Глаза их полны заката, Сердца их полны рассвета [Егор Викторович Ивойлов] (fb2) читать онлайн

Егор Ивойлов Глаза их полны заката, Сердца их полны рассвета

Мимо ристалищ, капищ,

мимо храмов и баров,

мимо шикарных кладбищ,

мимо больших базаров,

мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима,

синим солнцем палимы,

идут по земле пилигримы.

Увечны они, горбаты,

голодны, полуодеты,

глаза их полны заката,

сердца их полны рассвета.

За ними поют пустыни,

вспыхивают зарницы,

звезды горят над ними,

и хрипло кричат им птицы:

что мир останется прежним,

да, останется прежним,

ослепительно снежным,

и сомнительно нежным,

мир останется лживым,

мир останется вечным,

может быть, постижимым,

но все-таки бесконечным.

И, значит, не будет толка

от веры в себя да в Бога.

…И, значит, остались только

иллюзия и дорога.

И быть над землей закатам,

и быть над землей рассветам.

Удобрить ее солдатам.

Одобрить ее поэтам.¹

Глава 0. Старик.

Санчо, ты сказал больше, чем сам понимаешь, – ответил Дон Кихот, – ибо есть много людей, которые трудятся над тем, чтобы разрешить разные вопросы, а когда они разрешены, то оказывается, что они и гроша ломаного не стоят.²

Старик был очень сильным несмотря на возраст.

Старик проснулся. Он лежал на узкой лавке. Первые лучи солнца заглядывали в крошечное окошко жилища пастуха. В глиняном очаге горел огонь. Старик надел пуховую куртку и вышел наружу. Было солнечно и морозно. На траве иней. Горы покрыты снегом. Стадо яков перегоняли вниз. Он еще долго слышал бренчание их колокольчиков.

– Я бы мог позвонить ей и сказать, что останусь с тобой еще на пару недель.

Первые тридцать дней у старика был напарник, но снегопады и дожди с градом не дали штурмовать Вершину.

– Нет. Не стоит заставлять ее ждать слишком долго.

– Нельзя идти туда одному.

– А тебе нельзя оставаться дольше.

– Тогда вернемся вместе!

Старик не ответил. У него больше не осталось других планов. Только эта Вершина.

– Возьми хотя бы мой спальник. Твой уже старый.

– Старый не значит плохой. Я тоже старый.

– Возьми, пожалуйста. Я хочу помочь тебе хотя бы этим.

– Ты уже много помог мне.

– Помнишь, как ты впервые взял меня в горы?

– Да, тогда ты чуть не убил нас. Я еще не успел сделать станцию, а ты уже полез. Мне пришлось остатками зубов цепляться за камни, чтобы мы не улетели вниз.

– Прости за это.

– Теперь ты хороший альпинист и хороший друг. Спасибо за спальник. Я возьму его – старик посмотрел в глаза юноше.

– Отдашь в Москве, когда вернешься. Я угощу тебя пивом.

– Да, когда вернусь.

Дальше старик должен был идти один. Юноша был ему как сын. У старика никогда не было сына, только дочь. Дочь старика давно умерла.

Старик вышел рано утром. Перешел перевал. В долине, запертой со всех сторон горами был монастырь. Старинные стены казались крошечными на фоне гигантских вершин. Чуть в стороне, стоял лагерь японских альпинистов. Паломники с неподвижными лицами перебирали четки, беззвучно шевелили губами. Другие крутили медные цилиндры с молитвами. Шерпы несли на носилках больного горной болезнью. Высота была около четырех тысяч метров.

Старик старался обходить людей.

Ледяной ветер дул со снежных полей. Растительность осталась позади. Старик шел среди скал, осыпей и льда. Горные цепи тонули в бесконечно далеком горизонте. С гребня высотой около пяти тысяч метров увидел Вершину. Старик вновь почувствовал себя свободным. Была идеальная погода для восхождения.

Рюкзак весил около сорока килограмм. Старик шел мерно, почти не расходуя силы. Вечером, он долго лежал без сна и смотрел на свою Вершину.

Утром вышел на ледник. Он был весь искорёжен. Заваленная камнями ледовая чаша предстала перед стариком, как штормовое море, укрытое обломками кораблей. Когда проходил неудачно провалился в небольшую трещину. Упал всего по пояс, но ударился лицом о камень.

На следующий день глаз совершенно заплыл. Половина лица частично онемела. Вечером все затянуло облаками. Ближе к утру немного прояснилось. Старик даже видел Вершину, мерцающую алыми искрами в лучах вздымающегося солнца. Показались бескрайние снежные поля. Пик сверкал ребрами, гранями и ледниками. Его очертания казались близкими и привычными, словно старик провел рядом с ним всю жизнь.

Старик стоял и пристально вглядывался в огромное небо и огромную Вершину. Потом все снова затянуло туманом. Он собрал вещи и двинулся в путь. Дальше возвышались отвесные склоны ледопада. Они поднимались на сотни метров над фирновыми полями ледника.

«Что же, пройти осталось всего две тысячи метров»

На следующий день начался ураган, который продолжался четыре дня. Старик лежал, скрючившись в своей палатке. Мысли путались из-за высоты, наверное. Ему мерещилась последняя Вершина. Это было как сон. Гора росла по мере того, как он вглядывался в нее. Все величественнее она вздымалась над облаками и космосом. Становилась космосом. Странно, но он не вспоминал ни о чем, что было ему дорого когда-то. Он не вспоминал о женщинах, своих достижениях и неудачах, не вспоминал о дочери. Только о Вершине, такой огромной что было больно глазам. Потом вспоминал стихи, которые заучил в юности. Мало, что осталось в памяти. Разве, что небольшие отрывки:

«Передо мной – корабль. Трепещет парус.

Морская даль темна. Мои матросы,

Товарищи трудов, надежд и дум,

Привыкшие встречать веселым взором

Грозу и солнце, – вольные сердца!

Вы постарели, как и я. Ну что ж;

У старости есть собственная доблесть.

Смерть обрывает все; но пред концом

Еще возможно кое-что свершить,

Достойное сражавшихся с богами.»³

Потом метель стихла.

Справа гребень обрывался снежной стеной. Свет становился все ярче, отражаясь от льда. Слепило даже через очки. Старик смотрел на стену. Она вздымалась как исполинская пирамида из льда и камня. Обойти возможности не было. Склон опирался на ледник, укрытый свежевыпавшим снегом.

Вскоре он полз по отвесной стене. Три дня продолжалась отчаянна борьба. Для ночлега он находил крошечные выступы. Задыхаясь бил ступени и ввинчивал ледобуры. Срывался и вновь карабкался по веревке.

Вышел на плато. Путь преградила пятиметровая трещина. Прошел по тонкому снежному мосту. Наконец стоял у подножья последнего ледового участка. Стена высотой триста метров была отвесной и гладкой. Старик пролез около восьмидесяти метров, но был вынужден отступить. Переночевав у подножья пытался подняться по камину. Спустя десять часов борьбы спустился, скользя и срываясь. К тому времени, старик был почти мертв от усталости.

Три следующих дня он провел в палатке не в силах вылезти из спального мешка.

Звук был резкий и мощный. Походил на взрыв. Старик никогда не слышал такого в горах. Старик сразу понял, что он означает. Мгновение. Ровная, снежная поверхность рядом с ним раскололась и покрылась рябью, как вода. Старик сделал несколько отчаянных шагов, но стал медленно сползать вниз. Смог перевернуться так, чтобы не лететь вниз головой. Несколько секунд казалось, что опасность невелика: он двигался медленно и плавно, замедляясь, как будто. Потом снежный вал накрыл его. Старик протиснул ладони к лицу, стараясь оставить пространство для дыхания. Потом последовал удар. Все тело сдавило, как будто в застывающем бетоне. Лавина остановилась. Пробовал пошевелиться, ничего не вышло. Старик решил, что все кончено. Все было кончено.

Лишь на следующий год группа альпинистов обнаружила тело старика. Его палатка была разорвана штормами. На теле только лохмотья. Плоть иссушена ветрами. Кости переломаны. На предплечье старика была татуировка «скелет марлина».

Его захоронили в одной из трещин ледника.

Глава 1. Смысл пути.

Ты называешь себя свободным? Я хочу слышать господствующую мысль твою, а не то, что ты избежал ярма. Из тех ли ты, кто имел право сбросить его? Есть и такие, что лишились последней ценности своей, отбросив покорность.⁴

Дорога… Глеб всегда любил аэропорты. Есть особая романтика в том, чтобы сидеть на стандартном пластиковом сиденье и рассматривать скользящие по рулежным дорожкам самолеты, или пассажиров, дремлющих среди своих чемоданов. Разве существует место, где бы человек мог себя чувствовать столь же умиротворенным и свободным? Где еще можно просто ждать, понимая, что заботы и проблемы остались далеко позади, в тумане другого измерения, почти в прошлой жизни. Кажется, что если в руке зажат паспорт с вложенным в него билетом, то нет никакого прошлого, или, по крайней мере, оно утрачивает значение. Есть только сейчас и есть будущее, в котором могут случится любые приключения.

Если вы решили прочитать эту историю, то, наверное, хотите услышать о том, кто такой Глеб, где он родился и как выглядит. Быть может, желаете, что-то услышать о его работе, дурацких отношениях и прочую ерунду. Мне, говоря откровенно, лень в этом ковыряться. Главное, у него был билет Москва – Дели с пересадкой в Бишкеке продолжительностью в шестнадцать часов, небольшой рюкзак и несколько сотен долларов.

У Глеба в тот день было достаточно времени, чтобы смотреть в окно и размышлять о сходстве человеческой жизни и дороги. О том, как вспыхивают огни ночных городов, когда самолет выныривает из облаков. О проносящихся мимо пейзажах и людях, которые быстро появляются, чтобы в тот же миг необратимо исчезнуть, смениться другими обстоятельствами, видами, любимыми… Постепенно из памяти, уходят детали, особенности, нюансы, все становится похожим, словно мерцание маяка, который подает сигналы, толи из прошлого, толи из будущего.

Все, что мы видим вокруг материально. Никакие искания пока не помогли человеку обнаружить ничего «идеального». Все соткано из вещества: все предметы, люди, даже чувства и мысли. Но имеет ли это значение? Ведь все материальное уходит, меняется, ржавеет, гниет, стареет. Картинки воспоминаний проносятся словно виды в иллюминаторе самолета. Жизнь кажется рваным сном пассажира, который видит размытые кадры полей, гор, океанов и городов сквозь мглу облаков и дремы.

Какой ценностью могут обладать, например, леса, увиденные мгновенье назад, если сейчас перед нами лоскутное одеяло полей? Получается в мире нет ничего важного, заслуживающего внимания, сожаления? Что может быть ценного в том, что с нами лишь на миг? Даже наши любимые тела. Что драгоценного в них? Мы словно восковые куклы, и разум вынужден бессильно наблюдать, как они плавятся, испаряются, исчезают, пропадают словно их и не было, и даже сейчас их нет. Разве, порой, мы не кажемся себе иллюзией. Быть может, мы просто приснились сами себе?

Как же хочется верить, что есть нечто, действительно существующее, пронизывающее время, то что сохраняется после нас, что не исчезает, нечто абсолютное, реальное. Глеб в это не верил.

Поэтому, пожалуй, хорошо, что в его жизни была дорога. Ведь дорога – это не расстояние на карте, это время, чтобы размышлять о чем- то, или время, чтобы смотреть, ни о чем не думая. Если и возможно найти нечто важное среди неумолимо ускользающих мгновений, то только во время путешествия. По крайней мере, Глеб на это надеялся.

***

Глеб не думал о том, куда конкретно поедет и, что должен посмотреть, когда окажется в Индии. Не знал сколько времени продлится путешествие. Где окажется через несколько дней и когда вернется домой. Поэтому, воспользовавшись почти сутками ожидания в аэропорту Бишкека он погрузился в изучение тематических форумов, групп в соцсетях и путеводителей.

Был полдень. Глеб просматривал однотипные описания достопримечательностей и пустые рецензии, из-за которых интернет кажется помойкой, или потоком сознания сумасшедшего. Казалось, что само наличие этой писанины дискредитирует культурное наследие человечества. Неужели ни один город, или достопримечательность не вдохновили хоть кого-то на настоящие слова, метафоры, эмоции, не посеяли семена любопытства и интереса?

«Ну да, Тадж Махал хорош. Можно разок посмотреть», «Дели – это свалка мусора, накрытая смогом! Бегите оттуда! Только транзит!»

Пожалуй, только Гоа вдохновлял авторов многочисленных статей и отзывов на искренние, пропитанные ностальгией тексты.

В какой- то момент, Глеб решил, что из Дели имеет смысл направиться прямо туда. Все-таки море! Наверное, только житель русских равнин может испытывать такую тоску по морю. Она превращается в манию, наваждение, навязчивую идею. Хотя, и в этом отношении Индия не казалась идеальным вариантом. Какой-то серо-желтый песок и пальмы, размытые сквозь оранжевое марево душной индийской пыли.

Среди множества различных постов и сообщений, его внимание привлекло одно объявление:

«В связи в тем, что подруга возвращается в Москву предлагаю комнату на вилле, для совместной аренды. Арамболь, вид на море, пятнадцать тысяч рупий в месяц».

Со страницы «Вконтакте» на Глеба смотрела красивая, юная девица с притворно стервозным лицом.

– Привет! Объявление об аренде виллы актуально еще? – Глеб написал сообщение в личку незнакомке.

– Вообще, актуально, но я девушку искала, а не тридцати летнего, незнакомого мужика.

– Ну, а написал я. Быть может, мне сдашь? Я не буду приставать.

– Ты, когда приезжаешь в Гоа?

– Я завтра буду в Дели. Планирую пробыть там пару дней. Потом могу в Гоа отправиться.

– Мне срочно надо заплатить за виллу, или придется съехать.

– Ну, заплати. Я отдам, когда прилечу. Можешь на меня рассчитывать, я не подведу.

– У меня нет столько денег.

– Давай я тебе сейчас переведу?

– Ты же меня не знаешь, не пиши ерунду!

– Я готов рискнуть. Соглашайся, чего ты теряешь?

– Нет, пожалуй, я пас.

– Как пожелаешь, дай знать, если передумаешь, а ты давно в Гоа?

– Третий месяц.

– Как думаешь, какие города стоит посетить в Индии?

– Ты же в Гоа хотел прилететь?

– Я рассматриваю разные варианты.

– Езжай Дели – Джайпур – Агра – Варанаси – это стандартная программа.

– Ок, спасибо, так и сделаю. Надеюсь увидимся!

Ответа не последовало.

Глеб выключил телефон. К сожалению, знакомство не вполне задалось. Зато теперь Глеб знал куда ему ехать.

Глава 2. Алиса.

Кто в себе не носит хаоса, тот никогда не породит звезды. (Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду).⁵

Если вы решили прочитать эту историю, то, наверное, хотите услышать о том, кто такая Алиса, где родилась, как выглядит. Быть может, желаете, что-то услышать о ее работе, дурацких отношениях и прочую ерунду. Мне, говоря откровенно, лень в этом ковыряться. Главное, что она уже третий месяц находилась в Индии, у нее был обратный билет Дели-Москва с пересадкой в Бишкеке, продолжительностью двадцать часов (через пару недель), чемодан с вещами и последние двести долларов.

Алиса смотрела на алый гоанский закат. Солнце рассыпалось искрами, погружаясь в рябь морской воды и казалось немного потусторонним сквозь воздух, пропитанный щедрыми лучами тропического солнца, любовью и ганджей. Вот подлинная гармония! Алиса смотрела на то, что ее окружает и видела истину. Видела, что вся правда, свобода, совершенство, вечность находится внутри нее. Именно она своим мыслями преображала мир вокруг, создавала его, из ничего. Все существовало, менялось и оставалось с ней на протяжении всех жизней. Так будет почти вечно, пока не достигнет абсолютной гармонии и совершенства. Все было лишь ее отражением. Тысячи жизней она смотрела на вселенную, и любовалась на себя в каждом цветке, в закате, в морском прибое, в людях, которые ее окружали.

Кто-то скажет, что вы опоздали в Гоа лет на тридцать. Раньше Арамболь был глухой, прибрежной деревней, в которую, по сути, не было даже дороги. Сегодня сюда хлынул поток туристов. Построенные на скорую руку дома-отели заполнились постояльцами. Закипел бизнес по продаже сувениров и марихуаны. Вдоль моря выросли кафе и рестораны. Нищие хиппи и музыканты исчезли. Им на смену пришли офисные служащие, мелкие рантье и всевозможные «просветленные». Внезапно, местные крестьяне и рыбаки оказались в эпицентре культового места и среди огромного количества желающих арендовать жилье, или байк. Все это научило их зарабатывать деньги и готовить европейские завтраки, но постепенно, как-то совсем незаметно, настоящая Индия ушла из этих мест. Зато пришли опустившиеся бородачи, которые назвали себя бродячими философами, готовые за несколько монет, или косяк, рассказывать о мудрости, нирване, или о вселенной.

Что же, Алиса множество раз слышала подобное нытье про старые добрые времена. Все это казалось ей ворчанием о пустом. Ведь она, по-прежнему могла выйти из-под навеса, покрытого пальмовыми листьями, сесть на пляже и смотреть как огромное красное солнце погружается в океан. В такие моменты, она переставала слышать, сотрясающие пространство звуки музыки и приносимые с ветром запахи марихуаны. Только соленый морской бриз немного трепал ее темные волосы и даровал странное, едва уловимое ощущение свободы.

Несмотря на непрекращающееся самоедство и блуждание в лабиринтах собственного сознания, она находилась в своей зоне комфорта. Казалось, что намерения в Индии исполняются на раз-два, а молитвы всегда бывают услышаны. Ежедневные практики, медитации и работа над собой гармонично вписывались в распорядок дня. Даже случайные люди, представлялись неслучайными, но явленными как знаки, или учителя. Все вокруг, так естественно и понимающе реагировало на любые состояния, настроение, эмоции, размышления. Казалось, что дорога сама стелилась перед ней. Да, пока она не притянула по-настоящему интересных и глубоких людей, чьи знания были бы ценны и природу которых хотелось бы изучать.

Но есть намерение, а значит все еще впереди.

Жаль, только деньги заканчивались и соседку найти не удалось, поэтому пришлось переехать в гостевой дом к знакомому индусу⁶. Пару лет назад, она уже останавливалась у него, когда приехала в Гоа с отцом. Старик, хозяин геста, почему то, был очень доброжелателен к Алисе. Отказывался брать деньги за проживание и смотрел, иногда, очень задумчиво. Отец рассказывал, что индус вообще не меняется со временем. Рассказывал, что двадцать лет назад он уже был точно таким же стариком.

Алисе достался номер с просторной лоджией, на которой, помещалась полноценная кровать, стол и пара стульев. Она сразу влюбилась в это место. Гостевой дом находился почти в первой линии от моря и возвышался немного над соседними постройками и пальмами. Поэтому, можно было смотреть на море, наслаждаться ветром и запахом песка. При этом, пляж и люди на нем, были скрыты из вида. Пространство казалось прекрасно уединенным, уютным, и даже немного магическим.

Алиса сидела, лицом к морю, за потрескавшимся деревянным столом, который был в несколько слоев покрыт синей, немного облупившейся от солнца краской. Перед ней стояло небольшое зеркало, баночки с кремами и мазями, набор для маникюра и щетка для волос с гладкой, пластиковой ручкой. Все было аккуратно расставлено на чистом, пестром полотенце с индийскими узорами и изображением Шивы в центре.

Алиса была красива. От матери ей досталась белая кожа, конечно, не совсем уместная в тропическом климате, и карие глаза, которые желтыми огнями блестели в лучах скоро заходящего солнца.

Чем дольше Алиса находилась в Индии, тем чаще слышала, о своей эгоистичности, самовлюблённости, черствости, невнимательности к людям. Странно, но с каждым днем эти слова казались все менее значимыми и иллюзорными. Мир вокруг будто терял очертания, тонул в тумане, утрачивал осязаемость. Зато мысли и чувства обострялись, становились материальнее, реальнее, важнее. Алиса все больше углублялась в духовность, в осознанность. В мире осталась только она и ее Бог и это было единственным, что значимо.

Алиса чувствовала гармонию с собой. Она вставала и уходила из компании, когда ощущала такой порыв, не прощаясь и не говоря ни слова. Отправлялась гулять по пляжу, или размышлять сидя на песке. Наверное, заходящее гоанское солнце действительно дарует свободу.

В Москве, в прошлой жизни она, почему-то искала оправдания и причины, пыталась объяснять свои поступки, слова и порывы. Сейчас все изменилось. Как оказалось, легко сказать правду, свое мнение, вместо привычного вранья, или игнорирования звонков и сообщений. Она уже и забыла, почему раньше не могла выдавить из себя:

"Знаешь, ты мне не нравишься, я считаю тебя поверхностным, не интересным, скучным. Я не хочу больше с тобой видеться, или общаться. Я чувствую, что наш опыт взаимодействия закончен, тебе больше нечего дать мне. Извини, я не вижу в тебе собеседника, друга, любовника. Извини, я не стану помогать тебе в этом, просто потому что не нахожу отклика внутри себя."

Она была уверена, что любой человек постоянно ощущает нечто подобное, но многие ли способны выпустить эти чувства, или эти слова? Об этом не принято открыто говорить, поэтому люди довольно странно реагируют на правду. Сами желают быть обманутыми, униженными, возмущаются, сплетничают. Зачем мы врём? Неужели людское враньё – это проявление мудрости? Если так, то она желала остаться вне мудрости, но с глубоким уважением к самой себе. Разве в этом эгоизм, или черствость? Алиса считала это комплиментом, чем-то вроде знака уважения, который жители одной вселенной отправляют жителям другой.

Алиса заметила, как пожелтевшие от нещадного солнца пальмовые листья окрасились в изумрудный цвет, а морская вода стала черной, как нефть. Вечерний мрак опустился на гоанское побережье.

Она привычно вышла из своей комнаты и направилась в сторону пляжа, пробираясь по узкой улочке, стиснутой стенами домов. Ей нравились вечерние прогулки, когда раскаленное солнце больше не выжигало ее белую кожу и свежий, морской ветер ласково скользил по лицу.

Она знала, что некоторые женщины, как правило не первой свежести, были не против завязать роман с местными зимовщиками, или официантами. Алиса с первого дня пребывания в Гоа, всем видом давала понять, что она не из таких. Она избегала оставаться с кем-либо наедине, но часто бывала довольно приветливой и разговорчивой со знакомыми парнями, хотя это сильно зависело от ее настроения.

Иногда, после вечеринки, когда последние звезды тонули в утренней зарнице, она позволяла себя поцеловать, но похотливые, суетливые, откровенно смехотворные прикосновения не вызывали никакого отклика, лишь рушили гармонию шуршащего на линии прибоя песка, который перешептывался с пальмовыми листьями и ветром.

Откровенно говоря, она презирала девушек, которые полушепотом, возбужденно и со смешками обсуждали местных музыкантов, фотографов и прочих болтунов. Единственным мужчиной, которого Алиса могла бы представать в качестве своего возлюбленного был незнакомый ей человек, лет пятидесяти. Он появился на побережье недавно. У него были большие руки. У мужчины должны быть большие руки. На предплечье у него была татуировка «скелет марлина».

Однажды, Алиса сидела за соседним от него столиком, доедая завтрак и дочитывая «Старик и море». Перевернув последнюю страницу, она закрыла книгу и молча подошла к мужчине, протягивая ему законченный роман, распухший от брызг морской воды и солнца. На мгновенье, их взгляды встретились. Алиса видела, как вспыхнули его глаза.

«Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой;»⁷

Алиса, почему-то вспомнила отрывок из Лермонтова. Жаль, что все это было пустым. Мужчина приехал в Гоа с дочерью. Она была очень красива, с такой же, как у Алисы, белой кожей и почти такого же возраста. Быть может, только на два – три года младше. Наверное, их можно было бы принять за сестер.

Отдав книгу, Алиса молча развернулась и ушла по своим делам. Она вступила в горячий песок и подумала: «Скажи, что-нибудь. Я бы поболтала», но он ничего не сказал.

Что же, Алиса давно поняла, что Гоа волшебное место, где активированы законы Вселенной. Чудеса, материализация мыслей и гоанский синдром существуют. Она знала, что с ней обязательно что-то произойдет, для этого не надо суетиться, или спешить. Мать Индия уже услышала желания Алисы, и лучше бы она осторожнее их формулировала.

На столиках пляжных кафе уже замерцали маленькие огоньки свечей, которые перемигивались с морскими бликами. Алиса неторопливо брела вдоль воды и рассматривала маленькие ракушки, которые иногда проглядывали сквозь мокрый песок. Было немного забавно наблюдать за встречающимися, время от времени, людьми. Она легко отличала вновь прибывших от старожилов. Приезжая в Гоа человек старается надышаться, насмотреться и испытать все. Он суетится, спешит, разговаривает громко и смешно жестикулирует, но, постепенно, замедлятся, успокаивается, умолкает, становится созерцательнее, задумчивее.

Глава 3. Глеб.

Если бы боги существовали, как бы вынес я, что я не бог?⁸

Глеб вышел из самолета, который приземлился в Дели. Прошел все положенные процедуры и сел в такси, направляясь, пожалуй, в самое известное место столицы Индии.

Смотрел через окно на проносящуюся мимо серую суету делийских улиц. Мутное солнце задыхалось в пыли и смоге, но продолжало топить город в вязкой жаре. Тяжелый, от испарения свалок и выхлопных газов, воздух не насыщал тело кислородом, скорее травил. Облезлый город с миллионами ненужных людей – вот, что видел Глеб – Наверное, по ночам они прячутся в грязных чуланных, а днем ордами изливаются на улицы. Вспомни Достоевского:

«В бедности вы еще сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой…»⁹

Таков мир безразличный, бездумный, но существующий. Миллиарды случайностей, которые складываются в закономерности вычислимые, но непреодолимые. Вот она реальность, истина, ледяное совершенство и гармония в бесконечном хаосе. Именно эта реальность формирует мысли, предопределяет их течение, создает сознание из вспышек электрических импульсов. Вместе с сознанием приходит человек, отягощенный иллюзией свободы, которая основана на невежестве и гордыне.

Глеб никакой свободы не видел. Вкруг была необходимость. Монотонная, гнетущая необходимость бороться за свои самые скромные потребности. Что же, когда-нибудь мысли исчезнут вместе с суетливыми страстями и жизнью, но реальность останется. Наверное, на вечно, в абсолютной тишине и неизменности космоса, в его холодном совершенстве.

Мэйн Базар – это лицо Дели. Именно сюда, первым делом, едут тысячи туристов, которые прибывают в страну. Рано утром, когда дневная жара набирает силу, на улицу опускается особая, пряная делийская дымка. Грязные, словно бродячие псы, коровы, лениво перебирая челюстями, доедают ошметки еды, которую торговцы не смогли распродать и выбросили на мостовую.

Спустя мгновенье, улица оживает, сбрасывая мимолетную маску утреннего затишья. Моментально, Мэйн Базар наполняется орущими людьми, наглыми криками торговцев, безумцами, облаченными в лохмотья, беспардонными нищими. Деревянные телеги тянут неказистые кобылы и ослы. Кругом звон велосипедных гудков, который переругивается с пронзительными сигналами автомобилей в бесконечной, сводящей с ума, суете. Шум, отбойным молотком, вгрызается в подсознание, беспрестанно меняет свою тональность и пульсирует в висках.

На Мэйн Базаре никогда не прекращается стройка. Кажется, что местные жители стаскивают все, что попадет им под руки для возведения дополнительных этажей и балконов. Иногда, между нелепыми термитниками попадаются старинные, прекрасные здания. Местами облупившаяся штукатурка и особый индийский колорит, придают им совершенно роскошный вид. Словно памятники отеческому мастерству, они гордо, но немного устало взирают на нелепые поделки бестолковых потомков.

Время летит на сумасшедшей улице, и голова кружится, вместе со стрелками часов, в хороводе красок, огней, звуков и запахов. Одновременно, здесь кажется, что время остановилось где-то в колониальной эпохе.

Глеб проходил мимо криво повешенных вывесок, мимо типовых храмов и баров, мимо базарных лавок, мимо опалённых синим солнцем людей. Смена декораций превращалась в едва различимый круговорот. Сознание немного плыло от жары. При этом, было странно и забавно наблюдать за окружающими людьми, стационарными, домовитыми, местными. Казалось, что они оставались неизменными, такими же, как и были – просто людьми, почти тенями, иногда склочными, часто алчными и всегда безразличными. С пустыми глазами, но шумные, демонстративно религиозные, суеверные и комично патриотичные. Дерзкие, но вжимающиеся в толпу. Их показная индивидуальность становилась шумом миллионов индивидуальностей, сливалась в однообразие, банальность, предсказуемость.

Наверное, это обычная человеческая осторожность. Нет, это не осторожность, а мелкая, гнусная трусость. В конечном счете, это глупость, посредственность и серость. Они могли бы целиком посвятить себя духовный жизни, или, наоборот, полностью отдаться своим желаниям. В любом случае, это было бы самоотречением, приводящим к саморазрушению. В каком-то смысле, это принесение себя в жертву либо идеальному, либо материальному. И то и другое пугает большинство, которое стремиться занять место по середине. «А мы пока понаблюдаем» – наверное, такой фразой проще всего описать такую позицию.

Все из-за слишком сильной привязанности к собственному «я», несмотря, на его очевидную незначительность, тленность и иллюзорность. Эта мысль настолько очевидна, что понятна каждому, буквально, на уровне подсознания. Однако, люди упорно делают вид, что не понимают.

Пытаются усидеть на двух стульях, отказаться от ответственности. Такие люди хотят и послужить богам и прожить земную жизнь в удовольствие. Это банальное сомнение в своих выводах. Они, всю свою жалкую жизнь, словно боятся прогадать, поставить не на ту лошадь. Страшатся времени, но хватаются за него, как наркоманы за последнюю дозу. Никогда не осмелятся предаться разврату, опьянению, гедонизму. Никогда не бросят свой дом и привычный уклад, ради мечты, искания, любопытства. Но и не примут аскезу, монашество, или мученичество. Не станут святыми, или странствующими мудрецами. Словно хотят, чтобы решение приняли за них. Это лучшие люди для любой власти глупые, нерешительные и послушные! Они изображают одержимость богом, или хвастаются как «оторвались по полной» во время очередных выходных. Любые их слова – лишь глупое, мерзкое, пошлое вранье. Они верят в своих богов «на всякий случай», меняют наслаждение на удобство, свободу на комфорт. Получают безопасность, взамен жизни. Жить можно лишь ценой собственного «я». Лишь поставив все на кон, лишь заняв сторону. Вспомнился Теннисон:

«Что пользы, если я, никчемный царь

Бесплодных этих скал, под мирной кровлей

Старея рядом с вянущей женой,

Учу законам этот темный люд? –

Он ест и спит и ничему не внемлет.

Покой не для меня; я осушу

До капли чашу странствий; я всегда

Страдал и радовался полной мерой…»¹⁰

Отелей множество, выбрал один из них наугад. Глеба встретил вестибюль в стиле «колхозный шик». Стены и полы в мраморе, при входе диван, обитый затертой кожей. Помещение без окон и с пыльными лампами, которые прямо на проводах свисали с плохо оштукатуренного потолка. В углу гудел огромный кондиционер, корпус из пожелтевшего пластика. Администратор довольно преступного вида, худой, в спортивных штанах.

-Hello, «Taj Mahal Hotel».¹¹ – он широко улыбнулся, обнажая гнилые зубы.

-Hello. I'd like to make reservations for one night.¹²

– A double room is twenty dollars a night.¹³

– O.K. I'll take it.¹⁴

– What is your name and where will you go from Delhi? ¹⁵

Он протянул журнал из пожелтевшей бумаги и шариковую ручку, предлагая Глебу заполнить паспортные данные, и дать информацию о следующем пункте путешествия (очевидно, что бы полиция знала где искать дурака-туриста, в случае наступления непредвиденных обстоятельств). Глеб на мгновение задумался.

– Can you book me a ticket to Jaipur?¹⁶

– Do you want a train, a bus, or a car with a driver?¹⁷

В тот момент Глебу показалось, что он достаточно насмотрелся на индийскую толпу. Пользоваться общественным транспортом не хотелось, без необходимости.

– How much does it cost to rent a car?¹⁸

Договорились, что водитель будет ждать Глеба утром возле отеля. Отвезет в Джайпур, затем в Агру. Поторговались немного. Сошлись на двухстах долларах.

Глеб вошел в свой номер. Комната довольно просторная, темная. Небольшое окно задернуто тяжелыми, пыльными шторами. На потолке вентилятор, неспешно мешал по помещению пыльный воздух. Постельное белье показалось несвежим. Попросил сменить – сменили. Зашел в душевую комнату. На стене бойлер, но вода только холодная. Открыл кран, хлынул мощный поток. Унитаз и раковина оказались залиты – душевая никак не отделена. Слив в полу, немного засорен. Вода медленно затапливала пол. Окно на уровне глаз, видна делийская подворотня: облезлые стены, мусор. Помылся с удовольствием, одел свежее.

Вышел на улицу. Гул, металлический скрежет, пыль, толпа. Дома сдавлены друг другом. Иногда, проходы во дворы, заваленные мусором и обломками кирпичей. В глубине разбитые двери, на ступенях бродяги спящие, жующие что-то.

Чуть в стороне видел костер, на сковороде кипящее масло, черный, жирный дым вокруг. Глеб плутал, поворачивая в произвольных направлениях. Никаких перемен не замечал: массы индийцев в сандалиях и босые, в пыльных брюках и застегнутых рубашках. Иногда, индианки в сари, с покрытыми головами. Грудь плотно замотана, но живот оголен всегда. Нашел метро, спустился.

Древний архитектурный комплекс вокруг минарета Кутб-Минар, показался Глебу самым интересным памятником в Дели. Мечеть Кувват-уль-Ислам (мощь ислама), была возведена из того, что осталось после разрушения индуистских и джайнистских храмов. Для первых исламских правителей Индии она стала символом власти. Знаменем победы истинной веры над язычеством. Теперь же и она лежала в руинах. Молчаливые груды камней громоздились под открытым небом, в окружении прекрасного парка. Глеб провел там немало времени, наслаждаясь тишиной и покоем. Отдыхал после гула и суеты делийских улиц.

Глеб думал о недостижимой, но непреодолимой человеческой жажде прикоснуться к вечности. О том, какая непоколебимая уверенность приводила в движение целые народы, чтобы десятилетиями, буквально, ногтями и зубами вырывать из земли и скал неисчислимые тонны руды и камня. Все это громадами храмов тянулось к безучастному солнцу, опираясь на фундамент из черепов своих же строителей и, еще более древних, языческих капищ. Но каменные колоссы обрушились. Все труды и жертвы оказалось тщетным. Наверное, человеку не дано покорить время.

В центре, среди обломков, исполинский минарет. Казался капитаном тонущего корабля. Он взирал с самой высокой мачты на то, что еще не поглотила пучина времен. Мгновение. Осталась лишь морская гладь застывшая, бесстрастная, не живая…

Вернулся затемно. Мэйн Базар вспыхнул тысячами огней. Ночная улица походила на безумный шабаш. Никаких тротуаров не было. Люди и транспорт хаотично двигались в общем, разнонаправленном потоке, лавируя между телегами торговцев, коровами и спящими (!) нищими. Простой выход в этот безумный поток мог вызвать психологическую травму у дезориентированного европейца.

В толпе, Глеб с трудом нашел свой отель. Поднялся в номер. Принял душ и хотел уснуть. Не тут-то было. Тонкие, словно картонные, стены были не способны заглушить какофонию звуков, которые извергала улица. Глебу казалось, что он пытался уснуть в палатке, посреди ночного клуба и людская толкотня продавливала ее матерчатые стенки.

***

Глеб лежал без сна. Вспоминал как мальчиком ходил ловить хариусов. Он мысленно шел вдоль берега небольшой, быстрой реки. Там, где течение было особенно сильным он закидывал свою удочку. После нескольких неудачных бросков шел дальше. Иногда приходилось карабкаться вдоль обрывистых берегов. Иногда идти вдоль заводей, поросших тиной. В таких местах переворачивал камни, чтобы пополнить запас личинок ручейника.

Течение стремительно несло поплавок. Запаса лески хватало на несколько секунд, потом нужно было перебрасывать. Иногда, поплавок резко уходил под воду. Чаше всего это был очередной зацеп за камень, или траву, но, бывало и хариус хватал наживку.

Хариус почти никогда не срывался с крючка, но всегда отчаянно сопротивлялся. Удочка сгибалась в колесо, натянутая леска звенела, как струна. Нужно было закинуть рыбину на берег, там она быстро прекращала борьбу, умирала почти сразу. Некоторые мальчишки утверждали, что из-за разрыва сердца.

Обычно Глеб брал сестру с собой. Он ее очень любил. Она его очень любила. Они всегда ходили вдвоем, других не брали. Она несла улов. Еще она несла бутерброды для того, чтобы устроить перекус.

Лес был смешанный, иногда хвойный. Они знали только одно место, где были дубы. Самый большой рос чуть в стороне, на высоком берегу. Под его ветвями они обычно садились обедать. Ели медленно, сидели рядом и смотрели на реку. Глеб очень любил сестру. Она его очень любила.

– Глеб ты женишься на мне, когда вырастешь?

– Да, я бы хотел этого.

– Я бы тоже хотела.

– Тогда мы всегда сможем ходить на рыбалку вместе. И еще в зоопарк.

– Да, и всегда будем брать с собой газировку.

В начале лета, Глеб ловил на червя. Тогда хариус клевал плохо. Примерно в июле, появлялись личинки ручейника. С ними дела шли лучше. Иногда река протекала среди полей. В траве можно было наловить кузнечиков – их хариус любил больше всего, по крайней мере Глебу так казалось. Секрет был в том, чтобы кузнечик оставался жив, но не мог выпрыгнуть из банки. Поэтому, Глеб отрывал им по одной лапке.

Потом Глеб уснул. Примерно в девять часов утра автомобиль ждал его напротив выхода из отеля. Дальше был Джайпур.

Глава 4. Кошка.

О многом сказал Заратустра и нам, женщинам, но ничего не поведал о женщине.¹⁹

Алиса шла на звук завораживающей, живой музыки. Столики одного из кафе были расставлены полукругом прямо на песке, вокруг импровизированной сцены из нескольких пестрых полотен. Красивая женщина лет тридцати пяти сильным и немного хриплым голосом исполняла «Hotel California», под аккомпанемент двух загорелых, молодых парней. Первый играл на барабанах, второй на гитаре.

Алиса села за один из столиков и погрузилась в свои ощущения. Кто-то из соседей закурил и воздух наполнился запахом горелого сена. Алиса смотрела в никуда. Звуки и последние отблески солнца смешались для нее в укутывающее прикосновение ночи. Улыбка появилась на лице Алисы.

Она не знала сколько продлилось это оцепенение. Где-то в листве прибрежных пальм кружились светлячки. На горизонте чернели громады облаков. Вода стала темно – синей, казалась прозрачной. Когда Алиса смотрела в морскую бездну, она видела причудливые, мерцающие голубым переливы планктона.

***

Алиса и он были вдвоем в квартире.

Полгода назад они закончили Университет. Алиса с отличием. Он учился как попало, считал, что в жизни достаточно посещать нелепые тренинги и выходить из зоны комфорта. Он строил «бизнес». В то время, все посредственности строили «бизнес».

Они жили на первом этаже и не здоровались ни с кем из соседей. Алиса уже давно не смотрела вдаль: ни на горизонт, ни на кромку леса. Впрочем, она привычно не думала об этом, как и большинство москвичей. Из ее окна была видна лишь серая стена противоположенного дома и детская площадка.

Во дворе, у подъезда стояла скамейка. В хорошую погоду, там всегда сидели местные старухи, либо дворники. Алиса редко слышала, чтобы они разговаривали. Обычно просто сидели и смотрели на асфальт перед собой. Смотреть там было больше не на что, говорить там тоже было не о чем.

В тот день, скамья была пуста. Шел дождь. Капли ударялись об оконное стекло и ручьями стекали вниз, преломляя отблески тусклого солнца. Из-за этого, двор казался огромным аквариумом, только без рыб, вообще без обитателей. Только один человек стоял под навесом соседнего подъезда. Он курил и смотрел в свой телефон. Поэтому его лицо немного светилась синим.

Алиса стояла у окна и смотрела во двор. Ничего интересного там не было, но и в комнате тоже ничего интересного не было. На детской площадке, под качелями спряталась черная кошка. Она сжалась в комок, но капли, иногда все равно, на нее падали, потому что качели немного двигались. Тогда кошка вздрагивала и перетаптывала передними лапами. Словно стараясь съежиться еще сильнее.

– Там кошка на улице. Я принесу ее домой – сказала Алиса человеку в комнате.

– Не говори глупостей. Зачем нам кошка? Да, и потом, когда мы снимали квартиру, то обещали не заводить домашних животных – отозвался мужчина.

– Нет, я все равно принесу ее домой. Бедная киска! Прячется от дождя под качелями. Кажется, такой одинокой – Алиса говорила тихо, как будто сама себе, не поворачиваясь к мужчине. У нее был немного хриплый голос.

Мужчина смотрел в телефон. В комнате почти ничего не было. Двуспальная кровать, шкаф для одежды и стол, заваленный косметикой и книгами. Он никогда не прикасался к вещам на столе.

Алиса спустилась по лестнице.

-Добрый день, Алиса! – из помещения консьержа раздался доброжелательный низкий голос.

– Добрый! – сказала Алиса.

Консьерж был высокий, крепкий старик. Он сидел в старом кресле и здоровался со всеми, кто проходит мимо. Он нравился Алисе. Старик был рассудительным, спокойным, задумчивым. Иногда, он спал, опустив огромную голову на широкую грудь. У него были большие руки. У мужчины должны быть большие руки. Он всегда обращался к Алисе по имени. Алиса не знала, как его зовут.

Открыла входную дверь. Кажется, дождь усилился. На асфальте растеклись огромные лужи. Мелкая, водяная пыль маревом висела в воздухе. Консьерж появился за спиной Алисы.

– Чтобы вы не промокли. – сказал старик, раскрывая над головой Алисы зонт.

– Я просто увидела из окна кошку. Решила взять еедомой.

– Понимаю. Поищем ее вместе.

Алиса вышла во двор. Старик держал над ней зонт. Размеров зонта было недостаточно для двоих, поэтому его рубашка моментально намокла и прилипла к телу.

– Кошка была здесь. Странно, куда она исчезла? Быть может, ушла куда-то? – Алиса говорила как-то рассеяно, бубнила себе под нос.

Старик не отвечал. Смотрел на нее задумчиво.

Вместе с консьержем она походила по двору. Заглянула под стол и скамьи, хотя было понятно, что кошки нигде нет.

Старик взглянул на Алису:

– Думаю, нам нужно вернуться.

– Но тут была кошка. Я хочу ее найти.

– Я все время тут. Когда я ее увижу, то заберу ее к себе для вас.

– А я так хотела ее. Я так хотела кошечку – Алиса почувствовала странную тоску.

– Пойдемте, сейчас лучше вернуться. Мы промокнем. – Одежда Алисы была полностью сухой. Старик был мокрым насквозь. Он, по-отечески, приобнял Алису за плечи.

Они вернулись обратно к подъезду. Алиса наступила в лужу. Кроссовок моментально промок. Ледяная вода обожгла пальцы ног. Старик остановился у входа, чтобы сложить зонт. Алиса поднялась по лестнице к двери своей квартиры. Она почувствовала себя очень маленькой, почти ребенком. Скорее, она почувствовала разочарование ребенка. Разве дело было в кошке? Последнее время она часто чувствовала разочарование.

Алиса вошла в квартиру. Мужчина все также лежал на кровати и смотрел в телефон.

– Где твоя кошка?

– Не смогла найти.

– Ну и хорошо.

Он не отрывал взгляда от телефона. Не сказал больше ничего.

Алиса села за свой стол. Посмотрела на себя в маленькое зеркало.

– Я хочу уйти с работы. Она высасывает из меня силы.

Он, наконец, оторвался от телефона. Алиса увидела это в зеркале.

– Но, как ты уйдешь с работы? Мы должны платить за квартиру. Должны копить на ипотеку.

– Мне это надоело. Я хочу поехать куда-нибудь. Хочу новое платье. Хочу кошку, хотя бы.

– Помолчи лучше. Надоело это слушать. Вон, книжку свою почитай, или напиши, если много свободного времени.

– Мы живем в такое время, когда все хорошие книги уже написаны.

Алиса видела в зеркале, что он опять уткнулся в свой телефон. Она встала из-за стола и подошла к окну. На улице потемнело. Комната погрузилась во мрак.

– Все-таки, я уволюсь с работы и уеду. Ты со мной?

– Куда ты поедешь? – он говорил раздраженно, но не отрывался от своего чертового телефона.

– Не знаю. Быть может, в Индию.

– Почему именно в Индию?

– Была там с отцом, когда мне было девятнадцать. Там они познакомились с мамой.

– Ну и что это изменит? Бегство не решает проблем. Глупая ты, потеряешь все, ради чего мы трудились. Чтобы добиться счастья надо запастись терпением и работать – он говорил лениво и без эмоций. Казалось, что не обдумывает сказанное. Просто повторяет. Повторяет уже тысячный раз!

– «Увы! он счастия не ищет и не от счастия бежит!»²⁰

Он делал вид, что не слушает. Она смотрела в окно. Там загорались огни.

***

В какой-то момент, музыка оборвалась. Алиса собралась уходить, но перед ней появился высокий, худощавый молодой человек.

– Привет, Алиса – сказал он.

Парня звали Артем. Алиса неплохо его знала. Он приехал в Арамболь примерно в одно с ней время. Артем снимал бунгало на берегу моря. Жил сдавая квартиру, доставшуюся ему по наследству. Вполне типичный «зимовщик» Гоа: пил, курил, месяцами слонялся без дела. Тем не менее, Артем много читал, и нередко менялся книгами с Алисой. Нельзя сказать, что она много общалась с ним, в целом, относилась равнодушно.

– Привет – сказала Алиса вполне приветливо и улыбнулась – где твой друг? (Артем все время таскался со своим товарищем).

– Он завалился спать, а я решил прогуляться. Оказалось, не зря. Тебя вот встретил – Артем улыбался во все свои тридцать два зуба. Он был очень длинным и тощим. Майка и шорты реяли словно паруса на мачте средневекового корабля. Казалось, что одна из накатывающих на берег волн когда-нибудь заберёт его в родную стихию.

– А я уже собиралась домой – Алисе хотелось посидеть немного на своем балконе в одиночестве, слушая море и подумать о чем-нибудь, перед сном.

– Тогда я провожу тебя. Хотя, тебя, наверное, ждет какой-нибудь симпатичный молодой человек? Я не хочу, чтобы он ревновал.

– Меня никто не ждет – ответила Алиса, хотя она прекрасно знала, что это пустой треп. Артем был отлично осведомлен о том, что она живет одна.

Артем достал пачку сигарет, которые, явно были забиты не только табаком. Неспешно закурил, привычно щурясь от пряного дыма и предложил раскрытую пачку девушке. Она отказалась.

Несмотря на довольно нескладную внешность, он был сильным, ловким и прекрасно владел своим телом. Умело контролировал мимику и жесты. Казался Алисе достаточно хитрым человеком. Впрочем, она считала это положительным качеством, для мужчины.

– Давай еще посидим немного, перед тем как идти? -предложил Артем. Не дожидаясь ответа, он с размаху устроился в кресле напротив Алисы. – Песок еще такой теплый, как хорошо ощущать его босыми ногами.

Алиса была согласна. С моря подул свежий ветерок. Лес, за спиной, зашуршал черной листвой.

– У тебя красивые ноги, Алиса.

Она с удовольствием посмотрела на свои ноги.

– Вроде, что надо.

Алиса и сама считала свои ноги красивыми. Не слишком тощие или длинные, и без выпирающих костей на коленках, как у многих. У нее все было красивым.

Спустя мгновение, Алиса продолжила:

– Помнишь, как в «Евгении Онегине»:

«Люблю их ножки; только вряд

Найдете вы в России целой

Три пары стройных женских ног.

Ах! долго я забыть не мог

Две ножки… Грустный, охладелый,

Я всё их помню, и во сне

Они тревожат сердце мне.»²¹

Артем расхохотался, чуть не упал с кресла. Пытался сдерживаться, но ничего не выходило. Похоже марихуана подействовала.

– Сколько тебе лет, Артем?

– Двадцать пять, а тебе?

– Почти двадцать один.

– У тебя отличный возраст, Алиса. Столько еще впереди, никаких обязательств, никаких обещаний и некуда спешить.

– Ты говоришь, как мой отец – она усмехнулась с несколько наигранной иронией.

-А что? По сравнению с тобой, я уже старик. Эх, где мои двадцать лет? Я уже не юнец, знаю правила взрослой жизни, много где побывал. Испил чашу успехов и неудач. Ты была на Бали?

– Нет.

Артем пристально посмотрел в глаза Алисе. Изменился в лице и заговорил медленно, с расстановкой, серьезно:

– Бали, вот это сказочное место – он откинулся на спинку своего кресла и качнулся немного назад, придерживаясь руками за стол. Он явно заговорил на любимую тему, одну из тех, что трудно держать в себе – я познакомился там с одной женщиной, ей было уже за тридцать, но как же она была хороша! Она приехала одна, но была замужем за каким-то крупным чиновником, или бизнесменом. Мы никогда не обсуждали его. Мы ходили с ней по барам и клубам, а ночи проводили вместе, мы были счастливы как никогда. Я даже сейчас помню запах ее тела и волос. Как же я был счастлив … – Артем задумчиво затих, повернув голову в сторону моря, очевидно, вспомнив жадные и нежные руки не своей женщины.

Алиса тоже молчала, ей не нравилось выслушивать хвастливые истории парней о их насыщенной личной жизни, но Артем казался искренним. Наверное, это один из симптомов знаменитого Гоа синдрома – непреодолимое желание поделиться своей радостью, тоской, задумчивостью и всем тем, что люди называют словом «любовь». Алиса тоже знала, что это такое, она тоже жаждала и боялась, тянулась и убегала. Она даже представила, как костлявые, загорелые руки Артема прижимают ее к себе. Алиса ненадолго задержалась на этой мысли. Ей нравилось вертеть в голове странные мысли.

Она чувствовала подвох, замысел, манипуляцию в его неожиданной откровенности. Она почти решила встать и уйти, когда Артем прервал свое молчание.

– После возвращения домой, я написал ей, хоть мы и условились, что наши отношения останутся на Бали. Я отправил сообщение и, как дурак, не мог выпустить из рук телефон. Я каждые тридцать секунд заходил в WhatsApp и ждал, когда галочки напротив станут синими. Этого так и не произошло и больше мои сообщения до нее не доходили.

Артем грустно усмехнулся и продолжил:

– Она заблокировала меня. Отправила в черный список, наверное. С тех пор я не был близок ни с одной женщиной. Потом Олег, мой друг предложил отправиться сюда. Так мы и поступили. Бросили все, собрали свои рюкзаки и вот мы сидим с тобой на ганском пляже, в гоанских креслах, окутанные сизым дымом марихуаны.

– Я уверена, ты встретишь еще много отличных девушек, а сейчас мне пора – Алиса достала свой телефон, чтобы взглянуть на время и поднялась из-за стола.

– Подожди, Алиса – Артем остановил ее, крепко и неожиданно схватив за запястье – Честно говоря, я давно искал возможности поговорить с тобой наедине. У меня больше нет времени ждать.

Его глаза сверкнули. Казалось, что все звуки поглотила тьма и Алиса замерла, смотря на свою руку, которую сжимали длинные и загорелые пальцы Артема.

– Я часто думал о тебе – сказал Артем, не ослабляя захват – я хочу пригласить тебя завтра к себе.

– Это еще зачем?

Артем нагло ухмыльнулся, смотрел прямо в глаза.

– Ты знаешь зачем.

Алиса дернулась от неожиданности, но потом впала в оцепенение. «Как он посмел намекать на такое? За кого он меня принимает!».

Какие-то мысли крутились в голове, но Алиса не могла зацепится ни за одну из них. Почти не понимала слов, только смотрела ему в глаза. Алиса предприняла попытку напрячь мышцы, чтобы попытаться освободиться, но рука висела плетью, словно чужая.

– Дело в том, что послезавтра днем я улетаю домой. Больше ни ты, никто другой меня не увидит. Ты придешь ко мне после захода солнца. Мы приготовим отличный ужин и прекрасно проведем время. Мое бунгало, как ты знаешь, находится в стороне от поселка. Поэтому вокруг никого не будет, никто нас не побеспокоит, и никто никогда не узнает, что ты была у меня.

– Мне очень нужно домой – Алиса точно не знала смогла ли она произнести эти слова, или просто беззвучно прошевелила губами.

– С утра я поеду на рынок и куплю свежих морепродуктов: креветки, крабы, рыба, захвачу вина – Артем говорил полушепотом, с улыбкой, но руку не выпускал.

– Я сейчас закричу – все еще слабым голосом проговорила, или скорее выдавила Алиса. Было совершенно очевидно, что она не в состоянии не то что закричать, но и сказать еще хоть, что-то.

– Я хочу, чтобы ты правильно меня поняла, Алиса. Я отношусь к тебе со всем уважением. Думаю, в Арамболе нет ни одной девчонки красивее, или умнее тебя. Я это понял с момента нашей первой встречи, поэтому тянул так долго.

– Выпусти мою руку. Я ухожу – Алиса хотела выдернуть свое запястье, но сигналы от мозга, все еще, уходили в никуда: тело отказывалось повиноваться.

-У тебя уже едет крыша от наркоты. Тебе действительно лучше вернуться в Москву. Отпусти!

– Алиса, я не требую согласия прямо сейчас. Просто обдумай это. Как ты, наверное, знаешь, я живу в Арамболе на деньги от сдачи своих квартир. Эта сумма слишком вилка для Гоа, поэтому у меня скопилось немало лишних денег и я готов отдать их тебе. Пожалуйста, не воспринимай это как попытку тебя купить. Просто подарок. Подумай, Алиса целых две тысячи долларов за несколько часов в моем обществе. Не спеши с ответом, у нас еще есть время. Просто приходи завтра вечером или, когда пожелаешь. Я буду ждать. И не бойся ничего, никто ни о чем не узнает. – Артем выпустил ее запястье, быстро встал со своего стула и растворился в темноте ночного пляжа.

Алиса сидела, не чувствуя течения времени, в ушах стоял странный звон, который заглушал шум моря. Она уперла локти в стол закрыв рот ладонями и поджав ноги под стул. Где-то в дали мерцал желтоватый свет Арамболя, а ветер иногда приносил обрывки людских голосов. Алиса встала и быстрым шагом пошла в сторону своего дома.

Глава 5. Джайпур.

Нет, – отвечал Заратустра, – я не даю милостыни. Для этого я недостаточно беден.²²

Они мчались по пыльным дорогам Джайпура, которые вынесли их за пределы города.

Мимо проносились желтоватые скалы, местами поросшие иссушенной растительностью. Испепеляющее солнце Индии окрасило небо в почти белый цвет. В нависшем мареве восходящих потоков воздуха, восставали призрачные очертания необычной скалы. По мере приближения, глаза различали все больше деталей. Скала обернулась огромной крепостью. У подножья раскинулось озеро с изумрудной водой. Она, нагретая жарким солнцем, душными парами поднималась к небу, заставляя древние стены подрагивать перед глазами, словно мираж.

Припарковались на тесной стоянке. Водитель остался ждать.

Глеб медленно двинулся к воротам знаменитого Амбер форта по бесконечной каменной лестнице, с трудом взваливая свое изжаренное тело на очередную ступень. Стал частью огромной, человеческой реки, которая ритмично и медленно карабкалась вверх, словно огромная гусеница. Всюду сновали суетливые, торговцы, предлагающие туристам стандартные и никчемные сувениры.

Огромные медлительные слоны, словно невозмутимые дредноуты плавно проплывали по извилистой дороге, немного в стороне от всех. На спинах царственных животных восседали иностранные туристы, которые измученными от жары и малоосмысленными взглядами шарили по окрестностям. Должно быть, именно так, могущественные раджи въезжали в распахнутые перед ними ворота.

Внутреннее убранство Амбер форта сохранило тени былого великолепия, хотя и находилось в запустении. Бесконечные вереницы коридоров соединяли покои правителя с комнатами наложниц, святилищами богов и террасами. Причудливые витражи окон создали вожделенную тень и прохладу, но не мешали взирать на окрестности.

Где-то далеко внизу копошилась людская масса. На таком расстоянии невозможно рассмотреть отдельного человека. Зато прекрасно видны скалы, которые опоясывали дворец. На их гребнях, словно змеи растянулись дополнительные линии крепостных укреплений. Километры стен превратили «Амбер форт» в непреступную твердыню, за которой один мир надежно укрылся от другого.

Неужели власть держится только за счет крепостных стен и оружия? Глеб так не думал.

По его мнению, власть опирается, в первую очередь, на пошлость, невежество и неполноценность людей. Униженность порождает многочисленные комплексы. Которые трансформируются в потребность сбиваться в стадо и прятаться в тени чего-то могущественного. Именно, из этого проистекает любая религиозность и патриотизм.

Поэтому, внушение человеку чувства собственной неполноценности – это основная задача любой власти. Важнейшую роль здесь играют, так называемые, «элитарные вещи». Например, золото – совершенно бесполезный металл, или бриллиант – совершенно бесполезный камень. Постоянное промывание мозгов превратило всевозможную ерунду в предметы преклонения. Обладание безделушками стало признаком успеха и источником власти для одних. Предметом вожделения и источником сомнений в себе для других. Удивительно, но люди прияли правила этой глупой игры. Человеческие мечты выродились до страха и стремления к обладанию.

Все это привело к деградации и консервации несвободы. Жизнь в обществе превратилось в непрекращающееся человеческое страдание, безвыходность. Несправедливости стали казаться естественными и непреодолимыми. В результате, общество обрекло себя на столетия неизменности, под пятой власти, вооружённой всей мощью выдуманного богатства и мистической лжи.

«Колесо Сансары лжи» – подумал про себя Глеб и усмехнулся – «Достигнуть нирваны, в этом смысле, значит вырваться из цикла бесконечного обмана и построить коммунизм».

Почему нельзя отбросить всю эту шелуху и посвятить себя чему-то действительно важному? Ведь мы летим на микроскопическом, голубом шарике в бесконечном космосе. Неужели, стремление к познанию мира не важнее, чем покупка очередной бетонной коробки в ипотеку?

Для того, чтобы изменить мир не нужно даже согласованных действий, или восстаний. Задуши в себе мистический трепет перед государством, перед богами и никчемными предметами. Задай себе простой вопрос: «Зачем мне каждый год новый телефон, автомобиль, брендовые трусы? Почему стареющий, пустоголовый капиталист вызывает у меня зависть, а физик, знающий, как устроен мир нет?» Тогда, незаметно, система начнет рушиться. Короли окажутся голыми, сумасшедшими стариками в нелепых, опустевших и никому не нужных дворцах.

***

Водитель отвез Глеба в гостиницу. Распрощались до утра. Глеб получил номер, поужинал, принял душ. Сидеть в комнате не хотелось, отправился гулять.

Отель располагался на городской окраине. Тесные, грязные улицы образовывали путанный лабиринт.

День подходил к концу. Впереди, над крышами домов возвышался пологий холм. Солнце горело над горизонтом огромным огненным оком. Вьющаяся в воздухе пыль тлела розоватым пламенем. Казалось, что воздух воспламенился. Солнце было огромным, все вокруг тонуло в его величии: жалкие хижины, грязь и люди.

Глазам стало больно от нестерпимого света. Глеб свернул в очередную подворотню. Все погрузилось в тень. Влажная пыль кругом, белье сохло, растянутое на веревках.

Далеко впереди индуистский храм. Красный закат выхватил его силуэт, и он вспыхнул среди бескрайнего моря домов, как свеча в темной комнате. Не асфальтированная дорога под ногами горела алым налетом и каждый камень отбрасывал длинную тень. Навстречу прошла женщина. Волоски вокруг ее головы светились золотистым ореолом.

Опять повернул куда-то. Стало совершенно темно. Глеб шел быстрым шагом по незнакомой дороге. За спиной загорелся одинокий фонарь. От ног растянулась длинная тень, постепенно истончающаяся к голове. Вышел к ржавой трубе. Она уходила далеко за горизонт, рассекая поселение на две части. Вокруг горы мусора, вонь. Понял, что заблудился. Достал телефон, чтобы посмотреть свое положение. Район отображался на карте огромным серым квадратом. Проложить маршрут оказалось невозможным. Глеб понял направление, в котором нужно идти, но извилистые улицы заставляли плутать.

Глеб насупился, смотрел из-под густых бровей. Все звуки исчезли. Тьма, лишь немного теснилась заревом неба и редкими фонарями. Все стало немым и безжизненным. В небе наползали темные клубы облаков и медленно пожирали освещённое огнями города пространство. Тучи плавно теснились и наваливались друг на друга, казались стадом недавно разбуженных слонов. Они продвигались неохотно, будто их гнали кнутами, против воли.

Пыль на дорогах стала серой и прохладной. Почувствовал шорох за спиной. Обернулся. Улица пустынная, вязнущая в сумраке. Прошел еще немного. Кажется, тень скользнула где-то на периферии зрения.

Во все стороны расходилось поле города-призрака. Стены пыльные, грязные. В промежутках между домами навалены отбросы. Запах гнили и нечистот. Люди словно растворились в ночи. В дверных и оконных проемах затаилась молчаливая тьма. Иногда ощущал на себя взгляды. Показалось?

Вышел на небольшой пустырь. Сточная канава. Черная жижа, медленно ползущая куда-то. Над ней сгустки сизого, зловонного тумана.

На краю две старухи. Одна смотрела на воду, заложив ногу за ногу. Голова накрыта пестрым платком. Из-под него редкие, седые волосы. На мгновение обернулась к Глебу. Глаза мутные, почти белые. Лицо изрезано глубокими морщинами. Нос навис над беззубым ртом, как клюв. Вторая полулежала рядом. Ее оранжевое сари накрывало разбросанный всюду мусор. Дряблый живот в складках и растяжках, обезображен многочисленными родами. Лицо грубое, почти мужское, в ссадинах от недавних побоев.

Женщины казались старыми ведьмами, которые колдуют в ночи, чтобы вернуть молодость. Глеб хотел спросить дорогу, но почувствовал что-то враждебное, страшно безнадежное и злое в сутулых силуэтах. Свернул, отошел немного. Обернулся на миг. Две сгорбленных тени над обрывом замерли, как голодные стервятники.

Быстро прошел дальше. Одинокое дерево, ствол завален пустыми бутылками. В раскидистых ветвях движение – обезьяны, кажется. Все нависало угрюмыми тенями, подавляло. Опять чувствовал тысячи тусклых глаз из окон. Хотелось идти ближе к стенам, но там все изрыто, грязь. Поднял железный прут с земли – стало спокойнее…

Вновь посмотрел на карту. Вроде приблизился к краю серой зоны немного. Убрал телефон, поспешил дальше. Бросило в воспоминания из детства.

***

Глеб с трудом заводил друзей, дрался постоянно. Подошел к школьному футбольному полю. Игра уже шла. В одной команде было четверо ребят, в другой пятеро. Маленький Глеб сбросил на землю портфель и радостно выбежал на поле:

– Я с вами!

– Нет! Мы не хотим с тобой играть!

Один из мальчишек подошел к Глебу. Он перебрасывал футбольный мяч из руки в руку и с вызовом смотрел на Глеба.

– Тогда я буду вам мешать! – сказал Глеб от обиды.

В ответ мальчишка швырнул мяч ему в лицо. Ни секунды не колеблясь, Глеб бросился в драку…

…Молодая, очаровательная женщина стояла посреди школьного кабинета. Тучная старуха сидела за столом и бубнила монотонно, отчитывая ее. Мама прижимала маленького Глеба к себе, словно пытаясь уберечь.

Он не особенно обращал внимание на то, о чем говорили старшие. Один глаз немного зудел, заплывая синяком. По полу проползал рыжий таракан – Глеб мысленно разговаривал с ним: «Не думай, Такакашка, что сможешь спрятаться от меня. Скоро меня отпустят, и я тебя прихлопну. Та-ра-кашка!»

Тяжелая капля упала ему на макушку. Глеб поднял голову. По маминому лицу скатывались слезы.

– Мамочка не плач, пожалуйста – Глеб моментально забыл про насекомое. Он любил маму больше всего на свете.

Глеб провернулся под ее локтем и обхватил мамину ногу обеими руками. От этого она расплакалась еще сильнее, села на корточки, прижала Глеба к себе.

Рядом стоял мужчина. Его сын насупившись смотрел в пол. У мальчика из носа выглядывали ватные тампоны, бурые от крови, под глазами темнели синяки, как у панды. Мужчина молчал, почти все время. Казалось, ему стало не по себе от женских слез:

– Ну, подрались пацаны, что такого? Теперь станут лучшими друзьями – сказал он.

– Я не буду дружить с Глебом … – подал голос мальчик, с разбитым носом. Он гнусавил немного – Глеб плох…

Отцовский подзатыльник оборвал его на полуслове…

***

Уходил все дальше. Черная туча, казалось, следовала за Глебом. Под ней стелилась мрачная тень, пожирающая следы. Ночь опустилась как-то слишком внезапно. Настолько, что в нее было трудно поверить. Мерещилось, что еще продолжается какой-то странный день, тяжело больной и умирающий.

Чуть впереди, на одной из плоских крыш увидел сумеречный силуэт, мерцающий на фоне неба. Черная женщина стояла спиной к Глебу, молчаливо всматривалась в город. Ее одежды развивались на ветру, казались крыльями огромного ворона. Потом тень от облаков поглотила и ее. Мир света сжимался.

Глеб увидел людей.

Четверо мужчин сидели на корточках, лицом друг к другу. Молча, выжидающе смотрели на приближающегося к ним чужака. Один плавно поднялся и растворился во тьме.

Глеб на мгновение остановился в тревоге, но будто подталкиваемый сзади, пошел по направлению к компании. Никакой возможности обойти их не было. Справа тянулась канава, слева стены домов. Единственная тропа проходила мимо сидячих. Они ждали. Черные глаза неотрывно и неподвижно смотрели на Глеба.

– Sir, we are poor people. Give us some money.²³ – кривляясь заговорил один из троицы. Остальные захихикали.

– I do not understand²⁴ – Глеб попытался свалять дурака.

Глеб постарался сохранить спокойный вид, но чувствовал неотвратимость приближающихся событий. «Попробовать бежать?» Быстро посмотрел назад. Сзади уже стоял четвертый мужчина.

Глеб прижался ближе к стене. Один из бродяг поднялся. Он был невысокий и худой, как и его товарищи. Кажется, все были пьяны.

Он вальяжно подошел ближе к Глебу:

– You know this is a bad neighborhood? Where are you from?²⁵

– I do not understand.²⁶

– Give me your phone to call.²⁷

– No.²⁸

Индус оглянулся на подельников, в его руке блеснул нож.

– Give me, please, your pho…²⁹

Закончить фразу бродяга не успел. Потому, что железный прут влетел ему в висок. Череп хрустнул, и мужчина обрушился на землю. Его ноги затряслись в конвульсиях.

Остальные вскочили, ошарашенно смотрели на своего главаря. Замерли в нерешительности. Один бросился на Глеба. Подрались. Глеб поскользнулся на чем-то. На крови? Было темно, не понятно. Противник повалил его, принялся душить обеими руками. Сжимал горло с неожиданной, для такого тщедушного человека, силой. Остальные подбежали и принялись пинать Глеба. Глеб старался нащупать нож. Проклятый нож должен был быть где-то рядом. Индус душил его и бил головой о камни. Глеб почти терял сознание, но все-таки дотянулся до ножа, воткнул куда-то в район бедра, или нижней части торса своему противнику. Он отпустил горло и откатился в сторону, сжал рану и стал выть. Голос был каким-то писклявым и плаксивым, как у женщины.

Глеб поднялся и сплюнул. Шея болела, глотать не мог. Кажется, он бы убил их всех, но оставшиеся на ногах бродяги отступили на почтительное расстояние. Один лежал без сознания, второй стонал, уткнувшись лицом в землю.

Глеб поднял с земли прут. Потом пошел вдоль канала. Его окутал мрак. Отвратительно ухмылялся, довольный собой. В одной руке нож, в другой железный прут. Где-то во тьме оконных проемов все еще мерещились взгляды. Кажется, кто-то из бродяг пошел за ним. Больше это не вызывало тревоги, скорее придавало уверенности и азарта.

Звенящая тишина. Туман от влажной земли клубился, принимая очертания призраков. На небе ни одной звезды. Впереди дорожная насыпь, шум приезжающих автомобилей. Здесь канава, уходила в коллектор. Глеб, не замедляя шаг, швырнул нож и прут в затхлую воду. У самого берега плавала вздувшаяся тушка обезьяны. Пасть была раскрыта, казалось, что она злорадно улыбалась из мира мертвых.

Вскарабкался на насыпь. Оказался выше хижин. Где-то замерцали тусклые огни Джайпура. Появились машины и люди.

***

Глеб вернулся в отель. Лег в постель, но сон не шел. Есть хотелось.

«Интересно я убил его?» Такой вопрос задал себе Глеб, ради приличия. По большому счету, ответ не имел для него большого значения. Немного беспокоили возможные проблемы с полицией, но, почему то, Глеб был уверен, что они маловероятны. Вряд ли властям интересно заниматься смертью наркомана из трущоб. Скорее всего, его же товарищи уже утопили тело в сточной канаве.

«Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею…»³⁰

Глеб ухмыльнулся пришедшей в голову цитате. Его подобные вопросы, в отличии от Раскольникова, никогда не беспокоили. Более того, весь сопутствующий этой дилемме морализаторский бубнеж в «Преступлении и наказании» Глеб считал высосанным из пальца. «Ну, какое еще покаяние? Какое еще искупление? Отличный же роман, неужели нельзя было без плебейского православия обойтись?»

Вот старик Карамазов другое дело (это был любимый герой Глеба, если говорить о романах Достоевского):

«Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураков обрезонить…

– Да зачем упразднять? – сказал Иван.

– А чтоб истина скорей воссияла, вот зачем.

.

– Да ведь коль эта истина воссияет, так вас же первого сначала ограбят, а потом… упразднят.

– Ба! А ведь, пожалуй, ты прав. Ах, я ослица, – вскинулся вдруг Федор Павлович, слегка ударив себя по лбу. – Ну, так пусть стоит твой монастырек, Алешка, коли так. А мы, умные люди, будем в тепле сидеть да коньячком пользоваться.»³¹

Потом, как-то незаметно, стал думать о другом.

Отец прикоснулся к Глебу, и он открыл глаза. Отец склонился над кроватью. Было темно, только окно немного светилось синим, через занавески. Еще по потолку, иногда, пробегали полосы света.

– Проснись Глеб.

– Да.

– Одевайся, у нас не так много времени.

Глеб не ответил, только пошевелился под одеялом, давая понять, что почти проснулся. Потом, он потянулся и скинул одеяло. Сразу стало холодно. Только ноги остались в тепле. Глеб насладился этим последние мгновения.

– Молодец, хороший мальчик – похвалил его отец – одежда на стуле.

Он включил свет, выходя из комнаты. Кажется, лампочка немного потрескивала. Глеб зажмурился. Окно больше не светилось, казалось черным провалом, в котором вязнет белый электрический свет. Глеб быстро оделся, взял со стола любимую книжку «Муфта, Полботинка и Моховая Борода».

Потом он вышел из комнаты. У входной двери стояло два чемодана и небольшой рюкзак. Отец был на кухне.

– Куда мы едем, пап?

– К маме.

– Куда именно?

– Мы едем очень далеко, в россию.

Отец поставил перед Глебом тарелку с овсяной кашей и омлетом.

– Съешь как можно больше.

– Я не хочу.

Отец промолчал. Глеб взял ложку и набил кашей полный рот. Долго держал ее за щеками. Долго не глотал.

– Пап, если мы уедем, то больше не пойдем с тобой на рыбалку за салакой?

– За салакой больше не пойдем.

Глеб уныло осматривал кухню, пока запихивал в себя кашу. Он не хотел уезжать. Он всегда жил здесь. Он думал, что всегда будет жить здесь.

Однажды они шли вдоль моря. На берегу были навалены огромные бетонные тетраподы, о которые бились серые, холодные волны. Глеб держался за руку отца и, задрав голову вверх, смотрел на чаек. Они были огромные.

«Смотри Глеб, морской котик!»

«Вон там! Видишь?»

«Да!»

Глеб всматривался в указанном отцом направлении, но морского котика не видел. Теперь ему было очень обидно уезжать, так и не посмотрев на морского котика.

Потом они вышли из дома. Глеб услышал, как за спиной хлопнула дверь. Почему-то, он вздрогнул. На улице было темно, как ночью. Только в небе, почти у самого горизонта появлялась полоска света. Они шли через парк с огромным прудом, там плавали утки и лебеди. Каждое утро Глеба вели в сад мимо этого места. Там мама доставала хлеб и Глеб кормил птиц.

Потом шли по мосту через реку. С каждой минутой становилось светлее, но было прохладно. Утро только начиналось. Внизу вода плескалась и переливалась бликами. Где-то в небе кружили чайки. Глеб любил чаек и любил этот мост. На другом берегу был «старый город», Глеб, почему-то боялся его. Но в тот день он не боялся. Он бы хотел остаться. Как же он хотел остаться. Он не знал, что такое «россия», но уже ненавидел ее.

Потом ехали на поезде. Отец лег на нижнюю полку, Глеб лег на верхней. Выключили свет и подняли шторку, закрывающую окно. Глеб хотел смотреть в окно. Он лежал под простыней, сверху было тяжелое одеяло. В купе царила тьма, за окном тоже. Только свет он фонарных столбов полосами пробегал по стенам. От куда-то поддувало холодным воздухом. Еще поезд плавно постукивал и покачивался.

Глеб заснул.

***

Когда утром Глеб вышел из гостиницы, перед выходом уже ждал водитель. Они отправились в Агру.

– Why do you have abrasions on your head? – спросил шофер и странно посмотрел на Глеба.³²

– I fell when I was walking.³³

– Why do you have abrasions on your fists?³⁴

– I fell when I was walking.³⁵

– They say a tourist was robbed last night in the slums.³⁶

– I wasn't robbed³⁷

– Do you want to stop by the monkey temple on the way? – спросил водитель Глеба.³⁸

– Why not.³⁹

Глебу показалось, что он оказался в затерянном, среди джунглей и скал, древнем городе обезьян. Наверное, это именно та Индия, которую он представлял на основе образов из детства, о загадочной стране раджей и звероподобных богов.

Джунгли и скалы. Пустынная дорога. По обеим сторонам старинные храмы из желтовато-розового камня. Зеленеющая растительность пробивалась сквозь булыжники мостовых и лестниц, через трещины в кладке стен и куполов. Всюду незримая печать прошедших столетий. Казалось, что боги почти забыли о своих древних дворцах и природа, потесненная их могуществом, постепенно возвращала свои владения. Пока еще неуверенно, только набирая силу.

В самом сердце комплекса удивительный храм, который, будто повинуясь воле Ханумана⁴⁰, появился в расщелине между двух скал. Еще до прихода могучих индуистских богов, свободолюбивый горный поток пробил себе путь в долину, образовав ущелье. Теперь же, скованный каскадом бассейнов, он еще привлекал редких паломников, своими живительными водами…

В тишине покинутых улиц, казалось, что сотни невидимых глаз следят за каждым шагом. Иногда, молниеносное движение, где-то на границе восприятия заставляло остановиться, прислушаться… Наваждение? Нет, это не мираж и не игра воображения, а сотни обезьян, которые, смелея, постепенно выползали из своих укрытий. Подходили ближе…

Думать ни о чем не хотелось, только наблюдать…

Глава 6. Дорога разочарований.

Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.⁴¹

Было уже двенадцать часов дня, но Алиса все еще лежала в постели. Нельзя сказать, что это было необычным для нее, но именно в этот день выходить из дома особенно не хотелось. Вернувшись прошлой ночью домой, долго не могла найти себе места. Ходила по комнате, пробовала что-то готовить, потом свернулась на кровати и лежала, пытаясь ухватиться за собственные мысли.

По идее, уже надо было бы принять душ и начинать прихорашиваться: две знакомые девчонки предложили вместе позавтракать-пообедать, но Алисе не хотелось участвовать в их болтовне. Она лежала под красным покрывалом с изображением добродушного бога-слона Ганеши, который подмигивал и хитро улыбался, поглаживая круглое брюхо. Дневная духота неотвратимо набирала силу, и Алиса была вынуждена встать.

Она находилась в слишком взвинченном состоянии, чтобы медитировать, молиться, или читать, поэтому решила привести в порядок одежду и прочие вещи. Алиса перебирала свои майки, купальники и платья, потом занялась волосами и маникюром. В холодильнике осталось несколько бананов и половина папайи. Перекусила.

Алиса вышла на пляж. Невыносимая жара уже опустилась на Арамболь. Песок раскалился так, что стало невозможным ходить босыми ногами. Быстро подбежала к линии прибоя и сняла шлепки, чтобы прикоснуться к мокрой, прохладной и идеально ровной поверхности прибоя.

За ней оставалась цепочка следов, но накатывающие волны быстро смывали отпечатки. Море было неспокойно. Непрозрачные волны с ревом ударялись о землю и медленно отступали назад, словно собираясь с силами для нового удара.

Алиса шла вдоль береговой линии. За ней брела желтая бродячая собака. Гоанские псы слоняются по поселку без дела. Иногда, выбирают себе «друга» из числа людей. Потом лениво тащатся за ним, пока не надоест, или до ближайшей тени. Они так же, как и люди каждый вечер стремятся на пляж, чтобы проводить солнце. Подходят к кромке воды, или раскладываются между туристами. Закончив свой ритуал, псы зевают, обнажая желтоватые клыки и бредут куда-то в джунгли, либо забиваются под опустевшие столики.

Алиса подозревала, что арамбольские псы – это люди, которые в прошлой жизни подхватили Гоа синдром. Видимо, и ей предстояло стать одной из этих бродячих созданий. Алиса остановилась. Пес, заметив это, ускорил свою трусцу, чтобы подойти ближе.

Алиса села на песок и принялась расчесывать шкуру животного. Пахло собачьим потом, а еще солнцем, солью и песком. Время от времени, волны докатывали до них, осыпая брызгами, мерцающими в лучах солнца. В лицо дул свежий, сырой ветер. Море на горизонте укрылось почти белыми полосками света. Потом, Алиса поднялась и пошла дальше, а пес остался на месте, задумчиво провожая ее взглядом.

Почему-то в этот день Алисе казалось, что она находится на пути морально-нравственного разложения. Ее окружение стало представляться совокупностью абсолютно некорректных людей. Все было не по душе, она вспомнила, что стала снова употребляю алкоголь, курить кальяны. Ужасно низкие вибрации окружали ее всюду и проникали вглубь, наполняя неизменностью, алчностью, злостью, высокомерием, соперничеством и осуждением. Всем тем, что большинство людей привычно не замечают в себе.

По обочинам дороги ее разложения иногда возникали люди, которым казалось, что они могут почувствовать себя равными ей. Какая же это была иллюзия!

«Друзья мои, мы никогда не будем равны по одной простой причине – я отдаю себе отчет во всем, что делаю. Вижу себя, как личность, как единицу относительно всего мира в этой вселенной в реальном времени, без прикрас. Я знаю природу своей души. Я чувствую счастье и его отсутствие. Я чувствую Бога в себе и любовь. Я могу все бросить и улететь туда, куда зовет меня душа. Я читаю между строк, в то время, как вы блуждаете в переулках своего бытового сознания. Глядя вам в глаза, я вижу только слепых котят, которые пытаются выбраться из картонной коробки, ведомые инстинктами и стереотипами. Все ваши желания – это набор химических реакций, привычка чувствовать себя жертвой обстоятельств, и жалости к себе. Не говоря уж о карме, которую большинству из вас придется отрабатывать в течении сотен жизней. Но осознавая это я признаю, что, если вы и есть мое окружение – значит вы мое зеркало».

Что это были за размышления? Быть может, это банальная гордыня, самооправдание, любопытство, похоть, или странное, общечеловеческое стремление к саморазрушению? Как бы то ни было, Алиса приближалась к одинокому бунгало, стоявшему в стороне от Арамболя, хоть и не вполне осознавала это.

Разумеется, она не собиралась принимать предложение Артема. Размытое в оранжевой дымке индийское солнце прожаривало пески и кокосовые пальмы. Люди неподвижно замерли под тенью навесов, и пляжных зонтиков. Казалось, время почти остановилось, напоминало густой кисель, или клей вязко текущий сквозь мироздание.

«Почему бы не прогуляться вдоль берега?» Алиса, щурясь от нестерпимо яркого солнца посмотрела на одинокую хижину. Она подрагивала в дали, сквозь клубы жаркого воздуха, и казалась скорее миражом, чем материальным объектом.

Где-то в стороне от Алисы, знакомые ребята играли в волейбол. Молодые люди вальяжно и лениво ходили за мечом. Даже слова они произносили слишком медленно, растягивая звуки. Девушка подумала, что, если бы кто-то узнал ее, окликнул, она бы осталась с ними, или повернула назад.

Она шла мимо лодок, которые местные рыбаки вытаскивают на берег, после ночного промысла. Алиса никогда не обращала на них внимания, как на часть обыденного пейзажа. Тем не менее, лодки были аккуратно, ярко и с любовью выкрашены. Это было не характерно для индусов, по крайней мере так представлялось Алисе. Обычно, все в Индии сделано и построено как попало. Казалось, что местные жители совершенно не обращали внимания на окружающие их вещи, но лодки выглядели почти произведениями искусства, на фоне всего остального. Синие, красные, оранжевые, или изумительно белые. Некоторые выкрашены в цвета индийского флага, другие с изображениями божеств, свастиками и, даже, с христианскими крестами.

Вечерело. Алиса остановилась осознав, что рядом никого нет. Одинокие люди, или прогуливающиеся вдоль моря парочки силуэтами мерцали вдали, не было даже вездесущих желтых собак. Стало тихо. Само собой, она не пойдет в бунгало на берегу моря. Пусть греется вино и обветривается ужин, пусть ждет бесцеремонный поклонник, не знающий, что она совсем рядом. Алиса была все ближе…

В этот момент, сзади раздался мужской голос:

– Привет, Алиса!

Она почувствовала, как кровь прилила к лицу.

«Почему я краснею, как дура?» – подумала Алиса. Лицо, казалось, запульсировало от стыда.

«Я же просто гуляю, не собиралась же я к нему идти, в самом деле!» – Она пыталась сосредоточится не на своем состоянии, а на окликнувшем ее молодом человеке. Это был один из приятелей, с которым Алиса виделась всего несколько раз. Парня звали Дима, среднего роста и телосложения, в целом, совершенно обычный и непримечательный.

– Привет! – Алиса стояла неподвижно, ожидая пока Дима сам к ней подойдет.

– Ты, как всегда, одна шатаешься по пляжу? – Голос Димы звучал уверенно, очевидно, он ощущал свое превосходство, заметив смущение.

– Да, все, как всегда. – Алиса решала, что не должна придумывать себе оправданий. Однако, в этот момент она почувствовала движение и нервно обернулась. Ей показалось, что Артем заметил ее и решил подойти. К счастью, это была собака, которую она чесала недавно.

– Ты чего такая нервная? – спросил Дима озадаченно.

– Я не нервная.

– Слушай, Алиса ты ужинала, или, может, обедала? – неожиданно серьезно спросил молодой человек.

– Я не голодна.

– Тогда пошли в «Cocks Town»? Я не люблю есть один, думаю, тебе тоже не повредит моя компания сегодня. – Дима прихватил ее за талию и немного подтолкнул в нужном ему направлении.

Молча поддалась его увлекающей силе. Теперь, когда хижина отдалялась, Алиса почувствовала какое-то странное сожаление о том, что рискованная прогулка закончилась. Она даже подумывала отказаться от предложения Димы, но почему-то все еще следовала за ним. Почти всю дорогу они шли молча, но Алиса совершенно не обращала на это внимания, она была в своих мыслях.

– Ты уже бывала в «Cocks Town»? – нарушил тишину Дима.

– Я там завтракаю каждое утро. Обычно заказываю «European breakfast», но вечером предпочитаю другие заведения.

– А я наоборот, видимо поэтому мы так редко видимся.

День подходил к концу и легкий бриз приносил приятную, после полуденной духоты, прохладу. Солнце было еще довольно высоко, но небо уже окрасилось в алый цвет и бликами отражалось в оранжевой воде. Рыбацкие лодки на берегу отбрасывали длинные тени, которые тянулись к прибрежным пальмам, словно пальцы приведений. Дима иногда посматривал на Алису с легкой, ироничной улыбкой. Чувствовал, наверное, что она, что-то скрывает, возможно даже от самой себя.

Люди выстраивают в голове идеальный образ самих себя и своего будущего. Они рисуют в воображении некую картину,которая, обычно, слабо соотносится с реальностью – и Алиса не была исключением.

Она беззвучно шла рядом со своим спутником и рассматривала тени, которые, изгибаясь, бежали перед ними. Алисе казалось, что они бредут по огромной театральной сцене. Солнце исполинским софитом освещало их, невольных шутов мирозданья.

«Если задуматься, то какой смысл имеет наш воображаемый мирок, если у него нет наблюдателей? Значит ли это, что все мы должны, в большей степени, казаться, а не быть? Ведь действительно, если исчезнут все люди на Земле, будут ли значить хоть, что-то наши ценности, знания, цели, материальные блага, да и просто красивая одежда. И нужно ли вообще нам быть, если никто не наблюдает за нашими мыслями, поступками, порывами, страстями и желаниями? Избавление от страха быть никем и глубинное желание просто быть кем-то, в независимости от наблюдателя – это состояние постигли лишь единицы (наверное, они стали Богами, или Буддами), но, быть может, в этом и заключается настоящая свобода? Ведь, возможно, в мире и нет никого, кроме меня. Все иллюзия, игра разума. Что если и Бога нет?»

Алиса повернула голову в сторону моря. Огромный алеющий шар освещал ей лицо, но больше в зрительном зале никого не было. Лишь безжизненная пустошь волн перекатывала солеными водами.

***

«Cocks Town» был типичным гоанским шеком, построенным, как и все здесь, за пару дней и палок, сухих пальмовых листьев и выцветших на солнце досок. Даже огромная, сине-желтая вывеска с названием заведения, казалась нарисованной от руки в местной школе, на уроках изобразительного искусства.

Алиса выбрала место за одним из деревянных столиков, которые вечерами выносили прямо на пляж. Дима проворно подставил ей стул.

«Вот это было приятно» – оторвалась от своих размышлений Алиса. Под весом ее тела, стул немного увяз в песке, приняв устойчивое положение.

Дима расселся, напротив. Алисе казалось, что он как-то странно появился рядом с ней. Быть может он все знает? Может он читает ее мысли? Вероятнее всего, он просто сговорился с Артемом.

«Почему я, вообще, сейчас с ним?» – подумала Алиса.

Она чувствовала себя неуютно, но почему-то не могла уйти. Она хотела все объяснить, убедиться, что ее не раскусили. Алисе казалось, что этот вечер, в одночасье, перечеркнул всю ее внутреннюю работу, самосовершенствование, осознание. Она, словно, вновь стала маленькой девочкой, сомневающейся, неуверенной. Ей казалось, что ее одежда сидит не так, что она недостаточно красива, недостаточно умна и недостаточно воспитана.

К ним подошёл индус-официант с ламинированным меню под мышкой. Он был в растянутой маке неопределенного цвета и таких же шортах. Парень улыбался от уха до уха и взгляд его был немного расфокусированным из-за наркотиков.

– Great night! What will you order, my friends?⁴² – Дима встал со своего стула и молодые люди ударили по рукам, приобняв друг друга.

Алиса заказала кукурузный суп и масалу, потом довольно угрюмо отвернулась в сторону моря.

Темно-синяя, вязкая гладь была совершенно спокойной и даже отблески редких звезд не отражались привычным мерцанием на ее поверхности. Гоанское море не будет никого зазывать и добиваться внимания. Иногда оно практически спокойно, тогда вода становится глубокого, синего цвета и дарит приятную прохладу легким, немного солоноватым бризом. Неожиданно, более мощный порыв ветра приносит пустынный жар, вода вскипает ворчливыми свинцовыми волнами, а воздух заволакивает оранжевым маревом, которое делает мир похожим на мираж.

В эти моменты, пена волн сердито накрывает на полосу песчаного пляжа, которая трусливо жмется ближе к джунглям. Затем, словно игривая актриса, море укрывается кокетливыми завитками волн. Кажется, что стихия смеется и шутливо просит прощения за свой взбалмошный характер. Все эти маски, спадают перед закатом. Изменчива лишь поверхность, глубины и суть моря всегда холодны, задумчивы и немного печальны.

В момент захода солнца, воды становятся почти черными и быстро проглатывают окровавленный солнечный диск. Бывает, что в это время, на горизонте появляются грозовые тучи и море кажется старше, кажется, что оно устало играть, развлекая никчемных зрителей. Устало от суетливых и глупых поклонников. Возможно, ближе к утру, оно прикроет свой лик вуалью тумана, что бы немного побыть наедине с собой…

– Может дунем? – оборвал молчание Дима?

– Пожалуй можно. – Ответила Алиса. Впрочем, Дима уже ковырял сухую траву, измельчая ее.

– Надеюсь, ты будешь вести себя адекватно? – усмехнулся Дима, забивая маленькую стеклянную трубку т поднося ее к губам.

– Можешь не сомневаться – ответила Алиса, продолжая смотреть в даль.

Ей принесли горячую масалу. Алиса поставила ноги на стул и поджала коленки к подбородку, поднеся кружку к губам. Пряный аромат напитка казался ей каким-то сказочным, по-настоящему индийским. Посмотрела вдоль берега. Всюду разгорались маленькие вечерние огоньки свечей. Они подрагивали как танцующие, синие Боги из Рамаяны.

Дима передал Алисе трубку и зажигалку, она поставила кружку на стол и вдохнула едкий дым, стараясь не выпускать его подольше.

– Не переусердствуй! – смеясь прокомментировал Дима, смотря на Алису веселеющими глазами.

– Сама знаю. – Если говорить откровенно, то Алиса курила впервые. Ее глаза покраснели от едкого дыма, и она с усилием подавляла кашель. Хорошо, что вокруг было достаточно темно, что бы ее состояние не бросалось в глаза.

– Не похоже, деточка.

«Деточка» какая мерзость. От куда он взял это слово? Алиса не могла вспомнить, называли ли ее так раньше. Она видела, как Дима выпендривался. Молодой человек излишне панибратски общался с официантом и с ней. Демонстративно, как-то суетливо крутил зажигалку. Он явно старался произвести впечатление и Алисе это даже немного льстило, хотя одновременно, и раздражало.

Наверно, но в ту ночь она отчаянно нуждалась в поклоннике. Алиса боялась, что все изменилось, что грязный секрет остался пятном на линии ее жизни, что вселенная и Бог больше никогда не заговорят с ней, она останется в одиночестве, окруженная тенями прошлого.

Мимо проходили парочки, компании, одинокие люди. Многие здоровались с ними. Кто-то подходил, чтобы перекинуться парой слов и, затем, исчезнуть в темноте. Все казалось космическим, не очень реальным. Даже люди выгляди каким-то проносящимися мимо кометами, или астероидами.

Вскоре, возник официант с тарелкой кукурузного супа и Алиса жадно приступила к еде. Ей казалось, что она не ела целую вечность и маленькое тело отчаянно нуждалось в энергии.

Алиса думала о том, что, наверное, она больше не осознанная, обыкновенная. Казалось, что она познакомилась с самыми низшими слоями и уровнями эмоциональных и психических состояний и вдоволь наигралась в духовность. Она возжелала обрести сладость простого бытия, обычного человека, который не измеряет любовь количеством храмов, пропетых мантр, применяемых практик, прочитанных книг про духовность, высказанных нравоучений, сожжённых дымящихся палочек и прошептанных утром молитв. Она жаждала принять себя и оставить в покое тот момент! Как этот Дима! Обыкновенный человек, не слишком умный и не слишком глупый, не слишком высокий и не слишком низкий, не толстый и не худой, не молодой и не старый. Наверное, можно было бы посидеть рядом с его обычной жизнью и возможно, родить обыкновенных детей…

Алиса очнулась, услышав бубнеж Димы, который, почему-то весело перекрикивался с официантом:

– Я позволил себе заказать бутылочку вина и фрукты, если ты не возражаешь.

Алиса не возражала.

Официант принес бутылку красного сухого вина, подойдя к столику он достал ржавый штопор и, прилагая значительные усилия, выковырял пластмассовую пробку из горлышка.

Алиса и Дима подняли бокалы и сделали по глотку. Вино было ледяное, поэтому казалось вполне приличным. За одним из соседних столиков громко разговаривали и смеялись двое очень красивых, молодых французов, которые иногда поглядывали на Алису и подмигивали ей.

«Как жаль, что Дима такой невзрачный!» – думала Алиса пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

– В Гоа самые вкусные манго в мире, что думаешь об этом? – спросил Дима- только из-за этого вкуса я готов возвращаться в Индию, до конца своих дней.

– Очень вкусно – ответила Алиса. В этот момент ее глаза уже блестели, когда она смотрела на своего собеседника, а улыбка расплывалась по лицу.

– Когда-нибудь я перееду в Арамболь на совсем – продолжил Дима – я открою здесь свое кафе и мне больше не придется возвращаться в Москву. Знаешь, на что я обратил внимание? Здесь нигде нет оттенков серого. Здесь иногда плохо пахнет, бывает грязно, душно, редко встречаются красивые дома, или люди, но тут нет ничего серого, в отличии от нашей родины. Вспомни! Там край серого неба, асфальта, домов, одежд. Часто, когда люди говорят о России, они представляют пшеничные поля, от края до края. Представляют статных хлебопашцев и воинов, их красивых женщин, которые ждут своих мужей у окна, приготовив вкусный ужин. Но разве существует все это в реальности? В жизни мужчины оказываются сутулыми и серыми хануриками с ипотекой и, вечно недовольными, женами. Мы рождаемся, живем и умираем между серых, бетонных заборов, обмотанных ржавой колючей проволокой. Мы каждый день видим старые подъезды с затхлым запахом внутри, и сумасшедших старух, дежурящих перед ними.

– Ну, все-же, в России много красивых людей и сильных мужчин – ответила Алиса – наверное, каждый видит мир, своими глазами и с собой его сравнивает.

Дима засмеялся:

– Мой отец не хотел бы, что бы я ошивался тут. – он неловко попытался сменить тему.

– Ну, ты кажешься большим мальчиком – ехидно возразила Алиса.

– Наверное, я никогда не стану большим мальчиком для своего отца. Когда я учился в старших классах, он стал префектом одного из округов Москвы. Теперь ему принадлежат торговые центры, недвижимость в Испании и счета Швейцарских банках. Он бы хотел, видеть меня частью своей империи и наследником, а не хиппи, который курит траву в задрипанной гоанский забегаловке.

Алисе было не приятно выслушивать эти слова. Они казались ей пошлой и безвкусной попыткой набить себе цену, придумать проблему на пустом месте. Дима показался ей избалованным и капризным. По-видимому, неодобрение отразилось на ее лице.

– Я тебе не нравлюсь? – спросил Дима.

Это прозвучало просто жалко. Слабый, мелкий человек, раздавленный тенью собственного отца. В любой другой день, Алиса просто встала бы и ушла, но тогда ей, почему то, было необходимо остаться. Это было еще одной уступкой для собственной бренной плоти, и не важно, что это было алчность, похоть, тщеславие, или мелочность. Она сделала еще один шаг в противоположенную сторону от величия, вселенной и Бога и от собственного духа. Алиса чувствовала это, но как же легко идти по дороге собственного разложения, один раз вступив на нее.

– Нет, просто ты ни на кого не похож, из моих знакомых.

– Так я лучше их, или хуже?

– Не знаю – Если бы он продолжил свои жалкие попытки, Алиса бы сказала все, что думает.

Бутылка вина подошла к концу, и Дима подозвал официанта, чтобы заказать еще одну. Холодное вино, не обжигало горла и больше походило на виноградный сок. Алиса была уже совершенно пьяна. Она ощутила уверенность в себе, расслабилась, почти решила, что равновесие восстановлено. Девушка довольно глупо улыбалась этой мысли.

– Чего ты смеешься? – немного подозрительно спросил Дима. Он, несмотря, на поведение не был глупцом и неплохо чувствовал состояние своей собеседницы.

– Меня веселит то, какими странными дорогами ведет нас судьба. Я сейчас тут, с тобой, а могла бы быть в другом месте и с другими людьми.

– Деточка, – начал Дима, чувствуя, как уверенность возвращается к нему – почему, я раньше не видел тебя пьяной? Тебе это очень идет, ты сейчас потрясающе красива.

– Я тоже так думаю.

Ночь разгоралась новыми красками, ведь Арамболь никогда не спит. Где-то играла музыка, взрывалась пиротехника и горели знаменитые гоанское костры из пальмовых поленьев. Некоторые люди и парочки, устав от шума и движения подходили к линии моря, которое, казалось поглощало энергию звезд и начинало немного светиться. Люди черными силуэтами медленно брели вдоль побережья, или стояли, повернувшись спиной к поселку, словно марионетки в театре теней.

Отблески луны скользили по темным волосам Алисы и ее желтым глазам. Она выглядела восхитительно, и знала об этом. Ее настроение становилось все лучше с каждой минутой. Странная вечерняя прогулка больше не казалась постыдной. Дима, из почти чужого человека превратился в лучшего друга. Он был внимательным и дружелюбным. Иногда он прикасался к ее предплечью своей теплой рукой. Его симпатичное лицо с открытой и пьяной улыбкой казалось таким родным и приятным, что Алиса была бы не против его поцеловать. Она чувствовала, что может поделиться с ним всем, более того, она уже и сама хотела этого.

Каждое слово вызывало у них приступ неудержимого смеха. Языки слегка заплетались, что само по себе казалось забавным. Алиса пыталась рассказывать свои мысли о Тримурти Брахмы-Создателя, Вишну-Хранителя и Шивы-Разрушителя, а Дима говорил о том, как осмелился в тайне от отца уехать в Индию. Она говорили параллельно, смеялись и не слушали друг друга.

Алиса достигла состояния полной раскованности, она говорила о мужчинах, любви, мечтах, обо всем что не принято озвучивать.

– Какие мужчины тебе нравятся? – спросил Дима.

– Я, вообще, не обращаю на них внимания! Лапают, лезут, как животные. Где ваш дух? Почему вы такие плоские, не возвышенные, где ваша духовность, желание роста. Тысячи жизней вы торчите на этой земле и не меняетесь! – Алиса заплетающимся языком пыталась выдать нечто глубокое, но ничего осмысленного не получалось. Впрочем, это было не важно: Дима тоже говорил путанно и мало обращал внимания на ее слова.

– Мне нужно в туалет. – Алиса немного неуверенно поднялась из-за стула.

Она шла по песку, стараясь держать осанку и изображать расслабленную грациозность, что получалось довольно слабо. Ноги, увязающие в песке, расползались. К тому же Алиса, почему то, надела только один тапок. В туалете, она посмотрела на себя в зеркало. «Что же, не все так плохо, учитывая обстоятельства» – пробормотала она про себя. Алиса несколько раз умыла лицо и шею холодной водой, пока на губах не перестал ощущаться солоноватый привкус пота и морской воды. Когда она вышла, Дима уже расплатился и стоял у барной стойки, ожидая ее.

– Я провожу тебя домой, только давай прогуляемся немного перед сном – он явно не хотел, чтобы вечер заканчивался.

Алиса немного устало пожала плечами и молодые люди побрели вдоль морского прибоя. На улице было довольно прохладно, наверное, градусов двадцать пять, что, действительно могло вызвать небольшой озноб, учитывая духоту дня.

– Хорошо посидели – сказал Дима, его голова уже прояснилась после марихуаны и осталось лишь легкое, пьянящее послевкусие вина.

– Может расскажешь мне, чем ты занималась, когда я тебя встретил сегодня вечером?

Алиса довольно глупо хихикнула в ответ.

– Могу рассказать, если настаиваешь. Настаиваешь? – Алиса, заплетающимся языком пыталась изобразить игривость.

– Настаиваю.

«Почему бы и не рассказать?» – подумала Алиса, ей, вдруг, показалось, что в этот вечер она уже наговорила столько, что перед ней, едва ли, не самый близкий на планете человек. Почему то, ей захотелось выглядеть опытной, раскованной, дерзкой. Она сделала вывод, что Дима избалованный папин сынок, что он не видел настоящей жизни. Девушка, решила показать свою опытность, показать, что она знает и понимает жизнь. Глупо? Да это было глупо. Это противоречило представлению Алисы о себе, противоречило ее реальной жизни. В конце концов, никакого особого опыта у нее и не было. Да и сама Алиса не знала зачем ходила вокруг той злосчастной хижины.

Тем не менее, Алиса начала рассказывать о предложении Артема, о своей вечерней прогулке. Сначала запинаясь и с трудом подбирая слова, потом, разговорившись, стала тараторить едва, успевая делать паузы.

– Представляешь какой наглец? – Дима понимающе кивнул – предложить мне такое! Возмутительно! Представляешь, как мерзко мне было идти туда? Но я была должна! В тот момент, когда он это предложил, я так растерялась, что не могла ничего сказать. Я даже пошевелиться от возмущения не могла. Я должна была все ему высказать прямо в лицо. – Алиса настолько увлеклась своей историей, что не заметила, как они оказались почти возле описываемого бунгало.

– Ты врешь. Ты хотела приять его предложение, маленькая шлюшка – сказал Дима. Казалось, что эти слова причиняют ему боль.

Алиса беззвучно открыла рот, ошеломленная услышанным. Почему – то ей стало нестерпимо душно, лицо залилось краской, конечности онемели.

– Прости, я тебя не понимаю – сказала она почти шёпотом. Ком встал в горле.

– Ты меня слышала, Алиса. Я думаю, ты хотела принять его предложение – повторил Дима.

– Дима, нет, что ты. Прошу, пойдем от сюда. Мне не по себе. – Алисе показалось, что ее опьянение неожиданно прошло и во рту появилась противная сухость.

– Иди, раз хотела, говорят, некоторым девушкам такое нравится.

– Прошу тебя, уйдем от сюда – в голосе Алисы звучали нотки накатывающей паники.

– Не волнуйся, я подожду тебя здесь. Если он будет грубым, позови меня. Потом расскажешь, как прошло, очень любопытно будет послушать. – Дима начал откровенно и зло язвить, как – будто пытаясь отомстить за что-то, наслаждался своей неожиданной властью.

Алиса ошарашено смотрела на него, не веря своим ушам, не веря, что все реально, происходит в действительности и с ней.

Дима тоже смотрел ей прямо в глаза. Его лицо побелело от отвращения.

– Ладно, пошли обратно – пробурчал Дима и развернулся назад, не дожидаясь реакции Алисы.

Алиса послушно поспешила за ним, изнуренная, подавленная. Слезы беззвучно катились по ее щекам. Она чувствовала себя дурой и шлюхой и, главное, ей казалось, что ее предали.

Когда они зашли к Алисе домой, ее сразу вырвало. Потом, ей казалось, что она недолго дремала. Когда проснулась, он овладел ею. Все происходило молча, почти беззвучно. Алиса не знала почему позволила, но и не сопротивлялась, не протестовала.

Дима ушел утром. Алиса сделала вид, что не слышит. Не шевелилась, отвернувшись к стене. Дима одевался, казалось, намеренно шумно и долго. Уходя, склонился, чтобы поцеловать. Алиса чуть не зарыдала.

Она проснулась одна в своем номере, на тумбочке, возле кровати, лежала пачка зеленых банкнот. Ровно две тысячи долларов.

Глава 7. Агра.

Когда я наверху, я нахожу себя всегда одиноким. Никто не говорит со мною, холод одиночества заставляет меня дрожать. Чего же хочу я на высоте?⁴³

Их белая «Tata» ехала по пригородам Агры. Мимо проплывал огромный пустырь. Местная чумазая шпана гоняла мяч, поднимая снопы пыли, которая медленно стелилась по поверхности поля, словно туман. Вокруг, в тени редкой растительности жались друг к другу жалкие хижины из палок, полиэтилена и прочего мусора. Казалось, что произошла какая-то страшная катастрофа и это лагерь беженцев, ищущих хоть какое-то пристанище.

Постепенно, хижин становилось все больше и лагерь разросся в настоящие трущобы. Горы мусора буквально подпирали стены самодельных построек. Всюду стекали ручьи зловонной жидкости, которая собиралась в потоки на обочинах дороги.

Глебу было неприятно созерцать такую жизнь. Ему было стыдно за свои вещи, деньги и здоровье. Глебу казалось, что он столкнулся с миром отверженных, людское море, простирающееся до самого горизонта, шумело для него укором и каким-то мучительным обвинением.

Тощие дети карабкались по огромной свалке. Кто-то спешил по своим делам, шлепая босыми ногами по мутным лужам, в которых дрейфовали пустые бутылки, пакеты, цветные разводы бензина. Молодая женщина в запятнанном сари тащила ребенка, он верещал, упирался. Странно, но Глеб не замечал страдания, безразличия, отчаянья в проносящемся мимо хороводе лиц. Люди просто жили, спешили, отдыхали, казалось, что они срослись со своим отвратительным миром, приняв его, не замечая. Иногда, вездесущие дети замечали белое лицо Глеба, в проезжающем мимо автомобиле, тогда они бросали свои дела, кричали, размахивали руками и бежали какое-то время, теряясь в облаке пыли.

Трущобы расстилались на невообразимые пространства, становились целой вселенной. Они все тянулись и тянулись, как раковая опухоль на теле города. Иногда, прерываясь облезлыми многоквартирными домами, этажей в пять, или вполне респектабельными виллами, за глухими, высокими заборами. Они казались бастионами, которые из последних сил держат осаду безбрежной армии крыс.

Глеб немного задумался о хозяевах этих гордых «замков». Почему они строили свои дома в столь уродливых местах? Неужели приятно взирать, из окон своих спален, на пыльные муравейники, пропитанные зловонием тысяч нищих тел и гор, состоящих из отбросов? Ведь, наверняка, эти люди имели достаточно средств, чтобы обустроить свою жизнь намного более эстетичным и комфортным образом. Быть может, лавина трущоб наползла на эти дома уже после их постройки, или это бывшие обитатели все тех же лачуг, но сумевшие немного возвыситься над бренностью жизни, благодаря удаче, и упорному труду. Наверное, такие люди за годы, проведенные в ковырянии мусорных куч, перестают замечать их запах и не тоскуют больше по свежему воздуху и чистой воде.

Машина остановилась, уперевшись в дымящую и гудящую пробку. Совсем рядом, на тротуаре расположился навес из грязной, серой тряпки, под которым лежал невероятно худой человек. Его одежда состояла из грязной материи, обернутой вокруг бедер. Почему то, Глеб был уверен, что увидел все вещи, которыми обладал бродяга. Наверняка, он никогда не учился, не получал документов и не покидал этой улицы. Наверное, где-то в соседних кустах, он родился, живет, и вскоре, погибнет…

Бродяга показался Глебу сгустком пыли, которую вскоре развеет ветер, не оставив никаких следов и воспоминаний. Постепенно, вязкая, тягучая толпа предстала такой же пылью. Казалось, что все приходит в движение лишь силой ветра, без разума, вдохновения и жизни. Жаркий, пропахший Индией город, показался пустыней, с армиями жутких призраков и миражей. Машина тронулась, бродяга остался где-то позади, словно его никогда и не было.

«Так ли велика разница между мной и этим бродягой» – думал Глеб – «Мгновение, и меня тоже развеет ветер времен». Все фарс, или глупая игра. Притворство. Человек просто мечется от одной иллюзии к другой. Дом построил, новую машину купил, пообедал вкусно, любил. Как же трудно признаться самому себе в иллюзорности всего этого. Хочется назвать счастьем, но что это на самом деле? Это страх додумать мысль до конца. Осознать, что все лишь грим на лице мертвеца. Попытка сделать вид, что с покойником все в порядке. Человек всю жизнь пытается укрыть, укутать крупинку теплоты, которую называет жизнью в уюте, комфорте, благополучии, в надуманных смыслах. Но загляни в окно глупец! Молчание и холод космоса вокруг. Они бесконечны, безразличны, как пустота во взгляде бродяги. Обрушатся стены твоего дома, с такими трудами возведенные. Вместе с ними уйдут и иллюзии. Глеб вспомнил Державина:

«Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.»⁴⁴

Город походил на пиратскую республику. Дома, построенные без какого-либо архитектурного замысла, давали приют гостиницам, пунктам обмена валют, торговцам сладостями, пестрыми тканями и специями. Среди беспорядочного нагромождения людей, животных и транспорта мелькали красочные ковры свежих овощей и фруктов, которые продавали чуть ли не с телег. Проносящиеся мимо машины, пронзали воздух замысловатой, индийской музыкой и непрекращающимися гудками. Иногда, складывалось обманчивое впечатление, что в городе никто не работает и все только толкаются на бесконечных, узких улицах.

Глеб немного свыкся в окружающей нищетой и стал замечать женщин, закутанных в яркие сари, огромное количество смеющихся детей, которые прыгали всюду, словно саранча и, лениво болтающих мужчин. Все в этом городе противоречило и спорило. Яркое и серое, нужда и изобилие, солнце и пыль. Глеб не понимал разворачивающегося перед ним действа, языков, музыки и одежд. Все казалось ему театральной постановкой, о содержании которой о не имел представления.

***

Снег смерзся за ночь. Теперь наст искрил на солнце вспышками миллионов льдинок. Глеб выровнял лыжи и согнувшись помчал вниз по склону. Все мысли ушли, осталось только ощущение скорости и легкой опасности. Спуск становился круче, Глеб несся все быстрей. Он почти сидел на лыжах, стараясь прижать центр тяжести ближе к земле. Снежная взвесь почти закрывала обзор. Глеб чувствовал, что летит слишком быстро, но не сбрасывал скорость. Впереди отвесные скалы образовывали узкий проход. Глеб мчал в него. Потом лыжи попали на рыхлый снег, нанесенный ветром в выемку между скалами. Не удержался и кубарем полетел вниз. Хорошо, что не разбился о камни, только в рукава набился снег.

Через несколько минут она подъехала к Глебу. Она никогда не каталась быстро, зато много фотографировалась.

– Дурак, что ли?

– Это ветер нанес рыхлый снег между скалами. Не заметил.

– Ты разбиться хочешь?

– Да ладно тебе, здесь нет ничего страшного, просто ветер нанес рыхлый снег между скалами.

– Я больше с тобой не буду катать. Поехали пообедаем – она сделала вид, что обиделась и собралась продолжить спуск одна.

– Подожди немного, съедем вместе – Глеб небрежно отряхнулся, но на его широких плечах еще оставалось немного снега.

Потом лыжи скользнули, и Глеб помчал вниз. Обернулся на миг. Она ехала следом, окутанная мерцающей на солнце снежной пылью. Она была очень красивая. Спустился на дорогу, подождал ее.

Они шли вдоль огромных елей. Глеб видел такие только на Кавказе. Сквозь деревья мерцали оштукатуренные стены отелей и ресторанов. Издали они казались красивыми и опрятными, но вблизи были покрыты трещинами, краска лупилась. Она и Глеб издали тоже казались красивыми и опрятными.

Дальше пришлось подниматься по крутой дорожке. Глеб нес ее и свои лыжи на плече. Сзади слышал ее дыхание и скрип снега под ногами. Подошли к отелю. Глеб прислонил лыжи к стене. Она стряхнула снег с его спины и штанин. Она все время смотрела в глаза Глебу.

Зашли в ресторан. Внутри было почти темно. В углу потрескивал камин. После улицы было жарко и немного пахло дымом.

– Закажем вина?

– Можно – ответил Глеб.

Принесли обед. Она попросила у официантки плед. Ей казалось, что от куда-то дует. На улице пошел снег. Солнце отражалось в ледяных узорах на окне. Оно проникало в помещение полосой света на полу и стене.

Она подвинула тарелку к Глебу.

– Мне не хочется – сказал он.

– Все равно поешь.

– Ладно.

Они ели молча. Глеб смотрел на огонь в камине. Она смотрела в окно.

– Сегодня будет полнолуние – сказал Глеб.

– Если будет ясное небо.

– Да. Если будет ясное небо.

– Перестань, Глеб! Не будь таким!

-Каким?

-Сам знаешь. Что не так, Глеб?

– «Тоска смотреть, как мается бедняк,

И как шутя живётся богачу,

И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится ко дну,

И знать, что ходу совершенствам нет,

И видеть мощь у немощи в плену…»⁴⁵

– Опять ты за свое? От куда это, на этот раз?

– Гамлет.

– Ну, и к чему это?

– Ты задаешь главный вопрос всей жизни. «Зачем?». Зачем все это?

«Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться.

И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений…»⁴⁶

– Перестать немедленно! Говори прямо – она укуталась в плед. В ее руке был бокал вина. Она продолжала смотреть в окно.

– Не знаю.

– Нет, знаешь.

– Скучно.

Глеб тоже посмотрел в окно. Вершины гор скрылись за облаками. Ели укрылись пушистым снегом.

– Скучно. Все сало нестерпимо скучно.

Она молчала. Они смотрели в окно. Глеб продолжил.

– Что-то внутри меня сломалось, или всегда было сломано. Не знаю…

Он боялся смотреть на нее. Он посмотрел на нее. Она поднесла бокал к губам. Она была очень красивой.

– Со мной тоже скучно?

– Да.

– Я сегодня буду спать одна. Можешь снять себе номер в другом отеле?

– Хорошо…

Они вышли на улицу. Солнца не было. Стало очень холодно. Дорожка вела сквозь снежный туман, за которым нависали тени огромных елей. Глеб взял ее и свои лыжи. Они в последний раз шли вместе.

***

-Should I take you to the hotel, or you want to visit the Mehtab Bah Park?⁴⁷ – Обратился к Глебу водитель.

-What are you saying?⁴⁸ – погруженный в свои размышления Глеб не сразу понял вопрос.

Естественно, они поехали в парк.

Машина остановилась возле заполненной людьми обочины, которая отделяла дорогу от неухоженных кустарников.

– I'll wait for you here. Only, please, not too long⁴⁹ – сказал водитель, широко улыбаясь своими белыми зубами.

Глеб кивнул и вышел. Ему пришлось протискиваться через толпу прохожих и попрошаек примерно двести метров, пока он не оказался перед линией касс и пропускного пункта в парк.

Парк выглядел тихим островком в бушующем океане города. В шелесте листвы, казалось, тонули гудки автомобилей и крики людей. После дорожной пыли, помоек и выхлопных газов Агры, Глеб не мог надышаться свежим ароматом травы и цветов. Куда-то исчезли назойливые попрошайки, бродяги и беспризорная шпана. Хорошо одетые люди, неспешно прогуливались по мощенным дорожкам. Группы молодых индусов, очевидно студентов, либо офисных служащих, сидели прямо на траве, или играли в незамысловатые игры с мячом.

Глеб шел мимо скамеек, выставленных вряд, вдоль аккуратно постриженных кустарников с мелкой, сочной листвой. На одной из них разместились три местных парня, с прическами по европейской моде. Они весело болтали и толкали друг друга в, какой-то шутливой, дружеской потасовке, которая моментально стихла, когда мимо прошла симпатичная туристка.

Шел навстречу прохладе, которая исходила от спокойных вод Ямуны, когда перед ним возник прекрасный Тадж Махал. Заходящее солнце уже окрасило белоснежные стены монумента в розовый. Глеб присел на полуразрушенные камни набережной и смотрел.

Он испытывал странные ощущения, находясь у подножья монумента, знакомого с самого детства по бесчисленным изображениям. В отблесках гибнущего солнца терялось чувство реальности: то, что мозг привык считать картинкой, громадой вырастало пред его взором. В этот миг, казалось, что плоский кадр старой кинопленки, мистическим образом проник в привычный материальный мир объемных вещей. Спустя мгновение, множество мелких деталей грандиозной постройки рассыпалось перед его глазами, подобно искрам, и мираж пропал. Ведь картинка лишена подробностей и масштаба, в отличии от реальности.

Тадж Махал был грандиозен и величественен, но изящен и воздушен. В нем чувствовалась настоящая роскошь без пошлости, хвастливости и вычурности. Поколения аристократов распоряжались невообразимым богатством, которое стало для них столь естественным, что утратило какое-либо значение и превратилось в чистое искусство. В искусство, которое не предназначено для посторонних глаз, скрытое от невежественной толпы за крепостной стеной и ставшее смыслом существования.

Тадж Махал называют символом чистой любви, но Глеб мог бы предложить другую метафору. Тадж Махал – это символ человечества, цивилизации и жизни. Нищие, необразованные и отупевшие от тяжелого труда миллионы бросают на алтарь избранных свои никчемные жизни. Благодаря этому, немногочисленные счастливчики срывают оковы повседневных проблем, обретая могущество и знания богов. Питаясь жизнями, которые, часто добровольно, приносятся в жертву, Властелины мира меняют реальность, превращают в камень идеи и абстракции.

Одно слово и тысячи тонн мрамора, сердолика, яшмы, бирюзы, агатов и сапфиров отделяется от скал, приходят в движение, соединятся в нескончаемые потоки, которые реками текут в столицу Великих Моголов – в Агру. Так, среди бесконечных, зловонных трущоб вырастает прекрасный Тадж Махал. В солнечный день он ослепительно белый, на рассвете и закате – нежно розовый, а в свете луны миллионы камней, которыми покрыт монумент, мерцают как звезды. И все это великолепие стоит на постаменте из мусора, крысиного помета и людей, даже не поднимающих глаз, что бы любоваться на несравненный Тадж Махал.

– Почему красота и уродство, любовь и ненависть, богатство и нищета всегда где-то рядом? – обратилась к Глебу немного полная, русская женщина, усаживающаяся рядом с ним. Она смотрела на алеющий силуэт Тадж Махала своими серыми, немного детскими глазами.

– Как странно, как раз сейчас об этом думал – ответил Глеб и улыбнулся.

– Меня зовут Света – женщина протянула свою пухленькую, белую руку.

– Глеб.

– Ты впервые тут? – спросила она и Глеб кивнул – Я даже завидую тебе немного. У тебя впереди еще много всего интересного. Куда дальше поедешь?

-Завтра хочу сесть на поезд до Варанаси.

-А где остановился?

– Пока не знаю – ответил Глеб

– А мы переночуем здесь, а утром поедем в Гвалиор. Можешь с нами, если хочешь. Там, кстати, тоже можно сесть на поезд до Варанаси.

– А ты с кем?

– С мужем – ответила женщина и, почему то, пожала плечами.

Глеб посмотрел в ее бесхитростные глаза. «Почему бы и нет?» – подумал он.

– А вы на чем поедите в Гвалиор?

– У нас машина.

– Меня тоже водитель ждет. Машина у входа в парк.

– Ну так, отпусти его и поехали с нами.

– Договорились.

– Пошли познакомлю тебя с мужем.

Дхавал оказался невысоким индусом с открытой улыбкой и аккуратно постриженной бородой. При встрече, он сразу обнял Глеба, как будто они были старыми приятелями:

– Hallo my brother!⁵⁰

– Hi⁵¹

Втроем они прошли сквозь парк, который, словно покрывалом укрылся сумерками. Деревья появлялись из тьмы, словно солдаты, несущие бесконечный караул. Испарения, разогретой за день земли, мглой стелились над зеленой травой и лучи расходящихся тропинок терялись в тумане. Глеб оглянулся, что бы бросить еще один взгляд на Тадж Махал. Он величаво парил в тусклом облаке, подсвечиваемый редким фонарями. Монумент словно подпирал звездное небо, похожий на последнее надгробие человечества, затерянное в одиночестве и ночи.

Ворота парка оказались каким-то порталом, мгновенно переносящим в другую реальность. Прохлада сменилась влажной духотой, а тишина обернулась шумом многоголосого города. На Глеба навалилась усталость, мешающая думать и фокусировать взгляд. Рядом с собой он ощущал присутствие Иры и Анила, они шли молча и быстро, увлекая Глеба за собой, словно маленькие огоньки жизни. Света и Дхавал держали друг друга за руки и пробирались через толпу. Глеб ничего не знал о них и, быть может, поэтому тянулся к ним. Хотя, возможно, он просто начинал уставать от одиночества.

Глеб попрощался с водителем, с которым они проехали вместе примерно пятьсот километров и сразу забыл его имя. Потом он сел в машину к Ире и Анилу, которая помчала сквозь узкие улицы Агры.

Всюду сновали суетливые тук-туки, велосипеды, мотороллеры, автомобили и повозки, запряженные мулами. Казалось, что ночь разожгла уличный шабаш и потоки транспорта стали даже интенсивнее, чем днем. Сквозь открытое окно, сознание Глеба пронзали вой сирен, пряные запахи индийских улиц и экзотическая музыка, доносящаяся ото всюду. Иногда, они проносились мимо афиш и постеров, которые рекламировали болливудские фильмы. Их неестественно яркие краски, мелькали осколками стекла в калейдоскопе и смешивались с бликами фар, горящих окон и уличных фонарей.

Глеб обратил внимание на индуистский храм, выполненный в виде статуи обезьяноподобного бога. Исполинское создание пестрило всеми цветами, которые только могла предложить химическая промышленность и, к тому же, было освещено прожекторами, направленными снизу-вверх. Мистический колосс переливался и мерцал в ночи, теснимый совершенно непримечательными, серо-желтыми домами, которые, казалось, пытались выдавить его с грязной и шумной улицы.

Довольно схематично обозначенные, белые зрачки бога весело взирали на окрестности. Глебу он казался похожим на огромного ребенка, который нашел муравейник и воодушевленно тыкал в него веткой. Вообще, весь храм был каким-то несерьезным, несуразным и слишком ярким, словно он предполагался как аттракцион для детей и лишь потом был захвачен безумными брахманами.

«Воображаемый друг взрослых» – Глеб вспомнил избитую до пошлости фразу, описывающую идею бога.

«Что же, в данном контексте, довольно точное высказывание». Наверное, любому человеку тяжело смириться с унылостью, серостью и беспросветностью бытия, поэтому местные жители охотно верят в яркие и жизнерадостные образы, демонстрируемые подобной архитектурой.

– Ты не голоден? – спросила Ира.

– Еще как – устало ответил Глеб. Он действительно проголодался и начинал ощущать упадок сил.

***

Они поехали в ресторан. Он располагался на огороженном высоким забором дворе. Довольно подозрительное заведение, явно не предназначалось для случайных туристов. Пространство было окурено дымом и паром с кухни, который приносил густые запахи специй и неведомых блюд. Тяжелый, душный воздух создавал тягучую атмосферу. Казалось, что все находится под водой. Всюду сновали официанты, охотящиеся за чаевыми и танцоры, одетые в пестрые наряды. Зал битком набит индийскими нуворишами и довольно вульгарно разодетыми бабами.

Они заняли столик, который располагался чуть в стороне. Рядом стояла статуя какого-то бога. У ее основания дымились ароматические палочки. Идол тонул в клубах дыма.

– Странно видеть столько религиозных людей, не так ли?

– Ты атеист? – с плохо скрываемой иронией сказала Света – Но атеизм не путь к истине, а способ примирить себя с неспособностью ее постигнуть. Я так думаю, что это – просто усталость обычного человека. Не надо, ни награды, ни кары – дайте исчезнуть, просто оставьте в покое.

– Устал я, или нет не имеет значения – возразил Глеб – Просто нет оснований считать, что бог есть.

– Какие тебе нужны основания? Есть мы, есть вселенная. Само, что ли, это все появилось? Быть может, ты сам считаешь себя Богом? Из таких, как ты, выходят фашисты. Надо смирить гордыню. Нужно принять Бога!

Глебу совсем не хотелось говорить на эту тему. Света не казалась достаточно интересным собеседником для подобных дискуссий.

– Принять? Быть может, подчиниться? Неужели, для тебя не унизительна сама идея, что нужно играть по чужим правилам? Ведь эти правила придумали другие люди, в своих интересах. Хорошо, ты считаешь, что не люди, а бог. Это ничего не меняет. Пусть твой бог свою гордыню смирит. С чего это он господин, а я – раб? Я живу, стараюсь, как лучше, а он меня потом судит и карает. Кроме того, да, все могло появиться и само.

– Так, какой же это был бы Бог? Бог – господин, по определению. Твой Бог был бы просто не нужен.

– Дело вкуса. В любом случае, для творения идеальной сущности, наш мир слишком жесток и несправедлив. Не находишь? Хотя, быть может, мы неправильно понимаем значение слова «идеальный» – пожал плечами Глеб.

– А может, он специально посылает нам сомнения, чтобы мы через сомнения, через страдания пришли к нему? Чтобы мы поняли, что такое любовь. Ведь если бы в мире не было страданий, безразличия, ненависти, несправедливости, как бы мы поняли, что такое любовь? Как бы мы поняли, что Бог – есть любовь? Ведь все познается в сравнении. Сравнивать было бы не с чем.

– Какая глупость. Ты просто повторяешь за другими, не задумываясь. Бог всемогущ. Он в миг может сделать так, что все придут к нему. Да и, вообще, разве не унизительно клясться в любви из страха лишиться чего-то, или под угрозой вечных мук? Разве сама эта идея не унизительна и для тебя, и для твоего воображаемого «друга»? Любовь должна идти от силы, свободы, самодостаточности, а не от страха. То, что ты описываешь, это не любовь. Это отношения старого, жирного, женатого богача и молодой содержанки.

– А если бог просто так хочет? – с каким-то внутренним ослеплением, настойчиво добивалась своего Света – Понимаешь: хочет, и все!

– Он не может хотеть. Это же бог. У него нет желаний. У него есть воля, и по этой воле устроен весь мир. Малейшее движение его воли – и мир изменяется так, как ему угодно. Желания не успевают даже возникнуть. Именно поэтому у бога не может быть и цели. Да и, вообще, что ему надо больше: веры или страдания? Если страдания – то это не бог, а жалкий маньяк-извращенец. Бога нет.

– Все-таки ты фашист.

– Я с одной стороны фашист, с другой хиппи.

Света явно не понимала значение слова «фашист».

Потом говорили о другом. Дхавал и Света старались завести ребенка. Они познакомились пару лет назад в Индии, потом поженились в Москве. Несколько месяцев путешествовали по России. Получилось недорого, но денег осталось очень мало. Свете было тяжело постоянно переезжать и рано вставать. Глебу казалось, что она скорее выглядит не как жена, а как мать Дхавала. Все из-за того, что ей было около сорока. Дхавалу было не больше двадцать пяти.

Дхавал закончил какой-то хороший индийский университет. Должен был стать врачом, но уже второй год не работал. Он никогда не спал с женщиной до того, как женился на Свете. Он рассказывал, что хотел оставаться чистым и того же ожидал от своей будущей избранницы. Дхавала вводила в какой-то мистический ужас мысль о том, что можно предаваться разврату до брака. Однажды он даже пытался отговорить от замужества знакомую девушку. Потому, что ее жених хвастался своей насыщенной половой жизнью на весь университет.

Когда Дхавал сообщил Свете, что хранил невинность для нее, она расплакалась и обняла так, что он почти задохнулся.

«Kiss me again»⁵² – так сказала Светамужу после того, как они закончили эту часть своего рассказа. Света сказала, что тоже была невинна. Глеб, естественно, в это не поверил.

Ночь после свадьбы они провели в подмосковном отеле, который принадлежал отцу Светы. Дхавал очень нервничал и долго ходил по коридору. Когда он вернулся, Света спала. Ей уже было тяжело поздно ложиться.

На следующий день они отправились в круиз по Волге. Дни растягивались невыносимо. Иногда дул ветер, иногда нет, но всегда было низкое и серое небо. Теплоход останавливался в каких-то городах, но все время шел дождь. Они много говорили о ребенке. Они хотели ребенка больше всего на свете.

Потом они купили билет на поезд до Иркутска. Дхавал очень хотел посмотреть Байкал. Нужно было ехать несколько дней. Это было тяжело для Светы. В поезде был вагон-ресторан. Дхавал каждый день ходил туда пить пиво. Света плакала, когда оставалась одна.

Теперь они вернулись в Индию на несколько месяцев, наверное. Когда закончили ужин, Глеб заказал себе кофе. Они заказали вторую бутылку вина. Глеб размышлял о том, можно ли сказать, что они счастливы? Пожалуй, они были вполне счастливы.

– Ну так, что поедешь с нами в Гвалиор? Там можешь сесть на поезд до Варанаси.

– Поехали.

Глава 8. Странствие Алисы.

«Но ты хочешь идти путем скорби, потому что это путь к самому себе? Тогда покажи, что имеешь на это и право, и силу!»⁵³

Алиса смотрела в потолок. Ей было противно и мерзко от самой себя. «Как ты докатилась?» На простыне лежал отвратительный кудрявый волос. Алиса не хотела и думать, от куда он. Находиться в кровати стало нестерпимо. Она сорвала постельное белье и швырнула его в дальний угол. Пошла в ванную. Там стоял кислый запах рвоты. На стене висел выцветший календарь с изображением Вишну и Лакшми. Боги смеялись.

Оделась. Вышла на улицу.

В тот день, разыгрался шторм. Ветер вздымал вихри песка. Свинцовое море было страшным. Черные волны извивались как змеи, жалили друг друга и поднимали в воздух брызги яда. На пляже было безлюдно – хоть это хорошо.

Свернула в поселок. Пыль летела по узким улицам. Закусочные продолжали работать, но есть не хотелось. Алиса вспомнила пачку долларов, оставшуюся в номере:

«Нравится унижать меня? Унижай, я заслужила».

Ей было жалко Диму и, вместе с тем, брезгливо. Пришел как мелкий воришка и украл то, что может принести удовольствие только будучи подаренным. Пустой, жалкий, жадный человечишка. Один из истуканов, которые сбиваются в презренные толпища. Неужели в этом мире все так? Люди, где ваше благородство и великодушие? Где честь и доброта? Кто-нибудь из вас, хотя бы помнит, что это? Грязные, мелкие, глупцы.

Когда Алиса вернулась к своему номеру, Дима ждал ее возле двери. Алиса посмотрела ему в глаза, молодой человек отвернулся.

– Пошли пообедаем – робко сказал Дима. Ему явно было стыдно.

Не говоря ни слова, Алиса потянула за ручку двери. Дима взял ее за предплечье.

– Давай поговорим, Алиса – он смотрел ей в глаза.

– Отпусти – Алиса видела перед собой неказистого человека с тощими ручками и ножками.

– Хорошо. Тогда я сейчас скажу то, что собирался. Выходи за меня. Мы будем хорошо жить, ты не будешь ни в чем нуждаться.

Алиса рассмеялась. Она сама не знала почему. Наверное, от неожиданности.

– Я не шучу, Алиса.

Он быстро замямлил про деньги, дома и автомобили своего отца. Все звучало гадко и жалко. Говорил он, а стыдно было Алисе. Перед ней стоял поверхностный человечишка, неудачник. Почему то, Алиса представила его отца, который счистил салфеткой кусок засохшей грязи со своего ботинка, затем скомкал ее и отшвырнул от себя. Бумажка взмыла в небо, но приземлилась не в мусорное ведро, а в Гоа.

Вошла в свой номер, резко хлопнув дверью. Ее била дрожь.

Ближе к вечеру, еще походила вдоль побережья. Море немного стихло, но все еще беспокойно всхлипывало мутными от песка, солеными волнами. Заходящее солнце больше не казалось чем-то волшебным и завораживающим. Обычный желтый и очень небольшой сгусток света закатился за горизонт, почти не отразившись в море.

«И почему раньше мне это казалось особенным?» – подумала Алиса.

Миллиарды звезд и галактик мерцают в ледяной пустоте космоса. Все они одинаковые, потому что никто на них не смотрит. Красоты, на самом деле, нет. Мы сами придаем смысл и оттенки всему. Поэтому ничего и не существует без нас. Скорее всего, мир просто исчезает, когда мы засыпаем и рождается вновь, когда просыпаемся. Алиса, вообще, считала, что в мире может быть только один человек – все остальные, лишь забавная иллюзия, или тени других миров. Она созерцала свой закат и встречала свой рассвет. Вселенная всегда смотрит только сама на себя.

Алисе, вдруг показалось, что ее опыт в Гоа закончен. Тем более, виза, уже подходила к концу. Наверное, пришло время собираться домой.

Вечером пришла идея съездить в Варанаси на несколько дней. Каждый должен побывать в Варанаси. Оставила почти все вещи хозяину гестхауса на хранение, купила билет на поезд до Мумбаи.

Глава 9. Мумбаи.

Его молчание давило меня; и поистине, вдвоем человек бывает более одиноким, чем наедине с собою.⁵⁴

Поезд Алисы прибыл в Мумбаи. Перрон быстро заполнился шумной толпой. Люди кричали, размахивали руками, волокли огромные тюки, перевязанные серыми веревками. Алиса прошла мимо локомотива. Он дребезжал и коптил черным, едким дымом. Вырвавшись из душного вагона, поспешила к автобусной остановке. Поезд на Варанаси отправлялся с другого вокзала. Всюду сидели и лежали люди. Мужчины с черными головами и в белых рубашках. Их жены в пестрых сари и с мерцающими на солнце жёлтыми серьгами и перстнями. Дети с белоснежными улыбками, бегающие, прыгающие, ползающие.

Мумбаи пах Индией, как никакой другой город. Природу этого запаха невозможно до конца понять. Это испарения миллионов человеческих тел, шкур бродящих животных, крыс, дорожной пыли, базаров, мусорных куч и автомобилей. Запах кажется неприятным, душным, затхлым, грязным. Это запах тесноты, бедности, труда, нечистот. Так пахнет быт, слезы, старость и смерть. Через какое-то время, привыкаешь. Начинаешь чувствовать нотки пряностей, специй, тропических цветов, моря, благовоний и храмов. Запах становится легче, будоражит, манит, гипнотизирует. Наверное, так пахнет голубая кожа Богов. Этот запах мерзок, но и прекрасен, неповторим. Его невозможно описать, выкинуть из головы, забыть. Тем, кто его почувствовал, он всегда будет мерещится в фотографиях индийских городов, людей, достопримечательностей, в текстах Рамаяны и Махабхараты. Нет. Это не запах. Это дух, который парит над Индией, делает землю оранжевой, а солнце мерцающим, словно, сквозь дымку.

Всюду толпились люди. Алиса задыхалась, злилась, протискивалась. К полыхающему солнцу тянулись клубы испарений. Мусульмане, индусы, сидхи парсы и светлокожие, возвышающиеся, растерянные европейцы. Все вязкой, медленной рекой тянулись к шумной улице. Гул, визг тормозов, непрекращающиеся, пронзительные сигналы. Улица. Желто-зеленые тук-туки, такси, автобусы. Все кипело, плавилось, кричало, тянуло руки, казалось клубком запутавшихся змей, червей, или крыс.

Мысли Алисы путались. Хотелось остановиться, закричать, исчезнуть.

Господь Бог поселил человека в Эдемском саду, чтобы он возделывал сад и заботился о нем.⁵⁵ Господь Бог заповедал человеку: «Можешь есть плоды с любого дерева в саду, но не ешь с дерева познания всего…»⁵⁶

«Тогда женщина увидела, что плод дерева был хорош в пищу и приятен на вид, и что дерево было желанно, как источник мудрости; и она взяла один из плодов и съела…»⁵⁷

«И Господь Бог изгнал ее из сада Эдем…»⁵⁸

-Miss! Miss!⁵⁹ – позади послышался голос.

Кто-то схватил ее за руку. Алиса рассержено обернулась. Перед ней стоял неопрятный, тощий индус. Он был босым. Алиса едва сдерживала отвращение, гнев и страх. Посмотрела, как затравленный хорек. Мужчина немного смущенно улыбнулся и протянул ей телефон. Очевидно, Алиса его выронила, или забыла где-то. Стало стыдно за свои эмоции. Вытянула из кармана джинс несколько измятых банкнот, но мужчина отступил в толпу, показывая жестами, что ничего не хочет в качестве награды.

Купила билет и зашла в старый лиловый автобус, украшенный множеством золотых надписей и огромными павлинами, нарисованными вдоль кузова. За рулем пожилой, опрятный водитель в идеально выглаженной, белой рубашке. Расположилась в самом конце салона, у окна. Стекла не было, вместо него блестящие ограждения из толстых, никелированных трубок. Автобус быстро наполнялся пассажирами. Свободных мест не осталось. Даже проход заполнили люди, огромные сумки и тюки. Водитель закрыл дверь.

Старый двигатель взревел. Алиса почувствовала жар, исходящий из-под сидения. Где-то под ногами, завертелись и заскрежетали сцепляющиеся шестерни. Автобус неожиданно резко рванул вперед, не обращая внимания на окружающую его толпу. Водитель кричал, высунувшись из окна и ругался на пешеходов, носильщиков и уличных попрошаек.

Автобус вырвался на широкий бульвар, который протянулся вдоль моря. Бирюзовые волны бились о бетонные волнорезы. По набережной прогуливались люди, мерцающие сквозь редкие, аккуратно постриженные деревья. Вполне уютные, светлые многоэтажки задумчиво смотрели на горизонт. После вокзальной суеты, все казалось тихим и умиротворенным. Даже духота отступила: автобус мчался, почти не останавливаясь. По салону гулял приятный, чуть солоноватый ветерок. Где-то, среди бетонных глыб набережной притаились грубые, самодельные хижины с серыми, плоскими крышами.

– Где трущобы? Я хочу посмотреть трущобы!

Перед Алисой сидели две русские женщины за сорок. Короткостриженые, размалеванные, как старые проститутки. Бесформенные одежды прикрывали дряблые, тучные телеса.

– Марин! Переведи ему. Пусть покажет трущобы – бабища говорила громко, презрительно и с насмешкой осматривая окружающих.

– Трущобс! Мы хотим трущобс – забубнила, вторя баба на ухо, сопровождающему их индусу. Она активно жестикулировала, медленно произносила слова, стараясь тщательно выговаривать каждую букву. Мужчина на английском языке пытался объяснить, что не понимает, но толстухи не унимались:

-Чего ты такой тупой, рубероид? Говорю тебе тру-щоб-с хочу.

Женщина повернулась к Алисе:

-Можете ему перевести, что мы хотим трущобы посмотреть?

Алиса сделала вид, что не пронимает по-русски.

-Чего ты с ней разговариваешь? Не видишь, что она тупая американка?

Бабы заржали, как две кобылицы. Одна из них швырнула пустую бутылку из-под воды в окно.

«Свои хрущебы лучше вспомните. И свой сталинский нищебродский ампир» – думала Алиса – «Что это за холопское стремление почувствовать себя барином? Вы глупые, уродливые, суеверные, обманутые, несчастные, загнанные на работе дуры, а не господа в пробковых шлемах».

Автобус повернул и выехал на прекрасную улицу, застроенную колониальными зданиями. Тенистые тротуары утопали в густой растительности. Пожелтевшие от времени дома тянулись к небу остроконечными башенками и куполами. Медные крыши мерцали зеленоватой патиной на солнце, сквозь листву покачивающихся пальм и баньянов.

Перед Алисой словно оживали картины Верещагина, знакомые с детства. Казалось, что вот-вот исчезнут суетливые тук-туки, такси и мужчины в деловых костюмах. На улицу неспешно выйдет караван огромных слонов, укрытых золочеными попонами. На их спинах, под опахалами из павлиньих перьев будут вальяжно восседать толстые раджи, сверкающие бриллиантами перстней. Или надменные английские лорды, в белых шлемах и красных мундирах. И дамы в изысканных шляпках, делающие вид, что готовы упасть в обморок. Как там у Гумилева?

«Он обернулся… там, во мгле

Дрожали зябнущие парсы

И, обессилев, на земле

Валялись царственные барсы,

А дальше падали слоны,

Дрожа, стонали, как гиганты,

И лился мягкий свет луны

На их уборы, их брильянты.

Но людям, павшим перед ним,

Царь кинул гордое решенье:

«Мы в царстве снега создадим

Иную Индию… – Виденье»⁶⁰

Алиса бросила раздраженный, брезгливый взгляд на женщин, сидящих перед ней. Они продолжали кудахтать, не обращая внимания на вид из окна.

-Марин! Смотри какой порш!

Бабы воодушевлённо прильнули к окну, чуть не протискивая отвратительные рожи наружу. Одна даже привстала со своего места.

Внезапно, дорога сузилась, деревья и прочая растительность исчезли. Все затянулось клубами душной пыли, сквозь которую проступали поля трущоб. Бескрайние человеческие муравейники гнетущим миражом выросли, застилая собой горизонт. Железные дороги, зловонные каналы, горы мусора, растянутые веревки с сохнущим бельем и…люди. Она вспомнила Северянина:

«…А знаешь край, где хижины убоги,

Где голод шлет людей на тяжкий грех,

Где вечно скорбь, где лица вечно строги,

Где отзвучал давно здоровый смех

И где ни школ, ни доктора, ни книги,

Но где – вино, убийство и… вериги?»⁶¹

Да, хижины, действительно, были убоги, но Алиса не видела вечной скорби на проносящихся мимо лицах. Кто-то улыбался, кто-то спешил. Трущобы выглядели просто шокирующими декорациями, за которыми скрывалась вполне обычная сцена жизни. С, часто, банальными любовными историями, скандалами, страстями и прочими суетливыми обще человеческими сюжетами.

«Люди, как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»⁶²

«Что всю русскую литературу вспомнила, пока каталась в индийском автобусе?» – Алиса усмехнулась сама себе.

Бабы перед ней примолкли и завороженно смотрели на город.

– Марин, какие же они несчастные. – Притворно сострадающим тоном сказала женщина. Было видно, что ей совершенно плевать на людей. Не похоже было, что она, вообще, считала людьми как пассажиров автобуса, так и жителей Бомбея. Марина не слушала. Марина увлеченно фотографировала.

-Потом мне отправишь…

.

«Это вы несчастные, пустые, поверхностные дуры. Дуры набитые.» – думала Алиса.

***

На вокзале, как ни странно, людей было не много. Уже смеркалось. По стенам домов скользили длинные, изломанные тени. Привокзальная публика не вызывала никакого доверия. Вместе с темнотой наползали страхи. Алиса подошла к билетной кассе.

– One ticket to Varanasi second class.⁶³

– Only general ticket.⁶⁴

Были только билеты без места. Это означало поездку в забитом битком, самом дешёвом вагоне. Алису не привлекала такая перспектива, но оставаться в Бомбее⁶⁵ до утра хотелось еще меньше.

-One general ticket to Varanasi please.⁶⁶ – Алиса решила довериться судьбе.

Вышла на узкий, не очень чистый, почти безлюдный и плохо освещенный перрон. В голову закралась мысль, что это место просто рай для грабителей. Если, что даже кричать бесполезно, из-за грохота прибывающих поездов.

Посмотрела в сторону группы молодых мужчин, сидящих прямо на бетонной платформе. Они тоже смотрели на нее. Стало действительно страшно. Алиса вернулась в здание вокзала. До поезда оставалось сорок минут.

В зале было светлее и комфортнее. Немногочисленные ожидающие лежали прямо на полу, хотя почти все стулья оставались свободны. Алиса села. Пару раз она замечала, как черная крыса пробежала из одного угла в другой. Никто, кроме Алисы не обратил на это внимания. На потолке с пожелтевшей и немного облупившейся краской, замерев, висели несколько довольно крупных ящериц.

«Хорошая компания: внизу крысы – сверху ящерицы» – подумала Алиса.

В положенное время, к платформе подошел поезд. Перрон моментально заволокло густым, черным дымом, который клубами окутывал локомотив. Измученные человеческие лица гроздьями прилипли к решеткам, которые закрывали оконные проемы вагонов. Видимо, внутри дышать было совершенно нечем. Моментально, платформа заполнилась тучами людей, которые появились неизвестно от куда. Толпа вжималась в раскрывшиеся двери прибывшего поезда. Алиса робко встала с краю, рвущейся внутрь толпы. Было совершенно не очевидно, что она сможет попасть внутрь поезда, а если и попадет, то вряд ли проживет там необходимые тридцать шесть часов.

– Miss, what are you doing here?⁶⁷ – к Алисе обратился мужчина в форменной одежде.

– Trying to get on my train.⁶⁸

– Show me your ticket.⁶⁹

Алиса протянула свой билет мужчине.

– This is not your train. Your train is late.⁷⁰

Мужчина отвел Алису в зал ожидания и обещал подойти к ней, когда нужный поезд прибудет, чтобы помочь с посадкой.

Время шло. Поезд опаздывал уже на тридцать минут, а служащий вокзала все не приходил. Беспокойство Алисы нарастало.

«Быть может, он уже забыл про меня. Просижу тут всю ночь, как дура» – думала Алиса.

Пыталась спрашивать окружающих, но никакой информации получить не удалось – английского никто не знал. Почему то, Алиса представила, как засыпает ночью и просыпается от того, что по ней бегают черные крысы.

Несмотря на эти мысли, ее веки постепенно тяжелели. Снился отец.

Папа.

Спокойна глубина моего моря: никто и не догадывается о том, какие забавные чудовища скрывает оно!⁷¹

В отцовский дом Алиса входила через высокий подъезд. Ее сразу окутывал сумрак и дыхание сырого бетона. Высокая тёмная прихожая встречала тишиной. Пол из каменных плит вел к ее комнате. За приоткрытой дверью горело окно. В воздухе кружили пылинки, которые плавно поднимались к потолку. Каждый день она входила в этот подъезд, прихожую, комнату. Это был переход в другой мир, в их мир. Его создал отец. В прихожей пахло железом, камнем и кожей. В этом было что-то от папы. Нечто меланхоличное и суровое. Алиса очень любила папу.

Ей было десять лет, кажется. Алиса вернулась из школы домой. Это был один из тех дней, когда настроение особенно сильно влияет на реальность. С самого утра ее угнетало что-то. Казалось похожим на нечистую советь, хотя она ничего не сделала. Быть может, из-за плохих сновидений?

Как всегда, на завтрак папа поставил перед ней огромную тарелку каши, такую же, как и себе, и стакан молока. Каша была невкусная. Алиса никогда не могла доесть даже четверти, но отец никогда не уменьшал порцию. Потом доедал за ней сам.

В школе, вроде, тоже ничего не произошло. Но все казалось мертвым и безрадостным. Казалось, что вечно будешь маленькой и придется всегда ходить в бессмысленную и отвратительную школу.

С недавних пор Алиса дружила с Сашей Сотниковым. У него была мама. У них дома всегда было чисто и светло. Пахло цветами и приправами. Алиса любила сидеть с Сашиной мамой на кухне и показывать свои рисунки. Алиса хотела бы иметь маму.

Саша передал ей любовную записку. Он смотрел, как заяц попавший в капкан. Было жалко его, а еще Алисе нравилась его мама. Поэтому она не отказывалась гулять с Сашей.

Папы дома не было. Алиса открыла дверь своей комнаты. Свет хлынул в темную прихожую. Вытянулся светящимся прямоугольником на полу. Тени дрогнули и спрятались за мебелью, как призраки.

Потом пошла в гостиную. Делать было нечего.

Решила зайти в комнату к отцу. Она очень любила отца. Она боялась отца. Хотя, все-таки, было приятно получить его одобрение. Одобрение того, перед кем так часто бывала виновата. Иногда, между ними случались неприятные разговоры, особенно после ее проступков. Тогда Алиса бывала отчитана и наказана, но после всегда чувствовала себя очищенной от греха. Чувствовала, что может начать жизнь с чистого листа. Продолжить свой путь к добру и свету, забыв о запятнанной совести.

Алиса нажала на ручку и приоткрыла дверь. Как всегда, почувствовала некую робость и благоговение. Это были врата в нечто большее, чем в еще одно помещение. Множество раз она приходила сюда с угрызениями совести, сомнениями и страхом, а уходила с верой в себя, с избавлением и надеждой.

В комнате отца пахло немного не так, как в остальном доме. Больше железа, больше запаха старых книг и что-то еще, разбавленное свежим воздухом из всегда приоткрытого окна.

Раскрыла шкаф. Там хранилось альпинистское снаряжение отца. Алиса подержала в руках папин ледоруб, провела пальцами по связке карабинов. Неловко ухватилась за что-то. Сверху упал мешок со стальником. Пришлось подвинуть стул, чтобы убрать все на место.

Старалась двигаться тихо. Подошла к столу. Стала копаться в ящиках. Алиса иногда позволяла себе рыться в вещах папы. Она обследовала его царство, изучала его, из любопытства, наверное. Один раз даже украла что-то.

В верхнем ящике, лежал маленький медальон с фотографией мамы внутри. Это была любимая вещь Алисы. Она часто приходила смотреть на него. Даже разговаривала, иногда. Представляла, как мама ей отвечает. Как бы она хотела поговорить с мамой по-настоящему, хотя бы раз.

Бросила взгляд на незаправленную отцовскую кровать. Оттуда пахло чужой женщиной. Ее отец был красивым. Женщины любили его. Часто подлизывались к Алисе, наверное, чтобы расположить его к себе.

Алиса всегда ждала, чтобы они ушли. Вспомнила. Представила. В душе вспыхнул гнев. Сжала медальон в кулаке и вышла из комнаты, больше не стараясь сохранять тишину.

Вернулась к себе. Руки сами потянулись к учебнику английского языка. Раскрыла на странице с домашним заданием. Буквы прыгали перед глазами и отказывались собираться в слова. Все мысли были о медальоне, притаившемся в кармане.

Зачем она украла? Она и сама не знала. У Алисы был целый миллион фотографий матери. Быть может, что-то внутри хотело сделать, дурное, чтобы пожалеть себя, навредить себе, почувствовать вину? Почему, что-то внутри нас всегда борется с порядком, хочет внести хаос и саморазрушение?

Ночью она зажгла маленькую свечку. Ей казалось, что она не одна в комнате. Бог был рядом. Молилась, чтобы все люди на свете были счастливы. Обещала, что всегда будет на стороне света и добра. Однако, днем предавала свою клятву. Просто она хотела маму. Наверное, были люди лучше, совершеннее и благодарнее чем она. Наверное, они не злились на Бога, не поддавались дурным желаниям и искушениям. Почему так? Неужели есть избранные, безгрешные, чуждые всему низменному? Неужели святость доступна только избранным? Значит Алиса не была избранной, была обычной? Почему тогда она так стремилась к прекрасному и благородному, по крайней мере, когда оставалась одна? Зачем Бог создал ее такой никчемной? Быть может, это его злая шутка? Быть может, его, вообще, нет. Папа говорит, что его нет. Папа верит только в себя. Быть может, папа – сам Бог?

Почему то, было приятно думать обо всем этом. Было приятно бросать вызов и, одновременно, жалеть себя. Потом Алиса ругала себя за богохульство. Тоже было приятно. Было похоже на ритуал, принесение себя в жертву, на самобичевание.

Подошла к окну. Огонек свечи отражался от стекла. Ее лицо тоже отражалось от стекла. Глаза Алисы были огромными и черными, как бездна. Скорчила пару рожиц. Ей нравилось смотреть на себя.

Улицы почти не было видно. Нет, нельзя сомневаться в Боге! Всегда должно быть, что-то находящееся вне сомнений. Святое место в душе, огражденное от разума. Иначе все развалится, жизнь станет бессмысленной.

Наверное, Бог просто хотел испытать ее, научить подлинной мудрости. Хотя, возможно, это было лишь детским сомнением в собственной полноценности, или страх?

Утром папа позвал к завтраку. Алиса спрятала медальон между книгами и пошла кушать. В то утро, папа заботливо насыпал ягод в ее кашу. Почему –то от этого было еще хуже на душе. Есть не хотелось. Алиса ковыряла ложкой в тарелке. Каждый глоток давался с трудом.

Папа был в хорошем расположении духа. Алиса иногда посматривала из-под лобья на его ухмылку. Чувствовала себя преступницей, загнанной в угол. Чувствовала себя одинокой, не заслуживающей такого хорошего папы, не заслуживающей даже его улыбки. Даже ягоды не казались вкусными.

«Закрыла ли я вчера дверь? Задвинула ли ящик, как было. Может быть, он уже заметил?»

Алиса была готова отдать все, что у нее было. Готова была отдать свою жизнь, лишь бы медальон, чудесным образом, оказался в комнате отца. Она пыталась мысленно молиться, просить Бога. Потом останавливала сама себя. Казалось кощунством думать, что Бог станет слушать такую подлую воровку, как она.

– Как себя чувствуешь, дорогая? Ты сегодня плохо выглядишь.

«Все, сейчас он точно догадается! Папа всегда знает, о чем я думаю. Зачем он меня мучает? Лучше любое наказание, чем это»

– Просто голова болит, папочка…

«Опять я соврала! Я гожусь только на то, чтобы врать и воровать»

– Ну это ничего. Сходи погулять, пройдет.

Алиса опять искоса посмотрела на папу. За завтраком так ничего и не случилось. Отец ушел к себе, оставил в покое.

Алиса легла под одеяло в своей комнате. Под подушкой был спрятан пакетик с конфетами. Она машинально отправляла их в рот одну за другой. Был самый несчастный день в ее жизни. Алиса точно знала, что хуже не может быть ничего. Думала, что самоубийство – это единственный выход. Жаль не было яда.

Была суббота, кажется. Лучший день недели. Обычно, в это время она читала, либо беззаботно играла во дворе. Но как можно читать, или играть в таком состоянии? Как успокоить свои мысли и душу?

«Нет! Это отец во всем виноват. Это он водит баб в мамину комнату. Я не могла это терпеть. У меня не было выбора»

Потом она представила, как поджигает свой дом. Как зарево пожара охватывает весь горизонт и клубы черного дыма вздымаются к небу. Она бы могла спастись, если бы хотела. Только она решила умереть. Пусть папа знает, что неправильно поступал с ней и мамой. Пусть поймет, как он виноват. Конечно же, Алиса попадет на небо, наконец встретиться там с мамой. Конечно же, предстанет перед судом Божьим.

«Только я не покорюсь ему. Ни за что не покорюсь, не попрошу прощения! Пусть наказывает меня как угодно, я ни в чем не раскаиваюсь! И будет спрашивать: ты это сделала? И буду гордо отвечать я:

«Да! И сделаю снова, и снова, и снова! Потому что ты мне не бог, ты мне не отец! Ты создал этот ужасный мир, чтобы мучать людей. Ты создал взрослых, чтобы мучать меня!»

Алиса обливалась слезами и продолжала пихать в рот конфеты. Она чувствовала какую-то уверенность и мрачную радость, перебирая в голове эти мысли. Кажется, она задремала.

Потом проснулась. Мир фантазий отступил. Ужасная реальность звенящей тишиной нависла в комнате, в каждом ее предмете. Особенно где-то в щели между книгами. Алиса украла и преступление могло раскрыться в любой момент. Представила, как отец, прямо в этот самый момент случайно замечает необычно приоткрытый ящик. Как заглядывает внутрь и….

Алиса оделась, забрала медальон с книжной полки и выбежала на улицу. Во дворе играли дети. Она прошла мимо них. Дальше был яблоневый сад. Яблок в том году было много. Многие уже попадали и гнили на желтеющей траве. Только Алиса почти не обращала внимания на то, что было вокруг. Она бы хотела, чтобы пошел дождь. Ей казалось, что дождь – это лучшая погода для такой несчастной маленькой девочки, как она.

Стало нестерпимо. Побежала по алее, потом вдоль набережной. Хотелось оставить позади отца, наказание, свою совесть и никогда не возвращаться. Да, она больше никогда не вернется домой! Даже если папа будет плакать, даже если он будет умолять и обещать все, что угодно. Она больше никогда не вернется домой. Нет, не так, не домой. Это ей больше не дом.

Бежала мимо леса. Вспомнила о своем «секретике», спрятанном рядом. Как же она была весела, беззаботна, общительна, счастлива. Куда это ушло?

«Я ли это была? А сейчас я, или кто-то другой? Почему я, это я?»

Все было обычным: деревья, мост через ручей, даже небо, но, при этом все было отравлено ужасным ядом. Неужели больше нет пути назад? Неужели больше не будет, как прежде? Больше она никогда не сможет играть с другими детьми. Алиса чувствовала, что потеряла детскую невинность. Потеряла связь с детским миром. Чувствовала, что она больше не ребенок. Мир рухнул, изменился. Она плакала от жалости к себе. Она была не готова становиться взрослой.

Потом, она достала из кармана медальон с мамой. Она никогда не видела ее в живую. Мама умерла при родах.

«Ведь папа ни в чем не виноват. Это из-за меня она умерла. Я с самого рождения неправильная! Почему другие дети хорошие, а я такая никчемная? Почему всем плохо со мной?»

Она знала, что вернется домой. Просто так приятно было думать, что ушла навсегда.

Было бы здорово сломать ногу, или руку. Еще было бы хорошо заболеть, только не обычным кашлем, а по-настоящему. Тогда бы ее доставили домой на скорой. Папа бы притих испугано, жалел бы и плакал. Тогда украденный медальон больше бы не имел значения.

Алиса знала, что можно было лишить себя жизни. Представила, как поднимается на высокое здание и прыгает… Почему-то, стало спокойнее. Выход есть всегда. Решила отложить на крайний случай. Утерла слезы, пошла домой.

В отцовский дом Алиса входила через высокий подъезд. Ее сразу окутывал сумрак и дыхание сырого бетона. Высокая тёмная прихожая встречала тишиной. Пол из каменных плит вел к ее комнате. За приоткрытой дверью горело окно. В воздухе кружили пылинки, которые плавно поднимались к потолку. Каждый день она входила в этот подъезд, прихожую, комнату. Это был переход в другой мир, в их мир. Его создал отец. В прихожей пахло железом, камнем и кожей. В этом было что-то от папы. Нечто меланхоличное и суровое. Алиса очень любила папу.

Зашла на кухню. Папа готовил обед. Какой же он был хороший, сильный и красивый. Алиса молча подошла к нему и обняла за ногу. Она больше не могла этого терпеть.

Он присел на стул, рядом с ней:

– Что такое? В чем дело, дорогая?

Алиса смотрела в пол и молчала.

– Ну же, расскажи, что случилось.

Она молча протянула кулачок с медальоном к отцу и разжала пальцы.

– Все хорошо, дорогая. Оставь себе, если нравится.

***

– Сome with me⁷² –голос станционного служащего согнал дрему.

Он проводил Алису на соседнюю платформу.

– Wait here. Your train will arrive in five minutes.⁷³

– Thank you very much⁷⁴ – Алиса действительно была ему благодарна. Без помощи, она бы точно села не на тот поезд.

Было немного прохладно, хотелось закутаться во что-то, но теплых вещей не было. На соседнюю платформу прибыл еще один поезд. В нос ударил резкий запах канализации, очевидно, туалет в одном из вагонов был не вполне исправен. Настроение становилось все хуже. На платформе начинался шум и гам. Кто-то толкал в спину. Предусмотрительно держалась поближе к краю перрона. Представлений о личном пространстве в Индии, определенно, не было. Впереди еще тридцать шесть часов.

Поезд наконец прибыл. Алисе повезло, двери распахнулись прямо перед носом. Возможно, она и передумала бы ехать, но толпа, без спросу, внесла ее в вагон.

Внутри жарко и тесно. Свободных мест не оказалось. Алиса села в проходе на рюкзак. Один кроссовок наступил на что-то липкое. Запахи сотен тел, еды, и туалетов был вязким, жарким и влажным. Нависал дымкой, мглой, почти туманом.

«Тридцать шесть часов» -думала Алиса.

Иностранцев в вагоне больше не было, женщин тоже. Сотни глаз с любопытством рассматривали Алису: ее белую кожу и волосы. Если бы не подташнивало от духоты и запахов, было бы не по себе.

Кто-то аккуратно дотронулся до ее плеча. Устало подняла голову. Это был молодой мужчина, почти юноша. Он пытался, что-то объяснить, тыкал пальцем в хвост состава. Она не понимала.

– He says there's a women's car at the end of the train.⁷⁵ – с верхней полки раздался голос старика. – better go there are fewer people there.⁷⁶

– Thank you very much.⁷⁷

Алиса поднялась со своего места. Его тут же кто-то занял. Потребовалось минут сорок, чтобы протиснуться в последний вагон. Люди были везде: в проходах, тамбурах, даже в раскрытых настежь туалетных комнатах.

Женский вагон был очень трогательно окрашен в розовый цвет. Действительно оказался практически свободным. Алиса села на одну из откидных коек. Вокруг расположились несколько бабушек, молодых женщин и детей. Они несколько диковато, застенчиво, но с любопытством посматривали на Алису. Она тоже смотрела на них.

Маленький мальчик, наверное, лет пяти подсел рядом и положил голову ей на плечо. Через мгновение, он принялся ковыряется в ее волосах. Было приятно. Наверное, ребенок впервые увидел длинные пряди, не укрытые платком. Мама мальчика потянулась, чтобы стащить его к себе, но Алиса жестом показала, что все в порядке.

Как странно, когда в тебе ребенок. Он питается твоей кровью и воздухом. Как еще один орган, только растет. Привыкаешь к нему, считаешь еще одной частью себя. Как рука, или нога. Любопытно, так ли это? Интересно, было бы узнать. Потом он отделяется. Странно, должно быть, наблюдать, как отделяется часть тебя. Кто это существо? Еще одно «Я», или отдельный человек? Наверно, он будет считать, что отдельный. Я бы, наверное, всегда считала, что всего лишь «Я». Продолжение «Я». Развитие… Разве можно называть эти чувства любовью? Как к мужчине, например. Ведь это совершенно другая природа, другие состояния, эмоции. Как же беден язык! Мы вынуждены объединять совершенно не связанные явления, одним словом. Это делает наше мышление примитивным, поверхностным. Мы не думаем, мы вынимаем из подсознания готовые клише, фразочки, которые, якобы все объясняют. Они не объясняют ничего. Мир, вообще, не описать словами. Определенно, нужна другая система символов.

Алиса посмотрела в окно. Тянулись бесконечные оранжевые поля. Горизонт терялся за облаками пыли. Поселки следовали один за другим, практически не прерываясь. Везде копошились люди, животные и птицы.

Вспомнила Россию. Вспомнила, как несколько недель путешествовала на поезде. Тогда, можно было часами и, даже, сутками смотреть в окно, наблюдая лишь бескрайную пустыню тайги. Или выжженные солнцем степные пейзажи, через которые, время от времени, проносились дребезжащие «уазики», увлекающие за собой, долго не оседающий шлейф песчаной взвеси. Автомобили взмывали на сопки, выныривая из преследующего их пылевого тумана, чтобы через мгновение, вновь исчезнуть теперь навсегда.

Почему то, Алиса вспомнила берега Ольхона, которые срывались отвесными стенами в бесконечную, черную бездну Байкала. Во всплесках ледяной воды слышались гортанные гимны древних шаманов, которые ветер, едва уловимыми нотками, разносил по острову. Хотелось встать на край, утеса, который в причудливой игре света и тени принимал женские очертания. В эти мгновенья казалось, что стоишь на носу древнего драккара, его носовая часть украшена резным изображением прекрасной ведьмы, которая пугает и злит духов с желтыми глазами, мерцающими в отблесках воды.

Захотелось спать. Забилась на вторую полку, железную, очевидно, предназначенную для багажа. Положила рюкзак под голову. Сон был беспокойный, рваный, мучала жажда. Рано утром, на одной из станций, в вагон набилась толпа. На этот раз, все вперемежку: и мужчины, и женщины. Пришлось сесть, потесниться. На полках, предназначенных для трех-четырех человек, оказалось по шесть. Люди и вещи были везде. Они сидели и стояли, казалось, почти на головах друг у друга. Стало шумно, влажно, душно.

Алиса сидела на багажной полке, как курица на насесте. Рядом расположился вчерашний мальчик. Казалось, что ему было вполне комфортно. Ребенок строил рожицы Алисе, заигрывал, рассказывал, что-то. Достала из рюкзака банан, взяла половину себе, вторую отдала мальчику. Он засунул свою часть целиком в рот, щеки раздулись, глаза сузились в щелки. Умудрился перепачкаться. Вытер руки о белую майку. Его мама смотрела, улыбалась. Пыталась, что-то узнать у Алисы. Она лишь пожимала плечами. К обеду удалось объяснить, что едет в Варанаси, Каши, Бенарис⁷⁸.

В вагоне запахло едой. Кто-то угостил Алису чем-то странным, сладким, жутко острым. Улыбался. Отказаться не смогла. Потом крутило живот немного. Съела таблетку не запивая. Она прилипала к языку и горлу, жажда стала нестерпимой. Когда садилась в поезд, почему-то, рассчитывала, что воду можно будет купить в любой момент. Ошиблась. Разносчики воды, видимо, не считали нужным посетить «женский» вагон. Думала быстро выйти на станции, но все остановки были минутными, да и протиснуться к выходу казалось нереальным. Наконец, увидела в окно разносчика воды. Вспыхнула надежда.

– Water, water.⁷⁹ – Алиса кричала, прильнув к решетке, которая закрывала окно вагона. Голос тонул в стуке проезжающих поездов, гудках локомотивов и воплях толпы. Торговец не слышал, уходил.

Внезапно, хором, заорал весь вагон. К разносчику воды, сквозь решётки, потянулись десятки рук. Поезд уже трогался. Торговец сунул бутылку в одну из ладоней, деньги взял из другой. Бутылка упала. Весь вагон взвыл от возмущения и негодования. Тогда, продавец схватил новую бутылку, побежал за поездом, отдал кому-то. Общими усилиями вода оказалась в руках Алисы.

Люди улыбались и, даже, смеялись, наблюдая за тем, как она пьет. Казалось, что сейчас заиграет музыка и все начнут танцевать, кружа подолами красных сари и мерцая золотыми колечками в ушах и носах.

Алиса хотела отдать деньги кому-то. Не взяли.

Прошел день. Пассажиры время от времени менялись верхними полками и нижними. Все затекало, хотелось лечь. Ближе к вечеру, Алиса съела еще один банан. Нашла на дне рюкзака пакетик с конфетами. Одну засунула в рот, остальное раздала детям. Они жадно набивали рты, утрамбовывали маленькими ладошками, чавкали с удовольствием, которое недоступно взрослым. Потом лезли обниматься, вытирали руки об одежду Алисы, дергали за волосы. В тесном вагоне не было задумчивых, хмурых, закрытых, неразговорчивых, грустных – улыбались. Все было странно. Не сочеталось. Гремящий, ржавый, грязный, душный, забитый почти нищими, работающими с раннего утра, до поздней ночи людьми и открытые улыбки, готовность помочь, поделиться, уступить место. Это было торжеством простоты над каменной тяжестью бытия. Вызов культу самоугождения, который превращает людей в опьянённых слабостью ближнего животных. Разве не эта суетливая алчность заставляет идти по головам, саркастически, цинично, злорадно? Заставляет думать, что мир только для сильного, жадного, изворотливого? Заставляет скупать, хранить, копить, сберегать. Поощряет лень, глупость, невежество. Губит ростки добра, благородства и любви. Все это материальная ловушка, тюрьма, цепь. Которая не позволяет преобразиться усталой человеческой душе. Что же, вера всегда там, где ее ждут.

Ближе к полуночи в женский вагон зашел патруль. Люди толи в форме железнодорожников, толи полицейских принялись перегонять мужчин куда-то. Началась суета, толкучка, шум. Потом все стихло, стало просторнее. Алиса вытянулась на верхнем ярусе. Хотелось поспать, но холодно.

Проворно, как обезьянка, маленький мальчик вскарабкался на полку к Алисе. Лег рядом, прижался. От него исходило тепло и пахло молоком. Уснули обниму. Утром Алиса очнулась под пестрым платком. Мать мальчика укрыла их своим сари.

Алиса выглянула в окно. Прозрачное, голубое небо было освещено восходящим солнцем, дарующим тепло, но не испепеляющим. Колеса уютно стучали по стыкам рельс. Проезжали мимо очередной деревни с пыльными дорогами, деревьями и домами. Между сельскими хижинами и насыпью железной дороги протекал мутный, чуть зеленоватый ручей. Местные жители выстроились вдоль его берега и справляли утреннюю нужду, не обращая внимания на друг друга и проезжающий мимо поезд.

Мимо прошел разносчик горячих напитков.

– Coffee, tea⁸⁰ – он увидел Алису и заговорил по-английски.

– Coffee please.⁸¹

Мужчина взял пластиковый стаканчик и налил кофе из огромного термоса. Молча протянул его Алисе.

– Do you know when we will arrive in Varanasi?⁸² – спросила Алиса, отхлебывая горячий напиток. Разносчик заулыбался, но ничего не ответил. Было похоже, что он уже произнес оба знакомых ему английских слова.

Время от времени поезд останавливался на каких-то станциях. Все вывески были на хинди, английскими буквами ничего не дублировалось. Алиса посматривала на часы, поезд уже должен был подъезжать к Варанаси, но учитывая, опоздание при отправлении, логично было предположить, что и прибудут они не вовремя. Алиса боялась пропустить свою остановку, всматривалась в проносящиеся мимо платформы. Пыталась уточнить время прибытия у соседей. Те лишь галдели, успокаивали жестами. Было не вполне ясно, понимали ли они причину беспокойства Алисы.

Так, в полном неведении, прошло около часа. Поезд подходил к очередной станции, когда соседки принялись активно жестикулировать и воодушевленно рассказывать, что-то. Иногда, среди непонятных фраз проскакивало заветное: «Варанаси».

Кто-то нашел затиснутые среди баулов кроссовки Алисы. Оделась, собрала вещи и вышла на улицу. Общий индийский вагон запомнился ей навсегда. Было тесно, душно, противно и страшно, но был еще маленький мальчик, который грел ее и пах молоком. Была женщина, которая накрыла ее ночью. Были люди, которые не бросили, помогли, отнеслись как к уставшему путнику в чужой стране, а не как к кошельку с иностранной валютой.

Глава 10. Гвалиор.

Разве ваша душа не есть бедность и грязь и жалкое довольство собою?⁸³

Путешествуя из Агры в Гвалиор, мы стали свидетелями гигантской демонстрации в поддержку Рахуля Ганди. Толпы нищих на долгие часы перекрыли дороги в своем бесконечном движении (из личной беседы выяснилось, что каждый получил по 500 рупий, за участие). В этом смысле, показателен пример Рахула Ганди для понимания общей политической картины страны. Миллиардер, который почти всю жизнь прожил в Европе (его мать итальянка), представитель старого и знаменитого клана, который даже внешне больше похож на респектабельного европейца, чем на индуса, вернулся на родину с популистскими лозунгами про кольцо британских врагов, которое сжимается на шее матушки Индии. Добавить большенечего.

Различия между элитой и основным населением Индии носит, фактически, биологический характер. Политики и даже актеры в Индийских фильмах – это высокие светлокожие люди такого типа, который никогда не встречается в городах и деревнях Индии. Лишь в аэропортах и студенческих городках, иногда можно увидеть таких людей. Они ассоциируют и ведут себя как европейцы. Словно любопытный селекционер, образованная и устремленная в будущее элита старательно культивирует дремучее мракобесие и нелепый патриотизм в жиденьких умах наивного населения, чтобы продолжать безнаказанно бросить их жизни на шестеренки собственных фабрик и заводов.

Гвалиор – самая неприступная крепость мира.

Гвалиор, как и большинство городов Индии, встречает путешественника сводящим с ума гулом и хаосом узких улиц. Автомобили и пешеходы перемешаны в едином потоке, который кипит непередаваемой симфонией звуков и запахов. Непрекращающиеся сигнальные гудки автомобилей, словно выстрелы, гулким эхом многократно отражаются от убогих построек, заглушая рев изношенных моторов и гул толпы. Все это вызывает легкую контузию и дезориентацию у непривыкших к такой суете путешественников. Кажется, что нет конца хитроумному лабиринту бескрайнего города, но, совершенно неожиданно, перед взором вырастает умопомрачительной высоты скала отвесные стены которой венчаются могучими башнями самой неприступной крепости в мире.

Сотни огромных и крошечных статуй, которые вырублены в отвесной скале, словно стражники, застывшие на вечном посту, встречают путешественников, двигающихся по серпантинной дороге к форту. Кроме буддистских и джайнистских изваяний, скала дарует приют жутким отшельникам, адептам богини Кали, древней повелительницы смерти. Их истощенные, темные лица, с огромными немигающими глазами, словно миражи, иногда мерещатся в черной глубине пещер. Кажется, что идешь не просто по дороге к форту, а двигаешься по мосту между мирами.

Крепостные стены, сложенные из желтоватого камня украшены потрясающим орнаментом из небесно голубой мозаики и производят неизгладимое впечатление. Еще мгновение назад вечно мельтешащий город, казался бесконечным адским лабиринтом, из которого нет выхода. Теперь где-то головокружительно далеко внизу раскинулись мирные, почти игрушечные домики, которые уходят далеко за горизонт. Только неутихающий, ласковый ветер иногда приносит обрывки звуков и нотки запахов. Но вниз смотреть не хочется, взгляд, будто сам по себе, устремляется в бесконечную даль.

Должно быть, столетия назад гордые и самовлюбленные правители так же взирали за горизонт, опираясь на стены неприступного форта. С высоты крепостных укреплений, горести и радости, мольбы и проклятья жителей жуткого города кажутся суетными, далёкими и бесконечно чужими, не стоящими и секунды внимания, отвлечённого от сладких грез о славных победах, или от прекрасных стихов…

Когда-то давно форт Гвалиор господствовал над важными торговыми путями, гарантируя могущество, славу и богатство своим хозяевам. В память о тех временах, за стенами крепости сохранились роскошные дворцы, храмы и бассейны. Каждый камень форта – немой свидетель бесчисленного множества кровавых осад, дворцовых интриг и головокружительных историй. Где-то здесь пораженный проказой раджа был исцелён отшельником Гвалипой, в память о котором город и носит свое имя. Чуть в стороне, восемь веков назад, целый горем женщин совершим самосожжение, чтобы избежать плена. Обязательно посетите потрясающий форт Гвалиор, чтобы прикоснуться к его древней истории и невероятным легендам.

Глава 11. Вокзал Гвалиор.

Остерегайся же маленьких людей! Перед тобой они чувствуют себя ничтожными, и низость их тлеет и разгорается в невидимую месть.⁸⁴

На вокзале было тесно, сумеречно. Всюду, на перронах и в залах ожидания лежали люди. Кто-то на расстеленных тряпках, многие прямо на бетонных плитах. На рельсах горы мусора. Душно, влажно, едкий запах горелого моторного масла, дыма, мазута, ржавчины. Шумно, подвижно, треск и мерцание тусклых галогеновых ламп.

Анил двигался быстро, Глеб едва успевал за ним. Подошли к линии касс. Над ними табло – не работает. Рядом доска, от руки мелом написано расписание поездов. Специально обученный человек, стоя на стремянке, дополнял, вносил изменения. Толпа. Анил расталкивая всех, протиснулся ближе, внимательно осмотрел корявые записи. Информации по поезду Глеба не было.

Анил заверил, что все в порядке. Расположились на скамье, в зале ожидания. Помещение оказалось небольшим, изношенным. В углах черная пыль, плесень, паутина. Краска на стенах яркая, резала глаза странным сочетанием оттенков, голова начинала болеть. Штукатурка в трещинах, с желтыми пятнами от воды. На потолке несколько ящериц. Неподвижны, непривычны. Глеб посмотрел на одну из тварей. Все показалось странным, не настоящим, как будто во сне. Рептилия гипнотизировала немигающими глазом, медленно подняла лапу, опять замерла.

– I'll go check the schedule. Wait here⁸⁵ – сказал Анил и растворился в толпе.

Глеб остался один. Рядом молодой человек. Спросил у него, что-то. Разговорились, к беседе присоединилась девушка в очках. Они оказались студентами, которые возвращались домой, после учебы. Глеб добавил их в друзья на Facebook. Вдоль противоположенной стены прошмыгнула огромная, черная крыса.

Глеб отошел в уборную, рюкзак оставил под присмотром новых знакомых. В туалете располагались две душевые кабины. Одна занята, вторая свободна. Внутри отделаны пожелтевшим кафелем, из стены черный, резиновый шланг и ржавый кран, примерно на уровне пояса. На полу пластиковое ведро для воды и черпак. Очевидно, предполагалось, что принимать душ надо поливая себя из этого ведра. Глеб остановился, очень хотелось помыться, но из шланга капала желтоватая жижа, что заставило задуматься. Из соседней кабинки вышел индус средних лет, довольный, улыбающийся, кажется заметил сомнения Глеба.

– Don't worry. Good water⁸⁶ – сказал мужчина.

Глеб довольно глупо улыбнулся. Решил не искушать судьбу.

Когда вернулся в зал ожидания, Анил уже сидел на своем месте, говорил о чем-то с новыми знакомыми Глеба.

– Your train is late. We'll wait here⁸⁷

Глеб сел рядом с товарищами. Стало совсем темно, мрачно. Свет ламп был скудным, недостаточным, желтоватым. Время от времени, раздавался грохот прибывающих поездов, из громкоговорителей звучали какие-то объявления. Люди уходили, тогда становилось свободно, почти пусто. Постепенно, зал ожидания вновь заполнялся.

Толпа казалась пестрой, разнообразной, но, одновременно однородной, безликой, если не всматриваться в конкретных людей. Быть может, это всегда так, просто не обращаешь внимания в привычной среде?

Многие кутались в пледы, накрывая себя с головой. В углу разлегся иссушенный до костей, почти обнаженный старик. Не подстелил ничего, уснул мгновенно. Открывал иногда беззубый рот. Седая борода окрашена хной. Рядом с ним женщины в сари, мужчины в рубашках с коротким рукавом. К Глебу подбежал босоногий мальчик, одежда изношенная, грязная. Молча вытянул ладонь толи прося, толи требуя денег. Анил топнул ногой, сказал, что-то грубое. Пацан злобно оскалился, выругался, но исчез мгновенно. В зал вошла низкорослая старуха, вся в золоте. Дряблый живот довольно неприятно выглядывал из сари. Торжественно уселась в центре зала, на цементный пол. Смотрела надменно, по-хозяйски. Рядом с ней валялся молодой мужчина, неопрятный, с безумным взглядом, кажется умалишенный.

Глеб заметил мужчину, которого встретил в уборной выходящим из душа. Он тоже лежал на полу, в окружении семьи. Его жена, распаковывала какую-то еду. Дети бегали вокруг, мельтешили. Мужчина тоже обратил внимание на Глеба, поднял руку в приветствии. Затем, подозвал дочку лет восьми, шепнул, что-то ей на ухо. Девочка схватила апельсин из пакета, который стоял возле матери. Подбежала к Глебу и отдала ему фрукт. Затем развернулась и убежала играть с другими детьми.

Анил несколько раз отлучался, чтобы уточнить информацию по расписанию. Поезд задерживался. Долго не удавалось выяснить точное время его прибытия. Примерно к десяти часам вечера решили выйти на перрон. Попрощались со студентами. Юноша достал из кармана какой-то амулет, протянул Глебу. Он пытался отказываться. Студент продемонстрировал обиду, пригрозил, что выкинет, в случае повторного отказа. Пришлось взять, поблагодарить. Ответного подарка не было, но юноша ничего не попросил. Пожали руки, обнялись. Девушка стояла рядом, Глеб заметил ее смущение, помахал рукой на прощание, улыбнулся.

На платформе было прохладно, кажется прошел дождь. Пахло сырым бетоном и немного пряностями. Иногда полосы света пробегали по мокрым рельсам. Казалось, что человеческая суета вязла в потемках, люди замерли, стихли. Над перроном красным мерцало электронное табло. Свет искорками отражался в каплях, стеклах и лужах. Между шпалами, иногда, мелькали вытянутые тени крыс. Анил прогнал двоих индусов со скамьи. Сели.

Время от времени, перрон заливало светом надвигающегося поезда. Глаза слепило. Черные силуэты людей оживали, приходили в движение, вспыхивали пестрые сари, линзы очков и металл на форме полицейских. Потом поезд уходил, краски тускнели и люди, вновь замирали неподвижными тенями. Объявления звучали нечасто. О поезде Глеба, по-прежнему, информации не было.

Примерно в двенадцать часов подали очередной поезд. Прозвучало объявление. Анил оживился, быстро поднялся:

– This is your train. Hurry up, the stop is only five minutes.⁸⁸

Оказалось, что нужно бежать на соседнюю платформу. Шли быстрым шагом вдоль состава. Вагоны забиты до отказа, в оконных проемах измученные, безразличные лица.

-This one⁸⁹ –Анил указал на вагон. Вошли внутрь. Протиснулись к месту Глеба. Анил согнал безбилетника, который уже спал на нем, свернувшись калачиком, отряхнул лежак от невидимого сора.

– Goodbye, my brother⁹⁰ – обнялись спешно, на прощание.

– I hope to see you again.⁹¹

Глеб опустился на свое место. Он точно бы не смог сесть на этот поезд самостоятельно. Подумал как-то путанно, скорее интуитивно, чем разумом:

«Вот так получается в жизни: сошлись и разошлись, оставив друг в друге отпечаток, изменив немного. Какая банальная мысль, но человек, вообще, банален. Во всем мерещится история, целлофановые чувства. Каждый думает, что есть целый мир в сознании. Выдумывает его, играет роль. Все не важно, скоротечно…Какая нелепая глупость.»

Состав дернулся, покатился, перестукивая колесами на стыках рельс. Можно было лечь. Глеб почувствовал начинающийся жар.

Вагон аналогичен российскому плацкарту. Нары обиты синим синтетическим материалом. Кожа неприятно липла, прела. Стенки светлые, обшарпанные. Углы и поручни из металлического профиля, многократно перекрашенного. Все стянуто болтами, полки на цепях – просто, незамысловато, невозможно сломать. Окна без стекол, на потолке огромные вентиляторы. Лязгают лопастями, отвлекают. Сквозняк. На соседей не обращал внимания.

Глеб положил голову на рюкзак, укрылся своим флисовым одеялом. Знобило, крутило живот немного, но уснул быстро. Голода не чувствовал, только жажду, привкус во рту кислый, слюна вязкая, с металлом. В рюкзаке была бутылка воды, но не хотелось доставать, двигаться. Сны были душными, путаными. Очнулся уже в Варанаси.

Вышел из поезда. Жара, влажно, дымно, шумно. Температура у Глеба усилилась, думал только о том, чтобы заселиться в отель, о нормальной кровати и уборной. Оказался на привокзальной площади. Увидел ряд велорикш. Сел в одну из них, сказал ехать в центр. Моментально пожалел о своем решении. Словно недоделанный рабовладелец Глеб сидел на неудобном и скрипучем кресле. Тощий индус наваливается всем телом на ржавые педали, чтобы их провернуть. Во время подъёмов, ему приходилось покидать свое сидение, чтобы, прикладывая титанические усилия, затолкать свою колымагу на возвышенность. В эти моменты, Глебу хотелось воспользоваться моментом и пойти пешком (что, несомненно, было бы быстрее), но удерживало какое-то непреходящее смущение. Думал лишь от том, что бы этот стыд поскорее закончился.

Иногда, во время особого напряжения, был слышен, сиплый свист, который извозчик выпускал из себя при дыхании. Казалось, что после остановки, он отойдет в сторону и выплюнет свои легкие, которые давно прогнили в душным и задымленным воздухе индийского города. Глеб вышел из повозки с довольно гадким ощущением своей причастности к преступлению против человечества. Поблагодарил водителя, заплатил вдвое. Во время краткой беседы, обратил внимание на чудовищную интеллектуальную и физическую деградацию мужчины. Он смотрел совершенно пустым и остекленелым взглядом, куда-то мимо. Отъезжая врезался в пешехода. Получил порцию брани, раздражения и презрения. Извозчик, снес все покорно и безропотно, словно само собой разумеющееся. Просто молча навалился на педали и растворился в хаосе дороги.

На тротуаре, увяз в толпе людей, которые облепили Глеба. Это были гостиничные зазывалы, торговцы, попрошайки. Все вопили, что-то на ломанном английском, хватали бесцеремонно, выкрикивали цены, называли услуги. Пот стекал между лопаток, футболка липла к телу. Глеб озлобленно смотрел по сторонам, грубо расталкивал окружающих. Сил объяснять, что-то и разговаривать не было. К этому моменту, уже было трудно фокусировать взгляд, все кружилось, пестрило, звенело в ушах.

Вырвался, пошел вдоль улицы. Откуда-то из подворотни выбежал оборванец грязный, тощий, со спутанными волосами. Руками размахивал, восклицал воодушевленно. Глеб посмотрел на него угрюмым, тяжелым взглядом. Не сказал ничего, хотел прогнать. Индус не отставал, суетился, шаркал. Его пыльные, резиновые тапки нелепо шлепали по пяткам при каждом шаге. Принялся предлагать гостиницы. В его руках появились визитные карточки изжёванные, как будто оцеревшие и высохшие многократно. Глеб делал вид, что не замечает преследования, смотрел только вперед, ускорил шаг, злился. Бродяга не сдавался, очевидно, решил довести свое дело до конца любой ценой.

– I don't need any help.⁹² – буркнул Глеб.

– This hotel is very nice. Inexpensive and clean⁹³ – таков был ему ответ.

Индус семенил немного впереди. Тыкал пальцами в сторону отелей, которые они проходили. Громко рассказывал о преимуществах, ценах за номера и выгодных особенностях. Получалось, что он как-бы вел Глеба. Ситуация раздражала. Глеб переходил на другую сторону дороги, возвращался. Вышел на кукую-то рыночную площадь. Торговцы и нищие потянулись к нему, бродяга притих, но продолжал преследовать. Опять пошли вдоль отелей, индус оживился, возобновил свои речи.

Глеб сделал вид, что собирается войти в одну из гостиниц. Индус бросился к дверям на опережение. Ворвался внутрь, чтобы объявить о потенциальном постояльце и получить комиссию с отеля. Глеб дождался, когда помощник скрылся за дверью и поспешил прочь. Не помогло. Вскоре индус вновь настиг его. Можно было бы воспользоваться предложенными услугами, тем более Глебу срочно нужен был отель, но тихая, иррациональная злость не давала этого сделать. Он упрямо шел мимо гостиниц, хотя готов был заселиться в любую, лишь бы был душ и кровать. Иногда попадались другие иностранцы, бродяга мог бы прицепиться к ним, но, очевидно, тоже был слишком упрям, шел на принцип.

Глеб остановился посреди улицы, индус тоже замер. Стояли молча. Глеб посмотрел на тощую шею оборванца, представил, как хватает его за горло и выбивает дерьмо. Осмотрелся вокруг. Увидел кафе. Решил зайти.

Уселся за столик. Приветливый официант положил перед ним меню. Глеб ткнул пальцем в какое-то блюдо. Принесли быстро, при взгляде на еду почувствовал резкую боль в животе, по лбу скатилась тяжелая струя пота. Пошел в уборную. Когда вернулся, посмотрел в окно. Бродяга все еще стоял снаружи, ждал. Их взгляды встретились, индус отвел глаза, как-то смущенно. Глебу тоже стало стыдно за свою неоправданную ненависть. В конце концов, человек зарабатывает как может. Разве заслужил он унижения сверх того, в котором и так пребывает? Кто знает историю его жизни, чтобы судить? Жестом пригласил бродягу за свой столик. Индус зашел в кафе, сел. Прежней суетливой навязчивости в нем больше не чувствовалось. Бродяга подошел неспешно, сел напротив Глеба, выпрямился с достоинством, но видно было, что оробел от неожиданности. Посмотрели друг на друга долго, не произнесли ни слова. Выглядело как перемирие. Официант подошел с намерением выставить оборванца вон, но Глеб остановил его, приподняв ладонь.

– I don't feel well. I need a clean but inexpensive hotel that would be close⁹⁴ –нарушил молчание Глеб и пододвинул свою тарелку к индусу.

– I'll show you the best one. You won't be disappointed⁹⁵ – бродяга приступил к трапезе.

Глеб впервые внимательно посмотрел на мужчину. Он был очень молод, скорее юноша. Низкорослый, нескладный, выглядел просто жалко. Способен ли человек возвыситься над обстоятельствами своей жизни? Наверное, способен, но не над любыми.

Путешествуя по улицам индийских городов, Глебу встречались люди, одетые в скудные лохмотья и живущие под полиэтиленовыми навесами. Они рождались и умирали в грязных переулках городов-муравейников, не получая ни элементарного образования, ни медицинского обслуживания, ни права на достоинство. Вообще, Индия – это одна из последних стран на Земле, в которой колоссальный социальный разрыв между слоями общества фиксируется в доступе к еде. По некоторым данным, до сорока процентов индусов едят не каждый день, при этом, их рацион состоит из продуктов очень низкого качества. Еще сорок процентов едят один раз в день пищу низкого качества. Часто, такие люди, за жалкие гроши, работают в многочисленных мануфактурах по пошиву одежды и обуви, продукцией которых завалены мировые рыкни. Таким образом, подавляющее большинство населения Индии – это люди, живущие не просто за чертой бедности, а в самом невообразимом состоянии нищеты. Они либо вообще не имеют никакого образования, либо обучены самым азам начального счета и грамматики. Они не способны ясно выражать свои мысли, отличаются крайне традиционным, мистическим сознанием, очень религиозны. Из-за большого этнического и конфессионального разнообразия часто возникают бытовые конфликты. Обычны конфликты на религиозной почве между индуистами и мусульманами. Как ни странно, несмотря на крайне низкое качество жизни, очень патриотично настроены (нередко, в личной беседе с местными жителями приходится слышать забавные лозунги в стиле: «East or West India is the best»⁹⁶), главными виновниками своих бед, почему-то, считают «англичан».

Оставшиеся двадцать процентов индийского общества – это люди, которые питаются регулярно и нормальными продуктами. Их дети заканчивают отличные индийские университеты, путешествуют и, в целом, очень европеизированы. Они не носят традиционных одежд и украшений, являются активными пользователями социальных сетей, обладают светской системой ценностей. Есть еще пара процентов фантастически богатых людей. Прогуливаясь по Дели можно наблюдать просто потрясающую в своем абсурде картину, когда невообразимо грязная и зловонная улица, заполненная маргиналами, упирается в каменную стену, которая огораживает шикарную резиденцию с вышками охраны, и вертолетными площадками. Даже средневековые дворцы, далеко не все и не полностью открыты для посещения туристами. Многие из них и сегодня принадлежат потомкам индийских раджей, которые теперь составляют политическую элиту страны.

Интересно, что социальная несправедливость воспринимается бедняками как норма. В беседах с людьми можно услышать ненависть к кому угодно: к соседям-мусульманам, к английским колонизаторам, но не к зажравшимся новым феодалам, которые проносятся мимо на роскошных внедорожниках, покрывая лица прохожих еще одним слоем серой пыли.

Глебу вспомнился Стейнбек:

«…и в глазах людей поражение; в глазах голодных зреет гнев. В душах людей наливаются и зреют гроздья гнева – тяжелые гроздья, и дозревать им теперь уже недолго…»⁹⁷

Нет, все это не правда. Не зреют никакие гроздья гнева. Система работает идеально, поэтому она неизменна уже тысячи лет. А если в каком-то оборванце и поспеют плоды ярости, то набегут полицейские и дубинами объяснят ему, что мир устроен вполне неплохо. Смирись со своим положением никчемный человек! Возлюби кнут господина своего! В следующей жизни, быть может, повезет больше. Глеб посмотрел на индуса сидящего, напротив. Да! Он был вполне смирным. Доел все, что было на блюде с удовольствием, кажется. А ведь и он, наверняка, мнит себя свободным. Мечтает, верит, что многое измениться в его жизни. Стоит только поверить в себя, поработать над мышлением, трудиться усерднее. Наверное, и здесь такую мысль внушают через фильмы, книги, рекламу…

Нет! Не Стейнбек, несомненно, Толстой уместнее: «Сила правительства держится на невежестве народа, и оно знает это и потому всегда будет бороться против просвещения.»⁹⁸

Вот вам, церкви, мечети, индуистские храмы – жрите! Реальность же мы оставим себе, а вы получайте иллюзии. На эту тему, наверное, невозможно подобрать слова лучше, чем Ленин:

«Бог есть комплекс идей, порожденных тупой придавленностью человека и внешней природой, и классовым гнетом, – идей, закрепляющих эту придавленность, усыпляющих классовую борьбу.»⁹⁹

«Всякий боженька есть труположество… всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная зараза.»¹⁰⁰

Ну и конечно же:

«Религия есть опиум для народа…»¹⁰¹

Голос бродяги оторвал Глеба от размышлений:

-Have you had many women?¹⁰² – Заговорил индус с набитым ртом, были видны его гнилые зубы. Не дождавшись ответа, он продолжил -I had a lot of them. Foreign women, too. Women love me.¹⁰³

После этой фразы, Глеб мог сказать, как зовут индуса, не спрашивая. Имя ему Шариков – бездомный пес, которому недавно пересадили человеческие органы покойного алкоголика Клима Чугункина¹⁰⁴. Несчастная, вечно голодная, собака в теле человека, мечтающая о крове и немного о тепле. Так его научили ощущать мир господа. «Стремись раб, к любви, а остальное оставь серьезным дядям» Ведь нет ресурса неисчерпаемее, чем секс. Религиозные нормы сделали его дефицитным, а правители вожделенным. Что же, кролики тоже думали, что это любовь, а на самом деле их разводили.

– I know a great hotel with a river view. You'll love it¹⁰⁵ – индус закончил есть и перешел к делу.

– How much does it cost?¹⁰⁶

– Two thousand.¹⁰⁷

– How far to go?¹⁰⁸

– Ten minutes.¹⁰⁹

-Ok.¹¹⁰

Вышли из закусочной. Индус уверенно свернул с главной улицы в тенистую подворотню. Путь не был прямым, пришлось петлять по довольно жутким переулкам.

– You are a good person, so I want to show you Varanasi a little bit¹¹¹ – бойко, почти прокричал оборванец, не оборачиваясь и не замедляя шаг.

Глеб промолчал. Подступал очередной приступ хвори, хотелось в отель поскорее.

Город производил странное, почти мистическое и неизгладимое впечатление. Бесконечный лабиринт узких, грязных улиц, которые будто увязли в глубокой древности. Пожалуй, Варанаси – это лучшее место для того, чтобы понять, что такое история, культура и философия Индии. Глеб ощущал, как глубокая древность и современность сплелись в единый водоворот, в котором терялось ощущение времени. Все умирало, чтобы в тот же миг возродиться. Животные, люди, дома и традиции – это уже было в уличном хаосе, или не было, а существует прямо сейчас, или будет существовать всегда.

Коровы, собаки, козы, пешеходы, автомобили, велосипеды, рикши, дети и старики двигались в едином потоке по шумным улицам древнего города. От дикой смеси запахов, пронзительных гудков автомобилей голова шла кругом, а взгляд не мог сфокусироваться ни на чем. Потом поток выбросил их на набережную Ганга, которая стала последним приютом для миллиардов смертных тел. Они яркой вспышкой, подобно гибнущим звездам, отдавали последнее тепло в крематориях, чтобы своей энергией придать новое ускорение вселенскому круговороту.

Запах костров, жаренного мяса. Клубы дыма струились в небо черными, скрюченными ладонями. Оказались среди огромных куч сандаловых поленьев Проводник проскользнул между ними. Глеб, тенью, последовал следом.

Берег, укрытый толстым слоем серого пепла. Чуть в стороне две дюжины мужчин и постамент из полыхающих дров. На нем застывшая, иссушенная временем старуха. Языки пламени уже ласкали воскового цвета плоть, испаряя ее. Черная пелена дыма укрывала берег от солнца, которое иногда мерцало сквозь марево призрачным светом. В тени, огонь создавал длинные подвижные тени, пляшущие, как ведьмы, которые разбегались с хохотом и треском, прикасаясь к свету.

«Ворочались бревна в палящем огне,

Кипела от жара смола.

Свистел и порхал по ветвям огонек

Голубой, как стального кинжала клинок.

Но не знал он, чье тело, чье сердце он жег

Это Бунди-царица была.»¹¹²

В стороне, там, где еще немного дымил едва остывший пепел, копались сутулые фигуры. Подобно молчаливым грифам они просеивали золу в поисках драгоценностей, которые остались после сожжения покойников. Глеб смотрел и пытался представить их мысли. Это, наверное, невозможно для человека, не принадлежащего к их миру. Скорее всего, их разум состоит лишь из сумбурных религиозных образов. Мистика наполняет их жизнь спокойным равнодушием, успокаивает страхи и сомнения перед конечностью бытия. Хотя, возможно, они ведут вполне обыденный образ жизни. Вечером идут домой, к семьям, вязнут в быту, смотрят вечерние новости, возмущаются политикой англичан…

Еще дальше, спиной к кострам, сидела старуха. Ее усталый взгляд, на, лишенном эмоций лице, был обращен к противоположенному, пустынному берегу Ганга. Она одна из тех, кто пришел в Варанаси умирать и, возможно, много лет уже ждет своего последнего часа. Согласно древним традициям вдова должна разделить костер со своим мужем. Однако, современное законодательство Индии это запрещает. Быть может, поэтому она здесь?

Подошли наконец к отелю. Он действительно находился на самом берегу Ганга. Цены оказались выше, чем обещал индус. Администратор объяснил, что остались номера только с видом на набережную. Они дороже – три тысячи рупий. У Глеба не оставалось сил спорить ни с работником отеля, ни с бродягой-проводником. Достал паспорт, расписался в журнале, заплатил. Поднялся по узкой, плохо освещенной лестнице. Номер оказался под самой крышей. Очень маленький: место только для двуспальной кровати, шкафа и тесного прохода между ними. Как ни странно, санузел очень просторный, сравнимый, по размерам, с основной комнатой. В целом, обстановка вполне устроила Глеба – было чисто и даже уютно.

Подошел к окну – там выход на небольшой балкон. Медленные, желтые воды терялись в пылевой дымке где-то на горизонте. Жаркий ветер доносил едва уловимые запахи дыма, пепла и пряностей. Непередаваемая атмосфера суеты и умиротворения совершенно непостижимым образом возникала на берегу Ганга. Белоликие отшельники садху медитировали и совершали омовения рядом с дородными женщинами в пестрых сари, которые стирали белье, с силой шлепая мокрые тряпки о ступени набережной и расстилая их прямо на камни, чтобы высушить под палящим солнцем.

Брезгливые и избалованные европейцы пытались не вступить в нечистоты, но жадно рыскали глазами, выискивая погребальные костры, чтобы пощекотать свои нервы и собрать несколько ленивых лайков под очередным постом в своем бессмысленном и глупом инстаграме. Щуплые и низкорослые японцы сновали в толпе в медицинских повязках, пытаясь защититься от воображаемой инфекции, не обращая внимания на суетность собственного бытия.

Все тонуло в размеренным, спокойным течением реки. От толпы отделялись люди, чтобы совершить омовение в Ганге и вернуться назад в мир пока живых. Казалось, что река иногда призывала людей, быть может, чтобы утешить, быть может, чтобы успокоить, или просто посмеяться над ними. Где-то, в рюкзаке Глеба лежал недавно дочитанный роман «Сиддхартха» Гессе. Вспомнилось:

«эта река, состоявшая из чужих и близких ему людей, из всех, кого ему довелось повидать, и из него самого; и все эти малые и большие волны спешили, страдали, тянулись к цели, к множеству целей – озеро и водопад, стремнина и море, – и каждая цель была достигнута ими, и за каждой следовала новая, вода обращалась в пар, поднималась в небо, обращалась в ливень, обрушивалась на землю, становилась источником, становилась ручьем, вырастала в реку, вновь спешила, вновь торопилась…И, когда Сиддхартха, отрешившись от всего на свете, кроме этой музыки, слышал тысячеголосую песнь реки, не смех или рыдания, не отдельные голоса – ибо любой из них оборачивался узами для души, заманчивой лазейкой для его Я, – когда он слышал сразу все вместе, внимал единству, тогда великая песнь тысячеголосой реки состояла лишь из одного-единственного слова: «Ом» – «завершение», «совершенство».¹¹³

Глеб отвернулся от окна, принял душ, лег в постель. Начался озноб. Ворочался с одного бока на другой. Накрывался одеялом, и скидывал его. Жар сменялся ознобом. Накатывала тошнота, иногда рвота. Проваливался в сон, время от времени. Тогда приходили ведения изматывающие, вязкие, душные.

Глава 12. Мама.

И тогда благословит себя гибнущий, идущий путем заката, ибо так переходит он к тому, что по ту сторону; и солнце его познания будет стоять в зените.¹¹⁴

…Его маме было пятьдесят четыре года. Она хорошо выглядела и правильно питалась. По выходным, она садилась в пригородный поезд и ехала на дачу, чтобы выращивать никому не нужные укроп и огурцы. Однажды, когда Глеб приехал в гости, она положила на стол перед ним клочок бумаги и заплакала. У нее был рак. Отец и сестра сидели молча, не в силах произнести ни слова. Глеб почувствовал, что почти задыхается настолько сильным был страх, сдавивший его грудь:

– Насколько все плохо? – спросил он, стискивая зубы.

Ответом ему было молчание.

Через несколько недель, мама не могла простоять даже несколько минут, чтобы не упасть в обморок. В доме появилась каталка, куча лекарств, чужих людей и больничный запах. Через знакомых удалось записаться к специалисту с мировым именем. Глеб вез маму по белому коридору, видел тени людей, увитых трубками и капельницами. Почему-то все казалось не вполне реальным, прохожим на сон. Перед дверью в кабинет доктора, сел на одну из низких, больничных скамеек, обтянутых зеленой синтетической тканью.

– Сынок. Как же быстро бежит время. Я помню, как была беременна тобой, словно это было лишь мгновенье назад. –она взяла его огромную волосатую кисть своими маленькими, худыми руками и положила себе на живот – ты совсем не хотел выходить оттуда. Почти десять часов ты упирался, пока тебя не удалось выгнать наружу. Но когда я тебя увидела… эти крошечные ручки, я поняла, что теперь ты смысл моей жизни. Я люблю тебя больше всего на свете, мой сынок…

– И я люблю темя, мам – Глеб чувствовал, как ком подступает к горлу.

– Сейчас я очень боюсь, сынок.

Она никогда не называла его «сынок».

Потом ее отвели в смотровую. Вышел врач и сказал, что есть максимум полгода. Он говорил, что сожалеет, что сделать ничего нельзя и лечения нет. Глеб не слушал. «Полгода», «шесть месяцев» и мир перевернется, или уже перевернулся?

Откуда-то играла вульгарная песня: «Мало, мало половин…». Ведь была же нормальная культура, музыка, наука. Почему все скатилось в такое дерьмо. Страна тупых.

Доктор еще сказал, что-то и пожал Глебу руку. Ему нужно было идти куда-то, вершить свое дело, рассказывать о том, что сделать ничего нельзя кому-то еще.

Потом, Глеб с мамой пошли в аптеку. Там была бледная, плохо одетая женина, державшая за руку лысого ребенка и полусумасшедшая старуха с огромными перстнями на каждом пальце. Все ждали чего-то…

Почему-то Глеб вспомнил, как получил тройку и плелся домой, едва переставляя ноги. Нужно было пройти всего двести метров, но Глеб останавливался возле каждого встреченного жука, муравья, или интересной травинки. Он боялся поднимать голову и смотреть в окно своей квартиры, где, как казалось, за стеклом стоит мама и укоризненно смотрит на двоечника-сына, уже зная, от куда то, о произошедшем. Несмотря ни на что, темный портал подъезда неотвратимо приближался, разевая свою черную, беззубую пасть… Мама действительно ждала. Глеб молча стоял в ее тени и не решался ничего сказать, лишь смотрел на носки своих ботиночек и держал в одной руке портфель, а в другой солдатика с оторванными руками. Мама присела перед ним на корточки и обняла… Глеб заплакал, и в тот день и когда стоял в больничной аптеке. Никто не сказал ему ни слова, ни безликая женщина с лысым ребенком, ни полусумасшедшая старуха с огромными перстнями на каждом пальце…

Приехали отец и сестра. Никто не смотрел в глаза друг другу – было стыдно и страшно. Все мысли умерли, лишь звон стоял в ушах…

Потом они поехали в ресторан. Сначала ели молча, потом вспоминали детство. В какой-то момент разговорились, смеялись и держали друг друга за руки. Показалось, что ничего страшного не произошло, что все в порядке, просто еще одно препятствие, которое нужно преодолеть.

Родители никогда не ругались. Лишь один раз мама, почему-то заперлась в спальне, оставив отца снаружи. Они, перекрикивали друг друга через закрытую дверь, отец стучал кулаками, но мама не открывала. Глеб с сестрой спрятались своей комнате и прислушивались. Прижались друг к другу и остолбенело смотрели на стену, словно притворяясь невидимыми. Потом отец ушел из квартиры, но, вскоре, вернулся с букетом цветов. Почему то, мама не открыла, и отец швырнул розы в дверь. Лепестки разлетелись, как красные искры и рассыпались по полу, словно капли крови. Все стихло. Потом Глеб слышал мамины, родители шептались о чем-то. На следующее утро все было как прежде… Глеб был уверен, что мама и папа даже не смогут вспомнить ту ссору и, тем более, ее причины…

– Помнишь, как ты обещал на мне жениться? – усмехаясь спросила Глеба мама.

– Помню.

– Он и мне обещал – сказала сестра и все рассмеялись.

Глеб вспомнил, как стоял в продуктовом магазине, держа сестру за руку. Оба были одеты в нелепые шубы из синтетического меха, напоминающие колокольчики и вязанные шапки с огромными помпонами на макушках. Их шеи и лица были замотаны в длинные шарфы, завязанные сзади узлом так, что наружу торчали лишь глаза. Мама покупала два апельсина, каждому по одному. Глеб видел, как она достает последнюю купюру из кошелька и кладет ее на высокий прилавок. Еще он помнил, как долго ел свой апельсин, медленно обсасывая по одной дольке. Когда осталась последняя, ему стало стыдно, что он все съел и не поделился. Глеб какое-то время смотрел на оранжевую улыбку, в своей руке, а потом сунул ее в мамин рот и быстро отвернулся.

– Спасибо, Глебушка! – мама поцеловала сына в щеку и прижала к себе.

Никто больше не называл его Глебушка.

Мамина любовь никогда не иссякала, чтобы они с сестрой не выкинули. Это любовь была бесконечной, громогласной, всепрощающей. Каждый день она отдавала ее всю, до последней капли, не оставляя ничего про запас. Быть может, поэтому осталось всего на шесть месяцев…

В детстве они не жили в особой роскоши, но дети всегда были чистыми, опрятными и ходили на все секции и кружки. Если не было новой одежды, то мама сама шила, или вязала. Если было нужно, отец сам делал мебель, или игрушки. С детьми каждый день читали, рисовали и делали уроки.

«Какой бы бардак не был там, где ты живешь, ты же всегда можешь убрать, хотя бы, в своей комнате» – говорили родители.

Они по очереди готовили и сидели с мамой. Она пыталась есть, но это получалось очень редко. Мама стремительно превращалась в призрак, который тенью скользит по квартире, словно в древнем, забытом замке. На стенах висели фотографии детей, бабушек и племянников, похожие на осколки прошлого. Через них, как через окошки, можно было заглядывать в параллельную реальность, существующую, теперь, только в воспоминаниях немногих людей…

Потом мама лежала в больнице. Глеб запомнил, как она, в последний раз, шла по коридору их дома, придерживаясь за стены, как пыталась надеть пальто и ботинки, как смотрела в никуда взглядом полным пустоты. Он погасил свет и закрыл за собой дверь. Все опустело, утонуло в океане тишины.

«Мама, а правда, что люди умирают?» – однажды спросил Глебушка, когда шел по старому городу, держа маму за руку. Его ладошка удобно лежала в теплой материнской руке. Почему-то, он боялся старого города.

«Правда»

«И ты тоже, когда-нибудь умрешь?»

«Да, но ты не думай об этом, ведь впереди еще океан времени»

Интересно, у всех людей есть такое воспоминание? У Глеба было. Наверное, тогда ему стало впервые страшно…

Вскоре все спуталось. Мама лежала в больничной палате спала, разговаривала, смеялась и кричала от боли.

«Она умирает, остались недели, быть может, дни» – сказал какой-то доктор.

Несмотря на это, врачи старались давать как можно меньше морфина, будто берегли его для себя. Сначала мама начинала беспокоиться, потом она просила, умоляла, а в конце превращалась обезумившую собаку, которую затащили на живодерню. Отец не мог смотреть и уходил…

Последние дни она провела дома.

– Глеб, мама кричит, я не знаю, что делать! – Глеб услышал рыдающую сестру, в трубке своего телефона.

-Так дай ей обезболивающее, чего ждешь?

– Все закончилось!

Неделями они обивали пороги, зажравшихся чиновников, пытаясь получать рецепты на обезболивающие, но их постоянно не хватало, периодически приходилось отказывать, ревущей от боли, матери в уколе. В тот день, все зашло слишком далеко.

По улицам бродили подвыпившие люди. Они сбивались в небольшие компании и громко приветствовали окружающих. Глеб быстрым шагом проходил мимо них. Видел, как люди вокруг обнимаются, машут руками выносят их магазинов банки дешевого пойла. Сдерживал раздражение.

«Как же все это отвратительно!» – думал Глеб.

Кто-то поздравил его с «днем города», Глеб угрюмо промолчал. Впал в задумчивость, смотрел из-под лобья на отвратительных, скачущих от радости, словно козлы, взрослых людей. Хотелось облить все бензином и поджечь.

Свернул в темный переулок. Перед ним молчаливой громадой возвышалось старое здание, служившее при СССР домом культуры, теперь же превратившееся в омерзительный базар, для мелких торгашей. Он обошел постройку по периметру, отбрасывая длинную, черную тень в свете редких фонарей. Из парка, расположенного неподалёку доносились пьяные вопли и взрывы пиротехники.

– Скоты! – думал Глеб про себя.

Он подобрал пустую пивную бутылку, швырнул ее в окно первого этажа и отступил в тень старого, раскидистого тополя. Минут десять Глеб наблюдал за зданием и прислушивался. Ничего не происходило. Похоже, охраны не было.

Он влез в здание через разбитое окно и, очевидно, оказался в одном из кабинетов администрации – на столах лежали стопки бумаги, компьютеры и канцелярские принадлежности. Глеб подошел к двери – она была заперта снаружи. Ударом плеча выбил замок. По помешенною разнеслось гулкое эхо ломающейся древесины. Глеб затаился, но никаких признаков присутствия людей, по-прежнему, не было.

Он двигался спокойно и неторопливо. Глебу совершенно не казалось, что он совершает нечто значительное. Страха тоже не было, только злость. Он шел мимо закрытых, на пластиковые роль ставни, магазинов одежды, продуктов и прочего барахла, пока не оказался возле аптеки. Глеб не хотел разбивать стекло так как опасался производить лишний шум, но вскрыть замок долго не получалось. Через несколько минут дверь была открыта. В темном помещении располагались белые стеллажи с сотнями разноцветных банок и упаковок, но то, что ему было нужно находилось в недрах подсобного помещения, в металлическом шкафу с навесным замком и табличной «наркотические препараты» …

– Как себя чувствуешь, мам? – вопрос был глупым, обезболивающие помогали все хуже.

– Сейчас почти хорошо. Принеси мне зеркало.

Глеб, впервые, за много часов отошел от кровати матери. Он раскрыл дверцу навесного шкафа и взял в руку маленькое, круглое зеркало на металлической подставке.

Мама посмотрела на себя в последний раз.

– Глебушка…

Они смотрели дуг другу в глаза, слово хотели сказать, что-то. Но говорить было больше нечего. Сын взял мамину маленькую ладошку и поглаживал ее своим большим пальцем.

– Глебушка, скоро опять начнется. Помнишь, как мы договорились? – она все-же договорила. По щеке ее скатилась слеза.

– Помню, мама.

Глеб набрал в шприц весь морфин, который еще оставался и пустил его по вене своей мамы. Так Глеб убил ее…

Он положил голову на материнский живот, в котором еще оставалось немного тепла и зарыдал. Он чувствовал глухие удары сердца в своей груди. Больше в комнате не было звуков, только звенело, что-то. Потом оборвалось. Тьма, пустота и тишина. Огонь погас. Пепел еще теплый немного.

Где-то, в пространстве зарождались частицы вещества и антивещества. Когда они сходились, то исчезали моментально. Сумма всегда была нулевой. Вечный вакуум, вечная пустота и фантомы, рожденные из ничего, поэтому и сами они ничто. В тот день, Глеб понял, что его, на самом деле нет и не было никогда.

Через несколько недель, он сидел в аэропорту Домодедово и сжимал в руке билет Москва-Дели…

***

Сквозь сон, фоном услышал песнопения, молитвы, барабанный бой. Поднялся с трудом. В номере стемнело, только мерцающее зарево из окна. Заливало пространство бледным, красноватым светом. Тени призраками скользили по стенам. Вышел на балкон. Набережная заполнена неисчислимой толпой. Сизый дым благовоний поднимался от сотен кадил, стелился над рекой, прижимаемый едва ощутимым ветром, окутывал Ганг густым, сумрачным туманом.

Люди склонялись над поверхностью воды изапускали маленькие чаши с цветами и желтоватыми огноньками свечей. Течение подхватывало их и уносило в черную даль, скрытую мглой. Мерцающие языки пламени сливались в созвездия, казалось, поднимались в высь, укрытые туманом. Походили на звезды, восходящие к небесам. Черная, вязкая вода казалась космосом, излившимся в русло священного Ганга. Завораживало.

На помосте молодые брахманы тянули монотонные мантры, окуренные клубами призрачного дыма. Протяжные звуки не давали ухватиться за мысль, мешали сосредоточиться. Глеб всмотрелся в толпу. Многие стояли, прикрыв глаза, раскачивались немного, отбрасывали от себя тени. Казалось, что призраки стоят у них за плечами, наблюдают, ждут чего-то.

Зачаровывающие, гипнотизирующие звуки, отупляющие, безвкусные, бессмысленные, но назойливые, бесцеремонные, вытесняющие все, вспышки во тьме и дым. Потрясающее сходство с богослужениями любых религий. Цель одна: навязать человеку радость бездумья. Отсутствие мысли приравнять к мудрости.

При этом возникает любопытный эффект: окутанный туманом иллюзий человек мнит себя мыслителем, постигающим мир в искании творческом. Это же просто оруэлловское «Война – это мир, свобода – это рабство, незнание – сила»¹¹⁵, надо только дополнить еще одним пунктом: «бездумие – это мудрость».

В толпе стояла группка европейских женщин в нелепых этно нарядах. Беззвучно шевелили губами, повторяя бессвязные молитвы. Медитировали, наверное. Добровольно выгоняя мысль из головы. Что-же, наверное, мысль – это тяжкое бремя для многих. Особенно, придавленных нищетой, несправедливостью, безысходностью, тяжким трудом, увечьями, дряхлостью. Вот и получается, что спокойнее уподобиться скоту, отказаться от знаний в пользу иллюзий. Однако, ум будет сопротивляться, не захочет гибнуть, настойчиво внутренний голос будет стучаться в пустые головы. Ведь существовать – это значит мыслить. Только это, и ничего более. Мозг устроен так, что будет до последнего цепляться за собственное бытие. Поэтому брахман, священник, пастырь, имам научит правильным техникам. Постись, молись, медитируй – души разум, пока не издохнет!

И ведь, казалось бы, в наше время жить стало проще, но каждая московская дура медитирует. Мы, буквально, наблюдаем зарождение новой религии. Все известные учения типа христианства, ислама, индуизма, буддизма объединяются в одно. Выкидывается весь культурный, исторический, философский багаж и остается лишь самый примитивный скелет. Вселенная рисуется механизмом по выклиниванию. Больше не нужно соблюдать заповеди, читать, учиться или, хотя, просто быть хорошим человеком. Делаешь только то, что нравится, общаешься только с теми, кто «подходит», отказываешься от всего к чему «душа не лежит» и медитируешь, «заглядываешь внутрь себя». Это максимальное потреблядство для примитивного быдла. Это религия в высшей точке своего развития.

Глеб вернулся в постель, провалился в сон снова.

Проснулся рано, наверное, с рассветом. Чувствовал себя лучше. От лихорадки осталась лишь небольшая, ватная слабость и горькая сухость во рту с кислой, вязкой слюной. Постель была влажной, липкой. Распахнул одеяло, поднялся. Пошел в душ, немного неловко – координация не восстановилась окончательно. Попробовал включить свет, оказалось электричества не было. Открыл кран – вода только холодная.

Спустился к стойке администратора:

– Why is there no electricity and no hot water in the room?¹¹⁶

– There is no electricity in the whole city. What kind of breakfast will you have, European or Indian? ¹¹⁷

– European.¹¹⁸

-It will be delivered to your room in fifteen minutes.¹¹⁹

Вернулся в номер. Настроение было хорошим, завтрак принесли быстро. Глеб обрадовался еще больше, когда увидел овсяную кашу, яичницу, тосты и кофе. Вынес на балкон стул и устроился завтракать.

На соседнем балконе пара престарелых туристов крошили хлеб, привлекая стаи голубей. Заметили Глеба, поприветствовали взмахом руки, он кивнул и приподнял чашку с кофе в ответ.

На берегу было свободно, но жизнь кипела. Толстые женщины мылили простыни, скручивали их и лупили по камням. Затем расстилали на ступенях набережной. Ступени тонули в Ганге. Наверное, постельное белье на, котором спал Глеб, было постирано этим же способом.

Чуть в стороне умывались немолодые мужчины, укрытые белыми набедренными повязками. Там же ремонтировали лодки и промазывали черной смолой их деревянные днища. Коровы замерли у кромки воды. Некоторые животные заходили в реку, смотрели задумчиво в даль.

На реке вереницы лодок. Рыбаки выставляли сети. Другие с туристами, которые жадно впивались глазами в экраны своих телефонов, пытаясь поймать удачный кадр, сделать очередное селфи. Порывы ветра приносили скрип уключин и детский смех, почему-то. Пахло рыбой. Река несла мутные воды, насыщенные песком и илом. Течение прибивало оранжевые лепестки цветов, после вечерней церемонии.

Над всем высокое небо. Не ясное, но бесконечное. Облака серые, медленные, торжественные, грандиозные. Светло уже, но солнца было не видно за розовеющей дымкой, устелившей горизонт. Несколько минут, и край алого диска всплыл над туманом, размытый и мерцающий в утренней мгле. Облака окрасились, стали еще величественнее, ползли по бесконечному небу.

«Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава богу!..»¹²⁰ – так думал Андрей Болконский, взирая на небо Аустерлица.

Закончив завтрак, вышел прогуляться. Набережная тянулась долгой дугой вдоль желтоватых ашрамов, храмов, гхатов, и гостиниц. Иногда на стенах попадались яркие, но какие-то наивные, примитивные изображения богов. Шел по направлению к крематориям, хотелось взглянуть еще раз, почему-то.

Проследовал мимо рынка. Вытерпел шум, запахи и попрошаек. Потом видел мрачную громаду хосписа закопчённую, темную, молчаливую. Черные, бездонные провалы окон без остекления. Похожи на глазницы черепа. Хотел заглянуть в раскрытую дверь, но там бесконечная, засасывающая, вязкая тьма.

Рядом дряхлые старики с застывшими лицами и зрачками, все в лохмотьях, пыли. Между ними покойник, завернутый в белое и осыпанный оранжевыми лепестками. Глеб читал где-то, что подобные заведения предназначены для нищих, которые готовятся к смерти. Что-же, там пахло именно смертью, а еще пожухшими цветами, плесенью, старческой мочой и золой.

Подошел индус почти подросток, похожий на цыгана с Ярославского вокзала грязный, наглый, опасный как будто.

– I know everything here.¹²¹ – сказал юноша, смотрел в глаза, с вызовом

– I don't need a guide¹²² – Глеб почувствовал непреодолимое желание выбить ему зубы.

– I'm not a guide. My family is responsible for the fire and the care of the dead. I know everything here.¹²³

Глеб сделал вывод, что парень, если не врет, принадлежит к специальной касте, которая заведует погребениями.

– Can you get me inside?¹²⁴

-Yes¹²⁵

– How much will it cost?¹²⁶

– I don't need any money. I care about karma, not money¹²⁷

– And who needs money?¹²⁸

– You can give someone from the dying-for firewood.¹²⁹

– How much?¹³⁰

-As much as you want.¹³¹

-Ok.¹³²

Прошли к свалкам дров, они уже были знакомы Глебу по прошедшему дню. На берегу пылали три костра, всюду дрова, люди, зола. Да, именно ради этого стремятся в Варанаси миллионы скучающих обывателей. Покрытые толстым слоем пепла древние храмы молчаливо наблюдали за никогда не гаснущим огнем, который пожирал человеческие тела. На почтительном расстоянии жадно, но испуганно и немного смущенно глазели иностранцы. На секунду их сытые тела охватывал ужас и осознание неизбежного, а ленный ум забывал остатки обрывочного, но вполне научного мировоззрения и входил в подобие мистического транса. В этот момент, туристы оказывались в кольце местных дельцов, которые подобно шакалам, пытались урвать немного чаевых, посвящая туристов в особенности погребальных ритуалов.

Поспешил за проводником. Поднялись по ступеням серым, покрытым пеплом. Небольшая ниша, стены с сантиметровым слоем сажи, костер с прозрачными языками пламени. Старик рядом, почти обнаженный, с цветочными венками и бородой окрашенной хной.

– This fire has been burning for hundreds of years and never goes out. It is used to light funeral pyres¹³³ – проводник сказал шепотом, торжественно.

Вернулись к нагромождению дров. В углу сидела старуха, полусумасшедшая с виду. Индус подвел Глеба к ней. Женщина предложила сесть рядом. Глеб сел. Женщина принялась бубнить, смотрела в глаза Глебу из-под тяжелых, старческих век пристально, сосредоточенно. Изображала опасную ведьму, очевидно.

-She's a nurse, helping old people who are waiting to die. Give her money for firewood for the poor people.¹³⁴

Глеб достал из кармана банкноту в сто рупий и протянул старухе. Она возмутилась отвернулась рассержено и скрестила руки на груди. Деньги не взяла.

– That's too little to help. You have to give more.¹³⁵ – пояснил проводник реакцию старой ведьмы.

После этих слов Глеб поднялся. Скомкал банкноту и швырнул к ногам женщины. Посмотрел мрачно на индуса. Кажется, проводник, смутился. Открыл рот, чтобы сказать, что-то, но звуков не было. Глеб оттолкнул его довольно грубо и ушел.

По дороге увидел обнаженного человека, покрытого с головы до ног серой золой. На шее связка амулетов с человеческими черепами. На голове ворох черных, спутанных волос, глаза ястребиные, глубоко посаженные. Наверное, один из Агхори, Глеб читал о них недавно.

В индуизме нет общепринятого канона, четкого свода «заповедей», единых норм отправления религиозных обрядов, нет даже стандартного перечня «богов» и централизованной церковной иерархии. Эти особенности порождают множество сект, религиозных течений и локальных культов. Нередки случаи, когда единственный человек принимает свой собственный способ поклонения богам и, в одиночестве, следует своему решению. Фундаментальной целью индуиста является желание вырваться из цикла перерождений, чтобы слиться с божественным началом. К этому можно прийти различными способами, например, через смиренное служение и принятие собственной «судьбы».

Самым «быстрым» способом, являются различные направления отшельничества и аскетизма. В принципе, любой человек может стать отшельником/аскетом/садху/йогином/святым на определенном этапе жизни, это даже поощряется обществом. Такой человек должен посвятить себя достижению мокши/освобождения от земных наслаждений (камы), материальных благ (артхи) и от долга (дхармы) с целью познания и воссоединения с богом. Сегодня в Индии 4-5 миллионов различных садху (точных данных, естественно нет).

Одним из таких отшельнических течений является Агхори. Эти люди практикуют особые способы поклонения Шиве через поедание частей тел мертвых людей, медитацию рядом с трупами. Кроме этого, существуют даже более отталкивающие ритуалы такие как: поедание гнилого мяса покойников, экскрементов людей и животных, сношения с проститутками на местах кремаций и погребений. Практикуются всевозможные магические ритуалы с костями, черепами, применяются различные опьяняющие средства и наркотики.

Столь омерзительные практики призваны подчеркнуть отречение аскета от всего материального. Садху, своими действиями, демонстрирует ничтожность и тленность всего, что окружает человека. Время, в своем бесконечном течении пожирает все: красоту, здоровье и молодость, обращая в тлен и прах. Все, что родилось находится на пути к разложению, поэтому нет никакой разницы между младенцем и гнилым трупом. Согласно учению Агхори, недостаточно просто нищенствовать, держать пост и целомудрие, как это принято у других отшельников. Нужно презреть саму разницу между жизнью и смертью, отказаться от понятий добра и зла, «чистого» и «грязного», осознать абсолютную иллюзорность бытия. В каком-то смысле, философия Агхори – это логичное развитие идей «укрощения» плоти через аскетизм, отшельничество, монашество, пост и т.д.

Агхори встречаются по всей Индии, особенно в священных городах Тарапит, Варанаси. Их можно узнать по крайне запущенному виду, спутанным волосам и телу, покрытому пеплом (возможно с погребальных костров). Местные жители относятся к ним со смесью уважения, страха и религиозного трепета. Считается, что они обладают сверхспособностями, черной магией, могут проклинать, левитировать и т.д.

Несмотря на жуткие ритуалы, и личную нищету Агхори активно занимаются благотворительностью. Например, на их пожертвования построен приют для прокаженных в Индии. Правовой статус секты определен достаточно двусмысленно. С одной стороны, каннибализм однозначно запрещен, с другой стороны традиционные религиозные практики, в том числе и Агхори, поддерживаются правительством. В целом, можно сказать, что с ростом уровня образования и благосостояния в Индии, секта Агхори (как и другие религиозные практики) постепенно превращаются в аттракцион для туристов.

Глеб вернулся в отель. Пожалуй, с него было достаточно впечатлений. Купил билет в Гоа. Пообедал, вздремнул немного в номере.

Глава 13. Алиса в Варанаси.

С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, – ко злу.¹³⁶

На привокзальной площади Варанаси было шумно, грязно, жарко. Сотни людей, такси, тук-туков, автобусов и коров медленно ползли перед глазами, мельтешили, сливались в нескончаемый поток. На тротуаре располагались билетные кассы, туристические офисы, пункты обмена валют закусочные и торговые лавки. Со всех сторон на Алису обрушивались незнакомые языки, музыка, запахи. Казалось, что жизнь пузырилась, закипая в лучах восходящего солнца. В сплошном потоке людей и машин мелькали повозки, запряжённые ослами и буйволами, ручные тачки с поклажей и фруктами, собаки и, даже, один верблюд. Почему-то, Алисе пришла мысль, что она никогда не видела в Индии котов. Неужели в Индии нет котов?

В целом, привокзальная площадь выглядела вполне тривиально для Индии. Однако, в глаза бросались буквально толпы больных и покалеченных, которые демонстрировали свои увечья. Под изжигаюшим солнцем, на грязных тряпках сидели и лежали безрукие и безногие дети, женщины с обожженными лицами и невероятно истощенные мужчины. У одного старика виднелась ужасная, гниющая рана в черепе. Алиса была уверенна, что заметила там копошащихся, белых червей. Ей стало дурно.

Алиса почти бежала по направлению к автобусу, старалась не смотреть по сторонам. Ужасные нищие тянули руки, стонали, рыдали. Во всем чувствовалась какая-то жуткая театральщина, ужасающая фальшь профессиональных попрошаек, которую, все же, невыносимо видеть.

Алиса с облегчением зашла в автобус. Она задумчиво посмотрела в окно. Где-то, в тени привокзальной подворотни группа нищих и калек столпились вокруг импровизированного игрового стола. Они восклицали, смеялись, что-то ели. Вокруг бегали почти голые дети. Один из них раскручивал над головой дохлую крысу, держа животное за хвост. Потом швырнул ее в толпу своих товарищей и те разбежались с хохотом. Сцена выглядела насмешкой над смертью, жизнью и болью. Над фарсом бытия, его иллюзорностью и суетой.

Как же легко любить Индию, сидя в Гоа! Там, где дорога сама появляется под ногами идущего. Теперь, попробуй полюбить Индию, когда она открывает себя с другой стороны, когда она устала выжимать для тебя все благости и соки, устала осыпать своими дарами. Когда она показывает свои слёзы и боль. Попробуй полюбить этих самобытных людей, с самого рождения привыкших к грязи, шуму и беспорядку. Попробуй не разозлиться на них кричащих, предлагающих, лезущих, просящих. Попробуй не осуждать ту мать, чей трёхгодовалый ребёнок так привычно валяется в грязи пыльной дороги, пока она просит милостыню. Попробуй понять наглых торговцев фруктами, одеждой, жильём. Попробуй увидеть природу Индии изнутри, оказавшись в самом центре бытия, нищеты, разрухи, нужды, грязи и голода, на границе между жизнью и смертью. Попробуй любить другую, настоящую Индию, не в Гоа, а там, где у людей нет поводов улыбаться. Но они, все же, смеются.

Внезапно, раздался звон бьющегося стекла, скрежет металла и визг тормозов. Алиса обернулась. Посреди улицы автомобиль такси сбил бродячую корову. Сцена выглядела жутко. Капот был смят практически до салона. На метры вокруг все перемазано коровьей кровью. Водитель неестественно выгнут. Он оказался зажат между рулевым колесом и сидением. Дышал судорожно, часто. Не шевелился, лишь стонал. На мгновение все стихло. Сотни лиц были обращены к месту происшествия. Водитель немного пришел в себя. Завертел головной, в панике. Смотрел на окружающих, лицо было сведено судорогой страха.

Внезапно, словно по команде, толпа ринулась к перекореженному автомобилю. Водителя выволокли, швырнули на асфальт. Он поднял руки, объяснял что-то, но несколько десятков человек принялись избивать его, не слушая никаких оправданий. Толпа ревела от возмущения и негодования. Удары сыпались в лицо, в живот, в пах, по рукам и ногам. Кто-то царапал, рвал. Прошло буквально несколько мгновений, а голова и тело мужчины превратились в кровавое месиво, с которого свисали клочья изодранной одежды.

Спустя несколько секунд, появились полицейские, вооруженные длинными деревянными прутами. Они тоже не церемонились. Лупили всех без разбору, пробивая себе дорогу к месту происшествия. Одному мужчине удар пришелся прямо в нос. Брызнула кровь. Несчастный прижал ладони к лицу и согнувшись уковылял куда-то. Полицейские быстро окружили место аварии. От куда-то появились носилки. Водителя унесли. Опустело. Стихло.

Автобус Алисы тронулся. Казалось, что шофер не хотел уезжать, пока не увидит развязку.

-Вот это жесть – произнес молодой человек, который сидел рядом с Алисой.

Это был светловолосый парень лет двадцать пяти. Длинный и очень худой. С ним сидела девушка невысокая, плотная. Вместе они выглядели довольно странно. Несмотря на это, держались за руки и очень мило смотрели друг на друга.

– Что вы сказали? – ответила Алиса.

– Говорю, ужасная сцена на вокзале. Видели?

– Да.

– Вы уже бывали в Варанаси? – спросил парень. Когда Алиса отрицательно мотнула головой продолжил – Мы тоже впервые. Надеюсь дальше будет не так экстремально. Меня, кстати, зовут Костя, а это Вера – Вера подняла вверх раскрытую ладонь, в знак приветствия.

– Алиса.

– Куда ты направляешься, Алиса?

– Думаю посмотреть Сарнатх, для начала.

– У нас такой же план. Будем держаться вместе?

– Давайте.

Где –то далеко позади остался шум и запах Варанаси. Стихла суета, улеглась пыль. Ветви, покрытых густой листвой кустарников, жадно тянулись к небу, купаясь в душных лучах солнца. Над деревьями возвышались аккуратные шпили красивых храмов. Разноцветные флажки реяли в порывах слабого ветерка, затем обвисали бессильно, словно отдыхая. Вдоль дороги встречались аккуратные ограды с каменными львами и буддами. Все казалось каким-то искусственным, не индийским, слишком ухоженным и чистым. Автобус остановился.

Перед Алисой раскинулся небольшой, уютный парк. Вот он, Сарнатх – одна из древнейших святынь буддизма. Сердцем комплекса является огромная развалила, осыпающаяся под воздействием ветров времени, но все еще мощная, дряхлая, похожая на египетскую пирамиду. Не формой, но нагромождением, бессмысленным, но монументальным, как вызов, брошенный вечности в скоротечном человеческом отчаянии.

Это казалось Алисе немного странным. Каким-то затаенным людским сомнением в бесконечности собственных перерождений. Словно попытка пригвоздить время огромной грудой гранита, передать тем самым искру собственного бытия в грядущее. Как-будто древние строители пытались перестраховаться. Сомневались, что проснуться еще раз, закрыв глаза, при погружении в последний, смертный сон. Быть может, столь немногие достигли просветления в буддизме, главным образом, из-за того, что очень сложно преодолеть жажду жизни и страх перед небытием?

Мысль ускользала, скрываясь за очередным поворотом рассуждений. Словно бежала всегда на шаг впереди, исчезала, стоит протянуть руку. Вспомнила Гессе:

«Стоит только высказать какую-нибудь мысль вслух, как она уже получает несколько иной характер, звучит немного фальшиво, немного глупо».¹³⁷

Где-то здесь, более двух тысяч лет назад Гаутама Будда прочитал свою первую проповедь. Всюду, среди руин древней школы, ощущала пробегающие тени. Призраки? Некогда люди, сейчас лишь сумрачные силуэты, где-то на границе восприятия, иллюзии, фантомы. Иногда, звук, почти не различимый, всегда эхом, порывом ветра, шепотом крупинок, рассыпающихся камней, изрезанных витиеватыми узорами. Алиса села на скамью под огромным раскидистым деревом. Прислушалась. Кажется, шаги. Удаляющиеся всегда, но никогда не исчезающие. Наверное, так звучат молитвы, произнесенные тысячи лет назад…

От куда-то появились буддистские паломники, затянули свои мантры. Призраки подхватили. Вот остатки ступеней. Куда ведут – не знает никто. Быть может, в истинную реальность, где нет прошлого, настоящего и будущего. Где все предметы и новые, и старые одновременно, где все люди еще не родились и уже умерли. Все существует во всех своих ипостасях одновременно. Нет не одновременно. Надо постараться не использовать этого слова. Ведь оно, лишь порождение нашего ограниченного сознания, которое искажает реальность, мешает смотреть на настоящий мир. Разум пытается обмануть. Показывает нам маленькие частички, выдавая их за целое. Вот смотри, это настоящее. Все теперь прошлое. Смотри дальше. Уж не поэтому ли все кажется не настоящим, иллюзорным? Конечно! Обман, он и есть обман. Нужно видеть всю картину. Надо отрешиться. Вырваться из потока, встать на берегу, научиться видеть все сразу. Все картины, чувства, состояния, звуки, тогда зазвучит вселенское, объединяющее, божественное «Ом» …

Подошел Костя:

– Где думаешь ночевать?

Алиса пожала плечами, все еще поглощённая своими мыслями.

– Как насчет остановиться по каучсерфингу у кого-нибудь?

Алисе этот вариант не показался особенно привлекательным. Она подняла глаза на Костю и его спутницу. Они тоже смотрели на девушку, довольно критически, почти с обвинением, которое свойственно людям, считающим, что они знают самый лучший путь.

– Там есть какой-то богатый, местный старик, у которого огромная квартира в центре Варанаси. Думаю, было бы интересно погостить у него.

– Ладно, поехали к нему – сказала Алиса. Она бы никогда не решилась ночевать у незнакомого мужчины, если бы была одна.

– Тогда, предлагаем сейчас поехать к Гангу. Нам надо сегодня все посмотреть, у нас утром поезд в Агру.

– Хорошо. Поехали к Гангу. – Алиса посмотрела в бесхитростные голубые глаза. «Пожалуй, повезло, что я их встретила» – подумала, сказала в слух:

– Вы уже пользовались каучсерфингом?

– Да, почти всегда останавливаемся по каучсерфингу в новых городах. Но одинокой девушке, пожалуй, не стоит так делать.

Сели в автобус, который должен был ехать в сторону набережной Ганга. Вскоре очутились в тесном ущелье между трех-четырехэтажными домами. Вязко, медленно, душно волочились в толпе пешеходов, животных и автомобилей. Над улицей весел удушающий смрад, состоящий из запахов пота, нечистот, гнилых фруктов, выхлопных газов и пряностей. Странно, но воздух казался привычным, заметным, только если думать о нем. Окружающие люди выглядели как монахи, паломниками, или пилигримы, хотя, по-видимому, были обычными горожанами. Их яркие в прошлом одежды стали серыми от пыли и нестерпимого солнца. Казалось, что они прошагали так тысячи километров в вечном крестном ходе, по святым местам всей планеты. Прошли мимо Рима, Иерусалима, Мекки, чтобы завершить свой путь в Варанаси, на берегу Ганга. Процессия медленно двигалась мимо шумных торгашей и зазывал. Прямо на земле лежали пирамидки фруктов и овощей. Темный проем одной из городских арок служил мясной лавкой: в клетках сидели живые курицы, свисала туша козы с ободранной шкурой.

Автобус остановился. Вышли и сразу увязли в толпе. На ломанном английском вопили зазывалы отелей, хостелов и ресторанов. Нищие молча тянули руки, смотрели огромными, черными глазами. Алиса держалась за руку Веры, Вера держалась за Костю. Так протискивались вперед, к набережной.

Ганг предстал черной, вязкой бездной. Огни города мерцали на его поверхности, казалось захлебывались, вязли, тонули. Гуляли до вечера.

***

В сумраке они подошли к многоэтажному, жилому дому, таких очень мало в Варанаси. Индус встречал возле подъезда. Немолодой, невысокий, с круглым, мягким животиком, в очках. Улыбался приветливо, отрыто. Казался немного стеснительным, интеллигентным. Одет во европейски: белая рубашка, джинсы, вычищенные до блеска туфли. Протянул Косте ладонь, пожали руки. Жестом пригласил войти. Назвал свое имя – Алиса не запомнила.

Квартира оказалась очень просторной, можно сказать роскошной. Показал спальни: отдельную для Алисы и для Кости с Верой. Пригласил к столу – все уже было накрыто.

Перед гостями стояли огромные металлические подносы с Тхали. Алисе нравилось это блюдо, или скорее, не блюдо, а такой способ сервировки стола. На общем подносе стояли небольшие плошки с соусами чатни, маринадами, пророщенными ростками каких-то злаков, йогуртами, тушёными овощами, рисом, лепешками и похлебкой дал. Все было очень вкусно, сытно, приготовлено без особой остроты, очевидно, специально для гостей, что было особенно трогательным.

Разговаривали мало. Алиса заметила, что Костя и Вера очень слабо знают английский. Когда было необходимо сказать, что-то хозяину дома они долго подбирали слова, глупо жестикулировали и хихикали. Обращались к Алисе за помощью.

Индус удалился на несколько минут. Вернулся с подносом, на котором стояли стаканы с чаем и сладостями. Это были джалеби, кондитерские изделия, напоминающие птичье гнездо. Их делают из смеси, муки и йогурта, затем вытягиваются нити теста и обжариваются в масле гхи, придают угощению нужную форму, поливают сиропами, обсыпают орехами, специями. Готовое блюдо охлаждают до хрустящего состояния, получается невероятно вкусно.

После ужина Алиса поблагодарила хозяина, встала, прошлась по гостиной. Убранство, в целом, было вполне современным, в европейском стиле. Лишь, небольшие штрихи напоминали о том, что квартира находится в Варанаси. Самой примечательной деталью был алтарь Ганеши. Добродушный, пузатый Бог с головой слона лучился счастьем, улыбался немного глуповато, казалось подмигнет, если смотреть долго.

– Ganesha¹³⁸ – произнес хозяин дома, заметив интерес Алисы. Девушка кивнула, улыбнулась.

Прошла немного дальше, к окну и выходу на балкон. Почувствовала тихое жужжание кондиционера. Воздух показался каким-то спертым, тяжелым, навязчивым, из-за запахов специй, человеческого дыхания и тепла. Раскрыла дверь на балкон, вышла. Город уже накрыла тьма, но все светилось золотисто-мертвым светом фонарей, окон и фар. Небо, казалось впитывая это томное, призрачное сияние, окрасилось цветом глубокой воды, или бездны немного синей, немного изумрудной, но вязкой, черной в своей основе. По улицам все еще текли реки машин и людей. Несмотря на это, Город казался одиноким, отстраненным, задумчивым, дряхлым. Вечный старик, взирающий безразлично, на прохожих.

К Алисе подошел хозяин дома, встал рядом. В его руке был стакан с чаем.

– Great view.¹³⁹ – сказала Алиса.

– Yes.¹⁴⁰

Они помолчали какое-то время. Индус посмотрел на Алису пристально, задумчиво, слишком долго.

– You look tired.¹⁴¹ – произнес он. Голос звучал мягко, заботливо.

– Yes, I'm very tired. I only dream of taking a shower and going to bed.¹⁴² – произнесла Алиса. Перед глазами пронеслись воспоминания о душных поездах и автобусах. Девушка смотрела в даль, позволив себе погрузиться в приятные мысли о теплой воде, смывающей дорожную пыль и пот. О мягкой кровати, в которой можно лежать, раскинувшись как угодно, в блаженной тишине и одиночестве.

-In that case, let me walk you out.¹⁴³ – индус сказал почти ласково, улыбнулся. У него был очень приятный голос, звучащий искренно, можно сказать, почтительно. В его доброжелательности невозможно было разглядеть и тени корысти. К тому же, Алиса совершенно угасла, растаяла от ужасной усталости, не осознаваемой, до этого момента. Девушка кивнула в знак согласия.

-Follow me.¹⁴⁴ – хозяин дома кивнул в по направлению к гостиной. Алиса последовала за ним.

Он проводил девушку в ванную, выдал полотенце, удалился. На прощание, прикоснулся открытой ладонью к плечу девушки, как-то трогательно, по-братски.

-Good night.¹⁴⁵ – выходя из ванной комнаты, он на секунду задержался в дверном проеме, маленьким, округлым силуэтом, как оживший Ганеша из гостиной. Взглянул на Алису, как-то не в глаза, а немного выше. Вышел.

-Good night.¹⁴⁶ – Девушка осталась одна, в тишине. Электрические лампы на потолке заливали помещение приятным, мягким светом, немного потрескивали.

Алиса с наслаждением помылась, скользнула в коридор, вошла в выделенную ей спальню. Комната была просторной, с красивой, широкой кроватью. Все щегольски чисто, ново, немного кокетливо. Одеяло на кровати наполовину раскрыто. Свежее постельное белье почти светилось белизной, манило мягкой, накрахмаленной гладью. Алиса с наслаждением легла на спину, вытянулась, опустила голову в подушки, погрузилась глубоко, как в облака. От куда-то из-за окна доносились звуки Города, шум моторов, гудки автомобилей, обрывки голосов. Казались невообразимо далекими, звучавшими эхом, не отвлекали ото сна…

Проснулась от того, что Вера зашла прощаться.

– Алиса, проснись! Мы уезжаем.

– Уже? Сколько времени?

– Около четырех – за окном едва вспыхивало предрассветное зарево.

Алиса дотянулась до телефона, посмотрела на мерцающий синим экран.

– Подождите меня, выйдем вместе.

– Хорошо, только поторопить, тогда.

Алиса быстро встала, оделась, скользнула в ванную – умылась. Когда вышла, все уже стояли в прихожей, хозяин дома тоже.

– Are you sure you won't have time for breakfast?¹⁴⁷ – индус обратился к гостям

– We have a train, maybe Alice?¹⁴⁸ – произнес Костя, все посмотрели на Алису.

– No, I'll go too, I want to meet the dawn on the river.¹⁴⁹

– Yes, this is a must-see. If you want, stay one more night at my house.¹⁵⁰ – индус смотрел на Алису, улыбался.

***

Все улицы вели к Гангу. Старые дома нависали молчаливыми сводами, закрывали небо, погружали во мрак. Когда их построили? Быть может, пятьдесят лет назад? Век? Пять столетий? Тысяча лет? Не понятно. Казалось, что дома постепенно тонут в вязкой земле. Достраиваются непрерывно. Без плана, без стиля. Просто из того, что есть. Вот кусочек стены со сводами и хитрой вязью индуистских узоров – явно старинный, древний. Чуть дальше, кирпичная стена, обвалившаяся штукатурка, мерзкие граффити. Еще дальше деревянные балкончики с колоннами и арками. Улица захламлена до предела. На мостовой кучи зловонных отбросов, пирующие жирные крысы. Люди, занимающиеся своими делами. Неужели тут можно жить? Кто-то шел впереди. Наступил в нечистоты. Не посчитал нужным обратить внимание. Пошлепал дальше, оставляя мокрый след. Воздух был влажным, неподвижным. Чувствовалось присутствие реки, ила, медленных вод, рыбы. Прошла мимо старухи. Бабка куталась в выгоревшее на солнце сари: серое, как и ее лицо. Глаза пустые, на подбородке пучки старческих волос и омертвевшая кожа, застывшая восковой маской. Проход стал совсем узким. Алиса почти касалась стен. Они пахли сырой землей, плесенью, гниющими цветами. Открытое окно. В чреве темной комнаты звуки секса. Тяжелые, душные испарения, человеческих выделений вытекали на улицу. Сливались в сточную канаву с бегущими по течению мыльными разводами, окурками и плевками. В мутных водах рождение пахло, как смерть. Различия терялись, сливались в поток, который впадал в Ганг, вечный, безразличный. Алиса вышла на набережную.

Перед ней вырос древний храм, маленький, покосившийся, столетиями опускающийся в ил, тонувший, или дрейфующий во времени. О мокрые стены билась желтая вода, несущая тину, пустые бутылки, лепестки цветов. Кто-то сидел рядом, почти голый, бубнящий. Дальше еще один храм. Побольше, обнесенный оградой. Стены из черного камня, скульптуры обнаженных женщин, танцующих с многорукими богами. Все замерло, но порыв ветра встревожил листву и огоньки свечей. Тени забегали, статуи ожили. Руки жадно потянулись к пышным грудям и бедрам. Мгновение, и все стихло. Камни вновь обернулись камнями. Лишь на ликах скульптур застыли лукавые улыбки, веселые, чуть насмешливые. Рядом молились аскеты. Лица, обращенные к Гангу, худые, увеченные, покрытые пеплом и пылью. Они смотрели мимо храмов и базаров, мимо горя и наслаждения, мимо мира… Где-то хрипло вскрикнула птица, упала в воду. Алиса посмотрела в глаза одному из монахов. Увидела отражение солнца, домов, реки, саму себя, пустоту. Человек отвернулся. Наслаждение и аскеза. Все и ничего. Рядом и бесконечно далеко. Так ли велика разница? Единство и борьба противоположенного. Одно не имеет смысла без другого. Становится пустым, неразличимым, не понятным, Нужна роскошь, похоть, чревоугодие что бы отбрасывать тень аскетизма, целомудрия, поста. Так, или никак…

Вспомнился Ремарк:

«Жизнь взаймы. Жизнь, когда не жаль ничего, потому что терять в сущности, уже нечего. Это – любовь на грани обречённости. Это роскошь на грани разорения. Это веселье на грани горя и риск на грани гибели. Будущего нет. Смерть – не слово, а реальность. Жизнь продолжается. Жизнь прекрасна!»…¹⁵¹

Алиса шла вдоль набережной, превратилась в ощущения, предчувствия, инстинкты. Вот он рассветный Варанаси. Город великого Шивы. Всегда ускользающий, подрагивающий в парах, восходящих на Гангом, словно за мгновение до того, как исчезнуть. Населен людьми и призраками, которые отражаются в медленных водах. Ступени, уходящие прямо в реку, начало дороги в неизведанное. Куда они ведут? Быть может, на противоположенный, пустынный берег? Берег мертвецов…

Город смотрит. Взирает на омывающихся людей. Что он думает, когда человеческие песчинки отделяются от его улиц и стен, смешиваются с пеплом погребальных костров, погружаются в Ганг, испаряются, проливаются дождем на Город, замыкая круговорот бытия? Варанаси есть, что рассказать, надо только уметь слушать. Алиса слушала. Эхо удаляющихся шагов, голосов, молитв, плеск воды, потрескивание огня.

Вновь, маленьким человечишкой втиснулась в узкие улицы потерянная, рассеянная. Камень, сырость, грязь, вонь. Поворот, тупик, поворот, теперь прямо, нет – поворот. В этих проулках можно заблудиться, сгинуть, умереть – никто не заметит. Зыбучие пески, глины, воды, в которых вязнет Город поглотят и твое тело, не почувствуют. Дуновение, сырое, зловонное – стало холодно. Немного страшно, черная плесень, крыса промелькнула, скользнул лучик света, от куда-то сверху. Да, Город отвратителен, состоит из бомжей, грязи, плесени, гнили, тлена, вони. Город вечен, безразличен, подвижен, но застыл. Он холоден, безэмоционален, безмолвен. Надо пересилить себя, принять, слиться. Почувствовать, как в изгибах улиц течет твоя кровь вязкая, темная, теплая, словно по венам. Стать Городом, по крайней мере, его частью, его призраком, тенью, миражом. Хранить молчание, но разговаривать. Быть безликой и иметь тысячи лиц…

Вышла в толпу, стала ее частью. Медленно плелась в потоке, терпеливо ждала окончания безумства. Незаметно толпа разошлась, растеклась тонкими ручьями по бесчисленным улицам, домам, квартирам. Где-то там, в темных, сырых углах, кухнях, кроватях наступало время семейных склок, одиночества, тихого сумасшествия. Каждая дверь вибрировала эхом чей-то судьбы. К ним вели лестницы, словно из прошлого, но первых ступеней давно не было. Они утонули в песках и пыли, которые пожирают Город. Город мог бы подхватить вибрации своих жителей, меняться вместе со сменяющимися поколениями, но не делал этого, был выше, значительнее, грандиознее. Потому, что Город не толпа, он всегда в стороне. Отвергает массы, мстит им за шум и суету.

Шагнула в сторону. Кирпичная стена, влажная, обвалившаяся. Лестница на крышу, темно. Теперь смотрела с высока. Была видна вся набережная, линия домов, тающая в дыму крематориев. Речная гладь медленно несущая деревянные лодки. Птицы в прозрачном утреннем небе. Постройки столь пестрые и разнообразные, что не поддаются описанию, забываются сразу, стоит закрыть глаза. Свастики, нарисованные на сырых стенах, какие-то вывески. Вереницы людей, тянущиеся к берегу. Воды желтые, утопающие в тумане и безжизненная земля по ту сторону Ганга. Ни людей, ни деревьев, ни, даже травы. Лишь сырые пески, вздымающиеся парами в лучах восхода. Подрагивающие миражи, холодные тени, призраки и духи…Встающее солнце, красное, мерцающее, без четких очертаний, как око. Шива смотрит на свой Город, на Алису. Трогает ее волосы, прикосновением ветра и улыбается теплом утреннего солнца.

Потом Алиса еще долго ходила по набережной Ганга. Становилось жарко. Думала, что надо найти ночлег и возвращаться в Арамболь, наверное, утром. Решила, что можно еще раз переночевать в доме старого индуса. Достала смартфон. Позвонила. Шагнула прочь из Города.

Глава 14. Нищие духом.

Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью.¹⁵²

Алиса стояла у окна, глядя на город, который желтеющим муравейником растворялся в наползающей из-за горизонта пылевой дымке. По улицам плелись животные и автомобили, укутанные завесой туманов. Где-то в дали, мерцали вязкие воды Гага. Казалось, что город медленно тонет в них, словно в зыбучих песках. Очертания домов, столь отчетливые в близи, постепенно теряли резкость, пока не становились частью неподвижной мутной, речной глади.

Желудок Алисы крутило. Время от времени, резкая боль пронзала кишки, кажется поднялась температура, руки и ноги становились вялыми, слабели. Пожалуй, не стоило есть уличную еду…

Хозяин апартаментов занимался чем-то на кухне. Алиса села на диван, прижала руки к животу. Затем встала. Тихо прошла в ванную комнату. Стало легче. Умылась. Вышла на балкон. Порыв, горячего ветра обжег лицо, облепил платье вокруг ног. Воздух казался вязким, душным, влажным. После каждого вдоха на языке оставались крупинки пыли. Хотелось пить.

В комнате появился стареющий, несуразно маленький, для огромной комнаты, индус. В его руках был никелированный поднос с масалой. «Надо вспомнить, как его зовут, а то спросить, почему-то, не удобно» – думала Алиса.

– Drink this. You ll fill better¹⁵³ – он широко улыбался. Некоторые зубы блестели золотом.

Алиса вяло кивнула и взяла горячую кружку. Напиток приятно обжег язык, смыл пепел, пыль и песок Вечного города.

– Where is your family?¹⁵⁴ – спросила Алиса.

– I'm not married.¹⁵⁵

Хозяин квартиры положил руку на край стола. На пальцах блестели огромные перстни из желтого золота. Мужчина явно гордился ими, демонстрировал. Алиса почувствовала какое-то щегольство, желание покрасоваться. Все это выглядело, как-то по-варварски нелепо, безвкусно. Осмотрела комнату. Взгляд задержался на домашнем алтаре с позолоченной статуэткой Ганеши. Рядом лежали какие-то фрукты, цветы, обгоревшие ароматические палочки.

– Ganesha¹⁵⁶ – сказал индус. Он явно хотел завести разговор, но не знал с какой стороны зайти.

– Yes¹⁵⁷ – Алиса была бы не прочь остаться в одиночестве, разговаривать не хотелось. К тому же, в отсутствии Кости и Веры, обстановка в квартире утратила непринужденность, появилась какая-то неуместная уединенность. Хозяин дома перестал казаться милым стариком, превратившись в непривлекательного и непредсказуемого мужчину. Начинала жалеть, что не пошла в гостиницу.

Алиса поднялась из-за стола, вновь вышла на балкон. Почувствовала на себе провожающий, неприятный взгляд. Не думала об этом. Накатывал новый приступ боли в животе и слабости. Решила выпить таблетку.

– Can you get me a glass of water? ¹⁵⁸ – Алиса обернулась к индусу.

Он на пару минут ушел на кухню. Вернулся с наполненным стаканом. Передавая его Алисе, нарочно дотронулся неприятной, влажной, мягкой ладонью до ее пальцев. Прикосновение длилось на мгновение дольше, чем это было нужно.

-Bottled water. Drink it don't worry.¹⁵⁹ – проговорил индус. Его слова звучали вежливо и доброжелательно. На лице сияла сахарная улыбка.

-Thank you.¹⁶⁰ – Алиса взяла стакан и отвернулась лицом в сторону города.

Немного закружилась голова. Показалось, что пол качнулся под ногами, опустился вниз. Собственное тело показалось каким-то невесомым. Отступила в комнату. Села на край дивана.

За окном белое дневное солнце жарило город. Все утопало в золотисто-пыльном сиянии. Казалось, что даже камни оранжевых домов плавятся, испаряются, тянутся к небу тяжелыми песчаными клубами.

Хозяин дома несколько раз выходил из комнаты, затем возвращался, крутился где-то рядом. Алиса не смотрела на индуса, но чувствовала, что он постоянно наблюдает, рассматривает, пялится. Где-то на периферии зрения она замечала влажные, глупые, пошлые, черные глаза.

Алиса поднялась. Решила поменять место, сесть за стол, напротив индуса. Опять накатила слабость. Ноги не слушались. После первого шага немного качнуло вбок. Удержалась за что-то. Села. Пыталась поддерживать беседу. Ждала, когда подействует таблетка. Разблокировала телефон. Бесцельно полистала фотографии и переписку. Наткнулась на сообщения мужчины, который писал неделю назад, предлагая вместе снимать жилье в Гоа. Перечитала. Усмехнулась. Просмотрела его аккаунт. В одном из постов увидела:

«Ясам-лишь часть своих воспоминаний:

Но все, что я увидел и объял,

Лишь арка, за которой безграничный

Простор – даль, что все время отступает

Пред взором странника…»¹⁶¹

«Неплохо. Теннисона читает.» – подумала Алиса. Это был любимый поэт ее отца. Вспомнила несколько строк:

«…К чему же медлить

Ржаветь и стынуть в ножнах боязливых?

Как будто жизнь – дыханье, а не подвиг…»¹⁶²

Индус вышел. За окном дневная жара постепенно отступала. Алиса поднялась. Вновь вышла на балкон. Где-то вдали клубились желтоватые, рваные облака. Они барашками парили у горизонта, который окружностью опоясывал стык неба и земли. Хотя световой день продолжался, зажигались вывески дорогих отелей и ресторанов. Ветер усилия. Навеял запахи речного ила, водорослей и рыбы. Губ коснулись маленькие капельки водяной пыли, принесенные с Ганга.

Неожиданно появился индус. Встал рядом с Алисой на балконе

– Dinner will be ready soon.¹⁶³

Алисе не хотелось есть, но она решила, что перекусит немного, чтобы не обижать хозяина дома. При мыслях об ужине, появилось мучительное тянущее чувство, которое комом встало в горле, сдавило живот и грудь. Под прядями волос сбежала тяжелая капля пота. Во рту скопилась густая слюна с отвратительным привкусом желчи. Алиса сделала глубокий вдох, пол вновь дрогнул, нырнул в бездну. Развернулась, придерживаясь за ограждения балкона. Казалось, что она стоит на палубе корабля, во время шторма. Направилась в ванную комнату. В этот момент, Алиса качнулась едва заметно. Индус словно ждал этого. Схватил ее за талию.

«Что он себе позволяет?» – подумала Алиса. Подавила возмущение. Поблагодарила за помощь. Отстранилась. Пошла по огромной пустой квартире. Чувствовала на себе уже плохо сдерживаемый, похотливый взгляд. Стало страшно. Решила, что ни в коем случае не останется на ночь, найдет предлог, чтобы уйти после ужина.

В ванной комнате располагалась небольшая скамейка с белыми, пушистыми полотенцами. Алиса забилась на нее с ногами, зажала голову между коленками, обхватила руками, закрыла глаза.

Вспомнился дом и вспомнился отец. Он рассказывал какие-то забавные, детские истории, пока намыливал ей волосы и шею. Пенная вода стекала в красный, пластиковый таз, в котором сидела маленькая Алиса. Иногда, мыло попадало в глаза, тогда девочка капризничала, усердно терла их маленькими кулачками. Отец неловко успокаивал, гладил по спинке, шутил о чем-то. В любое другое время, Алиса бы улыбнулась воспоминанию. Теперь же все казалось серым, безжизненным, далеким, не трогающим сердце.

Как странно, что папа всегда вспоминается если плохо. Хочется укрыться под его тяжелой рукой и свернуться клубком. С другой стороны, редко думаешь о папе, когда весела и счастлива. Наверное, это не справедливо, эгоистично и неблагодарно…

Во всем теле нарастало вязкое, тягучее, отчаянное раздражение и вялое состояние полуобморока. Кожа покрылась липким, холодящим потом, вдоль позвоночника пробежали мурашки. Алиса сжала кулак. Влажные липкие пальцы слушались плохо, быстро обмякли, обессилели, раскрылись. Испугалась, что упадет в обморок. Что тогда сделает старый индус? Не хотелось и думать.

Припомнилась неожиданная вьюга, случившаяся в начале прошлой осени. Алиса ехала за рулем по одной из подмосковных трасс. Стемнело. Снежные комья тяжелыми шлепками ударялись о лобовое стекло, дворники мельтешили перед глазами, но не справлялись. Свет фар отражался от сплошного снежного потока и выхватывал из тьмы лишь небольшое пространство перед капотом. Алиса выключила музыку и вслушивалась в ночь. Мимо пронёсся огромный, черный джип, увлекая за собой поток снежинок. Они бежали какое-то время вдоль колесной колеи, затем заворачивались небольшими воронками и разбегались в стороны. Кругом сгустился вязкий, тягучий сумрак. По обочинам намело огромные снежные барханы, которые медленно тянулись за набегающими ветрами.

По встречной полосе промчался автомобиль. Мигнул Алисе дальним светом. Потом еще один, и еще. Сбросила скорость. Встречные машины продолжали моргать. Неожиданно, луч света выхватил из тьмы груду смятых автомобилей. Десятки машин жутким нагромождением перегородили все пять полос трассы. Алиса ударила по педали тормоза. Автомобиль повело, но он остановился вовремя.

Чуть впереди замер разбитый черный джип, недавно обогнавший Алису. Над ним безразличным потоком струился снег, вспыхивающий в зареве фар и мерцании аварийных огней. Почему-то стало тихо. Посмотрела на кисти своих рук, сжимающие рулевое колесо. Пальцы мелко подрагивали.

Внезапно в душе разгорелось теплое, благодарное умиление. Какие-то люди, которых она никогда не увидит и не услышит, почти потусторонние призраки, заботливо предупредили ее об опасности. Спасли. Теперь, в воспоминаниях, вспышки дальнего света казались блеском морского маяка, который возвышался на пустынном утесе и пронзал штормовое море снопом теплого света.

Да, они проехали мимо. Да, они никогда больше не подумают о случайном, встречном автомобиле, не поинтересуются его судьбой. Не узнают о признательности девушки, сидящей за непрозрачными стеклами и смотрящей на вспышки далекого, белого огня. Но как же прекрасно сблизились души одиноких звезд, мерцающих в бесконечном космосе. Одна оставила за собой бережный, бескорыстный свет, другая приняла этот дар с благодарностью, любовью, преклонением. Во вселенной стало не так пусто и одиноко. На пассажирском сидении лежала книга. Гамлет, кажется. Бессмертные произведения, разве и они не те же самые вспышки маяка, озаряющие бурную, загадочную, опасную, человеческую жизнь?

Опять вспомнился мужчина из переписки. Глеб кажется. Крепкий парень. С ним было бы не страшно. Алиса подумала, быть может, и он сейчас сидит где-то в одиночестве. Быть может, тоже болеет. Мог бы и написать, что-нибудь, предложить встретиться, было бы кстати. Алиса представила, как в тот самый момент, Глеб сидит и думает о ней, в то время как она думает о нем. Смутное, теплое, нежное чувство огоньком поселилось в сердце Алисы.

В какой-то момент, все поплыло перед глазами. Что-то сдавило горло, поднялось из желудка. Сердце отчаянно забилось. Алиса едва успела вскочить и наклониться над унитазом. Моментально стало легче. Тело наполнилось силами, сознание прояснилось. Алиса неторопливо умылась. Вышла.

В гостиной сидел индус. Он смотрел тающим, заискивающим, рассеянным взором. Хозяин дома больше не казался опасным, только смешным, жалким и каким-то трусоватым.

Алиса села за накрытый стол. Перед ней стояла огромная тарелка с «Сабджи». Вспомнила, как однажды пыталась приготовить такое блюдо вместе с подругами. Нужно хорошо протушить овощи на медленном огне, вместе с разнообразными специями, которым нет названий в русском языке. Рецепт кажется очень простым, однако тогда у Алисы получилось не «Сабджи», а острая овощная каша.

Алиса не хотела есть, но взяла вилкой небольшой кусочек, положила в рот. Когда- то давно, она никак не могла привыкнуть к запахам индийской кухни резким, терпким, въедающимся в кожу и одежду. Ела с трудом, только, чтобы утолить голод, запивала большим количеством воды, пытаясь заглушать нестерпимый пожар во рту и в желудке. Потом кто-то подсказал секрет. Нужно выпивать стакан воды перед едой и после приема пищи. Попробовала. Действительно стало не так остро. Полюбила, даже, некоторые блюда, стерпелась с запахами. Теперь, русская кухня, иногда, казалась пресной, безвкусной.

Отломила кусочек «роти». Показалось, что ее раздраженный желудок лучше отреагирует на эту сухую, плоскую лепешку, чем на овощное рагу. Отломила еще, медленно, задумчиво жевала. Посмотрела на хозяина дома, который сидел напротив. Он ел, что-то другое. Столовые приборы не использовал, ловко забрасывая руками шепотки пищи в рот, как это принято в Индии. Вначале такая традиция шокировала, казалась варварством, теперь привыкла, почти не обращала внимания.

– This dish helps with an upset stomach.¹⁶⁴ – улыбаясь начал беседу индус.

– Thank you I'm better now.¹⁶⁵

-Great.¹⁶⁶

-Where are your friends? Why didn't they come?¹⁶⁷

– They had a morning train to Agra.¹⁶⁸

– Oh, the Taj Mahal, never been there.¹⁶⁹

– How can you live in India and not visit the Taj Mahal?¹⁷⁰

– I work a lot. I want to visit it soon. Perhaps we can go together?¹⁷¹

– I'll think about it.¹⁷² – Алиса весело заулыбалась, хозяин дома тоже.

Они переглянулись доброжелательно. Да, он все еще лукаво, заискивающе посматривал на Алису. Кажется, флиртовал немного, но как-то неумело, по-детски, безобидно.

Закончив ужин, Алиса встала, подошла к окну. Город укрывался призрачной дымкой. Что-то мутное, необъяснимое. Что это: туман, смог, или пыль? Наверное, всего по не многу. Марево сизыми языками струилось по улицам. Прохожие словно растворялись во мгле. Это было чертовски красиво. Хотелось дотронуться до тумана, пропустить его сквозь пальцы. Стелящаяся дымка казалась дурманом, или призрачным покрывалом, которое обволакивает землю, прячет все неприглядное. Что будет, если войти в эту мглу? Быть может, коснешься чего-то нового, сокровенного, приоткроешь тайну человеческой жизни и бытия? Хотя, скорее всего, просто вляпаешься во что-то. Иногда, туман вспыхивал желтыми огоньками, загорающихся электрических ламп. Как же, все-таки, красиво. Безумно красиво.

Быть может, все-таки остаться на ночь, отдохнуть немного? Алиса пришла в себя, после пищевого расстройства. Наверное, таблетка подействовала. Индус вновь казался безобидным. Как странно настроение и самочувствие влияют на отношение к людям. Иногда кажется, что весь мир соткан из эмоций и переживаний. Так же и люди кажутся пустыми сосудами, которые мы сами наполняем содержанием.

«Наверное, действительно, нужно отдохнуть как следует. Принять душ, вытянуться в постели» – подумала Алиса с удовольствием.

Она прикрыла глаза. Сквозь опушенные веки просвечивали мельтешащие, разноцветные вспышки. Чувствовала, как расслабляются мышцы, удерживающие глазные яблоки. Представила, как проваливается в легкий, освежающий сон. Старалась не шевелиться, погрузилась в себя. На мгновение, промелькнул какой-то потаенный страх. Казалось, что тело вспомнило свое состояние во время лихорадки, встрепенулось, стряхнуло с себя остатки болезни.

Алиса разблокировала смартфон. Посмотрела билеты на завтра до Гоа. Варианты были. Обдумывала какое время удобнее. Собралась забронировать…

Индус поднялся со своего места. Алиса не видела, почувствовала. Почему то, ее охватило ощущение надвигающегося ужаса. Он встал сзади, совсем близко. Девушка почувствовала прикосновение отвратительного, мягкого живота. Услышала отрывистое, короткое, глубокое дыхание у своих волос.

-I'm sorry.¹⁷³ – сказал он глухо. Проглотил слюну.

Промелькнула мысль немедленно выйти из комнаты. Он, словно угадывая, положил потные ладони ей на талию. Задышал еще чаще. Алису затрясло от отвращения. К горлу подступила тошнота.

-What are you doing?¹⁷⁴ – прошептала Алиса. Слова давались с трудом. Приходилось беззвучно открывать рот в паузах между словами, чтобы набраться сил и закончить фразу.

-My dear! You'll soon be gone forever. We'll never see each other again. No one will know. Why delay?¹⁷⁵ – Индус говорил отрывистыми, короткими предложениями. Суетливо шарил пухлыми, мягкими руками по телу Алисы. Они были горячими, влажными, мерзкими. Казалось, оставляли после себя медленно остывающие отпечатки, которые хотелось стереть, смыть, продезинфицировать. Он дышал тяжело, почти с хрипом, сопел. Алиса представила его морду с нависшими слюнями и соплями. Показалось, что к ней пристраивается огромная отвратительная псина. Захотелось кричать, рыдать, умереть. Но мышцы не слушались. Рот открывался беззвучно, руки и ноги онемели.

Где-то, в районе шеи она почувствовала мокрое, вонючее касание губ. От него исходил горячий, тягучий, тяжелый запах тела и специй. В ужасе и гневе Алиса просила, кричала, выла. Все где-то далеко, в ускользающем, предобморочном сознании. В реальном же мире нависла вязкая тишина, нарушаемая лишь возней и сопением хозяина дома.

Он сильным движением усадил ее на диван. Тяжело опустился рядом. Казалось он задыхался. Жила на тщедушной шее вздулась, пульсировала. Лицо раскраснелось, покрылось испариной. Будь она самым обычным мужчиной, то без труда бы переломала все кости этой озабоченной гадине. К сожалению, у Алисы не было даже ее обычных, мизерных сил, чтобы сопротивляться.

– My dear! don't worry. I want to help you. I didn't say, but I'm a doctor. You are so beautiful.¹⁷⁶ – он все тараторил, что-то. Алиса больше не могла разобрать слов. Лампочки на потолке завертелись в хороводе. Все казалось не настоящим. Возможно сном, или наваждением. Статуэтка Ганеши, увешенная ожерельями из лепестков продолжала улыбаться. Истукан больше не казался добродушным божком. Он надсмехался со злобой и ехидством. Казалось, вот-вот, и пустится в демоническую пляску вокруг дивана, радуясь за своего человека.

Мужчина уткнул отвратительную голову с черными, жесткими, блестящими волосами в шею Алисе. Лепетал как одурманенный, пьяный, словно в забытье:

– I need to take off your clothes. It will be easier. You will be pleased. No one will know.¹⁷⁷

Алиса сделала над собой усилие. Уперлась руками ему в грудь, мягкую, почти женскую. Посмотрела в глаза:

– Take a shower. I agree…¹⁷⁸ – улыбнулась как смогла. Откинулась на спинку дивана.

На какое-то время мужчина замер, очевидно в сомнении. Затем кивнул, встал и покачиваясь ушел в ванную комнату. Алиса не услышала хлопка закрывающейся двери, очевидно индус оставил ее приоткрытой. Вскочила. Осторожно прокралась в прихожую. Накинула рюкзак не плечо, в руку взяла босоножки. Медленно, затаив дыхание открыла входную дверь. Уже не скрываясь выбежала на лестницу. Сердце вырывалось из груди, руки тряслись. Все еще ощущала места где касались его руки и губы. Достала пачку влажных салфеток. Терла, пока кожа не покраснела. Слезы катились ручьями.

Вспомнила о том, как поехала с подругой в незнакомый город. Они следовали указаниям навигатора, пытаясь добраться до известной достопримечательности. Постепенно улицы становились все менее оживленными. Старались идти быстрее. Не сговариваясь, держались ближе друг к другу. Как-то незаметно, другие женщины перестали попадаться на пути. Компании из нескольких мужчин стояли в тенистых скверах и арках старинных домов. Мрачные тени нависали над узкими улицами. Кто-то шептался, лыбился, провожал взглядом. Девушки смотрели себе под ноги, ежились, пытались сильнее закутаться в летние платья.

Ни один мужчина не в состоянии понять страх, который копится в течении всей жизни и складывается из десятков подобных моментов. Из дней, когда понимаешь, что больше не можешь ходить к подруге в гости, потому, что ее отец странно улыбается тебе. Из вечеров, когда решаешь больше не совершать покупки в магазине возле дома, потому, что за тобой оттуда кто-то шел, в прошлый раз. Из воспоминаний о неловких оправданиях в деканате. Когда ты просишь поменять тему курсовой работы потому, что должна избегать одного из преподавателей. Это воспоминания из школы, когда старуха-учительница просит прикрыть плечи, что бы мальчики не отвлекались. В конце концов, это когда ты должна отказаться от путешествия о, котором всегда мечтала. Мир для мужчин становится все шире, для женщин же он только сжимается. Конечно и на мужчин нападают, но они могут и должны защитить себя. Для них, получить по роже, это скорее развлечение, повод рассказать увлекательную историю. Для них насилие – это нормальная часть жизни, не то, что ограничивает и заставляет оглядываться. Быть может, поэтому им не понять, что это за чувство грязного, липкого, вводящего в ступор страха. Что это за ощущение сводящего с ума бессилия, почти удушающее, сдавливающее, как надгробие.

***

Поистине, сами себе заповедали люди все добро свое и зло. Поистине, не заимствовали они и не нашли его, и не упало оно к ним, словно глас с неба.¹⁷⁹

Алиса быстром шагом, наугад шла по улицам Варанаси. Телефон в кармане беспрерывно вибрировал, оповещая о звонках и десятках доставленных сообщений.

«Where are you?»¹⁸⁰, «Why did you leave Alice?»¹⁸¹, «Come back, you misunderstood me»¹⁸² – Алиса никак не реагировала.

Ей встречались какие-то мужчины, уродливые, наглые, вечно орущие, предлагающие, просящие. Она выхватила из толпы тупое, животное лицо с отвратительными усами. Человек был в бесцветных штанах с вытянутыми коленями, белой рубашке и резиновых штиблетах, которые не могли скрыть его грязные, поломанные ногти – он, что-то активно предлагал: «Taxi, Taxi!».

Алиса приблизилась к нему и буркнула «airport»¹⁸³.

Человек подвел ее, через толпу, к другому мужчине и, что –то сказал тому на родном языке, разумеется нечто мерзкое, гадкое, грязное. Тот был еще хуже: лыбился, рассматривал Алису своими черными глазами и плевался в асфальт.

Алиса села в такси на испачканное чем-то, заднее сиденье и заметила, как водитель продолжает пялится, через зеркало заднего вида. Как же она хотела в душ, смыть с себя весь этот проклятый город и его жителей. Когда машина поехала, водитель тут же начал беспрерывно сигналить, высовывать противную, черную рожу из окна, призывая толпу расступиться. Увидела немолодую индианку в оранжевом сари, волокущую огромный тюк с барахлом. «Какая же она уродливая» – Алиса мысленно раздела женщину и ужаснулась ее безобразию. Рядом с бабой вился грязный ребенок. Он тоже орал и кривлялся. «Какое же тут все отвратительное, шумное, грязное!».

Алиса хотела бы закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, но звуки и запахи, все равно проникали в мозг и заставляли смотреть. Они проезжали мимо базарищ, калек, прокаженных и спящих под стенами уродливых зданий. По окну, в которое смотрела Алиса все время стучали, просили денег, еду, просто глазели.

Грязный бородач со спутанными волосами тряс какими-то бусами и амулетами, убеждая купить эту дрянь. Даже снующие всюду дети были уродливыми, тощими как насекомые, или скорее, как тараканы, которые повылезали из трещин дряхлого Варанаси.

«Do you mind if I smoke?»¹⁸⁴ – спросил человек за рулем. Ему явно хотелось втянуть девушку в беседу.

Алиса не возражала, хуже все равно быть не могло. Она отвернулась, но чувствовала, как водитель продолжает скрытно изучать ее волосы и одежду. Где-то в паутине улиц она увидела бредущих мужа и жену. Кажется, они говорили, но Алиса, буквально, ощущала их тихую злобу, по отношению к друг другу. «И правда, как можно не ненавидеть таких жалких уродов» – подумала она.

Внезапно, до Алисы донеслись звуки уличного веселья и смеха. «Не чему тут радоваться в этой отвратительной дыре» -прошипел внутренний голос Алисы. Смех раздражал ее до боли, до зубного скрежета, словно металл, царапающий стекло. Она хотела заткнуть уши и оказаться далеко от этого места, пусть в холодной и промозглой, но в тихой и ничем не пахнущей Москве.

Автомобиль медленно полз в скоплении вонючих животных, коптящих машин, и не менее зловонных людей. Какие-то сумасшедшие расселись, чуть в стороне, и отбивали поклоны, стуча грязными головами по пыльной мостовой, окутанные дымом тлеющих палочек. «Интересно было бы у них спросить, что они подразумевают под всем этим. Неужели не видно, что Бог давно покинул проклятый город» – Алиса со злобой смотрела на мешанину проносящихся мимо сцен. Даже водитель, казалось смутился и больше не поглядывал в ее сторону.

Постепенно, такси протиснулось сквозь пробку, и они поехали равномернее, быстрее. Яркое вечернее солнце осветило салон автомобиля красновато-оранжевым светом и картины улиц стали отражаться в окнах автомобиля, словно кадры кинопленки. Они мчали мимо каменных стен, окон, столбов и ярких, хоть и выгоревших плакатов. Алиса совсем забыла о находящимся рядом водителе и, вдыхая свежий воздух, продолжала думать:

«Разве можно придумать ситуацию, при которой жизнь не была бы пыткой? Все люди это понимают пусть и подсознательно, но не решаются признаться даже себе. Мы ползем, как черви сквозь жизнь, пытаясь приблизиться к свету, но нас всегда окружает лишь тьма. Мы мучаемся, теряем, стареем, болеем, умираем, терпим пошлость, глупость, грубость, предательство и ради чего все это? Что бы начать все сначала и сначала. Даже смерть не станет нам избавлением! Люди! Куда вы все идете, несете, волочите, почему вы смеётесь, кричите, ругаетесь? Осмотритесь, все ложь, все обман и зло. Мы взаперти, в клетке, приговорены к вечности. Я приговорена ко всем вам!»

«Наступит время, и не увидишь ты больше высоты своей, а все твое низменное будет близко; возвышенное твое станет пугать тебя, словно призрак, и ты воскликнешь тогда: «Все – ложь!».¹⁸⁵

В аэропорту Алиса подошла к кассе. К счастью, были вечерние билеты до Гоа. Купила. В кармане завибрировал телефон. Пришло сообщение:

– Привет! Я ночью в Гоа прилетаю. Не подскажешь, где можно будет остановиться?

– Я не в Гоа.

– Где же ты?

– В Варанаси.

– Ничего себе! Я тоже. Ты где именно?

– В аэропорту.

– Не поверишь, я тебя прямо сейчас вижу.

Глава 15. Бродяги Дхармы.

Разрывается сердце мое. Яснее слов говорят мне глаза твои о грозящей тебе опасности. Еще не свободен ты – ты только ищешь свободы. Утомили тебя поиски твои и лишили сна.¹⁸⁶

Алиса увидела молодого мужчину из «Вконтакте», который писал ей странные сообщения неделю назад. Он был крупным, поджарым и высоким, с очень коротко стрижеными волосами и недельной, черной щетиной, хотя казался немного изможденным и осунувшимся, как после болезни. На его кулаках были засохшие ссадины. От него разливалась волна спокойствия и уверенности, накрывающая все вокруг.

«Каждый видит то, что хочет» – подумала Алиса.

Удивительно, что даже зная свою механику, даже зная механику других людей и всего мира, даже находясь за рамками бытового сознания (как ей казалось), даже зная скрытые от всех секреты и истины вселенной, даже молитвы и общение с Всевышним – все это не помогало Алисе обрести покой и внутреннюю гармонию. Все это не помогало найти своё предназначение, а лишь мучало, изо дня в день. Подвергало испытаниям, которые Алиса проваливала одно за другим. Не давало ответа на вопрос – что заставляет человека делать то, чего он не хочет? Почему люди заниматься деятельностью, которая опустошает их и мучает, превращает в раба системы и самого себя?

В мире явно было надломлено, что-то. Нигде она не видела развития. В голове снова мысли о бегстве, о тлене и осознание иллюзорности выбора. Ей, однозначно не подходила эта планета, с её настройками, опциями и базовой комплектацией.

Вот он, вновь, перекрёсток дорог. Тот момент, когда нужно сделать выбор и не помогает никто. Ни советы, ни предсказания, ни осознанные сны, ни здравый смысл, ни подсознание ни даже собственное тело. Остаётся ничего не делать и отдать ситуацию в заботливые руки Вселенной. Обычно в такие моменты Алиса вспоминала о том, что она женщина и не хочет решать, а хочет платье и кошку.

Вспомнились события прошедшей недели. Какими же они казалось глупым, суетным и банальным. Словно иллюзиями, воспоминаниями из прошлых жизней. Почему все важное и волнующее выгорает, забывается, становится тленом и суетой? Мы изо всех сил следим за руками жизни, чувствуем, что все контролируем, чувствуем уверенность, волю, разум, но шарик каждый раз оказывается не под тем стаканом, на который мы указали. Все розыгрыш, трюк, мошенничество. Все безразлично – живи человек, пока жив.

***

Глеб сразу узнал ее. Стройная и молчаливая, Алиса сидела и смотрела куда-то. Ее глаза странно искрились желтыми огнями в сумерках. Она показалась ему смертельно уставшей. Впрочем, и Глеб еле стоял на ногах…

– Привет, узнаешь меня? – Глеб сел на соседнее от Алисы сидение.

– Конечно – ответила Алиса, ее голос оказался неожиданно низким, глуховатым, очень тихим.

– Ты же была в Гоа, когда я тебе писал в прошлый раз?

Она, неожиданно засмеялась.

– Это долгая история, сама не очень понимаю, как это все произошло.

– Мой путь тоже был довольно странным – ответил Глеб и тоже улыбнулся.

– Когда у тебя посадка? – спросила Алиса.

– В двадцать один тридцать.

– А у меня через 30 минут. Похоже буду в Гоа раньше тебя.

– Подождешь меня?

– Хорошо…

Почему то, возникла пауза. Наверное, они, слишком устали и каждый думал о чем-то своем.

В сравнительно небольшом аэропорту Варанаси было малолюдно, только монотонный, приглушенный гул кондиционеров немного нарушал умиротворяющую тишину. Где-то раздался рев взлетающего самолета. Иногда звучали стандартные объявления на английском языке, но все это не раздражало, лишь создавало атмосферу странного спокойствия.

Алиса скрестила ноги и руки. В искусственном освещении ламп ее темные волосы немного отливали золотом. Узкие плечи, чуть полноватые руки с маленькими ладонями казались почти игрушечными. Большие, карие глаза, задумчивые, тоскливые и, как будто, немного озлобленные контрастировали с мраморной кожей лица. Она была очень хороша.

В сравнении с тропической духотой Варанаси, в аэропорту было свежо. Черные волосы на руках Глеба вздыбились от непривычной прохлады, захотелось утеплиться. Он раскрыл рюкзак. Достал клетчатую, красную рубашку с длинным рукавом и синее, флисовое одеяло. Рубашку он надел, а одеяло протянул Алисе. Она молча взяла его и накинула на плечи.

– Наверное, это немного странно, но у меня сегодня день рождения. – тихо сказала Алиса.

– В таком случае поздравляю – ответил Глеб – с меня подарок!

Они улыбнулись друг другу. Потом Глеб протянул свою ладонь для рукопожатия. Мгновение Глеб держал руку Алисы и чувствовал ее тепло.

Его взгляд остановился на линии горизонта, который горел заревом вечерних огней города. Пространство, казалось, поднималось в высь, проплывало сквозь воспоминания и ночь. Ощущения путались, становились трудно определимыми и странными.

Казалось само время нарушило свое привычное течение из прошлого в далекое будущее. Оно перестало ассоциироваться с рекой, закрутилось в водоворот, зациклилось, разлилось и стало морем, на поверхности, которого, словно в зеркале, отразилась жизнь. Все вперемежку: произошедшее, грядущее и сущее. Нарушился порядок, хотя, возможно, его и не было.

В тот момент казалось, что привычное течение времени, это лишь иллюзия, игра разума. Мозг, словно, самостоятельно выхватывал картины и отпечатки всего, что существует вечно и одновременно. Структурировал их, преобразовывал в подобие кинопленки, которая проносилась, перед сознанием со скоростью двадцать четыре кадра в секунду.

Какие-то слова прозвучали в громкоговорителе аэропорта.

– Что же, думаю, мне пора – Алиса поднялась со своего сидения.

– Увидимся ночью?

– Да, увидимся.

Алиса стояла перед Глебом, расправляя плечи и переступая с ноги на ногу, стараясь разогнать застоявшуюся, от ожидания, кровь. Ее рот был приоткрыт в призрачной полуулыбке, которая не предназначалась никому.

– Хочешь книгу дам, почитаешь пока ждешь? – спросила Алиса.

– Давай.

Алиса достала потрепанный, зачитанный томик «Жизнь взаймы» в мягкой обложке. Глеб, любил и читал Ремарка в юношестве, когда был примерно в возрасте Алисы. Этот роман он тоже, естественно, уже читал, но благодарно принял.

– Хорошего полета и мягкой посадки!

Алиса достала пудреницу с маленьким зеркалом и мгновенье посмотрела на себя, пред тем как уйти.

– Тебе тоже – сказала она, напоследок.

Глеб раскрыл подаренную книгу. Где-то, в тот момент, мчались вдоль бездонного ущелья Лилиан и Клерфэ¹⁸⁷. Они петляли по извилистому серпантину, удаляясь все дальше от Альп. Теплый, вечерний воздух приятно ласкал их лица, принося опьяняющие запахи полевых цветов и лаванды…

Наверное, Жизнь – это предвкушение, невероятного, интересного захватывающего. Это когда жаждешь, считаешь дни, что страницы старых романов оживут и предстанут перед твоими глазами. Когда вереницы слов и метафор великих мастеров примут формы реальных объектов. С другой стороны, это грусть и усталость, которые приходят вечером, в гостиничном номере, когда страница очередного дня оказывается перевернутой. В такие минуты, вспоминаешь, о тех мгновениях, когда был счастлив, когда был одинок, или, когда уходил не известно куда.

Глеб неподвижно восседал на синей, пластмассовой скамье и вокруг него разгоралась обреченность бытия во всем ее свете и мощи, запечатленная на станицах романа Ремарка. Такие книги наполняют людей новой силой, позволяют уйти от безнадёжности убого и монотонного быта, возвысится над конечностью жизни и утолить жажду нового и неизвестного. Пожалуй, только дорога могла бы сравниться для Глеба с книгой, по наполненности смыслами. Синие сидение превратилось для него в капитанский мостик на корабле жизни, который скользил по вселенной навстречу будущему.

Незаметно, пришло время Глеба встать и собрать вещи, чтобы подняться на борт белоснежного лайнера, которой, вскоре, понесёт его в Гоа, со скоростью восемьсот километров в час.

Когда он ушел, на пластиковом сидении осталась забытая книга.

Глава 16. Ночь темна.

О братья мои, этот Бог, созданный мной, был делом рук человека и безумием его, подобно всем прочим богам!¹⁸⁸

Как всегда, после посадки, в салоне самолета скопилась очередь из желающих поскорее выйти на улицу. Глеб подождал, пока толчея схлынет и неспешна поднялся со своего места.

Когда он ступил на трап самолета ночной, прохладный воздух заполнил легкие. Глеб спускался вниз. С каждой новой ступенью становилось жарче. Бетонные плиты, аэродрома еще сохраняли тепло, накопленное в течении дня и парили над землей душным маревом.

Аэропорт был почти пуст. Алиса сидела в одиночестве в центре огромного зала. Глеб подошел к ней:

– Привет, еще раз!

– Привет.

– Какой план, Алиса?

– Думаю, надо ехать в Арамболь. Там будет видно.

– Тогда не будем терять времени.

***

Спустя час, они вышли из такси на центральной улице Арамболя. Поселок казался опустевшим, покинутым. Лишь редкие огни, горящих окон выдавали присутствие людей.

– Честно говоря, я сама не знаю куда пойти.

– Тогда пошли на пляж. Утро уже скоро…

– Вообще, можно остановиться в гесте. Я там свои вещи оставила, когда уезжала в Варанаси.

– Будем будить хозяина?

– Нет, просто заселимся, а утром скажем ему.

– Хорошо, но все-таки давай сходим к морю не на долго.

Они вышли на опустевший пляж. Темное море неподвижно, мертво. Лишь у самого берега, неспешно наползали тяжелые, вязкие воды. Тихо. Где-то в дали, изломанные силуэты скал, которые медленно пожирал океан. Над ними огромный утес, подсвеченный заревом неба. Желтая, застывшая, луна над всем. Ее золотистый след, вдоль линии прибоя. На небе ни одной звезды и ни одного облака. В мире лишь море и луна.

Они посидели недолго на песке, молчали. Потом Алиса поднялась, неторопливо подошла к медленной воде. Ступила на мокрый песок, зашла по щиколотку в набегающую волну, остановилась. Глеб остался на месте. В бесконечно далекой черноте ночи, на горизонте, точно на краю земли белым огнем горела маленькая, едва различимая, точка. Иногда она гасла, затем вновь вспыхивала, скрываясь за волнами, наверное. Быть может, маячок корабля, или свет одинокой рыболовной лодки?

Глеб вспомнил «Старик и море», представил старика Сантьяго, который упрямо вцепился в леску, связывающую его с гигантской рыбой:

«Ее судьба была оставаться в темной глубине океана, вдали от всяческих ловушек, приманок и людского коварства. Моя судьба была отправиться за ней в одиночку и найти ее там, куда не проникал ни один человек. Ни один человек на свете. Теперь мы связаны друг с другом с самого полудня. И некому помочь ни ей, ни мне». «Может быть, мне не нужно было становиться рыбаком, – думал он. – Но ведь для этого я родился.»¹⁸⁹

Не заметил, как вернулась Алиса.

– Смотри, маленький огонек на горизонте. Наверное, лодка рыбака. Кажется, такой одинокой. Чья-то жизнь… Бесконечное море, бесконечное небо, бесконечная тьма и эта точка… Немного жутко, но невозможно оторвать взгляд. Как у Хемингуэя, «Старик» и море», помнишь? – Алиса говорила тихо, хрипло, почти шепотом.

– «Рыба, я тебя очень люблю и уважаю. Но я убью тебя прежде, чем настанет вечер. «Будем надеяться, что это мне удастся»¹⁹⁰, – ответил Глеб.

– «Рыба, я с тобой не расстанусь, пока не умру»¹⁹¹ – возразила Алиса.

Темнота. Равномерный, предсказуемый гул моря. Алиса показалась Глебу какой-то невыразимо родной и близкой. Еще ему показалось, что Алиса почувствовала нечто похожее.

Была глубокая, черная ночь. Они заняли соседние номера.

Глава 17. Новый день.

«Но однажды устанешь ты от одиночества, и согнется гордость твоя, и заскрежещет зубами мужество твое, и ты воскликнешь: «Я одинок!»¹⁹²

Глеб медленно встал и оделся. Неспешность позволила насладиться приветливыми лучами солнца, которые светили через окно. Он принял душ, побродил по комнате, раскладывая свои вещи.

«Красивое имя Алиса» – подумал Глеб. Так звали его маму.

«Неужели это было вчера?»

Прошедшая ночь, вдруг показалась ему какой-то далекой, нереальной, почти вымышленной. Результатом стечения невероятных обстоятельств, которых, быть не могло. Если бы он, хотя бы, в минимальной степени был склонен к мистическому восприятию реальности, то, несомненно увидел бы магию в том, как познакомился с Алисой. На самом краю земли, там, где и не думал оказаться всего пару недель назад. Впрочем, какова была вероятность получить имя «Глеб», родиться в Москве, ездить на машине с номером «е147нн»? Почти нулевая. Все в жизни – невероятные случайности. Красота хаоса в том, что последовательность случайных событий обязательно приводят к закономерному результату.

За тонкой стеной гест хауса доносились звуки просыпающегося поселка. Где-то на деревьях пели птицы, слышалась возня бродячих собак. Глеб вытряхнул все ненужное из карманов шорт: какие-то бумажки, мелочь и скомканные билеты. Закончив, он закрыл дверь на навесной замок и отправился в сторону пляжа.

Глеб протискивался через узкие проходы, образованные, невысокими домами. Первые этажи, в основном, служили жилищами для местных жителей, а верхние сдавались приезжим. Дорога до моря заняла пару минут.

Перед Глебом открылся бесконечный гоанский пляж. В свете дня, все изменилось. Палящее солнце подняло в воздух мелкие оранжевые пылинки и небо утратило ночную прозрачность. Море синело сквозь дымку и казалось каким-то вязким, тягучим, немного напоминало парное молоко. Чуть в стороне, находилось кафе с сине – белой вывеской «Cocks Town». Глеб почувствовал, что очень голоден.

Он прошел по рыхлому, горячему песку и расположился за одним из столиков.

-Good morning sir.¹⁹³ –приветливо сказал человек за барной стойкой – Глебу пришлось прождать немало времени, прежде, чем официант обратил на него внимание, хотя он был единственным гостем в заведении.

– Good morning! Do you mind getting me a menu?¹⁹⁴ – попросил Глеб

По прошествии минут десяти, Глебу принесли меню, и он принялся его изучать.

– European breakfast please.¹⁹⁵ – Глеб почти моментально сделал свой выбор, указывая пальцем на цветную картинку с изображением огромного блюда с яичницей, рисом, какими-то фруктами, ломтиками хлеба и стаканом лимонада.

Пляж был почти пуст. Лишь немногие люди брели вдоль линии моря, либо выполняли какие-то нелепые упражнения, очевидно, из йоги.

Почему-то вспомнился Бродский:

«Как хорошо, что некого винить,

как хорошо, что ты никем не связан,

как хорошо, что до смерти любить

тебя никто на свете не обязан.»¹⁹⁶

Алиса ему очень понравилась. Думал о том, что поразвлечься с ней было бы отличным завершением путешествия. К тому же, не придется влипать в отношения – все останется в Индии. Глебу не очень хотелось привязываться к чему-либо. Он думал о том, что, в целом, удовлетворен своей жизнью.

«Позвонить? Пожалуй, пока не стоит» – говорил Глеб сам с собой, копаясь в телефоне. Ведь все выглядит и ощущается иначе, на следующее утро. Не стоит спешить. Быть может, сама скоро напишет…

Позавтракав, он окунулся в море. Такое манящее, когда его нет, и такое бесполезное, когда оно рядом. Глеб вдруг почувствовал одиночество. Линия прибоя тянулась на столько, на сколько хватало глаз и была почти безлюдна. Вдали маленькие человеческие силуэты подрагивали черными точками, сквозь восходящие потоки воздуха. Абсолютную, торжественную тишину пустоты нарушал шум накатывающих волн, безжизненными всплесками и гулом ударяющихся о столь же безжизненный песок.

Глеб побрел домой, не найдя себе цель на день. Сидя в комнате, он, все так же не знал, чем заняться. Из соседнего номера не доносилось никаких звуков. Очевидно, Алиса куда-то ушла.

Глеб уже совершенно не понимал, почему и зачем он вернулся в номер. Наверное, впервые за время путешествия по Индии его не преследовали сигналы автомобилей, шум толпы и запахи пряностей, но главное, он впервые оказался без дела.

«В конце концов, чего я придумываю себе проблемы? Надо позвонить – хотя бы не будет скучно.»

Глеб разблокировал телефон и набрал номер Алисы. Пока слушал гудки, он почувствовал вязкую, неприятную сдавленность нарастающего, в груди, волнения и нетерпения.

Она ответила своим спокойным, низким голосом. Казалось, что Алиса не была ни удивлена, ни обрадована его звонку. Несмотря на это, Глеба моментально покинуло чувство опустошенности. Мир перестал казаться бессмысленным. Договорились о встрече вечером. Глеб хотел пойти в уже знакомый ему «Cocks Town». Алиса, почему то, настояла на соседнем заведении.

***

Глеб пришел немного раньше назначенного времени. Он сел в плетеное кресло пляжного ресторанчика и стал ждать. Дневной свет постепенно угасал, и сумерки накрывали Арамболь. Огромный огненный шар солнца обрушивался за горизонт, словно исполинский космический корабль, погибший в одной из орбитальных войн. Глеб никогда не видел такого потрясающего заката. Когда представление подошло к концу, тьма занавесом опустилась на побережье, словно требуя оваций за представление. Медленно и лениво индусы-официанты ходили между столиками, собирая заказы и зажигая маленькие свечи в стеклянных стаканах. Глеб заказал пиво.

– Привет, здоровяк! – От куда-то сзади послышался знакомый голос.

Алиса подошла к Глебу, улыбалась. Настроение у нее было приподнятое. Выглядела отлично. Она опоздала минут на тридцать, но, кажется, не беспокоилась об этом.

– Тут есть открытая веранда на втором этаже. Пошли туда. – Сказала Алиса и пошла, не дожидаясь ответа.

Глеб последовал за ней, держа бутылку пива в руке. Что-то изменилось в Алисе, со вчерашней ночи. Она казалась, беззаботной, не отягощенной ничем, уверенной. Быть может, простившей себя за что-то?

Они поднялись по шаткой лестнице, которая явно не была рассчитана на рост и вес человека, вроде Глеба. Ступени прогибались и скрипели под ним, грозя переломиться. Он несколько раз ударялся головой о потолок, вызывая радостные комментарии Алисы.

В результате, они оказались на открытой веранде, огражденной деревянными перилами. В помещении стояли низкие столики и были настелены маты, вместо кресел. Расположились на одним из них.

– Долго ждал меня? – спросила Алиса.

– Не знаю, не смотрел на часы.

– Ну и правильно. Время не имеет значения.

Алиса достала из сумочки хну и принялась увлеченно разрисовывать свою ногу мехенди. Получалось у нее не очень: линии выходили кривые, а узор не симметричным.

– Смотри как красиво получается – Алиса удовлетворенно рассматривала бурую мазню на своей щиколотке. – Хочешь и тебе нарисую?

Глеб молча подставил ей ногу, и Алиса неожиданно расхохоталась:

– Ну у тебя и лыжа! И шерсть кругом, не получится ничего!

– Рисуй, раз предложила.

Алиса поставила свою ногу рядом с ногой Глеба. Ухмыляясь, сделала фотографию на телефон. Двукратная разница в длине стоп действительно, выглядела забавной. Она приступила рисованию с большим энтузиазмом.

– Я не смогу долго с тобой сидеть, мне нужно будет уйти – не отрываясь от своего занятия констатировала Алиса.

Глеба расстроили эти слова, но вида старался не подавать. «Почему мне так важно, чтобы она осталась?» – думал Глеб – «Скука?»

Он поглядывал на Алису. Она казалась созданием из другой реальности. Глеб ничего не знал о ее прошлом, о ее жизни и мировоззрении. Совершенно не представлял кто она такая и как живет. Но было ли это все важно? Зачем ему лишние подробности? Все равно, через неделю Глеб планировал вернуться в Москву. Глеб планировал вернуться один.

Помещение было освещено тусклой лампой и гирляндой, мигающей маленькими, цветными огнями. В воздухе витал терпкий запах марихуаны и масалы. Глеб посмотрел в направлении моря. Оно поблескивало черной, глянцевой гладью и немного шумело небольшими, пенистыми волнами.

Сидели в тишине. Глеб смотрел на Алису, которая увлеченно водила деревянной палочной по его ноге. Было приятно. Он думал о том, как же близко они были в этот момент, и как бесконечно далеко. Почему то, чем дольше он любовался на нее, тем больше казалось, что она отдаляется.

Подошел официант и молча положил меню на стол.

– Что будешь? – спросил Глеб.

– Я не голодна, пусть принесет масалу.

Глеб заказал еще одно пиво, какое-то местное блюдо из риса с курицей и масалу для Алисы. Ему хотелось мяса: свинью, или корову, но вездесущие фанатики, не давали нормальным людям убивать и есть тех, кого они хотят.

– На пляже куча заведений, почему ты выбрала именно это? – Глеб нарушил тишину, довольно глупым вопросом.

– Не знаю – Она сделала еще дну кривую черту на ноге Глеба – Простосказала первое пришедшее в голову название. Тебе не нравится тут?

– Нет, хорошее место.

– Ну, и отлично. Я довольно часто сюда прихожу. Попробуй кукурузный суп.

Официант принес заказ и небрежно расставил посуду на столе, одновременно перекрикиваясь с какими-то приятелями из числа посетителей.

– Все! Достаточно! – Алиса закончила свои художества и похлопав Глеба по колену, дала знак, что пора убирать ногу. – Мне кажется отлично получилось!

Она взяла свою кружку, обхватив ее обеими ладонями и с наслаждением отхлебнула горячий напиток.

– Зачем ты пьешь это пиво, попробуй лучше масалу – весело сказала Алиса и пододвинула свою кружку к Глебу.

Он попробовал немного. Напиток ему совершенно не понравился.

– Ты не пьешь? – спросил Глеб.

– Нет, когда ты пьян, ты больше не можешь разговаривать со Вселенной.

– Звучит круто, но, по-моему, бессмысленно – усмехаясь ответил Глеб.

– Значит ты пока просто не осознал то, что должен. Значит еще не время. У всех, приходящих на эту планету лишь одна цель и миссия: пережить опыты и пережить их так, чтобы принять себя и полюбить. Это называется «осознание».

– Значит ты уже осознанная? – все еще иронично ответил, Глеб, хотя его уже несколько смутил серьезный тон девушки.

– Я осознанная.

Глеб отпил пива:

– Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать. Что, вообще, значит «осознание»?

– Посмотри на людей вокруг. Все они спят, даже когда думают, что проснулись. Спят от рождения до самой смерти, но есть люди, которые смогли проснуться и увидеть мир таким, какой он есть. Я одна из них. Хотя, я неправильно сказала. Они не спят. Их просто нет. Все иллюзия.

– Это какая – то странная метафора?

– Да нет же! Тебе, короче, не объяснить, пока ты сам не поймешь.

«Понятно, какая-то очередная религиозная эзотерика» – Глеб был просто поражен бредовостью ее высказывания. Прошедшей ночью Алиса показалась ему удивительно вдумчивой и образованной. На фоне этих впечатлений все сказанное ей выглядело как умопомешательство. – «Ей голову напекло, что ли?»

– Алиса, где ты это вычитала? С чего ты взяла, что мы все спим? Нельзя же делать столь радикальные и, при этом, голословные заявления. – Глеб не хотел начинать глупый спор, к тому же был уже немного пьян, поэтому сказал – Это юношеский максимализм, ты просто еще слишком молода.

– Слишком молода? – Алиса задумчиво и с легкой насмешкой посмотрела в глаза Глебу – Я не думаю, что можно быть слишком молодым, можно быть только слишком старым.

Она была спокойна, задумчива и уверенна в том, что говорила. Чувствовалось, что все прочувствованно ей и пережито. Никакие слова не смогли бы повлиять на мнение Алисы. Глеб немного помолчал. Перебирал в голове какие-то аргументы, но все казались неуклюжим и слишком тяжеловесным.

«Между нами нет и не может быть ничего общего» – подумал Глеб.

– Ты слышал о дизайне человека? – спросила Алиса.

– Нет.

-Это наука, которая позволяет на квантовом и энергетическом уровне очень точно и подробно описать природу каждого человека. Его врожденные сильные качества, стабильные характеристики, предрасположенности, способности и тд. Вот я, например, манифестор, а ты, похоже, генератор. Почитай в интернете, долго рассказывать.

– Ну и как, мы подходим друг другу? – сказал Глеб шутливым тоном. Спорить с ней он смысла не видел.

– Не особо – Алиса ответила вполне серьезно, посмотрев в глаза Глебу – Манифесторы не подходят генераторам.

«Что она себе позволяет? Какие еще генераторы? В смысле, я ей не подхожу? Кем она себя возомнила?» – Глеб начинал злиться.

– Алиса, это же бред. Кто-то взял термины из физики и пытается ими неумело жонглировать. Никакая это не наука, просто по определению – Глеб, почему-то захотел, переубедить, пытался привести реальные данные, но разве возможно в паре предложений изложить научную картину мира – Физика…

– Хуизика – прервала его Алиса, явно не желая слушать – Кто-то мечтает о чуде, кто-то о деньгах или любви, кто-то мечтает познать истину мироздания, а я мечтаю о том, чтобы люди вокруг просто перестали нести всякое странное дерьмо. Не интересно. Играть по правилам этой реальности, этого измерения, этого мира, этой планеты. Ну все, мне пора. Увидимся!

Она встала и положила на стол несколько рупий, за свой масала-чай.

Глеб остался в одиночестве. Где –то бесконечно далеко гремело море, мерцали звезды. Люди оживленно болтали под шум пальм, покачивающихся на легком ветру. Почему-то Глебу показалось, что он слишком много выпил. Пожалуй, вообще, не стоило пить. Ему стало как-то душно, захотелось снять майку или окунуться в море. «Что на меня нашло? Зачем я затеял этот бессмысленный спор? Зачем я наговорил все это?» – Глеб прокручивал в голове события вечера, пытался вспомнить каждую сказанную им фразу и оценить ее. Ему казалось, что даже это не получается. Слова тонули в реке утекающего времени, двоились, растворялись в памяти и теряли четкие очертания. Когда Алиса была с ним, Глебу казалось, что все идет не плохо, но теперь, в одиночестве и полумраке все выглядело иначе.

«Хорошее же я произвел на нее впечатление» – чем дольше он это обдумывал, тем отчаяние выглядело положение.

Постепенно, в нем закипало какое-то раздражение. Глеб начинал сердиться не только на себя, но и на Алису:

«Пусть думает, что хочет! Что случилось, то случилось. Иногда везет, иногда нет. Все равно, изменить уже ничего нельзя. Быть может, так даже лучше. Действительно, все к лучшему. Найду другую. Надо только не умничать больше. Похоже, здесь все тепленькие немного».

Глеб расплатился, спустился вниз, по лестнице для карликов, и пошел домой. Лежа в кровати, он невольно прислушивался к тишине в соседнем номере. Алисы явно там не было. В ту ночь, она ему снилась. Алиса съёжившись сидела и смотрела на ночное море, словно ее принесло из другого мира. Еще Глеб слышал свой голос. Он говорил, что – то, правильное, яркое. Нечто, что он бы не смог сформулировать в реальной жизни, но это было и не важно. Ведь, как говорят, нет разницы между сном и реальностью.

Глава 18. Дизайн человека.

Вы еще не искали себя, когда обрели меня. Так бывает со всеми верующими; и потому так мало значит всякая вера.¹⁹⁷

Ночью шел дождь, из-за этого утренняя духота заставила Глеба проснуться довольно рано. За стенкой, было тихо. «Быть может, она спит? Или так и не вернулась домой» – подумал Глеб немного грустно. Некоторое время, он раздумывал, что предпринять днем.

«Надо позавтракать, потом прогуляюсь немного, дальше будет видно».

В какой-то момент, Глеб даже подумал, что можно было бы уже возвращаться домой.

«Быть может взять билет, через пару дней?»

Он оказался на улице. Прошел, мимо индианок, которые развешивали постиранное белье. Мимо пестрых гоанских гестхаусов и ленивых собак. Пляж искрил оранжевым песком. Впитавшиеся в землю, во время ночного дождя, капли теперь парили над раскаленной поверхностью. Все тонуло в этом жарким мареве.

Глеб, уже привычно расселся за столиком под навесом «Cocks Town» и заказал завтрак. Пред ним появлялись тарелки с вареными яйцами, тостами и рисом. Как же Глебу уже надоел этот проклятый рис! Неужели, во всей Индии нет овсянки, или гречневой каши? Впрочем, Глеб ел с большим аппетитом и никак не мог насытится. Он чувствовал, что значительно похудел, за время своего путешествия и организм отчаянно нуждался в энергии.

Поглощая пищу, пролистывал свой телефон. Решил почитать про «дизайн человека». Оказалось, что это было довольно распространенное эзотерическое учение, которое, почему-то упрямо именовалось «наукой» на всех тематических сайтах. Глеб презрительно пропускал демагогию, которая пыталась притянуть квантовую механику к всевозможной мистической ахинее. Пытался понять суть «философии».

На какой-то странице, ему продолжили рассчитать свой профиль, введя время и место рождения. На лице Глеба засияла ехидная улыбка – он оказался «манифестором», а не «генератором», как подумала Алиса. Глеб не задумываясь переключился на мессенджер:

– Привет! Ты ошиблась, оказывается, я тоже манифестор. Мы прекрасно подходим друг другу – Глеб написал сообщение Алисе.

Через некоторое время пришел ответ:

– С чего ты это взял, я же чувствую, что ты генератор.

– На сайте посмотрел.

– Ты ошибся, не может этого быть!

– Сама проверь.

Больше сообщений Глеб не получил.

«Ну и ладно, проехали».

Глеб закончил завтрак и побрел вдоль моря. Мимо него проплывали шеренги лежаков с выгоревшими зонтами, смешливые торговки сувенирами, псы, группки неформалов и просветленных – всем было место под душным индийским солнцем. Где –то по краям, жарились в песках приверженцы всевозможных духовных практик, или обычные укурки, которые так и не разбрелись по своим номерам, после ночного веселья. И те, и другие слабо отличались друг от друга, в глазах Глеба. Ему казалось, что некоторые из наркоманов, просто обрядились в образы странствующих философов и будд, чтобы скрыть от самих себя глубину собственно падения.

«Все в жизни обман, возможно, придуманный природой еще до появления людей.»

Где-то в стороне, на огромной пальме висела связка кокосов.

«Ведь они тоже обманывают, притворяются значительно более вкусными и красивыми, чем на самом деле» – продолжал свою мысль Глеб.

«Наверное, и мы, люди, тоже не те, кем хотим казаться. Придумываем себя каждый день, фактически, с чистого листа. Более того, мы придумываем и тех, кто нас окружает. Наделяем их красотой, глубиной и умом, которых у них нет. Мы не обращаем внимания на глупость и необразованность тех, кого мы выбрали, чтобы нам нравится, а потом, незаметно, начинаем их любить. Мы придумываем тех, кого любим. Возможно, мысль о том, что мы все спим, не такая уж и абсурдная, какой кажется на первый взгляд, ведь все вокруг придумано. Это своеобразные игры разума.»

Тем не менее, Глеб отлично понимал, что Алиса имела нечто совершенно другое, когда говорила об «осознанности».

В какой-то момент, Глеб свернул с пляжа и решил пройтись по поселку. Его поглотил мрак и прохлада тенистых улиц. Местами, полосы желтоватого света проливались на землю, сквозь густую листву. Пестрые сплетения рекламных вывесок карабкались по деревьям и стенам лавок, кафе, туристических офисов. Ото всюду выглядывали пластиковые манекены, увешанные пестрой одежой и всевозможными украшениями. Прилавки ломились от пахучих специй, чаев и статуэток улыбающихся богов. Мимо гудя проносились, машины и байки, увлекая за собой пылевой туман, который постепенно оседал на всем вокруг.

Часы показывали около двух, и Глеб решил пообедать. Он выбрал одно из небольших кафе, чуть в стороне от центральной улицы Арамболя. Там он просидел довольно долго, размышляя о всяком.

Он думал о том, почему Гоа привлекает столько туристов, не имея пятизвездочных отелей и изысканных ресторанов. Наверное, дело в ощущении вседозволенности, которым пропитано это место. Арамболь казался ему, каким-то пионерским лагерем, который покинули взрослые. Пиратская республика из грез любого мальчишки. Гоа – это неубранная квартира, которую отставали в распоряжение толпы подростков. Кругом пыль, накурено, разбросаны игрушки, и пакетики из-под чипсов. Только раскрашенные яркими красками стены напоминают о том, что все здесь построено взрослыми для своих детей.

Трепещите перед величием момента, когда вы разблокируете свой смартфон отпечатком пальца, чтобы навести объектив камеры на прах античных руин! Человечество тысячелетиями продирались сквозь все возможные круги ада, обливаясь потом и кровью, чтобы обеспечить наш унылый, но такой безопасный и комфортный быт. Теперь, сытые и размякшие, мы хотим даже не свободы, но воли, безопасной вседозволенности. Ему вспомнился Ницше:

«Ты называешь себя свободным? Я хочу слышать господствующую мысль твою, а не то, что ты избежал ярма. Из тех ли ты, кто имел право сбросить его? Есть и такие, что лишились последней ценности своей, отбросив покорность.»¹⁹⁸

Нет, не хотим мы свободы, мы хотим оставаться беззаботными детьми, хотим шкодить и приключений. Мы хотим, чтобы родители ушли из дома, он оставались по близости. Мы не пойдем на улицу где всякое может случиться, мы лучше посидим в безопасной квартире, или поедем в безопасный Гоа.

Глебу опять вспомнилась Алиса. Он хотел избавиться от мыслей о ней «В этот раз ничего не получится, отпусти ситуацию» – говорил себе Глеб. «Тот, кто один не будет покинут» – какая же пошлая и надуманная фраза, искусственное строение, подпорка для беглецов от правды. Вечерами все это рушится прямо на голову никчемным философам под тяжестью жалости к себе, тоски, безысходности и отупения. Это очередная попытка самообмана, бегства в никуда, оттуда от куда нельзя сбежать. Хотя, с другой стороны, это и иллюзия. Разве возможно что-либо, кроме одиночества? Нет, больше ничего не бывает. Что бы преодолеть одиночество, разум должен вырваться из плена собственного тела, сквозь отверстия, которого он обречен смотреть на мир, не в силах ни к нему прикоснуться. Мы словно заключенные пропихиваем лица сквозь ржавую решетку, стремясь дотронуться до внешнего мира, надышаться его запахами, но это невозможно. Мы заперты. Странно, но он опять вернулся к глупой фразе Алисы об «осознанности» и нереальности нашего восприятия мира.

Завибрировал телефон, на экране высветилось имя «Анил»:

– Hi, Anil, I'm glad to hear you!¹⁹⁹ – Глеб поднял трубку и заговорил, не дожидаясь приветствия товарища.

-How are you brother?²⁰⁰

– Fine how you?²⁰¹

– Where are you now?²⁰² – спросил Анил

– In Arambol.²⁰³

– And we, with Ira in Vagator, come to visit tonight!²⁰⁴

– Great, I just didn't know what to do.²⁰⁵

Глебу вспомнилась странная парочка из Агры. Интересно, как так получилось, что они вместе? Ведь, не за женихом же Ира поехала путешествовать по Индии. Она жила, думала о чем-то, мечтала, годами в ее голове формировался образ будущего мужа и уж, наверняка, это был не случайный знаковый из Кхаджурахо.

Неожиданно он. Неверное забавный, наверное, внимательный, немного навязчивый. На следующий день звонил по сто раз, пока она не соизволила ответить. Наверное, договорились о встрече, перед которой Ира коварно планировала немного пообщаться и сбежать, но вот они уже гуляют, разговаривают, и уйти как-то неудобно. Еще немного и возникло чувство, что познакомились не вчера, а тысячи жизней назад. Позвонила подруга, но Ира уже не хотела отвечать и уйти пораньше уже не могла. Наверное, пошли в ресторанчик и больше не хотелось ни с кем флиртовать и знакомиться. Потом было неловкое прикосновение. До завтра? Да.

Завтра опять гуляли, говорили. Звонила подруга: «Я смотрю у вас там любовь». Да нет, просто общаемся. Но Ира уже не просто общалась. Ей было хорошо и спокойно. Она примеряла на себя платье новых отношений, смотрела как оно сидит и греет ли в мороз. Постепенно, она уже представляла куда пойдет в обновке, что скажут подруги и близкие. Думала просто походить в нем немного и, кажется, влюбилась. Потом приходили сомнения: «Глупости все это, и пустые приключения. Идеальных людей нет, и уж Анил точно не идеален, не думаю, что он походит. А, что если и он так думает? Быть может, это лишь мимолетная игра для него? Не отдать, не позволить, не упустить». Незаметно, мысль начинает жить своей жизнью: «что он хочет на самом деле? Кто он? Почему так жесток? За, что это предательство, ведь он тот самый, второго не будет. Что же делать, я просто хочу быть рядом! Неужели просто уйдет?» Одиночество…

Уехала, умчалась дальше, в другой город, в другую страну. Звонит! Не предал, но рядом больше нет. «Как странно, я больше не одна, но и не вместе. Надо, что-то решать. Что же будет дальше? Но медлит. Как намекнуть, как сказать? Надо расставить все точки!» Снова больно, снова страшно, наверное, обоим.

Как-то стало все забываться. Потом он приехал в Россию, просто встретиться, погулять, посмотреть новую страну. «Ни слова о том, что было – живем одним днем». Но нет, опять мечты, сомнения, страхи. Опять почти забытые планы, но теперь все точно, обыденно, скрупулёзно. «Ты мне нужна» – «И ты мне нужен»

Телефон вновь завибрировал:

– Привет, чем занимаешься? – Глеб услышал ее низкий и спокойный голос

– Ем.

– Пошли куда-нибудь?

– Да, сейчас зайду за тобой.

Глеб поднялся и пошел к своему гестхаусу. Она сидела на крыльце, перед дверью своего номера, увидела его и сбежала вниз по лестнице. Алиса была одета в короткие черные шорты и белую облегающую майку.

– Я так рада, что вышла на улицу, целый день просидела дома.

– Почему тогда раньше не позвонила?

– А почему ты не позвонил?

– Поехали в Вагатор, меня знакомые пригласили сегодня вечером? – предложил Глеб, не в силах сдерживать улыбку.

– Как поедем?

– На такси.

– С ума сошел? Нам нужен байк! Ты водишь?

– Думаю справлюсь.

Алиса повела его по каким-то закоулкам Арамболя, по узким, извилистым и не слишком опрятным тропам. Они шли мимо кафе, в котором недавно обедал Глеб, мимо пестрых заборов, стен и баннеров, мимо лавок, брошенных мотоциклов и кокосовых пальм. На часах было около четырех, солнце ушло из зенита и стало не так душно. Народу прибавилось. Всюду сновали старые хиппи, молодые славянские девушки, вместе со своими крепкими, хмурыми парнями, возвышавшимися над пестрой толпой, словно сторожевые башни. Кто –то ругался, кто-то просил, зазывал, предлагал, здоровался, но Алиса, не обращая ни на что внимания, шла к своей цели. Она была, словно рождена для протискивания через толпу: невысокая, тонкая, юркая.

Они оказались возле дома с участком, обнесенным невысоким, оштукатуренным забором, с нарисованной от руки вывеской: «Bike for rent».

Зашли внутрь. Пространство перед домом было пустым, только несколько байков стояли рядком перед воротами. На крыльце сидела старуха в пестром сари.

– How much does a bike cost?²⁰⁶ – Спросил у нее Глеб.

– Сan you drive a bike?²⁰⁷ –ответила вопросом на вопрос старуха и подозрительно посмотрела на Глеба.

-Yes.²⁰⁸

-Show me.²⁰⁹ – приказала старуха и показала пальцем на один из припаркованных аппаратов.

Глеб подошел к указанному скутеру, довольно побитому жизнью, но, с виду, вполне пригодному для езды. Завел его и сделал круг по двору, остановившись возле хозяйки.

– 500 rupees per day and passport as security deposit.²¹⁰

-No! 200 rupees per day and 2000 rupees as security deposit ²¹¹– в диалог вмешалась Алиса. Глаза ее возбужденно горели, толи ненавистью, толи азартом.

Старуха подняла руки и принялась ими махать, как-бы выгоняя со своего двора наглецов.

– Пошли от сюда, буркнула Алиса и собралась уходить.

– Stop! 300 rupees per day and 3000 rupees as security deposit – закричала старуха в спину уходящим. ²¹²

Переглянулись, ухмыльнулись друг другу. Глеб заплатил за байк.

Глава 19. Ужин.

Вы жметесь к ближнему и говорите при этом красивые слова. Но я говорю вам: ваша любовь к ближнему – это всего лишь дурная любовь к самим себе. Вы убегаете к ближнему от самих себя и хотели бы сделать из этого добродетель: но я насквозь вижу ваше «бескорыстие».²¹³

Алиса села за Глебом и обняла. Ему казалось, что это уже происходило миллионы раз в миллиардах прошлых и будущих жизней. Она положила свою щеку ему на спину и сказала, почти шепотом: «Чего ждешь? Поехали к твоим друзьям».

Глеб медленно тронулся. Сперва он осторожничал, но постепенно освоился и набирал скорость. Они покинули Арамболь, оставили позади торговые ряды, гостиницы и кафе поселка. Перед ними расстилались густые заросли с листьями покрытыми дорожной пылью. Иногда, мимо проносились машины, или другие байки, некоторые приветственно сигналили, но Глеб на это не реагировал. Он был поглощен дорогой, встречным ветром и теплым дыханием Алисы у своей спины.

Еще утром Анил съездил на рынок и купил свежие морепродукты на ужин. Когда четверо сели за стол, солнце уже уходило за горизонт. Каждый гоанский закат особенный. Зависит от тысяч мельчайших факторов, важно все: настроение, компания, погода, но главное, для каждого он свой. Так было и в тот вечер. Очередной знойный день догорал. Редкие облака подсвечивались снизу розоватыми красками, которые постепенно сползали в синий и фиолетовый, по мере угасания дня. Когда солнце ушло, наступило время ночи, время уединения и размышлений.

– Где вы планируете жить: в Индии, или России? – спросила Алиса у Анила и Иры.

– Пока не знаем, думаю и тут, и там – ответила Ира, делая глоток из бокала с вином.

– Друзья, я буду жить в России! Я открою ресторан индийской кухни – это моя мечта – возразил Анил.

– Что же, тогда пусть у ваших детей будут богатые родители! – вмешался Глеб.

Огромные креветки, приготовленные на гриле, были великолепны. Глеб съел, наверное, килограмм. Алиса тоже ела с аппетитом, который контрастировал с ее маленьким телом. Вечер проходил непринужденно и царила ламповая атмосфера товарищества и теплоты. Разговоры рождались сами собой, иногда прерываясь задумчивым молчанием, или искренним смехом.

Прибрежные дома отбрасывали беспокойный свет на огромные кокосовые пальмы. Черные тени бегали по листве их макушек. Сквозь игру теней, деревья казались огромными и могучими великанами, которые оживали в мерцании звезд. Огромные плоские листья, тянулись почти в космос, как ладони.

Алиса поежилась.

– Тебе холодно? – спросил Глеб

– Да нет, пошли пройдемся. Покажу кое-что.

Спустились по каменным ступеням на пляж. Ступили на прохладный песок. Пошли к линии прибоя. Там скалы уходили в море, словно челюсти древнего зверя. Волны брызгами и пеной разбивались о них, разгоняя черных крабов. Одна из скал напоминала человеческое лицо, очевидно, частично природного, частично рукотворного происхождения.²¹⁴ На него падали подвижные тени от электрических ламп, светящих на пляже. Из-за этого лицо, казалось, то улыбалось, то хмурилось. Создавалось ощущение причудливой анимации, в которой недостаточно кадров.

– Это Шива – шепнула Алиса – В его горле скрыт яд халахала, который может убить все живое. Его волосы – это священные воды Ганга, которые могут излечить все болезни, во всех вселенных и даже избавить от смерти. Руки и ноги Шивы увиты кобрами, они символизируют циклы времени – прошлое, настоящее и будущее, но сам бог вне времени. Его тело покрыто пеплом с погребальных костров. Шива значит «Благой», «Приносящий счастье», но олицетворяет боль и разрушение. Он аскет, отрешенный от всего материального, но и он же властелин мира, которому принадлежит все. Он отшельник, но он и муж и отец. Шива – это реальность, венец мироздания, он завершает цикл творения через его разрушение. Дворец Шивы – это пепелище, оставленное погребальными кострами, ведь смерти нельзя избежать. Нужно с радостью и храбро принять свое угасание, равно как и смиряться с успехами и неудачами – ведь все это лишь пути к Шиве.

– Обреченности и тлена бог… – промолвил Глеб

– Нет! Человек раб своих страстей и желаний. Они порождают несчастье, несчастье порождает действия, действия порождают зависимость и несвободу. Результатом несвободы является все новые и новые перерождения. Шива желает даровать человеку избавление, поэтому каждый раз убивает его, в надежде разорвать этот круг.

Алиса продолжила.

– Женой Шивы была Шакти. Шакти и жена Шивы и его дочь. Это союз энергии и сознания. Шива без Шакти – это просто труп, безумная, саморазрушительная сила, что-то вроде абсолютного атеиста, как ты – усмехнулась Алиса – Шакти придает смысл и неживой, бесформенный поток энергии становится Богом. Потом, слияние Шивы и Шакти порождает жизнь. Естественно есть и настоящая индийская легенда со танцами, охами и вздохами про любовь Шивы и Шакти.

– Расскажи.

– Однажды, Брахма пригласил всех Богов, кроме Шивы в свой дворец. – Не спрашивай почему, ответ просто так – Там каждый из гостей получил подарок. Шакти обиделась, что ее мужа не уважили дарами и потребовала у Брахмы извинений, но тот лишь рассмеялся. Тогда Богиня, желая доказать, что Шива достоин наибольшей жертвы и дара, взошла на костер и сгорела.

– Так теперь Шива холост и его сердце свободно? – пытался схохмить Глеб.

– Ты, что не понял, что бытие – это цикл почти бесконечных перерождений? Когда Шива узнал о произошедшем, он отрешился от мира и ушел в отшельничество на гору Кайлас. Пока он медитировал, Шакти переродилась в новом образе и стала Парвати. Она ничего не помнила о прошлой жизни, но сохранила безграничную любовь к своему мужу. С детства Парвати стремилась стать женой Шивы, но он не обращал на нее внимания. Парвати долгое время соблюдала аскезу. Вместо одежды носила древесную кору, а питалась лишь несколькими листьями в день. Несмотря на все старания Парвати, Шива был бесстрастен – скорбь по погибшей Шакти затуманила его разум. Однажды к Парвати явился брахман, который стал уговаривать ее оставить страдания и напрасные надежды – Шива того не стоит. Возмущённая этими словами. Парвати возразила, сказав, что ради своего Бога она готова на всё. В тот же миг брахман преобразился – им оказался сам Шива. В результате, все жили долго и счастливо. Вот и сказке конец, и кто слушал молодец. – рассмеялась Алиса.

– Если Парвати это перерожденная Шакти, не помнящая своего прошлого, значит любой человек может оказаться перерожденным богом? Возможно и мы с тобой перерожденные Шива и Шакти?

– Думаю, так и есть. Пошли уже от сюда.

***

Когда Глеб и Алиса покинули Вагатор была глубокая ночь. Где-то за занавесом джунглей стрекотали насекомые. В дали слышались обрывки электронной музыки и лай собак. Над всем этим нависал океан безмолвного и бесконечного неба, словно наблюдающего за суетой жизни с безразличием, или тоской.

Глеб включил фару, осветив асфальт снопом желтого света, который выхватил резкие тени придорожных столбов и листвы. Алиса, уже привычно села сзади и крепко прижалась к нему. Казалось, что она немного подрагивала.

– Тебе холодно? – спросил Глеб

– Не беспокойся, сейчас пройдет. – Алиса почувствовала жар, равномерно расходящийся от широкой спины Глеба, словно от радиатора «Кажется, я понимаю почему он все время жрет».

– Может немного покатаемся? – спросил Глеб и почувствовал, как девушка кивнула.

– Куда поедем? – добавил он.

– Просто езжай медленно, все равно куда.

Глеб плавно крутанул ручку, и они медленно, бесцельно поехали. Дороги были совершенно свободны. Куда-то растворился извечный индийский шум, рев моторов, пронзительные гудки и бардак. Байк казался кораблем, который скользит по каналам жизни. Мимо проплывали виллы и столбы, обмотанные проводами. Пыльные улицы и потухшие вывески, пальмы и непролазные заросли. Все казалось покинутым, или, быть может, уснувшим и опустевшим.

Ночь всегда немного иллюзорна, кажется не настоящей, это время снов, которые оживают в звуках, запахах и прикосновениях. Алиса сидела молча, лишь чувствовалось ее плавное дыхание, быть может она спала? Глеб вспомнил момент, когда впервые увидел ее. Тогда она казалась незнакомой, чужой, что-то в ней было таинственное. Что-то, что иногда ощущается в облаках, деревьях и животных, нечто изначальное, неосмыслимое. Впрочем, наверное, это тоже лишь иллюзия, мираж и образ того, что не существует.

Они мчали по сумеречным улицам Морджима и Мандрема, проносясь мимо тихих домиков, которые уснули, утопая в садах. В далеке замерцала призрачная дымка, подсвеченная тусклыми огнями Арамболя. Байк въехал на центральную улицу поселка, окруженную черными тенями магазинчиков, пальм и столбов, увитых паутиной проводов. Глеб заглушил двигатель.

– Может прогуляемся немного, перед сном? – Глеб не хотел, чтобы вечер заканчивался.

Алиса потянулась, словно просыпаясь.

– Как хорошо – сказала она – ночь делает все похожим не сон, не правда ли?

– Как раз, об этом думал.

– Я немного устала, давай в другой раз.

Они подошли к своим номерам. Алиса стояла около двери и мягкие тени пробегали по ее лицу, отбрасываемые зарницей нарождающегося дня. Она казалась богиней из индийских полу сказок, полу легенд.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Глеб не хотел ее отпускать, оттягивал момент расставания и молча застыл в проеме полураскрытой двери. Алиса пару мгновений посмотрела ему в глаза и ушла, растворившись в полумраке своей комнаты.

Немного посмотрел на тусклую лампу, нависающую над балконом соседнего отеля. Вокруг нее кружил крупный, тяжелый жук. Был такой же вечер, как и всегда, но что-то изменилось неуловимо. Сколько уже было таких как он за тысячелетия? Таких же глупцов, смотрящих внутрь себя. Обдумывавших ощущения, чувства, мысли. Какими они кажутся важными и уникальными, но как банально все, в конечном итоге.

Глеб, почему то, уцепился за эту мысль. Все показалось театральной сценой, или гладиаторской ареной. Приходят артисты и бойцы, суетятся, кривляются, умирают, иногда фальшиво, иногда по-настоящему. Потом выходят на поклон, разбегаются, гаснет свет. Стихает. Все это никак не влияет на безразличные, вечные, неживые помосты. Высыхают слюни, кровь, пот и все повторяется снова. Те же маски и те же костюмы, те же эмоции и роли. Все повторяется вечно.

Представление начинается! Как много вопросов без ответа! Как волнительно, любопытно, интересно. Но вот и конец. Маски сорваны, загадок больше нет. Хочется еще, но другого. Так бесконечно. Это жажда, которую нельзя утолить. Это вечное похмелье жизни.

Глава 20. В Индии мысли материализуются.

И как мир этот развертывается для него, так, свертываясь, снова он возвращается к нему, подобно становлению добра через зло, подобно становлению цели из случая.²¹⁵

С тихим скрипом открылась дверь Алисы.

– Доброе утро – сказала она, спокойно и задумчиво.

– Как себя чувствуешь, выспалась?

– Кажется да.

Алиса выглядела немного уставшей, но Глеб еще не видел, что бы ее глаза так сияли и казались такими большими. Она двигалась гибко, мягко и красиво, как животное. Алиса была одета в короткое, черное платье, самого простого кроя, перевязанное веревкой на талии.

– Отлично выглядишь сегодня! Чем займемся?

– Глеб, к сожалению, сегодня ничего не выйдет.

Глеб совершенно не так представлял себе развитие событий и смотрел на Алису непонимающим взглядом, стараясь найти подходящие слова.

– В каком смысле?

– Сегодня я занята.

– Чем таким важным может быть занят человек в Арамболе? – Глеб подсознательно пытался изобразить шутливый и безразличный тон, но получалось очень слабо – он был сбит столку и не успевал сориентироваться.

– Сегодня я должна кое с кем встретиться, и кое-что сделать, не могу рассказать.

– А ты можешь перенести на другой день?

– Нет, не могу – она, как показалось, Глебу несколько насмешливо улыбнулась – Считай это деловым свиданием.

Глеб, на мгновение, потерял способность произносить слова. Он не верил ни одному ее слову. «Похоже догадывалась, что я буду ее ждать, но не потрудилась даже придумать ничего правдоподобного. Просто не хочет, вот и все». Он расстроился, как капризный ребенок и был не в силах контролировать эмоции, которые моментально отпечатались на его лице.

– Что ж, хорошо, понял тебя. Хорошего дня – он злился на себя и на нее, моментально утратив способность к логике и критическому осмыслению реальности.

Алиса смотрела на него испытывающее, с каким-то материнским разочарованием, словно на ребенка, которому следовало бы надрать зад.

– У меня есть еще немного времени, я договорилась на два часа. Можем сходить позавтракать вместе.

– Я уже завтракал.

– Ты пойдешь со мой, или нет?

– Хорошо, – нехотя выдавил из себя Глеб, чувствуя пустоту, разливающуюся где-то внутри.

Они молча шли по знакомой дорожке на пляж. Где-то там гремело вечное и неизменное море, с безразличием взирающее на человеческую суету, такую глупую смешную и мелочную, особенно комичную на фоне раздутого самомнения и гордыни.

– Может прогуляемся до Свит лейка? – спросила Алиса.

Глеб промолчал, но, все-же пошел за ней.

Они шагали по шумной улице, которая скорее, напоминала узкий проход между вешалками в магазине одежды. Всюду свисали пестрые тряпки, и шумные торговки тыкали ими прямо в лица, проходящих мимо. Алиса, иногда останавливалась, с интересом перебирая одежду, азартно торговалась, но всегда проходила дальше ничего не купив.

Когда торговые ряды остались позади, Глеб и Алиса оказались на небольшом и уютном пляже, окружённым почти отвесными скалами и густыми зарослями леса. Буквально, в сотне метров от моря искрило синими бликами прекрасное голубое озеро, окруженное, непривычно низкими пальмами.

Алиса остановилась и подняла с земли крошечный зеленый кокос, размером с апельсин.

– Послушай, как пахнет! – она с удовольствием принюхалась и протянула свою находку Глебу.

– Я не чувствую никакого запаха.

– Нет же! Пахнет кокосовым маслом! – она оставила плод в руках Глеба и пошагала дальше.

– You can't walk here!²¹⁶ – из-за деревьев выбежал индус, протестующе размахивая руками

– Then why are there sun loungers here?²¹⁷ – почти смеясь обратилась Алиса к охраннику.

– One hundred rupees, one hundred rupees!²¹⁸

Не стали торговаться, или спорить, а молча развернулись и пошли в стоящее неподалеку кафе.

– Отличный день, тебе не кажется? Жаль, что я должна уйти.

– Может расскажешь с кем встречаешься? – Глеб и сам чувствовал, как глупо прозвучал его вопрос, но почему-то все-равно задал его.

– С одним знакомым.

Алиса, что-то продолжала весело говорить и рассказывать, но Глеб больше не слушал. «Знакомым»! Его, почему то, как молнией прошибло, после этого слова.

«Ничего удивительного, уже три месяца она живет в Гоа, конечно есть люди, которых она знает гораздо лучше меня. С кем-то же она проводила все это время, скорее всего встречалась и любила». Глеб снова проваливался в бездну рефлексии. Ему казалось, что Алиса держит его, как «запасной аэродром», а в это время сама бегает на свидания к какому-нибудь местному укурку, или йогу. Казалось, эта версия все объясняла. Глебу даже стало жалко девушку: видимо, кто-то с ней просто играет, или уже наигрался». Глеб и сам не знал, почему так расстроился. В конце концов, они были знакомы всего пару дней и, если подумать, совершенно не подходили друг другу.

– Слушай Глеб, давай завтра встретимся, если хочешь? – спросила Алиса.

– Да, что-то я уже устал от Индии, думаю смотреть билеты назад. Так, что не уверен, что получится. Может, завтра буду собираться домой.

Глеб сказал и ему сразу стало стыдно за эти слова. «Что за бред ты несешь. Тридцатилетний мужик, а ведешь себя как школьник» – промелькнула мысль в его голове.

– Ладно, мне пора. Хотя бы позвони перед вылетом. Увидимся! –сказал Алиса и ушла.

Глеб тоже не смог долго сидеть за столом. Ноги несли его куда-то. Он искупался, посидел в шезлонге, ходил по пляжу. В какой-то момент, стал думать о том, насколько-же Гоа унылое место. Мутное и какое-то совершенно невыразительное море, которое плавно переходит в нескончаемые оранжевые пески. В воздухе постоянная дымка, в которой висит фонарь солнца, подрагивающий как мираж. Глеб, вдруг, вспомнил, что ни разу не видел прозрачного голубого неба – все вечно закрыто этом маревом, словно дымовой завесой, как будто жгут огромную свалку! «А еще нестерпимая, выжигающая духота! Как же трудно дышать».

Похоже, что Гоа- это не место, а состояние души – усмехнулся про себя Глеб. Иногда, это огромная пустынная дорога между морем и джунглями, которая погружает человека в состояние ленной безмятежности и вселенского единения. Иногда, Гоа похож на шабаш ведьм, тогда возгораются костры и тени танцующих людей, начинают мелькать в листве пальм. Электронная музыка погружает мир в первобытный, мистический транс, превращается в образ жизни, меняет сознание и мышление.

К Глебу пришло осознание, что у человека нет ничего, настоящего: ни вещей, ни времени, ни смысла, но ничего из этого и не нужно, чтобы быть частью вселенной, чтобы созерцать, чтобы идти по линии моря, чтобы улыбнуться незнакомому человеку, чтобы любить. Удивительно, но в Гоа нет ничего особенного: нет белоснежных пляжей, бирюзового прозрачного моря, нет услужливой прислуги, и изысканных ресторанов. В Гоа потрепанные домики, сделанные из того, что оказалось под рукой и бродячие собаки. В Гоа море улыбок, вездесущая красная пыль и крышесносные закаты.

Вечером, как всегда, люди, словно светлячки заполнили бесконечные пляжи, привлеченные красным заревом заходящего солнца. Кто-то устроился за столиком кафе, закапав ноги в прохладный песок, кто-то устало уселся почти у самой кромки воды, кто-то просто неспешно шел вдоль береговой линии. Алое солнце плавно опускалось за горизонт, окрашивая небо и облака невообразимыми цветами до тех пор, пока не утонуло в море, отразившись последней вспышкой в сотнях загипнотизированных глаз. В наступившей тьме, люди еще долго смотрели в задумчивости, на подрагивающие огоньки свечей, которые ленивые официанты выставили на столики. В это мгновение, каждый, ощутив свое одиночество, хотел придвинуться ближе к сидящему рядом, перед тем как окунуться в безумный океан, набирающей обороты ночной жизни.

– Привет. – написал Глеб Алисе

– Добрый вечер.

– Ты еще не вернулась домой?

– Наверное, часа три назад вернулась.

– Чего не написала мне?

– Ты же сказал, что улетаешь? – Алиса поставила штук десять насмешливых смайликов.

– Пожалуй, еще останусь ненадолго. Пошли поужинаем?

– Зайди за мной.

***

Алиса думала об очищении через страдания и молитвы. В тот вечер вспомнились одиночество и скука, порой поглощавшие ее. Теперь все было в прошлом. Мать Индия приняла ее полностью, даровав свободу и долгожданное состояние благости. И это неописуемое наслаждение и пребывание в моменте вне зависимости от обстоятельств, времени суток, зачёркивающее любую надобность в чем-либо. И прямо в эту минуту, находясь в самом простом индийском номере, смеясь как дитя, купаясь в невероятной, густой как молоко энергии, она вспоминала зачем приехала. На самом деле, все складывалось с самого начала ровно так, как и должно было.

«Как я же я была дура, что не замечала! Здравствуй Бог мой! Единый, но разный – вне времени и пространства. Необъятный, ты в сердце моем весь. Спасибо, что ты есть!»

Алиса посмотрела на свое отражение в зеркале. Какое-то мгновение, и по лицу пробежала легкая тень. Алиса вспомнила прошедший день. Вспомнила как шла по песку к одинокому столику и сидящему за ним человеку. В сердце не было ни печали, ни злости, лишь легкое волнение и жалость. Алисе, действительно было жалко сидящего перед ней юношу: худого, слабого, безликого, одинокого. Они о чем-то говорили, он что-то рассказывал, хвастался, просил. Алиса что-то отвечала, молчала, слушала. Потом протянула ему конверт, с двумя тысячами долларов.

– Я прощаю тебя. – сказала она и ушла, оставив Диму одного.

На самом деле, Алиса точно не помнила произнесла ли она эти слова и кому они были адресованы. Возможно, человеку за стоиком, возможно самой себе.

Алиса подумала о Глебе. «Кажется, я ему нравлюсь» – это хорошо – «Он сильный. Он неприлично здоров. Его энергия неиссякаема: идти, бежать, ждать – ему не трудно. Ему ничего не трудно. Переполнен жизнью. От избытка энергии готов бить кулаками в стену. Готов сломать все на пути. Алиса была уверена, что у него постоянно чешутся кулаки. Еще у него бесстрашный, любопытный, въедливый ум. Ему не бывает скучно, или одиноко, ему всегда интересно в мире. Он не верит ни во что: ни в судьбу, ни в гороскопы, ни в знаки. Полагается только на себя. Бросает вызов даже Богу. Гордый. Да, мне нужен именно такой.»

***

Раздался стук в дверь. Алиса открыла, перед ней стоял Глеб, занимая почти весь дверной проем.

– Я хочу танцевать, поехали в Ашвем – сказала Алиса.

Глеб кивнул.

На небе была огромная луна. Наверное, из-за нее все казалось немного потусторонним, в ту ночь. Океан и пляж поблескивали мистическими, синими исками. Все казалось тенями оживших, звероподобных богов. Как-то незаметно, людей вокруг становилось все больше, пока Глеб и Алиса не оказались в танцующей толпе.

Она взяла его за руку и влекла все дальше, в самое сердце безумного шабаша. Люди словно загипнотизированные кобры извивались в мерцающем свете и сизом дыме толи марихуаны, толи собственных испарений. Все под электронные звуки черных машин, приводимых в действие безумными ди-джеями.

Никогда больше в жизни Глеб не видел ничего красивее танцующей Алисы. В ее расширенных зрачках был целый космос с мерцающими звездами и кометами. Он больше не мог и не хотел смотреть никуда кроме, как в эту бездну, будто впитывающую весь окружающий мир, со всеми людьми, песками и океаном. Глеб тряхнул головой, словно пытаясь прогнать наваждение, но мираж не испарился. Где-то там, он видел свою душу, свободную от воплощений, парящую в пространстве без времени.

Люди вокруг казались тенями, которые пытались ухватиться за мгновение, удержаться за жизнь. Если не получится, то ко крайней мере, забыться, отрешиться, одурманить себя. Он посмотрел на Алису. Она ни о чем не думала, просто танцевала. Глеб чувствовал себя то старым и потрепанным, то ребенком. В памяти, или в толпе вспыхивали почти забытые лица, обрывки фраз. Воскресали юношеские мечты и детские сновидения. Где-то во тьме и музыке, тонуло циничное, надменное, разочарование зрелости и вспыхивало почти забытое ощущение непредсказуемости и неповторимости жизни.

Вечеринка набирала обороты. В черное небо взвились снопы почти белого пламени и появились женщины с факелами. Они закружили в дьявольском танце, и огни в их руках слились в единый поток, который выхватывал из тьмы блестящие от пота изгибы полуобнаженных тел. Толпа взвыла от наслаждения и сотни раскрытых ладоней устремились к небу, словно в языческой молитве, которую каждый человек, все еще носит в своей генетической памяти.

Этобыл бал у князя тьмы. Казалось, вот-вот из тропического леса появится Маргарита в сопровождении огромного кота, и толпа воскликнет «Я восхищён!», потом послышатся еще голоса:

«– Я в восхищении, – монотонно пел Коровьев, – мы в восхищении, королева в восхищении.

– Королева в восхищении, – гнусил за спиною Азазелло.

– Я восхищен, – вскрикивал кот.»²¹⁹

Алиса поднялась на кончиках пальцев и обняла Глеба за шею:

– Может Уйдем от сюда? – она шепнула ему на ухо. Глеб кивнул.

Отходили все дальше от музыки и лучей света, рассекающих тьму. Вечеринка превратилась в отдаленное эхо и зеленоватое зарево, мерцающее на горизонте.

– Как странно, все происходит – Глебу захотелось все рассказать, только не было достаточно сильных слов.

– Что тебе кажется странным?

– Ты не чувствуешь, что в есть какое-то внутреннее напряжение, загадка? Что наша жизнь – это предельное напряжение в борьбе над пропастью. И результат известен заранее. Поэтому, так смешны мы в своей борьбе. Как глупы наши страхи и надежды. Помнишь бедного Йорика? Гамлет его знал, обнимал, любил и вот теперь держит в руке жалкую кость. Как? Как это могло произойти? Куда все уходит? Какая чепуха все деньги мира и вся власть. Все для самоуспокоения, чтобы выкинуть мысли из головы, чтобы не думать. Почему все разрушается, почему здоровое превращается в прах? Как умирают человеческие чувства? Куда движется время? Вот мы же здесь. Стоит только моргнуть, и мы уже в другом времени, обстоятельствах, с другими людьми. Даже наши тела уже другие. И тоска все сильнее по каждой ушедшей любви, по собственному угасающему разуму, иссякающей силе, воле, вянущей красоте. Это трагедия человеческой жизни …

– «Так создан мир: что живо, то умрет и вслед за жизнью в вечность отойдет»²²⁰ Алиса процитировала Гамлета и усмехнулась – Почему тебя так беспокоят картинки, которые прямо сейчас проносятся перед глазами? Подумай об этом, как об очень интересном фильме. Закончится этот, начнется другой, не о чем переживать. Быть может, будет даже лучше.

– Как же я смогу посмотреть новый «фильм», если мой мозг сожрут черви?

– Мозг сожрут, а сознание останется.

– Где оно остается? Человечеству, конечно, пока не удалось понять, что такое «сознание». Но кажется вполне очевидным, что оно может существовать только в мозге.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что твое сознание – это уникальное явление природы, которое появилось однократно за все время существования вселенной? Миллиарды лет не было, потом появилось на секунду и опять пропало на целую бесконечность времени. Почему тогда, не появляется уникальных молекул, звезд, комет? Почему все звезды одинаковые, а ты один уникальный? Это все равно, если бы астрономы миллиард лет смотрели в телескоп, наблюдая звезды и планеты. Потом, неожиданно, на небе появился бы чайник и так же неожиданно исчез, навсегда. Разве такое возможно?

– Проблема в том, что ничего уникального в моем сознании нет. Вокруг полно других людей с сознанием. Как и полно одинаковых молекул и звезд. Молекулы тоже появляются и исчезают. Ничего в этом нет необычного.

– Но твое же сознание одно! Оно отличается от всего, что есть в мире. Это единственная вещь во вселенной, которая не имеет копий. Как ты не можешь понять? То, что именно ты осознал себя – это уникальное явление и оно не может никуда исчезнуть.

Глеб задумался. Возразить ему было нечего.

– Сознание – это вселенная, которая смотрит на себя из какой-нибудь оболочки. Оболочка умрет, но вселенная же останется. Поэтому, в мире есть только одно сознание – твое. Объясни, как так получилось, что миллиарды лет во вселенной не было сознания. Потом оно появилось, по необъяснимой причине, и вновь исчезло.

– С чего ты взяла, что сознание, это вселенная?

– Ну, а что еще это может быть?

– Тогда другие люди кто?

– Я точно сама не знаю. Может быть они лишь иллюзии. Хотя, скорее всего, это ты и есть в прошлых и бедующих своих перерождениях. Время же относительно. Иногда, ты перерождаешься в прошлом, иногда в будущем, или в других измерениях. Я не знаю, мне все равно. Хочешь поцеловать меня?

-Хочу.

***

Когда они мчали домой на старом байке, где-то вдали, небо уже светлело. Серебристый туман медленно выползал из тропического леса, окутывал дома и припаркованные автомобили.

– Устала?

Алиса покачала головой и улыбнулась.

– Может перекусим где-нибудь?

– Давай потом…

Они подошли к лестнице своего гест хауса. Он казался призрачным островом среди каменного потока домов. Кроны пальм слегка покачивались на фоне голубого неба и нарождающегося дня. В сгустившейся мгле горели редкие фонари, которые подрагивали оранжевыми нимбами и создавали сказочную игру света и тени.

Огромный жук, опьяненный ароматами утренних цветов, грузно вылетел из тропической листвы, чтобы неуклюже удариться о стекло. Туман изменил весь мир, казалось, что все предметы парят над землей. Гостиничный дом, проплывал мимо, словно океанский лайнер, сверкая иллюминаторами своих кают. Увлекал за собой шпили индуистских храмов, которые превращались в треугольники парусов, наполненные серебристой дымкой мглы. Постепенно, весь посёлок сдвинулся с места и, казалось, отчаливал по направлению к открытому морю. Вот только кораблей не было. Все тонуло. Время умерло.

Глеб и Алиса молча сидели рядом. Все казалось иллюзорным, и касаясь друг друга они держались за ускользающую реальность, словно утопающие за последний обломок мачты. Глеб посмотрел в глаза Алисе и увидел отражение восходящего солнца, вспыхивающего языками пламени.

– Сядь ближе, – сказал Глеб и притянул ее к себе, обнимая за талию.

Алиса повернула к нему лицо и улыбнулась. Ее губы были полуоткрыты и зубы поблескивали жемчугом. Карие глаза смотрели в упор, но, казалось, не были сфокусированы ни на чем. В них, все еще горел огромный шар раскаленной звезды с протуберанцами, и подвижными кляксами солнечных пятен, на фоне черного, вязкого космоса. Шелест листвы, стрекотание насекомых, и даже туман – все растворялось в ее глазах.

Казалось, что вся вселенная, со всеми звездами, астероидами и кометами были лишь шестерёнками, вращение которых приводит в движение безграничный и вечный механизм, который каждый осознает, как «я». Или не каждый! Есть только одно «Я» и несчетное множество его перерождений, которые существуют все одновременно, но воспринимаются последовательно. Как же все просто! Здравствуй мое прошлое «я», или мое будущее, или настоящее, все безразлично. Как же забавно люди любят и ненавидят, боготворят и насмехаются. Проходят с безразличием и оборачиваются, встречая самих себя в прошлых и будущих воплощениях и не понимают этого. Вернее, Я не понимал этого!

Потом, когда Глеб вспоминал произошедшее, ему казалось, что рваные клочья тумана клубились вокруг ее волос. Лицо Алисы искрилось лаской и нежностью, красивое, божественное, лучшее и незабываемое. Оно расцвело в мистической тишине, никогда не спящего Арамболя, склонилось, приблизилось, огромные глаза разглядывали Глеба, гипнотизировали, заполняли все вокруг, с серьезностью, надежной, будто вопрошающе, потом медленно закрылись, сдались. Глеб поцеловал ее.

Они сидели довольно долго. Едва касаясь волос, пробежал легкий ветерок, оставивший несколько крупиц солоноватого, морского песка на губах. В косых лучах света, ниспадающего сквозь пальмовые листья замелькали длинные тени. Глеб услышал скрип двери, шаги и невнятное бормотание. Он поднял голову и увидел молодого и грузного американца, снимавшего соседний номер:

– Please help me!²²¹ – с отчаяньем в голосе проговорил американец. Его ошалевшие от страха глаза блестели на огромной голове с длинными, светлыми волосами.

– What's the matter?²²² – спросил Глеб, поднимаясь, но в тот же момент, заметил, что мягкие, пухлые руки парня висят плетьми вдоль его рыхлого тела. При каждом движении, они безжизненно ударялись о торс и все окружающие предметы.

Из номеров выходили люди. Кто-то вызвал скорую, кто-то усадил парня на стул и ласково поглаживал по сальной голове, успокаивая. Две симпатичные русские девушки, кормили его появившимися, от куда-то фруктами.

– My hands. Why I can't feel my hands?²²³ –все еще причитал толстяк, но уже без ноток ужаса в голосе, успокаиваясь.

«Ничего, отпустит» – с видом знатока констатировал немолодой, тощий мужчина с черной от загара кожей, раскуривая косяк. Становилось весело, люди улыбались и из тумана стали доноситься смешки и возгласы. Даже американец, казалось, больше не беспокоился о руках и улыбался от уха до уха, окруженный всеобщим вниманием и теплотой.

Потом появилась пара индусов-врачей, которые принялись деловито рассматривать толстяка.

– Что там? Что там? – по толпе пробегал шепот.

– Vegetarian?²²⁴ – спросил врач, заглядывая в глаза американцу

– Yes.²²⁵

– You don't have enough potassium.²²⁶ – констатировал доктор и полез в свою сумку.

«Калия! Не хватает калия, потому, что он не ест мясо» – кто-то перевел диагноз и люди сначала заулыбались, потом толпа разразилась шумом и смехом. Врач поставил укол и ушел. Американца похлопывали по плечу и обнимали, расходясь по своим номерам.

***

Она открыла дверь в свой номер. Утренний свет уже струился в помещении, создавая мягкие, неподвижные тени на стенах и потолке.

– Не обращай внимания, не убрано – тихо сказала Алиса.

Глеб помедлив вошел. В простой гоанской комнате почти не было мебели. В углу стоял синий шкаф с перекосившимися дверцами и старая деревянная кровать, выкрашенная в зелёный. Она была застелена пестрым постельным бельем, очевидно купленным на вечернем базаре Арамболя. Всюду лежали какие-то женские тряпки, косметика, книги и обугленные палочки благовоний.

В номере было душно. Пахло какими-то духами и эфирными маслами, солью, песком, фруктами. Глеб осматривал помещение. Жизнь казалась насмешкой над здравым смыслом. Сцены проносились перед глазами, сменяя друг друга самым неожиданным образом. Вспомнились женщины, которых он знал. Юные, беззаботные, веселые от любви. Мечтающие, живущие моментом, ощущающие безбрежный океан времени перед собой, жаждущие надышаться его ласковыми ветрами, жадно, эгоистично, суетливо.

Другие, как правило, уже немолодые, с обидчивым, истеричным и поверхностным умом. Делающие вид, что существует нечто более значительное, возвышенное, прекрасное, чем любовь и страсть. Глупо, отчаянно и нелепо манипулирующие. Спешащие подороже отдать свои вянущие тела. Прячущие первые признаки надвигающейся старости под вуалью из лжи высокопарных слов о морали, традициях и чувствах, для которых, якобы, не существует достаточно сильных слов.

– Странная у тебя обстановка – похоже на индуистский храм, который организовали в магазине косметики, или одежды – проговорил Глеб.

– Ничего странного. Пошли на балкон, тебе понравится. – Она взяла Глеба за руку и повела мимо хаоса своих вещей.

Где – то, между кронами пальм и крышами поселка искрилась гладь безмятежного моря, которое бирюзой мерцало в первых лучах солнца. Дома дрейфовали в утренней мгле, свозь шелест зелени и стрекотание насекомых.

– Подвинь кресла – мне нравится, иногда бывать тут и смотреть в даль.

Неспешные, синие волны наполняли воздух легкой свежестью и прохладой, которые сменялись лучащимся теплом, вздымающегося солнца. Где-то парили белые чайки. Иногда, они вскрикивали и падали, погружаясь в прозрачную воду. Хотелось бесконечно всматриваться в блики на воде и вслушиваться в шуршание волн о камни. Казалось, что воздух играл ароматами тропических трав и индийских специй. Неожиданно, направление ветра немного изменилось. Рябь на воде вспыхнула белыми искрами, заставляя прищурить глаза. Море принесло поток солоноватого воздуха с привкусом песка. По спине пробежали приятные мурашки.

– Как здесь хорошо и тепло. – прошептала Алиса, почти закрыв глаза.

– Тебе было холодно?

– Немного, я, вообще, не люблю холод, часто мерзну.

Глеб осмотрелся. На стене висел выгоревший на солнце, старый календарь с изображением синего бога и красивой, четырехрукой женщины с лотосами в ладонях.

– Это Шива и Парвати?

– Нет, это Вишну и Лакшми – весело сказала Алиса и заулыбалась – Она обещала своему мужу, что всегда будет рядом с ним во всех воплощениях и во всех мирах.

– Похоже парень попал! – тоже улыбнулся Глеб.

– А, по-моему, романтично.

Глеб смотрел на Алису. Она сидела рядом с ним и казалась бабочкой, которая случайно залетела в убогую, бессмысленную, земную комнату с потрескавшейся, от солнца и морской воды, мебелью. Было достаточно одного дуновения ветра, и она расправит крылья и взмоет к небесам, чтобы пересесть на плечо к синекожему, улыбающемуся богу.

Наползающий ото всюду туман густел в переулках домов и неухоженных арамбольских дворах. В сизой дымке притаилось невидимое и молчаливое прошлое, которое скребется в души людей, испариной и пустотой приходит в душные, одинокие сны. Грязными, пыльными клочьями оно превращает жизнь в бренность задумчивого бытия, в беспомощность, вспышки суетливой и расточительной активности, которая вязнет в смиренном безделье. Все это бесцельно и бесследно уходит в песок вечности, превращая все существование человека в фарс.

Почему жизнь не может быть захватывающей чередой приключений среди гор, или бескрайних равнин? Когда пароход с огромным гребным колесом скользит по полноводным, илистым рекам с крокодилами, окруженный тропическими лесами, которые мерцают глазами тигров и леопардов. Все вокруг яркое, неизведанное и понарошку опасное. Потом, в конце пути опускается занавес, отделяющий героев от быта, ежедневной рутины, разочарований совместной жизни и вязкой, уродливой, мучительной смерти. Глеб смотрел на Алису и думал о том, какой бы прекрасной могла быть их история, если бы гоанский рассвет длиться вечно. Хотя, разве может быть хорошей книга, если автору не хватает мужества вовремя ее закончить? Бесконечность превращает эмоции и мысли в жалкие тени, в бессмысленность и пустоту. Нет, у всего должно быть начало, и должен быть конец, иначе одушевленное перестает отличаться от неодушевленного.

Все звуки смолкли и мерцающий свет переливался в окне сквозь просветы листвы. Захотелось спать…

***

Алиса лежала рядом с Глебом на яркой подушке с изображением лилового слона. Она подняла руку, подставляя кисть ниспадающему лучу света, в котором кружили маленькие пылинки.

– Посмотри, как красиво…

Она привстала. Подставляя солнцу прищуренные глаза, обнажённые шею и грудь. Прозрачные пылинки закружили мистический танец в ее растрепанных волосах, чтобы осесть на белой коже. Все было каким-то замедленным, плавным.

– Обещай, что не обманешь меня – прошептала Алиса, сидя на коленях посреди кровати, голая, овеянная бледным, утренним светом, который делал размытыми очертания и границы.

-Обещаю.

Он лежал неподвижно и смотрел на нее. Все казалось ускользающим сновидением, которое может развеять малейший шорох, словно мираж.

– Ты похожа на индийскую богиню.

Она улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать Глеба.

– Ты должен меня любить так, как Богиню, иначе я умру. Богини живут только до тех пор, пока их любят.

– Я буду.

– Запомни это! Я умру.

– Не беспокойся, я буду любить тебя как богиню.

Алиса смотрела прямо в глаза Глебу. Ее лицо было настолько близко, что он чувствовал едва уловимое, горячее дыхание и щекочущие прикосновения волос. Казалось, что она боится.

– Тогда держи меня и не выпускай.

Глеб прижал ее к себе и поток времени закружился в водоворот. Все недавние воспоминания смешались, скомкались и перестали восприниматься как следы реальности. Они были вместе всегда и никогда, словно по ту сторону времени. Потом они уснули, иногда просыпаясь и смотря друг на друга, чтобы, потом вновь проваливаясь в сон.

***

Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания²²⁷.

Алиса спала, или нет? В голове был туман. Казалось, что и не было ничего. Все сон. Она не могла понять жарко ей, или холодно, хочет она спать, или бодрствовать, есть, или поститься, устала, или полна энергии. В теле не было сил, ощущения отключились, лишь покой. Что изменилось? В ней? В мире? Почему такого не было раньше? Или было, и забылось….

Конечно же, все уже было. Просто надо вспомнить. Как же хорошо… А он был уже? Да, он был всегда. Просто выглядел по-разному. Был младенцем и был стариком. Сейчас, что-то среднее. Не важно. В сто миллионный раз встретила его. В сто миллионный раз здравствуй мой Бог. В сто миллионный раз люблю тебя мой Бог. В сто миллионный раз прощай мой Бог. Хотя нет, до скорого… Мы должны будем расстаться с моим Богом, чтобы повстречать друг друга вновь. Будут другие тела, мысли, обстоятельства. Мы сами это придумали. Немного печально, но так надо. Иначе не будет разницы между светом и тьмой, жизнью и смертью, радостью и печалью. Вечность станет невыносимо однообразной, пустой, бесконечной. Дни сольются в однообразный поток, утратятся детали, ощущения, различия, новизна. Космос перестанет существовать…

Вот уже началось. Весь мир посерел. Силуэты утратили четкие очертания. Будто небо затянуло облаками. Осталось испепеляющее солнце. Сгоришь в огне и возродишься, чтобы вновь вспыхнуть прожорливым разумом в истлевающем теле. Бесконечность. Счастье, или проклятье?

Только его глаза и дыхание. Мать Индия материализует желания в тот же момент, когда они возникают. Как я сразу не заметила? Или заметила, но прошла мимо? Не помню. Демон. Сводит меня с ума. Как у него получается? Дразнит, как будто. Или это я его? Зачем? Так надо.

Ей было очень хорошо. Умиротворение. Она ни о чем не думала. Не мгла. Не хотела. Наверное, черви проживают так всю жизнь? Ведь у них нет разума. Неужели мысль – это всегда страдание, или беспокойство? Неверное, так. Все начинается с электрического импульса в мозгу. Он нарушает покой. Электрошок. Кнут, подгоняющий корову. Преумножающий знания, преумножает печаль.

Алиса не хотела, чтобы наступило завтра. Оно уже наступило – становилось жарко. Нет. Не буду спать, иначе будет завтра. Все станет прошлым. Поселится в голове. Исчезнет из мира. Как будущее. Мысли надсмехаются? Какая разница? Настоящее тоже только в голове. Все иллюзия. Есть только я и мой Бог. Мы снимся друг другу. Вечно. Какой сон будет в следующий раз? Где мы встретимся? Это наша игра. Иначе было бы скучно. Вечность в объятиях – это скучно. Мы разделяемся, чтобы объединиться. Создаем мир, чтобы разрушить. Рождаемся и умираем. Мы как закат и рассвет. Нет мы закат и рассвет. Все для нас и все мы.

Что же, снова вместе. Я рада. Наконец, тепло и уютно. Мир больше не нужен. Мы создадим новый.

Глава 21. Дворец Шивы.

Всякая великая любовь хочет не любви: она хочет большего.²²⁸

В тот год, весна пришла поздно. Они жили на подмосковной даче. За оградой раскинулись бескрайние, заброшенные поля, которые шелестели желтой травой, торчащей сквозь снег. Из окна можно было смотреть на березовую рощу. Она тонула в глубоком овраге, за которым стелилось старое, заброшенное кладбище. Вечерами, Глеб разводил огонь в кирпичном камине и ольховые дрова, потрескивая, освещали полумрак комнаты. В доме приятно пахло дымом. Алиса была беремена. Он ее очень любил. Она его очень любила. Они были очень счастливы.

Перед домом проходила дорога, засыпанная гравием. Гранитные осколки схватывались во время ночных заморозков, но днем таяли нагретые солнцем. Чуть в стороне от поселка, дорога уводила к небольшой реке. Там Алиса и Глеб гуляли, когда были хорошие дни. Было приятно смотреть на воду. Она мерцала остатками льда и черной водой на фоне голых деревьев. Иногда видели стаи шумных, черных птиц, парящих в свинцовом небе. Зачем они вернулись из южных стран? Ведь могли бы остаться…

Когда не было ветра и грело солнце, завтракали на веранде. Подолгу пили кофе и читали. На чердаке хранились целые горы старых книг. На пожелтевших страницах встречались пометки, сделанные карандашом. Некоторые из них оставил Глеб, много лет назад. Другие его мама… Алисе было интересно рассматривать эти записи. Мама Глеба казалась вдумчивой, спокойной, рассудительной, Глеб заносчивым, категоричным, спорил со всеми. Он был маменькин сынок.

Время от времени, слышались голоса людей, которые доносились из соседних домов, или с дороги. Тогда Алиса прислушивалась и весело пересказывала Глебу подхваченные сплетни. Они были счастливы вдвоем.

Раз в неделю отправлялись за продуктами. Готовились подолгу и составляли список. Огромный торговый центр обрушивался на них шумом многоголосой толпы. Глеб покупал еду, загружал ее в автомобиль и дожидался Алису. В это время, она прогуливалась по магазинам одежды. Потом неспешно ехали в свое логово. Алиса открывала окно и подставляла волосы ветру, прикрыв глава.

– Я хочу татуировку сделать – однажды сказал Глеб.

– Какую?

– Не знаю.

– Набей себе скелет марлина.

– Почему?

– Как напоминание, что смысл пути в самом пути. Смысл жизни в самой жизни. Смысл борьбы в самой борьбе. Цель не важна, потому, что исход всегда един и неотвратим. Другой смысл человеку не нужен, по крайней мере, такому человеку, как ты. Будешь, как старик Сантьяго.

– У самурая нет цели, только путь? – усмехнулся Глеб.

– Да, именно так.

Когда становилось темно они смотрели на редкие звезды, расположившись в удобных плетеных креслах. Алиса поднимала ноги на сидение и целиком закутывалась в плед. Редко засиживались до поздней ночи и отправлялись спать, раскрыв окна в спальне.

Ингода говорили, вспоминая оранжевое индийское небо, запахи делийских улиц и ласковое море, окрашенное красным гоанским закатом.

Алиса рассказывала, как ездила в форт Кумбхал с приятелями. Как смотрела на него снизу-вверх и думала, что не смогла бы даже вообразить ничего более величественного. Бесконечной длины стены, змеей ползли к небесам. Огромные бастионы, грозно взирали на равнину с желтоватой гряды Аравали. Сторожевые башни словно марширующие полки терялись за горизонтом. Вереницы слов, вырезанные на священных камнях, сливались в многоголосье древних мантр. Повествовали о великих свершениях, любви и жертвах. За крепостными стенами были дворцы, храмы и гигантские каменные резервуары для сбора воды. Нужны недели, чтобы осмотреть все. Везде статуи многоруких Богов. Они казалось почти живыми, особенно в лучах заходящего солнца. В презрительном раздражении они взирали на людей, забывших о жертвах и о почтении.

Там Алисе указывали на участок стены, который обрушился в ходе строительства. Брахманы предсказали, что только добровольная жертва позволит достроить крепость. Шли недели, но никто не изъявлял желания бросить свою жизнь на кровавый алтарь. Тогда, Махарана Кумбхи, духовный наставник правителя, осознал, что незримые тропы кармы, все ближе подводят его к жертвенному камню. Мудрец не стал противится судьбе. Вскоре, ритуальный нож впился в его сердце, окропляя ликующее солнце рубиновыми искрами крови. В этот момент колесо Сансары, сделало еще один оборот, восстанавливая вселенское равновесие. Где-то на Земле, в свой сто миллиардный раз, издал крик новорожденный ребенок.

– Мы же еще поедем куда-нибудь? – спрашивала Алиса

– Да, дорогая, когда родится ребенок.

– Это будет не просто.

– Справимся.

Бывало, садились в автомобиль и ехали к старой дворянской усадьбе. Там было озеро, служившее домом для жирных уток, они лениво гребли по поверхности воды, которая мерцала сталью. Глеб брал Алису за руку, и они шли вдоль огромных дубов с черными, закрученными ветвями. После прогулки, отправлялись в маленький, уютный ресторанчик и обедали.

Глеб любил вспоминать старые путешествия. Например, о том, как автомобили, неспешным караваном, плавно проплывали через Иудейскую пустыню. Словно корабли, идущие по морским волнам, они то тонули в пучине песков, то взмывали на гребни огромных барханов, оставляя за собой брызги раскаленной пыли. На горизонте нависало горячее марево. Клубилось над неподвижным зеркалом Мертвого моря. Полыхающее солнце вздымало к синим небесам тяжелые пары. Они подрагивающим туманом нависали над оранжевыми скалами. Камни меняли свои очертания, словно библейские чудовища. Безмолвные воды медленно накатывали на песок, оставляя после себя белоснежные кристаллы соли, которые искрами вспыхивали в испепеляющих солнечных бликах. Нет там ни волн, ни рыб, ни, даже, парусов, застывших на горизонте. Только торжественная тишина вязкой и неподвижной воды, медленно исчезающая в пасти наползающих пустынь. Люди, словно одурманенные потусторонним воздухом, который выдыхает море, неподвижно лежали в объятиях мертвой воды, либо замирали, смотря в даль и полупрозрачными тенями подрагивали в горячем воздухе. Казалось, что все медленно растворяется в густых водах, которые, словно портал, постепенно засасывают саму реальность в иной мир.

– Я люблю тебя, моя богиня – говорил Глеб, произнося последнюю часть немного с иронией.

– И я тебя люблю, мой Бог – говорила Алиса серьезно.

В конце марта был последний снегопад. Казалось, что зима разразилась в отчаянной, гневной истерике, как бы напоминая «я еще вернусь!». В тот день было холодно и сумеречно. Свинцовые тучи, гонимые ветрами, осыпали черную землю мокрым, тяжелым снегом, который тяжело шлепал по окнам и скатам крыш.

– Закрой окно – прошептала Алиса сквозь утренний сон.

Было тихо. В полумраке комнаты окно вытянутой проекцией горело на темном полу. Ветер трепал белые занавески. Глеб поднялся и тяжелой тенью промелькнул в сумеречном пространстве.

– Мне сегодня снилась наша свадьба.

– Пожалуй, действительно, нам стоит пожениться – Глеб вернулся обратно в постель.

– Живот уже слишком заметен для этого – они лежали на боку, лицом друг к другу.

– Тогда сразу после?

– Да.

– Как назовем его?

– Не знаю, давай, если мальчик, то я придумаю имя, а если девочка, то ты? – предложил Глеб.

– Ладно, я согласна – ответила Алиса – Знаешь, мне кажется, что это мое воплощение было нужно только, чтобы встретить тебя. Теперь, я больше ничего не хочу и ни о чем не мечтаю. Я стала как старуха.

– Хороша старуха в двадцать лет! – Глеб поцеловал ее в лоб.

– Говорят, что мужчины не могут любить долго – Алиса, почему-то, заговорила о другом.

– Я буду любить тебя всегда, дорогая.

– Это хорошо. Потому что, если бы я знала, что ты меня когда-нибудь разлюбишь, я бы лучше умерла. Не хочу жить по привычке.

– Я тоже не хочу.

Наконец, наступил май. Черная земля прогрелась и зазеленела щетиной молодой травы. В березовой роще еще оставались залитые водой места, которые поблескивали в лучах солнца. Хотя, и островки старого снега пока лежали в тени. В начале месяца, иногда случались ночные заморозки, но к пятнадцатым числам уже было жарко, почти как летом. Как-то неожиданно черемуха, сирень и вишня в саду укрылись густым покрывалом цветов, а лес стоял в салатовой дымке молодой листвы. Теплый ветер приносил умиротворяющий шелест трав и запах весны.

Пару раз в месяц они ездили в город на прием ко врачу. Глеб ждал в коридоре и смотрел в окно. Там, на старом тополе сидела ворона и что-то напряженно клевала. Где-то за спиной, старые дуры разговаривали о православии и боге. Доносились только обрывки фраз: «вера», «служение», «послушание». Пустая болтовня и пафос раздражали. Глеб повернул голову. Старухи, одетые в черное, сгорбленные, измученные жизнью, пугающие немного. От них пахло гнилью невыносимо. Одна говорила надменно, назидательно, но шаблонно до пошлости. Остальные слушали почтенно, смотрели пустыми глазами. Мысль давно умерла в них. «Мойры…» – подумал Глеб.

Отвернулся, задумался о своем. Он размышлял о том, что люди всю жизнь, что-то ищут, торопятся, бегут. Одним не хватает денег, другим женщин, или смысла жизни. Всегда кажется, что, преодолев очередной рубеж, мы станем счастливее. Почему все так стремятся к счастью? Всегда не хватает чего-то неопределенного, непонятного. Эта пустота похожа на панику. Заставляет хвататься за бессмысленное, бежать куда-то. Разве не нужно сначала понять, что действительно важно? И важно ли хоть, что-то…

Они вышли на улицу:

– Что сказал врач?

– Все хорошо – она обхватила его руку.

– Устала, дорогая?

– Нет, давай погуляем.

Весеннее солнце плавно всходило над панельными домами. С высоты оно взирало на реку и пустынный берег. Тишина. Мама выдувала мыльные пузыри, и они летели почти параллельно земле, подхваченные ветром. Дети бегали вокруг нее, тянули маленькие ладошки, смеялись. Иногда встречались прохожие, они неспешно брели вдоль воды, разговаривали едва слышно. Где-то, за зеленеющими деревьями кипела жизнь, был разгар рабочего дня. Визг тормозов, шум шипованной резины по асфальту. Люди и машины, машины и люди. Все где-то далеко, безразлично. На набережной жизнь остановилась, засыпала в спокойствии и тишине. Глеб и Алиса прошли мимо летнего кафе. Ленивые строители работали молотками, собирая летнюю веранду из досок, пахнущих сосновой смолой. Внутри было пусто, только одинокий официант сидел перед входом, копался в смартфоне и скучал. Кафе выглядело нелепо, как временно построенное здание, но оставшееся на совсем. Чуть слышно журчала вода, мерцая слепящими бликами. Сквозь дымку, над поверхностью воды, был виден другой берег, чуть плывущий в воздушных потоках, как прошедший день. Он еще не растворился в пучине времени и воспоминаний, но и четкости уже не было. Вода была темная, вязкая, но у берега прозрачная, мерцающая песком, круглыми камнями, и полосками набегающего света. Над всем, где-то невообразимо высоко яркое, голубое небо…

– Хорошо вот так гулять – сказала Алиса.

– Да, думаю, тебе это полезно.

– Ты, наверное, голоден, как всегда?

– Да, пообедал бы.

– Я тоже.

Неожиданно, вполне безобидное облако потемнело, из него посыпались блестящие крупные капли. Они вспыхивали на солнце и шумно ударялись об асфальт. Потом, небо полыхнуло фиолетово-синей молнией. Спустя мгновение, бабахнуло так, что сработали сигнализации некоторых машин. Воздух наполнился запахами трав и пыльцы. Небеса тут же разверзлись сплошными струями дождя. Моментально образовавшиеся лужи вскипели огромными пузырями.

Алиса схватила Глеба за руку, и они побежали к машине.

Поток воды сплошной стеной стекал по лобовому стеклу, когда они быстро запрыгнули в автомобиль.

– Тебе холодно? – спросил Глеб. Глаза Алисы весело блестели сквозь сырые локоны, прилипшие к лицу.

– Ни капельки!

– Ты же мокрая вся – Глеб включил подогрев ее сидения и Алиса зажмурилась, как кошка.

Дождь создавал странное ощущение отсутствия, или пребывания в небытии. Казалось, что струи воды поднимали землю куда-то в высь. Приводили в космическое состояние вселенского хаоса, размывающего границы стихий.

Человеку часто кажется отчаянно несправедливым то, что жизнь – это лишь миг, когда вокруг гремит вечность. Быть может, поэтому так тесно нашим душам в оковах немощных тел? Быть может, поэтому мы изнуряем себя в спортзалах, пытаемся правильно питаться и следим за весом? Мы гонимся за иллюзией собственной незыблемости, мысли и существования. Только все распадается, стоит моргнуть… Мы плачем об уходе наших близких и о собственном разрушении. Вот она, исполинская башня человеческого одиночества и нашего сиротства, грандиозная, подавляющая, молчаливая… А дождь в безразличном томлении льет и льет вращая космическое колесо, растворяя мертвое и возрождая живое. День неизбежно сменяется ночью, солнце неизменно выглядывает из-под мрачных туч, озарив землю светом и согревая ее теплом. И после долгой осени, морозной или слякотной зимы приходит весна. Изумрудная трава покрывается ковром желтых одуванчиков. Души воскресают вновь, ибо нет смерти, есть только жизнь…

Глеб и Алиса сидели на веранде своего дома, они были веселы и счастливы. Вокруг, сплошной стеной лил дождь. Весь мир уменьшился до размеров кирпичного дома, который дышал горячим дымом, разгорающегося камина.

– Когда то, в детстве, я играла в шалаш. Я садилась под старый кухонный стол, завешивала его простынями и шторами со всех сторон, и замирала в сумраке. Тогда я чувствовала тоже, что и сейчас. Было так странно и уютно.

Глеб поднялся и зашел в дом, чтобы принести Алисе одеяло.

Капли падали на землю и разбивались, нависая над поверхностью мелкой пылью. На крышу с грохотом обрушивались тёплые струи и водяной топот перестукивал на ребристых скатах крыши.

– Может вытьем немного вина? – предложил Глеб.

– Ты пей, я не буду.

После ужина, они сидели перед камином. За окном все еще лил дождь.

– Ты должен отдыхать от меня, иногда – сказала Алиса.

– Я не устаю.

– Ты все равно должен, позвони друзьям, сходите куда-нибудь.

-У меня нет друзей.

– Я же глупая женщина, ты не можешь говорить только со мной, иначе станешь как я.

– Ты хочешь, побыть одна?

– Нет, я всегда хочу быть с тобой.

– Я тоже, но ты права, у меня должны быть дела, кроме тебя. И они будут, после того, как ты родишь. Пока, я хочу еще немного пожить так, как сейчас. Никого кроме нас в мире.

– Да, есть только мы.

– Это немного странно – Глеб улыбнулся.

– Жаль, что это не на всегда.

– Жаль.

Когда стемнело, по стенам и потолку забегали тени, которые, казалось, приходи из ни от куда. Призрачный лунный свет струился через оконное стекло, он казался медленным и вязким. На улице горели тусклые, желтые фонари и немногие, одинокие окна в черных силуэтах домов. Где-то на горизонте мерцало желтоватое зарево города…

– Здесь почти не видно звезд.

– Да, только черная пустота.

Глеб и Алиса лежали в кровати и смотрели друг на друга.

– О чем думаешь?

– Ни о чем.

– И я…

Алиса закрыла глаза и пробормотала в дреме:

«Мировое началось во мгле кочевье:

Это бродят по ночной земле – деревья,

Это бродят золотым вином – гроздья,

Это странствуют из дома в дом – звезды,

Это реки начинают путь – вспять!

И мне хочется к тебе на грудь – спать.»²²⁹

Летом они путешествовали по югу России. Автомобиль, задыхаясь карабкался по серпантинной дороге. Он мчался среди отвесных скал, пока не вырвался на гигантское плато. Оно было изрезано невообразимыми ущельями, оврагами, могучими утесами и километровыми гранитными стенами. До горизонта расстилалась укрытая изумрудной травой земля. Островами она появлялась и исчезала в дымке зарождающихся, где-то далеко внизу облаков. Над всем нависала белоснежная громада Эльбруса. Словно мифический Олимп он то скрывался за облаками, то вновь показывался на фоне голубого неба, рассыпаясь искрами мерцающего на солнце льда. Иногда, потоки сизого пара поднимались над двойным изголовьем знаменитой вершины. Казалось, что могучий, древний вулкан проснулся и извергает струи дыма на невообразимую, почти космическую высоту.

В те дни они много гуляли. Когда Алиса уставала, они останавливались, садилась на камни, или травы альпийских лугов и рассматривали застывшие куски древней лавы. Камни, заточенные ветрами, походили клыки доисторических чудовищ. Где-то гремели водопады и шептали горячие, минеральные источники.

– Помнишь, как шумно и тесно было в Индии? Как здорово, что здесь можно целый день никого не встретить. – заговорила Алиса.

– Да.

Местами еще лежал зимний снег, искрясь на солнце россыпью белоснежных вспышек. Сотни ручьев стекали со склонов, рассекая землю сетью кровеносных сосудов. Казалось, что мир вокруг приветствовал редких путешественников ласковым шелестом ветра о молодую траву. Лишь, безучастные горы безразлично взирали на заигрывания природы и человека, которого, впрочем, вряд ли было видно с высоты их заснеженных вершин.

В какой-то момент, путь превратился в изматывающий подъем по обманчиво простым, травянистым склонам. Местами были осыпи и курумники. При взгляде вниз, долина представала головокружительной бездной. Незаметно, стих шум водопада. Лишь ветер тревожил вечный покой базальтовых скал. Казалось, что он, в отчаянном, но безнадежном порыве пытался пробудить горные вершины, согнав с них марево векового сна.

Преодолев подъем, Глеб и Алиса оказались у подножья отвесной скалы, которая могучей тенью укрывала, едва оттаявшее, после зимы озеро. Казалось, что окружающие утесы и пики – это руины давно забытого театра. На гигантской сцене, которого каменными изваяниями застыли актеры, все еще узнаваемые в разбросанных, всюду, валунах и льдинах.

Вышли на пологий хребет. Он широкой дорогой раскинулся между вершинами, словно позвоночник древнего дракона. Где-то внизу, в безымянном ущелье, которое походило на кратер гигантского метеорита скопился тяжелый туман. Он медленно поднимался в небо и облаками растекался по небу. На ближайшие вершины наползала мрачная тень и они теряли краски, становились почти черными. Все было огромным.

Незаметно пролетело лето, настала осень. Глеб и Алиса совершенно перестали ощущать время и были очень счастливы. Иногда, Глеб ловил себя на мысли, что избыток счастья отупляет. Он перестал размышлять, рефлексировать, планировать. Просыпался и засыпал, едва замечая проносящиеся мимо дни. Наверное, если говорить о страдании, как о противоположности счастью, то это не всегда катастрофа. Чаще всего, это лишь беспокойство, затруднение, которое мобилизует, придает энергию, интерес, разжигает любопытство, стремление и жажду движения. Счастье же вводит в оцепенение, затормаживает, похоже на наркотик, который разрушает тело и мозг.

Вот и сбылась любовь настоящая, желанная, убивающая… Глебу вспомнились какие-то литературные персонажи: Настасья Филипповна и Рогожин, Анна Каренина и Вронский. Они шли к саморазрушению, деградации, гибели, сгорали. При этом, и жили, любили, боролись, искали…

Интересно может ли быть по-другому? Например, как у Левина и Кати: союз, партнерство, родство душ. Наверное, может. Только это уже не любовь. Это мещанство, срединный путь, обезболивающее, снотворное. Это способ проспать жизнь. Это попытка пройти между монашеством и страстями, между аскетизмом и гедонизмом. Так ничего не выйдет. Надо выбрать сторону, иначе ничего не поймешь. Вспомнился Фауст, который продал душу, чтобы узнать «все действия, все тайны, всю мира внутреннюю связь»²³⁰. Вспомнились Мастер и Маргарита, которые оказались в аду покоя и неизменности. Единственное, что есть у человека, это электрохимические импульсы в мозгу, вспыхивающие словно огонь в печи, когда в голову бросают уголь новых знаний. Этот пожар и есть жизнь. Надо бежать куда-то, пробовать, новое, сгорать, таять как свеча. Да, все кончится быстрее, но будет чему кончаться! Хотя, в конечном счете, все иллюзия…

В тот год, долго стояла сухая и теплая погода. Наверное, уже давно стало пошлым и банальным пытаться описывать золотые листья, ковром укрывающие землю на фоне пронзительно чистого неба. Тем не менее, тогда, действительно царили самые трогательные и странные дни. Глеб и Алиса переехали в Москву. До рождения их девочки оставалось около месяца.

Глеб вновь стал посещать тренажерный зал. Обычно, он уходил после обеда, когда Алиса садилась читать. Он занимался добросовестно и любил немного пройтись после тренировки. У него сложился определенный маршрут, который, постепенно, наполнился знакомыми мелочами. Старик каждый день кормил голубей, сидя на одной и той же скамье. Гуляла толстая, неопрятная женщина с таким же раскормленным ребенком. На площадках играли дети и их мамы тихо болтали, чуть в стороне. Каждый день разыгрывались одни и те же сцены. Все казалось статичным, застывшим, хоть и шевелилось. Если не всматриваться в детали, окружающие походили на компьютерные симуляции, которые были запрограммированы, на выполнение повторяющихся действий. Глеб тоже тонул в рутине дня. Перестал ощущать сложность и новизну мира, перестал впитывать и анализировать новое, перестал стремиться куда-то и переживать.

– Нам уже пора подумать о детских вещах – как-то сказала Алиса.

– А ты знаешь, что именно нужно?

– Думаю, что да.

– Тогда завтра поедем в магазин.

В тот вечер они легли рано. Глебу снились бурные пороги, которые неожиданно появлялись из-за поворота, превращая спокойное течение реки в шумную, бурлящую стихию. Иногда он проплывал мимо полузаброшенных деревень. Избы, почерневшие от времени, покрывали серые шиферные крыши. Только покосившиеся дощатые причалы с привязанными к ним, старыми лодками, выдавали присутствие теней, людей, призраков. Неожиданно русло реки разлилось в бескрайнее озеро. В воздухе повис абсолютный штиль и даже малейшая рябь не нарушала спокойствия синей воды. Белое солнце, небо и редкие облака без каких-либо искажений и изменений цвета отражались в безмятежной поверхности озера. Глебу казалось, что он плавно движется на границе миров и было не всегда понятно где верх, а где низ. Наваждение только усиливалось, если Глеб свешивал за борт босую ногу, погружая ее в воду. Казалось, еще немного и она утонет в небе, или вся лодка перевернется, и окажется в зеркальном мире, который полностью повторяет «реальность».

Потом, солнце скрылось за густыми, серыми облаками. Могучее озеро вынесло его в тесную, словно коридор, реку. Лес, грозной стеной нависал с обеих сторон. Медленная темная вода, казалась вязкой, как нефть. В стволах могучих елей мерещились древние языческие идолы. Они следили из-под тяжелых ветвей, за медленно плывущим судном.

Река, словно поток времени, едва ощутимо, но неотвратимо уносила его все дальше: толи вперед, толи в будущее. Обернувшись назад, Глеб увидел плавно наползающий туман, который поглотил само воспоминание об озере. С каждой минутой, образ голубой водной глади, с дрейфующими по ней кораблями белоснежных облаков, терял ясность очертаний, словно вспоминания о безмятежном и счастливом детстве. Казалось, что абстрактная идея жизни, бытия и времени материализовалась в безразличном ко всему течении реки. Оно словно соломинки подхватывало все сущее и уносило в призрачную даль. Всей человеческой гордыни, дерзости исвободы воли хватало лишь на то, чтобы плыть чуть ближе к одному из берегов. Даже звезды бессильным отблеском, словно в черной дыре, тонули в пучине черной воды. Наступила ночь. Покачивающиеся на ветру кроны стали вздёрнутыми к луне руками. Деревья скинули свои маски и обернулись тенями древних ведьм и шаманов. Они, в бешеном хороводе, мерцали в отблесках призрачных вод…

Глеб проснулся. Алиса сидела на краю кровати.

– Мне кажется, тебе больше не интересно со мной. Я глупая и похожа на корову.

– Не правда, ты красивая и умная.

– Нет, ты хотел развлечься, а я залетела.

– Не говори ерунду.

– Ты потерпи немного, я скоро опять похудею и стану еще лучше, чем была.

– Ты лучше всех, дорогая. Приготовь лучше завтрак и оставим этот разговор.

Алиса больше не могла долго ходить. Поэтому они, иногда, катались на машине, коротая пасмурные, осенние дни. Мокрые стены московских многоэтажек посерели и сливались со свинцовым небом и асфальтом. Лишь деревья в парках и скверах все еще выделялись яркой листвой, стиснутые в бетонных когтях мегаполиса. За городом тянулись бесконечные, блеклые поля, поросшие дикой травой. У Глеба и Алисы был любимый ресторанчик, в который они заезжали пообедать.

– Съешь мой суп, что –то я не голодна.

– Конечно.

– О чем думаешь?

– Просто.

У Алисы было все готово к появлению ребенка: яркое лоскутное одеяльце, крохотные распашонки и варежки. Она шила нежные, мягкие игрушки, думая о своей девочке. До родов оставались считанные дни, но ребенок задерживался, не хотел выходить и расставаться с материнским теплом.

Схватки начались рано утром, почти ночью, и долгожданная встреча неумолимо приближалась, но часы тянулись за часами, растягивались, становились вязкими. Между ними повисала бездонная бездна. Бесконечные схватки, боль. Господи, почему так больно? Наверное, всё великое рождается с трудом…

– Ты плохо себя чувствуешь, Алиса? –спросил Глеб, проснувшись.

– Кажется уже скоро, милый…

Глеб позвонил врачу:

– Как часто схватки? – спросил доктор.

– Как часто схватки, дорогая?

– Не знаю, но я чувствую, что пора.

– Тогда приезжайте в больницу.

Алиса одевалась и собирала вещи в черную, спортивную сумку. Чуть помедлив, Глеб приоткрыл дверь в подъезд, и кишка лестницы открыла свой желтый, отвратительный зев. Они спустились вниз. Темно синее, ясное небо было освещено первыми всполохами утра. Глеб завел автомобиль, и они поехали в больницу по пустынным улицам Москвы, которая тонула в мутном свете фонарей.

– Наконец, это началось. Я устала ждать.

– Держись, дорогая, все будет хорошо. Ты не боишься?

– Нет, только хочу поскорее…

Припарковались возле больницы. В регистратуре сидела пожилая женщина. Она записала возраст, имя и адрес в толстую тетрадь с пожелтевшими страницами.

– Я отведу вас в палату – сказала сестра.

Они поднялись на лифте и пошли по темному коридору. Алиса вцепилась в руку Глеба своими маленькими, тонкими пальцами с острыми когтями.

– Вот ваша палата, раздевайтесь, ложитесь – сказала сестра и вышла из палаты.

Алиса ничего не ответила, лишь слабо улыбнулась. Устроилась. Она лежала в непривычно высокой больничной кровати, стоял странный запах лекарств и дезинфицирующих средств. Глеб сел рядом. Ничего не происходило какое-то время. Потом пришел доктор.

– Глеб тебе лучше уйти…

– Я Вам позвоню, если потребуется, что-то – сказал доктор.

Глеб кивнул и вышел.

Схватки становились частыми. Алиса старалась сосредоточится на дыхании, но пронзающая боль отвлекала. Потом все угасало, и она проваливалась в беспокойный сон. Она блуждала на гарнце реальности. Иногда проваливаясь в призрачный мир своей дочери. Туда где рождаются души, отделяясь от тела Всевышнего. Алиса звала ее, уговаривала, просила, но маленькая девочка не обращала внимания, заворожённая светом своего Бога.

Очередные схватки выдергивали Алису из мира грез. Рядом была сестра, которая держала ее за руку и отсчитывала время.

«Сегодня нас станет трое. Мы всё ещё едины, но гармония уже нарушена, надо терпеть, чтобы поскорей увидеть тебя…» – внутренний монолог Алисы казался забавным и абсурдным ей самой. Она, словно, слушала его со стороны. Вроде, в детстве было, иногда, такое ощущение.

На улице светало. Вереницы безликих людей тянулись к автобусным остановкам и входам в метро. Глеб пытался немного поспать на откинутом сидении автомобиля, но не получалось. Он решил позавтракать.

Немного покружив по окрестным улицам, он припарковался возле входа в «Шоколадницу».

– Доброе утро!

Молодая официантка принесла Глебу меню и, споткнувшись по дороге, вернулась к барной стойке. Он посмотрел в окно. Снаружи тускло горели вывески магазинов, баров и ресторанов, их свет почти растворялся в утренних лучах солнца. Ночная Москва преображалась. Изогнутые улицы заполнялись вереницами шумных автомобилей. Свежий, сумеречный воздух постепенно насыщался выхлопными газами от тысяч моторов. Казалось, существует две Москвы и две сестры. Одна романтичная, задумчивая, с отличным стилем, ухоженная, роскошная, загадочная и недоступная. Она приходит ночью. Всегда в безупречном вечернем платье, украшенная бриллиантами и гранатами ночных огней. Вторая сестра серая, незаметная, уставшая, безразличная, спешащая куда-то. Она появляется утром, в деловом костюме и туфлях, которые перецокивают по мощеным тротуарам.

– Готовы сделать заказ? – официантка отвлекла Глеба от размышлений

– Овсяную кашу, оладьи, омлет и кофе Американа, пожалуйста.

Через пятнадцать минут принесли завтрак. Показалось, что оладьи были вчерашние, но Глеб ел с большим аппетитом. Закончив, он расплатился и вышел. Кто-то успел перегородить его автомобиль, хотя парковка была почти свободна. Позвонил по номеру, закрепленному за лобовым стеклом. Ждать пришлось не долго. Из соседнего здания выбежала женщина в белой блузке и черной юбке ниже колена. Она суетливо извинялась, и параллельно пыталась разговаривать по телефону….

Не зная, чем себя занять, Глеб вернулся в больницу. Он поднялся по лестнице, прошел по коридору, но Алисы в палате уже не было. Лишь ее раскрытая сумка лежала на стуле. Глеб вернулся в регистратуру:

– Не подскажите где девушка из четырнадцатой платы?

– Повезли в родильное отделение.

– Где это?

Женщина выглянула из своего окошка и осмотрелась. Кроме Глеба никого не было.

– Пойдем покажу, сынок.

Они пошли в левое крыло, здания. Дверь кабинета была закрыта.

– Пойду спрошу, можно ли тебе войти – сказала женщина, приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

– Путь войдет, если хочет – Глеб услышал низкий голос врача.

– Постой тут – сказала женщина, которая проводила Глеба из регистратуры и удалилась куда-то. Спустя пару минут, она вернулась с белым больничным халатом.

– На, накинь. Он, наверное, маловат тебе будет, но ничего страшного.

Глеб кивнул.

Войдя в родильное помещение, он увидел Алису, лежащую на столе. Нижняя часть ее тела была прикрыта белой простыней. Медицинская сестра стояла у изголовья. Доктор сидел на низком стуле, спиной к двери.

– Глеб, это ты? –сказала Алиса. Ее голос был тихим, измученным, казался звучащим из далека.

– Как продвигается?

– Что-то не очень – устало сказала Алиса

– Доктор, а вы, что скажите?

– Прекрасно проводим время! Все идет отлично – весело и громко пробасил врач. Он приподнял простыню, прикрывавшую ноги Алисы и продолжил – Выходи уже, кончай кочевряжится! Уважаемых людей заставляешь ждать.

Доктор опустил простыню.

– Не хотите продолжить переговоры? Заложников у него нет. Выкурим, никуда не денется.

Сестра весело посмотрела на врача. Глеб тоже улыбнулся.

– Милый, ты завтракал?

– Да.

Почему то, Глебу было не комфортно наблюдать за родами. Казалось, Алиса прочитала его мысли.

– Милый, можешь не смотреть на меня сейчас?

– Да, дорогая, пожду с наружи.

Они приехали в роддом около пяти, или шести часов утра. Когда Глеб, в очередной раз, посмотрел на часы было пятнадцать двадцать три. Иногда, из родильного отделения выходил доктор, очевидно, чтобы покурить. Потом дверь закрывалась, и Глеб оставался в пустынном коридоре наедине с мигающими галогеновыми лампами. Он казался бесконечным навесным мостом между прошедшим часом, и еще не наступившим. Глеб переступал с дощечки на дощечку, но противоположенный берег вяз в тумане и не приближался. Ровно в шестнадцать часов Глеб поднялся и постучал в кабинет:

– Можно войти?

– Входите – доктор больше не шутил.

– Глебушка, ты пришел… Я так устала, Господи, как же я устала – ее голова бессильно лежала, чуть на боку. Волосы были убраны в медицинскую шапочку, из-под который стекали струйки крупного пота.

– Потерпи еще немного, дорогая – Глебу хотелось как-то помочь, но он не мог ничего сказать, кроме банальностей.

– Ничего не получается, милый. Как же обидно, я думала, что создана, что бы рожать тебе детей…

– Мамаша, держи себя в руках. Первые роды всегда тяжело проходят – вмешался доктор.

– Я должен немного отдохнуть и поесть, посидите здесь, вместо меня? – обратился доктор к Глебу.

– Конечно.

– Звоните, если что – сказал врач и вышел.

Алиса все больше уставала. Глеб почти ненавидел ребенка.

– Не думаю, что у меня получится, прости меня, я подвела тебя – почти простонала Алиса.

– Все получится. В любом деле, тяжелее всего у самого финиша. Тебе еще немного нужно постараться.

– Давай, у нас будет только один ребенок. Думаю, одного достаточно.

– Да, дорогая, одного вполне достаточно. Сам хотел предложить.

Прошло около сорока минут. Вернулся доктор.

– Теперь, Ваша очередь перекусить. – обратился врач к Глебу.

Глеб, вернулся в кафе, в котором завтракал. За окном было темно. Почерневшие силуэты домов плавно выплывали из тяжелой, сырой мглы. Город поражал своей молчаливой, мрачной красотой. Гигантские каменные исполины и изуродованные осенью деревья, с выкрученными черными ветвями, создавали мистическую, немного гнетущую атмосферу. Гранитные ступени и припаркованные автомобили отбрасывали длинные тени, которые оживали в свете проносящихся мимо фар. Огромная лужа на тротуаре чернела вязкой, неподвижной водой. Она казалась вратами в преисподнюю и отраженные блики светящихся окон казались немигающими глазами демонов.

– Готовы сделать заказ? – очередная стандартная фраза вернула Глеба к реальности.

– Булгур с курицей, греческий салат и кофе Американа.

За соседним столиком сидела женщина и четверо ее детей. Глеб пытался понять, как ей удалось столько нарожать. Наверное, работа в урановой шахте меньше бы отразилась на ее внешности. Мать-героиня выглядела почти старухой, с изуродованным, перекорёженным телом и огромными бесформенными грудями. Она озиралась надменным, самодовольным, но каким-то пустым взглядом. Громко поучала своих детей, совершенно примитивными, шаблонными фразами. Было очевидно, что она не обдумывает сказанное, а просто реагирует, почти на уровне рефлексов. Казалось, что малолетние вампиры высосали из нее не только молодость и молоко, но и разум. Превратили в пустую скорлупу, зомби, раба бесхитростных команд: «Мама, какать», «Мама, принеси», «Мама, унеси». Почему то, Глеб представил, как дети надевают на свою мать ошейник с намордником и смеясь, в припрыжку ведут ее домой, запуская по дороге мыльные пузыри.

Покончив с ужином, Глеб вернулся в больницу. Ветер мел по улицам гнилые листья и окурки. В низком, московском небе клубились огромные, черные тучи, освещенные призрачным, городским заревом. Они отбрасывали жуткие тени на мокрые стены серых домов.

Глеб надел белый халат и пошёл по гулкому коридору к родильному отделению. Странно, каким привычным все казалось. Глеб постучал. Никто не ответил. Вошел. Доктор все так же сидел спиной ко входу. Сестры не было. Алиса не шевелилась, она казалась тенью самой себя, почти незаметной среди простыней и медицинских приборов.

– Хорошо, что Вы пришли – обратился доктор к Глебу – надо делать кесарево сечение.

– Это опасно?

– Нет, совершенно рядовая операция.

-Тогда чего же мы ждем?

-Уже готовят операционную – ответил доктор – пойду проверю.

Он вышел, оставив после себя звенящую тишину и потрескивание ламп. Глеб сел. Огляделся. Встал. Походил. На Алису смотреть не мог.

– Глебушка, ты здесь?

– Да, Алиса… – он склонился над Алисой.

Она заплакала. Почти беззвучно. Только гримаса отчаянья исказила ее лицо, не давала дышать. Слезы катились как-то неправильно. Не вниз по щекам, а к вискам, затекая в уши и волосы.

– Какая же я никчемная. Все из-за меня мучаются. Наверное, ты уже пожалел, что связался с такой дурой, как я. Но, милый, я больше не могу, я больше не могу терпеть. Прости меня, пожалуйста. Я такая плохая женщина. Пусть это уже закончится. Я больше не могу. Ни одной секунды больше не могу.

Глеб держал ее за щеки, стирая слезы большими пальцами.

– Дорогая, прошу тебя, потерпи еще не много. Скоро все закончится. Если ты не справишься, то никто не сможет.

– Глебушка, я больше не могу. Все сломалось во мне. Я отдала все силы, которые были.

Глеб гладил ее голову. Больше он ничего не мог.

Потом Алису увезли.

Глеб прикрыл глаза. Странные мысли пришли в голову. Показалось, что вспомнил, как зародился в чреве матери. Парил в безмятежной невесомости и темноте. Вокруг космос и тишина. Глеб шевелился, но не ощущал своих движений. Казалось, что тела просто нет. Есть только чистое сознание бесконечной вселенной. Только без внутреннего монолога. Космос осознавший сам себя. Наверное, бог, если бы он существовал, был бы нерождённым ребенком в животе своей матери. Повелитель мира, но и сам мир. Это была вечность? Нет. Вокруг никаких изменений. Времени не существовало. Это нечто, что нельзя описать словами. Быть может, медитация, или даже нирвана? Тогда получается, что вся буддистская и индуистская философия построена на подсознательной тоске по жизни до рождения?

Но вот луч слепящего света, высветил руку Глеба. Как? Оказывается, есть «Я» а есть мир вокруг. Разве «Я» не «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец»²³¹? Потом схватил кто-то. Глеб сопротивлялся, но его вырвали в слепящий свет. Холодно, вопли вокруг. Глеб тоже закричал. Потому что испугался, а еще потому, что понял, что умер. Это было рождение, но это была и смерть. Получается, все уже однажды умирали?

Часто, пережившие клиническую смерть рассказывают об увиденном ими тоннеле и ослепительном свете в конце. Глупцы думают, что видели потусторонний мир. Что же у Глеба была плохая новость для них. Это был не рай, а воспоминая их собственном о рождении, или о первой смерти. Нет, мать не дарует жизнь, она убивает. Быть может, убийство – это дар? Все спуталось в голове.

Глава 22. Новая жизнь?

Бывают, конечно, кислые яблоки: их удел – ждать последнего дня осени; и тогда делаются они одновременно зрелыми, желтыми и морщинистыми.²³²

Ночь. Алиса много раз представляла себе этот момент. Она ощущала безмятежность, легкость, усталость и облегчение. За окном шел дождь. Капли барабанили по стеклу, стекали вниз медленно, вспыхивали в свете проезжающих машин.

Девочка лежала у нее на животе. Казалась маленькой и хрупкой, почти игрушечной. Она была прекрасна. Осматривала мир вокруг, сжимая материнский палец всей свой пятерней. Алисе казалось, что они были знакомы всегда. Любили друг друга вечно. Алиса любила ее как саму себя. У девочки были глаза Глеба. Так казалось Алисе. Слеза скатилась у нее по щеке. Частички счастья переполняли тело.

Потом девочку унесли. Алиса почувствовала пустоту, одиночество, почти ужас. Захотелось рыдать от тоски, но сил не было. Прошедшее виделось ураганом, который стих. Теперь тишина, штиль и разруха, течение уносило Алису. Она не сопротивлялась. Закрыла глаза, уснула.

***

Глеб был в палате. Он бы никогда не произнес этого вслух, но ребенок показался ему уродливым.

Иногда по коридору разносилось гулкое эхо шагов, которые волной приближались к палате Алисы, нарастая, становясь отчетливее, громче. Потом, плавно стихая, убывая, удаляясь, превращаясь в звенящую тишину. Глеб встал и тихонько приоткрыл дверь. В пустом коридоре мерцал яркий, немного синеватый свет галогеновых ламп, которые потрескивали в гулкой тишине. После полумрака палаты, он несколько мгновений не мог ни на чем сфокусировать взгляд. «Везде только пустота…» – Глеб вернулся на свое место возле кровати, чтобы продолжить бесцельно рассматривать керамическую плитку на полу. Алиса толи спала, толи находилась в беспокойном забвении, вызванном лекарствами.

Потом Глеб видел сестру, сосредоточенно изучавшую показания приборов, которые стояли возле изголовья Алисы. Он хотел что-то спросить, но сестра прервала его, приложив палец к своим губам и указав на дверь. Они вышли:

– Ну как она? – спросил Глеб.

– Все под контролем – ответила сестра – Думаю, вам следует поехать домой. Все закончилось. Нет смысла сейчас тут сидеть.

Уходя, Глеб осторожно приоткрыл дверь, впустив в палату полоску света. Он упал на белые губы Алисы и тенями увяз в ее спутанных волосах. Потом Глеб пошел по коридору, спустился по лестнице и оказался под дождем, который мерно стучал по крышам домов и черному асфальту. Спать не хотелось, и Глеб поехал в ресторан.

Это было одно из многочисленных московских заведений, предлагающих японскую кухню. На входе дежурили две хостес, одетые в кимоно:

– Добрый вечер! Вы будите один?

Глеб кивнул, и девушка повела его мимо столиков из темного дерева. Посетителей было не много. Играла какая-то музыка и слышались шипящие звуки, доносящиеся с кухни. Глеб выбрал место у окна, хотя через плотные жалюзи, почти не было видно улицы – лишь отблески фар, от проезжающих мимо машин. Иногда, полоски света пробегали темной поверхности стола.

Подошла девушка-официант:

– Готовы сделать заказ?

– Пицца есть?

-У нас же японская кухня! – девушка сделала вид, что сердится. Казалось, что она была не против поболтать.

– Странно, обычно, пицца везде есть. Что посоветуете, тогда?

– А вы сильно голодны?

– Пожалуй.

– Тогда можете взять рис с угрем и какой-нибудь суп.

– Хорошо, несите. И еще ролы.

– Какой, суп и какие ролы?

– На ваш вкус.

– А пить, что будете?

– Облепиховый чай, пожалуй.

Девушка записала заказ и еще раз улыбнулась, перед тем как уйти.

Через некоторое время, официантка принесла тяжелую, чугунную тарелку на деревянном подносе:

-Это мой любимый суп. Я попросила повара, что бы он положил побольше мяса для вас – девушка подмигнула и быстро ушла улыбаясь.

Глеб быстро съел первое блюдо. В густом бульоне плавали крупные куски мяса и картофель. Блюдо было горячим и пришлось очень постараться, чтобы проглотить первую ложку. Глеб очень проголодался и даже не заметил, как принесли второе и ролы. Насытившись, он, не спеша пил чай. Старался ни о чем не думать и бесцельно копался в фотографиях телефона. Воспоминания захватили его.

… Рано утром подошвы ботинок привычно вступили на тропу. Деревянные домики поселка постепенно скрылись за густой, летней растительностью. Едва различимая в лесных дебрях дорожка упрямо карабкалась вверх, на скрытый за деревьями перевал. Они молча шли вдоль ложбины, образованной небольшим ручьем. Вода искрилась в лучах мерцающего, через кроны деревьев, солнца. Влажная земля наполнила воздух душным и сырым жаром. Насекомые липли к распаренным лицам. Иногда казалось, что подъем будет продолжаться вечно.

Потом, лесная чаща стала редеть. Лиственные деревья уступили место могучим, раскидистым соснам. Сырая трава сменилась пожелтевшей хвоей. Она приятно похрустывала под ногами.

Неожиданно тропа обрушилась в отвесный, скалистый берег. Царственная гладь Байкала предстала перед глазами. Прохладный ветер создавал мерцающую рябь на бирюзовой поверхности воды. Озеро казалось миражом, который навеян палящим солнцем, настолько нереальными были цвета его изумрудных вод. Дальше тропа вела вдоль обрыва. Иногда, на поверхности воды, появлялись и исчезали черные точки – это знаменитые Байкальские нерпы патрулировали свою территорию в поисках пищи. Тропа, словно терпеливый проводник вела на берег, двигаясь немного впереди, до тех пор, пока Глеб с товарищами не оказался на живописном, каменистом пляже. Там они остановились на ночь.

Обыденный закат обращал яркий свет, в синие тени, а сама жизнь, казалась и реальной, и выдуманной одновременно. На краю дня и ночи, суши и бездны каждое дуновение ветра приносило ароматы сосновой хвои и полевых трав. Вдыхая этот воздух, Глеб завороженно созерцал последние мгновения жизни солнца, пожираемого оскаленной пастью чёрных скал. Забыв о бренности и скоротечности собственной жизни, он становился свидетелем вечности. Думал о том, как сходятся люди и, секунду побыв вместе, теряются в толпе, чтобы снова оказаться в чьих-то объятиях. О смертных, которые вели спор с богами и духами, противопоставляя суету своих страстей вечности, подобно угасающему жару солнца, который противостоит ледяному дыханию ночи. В миг, когда последние лучи света отразились кровавым блеском в глазах, боги завистливо отвернулись, словно сварливые старухи, пропахшие плесенью прогнивших церквей, при виде юной девы, пахнущей как любовь.

Хотя, Глеб точно не помнил, быть может, он просто поел и лег спать…

***

Глеб попросил счет, расплатился и вышел на улицу. Под продолжающимся дождем, он поехал домой, чтобы немного поспать.

Глеб лег в постель, уснул кажется.

В квартире была тишина. Она наползала как туман усыпляющей, парализующей силой. Вязкими парами поднималась из-под кровати, ползла к подушке Алисы, клубилась вокруг ее одежды и вещей. Казалось, тишина стремилась заместить собой все, что напоминало о ней.

Глеба разбудил телефонный звонок:

– Вам нужно приехать в больницу.

– Что случилось?

– У Алисы было кровотечение.

– Как она?

– Стабильно.

– Что значит стабильно?

– Приезжайте…

Глеб быстро оделся, поминутно смотря на часы, был рассеян. Выбежал из подъезда, оказался возле машины. Рядом пьянчуги помирали со смеху, почему-то. Дорога была продолжительная, пробки и светофоры страшно нервировали. Вырвался на какую-то мрачную площадь. Мерцали едва заметные точки огней, светящиеся в окнах жалких московских домов. С трудом нашел парковочное место возле больницы. У самого входа, какая-то мерзкая старуха раздраженно толкнула Глеба. Она выглядела как смерть.

Вновь шел по белому коридору, видел тени людей, вдоль светлых стен. Все казалось сном. Перед дверью в кабинет доктора, сел на одну из низких, больничных скамеек, обтянутых зеленой, синтетической тканью. Неужели и она умрет? Теперь и Алиса умрет. Все имеет начало и конец. Вот все и заканчивается. Рано или поздно жизнь убьет и тебя. Сиди и жди.

Вышел доктор, мрачно кивнул. Пошли к палате Алисы. Молчали. Отрыли дверь. Сели по обеим сторонам кровати.

– Кто там? – Глеб услышал тихий голос Алисы.

Жива! Теперь все будет хорошо!

– Алиса, это я. Прости, что оставил тебя, больше я ни на шаг не отойду, только выздоравливай, пожалуйста – ком в горле сделал голос Глеба глухим и непривычным для него самого.

– Дай попить…

Глеб взял на прикроватной тумбочке пластиковую бутылку с водой и поднес ее к губам Алисы. Он чувствовал, как горячие губы коснулись его руки, ища горлышко.

– Не получается… – прошептала Алиса

Глеб приподнял ее голову свободной рукой. Алиса пила долго, частыми, мелкими глотками, иногда останавливаясь, словно отдыхая. Держать голову было не удобно, рука немела, но Глеб терпел.

Наконец, Алиса отняла губы от бутылки и повернула голову к Глебу. Он почувствовал ее жаркое дыхание. Осторожно высвободил свою кисть, укладывая голову Алисы на подушку. Наволочка была немного влажной.

Доктор говорил что-то, обещал сделать все возможное. Ушел. В палате было тихо. Глеб много передумал, сидя у изголовья кровати. Что-то ныло, дышать было тяжело, мысли путались. Он видел, знал, что Алиса умирает, его охватывала паника, хотелось, что-то делать, просить, умолять.

«Бог! я сделаю все, что хочешь. Я буду верить во что хочешь, я буду стучать головой так, как ты хочешь и говорить любые слова, какие хочешь. Забери все, только оставь мне ее»

Какая-то тень промелькнула на стене, но мир остался прежним. Да, он остался прежним: лживым, вечным, пустым, бесконечным, безразличным, выдуманным и бездушным. Где-то, по-прежнему, сходили лавины, вздымались рассветы, обрушивались закаты, взрывались кометы и гасли звезды и некому было всем этим любоваться…

– Глебушка…

– Я здесь, с тобой – он сжимал ее ладонь, словно боялся, что Алиса исчезнет.

– Нет, Глебушка, ты больше не со мной. Умираешь всегда в одиночестве…

– Не говори так! Все будет хорошо, я знаю, что все будет хорошо. Ты обязательно поправишься, мы объездим весь мир, у нас будет еще много детей… – он говорил и говорил, словно слова, что-то значили.

– Я не боюсь. Жаль, что в это раз так рано, но я не боюсь. Позаботься о нашей девочке. Наверное, теперь тебе придется придумывать для нее имя…

– У нее может быть только одно имя…

– Глебушка, ты же не будешь никого любить так, как меня? – сказала она. Видно было как тяжело ей произносить слова.

– Никогда, я больше никогда не буду любить – он рыдал.

– Нет, Глебушка, ты должен любить, пусть у тебя будут девушки.

– Мне они не нужны…

– Хорошо, тогда я буду приходить к тебе до тех пор, пока ты не забудешь. Не забывай меня. Не забудешь?

– Не забуду.

Глеб часами сидел у кровати Алисы. Стемнело. Стало тяжело бороться со сном. Кажется, Глеб спал. Все немело, но он боялся пошевелиться, напрягал слух, было темно, тихо, уныло. По коридору проходили люди, были сдержаны, эмоциональны, равнодушны, счастливы. Шли, ждали, разговаривали, спешили, приходили, уходили, жили. В палате появились врачи. Кто-то вытолкнул Глеба в коридор. Он ждал. Из палаты вышел врач.

– Все плохо…

– Она умерла?

– Без сознания.

Вновь открылось кровотечение. Остановить не получилось. Алиса больше не приходила в сознание. Глеб находился в палате, пока все не кончилось. Он вышел на улицу. Рядом был парк. Старик кормил голубей. Гуляла толстая, неопрятная женщина с таким же раскормленным ребенком. На площадке играли дети и их мамы тихо болтали, чуть в стороне. Мир не заметил. Глеб сел на скамью и посмотрел вверх. Кроны деревьев плавно двигались на ветру, в просветах мерцало серое, московское небо.

Достал телефон из кармана, на экране уведомление. Открыл мессенджер, там голосовое сообщение от Алисы. Странно, что не увидел раньше. Грудь сдавило. Включил, приложил смартфон к уху. Голос тихий, хриплый, словно из бесконечной дали:

«Прощай, позабудь и не обессудь.

А письма сожги, как мост.

Да будет мужественным твой путь,

да будет он прям и прост.

Да будет во мгле для тебя гореть

звёздная мишура,

да будет надежда ладони греть

у твоего костра.

Да будут метели, снега, дожди

и бешеный рёв огня,

да будет удач у тебя впереди

больше, чем у меня.

Да будет могуч и прекрасен бой,

гремящий в твоей груди.

Я счастлива за тех, которым с тобой,

может быть, по пути.»²³³

Глава 23. Эпилог или предисловие?

Но там, в безлюдной пустыне, свершается второе превращение: там львом становится дух, добыть себе свободу желает он и сделаться господином пустыни своей.²³⁴

Глеб всегда любил аэропорты. Есть особая романтика в том, чтобы сидеть на стандартном пластиковом сиденье и рассматривать скользящие по рулежным дорожкам самолеты, или пассажиров, дремлющих среди своих чемоданов. Разве существует место, где бы человек мог себя чувствовать столь же умиротворенным и свободным? Где еще можно просто ждать, понимая, что заботы и проблемы остались далеко позади, в тумане другого измерения, почти в прошлой жизни. Кажется, что если в руке зажат паспорт с вложенным в него билетом, то нет никакого прошлого, или, по крайней мере, оно утрачивает значение. Есть только сейчас и есть будущее, в котором могут случится любые приключения.

Мимо проходили какие-то люди. Кто-то ждал неподвижно, кто-то бежал, увлекая за собой гремящий колесиками чемодан. В дальнем конце зала крупный, поджарый и высокий мужчина прощался со стройной, молчаливой девушкой. Почему-то, на его кулаках были засохшие ссадины, как после драки. Она стянула с плеч синее флисовое одеяло и хотела отдать его своему спутнику, но тот не взял.

– Посмотри, пап, какая красивая пара.

– Да, Алиса, красивая – Глеб не смотрел, думая о своем.

– Мужчина, кстати, похож на тебя в молодости.

Красивая незнакомка поднялась со своего сидения. Она потянулась, разгоняя кровь после длительного ожидания. На мгновение, ее взгляд встретился со взглядом Алисы. На лице незнакомки мелькнула загадочная улыбка.

– Ты видел, пап? Ну и глупый же тот мужик! Точно на тебя похож, лучше бы не в облаках витал, а обнял ее, сказал, что будет скучать. Нет, сидит, как истукан.

Незнакомка достала из своего рюкзака потрепанную книгу и протянула ее мужчине, перед тем как уйти.

Аэропорт. Это место пересечения времени и пространства. Мост, соединяющий реальности. Когда-то давно, путешествие становилось делом жизни. Предприятием для отчаянных смельчаков, готовых рискнуть всем, чтобы раздвинуть границы известного мира. Васко да Гама потерял две трети команды, во время первого плавания в Индию. Зато, сегодня тысячи людей пересекают континенты и океаны, даже не замечая их невообразимых масштабов, не чувствуя смертельного холода горных пиков и не замирая при ударах штормовых волн о скорлупу корабля. Мир стал меньше…Голос дочери отвлек Глеба от размышлений.

– Пап, нам пора идти на регистрацию.

– Да, дорогая, пошли.

Алиса посмотрела на то место, где прощалась парочка, захватившая ее внимание. Там уже никого не было, только забытая книга лежала на сидении.

– Я сейчас.

Она быстрым шагом пересекла зал ожидания и подняла зачитанный томик «Жизнь взаймы», затем вернулась к отцу.

– Смотри, пап. Читал?

Глеб посмотрел на старую книгу в руках дочери.

– Конечно, я читал Ремарка.

– Это тот мужик забыл, который был с красивой девушкой. Я тебе показывала. Она подарила, перед тем как уйти, а он оставил.

– Ну и дурак.

Глеб надел свой рюкзак, взял в руку сумку Алисы, и они пошли к стойке регистрации. После всех процедур и досмотра, отец и дочь оказались в зоне вылета. За окном горел закат, самолеты один за другим взмывали в небо.

Глеб поднял голову провожая взлетающий лайнер. Огромная, серебристая птица набирала разбег, чтобы взмыть в черное, ночное небо. Воздух был совершенно прозрачным, казалось, что атмосферы нет и Земля несется в открытом космосе, который мерцает холодными звездами. Глеб думал о том, почему полет так манит и завораживает. Ведь, есть же странная магия в том, как многотонная, металлическая конструкция отрывается от земли, словно насмехаясь над законом всемирного тяготения.

Глеб и Алиса ждали рейс Москва-Гоа. Это было ее первое путешествие в Индию. Примерно через час объявили посадку.

Взревели реактивные двигатели, словно неудержимые кони, которые изготовились к бегу. Самолет сдвинулся с места, ускорился, завибрировал и плавно оторвался от взлетной полосы. Он казался легендарной птицей счастья и свободы, которая расправила могучие крылья, чтобы устремиться в прекрасное далеко. Внизу раскинулся ковер жилых домиков и дорог. Вереницы автомобилей горели желтыми и красными огнями фар.

Глеб, в очередной раз, отправился в полет, но это путешествие было для него особенным. Дочь сидела рядом, положив свою голову ему на плечо. Она была самым красивым созданием на свете.

Глеб вспомнил, как впервые увидел ее. Сморщенную, с отвратительной маленькой головой и выпученными глазами, бесцельно двигающую конечностями, как насекомое. Тогда она не пробудила в нем никаких чувств, кроме разочарования и отвращения. Неверное, отцовская любовь приходит не сразу. Зато мать полюбила Алису с первого взгляда. Жаль, что так мало было времени. Что же, теперь, это вряд ли имеет значение. Прошло девятнадцать лет. Теперь Глеб любил свою дочь больше всего на свете. Странно, но чем больше приносишь жертв, чем больше тратишь времени и сил, тем крепче любишь. Любовь казалась Глебу похожей на древнего, алчного бога, который требует, чтобы кровь никогда не высыхала не его алтаре. Что же, тогда и мы помолимся! Ведь без этого бога-демона жить станет не за чем?

Самолет плыл по облакам. Алиса спала. Глеб уснуть не мог. Ноги упирались в переднее сидение, спина ныла. Он взял ее за руку. У него на предплечье была татуировка «скелет марлина».

Самолет пронзал огромные клубы пара. В зареве восходящего солнца казалось, что они охвачены огнем. Несколько веков назад, такой пейзаж был бы мечтой для никчемных смертных, которые осмелились поднять взор к небу, чтобы на миг забыть о бренной земле и помечтать о белоснежных, воздушных замках. Громады облаков вызывали ассоциации с богами, ангелами и раем. Теперь же, никто даже не смотрит в иллюминатор, предпочитая пялиться в экран мобильного телефона. Все-таки, почему ощущение свободы и блаженства всегда ассоциировано именно с небом и полетом?

Алиса проснулась. Посмотрела в иллюминатор – она всегда сидела у окна. Где-то далеко внизу синело море. Волн не было видно. Только безграничная бирюзовая гладь с плывущими по ней тенями, которые отбрасывали облака. Из просветов струились солнечные лучи и море рассыпалось искрами в тех местах, где они касались воды.

– Спасибо тому, кто все это создал для нас… – тихо сказала Алиса.

– Да, согласен. Сам иногда удивляюсь как эти штуки взлетают, хотя изучал аэродинамику когда-то. – Глеб подумал почему-то, что дочь говорит о самолете.

– Пап я так рада, что лечу с тобой. Мы отличная команда!

– Да, дорогая. Я тоже рад.

Самолет приземлился. Душный воздух Гоа казался вязким. Нужно было немного времени, чтобы привыкнуть. Глеб сделал глубокий вдох. Почувствовал тот особый запах, которым пахнет только Индия.

Опять Аэропорт. Люди казались застывшими на своих местах, не живыми. Хотя, если всмотреться, то некоторые бежали, спешили, но эта суета тонула в общей безмятежности. Наверное, Глеб мог бы жить прямо в аэропорту, если бы была такая возможность.

Вышли на улицу. Сели в такси. Еще несколько часов назад они месили грязную снежную кашу, которая хлюпала под ногами. Теперь, вечно пасмурная Москва осталась в прошлом. Вокруг все залито светом. Почти как двадцать лет назад. Глеб приоткрыл окно. Да, это тот самый воздух: теплый, с пряностями и нотками марихуаны. Все казалось родным и знакомым, будто вернулся домой.

Добрались до старого гест хауса. Он находился почти в первой линии от моря и возвышался немного над соседними домами и пальмами. Поэтому, можно было смотреть на море, наслаждаться ветром и запахом песка. При этом, пляж и люди на нем, были скрыты из вида. Пространство казалось прекрасно уединенным, уютным, и даже немного магическим. Хозяин вышел, чтобы встреть Глеба:

– Good to see you again my brother, and my God!²³⁵ – сказал старый индус Глебу. Он совсем не изменился с момента их знакомства двадцать лет назад.

– Me too.²³⁶

Они обнялись. Потом индус повернулся к Алисе. Он посмотрел на нее долго, немного задумчиво:

– You must be Alice? I'm very pleased to meet you. You look a lot like your mother.²³⁷

– Thanks.²³⁸ – Алиса улыбнулась смущенно.

Индус пожал руку Глебу, казался очень довольным.

– You must be tired. Get some rest, we'll talk later.²³⁹

Глеб помедлив вошел в номер. В простой гоанской комнате почти не было мебели. В углу стоял синий шкаф с перекосившимися дверцами и старая деревянная кровать, выкрашенная в зелёный.

Через пару дней, все помещение было завалено женскими тряпками, косметикой, книгами и обугленными палочками благовоний. Кровати были застелены пестрым постельным бельем, которое Алиса купила на местном рынке. Пахло какими-то духами и эфирными маслами, солью, песком, фруктами. Все стало как прежде.

По утрам они ходили к морю. Глеб сидел за столиком пляжного кафе завтракал, размышлял. Когда ветер дул из поселка, он приносил запахи дорожной пыли и еды. В тот день этого не было, потому что дуло с моря. Иногда, ветер стихал, иногда вновь возобновлялся. Доносился шум волн, было солнечно и приятно.

Алиса ходила вдоль линии прибоя. Она опускалась на корточки, чтобы рассмотреть маленьких крабов, зарывающихся в песок. Иногда заходила в воду, смотрела на застывшие на горизонте корабли.

Ностальгия – странное чувство. Наверное, признак старости? Хотя, Глебу казалось, что он всегда был склонен к этому. Он смотрел на старые фотографии, читал сообщения давно отправленные. Кому? Пытался понять свои ощущения: вроде, было грустно, но, одновременно, и безразлично.

«Он был слишком простодушен, чтобы задуматься о том, когда пришло к нему смирение. Но он знал, что смирение пришло, не принеся с собой ни позора, ни утраты человеческого достоинства.»²⁴⁰ – в тот момент, Глеб казался самому себе старым Сантьяго из «Старик и море».

Всё-таки, как относиться к тому, что происходило в жизни? Нужно ли дорожить воспоминаниями и тем, кем был когда-то? Ведь все клетки тела обновляются постепенно. За годы человек полностью меняется. Не сохраняет ни одной молекулы от себя прошлого. В таком случае, можно ли говорить о преемственности? Быть может, прошлые воспоминания не имеют никакого отношения в тебе настоящему и все происходило с кем-то другим. В таком случае, и в настоящем человек, лишь чье-то воспоминание из будущего…

За соседним от Глеба столиком сидела очень красивая, юная девушка и читала «Старик и море». Перевернув последнюю страницу, она закрыла книгу и молча подошла к нему, протягивая законченный роман, распухший от брызг морской воды и солнца. На мгновенье, их взгляды встретились. Глеб видел, как вспыхнули ее глаза. Глебу казалось, что этот взгляд знаком ему. Нет, не показалось, он был уверен.

«И долго сладостной картиной

Он любовался – и мечты

О прежнем счастье цепью длинной,

Как будто за звездой звезда,

Пред ним катилися тогда.

Прикованный незримой силой,

Он с новой грустью стал знаком;

В нем чувство вдруг заговорило

Родным когда-то языком.

То был ли признак возрожденья?

Он слов коварных искушенья

Найти в уме своем не мог…

Забыть? – забвенья не дал бог:

Да он и не взял бы забвенья!..»²⁴¹

Почему то, Глебу вспомнился Лермонтов. Через мгновение, девушка отвернулась и пошла по горячему песку, вдоль бесконечного арамбольского пляжа. Глеб привстал со своего места и хотел сказать, что –то, но услышал веселый голос дочери, которая подбежала к нему от моря:

– Не стыдно, пап, она, почти моя ровесница – Алиса шутливо потрепала отца по голове.

Глеб промолчал и вернулся на свое место.

– Это она тебе дала? – Алиса взяла со столика «Старик и море» – Похоже, красивая. Жаль, я только со спины успела рассмотреть. Думаю, тебе нужно ее пригласить куда-нибудь – догони, попроси крем от загара для меня. Я уже сгорела вся, а она, как раз, такая же белокожая.

– Она же ушла уже – Глеб подмигнул дочери.

– Уверена, мы ее еще встретим.

– Посмотрим.

– Пап, давай вечером поднимемся на утес, на том пляже, где Свит лейк?

– Давай, дорогая.

***

Они карабкались по узкой, пыльной тропинке, серпантином ползущей      на вершину утеса. Колючий кустарник впивался в кожу и одежду. Подъем был длительным и довольно утомительным. Наконец, помогая друг другу, они взобрались на гору. Встали у обрыва, который врезался в море, словно палуба севшего на мель, исполинского корабля. Солнце начинало клониться к закату. Заря запылала языками яркого пламени. Пожар охватил купол небес. Где-то в дали, над горячим морем, вздымался теплый, мягкий пар. От деревьев, кустарников и кокосовых пальм тянулись длинные тени.

Традиционная индийская культура не знает хронологии. Ей чуждо европейское представление о линейном, необратимом и однонаправленном времени. Цепочка событий не уходит лучом в бесконечность из начальной точки. В Индии события и все сущее циклично, находится в круге вечного возвращения, колесе Сансары. Все не более чем многократное и регулярное воспроизведение себя же. Сотворение мира, рождение, смерть и любовь – все кружит в бесконечном хороводе времен и событий. Неверное, поэтому заходящее солнце похоже на умирающего бога, который падает в объятия моря, или любимой. Но, одновременно, он и рождается, после краткого периода ночного безвременья, небытия, покоя.

– Господи, пап, как красиво – сказал Алиса.

– Да, дорогая, очень красиво.

– Как здорово, что вы с мамой познакомились именно здесь. Наверное, у вас была самая красивая история в мире. Жаль, что она сейчас не с нами.

-Да, дорогая, очень жаль. Ты удивительно на нее похожа. – Глеб посмотрел на Алису. Легкий бриз с моря немного шевелил ее темные волосы.

– Вот, как ты можешь не верить в существование Всевышнего, глядя на этот прекрасный мир? Неужели ты никогда не чувствовал пустоты, или одиночества?

– Конечно, чувствовал.

– Это потому, что в твоей жизни нет Бога – Алиса была очень серьезна, почти злилась.

– Я так не думаю, дорогая. Кроме того, ты моя богиня – последнее предложение он сказал немного с иронией.

– А думать и не надо, это внутри нас, ты просто почувствуй. «У человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её, как может.»²⁴²

– Дыра?.. Какая глупость. Если и есть у меня какая-то дыра, то я не хочу, чтобы она была заполнена, тем более враньем. Смысл пути в самом пути. Смысл жизни в самой жизни. Смысл борьбы в самой борьбе. Цель не важна, потому, что исход всегда един и неотвратим. Другой смысл человеку не нужен.

– Чего ты такой упрямый?

– Постарайся понять, Алиса, что нужны доказательства. Если утверждаешь что-то, то будь добра предоставь доказательства. В противном случае, придется верить, вообще, во все, что угодно. Нет доказательств и разговаривать тоже не о чем. Да, и, вообще, зачем тебе этивоображаемые друзья?

– Ну, а у тебя нет доказательств, что Бога нет. Ты тоже веришь. Просто в отсутствие.

– Дорогая, то, что ты говоришь лишено смысла. Для сомнений доказательства не требуются. Это ты должна доказывать собственные утверждения, а не твой собеседник. Всякая истинная мысль должна быть обоснованной. Это же элементарный закон достаточного основания.

– Но, ты же тоже утверждаешь, что Бога нет. Вот сам и доказывай, что его нет.

– Алиса ехидно улыбнулась.

– Я не утверждаю, что бога нет, а отрицаю, что он есть. Потому, что нет доказательств. Сомнение не требует никаких оснований, еще раз повторяю. Будут доказательства, тогда можем вернуться к этому разговору.

– Ну, а как же все чудеса, которые происходят каждый день?

– Нет никаких чудес, дорогая. Есть совпадения.

– Ты просто не хочешь их замечать, папочка.

Глеб приобнял дочь и поцеловал в висок. Ее волосы пахли также, как и у матери. Они пахли как любовь. Последние лучи заката давно погасли. Утесы и джунгли тонули в густом сумраке. Где-то внизу, между смутными берегами, притаилось маленькое, сказочное озеро. Воцарилось молчание.

Умерли все боги: ныне хотим мы, чтобы жил Сверхчеловек, – да будет это в Великий Полдень нашей последней волей!

Так говорил Заратустра.²⁴³

Москва 2021

Примечания

1

«Пилигримы» И.А. Бродский.

(обратно)

2

«Дон Кихот» Мигель де Сервантес

(обратно)

3

«Улисс» Альфред Теннисон.

(обратно)

4

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

5

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

6

Речь идет о guest house. Это тип отелей, как правило переоборудованный из частного дома. Как правило, нет персонала, хозяин сам выдает ключи и занимается размещением. Обычно это трех-четырехэтажное здание, разделенное на комнаты. В каждой комнате свой санузел и свой выход на улицу. В обслуживание номеров не входит уборка, готовка, стирка, только проживание. (примечание автора)

(обратно)

7

«Демон» М.Ю. Лермонтов

(обратно)

8

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

9

«Преступление и наказание» Ф.М. Достоевский

(обратно)

10

«Улисс» Альфред Теннисон

(обратно)

11

Добро пожаловать в отель «Тадж Махал»

(обратно)

12

Добрый день. Мне нужен номер на одну ночь.

(обратно)

13

Двуспальный номер стоит двадцать долларов за ночь.

(обратно)

14

Хорошо, беру.

(обратно)

15

Как Вас зовут и куда вы планируете поехать из Дели.

(обратно)

16

Можете забронировать мне билет до Джайпура?

(обратно)

17

Вам нужен билет на поезд, или автобус? Быть может, вы хотите нанять водителя?

(обратно)

18

Сколько стоит аренда автомобиля?

(обратно)

19

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

20

Парус М.Ю. Лермонтов

(обратно)

21

«Евгений Онегин» А.С. Пушкин

(обратно)

22

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

23

Сэр, мы бедные люди. Дайте нам немного денег.

(обратно)

24

Я не понимаю.

(обратно)

25

Ты знаешь, что это плохой район? Ты от куда?

(обратно)

26

Я не понимаю.

(обратно)

27

Дай телефон позвонить.

(обратно)

28

Нет.

(обратно)

29

Пожалуйста, дай свой телеф…

(обратно)

30

«Преступление и наказание» Ф. М. Достоевский.

(обратно)

31

«Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевский.

(обратно)

32

Почему у тебя ссадины на голове?

(обратно)

33

Я упал, когда гулял.

(обратно)

34

Почему у тебя ссадины на кулаках?

(обратно)

35

Я упал, когда гулял.

(обратно)

36

Говорят, вчера ночью туриста ограбили в трущобах.

(обратно)

37

Меня не грабили.

(обратно)

38

Хочешь по дороге заехать в «Храм обезьян»?

(обратно)

39

Почему нет.

(обратно)

40

Обезьяноподобный бог в индуизме

(обратно)

41

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

42

Доброй ночи! Что будете заказывать, друзья?

(обратно)

43

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше

(обратно)

44

«Река времен в своем стремленьи…» Г.Р. Державин.

(обратно)

45

«Гамлет» Уильям Шекспир.

(обратно)

46

«Гамлет» Уильям Шекспир.

(обратно)

47

Отвезти тебя в отель, или хочешь посетить Парк Мехтаб Бах?

(обратно)

48

Что ты сказал?

(обратно)

49

Я подожду тебя тут. Только, пожалуйста, не слишком долго.

(обратно)

50

Привет, брат!

(обратно)

51

Привет.

(обратно)

52

Поцелуй меня еще раз.

(обратно)

53

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

54

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

55

Бытие 2 стих 15

(обратно)

56

Бытие 2 стих 16

(обратно)

57

Бытие 3 стих 6

(обратно)

58

Бытие 3 стих 23

(обратно)

59

Мисс! Мисс!

(обратно)

60

«Северный раджа» Николай Гумилев.

(обратно)

61

"А знаешь край, где хижины убоги…" И.В. Северянин.

(обратно)

62

«Мастер и Маргарита» М.А. Булгаков

(обратно)

63

Один билет до Варанаси. Второй класс.

(обратно)

64

Только билеты без места.

(обратно)

65

До 1995 года город именовался Бомбеем (Bombay), а свое нынешнее название – Мумбаи – получил в честь одного из воплощений богини Матери Земли Мумбадевы – Maha Аmba Аiee, которой поклоняются маратхи, населяющие земли Махараштры.

(обратно)

66

Один билет без места до Варанаси, пожалуйста.

(обратно)

67

Что Вы здесь делаете, мисс?

(обратно)

68

Пытаюсь сесть на поезд.

(обратно)

69

Покажите Ваш билет.

(обратно)

70

Это не Ваш поезд, Ваш опаздывает.

(обратно)

71

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

72

Пойдемте со мной.

(обратно)

73

Ждите тут. Ваш поезд прибудет через пять минут.

(обратно)

74

Спасибо большое.

(обратно)

75

Он говорит, что есть женский вагон в конце поезда.

(обратно)

76

Лучше идите туда, там меньше людей.

(обратно)

77

Спасибо большое.

(обратно)

78

Каши и Бенарис – альтернативные названия Варанаси.

(обратно)

79

Воды, воды.

(обратно)

80

Кофе, чай.

(обратно)

81

Пожалуйста кофе.

(обратно)

82

Вы знаете, когда мы прибудем в Варанаси?

(обратно)

83

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

84

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

85

Я проверю расписание. Жди тут.

(обратно)

86

Не беспокойся. Вода хорошая.

(обратно)

87

Твой поезд опаздывает. Подождем тут.

(обратно)

88

Это твой поезд. Поспешим, остановка всего пять минут.

(обратно)

89

Этот вагон.

(обратно)

90

Прощай, мой брат.

(обратно)

91

Я надеюсь, еще свидимся.

(обратно)

92

Мне не нужна помощь.

(обратно)

93

Это очень хороший отель. Недорогой и чистый.

(обратно)

94

Я плохо себя чувствую. Мне нужен недорогой и чистый отель, чтобы он был не далеко от сюда.

(обратно)

95

Я покажу тебе лучший отель. Ты не останешься разочарован.

(обратно)

96

Восток и запад – Индия лучше всего.

(обратно)

97

«Гроздья гнева» Джон Эрнст Стейнбек.

(обратно)

98

«Письмо А.М. Калмыковой» Лев Николаевич Толстой.

(обратно)

99

«Письмо А.М. Горькому» Владимир Ильич Ленин.

(обратно)

100

«Письмо А.М. Горькому» Владимир Ильич Ленин.

(обратно)

101

 «Социализм и религия» (газета «Новая Жизнь» № 28, 3 декабря 1905 г.) В.И. Ленин.

(обратно)

102

У тебя было много женщин?

(обратно)

103

У меня было много женщин, в том числе иностранок. Женщины любят меня.

(обратно)

104

Персонажи из повести М.А. Булгакова «Собачье сердце».

(обратно)

105

Я знаю отличный отель на берегу реки. Тебе понравится.

(обратно)

106

Сколько будет стоить?

(обратно)

107

Две тысячи.

(обратно)

108

Далеко идти?

(обратно)

109

Десять минут.

(обратно)

110

Хорошо.

(обратно)

111

Ты хороший человек, поэтому я проведу небольшую экскурсию, для тебя.

(обратно)

112

«Царица Бунди» Джозеф Редьярд Киплинг

(обратно)

113

«Сиддхартха» Герман Гессе.

(обратно)

114

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

115

«1984» Джордж Оруэлл.

(обратно)

116

Почему в номере нет электричества и горячей воды?

(обратно)

117

Электричества нет во всем городе. Вы какой будете завтрак индийский, или европейский?

(обратно)

118

Европейский.

(обратно)

119

Вам принесут в номер в течении пятнадцати минут.

(обратно)

120

«Война и Мир» Л.Н. Толстой.

(обратно)

121

Я все тут знаю.

(обратно)

122

Мне не нужен гид.

(обратно)

123

Я не гид. Моя семья отвечает за огонь и заботу о покойниках. Я знаю все тут.

(обратно)

124

Можешь провести внутрь.

(обратно)

125

Да.

(обратно)

126

Сколько будет стоить?

(обратно)

127

Деньги меня не интересуют. Я думаю о карме.

(обратно)

128

Кто тогда интересуется деньгами?

(обратно)

129

Ты можешь дать кому-нибудь их умирающих, на дрова.

(обратно)

130

Сколько?

(обратно)

131

Сколько посчитаешь нужным

(обратно)

132

Хорошо.

(обратно)

133

Этот костер горит много столетий и никогда не гаснет. От него поджигают погребальные костры.

(обратно)

134

Это сестра, помогающая старикам, которые ждут смерти. Дай ей денег на дрова для нищих.

(обратно)

135

Этого слишком мало, чтобы помочь. Ты должен дать больше.

(обратно)

136

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

137

«Сиддхартха» Герман Гессе.

(обратно)

138

Ганеша (индуистский слоноподобный бог).

(обратно)

139

Прекрасный вид.

(обратно)

140

Да.

(обратно)

141

Ты выглядишь усталой.

(обратно)

142

Я смертельно устала. Мечтаю только о том, чтобы принять душ и пойти спать.

(обратно)

143

В таком случае, позволь тебя проводить.

(обратно)

144

Следуй за мной.

(обратно)

145

Спокойной ночи.

(обратно)

146

Спокойной ночи.

(обратно)

147

Уверены, что у Вас нет времени на завтрак?

(обратно)

148

У нас же поезд, быть может Алиса?

(обратно)

149

Нет, я тоже пойду. Хочу встретить рассвет на реке.

(обратно)

150

Да, это обязательно нужно увидеть. Останься у меня еще на одну ночь, если хочешь.

(обратно)

151

«Жизнь взаймы» Эрих Мария Ремарк.

(обратно)

152

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

153

Выпей это. Почувствуешь себя лучше.

(обратно)

154

Где твоя семья?

(обратно)

155

Я не женат.

(обратно)

156

Ганеша (индуистский слоноподобный Бог)

(обратно)

157

Да.

(обратно)

158

Можешь принести мне стакан воды?

(обратно)

159

Бутилированная вода. Пей, не беспокойся.

(обратно)

160

Спасибо.

(обратно)

161

«Улисс» Альфред Теннисон

(обратно)

162

«Улисс» Альфред Теннисон.

(обратно)

163

Ужин скоро будет готов.

(обратно)

164

Это блюдо поможет твоему желудку.

(обратно)

165

Спасибо, мне уже лучше.

(обратно)

166

Замечательно.

(обратно)

167

Где твои друзья? Почему они не пришли?

(обратно)

168

Они уехали утром в Агру.

(обратно)

169

О, Тадж Махал, никогда там не был.

(обратно)

170

Как можно жить в Индии и не увидеть Тадж Махал?

(обратно)

171

Работая много. Хотел бы посетить в ближайшее время. Может, поедем вместе?

(обратно)

172

Я подумаю над этим.

(обратно)

173

Виноват.

(обратно)

174

Что ты делаешь?

(обратно)

175

Мая дорогая. Скоро ты уедешь навсегда. Мы никогда больше не увидимся. Никто не узнает. Зачем откладывать?

(обратно)

176

Моя дорогая. Не беспокойся. Я хочу помочь тебе. Я не говорил, но я доктор. Ты такая красивая.

(обратно)

177

Я должен снять твою одежду. Будет легче. Тебе понравится. Никто не узнает.

(обратно)

178

Сходи в душ. Я согласна…

(обратно)

179

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

180

«Где ты?»

(обратно)

181

«Почему ты ушла, Алиса?»

(обратно)

182

«Вернись, ты не так меня поняла»

(обратно)

183

Аэропорт.

(обратно)

184

Не возражаете, если я закурю?

(обратно)

185

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

186

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

187

Главные герои романа «Жизнь взаймы» Эриха Марии Ремарка.

(обратно)

188

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

189

«Старик и море» Эрнест Хемингуэй.

(обратно)

190

«Старик и море» Эрнест Хемингуэй.

(обратно)

191

«Старик и море» Эрнест Хемингуэй.

(обратно)

192

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

193

Доброе утро, сэр.

(обратно)

194

Доброе утро. Принесете меню?

(обратно)

195

Европейский завтрак, пожалуйста.

(обратно)

196

«Воротишься на родину.» Иосиф Бродский.

(обратно)

197

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

198

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

199

Привет, Анил, рад тебя слышать.

(обратно)

200

Как ты брат?

(обратно)

201

Отлично, как ты?

(обратно)

202

Где ты сейчас?

(обратно)

203

В Арамболе.

(обратно)

204

А мы с Ирой в Вагаторе, приезжай вечером в гости.

(обратно)

205

Отлично, как раз не знал, чем заняться.

(обратно)

206

Сколько стоит аренда байка?

(обратно)

207

Ты умеешь водить?

(обратно)

208

Да.

(обратно)

209

Покажи мне.

(обратно)

210

Пятьсот рупий в день и паспорт в качестве депозита.

(обратно)

211

Нет! Двести рупий в день и две тысячи в качестве депозита.

(обратно)

212

Вернитесь! Триста рупий в день и три тысячи в качестве депозита.

(обратно)

213

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

214

Речь идет об одной из самых известных достопримечательностей северного Гоа. Это скульптура Шивы, вырезанная неизвестным автором на пляже Малый Вагатор.

(обратно)

215

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

216

Тут нельзя гулять!

(обратно)

217

Почему тогда тут шезлонги?

(обратно)

218

Сто рупий, сто рупий!

(обратно)

219

«Мастер и Маргарита» М. А. Булгаков.

(обратно)

220

«Гамлет» Уильям Шекспир.

(обратно)

221

Пожалуйста, помогите!

(обратно)

222

Что случилось?

(обратно)

223

Мои руки. Я не чувствую руки.

(обратно)

224

Вегетарианец?

(обратно)

225

Да.

(обратно)

226

Тебе не хватает калия.

(обратно)

227

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше

(обратно)

228

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше

(обратно)

229

«Мировое началось во мгле кочевье…» М.И. Цветаева.

(обратно)

230

«Фауст» Иоганн Вольфганг Гете.

(обратно)

231

«Откровение Иоанна Богослова» 1:8

(обратно)

232

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше

(обратно)

233

«Прощай, позабудь и не обессудь» И.А. Бродский.

(обратно)

234

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

235

Рад тебя видеть, мой брат и мой Бог.

(обратно)

236

Я тебя тоже рад видеть.

(обратно)

237

Должно быть ты Алиса? Очень рад наконец увидеть тебя. Ты очень похожа на свою мать.

(обратно)

238

Спасибо.

(обратно)

239

Вы, должно быть, устали. Отдохните, потом поговорим.

(обратно)

240

«Старик и море» Эрнест Хемингуэй.

(обратно)

241

«Демон» М.Ю. Лермонтов.

(обратно)

242

Жан-Поль Сартр.

(обратно)

243

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше.

(обратно)

Оглавление

Глава 0. Старик.

Глава 1. Смысл пути.

Глава 2. Алиса.

Глава 3. Глеб.

Глава 4. Кошка.

Глава 5. Джайпур.

Глава 6. Дорога разочарований.

Глава 7. Агра.

Глава 8. Странствие Алисы.

Глава 9. Мумбаи.

  Папа.

Глава 10. Гвалиор.

Глава 11. Вокзал Гвалиор.

Глава 12. Мама.

Глава 13. Алиса в Варанаси.

Глава 14. Нищие духом.

Глава 15. Бродяги Дхармы.

Глава 16. Ночь темна.

Глава 17. Новый день.

Глава 18. Дизайн человека.

Глава 19. Ужин.

Глава 20. В Индии мысли материализуются.

Глава 22. Новая жизнь?

Глава 23. Эпилог или предисловие?

*** Примечания ***