Огонь богов (СИ) [Las Kelli] (fb2) читать онлайн

========== Огонь богов ==========

«Всё ли я делаю правильно? Иду ли я единственно верным путём? Огнём и мечом я выжигаю всё вокруг себя, я несу справедливость, свет, но что если однажды мой меч поднимется против невинного? Что если в своей уверенности я не замечу ошибки?»

— Вина! — крикнул молодой парень у стойки и тут же, увидев Дилюка, смутился. — Простите, господин Дилюк, я не разглядел вас. Я подожду.

— Что вы, — учтиво ответил Дилюк. — Сегодня много людей, бармен не успевает со всем справляться. Я с радостью налью вам вина, пока его нет на месте.

Парень рассыпался в благодарностях. Пока Дилюк наполнял его стакан, вернулся запыхавшийся бармен, почтительно, но вежливо отодвинул Дилюка, и тот снова погрузился в свои мысли, прислонившись к стене. Последние дни дались ему нелегко, он всюду встречал врагов, а там, где их не было – они мерещились ему, он вздрагивал, уловив тень краем глаза, за несколько суток ему удалось урвать всего несколько часов сна, и теперь он опасался заснуть прямо здесь, стоит ему присесть. Но он давно не появлялся тут, и его долгое отсутствие могло вызвать ненужные пересуды.

«Один умный человек сказал мне: существо мыслящее определяет способность сомневаться. Но я не сомневаюсь. Несмотря на риск я уверен, что действую верно и что никогда не допущу ошибки. Я задаю себе эти праздные вопросы, лишь создавая иллюзию сомнений, на самом же деле — я уверен во всём. Но… Делает ли это меня таким же, как те, против кого я сражаюсь?..»

Все столики заняты, наверху — шумная компания, не хватало только барда, но он появится, у него нюх на громкие вечера. Всё было хорошо. Здесь всё было хорошо. Он делал так, чтобы здесь всё было хорошо.

Он пробыл ещё полчаса, поговорил с парой завсегдатаев, а потом кивнул бармену и ушёл, сочтя, что этого хватит. Всё, чего он хотел сейчас, это проспать больше двух часов.

Мало кто знал о его тайне. Он давно подозревал, что догадывались Кэйя и Джин, но не собирался облегчать им жизнь, сознавшись. Единственным, кто знал всё с самого начала, был бывший слуга его отца, теперь уже — личный слуга самого Дилюка. Он был рядом, сколько Дилюк себя помнил. Теперь ему было, верно, под пятьдесят. Но глаз у него был всё такой же зоркий.

— Вы выглядите усталым, мастер Дилюк, — заметил он, когда Дилюк поел и развалился на диване, откинув голову на спинку и закрыв глаза.

— Есть немного, Моррис, — ответил Дилюк. — Но это ничего, надо просто выспаться.

— Если позволите, я не соглашусь, — тем же почтительным тоном ответил Моррис.

Дилюк поднял голову и удивлённо посмотрел на него.

— Вам следует взять отпуск, — продолжил Моррис. — Развеяться, отдохнуть и вернуться с новыми силами.

— Я не могу оставить Мондштадт, — ответил Дилюк.

— Он как-то продержался без вас несколько лет, — возразил Моррис.

Дилюк помолчал, глядя на него. Моррис редко позволял себе указывать ему, что он должен сделать. Дилюк был обязан ему множеством весьма полезных советов, которых ему не от кого было ждать, кроме немногих посвящённых. Моррис мог навести его на мысль, подтолкнуть к чему-то, подсказать, но сейчас он говорил как старший, как заботливый отец, которого сложно ослушаться.

— Ты, я смотрю, намерен твёрдо на этом стоять, — строго заметил Дилюк.

— Исключительно, — согласился Моррис, ничуть не смущённый его строгостью. — Я весьма настойчиво рекомендую вам не только прекратить вашу деятельность на пару недель, но и провести их вдали от Мондштадта. И могу заверить вас в том, что если случится острая необходимость вашего вмешательства в здешние дела, я незамедлительно сообщу вам. Но только в случае острой необходимости. На большее не рассчитывайте, сэр.

Дилюк не выдержал и рассмеялся.

— Я понял, у меня, похоже, нет выбора.

— Решительно нет, — с поклоном подтвердил Моррис. — Я взял на себя смелость и уже забронировал для вас и билеты, и шикарный номер в прелестном отеле.

Дилюк покачал головой и вздохнул. Возможно, Моррис был прав, и сама мысль об этом уже говорила о том, насколько он вымотался. Моррис всегда видел его насквозь. Может, и сейчас он видит больше, чем сам Дилюк? Может, неспроста ему приходили сегодня в голову все эти мрачные мысли и неспроста он опасался ошибок? Может, его собственный ум притупился в этой бесконечной борьбе?

— Где? — спросил он.

— В Ли Юэ, — ответил Моррис.

Дилюк сверкнул глазами и недовольно сказал, позволив себе повысить голос:

— Это же чертовски далеко!

— В этом и смысл, сэр, — ничуть не отступая от своего почтительного тона, объяснил Моррис.

На следующий день Дилюк был в пути.

Самым неприятным в путешествии оказалось осознание того, что Моррис был совершенно прав. Первые часы Дилюк был мрачен и мысленно проклинал своё безволие перед собственным слугой, но чем дальше он отъезжал от Мондштадта, тем легче становилось дышать, и в конце концов он был вынужден заметить эту перемену. Он упрямо попротивился ей и приятному чувству, что она вызывала — назло Моррису и всему миру. А потом — смирился, и это оказалось на удивление легко. И тогда он уже дышал полной грудью и не мог оторвать взгляда от пейзажей, сменявших друг друга, от зелёных лугов и невысоких, пышных цуйхуа, усыпанных плодами, от вытянутых к небу сосен, от склонов гор, поднимавшихся за пологими спинами лугов. Он завороженно наблюдал, как уютный и ласковый покой Мондштадта сменялся задумчивым и величественным покоем Ли Юэ, как над дорогой изгибали ветви песчаные деревья с налитыми золотом листьями, как выныривали из-за скал домики с изогнутыми крышами, и как наконец его взгляду открылась Гавань — бесконечный сверкающий океан и выглядевший волшебным в сумерках, расцвеченный фонарями, город. Дворцы, пруды, извилистые лестницы, огни на воде, загибающие свои поперечные балки к небу ворота — всё это он будто видел в первый раз, такой мрачной пеленой отделилось в его сознании прошлое от настоящего, настоящий, живой мир, существующий вне его разума, от мира, в котором он запер сам себя. И теперь ему было почти больно осознавать это, и вместе с восторгом и радостью он испытывал печаль, почти разочарование. Но не в этом сверкающем городе, где золотые и красные фонари покачивались на ветру, где подвёрнутые вверх крыши громоздились одна над другой, где яркие, громкие вечерние улочки изящно, как танцовщица, едва касаясь земли и вспархивая над ней горбиками мостов, сбегали вниз, к порту, или, как смеющаяся и смущённая девушка, прятались за углом, а стоило завернуть — вспыхивали красками, и, мечась от одного дома к другому, петляли по городу. Разочарование, которое тонкой, легко проникающей иглой вводил ему под кожу этот город, было разочарованием в себе самом. Сомнением, которое он гнал от себя, как чуму. Но этот же город давал ему радость, звал к себе, и Дилюк не хотел противиться. Он жаждал этой жизни. Хотя бы для того, чтобы, вдыхая её, помнить, за что он сражается. Поэтому он позволял своей радости и своему разочарованию заполнять себя, зная, что рано или поздно, как происходит всегда, все другие чувства уйдут, радость забудется, а разочарование сменится яростью.

Дилюк предлагал Моррису присоединиться к путешествию — впрочем, не слишком настойчиво, потому что без Морриса дома воцарился бы хаос. Но, в любом случае, Моррис сам отказался, заметив, что мастеру Дилюку, чтобы как следует отдохнуть, стоит отрешиться от всего, что напоминает о доме. Поэтому Дилюк отдыхал в слегка некомфортном в бытовом плане, но зато восхитительном в плане душевном одиночестве. Он проснулся позже, чем обычно, позже обычного позавтракал и ощутил прилив отпускной лени. Не зная, чем занять себя, он пролистал утренние газеты, неспешно обошёл гостиницу, скрупулёзно подмечая все пути отхода, почитал книгу, которую был решительно настроен наконец закончить — как любой, отправляющийся в отпуск с давно заброшенной книгой. После он пообедал, и только когда уже никакого другого выбора не осталось, отправился гулять по городу.

Он сам не заметил, как пробродил по улицам несколько часов, разглядывая лавки с безделушками, заходя в книжные магазины, наблюдая за работой кузнеца, из под чьего молота на его глазах выходил, обретая форму, великолепный меч. Он подолгу останавливался у заинтересовавших его домов, рассматривая каждую деталь, наклонялся, чтобы вдохнуть ароматы глазурной лилии и шелковицы, прошёлся по порту, следя за отплывающими и пристающими судами и наблюдая людскую суету, и на закате поднялся выше в город, нашёл ресторан с открытой террасой, откуда открывался вид на море, и дал себе отдохнуть.

В итоге он мысленно отругал себя за то, что не вышел раньше. Давно он не получал такого удовольствия и так надолго не отвлекался от своих мыслей. Он пообещал себе, что завтра выйдет на рассвете, чтобы посмотреть на утренний город, и что каждый день будет бродить по нему, по его окрестностям, и что выберется дальше вглубь страны, и доедет до каменного леса Хуагуан, чтобы постоять на скалистых вершинах в облаках. Теперь же он был намерен получить свой ужин, выпить чайник лучшего здешнего чая и сидеть, не отводя взгляда от горизонта, пока солнце совсем не скроется из виду, а после вернуться в гостиницу по главной улице среди сверкающих фонарей и вечерней толпы.

Но стоило ему погрузиться в эти мысли, человек, сидевший за соседним столиком, обратился к нему:

— Приехали в отпуск в Ли Юэ?

— Так заметно? — поинтересовался Дилюк, улыбнувшись.

Незнакомец тоже вежливо улыбнулся.

— Возможно, не всем, но я живу здесь слишком давно и люблю наблюдать за людьми. Это занятие неизбежно заостряет глаз.

— Вероятно, вы видели много интересного, — светски заметил Дилюк.

Незнакомец на мгновение задумался, и Дилюка удивила такая реакция на совершенно бессмысленное замечание. Неужто он и впрямь пересчитывает в голове, как много интересного видел за свою жизнь? Между прочим, судя по ему виду, может, и подольше дилюковской, но явно ещё не слишком длинной.

— Можно сказать и так, — наконец ответил незнакомец. — Мне довелось быть свидетелем множества любопытных событий, — он снова улыбнулся, на этот раз скорее самому себе. — Каюсь, иногда я люблю поговорить о них.

Он слегка склонил голову и представился:

— Чжун Ли.

Дилюк ответил таким же вежливым поклоном.

— Дилюк Рагнвиндр.

— Мондштадт! — с удовольствием констатировал Чжун Ли. — Прекрасная земля. К сожалению, я уже очень давно не бывал там — вероятно, многое изменилось. Но ваше вино всё так же великолепно! Его можно достать и тут.

Сперва Дилюк был раздражён тем, что его уединению помешали, но Чжун Ли, похоже, был исключительно приятным собеседником. Хотя обычно Дилюк и не любил светской болтовни, тут, в отпуске, оказалось неожиданно приятно вести непринуждённую беседу с человеком, обладавшим всеми навыками, чтобы поддерживать её непринуждённость. И Дилюк, к собственному удивлению, получал удовольствие.

Они обсудили вино, в котором Чжун Ли оказался знатоком — и во всём, чего бы они ни касались дальше, Чжун Ли тоже оказывался более или менее сведущ. Подозрительность Дилюка заставляла его думать, что Чжун Ли знает ещё больше, чем показывает, но почему-то предпочитает это скрывать. Впрочем, в таком случае они были идеальной парой собеседников.

Они просидели до самой ночи. Когда повсюду уже зажглись фонари, а на небо начала взбираться луна, Чжун Ли поблагодарил Дилюка за прекрасный вечер и, поднявшись, добавил:

— Надеюсь, вы пробудете в Ли Юэ ещё какое-то время? Меня можно найти здесь почти каждый вечер. Я был бы рад увидеть вас снова.

— Взаимно, — искренне ответил Дилюк, вслед за Чжун Ли поднимаясь с места. — Я обязательно постараюсь застать вас здесь.

«Интересный человек», — думал Дилюк, возвращаясь в гостиницу.

Он не мог перестать думать о Чжун Ли. Ли Юэ не мог исцелить от всего, и ночь, как всегда, приносила мрачные мысли. И чем темней она становилась, тем сильней омрачала и прошедший вечер, и с тем большим подозрением Дилюк думал обо всём, что казалось ему необычным в Чжун Ли. Впрочем – возражал он сам себе – в нём не было практически ничего необычного, кроме энциклопедических познаний, которые тоже можно было отнести к способности аристократов говорить на любую тему и судить практически обо всём с определённой долей осведомлённости. Но даже эта черта была в Чжун Ли слишком отточенной, блестящей, безукоризненной. К такой же безукоризненности на людях стремился и сам Дилюк. Может быть, именно это сходство питало его подозрительность.

А, может статься, он был раздражён тем, что позволил чьему-то обаянию повлиять на него и сделать один вечер его жизни почти беззаботным. Может статься, его раздражало то, каким привлекательным ему казался Чжун Ли. Как приятно было слушать его голос, вести неторопливую беседу, видеть его улыбку в ответ на свои слова. Как непривычно и необъяснимо было испытывать рядом с ним чувство безопасности.

Безопасность — ложь, иллюзия. То, что заставляет тебя верить в неё — зло. Иллюзия безопасности убивает.

Так кто же ты, Чжун Ли, и почему рядом с тобой я чувствую себя в безопасности, а значит — в беде?

Чжун Ли закрыл глаза и глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. Он стоял у раскрытого окна и думал о Мондштадте и архонте, что отказался править им. О свободе, что правила там вместо него. Ему это казалось и любопытным, и странным. Бог контрактов никогда не мог до конца понять, как существует Мондштадт. Ему поле его закона, его порядка представлялось полем свободы, равновесия, защищённого от хаоса. Полное же отсутствия власти архонта на своей земле до недавнего времени виделось ему как погружение в хаос. Однако в последние годы он думал и наблюдал — и предположил, что закон укрепился на его собственной земле настолько, что ему больше нет необходимости поддерживать его. И всё же никто, кроме него самого, не мог ответить на вопрос: это ли стало основанием для решения покинуть свой трон, или же Моракс лишь исполнял свою прихоть, равнодушное ко всему, кроме собственных чаяний, желание, облекая его в возвышенную форму служения своему народу? Сам Моракс не утруждал себя ответом на этот вопрос, ведь всё равно — кто может встать на пути бога? Кто может потребовать у него объяснений? Моракс не из тех, кто даёт их.

Не из таких, похоже, был и его новый знакомый. Чжун Ли немного забавляло то, как он пытался скрыть свою суть, и, вероятно, неплохо одурачивал смертных. Моракс же глазами Чжун Ли видел в нём тьму. Ярость, существующую под неусыпным контролем — до времени — и выжигающую всё на своём пути, стоит спустить её с поводка. Моракс знал, что такую ярость нельзя держать под замком вечно — Дилюк должен был иногда давать ей выход, полную свободу, иначе она сожрала бы его изнутри. Рано или поздно так и случается, Моракс не раз видел это, и это приносит только скорбь и беду, и ничего больше. Старый друг давным-давно сказал ему: ярость может погубить даже архонта. И Моракс запомнил его слова. Бог обуздал собственный гнев, поставил его на службу своему порядку, и покой, открывшийся ему, подарил ему больше, чем он мог ожидать. Он узнал радость этого мира, его красоту, и любовь, не знающую жестокости. Но он всегда хранил свою ярость, и все, кто знал Моракса, боялись её, потому что она была его кровью и его силой, она была его Сердцем Бога, наравне с камнем и золотом, которыми он повелевал. И он видел, как она же текла по венам Дилюка Рагнвиндра. А вместе с ней, с этой тьмой, в нём был свет, отчаянно боровшийся за жизнь. Так часто бывает — сам свет порождает тьму, и Чжун Ли был уверен, что именно это случилось и здесь. Дилюк был полон гнева, благородных порывов и сомнений, они раздирали его на части, и сила воли, которая их питала, привлекала Чжун Ли. Он словно смотрел на героя былых времён, на того, кто способен отдать свою судьбу в руки богов. Но как уроженец земли свободы, Дилюк отдавал себя ей. Он не служил никому, кроме собственных принципов, и это делало его путь тяжелее любого другого. У него не было бога, не было тех, кто стоял рядом с ним, не было покоя, у него не было ничего, кроме воли.

Но боги любят героев.

На следующий день Дилюк строго следовал плану: выйдя рано утром, он успел пройтись по просыпающемуся городу, а днём — прогуляться за его пределами, подняться на гору и взглянуть с её высоты на океан, гавань и янтарные поля внизу. Вечером он вернулся, уставший, и сперва, поужинав, намеревался отдохнуть в гостинице. Пролежав полчаса и за это время прочитав только одну строчку из открытой книги, он поднялся, переоделся и снова вышел. Что-то тянуло его во вчерашний ресторан с террасой, выходящей к океану — и к собеседнику, которого он, не вполне признаваясь в этом самому себе, надеялся застать там.

Чжун Ли был там, как и обещал. На этот раз Дилюк подсел к его столику.

В этот вечер они говорили о жизни в Ли Юэ, о традициях, о древних мифах и их героях, о войнах, что велись тысячи лет назад. Дилюк задавал непривычно много вопросов и слушал подолгу, не прерывая Чжун Ли, глядя на него по своей привычке чуть исподлобья, всматриваясь в его лицо, его жесты, и картины прошлого вставали перед ним так ясно, будто Чжун Ли сам был их свидетелем, и Дилюк видел его, спокойного и грозного, в доспехах, выкованных из золота, с развевающимися волосами и огненным копьём в руках, и Чжун Ли встречался с ним взглядом, а Дилюк не мог отвести глаз.

Он вернулся глубокой ночью и, несмотря на всю усталость, долго ещё не мог заснуть, думая о Чжун Ли, завороженный его рассказами, заставившими на время его собственную жизнь отступить, дав место миру предстать перед ним. На эти несколько часов он словно сбросил своё бремя, как плащ, и теперь, лёжа в одиночестве, когда ночь окружала его и тьма приходила предъявить свои права, он держался за мысль о Чжун Ли, за воспоминания о его голосе, его глазах, его мягкой улыбке, как за единственное, что могло продлить этот миг покоя.

И Чжун Ли думал о нём. О темноте в его глазах, о его мрачной сдержанности, о гневе, что горел в нём и что на время затухал, продолжая лишь тлеть, стоило Чжун Ли надолго завладеть его вниманием. Тогда его взгляд прояснялся, а улыбка наполнялась жизнью, и что-то совсем иное появлялось в нём, будто он раскрывался навстречу Чжун Ли, и оба они тогда ощущали близость, некое таинство, связывающее их. Они оба хотели этой связи, и пусть Чжун Ли нуждался в этом меньше, но, глядя на Дилюка, он сам начинал испытывать эту непривычную для него жажду, что мучила его собеседника: жажду понимания. Она передавалась ему, но не как его собственное желание — как острая, мучительная необходимость, о которой Дилюк молил, не произнося ни слова, и Чжун Ли охватывало такое же острое желание дать ему это. Потому что герои не просто так приходят к богам, а боги неспроста встречают героев.

Они виделись каждый вечер, и говорили обо всём — о вине, о песнях, о камнях и травах, о легендах и новостях, о людях, встречавшихся им, и тех, кого они хотели бы повстречать, о жизнях — своих и чужих.

— Я многое хотел бы изменить, — сказал как-то Дилюк. — В прошлом. А ты?

Чжун Ли ответил не сразу.

— Есть вещи, — наконец сказал он, — которых я хотел бы избежать. Есть те, что хотел бы предвидеть. Есть то, о чём я сожалею. И есть то, против чего восстаёт всё моё существо, чего я не желал ни тогда, ни сейчас, но что, пусть бы даже всё началось сначала, я был бы вынужден сделать вновь, и каждый раз, если бы мне довелось проживать свою жизнь снова и снова.

— Звучит как очень долгая и не слишком весёлая жизнь, — заметил Дилюк, и Чжун Ли улыбнулся.

— Так и есть. Но в моей жизни было много хорошего, мне много раз довелось испытать счастье, и радость, и любовь, и упоение битвой, которое, должно быть, хорошо знакомо тебе.

Дилюк усмехнулся.

— Ты не выглядишь таким старым.

— Хорошие гены, — пожал плечами Чжун Ли. — А что бы хотел изменить ты?

— Несколько дней, — вздохнув, ответил Дилюк. — А может быть — целую жизнь.

Они оба помолчали, глядя на тёмный океан.

— Ты необычный человек, Дилюк Рагнвиндр, — задумчиво сказал Чжун Ли.

— Я самый обычный человек, Чжун Ли, — возразил Дилюк.

Чжун Ли покорно кивнул.

— Если ты желаешь, чтобы я так думал…

В этот вечер Чжун Ли предложил прогуляться после ужина. Они прошлись по узкой, усыпанной фонарями извилистой улице, спустились в порт, где шумно разгружались два только что прибывших корабля, а потом снова поднялись выше и остановились посмотреть сверху на огни гавани и подышать ночным воздухом на уединённой террасе под огромным, раскинувшим над ней тяжёлые ветви деревом. Вокруг пахло ночными цветами и листвой, из лавки неподалёку доносился запах еды, шагах в пятнадцати от них по освещённой улице спешили или неторопливо прогуливались люди — город был совсем близко, но они были укрыты от него темнотой, пышными кустами шелковицы и склонившейся до земли ивой, росшей у тропинки к террасе.

Дилюк к концу прогулки без причины помрачнел. Он облокотился на перила и смотрел на суматоху в порту, когда Чжун Ли сказал:

— Я слышал о некоем загадочном Полуночном герое, защищающем Мондштадт.

— Никто ничего не знает о нём, — холодней, чем обычно, ответил Дилюк и распрямился, искоса взглянув на Чжун Ли.

Чжун Ли шагнул ближе, и Дилюк против воли повернулся к нему лицом. «Почему сейчас?» — чуть не спросил он вслух. «Почему вдруг именно сейчас, когда тьма снова подступила так близко, несмотря на то, что ты рядом? Много лет я не испытывал такого покоя, какой нахожу с тобой. Много лет меня ни к кому не тянуло так, как к тебе, с тобой моя память, как почтительный слуга, согнув спину, отступает в тень, и оковы, которыми она держит меня, словно пса на цепи, слабеют. Рядом с тобой стена, отделяющая меня от мира, рушится, и я могу прикоснуться к нему. И больше всего я хочу прикоснуться к тебе. Когда мой разум успокаивается под твоим взглядом, от звука твоего голоса, мне кажется, что я почти свободен от всего, и стоит мне прикоснуться к тебе, это свобода будет закреплена навсегда, оковы спадут и я вернусь в мир, в котором живёшь ты. Ты — всё, чего я ищу, всё, чего я жажду, всё, чего я хочу, заключено в тебе. Но стоит тебе замолчать надолго, а мне — отвести от тебя взгляд — случайный звук, удар, крик вновь возвращают меня во тьму, мой разум наполняется мыслями, которые я не могу заглушить, и больше всего я хочу снова услышать твой голос, я хочу, чтобы ты прервал эту грохочущую тишину, потому что я сам не в силах её прервать. Потому что я не имею власти над этой тьмой. Но, я не знаю как и почему, этой властью обладаешь ты. И вот ты заговорил, и почему именно сейчас ты заговорил о нём? Ему не место здесь. Я не хочу выпускать его в этот мир».

— Похоже, я знаю о нём намного больше тебя, — негромко сказал Чжун Ли.

Он был совсем немного выше, и сейчас Дилюк видел его глаза совсем близко и почти мог ощутить дыхание, срывавшееся с его губ.

— Что же ты знаешь? — спросил он.

— Я знаю, — совсем тихо ответил Чжун Ли — и вдруг нежно положил ладонь ему на щёку, и Дилюк замер, зачарованный этой нежностью, — что ярость убивает даже архонтов.

Дилюк закрыл глаза, когда губы Чжун Ли прижались к его, и ответил ему. И голоса в его голове умолкли.

Голоса молчали и пока они шли к дому Чжун Ли, и когда, оказавшись за закрытой дверью, снова целуясь, снимали одежду, и когда Чжун Ли откинул с кровати золотисто-бежевое покрывало, а Дилюк лёг на прохладные простыни и протянул ему руку, зовя к себе. Тело Чжун Ли было сухим и жилистым, гибким и сильным одновременно, и Дилюк наслаждался тем, как он прижимает его к кровати, и откидывал голову, подставляя шею его поцелуям, гладил ладонями его спину, и Чжун Ли отзывался, выгибая её. А потом Дилюк подтолкнул его, они перекатились по кровати, и теперь Дилюк оказался сверху, и уже Чжун Ли подставлял ему шею и ласкал его спину, а Дилюк смотрел ему в лицо и целовал в улыбающиеся губы. И когда он на мгновение оторвался, Чжун Ли прошептал:

— Ты необычный человек, Дилюк.

И Дилюк понял, к чему был разговор о мондштадском герое. Понял так просто и ясно – как просто и ясно было всё между ним и Чжун Ли. Чжун Ли знал. И вместо досады Дилюк ощутил облегчение. Всё время ему казалось, что назови всё своими именами — и другой он появится во плоти, осквернив этот мир. Но стоило Чжун Ли взглянуть на него, этого «другого», как его образ начал сжиматься, отступать, как тень перед лучом фонаря, и он больше не пугал Дилюка.

Он снова коротко поцеловал Чжун Ли и прошептал в ответ, жарко и сбивчиво:

— Как ты узнал?

— Я сложил вместе разные признаки.

Дилюк улыбнулся и поцеловал его, теперь нежно и неторопливо, и шепнул в губы:

— Ты необычный человек, Чжун Ли.

И тогда Чжун Ли выдохнул так же, ему в губы, едва слышно:

— Я не человек.

Дилюк резко поднял голову и пристально посмотрел ему в глаза.

— Кто ты? — севшим голосом спросил он — и вдруг понимание, взявшееся ниоткуда, не имеющее никаких оснований, безумная, дикая, смешная догадка вспыхнула в его разуме. Он вспомнил и осознал чувство безопасности и приближающейся беды, что тяготило его. Мысли о золоте и камнях, и древних легендах, о сотнях загадочных произнесённых слов пронеслись у него в голове, пока Чжун Ли, положив ладонь ему на затылок, тянул его обратно к себе, и Дилюк не сопротивлялся, поражённый, испуганный своей догадкой, и бессознательно отчаянно желая, чтобы она оказалась правдой. В этом не было смысла, это было безумие, но он хотел, чтобы безумие стало правдой. И Чжун Ли, притянув его к себе, прошептал, касаясь губами его уха:

— Я — Моракс.

И словно в ответ ему небо застрекотало, а потом взорвалось грозой, и ударил дождь.

И Дилюк снова целовал его в губы, больше не спрашивая ни о чём, потому что ему больше ничего не было нужно, Чжун Ли был тем, кто мог разогнать его тьму, имел власть над ней, и теперь Дилюк знал, откуда эта власть. Но даже если бы у неё не было объяснений, ему было достаточно этой связи, ближе всего подошедшей к границе любви, чем любая другая за всю его жизнь. И он целовал Чжун Ли жадно и нежно, и нетерпеливо, когда Чжун Ли повернулся к нему спиной, не веря, что он так доверяет ему. Хотя чего было архонту бояться? Возможно, единственному на земле, кому Дилюк не мог причинить вреда. Эта мысль освобождала, очищала его, и он прижимался к Чжун Ли со страстью, перемешанной с благодарностью, целовал его спину и шею под волосами, ласкал ладонью его бёдра и ягодицы, приподнявшись на одной руке и разглядывая его, словно никогда не видел ничего подобного. А Чжун Ли тоже приподнимался на руках, тянулся к нему, повернув голову, и снова целовал в губы, и раздвигал ноги под его ладонью, и тогда Дилюк прижимал его к кровати, и со стоном вталкивал в него свой член, и двигался нежно и глубоко, а Чжун Ли изгибался под ним, гибко, словно его тело было телом дракона, и во вспышках молний его тень казалась Дилюку тенью дракона, и тенью прекраснейшего на земле существа, и он снова наклонялся, чтобы целовать Чжун Ли в спину и прижиматься к ней щекой, а Чжун Ли подавался к нему. Когда он поворачивал голову, упав щекой на подушку, Дилюк видел его прикрытые глаза и приоткрытые губы, и наслаждение на его лице — а потом его ресницы вздрагивали и змеиные глаза открывались, блеснув в новой вспышке молнии, и Дилюк снова стонал, заглядывая в их глубину, и двигался быстрее, но всё так же нежно. Чжун Ли улыбался и тянулся, прогибаясь в пояснице, словно предлагая ему себя ещё больше, и Дилюк, дурея от его податливости, приподнимался над ним, давая ему двигаться самому, ласкал ладонями его влажную блестящую кожу, а потом рывком приподнял его и подтянул к себе. И Чжун Ли сидел на его члене, широко раздвинув колени в стороны, прижимаясь спиной к его груди, откинув голову ему на плечо, приподнимался и опускался на него снова, целиком, до упора, то медленно, тягуче забирая его в себя, то садясь на него одним махом, заставляя Дилюка застонать и крепче обхватывать его поперёк груди. Сам Чжун Ли горячо выдыхал при каждом движении, на лице его была всё та же рассеянная улыбка, а змеиные глаза то широко открывались, глядя в потолок, то скрывались под веками, и тогда Дилюк целовал уголок его глаза, и Чжун Ли снова опускался на его член до упора, словно отвечая на его нежность, и сжимал его, заставляя Дилюка всем телом дрожать, и покачивался, ёрзал на нём, пока Дилюк не терял всё терпение, прижимал его крепче к себе, клал руку ему на бедро, и трахал его быстро и резко, хватая ртом воздух, и Чжун Ли улыбался шире, стонал вместе с грозой, и дрожал, кончая, обхватив ладонью свой член, и Дилюк, задыхаясь, кончал в него, прижав его бёдра к своим, и утыкался лицом ему в шею.

Наконец он отпустил Чжун Ли, и тот лёг, перевернувшись на спину, а Дилюк лёг рядом с ним. Гроза продолжалась, и в открытое окно то и дело порывом ветра забрасывало дождь. Дилюк хотел подняться, чтобы прикрыть ставни, но Чжун Ли остановил его.

— Оставь, — сказал он, — в конце концов, нам обоим подходит такой антураж, разве нет?

Дилюк хмыкнул и лёг обратно.

— Твоя ярость ушла, — обыденно заметил Чжун Ли.

Дилюк приподнялся на локте и заглянул ему в глаза.

— Так бывает, когда я рядом с тобой.

Ему хотелось сказать больше, признаться в том, как он потерян, как нуждается в Чжун Ли и как благодарен ему, но казалось, что это прозвучит глупо и слова не шли с языка. Он улыбнулся и спросил:

— Кстати, так что же, это ярость убила архонта Ли Юэ? И вообще — что это за история? Все думают, что ты мёртв.

Чжун Ли улыбнулся в ответ весело и открыто.

— Архонта Ли Юэ убила мудрость его народа. Они могут прожить без меня. Разве не так же решил твой архонт?

— Ну, он не совершал показательное самоубийство, — возразил Дилюк. — А ты, значит, любишь театральные эффекты?

— Каюсь, — ответил Чжун Ли без тени раскаяния. — Всё нужно было сделать именно так. Но меня удивляет, что тебя вовсе не смущает истина обо мне.

Дилюк молча провёл ладонью по его груди — снова так осторожно, будто касался его впервые, и сказал тихо и немного удивлённо:

— Я верю и не верю этому. Я быстро понял, что ты не так прост, но то, что ты — сам Моракс…

— Не зови меня так, — мягко попросил Чжун Ли. — Среди людей я ношу имя Чжун Ли.

Дилюк посмотрел на него с интересом, но промолчал. Он откинулся обратно на подушки и заговорил снова.

— Я знаю одного архонта. Думаю, от тебя это можно не хранить в тайне.

Чжун Ли серьёзно кивнул, а Дилюк продолжил, помолчав:

— Но рядом с ним я никогда не испытывал того, что с тобой. Он дарит свободу, и мне казалось, что её я хочу больше всего. Но ты… — он повернул голову и посмотрел на Чжун Ли. Тот взглянул на него в ответ. — Ты даришь мне покой, — тихо и ласково сказал он. — Ты — сила. И я нуждаюсь в ней больше, чем думал.

Чжун Ли протянул руку и провёл пальцами по его щеке. Дилюк прикрыл глаза, а потом снова взглянул на него и спросил:

— Так как же ты победил свою ярость?

Вместо ответа Чжун Ли легко приподнялся, повернулся и склонился над Дилюком, прижавшись бёдрами к его бёдрам. Дилюк резко вдохнул, а Чжун Ли улыбнулся, провёл ладонью по его щеке, коснулся подбородка и приподнял его лицо.

— Архонт не может победить свою ярость, — ответил он. — Я обуздал её.

Дилюк смотрел на него, широко отрыв глаза и приоткрыв рот, снова разгорячённый тем, как Чжун Ли прижимался к его бедру затвердевшим членом и как смотрел своим драконьим взглядом ему в лицо. Чжун Ли, продолжая улыбаться, наклонился ниже и поцеловал его, и Дилюк обнял его за шею, притягивая к себе.

В этом было какое-то утешение, ещё сильнее прежнего — в том, как Чжун Ли брал его, неторопливо и нежно, двигаясь плавно и без спешки. Дилюк гладил и целовал его руки и плечи, брал в ладони его лицо и смотрел в него, не отрываясь, а потом Чжун Ли наклонялся и целовал его в губы, давал обнял себя, наваливался на него всей тяжестью, заставлял задрать ноги выше и приподнять ягодицы, и двигался, скользя кожей по его коже, и тоже целовал в плечи и шею, брал его запястья в свои ладони, и Дилюк стонал от этой силы и нежности, и слышал, как стонет ему в шею Чжун Ли. А когда он снова поднимал голову и смотрел ему в лицо, Дилюк видел в его глазах не только своё утешение, но и его собственное. Он видел жажду, желание, просьбу, словно был важен Чжун Ли так же, как Чжун Ли был важен ему. И он гадал — правда это или лишь отражение его желаний в глазах архонта, который может быть кем и чем пожелает, который спустился к смертному по своей прихоти. И тогда Чжун Ли клал ладонь ему на щёку, целовал в губы, а потом отпускал, снова оперевшись на обе руки, и прижимался лбом к его лбу, и их дыхания смешивались, они двигались навстречу друг другу в унисон, каждый угадывая желание и движение другого, и в этот момент Дилюк знал, ощущал всем телом и разумом, что они вместе, так близко, как только могут быть два существа, и что нет ничего больше, остальное неважно. Он словно касался разума бога, и бог касался его в ответ, и он слышал голос, и не мог разобрать, кому из них он принадлежит: я счастлив с тобой. Я нуждаюсь в тебе.

А потом, когда Чжун Ли положил голову ему на грудь и Дилюк перебирал пальцами его волосы, он спросил:

— Почему ты выбрал меня?

Чжун Ли поднял голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Ты думаешь, ты не мог просто понравиться мне? — ответил он. — Не мог вызвать у меня желание?

Дилюк улыбнулся смущённо.

— Ну, у этого же тоже были причины.

Чжун Ли приподнялся на локте и мягко коснулся губами его губ, соскользнул с него и лёг рядом. Дилюк положил голову ему на плечо и Чжун Ли обнял его одной рукой.

— Огонь богов горит тысячелетиями, — заговорил он тем самым спокойным и ровным голосом, каким говорил о древних мифах и который заставлял Дилюка погружаться в видения; и сейчас он видел Моракса на заре времён, таким, каким изображали его статуи и мозаики, он ступал по земле, и в его облике отражалось всё то, о чём говорил Чжун Ли. — Но в нас горит не только огонь, отличающий нас от смертных. Мы, как и вы, жаждем побед, жаждем славы. Мы поднимаем оружие во благо и во вред. Мы даём волю своей ярости и своим страстям. А после мы жаждем покоя, жаждем любви. Проходят тысячелетия, и остаётся всё меньше тех, кого мы любили, с кем были дружны. И мы всё меньше жаждем битвы и всё больше жаждем не быть одинокими. Разве такие мысли посещали нас раньше? Нет, мысль об одиночестве казалась смешной. Мы не искали компании, пока в ней не было недостатка. Мы наслаждались любовью не задумываясь о том, что её не хватит на наш век. Мы хоронили друзей и пировали на их поминках, пока не осталось никого, кто пришёл бы на них. Ты спрашиваешь меня — почему ты? Каких ты хочешь причин? Той ли, что ты напомнил мне меня самого? Той ли, что ты напомнил мне кого-то, кто был мне дорог? Той ли, что я одинок, а ты нуждаешься в утешении?

Дилюк не знал, что ответить, задетый и смущённый откровенностью последних слов. Но Чжун Ли заговорил снова, и голос его стал тише и мягче.

— Или той, что я нуждаюсь в утешении не меньше тебя?

Дилюк чуть отстранился, чтобы лучше разглядеть его лицо. Моракс смотрел на него, и в его глазах было само время.

— Или той, — продолжил он, — что я увидел в тебе силу, и ярость, и боль, и они влекут меня, они ищут соединения с моей силой, с моей яростью, с моей болью. Я хочу разделись их с тобой. Я хочу быть с тобой, тем, кто я есть — иначе зачем бы я сказал тебе, кто я? И я хочу видеть тебя тем, кто ты есть.

Он замолчал, и несколько секунд Дилюк тоже молчал, а потом порывисто подался к нему и поцеловал долгим, отчаянным поцелуем, и Чжун Ли отвечал ему так же, и они не отпускали друг друга, и дождь продолжал заливать пол под окном, а гроза — раскалывать небо, и только после того, как они оба уснули, так и не распутав рук, гром утих, и дождь иссяк.

Следующие дни они почти всё время были вместе. Они путешествовали по Ли Юэ, и Чжун Ли приводил Дилюка в места своей памяти, и рассказывал о событиях, произошедших там. Ему было легко делать это, легко говорить с Дилюком, открывать ему свои тайны, он наслаждался этим, устав от молчания. Ему никогда не приходило в голову, что скрытность может утомить его, превратиться в горечь, отравляющую каждую радость, но в конце концов она начала тяготить его. Возможно, поэтому Дилюк сразу привлёк его внимание, поэтому Чжун Ли так быстро решил открыться ему — подарив ему эту радость божественного таинства, он сам испытывал лёгкость и счастье, рассказывая о своей жизни, о радостях и печалях тому, кто, даже будучи смертным, мог понять их и разделить, и Моракс проживал эти моменты снова, и они вновь обретали краски — не потускневшие краски памяти, а живые, яркие краски жизни.

Но он говорил не только о себе. Дилюк смотрел на мир и замечал то, что упускал раньше. Он не всматривался в людей, в каждом ожидая увидеть угрозу, теперь он видел их жизнь, их эмоции, не стремясь каждому дать оценку, и он смеялся над тем, что вызывало смех, и удивлялся тому, что было для него непривычно. Он не помнил, когда столько смеялся и когда жизнь казалась такой лёгкой. А когда он снова вспоминал обо всём, что тяготило его, он говорил, и Чжун Ли слушал. Дилюк говорил о своей тьме, о сомнениях, о страхах, о гневе и чувстве несправедливости, что двигали им, и даже когда Чжун Ли подолгу молчал, Дилюка не покидало чувство, что он понимает. Что в нём нет осуждения, нет оценки, есть лишь понимание. Такой была эта близость и она придавала сил им обоим. А потом они снова были наедине, и Чжун Ли целовал его, и Дилюк забывал обо всём — о плохом и хорошем, о мире вовне и его невзгодах, потому что золотой дракон укрывал его от них своим телом, а человек, которым теперь был дракон, выгибался в его руках и любил его так, будто это продлится вечно.

Среди мест, которые показал Дилюку Чжун Ли, была маленькая со всех сторон укрытая горами бухта. В округе не было ни души, и они провели здесь всю вторую половину дня, плавая в тихой тёплой воде или занимаясь любовью в тени деревьев у скал. В небе Ли Юэ уже начал разгораться закат, когда Дилюк сказал:

— Совсем скоро мне надо возвращаться.

Чжун Ли услышал тоску в его голосе и коснулся пальцами его руки. Дилюк ответил и сжал его пальцы ладонью.

— Ты всегда можешь вернуться ко мне, — сказал Чжун Ли.

Дилюк посмотрел на него и улыбнулся.

— Ты будешь ждать меня?

— Если ты о том, буду ли я в Ли Юэ, то ты можешь рассчитывать на это. — Он тоже улыбнулся. — Или ты спрашиваешь, буду ли я хранить тебе верность?

— Глупо требовать это от бога, полагаю, — хмыкнув, ответил Дилюк.

Чжун Ли на мгновение задумался, и Дилюк чуть не рассмеялся — привычка Чжун Ли всерьёз обдумывать вещи, которые всем, кроме него, показались бы простыми, нравилась ему. В эти моменты он напоминал Дилюку собственные статуи, разбросанные по Ли Юэ — задумчивый архонт, отрешённый от мира, погружённый в собственные мысли.

— Мне никогда не приходилось делать подобный выбор, — сказал наконец Чжун Ли. — Но если для тебя это важно — я могу это запомнить.

Дилюк не выдержал и расхохотался.

— То есть вопрос не столько в том, готов ли ты хранить целибат, сколько в том, чтобы ты не забыл, что собирался? — сквозь смех спросил он, и тогда Чжун Ли рассмеялся вместе с ним.

— Это трудно понять, но, пожалуй, ты описал всё верно, — согласился он.

Они ещё долго смеялись, и Дилюк, забыв о своей тоске, подтрунивал над Чжун Ли и расспрашивал его о других, с кем его связывала любовь или одно лишь желание. Чжун Ли не уходил от ответа, а Дилюк слушал, иногда с интересом, иногда со смехом, а иногда рассказы Чжун Ли вызывали желание, и он прерывал их поцелуем, и в конце концов они снова возвращались к любви и лежали под тенью деревьев, сплетая руки, отдаваясь друг другу, и когда солнце скрылось, они остались на ночь, не желая отрываться друг от друга, и Дилюк лежал на груди у Чжун Ли, глядя на полную луну, пока так и не уснул в его руках.

В последнюю ночь у Чжун Ли Дилюк с трудом подавлял накатывавшую мрачность. Когда настало время уходить и готовиться к утреннему отъезду, он вдруг ни с того ни с сего спросил:

— Подвержены ли боги сомнениям?

— В меньшей степени, чем смертные, — ответил Чжун Ли, всегда готовый к любому вопросу. — Возможно, к сожалению, а возможно — иначе мы не были бы богами.

Дилюк сидел на кровати, уже одетый, склонив голову, и не смотрел на него.

— Иногда я сомневаюсь, — глухо проговорил он, — всё ли я делаю правильно. А потом мне кажется, что мои сомнения — только самообман. Что я давно потерял способность сомневаться. Что уже давно меня ведёт только разрушительный гнев. Ничего больше. Ничего больше не осталось. Что я выжигаю землю вокруг, просто потому что это даёт выход моему огню, и однажды мне станет безразлично, кто в нём сгорит. Я боюсь, что лгу себе, что эта ярость давно стала важней справедливости. Что я так глубоко погрузился во тьму, что однажды не смогу поднять над ней голову. И чем больше я думаю об этом, тем темней становится вокруг.

Он судорожно вздохнул и замолчал.

— Посмотри на меня, — позвал Чжун Ли.

Дилюк удивлённо поднял на него взгляд. Чжун Ли стоял перед ним, глядя на него сверху вниз.

— Богилюбят героев, — сказала Чжун Ли. — Боги любят огонь.

Его голос снова был голосом Моракса, и Дилюк не нашёлся, что сказать в ответ.

— Не мне останавливать тебя от того, чтобы ты выжигал зло на этой земле. Моракс сказал бы тебе: отбрось сомнения, герой, сражайся без них и без страха. Покажи мне огонь, что горит в тебе, зажги его до самых небес, очищая землю от скверны, и я вознагражу тебя.

Дилюк слушал его, затаив дыхание. Голос Чжун Ли стал глубже, его глаза сверкнули в полутьме, и Дилюк видел перед собой Моракса — непобедимого, неистового и грозного, бога, призывающего героя.

И тут Чжун Ли заговорил мягче.

— Много лет назад я заключил с другом… больше чем другом — с возлюбленным контракт, о котором сожалею до сих пор. Я пообещал ему, если тьма завладеет им, я остановлю его.

Чжун Ли сделал паузу, словно ему было сложно подобрать слова, и Дилюк понимал, почему, уже зная что последует дальше.

— И я исполнил контракт, — наконец закончил он. — Моракс, что был тысячи лет назад, мог бы предложить тебе то же. Но Чжун Ли предложит тебе другое.

Он опустился на одно колено, чтобы быть вровень с Дилюком. Когда он снова заговорил, его голос больше не был голосом Моракса, но Дилюк знал: контракт, заключаемый сейчас, освящён им.

— Я предложу тебе другой контракт, — сказал Чжун Ли. — Ты обязуешься продолжать своё дело, до тех пор, пока оно имеет смысл и пользу. Я же обещаю тебе, что если ты погрузишься во тьму, я буду рядом, чтобы помочь тебе.

Дилюк ответил не сразу. Наконец он сказал дрогнувшим голосом:

— Ты обещаешь, что не оставишь меня?

Чжун Ли кивнул.

— Таковы условия контракта, а контракт с Мораксом нерушим. Ты согласен?

И он протянул руку. Дилюк помедлил мгновение, а потом молча пожал её. Чжун Ли крепко сжал его ладонь, и появившаяся из ниоткуда золотая лента, исписанная неизвестными Дилюку символами, опоясала их соединённые руки, замерла — и истаяла в воздухе. Чжун Ли отпустил его, поднял руку и коснулся пальцами его щеки.

— Я не оставлю тебя, когда буду тебе нужен, — мягко сказал он и улыбнулся.

Дилюк почти робко подался к нему и поцеловал, нежно и долго, и Чжун Ли отвечал ему, обняв за шею, и этот последний поцелуй Дилюк запомнил лучше всего, словно в нём соединилось всё, что произошло в эти дни, всё, чем они стали друг для друга — он и древний бог этой земли, поклявшийся быть рядом с ним.

Когда возвращаешься из поездки, изменившей тебя, неизбежно ожидаешь, что вместе с тобой изменилось всё. Так и Дилюк подспудно ждал, что Мондштадт переменился за эти недели так, как мог бы лишь за столетия. Но его встречали всё те же луга, те же деревья, те же дома — Мондштадт, не изменившийся ни капли, и Дилюк не мог не удивляться этому. Дома первым делом он спросил, что произошло в его отсутствие, и к разочарованию своему узнал, что не произошло совершенно ничего нового. Вино отгрузили по плану, количество лоз не увеличилось и не уменьшилось, а генеральную уборку, которую затеял в его отсутствие Моррис, даже не успели закончить — одну комнату спешно прибирали прямо сейчас.

Дилюк упал на диван, вытянул ноги и вздохнул.

— Мне казалось, меня не было вечность, — сказал он.

— Вы выглядите так, будто вас вечность и не было, — довольно ответил Моррис. — Хорошо провели время? Отдохнули? Набрались сил?

Дилюк оглянулся. Его окружали всё те же вещи, на которые он иногда уже не мог смотреть, устав от них, каждая напоминала ему о чём-то, и втайне он мечтал избавиться от половины из них, но гордость и верность не позволяли ему этого сделать. Сейчас же он видел их красоту, а те из них, которые были слишком болезненно связаны с прошлым, вдруг стали напоминать не только о плохом, но и о хорошем. Контракт, лежавший теперь на его плечах, не был обузой — он был свободой. Сам Моракс разделил его бремя — такое тяжёлое для человека, и такое незначительное для божества. Дилюк знал, что восторг этих дней потихоньку пройдёт и он вернётся к привычной жизни, и новые сомнения охватят его, и новые сожаления, но ни одно из них он больше не будет нести один. Там, далеко, за горами, золотой дракон парит в небесах, следит змеиным глазом за всем, что происходит на земле, и печать его контракта горит, как маяк, освещая того, с кем он заключён.

Дилюк безотчётно провёл ладонью по тыльной стороны руки, что хранила прикосновение Моракса, улыбнулся и сказал:

— Да, Моррис. Я великолепно провёл время и снова готов к работе.