Молодость [Мария Бочкина] (fb2) читать онлайн

Мария Бочкина Молодость

***

Они кружились в водовороте дней, порхали, как бабочки под палящим солнцем, они тогда были сплошные крылья. Те дни собираются из осколков, в них перепуталось все: и душный воздух перед грозой, которым дышали городские улицы, и парки, изнемогающие от пышного цветения, приторного до одури. Все в желтой пыльце, оседающей в каждой луже, фонтанах, все полно радости и печали, и, как, впрочем, и в другое время, тоски по запредельному – хотя оно и было рядом в те моменты, и что-то вдали мерещилось, улыбалось, манило, а затем исчезало, растворялось, как призрак. И что-то трепетало внутри, переполняло, а потом стихало, как волны, уходило в свой океан-прародитель, туда, куда текут все реки, ведут все пути, где завершаются все истории. Желтые арки наполнялись закатным светом, по реке бесшумно плавали теплоходы, на мостах вереницей тянулись автомобили, город был наводнен людьми до самых окраин. Казалось, молодость никогда не закончится, как не закончится и это лето. И разве кто-то мог вспомнить, что мир бывает недружелюбным, неуютным, разве можно было допустить мысль, что все вдруг остынет, поблекнет, потускнеет. Они были тогда сплошные крылья.

Часть 1. Прощание

Эта августовская ночь (одна из последних теплых) перетекла в утро, душное и терпкое, и все вокруг казалось каким-то мутным, болотно-зеленым, и ни вблизи, ни издалека нельзя было разглядеть лиц прохожих и собственной судьбы, и что-то опять заставило почувствовать себя слабым и беззащитным.

Всю прошедшую ночь Женька проплакала под одеялом в гостиной, свернувшись калачиком, как котенок. Она не могла понять, почему слезы никак не хотят отступать. Накрылась одеялом с головой и оказалась под шатром, как когда-то в детстве. В то время напротив ее дома в одном из московских дворов в гордом окружении возвышавшихся неоимперских сталинок была старая деревянная беседка из реек. Соседи протягивали между рейками веревки и сушили белье. Это убогое наследие неизвестной эпохи вызвало у местных ребят свербящее желание проверить конструкцию на прочность. Казалось забавно: хватаешься руками и быстро передвигаешься на противоположную сторону наперегонки. Но всем легкомысленным периодам свойственна одна несправедливая особенность: они всегда резко прерываются и неизбежно заканчиваются. Выскочившая из подъезда соседка, обладательница выцветшего, как ее жизнь, белья, разразилась в истошном вопле, разгоняя, как сирена всю детвору. Пятилетняя Женька убежать не успела и, оставшись одна, спряталась под сушившейся простыней в углу беседки. Тело окаменело, в ушах звенело от крика, в горле комок из слез, обиды и одиночества. Нельзя было выйти из-под простыни и просто пойти домой, твердо решила: не выйду, страшно. Казалось, просидела там целую вечность. А потом пришел папа и забрал, обхватил руками и понес домой. И вот прошло двадцать лет, опять слезы, опять шатер. Но никто не придет и не заберет.

Они нырнули вглубь темноты и обнаружили пустоту. Там, где когда-то было тепло, надежно, и вот ничего нет, это немного пугает, но так бывает. Ну скажи мне что-нибудь, Паш, ну чего ты опять отстранился? Мне нечего тебе сказать, ложись спать. Ну как нечего, разве так бывает? Жень, мне на работу завтра. И опять сердце у него окаменело, и хочется разрыдаться, закричать, выяснить прямо сейчас все, дочерпать до донышка, осталось ли что-то важное, настоящее, та самая суть, ради которой… И не страшно сделать еще хуже, нужно проверить на прочность…

А потом все провалилось в глухую немую тишину, в тупую боль, в полусне Женька поняла, что это конец. Нельзя объяснить, почему именно сейчас, что произошло, а, главное, зачем все это было. Паша тоже с трудом заснул, а утром без сил, волочась на кухню, он явственно ощутил, что что-то внутри с треском разломилось пополам, надорвалось, разошлось по швам. Как же он мог доказать что-то этой девушке, если он сам считал, что она его не любит, как мог внушить, что во всем этом есть какой-то смысл, если сама она сопротивляется всем существом? Как же он устал. Устал любить ее, быть с ней очень трудно. Он механически передвигался по квартире, приготовил кофе, как в любой другой день, по схеме, словно робот. Вкуса он не почувствовал, а приехав на работу, общался как-то совсем отрывчато и чересчур лаконично, долго фокусируясь взглядом на одной точке.

Почему люди расстаются? На этот вопрос невозможно ответить. Что заставляет людей быть вместе? Иногда самые искренние чувства не удержат людей рядом, и какая-то немыслимая цепь иррациональных причин разведет их, и пути больше не пересекутся. А бывает, что-то связывает даже самую безнадежную пару, и союз, возникновение которого невозможно объяснить, ведь его основание кажется таким зыбким и хлипким, совершенно удивительным образом год за годом продолжает существовать. Жизнь всегда нас дразнит, а в области отношений мужчины и женщины особенно. Здесь нет никакой логики, законов, да и страсть и инстинктивные проявления, влекущие людей друг к другу, как бы не были сильны, не могут решить судьбу союза. И чем больше задаешь вопросов, тем больше обнаруживаешь неизвестного, докопаться до правды не получится, ее просто нет, и жизнь так и проходит, будто за сценой, слышишь голоса актеров, пытаешься распознать, какой акт сейчас играют второй или уже третий, а далеко ли до финала, но все как-то вслепую, наощупь, и кажется вот-вот все станет ясно, но нет, очередная иллюзия, незамысловато сконструированная мозгом из обрывков этой действительности в значительном искажении.

Часть 2. Обретение

Жизнь рисовала узоры, так и сяк разбегались причудливые завитки, и в одну из таких извилин слились две причудливые линии судьбы: Паши и Женьки. Москва в мае чудесна до безумия: изнуряющие беспросветные холода вдруг исчезают, будто и не были вовсе, и все вокруг разливается в пышном цветении, бесстыдно звенящем криками птиц. Сирень и каштаны солируют во дворах, парках, вдоль тротуаров, упиваясь дождями, первыми жаркими днями, зовут вместе с ними потерять разум и забыться в отчаянной радости бытия. Казалось, здесь вдруг обнаружилась сама жизнь, и город очнулся: люди заполонили театры, выставки, музеи, рестораны, и заспешили урвать себе этот кусочек долгожданного счастья.

В сквере у цирка на лавочке, сосредоточенно стуча по клавиатуре своего ноутбука, сидел Паша, бывший студент физического факультета, а теперь программист одной из столичных компаний. Если бы Паша мог прожить две жизни, он обязательно стал бы тем, кем никогда уже не станет: фотографом, художником или писателем – но сейчас он только в глубине души немного завидовал этим странным людям. Он обладал изворотливым умом и цепкой памятью, запоминал цифры, тексты, иностранные слова, таблицы, схемы и любые разрозненные факты. Своего отца он никогда не видел, а мать, которая работала в каком-то архиве, приходила домой поздно вечером, с ребенком держалась немного холодно, боясь изнежить материнской любовью. Жили они скромно, и Паша с самого детства уяснил, что главное в жизни – это материальный достаток и стабильность, что и сказалось на выборе профессии. Жизнь его в студенческие годы стала совсем обособленной, а случилось это с уходом из жизни его бабушки, оставившей внуку квартиру на улице Молодежной. А область эмоций и чувств так и осталась для него неизведанной, как будто за ширмой, куда лучше не заглядывать. Лишь изредка он представлял себя творческим и спонтанным, брался за гитару или фотографировал пейзажи, пытаясь избавиться от тоски по подлинной красоте и найти ее в абстрактных звуках или живой, многоликой природе.

В этот день все было обыденно, не считая самой пышной весны, до боли скоротечной, оттого ускользающе прекрасной, как недовоплотившаяся мечта. Павел поднял глаза и увидел: на соседней лавочке сидела голубоглазая, светлокожая, с длинными темными кудрявыми волосами девушка, которая с озорством улыбнулась. Затем она встала и подошла к нему: «День добрый! Не могли бы вы одолжить мне ваш зарядник для телефона (так она назвала внешний аккумулятор)?». Паша слегка оторопел от ее смелости: смеется надо мной или действительно хочет познакомиться? Женя заметила его смущение, свидетельствующее о характере замкнутом, он показался ей чересчур серьезным, и это еще больше раззадорило ее, и она решила повести себя еще более нагло (ей все всегда сходило с рук). «Вообще-то я живу недалеко, просто лень подниматься. И, по-моему, это прекрасный повод сделать доброе дело, разве часто это бывает?». Паша потом никак не мог понять, это его зарядник нужен был Жене или Женя заряжала его жизнью. Встреча с ней – это и счастье, и несчастье, все в одном.

Была ли Женя избалованной, трудно сказать, но ребяческая дерзость и непосредственность, сочетались в ней с искренностью и ранимостью. Родители ее действительно любили, а вот друг друга не очень, и по трудно объяснимым причинам весьма неожиданно развелись, когда ей было четырнадцать. Отец, успешный юрист, сделал все, чтобы Женя могла жить сообразно со своей мечтой. И Женя стала художницей. Редкий дар – жить так, как требует сердце, позволить себе желать и творить. И Женя творила. И боялась она всегда только одного: потерять свободу.

Часть 3. Сомнение

Летние вечера в Москве таинственны и очаровательны. Воздух такой вкусный, хочется зачерпывать горстями и пить. И на душе так радостно, так трепещет все внутри, как будто жизнь вдруг наполнилась теплым ожиданием чего-то еще более прекрасного.

В те дни в музее Пушкина открылась выставка – коллекция картин братьев Морозовых. Она, как и все в России, имела тяжелую судьбу, затронутую жестокой историей. В 1918 г. коллекцию изъяли в ходе национализации, а Иван Морозов навсегда покинул страну. Одна картина Ван Гога была продана американскому коллекционеру. Женя любила импрессионистов – в зыбкой, текучей реальности они умели находить проблески невероятной красоты, проглядывающей из-под покрова обыденности и темноты. С Пашей они пришли на эту выставку вместе, он сначала нехотя разглядывал полотна, а потом все больше увлекался, и даже его частично парализованная фантазия стала оживать. Он шел все дальше и дальше и, как искатель сокровищ, пытался найти что-то необыкновенное. И вдруг взгляд его наткнулся на потрет Жанны Самари Ренуара. Тот самый, манифест импрессионизма, что был на программе выставки. Жанна Самари была актрисой и подругой художника. Не будучи красавицей, она имела большие запоминающиеся глаза. Художник разглядел в них почти детскую искренность и непосредственность. Из этой одной детали он додумал весь ее воздушный и очаровательный образ. Евгения… Ты никогда не стремилась быть красивой, ты была. Я бы нарисовал тебя голую с полотенцем, как женщина у Дега. Но и это бы не помогло, попытка заземлить твой мерцающий ирреальный образ обречена на неудачу. И если убрать это мучительно завораживающее сияние, то это будешь не ты вовсе, а какая-то другая девушка. Женька, внутреннее чувство подсказывает, что и на этом полотне моей жизни будешь не ты, и эта неясная, неоформившаяся мысль пугает, страшит, как жуткое, прорывающееся из моего подсознания чудовище.

Но вся концентрация московского сознания даже не в живописи. Атмосфера интеллигентной, снобистской столицы в ее театрах. Это что-то совершенно уникальное, нетуристическое (невозможно прикоснуться к театральному искусству без знания языка), кулуарное. Женя долго просила Пашу купить билеты на «Чайку» с ее любимым актером в Мастерскую Петра Фоменко. В театр Паша пошел почти совсем против воли. Всю постановку он сидел грустный, как Тригорин. Он будто заранее сдался перед жизнью. А Женя была окрыленная, как чайка. Спасти Женьку от самой себя мог только человек из другого мира. А Паша плоть и кровь этого глухого и холодного мира.

Чайка. Сюжет для небольшого рассказа. Писатель увидел и погубил Нину, как вот эту чайку. Но разве так было? Чайка ведь сама хищная. Она обнажила пустоту и несвободу во всем, тем самым разрушила старый привычный мир, хоть в этом никто не мог себе признаться. И прошлое откалывалось. Впрочем, как всегда у Чехова.

– Паша, тебе разве не понравилось?

– Жень, ты же знаешь, я не люблю театр. Пьеса непонятная и мрачная.

– Просто ты не понимаешь ничего, надо не только логически мыслить, но и почувствовать творение автора сердцем. А ты все своим внутренним компьютером вычисляешь.

– Жень, ты хочешь одна домой поехать?

– Паш, а ты хочешь, чтобы потом о тебе сказали: это был Паша, он потерял чувство юмора, состарился и умер со скуки?

Иногда она злила его, и он не знал, почему в этот момент еще сильнее любил ее.

Часть 4. Счастье

Все четыре месяца их отношений Паша был на службе у искусства: забирал Женю с очередной выставки, отвозил полотна, мольберты из ее квартиры в свою и обратно, помогал с выставками. Так постепенно у Паши в квартире образовалась очередная Женина мастерская. Он жил в чудесном старом московском доме с этим особым запахом в подъезде, старым гремящим лифтом в шпоне за металлической решеткой. Окна выходили во двор, где летом все было в зелени, а по ночам с балкона можно было любоваться звездным небом. И было всегда очень тихо, всегда безлюдно в этом дворе, и можно было часами прислушиваться к шелесту листьев, треску насекомых или гулу летящего высоко в небе самолета.

Женя очень любила рисовать в квартире у Паши, а в перерывах выходила на балкон в рубашке и кричала: «Эти зеленые листья, как морские волны, здесь так свежо, так свежо, я хочу оттолкнуться ногами и нырнуть, а потом плыть и плыть». Паша пугался и нервничал, прогонял ее с балкона, а она заливалась звонким смехом и опять принималась за работу. Как Ван Гог из окна спальни однажды нарисовал вымышленную звездную ночь, так и Женя нарисовала звездное небо, утопающий в зелени московский двор, который можно было разглядеть со старого, неостекленного балкона. Эту картину она продавать не стала, а подарила ее Паше.

«Ван Гог говорил, что ему достаточно творчества и природы. А мне этого недостаточно. Мне нужно тепло. Твое тепло. Я хочу его нащупать, оно светится. Так ярко, я не могу смотреть. Мы просто в одной из квантовых вселенных. Если вдруг окажешься в другой, меня там можешь и не встретить, но что-то обязательно проникнет туда, пространства не стерильны, и будет напоминать тебе обо мне. Там наверняка будет закат и жизнелюбивые картины Ренуара. Ренуар там обязательно будет. Вспоминай обо мне.

Послушай, это звезды шепчут. Посмотри, как пульсирует вселенная. Как дышит широкими ноздрями небосвод. Он выдохнул нас с тобой вместе с космической пылью и заглотнет обратно. Любовь может стать чем-то более материальным, а может и не стать. Она может разлиться во времени, а может сжаться, как ртутный шарик. Но от этого она не перестает. Она след или шрам. Она путь».

***

Но их история закончилась, как закончилось и это невероятное московское лето. Одно из немногих, потому что молодость, разве много бывает? Паша сошелся с коллегой по работе – в быту одному скучно, нужные бытовые отношения, и Катя для них отлично подходила – спокойна и предсказуема, а главное, очень любила заботиться о комфорте Паши и, к счастью, была далека от творческой среды. А судьба Жени сделала необычный крюк и забросила ее в хранимую богом (или забытую? Ведь бог испытывает) Швейцарию, на свадьбу к подруге. Но обратно в Москву она не вернулась – эта поездка обернулась встречей с одним французским предпринимателем, на девять лет старше ее, который по-отечески ей умилялся и внушал авторитет своей солидностью и практическим складом ума. Он всегда улыбался себе под нос и любовался ею, когда она рисовала и ее лицо принимало задумчивое выражение. Да и сама Женька с ним успокоилась, и как сказала ее мама, наконец-то угомонилась, и теперь рисует умиротворяющие швейцарские пейзажи, и лишь иногда обращается она в своих работах к образу родной столицы, в которой сплелось все – и грусть, и гнетущая тоска, и трудно осознаваемая ноющая боль и самое безмерное, глубокое счастье.

Москва 2022