенный от тела, но еще сознающий себя. Я будто плыл за своим телом по потоку, пока тело не замедлилось, врезавшись еще во что-то. В эту секунду я и потерял связь с моими бренными останками.

11

Довольно узкий и холодный холл районной психиатрической больницы. Стены до середины окрашены в голубой цвет, вероятно, он должен символизировать спокойствие. Выше середины стены и потолок покрыты побелкой, которая то здесь, то там обвалилась от времени. Коридор, вдоль стен, которого стоят ряды стульев, упирается в окна с обеих сторон. Сейчас за окном, на котором закреплена довольно солидная решетка, вовсю разошлась метель. А ведь еще вчера была прелестная зимняя погодка, меня даже выпустили на улицу немного погулять под Ритину ответственность. Сегодня же она даже не смогла расчистить машину, но обещалась приехать завтра.

Я сижу на стуле в коридоре и жду, когда мой врач вернётся с осмотра, чтобы принять меня. Конечно, я еще пациент этой клиники и мог просто показаться ему во время осмотра, но я старался как можно сильнее дистанцироваться от своего недуга и предпочитал сам приходить на осмотр.

С тех пор как я пришел в себя, прошло два месяца. Сейчас врачи считают, что я пришел в норму и к концу января, то есть через десять дней меня выпишут, может и раньше, но ни ничего не обещали. За мной и так уже никто особо не следил, но после полутора лет в кататоническом ступоре я до сих пор мог двигаться с трудом, и мне часто требовалась помощь. Лечащий врач объяснял, что изначально у меня был негативистический ступор, то есть я занял определенную позу и сопротивлялся любым изменениям этой позы, поэтому мышцы и атрофировались.

Природой этого недуга стала комбинация из посттравматического стресса и тяжелой черепно-мозговой травмы. Когда меня выписали из обычной больницы, никто особо и не пытался мне помочь. Одного взгляда на крайне истощенного, одноногого калеку, чудом избежавшего заражения, голова которого разбита чуть ли не пополам было достаточно, чтобы Рите предлагали единственный вариант. А именно поселить меня в местном «хосписе», крыле при больницах для душевнобольных, где содержатся пациенты, которым уже нельзя помочь.

Но мои родные не сдавались, и однажды им повезло, и они наткнулись на одного молодого психиатра, который взялся лечить меня. Именно лечить, а не следить за тем как я медленно умираю. К тому моменту я уже полгода лежал то в одной больнице, то в другой, без особых результатов.

В своем лечении он применял большое количество препаратов, и вообще пропагандировал агрессивное медикаментозное лечение. В определенный момент он добился того чтобы мышцы расслабились так что меня уже можно было уложить на кушетку. У меня, правда, присутствовал синдром воздушной подушки. Когда человек, лежит на спине, он держит голову над подушкой на расстоянии около десяти сантиметров, если силой опустить ее на подушку, то она вскоре вновь вернется в приподнятое положение. Рита признается, что очень боялась меня в то время и не приезжала навестить меня. Но не только из-за этого она не приезжала ко мне в те дни.

От всех этих переживаний, у нее начались преждевременные роды, и на седьмом месяце беременности родился наш сын. Рита, как, оказалось, пострадала не так сильно, как мне показалось издалека, пока меня нес поток. То самое полено, что нанесло мне первый удар, сильно разбило ей в бедро. Глубокая рваная рана, страшно выглядела, но к счастью не была повреждена бедренная артерия, и сынок не пострадал.

Рита сама выплыла к берегу, но удар был сильным, она не могла своими силами справиться с подъемом по крутому спуску. Но удача не покинула ее, и через час Риту обнаружили случайные туристы. Ее тут же доставили в больницу, где сделали срочную операцию и ей ничего не грозило. Меня же нашли далеко не сразу, уже ближе к ночи вертолет обнаружил меня застрявшим в мусоре у излучины . К тому моменту вообще не стоял вопрос о спасении ноги, ее просто удалили, надеясь, что предупредили заражение. Затем мной долго занимались нейрохирурги. Они сохранили мне жизнь, но мозг все равно серьезно пострадал и меня выписали в состоянии овоща.

Однако мой врач-психиатр после того как медикаменты дали определенный эффект начал искать пути общения со мной. В ход шло все, что только можно представить, он даже применил гипноз, в который сам не верил. Много раз он приглашал Риту, для того чтобы она просто говорила со мной. Наконец он пробился ко мне. Там, во тьме моего подсознания он занял место моего учителя психологии из института, где я, разумеется, никогда не учился. Да какой там, на дворе 2020 год, никакой третьей мировой еще не случилось, а к космосу люди вообще остыли и занимались мирскими проблемами.

Позже, когда я пришел в себя, то в подробностях рассказал ему все что видел. Врач четко фиксировал этот бред для своей диссертации и публикаций. Я сам, без труда определил, что люди из моего бреда имели точных аналогов в реальности, а в качестве их имен мой мозг собрал коллаж из имен известных людей или людей искусства. Сам врач искренне развеселился, когда узнал что попал ко мне в бред в роли учителя.

Единственным субъектом, которого мы так не смогли идентифицировать и найти аналогов в реальности был тот самый Рыжий. Психиатр продолжал биться над этой загадкой, его это немного беспокоило. Впрочем, он склонялся к выводу о том, что это материализовавшийся образ моего подсознания, сопротивляющийся разрушению иллюзии. Ведь рыжий появился тогда, когда терапия начала давать положительные результаты, и я встал на путь выздоровления. В то время я уже начал реагировать на внешние раздражители и даже контактировал с людьми вне моей фантазии. Кульминацией стал момент, когда я сумел построить диалог с Ритой. В бреду я услышал ее и отвечал вполне осознанно, уже через два дня после этого я очнулся.

Наконец мой врач вернулся с утреннего обхода и, увидев меня улыбнулся:

– Привет. Все никак не можешь смириться с тем, что ты все еще пациент. – Мой врач был младше меня, поэтому между собой мы сразу перешли на «ты».

– Ну, знаешь. Я вообще уверен, что я в больнице всего два месяца, а никак не год и восемь месяцев.

– Это нормальное чувство. Вообще ты поразительно быстро идешь на поправку с самого момента пробуждения.

– С тех пор как я с вами, у меня только одно желание – поскорее выписаться.

– Достойная цель. Как протез?

– Скоро буду бегать. Если быть точным – летом, а то бегать по снегу и льду не очень хорошая идея.

– Ты сегодня прям какой-то необычно веселый, заходи в кабинет, поговорим.

Я зашел в его кабинет. Стены здесь были такими же обшарпанными, как и всюду в здании. Вообще больница была паршивенькая, но молодой врач на большее и не мог рассчитывать. Он сел за свой старенький стол, я сел напротив него на довольно побитый временем, скрипучий деревянный стул. Врач привычным жестом достал из ящика диктофон и включил его на запись. Он договаривался об этом еще с Ритой, чтобы полностью фиксировать весь процесс моего лечения. А после того как я пришел в себя он условился об этом уже со мной.

– Алексей. Я тут подумал и решил, что тебя можно выписывать. – Улыбнулся он. – Так что как только погода наладиться можешь ехать домой. Рецепты на лекарства уже выписал и приложу их к выписке, все рекомендации там же.

– Замечательно, прямо сейчас позвоню Рите! – в физическом плане я еще, конечно, не до конца оправился, но уж очень на меня давили местные стены. А ночами так вообще тяжело приходилось, особенно когда у буйных случался припадок. Врач хорошо это чувствовал, наверно, поэтому и решил меня поскорее выписать.

– Ты вчера вечером сказал, что хотел мне что-то еще рассказать?

– Нет, теперь, пожалуй, не хочу.

Мы рассмеялись.

– А если серьезно, то меня беспокоят мои сны. За два месяца мне раз десять снился Япет. Это обычные сны, не кошмары. Но они выглядят как будто это, правда, происходило со мной. И это меня беспокоит.

– Леш, сны продукты нашего сознания и подсознания. А твое сознание, пока ты находился в тяжелом состоянии, было на именно Япете. Пускай всего этого не было на самом деле. Ты все это пережил. Помнишь, мы слушали записи, как ты кричал, когда там, в бреду упал в пещеру. Для твоего сознания ты, правда, был там, и у тебя правда болела нога. И теперь сознание невозбранно использует этот материал в ходе конструирования сновидений, это нормально.

– Но это пугает.

– Ты пережил то, что мало кому удавалось, и вылечился. Кто знает, может именно твой случай позволит нам понять, как работает мозг в таком состоянии. А пока человечество только приоткрыло эту дверь. Поэтому готовых ответов быть не может, но я считаю, что ничего страшного в этом нет. Особенно учитывая, что они тебя не беспокоят, ничем, кроме содержания.

– Слушай, а долго люди восстанавливаются после таких травм? Когда я смогу быть полноценным человеком?

– Ты уже полноценный человек. Мы вытащили тебя. Что касается тела, то физиотерапевты тебя подлатают. Но врать я тебе не могу, ты, вряд ли когда-нибудь станешь прежним. Слишком тяжелая травма и слишком обширные последствия, но ты среди нас, что уже огромный успех. Не забывай об этом.

– Я просто хочу снова быть собой. Таким как прежде.

– Это невозможно, к сожалению.

– Я понимаю. Просто чувствую, что жизнь стала другой и, когда я долго мучаясь, встаю, наконец, с кровати, то немного… скучаю по Япету. Я скучаю по месту, где никогда не был. Не знаю нормально ли это, но я должен рассказать тебе об этом чувстве.

– Это, конечно, не нормально. Но в твоем случае все не нормально. Даже тот факт, что ты очнулся, уже является отклонением от нормы. – Он не улыбнулся. – Впредь я просил бы тебя обратиться к психологу. У меня есть несколько знакомых, я оставлю тебе их номера телефонов. Но нет смысла держать тебя здесь, все что может дать тебе больница ты получил. Но есть смысл в том, чтобы помочь тебе собрать паззл, что сейчас у тебя в голове. Если ты не хочешь обращаться к другим специалистам, я могу помочь.

– Ты разводишь меня на платный прием?

– Раскусил! – вот тут он, наконец, повеселился. – Если быть честным, я опасаюсь регресса. Серьёзно опасаюсь. Я вижу, как тоска по иллюзии все глубже закрепляется в твоей голове. Ты покинул очень глубокую иллюзию, где был вполне счастлив. И очутился в мире, где ты теперь фактически остался за бортом. Уж прости, что так грубо.

– Справедливо. Но есть одна деталь, в космосе я не был в курсе, что у меня есть сын. Да, теперь я за бортом, но маленький спасательный круг еще держит меня на плаву. Рита не даст мне снова окунуться в бездну. Ну и на тебя уповаю.

Тут зазвонил телефон, он взял трубку и сразу изобразил лицом крайнюю степень мучения. Мы с ним неплохо сдружились, и я знал, что ему часто звонил его отец, бросивший семью, когда парню было тринадцать. А теперь на старости лет он вдруг понял, что отцовства то ему и не хватало всю жизнь. Нерадивый папаша пытался наладить контакт, названивая по многу раз на день. По жестам и резким высказываниям я понял, что разговор затянется и молча вышел из кабинета.

Мне не терпелось позвонить Рите, сказать, что меня выписывают и я, наконец, вернусь домой. Медленно хромая, и громко шаркая, я плелся к своей палате. По дороге меня постоянно мотало из стороны в сторону, словно медведя. К протезу я привык, но атрофия и травма нарушили мою координацию. От меня потребуется посещать кучу различных процедур и усиленно заниматься, чтобы прийти в относительную норму, хотя гарантию полного восстановления никто не дает. Да о чем речь? Ногу ведь не вернуть.

Но сегодня впервые за два месяца я чувствовал себя счастливым. Нет, конечно, успехи в лечении доставляли мне удовольствие. Я радовался своему выздоровлению. Но я затрачивал все силы и преодолевал сильную боль, чтобы вновь овладеть телом, которое без присмотра пылилось полтора года. Поэтому я, заплатив такую цену, не мог искренне радоваться каждому шагу. А выписка была первой радостью, которую я чувствовал без тягот, преодоленных на пути. Определенный этап закончился, дальше будет немного легче.

Я, естественно, очень соскучился по нашему дому за то время, что провел в больнице. Да и сына я видел не более чем три-четыре часа в неделю, чего мне было маловато. Рита показывала мне фотографии маленького Димки, но эти фотографии скорее расстраивали меня, чем радовали. Я видел те моменты, которые пропустил, и злился. Это была бесцельная злоба, мне некого было винить, кроме разве что себя или само мироздание. В тот год со слов Риты как минимум сорок пар экстремалов благополучно прошли эти пороги на таких же лодках что мы, но нам просто не повезло. Просто мы выиграли у теории вероятности, и попали в беду. Хотя думаю, что этими словами, она скорее просто успокаивает меня, скорее всего мой врач рекомендовал ее контролировать меня, чтобы я не зацикливался на чувстве вины.

За два прошедших месяца все ребята по очереди навестили меня. Все они делали вид, что все в порядке, неловко не замечали моей хромоты и старались не видеть шрамов на голове. Все они, в конце концов, признавались мне, что в разное время каждый из них нарушал правила, просто мне не повезло. От пятерых разных человек я выслушал пять разных историй о том, как они вопреки здравому смыслу шли на риск, у которого даже не было цели, важен был лишь процесс.

Единственным, кто не подбодрил меня стандартными фразами, а попытался честно высказаться, оказался Николай:

– Я не буду тебе говорить, что это случайность. – Сразу без лишних прелюдий начал он. – Врач просил не тревожить тебя. Но я должен сказать, ты сам в этом виноват.

– Я знаю. – Меня удивила такая откровенность, и я не нашелся, что тут вообще можно возразить.

– Я говорю это вовсе не потому что хочу тебя отругать. Тебе почти тридцать, пускай пару лет жизни ты выкинул, поздно вести воспитательные беседы.

– Тогда зачем?

– Потому что я знаю это чувство. То, что теперь гложет и тебя изнутри. Оно тут как тут когда ты закрываешь глаза. Та самая тяжесть, что когда утром просыпаешься больно колет сознание. С годами ты к этому привыкнешь, но оно не ослабнет, не надейся.

– Я понимаю, о чем ты говоришь. – Мои руки тряслись, я не знал, это от такого волнительного разговор, или просто тремор вернулся.

– Я говорил тебе, что у меня есть младший брат? Точнее был.

– Нет, слышу об этом впервой.

– Среди наших ребят нет никого, кто понял бы меня. Поэтому я и не распространялся по этому поводу. Они никогда не испытывали это на своей шкуре, а слова, они ведь ничего не значат. А теперь ты попал в этот клуб.

– Не самое лучшее закрытое общество, – мрачно улыбнулся я.

– Согласен. Но ты уже в нем и его нельзя покинуть.

– А что, собственно, с ним случилось?

– Мне было наверно около тридцати. – Николай тяжело вздохнул. – Примерно, как тебе сейчас. Он же только окончил институт. Я тогда был точно как ты: молодой, достаточно смелый и, к сожалению, недостаточно умный. Я провел к этому времени три года к ряду в Гималаях. Я работал там гидом, водил за деньги людей на вершины. Но что-то изменилось в самом Непале, у меня возник небольшой конфликт с властями и меня выдворили из страны.

И я вынужден был вернуться домой, где сразу подхватил новую волну среди гидов. Тогда в стране как раз появились люди с кучей денег в карманах, которым некуда было их девать и они забавлялись тем, что устраивали себе сафари по самым труднопроходимым местам родины, и им для этого, естественно, нужен был гид. Податься мне все равно было особо некуда, в стране была беда с работой, и я начал заниматься этим.

Мой брат упросил устроить его в ту же фирму и увязался со мной на очередную такую вылазку. Вообще он всегда считал меня своим кумиром, не знаю даже почему. Я прыгал с парашютом, он повторял это через пару месяцев. Я лез в гору, он напрашивался на хвост следующей экспедиции. По этому же принципу он устроился в контору обслуживающие подобные путешествия. Как то весной нас отправили в тайгу с очередной партией толстосумов. Программа была следующая: мы залетали на вертолете в глухой лес, где прыгали с парашютами и должны были через неделю выйти к условной точке, где нас бы уже встретили с транспортом.

Но, еще в вертолете большие начальники жутко перепились, что было вполне стандартно. Поэтому мы спустили их на тросах с вертолета и штабелями разложили по палаткам. Скорее всего, они бы так и пропили бы всю эту неделю, а потом мы бы вызвали вертолет, погрузили бы их назад и они бы отправились домой.

Но мой брат очень хотел прыгнуть с парашютом над лесом, это стало прямо его навязчивой идеей. Он, когда заказчики дошли до кондиции, договорился с пилотом и прыгнул. В принципе прыжок не самый простой, но мой брат должен был справиться без проблем. Я видел, что парашют раскрылся, видел купол, парень медленно опустился в двухстах метрах от зоны высадки.

Но через час, когда я уже выгрузил все тела «путешественников», он так и не вернулся в лагерь. Он мог отлынивать от работы и прятаться в лесу, но он так и не появился, когда все было сделано. Поэтому я пошел его искать. Каюсь, шел и смеялся, представлял себе, как он висит на дереве, запутавшись в стропах и материться на весь лес. Но вскоре я вышел к оврагу, немного пошел по его краю и на дереве сверху оврага заметил парашют. Видно было, что мой брат благополучно покинул дерево, но самого его нигде не было видно.

Я очень удивился, может он потерял направление, заблудился. Он был молод, мог довериться чутью, которое нередко подводит неопытных путешественников, а молодецкая самоуверенность не позволила свериться с картой и компасом. Я крикнул несколько раз, но никто мне не откликнулся.

И я пошел к дереву, где висел парашют, посмотреть, вдруг что-то найду. Все было нормально, рядовое приземление. Я огляделся по сторонам, никого не видно. И тут что-то дернуло меня посмотреть вниз в овраг.

Обернулся, а там упавшее дерево, а на нем сидит мой брат. Я засмеялся и помахал ему рукой. Но он почему-то никак не отреагировал, и только через секунд десять, я разглядел что он не сидит на ветках а пронзен ими насквозь. Он сидел как на стуле, а под ним уже собралась довольно большая лужа крови. А я стоял наверху как вкопанный и не мог поверить, что это происходит на самом деле. Надо было бежать, помочь ему, но я не мог тронуться с места, понимая, что ему уже ничем не поможешь.

Уже потом следователи, прибывшие на место происшествия, сказали, что он оскользнулся на мокрой листве, когда приземлился на землю, освобожденный от строп, а дальше он поскользнулся и у него не было шансов спастись. Никто не виноват, несчастный случай. Но нет, каждый день меня донимает мысль, что это я виноват. То тяжелое чувство, с которым ты еще только познакомился, оно останется с тобой, как кара. Ты при жизни попал в ад, Алексей. Поздравляю!

Как ни странно, именно после этого разговора мне немного полегчало. Теперь я словно знал, что не я, не единственный человек на планете, которому приходится жить с этим. Даже больше, теперь я знал, что люди справляются и живут полноценно. День, за днем выигрывая эту борьбу.

С выпиской мне откровенно повезло. Уже следующей ночью снег прекратился, и утром Рита позвонила мне, сказать, что как только дороги расчистят они с Димкой приедут забрать меня домой.

Признаюсь, сбольшой охотой я собирал свои вещи в необъятную сумку. Я неохотно осознавал, что провел здесь больше года, хотя на самом деле существовал здесь всего два месяца. Палата, в которой я лежал, все была буквально заставлена моими вещами. Так же было много вещей, которые должны были ассоциироваться у меня с домом.

Рита, услышав призыв врача к тому чтобы максимально приблизить обстановку палаты к обстановке в нашем доме, немного переусердствовала. И теперь все эти вещи, просто физически не влезали в сумку. Тут даже были картины из нашего дома, но я хоть убейте, не помнил, что у нас дома висели картины.

Я набил сумку настолько, насколько это было вообще возможно. Оставшиеся вещи я раздал попавшимся мне в коридоре работникам больницы. Все они были очень рады моему выздоровлению и очень горды тем, что это произошло именно в этой больнице.

С тех пор как я очнулся, уже два раза рядовую больницу посещало телевидение. Один раз региональное, а второй раз федеральное. Откуда-то налетели целой толпой лоснящиеся, напомаженные «врачи больницы», которых я видел впервые. Они толкались своими огромными животами в холле при входе и раздавали интервью, о том насколько велик их вклад в мое лечение. Я хотел было возразить, что эти люди вообще тут не причем, но до меня корреспонденты так ни разу и не добрались.

И вот теперь я, опираясь на трость одной рукой, держал в другой огромную сумку, и сильно шатаясь из стороны держал курс на то чтобы покинуть эту больницу раз и навсегда. И как мне показалось, сегодня вся больница вышла меня проводить. Санитарки и медсестры постарше, провожали меня напутствиями о том, чтобы я не забыл поставить свечку в церкви за свое исцеление. Молодые медсестры заливисто смеялись и упорно пытались отнять у меня тяжелую сумку, хотели прикоснуться к этому моменту. Но я не давался, этот путь я должен сам пройти самостоятельно. Ведь меня выписывают, а значит, я здоров. Врачи больницы при виде меня жали руку и улыбались, ничего не говоря. Для них лучшей похвалой на свете было видеть, как в их больнице безнадежный пациент встал на ноги, точнее на ногу. Все они получали жалкие гроши за свою работу, им не оставалось ничего другого, кроме как находить радость в профессиональных успехах.

Уже подходя к лестнице, я увидел, что в коридор за мной высыпали и те, кто проводил целые дни в палатах вместе с близкими родственниками, ухаживая за теми, кто даже не может поблагодарить их. Люди, за долгое время превратившиеся в призраки под давлением своей нелегкой доли. Они провожали меня взглядом, и я чувствовал в этих уже, почти уже опустевших глазах, всплеск надежды. Многие из них застали момент, когда меня перевели сюда, тогда я считался абсолютно безнадежным. А сейчас они видели как я, своими ногами, тяжело пыхтя, покидаю эту больницу вполне здоровым.

В холле у дверей меня уже ждала Рита. Рядом с ней стоял больше похожий на морскую звезду малыш. Димка, сейчас одетый во много слоев теплой одежды, был копией своей мамы и смотрел на меня с плохо скрываемым страхом. Годовалый малыш боялся меня и все время сторонился, нам с ним еще придется пройти длинный путь, чтобы он начал воспринимать меня как близкого человека или, для начала, хотя бы просто перестал бояться.

Сейчас он, увидев меня, постарался глубже вжаться в капюшон и выглядывал оттуда с опаской. Надеюсь, его детская память не сохранит то время, когда я лежал скрюченным в кровати, бесцельно смотря куда-то перед собой. Надеюсь, в его маленькой головке не отпечатался образ папы, что провел много времени в забытье.

– А ты не меняешься, хоть бы кого-то попросил помочь. – Рита, увидев меня рассмеялась.

– Я сам могу пройти пятьдесят метров и одолеть десять ступенек. – Я лукавил, к этому моменту я уже понял, что на самом деле рановато взялся скакать с сумками по лестницам, и если коридор я прошел с гордо поднятой головой, то на лестнице мне стало туго.

– Такого дурака как ты, только могила и исправит. – Она уперла руки в бока, но видя, что я чуть не кувыркнулся на ступеньках, Рита тут же бросилась ко мне на выручку.

– В этом весь я. – И тут сердце больно кольнуло. Димка чуть дернулся, следуя за мамой в мою сторону, но на полдороги испугался и отвернулся, уставившись в пол.

– Это будет не просто, – Рита без труда поняла мои эмоции. – Но по сравнению с тем, что мы уже преодолели это уже мелочи.

– Вы преодолели, я почти не участвовал. – Улыбнулся я и поцеловал свою жену.

Мы вышли на обшарпанное крыльцо больницы. Мне предстояло преодолеть еще шесть разбитых ступенек, но теперь уже без сумки, потом двадцать метров от крыльца до машины и через час я, наконец, буду дома. Тот, кто долго был вне дома, знает это чувство, которое испытываешь по приезду. Особенно сильно схватывает дыхание, когда на глаза попадаются первые знакомые предметы, на которые обычно и не обращаешь внимания. Старое дерево на въезде во двор, покореженный временем почтовый ящик для отправлений недалеко от дома, который уже очень давно не обслуживался и весь заржавел. Все это наполняло душу теплом, такие мелочи всегда согревают.

Я предвкушал возвращение домой, вспоминал дорогу туда и тихо насвистывал незамысловатую мелодию. А вокруг меня, на солнце искрился выпавший накануне чистый снег. В воздухе стоял легкий морозец, а природа исполняла свою легкую мелодию, какая бывает в дни после бури, когда все просыпается, убедившись, что беда миновала. Замечательный день чтобы вернуться домой, мне хотелось буквально кричать от радости.

Помню, как месяц назад меня впервые выпустили на прогулку. Я был на костылях, Рита поддерживала меня. Мне стоило большого труда спуститься по ступенькам, но когда я сделал от них первый шаг и снег хрустнул у меня под ногами, то слезы счастья сами по себе потекли из глаз. Тогда, сделав первый шаг, я обернулся на Риту, чтобы поделиться радостью и очень удивился, что она стояла вся зареванная, будто я погиб а не сделал первый шаг.

– Что случилось, Рит.

– Ты не поймешь.

– То есть.

– Знаешь, я смотрю, как ты сейчас неловко шагаешь по снегу, и вижу твой счастливый взгляд. Такой живой, такой естественный. А в памяти тут же всплывает тот день, когда тебя сумели уложить на кушетку. Я зашла в палату, и вижу, что твоя голова висит над подушкой, а взгляд такой пустой, отстранённый. И в ту секунду я готова была сдаться, Леш. Я, правда, была готова все бросить. Я видела взгляд мертвого человека, я в ту секунду подумала, что ты уже давно умер и мы мучаем тебя зря.

– Рит?

– Прочти меня, сейчас очень стыдно за те мысли.

И вот теперь я, стоя у нашей машины, задумался, а что было бы со мной, если бы Рита бросила меня. Я бы так и лежал сейчас ,мертвыми глазами смотря в потолок. А мой мозг продолжал томиться в иллюзии про космические путешествия. Ведь это она вмешалась в мой сон, и помогла мне очнуться. Благодаря ей я вырвался на свободу. Бежал с Япета.

Я стоял и смотрел на нее. Моя жена как раз запихнула сумку в багажник и сейчас успокаивала раскапризничавшегося малыша, качая его на руках. Рита, немного изменилась за это время, и не столько внешне. Она так же по привычке носила зимой горнолыжные костюмы ярких расцветок и предпочитала теплые шапки красивым. Так же постоянно улыбалась и все так же прихрамывала при ходьбе. Но по уголкам глаз залегли ранние морщины, лицо приобрело более грубые черты, а взгляд несколько утратил в яркости. Это я должен просить у тебя прощения, Рит, а не ты у меня.

– О нет, только не этот взгляд! – воскликнула она, смотря на Димку.

– В чем дело?

– Мы испачкали памперс. Слушай, пока не уехали, пойду, поменяю, ты постой пока у машины.

– Нет, конечно, убегу, прямо рысью помчусь.

Рита лишь хмыкнула и унесла Диму в здание больницы. А я остался стоять около машины. Зимнее солнце плыло с востока на запад, едва показываясь из-за скелетов деревьев. Могу заметить, что тот, кто придумал расположить больницу на отшибе, среди густого лиственного леса не прогадал. Хотя он, как думается, больше заботился о то чтобы люди, живущие в городе, как можно реже видели, то к чему приводят заболевания души, чем наоборот.

Наверно летом здесь было еще лучше, густая листва шелестит на ветру, полуденное солнце жарит со всей силы, приходиться прятаться в тени от его беспощадных лучей. А ведь я был здесь этим летом и уверен, что хотя бы несколько дней выдались именно такими, как я себе их представляю. Но было здесь в тот момент лишь мое бесхозное тело. Мой мозг был в далеком космосе, на Япете. Интересно, там все действительно, так как я себе представлял?

Я поднял голову к небу. Понятия не имею где находиться Сатурн и уж тем более Япет, бессмысленный и пафосный жест, я смутился и опустил голову. И тут сзади раздался голос:

– Вылечился?

– А? – я опешил. Внутри меня пробежала такая волна ужаса, что даже голова закружилась.

– Вылечился? Теперь ты здоров? – Я обернулся, Рыжий стоял в своем обычном костюме и весело ухмылялся.

– Как?

– Как я попал сюда? Так время пришло.

– Что? – руки тряслись, я то и дело поглядывал на дверь, надеясь, что сейчас выйдет Рита, и мы просто уедем домой.

– Я думаю для ознакомления достаточно. А ты хорош, я удивлен твоим прогрессом.

– Спасите! – я отпрянул назад. Неужели еще не все? Очень не хотелось возвращаться в больницу, но рыжий здесь а значит я все еще болен.

– Покричи, если тебе так будет спокойней. – рыжий, не меняя выражение лица, пожал плечами.

– Кто-нибудь! Пожалуйста! Мне плохо! Рита! – я кричал и пятился от рыжего, пока не оскользнулся около машины и не съехал по ее борту.

– Алекс, ну, в самом деле. Возьми себя в руки. Время сейчас стоит. Я имею такие полномочия. – рыжий подошел поближе и смотрел на меня сверху вниз.

– Ты можешь просто отстать от меня? – в сердцах крикнул я.

– Не могу, это не мой выбор. Если бы после контакта ты не создал бы, значит, ты мне не нужен. Но мы видимся уже четвертый раз, а значит, ты тот, кого я искал. Я знаком с целым миллиардом людей, но только в тебе нашел то, что искал.

– Ты можешь просто покинуть мою голову?

– Алекс, первое время тебе будет очень тяжело мириться с тем, что все, что дорого тебе уже не существует. Я имею в виду в том понимании слова «существует», что тебе сейчас известно.

– Оставь меня! Верни мне семью.

– Мир, где ты жил, до нашего знакомства уже не примет тебя. Ты уже покинул его.

– Да о чем ты?

– Я о том, что тот мир создал я, и тебе места в нем уже нет. Ты не можешь вернуться в мое творение, ведь ты сам уже научился создавать.

– Бред.

– Почему же? Вот ты, например, сам того не сознавая, создал уже три мира. Конечно, в первых двух за тобой пришлось немного «подчистить», но они вполне жизнеспособны. Немного коряво, но для новичка это успех.

– Врача! Человеку плохо!

– А третий мир просто идеален. Мне понравилось абсолютно все. То как ты видишь начало двадцатого века. То как глубоко проработаны детали мира вокруг тебя, все здесь действительно живое. Не могу не отметить, как плавно ты сам для себя оформил переход в этот мир, даже мой образ задействовал в своих целях. И самое главное, ты создал свой первый справедливый мир. Нейтральный мир, ты вернул что-то, что тебе дорого, но за это прошел через мучения и лишения. В этом еще есть что-то религиозное, но все равно. У меня это получилось только в шестом мире, а больше сравнивать мне не с кем.

– Да зачем я тебе? Просто делай свои долбаные миры, а меня оставь здесь.

– Не могу. Ведь это я создал тебя, а потом долго искал. И теперь согласно правилам тебе предстоит занять мое место. Замкнуть круг, создавать и искать, пока не найдешь. А отыскав выйти из этого круга и начать весь этот путь с самого начала.

Эпилог 2

Двое сидели на легком углепластиковом ящике в складской зоне космодрома. Ящик этот, на котором столь уютно было отдохнуть от дневной суеты, стоял так, что о его расположении знали всего человек десять на всем космодроме. Чтобы попасть сюда, надо было сильно потрудиться. С двух сторон небольшой карман окружали стена склада и внутренняя стена барьера, отделяющего космодром от окружающего мира. А с двух других рос густой кустарник, и рос он так густо, что почти никто и не задумывался о том, что где-то там есть укромный уголок, где можно спокойно поговорить с глазу на глаз часок другой. Лаз по которому можно было попасть в карман был между стеной склада и кустарником, но, не зная точно что здесь что-то находится, вряд ли бы кто-то сюда полез.

Ящик, на котором восседали люди, был крепким и легко выдерживал двух человек, что прислонившись спинами к стене склада, смотрели на небо и медленно потягивали пиво из маленьких бутылочек, которые легко можно было провезти на территорию, если не ругаться с охраной. В таких ящиках ксенобиологи обычно перевозят образцы, добытые ими где-то на просторах солнечной системы. Но ящик очень давно был отдан под списание, был много лет пуст и служил исключительно в качестве сиденья, на радость тем, кто искал душевный покой.

Они слышали, как где-то позади них стартовала ракета, еще одна партия людей отправилась осваивать солнечную систему. Оба задумались над тем, что им со дня на день тоже предстоит покинуть колыбель человечества.

– Черт возьми! Да даже этот ящик бывал, наверно, там, где я и представить себе не могу! – С обидой сказал один из парней и с силой ударил кулаком по карбоновому корпусу.

– Ким, успокойся. – Второй даже не дернулся при этой сцене, просто поднес к губам маленькую бутылку и немного отхлебнул.

– Да что успокойся-то? Нет у меня причин для того чтобы сохранять спокойствие. Сколько я ждал этого контракта и на тебе, полетишь на Марс, там нужны хорошие пилоты. Меня это раздражает.

– Согласен, я бы тоже расстроился.

На самом деле Ким Суонг был просто на редкость истеричным и раздражительным парнем, он постоянно сам находил сам себе проблемы, за что получил в летной школе низкие оценки и плохие рекомендации. Контракт ему дали, да и то, скорее из жалости, его направили на самое пыльное место во всей солнечной системе, работать пилотом на орбите Земли. Там они с Бредом Нестеровым и познакомились. Ким получил контракт последним из всей группы а ведь контакт на орбиту Земли для летчиков как несмываемая метка, такую работу получали в основном те, кто сильно проштрафился и теперь был согласен на любую работу.

Бред же работал в области безопасности на космических станциях уже три срока и, узнав о том, что его жена ждет пополнение, сам попросился на орбиту Земли на свой четвертый срок. Но тот контракт закончился и теперь, после отпуска, они случайно встретились на космодроме, оба знали, что их пути безвозвратно разойдутся через пару дней.

Ким полетит на Марс, где, скорее всего снова влипнет в какую-нибудь авантюру и будет окончательно списан. Бред же на своем пятом сроке получил самую интересную работу, какая только может быть у инспектора по безопасности. Он должен будет расследовать страшный инцидент с серьезными разрушениями материальных объектов и человеческими жертвами. Даже не так, он прибудет вместе с новой экспедицией на планету, где никого не осталось в живых, а сама база лежит в руинах. Его задачи в принципе были стандартными для таких случаев: расследование, сопровождение строительства новых жилых модулей и восстановление работоспособности того что осталось. Нестандартным было то, что таких инцидентов не было уже лет двадцать, что заставляло специалиста по безопасности волноваться. И первый пункт волновал Бреда больше всего, ведь почти все база была уничтожена двумя сошедшими с ума сотрудниками. Двумя, сошедшими с ума в разное время сотрудниками. Это некоторое время назад стало сенсацией, и то, что Бреду предложили отправиться на столь ответственную работу, было для него серьезным испытанием.

– Бред, ты все о Япете думаешь?

– Да, чем ближе к вылету, тем хуже. Просто места себе не нахожу.

– Психов везде хватает.

– Верное замечание. Но тут целых два за раз.

– Страшно?

– Да, честно признаю, страшновато.

– Из-за тела второго психа?

– Да, ведь останки так и не нашли. Просто исчез, прямо из медблока.

– Думаешь, он сумел спрятаться от спасательной бригады. И где же он спрятался?

– Спрятаться он не мог, камеры записали, как он стреляет себе в голову, тело выпадает из поля зрения камеры, и все. Ни терминал не работает, ни трупа на месте самоубийства.

– А родным что сказали?

– Как обычно: «Ваш родственник, Алекс Кириллов погиб во время экспедиции, доставить тело домой не представляется возможным».

– Странно все это.

– И не говори. Сначала пилот сошел с ума и разломал половину станции, а через час геолог слетает с катушек и добивает оставшихся. Даже не знаю, с какого ракурса на эту головоломку взглянуть.

– И зачем ты на это подписался?

– В этом моя работа, можно сказать, для этого я и существую. Но скажу тебе честно, это самое сложное задание из того что мне попадалось – Бред снова отхлебнул из бутылочки.

– Как тебе, кстати, новенькая из биологов, что на Ио полетят? – сказал Ким, меняя тему.

– Дружище у меня двое маленьких детей. Мне уже, что молодая, что старая, все мимо.

Они чокнулись бутылками и засмеялись. Через пару часов они проберутся назад через изгородь и разойдутся по своим квартирам на космодроме. А совсем скоро ракета доставит их на межпланетник, который, пройдя мимо Марса, устремиться к спутникам Сатурна. Где Бред будет выяснять, что же все-таки произошло на «базе-2», расположенной на Япете, и попытается найти тело молодого геолога Алекса Кириллова.

Эпилог 1

Еще двести метров и можно на сегодня заканчивать. Я бегу что есть силы, ускорение в конце длинного забега всегда тяжело дается, но надо перебарывать себя. Я ускорился, в голове немного помутилось, я инстинктивно опустил голову и из последних сил дал приказ забитым мышцам сокращаться. И вот я прошел заданную для самого себя дистанцию на сегодня, а на данный момент это самое главное. После пробежки я постепенно перешел на шаг и начал восстанавливать дыхание. Я внимательно прислушался к ощущениям в колене, все отлично. С тех пор как я вернулся на домой, оно ни разу не беспокоило меня, но я продолжал внимательно за ним следить.

Я каждое утро бегал по берегу небольшого озерка, на берегу которого стоял городок, где мы с Ритой поселились на время моего восстановления. Год, отведенный мне на отпуск, подходил к концу и скоро мне начнут приходить предложения по работе. После падения с лестницы на базе, Фрам уговорил меня отказаться от работы на Нереиде и отправиться в отпуск. Как говорят, я видимо был очень доволен тем, как прошел разговор с Ритой, и случайно попытаться съехать на инвалидном кресле по лестнице. Я здорово треснулся головой и получил серьезное сотрясение. Ударился я очень сильно, первое время я вообще ничего не помнил, даже то, как меня зовут. Со временем большая часть воспоминаний вернулась, но все же не целиком. Я вообще не помнил последние месяцы до падения, абсолютно. И до сих пор никак не мог, хотя бы частично, восстановить их в своей голове. Все, что произошло с момента начала программы по изучению ущелья, просто исчезло из моих воспоминаний. Врачи были этим весьма обеспокоены и на Земле мой мозг просветили вдоль и поперек. Однако никаких структурных повреждений они не нашли и меня допустили до работы. Так что единственной неприятностью было то, что я и тот счастливый разговор со своей женой, благодаря которому свалился с лестницы, теперь знаю только с ее слов.

После этого падения я даже не заикался о допуске к работе. Но я вернулся на Землю как полагается, в конце смены, то есть не был списан раньше времени. Мы покинули Япет вместе с Гарсоном, который перебирался на Ио, и Раджичем, который планировал после отдыха вернуться к работе уже на поясе астероидов. Остальные остались там, на Япете. Как я и думал, Япет готовился к консервации и в один срок экспедицию свернут. Селиванова на посту пилота сменил молодой парень Ким Суонг, для которого это будет второй срок в космосе. По письмам ребят с Япета я знал, что этот парень уже успел всех достать своей повышенной активностью, но был хорошим пилотом, посему его терпели.

Что касается Селиванова, то его завернула медкомиссия. Доброкачественная опухоль в мозгу. После постановки диагноза разбирательства быстро закончились. Ему сделали операцию и отправили преподавать в училище. Я встречался с ним пару месяцев назад, он глубоко опечален тем, что его отправили на Землю. Но его, в собственных глазах, оправдывала болезнь, мол не сам виноват, болезнь подвела. Да и востребованность в училище несколько облегчала его сердце, что все еще рвалось в космос. В целом с ним все было хорошо, он справлялся.

Я же по прилету сначала прожил с Ритой месяц в нашей квартире, а потом мы сняли домик у небольшого озера в горах. В этом городке как раз была большая больница нашего агентства, и я мог проходить необходимые процедуры, особо далеко при этом не уезжая. Конечно, в такое место чаще отправляли тех, кому требовалась длительная реабилитация, и я каждый день встречал тех, кому повезло куда меньше, чем мне. Но со временем я привык видеть тех, кого покалечил космос.

Три месяца назад физиотерапевт отменил все процедуры и велел мне больше заниматься физнагрузками, чтобы прийти в норму к моменту подписания контракта. Я с радостью начал заниматься в зале и бегать каждый день. Сегодня, к примеру, я пробежал уже семь километров, я планомерно увеличивал пройденную дистанцию до десяти километров и в таком темпе успевал как раз к окончанию отпуска.

Рите здесь очень нравилось. Когда я приехал домой, то увидел, что Рита буквально прожила все эти два года в заточении. Как оказалось, она почти полностью замкнулась в себе и общалась только с моими и ее родителями. Переезд сюда, смена обстановки здорово ее подбодрили и я все чаще замечал знакомую безмятежную улыбку на ее лице. Конечно, до полной идиллии нам еще далеко, но наша жизнь все больше напоминала мне времена до трагедии. Пройдет еще много лет, перед тем как меня перестанут мучать внезапные вспышки стыда, а Рита избавиться от внезапных выпадений из реальности, когда ее подбородок трясется, будто она сейчас заплачет.

Я бы хотел остаться здесь на более долгий отдых, но год это предел отпуска между контрактами. Отработаю два года и вернусь еще на год, никаких проблем. Рита как раз хочет следующий срок провести где-то в джунглях, далеко от дома. А значит, через два года снова приедем сюда и продолжим восстанавливать нашу семью.

Я шел, утирая пот с лица, а утреннее солнце уже начинало припекать. Лето подходило к концу, но солнце словно было не в курсе этого досадного обстоятельства и жарило, так что в полдень выйти из дома было просто невозможно. По пути домой, я зашел в магазин и купил себе бутылку ледяной воды. Выйдя на порог, я отвинтил крышку, с покрытой испариной бутылки, и только хотел сделать большой глоток, как завибрировал мой терминал. Почувствовав это, я решил не реагировать, намеренно долго пил и только потом открыл сообщение.

Контракт на Мимас, спутник Сатурна. Стандартный срок, средняя зарплата. Интересное предложение. А в конце прикреплено личное сообщение от руководителя экспедиции, вот это уже что-то новенькое: «Пожалуй, обойдусь без официоза. Я руководитель геологоразведки на Мимасе – Олафур Арнальдс. Алекс, будет просто замечательно, если ты сможешь заменить нашего геолога, который отправляется на заслуженную пенсию. Я осведомлен о твоей травме, но врачи заверили меня, что с тобой уже все нормально. Так что ждем! Не затягивай, пожалуйста, с подписанием, ибо мы нашли «золотую жилу» и теперь нас ждет большое обновление, как в плане техники, так и в людском ресурсе. P.S. Фрам передавал тебе привет».

Я закрыл сообщение и еще немного пригубил холодной воды. Интересное предложение, надо будет обсудить его с Ритой. Вообще после травмы я вряд ли буду интересовать руководителей далеких экспедиций, где очень много платят, ведь там будет совсем нелегко, и может быть опасно. Так что я все-таки нежелательная персона в таких условиях, если кто-то и метит меня к себе в команду, то они предпочтут выждать один срок, посмотреть, как я справлюсь. Поэтому вполне вероятно контракт с экспедицией Арнальдса будет моим потолком на данный момент.

И только я двинулся с порога магазина, как еще одно сообщение пришло мне на терминал. Ну, все, теперь просто закидают предложениями о работе, выбирать будет тяжко. Видимо в агентстве как раз прошли первые защиты проектов и теперь руководители принялись массово рассылать предложения. Но нет, сообщение было не от агентства, оно было от Риты и не было никак озаглавлено. Я обеспокоенно открыл его, но там было всего лишь два слова: «Я беременна!»

Эпилог

Пожилой мужчина, медленно и часто шаркая, шел по тропинке, ведущей через старое кладбище. Ему предстоял длинный путь к самым первым захоронениям, но мужчина, несмотря на боль, в суставах, обострившуюся накануне, все равно неуверенным шагом шел к цели. С тех пор как он вышел на пенсию, он приезжал сюда каждый год несмотря ни на что. Как он говорил своим маленьким внукам: «Навестить друзей – это мой последний долг».

Мужчина был уже на середине девятого десятка, но на пенсию он ушел лишь девять лет назад. В пятьдесят шесть лет, после окончания работы в полях, где он дорос до руководителя экспедиции на Хароне, он вернулся на Землю. Но не уволился, а остался работать в агентстве в качестве эксперта в комиссии по принятию планов на экспедиции. Таков был его характер, то, что в молодости делало его нервным и дерганым, с возрастом немного успокоилось и стало его бесконечным топливом. Почти бесконечным, десять лет назад, когда он как обычно засиделся на работе допоздна у него в первый раз схватило сердце. Еще год он, скрываясь от всех, занимался самолечением. Но коллеги и родные заметили, что он немного сдал, и вывели его на чистую воду.

Ушел на отдых он с большим почетом, и до сих пор ему иногда звонили из агентства, спрашивая совет. Он понимал, что на самом деле это не всерьез, там и без него все решат. Но коллеги знали, как приятно ему чувствовать себя важным, и он с удовольствием играл в эту игру.

Мужчина остановился и протер платком свой лоб. Давно надо ходить с тростью, ноги уже не держат. Ему предлагали заменить ноги протезами, но он считал, что его век уже подошел к концу и воспринимал старость как должное. Его взрослая дочь на день рождения подарила ему красивую трость, но он для приличия походил пару дней с подарком, а потом закинул ее в чулан. Дочь немного обиделась для виду, но на самом деле ей было некогда, она унаследовала характер отца и была больше увлечена работой, чем переживаниями из-за каких-то там подарков.

Его дочь родилась довольно поздно. Однажды еще, будучи механиком, он вернулся в отпуск после консервации базы на Мимасе. Он, к тому моменту, уже сорока двух летний ветеран-космонавт, встретил молодую и скромную девушку по имени Фанни, что работала в бакалее недалеко от дома, где он проводил отпуск. Роман закрутился со страшной силой, и вскоре у молодоженов родилась дочь.

Но отец не видел ни ее первого вздоха, ни ее первых шагов, не слышал ее первых слов и даже не побывал на ее первом утреннике в школе. Космос, вот что было главным для него. С дочкой он толком познакомился, когда его сильно ударило балкой во время работы над реактором на орбите Урана. Он долежал в госпитале до конца смены и уехал на Землю в годичный отпуск, там то он впервые и увидел свою дочь вживую, а не с экрана монитора в узле связи.

Потом произошел очередной прорыв в постройке межпланетников, и теперь даже с Плутона можно было приезжать на Землю в отпуск. Хотя это совпало с моментом, когда многие семьи уже не называли Землю своим домом, человек освоил солнечную систему и теперь начал ее заселять. Те места, где гибли первые исследователи нашей системы, теперь стали домом для людей.

Так Япет, где старик провел свои первые годы в космосе, теперь стал учебным полигоном для гляциологов и геологов. Да, та планета, где закончил свой путь первый наставник мужчины – Нильс Фрам, теперь была всего лишь школой. Сейчас там располагался огромный учебный комплекс, что носил имя другого товарища пожилого мужчины, так же погибшего на Япете. К могиле, которого он в этот момент как раз и подошел.

Мужчина бросил тяжелый взгляд на табличку, где было выгравировано имя, и глубоко вздохнул. «Алекс Кириллов, верный муж и лучший друг» – гласила табличка. Стандартная табличка для работников космического агентства. По ней можно было понять, что могила пуста, а человек был женат, но обзавестись детьми не успел. Если тело удавалось привезти, то сначала писали: «Здесь покоиться…». А если у погибшего были дети, то: «верный муж и любящий отец».

Но Алекс так и остался лежать на Япете, а его вдова оставалась безутешной по сей день. Старик знал, что на момент гибели они не общались, но Рита Кириллова до сих пор часто приезжала сюда и содержала могилу в порядке. Насколько он знал, она так и не оправилась от этой утраты.

Он зашел на ухоженный участок, где всегда неизменно цвели различные цветы, и остановился у надгробия. Пьер Гарсон тяжело оперся на надгробный камень, снял с переносицы очки и сделал вид, что потирает уставшие глаза. Но на самом деле слезы брызнули из глаз старика.

Он так и не смог забыть тот день на Япете, когда Алекс провалился в трещину. Гарсон как мог быстро спустился за ним в эту трещину, он начал спуск, самое большее, через пару минут после падения Алекса . Но трещина оказалась очень глубокой. Вертикально вниз она спускалась на добрые сто пятьдесят метров. Гарсон спускался все ниже и с каждым метром вытравленной веревки понимал, что шансов спастись у Алекса не было. Наконец он спустился на канате в небольшую пещеру, и увидел Алекса сидящим у стены. Он воскликнул от радости, подумав, что Алекс жив. Но когда Гарсон подбежал к Алексу, то эта преждевременная радость покинула его. Он умом понимал, что Алекс просто упал так, что казался просто сидящим, просто нельзя выжить падая с такой высоты. А отстегнувшись от троса и подбегая к Алексу, он наступил на разлетевшиеся по льду осколки стекла.

Гарсон сразу понял, что произошло, но все равно попытался что-то сделать. Пьер даже не сумел повернуть тело, настолько оно уже закоченело он космического холода. С момента падения и до спуска Гарсона на дно не прошло и часа, но в космосе человек замерзает за секунду. Все было ясно, без каких либо кривотолков: Алекс, падая, разбил забрало об отвесные стены трещины. Все было кончено еще до приземления, Алекс просто не успел ничего понять. Самый молодой участник экспедиции, которого за глаза все хвалили и предрекали большое будущее, а при личной встрече старались сильнее загрузить, чтобы не расслаблялся, погиб, даже не оставив прощальной записи.

Гарсон до сих пор винил себя и Фрама в том, что они это допустили. Первые годы Гарсону часто снился сон о том, что он попадает в пещеру, где лежит Алекс и просит его спасти, а Гарсон почему-то не может даже пошевелиться. Сейчас этот сон больше не приходил, но чем ближе к закату была жизнь самого Гарсона, тем чаще его мучала совесть за все свои прожитые годы, что Алексу так и не довелось прожить.

Здесь на этом кладбище покоились и все остальные участники экспедиции на Япет. Фрам, погиб из-за взрыва баллона с топливом для спутника, когда отправился на давно закрытую «базу-1» для описи имущества, во время консервации всей программы. Хотя все и Гарсон, в том числе, считали, что Фрам покончил с собой. В своей жизни Гарсон чувствовал, что так и не достиг того предела, о котором говорил его бывший руководитель, домом для которого стал Япет. Даже на самом краю солнечной системы, когда он работал на Хароне, его продолжало тянуть вперед сильнее, чем звал назад дом. Он так и не почувствовал этой усталости. Возможно, именно поэтому Гарсон и прожил так долго, потому то до сих пор и не смог успокоиться, эти демоны тянули его все дальше, только его тело подвело и уже не могло справляться.

Раджич и Бернар прожили долгую и счастливую жизнь, оба они добились значительных высот и тихо ушли на пенсию, где спокойно дожили свой век.

Селиванов после Япета принял самое экстремальное предложение из всех, что только были – полетел на управляемом зонде к Солнцу. После такого полета ему позволили открыть школу повышения квалификации пилотов, где он учил пилотов летать там, где другие бояться передвигаться на вездеходах.

Но его мягкость никуда не делась, и через семь лет он отказался от руководящей должности и вернулся к полетам. Снова Солнце, снова полет на самую экстремально близкую дистанцию к нашему светилу. Но тут удача изменила ему, и корабль сгорел со всем экипажем. Все они были «похоронены» в общей могиле и покоились неподалеку.

Пересу удалось воплотить в жизнь свою главную мечту, он сумел завести семью. Пускай и со второго раза, но ему повезло. Но насладится в полной мере он семейной жизнью он все же не смог. Он переехал на Ио, где и жил с женой, что ассистировала ему в больнице. Именно тогда и вспыхнула эпидемия «космической чумы» – мутировавшего вируса кори. Многие спаслись именно благодаря Серхио и его жене, но сами они заразились и умерли еще до прихода противоядия на спутник Юпитера. Перес был похоронен на Ио вместе с супругой, но здесь у него тоже была памятная табличка. «Все космонавты возвращаются домой» – так по этому поводу говорили в агентстве.

Из всех кто был на Япете, его первом космическом доме, в живых остался только он. Все остальные уже покинули этот мир. Гарсон почувствовал, как кольнуло сердце, и посмотрел вдаль, на длинные ряды могил. Где-то там были все его друзья, только он зачем-то задержался еще в этом мире.

Гарсон дрожащими руками одел очки и еще раз посмотрел на табличку рядом с выцветшей фотографией Алекса. «С днем рождения, малыш» – сказал он, улыбнулся фотографии и медленно пошел прочь.

Г. Обнинск. 2018г.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

Эпилог 2

Эпилог 1

Эпилог