Написано хорошо. Но сама тема не моя. Становление мафиози! Не люблю ворьё. Вор на воре сидит и вором погоняет и о ворах книжки сочиняет! Любой вор всегда себя считает жертвой обстоятельств, мол не сам, а жизнь такая! А жизнь кругом такая, потому, что сам ты такой! С арифметикой у автора тоже всё печально, как и у ГГ. Простая задачка. Есть игроки, сдающие определённую сумму для участия в игре и получающие определённое количество фишек. Если в
подробнее ...
полуфинале на кону стояло 5000, то финалист выиграл 20 000, а в банке воры взяли чуть больше 7 тысяч. А где деньги? При этом игрок заявил, что его денег, которые надо вернуть 4000, а не на порядок меньше. Сравните с сумой полуфинала. Да уж если ГГ присутствовал на игре, то не мог знать сумму фишек для участия. ГГ полный лох.Тем более его как лоха разводят за чужие грехи, типо играл один, а отвечают свидетели. Тащить на ограбление женщину с открытым лицом? Сравним с дебилизмом террористов крокуса, которым спланировали идеально время нападения,но их заставили приехать на своей машине, стрелять с открытыми лицами, записывать на видео своих преступлений для следователя, уезжать на засвеченной машине по дальнему маршруту до границы, обеспечивая полную базу доказательств своих преступлений и все условия для поимки. Даже группу Игил организовали, взявшую на себя данное преступление. Я понимаю, что у нас народ поглупел, но не на столько же!? Если кто-то считает, что интернет не отслеживает трафик прохождения сообщения, то пусть ознакомится с протоколами данной связи. Если кто-то передаёт через чужой прокси сервер, то сравнить исходящящйю с чужого адреса с входящим на чужой адрес с вашего реального адреса технически не сложно для специалистов. Все официальные анонимные серверы и сайты "террористов" давно под контролем спецслужб, а скорей всего ими и организованы, как оффшорные зоны для лохов, поревевших в банковские тайны. А то что аффшорные зоны как правило своёй твёрдой валюты в золоте не имеют и мировой банковской сети связи - тоже. Украл, вывел рубли в доллары в оффшорную зону и ты на крючке у хозяев фантиков МВФ. Хочешь ими попользоваться - служи хозяевам МВФ. И так любой воришка или взяточник превращаеится агента МВФ. Как сейчас любят клеить ярлыки -иноогенты, а такими являются все банки в России и все, кто переводит рубли в иную валюту (вывоз капиталов и превращение фантиков МВФ в реальные деньги). Дебилизм в нашей стране зашкаливает! Например - Биткоины, являются деньгами, пока лохи готовы отдавать за них реальные деньги! Все равно, что я завтра начну в интернете толкать свои фантики, но кто мне даст без "крыши". Книги о том как отжимать деньги мне интересны с начала 90х лишь как опыт не быть жертвой. Потому я сравнительно легко отличаю схему реально рабочего развода мошенников, от выдуманного авторами. Мне конечно попадались дебилы по разводам в жизни, но они как правило сами становились жертвами своих разводов. Мошенничество = это актерское искусство на 99%, большая часть которого относится к пониманию психологии жертвы и контроля поведения. Нет универсальных способов разводов, действующих на всех. Меня как то пытались развести на деньги за вход с товаром на Казанский вокзал, а вместо этого я их с ходу огорошил, всучил им в руки груз и они добровольно бежали и грузили в пассажирский поезд за спасибо. При отходе поезда, они разве что не ржали в голос над собой с ответом на вопрос, а что это было. Всего то надо было срисовать их психопрофиль,выругаться матом, всучить им в руки сумки и крикнуть бежать за мной, не пытаясь их слушать и не давать им думать, подбадривая командами быстрей, опоздаем. А я действительно опаздывал и садился в двигающийся вагон с двумя системными блоками с мониторами. Браткам спасибо за помощь. И таких приключений у меня в Москве были почти раз в неделю до 1995 года. И не разу я никому ничего не платил и взяток не давал. Имея мозги и 2 годичный опыт нештаного КРСника, на улице всегда можно найти выход из любой ситуации. КРС - это проверка билетов и посажирского автотранспорта. Через год по реакции пассажира на вас, вы чувствуете не только безбилетника, но и примерно сколько денег у того в карманах. Вы представьте какой опыт приобретает продавец, мент или вор? При этом получив такой опыт, вы можете своей мимикой стать не видимым для опыта подобных лиц. Контролёры вас не замечают, кассиры по 3 раза пытаются вам сдать сдачу. Менты к вам не подходят, а воры не видят в вас жертву и т.д. Важен опыт работы с людьми и вы всегда увидите в толпе прохожих тех, кто ищет себе жертву. Как правило хищники друг друга не едят, если не требуется делить добычу. Строите рожу по ситуации и вас не трогают или не видят, а бывает и прогибаются под вас - опыт КРС по отъёму денег у не желающих платить разной категории людей - хороший опыт, если сумеешь вовремя бросить это адреналиновое занятие, так как развитие этой работы приводит часто к мошенничеству. Опыт хищника в меру полезен. Без меры - вас просто уничтожают конкуренты. Может по этому многие рассуждения и примеры авторов мне представляются глупостью и по жизни не работают даже на беглый взгляд на ситуацию, а это очень портит впечатление о книге. Вроде получил созвучие души читателя с ГГ, а тут ляп автора опускающий ГГ на два уровня ниже плинтуса вашего восприятия ГГ и пипец всем впечатлениям и все шишки автору.
Месяца 3-4 назад прочел (а вернее прослушал в аудиоверсии) данную книгу - а руки (прокомментировать ее) все никак не доходили)) Ну а вот на выходных, появилось время - за сим, я наконец-таки сподобился это сделать))
С одной стороны - казалось бы вполне «знакомая и местами изьезженная» тема (чуть не сказал - пластинка)) С другой же, именно нюансы порой позволяют отличить очередной «шаблон», от действительно интересной вещи...
В начале
подробнее ...
(терпеливого читателя) ждет некая интрига в стиле фильма «Обратная сторона Луны» (битый жизнью опер и кровавый маньяк, случайная раборка и раз!!! и ты уже в прошлом)). Далее... ОЧЕНЬ ДОЛГАЯ (и местами яб таки сказал немного нудная) инфильтрация героя (который с большим для себя удивлением узнает, что стать рядовым бойцом милиции ему просто не светит — при том что «опыта у него как у дурака махорки»))
Далее начинается (ох как) не простая инфильтрация и поиски выхода «на нужное решение». Параллельно с этим — появляется некий «криминальный Дон» местного разлива (с которым у ГГ разумеется сразу начинаются «терки»))
Вообще-то сразу хочу предупредить — если Вы ищете чего-то «светлого» в стиле «Квинт Лециний» (Королюка) или «Спортсменки, комсомолки» (Арсеньева), то «это Вам не здесь»)) Нет... определенная атмосфера того времени разумеется «имеет место быть», однако (матерая) личность ГГ мгновенно перевешивает все эти «розовые нюни в стиле — снова в школу, УРА товариСчи!!!)) ГГ же «сходу» начинает путь вверх (что впрочем все же не влечет молниеносного взлета как в Поселягинском «Дитё»)), да и описание криминального мира (того времени) преподнесено явно на уровне.
С другой же стороны, именно «данная отмороженность» позволит понравиться именно «настоящим знатокам» милицейской тематики — ее то автор раскрыл почти на отлично)) Правда меня (как и героя данной книги) немного удивила сложность выбора данной профессии (в то время) и все требуемые (к этому) «ингридиенты» (прям конкурс не на должность рядового ПэПса или опера, а вдумчивый отбор на космонавта покорителя Луны)) Впрочем — автору вероятно виднее...
В остальном — каждая новая часть напоминает «дело №» - в котором ГГ (в очередной раз) проявляет себя (приобретая авторитет и статус) решая ту или иную «задачу на повестке дня»
P.S Да и если есть выбор между аудиоверсией и книгой, советую именно аудиоверсию)) Книгу то я прочел дня за 2, а аудиоверсию слушал недели две)) А так и восприятие лучше и плотность изложения... А то прочитал так часть третью (в отсутсвии аудиоверсии на тот момент), а теперь хочу прослушать заново (уже по ней)) Но это все же - субьективно)) Как говорится — кому как))
Вообще-то если честно, то я даже не собирался брать эту книгу... Однако - отсутствие иного выбора и низкая цена (после 3 или 4-го захода в книжный) все таки "сделали свое черное дело" и книга была куплена))
Не собирался же ее брать изначально поскольку (давным давно до этого) после прочтения одной "явно неудавшейся" книги автора, навсегда зарекся это делать... Но потом до меня все-таки дошло что (это все же) не "очередная злободневная" (читай
подробнее ...
политизированная) тема, а просто экскурс по (давным давно напрочь, забытой мной) истории... а чисто исторические книги (у автора) получались всегда отменно. Так что я окончательно решил сделать исключение и купить данную книгу (о чем я впоследствии не пожалел). И да... поначалу мне (конечно) было несколько трудновато различать все эти "Бургундии" (и прочие давным-давно забытые лимитрофы), но потом "процесс все же пошел" и книга затянула не на шутку...
Вообще - пересказывать историю можно по разному. Можно сыпать сухими фактами и заставить читателя дремать (уже) на второй странице... А можно (как автор) излагать все вмолне доступно и весьма интересно. По стилю данных хроник мне это все сдорово напомнило Гумилева, с его "от Руси, до России" (хотя это сравнение все же весьма весьма субьективно)) В общем "окончательный вердикт" таков - если Вы все же "продеретесь сквозь начало и втянетесь", книга обязательно должна Вас порадовать...
И конечно (кто-то здесь) обязательно начнет "нудный бубнеж" про: "жонглирование фактами" и почти детективный стиль подачи материала... Но на то и нужна такая подача - ибо как еще заинтересовать "в подобных веСчах", не "узколобую профессуру" (сыпящую датами и ссылками на научные труды очередного "заслуженного и всепризнанного..."), а простого и нескушенного читателя (по типу меня) который что-то документальное читает от раз к разу, да и то "по большим праздникам"?)) За сим и откланиваюсь (блин вот же прицепилось))
P.s самое забавное что читая "походу пьесы" (параллельно) совсем другую веСчь (уже художественного плана, а именно цикл "Аз есмь Софья") как ни странно - смог разобраться в данной (географии) эпохи, как раз с помощью книги тов.Старикова))
Третья часть делает еще более явный уклон в экзотерику и несмотря на все стсндартные шаблоны Eve-вселенной (базы знаний, нейросети и прочие девайсы) все сводится к очередной "ступени самосознания" и общения "в Астралях")) А уж почти каждодневные "глюки-подключения-беседы" с "проснувшейся планетой" (в виде галлюцинации - в образе симпатичной девчонки) так и вообще...))
В общем герою (лишь формально вникающему в разные железки и нейросети)
подробнее ...
клянувшемуся (в частях предыдущих) "учиться и учиться" (по заветам тов.Ленина) приходится по факту проходить совсем другое обучение (в стиле "...приветствую тебя мой юный падаван")) и срочно "шхериться" в иной реальности - ибо количество внеземных интересантов ("внезапно понаехавших" на планету) превысило все разумные пределы))
В финале же (терпеливого читателя) ждет очередная локация и новая трактовка (старой) задачи "выжить любой ценой")).
P.s к некоторым минусам (как я уже выше писал) можно отнести некоторую нестандартность сюжета (по сравнению с типовыми шаблонами жанра) и весь этот "экзотеричный" (почти Головачевский) экзорцизм))
Плюс, "к минусам" пожалуй стоит отнести так же и некоторую тормознутость героя (истерящего по поводу и без), что порой начинает несколько раздражать... Как (субьективный) итог - часть следующую я отложил (пока в голове не уляжется предыдущая)) и пошел "за'ценить" кое-что другое ...
В принципе хорошая РПГ. Читается хорошо.Есть много нелогичности в механике условий, заданных самим же автором. Ну например: Зачем наделять мечи с поглощением душ и забыть об этом. Как у игрока вообще можно отнять душу, если после перерождении он снова с душой в своём теле игрока. Я так и не понял как ГГ не набирал опыта занимаясь ремеслом, особенно когда служба якобы только за репутацию закончилась и групповое перераспределение опыта
подробнее ...
уже не работает. Во всех РПГ распределяется опыт за убийство, но не личный опыт от других действий.ГГ автора видимо имеет выключатель набора опыта. Таких минусов много, как и детских глупостей ГГ. Имя Земную богиню мог бы и не брать с потолка. Да и богине Землян явно наплевать на захват планеты чужими игроками. В общем минусов много. Если автор поправит своё произведение, оно бы было бы намного лучше.
С самого раннего утра погода хандрила, точно малое дитя. То она куксилась и отчаянно ревела, склонившись над городом и мирными жителями, то подгоняла к его границам войска опасных грозовых туч. Где-то вдалеке, в брюхе поднебесья, недовольно урчал гром. Стройные деревья, глумливые ветра и попрятавшиеся по своим гнездам птицы будто сознавали: этот день для многих пропитан печалью и горечью утраты. Казалось, все вокруг скорбело вместе с людьми, удрученными случившимся. Да так, что на языке оставался мерзкий кислый привкус.
Пока широкие линии горизонта помаленьку проглатывали сгущавшиеся сумерки, в больнице номер четыре, вдоль обшарпанных коридоров, мимо старых процедурных, где покоятся древние приборы и аппараты с проступающей ржавчиной, стоял негромкий плач. В самой дальней палате под застиранной простыней, вперившись невидящим взглядом в потолок, лежал Михаил Шварц.
Еще совсем недавно рослый широкоплечий мужчина блистал и купался в славе, был востребован у женщин. На него нисходили лучи успеха. И каждый новый день он проживал, не задумываясь о будущем. Уповая на то, что времени у него предостаточно. Как ни прискорбно это сообщать, но Михаил ошибался: время – ресурс, который не купить ни за какие деньги. Ресурс, которого вечно мало. Его просто не может быть достаточно.
Деньги, успех, славу и всеобщую любовь вместе с многочисленными романами Мистер Шварц потерял в одночасье. Неожиданно и без возможности на какой-либо иной исход.
И сейчас я мчался сломя голову через весь город к нему, будучи не уверенным полностью, что успею застать его в сознании.
Больница под номером четыре была видна из любого уголка города. Над крышей здания вечно роились ворчливые тучи и землю устилала пугающая дымка. Она наводила ужас как на пациентов, так и на обычных прохожих. Что-то в ее тени было от притаившегося в засаде монстра, уродливого и леденящего душу. В разбродных контурах расцвечивались страх, уныние да призраки растворяющегося на заре большого света. Проезжая мимо на машине, становилось крайне жутковато; что уж говорить про тех, кто был вынужден там находиться неделями, а то и месяцами.
В этом медицинском учреждении лечились люди с редкими недугами и те, кому врачи отчаялись помочь. И поэтому я до сих пор не мог уразуметь, как Михаил оказался там.
Добрался я чрезвычайно быстро, не замечая ни людей, ни разбушевавшейся бури, ни зловещего смрада под ногами. Однако, очутившись в одном из отделений, я учуял пространный запах и резко осознал: таким местам не обязательно иметь богатую историю ужасов. Не присказки и городские сплетни плетут паутину да убранства из мрака и пыли вокруг того или иного места. Атмосфера, тревожные шорохи, стоны и подавляющий дух больницы говорили сами за себя. В стенаниях древних ставней и несмазанных петель слышалась горестная песнь здешних палат и их временных обитателей. От стены отслаивалась штукатурка. Деревянный пол прогнил настолько, что после каждого, пусть и легкого, шага раздавался неприятный скрип, а в коридорах стоял зловонный душок сырого кирпича.
Михаила помогла отыскать медсестра – молоденькая девушка, видимо, совсем недавно устроившаяся на работу. Это было понятно уже спустя три пролета, минув которые, мы успешно и окончательно заблудились в лабиринте коридоров. Лишь благодаря медсестре поопытней мы смогли найти примерно нужный мне маршрут. По пути я старался не оглядываться и не смотреть по сторонам, не слышать мышиный бег работников по старым половицам. Ко всему прочему, я стыдливо поглядывал в сторону, чтобы лишний раз не встречаться взглядами с юной медсестрой. Признаться честно, меня одолевало чувство неловкости. Впрочем, как и мою спутницу. Не то я сам, появившийся из ниоткуда посетитель, не то ее рассеянность претворилась в непреодолимую меж нами преграду.
Я зашел в палату. Запах стоял очень сильный – запах медикаментов и фенола, каким дезинфицируют медучреждения, резал глаза и бил в нос.
Мистер Шварц лежал на кровати, укрытый по шею легким полотнищем. Его лицо осунулось. Он заметно исхудал. Кожа его приобрела желтоватый оттенок, а живот вырос до необъятных размеров. В ту минуту меня окатила волна холода. И я пошатнулся то ли от усиливающейся тошнотворной вони в комнате, то ли от увиденного.
Мне было больно видеть совсем еще недавно здорового и жизнерадостного друга теперь прикованного к больничной койке. Я стоял рядом с ним и не мог подобрать ни слова. Голова моя пустовала. И только сердце не умолкало. Оно не подстраивало собственный ритм под местные мелодии. Оно трепыхалось, точно змея на раскаленном камне; оно просто не хотело, не могло уразуметь происходящего!
– Федор?
Я ощутил ледяное дыхание на затылке. Точно напуганный мальчуган, робко держался близ кровати больного и боялся поднять глаза на друга. Шум бурлящей в венах крови заглушал доносившиеся отзвуки снаружи, но хриплый голос Михаила все же вернул меня в палату больницы.
– Федор, садись. – произнес мягко и ненавязчиво женский голос.
Пружинисто подскочил, осмотрелся и заметил в темном углу комнатки два силуэта: женский принадлежал Летиции, а мужской – Полю. На обоих не было лица. Они понуро смотрели куда-то в одну точку и молчали, страшась прервать чудовищную тишину.
Все случилось слишком молниеносно. Танец событий, ритм бурной жизни подхватил и увлек всех нас в опьяняющую негу. А вслед за тем порывисто выдернул и, не пойми зачем и как надолго, выплюнул на обмелевшие берега.
Я стоял посреди палаты, будто окаменевший натурщик по наказу строгого метра, чья кисть уже вовсю изучает и пишет с неистовством очерк. Я стоял. Время просачивалось сквозь пальцы. А этот кошмар никак не заканчивался.
Мне не верилось в то, что все это происходило с нами, что я сейчас на самом деле нахожусь в какой-то палате одной из самых жутких больниц города, и что я – это точно я. Все это словно мне чудилось из-за едкого духа таблеток, спирта и хлорки. По его вине дико кружилась голова, как на утро у студента после попойки. И судя по безжизненным фигурам в тени больничных занавесок, подобное ощущение терзало, увы, не только меня одного.
Внезапно дверь палаты открылась. Стремительный поток ветра ворвался в комнату и почти тут же стих, послушно улегшись у подножья койки пациента. К нам присоединился, по всей видимости, адвокат строгой наружности. Это был высокий и статный мужчина лет тридцати четырех в новеньком костюме; элегантные стрелки все еще лежали вдоль брючных штанин. Он был чрезмерно спокоен. Даже, можно сказать, хладнокровен. По тому, как он решительно и смело держался, без тени сомнения и страха, можно было с абсолютной уверенностью утверждать, что бывать в подобных ситуациях и видеть то, что видим мы, ему приходилось нередко.
Я подумал, что сейчас начнут зачитывать завещание, покуда Мистер Шварц находился с нами, не впав в кому или беспамятство. Но адвокат отошел скромно подальше ото всех и, приобняв свой дипломат, попытался слиться с невзрачной стеной.
– Федор. – снова прошептал из последних сил Михаил.
– Да. – я подскочил к другу и схватил его за руку. – Я тебя внимательно слушаю.
Подойдя ближе, я смог разглядеть, насколько сильно Шварц истощал. От крепкого плотного мужчины остался один скелет, обтянутый кожей. Он вопросительно посмотрел на притаившихся во мраке вечера друзей, и те, приняв его приглашение, синхронно подползли поближе к койке.
Михаилу было тридцать шесть лет. И он умирал от цирроза печени последней стадии, стадии, когда врачи лишь виновато прячут взгляды и единственное, что могут сделать – вытянуть из кармана халата еще одну порцию обезболивающего.
Это было так странно и несправедливо. Ему было тридцать шесть. Он даже на свое день рождение ничего крепче кваса и не пил, а в итоге умирал от цирроза печени – болезни, от которой не всякий алкоголик столь скоропостижно прощается с жизнью.
– Я хочу вам кое-что рассказать прежде, чем умру. Я же все-таки писатель, как же без тирады. – он тихо засмеялся, и в уголках его глаз проступили слезы. – В этой жизни я сожалею не о том, что не смог в двадцать купить телефон или машину, какую так жаждал позволить себе уже в том возрасте. О, нет! Я помню, как на свой первый гонорар в двадцать один смог наконец-то сам купить льняной костюм. Как же гордилась тогда моя мама… Она говорила, что меня ждет великое будущее, что я рожден для того, чтобы писать. Кто же знал, что меня начнут по-настоящему читать только в тридцать четыре, а в тридцать шесть случится… случится то, что случилось.
Он замолчал, подавив пронзительный смех. В мутных голубых глазах Шварца отразилась вся его недолгая, но полная приключений жизнь. Я видел его седовласую мать, прекрасную, добрую женщину в цветастом халате. Я видел, как он десятилетним ребенком отправлял игрушки в далекий путь, где забывались детские забавы. Видел, как мальчик превращался в мужчину. Видел Рождество, когда расцвел его первый поцелуй с девушкой.
Я заглянул во что-то сокровенное и сугубо личное. И на мгновение от смущения мои щеки залились густым румянцем.
– Летиция, выполнишь мою последнюю просьбу? – женщина припала к Михаилу, затаив дыхание. – Посади, посади на могиле подсолнухи. Те, которые растут у тебя в саду: большие, высокие, яркие, как солнце на заре… Я хочу смотреть на них целую вечность, если по ту сторону что-то да есть.
– Конечно-конечно. – роняя горькие слезы, обещала итальянка, припав щекой к ладони больного.
– Михаил. – я сжал волю в кулак и произнес. – Для тебя уже приготовили одно из лучших мест в Раю, откуда будут видны и подсолнухи, и Манхэттен, и все, что твоя душа пожелает.
Я едва сдержал подступившие слезы. Они были до того горячи, что, казалось, позволь скатиться одной – и этот сокрушительный паводок впредь и не прекратится, оставив на лице дорожки красных пятен. Ноги мои налились свинцом, и сделать шаг ни вправо, ни влево у меня уже не получалось. Оно стало задачей неподвластной воле. Где-то глубоко в грудине неуклонно ширилось, росло пламя истерии, вот-вот готовое вырваться из недр души паническим криком.
Уголки губ пациента слегка приподнялись вверх. Сквозь боль и усталость он попытался улыбнуться, раскроить собственные уста в прежней улыбке недюжинного счастья. Но это едва ли получилось у него претворить в жизнь.
Выражение мужского лица в конце концов потеряло оттенок некой обремененности, и Шварц в кое-то веки расслабился, обмякнув в больничных простынях.
– Друзья, я должен вам признаться. – упрямо продолжал Михаил. – Я любил Таисию, я ее очень л-любил.
На этом моменте мне захотелось остановить время во что бы то ни стало, только бы не слышать его последующих слов, не стоять в этой отвратительной палате и не лицезреть всего того, что суждено кем-то или чем-то свыше увидеть после. Меня знатно потряхивало. Тремор бил в руках, плечах, коленных суставах, тело обращалось в один громадный комок ваты. Я до сих пор не могу растолковать самому себе, как сдержался, где нашел силы не впасть в невроз по истечению жгучей исповеди друга.
– Но я… но я не успел прийти к ней тогда. – хрипло вновь заговорил Шварц, впиваясь отросшими ногтями в тоненький матрас. Он едва мог говорить, но, сглотнув колючий ком в горле, не беспрепятственно продолжил. – Я просто не мог видеть ее! Хотел, чтобы она осталась в моей памяти такой, как раньше: с вьющимися волосами, ее обворожительной улыбкой. Я соврал! Я не стоял в пробке, не забыл и не могло существовать таких дел, которые были важнее Таисии. Но я просто… не смог! Не смог!
Он истошно надрывался. И я поймал себя на мысли, что нас всех могут единодушно вывести из палаты, если исповедь не сбавит обороты, и мужчина продолжит так громко изливать душу. Его нужно было срочно успокоить, иначе на вход в больницу повесят специально для нас громадный замок на цепях, чтобы мы наверняка не потревожили и не доводили до белой горячки и без того в неутешительном положении дел больного.
Я попытался было приблизиться к Михаилу. Но только после оплеухи от кошмарного запаха пропитанной насквозь антибиотиками человеческой плоти смог воплотить задуманное. Обе мои руки обхватили жадно его ладонь и трясущиеся пальцы аккуратно принялись разминать его окоченевшую конечность. Быть может, в жизни моей найдется два-три момента, которые смогут встать наряду с тем, что происходило в палате тем днем. Я едва касался его кожи, боясь ненароком раскрошить кости, переусердствовать и стать повинным в лопнувших венах.
Михаил горестно заплакал. По его щекам текли слезы размером с виноградные гроздья. И, казалось, в этой больнице все разом сейчас запоют от томительного сокрушения: заунывно, безнадежно и грустно.
– Я так ее любил. Я так любил жизнь и ее. Я думал, что смогу все вернуть, залатать бреши. У меня были деньги, силы, желание. Я верил, что судьба вспомнила о моем существовании, услышала мои молитвы, но она не оставила мне ни крупицы времени… Я так жалею, жалею, что не успел отнести последний сборник в печать, что не успел, не нашел в себе мужества позвонить семье Таисии, прийти к ней. Возможно, так даже и лучше. Она не видит всего этого ужаса. Я жалею, что мы так не съездили все вместе с Исландию и не увидели глыбы льда, поражающие воображение. Как бы оно поразило наше! Как бы, как бы это могло быть!… И знаете, друзья мои, я могу сетовать на судьбу, на ее несправедливый рок, гневаться на жизнь. Но меня сожрала эта погоня к успеху, стремительный бег по тропе к Олимпу и его лаврам. Летиция, Поль, Федор, быть может это расплата за то, что мы недооценили свой гений, променяли его на стопки денег, связи… Таисия, Педро и вот теперь я оплатили данный, но все же нереализованный, опрокинутый нашим невежеством, корыстью дар.
Поль вызвал медсестер, и дружным скопом мы попытались успокоить Михаила, который буйно ворочался в кровати и всячески старался убрать иголки, отбросить подальше от себя капельницы и громко просил прощения у Таисии, срываясь на крик.
Кардиомонитор показал, как быстро забилось сердце пациента. В эту же минуту мое собственное перешло на бег от обрушившегося лавиной страха. Но сквозь весь этот гомон и понемногу стихающие вопли Мистера Шварца я заметил, как пульс моего друга начал постепенно затухать, точно свеча в ожидании поступи злых морозов.
Поль подлетел к нему и был настолько близко, насколько это позволяли кружащиеся медсестры. Крики, галдеж и причитания Летиции сливались в мелодию хаоса, из-за которой никто сразу и не обратил внимания, что Михаил замолк. Он снова уставился в потолок. А спустя недолгое время умолк и пульс. Ему было тридцать шесть лет. Он пожинал плоды своего гения лишь около двух лет. Недуг застал его в момент апогея, в момент, когда писатель Михаил Шварц был на пике своих возможностей. Муза не покидала его дом. Однако теперь она ушла оттуда вместе со своим мастером слова.
Михаил был уже вторым человеком, скончавшимся на моих глазах. Иногда в тоскливые вечера или в очередном забеге дня ты бывает задумываешься о некоторых вещах. Например, есть события в жизни, пережив которые, ты уже никогда не будешь прежним. Ты просто не можешь, по логике вещей, быть прежним человеком. Однако на следующее утро солнце выкатывается из-за горизонта, огибая высокие шпили высоток, а ты все тот же. Меняется лишь одно: острая и непереносимая боль превращается в тупую. И она тебя больше не покидает.
Я вышел из больницы номер четыре, зная, что, вероятно, это не последний мой визит.
Что же так должно было нас изменить, развернуть нашу жизнь на 180 градусов? Нас было пятеро друзей: Поль из Франции, Летиция из Италии, Михаил из Австрии, Педро из Бразилии и непосредственно я сам. Пятеро молодых людей, познакомившихся пятнадцать лет назад на фестивале книги в Санкт-Петербурге. Пятнадцать лет назад зародилась наша крепкая дружба, и пятнадцать лет назад мы все вместе перебрались в Америку за лучшей жизнью в надежде, что каждый из нас станет великим писателем.
Уже в Америке мы познакомились с Таисией. Ее красивая улыбка и кучерявые волосы, взрывчатый нрав просто не могли не вдохновлять покровителя искусства. У обворожительной бестии, писавшей детские рассказы, закрутился с Михаилом роман. В то время все остальные пытались пробиться на вершину Олимпа, добиться призвания в литераторских кругах и занять там почетное место. Педро тогда повезло больше всех, как мы тогда думали. Он не взошел, а взлетел на тот самый великий и грандиозный Олимп. Слава обуяла его, изменила до неузнаваемости. Педро, который вел здоровый образ жизни, не брал в зубы ни разу сигареты, внезапно закурил. Поначалу это была безобидная привычка. По ее милости он выкуривал по пачке в день. Он тратил весь свой гонорар на дорогие сигареты и уникальные экземпляры папирос. Но наш друг не прятал в сервантны свои покупки в счет исключительной коллекции, а выкуривал всё подчистую. Мы спустя рукава отнеслись к этому новому фетишу бразильца, человека пылкого, горячего, эмоционального. Педро настойчиво убеждал нас, что все под контролем. Ничего не может вынудить его свернуть с намеченного пути, покинуть столь сладкое место на перистых облаках грохочущего Олимпа – места, где лучи популярности, благополучия скользили и проходили сквозь его уже полузакрытые глаза. Чем дольше он почивал и пребывал во всеобщем признании, тем больше он курил. Затягивался так, будто в последний раз, изжевывая нервно фильтр. Моментами сигареты сменялись тяжелыми наркотикам, о наличии которых в своей жизни он искусно умалчивал. Он старался всячески скрыть это обстоятельство от нас. Хотя за все свои двадцать шесть лет Педро не выкурил ни одной сигареты, он наверстал все упущенное буквально за какой-то год. Спустя четыре полугодия после публикации его первой успешной растиражированной книги он умер от рака легких.
Следующей из нас до желанного Олимпа добралась Таисия. Наша златокудрая ловкачка, ткущая изо всего изумительные сказки для детишек. Первое время она оставалась той Таисией, которую мы знали и любили. Но хвала и успех вскружили голову и ей. Она в кратчайшие сроки разорвала отношения с Михаилом, бросила его неестественно жестоко и бессердечно, как если бы он был всего лишь очередной марионеткой в ее руках. Тогда она не знала, что триумф ее тоже недолог. Станки не успевали остывать, печатая все новые и новые рассказы Таисии Смит.
Сказки безмерно радовали зачитывающихся ребятишек. Но все же Таисия находила причины лицемерно сетовать на жизнь и все неукротимо происходящее в ней. Якобы судьба-злодейка дает ей чересчур мало времени: триумф виделся ей не победоносным, талант не раскрытым. И во всем этом она винила кого и что угодно, кроме себя любимой. Ее самовлюбленность и тщеславие вышли за рамки разумного: спуская все заработанные деньги на дорогую одежду, ненужную атрибутику и антидепрессанты, без которых по истечению пары месяцев она не мыслила себя, в недалеком будущем Таисия оказалась в кабинете психолога, а далее – психиатра. Она перестала писать. Втихаря ела горстями таблетки. Начала бояться выходить на улицу по вечерам, а уже после пряталась и от дневного света и прохожих. Через три года врачи обнаружили у нее гепатит В. К сожалению, на вакцинах она прожила чуть больше года и скончалась в той же больнице под номером четыре. Утрата была несоразмерна велика; мы не знали, как пережить уход еще одного близкого нашей компании, нашей писательской семье человека. Именно после смерти Таисии мне казалось, что не только мир для нас, но и новый день, пылающий по всему вольному окоёму, больше никогда не будет прежним, знакомым, самозабвенным, беспечным.
Михаил не пришел проститься с ней, отказавшись наотрез появиться в больнице. Он оставил приглашение на похороны без ответа. Все последующие шансы он тоже намеренно упустил и не попадался нам на глаза после трагедии целых две недели; заперся в своей квартире, спрятавшись ото всех проблем, не отвечал на звонки, не открывал дверь. Посменно мы приносили либо готовую еду, либо пакеты с продуктами и оставляли у его двери. Мы боялись, что не то от лени, не то от собственных дурных мыслей, он ослабнет и потеряет вместе с весом рассудок и желание жить. Поэтому разными способами мы пытались соблазнить его, заманить, притянуть к бьющему ключу жизни. Главное, чтобы он не впал в отчаяние и не ушел в себя, заперевшись в своей неприступной крепости.
Его не съедал стыд, но боль явно ощущалась и остервенело полосовала ему душу. Все-таки он потерял любимую женщину и, как всякий однолюб, уверовал в то, что до конца своих дней будет холост.
Следующим на очереди был Шварц. Деньги, женщины и всеобщее уважение нравились и льстили ему. Но, стоит сказать, он не забывал своих друзей, и, конечно же, он никогда не забывал Таисию. Надо думать, что вкус свершений и богатства не одурманил его. А с другой стороны, я ни в коем разе не могу утверждать подобных вещей, ведь он мог держать себя в узде, страшась участи предшествующих.
Всем нам верилось, что череда безумных происшествий нашла свой конец. Олимп больше не будет сотрясать имя, которому суждено спустя считанные мгновения обернуться в пыль. Но и тут мы оказались не точны.
Михаил приобрел чуждые ему раннее черты: скрытность, недружелюбие, обидчивость. Его стали раздражать обычные повседневные явления рутины, знакомые, необходимость пролонгировать договоры, контактировать с людьми в официальных костюмах от кутюр. Он называл таких с неприкрытым пренебрежением бизнесменов «удушликами»; уж больно сильно галстуки напоминали ему коварных змей, овившихся вокруг шей этих предприимчивых мужчин. Эти гадюки будто питались по капле их животворящей энергией. В мире, по мнению Михаила, не существовало более оскорбительного символа по отношению к свободе в высшей степени ее проявления, чем этот.
Душа компании, мужчина нарасхват в мгновение ока обратился в растерянного затворника, терявшего все свои рукописи, все свои идеи; они высыпались из блокнотов, подолгу лежали разбросанными на коврах, пока руки гувернантки не доходили до уборки слов мастера. Он не разрешал трогать сугробы из переломанных фраз и предложений, изодранных букв; лишь бренно прошагивал мимо них, безвозвратно впадая в глубокую апатию.
Удивительно, как Шварц не запил в тот момент. Он писал ночами, а днем отсыпался под теплейшими перинами. Виделся с людьми он редко да и без какой-либо жажды или былого возбуждения. Увидеть Михаила в приподнятом настроении духа стало редкостным праздником и для нас. На общие встречи он стал отводить всего-навсего два дня в неделю.
Страхи, скомканные в клубок мысли, физическое и духовное истощение, терзания вопросами, на которые не находились ответы, омывали и без того больное воображение писателя. Они делали из него безумца. Повсюду ему мерещились призраки, слышались голоса, виделись ожившие тени. Выходившие из-под пера Шварца рассказы приобрели оттенок уныния и слегка отдавали смрадом.
Ближе к зиме он перестал есть. Вспоминать и рассказывать все это мне дается с превеликим трудом. В горле сразу пересыхает, да и голова начинает раскалываться от накопившейся печали. После каждого такого вечера таинств, когда меня обуревают прихвостни памяти, чувство подавленности меня грызет еще с сутки.
Врачи тогда так и сказали: он не нуждался в выпивке. Он слишком мало весил, изъедал себя, ненавидел. Наши психиатры не знали, что с ним делать. А медицина, медицина не может заставить человека жить.
Я помнил его слезы в тот вечер. Слышал его искреннюю исповедь, шедшую из самого сердца. И я не мог поверить, что он не хотел видеть по утрам танец пробивавшихся сквозь окна лучей, слышать шелест ветра в кронах – сладчайшая услада. Отойдя чуть в сторону и отменив эмоциональное пресыщение, можно и даже нужно растолковать благоразумные слова доктора.
Прошло полгода и тьма рассеялась благодаря лучам осеннего солнца. Но только не над больницей под номером четыре. Я знал, что это только начало возможного или же предрешенного кем-то конца. И я оказался прав.
Летиция, как и обещала, посадила подсолнухи на могиле Михаила. Те росли исправно. Иногда казалось, что они не уступают своей яркостью даже огненному диску на сверкающем непорочностью небосводе.
После этого Летиции и мне отказали в публикации. Впрочем, Олимп не погрузился в благодатную дремоту в ожидании новой звезды. Пауза была крайне недолгой. Словно по щелчку чьих-то пальцев, знаменитым на утром проснулся наш драгоценнейший Поль.
Чтивший ценности, уповающих на красоту человеческой души, праведный писатель превратился в знатного гуляку. Он погряз в интимных связях и многочисленных романах. Не было ни ночи, когда кровать француза пустовала. Углубляться в похождения и неразборчивую историю Поля, какую он каждый день рассказывал по-разному, у меня не возникает ни малейшего проблеска желания. Наверное, необратимые изменения в моем французском друге сделались чем-то непомерно тягостным для понимания. На моих глазах человек предавал что-то большее, чем просто моральные устои и постулаты; потеряв голову и чувство меры, такта, он изменял самому себе, своему искусству, своей музе. Одним словом, его сгубила страсть и похоть. Именно они и не позволили ему прикоснуться к печатной машинке. Через год после того, как он стал узнаваемым на улицах Манхэттена, у него диагностировали ВИЧ.
В тот момент мы с Летицией серьезно призадумались. А, может быть, просто испугались. Просто поверили в сверхъестественное, существование которого так упорно отрицали. После того, как умер Поль все в той же жуткой больнице, мы купили билеты до Мадрида и немедля иммигрировали в Испанию.
Летиция больше не написала ни строчки в жизни. Часть денег, которую ей завещал Михаил, она потратила на семена подсолнухов и получение образования. Она отучилась на юриста и на ту часть денег, что некогда оставили нам остальные друзья, открыла свою собственную контору. Итальянская дама слилась с колоритом новой Родины и теперь ее не отличить от коренной испанской сеньоры. Она вышла за испанца и родила троих детей. Я стал крестным отцом среднего – Хуана.
Я весьма часто заглядываю к ним на огонек, извечно желанным гостем. Не столь важно, чем заняты домочадцы в момент моего визита, ведь я иду прямиком на веранду, откуда открывается вид на клумбу золотых раскрывшихся подсолнухов. Их тонкие линии, стройные стебли не могут не вдохновлять меня. Они призывают каждый раз вернуться к ним вновь. Мне хотелось верить, что в этих дивных цветах живет душа Михаила, по крайней мере, я видел его в оранжевых лепестках, широких листьях, плавных изгибах в сторону солнца…
Что касается меня, то тут всё куда менее прозаично и красочно. Я так и остался обычным русским, иммигрирующим много лет тому назад в Мадрид. Мне пришлось знатно попотеть с тем самым адвокатом, повстречавшимся в палате Шварца, чтобы опубликовать последнюю рукопись друга и решить некоторые проблемы, которые остались за Михаилом. Впоследствии мы сдружились с адвокатом, имя которого, кстати, Клаус.
За всю свою жизнь я опубликовал два романа и десять рассказов. Благодаря им меня могут узнать прохожие и мое имя – не пустой звук среди творческой элиты.
Я женился. В браке родился славный мальчуган. Парнишку мы назвали Рамирес в надежде, что мальчик пустит корни в Испании и не двинется в длительное скитание по миру, как это сделал в свое время его отец.
Прошло так много лет. А мы по сей день с Летицией любуемся подсолнухами во внутреннем дворе ее дома, попивая горячий чай с мелиссой и перечитывая старые очерки членов нашей писательской семьи.
Мы помним о друзьях на протяжении всех тех лет, что Америка стала вновь для нас оторванной от привычного и повседневного мира землей. Она снова для нас стала находиться где-то так невероятно далеко. Но ни разу больше никто из нас не помышлял об Олимпе. Возможно, именно он сгубил наших друзей. Возможно, это было предрешено кем-то. Возможно, виновата больница номер четыре с ее грозным тучами и рассеивающейся изредка дымкой под ногами. А, возможно, в этом никто не виноват и всё случилось так, как случилось. Я не могу утверждать, но считаю, что все то мистическое и пугающее заключалось в нас самих. Можно сколько угодно списывать случившиеся несчастья на судьбу, жаловаться и обижаться на сверхъестественные силы. Вероятно, именно теперь слова доктора имели особый вес: медицина не поможет пациенту, который не хочет жить. Как ни прискорбно осознавать и по новой возвращаться к этому, зная, что речь идет о близких и любимых людях, но все произошедшее – итог выбора каждого из наших друзей. Слава и успех вскружили им головы, они поддались соблазну, обменяв свой талант и выдающийся дар на распутный образ жизни, горы медикаментов, самобичевание, наркотики и самосожаление. Я не могу утверждать, но порою вовсе не мистика повинна в том, что происходит с людьми, а только они сами.
Primary menu
2023 - Библиотека "КЛиб" - тут можно читать книги онлайн а также скачать их бесплатно и без регистрации
Последние комментарии
55 минут 56 секунд назад
6 часов 46 минут назад
6 часов 54 минут назад
7 часов 4 минут назад
7 часов 9 минут назад
8 часов 38 минут назад