Терминаторы [Беркли Мазер] (fb2) читать онлайн

Беркли Мазер ТЕРМИНАТОРЫ

Он вышел из голливудского отеля «Рузвельт», свернул за угол и взял такси.

— В аэропорт, — коротко бросил он, затем добавил: — Да побыстрее, нужно поймать нью-йоркский самолет, осталось полчаса до вылета.

Последнее было неправдой, но на большой скорости водитель вряд ли будет расположен беседовать с пассажиром. Волнение делало его словоохотливым, а значит всегда существовала опасность, что тщательно отрепетированный американский выговор не сможет скрыть английское произношение. Даже эти две коротких реплики требовали подготовки. В обычной обстановке он сказал бы: «Пожалуйста, поторопитесь. Мне необходимо успеть на нью — йоркский рейс в половине четвертого». Да, все время приходится быть настороже: держать во время еды вилку в правой руке и не любезничать с газетчиками. Возможно, он излишне осторожничает, но если станут проверять список пассажиров, появление на борту англичанина, выдающего себя за американца, может привлечь внимание.

Водитель рискнул развернуться через осевую, и машина понеслась по шоссе в Хайлэнд. Долгая гонка через северный Голливуд и Шерман Оукс, затем на скоростную магистраль до Сан-Диего. За полчаса, пожалуй, не успеть, следовало говорить о сорока пяти минутах.

Он притворно зевнул, устроился в углу и закрыл глаза. Если таксист рискнет оторваться от дороги и посмотреть в зеркало, он увидит высокого, ладно скроенного, гладко выбритого и коротко подстриженного мужчину средних лет с легким калифорнийским загаром, в щегольском летнем костюме, больших темных очках и с дорогой японской камерой на шее. В багажнике лежал не менее дорогой чемодан с наклейками нескольких американских отелей. Он и в самом деле был похож на многих других жителей Лос-Анжелеса и не привлекал к себе внимания. Даже если удастся проследить все такси, подвозившие людей в аэропорт, водитель сможет вспомнить только американца, спешившего на нью — йоркский рейс, а не англичанина, вылетавшего в Майами.

У зала ожидания он расплатился, добавил подобающие, но не слишком щедрые чаевые и через стеклянные двери шагнул в поток кондиционированного воздуха. Как раз объявляли его рейс, на полчаса раньше обычного, чтобы пассажиры успели пройти недавно введенный досмотр службы безопасности. Мужчина подошел к стойке и протянул билет. Симпатичная девушка его проштамповала и вернула вместе с посадочным талоном. Потом напомнила, что багаж следует оставить незапертым, и машинально улыбнулась.

— Удачного полета, мистер Хэтчмен, — сказала она и тут же занялась следующим пассажиром.

— Хэтчмен? — гадал он, направляясь к багажной стойке. — Кому пришло в голову выбрать эту фамилию? И адрес в Чарльстоне, Южная Калифорния? Кто в самом деле купил для него билет на это имя, который он получил вчера в отеле по почте? Хорошо еще, что рейс был внутренним и паспорт не потребовался, но, без сомнения, они успешно справились бы и с этой задачей.

Бута он заметил ещё по дороге к контрольному пункту. Оставалось только гадать, каким была его настоящая фамилия. В очереди у вертушки они стояли друг за другом, но в последний момент Бут отошел к газетному киоску, и теперь их разделяло несколько пассажиров. Хэтчмена интересовало, кем были остальные двое. Он никогда их раньше не встречал, но Бут, конечно, знает всех. Хозе и Мигель, как ему говорили. Похоже, среди пассажиров латиноамериканцев хватало.

Теперь он оказался у самой вертушки. С другой стороны барьера находилась задрапированная черными шторами кабина, из которой доносился пульсирующий гул, который возникал и затихал, когда пассажиры по очереди скрывались в её недрах.

Подошла его очередь, он шагнул внутрь. Там возле металлического контура его ждали двое мужчин в форме, третий смотрел на табло на консоли.

— Пожалуйста, поднимите руки на уровень плеч и встаньте сюда, предложил один из них.

Гул резко усилился, и это его напугало.

— Ничего страшного, — успокоил тот же голос. — Прибор реагирует на вашу фотокамеру. Не возражаете, если я загляну внутрь? Обычная формальность.

— Конечно, делайте все, что положено, — кивнул он. — Она не заряжена.

Он расстался с аппаратом, охранник расстегнул кожаный футляр, щелкнул затвором, заглянул внутрь и положил на столик вне зоны действия прибора. Его напарник попросил освободить карманы от металлических предметов.

На стол легли зажигалка, пилка для ногтей, авторучка с золотым колпачком, горсть мелочи, а после того, как компанию им составили наручные часы и зажим для галстука, гудение металлоискателя перешло в едва различимое жужжание.

— Все чисто, — сказал человек, следивший за табло. — Сигнал меньше, чем от пряжки.

Хэтчмен начал расстегивать брючный ремень, но его наперебой отговорили от этой затеи. Выйдя из зоны действия металлоискателя, он начал собирать свои пожитки.

— Приносим извинения за причиненные неудобства, — раздался голос с магнитофонной пленки, — но все это делается в интересах вашей собственной безопасности. Желаем хорошего полета и благодарим за сотрудничество.

По другую сторону кабины никого не было, и он по крытому трапу прошел прямо в самолет. Три стюардессы принимали шляпы и плащи от тех немногих, кто решил захватить их с собой, и убирали в стенной шкаф за шторкой между салонами первого и туристского класса. Одна из девушек взяла его посадочный талон, изобразила улыбку, положенную пассажиру первого класса, и указала кресло неподалеку от входа.

— Добро пожаловать на борт нашего самолета! Если появится желание пересесть на другое место, это можно сделать позднее. В салоне будет всего семь пассажиров. Фотоаппарат оставите у себя?

— Если не возражаете, лучше я возьму его с собой, — улыбнулся он. Ладно?

— Как вам угодно, — стюардесса вернулась к своему занятию.

Хэтчмен взял с полки номер журнала «Лайф» и стал лениво перелистывать страницы. Бут появился через несколько минут и прошел мимо, направляясь в туристский класс.

В закутке между туалетом первого салона и кабиной пилотов держались двое мужчин. Всего двое, молодые, хорошо одетые, или, точнее говоря, аккуратные, вот только у одного возле подбородка проступали юношеские угри. Они не пялили глаза на пассажиров, но Хэтчмен заметил, что от их взгляда не ускользнула ни одна мало-мальски значительная деталь. Быстрый и дотошный профессиональный взгляд изучал каждого входящего пассажира. Новое подразделение летной полиции, решил он про себя. Их пиджаки оттопыривали наплечные кобуры с полицейскими «магнумами» калибра 0. 38 с новыми разрывными пулями и уменьшенным зарядом. Вполне достаточно, убить человека, но, как рассчитывали, маловато, чтобы в случае перестрелки пробить обшивку авиалайнера.

Посадка тянулась больше получаса. Приглушенные разговоры вперемешку с бульканьем приторной музыки. Пассажиры, разве что за исключением нескольких более обычного болтливых ребятишек, выглядели озабоченными. Пара шуток по поводу Дикого Запада, Уэлс Фарго да полукварты «старины Джима» в металлической фляге, полученной стюардессами для полета, и все наконец разместились. Человек восемьдесят, по его подсчетам, в туристском классе, и семеро, как и говорили стюардессы, в первом салоне.

Дверь закрыли, с лязгом отошел трап, и в динамиках раздался мужской голос:

— Добро пожаловать на борт нашего самолета. Говорит капитан корабля Джеймс Макфарроу. Минут через десять мы покинем Лос-Анжелес. Время полета три часа сорок пять минут. На протяжении всего маршрута погода ожидается ясной и безоблачной, высота — тридцать семь тысяч футов. Время от времени, если под крылом покажется что-нибудь интересное, я буду вам сообщать. Благодарю за внимание.

Затем одна из стюардесс продемонстрировала, как следует обращаться с кислородной маской в случае чрезвычайной ситуации, загорелась надпись «Не курить, пристегнуть ремни», и тягач стал медленно выводить самолет на взлетную полосу.

Хэтчмен внимательно вслушивался в нарастающий рев двигателей.

— Что-то новенькое, — решил он про себя. — Не иначе «Пратт-Уитни» вместо «Роллсов».

В своей правоте ему сомневаться не приходилось — в недавнем прошлом не раз приходилось иметь дело с обеими моделями. Если он не ошибался, у этих двигателей была немного замедленная реакция на реверсе. Кому-то придется проследить за ней при посадке.

Тут машина оторвалась от земли и взмыла в воздух. В иллюминаторе виднелись гнувшиеся на ветру пальмы, пляж, белые гребни волн, синева океана, задравшееся из-за крена крыло, снова полоса песка, Санта-Моника внизу и Малибу слева, да бесконечная шахматная доска большого Лос-Анжелеса, простиравшаяся до самых предгорий.

Он вздохнул и впервые смог немного расслабиться за — сколько там их было — пять дней? Чушь. Все начало наслаиваться с того самого утра, месяц назад, когда с ним впервые связались в Лондоне. Ну что же, жребий брошен. Обратной дороги нет. Вперед, и да пребудет с ним удача. Рубикон перейден… и все остальные клише, подходящие к случаю.

Ему хотелось промочить горло, но Бут категорически запретил пить. Ни рюмки до самого конца. И все же стюардесса, передавшая соседу по другую сторону прохода крошечную бутылочку «Хэйг энд Кэнэда драй», вопросительной улыбкой просто не оставила ему выбора.

— То же самое, пожалуйста.

К черту Бута. За кого он его принимает? За какое-то ничтожество, сидевшее за кульманом в компании «Боинг»? Уж конечно, не за пилота.

Когда девушка вернулась, он отодвинул в сторону «Кэнэда драй» и одним глотком осушил скотч. Это помогло расслабиться. Захотелось пропустить ещё одну, но он знал свою норму. Стюардесса вернулась на кухню, затем снова появилась с кофе и чашками на подносе. Когда она прошла в кабину экипажа, ему удалось разглядеть широкие спины командира корабля и второго пилота. За ними, у большого пульта с приборами, расположились два других члена экипажа. Осторожные ребята, все ещё набирают высоту в ручном режиме и не перейдут на автоматику, пока не минуют узкую полосу между побережьем и горами, где всегда можно наткнуться на турбулентность.

Девушка оставила поднос на столике и вернулась, закрыв за собой дверь.

Он выглянул из окна. Голубая дымка начала рассеиваться, стали видны полосы пустыни, врезавшиеся в городские окраины. Оставалось два часа двенадцать минут лета. Еще в отеле они с Бутом сверили часы. Оставалось только молить Бога, чтобы роскошные «роллексы» их не подвели. Полминуты расхождения в любую сторону могли разрушить все планы. Короткие, блаженные минуты расслабления прошли, теперь он чувствовал себя отдохнувшим и готовым к бою.

Хэтчмен встал, потянулся, зевнул и направился к туалету. Молодые люди разделились. Угреватый разместился на откидном сиденье стюардесс у носовой переборки лицом к центральному проходу. Шторы между салонами были раздвинуты, и он мог вести наблюдение по всей длине фюзеляжа. Его напарник наверняка уселся где-нибудь в хвосте и смотрел вперед. Хэтчмен с виноватой улыбкой перешагнул через ноги молодого человека, вошел в туалет и запер за собой дверь. Затем долго рассматривал свое лицо в зеркале над раковиной. Не стоит ли снять темные очки? Нужда в них отпала, но за темными стеклами ему было спокойнее. Какое это имеет значение, масса людей не расстается с ними ни на улице, ни в помещении просто по привычке. Он попробовал их снять. Нет, не годится, глаза выдавали нервное напряжение.

Хэтчмен погрузил ладони в холодную воду, ополоснул лицо и освежился из крошечного флакончика с туалетной водой, который взял с полки над раковиной. Потом снова проверил снаряжение — двухдюймовую стеклянную ампулу в поясном кармане брюк и небольшой кусочек лейкопластыря в бумажнике. Ампулу он завернул в носовой платок и осторожно переложил в нагрудный карман. Господи, надо быть с ней поаккуратнее. Что, если последний момент она выскользнет из рук и придется искать её под сиденьем?

Он пару раз достал платок из кармана. Нет, риск слишком велик. Пожалуй, лучше просто опустить ампулу в боковой карман. Но если она ударится обо что-нибудь твердое и разобьется? Он выругался и переключил свое внимание на пластырь. Задняя стенка футляра фотокамеры, вот где ему самое место. Всегда под рукой и не бросается в глаза. Он аккуратно отделил защитный слой целлофана и прилепил пластырь к кожаному футляру.

В дверь туалета постучали. Беглый взгляд на часы подсказал, что его манипуляции растянулись минут на десять. Слишком долго. Он поспешно вышел, бормоча извинения тучной даме, которая молча прошла мимо и раздраженно хлопнула за собой дверью. Если бы дверь задела его боковой карман…

Страшно захотелось промочить горло, но он решительно отогнал эту мысль. Может, прогуляться по салону, как обычно делают пассажиры, чтобы размяться? Просто пройти мимо Бута, ничем не выдавая своего знакомства? Надо же показать, что все под контролем и не о чем беспокоиться…

Кому показать? Буту или себе?

Он слишком нервничал.

О Боже, всего один глоток. Только один!

Хэтчмен снова перешагнул через ноги молодого человека, вернулся на место и открыл номер «Лайф», но текст с иллюстрациями стал расплываться у него перед глазами. Поток воздуха из вентиляции над креслом обдувал лицо. Он протянул руку и отвел сопло в сторону. Оставалось надеяться, что Бут проинструктировал тех двоих сделать то же самое. Его стало клонить в сон. Неплохо бы соснуть часок, но он не мог себе позволить такой риск. Одна лишь мысль о возможности проспать решающие пять минут сразу привела его в чувство.

Хэтчмен даже обрадовался, когда стюардесса начала разносить запоздалый ланч, но когда перед ним появились мертвенно-белые ломти индейки, мелко порубленный салат и безупречные, но столь же безвкусные фрукты, он почувствовал дурноту и остановил выбор на бокале шампанского. К сожалению, оно оказалось розовым, сладким и почти замороженным. Пришлось отослать его назад и попросить взамен черный кофе и бренди. Если Бут мог наблюдать за ним со своего места, то вряд ли одобрил бы его действия. Ну и черт с ним, все равно помешать не сможет.

Затем на киноэкране замелькали кадры какого-то фильма. Некоторое время он, не включая звука в наушниках, смотрел на маловразумительную пантомиму, а когда больше не смог выносить эту бессмыслицу, закрыл глаза — и голова тут же упала на грудь.

Проснувшись, Хэтчмен в ужасе посмотрел на часы. Прошло не больше пятнадцати минут. Он встал и нетвердым шагом отправился в туалет. Его мутило.

На обратном пути ему показалось, что молодой человек с любопытством смотрит в его сторону. Должно быть, слышал, как его рвало. Какого черта? Людей часто тошнит в самолете. Но теперь ему и в самом деле стало лучше, словно наружу вывернуло не только содержимое желудка, но и все страхи, державшие его в напряжении. Теперь не приходилось бороться с сном — он просто сидел и ждал.

Осталось полтора часа. Час. Сорок минут.

Ему трудно было удержаться от соблазна поминутно коситься на стрелки часов.

Двадцать пять минут.

Счет пошел на секунды, в темпе ударов гонга, когда боксер падает на ринг.

Три минуты… две… одна…

Матерь Божья! Скорее, скорее!

В динамиках зазвучал голос командира корабля:

— Большой освещенный город, который виден слева — это Батон Руж. Леди и джентльмены, вскоре по ту же сторону покажутся огни Нового Орлеана. Дует попутный ветер, и мы сможем прибыть в Майами через час пятнадцать минут. Благодарю за внимание.

Теперь уже в любую секунду. Он перевернул на ремне фотокамеру, чтобы квадратик пластыря все время был перед глазами, снял темные очки, достал носовой платок и положил в него ампулу.

Первой жертвой стала стюардесса. Она несла поднос с напитками, и голова её оказалась как раз напротив вентиляционного отверстия, намного ближе, чем у сидящих пассажиров. Раздался грохот падающего подноса, и тело растянулось в проходе между креслами.

Хэтчмен задержал дыхание. Белый клочок пластыря на футляре стал синеть, интенсивно набирая цвет. Он поднес к лицу носовой платок и едва не ударился в панику оттого, что не сразу нащупал бугорок ампулы. Потом она оказалась между его зубами, легкий хруст — и он почувствовал, как платок пропитался жидкостью, набросил его на рот и нос, осторожно вдохнул. Жидкость оказалась довольно едкой, но дышать было можно. Как утверждал Бут, она должна нейтрализовать действие газа.

Молодой человек, сидевший лицом к проходу в носовой части самолета, бросился на помощь стюардессе, но не успел и распластался рядом с ней.

Хэтчмен протянул руку, нащупал у себя над головой кислородную маску и закрыл ей нос и рот. Глаза слезились, но ничего страшного не произошло. Он встал и осмотрелся. Бут стоял в маске, предназначенной для другой стюардессы. Поблизости стояли стояли ещё двое, тоже в масках, все остальные пассажиры распластались в креслах. Хэтчмен помахал свободной рукой, в ответ Бут поднял руку с растопыренной пятерней.

Хэтчмен наблюдал за квадратиком пластыря. Тот снова стал бледнеть. Он посмотрел на часы. Еще пять минут, газ рассеет вытяжная вентиляция, и воздух очистится. Оставалось надеяться, что информация была точной, ведь как его проинструктировали, само вещество не обладало запахом и обнаруживало свое присутствие только посиневшим пропитанным лакмусом пластырем. Хэтчмен проверил длину пластикового шланга, но тот оказался слишком короток, чтобы добраться до кабины экипажа.

Он ждал. Ведомый автопилотом самолет твердо держался заданного курса. Лакмус на пластыре снова побелел, но ему пришлось заставить себя выждать ещё пятьдесят секунд, чтобы закончились рассчитанные Бутом пять минут.

Хэтчмен заглянул в салон туристского класса. Бут снял свою маску, осторожно втянул ноздрями воздух, поднял большой палец и направился к нему. Хэтчмен тоже бросил свой дыхательный аппарат, повернулся и проскочил в кабину пилотов. Словно в глубоком сне, члены экипажа развалились в своих креслах. Как и предписывали инструкции, командир корабля был пристегнут ремнями. Хэтчмен расстегнул пряжку, потянул неподвижное тело в сторону, но оно соскользнуло вниз и втиснулось между креслом и штурвалом. К тому времени подоспел Бут и помог ему справиться с грузной тушей.

Хэтчмен уселся в кресло пилота и надел наушники. До него донеслись обрывки команд, какие-то указания, но он их игнорировал и профессиональным взглядом окинул панель приборов. Высота тридцать шесть тысяч двести пятьдесят футов. Курс один — ноль — пять. Прямо в Майами. Коррективы были готовы заранее: чтобы попасть из Нового Орлеана в Гавану, понадобится курс один — шесть — пять. Еще немного вперед и направо. Самолет уже наверняка появился на экранах радаров: у него по радио запрашивали номер рейса. Пусть катятся к дьяволу, ему и так забот хватает, чтобы волноваться за их спокойствие.

Он отключил автоматику, чуть подал от себя сектор газа и почувствовал, как увеличилась скорость. Пятьсот восемьдесят миль, как раз чуть меньше часа. Самолет лег на новый курс, теперь его маневры видели и могли догадаться, что произошло. Просто очередной захват самолета, к которым мир уже стал привыкать, и как раз в самом начале. Все телефоны раскалятся от «горячей» информации, и завтра он сможет увидеть газетные заголовки типа «Как такое могло случиться?» Всех пассажиров проверяли электроникой, а эти приборы могут найти иголку в женском бюстгальтере. Все рейсы сопровождают вооруженные полицейские. Так как же? Как?

Бут что-то буркнул, Хэтчмен приподнял один наушник.

— Чего тебе?

— Теперь вдогонку пустят истребители, как ты считаешь? — повторил Бут.

Он кивнул.

— Скорее всего, но в их распоряжении есть масса других возможностей. Как там дела в салоне?

— Все отлично. Ребята обыскали полицейских и приковали к креслам их же собственными побрякушками.

— Были проблемы?

— Нет. Все, как я говорил. Входная вентиляционная магистраль находится за панелью туалета в конце салона. Я просто отвинтил её перочинным ножом и затолкал туда эту дрянь.

— Если не секрет, как ты протащил её на борт?

— В пластиковой тубе на ноге под штаниной. Четверть пинты — более чем достаточно. При контакте с воздухом она начинает газить.

— Бог мой, что же это такое? Новое изобретение?

— Нет, черт возьми. Л-128 засекретили ещё со времен Второй мировой войны, но никогда не пускали в ход.

— Сколько будет продолжаться её действие?

— В такой концентрации — около двух часов. Конечно, все зависит от организма, но точно могу поручиться за час или даже больше. К тому же людям понадобится ещё немало времени, чтобы окончательно прийти в себя.

Хэтчмен кивнул.

— Прекрасно. Но все равно я буду рад, если ребята уберут отсюда экипаж. Мне кажется, мы где-то встречались со вторым пилотом. Лучше держаться от него подальше, если он станет приходить в себя.

— Будь спокоен, все сделаем, — заверил Бут. — Когда прибудем на место, надень темные очки и прикрывай лицо носовым платком. Сразу после посадки бегом в машину и сматываемся.

— А что будет с пассажирами?

— Продолжат полет в Майами. За исключением тех троих, что нужны кубинцам.

— Что это за люди?

— Какая разница?

— В общем никакой, просто праздное любопытства.

— Трое парней из руководства движения «Куба либре». В Гаване их цена со всеми потрохами потянет на полмиллиона. Больше нас ничего не касается.

— Понятно, но одно мне же не дает покоя…

— В чем дело?

— Все слишком очевидно, разве не так? Когда самолет доберется до Майами, «Хэтчмена» на борту не окажется, а меня видели полицейские и стюардесса. ФБР начнет розыск. Легко и просто.

— Ну и что? — успокоил его Бут. — Отрасти бороду и какое-то время обходи стороной аэропорты. Ты с сотней тысяч баксов окажешься в любой точке земного шара, какую только соизволишь выбрать. Не вижу ни малейшего повода для беспокойства.

— А я и не волнуюсь… Ладно, сейчас мне придется попросить тебя убраться из кабины. Хочу настроиться на Гавану, нужно сосредоточиться.

Бут кивнул и стал вглядываться в темноту за окном.

— Похоже мы здесь не одни. Пристраивается пара истребителей.

— Все как положено, — хмыкнул Хэтчмен. — Теперь им точно известно, куда мы направляемся.

— Думаешь, нас попытаются сбить?

— С восьмьюдесятью пассажирами на борту? Ни в коем случае. Просто пасут нас — и все. Они отвалят, как только мы войдем в воздушное пространство Кубы. Теперь до тебя дошло?

Огни Гаваны были уже перед ними, а когда Хэтчмен вырулил на освещенную прожекторами взлетно-посадочную полосу, бородатые солдаты заполнили салон самолета раньше, чем кто-нибудь успел пошевелиться. Их с Бутом увезли в закрытой машине, и Хэтчмен проспал подряд не меньше восемнадцати часов. Когда он проснулся, на краю постели сидел Бут.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался тот.

— Великолепно. Здесь подают яичницу с беконом и тосты с джемом?

— Возможно. Я сейчас узнаю.

Хэтчмен посмотрел на часы.

— Боже милостивый, я действительно так долго спал?

— Конечно. Я попросил тебя не беспокоить.

— Самолет уже улетел?

— Да, но им не повезло.

— В чем дело?

— Через пятнадцать минут после взлета самолет взорвался над морем. Бомба с часовым механизмом.

Хэтчмен вытаращил глаза.

— А это… тоже входило в план?

— Безусловно.

— Но зачем? Мы же получили все, что нужно.

Бут не спеша раскурил сигару, выбросил спичку и сквозь клубы дыма посмотрел на Хэтчмена.

— Если бы они вернулись назад и заговорили, ФБР и пары минут бы не потребовалось, чтобы понять, в чем дело. А так ни одна живая душа не знает, ну просто никто на свете. Могу поспорить, эту штуку можно провернуть ещё с полдюжину раз, в разных вариантах. От клиентов отбоя нет. Нам не хватает только пилотов «Боинга», тех, что по разным причинам выставили из авиации. Как одного типа за доставку в Лондон пары фунтов героина.

— Доказательств не было, — возразил Хэтчмен.

— И я очень этому рад. Ведь тогда тебе не гулять бы на свободе; правда, ты потерял работу и попал в черные списки всех авиакомпаний…

Хэтчмен рассеянно кивнул.

— М-да, мне ясно, что ты имеешь в виду.

— Так как насчет моего предложения? Останешься с нами?

— У твоего предложении есть привлекательные стороны. Я подумаю, — он потянулся и спустил ноги с постели. — А теперь старина, если ты можешь помочь насчет бекона, кофе и джема, буду очень признателен. Слава Богу, мне теперь не нужно изображать американца.

— Нет, оставайся самим собой, — отозвался Бут. — Таким же хладнокровным сукиным сыном, как я. Мне кажется, мы поладим.

Глава первая

Проводник Ладхиана Сикх шел первым, я шагал за ним следом, за мной клиент, а за нами тащились Сафараз, Надкарни и Уилбур. Нас объединяло только одно: ни у кого не было ни малейшего желания оказаться в этих местах. Сикха вынудили взяться за это дело, и он не рассчитывал на справедливую оплату. Сафараз был афганцем из племени патанов, с присущей людям его породы недоверием к сикхам. Надкарни служил в полиции и чувствовал себя не в своей тарелке, а Уилбура обещали оставить в покое ещё до этой вылазки, но теперь ему приходится тащиться в нашей компании, пока жена с двумя детьми ждала его в Нантакете. Ну а я получил слишком туманные инструкции, мой клиент был до смерти напуган, к тому же непрерывно лил дождь.

Неожиданно сикх замер на месте как вкопанный, я с ходу врезался в его спину, а клиент в мою. Сафараз в этой темноте видел как кошка, поэтому ему удалось вовремя предупредить остальных. Он тут же зашипел на проводника. Урду давал широкие возможности для выражения негодования.

— Я знаю, что этот патан — ваш слуга, мистер Риз, — сказал Надкарни по-английски, — но когда мы вернемся в Индию, мне придется его арестовать.

— По какому обвинению? — поинтересовался я.

— Что-нибудь придумаю, — кисло буркнул он. — Тем не менее попросите его заткнуться. Или вам хочется, чтобы я повернул обратно и захватил с собой проводника?

— Ради Бога, — вклинился Уилбур. — Может, мы все-таки снова двинемся к нашей, черт его знает какой, цели. Сколько нам ещё тащиться, Риз?

— Я только переводчик, — напомнил я, — на этом мои обязанности заканчиваются.

— Две примадонны не пойдут в одной упряжке, — простонал он. — Разве мало с нас этого темпераментного копа?

— Я — инспектор полиции, — с достоинством ледяным тоном заявил Надкарни. — Потрудитесь об этом помнить.

— Тогда проинспектируйте то дерьмо, что возглавляет нашу процессию, огрызнулся Уилбур. — Он уже битых два часа плутает. Это же ваш человек, верно?

— Только поскольку он получает вознаграждение из полицейских фондов.

— Но он же водит нас за нос. Я хочу, черт побери, знать, где мы находимся.

— Спроси у мистера Риза.

Я понял, что перебранка может продолжаться бесконечно, и наощупь пробрался к сикху, с видом смертельно обиженного человека скорчившемуся под зыбкой защитой валуна у края тропы.

— Где мы? — спросил я на пенджаби, который по моим расчетам Надкарни, как житель Бомбея, понять не мог.

— В Непале, — угрюмо буркнул сикх.

— Это я и без тебя знаю, нельзя ли поточнее?

— Патан обозвал меня сыном моей старшей сестры, которая сошлась с обезьяной.

— Я слышал и займусь этим позже.

— Ну и занимайся, а я здесь отдохну.

— Тогда сразу же после возвращения в Индию тобой займется полицейский. Давай, сэкономь себе шесть месяцев на дорожных работах. Скажи, где мы находимся.

— В окрестностях Кумбара, — буркнул он, но не рассеял моих сомнений. Кумбар стоял как раз на границе — индийская охрана с одной стороны, гуркхи с другой, а этот парень должен был провести нас окольными путями подальше от обжитых мест.

— Когда ты сбился с пути?

— После того, как перешли ту проклятую реку. Сами видели — мост разрушен, и мне пришлось тащить вас пять миль вверх по течению до ближайшего брода. Я сделал все правильно, но в этой непроглядной темноте…

— Сколько отсюда до Кумбара, и в какую сторону?

— Я — бедный человек, меня угрозами заставили ввязаться в это дело, да ещё обещали пятьдесят рупий, которых мне теперь не дождаться, — тут он принялся всхлипывать себе в бороду, а мне пришлось вернуться назад и перевести его слова Уилбуру и полицейскому.

— Дело дрянь, — подытожил я. — Он заблудился, а если мы начнем на него давить, дело закончится у ближайшего поста охраны. Лучше подождать рассвета, вернуться обратно к броду и попытаться ещё раз.

Уилбур вздохнул и заметил, что к тому времени мы должны были уплетать вареных омаров. Надкарни сплюнул, а это для брамина более чем необычный поступок. Клиент же в десятый раз прошептал мне, что у него в бейрутском «Оттоман-банке» лежат восемьдесят пять тысяч долларов, ну что вы на это скажете?

И тут Сафараз спас мне жизнь.

Должно быть, среди окрестных валунов были спрятаны три прожектора, и они разом дали свет, подкрепив его залпом из полудюжины стволов. Вероятно, между вспышкой света и первыми выстрелами прошла доля секунды, или его насторожил шорох, различимый только обостренным ухом патана, но этого было достаточно, чтобы он бросился на меня, едва не задушив в своих медвежьих объятиях, свалил с тропы в реку, и мы смогли перевести дух только полумилей вниз по течению, за водопадом.

Огни двинулись по тропе в нашу сторону, то и дело отражаясь от темной поверхности реки, так что нам пришлось укрыться за завесой воды. Под её напором нам едва удавалось удержаться на ногах, высунув из воды буквально одни носы. Огни миновали наше убежище, протащились ещё пару сотен ярдов, затем, слава Богу, преследователи оставили эту затею и вернулись обратно.

Не думаю, что мы смогли бы продержаться ещё хоть несколько минут, вода была ледяная. Мы выбрались на противоположный берег, как могли выжали одежду и снова её натянули. Поскольку все происшедшее здорово смахивало на классически спланированную засаду, то вниз и вверх по реке скорее всего расставили блокпосты на случай попытки прорыва. А раз их действия были списаны с учебника, то с первыми лучами солнца прочешут всю округу в поисках двух насмерть напуганных типов, спрятавшихся в кустах, или пары трупов, застрявших на мелководье. Значит, самым безопасным местом будет укрытие прямо у них под носом.

Я изложил свои соображения Сафаразу, и он кивнул в знак согласия. Патан воспринимал происходящее совершенно спокойно, ему и раньше приходилось попадать в засаду, но он ужасно сожалел, что не последовал природному инстинкту и сразу же не перерезал горло сикху.

— У предательства есть запах, сахиб, — сказал он. — Совсем как у страха, хотя это совсем разные вещи. Сикх с арабом воняли, как шакал с гиеной в одной клетке.

Возможно, горец прав, но у меня не было желания выслушивать его излияния, так что я попросил попридержать язык. Мы прокрались почти к самому месту засады и спрятались за большими валунами.

Наутро все ещё оставались на том же месте. Человек шесть кутались в халаты из овечьих шкур, горела тибетская масляная лампа, варили чай. Моя догадка оказалась верной, и позже к ним присоединились ещё с полдюжины соплеменников, по трое с каждой стороны. Они оказались кампами — тибетскими бандитами, которые, теснимые китайцами, стремились перебраться в Индию и Непал. Они устроили короткое совещание, и мы находились достаточно близко, чтобы все слышать, но проку от этого не было никакого: никто из нас не знал их языка.

Мне удалось заметить несколько тел, валявшихся вокруг, но камни скрывали общую картину. Уилбур, как мне удалось рассмотреть, рухнул ничком, неподалеку торчали ноги инспектора, и рядом был ещё третий, вероятно, клиент. Мне стало интересно, куда девался сикх, но ненадолго — один из бандитов вскоре вытащил его за ноги из-за камня. Как и все остальные, он был мертв.

Бандиты сняли с трупов все, что только можно: одежду, обувь, рюкзаки, а затем просто бросили под неусыпный надзор караула стервятников, круживших в воздухе на распластанных крыльях. Когда все стихнет и кампы уйдут, немые стражи гор спикируют на добычу, да и другие хищники не преминут присоединиться. Нехорошо бросать их под открытым небом, но что поделаешь? Захоронить трупы в этой каменистой земле нам просто не по силам, к тому же опасность ещё не миновала: кампы, возвращаясь в горы, наверняка не поленятся проследить за небом, и любая перемена в поведении птиц послужит им сигналом.

Нет, нужно убираться отсюда, да поскорее.

В ту же ночь мы пересекли границу с Индией — не слишком трудная задача для того нелегкого времени, поскольку ни одна из этих стран не способна охранять каждый ярд их общей границы, из-за чего они сосредоточили свои усилия всего на нескольких дорогах, дополнив их удивительно действенным контролем за воздушным пространством. Обе стороны были настроены дружественно, а индийское правительство, впрочем как до них и британское, вербовало на военную службу и охрану границы отряды гуркхских стрелков из Непала. Это никоим образом не отражалось на обоюдной бдительности, ведь Индия смотрит на Непал с запада, к востоку от него находится Тибет, а Тибет сегодня — это Китай.

Мы въехали в Барилли на изрядно потрепанном почтовом фургоне, затем долго тащились поездом до Ферозипура, примостившись в третьем классе на деревянной скамейке в фут шириной. И все потому, что мы с Сафаразом были выряжены в причудливую смесь различных одеяний, ставшую общепринятой вдоль индо-пакистанской границы. По большей части в ней присутствовали элементы мусульманского происхождения, но с индусским оттенком — одежда бедняков, у которых нет желания обострять отношения ни с одной из сторон. Таковы добрых девяносто процентов населения этих мест. Остальные десять составляла охрана да мелкие чиновники, рассредоточенные по пограничным пунктам, а уж их в доброте упрекнуть было трудно.

Мы постарались избежать встречи с ними, предприняв долгую ночную прогулку по пояс в воде оросительного канала и поднырнув под ржавой колючей проволокой, обозначавшей собственно границу. Проволока как напоказ была натянута на массивных фарфоровых изоляторах, а на державших её столбах висели грозные предупреждения на урду и английском о смертельной опасности, с красным черепом и костями на каждой табличке. Но каждый местный знал, что ток отключили ещё в последнюю войну шестьдесят восьмого года, когда обе стороны уничтожили электростанции противника.

— Когда я был мальчишкой, — вспоминал Сафараз, — любой мог добраться из Афганистана до Цейлона, ни разу не предъявив документов. Никому не приходилось за день пересекать две разных границы. Это хорошо контрабандистов, и только.

Затем мы отправились в Лахор, сначала пешком, потом на арбе, запряженной волами и, наконец, на крыше почтового фургона, мотор которого давным-давно переделали под газогенератор.

Магазин Йева Шалома, где можно купить все, начиная с поменявшего с десяток хозяев верблюжьего седла до пожарной машины последней модели, разместился на базаре Анакали. Его фасад занимал не больше восьми футов, но стоило вам миновать на входе старика-кашмирца, занятого починкой молельных ковриков, а следом ещё более древнего бухарского еврея-ростовщика и двух праздно развалившихся в полумраке у стены борцов-белуджей, занятых в основном созерцанием собственных пупов, как вы оказывались в небольшом внутреннем дворике среди кип рассортированной рухляди, собранной со всех закоулков Азии, потрясенные какофонией запахов от розового масла до самого настоящего навоза, который тщательно сортировали, а затем продавали садовникам, выращивавшим розы, за что те расплачивались розовым маслом. Затем душистый товар для парфюмерной промышленности отправляли крупными партиями морем в Грас, что на юге Франции. Этот бизнес приносил около семи миллионов долларов в год и являлся одним из многочисленных можно сказать побочных занятий Йева.

Надеюсь теперь у меня нет нужды распространяться о многочисленных талантах моего друга. Он очень разносторонняя личность. Ведь всякий, кто может пробежать взглядом по сотням тюков с ослиным навозом и найти тот единственный с примесью буйволиного, который тяжелее, но грозит розам заболеванием мильдью, и одновременно рассматривать предложения на поставку оросительного оборудования, просто обязан ими обладать.

Никто не объявлял о нашем прибытии, но хозяин нас встретил. Долго я никак не мог решить этой загадки, а на самом деле у старого хрена из Бухары была под рукой потайная кнопка звонка, память как у компьютера и простейший код. Один звонок возвещал о посетителях, которых по его мнению Йев мог приветствовать лично, два для тех, на которых ему, возможно, захочется сначала бросить оценивающий взгляд из окна, а три соответствовало «извините, но мистер Шалом уехал из города и нам ничего не известно о дате его возвращения». Если ты не подходил ни под одну из этих категорий, звонок безмолствовал. Одно движение бровей, и пара борцов — белуджей неторопливо покидала свое место и занимала позицию у двери. Они никогда не раскрывали ртов, но лишний раз объяснять не приходилось. Возможно, причиной тому был их шестифутовый рост и соответствующее телосложение.

Ни одного посетителя не обходили вниманием, а клиенты Йева разнились от высших правительственных чиновников до замызганных бродяг вроде нас.

Он приветствовал нас братским жестом. Вам, вероятно, известно, что я имею в виду — мелкий торговец с лондонской окраины, бедный погонщик верблюдов в Кайбер Паса и богатый нефтепромышленник из Далласа пользуются им только в особых случаях. Ну, а если вам все ещё непонятно, о чем речь, то не стоит ломать голову. В действительности я скорее был заблудшим братом, а Йев — не только самой примечательной личностью в этих краях, неукоснительно соблюдавшей дух и букву кодекса чести, самым крупным торговцем в Азии, но и единственным человеком, которому я мог без колебаний доверить свою жизнь, жену, кошелек или секретную информацию.

— Тебя здесь кто-то дожидается, Идвал Риз, — сказал он.

— Я знаю. Извини, что превращаю твой дом в караван-сарай, но он сам выбрал это место.

— Муссоны, пожары, наводнения и голод знакомы всем, — сухо улыбнулся он.

— Неужели все так плохо?

— Не в этом дело. Я имел в виду неизбежность. Такие события время от времени случаются, и никто не в силах помешать их приходу, но мудрый человек сделает необходимые приготовления. Так что давай будем считать его неким предвестником. Никогда бы не подумал, что он вот так, спокойно появится у меня, когда за ним развернулась такая охота. Послушайся старика, скажи ему «нет».

— По какому поводу?

Он развел руки и пожал плечами.

— В ответ на его предложение.

— В чем оно состоит?

— Ты считаешь, он доверяет мне свои секреты?

— Если тебе действительно захочется что-то узнать, в этом не будет необходимости.

— Мне это не интересно, но все равно спасибо за комплимент.

— При чем здесь комплименты, — парировал я, — просто констатация фактов.

В действительности это было и тем и другим одновременно. Он все прекрасно понимал. Я затронул тему, являвшуюся предметом его маленького тщеславия, ведь в прозорливости и информированности соперничать с ним не мог никто. Йев Шалом ухмыльнулся, как стареющий эльф, лицо его сморщилось, послышался низкий, грудной смех и в такт ему задрожали пейсы. Сафараз за моей спиной попытался составить ему компанию, но Йев немедленно смолк.

— Разве твой патан со времени нашей последней встречи стал понимать по-английски? — раздраженно бросил он.

— Ни единого слова, — заверил я. — Ему просто нравится участие в самом процессе.

Это было правдой. Сафараз владел родным пушту, арабским и урду, но английский, за исключением нескольких ругательств, ему не давался. Но это не мешало патану стремиться произвести впечатление, что он понимает его не хуже выпускника Оксфорда.

— Скажи патану, пусть отправляется на мужскую половину, переоденется, помоется и поест, — сказал Йев, а как только я повернулся к слуге, добавил на пушту: — Еще передай ему, что если он собирается по пути пялить глаза на женщин, мои белуджи отрежут ему погремушку и бросят его братьям — диким котам.

Сафараз удалился, сопя от удовольствия, поскольку это предупреждение стало скорее данью уважения его мужским достоинствам и было ближе грубому сердцу патана, чем цветастые формулы гостеприимства, произнесенные менее проницательным человеком.

Йев взял меня за локоть и провел через арку в другой дворик, ещё более захламленный, чем первый, потом по каменной лестнице в большую мастерскую, в которой ремесленники шили вручную лучшие седла для игры в поло, какие только можно было найти на субконтиненте, где зародилась эта игра. За ней шла ковровая мастерская, изделия которой можно было встретить на Пятой авеню и Бонд-стрит чаще, чем оригиналы из Персии, служившие здесь образцами. Потом мы миновали склад, заваленный восточным антиквариатом, цена которого на любом рынке мира могла составить гигантскую сумму; здесь же была сложена самая удивительная рухлядь — от кресла цирюльника на грубо обтесанной подставке или лат монгольского воина до кипы изъеденных молью солдатских рубах времен Киплинга. Не стоило даже гадать по поводу разнообразия товаров — у него было все.

Я приблизительно представлял общую схему расположения строений, хотя до точного знания географии его владений мне было далеко. Этого не знал никто, кроме Йева и его сына Соломона. Они занимали всю северную часть базара Анакали и, скорее всего, не меньше двух соседних городских кварталов. Их окружало множество магазинов, харчевен, сикхских храмов, мечетей, караван-сараев и борделей, примыкавших к массивной каменной стене футов тридцати в высоту, которая окружала империю Шалома. Ее строительство начал ещё прадед, впоследствии её расширяли и укрепляли его наследники, сделав самой несокрушимой твердыней, какой только может стать любое укрепление, если не иметь в виду тактику современных военных действий. Кроме входа, которым я воспользовался, с внешним миром его владения соединяли ещё трое ворот, известные только узкому кругу людей. Я входил в число этих счастливцев, но пользовался такой возможностью только в случае крайней необходимости.

После пятнадцати минут энергичной ходьбы мы неожиданно оказались в самом центре лабиринта. Только что над нами был сводчатый потолок склада верблюжьих седел, и вот уже мы оказались во дворе, в центре которого в кольце карликовых пальм журчал фонтан, от которого веяло прохладой. Тишину нарушал только плеск воды да щебетание экзотических птиц в большом вольере.

Стояла полная луна, и натянутая над головой крупноячеистаякамуфляжная сеть отбрасывала причудливые тени. Она не мешала доступу воздуха и света, но не позволяла ничего разглядеть даже с низколетящего самолета. Мы оказались в самом центре владений. Прямо перед нами был дом Йева, справа от него перед небольшой семейной синагогой — жилище Соломона, фасадом выходившее на дом для гостей и квартиры для слуг.

Хозяин провел меня в апартаменты на верхнем этаже — спальня, гостиная и ванная, как могли бы сказать в Англии, но здесь эти привычные термины не годились. Все стены, пол и даже потолок были одеты в мрамор, для каждой комнаты разный: в первой — розовый из Сивалика, затем небесно-голубой из Удайпура, а ванная сияла изумрудными оттенками молодой листвы. Особая полировка мягко, без слепящих бликов отражала свет, проникавший с улицы через широкие балконы.

— Твой друг расположился по соседству, — заметил Йев, — но сначала прими ванну, переоденься, поешь и тогда сможешь разговаривать с ним на равных, Идвал Риз.

Это был первый комментарий по поводу моего вида. Даже если бы я появился перед ним в шотландском килте и цилиндре, Шалом никогда бы не позволил себе прямое замечание по этому поводу.

Я кивнул и сел прямо на пол, чтобы не запачкать королевских размеров кровать или обтянутые дамасским шелком стулья.

— Ты прав, — поддакнул я. — Ты всегда прав, Йев, но, возможно, на этот раз я не послушаюсь твоего совета. Все дело в том, что я уже получил с него задаток.

— Верни обратно, — возразил Шалом. — Ты прекрасно знаешь, что я всегда возьму твою расписку под пять процентов годовых.

— Конечно, — согласился я, — но ещё я знаю, что ты её потом порвешь. Мы ведь ещё не дошли до этого, верно? Я никогда не беру в долг у друзей, а только рассчитываю на их гостеприимство.

— Ты просто устал, иначе я бы не слышал этих глупостей. «Друзья» и «расчеты» в одной фразе не имеют никакого смысла, Идвал Риз. Если я ссужу Соломону денег, разве он станет моим должником?

— Нет, это будет просто чудо. Вытащить у старика кругленькую сумму? Бог мой, ведь это все равно, что ощипать курицу, несущую золотые яйца!

Позади нас появился сияющий Соломон и протянул мне руку.

— Как поживаешь, дружище?

Попробуйте, если сможете, нарисовать в своем воображении эту сцену. Йев — невысокий аккуратист, с аристократическими замашками на манер Хайле Селассие, лишенный пышности, но само воплощение достоинства — настоящий ортодокс в безукоризненном кафтане и с ермолкой на голове. Его сын розовощекий толстяк, вроде заурядного боксера-тяжеловеса, ставшего мелким импрессарио, каковым он собственно и был, пока Йев не вытащил его сюда из лондонского Ист Энда.

В свое время отец отправил Йева учиться в Англию; школа, затем Оксфорд обеспечили ему приличное образование. Лея, мать Соломона, была девушкой своеобразной: привлекательной и изящной, но с довольно твердым характером. По правде говоря, когда Йеву пришла пора возвращаться в Лахор, он даже не догадывался о её беременности, а она не сочла нужным поставить его в известность. Тридцать лет спустя, оказавшись в Лондоне, он попытался найти Лею, но к тому времени её уже лет десять не было в живых, а маленькая еврейская булочная, где она работала, уступила место огромному билдингу с офисами множества компаний.

К счастью, ему удалось встретить кое-кого из общих знакомых. При первой же встрече Соломон на сочном кокни послал его куда подальше, но Йев упорствовал и в конце концов увез с собой блудного сына. Теперь их отношения перешли в любовь и уважение. Хотя вообще-то эти качества у евреев в крови, но двух других людей, столь непохожих, как эти, мне ещё встречать не приходилось.

Он едва не вывернул мне запястье и одновременно похлопал по плечу свободной рукой, а с его губ слетали самые оскорбительные слова, на которые только способен кокни, когда испытывает к тебе привязанность и считает своим приятелем.

— О, Боже! — грохотал Соломон. — Ты выглядишь как сводник из аденского борделя после ночных бдений на угольном пирсе. От тебя несет, как от козла. На кого ты сейчас работаешь? На желтых или на красных?

Йев не одобрил подобную развязность и резко его одернул, велев заказать мне ужин и распорядиться по поводу новой одежды.

— Нет проблем, — отозвался Соломон. — Европейскую или местную? Мы можем найти тебе все, что угодно, за исключением бекона и сутаны ирландского священника.

Я выбрал плов из баранины и свободную пенджабскую рубаху с брюками, а когда полчаса спустя выбрался из горячей ванны, меня ждала ещё и бутылка шотландского виски. Но никакого удовольствия мне это не доставило, потому что в комнате к тому времени уже появился Гаффер.

Глава вторая

— Ты не выходил на связь, — упрекнул он.

— Мне удалось остаться в живых, а твои люди мертвы, — я налил себе изрядную порцию виски, сел на пол, скрестив ноги перед медным подносом с едой, и приступил к трапезе, словно это занятие целиком поглотило мои мысли. Получилось немного по-детски, но если теперь ему приспичит начать расспросы, у меня появится некоторое преимущество. К тому же я был очень голоден.

— Что случилось? — спросил он после затянувшейся паузы.

— Возможно, тебе уже все известно, но раз уж ты поднял эту тему, то я потерял связь.

— Я имел в виду сроки. Предполагалось, что ты ещё позавчера встретишься с Уэйнрайтом.

Я перемешал рис с бараньей подливкой, обильно полил соусом «чили» и отправил в рот. Никто не смог бы поддерживать беседу в таком положении, так что ему придется целую минуту ждать и злиться, пока я прожую, проглочу, запью водой и начну готовить себе следующую порцию, а ведь только такое отношение к еде считается в этих краях проявлением вежливости.

— Послушай, Риз, — сердито буркнул он. — Пошли к черту эту дурацкую восточную учтивость. Скажи, что произошло?

— Это допрос?

— Ты прекрасно знаешь, что так оно и есть.

— Тогда продолжай в том же духе.

Я не стал извиняться. С Генри Джорджем Гаффни дело можно было вести только так. Уступи ему инициативу, и он тут же сядет тебе на шею.

— Извини, — хмыкнул Гаффер. — Расскажи все с самого начала… последнее слово комом застряло у него в глотке, — пожалуйста.

— Я встретил Уэйнрайта в калькуттском отеле «Грейт Истерн» двадцать пятого числа прошлого месяца после письменного приглашения, полученного от него двумя днями раньше. Он предлагал мне работу.

— В чем она заключалась?

— Как я понял, он действовал в твоих интересах. Мне стоит вдаваться в подробности?

Он кивнул, и стало ясно, что старик хочет проверить не только Уэйнрайта, но и мою роль в этом деле.

— Мне нужно было связаться в инспектором Пирлалом Надкарни из индийской спецслужбы и обеспечить ему вместе с ещё несколькими лицами переход границы с Непалом.

— Он называл остальных?

— Нет.

— Продолжай.

— Уэйнрайт подчеркнул, что с нами будет официальное лицо от правительства Индии, поэтому все должно происходить в строжайшем секрете. Никаких контактов с властями по обе стороны границы. На случай провала мы должны были изображать заблудившихся сотрудников Бомбейского музея, занимающихся сбором редких растений. Всем остальным предстояло заниматься Надкарни.

— Он не намекал тебе, в чем причина такого маскарада?

— Ни в коей мере. Только сказал, что нужно поменять одного из нашей компании на какого-то типа по ту сторону границы.

— В чем же заключалась твоя роль?

— Предполагалось использовать мое знание тех мест и языка.

— В самом деле?

— Ты ведь сам это знаешь, иначе зачем стал бы меня нанимать?

Небольшая победа. Одна из тех, которая приносит удовлетворение уже от одного созерцания его раздражения. Во время допроса он терпеть не мог выпускать из рук инициативу.

— Продолжай, — буркнул он.

— Как было условлено, я встретился с Надкарни.

— Где?

— В дешевой ночлежке под названием «Сарош-отель» на окраине Барильи, двадцать девятого.

— Инкогнито?

— Мы с моим патаном были одеты как пенджабские мусульмане, а Надкарни играл роль мусульманина европеизированного.

— К чему этот маскарад?

— Он говорил на южном хинди, как уроженец большого города, а его урду был просто ужасен, так что приходилось выдавать его за преподавателя университета.

— Он посвятил тебя в детали операции?

— Не тогда. Надкарни просто подтвердил информацию, полученную от Уэйнрайта. Мы перебрасываем одного человека через границу, а другого забираем обратно. Он ещё раз подчеркнул необходимость соблюдать строжайшую тайну.

— Ты не просил его вдаваться в детали?

— Естественно, нет. Очевидно, на этой стадии ему хотелось только обрисовать суть дела. Однако я захотел уточнить место нашего рандеву. Он показал мне его на карте — точку на горной тропе в нескольких милях по ту сторону границы.

— Кто выбрал место?

— Понятия не имею. Хотя мне оно совсем не понравилось.

— Нельзя ли конкретнее?

— Слишком неопределенно. Мы должны были попасть туда под покровом темноты, а в таких условиях трудно сориентироваться на местности точнее пары миль.

— Ты высказывал ему свои сомнения?

— Да. Он даже согласился, но от нас ничего не зависело. Все было согласовано заранее.

— Хорошо, продолжай.

— Надкарни проинструктировал меня о нашей следующей встрече тем же вечером после захода солнца в одном бунгало неподалеку от границы с Непалом. Там мы с патаном встретили всех остальных: американца по имени Уилбур, араба, чье имя я так и не узнал, проводника — сикха и двух агентов в штатском.

— Приходилось тебе встречать кого-нибудь из них раньше?

— Только Уилбура.

— Что тебе о нем известно?

— Это человек ЦРУ.

— Он тебе сам сказал об этом?

— Не было нужды. Мне просто уже приходилось работать с ним раньше.

— Где?

— Извини, но это тебя не касается. Меня наняли на конкретное дело, гонорар плюс подписка о неразглашении — тебе и без меня все прекрасно известно.

— Ладно, что же случилось потом?

— Надкарни отослал агентов назад, а остальная компания тронулась в путь, но проводник сбился с пути.

— Если ты такой всезнайка, зачем тебе понадобился проводник?

— Я имею общее представление о тех местах, но не более, и я с самого начала высказал свои сомнения Надкарни и Уэйнрайту.

— Кто его нанял?

— Точно сказать не могу, вероятно, Надкарни. Дела с самого начала пошли ни к черту. Араб, которого, видимо, должны были оставить по ту сторону границы, меньше всех горел желанием участвовать в этом мероприятии и едва шевелил ногами, задерживая всю группу. Он даже пытался купить себе свободу.

— Как именно?

— Принялся обхаживать Надкарни и предложил ему двадцать пять тысяч долларов за возможность побега.

— Как тот отреагировал?

— Никак. Надкарни плохо говорит по-арабски, так что клиенту пришлось общаться со мной. Я сразу его отшил, тогда он повысил ставку до восьмидесяти пяти тысяч.

— И что за этим последовало?

— Не так много. Нам пришлось вернуться туда, где по мнению сикха проходила тропа, но на нас напали и перебили почти всех наших спутников.

— А тебе удалось смыться?

— Да, вместе с патаном Сафаразом.

— Вам везет.

— Не совсем. Я обязан жизнью чутью Сафараза. Очевидно, ему удалось что-то заметить буквально за долю секунды до нападения. Он сразу же бросился в реку и увлек меня за собой.

— Значит, он мог ожидать чего-то подобного?

— Патаны всегда настороже. В тех краях, где он вырос, люди делятся на две категории: одни обладают отличной реакцией, а другие мертвы. Если ты не принадлежишь к первой, то автоматически попадаешь во вторую.

— Ты ему полностью доверяешь?

Все это время он старался вывести меня из себя, но я уже был знаком с манерами старого пройдохи и не попался на удочку. Чтобы иметь с ним дело, нужно обладать темпераментом пожилого, флегматичного копа с безупречной репутацией, попавшего под перекрестный допрос защиты на судебном заседании. Одна вспышка ярости — и он как опытный дзюдоист использует её против тебя.

— Абсолютно, — мрачно буркнул я.

— Остальные были захвачены врасплох?

— Боюсь, что так.

— Включая араба?

— Несомненно. За это могу поручиться. На следующее утро мы нашли Надкарни, Уилбура, араба и проводника мертвыми.

— Что исключает предательство с их стороны.

— Согласен.

Ему, вероятно, хотелось вызвать мое возмущение, сделав упор на «них», но я снова не отреагировал. Мой гость закурил, а я вернулся к плову.

— Тебе удалось разглядеть нападавших? — спросил он после затянувшейся паузы.

— Да, это тибетские кампы.

— Очень проницательно с твоей стороны — в такой темноте и все такое.

— На следующее утро света было достаточно. Нам с Сафаразом удалось довольно близко подобраться к ним по противоположному берегу реки. Они явно поняли, что кому-то удалось уйти, и всю ночь искали нас вниз и вверх по течению, но не удосужились посмотреть у себя под носом. Потом поиски прекратили, раздели трупы и ушли в горы.

— Что это на твой взгляд — обычный бандитизм или тщательно спланированная операция?

— Несомненно последнее. Кампы промышляют разбоем, но у них есть свои излюбленные места: караванные тропы и так далее. Эти люди охотились за нами, а не за добычей.

— Я вижу, это им удалось. Что же ты стал делать дальше?

— Насколько мог, следовал инструкциям Уэйнрайта: доставить сюда человека, которого мы должны были встретить по ту сторону границы, ведь Надкарни как индийский полицейский не мог пересекать границу Пакистана. Вот мы здесь и оказались, правда в неполном составе.

Он неторопливо кивнул, задумчиво взглянул сквозь сигаретный дым на потолок, потом рука его потянулась во внутренний карман изрядно перепачканной грубой хлопчатобумажной куртки, и передо мной упала толстая пачка банкнот. Я поблагодарил его и спрятал деньги, не пересчитывая. Гонорар минус задаток, который я получил от Уэйнрайта во время первой встречи. К тому же это служило знаком окончания официального допроса, и все, что может за этим последовать, останется сугубо между нами.

— Кто может стоять за этим, Риз?

— Очевидно тот, кто назначал рандеву.

— Это был Уэйнрайт.

— Я от него не в восторге, но в это трудно поверить. В любом случае это твой человек. Вот сам с ним и разбирайся.

— Не могу. Он у них в руках.

— Кто эти «они»?

— Давай пока будем называть их «они», но с большой буквы.

— Значит, его прижали, и он заговорил. При определенных обстоятельствах и ты, и я могли поступить так же.

Он рассеянно кивнул, потом наконец заметил:

— Ты хочешь сказать, что я не гожусь в герои и не могу требовать того же от своих людей. На первого же типа, который подойдет ко мне с раскаленными щипцами в одной руке и удавкой в другой, сразу обрушится поток моих откровений. Вопрос здравого смысла. Нет, причина не в этом. Если бы Уэйнрайта схватили по эту сторону границы и переправили туда, можно было ожидать чего-нибудь подобного. Но это не так. Мне кажется, он исчез уже после засады.

— Из твоих слов можно заключить, что он предатель.

— В других обстоятельствах, — он пожал плечами, — я скорее поставил на то, что солнце взойдет на западе, чем… — мой собеседник умолк и поджал губы, словно приходя к какому-то решению. — Ну, вот… Хочешь познакомиться с обстановкой?

— Нет, — твердо возразил я.

Контракт, насколько это было в моих силах, выполнен и больше не имел ко мне никакого отношения. А если Гаффер, настоящий инквизитор по части вытягивания информации, предлагает познакомить меня с подробностями, это может означать только одно — продолжение моего участия в деле.

— Никаких обязательств, — увещевал он, — можешь отказаться в любой момент, и я не буду на тебя давить. Мне просто хотелось бы выслушать твое мнение. Давай, Риз, ты единственный человек, у кого я могу просить помощи. Мне кажется, ты это знаешь.

Но я совсем не разделял его уверенность. Мне трудно было представить, что он вообще мог просить помощи у кого бы то ни было. Услышать от него подобное признание просто интересно, и, если говорить честно, я был заинтригован. У меня давно не осталось иллюзий по поводу природы шпионажа или таинственных субъектов, зарабатывавших этим ремеслом на жизнь, но Уэйнрайт в нашем деле был одним из немногих честных людей. Я сказал Гафферу, что мне он не нравился. Это не совсем так. Если говорить точнее это он меня недолюбливал. Уэйнрайт считал, что во время совместной работы над предыдущим делом я не поленился ещё и настучать на него. На самом деле это не имело ничего общего с действительностью. Просто старый ублюдок оказался ещё и интриганом. Ему не составило труда переиначить на свой лад какое-то положение моего отчета и познакомить со своими домыслами Уэйнрайта, а тот мне этого никогда не простил.

Теперь же виновник этой заварухи потянулся за бутылкой и щедро наполнил мой бокал, а затем плеснул несколько капель на дно своего. Перехватив мой взгляд, он криво ухмыльнулся.

— Все нормально… Я не намереваюсь накачать тебя до беспамятства, просто мне нельзя пить. Проклятая язва.

— Перейдем к делу, — предложил я. — Сегодня вечером я собираюсь вернуться в Индию, а без паспорта придется немного прогуляться.

— Тебе говорит что-нибудь фамилия Поляновский? — поинтересовался он, и я нетерпеливо кивнул.

Неуместный вопрос. Фамилия эта попала на первые полосы всех известных газет. Он был первым секретарем советского посольства в Дели. На одном из внутренних рейсов в Калькутту доисторический «Дуглас» местной авиакомпании захватили террористы и посадили на заброшенной посадочной полосе где-то у северо-восточной границы. Самолет взорвали, а экипажу вместе с пассажирами разрешили добираться до благ цивилизации в пешем порядке. Вернулись все — за исключением Поляновского, которого бандиты увели с собой. Он-то и стал предметом торга. Сначала за его освобождение потребовали отпустить двенадцать сидевших по разным тюрьмам политзаключенных-китайцев. Переговоры ещё продолжались, но по общему мнению индийское правительство, слишком озабоченное сохранением дружеских отношений с великими державами, готово было уступить всем требованиям.

— Ладно, — продолжал Гаффер, — значит, ты в курсе. А кто по-твоему выкрал Поляновского?

— Как сообщали, это были маоисты, действовавшие без ведома китайского руководства.

— Эти люди пока ещё не готовы к подобным фокусам, — покачал головой он. — В наши дни для захвата самолета одного желания и пары томиков председателя Мао явно недостаточно.

— Они могли нанять кого угодно.

— Нынешние расценки на захват самолета колеблются в районе двух миллионов долларов. Думаешь, китайцы, отчаянно нуждающиеся в иностранной валюте, готовы расстаться с такой суммой ради двенадцати никому не нужных бездельников?

— Тогда кто?

— Сами русские.

— Похищать своего же? С какой стати?

Он стал похож на самодовольного фокусника на детском утреннике, триумфально извлекающего из маленькой шляпы громадного кролика.

— Он собирался сбежать к американцам.

— Проще было самим уладить это дело, не прибегая к таким сложным трюкам, — возразил я.

— Может подскажешь, как?

— Вызвать в Москву. Самое очевидное решение.

— Его отозвали ещё за две недели до похищения, — сообщил Гаффер. — Он оправдывал промедление болезнью желудка. Но хитрость заключалась не только в этом. Ему начали что-то подмешивать в пищу. Поляновский догадался и под каким-то благовидным предлогом питался только лично купленными на базаре консервами. Долго так продолжаться не могло, рано или поздно до него бы добрались.

— И что он предпринял?

— Вошел в контакт с янки, попросил ускорить события и получил добро. Его должны были отправить из Калькутты рейсом «Пан Америкен», и предложили ночью перелезть через ограду посольства, где будет ждать машина. Затем аэропорт, ночной рейс в Калькутту, — но самолет захватили.

— Как им удалось все узнать? — полюбопытствовал я.

— Его жена решила, что не хочет менять Москву на Вашингтон, и выдала мужа резиденту КГБ.

— Значит, вся эта возня с обменом просто игра? Его наверняка давно нет в живых.

— Им не хочется выглядеть варварами, — поморщился Гаффер. — Мне бы чертовски хотелось, чтобы свои сами свели с ним счеты. По крайней мере, нам было бы легче. Нет, он все ещё жив, и, как мне кажется, сейчас в руках какой-то другой группировки.

— Какой?

Он безнадежно пожал плечами.

— Можно подумать, мне самому это не интересно. Послушай, постарайся меня не перебивать, и я расскажу, что было дальше, — Гаффер стал загибать пальцы. — Во-первых, что касается индийского правительства, здесь все ясно. Китайская группировка похитила иностранного дипломата и держит его заложником ради освобождения двенадцати никому не известных политзаключенных из индийских тюрем. Индусам неприятности ни к чему. Они согласны выпустить этих типов и договариваются о передаче. Во-вторых, они не знают о роли американцев, но янки из кожи вон лезут, чтобы заполучить его первыми. Это их самое крупное приобретение с момента побега Петрова в Австралии. Но на этом этапе они мало что смогут предпринять. Пока все переговоры ведутся между индусами и китайской группировкой. В-третьих, однажды ночью сотруднику ЦРУ Уилбуру звонят в Калькутту, и с ним разговаривает Поляновский. Сомнений этот факт не вызывает. Именно Уилбур поддерживал с ним связь и лично знает Поляновского.

Тот заявил, что держат его не там, где все думают, а в каком-то другом месте. По его словам, о китайцах-заключенных можно забыть, тем людям, в чьих руках он находится, нужен только один человек, никому не известный араб по имени Ибн Шакур. Это обыкновенный уголовник, отбывающий в Израиле срок за воровство. Никакой политической подоплеки. Передайте его, и Поляновского без лишнего шума отдадут американцам. Обычная сделка.

Итак, Уилбур тут же связывается по прямому проводу с Вашингтоном, и ещё до утра все улажено…

Гаффер тяжело вздохнул.

— Хотел бы я, чтобы свора наших кабинетных коммандос с отполированными в креслах задницами умела действовать так оперативно. Шесть истребителей и пара ракет «земля — воздух» отправились в Израиль за одного ничем не примечательного заключенного. Чертовски выгодное для кого-то дельце.

Ибн Шакур выходит из тюрьмы и оказывается здесь. Уилбур плохо знает обстановку на границе Индии и Непала, где должен состояться обмен, и ЦРУ заручается нашим сотрудничеством. Я ввожу в операцию Уэйнрайта, а тот связывается с тобой. Один из наших гениев ради собственного спокойствия настаивает на необходимости информировать обо всем индусов, а те выставляют в качестве надзирателя Надкарни. Теперь ты знаешь все…

— Значит тот араб, которого мы вели… — начал я.

— Был Ибн Шакур.

— И они его пристрелили.

— Сам мог убедиться. Эти ублюдки все ещё удерживают Поляновского и подняли цену за него до пяти миллионов. Если деньги не доставят, они оставят себе его голову как сувенир. Вот такие дела.

— Настоящий ребус.

— Именно. Ради всего святого, оставь в покое карри. От одного его вида у меня может разыграться язва.

— Плохи твои дела, — буркнул я, отправляя в рот очередную партию риса с соусом.

— Ну, так ты берешься за это дело?

— Какое?

— Не изображай простака, Риз, — устало бросил он.

— Извини, но я не понимаю, какое отношение это имеет к нам. Из твоего рассказа следует, что все это касается американцев, индусов и русских, с возможным присутствием на заднем плане китайцев.

— Уэйнрайт.

— Что с ним?

— О, Господи! Он на той стороне. По своей воле или нет, не знаю. Может быть его уже нет в живых.

— Только Уэйнрайт?

— Ну, если тебе попутно удастся нащупать какую-то ниточку, буду только благодарен, — он изобразил смущенную улыбку. — Янки обходятся с нами очень любезно, но, по моему, считают, что именно мы заварили всю кашу. Мне хотелось бы расставить точки над «и».

— Честь мундира превыше всего, — фыркнул я. — Старый лицемер.

— Честь мундира плюс пятьдесят процентов без ограничений расходов.

Я машинально кивнул.

Он снова вытащил пачку банкнот, но я не стал поднимать её сразу, продолжал сидеть и уплетать рис с бараниной. Наконец Гаффер больше не смог выносить эту сцену и, грязно ругаясь, потопал к выходу.

Глава третья

Потом я спал — двенадцать часов без сновидений, ведь предыдущие трое суток пришлось провести на ногах. Гафферу не терпелось провести инструктаж немедленно, но мне удалось настоять на своем. Это одно из главных преимуществ вольной пташки. Ты можешь вести дела на свое усмотрение или вовсе отказаться (правда, только пока не получишь задаток). Из-за этого старый пройдоха всегда искал возможность засунуть меня в штат.

— Пять тысяч фунтов в год, — не уставал он твердить. — Наличными из рук в руки, никаких налогов плюс оплата всех издержек. Господи, да иной год мы можем ни разу с тобой не связаться, и ты спокойно подработаешь на стороне.

Но это было не по мне. Я всегда оставлял себе свободу выбора, а его заверения по поводу жалованья за одно дело в год были надувательством чистой воды. Раз попавшись на этот крючок, будешь крутиться как белка в колесе двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю.

Я улегся на спину, заложил руки за голову и занялся изучением мраморного потолка. Кого ты хочешь одурачить? Хочешь сказать, что у тебя есть выбор? Да ты всегда соглашаешься. Настоять на своем или послать всех к чертовой матери? В конечном счете все идет под диктовку Гаффера. И по единственной бесспорной причине — он был лучшим человеком в Деле. Их позиция или Наша. Как и он, я пользовался заглавными буквами для этих слов, потому что в современном мире, несмотря на множество нюансов, существовало только два лагеря. Если ты рожден на одной стороне, то обычно там остаешься. Конечно, случаются перебежчики. Филби, Берджесы, Маклины и Блейки переходят на их сторону и приблизительно равное количество «овских» и «овых» — на противоположную. Иногда в поисках личной выгоды, в других случаях по велению сердца, а самые умные или смертельно напуганные — из-за того, что их когда-то внедрили. Но некоторым выпадает такой сумасшедший расклад, что их трудно отнести к какой-то определенной категории.

Одним из таких людей был мой отец. Уэлльский марксист из голодающей долины Ронда был «законсервирован» Ими в Шанхае сразу после Первой мировой войны. Десять лет он ждал своего часа, став заместителем редактора одной из газет правого толка. Но прежде, чем его стали активно использовать, ему пришлось немало перечитать и ещё больше передумать. К тому времени он уже не был в восторге от ранее данных ему поручений шпионить за друзьями, имея в виду их возможную вербовку. Тогда Они перешли на прямой шантаж, а когда один из его друзей свел счеты с жизнью, отец наотрез отказался сотрудничать. Тогда его попытались урезонить с помощью моей русской матери, которую однажды вечером похитили по дороге с работы.

Не буду вдаваться в детали, мне в ту пору было всего семь лет, но когда моему старику удалось вернуть её обратно, я виделся с этой красивой миниатюрной женщиной с большими темными глазами всего раз, и то в больнице с зарешеченными окнами. Похоже, она нас не узнавала. С тех пор мой старик оказался по эту сторону баррикад, но его трудно было использовать в деле по одной простой причине: слишком сильна была его ненависть. Я тоже научился ненавидеть, но меня привлекли довольно молодым и прилично подготовленным. Поэтому мне легче было смотреть на многие вещи более объективно.

Я, собственно, даже не заметил, как началась моя подготовка. Старик к тому времени занялся изучением Востока и научил меня мандаринскому диалекту, потом дал возможность освоить шанхайский диалект, а несколько позже и кантонский. Но это случилось уже скорее благодаря моим китайским приятелям-оборванцам. Потом разразилась война, нас эвакуировали перед самой японской оккупацией, и мой старик стал переводчиком Объединенного разведывательного бюро в Калькутте, а моими друзьями оказались не менее оборванные индийские дети.

Так что я изучал языки из первых рук, а заодно знакомился с образом жизни разных народов: как они одеваются, ходят и даже едят. От матери я унаследовал темные волосы и худощавое сложение. Я помню, как мой старик поспорил на пять рупий, что мне не удастся продержаться и часа, клянча милостыню у вокзала Селдах, не получив по шее от профессионалов. Целое утро я в грязном дхоти и рваной рубахе побирался, мешая бенгали и хинди с солдатским английским, и в результате получил семь мелких монет плюс несколько пинков от железнодорожной полиции. В то время мне было лет десять.

После войны мы переехали в Гонконг, мой старик умер, а я был уже достаточно взрослым, чтобы отправиться на корейское шоу. После недолгой подготовки меня направили в пехотный батальон, но там я долго не задержался, перекочевал в разведроту, где и оставался все три года службы. Потом меня подобрал Гаффер.

Прежде чем подписать контракт или дать от ворот поворот, обычно тебе дают пару поручений.

Я не стал связывать себя письменными обязательствами прежде всего из-за перспективы двухгодичной подготовки в Вирреле. В Англии я всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Со временем мне разрешили обойтись без этого, но в тот момент я уже затеял собственное небольшое дельце, и предпочел сохранять независимость. Так что я все ещё продолжаю работать на этого старого пройдоху, выполняя некоторые специальные поручения на добровольных началах.

Мне часто приходилось задумываться, что делает Гаффера столь несокрушимо нашим: ведь с его биографией ему скорее следовало бы служить противной стороне. Ему до сих пор не перевалило за пятьдесят, что позволяет датировать его детство временами Первой мировой войны и последующей депрессии. К четырнадцати годам он уже успел трижды побывать под судом за мелкое воровство. Тогда ему пришло в голову стряхнуть со своих ботинок лондонскую пыль и отправиться на сухогрузе в Монреаль, а затем добраться до Чикаго. К шестнадцати, когда время отсчитывало последние дни сухого закона, он крутил баранку грузовика и развозил клиентам пиво, а ещё до того, как стукнуло двадцать, стал членом одной из многочисленных банд.

Когда на его оружии появились первые зарубки, ему пришлось спешно уносить ноги из Америки. Так он оказался в Шанхае, где завербовался в охрану генерала Чжан Цзолиня, пришедшего к власти в кровавой каше после смерти Сун Ятсена. К тому времени, когда разразилась Вторая мировая война, ему была известна подоплека всех основных событий, происходивших в стране. Дальневосточное бюро выбрало его для связи между Чан Кайши, американцами и англичанами.

Имея обыкновение всплывать как пена и брать верх в любой передряге, к концу настоящей и началу холодной войны он возглавил эту контору, распространив свое влияние от Ближнего до Дальнего Востока. Как он значился в метриках, если таковые вообще существовали, я не знал. Те из нас, что маялись под его началом, знали его как Гаффера, — производное от Гаффни, а тот аморфный конгломерат, которым он руководил, как Фирму. Неопределенность этой организации не позволяла ей стать отделением ни одного из правительственных агентств, а её задачи, всегда связанные с разведкой, представлялись для МИ-5 или МИ-6 слишком деликатными (читай — грязными), ведь все имеет свои пределы.

Гаффер был пузатым толстяком с гнилыми зубами, упрямством быка, моралью крысы и манерами борова. К тому же он предан своей работе с несокрушимостью отшельника и может рассчитывать свои ходы не хуже гроссмейстера. По моему глубокому убеждению, его искренне уважали и сердечно ненавидели обе участвовавшие в деле стороны. В настоящее время он руководил своей организацией из крохотной неопрятной конторы неподалеку от лондонского вокзала Виктория, но имел привычку появляться на месте событий без дополнительных объявлений. Как, например, сейчас.

Он появился в моей спальне без стука и встал у постели.

— Хорошо выспался? — с изрядной долей сарказма полюбопытствовал Гаффер, но я лишь поблагодарил его за заботу.

— Когда приступишь?

— Как только буду готов, — заверил я.

Он тяжело вздохнул, порылся в кармане и снова достал пачку банкнот по сотне рупий каждая.

— Обычная ставка плюс пятьдесят процентов за быстрый результат. Это задаток, — он протянул мне деньги.

— Оставь пока у себя, я ещё не приступил.

— Я же сказал, быстрый результат, Риз.

— Ты меня за ищейку принимаешь? Прежде чем я начну, мне нужно знать, что к чему.

Позади него появился Йев и жестами стал увещевать меня послать Гаффера к черту. Я хотел было последовать его совету, но потом притворился, что ничего не замечаю, и он исчез.

— Я ввел тебя в курс дела, — огрызнулся Гаффер. — Чего ты добиваешься? Хочешь взвинтить цену?

— У меня осталось несколько вопросов. Если я правильно тебя понял, на этой стадии ответов мне не дождаться. Так как будем вести дело: по-моему или никак?

— Ну ладно, пусть будет по твоему.

— Как ты считаешь, в чьи руки попал Уэйнрайт?

— Я уже говорил, что понятия не имею. В одном можно не сомневаться это не русские.

— Откуда такая уверенность?

— Боже мой, Риз, пошевели мозгами, — взорвался он. — Какого дьявола им заваривать такую кашу и приплетать сюда этого придурка Ибн Шакура, если Поляновский уже у них?

— Наш разговор не о Поляновском, меня интересует только Уэйнрайт.

— По-моему, их захватила одна группа. Им как-то удалось перехватить Поляновского у русских. Уэйнрайт на свою беду слишком близко подобрался к разгадке и составил ему компанию — или попал в ещё худшую передрягу.

— Когда тебе в последний раз удалось с ним связаться?

— В тот же вечер, когда я приехал из Лондона. Он был разъярен, как бык.

— В чем причина?

— Лучше рассказать все по порядку, — начал Гаффер после тягостных раздумий. — Уэйнрайт был зол на тебя. Всю организацию и сценарий разрабатывал он сам, и значит полагал, что именно ему следовало руководить операцией. Но я отстранил его и приказал передать дело в твои руки.

— Зачем?

— Он составил план и превосходно провел подготовку, но я посчитал, что твое непосредственное участие в операции предпочтительнее. Его реакция оказалась непредсказуемой — он ощетинился как еж, пригрозил выйти из игры, и мне пришлось занять жесткую позицию. Я приказал ему оставаться здесь и после вашего возвращения принять от тебя Поляновского, а затем отправить его с Уилбуром.

— Ты хочешь сказать, что он решил все бросить? — удивился я.

— Вряд ли. Даже Уэйнрайт не станет принимать скоропалительных решений. Нет, по моему, он хотел ещё раз удостовериться, что все идет по плану, и проследить за вами до места сбора. У меня нет сомнений — Уэйнрайт собирался вернуться сюда и следовать моим инструкциям, дожидаясь вашего возвращения. Должно быть, ему удалось что-то заметить или заподозрить, и он начал слежку, потому что Уэйнрайт перешел границу один.

— Кто его видел?

— Двое людей Надкарни в штатском. Они возвращались с места встречи и заметили одинокую фигуру, идущую в сторону границы. У них возникли подозрения, но через некоторое время выяснилось, что это Уэйнрайт. Рапорт пришел прямо перед твоим появлением.

Как я уже говорил, подозрения — неизменный атрибут нашей жизни. Тошнотворная вонь предательства вечно бьет нам в ноздри. Если предположить, что Уэйнрайт вел двойную игру и последние распоряжения Гаффера поставили его в затруднительное положение, то ему понадобилось бы предупредить кое-кого на той стороне. Я почувствовал, как у меня внутри похолодело. Не думаю, что по лицу можно было прочитать мои мысли, но Гаффер и так все понял.

— Нет, — резко возразил он. — Даже для моего извращенного сознания это слишком. В то же время, что мы о нем знаем? Есть ли в нашем распоряжении неопровержимые факты?

— С ним все в порядке.

— Не стоит себя обманывать, — сухо бросил он.

— Я сказал, с ним все в порядке, — огрызнулся я. — Хорошо подготовленный, умный, в меру самоотверженный.

— Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду, — уточнил он. — Его окружение.

— Почему тебе пришло в голову расспрашивать меня? Ведь нанял его ты, верно?

— Тот, кто видит, как спотыкается жеребенок, знает больше наездника, заявил он на мандаринском диалекте, который грамматически был точнее его английского.

— Ладно, — согласился я. — Мне он знаком ещё с детства. Его отец в Шанхае был инспектором полиции. Я не мог бы причислить себя к его близким друзьям. Возможно, из-за разницы в возрасте, ведь я на десять лет старше.

— Когда ты узнал, что он работает на нас?

— Пару лет назад в Калькутте, ты сам мне сказал.

— А в Гонконге?

— Нет. Там он был просто мелким клерком из Южно-Китайского банка. Некто из детства, кого можно приветствовать в клубе кивком головы.

— По крайней мере, это говорит о том, что он умеет заметать следы, резюмировал Гаффер. — В тот время вы оба были активно заняты в деле.

— Я абсолютно уверен, что у него тоже не возникло ни малейших подозрений, — буркнул я — заговорила уязвленная гордость профессионала.

— Не удивительно, — ухмыльнулся он. — Ладно, хватит ершиться. Да… «хорошо подготовленный, умный» — все это можно было сказать и про старину Ковальского, Картера и массу других двойных агентов. Кстати, все они выходцы из Шанхая. Не стоит, конечно, принимать это на свой счет, торопливо добавил он.

— Не стоит извиняться, — пожал я плечами. — Ты же и в самом деле никому не доверяешь, разве не так?

— Только самому себе, — торжественно заявил Гаффер, — и только когда у меня нет выбора. Я часто себя спрашиваю, что могло бы случиться, если бы противная сторона предложила мне некую сумму в швейцарских франках, превосходящую ту, что наши начальственные задницы со смехом величают величают пенсией, когда вышвыривают человека на свалку, — с этими словами он встал и посмотрел на меня. — Еще вопросы будут?

— Давай вернемся к этой новой группировке. Ты уверен, что это не русские? Значит, остаются китайцы.

— В этом я очень сомневаюсь, — покачал он головой.

— Почему?

— Просто не могу представить, зачем им нарываться на неприятности. И только для того, чтобы не дать русскому перебежчику попасть к американцам. Любая неудача русских тешит сердце председателя Мао.

— А как насчет пяти миллионов долларов? — поинтересовался я. — Уж очень это в их духе.

— Ну… возможно, но множество других тоже неравнодушны к долларам, он потер ладонью подбородок. — Ты что-нибудь знаешь? У меня есть предчувствие, что политикой здесь и не пахнет.

— Думаешь, кто-то разыгрывает собственную карту и просто стрижет капусту?

— Эту возможность исключать нельзя.

— А что ты скажешь по поводу двенадцати маоистов, которых они хотели освободить?

— Сегодня о них никто не вспоминает. Они протирают штаны в тюрьме Барилли, заброшены и никому не нужны.

— А Ибн Шакур? Он-то причем?

— Сам теряюсь в догадках.

— О нем хоть что-нибудь известно?

— Открой досье. Страницы сильно замызганы, но ещё читаются. Палестинский араб, тюрьма стала ему родным домом с двенадцати лет, правда свой первый большой срок он получил только в прошлом году в Бейруте: пять лет за контрабанду героина. Работал уборщиков салонов самолетов. Через несколько месяцев его выпустили. Израильтяне по нашей просьбе проверяли, почему. Они считают, что кому-то удалось подмазать нужных людей. После освобождения он отправляется в Иерусалим, в первый же вечер ввязывается в драку, его избивают до полусмерти, а полиция находит у него героин. Так что после выхода из больницы ему приходится отправиться на нары ещё на четыре года. Во время этой отсидки мы его вытащили и привезли сюда.

— Никакой политики? — недоумевал я. — Но кому-то он позарез понадобился.

— Похоже на то.

— Он предлагал мне восемьдесят пять тысяч долларов, для уборщика самолетов сумма невероятная.

— Героин приносит немалые прибыли.

— Здесь все буквально наводнено героином. Хотел бы я знать, с чем нам пришлось столкнуться. Это напоминает мне дело Бойера.

— Еще одно «может быть», — заметил Гаффер. — Давай правильно обозначим наши приоритеты. В настоящий момент меня прежде всего волнует Уэйнрайт. Я должен знать, жив он или нет. В первом случае нужно оценить шансы заполучить его обратно. Если под руку подвернется что-нибудь еще, я буду только рад. Ты получаешь карт бланш, полную свободу действий, — он снова достал пачку денег. — Ты выкачал из меня все, что можно, Риз, может быть, теперь ты заберешь свою капусту?

Я взял деньги и поинтересовался, как поддерживать связь. Гаффер предложил мне по возвращении наведаться к Йеву, если он окажется в этих местах, в противном случае следовало отправляться в Лондон. Дальнейшее финансирование пойдет через Йева. Тут Гаффер пожал мне руку — поступок для него почти исключительный, за что я хотел выразить особую благодарность, поскольку его ладонь живо напоминала зажатый в руке фунт размороженной печенки.

— Момент, — остановил я его у самой двери. Он недовольно оглянулся. А трупы? Как мы объясним гибель наших людей?

— В ЦРУ насчет Уилбура уже позаботились, констатировали смерть от холеры и кремировали тело. Надкарни погиб от несчастного случая в горах. Бедняга действительно увлекался ботаникой. О появлении в этих краях Ибн Шакура никому не известно, а что касается проводника — сикха, он вряд ли кого интересует.

И в самом деле, кого?

Остаток дня я провел с Соломоном, занимаясь нашей с Сафаразом экипировкой. Мы снова стали походить на пенджабских мусульман, но на этот раз выглядели гораздо представительнее, к тому же обзавелись тюками с дешевым индийским табаком, под которым припрятали немного контрабандного рома местного производства — обычный набор товаров пограничной зоны. Помимо этого прихватили кое-что из скобяных изделий: пару стволов калибра 0.38 в комплекте с родными сердцу патана ножами. Эти кайберы привели Сафараза в бешеный восторг — ведь патан без ножа, что дворецкий без ливреи.

Мы прихватили с собой немного еды; ещё мой выбор остановился на довольно древнем, но точном армейском компасе и карте местности. Последние приобретения беспокоили меня больше всего, ведь в случае задержания они могли нас здорово скомпрометировать. Но для точной ориентации на местности без них не обойтись. Пока я ломал голову, как лучше замаскировать эти игрушки, хозяин подарил мне бесценное сокровище в виде американского спасательного компаса, невинно прикинувшегося медной пуговицей. Такие побрякушки в этих местахкрайне популярны — армейские значки, пуговицы всех мастей и прочая дребедень часто украшала ремни аборигенов. Потом он скомкал карту и завернул в неё пачку табаку. Йев обиделся на меня за игнорирование его совета насчет предложенной Гаффером работы, но это не помешало бескорыстному проявлению дружбы.

На закате мы покинули его гостеприимный кров и отправились обратно в Ферозипур на почтовом грузовике, но на этот раз первым классом, как подобает мелким, но преуспевающим торговцам. В данном случае это означало место в кабине, а не на крыше, что избавило нас от угольной пыли, но добавило клопов в наши одежды. Границу мы снова пересекли по пояс в воде, предусмотрительно упаковав в тюки свои штаны и сандалии. Потом сели в утренний поезд и дотащились до Барилли. Как только ноздри Сафараза вдохнули горный воздух, его настроение резко изменилось в лучшую сторону. Хорошо хоть кто-то ещё сохранил способность радоваться.

Глава четвертая

При свете дня мы открыто перешли границу Непала. Пограничники-гуркхи разыграли сомнения относительно законности нашей торговли, но небольшая пачка табака, сдобренная половиной бутылки рома, уладили все проблемы. Два часа мы шли не останавливаясь, сгорбившись под тяжестью поклажи, а затем отдыхали на корточках, привалив груз к подходящему валуну. Белые туристы ходят прямо, чтобы глазеть на вершины гор, на привале сбрасывают рюкзаки на землю, а после отдыха отчаянно пыхтят, водружая их обратно на спину. Говорили мы мало, плевались гораздо чаще и изредка пили из горных источников, сложив ладони пригоршней. Так нам удавалось в разряженном воздухе избегать желудочных спазм.

Только в полдень мы сделали небольшой привал, но вовсе не для того, чтобы подкрепиться, как это сделали бы закоренелые безбожники, а сполоснуть рот, омыть ноги и, расстелив ветхие молельные коврики, преклонить колена лицом к Мекке. Вне всяких сомнений, мое поведение выглядело слишком педантичным и театральным, но только так и можно было играть эту роль. Говори, дыши, думай, живи в своем образе, и курчавые волосы со смуглой кожей не будут играть столь решающего значения. Не говоря уже о том, что на Востоке никогда нельзя сказать, чьи глаза тайно следят за каждым твоим движением.

Мы нашли место, где бедолага-проводник сбился с пути, но не стали сворачивать: для этого пришлось бы без всякой видимой причины сойти с основной тропы. Так что пришлось пройти ещё три мили, а когда солнце скрылось за острыми вершинами гор, устроить привал. В неясном свете сумерек я изучал карту и довольно сносно сориентировался на местности по трем окружавшим нас приметным пикам, а затем провел карандашную линию в точку, где нас последний раз ждала засада. Мы оказались к ней гораздо ближе, чем можно было полагать. Фактически нас разделял один короткий, но тяжелый переход через два горных кряжа. Не больше двух миль, если мерять по прямой, шесть или даже больше — по горным тропам.

Я обсудил ситуацию с Сафаразом. Он совсем не разбирался в картах, несмотря на шесть лет службы в армии, но его нос, глаза и уши легко компенсировали этот недостаток. Патан втянул ноздрями воздух, долго вглядывался в темноту и сказал, что задача может оказаться не слишком сложной, если не брать в расчет спуск с перевала, поскольку в соседней долине расположились какие-то люди.

Я определенно не слышал звона овечьих колокольчиков, не улавливал запаха дыма, но спорить было бесполезно. Над крошечным костерком из прутьев, который можно было легко закрыть ладонями, мы согрели воду в медной чашке и запили ей обычный, грубый хлеб, которому предшествовала солидная порция горячего рома с коричневым тростниковым сахаром. Сафараз как мусульманин должен был бы чураться крепких напитков, но армейская школа плюс последующая служба у меня помогла справиться с этим предрассудком до такой степени, что теперь он мог перепить любого гуркха.

Кажется мне уже приходилось упоминать, что Сафараз был из тори кель — самой воинственной народности патанов. Они рассеяны вдоль всей границы, но фактически не подчиняются ни Индии, ни Пакистану, и попадают практически в ту же категорию, что и гуркхи. Со времен независимости это позволяло нам в ограниченных пределах брать их на службу в специальные подразделения британской армии. Когда он вышел с гонконгской гауптвахты, недолюбливавший меня штабник сделал его моим Пятницей. С тех пор мы ни разу не разлучались, а я остался у моего недоброжелателя в неоплатном долгу.

Подъем оказался чертовски труден. Нам удалось соорудить из двух тюрбанов нечто вроде альпинистской страховки. Нас разделяло не больше шести футов, но в этой кромешной тьме я не мог различить даже его силуэта, а это могло означать, что он меня тоже не видит. И все равно Сафараз уверенно тащил меня за собой кратчайшим путем к вершине. До меня доносились его приглушенные вздохи и сетования по поводу сахибов с большими ногами, которые имеют обыкновение карабкаться по горам с грацией беременной верблюдицы. В ответ мне оставалось только отругиваться.

Патан в очередной раз оказался прав: в соседней долине расположились на ночлег какие-то пастухи, но мы миновали их лагерь с подветренной стороны, так что ни одна собака не залаяла, хотя мы прошли достаточно близко, чтобы заметить, как овцы нервно нюхали воздух. Нам удалось перебраться на другой берег речки и вскарабкаться на второй кряж, который значительно уступал в крутизне первому. Сафараз услышал внизу глухой шум воды и остановился.

— Вон там, сахиб, чуть левее, то место, где мы выбрались из воды, а правее его эти сукины дети устроили нам засаду.

На этот раз я позволил себе с ним не согласиться. Он был хорош в своем деле, но не до такой же степени.

— Неужели сахиб не ценит свой дом, скотину и жену? — рассмеялся он в ответ, что на языке патана было равнозначно предложению заключить пари на эти нетленные ценности.

Поскольку мне не довелось обзавестись вышеупомянутой собственностью, на кон была поставлена его плата за следующий месяц, то есть либо она удваивалась, либо не выплачивалась вовсе. Первые же лучи солнца, к моему сожалению, подтвердили его правоту. Прежние проигрыши так меня ничему и не научили.

Тщательно обследовав тропу, мы спустились вниз, ожидая увидеть трупы наших спутников или по крайней мере то, что от них осталось. Но ожиданиям не суждено было сбыться. Я даже стал предвкушать победу в нашем споре, но Сафараз угрюмо указал мне на следы от пуль на окружающих утесах. Да, это все-таки было то самое место. Патан стал кружить как ищейка, а у меня хватило здравого смысла оставить его в покое.

— Кампы ушли в ту сторону, сахиб, — сказал он, показав рукой вверх по тропе.

— Мы и так это видели.

— Но потом приходили другие и тоже ушли.

Тропа была каменистой, но временами попадались крошечные островки песка, а язык следов и едва видимых отметин был для него открытой книгой.

— Вот, смотри, обувь кампа из шкуры яка с войлочной подошвой. Они оставили свои следы вот здесь и здесь. Шел дождь, и мокрый песок сохранил следы. А вот уже другие следы, сахиб. Это — чапли с грубыми гвоздями в подошве, такие же как у нас на ногах. Они появились здесь позже других, местами следы накладываются на предыдущие. Видите? Вот здесь. Они-то и убрали трупы.

Мне не нужно было спрашивать, чьих это рук дело. Даже отъявленные ублюдки-кампы все же оставались тибетцами, а ни один уроженец Тибета не станет возиться с трупами. Эта работа годится только для неприкасаемых и отверженных.

— В какую сторону их унесли? — спросил я.

Он указал вверх по тропе, и мы отправились на розыски. Но после первых же шагов патан остановился, понюхал воздух и сошел с тропы. Мы наткнулись на почти обглоданные кости, которые все ещё хранили приторно-сладковатый запах недавней смерти. Их засунули под нависающий валун, привалив для верности или защиты от шакалов несколькими булыжниками. На этой тропе, если её вообще можно считать таковой, редко встретишь человека. Ее вряд ли можно было вообще считать чем-то большим, кроме каменистой полоски, окаймлявшей скалистый берег бурной реки. Кому могло прийти в голову прятать кости? Да и зачем? Насильственная смерть, несчастный случай или спланированное убийство — привычная вещь в этих краях. Скудное население этих пустынных мест слишком занято проблемами собственного выживания, чтобы проявлять излишнее беспокойство о мертвецах. Правоверный буддист может чуть сильнее крутнуть свой молельный барабан и бросить пару лишних камешков на могильный холмик, но обычный прохожий, индус или мусульманин, при виде кучи костей обойдет её, не удостоив даже лишним взглядом, за исключением тех случаев, когда у него существуют особые причины ими заинтересоваться. Можно уверенно заключать беспроигрышные пари, что никто из прохожих не свернет с пути сообщить полиции о страшной находке. Мудрый человек в этих краях занимается только собственным делом.

Сафараз не сводил с меня глаз. Похоже, ему был понятен ход моих мыслей.

— Кто-то считает, что за первой группой могут последовать другие, сахиб, — заметил он.

— В таком случае за нами уже кто-то наблюдает, — вздохнул я и стал рассматривать окрестные холмы, но мой ангел — хранитель отрицательно покачал головой.

— Какому дураку придет в голову средь бела дня устраивать здесь засаду? — возразил он. — Ровные склоны голых холмов не смогут укрыть и кролика. На том гребне есть кое-какие клочки растительности, но посмотри там пасутся дикие козы. Нет, за нами никто наблюдать не может.

На какое-то время его слова меня несколько успокоили, но нервное напряжение осталось. Тропу очистили от костей, а это служило убедительным подтверждением догадки, что здесь ждали кого-то еще. Мне хотелось выяснить, кто мог расположиться в следующей долине, но мы могли спугнуть своим приближением коз, а это послужит предупреждением любому, кто затаился по ту сторону гребня.

— Переждем здесь до темноты, — сказал я Сафаразу. — Теперь мы не пойдем вдоль берега, как прошлый раз, а параллельно, в паре сотен ярдов в стороне.

На этот раз патан одобрительно зацокал языком.

— Знакомый маршрут, — заметил он. — Совсем как в детстве, когда случалось воровать скот. Если бы проклятый сикх той ночью слушался меня, ему бы не пришлось сейчас корчиться в преисподней.

Мы перешли реку вброд и отправились на то же место, что и в последний раз. Только оно обеспечивало надежное укрытие со всех сторон, и стоило нам только расположиться среди валунов, как мы увидели кампов.

Четверка бандитов направлялась в долину. Только мгновение назад тропа была безлюдной, и вот они внезапно появились меньше чем в двухстах ярдах, по ту сторону реки. Они неутомимо двигались вперед своей странной походкой, наступая сразу на всю ступню, голые по пояс и с автоматическими винтовками за плечами. Двое несли закопченный котел. Сафараз как раз привстал, чтобы отправиться за водой к реке, и застыл как вкопанный. Они нас не заметили и ушли своей дорогой, а я смог перевести дух и наконец вдохнуть полной грудью.

— Откуда, черт возьми, они взялись? — раздраженно бросил я, но Сафараз не мог дать внятного ответа, только выругался и заметил, что они никак не могли пройти верхом, поскольку козы продолжали пастись на прежнем месте.

— Они не только не могли прийти издалека, сахиб, — уверенно заявил он, — но и далеко уйти не могут. В котле готовили еду и над ним ещё поднимался пар.

Патан осознавал свою оплошность и умолял меня позволить ему отправиться на разведку. Мы едва не разругались, когда в поле зрения появилась ещё одна четверка, на этот раз двигавшаяся в противоположную сторону. Поначалу мне показалось, что это те же самые, но Сафараз указал мне на ружья за их спинами. Вооружение было другим, котел исчез. Теперь почти все стало ясно: произошла смена караула, а значит их штаб-квартира расположена где-то неподалеку, вверх по долине, а наблюдательный пост — у её начала, по правой стороне. Но где вверх по долине? Тропа была почти вся на виду, вплоть до вершины горного кряжа, если не считать ярдов пятидесяти, где она вместе с рекой пряталась в складках местности.

— Вот так, сахиб, вот так, — бормотал Сафараз. — Не будь я слеп, как земляной червь, мне все давно стало бы ясно. Их лагерь как раз в той мертвой зоне, которая отсюда не просматривается.

— Где, черт возьми, они готовят пищу? — возразил я. — Даже сухой навоз, и тот дает немного дыма.

Но все-таки он был прав. Возвращавшаяся четверка исчезла во впадине и больше не появлялась.

На этот раз я был уязвлен не меньше моего спутника. Наблюдательный пост, если его можно так назвать, расположился ниже нас по течению. Если бы прошлой ночью мы точно придерживались тропы, то наверняка столкнулись с ними. Правда, место, где мы попали в засаду, находилось как раз напротив. Почему они сменили позицию? Наверное, я невольно усомнился вслух, потому что в глазах Сафараза застыл недоуменный вопрос.

— Стал бы сахиб ставить засаду на тигра дважды в одном и том же месте? — наконец спросил он. — Особенно если тигр в первый раз уже почуял ловушку? Эти ребята знают, что двум удалось уйти, значит, они вернутся. Позволь мне разведать вниз по течению, сахиб. Нам нужно выяснить, что они затевают.

В конце концов я уступил. Как змея он выскользнул из своей одежды и, хотя на тропе не было ни единого булыжника больше фута высотой, секунд через тридцать уже потерялся из виду. Через полчаса Сафараз вернулся с триумфальной улыбкой, и мне стало ясно, что он снова оказался прав.

— Место почти совсем как у нас, но несколько лучше замаскировано, и прекрасный обзор всей долины. Они лежат среди камней: трое спят, а тот, что на страже, доскребает из котла остатки варева и набивает свою поганую утробу. Аллах не оставил нас, когда ты решил перевалить через гребень, а не спускаться по тропе.

Не я решал, и он прекрасно это знал, но всегда проявлял чудеса учтивости, когда ему удавалось хоть в чем-нибудь меня превзойти. Патан продолжал превозносить мою мудрость, пока я из чувства самозащиты не отправил его вверх по течению. На этот раз его отсутствие затянулось гораздо дольше, и появившись передо мной, он просто дрожал от возбуждения. По его словам, вид окрестностей был обманчив, и складка местности оказалась гораздо обширнее и глубже, чем виделось с нашего наблюдательного пункта. Она выгибалась дугой, образуя ещё одну небольшую долину, и только вблизи удавалось разглядеть пещеру в дальнем её конце.

— Вот куда они скрылись, сахиб, — заключил он, — как крысы в нору. Пещера очень глубока, во входе темно, как в тоннеле.

Значит, здесь у них штаб — квартира, — решил я, отмечая точку на карте. Ладно, Гаффер за свои деньги получит настоящий улов. Оставалось только гадать, что он станет с ним делать. Вполне естественным казалось обращение в непальскую полицию. Отряд крепышей — гуркхов с удовольствием разорит это осиное гнездо.

Конечно, суду мало что удастся предъявить, особенно если они уже уничтожили останки нашей группы. И я не мог представить, как Гаффер решится позволить мне давать показания. Но в этих краях существуют такие способы получить информацию, которые не принимаются в расчет законами цивилизованного Запада. Кое-что удастся выудить на допросах, возможно даже узнать судьбу Уэйнрайта. Но главное состояло в том, что мне посчастливилось найти их замаскированную штаб-квартиру.

— Отлично, давай перекусим, — предложил я, — а как только стемнеет вернемся обратно тем же путем, что пришли.

Стоило нам приступить к скромной трапезе, как из впадины появилась ещё одна группа, двигаясь к изрезанному гребню. Их было пятеро: трое шли пешком, двое ехали на мулах.

Сафараз небрежно, словно мы говорили о погоде, заметил, что двое на мулах — европейцы, и один из них — Уэйнрайт-сахиб. Я до боли в глазах вглядывался в удалявшуюся колонну, но в сумерках все фигуры казались облаченным в шкуры кампами.

— Ты абсолютно уверен?

— Клянусь головой моей матери, — последовал невозмутимый ответ. — К тому же у Уэйнрайта-сахиба связаны руки.

Последние слова вызвали у нас противоречивые чувства. Если бы руки Уэйнрайта были свободны, немедленное возвращение к Гафферу с информацией о предательстве его коллеги выглядело бы вполне оправданным. Можно было умыть руки, а ему оставалось только дожидаться смерти. Но раз Уэйнрайт явно не пользовался их гостеприимством, мне по крайней мере следовало проследить за ними до следующей базы. Конечно, особого энтузиазма это не вызывало, но все-таки я мог вздохнуть с облегчением. Предательство в наши дни не в новинку, но тем не менее продолжает вызывать отвращение.

Когда они добрались до гребня, солнце уже село и, как это часто бывает в горах, сразу спустилась тьма. Стараясь держаться подальше от пещеры, мы сделали по долине порядочный крюк и в ста ядрах от реки стали карабкаться вверх по склону. Поначалу подобное занятие казалось довольно простым делом: шум реки, разбивавшейся на несколько стремительных потоков, служил хорошим ориентиром. Но по мере удаления от неё меня начали мучить сомнениями относительно выбора направления. Подъем стал сложнее, никаких ориентиров отыскать было просто невозможно, но Сафараз чувствовал себя в родной стихии и сомнениями не терзался. По его словам, мы по-прежнему держались в сотне ярдов от тропы и двигались параллельно ей. Мне оставалось только верить, что он прав.

Следующая долина по сравнению с только что нами оставленной казалась совсем дикой, хотя где-то в отдалении виднелись крохотные огоньки, которые по мере приближения оказались рухом — поселком, которым пользовались только в летнее время, пока ещё была возможность найти для овец скудные пастбища. Я с благодарностью присел отдохнуть и позволил Сафаразу отправиться на разведку. Вероятно, со стороны могло показаться, что я слишком много взвалил на патана. Не стоит сомневаться — именно так и было. В таких ситуациях от него гораздо больше проку, чем от меня, так что он получал полную свободу действий, и мешать ему я не собирался. Не стоит самому пытаться вспугнуть дичь, когда у тебя есть прекрасно выдрессированная легавая.

Сафараз вернулся очень быстро, и будь он собакой, то в ожидании поощрения усиленно вертел бы хвостом.

— Сахиб, они там отдыхают, я через кошару подобрался к ним вплотную, сказал патан. — Но трое кампов болтают на своем варварском языке, ни единого слова понять невозможно. Теперь они снова отправились в путь и опережают нас минут на десять.

Я с трудом распрямил одеревеневшие ноги. Многочасовыми блужданиями по горным тропам я был сыт по горло. Но Сафараз уже скрылся в темноте, и оставалось только проклинать судьбу и следовать за ним. Мы обошли поселок стороной и потеряли на этом уйму времени, но быстро наверстали упущенное, поскольку нам не приходилось в темноте тащить за собой ещё и мулов. Вскоре до нас донеслось цоканье копыт по каменистой тропе, и Сафараз определил расстояние в две сотни ярдов. Оставалось только надеяться, что он не ошибся в меньшую сторону, поскольку ложбина после воронкообразного сужения превратилась почти в расселину, и мы уже не могли преследовать противников с фланга.

Я решил, что такой малый интервал слишком опасен и ускорил шаг, стараясь поравняться с Сафаразом, который опережал меня ярдов на десять. Но стоило мне его догнать, как он на кого-то налетел.

Раздался приглушенный вскрик, короткий шум борьбы, закончившийся неприятным булькающим звуком, и виноватый голос Сафараза:

— Прости, сахиб, изгиб тропы скрывал этого недотепу, пока я буквально не столкнулся с ним нос к носу. Он сразу перестал мочиться на дорогу…

Мы замерли и несколько минут прислушивались. Группа впереди продолжала свой путь, стук копыт становился все тише. Скрюченная фигура на земле принадлежала одному из кампов. Поначалу мне показалось, что Сафараз его нокаутировал, и трудно было представить, как поступить с такой обузой. Но потом стало ясно — предо мной лежал труп, и патан уже засовывал за пояс свой нож.

— Быстрее уберем его с тропы, — предложил я. — Один из них может вернуться…

— Интересно, сахиб, кому может прийти в голову возвращаться назад в этой кромешной тьме, чтобы искать отставшего? — резонно заметил Сафараз. Скорее они подумают, что он шагает позади с такой же скоростью.

Мне не хотелось полагаться на волю случая, и мы оттащили тело за несколько широких камней. Когда Сафараз снимал с него винтовку с патронташем, его лицо светилось от радости.

— Теперь дела пойдут лучше, сахиб. Мы отправимся следом и с первыми же лучами солнца — бах, бах, бах — их вонючий приятель больше не будет одинок.

Прекрасный образчик логических размышлений патана мы не сумели проверить на опыте, потому что вскоре услышали с тропы чей-то зов и присели рядом с трупом.

Этот тип медленно, но неотвратимо приближался. Нам не было его видно, но в каждом его шаге чувствовалось нежелание и неуверенность. Проходя мимо нас, он снова окликнул товарища и раздраженно добавил какую-то фразу, которую мы дословно понять не могли, но, очевидно, служившую тибетским эквивалентом «Куда ты, черт побери, подевался, тупой ублюдок?» Затем Сафараз без всякого приказа с моей стороны скользнул в темноту, и вскоре я услышал звук, скорее похожий на вздох, а патан снова вытирал свой нож.

— Незачем тащиться за ними по пятам, сахиб, — усмехнулся он, — Они сами к нам идут.

— А тебе придется расстаться с двухмесячной платой, — рассерженно бросил я. — Еще одна подобная инициатива без моего приказа, и прощай.

Он даже извинился, но вряд ли искренне. Мы свалили это тело рядом с первым, и я попытался предугадать дальнейшее развитие событий. Раз первые двое не вернулись, «хозяин», если только он не законченный идиот, вряд ли пошлет третьего кампа назад на поиски. Нет, он сделает привал где-нибудь подальше от этого места и будет настороже. Если у него оставалась хоть крупица здравого смысла, — а у меня не было никаких оснований подозревать его в обратном, — он укроется сейчас поблизости от тропы до рассвета, который по моим расчетам должен начаться не более чем через час. Тогда он сможет послать на поиски последнего кампа или наоборот, спешно уйти с пленником, а кампу приказать прикрывать их отход. Именно так сделал бы на его месте я, особенно если пленный представлял ценную добычу, а Уэйнрайт несомненно относился к этой категории. Но так недолго было его потерять. Значит, необходимо было в темноте как можно ближе подобраться к их расположению, хотя в этом случае все преимущества доставались тому, кто выжидал.

Тут меня осенила идея, и я приказал Сафаразу помочь снять с трупов большие шубы из овечьих шкур — нечто среднее между пальто и халатами.

Мы бросили свои пожитки, облачились в шубы, натянули на голову капюшоны, и едва небо стало бледнеть, двинулись вверх по тропе.

Глава пятая

Они расположились в четверти мили, и заметили нашу процессию гораздо раньше, чем мы их. Я усиленно хромал, используя винтовку в качестве посоха, а Сафараз притворно помогал мне с другой стороны, но винтовку из рук не выпускал. Оставшийся камп вышел из укрытия и сердито прикрикнул на нас, когда ещё осталось ярдов сто. Патан ещё сильнее пригнул голову и махнул в ответ винтовкой. Он изображал из себя смертельно усталого человека, который просто не в силах что-либо возразить. Камп отвернулся, забросил на плечо автоматическую винтовку и крикнул остальным. Те выехали на тропу уже верхом, но мне ничего рассмотреть не удалось: мы шли против солнца, а они остановились в тени.

Я надеялся, что удастся подойти почти вплотную до краха маскарада, но камп как на зло повернулся к нам и снова что-то крикнул, похоже, требуя ответа. Сафараз снова повторил свой жест ружьем, но тот не унимался и с нарастающим подозрением заорал снова, тем временем снимая с плеча винтовку. Я выстрелил с бедра и промахнулся, но Сафараз послал свою пулю точно в цель, а затем прежде, чем камп успел плашмя рухнуть на землю, ещё раз успешно повторил свой маневр. Мулы стали реветь и брыкаться, сбросив одного из седоков, а другой сумел развернуть своего вверх по тропе и скрылся за поворотом в сопровождении животного, оставшегося без седока.

Сафараз грязно выругался и понесся вверх по склону, чтобы снова взять его на мушку, но мне трудно было определить, кто из них упал, а кто остался в седле, так что я приказал ему остаться. Патан с неохотой, словно игрок в бридж, получивший на руки «большой шлем», подчинился, и мы вернулись к упавшему.

Им оказался почти окоченевший Уэйнрайт. Его руки были туго стянуты спереди кожаным ремнем. Очевидно, в таком положении он пребывал давно, поскольку конвоиры только набросили ему на плечи теплую шубу, оставив рукава болтаться по бокам. Мы аккуратно перепилили ножом кожу ремня, и я попытался растереть его руки, чтобы улучшить кровообращение. От боли он сразу очнулся и сделал попытку сесть, невнятно что-то бормоча, но до тех пор, пока мы не вернулись к нашим пожиткам, я даже не стал его слушать. Он был крепок, и молодость быстро брала свое. Хотя вид его оставлял желать лучшего, минут через десять он начал приходить в себя.

Его наряд, если не принимать в расчет крайне неряшливого и грязного вида, мало отличалась от наших. К тому же он обзавелся множеством вшей, перебравшихся с заботливо наброшенной на плечи шубой, а десятидневная щетина удачно завершала картину.

— Ну, кто начнет первым? — спросил он, бросив на меня не слишком любезный взгляд.

— Я не стану перебивать, — заверил я. — Тем более, что особенно рассказывать не о чем. Нашу группу почти всю перебили. В живых остались только мы с Сафаразом. Мы вернулись в Лахор, но Гаффер упросил меня поискать тебя. К счастью, мне повезло…

— В скромности тебе не откажешь, — кисло процедил он.

— Может, все-таки не будем переходить на личности? Нам нужно сматываться, да поскорее, а то тот тип в любую минуту может вернуться с подмогой. Есть какие-нибудь соображения по части цели вашего путешествия?

— Нет. Единственное, что я могу сказать — мы сделали два ночных перехода от первоначальной стоянки. В последнюю ночь нам не удалось далеко уйти, поскольку он потерял двух своих придурков, — тут он кивнул в сторону сваленных за камнями трупов. — Это они?

— Да.

— Мастерская работа. Мы даже шороха не слышали.

— Один из них отошел в сторону немного отлить, и на него наткнулся Сафараз. Затем его коллега отправился на поиски… Я же сказал тебе, нам повезло…

— Природа скромностью тебя не обделила, — не унимался он. Я отвернулся, чтобы поднять свой тюк, и снова услышал его голос. — Извини, Риз. Просто вспомнил нашего старого ублюдка, который теперь не упустит случая поупражняться в красноречии на мой счет.

Уэйнрайт встал, поморщился и начал растирать затекшие ноги.

— Лучше убраться с тропы и несколько часов отдохнуть, — предложил я, и этот тип тут же распустил хвост.

— Я — в полном порядке.

— А мы не можем этим похвастать, — возразил я. — Последнюю неделю мы круглые сутки трамбовали пятками местные тропы.

Сафараз бросил ему автомат, захваченный нами у последнего кампа, и мы начали карабкаться вверх по склону. Он тяжело дышал мне в спину — ночь, проведенная верхом на муле, не лучшая подготовка к скалолазанию. Но я не стал снижать темп, а когда патан попытался прийти ему на помощь, то встретил недружелюбный отпор. Когда мы оказались на вершине гребня, он был уже весь в поту, с посеревшим лицом, по которому из пореза, полученного при падении сочилась, перемешиваясь с грязью, кровь.

Я не стал тратить время на отдых и предпринял ещё один марш-бросок через долину внизу, потом подъем на следующий кряж, ещё один спуск — и объявил долгожданный привал. Дело даже не в том, что мне не терпелось выместить на нем свою неприязнь, просто пока мы не отойдем от трупов хоть на пару миль, стервятники не начнут свое пиршество. Когда же мы наконец обосновались среди рододендронов у звонкого ручья, он тут же отключился. Я первым заступил на караул, поскольку нужно было определить наше местонахождение и зафиксировать его на карте.

Представьте себе растопыренную пятерню ладонью вниз. Тыльную сторону ладони и запястье образует горный массив, идущий на северо-восток к главному гималайскому хребту. Пальцами служат горные кряжи, на которые мы постоянно карабкались, а промежутки между ними — долины. Мы пришли в Непал вверх по долине между указательным и средним пальцами, но сейчас расположились посреди безымянного с мизинцем, почти между суставами на тыльной стороне ладони; а путь наш в Индию пролегал возле кончика среднего пальца. Вот так в первом приближении выглядела наша задача.

На бумаге все выглядело вполне безобидно, и даже с учетом того, что пальцы протянулись миль на тридцать, задачу трудно было считать непосильной. Но тропу можно было считать прямой только относительно, а значит наш путь растягивался на все шестьдесят. Двадцать миль в день неплохая норма для тренированного человека, а Уэйнрайт, несмотря на все превратности судьбы, после хорошей передышки наверняка будет в порядке.

Я проверил запасы. Хлеб у нас кончился, осталась только пара фунтов мелкого гороха. Жевать эту штуку — все равно что набить полный рот свинцовой дроби, но если удастся проглотить, то можно заморить червячка. Именно эту крупу тибетцы перемалывают, чтобы приготовить свою основную еду — тсампу.

Это натолкнуло меня на мысль. Я обшарил карманы тех чуба, что мы прихватили с собой для защиты от ночного холода, и наскреб ещё пару фунтов этого добра. Обычно его смешивают с чаем и маслом из молока яка, но мне пришлось экспериментировать с ромом и остатками тростникового сахара сырца. В результате получилось шесть плоских хлебцев, которые к тому времени, когда пришел черед подняться Сафаразу, по твердости не уступали камню. Приказав разбудить меня на закате, я провалился в сон, предвкушая шесть часов часов блаженства.

Уэйнрайт умудрился не только немного привести себя в порядок, но даже ополоснуться в ледяной воде, и когда меня разбудил Сафараз, уже не был столь воинственно настроен. Я изложил ему свой план, показал на карте маршрут, и он молча кивнул, ни в чем не переча. В таких вещах необходимо придерживаться определенного протокола. Мы не имели чинов и званий как таковых, но лица, состоящие на службе, как правило превосходят по положению внештатных сотрудников по одной простой причине: после выполнения задания они оставались у Гаффера под рукой и под огнем его критики, а мы, получив деньги, жили своей жизнью. Следовательно, чисто формально Уэйнрайт был тут старшим.

— По моим расчетам, понадобится срочный ночной марш, хотя бы только на тот случай, если они начнут прочесывать долины. Ведь ты не знаешь точно, сколько у них людей, — заметил я.

— Там, где меня держали, человек двенадцать кампов, прикинул Уэйнрайт. — Четверо постоянно в дозоре, с восьмичасовыми перерывами. Потом время от времени появляются несколько индусов, и конечно тот немец, что смотался на муле.

— Он и есть босс?

— Только отчасти. Обычно он получает приказы от кого-то еще. К несчастью, я плохо понимаю по-немецки, хотя в любом случае не было слышно, что ему передавали, — этот тип слушал радио в наушниках. Раболепный служака, только и слышно: «Яволь, май герр» или «Найн, майн герр».

— Он вообще говорил по-английски?

— Ни разу не слышал, тем более, что он вообще никогда ко мне не обращался. По-моему, тибетского он тоже не знает. Обычно он инструктировал кампов на урду, через индуса-переводчика. Таким мне удалось узнать, куда они направляются и сколько на это понадобится времени.

— Они понимали, что ты европеец?

— Трудно сказать. В ту ночь меня затащили в пещеру, связали и бросили на земле. Иногда кормили всякой дрянью, давали жестянку с водой и заставляли управляться со всем этим, не развязывая рук. Дважды в день один индус развязывал мне ноги и водил в отхожее место. Тебе когда-нибудь приходилось спускать эти чертовы пенджабские штаны со связанными руками?

— Как ты попал в их лапы? — спросил я. — Или хочешь приберечь информацию для рапорта?

— Теперь в этом нет никакого смысла, — мрачно буркнул Уэйнрайт. — Я действовал без приказа. Мне хотелось проследить за вами до самого места встречи, выждать, пока вы заберете Поляновского, а потом выяснить маршрут оставшейся компании, собрать побольше информации и вернуться в Лахор. Проще не бывает. Я думал, лучше вас опередить, а не тащиться следом, но тут заметил «хвост» из двух индусов. Пришлось немного покружить, я даже заблудился, и когда наконец снова вышел на тропу, время уже поджимало. Ведь я хотел добраться до места часа за два до условленного времени и где-нибудь затаиться. А так, когда я угодил в засаду, разрыв между нами не превышал и десяти минут. Двое кампов набросились на меня и огрели по голове. Они не слишком старались — я слышал, как по вам стреляют, и даже понял, что меня бросили в пещере. Вот и все.

— Кто выбрал место встречи?

— Мне этого не сообщили, но можно было понять, что ЦРУ имело в Катманду дело с посредником. Как бы то ни было, Уилбур дал мне и Надкарни координаты — просто точку на карте. Нам ещё пришлось уточнять её на рельефкарте в Топографическом управлении. Все было слишком неопределенно, поэтому Надкарни заявил, что собирается нанять местного проводника, и меня практически вывели из операции.

Тут он замолчал. Его отчаяние вызывало у меня искреннее сожаление. С бедолагой Уэйнрайтом вечно так. Никто не мог назвать его недальновидным или глупым, да и мужества ему было не занимать. Он просто неудачник…

— Остается только вопрос, почему тебя не пристрелили, как остальных? заметил я.

— Мне кажется, они прекрасно представляли, что вы идете за мной буквально по пятам. Так что вначале они не могли себе позволить поднимать пальбу, а потом, когда я уже был у них в руках, решили сберечь меня для допроса.

— Но зачем было держать тебя три дня поблизости от места засады?

— Возможно, они понимали, что рано или поздно пришлют кого-нибудь еще. Как вы сумели проскользнуть, ума не приложу. Только не говори, «нам просто повезло», — он впился зубами в мой кулинарный шедевр и вынужденно замолчал.

Я разбудил Сафараза, дал ему подкрепиться, и мы стали спускаться в долину. Впереди шел Сафараз, за ним — Уэйнрайт, а кто оказался замыкающим, догадаться не трудно. Никакого подобия тропы не было и в помине, так, узкая полоска кружившая среди хаоса камней. Нам с Уэйнрайтом пришлось туго, мы нещадно хромали, так что пришлось попросить патана немного поумерить прыть, но Уэйнрайт решил не давать себе снисхождения и снова начал возникать. К тому времени я уже был сыт по горло его комплексами и объявил привал.

— Послушай! — рявкнул я. — Я устал не меньше твоего и не хочу выдохнуться ещё до рассвета. Так что с этого момента ты или перестанешь каждый раз затевать свару, или топай назад в одиночку.

Уэйнрайт собрался было возражать, но воинственный пыл быстро сошел на нет, он несвязно пробормотал извинения, и мы снова тронулись в путь. Оставалось только надеяться, что теперь дорога до Лахора пройдет без приключений. Конечно, можно пожалеть о хронической неспособности Уэйнрайта смириться с поражением, не приписав его чьим-то проискам. К тому же он становился опасным и мог проявить никому не нужную активность просто для самоутверждения. Я рассчитывал, что Гаффер устроит ему за последний провал хорошую вздрючку, но все равно дал себе слово больше никогда с ним не работать. Это дело станет для нас последним.

Остаток ночного марша прошел без приключений, но до нормы в двадцать миль было ещё далеко. К рассвету мы ещё ползли по дну долины, а отвесные склоны были слишком круты, чтобы на них взобраться. Уэйнрайт предложил сориентироваться по карте и вскарабкаться наверх. Но здесь нас хорошо укрывала низина, а выше то тут, то там встречались проплешины зелени, которая могла привлечь внимание пастухов и их стада. Я изложил вое мнение и не услышал возражений — похоже, последняя перепалка пошла на пользу.

Днем мы спали по очереди, стараясь в промежутках обмануть желудки последними хлебцами, в сумерках тронулись в путь и к рассвету вышли к подножию гор с полосками возделанной земли, тянувшимися вдоль границы. Мы закопали наши шубы, винтовки и автоматы, поскольку они явно не подходили мирным торговцам из Пенджаба и в случае столкновения с патрулем гуркхов могли привести к печальным последствиям. Дорога стала легче, мне не составило труда определить, что мы всего в нескольких милях от границы, но не было смысла переходить её прямо сейчас: впереди до шоссе на Барилли нас ожидал шестидесятимильный путь по холмам, лесам и бездорожью.

Надобность в ночных переходах отпала, так что мы продолжали шагать в сторону деревни, до которой, если верить карте, оставалось меньше шести миль, а остаток пути даже проехали в повозке. Деревня состояла из дюжины глинобитных хижин, разбросанных вокруг пыльной площади с чайханой. Там можно выпить чаю, иногда получить и нечто более существенное, но отдохнуть там негде. Старик-мусульманин, заправлявший этим заведением, бросил в котел, где тушились овощи с карри, пару чахоточных цыплят, а когда мы набили желудки, отправил в караван-сарай по ту сторону деревни, в нескольких минутах ходьбы пыльным проселком.

Едва не засыпая на ходу от усталости, мы наконец добрались до места будущего отдыха. Квадратную площадку под открытым небом окружали четыре высоких стены с прочными тиковыми воротами. Конечно, лучше было разместиться на природе, но индийские путешественники слывут рабами привычек, и вид людей, спящих за пределами оплота цивилизации, мог вызвать у полиции нежелательные подозрения. Караван-сарай оказался пуст, даже без обычных сторожей, которые приходят по ночам, и мы прошли внутрь. Я не видел необходимости выставлять караул, так что мы забрались в разбросанное сено и провалились в сон.

Проснулся я от щипка за ухо. Надо мной склонился Уэйнрайт.

— Снаружи остановилась машина, — прошептал он.

— Возможно, это полиция, — сказал я. — Обычная проверка. Если придут, сиди, молчи и предоставь вести переговоры мне.

— Индусы, сахиб, — послышался торопливый шепот Сафараза. — Трое идут сюда.

Патан уже сидел на крыше и заглядывал через стену. Я вскочил, словно ужаленный, поспешно спрятал пистолет и уселся поблизости. Караван-сарай стоял в сотне ярдов от дороги, на которой остановилась машина, а вышеупомянутая троица уже была на полпути к воротам. Сафараз тоже достал оружие.

— Мы сможем достать их, как только войдут, — с надеждой сказал он и сразу добавил: — Если сахиб возьмет первого и даст время остальным зайти внутрь, я смогу…

Патан тут же получил от меня локтем по ребрам. Перестрелка возле деревни средь бела дня — худшее, что можно представить. К тому же эти люди могли оказаться обычными путешественниками. Теперь Уэйнрайт тоже присоединился к нам, я скомандовал:

— Быстро через забор и в канаву, — и первым подал пример.

По дну канавы, больше смахивавшей на пересохший ров вокруг средневекового замка, мы добрались до угла. Я осторожно выглянул наружу. Первый уже подошел к ним и доставал из-под рубашки пистолет.

— Я же говорил, — послышался сзади голос Сафараза, обиженный, как у непонятого пророка. — Теперь, если сахиб возьмет, как я предлагал, первого…

На этот раз мой локоть угодил ему в челюсть.

Как и на нас, на них была свободная пенджабская одежда, правда гораздо более опрятная. Из-под неё и остальные двое тоже достали оружие. Правда, прежде чем войти они долго вполголоса препирались. Похоже, никому из них не хотелось идти первым. Наконец они буквально втолкнули в ворота самого невысокого парня и, прежде чем отправиться следом, некоторое время следили за развитием событий. Потом все трое скрылись из виду, а мы в этот момент находились в полной безопасности, поскольку единственным местом, откуда можно было заглянуть через стену, была крыша навеса по ту сторону двора. Но нельзя было исключать опасность обходного маневра, поэтому я сделал своим спутникам знак следовать за мной и стал пробираться к кустам неподалеку от машины — единственному укрытию на ближайшую сотню ярдов.

Укрылись мы за ними как раз вовремя, потому что на дороге появился старый гуркх в потрепанной армейской куртке и с медным браслетом на запястье. Он остановился и заглянул в машину, что-то бормоча себе под нос. Из караван-сарая вышли индусы. Оставалось надеяться, что наши следы не бросались в глаза. Вся троица вернулась к машине.

— Караван-сарай, — сказал старый гуркх на ломаном урду, — откроется только на закате. Плата составляет рупию с повозки, полрупии с мужчины. Женщины, дети и скот бесплатно, но никаких собак…

— Спокойно, старик, — перебил один из пришельцев. — Мы разыскиваем троих пенджабцев, вроде нас. Они здесь отдыхали, и недавно.

— С прошлой ночи здесь никого не было, — решительно заявил гуркх.

— Ты лжешь, — бросил один из индусов. — Хозяин чайханы сказал…

Но закончить ему не удалось, — гуркх разразился потоком отборной брани.

— Кто ты такой, индусский ублюдок, чтобы называть меня лжецом? прорычал он. — Я, Парта Дхансин, отставной полицейский и хозяин этого караван-сарая. В наших краях знают, что делать с такими грязными подонками…

— Спокойно, не нужно шума, — пытался успокоить его третий. — Мы просто ищем наших друзей…

— Каких ещё друзей могут иметь паршивые пенджабцы? Идите своей дорогой. Сейчас вы в Непале, а не в своей чертовой стране. Еще раз зайдете без разрешения в караван-сарай, я вам уши отрежу, — он взмахнул своим кукри — смертоносным кинжалом гуркхов, с которым они никогда не расстаются, и изобразил выпад в сторону ближайшего индуса. Те спешно ретировались, набились в машину и укатили прочь. Старик прокричал вслед несколько ядреных оскорблений, плюнул, отвернулся и пошел к караван-сараю. Он был в два раза меньше ростом самого невысокого из них, но ни один знакомый с местными не станет связываться с разъяренным гуркхом, если не держит палец на курке, а эти парни поднимать пальбу среди бела дня не собирались.

— Теперь эта троица нас в покое не оставит, — мрачно процедил Сафараз. — Нужно было с ними разобраться, как я предлагал.

Пришлось устроить ему небольшую выволочку, — патан стал отбиваться от рук. Обычно Сафараз спокойно принимал мои разносы, но на этот раз все происходило в присутствии третьего лица, и это ему вряд ли могло понравиться.

— Но хорошо, что тебе удалось услышать машину, — похвалил я. — Ты нас спас, Сафараз.

Патан не хотел замечать протянутой руки и пробормотал, что в этом заслуга Уэйнрайта. Тот в своюочередь правильно оценил ситуацию и повел себя скромно. По его словам, он проснулся из-за расстройства желудка.

— Я слышал, как к деревне проехала машина, — объяснил он, — а спустя минут десять вернулась и остановилась. Я разбудил Сафараза, тот бесшумно, как пантера, вскочил на крышу и сразу оценил обстановку. Не могу не выразить ему свою благодарность за то, что избежал повторного плена, — с этими словами он торжественно пожал Сафаразу руку, тот застенчиво ухмыльнулся, и инцидент был исчерпан.

Мы призадумались. Трое головорезов удалились в сторону нашего маршрута и теперь оказались между нами и намеченным местом перехода границы. Что привело их сюда? Нас наверняка не заметили, пока мы шли по долине, иначе там же и разобрались бы. Неужели они рыскали по всем долинам, следили за каждым выходом и патрулировали пограничную дорогу? Похоже, что так. «Трое пенджабцев», — сказали они. Значит, им было известно, кого искать. Наверняка узнали обо всем от чертова немца. Ему было известно, как одет Уэйнрайт, а нас с Сафаразом он видел, когда мы сбросили свои шубы.

— Думаешь, стоит поискать другую одежду? — прочитал мои мысли Уэйнрайт.

Но тщетно было на это надеяться. По эту сторону границы мы могли получить только одежду гуркхов. Средний представитель этой народности ненамного выше пяти футов, хотя и крепко сбит. К тому же у них явно монголоидные лица и, если не считать редких тоненьких усиков, на лицах больше никакой растительности. Нас же выдавали не только шестифутовый рост, но и густая щетина.

Нужно было уходить, поскольку в караван-сарай начал прибывать народ, а несколько кустов не назовешь надежным укрытием. Мы выступили в густеющих сумерках порознь, но старались не упускать друг друга из виду. Я постарался взглянуть на ситуацию глазами наших противников. Им было известно, что мы где-то в этом районе, а нашей целью оставалась Индия. Но они не могли знать о нашей осведомленности по поводу их действий, а значит ждали в наиболее удобных для перехода границы местах, вероятнее всего у дороги на Барилли, куда мы и в самом деле направлялись. На нас попытаются напасть на этой стороне, но при неудаче несомненно повторят попытку уже в Индии. Противник явно хорошо организован и располагает неплохой связью. Так что оставалось только держаться подальше от нахоженных путей и двигаться ночью. Мне эта идея не нравилась, но выбора не было.

Я вздохнул и взял курс на запад, через редкие островки возделанной земли. Позади раздавались приглушенные ругательства моих спутников, поскольку к тому времени даже у несокрушимого Сафараза живот был ещё набит до отказа.

В этих местах ничто не говорит о существовании границы, но я рассчитывал пересечь её ещё до рассвета. К тому же наш спуск на равнину пройдет в густых джунглях. После жутких блужданий среди зарослей бамбука и рододендронов мы вышли на дорогу, и через пару миль она закончилась в поселке, которого не было на карте. Оставив спутников на окраине, я отправился туда купить еды.

День был базарный, и один пенджабец, хотя и очень замызганный, не привлекал излишне любопытных взглядов. Так что мне удалось кое-кого расспросить, и здесь нам повезло. Каждый день отсюда отправлялся грузовик, перевозивший почту, пассажиров и все, что можно было в него запихнуть. Маршрут его пересекал шоссе на Барилли. Неподалеку от конторы мне удалось выяснить, что грузовик отправляется в полдень, а весь путь в пятьдесят миль, если будет угодно Аллаху, преодолеет часов за пять. Согласитесь, это гораздо лучше, чем пешком.

Я вернулся к своим, после непродолжительной трапезы мы порознь вошли в поселок и даже купили билеты. Так же порознь купили на базаре новую одежду: от пенджабского ками с брюками для Сафараза до френча индийского чиновника и дхоти для Уэйнрайта. Затем немного ополоснулись и побрились у уличного цирюльника.

Неожиданные осложнения с задним колесом задержали наше отправление до двух часов, но Аллах в дальнейшем оказался милостив, и вся поездка заняла меньше пяти часов, которые мы провели зажатыми среди тридцати других пассажиров, одиннадцати коз и не поддающегося учету числа корзин вперемешку с тюками. На шоссе нам снова повезло — грузовик остановился всего в пяти милях от Барилли, до которого мы добрались на разных автобусах. Сафараз купил три билета до Ферозипура и раздал их нам. Затем мы снова разделились, сели в поезд и уже не встречались до самого Лахора.

Вот так закончилась эта история. Работа как работа. Одна из многих, может быть, не лучшая, чем остальные, отличавшаяся только волной лжи и слухов её сопровождавших.

Двое носильщиков-кули поклялись, что лично видели, как Надкарни сорвался с утеса и скрылся под лавиной щебня. Они принесли полную коробку собранных им образцов, в «Хиндустан Таймс» появился хвалебный некролог, а его имя занесли в почетные полицейские списки. ЦРУ предприняло собственные попытки объяснить смерть Уилбура, а анонимные «хорошо информированные источники» распространяли различные взаимоисключающие истории про Поляновского. По одним его застрелили угонщики самолета, устав постоянно менять условия обмена, а может быть он пал жертвой своих соратников, захваченных вместе с ним. По другим Поляновского видели живым и невредимым в Вашингтоне, Пекине или Москве.

Если интересуетесь, выбор за вами, но я в эти игры не играю. Я просто получил свое и вернулся в Калькутту. Гаффер криво ухмыльнулся, буркнул, что всех денег не заработаешь, и отбыл в Лондон. Не знаю, куда отправился Уэйнрайт. Мне он был безразличен.

Да, всего лишь обычная работа. Д. П. З. Делай. Получи. Забудь.

Глава шестая

И она уже давно выветрилась из моей памяти, когда спустя несколько недель дождливой калькуттской ночью у меня зазвонил телефон. Связь была плохой, а гроза на том конце линии делала её совсем никудышней. Звонивший явно не был знаком с чудесами современной техники и говорил не в трубку, а я ещё не до конца проснулся, но все-таки сумел понять, что говорит мой старый приятель Мирай Хан Бахадур.

— Приезжай поскорее, сахиб, — умолял он, — только постарайся остаться незамеченным, за нами следят. Мой сахиб попал в беду.

Мирай Хан и его сахиб, старина Калвертон, входили в число пяти людей в этом мире, которых я не стал бы донимать расспросами. Значит, оставалось только обещать немедленно приехать и дневным рейсом вылететь из Дели. Поскольку легче было смириться с дополнительными расходами, чем тратить время на бесполезные споры, пришлось захватить с собой Сафараза. Так как Мирай Хан сказал, что там полно соглядатаев и любой европеец, кроме самого хозяина, будет как бельмо на глазу, я снова переоделся, и после долгой пыльной поездки поездом и автобусом из Дели мы прибыли на ферму поздно вечером.

Старик встретил меня в английской гостиной. Она была по прежнему великолепна: стены задрапированы ярким ситцем, огромные кашмирские вазы забиты розами, турецкой гвоздикой, левкоями и множеством других цветов и причудливо сочетаются с огнем в камине и семейными фотографиями в серебре, которые как на параде выстроились на книжных полках и рояле.

Да, женской руки здесь уже не чувствовалось.

Старик вышел вперед, безошибочно переступая через скамеечки для ног и обходя предметы обстановки так уверенно, будто их видел. Калвертон остановился точно в двух футах от меня, его руки опустились мне на плечи, на мгновение крепко их сжали, и вот он уже склонился над сервировочным столиком, чтобы налить два неразбавленных скотча. Его некогда прямые плечи несколько сгорбились, морщины на лице стали глубже, но во всем прочем заметных изменений не произошло. Старик повернулся и протянул мне бокал виски.

— Я не просил тебя приехать, Идвал, — начал он. — Это все старый дурень Мирай Хан. Но все равно спасибо.

— Все в порядке, сэр. Что же вас беспокоит?

— Тебе знаком парень по имени Уэйнрайт?

Когда имеешь дело со стариком, не стоит утруждать себя лицедейством. Надо только следить за голосом. Я отхлебнул добрую половину своего виски и сказал:

— Ну, вот! Так-то лучше. Уэйнрайт? Да, приходилось пару раз встречаться с ним в Калькутте. Банковский служащий. Кажется, Гонконг и Южный Китай. А в чем дело? — по-моему, монолог прозвучал вполне сносно.

— И это все, что ты о нем знаешь? — во время разговора старик всегда поворачивался к собеседнику лицом, а поскольку в его голубых глазах не было и намека на что-то хотя бы отдаленно напоминавшее помутнение хрусталика, то даже после долгого знакомства в его полную слепоту верилось с трудом. Однако, будучи настороже, он предпочитал слегка повернуть голову, чтобы лучше слышать здоровым ухом. Уж оно-то ничего не пропускало… А сейчас был именно такой момент.

— Насколько я могу сказать, — добавил я, но мой номер не прошел.

— Я не прошу тебя сообщать мне сведения, разглашать которые ты не вправе, — вскипел старик, — Просто знаешь ли ты, что он за человек, чем занимается и на кого работает. С ним все в порядке? Прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Могу только повторить свои слова, — упорствовал я.

Какое-то время мы молчали, затем он едва заметно пожал плечами и направился к креслу.

— Присаживайся. Наверняка устал с дороги. Поездка была долгой, тем более какую-то её часть тебе пришлось сидеть напротив джентльмена, раскуривавшего трубку с местным табаком. Что за фасон у твоей рубахи, мне известно. Что ещё там на тебе надето?

— Пенджабские пагри и штаны.

— С какой стати?

— Мирай Хан намекнул, что лучше не привлекать к себе лишнего внимания.

— Старый дурак, — хмыкнул он. — Действительно, здесь болталась парочка типов с пакистанской границы, но я не вижу причин затевать маскарад. Они положили глаз на наш скот. Эти края в наши дни сильно смахивают на плохую копию Дикого Запада столетней давности — все те же мародеры и бандиты.

— При полном отсутствии американской кавалерии.

— Вообще никакой, — вот что самое страшное. Я понять не могу, зачем жить в этих проклятых местах. С тех пор, как умерла Шила, меня здесь больше ничего не держит.

— Жаль это слышать, сэр.

— О, да. Спасибо за письмо и те английские цветы. Пришли в отличном состоянии, их упаковали с сухим льдом или чем-то в этом роде. О, Боже, цветы из Англии за двадцать четыре часа! Моему прадедушке понадобилось шесть месяцев, чтобы попасть в эти края. На корабле до Бомбея, затем на лошадях и повозке, запряженной волами. Только так он мог добраться в свой полк. Кстати, уже закончено строительство оросительной системы. Мы вроде бы его затеяли во время твоего последнего визита?

— Как раз собирались.

— Да. К несчастью, головорезы по ту сторону границы постоянно взрывают трубы. Говорю тебе — совсем как на Диком Западе. От полиции никакого проку. Боятся политиканов. Даже во времена моего деда можно было послать на них войска…

Беседа ещё долго шла в том же духе, пока он не понял, что я засыпаю на ходу, и меня проводили в комнату для гостей. Старик не нашел места в настоящем и постоянно искал убежища в прошлом. Конечно, это было своего рода представлением. Меньше всего именно этого старика можно было упрекнуть в старческих пристрастиях, но его гордыня могла довести до преисподней, да и в случае с Уэйнрайтом он посчитал себя униженным, так что все остальное не более, чем дымовая завеса. Но каждый из нас понимал: собеседник старательно избегает касаться вопроса, который интересует его больше всего.

Комната для гостей сохранила прежний облик. Она была даже украшена цветами, которые как и в гостиной буквально втиснули в вазу неумелой мужской рукой. Остальное убранство комнаты составляло изображение давно покойного Калвертона в кавалерийской форме. Написанное маслом полотно неясно вырисовывалось над весьма английской кроватью с пологом на четырех столбиках. Правда, москитная сетка покрылась пылью, что при жизни леди Шилы было просто немыслимо.

Я так устал, что долго не мог уснуть, и несколько часов лежал, вглядываясь в темноту. Обычная работа — Делай — Получи — Забудь. Обычно мне удавалось преуспеть в выполнении этих заповедей, особенно двух последних. Зачем Уэйнрайту приспичило вернуться, чтобы разрушить эту удобную аксиому? И какое это могло иметь отношение к Калвертону? Все, что хоть как-то имело отношение к шпионажу, старик предавал безоговорочной анафеме. Черт побери все эти загадки! Именно они погубили наши с Клер отношения. Разве не она сама сказала?.. Но я не мог позволить себе снова повторить её слова. Слишком много понадобилось времени, чтобы забыть. Вместо этого мои мысли вернулись к Калвертону.

Его прадедушка прибыл сюда младшим офицером кавалерийского полка Ост-Индской компании, со временем возглавил его и дослужился до генеральского чина. Очевидно, общественное благо занимало в его сознании гораздо больше места, чем было принято в то время, потому что ему не нравилось, как кончали свои дни индийские кавалеристы, дожившие до старости. Выйдя на пенсию, он остался в Индии и основал ферму, где учил этих людей добывать себе пропитание на истощенной земле, а не клянчить подаяние на базаре. План успешно воплощался в жизнь, правительство расщедрилось на земельные участки, и военная ферма Рамабая выросла до гигантских размеров, главным образом благодаря тому, что имя старого генерала стало легендой и служило защитой от бюрократии.

Трудно ручаться за достоверность всех рассказов о тех временах, но все-таки доля правды в них явно присутствовала. Так вот поговаривали, как он развесил по границам своих земель объявления на пяти языках о том, что по тиграм, гиенам, ростовщикам и государственным чиновникам огонь открывают без предупреждения. Потомки по мужской линии следовали его традициям, каждый служил положенный срок в полку, а затем вступал в права управляющего фермой. Все шло к тому, что эта традиция будет нарушена, когда последний представитель рода ослеп от взрыва миномета в одной мелкой, глупой пограничной стычке, которая просто не должна была случиться. В действительности он превзошел всех остальных и вероятно стал первым человеком, который, пользуясь только шрифтом Брайля, получил Почетную степень по сельскохозяйственным наукам в Кембридже.

К тому же он был фермером отнюдь не кабинетным. Он различал по запаху и на ощупь каждый дюйм из своих тысяч акров, мог оценить урожай, зачерпнув лишь горсть зерна, а чувствительные пальцы, скользнув по крупу лошади, бычка или овцы, могли рассказать ему больше, чем глаза. Его «глазами» если требовалось был бывший старший офицер, майор Мирай Хан Бахадур, кавалер ордена «За заслуги». От зрелища двух этих джентльменов, несущихся галопом по равнине, стремя в стремя, с единственным поводом между лошадьми, у меня неизменно волосы вставали дыбом. Да, его глазами были Мирай Хан и конечно же жена, бесстрашная леди Шила Калвертон, вот уже два года как покойная. И Клер… но мне хотелось не касаться этой темы.

Замечательный человек был старик. Лучший представитель своего поколения. Я уверен, Гаффер, не задумываясь, отдал бы собственные глаза, чтобы заполучить его на службу. Ферма находилась в идеальном месте — прямо на индийско-пакистанской границе. С одной стороны Непал, Кашмир с другой, две окольные дороги в китайский Тибет и не так далеко от южных окраин азиатской России. Настоящий перекресток. Господь всемогущий, если бы его можно было склонить на сотрудничество, он знал бы все, что творилось вокруг, почище самого Йева Шалома. Но старик не был расположен к таким занятиям. По его нехитрым понятиям шпионы занимались грязной работой, как, впрочем, и политики. Его же занимало только обучение людей фермерскому ремеслу и повышение уровня местного сельского хозяйства.

В связи с обретением Индией независимости и отъездом британцев, некоторые члены нового индийского правительства выражали сомнение в желательности пребывания англичанина в столь щепетильном месте, но говорят, сам Ганди выступил в его защиту. Нет уж, старину Калвертона к Делу привлечь никогда не удастся.

Тогда какого черта сюда влез Уэйнрайт?

Ничего хорошего в этом не было. Спать я не мог, вылез из-под москитной сетки и направился к французскому окну, выходившему на крышу веранды. Сезон дождей, силой которых Верхний Пенджаб никогда не отличался, ещё не добрался до этих мест, но в воздухе уже чувствовалась сырость. Я облокотился на перила, закурил и стал рассматривать окрестные постройки, белевшие в лунном свете. Само бунгало имело Г-образную форму. Комната Клер находилась в коротком крыле, но между ними крыша веранды имела разрыв. Мне вспомнился самоотверженный прыжок, который пришлось совершить, когда нас застукала леди Шила.

Неподалеку от меня по бетонному полу щелкнул камешек. Я выглянул и прямо под собой различил фигуру Мирай Хана. Бесшумно, как кошка, он вскарабкался по решетке, перемахнул через перила и отдал честь.

— Салам, Хан Бахадур, — приветствовал я его и подал руку.

— Давай пройдем внутрь, Идвал Риз, — прошептал он. — Комната старого сахиба как раз под нами, а у него очень чуткий слух.

Мы зашли внутрь, я оглядел его при свете. Как и Калвертону, ему стукнуло немало лет, но он был по-прежнему крепок. Борода и роскошные кавалерийские усы со времени нашей последней встречи поседели ещё сильнее, но лихо закрученный тюрбан был туго стянут. Он пришел в полк неумелым рекрутом, когда Калвертона произвели в офицеры, а это значило, что разница в их возрасте не превышала года. Но, говоря друг о друге, они всегда добавляли слово «старый». Возраст на Востоке ставится в заслугу и тешит тщеславие.

— Как ты мог так приехать, сахиб, — спросил он, — что я ничего не заметил?

— Тихо, как ты и просил. В платье пенджабского мусульманина.

Довольная усмешка тронула его губы.

— А трижды проклятый патанский вор?

— Он все ещё со мной.

— Однажды ночью, пока ты спишь, он перережет тебе глотку.

— Сомневаюсь.

— Я тоже. Шутка.

— В чем дело, Мирай? — поинтересовался я. — Ты можешь мне сказать, не предав доверие хозяина? Бригадир-сахиб ничего не сказал мне… и не собирается.

Он ненадолго задумался.

— Разговор с другом и в интересах друга нельзя считать предательством, сахиб, — Мирай Хан повернулся, постоял у окна и снова вернулся ко мне. — Я говорю о дружбе. Можно другу простить большую дерзость?

— Конечно можно. Потому что эта дерзость не может быть намеренной. Что ты хотел сказать, Мирай?

— Почему вы с мисс-сахиб Клер не поженились? — спросил он, и теперь настала моя очередь хранить молчание. Потом я заговорил, изо всех сил стараясь сдержаться.

— У неё есть работа. Это её госпиталь в горах. Тебе об этом прекрасно известно, Мирай.

— Разве она похожа на высохшую миссионершу-мемсахиб, которая не может найти себе мужа? — поморщился он. — Неужели кроме нашей красавицы некому раздавать суп и вытирать носы базарному отродью?

— Это неправда, и ты сам это знаешь, — возразил я. — Она возглавляет очень большой госпиталь для тибетских беженцев, которых китайцы могли заморить до смерти непосильной работой.

— Никогда не приходилось слышать о тибетце, замученном работой, — фыркнул он. — Замужняя женщина должна все бросить и следовать за мужем.

— А твоя?

— Все трое, какое невезенье, — улыбнулся Мирай Хан и этим немного разрядил обстановку, но по-прежнему не желал сменить тему беседы.

— Значит, Клер-баба не может оставить своих проклятых тибетцев? А тебе этого очень бы хотелось, верно?

— Наши женщины имеют свободу выбора.

— Женщинам нужно иногда вправлять мозги для их же пользы — и приводить разумные доводы, если это сработает.

— А если нет?

— Драть кнутом.

— Ты можешь как-нибудь это с ней попробовать, если, конечно, сочтешь эту жизнь слишком для себя обременительной.

— А мне приходилось проделывать это множество раз, когда проказница была ещё ребенком. Если что-то было не по ней, она имела обыкновение забираться на дерево у сеновала, где мемсахиб не могла до неё добраться, и оттуда орала что в голову взбредет. Я поднимался с тростью из ротанга, чтобы поучить её хорошим манерам. После этого она пару дней сесть не могла.

— Ты сам сказал, тогда она была ребенком, Мирай. Этих дней не вернешь. Мы не бьем наших женщин.

— Жаль. Даже лошади изредка нужен кнут — для воспитания здравого смысла, — он посмотрел мне в лицо. — Мы все толчемся вокруг да около, сахиб, и сами все отлично знаем. Скажи честно, почему ты на ней не женился?

— Наши пути разошлись, — пожал я плечами. — Судьба.

— А твой путь её не устраивает?

— Похоже, что так.

— А ты не мог бы помогать ей здесь?

— Что я, врач или женщина, чтобы вытирать сопливые носы?

— Спасибо сострадательному Аллаху — нет. Так тебя её путь не устраивает? — он воздел к небу руки. — Шейх мати. — Это означает полное поражение. — Значит, вам обоим жить в печали.

— Не совсем. Все забыто.

— Именно потому она до сих пор хранит твою фотографию и во время приездов сюда расспрашивает, что я о тебе слышал.

— Тогда, — рассерженно буркнул я, — это было сказано обо мне.

— Подтверждением может служить твое появление на балконе, когда ты как верблюд во время течки пялился на её окна.

— Слишком много на себя берешь, Хан Бахадур. Не стоит бросать мне в лицо оскорбления, — я почувствовал, как кровь приливает к лицу.

— Прошу у сахиба прощения. Я не хотел тебя оскорбить. Я — старый человек, и видел много поколений молодых британских и индийских офицеров. Между ними мало разницы. Никто не осуждает соседа за воровство фруктов с дерева будущего тестя. Разве человек становится от этого хуже?

— Давай сменим тему, — решительно заявил я.

— С удовольствием. Если сахиб действительно этого хочет. Но мы так и не добрались до настоящей причины. Все дело в твоей работе. На самом деле она её не выносит.

— Не понимаю, о чем ты…

— Сахиб, сахиб, — упрекнул Мирай Хан. — Разве не я перетащил тебя однажды через границу, когда какие-то головорезы гнались по пятам, а вы с патаном оказались на волоске от смерти? Ты для меня был просто другом в беде. Я хоть раз поинтересовался цветом кожи или политическими пристрастиями этих потрошителей? Мне и сейчас это абсолютно безразлично. У меня только один цвет — цвет моей кожи, и нет другой политики, чем у генерал-сахиба. Но я не дурак. Мне известно, что влечет за собой твоя работа, какая бы сторона не платила. Именно это я хотел обсудить.

— Этот вопрос я обсуждать не могу.

— Даже если генерал-сахиб с Клер-баба замешаны в этом деле и их жизни грозит опасность?

Так вот в чем дело! Я ощутил холодную пустоту в желудке. Мне не хотелось продолжать этот разговор, но теперь нужно было все выяснить.

— Ты знаешь, чем я занимаюсь — работаю на тех, кто мне платит. Правда, все они принадлежат к одному лагерю, и я никогда не работаю против Индии или Пакистана. Да, причина именно в этом. Генерал-сахиб с Клер-баба ненавидят мою работу, но другой я не знаю. Что ты собирался мне сказать, Мирай?

Он облегченно вздохнул.

— Мне очень жаль, сахиб. Мы, как женщины, долго кружили вокруг да около, и я вывел тебя из терпения. Но вот в чем дело. Клер-баба в своем госпитале оказалась втянутой в какую-то темную историю. Сахиб об этом знает, но ничего сделать не может.

— В чем она замешана?

— Хотел бы я знать. Во-первых, этот тип приходил сюда и спрашивал ее…

— Что за тип?

— Молодой парень… европеец… Винлайт…

— Уэйнрайт?

— Вот именно. Язык сломаешь на английских фамилиях…

— Ближе к делу.

— По его словам, они познакомились в Калькутте, когда Клер ездила закупать медикаменты для госпиталя. Она пригласила его в гости, если он случайно окажется в наших краях. Генерал-сахиб радушно его принял. Три дня спустя Клер-баба вернулась из госпиталя. Генерал-сахиб был очень счастлив, потому что последнее время она не часто нас навещает. Она много времени проводила с этим молодым человеком. Я думал… мне казалось… — он не закончил мысль, и мне пришлось его подтолкнуть.

— Мне показалось, что она нашла свое счастье, а этот человек — её новый поклонник. Мы с сахибом говорили о них. Не хочу льстить сахиб, но мы пришли к выводу, что лучше было бы видеть на этом месте другого человека, но раз уж её выбор сделан, значит — судьба. Ты же знаешь, как печалится генерал-сахиб из-за отсутствия наследника. Он бы отдал внуку всю свою любовь, но время не стоит на месте. Ну, вот, прошло несколько дней, и однажды утром во время конной прогулки на них напали.

— Кто?

— Четверо вооруженных мужчин, у верхних южных пастбищ. У Винлайт-сахиба был с собой пистолет, и он смог за себя постоять, но его ранили в левую руку. Несколько пастухов с другой стороны холма услышали стрельбу и пришли выяснять, в чем дело, но нападавшие успели скрыться.

— Угонщики скота?

— Возможно, но маловероятно. Скот воруют ночью. К тому же эта публика, если не считать их основного занятия, довольно миролюбива, можно даже сказать пуглива. Они не нападают на людей, по крайней мере днем. В тот день генерал уезжал продавать скот в Карнал, а Клер-баба упросила не говорить ему о происшествии. Я смалодушничал и уступил её просьбам. Мы привезли Винлайта сюда, мемсахиб не позволила послать за врачом в поселок и сама обработала рану.

Прослышав про стычку, к нам даже заявилась полиция. К счастью инспектор оказался моим старым приятелем, а значит удалось заручиться его молчанием. Но он поделился со мной своими соображениями, и кое-что меня насторожило. На базаре пошли слухи о появлении в наших краях чужаков. По его мнению, за фермой постоянно следили. Ему довелось узнать о сборе какой-то информации. Я сразу отправился к Клер-баба и все ей рассказал. Она поблагодарила меня, обняла за плечи и попросила не беспокоиться — они с Винлайтом прекрасно могут справиться с этим сами. К тому же она опять вырвала у меня обещание ничего не говорить отцу. А ночью они исчезли.

— Зная все это, ты позволил им уехать? — набросился я на него.

— Ты думаешь, я мог бы это сделать, если бы знал? — сокрушенно вздохнул он. — Я просто старый осел и ночью крепко спал. Нет, Винлайту я с удовольствием позволил бы отправиться хоть в преисподнюю, а её задержал бы до возвращения генерал-сахиба. Но их исчезновение я заметил только поздно утром.

— Тебе известно точно, куда они отправились?

Он только покачал головой.

— Ничего определенного сказать не могу, хотя по моим прикидкам это может быть её госпиталь. Я проехал несколько миль в ту сторону, но пришлось вернуться, чтобы встретить генерал-сахиба.

— Ты все ему рассказал?

— Все, любые обещания потеряли свою силу. Мы послали моего сына, Хабиба, с шестью вооруженными всадниками.

— Удалось что-нибудь обнаружить?

— Ничего. Они дошли только до кашмирской границы, ротозеи.

— Сколько времени прошло с тех пор?

— Три дня.

— С госпиталем есть связь?

— Нет. Военные теперь не позволяют иметь частные радиопередатчики. Я просил сахиба отпустить меня туда, — Мирай беспомощно пожал плечами. — Он считает меня стариком. Тогда я просил его послать за тобой. Генерал-сахиб ответил отказом. Тогда мне пришлось самому тебе звонить. Узнав об этом, он пришел в ярость, но от меня не скроешь, — сахибу стало легче, — Мирай взял меня за руку. — Идвал Риз, ты её мужчина, а она твоя женщина. Ради Аллаха, поезжай туда и забери её. Смой с меня этот позор.

Глава седьмая

— Только не говори, ради всего святого, «насколько я могу сказать», — взмолился старик. — Если не хочешь отвечать, попроси меня заткнуться или промолчи сам. Так этот ублюдок — шпион или нет?

— Да.

— Наш или их?

— Насколько… я точно знаю, что наш, если под этим словом подразумевать Запад.

Он сидел, наклонив голову немного на бок, и «разглядывал» меня за обеденным столом.

— Ты думаешь так же как они, разве не так? Да, тебе столько времени пришлось жить среди них, одеваться как они, что твои мысли мало отличаются от мнения чиновника. Богом клянусь, ты должен точно знать, на чьей он стороне.

— Послушай, я уже давно не новичок в таких делах, чтобы понимать: тут нельзя положиться даже на собственного отца. Мне известно множество людей, работавших на обе стороны. И это — безупречные англичане, средний класс основа общества, не чета мне или Уэйнрайту. Разве имена Филби, Берджеса, Маклина или Голейна тебе ничего не говорят?

— Так ты считаешь, что он — какой идиотский термин — двойник?

— Я этого не говорил. Просто в таком деле ни за кого ручаться нельзя. Мне только известно, что сейчас Уэйнрайт работает под видом помощника менеджера в калькуттском отделении Гонконгского и Южно-Китайского банка. До этого он ошивался в их центральном офисе в Гонконге. Еще я знаю, что этот тип работает на британскую разведку, как, впрочем, и множество других.

— Включая тебя.

— Время от времени.

— Тогда тебе нетрудно узнать, чем он сейчас занимается и во что впутал мою девочку.

— Исключено. Во-первых, я даже не знаю к кому обратиться с таким вопросом. По мере надобности они сами выходят со мной на связь. Во-вторых, мне в любом случае ничего не скажут.

— Значит, ты не можешь мне помочь?

— Попробую, но иначе. Я с удовольствием немедленно отправлюсь в госпиталь и все выясню.

— Тебе известно, что граница с Кашмиром закрыта?

— Ну, ей-то удавалось её переходить.

— Здесь особый случай. Ей доверяют. Она заботится о сотнях людей, жителях Индии, Пакистана, Кашмира, Тибета. И все знают, что мы всегда держались в стороне от политики, — тут старик слегка поморщился, — во всяком случае до последнего времени.

— Не нужно обобщений. Она может помогать ему… просто как друг. Однажды ей пришлось спасать мою шкуру, помнишь? А потом она послала меня к чертовой матери.

— Нет, — он решительно тряхнул головой. — Моя девочка пыталась вытащить тебя из грязного бизнеса, а ты решил, что тебе вешаются на шею, и сделал ноги. Будь у тебя хоть на гран здравого смысла, ты бы засунул свою гордость в карман и поговорил с ней, как только улеглась пыль. Но я уже говорил, ты рассуждаешь, как индус. Женщина нужна, чтобы готовить, убирать, рожать детей, поклоняться домашнему божеству и сидеть в клетке.

— Мы отклоняемся от темы, — заметил я, когда он перестал выматывать мои кишки. — Я готов туда отправиться, но меня не удивит, если её путь лежал…

— Куда еще, черт побери, она могла уехать? — нетерпеливо оборвал старик. — Если бы ей пришло в голову отправиться в Индию, ей понадобилась бы машина, она держит её здесь. Они взяли только мулов, на которых она приехала.

— Они не оставили записки?

Старик встал, пересек комнату, достал из бюро небольшой транзисторный магнитофон и включил его. Впервые с того памятного утра три года назад мне довелось услышать её голос. Я был рад, что не нужно следить за своим лицом.

— Папа, милый, до свидания, — слышался сквозь легкий фон её голос. Боюсь, мне придется вернуться раньше, чем я ожидала. Я свяжусь с тобой при первой же возможности, но не стоит волноваться, если какое-то время от меня не будет вестей. Береги себя и передай мои наилучшие пожелания Мамуну. Спасибо за все.

Он выключил запись и отвернулся.

— Тебе что-нибудь говорит тембр её голоса?

— А разве что-то не так?

— Не надо водить меня за нос, Риз, — Старик едва сдерживал гнев. — Ты и так все заметил. В голосе чувствуется напряжение, определенное беспокойство и, если тебе будет угодно, даже страх. Твое беспечное «разве» меня не обманет, её слова поколебали твое ослиное упрямство, я это слышал. Ну, ладно, так ты туда едешь?

Я подошел к двери, и мой голос даже для его ушей прозвучал относительно спокойно.

— Я же сказал тебе, что сделаю все возможное, но когда и как определю сам. Не надо меня учить, генерал-сахиб. Так мы только теряем нервы и время.

Улица встретила палящим солнцем. Я не сказал всей правды, утверждая, что не знаю, к кому обратиться. Конечно, мне не удалось бы связаться с Гаффером в Лондоне — никто за пределами очень ограниченного круга лиц не знал номера его телефона. Зато я знал номер одного инспектора в Калькутте, а пользоваться телефоном в бунгало не хотелось. Старик специально подслушивать не станет, но расслышит каждое оброненное слово в радиусе сотни ярдов. На почте в поселке должен быть телефон. Конечно, вокруг могло оказаться слишком много посторонних ушей, но при желании с этим нетрудно справиться, да и на помощь патана можно было положиться.

Стоило мне ступить на пыльную дорогу, как сидевший у ворот на корточках Сафараз тут же пристроился рядом.

— Мохаммед Ишак хочет поговорить с человеком в Калькутте, — сообщил я. — Это насчет лошади, очень быстрой лошади, которая будет участвовать в скачках в Лахоре. Вокруг почты в наши дни слишком много ушей для такого телефонного разговора.

Он довольно ухмыльнулся и поиграл рукояткой своего ножа. Патан любил подобные вещи.

— Если они не прислушаются к доброму совету, им придется поднимать эти самые уши с земли, чтобы сделать из них хлопушку для мух, — провозгласил Сафараз и вырвался вперед.

Когда я пришел на почту, которая в наши дни стала для бездельников средоточием общественной жизни, в том конце, где стояла открытая телефонная кабина, наблюдалось полное отсутствие посетителей. Неподалеку от неё облокотившийся на прилавок Сафараз старательно чистил своим кинжалом ногти.

В тот день мне сопутствовала удача: не прошло и получаса, как удалось дозвониться по нужному телефону. Я назвал пароль, который мне дали в те дни, когда я работал на эту контору, и сказал, что Мохаммед Ишак хотел бы обсудить с Уэйнрайтом-сахибом цены на горох, если, конечно, мне могут сказать, где его в данный момент найти. Бесстрастный голос произнес новый пароль, на который я дал отзыв. Тогда у меня поинтересовались, почем плов (т. е. безопасность) в наших краях, и я ответил, что все в разумных пределах. Потом у меня спросили номер телефона, с которого я звоню, получили его и сказали:

— Оставайся там, Рэмри.

«Рэмри» значило, что мне перезвонят.

Не надо спрашивать, каким чудом удается обстряпывать такие дела. Звонок в Лондон или из Лондона в такой дыре, как эта, обычно означает двенадцатичасовую задержку, но Гаффер смог прорваться уже через пару часов.

— Плов? — снова поинтересовался он, и я повторил, что все находится в разумных пределах.

— Я уже два дня пытаюсь с тобой связаться, — упрекнул голос с другого конца света. — Тебе не известно, где болтается эта задница?

— Понятия не имею, сам хочу с ним связаться.

— Зачем?

— Личные причины. Как тебе известно, они свойственны даже самым угнетенным классам.

— Таким, как моя задница. Вернемся к делу. Что ты узнал?

— Ничего, что мог бы в данный момент сообщить. Я же сказал, что плов более-менее сносный, но не больше. Полагаю, может понадобиться помощь, но прежде чем вступать в дело, мне нужен намек, где он или чем занимается.

— Не могу сказать, — протянул он, и если бы я не видел старого пройдоху насквозь, то сказал бы, что он весьма встревожен. — Богом клянусь, нам самим хотелось бы знать. Птичка упорхнула. Мы даже не знаем, на чьей он стороне. Ты же вышел на его след, верно?

— Да.

— И думаешь, он где-нибудь поблизости? Правда?

— Возможно.

— Тогда следуй за ним. Мы даем тебе карт-бланш, сам планируй свои действия. Отчет по этому же каналу. Только найди, потом принимай командование на себя и притащи его назад. Как в последний раз.

— А если он не захочет вернуться?

— Уничтожь, — всего одно слово, категоричное и решительное.

— Это не для меня. Для этого найди кого-нибудь еще.

— Если он переметнулся к противнику, а это по моим прикидкам вполне возможно, — зло бросил Гаффер, — то у меня нет другой кандидатуры. Все это в наших с тобой интересах. Или тебе хочется принять на себя всю ответственность за собственное бездействие? Боже праведный, да он Блейку пятьдесят очков вперед даст!

«Блейк» для нас стало нарицательным именем, не хуже «Квислинга». Когда Джордж Блейк перебежал к ним, в разных местах от Гамбурга до Гонконга провалились сорок три агента, а на восстановление агентурной сети ушло не меньше трех лет. Нет, вешать на меня ответственность за его художества абсолютно излишне.

— Роджер, — буркнул я; это означало, что мне нужны инструкции.

— Я предпочитаю «Уилко», — сказал Гаффер. Это значило, что я буду действовать согласно полученного приказа.

— Ты должен разрешить мне самому принять решение, ведь я не подписывал никаких бумаг. Выбор за тобой.

— Принято, — согласился он и бросил трубку.

В этот момент я даже испытал некоторое облегчение. Если бы шеф не согласился, у него в индийском списке оставалось ещё два-три штатных сотрудника и одна вольная пташка вроде меня, которые могли подключиться к этому делу по первому зову. А уж скажи кто-нибудь из них «Уилко», это уже приговор, и Уэйнрайту пришлось бы выбирать: либо возвращаться без всяких предварительных условий, либо погибнуть. Здесь не было места для колебаний или угрызений совести. Мои условия этот финал не исключали, но, по крайней мере, оставляли некую свободу выбора.

Я вернулся на ферму, пытаясь не кривя душой разложить все по полочкам. Зачем мне захотелось настоять на этой маленькой привилегии? Неужели я не доверял Гафферу и его оценке событий?

Нет, дело не в том. Я его недолюбливал, но в верности его решений не сомневался. Если он опускал большой палец вниз, то имел на это веские основания. Любой другой — кроме Уэйнрайта — не вызвал бы у меня ни малейших вопросов. Неужели в моем представлении Уэйнрайт и предательство были несовместимы?

Чушь. Подобный поворот событий в нашем деле не редкость. Вероятность измены исключить невозможно. Одни делают это ради выгоды, другие — по искреннему убеждению.

Может, быть он мне нравился?

Бог ты мой, нет! Особой неприязни, несмотря на его отношение ко мне, я не испытывал, но товарищем по оружию тоже не считал.

Тогда почему?

Хватит себя дурачить. Мне и так все известно. Существовала простая, явная и самая древняя из всех причин: ревность. Этот ублюдок украл мою женщину. Женщину, которая могла стать моей, если бы у меня, как сказал её отец, оказалось хоть на гран здравого смысла.

До последнего момента я не мог собраться с духом и признаться в этом. Все пытался убедить себя в том, что если придется нажать на спусковой крючок, то в этом не будет ничего личного. Обычная целесообразность, требование Службы — спасти от смерти полсотни человек. Интересы государства. Работа, наконец. Делай. Получай. Забудь.

Хватит играть в прятки, Риз. Ты прекрасно знаешь, что сейчас он где-то там вместе с ней. Отправляйся за ним, прикажи ему вернуться и надейся на Господа, чтобы он послал тебя к чертовой матери. Тут уж ему достанется по полной программе, да ещё с одобрения начальства. Контора медалей не раздает, но звонкой монетой платит. Дикий Запад, как сказал старик, сплошные бандиты и головорезы. Полный дом набился. К тому у него теперь есть охотник Баунти.

Когда мы с Сафаразом возвращались, старик поджидал нас на веранде. Наша обувь — чапли — неслышно утопала в дорожной пыли, но ещё за полсотни ярдов он уже узнал наши шаги.

— Ты ещё не передумал? — спросил генерал-сахиб с плохо скрываемым беспокойством. — Отзывают в город по срочному делу?

— Нет, не передумал, — буркнул я. — Если нам дадут мулов, мы отправимся прямо сейчас.

— Пони, — предложил он. — Они быстрее и также крепко держаться на ногах. Сколько тебе понадобится людей?

— Нисколько, только Сафараз.

— Проводник?

— Не нужен. Я уже ходил по этим тропам.

— Оружие?

— Пистолет у меня есть, но рад буду взять винтовку для Сафараза. Да, ещё полевой бинокль и десятидневный рацион по самой легкой выкладке.

Старик коротко кивнул и скрылся за дверью, а из тени в дальнем конце веранды появился Мирай Хан.

— Собираешься в путь, Идвал Риз? — тихо спросил он.

— Да, Мирай.

— Возьмешь, меня?

— Не могу. И причина тебе известна. Не стоит причинять друг другу боль.

— Я ещё буду крепко держаться в седле, — криво усмехнулся он, — когда вы с патаном сотрете свои задницы в кровь. Но я не настаиваю. Передай ей от мамуна салам.

Мамун на урду означает дядя. Именно так его всегда называла Клер.

Он повернулся и быстро исчез вслед за стариком.

Сафараза разбирало любопытство. Он не понимал английской речи генерал-сахиба, но по репликам Мирай Хана сумел оценить обстановку.

— Ха! — с восторгом ощерился он. — Мы отправляемся в путь на поиски мисс-сахиб! Это мне нравится. Когда мы были там в прошлый раз, я видел много тибетских женщин, которые долго оставались без мужского внимания.

Я развернулся и наградил его приличной затрещиной, но он только улыбнулся и сощурился, как мартовский кот. Мне оставалось только позавидовать его приземленной и немудреной философии.

Клэр с Уэйнрайтом сбежали ночью, так что соглядатаи, если таковые имелись, уже заметили бы их отсутствие и, несомненно, прекратили слежку. Но я все-таки счел разумным отправиться под покровом темноты. Мирай в качестве утешительного приза получил задание прочесать первую часть нашего пути до предгорий в шести милях отсюда, где, собственно, и начиналась настоящая тропа. Он снарядил пятерых сыновей и отнесся к делу с особой тщательностью.

Старик тоже захотел проехать с нами часть пути. Ночь и день для него и его прекрасно вышколенной арабской кобылы-полукровки разницы не представляли. На прощание он крепко сжал мою руку.

— Пусть на этот раз у тебя найдется хоть на гран здравого смысла, Идвал. Подумай о ней… и о себе, наконец. Бог в помощь, — напутствовал он, развернул лошадь, и они стремя в стремя с Мирай Ханом легким галопом двинулись в обратный путь. Жаль, что он просто не пожелал удачи, в данных обстоятельствах это было бы гораздо предпочтительней.

Мы двигались до рассвета, пони, словно горные козы, сами выбирали дорогу вверх по узкой каменистой тропе. На второй день мы будем у кашмирской границы, поблизости от так называемой линии прекращения огня, вдоль которой индийские и пакистанские войска приглядывали друг за другом. Кроме того, они строго охраняли высокие хребты Тибета со стороны невидимого, но всегда присутствующего Китая. Малая толика чувства самосохранения могла бы объединить их против общей угрозы, но даже простого здравого смысла тут не было и в помине. Поэтому две развернутые армии, спаянные, как сиамские близнецы, уже больше двадцати лет теряли время, силу и ресурсы.

Тропа была окольной дорогой в Кашмир, слишком узкой для военной техники и ныне недоступной для редких торговцев, пользовавшихся ею в более благополучные времена. Официально её давно закрыли для всех, но по причинам,которые называл старик, на регулярные вояжи Клэр смотрели сквозь пальцы.

Меня беспокоила перспектива встречи с военными патрулями. Любая из противоборствующих сторон автоматически примет нас за лазутчиков противника. Британское правительство по вполне естественным причинам не захочет иметь с нами дело, и наше приключение закончится суровым допросом в Нью-Дели или Лахоре, и то только в том случае, если у них будет настроение тащить нас в такую даль.

Некоторые из этих соображений я изложил Сафаразу на следующий день за завтраком. Он только пожал плечами и заявил, что пусть все армии катятся к черту, мы сами солдаты, а значит сможем провести этих горе-вояк.

В его правоту хотелось верить. В пяти милях от границы мы спешились, и Сафараз отправился на разведку. Ему удалось обернуться меньше чем за пять часов. По виду патана можно было решить, что он вернулся с прогулки по базару.

— Никаких преград, сахиб, — весело заявил он. — Пост охраны расположился на самой верхней точке тропы, а забор из колючей проволоки тянется на милю в обе стороны от него. Мы не такие дураки, чтобы лезть напролом. Обогнем заграждение с фланга. Правый для этого гораздо удобнее.

Мы дождались темноты, затем тронулись по склону. Сафараз снова блеснул в своем духе, стараясь держаться прямого маршрута, и к полуночи мы добрались до конца ограждения.

Это была моя ошибка. Нужно было сообразить, что там, где заканчивалось ограждение, ночью выставят дополнительные посты. Мы внезапно оказались в ярком луче света, раздались угрожающие выкрики:

— Бас! Роко! Тамлонг кун хай!

Сафараз тут же бросился вперед, я последовал за ним. Нас потеряли, и луч прожектора безуспешно шарил по окрестностям в той стороне, откуда мы явились. Какой-то псих разрядил в темноту полмагазина. Он угадал направление, но пули просвистели над нашими головами.

Мы залегли и попытались оценить ситуацию. Сейчас мы оказались в нейтральной зоне между двумя линиями заграждений. Трудно было угадать, далеко ли пакистанцы. Оставалось надеяться, что линия их заграждений в общих чертах повторяет индийскую, но я не мог позволить себе рисковать, действуя наобум. Так что на этот раз вперед отправился я, а Сафараз остался с пони.

Не успел я пройти и пары сотен ярдов, как едва не столкнулся с патрулем — индийским или пакистанским, мне было не известно и, вообще-то говоря, наплевать. К счастью, они не отличались хорошей выучкой, и бряцание амуниции мне удалось услышать задолго до их появления. Я спрятался и весь вспотел от напряжения: маршрут патруля вел прямо к Сафаразу.

Очевидно, они несколько отклонились в сторону, потому что все было тихо, но другой патруль двигался в противоположную сторону, и я их заметил, только когда они подошли почти вплотную. Этот чертов перевал оживленностью больше смахивал на Пикадилли. Но теперь мне стало ясно, с кем мы имеем дело. Один из них в паре футов от меня пробормотал, что раз уж индийские ублюдки-идолопоклонники открыли стрельбу и включили свет, значит они заметили нарушителей, а враги идолопоклонников не могут не оказаться друзьями людей, избранных всемилостивым Аллахом. А раз так, стоит ли им торчать здесь и, выполняя приказ, стрелять по всему, что движется.

— И в самом деле, — буркнул другой, — давай вернемся на позицию к нашим одеялам, друзьям и тому кастрированному павлину, который зовет себя нашим капитаном.

Я молча благословил их и двинулся следом. Колючая проволока и людские ресурсы по эту сторону границы были пожиже, потому что мне удалось заметить только караульный пост и почти полное отсутствие заграждений. Так что я вернулся к патану, и мы черепашьим шагом, стараясь избежать цоканья копыт по камням, тронулись в обход.

К тому времени я уже выругал Сафараза за беспечность. Мне и в голову не пришло дать ему подробный инструктаж, но не стоило патану возвращаться так скоро. Если бы он проследил за обстановкой, то наверняка заметил бы, как выходят в дозор патрули. К счастью, патан был достаточно сообразителен, чтобы не повторять прошлых ошибок. Ну, что же, придется преподать ему завтра наглядный урок ночной разведки во вражеском лагере.

Когда я на четвереньках задел сигнальную проволоку, что вызвало в некотором отдалении вспышку света, пони испугался, вырвал повод из моих рук и исчез в темноте. Сафаразу каким-то чудом удалось удержать своего, и мы как ошпаренные бросились вперед.

Обе стороны теперь открыли нешуточный огонь. Трассирующие пули вспарывали темноту ночи, но к счастью они большей частью обстреливали позиции противника, хотя шальные пули пролетали в неприятной близости от нас.

Мы шли всю ночь и к рассвету на добрых десять миль углубились на территорию Кашмира, где обосновались в зарослях на лесистом холме. К тому же совсем рядом слышалось приятное журчание воды, а дальше внизу пасся мой пони с половиной наших съестных припасов. Это меня беспокоило. Если его обнаружат патрули, клейма и седла недвусмысленно укажут на его принадлежность.

Я чувствовал себя ужасно, а Сафараз делал вид, что ничего не замечает. Он устроил мне постель и даже ни капли не обиделся, когда я сорвал на нем свою злость. Затем патан развел из сухих прутьев совершенно бездымный костер, приготовил чай, сделал чапати и с видом няни, пестующей капризного ребенка, принес все это мне. Этот ублюдок явно наслаждался своей правотой. Я поел, улегся на голую землю и заснул.

Проспать удалось всего пару часов. Патан чистил винтовку и тихо напевал. Со стороны это напоминало рев утомленного верблюда. К тому же ясно было, что он очень доволен собой: второй пони стоял рядом.

Нетрудно догадаться, что Сафараз ожидал хвалебных панегириков своему умению и ловкости, расспросов о деталях его похождений, но я не доставил ему такого удовольствия. Без сомнения все это выглядело по-детски, но патаны все немного дети при всем своем коварстве, хитрости и проницательности. Дай им однажды взять верх, они тут же сядут тебе на шею.

Он заглянул в ствол своей винтовки и сказал:

— Ха! Чист, как моя фамильная честь, и сверкает, как глаза девственницы в первую брачную ночь.

— Патаны и быки брамина… — начал я.

— … стоят друг друга в лени и крикливости, — весело закончил он. — Спасибо Аллаху милостивому за дар крикливости. Именно он привел назад твоего пони. Ведь у тебя жеребец, а у меня кобыла.

Я отправился к границе зарослей и стал собирать пожитки.

Там, где-то около мили внизу, по военной дороге неспешно тащилась на северо-запад колонна грузовиков из Пакистана. Что-то новенькое, — решил я и посмотрел на восток. Там вздымались горные хребты, вершины их утопали в облаках, а на склонах до самой полосы лесов сверкал снег. Именно там находился госпиталь. Еще шестьдесят миль.

Хотел бы я знать, что, черт побери, там происходит?

Глава восьмая

В прежние времена это был форт гуркхов — каменное здание, окруженное четырьмя высокими стенами, за которыми укрылся внутренний дворик, и пристроенная к одному из углов сторожевая башня. Сикхи захватили его лет сто пятьдесят назад и расширили до размеров приличной деревни. Потом настала пора Пенджабских войн, британцы совсем забросили форт, и он превратился в руины. Шесть лет назад из Тибета с одной одержимой американкой приехала Клэр, они выхаживали здесь голодающих беженцев, да так и остались.

Она вдохновила пациентов на расчистку территории и посильный ремонт крыши подручными материалами, которые удалось выпросить в окрестных деревнях в обмен на нехитрые медицинские услуги, доступные для них в те далекие времена. Потом ей удалось заручиться финансовой поддержкой старика, а американка, у которой на родине остались влиятельные друзья, ещё пополнила бюджет этого проекта. Госпиталь рос, сначала он был рассчитан на пятьдесят коек, потом на сто и, наконец, их количество дошло до двухсот.

Больные стекались сюда из района, имевшего около двухсот миль в поперечнике. Кто-то добирался самостоятельно, других везли родственники, которые, оказавшись здесь, тут же начинали жаловаться на здоровье и присоединялись к массе пациентов. Восток обожает лекарства, особенно радикального характера. Поэтому касторовое масло стоит в списке излюбленных средств под номером один. Наложи косматому горцу шину на сломанную ногу, так он целый месяц будет хромать на этой палке. А сделай ему промывание, да ещё сдобренное изрядной порцией слабительного, уже через две недели он будет скакать, как горный козел.

Вот так обстояли дела поначалу. Две девушки ухаживали за больными, кормили и лечили, как могли, по наитию и по воле Божьей, ведь ни одна из них не имела специального образования. Их объединял здравый смысл и безграничное чувство сострадания. Ясноглазые мастера добрых дел время от времени предлагали свою помощь, которая принималась, если намерения дарителя были искренними и не скрывали подводных камней. ООН, ВОЗ, Красный Крест, Всемирный Совет Церквей и прочие профессиональные сострадатели с узурпаторскими замашками тоже пытались делать пожертвования, чтобы прибрать госпиталь под свое крыло, но всем им отказано твердо и решительно.

Работа шла, девушки набирались опыта. В госпитале постоянно работали один-два врача — британцы, американцы, индийцы, пакистанцы и даже, случалось, китайцы, но всем им приходилось оставлять национальные, расовые и политические предрассудки за воротами; нередко они навсегда там и оставались. Религиозная практика здесь не запрещалась, и, соответственно, никаких требований по переходу из одной веры в другую не выдвигалось. Но горе тому священнослужителю, который захотел бы сделать мусульманина из буддиста, или методиста из индуиста. Будь он белым, черным или серым в крапинку, лететь ему отсюда вверх тормашками, даже не успев понять, что, собственно, произошло.

Индийское правительство оборудовало им операционную, пакистанцы не захотели отстать и подарили госпиталю электрогенератор и оборудование для рентгеновского кабинета. Каждая сторона претендовала на то, что госпиталь расположен на их территории, в этом им не уступали заполонившие Тибет китайцы. Именно это, а также запутанный клубок границ вокруг Кашмирского выступа, служили источником вооруженных столкновений.

Девушки либо не знали, либо не интересовались принадлежностью этой территории. Их точку зрения вполне разделяли больные, которых они лечили. Короче говоря, это был оазис доброй воли и благоразумия в океане всеобщего безумия. Если нарисованный мною портрет Клер напоминает нечто среднее между Флоренс Найтингейл и доктором Швейцером, мне остается только принести свои извинения, поскольку она совсем на них не походила.

Мы проехали под аркой ворот, и молодой одноногий индус, местный служитель, вышел навстречу с папкой для бумаг, опираясь на костыль. Он поинтересовался нашими именами и симптомами заболевания. Обычно, чтобы попасть сюда, больше ничего другого не требовалось. Я назвал вымышленные имена и сообщил, что у моего спутника серьезные проблемы с желудком, ему приходится усаживаться раз по пять каждый час за ближайшим придорожным камнем, чтобы облегчиться.

Сафараз с кислым видом выслушал мои излияния — ему трудно было найти что-нибудь героическое в обычной дизентерии. Но он вошел в роль, вздыхая и так ерзая в седле, что нас сразу отправили в приемный покой, не забыв объяснить, где можно напоить пони. Можно было понять, что здесь приветствуют наше желание при отъезде внести хоть какую-нибудь плату за лечение. Ну, а если это нам не по силам, то да пребудет с нами Аллах Всемилостивый.

Со времени моего последнего визита хозяйство разрослось. Палаты, как и раньше, находились в основном здании, но теперь к нему пристроили два крыла, с караван-сараем для семей пациентов, а также прачечной, пекарней и рядом кухонь, способных удовлетворить требования всех религий. Мне говорили, что все это выросло на пожертвования Йева Шалома.

Мы поставили наших пони в стойла, и я оставил их на попечение Сафараза, предварительно разъяснив ему симптомы и возможные последствия заболевания, которое он вполне мог подцепить в инфекционном отделении. Во дворе можно было наблюдать привычную для этих мест картину: толпились убогие, хромые и прочие калеки, разбавленные изрядной толикой симулянтов и бездельников.

Я замотал тюрбаном лицо и время от времени трогал пальцами щеку, как будто страдал от зубной боли. Мне хотелось увидеть Клер и убедиться, что все в порядке. Только увидеть и ничего больше. Потом нужно было найти Уэйнрайта и с наступлением темноты вызвать его на переговоры. Оставалось надеяться, что после распоряжения Гаффера у него хватит здравого смысла вернуться с нами обратно. В противном случае его придется связать и доставить к Гафферу тюком, предоставив тому самому с ним заниматься. Мне определенно не хотелось участвовать в последующих событиях.

Во мне закипало раздражение. Зачем Уэйнрайту потребовалось втягивать Клер в свои дела? Как глубоко она в них запуталась? Может ли она рассчитывать на свою безопасность после нашего отъезда? Гарантирована ли её безопасность сейчас?

Уэйнрайт и возможные для него последствия в случае предательства или самовольного выхода за рамки своей компетенции не интересовали меня ни в малейшей степени. Мы все зависим от обстоятельств. Такие случаи бывали уже не раз и с обеих сторон. В прошлом мне самому приходилось пару раз иметь дело с предателями. Термин «торпедирование», как мы называем возмездие, заимствован из жаргона старых чикагских банд. Я не любил его тогда и не полюблю в будущем, но сон из-за этого терять не намерен. Чего стоит жизнь одного изменника, даже если остаются сомнения в его виновности, против пятидесяти или больше жизней наших агентов?

Мысли путались. Я оправдывал убийство и в то же время строил совершенно нереальные планы его возвращения, чтобы оставить всю грязную работу кому-нибудь еще. И все ради девушки, которая несколько лет назад указала мне на дверь… Тем более, что скорее всего мне с ней уже никогда не доведется увидеться. Что, черт побери, это значит? Делай. Получи. Забудь.

И тут я увидел её. Клер вышла из небольшой пристроенной к зданию палаты и заперла за собой дверь. Это сразу бросилось в глаза. Палата была примечательна тем, что её матовые стекла закрывали прутья решеток. Видимо, там держали буйных пациентов. Клер этого терпеть не могла и шла на такие меры только если больные представляли опасность для себя и окружающих.

С ней был высокий, светловолосый мужчина в таком же, как у нее, белом халате. Они прошли от меня на расстоянии не больше фута, бегло беседуя по-немецки. Свое дорогостоящее образование Клер получила в Швейцарии и прекрасно говорила по — немецки и по-французски.

Проходя мимо, Клер бросила на меня рассеянный взгляд, на мое перекошенное от боли лицо, скрытое обмотанным вокруг него концом тюрбана. Она совсем не изменилась. Роскошные иссиня-черные волосы откинуты за спину и туго стянуты на затылке. Но мне было известно, что одно движение руки, развязывающей ленту, даст волю этому великолепию. Ослепительное солнце и суровые гималайские ветры не смогли иссушить её безупречную кожу, а напряженная работа, похоже, помогла сохранить удивительную стройность фигуры. Нет, она ни капли не изменилась.

Они направились в центральный корпус, где размещались основные палаты, и обогнула здание, в котором находилось её собственное жилье, примыкавшее к комнатам для приезжавших врачей. Несомненно, Уэйнрайт скрывается где-то там. Добраться до него будет нелегко — пациентов в такие места не пускают. Это единственная привилегия, которой пользовался персонал. Вне своего жилья они принадлежали госпиталю, но в свободное время их покой находился под защитой этого правила, которое Клер яростно отстаивала.

Я продолжил свой неторопливый обход, который привел меня к палате для буйных, и там лицом к лицу столкнулся с громадным сикхом, который буквально материализовался из небытия. Он положил мне на плечо тяжелую руку и предложил убраться вон. Мне меньше всего хотелось угодить в переделку, но для мусульманина-пенджабца безропотно отказаться от своих намерений — вещь почти немыслимая, так что я смахнул его руку и сделал несколько грубых намеков по поводу его происхождения, потом кое-что добавил, но только для проформы.

Одним прыжком он загородил мне дорогу, рука его стремительно скользнула под грубую шерстяную рубашку. Из-под неё сикх не достал ничего более устрашающего, чем небольшой свисток, но при этом мне удалось заметить тонкий ремень наплечной кобуры. Все ещё сыпля оскорблениями, я дал задний ход, вернулся в караван-сарай, сел в угол и решил обдумать сложившуюся ситуацию.

Я помнил этого сикха со времени своего последнего визита. Он появился здесь почти с момента основания госпиталя, но в качестве пациента. Во время драки его буквально искромсали на куски. Здесь сикха изрядно подлатали, вернули к жизни и оставили при госпитале. Он был фанатически предан не только лично Клер, но и всему заведению. Но причем здесь оружие? Это совсем на неё не похоже. Оружие, как и политические пристрастия, всегда оставались за воротами госпиталя. Сама мысль, что Клер придет в голову поставить вооруженную охрану к пациенту, пусть даже с психическими отклонениями, казалась невероятной. Но вооруженный сикх бдительно нес свою службу, а свисток напоминал о том, что он мог в любую минуту получить подкрепление.

Кого или что ему приходилось охранять? Неужели там скрывался Уэйнрайт? Я его нигде не видел, в комнате Клер он остановиться не мог, поэтому в тот момент это казалось мне вполне разумным выводом. Нужно обязательно проверить это место, а лучше оба. Задача представлялась довольно нелегкой.

Сафараз не знал, чем себя занять. А праздность не была его стихией. Патаны вообще не подходят на роль созерцателей собственного пупка. Сначала я заставил его почистить пони и привести в порядок сбрую, затем отправил купить еды. Ничего другого придумать мне не удалось.

Неподалеку от пекарни он принялся пялить глаза на какую-то уроженку Тибета и только было собрался форсировать события, как рядом появились её земляки. К счастью, сразу же после приезда я предусмотрительно отобрал у него нож с винтовкой, и это несколько уравняло их шансы. В результате стычка закончилась небольшой трепкой с нанесением некоторого ущерба его самолюбию, что пошло патану только на пользу. Но это привлекло к нам излишнее внимание, и вскоре появилась внушительная депутация работников госпиталя. Наше поведение было признано возмутительным, вследствие чего нас попросили покинуть территорию. Власть, добродетель и общественное мнение были на их стороне, а значит нам пришлось седлать пони и в наступающих сумерках тронуться в путь.

В конце концов мы от этого только выиграли. В госпитале мы были на виду, что здорово ограничивало возможности поиска. Окружавшая местность была мне хорошо знакома ещё с тех пор, когда за нами тут гонялась целая банда. Стены госпиталя вплотную подходили к квартирам персонала, так что проникнуть внутрь особой трудности не представляло.

Мы спускались по тропе, само воплощение оскорбленной невинности, а одноногий привратник посоветовал нам показать свои внутренности ветеринару и оставить в покое настоящих больных, после чего хлопнул за нашей спиной массивной дверью.

Сафараз угрюмо бубнил мне в спину свои соображения. Мы приехали сюда повидать мисс-сахиб, а в результате отсидели задницы в вонючем караван-сарае, терпели оскорбления от неверных, и в конце концов нас как попрошаек вышвырнули на улицу.

Оставалось только благодарить судьбу, что он не видел, каким пинком наградил меня сикх на прощание. Я приказал ему заткнуться, пригрозив оставить на всю ночь сторожить пони.

Стена в высоту не превышала пятнадцати футов, но если мне не изменяла память, её верхняя часть была утыкана битым стеклом. Я встал на плечи Сафараза и набросил на стену овечью шкуру, потом постарался понадежнее зацепиться за самый гребень и вскарабкался наверх. Усевшись на ней верхом, я протянул руку патану, но моя помощь была отвергнута. Он разбежался, сделал эффектный прыжок в стиле коммандос и безо всякой помощи оказался на стене, порезав при этом через тонкие хлопчатобумажные штаны зад. Это меня даже позабавило, поскольку теперь Сафараз получил для своих жалоб более весомый повод, чем моя нерешительность. Вниз мы спустились по бревнам, сваленным в кучу с внутренней стороны стены, и осторожно прокрались к череде освещенных окон по ту сторону узкого дворика.

Первые три принадлежали столовой с простой, но удобной мебелью: обеденный стол местного производства, стулья, камин с горящими поленьями и над ним портрет американки — соучредительницы госпиталя. Она запомнилась мне юркой, жизнерадостной малиновкой с бостонским акцентом и энергией бобра. Однажды ночью она погибла, переводя через границу группу тибетских ребятишек. Это была ещё она из причин, по которой Клер никогда не оставит работу в госпитале.

Немецкий врач, которого мне уже довелось встретить, с книгой в руках удобно расположился на стуле перед огнем, а молодой индус в западной твидовой куртке и слаксах пытался в углу настроить радиоприемник. На улицу едва доносились позывные Радио Дели. Два служителя в белых ширвани накрывали на стол. Четыре обеденных прибора — для этой пары и Клер. Интересно, кто был четвертым участником ужина?

Я двинулся вдоль стены, а Сафараз, наслаждаясь окончанием вынужденного безделья, забыл про свои порезы и снова был начеку. Следующее окно выходило в буфетную, затем два в кухню, после них ещё четыре не были освещены — как мне было известно, там находились незанятые спальни, а Клер занимала комнату на самом углу. Ее окна были закрыты тяжелыми шторами, но кое-что мне удалось разглядеть через небольшой просвет.

Свет был включен, на первый взгляд комната казалось пустой, но неожиданно я увидел Клер. На ней было оранжевое платье, которое я запомнил ещё с прошлого визита — или по крайней мере мне так казалось. Кашемир, мягкий, как шелковая пряжа — превосходный материал, скроенный руками базарного портного, — на ком угодно мог выглядеть просто нелепо, но только не на ней. Возможно, по городским стандартам её гардероб был чересчур скромен. Слаксы и свитера с белым халатом во время работы, которая занимала большую часть её жизни, брюки для верховой езды с рыжеватой тибетской кожаной курткой для поездок. Но в редкие часы, выпадавшие ей перед сном, когда немудреная снедь именовалась ужином, и даже оставаясь наедине с самой собой, она переодевалась в платье, стол сервировался великолепным китайским фарфором и хрустальными бокалами, привезенными из дома в Рамабае.

Нет, Клер совсем не изменилась. Мне хотелось молить Бога, чтобы все осталось в прошлом, а я стоял там, прижавшись носом к оконному стеклу, и надеялся на чудо освобождения от её чар, хотел вновь обрести свободу. Или же наоборот — признать нерушимость связывающих нас чувств, разнести в клочья это чертово окно и шагнуть внутрь — на её условиях, не оставляя возможности увильнуть от ответа.

Но в любом случае было слишком поздно, даже если мне удастся увести отсюда Уэйнрайта. Клер не из тех, кто захочет вернуться и восстановить сожженные мосты, ещё меньше в этом можно было заподозрить меня. Гордость, тщеславие, уязвленное самолюбие — называйте как, черт побери, вам только может взбрести в голову, но нас мучила добрая половина этих пороков. Нет, слишком поздно.

Мне с трудом удалось оторваться от окна. По другую сторону оставались ещё две спальни. Я подкрался и заглянул в окно первой из них. Свет был погашен, но тонкий луч пробивался сквозь открытую в коридор дверь. Комната оказалась пустой. В следующей коренастая женщина средних лет в безвкусном платье в цветочек заканчивала макияж. Она выключила свет и вышла в коридор, а я завершил обход, вернувшись к столовой.

Клер уже входила в комнату, за ней показалась та женщина, а немец за столиком сбоку смешивал джин с тоником. Вся компания в сборе. Уэйнрайта, где бы он ни скрывался, здесь определенно не было. Как ни странно, но я испытал облегчение.

Я жестом поманил патана и прошептал ему на ухо, что здесь есть ещё одно здание, в которое мне очень хотелось бы заглянуть.

Форт был построен на склоне холма. Квартиры сотрудников находились на возвышении, а психиатрическое отделение лежало под нами, освещенное из окон прачечной и электрической подстанции. В первый раз мне удалось заметить, что в плоской крыше есть застекленный участок, и если бы нам удалось туда пробраться, я смог бы все выяснить.

Сафараз, естественно, возразил, что незачем беспокоиться по пустякам. Одно слово, и он отправиться через дверь, тогда пусть эти носители ночных горшков попытаются его остановить.

Я призвал на помощь все терпение и рассказал о присутствии где-то поблизости вооруженного охранника, но в ответ патан стал просить вернуть ему нож, а уж тогда с охраной он разберется сам. Он пребывал в воинственном настроении и мог в любой момент выкинуть какой-нибудь фортель. Приличная затрещина ещё могла привести его в чувство, но здесь для этого было не самое удачное место и время.

Поэтому я счел за благо отослать его за пони и дожидаться меня. Даже в таком настроении патан не смог привести сколь-нибудь разумные возражения и, недовольно ворча, отправился восвояси.

По склону я спустился к пристройке психиатрического отделения. В приземистом каменном строении не больше десяти футов высотой и раза в два больше в ширину когда-то размещался склад боеприпасов.

Когда мне пришлось обходить пристройку с торца, я сразу заметил, что охрана расположилась под навесом у электростанции. Там стояли топчаны, на которых, завернувшись в одеяла, спали двое, а после недолгого наблюдения появился и мой старый приятель-сикх, возвращавшийся с обхода. Два часа на посту, четыре — отдых. Никаких шансов.

Сикх закончил свой третий обход вокруг здания, устроил передышку и прислонился к стене. Ночь выдалась холодной, и он добавил к овчинному тулупу шерстяное одеяло, набросив его как шаль на плечи. Из-за пронизывающего ветра охранник выбрал для отдыха место с подветренной стороны.

Я засек время — сикх минуты три отдыхал, затем размял ноги и отправился на следующий круг. На этот раз он сделал только два обхода и снова укутался одеялом. По крайней мере, хоть место отдыха все время оставалось одним и тем же.

Я снова засек время, когда появилась Клер с этим немцем. Они были в овечьих тулупах, наброшенных на плечи, он нес в руках поднос со всевозможными склянками и бутылочками, которые позвякивали при каждом движении.

Они подошли к двери, сикх поспешил на помощь и подержал поднос, пока немец возился с замком. Как я не вытягивал шею, никого, кроме индуса-служителя в белом комбинезоне, вышедшего им навстречу, увидеть не удалось. Дверь за ними закрылась, а сикх, воодушевленный близостью начальства, сделал шесть или семь быстрых кругов с усердием ярого служаки.

Потом он все-таки решил передохнуть, но до их появления ему пришлось ещё проделать пару маршей. Наконец они вышли на улицу, заперли дверь, поговорили по-немецки и тронулись в обратный путь, но я не смог разобрать ни единого слова.

Тут под навесом негромко зазвонил будильник. Сикх снова оживился, вернулся к отдыхавшим, растолкал одного из них и быстро улегся на топчан, как только его сменщик неторопливо вылез из свернутого коконом одеяла. Я выругался. Только что мне приходилось иметь дело с заспанным, усталым охранником, а теперь на его место заступил свежий и, по крайней мере теоретически, энергичный.

Я снова стал засекать по часам скорость его передвижения. На этот раз дежурил невысокий, худой шерп, который оказался намного пунктуальнее своего предшественника. Он устраивал четырехминутный отдых каждые четыре круга в одном и том же месте. Четыре минуты — срок более чем достаточный, но бесшумный прыжок на десять футов представлял собой непосильную задачу. Поэтому я решил использовать в качестве лестницы доску, стоявшую у стены, вскарабкался по ней и втащил её за собой.

Шагнув навстречу освещенному квадрату, обозначавшему желанное окно, я вдруг почувствовал, как под ногами прогнулся настил и послышался треск сухого бамбука. Мелькнула запоздалая мысль, что вся эта чертова конструкция состоит из соломы, расстеленной на хлипком каркасе и обмазанной смесью коровяка с глиной.

Попытка добраться до стены оказалась безуспешной, и окутанный облаком пыли, я рухнул навзничь на бетонный пол палаты.

Индус-служитель вскрикнул от испуга и забарабанил в закрытую снаружи дверь. Я вскочил на ноги и с сожалением констатировал, что попал в ловушку: зарешеченные окна, запертая снаружи дверь. В палате находились две кровати, стол и стул для служителя. Одна кровать оказалась занятой, и я направился к ней. Вопли индуса стали к тому времени ещё громче и пронзительней. В кровати лежал европеец, одна нога его была в гипсе, голова забинтована. Он был в сознании, но находился под действием успокаивающих средств.

Одно можно было сказать определенно — это не Уэйнрайт.

Глава девятая

Дверь с грохотом распахнулась, и в палату влетела охрана с оружием наизготовку. Я сделал единственно разумную в подобных обстоятельствах вещь: встал к ним лицом и поднял руки. Но этим я ничего не выиграл.

Первым до меня добрался сикх и с ходу врезал по лицу рукояткой пистолета, затем к нему присоединились остальные, а я растянулся на полу, получая пинки тяжелыми чапли горцев. За ними сгрудились зеваки, ситуация стала просто угрожающей. Я закрыл голову руками, подтянул колени к животу, но стало ясно, что если не удастся встать на ноги, то из меня сделают настоящую отбивную.

Неожиданно экзекуция прекратилась. Я рискнул открыть один глаз и увидел над собой немца. Он стоял, широко расставив ноги, и осыпал градом затрещин моих мучителей. Тюрбан уже давно слетел с моей головы, сикх схватил меня за волосы и поставил на ноги. Он выкрикивал на урду, что я тот самый тип, который уже пытался проникнуть сюда раньше, а привратник рассказал, что пару часов назад он вышвырнул меня из госпиталя вместе с другим вороватым мусульманским сукиным сыном.

Немец на плохом урду приказал всем замолчать, но его вряд ли кто услышал. Им хотелось только одного — вытащить меня на улицу, но от излишнего рвения они буквально рвали меня на части в разные стороны. Затем решили продолжить экзекуцию, но, к счастью, в этой толчее им было просто не развернуться.

Тут появилась Клер, и мир снизошел на распаленные головы, как упоительный бальзам. Она показала себя отличным знатоком психологии толпы в её высшем проявлении, прошла сквозь неё как напористый трехчетвертной команды регби, усиленно работая локтями, а её острые западные каблучки прошлись по голым восточным ступням.

Клер удалось пробиться к главному вдохновителю беспорядка, которым являлся сикх. Теперь он снова принялся молотить мою голову рукояткой своего пистолета. Она схватила его за бороду и рванула голову вниз, одновременно нанеся удар коленом. Яростный рев возмущения перешел в гнусавое сопение, сикх плюхнулся на пол, потирая расплющенный нос. Только это меня и спасло. Секунду назад все просто выли от предвкушения кровавой расправы, а теперь наступил шок, растерянное молчание. От кроткой, воспитанной мисс-сахиб никто не ждал такого напора пополам с замашками портового полицейского.

Она не сделала ни единой ошибки: не было ни ругани, ни упреков. Клер любезно поблагодарила всех за столь ярую озабоченность безопасностью госпиталя, отдельно отметив сикха за бдительность.

Клер даже не смотрела в мою сторону, за что я был ей особенно благодарен. Один глаз заплыл полностью, губы хоть раз, но встретились с чьим-то ботинком, а о многочисленных порезах и ссадинах, сочившихся кровью, упоминать просто излишне.

Немец быстро подошел к пациенту в кровати, которого вся эта кутерьма совсем не волновала, сделал беглый осмотр, повернулся и что-то сказал по-немецки Клер. Девушка кивнула в ответ, а затем попросила всех выйти на улицу, после чего охрана получила приказ доставить меня в амбулаторию, чтобы кто-нибудь из хирургического персонала обработал мои раны.

Я был счастлив услышать её приказ прекратить издевательства над моей персоной.

Два охранника вывели меня на улицу, тыча в спину дулами. Сикх замыкал шествие, все ещё сопя от негодования, но довольный публичным признанием своих заслуг.

Амбулатория разместилась в ещё одном бывшем складе боеприпасов. Меня усадили на стул, и медбрат принялся обрабатывать иодом мои раны, — к немалому удовольствию охраны, смотревшей на мои страдания. Зеркальная поверхность стерилизатора отражала мое лицо, которое очень напоминало вареный пудинг, использованный вместо футбольного мяча, а затем обработанный темно-коричневым гуталином.

Охрана села по бокам на корточки и размышляла о том, что я за человек, и какова моя дальнейшая судьба. Шерп считал меня пакистанским шпионом, которого в таком случае непременно передадут индийским властям, а те наверняка расстреляют. Сикх возражал, называл меня обычным бандитом, а значит повесить меня должна пограничная стража. Третий был уроженцем Тибета, он так и не смог прийти к какому-нибудь определенному решению и только жалел о прошедших днях. Очевидно, у кампов были более живописные способы обработки таких отбросов общества, как я. Так, например, можно было бросить голого человека, прикованного к свежеосвежеванной собаке, на съедение волкам — вещь чрезвычайно полезная и к тому же занимательная, поскольку наиболее азартная часть публики могла заключать пари, кого волки съедят первым.

Они так углубились в мир своих фантазий, что даже не удосужились произвести обыск. Под рубашкой остались два пистолета и нож Сафараза, а также тысяча рупий в нательном поясе. На территории госпиталя пускать оружие в ход нельзя ни при каких обстоятельствах, но мне осталось тешить себя надеждой, что Сафараз из-за моего отсутствия заподозрит неладное и придет на выручку. А там, на воле все будет выглядеть совсем иначе, — если, конечно, мне суждено туда выбраться.

Затем в сопровождении немца снова появилась Клер. Они выставили охранников на улицу, а немец взял у сикха пистолет и недвусмысленно положил его на стол перед собой. Клер подошла ко мне, чтобы осмотреть лицо. Я закрыл здоровый глаз и уронил голову на грудь. Освещение было ярким, но мои всклоченные волосы, борода, ушибы, синяки и боевая раскраска йодом сделали меня неузнаваемым. Мужчина задавал вопросы по-немецки, а она переводила их на урду.

Мне пришлось затянуть длинную жалостливую историю про то, как я, Мохаммед Ишак, бедный человек из Исламабада, долго страдал от зубной боли, которая теперь совсем прошла, поскольку кто-то выбил мне этот зуб. Просил отпустить восвояси — ведь дома осталась больная жена и семеро голодных детишек, ждущих моего возвращения.

Про себя я отметил, что немец очень внимательно за мной наблюдает. По его урду можно было догадаться, что он способен следить за общим ходом беседы, но не более. Он поинтересовался целью моего присутствия на крыше психиатрического отделения, Клер перевела, а я отметил, что она сменила свой прекрасно артикулированный делийский урду на местный бхат — смесь пенджабского с пушту, который чертовски трудно понять чужеземцу. Я подделался под её стиль и рассказал про поиски места для ночлега, что совсем не так абсурдно, как это звучит на первый взгляд — в этих местах на плоских крышах спят довольно часто.

Клер тут же парировала, что для сна существует караван-сарай. Мне пришлось рассказать, как в караван-сараях обирают спящих, даже таких бедняков как я. Все это она перевела немцу, который к тому моменту уже потерял нить рассказа. Тем временем мне удалось найти сносный ответ на вполне вероятный вопрос о причине моего возвращения после выдворения из госпиталя. Я почти готов был пожаловаться на несправедливое обращение и жуткую зубную боль, заставившую меня перелезть через забор.

Но ничего похожего у меня не спросили, и я предположил, что Клер не слышала ни жалоб сикха, ни воплей привратника.

Они уединились в дальнем конце комнаты и долго перешептывались. У меня появилось ощущение, что Клер более или менее удовлетворена, но немец все ещё недоволен. Это было так похоже на нее! Он никому не позволит ошиваться вокруг госпиталя, тем более вору, каковым я несомненно казался в его глазах. Клер знала и понимала людей, с которыми ей приходилось иметь дело в этих краях, где воровство скорее вынужденный образ жизни, чем преступление. Ты принимаешь против этой напасти меры предосторожности, но пойманного вора следует винить не более, чем лису, таскавшую твоих цыплят. Это дело полиции, судей, тюремщиков и массы других людей, которым за это платят. Один раз немец раздраженно повысил голос, и до меня донеслось несколько немецких слов, означавших «голод, нищета, раненный».

Но какого дьявола ей нужно с ним связываться? Это её территория, и она распоряжается на ней, как ей хочется. Что это за парень, и почему она позволяет ему так себя вести?

Смена руководства, и Клер перестала быть здесь хозяйкой?

Зная её характер, я очень в этом сомневался. С такой же вероятностью капитан уступит свое место на мостике. Мне и раньше приходилось встречать здесь врачей. Она никогда не позволит себе вмешиваться в ход лечения пациентов — её законной сферой деятельности оставались только общее руководство, хозяйственная политика и постоянный контроль.

Но в конце концов точка зрения немца взяла верх. Он подошел к двери, позвал охрану и дотошно расспросил сикха, в какое надежное место можно меня поместить. Клер держалась в стороне. Наконец охранник остановил свой выбор на складе горючего, и немец приказал ему показать дорогу. Тут Клер оживилась и что-то настойчиво втолковывала сикху. Как мне удалось разобрать, она объяснила, что в случае плохого со мной обращения удар коленом в нос — нежный шлепок по сравнению с предстоящей экзекуцией. Для этой цели у неё всегда есть наготове пара тибетцев с сыромятными ремнями.

Я надеялся и был почти уверен, что она контролирует ситуацию. Немец не мог уследить за потоком её красноречия и постоянно вмешивался, тогда на него обрушивался шквал немецких слов, которым явно не учили в Швейцарском пансионе для юных леди.

Мы вышли в ночь и двинулись по направлению к подстанции; там находился небольшой бетонированный подвал, в котором раньше хранился керосин для ламп. Теперь это помещение оказалось слишком близко к котельной, и из соображений безопасности оно стояло пустым, но вонь там была, как в трюме танкера. Меня втолкнули туда, а вслед послышалось бормотание сикха:

— Я милосердный человек, который не помнит зла. Не ври утром мисс-сахиб, и никто тебе не причинит вреда.

Дело было улажено.

От улицы меня отделяла тяжелая дверь из листового металла с засовом снаружи. До меня доносились их голоса: охранники спорили, стоило ли сходить за висячим замком. Победил сикх, поскольку резонно заметил, что теперь им придется охранять не только госпиталь, и работы прибавится. Шерп больше не возражал и отправился за замком.

Я обследовал стены и потолок, который нависал всего в пяти футах над полом и не давал возможности выпрямиться в полный рост. Результаты оказались неутешительными: вокруг меня был крепкий бетон, а дверь казалась несокрушимой, как броня.

Я сел на пол, прислонился спиной к стене, поджал колени к подбородку и положил на руки свою израненную голову.

Что, черт побери, происходит? Что мне удалось сделать для Гаффера, который мне платит, или старика, который в меня верит?

Ни черта. Уэйнрайта здесь нет. Хотя Клер оказалась на месте, что-то было не так. Что за немец здесь всем командует? Врач ли он? О его профессиональной принадлежности можно было судить только по белому халату, но похоже, свое дело он знал.

Интересно, кто мог лежать в психушке, и зачем его постоянно накачивают наркотиками? Непереносимые боли? Не исключено. Нога раздроблена, голова вся в бинтах…

Как сейчас поступят со мной? Если власть в руках Клер, меня освободят уже утром. А если нет? Могут они меня передать в руки военной полиции? Скорее отведут вниз по тропе и разберутся сами, тихо и спокойно. Врачи такими вещами не занимаются, старался я успокоить себя, но снова этот дурацкий вопрос: врач ли немец? Он профессионально передернул затвор и все время держал пистолет на виду.

Тот парень, что захватил Уэйнрайта, тоже был немцем, не говорившим по-английски и знавшим несколько слов на урду. Было ли это простым совпадением? Мне удалось видеть его только издалека и то мельком, но это разные люди. Тот немец был крупнее, да и волосы у него светлее.

Последняя мысль вернула меня к действительности. Где же, черт побери, Уэйнрайт?

Слышно было, как часовой кругами ходил вокруг моего бункера и топал ногами, стараясь согреться. Сквозь щель в двери я увидел, как он остановился, чиркнул спичкой и зажег сигарету. Почти тут же раздался приглушенный стон и шум падающего тела.

— Сахиб, где ты? — раздался шепот патана.

Странно, но я почувствовал прилив ярости и обозвал его кровожадным ублюдком. Но Сафараз заверил меня, что только оглоушил часового замотанным в конец тюрбана камнем.

— Я торчу здесь уже час, — недовольно просопел он. — Если бы сахиб не забрал мой нож, вопрос был бы решен гораздо раньше и с достоинством. Я не жулик, чтобы бить человека булыжником по голове.

Мне пришлось приказать ему заткнуться и осмотреть замок. Он подчинился; по его словам, если попробовать тот взломать или взорвать, можно всполошить весь госпиталь, но горевать не стоит. Он, Сафараз, разоружил охранника, а ключ от подвала остался у сикха, который сейчас как мышь забился под теплое одеяло.

— Только попробуй здесь кого-нибудь убить, и я сверну тебе шею, клянусь, — оборвал его я.

— Ну и что из того? — пробурчал патан и оттащил тело караульного за бункер.

Повлиять на ситуацию не было сил — патан мог делать все по-своему, а позже извиниться за непонятливость. Оставалось только надеяться, что у охранника не было с собой ножа. Хотя вряд ли я был прав — другой альтернативы выпутаться из этой передряги не существовало. Я был подавлен мыслью о том, кто сейчас хозяин положения, к тому же этот сумасшедший дьявол опять будет снимать меня с крючка, и, без сомнения, насладится каждой секундой моей беспомощности.

Минуты уже стали казаться мне долгими часами, как по ту сторону двери звякнул ключ, засов скользнул в сторону, и дверь открылась. В открытый проем упала полоска света из окон госпиталя напротив, выхватив из темноты двасилуэта. В голове промелькнула мысль, что план Сафараза рухнул, и охрана пришла меня проверить. Я плюхнулся на пол, христианская терпимость испарилась без следа, а рука сама потянулась к пистолету.

— Выходи отсюда, да побыстрее, — холодно приказала Клер по-английски.

На какое-то мгновение я приписал её поведение суматошному напряжению этой ночи и захныкал в ответ на урду про бедного человека, которого все обижают.

— Хватит валять дурака, — нетерпеливо бросила она. — Кого ты хочешь обмануть, козел?

Однажды я видел, как гвардеец у Букингемского дворца наступил на развязавшийся шнурок и, как подкошенный, рухнул. Теперь я точно знал, что чувствовал этот бедолага, когда поднимался на ноги.

— Я осторожно пошел за ключом, как приказал сахиб, — послышался виноватый голос патана. — Но мисс-сахиб уже шла сюда с этими разгильдяями.

Тут я заметил, что за их спинами переминались с ноги на ногу сикх с тибетцем.

— Давай, пошли отсюда, — оборвала Клер очередной поток моих излияний, — и, Бога ради, тише, — предупредила она и шагнула в ночную тьму, а мы поспешили ей вслед.

Она провела нас почти по всему периметру территории госпиталя, держась под спасительным укрытием стен, пока, наконец, не остановилась у небольших ворот в дальнем конце двора, надежно скрытых в толще стены. Обычно она пользовалась ими для уединенных прогулок по окрестным холмам и открывала их своим ключом.

— Дорога, если мне не изменяет память, тебе известна, — холодно сказала Клер. — Вниз по тропе до реки, три мили влево по берегу, прямо до кашмирской деревушки. Куда ты отправишься дальше, дело твое, но сюда больше не возвращайся… никогда.

— Но ты, естественно, пойдешь вместе с нами?

— Нет, забирай этих двоих, оставишь их в деревне. Они вернутся только с моего разрешения. А теперь — в путь, да поскорее. Мне нужно вернуться назад раньше, чем меня хватятся, — она нетерпеливо подтолкнула меня и сердито приказала разношерстной троице поторапливаться.

— Но, черт побери… — начал я было протестовать, но меня сразу оборвали.

— Идвал, пожалуйста, не задерживайся, — настаивала Клер. — Там ты найдешь Джеймса. Если он сможет перенести дорогу, захватишь его с собой. Скажи ему, что ничего не изменилось. Он поймет.

— Рад за него, поскольку мне ни черта не понятно. Послушай, я не понимаю, что здесь происходит, но не надо быть провидцем — у тебя какие-то неприятности, а может и что-нибудь похуже. Неужели ты думаешь, что я вот так, просто уйду? Даже не подумаю.

— Никакая опасность мне не грозит. Индийские военные патрули и пограничники в этих местах всегда начеку. Если со мной что-нибудь случится, они это дело так не оставят, и эти люди отдают себе в этом отчет.

— Какие ещё «эти люди»?

— Не твое дело.

— Как раз-таки мое.

— Все, что здесь происходит, тебя не касается. Мне кажется, мы уже давно пришли к такому соглашению.

— И чья в этом вина? Поверь мне, теперь это мое дело. Меня послал твой отец…

Любопытно, но только последнее замечание вызвало у неё ответную реакцию. Клер быстро схватила меня за руку.

— Держи его подальше от этого, — настойчиво попросила она. — Не надо ничего говорить, а ещё лучше передай, что ты меня видел, и все хорошо. Пожалуйста!

— С ним этот номер не пройдет. Стоит мне открыть рот, как он сразу все поймет. Он кое-что уже знает и именно потому просил меня приехать.

— Даю тебе слово, что лично мне ничего не грозит.

— Тогда тебе лучше поехать со мной и сказать ему все самой.

— Я не оставлю госпиталь, пока…

— Пока что? — перебил я.

— Пока… ну, не появится ясность…

Я взял её за руки. Она тут же попыталась их освободить, но не тут то было.

— Клер, — просил я, — поверь мне хоть на этот раз. Скажи, что происходит. В чем ты оказалась замешана? Что за немец появился в госпитале? Какую роль играет Уэйнрайт? Обещаю тебе, все останется между нами. В этой истории именно ты беспокоишь меня больше всего…

— Не стоит так волноваться, — сказала она, но уже не так уверенно. В её голосе сквозила усталость, — Я вполне могу управиться сама, если только мне не будут мешать. Пожалуйста, Идвал, уходи, мне пора возвращаться.

— Ради Бога, не торопи, — настаивал я. — Неужели непонятно, немец сразу же поймет, кто меня выпустил.

Но она оказалась весьма предусмотрительной.

— Я скажу, что тебе удалось подкупить стражу, — ответила Клер, резким движением высвободила руки и вернулась к двери. Мои запоздалые попытки подпереть дверь плечом прежде, чем её удастся захлопнуть, успеха не имели. Только долетел шорох быстро удалявшихся шагов.

В первую минуту мне хотелось снова перелезть через стену и пойти за ней. Но было ясно, что из этого ничего хорошего не выйдет. Она все равно ничего не расскажет, а сразу убедить её оставить это проклятое место мне не по силам.

Уэйнрайт? Ну, по крайней мере, я теперь знаю, где его искать. «Если сможет перенести дорогу». Значит он ранен. Может быть, это последствия той стычки в Рамабае, если только с тех пор ему не досталось еще.

— Надеюсь, голосовые связки не задеты, — во мне закипало раздражение. — Я выбью из него объяснения, даже если для этого придется применить силу.

Несколько поодаль Сафараз шумно переругивался с охраной. Я приказал ему заткнуться и идти за мной.

— У этих бездельников, сахиб, есть оружие. Его никто не отбирал, возразил он.

В чем-то он был прав. Охрана без колебаний отдала мне пистолеты, я разрядил их, в поисках боеприпасов бегло похлопал по карманам и вернул обратно. Сафараз был удовлетворен, но только частично.

— А мой нож и пистолет, сахиб?

Я отдал их ему и пошел впереди, а он замыкал колонну. Мне очень не хотелось оставлять Клер здесь, но в тот момент ничего другого не оставалось.

Глава десятая

Я знал эту деревню. Она затерялась в дальнем конце долины, которая выходила на юг и целый день была залита солнечным светом, а горы служили надежной защитой от суровых северо-западных ветров. Набравший силу на перекатах и водопадах горный поток в период снегопадов приносил массу ила, который крестьяне выгребали со дна, грузили на ослов и доставляли на небольшие террасы, где выращивали овощи, персики, нектарины и яблоки. Хотя теоретически эти места находились выше зоны лесов, здесь рос дикий грецкий орех, а форель, если та была размером меньше локтя взрослого мужчины, выбрасывали обратно в реку.

Именно здесь Клер обычно покупала свежие продукты для госпиталя, а поскольку плата была справедливой и скорой, местные крестьяне жили в достатке. Вполне естественно, что она ещё следила за их здоровьем, и потому отношение к ней местных жителей граничило с поклонением. Это было то место, где мне очень хотелось бы осесть, когда дела в жаркой и суматошной Индии пойдут туго. Забытый уголок вдали от нахоженных троп, мирный и безопасный.

А сейчас этот ублюдок Уэйнрайт, словно змея, прокрался в мой тайный Эдем!

Мы попали туда сразу после рассвета и произвели переполох, как стая ястребов над птицефермой. Женщины собрали детей и спешили укрыться в своих жилищах, а мужчины, собравшись группами, искоса напряженно следили за нашими действиями. К счастью они узнали сикха, а когда тот призвал их проявить благоразумие, с недоверием, но все же приблизились к нам.

Староста деревни, которого я ещё помнил по прошлому визиту, дрожащим голосом приветствовал нас и предложил чай, творог и прочую нехитрую снедь. Заметно было, что меня он не узнал, в чем винить старика не приходилось: если мое лицо выглядело подстать самочувствию, то картина получалась весьма живописной.

Я сказал, что мисс-сахиб послала нас к сахибу, который остался у них. Его лицо сразу потеряло осмысленное выражение. Сахиб? В их деревне? Нет, сахиб здесь не появлялся. Очевидно, старик получил от Клер хороший инструктаж.

Я обвел глазами жителей деревни, которые уже начали расходиться по углам. Нет, помощи от них не дождешься.

Сафараз предложил свои услуги в поисках, но мне пришлось заставить его замолчать. Обыск двух десятков хижин представлялся крайне нежелательным. Здесь жили мусульмане, в жилищах оставались их женщины с детьми, и попытка силой вломиться в дом могла нам чертовски дорого стоить. По такой причине даже самые миролюбивые из них насмерть встанут за свою честь.

— Уэйнрайт! — в конце концов заорал я. — Если ты здесь, выйди, ради Бога. Это я, Риз.

Он тут же вышел из-за одной из хижин. Если у меня ещё оставались надежды на теплый прием, они тут же исчезли. Уэйнрайт смотрел на меня не лучше, чем на сборщика налогов с последним предупреждением об уплате в руках. Бледность его перекошенной физиономии, рука на перевязи недвусмысленно говорили о сильном недомогании. При виде моей разбитой рожи он несколько оживился, но ненадолго. В его обращении теплоты также не наблюдалось.

— Какого черта тебя сюда занесло, Риз?

Староста почувствовал, что с него сняли всякую ответственность, и успокоился. Я отослал с ним своих спутников за едой, а сам с Уэйнрайтом уселся лицом друг к другу прямо в пыль.

Пришлось объяснить, что причиной моего появления здесь стал Гаффер. Он послал того к черту, поскольку окончательно и бесповоротно вышел в отставку.

— Тебе лучше вернуться и самому все это рассказать.

— Обязательно сделаю, когда сочту нужным, — упрямо набычился он.

— Не думаю, что такой ответ его устроит.

— Тем хуже, ничего другого предложить не могу.

— Ты ставишь меня в дурацкое положение.

— Ничем помочь не могу, я не просил тебя сюда приезжать.

— Хватит валять дурака, — раздраженно бросил я. — Тебе нельзя уйти просто так. Ты же государственный служащий, как почтальон, полицейский…

— Или уборщик мусора. Но мы все можем оставить службу…

— Собственноручное заявление, уведомление за шесть месяцев и клятва в сохранении государственной тайны, — напомнил я, — а затем тебе придется каждый раз сообщать о своем местонахождении и планах на будущее…

— Пока я здесь, а куда собираюсь отправиться в будущем, никого, кроме меня не касается.

— Хватит играть в прятки, Уэйнрайт, — не выдержал я. — Ты прекрасно все знаешь. Номер твоего паспорта будут знать в любом аэропорту, в любой гавани Запада до конца твоих дней. Никогда не узнаешь, следит за тобой тот парень за соседним столиком или нет. Квартиру или гостиничный номер время от времени будут незаметно обыскивать, почту просматривать, а телефон прослушивать. На твоей работе в банке можно поставить крест, а легкий анонимный намек любому из возможных работодателей создаст ту же проблему. Сколько ты сможешь так продержаться?

— Жил же я до того, как эти ублюдки меня наняли.

— Мы говорим про «после». Тебе знаком их образ мыслей, а значит можешь себе представить, о чем они думают, если кто-то выпадает из обоймы.

— Да, мне все известно, — устало выдохнул он. — По полочкам раскладывать не нужно. Они рассматривают такую возможность, даже когда мы задействованы в деле. Только одна эта мысль может отравить всю жизнь.

— Профессиональный риск, — заметил я. — Нельзя зарабатывать на жизнь ковырянием в дерьме и ждать от своих друзей уверений, что ты пахнешь розами. Конечно, они подозрительны. Так им по штату положено. Черт с ними, ведь в коммерции или на производстве порядки те же — всегда существует возможность обнаружить собственное ноу-хау у соперничающей компании.

— Коммерсанту или инженеру поручают делать работу, — возразил Уэйнрайт. — Если он не справляется, его увольняют, а не посылают по его следу ищеек, когда тот ещё только приступил к работе.

— Чушь. Бухгалтеры и аудиторы всегда идут друг за другом.

— Совсем разные вещи.

— Ладно, Уэйнрайт, — сказал я. — У меня больше нет желания ввязываться в полемику или выступать в качестве доверенного лица нашего первосвященника. Мне приказали передать тебе послание. Я это сделал. Гаффер требует твоего возвращения.

— По-моему, я уже говорил, что ещё не готов к этому. Как тебе это понравится?

— Давай пока оставим этот вопрос, — спокойно предложил я.

Мы замолчали, а он начал здоровой рукой что-то рисовать на пыльной земле, потом поднял взгляд на меня и горько усмехнулся.

— Ликвидация, да? До меня доходили слухи, что это твой профиль. Ты этим занимаешься собственноручно или оставляешь патану? Пуля в затылок или во сне ножом по горлу?

Уэйнрайт перестал рисовать и запустил руку под рубашку.

Ребро левой ладони пришлось ему под подбородком, а другая уже вытаскивала его руку, в которой оказался всего лишь носовой платок. Тело его после такого толчка имело много траекторий для продолжения движения, но он перевалился через спину на свою больную руку.

Я быстро осмотрелся, но этот инцидент мог видеть только Сафараз, который принес мне чай. Ошеломленный патан передал приглашение старосты остановиться в хижине для гостей. Мы подняли Уэйнрайта на ноги, отнесли его туда и уложили на койку.

Он пошевелился, затем попытался привстать.

— Извини, Уэйнрайт, — пробормотал я. — О Боже, мне действительно жаль. Откуда я мог знать, что ты там хотел достать.

Он не стал отвечать, а только откинулся на спину и закрыл глаза. Мне бросились в глаза свежие пятна крови на его повязке, но при первой же попытке рассмотреть их поближе Уэйнрайт отвел руку в сторону.

Я стоял над ним и размышлял, чем ему помочь. И тут мне вдруг попалась на глаза небольшая белая деревянная коробка с красным крестом на крышке, которая стояла на полке у изголовья кровати. В ней оказались бинты, марля, несколько пузырьков и написанная рукой Клер подробная инструкция по их применению.

Сафараз был тут же отправлен за горячей водой, а я склонился над раненым и снова повторил свою попытку. На этот раз Уэйнрайт не только не стал протестовать, но и не проявил к моей деятельности ни малейшего интереса. Рука была в плачевном состоянии: воспалившаяся огнестрельная рана требовала долгого и тщательного ухода. Следуя указаниям Клер, я промыл рану и положил свежую повязку.

Уэйнрайта лихорадило. В коробке оказался термометр, которым он так и не удосужился воспользоваться. Температура доходила до ста двух градусов, но сказывались здесь последствия ранения или это был результат подхваченной лихорадки, мне не разобраться. К тому же удалось разыскать какие-то таблетки, которые он, несмотря на указания, также игнорировал. Я приподнял его, вложил в рот пару, заставил проглотить, и вскоре мой подопечный погрузился в глубокий сон.

Рядом с койкой валялся вещмешок, содержимое которого, понятное дело, от меня не ускользнуло. Если не считать браунинга калибра 0, 38 в наплечной кобуре, там оказалось несколько полезных в дороге вещей.

Итак, мы возвращаемся вместе. На эту тему, что бы там не случилось, у меня сомнений не было. Правда, ещё оставалась надежда, что он проявит благоразумие, а унижать его конфискацией оружия мне не хотелось. Потом я решил его разрядить, но это также не входило в мои планы. В конце концов я снял боек и на этом успокоился.

С помощью зеркальца для бритья мне удалось немного привести в порядок собственное лицо, тем более, что это было, как удалось разглядеть правым глазом, совершенно необходимо. Потом я поел, уныло шевеля распухшими губами, завалился на соседнюю койку и провалился в темноту.

Много часов спустя Сафараз все-таки решился меня разбудить.

— Уже почти ночь, а сахиб так и не дал никаких указаний.

Да, кругом виноват. Патан устал не меньше меня, но все это время даже не думал об отдыхе. Я отправил его спать до утра, но тут мне попался на глаза вещмешок, который был приторочен к седлу моего пони. Все стало ясно. Сафараз уже успел вернуться к тому месту, где последний раз перед возвращением в госпиталь привязывал пони, и привел их сюда. Крюк миль на двадцать, не меньше.

Патан довольно улыбнулся и двинулся к выходу, но налетел на дверной косяк. Я посоветовал ему поменьше ударять за женщинами, и тогда ночью он сможет видеть не хуже летучей мыши. От моего замечания у него резко поднялся тонус, а я вернулся к Уэйнрайту.

Он уже проснулся, жар несколько спал, так что я разыскал старосту и получил от него немного риса и молока. По возвращении в хижину мне удалось впихнуть в него несколько ложек этого щедрого дара.

— Мы отправимся в обратный путь, как только ты немного оправишься. С первого же телефона свяжешься с Гаффером. Все остальное меня не касается, объяснил я.

— Как ты узнал, где я?

— Просто следовал полученным указаниям.

— Лжешь. Это она послала за тобой, разве не так?

— Если ты имеешь в виду Клер Калвертон, то нет.

— Ради Бога, она единственная, кто знает, где я остановился.

Все шло к тому, что ближайшие несколько дней нам предстояло провести вместе, а значит нужно было прояснить хоть один из вопросов, которые могли стать яблоком раздора. Тем более от моей откровенности большого вреда не случится, а если слегка приоткрыть карты, можно рассчитывать на ответную любезность. И, может быть, узнать о роли в этом деле Клер.

— Меня послал её отец. Боится, что она попала в какую-то неприятную историю.

— Понятно. Чисто личный интерес? — в каждом его слове звучало недоверие.

— Если хочешь, можешь снова обозвать меня лжецом, но до того, как он в Рамабае упомянул твое имя, я даже не подозревал о вашем знакомстве.

— Мне довелось вести её дела. Мы управляем благотворительным фондом госпиталя в нашем банке.

— Так ты здесь по поводу перерасхода средств? Какая жалость, что старик мне этого не объяснил. Я мог бы сэкономить массу времени и избежать мордобоя.

— Ты чертовски умен, но твоя история не вытанцовывается. Сам же говорил, что тебя послал Гаффер.

— Совершенно верно. Мне совершенно не хотелось вмешиваться в это дело, которое могло оказаться официальным заданием. Я позвонил ему, чтобы прояснить ситуацию.

— А ты в нашей иерархии находишься выше, чем я мог подумать. Я вот не знаю, куда звонить этому сукиному сыну.

— Мне тоже. Я сначала связался с Калькуттой и сообщил свой номер, а уже мне он позвонил сам.

— А ты за словом в карман не лезешь!

Во мне уже все кипело. Уэйнрайт принадлежал к числу тех, кто мог вывести из себя, даже если разговор шел только о погоде. Называя меня лжецом, когда я говорил ему чистую правду, он явно не способствовал взаимопониманию.

— Как тебе больше нравится, — парировал я. — но все это правда.

— Отличная работа. Два задания на одно дело. Старый Калверт тоже тебе платит?

— Будь уверен. Но в действительности у меня ещё одно задание: она просила освободить тебя от данного обещания. Я ведь ещё и на неё работаю…

Мне казалось — моя взяла, но Уэйнрайт тут же снова набросился на меня.

— Ты от неё ничего не дождешься. Она тебя ненавидит.

— Ты грязный ублюдок из сточной канавы, Уэйнрайт, и та богадельня, что платит за твой липовый британский акцент, напрасно теряет деньги, взорвался я.

Это его немного позабавило, а я в собственных глазах стал ростом пониже. Блаженно улыбаясь, он откинулся на постели.

— Сочно… Что-то из шанхайской уличной брани? Знаешь Риз, ты гораздо раньше меня появился на этой сцене, но как-то раз мне пришлось проверять старые записи в гонконгском офисе. Конфиденциальные сообщения и все такое. Случалось видеть и твои отчеты тоже. Господи Иисусе! Неудивительно, что тебя так и не зачислили в штат. У меня тоже нет к тебе доверия. С твоим окружением… Ликвидация — твой потолок.

— Оставим нашу дискуссию на завтра, может быть, удастся раздобыть конского дерьма, и мы сможем по-настоящему измазать друг друга, — я забрал свой вещмешок, одеяло с кровати и направился к двери. — Между прочим, на твоем месте я постарался бы отдохнуть получше, потому что тебе предстоит обратный путь — в седле или поперек него. Мне все равно.

В темноте я присел у стены. Меня трясло не от его слов, а из-за того, что позволил ему задеть больные струны моей души. Где тот профессионализм и хладнокровие, которые я пестовал в себе все эти годы? Одна ребяческая перепалка, и я сорвался, как истеричная шлюха в бордельной сваре. В чем дело? Господи, я не первый день живу на этом свете, разве не так? Уж сколько раз меня оскорбляли мастера своего дела, но я всегда держал себя в руках.

Мне не хотелось себе признаваться, но ответ был известен. Из его слов можно сделать вывод, что они с Клер судачили на мой счет. Неужели она меня ненавидит? Она терпеть не могла мою работу и все, что с ней связано, но ненавидеть лично меня? Что плохого я ей сделал? Что делаю сейчас, если не считать попыток вытащить из того самого болота, в котором сам жил, дышал, зарабатывал на жизнь?

Да, для этого я использую любую возможность. Из Уэйнрайта мне ничего не вытащить, а работа превратилась в дурно пахнущее политическое варево. Я отвезу его назад, его уволят и поставят под гнет постоянной слежки до тех пор, пока утечка информации, которой он обладает, перестанет представлять какой-либо интерес. Если дела обстоят серьезнее, ему придется столкнуться с тем, что все его записи и счета в банке будут под колпаком, ведь эта контора кишит «нашими» людьми, а уж они раскопают что-нибудь существенное, чтобы повесить над ним дамокловым мечом. В крайнем случае он просто исчезнет, а люди скажут: «Бедный Уэйнрайт! Приличный молодой человек, вы же помните, но стал слишком много пить». В Калькутте несложно избавиться от неугодных, там часто вылавливают из реки их обугленные трупы.

Что он натворил, оставалось только гадать. А может они предвидят, что он может выкинуть в будущем? Действительно у них есть на него компромат? А не пытался ли Уэйнрайт уйти через границу в Китай или Россию?

Это был один из возможных маршрутов. Паспортов здесь не спрашивают. Но как в этом оказалась замешана Клер? Неужели он заручился её поддержкой под каким-нибудь благовидным предлогом?

Эта мысль только напомнила мне, что Клер ненавидит все связанное с Делом. С какой стати ей терпеть в нем то, из-за чего она порвала со мной? И наконец, что сейчас творится в госпитале? Что за немец там появился, и чем он занимается?

Да, Уэйнрайт здесь мне не поможет. Это можно сказать с уверенностью. Я боролся с искушением отослать его вместе с Сафаразом, а самому вернуться в госпиталь. Но мне известно было, что это невозможно. Люди, с которыми мне предстояло связаться, будут иметь дело только со мной. Нет, я отвезу его, сдам на руки или отпущу (смотря какие получу указания) и вернусь.

Я укутался в одеяло и предпринял безуспешную попытку заснуть. Мои мысли крутились вокруг одной и той же проблемы, и я обрадовался наступлению рассвета.

Когда я вернулся, Уэйнрайт стал выглядеть несколько лучше, но не позволил мне осмотреть руку.

— Хватит, Уэйнрайт, — устало буркнул я. — Это не простая любезность нам предстоит нелегкий путь, и осложнения ни к чему. Будешь благоразумен или мне позвать Сафараза и применить силу?

Он уступил, и перевязка скоро была закончена.

— У нас есть пара пони. Я постараюсь раздобыть третьего, а если к вечеру почувствуешь себя лучше, отправимся в дорогу.

Уэйнрайт, похоже, меня не слышал. Он уставился в одну точку перед собой, и мне оставалось только уйти. Но перед самой дверью он меня окликнул.

— Одну минуту, Риз. Могу я задать тебе один вопрос?

— Валяй, но я не могу заранее гарантировать, что отвечу.

— Ты виделся с Клер или приехал сюда прямо из Рамабаи?

— Я говорил с ней позавчера, и она послала меня сюда. Говорил же тебе, меня просили отвезти тебя обратно в Индию.

Уэйнрайт смотрел мне в лицо, ловил каждое слово, явно пытаясь отделить зерна истины от словесной шелухи.

— Только это, и ничего больше. Она ничего не рассказала, и мне пришлось делать собственные выводы.

— Например?

— Там что-то происходит. Она больше не свободна в своих действиях, а посторонних там определенно не жалуют гостеприимством, — я указал на свое лицо. — Вот мои доказательства.

— Что произошло?

— Меня поймали, когда я пытался что-нибудь разведать.

— Кто?

— Извини, — покачал я головой, — без комментариев. Ты сказал «один вопрос», а это уже четвертый.

— Она много для тебя значит? — тихо спросил он после некоторой паузы.

— Пятый. Ответ будет один — «занимайся своим собственным грязным делом».

— Это мое дело, — возразил Уэйнрайт, — а если я в тебе не ошибаюсь, то и твое тоже.

Теперь уже настала моя очередь получше рассмотреть его физиономию. Неужели это прелюдия к сделке? Кажется, он готов поделиться со мной информацией в обмен на мое молчание. Не ошибись, с тобой можно договориться, но покупать кота в мешке не велика охота.

— Расскажи, что тебе известно, — сказал я. — Никаких гарантий дать не могу, но если у неё неприятности, все сделаю, чтобы помочь.

— Не слишком щедро. Это дело похуже динамита. Можешь заняться им по собственной инициативе… и бросить, если возникнут затруднения.

В его голосе появилась решимость, но я чувствовал — торг продолжается.

— Я уже говорил, никаких предварительных условий, но есть небольшая поправка. Даю слово, что прежде всего учту её интересы, но только при условии, что она не работает на них по собственной инициативе.

— Она работает на них, но скорее против своей воли, сам же говорил, что Клер уже не свободна в своих действиях. Вот так.

Я получил подтверждение своим самым черным мыслям, которых больше всего боялся. Но мне удалось удержать себя в руках и пожать плечами.

— Правила тебе известны. Если у неё все чисто — ничто ей не угрожает. Тем более это касается тебя.

— Да, правила я знаю, — с горечью бросил Уэйнрайт, — Их устанавливает Гаффер, но, если нужно, он же посылает их к чертовой матери. Узнай этот ублюдок всю подноготную нашего дела, тут же составит новый свод правил, по которым тебе придется разыгрывать свою карту, даже если понадобится поставить Клер к стенке. Ты же один из самых преданных ему людей, а я, по крайней мере в данной ситуации, нет. Вот почему мне не хотелось ставить его в известность, когда я ввязывался в эту передрягу. Да, мне снова удалось все поставить с ног на голову, и ты за это собираешься увезти меня отсюда, но что бы ни случилось, предпочитаю оставаться на своем месте и на твое не променяю. Я хоть что-то пытался сделать, а у тебя для этого кишка тонка. Да, мне пришлось покинуть строй, но я помог человеку, который значил для меня больше, чем дерьмовые правила. Нет, у меня нет желания меняться с тобой местами, Риз. Ты — праведный законопослушный козел.

Глава одиннадцатая

Это был настоящий словесный понос. Вся его накопленная злость вылилась словно гной из нарыва под ланцетом хирурга. Выглядело убедительно. В таких делах иногда ложь со слухами постоянно тащатся за тобой, и нет ни единого проблеска правды. Для такой проникновенной игры актерских данных у Уэйнрайта не хватало. В его словах было слишком много чувства, которое я вполне мог понять и разделить. В прошлом его бурная деятельность уже дважды вредила делу, и каждый раз меня посылали расхлебывать кашу. Мне это не доставляло удовлетворения, поскольку ни в одном провале, по моему мнению, его особой вины не было. Просто Уэйнрайт представлял собой обычного неудачника. Но у Гаффера была своя точка зрения. На его взгляд, ошибки были проявлением глупости, и пусть Господь заботится о неудачниках. По моим сведениям, Уэйнрайт в обоих случаях получил хороший нагоняй, хотя неудачами их считать было трудно.

Теперь он снова по уши увяз и наделал глупостей, а я, как всегда, опять появляюсь на сцене. Можно ли винить его за недостаток братской любви к моей персоне?

— Ну, ладно, — предложил я. — Теперь, когда ты облегчил душу, может посвятишь меня в детали?

Уэйнрайт откинулся на постели и закрыл глаза.

— Сначала гарантии.

— Хватит с меня твоих идиотских штучек. Какие бы гарантии я не дал, впоследствии всегда можно от них отказаться.

— Твое слово.

— Ты мне льстишь. Как ты считаешь, где мы находимся? В лагере бойскаутов? — взорвался я.

— Я тебе не перевариваю, Риз, — проворчал Уэйнрайт. — И это ещё мягко сказано… Но не думаю, что ты сможешь нарушить свое слово. Это уронит тебя в собственных глазах, а вряд ли ты такое вынесешь. Ведь тут истоки твоего хладнокровного…

— Ладно, не стоит вновь крутить эту пластинку. Что я должен тебе гарантировать?

— Две вещи. Во-первых, ты должен дать слово, что, узнав всю историю, не потащишь меня сразу же к Гафферу, бросив Клер на произвол судьбы. Во-вторых, каково бы ни было твое решение, ты поможешь мне вытащить её из этого проклятого госпиталя в какое-нибудь безопасное место, даже если сама она будет против.

— Давай сойдемся на первом, — предложил я, — а оставшийся вопрос оставим открытым до тех пор, пока я поближе не познакомлюсь с деталями. Так тебя устроит?

Он кивнул и попытался собраться с мыслями.

— Мы познакомились два года назад, — начал он. — Как раз тогда меня перевели из центральной конторы в калькуттское отделение… Я имею в виду банк. Она приходила по поводу анонимного пожертвования, полученного на выполнение новой строительной программы. Клер не скрывала своего удовлетворения, но в то же время её разбирало любопытство. Она пыталась вытянуть из меня имя спонсора, но, по вполне понятным причинам, я ничем помочь не мог. В действительности спонсором был Йев Шалом.

Она провела в Калькутте ещё неделю, занимаясь закупками для госпиталя. Пару раз я приглашал её поужинать. Время от времени мне приходилось связываться с ней, и я взял за обыкновение прилагать к официальному письму личное послание.

Вот с этого все и началось. Обычно два-три раза в год Клер приезжала по делам, тогда мы проводили время вместе. Господь свидетель, Калькутта здорово напоминает заброшенную свалку, но после горного отшельничества большой город вносил в её жизнь некоторое оживление. Теперь я смог разобраться в своих чувствах. Такая игра для холостого человека довольно рискованна, так что поначалу мне удавалось держаться в рамках «просто приятельских отношений», но наступил момент, когда это стало невозможно. Тогда я написал Гафферу и сообщил, что хочу выйти из Дела.

— Ты хоть объяснил свои мотивы? — уточнил я.

— Конечно, нет. Мне не хотелось выслушивать от этой грязной старой свиньи никаких скользких намеков. Нет, я просто заявил, что с меня хватит.

— Какова была его реакция?

— Он дал мне шесть месяцев на размышление. Я написал, что мне этого не нужно. Я хотел выйти из игры.

— И что потом произошло?

— Он не ответил, но, поскольку все формальности с моей стороны были соблюдены, я чувствовал себя вправе просить руки Клер.

— Она приняла твое предложение?

— Так далеко я не заходил. Ясно было, что работу в банке также придется оставить, но не это меня волновало. Я не мог себе представить, как Клер променяет свою работу на бридж, женские посиделки и работу в благотворительных комитетах Калькутты. Поэтому хотел предложить ей переложить на меня всю бумажную работу в госпитале. Это и прежде отнимало много времени, а теперь ей одной было просто не справиться.

Такое предложение по почте не отправишь, поэтому я собирался взять в банке небольшой отпуск и приехать сюда. Но тут Гаффер тормознул меня из-за Поляновского. Я не возражал. Это стало бы моей лебединой песней — хорошо поработать и красиво откланяться. Остальное тебе известно. Отчет в Лахоре превратился в самое большое унижение в моей жизни. Я психанул и решил удалиться.

— И что Гаффер?

— Он даже бровью не повел, только предупредил, что может выйти, если я все брошу без официального разрешения. Гаффер заявил, что полевого агента из меня не получилось, но на связной работе в Калькутте хоть какой-то прок будет, и я должен оставаться там до получения уведомления об отставке. Затем предложил очистить помещение, словно выгонял мусорщика.

— Тебе ужасно жаль себя, верно? — съязвил я. — Да меня от тебя тошнит.

— Это у нас взаимно, ублюдок, — бросил он мне в лицо. — Стоит ли продолжать или бросим эту затею?

— Стоит, — буркнул я. — Только полегче на поворотах. Мне нужны только факты. Что же случилось потом?

— Я вернулся в Калькутту довольно поздно, и в квартире меня ожидало письмо от Клер. Ответ на просьбу разрешить мне во время отпуска навестить ферму её отца и съездить в госпиталь. Она писала, что с удовольствием мне все покажет. Ей совершенно неожиданно повезло, и теперь появилось много свободного времени. Последнее время в госпитале был только врач — индус, но недавно появился ещё один. Буквально с неба свалился. Здесь-то ей и пригодилось знание немецкого, поскольку у этого парня нелады с английским и в запасе всего несколько фраз на ломаном урду.

Врач прибыл в госпиталь вместе с пациентом, который серьезно пострадал во время какого-то инцидента в горах. Клер просила все сохранить в тайне, поскольку подозревала, что эти двое путешествовали без официального разрешения: немец просил её не сообщать о них пограничникам.

Ей было все равно, чем они занимаются. Самое главное, что теперь в госпитале будет ещё один врач, а дареному коню в зубы не смотрят.

Можешь себе представить, какое впечатление на меня произвело это письмо. Я ни на миг не усомнился, что этот немец и есть мой старый знакомец из засады, а от предложения Клер провести с ним несколько дней у меня свет померк в глазах. Времени хватило только на то, чтобы успеть на ночной рейс в Дели. На следующий день я уже был в Рамабае и попросил её отца переправить меня сюда, но тот и слушать не хотел об этом. Граница была перекрыта, а ему совсем не хотелось портить отношения с властями. Однако старик умудрился послать ей весточку, и через пару дней появилась Клер.

Так вот в чем дело! Теперь отрывочные факты стали складываться в картину. Я дал Уэйнрайту немного отдохнуть — такие долгие монологи едва ли были ему по силам, но он не стал злоупотреблять моим терпением и продолжил рассказ.

— С первой минуты мне стало ясно, что она расстроена, но долго я ничего не мог от неё добиться, да и потом удалось узнать только некоторые детали: по ночам у немца появлялись загадочные посетители, к тому же у него была рация, что, как тебе известно, в этих краях категорически запрещено. Не сообщив о них пограничникам, Клер себя серьезно скомпрометировала. Если власти раскопают эту историю, одного этого достаточно, чтобы закрыть госпиталь.

Короче говоря, у этого паразита что-то на неё было. Он прямо не говорил, но она реально чувствовала исходящую от него угрозу. По её мнению, в случае неповиновения немец мог шантажировать её отца, а посвящать старика в эти дела совсем не входило в её планы. Я умолял её остаться дома, но Клер категорически отказалась. Да и вообще, какое дело до всего этого могло быть банковскому клерку?

Уэйнрайт перевел дух, старательно избегая встретиться со мной взглядом.

— Так что… в конце концов… мне пришлось…

— Другими словами, ты себя выдал?

— Да, — согласился он. — Можешь сколько угодно хмуриться, Риз, но помни, что однажды ты сделал то же самое.

— Не совсем так, — возразил я. — Это сделали за меня. И мне не на что злиться, В этом случае я поступил бы так же.

— Очень мило с твоей стороны, — пробурчал Уэйнрайт и теперь уже нахмурился сам. — Как бы там ни было, дело обстояло именно так. Поначалу она мне не верила. Ей казалось, что я пытаюсь произвести на неё впечатление. Мы долго препирались, и пару раз всплывало твое имя. Клер тебя не выдала, но я смог легко догадаться о её осведомленности по поводу твоих занятий. Так что мне пришлось упомянуть о нашей совместной работе и высказать свои соображения по поводу личности немца.

Это её не только не убедило, но и лишило меня всяких шансов на взаимность. Я стал ещё одним рыцарем плаща и кинжала, подрабатывающим на стороне на карманные расходы, короче, неким твоим подобием. Она посоветовала мне держаться подальше и предоставить ей управиться с этим делом самой. Ведь сюда она приехала только затем, чтобы прекратить мои шатания по окрестностям. Клер заявила о своем возвращении в госпиталь, где будет дожидаться выздоровления пациента. Тогда её нежданные гости смогут катиться к чертовой матери и оставят её в покое, а госпиталь снова будет в безопасности.

Как раз тогда в окрестностях фермы мы неожиданно нарвались на шайку головорезов. У меня было с собой оружие, да и люди её отца вскоре смогли прийти на помощь, так что нам удалось дешево отделаться. Вот только меня ранили в руку. К счастью, старика в тот день не было дома, и Клер меня немного подлатала…

— Что им было нужно? — полюбопытствовал я.

— После её рассказа у меня никаких сомнений не осталось. Когда она сообщила немцу, что собирается навестить отца, тот выразил крайнее недовольство таким решением. Ведь если в её отсутствие появится полиция, безопасность его пациента будет поставлена под угрозу. Она притворно согласилась, чтобы не накалять обстановку, а ночью тихо ускользнула. Очевидно, он послал своих головорезов с заданием вернуть её обратно.

— Ясно… И, все это зная, она все же решила вернуться назад?

— О, Господи! Мне нужно что-то объяснять? Ты сам её прекрасно знаешь. Проклятый госпиталь для неё — все. Так что вопрос о возвращении просто не обсуждался. Но у неё не было выбора — пришлось тащить с собой меня. Мы добирались окольными путями по ночам. В госпитале мне показываться запретили, и вот я оказался здесь. К тому же моя рана воспалилась, Клер прислала кое-какие лекарства, и только теперь я начал приходить в себя. Вот и все. Что ты теперь собираешься предпринять? — он снова улегся и зло косился в мою сторону.

— У меня нет готового решения, — сказал я. — Прежде всего нужно прекратить грызню и постараться спокойно оценить ситуацию.

Уэйнрайт перехватил мой взгляд и горько усмехнулся.

— Ладно… объявляется временное перемирие.

— Ты видел немца? — спросил я.

— Нет.

— А я видел. Не думаю, что это тот же парень, но это ещё ничего не значит. Ведь, как тебе известно, восточные немцы работают на русских.

— Да. Но, по моим догадкам, они из одной компании.

— Если бы удалось убедить Клер сообщить пограничникам, она бы осталась вне подозрений, — задумчиво протянул я.

— Не выйдет, — решительно возразил Уэйнрайт. — Я предлагал, но она послала меня к черту. Госпиталь для неё святыня, а один из этих бандитов пациент. С таким же успехом можно просить католического пастора настучать в полицию после исповеди.

— Но если это сделаем мы сами… — начал я, но он не дал закончить мысль.

— На меня можешь не рассчитывать. У тебя с ней все кончено, а ещё продолжаю надеяться.

— У тебя нет ни малейшего шанса, — парировал я. — Ты просто ещё один дешевый представитель партии плаща и кинжала, вроде меня. Сам же говорил.

— Еще я сказал, что выхожу из игры. Что бы меня не ожидало, решение остается в силе. Между нами на сей счет не должно оставаться никаких недомолвок, Риз.

— Если ты думаешь, что тебе позволят окопаться в этих местах, ты просто дурак. Гафферу стоит только намекнуть индусам с пакистанцами, и ты вылетишь отсюда, как пробка из бутылки, с запретом проживания на всем субконтиненте.

Он присел на постели и взглянул мне в лицо.

— Если ты собираешься настучать в полицию…

— Остынь. Я просто размышлял вслух. Поход в полицию ни к чему хорошему не приведет. Они передадут тех двоих военным, те их допросят, ничего не добьются и депортируют в страну проживания. Для меня они станут так же бесполезны, как том «Капитала» с автографом автора.

— Если я правильно понял, это все, что тебя интересует? — холодно подытожил Уэйнрайт. — Ты хочешь только проследить их связи и в результате получить свой чек. Клер для тебя уже ничего не значит?

— Даю слово, я сделаю все возможное, чтобы уберечь её от любой опасности. Давай больше не будем к этому возвращаться.

— Хватит говорить только от себя, я же говорил «мы».

— Ну, ладно, «мы». Но в то же время я в отставку не подавал, и как только Клер будет в безопасности, оставляю за собой право действовать по своему усмотрению. Да, если тебе так больше нравиться, хочу получить свои деньги. Последний раз говорю, давай кончать эту свару.

— А кто её начал? — буркнул он. — Ты и твой Всемогущий Господь…

Я встал и направился к двери.

— Делай что хочешь, Уэйнрайт. У нашего союза нет будущего. Ты уже решил, что и как лучше… Только не лезь ко мне, когда займешься им, а не то пожалеешь.

— Извини, погорячился, — промямлил он. — Прекрасно знаешь, что сейчас я сам ни на что не способен.

Я вернулся к своей койке.

— Ладно, согласен. Не хочу тебя ещё раз тыкать носом, но ты должен понять: или мы кончаем с детскими обидами и будем работать, как взрослые люди, или разбежимся.

Он недолго колебался и смущенно протянул мне свою руку, а я с не меньшей застенчивостью её пожал.

— Ладно, — буркнул я и сел на место, — продолжим. Что это за пациент? Были у Клер хоть какие-то предположения на его счет? Что это за птица, и что с ним случилось?

— У него серьезный перелом ноги и травма головы, а что?

— Меня только что осенило: а ведь это мог быть Поляновский.

— Нет. Он типичный англичанин, — покачал головой Уэйнрайт. — Клер говорила, что он бредил, когда его принесли. И можно было догадаться об авиакатастрофе. Немец, видимо, очень хороший хирург. Он сделал рентген, наложил гипс и провел трепанацию черепа. К тому же этот тип взвалил на себя немалую часть работы по госпиталю, и это ещё одна из причин, по которой Клер не хочет связываться с полицией. Сам знаешь — у медиков о человеке судят по квалификации. Они так и ходят друг за другом. У неё только одно желание: пусть они уйдут сами.

— Жаль, что мы не можем чем-то их пугнуть, — заметил я. — Это могло бы избавить Клер от их присутствия, а мне удалось бы за ними проследить. Насколько я понимаю, ты не будешь возражать против того, что сейчас я говорю в единственном числе? Иначе мы опять рассоримся.

— Я готов терпеть до самой могилы, — улыбнулся он, но тут же снова стал серьезен. — Ты действительно считаешь, что меня вышвырнут отсюда, если мне захочется осесть в этих краях?

— Все будет зависеть от обстоятельств твоей отставки, — сознался я. Если она произойдет с согласия и одобрения Гаффера, тебя могут оставить в покое.

— Хотелось бы верить, — нахмурился Уэйнрайт. — Этот ублюдок наверняка захочет заставить меня ещё раз поработать на него.

— Это меня не удивит, — недобро усмехнулся я. — Но если Клер узнает, останется только уповать на Божью помощь.

— Ты хочешь сказать, что выхода нет?

— Нет, раз уж тебе приходилось на них работать. Могу напомнить ещё кое-что. Ты, вероятно, это знаешь, но боишься признаться самому себе.

— О чем ты?

— В действительности никто не может выйти из Дела. Это как наркотик. Егоможно ненавидеть, можно преодолеть эту привычку… или думать, что с ней покончено. Приходит день и кто-то просит тебя об одолжении, а ты заявляешь: «Нет, брат, я видел свет, я спасен». Потом ты размышляешь, точнее говоря, оправдываешься перед собой — патриотизм, ненависть к Ним и так далее. И не успеешь оглянуться, а тебя уже нагрузили ушлой работенкой. Ты говорил, что я сделал это ради денег. Ну, в какой-то мере ты прав. Без чека я определенно и пальцем не пошевелю. Это подорвало бы мое профессиональное реноме, а эта штука слишком много значит. Так что чек это ещё не все.

— Не отталкивай меня, — с чувством продекламировал он, — тогда сможешь совместить патриотизм и деньги одновременно.

— Хотел бы я знать, так ли это.

— А я нет. Не люблю гадать.

— Чушь. С чего ты взял, что Гаффер не даст тебе уйти? Будь ты растяпой, тебя уже давно бы с треском вышибли. С соответствующими мерами против утечки информации, конечно.

— Хочешь поднять мой моральный дух?

— Нет, с какой стати? Я тебе ничего не должен. Если говорить начистоту, ты мне тоже не нравишься. Противно видеть, как бесцельно пропадают талант, опыт, годы тренировки! Терпеть не могу, когда этот старый ублюдок Гаффер так издевается над человеком. Вот и все, дошло до тебя? Ты терпеть не можешь эти отчеты. Я от них тоже не в восторге. В нашем Деле нет ни одного человека, который не был бы с этим согласен. Но не надо перегибать палку. Он просто проверяет все и вся — пядь за пядью. Эту технологию он позаимствовал у Военно-воздушных сил во время Второй мировой. Мне приходилось сталкиваться с бывшими пилотами-истребителями, которые тоже прошли через это. Руководству требовались реальные цифры вражеских потерь. Недооценка сил противника могла стать роковой. Поэтому если по возвращении с боевого задания парень утверждал, что сбил троих, над ним посмеивались, обзывали, буквально издевались. Если у него были хоть малейшие сомнения в своей правоте, он давал задний ход, а если был абсолютно уверен — твердо стоял на своем. Некоторые пилоты теряли самообладание, доходило даже до мордобоя, но только настоящий параноик после подобной мясорубки мог выдавать желаемое за действительность.

— Ты действительно предан нашему делу? Раньше и я с издевкой спрашивал об этом, но теперь не до шуток, — медленно выговаривая слова, сказал он.

Мне стало не по себе, но я ухитрился неуклюже кивнуть и невнятно пробормотать:

— Ну… гм… возможно и так. Ведь это кое-что для меня значит. Господи, я всегда буду повторять — дело важнее проблем одного человека. Как хочешь, если уж так приперло, уходи… Но я абсолютно уверен, что тебе не удастся полностью вычеркнуть это из своего сознания.

Я действительно не хотел его отставки. Пока он был в деле, шансов увести мою девушку у него было не больше, чем запихнуть масло раскаленной булавкой в задницу дикой кошки.

Глава двенадцатая

Молодой организм Уэйнрайта быстро восстанавливал силы. Время от времени мне приходилось делать ему перевязки, и я старался пару раз в день его накормить. Поэтому уже к вечеру он значительно воспрянул духом. Пожалуй, даже чересчур, поскольку бездействие стало давить ему на нервы, и он становился все более раздражительным.

— Что ты собираешься предпринять? — поинтересовался он.

— Поеду в госпиталь и увижусь с ней.

— Хорошо. Когда мы отправляемся?

— Не пори чушь. Ты ещё не в форме.

Старая шарманка закрутилась по второму кругу, со стороны могло показаться, что наше соглашение вновь оказалось под угрозой.

— Неужели ты надеешься провернуть это незаметно? — недоумевал он.

— У меня есть свои способы.

— Последний раз их почему-то не нашлось, о чем убедительно говорит твоя физиономия, — не унимался Уэйнрайт.

— Просто от меня отвернулась удача.

— Возможно, но если она снова тебе изменит, то в ход пойдет оружие.

— Придется рискнуть. Клер может быть самой самостоятельной женщиной в целой Азии, но сейчас она чувствует свою незащищенность. Хотя ей хотелось бы держать нас подальше от этой заварухи, от одного сознания нашей поддержки Клер будет спокойнее.

— А ты ещё хотел на этом сделать деньги!

— Хватит ребячиться.

— Ладно, но я тебя, ублюдка, насквозь вижу.

— Ну, ладно. Можешь что-нибудь предложить?

— Отправимся вместе.

— Двадцать миль, да ещё в темноте? Ты просто будешь тормозить все дело.

— Ты же говорил про пони.

— Они только для меня и Сафараза; ему придется их сторожить, пока я буду в госпитале.

— Сам же говорил, что возьмешь в деревне ещё одного.

— Не выйдет. Я говорил со старостой. У них только ослы, которые не смогут поспеть за пони.

— А ты уже все обдумал, верно? — не сдавался Уэйнрайт. — Ладно, тогда пусть Сафараз останется здесь, я займу его место.

— А когда мы туда доберемся, снова вспыхнет перепалка, поскольку тебе захочется проникнуть внутрь.

— Почему бы и нет, черт возьми? — он встал с койки и пару раз присел. — Я в отличной форме.

— Мне известен план госпиталя, а тебе нет.

Это могло продолжаться бесконечно, но в конце концов я буквально сразил его обычным вопросом.

— Хочешь что-нибудь передать? — с невинным видом поинтересовался я, когда на закате мы с Сафаразом стали собираться в дорогу.

— У меня нет ничего, что можно тебе доверить, — кисло буркнул он. — Тем более тебе вряд ли удастся подойти достаточно близко, чтобы передать мои слова.

— Хочешь пари? — прищурился я. — Мне придется дождаться пока Клер ляжет спать, затем я проберусь в её комнату. Ничего страшного. Я там уже бывал.

Его полный ненависти взгляд ещё целый час вызывал у меня самодовольную усмешку. Только час, потом у меня хватило других проблем.

От деревни тропа миль пять шла под уклон, затем спускалась в широкую изолированную долину. Прежде, чем начать снова взбираться к госпиталю, мы увидели внизу огоньки. Четыре светящихся точки разместились по углам воображаемого квадрата, попарно по обе стороны тропы. Поначалу я принял их за костры пастухов, но Сафараз категорически отверг такую версию: в это время года те уже опустились ниже границы снегов и ушли на зимние пастбища.

— Караван? — мелькнуло у меня.

— Откуда ему здесь взяться, сахиб? Тропа ведет к деревне и там обрывается.

— Тогда что же? — раздраженно буркнул я.

— Солдаты, — подсказал он, и у меня екнуло сердце. Мы находились в шестидесяти милях от позиций, практически в нейтральной зоне, свободной от военных. Небольшие патрули с обеих сторон изредка навещали госпиталь, выполняя неписанное, но скрупулезно соблюдаемое соглашение о временном прекращении огня. Но в данном случае речь явно шла о чем-то более значительном.

После недолгих размышлений Сафараз определил расстояние между огнями в две сотни ярдов. Если предположить, что они размещены по углам лагеря в четыре сотни квадратных ярдов, этого вполне достаточно для целого батальона со всей техникой. Мы были отрезаны от госпиталя, а крюк по окрестным горам мог отнять несколько дней. К тому же эти ублюдки могли наведаться в деревню за провиантом, а значит поставить госпиталь на грань жизни и смерти. Я сидел, тупо уставившись на огни, и в бессильной ярости изрыгал проклятия.

— И все же… — неуверенно начал Сафараз.

— Что? — нетерпеливо перебил я.

— Послушай, сахиб. Не надо шума. Чистый горный воздух позволяет услышать даже шорох в спящем лагере, даже различить запах вьючных животных. Но пока мы видим только эти четыре огня…

Конечно, патану нельзя было отказать в правоте. Даже беглый анализ наводил на мысль, что ни один командир, знающий свое дело, не станет ночью отмечать границы своего расположения огнями.

— Сигнальные огни, — заявил я с решительностью, которую сам же не разделял.

— Возможно, сахиб, но для кого?

— Уберем с тропы пони и спустимся на разведку.

Ответ мы получили ещё на полпути к цели. Сафараз первым услышал далекий рокот вертолета и сжал мою руку.

— Я был прав, — удовлетворенно заметил он. — Солдаты. Десантники.

— Все же спустимся вниз, — настоял я. — Хочу увидеть, сколько их здесь и нет ли оборудованной посадочной площадки.

Сафараз, опасаясь встречи с патрулями, выдвинулся вперед, но до самых огней мы не обнаружили никаких признаков жизни. Вертолет снизился и теперь висел почти у нас над головой, но я его все ещё не видел — его сигнальные огни не горели. В центре площадки кто-то начал подавать сигналы электрическим фонариком. Тогда вертолет включил посадочные огни и в отраженном свете появился мерцающий круг вращающегося винта. Некоторое время вертолет ещё висел в воздухе, потом опустился на землю, мотор заглушили, но лопасти продолжали лениво описывать круги. Огней стало больше, они устремились к машине.

— Держите этих козлов подальше, пока винт окончательно не остановится! — раздался резкий выкрик на английском, сопровождаемый многоголосыми криками на урду. — Осторожно! Не трясите его, совиное отродье! Аккуратнее, сукины дети! — обычный восточный аккомпанемент для собравшихся выполнить какую-либо работу вместе.

Затем люди вышли на свет, и вместо солдат я увидел разношерстную компанию кули, с подчеркнутой осторожностью несущих тяжелую ношу. При ближайшем рассмотрении ею оказался человек на носилках.

Хлопнула дверь кабины, и на землю спрыгнул пилот. Он остановил рукой едва вращающуюся лопасть винта, а я кивнул Сафаразу, и мы подползли поближе.

Тут я заметил Клер. Она шла рядом с немцем, кутаясь в плед от ночного холода. Пилот направился к ним и поздоровался за руку, но из-за царившей суматохи голос различить было невозможно. Пилот сердито закричал и стал раздавать оплеухи. Клер взяла инициативу в свои руки, раздала пару пачек местных сигарет, и все сразу успокоились. Тогда она оставила только троих, которым наконец удалось погрузить носилки на борт, а остальные сгрудились неподалеку. Теперь мы могли слышать их разговор. После нескольких фраз по-немецки девушка повернулась к пилоту и перешла на английский.

— Теперь с ним все будет хорошо. Доктор Рейтлинген знает, что следует делать.

— Рад это слышать, — проворчал пилот. — Было чертовски трудно вас найти.

— А как насчет обратного пути? — поинтересовалась Клер.

— Сложно. Нам едва хватит топлива, — он полез в кабину и достал планшет с картой. — Я полагаю, вы мне можете помочь? — при свете электрического фонаря они склонились над картой.

— Вот эти огни в пяти милях отсюда — ваш госпиталь, правильно?

— Да, верно, — согласилась Клер.

— Хорошо. А вот здесь я отметил ещё одну группу огней — у подножия горы без названия. Что это может быть?

— Да… это, вероятно, Ситло, — сказала Клер после некоторого раздумья. — Большая деревня у входа в долину.

— Спасибо, — кивнул пилот и отметил что-то на карте. — На этой службе нужно видеть сквозь стены. Мне предстоит перевалить через кряж в начале долины и приземлиться на заброшенном полевом аэродроме, а на эти карты трудно положиться, — он положил на планшет транспортир и провел линию.

— Так… примерно девяносто миль, курс от вашего госпиталя два-восемь-пять. Выходит так, если можно положиться на этот чертов компас. Большое спасибо, — мужчина пошарил в кармане и достал конверт. — Меня просили передать вам это.

Мне было видно, как Клер достала пачку денег, тут же сунула их обратно и вернула конверт.

— Здесь какая-то ошибка… Врач уже расплатился за лечение пациента.

— Вопрос не по адресу, — отмахнулся пилот. — Меня только просили передать.

— Я бы хотела, чтобы вы отвезли его назад.

— Извините, — ответил он уже из кабины. За ним последовал немец, но на мгновение задержался и приложил её руку к губам. Она попыталась всучить ему конверт, но поздно.

— Отойдите от машины, — прокричал пилот и хлопнул дверью. Клер вышла из освещенного круга, мотор кашлянул, ожил и сразу перешел на оживленный рокот. Свет погас, вертолет поднялся в воздух.

Мы следили из темноты, как она подошла к кули, что-то им сказала, и те помчались тушить едва тлевшие к тому времени костры.

У меня появилось искушение подойти к ней, но я передумал. Наша встреча неизбежно закончится стычкой, и будет лучше провести её подальше от посторонних глаз. Мне стало гораздо легче на душе. Эти двое, наконец, покинули госпиталь, и Клер, по крайней мере временно, получила некоторую свободу действий. К тому же у меня появилась туманная догадка о цели их путешествия: около девяноста миль по курсу двести восемьдесят пять градусов через горный кряж от Ситло к заброшенной взлетно-посадочной полосе у подножия гор — наследию Второй мировой войны. Большинство из них отмечены на современных картах, хотя и без названий.

Мы дали им уйти, вернулись к нашим пони и продолжили свой путь. Что это, черт возьми за люди, хотелось бы мне знать? Была ли здесь какая-то связь с делом Поляновского? Во всяком случае, их связывал немец с одинаковым знанием урду. Это мог быть один и тот же человек, но на этот вопрос мог ответить только Уэйнрайт, если бы его увидел.

Теперь опасность для Клер миновала, и этот тип снова начнет думать про отставку. И что мне тогда делать? Выполнить приказ Гаффера, вернуть его назад или ликвидировать в случае отказа?

Последнее ни к черту не годилось. Слава Богу, теперь я знал, что Уэйнрайт не предатель. Нет, в случае отказа я оставлю его здесь. Клер быстро навострит ему лыжи — так мне хотелось надеяться. А уж заберет он свое заявление или Гаффер выставит его за дверь, меня не касалось. Короче говоря, моя работа была закончена, как с точки зрения Гаффера, так и старика-генерала. Я нашел Уэйнрайта, передал ему приказ возвращаться и убедился, что Клер вне опасности. Можно было возвращаться. Д. П. З.

Но в глубине души я сознавал, что уезжать ещё не время. Сначала надо побывать в Ситло и посмотреть на этих людей. Чувство долга? Если даже и так, то я не из тех, кто себе в этом признается. Лишний счет, который можно выставить Гафферу? Вовсе нет. За последние две операции мне удалось обеспечить себя на год вперед. Конечно, деньги никогда не лишние, но это ещё не все. Простое любопытство? Не без того. Может, мне не дает покоя мысль, что они все ещё представляют угрозу для Клер? Возможно, но маловероятно. Она, скорее всего, продолжит выполнять свой долг, а они пошли своей дорогой. Хотя и против воли, но она приняла от них деньги, а это главное правило в нашем деле — всегда платить за вынужденные услуги. Это что дает психологическое преимущество, если помощь потребуется снова. Со временем они могут вернуться, но мне уберечь её от этого? Никак, если она сама не доверится мне и не попросит о помощи. Хотя в такой ход событий верилось с трудом.

Наконец я пришел к выводу, что просто не люблю бросать дело на полпути. Оставалось выяснить, нет ли здесь связи с делом Поляновского, и что это за люди.

Когда мы прибыли на место, госпиталь почти погрузился во тьму. Только над воротами горел фонарь, да редкие огни мерцали за стеной. Сафаразу снова пришлось остаться с пони, и он кисло заметил, что если через два часа меня не дождется, то снова отправится на выручку. Тон ясно говорил о надеждах именно на такое развитие событий.

Патан помог мне влезть на стену, и я спрыгнул на землю позади комнат для персонала. Света в них не было, так что я сразу направился к знакомому окну и тихо постучал в стекло. Штора скользнула в сторону, а мне в лицо ударил луч электрического фонаря. Потом свет погас, и окно распахнулось.

— Что тебе нужно? — холодно спросила Клер.

— Просто поговорить. Я знаю, эта парочка покинула госпиталь, но мне нужно кое-что рассказать тебе ради твоей же пользы.

— Ты один?

— Да, Уэйнрайт остался в деревне.

Она промолчала, ушла в комнату, и до меня донесся шорох халата.

— Можешь зайти, но только на минуту, — сказала Клер, вернувшись к окну. — Затем ты уйдешь и, Бога ради, оставишь меня в покое, ладно?

Я перемахнул через подоконник, Клер аккуратно зашторила окно и включила свет.

— Господи, ну и вид у тебя!

Все верно. Лицо до сих пор саднило, а грязные лохмотья особого шарма не добавляли.

— А ты не изменилась, — сказал я.

— Я прекрасно знаю, что это не так, — заметила Клер, очень женственно поправляя прическу и косясь в зеркало на туалетном столике.

— Я имел в виду твой темперамент. Внешность? Так ведь никто из нас моложе не становится, верно?

— Ублюдок! — вспыхнула она, и мы неожиданно улыбнулись друг другу. Ну, так что тебе нужно?

На столике у кровати по-прежнему стоял термос с крепким кофе на случай, если её неожиданно вызовут ночью. Она проследила за моим взглядом и нетерпеливо заметила:

— Как всегда голоден, я полагаю. Подожди немного.

Клер подошла к двери, прислушалась, красноречиво приложила палец к губам и тихо выскользнула на улицу.

Я уселся на стул и с завистью уставился на постель. Она была кипенно-белой, мягкой, теплой и манящей. Да, когда дело доходило до сна, куда только девались её пуританские замашки! Здесь отнюдь не келья монашки. Мне было приятно, что Клер догадалась меня покормить. Я не был слишком голоден, поскольку мы подкрепились как раз перед тем, как отправиться в путь, но голодный мужчина всегда вызывал у женщины жалость, а это чувство могло сейчас помочь вызвать её на откровенность. Паршивая позиция, но в нашем деле нужно проявлять гибкость: прямые расспросы ничего хорошего не сулили.

Появление Клер я приветствовал довольным кивком. Вместе с ней появились: холодный цыпленок, сыр, всяческие соленья, хлеб с маслом. Удивительно, но даже этой импровизированной трапезе она умудрилась придать оттенок элегантности: красивый фарфор, мерцающее столовое серебро, кружевная салфетка на подносе. Крошечный оазис цивилизации в море нищеты и убожества, ставшем средой моего обитания.

Я начал мямлить слова благодарности, но она покачала головой и посоветовала приступить к еде. Себе она налила две чашки кофе и отвернулась.

Пожалуй, за все это время Клер только раз посмотрела на меня, когда я начал разламывать цыпленка руками. Да, манеры у меня… я уже не помнил, когда в последний манипулировал ножом и вилкой, так что испытывал перед ними неловкость. В конце концов нужно смотреть правде в глаза: именно так я привык обращаться с холодным цыпленком. Все это приводило меня в замешательство и действовало на нервы.

— Хорошо, Идвал, расскажи, что хотел, — сказала Клер, когда я расправился с едой, — а затем мне придется попросить тебя уйти.

— Тебе, конечно, известно, что это за люди? — выпалил я.

— Понятия не имею, а ты?

— Этот немец, Рейтлинген, очень опасен.

— Для кого? — спросила Клер. — Я знаю его только как отличного врача.

— В некотором роде, — заявил я, указав на свою разбитую физиономию.

— Он не имеет к этому никакого отношения. Это были мои люди. Он тебя спас и даже позаботился о тебе, — она подавила притворный зевок. Послушай, может быть тебе лучше уйти? День выдался тяжелым, я очень устала.

— Как пожелаешь, — сказал я. — Можешь мне не верить, но я хотел тебе помочь.

— Похвально, в этом можно не сомневаться, но мне твоя помощь не требуется.

— Я не был бы так категоричен. Твои услуги щедро оплачены, но это тебя кое к чему обязывает. Ты все сильнее запутываешься в их сетях, — я подглядывал за ней в зеркало и заметил испуг, скользнувший по лицу.

— Не понимаю, о чем ты.

— Не думаю. При расставании тебе передали очень крупную сумму, которая превосходит счет любого из твоих пациентов…

— Какое отношение это имеет к тебе? — сердито бросила она. — Ну, ладно. Они пожертвовали в фонд госпиталя некоторую сумму. Обычное дело. Ты сам однажды сделал то же самое.

— Тебя это ни к чему не обязывало.

— У них нет…

— Хочешь заключить пари? Послушай, Клер, пожалуйста, дай мне сказать. Ты терпеть не можешь политику, особенно её закулисную кухню, но сейчас ты увязла в ней по самые уши. Ты пользуешься доверием индийских и пакистанских властей, но у тебя есть некоторые обязательства. О каждом пациенте, который проходит через твои руки, ты должна сообщать пограничникам. Конечно, я понимаю, на это смотрят сквозь пальцы, когда речь идет о безобидных бедолагах, составляющих основную часть твоих пациентов. Но ты прекрасно понимаешь, что два европейца, уцелевших в авиакатастрофе, к этой категории не относятся. Тебе полагалось сообщить о них полиции, как только они переступили порог госпиталя.

Моя догадка застала её врасплох, она даже рот раскрыла от удивления.

— Ты все узнал от Джеймса Уэйнрайта, — справившись с волнением, презрительно заявила Клер. — Что вы за люди, стоит только сделать глупость, поверить вам и что-то рассказать, как тут же начинаются шантаж и угрозы. О, Боже!

Я чувствовал себя как слизняк, которого посыпали солью, но времени для обид не было.

— Мне жаль, если это представляется тебе в таком неприглядном свете. Можешь не верить, но я как раз пытаюсь оградить тебя от угроз и шантажа.

— Проклятый лицемер!

— Ладно, я лицемер, но эта публика все ещё крутится поблизости. Если быть точным, они разместились в местечке под названием Ситло… — Клер снова не смогла скрыть своего удивления, — и некоторые из них вполне могут попасть в передрягу, а на такой случай им лучше всегда иметь под боком первоклассный госпиталь. Больше того, начинается зима, и у них может появиться необходимость отсидеться в укромном месте. Уж если они сваляться тебе на шею, ты ничего возразить не сможешь.

— Неужели? Пусть только попробуют, вот что я скажу. Это касается всех… они отправятся вслед за тобой и твоим приятелями… — меня немного позабавило, что Уэйнрайт оказался в их числе. — С этой минуты я тебе даже двери не открою.

— Впечатляюще, — заметил я, — но ты уже однажды помогла им и получила щедрое вознаграждение. Теперь ты у них на крючке.

— Еще посмотрим.

— Ты не настолько опытна в притворстве, чтобы противостоять профессионалам.

— От вас двоих я многому научилась.

— Этого недостаточно. Нужны годы тренировок и практики. Послушай, можешь сколько угодно делать хорошую мину при плохой игре, но факты — вещь упрямая, и известны они не только мне. Если власти решат принять меры, все будет сделано очень искусно. Вероятно, у тебя даже не возьмут показания. Просто объявят в секретных досье персоной нон грата и прикроют госпиталь.

— Скорее вы меня поставите в безвыходное положение, чем они, возразила Клер.

Выпад был болезненный, но я постарался не обращать на него внимания.

— Мне кажется, ты сама в это не веришь, — сказал я, а затем, полагая, что несколько приукрашенные события могут выглядеть гораздо убедительнее, чем чистая правда, добавил: — Между прочим, Уэйнрайт даже подал в отставку, чтобы иметь возможность тебе помочь.

— Очень благородно с его стороны, — кисло заметила она. — Но кто его просил? Да, если на то пошло, тебя-то самого кто просил совать нос в мои дела?

— Во-первых, ты сама посвятила меня во все детали этой истории, а во-вторых, твой отец, или точнее Мирай Хан, вызвал меня сюда. Никому и в голову не приходило устраивать за тобой слежку, Клер.

Девушка надолго замолчала и уставилась в одну точку перед собой.

— Вот уж действительно «чума на ваши оба дома», — произнесла она безжизненным, усталым голосом, — но, похоже, особого выбора у меня нет, ты это имеешь в виду? Если я откажусь иметь дело с одним из вас, то против меня выдвинут серьезные обвинения и госпиталь закроют. Это все, что ты хотел мне сказать?

— Не совсем. Так могут поступить, если это будет входить в их планы. Ни я, ни Уэйнрайт ничего предпринимать не собираемся. Если не веришь, ничем помочь не могу, — я встал, вытер о штаны жирную руку и протянул ей. Спасибо за ужин. Прощай, Клер.

Она руки не приняла и отвела глаза, упрямо пробубнив:

— Ты и так все знаешь… Что я ещё могу сказать?

— Мне многое известно, но часть этой далеко не полной картины составляют мои предположения. Можешь назвать меня провидцем, но все же догадки остаются догадками. Любые сведения, которые ты сможешь сообщить, помогли бы связать все в единое целое. Это бы нам позволило скорее выкурить их из страны, а ты избавилась бы и от нас тоже.

Клер осторожно, словно размышляя, кивнула.

— Однажды ночью в госпиталь прибыл врач с пациентом на носилках, которые несли четыре тибетца. Я, естественно, приняла их без лишних расспросов. Пациент был в ужасном состоянии. Доктор Рейтлинген и наш врач Рэм Пияр всю ночь и следующий день боролись за его жизнь. На мой взгляд, шансов у них было мало: травма черепа, сложный перелом ноги, множество вторичных повреждений. Доктор Рейтлинген тоже пострадал, но не столь серьезно. К вечеру он потерял сознание. Впоследствии он объяснил, что они потерпели в горах аварию на легком самолете. Пациент был пилотом этого самолета. Они собирали материалы для швейцарской благотворительной организации — что-то вроде телевизионного фильма о тяжелой жизни местного населения. У них не было разрешения на работу в этих местах, и им грозили серьезные неприятности с властями Индии, Пакистана или Китая.

Я вполне могла это понять и согласилась, когда доктор Рейтлинген попросил не сообщать об их появлении. У меня не было сомнений в своих людях, но во избежание слухов среди пациентов, мы поместили пилота в психиатрическое отделение и приставили к нему охрану. Никаких подозрений в правдивости его истории не возникало до тех пор, пока… — Клер замолчала.

— Что же случилось?

— Ну… несколько незначительных происшествий. По его словам, пилот был немцем из Швейцарии, но мне довелось слышать, как он в бреду говорил по-английски. Затем я обнаружила, что доктор вооружил охрану и распорядился в палату никого не пускать. Естественно, все это привело меня в ярость и вызвало подозрения. Я пыталась прояснить ситуацию. Он выразил сожаление, был очень предупредителен и в качестве компенсации взялся вести всю хирургию — ведь доктор Рэм Пияр — терапевт.

Меня это вполне устроило.

Как-то в госпитале появился обычный патруль, но я хранила молчание и проинструктировала персонал, чтобы не болтали лишнего. Тут пришло ответное письмо от Джеймса, из моего послания ему уже было известно обо всем. Уэйнрайт собирался приехать, и во избежание осложнений я решила перехватить его в Рамабае. Рейтлингену я сказала, что мне нужно навестить больного отца. Он стал возражать, сначала вежливо, а затем столкнувшись с моей решимостью, немного приоткрыл свое истинное лицо. До прямых угроз дело не доходило, но определенные намеки были.

Под покровом ночи я покинула госпиталь и встретила Джеймса в Рамабае. А однажды во время прогулки на нас напали. Мне и в голову не приходило связывать эти события, но Джеймс рассказал о своей настоящей работе… она снова задумалась, но на этот раз я не стал её подгонять.

— Ну, моя реакция для тебя не секрет, — нарушила молчание Клер, сначала ты, потом он. Бросить его там я не могла, так что пришлось привезти Уэйнрайта сюда и оставить в деревне.

— А возвращение в госпиталь не казалось тебе излишне рискованным?

— Мне определенно не хотелось, чтобы этот тип выжил меня из госпиталя. Нет, я вернулась совершенно открыто, сказала ему, что встретила на дороге очередной патруль, и что если по госпиталю поползут слухи о присутствии европейцев, то серьезной проверки не миновать. Мои слова явно произвели ожидаемый эффект, поскольку он вскоре связался с кем-то по рации. Она у него была с самого начала, но не работала, и некоторое время ушло на ремонт. Немец мне заявил, что больной теперь в состоянии вынести перевозку, и через пару дней они нас покинут. Ночью за ними прилетит вертолет. Нам такие машины не в диковинку, место для посадки есть, оставалось только позаботиться о сигнальных огнях, а все остальное ты видел сам.

— У него не возникло подозрений по поводу моего вторжения?

— Трудно сказать, но я постаралась разрядить ситуацию. Нищие и воры здесь не редкость, но, как бы там ни было, Рейтлинген снова воспользовался рацией, а сегодня ночью они наконец улетели, — она впервые повернулась ко мне. — Это абсолютно все, что я о них знаю. Они щедро заплатили, даже слишком. Все деньги, разумеется, пойдут в фонд госпиталя.

— Спасибо. Все прекрасно согласуется с уже известными мне фактами. Вряд ли они ещё раз вздумают тебя беспокоить, но на этот случай дай знать Мирай Хану.

— Скорее всего, я этого не сделаю, — просто сказала она.

Я пожал плечами.

— Конечно, тешь свое тщеславие… Но это будет самый быстрый способ от них избавиться и предотвратить любой ущерб.

— Очень мило с твоей стороны, — заявила Клер, хотя не думаю, что в её словах звучал только сарказм. — Нет, Идвал, у нас слишком разные взгляды на эту проблему. Чем больше я сталкиваюсь с твоим миром, тем меньше он мне нравится, — она протянула мне руку. — Прощай.

Я руку взял и на мгновение задержал, стараясь заглянуть в глаза, но она отвела взгляд. Неожиданно даже для себя я её обнял.

— Я не могу порвать с этим миром, Клер. Дорогая, дай мне ещё один шанс, прошу тебя!

Но она только покачала головой и уперлась руками мне в грудь.

— Слишком поздно, Идвал, разве не видишь, слишком поздно.

— Уэйнрайт? — пробормотал я, но ответа не последовало. В зеркале отражались очаровательная девушка и грязный, волосатый оборванец. Красавица и Чудовище. Я отпустил её и усмехнулся. Ничего не оставалось, как перемахнуть через подоконник и спрыгнуть на землю. Последний взгляд назад, ещё одно мгновение — штора задернулась. В глазах Клер стояли слезы.

Я вернулся тем же маршрутом, нашел Сафараза, и мы тронулись в обратный путь.

Глава тринадцатая

На рассвете мы подъехали к деревне и нашли Уэйнрайта на обочине тропы. Похоже, он провел здесь всю ночь. Я слишком устал и не стал его подначивать.

— Все нормально. Они покинули госпиталь.

— Как она? — встревожился Уэйнрайт.

— Злится.

— На кого?

— На нас обоих.

— Если бы я её видел, то мог все объяснить.

— Действуй, — лениво бросил я. — Что касается меня, то здесь все ясно.

— Куда они направились? — Джеймс попытался перевести разговор в другое русло.

— Извини, но это тебя не касается. Хотя бы до тех пор, пока мне не станут известны твои намерения.

— А что ты собираешься дело?

— Это тоже не твое дело, — парировал я. — Не хочу показаться грубым, но войди сам в мое положение.

— Мне все ясно, — горько заключил он. — И так видно, что тебе доставляет удовольствие оскорблять меня, ублюдок.

Я развернул пони и отправился в деревню. Когда я стал укладываться спать, он открыл дверь нашей хижины.

— Нам лучше прояснить ситуацию, верно? — начал он с порога.

— Какой в этом прок? — огрызнулся я. — Ты снова начнешь выяснять отношения. Послушай, Уэйнрайт, давай на время отбросим все личное. Я пойду до конца, ты же постоянно твердишь об отставке. Ну, ладно, Бога ради, ты же не будешь требовать от меня делиться с тобой информацией, верно?

— Я просто поинтересовался, не собираешься ли ты вернуться в Индию?

— Нет, ты спросил о моих планах.

— Ладно, тогда я спрашиваю тебя сейчас, не собираешься ли ты возвращаться в Индию?

— Нет, с полпути думаю свернуть в сторону. Если хочешь, могу доставить тебя в госпиталь.

— Сам же говорил, что от этого будет мало проку.

— Не совсем так. Я бы посоветовал тебе действовать в том же духе, если считаешь, что можешь от этого выиграть. Я полагаю, теперь ты оставишь меня в покое? Я слишком устал.

— Хорошо, я решил не подавать в отставку.

— Скажи об этом Гафферу, мне до этого дела нет.

— Позволь мне остаться, — с отчаянием взмолился он.

— Что я могу для тебя сделать? Ты же сам отослал свои бумаги, возразил я. — У меня нет полномочий взять тебя обратно.

— Я же говорил, их не приняли. Официально я все ещё на службе. Черт побери, а кто тебя сюда привел?

Конечно, все это было правдой. Если бы Уэйнрайт не откликнулся на письмо Клер, я в полном неведении торчал бы сейчас в Индии. В то же время положение сложилось, мягко говоря, ненормальное. Мог ли я, так сказать, свободный художник, вновь включить его в штат постоянных сотрудников? Реакция Гаффера сомнений не вызывала.

И все же я обладал некоторыми полномочиями. Вид Уэйнрайта, — хотите верьте, хотите нет, — вызывал у меня искреннюю жалость. Он напоминал подсудимого перед оглашением приговора. И вина за это почти целиком лежала на мне. Личные чувства и мелочная ревность заслонили для меня все.

— У меня нет на это права, Уэйнрайт, — заявил я. — Тем более трудно сказать, поддержит ли Гаффер мое решение; но если тебе хочется продолжить, пусть будет так. Только нужно сменить пластинку и покончить с выяснением отношений.

— Остаюсь, — подтвердил он.

— Ладно, но кто-то должен взять командование на себя. В данный момент на эту роль больше подхожу я, поскольку лучше знаком с местными условиями. Ты согласен с этой минуты без лишних вопросов выполнять мои приказы?

Он молча кивнул.

— Ладно. Оставим личные счеты. Клер Пока в безопасности. Эти двое покинули госпиталь, но нет никакой гарантии, что у них не появиться желание вернуться вновь. Вряд ли они рискнут применить оружие, Клер больше беспокоит возможный шантаж.

— Ты говорил, она разозлилась на нас.

— И могу повторить ещё раз. Здесь нет твоей вины — просто она ненавидит наше дело.

— Ее трудно в этом винить. До нашего появления у неё не было никаких неприятностей, — заметил Уэйнрайт.

— Именно. Я начал, ты добавил. Можешь мне не верить. Если будет желание, можешь повидаться с ней, когда будем проезжать мимо, мне это делать незачем.

— Мне тоже.

— Как хочешь. Теперь, что касается наших клиентов. Прошлой ночью их подобрал вертолет. Пилот — англичанин. Я оказался достаточно близко и слышал их разговор. Они направлялись в местечко под названием Ситло, в ста километрах отсюда, если считать по прямой. У меня нет карты…

— У меня есть, — Джеймс потянулся к вещмешку.

— Отлично, — облегченно вздохнул я — иначе пришлось бы возвращаться в Индию. Мне не доводилось бывать в тех местах, и у меня нет ни малейшего представления, как туда добраться.

— Какого черта они там застряли?

— Одному Богу известно. Когда мы туда доберемся, их может там уже не оказаться, но с этим придется смириться… если только у тебя нет лучшего предложения.

— Сейчас мне ничего другого в голову не приходит, — признался он. Ладно, мы отправляемся в Ситло. Что дальше?

— Сам увидишь. Сориентируемся на месте, соберем всю возможную информацию и доставим куда нужно. Остальное уже забота Гаффера.

Уэйнрайт протянул мне карту, и мы разложили её на койке. Госпиталь на ней не был обозначен, хотя определить его местоположение и провести прямую до Ситло труда не составило. Азимут, в отсутствие транспортира, можно было принять в районе двухсот восьмидесяти пяти, а расстояние по прямой не превышало девяноста миль. Да, на бумаге все казалось проще простого, но плотный узор из горизонталей, отделявший нас от цели, действовал отрезвляюще. Похоже, нам придется штурмовать сплошной горный массив, к тому же на карте не было ничего, даже отдаленно напоминавшего тропу.

Уэйнрайт тихонько присвистнул. Мы прикинули четыре возможных маршрута, но единственно реальным оказался тот, что включал возвращение в Рамабаю с последующим продвижением в северо-восточном направлении. Я стал прикидывать расстояние, но бросил это занятие после того, как насчитал четыреста миль.

— Что ты на это скажешь? — спросил я в надежде на его благоразумный отказ от рискованной затеи, но просчитался. Уэйнрайт водил пальцем вдоль многочисленных речек и выразил уверенность, что мы сможем найти хотя бы овечьи тропы, даже если это удвоит протяженность маршрута.

— Тебе его не осилить, — возразил я.

— Я здоров, как бык, — решительно заявил он. — Послушай, если ты интересуешься моим мнением, я — за. Пусть даже напрямик, вслепую. Возвращение назад тоже не проблема: из Ситло прямо в Рамабаю ведет какая-то тропа.

— Как раз через расположение войск, — мрачно резюмировал я. — Взвесив все варианты, я считаю — нужно оставить эту затею, вернуться в Индию, доложить все известные нам факты, и тогда пусть Гаффер принимает решение.

Джеймс сразу замолчал, затем уныло пробурчал:

— Как хочешь.

— О, Боже! Разве у нас есть выбор? Сам прикинь: часть маршрута проходит выше пятнадцати тысяч футов. Там и сейчас лежит снег, а когда мы туда доберемся, снег опустится даже в долины. На пути нет ни единой деревни, значит по минимуму нужно взять десятидневный запас продуктов, а у нас нет даже зимней одежды. Нет уж, извини, этот номер не пройдет.

Уэйнрайт молча вышел на порог и несколько минут щурился на солнце, но потом все-таки вернулся.

— Ты — босс, Риз. Я с этим согласился и не собираюсь брать свои слова обратно, но все же хочу попросить отпустить меня одного.

— Извини, — я решительно покачал головой. — Такая попытка не делает нам чести, а для одного из нас станет просто самоубийством. Можешь отправляться, если хочешь, но мне придется отметить это в рапорте. И я хочу получить от тебя письменное заявление на этот счет ещё до выхода.

— Разве ты не видишь, что это мой последний шанс?

— О чем ты?

— Обо всем. Послушай, Риз, я проваливал каждую чертову операцию, в которой участвовал.

— Мы это уже обсуждали. Хватит трепаться попусту.

— Это правда. Какие-то временные успехи — просто дело случая или результат твоей помощи.

— Ах, так, — рассердился я. — Снова старая песня! Я решил оставить эту затею из-за её неосуществимости. У нас нет шансов. Пусть даже операция закончится без моего участия. Не собираюсь понапрасну расставаться с жизнью только чтобы показать Гафферу, что я не слабак. Господи, да Гаффер так никогда и не узнает, чем все кончилось. Мы просто исчезнем, кому от этого полегчает? Может быть, тебе лично? На самом деле ты только подтвердишь уже сложившееся мнение. Неудачник — неумеха — любитель поиграть в «русскую рулетку». Чего ради?

Как он не сопротивлялся, здравый смысл все-таки взял верх, и мы выступили на закате. Мне хотелось, чтобы Уэйнрайт весь путь проделал верхом, а мы с Сафаразом ехали по очереди, но он предпочел идти пешком. При свете фонаря у ворот госпиталя в ответ на мой немой вопрос он только покачал головой, и мы продолжили свой путь.

Наученные горьким опытом, на этот раз мы заложили широкую дугу вокруг постов на линии прекращения огня и через пару дней оказались в Рамабае. Я оставил Сафараза с Уэйнрайтом дожидаться на дороге, вернул пони и переговорил со стариком.

— Что это за люди? — спросил он, когда я вкратце обрисовал ситуацию.

— Трудно сказать, — признался я. — Можно предположить, что они пытаются спровоцировать развитие вооруженного конфликта между Индией и Пакистаном. Самое главное — они пока ушли из госпиталя.

— Хорошо, что ты их вспугнул, — заметил он. — Но разве трудно было убедить её приехать сюда — хоть на время?

— Разве можно заставить её сделать хоть что-нибудь против собственной воли? Она же твоя дочь.

— Ей давно пора было выйти замуж, — вздохнул Старик. — Неужели нельзя найти настоящего мужчину, который взял бы её в жены?

— Ищи. Здесь мои возможности ограничены.

— А где ты оставил того парня, Уэйнрайта?

— Дожидается на дороге. Он тоже отдает себе отчет в своих возможностях.

— Получил от ворот поворот?

— Боюсь, так.

— Не могу сказать, что я очень расстроен, — ухмыльнулся он. — Что-то есть в нем не слишком мужское…

— Здесь этим и не пахнет. Нас трудно назвать закадычными друзьями, но надо быть честным с самим собой.

— Хорошо, не будем забывать о правилах хорошего тона, — проворчал он. — Приведи его в дом. Погостите несколько дней, отъешьтесь, смените одежду. От тебя несет, как от хорька.

— Вряд ли мы можем себе это позволить, сэр. Нам нужно ехать, — с искренним сожалением сознался я.

Он проводил меня до ворот и снова начал бормотать слова благодарности. У него это получалось плохо, как впрочем, и выслушивать слова признательности. Я отвернулся, и старческая одинокая фигура осталась у меня за спиной.

— Где тут можно найти телефон? — встретил вопросом мое появление Уэйнрайт.

— Прошлый раз я звонил с местной почты. Но это не дело, связь идет через массу коммутаторов. Давай отправимся к Йеву Шалому. До Лахора всего несколько часов автобусом и поездом.

Джеймс молча кивнул. Дела явно шли на лад. За последние три дня мы ещё ни разу не выясняли отношения.

Йев встретил нас во внутреннем дворе, пробежал глазами по нашим физиономиям и без единого вопроса отправил на гостевые квартиры. Никогда не забуду блаженную негу горячей ванны. Но его щедрость на этом не кончилась, пара пуштунов-африди отвела нас в хаммам — турецкую баню в её первозданном виде, не испорченную похотливыми вкусами современного Запада. Температуру в ней довели буквально до убийственной, сунули нас под ледяной душ, а затем вернули в сухой пар, повторили эту операцию раз шесть, сделали из нас отбивную и с ног до головы укутали в мягкие турецкие полотенца. Перед тем, как плюхнуться в постель, у меня хватило воли позвонить в Калькутту, мне ответили, что перезвонят, и я заснул.

Через три часа меня разбудил звонок телефона. Правда, мне показалось, что прошло всего минут десять, не больше. Звонил Гаффер. Я что-то промямлил про заблудшую овцу, которую мне удалось вернуть в стадо. Он не стал требовать подробностей, а только рявкнул, чтобы мы оставались на месте. Я заснул раньше, чем положил трубку, и уже не просыпался до следующего утра.

Тогда я сразу направился в комнату Уэйнрайта. Уж его-то ночью никто не беспокоил, хотя на его руке красовалась свежая повязка.

Мое пробуждение не осталось незамеченным. Когда я вернулся к себе, двое слуг уже вносили обильный завтрак: громадный стейк прямо на решетке жаровни с раскаленными углями, яйца, теплые круассаны, мед, фрукты, кофе и неизменную бутылку скотча в чаше со льдом. Уже только ради этого стоило одолеть все превратности горной дороги. Затем появился цирюльник и привел меня в порядок. Я принял душ и переоделся в чистый наряд пенджабского мусульманина.

Тут меня снова стали мучить угрызения совести, и я опять отправился проведать Уэйнрайта, но тот по-прежнему валялся в постели, и мне не захотелось его тревожить. Я вернулся на балкон и растянулся в кресле с громадной кубинской сигарой, взятой из заботливо поставленной на столик коробки. Мне ещё никогда не приходилось ощущать себя столь отдохнувшим и умиротворенным. Но все хорошее скоротечно: не успел первый дюйм моей великолепной сигары превратиться в пепел, как на пороге появился Гаффер.

Он саркастически ухмыльнулся, глядя на меня сверхувниз, затем достал из коробки сигару, откусил кончик и прикурил от вонючей бензиновой зажигалки. Меня даже в дрожь кинуло.

— В чем дело? — поинтересовался он. — Подцепил лихорадку?

— Нет, — буркнул я и закрыл глаза. — Просто смотрю, как ты обращаешься с этой сигарой. В Лондоне она обошлась бы тебе в пару фунтов, если, конечно, ты смог бы её достать.

— А чего ты от меня ждал? Мне нужно было позвать старого Йева, чтобы он сделал ей обрезание? От ваших дилетантских замечаний у меня задница болит.

Он произнес «дилли-тантских», что явно было позой. Его французский, как впрочем, немецкий, русский, китайский и полдюжины других восточных языков можно было считать почти эталоном. Очевидно, начинался формальный допрос, а значит Гаффер неизбежно следовал сложившейся процедуре и начинал действовать на нервы будущей жертве.

— Мне почти нечего тебе рассказывать.

— Блажен тот, кто не ждет ничего и получит все. В тот день, когда один из вас вернется с задания с кучей новостей и отправится на доклад, не набив предварительно жратвой свое брюхо, солнце взойдет на западе, — он выдохнул клубы сигарного дыма, глухо кашлянул и добавил: — Ну, давай, выкладывай.

— Уэйнрайт снова с нами.

— Его место в заднице. Я собираюсь вышвырнуть этого ублюдка раз и навсегда.

— Твое дело…

— Чертовски здорово с твоей стороны это признать, но боюсь, у тебя на этот счет есть собственное мнение.

— Если бы не Уэйнрайт, в этом деле для меня не нашлось бы ни одной зацепки. Он что-то разнюхал и пошел по следу. У него не было времени на доклады.

— Чушь. На этот случай есть особая процедура связи, и она ему известна. Как, впрочем, и тебе.

— Но в этом случае у него действительно не было времени. Я же знаю, как обстояли дела, а ты — нет.

— И никогда не узнаю, если ты не прекратишь препираться. Лучше приступим к делу. К чему ты клонишь? Хочешь создать общество взаимной помощи?

— Я привез его назад, и, следовательно, мой контракт выполнен. Деньги по счету обычным путем, — сказал я и снова прикрыл глаза.

— Там, на Тибете, местами сохранилась полиандрия, — усмехнулся он, — но я не знал, что этот обычай уже перешагнул границы Кашмира.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Полиандрия — это обычай женщине одновременно иметь несколько мужей; впрочем, то же можно встретить в Лондоне или Калифорнии, правда, в нелегальной форме.

— Что ты хочешь сказать? — возмутился я.

— Раз ты с ним на дружеской ноге, значит можно предположить, что вы уладили ваши разногласия и спите на пару с одной бабой.

Сначала я просто лишился дара речи, потом во мне разлилась адская смесь из льда с расплавленным свинцом. Но все же мне казалось, что я ослышался.

— Я не пойму, о чему ты?

— Клер Калвертон… — начал он, и меня словно катапультой подбросило со стула. Мои кулаки оказались под самым его носом, но Гаффер и бровью не повел, лишь с дьявольской ухмылкой скривил толстые губы.

— Грязный подонок! Пошел вон отсюда!

— Ну-ну, давай еще, — процедил он, не двигаясь с места. — А ты считал это своей тайной, да? Прекрасная девушка, к тому же благоразумная. Как бы то ни было, тебя она быстро отшила, затем пару лет назад ей на удочку попался Уэйнрайт. Именно это я считал причиной вашей неприязни. Послушай, хватит торчать передо мной, как Кассиус Клей. Надеюсь, у тебя хватит ума не ввязываться в драку с пожилым человеком, у которого ещё достанет сил проучить любого дурака. Ладно, извини за глупую шутку. Перейдем к делу.

— Убирайся вон, Гаффни, — рявкнул я и опустился на место, — ноги явно отказывались мне служить. Нет, дело не в наигранном негодовании уязвленного поклонника. Его слова меня просто шокировали. Трудно было представить, что хоть одна живая душа за пределами очень узкого круга — самой Клер, её отца, Мирай Хана, Уэйнрайта и меня — о чем-то догадывалась. А этот старый грязный козел отважился комментировать самую сокровенную сторону моей личной жизни!

— Оставим это, — бросил он. — Риз, Бога ради, такой реакции я мог ожидать от Уэйнрайта, но никак не от тебя. Приношу свои извинения. А теперь продолжим наш разговор. Из твоих слов можно понять, что Уэйнрайт получил наводку от этой ба… от мисс Калвертон и ринулся туда, даже не известив контору, чтобы мы могли обеспечить прикрытие. Я правильно понял?

— Более или менее, — уныло пробурчал я. — Но у него не было выбора. Письмо пришло поздно вечером, и времени едва хватило, чтобы успеть в аэропорт.

— Ладно, не в том дело. Мне интересно, почему она ему написала? Неужели он говорил с ней о своих делах?

— Нет, — солгал я. — Она просто обмолвилась о двух европейцах, появившихся в госпитале: немецком враче, знавшем урду, но не говорившем по-английски, и его тяжелораненом пациенте. Немец просил не сообщать о них властям, поскольку у них не было разрешения на въезд в зону. Предполагалось, что они работают над телевизионным документальным фильмом.

— Ясно… И Уэйнрайт отправился…

— В Рамабаю, к её отцу. Тот сообщил ей о его приезде — Клер как-то приглашала его погостить у них. Она примчалась из госпиталя и хотела отговорить Уэйнрайта от его затеи, но к тому времени у неё самой появились подозрения насчет гостей. Немец пытался её задержать, но Клер сумела улизнуть. За ней следили и однажды утром устроили им с Уэйнрайтом засаду. Клер не хотела посвящать в это дело отца и увезла Уэйнрайта с собой. Ведь старик…

— Всех нас на дух не переносит, знаю. Давай дальше.

— Во время стычки Уэйнрайта ранили в руку, и когда я нашел его, он был в ужасном состоянии…

— Это можно понять, — перебил Гаффер, — но как Уэйнрайту удалось с тобой связаться?

— Никак. Помощник старика, индийский отставник, заподозрил неладное.

— Мирай Хан?

Ничто не могло укрыться от этого человека, и теперь меня уже ничего не удивляло.

— Да, Мирай Хан. Он кое-что знал о моих занятиях, поскольку однажды им Стариком довелось оказать мне неоценимую услугу. Его тревожило…

— И меня тоже, — дружелюбно усмехнулся Гаффер. — Я думал, дело получило нежелательную огласку. Ты здесь, конечно, ни при чем, — поспешил добавить он и больше не перебивал.

— Тебе не о чем беспокоиться, — закончил я. — Ни Калвертон, ни Мирай Хан болтать не станут.

— Кто бы мог подумать? — язвительно хмыкнул он. — Да я сотни раз пытался заполучить их в нашу контору. Уж очень удачно они там обосновались. Ладно, хватит об этом. Так наши друзья расположились в Ситло?

— Хотелось бы думать. Они уже могли оттуда сняться.

— Все равно нужно проверить. Пешком идти не придется. Если Йев не достанет вертолет, я проиграю пари.

У меня вырвался вздох облегчения.

— А как насчет Уэйнрайта? Ты хочешь ещё поработать с ним в паре?

Я поколебался и кивнул. Но даже тут он не оставил меня в покое, отпустив пару едких замечаний по поводу моего нежелания стать штатным сотрудником. Пришлось в очередной раз выругаться, вернуться в комнату и захлопнуть дверь у него перед носом.

Глава четырнадцатая

Гаффер переключился на Уэйнрайта, а я остаток утра провел в постели, просматривая вчерашние лондонские и нью-йоркские газеты, которые он захватил с собой. Заголовки первых страниц сообщали о наводнении в Восточном Пакистане, унесшем жизни полумиллиона человек, и ожидаемом вторжении португальской армии в Юго-Западную Африку, но дело Поляновского также не было предано забвению. Путанные догадки и ссылки на «конфиденциальные сообщения информированных источников» в общих чертах сводились к двум утверждениям. Во-первых, он все ещё жив, и во-вторых, его похитители подняли ставки, пытаясь за его благополучное возвращение выставить русских на пятнадцать миллионов долларов.

Пара газет намекала на интерес американской стороны, а одна даже утверждала, что он готовил побег, в связи с чем американцам тоже выставили аналогичный счет за его выдачу. Естественно, получить его первый, кто выложит деньги. Доказательством, что заложник пока остается в живых, служил старый трюк с рассылкой обеим сторонам его собственноручных записок на свежих номерах газет.

Вполне естественно, что русские от комментариев воздерживались, а американцы с негодованием отрицали всякую заинтересованность в деле. Записки показали разным людям, знавшим Поляновского, и все утверждали, что они написаны его рукой. Таким образом, по крайней мере на момент выхода газеты он оставался в живых, а последняя такая записка поступила дней десять назад.

В самый разгар моих газетных экскурсов вернулся Гаффер.

— Что ты на это скажешь? — бросил он с порога.

— В досужей лжи нехватки не бывает.

— Естественно, но как всегда в словесной шелухе можно отыскать зерна правды.

— Так найди их.

— Для начала можно утверждать, что Поляновский жив. Мне знаком его почерк. Я не эксперт, но на мой взгляд все выглядит убедительно.

— Где ты мог его видеть?

— Мы работали рука об руку с ЦРУ.

— А как насчет денег?

— Все верно, только речь идет не о пятнадцати, а о двадцати миллионах.

— Боже праведный! Пожалуй, они несколько переоценивают свою добычу.

— Знаешь, пожалуй, нет. Наши союзнички готовы выложить эту сумму до последнего цента.

— Тогда в чем дело?

— Русские тоже готовы пойти на это, — ухмыльнулся Гаффер. — По крайней мере, им не хочется, чтобы его заполучили янки.

— А почему они не платят?

— В этом проклятом аукционе каждая сторона постоянно повышает цену, и одному Богу известно, чем это кончится.

— Но почему за него дают такие деньги?

— По той простой причине, что он курировал систему связи и шифровки КГБ.

— Что это означает? — недоверчиво спросил я.

— Все сливки агентуры. Уэйнрайт бы сразу понял. Поляновский был вроде внутреннего аудитора. Он мог войти в русское посольство, консульство или торгпредство в любой части света и потребовать ознакомить его с хозяйством связников и криптографов. Мог проверить каналы связи с любым агентом, информатором, курьером, связником и киллером из их системы, охватывающей весь мир.

— Ни один человек не в состоянии переварить столько информации, заметил я.

— Ему этого и не требовалось. Даже малая её часть ценилась бы на вес золота. К тому же он фиксировал её специальным кодом.

— Где же он её хранил? — поинтересовался я и заметил на себе его сочувствующий взгляд.

— Тебе много пришлось пережить за последнее время, — хмыкнул Гаффер, но даже это не оправдывает столь идиотские вопросы. Ты думаешь, мы так охотились бы за Поляновским, если бы знали, где он все прячет?

— Значит, вам нужен Поляновский собственной персоной.

Он улыбнулся улыбкой отца, чей малыш нашел, наконец, ответ на трудный вопрос.

— Вот именно. Нам нужен Поляновский собственной персоной, и чем скорее тем лучше, потому что русские землю роют, меняя свою систему связи, — он откинулся на спинку стула и выдохнул. — Господи! Ты ещё можешь надеяться его обнаружить? — Гаффер вытянул руку и сжал пальцы. — Сейчас вот так. У них просто не будет системы. Им придется забросить все, на что ушло двадцать пять лет кропотливого труда, и начать заново. На это уйдет ещё столько же. Двадцать пять лет без стройной системы разведки. Риз, неужели тебе не понятно, что они его уничтожат?

— Чего уж тут не понять? — процедил я. Чертовски глупо доверять столько информации одному человеку.

— Великолепно! — просиял он. — Наконец-то до тебя дошло! Подумай об этом в следующий раз, когда примешься ныть про скудность информации об очередном задании. «Знать лишь необходимое» — вот наша Библия, другой у нас нет. Ты можешь случайно или намеренно выдать любую часть своих сведений. Но заряд бомбы ограничен и крупных разрушений не нанесет.

Послушай, Риз, ты работаешь на меня пять лет, и что про меня знаешь? Конечно, какие-то сведения о моем окружении, ну, процентов пять айсберга, которые торчат на поверхности, но остаются ещё девяносто пять, — мое настоящее я. Кто мой босс? Откуда я получаю указания и каковы границы моих полномочий? Где я живу, работаю? Не знаешь. А уж тем более что говорить о других агентах, работающих под моим началом? Ну, кроме Уэйнрайта, ведь вы работаете вместе.

Задумайся над этим, Риз, и постарайся вбить в голову сукину сыну Уэйнрайту. «Ты мне не доверяешь» плюс истерики, достойные смазливой домохозяйки, которую упрекают в симпатиях к молочнику! Я не боюсь его измены, не тот тип, но он знает гораздо больше тебя, ведь ему приходилось рассчитываться с другими агентами. Он мог выдать их, хотя бы и под пытками. Так же, как ты или я. Мне этого совсем не нужно. Именно потому в случае отказа его следовало ликвидировать. Не нужно заблуждаться на сей счет.

Он остановился, чтобы перевести дыхание, и это была самая длинная тирада, которую мне доводилось от него выслушать.

— Скажи это Уэйнрайту, — огрызнулся я. — Зачем на меня-то бросаться?

— Уже сделано, — невозмутимо парировал он. — Этот парень за последние три часа получил жесточайший разнос. Он тебе ещё поплачется в жилетку, поэтому я поставил тебя в известность. Ничего личного, тем более против тебя. Именно потому мне хочется заполучить тебя в штат, тогда он вылетит со своего места и, соответственно, из Индии тоже, а ты возьмешь его сектор.

— Старая песня, — буркнул я, наливая себе изрядную порцию виски. Тебе ещё не надоело?

— А ты подумай как следует, — осклабился он. — Тогда он перестанет путаться под ногами и якшаться с твоей бабой…

Я выплеснул виски ему в физиономию. Гаффер привстал, затем снова сел и принялся вытирать лицо замызганным носовым платком.

— Ладно, — буркнул он, — эмоции в сторону. Ты мне нужен для этой работы. Насколько я смог понять, ты все ещё с нами?

— До следующей твоей выходки, — заверил я.

— Я прослежу за этим. Не люблю, когда расплескивают драгоценную влагу. На этом все. Распутаешь клубок — расплата будет щедрой. Таких денег ты ещё в руках не держал. Они тебе ещё пригодятся, ублюдок чертов. Больше тебе уже никогда на меня не работать.

— Рад за себя, — огрызнулся я. — Если хочешь, начнем прямо сейчас.

— Нет желания. Ты мне нужен, Риз, а раз так, я пока буду тебя лелеять, — Гаффер потянулся за бутылкой и впервые за все время нашего знакомства налил себе приличную порцию чуть дрогнувшей рукой. — Но, когда дело будет сделано, независимо от исхода — сам увидишь.

— Тебе меня не испугать, Гаффер, — усмехнулся я, но в душе чувствовал совсем иное. Точное попадание в цель, именно этого он и добивался. Нет уж, я снова налил себе виски, и мы продолжили, как ни в чем не бывало. Мне очень хотелось, чтобы это было правдой.

— Хорошо, я остаюсь в деле. Какой расклад? С твоей точки зрения, разумеется.

— Нет у меня никакой точки зрения, — он залпом опустошил бокал. — Мне известно не больше тебя. Поляновский собирался сбежать к американцам. Самолет был захвачен неизвестными. Эти люди в обмен на него потребовали освобождения нескольких заштатных политзаключенных. Индийское правительство дало согласие. Они повысили ставки и потребовали ещё и деньги. Их условия снова приняли. Затем им понадобился какой-то араб. Снова согласие. Араб убит, захвачен Уэйнрайт. Наступает затишье, но сумма выкупа растет как на дрожжах.

Каждый раз мы действуем самостоятельно. Вот какая обстановка сложилась на данный момент. Хорошо, что же нам ещё нужно? Первое и самое важное — нам нужен живой Поляновский, поскольку только он знает, где спрятаны его записи. Естественно, нам бы хотелось обойтись без выкупа, но дело такой важности, что при необходимости мы можем и заплатить. Я говорю «мы», поскольку здесь участвуют американцы.

— Они работают совместно с нами?

— Можешь быть в этом уверен, но другими путями, так что тебе конкуренция не угрожает. Мы сообщаем обо всем, что удалось выяснить, и наоборот. Если удастся напасть на след Поляновского, но мы не сможем его оттуда вытащить, придется его ликвидировать. Это остановит финансовый водоворот. Все ясно? Возражений нет?

— Нет.

— Ладно. Теперь — что нам известно о похитителях? Ответ прост ничего. Поначалу мы подозревали в этом самих русских, но теперь эта версия отпала…

— Разве? — перебил я. — Им нужна твердая валюта, так почему бы не добыть её таким способом? Получить деньги и надуть при передаче?

— Как, черт возьми, они это сумеют? — потерял терпение Гаффер. — Им прекрасно известно, что мы предприняли все меры безопасности.

— Я хотел сказать, Поляновского нам могут передать в таком состоянии, что от него будет мало проку. Такие случаи бывали.

— Все возможно, — кивнул он, — но маловероятно. По нашим сведениям, русские торгуются за него всерьез. Им нужно превзойти американцев.

— Ну хорошо, тогда остаются только китайцы.

— Послушай, Риз, единственная вещь, на которую я мог бы поставить свое жалование и будущую пенсию (а она для меня ценнее доброго имени моей матери) — это полнота и точность нашего списка Эф-И-32. Можешь считать это комплиментом. Ты сам помогал его составлять. Так вот, в этом деле никто из них не участвует.

Такое утверждение было непоколебимо, как основы нашего дела. Этот список с постоянными, почти ежедневными коррективами строго соответствовал сложившемуся на данный момент положению и содержал имена всех европейцев, подозреваемых в связях с китайцами. Ведь те по вполне понятным причинам не могли сами участвовать в разведывательной деятельности на Западе, как впрочем и мы в Китае.

— Тогда кто же? — спросил я.

— Лишний джокер в колоде. Некая организация, действующая в собственных интересах — чисто денежных.

— Клянусь Богом, у них должны быть обширные связи.

— Если не ошибаюсь, организация действительно солидная. И отличается от прочих не только масштабами. Мы чувствуем себя как футболисты высшего дивизиона, вышедшие на матч с лучшей хоккейной командой.

— Другими словами, организованная преступность?

— Вот именно.

— Мафия?

— Ни в коем случае.

— Откуда такая уверенность?

— На первый взгляд полиция не слишком успешно противодействует мафии, но в действительности каждый их шаг под контролем. В Америке с «Коза Нострой» прекрасно справляется ФБР, а по другую сторону океана — Интерпол. Организация такого масштаба не могла остаться незамеченной.

— Но в деле явная политическая направленность, — упорствовал я.

— Я так не считаю, — с апломбом заявил Гаффер. — Да-да, я знаю, поначалу они требовали освобождения политических заключенных, но, по-моему, это всего лишь уловка. Разве не видишь? Придав делу политическую окраску, они столкнули лбами все разведывательные службы мира, больно задев их самолюбие. Но самое важное — им удалось затруднить действия обычной полиции. Несколько недель об этом деле кричат все газеты, радио, телевидение, тем временем они благополучно прячут своего узника. Когда начинается настоящий бизнес, венчают дело деньги.

— Вот здесь-то все и всплывет. Таких денег не скроешь.

— Ошибаешься. Чем больше, тем безопаснее. Швейцарские банки никогда не сообщают об источниках своих поступлений. Выкуп почти наверняка отмоют где-нибудь в Лозанне. В течение недели его несколько раз поменяют: доллары на фунты, фунты на лиры, песеты, бельгийские франки. Первоначальные доллары не вернутся в оборот ещё не меньше года, а потом появятся мелкими партиями в Кейптауне, Буэнос-Айресе, странах Персидского залива. Попробуй тогда распутать этот клубок!

— Ясно, — процедил я, — но пока это только версия. Деньги ещё не уплачены.

— Речь идет не о выкупе за Поляновского, ведь это не первый всплеск их активности. Если моя теория верна, эти ребята открыли бизнес пару лет назад. Начали с чисто воздушного пиратства: Куба, Иордания, Греция. Дуло пилоту под ребра — и можешь выбирать пункт назначения. Тогда авиакомпании ужесточили меры безопасности. Эти парни предприняли контрмеры, но затем ведущие авиакомпании сделали захват самолета делом почти безнадежным, так что банда переключилась на обычный, старый как мир киднэппинг. Начали с французского магната, за ним последовал младший сын немецкого банкира. За первое дело они получили сотню тысяч — жалкие гроши по сравнению с их прежними ставками, пролетели на полторы сотни тысяч баксов, что просили за ребенка, и едва не угодили в руки полиции. Можешь сказать, почему?

Я только мотнул головой.

— Потому что полиция разных стран тесно сотрудничает между собой — и напрямую, и через Интерпол. В нашем деле такое не принято. Я уже говорил, стоит придать событиям политическую окраску, — и все начинают действовать порознь. Глава Скотланд-ярда может сидеть за одним столом с коллегой из Сюрте, ФБР, Криминаль Полицай и карабинерами, причем все будут играть в открытую. Можешь ты нас представить за таким занятием? Это будет против законов природы. Таким раскладом им хотелось убрать со сцены полицейских. К тому же, имея дело с государственными финансами, можно вздувать ставки до заоблачных высот. Кто и как смог бы получить разом двадцать миллионов из частных источников?

— Какая часть твоей теории опирается на факты, а какая — плод умозаключений? — ехидно поинтересовался я.

— Пять и девяносто пять процентов соответственно, — не задумываясь, выпалил он.

— Так дай мне эти пять.

— Год назад в Южной Америке банда похитила двух иностранных дипломатов. Уже тогда они выступали под личиной маоистов, потребовали освобождения неких политических узников, которых следовало переправить в Алжир. Одно правительство согласилось, но другое заартачилось, и их дипломата прикончили.

— Я помню эти события, но тогда речь не шла о деньгах.

— Еще как шла, — решительно возразил он. — По миллиону баксов за каждого. Эти детали скрыли от широкой публики. Ни одно правительство не захочет выглядеть скопищем скряг, торгующихся за человеческую жизнь. Блеф с политическими заключенными стал их принципом. Ту компанию действительно отправили в Алжир. Они и сейчас там обитают, побираясь по базарам, никому не нужные и всеми забытые.

— И это твои факты? Где ты их раздобыл?

— Где я получил эти сведения, особого значения не имеет, но если ты придерживаешься противоположной точки зрения, то источником информации послужили высшие чины уругвайской, бразильской и западногерманской полиции. Они были вне себя от ярости, когда наша контора отстранила их от дела.

— А что сейчас мешает нам подключить полицию?

— Американцы благоразумно предпочитают работать со своей собственной полицией, ЦРУ действует через ФБР. Наша полиция держится в стороне, поскольку банда действует за пределами Англии. Но все зависит от обстоятельств, и если это будет в их интересах, они легко изменят свое мнение. Индийскую полицию мне удалось заставить действовать только после титанических усилий. Но ты же знаешь, что случилось с Надкарни. После его гибели они сразу все свернули. Пакистан? И думать нечего. У них на уме только постоянно тлеющий конфликт с Индией. Остаются русские. Вряд ли нужно тебе доказывать бесперспективность подобной затеи.

— Придется полагаться на собственные силы?

— Вот именно. И в данный момент наша задача — установить возможную связь между засадой и людьми, засевшими в Ситло.

— А нас только двое.

— Два с половиной. Я задержусь здесь, пока мы не закроем это дело или потерпим крах.

— И кто же будет половиной?

— Хоть ты и выплеснул мне в лицо бокал виски, хамить все-таки не стоит. Уэйнрайт сойдет за мальчика на побегушках.

— Ничего не выйдет, — резонно заметил я. — По двум причинам. Если Уэйнрайта отстранить от задания, тебе придется удерживать его от самодеятельности, а если дать ему шанс, он и так вполне справится.

— Я просто пошутил, — буркнул Гаффер. — Какова же вторая причина?

— У меня нет желания брать тебя в Ситло. Это не твой профиль.

— Хватит чушь нести, думаешь, я идиот? Я обоснуюсь здесь и буду осуществлять общее руководство.

— А Йев разделяет твою точку зрения?

— Оставь Шалома плюс всех прочих сирот на мое попечение, — заявил он, и это было первым намеком на его членство в нашем клубе, но никакой особой радости от этого я не испытывал.

— Насколько Уэйнрайт посвящен в наши планы?

— Знаком с основными положениями, но никаких деталей. Все остальное на твое усмотрение в зависимости от ситуации. Ему известно, что вся ответственность за проведение операции лежит на тебе, и на этот счет никаких осложнений не предвидится.

— Хорошо, может, начнем инструктаж?

— Как угодно. Чем раньше, тем лучше.

— Мне нужны карты и Уэйнрайт, — я ожидал возражений, но он только согласно кивнул, и я плеснул в свой бокал ещё немного виски. Пока все шло довольно гладко, но напряжение не спадало. Физиономия Гаффера наконец-то познакомилась с содержимым моего бокала. Когда все кончится, нужно будет оценить ситуацию. По крайней мере, мне не придется делать выбор. Это дело станет моей последней работой на него. А я не представлял себе возможность работать на кого-то еще.

Гаффер вскоре вернулся с охапкой военных карт Индии под мышкой, за ним с абсолютно отрешенным лицом появился Уэйнрайт.

— Ладно, приступим. Йев обещает отправить вас туда вертолетом этой ночью.

Глава пятнадцатая

Эти карты были получше, чем те, что давал мне Уэйнрайт. Но и на них Ситло предстал буквально крошечной точкой среди неизвестности. Окрестные склоны были отмечены как «неисследованные», на сто пятьдесят миль вокруг ни дорог, ни железнодорожных путей, и хотя тропа в Индию отмечена четко, надпись гласила о её «непроходимости с ноября по май». Стоял октябрь, а от Лахора, лежавшего дальше к юго-западу, его отделяло ровно двести миль.

— Пусть тебя это не тревожит, — прочитал мои мысли Гаффер. — Мы можем подобрать вас при первой же необходимости.

— Как ты об этом узнаешь?

— Возьмешь с собой коротковолновую рацию. Радист у Йева будет каждый вечер с десяти до двенадцати ждать твоего сообщения на определенной частоте.

— Сколько весит эта чертова штуковина? — поинтересовался я с кислой миной, поскольку вообще терпеть не мог радиостанций. Тем более, если их приходилось таскать на своем горбу.

— Какое это имеет значение? — возмутился Гаффер. — Спрячешь её поблизости от места высадки, будет всегда под рукой.

— Отлично, — хмыкнул я. — Особенно если учесть, что нас будут разделять пятьдесят миль гористой местности, и при условии, что не сядут батареи.

— Просвети его на сей счет, — устало буркнул он Уэйнрайту.

— Абсолютно инертный запечатанный контейнер. Перед связью зальешь кислоту, — и готово.

— Такие вещи входят в курс подготовки. Жаль, что тебе ни разу не довелось его пройти.

Этот пунктик всегда служил источником напряженности в наших отношениях. Гаффер гордился шпионской школой, открытой им в большом загородном доме в окрестностях Вирала, и был склонен объяснять мой отказ пройти курс обучения личной неприязнью.

— Я знаю, что у Йева собственный центр связи, но не может же он просто так взять и вызвать вертолет? По-моему, частные полеты в здешних краях резко ограничены.

— Но не для Йева. Он — субподрядчик индийской программы борьбы с селевыми потоками, и его техники ведут воздушную разведку.

— Даже если и так, — с сомнением в голосе заметил я, — полет может вызвать массу вопросов. Они работают в северо-западном направлении, а наш маршрут лежит почти строго на восток и проходит над зоной, контролируемой военными.

— Пусть это тебя не тревожит, — отрезал Гаффер. — Сиди в кабине и наслаждайся пейзажем. Йев не станет из любви к нам рисковать дорогостоящей вертушкой. Он свое дело знает. К тому же тот парень, которого ты видел своими глазами, проделал этот путь без особых проблем, верно?

Конечно, все это было правдой, и его слова придали мне уверенности. Я ткнул пальцем в крошечный четырехугольник, обозначавший заброшенную взлетно-посадочную полосу.

— Вот цель его полета. Другой информации у нас нет. Поэтому хорошо бы нам высадиться хотя бы милях в десяти от нее. Наш пилот знаком с местностью?

— Йев говорит, летчик — человек новый.

— Я хочу его видеть, и немедленно.

— Невозможно. Он вылетел с техниками и до вечера не вернется.

— Тогда операцию придется отложить, — решительно потребовал я.

— Это не в наших силах, — возразил Гаффер. — Извини, Риз, но так сложились обстоятельства. Завтра он должен продолжать работу по программе, и одному Богу известно, насколько это его задержит. Сегодняшняя ночь — наш единственный шанс, и то ему придется крутиться, как белка в колесе.

— А ты отдаешь себе отчет, что мы от него требуем? — вскипел я. Полет вслепую, без ориентиров, если не считать нескольких отблесков керосиновых ламп в деревнях, которые даже не отмечены на карте. Ему придется найти Ситло, затем определить местонахождение посадочной полосы и только потом без ориентиров, в кромешной темноте, найти площадку для посадки… Задача просто невыполнимая.

— Возможные проблемы мы уладим немедленно, а на невозможное времени потребуется немного больше, — продекламировал он. — Значит, ты собираешься проделать весь путь на своих двоих? И такой план выглядит вполне реальным, верно?

Подобная альтернатива особого энтузиазма у меня не вызывала. Я покосился на Уэйнрайта, но с этой стороны помощи ждать не приходилось. Он безучастно ждал исхода нашей перепалки.

— Квалификация пилота сомнений не вызывает? — пошел я на попятный.

— Держите меня! Он — человек Йева, а этот фрукт требует за свои деньги только первоклассный товар. Давай спросим его самого.

Гаффер вышел и через несколько минут вернулся в сопровождении Йева Шалома, который задумчиво поджал губы и поглаживал подбородок.

— Это хороший человек, Идвал, — начал он. — Я не беру на службу кого попало. Парень не только управляет машиной, но и сам её обслуживает. Да, свое дело он знает…

— Но? — я пристально следил за его реакцией.

— Он прибыл из Лондона, — развел руками Шалом, — по рекомендации компании, которая поставляет вертолеты…

— Так в чем же дело? Давай, Йев, не крути. Это на тебя не похоже.

— Да не кручу я, — возмутился он. — Просто хочу сказать, стараясь не вызвать у тебя ненужных сомнений, что ему ещё ни разу не приходилось выполнять заданий деликатного характера. Полная откровенность, летал он только с санкции официальных властей. Твоя работа тайная, к тому же опасная. Поэтому мне придется заранее его предупредить, и он, если захочет, вправе отказаться. Парень он молодой, риска не боится, тем более, что мистер Гаффни готов платить по самым высоким ставкам, и вряд ли откажется. Но вот насчет… станет ли он впоследствии молчать… — Йев снова развел руками.

— Другими словами, язык у него длинноват?

— Откуда мне знать, Идвал Риз? Моя работа такой осторожности не требует. Я могу предупредить его, но давать гарантии…

— Бог свидетель, я тоже этого не могу, — вклинился Гаффер. — Он получит за полет хорошие деньги, но при условии соблюдения трех принципов: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Если, конечно, ему дорога его жизнь.

— Пустая угроза, — хмыкнул Йев.

— Ты так считаешь? — усмехнулся Гаффер.

— Я это знаю, друг мой, — ответил Йев. — Молодой человек работает на меня. Даже во время этого полета он остается моим человеком. Мне не хотелось бы, чтобы с моими людьми обходились столь же резко, как с вашими, поскольку юности свойственно некоторое желание прихвастнуть. Надеюсь, тебе понятно, что я пытаюсь сказать?

— Конечно, Йев, — заверил я. — Насколько тебе известно, с парнем все в порядке, но у тебя не было возможности проверить его выдержку и осторожность, поэтому ты не можешь за него поручиться.

— Вот именно.

— Отлично, — продолжил я, и теперь мне стало понятно, чего я хочу. Мы примем меры предосторожности. Прежде всего, он не должен знать, что мы с Уэйнрайтом европейцы, и никаких намеков на секретные службы. Можешь придумать разумную причину для подобного вояжа в такую глушь трех пенджабских мусульман?

— Овцы, — выпалил Йев.

— Овцы?

— Стада спускаются с гор на ярмарки в Джаландхаре и Амритсаре. Я мог бы послать своих агентов заключить сделки заранее.

— Отличная мысль, — одобрил Гаффер.

— Она действительно хороша, как вам угодно было заметить, мистер Гаффер. Раньше я об этом как-то не задумывался, но скорее всего это вопрос ближайшего будущего. Форвардные контракты — дело стоящее, — улыбнулся Йев.

— Ладно, — буркнул я. Третье условие — чем меньше он будет на нас глазеть, тем лучше. Я полагаю, мы отправимся уже после наступления темноты?

— Да, с моего собственного аэродрома по ту сторону Рави. Ведь это ночной полет для проверки приборов, такое уже случалось.

— Отлично, тогда в нашем случае его должен проинструктировать кто-то другой, а мы будем хранить молчание. Какие языки ему знакомы?

— Только английский.

— Лучше не бывает. Я как насчет инструктажа? — я повернулся к Гафферу. — Ты мог бы этим заняться?

— С ума сошел? — возмутился он. — Я не могу.

— Ты тоже не прошел курс в своей школе, я правильно понял? — невинно заметил я и поставил точку на карте в десяти милях восточнее взлетной полосы. — Тебе просто нужно сказать ему, как найти…

— Ну, ты даешь, — фыркнул он. — Прекрасно знаешь, что я имел в виду. Не буду я этого делать.

— Я сделаю, — отозвался Йев. — Дай мне только координаты, Идвал.

При помощи угломера мне удалось определить координаты места высадки, плюс вычислить методом интерполяции значений ближайших горизонталей его высоту. Теоретически пилот вполне мог осилить маршрут по элементарным расчетам: две сотни миль по компасу с корректировкой по огням Ситло, правда при условии, что это действительно огни Ситло, а на компас можно положиться. Останется только учесть снос из-за ветра и молить Бога, чтобы возможные погрешности не были вызваны запутанной комбинацией всех этих факторов.

— Главные проблемы начнутся тогда, когда он отправится нас забирать, пояснил я Йеву. — В первый раз небольшие отклонения решающего значения не имеют, но во второй ему придется точно попасть на то же место. Конечно, мы постараемся помочь. Если позволит обстановка, разведем четыре костра по углам квадрата со стороной ярдов в сто. И мне хотелось бы иметь пару мощных электрических фонарей, чтобы просигналить серией вспышек, когда услышим рев моторов над головой.

Йев все записал и кивнул в знак согласия.

— Он — хороший парень. Замечательный специалист, его честность у меня сомнений не вызывает, но все же я должен тебя предупредить, Идвал Риз.

— Я знаю и буду отстаивать твое мнение, как свое собственное. Спасибо, Йев.

— Благодарить будешь, когда вернешься, — отмахнулся Шалом. — А теперь позволь разыскать Соломона, чтобы он смог собрать тебя в дорогу. Благополучного возвращения, Идвал Риз.

— Еще одна пташка, которую мне так хотелось бы заполучить в штатные сотрудники, — облизнулся Гаффер. — Может, попробуешь его уговорить, Риз? Получишь приличное вознаграждение.

— Я скорее продам в бордель свою бабушку, — огрызнулся я, — а теперь отваливай. Нам с Уэйнрайтом надо ещё поработать.

Его кислая физиономия скрылась за дверью. Если он и грешил слабостью к администрированию, это был как раз тот случай. Ему нужно было влезть в самые мелкие детали. В ежегодной конфиденциальной анкете, которую он рассылал каждому из нас, был один вопрос: «Проявил ли он сбалансированность при делегировании полномочий своим подчиненным?» Если бы я, упаси Боже, оказался его боссом, то только за это наверняка бы его уволил.

Как только стемнело, Соломон отвез нас на небольшой аэродром. Под альпинистским снаряжением мы потели, как невесты в июньскую жару, но я знал, что в горах об этом жалеть не придется. К тому же он снабдил нас таким снаряжением, которое могло удовлетворить любые наши мыслимые потребности. Все было уложено в три вполне компактных тюка, а в четвертом спрятан передатчик.

— Мы с отцом проинструктировали пилота, — сообщил Соломон. — Похоже, он смотрит на вещи довольно старомодно, но сделает все как надо, если это вообще возможно. Хороший парень, зовут его Грант. Раньше служил в морской авиации, потом подписал контракт с компанией.

— Он сможет держать рот на замке?

— А почему бы и нет? У нас ему слишком хорошо живется, чтобы позволять себе какие-то выкрутасы. Да и о чем ему рассказывать? Высадил где-то в горах трех типов? Так это бизнес моего отца. Ребят в клубе это не заинтригует.

Большой вертолет лениво примостился перед ангаром на площадке, залитой светом, словно танцевальный зал, так что мы предпочитали держаться в тени, пока грузили нашу поклажу и машину выкатывали на середину поля. Затем мы, согнувшись, добежали до двери и в полной темноте вскарабкались на борт. Соломон поднял вверх большой палец и буркнул:

— Ладно, Идвал, с завтрашнего дня мы каждый вечер будем ждать твоих сообщений. Удачи тебе!

Дверь захлопнулась, взревел мотор, и мы с неуклюжей грацией верблюда, свойственной всем вертолетам, поднялись в небо.

Лахор под нами предстал громадным островом света посреди бескрайнего моря тьмы. Облака висели низко, в них отражались проблески сигнальных огней, но вскоре они погасли, и кромешную тьму разрывали только притемненные огни в кабине пилота. Мы скорчились на полу грузового отсека. Сафараза, который и в обычном-то самолете летать терпеть не мог, стало тошнить, но в конце концов он заснул.

Молчание Уэйнрайта действовало на нервы. После возвращения мы едва перекинулись парой слов, но обиды в нем не было — он просто сломался. В безуспешной попытке разговаривать с ним на равных мне удалось настоять на присутствии Уэйнрайта на заключительном инструктаже, но даже там старый черт Гаффер зло набросился на бедолагу и ясно дал понять, что тот участвует в операции только благодаря умению обращаться с передатчиком, чего я, разумеется, не умел. Потом Гаффер замолчал на полуслове и рявкнул:

— Учти, я тебя предупреждал, и не собираюсь больше к этому возвращаться. Во время операции ты будешь получать информацию только по мере необходимости, заруби себе это на носу, Уэйнрайт, — и так далее в том же духе.

Я не стал бы его винить, если бы он взорвался, наговорил старому козлу кучу дерзостей. Мне уже приходилось упоминать, что Гаффер не может удержаться от обсуждения мелких и малозначащих подробностей. Можно добавить и про его неумение сдерживать свое раздражение. А ещё я с кривой ухмылкой подумал, что он точит зуб и на меня тоже.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, просто чтобы завязать разговор.

— Все нормально, — вяло отозвался Уэйнрайт. — Не стоит беспокоиться.

— Не в том дело. Тебе нужно поберечь руку.

— У Йева меня осматривал врач. Все почти прошло.

— Лучше все-таки обсудить план наших действий после высадки.

— Так ли это важно для меня?

— Иначе я бы и не заводил разговор. В любом случае свежая идея с твоей стороны не помешает. По моим прикидкам, начать нужно с посадочной полосы. Проверить, пользовались ли ей в последнее время. Если повезет, найдем какую-нибудь зацепку и начнем распутывать весь клубок. Если нет, придется покрутиться среди местных жителей, наведаться в окрестные чайханы, собрать слухи и сплетни.

— Полагаешь, они все ещё остаются в этом районе?

— Надо же из чего-то исходить, — попытался я развеять его сомнения. Что ещё нам остается? Тому парню на носилках ещё долго будет не до прогулок. Полагаю, им пришлось соорудить что-то вроде стационарной базы.

— Его уже перевозили на вертушке. Что мешает повторить попытку?

— Из этого я и исхожу. В их распоряжении есть вертолет, и если бы они хотели убраться отсюда, зачем тащить его в эту дыру?

— Пересадить его на нормальный самолет, может быть даже транспортный.

— В твоих словах есть доля истины, но я все же сомневаюсь. Вдоль индийской границы осталось множество заброшенных полевых аэродромов, куда более доступных, чем этот.

— Да, но если у них не было времени осмотреться?

— Возможно. В любом случае, если уж на то пошло, близость посадочной полосы особого значения не имеет. Они могут приземлиться в любом тихом месте в Индии, а затем перевезти его на автомашине.

— Куда?

— Откуда мне знать? Твои гипотезы не хуже и не лучше моих. На мой взгляд, им нужно где-то отсидеться, пока тот парень не сможет спокойно перенести путешествие на своих двоих: человек на носилках слишком привлекает внимание. Госпиталь идеально подходил для этой цели, но Клер слишком перепугала немца возможностью полицейской проверки. Нет, они отправились в Ситло на зимние квартиры. Во всяком случае, я на это надеюсь.

— Ну, ладно, допустим, твои рассуждения верны, что тогда?

— Это зависит от их численности. Если там только врач с пациентом, проблем не будет. Мы их арестуем и отправим на этой вертушке в Лахор.

— По какому праву?

— По праву сильного. Представимся агентами индийской полиции и заявим, что у нас есть основания считать их незаконными иммигрантами, иностранцами в запретной зоне, и отправим в Дели якобы для выяснения личности. Как только доберемся до Лахора, сбросим их Шалому и основательно допросим.

— Предположим, что они на самом деле телевизионщики, и никак не связаны с той бандой и засадой?

— Закон они все равно нарушили. Припомни, ведь они просили не сообщать о них властям. Нет, никаких жалоб по поводу незаконного задержания не будет, даже если их помыслы чисты как новогодний снег. На этот счет они получат суровое предупреждение от меня или Гаффера, который выступит от имени индийской полиции. По-моему, особых изъянов у этой версии нет?

— Я так не считаю. Кем бы они ни были, Клер им вряд ли придет в голову ещё раз потревожить. А кроме этого меня сейчас больше ничто не интересует, — он надолго замолчал, но все-таки решил продолжить разговор. — Что будет, если врач окажется тем самым парнем, который держал меня в плену?

— Не вижу проблем, — заверил я. — Им придется ответить только на три вопроса. Кто они? Кто за ними стоит? Где Поляновский?

— Неужели они будут говорить?

— Будь уверен! У Гаффера на них такое досье, что чертям станет тошно, а уж смертная казнь в Индии или Непале гарантирована на все сто. Заговорят, ещё как заговорят.

— Думаешь, он будет действовать на законных основаниях?

— Он вообще может оставаться в стороне и ждать, что предпримет индийская полиция, а затем исчезнуть. Но это в случае, если им повезет.

— А если нет?

— Все будет обстряпано абсолютно нелегально. Он сам проведет допрос, и мне не хотелось бы присутствовать на его окончании. Гаффер научился этому делу в Китае.

— Грязный ублюдок.

— Совершенно верно. Какбы там ни было, теперь ты знаешь все.

— Благодарности от него тебе не дождаться.

— «По мере необходимости»? Сам слышал. Мне кажется, необходимость в этом уже есть.

Он тихо поблагодарил и вскоре уснул, а мне ничего не оставалось, как последовать его примеру.

Гул мотора сменил тон, и я проснулся. Светящийся циферблат подсказал, что прошло чуть больше двух часов. Я подобрался к окошку грузового отсека и стер изморось со стекла. Стояла почти полная луна, позволяя разглядеть угрожающее нагромождение заснеженных горных вершин. Атмосфера была неспокойна, вертолет бросало из стороны в сторону. Сафараз проснулся, его снова стошнило. В тусклом свете кабины невозмутимая фигура пилота внушала уверенность, какую настоящие профессионалы своего дела всегда вызывают у окружающих. Тут на мое плечо легла рука Уэйнрайта.

— Посмотри вниз, — он указал на большое окно со своей стороны.

Я выглянул и увидел под нами два крошечных огонька. Потом вертолет качнуло и показались ещё два. Теперь они выстроились по углам квадрата. Но на этом дело не кончилось, в самом его центре стал мигать электрический фонарь.

— Похоже, нас здесь ждут, — криво усмехнулся Уэйнрайт.

Глава шестнадцатая

Я схватился за пистолет и бросился в кабину пилота.

— Набирай высоту. Вверх, вверх! Ты что, не слышишь? — заорал я, приставив дуло пистолета к его виску. Он повернулся, и впервые я увидел его лицо. Этот парень прилетал за немцем и его пациентом.

Он испуганно посмотрел на меня, но быстро нашелся.

— Если не хочешь быть размазанным по склонам этих гор, убирайся и дашь мне возможность вести машину.

— В тот момент, когда она коснется земли, я нажму на спуск. Ты понял? — рявкнул я.

Он заколебался, и пришлось для пущей убедительности ещё раз больно ткнуть его пистолетом. Пилот поморщился, затем кивнул и повозился с рычагами. Машина зависла в воздухе, вздрогнула, стала набирать высоту, огни скользнули назад и стали удаляться.

— Возьми его наушники, — раздался за спиной голос Уэйнрайта. — Ему наверняка дают команды.

Я тут же сорвал их с головы пилота.

— Ангел один! Что там у тебя, черт побери, творится? Конец связи, — пробивался чей-то голос сквозь треск эфира.

В ту же секунду Уэйнрайт без колебаний нажал кнопку микрофона.

— Ангел один. Заело шестерню редуктора, придется набрать высоту и попытаться её раскачать. Свяжусь позднее. Все.

Мне этот парень стал определенно нравиться, его реакция была практически мгновенной.

— Ладно, Грант, с тобой все ясно, — сказал я пилоту. — Высадишь нас в хорошем тихом месте милях в десяти к северо-западу отсюда.

— Я сыт по горло твоими командами, — огрызнулся он. — Ты что, принял эту колымагу за ковер-самолет? Я могу посадить её только там, где есть размеченная посадочная площадка.

— Ладно, — рявкнул Уэйнрайт через мое плечо. — Убери свою задницу с кресла, я поведу машину сам.

Грант обернулся, смерил его оценивающим взглядом, с издевкой ухмыльнулся и стал отстегивать ремни.

— Все к вашим услугам, — буркнул он, но, заметив решительность моего спутника, сменил пластинку. — Нет уж, если вам все едино, я не желаю рисковать, — он потянул рычаг, машина накренилась и вошла в поворот. Может, ты и классный пилот, но проверять будем в более спокойной обстановке. В десяти милях к северо-западу? Какой там рельеф, знаешь?

— Конечно. Красивый и плоский, — отозвался я.

— Как бы не так, — заметил он. — Взгляни на карту. Милях в пяти прямо по курсу чертовски высокая гора.

— Обогни её, — приказал я. — Доставишь нас в целости и сохранности получишь шанс, будешь умничать — мозги вышибу, а мой приятель поведет машину сам.

— Сомневаюсь… но в моем положении спорить бесполезно, — буркнул он, всматриваясь в лобовое стекло. — Помнишь, что я говорил про гору?

Еще бы! Высоко над нами вздымался заснеженный гребень, резко очерченный на фоне черного неба. Уэйнрайт перегнулся через пилота и бросил взгляд на компас.

— Курс три-один-пять, — сказал он. — Перейди на обратный один-три-пять.

Грант кивнул и стал огибать вершину. Уэйнрайт до боли в глазах вглядывался в ночную тьму, и я сообразил, что он пытается разглядеть сигнальные огни, но ничего не видит.

— Ладно, возвращаемся на прежний курс, — скомандовал он, но тут мы вошли в облако. Густая, вязкая масса, как вата, закрыла видимость, а вертолет стало бросать вверх-вниз в бешенных завихрениях воздушного потока.

— Сумасшедший придурок! — завопил Грант. — Говорил я тебе…

Я ткнул его стволом пистолета.

— Делай, что говорят, или пошел вон!

Он снова вошел в поворот, и я почти услышал, как стучат его зубы. Мы вышли из облака, и впереди вновь замаячила вершина.

— До столкновения не больше минуты. Нужно уходить в сторону! — завопил Грант.

Я вопросительно посмотрел на Уэйнрайта. Тот включил свет над навигационной картой перед пилотом и скомандовал:

— Двадцать градусов влево!

Грант облегченно вздохнул. Гребень по курсу сменился седловиной, которая все ещё возвышалась над нами.

Уэйнрайт потянул меня за рукав и отвел назад.

— Сейчас мы над перевалом, — прошептал он. — Похоже, все завалено снегом. Если посадить вертолет здесь, это смягчит посадку.

— Тебе виднее, но лучше взять управление на себя. Пилот явно потерял голову, — посоветовал я.

— Не глупи. Мне ни разу не приходилось управлять такой штуковиной.

Я оторопело уставился на него, тяжело вздохнул, сглотнул слюну и постарался взять себя в руки.

— Сажай машину, — приказал я, возвращаясь к пилоту.

— Идиоты проклятые! — огрызнулся он. — Кругом лежит снег!

— Конечно, — парировал я, — он смягчит посадку.

— Под ним могут оказаться скалы, ямы, трещины, — Грант вцепился мне в руку. — Слушай, кто бы ты ни был, отмени приказ. У меня пока хватит горючего добраться до Лахора.

Пока я боролся с искушением последовать его совету, раздался голос Уэйнрайта.

— Сажай вертушку, грязный ублюдок, или мне придется сделать это самому, — рявкнул он и наградил пилота увесистой оплеухой.

До сих пор мне не по себе от этой картины. Ветер свистел над перевалом, и вертолет крутился в воздухе, как пьяная стрекоза. Машина пошла вниз, у Гранта на лбу выступил холодный пот. Ниже, ещё ниже, пока мы не оказались над кучей снега, который тут же взлетел в воздух. Машину тряхнуло, но не успел я облегченно вздохнуть, как она снова взмыла вверх, выровнялась, опять плюхнулась вниз, завалилась на бок и замерла.

Грант обмяк в кресле, издавая какие-то булькающие звуки, мы с Уэйнрайтом оказались на полу, а несчастный Сафараз, про которого я успел забыть, выглядывал из двери грузового отсека, нещадно понося все дьявольские изобретения двадцатого века.

Рация стала подавать признаки жизни, в наушниках послышался треск. Я поднес их к уху.

— Вызываю Ангела один. Как слышите? Прием. Повторяю, Ангел один. Как слышите? Прием.

Я выключил рацию и оттащил Уэйнрайта в сторону.

— Сколько отсюда по твоим расчетам до сигнальных огней?

— Пятнадцать минут полета, — отозвался он. — Выбросить пять на поворот, ну что-то между десятью и пятнадцатью милями к северо-западу от них.

— Они могли видеть нашу посадку?

— Ни в коем случае. Осторожно! — он нырнул мне за спину и бросился на Гранта, который уже схватил наушники и микрофон. На этот раз пилоту досталось по полной программе, после чего Уэйнрайт повернулся к рации и выдернул несколько разъемов.

— Не осложняй себе жизнь, Грант, — предупредил я.

— Я только поднял это барахло, чтобы не наступили, — фыркнул он.

По моему указанию Сафараз его обыскал и стал следить за каждым его движением, а я попытался открыть дверь кабины, но скоро понял, что она снаружи завалена снегом. Уэйнрайт отыскал лопату и топор, отжал на несколько дюймов дверь и постепенно нам удалось сделать подкоп, открыть её и прорыть лаз наружу.

Представьте себе накрытый белой скатертью большой обеденный стол, стоящий под углом сорок пять градусов, и поставьте в самом центре точку. Этой точкой был наш вертолет, который по самый винт ушел под снег. Теперь над ним возвышалась только верхушка редуктора и маленький сегмент хвостового винта. Пушистый снег продолжал валить, так что вопрос о их полном исчезновении был делом времени.

Такой идеальной маскировки мне ещё видеть не приходилось.

— Что дальше? — спросил Уэйнрайт.

— Будем ждать рассвета. Нечего терять время, вернемся в кабину и зададим нашему приятелю пару вопросов. Случилось так, что именно он вывозил из госпиталя наших знакомых.

— Тогда какого черта он работает на Йева? — удивился Уэйнрайт.

— Понятия не имею, но собираюсь выяснить, даже если придется действовать жестко.

— Надеюсь до этого дело не дойдет, — отозвался Уэйнрайт, который терпеть не мог допросов с пристрастием.

— Вряд ли он сможет упорствовать долго, — заметил я. — Ему не слишком-то хотелось верить в твой блеф насчет управления вертолетом. Прими мои поздравления. Ты напугал меня до смерти. Пошли, — я нырнул обратно в нашу нору.

Грант сидел на полу, прислонившись спиной к накренившейся перегородке, и нервно следил за Сафаразом, который забавлялся своим кайбером.

Одновременно с выключением мотора перестали работать обогреватели, освещение перешло на аккумулятор, а мороз крепчал. Я выключил свет, оставив только лампу на шарнире над навигационной картой, и направил её в лицо пилота.

Грант нервно щурился и часто моргал. Ему было где-то под тридцать симпатичный круглолицый парень из рекламного ролика зубной пасты. Такие люди действовали на меня, как ядовитый плющ.

— У меня мало времени, Грант, так что можешь либо честно отвечать на вопросы, либо мой патан вытащит тебя наружу и перережет глотку.

Он поежился и облизнул пересохшие губы.

— В этом нет нужды. Что вас интересует?

— Кому ты хотел нас продать?

— Не знаю.

Я приказал патану устроить ему пешаварскую цирюльню. Он усмехнулся, ухватил Гранта за волосы и запрокинул его голову назад. Кожа на шее натянулась, и по ней нежно прошлось лезвие кайбера.

Грант завизжал.

— Кто эти люди?

— Я уже говорил, что не знаю… не знаю… в самом деле… Один человек в клубе предложил мне работу… — с трудом выдавил он.

— Продолжай.

— Отпустите меня… пожалуйста… прикажите ему меня отпустить… — у него началась истерика.

Я кивнул Сафаразу, и тот отпустил свою жертву.

— Он знал, что я пилот у мистера Шалома, и предложил подработать на стороне. По его словам, нужно было выручить одного бедолагу.

— И великодушный Грант, конечно, согласился. Что это была за работа?

— Нужно было забрать больного из госпиталя в горах…

— И дальше?

— Привезти его туда, где вы должны были высадиться. Он заверил, что на земле все будет подготовлено, но особой радости мне это не доставило. Похоже, вы не понимаете, насколько опасны полеты в горах, особенно ночью…

— Но все же ты это сделал. В ночь на семнадцатое. Хватит болтать, Грант, говори по существу.

— Я доставил его сюда. Он был на носилках, а с ним ещё врач…

— Немец по фамилии Рейтлинген, нам и это известно. Не стоит вилять, а то этот нож может не только щекотать. Кому ты их передал?

— Каким-то оборванцам, которыми командовал белый, но он со мной не разговаривал, а когда я стал расспрашивать про обратную дорогу, принялся мне угрожать.

— Каким образом?

— Сказал, чтобы я поживее убирался, а если вздумаю болтать, меня прикончат.

— Ладно, а тот тип в Лахоре, который тебя нанял, что за птица?

— Его зовут Робсон, он хозяин небольшой фирмы по импорту и экспорту товаров, контора возле отеля «Нида».

— В чем же был его интерес?

— Робсон знал девушку, которая руководит тем госпиталем. Она хотела помочь этим людям, а он — ей.

— Ясно. Сплошная благотворительность, — я сильно пнул его в голень. Он вскрикнул, в больших красивых глазах проступили слезы. — Бескорыстие сердца плюс что-то еще?

— Пятьсот фунтов, — прохныкал он.

— Ладно, теперь перейдем к текущему моменту. Кто тебя нанял?

— Мистер Шалом и его сын Соломон; я был уверен, что все вполне законно. Мне сказали про двоих индусов, которые собрались в горы для покупки овец. Когда я узнал про место назначения, то страшно расстроился. Посадка вслепую в этих местах — вещь ужасная. Мне пришло в голову позвонить Робсону и предложить обозначить место посадки — за плату, конечно.

— И он согласился?

— Сначала расспросил о цели полета и обещал связаться позже, а мне приказал помалкивать. Час спустя он зашел ко мне в отель, посоветовал взяться за эту работу, обещал, что световые сигналы будут те же, и дал частоту для связи в двадцатимильной зоне от цели. Я никому не хотел зла. Просто услуга за услугу — хотелось обезопасить посадку.

— А тебе не пришло в голову сказать об этом мистеру Шалому?

— Как я мог? Тогда пришлось бы рассказать про предыдущий полет, на который у меня не было разрешения.

— Ясно. А теперь постарайся вспомнить, не забыл ли ты какие-нибудь детали, даже на первый взгляд незначительные.

Он наморщил лоб, но покачал головой.

— Это все.

Я повторил удар, но на этот раз сильнее. Грант завопил от боли.

— А деньги, которые ты передал девушке из госпиталя? Уже забыл?

— Про деньги я ничего не знал, — запричитал Грант. — Робсон просил отдать ей конверт. Я совсем забыл…

— Больше не забывай, — предупредил я. — Говорил же тебе, нам многое известно. Ладно, о чем вы говорили во время полета?

— Ни о чем. Мы даже не разговаривали. Не думаю, что немец вообще говорил по-английски, а второй был слишком слаб. И вообще, в ночном полете не до разговоров, эту чертову колымагу и днем водить не сахар…

На этот раз я целиком разделял его мнение.

— Ну, ладно, Грант. Ты угодил в чертовски затруднительное положение.

— Незачем вам было вмешиваться, — горестно причитал он. — Мне удалось немного подработать на стороне, даже за горючее платил из своего кармана, да к тому же во время полета проверил все приборы. А теперь попал в такую передрягу!

— Да, что ты говоришь? — удивился я и стал загибать пальцы. — Использование вертолета без разрешения владельца. Полеты в запретной зоне. Оказание помощи банде международных контрабандистов. По индийским законам ты уже получишь лет пятнадцать, — Грант тихо застонал. — И это в случае, если я решу передать дело в руки полиции; а если нет, тебя ждут ещё худшие неприятности.

— У меня остались те пять сотен, — с надеждой вспомнил он.

— Тебе они ещё пригодятся.

— Но если тебе они нужны больше…

— Ах так, пытаешься купить мое молчание? Это взятка?

— Да, — сознался он.

— Ладно, отдашь, когда вернемся. А сейчас выбирайся наружу и посмотри, может ли эта штука снова подняться в воздух?

Он вылез из кабины и осмотрел лопасти.

— Одну нужно немного подтянуть…

Потом поковылял в хвост.

— Вроде все в норме, но точно скажу, только когда запущу мотор. Машину придется буквально вытаскивать из этого дерьма.

— Продолжай осмотр, — приказал я и отвел Уэйнрайта по склону за пределы слышимости, Сафараз тем временем варил чай и разогревал на спиртовке нехитрую снедь.

— Можешь считать, что я наивен, — сказал Уэйнрайт, — но я ему верю. Вряд ли он мог это придумать, слишком напуган.

— Я того же мнения. Проблема в другом, что с ним делать?

— Оставим здесь, отключим радио, чтобы не смог наладить связь, и все.

— А если он поднимет машину в воздух и кого-нибудь предупредит? возразил я.

— Захватим его с собой, руки свяжем, в рот запихнем кляп. Именно так со мной обошлись эти ублюдки.

— Жуткая обуза. Летать-то он умеет, а так — обычный хлюпик, свяжет нас по рукам и ногам.

— Что ты предлагаешь?

— Существует единственный выход, — заявил я, но по лицу Уэйнрайта понял, что его вот-вот стошнит. — Нет, глотку резать пока не будем. Откопаем машину и отправим назад. Риск в пределах разумного. Мы обещаем не сообщать в полицию и не выставлять на расправу перед Йевом, но только если он вернется прямо в Лахор. Так я смогу передать Гафферу шифровку, а уж ему придется заняться нашим приятелем Робсоном.

— Понятно. Ты хочешь сказать, что нельзя исключать вероятности его перехода к ним.

— Сомневаюсь, но я могу послать его в компании Сафараза…

— Лучше не стоит. Я тебя не виню, — он смотрел в сторону, — но если я правильно понял, ты хочешь отправить меня?

Так поступить я не мог. Это было самым разумным решением, но я просто не мог.

— Нет, ты мне нужен здесь.

Уэйнрайт даже не поблагодарил, но я почувствовал, какое он испытал облегчение.

— Продержим его до восьми вечера, — продолжал я, — а там пусть летит. В десять по радио свяжемся с Гаффером, как раз перед прилетом Гранта, тот его встретит и постарается изолировать.

— Я вижу, ты все уже продумал.

К счастью, снегопад прекратился, и мы смогли расчистить сугробы, так что теперь лопасти винта могли вращаться беспрепятственно. Такое занятие помогло нам согреваться до полудня. Затем Грант забрался в машину и без проблем запустил мотор. Правда, до этого ему пришлось изрядно повозиться с регулировкой угла атаки одной из лопастей несущего винта. Потом они с Уэйнрайтом сделали пробный облет, и все закончилось благополучно. Оставшееся время я посвятил сочинению шифрованного послания Гафферу, после чего снова вызвал к себе Гранта.

— Мы решили дать тебе шанс, — заявил я и поймал на себе подозрительный взгляд перса, покупающего ковер у армянина. — Ты этого не заслуживаешь, но можешь принести нам пользу. Возвращайся в Лахор. Там передашь кому надо донесение, а затем станешь нем, как рыба. Тогда мы ничего не скажем ни полиции, ни мистеру Шалому. Можешь объяснить ему, что при посадке возникли некоторые осложнения, но теперь все в порядке. Сделаешь все как надо — не придется ближайшие десять лет лопать баланду в индийской тюрьме.

— А какие вы можете дать гарантии?

— Не знаю, но, может быть, хочешь узнать альтернативный вариант?

— Да, хочу.

— Мы выведем из строя вертолет и бросим тебя здесь, — его глаза округлились от страха. — Без карты и припасов твои шансы можно в расчет не принимать. Продержишься ты от силы дня три-четыре.

— Я согласен, — выдохнул он.

— Мудрое решение, но мне понадобятся те пять сотен. Отдашь после нашего возвращения.

— Конечно, конечно, — согласился он. По поводу взятки у него сомнений не возникало.

— Ну вот и отлично, — заключил я и похлопал по рации, которую успел распаковать Сафараз. — Еще одна деталь, и покончим с этим. У нас есть связь с Лахором. Наши друзья будут ждать тебя и вести жесткий хронометраж. Не вздумай отклоняться от курса, Грант. Малейшая самодеятельность, и тебя найдут где угодно. От нас не спрячешься. Ты понял?

Грант кивнул и облизнул пересохшие губы.

— Правильно, — подытожил я. — Прогрей мотор, вылет назначен на восемь.

Глава семнадцатая

Незадолго до намеченного срока Грант без особых проблем поднял вертолет в воздух, хотя опять поднялся сильный ветер, со свистом рвавшийся вниз с перевала. В неясном свете луны, время от времени мелькавшей в разрывах облаков, видно было, как его болтало, пока он набирал кругами высоту перед тем как взять курс на запад. Мы все-таки приняли все мыслимые меры предосторожности, исключавшие возможность двойной игры, вплоть до выведения из строя передатчика и посадочных огней, так что единственным вариантом безопасной посадки осталась хорошо освещенная, четко размеченная площадка. Но круговорот доводов за и против, сдобренный изрядной толикой оправданий своих действий, ещё долго не давал мне покоя.

Нам следовало улететь с ним. Там, в Лахоре, появилась зацепка в лице Робсона. Нет… так мы просто потеряем драгоценное время. Наше прерванное приземление наверняка насторожило врагов, и они могли уже сняться с насиженного места. Тогда след их наверняка будет потерян. Конечно, куда спокойнее было бы послать с ним моего патана, но без Сафараза в горах не обойтись. Бросить здесь вертолет, обрекая Гранта на смерть? Но какое я имею право лишать Йева дорогостоящей машины, приносящей ему приличный доход и предоставленной нам буквально из любезности?

Все неизбежно возвращалось к одной неоспоримой истине — его должен был сопровождать Уэйнрайт. Более удачное решение найти трудно, но я заведомо пошел на неоправданный риск. У меня не хватило духа лишить парня последнего шанса поправить свою репутацию.

Я никогда не пожелал бы по своей воле ещё раз пройти через пару часов таких мучений. Мы укрылись в снежной норе, пока Уэйнрайт приводил батареи в рабочее состояние и проверял работу рации. Перед вылетом он ещё раз в этом попрактиковался, но при тусклом свете фонаря замерзшие пальцы не слушались. К тому же он был расстроен неудачным выбором частоты для связи: она оказалась слишком близка к той, которой пользовался Грант, что увеличивало вероятность перехвата. По этой причине я решил ни единого слова открытым текстом в эфир не давать, а назвать на урду свой номер и сообщить о невозможности обеспечить защиту от прослушивания, после чего пойдут шестизначные колонки цифр нашего шифра:

«Вертолет сейчас должен вернуться. Пилот ненадежен. Доставит сообщение. Просим разобраться. Конец связи».

Можно представить, как будет ломать голову Гаффер — какого черта передавать сообщение с ненадежным пилотом?

Ровно в десять Уэйнрайт вышел в эфир, но даже к двенадцати связь установить не удалось. Тогда мы оставили эту затею.

— Извини, Риз, но батареи в полном порядке, передатчик работает, частота согласована. Теоретически мы должны были установить связь, но потерпели неудачу, — вяло оправдывался Уэйнрайт.

— Нас глушат горы?

Он безнадежно пожал плечами и указал на карту.

— Если ей верить, то нет. Рельеф повышается к северу и востоку, а здесь на запад идет под уклон. Все можно списать либо на необъяснимые атмосферные явления, либо на мое разгильдяйство — как тебе будет угодно.

— Хватит распускать нюни. Мои познания в радио и пяти центов не стоят. Пойдем в сторону посадочной полосы, а завтра вечером снова попробуем выйти на связь.

Мы с Сафаразом поделили между собой поклажу Уэйнрайта, дав ему возможность тащить рацию, которая оказалась потяжелее его рюкзака. Но он с радостью взвалил на себя эту добровольную епитимию.

Еще днем я прошелся по заснеженному склону и определил наши координаты по северным и восточным вершинам. Наш путь к заброшенной посадочной полосе пролегал почти по прямой, причем все двенадцать миль, если верить карте, нам предстояло пройти по долине, которая вела к самой цели.

Мы пропахали по рыхлому снегу до русла реки у подножия горы, затем отправились вдоль него на юг. Благодаря ветру снега здесь почти не было, но первые метры давались с трудом. Обледенелая козья тропа, жавшаяся к потоку, насквозь промерзла и грозила частыми падениями. Но так или иначе мы продвигались вперед, стараясь поскорее миновать линию снегов.

На рассвете мы спустились к долине. Отроги Гималаев окружали огромную впадину шириной около двенадцати миль, протянувшуюся среди гор на вдвое большее расстояние. К западу находилась окутанная утренним туманом теплая индийская равнина, а на востоке лежал снег.

По самому центру долины несла свои воды река Рави, на которой двумя сотнями миль западнее расположился Лахор. Мы уже миновали зону снегов, и косые лучи солнца рельефно высвечивали склоны окружающих гор. Сама долина скорее походила на бурое одеяло с разбросанными по нему детскими кубиками. Чахлые деревца жались по берегам реки, но вся остальная растительность ограничивалась редкими заплатками колючего кустарника. Вдалеке можно было с трудом разобрать контуры крошечных полей, которые выделялись только правильностью очертаний — ведь к этому времени урожай давно уже убрали.

Вооружившись биноклем, я прочесал окрестности и насчитал с полдюжины полуразвалившихся хижин, но затем в восточной части долины заметил довольно крупное селение. Я сверился с картой, взял по компасу азимут и понял, что это Ситло. Но никаких следов заброшенной или какой-нибудь другой посадочной полосы не было и в помине.

— Ситло мы займемся в первую очередь, — заявил я Уэйнрайту. — Последний переход будет не сахар. Посмотри на местность.

— Никакого намека на тропу, — подтвердил он, приложив к глазам бинокль.

— Скорее всего, она идет вдоль берега реки, — пояснил я, — и скрыта от нас деревьями. Вопрос в другом: стоит ли рисковать ради легкой пятиминутной прогулки, или оставить эту затею и добираться до цели в обход?

— На твое усмотрение, — буркнул он.

Но мнение Сафараза в такого рода вопросах нередко выглядело предпочтительнее.

— Тропа действительно проходит вдоль берега реки, сахиб, — подтвердил он. — Присмотрись, и заметишь её в просветах между деревьями. Это единственный путь в долину, а значит им может воспользоваться всякий. Я выбираю обходной маршрут.

Спорить с ним было трудно, мы сварили кофе, перекусили и после двухчасового отдыха снова продолжили спуск.

И на этот раз нам тоже пришлось несладко. Горный поток, служивший нам ориентиром, вырывался из расщелины в утесе, и его пенная струя падала с высоты в добрую тысячу футов на плоскую скалу, чтобы окутанной мириадами брызг пеной рухнуть с высоты в ещё одну тысячу футов на дно долины. Деревца и клочки чахлого кустарника, ютившиеся в расселинах склонов, несколько облегчали нашу задачу, но временами трудно было найти не то что куда ногу поставить, а и пальцем зацепиться.

Я попросил Сафараза, чувствовавшего себя в этой привычной для него обстановке как дома, забрать у Уэйнрайта рацию, но тот не захотел расстаться со своим добровольным обетом. И на полпути вниз неизбежное все же случилось. Рация зацепилась за ветку кустарника, Уэйнрайту пришлось высвободиться из лямок, тут он поскользнулся, и рация камнем полетела вниз. Для Уэйнрайта эта штука была последней соломинкой, державшей его на плаву, и первую секунду я даже опасался, не собирается ли он последовать за ней. Уэйнрайт прильнул к утесу с побелевшим от ярости и стыда лицом и дрожащими руками. Нам с Сафаразом пришлось его подстраховать и взять в клещи.

— Какое, к черту, это может иметь значение? — попытался я привести его в чувство. — Эта дрянь все равно не работала.

— Пропади все пропадом! — выкрикнул Уэйнрайт. — Я мог уже сегодня вечером заставить её работать. Она была нашей единственной связью. Нам неизвестно, улетел ли тот ублюдок в Лахор или отправился предупредить «наших друзей». Мы даже не сможем вызвать вертолет, когда выполним задание. Это целиком моя вина, сколько же можно? Почему ты не отправил меня обратно с Грантом?

— Потому, что ты мне нужен здесь, придурок, — отрезал я. — А теперь вали вниз, пока я не врезал тебе как следует.

Конечно же, он прав. Все наши надежды были связаны с рацией. Я даже планировал привал, чтобы дать ему возможность произвести осмотр при свете дня. Теперь передатчик пропал, а на мою шею легла тяжелая обуза совершенно подавленный человек, идти с которым было все равно, что тащить с собой пассажира. И снова он оказался прав.

Я ещё раз попытался его подбодрить, когда мы достигли дна ущелья, но проку не добился. Уэйнрайт только огрызался, обзывал меня нянькой, и потому дальнейшее движение проходило в полном молчании… если это можно было считать движением.

На само деле местность внизу оказалась ещё хуже, чем мы ожидали. Бесконечная плоскость была усеяна крупными валунами, которые стояли друг от друга слишком далеко, чтобы передвигаться прыжками, и слишком беспорядочно, чтобы между ними можно было заметно продвигаться вперед. К тому же в любую минуту можно было сбиться с пути и потерять направление. За четыре часа, что остались до заката, мы прошли не больше двух миль.

Зато по крайней мере удалось выбрать удобное место для ночлега в глубокой расщелине, развести под нависающей скалой костер и приготовить плотный ужин. Благодаря этому на рассвете следующего дня все мы почувствовали себя гораздо лучше, не исключая даже Уэйнрайта. Он получил задание свериться с картой и определить точные координаты, поскольку здесь внизу мы видели вокруг себя только огромные валуны да скалы, а окрестные горы казались одинаковы на вид. Я тоже постарался вычислить наше местоположение, так что после сравнения результатов мы смогли определиться на местности с точностью до нескольких сотен ярдов.

Река осталась милях в трех от нас по правую руку, посадочная полоса соответственно в пяти впереди, но в это верилось уже с трудом. Площадка затерялась в этих диких краях ещё со времен войны и, скорее всего, давно уже слилась с окружающим ландшафтом, когда годы спустя кто-то отметил её приблизительное положение на карте. Место последнего приземления Гранта могло оказаться просто естественной проплешиной между камнями, если не крошечным клочком земли одного из местных полей.

После недолгих дебатов по поводу маршрута вдоль реки мы решили не рисковать и следующие несколько часов следовать выбранному маршруту. Уэйнрайт внес предложение, которое могло сэкономить нам уйму времени. Мне нужно было взять азимут по карте, забраться на большой валун и послать Сафараза в этом направлении на четыре-пять ярдов вперед. Затем по его следам пойдет Уэйнрайт, поравняется с ним и будет двигаться в том же направлении до границы видимости, после чего остановится у какого-нибудь высокого камня. Так, обгоняя друг друга, мы могли продолжать движение, лишь изредка сверяя наше положение по ориентирам.

Вот в такой чехарде мы и наткнулись на полосу. Еще минуту назад нам приходилось как горным козлам карабкаться по скалам, а в следующий миг Сафараз дал сигнал о её появлении.

Она лежала перед нами, полоска в четверть мили длиной, с трех сторон окруженная скалами, а с четвертой — рекой. Испещренная трещинами, избитая морозом и иссушенная солнцем земля с заплатками колючего кустарника не таила в себе ничего такого, чего не могли исправить человек пятьдесят вооруженных мотыгами кули. В конце её даже сохранился полуразрушенный остов контрольной башни, сработанной из грубого камня, а вдоль одной из сторон попадались беспорядочно разбросанные участки расчищенной земли. Стоило нам только рассеяться по площадке, как Сафараз наткнулся на свежий пепел костра, а когда Уэйнрайт нашел ещё один, отыскать два других, завершавших квадрат, труда не составило.

Я забрался на развалины башни, приложил к глазам бинокль и осмотрелся. Место было пустынным, но с этого момента следовало соблюдать повышенную осторожность. Мы с Уэйнрайтом остались в укрытии и отправили Сафараза на разведку.

— Тропинка, сахиб, — выдохнул он, вернувшись. — Начинается у тех деревьев, где когда-то стояла хижина, и ведет на северо-восток. Свежий помет на дороге говорит о том, что по ней недавно прошли пони. Там ещё два каменных идола из тех, что ставят отпугивать людей — мужчина и женщина со всеми своими причиндалами. Просто верх неприличия.

Мы снова сверились с картой. Оказывается, я незаслуженно клял её составителя. Посадочная полоса находилась там, где и должна была быть. Теперь стала понятна причина моей ошибки, когда я искал её, обозревая местность с утеса. Подсознательно мне виделась геометрически правильная полоса с твердым покрытием, а эта проплешина почти сливалась с местностью. Тем не менее она была построена на совесть и, за незначительными исключениями, выдержала испытание временем. Ее явно использовали только в случаях крайней необходимости, здесь изредка могли немного перевести дух старые «Дакоты», перевалив горы на обратном пути от Чан Кайши. Примитивный радиомаяк, запас топлива, керосиновые лампы на случай ночной разметки полосы, капрал с полудюжиной бедолаг для её содержания — вот и все дела. Пустынное место, обитель призраков.

Мы с Сафаразом осмотрели развалины хижины, где обнаружили свеженарубленные сучья и бочку с керосином. По обе стороны дверного проема стояли две неприличные глиняные фигуры в стиле сортирного искусства одушевленный эквивалент таблички «Во дворе злая собака», что более чем достаточно для удержания на почтительном расстоянии суеверных горцев. Тропа оказалась колеей от колес джипа, хотя уже много лет здесь не проходила ни одна машина, а вот пони побывали совсем недавно.

Селение отсюда видно не было, хотя по моим расчетам по тропе до него оставалось не больше двух миль.

— Вот мы до них и добрались. Они должны быть где-то поблизости. На всякий случай нужно убираться.

Мы укрылись за валунами и решили обсудить ситуацию, пока Сафараз разогревал на спиртовке чапати и варил кофе.

— У европейцев, — предположил я, — должно быть что-то вроде базового лагеря. В селении они не остановятся. Слишком много народа шатается по чайханам и караван-сараям. Искать их нужно где-то в окрестностях, скорее всего на ферме.

— Это легко проверить, — заметил Уэйнрайт. — Места здесь не так уж много.

— Само селение невелико, — согласился я, — но в окрестных долинах дюжины мелких ферм. Если сразу не повезет, потратим уйму времени.

— Сколько у нас осталось времени до закрытия перевала?

— Если верить отметке на карте — меньше месяца, но я надеюсь, что Гаффер начнет действовать раньше.

— Что он сможет сделать без связи?

— Из сообщения, которое я передал с Грантом, ему известны координаты. Еще пару дней не выйдем на связь, и он, скорей всего, сам сюда заявиться с Грантом вместе.

— Остается надеяться, что он действительно получил твое сообщение, мрачно отозвался Уэйнрайт. — Эта мысль уже давно не дает мне покоя. Грант ненадежен, и нельзя исключить предательство.

— Забудь об этом, — возразил я. — Пилот не дурак — у него есть шанс, если он выступит на нашей стороне, и перспектива оказаться в индийской тюрьме — в любом другом случае. С Грантом все чисто.

— Стоило ему оказаться в воздухе, как он мог придумать что-нибудь получше.

— Черта с два. Грант не мог ни с кем связаться по радио и не стал бы рисковать своей шеей, сажая машину без посадочных огней. Ему оставалось одно — лететь в Лахор. Он знал, что мы свяжемся с базой по радио, и его будут ждать. К тому же до него дошло, что я заинтересован не доводить дело до полиции и не сообщать Йеву.

— Каким образом?

— Все дело в пятистах фунтах. Для него я лишь продажный полицейский, так ему легче уразуметь мой интерес. Нет, Грант твердо будет гнуть нашу линию.

— Надеюсь, ты прав, — без особого энтузиазма согласился Уэйнрайт.

— Я тоже так считаю, но если мы оба ошибаемся, у нас ещё остается путь к спасению.

— Что ты имеешь в виду?

— Если Грант не появится здесь послезавтра, останется предположить, что он либо предал нас, либо разбился на обратном пути. Тогда мы продолжим поиски их логова и пошлем с донесением Сафараза.

— Это займет уйму времени.

— Согласно карте мы находимся в семидесяти милях от железнодорожного полустанка в местечке под названием Патанкот у подножия гор. Весь путь займет у него не больше суток, а оттуда до Лахора четыре-пять часов поездом.

Уэйнрайт заметно оживился, и мне оставалось только вдохнуть в него ещё немного оптимизма, — гораздо больше, чем испытывал сам.

— Ладно, вариант первый — Грант вернулся и передал Гафферу наше донесение. Сегодня тот будет ждать нашего выхода на связь. Еще двадцать четыре часа, — и, держу пари, он сам заявится сюда в компании сотрудников индийских спецслужб. Следишь за моей мыслью?

Он кивнул.

— Грант прилетит сюда. Днем нам достаточно выйти на открытое место, а ночью нужно будет морзянкой просигналить фонарем «Плов безопасен», когда над головой услышим рев мотора. Один из нас постоянно станет торчать здесь, а двое будут ходить на разведку.

— Торчать, конечно, буду я. У тебя нет проблем с языком, а Сафараз не знает азбуки Морзе, — похоже, к нему снова вернулась способность к здравым суждениям.

— Хорошо. Вариант второй — Гаффер послезавтра не появляется, Сафараз возвращается, а мы продолжаем работать. Сегодня вечером я хочу кое-что предпринять…

Мы дождались захода солнца, и настало мое время. Уэйнрайт держался вполне дружелюбно, но Сафараз не преминул высказать свое неудовольствие. Прямо как упряжка из двух быков в пенджабской арбе. Никогда нельзя заставить этих ублюдков тянуть воз одновременно.

Глава восемнадцатая

Узнать во время этой прогулки удалось немного. Тропа, ведущая к взлетной полосе, через полмили выходила к основной дороге и вдоль берега вела к селению, состоявшему из двух параллельных улиц и небольшой площади в центре. Одноэтажные по большей части строения из глины и камня были на одно лицо, а все лавки выходили на площадь. Часть из них ещё работала. Портной, скрестив ноги, скрючился над ручной швейной машинкой при свете керосиновой лампы, пара чеканщиков по серебру под охраной неизменного стража с доисторическим ружьем колдовала над миниатюрными наковальнями, магазинчик зерна и круп, три шумных чайханы с громадными чайниками над жаровнями.

Они меня обрадовали. Чайхана — неиссякаемый источник слухов и сплетен, лучший, не считая местных знахарей и костоправов. Один из них практиковал в домике за портновской мастерской. Вывески на урду, нагри и, что особо впечатляло, на английском, провозглашали, что доктор Бханси Лал является специалистом ведической, тибетской и западной медицины, проводит родовспоможение и лечение оспин с гарантией. Если выяснить ничего не удастся, завтра нужно будет заявиться к нему под каким-нибудь благовидным предлогом, требующим его внимания и совета.

У меня возникло желание поторчать часок-другой в чайхане, но потом я решил повременить. Одиночка в этих краях привлекает слишком много внимания и выглядит подозрительно, а оживленно болтающая группа из двух-трех человек остается незамеченной. Этим нам с Сафаразом предстояло заняться завтра. Утренний базар тоже нельзя оставлять без внимания: хождение по лавкам в Индии — удел женщин, которые ежедневно отправляются покупать понемногу зерно и овощи. Европейцы же обязательно нанимают повара, который закупает все в больших количествах. Главное — мне удалось составить представление о виде и размерах этого захолустья.

Возвращение прошло без осложнений, если не считать любимого трюка Сафараза, неожиданно выросшего как из-под земли с острием кайбера, застывшим в миллиметре от моего кадыка. Я отпрянул и обругал патана. В убежище мы устроились сразу после полуночи. Я живо представил себе, как Гаффер ругается и потеет на радиостанции Йева. Оставалось только гадать, что ему удалось вытянуть из Робсона. Ведь он мог знать уже гораздо больше нас…

И тут я безошибочно различил слабый рокот вертолета. Сафараз тоже его услышал, но Уэйнрайта нам пришлось будить. Мы встали и прислушались, вертушка прошла над нами и полетела на юг.

— Случайность, — решил я. — Скорее всего, военные, — но тут рокот вернулся и стал отчетливее, постепенно снижаясь, а затем почти у нас над головой блеснул свет.

— Это не военные. В этой зоне у них наверняка был работал проблесковый маячок.

— Может, у этой компании есть под рукой другой вертолет? — предположил Уэйнрайт.

— Они никого не ждут, иначе развели бы посадочные костры, — возразил я.

— Тогда кто это?

— Откуда мне, черт побери, знать?

— Грант? Он нас предал…

— Грант, как почтовый голубь, мог отправиться только в одно место, — отрезал я, — в Лахор. Вряд ли ему захотелось пускаться во все тяжкие, ведь он знал о намеченной связи с Гаффером. Нет, он передал донесение, Гаффер наехал на Робсона, получил информацию и спешно отправился к нам.

— Рисковать ночной посадкой без сигнальных огней? — засомневался Уэйнрайт.

— Днем гораздо рискованнее, — возразил я. — Нужно пролететь над двумя запретными зонами — индийской и пакистанской. Одну ещё можно надеяться проскочить, но обе… А если заметят, наверняка напорешься на истребитель.

Прямо над головами сверкнула ещё одна вспышка.

— Если это он, то парень просто мастерски владеет машиной, — пробормотал Уэйнрайт.

— Не забывай, он уже был здесь раньше и ориентируется на огни Ситло, — сказал я, пытаясь убедить скорее себя, чем его.

— Грант боится садиться вслепую, — отозвался он.

— Он просто в ужасе, если Гаффер дышит ему в затылок, — заверил я и принял решение. — Пожалуй, можно рискнуть.

— Что? Посадочные огни?

— Нет времени, — бросил я, лихорадочно роясь в своем рюкзаке. — Просигналим пароль, — мне уже удалось найти фонарь, и я полез через валуны к взлетной полосе. — Вы с Сафаразом на всякий случай прикройте меня с разных сторон.

Став в центре площадки, я просигналил «п-л-о-в» и почти немедленно получил ответ «е-с-т-ь». Гаффер, — решил я, — морзянка ещё хуже, чем у меня.

Вертолет продолжал снижаться и слишком отклонился в сторону, мне пришлось просигналить ещё раз, и пилот скорректировал траекторию. Наконец он завис прямо надо мной, ветер усилился, а шум стал оглушительным. Загорелись посадочные огни, и я оказался в центре слепящего круга света. С победным видом я махнул рукой и шагнул в темноту, но тут в мою спину ткнулась что-то твердое.

— Подними руки вверх и держи их повыше, — перекрывая рев мотора, прорычал мне в ухо мужчина и для верности ткнул пистолетом в спину.

Другой человек вбежал в световой круг, замахал руками и отступил назад для безопасности. Мотор в последний раз рявкнул и замолк, вертолет коснулся земли, а наступившую тишину нарушал только затихающий рокот медленно вращавшегося винта. Тот, второй снова вошел в освещенный круг. Последние сомнения исчезли: это был врач-немец.

— Спасибо за помощь, парень, — сказал человек за моей спиной. — В ней не было особой необходимости. Мы уже час вели эту задницу на посадку, — я попытался повернуть голову, но ствол только сильнее впился в мою спину. — Без шалостей, — предупредил он и кивнул в темноту. — Эй, вы, двое, выходите с поднятыми руками, а не то этот тип получит пулю.

Грант уже спрыгнул из кабины. Только Грант, и больше никого.

— Жуткая посадка, — пожаловался он, картинно стягивая перчатки. — Чертовски трудная, но получилось превосходно.

Тут он узнал меня и плюнул мне в лицо, но не во все горло, как принято на Востоке, а деликатно, как дамочка, пытающаяся убрать с язычка прилипшую крошку табака. Человек за моей спиной почувствовал, как напряглись мои мышцы, и снова ткнул в спину пистолетом.

— Полегче, приятель! — предупредил он и рявкнул на пилота. — Пошел к черту, педрила проклятый, или я спущу его на тебя!

Потом мужчина набралвоздуха и крикнул.

— Выходите! Площадка окружена, у вас ни единого шанса. Считаю до десяти, а потом нажимаю курок. Раз… два… три…

Я завопил на урду, так чтобы стало понятно обоим:

— Кхара ко яо-доно!^[1]

И почувствовал боль в спине.

— Еще один такой фокус, и он будет последним, — пригрозил мой противник и добавил: — Можешь врезать ему, лапочка, но держись подальше, когда я досчитаю до десяти. Четыре… пять… шесть… семь…

И только Грант меня ударил, проклятый остолоп Уэйнрайт с поднятыми руками вышел на свет и двинул ему в челюсть — великолепный хук с левой.

Бандит за моей спиной качнул пистолетом в его сторону. Пуля угодила Уэйнрайту прямо в лоб.

От удара я упал на колени, — несмотря на прозвище, действия Гранта лаской не отличались. Мужчина снова повернулся ко мне и действительно выстрелил, но промахнулся, поскольку пуля Сафараза снесла ему полголовы. Я плюхнулся ничком, выхватил пистолет и, как ящерица, выскользнул из освещенного круга. Немец рванул к вертолету и схватил какой-то пакет. Парень был сообразительный, поскольку на упаковке отчетливо выделялся красный крест. Он держал его перед собой, вопя от ужаса:

— Нихт шиссен! Доктор!

Но патан посчитал эту штуку отличной мишенью, и пуля его винтовки пробила аптечку, а заодно и врача.

Я с трудом поднялся на ноги и поискал глазами Уэйнрайта. Его нигде не было. Из темноты выбежал Сафараз.

— Река, сахиб, — орал он. — Уэйнрайт-сахиб упал в реку!

Помню только, как крикнул ему прикрыть меня, и бросился в воду.

— Уэйнрайт, Уэйнрайт, ублюдок чертов, где… — бурный поток подхватил меня, как пробку, потом меня выбросило на каменистый берег, патан старался меня удержать, а я пытался ударить его по лицу.

— Бесполезно, сахиб, — увещевал он. — Его больше нет. Наша смерть его не воскресит.

Я уже не сопротивлялся и плакал, как ребенок.

— Он сказал, что должен выйти в круг, — продолжал Сафараз, — а не то бандит убьет Риза. Я ничем не мог тебе помочь: пока тот не повернулся к Уэйнрайту, он все время торчал у тебя за спиной. Его смерть была не напрасной, что хорошего горевать о смерти храброго человека.

Мы вскарабкались на крутой обрыв и вернулись к посадочной полосе. Грант уставился на свой сжатый кулак и довольно хихикал. Когда мы вышли на свет, он завизжал, как баба. Когда человек до смерти напуган, не стоит бояться, что он солжет.

— Ну, ладно, — устало бросил я. — Что все-таки произошло?

— Я не осмелился вернуться в Лахор, — затараторил Грант, — приземлился в Джаландхаре и тут же позвонил Робсону. Он привез на машине рацию, и мы смогли с ними связаться. Мне приказали вернуться. Что я мог сделать? Если бы отказался, Робсон меня просто застрелил бы. Вернись я в Лахор, там меня взяли бы в оборот ваши люди. Дайте мне шанс, Бога ради, дайте…

— Сколько их здесь?

— Я знаю только про этих двоих: американец и немец — врач, которого я сам привез, потом ещё больной на носилках… — он замолчал, и его вырвало.

— Где они прячутся?

— Не знаю… клянусь… Я никогда не видел этих мест, разве что ночью. Робсон что-то говорил насчет домика у реки, недалеко от посадочной полосы…

Чувствовалось, что пилот не врет, но лишняя проверка ещё никому не мешала.

— Устрой ему пешаварскую цирюльню, — приказал я Сафаразу, — но на этот раз пожестче.

Патан опустился на колени за спиной Гранта, оттянул ему голову и медленно провел острием по коже. Кровь каплями текла по горлу и впитывалась в куртку.

— Это все, что я знаю! — визжал пилот. — Мне нечего больше сказать! Нет, нет, нет… — запричитал он и затих.

Сафараз связал его и оттащил с глаз долой за камни. Я обыскал убитых.

У американца в поясе на теле оказалась толстая пачка валюты в долларах, швейцарских франках, рупиях, и три паспорта. Со всех трех фотографий смотрело одно и то же лицо, только имена были разными: Эдвин Джеймс Фостер, Харли Уинстон Гринслейд и Джон Реншоу Бут, и с разными адресами в Портленде, штат Орегон, Дейтоне, штат Огайо и Вашингтоне, округ Колумбия соответственно. Один из них оказался инженером, второй коммивояжером, а третий — агентом по продаже произведений искусства. У немца в карманах оказались только золотой портсигар с пакетиками белого порошка и шприц для инъекций в кожаном футляре.

Я попробовал порошок кончиком языка и быстро сплюнул. О ком же так заботился наш доктор? Неужели янки? Тот совсем не был похож на наркомана, но многие из них не подают вида, если регулярно пополняют свои запасы.

— Пилот говорил о каком-то доме на берегу реки неподалеку отсюда, сказал я патану.

— Есть тут один, — немедленно отреагировал он. — Около мили к югу. Я побродил по окрестностям, пока сахиб ходил на разведку. Ничего не заметил и не слышал, но пахло дымом. Там ещё громко лаяла собака, так что мне не удалось подойти ближе. Других домов до самой деревни нет.

— Нужно туда наведаться, — предложил я. — Но только осторожно — уже светает, и неизвестно, сколько там окажется народу.

Патан провел нас среди скал и вывел к небольшой горловине, через которую поток каскадами струился вниз. Как раз под нами стоял сильно обветшалый двухэтажный дом, правда, крышу его недавно явно чинили. Никаких признаков жизни, кроме тонкой струйки дыма из единственной трубы и дремавшей в первых лучах солнца рыжей собаки.

Оставив Сафараза прикрывать меня сверху, я осторожно спустился. Собака, почуяв меня, зашлась от лая, но из дома никто не вышел. Из восьми окон только два не были закрыты ставнями. Оба выходили на реку. Я подкрался и заглянул через подоконник ближайшего из них. Большая комната с грубо сколоченным столом и несколькими стульями, в открытом очаге тлели поленья. На подставке у стены — большой радиопередатчик. На стуле у огня, перебросив ноги на другой стул, развалился мужчина. Сейчас он кричал в раскрытое окно на собаку, которая продолжала лаять.

Я обогнул дом, просигналил Сафаразу, чтобы спускался, пнул дверь и с пистолетом в руках влетел внутрь. Мужчина удивленно уставился на меня, а я тем временем быстро его обыскал. Он оказался безоружен. Сафараз метнулся к лестнице на второй этаж и через пару минут уже докладывал:

— Там одна комната, сахиб, совсем как эта. Три кровати, кое-какой багаж, но никого нет.

Я приказал ему вести наблюдение из верхних окон и повернулся к сидящему мужчине.

— Кто ты? — наконец спросил он на плохом урду.

— Ладно, — сказал я. — Давай перейдем на английский. Сам-то кто будешь?

— Где доктор Рейтлинген? — спросил он, игнорируя мой вопрос.

— О нем уже позаботились, — сообщил я. — А теперь перейдем к делу. Последний раз спрашиваю: с кем имею честь разговаривать?

— Не лезь ко мне с вопросами, — огрызнулся он. — Где врач?

— Всему свое время. И время терпит.

От его нахальства не осталось и следа. Щеки задергались, казалось, он вот-вот заплачет.

— Я болен, — заныл мужчина. — Мне очень плохо. У меня сломана нога, пробит череп, мне нужен постоянный уход, а эти ублюдки второй день носа не кажут, — конец фразы слился в сплошной вой.

— У меня сердце просто кровью обливается. Не переживай, когда вернемся, ты не сможешь пожаловаться на недостаток внимания.

— Пожалуйста, — взмолился он. — Мне нужно срочно видеть доктора.

Его лоб и верхняя губа покрылись каплями пота, лицо стало дергаться, руки дрожали.

Тут меня осенило, и я вынул из кармана портсигар со шприцем.

— Не эта штука тебя так волнует?

В первый момент могло показаться, что его хватит удар. Он попытался встать, но тут же рухнул на стул, рассекая воздух скрюченными пальцами.

— Отдай его мне! Отдай! Я скажу все, что хочешь, — задыхался он.

— Сначала отвечай, — потребовал я. — Или можно подождать, пока завтра-послезавтра доберемся до места.

— Какого черта тебе нужно?

— Начнем с фамилии.

— Родерик Темпл-Холл…

Этому вполне можно верить, в такую минуту выдумки в голову не лезут.

— Откуда родом?

— Севеноукс, Кент. Послушай, мне нужна доза, говорю же тебе…

— Что ты здесь делаешь?

— Мы попали в аварию… пожалуйста…

— Кто это «мы»?

— Врач, Майк и…

— Какой ещё Майк?

— Трудно сказать… я имел в виду его настоящее имя — Гринслейд, Бут. Какое это имеет значение? У него их десятки.

— Что за авария?

— Легкий самолет… «Чероки». Я больше не могу, дайте мне уколоться…

— Куда и откуда вы летели?

— Забрали русского ублюдка из Непала и притащили сюда…

— Где он сейчас?

Но ответить он был не в состоянии и лишь ловил ртом воздух.

— Сам уколоться сможешь?

— Стакан горячей воды… — прошептал он.

Я снял с очага котел, но руки у него так дрожали, что выполнение всего этого жуткого ритуала выпало на мою долю, оставалось только следовать его точным указаниям. Столовая ложка воды плюс содержимое одного пакетика, перемешать до полного растворения, наполнить шприц, приладить иглу, перевязать платком левую руку и закрутить его жгутом при помощи деревянной палки. У него набухли вены, а меня уже тошнило от этих манипуляций, и заканчивать ему пришлось самому.

Англичанин, закрыв глаза, откинулся на спинку стула, судороги постепенно прекратились, дыхание стало ровнее. Я решил оставить его на несколько минут в покое, а затем возобновить допрос.

— Ладно, — сказал я. — Будешь говорить сейчас или подождешь, пока чертики в глазах забегают? Но тогда тебе следующей дозы не дождаться.

— Чтоб ты подох, ублюдок, — прошипел он, не открывая глаз.

— На твое усмотрение, — пожал я плечами. — Но чтобы не оставалось неясностей, сразу предупреждаю — этот джентльменский набор первым делом отправится в огонь…

Стоило только мне вытянуть руку с бумажными пакетиками над тлеющим очагом, как он схватил меня за куртку.

— Нет, нет, ради всего святого, нет! Ладно, давай продолжим.

— Вы разбились…

— Да. Мне досталось больше всех. Майк отправил Рейтлингена со мной в госпиталь, там в горах, а сам вместе с русским пришел сюда пешком…

— Где сейчас русский?

— Лежит под полом.

— Ясно. Кто захватил самолет с Поляновским?

— Я, кто же еще? Вся летная работа на мне. Майк, паразит, всем руководит, находит нам работу, планирует захват и ведет торговлю. Но в этом деле он дошел до абсурда. Русские поначалу наняли его для захвата Поляновского. Потом на него вышли американцы, а он начал сталкивать их лбами.

— С чего начался ваш бизнес?

— Пару лет назад он меня нанял, чтобы угнать «Боинг» на Кубу. Дело выгорело. С тех пор мы работали вместе: пара захватов в Иордании, один — в Монреале, два — в Египте. С каждым разом риск возрастал, и захваты лайнеров пришлось прекратить.

— Откуда взялся Рейтлинген?

— Первоначально предполагалось, что Поляновского все время будем держать под кайфом. Дело не столь простое, как кажется. Понадобился врач. Мы подцепили его в Бейруте на неприятностях из-за контрабанды героина. Ему пришлось рвать когти, но этот придурок слишком доверял одному ненормальному арабу…

— Ибн Шакуру? — уточнил я.

— Верно. Тот стал его шантажировать. Майк решил, что ситуация может стать неуправляемой, но ликвидация не состоялась. Тот уже успел найти себе самое безопасное место — тюрьму. Майк, умная бестия, сумел его оттуда вытащить и прикончил в Непале. Остроумно, но слишком сложно. Где он сейчас? Я имею в виду Майка. Вы его взяли?

— К этому мы ещё вернемся, — заверил я. — Итак, вы убили Поляновского? Зачем?

— Почем я знаю? Я даже не знал, что его нет в живых. У меня и так грехов хватает, чтобы вешать на себя…

— Ты же сказал, что он лежит под полом. Я понял это как…

— Здесь он лежит, внизу, Бога ради… — англичанин показал рукой на пол, и тут я впервые заметил грубо сколоченный люк.

Пришлось позвать патана. Сафараз спустился и открыл люк, пока я держал пистолет наготове. Луч фонаря упал на одинокую фигуру грязного бородача, скорчившуюся на топчане. Он был без сознания. Я бегло осмотрел его и вернулся к допросу.

— Перед отлетом давай уточним несколько вопросов.

— Куда мы направляемся?

— В данный момент тебя это не должно беспокоить, — заверил я.

— Еще как должно, — возразил англичанин. — Если не заключим сделку, ты от меня больше ни слова не услышишь.

— Сейчас легко говорить, но когда кончится действие этой дозы, ты по-другому запоешь. Кстати, из чисто спортивного интереса, о какой сделке ты болтаешь?

— Отдай мне портсигар со шприцем, и я все скажу, обещаю.

— Нет проблем. С этого момента и до твоей выдачи соответствующим властям перед ломкой будешь получать очередную дозу. Но только в том случае, если будешь паинькой, а нет — сядешь на голодный паек.

— Этого-то я и боюсь больше всего, — признался англичанин. — Точнее говоря, это единственная вещь, которая меня пугает. Я все скажу про прошлые дела, про наши планы, выдам всех агентов Майка, где спрятана добыча, абсолютно все. А затем…

— Договаривай, — потребовал я.

— Дашь мне возможность уйти самому — тройная доза сама уладит дело. С момента аварии я только об этом и мечтаю. Именно потому ублюдок Рейтлинген таскал с собой мои запасы.

— Ну, это вряд ли. В любом случае тебе придется нам все рассказать, а потом предстать перед судом. Там все и решиться — виселицу пока ещё никто не отменял.

— Ну, ладно, как тебе больше нравится, — буркнул он и вытащил из-под сиденья стула пистолет. — Отдай мне портсигар.

Его желанию не суждено было сбыться, поскольку удачным выстрелом Сафараз его опередил; и я полагаю, что это было действительно лучшее решение.

Мы вытащили Поляновского из подвала, сложили в доме все дрова, облили керосином и бросили горящую головешку.

На закате после немалых усилий нам удалось привести Гранта в норму настолько, что он смог оторвать машину от земли. Всю дорогу он бился в истерике, и на аэродроме Йева мы садились на последних каплях горючего.

Под покровом ночи Соломон повез нас к отцу.

— Мы очень беспокоились за тебя, Идвал, — сказал тот, — и за вертолет. Он тянет здесь на пятьдесят пять тысяч фунтов. А что случилось с чертовой рацией?

— Боюсь, мы её потеряли.

— Еще сто фунтов убытка, — печально вздохнул старик.

Глава девятнадцатая

Гаффер стоял в ногах моей кровати и причмокивал губами.

— Все в полном ажуре. Янки сегодня утром вывезли Поляновского из Калькутты в форме капрала морской пехоты. Остается надеяться, что им удастся вытянуть из него хоть какую-то информацию. Бедный сукин сын никак не вспомнит, кто он такой. Одному Богу известно, чем колол его немец.

— Робсон?

— Пешка. Почти ничего не знает. Радиосвязь — вот и все его обязанности. Моими стараниями он стал здесь персоной «нон грата», так что его попросили убраться подальше. Вот Гранту действительно не повезло… или не повезет.

— Что с ним? — полюбопытствовал я.

— Ну, прежде всего Йев выгнал его за самодеятельность, а тут ещё у него в багаже появился подарочек, — Гаффер бросил взгляд на часы. — Как раз сейчас его снимают с лондонского рейса в Бейруте за контрабанду килограмма героина. Теперь его ждет лет пять спокойной жизни, ведь мы не можем себе позволить выступить в суде.

Он направился к двери, но замешкался на пороге и неловко заметил:

— Послушай, не думаю, что ты мне поверишь, но я действительно сожалею о гибели Уэйнрайта. В самом деле.

— Оставим это, — бросил я.

— Забавно, знаешь, кое в чем он был просто гений, и все же…

— Оставим эту тему, — настойчиво повторил я.

— Ладно, — кивнул Гаффер. — Но тебе тоже не терпелось отправиться на покой. Я не держу зла. Глоток виски, попавший не по назначению, ещё никому не вредил.

Я посоветовал ему заткнуться и в тот же день отправился навестить Клер.

Она даже слушать меня не захотела, и ей трудно было возразить.

— Ты закончишь, как Джеймс, Идвал, или превратишься в некое подобие Гаффера. В любом случае мне лучше держаться от тебя подальше…

Так что я вернулся обратно, а у Йева лежало для меня сообщение с просьбой позвонить Гафферу. Теперь я сижу и жду, когда нас соединят.

Примечания

1

Оставайтесь оба на месте! — Прим. авт.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

*** Примечания ***