Джентльмены предпочитают русалок (СИ) [Х. П. Мэллори] (fb2) читать онлайн

Х.П. Мэллори и Дж. Р. Рейн

«Джентльмены предпочитают русалок»

Серия «Русалка средних лет» #2

Переводчик и редактор — Лена Меренкова

Обложка — Лена Меренкова

Глава первая

— Скажи мне правду, Ева.

Сойер не сводил с меня глаз. Он все еще смотрит на меня темными, полными надежд глазами. Ищет правду. Правду, которую я, кажется, не могу вытолкнуть из своих уст, как бы я ни старалась. Мы долго смотрим друг на друга, не мигая и не двигаясь. Я хочу бежать, но мои ноги застыли. Если бы я была в воде, я могла бы развернуться и уплыть так же свободно, как если бы была барракудой, избегая тоски в его глазах. На суше я так не могу

Всего пару часов назад Каллен был здесь, ворвался в мой дом и угрожал нам обоим. Полиция и медики приехали и уехали. Венди взяла Тома, моего пса, к себе в кабинет, чтобы вылечить его раны. Как только я закончу здесь с Сойером, мне нужно убедиться, что с Томом все в порядке.

Но «здесь с Сойером» начинает жить своей собственной жизнью.

— Ева, — снова начинает Сойер — надрыв в его голосе почти разрывает меня. Кажется, он не может продолжать, поэтому отворачивается, его взгляд останавливается на чем — то вдалеке. Затем он подходит к моей кладовой на кухне, открывает ее и достает метлу и совок. Он сметает разбитое стекло от окна в урну, затем выбрасывает его в мусорное ведро, возвращается, чтобы снова подмести.

Все, что я могу сделать, это смотреть на него, смотреть и мечтать, чтобы между нами все было по — другому — чтобы он не слышал от Каллена то, что он сказал, и не видел того, что видел. Могу только представить, какие мысли крутились в его голове.

Слезы щиплют глаза. Я чувствую соленый вкус на языке, прежде чем вытираю расцветающие слезы.

— Сойер, — медленно начинаю я, потому что действительно не знаю, что сказать или как облегчить эту ситуацию.

— Нам нужно заколотить это окно, — говорит он, выбрасывая очередную партию битого стекла в мусорное ведро. — Завтра парень заменит его. А пока нам нужно это прикрыть.

Он говорит небрежно — будто все нормально, будто того, что только что произошло, на самом деле не было. И меня смущают его действия. Если он думает, что это сложно для него, у меня невозможный секрет. Я делаю вдох, чувствуя, как холодный воздух наполняет мои легкие, и говорю:

— Ты заслуживаешь правды, и я хочу дать ее тебе, но это не так просто.

Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и выражение его лица непроницаемо.

— Правда всегда самая простая.

Я качаю головой.

— Не в этом дело, — надеюсь, он поймет. — Это касается не только меня, но… это касается и других, Сойер. Другие… мой народ, который я должна охранять.

— Охранять значит прятать? — он не улыбается, но его хмурый взгляд чуть менее выражен, и от этого у меня в груди пробегает искра облегчения.

Я думаю о Каллене, который никогда не улыбался, сколько я его знаю, и содрогаюсь. Ситуация с Калленом еще слишком свежа в моей памяти. Произошла слишком недавно, слишком болела.

— Тогда ты признаешь, что ты… — его голос дрожит, он не может найти нужных слов. — Русалка? — заканчивает он, наконец.

Его хмурый взгляд возвращается, портя его красивые черты. Это заставляет меня чувствовать себя ужасно, потому что я просто не могу… Я не могу сказать ему, но не знаю, почему. Может, потому что, как только я подтвержу то, что он уже знает, правда выйдет наружу, и меня разоблачат. А это значит, что он не будет думать обо мне так, как раньше.

Я открываю рот, чтобы ответить, но тут же закрываю его.

Он хмурится сильнее.

— Ева, — выдавливает он. — Я знаю. Ты знаешь. Так почему ты не можешь просто признаться?

Он прав. То, что я — русалка, теперь открыто, все из — за Каллена, и нет смысла отрицать правду. Если я это сделаю, это вызовет еще больший раскол между нами, и я не хочу лгать Сойеру. Не хочу врать, и точка, но в последнее время кажется, что это все, что я могу делать.

Я вздыхаю, скрещивая руки на груди, и говорю:

— Это правда. Я пришла из моря, и я… русалка.

Его брови удивленно поднимаются, будто он не ожидал услышать слова, но ждал их.

— Когда ты учила моих детей плавать в озере за домом, — начинает он. — И я видел твой хвост… мы все видели.

Я киваю.

— Мой хвост был настоящим. Я думала, что смогу притвориться, что это подделка, потому что Венди сказала, что люди иногда носят подделки, когда пытаются притвориться русалками…

— Венди знает? — в голосе Сойера отчетливо чувствуется боль, и все во мне сжимается от внезапной тревоги.

— Нет, — мгновенно отвечаю я, качая головой. Я хочу дотянуться до него, заключить в объятия и никогда не отпускать. Но когда я тянусь к нему, он отступает на шаг. Разочарование нарастает во мне, но я опускаю руку. — Я не говорила правду ни Венди, ни кому — либо еще, если на то пошло, — говорю я, переводя взгляд на пол, и мой голос ослабевает. — Я волновалась, что… если я кому — нибудь расскажу, они сочтут меня сумасшедшей. Или что раскрытие себя может быть опасным.

— Опасным? Думаешь, я причиню тебе боль?

Я поднимаю на него взгляд, потому что его голос срывается, будто слова застревают у него в горле.

— Нет, не ты. Но такая информация… она выходит наружу, и если бы она вышла, если бы люди поняли, что в море целая цивилизация, кто знает, что бы они сделали? И… я напомню… это мой народ в море, Сойер. Поэтому я должна защищать их, — я вздыхаю и чувствую, как растет мое разочарование. Разве он не понимает, что не так просто сказать правду? То, что я читала о человеческом мире, противоречиво; есть рассказы о злых людях, об их эгоистичной и жадной природе, об убийствах и жестокости. Некоторые истории утверждают, что все люди такие, что они хотели бы нашей смерти, если бы узнали о нашем существовании. И хотя я не верю, что все люди такие, я все же не могу рисковать тем, что мой народ будет обнаружен.

За то короткое время, что я провела здесь, в Шелл — Харборе, я убедилась, насколько неверно утверждение, что все люди плохие; но осторожность в моей природе. С таким секретом, как мой, так и должно быть.

— Я тщательно защищала себя и свой народ, Сойер, — почти шепчу я. — Вот почему я до сих пор не говорила тебе правду. Я надеюсь, ты понимаешь. Не то чтобы я хотела солгать тебе, но я не могла… у меня не было другого выбора.

— Где твой пылесос? — спрашивает он, резко меняя тему и звуча кратко. Я указываю на шкаф в гостиной, и он идет за ним. Затем он включает пылесос и всасывает оставшиеся осколки стекла, пока я ищу, что сказать, громкий статический шум разрывает тишину между нами. Что я могу сказать, чтобы исправить эту ситуацию? Я не уверена, что есть что сказать. Кроме того, я не уверена, что эта ситуация может улучшиться. Все вот так.

Он выключает пылесос, наматывает на него шнур и увозит его прочь. Затем он подходит к раздвижной стеклянной двери в гостиной, открывает ее и осматривает повреждения с другой стороны. Он тянется к метле и убирает осколки стекла, засоряющие крыльцо. Я иду через гостиную и выхожу на крыльцо, но он поднимает руку, чтобы я не порезала ноги об оставшиеся осколки.

Тишина опускается на нас. Я не могу смотреть ему в глаза, вместо этого смотрю на дерево под ногами. Оно потрескалось и засохло, краска местами облезла.

Первым говорит Сойер. Когда я поднимаю взгляд, он проводит рукой по своим густым волосам с усталым выражением лица.

— Этот мужчина, от которого ты сбежала, Каллен, и твой брак… этот мужчина приходил к тебе раньше, да?

Я не отрицаю этого, мое молчание почти равно подтверждению. Сойер тяжело вздыхает и прикусывает губу до боли. На мгновение он, кажется, разрывается между тем, чтобы потянуться ко мне или уйти. Мое сердце трепещет при мысли, что он может обнять меня, может простить меня за то, что я не сказала ему правду, что он может принять меня такой, какая я есть.

Он этого не делает.

— Когда мой первый муж, Эвард, умер, Каллен заявил права на меня, — объясняю я. — Другая жена Эварда, Мара, уже была замужем за Калленом. Он взял ее раньше, чем меня, — я хмурюсь, думая о своей ближайшей подруге Маре. Еще больше слез грозит хлынуть из меня, в горле появляется сноп. Вроде, это правильная фраза. Но меня легко запутать в человеческих высказываниях. Но вернемся к Маре: я не знаю, в безопасности ли она, в порядке ли она? Каллен не мог быть счастлив, что Мара помогла мне сбежать, и наказания, с которыми она, несомненно, столкнулась и столкнется, вызывают у меня мурашки по коже.

Каллен, скорее всего, попросит ее о разводе. Это может звучать не так серьезно, согласно человеческим обычаям, но в культуре русалок развод означает практически изгнание из общества. Ей грозит и настоящее изгнание, хотя я не могу представить, что даже Каллен мог быть настолько жестоким, чтобы заставить ее уйти от детей и в одиночестве отправиться в глубины океана. В морском мире изгнание — это всего лишь синоним убийства.

— Ева?

Голос Сойера заставляет меня обратить внимание, и я дрожу. Здесь холодно, ветер бросает мои волосы в глаза и морозит кожу. Вода удерживает тепло, чего нет у воздуха, и мое человеческое тело постоянно борется за тепло. Внезапно вспоминаю, что на мне только тонкая рубашка и джинсы, а еще я стою босиком. Я дрожу.

Я хочу спать, но знаю, что не смогу, даже если попытаюсь; слишком много всего у меня на уме. И мне все еще нужно убедиться, что с Томом все в порядке — и эта тема создает свои проблемы, потому что я не знаю, как объяснить всю эту ситуацию Венди. Я не хочу говорить ей правду — если Сойер тому пример, люди не выносят правды. Кроме того, Венди — мой единственный друг здесь, кроме Сойера, и если она тоже начнет относиться ко мне по — другому… я не хочу с таким столкнуться.

— Это не все, да? — спрашивает Сойера. Его брови сдвинуты, но напряжение с его плеч спало.

Да, но я не хочу ему ничего больше говорить. Он уже смотрит на меня по — другому, как я и ожидала. Он больше не смотрит на меня так, будто я Ева — он смотрит на меня так, будто я потустороннее существо, чего — то, чего он не может понять.

Я знала, что это произойдет, и именно поэтому я больше всего хотела сохранить от него свою тайну. Я просто… я ненавижу то, как я чувствую себя объектом — каким — то странным чужим инопланетянином, которого нужно изучить. Будто я уже не личность для него.

— Мне нужно пойти к Венди и убедиться, что с Томом все в порядке, — тихо говорю я, придумывая причину уйти, причину спрятаться от его пытливых глаз. Я не думаю, что смогу больше находиться в присутствии Сойера. Входная дверь все еще открыта, и пока мы стоим там, я слышу, как ветер воет сквозь деревья, задевая нас обоих.

— Остальной беспорядок и окно, — начинает Сойер, но я его перебиваю:

— Может подождать, — весь дом — это бедствие, но во мне нет сил, чтобы переживать. — Я проверю Тома, а потом пойду спать.

Сойер выглядит так, будто хочет возразить, но затем внезапно сдается без боя. Он оборачивается и смотрит на кухню, где лежат разбитые кружки, а блок ножей валяется на полу.

— Это безопасно? — говорит он. — Или он вернется?

Я почти прерываю его.

— Из — за вмешательства полиции и всего, что произошло, Каллен не вернется еще долгое время.

Сойер кивает и, кажется, соглашается с моим утверждением.

— Я помогу тебе убрать это завтра, — любезно предлагает он. Он старается, а это больше, чем я могу просить. — Но, пожалуйста, расскажи мне остальную часть истории?

Я качаю головой. Я слишком устала.

— Завтра, — отвечаю я и не знаю, почему так легко соглашаюсь, если не считать того, что мне невыносимо сказать ему «нет». Он спас мне жизнь, долг, который я никогда не смогу вернуть. Как бы это ни было больно, он заслуживает полной правды.

Сойер уходит.

Я стою и смотрю, как фары грузовика исчезают вдали. Глядя ему вслед, я чувствую, как мой желудок скручивается узлом. Завтра у меня не будет другого выбора, кроме как объяснить, и эта мысль наполняет меня тревогой.

Глубоко вдохнув, я выхожу на улицу и направляюсь к машине.

* * *

Том весело лает, когда я прихожу в ветеринарную клинику, и я воспринимаю это как хороший знак. Дверь распахивается прежде, чем я успеваю постучать, и вдруг руки Венди обвивают меня, она притягивает меня к себе, уткнувшись лицом в изгиб моей шеи. Она высокая, но не слишком крупная женщина, но она сильна, несмотря на свои размеры, прижимает меня к себе.

Я хлопаю ее по плечу, и она отпускает меня, когда я хриплю. Я не могу сдержать улыбку. После неловкости с Сойером объятия — именно то, что мне нужно. Увидеть моего друга — именно то, что мне нужно.

— Я так переживала за тебя! — восклицает Венди. — Что сказали медики?

Я пожимаю плечами. По правде говоря, они сказали много чепухи, которую я не поняла, но, насколько я могу судить, я в порядке.

— Всего несколько царапин и синяков, — отвечаю я, когда Венди ведет меня дальше внутрь.

— Царапины и синяки?

— Я ударилась головой, но у меня нет сотрясения мозга, — по крайней мере, этот термин я понимаю.

— Ну, это хорошо, и я рада это слышать. А Сойер?

— Почти то же. Ему повезло — нам обоим повезло, — от этой мысли у меня все внутри переворачивается, и хорошее настроение улетучивается. В противостоянии с Калленом мы оба могли умереть. Русалы намного сильнее физически, чем люди. И мужчины — русалы значительно сильнее, чем женщины.

— Так что же случилось?

Я качаю головой, а затем вздыхаю.

— Венди, если ты не возражаешь… мы можем поговорить об этом завтра? Я уже устала, и единственная причина, по которой я пришла, — убедиться, что с Томом все в порядке, и поблагодарить тебя за помощь.

Венди кивает и ведет меня в заднюю комнату клиники. Знакомый вид сразу успокаивает меня, и я с благодарностью опускаюсь в ближайшее кресло. У меня болят ноги, и мне хочется умереть, но мне удается слегка улыбнуться, когда Венди предлагает кофе. Это странный человеческий напиток, горький и горячий, но он работает.

— Как Том? — спрашиваю я, когда Венди входит в одну из смотровых комнат, и я следую за ней.

— Спроси его сама, — улыбается Венди, и, как по команде, Том поднимает голову. Ему трудно двигаться из — за того, что мы сначала приняли за сломанные ребра. Я наклоняюсь и глажу его по голове, он виляет хвостом.

— Он в порядке? Переломы есть?

— С ним все будет в порядке, — говорит Венди, улыбаясь ему. — Нет переломов.

— Слава Богу, — шепчу я, пытаясь сдержать слезы.

— Сначала я думала, что у него сломаны ребра, — продолжает Венди, когда Том подходит ко мне, — но я рада сказать, что ничего не сломано. Ушиб, да, но он заживет, и он должен чувствовать себя намного лучше через неделю или около того. Я бы просто держала его в одной комнате и старалась не позволять ему слишком много двигаться.

Том издает милый лай и устраивается клубочком прямо у моих ног.

— Что все — таки случилось? — спрашивает Венди. Она возвращается в комнату с подносом свежесваренного кофе и печеньем. Ставя поднос на кофейный столик, она садится на сиденье рядом со мной. — Все, что я знаю, это что кто — то напал на тебя, и Сойер вмешался. Хорошо, что он это сделал.

У меня не хватает духу сказать ей правду. Как я могу? Я даже не хотела говорить Сойеру, но этого выбора меня лишили. Рассказать двум людям, кто я на самом деле, — невыносимая мысль в данный момент.

— Кто был тот мужчина, который вломился в твой дом? — спрашивает Венди.

Хоть я и сказала, что не хочу вдаваться в подробности, я все равно ловлю себя на том, что отвечаю. Такое ощущение, что я на автопилоте, я думаю, так это называют люди.

— Его зовут Каллен. Он был тем, за кого я должна была выйти замуж.

— Тот, от которого ты сбежала? Из Греции? — я вижу сомнение в глазах Венди, но она не давит на меня, и я благодарна за это.

Я киваю, не веря, что могу сказать что — то еще. Вместо этого я беру кофе, делаю большой глоток и тут же обжигаю язык. Жидкость невероятно горячая, она стекает по моему горлу, обжигая нёбо, но я не могу сказать, что чувствую боль — только тепло. Подслащенный сахаром и молоком — чего у нас на Корсике нет, — этот напиток смягчает мою внутреннюю холодность.

Венди тянется к своей кружке. Она делает глоток, прежде чем вздрогнуть и снова поставить его на стол.

— Слишком горячо, — объясняет она, — я не знаю, как можно так пить.

Возможно, потому, что в океане все такое холодное, и, таким образом, горячий напиток — это новинка. Я только пожимаю плечами и делаю еще глоток. Венди я говорю:

— Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты сделала сегодня. Помочь Тому было очень любезно с твоей стороны.

— Том может быть бродягой, но я считаю его членом семьи. Хотя после сегодняшнего дня у меня возникает соблазн позволить тебе оставить его навсегда.

Раньше Венди говорила мне, что я могу держать Тома у себя дома, пока не обустроюсь. Теперь и мне хочется оставить его навсегда. Но я не говорю так много, просто опускаю взгляд на пол.

— Так что же случилось с Калленом? — спрашивает Венди. — Почему он вломился в твой дом?

— Он искал меня, — отвечаю я, пожимая плечами.

— Чтобы вернуть в Грецию?

Я киваю.

— Полиция схватила его?

Я качаю головой.

— Нет, он ушел, — бормочу я, — но он вернется.

У Каллена вся Корсика. Он мог бы послать за мной любого охранника, любого солдата, если бы захотел. Я думала, что здесь, на суше, я в безопасности, но теперь я знаю правду. Куда бы я ни пошла и как бы я ни пыталась бежать, он найдет меня. Я не могу избегать его вечно.

Знание о моей грядущей судьбе снова вызывает у меня слезы на глазах. Только на этот раз я не могу их удержать. Когда я пытаюсь моргнуть, они только вытекают и катятся по моим щекам, горячие на моей холодной коже. За сорок лет своей жизни я еще никогда так не плакала, рыдания сотрясали все мое тело. Мои эмоции, наконец, стали слишком сильными, чтобы их можно было контролировать.

Венди садится рядом со мной, взгромоздившись на подлокотник кресла. Когда я не пытаюсь отодвинуться, она обнимает меня, бормоча нежные слова, которые я больше не слышу из — за собственных рыданий.

— Все в порядке, — слышу я ее голос, но голос ее приглушен, — мы с Сойером будем охранять тебя, Ева. Мы присматриваем за своими в Шелл — Харборе.

Своя.

Даже сквозь поток горячих слез я чувствую толчок в груди. Мое место здесь, в Шелл — Харборе. Ни на Корсике, ни в Эверморе, ни с Калленом в качестве жены. Я принадлежу этой семье, которую выбрала. Здесь у меня есть друзья и свой дом, где мной никто не управляет.

Венди продолжает что — то бормотать мне, пока я прижимаюсь к ней. Я чувствую себя ребенком, но не могу удержаться от слез и даже не пытаюсь. Хоть раз я позволила себе чувствовать.

Мы долго сидим вдвоем, пока мои слезы не высыхают и я не обещаю себе, что не позволю Каллену победить.

Глава вторая

Мир медленно возвращается ко мне, когда я прихожу в себя. Свет просачивается сквозь открытые шторы и обжигает мои веки. Я чувствую, как где — то в затылке глухо пульсирует головная боль, и переворачиваюсь с низким стоном. Но вместо того, чтобы ощутить под собой мягкий матрац, я скатываюсь с края кровати и с глухим стуком падаю на пол.

На Корсике мне не приходилось беспокоиться о такой глупости, как падение с кровати. Русалки спят горизонтально, как и люди, но нам не нужны кровати, вместо этого они спят на мягких океанских течениях или на песчаных рифах.

Открыв глаза, я выпрямляюсь, желая снова заснуть, но я не в своей спальне. Потом я вспоминаю, как последовала за Венди в ее дом, где провела ночь, потому что она не хотела, чтобы я возвращалась домой одна. В то время это казалось хорошей идеей. Теперь я просто хочу побыть одна и подумать. И понять, что я буду делать дальше, каков мой план. Я знаю, что Каллен вернется, и в следующий раз я хочу быть к нему готова.

Словно по сигналу, Том подходит ко мне и дарит мне утренний поцелуй, то есть облизывает половину моего лица.

— Фу, — говорю я, улыбаясь ему и наблюдая, как его хвост начинает вилять. Слава Посейдону, он не ранен. Я действительно полюбила забавного парня.

— Утро сонное, — доносится из коридора голос Венди. Она просовывает голову в дверь, чтобы улыбнуться мне, сияя, как наседка. — Я делаю яичницу. Хочешь?

Хотя я давно не ела, я качаю головой. После вчерашнего у меня нет особого аппетита.

— Нет, спасибо. Как долго я спала?

— Всю ночь, — с улыбкой отвечает Венди. Ее волосы взлохмачены после сна, и она все еще в ночной одежде, которую называет пижамой. — Я не хотела тебя будить, — любезно объясняет она, возвращаясь на кухню, чтобы продолжить готовить завтрак. Я слышу шипение яиц на сковороде, смешивающееся с запахом теплого масла и поджаренного хлеба, но есть все равно не хочется. — В любом случае, сейчас только десять часов, так что ты не слишком долго спала, — кричит Венди из коридора. — К тому же сегодня суббота.

Суббота. Посейдон, это плохо!

В спешке я вскакиваю на ноги, чувствуя, как колени скрипят подо мной. Я босиком, значит Венди сняла с меня туфли прошлой ночью, но я нигде не могу их найти.

— У меня урок плавания через полчаса, — говорю я, выходя в коридор, и она поворачивается ко мне. Нагнувшись, чтобы заглянуть под диван, я продолжаю. — Венди, что ты сделала с моей обувью?

— В коридоре, — кричит она, — на полке для обуви.

Верно. Очевидно. Бросившись в коридор, я обнаруживаю упомянутые туфли, аккуратно стоящие рядом с парой балеток Венди.

— Нашла! — говорю я, натягивая их на ноги с куда меньшей грацией, чем обычно. — Я бы хотела остаться, но не хочу опаздывать.

Венди появляется в дверях как раз в тот момент, когда я тянусь за ключами. С лопаточкой в ​​одной руке и фартуком вокруг талии она выглядит суровой человеческой матерью, готовой отругать непослушного ребенка. Затем ее черты смягчаются, и она вздыхает.

— Ты уверена, что хочешь вернуться домой… после всего, что… только произошло? Ты всегда можешь остаться здесь, со мной, понимаешь?

В спешке, чтобы проверить Тома, я совершенно забыла о том, в каком состоянии я оставила дом. Вещи по — прежнему разбросаны, на кухне бардак, сад разорван в клочья. Мне приходится бороться со слезами, быстро моргая, но я не в силах сдержать волнение в груди, будто я проглотила ежа. Честно говоря, я не знаю, готова ли я вернуться.

Как будто каким — то образом чувствуя мои внутренние мысли, Венди кладет руку мне на плечо. Ее улыбка добрая, когда она говорит:

— Я рядом, Ева, — затем она колеблется, и что — то в ее выражении кажется… подозревающим? — Я знаю, ты не все мне рассказываешь, — продолжает она. — И это нормально. Я просто хочу, чтобы ты знала, что можешь мне доверять.

— Я доверяю тебе, — мягко отвечаю я. Она так много для меня сделала. С самого первого дня, как я прибыла в Шелл — Харбор, Венди была исключительно щедрой. Я протягиваю руку, чтобы сжать ее ладонь, затем поворачиваюсь к двери. — Но мне все равно нужно вернуться домой, — говорю я, дыхание прерывается, — так что лучше это сделать сейчас.

— Если ты уверена.

— Да, — это не совсем ложь, потому что я знаю, что в какой — то момент мне нужно вернуться домой, но это не облегчает возвращение домой. Потом я думаю о Сойере, о его теплых темных глазах и яркой улыбке, и эта мысль придает мне сил. Расправив плечи, я принимаю решение. — Со мной все будет в порядке, — говорю я Венди с улыбкой, — у меня бывало и похуже, — по крайней мере, это правда. Каллен не одолеет меня.

— Тогда забери Тома с собой. Он все равно думает, что он твой.

Мне удается рассмеяться, глаза прищуриваются.

— Хорошо.

Венди машет рукой на прощание с порога, пока я иду по дорожке к своей маленькой машине. Том бежит рядом со мной, и он не выглядит плохо — может, просто немного медленнее, чем обычно.

День уже в разгаре, солнце греет мне лицо, когда я сажусь за руль. Я даже умудряюсь улыбаться, когда мимо проходит молодая пара. Короткое путешествие от дома Венди до моего дома заставляет меня медленно расслабиться, наслаждаясь красотой побережья с парусными лодками, усеивающими горизонт. Я чувствую, как напряжение уходит из моего тела, и мне помогает то, что большая собачья голова Тома находится рядом с моей. Время от времени он высовывает голову из окна и дышит мне в лицо, выглядя так, будто улыбается. Когда я припарковываюсь перед своим домом и поднимаюсь по ступенькам, я почти чувствую себя хорошо.

Все меняется, когда я захожу и вижу состояние дома. Я не помню, чтобы прошлой ночью было так плохо. Куда ни глянь, везде беспорядок. На кухне валяются разбросанные ножи, перевернутый блок для ножей, как и мебель в гостиной.

Я делаю глубокий вдох, сдерживая слезы. Я переживу это. Я верну свою жизнь в нормальное русло. Я не позволю Каллену сломить меня.

Нуждаясь в передышке от угрюмых мыслей, я снова сосредотачиваюсь на доме. Беспорядок вряд ли трудно убрать — отсутствующее окно является единственным повреждением самого дома, и, слава богам, никто серьезно не пострадал. Никто, кроме Тома, но собаки, должно быть, более выносливы, чем я думала, потому что он, кажется, совершенно счастлив забрести в гостиную и плюхнуться перед незажженным камином. Для него в мире все правильно.

До начала уроков плавания остается всего двадцать минут, и я быстро прибираюсь. Я благодарна Сойеру за то, что прошлой ночью он подмел и убрал пылесосом все осколки стекла. С разбитым окном я мало что могу поделать, но напоминаю себе о том, как Сойер сказал, что пришлет кого — нибудь починить его. Надеюсь, что кто — то придет пораньше. Остальной беспорядок достаточно легко исправить, и я нахожу что — то очищающее в уборке. Будто избавляясь от остатков атаки Каллена, я как — то избавляюсь и от него тоже.

Я начинаю мыть пол на кухне, когда в дверь звонят, и я отвлекаюсь от своих мыслей. Сердце колотится, хотя я не знаю почему, я бросаю швабру и выхожу в коридор, Том рядом со мной. Открыв дверь, я вижу угловатое лицо Сойера, его темные кудри падают на лоб. У его левой скулы образовался неприятный синяк, но в остальном он выглядит целым и невредимым. Сойер не одинок. Его дочь Хизер и сын Тейлор стоят рядом с ним.

— Мисс Ева! — восклицает Хизер, дергая мою футболку. — Папа говорит, что кто — то вломился в твой дом! У тебя все нормально? — и она, и Тейлор смотрят на меня широко распахнутыми встревоженными глазами, и я не могу не почувствовать укол сочувствия. Они всего лишь дети, и поэтому их не должны волновать взрослые проблемы. Вообще — то я удивлена, что Сойер вообще упомянул об этом. Но, учитывая его очевидный синяк, думаю, он должен был им что — то сказать.

— Я в порядке, — выдавливаю я, наклоняясь, чтобы взъерошить кудри Хизер, ее непослушные волосы — копия волос ее отца. — Итак, кто готов плавать?

Они оба улыбаются и сразу обращают внимание на Тома, воркуют с ним и долго гладят — он просто поглощает внимание. Я позволяю им переодеться наверху, а сама иду к задней двери, решив приготовиться в озере. Я могу только предполагать — и надеяться, — что Сойер не сказал им, кто я на самом деле. Объяснить взрослому достаточно сложно, но я знаю, что дети не умеют хранить секреты. Не то чтобы им кто — то поверил, если бы они сказали, что я настоящая русалка, но все же…

Скользнув в прохладную воду, я чувствую знакомое ощущение, как мои сухопутные ноги превращаются в длинный серебристый хвост. Должно быть приятно снова стать собой, но все, что приносит моя форма русалки, — это воспоминания о Корсике. Каллене. О том, что может случиться, если меня заставят вернуться. А потом я думаю о возвращении Каллена и гадаю, стоит ли мне вообще заморачиваться с этим уроком плавания.

Ты должна жить дальше, Ева, напоминаю я себе. Ты должна устроиться на земле, а это значит, что ты должна построить карьеру. Нельзя жить в страхе, ожидая, что Каллен снова нападет. Ты должна двигаться дальше.

— Прошу прощения? — раздается голос сверху, и я резко оборачиваюсь и вижу высокую стройную женщину и двух девочек, смотрящих на меня сверху вниз. Женщина мягко улыбается. — Привет, меня зовут Вивьен, я друг Сойера. Он сказал… может, у вас есть места в школе плавания для моих детей?

Мое сердце подпрыгивает — я не знаю, это из — за того, что я не видела, как подошла Вивьен, или из — за того, что у нее есть еще два ученика для меня. И, конечно же, я начинаю задаваться вопросом, откуда она знает Сойера и насколько они… друзья?

Глядя за Вивьен, я замечаю, что двум девочкам, о которых идет речь, лет девять или десять, может, разница между ними всего год. Они застенчиво улыбаются из — за спины матери, не совсем желая показывать себя.

— Да, у меня есть место еще для двоих, — мягко отвечаю я и машу им, пока выплескиваю хвост из воды, и они обе ахают от благоговения.

— Вау, этот хвост — нечто! — говорит Вивьен, и мое сердце сжимается, пока я не осознаю, что она не знает, настоящий ли он. — И я так рада, что у вас есть место для моих девочек. Спасибо, — продолжает Вивьен. — Я изо всех сил пыталась найти хорошего инструктора по плаванию, и мой муж говорит, что девочки должны были научиться плаванию много лет назад, — затем она поворачивается лицом к своим детям, тянет их вперед. — Джессика, Оливия, поздоровайтесь.

Конечно, я рада услышать, что Вивьен замужем, даже несмотря на то, что корю себя за то, что вообще беспокоюсь. Не то чтобы мы с Сойером были чем — то большим, чем просто друзьями, и я начинаю задумываться, а остались ли мы такими. В любом случае, у меня нет к нему претензий, поэтому, если бы он встречался с другой женщиной, у меня не было бы права расстраиваться.

— Здравствуйте, — кричат девочки в унисон, и каждая улыбается. У Оливии не хватает нескольких молочных зубов.

— Ничего, если я останусь смотреть? — спрашивает Вивьен.

— Конечно, но… гм, я еще не сказала… цену, — я чувствую себя глупо, не в своей тарелке. У меня никогда раньше не было работы ни на суше, ни где — либо еще, поэтому я не могу не задаться вопросом, правильно ли я это делаю? Я должна упомянуть цену так рано в разговоре? Иногда я задаюсь вопросом, создана ли я для жизни на суше…

Вивьен, по крайней мере, не замечает моего колебания.

— Меня не беспокоит цена. Я заплачу, чего бы это ни стоило, лишь бы мои девочки развлекались. И я сказала о вашей школе плавания кое — кому из родителей в городе — и все потому, что Сойер клянется, что вы — лучший учитель плавания в городе.

Я улыбаюсь, удивленная и невероятно благодарная ей за распространение информации. Мне пригодится много клиентов. И я делаю мысленную пометку поблагодарить Сойера за его добрые слова позже.

— Как мило, спасибо.

В этот момент Сойер, Хизер и Тейлор неторопливо идут по травянистому берегу, ведущему к озеру. Он улыбается, когда видит меня, и машет рукой Вивьен, но ничего не говорит, вместо этого усаживаясь на одну из старых скамеек на берегу озера. Вивьен присоединяется к нему, и они начинают говорить, пока я задаюсь вопросом о характере их отношений. Кажется, она… интересуется Сойером. Не то чтобы я могла винить ее, он необыкновенно красив. Да, Вивьен упомянула, что она замужем, но, как я начинаю узнавать о человеческой культуре, иногда это не имеет значения.

Я позволяю взгляду задержаться на Сойере, и Хизер дергает меня за руку и говорит:

— Что мы сегодня выучим?

Возвращаясь к реальности, я поворачиваюсь к четверым детям, которые с нетерпением смотрят на меня. Четыре! Я очень рада, и впервые я действительно чувствую, что эта школа может куда — то стать чем — то серьезным.

— Что ж, — медленно начинаю я, — у нас сегодня двое новых детей, так что начнем со знакомства. Джессика, Оливия, вы когда — нибудь раньше плавали?

Самая старшая, Джессика, качает головой. Она еще даже не погрузилась в воду, вместо этого она все еще сидит на краю озера, и только ее нога скользит по поверхности.

— Мама не любит, когда мы делаем что — то опасное, — объясняет она.

— Все в порядке, — подхватывает Тейлор, — мы тоже никогда раньше не плавали; но мисс Ева хороший учитель.

Я сдерживаю смех, в моем животе скапливается тепло, несмотря на прохладную воду. Они милые, и их бесконечное удивление и оптимизм помогают мне отвлечься от вчерашнего кошмара. И вопросов, которые сейчас мучают меня о Сойере и Вивьен.

По ходу урока я начинаю полностью забывать о Каллене и нападении. Дети Сойера как родные с водой, однако Джессику нужно больше уговаривать. Сначала не помогает даже энтузиазм ее младшей сестры, и требуется почти двадцать минут, чтобы убедить ее намочить ноги.

— Все в порядке, — тихо говорю я. Я слишком хорошо знаю, что Сойер и Вивьен наблюдают за мной, и чувствую искру беспокойства, нервничая, что они решат, что я плохо справляюсь. В конце концов, если я даже не смогу заставить одну из девочек погрузиться в воду по колено, какой от меня толк? Я смотрю на Сойера, надеясь на утешение, но он даже не улыбается мне. Стараясь не выглядеть обиженно, я снова поворачиваюсь к Джессике. — Я буду держать тебя все время, обещаю. Здесь ты в безопасности, и я позабочусь о том, чтобы тебе было удобно, хорошо? — Джессика кивает, и я продолжаю. — А теперь держись за мои руки и медленно опускайся в воду.

Она не шевелится. Даже когда трое других детей предлагают ей добрые слова поддержки, она не хочет даже пытаться. Ее голубые глаза огромные, пока она смотрит на просторы озера, а потом вдруг я понимаю. Она боится не плавания, а большого темного озера. Возможно, бассейн был бы лучше…

— Джессика, — говорю я тихо, — ты боишься, что в воде что — то есть?

Она тихо кивает.

— Здесь нет ничего, кроме нас, — уверяю я ее и прыгаю в воду, проплывая озеро по всей его длине, а мой хвост то поднимается из воды, то погружается в воду, а дети с благоговением смотрят на меня. Когда я подплываю к Джессике и беру ее за руку, она чуть более отзывчива. — Озеро не страшное, оно красивое. Здесь нет ничего, что могло бы причинить тебе боль, хорошо? — говорю я с широкой улыбкой.

Джессика кивает, закусив губу. В конце концов, она сжимает мои руки так сильно, что становится больно, но мне все равно, потому что она с плеском скользит в воду. Она даже хихикает, когда на нее попадает вода, и ей удается немного застенчиво сказать «спасибо».

Дальше дела идут более гладко. Дети — ангелы и делают все, что я прошу, с энтузиазмом. Маленький Тейлор, кажется, особенно любит баттерфляй, даже если он слишком нетерпелив и посылает волну, обрушивающуюся на нас с каждым ударом. Оливия и Хизер визжат, когда вода смачивает их волосы, а Джессика смеется и, наконец, начинает расслабляться.

Урок закончился слишком рано, час подходит к концу. Я помогаю детям выбраться из воды, и они берут свои полотенца, а я смотрю. Затем я отправляю их в дом, чтобы они высохли и переоделись, а я бездельничаю в озере, ожидая, пока все уйдут, чтобы я могла быстро вернуться к своим человеческим ногам.

— Что я должна? — спрашивает Вивьен, вставая со скамейки и направляясь к озеру.

— О, мы можем решить это позже, — отвечаю я, и мое сердцебиение начинает учащаться, когда я задаюсь вопросом, будет ли она ожидать, что я выйду из воды и займусь делами прямо здесь и сейчас — что — то, чего я не могу сделать. — Я собираюсь сделать несколько кругов, прежде чем следующие дети придут на урок через несколько минут, — объясняю я, хотя это не совсем правда.

Вивьен, кажется, довольна объяснением и быстро кивает мне.

— Отлично. Тогда увидимся на следующей неделе.

— Хорошо! Спасибо!

Она кивает, и я смотрю, как она идет по траве к дому, где ее уже ждут дети. Они машут мне, и я машу в ответ, наблюдая, как они втискиваются в ее серебристый внедорожник «Мерседес», прежде чем он начинает неторопливо ехать по моей подъездной дорожке и, сворачивая направо, исчезает дальше по дороге.

Когда я вижу, как Сойер встает со скамейки и идет ко мне, я широкой улыбкой подзываю его ближе, и он не сопротивляется.

— Насчет той ночи, — тихо бормочу я, — ты… в порядке? — слова звучат глупо даже для моих собственных ушей. И я не совсем понимаю, о чем спрашиваю — с ним все в порядке после того, как на него напал Каллен? Он не против того, что мы обсуждали? Каким бы ни был его ответ, я не думаю, что мы оба в порядке.

Он пожимает плечами, и я чувствую, что это все, что я получу.

— Я все еще… я все еще борюсь с правдой о том, кто ты. Я все еще не верю в это, — бормочет он и смотрит на мой хвост, пока тот движется в воде. — Это как… будто ты легенда из сборника сказок… ожившая.

— Для моего вида люди — легенды.

Когда — то такая легкая шутка могла вызвать смех у Сойера. Но сегодня он только вздыхает.

— Прости, Ева… Я знаю, что это тяжелая ситуация, и я все еще пытаюсь понять ее. Просто… Я единственный, кто знает, верно?

Не знаю, почему он задает мне этот вопрос.

— Да.

— Это большой секрет, который нужно хранить. Большое давление на человека.

— Ты уверен… — начинаю я, но слова застревают у меня в горле, как только я понимаю, о чем собираюсь спросить.

— Уверен в чем?

Я кашляю и вдруг смущаюсь.

— Я просто подумала, что, может… ты пытался увеличить… дистанцию ​​между нами по… другой причине.

— Какая еще причина?

Я сильно краснею, и мои щеки становятся горячими, потому что я внезапно чувствую себя такой глупой, что даже спрашиваю:

— Ну, я имею в виду… Я подумала, может, если бы ты начал встречаться с кем — то… например, с Вивьен, — слова произнесены, и теперь я больше, чем когда — либо прежде, хочу забрать их обратно. Я просто чувствую себя такой уязвимой, но в то же время глупой. Не говоря уже о том, что я, должно быть, совершенно завидую Сойеру. Все это довольно унизительно, и я проклинаю свой язык.

Он хмурится и кажется смущенным.

— Вивьен замужем, Ева.

— Ну, я это знаю, но… ну, я видела в таких шоу, как «Джерри Спрингер», что брак на самом деле не останавливает такие… вещи.

— Во — первых, не следует смотреть Джерри Спрингера, когда есть гораздо… лучшие программы, — начинает он, качая головой и разочарованно вздыхая. — А во — вторых, нет, я не встречаюсь с Вивьен… или с кем — то еще в этом отношении. Мне просто трудно принять правду о том, кто ты, и поэтому мне нужно… некоторое пространство.

Внезапно я чувствую прилив гнева из — за того, что ему так трудно принять это. Я смахиваю с лица влажные волосы, чтобы получше рассмотреть его, мое выражение лица хмурое.

— Если помнишь, я не оказывала на тебя этого так называемого «давления». Я ничего тебе не говорила. Каллен забрал у меня право выбора.

— Я в курсе.

— Значит, ты пытаешься сказать мне, что хотел бы, чтобы я скрывала от тебя правду?

Сойер закусывает губу и хмурится так, что на его лбу появляются глубокие морщины.

— Я не это имел в виду, нет, — тихо отвечает он, — я просто пытаюсь сказать, что… Ева, этого слишком много, чтобы понять. До вчерашнего дня я не знал, что русалки — это не только истории, которые рассказывают детям перед сном.

— Мне жаль, что у тебя есть это… давление сейчас, но я не хотела, чтобы все это произошло. И… я бы хотела… я действительно хотела бы, чтобы мы могли просто забыть об этом и вернуться к тому, что было раньше, — я делаю вдох. — Я бы хотела, чтобы мы снова стали друзьями.

Сойер хмурится еще сильнее, и мое сердце замирает, потому что он не отвечает. Хизер выбегает из дома в порыве смеха и бросается в его объятия, нарушая молчание между нами. За ней следует ее брат, оба смеются и кричат ​​друг другу, играя в карусель, бегая вокруг ног Сойера.

Когда я смотрю вверх и в его глаза, он, кажется, видит меня насквозь, и в его выражении лица есть пустота.

— Прежде чем мы начнем, — продолжает он, видя меня, но на самом деле не видя. — Я хотел сообщить тебе, что я подумал о том, что произошло, и… я хочу установить систему видеонаблюдения вокруг дома. Учитывая события… недавние… я подумал, что это хорошая идея.

Я просто киваю, потому что не совсем понимаю, о чем он говорит, но если Сойер считает это хорошей идеей, что бы это ни было, то я предполагаю, что нужно согласиться.

— В любом случае, я приеду через пару дней, чтобы установить все — заканчивает он.

— Хорошо, — отвечаю я и смотрю, как он улыбается мне, а затем поворачивается и направляется к своему грузовику.

Глава третья

Я ложусь спать, чувствуя себя хуже, чем когда — либо. Слова Сойера эхом отдавалисьв моей голове до конца дня и затуманивали все тупым, неприятным чувством, которое теперь отказывается уходить.

Сидя на кровати, свернувшись калачиком в груде одеял, я немигающим взглядом смотрю на дальнюю стену. Я чувствую вспышку гнева по отношению к Сойеру, то же самое чувство, которое таилось в глубинах моего разума весь день. Он не может справиться с правдой, но как я должна себя чувствовать? У меня невозможный секрет, я просто пытаюсь вписаться, хоть я другая. И, кроме того, именно благодаря этой разнице я вынуждена жить неправдой. Врать Сойеру, Венди — всему городу! Мне угрожает мужчина, который хочет оставить меня как собственность. Неужели Сойер этого не понимает? Разве он не понимает, что последнее, что мне нужно от него, — это расстояние?

Может, ему все равно, говорю я себе, глубоко вздыхая.

Несмотря на усталость, впивающуюся в меня, я знаю, что сон не придет легко. Окно внизу все еще разбито вдребезги — заколочено, да, но даже в этом случае Каллену было бы легко войти сюда и забрать меня, заставить вернуться к океану и Корсике. Не всегда будет кто — то, кто меня спасет, и все больше похоже, что Сойер хочет уйти из моей жизни. Дрожа, я глубже зарываюсь под одеяло и тянусь к телефону после того, как он зажужжал на боковом столике. Сообщение от Венди:

Как ты? — спрашивает она.

Лучше. Просто устала, так что иду спать.

Через две секунды приходит ответ.

Ты же знаешь, что всегда можешь остаться здесь… если будешь нервничать из — за одиночества.

Спасибо, Венди, но я не могу полагаться на тебя вечно.

Для этого нужны друзья! В любом случае, дай мне знать, если я понадоблюсь.

Хорошо. Спасибо.

Я посылаю ей смайлик и кладу телефон обратно на столик. Мне нравится думать, что я неплохо разбираюсь в сотовом телефоне, по крайней мере, когда речь идет о звонках и текстовых сообщениях, и это маленькая победа среди всего плохого. Я глубже погружаюсь в матрас, пытаясь устроиться удобнее. Человеческие кровати странны, но, в конце концов, я нахожу позу, которая мне подходит.

Несмотря на мое более раннее предположение о том, что я не могу заснуть, я засыпаю в течение нескольких минут.

* * *

Я просыпаюсь от звука. И когда я открываю глаза, я вижу тень, скользящую по окну, а за окном светит раннее утреннее солнце. Со вздохом я резко сажусь, волосы рассыпаются по моим плечам. Во мне вспыхивает паника, когда я оглядываю почти темную комнату, выискивая глазами что — то, что может быть неуместным. Однако все в точности так, как я оставила, от приоткрытой двери до повседневной одежды, перекинутой через изголовье кровати.

Затем я вижу, что вызвало движение, и испускаю глубокий рокочущий вздох. Моя куртка на полу и, должно быть, упала с комода. Ничего зловещего, просто джинсовая куртка, невинно лежащая на земле. А что за тень я видела?

Должно быть, это была игра раннего утреннего света.

Желая, чтобы мое сердцебиение успокоилось, я смотрю на время.

Семь тридцать.

Я знаю, что больше не засну, мое сердце бьется со скоростью мили в минуту, а все тело кипит от адреналина. Откинув одеяло, я встаю и, подавляя зевоту, натягиваю чистые джинсы и темно — фиолетовую блузку. Я до сих пор не нашла человеческий стиль, который мне нравится, но пока что мне больше всего нравятся джинсы и леггинсы. Платья тоже хороши, но мне не нравится, как они раскачиваются у моих ног и оставляют их холодными.

Если бы я все еще была в форме русалки, мне бы вообще не нужно было прикрывать нижнюю часть тела. У людей странные представления о скромности.

Одевшись, я на мгновение осматриваю комнату. Часть меня все еще убеждена, что я не одна, но я стряхиваю эти чувства. Я спускаюсь, чтобы приготовить завтрак, хотя меня не слишком беспокоит помпезность и пышность, поэтому я довольствуюсь тостами с джемом. И кофе, надеюсь, он меня разбудит.

Я как раз доедаю последний кусочек тоста, когда слышу пронзительный шум, доносящийся из прихожей. Том тут же начинает лаять, его лапы скользят по деревянному полу, когда он с грохотом спускается — так громко, как только может, учитывая, что его все еще замедляют ушибленные ребра.

На минуту замираю. Потом я вспоминаю; дверной звонок — дверной звонок издает этот звук. Это просто еще один пример наземной архитектуры, к которой я не привыкла. Почему бы просто не постучать? Подойдя к входной двери, я отпираю засов и дверную ручку и позволяю двери открыться, а потом вижу… дородного мужчину в комбинезоне?

— Ты — Ева? — весело спрашивает он.

— Ага, это я.

— Отлично, Сойер сказал, что у тебя есть окно, которое нужно починить. Сегодня я все измерю и заменю КМС.

Я не знаю значения КМС, но и не спрашиваю его, вместо этого я щурюсь, скрестив руки на груди, и разглядываю его. Во мне есть что — то, чего раньше не было, — подозрение. Я тяжело сглатываю.

— Тебя прислал Сойер?

— Конечно. Я Логан. Я разнорабочий и помогаю Сойеру, когда ему это нужно. Он был полон решимости уговорить меня прийти сегодня утром.

Я отхожу в сторону, все еще нервно глядя на него. Он привлекательный, и чем больше он улыбается мне, тем лучше я себя чувствую — тем больше я доверяю ему. Сойер упомянул, что собирается послать кого — нибудь позаботиться об окне, так что я полагаю, что Логан и есть этот кто — то.

«Ты должна перестать так подозрительно относиться ко всем, Ева, — упрекаю я себя. — Не все хотят на тебя напасть!»

Логан проскальзывает в холл, кивнув в знак благодарности, затем указывает на гостиную. Отсюда видно и красивые окна от пола до потолка, и заколоченную дыру там, где должно быть среднее окно.

— Здесь, да?

Я киваю.

Он смотрит на меня и улыбается.

— Это может занять некоторое время, и мне нужно будет позвонить одному из моих парней из магазина, чтобы привезли нужное окно, как только я все измерю, так что тебе не обязательно оставаться здесь.

Облегчение наполняет меня. Честно говоря, мне не терпится уйти, потому что пребывание в этом доме заставляет меня нервничать. Просто… это возвращает слишком много воспоминаний о том, что произошло пару ночей назад. Мне нужно и хочется выбраться — подышать свежим воздухом и решить, как лучше защитить себя дальше. Потому что я знаю, что Каллен вернется.

Я киваю Логану и улыбаюсь, затем хватаю свое пальто.

— Мне нужно съездить в город за продуктами. Вот мой номер на случай, если понадобится связаться со мной, — я беру блокнот, записываю свой номер и отдаю ему.

Отдав ему свой номер, я иду через парадную дверь и спускаюсь по ступенькам к своей машине. Логан достаточно мил, но мне не до компании. Прогулка по городу кажется лучшим решением, чтобы очистить разум. Я наслаждаюсь запахом морского бриза с суши, замечая, насколько он отличается от запаха океана под водой. Воздух более соленый, прохладный и щекочет мой нос, когда я вдыхаю.

Как только я завожу машину, я начинаю волноваться. Можно ли оставить Логана в моем доме одного? Он сказал, что да, но я не знакома с человеческими обычаями, касающимися того, чтобы посторонние люди работали в доме. Что, если он тайно работает на Каллена или попытается что — то украсть? У меня нет толком вещей, но страх все еще сковывает меня…

«Ты должна освободиться от этих мыслей, Ева! — ругаю я себя. — То, что Каллен вломился прошлой ночью, не означает, что каждый незнакомец, которого ты встретишь, планирует сделать то же самое! Ты должна поверить в людей и снова начать доверять им. Иначе какой смысл здесь находиться?».

Я паркую машину на улице перед любимым магазином деликатесов, а затем выхожу, закрывая за собой дверь, и направляюсь к тротуару. Как только я делаю несколько шагов, мое плечо касается кого — то, и я с визгом теряю равновесие и отшатываюсь назад. К счастью, мне удается устоять на ногах. Повернувшись, чтобы извиниться перед тем, кого я сбила, я чувствую, как моя улыбка гаснет.

Это мужчина. И он более чем привлекателен. У него короткие черные волосы и поразительные янтарные глаза. И он улыбается мне. Я начинаю извиняться, но он опережает меня:

— Извините, — говорит он, улыбаясь, обнажая идеально белые зубы, — я не смотрел, куда иду. Надеюсь, я не причинил вреда.

Что — то в нем сразу успокаивает меня — может, его мальчишеская улыбка или его смеющиеся глаза, или его густые темные волосы и загорелая кожа. Я не припомню, чтобы когда — нибудь видела такого красивого мужчину, кроме Сойера, конечно. Мой нос морщится, и я хмурюсь, пытаясь найти свой голос.

— Я… я в порядке, — отвечаю я, возможно, слишком холодно, помня не совсем хорошую реакцию Сойера на правду о том, кто я. Затем, пытаясь звучать добрее, я добавляю. — Я тоже не смотрела, куда иду. С вами все в порядке?

Глупый вопрос, потому что этот мужчина невероятно высок и невероятно широк, и он намного крупнее меня. Несмотря на то, что я русалка, а это значит, что я сильнее обычного человека, этот человеческий мужчина может легко одолеть меня. Очевидно, что он в порядке.

— Если не считать уязвленное эго, со мной все будет в порядке, — он смеется, и этот звук наполняет меня теплом. Этого чувства мне не хватало, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь в ответ, прежде чем что — то еще приходит мне в голову, и я хмурюсь.

— Как можно уязвить эго? — вопрос вырывается прежде, чем я успеваю его остановить, и я слишком поздно понимаю, как глупо это должно звучать.

Мужчина снова смеется. Глубокий, хриплый звук тает в моем теле.

— Это фигура речи, — отвечает он, пристально глядя на меня. — Вы, должно быть, не отсюда?

— О, — отвечаю я, чувствуя, как мои щеки заливаются румянцем, смущение охватывает мои щеки. Я ловлю себя на том, что смотрю себе под ноги, пока снова не заставляю себя смотреть ему в глаза. — Я — нет, не отсюда, — я уже говорила это достаточно раз, и теперь оправдание приходит само.

— Откуда вы?

— О, — начинаю я, чувствуя, как мое сердце снова начинает колотиться. — Я… я гречанка… я из Греции.

Его глаза загораются тем, что я могу описать только как восторг.

— О, круто. Ты… ты говоришь не по — гречески.

— Да, мне уже говорили это раньше, — говорю я, ища ложь, которая будто боролась с моим языком. — Я с… маленького острова в Греции, и… у нас… странный диалект.

— С какого острова? У меня есть родственники в Греции, так что, держу пари, я его знаю.

Мои щеки краснеют еще больше, но мне удается ответить, хотя мое сердце колотится, и я боюсь, что он поймет, что я понятия не имею, о чем говорю:

— Это… очень маленький городок на очень маленьком острове. Я уверена, что вы… его не знаете.

Я боюсь, что он может навязать вопрос, а я, в свою очередь, буду вынуждена придумывать ответы, которых у меня нет; к счастью, он позволяет этой теме уйти. Его легкая улыбка красива, когда он говорит:

— Я Маршалл. Я только переехал в маленькое жилье в центре города. Я здесь всего несколько дней.

— Это мило. Что ж, добро пожаловать и… приятно познакомиться, — я поворачиваюсь направо и начинаю шагать, желая дать ему понять, что мне есть чем заняться и куда пойти. По правде говоря, я так огорчена тем, что меня чуть не поймали на лжи, что я просто хочу уйти от него, чтобы покричать на себя наедине.

— Как вас зовут?

Я поворачиваюсь к нему лицом, и он все еще улыбается. Это что — то делает со мной, и хотя я собиралась уйти от него, я ловлю себя на том, что медлю… хочу медлить.

— Ева, — отвечаю я и добавляю. — Я тоже недавно сюда переехала.

В какой — то момент мы вдвоем начинаем идти, медленно блуждая по дощатому настилу с шумом волн позади нас. Продуктовый магазин и другие магазины начинают отходить на задний план по мере приближения океана.

— Мне нравится шум моря, волн на песке, — говорит Маршалл, глядя на прекрасный вид и, кажется, на мгновение или два теряется в нем.

— И мне, — признаюсь я.

Он смотрит на меня и улыбается, и солнечные лучи освещают его лицо. Может, поэтому он наткнулся на меня раньше — потому что не обращал внимания, куда идет?

— Что вы думаете о Шелл — Харборе? — спрашивает Маршалл, пока мы продолжаем идти. Сами того не осознавая, мы сделали несколько поворотов, и тропа теперь ведет нас к городу, что тоже хорошо, так как я все равно шла туда. — Вам здесь нравится? — продолжает Маршалл.

— Да, — отвечаю я, недоумевая, почему я веду себя так странно. Не знаю почему, но Маршалл заставляет меня нервничать, хотя я чувствую себя с ним комфортно — будто в один момент я расслаблена и счастлива в нашем разговоре, а в следующий — нервничаю и взволнована. Что со мной не так?

— Это весь ответ? — он смеется.

Я смеюсь в ответ.

— Люди… милые, — медленно отвечаю я, думая о Венди. — Они добрые. Когда я чего — то не понимаю, они очень терпеливы со мной и понимают. И я многого не понимала поначалу… на самом деле, я до сих пор многого не понимаю.

Брови Маршалла сдвигаются.

— Вы говорите так, будто Греция — это другая планета.

Я кривлюсь. Я должна была подумать о том, что, в конце концов, я встречу кого — то, кто будет знать о настоящей Греции. Путаясь, я отвечаю:

— Там, откуда я, это может быть и другая планета, — я понимала, что лучше говорить меньше, и я надеюсь, что слов достаточно, чтобы он оставил тему в покое.

Он хмыкает, видимо, довольный.

— Даже сейчас некоторые места оторваны от современных вещей, — соглашается он, — но я не думаю, что это всегда плохо.

Я просто смотрю на него и улыбаюсь, надеясь, что он сменит тему.

Маршалл делает паузу.

— Вот почему Шелл — Харбор так прекрасен. Это место причудливо и отстраненно от хаоса городской жизни. Мне это нравится… ну, пока что.

— И мне нравится, — отвечаю я, и это серьезно. Теперь это мой дом, и мне здесь нравится. Я просто хочу снова чувствовать себя в безопасности, но это не вина Шелл — Харбора.

— Ты — интересная женщина, Ева, и я рад, что столкнулся с тобой… буквально, — смеется он.

Я смотрю на него, приподняв брови, и на моих губах играет улыбка.

— Интересная — хорошее слово для меня, — отвечаю я, думая, что он и половины не знает.

Маршалл задумчиво стучит по подбородку и замедляет шаг.

— Я не могу точно сказать, но ты похожа на женщину, которая прожила странную и другую жизнь. Хотя у меня также сложилось впечатление, что ты не в восторге от разговоров о том, откуда ты родом.

Я делаю паузу, кусая губу, поскольку понимаю, что должно быть довольно очевидно, что я не заинтересована в дальнейшей лжи о Греции. Впереди видны витрины магазинов в центре города Шелл — Харбор. Утро тихое, особенно такое раннее, но я вижу суету людей, стоящих у продуктового магазина и ожидающих его открытия. Вокруг нас мир медленно пробуждается в приморском сообществе.

— Иногда… люди предпочитают оставить свое прошлое позади и не трогать его, — объясняю я тихим голосом.

— Я понимаю, — тихо говорит Маршалл, — мы едва знакомы. Я не жду рассказа о твоей жизни или чего — то еще, — он широко улыбается, взъерошивая свои густые каштановые волосы широкой ладонью. — Но ты пока первый человек, которого я здесь встретил, не считая агента по недвижимости, который продал мне дом. Может, я не могу не ощутить сразу… — он разглядывает меня, подыскивая нужное слово. — Привязанность к тебе.

Я закатываю глаза, краснея.

— Я была такой же с Венди, первой подругой, которую я завела здесь. Она взяла меня к себе, когда я никого еще не знала, и она… как бы взяла меня под свое крыло и научила, как все устроено. Я думаю, что естественно привязываться к кому — то, когда ты где — то новичок.

Конечно же, я не говорю ему, что у меня не было ничего своего, кроме имени и хвоста.

Он кивает, и хотя он улыбается мне сверху вниз, кажется, его мысли где — то в другом месте.

— Не хочу показаться слишком напористым, — говорит он, когда наши взгляды снова встречаются, — но не хочешь ли как — нибудь выпить кофе? Я хотел бы узнать тебя поближе и… кто знает, может, ты станешь моим первым другом в Шелл — Харборе.

Мы оба останавливаемся возле кондитерской, запах карамели, бурлящей в медных горшках, улавливается морским ветром. Я ловлю улыбку Маршалла в отражении в окне.

Я хочу сказать да. Правда. Но с тем, что случилось с Калленом, и разращением моих отношений с Сойером, я не могу не чувствовать, что добавление еще одной дружбы только усложнит ситуацию. Не говоря уже о том, что Маршалл был бы еще одним человеком, которому мне пришлось бы лгать… и это то, что в последнее время все больше и больше разъедает мою совесть. Тем не менее, когда я смотрю на улыбающееся лицо Маршалла, я ловлю себя на том, что говорю:

— Я бы хотела быть твоим другом.

— Отлично… тогда это дружеское свидание за кофе! Только… — его голос понижается, он разглядывает меня. — Я не знаю, где находится ближайшая кофейня.

Я слегка хихикаю, что, кажется, заставляет его усмехнуться еще шире.

— «Мокко Пот» хорош, и он дальше по улице.

— Идеально! Я приступаю к своей новой работе завтра, в соседнем городе, так что, как насчет того, чтобы встретиться на следующей неделе?

Я хмурюсь, думая, что он имел в виду, что сейчас хочет выпить кофе. Затем, спохватившись, я снова улыбаюсь ему.

— Конечно. Звучит чудесно.

— Могу я дать свой номер и получить твой? — спрашивает он, звуча как нетерпеливый ребенок, вытаскивая свой телефон. Я киваю и даю ему свою информацию, и он послушно вводит ее в свои контакты. Потом он дает мне свой номер, но я не набираю его сама, а просто даю ему свой телефон. Некоторые функции телефона мне менее удобны, и добавление контактов — одна из них.

Кофе с Маршаллом… хм, по крайней мере, теперь мне есть чего ждать. Отвлечение от всего, что происходит в моей подавляющей жизни. Несмотря на то, что небольшая часть моего мозга говорит мне, что это плохая идея, потому что сблизиться с Маршаллом невозможно — на самом деле сблизиться с любым человеком — плохая идея. Кроме того, эгоистично втягивать в свои проблемы другого человека… но даже при этом я чувствую, как в моей груди нарастает трепет.

Мимо нас проносится группа молодых женщин, одетых в крошечные джинсовые шорты и обтягивающие футболки для защиты от жары. По правде говоря, жара — долгожданная передышка от холода глубоких вод вдали от берега. Когда женщины проходят мимо, я с удивлением понимаю, что, должно быть, выгляжу странно в джинсах и блузке с длинными рукавами, когда все остальные одеты для палящего зноя. Может, мне нужно купить летнюю одежду, чтобы лучше сочетаться.

Я отвлекаюсь от своих мыслей, когда Маршалл кивает на улицу.

— Наверное, мне следует купить продукты, пока не стало слишком многолюдно. Итак… увидимся на следующей неделе?

— Конечно.

— В субботу подойдет?

— Конечно.

— В двенадцать? В кофейне?

Я киваю.

— «Мокко Пот».

— «Мокко Пот».

Я киваю в ответ, затем Маршалл улыбается мне полными губами и машет рукой на прощание. Я имею в виду пухлые губы, надутые таким образом, что он выглядит моложе, чем он есть на самом деле. Ему должно быть за сорок, он немного старше меня, но все равно от него исходит аура юности.

До меня не доходит, что я смотрела на его удаляющуюся спину все это время, пока он не ушел к растущей очереди людей, ожидающих открытия продуктового магазина с ящиками со свежими дынями и ягодами снаружи. И тут я вспомнила, что тоже ждала, чтобы пойти в магазин. Но теперь… ну, теперь я не могу войти за ним, говоря, что забыла, куда шла. Поэтому вместо этого я иду по тротуару, полагая, что смогу убить время в поисках одежды, которая лучше подойдет для этой теплой погоды.

Все это время я не могу перестать думать о Маршалле. Это странно, потому что единственный мужчина, который так занимал мои мысли, это Сойер. Но мысли о Сойере сразу же угнетают меня, поэтому я отбрасываю мысли о нем в темные уголки своего разума. Вместо этого мои мысли возвращаются к Маршаллу.

Я едва познакомилась с ним, и мне не следует думать о нем, наверное. Особенно, когда я даже не знаю, что у нас с Сойером. Когда — то я думала, что у нас может быть что — то романтическое, но теперь… теперь совершенно очевидно, что этого не произойдет. Теперь мне интересно, сможем ли мы с Сойером остаться друзьями…

Оторвавшись от мыслей, я разворачиваюсь и шагаю по улице. Нет смысла думать о таких вещах. Я прибыла на сушу ради убежища от Каллена. И, очевидно, это убежище не так безопасно, как я ожидала.

Глава четвертая

Неделю спустя

Я иду по улице, направляясь к кофейне «Мокко Пот» и думаю о Сойере. Верный своему слову, он пришел несколько дней назад, чтобы установить систему наблюдения, объяснив, что оборудование будет фиксировать всех, кто входит и выходит из дома. Теперь по всему периметру, от входной двери до задней, установлены видеокамеры. Он говорит, что сможет просматривать информацию, когда ему это нужно, а также расскажет мне, как это сделать, хотя я едва понимаю, что он говорит.

Когда я прохожу через дверь кофейни «Мокко Пот», я сразу же замечаю Маршалла. Он улыбается мне через всю комнату, пока я приближаюсь. Я сосредотачиваюсь на его красивом лице и нахожу его таким же привлекательным, как и помнила. Меня удивляет поток тепла, пронизывающий меня. После всего, что произошло между мной и Сойером, кофе внезапно кажется тривиальной вещью для радости, и мое хорошее настроение начинает колебаться при этой мысли. Тем не менее, возможно, отвлечение будет полезно для меня.

— Ева, рад тебя видеть, — тепло говорит Маршалл, указывая на стул напротив него.

Столы маленькие, рассчитаны максимум на троих, и близость к Маршаллу заставляет меня внезапно нервничать. Присаживаясь на край стула, я подгибаю ноги и кладу ладони на стол.

— Как твои дела? — спрашивает Маршалл, беря бумажное меню посреди стола, когда я смотрю на него и краснею, когда вспоминаю, какой он красивый. Я не уверена, что осознала степень совершенства его черт, или, может, когда я встретила его, я стояла недостаточно близко, чтобы заметить. Теперь точно замечаю. И он хорошо пахнет.

— Я в порядке, спасибо, — отвечаю я.

Кафе и рестораны — это еще одна вещь в длинном списке мест, которых нет на Корсике, но я начала ценить их за последние несколько месяцев. Я поднимаю меню, глядя на него как на предлог, чтобы не смотреть Маршаллу в глаза, потому что я не могу остановить свое неустойчивое сердцебиение. Я снова испытываю странное ощущение — мне комфортно с Маршаллом, и в то же время он заставляет меня нервничать.

— Так на чем мы остановились? — спросил он.

Я пытаюсь вспомнить. А потом я вспоминаю моменты о том, как он спрашивал, откуда я, и что я была не в восторге от ответа.

— Прости…

— Прости…

Мы оба говорим одновременно, а затем смеемся.

— Ты первый, — выдавливаю я.

Он кивает.

— Извини, если я показался слишком… любопытным, когда мы впервые встретились. Я подумал об этом позже и решил, может, мне показалось, что я сую нос в твои дела.

Я качаю головой.

— Я хотела извиниться за то, что, возможно, показалась недружелюбной.

— Ты вовсе не был недружелюбной. Просто казалось, что, может, ты… проходишь многое.

Прохожу через многое? Это огромное преуменьшение, но даже в этом случае его слова мне не подходят. Я не помню, чтобы рассказывала Маршаллу много о себе, поэтому мне интересно, как он мог узнать, что я через многое прохожу. Не желая пугаться чего — то банального, я полагаю, что некоторые люди обладают такой интуицией. Все во мне сжимается, я смотрю на меню, но не вижу слов.

— Можно и так сказать, — тихо отвечаю я, поднимая глаза и обнаруживая, что он внимательно меня изучает. — Последние несколько месяцев были не такими легкими… я имею в виду, привыкание. Иногда я до сих пор не могу уложить в голове все эти… изменения.

Маршалл улыбается, и я мгновенно расслабляюсь. Его окружает такая энергия — та, которая заставляет чувствовать, что не нужно ни о чем беспокоиться — у него есть тепло, которое окутывает и заставляет меня чувствовать, что я могу доверять ему. Я хочу доверять ему.

— Мы не обязаны говорить об этом, если ты не хочешь, — предлагает он.

Я не должна говорить об этом. Нет причин говорить о моем прошлом с незнакомцем. Даже если я опущу часть правды, это все равно слишком много, чтобы сказать ему. И все же я не могу не чувствовать необходимости сказать ему хотя бы немного — будто на моих плечах лежит тяжесть мира, и мысль о том, что я могу хоть немного облегчить эту тяжесть, звучит как рай. Я не могу не задаться вопросом, что произойдет, если я расскажу Маршаллу всю правду — все о том, кто я. Конечно, я не стану, но мысль все равно есть. Поймет ли Маршалл? Или он оттолкнет меня, как это сделал Сойер?

Мои мысли прерывает улыбающаяся официантка, которая появляется в углу моего зрения.

— Решили, что ты хотите? — спрашивает она. — Или нужно еще несколько минут?

Я на самом деле не знаю, какие есть варианты, потому что я не могла обратить внимание на меню, хотя я смотрела на него не менее пяти минут.

— Ты первый, — говорю я Маршаллу, надеясь получить несколько драгоценных секунд.

Он заказывает большой латте и кусок горячего яблочного пирога без мороженого. Я его не виню — сочетание горячей еды и холодного мороженого мне не нравится, и я не понимаю, почему людям это нравится. Кажется, это только сбивает с толку мои вкусовые рецепторы.

Сделав заказ, Маршалл поворачивается ко мне, терпеливо ожидая, когда я сделаю заказ.

— Я тоже выпью латте, — говорю я официантке, — и, э — э… — я замолкаю, щеки краснеют от смущения. По правде говоря, человеческая пища для меня все еще в новинку — во всяком случае, в том, что касается пользы. Я научилась готовить простые блюда, но когда дело доходит до меню, я не знаю, что такое половина блюд, потому что я никогда не пробовала их раньше. По моему мнению, люди любят много хлеба и сладостей. Я не могу их винить; шоколадные конфеты, которые Венди приносила мне в первые несколько дней здесь, поначалу сбивали с толку, их блестящие обертки сияли ярко, как внутренности устрицы. Но вкус… лучше всего, что Корсика предлагала лучшим королевским особам.

— Если вы ищете что — нибудь сладкое, как ваш парень, я бы порекомендовала пирог с ревенем или шоколадно — миндальный торт, — предлагает официантка, — они — мои фавориты.

Я краснею при упоминании Маршалла как моего парня, но не поправляю ее, и он тоже. Вместо этого он одаривает меня заговорщицкой улыбкой, которая волнует меня глубоко внутри, до мозга костей. Я не знаю почему. Что — то есть в этом человеке…

— Тогда мне шоколадно — миндальный торт, пожалуйста, — отвечаю я.

Официантка кивает и улыбается, затем уходит, чтобы поприветствовать новых клиентов, толпящихся у входа. Хотя сегодня здесь тихо, у меня сложилось впечатление, что место популярно, благодаря стильному декору, музыке и удивительным запахам, доносящимся из кухни. Все залито зеленью морского стекла, окна открыты, чтобы впустить прохладный воздух с моря. Темные деревянные полы блестят под ногами, а торты, хлеб и печенье красиво смотрятся на прилавке.

— Итак, мой новый друг, Ева, — начинает Маршалл, и то, как он произносит мое имя, вызывает у меня ощущение, будто крошечная рыбка трепещет внутри меня.

— Да?

— Кем ты работаешь?

Я нервно улыбаюсь, заправляя выбившуюся прядь светлых волос за ухо.

— Я открываю… школу плавания для детей в городе, — мягко отвечаю я, — она еще маленькая, но молва распространяется, и с каждым днем ​​у меня становится все больше учеников.

— Вау, это фантастика. Поздравляю.

Я улыбаюсь и чувствую, что краснею. Я не знаю, что со мной происходит, но я веду себя как глупая, неопытная девчонка. Не взрослая женщина, которой не стоит беспокоиться о мужчинах. При этой мысли в моей голове возникает образ Сойера, и мне приходится его отодвигать. Не знаю почему, но чувство вины сопровождает это.

В чем я должна чувствовать себя виноватой? Я спрашиваю себя. Сойер дал понять, что ему нужно место, и, кроме того, мы все равно были не более чем друзьями. Что, если я решу завести еще одного нового друга? Еще одного очень красивого нового друга…

Аргумент хороший, и я успокаиваюсь.

— А ты?

Возможно, это просто тусклый свет в кафе, но Маршалл кажется бледным. Когда он говорит, я могу сказать, что он уклоняется:

— Пока никем, — отвечает он, — я приехал в Шелл — Харбор в последнюю минуту, без каких — либо планов. Я ищу работу.

Я хмурюсь, потому что это не то, что он сказал мне, когда мы впервые встретились.

— О, я думала, ты сказал, что у тебя есть работа, на прошлой неделе? — по крайней мере, я почти уверена, что он так сказал… Что у него новая работа, поэтому ему пришлось встретиться со мной за чашечкой кофе на этой неделе.

— О, точно, — говорит он и переводит внимание на кружку перед ним. — Да, это провалилось.

— Провалилось? — спрашиваю я.

— Это означает, что этого не произошло, — объясняет он. — Работа не состоялась.

— Ой. Мне жаль.

Он качает головой.

— Нет, все в порядке. В любом случае, я не был в восторге от этого.

— А, — отвечаю я, чувствуя себя неловко из — за того, как он смотрит на меня. Я ему нравлюсь. Я могу видеть это в его глазах и в том, как они светятся, и в том, как улыбка не сходит с его рта. — Какой работой ты занимаешься?

— Всем, что нужно. Я своего рода… мастер на все руки.

Я не знаю значения этой фразы и, не желая показаться глупее, чем я уже показала, не задаю ему вопросов. Я возвращаюсь к его ответу и понимаю, что это вряд ли ответ — и действительно, кажется, что он пытается избежать правды. Может, ему стыдно признаться, что у него нет работы? На Корсике тех, у кого не было работы, высмеивали за лень или неудачи. Интересно, делают ли так на суше?

Маршалл быстро меняет тему:

— Что заставило тебя приехать в Шелл — Харбор? — спрашивает он.

Я не хочу говорить об этом, и, тем не менее, хочется открыться Маршаллу. Может, это милое выражение его лица или блеск в глазах говорят мне, что он заслуживает доверия? Я не уверена, что это, но есть что — то в нем, что заставляет меня чувствовать, что я могу быть с ним честной, и что он не обратит правду против меня.

Хотя я напоминаю себе, что думала, что Сойер мой друг, и чем все кончилось, когда он узнал правду?

— Я приехала сюда, чтобы начать новую жизнь, — просто отвечаю я. И это правда.

Он кивает.

— Ты сказала, что ты из Греции.

Мягкость в его голосе обнадеживает — будто он пытается сказать мне, что какой бы ни была причина, по которой я приехала сюда, все в порядке. Я ерзаю на своем месте и говорю:

— Греция, да. Маленький городок на маленьком острове недалеко от побережья.

— Где?

— Ты не знаешь.

— Проверь меня.

— Корсика, — говорю я, и это слово звучит глупо даже для моих ушей. Конечно, никто не знает, что настоящая Корсика существует в океане, но мне интересно, сколько времени понадобится людям, чтобы понять, что это не маленький городок на маленьком острове в Греции.

Глаза Маршалла расширяются на мгновение. Это всего лишь доля секунды, но в эту долю секунды, я думаю, я вижу… узнавание в их глубинах. Но это… невозможно. Он моргает, и выражение исчезает. На мгновение во мне вспыхивает паника. Он знает о Корсике? Но нет, он не может. Корсика находится в глубинах океана! И все же я увидела узнавание в его взгляде. Может, есть другое место под названием Корсика?

Он откидывается на спинку стула, прежняя реакция исчезла. Размышляя над этим дальше, я понимаю, что, должно быть, вообразила, как загорелись его глаза. Он никак не мог знать, где находится Корсика, потому что он — человек. Теперь я становлюсь параноиком, и не без оснований после того, что случилось с Калленом, затаившемся, как акула.

— Я никогда об этом не слышал, — отвечает Маршалл.

— Я же говорила.

Он смеется.

— Да, говорила. Корсика, должно быть, не такое уж прекрасное место, раз ты покинула ее, чтобы отправиться в Америку?

— Это было долгое путешествие, да, но оно того стоило.

Внезапно передо мной выдвигается огромная чашка кофе, сопровождаемая щедрым куском торта, кусочки миндаля рассыпаны, как маленькие ракушки, поверх темной глазури. Затем она подает Маршаллу его кофе и десерт.

— Могу я принести вам что — нибудь еще? — спрашивает нас обоих официантка.

Мы с Маршаллом качаем головами, и я смотрю, как официантка уходит, ее шаги прыгучие. Когда я снова смотрю на Маршалла, я вижу, что он уже смотрит на меня. Хотя у него добрая улыбка и мягкий голос, в нем есть что — то еще, чего не было раньше. Я не знаю, что это такое — некая серьезная энергия. Он делает глоток горячего кофе, глаза окружают морщины в улыбке, и он ставит кружку.

— Итак, ты переехала сюда с маленького острова в Греции. И из всех мест в этой большой части мира ты поселилась здесь, в Шелл — Харборе? — спрашивает он со смехом. — Если не возражаешь, я спрошу, почему ты решила приехать сюда? Ты могла бы отправиться в более крупные и величественные места, например, в Лос — Анджелес или Нью — Йорк.

Я пожимаю плечами, поднимая вилку, чтобы попробовать кусочек пирога. Торт мягкий и легкий, со щедрой порцией глазури из темного шоколада, который возвращает меня к первым дням в доме Венди. У меня определенно развилась «пристрастие к сладкому», как назвала это Венди.

— Я только прибыла сюда, правда. Я не думала о чем — то конкретном. Я… я спасалась от плохой ситуации, — продолжаю я, делая глубокий вдох и переключая внимание на торт передо мной. Я просто не могу… не могу смотреть на жалостливое выражение его глаз.

— Плохая ситуация?

Я киваю.

— В то время я просто хотела уехать как можно дальше от Корсики. Шелл — Харбор казался лучшим местом для остановки, — я делаю паузу. — И он напоминает мне о доме, на побережье.

— Мне жаль, что у тебя была плохая ситуация, и тебе нужно было сбежать, — тихо говорит он, обхватив руками свою кружку. — Это был жестокий муж?

— Да, — отвечаю я, тяжело ерзая на стуле, удивленная тем, что он задал мне такой острый вопрос, и еще более удивленная тем, что я ответила. — Что — то подобное.

У Маршалла добрая улыбка. Сочувствующая. Он берет мою руку в свою и нежно сжимает.

— Прости, Ева, но я рад, что ты уехала, и рад, что ты здесь.

Я улыбаюсь ему.

— Я тоже.

— Не скажу, что знаю, что ты чувствуешь, но думаю, что могу понять.

Я смеюсь и качаю головой.

— Я не знаю, как ты смог понять… если только у тебя самого не было контролирующего, властного мужа?

Он смеется, качая головой, а затем делает паузу, свободной рукой проводя по своим густым волосам. Цвет мне напоминает разлитые чернила.

— Я сам кое — что знаю о плохих отношениях, — он не продолжает, и я не хочу любопытствовать, поэтому не задаю ему никаких вопросов, надеясь, что он больше не будет задавать мне вопросы.

Между нами повисает тишина, и я подношу чашку кофе к губам. Кофе представляет собой идеальное сочетание горького и сладкого, насыщенного и землистого, чего нет у дешевых растворимых напитков, которые есть у меня дома.

— Если тебе нужен друг или кто — то, с кем ты хотела бы поговорить, я надеюсь, ты понимаешь… я у тебя есть, — говорит Маршалл, затем пожимает плечами и, кажется, лучше обдумывает то, что он только что сказал. — Я имею в виду… я знаю, что мы только встретились и не знаем друг друга, но я хотел бы быть твоим другом, — заканчивает он с улыбкой. — Боги знают, что мне сейчас тоже не помешал бы друг.

Боги.

Я никогда не слышала, чтобы человек говорил «Боги», во множественном числе. Я отчасти задаюсь вопросом, может, я неправильно расслышала его или он случайно добавил букву «и» к «Богу». Я мало что знаю о религии людей, но я знаю, что религиозные люди поклоняются только одному богу, а не многочисленным, как мы. Я хочу спросить об этом Маршалла, но что — то меня удерживает. Религия — это личная вещь, а мы сегодня говорили о достаточно личных темах.

Я решаю сменить тему.

— Итак, как тебе Шелл — Харбор?

— Мне нравится.

Я киваю.

— Если нужны рекомендации мест для посещения, я уверена, что могу дать несколько идей. Я не была во многих местах, ведь пробыла здесь недолго, но я рада рассказать о тех, которые посетила.

После этого разговор принимает легкомысленный оборот. Маршалл говорит мне, что хочет найти приличный спортзал, а я сообщаю ему, что в Шелл — Харборе есть только один, и я не знаю, насколько он приличный. Точно так же, как есть только один продуктовый магазин и одна библиотека, тогда как в соседнем городе выбор намного больше.

К тому времени, как мы допили кофе, а торт превратился в крошки, я чувствую себя достаточно комфортно, чтобы расслабиться на стуле. Я могла бы часами сидеть здесь и разговаривать с Маршаллом, но я не люблю оставлять Тома взаперти в доме одного.

К сожалению, после того, как Маршалл платит за наш кофе и угощение, я поднимаюсь на ноги. Мои наземные ноги начинают болеть, если я слишком долго сижу, и я чувствую, как они протестуют, когда я встаю.

— Спасибо за кофе, Маршалл, но мне нужно вернуться домой к моей собаке. Я не хочу оставлять его внутри надолго.

Он кивает.

— Было очень приятно снова тебя увидеть.

Мне не нравится, как мой желудок переворачивается в предвкушении ухода.

— Я действительно хорошо провела время.

Он снова кивает.

— Может, мы могли бы увидеться снова когда — нибудь? — предлагает он, снимая пальто со спинки деревянного стула. — Я бы хотел пригласить тебя на обед.

— Я бы хотела этого, — я ловлю себя на мысли, что говорю, не задумываясь об этом. И как только я это делаю, я понимаю, что хочу лучше узнать Маршалла. Не то чтобы я знала много людей в Шелл — Харборе. Я, конечно, люблю Венди и детей, с которыми работаю, и я все еще надеюсь, что Сойер придет в себя, но есть что — то уникальное в том, чтобы быть рядом с Маршаллом. Я не могу точно объяснить, почему это так, но я чувствую, что меня понимали, даже если он не знает всей правды.

Когда мы собираемся расстаться, Маршал неожиданно обнимает меня. Ничего особенного, всего лишь одна рука, неловко обхватившая мои плечи, но от этого ощущение тепла распространяется по всему моему телу. И он просто… так хорошо пахнет.

— Тогда я тебе скоро позвоню? — спрашивает он.

— Я с нетерпением жду этого.

Затем он, кажется, замечает что — то интересное позади меня, потому что выглядит немного озадаченным, а затем хмурится, глядя на меня.

— Ты случайно не знаешь этого парня? — спрашивает он.

— Какого парня? — я вздрагиваю, поворачиваюсь, и мой взгляд останавливается на Сойере, который стоит в очереди внутри «Мокко Пот», только он повернулся и смотрит на нас обоих. И он не выглядит счастливым.

— Парень, который угрожал мне смертью с тех пор, как я обнял тебя, — смеясь, отвечает Маршалл.

— О, эм, да, я его знаю, — мое сердце колотится, хотя я не знаю, почему. Я внезапно чувствую себя виноватой за то, что нахожусь здесь с Маршаллом, и я тоже не знаю, почему. Я, конечно, не нарушаю никаких правил, когда дело касается Сойера — похоже, мы даже больше не друзья.

Я быстро машу Сойеру рукой и улыбаюсь, и он в ответ поднимает ладонь, что кажется ответом. Затем он поворачивается, чтобы заплатить за кофе, и я воспринимаю это как сигнал к выходу.

Глава пятая

Две недели спустя

Вода капает с моих рук, когда я вытаскиваю себя из озера, чешуя моего хвоста сияет, как опалы на солнце. На одной из скамеек висит полотенце, которым я вытираюсь, выжимая холодную озерную воду из промокших волос. У меня только что был семиклассник, и я в восторге. О моей школе плавания ходят слухи, и кажется, что каждый новый день приносит нового ученика. Все дети сейчас вытираются в помещении, и это единственный раз, когда я могу безопасно выйти из воды, чтобы вытереться и восстановить ноги. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь, вспоминая их восторженные лица.

Улыбка длится, пока я не вспоминаю Сойера, который до сих пор мало говорит со мной. Трудно избегать его, когда я должна видеть его каждую неделю на уроках его детей. Я понимаю, что он изо всех сил старается избегать меня, и я должна задаться вопросом, не является ли одной изпричин то, что он видел меня с Маршаллом. Он просто выглядел… более раздраженным, чем я когда — либо видела его.

Человек, о котором идет речь, внезапно появляется на покрытом травой берегу, будто его вызвали. Я быстро оборачиваю полотенце вокруг живота, чтобы сохранить личное. Да, мой хвост превратился в ноги, но на мне нет плавок.

Понимая, что я вытираюсь, он демонстративно отворачивается, пока говорит.

Я быстро наклоняюсь и хватаю плавки из — за дерева, где я их спрятала, натягиваю их на свои длинные ноги и выгляжу уже приличнее.

— Я одета, — говорю я.

Он кивает и поворачивается ко мне лицом, и его щеки краснеют, когда его глаза мгновенно осматривают меня с головы до ног — будто он ничего не может с собой поделать. Он прочищает горло и снова смотрит мне в глаза.

— Плата за эту неделю, — начинает он, вытаскивая деньги из кармана.

— Учитывая тот факт, что я должна тебе за разбитое окно, ты должен оставить себе плату за уроки на этой неделе и, возможно, в этом месяце, — я делаю паузу. — На самом деле, я не знаю, сколько стоит замена окна.

Он беззаботно отмахивается.

— Я хозяин, я отвечаю за такие вещи.

— Ты не в ответе за то, что Каллен вломился.

Он смотрит на меня.

— Как и ты.

— Я просто… мне было бы лучше, если бы я могла отплатить тебе.

Его челюсть напряжена.

— И мне было бы лучше, если бы ты этого не делала.

Я не понимаю его. Он практически игнорировал меня с тех пор, как мы увиделись в кофейне «Мокко Пот», но теперь он настаивает на роли благородного рыцаря.

— Хизер действительно радуется, а Тейлор немного продвинулся. Ты — отличный учитель, — я знаю, что он намеренно меняет тему, но я не возражаю. Другая вела в тупик, и тишина между нами становилась неловкой.

Его добрые слова имеют оттенок неловкости. На короткую секунду я чувствую панику внутри себя, и мне интересно, не ведет ли этот разговор к тому, что он отменяет уроки для детей.

Он переминается с ноги на ногу, стряхивая воображаемую грязь со своих чистых джинсов.

— В прошлый раз, когда я был здесь, — начинает он, хмурясь, — я был довольно… бесчувственным, и я, ммм, не хочу, чтобы ты думала, что я пытаюсь тебя избегать.

Тем не менее, он это делает, но я держу рот на замке, полагая, что нет смысла говорить об этом. Надеюсь, он пытается загладить свою вину, и если это так, то я только за. И я достаточно умна, чтобы понять, что, когда мужчине нужно высказаться, нужно ему позволить, а Сойеру есть что сказать. (Мужчины, как я поняла, с трудом выражают свои чувства. Поэтому, когда мужчина пытается высказать то, что у него на сердце, лучше дать ему столько времени, сколько ему потребуется. Женщины, как я обнаружила, могут рассказать о своих чувствах в течение нескольких секунд.) Я стараюсь не поддаваться тревоге, но все же глупо позволяю себе чувствовать надежду.

— Дети любят тебя, и уроки отличные, — продолжает он через мгновение, — и я знаю, что ты пытаешься начать новую жизнь здесь. Я просто… Наверное, я просто хотел, чтобы ты знала, что если… если Каллен вернется, ты все еще можешь положиться на меня. Я имею в виду… ты можешь позвонить мне, если тебе понадобится помощь. Я все равно… я буду рядом с тобой, — он кашляет. — Несмотря ни на что.

Я киваю, оценивая его слова, но, судя по выражению его лица, это не все.

— Почему мне кажется, что грядет но? — спрашиваю я, отводя взгляд. Я продолжаю вытираться полотенцем, хотя бы для того, чтобы занять себя чем — то, потому что я уже сухая. Мне просто нужно… чем — то занять руки и разум.

Когда я поднимаю голову, Сойер внимательно меня разглядывает.

— Но, — начинает он, — я не знаю, что мне теперь делать со всем, что я знаю о тебе.

— Всем, что ты знаешь обо мне?

Он кивает.

— Все это… информация. И… я не могу не думать, что я не знаю всей истории.

Он, конечно, не знает всего масштаба истории. Я опустила часть о том, что на меня претендует королевская особа — что Каллен — король Корсики, а я должна стать одной из его многочисленных королев. Я не могла заставить себя сказать ему это, когда правда, наконец, вышла наружу, и я до сих пор не могу сказать ему это. Если Сойер едва справляется с тем, что я ему уже рассказала, как он воспримет известие о том, что я обручена с королем? Не хорошо, я думаю.

Сглатывая ком в горле, я киваю, не зная, что еще сказать. Тишина между нами затягивается, и, стоя там, я замечаю взгляд Сойера, скользящий по моим бедрам, или его щеки, розовеющие от смущения из — за того, что я замечаю его блуждающий взгляд. Я с удовольствием думаю, что, может, не все между нами потеряно. Надеюсь, что нет.

Прежде чем кто — либо из нас успевает что — то сказать, из — за спины Сойера появляется Хизер и, подойдя к нему, хватает его за руку. Тейлор идет за ней.

— Мы можем идти, папа? Ты обещал мороженое, если мы сегодня хорошо поплаваем!

Рядом с ней Тейлор кивает.

— Я очень хочу мятное с шоколадной крошкой. И малиновое! Но не вместе.

Его пухлое, веснушчатое лицо искажается от отвращения при этой мысли, что вызывает у Сойера дрожащую улыбку. И у меня.

— Я помню, — говорит Сойер. — Вы собрали свои вещи?

Двое кивают синхронно.

— Все упаковано и в доме, — говорит Тейлор.

— Все остальные уже разошлись по домам, — с улыбкой сообщает мне Хизер, — новенькие хотели, чтобы я сказала, что им было весело, и им понравился твой хвост!

Я замечаю, как Сойер кривится от выбора слов Хизер, и тяжело сглатываю. Хизер не знает, что я на самом деле русалка, и хотя я ценю ее энтузиазм, мне трудно смотреть на реакцию ее отца.

— Ну, пора идти, — говорит Сойер, неловко улыбаясь мне, и ведет детей к дому, где им нужно будет собрать свои вещи, прежде чем уйти. Тейлор следует последним, бормоча что — то о лучших сортах мороженого. Сойер что — то говорит им, а затем поворачивается ко мне, делает несколько шагов, минуя расстояние, что нас разделяет.

— Я сожалею обо всем, что происходит между нами прямо сейчас, — говорит он. — Я пытаюсь обдумать все, и это просто… это нелегко.

Я киваю и напоминаю себе о нашем предыдущем разговоре.

— Я не все тебе рассказала, — я вижу, как лицо Сойера омрачается от моих слов. — Я хочу, и я сказала себе, что расскажу тебе последнюю деталь, но ты сказал, что этого уже слишком много для тебя. Я не хочу ошеломлять тебя, Сойер.

Он кивает и смотрит в сторону дома, где через большие двери патио мы можем видеть, как его дети болтают и собирают свои вещи. Сойер оглядывается на меня.

— Мне просто нужно время, чтобы разобраться со всем этим в моей голове, так что… думаю, это, вероятно, хорошая идея, если ты оставишь остальную часть истории при себе… по крайней мере, сейчас.

Я не могу винить его за это, да?

— Все в порядке, — тихо отвечаю я, наблюдая, как Хизер и Тейлор снова появляются перед домом. Я указываю на них. — Похоже, у тебя есть другие дела, — говорю я с легкой улыбкой.

Сойер согласно кивает. Однако он колеблется, прежде чем уйти, задерживаясь на берегу озера, дом возвышается за ним.

— Придет момент, когда я захочу все знать… Я имею в виду, если мы продолжим быть… друзьями.

Если мы продолжим быть друзьями…

Я не осознавала тот факт, что есть шанс, что мы не будем друзьями, но теперь, когда эта реальность смотрит мне в лицо, это не нравится мне. Вообще.

Я дрожу. Слова Сойера звучат слишком похоже на предзнаменование.

— Я держала это при себе, как для безопасности всех остальных и своей, — мягко отвечаю я, желая, чтобы он понял принятое мной решение.

— Папа! — Тейлор кричит из — за грузовика Сойера. — Мы можем ехать?

Я смотрю, ощущая себя одиноко, как Сойер и дети уходят. Тейлор и Хизер машут мне, отбрасывая с глаз еще влажные волосы, но Сойер лишь слегка грустно улыбается. И все это время ком в горле продолжает расти.

* * *

Тридцать минут спустя я возвращаюсь в свой дом и бросаю полотенца с сегодняшнего урока в стирку, когда в дверь звонят. Звук по — прежнему слишком пронзительный, и мое сердце начинает колотиться в груди.

Открывая дверь, я оказываюсь лицом к лицу с Венди. Она держит огромный пластиковый контейнер, наполненный какой — то темной жидкостью. Вещество выглядит ужасно невкусно, как смесь морских водорослей, и я надеюсь, что она не ожидает, что я выпью эту ужасную смесь. Я широко улыбаюсь ей.

— Привет, Венди!

Она улыбается и проходит внутрь, направляясь прямо на кухню. Она не провела много времени в моем новом доме, но, кажется, прекрасно ориентируется. Она опускает контейнер на кухонный стол, его содержимое плещется внутри, как мутная слизь.

— По дороге сюда я встретила Сойера на улице. Как дела в школе?

— Ну, у меня пока только один урок, — признаюсь я. — Но молва распространяется. Это был самый большой урок, который у меня был до сих пор, и мне нужно начать добавлять больше классов, если у меня будет больше учеников.

— Замечательно! — говорит Венди с широкой улыбкой.

Затем я подхожу к ней, чтобы заглянуть в контейнер.

— Что это?

— Суп, — отвечает она.

— О, — отвечаю я, не желая показаться удрученной, но плохо скрываю это.

Венди смеется.

— Не говори так разочарованно.

— Извини, — говорю я с виноватой улыбкой. — Это просто… выглядит не очень хорошо.

Она снова смеется.

— Вот это да! Это суп минестроне, и я приготовила слишком много, поэтому решила поделиться.

— Спасибо, — говорю я с виноватой улыбкой.

— Ты еще не ела такое раньше?

Я хмурюсь и протягиваю руку, чтобы встряхнуть контейнер. Его содержимое звучит так же непривлекательно, как и выглядит. Присмотревшись, я вижу серые кусочки овощей, плавающие с кусочками макарон. Странно. Я думала, макароны обычно едят с каким — то соусом, а не с водой. Размокшие овощи и макароны, плавающие в воде, звучат, мягко говоря, неаппетитно. Люди и их рацион весьма своеобразны.

— Может показаться, что это не очень, но это вкусно, — уверяет меня Венди, похлопывая меня по плечу, — тебе понравится, обещаю.

— Хорошо, — неуверенно отвечаю я. — Что ж, спасибо, что подумала обо мне.

— Так поступают друзья, глупая, — улыбка сползает с ее лица. — Теперь. О Сойере; когда ты собираешься сказать ему правду?

Правду?

Мой желудок скручивает, и мое сердце сразу же начинает колотиться.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, чувствуя, как паника начинает охватывать меня. Что знает Венди? — Правду о чем? — может ли она знать о Каллене больше, чем я показала? Я была так осторожна, чтобы не упоминать ничего необычного — только то, что Каллен был моим бывшим, и он вломился в мой дом. Я где — то ошиблась? Сойер рассказал ей обо мне? О том, какая я?

Венди приподнимает бровь, намекая, что я должна понимать, что она имеет в виду.

— Правду о том, как ты к нему относишься.

— Что значит, как я к нему отношусь?

Она кивает.

— Когда ты собираешься сказать Сойеру, что у тебя от него жар? — уточняет она, и я вдруг чувствую огромное облегчение, потому что боялась, что стою перед дулом другого дробовика (вроде, люди так говорят). Что касается моих чувств к Сойеру, то я была так занята всем остальным, что в последнее время совсем не задумывалась о своих чувствах к нему. В основном, я просто надеялась, что он все еще хочет дружить со мной.

Венди скрещивает руки на груди и прислоняется к стойке, показывая, что она не собирается прекращать разговор.

— Я не знаю, как обстоят дела на Корсике, но я могу только представить, что если ты испытываешь определенные… чувства к кому — то там, ты даешь ему знать. Так же, как здесь.

— На самом деле, — бормочу я, хмурясь, — на Корсике все не так.

— Тогда как это работает?

Я пожимаю плечами.

— Там женщины не имеют права голоса. Мужчины выбирают себе пару — ну, партнерш, — а женщины обычно соглашаются на брак, а не создают проблемы.

— Значит, вы заключали браки по договоренности? — спрашивает Венди, хмурясь.

— Я думаю, можно назвать это так.

— Я не знала, что в Греции бывают браки по договоренности.

Я тяжело сглатываю.

— Ну, может, Корсика немного отличается от материка.

— Так любовь… — начинает она.

— Не имеет никакого отношения к браку.

Хмурое лицо Венди не вяжется с ее обычным счастливым поведением, и когда Том подходит к ней, она чешет его за ухом, и его лапа начинает дергаться, что, думаю, означает, что ему щекотно.

— Ну, мы здесь так не делаем. Здесь брак — это все о любви. И если тебе нравится парень, ты дашь ему знать. Как еще он должен знать, что ты чувствуешь? — продолжает она.

Я не думаю, что сейчас важно, как я отношусь к Сойеру. Раньше я замечала, как он украдкой поглядывал на меня в купальнике, и эти взгляды пробуждали во мне искру надежды. Но одного влечения недостаточно, чтобы спасти отношения.

Вздохнув, я упираюсь локтем в стойку и провожу ладонью по лицу.

— Мы с Сойером… в последнее время не в лучших отношениях, — отвечаю я, — и я не хочу рисковать испортить ситуацию, рассказав ему о своих чувствах… если он не сможет ответить взаимностью.

Венди сжимает мою руку, утешая. Она как мама, и ее безусловная любовь напоминает мне о моей матери, которая скончалась давным — давно. Воспоминание о моей матери вызывает во мне волну успокаивающего тепла.

— Вы не в лучших отношениях?

Я киваю.

Венди продолжает:

— Из — за того, что произошло с взломом?

Не совсем, но близко. Я просто киваю.

— Это было ужасно, и мне очень жаль, что так случилось, Ева, но не похоже, что это должно было встать между вами, — затем выражение ее лица меняется, будто она что — то поняла. — Я думала, что Каллен — твой бывший — уже покинул картину?

— Покинул, — отвечаю я. — Но, к сожалению, на Корсике расстаться не так просто, как здесь, — я не совсем уверена, как еще это выразить. — Каллен заявил права на меня, и это не то, от чего я могу легко… убежать, — я вижу, что Венди ненавидит термин, который я использовала, по тому, как ее брови сдвигаются от отвращения. Я точно знаю, что она чувствует. Традиции Корсики не изменились за столетия, все они по — прежнему исключительно варварские.

— Ну, я избавлю тебя от лекции о том, как я ко всему этому отношусь, — начинает она.

— Я чувствую то же, что и ты.

Она кивает.

— Возвращаясь к Сойеру, я не знаю, что происходит между вами, но справедливо сказать, что вы оба нравитесь друг другу, и мне жаль, что из этого ничего не вышло. Сойер — хороший человек.

— Я знаю, — говорю я и со вздохом киваю.

— И это не твоя вина, что твой бывший ворвался в твой дом.

— Да, и Сойер знает, что это не моя вина.

— Тогда почему вы не ладите?

— Эм, я не совсем понимаю, — лгу я и чувствую, как все во мне сжимается, когда Венди подозрительно смотрит на меня.

— Почему у меня такое чувство, что ты не рассказываешь мне всю историю? — спрашивает она, когда все во мне еще больше сжимается.

Правда, правда, правда. Кажется, это все, о чем кто — то заботится в последнее время. Я начинаю терять представление о том, что правда, а что ложь, и подталкивание Венди только заставляет меня чувствовать себя плохо, потому что я хочу сказать ей правду, но боюсь ее реакции. Почему люди не могут просто довольствоваться тем, что я им говорю?

— Ты не хочешь мне говорить, — хмурится Венди. Ее лицо сморщивается из — за выраженной хмурой гримасы, и я вижу, что она разочарована. — Ты можешь мне доверять, Ева. Я — твой друг.

— Я знаю это, — начинаю я, но потом не знаю, что еще сказать.

— Ты не обязана говорить то, чего не хочешь, но и сокрытие вещей от тех, кто просто хочет помочь, тоже ничего не решит, а иногда… иногда лучше выпустить все наружу, чтобы не быть раздавленной весом всего, что лежит на твоих плечах.

Я поворачиваюсь к стойке, снова вижу странный, комковатый суп. Не желая показаться грубой, я убираю его в холодильник, расположив между лазаньей для микроволновки и своей первой попыткой приготовить кисло — сладкую лапшу, которая, как мне сообщили, была из места под названием Китай. Она ужасна: словно жуешь щупальца медузы.

Когда я оборачиваюсь, Венди все еще смотрит на меня с ожидающим выражением лица. Я не хочу разочаровывать ее, но не вижу выхода. Я не могу сказать ей правду.

— Ты знаешь, что можешь доверять мне, не так ли? И Сойеру.

— Я просто… я выросла с верой в то, что… личные дела должны оставаться… личными, — говорю я, ища, что сказать ей.

Она кивает.

— Я это понимаю. Но я рядом, если захочешь поговорить о том, что происходит с Сойером.

Я делаю глубокий вдох.

— Он говорит, что ему нужно пространство, — отвечаю я, пожимая плечами. — И я думаю, что пытаюсь дать ему пространство, а не… подавлять его, — вот, это правда.

Венди кивает.

— Иногда люди говорят, что им нужно что — то одно, но на самом деле им нужно терпение. Чтобы выслушали. Может, если ты позволишь ему поговорить с тобой, остальное встанет на свои места.

Боги, я сомневаюсь. Я начинаю жевать губу, и она начинает кровоточить. Находясь на суше, я до сих пор не привыкла к бальзамам для губ, лосьонам и другим увлажняющим средствам, которыми пользуются люди. В океане моя кожа всегда была мягкой. Теперь без вазелина я превращаюсь в загорелую гуппи.

Когда я смотрю на часы, то вижу, что уже почти двенадцать, и мое сердце падает, как якорь. Мое обеденное свидание с Маршаллом!

— Я совсем забыла, но я… встречаюсь с кем — то за обедом, — извиняюсь я перед Венди, хотя, по правде говоря, я рада, что есть повод закончить разговор.

Венди приподнимает тонкую бровь, но на ее губах появляется улыбка.

— О, значит, у тебя горячее свидание?

— Я… встречаюсь с новым другом.

— Новый друг?

Я киваю.

— Мы познакомились пару недель назад. Он здесь новенький, и я стараюсь быть… дружелюбной, — я все еще в купальнике, волосы влажные и растрепанные, в грязи с берега озера, прилипшей к корням.

Я не хочу торопить ее, но мне нужно принять душ и одеться. Венди понимающе улыбается и, обняв меня, идет к входной двери. Мы быстро прощаемся, а потом я чуть не бегу наверх, чтобы начать готовиться. Я не покупала красивую летнюю одежду, а денег у меня не так много, поэтому я довольствуюсь парой леггинсов цвета овсянки и свободной льняной блузкой. Достаточно прилично, не слишком причудливо, но и не скромно. Человеческая одежда сбивает с толку; слишком много слоев, слишком толстых там, где должно быть тонким, будто они хотят закрыться от солнца.

* * *

Я забираюсь в машину, вставляю ключи в замок зажигания и выруливаю с подъездной дорожки в сторону города. Я уже опаздываю на пять минут. Найдя хорошее парковочное место за магазином деликатесов, я паркуюсь и спешу внутрь.

— Привет, — приветствует меня веселая официантка, — столик на одного?

— Вообще — то, — говорю я с улыбкой, — я кое с кем встречаюсь.

Когда мои глаза находят Маршалла в другом конце зала, на уголках моих губ расцветает застенчивая улыбка. Он сидит в угловой кабинке, потягивает что — то из стакана, и когда он смотрит на меня, его янтарные глаза загораются, но не так сильно, как его улыбка на тысячу ватт: она освещает всю комнату.

Посейдон, человеческие мужчины меня погубят.

Глава шестая

Мой обед с Маршаллом так приятен. Я не знаю, как это возможно, но мы разговариваем так, будто мы старые друзья — между нами такая непринужденность. После того, как мы поели и Маршалл заплатил по счету, мы вместе вышли из кафе, и Маршалл проводил меня до моей машины, открывая передо мной дверь. Он на мгновение замирает, мы оба просто улыбаемся друг другу, затем делает шаг вперед и заключает меня в крепкие объятия, на которые я отвечаю. Он держит меня невероятно крепко, и я отчасти задаюсь вопросом, отпустит ли он когда — нибудь. Но, в конце концов, он это делает и отходит на шаг, прочищая горло.

— Я прекрасно провел время с тобой, Ева.

— Я тоже. Спасибо.

— Может, было бы слишком нагло сказать, что я хотел бы увидеть тебя снова… скоро? Может, мы могли бы заняться тем, что… продлится немного дольше?

— Я бы тоже этого хотела, — отвечаю я. — Может, прогуляемся по пляжу?

Его улыбка становится шире.

— Да, это звучит идеально, — он делает вдох. — Я напишу тебе, и мы сможем выяснить, когда?

— Конечно, — отвечаю я кивком.

Затем он машет рукой на прощание и направляется к центру города.

Не чувствуя желания возвращаться домой, я сижу в машине пару минут. Заметив пляж по пути, я внезапно ощущаю, что скучаю по океану. И я решаю оставить машину там, где она припаркована, и спускаюсь к пляжу, решив, что прогулка вдоль воды — это именно то, что мне нужно.

Сейчас на пляже никого нет, вероятно, потому, что небо над головой чуть угрожающе затянуто темно — серыми тучами. Не говоря уже о том, что, поскольку я довольно далеко от Шелл — Харбора, неудивительно, что никто не посещает этот пляж. Наверное, это слишком далеко. Тем не менее, я ловлю себя на том, что снимаю туфли и иду по влажному песку. Песок теплый и приятный для босых ног, а запах соленого морского воздуха напоминает мне о доме.

* * *

Сама того не осознавая, я прошла больше двух часов! Мой разум забит мыслями о Сойере, которые стремительно наталкиваются на мысли о Маршалле, поэтому не удивительно, что я потеряла счет времени. Солнце уже садится, заливая все вокруг темно — желтым цветом.

Что касается Маршалла, я определенно чувствую к нему что — то — дружбу, да, но есть и нечто большее.

«Может, потому что тебе кажется, что Сойер упрекает тебя, поэтому ты ищешь утешения в Маршалле?» — спрашиваю я себя. Хм, я не уверена, но эта мысль звучит так, будто в ней есть доля правды. В любом случае — мне нравится Маршалл. Мне нравятся его легкие манеры и добрый нрав. И я должна признать, что мне нравится его физический облик — довольно сильно.

Я пользуюсь моментом, чтобы в последний раз полюбоваться морем, глубоко вдыхая воздух, прежде чем забраться на место водителя и запустить двигатель.

Это всего лишь быстрая поездка до моего дома, и к тому времени, когда я приезжаю, солнце уже садится за горизонт. Как только я захожу в свой дом, мое хорошее настроение исчезает. В воздухе витает что — то неправильное. Я не могу понять, что это за чувство, но оно заставляет мой желудок сжаться от беспокойства. Затем на меня нахлынуло озарение — Том не прибежал встречать меня к двери, как он обычно делает, когда я возвращаюсь домой после приключений. Мою грудь сдавливает, я бросаюсь вперед и, включив свет, зову его по имени, когда меня начинает охватывать паника.

Чувство паники продолжается, когда я нахожу Тома на кухне, свернувшегося под столом и дрожащего. Когда я встаю на колени, пытаясь его уговорить, Том прижимается спиной к стене и рычит.

Я оглядываюсь, но ничего не кажется лишним. Все на местах, ни одно окно не открыто. Я захожу в каждую комнату, проверяя, что могло его встревожить, но ничего не вижу. Я даже проверяю все шкафы.

— Что тебя так расстроило, мальчик? — бормочу я, изо всех сил стараясь успокоить малыша.

Возможно, угощение поможет. Угощения всегда помогают. Я выдвигаю ящик для собак, где лежат еда и лакомства Тома. Тем не менее, когда я это делаю, мой взгляд притягивается к кухонной столешнице. Я могу поклясться, что оставила нож сохнуть на полотенце у раковины, но теперь его нигде не видно. Маленькие растения, которые Венди дала мне некоторое время назад, тоже выглядят так, будто их передвинули: повернули и оставили не в том месте, где они были.

Затем я вижу нож, лежащий на подоконнике между двумя кактусами. И мое сердце начинает колотиться, когда я внезапно чувствую, что меня будто замедлили. Я знаю, что не оставляла там нож.

Недолго думая, я вбегаю в гостиную. Моя грудь вздымается, и я наполовину ожидаю увидеть кого — то там, но гостиная пуста. Пустая, но окно открыто, шторы развеваются на ветру. Не знаю, как я не заметила этого раньше. И, кроме того, подушки на диване помяты, будто там кто — то сидел. Более примечательный сам подоконник, грязный отпечаток ботинка поверх дерева.

Меня потрясает ужасная реальность: кто — то был здесь, в моем доме, и я уверена, что это Каллен.

* * *

Мысль о том, что Каллен снова вломится в мой дом, заставляет меня чувствовать себя беспомощной. Я полагаю, что он, должно быть, вошел через открытое окно, которое я, наверное, забыла закрыть и запереть, прежде чем уйти. Я должна быть осторожнее. Возможно, я виновата, что ослабила бдительность. Конечно, что — то могло произойти в тот момент, когда мой разум был занят другими вещами. Я чувствую, как ко мне подкрадываются сожаления.

Не желая терять ни секунды, я тут же достаю из сумочки телефон и нахожу Сойера. Мы разговариваем по телефону, может, пять минут, прежде чем он объявляет, что просмотрит кадры с камер, а затем он отключается.

Когда он приходит более чем через час, он соблюдает между нами вежливую дистанцию. Он дружелюбный, но и деловой. Первое, что он хочет мне показать, — это записи с камер видеонаблюдения, к которым он может получить доступ со своего телефона.

— Здесь определенно кто — то был, — говорит он, открывая видео и позволяя мне его посмотреть.

Взлом, должно быть, произошел прямо перед тем, как я вернулась домой, потому что небо снаружи настолько темное, что трудно увидеть человека, который впервые появляется на заднем крыльце. Мало того, что небо темное, так еще и кадры с камеры очень «пиксельные», как выразился Сойер, из — за чего узнать его невозможно.

Мое сердце замирает, когда я смотрю, как мужчина поднимает окно, которое уже было приоткрыто, а затем заползает внутрь. Он находится в моем доме, может, несколько минут, прежде чем выходит, а затем перепрыгивает через перила крыльца, исчезая на заднем дворе. Все, что я могу понять из видеозаписи, это то, что это определенно мужчина из — за его большого роста и ширины плеч. Он носит шапку, так что невозможно увидеть, какого цвета его волосы, и он ни разу не поднимает голову, что не позволяет разобрать черты его лица.

Сойер говорит, что связался с местным шерифом, передал им мои слова о том, что произошло, и отправил им по электронной почте кадры из видео. Поскольку ничего не украдено и нет возможности идентифицировать преступника по кадрам, шериф сообщает ему, что они мало что могут сделать, но они все равно отметили ситуацию.

Затем Сойер методично проверяет все замки на окнах и дверях и хмуро смотрит на меня.

— Это похоже на то, что это может быть Каллен? — спрашивает он.

Мне требуется секунда, чтобы полностью обдумать эту мысль, потому что мне внезапно приходит в голову, что ни разу при просмотре отснятого материала я не подумала, что это Каллен.

— Ну, я не видела его лица, но… я не… я не думаю, что это был Каллен. Тело просто казалось другим.

Сойер кивает, словно уже пришел к такому же выводу.

— Кто был тот мужчина, с которым я видел тебя в кофейне «Мокко Пот» около недели назад? — спрашивает он. Он впервые поднимает эту тему.

— О, Маршалл? — спрашиваю я, когда Сойер пожимает плечами. — Он — друг.

— Насколько хорошо ты его знаешь?

Я понимаю, к чему он клонит с этой линией вопросов, и мне нужно быстро положить этому конец.

— Это был не Маршалл.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я… я просто знаю. Он мой друг, поэтому он не вломится в мой дом.

— Как долго ты знаешь его? — спрашивает Сойер, его челюсти напряжены.

— Это на самом деле не имеет значения, — начинаю я, а затем выбираю лучший аргумент. — Маршалл даже не знает, где я живу.

Сойер, кажется, немного озадачен этим. Но, всего на секунду или около того.

— Это не значит, что он не мог легко узнать, где ты живешь. Шелл — Харбор — небольшое место. Он мог поспрашивать о тебе, а мог просто последовать за тобой.

— Сойер, это был не Маршалл. Он бы этого не сделал.

— И еще раз спрошу… откуда ты это знаешь? Ты его толком не знаешь. Как бы ты узнала? Ты только что переехала сюда. Более того, я никогда раньше его не видела.

— Это потому, что он тоже только переехал сюда.

— Где он живет?

Я пожимаю плечами.

— Я не знаю.

— Сколько раз ты встречалась с ним?

Я чувствую, что сжимаюсь под его допросом.

— Дважды.

— Значит, ты его совсем не знаешь.

Я тяжело сглатываю.

— Это не было похоже на его тело на видеозаписи.

Сойер еще больше щурится.

— Откуда ты знаешь, как выглядит его тело?

— Я имею в виду, — начинаю я и кашляю. — Я думаю, что Маршалл выше человека, который оказался на кадрах.

— Я думаю, что они примерно одинакового размера.

Я встречаюсь с ним взглядом, и гнев начинает танцевать во мне.

— Это был не Маршалл.

Сойер выдерживает мой взгляд, но не отвечает еще секунду или две.

— Вы сейчас встречаетесь или что?

— Встречаемся? — я отвечаю со смехом, а затем качаю головой. — Нет, мы просто друзья. Я встречалась с ним всего дважды.

— Ну, понятно, чего он от тебя хочет.

Я хмурюсь.

— Чего он хочет от меня?

— Больше, чем дружбу.

— И откуда ты это знаешь? — требую я, скрестив руки на груди.

Жесткое выражение лица Сойера не меняется.

— Потому что любой мужчина, который встречает тебя, хочет большего, чем дружба с тобой.

Я делаю глубокий вдох, и прежде чем я успеваю остановиться, вылетают слова:

— Ты мужчина, и ты хочешь только дружбы со мной или, может, ты даже не хочешь больше и этого.

Сойер тяжело сглатывает и замолкает, прежде чем просто кивает, а затем говорит, что ему нужно идти, и прежде чем я успеваю понять, я стою в доме одна и задаюсь вопросом, что только что произошло.

* * *

Теперь я стою возле дома Венди с Томом на руках. Бедный пес до сих пор не оправился от взлома, и я могу только надеяться, что встреча с Венди приведет его в чувство. Я звоню в дверь и с нетерпением жду, надеясь, что Венди поможет нам.

Дверь распахивается, и появляется Венди, ее рыжие волосы собраны в небрежный пучок. Ее улыбка становится ярче, когда она узнает меня, а затем становится еще ярче, когда видит Тома с повисшими ушами.

— Ева! Какой сюрприз! — она проводит меня внутрь, усаживает меня в гостиной с Томом, устроившимся у меня на коленях. — Будешь что — нибудь есть или пить? Может, кофе? Думаю, у меня еще есть свежий лимонад, если хочешь чего — нибудь холодненького.

— Стакан воды подойдет, спасибо, — выдавливаю я.

Она мчится на кухню, а через несколько минут возвращается с огромным кувшином воды с ломтиками лимона. Она наполняет мой стакан и ставит его на подставку на журнальный столик передо мной. Затем она одаривает меня той широкой улыбкой, которая, кажется, всегда делает все лучше.

— Не то чтобы я не рада визиту, Ева, но люди обычно звонят перед тем, как зайти.

Смущение скручивает мой желудок. Я еще не привыкла к человеческим обычаям.

— Извини, я не подумала об этом, но обещаю, что в следующий раз подумаю, — затем я вздыхаю и беру стакан с ледяной водой.

Последние несколько дней были слишком жаркими даже для меня; холодная вода — это благословение. Я делаю большой глоток, чувствуя себя немного лучше, когда холодная вода стекает по моему горлу.

— А теперь, — говорит Венди, усаживаясь в кресло напротив меня, — в чем проблема? Вы оба не в своей тарелке.

Милая Венди, всегда такая проницательная. Я молча киваю и опускаю взгляд, чтобы потрепать уши Тома. Обычно он любит внимание, но сегодня он только сворачивается и утыкается мокрым носом в мою протянутую ладонь. Я решила что ему лучше остаться здесь с Венди, потому что я не хочу рисковать тем, что с ним снова что — то случится, если этот незнакомец вернется. Конечно, я чувствую себя лучше, когда вокруг дома установлена ​​система безопасности, но я все же предпочитаю быть осторожной, когда дело касается Тома.

— Что — то случилось с Сойером? — Венди мягко спрашивает, когда становится ясно, что я не могу найти слова. Она знает, что Сойер и я не в лучших отношениях, но не более того. — Или что — то еще?

— И то, и другое, — отвечаю я, глубоко вдыхая, пытаясь найти хорошее место для начала. Затем я смотрю на нее и раздраженно выдыхаю. — Кто — то был в моем доме, пока меня не было.

Лицо Венди бледнеет, ее глаза расширяются.

— То есть, кто — то снова вломился?

Я вздрагиваю, потому что слова звучат так… плохо. Всплеск беспокойства пронзает меня, и мне приходится снова глубоко дышать, чтобы сердце перестало колотиться. Шерсть Тома мягкая под моими пальцами, и я чешу его, но это больше для моего комфорта, чем для его.

— Да. Некоторые вещи были не там, где я их оставила, и я заметила, что окно было открыто, но ничего не было сломано или украдено. Поэтому я позвонила Сойеру, и он смог просмотреть видео.

— О, Боже мой! Это был он?

Я уверена, что она говорит о Каллене.

— Не думаю, — отвечаю я. — Я не смогла разобрать черт лица на кадрах, кроме телосложения — не похоже, чтобы это было тело Каллена.

— Хм, — говорит Венди. — Тогда кто, по — твоему, это был?

Я пожимаю плечами.

— Понятия не имею. Вероятно, кто — то работает на него.

Все тело Венди напрягается, и она смотрит в окно, словно ожидая увидеть самого Каллена, притаившегося в ее огороде. Я не могу винить ее. С тех пор я оглядываюсь каждый час. Затем она смотрит на меня.

— Уверена, что это кто — то, имеющий отношение к Каллену, посланный от его имени?

Я пожимаю плечами.

— Ну, на самом деле я не видела его лица, как я уже сказала, — признаюсь я, — но кто еще мог его подослать? Самое странное… Я не понимаю, почему мужчина ушел до того, как я вернулась домой. Почему он просто не дождался меня?

Венди замолкает, глядя в окно с задумчивым выражением лица.

— Может, его что — то напугало? — спрашивает она, пожимая плечами. — Или, может, он просто хотел напомнить тебе, что Каллен все еще рядом? Ну, чтобы запугать тебя?

Я киваю, потому что это звучит так, как поступил бы Каллен. Я не могу подавить дрожь, которая настигает меня тогда. Несмотря на жару, мне вдруг становится холодно. Я притягиваю Тома ближе к себе, и он не жалуется, позволяя мне обнять его, как мягкую игрушку. Я думаю, что ему нужно утешение так же, как и мне.

— Каллен что — то замышляет, я знаю, — тихо говорю я, — а это значит, что он в отчаянии. Обычно Каллен не думает и не планирует. Он просто делает.

— Ты позвонила в полицию?

Я киваю.

— Сойер сделал это, но потому что ничего не было взято, и мы не могли опознать человека, так что они ничего не могли сделать. Они просто приняли к сведению, и все.

Венди прикусывает губу и поворачивается ко мне. Ее глаза темные от беспокойства, но есть в них и кое — что еще.

— Ева, я всегда обращала внимание на свою интуицию, и я должна сказать тебе… что касается этой ситуации, моя интуиция подсказывает мне, что в этой истории есть нечто большее, чем я знаю…

Я делаю глубокий вдох и киваю. Очевидно, в этой истории есть нечто большее, что я скрывала до сих пор. И я внезапно так вымоталась, что мне кажется, что я могу просто выболтать всю правду и посмотреть, как она отреагирует.

— Как я могу помочь, если я не знаю, что происходит на самом деле? — продолжает она.

Я глубоко вдыхаю, но не пытаюсь ничего сказать. Я просто… я устала. Я так измучена, что слова могут вылететь из моего рта.

— Ева, — снова говорит Венди своим строгим тоном. Ее руки скрещены на груди, а губы поджаты, что делает ее очень похожей на разочарованную маму. — Я хочу помочь, но если ты мне не доверяешь, что я могу сделать?

— Я тебе доверяю, — наконец, выдавливаю я, затем ерзаю на диване, и Том жалуется, фыркая под обвисшими щеками. — Просто… я не хочу втягивать тебя в эту историю между мной и Калленом.

— Я твой друг, а это значит, что ты должна вовлечь меня.

Полагаю, она права, но ситуация не так проста. Боги, было бы все просто. Если я расскажу ей все, как я узнаю, что произойдет? Как я могу гарантировать, что Венди не будет смотреть на меня как на сумасшедшую, или если она поверит мне (все, что нужно, это ванна, наполненная водой, чтобы доказать мою историю), может, она подумает, что я какой — то урод или монстр. Что, если она расскажет всему городу и начнет какую — то средневековую охоту? На Корсике рассказывали о том, как жестоки люди могут быть с такими существами, как мы, как они охотились и убивали нас в прошлых поколениях.

Венди ставит стакан, и на стол капает конденсат.

— Тебе не нужно вдаваться в подробности, — мягко уверяет она меня, но ее глаза в тревоге сужаются, — я знаю, что у тебя неприятности. Больше, чем ты показываешь, это я точно знаю. Каллен пойдет на многое, чтобы вернуть тебя. Я имею в виду, прибыть за тобой из Греции… — затем она делает паузу. — Кстати, я искала город Корсика в Греции. В Греции нет города с таким названием. Корсика — это остров во Франции.

Мое сердце вздрагивает, дыхание сбивается. Я даже не знала, что существует человеческое место под названием Корсика, но этот простой факт разрушил все, на чем основана моя тщательно выстроенная ложь. Я бросаю взгляд на Венди, чтобы увидеть, как она выжидающе смотрит на меня, и у меня пересыхает в горле.

— Я не дура, Ева, и появление дыр в твоей истории было лишь вопросом времени.

Все мое тело замирает. Я не могу двигаться, едва могу думать, и мой рот отказывается произносить слова. Я теряюсь, моля богов, чтобы придумать разумное оправдание. Из моих уст вылетает следующее:

— В Греции тоже есть очень маленький городок под названием Корсика — он находится на еще меньшем острове. Город такой маленький, что его даже нет на картах. Мы похожи на одно из тех маленьких поселений амишей, которые не допускают технологий и внешнего влияния, — я узнала об амишах из документального фильма по телевизору и могу только надеяться, что лжи будет достаточно, чтобы убедить ее. В любом случае, это моя последняя попытка убедить ее.

И ложь не делает того, что должна. Венди хмурится, вздох срывается с ее губ.

— Я тебе не верю, — тихо говорит она, но в ее тоне нет враждебности, только усталость. — Если ты не хочешь говорить мне правду, Ева, это твой выбор. Я бы только попросил сказать мне это и перестать пытаться скрыть правду ложью. Это намного хуже. Особенно между друзьями.

Я киваю, потому что она права.

— Прости, — наконец, выдавливаю я. — Но я не могу сказать тебе правду, Венди. Это слишком рискованно для тебя и для меня. Но достаточно сказать, что я не из того места, о котором я говорила, хотя больше я ничего не могу сказать, — я делаю вдох. — Надеюсь, ты все еще останешься моей подругой.

Она кивает со вздохом.

Меня наполняет облегчение, но чувство вины остается под поверхностью, угрожая вырваться на свободу, как дельфин, выдыхающий воздух. Венди была всегда доброй, и она заслуживает знать правду, но я не могу рисковать. Опустившись глубже на диван, я бросаю взгляд в окно. Солнце сияет, заливая все теплым светом, но оно не вызывает улыбки на моем лице, как обычно.

— Мне страшно, — признаюсь я так тихо, что мне кажется, что Венди меня не слышит.

Она слышит, потому что краем глаза я вижу, как она расслабляется. Она снова вздыхает и наклоняется, перегибаясь через стол, чтобы ободряюще положить руку на мою.

— Я знаю, — просто отвечает она, — и мне жаль, что ты проходишь через это. Я просто хочу, чтобы ты доверяла мне настолько, чтобы позволить мне помочь.

Я молчу, не зная, что сказать. Я продолжаю смотреть в окно, наблюдая за плеском волн. К этому времени Том заснул и тихонько храпит, сильнее прижимаясь к моим коленям.

— Я просто хочу, чтобы все это закончилось, — наконец, выдавливаю я, и это все, что я могу заставить себя сказать.

— А Сойер?

Я киваю, глядя на нее.

— Он пришел проверить замки на окнах и дверях, и он уже установил систему наблюдения, вот и все.

— О, это хорошо.

Я смотрю на свои руки.

— Но между нами все еще нето же самое. Я бы хотела, чтобы Сойер просто поговорил со мной, но он все еще держится на расстоянии.

Венди хмурится.

— Я знаю, что то, что случилось с Калленом, ужасно, но разве Сойер не понимает, что это не твоя вина?

О, она думает, что мы в ссоре из — за Каллена? Конечно, Венди не знает правды, поэтому у нее нет причин полагать, что Сойер знает. Она, вероятно, думает, что наши проблемы были вызваны первым взломом Каллена.

Погружаясь глубже в сиденье, я вздыхаю. Я не хочу говорить ей, что Сойер знает правду, потому что боюсь, что ее чувства будут задеты.

— Он понимает, что это не моя вина, но я не думаю… я не думаю, что он хочет вмешиваться, — выдавливаю я, полагая, что комментарий довольно близок к правде. — Все между нами просто… неловко и неудобно. И когда он вынужден меня видеть, когда он приходит на уроки плавания для детей, он почти не разговаривает со мной.

— Ему нужно время, — серьезно отвечает Венди. — Что бы ни происходило между вами двумя, Сойеру просто нужно время, чтобы разобраться в своих мыслях. Точно так же, как тебе нужно время, чтобы разобраться со своими.

Верно. Я киваю.

— В любом случае, — весело говорит Венди, заканчивая на время этот разговор. — Вы с Сойером все уладите, в это я верю. Он хороший человек с умной головой на плечах; достаточно благоразумный, чтобы не отпускать тебя, независимо от того, через что вы оба проходите.

То, как она формулирует слова, звучит почти романтично, и я чувствую, как мои щеки краснеют вишневым румянцем. А потом меня что — то поражает, когда я думаю о Маршалле, что — то очень похожее на чувство вины, хотя я не знаю почему.

— Сойер и я — нет, — начинаю я, затем кашляю. — То есть, между нами нет ничего, кроме дружбы.

— Нет, но, может, ты хотела бы, чтобы было?

Этот комментарий лишает меня дара речи. Я барахтаюсь, как рыба без воды, какой я и есть, но слова не приходят.

— Или… может, этот новый мужчина, Маршалл, и есть тот, кто тебя интересует? Ты так и не рассказала мне, как прошло твое свидание.

Я киваю и улыбаюсь, думая о своем новом друге.

— Маршалл очень милый, но я не уверена… Я не уверена, что готова думать об отношениях с любым мужчиной, особенно учитывая тот факт, что Каллен все еще может появиться.

Она кивает.

— Просто помни, у тебя здесь есть друзья, Ева. Друзья, на которых можно положиться.

— Спасибо.

Она снова кивает.

— Может, тебе стоит остаться здесь на несколько ночей? Если Каллен заходил однажды, он вернется.

Хотя мне и хочется сказать «да», я качаю головой.

— Спасибо, но я не хочу, чтобы Каллен выгнал меня из моего дома. А с установленной Сойером системой я чувствую себя лучше, — это, а еще тот факт, что я не знаю, смогу ли я сохранить свою историю, оставшись с Венди. Я уже едва держусь, и я боюсь, что только вопрос времени, когда она увидит сквозь трещины.

— Если бы ты могла просто… пока оставить Тома у себя, — начинаю я. — Я просто… я не хочу, чтобы с ним что — то случилось, и он был так напуган после этой последней истории с незнакомцем, который вломился…

Венди кивает.

— Конечно, я оставлю его здесь. Я только рада.

Глава седьмая

Выйдя на тихую улицу, я даю себе минуту, чтобы перевести дух — столько всего происходит, так много постоянно в моей голове. Когда я сажусь в машину и направляюсь к дому, мое тело внезапно хочет ощутить песок под ногами, посмотреть на небо, касающееся океана. Не осознавая, что делаю, я начинаю движение, направляясь к пустынному пляжу, словно на автопилоте.

Когда я подъезжаю к практически пустой парковке вдоль пляжа, я замечаю, что кто — то сидит на низкой стене, отделяющей пляж от улицы. Он сидит, скрестив ноги, и смотрит на море, будто глубоко задумавшись. Хотя я могу видеть его только сбоку, я сразу узнаю его.

Сойер.

Он едва поднимает взгляд, когда я приближаюсь.

Мгновение я раздумываю поздороваться или спросить, как дела, пытаясь устроить ужасно пустой разговор, которым так часто занимаются люди. Но я не делаю такого. Вместо этого я неловко машу ему рукой, когда он поднимает голову и видит меня.

Первым говорит Сойер, из — за чего я замираю, не завершив шаг.

— Я не видел тебя здесь раньше, — кричит он, вставая со стены и поворачиваясь лицом ко мне. Когда я дохожу до него, он шагает на прохладный песок, в воздухе пахнет лемонграссом и солью. Я иду рядом с ним.

Я пожимаю плечами.

— Как ты, наверное, понимаешь, мне нравится приезжать сюда — быть рядом с океаном. Это помогает мне думать.

Он кивает, как бы говоря «да, есть о чем подумать», но больше ничего не говорит. Ясно, что он не готов к разговору и, наверное, заговорил со мной только из вежливости. Чем больше я об этом думаю, тем больше подозреваю, что он хочет побыть один и, может, мое появление здесь беспокоит его.

Я сдерживаю язык, несмотря на все, что отчаянно хочу сказать, мой рот покалывает. Вместо этого я просто иду рядом с ним, пока он шагает по сухому песку, приближаясь к воде, плещущейся на пляже. Эта часть пляжа несколько отделена от остальной части группами каменных бассейнов, оставшихся после отлива. Я замираю на мгновение, наслаждаясь яркими анемонами и блуждающими морскими звездами, наклоняясь, чтобы прикоснуться к ним, будто мы старые друзья. Правда в том, что я скучаю по океану. Я скучаю по купанию в нем и по ощущению соленой воды на коже. Я достаю из холодной воды маленького краба, его розовые клешни расслабляются в моей ладони.

Я оглядываюсь на Сойера, поднимая краба, чтобы он мог видеть мои сложенные чашей руки. Я знаю, что он наблюдает за мной краем глаза. Его густые кудри стали длиннее с тех пор, как я в последний раз видела его, их мягко взъерошивает холодный ветер. Может, мне это кажется, но я думаю, что он улыбается мне. Тем не менее, это мягкая, маленькая улыбка, которую трудно расшифровать.

— Я хочу, чтобы мы снова стали друзьями, — говорит он.

Я смотрю на него с взрывом счастья, и эта искорка улыбки внезапно расширяется до улыбки. Я не могу не сделать то же самое.

— На самом деле, — продолжает он, — я хочу, чтобы мы были больше, чем просто друзьями.

— Я… я тоже этого хочу, — признаюсь я.

И когда он делает шаг ко мне и обнимает меня, притягивая к себе, я не готова. И я не готова, когда он наклоняется и накрывает мои губы своими. Он такой сладкий на вкус, такой приятный, и ощущение его волос в моих руках напоминает мне пух. Я хочу больше, попробовать его всего, прикоснуться к нему в местах, которые он никогда не показывал мне раньше.

И когда я просыпаюсь, меня сразу же захлестывает разочарование.

* * *

— Когда мы можем начать наш урок, мисс Ева?

Я смотрю на детей, которых сегодня только трое. Тейлор и Хизер прибыли вовремя, как всегда, в сопровождении Сойера. Он не остановился, чтобы поговорить, а просто оставил их и ушел, планируя вернуться, когда урок закончится, что не является чем — то необычным по нынешним меркам. Нет, это не самое странное в сегодняшнем дне. У меня было записано шестеро детей на сегодняшний урок, но явилась только половина.

— Мы должны подождать, пока не придут остальные, — напоминаю я классу, который теперь толпится на берегу озера, ожидая, когда можно будет войти. Я уже под водой, вокруг меня крутятся волосы, когда я поворачиваюсь, чтобы осмотреть местность. Вивьен и ее дети всегда приходят вовремя, что делает всю эту ситуацию еще более странной. Я не получала сообщения или звонка о том, что сегодня они пропустят занятия.

Третий ребенок, маленькая девочка по имени Хелена, которая до этого приходила всего один раз, хмурится.

— Я хочу плавать сейчас!

Я подавляю желание упрекнуть ее. В последнее время я обнаружила, что мое терпение истощается, что нехорошо при работе с маленькими детьми.

— Мы должны быть добрыми и дождаться остальных, — тихо говорю я, — думаю, они скоро будут здесь. Дадим им еще пять минут.

Хелена закатывает глаза и плюхается на траву, скрестив руки на груди.

— Хорошо, — ворчит она. Хизер смеется.

Мы ждем еще пять минут, но я уже знаю, что сегодня у меня будут только эти трое. Отсутствие одного не было бы странностью; дети болеют или родители опаздывают, и не так уж необычно забыть позвонить. Но трое детей из двух разных семей?

— Ну, — говорю я, когда прошло еще пять минут, — думаю, на сегодня все. Залезайте в воду и начнем.

Хелена больше всех стремится плескаться в воде, создавая огромную волну, которая сразу же пропитывает ее волосы. Тейлор прыгает за ней, гораздо более деликатно, а затем с размаху ныряет под воду. Он прошел долгий путь от маленького мальчика, который боялся воды.

Только Хизер колеблется. Она опускает ноги в воду, но не погружается в нее, ее глаза темнеют от беспокойства.

— Что — то не так? — спрашиваю я, подплывая к ней. Обычно она входит первой, отчаянно желая залезть в воду и начать плескаться.

Она нервно пожимает плечами, переводя взгляд на двух других, которые играют друг с другом и дико смеются.

— Я знаю, почему другие дети не пришли, — бормочет она, глядя на меня из — под длинных ресниц.

— Знаешь? — спрашиваю я.

Она кивает.

— Родители не пустили их.

Все во мне сжимается от замешательства.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, как только остальные находятся вне пределов слышимости.

Хизер неловко ерзает, крепко сцепив ладони на коленях.

— Вчера я была в городе со своим дядей и слышала разговор двух женщин. Они сказали, что… что вы в Шелл — Харборе, потому что спрятались от чего — то.

Прячусь? Что ж, технически это верно. Ни для кого не секрет, что я убежала от своего бывшего. После того, как из — за Каллена была вызвана полиция, новость облетела весь город, и Вивьен даже говорила об этом пару уроков назад. Но, во всяком случае, в то время она казалась понимающей.

— Кто — то пытался ранить меня, — мягко говорю я. — И именно поэтому я переехала в Шелл — Харбор, — пытаться сформулировать что — то так, чтобы дети поняли, сложно, тем более что на Корсике не нянчатся с детьми, но я стараюсь.

Она кивает.

— Но это было о… чем — то другом, — Хизер не смотрит мне в глаза. Я никогда не видела ее такой — будто она не уверена, что поделится тем, что у нее на уме. В конце концов, она добавляет. — Одна из женщин сказала, что вы нарушили закон и скрываетесь от полиции, которая хочет вас поймать.

Я тяжело сглатываю, но не могу найти слов, потому что я потрясена и, более того, растеряна. Мой желудок сжимается, когда смысл ее слов начинает проникать в мой толстый череп. Люди в Шелл — Харбор думают, что я убегаю от закона? Я знаю, что слухи распространяются быстро, но в сплетнях обычно есть доля правды. И все же, это настолько дико неправильно и настолько не соответствует действительности, что я даже не могу представить, откуда это взялось.

— Одна дама сказала, что не хочет, чтобы ее детей учила плавать преступница, — тихо говорит Хизер, и слезы блестят в ее глазах, когда она, наконец, смотрит на меня. — Вы не преступница, да?

— Да, — отвечаю я, — я не преступница. Что бы они ни думали обо мне, Хизер, это неправда.

— Я и не думала, что это правда.

— А… — начинаю я, но мне приходится искать голос. — Твой отец знает об этом?

Она кивает.

— Он сказал, что я не должна верить тому, что слышу. Он сказал, что ты хороший человек и наш друг.

Я благодарна Сойеру, но смущена, ведь он знает обо мне правду, какие бы гадости ни говорили обо мне. Гадости, которые не имеют для меня никакого смысла.

Я не знаю, как мне провести урок, когда мой разум полностью сосредоточен на этом странном повороте событий. Я просто не понимаю, как эта информация раскрылась и откуда она взялась. В конце урока все дети вытираются и идут в дом, чтобы переодеться внутри.

Я успеваю, чтобы вытереться, пока никто не смотрит. Я вылезаю из озера и тянусь за полотенцем, наблюдая, как мой мерцающий хвост медленно превращается в пару длинных загорелых ног. Как только трансформация завершена, Сойер въезжает на подъездную дорожку, глуша двигатель своего грузовика и выпрыгивая. Накинув полотенце на шею, я тороплюсь взобраться на травянистый холм, как раз в тот момент, когда дети выбегают передо мной, и мы все приветствуем его у ступенек.

— Привет. Как прошел урок? — спрашивает он у детей, которые бегут мимо него, чтобы поиграть под большим вязом во дворе. И это к лучшему, потому что мне нужно поговорить с ним.

— Привет, Сойер, — начинаю я и внезапно чувствую смущение даже от того, что приходится поднимать эту тему. Перед тем, как он отвечает, между нами возникает небольшая пауза.

— Все в порядке? — спрашивает он.

Я киваю, но затем вздыхаю.

— Мне нужно кое о чем… поговорить с тобой.

Его нерешительность ощутима, она просачивается сквозь разделяющий нас воздух.

— Что такое?

Я тяжело сглатываю.

— Сегодня Хизер сказала мне что — то такое, что… я не понимаю.

— Хорошо.

Я делаю глубокий вдох.

— Люди в Шелл — Харбор думают, что у меня проблемы с полицией?

— Я сказал ей, чтобы она не беспокоила тебя сплетнями скучающих горожан, — говорит он.

— Я рада, что она беспокоила меня этим, потому что половина детей сегодня не пришла, и, по словам Хизер, это потому, что матери беспокоятся, что я — преступница, — даже от простого произнесения слов меня почти тошнит. Я зажмуриваюсь.

— Это абсурд, — начинает он.

Я снова киваю.

— Хизер сказала, что ты знал об этом?

— Она сказала мне, — кивает он.

— О, ну… ты слышал что — нибудь еще об этом? Может, от Вивьен?

— Вивьен ничего не сказала, — начинает он. Он прочищает горло и издает сдавленный звук, который я не совсем понимаю. — Но когда Хизер упомянула об этом, я просто отмахнулся, потому что ребенок не понимает взрослых разговоров или женщины просто ревнивы и мелочны.

— Значит, ты больше ни от кого ничего об этом не слышал?

Он качает головой.

— Нет, и я ошеломлен тем, что твои ученики не пришли сегодня.

Я тоже.

— Может, эти случаи не имеют ничего общего? — продолжает он, пожимая плечами. — Может, у Вивьен дети заболели, и она забыла позвонить?

— Ее дети были не единственными, кто не пришел.

— Хм, не торопись с выводами. Сплетни — всего лишь побочный эффект жизни в маленьком городе. Я уверен, что буря скоро уляжется, если уже не утихла.

Я киваю, думая, что он прав. Возможно, Хизер неправильно поняла то, что услышала, и есть веская причина, по которой половина класса сегодня не пришла. Я не могу игнорировать сомнение, которое бурлит в моем животе, говоря мне, что это не простая ошибка со стороны ребенка.

— Я просто… у меня такое чувство, что что — то не так. Если бы это было просто недопонимание Хизер, другие дети были бы сегодня на уроке.

— Если это связаны, — Сойер вздыхает. — А я так не думаю.

Я пытаюсь улыбнуться, но улыбка увядает на моем лице. Я до сих пор не знаю, что это за слухи и как они появились. Люди могут выдумывать все, что захотят, и другие им поверят, потому что большую часть своей истории я придумываю на ходу. Предполагалось, что придерживаться правды и приукрашивать только определенные части будет легче, но теперь я не уверена, что это было так.

— Я просто беспокоюсь, что, если слухи продолжат распространяться, больше учеников уйдет, а новые перестанут приходить… И я потеряю работу.

— Ты торопишься с выводами, Ева, — говорит Сойер. — Я позвоню Вивьен и все выясню, и тогда вся эта нелепость больше не будет на слуху, — он широко улыбается мне, и на короткое время кажется, что все снова нормально. Сойер рядом со мной, улыбается той яркой улыбкой, которую я так люблю. Я с тенью улыбки на губах. Только на этот момент я предаюсь мысли, что скоро все между нами может снова стать нормальным.

Я собираюсь ответить, но в этот момент по ступенькам поднимаются Тейлор и Хизер. Они смеются, останавливаясь рядом со мной, говоря Сойеру, что готовы идти домой. Сойер кивает и дает понять, что он забирает и Хелену домой, так как она их соседка.

Сойер откашливается и смотрит на меня.

— Нам пора домой, — говорит он, неловко кивая. Он жестом показывает детям идти вперед, а затем следует за ними.

Я иду с ними, шагаю по дорожке во дворе к запертым деревянным воротам, которые отделяют двор от дорожки. Затем я смотрю на пикап Сойера.

Хизер и Тейлор забираются на заднее сиденье, а Хелена пробирается между ними. В грузовике пахнет хвоей, древесным дымом и морским туманом. Когда Сойер открывает дверь со стороны водителя, металлические петли скрипят. Он поворачивается ко мне в последний момент перед тем, как сесть. Он такой красивый и… другой. Я скучаю по той легкой непринужденности, которая раньше существовала между нами. Теперь мне кажется, что мы постоянно напряжены, и мне это очень не нравится.

— Не волнуйся, — говорит он. Он выдавливает улыбку, от которой мое сердце наполняется мягким теплом.

— Спасибо, — говорю я. — Кстати, было что — нибудь еще на камерах наблюдения, о чем нам следует знать?

Он качает головой.

— Я наблюдал за ними каждый день и ничего не заметил.

Я вздыхаю с облегчением.

— Это хорошо.

Он кивает.

— До свидания, Ева. Увидимся на следующей неделе.

Он без лишних слов забирается в пикап, закрывает дверцу. Двигатель ревет, и вскоре он уезжает по дорожке.

Я смотрю, как они уезжают, все еще чувствуя пустоту внутри.

Затем мне удается подняться и протащить свое усталое тело через стеклянные двери на кухню. Там кувшин с водой и стаканы на случай, если детям захочется пить после занятий. Я наливаю стакан и выпиваю его залпом. Я все еще не чувствую себя лучше.

Я захожу внутрь. У меня тяжело в груди, и прежде чем я осознаю, что делаю, я набираю номер Маршалла.

Глава восьмая

— Привет? — с другого конца линии меня приветствует хриплый рокочущий голос Маршалла.

— Привет, Маршалл… это Ева, — начинаю я и не могу сдержать нервный звук своего голоса.

— Ева! Какой приятный сюрприз.

Мне удается улыбнуться, хотя он этого не видит, и тогда я чувствую себя глупо. Но есть что — то в его взволнованном тоне, что заставляет меня чувствовать себя… хорошо — облегченно, счастливо. И прежде чем я понимаю, что собираюсь сказать дальше, слова просто вылетают из моего рта.

— Я знаю, что это внезапно, но ты не хочешь выпить кофе? — предложение звучит слишком резко, но у меня нет сил смущаться. Меня просто переполняет необходимость увидеть его, хотя эта потребность не имеет для меня особого смысла. Не знаю, почему мне кажется, что Маршалл хоть немного улучшит мою ситуацию.

— Конечно! — весело отвечает он. — Где нам встретиться?

— На берегу есть кофейня, — отвечаю я, — «Spring Café». Мы могли бы встретиться там?

— «Spring Café»? — повторяет он. — Да, я знаю ее. Напротив фонтана на площади?

— Да. Может, через час?

— Я с нетерпением жду встречи.

Я слышу улыбку в его голосе.

Кажется, он действительно рад меня видеть. Это освежающий перерыв от того, что происходит с Сойером, и от странных слухов, которые начали распространяться по городу. Не желая думать о том, что люди могут говорить обо мне, я тянусь за своими туфлями и вытаскиваю кардиган из задней части шкафа у лестницы. Я до сих пор поражаюсь тому, сколько у людей вещей, случайного хлама, засунутого в пустые ящики. Даже будучи женой короля, я никогда не имела столько бессмысленных вещей. И, тем не менее, вот я и сама начинаю собирать такие случайные, бесцельные вещи.

После того, как я надела сандалии, желтый сарафан и белый кардиган, я готова идти. Я смотрю на себя в зеркале в прихожей и останавливаюсь. Хотя мои волосы ниспадают на плечи густыми платиновыми волнами, они не скрывают темные круги усталости под глазами. Я выгляжу уставшей. Раньше я никогда так не выглядела; в молодые годы меня хвалили за мою красоту. Это была одна из причин, почему Эвард выбрал меня своей женой. Мысли об Эварде внезапно кажутся принадлежащими другой мне, другой жизни. Они просто самая далекая вещь от моей жизни сегодня. И я счастлива этому. Я счастлива, что больше не являюсь частью моря, даже если я скучаю по самому морю.

Решив еще немного поработать над своей внешностью, я возвращаюсь в ванную и наношу немного туши, немного консилера, чтобы скрыть сонливость, быстро добавляю немного краски на губы и решаю, что этого достаточно.

До встречи с Маршаллом еще есть время, поэтому я запираю дом и начинаю свою медленную извилистую прогулку по городу. Мне нравится ходить по пляжному маршруту в город, каменные дорожки уникальные и красивые. И есть та часть пляжа, которую я недавно обнаружила, где редко кто — то бывает, — это моя любимая часть, потому что пляж полностью принадлежит мне.

Я никогда раньше не видела море с суши, и мне нравится, как пахнет океан и как набегающие волны вызывают у меня чувство умиротворения. Даже когда солнце светит в самую жару, морской бриз приносит прохладу, к которой легко привыкнуть. Я понимаю, почему люди стекаются на пляж, и я благодарна за возможность увидеть его с этой стороны.

Когда я достигаю океана, я предпочитаю идти не по тропинке, а по песку. Песок ощущается хорошо, когда он проникает между пальцев ног. Я все еще в сандалиях, так что между пальцами ног и ступнями застревают кусочки песка. В конце концов, я решаю снять сандалии.

— Похоже, мы ходим в одни и те же места.

Я поворачиваюсь к источнику знакомого голоса, и мой взгляд останавливается на Сойере. Я не ожидала увидеть его здесь, но его вид не так уж неприятен. Я только хочу, чтобы и он такое ощущал.

— Привет, — говорю я, и на этот раз моя улыбка становится немного более естественной, прежде чем я внезапно чувствую, что мне нужно объясниться. — Я иду в город и решила пройтись по пляжу.

— Я не виню тебя, — отвечает он, и его янтарные глаза блуждают по пляжу. Я вижу его детей, играющих у каменных бассейнов. Хизер по колено внутри одного, а Тейлор сидит на песке у ее ног. Он какое — то время наблюдает за ними, а потом снова смотрит на меня и спрашивает. — Как дела?

— Нормально, наверное, — отвечаю я, пожимая плечами, и быстро проверяю телефон, чтобы узнать время. У меня еще много дел до встречи с Маршаллом.

Улыбка Сойера мила, но не доходит до его глаз. Затем он смотрит на широкое синее море.

— Ты скучаешь по этому? По океану, я имею в виду.

Я? Это не просто ответ «да» или «нет». Я скучаю по ощущению соленой воды на моем теле и скучаю по плаванию с различными морскими существами. Я скучаю по тому, как солнце освещает волны на глубине, и скучаю по приключениям в пещерах. Я скучаю по Маре и скучаю по прекрасным залам дворца, который раньше называла своим домом. Но здесь, на суше, столько новых впечатлений и такая свобода, о которой я раньше и мечтать не могла. Горький привкус подступает к горлу при мысли о доме, который я оставила позади. Но есть тот, по кому я не скучаю.

— Я скучаю по некоторым аспектам жизни в океане, — честно отвечаю я, подавляя это чувство. — Есть также многое из моей старой жизни, которую я хотела бы забыть.

— Как Каллен?

Я киваю.

— Как Каллен.

Это первый раз, когда Сойер добровольно упомянул Каллена или вообще обсудил мое прошлое, не уклоняясь от темы. Искра надежды вспыхивает в моей груди, и эта искра думает, что, может, у нас еще может все наладиться. Что, может, когда — нибудь Сойер примет правду о том, кто я и какая я. А, может, мы сможем хотя бы снова стать друзьями? Я отказалась от мысли, что мы когда — нибудь сможем стать чем — то большим. Просто… не похоже, чтобы Сойер когда — либо снова мог думать обо мне таким образом. А что касается меня… я не знаю, что чувствую. Определенно, какая — то часть меня злится на него за то, что он не принял меня сразу. Но есть и другая часть, которая понимает его нежелание.

Я смотрю на него и на короткий, бесконечный миг чувствую, как мой рот покалывает при мысли о том, что я коснусь его губ своими. Действие было бы таким простым в свете полуденного солнца. Его губы были бы приятными на вкус, и я помню их вкус, и я чувствую, как мое тело гудит при этой мысли.

Я загоняю желание куда — то глубоко внутрь себя. Сойер выглядит так, будто читает мои мысли, его лицо ничего не выражает.

— Я должна… я должна идти, — говорю я после паузы.

— Тебе куда — то нужно?

Я тяжело сглатываю, хотя не знаю почему.

— Я встречаюсь с другом.

— Венди?

Я качаю головой.

— Нет… с другим другом.

— Ах. Маршалл?

Я чувствую себя виноватой, когда отвечаю быстрым кивком.

— Значит, с ним все идет хорошо? — продолжает Сойер.

— Что ты имеешь в виду? — отвечаю я. — То есть… уверена, что все хорошо, поскольку мы просто друзья.

Он смеется и качает головой.

— Просто продолжай говорить себе это, Ева.

— Я не уверена… что понимаю, — начинаю я, но он перебивает меня:

— Он знает правду о тебе?

Я мгновенно хмурюсь.

— Нет, конечно, нет. Ты… ты единственный, кто это знает.

Он кивает, и на его лице появляется облегчение. Но это только на мгновение.

— Я бы держал это при себе.

— Я так и делаю.

— Это хорошо.

Сойер больше ничего не говорит. Я не могу сказать, хочет он, чтобы я ушла, или он просто не хочет больше ничего знать о моей жизни и о моей ситуации с Маршаллом. Всякий раз, когда поднимается эта тема, челюсти Сойера, кажется, каменеют, и он всегда кажется сердитым, что для меня не имеет смысла, потому что не похоже, чтобы он все еще интересовался мной.

Мгновение спустя мы расходимся, и я машу Хизер и Тейлор, проходя мимо. Затем я на автопилоте поднимаюсь по ступенькам и направляюсь в город, а в голове прокручивается весь этот диалог. Я вытесняю мысли, вместо этого сосредотачиваясь на «Spring Café» вдалеке, где меня ждет Маршалл.

* * *

Я нахожу Маршалла сидящим за одним из столиков снаружи, в тени массивного навеса. Ночью навес освещен пурпурными гирляндами, освещающими площадь, но в полдень в этом месте много естественного света. Это красиво, как и Маршалл, его волосы собраны в небольшой хвостик на затылке.

— Рад тебя видеть, Ева, — приветствует меня Маршалл, встает и крепко обнимает меня. Затем он выдвигает мой стул, и я сажусь рядом с ним. — Я не ожидал, что ты мне позвонишь, но это был приятный сюрприз.

— Что ж, спасибо, что встретился со мной так быстро.

— Всегда рад. Все в порядке? — он смотрит на меня так, будто уже понял, что я позвонила ему, потому что все не в порядке.

Я киваю, потом качаю головой.

— У меня был гадкий день, и я хотела бы поднять себя, — я узнала это выражение от Венди и надеюсь, что употребила его правильно.

Брови Маршалла сдвигаются в замешательстве, и я полагаю, что, должно быть, сказала это не совсем верно, потому что он, кажется, не понимает. Потом он качает головой и улыбается.

— Что ж, надеюсь, я смогу сделать твой день лучше. Я собирался заказать карамельный латте, что бы ты хотела?

Я обнаружила, что мне нравится человеческая привычка добавлять сладкие сиропы в горячие напитки, хотя я не знакома с карамельным латте.

— Я тоже попробую, — отвечаю я с улыбкой. Напряжение уже спадает с моего тела, и я чувствую, как расслабляюсь на стуле. — Спасибо.

— Я сделаю заказ внутри. Вернусь через секунду, — он исчезает внутри, и мой взгляд перемещается на его удаляющееся тело. На нем узкие джинсы, облегающие бедра. Его тело сильное и широкое, и он крупный. Мне это нравится в мужчинах — это заставляет меня чувствовать себя в безопасности, защищенной.

Пока мои мысли дрейфуют, я улавливаю обрывок разговора за столом позади меня. Два женских голоса говорят приглушенно, но не настолько, чтобы я не могла разобрать, что они говорят.

— Это она, — тихо говорит одна женщина. Она издает фыркающий звук в горле. — Она нарушила закон, знаешь ли.

— Нет!

Краем глаза я вижу, как женщина кивает, и мое сердце начинает бешено колотиться, когда я понимаю, что они обе говорят обо мне!

— По всему городу висят плакаты об этом, — отвечает она, когда мой желудок летит к кончикам пальцев ног. Плакаты? Я не знаю, что это за плакаты, но чем бы они ни были, это звучит не очень хорошо.

— Не могу поверить, что она в Шелл — Харборе, нашем городе! — шипит вторая женщина. — С этим надо что — то делать!

— У нее школа плавания, — бормочет первая женщина. — Представь, что ты узнала, что инструктора по плаванию твоих детей разыскивает полиция!

— Тогда почему ее до сих пор никто не арестовал? Почему она просто гуляет, как свободный человек?

— Потому что она разыскивается не здесь, судя по тому, что я прочитала на плакате. Ее разыскивают в той стране, из которой она приехала.

Часть меня хочет повернуться и сказать им заткнуться, но я не могу пошевелиться. О чем они говорят? Плакаты о розыске в моем родном городе? Мой родной город находится далеко под водой, а для большинства местных жителей он находится в Греции.

Прежде чем я успеваю задать слишком много вопросов на эту тему, появляется Маршалл с двумя чашками кофе. Он с улыбкой ставит одну передо мной, прежде чем сделать глоток из своей.

— Ммм, это очень вкусно. Я все еще пытаюсь выяснить свои любимые кофейни.

Этот разговор едва ли имеет какое — то отношение к тому, что я только что подслушала. Я поворачиваюсь на своем месте, чтобы оглянуться — женщины открыто смотрят на нас, — но как только я поворачиваюсь к ним лицом, они отводят взгляды с хмурыми гримасами.

— Эти женщины, — говорю я Маршаллу, и мое сердце подкатывает к горлу, — они говорили обо мне.

— Говорили о тебе как? Хорошо или плохо?

— Плохо, — отвечаю я, чувствуя, как сползаю вниз, словно сжимаюсь. Затем я смотрю на Маршалла, когда он садится и гладит меня по руке. Между нами наступает момент тишины, и в этот момент я пытаюсь сделать успокаивающий вдох, чтобы замедлить учащенное сердцебиение, но, похоже, это не приносит никакой пользы.

— Ты хочешь поговорить об этом? — спрашивает он.

Я тяжело сглатываю.

— Ты слышал… что — нибудь обо мне в городе?

Улыбка увядает, красивое лицо Маршалла искажается в гримасе.

— Нет, ничего, Ева, — говорит он, качая головой. — Хотя я не так много выходил. Я все еще обустраиваюсь.

Что — то шепчет мне не верить ему, но затем его лицо становится озабоченным, и я отбрасываю эти мысли. Ясно, что если он что — то слышал или видел, то держит это при себе, что очень мило с его стороны. Хотя я плохо его знаю, Маршалл кажется порядочным человеком — поиск того, кому можно доверять в Шелл — Харборе, становится утомительным.

— Что люди говорят о тебе? — наконец, спрашивает он, его взгляд скользит мимо меня, чтобы осторожно понаблюдать за двумя женщинами. Сейчас они погружены в разговор и больше не смотрят в нашу сторону.

Я вздыхаю.

— Не очень хорошие вещи.

— У меня сложилось впечатление, что маленькие городки любят сплетни, но обычно это все.

Я тоже так сначала подумала. Теперь я не убеждена. Выдохнув, я смотрю в свой кофе. Пар вырывается из чашки и согревает мое и без того разгоряченное лицо. Может, мне следовало выбрать кофе со льдом вместо этого.

— Ничего, — тихо отвечаю я, не совсем в восторге от мысли рассказать ему, о чем говорили женщины, потому что внезапно боюсь, что он поверит неприятным слухам. Если Маршалл не знает о том, что, кажется, распространяется, то пусть так и остается.

Он делает большой глоток кофе, потом ставит чашку на блюдце. Сами чашки украшены узором пастельно — голубого цвета, напоминающим морскую пену, поднимающуюся из океана.

— В любом случае, — объявляю я, желая сменить тему, — как ты устроился? Удачно нашел работу?

Маршалл вздрагивает.

— Боюсь, что нет, — затем он тихо добавляет. — Я и не подозревал, что здесь так сложно найти работу.

То, как он говорит «здесь», наводит меня на мысль, что он имеет в виду Шелл — Харбор, но у меня сложилось впечатление, что найти приличную работу сложно, где бы ты ни жил.

— У тебя есть квалификация для чего — либо?

— Не совсем.

— Ты не окончил школу? — спрашиваю я, зная, что большинство людей проходят какое — то обучение, чтобы подготовиться к своим ролям в дальнейшей жизни.

Маршалл качает головой и делает еще глоток кофе, прежде чем потянуться к пакетикам с сахаром посреди стола. Я удивлена, потому что латте уже сладкий.

— Что ты делал раньше?

Он пренебрежительно машет рукой, явно объяснять не хочет. Поскольку я не люблю говорить о своем прошлом, я не обращаю на это внимания.

— Разговоры о работе — такая скучная тема, — говорит он с улыбкой, словно пытаясь объяснить свое нежелание.

Пока мы разговариваем, две женщины, сидящие позади нас, встают, чтобы уйти. Одна из них, пожилая женщина с седеющими волосами и серыми глазами — бусинками, смотрит на меня, когда они проходят мимо.

— Не надо, — настаивает ее подруга, обвивая ее руку. Но их разговор продолжается, и я слышу слово «наркомания», когда женщины уходят внутрь.

А я совсем теряюсь. Эти слухи становятся все хуже и хуже.

— Они только что обвинили тебя в том, что ты употребляешь наркотики? — спрашивает меня Маршалл, хмурая гримаса проступает на красивом лице.

— Я даже не знаю, что и думать, если честно, — отвечаю я, качая головой. Я не знаю, откуда берется вся эта наглая ложь. На Корсике употребление наркотиков является серьезным преступлением. Хотя наркотики там явно отличаются от тех, что можно найти на суше. Под водой некоторые морские существа производят токсины, вызывающие сильное привыкание, но и прекрасный кайф; использование таких веществ может привести к суровым наказаниям и даже изгнанию. Обвинять меня в подобном отвратительно…

— Ева, — говорит Маршалл, и я резко возвращаюсь к реальности. — Не слушай их. Это просто глупые сплетни.

— Но откуда они?

Маршалл пожимает плечами, но не смотрит мне в глаза.

— Ты здесь чужая, женщина с загадочным прошлым, живущая в маленьком городке, полном скучающих провинциалов. Им становится любопытно; и когда правда не является очевидной, люди начинают делать предположения и истории.

Что ж, эти предположения вышли из — под контроля. Я почти так и говорю, но успеваю прикусить язык, когда вижу женщин, возвращающихся через большие стеклянные двери. Затем, прежде чем я успеваю остановиться, я ловлю себя на том, что вскакиваю на ноги, преграждая им путь, уперев руки в бедра и с кислым выражением лица.

— Извините, — резко говорю я, — но я не могла не подслушать ваш разговор. Не могли бы вы сказать мне, откуда вы такое услышали обо мне?

Я чувствую, как Маршалл сверлит взглядом мой затылок, но игнорирую это чувство, ожидая ответа. Женщины смотрят друг на друга, их лица непроницаемы. Старшая прочищает горло и говорит:

— Это по всему городу. Ты думала, что люди, в конце концов, не узнают о тебе правду?

Мое лицо бледнеет. Я хочу спросить, что она имеет в виду, но слова не выходят. Я перевожу взгляд с одной женщины на другую, сердце бьется о ребра.

— Тебе не следовало приезжать сюда, — продолжает старшая.

— И нельзя допускать тебя к работе с детьми, — добавляет младшая.

Нет смысла защищаться, потому что они уже решили. Эти женщины не хотят слушать, и я не могу их заставить. Чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, я поворачиваюсь и хватаю со стола сумочку.

— Мне нужно идти, — говорю я Маршаллу, — я просто… я не могу здесь оставаться.

Я не жду его ответа, а пересекаю кафе и выхожу из парадной двери, сандалии цокают по булыжной мостовой, и мне требуется все самообладание, чтобы не бежать всю дорогу домой, чтобы скрыть слезы, обжигающие глаза.

Маршалл — позади меня. И когда он обнимает меня, воркуя, что все будет хорошо, я почти теряю контроль над своими слезами. Я позволяю ему держать меня, но все это время пытаюсь понять, что вообще происходит в этом городе.

Когда я отворачиваюсь, я замечаю что — то висящее на одной из витрин магазина — это то, что люди, как мне кажется, называют «плакатом», черно — белое и размером с лист бумаги. На нем грубый набросок моего лица. И я будто смотрю с плаката. Ниже написано: «Разыскивается полицией Корсики».

Глава девятая

Глухой стук будит меня, и какое — то мгновение я могу только смотреть в потолок затуманенными глазами. Я больше ничего не слышу. Приснилось? Думая, что этот звук всего лишь часть моего воображения, я слышу слабый стук в дубовую дверь внизу.

Со стоном я выталкиваю себя из постели, отбрасывая одеяла в сторону. Стук продолжается, пока я натягиваю джинсы. Хочется проигнорировать стук, потому что я не в настроении сегодня принимать посетителей, но кто бы там ни был, он настойчив, поэтому я полагаю, что должна узнать, чего он хочет.

Внизу стук становится еще громче.

— Иду! — кричу я. Который час? Судя по тусклому небу в окне прихожей, не позже семи часов утра. Досадливо морща нос, я открываю дверь.

Венди стоит у меня на ступеньках, скрестив руки на груди. Она что — то сжимает в руке, хотя я не вижу, что.

— Нам с тобой нужно поговорить, — твердо говорит она, указывая на внутреннюю часть дома.

Я стою в дверном проеме, светлые волосы спутаны на голове, глаза сонные.

— Что не так?

— Я знала, что ты не все мне рассказываешь, Ева. По крайней мере, ты всегда так уклончива, когда я задаю тебе вопросы, говоришь, что ты из места, которого даже не существует, — Венди изгибает бровь, словно побуждая меня возразить ей. Я не перечу. — Что ж, теперь я знаю, почему ты ведешь себя так странно, — она сует что — то мне в руки. Это сминается, и я смотрю вниз и вижу лист бумаги, но довольно большой, и бумага толстая.

— Что это? — спрашиваю я, хотя и узнаю это. Это тот же плакат, который я видела с Маршаллом, — тот, что с моей фотографией. Увидев плакат, я сорвала его и тут же скомкала, выбросив в ближайшую урну. Но, очевидно, их гораздо больше.

— Это плакат, который я видела в городе, — говорит Венди.

— Где в городе?

— У аптеки.

От того места, где я уничтожила другой плакат, аптека по прямой через Шелл — Харбор. Это означает, что эти плакаты, вероятно, расклеены повсюду. Ощущение тяжести в животе возвращается с удвоенной силой.

Венди без лишних слов проносится мимо меня в прихожую, а затем в гостиную. Она останавливается у камина и поворачивается ко мне с выражением любопытства и легкого подозрения, когда я вхожу в комнату и обнаруживаю, что не могу выдержать ее взгляда. Вместо этого я смотрю на плакат.

Несмотря на то, что я уже видела его раньше, это все еще дает мне ужасный толчок, особенно когда я вижу свое имя, глядящее прямо на меня большими буквами. Ниже несколько абзацев, которые я слишком боюсь читать.

Хуже всего то, что это не просто плакат — это копия статьи из чего — то под названием Corsica News. Все это совершенно нелепо, поскольку у русалов под водой нет газет, но никто в Шелл — Харборе этого не знает. Кроме того, статья должна быть из греческой газеты, а она написана на английском языке.

— Ты знаешь, что там написано? — требует Венди. Когда я не отвечаю, она продолжает. — Здесь написано, что ты скрываешься от закона. Там написано, что ты преступница.

— Что? — повторяю я, тут же вспоминая разговор, который я подслушала между двумя женщинами, когда пила кофе с Маршаллом.

— Там говорится, что ты наркоманка и преступница, Ева. Судя по всему, весь твой родной город был предупрежден о тебе, и их призвали сообщить, если у них есть какая — либо информация о твоем местонахождении. Так что теперь я начинаю понимать, почему ты здесь — ты прячешься.

Это нелепо. Настолько абсурдно, что на секунду я могу только предположить, что Венди играет со мной, но потом по ее выражению лица я понимаю, что она верит в это, или частично верит. И мое молчание определенно не помогает мне.

— Ты действительно в это веришь? — наконец, спрашиваю я ее, когда горячий, клокочущий гнев поднимается в моей груди. — Ты знаешь меня уже несколько месяцев, Венди. Мыдрузья.

— Ты была такой скрытной, — начинает она.

— Ладно, отложим эту тему на минутку. Ты сама сказала, что Корсики даже не существует. Так как можно верить чему — то в этой статье, когда она называется «Новости Корсики»? И, кроме того, если статья якобы из Греции, то почему она написана на английском?

Она качает головой и вздыхает.

— Корсика существует или нет, Ева? Потому что сейчас я не знаю, чему верить. А что касается того, что статья написана на английском языке, то ее можно было перевести. Или, насколько я знаю, английский — общий язык, на котором говорят везде, откуда бы ты ни была родом, — я понимаю по ее тону, что она сомневается в своих словах.

Я не знаю, что сказать. Вместо этого я просто делаю глубокий вдох. Он обжигает холодным утренним воздухом, но холод помогает мне успокоиться.

Тем временем она проводит рукой по волосам, вытягивая их из шиньона. Она выглядит измученной, ее глаза темные, а лицо бледное.

— По всему городу десятки таких плакатов, прикрепленных скобами к телефонным и фонарным столбам, приклеенных к витринам магазинов. Все точно так же; эта статья предупреждает жителей Шелл — Харбора, что ты опасна. Ева, если об этом узнает шериф, у тебя могут быть серьезные проблемы.

— Но это статья о Корсике, — отвечаю я, потому что и сейчас вынуждена продолжать эту уловку, так как не могу сказать ей правду, что Корсика существует, но не в Греции. — Полиция в Шелл — Харбор ничего не может сделать… верно? Не говоря уже о том, что все это — нелепая выдумка.

Венди уже почти рухнула, все ее тело сжимается.

— Не знаю, Ева. Это опасные обвинения, и зачем газете все это выдумывать? Это… это выглядит не очень хорошо.

— И все это сплошная ложь! — говорю я, наконец. — Кто — то пытается испортить мое доброе имя.

— Ты уверена, что это сплошная ложь?

Я прищуриваюсь, глядя на нее.

— Ты не находишь странным, что газета из Греции расклеена по всему маленькому американскому городку и написана на английском языке? — возражаю я. — Послушай себя, Венди. Конечно, это неправда!

Но если это не реально, то что это? Кто тратит время на то, чтобы сделать фальшивую газетную статью, распечатать десятки экземпляров и расклеить их по всему крошечному приморскому городку? Конечно, ответ таится где — то в глубине моего сознания, но я не в состоянии произнести имя. Даже в мыслях. Это кажется слишком… маленьким для Каллена. Каллен вламывается в дома, он — боец, добивающийся исполнения ​​его воли. Он не из тех, кто делает что — то подобное. По крайней мере, я так не думала.

Венди выдыхает. Она падает в ближайшее кресло с тяжелым вздохом, закрыв глаза. На секунду мне кажется, что она сейчас заплачет, но потом она запрокидывает голову и издает глухой стон.

— Если это ложь, Ева, то что правда?

Я не могу ей сказать. Если Венди так взбесилась из — за этой лжи, то как она отреагирует на то, что происходит на самом деле? Я знаю, как она отреагирует — не поверит мне и еще больше разозлится. Конечно, я могла бы доказать ей правду — мне нужна только ванна, но я… я просто пока не могу этого сделать.

Глядя на плакат, я сминаю его в ладонях. Затем я отбрасываю его в сторону, где он отскакивает от урны в углу и закатывается под кофейный столик.

— Я просто не знаю, что и думать, Ева. Сначала ты говоришь, что ты из Греции, а потом города не существует, а теперь есть местная газета? Видишь, как все это… не сходится? — она смотрит на меня темными глазами. — Я хочу доверять тебе, верить тебе, но ты все усложняешь.

Я хмурюсь, больше не заботясь о том, кажусь ли я грубой или враждебной. Я просто… не могу поверить, что она могла подумать, что все это правда! Венди сейчас мой единственный друг здесь, и подумать…

— Если ты не скажешь мне правду, Ева, у меня нет другого выбора, кроме как поверить тому, что говорят мне улики.

Мне это надоело. Эти обвинения, подозрения и вина. Поджав губы, я поворачиваюсь и направляюсь в прихожую. Я просто… мне нужно побыть одной. Мне нужно подумать — и мне нужно выяснить, кто это делает и почему. Более того, мне нужно найти способ остановить это.

— Если все, что ты собираешься делать, это обвинять меня в вещах, которые не соответствуют действительности, ты можешь уйти, — отвечаю я, распахивая входную дверь. Холодный, соленый воздух врывается в прихожую, и я дрожу, но это ничто по сравнению с ледяным разочарованием, сжимающим мое сердце.

Венди смотрит на меня. Затем она смотрит наружу, где ее ждет пустая улица.

В конце концов, она не такая и пустая. Голоса звучат достаточно близко, чтобы быть рядом со мной. Один глубокий и ровный, другой повышенный от гнева. С бешено колотящимся сердцем я выглядываю наружу и вижу Сойера, стоящего у ворот, все его тело напряжено от едва сдерживаемого разочарования. Рядом с ним стоит Маршалл.

Они спорят. Давно, если судить по яростному выражению на обычно безмятежном лице Сойера.

— Что за черт, — бормочет Венди, и на данный момент ее гнев на меня забыт.

Недолго думая, я сбегаю по ступенькам и иду к ним обоим. Я на пределе, как говорит Венди. И больше не могу терпеть. А вид Сойера и Маршалла вместе определенно нечто большее. Мои ноги быстро несут меня вперед, а затем я обнаруживаю, что распахиваю калитку, чтобы сократить расстояние между нами.

Маршалл поворачивается ко мне, когда я приближаюсь. Его проницательные глаза сужены, но он расслабляется, когда наши взгляды встречаются.

— Кто этот парень? — спрашивает он, указывая на Сойера пальцем. — Он только что подошел ко мне и потребовал объяснить, почему я здесь! Будто посещение друга является нарушением закона или что — то в этом роде!

— Я поймал его, когда он слонялся возле твоего дома, — вставляет Сойер, сверкая взглядом. Его лицо красное, рот искривлен, будто он попробовал что — то кислое. — Насколько я знаю, друзья не преследуют друг друга.

— Я никого не преследую, — требует Маршалл, его голос становится еще злее. Он оглядывается на меня. — И у него хватило наглости обвинить меня во взломе твоего дома?

— Сойер! — говорю я, глядя на него.

Сойер ничего не говорит, только скрещивает руки на груди и хмуро смотрит на меня.

— Ева, ты никогда не говорила мне, что кто — то вломился в твой дом, — продолжает Маршалл.

Кстати о моем доме, это поднимает еще одну тему.

— Как ты узнал, где я живу? — спрашиваю я его, хмурясь, когда эта мысль приходит мне в голову.

— Твой адрес указан в Гугле вместе с номером телефона, — отвечает он, пожимая плечами. — Я хотел зайти и удивить тебя, чтобы узнать, не хочешь ли ты пойти на ту прогулку по пляжу, о которой мы говорили.

— Так почему ты пялился в ее окна? — требует ответа Сойер.

— Я пару раз постучал в дверь, но ответа не было, поэтому я хотел узнать, дома ли она! В этом не было ничего зловещего!

— Как по мне, это чушь, — отвечает Сойер.

Последняя нить терпения внутри меня обрывается.

— Стойте, — требую я, и мой голос разносится по улице. Слава богам, у меня нет соседей поблизости, а то все бы смотрели. — Просто прекратите это. Меньше всего мне сейчас нужно, чтобы вы оба устроили сцену на моем пороге.

Сойер и Маршалл бросают друг на друга горькие взгляды, и какое — то время ни один из них не говорит.

— Почему вы оба здесь? — спрашиваю я.

Сойер отвечает первым, и выражение его лица смягчается, когда он смотрит на меня. Однако этого недостаточно, чтобы смягчить мой хмурый взгляд.

— Я пришел… поговорить с тобой, — отвечает он.

— О чем? — требую ответа я, больше не в настроении для этого.

Он прочищает горло.

— Сказать, что мне жаль, — он отводит меня в сторону, хватая за запястье, мы делаем несколько шагов по улице, чтобы нас не услышали. Затем он отпускает меня. — Тейлор и Хизер умоляли меня помириться с тобой, и я подумал, что пришло время.

Это странно мило, но этого недостаточно, чтобы подавить растущее нетерпение. Извинения — не повод начинать спор с единственным человеком, который, возможно, все еще остается моим другом сейчас, когда все разваливается на части. Я ничего не говорю Сойеру, но поворачиваюсь и возвращаюсь к Маршаллу и Венди, которые стоят очень неловко.

— А почему ты ссоришься с Маршаллом? — отвечаю я, заставляя свой голос оставаться спокойным, когда снова смотрю на Сойера. Он сейчас прямо за мной.

Выражение лица Сойера становится жестче, когда он смотрит на Маршалла.

— Как я уже сказал, я поймал его, когда он слонялся возле дома.

— Я не слонялся, — настаивает Маршалл.

Сойер не унимается.

— Ты стоял у окна и пялился на дом Евы, как какой — то подонок, — Сойер переводит дыхание. — Это подозрительно, как по мне. И кто ты, черт возьми, вообще такой?

— Как это тебя касается? — спрашивает Маршалл. Затем он смотрит на меня. — Почему он ведет себя как ревнивый бойфренд? Есть что — то, что я должен знать?

— НЕТ! — кричу я им обоим. — Тебе нечего знать, потому что мы с Сойером просто друзья, точно так же, как мы с тобой просто друзья. Конец истории.

Я могу попытаться вразумить этих людей, которых считал друзьями, но у меня нет сил.

— Я не… у меня нет терпения, и я не в том настроении, чтобы иметь дело с кем — либо из вас прямо сейчас, — выдавливаю я. — Так что, если вы не возражаете, я попрошу вас всех уйти.

Им требуется секунда или две, но потом все уходят тем же путем, которым пришли, Венди к своей машине, а Маршалл по улице. Только Сойер не сдвигается с места. Глубоко вздохнув, я отворачиваюсь. Я делаю всего два шага, прежде чем слышу звук другой машины, подъезжающей к дому. Когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, мой желудок сжимается, когда я узнаю машину шерифа.

Глава десятая

Шериф и его заместитель не задерживались надолго. Они пришли, конечно, узнать о плакатах по всему городу, но после того, как я объяснила, что все это розыгрыш, и сказала, что Корсика даже не настоящее место, и если статья якобы из Греции, то почему она должна написана по — английски, они извиняются и говорят, что снимут все плакаты в городе. (Конечно, только после проверки Корсики с помощью собственного поиска в Гугле). Позже они спрашивают, откуда я родом, и, желая, чтобы моя ложь звучала более разумно, но не слишком далеко отклонялась от изначальной лжи, я говорю им: Дельфы, Греция. Они извиняются за то, что побеспокоили меня, и через час уже уходят. Когда они уходят, я чувствую облегчение.

Пока через десять минут снова не звонит дверной звонок, и я не обнаруживаю Сойера на пороге моего дома.

— Мне нужно с тобой поговорить, — говорит он, как только я открываю дверь.

— Не здесь, — говорю я, внезапно ощущая потребность быть ближе к океану. Я просто чувствую себя запертой внутри дома.

— Где ты хочешь поговорить? — спрашивает он, когда я выхожу из дома.

— Я собираюсь на пляж.

— Я иду с тобой.

Я не борюсь с ним.

Он идет рядом со мной, пока мы шагаем, и убирает руки глубоко в карманы. Он не смотрит мне в глаза и говорит:

— Я сожалею о том, что произошло раньше, но что — то не так с Маршаллом… что — то мне не нравится.

— Может, тебе просто не нравится, что у меня появился еще один друг, — огрызаюсь я, уже не заботясь о том, что говорю ему. Мой голос суров, и я чувствую укол сожаления, когда он вздрагивает. — Не похоже, чтобы ты был мне другом в последнее время.

Сойер замолкает. Сначала я думаю, что это потому, что он знает, что я права, но потом я вижу, что его взгляд переместился на что — то дальше по берегу. Или кого — то. На мокром песке стоит женщина, слегка сутулящаяся и перепачканная, вода омывает ее лодыжки. Она смотрит прямо на нас.

Это стройная женщина с мокрыми черными волосами и дикими темными глазами. Моя грудь вздымается, когда мы встречаемся взглядами, и на секунду я забываю, как дышать.

— Ева? — спрашивает она и делает спотыкающийся шаг вперед, почти теряя при этом равновесие. Она обнажена, если не считать полотенца, обернутого вокруг ее тела под мышками. Она тянется ко мне трясущимися руками, прежде чем рухнуть на песок.

Я почти не замечаю Сойера рядом со мной или того, что он меня о чем — то спрашивает. Все, что я могу отметить, это то, что он бежит вперед в то же время, что и я. В ушах звенит, а легкие горят, пока я бегу, а затем я чувствую, как обнимаю женщину, когда она падает на меня, а Сойер оказывается рядом со мной.

С дрожащим дыханием мне удается произнести ее имя:

— Мара.

— Ты знаешь ее? — спрашивает Сойер. Он хмуро смотрит на Мару, протягивая руку, словно хочет прикоснуться к ней, но так и не задевает ее.

— Да, — выдавливаю я, хотя в голове роится миллион вопросов.

— Кто она?

— Друг, — тихо отвечаю я. — Из дома.

— Не могу поверить, что это ты, — слабым голосом говорит она.

Ее волосы цвета высушенных на солнце водорослей прилипли к лицу клейкими спутанными локонами. Я осторожно смахиваю их тыльной стороной ладони. Она выглядит намного тоньше, чем я помню, и мне интересно, как она сюда попала? И почему она здесь? Очевидно, она должна была сбежать от Каллена, как и я. Но у нее есть дети на Корсике!

— Тссс, Мара, тебе нужно поберечь энергию, — говорю я, глядя на Сойера. — Нам нужно увести ее в мой дом.

Он кивает.

Я не могу не задаться вопросом, как долго она была здесь, бродила по пляжу в одиночестве? Полотенце, обернутое вокруг нее, с узором в клетку, как те, которые люди используют для пикника, и мне интересно, не прошла ли она сюда всю дорогу от главного пляжа, схватив по дороге чье — то покрывало. Я смотрю в сторону бескрайнего океана; невозможно сказать, как далеко отсюда дворцы Корсики. Но они далеко. И достаточно далеко, чтобы сделать случайное появление Мары здесь, в Шелл — Харборе, невозможным. Так как…

Я протягиваю руку, чтобы коснуться ее лба. Она горячая, и ее веки трепещут, когда мои пальцы движутся по ее коже. Глядя на нее сейчас, я не могу сказать, ранена ли она, хотя это выглядит маловероятным — я не вижу на ней ни ран, ни крови. Она просто выглядит измученной.

Я пытаюсь поднять Мару на руки, а она так мало весит, будто я поднимаю ребенка. Ее волосы падают мне на плечо и цепляются за мою блузку.

— Позволь мне, — предлагает Сойер, протягивая руки.

Я позволяю ему взять ее, а затем натягиваю тонкое одеяло ниже на ее худые бедра, чтобы убедиться, что она не выглядит неприлично, пока мы возвращаемся в мой дом. К счастью, мы довольно далеко от города, так что зрителей у нас не будет.

— Она тоже с Корсики? — тихо спрашивает он.

Я киваю и делаю осторожные шаги, пока мы пересекаем пляж, не желая, чтобы Сойер толкнул Мару и причинил ей дискомфорт. Она шевелится в его руках, но когда я смотрю на нее, она не выглядит проснувшейся.

— Зачем она пришла сюда? — спрашивает он.

Я не знаю. Это загадка, которую я все еще пытаюсь разгадать. Она не любит Каллена так, как любила нашего мужа, Эварда, но ей было хорошо на Корсике, и у нее были дети, о которых нужно было думать. Зачем следовать за мной в Шелл — Харбор?

— Как она вообще тебя нашла? — продолжает Сойер.

Это тоже вопрос, который не дает мне покоя на протяжении всего пути домой. Океан огромен, наполнен смертоносными существами и бродячими русалами, которые, не колеблясь, причинят вред одинокой русалке без уважительной причины. Земля тоже представляет собой пространство запутанных стран и островов, которые до сих пор не имеют для меня никакого смысла. Как она оказалась здесь, не только в том же городе, но и на том самом пляже, который я часто посещаю?

Эти вопросы могут прозвучать позже. Во — первых, мне нужно убедиться, что с Марой все в порядке. Вместе мы с Сойером, спотыкаясь, возвращаемся к дому под кронами деревьев, и я рада, что нас никто не видит. Что подумают люди, если увидят, как он несет в мой дом почти голую женщину без сознания? Это стало бы еще одним дополнением к моей бесчисленной лжи.

На улице тихо, когда мы идем мимо моих ворот. Я открываю дверь, все еще не запертую, как я ее и оставила, хотя я должна была запереть засов. Я недостаточно осторожна с собственной безопасностью, это правда. Конечно, когда я выходила из дома в последний раз, в голове было много мыслей, и люди стояли перед моим домом и спорили. А потом появился шериф…

Сойер спешит вперед и кладет Мару на диван, устраивает ее на подушках, чтобы ее голова была запрокинута. Я протягиваю ему два одеяла, которыми он быстро накрывает ее.

— Ей нужна вода, — говорит он.

Я киваю, глядя на нее. Ее скулы выпирают, а ключицы гораздо более выражены. Она никогда не ела много, но теперь она выглядит так, будто голодает черт знает сколько времени. Мара никогда не казалась мне той, кто мог выжить в одиночку, поэтому тот факт, что она зашла так далеко… это, мягко говоря, удивительно.

— Мы должны отвезти ее в больницу? — начинает он, когда я иду на кухню за стаканом воды. Когда он заканчивает задавать вопрос, я тут же качаю головой.

— Мы не можем. Она… одна из моих, — а это значит, что в больнице возникнет целый ряд вопросов, с которыми я не хочу сталкиваться.

Сойер помогает мне, поддерживая Мару за плечи, пока я пытаюсь напоить ее водой. Я слегка наклоняю стакан, чтобы лишь несколько капель увлажнили ее губы. Она открывает рот, и я наклоняю стакан дальше, пока не выливается больше воды, и она начинает сглатывать, и ее глаза распахиваются.

— Она не спит, — говорю я, но Сойер находится прямо рядом со мной, так что он уже сам все видит.

— Не давай ей слишком много воды сразу, иначе ей может стать плохо, — предупреждает Сойер.

Я киваю и убираю стакан, выжидая еще несколько минут, прежде чем снова поднести его к ее губам. Каждый раз она послушно глотает. Но она ничего не говорит, и я предполагаю, что это потому, что она истощена.

— Что делать? — спрашиваю я, глядя на Сойера.

— Ничего не остается, кроме как ждать, — тихо отвечает он, — хороший знак, что она пьет воду. Может, скоро у нее хватит сил что — нибудь съесть.

— Ты голодна, Мара? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Вода, — говорит она мышиным шепотом.

Я послушно пою ее еще водой, а затем смотрю в потолок, пока мой мозг пытается понять, как, черт возьми, Мара оказалась здесь, в моем доме. В моей голове так много вопросов без ответов. Если бы я только знала, почему Мара была здесь, может, тогда я могла бы начать расслабляться, потому что сейчас я на грани.

Мара делает еще несколько глотков воды и качает головой, поэтому я ставлю стакан на кофейный столик. Затем я просто стою несколько секунд, глядя на Сойера, а он смотрит на меня. Я уверена, что у нас обоих одинаковое выражение шока на лицах.

Постояв там еще несколько секунд, я решаю быть полезной. По крайней мере, я могу подготовить комнату для гостей, потому что мне кажется, что она останется здесь на какое — то время. Не знаю почему; зовите это интуицией. Прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз видела Мару, и хотя я хотела бы, чтобы мы воссоединились при лучших обстоятельствах, я чувствую легкое облегчение, зная, что она здесь, а не… мертва или изгнана.

Хм, может, она была изгнана, и именно поэтому ее выбросило на пляж? Возможно. Но это все равно не объясняет, как она оказалась именно в Шелл — Харборе.

Словно почувствовав мой дискомфорт, Сойер кладет теплую руку мне на плечо. Воздух сегодня прохладный, и его тепло — долгожданная замена сквозняку этого большого дома.

— С ней все будет в порядке, — настаивает он. — Я ее не знаю, но если она чем — то похожа на тебя, то она сильная женщина.

Я чувствую себя немного лучше, зная, что Сойер полон оптимизма. Я киваю, выдавливая из себя улыбку, и поворачиваю в коридор, ведущий в комнату для гостей. Сойер следует за мной, пока я иду в комнату и проверяю ее, чтобы убедиться, что все в порядке — кровать уже заправлена, и я больше ничего не могу здесь сделать. Поэтому я поворачиваюсь к нему лицом и улыбаюсь.

— Вероятно, она скоро проголодается, поэтому, думаю, что я должна приготовить ей что — нибудь поесть, — говорю я, направляясь на кухню, и он следует за мной.

— Когда ты в последний раз ела? — спрашивает он.

Я молчу, потому что честно не помню.

— Я приготовлю вам обеим что — нибудь поесть, — говорит Сойер, и я позволяю ему пройти на кухню. Затем он смотрит на меня и тяжело сглатывает, будто что — то только что пришло ему в голову. — Понравится ли Маре наша еда? Что вы едите на Корсике?

— Что мы едим?

— Я имею в виду, вы едите только сырую рыбу и все такое, или…?

С моих губ срывается резкий смешок, и я тут же зажимаю рот рукой. Откуда это пришло? Я сжимаюсь, затем поворачиваюсь лицом к кладовой, где уже стоит Сойер. В кладовке не так много, но холодильник полон свежих продуктов.

— Мы едим рыбу, да, — подтверждаю я, — и другие виды морепродуктов. Моллюски, водоросли, рыбья икра… Видимо, здесь это деликатес, но под водой мы едим это постоянно.

— Значит, Мара никогда не ела ни мяса, ни овощей, ни фруктов? — спрашивает Сойер, затем качает головой, упираясь локтями в остров и сдвигая брови, — если вы питаетесь рыбой и морепродуктами, человеческая пища вообще полезна для вас?

— У нас крепкие желудки, и пока в нашем рационе достаточно жира, все в порядке. Я не думаю, что имеет значение, откуда взялся этот жир, — я пожимаю плечами.

Сойер притихает, но я все еще чувствую, как он прожигает дыру в моей шее. Он как бы хочет поговорить на эту тему дальше, но что — то ему мешает. Возможно, он еще не готов говорить об этом, но это не останавливает его жгучее любопытство.

Я игнорирую его, наблюдая, как он вытаскивает ингредиенты, чтобы что — то приготовить. Но, когда он ставит сковороду на огонь, его молчание, наконец, становится слишком громким.

— Если у тебя что — то на уме, просто скажи.

Он оборачивается, чтобы посмотреть на меня, и я усаживаюсь на один из табуретов у кухонного островка.

— Я не хочу показаться грубым…

— Но тебе любопытно, — заканчиваю я за него. Он не спорит. — Что ты хочешь у меня спросить?

Он не оборачивается, разбивая яйцо и бросая его в миску. Затем он делает то же самое еще с тремя, затем добавляет приправы. Яйца начинают шипеть, говоря всем, кто хочет слушать, что яйца почти готовы.

— Просто, — говорит Сойер после минуты напряженного молчания, — вы так похожи на людей.

Прежде чем я могу сдержаться, я фыркаю.

— Конечно, я выгляжу человеком, когда у меня есть ноги, — отвечаю я, оглядываясь на Мару. Кажется, она мирно спит. Я возвращаюсь к разговору. — Как ты знаешь, когда я в воде, это совсем другая история — я больше не выгляжу человеком.

Сойер качает головой.

— Даже тогда ты выглядишь человеком — по крайней мере, выше пояса. Когда я смотрю на тебя, я вижу не русалку, а человека.

Значит, это его первая ошибка. Несмотря на сходство между людьми и русалками, мы совершенно разные. Наша культура, наши убеждения, наш образ жизни. Конечно, для неопытного взгляда мы можем выглядеть одинаково, но это не значит, что мы одинаковы. Я хмурюсь, поворачиваясь к нему.

— Я знаю, что ты пытаешься быть дружелюбным, Сойер, но то, как ты подходишь к этой теме, неправильно.

— Что ты имеешь в виду?

Я пожимаю плечами.

— Разве ты не можешь перестать думать обо мне с точки зрения русалки и человека и просто думать обо мне как о Еве?

После этого он замолкает, отводя взгляд, чтобы посмотреть на жареные яйца. Он убавляет температуру почти полностью. Никто из нас не говорит, пока он готовит завтрак, нарезая бекон, перец и лук. Он бросает все новые ингредиенты в сковороду и наблюдает, как смесь начинает шипеть.

Закончив с яйцами, он тянется к тарелке в шкафу перед собой, собирает большую порцию, которую протягивает мне. Я благодарю его, и затем мы просто смотрим друг на друга еще несколько секунд.

Он вздыхает.

— Мне пора на работу, — наконец, говорит он.

Мне удается кивнуть с неловкой улыбкой. Он направляется к входной двери и колеблется, когда оказывается рядом со мной. Я подхожу, чтобы обнять его, но передумываю, довольствуясь похлопыванием по плечу, когда он проходит мимо. Лучше не давить на границы, когда мы только начали снова разговаривать.

Он смотрит на Мару, и я слежу за его взглядом. Она снова спит. Он поворачивается ко мне и слегка улыбается.

— Позвони мне, если будут новости о Маре, — говорит он, спускаясь по ступенькам, — если тебе что — нибудь понадобится, ты знаешь, где я.

Милое предложение, но после проблем, которые у нас были, это не то предложение, которое мне удобно принять. Однако вместо того, чтобы сказать это, я неуверенно улыбаюсь ему.

— Спасибо, но я уверена, что у нас все будет хорошо. Я дам тебе знать, когда она проснется.

Мы с Сойером прощаемся. Кажется, ему не нравится идея оставаться здесь, и я не могу его винить. Без сомнения, он уловил тот факт, что я была не очень рада его видеть. А правда в том, что я предпочла бы остаться наедине с Марой. Мой разум перегружен, и Сойер, внезапно снова ставший милым, для меня почти невыносим. На данный момент, во всяком случае.

Я машу рукой на прощание с крыльца, пока он исчезает на дороге, и как только он уходит, я с тяжелым вздохом прислоняюсь к дверному косяку. Что за день.

Я тащусь на кухню, чтобы доесть свой завтрак. Когда я собираюсь сесть за стол, я слышу шорох в гостиной. Я замираю, сердце бешено колотится, уши напрягаются, пока я не понимаю, что это всего лишь Мара. Она проснулась и теперь стоит.

Через несколько секунд я вскакиваю на ноги и спешу в гостиную. Завтрак забыт, и когда я смотрю на сутулую Мару, все, о чем я могу думать, это то, какая она маленькая и усталая.

Она поворачивается, чтобы посмотреть на меня, когда я вхожу в комнату, и ее глаза темные. Пустые. И все же она неуверенно улыбается, что согревает мое сердце.

— Ева, — бормочет она, поворачиваясь, чтобы лучше меня разглядеть, — я чувствую себя… лучше.

Я уже протягиваю руку, чтобы обнять ее, мои руки обвивают ее худое тело. Она обнимает меня в ответ, и я чувствую слезы, наворачивающиеся на глаза.

— Проголодалась?

Она кивает.

Я помогаю ей сесть на один из стульев за обеденным столом. Тогда я иду на кухню.

— Я скучала по тебе, — бормочу я. — У меня так много вопросов, Мара.

— Я знаю и обещаю, что отвечу на все, — она звучит так устало. Невероятно устало.

— Только когда ты наберешься сил.

Она кивает, и ее живот урчит.

Глава одиннадцатая

Я смотрю, как Мара проглатывает яичницу, хотя я едва притронулась к своей. Она ест с энтузиазмом того, кто не ел несколько дней, и даже протягивает свою тарелку, чтобы попросить добавку. Ее голод имеет смысл, поскольку она плыла сюда долго. И эта тема все еще вызывает у меня любопытство.

— Как ты меня нашла, Мара? — начинаю я. — А почему ты покинула Корсику и Каллена?

При имени мужа она хмурится и качает головой, вздыхая.

— Корсика… Каллен, — повторяет она. — Все это уже не имеет значения…

— Почему?

Она вздыхает, а затем смотрит на меня, и в ее глазах есть что — то похожее на сожаление.

— Я уплыла не по своей воле, Ева.

— Тебя изгнали?

Она кивает, и во мне поднимается чувство вины, потому что я уверена, что причина, по которой ее изгнали, имеет непосредственное отношение ко мне — Мара уговорила меня покинуть Корсику, и я уверена, что Каллен узнал, что она была частью моего плана побега.

— Что… что случилось?

Она пожимает плечами и продолжает есть.

— Каллен узнал, что я помогла тебе сбежать, и после этого… ну, ты знаешь, что бывает с теми, кто не подчиняется королю.

Мое сердце сжимается. Я делаю глубокий вдох, и мои глаза широко распахиваются в недоверии. Я просто не могу поверить, что он был настолько груб — изгнать ее — это, по сути, смертный приговор, и держать ее подальше от ее детей… хм, интересно, он изгнал и ее детей? Поскольку они не с ней, я не знаю, как спросить.

— Твои дети, — нерешительно начинаю я.

— Все еще на Корсике.

Я вздыхаю с облегчением — я боялась, что они могли не пережить изгнание.

— Я никогда не думала… я никогда не думала, что мужчина, даже такой жестокий, как Каллен, изгонит свою самую преданную жену.

Она делает паузу во время еды достаточно долго, чтобы посмотреть на меня через стол. Темные волосы лежат на ее плечах и никак не скрывают изможденные щеки.

— Что, по — твоему, он сделал бы, Ева? Ты была его любимицей. Каллен хотел и до сих пор отчаянно хочет жениться на тебе, поэтому, конечно, он был зол на меня и не собирался просто забывать это.

Я сглатываю, но кусочек яйца застревает в горле липким комком. То, что Мара здесь, моя вина. Я смотрю на завтрак, но тот небольшой аппетит, который у меня был, уже испарился. Тыча вилкой в ​​уже остывшую еду, я хмурюсь.

— Мне очень жаль, Мара. Как… как он это сделал?

Ничего подобного в нашей культуре еще не было. Ни одна русалка никогда не сбегала на сушу от нежелательного брака, и ни одна жена еще не помогала первой сбежать. Для Каллена это, должно быть, стало большим предательством, чем то, что я оставила его. Чтобы Мара, женщина, которую он считал верной ему, помогла мне сбежать… Мне невыносима мысль о длинном списке наказаний, которым должна была подвергнуться Мара, и изгнание было худшим из них.

Мара откидывается на спинку стула, отодвигая тарелку. Она сделала ее почти полностью чистой.

— Он узнал довольно быстро после того, как ты уплыла.

— Как?

Она пожимает плечами.

— Он знал, как мы с тобой были близки. И когда он потребовал ответа, где ты, я не смогла ему соврать. Поверь, я пыталась, но никогда не умела лгать, — она вздыхает, и я не могу с ней спорить, потому что она права — она никогда не умела говорить ничего, кроме правды. — Я думала, что если я ему все расскажу, может, он пощадит меня, но правда только разозлила его, — Мара зажмуривается, борясь со слезами, и качает головой. — Он унижал меня перед всеми своими женами. На глазах у Джейд и Масенн, у всех. Думаю, он хотел сделать из меня пример. Потом он публично изгнал меня и сам вышвырнул с Корсики… — она замолкает, слова застревают у нее в горле.

— А твои дети в безопасности?

Она кивает.

— Насколько я знаю. Я имею в виду, они все еще там. Он не причинит им вреда, конечно. Корсика не позволит этого, и я не… Я не думаю, что Каллен способен причинить вред беззащитным детям.

Я бы не сказала, что он не мог такого, но я молчу. Вместо этого я кладу руку на ее ладонь и сжимаю ее, надеясь хоть немного облегчить ее страдания, прежде чем мы перейдем к вопросу, который все еще ставит меня в тупик.

— Как ты узнала, что я здесь?

— Я слышала название «Шелл — Харбор» от Каллена, — отвечает Мара, глядя на наши переплетенные руки, и на ее прекрасном лице проступает хмурая гримаса. Она не совсем смотрит мне в глаза, но я почти вижу, как работают шестеренки в ее голове. — Когда я проверила его, я узнала, где на карте находится Шелл — Харбор — примерно к северо — западу от Корсики. С помощью компаса я нашла дорогу сюда.

Я чувствую, как мои брови сдвигаются.

— Ты проложила свой путь сюда?

Она кивает, а затем слегка смеется.

— Ну, я пропустила Шелл — Харбор и всплыла в нескольких городах от него, но в конце концов нашла дорогу.

Ее история кажется мне невероятно странной, потому что она никогда не казалась мне той, кто мог бы разбираться в человеческом компасе или в том, как им пользоваться, и кажется странным, что она могла использовать компас, чтобы найти Шелл — Харбор, но я не знаю, как оспорить ее объяснение. Может, это просто случайность и судьба?

— И как только я прибыла сюда, первым, что я увидела, была твоя фотография на одном из деревьев у пляжа.

Она имеет в виду один из тех ужасных плакатов, которые, по словам Венди, были прикреплены к столбам. В волнении из — за Мары я выбросила из головы весь этот хаос, но теперь все возвращается. Жестокие обвинения, недоверие в глазах Венди, слишком много всего, чтобы думать об этом прямо сейчас. Я отбрасываю эти мысли и сосредотачиваюсь на Маре и ее невероятной истории.

— Как бы ты ни прибыла сюда, Мара, я так рада тебя видеть.

— Я тоже, — говорит она с широкой улыбкой. — Но, Ева, та заметка, которую я увидела о тебе… Я думала, что мне это просто показалось, потому что я была ужасно измучена и голодна к тому времени, когда прибыла сюда.

— Ты знаешь, что ничего из того, что написано в статье, не соответствует действительности.

— Тогда почему? — начинает она.

— Не знаю, — перебиваю я, качая головой. — Я не знаю, как сюда попали плакаты, откуда они взялись, и кто за них отвечает. Хотя у меня такое ощущение, что это был Каллен.

— Но зачем Каллену делать такую… мелочь? Это не… на него не похоже.

Я киваю.

— Я думала о том же. Но теперь… Я просто не знаю, кто еще мог бы это сделать и почему у них были на это причины. Каллен единственный, кто хотел бы запятнать мое имя и репутацию.

— Боюсь, у меня нет для тебя ответа, — вздыхает Мара. Затем она снова улыбается. — По крайней мере, мы снова вместе.

Я снова сжимаю ее руку, чувствуя прилив облегчения именно по этой теме, хотя я все еще в шоке от того, как она вообще смогла оказаться в Шелл — Харборе. Навигация по компасу просто звучит… сказочно, но я отчасти задаюсь вопросом, может, она настолько измотана путем и голодом, что это путает ее рассудок? Лучше пока отложить разговор и вернуться к нему позже, когда она полностью придет в себя.

Мара убирает руки, позволяя им упасть на колени, и смотрит в пол. Под водой ее волосы всегда были прекрасны; но теперь они висят толстыми ломкими комками вокруг ее лица. Это не скрывает боль на ее лице.

— Я никогда не любила Каллена и никогда не хотела быть его женой, но после смерти Эварда я знала, что выйти замуж за Каллена — мой единственный шанс на безопасность. Я был довольна жизнью во дворце и терпела Каллена, потому что это означало, что мне было где жить, а мои дети были под защитой. И… я знала, что у меня не было выбора после того, как он забрал меня, — выражение ее лица становится жестче, когда она резко поднимает голову, и огонь в ее глазах удивляет меня. — Но теперь этой защиты и долга больше нет. Исчезли. Я больше никогда не смогу вернуться в воду и… — ее глаза наполняются слезами. — Я больше никогда не увижу своих детей, — продолжает она тише. — Но, по крайней мере… по крайней мере, мы снова вместе, — она смотрит на меня. — По крайней мере, мы есть друг у друга.

Мара тяжело дышит, ее грудь вздымается от напряжения, и я вижу, что она пытается сдержать слезы. Я не могу себе представить, как тяжело для нее — быть разлученной со своими детьми.

— Все будет хорошо, Мара, — говорю я, но мои слова звучат пусто.

Она кивает, складывает руки и смотрит в сторону.

— Должно быть, потому что я никогда не смогу вернуться.

Я хочу протянуть руку и утешить ее, но мои руки застыли по бокам. В конце концов я встаю и пробираюсь к кухонной стойке, чтобы включить чайник. Я обнаружила, что когда люди не знают, что сказать или сделать, они заваривают чай. Или кофе. Любой горячий напиток, на самом деле.

Чайник грохочет, вода закипает, и я заставляю себя снова посмотреть на Мару. Она выглядит такой маленькой, сидя за стеклянным столом. Ей не место здесь, на земле, со мной, и я знаю это. Но теперь, когда ее сослали, она права, она не может вернуться.

В конце концов, Мара говорит, ее голос такой тихий, что поначалу мне трудно ее расслышать:

— Ты всегда можешь вернуться, — мягко говорит она, все еще глядя в пол, — я уверена, что Каллен простил бы тебя, если бы ты это сделала. Он все равно хочет, чтобы ты вернулась, и, может, ты могла бы все исправить? Ты знаешь, что он никогда не переставал любить тебя. А, может, если бы ты вернулась… может, тогда он бы нас обеих простил?

Все исправить. Как? Выйдя за него замуж и пожертвовав своей новой свободой ради жизни, которой я никогда не хотела? Подчиниться власти Каллена и делать все, что он мне говорит? Нет, я не вернусь. Как бы ни было тяжело здесь, на суше, я не вернусь на Корсику и не проживу остаток жизни под охраной Каллена; потому что я знаю, что после одного побега он больше никогда не упустит меня из виду. Я буду еще большей пленницей, чем раньше.

И все же, когда Мара смотрит на меня своими большими темными глазами, мне почти хочется сказать ей все, что она хочет услышать, просто чтобы немного облегчить ее бремя. Она выглядит совершенно потерянной, будто из нее высосали жизнь. Мое сердце болит, когда я вижу ее такой.

— Я не могу вернуться, Мара.

— Каллен простил бы тебя.

— Дело не в том, что Каллен меня простил бы. Дело в том, что я не хочу возвращаться к той жизни.

Она смотрит в сторону и вздыхает.

— Ты так сосредоточена на себе и своем счастье, — бормочет она. — Ты когда — нибудь задумывалась о том, как твои действия заставляют страдать других?

Я ошеломлена.

Слова, сорвавшиеся с губ Мары, настолько не похожи на нее, что на мгновение я не могу поверить, что говорю с ней. Милая, добрая Мара, которая никогда ни о ком не сказала ничего плохого, обвиняет меня в эгоизме? Я не знаю, где эгоизм. В желании жить вне влияния Каллена? Не говоря уже о том, что именно она побудила меня отправиться на сушу! Именно она увидела, насколько я несчастна, и вбила мне в голову идею начать новую жизнь.

— Мне жаль, что мой побег повлиял на тебя, Мара, правда. Но было бы нечестно с твоей стороны взваливать это на меня, особенно когда ты была первой, кто подтолкнул меня уплыть. Мой побег на сушу был твоей идеей, Мара.

— Я знаю это, — быстро отвечает она. — Но даже когда я призывала тебя к этому, я никогда не думала, что твой побег будет означать мое изгнание. Я бы никогда не стала поощрять тебя, если бы знала, что это будет означать, что я никогда больше не увижу своих детей.

Собираясь ответить, я решительно сжимаю губы, опасаясь, что следующие слова, сорвавшиеся с моих губ, могут оказаться теми, о которых я пожалею. Гнев продолжает гореть во мне, но я подавляю его, заставляя себя глубоко дышать. Я понимаю ее чувства, правда. Женщина, разлученная со своими детьми, скажет и сделает все, чтобы попытаться вернуться к ним. Конечно, я это понимаю.

«Она расстроена, — пытаюсь урезонить себя я, — и напугана. Ты тоже была такой, когда прибыла в Шелл — Харбор. Постарайся быть с ней нежнее».

Когда я больше ничего не говорю, Мара хмуро опускается в кресло в гостиной. Она все еще носит это невзрачное покрывало и, наконец, кажется, замечает, дергая за нитку. Она морщится.

— У тебя есть что — нибудь, что я могу надеть?

Это хорошая смена темы, и я благодарна за это. Тем не менее, подавленный тон ее голоса заставляет мое сердце замереть. С трудом вздохнув, я указываю на коридор, ведущий к лестнице.

— У меня есть одежда наверху, и я поищу что — нибудь, что могло бы подойти тебе. И, если тебе хочется — ты можешь искупаться? У меня есть ванна и душ, если ты знаешь, как ими пользоваться.

— Я уверена, что смогу понять, — отвечает она, быстро кивая.

Я выхожу из кухни, закрывая за собой дверь. В коридоре так устрашающе тихо, что я почти могу притвориться, что я снова одна. Некоторое время я просто стою, глубоко вдыхая, прежде чем заставить ноги двигаться. Через холл и вверх по лестнице. Все отзывается эхом, и мои шаги такие громкие, не похожие на мирный шелест хвостов и плавников в воде.

Наверху я нахожу пару шорт и свободную футболку, которые могли бы подойти высокой и стройной Маре. Я иду в ванную и опускаю аккуратно сложенную одежду на полку для полотенец над раковиной. Затем я начинаю наполнять ванну теплой водой, от которой идет пар, потому что Мара никогда раньше такое не видела и не знает, как это работает.

Когда ванна наполнена, я спускаюсь и вижу Мару, стоящую у дверей внутреннего дворика и смотрящую на задний двор. Отсюда слишком далеко, чтобы разглядеть озеро, сразу за линией деревьев, но Мара внимательно смотрит на что — то за пределами моего поля зрения.

— Прекрасный вид, — наконец, бормочет она, — я понимаю, почему ты решила жить здесь.

— Мне немного помогли найти этот дом, — отвечаю я, думая о Сойере и Венди. Подойдя к ней, я добавляю. — Земля не так ужасна, как может показаться. Люди добрые, а еда на удивление вкусная. Есть животные, которых называютсобаками, — о, ты еще не знакома с Томом…

— Если люди такие добрые, — хмуро перебивает Мара, — то почему они распространяют о тебе ложь по всему городу? Почему висят плакаты, обвиняющие тебя в преступлении, в ужасных вещах, которых, как я знаю, ты не совершала? — она снова смотрит в сторону. — Они кажутся мне не очень хорошими.

Я вздрагиваю и отворачиваюсь. Может, она права. Я не понимаю, что происходит и почему, но с тех пор, как я попала в Шелл — Харбор, одна ужасная вещь происходила за другой. По крайней мере, на Корсике жизнь была предсказуема. Прикусив губу, я умудряюсь ответить:

— Здесь не идеально, но нигде не идеально. Это не значит, что мы не должны пытаться сделать нашу жизнь лучше.

— Почему бы не улучшить ситуацию дома?

Хотя я до сих пор считаю Корсику своим домом, она давно не была такой. С тех пор, как умер Эвард, и уж точно с тех пор, как я сбежала на землю. Теперь Корсика — это не более чем воспоминание.

— Ты же знаешь, что я не могу вернуться, — отвечаю я. — И тебя сослали, Мара. Ты знаешь, что это значит. Никто из нас никогда не сможет вернуться.

Мара только фыркает и поворачивается, чтобы посмотреть сквозь большие стеклянные двери.

Я понимаю, что до нее не достучаться, по крайней мере, сейчас, поэтому я сдаюсь. Отступая, я указываю на холл.

— Я приготовила для тебя ванну наверху, ты уже можешь ее принять.

На мгновение я думаю, что Мара могла сказать что — то еще, но потом она только со вздохом проходит мимо меня. Она исчезает в холле, и через мгновение я слышу ее шаги наверху.

Я не смотрю, как она уходит, и даже не останавливаюсь, просто собираю посуду для завтрака и опускаю ее в раковину. Некоторое время я только смотрю, как мыльная вода наполняет чашу, кружась, пока посуда не оказывается полностью покрытой. Затем я хватаю пару оранжевых кухонных перчаток и натягиваю их на руки с большей силой, чем необходимо.

Снова одна, я получаю слишком много времени, чтобы подумать. Мои мысли переносятся на Мару, наверху в ванне. Я не могу не чувствовать, что она прибыла не просто так, как она утверждает. Я не сомневаюсь, что Каллен изгнал бы ее за помощь мне, но чего она надеется добиться с моим возвращением на Корсику? Мы обе знаем Каллена почти всю жизнь; мы обе знаем, что он не из тех, кто прощает. Если я вернусь, я снова буду заключенной. Он не простит только потому, что я вернулась по своей воле. Во всяком случае, он использовал бы это против меня, и от одной этой мысли меня тошнит. Я знаю его слишком давно, чтобы доверять всему, что он говорит или делает.

А что касается Мары, ей лучше знать — Каллен ее тоже никогда не простит. Он вообще не из тех, кто прощает. Нет, ее изгнание навсегда, независимо от того, что она думает или на что надеется.

В комнату входит Мара, теперь одетая в мои джинсовые шорты и огромную фиолетовую футболку, которая свисает с одного плеча. Она указывает на чайник, о котором я забыла в гневе, и говорит:

— Можно мне то, что ты пьешь?

Мне удается улыбнуться.

— Конечно.

Она делает глубокий вдох и улыбается мне.

— Я хочу извиниться, — начинает она.

Глава двенадцатая

Чай согревает мои ладони, пар щекочет нос, пока я делаю глоток. Я сделала его слишком крепким, и молока не осталось, потому что Мара сделала глоток бежевой субстанции и решила выпить все. В ее чашке теперь больше молока, чем чая, но я не стану завидовать ей в этом маленьком удовольствии. А она еще даже не пробовала шоколад…

В конце концов, после долгих минут тягостного молчания, она говорит:

— Извини, что накинулась на тебя, но с тех пор, как ты ушла, все развалилось и… и вот я здесь, — она вздыхает. — Я не знаю, что делать. Я не могу вернуться домой, на Корсику, но и оставаться здесь тоже не хочу… и… я так скучаю по своим детям.

Мое сердце болит за нее, но я знаю, что мои слова ничего не исправят. Я протягиваю руку, чтобы похлопать ее по плечу, как я надеюсь, успокаивающе, выдавливая слабую улыбку. Физический комфорт на Корсике на самом деле не главное — это более человеческая практика.

— Мы сможем пройти через это вместе, Мара.

Она едва заметно улыбается и кивает, и теперь, когда она приняла ванну, часть жизни, кажется, вернулась к ней. И тогда я подумала, что мне, вероятно, следует рассказать ей обо всем, что произошло с тех пор, как я уплыла. Я глубоко вдыхаю и начинаю свой бурный рассказ:

— Каллен нашел меня, ты в курсе?

Мара хмурится и качает головой, когда я киваю.

— Он вломился в мой дом и угрожал мне. Я до сих пор не знаю, как ему это удалось, но мой друг — человек смог отбиться от него.

Взгляд Мары устремляется вверх, а брови приподнимаются.

— Мужчина — человек дал отпор Каллену?

— Ну, не с легкостью, но да.

Она снова смеется, и на этот раз смех чуть громче. Звучит чуть дольше.

— Этот человек, должно быть, действительно любит тебя, если он готов сражаться с Калленом за тебя, — она делает глоток молока. — И имеет мускулы в придачу.

Я не отвечаю, просто хмуро смотрю в свою чашку. Сойер меня не любит. По крайней мере, он не ведет себя так, будто любит — может, он любил меня до того, как узнал, кто я на самом деле. Но была ли это тогда любовь? Мне больно даже думать об этом, потому что он замечательный человек, даже если он упрямый и раздражающий.

— Ну, думаю, теперь, когда я здесь и в обозримом будущем никуда больше не пойду, ты должна показать мне этот свой человеческий город, — говорит Мара, ее голубые глаза сияют, как пруды на ярком солнце. — Думаю, мне хотелось бы узнать, почему ты так любишь Шелл — Харбор.

Обычно я ухватилась бы за возможность показать Маре окрестности. Здесь так много очаровательных кафе и магазинов, и я знаю, что ей бы очень хотелось прогуляться по длинному извилистому пляжу, хотя я полагаю, что большую часть этого она уже видела. Затем я думаю о плакатах по всему городу и жестоких взглядах людей.

И все же мне не нравится идея прятаться в собственном городе. Статья фальшивая, а плакаты ничего не доказывают, и я смогу спокойно гулять по городу, в котором живу. Ложь меня не пугает. И я могу только надеяться, что шериф или, может, его заместитель убрали плакаты, как и обещали.

— Ева? — спрашивает Мара, как только замечает мои колебания.

— Эти плакаты, — начинаю я.

— Неправда, — отвечает она.

— Но люди здесь этого не знают.

— Так ты собираешься оставаться в своем доме до конца жизни? — спрашивает она, хмурясь. — Прятаться.

— Нет, — отвечаю я.

Она кивает.

— Я думаю, тебе было бы хорошо пройтись, а мне нужно отвлечься.

Учитывая, через что она прошла, я не могу сказать «нет». Я дарю ей добрую улыбку и встаю на ноги.

— Хорошо, — мягко говорю я, — мы можем отправиться в город, и я покажу тебе свое любимое место у воды.

Она кивает.

— Хорошо, — это ее единственный ответ, а затем она допивает остатки чая двумя большими глотками.

У меня нет подходящей обуви, кроме пары дешевых шлепанцев, которые я нашла в магазине в городе. Я предлагаю их Маре, но она отказывается, и тогда мне приходится мягко напомнить ей, что это человеческий обычай носить что — то на ногах в общественных местах.

Она ворчит, но принимает шлепанцы, надевая их с небольшим трудом. Они выглядят глупо, они слишком малы, и ее пятка торчит сзади, но они сойдут.

Как только мы выходим на улицу, нас окружает прохладный морской воздух. Несмотря на то, что мы не у океана, я все же живу достаточно близко, чтобы чувствовать запах соли и почти ощущать ее вкус.

Мы с Марой бредем бок о бок по улице. Она вытягивает руки и зевает, хотя в ее шагах появляется плавность, которой раньше не было. Она все еще немного шатается на ногах, но я списываю это на то, что она не привыкла к суше, а не на длительные боли от ее пути сюда.

Только когда мы добираемся до пляжа за городом — области, которую я обнаружила ранее, — глаза Мары по — настоящему загораются, и она бежит оставшуюся часть пути. Она полностью игнорирует ступеньки и скатывается по травянистому берегу, смеясь, когда ее ноги касаются песка. Приятно снова видеть ее счастливой, заботы Каллена и Корсики пока отступают.

Она сбрасывает туфли, и через минуту я присоединяюсь к ней, встаю на колени на маслянистом песке и впиваюсь пальцами в его мягкость. Тут крошечные ракушки и кусочки водорослей, запеченные на солнце. Мое место, выступающие каменные пруды, лежат прямо впереди.

В конце концов, Мара садится, стряхивая песок с волос. Она сидит какое — то время, а потом смотрит на меня, и ее глаза снова становятся печальными.

— Перед тем, как меня изгнали, я все время думала, что я могу просто объяснить Каллену, что как только у тебя в голове появляется идея, например, о побеге, тебя уже не отговоришь. Я подумала, что если он позволит мне объяснить, и если он увидит бесполезность попыток остановить тебя в твоих поисках чего — либо, он поймет и, возможно, проявит ко мне снисхождение, — она поворачивается, чтобы посмотреть на спокойное море, которое беспокоил только бриз. — Конечно, я знаю, что это глупо, потому что, как только Каллен примет решение, никто не сможет его изменить, — она небрежно пожимает плечами, но на ее лице появляется хмурое выражение. — Море отсюда такое красивое, тебе не кажется?

— Красивое, — соглашаюсь я, — а ночью еще лучше.

Мы долго сидим в тишине, глядя на море, сидя бок о бок. Затем я встаю, выпрямляюсь и протягиваю руку Маре.

— Идем, по пути в город мы можем пройти мимо каменных прудов. И я не могу дождаться, когда ты попробуешь нечто, называемое шоколадным пирожным.

Я полна решимости повеселиться сегодня, несмотря на то, что в последнее время все против меня. Улыбаясь, я поднимаю Мару на ноги.

— Что такое пирожное?

— Это хрустящее слоеное тесто, иногда с начинкой из фруктов, заварного крема или шоколада. Шоколад как… забудь. Будет лучше, если ты попробуешь это сами. То, как я описываю это, не соответствует действительности.

Теперь заинтригованная, Мара рада следовать за мной. Мы обходим круглые бассейны, наполненные морской живностью, и она останавливается, чтобы окунуть руку в воду. Теперь ее улыбка становится немного легче. Когда она вытаскивает руку, вместе с ней появляется маленький краб — отшельник, ползущий по ее руке со своей крученой ракушкой. Она осторожно снимает его с плеча, чтобы вернуть в воду, погладив.

— Только мы с Сойером когда — либо приходили сюда, и мы никогда не приходили сюда вместе, — тихо признаюсь я, — теперь ты тоже о нем знаешь.

— Это место — какой — то большой секрет? — Мара смеется.

— Мне просто нравится, что здесь так тихо и никого нет, — отвечаю я. Я могу смотреть на море и наслаждаться волнами или гулять по пляжу в полном уединении. Как это может не нравиться?

Она не отвечает, и мы идем молча. На улицу ведут старые гнилые деревянные ступени, и я позволяю Маре подняться первой, опасаясь, что она может споткнуться о свои неуверенные ноги. Тем не менее, она прекрасно поднимается по ступенькам, а потом мы обе оказываемся на улице и смотрим на дорогу, ведущую в город.

Ранний полдень в будний день, поэтому в Шелл — Харборе тихо, когда мы добираемся до центра города. Магазины открыты, но мы видим лишь горстку людей, блуждающих по улицам. Один мужчина поворачивается к нам, чтобы улыбнуться, но его веселое выражение лица пропадает, когда он видит мое лицо и четко узнает меня.

— Эта ложь далеко распространилась, — мягко сказала Мара, явно заметив. Когда она поворачивается ко мне, то смотрит на что — то позади меня и, подойдя к зданию, срывает со стены один из оскорбительных плакатов и сминает его в руках. Она бросает его в урну, промахивается, а затем, закатив глаза, отбрасывает его в сторону ногой. — Люди такие мелочные.

— Откуда ты знаешь, что это сделал человек?

— Кто еще это может быть? — возражает она, отбрасывая темные волосы с глаз.

Я склоняю голову, обдумывая это. Скорее всего, это был человек, потому что Каллен не стал бы прибегать к такой уловке — Мара права. Это просто не его стиль. И, кроме того, тот, кто создавал плакаты, явно верил, что Корсика — это место, где есть газеты, иначе говоря, что оно не находится под водой. Нет, скорее всего, это было человеческое нападение. Но кто мог это организовать? Вивьен, потому что она тайно влюблена в Сойера и завидует нашей дружбе… или тому, что раньше было дружбой? Хм, это имело бы смысл, потому что Вивьен достаточно расспросила меня о моей истории, чтобы знать, что я родом из места под названием Корсика в Греции и что я не горю желанием возвращаться из — за неудачных отношений. Ей было бы легко придумать ложь. И, кроме Венди и Сойера, я больше никого не знаю в Шелл — Харборе. Ну, еще Маршалл, но он не в счет, так как только что сюда переехал.

Полностью статью я не читала, да и не собираюсь. Достаточно того, что рассказала мне Венди. Подойдя немного ближе к Маре, я пытаюсь сделать серьезное лицо.

— У меня такое же право быть здесь, как и у любого другого, — говорю я как себе, так и Маре. Затем я беру ее за руку и добавляю. — Пойдем, возьмем пирожных.

Она не протестует, и я воспринимаю это как хороший знак.

В городе есть несколько пекарен и еще больше кафе, хотя «Мокко Пот», где я впервые выпила кофе с Маршаллом, быстро стало моим любимым. Там не только продают, кажется, сотню различных видов кофе и чая, но и предлагают разнообразную свежую выпечку каждый день.

Когда мы заходим внутрь, мне в нос ударяет аромат насыщенного темного кофе, а также запах выпечки и сладостей. Я сразу же хочу чашку кофе, из тех причудливых, с шоколадным сиропом по краям. Сегодня за баром стоят две женщины, и они обе поднимают взгляд, когда мы входим.

Как только они видят меня, я сразу понимаю, что добром это не кончится.

Старшая, лет тридцати, хмурится, когда видит меня.

— У нас в зале полно народу, и мы не можем никого посадить, — быстро говорит она, отказываясь встречаться со мной взглядом.

— Тогда мы возьмем заказ на вынос, — холодно отвечаю я, хотя прекрасно знаю, что свободных столиков более чем достаточно. На самом деле занят только один. Когда я поворачиваюсь к Маре, я не позволяю ей или женщинам видеть меня расстроенной. — Мара, что ты хочешь? Я могу просмотреть меню и объяснить, если ты не уверена.

Она с тревогой смотрит на бар, закусив губу.

— Я не знаю, — признается она, — что — то с этим молоком.

Я почти улыбаюсь, пока не замечаю, что бариста все еще смотрит на меня краем глаза. Другая женщина теперь присоединилась к ней, и они приглушенно шепчутся, все еще глазея.

Поджав губы, я иду к стойке и говорю:

— Мне два шоколадных круассана и два кофе со льдом с карамелью.

Мара подходит и встает рядом со мной, неловко переминаясь с ноги на ногу.

Я смотрю на двух бариста, заставляя их отвернуться от меня. Никто ничего не говорит. Я ожидаю, что это будет последнее, но затем я вижу, как бариста моложе оборачивается, чтобы взять что — то из — за стойки. Она шлепает это передо мной с размаху, затем отступает с самодовольной улыбкой на лице.

— Мы не обслужим ни вас, ни вашу подругу, — холодно говорит она, указывая на ужасный плакат с моей фотографией, — мы здесь не обслуживаем преступников.

— Вы верите всему, что читаете? — спрашиваю я, глядя на нее.

— Мне кажется, что это достаточно официально, — огрызается бариста постарше.

— Ну, если бы вы знали что — нибудь о Корсике, вы бы знали, что у нас там нет газет, — Мара кипит.

— Не говоря уже о том, что статья якобы из Греции, а написана на английском языке, — добавляю я.

На табличке с именем бариста написано «Энн» неряшливым почерком. Она берет газету с барной стойки и возвращает ее другой женщине, которая с раздражением оборачивается и идет к другому концу бара, где за стеклянными витринами лежат выпечка и хлеб.

Гнев поднимается во мне, горячий и свирепый. Мне хочется накричать на этих женщин, сказать им, какие они глупые и мелочные, но слова не слетают с моих губ.

— Держите свои товары при себе, — говорю я, беру Мару за руку и разворачиваюсь. — Я не заинтересована в поддержке места с такими узколобыми людьми.

Прежде чем кто — либо из них успевает произнести хоть слово, я толкаю распахивающуюся дверь, чтобы снова вырваться в прохладный послеполуденный воздух.

Мара, спотыкаясь, останавливается рядом со мной, отбрасывая волосы с лица.

— Какие гадкие люди, — ворчит она, снова поворачиваясь и глядя на дверь. — А ты сказала, что люди хорошие! Кажется, я еще не встретила ни одного хорошего!

Я хочу доказать ей, что она неправа, но как? Когда все здесь, кажется, думают, что я какая — то ужасная преступница — наркоманка, они, конечно, будут относиться ко мне с подозрением. Зажмурившись, я делаю глубокий вдох. Я могу отвести ее на встречу с Венди, и тогда она заговорила бы иначе. Но идея снова увидеть Венди после прошлой встречи, когда у нас были разногласия по поводу плаката… это уже слишком.

— Мне жаль, что все пошло не так, как планировалось, — бормочу я, — но, думаю, будет лучше, если мы пойдем домой прямо сейчас.

Я ожидаю, что она будет спорить, но Мара только хмыкает в знак согласия. Затем она говорит:

— Прости, Ева. Я знаю, это не то, что ты хочешь услышать, но я сама видела доказательства. Тебе лучше вернуться домой, на Корсику. По крайней мере, твой народ добр к тебе.

Не это снова. Я чувствую, как моя кровь закипает, и, не задумываясь, рявкаю:

— Ты хочешь, чтобы я вернулась, надеясь, что Каллен тоже примет тебя обратно. Это не имеет ничего общего с тем, что лучше для меня.

— Это неправда, — начинает она, но я перебиваю ее:

— И ты не представляешь, что он со мной сделает, если я вернусь.

— Я не верю, что он может что — то сделать с тобой. Я думаю, он будет так рад твоему возвращению…

Я смеюсь над ней.

— Думаешь, он мне ничего не сделает? Ты с ума сошла? Мы говорим о Каллене. Конечно, он что — нибудь сделает!

Затем, не дав Маре времени ответить, я разворачиваюсь и начинаю маршировать к пляжу. Я слышу ее шаги позади меня, но она не пытается заговорить со мной всю дорогу домой.

Глава тринадцатая

Когда мы возвращаемся домой, Мара молча поднимается, и я слышу, как за ней хлопает дверь ванной. Я пошла бы за ней и говорила слова утешения, но моя кровь все еще кипит от нашего предыдущего разговора. Мысль о том, чтобы поговорить с ней прямо сейчас, вызывает у меня желание кричать. Вместо этого я бросаюсь на диван и сжимаюсь в беспорядочную кучу.

Как она вообще могла предложить вернуться на Корсику? Какая ее часть могла подумать, что такая идея хороша или безопасна для меня? Я сказала ей, что Каллен вломился в мой дом. Она знает, каким жестоким он может быть. Изгнав ее, он отделил ее от ее детей и не оглянулся. Как она может поверить, что он не причинит мне вреда, если я вернусь? Я не удивлюсь, если он убьет меня только для того, чтобы доказать свою точку зрения, чтобы привести меня в пример того, что происходит, когда ты сбегаешь с Корсики и разрываешь связи с королем.

И да, я понимаю, что Мара отчаянно хочет воссоединиться со своими детьми. Я понимаю… я понимаю это, но я не верю, что это справедливо, особенно когда ее идея отправила меня на сушу! А что касается воссоединения ее с детьми, то должен быть другой способ. Конечно, другого пути я еще не придумала, но заставлять меня вернуться на Корсику, чтобы терпеть любое архаичное наказание, которое Каллен придумает для меня… это не выход. И она должна это знать. Не говоря уже о том, что ее судьба не будет такой прекрасной, как она, кажется, думает. Я не удивлюсь, если Каллен казнит ее за то, что она вернулась.

Я делаю глубокий вдох и медленно сажусь. У меня болит спина, и я чувствую себя гнилой, но нет смысла сидеть здесь и жалеть себя. Сегодняшний день был достаточно плох без моих попыток усложнить себе жизнь, не говоря уже о том, что на моих уроках плавания были только дети Сойера — это вызывало глубоко укоренившееся беспокойство, которое не покидало меня последние несколько дней. Проведя рукой по волосам, я тянусь к телефону. Бездумно набираю номер Сойера.

— Алло? — тембр его голоса урчит с другого конца. — Ева?

— Привет, — тихо отвечаю я, — Мара проснулась. Я решила сообщить, что с ней все в порядке.

Хорошо, что она не ранена, но она сама не своя, не та Мара, которую я знала, во всяком случае. Я подавляю растущее раздражение внутри себя и говорю:

— Ты занят? — я не совсем понимаю, что делаю и почему спрашиваю, но слова все равно вырываются наружу.

— Нет, что случилось?

— Эм… мы можем выпить кофе или что — нибудь в этом роде?

— Конечно. Все хорошо?

— Не совсем, — я вздыхаю. — Я просто… мне не везет в последнее время. И… не возражаешь, если мы встретимся где — нибудь за городом? Я не хочу возвращаться туда снова, потому что меня все узнают по плакатам, и это… неловко, — часть меня думает, что было бы неплохо вернуться в город, просто чтобы убедиться, что шериф верен своему слову, убирая их.

— Конечно, — по телефону я чувствую беспокойство Сойера, и он глубоко вздыхает, как будто размышляя, что сказать дальше. — Почему бы мне просто не забрать тебя, и мы сможем поехать куда — нибудь за город?

Я качаю головой, потом вспоминаю, что он меня не видит.

— Мара здесь, а я не… в настроении познакомить вас прямо сейчас.

— Хорошо. Тогда… Встретимся у каменных бассейнов?

Я стала думать об этой части пляжа как о своем месте, и меня наполняет теплотой то, что Сойер предлагает это.

— Конечно, звучит хорошо.

— Хорошо, ты хочешь встретиться сейчас?

— Я буду там через десять минут, — слышу я свой голос, и мое сердце трепещет от волнения, хотя я не знаю почему. Не то чтобы между мной и Сойером что — то восстановилось. Отношения все еще напряженные, но, по крайней мере, они, возможно, на пути к исправлению? По крайней мере, так начинает казаться. Это больше, чем я могу сказать о большинстве вещей в моей жизни на данный момент. Я уже встаю и иду в коридор. — Тогда увидимся, — я вешаю трубку, потом поворачиваюсь и смотрю на лестницу. — Мара? — зову я, хмурясь.

— Да?

— Я выхожу ненадолго. Ты будешь в порядке одна?

Надо мной раздается приглушенный, не очень понятный звук, и я могу только предположить, что это лучший ответ, который я получу. Покачав головой, я поворачиваюсь, чтобы уйти. Дверь за моей спиной щелкает, но я оставляю ее незапертой. После странного взлома на прошлой неделе глупо оставлять дверь незапертой, но если Мара не пойдет со мной, мне придется оставить дверь незапертой, потому что у нее нет ключа от дома.

* * *

Чтобы добраться до пляжа, требуется меньше десяти минут, которые я назвала. Вдалеке я вижу Сойера, который уже там, скрестил руки на груди и сидит на песке со скрещенными ногами. Это такой непринужденный образ, даже расслабленный, что я представляю, что мы — обычная пара, собирающаяся на свидание на пляже. За исключением того, что мы не пара, и мне все еще интересно, друзья ли мы вообще. Да, я думаю, мы все еще друзья. Я надеюсь на это, во всяком случае. Мое сердце сжимается, когда я вижу его предплечья, голые и мускулистые под закатанными рукавами рубашки.

Сойер выпрямляется, когда видит меня, и неловко машет рукой.

— Эй, — тихо говорит он, делая шаг вперед, чтобы встретить меня на полпути, наши ноги оставляют вмятины на песке. Я останавливаюсь перед Сойером, возможно, расстояние между нами больше, чем обычно. Есть сотни вещей, которые я хочу сказать, но слова застревают у меня в горле.

— Привет, — выдавливаю я, боясь оторваться от песка.

Ничего не говоря, он протягивает руку и прижимает меня к своей груди, обвивая руками. Он такой теплый и сильный. Я прислоняю голову к его груди и слышу, как бьется его сердце, когда я обвиваю руки вокруг его талии. Мы стоим так еще несколько секунд, прежде чем он отстраняется и смотрит на меня сверху вниз.

Он хмурится.

— Все хорошо? Ты сказала, что это не так. Мара в порядке?

Я киваю и, убрав руки от него, делаю шаг назад.

— Это отличные новости!

Так и есть, но… Нет простого ответа, особенно когда я помню, как она говорила со мной ранее — как она, по сути, обвиняла меня в том, что с ней случилось. Это несправедливо.

— Мара в порядке, — подтверждаю я, внезапно захотев найти место, где можно сесть. Я подхожу к старым деревянным ступеням, ведущим на улицу, и сажусь, оставляя место для него на ступеньке рядом со мной.

— Как она сюда попала?

Я пожимаю плечами.

— С компасом. Она подслушала, как Каллен говорил о Шелл — Харборе, нашла его на карте и, побывав в нескольких других городах, в конце концов добралась до этого.

Его брови тянутся к небу.

— Вау, это довольно впечатляюще.

И странно, потому что я никогда не думала о Маре как о той, кто способен на такой… подвиг. Я киваю.

Сойер на мгновение замолкает, словно что — то обдумывая. Затем он поворачивается ко мне.

— Думаешь, есть что — то большее, что она тебе не говорит?

Да, но получить информацию от Мары практически невозможно. Как говорят люди? Вырывать клещами? Звучит отвратительно, но уместно.

Опустив голову на руки, я глубоко вздыхаю и закрываю глаза.

— Сейчас столько всего происходит, что я не знаю, что и думать. Сначала Каллен вломился в мой дом, потом плакаты появились по всему городу, а теперь Мара появляется из ниоткуда? Это слишком.

Я чувствую теплую руку на своей спине; электричество, кажется, парит там, где он касается меня. Я понимаю, что он нежно обнимает меня, и позволяю ему. Его толстые, сильные руки обхватывают меня за талию и притягивают к нему.

— Мне жаль, — бормочет он мне в волосы, и, хотя это приятно, это ничего не меняет. — Я хотел бы сделать больше, чтобы помочь.

Я стараюсь не думать о том, каким теплым кажется его тело, или как густая щетина, покрывающая его челюсть, ощущается на моей коже.

— Если бы я только знала, кто распространяет эту ложь по всему городу, я бы, по крайней мере, чувствовала себя немного лучше, — тихо признаюсь я. Все во мне сжимается каждый раз, когда я думаю об этом, и меня тошнит.

— Как думаешь, кто виноват?

Я пожимаю плечами, думая о Вивьен, но молчу. Я не знаю, точно ли это она, и мне кажется неправильным обвинять кого — то в чем — то без доказательств.

— Я не знаю. Моей первой мыслью был Каллен, но я не видела его с того дня в доме. И это… просто не похоже, чтобы Каллен это сделал. Это слишком мелочно. Недостаточно крупно для него.

В последнее время мне кажется, что Каллен просто исчез, но я лучше знаю. Каллен умеет прятаться в тени.

Сойер прикусывает губу, будто что — то обдумывает. Затем он выпрямляется и поворачивается, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Тебе это не понравится, — начинает он, — но… что, если это Маршалл отвечал за плакаты?

Я могла бы рассмеяться, если бы абсурдное обвинение не вызвало во мне горячую вспышку гнева. Я не знаю, что Сойер имеет против Маршалла. И, кроме того, у меня нет ни времени, ни сил, чтобы вступать в ссору ревности с Сойером по этому поводу.

Я качаю головой.

— Серьезно, Сойер?

Он пожимает плечами, качая головой, будто чувствует потребность защитить себя.

— Что ж, это может быть он. Кто еще знает о Корсике?

— Вивьен, — немедленно отвечаю я. — Она знает о Корсике, как и несколько других людей, которых я здесь встречала.

— Я уверен, что это была не Вивьен. У нее нет причин так с тобой поступать.

— Если только она… не влюблена в тебя.

Он смеется над этим.

— Вивьен замужем.

— И что?

— Значит, она не влюблена в меня.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я знаю.

Я хмурюсь.

— Ну, в любом случае, это был не Маршалл.

— Откуда ты знаешь это?

— Потому что он мой друг.

— Друг, который преследовал тебя.

— Он не преследовал меня. Кроме того, ему незачем распространять подобные слухи обо мне. Мы едва знаем друг друга, и когда мы встречались, Маршалл был очень добр.

Челюсти Сойера напряжены.

— В нем что — то есть, Ева. Что — то мне не нравится.

— Я знаю, что ты просто пытаешься помочь, но Маршалл хороший человек и… я думаю, что ты несправедлив к нему. У него нет причин делать это, потому что он даже не знает меня.

Я отклоняюсь на ступеньки, чувствуя, как дерево впивается мне в спину. Это вряд ли удобно, но я не могу двигаться. Если бы я только могла подумать и в размышлениях разобраться во всей этой неразберихе, но мысли ведут к чрезмерному размышлению, а это ведет к паранойе.

Сойер вздыхает, все его тело сутулится, будто из него физически высосали всю энергию.

— Ты встречаешься с ним?

— Снова это? — требую я, качая головой. — Нет, я с ним не встречаюсь!

— А хочешь?

Я смотрю на него и вздыхаю.

— Последнее, о чем я могу сейчас думать, это свидания с кем — либо.

— Наверное, это умно.

Я знаю, что Маршалл за этим не стоит, и мне не нужно беспокоиться о нем. И, по правде говоря, меня раздражает, что Сойер так легко встал на защиту Вивьен. И меня раздражает то, что я злюсь. Я не должна. Единственный, о ком мне нужно беспокоиться, это Каллен, но пока он выжидал.

— Я хотел бы узнать всю правду о тебе прямо сейчас, — говорит Сойер.

— Полную правду?

Он кивает.

— Помнишь, как ты сказала, что это не все, но я сказал, что мне нужно побыть одному в то время? — я киваю. — Ну, теперь я хотел бы знать.

И я рассказываю ему… раскрываю, что Каллен — король Корсики, а я должна была стать одной из его многочисленных королев. И он, кажется, не так удивлен, что, в свою очередь, поражает меня.

— Это все? — спрашивает он.

Я киваю.

— Все. Мне больше нечего тебе сказать.

Он больше ничего не говорит, и мы оба молчим несколько секунд. В конце концов, я встаю, стряхивая с шорт песок и щепки ступенек. Несколько кусочков впились мне в бедра, оставив красные отпечатки.

— Думаю, мне следует проверить Мару, — говорю я, внезапно желая уйти от Сойера, хотя не знаю, почему. Я хотела увидеть его для утешения, и с тех пор, как я была в его компании, все, о чем я могу думать, это как защитить Маршалла от его обвинений. И Вивьен. Это утомительно. Хотя у меня нет желания возвращаться домой, чтобы встретиться с Марой, я не совсем уверена, куда еще я могу пойти.

Сойер тоже встает, глядя на меня мягкими добрыми глазами. Это взгляд я уже видела у него, когда мои заботы казались такими тривиальными.

— Я дам тебе знать, если что — нибудь еще случится, — тихо говорю я и протягиваю руку, чтобы коснуться его ладони. — Я рада, что ты присматриваешь за мной, — это правда, потому что каждый раз, когда я смотрю на него, меня наполняет теплота, похожая на то, что я чувствую с Маршаллом. Не физическое тепло, вызванное солнцем или жарой, а что — то внутри.

И прежде чем я успеваю понять, что он делает, он наклоняется, притягивает меня к себе и опускает голову, прижимается губами к моим. Я так потрясена, что не отвечаю сразу, но затем растворяюсь в нем и, обхватив его руками, углубляю поцелуй, открывая рот, чтобы дать ему войти языком. И он с радостью принимает мое предложение.

Я не знаю, как долго мы стоим так, соединив губы, пробуя друг друга на вкус. Но, в конце концов, я отстраняюсь, нуждаясь в том, чтобы сделать глубокий вдох. Я смотрю на него и вижу, что он пристально смотрит на меня, и в его глазах удивление — будто он не ожидал меня поцеловать, но все равно сделал это.

Он улыбается и отступает, и, может, мне это кажется, но клянусь, его щеки порозовели.

— Я хочу, чтобы все стало так, как было между нами, Ева, — тихо говорит он.

— Я тоже этого хочу.

— Пожалуйста, поверь мне, когда я говорю, что пытаюсь разобраться во всем этом. Я пытаюсь это понять и принять, и я думаю… думаю, у меня это получается.

Я ничего не говорю, только киваю.

— Я знаю, что тебе нужно вернуться к Маре, — продолжает он, когда мы начинаем идти в сторону улицы. — Но я хочу, чтобы ты знала, что можешь позвонить мне, если тебе что — нибудь понадобится.

Эта простая фраза, произнесенная так небрежно, вызывает у меня улыбку. Если что — то и является верным признаком того, что между нами все налаживается, так это милое, доброе обещание — даже больше, чем поцелуй, который мы только что разделили. Он хочет мне помочь — я вижу это в его глазах. Мне приходится сдерживать слезы облегчения. Не желая, чтобы он увидел блеск моих слез, я поворачиваюсь и смотрю на океан. Волны мягко плещутся о берег, оставляя за собой след из плоских камней и морского стекла.

Я тихонько прощаюсь с ним, прежде чем продолжить путь по улице.

* * *

К тому времени, как я добираюсь до дома, я готова к худшему от Мары. Я проскальзываю на кухню, чтобы приготовить обед, хотя из — за того, что происходит так много, мне кажется, что с тех пор, как я в последний раз ела, прошли всего несколько минут. Осматривая дом, я не вижу Мары, поэтому полагаю, что она все еще наверху, что к лучшему, потому что я не спешу встречаться с ней прямо сейчас.

Мой желудок урчит, напоминая, что он пуст. Я хмурюсь, полагая, что Мара тоже голодна. Думаю, я сделаю ей бутерброд в качестве предложения мира.

В конце концов, когда я делаю два бутерброда c беконом, салатом и помидорами, которые Венди научила меня готовить, я слышу знакомый скрип лестницы, когда Мара спускается. И тут я понимаю, что до сих пор не помирилась с Венди. В последний раз, когда я ее видела, я приказала ей идти домой в то же время, когда я сделала то же самое с Маршаллом и Сойером. Только я видела их обоих с тех пор и помирилась с ними. Чего нельзя сказать о Венди. Но я так устала, что отгоняю мысли на задний план. Я скоро помирюсь с Венди. Так же быстро, как я могу всплыть в воде, так сказать.

Я замечаю, как Мара бродит в коридоре, наблюдая за мной с любопытством, но не совсем желая сократить расстояние между нами.

— Я приготовила обед, — говорю я, придавая своему голосу фальшивую радость. Даже для моих ушей слова звучат натянуто. Я вздыхаю и маню Мару вперед. — Прости за то, что было раньше, — говорю я и пододвигаю к ней тарелку. — Кажется, мы двое много спорим с тех пор, как ты сюда прибыла, и это не то, чего я хочу.

— И я этого не хочу.

Мара с опаской смотрит на сэндвич, забирается на табурет у барной стойки и смотрит на сэндвич так, будто никогда раньше не видела хлеба и бекона, что, я полагаю, правда. Она робко откусывает; и у нее загораются глаза.

— О, это вкусно!

Я плюхаюсь на стул рядом с ней.

— Если есть что — то хорошее на суше, так это еда.

Мара не отвечает, вместо этого с энтузиазмом жует еду, а затем смотрит в окно. Я поворачиваюсь, чтобы проследить за ее взглядом, и на мгновение мой желудок сжимается, мне кажется, что снаружи кто — то есть. Сначала мне кажется, что я вижу высокую фигуру, стоящую под покровом дубов, ведущих к озеру, и я вздрагиваю. Но тут дует ветер, и я вижу, что это только одеяла, сложенные на скамейке, неиспользованные с тех пор, как мои уроки встали на паузу.

Настроение окончательно испорчено, я отодвигаю тарелку, аппетит пропал.

Глава четырнадцатая

Мы с Марой мало говорим следующие несколько дней. Она держится особняком, проводя часы на берегу озера, глядя на воду. Иногда мы гуляем по пляжу, но редко разговариваем и в основном просто наслаждаемся солнцем в тишине. Я не была в Шелл — Харборе достаточно долго, чтобы знать, что такое зима, но я начинаю бояться приближающегося похолодания. Не потому, что я ненавижу холод, а потому, что знаю, что на пляже не будет прежних ощущений, а я привыкаю чувствовать солнечный свет на своей коже.

Теперь Мара стоит передо мной, уперев руки в бока, раздраженно сузив глаза.

— Кажется, что на суше делать нечего по сравнению с морем.

Я посреди приготовления ужина. Греческий салат (от меня не ускользает ирония) со сливочной куриной пастой. Я смотрю на разделочную доску, нож останавливается на полпути, и мне приходится подавлять желание огрызнуться на нее — она безостановочно жаловалась, и это становится утомительным.

— Это маленький город, поэтому здесь меньше дел, чем в большом, — холодно говорю я. Мой разум застрял на том факте, что в моей школе плавания не все в порядке. На самом деле сейчас у меня осталось только два ученика — Хизер и Тейлор. Если я в ближайшее время не наберу новых, мой запас денег будет полностью опустошен, и тогда я не знаю, что буду делать.

Мара все еще хмурится, даже когда протягивает руку, чтобы взять кусочек помидора из салатницы.

— Нам нужно подумать о том, чтобы ты устроилась на работу, — говорю я.

— Что это?

— То, что ты делаешь, чтобы заработать деньги. Я не могу продолжать поддерживать нас обеих, тем более, что моя школа плавания развивается плохо.

Она задумчиво жует и говорит:

— Если бы ты были в Корсике, тебе не пришлось бы беспокоиться о работе или деньгах. Все твои потребности были бы удовлетворены, ты ела бы самую вкусную еду, и тебе вообще не нужны были бы деньги.

Снова это. С меня хватит этого разговора, который повторялся уже дюжину раз с тех пор, как Мара прибыла сюда неделю назад. Это единственный раз, когда мы разговариваем, и я ловлю себя на том, что тоскую по тем дням, когда мы могли сидеть и говорить ни о чем часами. Мы всегда были хорошими подругами, такими же близкими, как сестры, в прошлом. Я не могу не задаться вопросом, что случилось с нами?

— Я не хочу больше говорить о Корсике, — говорю я.

— Ты знаешь, что это твое место. Ты — русалка. Тебе не место на земле с людьми. Тебе место в океане среди себе подобных, — фыркает Мара, и ее блестящие глаза смотрят на меня. Ей не нужно больше ничего говорить, потому что мы уже раз двадцать обсуждали эту тему.

— Как получилось, что ты полностью изменила свою мелодию? — спрашиваю я. — Мое пребывание на суше было твоей идеей!

— Я знаю! — огрызается она. — Но мне разрешено передумать, и я передумала! Когда я призывала тебя бежать на сушу, я понятия не имела, насколько здесь будет плохо. Теперь, когда я увидела это своими глазами, я не думаю, что тебе следует оставаться. Я думаю, тебе следует вернуться в океан, где тебе и место.

— Единственная причина, по которой ты это говоришь, в том, что ты надеешься, что мое возвращение позволит тебе вернуться, а это несправедливо, Мара. Это несправедливо и неправильно, — и мне этого хватило. Нож со звоном падает на столешницу, когда я отступаю с холодным взглядом. Сделав вдох, я заставляю свое бешено стучащее сердце успокоиться, но это раздражает меня еще больше. — Если все, что мы собираемся сделать, это повторять этот разговор, то давай просто помолчим. Я не вернусь на Корсику, и все.

— Хорошо, — мягко отвечает она, и ее взгляд скользит по ингредиентам перед ней.

Повернувшись, я решаю, что потеряла аппетит, и оставляю ее готовить ужин. В холле, охлаждаемом ветром из открытого окна наверху, мне удается достаточно успокоиться, чтобы выровнять дыхание. Хотя я знаю, что должна попытаться быть более понимающей, потому что это нелегко для нее, и она винит меня в своей ситуации, и я просто не могу выносить то, как она продолжает упоминать Корсику.

Эта часть моей жизни давно ушла, и, по правде говоря, давно ушла для нее. Как изгнаннице, ей не будут рады, независимо от того, вернет она меня с собой или нет. Мы обе изгои. Изгнаны. Почему она не может понять, что пути назад нет?

Мне нужен свежий воздух. Не знаю, поможет ли это моим нервам, но я знаю, что не могу оставаться здесь. Распахнув входную дверь, я выхожу из дома и поворачиваю налево, быстро оставляя дом позади. Я знаю, что Мара понятия не имеет, как закончить приготовление ужина, но мне все равно. У меня на уме есть более важные вещи. Как весь беспорядок, каким стала моя жизнь.

Я не думаю, мои ноги возвращают меня к той части пляжа, которую я так люблю, — к той части пляжа, которую я звала своей. Жесткая бетонная улица уступает место мягкой земле и траве. Я босиком, выбежала на улицу, даже не обувшись. Песок под ногами кажется грубым, и влажная прохлада, которую он приносит, успокаивает.

Впереди люди, что странно. Кроме себя и Сойера, я не видела здесь никого раньше. Эта часть пляжа находится слишком далеко от города, чтобы кто — то шел сюда, а пляж слишком каменистый, чтобызагорать. Вот почему я стала считать это своим пространством, но теперь вдалеке разговаривают двое мужчин.

Я замираю, щурясь от солнца, когда делаю еще несколько шагов ближе, и мужчины медленно появляются в поле зрения. У одного копна песочных волос и загорелая кожа. Несмотря на то, что он повернут ко мне спиной, есть что — то знакомое в его загорелой коже и форме изогнутой спины. Он без рубашки, верхняя часть тела сложена из мышц.

Но когда мой взгляд переключается на другого мужчину, что — то щелкает в моей голове. Его черные как смоль волосы густыми волнами падают на лицо, и даже с такого расстояния я знаю, кто он. Я узнаю ширину его плеч, длинные худые ноги. Маршалл.

Он замечает меня с другой части пляжа, его глаза расширяются. Я начинаю махать ему, но останавливаюсь, когда вижу выражение его лица. Он выглядит… виноватым? Он что — то произносит, но я все еще слишком далеко, чтобы его услышать. Словно в замедленной съемке, другой мужчина поворачивается ко мне лицом, и мой разум замирает. Я вижу единственное лицо, которое я надеялась никогда больше не увидеть.

Каллен.

Мой разум кричит мне бежать, но мои ноги отказываются двигаться. Они застывают, как вкопанные, дрожа, но не в силах сделать эти драгоценные шаги. И это не из — за страха. Это из — за гнева. Красного, горячего и нарастающего, как вулкан.

Каллен уже шагает ко мне, его босые ноги поднимают песок и камни, когда он ускоряет шаг. На его лице застыла легкая улыбка, но я вижу, что там таится опасность, и от этого у меня подступает к горлу желчь. Я не шевелюсь. Я не собираюсь бежать от Каллена. Я собираюсь встретиться с ним лицом к лицу.

— Ева, — восклицает Каллен, когда достигает меня, его улыбка сверкает тысячей киловатт. Для меня это выглядит ужасно, гротескно.

— Что ты здесь делаешь? — требую ответа я.

— Мы только что говорили о тебе, и вот ты падаешь прямо мне на колени, — отвечает он, указывая на Маршалла, который стоит позади него. Мне требуется еще секунда, чтобы понять — Маршалл и Каллен не только знают друг друга, Маршалл — приспешник Каллена. И это означает…

Наша дружба никогда не была настоящей.

Я тяжело сглатываю и не позволяю чувству предательства течь сквозь меня. Трус не повернется ко мне, не подойдет на расстояние разговора.

— Я хочу, чтобы ты ушел, Каллен, — огрызаюсь я на короля Корсики, делая один спотыкающийся шаг назад. Все это время гнев внутри меня продолжает расти, продолжает громыхать, пока не становится похожим на горячую вулканическую лаву.

— Я уйду, как только верну свою жену, свое имущество, — холодно отвечает он.

Моя жена. Мое имущество.

Мы даже не женаты, а он все еще думает, что может претендовать на меня. Я делаю быстрый шаг назад, и он широким шагом следует за мной, его длинные ноги легко опережают мои.

— Я не вернусь с тобой, — выдавливаю я.

— Ты не хочешь вернуться домой, Ева? Разве тебе не надоел этот холодный мир, где ты все равно никому не нужна?

Сухой, горький смех пробирается в мое горло, но звук выходит слабым. Звука почти нет.

— Теперь это мой дом, и я никогда не вернусь к тебе.

— Да? — он так искренне потрясен, будто действительно ожидал, что я буду умолять его забрать меня в Корсику. Его голубые глаза перебегают с меня на Маршалла, сверкая весельем. — Ты слышал это, Майер? Даже после всего, что эти люди заставили ее пройти, она все еще хочет остаться. Возможно, она сошла с ума, — заканчивает он со смехом.

Майер? Мой взгляд переключается на Маршалла, в глазах вопрос, но он только вздрагивает и отводит глаза.

— Откуда ты его знаешь? — спрашиваю я Каллена, указывая на Маршалла. Мой голос дрожит, и я ненавижу, как слабо я звучу, но это все, что я могу выдавить. Мои ноги, превратившиеся в желе, по — прежнему отказываются работать.

— Хочешь сказать, что еще не поняла этого, дорогая жена? — Каллен отвечает смехом, от которого мне хочется дать ему пощечину. Он поворачивается к Маршаллу. — Майер, скажи ей.

Маршалл — Майер, как бы его ни звали — не смотрит мне в глаза. Хорошо. Я не хочу, чтобы он когда — либо снова смотрел на меня. Я чувствую себя такой совершенно… глупой, когда дело касается его, обманутой. Я доверяла ему, и посмотрите, куда это меня привело.

Он неловко переминается, делает глубокий вдох и бормочет:

— Каллену нужен был кто — то, кто присматривал бы за тобой на суше.

— Воистину, Майер — тот, кто первым сообщил мне о твоем пребывании здесь, — добавляет Каллен, улыбаясь. — Если бы он не сообщил мне о твоем местонахождении, я бы никогда не нашел тебя.

Я хмуро смотрю на Майера.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Последние несколько лет я жил на суше после изгнания с Корсики, — тихо объясняет Майер. — И до меня дошло известие, что ты сбежала и находишься на суше. Таким образом, по настоянию Каллена я начал искать тебя.

— Но откуда ты мог знать, где я? — возмущаюсь я. — Море и земля не маленькие места.

Он кивает, будто ожидая этой линии вопросов, и хотя мой гнев все еще кипит прямо под кожей, мне нужно понять ответ на вопрос, как Каллен вообще смог найти меня.

— Один из моих стражей заметил тебя, — объясняет Каллен. — И он следовал за тобой достаточно долго, чтобы знать, в каком направлении ты плывешь. Затем он вернулся ко мне, чтобы сообщить мне, и я отправил сообщение Майеру.

— А что ты получил взамен? — требую я от Майера.

— Давай, скажи ей, — подсказывает Каллен, когда Майер не сразу отвечает.

Он откашливается.

— Он пообещал, что отменит приказ о моем изгнании и позволит мне вернуться в Корсику.

Правда ранит сильнее, чем должна, но хуже всего то, что Каллен подкупил Майера, чтобы тот подружился со мной. Сойер был прав насчет него. Он был прав, и мне не следовало так осуждать Сойера. Теперь я расплачиваюсь за это недоверие.

Каллен поворачивается ко мне с холодной расчетливой улыбкой.

— Разве ты не видишь, Ева? Здесь, в этом ужасном месте, никому нельзя доверять. Даже тем, кого ты считала своими друзьями. Все на суше ненадежны и только навредят тебе.

— Это не так! — настаиваю я.

Он смеется.

— Да? Твоя подруга не доверяет тебе. Твой друг — мужчина даже не взглянет на тебя теперь, когда он знает правду о том, кто ты, — он делает паузу, проводя пальцем по моему плечу, подходя ближе, пока я пытаюсь понять, откуда он все это знает. Да, Майер снабжал его информацией, но Майер не был со мной круглосуточно и без выходных. Но, возможно, он шпионил за мной, как и сказал Сойер. Мне остается только гадать, знает ли он, что Мара здесь, и я надеюсь, что нет. — И эти глупые горожане, — шепчет Каллен, наклоняясь ближе. — Если бы они использовали хоть каплю здравого смысла, они бы знали, что все эти слухи — ложь, но они видят только то, что хотят видеть. Тебе никогда не стать своей здесь, на суше. Тебя никогда не примут.

— Значит, это был ты? — спрашиваю я, глядя на него. — Эти плакаты по городу? Слухи.

Он снова смеется.

— Это было по моему приказу.

После его слов все, наконец, сходится, заливая меня всем сразу, пока я не задыхаюсь. Я не могу дышать, не могу думать, и ясность поражает меня, как физическая сила.

— Ты, — говорю я, поворачиваясь к Майеру, сузив глаза до щелей. — Ты расклеил плакаты по городу. Ты настроил всех против меня, и ты разрушил мой бизнес. Все ради того, чтобы подтолкнуть меня к Каллену!

Майер опускает голову, но его очевидная вина только еще больше разжигает мой гнев. Как он смеет выглядеть таким смущенным? Как он смеет выглядеть так, будто эта ситуация причиняет ему боль? Мои глаза начинают слезиться, я яростно смаргиваю слезы. Мне вдруг хочется, чтобы мы оказались под водой, потому что, по крайней мере, тогда Каллен не смог бы увидеть, как я плачу. Последнее, что я хочу сделать, это плакать перед Калленом, потому что это будет признанием своей слабости, а это как кровь в воде для акулы.

— Ты разрушил все, ради чего я так усердно работала здесь, — язвительно продолжаю я, глядя на Майера. — Ты пытался разрушить мою жизнь на суше, чтобы у меня не было другого выбора, кроме как вернуться в Корсику! — я трясусь от злости.

— Ева, будь благоразумна, — говорит Каллен и протягивает широкую руку, словно ожидая, что я ее возьму. — Ты знаешь, что принадлежишь мне; не этому месту и этим людям. Они ничего не сделали, кроме как причинили тебе боль…

— Они повернулись против меня только из — за тебя! — кричу я ему. — Из — за лжи, которую ты распространяешь! — я не могу остановить слова, льющиеся с моих губ, да и не хочу. — Ты говоришь о том, как мерзки люди, но ты даже не видишь, что твои поступки хуже всего! Ты — тиран! И худший русал, какого я когда — либо встречала! Я никогда не вернусь с тобой в Корсику — я лучше умру!

Выражение лица Каллена мрачнеет, и от его вида у меня сжимается желудок.

— Не будь такой глупой, — рычит он, — у тебя здесь нет жизни. Твой бизнес разорен, и никто не может выносить твоего вида.

— Мне все равно. Я перееду в другой город и начну сначала, если придется. Что угодно, только бы держаться от тебя подальше.

Его глаза сужаются.

— Ты дура. Я предложил вернуть тебе ту жизнь, которой ты заслуживаешь, и я предложил по — прежнему лелеять тебя как свою жену.

— Ха! — я смеюсь невесело. — Ты думаешь, я поверю, что ты просто так меня пустишь обратно? Что ты не накажешь меня за мои преступления против тебя и короны?

Он смеется и качает головой.

— Я обещаю, что приму тебя с распростертыми объятиями. И все здесь, на суше, вся жестокость, мелочность, слухи… все это уйдет в прошлое.

— Мне не нужна ни Корсика, ни ты.

Его глаза сужаются почти до щелочек.

— Все русалки Корсики были бы счастливы мне. Каждая из них хотела бы, чтобы я назвал их своей женой.

— Тогда они могут заполучить тебя.

Он смотрит на меня.

— Тебе пора домой. С меня довольно этой игры.

Я ничего не говорю.

И Каллен тянется, чтобы взять меня за запястье. И тогда мне кажется, что мое тело работает на автопилоте, потому что я не думаю о том, что мне нужно сделать. Вместо этого я отпрыгиваю, когда Каллен тянется ко мне. Вскрик срывается с моих губ, когда я поворачиваюсь, ноги погружаются во влажный песок, и, прежде чем я успеваю осознать, что делаю, я отрываюсь от него и начинаю бежать. Я смутно осознаю, что имею здесь преимущество: я знаю этот пляж, я знаю, куда идти, и я была на своих ногах намного дольше, чем Каллен.

— Схвати ее, — слышу я, как он рычит, а затем раздаются глухие шаги.

Майер, понимаю я.

Он выше и намного сильнее меня, и он был на суше дольше, чем я. Я втягиваю воздух и продолжаю бежать, мои ноги несут меня, а легкие горят от напряжения. Я вижу улицу впереди, прямо на берегу, и я знаю, что если я просто доберусь до города и позову на помощь, кто — нибудь придет мне на помощь…

Я задыхаюсь, когда стальные руки сковывают мой торс, тянут меня назад. Я чувствую, как падаю, сила заставляет мою голову кружиться, когда я обрушиваюсь на землю. Рядом со мной кто — то останавливается. Я чувствую, как они берут меня за запястья и поднимают в вертикальное положение, мои желеобразные конечности усложняют задачу. Я сжимаюсь, пытаюсь высвободить руки, но он крепко держит меня.

Когда я, наконец, могу заставить себя смотреть вперед, я смотрю прямо в ярко — зеленые глаза Майера.

Глава пятнадцатая

— Извини, — голос Маршалла, а точнее Майера, тихий.

Он нависает надо мной, но сутулится, а глаза опущены, будто он не может смотреть на меня.

— Тебе жаль? — я смеюсь и качаю головой, пронзая его выражением лица, чтобы показать ему, что именно я чувствую по поводу того, что он якобы сожалеет.

— Я не хотел этого делать, — настаивает он, и я слышу боль в его голосе. — Я думал, что просто возвращаю беглеца, а Каллен пообещал мне вернуться в Корсику в качестве королевской гвардии. Но это было до того, как я узнал тебя, Ева.

Королевская гвардия…? О. Внезапно все возвращается ко мне, и последняя часть встает на свои места. Когда Эвард скончался и Каллен стал правящим монархом, не все были счастливы находиться под контролем такого жестокого властного русала. Некоторые возмущались, некоторые пытались уйти; и все были изгнаны за то, что выступили против нового короля. Это означало, что Майер ненавидел Каллена так же сильно, как и я. Или, по крайней мере, раньше так было.

Я тяжело сглатываю, но слова отказываются выходить. Вместо этого все, что я могу сделать, это смотреть, как Майер берет меня за запястье своей толстой рукой и притягивает к себе. Каллен стоит вдали, у моря, может, в десяти футах от него.

Майер глубоко вздыхает, а затем просто смотрит на меня несколько секунд.

— В первый раз, когда я увидел тебя, я знал, что не смогу пройти через это, — бормочет он, — но я на горьком опыте понял, что нельзя сказать «нет» королю Корсики.

Мое сердце бьется в горле, и я едва могу дышать, легкие горят от каждого прерывистого вдоха. Я хочу вырваться из хватки Майера и бежать как можно дальше; но в то же время небольшая часть меня все еще надеется, что он поступит правильно. Разве мы не были хотя бы друзьями? Я думала, что были.

— Меня не интересуют твои оправдания. Я презираю тебя и все, что ты отстаиваешь. Ты не… ты не тот мужчина, каким я тебя считала.

Майер опускает взгляд, и я вижу в них боль. Но мне все равно. Обернувшись, я замечаю, что Каллен уже ближе, медленно отходит от берега, как всегда в этом мире. Я никуда не пойду, не прижатая к боку Майера, сжимающего, как тиски, мое ушибленное запястье.

— Если бы вы были свободны, зачем бы вы захотели вернуться? — шиплю я на ухо Майеру. — Как ты думаешь, в Корсике к тебе будут относиться лучше? Потому что они не будут. Каллен не будет. Ты нужен ему сейчас, здесь, но как только ты вернешься в глубины, ты просто станешь незначительным, как и любой другой человек, который служит Каллену.

— Ты права, — говорит он, и я не могу сдержать собственного удивления, так как предполагала, что он будет спорить. — Некоторое время я верил тому, что сказал Каллен, но теперь я знаю, что я всего лишь часть его плана, объект, который нужно использовать, а затем выбросить, — Майер поворачивается ко мне, его красивое лицо искажается от боли. — Так же, как ты. Он хочет тебя сейчас, но это ненадолго…

— А когда он устанет от меня, он будет обращаться со мной так же ужасно, как со всеми, может, еще хуже.

Он кивает и шепчет:

— Моя жизнь изменилась, когда я встретил тебя, Ева. Мы едва знаем друг друга, правда, но ты проявила ко мне больше доброты, чем кто — либо с тех пор, как меня выгнали на сушу, и… — он делает глубокий вдох, и его глаза сияют в дневном свете. — Ева, я…

— Приведи ее ко мне, — приказывает Каллен. Мы оба вздрагиваем, мое сердце колотится. Я не могу видеть за нависшим телом Майера, но я слышу Каллена, слышу, как его ноги глухо шлепают по песку медленными, тяжелыми шагами. Где — то вдалеке я чувствую запах дыма от березового костра на берегу.

Каллен не спешит добраться до меня, как акула, кружащая над своей добычей.

Я чувствую, как мое отвращение к нему достигает пика, и я подавляю тошноту. Бессознательно я прижимаюсь к боку Майера. Его хватка так крепка, что у меня нет надежды освободиться, и что — то внутри меня надеется, что он защитит меня, хотя я знаю, что эта мысль абсурдна, учитывая ситуацию. Когда я поднимаю взгляд, выражение лица Майера снова становится каменным. Затем я смотрю на Каллена, и мой гнев перерастает в ненависть.

— Я к тебе не вернусь, — рычу я, но Каллен только смеется, звук рокочет в его широкой груди.

— Моя дорогая Ева, я не оставляю тебе выбора. Майер, приведи ее ко мне. Пришло время положить конец этому маленькому фарсу.

Но Майер не сдвигается. Он не говорит. Он просто смотрит на Каллена, пока тот неторопливо приближается, его взгляд становится холодным.

Каллен закатывает глаза, будто имеет дело с особенно непослушным ребенком.

— Майер, не заставляй меня повторять.

— Я услышал тебя в первый раз, — рычит Майер.

Глаза Каллена расширяются лишь на мгновение.

— Должен ли я напомнить, что это была твоя работа с самого начала? Как ты прекрасно знаешь, если Ева не пойдет добровольно, ты должен ее заставить.

Хватка Майера на моем запястье усиливается, и я не могу сдержать тихий вскрик, который срывается с моих губ. Я тяну и дергаюсь в тщетных попытках освободиться, но Майер больше не обращает на меня внимания. Его взгляд, все его внимание приковано к Каллену.

Каллен хмурится еще сильнее, и его легкая походка уже не такая расслабленная, как несколько мгновений назад.

— Майер, — холодно говорит он, хотя я вижу, как дергаются его глаза, когда Майер смотрит на него. — Не говори мне, что у тебя есть сомнения. Не хочешь вернуться в Корсику? Я знаю, что ты несчастлив здесь, на суше. Как иначе? — заканчивает он, смеясь и озираясь.

Но, хотя Каллен может показаться небрежным, его спокойствие начинает рушиться. Я вижу, как он терпит неудачу по частям. Я снова поворачиваюсь к Майеру и вижу, что его челюсти сжаты.

— Тебе не обязательно делать то, что он говорит, — шепчу я.

Кажется, даже Майер меня не слышит. Его взгляд все еще останавливается на Каллене.

— Здесь никто не понимает, кто ты, что ты такое, Майер, — продолжает Каллен. — И как только любой человек узнает, кто ты, они отвернутся от тебя, будут обращаться с тобой так, как если бы ты был монстром, выползающим из моря, — он смеется. — Так почему же ты колеблешься?

— Потому что он хочет остаться, чтобы сбежать от тебя, как и я, — огрызаюсь я, и слова вылетают из моего рта прежде, чем я успеваю их остановить. Я сразу понимаю, что это ошибка.

— Хватит с меня! — кричит Каллен и бросается вперед, выражение его лица становится мрачным. Губы скривились, он хватает меня и поднимает другую руку, будто собирается ударить меня.

— Не трогай ее, — тень Майера падает на меня, когда он отодвигает меня в сторону, скрещивает руки на груди. — Ты не тронешь ее и не уведешь ее туда, куда она не хочет идти, — говорит он, и даже когда его голос дрожит, выражение его лица остается твердым. Чувство облегчения наполняет меня, но потом я думаю, что теперь будет. Будут ли они сражаться? Если будут, то, без сомнения, на смерть. Я не знаю, кто победит. Майер выше Каллена, хотя и не такой широкий. Тем не менее, он по — прежнему представляет собой грозное зрелище, поскольку его глаза сужаются в ярком свете. Он был бы грозным рыцарем Корсики.

— Что? — Каллен фыркает, и от этого звука у меня по спине пробегает дрожь. — Ты сошел с ума, Майер? Мне нужно напомнить тебе, кто я?

— Я знаю, кто ты, — парирует Майер. — И мне все равно.

— Неважно, — продолжает Каллен, и его голос грохочет, как бурлящий океан. — Мы можем уладить это достаточно быстро.

Он пытается оттолкнуть Майера в сторону и от меня, будто тот лишь надоедливый жук. Майер удивленно отпускает меня. А потом Каллен шагает ко мне. Но прежде чем он успевает коснуться меня, его отбрасывает в сторону, темное пятно Майера бросается на него с такой силой, что они оба падают на песок. Раздается оглушительный стук, их тела падают на землю, а затем Майер прижимает Каллена к земле, растопырив ладони на шее другого мужчины.

— Я сказал, не трогай ее! — кричит Майер.

— Она — моя жена! — отвечает Каллен.

— Я не твоя жена и никогда не буду твоей женой, — выдавливаю я.

Каллен задыхается, его легкие хрипят, но Майер давит на него всем своим весом, и Каллен давится, издает ужасный, булькающий звук.

Я дрожу. Я не осознаю этого, пока не шагаю вперед, и мои ноги подкашиваются. Я падаю на песок со звуком, который даже не могу разобрать, мои легкие дрожат. И тут я замечаю одинокий кусок острой коряги в нескольких футах от меня. Думая, что мне, вероятно, следует вооружиться, я тянусь к нему и прячу за спиной, чтобы Каллен его не видел.

Но внимание Каллена приковано к Майеру. Улыбка медленно расползается по лицу Каллена. Его глаза, темно — синие, как морская вода, угрожающе мерцают.

— Ты слишком долго был на земле. Ты стал мягким, Майер.

У Майера даже нет возможности ответить, потому что в этот момент Каллен встает и отбрасывает его в сторону, словно маленькую морскую улитку. Майер с ворчанием падает на песок, и мне кажется, что я слышу, как что — то трещит, звук эхом разносится по тихому пляжу. Майер стонет от боли и пытается встать, но Каллен наступает на его руку, и Майер вскрикивает. На этот раз что — то не щелкает, кости хрустят под босыми ногами Каллена.

— Если ты не поможешь мне вернуть ее, я возьму ее сам, — угрожает Каллен, скаля зубы.

— Нет! — кричу я, слова вырываются из моих легких прежде, чем я успеваю их остановить. Я, спотыкаясь, встаю на ноги, скользя по мокрому песку, и неграциозным движением бросаюсь к Майеру. Майер корчится на песке, лицо искажено болью, губы сжаты, и я могу только представить, что он сдерживает крики агонии. Ему удается сесть, но я вижу, как он баюкает свою руку, и понимаю, что он больше не готов драться с Калленом. Я почти уверена, что у него сломана рука.

— Оставь его в покое, — говорю я, глядя на Каллена, который стоит перед нами, тяжело дыша.

Мой пульс гремит в ушах, а желудок скручивает, когда я заставляю себя встретиться с ним взглядом. Его глаза такие же синие, как и у Эварда, но в них нет тепла Эварда.

— Ты не можешь продолжать причинять людям боль из — за меня, — тихо говорю я, и мои внутренности сжимаются. — Сколько еще боли ты причинишь от моего имени?

— Столько, сколько нужно.

Я знаю, что должна сделать. Я думаю о Маре, которая все еще в моем доме, и о Майере, чья жизнь все еще находится под угрозой, и о Венди, Сойере и Томе, и я понимаю, что я должна сделать. То, что я должна была сделать давным — давно. Я делаю глубокий вдох, соленый морской воздух наполняет легкие, и шагаю вперед.

— Я приняла решение, — объявляю я.

От лукавой ухмылки Каллена у меня мурашки по коже.

— Ты, наконец, решила вернуться ко мне? — спрашивает он, протягивая руку, словно хочет обнять меня.

Я долго смотрю на его протянутую руку. Я думаю о своей жизни в Корсике, о том, как все могло бы обернуться, если бы я просто поддалась желаниям Каллена. Сейчас я была бы его женой, как и все предыдущие жены Эварда, живущей в роскоши в Эверморе, прекрасном дворце Каллена. Я бы жила жизнью, за которую убили бы большинство женщин — русалок. Умерли бы за такое.

Но это не та жизнь, которую я хочу, и я не могу вернуться. Ничто из того, что Каллен может мне пообещать, не заставит меня с этим согласиться. Но я также должна убедиться, что Каллен никогда не вернется и не причинит вреда никому, кто мне небезразличен. Это значит, что я должна покончить с этим сама, сейчас, какими бы ни были последствия.

Я не позволяю себе думать. Я протягиваю руку и быстро двигаюсь, вытаскивая из — за спины кусок острой коряги, целясь в живот Каллена. Но, увидев это, Каллен отпрыгивает и теряет равновесие, падая на песок. Он больше и сильнее меня, но он не знает, как грациозно маневрировать на суше.

Я же стала весьма искусной в использовании своих наземных ног. Стоя над ним, я опускаю на него кусок дерева, но он поворачивается ко мне с опасным хмурым взглядом и смахивает со лба вспотевшие светлые волосы, отпрыгивая и уклоняясь от моего удара.

— Как ты смеешь, — рычит он, — как ты смеешь нападать на короля!

Моя грудь вздымается, и я бросаюсь в сторону, но уже слишком поздно — Каллен врезается в меня с такой силой, что я растягиваюсь на земле и роняю кусок дерева. Мой череп бьется об землю, и на секунду зрение становится белым. В ушах звенит, и я почти не слышу, как Майер кричит мое имя.

Зрение и слух быстро возвращаются, и вдруг я вижу Каллена, отклоняющегося со сжатой в кулак рукой. Я сдвигаюсь в сторону как раз вовремя, и его кулак врезается в песок — я слышу хруст его костяшек при ударе и чувствую, как песок брызгает мне в лицо. Он оставляет воронку всего в нескольких дюймах от моей головы.

— Глупая сволочь, — рычит он, разминая ушибленные костяшки пальцев, прежде чем приготовиться к следующему удару.

Каллен рычит, его кулак врезается мне в лицо, и моя кожа вспыхивает жаром. Горячая, тяжелая боль пронзает мое лицо ото лба до подбородка, мое зрение расплывается, и все, что я вижу, — это смутные очертания Каллена надо мной.

Нет, я отказываюсь отступать вот так.

Пульс грохочет в моих венах, и мое тело, кажется, движется само по себе. Я протягиваю руку и обхватываю руками горло Каллена, но вдруг вижу звезды, танцующие перед моими глазами, и чувствую, как моя хватка ослабевает. Я слишком слаба — слишком ранена из — за удара, который Каллен только что нанес мне.

— Ты не можешь надеяться победить меня, — смеется он.

Я даже не вижу, как Каллен поднимается на ноги, встает надо мной. Он потирает шею, и когда он говорит, его голос настолько ясен, что у меня спину покалывает от ужаса.

— Ты моя, Ева, и ты всегда будешь моей.

Я не видела, как приближался удар.

Я чувствую только вспышку боли, когда его нога касается моего живота. Моя голова откидывается, боль пронзает мое тело. Я слышу чей — то крик, шарканье ног, Майер пытается встать, и я едва успеваю увидеть, как он отшатывается, все еще сжимая руку.

И тогда мне кажется, что я что — то слышу. Что — то с другой стороны пляжа, голос. Но это не голос Майера.

Это Сойер.

Глава шестнадцатая

Я стону, моя голова раскалывается от боли, и одно усилие перевернуться, кажется, забирает то немногое, что осталось у меня в ноющем теле. Когда мои глаза открываются, я вижу пространство песка вокруг себя. А потом я вижу, как Сойер бежит к Каллену и Майеру. Но он смотрит только на меня. Вдалеке позади него женщина. Чем больше я на нее смотрю, тем больше понимаю, что это Мара.

Пока я смотрю, Сойер бросается на Каллена. Через секунду это закрывает Мара, которая падает на песок рядом со мной и хватает меня на руки. Она подпирает меня, прислоняет к своим ногам, стоя на коленях на песке.

Когда я пытаюсь сесть, боль пронзает мою голову. Все лицо будто горит, но сильнее всего болит живот, и мне трудно дышать.

— Постарайся не двигаться, — шепчет мне на ухо Мара, — ты ранена, Ева, — она вздрагивает, и я чувствую, как одна рука обнимает меня за талию, защищая.

Когда я прихожу в себя, звуки боя становятся все более отчетливыми; кряхтение и крики эхом разносятся по всему пляжу. Резкий стук, когда кого — то бросают на землю. Оханье, когда воздух втягивается в ушибленные легкие. Мне нужно знать, что происходит, нужно самой убедиться, увидеть, что с Сойером и Майером все в порядке. Медленными болезненными движениями мне удается приподняться на локте, чувствуя жжение при каждом движении.

— Позволь мне помочь, — говорит Мара, нежно беря меня за локоть и помогая мне сесть. Мне больно двигаться, и каждый дюйм моего тела жаждет снова потерять сознание, но я успокаиваю дыхание и медленно поворачиваюсь к берегу.

То, что я вижу, замораживает меня на месте. Я втягиваю воздух так резко, что даже Мара замирает. Майер лежит на песке, все еще баюкая раненую руку, но теперь с калейдоскопом темно — фиолетовых синяков. Кровь стекает с его лица на песок, окрашивая его в багряный цвет.

Каллен стоит над ним, его ухмылка холодная. Победоносная. Он знает, что победил, и делает медленные, неторопливые шаги к Майеру.

Но Каллен не рассчитывает на Сойера, который кажется неподвижной грудой позади Каллена. Сойер весь в синяках и крови, как и Майер, его конечности трясутся, когда он медленно поднимается на ноги. Насколько я могу судить, Каллен считает, что только что нокаутировал Сойера. Но Сойер в сознании. Вместо этого он тянется за огромным куском коряги и сжимает его в своих крепких кулаках. Затем, подкрадываясь к Каллену сзади, пока Каллен бьет Майера по лицу и груди, Сойер обрушивает дерево на череп Каллена сбоку.

Результат — чудовищный вой, не тот звук, который должен издавать мужчина, человек или русалка. Края коряги цепляются за лоб Каллена и оставляют глубокую, похожую на пещеру, рану. Кровь льется из раны, он шатается, и на мгновение кажется, что он устоит. Но затем он падает на песок рядом с Майером со сдавленным вздохом.

Сойер отбрасывает корягу в сторону и судорожно вздыхает.

Вместе он и Майер, пошатываясь, полностью выпрямляются и поворачиваются спиной к бессознательному телу Каллена, оба смотрят на меня.

Я хочу бежать к ним. Каждый мускул во всем моем теле кричит идти к ним. К Сойеру. Но я не могу. Мои конечности отказываются слушаться, и все, что я могу сделать, это схватиться за ноющий живот. Мое лицо опухло, но я не могу найти в себе силы переживать. Не тогда, когда Майер и Сойер выглядят намного хуже.

— Он убил Каллена? — шепчет Мара.

У меня нет для нее ответа.

Майер едва успевает добраться до нас и падает в обморок. Его черные волосы прилипли ко лбу, а кожа бледная и липкая от пота. Его грудь усеяна синяками, но ему удаётся прижать раненую руку к боку.

— Все кончено, — бормочет Сойер и падает рядом со мной. Он ударяется о песок с глухим стуком, глаза закрываются. Почему — то он выглядит самым истощенным из всех нас. Люди хрупки, напоминаю я себе, и это чудо, что он пережил не одну, а две битвы с Калленом.

Я слышу шорох слева от себя, и моя голова резко поворачивается в сторону. Я мгновенно сожалею об этом, когда зрение плывет, но я все еще вижу, как Каллен поднимается на ноги. Он спотыкается, держась за лицо, которое теперь покрыто яркой кровью.

— Ты пожалеешь об этом, — рычит он, глядя на меня. Его рука падает на бок, и струи крови стекают по подбородку.

Его внимание переключается с меня на Майера, а затем на Сойера.

— Вы все пожалеете об этом.

— Каллен! — кричит Мара, она тянется к нему, будто говоря, что она хочет к нему.

Он переводит холодный взгляд на нее, его глаза сужаются, но он ничего не говорит. Мара опускает руки и отворачивается от него, будто теперь понимая, что все ее надежды на примирение с ним уже давно пропали.

Я смотрю, как Каллен отступает в воду, позволяя океану забрать его. Как только он вернется в облик русала, он сможет исцелиться быстрее. Один момент он стоит на берегу, а затем вода плещется у его лодыжек, и он спускается в глубины океана. Я вижу, как его сухопутные ноги превращаются в мерцающие чешуйки его обсидианового хвоста, а затем он исчезает.

У нас нет сил гнаться за ним, мы все в слишком плохой форме, чтобы делать что — то большее, чем просто сидеть или лежать.

— Нам нужно отправить тебя в океан, — шепчет мне Мара. — Это единственный способ вылечиться.

Я киваю. Мара стоит, кряхтя от напряжения, пока шатается на ногах, не привыкшая держать собственный вес, еще и мой. Через несколько мгновений Сойер оказывается с другой стороны от меня, и я предполагаю, что он, должно быть, слышал, что сказала Мара, потому что они вдвоем провожают меня к воде.

— Майер, — начинаю я, оглядываясь и замечая, как он поднимается на ноги, и низкий стон вырывается из его горла. Он не смотрит ни на меня, когда стоит, ни на кого — либо еще, если уж на то пошло.

Я хочу ему что — то сказать, но не могу. Я даже не знаю, что ему сейчас сказать, и надо ли. Я думала, что он — друг, но он все это время работал с Калленом, изгнанный рыцарь. И все же в последнюю минуту он заступился за меня. Он защитил меня.

Я ловлю взгляд Сойера, вглядываюсь в темную бурную глубину его глаз. Его челюсть в синяках, и, кажется, что его губа разбита, но он выдавливает робкую улыбку, когда встречается со мной взглядом.

— Ее шорты, — говорит Мара, и Сойер кивает, глядя в сторону, когда Мара снимает их с меня. Она вешает их себе на плечо, пока они продолжают идти дальше в океан, пока вода не достигает моей талии, и я не могу принять форму русалки. Как только я это делаю, облегчение наступает мгновенно.

— Каллен видел тебя, Мара, — говорю я, хотя это очевидно. Но я имею в виду, что он видел ее и знает, что теперь она твердо на стороне оппозиции. Он ни за что не позволит ей вернуться.

Она кивает.

— Я знаю, и это не имеет значения, — отвечает она, все еще суетясь надо мной.

Когда я поворачиваюсь к Сойеру, я вижу только его. Он спас мне жизнь. Очередной раз. Когда было важнее всего, он был рядом. Я чувствую, как мое сердце наполняется теплом, и на мгновение я почти убеждаю себя, что между нами все в порядке. Затем я двигаюсь и чувствую боль в черепе, каждый дюйм моего тела кричит от боли, и реальность снова обрушивается на меня, как приливная волна.

Я наблюдаю за фигурой Майера, он идет по пляжу, а затем исчезает из виду. Все это время я все еще не могу решить, как я должна относиться к нему. Я снова смотрю на Сойера и вздыхаю.

— Ты был прав, — говорю я и не могу сдержать слезы. Они обжигают мои щеки. — Маршалл был вовлечен все это время; он все это время следил за мной для Каллена, и я доверяла ему.

— Мне жаль, Ева, — вздыхает Мара.

Я смотрю на нее и киваю.

— Его имя даже не Маршалл. Это Майер.

— Он ублюдок, — говорит Сойер.

Боль в животе начинает утихать, и я сгибаю хвост под водой, наблюдая, как Сойер замечает его.

— Красиво, — шепчет он.

Я смотрю на него и тяжело сглатываю, мои мысли заняты другими вещами.

— Когда у Майера был шанс заставить меня вернуться в океан с Калленом, он этого не сделал. Вместо этого он помог мне.

— Он все еще ублюдок за то, что сделал, — бормочет Сойер.

Я бросаю взгляд на пляж, мой вялый разум изо всех сил пытался не отставать. Сойер сжимает мою руку, и я снова выпрямляюсь, не сводя с него глаз. Они такие ярко — янтарные, мерцающие уверенностью даже сейчас, и я чувствую, как моя грудь трепещет от вида.

Я разжимаю губы, чтобы ответить, но слова не слетают с моих губ. Я внезапно ощущаю себя ужасно уставшей. Вместо этого я издаю только сдавленный, усталый вздох. Каждое маленькое движение мышц вызывает жжение в голове и лице.

Наконец, когда небо становится серым, они выводят меня из воды, и как только я упираюсь в песок, мой хвост снова превращается в ноги. Я могу ходить и беру свои шорты от Мары, быстро натягиваю их на ноги. Идти больно, но я ставлю одну ногу вперед другой, Мара с одной стороны от меня, а Сойер с другой.

— Что теперь? — бормочет Мара, и я чувствую укол вины за то, что с самого начала вовлекла ее во все это. — Теперь, когда Каллен знает, что мы обе здесь, в Шелл — Харборе опасно.

Моя грудь содрогается, когда я слышу слова, произнесенные вслух.

— Не знаю, — тихо признаюсь я.

Тишина опускается на нас. Никто не хочет говорить, или, возможно, просто больше нечего сказать.

Я отворачиваюсь от друзей и смотрю на море. Если я прищурюсь, то могу представить себе силуэт Каллена на фоне голубого океана, его черная чешуя сияет на фоне предвестников шторма. Избитый и опозоренный, но не навсегда. Он будет возвращаться снова и снова, пока один из нас не умрет. Он не сдастся и не признает поражения, несмотря ни на что.

Продолжение следует!