У красныхъ. [Вениамин Валерианович Завадский В. Корсак] (fb2) читать постранично, страница - 51

услугамъ были чердаки, подвалы, садъ. Пока же до прятокъ у насъ оставалось нѣсколько часовъ. Я сидѣлъ въ своей комнатѣ. Изъ-за тошнотворнаго смрада изъ Анатомического театра, окно пришлось закрыть. Около полудня проѣхало орудіе, запряженное парой голодныхъ, тощихъ лошадей. На одной изъ нихъ сидѣлъ верхомъ матросъ и, оглядываясь во всѣ стороны, нещадно колотилъ нагайкой одровъ. Противники, очевидно, мѣняли позицію; артиллерія молчала. Прохожихъ было очень мало.

Около трехъ часовъ канонада возобновилась. Черезъ часъ отъ грохота дрожали стекла и гудѣла земля. Нѣсколько шрапнелей разорвалось высоко надъ Кіевомъ.

Предсѣдатель домоваго комитета, прижимая къ себѣ составленные списки, и, держась поближе къ стѣнкамъ, побѣжалъ въ милицію. Минутъ черезъ пятнадцать онъ уже вернулся обратно.

Въ милиціи никого не было. Онъ засталъ лишь одного красноармейца, который срывалъ кисейныя занавѣски и связывалъ ихъ въ узелъ.

На вопросъ, гдѣ-же товарищъ комиссаръ, красноармеецъ отвѣтилъ:

— Товарищъ комиссаръ уѣхалъ; черезъ двѣ недѣли вернется;

а если кому что надо — такъ я за него.

Около 5 часовъ на окраинахъ города послышалась пулеметная и ружейная стрѣльба. Густо пошли откуда-то красноармейцы;

всякій что-нибудь несъ, кто подушку, кто чемоданъ; словомъ, кому какое Богъ послалъ счастье. А задній тащилъ убитаго, бѣлаго съ чернымъ кролика. Винтовки были у немногихъ. Жители, мудрые, какъ зміи, стояли у воротъ и, будто бы равнодушно спрашивали:

— Куда Богъ несетъ, земляки?

— Втикаемо до хаты.

Наступилъ вечеръ. Противники держались по окраинамъ Кіева. Пользуясь тѣмъ, что въ центрѣ никого не было, преступный элементъ бросился грабить. Слышались крики и зовы на помощь.

Предсѣдатель домового комитета досталъ откуда-то нѣсколько винтовокъ и предложилъ мужчинамъ нести охрану всю ночь. Съ сосѣдними домами былъ заключенъ оборонительный союзъ, на случай нападенія хулиганья. Сама по себѣ ночь была тихая, теплая, звѣздная; всѣ квартиранты повыходили на дворъ.

Большевики, отошедшіе куда-то на Подолъ, поставили тамъ свою артиллерію и изрѣдка стрѣляли въ сторону вокзала. Сначала виднѣлась вспышка, потомъ слышался визгъ снаряда, и черезъ нѣсколько секундъ разрывъ. Гдѣ-то загорѣлся домъ. Пламя было большое и сильное. Говорили, что это у вокзала.

Противникъ большевикамъ не отвѣчалъ. Онъ, очевидно, щадилъ городъ. Я прислушивался въ темнотѣ къ разговорамъ. У всѣхъ было радостное настроеніе, какъ въ Пасхальную ночь. Особенно счастливой была Елена Романовна. Несмотря на свое настоящее крестьянское происхожденіе, съ большевизмомъ она никакъ не могла примириться.

Въ немъ было что-то для нея абсолютно непріемлемое.

— Въ большевизмѣ ни крестьянскаго, ни рабочаго нѣтъ. Есть только рабоче-крестьянское раззореніе, — говорила она.

Я самъ чувствовалъ, какъ большая тяжесть спала съ души.

Важнымъ казалось не то, что чрезвычайки, разстрѣлы, пытки и гнетъ отошли въ прошлое; самымъ важнымъ было то, что ушли ложь и обманъ, безъ мѣры настаивавшіе, что они единственная правда.

Ночь прошла спокойно. На зарѣ мы сдали наше оружіе и разошлись по домамъ.

Я сейчасъ же легъ и быстро заснулъ. Снилось что-то легкое и пріятное.

14 іюня 1925.

Парижъ.