Человек, который видел цветные сны [Егор Фомин] (fb2) читать онлайн

Егор Фомин Человек, который видел цветные сны

Алексей Тимофеевич проснулся с приятным ощущением, что сегодняшний день будет особенным. Его обязательно, обязательно должны допустить до объекта!

Все, казалось, обещало удачу. Вовремя сработал старенький механический будильник. Так что когда прогудела городская сирена побудки, и по всему кварталу в кухнях и ванных открылись краны, он уже успел принять душ, и ему досталось вдоволь приятно теплой, почти горячей воды.

Тучи, осаждавшие город, наконец разредились, и яркое солнце, отражаясь от стен, недавно выкрашенных в чистый белый, наполнило кухню таким светом, что, войдя, Алексей Тимофеевич зажмурился от удовольствия.

Первым делом, прежде чем готовить завтрак, он включил музыку Старостина по радио – очень пожилой, но исправной электронной колонке. Остальные ее функции потеряли смысл, их не к чему было подключать, не для чего использовать. А встроенный будильник сбоил чаще механического. Но Алексей Тимофеевич очень ценил, что это устройство из прошлой жизни все еще работало. У коллег и соседей давно уже были приборы на радиолампах.

Как раз когда закипела вода, колонка заиграла песню «Без полутонов все четче» из первого альбома. Ее продолжительность точно совпадала со временем приготовления яиц всмятку, и Алексей Тимофеевич даже крякнул, улыбаясь.

Когда песня закончилась, он достал из кипящей воды два яйца, а третье оставил еще на пару номеров. Его стоило доварить вкрутую.

Он почистил вынутые яйца, снял ложечкой верхний кусок и удовлетворенно покивал. Желток был густого серого цвета. Значит, жидким как нужно.

С чашкой заваренной мяты, чай с чабрецом он не очень любил, Алексей Тимофеевич встал у окна и посмотрел на город. Блекло-серое небо, контрастные облака, белые, черные и серые дома, неразборчивых оттенков серого деревья.

Может быть сегодняшний день вернет цвета? Может быть не все, не сразу, но хотя бы какие-нибудь? Он даже попытался вспомнить, как выглядели небо и листва, когда он еще мог отличить голубое от зеленого, но увы. Слишком уж привычным стало черно-белое зрение.

С третьим яйцом в кармане он запер дверь квартиры и подмигнул ржавой вывеске «лифт не работает». В такую погоду колени вовсе не давали о себе знать, так что он бодро, почти как молодой спустился по лестнице и вышел из подъезда.

Во дворе уже обнаружились перемены. Несколько жителей соседнего разрушенного снарядом дома, те из них кто не был на войне, не работал на заводе или в шахте и кому некуда было идти, обычно трудились на разборке завалов. Сегодня же они высаживали на клумбы цветы.

– Решили вот деревья не сажать снова, – приветственно раскланявшись объяснила одна из этих соседей, пожилая женщина, – а то что, от них только серость. А тут вот новые бархатцы привезли. Специально выведенные, чистые, смотрите, белые и черные. И все понятно, и глаз радуется, верно, Алексей Тимофеевич?

Ему было немного жалко сгоревших во время обстрела вязов. Он даже оглядел двор, представляя, что никогда больше не будет их тенистой листвы. Но, с другой стороны, в солнечный день они наводили серую тень, а в пасмурный – серую темноту. Это в кино деревья выглядят четко. А в жизни бывшая зелень сливается в блеклую муть. Зато так, без густых крон, двор как будто стал просторнее.

Алексей Тимофеевич взглянул на бархатцы. Лепестки у них и правда были почти чистых белого и черного цветов. Подумалось, что на самом деле они, вероятно, бледно-желтые и густо-бордовые. Но кто их теперь видит такими? Очень захотелось сказать, что, возможно, сегодня их лаборатория наконец это изменит и получит ключ к тому, как вернуть людям цветное зрение, но пришлось сдержаться. Слишком уж секретным был их проект особого значения. Да и возражать совсем не хотелось.

– Конечно, Наталья Валерьевна, – улыбаясь согласился он.

– А Антошка вон он, на углу, – напомнила женщина о следующем утреннем обыкновении, приосанилась и крикнула, – Анто-о-о-ошка! Мигом сюда!

С улицы, из-за угла тут же выбежал мальчишка с кипой газет, на бегу заканчивая выкрикивать и размахивая свежим номером:

– …очищена от одуванов! Новые успехи на том берегу Сухой Плетевы! Черемшу прогнали еще из Калиновки и Григоровки!

– Зрасьте, деда Леша! – выпалил он, подбежав вплотную.

– Все-таки не станешь называть меня дядей? – укорил Алексей Тимофеевич. Очень уж не уютно было принимать возрастное обращение к себе.

Антошка потупился, принялся теребить заплату на черной обгоревшей штанине.

– Не ковыряй, я сказала! – тут же дернула его за руку женщина. – Когда еще новую хэбешку выдадут!

– Ну-ну! Выдадут-выдадут. Всем выдают и вам выдадут, – примирительно покачал головой Алексей Тимофеевич. Он наклонился к мальчишке и протянул вареное яйцо. – Спецпаек! Твоя доля!

– Спасибо, Алексей Тимофеевич! – поспешно закивала женщина, сразу же подталкивая ребенка обратно к выходу на улицу. – Вы-то как? Вам хватит?

– Конечно, хватит! – Алексей Тимофеевич даже мягко тронул ее за плечо. – Мне для умственного труда дают больше, чем мой потрепанный желудок может принять.

– Ой, а эти-то, эти! Беляши! Слышали? – торопливо всплеснула руками женщина, желая перебить неудобную тему. – Ночью ракету в хранилище зерновой помощи засадили, представляете! Нелюди!

– Так и есть, – согласился Алексей Тимофеевич, и поспешно добавил. – Ну да не дадут вам пропасть, изыщут резервы…

Как он ни хотел сегодняшним утром избежать политических и военных новостей, но радиоточка в троллейбусе все-таки познакомила его с последними событиями. Однако, на счастье и там обошлось без больших трагедий. Зерновую помощь потерпевшим обещали пополнить из основных запасов. На фронтах тоже не случилось катастроф. Даже было продвижение в каких-то нескольких местах.

Зато в электричке машинист включил радио на Старостина, и Алексей Тимофеевич с удовольствием слушал музыку, смотрел за окно и радовался. Пускай и приходилось каждый день ездить в лабораторию на электричке, зато если бы он жил в самом академгородке, скорее всего уже погиб бы при налетах.

Только в ближнем пригороде пришлось пережить небольшое неудобство. Электричка остановилась, и машинист объявил о необходимости сделать пересадку самостоятельно. Позавчера Западное Бегунино вышло из состава Конфедерации и заявило о праве получать пошлину за прохождение поездов по их территории. Теперь приходилось пешком обходить блокированный ими участок.

Вместе с остальными пассажирами, Алексей Тимофеевич выбрался наружу и под прикрытием баррикад из разваленных обстрелами зданий, пригибаясь пошел в обход.

– Вот мрази! Перестрелять бы их и кишки развесить на стене, пусть на них поиграют, меломаны! – проворчал идущий впереди пассажир и оглянулся на Алексея Тимофеевича.

Тот несколько замялся, не сразу согласившись. Хотя он и осуждал бегунинцев, но при одобрении убийств, как врач, всегда испытывал сложности. Однако пассажир не заметил этого. В запале он даже выпрямился и крикнул поверх баррикады:

– Старостин без «Понедельника»!!!

С той стороны тут же раздались выстрелы, кругом защелкали пули.

Пассажир пригнулся и весело глянул назад:

– Верно говорю?

С этим Алексей Тимофеевич облегченно согласился. Последний альбом Старостина ему действительно не нравился.

На входе в лабораторию охранник считал с детектора цифры пропуска, сверил номер со списком, вписал его ручкой в толстый журнал, а затем протянул в окошко лист бумаги.

– Вот еще расписаться надо для подтверждения допуска. Со всех собирают.

– Против чего подписываемся? – уточнил Алексей Тимофеевич, бегло оглядывая бланк.

– Против последнего альбома, – мотнул головой охранник, – ну и решительно осуждаем сепаратистов Западного Бегунино.

Алексей Тимофеевич покивал, подписал и вернул листок. Приятно было согласиться с хорошим утверждением, приятно было понимать, что дальше за дверью единомышленники, тоже полностью согласные.

Охранник щелкнул тумблерами, разблокировав держатель пропускного брелока и двойные бронированные двери. Алексей Тимофеевич забрал пропуск и наконец попал в лабораторию.

Спустившись глубоко под землю, он оказался в просторных помещениях научного центра. В отличие от обшарпанных зданий и коридоров наверху, тут все поддерживалось в полном порядке. Даже обновлялось. Стены светло-серого оттенка, настраивали на рабочий лад. Были исправны вся мебель и двери, а главное – в кухонном уголке всегда ждал ароматный горячий чай с чабрецом.

– Я вот порой думаю, как бы неприятно вышло, если бы вдруг мы все предпочитали этот цикориевый кофе… а, Алексей Тимофеевич? – коллега из группы приборных методов отхлебнул из чашки и откусил от бутерброда с сыром. – Иногда вспоминаю этот противный запах цикория. Дрянь! А так – благородный, ароматный чабрец. Как по-вашему?

– Именно, Николай Степанович! – кивнул Алексей Тимофеевич, чувствуя, насколько приятно ему соглашаться с коллегой.

Это все-таки было не одобрение жестоких призывов или примирение с суровой необходимостью, как за пределами лаборатории. Тут, среди коллег, царило полное согласие и речь всегда шла о вещах, глубоко одобряемых Алексеем Тимофеевичем. Он не просто ценил это, но и горячо поддерживал при любом случае.

– Последнюю серию видели? Говорят, закончилась на очень волнительной ноте, – поинтересовался коллега.

– Простите, но нет. Уж как ни берег старый телевизор, у меня ведь был еще электронный, с матрицей, но несколько лет назад он перестал работать, – с сожалением признался Алексей Тимофеевич.

– Представьте, и я нет! – улыбнулся тот. – Я уж давно на ламповый поменял. А вчера опять что-то там сгорело. Буду в выходные чинить. Вот и остался без сериала. А почему же вы кинескопный не достанете?

– Вот… не тянет! Как-то, еще пока тот работал, смотрел-смотрел и вдруг почувствовал, что я это уже видел. Все у них стало каким-то одинаковым. Вот хорошие, вот плохие. Плохие сильны и опасны. Хорошие борются и с трудом побеждают. Даже если кино про любовь, все равно как-то таким образом… – Алексей Тимофеевич проговорил это с легкой приятностью, но вдруг, поняв, что подобный анализ может не вызвать одобрения коллеги, осекся, чувствуя, как внутри растут тревога и напряжение.

– Даже про любовь… так и есть, – покивал собеседник и Алексей Тимофеевич облегченно перевел дух. Тот тоже вздохнул, – Впрочем… Перед телевизором хочется как-то расслабиться, а не разбираться в чем-то таком неоднозначном… «Без полутонов все четче», так ведь?

– Именно, именно! – горячо поддержал Алексей Тимофеевич, чувствуя, как его снова наполняет тепло радостного согласия.

Развить тему им не удалось. Прозвенел звонок к началу ученого совета.

Алексей Тимофеевич сел на свое место и снова почувствовал волнение. Он смотрел как рассаживаются за столом коллеги, достают из портфелей и раскладывают свои ручки и записи, и думал, что сегодня все может измениться и измениться радикально. Прежде этот стол казался ему огромным, бесконечно длинным. Но сейчас он как будто стремительно сокращался, и Алексей Тимофеевич чувствовал себя куда ближе к тому концу у меловой доски, где сидели секретарь с Иваном Борисовичем, заведующем лаборатории и председателем ученого совета одновременно.

После обязательных приветствий и протокольных формул, Иван Борисович взял слово:

– Коллеги, я получил ответ от руководства. Все вы знаете, какое непростое сейчас время, какие у нас трудности. Большую часть удается успешно преодолеть, найти замены приборам или методам.

Сердце Алексея Тимофеевича забилось сильнее. Неужели все-таки запустят МРТ?

– Однако с микросхемами по-прежнему: микросхем нет, – продолжил завлаб. – Но и схему на лампах собрать не удастся – мы потеряли мастерскую в Западном Бегунино. Новые ресурсы на сборку нам выделить не могут. Так что МРТ у нас не будет.

Алексей Тимофеевич почувствовал гулкие удары в груди. Наконец! Без приборов дело за хирургией, а хирургия начинается с него, анестезиолога. Неужели сейчас он получит долгожданный доступ к объекту?

– С ресурсами вообще стало очень сложно. Так что вопрос наш надо решать, объект наш надо уже расколоть, – голос завлаба зазвучал строже. – Вчера руководство мне напомнило про особую важность нашего проекта и особую срочность. И настояло на решительных действиях. Без МРТ мы исчерпали все альтернативные методы, так что остался единственный – диагностическая операция. Предлагаю не мешкать и голосовать за решительное «разрезать и посмотреть».

Стремясь унять ликование, Алексей Тимофеевич налил воды, но едва смог сделать глоток. Он даже принялся дышать поглубже, чтобы успокоиться. Сколь бы крепким он себя не чувствовал, а немолодые сердце и сосуды могут и не простить таких переживаний.

– Коллеги, но послушайте! Но мы же можем его потерять! – подал голос Константин Григорьевич из группы моделирования. – Вот младшие коллеги из психоанализа выдвигали предложения изменить условия содержания объекта, диету… тогда мы не стали их слушать, может быть теперь время пришло?

– Вы… мне… возражаете? – тяжело проговорил председатель.

За столом повисла тишина. Алексей Тимофеевич тоже заволновался. Неужели и их сплоченную лабораторию постигнет раскол? Все смотрели на Константина Григорьевича. Тот унял дрожащий подбородок и с усилием ответил:

– Нет, что вы! Коллеги! Я только… хотел обратить внимание, может быть какие-то альтернативы есть… может… еще не все варианты… но если все… то… конечно тогда…

– Вы «за» или «против»? – строго спросил завлаб.

– За, – торопливо кивнул Константин Григорьевич.

Алексей Тимофеевич практически почувствовал волну облегчения, прокатившуюся по всему столу.

– Занесите в протокол, пожалуйста: «Константин Григорьевич – за», – наклонился к секретарю председатель. Затем посмотрел вдоль стола. – А все остальные коллеги?

Все остальные тоже были «за». Ликуя, и Алексей Тимофеевич поднял руку.

– Прекрасно, коллеги! Решено! – завлаб даже улыбнулся. – Руководство подтвердило, завтра освободят из центрального госпиталя нашего коллегу, самого Ивана Ивановича. Руководство напоминает, что нейрохирург такого класса у нас единственный, надо это ценить. Так что давайте сделаем все возможное и невозможное, чтобы операция была подготовлена наилучшим образом и прошла без малейших накладок!

Все одобрительно загудели.

– Алексей Тимофеевич! – обратился председатель напрямую. – Вот и настало ваше время, коллега. Признаться, полагал, что к текущему моменту кроме ординатора у нас будет и анестезиолог с полной квалификацией, однако здесь руководство нам помочь уже не может – у ваших коллег из госпиталя слишком высокая нагрузка. Да и вы специалист не последний, хотя и в смежной области. Уверен – справитесь. Призываю вас действовать решительно, не теряться. Примите совет – не думайте, что ваше текущее положение ординатора как-то принижает или ограничивает вас. Используйте весь свой огромный опыт хирурга!

– Конечно, Иван Борисович, – сдерживаясь, чтобы совсем не растечься в улыбке ответил Алексей Тимофеевич.

– Прекрасно! Итак, коллеги, давайте тогда подготовку по регламенту и начнем с консультации анестезиолога и хирургов. Медицинская группа…

Объект содержался в отдельном полностью прозрачном боксе. Здесь имелось все необходимое – свободное пространство, шланг для санитарных процедур и мягкий спальный коврик. Сам подопытный ради простоты ухода был полностью обнажен. Только на бедрах оставалась гигиеническая повязка для отправления естественных надобностей.

Когда Алексей Тимофеевич вошел через прозрачный шлюз, объект лежал на подстилке. Несмотря на тихо играющего Старостина из «Спокойного» альбома, он громко насвистывал что-то незнакомое. Алексей Тимофеевич остановился в некотором замешательстве. Объект как будто не замечал ученого. Чем привлечь его внимание? И стоит ли?

– Ладно. Приступим… осмотр кожных покровов… – пробормотал Алексей Тимофеевич вслух не для объекта и не для успокоения, а из привычки говорить с пациентом во время работы. Хотя тут, конечно, о пациенте речь не шла.

Он шагнул вперед, наклонился и понял, что складной табурет и планшет с протоколом осмотра мешают. Поглядел по сторонам, прикидывая, куда их деть. Объект перестал свистеть и повернул голову к ученому.

Осознав, что суетится, Алексей Тимофеевич, неловко зажав локтем планшет, установил табурет прямо у спального коврика и, положив на него протокол, опустился перед объектом на корточки.

Тот тоже сел, оперевшись спиной на прозрачную стенку бокса.

– Ну… так-так-так… – проговорил Алексей Тимофеевич, поднимая его руки, осматривая голову, грудь, потянул на себя, чтобы увидеть спину.

Пощупал лимфатические узлы, наконец удовлетворенно кивнул, взял планшет, полистал закрепленные бумаги, сравнивая данные.

– Тут у нас норма… В точности, как в журнале ежедневного мониторинга… – пробормотал он, поглядывая на объект и проставляя галочки. – Общий осмотр, лимфатическая система… Тут тоже… Хоть не смотри… Дальше… ага, проверить дыхательные пути. Уже интереснее.

Снова отложил планшет, взял в руки голову объекта и наклонил ее вперед-назад. Сделав это несколько раз, и заодно повертев ею из стороны в сторону, он снова поднял планшет, вслух поискал пункт в протоколе:

– Где тут у нас оценка по Маллампати? Ага. Так, положения сгибания-разгибания… угол больше девяноста градусов. Хорошо… Идем дальше. Подвижность нижней челюсти…

Снова положив планшет, ученый взял голову испытуемого и надавив пальцами разжал его зубы. Объект тут же дернулся, как от боли и Алексей Тимофеевич ослабил нажим, мягко проговорив:

– Тише-тише-тише! Хороший-хороший, хороший мальчик!

Объект открыл рот, и Алексей Тимофеевич внимательно осмотрел положение резцов, язык, небо и, наконец, проверил величину раскрытия челюстей – сунул три пальца между верхними и нижними зубами.

Видимо, он сделал это слишком резко. Объект дернул головой, вырываясь из рук ученого и откинулся к стене.

– Эй! Полегче бы! За что вы так со мной? – сказал он возмущенным голосом.

Алексей Тимофеевич даже оторопел. Совсем не ожидал, что объект заговорит с ним.

Хотя, чему он удивлялся? Сколько протоколов исследований и допросов он читал и слышал на советах лаборатории.

И все-таки… непривычно и даже неловко было столкнуться с речью объекта воочию.

– У нас ведь нет другого выхода, – посетовал ученый.

– Да? – брови испытуемого взлетели вверх. – Ну чего же тогда стесняетесь? Может быть еще повернуться к вам задом и задрать хвост?

– Ой, ну… – смешался Алексей Тимофеевич. – Простите… а как вы… ты… понял, что я стесняюсь?

Объект дернул плечом, сжав губы.

– То есть я действительно в замешательстве, – пояснил ученый, – Понимаете… понимаешь, как анестезиолог я должен установить доверительные отношения с пациентом. Но… тут все-таки другой случай…

– Это почему же? – вздернул брови объект.

Алексей Тимофеевич мелко потряс головой, не решаясь подобрать слово.

– Ну… вы… ты отказываешься сотрудничать… то есть действуешь как враг, – наконец ответил он.

– Где же отказываюсь? Вот говорю с вами, – улыбнулся тот. – Отвечаю вашим на все вопросы.

– Плохо отвечаешь, – подчеркнул Алексей Тимофеевич, – Ты понимаешь, что не оставил нам выбора? Понимаешь, что мы бессильны найти причину твоих цветных снов анализом или приборным методом и у нас остается только диагностическая операция?

Объект сжал губы. Алексей Тимофеевич почувствовал, что сидеть на корточках неудобно, сел на табурет, положив на колени планшет, и требовательно посмотрел на объект. Тот не отводил глаз, но не отвечал.

– Ну почему ты не хочешь сотрудничать? – Алексей Тимофеевич даже всплеснул руками от досады, – Неужели не понимае… …шь что завтра мы вскроем тебе голову, вживим электроды и будем изучать мозг непосредственно? Ты понимаешь, что это может убить тебя? Или необратимо повредить мозг?

– Да я же все уже сказал! Я не знаю, откуда это у меня и как работает! – воскликнул объект. – Правда не знаю! Режьте уже, током убейте, но не знаю!

– Ты недостаточно стараешься… – укорил ученый. – Не оставляешь нам выбора…

Объект коротко качнул головой, отвернулся. Алексею Тимофеевичу даже показалось, что тот был разочарован.

– Давай же, попробуй! Постарайся! Не будь нам врагом! – горячо попытался убедить его ученый. – Мы все невероятно не хотим потерять такой ценный объект. Я сам очень хочу разобраться! Ты не представляешь, как давно я искал к… к тебе доступ! Читал все протоколы исследований, результаты. Строил собственные теории!..

– Успешно?

– Нет. Даже не рассказывал о них коллегам. Но я уверен, что ты что-то знаешь. Мы можем это нащупать!

Объект снова отвернулся, вздохнул.

Алексей Тимофеевич продолжал сверлить его взглядом.

– Слушайте, ну чего вы ко мне все привязались? – вдруг с отчаянием ответил тот. – Может я врал вам? Может, обычные у меня сны?

– Исключено!

– Ну конечно, – горько кивнул объект, – под угрозой «электростимуляции», кто бы стал врать, да? Любой скажет правду, лишь бы его не били током, так ведь?

– Нет-нет, не в этом дело! – замотал головой ученый и, ерзая на стуле, торопливо пояснил. – Мы же… то есть мои коллеги видели… это большое исследование. Ты не представляешь себе, какое оно важное, какие умы задействованы, сколько людей, методов! Цветные сны подтверждаются! Вот… вот даже на электроэнцефалограмме видно. Правда, коллеги немало потрудились, чтобы увеличить разрешающую способность прибора, без микроэлектроники это непросто, но мы смогли! Профиль электроактивности зрительной коры твоего мозга в состоянии бодрствования полностью идентичен нашему. Ты в точности, как и мы, видишь монохромным зрением. Но когда спишь, все иначе! Мы фиксируем другие амплитуды и частоты. Другой профиль! У нас сохранились с довирусных времен записи. Есть с чем сравнить! Тогда сразу было много исследований, зафиксирован огромный объем данных. Можно говорить совершенно однозначно – ты видишь именно цветные сны. Ложь исключена!

Объект поднял голову, очень внимательно посмотрел в глаза разгоряченного ученого и тихо сказал:

– Для вас это так важно…

– Конечно! Да для всей страны… для всего человечества!

– Нет-нет… для вас самого это важно… вы кого-то потеряли из-за вируса… любимую?

Объект смотрел настойчиво, внимательно, прямо в глаза.

– Жена погибла, – не сразу ответил Алексей Тимофеевич. – Почти двадцать лет назад. Мы оба были военными медиками. До вируса учились на психологов, там познакомились. А когда все случилось, пришлось переучиваться с нуля. Она – на фельдшера, а меня направили на хирурга… И вот… шла как-то с группой в «зеленке». Вышла прямо на одувана… если бы она могла различать цвета, разобрала бы, что оттенки листвы отличаются, что там враг… но… один выстрел и все…

Повисла тишина. Алексею Тимофеевичу не хотелось продолжать, объект тоже молчал.

– Одуван… – наконец, проговорил он. – А почему они одуваны?.. и еще онучи… да?

– Ну… – пожал плечами ученый, – потому что белье, беляши… белые… Белый Союз…

– Они белые, мы черные. А почему? Почему они белые?

– Ну… – Алексей Тимофеевич задумался. Посмотрел на свой темно-серый медицинский халат. Не сразу вспомнил, – потому что все у них как-то… до абсурда доводится… пересвечивается… вырождается. То есть белый бланк получается.

– А мы черные, потому что наполняем все смыслом до предела? – усмехнулся объект.

– Не надо издеваться над такими вещами! – посуровел ученый. – У нас идеология. А у них… только людоедские заблуждения какие-то!

– А сначала? Раньше всего, с чего стартовало? Деление это? Разве оно не сразу возникло, не до идеалов и принципов?

– Да, беляшами их раньше стали называть… было что-то… – Алексей Тимофеевич растерянно копался в памяти, – было… что-то простое, понятное… однозначное… Конечно! Платье! Они хотели заставить нас признать платье скорее белым!

– То есть разница только в том, какого цвета было то платье? – объект смотрел чуть искоса, но внимательно и требовательно.

– А ты что, тоже скажешь, что оно скорее белое? – удивился Алексей Тимофеевич.

– Серым. Оно было серым, – улыбнулся объект.

– Разве ты его мог видеть? Ты же тогда не родился!

– Видел фото.

Алексей Тимофеевич ненадолго задумался, глядя перед собой, потом замотал головой и возмущенно воскликнул:

– Ну… нет, ты что! Они совсем другие! Дрянь, а не люди!

– Вот видите… – ответил объект. – От моего сотрудничества ничего не зависит. Даже когда вы вскроете мою голову, не поймете. Не сможете.

– Чушь! – фыркнул ученый. – У нас лучшие люди! Лучшая аппаратура!

– Вы хотите разобраться. Но подозреваю, надо не разобрать врага, а понять человека! А этого вы не можете сделать!

– Отчего же? – удивился Алексей Тимофеевич.

– Да потому что не считаете меня человеком! – усмехнулся объект.

– Чушь! – скривился в ответ ученый, поискал глазами и, повернув, показал планшет. – Вот! Так и написано: протокол анестезиологического осмотра человеческой особи… Человеческой!

Объект расхохотался, махнул руками, показывая пространство бокса:

– Человека так содержат? Ни стола, ни стула! Унитаза и того нет!

– Ну… у нас сейчас трудности. Оборудовать в боксе канализацию сложновато, – смутился ученый. – Но вот же… гигиенические повязки… меняют, моют тебя…

– Да-да, меняют… как больной кошке подгузник, – горько кивнул объект и ткнул рукой в надкусанный каше-кисельный витаминизированный брикет на подносе у стены. – Вы сами вот это жрать стали бы?

Ученый поджал губы, но взгляда не отвел.

– Ну да, чего такого-то, верно? – продолжил объект. – Должное санитарное содержание, удовлетворение физиологических потребностей… Я же отказываюсь от сотрудничества. Значит все равно что оказываю сопротивление. Поэтому я враг. А враг он ведь другой. Не совсем человек. Так проще. Надо только придумать ему какую-то отстраненную кличку. «Объект» или «особь» подойдет. Начать обращаться с ним как с животным, приучить себя к мысли, что он не человек. Тогда будет проще бить током для послушания. Вскрыть голову, чтобы посмотреть, что внутри.

– Нет-нет! Мы же не какие-то чудовища! – поднял руки Алексей Тимофеевич. – Ты ведь и правда…

– Отличаюсь?.. – перебил объект. – И «беляши» отличаются, да? Сначала какое-то хлесткое прозвище, потом война на уничтожение. Они же не люди, а «онучи», «трусы», потому что белые?

– Там все-таки дело не в платье, много было других непримиримых противоречий, жестоких провокаций с их стороны… – сопротивлялся Алексей Тимофеевич.

– Конечно. Непримиримые противоречия. Без полутонов, без другого мнения. Все делится только на хорошее или плохое. Черное или белое. Либо ты прав, либо должен принять чужую правду. И надо биться, быть готовым убить за свои убеждения.

– А разве не так? – перебил уже Алексей Тимофеевич. – Либо мы их, либо они нас.

– Конечно! – махнул руками объект. – Вон и поведение фотонов света не может описываться одновременно свойствами частицы и волны, верно? Или корпускулярная теория, или волновой подход. И между сторонниками обоих непримиримые противоречия. Надо только перебить противников, искоренить другой взгляд. Силы света против воинов добра…

– Лучше согласиться с ошибочной точкой зрения? – возмутился ученый.

– Какие результаты принесла победа? Лет двадцать уже прошло. Я только родился! Есть прорывы в науке? – едко уточнил объект.

– Сейчас война, не до того… – грустно вздохнул Алексей Тимофеевич.

– Война – это всегда прогресс! Вспомните историю! В ваше время ее учили лучше, чем в мое! Бешенный прогресс, прорывы в технике, в науке, в производстве! А сейчас что? – объект подобрался, выпрямился, горячо глядя на ученого.

– Все будет! – убежденно ответил тот. – Просто… трудное время… надо преодолеть сложности… террористов вот, сепаратистов… тогда уж и…

Объект, резко дернул головой, открыл рот, чтобы что-то возразить, но остановился. Махнул рукой. Снова повисло молчание. Только фоном негромко пел Старостин. По музыке что-то лиричное, по словам – про стойкость и трудности.

– Как там сейчас, снаружи? – наконец, тихо спросил объект.

– Тяжело. Западное Бегунино отложилось. Говорят, при поддержке белых, – вздохнул ученый.

– Из-за чего? Предпочитают яйца всмятку?

Алексей Тимофеевич покачал головой:

– Последний альбом Старостина провалился. А они требуют его крутить…

Объект хмыкнул.

– А как там Троёвка? – снова спросил он.

– Пять лет назад взята.

– Пять лет? Сколько же ее брали?

– Почти десять…

– Но герои седьмой бригады победили! – улыбаясь прошептал объект.

– Правда… Многие из них теперь в «Дивизии Вознесенных»…

– Погибли при штурме?

– По-разному.

– А Пелеев?

– И он… Уже точно не помню, что было. Какой-то предательский выстрел. Попали в лодыжку, выжил бы. Но вовремя не смогли оказать помощь. А потом как-то подозрительно быстро развилось заражение крови, и он умер.

– Грустно, – покивал объект. – Он был моим героем. Я тоже тогда хотел, как он… всех убить…

Он посмотрел на собеседника. Добавил:

– Убить всех врагов… нелюдей…

Алексей Тимофеевич в примирительном жесте поднял ладони. Объект слегка помотал головой:

– Бросьте. Даже если выковыряете что-то из меня завтра… Зачем вам цветные сны…

– Нет-нет! – встрепенулся ученый. – Может, это даст нам ключ к восстановлению цветного зрения! Это поможет всему человечеству! Спасет тысячи жизней!

Объект снова покачал головой. Проговорил:

– Расскажу вам одну историю. Только дослушайте до конца, пожалуйста. Она длинная.

Еще до эпидемии был один очень богатый человек. Владелец заводов, газет, пароходов. И вот он сыну на день рождения подарил большую коробку с секретом. Объяснил: если мальчик разгадает секрет ее цветных узоров, ему будет чудесный сюрприз. Сын же очень-очень боялся огорчить отца. Поэтому не сознался, что он уже переболел новым вирусом. Этим самым нашим вирусом, после которого перестаешь видеть цвета. Он ловко перевел разговор и задвинул коробку куда-то подальше. А тут вдруг отец умер. Писали ведь, что вирус и смертельные исходы имел, да? Но может и не от вируса.

Большое горе – когда отец умирает, тем более, в твой день рождения. Начались грустные дела, траурная суета, коробка попала в дальний чулан и стояла там год за годом.

Вирус же поразил весь мир и случилось вот это все, что мы знаем. Споры, конфликты… кино и то стало таким… сплошь черно-белым, про Пелеева. Потом конфликты привели к расколам…

– Сепаратисты… – покивал Алексей Тимофеевич.

– Ну да, – согласился объект, – теперь это так называется. В общем, ситуация сложная, не до развития.

Сын же того богача не забыл о коробке. Через несколько лет, как только дела позволили, он вытащил ее снова. Отец предупредил – содержимое хрупко, оно погибнет, если подарок исследовать какими-нибудь приборами. Поэтому сын не мог просветить ее рентгеном, ультразвуком или иначе заглянуть внутрь. Даже краски на поверхности имели одинаковый элементный состав и какое-то хитрое преломление или отражение. В общем, наука не поможет. Так что надо разгадать именно цветовую загадку. Но увы, никто в целом мире не видит цветов.

Сын ищет того, кто избежал влияния вируса. И вот однажды ему находят человека, который видит цветные сны.

Он привозит его к себе, сажает перед коробкой. Назначает небольшое жалование. За что платить, если вся польза от того человека – цветные сны? Богачу ведь интересен только подарок.

Он бредит тем, что, может быть, отец знал, что умирает. Получается, мог заложить туда какой-то важный секрет, ключ к развитию семейной компании, послание на целую жизнь. Это послание необходимо получить!

Значит, надо чтобы этот человек увидел коробку во сне, запомнил цвета и рассказал о них. Тогда лучшие специалисты по криптографии, переборщики-дешифраторы разгадают секрет и откроют подарок. Важно только это.

А человек чуть ли не каждое утро делился идеей или фантазией из ночных снов. Он даже записывал их на бумажках. Однако богач не собирался читать ни про какие сны. Просто выбрасывал их в корзину рядом со столом, на котором возвышалась коробка.

Шли годы, бумажек в корзине становилось все больше, подарок оставался неприступным.

От постоянного сидения и скудного содержания человек со снами одряхлел. Богач тоже постарел, но оставался подтянутым и бодрым.

И вот однажды, вдруг, случайно! Человеку действительно приснилась коробка! Утром он еще помнил истинный рисунок, и даже специалисты-дешифраторы оказались не нужны, секрет был очень и очень простой, если ты видишь цвета.

Он позвал богача, при нем открыл коробку и… и они обнаружили внутри мертвую птицу. Скелет попугая.

Когда-то большого, яркого, цветастого попугая…

Богач разочарован.

Он прогоняет человека, видящего сны, дав ему крохотное пособие. Ведь тот не умеет ничего, кроме цветных снов. Еле двигаясь, тот уходит. Вряд ли он проживет долго, бесполезный…

Богач же все размышляет. Не мог его отец на пороге смерти подарить просто птицу. Он зовет ученых. Те подтверждают – это был говорящий попугай.

Значит, думает сын, так отец передал какое-то устное послание, которое должен был сказать подарок.

Богач снова бросает все силы на поиск другого специалиста. На этот раз умеющего вызывать мертвых. Пусть тот поговорит с попугаем. Птицу ведь разговорить проще, чем человека, верно?

В комнате пустеет. На столе стоит открытая коробка с мертвой птицей. А рядом огромная корзина, полная записей цветных снов…

Объект закончил и затих. Алексей Тимофеевич тоже молчал довольно долго.

– Это что, правда? Откуда ты… вы это узнали? – спросил он наконец.

– Я вижу цветные сны, – пожал плечами объект.

– Записи ваших снов… – проговорил ученый, – они тоже так лежат…

Испытуемый еще раз пожал плечами.

– Вы сказали, что вы хирург… – не сразу подал он голос. – Завтра вы меня будете резать?

– Нет-нет! Я анестезиолог, ординатор! – поспешно возразил Алексей Тимофеевич и в ответ на настойчивый взгляд, пояснил. – Годы уже, руки не те. На пенсию в наши дни не выходят. Поэтому снова переучился. В анестезии я еще долго смогу быть полезным.

Объект покивал. Однако, дальше разговор не строился. У Алексея Тимофеевича даже возникло ощущение, что стоит прервать осмотр.

Он почувствовал необходимость собраться с мыслями. Или хотя бы пообедать.

Алексей Тимофеевич забрал бумаги, покинул бокс и понял, что находится в смятении. Оно мешало продолжать работу. Не давало внятно мыслить.

Даже пообедать он не смог.

Нужно было закончить протокол, дать коллегам заключение, готовить операцию, но он тянул и тянул с этим. Пожаловался на рези в желудке, пару часов скрывался в туалете, но легче не стало.

– Ну и как же тогда? – спросил он, войдя в бокс к объекту. – Надо простить этим… их принципы, призывы нас убить, уничтожить… Так что ли?

– Откуда я знаю? – испытуемый улыбнулся, узнав ученого, – может быть понять? О чем говорит другой. О каком цвете рассказывает. Увидеть в людях полутона…

– Не может так сработать! – сразу же возразил ученый. – Если только все не сделают это одновременно.

– А если начать хотя бы с себя?

– Невозможно! – даже поежился Алексей Тимофеевич. – Если не защищаться, тебя просто убьют!

Объект улыбаясь посмотрел на него, потом спокойно сказал:

– Я иногда думаю… у меня тут хватает времени… А вдруг не было никакого вируса?

Удивленный, Алексей Тимофеевич ждал пояснения.

– Ведь не нашли возбудителя, – продолжил объект. – Может просто мы сами изменились? И нам лишь показалось, что все произошло в один миг?

– Ну-у… мир и правда остался цветным, это мы утратили такую способность… – размышляя проговорил Алексей Тимофеевич. – Но… это слишком смелое предположение. И главное – что оно меняет?

Он надолго замолчал, глубоко задумавшись.

– Вы… должны жить, – наконец сказал он.

– Если повезет – обязательно! – заверил испытуемый.

– Нет-нет! Вам нельзя на операцию! Вас необходимо спасти! Надо бежать! – со сверкающими глазами настаивал Алексей Тимофеевич.

Объект оглянулся в сторону микрофонов и камер. Вопросительно посмотрел на ученого.

Тот отмахнулся:

– Отключены! Удалось убедить коллег, что перед операцией нужна профилактика. Я побеспокоился на всякий случай после утреннего нашего разговора.

– Но вас… они же тогда вас… убьют?

– Может быть, – согласился Алексей Тимофеевич. – Вас не должно это волновать!

Объект замотал головой.

– Мы тут с вами говорили: надо понять, – настойчиво продолжил Алексей Тимофеевич. – Но этого мало. Очень легко сказать, что ты понимаешь другого. Нет. Нужно воплотить это в действие. Там… мы там все готовы убить за свои идеалы. Но возможно миру требуется нечто другое, обратное!

– Быть готовым умереть? – усмехнулся объект.

– Тоже не так! – возразил Алексей Тимофеевич, чувствуя неожиданное удовольствие от того, что не соглашается с собеседником, и это будит в нем забытый поиск решения, развитие мысли. – Быть готовым умереть или потерять что-то свое за то, чтобы другой имел идеалы собственные, отличные от ваших!

– Ну уж нет! – возмутился объект и даже вскочил, – Они просто казнят вас!

– Сядьте! – с неожиданной твердостью сказал Алексей Тимофеевич. – Ваши цветные сны и правда пишутся в журналы и лежат мертвым грузом. Мы там не можем их анализировать – для этого нужно обсуждать. А никакого обсуждения давно нет. Только конфликт и гибель проигравшего. Так больше нельзя. Надо транслировать ваши сны. Публиковать их. Вы должны бежать и рассказывать их людям!

– Да ну что вы! – возразил объект, – Выбраться отсюда? Это же невозможно!

– Ой, это не так сложно, как вы думаете, – заулыбался Алексей Тимофеевич. – Лабораторию крайне тщательно охраняют от шпионов и диверсантов. То есть от всего, что может попасть сюда снаружи. Но мало заботятся о том, что покидает ее. Мусор и всякие отходы, например! Я выведу вас, дам одежду, а в городе полно разбитых домов!

Алексей Тимофеевич лучился восторгом. Однако объект поежился, обхватил себя за плечи.

– Подозреваю, меня просто забьют камнями. Или свежими газетами, – сказал он.

– Риск высок. Но это уже ваш подвиг – видеть цветные сны и рассказывать о них. А мой – остаться тут, обеспечить ваш побег, – строже ответил Алексей Тимофеевич. – Смелее, молодой человек! Вы так хотели, чтобы кто-то вас услышал и понял, что уж и сами услышьте человека пожившего и примите – мир и люди все-таки куда более разные, чем вы считаете!

Алексей Тимофеевич проснулся со счастливым ощущением, что сегодня особенный день. Он даже не включал Старостина по радио и пил мятный чай в тишине, улыбаясь и глядя за окно на облака, которые снова гнал над городом ветер.

Выходя из дома, он взял не горсть пшена для Антошки, а почти целый килограмм и еще кой-чего. Все оставшееся от спецпайка. Стоило дотащить сумку вниз по ступенькам, не обращая внимания на ноющие колени, чтобы увидеть какими счастливыми стали лица мальчишки и его матери.

В троллейбусе он представлял, что уже сейчас радиоточка вдруг передаст иные новости, расскажет о переменах. Конечно, было слишком наивно ожидать их так рано. Но Алексею Тимофеевичу очень этого хотелось.

Ему даже хотелось не пригибаться, пробираясь мимо бегунинской баррикады, однако стрельба с той стороны все-таки заставила его это сделать.

Зато уж что удалось, так это ответить коллеге в кухонном уголке в ожидании ученого совета. Николай Степанович был в подавленном настроении, но все-таки нашел в себе силы как обычно налить крепкого чая, вдохнуть аромат и заметить:

– Обожаю чабрец! Очень поднимает дух! Вот только представьте, если бы победили сторонники кофе в лаборатории! Жуть! Или даже обычного чая, без чабреца. Было бы зря. А, Алексей Тимофеевич?

– Простите, Николай Степанович, не соглашусь, – ответил Алексей Тимофеевич и, чувствуя в себе юношеский задор пояснил. – Не люблю чабрец. Предпочитаю мяту. Однако замечу – некоторым коллегам не чай, и не мята, а непременно кофе бы не помешал перед заседанием. Чтобы не проспать голосование по принципиальным вопросам.

Другими глазами он смотрел и на коллег, занимавших места за длинным столом совета лаборатории. Представлял, что и как у них изменится в ближайшее время.

Наконец, все расселись. Без обязательных приветствий и протокольных формул Иван Борисович взял слово:

– Коллеги… Запланированная операция отменяется. Вчера вечером мы потеряли объект… Точное время проверяют… Сбежал, гнида.

По столу прокатился вздох, ученые заерзали на стульях.

– Так что всем вам запрещено покидать пределы лаборатории, – сурово продолжил завлаб. – Призываю принять деятельное участие в работе следственных органов и сотрудников внутренней безопасности. От этого зависит, удастся ли нам восстановить контроль над объектом и продолжить работу. Пока же все исследования остановлены. Будем вас колоть, искать виноватого. Сейчас мы составим график допросов и восстановим посекундно все события вчерашнего дня по боксу объекта…

– Всему этому еще найдется время, коллеги! – прервал его Алексей Тимофеевич. Поймав на себе взгляды всех сидящих за столом, он продолжил. – Прежде надо понимать, что наша работа отнюдь не закончена. Позвольте зачитать последнюю запись в лабораторном журнале…

Он открыл лежащую перед ним толстую тетрадь со свежей надписью на обложке и прочел первую страницу:

– Объект видел цветной сон. Содержание сна… дата, время от прошедшей ночи. Приглашаю ознакомиться.

Он перевернул журнал от себя и подтолкнул его через стол.

– Как это возможно? – подал голос Константин Григорьевич. – Ведь вот же… еще вечером испытуемый сбежал!

– Так и есть, коллеги, – кивнул Алексей Тимофеевич. – Хотя теперь вы вряд ли позволите мне так себя называть…

– Почему?

Алексей Тимофеевич посмотрел на людей за столом, и улыбнулся самой искренней и теплой своей улыбкой. Которую давно уже не мог себе позволить:

– Потому что это я видел цветной сон.