Нос вождя [Евгений Юрьевич Лукин] (fb2) читать онлайн

Юрий Лукин Нос вождя

Экой пасквильный вид!

Н. В. Гоголь

В те давние незабвенные времена, когда над страной гремели бравурные марши, а враг народа запросто мог прикинуться вашим родственником, на окраине приморского городка в обширном светлом сарае, с некоторых пор именуемом студией, сидели два молодых талантливых человека и очень хотели есть. Точнее — жрать.

Один из них, высокий блондин с унылым носом на невыразительном лице, — это скульптор Станислав Стрижов, тот самый, что поставил на городской Дом Пионеров гипсовую девочку с гипсовым мальчиком. Мальчик держал в умелых руках макет самолета, а девочка, не зная, куда девать умелые руки, вознесла правую ладонь над гордой пионерской головой, салютуя всем проходящим. Высоконравственная была скульптура.

Второй же, неотразимый смуглый красавец атлетического сложения, — это, представьте, я.

Три года как кончилась война. Судьба забросила меня в зелёный сложенный из белого камня город, где мы и сдружились со Стасиком, которому как раз требовался помощник большой физической силы.

Очень хотелось жрать.

— В двенадцать мне обещали вернуть долг, — без особой надежды сказал Стасик, сосредоточенно разглядывая гипсовую отливку женской ноги.

Часы показывали десять утра.

— Окорок изваяй, — мрачно посоветовал я. — Скульптор!

— Я не скульптор, я дерьмо, — с голодной прямотой ответил Стасик. — Скульпторы по утрам завтракают.

— Хочешь анекдот?

— Вместо завтрака?

— Ага… — Я подался к Стасику и зашептал на ухо: — Приходит Пушкин к Сталину…

Дверь студии ужасающе заскрипела, и в наш обширный светлый сарай вошли двое в одинаковых китайских макинтошах. Измождённые, не тронутые загаром лица вошедших наводили на мысль о тяжкой работе в подземелье, куда не заглядывает солнце.

Пораженные своевременностью их появления, мы оцепенели в самых что ни на есть уличающих позах: Стас, с нездоровым любопытством склонивший ухо, и я, что-то в это ухо шепчущий.

Мистика? Да! Но времена тогда вообще были мистические. Закон сохранения материи и энергии нарушался повсеместно: люди исчезали бесследно, а бывало, что и возникали из ничего.

Переборов паралич ног, мы наконец встали.

— Вам, собственно, кого?

Макинтоши долго в упор рассматривали нас обоих, затем двинулись вдоль стен, внимательно изучая муляжи, эскизы, макеты. Потрогав скульптуры и заглянув под мокрые тряпки, прикрывающие незавершённую работу в глине, они направились к нам. Первый сунул руку за борт макинтоша и достал уже развёрнутое удостоверение личности. Сначала ткнул его в нос Стасику, потом мне. Прочитать я не успел, зато понял всё.

— Кто из вас Станислав Иванович Стрижов?

Стасик сделался серым. Он подался вперёд, почему-то отрицательно покачал головой, потом, как бы спохватившись, сказал:

— Я… А в чём, собственно…

Макинтош развернулся ко мне:

— А вы кто?

Я открыл рот, но звука почему-то не было.

— Это мой товарищ. Помогает лепить, отливать… — ответил за меня Стас.

Макинтош заглянул в записную книжку и назвал мою фамилию, имя, отчество, год рождения.

Настала очередь бледнеть мне.

— Пройдите в машину…

Закрывая студию, Стасик долго не мог попасть ключом в замочную скважину. В те давние незабвенные времена за политические анекдоты давали ровно десять лет.

«А за пол-анекдота? — крутилась в гулкой от страха голове совершенно дурацкая мысль. — За пол-анекдота получается пять… Хотя, позвольте… Какой анекдот? Никакого анекдота я не рассказывал. Я просто шепнул на ухо Стасу… Минутку, минутку… Что же я ему шепнул?..»

Машина с шорохом несла нас к зданию, называемому в народе Серым домом. Именно так, с большой буквы.

Может, всё-таки недоразумение, а?

И вспомнилась мне история одного недоразумения.

Жил в городе композитор, часто осеняемый мелодиями. И вот, проходя однажды мимо Серого дома, он остановился, осенённый, достал блокнот и, пристально взглянув в окно второго этажа, что-то записал. Пройдя еще несколько шагов, остановился снова, пристально взглянул в окна третьего этажа, но блокнот достать не успел, потому что очутился в подвале, где его попросили объяснить, какие именно секретные сведения он пытался зашифровать с помощью нот. К счастью, всё кончилось благополучно, и уже через неделю композитор был на свободе. Правда, сочинять музыку он теперь не мог. Говорил, что, стоит ему взглянуть на нотные линейки, как они начинают переплетаться и превращаются в тюремную решётку. Врачи утверждали, что это у него на нервной почве.

Словом, когда машина бесшумно остановилась у Серого дома и нам со Стасом предложили выйти, я почувствовал, как голова моя опускается всё ниже и ниже, а руки сами собой норовят нырнуть за спину.

Миновав дежурного, мы поднялись на второй этаж и через двойные двери с тамбуром вошли в кабинет. Столы в кабинете стояли буквой Т. Лицом к нам сидел бледный человек и что-то писал. Макинтоши сгинули. Так и не подняв ни разу глаз на доставленных, человек за столом снял трубку и негромко в неё доложил:

— Товарищ полковник, они у меня.

Сердце моё стало медленно опускаться. Во что же такое мы влипли?

— Стасик, — одними губами прошептал я. — А может, ты слепил что-нибудь не то?

Стас вздрогнул и, дико на меня посмотрев, стал судорожно вспоминать.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел седеющий красавец лет пятидесяти, а с ним ещё четверо бледных подземных жителей. Из всей компании выделялся один лишь лысый толстяк — у него было весёлое лицо.

Хозяин кабинета поспешно выбрался из-за стола, и его место занял полковник. Мы увидели устремлённые на нас серые, проникающие в душу глаза.

— Перед тем, как пригласить вас сюда, — в обморочной тишине начал он, — мы тщательно изучили ваши биографии. Дело, которое мы хотим вам поручить, должно быть исполнено чистыми талантливыми руками. Вы понимаете меня?

Я ответил: «Да!» Стасик ответил: «Нет».

Полковник подумал и встал.

— Следуйте за мной, — сухо произнёс он, и, покинув кабинет, мы все стремительно двинулись куда-то по коридору.

Опередив полковника, лысый толстяк открыл дверь. Мы очутились в просторной, почти квадратной комнате. Окна были наглухо завешены плотными шторами, сквозь которые еле просеивался солнечный свет. В центре затемнённого помещения пугающе громоздилось нечто массивное и неуловимо знакомое.

— О том, что вы сейчас увидите, — прозвучал в полумраке голос полковника, — не должен знать никто. Даже близкие ваши родственники. Включите свет.

Щёлкнул выключатель, вспыхнули лампы — и я с ужасом узнал то, что громоздилось в центре комнаты. На полу рядом с деревянной упаковкой стоял полутораметровый бюст Иосифа Виссарионовича Сталина с отбитым носом. Нос лежал отдельно посреди стола на куске красного бархата.

Все стояли, скорбно опустив головы. По скулам одного из сотрудников прокатились желваки. По истечении торжественной минуты полковник заговорил снова:

— Это случилось при транспортировке. Виновные понесут наказание. Соответствующее. Что же касается вас… Вам поручается восстановить лицо вождя. Надеюсь, вы сознаёте всю меру ответственности…

— Да!.. Да, конечно!.. Ну что вы!.. Вполне!.. — закивал Стас.

— Чтобы рядом… — Полковник жутко понизил голос. — Чтобы под микроскопом… Вы понимаете?

— Всё будет сделано на самом высоком профессиональном уровне, — с чувством заверил Стас.

Глаза полковника смягчились.

— Я был уверен, что вы ответите именно так. Средств, материалов — не жалеть. В вашем распоряжении комендант, он достанет всё, что вам понадобится для работы. Завтрак, обед, ужин вам будут приносить сюда. За неделю справитесь?

Стас наклонился над столом и, не беря в руки, пристально осмотрел нос. Потом дыру в бюсте.

— Трудно будет… Но… Справимся! Обязаны справиться. Уверен.

— А почему молчите вы? — Полковник повернулся ко мне.

— Целиком согласен со Станиславом Ивановичем, — торопливо проговорил я.

Полковник удовлетворённо наклонил голову и двинулся к выходу. В дверях обернулся.

— Шторы не открывать ни в коем случае, — предупредил он напоследок, и все, за исключением весёлого лысого толстяка, покинули помещение.

— Итак, я в вашем распоряжении, — напомнил толстяк и развеселился окончательно. Ситуация и вправду складывалась забавная: оказаться в распоряжении тех, кто, как правило, сами оказывались в его распоряжении.

— Так вы комендант?

— Да, — сказал он, с интересом нас разглядывая. — Комендант. Зовут меня Степан Степанович.

— Так вот, Степан Степанович, — начал Стас. — Завтра мы приступаем к работе. К этому времени необходимо поставить леса и поднять на них бюст. Кроме того, нам необходимы цемент, гипс, колонковые кисти…

— Да ты напиши, — благодушно посоветовал комендант. — Ты напиши, а я достану…

К нашему удивлению, от него крепко несло спиртным.

Комендант вышел, и я на цыпочках приблизился к бюсту. Вид у Иосифа Виссарионовича был страшноватый. Вместо носа зияла дыра, внутри вождя было черно и пусто. Мне показалось, что из этой черноты потянуло вдруг ледяным сквознячком, и я увидел перед собой будущее. Моё будущее.

— Стас, мы пропали… — хрипло выговорил я.

— Да-да, — отрывисто отозвался он, не сводя глаз с куска красного бархата. — Не меньше двух мешков…

Стремительно подсел к столу, где уже были приготовлены письменные принадлежности, и, отодвинув страшный гипсовый обломок, со стуком опустил перо в чернильницу.

— Мешков? Каких мешков?

— Цемента, — бросил Стас, нервно скрипя пером. — Как считаешь, он действительно может достать колонковые кисти?

— Какие кисти? Какой цемент? — Я уже бегал по комнате, временами шарахаясь от изваяния. — Ты думаешь, он шутил насчет микроскопа? Трещинка, морщинка какая-нибудь — и крышка! И всё… Слушай, Стас! — Я остановился, озарённый. — А может, проще новый слепить, а?

Перышко скрипнуло — и смолкло. Стас глядел на меня, соображая.

— А этот куда?

Я посмотрел на бюст — и вздрогнул.

— Да… — опомнившись, сказал я. — Да, конечно… Ты прав.

И перо заскрипело вновь.

— Гипс медицинский… — бормотал Стас. — Н-ну, скажем, мешок…

Он возводил глаза к потолку, подсчитывал что-то на пальцах и снова принимался писать.

Шатаясь, я подошел к столу и ухватил Стасика за плечо.

— Литр спирта, Стас!.. — просипел я. — Впиши туда литр спирта…

— Литр спирта… Хм… — Стас подумал. — Два, — решительно сказал он. — Два литра спирта.

Составленный нами список включал в себя семьдесят один предмет: краски, лаки всякие, гипс медицинский, цемент, кисти колонковые и так далее.

Позвали коменданта. Уважительно на нас поглядывая, он изучил этот впечатляющий документ, исправил два литра спирта на двенадцать — и к вечеру, клянусь вам, достал всё. И кисти колонковые в том числе.

В те давние незабвенные времена… Умру — не забуду этих шести дней, проведенных в Сером доме. Каждое утро я попросту напивался. Больше всего меня пугало, что Стас (Стас!) никак не решится приступить к делу. Целыми днями он без надобности брал и смешивал краски, рассыпал цемент да рисовал безносый бюст во всех ракурсах.

— Стасик… — в тысячу первый раз стонал я. — Время же идёт! Давай хоть что-нибудь попробуем, а?

Стас остекленело смотрел на меня и мотал головой.

— Рано.

И вновь принимался создавать видимость работы.

Приходил комендант — страшный, трезвый, с подёргивающимся лицом. Звякнув о стекло зубами, опрокидывал стопку спирта, запивал водой — и снова становился весел. Оглядев разложенные на видных местах наброски, понимающе кивал и удалялся на цыпочках.

К концу третьего дня я начал ощущать некую пустоту внутри. Вне всякого сомнения, это улетучивалась вера. Анекдоты анекдотами, но — чёрт возьми! — каких-нибудь три года назад я дрался за него на фронте! За Родину и за него… Нет, прав, прав был полковник, настрого запретив раздвигать шторы. И дело даже не в том, что прохожий вражина мог зашифровать увиденное с помощью нот. Враг — он и есть враг: ему что ни покажи — он так врагом и останется… Но простому советскому человеку видеть ежедневно вождя с отбитым носом! Вождя, в котором черно и пусто!..

Короче, к седьмому дню я смирился. Я уже точно знал, что из этой комнаты мне путь один — по этапу. «Вставал впереди Магадан, столица Колымского края…» Изрядно осоловевший, сидел я на стуле, свесив руки по сторонам, и бессмысленно бормотал:

— Сколько бы верёвочке ни виться… А, Стас?.. «Я п-помню тот Ванинский порт…»

И вот наступило оно, утро седьмого дня.

— Ну что, Стасик? — с беспомощной улыбкой сказал я. — Труба?

— Труба? — Он взглянул на часы. — Труба… Да! Труба зовёт! За дело!

Поколдовав над химикалиями, на моих глазах этот мерзавец помазал чем-то обломок с отбитой стороны и, подув на него, посадил в дыру. Потом развёл что-то в блюдце и обмахнул нос по месту слепки. Появилась синеватая полоса, которая, впрочем, быстро побледнела и слилась с общим фоном. Дождавшись, пока она просохнет окончательно, Стас зачистил гипс и отступил на полшага.

— Вот так, — удовлетворённо произнёс он и вытер нос вождю красным бархатом.

Ещё не веря, я приблизился к скульптуре. Ни морщинки, ни трещинки! Такое впечатление, что этот нос никогда не был, да и не мог быть отбит…

И тут наконец я понял всё.

— Гад ползучий! — выдохнул я и, растопырив пальцы, пошёл на Стаса.

— С ума сошёл? — сердито закричал он, отдирая мои руки от своего горла. — Перестань! Сейчас комиссия войдёт!

Я опомнился и убрал руки, тем более что в комнату действительно уже входил комендант. Увидев исцелённый бюст, он замер — и даже не подошел, а как бы подкрался к изваянию. Обнюхав каждый миллиметр сталинского носа, повернулся к нам и произнёс с уважением:

— Чисто сработано…

Набежали какие-то люди, убрали всё лишнее: краски, цемент, забрали безносые эскизы. Постелили ковёр, посередине поставили стол, а на стол водрузили бюст. Стасик нашёл нужное освещение — и явилась комиссия.

Семь человек во главе с полковником ходили вокруг бюста, не произнося ни слова. Затем полковник взобрался на подставленный комендантом стул и вытащил из кармана… Нет, слава богу, не микроскоп. Всего-навсего лупу. Минут десять (так, во всяком случае, мне показалось) он искал следы нашей работы. Дважды рука с лупой опускалась — и глава комиссии, приподняв бровь, оглядывался на нас со Стасом.

Наконец полковник спрятал лупу и легко спрыгнул со стула.

— Молодцы! — бодро объявил он. — Вот что значит прочувствовать ответственность! Как вы думаете, товарищи?

Товарищи согласно закивали.

— Спасибо, — сказал он, пожимая руку сначала Стасику, потом — мне. И, уже направляясь к дверям, через плечо — коменданту: — Заплатить — хорошо…

* * *

Мы сидели в ресторане «Приморский» и доедали пятую котлету по-киевски.

Как хорошо, развалившись в мягком кресле, пить не спирт, но очень приличный коньяк и ощущать при этом, что ты совершил или, вернее, помог совершить нечто великое, я бы даже сказал, эпохальное! От подобных мыслей мелкие восторженные мурашки пробегали у меня по спине и упирались в левую ягодицу.

— И всё-таки ты подлец, — говорил я Стасу. — Ведь знал же, что там работы на пять минут! Так какого же ты лешего, а? А если бы они догадались, что мы им голову морочим? Что тогда?

— Э, брат… — прищурился Стас. — Да ты, оказывается, ничего не понял… Ты вспомни, чей это нос! От нас что требовалось? Действо! Торжественный акт! Длительная подготовка, обилие материалов, всестороннее изучение… Да нам бы не простили, прилепи мы его за пять минут!

— А сразу ты мне сказать не мог?

— Да я думал, ты и сам всё понимаешь… — смущенно проговорил Стас и, крякнув, разлил коньяк по рюмкам.

В те давние незабвенные времена…

Вот сейчас на всех перекрёстках кричат: культ, культ! А что культ? Можно, наверное, жить и при культе. Если, конечно, умеешь нос вождю наставить… Только чтобы незаметно! Чтобы рядом… Чтобы под микроскопом…