Слеза лисицы [Иван Николаевич Блинов] (fb2) читать онлайн

Иван Блинов Слеза лисицы

Члены общины, с их крупными, почти безобразными чертами лиц, прекрасно вписываются в антураж крестьянского быта. Скудный сероватый тон задаёт нищета, тысячелетняя особа, с весьма посредственными представлениями о живописи интерьера и красоте вообще — художественное в этом кругу сравнялось с украшательством, а удобство — с приемлемым. Потолок в помещении столь низок, что благородный человек, оказавшись в подобных условиях, незаметно для себя растерял бы всё своё благородство, раскланявшись перед простолюдинами так, словно имел аудиенцию у Государя Императора в Зимнем дворце. К одной из невыразительных стен приколочена вполне выразительная картинка с рвущимся наружу ярким зрелищным даже вызывающим сюжетом — настоящая липучка для неискушённого ума. В дальнем углу сидит зачем-то перевёрнутое ведро и палка, отдалённо похожая на метлу, а так же два мешка неизвестного содержимого, двуногая табуретка, припёртая безногой стороной к стене и расколотая керосиновая лампа — захламлённый угол вопиет, но остаётся невидим. Конечно, не стоит судить за скромность жилища и его шепчущую красоту человека, лишённого счастья омыть глаза мёдом, сочащимся со страниц книги, но как чудно́ сжимать в кулаке оловянный крест и тут же нести на себе благословение бедлама. Впрочем, никто здесь оловянного или любого другого креста в руке не сжимает, а беспорядок — как знать? — всего лишь недоразуменье.

Прежде всего, Староста поприветствовал присутствующих пространным монологом о том, как важны еженедельные встречи, как существенны успехи общины и как радостное событие недавнего прошлого привлекло в их стан ещё одно семейство. Кое-кто из членов общины дёргал себя за бороду, чтобы не уснуть, а безусые пощипывали себя за ляжки — увы, общее мнение, что собрание на сей раз продлится недолго оказалось ошибочным. Наконец, когда чуткий Староста заметил потери среди бодрствующих, внимание переключилось на неофитов, проще говоря, новеньких, которые, к слову, из уважения к общине и в стремлении произвести наилучшее впечатление не позволяли себе даже моргнуть. Отец семейства Христофор, бывший до некоторых пор поклонником общепризнанного божества, бережно взял переданное слово и, поклонившись, выразил почтение всем собравшимся, далее представил жену и трёх дочерей, и коротко рассказал об их общем житии, которое по-настоящему началось только здесь, в этом славном поселении. Последовали бурные овации. Женскую часть общины особенно порадовали новые четыре пары рук, с которыми можно будет разделить тяготы домашней работы, хотя самая пожилая, если позволите, дама справедливо заметила, что это ещё и четыре новых рта. Тут Староста, в пользу момента, поднёс на широком противне Христофору и его родне пять чарок сомнительного содержания, но когда было сказано, что это обыкновенная настойка на шишках, чарки осушились в тот же миг. В тот же миг младшая дочь Христофора рухнула без памяти, благо её подхватили две устоявших сестры, а у их матери жутко разболелась голова, о чём она бессловесно сообщила, прижав к вискам кончики пальцев, соединённых в точности, как если бы она ущипнула соль. Христофор ничего сокрушительного не заметил, обмолвившись, что к несчастью всю жизнь был вынужден пить вино. Староста хлопнул его по плечу и от радости подпрыгнул, Христофор засмеялся и подпрыгнул в ответ, потом засмеялась и подпрыгнула вся публика. Всё идёт как нельзя лучше, сказал Староста и уставился на девчонку, повисшую на сестринских руках. Это очень хороший знак и очень хорошее начало, сказал Староста. Христофор кивнул, полный решимости сделать всё, что потребуется. Тогда Староста положил конец собранию, и народ стал расходиться. Правило таково, что последними уходят Голова и новоиспечённые послушники, сказал Староста. Споров это не вызвало, так что всё Христофорово семейство, за исключением посапывающей младшей дочки, наблюдало как община неторопливо выходила наружу, а кое-кто перед этим заглядывал в дальний угол, хватал приволочённое за собой барахло и уже тогда в скорости выметался.

Утро наступило внезапно. По крайней мере, так показалось одной живой душе. Анечка выбралась из-под тяжёлого одеяла, распахнула окно и впустила обманчивую весеннюю свежесть, которая вместе с вдохновением могла принести простуду. Но едва ли сама чума овладеет юной девой, которой, кажется, никакая болезнь уже не страшна. Анечка бросила взгляд на лес и внутри у неё что-то зашевелилось. Шишки падали в траву глухо и незримо, а перед Анечкой возникал всё тот же образ, который мучил её всю ночь — чарка, наполненная смолянистой жижей, её тошнотворный вкус и аромат, напоминающий запах тлена. В глазах девчонки помутнело, голова закружилась и сама собой легла на подоконник, как на плаху. И тут её кто-то позвал. Это местный оборванец, мальчишка цыган, неоткуда взявшийся в этих краях много лет тому назад. Ему так и не дали имени — Так что все зовут меня Музыкант, потому что я люблю играть на лютне, — сказал он, познакомившись однажды с Анечкой и её роднёй. Родня отнеслась к нему сдержанно, а вот Анечке он понравился. И чего ты там? — сказал Музыкант, стоя прямо под окнами. Ничего, — ответила Анечка. А я пришёл тебе сыграть, — сказал Музыкант и провёл рукой по струнам. Ну, играй же скорее, — сказала Анечка, приподняв голову и выглянув из окна. И лютня заиграла. Анечку всегда удивляло, как музыка подвластная, пожалуй, одной лишь Академии, могла с такой лёгкостью рождаться из поцелуя струн и смуглых пальцев мальчишки, который и писать-то не умеет. А его завывающее пение, на первый взгляд некрасивое, чуждое, берущее от животного больше, чем от человеческого — охватывает, будоражит, а после ласкает, оставляя птичий крик позади, находя себя уже в кошачьем урчании. Вот, — сказал Музыкант, приглушив струну, — теперь выйдешь погулять?

Прогулки по лесному саду очень нравились Анечке. Это доставляло ей удовольствие. Доставляет удовольствие — повторял про себя Музыкант, наслаждаясь, как ему думалось, весьма удачным сочетанием слов. Это доставляло ему… удовольствие. А что это значит? — Анечка наклонилась и сорвала понравившийся цветок. Что значит? — спросил Музыкант. То, что ты пел, — сказала Анечка и начала срывать лепесток за лепестком. Всё, что захочешь, — сказал Музыкант, — этот язык мой собственный, я придумал его, когда родился. Как забавно! — рассмеялась Анечка, но потом одёрнула себя и продолжила учительским тоном, — но прежде всего у слов есть смысл, который присущ им изначально. Не найдя понимания у недалёкого мальчишки, она добавила — ну, то есть, что они означают сами по себе. Всё, что захочешь, — сказал Музыкант и подумал, какая же она глупая, хоть и красивая — пришлось повторить дважды. Ладно, — вздохнула Анечка и пошла вперёд. Музыкант с любопытством наблюдал, как она гуляет по светлой зелени, как осторожно перешагивает цветы, и подчас, не в силах сдержаться, наклоняется, чтобы лишить жизни не слишком удачливый клевер или тысячелистник, желавший возможно быть тысячелетником. Так значит, — сказал Музыкант, — ты уже совсем здорова. О чём ты? — оглянулась Анечка. Сначала тебе было плохо, — Музыкант остановился, чтобы поправить лютню, сползающую с плеча, — но потом всё прошло, так же, как это было с другими. И теперь ты спокойно гуляешь по лесу, хотя минуту назад сюда даже смотреть не могла. Анечка опустила глаза на цветы, нахмурилась и отбросила их. Значит, был кто-то до меня, — сказала Анечка, поглядывая на Музыканта с каким-то подозрением. Ну да, — сказал Музыкант, — их тоже готовили к причастию. Мы больше не причащаемся, — вздохнула Анечка, однако на сожаление это было не похоже. Да нет, я о другом, — сказал Музыкант, почесавшись, — тебя утопят. Утопят? — Анечка отшагнула, смущенная с каким паучьим равнодушием мальчик цыган проговорил эти слова. Не пугайся, — сказал он, — я говорю об этом так спокойно, потому что я спасу тебя. Ах, спасешь, — улыбнулась Анечка, раскусив, что над нею смеются, — ну, и как спасать будешь? Я украду тебя, — заявил гордый Музыкант, выпятив грудь, — и мы убежим подальше от этих мест. Значит, убежим, — сказала Анечка, продолжая развлеченье, — а куда убежим? Да хоть куда! — отвечал Музыкант. А если заблудимся? — Анечка щёлкнула его по носу, — А если от голода помрём? А если нас волки разорвут?.. — вдруг Анечка остановилась, переменившись в лице, — отсюда некуда бежать, у нас ничего нет, нас нигде не ждут, — она упала на коленки, как подкошенная, — так я только растяну свои муки, утонуть или быть разорванной на части, всё равно итог один — смерть, — проговорила она, пронзённая насквозь озарением, которого не желала. — Я всё равно тебя украду! — твёрдо сказал Музыкант. Глупый, — прошептала Анечка, бледная, словно вся кровь вышла из её вен, — я вспомнила, я всё вспомнила…

Сквозь сон я слышала, как яловые сапоги Старосты ударили половицу. Он поздоровался с отцом и похвалил его за то, что трое из четырёх его женщин уже работают на благо общины, что они очень хорошие люди, и что мой отец тоже очень хороший человек, ведь он так заботится о своей дочке, — здесь голос Анечки дрогнул. Как отрадно, что вы оказались куда более благоразумны, нежели ваш предшественник, — сказал Староста не без ехидства, — с тех пор как отца Аввакума нашли задушенным прямо у алтаря, прошло немалое время, но люди до сих пор помнят, каким скверным нравом он отличался. Прямо-таки изводил себя и всех нас. К всеобщему благу о его скромной парсуне позаботились. Как ваша дочь? — Староста перевёл внимание на меня. Мой отец ответил, что всё хорошо, но я пока не приходила в сознанье. Так и должно быть, — сказал Староста, — перед причащением важно соблюсти ритуал. Через несколько часов она очнётся, но к вечеру её снова полагается усыпить. Дайте ей немного настойки, — Староста зашуршал и стукнул чем-то стеклянным о стол, — уложите в постель и накройте одеялом. Когда мы дадим знать, вы насильно пробудете её и в одном исподнем, — Анечка еле сдержала нахлынувший комок слёз, — выведете наружу и сопроводите до самого конца. Мой отец молчал с минуту, а потом спросил, в чём же заключается причастие. Староста усмехнулся и сказал, что скоро сами всё увидите. Отец настаивал, он сказал, что не может вытерпеть, что сгорает от любопытства. И милосердный Староста сжалился над ним. Её утопят, — сказал Староста. Да, он так и сказал… Безумие, но я всё это слышала! Сквозь сон, сквозь пелену сна, как будто они вели беседу в соседней комнате, но они разговаривали совсем близко! Мой отец не протестовал, он загорелся этой тёмной мыслью, я чувствовала это… Что он ещё сказал, прошу, вспомни, что сказал Староста! — умолял Музыкант. Он сказал, что большие жёлтые глаза будут разглядывать меня, внимательно разглядывать меня, какая я есть, что они будут впиваться мне в кожу, наслаждаясь моей красотой и молодостью, что они оценят меня и что это последний рубеж, за которым пролегает тьма! — задрожав от изнеможения, Анечка уже не могла сдерживать слёз. Она плакала так страшно, что Музыканту стало не по себе, и вся его юношеская бравада скатилась по позвонку. Он обнял Анечку, прижал к себе изо всех сил, и та понемногу успокоилась. — Мы убежим прямо сейчас, — наконец сказал Музыкант, — неважно, что у нас ничего нет, что нас никто не ждёт — оставаться здесь нельзя… — Это невозможно, — сказала Анечка, открыв светлое от слёз лицо. — Почему! — воскликнул Музыкант, — Почему ты так говоришь! Они повсюду, они меня не отпустят, — сказала Анечка и медленно посмотрела по сторонам, — теперь-то я хорошо их вижу. Музыкант вскочил, огляделся, но не увидел ничего определённого, лишь какое-то движение, мелькнувшее в зарослях. Значит, я спасу тебя от жёлтых глаз, — проговорил Музыкант, едва удерживая страх в сжатом кулаке. Эти слова были больше его самого, но именно из-за этих слов Анечка смотрела на него, как на принца. Тогда тебя уже никто не будет искать, а до меня и так нет никому дела, — улыбнулся Музыкант. Анечка произнесла — Обещаешь? — И принц ответил — Клянусь.

Музыкант видел, как Анечка выпила настойку, как упала в обморок, и как заботливый отец уложил её в постель, накрыл одеялом и присел у изножья кровати, и просидел долго, очень долго, до темноты. Эту пору Музыкант провёл высоко на дереве, удобно устроившись среди ветвей. Он огорчился, что не додумался сыграть Анечке прямо отсюда, и что теперь это совсем затруднительно. Музыкант зажимал струны и что-то наигрывал, воображая в руках старинный инструмент — чтобы ненароком не повредить лютню, он оставил её в тайнике — и обманывал время, пока солнце не скрылось в синеве леса. В этот час у дома Христофорова семейства потихоньку образовался народ, Музыкант собрался с духом и спрыгнул с веток в ночную тишь.

Анечка еле стояла на ногах, сёстры поддерживали её за локти, Христофор же поспешил открыть дверь. Прямо на пороге возник смешной человек в грязной бороде, как будто бы ею подмели пол, в руке он держал ведро, а под мышкой у него была вполне живая и сильно перепуганная курица. Человек отпихнул Христофора плечом, вбежал внутрь, взял курицу за тонкую шейку и швырнул в угол, в который выбрал сам, а затем кинул туда же ведро, которым и поймал ошеломлённую птицу. Затем он сверкнул бешеным глазом, вытянулся по струнке и низким голосом изрёк — Пора.

Процессия шла неспешно, одной стаей, медленно ступая во мраке, ненадолго разгоняемом горящими факелами. Староста указал Христофору место в начале бредущего люда и наказал ни в коем случае не упустить из рук ослабевшую дочь. Она объята туманом, — сказал Староста, — ей нужен сильный спутник. Капли пота стекали со лба Христофора, плечи его затекли. Лёгкого пути не было, приходилось пробираться сквозь заросли, давить тонкой подошвой камень, поломанную ветку или корягу, оступаться и находить опору, чтобы не упасть. Кто-то, к всеобщему сожалению, подвернул ногу, упал, неловким движением затушил факел и не смог подняться. Процессия, неторопливо и неумолимо, продолжала идти, вдавливая кого-то незадачливого в землю. Очень хорошо, — сказал Староста, — Анечке крупно повезло с отцом. Разумеется, ведь всякий раз оступаясь на скользкой грязи, Христофор сумел устоять. Наконец, когда свет факелов ушёл достаточно далеко, лес вновь захлебнулся тьмой, а впереди показалась луна в тёмно-зелёном одеянье. Христофор с большим трудом осиливал каждый следующий шаг, крепче сжимая дочь в объятьях, и едва силы покинули его, Староста подхватил Анечку. Христофор повалился наземь, приподнял голову и увидал перед носом причал. Протащив Анечку по причалу, Староста положил её в лодчонку и оттолкнул от берега. Над Христофором пронеслись внезапно скорые шаги возбуждённой толпы. От неожиданности Христофор прикрыл голову руками. Хранящие молчанье люди без опаски заходили в озеро и тушили факелы ночью. Над водой поднялся густой дым, стремительно завоёвывающий пространство. Лодки уже не было видно. Ещё немного, — сказал Староста, — подойди сюда. Христофор поднялся, отряхнул штанины и осторожно ступил на причал. Люди стояли неподвижно, вглядываясь в цветущие клубы дыма, пока из них не высунулся деревянный нос. Зашелестел шёпот, слетающий с одних губ на другие, толпа оживилась. Лодка приближалась к причалу, словно подгоняемая рыбьим хвостом. Христофор подошёл на самый край, раздираемый от любопытства — лодка пристала к причалу опустевшая. Свершилось! — воскликнул Староста и простёр над озером руки. Толпа подняла бешеный вой, люди прыгали, танцевали, словно дикари. Среди них были жена и дочки, полные неизвестной радости. Христофор скривил рот, захохотал и отправил во тьму свой первый приветственный клич. Недолго дым стоял над водой, а когда рассеялся, никого уж не стало.

Принц плыл изо всех сил, он торопился, изнемогая от тоски. То и дело он вглядывался в чёрную воду, но ничего не находил. Отчаянье охватило его, как вдруг, замедлив лодчонку ещё раз, Принц заметил свечение, пробивающееся из глубины. В груди перехватило дыханье — свет раздавался сильней, жёлтые глаза медленно раскрывались, уподобляясь цветку презренного сада. Это увлекательное и пугающее событие! Словно две канувшие луны ожили и теперь неотрывно следят за тобой, улавливая все нити исходящие из твоего сердца. Ещё не всё потеряно! Этот взгляд — младенец, ему ещё столько нужно увидеть! Пора! — приказал Принц сам себе и нырнул, и чёрная вода проглотила его.