Нуониэль. Часть вторая [Алексей Николаевич Мутовкин] (fb2) читать онлайн

Глава 14 «Тимбер Линггер»

Почти все великие сказания о драконах, колдунах и рыцарях начинаются в питейном доме. Обычно заведение окутано полумраком, редеющим лишь над столами, где коптят засиженные мухами жировые горелки. Толстый половой – владелец заведения, грустит за высоким прилавком, лениво отгоняя муху, назойливо жужжащую перед носом. Редкие посетители разных мастей сидят за самыми уютными столиками. Жёлтый огонь горелок выхватывает из полумрака морщинистые и щетинистые лица. Из окна, затянутого бычьим или козьим пузырём еле пробивается дневной свет; в его тусклых лучах пляшут пылинки. Почему барды и рассказчики начинают свои истории о великих приключениях в таких скучных местах? Что может быть унылее вонючего кабака в светлый погожий день? Разве что такой же тухлый кабак в день ненастный. Но барды никогда не отступали от своих традиций и в будущем сдавать свои позиции не намерены – великие саги о подвигах и свершениях будут и впредь зачинаться в этих, по мнению бардов, интереснейших местах. Так что же такого захватывающего в питейных домах, которые в Вирфалии называют раскатистым словом «кружало»? Чтобы это понять, достаточно повнимательнее присмотреться к тем сказочникам и бардам, которые любят драконов, волшебство и прочих невероятных единорогов. Обычно это добрые и милые люди, которые сами в жизни и мухи не обидят. Им в радость мечтать о далёких землях, прекрасных принцессах и рыцарях в сияющих доспехах. Такие барды с нежными руками, тонкими пальцами, заточенными под перебирание струн музыкальных инструментов, никогда не странствовали дальше своих родных провинций. Эти добрые и воспитанные люди в жизни не видели диких зверей, хладнокровных бандитов, коварных злодеев и затхлых пещер. Единственное место в их спокойном и безопасном мире, где можно ощутить тревогу, почувствовать вкус иной жизни – питейный дом. Это та самая пещера, где живут чуждые правильным и воспитанным бардам существа. Где можно наткнуться на грязные сапоги, топтавшие земли далеко за пределами родной провинции. Где от табачного дыма режет глаза, от хмеля туманит взор, а от бранных слов простого люда, на душе становится так тоскливо. Это место, где бард, с его тонкими пальцами, сделанными для того, чтобы ласкать лютни, чувствует себя одиноким. Именно это одиночество и рождает то романтическое отношение к кружалам.

Историю рыцаря Ломпатри тоже следовало бы начать именно с такого кружала в вирфалийской провинции Крестовь. Сама провинция – место не менее интересное, чем Дербены. Если Дербены – самая северная провинция всего Троецарствия, то Крестовь – тоже самая северная провинция, уступающая только Дербенам. Другими словами, Крестовь – мертвецки-скучное захолустье. Но самое интересное здесь то, что местные жители считают свою соседку – самую-самую северную провинцию – малолюдным, диким и унылым местом. В то время как всё остальное Троецарствие считает именно провинцию Крестовь таким вот захолустьем, которыми местные жители мнят Дербены. Звучит запутанно, но при путешествии в Крестовь эти вещи стоит знать назубок. Ведь каждый раз в бытовых спорах с иноземцами, жители провинции Крестовь напоминают, что они – не край света, а что есть ещё и Дербены – и вот там-то и живёт настоящая «деревня»; ну а от их границы до стольного града Идрэна всего три с половиной дня пути. Но, как назло, иноземцы для подобных разговоров, в большинстве своём, попадаются такие, которые никогда не слышали о Дербенах и в ответ лишь снисходительно улыбаются недалёким деревенским простакам. Местные, конечно, догадываются, что эти улыбки смахивают на насмешки, но открыто об этом не говорят. Зачем обижать тех редких иноземцев-путешественников, забредших в их далёкий край? Других-то путников нет, а поговорить с новым человеком страсть как охота. Пусть уж улыбается.

Рассказ о человеке всегда стоит начинать с момента его рождения, а ещё лучше немного загодя. Но в случае рыцаря Ломпатри, именно тот день в крестовьском кружале можно считать началом всей его истории. Рыцарь вместе со своим верным слугой томился в дальнем гулу питейного дома и водил кончиком ножа по грязной столешнице, оставляя в толстом слое старого жира белую бороздку. Скрипнула входная дверь. Из ярких лучей погожего дня появился Закич, радостный и довольный собой.

– Вот видишь, рыцарь, что бывает, когда такому толковому парню, как я платишь вовремя! – заявил коневод, подсаживаясь к своим спутникам.

– Бывает то, что ты шляешься невесть где, и пропиваешь заработанное, – буркнул в ответ Ломпатри.

– Нет! – сказал Закич, и его лицо расплылось в простодушной и искренней улыбке. – Я его нашёл!

– Не томи! Докладывай. Не люблю загадки, – рычал Ломпатри.

– Слухи про ту странную компанию – помните? Видели их местные. На Стольном Волоке. Сюда в деревню – не пошли. Если поторопимся, перехватим на распутье на полночной дороге.

– Сколько их? Трое, говорят? – спросил Ломпатри, хотя уже знал ответ. – Что местные гуторят: высокая эта троица, али низкорослая?

– Говорят, с виду люди как люди, – ответил Закич.

– Значит, за гномов не сдать, – тяжело вздохнув, заметил Ломпатри.

– Но один из них всё время лицо прячет – капюшон у него на голове. Даже когда солнце палит, как сейчас, – добавил Закич.

Ломпатри поднялся.

– За колдуна сойдёт, – как-то грустно заметил рыцарь и направился к выходу.

– Это около десяти серебряников! – радостно сказал Закич, спеша за Ломпатри. – Потом припасов добудем, да и жалования мне и Воське можно выплатить на несколько недель вперёд.

– Но мне не к спеху, – смеясь, заметил Воська.

– К спеху – не к спеху, а монета к монете! – подняв указательный палец вверх, ехидно заметил Закич. – Что бы ты, господин рыцарь, без меня делал!

– Рачительствовал, – резко отсёк Ломпатри и вышел из кружала на залитый солнечным светом двор.

Через несколько минут Ломпатри и Закич выехали из деревни, оставив Воську впрягать коней в телегу и догонять их по северной дороге, ведущей через холмы к Стольному Волоку. Из деревни шло всего две дороги – та, по которой путники въехали – южная, и та, по которой они собирались деревню покинуть – северная. Глупый и старый Воська внимательно выслушал наставления хозяина о том, куда ехать и когда.

Стоял один из тех деньков осени, когда солнце на прощание светит чуть сильнее, а тёплый ветер, перед тем, как уступить место холодному, ещё разок пролетает над землёй, лаская отяжелённые плодами садовые деревья. Рыцарь и коневод прошли по песчаной дороге около часа. Дорога вилась меж холмов, усаженных яблонями, источающими приятный аромат плодов. Дорожка то поднималась, открывая раздолье северной окраины провинции Крестовь, то опускалась в низину, где в тёплом безветрии и полуденной тишине на путников накатывала дрёма. Да, да! Даже, несмотря на то, что путники ехали на такое неспокойное для души дело, дрёма одолевала их, заставляя смятённые сердца биться медленнее. Когда они въехали на очередной холм, путники увидели смычку песчаной дороги со Стольным Волоком. По Волоку к этой смычке приближались три фигуры. Детально различить их оказалось сложно в ярком солнечном свете и буйстве осенних красок.

– Говорил же, успеем тут перехватить! – возрадовался Закич.

– Вот теперь уж не болтай, каналья – дело делаем, – хмуро ответил Ломпатри и протянул руку своему коневоду.

Тот подал рыцарю стяг. Ломпатри расправил его и над холмами, на осеннем ветре затанцевал силуэт белого единорога.

– А если он на самом деле не колдун? – спросил Закич. – Гвардейцы ведь в таких случаях не спрашивают. Повесят простого человека ни за что.

– А если ты на самом деле не коневод? – посмотрев в глаза Закичу, спросил в свою очередь рыцарь. – Я в твои дела не лезу, вот и ты в чужие не лезь.

Ломпатри направил коня вниз к смычке дорог. Подъехав к остановившимся подле неё трём незнакомцам, Ломпатри осадил коня. Он подождал, чтобы все увидели силуэт белого единорога. Троица эта оказалась незаурядной для Стольного Волока: двое стариков в грязных накидках, непонятного цвета и рослый парень в зелёном плаще с капюшоном. Этот шёл впереди. Старики следовали за ним, волоча за собой тяжёлый сундук, с приделанными к нему маленькими колёсами и жердями, из-за которых вся эта конструкция походила на тачку с крышкой. Когда Ломпатри остановился перед ними, один из стариков поспешил приблизиться к рыцарю и заговорил:

– Несите свет сквозь тьму, господин рыцарь, – вымолвил старик вежливым голосом и стал учтиво кланяться, чуть выворачиваясь при наклоне вправо, как это делали только те, кто принадлежал к благородным сословиям.

– Кто вы такие? – громко спросил Ломпатри, когда понял, что этот старик более ничего не собирается говорить.

– Мы простые путники, господин рыцарь. Следуем на полночь по Стольному Волоку. Законов не нарушаем. Из добра – только походные вещи, – учтиво ответил старик и снова отвесил вежливый поклон.

– Среди вас нелюдь, – решительно заявил Ломпатри.

Старик поднял глаза на рыцаря, затем обернулся на своих спутников и, как показалось Ломпатри, не забыл кинуть взгляд на Закича, который тоже потихоньку спускался к распутью вслед Ломпатри.

– Мой господин, – начал объяснять старик.

– Я не твой господин, холоп! – резко оборвал его Ломпатри. – А был бы твоим, высек бы немедленно! Теперь посторонись! Этот нелюдь будет доставлен в стольный град и передан суду. Там решат, что с ним делать.

– Господин рыцарь – вы безумец, – отчаявшись вразумить своего собеседника, проговорил старик спокойным голосом. Похоже, этому странствующему человеку в потрёпанных одеждах всё вдруг стало настолько ясно, что сама жизнь оказалась для него не более чем одним из вариантов существования истины.

– Следи за языком, холоп! Я ведь могу его отрезать! – ещё громче закричал Ломпатри, вонзил штандарт со стягом в землю и обнажил свой меч.

– Этот господин – нуониэль. Причём самый могущественный, – сказал старик. – Вы умрёте раньше, чем успеете поднять свой меч!

– Прочь с дороги! – отчётливо скомандовал Ломпатри. Старик послушно посторонился. – Покажи своё лицо, путник! – обратился рыцарь к нуониэлю.

Говорят, что исход битвы зачастую решается ещё до начала сражения, и гениального воеводу отличает то, что он умеет одерживать победу до того, как вступит в бой. Те, кто верят в сказки – например барды, которые ужаснее местного кружала ничего в жизни не видели – соглашаются с этим утверждением, не вдаваясь в его суть. Более приземлённые люди, которым не свойственно размышлять о том, что невозможно пощупать руками, но у которых есть опыт сражений в качестве солдат, тоже поймут данный постулат, хоть и не смогут его объяснить. А вот упёртые болваны, не верящие ни сказкам, ни суровому опыту других людей, сожмут нелепую гримасу и твёрдо заявят, что до начала сражения ни одна душа в мире не может знать его исхода, ибо будущее неведомо. Ломпатри в сказки не верил, но и болваном его назвать невозможно. Он точно знал, как выигрывать сражения любой сложности и любого масштаба, от многотысячных побоищ, до дуэлей. В тот погожий осенний день на распутье, рыцарь находился в прекрасном настроении и отличной форме. Он был сыт, бодр и свеж. В левой руке он держал свой оживальный щит и заодно поводья верного коня, в правой руке – длинный, сияющий меч. Его грудь покрывала тонкая кожанка, с тиснением в виде гарцующего единорога. Мягкие сапоги только что отремонтированные Воськой плотно прилегали к голенищу, волосы удобно прибраны назад. Ломпатри знал, что ему с руки победить кого угодно. Но то касалось людей, а на этот раз перед ним стоял кто-то, кто человеком не являлся. Ломпатри уже доводилось сдавать гвардейцам карликов и дурно-пахнущих стариков, выдавая их за сказочных существ или волшебников. В таких случаях и он, и гвардейцы знали, что это никакие не сказочные существа, а простые неудачники, попавшие не в то время не в то место. Но пока ненависть ко всему чуждому кипела в людях, подобные происшествия оставались в ходе вещей. Теперь же перед ним оказался некто, с кем раньше рыцарь никогда не встречался. Он слышал о неких нуониэлях, которые живут далеко на юге – ещё дальше странного края Айседолиса, где всяких существ полно, и докуда неприязнь к причудливым созданиям ещё не дошла. До этого дня Ломпатри не видел ни одного нуониэля, но то, что у этого существа, так же как и у людей, будет голова, уши и пара глаз, рыцарь знал точно. А если есть глаза, то в них можно различить страх, неуверенность, браваду или же безумие. Ломпатри понимал, что если этот невиданный доселе нуониэль послушается его, скинет с головы капюшон и покажет свои глаза – победа будет за ним – за славным рыцарем и владыкой провинции Айну. И вот нуониэль поднял руку и коснулся края своего капюшона. Медленно сдвинув капюшон назад, нуониэль повёл головою вправо, поправив веточки, украшавшие его голову вместо волос. В тот день, на ярком осеннем солнце иголочки лиственницы, уже подёрнутые желтизной, горели ярче обычного, радуя мир последним всплеском своих насыщенных красок. Удивление переполнило рыцаря в тот момент, когда он увидел столь необычный покров головы нуониэля. Всё же, Ломпатри взял себя в руки и сохранил серьёзность в своём взоре. Ниспадавшие на правое плечо нуониэля веточки, мягкие, тонкие и пластичные, как будто это вовсе не дерево, а тонкие косы с вплетёнными в них иглами, выглядели и жутко и прекрасно. С одной стороны сами веточки были красивы, но, приглядевшись к тому месту, где они касались головы, чувство прекрасного отступало перед неестественностью. Шероховатость головы, трещинки и местами сухая кожа с выросшими из неё подобно рогам ветками напоминала образы тех больших, бесшерстных животных, которых лучше рассматривать издалека, нежели приглядываться к ним с близкого расстояния. В несомненной красоте кончиков веточек терялись их корни, начинавшиеся так, как начинается у носорога рог или как у слона – хобот. Странно и непривычно. Своим орлиным взглядом Ломпатри вмиг разглядел лицо нуониэля во всех деталях. Сказочное существо оказалось почти стариком, по людским меркам лет пятидесяти четырёх, пятидесяти пяти. Лицо покрывали немногочисленные, но глубокие морщины. Под густыми бровями, то ли из толстых зеленоватых волос, то ли из тонких коричневатых травинок, рыцарь различил спокойный взгляд, устремлённый прямо на него. Ломпатри еле-заметно улыбнулся: ведь нуониэль послушался и снял капюшон. Победа одержана ещё до начала схватки! Но в тот же миг нуониэль медленно перевёл свой взгляд чуть ниже, прямо на кирасу, закреплённую за спиною рыцаря на крупе лошади. Там лежала та самая дорогая сердцу и действительно хорошая кираса, в которую рыцарь облачился бы, замени Воська вовремя кожаные ремешки, стёршиеся от износу и порвавшиеся ещё две недели назад. Ломпатри и сам глянул на свою кирасу. Огрызок старого кожаного ремешка торчал в сторону прямо из-под начищенного до блеска металла. Дороговизна доспеха была видна за версту, и то, что этот доспех лежал упакованным на лошади, а не защищал грудь рыцаря, который собирался силой решать вопрос на перекрёстке дорог, говорило о многом: вся судьба последнего года странствий рыцаря отчётливо читалась в этой бесхозной кирасе со старыми ремешками. И когда Ломпатри вновь глянул на нуониэля, рыцарю стало понятно, что это не он, а сказочное существо только что одержало победу в битве, которая неизменно происходит до самого сражения и решает исход оного.

Деваться некуда: меч обнажён, и момент требовал сражения. Но тут произошло то, что отложило смерть Ломпатри и определило его дальнейшую судьбу. Из-за поворота за холм в солнечной дымке песчаной дороги показался всадник. Он стремил своего коня рысью прямиком к перекрёстку. В руках он держал синий стяг с белой стрекозой. На конце стяга красовалась длинная синяя лента, развивающаяся по ветру аршина на три за всадником. В Вирфалии такие ленты вешали на стяг в том случае, если сам представитель рода лично присутствовал в отряде. Приблизившись к перекрёстку, всадник остановился. Ломпатри заметил, что нуониэль всё так же смотрит на него самого и не отводит взгляд ни на миг. «Боится, что если отвернётся, я сразу же атакую его, – подумал Ломпатри. – Видать, матёр». Не успела пыль осесть, как из-за холма появилась группа всадников, человек в тридцать. Когда они подъехали к перекрёстку, от них отделился один в красивом шлеме, увенчанным белыми перьям. Он расстегнул шлем, снял его, а затем снял и подшлемник, которым вытер свою облысевшую голову. Это был рыцарь Гастий из рода Аркиров – двадцатилетний парень, унаследовавший от своих предков как лысину, так и дурной нрав вкупе с абсолютно непримечательной историей своей фамильной линии. Всё же, несмотря на спесь, присущую всем из его рода, Гастий, как и подобает настоящему рыцарю, заговорил первым. По рыцарским законам поведения именно подъехавший рыцарь должен первым приветствовать всех, кто уже закончил движение к месту встречи и ожидает последнего.

– Счастлив видеть всех вас, путники, – громко произнёс Гастий своим звучным, но неприятным тоном. Ломпатри покоробило то, что этот вирфалийский рыцарь, обратился не к нему в частности, а ко всем присутствующим. В прошлой жизни Ломпатри не оставил бы подобное отношение безнаказанным даже от представителя самого невоспитанного рода, каким и слыл род Аркиров.

– Премного рады, – ответил Ломпатри, как подобает по всем правилам. – Наше счастье столь же огромно, как ваше, господин Аркир.

– Гастий Аркир, к вашим услугам, – отвечал лысый рыцарь. С каждой секундой Ломпатри терял самообладание: этот нахал ответил на фразу, но не добавил в конце требуемого всеми писаными и неписаными правилами обращения «господин». Для дуэли этого может быть и маловато, но требовательного к этикету Ломпатри формальности никогда не останавливали. Однако сейчас, когда за спиной этого зелёного пострела блестело на солнце три десятка копий, Ломпатри проглотил оскорбление. Но это стоило ему очень дорого: теперь нерасторопный владыка провинции Айну стал противен сам себе.

– Среди вас есть одна дрянь, которую некоторые называют сказочной, – снова заговорил Гастий, глядя на стоявшего к нему спиной нуониэля. – Пусть нелюдь назовёт себя!

Нуониэль спокойно повернулся к Гастию. Тот старик, спутник нуониэля, что разговаривал с Ломпатри, поспешил к молодому рыцарю.

– Господин Аркир, будьте милосердны, – начал он, касаясь сапога Гастия. Спесивый рыцарь вынул ногу из стремени и ударил старика сапогом в грудь. Тот упал в дорожную пыль и закашлял, жадно хватая воздух. Второй старик подбежал к своему товарищу и стал оттаскивать его с пути.

– Оставь, Говруша, – сопел упавший старик своему другу. – Не дай им этого сделать. Его спасай!

– По закону этой земли, ты должен быть полонён! – снова заговорил Гастий с нуониэлем. – Ты отправишься с нами в Анарон, где выяснят человек ты или тварь.

Ломпатри молча наблюдал за происходящим, но с каждым словом Гастия что-то странное происходило в его душе. Старый рыцарь был унижен и оскорблён всем своим бедственным положением, которое терпел почти год. Теперь же к этому добавилось и пренебрежительное отношение рыцаря, который бы раньше почёл за честь просто находиться с Белым Единорогом в одном помещении. Но больше всего Ломпатри коробило то, как этот лысый урод говорил с нуониэлем. С тем, кто только что одержал победу, сделав всего лишь один взгляд на неготовую к бою кирасу. Как человек, провёдший множество победоносных битв, Ломпатри обладал чутьём, непостижимым прочим людям. Рыцарь знал, какой человек стоит перед ними и как поведут себя его люди в сражении. Встретившись взглядом с нуониэлем, Ломпатри понял, что это сказочное существо не может быть зверем; это существо имеет все те же понятия о чести, которые присущи рыцарям Вирфалии, Атарии и Варалусии.

– Господин Гастий, – заговорил Ломпатри, спешившись и спрятав свой меч в ножнах, – честь и хвала вам за орлиный взор, охватывающий всё до окоёма. Это действительно сказочное существо, и место ему в Анароне, на допросе. Именно с этой целью я и остановил его здесь на перекрёстке, чтобы пресечь их вольные странствия и лично доставить в стольный град к трону короля Девандина.

– Я благодарю вас за бдительность, – ответил Гастий, снова не добавив обращения «господин». – Я передам дяде Девандину, что род Сельвадо поныне чтит законы нашего края и готов в любую минуту задержать тусветную тварь, чтобы предать справедливому суду.

– Честь быть упомянутым при дворе короля Девандина поистине велика, – отвечал Ломпатри. – Мне стыдно, что я не смел и надеяться на такое благородство с вашей стороны. Ведь ваше благородство не знает границ. Как я могу позволить себе продолжить путь, зная, что доблестный рыцарь и племянник короля Девандина прервал своё странствие, только ради того, чтобы тащить преступника на суд? Мои дела подождут, и я позабочусь о том, чтобы этот нелюдь без промедлений оказался в Анароне.

– Сельвадо! – засмеялся Гастий. – Если вам нужны деньги, обратитесь к Кирки – он выдаст вам за голову этого ветковолосого. Кирки!

К Гастию подкатил полноватый тип с бледным лицом. Это был Кирки, счетовод Гастия.

– Двадцать медяков, господин Гастий, – безразлично заявил Кирки, глядя на своего хозяина и бесцеремонно лузгая какие-то семечки. – Да, двадцати вполне за этого старикашку.

– Это щедрое предложение, господин, – сказал Ломпатри уже совсем другим тоном. – Сколь рад был бы я принять его! Но вы примите мой отказ, господин Гастий. Я первым остановил сказочное существо. Я имею полное право полонить его и вести в стольный град.

– Какое право, Сельвадо? – махнул на рыцаря рукой лысый нахал.

– Вы забываетесь, господин! – озлобленно заявил Ломпатри, сделав несколько шагов вперёд и поравнявшись с нуониэлем. – Ваша речь неучтива!

– Слышали это? – громогласно вопросил Гастий, обращаясь к своим людям. – Оказывается, в Атарии теперь не только благородные знают, что такое учтивость, но и те, кого и рыцарем-то назвать язык не повернётся.

– Я помогу вашему языку повернуться, после нашей с вами дуэли, – ответил Ломпатри, когда напускной смех сопровождающих Гастия начал стихать.

– Рыцарь не может выходить на дуэль с кем попало, – сказал Гастий. – Даже если этот кто-то нарисовал на куске ткани символ несуществующего нынче атарийского рода, чья слава угасла, как угасает жизнь юной девы, нелепо простудившейся после бездумной поездки на охоту в холодный осенний день.

Ломпатри на это ничего не ответил. Он сжал губы и закивал головою так, как кивают люди, которые согласны со всем, что им сказали и ничего больше не могут добавить.

Закич наблюдал за разговором, медленно спускаясь на своей Дунке к перекрёстку. Позади раздался знакомый скрип телеги; это поспел Воська с поклажею. Закич обернулся лишь на мгновение, а когда снова глянул на перекрёсток, битва кипела во всю.

Как только Ломпатри кинулся на Гастия, перед ним возникли три всадника верхом на хороших вороных жеребцах. Щит рыцарь оставил на коне, повесив на специальное крепление у седла. Поэтому Ломпатри яростно орудовал своим сияющим мечом, взявшись за него двумя руками. Первым ловким движением он перерезал горло одному из жеребцов. Второму животному он ударил в нос гардой меча, третьему вонзил клинок в шею. Два коня упали, корчась в агонии. Всадники оказались с придавленными ногами на земле. Третий всадник, чьего жеребца рыцарь ударил в нос, был всё ещё в седле. Лихой малый даже успел атаковать Ломпатри, сделав несколько ударов. Но матёрый рыцарь с лёгкостью отразил их и, подойдя вплотную к всаднику, вогнал ему меч под рёбра, в месте, где кожаная броня перевязывалась тесьмою.

Воины Гастия заробели. Они стояли в нерешительности, глядя, как Ломпатри подходит к одному из поверженных всадников. Тот лежал на земле, отчаянно пытаясь дотянуться до отскочившего меча. Поняв, что над ним возвышается рыцарь, всадник замер и затаил дыхание.

– Моя Илиана выезжала со мной на охоту не холодным осенним днём, а летом! – свирепо сказал Ломпатри и со всей силы топнул по горлу всадника, сломав бедняге шею. Хруст мягких костей вместе с непонятным звуком, успевшим вырваться изо рта всадника, сняли оцепенение с людей Гастия.

– Убить! – закричал вирфалийский рыцарь, обнажив свой благородный меч.

Теперь в дело пошли не только мечи, но и копья, большие круглые щиты, топоры и луки со стрелами. Ломпатри метнулся назад, к своему коню; рассчитывать на то, что ещё есть время оказаться в седле он не смел – но дотянуться до щита стоило попытаться. Краем глаза рыцарь заметил, как нуониэль отпрыгнул с пути надвигавшихся на него конных воинов. Сказочное существо нырнуло с песчаной дороги, упав в густую траву. Затем Ломпатри схватил свой щит и еле успел прикрыться от кавалерийской пики: всадники уже настигли свою жертву и, не останавливаясь, устремились дальше по дороге, чтобы развернувшись, снова обрушить на Ломпатри сокрушительные удары своих древковых оружий. Конь рыцаря испугался суеты и снялся с места. Ломпатри еле успел схватить шлем. За всадниками на рыцаря навалилась куча спешившихся воинов. Обмундирование на них было не первой свежести, но сноровка выдавала в них опытных солдат. Короткие булатные мечи и круглые щиты приближались, сверкая точёной сталью на ярком осеннем солнце. Рыцарь нахлобучил шлем, в который уже был вложен подшлемник, и не стал его застёгивать; времени не осталось – настал миг, чтобы поднимать щит. Закрываясь щитом, глядя из-под плохо-надетого шлема, Ломпатри еле различал, что происходило вокруг. Он видел лишь узкую полосу дороги, где пешие воины отчего-то смялись и более не двигались на него. Ломпатри обернулся, успев за мгновение оценить расстояние до всадников позади и расстояние до своего коня, стоявшего теперь в высокой придорожной траве. Все враги оказались достаточно далеко. Поймав момент, рыцарь поправил свой шлем и, наконец, застегнул его как следует. Рыцарь приготовился принять бой. Но не он один теперь сражался с вирфалийскими солдатами. Нуониэль, пропустивший мимо себя конницу, вернулся на дорогу и остановил надвигавшихся на Ломпатри солдат. Нуониэль кинулся на врагов, не имея к этому, по мнению обычных людей, никаких мотивов. Нуониэль мог бы просто отсидеться в высокой траве, или же пуститься наутёк. Но для Ломпатри мотивы нуониэля являлись очевидными. Однако важнее этих мотивов для рыцаря оказались выводы об этом существе. Белому Единорогу стало ясно и то чувство, которое зародилось в нём в мгновение, когда Гастий стал называть нуониэля тварью. Воин, который стоит один против всех, не тварь. Твари те, кто гурьбой идут на одного.

Ломпатри пытался сосредоточиться на сражении, но нуониэль не переставал забирать всё внимание на себя. Этот худощавый мужчина, которого впору бы назвать старичком, плотно ввязался в дело с вирфалийцами. Кое-кто из них уже глотал пыль, ползая на четвереньках, а этот лихой малый с веточками вместо волос даже не вынул меча из своих ножен. Он бил наотмашь схороненным в берестяные ножны мечом. Двигался нуониэль со скоростью пятнадцатилетнего юнца, не отяжелённого гнетущим доспехом, а то и быстрее. Удары сыпались на вирфалийцев один за другим, а они ничего не могли с этим поделать. Кто-то падал, некоторые отступили и не решались подойти ближе. Остальным попадало, причём так сильно, что бедняги теряли равновесие не в силах даже стонать от боли. Один из вирфалийцев, сам того, видимо, не ожидая, парировал удар нуониэля, разрубив его ножны пополам. Нижняя часть деревянных ножен упала, обнажив половину тонкого, изогнутого клинка. Нуониэль снял и верхнюю часть ножен, выставив перед собой теперь оголённый клинок. И пусть его оружие оказалось тоньше булатных мечей вирфалийцев – острый предмет в руках этого искусного воина заставил всех противников не мешкая отпрыгнуть назад на несколько шагов.

– Десять золотых за его голову! – заорал Гастий и метнул в нуониэля копьём. Ни один мускул на теле нуониэля не дрогнул, пока копьё летело на него. Оно вонзилось в землю позади сказочного существа, а тот как знал, что зловещее оружие его не коснётся. К этому моменту Ломпатри подоспел к нуониэлю и закрыл его щитом от пик всадников, снова налетевших на полной скорости. Пехота тоже поднажала, и всё смешалось в беспорядочную кучу мяса, пота, стали, крови, копыт и грив. Теперь стало не до удивлений и восхищений. Сноровка нуониэля мало занимала не только Ломпатри, но и остальных участников битвы. Каждый думал только о том, как бы не умереть. Все защищались от ударов, пытались отстраниться от общей кучи и в то же время не оказаться слишком далеко от неё, чтобы не прослыть трусом. Сражались уже не Ломпатри с нуониэлем против вирфалийцев, а желание выжить против страха порицания за нерасторопность. Кто-то не выдерживал этого накала внутри себя и приходил в бешенство. Тогда его сразу же пронзал клинок нуониэля или разрубал увесистый рыцарский меч. Другие сами кидались на неистовую парочку, в надежде получить такой удар, который бы все увидели, но который бы не сразил их насмерть. В этом случае они могли бы спокойно упасть наземь и отползти дальше от сражения под предлогом ранения. Самые опытные из вирфалийцев работали парами или группами по три, по четыре человека. Они окружали врага, били одновременно и успешно теснили противника. Но когда казалось, что вирфалийцы возьмут числом, Ломпатри издавал свой боевой клич «Атария, бой!» и, прикрывшись щитом, устремлялся на врагов, перенося очаг битвы в совершенно новое место. Вновь лилась кровь, но в итоге слаженные действия вирфалийцев опять не давали рыцарю надежды на победу. Тогда нуониэль как будто распылялся пуще прежнего и, двигаясь неимоверно быстро, разил врагов. В эти мгновения его меч походил на вспышки молнии: он сверкал сначала в одном месте, а затем в другом. Скорость клинка была столь стремительна, что кровь врагов не успевала на нём запекаться. Но на место поверженных врагов тут же вставали новые. Оказавшиеся на земле всадники умирали, но откуда ни возьмись снова и снова налетали с копьями наперевес лихие наездники. Иногда битве мешали тела павших воинов или коней. Тогда на мгновение всё затихало, нуониэль и Ломпатри переходили на новое место, а вирфалийцы следовали за ними. В это время сражающиеся переводили дух. Как только под ногами больше не было убитых коней и людей, бой разгорался с новой силой. Так драка, которую можно без преувеличения назвать сражением, плавно переходила с места на место, оставляя за собой кровавый след.

Оказавшись снова там, где началась заварушка, нуониэль разделался с очередным пешим воином и схватил то копьё, которое давеча метнул в него Гастий. Он вырвал древковое оружие из земли и вонзил его в налетевшего на него всадника. Конь поскакал дальше, а всадник, нанизанный на копьё, вылетел из седла и рухнул наземь. Нуониэль вновь освободил окровавленное копьё, отмахнулся им от приблизившихся к нему врагов, развернулся и резко метнул копьё прямо в Гастия. Бросок копья не в находящихся поблизости врагов, а в того, кто стоял поодаль, оказался столь неожиданным, что почти никто не успел этого заметить. Длинное копьё угодило прямиком в лицо лысому рыцарю. Гастий слетел с коня и бездыханным телом пал на дорогу. Его счетовод Кирки что-то кричал своим, удаляясь от перекрёстка. Те, кто ещё оставались верхом, потянулись ему вослед. Пешие воины стали потихоньку отступать от разъярённого Ломпатри. Группа из трёх особо опытных бойцов всё ещё кружилась подле нуониэля. Ломпатри заметил, как кое-кто из вирфалийцев кинулся на тех двух стариков, которые сопровождали сказочное существо. Старики беспомощно сидели у своего сундука, опрокинутого на обочине дороги. Там же Ломпатри увидел и Закича, который со своим нелепым копьём пытался защитить стариков от двух вирфалийцев. Ломпатри хотел помочь своему коневоду, как тут ему по щиту ударила пара стрел: трое конных лучников, спешившись, взяли рыцаря на прицел. Ломпатри хотел окликнуть нуониэля, который находился ближе к сундуку, но как его окликнуть, когда не знаешь имени? В этот момент Закич упал. Ломпатри чётко различил, как один из вирфалийцев прокалывает бедного старика, отползающего от дороги. Прикрывшись щитом, рыцарь ринулся на помощь. Мимо засвистели стрелы; щит вновь поймал одну, отдавая глухим ударом в левую руку. Не рассчитав сил, Ломпатри споткнулся о мёртвое тело и оказался на своём щите прямо там, где нуониэль расправлялся с упрямой троицей. Меча у сказочного существа почему-то не было, и он, подняв с земли половину расколотого щита, атаковал первого противника. Удар усиленной кромкой щита по шлему оглушил воина. Второй резкий удар той же кромкой по шее, перебил несчастному горло. В это время на нуониэля сзади напал второй. Ломпатри хотел встать, но все его движения вдруг оказались ужасно медленными. К тому моменту как рыцарь привстал на одно колено, нуониэль уже успел поймать удар врага, вывернуть ему руку, отобрать меч и заколоть наглеца этим же мечом. Вынув меч из тела, он отбил атаку последнего врага и сразу же отрубил ему голову. Не останавливаясь ни на миг, сказочное существо метнуло меч в сторону сундука на колёсиках. Тот негодяй, что уже занёс меч над Закичем вскрикнул от боли: меч вонзился ему в бок. Но всего этого Ломпатри уже не увидел. Всё это произошло в долю секунды, и события эти рыцарь лишь после смог воссоздать в своей голове. Тогда, нуониэль со скоростью, недоступной обычному человеку, сразил трёх вооружённых противников, и затем ещё одного, находящегося поодаль. В тот же самый миг, нуониэль странно изогнулся и прильнул к Ломпатри. Деревянные волосы существа упали на глаза рыцаря. Раздался странный звук, похожий на разрывание какой-то плотной материи. Брызнула кровь. Тело нуониэля вдруг всей тяжестью опустилось на Ломпатри.

Когда Ломпатри поднялся с земли, у его ног лежал нуониэль, со стрелой в шее. Сказочное существо шевелилось, но движения эти не имели смысла. Кровь тонкой струёй пульсировала из горла. Лучники вновь накладывали стрелы на тетиву, а тот последний пеший вирфалийский воин, что находился у телеги, проводил мечом по горлу дёргающегося от боли старика, спутника нуониэля. Отдавшись целиком жажде крови, Ломпатри кинулся к вороному коню, который стоял тут же рядом над телом убитого всадника. И вот в руках рыцаря кавалерийская пика. Он направляет коня на лучников, которые спешно прекращают стрельбу и садятся в седло. Теперь им не до луков; на них смотрит острый наконечник пики, столь же разъярённый, как и рыцарь, направляющий его. Пусть у рыцаря чужая пика и чужой конь; натиск атарийца столь силён, что земля стонет от поступи взмыленного животного. Но вот лучники рассеяны, и наконечник пики поворачивается к сундуку нуониэля, подле которого остался ещё один враг. Не проходит и мгновения, как кожаная броня вирфалийского воина лопается. Железное остриё проходит дублёную кожу, ткань, пот, живую плоть и касается горячего, пульсирующего кровью мяса. Теперь не воля человека, а торчащая из спины деревянная палка разворачивает агонизирующее тело, подкашивает ему ноги, роняет и тянет по высокой траве куда-то в сторону. Раскурочив внутренности, наконечник пики выходит из бездыханного тела и снова летит впереди вороного коня над осенними травами, туда, где мелькают фигурки удаляющихся конных лучников.

Топот копыт затих, и перекрёсток вновь услышал шелест высокой придорожной травы. Закич, не имея понятия, что происходит вокруг, подполз к своему копью, схватил его обеими руками и вскочил, готовый отразить нападение. Он повернулся сначала в одно сторону, потом в другую, но врагов было не видать.

– Батюшки свет! – послышался голос Воськи.

Закич оглянулся и увидел, как старый слуга спешит к нему, переступая или обходя тела поверженных вирфалийцев.

– Батюшки свет! – всё повторял и повторял Воська. – Как же оно так-то?

Коневод кинулся навстречу рыцарскому слуге, с опаской поглядывая на каждый труп, который встречался ему на пути. Увидев шевеление сказочного существа, Закич подбежал к нему, склонился над зелёным плащом и ужаснулся. Жизнь всё ещё не покинула невероятное создание, но смерть подступила так близко, что противиться ей казалось немыслимо. Так бы Закич с Воськой и стояли, глядя на умирающего, если бы вновь не послышалась тяжёлая конная поступь.

Ломпатри подъехал к перекрёстку, выбросил пику и тут же метнулся к нуониэлю.

– Что стоишь? – рявкнул он на Закича. – Неси свои вещи! Делай дело!

Закич не понимал, что ему надо делать, потому что считал рану смертельной. Говорить об этом он не хотел, полагая, что нуониэль вот-вот умрёт и всё станет ясно само собой. Но нуониэль всё никак не умирал.

– Неси! – орал Ломпатри, держа в руках трясущуюся голову сказочного существа. Воська кинулся к телеге и притащил инструменты Закича. Коневод медленно принял их и нехотя склонился над нуониэлем. Рыцарь продолжал ругаться и бранить Закича за медлительность. Коневод же, считающий, что это непременно закончится в ближайшее время, старался делать всё медленно, просто потому, что ему казалось глупым совершать бессмысленные врачевания. Только вот нуониэль всё ещё оставался живым. И чем дольше это длилось, тем яснее Ломпатри понимал, что стрела эта принадлежала ему, а нуониэль принял её на себя.

– Он закрыл меня собой, – сказал рыцарь. – Он видел ту стрелу. Он знал!

Воське и Закичу эти слова не помогли. С каждым мигом слуга страшился непонятного существа сильнее и сильнее. А Закич нехотя врачевал, как умел врачевать скотину, и убеждал себя в том, что смерть неизбежна. Шли минуты, казавшиеся днями, но сказочное сердце продолжало биться.

Глава 15 «Белый Саван»

– Господин нуониэль! – кричал Ломпатри, выхватывая щит из рук Воськи.

– Меня зовут Тимбер Линггер, – ответило сказочное существо. Его голос прозвучал тихо, но рыцарь и остальные путники чётко различил каждое слово. Взоры, прикованные к двери, в которую уже ломились разбойники, перенеслись на нуониэля. Компания увидела, что теперь с ними не потерянный член отряда, страдающий от тяжёлого ранения, а некто целостный, полный жизни и мудрости. Нуониэль пронзительным взглядом окинул окружавших его людей. Каждый почувствовал, что это новое, непонятное существо таит в глубинах своей души колоссальную энергию. Но была ли эта энергия всеразрушающей ненавистью или наоборот созидающим милосердием, понять оказалось невозможно.

Подпорка двери треснула и внутрь вломилась толпа разбойников: около двух дюжин. Всё тот же кожаный доспех, подбитый мехом, снятые с королевской пехоты шлемы, грубо-выкованные мечи, щиты разных мастей, палицы, топоры и булавы. Среди них выделялся верзила с короткими чёрными волосами. Этот самоуверенный наглец расхаживал без шлема и щита. Оружием ему служила огромная кувалда.

– Ку-ку! – расплываясь в тупой улыбке, сказал верзила.

Тут же к нему подбежал Акош. Он торопливо заговорил, нарочито горбя спину глядя на этого крупного человека заискивающим взглядом.

– Вон тот рыцарь, – сказал Акош, указывая на Ломпатри. – А я Акош из дозорного отряда. Паршивец отрезал мне пальцы и взял в плен. Я никого не выдал. Задайте им жару, парни. Ну а когда разберётесь, я отрублю этому гаду все пальцы. По одному!

Затем Акош протиснулся сквозь толпу к выходу и исчез в солнечном свете, отражавшемся от слепящего снега. Верзила в недоумении проводил Акоша глазами, а затем устремил взор на Ломпатри. Но тут вперёд вышел Тимбер Линггер. Его деревянные волосы привлекли внимание толпы. Самого верзилу ошарашило не столько то, что перед ним не человек, а то, что какой-то наглец посмел не испугаться его.

– Вам нужен этот, – хриплым голосом сказал Тимбер и указал на Ломпатри. – Я и ещё один не с ним. Дайте нам уйти, и останетесь живы. До остальных мне нет дела.

– Ого! – удивился верзила. Глупая улыбка так и не покинула его щекастого, румяного лица. – Мужик, ты волосы вообще моешь?

Тимбер вытащил из-за пояса меч в берестяных ножнах. Ломпатри, Закич и Воська с опаской сделали несколько шагов назад. Верзила заметил это и смекнул, что нуониэль схватился за нечто очень грозное, что пугает даже тех, кто находится на его стороне. Но берестяные ножны нисколько не впечатлили грубого бандита.

– У меня нет времени на разговоры, – снова прохрипел Тимбер и обнажил острый меч. – Я ухожу.

Верзила поднял свою кувалду и ринулся на Тимбера. В последний момент нуониэль сделал лёгкий шаг в сторону, и кувалда с грохотом врезалась в каменный пол. Тимбер Линггер ударил верзилу в лицо навершием меча. И хоть навершие выглядело как хрупкое украшение в виде красноватого камня, оно не сломалось, а оставило на скуле бандита приличную кровавую рану. Затем нуониэль нанёс ещё несколько ударов, схватил верзилу за шею и повернул ему голову так, что бедняга скрутился нелепейшим образом и откатился в угол. Со стороны показалось, что худощавый Тимбер отшвырнул огромного мужика как соломинку. Но на самом деле это сам верзила, чтобы Тимбер не сломал ему шею, сделал неловкое движение и покатился кубарем. Сидя на полу без своей кувалды, разъярённый верзила вынул из-за пояса кинжал в виде полумесяца и заорал:

– Убить всех! Что стоите?

Разбойники кинулись на путников. Нуониэль рванул в сторону. Перед тем, как на него налетели разъярённые бандиты, он успел врезать подошвой своего красного сапога промеж глаз верзилы, который попытался встать. Тут же на Тимбера напали двое. Один ещё только доставал из-за пояса свой топор, а другой, мешкал, глядя то на нуониэля, то на своего предводителя верзилу. Тимбер воспользовался этим, схватил его за руку, ударил навершием меча в висок и забрал булаву. От удара бандит упал. Нуониэль кинул неотёсанной булавой во второго. Тот поднял руки, чтобы прикрыться. За то мгновение, пока расторопный воин ничего не видел перед собой, Тимбер Линггер оказался рядом с ним и несколькими ударами кулаком,сжимающим рукоять меча, свалил несчастного с ног. Сказочное существо казалось неуязвимым, двигалось легко и било наповал противников, явно крупнее и на много лет моложе, если конечно возраст нуониэлей можно сопоставить с возрастом людей.

На другой стороне «звёздной наблюдальни» драка тоже шла полным ходом. Здесь с непрошеными гостями бились Ломпатри и Навой. Воська забился в угол и, испуганный до смерти, наблюдал за своим господином. Слуга знал – лучше не лезть в самое пекло; чтобы не отвлекать хозяина, ведь, если сам попадёшь в беду, он обязательно кинется на помощь. А если он начнёт выручать своего слугу, то может пропустить удар врага и погибнуть. Так думал старый слуга. Предположить, что рыцарь не станет отвлекаться от битвы лишь ради того, чтобы спасти слугу-простолюдина, Воська хоть и мог, и даже не раз мыслил в подобном ключе, но обычно делал это не во время драк и стычек с бандитами. В опасные моменты слуга волшебным образом забывал о выборочном благородстве рыцарей и верил только в то, что если его самого будут резать – хозяин обязательно придёт на помощь и всё будет в порядке.

Лорни, вооружённый только маленьким ножом, спрятанным в сапоге, крутился возле дальнозора и не решался вступить в бой. Но после того как Ломпатри одолел одного из бандитов, и швырнул скитальцу кистень, которым работал этот поверженный бандит, Лорни встал плечом к плечу с рыцарем и Навоем. Основной ударной силой, конечно же, был Ломпатри. Но опытный солдат с одной стороны и юркий человек из леса с другой, делали своё дело: прикрывали рыцаря с флангов. Ломпатри вёл бой медленно, не кидался на врагов в открытую. Бандиты вертелись вокруг, методично загоняя рыцаря и его друзей в угол. Но если только один из врагов подходил слишком близко или же решался атаковать рыцаря, на пути его удара оказывался мощный щит. Разбойничье оружие отскакивало от щита с силуэтом белого единорога как горошины от каменной стены. После таких выпадов противника, рыцарь открывался и рубил со всех сил сияющим мечом, который очень скоро побагровел. И всё же врагов оказалось слишком много, и вскоре стойкая троица коснулась спинами стен. В этот момент бандитам стоило всего лишь кинуться вместе на загнанного зверя. Тогда победа оказалась бы у них в руках. Но верзилу, который мог бы отдать такой приказ, в этот момент занимали совсем другие проблемы. От удара красного сапога голова трещала, как старый дуб в штормящую погоду. Дотянувшись до своей кувалды, верзила-предводитель подавил этот страшный гул в голове и поднялся на ноги. Его отряд, если это вообще можно назвать отрядом, представлял жуткое зрелище. Часть людей теснила рыцаря, и эта часть оставалась единственной боеспособной из всего, что изначально вошло в «звёздную наблюдальню». Остальное выглядело хуже, чем выглядят продажные девки в придорожном кружале: кто-то полз по полу, не соображая, что с ним произошло, другие стонали в лужах крови, схватившись за открытые раны, прочие уже отошли в лучший мир. Некоторые бесцельно метались туда-сюда, подбирая чужое оружие. Самые отчаянные всё ещё кидались на нуониэля, стоявшего на одном месте и крушившего весь этот сброд. Счастливчикам доставалось от сказочного существа либо кулаком, либо сапогом, либо острым и красивым навершием изогнутого меча. Одного Тимбер ударил берестяными ножнами, которые тут же размотались, превратившись в разрозненные полоски бересты. Тех, кому удача не улыбалась, нуониэль хлестал наотмашь острым клинком. Они падали ещё живыми, и умирали с ужасом в глазах, наблюдая как смертельная рана, оставленная острым как бритва мечом, медленно открывается, лишая тело крови и внутренностей. Верзила, сообразив, что дело дрянь, решился на отчаянный ход. Он собрал человек шесть и плотной группой навалился на нуониэля. Приказав «рубить», он занёс свою кувалду над головой. Тимбер Линггер опустил меч и чуть приподнял левую руку, делая жест, похожий на тот, который делают перед рассёдланной лошадью, когда она начинает двигаться вперёд, и её требуется остановить. При этом меч нуониэль держал крепко, так, чтобы все нападающие его видели. Со стороны казалось, что каждый из бандитов может в любой момент нанести смертельный удар по Тимберу, который стоял достаточно спокойно, на прямых ногах и точно пропустил бы самый незамысловатый и заметный из ударов. Но на самом деле ни один из бандитов и даже верзила, который уже занёс над головой свою кувалду, не мог ударить нуониэля. Что-то непонятное и загадочное было в этом жесте левой рукой. Как будто бы сказочное существо воздвигло невидимую стену между собой и нападавшими. Каждый из бандитов хотел ударить Тимбера, но не мог этого сделать, потому что всё никак не решался выбрать место, куда бить. Даже верзила, колошмативший всю жизнь сверху, всё колебался в правильности своего удара. Поза нуониэля напоминала лесную лань, которая уже услышала крадущегося охотника, навострила уши, но ещё не сорвалась с места и не поскакала вглубь леса. Верзиле казалось, что и нуониэль в следующее мгновение рванёт то ли вправо, то ли влево, определённо сдвинется с места, повернётся, выставит вперёд меч или же сделает замысловатый финт и нанесёт ответный удар. Такие же мысли зародились и в головах шестерых сподвижников главаря этой шайки: каждому мнилось, что, ударь он снизу, нуониэль отразит удар и хлестнёт своим тонким и острым мечом сверху. Ударь сверху, нуониэль отпрыгнет. Так они и стояли перед Тимбером Линггером, не в состоянии преодолеть эту волшебную невидимую стену своих сомнений. Сам нуониэль спокойно восстанавливал дыхание. Обстановка накалялась. Крики и лязганье стали, доносившиеся от драки в другом углу «наблюдальни» превращали бездействие в невыносимую пытку. И вот, один из разбойников не выдержал, и понёсся стремглав на нуониэля, крича во всё горло и беспорядочно размахивая топором. Он побежал не потому, что нашёл у нуониэля лазейку, куда можно нанести удар, а потому что больше не мог выбирать правильный выпад и не мог больше бездействовать. Тимберу Линггеру оставалось лишь сделать шаг вперёд и чуть поднять меч: разбойник сам напоролся на острый клинок животом и, в смертных муках, опустился на каменный пол, пытаясь ухватиться за грязный плащ сказочного существа.

Верзила заорал так, что у Воськи, наблюдавшего за всем из укрытия, заложило уши. Этим своим ором он приказал кинуться на нуониэля всем разом. Безвольные разбойники, подстёгиваемые волей их главаря, послушно кинулись в бой. Слуга не понял, что произошло, дальше, но, через несколько мгновений, все они оказались мертвы. Что сделал нуониэль? Как он двигался? Кому нанёс первый удар? Воська видел всё, но так ничего и не смог различить и запомнить. Старый слуга побывал со своим господином не в одном сражении, видел множество схваток, поединков и неравных боёв, но никогда не оказывался свидетелем подобной виртуозности владения мечом, такой скорости и такой невозмутимости, какую демонстрировал нуониэль. За несколько секунд справится с пятью нападающими – это сродни тем историям, которые рассказывают друг другу плохие солдаты, которые только и умеют, что выдумывать сказки о невероятной, нечеловеческой силе, и травить их друг другу часами, лишь бы не тренироваться и оправдать свою никчёмность в ратном деле.

Враг повержен: Ломпатри с друзьями, воспользовавшиеся тем, что разбойников сбил с толку крик их предводителя, нанесли несколько устрашающих ударов по смешавшимся противникам. Строй разбился и рыцарю, с мощным щитом и рыцарским мечом, цена которого выше, чем цена всех деревень в Дербенах, не составило труда добить оставшихся подлецов с их топориками, палицами и прочим нелепым и худым вооружением. Тимбер Линггер же спокойно подошёл к верзиле. Тот всё так же стоял с поднятой над головой кувалдой. Ударом наотмашь он разрубил ему кожаный доспех от подмышки до подмышки, оставив на теле глубокую рану. Верзила упал и скрючился в агонии. Нуониэль пнул его своим красным сапогом в плечо, и бедолага перевернулся на спину. Кожаная броня, разрубленная в верхней части, открылась как крышка сундука, обнажив потный, волосатый торс, залитый кровью. Длинная рана над грудью пульсировала всё новыми порциями горячей крови. Разбойника трясло, и капли попадали ему в рот и глаза. Каким-то невероятным усилием воли этот поверженный человек дотянулся до лежавшего рядом изогнутого в полумесяц кинжала. Казалось, он сейчас соберёт в кулак свои последние силы и ударит клинком по красному сапогу, которым Тимбер Линггер надавил ему на окровавленный живот. Но рука разбойника медленно подняла клинок и коснулась остриём своей груди. Не в силах сказать и слова, разбойник лишь смотрел в глаза нуониэлю, моля о быстрой смерти. Тимбер понял, чего хотел от него этот человек и со всей силы наступил на клинок. Грубое остриё короткого оружия пробило грудину и, заставив умирающего шипеть, бурля попавшей в рот кровью, отправило его в лучший мир.

Воська выбрался из своего укрытия. Хлопая руками по бокам, словно курица, он осторожно ступал меж телами, сетуя на кошмарный вид и приговаривая: «что же это такое делается!» Навой направился к выходу. По пути старый солдат наткнулся на одного раненого бандита, который пытался куда-то ползти. Не придавая этому особого значения, Навой всадил ему свой топорик чуть ниже затылка. Вынув оружие из трупа, он окинул взглядом помещение, выискивая ещё кого-нибудь из врагов, кто ещё не совсем умер. Приметив такого, он подошёл к нему и проделал то же самое. Ещё одного, который лежал на спине, Навой без особых церемоний перевернул и снова засадил топор по позвоночнику в месте, где он входит в голову. Воська, каждый раз, когда Навой добивал врага, вскрикивал что-то вроде «упаси тебя свет» или «светлого тебе бытья».

– Конец ваш достоин бытия вашего, – буркнул Ломпатри, услышав, как Воська причитает о разбойниках. Рыцарь стоял среди тел и вытирал свой меч о тряпьё, сорванное с одного из тел. Ломпатри даже не повёл взглядом, когда Навой добивал троих оставшихся в живых. Лорни же напротив, с выпученными глазами следил за действиями старого солдата. Весь ужас происходящего умещался в этих больших глазах, не видевших прежде подобной жестокости. Возможно, это человек леса и встречал на своём жизненном пути растерзанные волками туши оленей или же разорённые рысями гнёзда куропаток, но то дела природы, живущей по своим собственным законам, а здесь, люди, умеющие говорить и разговаривать, толковать и договариваться, устроили кровавую баню. И, казалось, когда всё уже позади и крови уже достаточно, находится один, кто вновь лишает жизни. И кого? Тех, кто уже испытывает неимоверную боль, кто сражён, напуган, слаб и желает только этой самой жизни – видеть солнце, дышать и просто жить, жить, жить безо всяких прочих вожделений и стремлений. Им принесли смерть без сожаления, без ненависти, а просто так, с наистрашнейшим равнодушием; оскорбляющим саму идею жизни скучным безмолвием. И если взгляд Лорни отражал весь ужас этого равнодушия, то взгляд Тимбера Линггера оказался ещё красноречивей и страшней. Нет, старый нуониэль, который теперь помнил всё, смотрел на эти, необходимые по мнению Навоя и рыцаря убийства, как на свидетельство чего-то такого, о чём он подозревал всю жизнь. Ломпатри предполагал, что нуониэль бывал во многих краях и встречался с различными людьми. Тогда, на перекрёстке, за несколько минут до ранения в шею, нуониэль смотрел на рыцаря глазами благородного существа, знающего цену слову и делу. По-крайней мере, Ломпатри так показалось тогда, когда он оказался сражён взглядом ещё до начала поединка. Теперь этот взгляд, хоть и остался прежним, горел новым светом, выявляющим глубины снисходительного благородства. Ломпатри невольно задумался над тем, над чем стоило ломать голову с самого начала их совместной истории: что же отличает нуониэлей от людей? Неужели только деревянные волосы, теряющие по осени листву, как всякое в лесу дерево? Из-за этого ли подобных нуониэлю разыскивают, предают сомнительному суду и казнят на площадях перед очами жадных до чужой крови людей? Есть ли такие казни в краю нуониэлей? Лишают ли жизни людей на тамошних площадях? И зачем людям убивать тех, кто не являются людьми? Не ради того ли, чтобы манифестировать свою исключительность? Чтобы дать самим себе право господ, а у прочих забрать возможность решать даже их собственную судьбу? Подумав об этом, рыцарю показалось, что в душе нуониэля таится неимоверное отвращение, которое он так пытается скрыть этим невозмутимым, но столь красноречивым в своей невозмутимости взглядом. И отвращение это касалось не того, что делал Навой – убивал раненых врагов – а того, почему он это делал. Они враги, они пытались убить всех, кто шёл с рыцарем. Оставлять их раненых здесь, на вершине горы, среди снегов, холода, без еды – сомнительное человеколюбие, и вправду. Но разве существовал иной выход? А если нет, то зачем лишние слова и пустые вздохи, наподобие тех, которыми залился глупый Воська, глядя на всё это? Зачем ужас, который стоит в глазах похожего на Закича Лорни, но совершенно другого? И что бы стал делать Закич, будь он здесь? Можно дать голову на отсечение, что коневод бросился бы к первому увиденному раненому и попытался остановить кровь, стянуть рану, облегчить страдания. Ломпатри знал, что в этом случае, он бы не одобрил действий Закича и стал бы ругать его за трату времени и сил на тех, кто не стоит этого. Так бы оно и случилось, но, возможно, нуониэль не смотрел бы теперь с таким отвращением, был бы рядом Закич.

– Запутались, – проговорил тихонько Ломпатри, погружённый в свои тяжёлые думы. – Как же мы запутались, Илиана!

Рыцарь собрал себя в кулак и ещё раз посмотрел в глаза спутников. Каждый взгляд отличался от другого. Теперь враг повержен, но отряд оказался разбит.

– Ты! Идёшь со мной, – прошипел затихающим голосом Тимбер Линггер, обратившись к Лорни.

Лорни стоял неподвижно, глядя поочерёдно то на нуониэля, то на Ломпатри. Тимбер оторвал от одежд трупа кусок льняной рубахи и завернул в него свой меч.

– Не может быть! – воскликнул в этот момент Навой, стоявший у приоткрытой двери.

– Что там? – беспокойно спросил Ломпатри, подходя ближе.

– Только не это! – мотая головой, сказал Навой и отпрянул от двери. Старый солдат испуганно посмотрел на рыцаря так, что тот невольно остановился. Ужас в глазах того, кто только что без особых проблем делал самое неблагородное и грязное дело на свете, передался и Ломпатри. Воська и Лорни также уставились на приоткрытую дверь, представляя, что же за ужас кроется там, в ярком сиянии отражённого от снега солнца. Только нуониэль, оставаясь всё таким же невозмутимым и решительным, широким шагом подошёл к выходу. Он распахнул дверь, и внутрь ворвался ослепительный солнечный свет. На небольшом отдалении от входа зияло яркое красное пятно. На этом кровавом пятне навзничь лежал Акош, а над ним возвышалась ражая фигура, облачённая в белый саван. Огромный человек неподвижно стоял на ветру и смотрел таким же холодным взглядом, как сам горный ветер. Этот большой человек носил странные на вид одежды – похожие на широкие пуховые одеяла, наброшенные на плечи праздным крестьянином, выбежавшим из бани в минуту веселья. Они тряслись и хлопали на пронизывающем ветру, но хорошо защищали своего владельца от жёсткой непогоды. Его голову венчал белый меховой капюшон, надвинутый на лоб так, что из-под него едва виднелись леденящие душу зрачки. В обеих руках он держал по широкому, длинному мечу. По тёмной варварийской стали одного из них уже стекала погустевшая на морозе кровь.

На снег ступил Тимбер Линггер. Взмахом меча нуониэль дал знак незнакомцу, чтобы тот ушёл с дороги. В ответ нуониэль получил лишь взгляд искоса. Затем Белый Саван стал разминать плечи, как дровосек перед первым деревом, которое собирается срубить. Нуониэль подошёл к Савану. Навой хотел кинуться вслед, но Ломпатри остановил старого солдата.

– Пусть он один, – шепнул рыцарь.

– Но это Белый Саван! – воскликнул Навой.

– Ты видел нуониэля в деле, – настаивал Ломпатри. – Я хочу узнать, насколько он хорош.

Последние слова Ломпатри сказал в сильном запале, и получилось так, что Тимбер услышал их. Нуониэль обернулся, и посмотрел прямо на Ломпатри. Рыцаря и спутников объял ужас: воспользовавшись тем, что нуониэль не видит его, Белый Саван ринулся в атаку. Нуониэль парировал удар, но чуть не пропустил следующий, который Белый Саван нанёс мечом, что держал левой рукой. С первых же секунд боя стало ясно, что этому незнакомцу абсолютно всё равно, в какой руке у него меч: левой рукой он сражался так же искусно, как и правой. Нанося удар за ударом, Саван потеснил нуониэля. Но Тимбер быстро сориентировался и стал контратаковать. Это уже не походило на то избиение, которое устроил нуониэль в «звёздной наблюдальне»; теперь сказочному существу попался достойный противник, заставивший Тимбера Линггера использовать всё своё мастерство. Каждый удар и Савана казался решающим. Нуониэль тоже разил верной рукой. Противники выбивались из сил, прыгали, наступали и откатывались назад, когда теряли равновесие, падали в снег. Иногда то один, то другой искренне удивлялись тому, как им удалось увернуться от очередного смертельного удара. Со временем они стали всё меньше и меньше атаковать, предпочитая держаться на расстоянии. Варвариец и сказочное существо бились не менее десяти минут. И вот, настал тот момент, когда силы покинули их. Теперь дело оставалось за одним движением, одним шагом, одним ударом. Мастерство перестало иметь какое-либо значение. Теперь исход битвы решал характер.

Переведя дух, нуониэль расправил плечи и выставил вперёд левую руку так, как он сделал это внутри «наблюдальни». Белый Саван скрестил оба меча над головою, приняв устрашающую боевую стойку.

– Я слышал про молодую школу боевого лада, – сказал Белый Саван со своим варварским акцентом. – Говорят, в полуденных землях она набирает силу.

– Эта школа уже не такая и молодая, – просипел нуониэль; его голос постепенно пропадал, а теперь, когда дыхание сбилось, его слова стали еле понятны. – По-крайней мере, по вашим жалким людским меркам.

– Интересно, кто этот глупец, решивший, что его лад может сравниться с варварийским? Кому пришло в голову основывать новую школу, когда уже есть наша, непобедимая?

– Мне пришло! – ответил нуониэль и разразился кашлем. Невольно он поднёс левую руку ко рту, чтобы сдержать спазм. В это мгновение Белый Саван сделал выпад. Нуониэль отпрянул назад и снова выставил руку перед собой. Противник испугался этого, на первый взгляд, безобидного движения. Он остановился и даже чуть не потерял равновесия. Наблюдавшие не сомневались, что так нуониэль возвёл непроходимую, невидимую волшебную стену. Как обстояло на самом деле – сложно сказать. Но Белый Саван, искушённый в битвах и несущий в себе ярость, мастерство своего рода, некогда разорившего всё Троецарствие, уничтожившего край песчаных холмов Имурад Гумэ и до сих пор терзающего набегами далёкую островную Илларию, остановился, не посмев приблизиться к сказочному существу.

Бездейственное противостояние двух мастеров длилось несколько минут. Белый Саван всё никак не мог восстановить дыхание. Его одежды пришли в негодность: во многих местах изогнутый меч нуониэля изрезал эти светлые балахоны. Тимбер Линггер держался бодро. Однако по порезам на кистях, поломанным веточкам-волосам, ссадине на скуле, полученной от падения на скрытые под снегом камни, спутники нуониэля понимали, что бой потрепал и этого мастера меча.

Следующие три секунды оказались решающими. Нуониэль опустил левую руку. Ломпатри подумал, что сейчас Белый Саван может нанести серию своих ударов, ведь нуониэль даже не принял боевой позы, а потому не сможет быстро отскочить. «А если это уловка?» – подумал Ломпатри. Но мысль эта пришла ему уже после того, как нуониэль сам ринулся вперёд. Рыцарь, помня искусную победу сказочного существа на перекрёстке, тут же понял, что Тимбер Линггер выбрал для атаки именно тот момент, когда Белый Саван приготовился к нападению, но всё ещё сомневался в намерениях нуониэля. Это оказался тот идеальный момент, когда Белый Саван ещё не решил ни нападать, ни отбиваться. Взмахнув мечом, нуониэль оставил на левой руке варварийца глубокую рану. Противник потерял один из своих мечей, но это уже не играло роли: Тимбер Линггер, как хлыстом, огрел Белого Савана по ногам и спине, оставив разрезы в одеяниях, откуда хлынула бурая кровь.

– Стойте! – закричал Ломпатри. – Не убивайте его, господин нуониэль!

Рыцарь подбежал к упавшему навзничь варварийцу. Навой последовал за своим предводителем. Старый солдат подобрал со снегу тёмные мечи и направил их на раненого, боясь, что тот ещё полон сил и лишь претворяется. А вдруг он внезапно подпрыгнет и всех убьёт?

Белый Саван еле дышал. Ломпатри связал ему руки за спиной и поставил на колени. Поверженного нуониэлем приходилось поддерживать, чтобы не упал – так быстро слабело его некогда сильное тело.

– Кто ты? – начал допрос рыцарь. Ответа не последовало. Воська испугался, что хозяин снова начнёт бить раненого пленного, что, по мнению старого слуги, было самым гнусным делом. Но этого не произошло. Невозмутимый Тимбер Линггер обернул тряпьём свой причудливый меч, схватил Лорни за плечо и потащил скитальца прочь от «наблюдальни», туда, где начиналась тропа, ведущая к пещере и ниже, в долину. Ломпатри прекратил допрос и уставился на уходящих.

– Господин нуониэль, опомнитесь, – окликнул его Ломпатри, не скрывавший своего отчаяния. – Как можете вы покидать нас теперь?

– На перекрёстке, когда мы встретились в первый раз, – тихо прошипел Тимбер, остановившись на полпути от «наблюдальни» до горной тропы, – Ты подошёл ко мне с просьбой, чтобы я следовал за тобою против своей воли. Тогда ты добился своего, но теперь – всё по-другому.

Нуониэль даже не говорил, а лишь шептал, пытаясь ткать горлом звуки из выдыхаемого воздуха, но Ломпатри, в стоящей морозной тишине, хорошо его слышал. Рыцарь оставил Белого Савана Навою, а сам пошёл за Тимбером.

– Господин нуониэль, это совершенно не так, – сказал рыцарь. – И вы прекрасно знаете, что мои люди выходили вас. Да, возможно в самом начале наши помысли были нечисты, но этому быстро пришёл конец. Всё в прошлом! И вам ли не знать об этом?

– Я знаю людей, господин рыцарь, – шептал Тимбер Линггер, – вы придумываете себе множество идей и живёте ради них. Сражаетесь за свои идеи, умираете, убиваете. Если в ваши нецветущие головы придёт идея устроить город там, где растёт лес – вы вырубите все деревья и глазом не моргнёте. Ты же, господин с сияющим мечом, не такой как остальные: ты всё делаешь наоборот. Ты вбил себе в голову идею о том, что ты благороден, но поступаешь только так, как велит тебе твой расчётливый ум. Ты думаешь о благородстве постоянно, но не веришь в него. И коль это так, то я не вижу причин тебе держать при себе старого нуониэля.

Повисла пауза. Навой всё так же не спускал глаз с пленного, который был уже ни жив, ни мёртв. Воська стоял у входа в «наблюдальню» и дрожал от страха: слуга знал, что если слово «благородство» произносит кто-то не из рыцарского сословия – добром дело никогда не кончается. Лорни, которого нуониэль уже не держал за рукав, глядел то на Тимбера, то на Ломпатри и что-то отчаянно соображал. Скиталец будто бы каждую следующую секунду открывал для себя нечто тайное, какую-то древнюю правду, сокрытую от него туманами лет.

– Видишь, рыцарь, – продолжил Тимбер Линггер. – Я усомнился в твоей благородности, а ты меня не убил. Я помню, как ты кидался на людей, всякий раз как они касались этой твоей идеи. Теперь же, когда я посмел высказать то, что порочит твою честь, ты стоишь и не направляешь на меня свой меч. Выходит, ты служишь не благородству, а другой идее.

Тут нуониэль поднял руку и три раза постучал себе пальцем по виску, намекая на то, что рыцарь служит идее холодного расчёта и практического разума.

– Хорошо, вы мне нужны. Довольны? – спросил Ломпатри. – Вы нужны нам. В бою вы стоите дюжины королевских гвардейцев, а то и двух дюжин. Помогите нам освободить детей, и отправляйтесь, куда вздумается.

– Сказочное существо спасает детей тех, кто убивает сказочных существ, – заметил нуониэль, как бы размышляя вслух. – Помогать тем, кто истребляет мой род только за то, что мы не люди – глупо. Твоему отряду нужен кто-то, кто почитает идею мудрости. Пошли, скиталец.

Нуониэль зашагал вниз по склону, но Лорни продолжал стоять.

– Я не пойду! – решительно заявил он. – Хоть убей меня, а не пойду.

Тимбер Линггер остановился и удивлённо посмотрел на осмелевшего скитальца.

– Останешься с ним – умрёшь, – сказал нуониэль, кивнув на рыцаря. – Он умрёт, и ты умрёшь.

– Знаешь, нуониэль, или как там тебя – Тимбер, – продолжил Лорни. – Когда ты ничего не помнил, ты мне больше нравился. Хочешь бросить нас? Хорошо! Иди по своим делам. Ты ведь, кажется, всегда делаешь то, что нужно делать? Вот и отлично. Выходит, господину рыцарю нельзя делать то, что он считает разумным, а тебе можно.

– Я делаю то, что должен делать, и при этом не рассказываю о благородстве, – ответил нуониэль совсем тихо, так, что только Лорни расслышал его слова.

– Воська мне всё рассказал, – продолжил скиталец. – Когда ваш коневод Закич остался помогать нашим в Степках, рыцари уехали. Но когда ты решил остаться, они повернули своих коней вспять. И если это не благородство, а совершение того, что должно совершать, почему тогда в беспамятстве для тебя это было важно, а теперь, когда ты – это самый настоящий и полный ты – всё спасение детей больше не имеет никакого значения? Почему, когда ты был как ребёнок – спасти детей казалось тебе самим собой разумеющимся? Почему теперь, когда ты снова помнишь все те годы, что прожил – заступаться за обездоленных, стало вдруг тебе не по нутру?

– Ты задал очень много вопросов, – ответил Тимбер. – У нас – нуониэлей – задавать вопросы считается дурным тоном.

– Ха-ха! – рассмеялся Лорни. – Может, это оттого, что вам плевать друг на друга? Если вы к своим сородичам так относитесь, то, что проку нам людям требовать помощи от такого, как ты?

Нуониэль кинулся на Лорни, но остановился прямо перед ним, почти касаясь его лица своим носом. На скитальца смотрели полные ненависти глаза, а сквозь бороду, Лорни почувствовал тяжёлое дыхание сказочного существа. Однако нуониэль ничего не ответил на едкое замечание, а лишь отвернулся и молча зашагал прочь. Сделав несколько шагов, Тимбер Линггер снова обернулся, поднял руку, указал пальцем на Лорни и хотел ответить что-то грозное на обидные слова, но опять промолчал. Нуониэль надулся, как петух и стал топтаться на одном месте, оглядываясь по сторонам так, будто искал тут на снегу те самые слова, которыми бы он заткнул рот этому негодяю, осмелившемуся оскорбить род нуониэлей и лично самого Тимбера Линггера. Но нужных слов на снегу не оказалось. Нуониэль вдруг замер, сделал глубокий выдох и опустил плечи так, как опускают их уставшие подневольные труженики, после тяжёлой батражной работы. Черты лица смягчились, а затем и вовсе образ нуониэля стал таким, каким был раньше – грустным и потерянным. Наверное, нуониэль простоял бы так ещё очень долго. Первым к нему приблизился Воська. Слуга подкрался к нуониэлю мелкими шажками и тихо спросил:

– Вы снова не можете говорить, господин Тимбер Линггер?

Нуониэль вопросительно посмотрел на старого слугу.

– Не расстраивайтесь, господин нуониэль, – сказал Воська и погладил Тимбера по плечу, – вы говорите мне, а я всё расскажу. Как раньше.

Несомненно, Тимбер Линггер повидал многое. На лице нуониэля отпечатались лишения и горе множества лет. Внешность его сполна отражала внутренний мир. И, конечно же, сухая, морщинистая кожа не могла принадлежать тому, кто не зачерствел душой. Всё же, поступок старого Воськи тронул нуониэля. Под сухими, выцветшими бровями из травинок вдруг блеснули увлажнившиеся слезами глаза. Тимбер отвернулся от старика. Он посмотрел на дербенскую долину. Там был Скол, древний храм, деревня Степки. Нуониэль смотрел на простор долго, не решаясь поворачиваться к своим спутникам; в глазах Тимбера всё ещё стояли слёзы. Окрестности и воспоминания с ними связанные, похоже, плохо помогали успокоиться. То, что он захотел сказать сейчас, могло бы изменить судьбу каждого в отряде.

– Я не согласен, – сказал вдруг Навой. – Это неправда. Почему господин нуониэль считает, что вы, господин Ломпатри, умрёте? Мы проделали долгий путь. Теперь мы знаем, где дети. Лорни хорошо знает Ельновки.

– А твоё полено умно, – засопел Белый Саван, обратив к Ломпатри своё окровавленное лицо. – Чует смерть.

– Кто тебя послал? – метнувшись к пленнику, спросил Ломпатри.

– Мне крышка, рыцарь, – отозвался тот – С чего мне отвечать на твои глупые вопросы?

– А с того, что внизу, в долине, у меня есть первоклассный лекарь. Он вытащил нуониэлю стрелу из горла. Если повезёт с погодой, будем в долине к вечеру. Вот теперь и думай, крышка тебе или нет.

– Если я расскажу тебе всё, что знаю, зачем тебе тогда возиться со мною?

– Я дам тебе слово рыцаря, что доставлю тебя к лекарю, – ответил Ломпатри.

– Ты? – удивился Белый Саван и закашлял кровью. – Ты умрёшь. Ты просто пешка, которая думает, что она ферзь. Ты даже не понимаешь, зачем Великий Господин забрал этих детей.

– А ты знаешь? В таком случае ты кто-то вроде воеводы у своего хозяина.

– Неплохо, для пешки, – пытаясь улыбаться, отвечал Белый Саван. – Да, я тот, кого так испугался ваш рыцарь, сдавший форт «Врата».

– Он не тебя испугался, шавка, а твоего хозяина, – презренно кинул рыцарь и схватил Савана за подбородок. – Плохи же у него дела, раз посылает на грязную работу своего главного воеводу.

– Дурак, – отвечал Саван, брызгая кровью на руку Ломпатри, которой тот вцепился в его подбородок. – Великий Господин не посылал меня; я пришёл убить тебя по своей воле.

– Что тебе обо мне известно? Отвечай! – разгневался Ломпатри.

– Когда-то ты командовал могучими войсками, а теперь не можешь справиться с крошечным отрядом. Он распадается у тебя на глазах, а ты ничего не в состоянии сделать с этим. Ты даже не знаешь, кто в твоём отряде следует за тобой, а кто тебя ведёт как овцу на убой, – ответил Саван.

Ломпатри оттолкнул от себя голову Савана, встал и отошёл от пленного. Он уставился на «наблюдальню», не решаясь посмотреть на своих спутников. Навой и Лорни также опустил глаза. Воська, который стоял рядом с нуониэлем, с презрением посмотрел на рыцаря, потом на старого солдата и на скитальца.

– Уходите, господин Тимбер Линггер, – тихо шепнул Воська нуониэлю. – Сделайте то, что так и не смог сделать я за всю свою жизнь.

Нуониэль, стоявший до этого не шевельнувшись, вдруг как будто проснулся. Он снова обнажил клинок и уверенным шагом подошёл к Савану. Взмахнув мечом так быстро, что ни Саван, ни Навой, державший его, ничего не успели понять, Тимбер пронзил пленного в том месте, где шея переходит в плечо. Удар получился такой стремительный и мощный, что изогнутый меч вошёл в тело по самую рукоять. Провернув клинок, Тимбер вынул меч. В лицо Навою брызнул фонтан крови. Кровь попала в глаза и старый солдат, отпустив пленного, стал вытирать лицо. Тело Савана рухнуло в снег, багровеющий от разрастающейся лужи крови. Когда Ломпатри обернулся, всё было уже кончено.

– Я бы его разговорил! – сокрушаясь, сказал Ломпатри, указывая на мёртвого Савана. В ответ Тимбер Линггер покачал головой.

– Просто отлично, господин нуониэль! – схватившись за голову, запричитал Ломпатри. Он хотел сказать или пожаловаться на что-то ещё, но тут Тимбер подошёл к нему вплотную и схватил за руку. Тут же к ним подбежал Воська и стал переводить то, что показывал жестами нуониэль.

– Командуйте отрядом, господин Ломпатри, – произнёс Воська, внимательно следя за рукой нуониэля и его выражением лица. – Или я расскажу вам, зачем я это сделал.

Ломпатри, припомнил последние слова Савана о том, что кое-кто в отряде ведёт его на убой. Затем он глянул на труп.

– Нет, господин нуониэль, – ответил спокойно рыцарь. – Вам не надо объяснять мне, зачем вы это сделали. Хотя, было бы лучше, если бы это сделал Воська. Он у нас самый неопытный. Это спаяло бы наш отряд как ничто другое. Но всё же, вы поступили дальновидно. Вы убили скотину, которая считала, что у нас нет своей собственной воли. Вы убили бандита, решившего, что его белые одеяния испугают нас. Вы убили, возможно, правую руку этого загадочного Великого Господина, который якобы в одиночку захватил форт, охраняемый тремя сотнями щитов. Теперь наш Великий Господин узнает, что Белому Единорогу неважно, сколько у него людей в отряде – он всё равно сделает то, что задумал.

Тут нуониэль снова стал делать знаки, указывая на рыцаря, сжимая кулак и шевеля двумя пальцами, как делают дети, когда показывают, как ходят люди.

– Вы, господин рыцарь, – продолжил перевод Воська, – не расслабляйтесь. Ведите нас вперёд, но помните, что я пока с вами, но всё же сам по себе.

Ломпатри внимательно выслушал слугу и широко улыбнулся.

– Скажите, господин Тимбер Линггер, ваша родина, видать, земля не очень обширная, – поинтересовался рыцарь.

Нуониэль замешкал, но всё же кивнул, подтвердив предположение Ломпатри о том, что родина нуониэлей и впрямь не очень большой край.

– Это как раз потому, что у вас там каждый сам по себе, – весело пояснил рыцарь и похлопал нуониэля по груди.

Ломпатри тяжело вздохнул, встал руки в боки и оглядел своих людей. Воську и Лорни он направил вытащить тела из «наблюдальни» и скинуть в ущелье, край которого был неподалёку.

– А ты, солдат, – радостно обратился рыцарь к Навою, – возьми свои топорики и отруби-ка голову нашему Белому Савану.

Глава 16 «Идрэнский владыка»

«Подрос ты, приятель, – думал Гвадемальд, глядя на раскидистый клён. – Никак не могу понять, каких размеров ты был, когда я видел тебя в последний раз».

Старый рыцарь сидел на каменной скамейке во внутреннем дворике королевского дворца. Свои прежние походные одежды, которые он носил, чтобы казаться ближе к черни, рыцарь оставил в казармах. Теперь он облачился в лёгкую церемониальную кирасу, блестящую так же ярко, как и много лет назад. Кирасу, наручи, стальные брошки на сапогах и золотую цепь с рыцарским медальоном слуги заранее натёрли гвоздичным маслом, чтобы ни патина, ни ржавчина не опозорили рыцаря перед королём. Спину скрывал белый плащ-накидка с каймой расшитой позолотой. Эту шёлковую вещь рыцарь надевал всего несколько раз в жизни. Но, несмотря на это, он ежемесячно доставал её из сундука, проветривал, окуривал и складывал обратно, обернув в льняные полотна, мочёные в лавандной настойке. Теперь, сидя на скамейке, Гвадемальд аккуратно держал плащ-накидку в руках, чтобы не испачкать о замшелые камни.

Он ожидал дворецкого, который всё никак не приходил, чтобы проводить рыцаря во внутренние помещения, на встречу с королём Девандином. Гвадемальд не любил широкой парадной лестницы и предпочитал являться к его величеству через чёрный ход. Рыцарю казалось, что так он сможет придать своим отношениям с королём особый дружеский оттенок. Хотя, по правде сказать, явиться к королю ему довелось всего-то раза три или четыре. Да и сам король вряд ли знал, откуда заходит Гвадемальд.

Появился дворецкий. К счастью, этот старик помнил редкого гостя. Долговязый человек с заострённой бородкой попросил обождать, и вновь исчез за одной из тяжёлых дубовых дверей.

«Странное место, – подумал Гвадемальд. – Булыжники дорожек выглядят такими старыми. Резные каменные скамейки пережили не одно поколение дворецких и прочих слуг. Каменные стены с бойницами и двери, стары настолько, что древесина, из которой они сделаны, уже давно превратилась в камень. А вон из той двери однажды вели пленника, закованного в кандалы. Тогда я не сидел на каменной скамейке, как старикан, а тревожно бродил под этим клёном в ожидании аудиенции. Эх, годы! Клён стоял, и я стоял, а теперь он продолжает стоять, а я уже сижу. Выходит, это не он – приятель мой – подрос, а я состарился».

С рыцарем Гвадемальдом сложно не согласиться: внутренний дворик королевского дворца – взаправду самое странное место в Вирфалии. Здесь располагался вход в темницу, где держали пленных. Так же отсюда можно попасть во внутренние покои короля и другие особые помещения с особыми людьми. Здесь рос и великолепный клён правильной округлой формы – ничем нестеснённое, красивое и здоровое дерево. Это место находилось далеко от вольных полей и лесов. Ни один лесной клён, борющийся за солнечный свет с окружающими деревьями, изворачивающийся и растущий туда, где больше света и простора, никогда не достигнет такой же идеальной формы как у здешнего клёна, скрытого от остального мира четырьмя каменными стенами, с глубокими бойницами. Однако ни один из вольных людей, для кого открыты поля и леса, никогда не ступит на булыжники этих правильных дорожек, вьющихся между аккуратно-остриженными кустами. Хотя, иных преступников и проводили здесь, перед тем, как кинуть в глубокие и холодные подземелья. По этим булыжникам ходили и слуги, и рыцари и, уж скорее всего, сам король. Возможно, король является самым несвободным человеком в мире? Над этим двориком синее небо – протяни руку и коснись его! Тюрьма с открытыми дверьми, из которой невозможно выйти. И если с первого взгляда кажется, что клён идеальной формы и есть тот самый главный заключённый в этих нависших над двориком стенах, то со временем начинаешь понимать, что, возможно, он свободнее и вольнее всех прочих посетителей этого места. Он свободнее каторжника, которого ведут на плаху за то, что он сказочный гном или старик, которого сочли волшебником. Клён свободнее самого короля, который не может убежать босиком в поле по вечерней росе, воздеть руки к небу и кричать «Воля! Воля!» до тех пор, пока не сорвёт голос, а потом кинуться танцевать под звёздами танец жизни, который танцуют все свободные существа во всех мирах только потому, что это единственное, что имеет смысл. И уж точно это дерево в центре дворика гораздо свободнее рыцаря, посвятившего свою жизнь служению родине и посланного на окраину отчизны, сторожить границу в старом форте. Клён, прикованный корнями к одному месту, оказывается свободнее всех, у кого есть ноги. А если бы ноги были у самого клёна, сорвался бы он с места? Отправился бы он тогда в путь? Развивались бы его веточки на ветру, подобно волосам вольного человека?

«Как же хорошо тебе здесь, – заговорил Гвадемальд мысленно с деревом. – Уже давно осень, а твои листья ещё не опали. Горят яркой желтизной и прочно держаться за ветки. Представляю, как ты пылаешь, когда из-за туч выглядывает солнце. Но даже ты, холёное дитя под присмотром, не сможешь избежать тюрьмы времени. Нет на твоих ветвях ни одного зелёного листа. Ты также неволен, как и все – приходит время, и ты обязан окрасить свою крону в цвет золотому солнцу. А наступит час, и не удержишь ты ни одного листочка. Так что не надо тут стоять и смотреть на меня как на ничтожество: мы ещё поглядим, кто из нас крепче».

Дворецкий провёл рыцаря Гвадемальда через одну из дверей в длинное помещение с низким потолком. Здесь царила тьма и сырость. Пахло копотью жировых горелок и псиной. В другом конце помещения чернела дверь, ведущая в большую залу. На хорах залы располагались большие окна, обеспечивающие обилие света. Но из-за этих окон тут гулял ветер, тело пробирал озноб. Залу заполняли ряды деревянных штативов для копий и мечей. На одном таком штативе хватало места для дюжины копий, но все штативы пустовали. Хорошо это или плохо, Гвадемальд не знал. Оружие роздано, значит в государстве достаточно воинов. Но оружие не на складах, а в руках, и, выходит, не только в Дербенах страх обрёл реальные формы. Дворецкий провёл рыцаря ещё через несколько коридоров и вот, ноги Гвадемальда уже ступали по мягкому гумэйскому ковру, привезённому в давние времена из далёкой южной земли Имурад Гумэ. Зеленоватый ковёр подобно лучу рассекал каменный коридор с массивными колоннами с одной стороны, и стеной, увешанной выцветшими гобеленами с другой. Дворецкий оставил Гвадемальда посередине этого длинного коридора, напротив резной двери. Учтиво извинившись, как это обычно делают придворные, старый дворецкий попросил обождать и исчез за колоннами. Рыцарь остался в тишине каменного коридора. В дальнем конце его он заметил фигуру старика, обкуривавшего гобелены пучком сухих трав. Каждый раз, как старик дул на тлеющие травы, на гобелены клубился белый дым, а моль, съевшая нижние кромки всех полотен, разлеталась по коридору, а затем снова исчезала в бледных узорах на старых тканях. Даже история, запечатлённая на гобеленах, чтобы пережить века, безжалостно пожирается жизнью – маленькими крылатыми гадиками, которых интересует только пища. От таких мыслей Гвадемальд почувствовал себя крошечным и совершенно бессильным существом: вся тяжесть непонимания смысла жизни обрушилась на него, подобно той громадине, рухнувшей на Дербены десять лет назад. А ведь именно сейчас он должен думать о том, что скажет королю.

Резные двери отворились, и показался тот самый старый дворецкий. Он пригласил Гвадемальда войти. Это оказался небольшой, светлый зал с высокими окнами из стекла. Стёкла подобных размеров могли позволить себе только очень богатые люди, а сохранять комнату в тепле, когда в стенах такие большие окна – вообще только короли. Сами стены залы выполнены из светлого камня, ровного, отполированного до блеска. Вдоль стен ряд деревянных манекенов, облачённых в сияющие доспехи, а по углам расположены массивные малахитовые ванны, украшенные живой зеленью и деревцами. Вода в ваннах не стоит, а плещется, потому что в каждой с горки из булыжников ниспадает ручеёк, издавая приятное журчание. В зале горят два камина, но того отвратительного запаха костров, который Гвадемальд ещё не забыл, тут нет. Центральным предметом в помещении являетсястол с белой скатертью, заставленный различными яствами, блестящими жиром в свете нескольких свечных канделябр. Да, свет этому столу дарили не дешёвые жировые светильники, коптящие черным и вонючим дымом, а настоящие восковые свечи, горящие ровно, тихо, добавляющие пространству мягкий аромат полевых цветов. За столом сидел широкоплечий бородач с длинными русыми волосами. Гвадемальд повидал много длинноволосых, но ни у кого локона не светились такой чистотой и ухоженностью. Всё остальное в этом человеке было большое: и губы, и нос, и голова, и пальцы. С его плеч ниспадал дорогой кафтан, расшитый золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Чёрная ткань кафтана была столь обильно расшита золотом и россыпью драгоценных камней, что казалось, по блестящему полотну текут тонкие ручьи чёрных вод. Кафтан принадлежал королю Девандину.

Как и любой правитель, коих в Эритании множество, Девандин слыл человеком непростым. Своевольный, храбрый, горячий и непредсказуемый Девандин часто одним словом ставил в тупик придворных, жрецов, магов и даже королей соседних земель. Некоторые за глаза называли его сумасшедшим, и они были недалеки от истины. Одним казалось, что он поступает верно, принимая те или иные решения, а другие считали, что хуже короля и быть не может. Но во всех решениях Девандина, сразу или же по прошествии времени, виделся мудрый расчёт и добрый умысел. Этот король славился тем, что никто никогда не знал, о чём именно он думает и как поведёт себя через мгновение. Иногда он выглядел усталым и отрешённым, и, казалось, не слышал, о чём ему докладывал приказчик. Но как только наставало время говорить, Девандин, начав речь степенно и тихо, заканчивал её криком и угрозами «отправить всех на плаху». А иногда, посреди пылкого спора с вассалами о расточительстве, король мог обратиться к кому-нибудь одному из них и тихо, с улыбкой на своих больших устах, изъявить желание посетить его провинцию и попробовать тамошнего эля. В подобные моменты, окружающие думали, что король потерял рассудок. И всё же со временем выяснялось, что каждое слово короля и каждая его интонация являлась уместной и необходимой. Вспылит король, и дела на местах, вдруг, начинают налаживаться. Обнимет Девандин сердечно владыку иной провинции, откуда давно не поступало в казну серьёзных средств, и, глядишь, начинает провинция плодоносить, и тянутся оттуда обозы с зерном в столичные закрома. Девандин знал ту единственную правду короля, которая позволяла ему выживать в этой непонятной простолюдинам войне за власть: неважно, как велики твои владения и насколько сильны те, кто хочет твоей смерти – если ты коварен со знатью и добр с простым людом – усидишь на троне дольше тех, кто беспощаден к крестьянам и дружен со сливками общества. В этом Девандин походил на своего соседа короля Хорада из Атарии, кто понимал первостепенное значение простого человека в вечно-работающем механизме под названием история.

– Ваше величество, – заговорил гнусавым голосом дворецкий, – господин Гвадемальд Буртуазье из Кихона прибыл незамедлительно по вашему приказанию.

Гвадемальд сделал шаг вперёд и глубоко поклонился. Девандин отхлебнул из кубка, вытер руки и губы шёлковым полотенцем, спешно встал из-за стола и вышел навстречу рыцарю.

– Да знаю, знаю! – махнул он рукой на дворецкого и крепко обнял Гвадемальда. – Думаешь, я позабыл, как зовут моего верного рыцаря? Пойди прочь, старый дурак!

Дворецкий откланялся и удалился. Улыбающийся Девандин, взял Гвадемальда за обе руки, провёл к столу и усадил напротив своего места.

– Кихон, Кихон! – мечтательно произнёс король! – Как давно я не бывал в тамошних лесах. Смотри, Буртуазье, чтобы эти псы из Варалусии – твои соседи – не наглели. Им дай спуск – позабудут, где их треклятая Варалусия заканчивается, и где начинается славная и прекрасная провинция великой Вирфалии.

Король вдруг вспомнил нечто важное, снова взял рыцаря за руки, поднял со стула и спешно подвёл к одной из ванн с горкой из булыжников. Он присел на корточки и показал пальцем на ручеёк, струящийся вниз по горбатым спинам камней.

– Гляди, Буртуазье! – сказал восхищённый король. – Чудеса, правда! Вот за это я жрецов и люблю. Представляешь, ветер дует, мельница крутится, и воду аж досюда поднимает. Есть ветер – есть фонтаны. Нет ветра – нет и фонтанов! Ну да что я тебя держу, пойдём, накормлю тебя с дороги.

Они направились обратно к столу.

– Жрецы своё дело знают, – продолжал Девандин. – Вот это, – он указал на ванны, – баловство. А когда придёт засуха, благодаря жрецам, я буду кормить всё Троецарствие. И никакой войны! Вирфалия захватит мир не копьями и кровью, а зерном и крестьянским потом. Гильдия магов который год трещит мне о том, что научится обуздывать погоду. А жрецы ничего не говорят, а тихо делают своё дело. Сегодня одно, завтра другое. Дело! Дело важно, а не болтовня! Ну, ты садись, рассказывай, как там, на полуночи.

– Ваше величество, мне пришлось, – начал Гвадемальд, но король прервал его.

– Нет, нет, нет, нет, нет, – держа в руке жареную куриную ножку и мотая головой, проговорил Девандин. Он подался вперёд. От его былого добродушия и воодушевления не осталось и следа.

– Ты расскажи мне, как оно там, в Дербенах. О жизни расскажи, – произнёс он серьёзно, почти сурово, глядя на рыцаря пронзительным, холодным взглядом.

Гвадемальд рассказал. Он как мог, избегал всего, что связано с его уходом из провинции. Рыцарь рассказал про Скол, про деревни, про свои патрули, про ветер, который дул с Сивых Верещатников, про форт «Врата».

– Да, да, – задумчиво произнёс Девандин, держа сияющий кубок у виска и не решаясь отпить из него. – Форт. Глупое название для форта. Вы не находите, господин Гвадемальд? Врата! Я понимаю, что это вроде как ворота туда, на полночь. Но всё же.

– Мне кажется, – начал Гвадемальд осторожно.

– Да, да! Продолжайте, Буртуазье.

– Что это название оттого, что в форте есть ворота. Во дворе форта двое ворот – одни открывают дорогу на полночь, а другие – полуденные – начинают путь уже по нашим землям. Чтобы пройти с полночи к нам или от нас на Сивые Верещатники надо миновать два портала. Войти в форт через одни ворота, а покинуть его через другие. Но там есть ещё один портал.

Король Девандин отставил свой кубок и прислушался, снова подавшись вперёд, почти нависая над столом. Гвадемальд продолжал:

– Эти третьи ворота расположены на складе. В левой части форта стоит башня и гарнизон, а в правой части конюшни и крупное строение. Мы называем его просто складом или колонным залом. Похоже, зал совсем старый и не раз перестраивался. Нижняя половина стен выложена из камня, которого я никогда раньше не видел. Он чёрный, грубо-отёсанный. Его края, с годами, кажется, становятся всё острее. Во время дождя эти чёрные камни намокают и блестят. Однажды, глубокой ночью, когда небо затянули тучи, и вокруг стояла кромешная тьма, я вышел во двор. И лишь мой одинокий факел горел во мраке, но каждый изгиб этих старых стен отражал его тусклый свет, пылая сотней жёлтых огоньков.

– И что же в этом колонном зале? – спросил Девандин.

– Мы храним там примасы. Но дальней стены в этом зале нет. Постройка прилегает к горе и вместо задней стены – просто скала. В этой скале из такого же чёрного камня высечены огромные врата, размером, со всю эту комнату. Выглядят они жутковато, поэтому солдаты не любят ходить на склад. Да и всё, что на складе храниться, расположено ближе ко входу и как можно дальше от этих третьих врат.

– Что за ними?

– Это долгая история. Сам я их никогда не открывал. Однако, – здесь рыцарь замялся. – Когда я только прибыл в форт, я обошёл каждый его закуток. К этим вратам я тоже подходил. Они выполнены из больших каменных пластин, скреплённых железными скобами. Поверх, врата окованы цепью, звенья которых с мой кулак. Стоя на расстоянии вытянутой руки от этих врат, я чувствовал, как в щелях между каменными пластинами поёт ветер. На своём веку я бывал в катакомбах и подземельях, где держат преступников и убийц. Но нигде я не ощущал такого затхлого и холодного воздуха. Если бы все подземелья, которые мне довелось увидеть, сложить воедино, то и в них бы не зародилось сквозняка подобной силы. В особо тихие ночи, находясь в башне на другом конце форта, я слышу, как лязгают эти чёрные пластины, тревожимые хладными потоками ветров из-под горы.

– Хм, – пожал плечами король. – Из-под горы, говоришь. Я не знал.

Он поднялся. Рыцарь вскочил вслед за ним, но Девандин жестом приказал ему сесть. Король обошёл стол, положил руку на плечо Гвадемальду и сказал:

– Ты ешь, Буртуазье. Бери, ешь, не стесняйся. Потом пойди, отдохни. Людям своим возьми со стола. А завтра приходи ко мне. В полдень. Только не забудь!

«В этом весь король, – подумал Гвадемальд, шагая из малой обеденной залы. – Как можно забыть об аудиенции короля!»

Он шёл по длинному коридору, держа в руках свёрток еды, сложенный для него старым дворецким. По наказу Девандина, Гвадемальд собирался отдать её сотникам и оруженосцам – своему ближайшему окружению. В одном боковом холодном коридоре, где висели старые гобелены, а на полу лежали истёртые до дыр ковры, гулял холодный ветер, похожий на тот, о котором Гвадемальд рассказывал своему королю. Тянуло из маленьких окошек, смотрящих на внутренний дворик. Не сбавляя шаг, Гвадемальд глядел сквозь эти оконца на тот самый аккуратный клён. Вот сходил рыцарь на встречу со своим сюзереном, и вся его жизнь уже не та, что прежде, а этот клён продолжает стоять, как ни в чём не бывало. К чему был весь этот разговор, Гвадемальд так и не понял. Как только наместник Дербен со своим войском прибыл в стольный град, королю немедленно об этом доложили. Незамедлительно вызвав к себе вассала, король перекинулся с ним парой слов, но ничего не желал и слышать о том, почему Гвадемальд прибыл с далёкого гарнизона, своевольно оставив доверенный ему пост. Теперь северные границы королевства не охраняются. Король расспрашивает о всякой ерунде, а все важные вопросы переносит на завтра! Конечно, нападения с севера никто не ждёт, но поведение короля, тем не менее, казалась Гвадемальду совершенно непонятным. И всё же рыцарь помнил, что у Девандина есть особый умысел каждому своему поступку и каждому слову.

Когда Гвадемальд вышел во внутренний дворик, поднялся сильный ветер. Аккуратно подстриженные кусты зашипели своими тонкими прутиками, а клён идеальной формы вдруг потерял свою стройность, изогнувшись под резкими порывами холодного воздуха. В первые мгновения налетевшего вихря с клёна сорвало добрую половину листьев. Крепкие на вид, зелёные листья приподнялись, и из-под них, из глубины этого зелёного шара, вырвались жёлтые и оранжевые пятна. Они закружились в воздухе и полетели через высокие стены куда-то в мир, находящийся за пределами замкнутого дворика. Новые порывы ветра накатывали на клён и срывали с него листву. В прошлый раз клён показался рыцарю Гвадемальду пушистым, как сказочный зверёк, но теперь виден был и кривой ствол и некрасивые ветки, заканчивающиеся тонкими чёрным кончиками, торчащими во все стороны. Гвадемальд подобрал свою белую плащ-накидку, чтобы ветер не сорвал её, и направился к двери, ведущей в подсобные помещения и далее прочь из дворца. Не обращая внимания на ветер и листья, хлеставшие ему по лицу, рыцарь добрался до двери и дёрнул её на себя. Ступив в проход, он помедлил и обернулся на клён. «К утру гол будешь», – подумал рыцарь, и исчез во тьме дворцового коридора.

На следующий день Гвадемальд явился ко двору загодя. До полудня было ещё далеко и рыцарь снова присел на каменную скамейку перед клёном во внутреннем дворике. Минувший шквальный ветер сильно потрепал старого знакомого: листьев на дереве почти не осталось, а те, что ещё держались – пожелтели. Стояло влажное осеннее утро. Ветер то дул, то не дул. Холодные порывы пробирали до костей. По небосводу бежали отяжелённые влагой тучи. Но когда сквозь них пробивалось солнце, рыцарь щекой ловил остывающие лучи. Солнце снова скрыли тучи, и рыцарь, глядя на небо, попытался понять, когда солнечные лучи вновь упадут в этот дворик и сделают на мгновение мир чуть теплее. Однако если слежка за облаками и ожидание солнца представлялись рыцарю Гвадемальду игрой, то теряющий листву клён казался чем-то важным. Сегодня здесь трудились двое садовников. Они сметали опавшие листья с дорожек в небольшие кучки. Их мётла хлестали камни и издавали мерный скрежет. Работали молча, хотя до этого они поспорили о том, стоит ли им сейчас заниматься уборкой листьев или нет. Один из них настаивал, что чистить дворик стоит только тогда, когда последний лист упадёт с дерева. Именно это замечание и заставило Гвадемальда серьёзно задуматься. В памяти рыцаря возник его белый шатёр и странное существо нуониэль со своим рассказом о листе надежды. Деталей рыцарь не запомнил, но суть истории представлял: где-то есть дерево, на котором к окончанию осени остаётся один лист, висящий до самой весны. Если его увидишь и не сорвёшь, то потеряешь нечто важное, а если сорвёшь, то к следующей весне деревья во всём мире забудут, что такое листья и погибнут. Конечно, старый Гвадемальд не верил во всякие иноземные предания. Но года, проведённые в Дербенах изменили его отношение к миру. Теперь он, хоть и спокойно относился к сказкам, всё же прислушивался к таким вещам и, что называется, принимал к сведению. Уже битый час рыцарь следил за одним листком, который отличался от прочих своим цветом. Этот странный лист не пожелтел, как прочие. Гвадемальду этот лист не понравился. Рыцарь глядел на него насупив брови и фыркал каждый раз, как с дерева срывался очередной лист, а этот пройдоха оставался висеть.

Ровно в полдень рыцарь Гвадемальд вошёл в приёмную залу. Это помещение встретило Гвадемальда большим столом в форме полумесяца, с концами обращёнными ко входу. В середине за столом восседал сам король. По левую и правую руку от него сидели двое в робах. В бардовой робе – представитель гильдии магов, в жёлтой – касты жрецов. Рядом с магом сидели три лорда. На стороне жреца – главный воевода Вирфалии, рыцарь Сегур Крестовий. С воеводой Гвадемальд встретился ещё вчера, сразу как прибыл в столицу. Этот пожилой рыцарь, безукоризненно следующий рыцарскому кодексу, оказал наместнику короля из Дербен холодный приём. После дежурных фраз, облачённых в пышную рыцарскую куртуазность, Сегур Крестовий любезно намекнул, что все подробности он хочет услышать не раньше, чем их услышит сам король. Воевода кипел от злобы, но помнил о манерах. Покинуть свой пост – это государственная измена и трусость. И всё же мудрый Сегур не спешил с выводами. Теперь, когда и Девандин и Сегур Крестовий оказались готовыми слушать рассказ Гвадемальда, рыцарь вспомнил тот холодный приём и скорую беседу с воеводой. Тогда этот Сегур просто открестился от важных донесений с севера, как нянька открещивается от объяснений нашкодившего ребёнка, в предвкушении, что сами родители устроят негодному сорванцу «сладкую жизнь». Вот и нынешняя аудиенция всё больше напоминала Гвадемальду публичную порку. И оснований к этому имелось более чем достаточно.

– Позвольте начать, ваше величество? – тихонько спросил у короля человек в жёлтой робе – верховный жрец Вирфалии Кивиан – широкоскулый и бледный мужчина лет сорока трёх с бородкой клином и жидким, длинным волосом.

Король Девандин кивнул в ответ жрецу, разрешая начать то ли суд, то ли совет, то ли ещё не пойми что.

– Слухи в столице разносятся моментально, – начал жрец Кивиан. – Не успел господин Гвадемальд Буртуазье из Кихона спешиться со своего коня, как люди заговорили о Дербенах, полночных землях, войне и даже предательстве. Здесь мы собрались именно для того, чтобы покончить с этими гнусными слухами и понять, что же происходит. Также, в мудрости нашей, дать совет королю и выслушать его дальнейшие распоряжения. Итак, господин Гвадемальд, правильно ли я понимаю, что вы оставили ваш пост в форте «Врата» и покинули Дербены?

Не поняв, чего же именно хочет от него жрец, Гвадемальд вопросительно посмотрел на этого бледного человека. Единственное слово из всей тирады, которое запомнил рыцарь: «предательство».

– Отвечайте же, господин! – подбодрил его жрец Кивиан, смягчая тон и стараясь не давить на рыцаря. Этот тон снисхождения рыцарь понял по-своему.

Гвадемальд перемялся с ног на ногу и ухмыльнулся, опустив глаза в пол и погладив ладонью свой затылок. Миг назад, услышав слово «предательство», он чуть ли не затрясся от волнения и распереживался за свою дальнейшую судьбу. Теперь же, после этого мягкого тона жреца, рыцарю вдруг стало абсолютно всё равно, что будет с ним после этого неприятного собрания. Рыцарю сделалось искренне смешно оттого, что он испытал такое малодушие.

«И этот негодяй посмел упомянуть предательство, говоря обо мне? – пронеслось в голове Гвадемальда. – А Сегур Крестовий сидит и смотрит, как я на это отреагирую! Вот прохвост! Ну я вам ещё покажу, что значит честь для кихонца».

Когда-то давным-давно, Гвадемальд чтил жрецов и совершенно не понимал позиции магов. Но те вещи, которые происходили с ним в Дербенах, заставили рыцаря изменить свою позицию. На севере, вдали от всех этих перипетий, замков, знати и дворцовых интриг, можно и не определяться с тем, кому верить – жрецам или магам. Теперь же увидев воочию верховного жреца Вирфалии, Гвадемальд мгновенно сделал окончательный для себя вывод.

– Уважаемый жрец Кивиан, – начал Гвадемальд, даже не стараясь спрятать свою улыбку. – Провинция Дербены – полночь нашей державы. Тамошний люд далёк от больших городов и света Учения, которое вы проповедуете. У народа там много предубеждений и предрассудков. Признаюсь, что и я, проведя в Дербенах долгие двенадцать лет, перенял часть этих предрассудков. Когда я прибыл в Дербены, я был таким же, как вы, но со временем я изменился. Мои суждения о жизни, смерти, Вирфалии и людях перестали напоминать суждения благородного рыцаря из богатой провинции под боком у стольного града. Я стал думать по-другому. Одной из замечательных особенностей суждений тамошнего люда можно назвать ту, которую я, наперво, счёл безумием. Мне казалось, что жители Дербен сошли с ума, и что вопросы их не имеют никакого смысла. Раз за разом, я твердил себе, что вопросы местных стоит пропускать мимо ушей. Ведь если – наделяя смыслом ответ – отвечать на вопрос, который не имеет смысла, можно самому сойти с ума. Теперь же, я прибываю в стольный град Идрэн и вы – уважаемый верховный жрец – спрашиваете меня, оставил ли я «Врата» и покинул ли полночную провинцию. Если бы на вашем месте оказался человек, которого я совершенно не знаю, я задал бы ему встречный вопрос: из Дербен ли он. Потому что, как по мне, такой бессмысленный вопрос, как задали вы, может задать либо житель Дербен, либо безумец. Но так как Дербены не являются вашей родиной, можно заключить, что предатель в этом зале не я. Я говорю не о предательстве короля Девандина и королевства Вирфалия, а о предательстве вашего Учения, где всё построено на данностях. А то, что я не в форте «Врата» и не в Дербенах – это данность.

– Как вы смеете, господин Гвадемальд! – вспыхнул жрец Кивиан и вскочил со своего стула, еле удержавшись от того, чтобы стукнуть кулаком по столу в присутствии короля.

Гвадемальд заметил, что старый воевода Сегур Крестовий тайком возрадовался тому, как его собрат рыцарь выкрутился из мерзкой ситуации и сохранил свою честь. Король Девандин, как будто бы и не заметил того, что произошло. Его взгляд казался отрешённым, а головой он поворачивал словно ребёнок, только что пробудившийся от своего детского сна. Но рыцарь Гвадемальд прекрасно понимал, что кажущаяся беспечность короля – это напускное, и он – Девандин, следит за всеми очень внимательно. Только это слежение происходит на неком другом уровне, непонятном ни жрецу, ни магу, ни воеводе, ни лордам. Гвадемальд сам не понимал, что это за уровень. Но то, что этот уровень выше тех, на которых находилось окружение короля, рыцарь, многие годы созерцавший тихое одиночество горных цепей, уже не сомневался.

– Не стоит кипятиться, достопочтенные, – произнёс верховный маг Байсен. – Возможно, господин Гвадемальд хочет сказать, что ситуация в Дербенах столь сложная, что объяснить её вот так в двух словах просто невозможно.

Позиции гильдии магов в Вирфалии хирели год от года; без поддержки короля, гильдия потеряла авторитет у знати, а постоянные неудачи в попытках управлять погодой и прочими природными явлениями, заставили простой люд отвернуться от организации. Несмотря на это, верховный маг Байсен продолжал смотреть в будущее с надеждой. Его удивительные обаяние и доброта служили гильдии верой и правдой. Сказать по чести, если бы на месте главы гильдии оказался кто-то другой, король, под давлением касты жрецов, уже давно распустил бы это сословие. Но главенствовал в гильдии именно Байсен, которого все любили и почитали. Даже жрецы, ненавидящие магов всей душой, отступали перед Байсеном, отдавая должное его трезвому рассудку, доброму сердцу и истинной любви к отечеству. Слова, произнесённые верховным магом, предали сил Гвадемальду и укрепили его веру в мелочность жреческого сословия.

– Давайте начнём с начала, – сказал воевода Сегур Крестовий. – Господин Гвадемальд получил приказ его величества заступать на службу в дербенском форте «Врата», до дальнейших распоряжений. Господин Гвадемальд так и сделал, но, в конце концов, всё-таки ослушался своего сюзерена и нарушил приказ – покинул свой пост. Тем не менее, я должен заявить, что господин Гвадемальд неоднократно обращался ко мне с просьбой выслать ему помощь: людей, оружие, фураж, провиант, коней. Принимать подобные решения без совета с вашим величеством не в моих правилах. В мудрости своей, ваше величество каждый раз считало, что стоит повременить с исполнением всех этих просьб. Сказать по правде, я вас в этом каждый раз поддерживал.

– Вот видите, уважаемый Кивиан, – продолжил маг Байсен, обращаясь к жрецу. – Ответ господина Гвадемальда на ваш вопрос оказался не столь бестолковым, как могло показаться. Пробыв в полночных землях столь долго, господин рыцарь стал излагать свои воззрения тем языком, который там ясен и понятен, но здесь, в стольном граде нам кажется запутанным и несуразным. И мне думается, что главной задачей господина Гвадемальда – вспомнить, как говорить понятным для столицы языком, а наша задача – научиться думать так, как думают в Дербенах.

Повисло молчание. Слова Байсена подействовали на всех успокаивающе. Впрочем, как и всегда.

– Хорошо, – хлопнув в ладоши, сказал воевода Сегур. – Господин Гвадемальд, скажите, форт «Врата» всё ещё наш?

– Нет, – коротко ответил рыцарь.

– Вам удалось присмирить разбойников, обезумевших от сказок про сокровища Скола? – в свою очередь спросил жрец Кивиан.

– Нет.

– Вы можете сказать, когда возобновятся поставки товаров из Дербен и из Сивых Верещатников? – спросил один из лордов.

– Нет, – снова ответил Гвадемальд.

Сидящие за столом стали переглядываться. Один король ни на кого не посмотрел: он казался таким же отстранённым, как и в начале разговора. И всё же именно он задал следующий вопрос.

– А что вам понадобится для того, чтобы из этих трёх «нет», сделать три «да»? – спросил Девандин.

– Самая крепкая железная цепь, что есть в нашем королевстве, войско в две с половиной тысячи копий, дюжина рыцарей, две дружины плотников и столько магов, сколько способна отрядить гильдия, – бойко ответил рыцарь.

– Не слишком ли много вы собрались выставить против одного человека? – спокойно спросил Девандин. Скорее всего, до короля уже дошли слухи, что форт «Врата» необычайным образом захватил всего один человек. Конечно же, король не мог поверить в подобные бредни, но, как мудрый правитель, он понимал, что слухи редко рождаются на пустом месте.

– Он не человек, – ответил Гвадемальд. – И если бы я сам не оказался участником тех событий – я никогда бы не поверил в подобные россказни.

– Господин рыцарь, – обратился к нему король, – скажите, кто в этой зале может усомниться в вашем слове?

Гвадемальд вздохнул.

– Никто, ваше величество, – ответил он. – И поэтому я расскажу эту историю.

Рыцарю подали небольшой стульчик; такой, на которых обычно сидят менестрели, играя знати, пока та вкушает дорогую снедь. Гвадемальд опустился на него, предварительно подобрав свой белый парадный плащ.

– Я часто пытался найти корень всех дербенских бед, – начал он. – Сначала мне казалось, что все невзгоды из-за Скола. Что если бы он не рухнул на нас, не произошло бы всего этого. Потом я понял, что глупо винить в своих несчастьях кусок камня, пусть даже такой огромный. Я почувствовал, что проблема вовсе не в камнях, а в людях. Именно люди, а точнее – разбойники, наводнившие провинцию, превратили всё в хаос. Я долго жил с подобными мыслями, пока однажды я не понял то, что до сих пор считаю правдой. Виноваты не камни и не разбойники; виноваты мы сами. Наши суждения о полночных землях неверны в корне. Наши помыслы в этой провинции нечисты. Наше отношение к той земле неправильное. Мы её не любим. А если у нас нет любви, то у нас нет оружия простив страха. Мои люди, да и я сам, опасались третьих врат, располагающихся в колонном зале форта. Почему? Потому что мы не знаем, что за ними. Несмотря на опасения, мы несли службу. Но всё изменилось, когда пришёл он.

– Он? – переспросил маг Кивиан.

– Страшный человек, – продолжал Гвадемальд. – Ходят слухи, будто бы это волшебник.

– Вы хотите сказать, что это маг? – снова спросил Кивиан.

– Подобный человек не может принадлежать к гильдии магов, – ответил рыцарь. – Если его вообще можно считать человеком.

– Вы хотите сказать, что этот некто – сказочное существо? – усмехнулся жрец. – Экая несуразица!

– Под моим командованием находилось семь сотен щитов, уважаемый жрец Кивиан. И я распределил людей по всей провинции так, что каждый холм, каждый луг, лес и каждая деревня находились под наблюдением. В первые два года моего наместничества в Дербенах не произошло ни одного убийства. А потом упал Скол и явились бандиты. Я успешно боролся с ними. Потом всё изменилось. Мы стали терять людей. В полуденные ворота всё чаще стучались солдаты, несущие на щитах товарищей по оружию. Пластуны донесли, что петух на компостной куче вовсе не какой-то бандит-человечишка. Есть ещё кое-кто, наводящий ужас на самих разбойников. Белые Саваны, которые некогда чуть не уничтожили всё Троецарствие. Вот кто командует отребьем.

– Вы, господин Гвадемальд, утверждаете, что Белые Саваны из Варварии руководят бандитами, – сказал воевода. – Вы не раз упоминали об этом в донесениях. Вы видели их своими глазами?

– Лично я их не видел. Но судя по донесениям…

Не успел он договорить, как лорды дружно засмеялись в голос, привлекая внимание всех и даже короля, который до этого смотрел, то на свои пальцы, то на стены, то поглаживал отполированную до блеска столешницу.

– Я полагаю, – продолжил Гвадемальд, обращаясь к лордам, – что вы, господа, знаете бандитов лучше, чем я и прекрасно осведомлены о том, что может напугать их пуще, чем королевские войска.

Лорды стихли. Скорее всего, они задумались: а не оскорбил ли их этот рыцарь. Но Гвадемальд не стал ждать.

– Любой простолюдин в Троецарствии, слышавший о той далёкой войне, помнит и боится Белых Саванов. Местные бандиты – весь этот сброд – с незапамятных времён слоняется по всему свету и никогда не объединён в группу больше дюжины человек. Те, кто готов перерезать глотку своему брату за пару медяков, никогда не смогли бы объединиться с себе подобными. Их могли собрать воедино только те, кто сильнее их. А Белые Саваны, владеющие боевым ладом варварийской школы, подходят для этого превосходно. Но эти могучие варвары ничуть не лучше нашего местного сброда – им тоже нужен кто-то, кого они станут бояться. Им стал некто, зовущийся Великим Господином. Я не берусь утверждать, что он сказочное существо. Но его-то я видел своими глазами, и, поверьте, никому из вас не пожелаю подобной встречи. Я знаю, что вы уже слышали байки, будто бы мой форт захватил один человек. Но как захватить форт в одиночку? Неужели кому-то под силу такое? И вот, я перед вами, а вы спрашиваете меня обо всём подряд, но не касаетесь самого главного: как он это сделал.

Внимание собравшихся сосредоточилось на Гвадемальде. С каждым словом рыцаря, зала становилась всё меньше, а глаза, смотрящие на рассказчика – крупнее. В паузах, когда глубокий, мужественный голос рыцаря стихал, было слышно колебание пламеней свечей, стоявших в латунных подсвечниках на столе-полумесяце.

– Я сказал, что никогда не открывал третьи врата, – продолжал Гвадемальд. – От этого древнего портала веяло холодным унынием, и ни одному человеку в здравом рассудке не захотелось бы заглянуть в ту мертвецкую темноту, ведущую невесть куда. Стояла глубокая зима, и острые камни горных перевалов запорошило крупными снежными хлопьями. Несколько дней не шло ни снега, ни дождя. Для гор – это большая редкость, чтобы за день не прошёл дождь или не выпал снег. А тут уже пару дней по небу бежали мелкие рваные облака, задевая за окрестные хребты и пики. Ветер выл жуткий: поднимал с земли сухой снег и каменную пыль, закручивал в вихри и донимал моих людей ознобом. И появился он – дед. Мои сразу прозвали его так. Он и выглядел, как самый обыкновенный дед. Только, когда он предстал за полуденными воротами в такую лютую непогоду, я сразу понял – жди беды. Я дал бы ему лет семьдесят. Но кто на восьмом десятке способен подняться так высоко в горы в одиночку! Мне сообщили о посетителе, и тогда я совершил свою самую главную ошибку: я приказал открыть врата и впустить этого странника. Его провели ко мне в башню. Ситуация вышла странная и я, за то время, пока деда вели ко мне, на всякий случай, усилил охрану на стенах и удвоил патрули внутри форта. А затем мы с ним стали толковать. При разговоре присутствовало пятеро солдат: двое стражей у двери и ещё три человек за моей спиной. Дед говорил много и вёл себя так, будто знает абсолютно всё, и ему нет дела до того, что я с ним сделаю. Я начал разговор с того, что такому старику не место в горах, а особливо, не место в военном форте наместника короля. А затем я поинтересовался, кто он такой и откуда пришёл. Он назвался Исакием, и заявил, что прибыл с полудня. Наглец утверждал, что желает нам всем только добра. А потом сказал, будто наш форт проклят. Я ждал, что он скажет нечто подобное; зачем иначе ему переться в такую даль! Проклятье? Для меня эти слова показались не больше чем хитростью, с помощью которой этот Исакий намеревался добиться того, чего хочет. Тогда я и подумать не мог, что его вероломство столь огромно, и он желает не что иное, как мой форт – форт короля Девандина! Но мои солдаты приняли его россказни слишком близко к сердцу: они забеспокоились. Наши славные воины, не страшащиеся никакого врага, дрогнули от слов деда, появившегося ниоткуда. На просьбу объясниться, дед дал согласие. Он вежливо попросил отвести его на склад – туда, где находятся третьи врата. Когда я и горстка моих людей оказались возле этих ворот, дед стал рассказывать о том, о чём я и сам прекрасно знал. Исакий говорил о холоде и тьме, находящейся за вратами. А когда он коснулся звена старой цепи, которой закован портал, звено под его ладонью обратилось в пыль. Я бывал у этих третьих ворот и рассматривал чёрные каменные пластины, звенящие ветром щели и огромные скрипящие цепи, покрытые ржавчиной. Я и не думал, что они настолько древние, что железо уже давно превратилось в пыль, и лишь покой и безмятежность колонного зала всё ещё сохраняют давно мёртвый металл в форме некогда крепких цепей. Целую вечность холодный ветер играл этими цепями, но одно прикосновения тёплой руки – и вечность кончилась. Когда одна из цепей упала, словно старая гнилая верёвка, гул сквозняка, тянущего из-за ворот, усилился. Звук поющего ветра, рвущегося из-за чёрных пластин, которыми обшиты врата, стал в разы сильнее, а сам воздух остыл так, что больше походил на холодную сталь, пронзающую любые доспехи и обволакивающую тебя леденящей гнилью. Дед сказал, что врата скоро откроются. А ещё он сказал, что когда это случится – смерть найдёт каждого, кто будет поблизости.

– И вы поверили? – со всей серьёзностью спросил верховный жрец Кивиан.

– Тогда, я был ещё настолько наивным, что верил лишь своим глазам, – ответил Гвадемальд. – Но когда чёрные пластины врат пошли трещинами, а ржавые скобы посыпались коричневой трухой, когда врата стали разваливаться на глазах, и гул ветра из подгорных глубин перестал утихать даже с восходом солнца, я понял, что форт будет потерян. Потому что при виде разрушающихся врат, за которыми таиться мгла, мои люди пришли в уныние. Какими бы нелепыми не казались россказни о леших, о духах, о колдунах, там, в горах, где нет ничего кроме холодных камней и безразличного неба, слова стоят дороже, чем в тёплых городах. Я видел в солдатских глазах страх. Не тот страх, что появляется перед боем; искры такого страха я умею превратить в пожар ярости. Они боялись тьмы, и я ничего не мог с этим поделать, потому что боялся не меньше прочих. Люди стали хворать, прикладываться к браге чаще, чем дозволялось и ссориться. Несколько раз доходило до серьёзных драк, грозящих перерасти в кровавые бойни. Спасти гарнизон от развала могла только новая цель. И такой целью я избрал выступление на марш без объявления конечного пункта назначения. Я велел людям готовиться выступать при полном оружии. Они думали, что мы отправляемся на дело, а когда мы подошли к окраине провинции, я, якобы, избрал новую цель – марш на Идрэн.

– Вы хотите сказать, господин Гвадемальд, что вы нарушили приказ короля и сдали форт из-за того, что не смогли поддерживать дух ваших людей? – спросил воевода Сегур Крестовий.

– Если вам так будет угодно, господин воевода, – смиренно ответил Гвадемальд.

– Если бы не ваше доброе имя и не милость нашего короля, я бы немедленно бросил вас под арест! – разъяренным голосом закричал Сегур. Затем воевода и Гвадемальд устремили друг на друга свои взгляды.

– И если вы думаете, господин Гвадемальд, – снова заговорил воевода, своим грозным голосом, – что отныне удостоитесь от меня хоть слова – вы сильно ошибаетесь.

Затем воевода встал и попросил у короля разрешение покинуть собрание. Король Девандин, который сидел как несмышлёный ребёнок; вертел головою в разные стороны, вытягивал ниточку из рукава своих одежд, почёсывал волосы и, казалось, не слушал собравшихся. После просьбы Сегура он вышел из своего оцепенения и с удивлением посмотрел на воеводу. Затем король искренне заулыбался и даже захихикал, качая головой, как будто бы понял нечто такое, что его сильно удивило. Девандин засмеялся и стал оглядывать всех сидящих за столом, в надежде увидеть того, кто смеётся вместе с ним. Но никто не понимал, чему так радуется король.

– Сегур! – весело прикрикнул король на воеводу, и погрозил ему пальцем. Воевода смутился, поник головою и снова сел за стол. А король лишь развёл руками и спросил:

– Что молчим?

– Как никак, а то, что рассказал господин Гвадемальд, звучит гораздо разумнее баек о том, что форт взял боем один человек, – сказал верховный жрец Кивиан.

– Это разумно! – согласились и двое из лордов.

– А я вот бывал в горах, – сказал третий лорд. – Когда наша ладья села на мель у варварийских островов. Я три недели сидел на камнях, не решаясь пересечь долину, где кишели эти дикари. Ел мох, жёг худые кусты, чтобы согреться. Мне за каждым камнем мерещился ни то что Белый Саван, а эдакая тварь, какой и названия-то нет. Людей господина Гвадемальда я понимаю.

– Так что стало с вратами? – спросил король. – Вы вышли из форта, этот дед Исакий привёл туда бандитов с Белыми Саванами и открыл эти врата?

– Открыл он врата или нет, я не знаю, – отвечал рыцарь. – Но то, что он засел в форте как клещ – это точно. И всё же вернувшись с новыми силами, я смогу выдрать оттуда этого клеща. И разобраться с бандитами в провинции враз и навсегда. И надо мне для этого всего лишь крепкая цепь на третьи врата, две с половиной тысячи копий, дюжина рыцарей, плотники и маги.

– Хорошо, – задумчиво произнёс король Девандин. – Но дед сказал, что когда врата откроются, все в форте погибнут. Открыты ворота сейчас или нет, ты не знаешь, а за вратами, по твоим словам, такая тьма, от которой душа в пятки уходит.

Король посмотрел сначала на верховного жреца, а затем на верховного мага, спрашивая у этих двоих мнения на сей счёт.

– Сказки, это интересно, мой король, – ответил ему верховный жрец, – но Учение требует доказательств каждого слова, что произносит человек.

Король молча выслушал, кивнул и обратил взор на мага.

– Тьма произрастает там, где в души людей падают семена сомнений, – сказал верховный маг.

– Ваша тьма столь бесформенна и непонятна мне, что я не вижу смысла вообще о ней говорить! – перебил мага жрец Кивиан. – Назовите имя этой тьмы, и пугайте нас именем.

– Нет в мире стольких имён, чтобы хватило наречь все тёмные помыслы и деяния людские, – ответил верховный маг Байсен.

– В таком случае, – бодро заключил король, – тьмы надо поубавить! Однако отрядить более двух тысяч копий и отправить их на другой конец Вирфалии сейчас – дело рискованное. С другой стороны, послать в Дербены дюжину рыцарей – дело недурное. Хоть у этой дюжины головы остынут от всех этих ваших рыцарских трагедий!

Король заметил непонимающий взгляд Гвадемальда.

– Вероятно, вы уже слышали о том, что вашего собрата, господина Гастия, убили, – обратился он к Гвадемальду. – И самое скверное в этой истории то, что обвиняют во всём рыцаря из Атарии. Очевидно, что войны не хочет никто, но мои ребята уже вовсю муштруют солдат и говорят о чести чересчур много даже по рыцарским меркам.

– Ваше величество, – прервал короля Гвадемальд. – Я слышал об убийстве господина Гастия ещё в Дербенах. Возможно, я знаю об этом инциденте больше, чем вы. Ведь мне о нём поведали люди, – тут он обвёл взглядом всех собравшихся, – не из наших краёв.

– Всех, кроме господина Гвадемальда и господина Сегура, я попрошу покинуть зал, – сказал король.

Лорды, жрец и маг поднялись и, отвесив галантные поклоны королю, удалились. Девандин подался вперёд и жестом предложил рыцарю рассказать всё, что тот знает. Теперь король слушал вкрадчиво и сосредоточено. Гвадемальд поведал ему о своей встрече с Ломпатри Сельвадо. Рыцарь не утаил ничего из рассказа, который услышал в своём белом шатре тогда на лугах в Дербенах. Рассказал он и о нуониэле, который, якобы и убил вирфалийского рыцаря. Как оказалось, Девандин уже в курсе того, что король Хорад решил помиловать верного рыцаря Ломпатри, на которого навели напраслину злые языки. Некоторое время назад перед королём Девандином предстал атарийский рыцарь, искавший великого воеводу. Тот рыцарь полнился уверенностью, что гордый Ломпатри ни за что не перейдёт в услужение другому королю Троецарствия или иных земель, но всё же хотел удостовериться во всём лично. Девандин не стал объявлять своим людям о том, что в его землях, возможно, есть изгнанный рыцарь, который вновь восстановлен в своих правах. Конечно, многие знали, что почётный рыцарь из Атарии в опале и не имеет ни кола, ни двора. Всё же Девандин, следуя своим королевским суждениям, решил не рассказывать всем о том, что приказ о восстановлении Ломпатри в правах уже подписан. Он отпустил атарийского рыцаря с его бумагами на все четыре стороны и забыл обо всём об этом до того дня, как перед ним на колени бросился взмыленный солдат и, еле дыша, поведал мутную историю об убийстве рыцаря Гастия. Теперь прибывший из Дербен рыцарь Гвадемальд пролил больше света на это странное дело. Девандину требовалось время на обдумывание положения.

– Так ты говоришь, что всеми силами уговаривал его покинуть провинцию и удалиться в Амелинскую пущу? – спросил король у рыцаря.

– Всё правильно, ваше величество, – ответил Гвадемальд. – Такой человек, как Ломпатри Сельвадо, всегда идёт своим путём. Мои увещевания только подстегнут его остаться в Дербенах. Я уверен – он всё ещё там. Чем больше в Дербенах честных людей, тем меньше там бандитов, а это именно то, что нам требуется.

– Хорошо, Буртуазье, – заключил король. – Пёс с этим Ломпатри пока что. Сначала отбейте форт, разберитесь с бандитами, а потом возвращайтесь сюда. Там посмотрим, сажать вас под арест или нет. Ступайте готовиться в путь. С Базеном я поговорю – он отрядит магов в подмогу. Цепи начнём ковать сегодня же и отправим во след вашему отряду, как только они будут готовы. Сегур, ты выбери из рыцарей тех, что моложе, да погорячей и поставь их в известность, что отныне они выполняют приказы Гвадемальда Буртуазье из Кихона. Пополнишь отряд господина Гвадемальда восьмьюстами щитами. Остальных людей пусть приводят рыцари. Но чтобы от каждого не более сотни. Да, и возьми мои корабли. Они уже стоят в Токах – готовятся к зимовке. Немедленно отправь гонца, чтобы эти крысы не заснули раньше времени. Часть войска отправишь по реке, остальные догонят по Волоку. Но корабли верни сохранными!

– Всё будет сделано, – поднявшись, сказал воевода Сегур. – Две сотни дербенских, восемь от нас да ещё примерно столько же от рыцарей. Армия выйдет тысячи в две.

Король попрощался со своими рыцарями, попросив Гвадемальда завтра утром, перед отправлением заглянуть к нему ещё разок. Потом подданные короля вышли из залы в длинный коридор. Они оказались одни, среди холодных стен и поеденных молью гобеленов.

– Благодарю вас за всё, господин Сегур, – сказал тихонько Гвадемальд.

– Перестаньте, господин Гвадемальд, – отмахнувшись, ответил ему старый воевода. – Просто в тот момент запахло жареным. Наш Девандин любит подходитьк вещам с необычных сторон. Вот я и показал всем, что обычная сторона – это посадить вас под арест без всяких разбирательств.

– Похоже, он вас раскусил, – заулыбался Гвадемальд.

– С ним разве угадаешь! – согласился Сегур. – Но, как бы там ни было, господин Гвадемальд, Мир миром, а честь у нас одна на всех.

Они пожали друг другу руки и отправились в разные концы коридора: Сегур отправился на голубиную почту, писать призывы молодым рыцарям, а Гвадемальд пошёл в казармы собирать своих людей и искать плотников, которые отправятся с ним, и будут работать над строительством осадных орудий, если таковые понадобятся при штурме форта «Врата». Также, надо будет починить третьи ворота, если флаги Вирфалии снова зареют над твердыней на горном перевале Синий Вереск. Рыцарь снова прошёл в коридор с оконцами, выходившими во внутренний дворик. Бросив взгляд на клён, рыцарь как назло увидел именно тот зелёно-жёлтый лист, который никак не хотел поддаваться порывам ветра и падать на влажные камни садика. Тяжёлые воспоминания об отступлении из Дербен, которыми ему пришлось поделиться с королём и сказка нуониэля о листе надежды переплелись в одно целое, явив Гвадемальду новое осознание непостижимости мира. Рыцарю вдруг показалось, что всё, что он знал до сих пор, не имеет никакого значения. Будто все идеи, слышанные им прежде, не более чем выдумки, не имеющие ничего общего с реальным миром. Рыцарь понял, что сам внешний мир, начинающийся на поверхности его тела и не имеющий конца и края – это не более чем миф, а его внутренний мир, заканчивающийся как раз поверхностью тела, но простирающийся внутрь, в глубину его души до бесконечности, никогда не достигая центра – это совсем не миф. По крайней мере, этот мир внутренний не менее реален мира внешнего, и всякое действие во внешнем мире отражается на мире внутреннем. Гвадемальд шёл мимо окошечек, и видел поочерёдно, то клён, с опадающими листьями, то полосы каменных стен. Рыцарю стало обидно оттого, что часто в его жизни, изменения во внутреннем мире, не отражались на том, что происходило с ним в мире внешнем. Как будто бы внутренний мир был в заключении у мира внешнего, гораздо более крупного и важного. Теперь, когда Гвадемальд пришёл к пониманию, что оба этих мира бесконечно огромны, стало ясно, что один мир не может быть узником другого. Если мир внешний имеет центр, но не имеет края, а мир внутренний имеет край, но не имеет центра, то решить, который мир важнее не представляется возможным. Но сложнее всего для рыцаря оказалось решить, где же он существует на самом деле – в каком из миров. И в каком из миров ему следует быть по правде: там, на дворике с теряющим листву клёном или тут, в коридоре с бойницами и выцветшими гобеленами? Может быть, когда этот зелёно-жёлтый лист опадёт, мысли проясняться? А если лист не опадёт? Если это и есть тот лист надежды, и в скором времени Гвадемальд, не сорвавший этот лист самостоятельно, как гласит предание – лишиться чего-то очень важного, без чего невозможно существовать?

Утром следующего дня из Идрэна потянулась колонна воинов, обозы, фураж, табуны скакунов, тяжёлые деревянные вагоны, забитые разными людьми и грузами. Армия рыцаря Гвадемальда обретала физическую форму. Рождался живой организм, цель которого определена ещё до рождения – сокрушить врага. Этот гигант, непомерно сильный и до безобразия глупый, начинал свою короткую жизнь тихо и радостно, как и всякое дитя. Он был приятным на вид, прилично пах и вызывал у кого восторг, у кого мление. Скоро, этому организму потребуется пища, много пищи. Голод этого чудовища будет неутолим – сожранным окажется всё, что попадётся на пути. Этот голод и предопределит короткий век чудовища. Пища рано или поздно кончится, зверь станет дряхлым, слабым, разваливающимся на части вонючим телом. И если он не разложится напрочь, то просто сожрёт сам себя. А пока этого не произошло, необходимо, чтобы зверь выполнил своё предназначение – уничтожил чудовище подобное ему самому. Но в этом случае, ни Гвадемальд, ни воевода Сегур Крестовий, ни сам король Девандин, не предполагали, насколько громадно и свирепо то другое чудовище, поджидающее в конце пути.

Утром, перед тем, как встретиться с королём, Гвадемальд посетил внутренний дворик. Садовники не появлялись; всё вокруг мирно спало в осеннем забытьи. Три листа оставалось на клёне: два сухих, коричневых и один тот самый зелёно-жёлтый, крепкий, всё ещё полный жизненных соков. В душе рыцаря ещё теплилась надежда на то, что все три листа опадут, или же все три листа останутся на дереве, а он уедет обратно в Дербены. И всё же нет да нет, а рыцарь постоянно возвращался к мыслям о том, что же это важное в его жизни, что он потеряет, если перед ним действительно лист надежды, который ни один человек в здравом уме не осмелится сорвать.

На этот раз короля Девандина он встретил в королевской кузне. В холощёных штанах с голым торсом, потный король качал меха, раздувая угли. Подмастерьев и кузнецов нигде не было. Король в одиночку занимался созданием какой-то оковки для щита.

– Видишь, Буртуазье, какое дело ты устроил? – спросил у рыцаря король, напряжённо качая меха и не давая своему собеседнику помогать себе. – Забрал у меня армию. Теперь вот самостоятельно готовлюсь защищать град стольный! Шучу я! А ты людей береги! Сегур уже доложил, что рыцарям отправлен мой приказ. Они нагонят тебя на марше. Ты по реке скорее дойдёшь до форта. Все остальные, по моим разумениям, догонят тебя за три-четыре дня.

Король отложил своё занятие, подошёл ближе к Гвадемальду и стал вытирать руки о старую грязную тряпку.

– Все эти разбойники и тьма за третьими вратами, конечно, очень меня волнуют, – продолжал король, – но скажу прямо, рыцарь – ты всё исправишь. Я в тебя верю.

– Служу верой и правдой! – вытянувшись по струнке, отрапортовал Гвадемальд, но король тут же хлестнул его по груди грязной тряпкой.

– Перестань! – рявкнул Девандин. – Знаешь ведь, что не по нраву мне такое. Не для того я сказ начал, чтобы ты мне рвение своё выказывал. Я это говорю к тому, чтобы ты одно дело делал, а другого не портил. Понимаешь, о чём я толкую?

– Чего же здесь испортить можно, ваше величество? – удивился Гвадемальд.

– Ломпатри! Смекаешь теперь, милый друг? – ответил король. – Разговор наш вспомни: ты обмолвился, что не хотел ухода рыцаря Ломпатри из Дербен. Конечно, чем больше рыцарей в провинции, тем хлопотнее разбойникам. Но разве в этом истинная причина твоих желаний держать этого атарийца поближе? Ты чувствовал, что это правильный шаг, но не знал, почему. А я тебе скажу, почему. Ломпатри разыскивается за убийство рыцаря Гастия. Если он не объявится в ближайшее время, отношения с Атарией ухудшатся. Я не хочу войны, король Хорад тоже. А хочет ли войны Варалусия?

– Рыцари Варалусии не уступают в чести нашим рыцарям, – ответил Гвадемальд. На самом деле, он не знал, что ответить своему королю, и поэтому сделал это странное, но справедливое заявление.

– Но рыцари Варалусии должны считаться с тем, что их земли граничат с Местифалией и Сарварией. А когда в тамошних землях узнают, что Атария лишилась своего главного воеводы, что придёт им на ум?

– За Местифалию и Сарварию я не ручаюсь, ваше величество. Там нет рыцарей, – ответил Гвадемальд.

– Последний раз Ломпатри видели в наших землях. И если он умрёт, вину за его смерть повесят на нас. Тогда уже никто не усомниться в том, что рыцари начали резать друг друга. А это, мой друг Буртуазье, конец Троецарствия. Война. Приведи мне Ломпатри и его сказочное существо. Здесь, в моём дворце атариец заявит, что не убивал Гастия, а сказочное существо, если оно так благородно, как ты говоришь, сознается в содеянном.

– Но этот нуониэль потерял память, – сказал Гвадемальд.

– Не родился ещё тот счастливчик, которому довелось убить, а потом забыть это на веки вечные, – ответил король. – Память вернётся, и он сознается. Мы отпустим Ломпатри к королю Хораду, а это полено казним прилюдно. Он всё равно сказочный, и ему положено отрубить голову. Так вот пусть ценою жизни своей сохранит мир в Троецарствии.

– Похоже, мир в Троецарствии настолько важная вещь для вас, что без этого невозможно существовать, – подумав, сказал рыцарь.

– Существовать? А война, по-твоему, это существование? – тихо спросил король.

– Господин Ломпатри считает делом чести оберегать господина нуониэля. Он уверен, что это создание спасло ему жизнь. Не думаю, что смогу уговорить господина Ломпатри привезти сказочное существо на казнь.

– Мне нужен этот Ломпатри здесь в Идрэне! – нахмурившись, зарычал король Девандин, – Он великий человек, и его слóва о том, что не он убил Гастия, будет достаточно для предотвращения войны. А на это ходячее полено, на это недоразумение природы мне наплевать! И на Ломпатри тоже! Не хочу об этом больше слышать! Реши проблему!

Король выкинул грязную тряпку прямо на раскалённые угли, снял фартук и направился прочь.

– И не потеряй мои торговые корабли! – бросил Девандин напоследок.

Гвадемальд не двигался с места. Он дождался, пока тряпка на углях не исчезнет в языках пламени, и только после этого направился к выходу.

Рыцарь быстро прошёл по внутреннему дворику к той самой двери, что ведёт в тёмный коридор, по которому можно добраться до подсобных помещений. Там и находился чёрный ход, через который Гвадемальд и попадал во дворец. Перед дверью рыцарь замешкал. За стенами дворца его ждал верный конь и воины из личной охраны. Гвадемальд мысленно уже сидел верхом, обдумывал приказы, которые отдаст своим людям, рассчитывал путь до ближайшего лагеря. И всё же, стоя перед дубовой дверью, Гвадемальд ещё раз обернулся на клён. Дерево стояло совершенно нагим. И лишь один зелёно-жёлтый лист всё ещё крепко держался за свою ветвь.

«Мир в Троецарствии? – подумал Гвадемальд. – Неужели это то самое важное, что я потеряю, и без чего не смогу существовать? Нет, нет! Это жизненно важно для короля Девандина. А для такого рыцаря как я война – это кузня чести и имени».

На дворик обрушились порывы холодного осеннего ветра. Собранные в кучки листья взвились вихрями и разлетелись по влажным дорожкам, по подстриженным кустам и по сникшей траве.

«Давай, приятель, – говорил Гвадемальд клёну, – сбрасывай его. Закончим эти игры. Не заставишь же ты меня всю дорогу до Дербен биться над тем, что же в моей жизни есть такого важно, чего мне нельзя терять».

– Господин Гвадемальд! – послышалось вдруг из тёмного коридора, в который всё никак не решался войти рыцарь. – Господин, это вы?

Вдруг из темноты выглянул верховный маг Байсен одетый в тяжёлый кожаный походный плащ.

– Слава свету, что я вас встретил! – залепетал улыбчивый маг. – Я уж думал, что совсем отстал от вас. Я ведь с вами отправляюсь! Мы будем вместе! Как хорошо, что вы ещё здесь! Вы ведь отправляетесь по реке? Знаете, я уже ходил по нашей Дикой до самого озера Аин. Чудесные, красивые места!

Гвадемальд смолчал. Он приветствовал мага поклоном и снова глянул на лист надежды. Убедившись, что тот всё ещё на своём месте, рыцарь юркнул за магом в тёмный проход за дубовой дверью.

Глава 17 «В тени Скола»

Ледяные горы с жёсткой непогодой остались позади, но здесь внизу, на пригорьи, путникам легче не стало: холодный ветер всё так же пробирал до костей. Спасало только движение и надежда на то, что вечером разрешат погреться у костра. И когда впереди показался тонкий столбик дыма, возвышающийся над мёртвой луговой травой, люди приободрились. Пожелтевшая, сникшая трава намочила всех по пояс. Не спасли ни кожаные штаны, ни сапоги, ни хитрые крестьянские лапти на все случаи жизни. Путники буквально утопали в этой траве, пробираясь через снопы, как сквозь застывшие волны. Глядели больше под ноги, не замечая ни высокого неба, подёрнутого перистыми облаками, напоминающими скелет какого-то большого, невиданного чудища, ни гор позади, пугающих своим величием, ни верхушки Скола, видневшейся впереди в синеватой дымке за холмами, озарёнными косыми солнечными лучами. Ночной спуск с гор дался нелегко, и появившийся ниоткуда дымок, чьим бы он ни оказался, манил к себе воспоминаниями о тепле.

Подойдя ближе, путники увидели человека. Он поднялся из травы прямо возле серого дымового столба. Это оказался крестьянин Мот. Признав своих, он ринулся навстречу. Сошлись посреди луга.

– Здорóво сходили? – поинтересовался Мот.

– Уж не зазря, – ответил ему Навой.

– Маловато вас, – заметил крестьянин.

– Огонь – это хорошо, – сказал Ломпатри. – Сейчас обогреемся и в лагерь. Вы где встали?

– Под холмом, – ответил Мот, махнув рукою в ту сторону, где луг забирал вверх, скрывая тёмную полоску леса справа и горную гряду слева. – О детях разузнали?

– В поселении у Скола они.

– Хвала вам, господин Ломпатри! – радостно воскликнул Мот.

Маленький костерок больше коптил сырым хворостом, нежели обогревал дозорную стоянку Мота. Но путникам и такой привал вполне подошёл; они рухнули на подмятую траву, охая и вздыхая от усталости. Только нуониэль Тимбер Линггер спокойно сел у костра, скрестив ноги, и стал греть руки над робкими языками пламени. Мот предложил путникам воды и сушёного мяса. Напились вдоволь, но мяса никто не взял: устали все настолько, что, несмотря на голод, есть уже не хотелось. Стали потихоньку проваливаться в сон. Мот устроился у костра напротив нуониэля и подозрительно глянул на сказочное существо.

– Чёй-то ты сменился, а? – обратился он к Тимберу. Нуониэль в ответ слегка улыбнулся и кивнул. – Ну, молви тады!

Тимбер коснулся указательным пальцем своего виска, а потом сделал жест кистями рук, напоминающий то ли распускание цветка, то ли медленный всплеск воды, когда в неё кидают камень.

– Брешешь! – удивлённо воскликнул Мот, догадавшись, что хотел сказать ему нуониэль. – Вот радость-то! Совсем, значит, оправился. Эка невидаль, Закич мастер – выходил как тебя. А вот, слышал я, ты в деле ратном шибко хорош. Это тоже вспомнил?

Нуониэль отмахнулся и прилёг, закрыв глаза. Мот не стал его больше беспокоить. Крестьянин подложил в костёр хворосту и стал ждать, когда путники проснуться. Он обрадовался и тому, что они целы и невредимы, и тому, что теперь все снова вместе. Новость о том, что господин нуониэль вылечился, привела крестьянина в состояние тихого внутреннего восторга. Как и все из Степков, Мот относился к Тимберу Линггеру с подозрением; он не мог понять, что же на уме у этого существа, но в то же время крестьянин жалел этого раненного и немого члена отряда. Что до отсутствия бандита Акоша, Мот и спрашивать не хотел, куда делся этот негодяй: без него уж точно лучше. Смутил радужный настрой Мота старый, грязный мешок, который тащил за собой старый слуга Воська. Видывал он такие мешки, пропитанные снизу запёкшейся кровью.

Проспали не более двух часов. Затем компания выдвинулась к основному лагерю в холмах. Когда они поднимались на первый из холмов, разделяющий плоский луг от той местности, где земля то там, то тут встала на дыбы, перед путниками ещё раз открылся Скол от самых своих корней до теряющейся в небесной вышине верхушки. Но теперь это был не далёкий Скол, который они видели с откосов горной цепи, а настоящий, ощутимый и громадный. Подходя всё ближе и ближе, уже различая разломы и трещины в его каменных склонах, Ломпатри, Воська, Тимбер Линггер и Навой постепенно осознавали непостижимость размеров этой глыбы.

Добравшись до стоянки, нуониэль первым делом кинулся к раненому Вандегрифу. Закич в это время обрабатывал рану. Нуониэль достал одну из своих бутылочек с отваром Идеминеля и передал Закичу. Коневод недовольно что-то буркнул в ответ и сразу же принялся наносить чудодейственное средство на раны.

– Успешно? – поинтересовался Вандегриф у Ломпатри, пока тот осматривал колья с насаженными на них волчьими головами, выставленными вокруг стоянки для отпугивания хищников.

– Вполне, господин Вандегриф, – ответил Ломпатри и, подсев к Закичу, стал заглядывать ему через плечо на рану рыцаря.

– Шёл бы ты, рыцарь! – рявкнул на него Закич, перестав врачевать. – Шёл бы ты, да присел поодаль!

Ломпатри, не отвечая на грубость, отодвинулся и обратился к Вандегрифу:

– Верхом ехать сможете, господин?

– Я и без коня хоть сейчас в бой, господин Ломпатри, – ответил Вандегриф.

– Да, – снова забурчал Закич, – а через неделю я тебе ногу с мертвянкой отпиливать буду.

Ломпатри хотел ответить Закичу, но не успел. Рыцарь Вандегриф заговорил вперёд него:

– Вижу, вы с нашим другом Акошем разминулись, – заметил рыцарь, глядя на крестьян, обнимающихся друг с другом на радостях встречи.

– Пёс с ним! – ответил Ломпатри. – Нашему Великому Господину стоит переживать не из-за какого-то главаря шайки, а из-за потери одного из своих Белых Саванов.

Ломпатри обернулся на Воську, пытающегося приладить грязный мешок на свою лошадь и при этом не испачкаться.

– Даже не стану спрашивать, как вам это удалось, господин Ломпатри. А что с детьми?

Услышав вопрос о детях, все стихли и стали внимательно слушать разговор рыцарей.

– Лучше и быть не может, господин Вандегриф, – ответил Ломпатри. – Они живы и совсем рядом. Мы освободим их если не сегодня ночью, то завтра утром.

– Ночью в этих краях запросто не походишь, – сказал черноволосый рыцарь. – Волки здесь шибко люты. Ночью подходят совсем близко. Да и если через реку снова справляться, опять беды накличем.

Ломпатри подозвал нуониэля и попросил показать свои карты. Тимбер вытащил из футляра крупный пергамент и развернул прямо на лежащем Вандегрифе. Это была та карта, которую он показывал рыцарю Гвадемальду в белом шатре. По движениям сказочного существа, Закич понял – что-то изменилось. Коневод даже забыл поворчать на то, что разложенная грязная карта мешает ему врачевать и вообще, может заразить мертвянкой. Нуониэль открыл коробочку с письменными принадлежностями, плюнул в чернильницу, обмакнул туда одну из веточек на своей голове и принялся писать выводить на карте странные символы. Делал он это в очерченной рамке, которую сам же нарисовал ещё в палатке Гвадемальда, когда тот показал ему место, где упал Скол. Тогда Тимбер лишь отметил место падения незамысловатым рисунком и приготовил рамочку, в которой собирался пояснить своё новое изображение. Теперь он помнил, как писать на своём языке и с лёгкостью вывел витиеватую надпись из символов, похожих на чёрные звёздочки. Острая на конце веточка, росшая на голове нуониэля, справлялась с нанесением чернил лучше любого пера. Тимбер указал на свежую надпись, а потом указал на Скол, находящийся так близко к лагерю, что его невозможно было не только не видеть, но невозможно было и не ощущать каким-то особым чувством, отвечающим, наверное, за осознание опасности или необратимости судьбы.

– Это Скол, – объяснил жесты нуониэля подошедший к ним Воська. То, что делал нуониэль, оказалось понятно всем, но Воська, всё равно переводил сказочное существо, на всякий случай.

– Мы здесь, – говорил старый слуга. – А здесь дети. Надо пройти к реке и дойти до этого места со здешнего берега. А в самом лагере есть брод.

– Он всё верно говорит, – добавил Лорни, посмотрев на карту. – Пройдём вдоль реки и окажемся на том месте, которое видели из «наблюдальни». Здесь часов пять пути будет.

– А ты пошустрел, зверушка, – заметил Вандегриф, глядя на нуониэля.

– Господин Вандегриф, прошу знакомиться – господин Тимбер Линггер, – сказал Ломпатри.

– Всемогущие! – воскликнул Закич.

– Упасти тебя свет! – удивился Вандегриф. – Но, помнится, вы говорили, что если наш господин Тимбер, как там дальше его… вспомнит о былом, в ваших отношениях произойдут некие неприятные изменения.

– Мы с этим разобрались. Не правда ли, господин Тимбер? – обратился Ломпатри к нуониэлю.

В ответ нуониэль наспех кивнул.

– Так куда же вы теперь, господин? – спросил Вандегриф. Тимбер отмахнулся.

– Господин Тимбер Линггер говорит, что дойдёт с вами до поселения, где держат детей, а после…

– Лишний воин нам не помешает, – заметил Вандегриф.

– Коль вы об этом, господин, – сказал Ломпатри и обратился затем ко всем присутствующим, – Воины нам нужны. Отец, Шляпа, Солдат, Жених, – сказал он, смотря на крестьян Мота, Еленю, Навоя и Молнезара, – вы не воины. Даже ты, Солдат. Дело нам предстоит вести с Белыми Саванами. Не с одним, а, по меньшей мере, с тремя. Вы все не мои люди, и не мне вам приказывать. Поэтому сами решайте, кто готов к сражению, а кто останется в стороне. Что молчите?

Отвечать рыцарю никто не хотел. Видимо, они решили, что Ломпатри желает приободрить их перед нелёгким делом. Но это оказалось не так.

– Двое из вас погибли при схватке с обычными разбойниками, – продолжал рыцарь, будто убеждая людей не идти до самого конца. – А ваш Лучник теперь может прослыть счастливчиком, если вновь станет ходить на своих двоих. По рассказам дедов и отцов, поди, слышали, кто такие Белые Саваны, и как яростно они сражаются. В своей школе они обучаются сражаться сразу с двумя мечами. Однажды они чуть не захватили всё Троецарствие. С тех пор все ждут их возвращения. И вот, они на нашей земле. Только на этот раз у нас есть кое-что против их острых клинков.

Ломпатри указал на нуониэля, всё так же изучавшего карту. Сказочное существо обратило внимание на происходящее лишь тогда, когда все вперили в него взгляды.

– Прошу иметь честь – господин Тимбер Линггер, – гордо заявил Ломпатри. – Меня поразило то, с какой лёгкостью он одолел одного из этих закутанных в простыни кривляк! Моя Илиана, да с дюжиной таких воинов я бы отправился в Варварию и спалил бы её дотла! Господин Тимбер Линггер, то, как мы с вами познакомились, бросает тень на мою честь. Поставить вас на ноги – это меньшее, что я мог сделать для вас, дабы сгладить своё грубое пренебрежение к вам и вашему роду. Для меня нет большей чести, чем биться теперь с вами в одном строю! Уверен, когда мы прибудем в Идрэн, на суде примут во внимание то, что вы делаете для нас сейчас. Возможно, вас даже оправдают. Но я бы так далеко не загадывал.

Нуониэль поднялся, подошёл к Ломпатри, коснулся правой рукой своего левого плеча и медленно поклонился в пояс. Делал он всё это не спеша, учтиво и благородно. Даже Вандегриф, с удивлением наблюдал за действиями сказочного существа. Был бы этот нуониэль простецким парнем вроде Закича, не принял бы высокопарную рыцарскую речь столь близко, не счёл бы необходимым подняться и откланяться по всем правилам хорошего тона. Ломпатри и сам немало удивился ответу нуониэля. Рыцарь, не ожидавший подобной реакции, смутился и объявил всем, что теперь ему необходимо продумать план действий, а всем прочим, подготовиться к заключительному бою.

Рыцари просидели над картой битый час. Ночью передвигаться не решились. С утра начинать движение поздно: тогда к поселению отряд подошёл бы к полудню, в наихудшее время для штурма. Приняли решение часть пути одолеть сегодня же, переночевать по-тихому на полпути, снятся перед рассветом и утром с наскока взять поселение и освободить пленных детей. Застряли и долго спорили о том, как не наткнуться на возможные дозоры и не попасть в лапы здешних лютых волков.

– Беспокойны вы, господин Ломпатри, – заметил Вандегриф, когда обсуждение зашло в тупик. – Что-то всё же случилось там в горах. Чего вы мне не говорите?

Ломпатри ничего не ответил. Он поднялся и прошёлся по лагерю. Остановился рыцарь возле одного из кольев, на котором была насажена волчья голова. Стоял конец листобоя, но, несмотря на прохладу, голодные мошки всё ещё роились над неожиданным лакомством. Ломпатри некоторое время смотрел на Скол; громадина действительно выглядела так, как о ней рассказывали люди – перевёрнутые горы. Рыцарь окинул взором холмистую местность и заметил в низине, под кустом паренька Ейко, бывшего прислужника магов, обосновавшихся в древних развалинах.

– А что это он там? – спросил Ломпатри у Лорни, сидевшего на валуне и штопающего свои грязные лохмотья.

– Прутья ищет, – ответил скиталец. – Для своего голубя. Вон его птица летает. Хотите, чтобы я позвал паренька?

– Пустое, – отмахнулся Ломпатри.

– Коль заметит кто? – спросил Лорни. – Пусть и птицу свою ловит, а то её и подавно версты за две видать.

– Никто нас не увидит. А увидят – что с того? Либо нападут, либо снимутся с места и дадут дёру. Коль биться станут, то нам легче – топать меньше, а побегут – догоним.

– Тогда у нас всё хорошо? – поинтересовался Лорни. – Или как ваш Воська говорит: «всё в порядке».

– Белый Саван сказал, что я умру, помнишь? – чуть помолчав, спросил Ломпатри.

– Да уж, ляпнул, падший. Тёмные его попутали. Да и нуониэль, Тимбер Линггер этот туда же. Только вы же не отнеслись к этому серьёзно? Вы ведь не думаете, что они знают что-то такое, что неизвестно вам да мне?

– Такие как этот Белый Саван не бросают слова на ветер. Не думаю, что он сказал это лишь для того, чтобы меня позлить. А господин Тимбер Линггер теперь ещё загадочнее, чем прежде.

– Мне кажется, вы переживаете зря, господин Ломпатри, – заметил Лорни. – Вы опытный воин. Бьюсь об заклад, вам не раз пророчили скорую кончину.

Ломпатри обернулся; лагерь тихо собирался в дорогу. Только Закич, делая вид, что всецело поглощён сборами, то и дело кидал в сторону Ломпатри и Лорни подозрительные взгляды.

– Смерти я не боюсь, – нахмурившись, ответил Ломпатри, снова переводя взор на Ейко, отрезающего от кустов прутики. – Просто не могу понять, чего же я упустил во всё этом деле. Да, и спасибо тебе, Скиталец Лорни, за то, что уговорил господина нуониэля не уходить от нас.

– Знаете что, господин Ломпатри, – вдруг заговорил Лорни таким тоном, будто бы его осенило. – А ведь Белый Саван сказал именно так: «вы даже не догадываетесь, зачем Великий Господин похитил этих детей». Выходит, приказ шёл с самого верху! И почему этот Саван сказал, что Великий Господин не посылал его убить вас? Будто бы это была его – Савана – собственная идея.

Ломпатри аж вздрогнул. Он обернулся в сторону Лорни и долго смотрел на скитальца широко-раскрытыми глазами.

– Вертепы! – выругался рыцарь. – А ты, паренёк, смышлёный пёс!

– Так я вроде… – забубнил Лорни. – Я ничего такого и не говорил особливо.

Лицо Ломпатри вдруг озарила хитрая улыбка, а ехидный прищур сложил морщинками кожу у краёв глаз. Рыцарь догадался о том, что пытался понять с давних пор. Теперь, он победоносно посмотрел на холмы, где к нему бежал Ейко, что-то кричавший и размахивающий пучком хвороста. Дурачок орал так, что весь лагерь кинулся ему навстречу, ругаясь на оборванца за то, что своим криком он вот-вот сдаст их местонахождение. А рыцарь Ломпатри уже плевать хотел на скрытность и тишину: ему казалось, что теперь он почти раскрыл планы Великого Господина.

– Слава Белого Единорога идёт впереди него, – заговорил Ломпатри сам с собою. – Белый Саван не соврал: его не посылали убить меня. Этому Великому Господину не нужна моя смерть. Он хочет чего-то ещё.

Выступили через час. Прошли вдоль реки, перешли на другой берег по порогам и к вечеру оказались под полуголыми кронами берёзовой рощи. Начался дождь. Путники устроились в низине, выставили часовых и стали разводить небольшой костерок. Воське никак не удавалось раздуть пламя – сырая берёзовая кора только дымила. Ломпатри взялся за дело сам, но и у него не спорилось.

– Откуда вас рыцарей, эдаких бестолочей, берут? – фыркнул Закич, заметив тщетные попытки Ломпатри.

– Сейчас разведём! – не унывал рыцарь.

– Сейчас, сейчас! Что ни поручи вашей благородной братии – всё испоганите! – бурчал Закич.

Вместо того чтобы заткнуть коневоду рот, Ломпатри лишь глянул на него, улыбнулся и снова принялся бить кремнием об огниво и дуть на трут. Закич демонстративно плюнул и пошёл прочь. Он поднялся на край низины и впотьмах увидел впереди грязные одежды скитальца Лорни. Закич тут же повернул в другую сторону, и тихонько удалился, стараясь остаться незамеченным. Очень скоро он наткнулся на Ейко, который тоже сидел в дозоре. Правда, толку от паренька было мало: он плёл из прутиков клетку для своего голубя и совсем не следил за лесом. К тому же голубь важно расхаживал тут же в кустах, и громко курлыкал. Закич присел рядом с бывшим жреческим слугой.

– Затеплили? – спросил тот о костре.

– Куда им! – отмахнулся Закич. – Руки-крюки.

– Не говори так, – весело сказал Ейко, продолжая плести клетку. – Господин Ломпатри опытный и замечательный человек!

– Да уж! – вздохнул Закич. – Только вот друзей выбирать не умеет.

– Не говори так! – испуганно прошептал Ейко, поглядывая по сторонам – никто ли его не услышал. – Это не правда! Умеет он! Вон, глянь, меня не прогнал. И все тут люди добрые и хорошие.

– Не доверяю я этому скитальцу, – тихонько заметил Закич, протягивая пустую ладонь голубю, который важно подошёл к нему и стал с опаской посматривать в глаза.

– Отчего же! – добродушно удивился Ейко, продолжив своё рукоделие. – Он человек умный. Вон, книжка у него есть. И на гору наших сводил. Теперь знаем, где детей искать. А коль мыслишь, что господину Ломпатри ты не по норову, так то напрасно.

– Тоже мне! – возмутился Закич, поднялся и пылко отряхнул штаны от приставших к заднему месту листьев и ветоши. – Мне в их норове нет нужды и задаром! Пущай со скитальцем куры друг другу строят. Нет у меня забот иных!

Закич направился обратно к костру, который, похоже, уже удалось зажечь.

– Как по мне, – прошептал ему вослед Ейко, – Господин Ломпатри тебя пуще других почитает.

– Погляжу, ты у нас шибко умный! – пригрозив кулаком, ответил ему Закич. – За голубями ходи, а не соображения тут выдумывай!

По части соображений, Ейко оказался не последним в отряде. Именно ему в голову пришла идея, как разведать дорогу впереди и не наткнуться на засаду. Пришлась кстати и невероятная способность бойкого почитателя рыцарей понимать голубей и призывать их простым поднятием руки. Ейко соорудил маленькую клетку и посадил туда свою птицу. Клетку дали Лорни и отправили вперёд. Условились: если Лорни кого увидит или что случится, скиталец сразу выпустит голубя. Сам Ейко обещал, что верный крылатый друг тут же вернётся к нему. Скиталец Лорни поддержал идею, ведь разбойники из здешних лесов знали о нём – причудливом мужичке в лохмотьях, и относились так, как и положено относиться к скитальцу – с уважением и почётом. Впрочем, для бандитов и разбойников уважение и почёт заканчивались на том, что они просто не убили Лорни при первой встрече, и не грабили его при всех последующих сретениях.

Ночью не спали. Дождь перестал лить, а порывистый ветер угнал тяжёлые облака за горы. На небе засияли звёзды, и вновь взорам уставших путников явилась Гранёная Луна. Пришлось пожертвовать конём, чтобы отвадить снующих поблизости волков. На ночь, одной лошади голодным хищникам хватит. Выступил отряд затемно, когда стало ясно, что никто всё равно не спит, а рассвет уже близко. Лорни, как и задумали, отправился вперёд. Когда его факел стал едва различим за деревьями, с места снялись и остальные. Компания вышла из подлеска на берег реки Волчьей и пошла вниз по течению. Шли тихо. Иногда из лесу доносился хруст сучков – это Лорни пробирался через чащу. Вскоре отряд добрался до того места, которое Ломпатри видел из «наблюдальни» – до оврага, где река бежала быстрее, журча о белые камни. Ветер вновь нагнал туч, и на путников обрушился ливень. Стали ждать Лорни, но скиталец всё не объявлялся. В конце концов, Вандегриф стал обдумывать новый план, решив, что Лорни схватили, и теперь противник знает о грядущем нападении. Но Ломпатри не отвечал на предложения своего черноволосого собрата, а лишь улыбался, сжимая скулы и вглядываясь в потёмки. Тяжёлые тучи всё лили дождём, а вымокшие путники всё ждали своего разведчика. Незаметно сделалось совсем светло, и Вандегриф предложил Ломпатри отступить вверх по реке. Только Белый Единорог держался спокойно и отступать не собирался. Тут и объявился скиталец. Донесение Лорни обрадовало спутников: лагерь ещё спал.

– А где это ты так долго таскался? – спросил у Лорни Закич.

– Коль ты лучше можешь по лесу впотьмах прыгать, так и шёл бы, – ответил Лорни.

– Нет, рыцарь Вандегриф, ты только глянь! – негодовал Закич. – Парнишка плутал невесть где и с кем, нам в бой идти по его слову, а великий воевода даже не усомнится!

– Ты господина Ломпатри воевать не учи! – ответил Вандегриф, но как-то без особого напора, будто бы где-то внутри, рыцарь соглашался с опасениями Закича.

– Вас поучишь! – огрызался Закич. – Но прежняя осторожность нашего вождя почему-то исчезает каждый раз, как дело касается Скитальца.

Лорни лежал тут же на земле, в ожидании команды к бою и всё слышал. Ломпатри будто бы и не обращал внимания на этот разговор, а лишь всматривался вперёд, чего-то выжидая.

– Я никого ни в чём не хочу обвинять, но, – продолжил Закич, но тут Ломпатри кинулся на него и схватил за ворот.

– Мы отряд, – зарычал на Закича рыцарь, вплотную приблизив своё мокрое лицо к лицу коневода. – Мы едины как никогда!

В это время в поселении, состоявшем из нескольких захудалых лачуг, бодрствовали лишь трое постовых. Двое грелись под навесом у тлеющего костра, а третий поодаль прятался от дождя под накидкой из толстой кожи, у входа в одно из покосившихся строений. Эти трое не сразу заметили, как из леса появился рыцарь с сияющим мечом в одной руке и щитом в другой. Засечки и вмятины на изображении белого единорога, делали честь и щиту и его хозяину. Следом из лесу вышел черноволосый верзила без щита, но с таким длинным мечом, что можно было бы перерубить им целого коня. За ними появился мужичок поменьше с топором и странный тип в плаще с чем-то продолговатым, завёрнутым в лохмотья. На опушке леса стоял кто-то ещё, держа под уздцы огромного тяжеловеса-коня, в кожаной попоне и чешуйчатом наморднике-шлеме.

– Атария, бой! – закричал вдруг первый рыцарь и стал стучать обухом клинка о свой тяжёлый щит.

– Акир за Атарию! – заорал черноволосый верзила.

Бандиты продолжали удивлённо глазеть на промокших незваных гостей, держащих оружие наготове. И лишь после того, как мужик с топором прокричал «За короля Девандина!», постовые поняли, что сегодня на землю прольётся не только дождь.

Двое из-под навеса неторопливо направились навстречу гостям, расчехляя свои ржавые мечи, вероятно, найденные на могилах прежних владельцев. Третий схватился за кривоё копьё и побежал от лачуги к лачуге, открывая двери и крича что-то неразборчивое внутрь. На улицу стали выбегать разбойники, вооружённые кто чем, полуголые, сонные, пьяные, совершенно неготовые к бою. Рыцарь двинулся вперёд на постовых, храня молчание, дыша ровно и глубоко. Ощущение прохлады и дождя исчезло, тяжесть щита и меча налили мышцы рук крепким железом напряжённости, появилось желание бежать вперёд, двигаться быстрее ветра и кричать. Кричать, что есть мочи. И Ломпатри закричал. Он орал так, что в обычном состоянии, его связки просто порвались бы, но сейчас, в преддверии горячего боя всё было иным. Возможно, кричали и другие, но рыцарь этого не слышал. Да и собственный ор Ломпатри воспринимал как фон дыхания – ровного, глубокого дыхания, проходящего сквозь тело огромными волнами живительной силы, кристаллизующейся в мясе рук, ног, спины и шеи, и выплёскивающейся сильными ударами смерти на обречённых врагов. Первым стал постовой, желавший с набегу сразить рыцаря. Мощный удар наотмашь оказался предсказуемым настолько, что рыцарю даже не пришлось закрываться от него щитом. Спокойный шаг в сторону, и спина врага открыта для контрудара. Ломпатри ударил беднягу ногой по обратной стороне коленки. Противник потерял равновесие и чуть не упал, подставив руку. Но сияющий рыцарский меч уже вонзился в подмышку, где кожаная броня подвязана старой бечёвкой. Когда клинок перерубил несколько нитей, Ломпатри ещё раз припомнил, что Воська так и не раздобыл ему кожи для его ратного костюма. Туловище рыцаря защищала кираса, подвязанная кручёной льняной тканью, трещащей от любого серьёзного взмаха мечом. «Будем бить не подставляясь в таком доспехе», – задумал Ломпатри, вынимая окроплённый кровью меч из тела обмякающего врага. После этого первого пошли следующие враги, без счёта и разбора. Рыцарь не видел, как его друзья кинулись в бой, не замечал того, сколько человек атаковало его в отдельный момент – всё, что его волновало, это кровь, пот, дождь и грязь, смешавшиеся в скользкую плёнку, обволокшую меч, тело, щит, землю и мешающую размахнуться, как следует, шагнуть, как надо и делать выпады так, чтобы эти твари умирали быстрее, чем подтягиваются их соратники. Ещё рыцарь ждал появления Белых Саванов. Он понимал, что эти опытные вояки наперво кинут в бой немуштрованный сброд, и лишь затем сами пойдут в нападение. Вандегриф и Навой тоже бились пока лишь с обычными бандитами; кто-то из врагов был крепче и моложе, кто-то худее и неопытнее. Для ражего Вандегрифа, свистнувшего себе на подмогу верного коня Грифу, даже столпившиеся враги не стали проблемой: верхом на Грифе, он рассеял их по всему поселению. Мот, подавший Грифу и помогший рыцарю сесть в седло, затем примкнул к своему земляку Навою. Как и наказал Ломпатри, крестьяне стали держаться вместе. Но Ломпатри так же наказал молодняку – Молнезару, Елене и Ейко, не вступать в дело, держаться в лесу возле коней и Воськи. Только этот приказ рыцаря не выполнили: Молнезар кинулся в битву сразу после того, как Ломпатри заколол своего первого врага. За пареньком кинулись и Еленя с Ейко. Каждый, ослушавшийся приказа имел на то свои причины. Молнезар жаждал спасти свою молодую жену Всенежу. Еленю раздражало то, что его отец Навой всё еще нянчится с ним как с ребёнком и не даёт драться наравне со всеми. Ейко же не видел ничего кроме Ломпатри, и когда тот ринулся в бой, парень забыл все приказания и поспешил вослед своему кумиру. Но, оказавшись на передовой, молодняк хоть и не отступил, а всё же слегка заробел, прибился к Навою с Мотом, и уже всем скопом они стали бить неприятеля. Закичу и Лорни рыцарь ничего не приказал. Несмотря на это, Закич взялся за своё старенькое копьё и аккуратно пошёл в атаку, подбирая врагов поменьше. Лорни поднял вражью пику и аккуратно направился за Закичем, держа оружие так, как держал коневод. Что до нуониэля, то он в сражении почти не участвовал. Он медленно двинулся на врагов, уступив дорогу рыцарям и крестьянам. Застигнутые врасплох враги и не заметили сливающийся с лесом грязный зелёный плащ. Лишь один из разбойников, достаточно крепкого телосложения, приметил Тимбера и решил сразиться с ним. Он появился одним из последних, вышел из самой дальней лачуги. Пурпурный кафтан рыцаря Ломпатри приходился ему впору. Ринувшись на противника, разбойник вдруг ощутил на лице что-то мягкое и влажное – это были тряпки, которые нуониэль использовал вместо ножен. Тимбер Линггер снова применил свою хитрость: кинул в противника какую-то вещь, чтобы сбить с толку. Нуониэль швырнул тряпки в приближающегося врага и сразу же приготовился нанести удар мечом. И хоть разбойник пришёл в замешательство от этих внезапных тряпок, всё же сумел быстро понять, что происходит, крепче сжать меч и рубануть им по врагу. Но нуониэль Тимбер Линггер легко направил своим клинком ржавый меч разбойника в сторону, толкнул бедолагу в грудь и сильно ударил по виску навершием своего меча. Брызги крови и пота окропили драгоценный камень украшающий изящное навершие меча. Враг пал ниц без сознания, а нуониэль двинулся далее, внимательно следя за происходящим. Он спокойно дошёл до одного из строений, дверь которого подпирала доска. Нуониэль пнул по ней и доска отлетела в сторону. Тимбер отворил дверь и заглянул во тьму лачуги. Оттуда на него испуганными глазами смотрели худые и напуганные люди. Когда один из них встал в полный рост, нуониэль сделал шаг назад и жестом предложил выйти наружу. Люди внутри увидали, как горстка крестьян и два рыцаря режут ненавистных бандитов. Страх и изнеможение узников исчезли. Несчастные люди превратились в воинов, благословлённых праведным гневом. Они спешно вышли под дождь, стали подбирать всё, что можно использовать как оружие, и двинулись на своих заклятых врагов. Некоторые метнулись к двум другим лачугам, скинули с них засовы и выпустили остальных узников. Потом освобождённые сбились в кучку и стали забивать пойманных бандитов с особой жестокостью.

Нестройные ряды разбойников, если слово «ряды» вообще можно применить к этой куче оборванцев, стали стремительно редеть. Выжившие кинулись наутёк. Вандегрифу пришлось погоняться за ними между лачуг, чтобы не дать уйти в лес: рыцари не хотели, чтобы по всей провинции разлетелась весть о том, что штольни Скола – это дело прошлое. Последнего разбойника убил Навой, выхвативший лук у своего сына Елени. Вандегриф как раз заметил этого последнего и кинулся в его сторону. Только вот рыцарь уже понимал, что не успеет догнать свою жертву: слишком близко тот подбежал к подлеску. Навой смекнул это и опередил рыцаря, пустив в спину убегающего роковую стрелу. Вандегриф резко остановился подле лежащего на земле трупа и с удивлением стал высматривать того, кто так метко справился с работой.

Ломпатри огляделся. Кругом лежали трупы бандитов, а все его люди остались живы. Рыцарь вытащил левую руку из тугих кожаных ремней тяжёлого щита и пошёл куда-то в сторону. Оживальный щит на мгновение удержал равновесие на своём остром конце, а затем шлёпнулся в лужи серо-коричневой грязи.

– Ну! – вскрикнул Ломпатри, раскинув руки. По долу его сияющего меча на эфес стекала густая кровь, аловевшая от капель дождя,размывавших её изначально багровый окрас. – Выходи, тварь подземная! Ты этого хотел? Хотел меня! Вот я! Так давай, кидай сюда своих покорных девчонок в белых подвенечных платьях! Где твои хвалёные Белые Саваны.

Ломпатри подошёл к валявшемуся в грязи мешку, и достал оттуда обезображенную голову. Он поднял её вверх за волосы и стал прохаживаться по лагерю, показывая ужасный трофей своему невидимому собеседнику.

– Смотри! – кричал он. – Одна из твоих девиц! Содрать белое платье с этой, оказалось не так и сложно! Думаешь, ты водишь меня за нос?

Некоторое время Ломпатри ждал ответа, но никто ему не отвечал. Мот и Молнезар тем временем подбежали к лачуге, запертой тяжёлым засовом, открыли дверь и кинулись внутрь. Остальные участники похода тоже подтянулись. Только Лорни продолжал наблюдать за рыцарем. Когда Ломпатри это заметил, он обратился к скитальцу:

– Что, паренёк, боится меня твой Великий Господин, – сказал рыцарь.

– С чего это он мой? – недоверчиво спросил Лорни.

– Всё оказалось слишком гладко, – выкинув голову Белого Савана, сказал Ломпатри. – Ты появился в нужный момент и дал советы, решившие всё. Я всю жизнь воюю и знаю – такого не бывает. Тебя подсадили к нам, чтобы направлять в нужную сторону.

– Господин рыцарь, вы очень глубоко ошибаетесь! – разгневанно ответил Лорни, поняв, что Ломпатри подозревает его в гнусном преступлении.

– Неужели! – рассмеялся Ломпатри. – Бьюсь об заклад, даже господин нуониэль понял это!

Господин нуониэль в этот момент слушал разговор рыцаря и скитальца стоя поодаль, рядом с тем единственным разбойником в пурпурном кафтане, которого он сам поверг в этой схватке. За нуониэлем собрались освобождённые крестьяне, они с опаской поглядывали по сторонам, крепко сжимая палки и оружие, подобранное с тел своих узурпаторов. Кто-то из освобождённых поднял с земли копьё с ржавым наконечником и прицелился им в лежащего лицом вниз разбойника. Нуониэль остановил его, а сам легонько пнул бессознательное тело. Разбойник дрогнул, стал мычать, шевелить руками и ногами. Ломпатри и Лорни продолжали ругаться. Они уже приготовились накинуться друг на друга, как раздался отчаянный крик. Это паренёк Молнезар лишился рассудка.

Открыв лачугу, крестьяне обнаружили похищенных детей. Но с несчастными, перемазанными в грязи малютками не оказалось самой старшей девушки Всенежи, молодой жены Молнезара. По словам детей, её почти сразу же увезли куда-то ещё, а в это поселение девушка и не попадала.

Молнезар стоял на коленях в грязи и орал так громко, как только может человек. В мгновение Закич подскочил к нему, обхватил за шею и заткнул рот ладонью. Молнезар стал вырываться, кусаться, поднялся на ноги и попытался вырваться из объятий коневода, крепко прижимавшего его к себе. Но ничего не получалось – Закич крепко держал паренька и сдавливал ему рот, чтобы он не орал. И хоть звук не вырывался наружу, глушимый рукою коневода, Молнезар продолжал истошно кричать. Ломпатри понимал, что происходит что-то неладное, но никак не мог осознать, что же случилось. И только когда над толпой крестьян послышались возгласы «одной нет», «девушки не нашли», «не все дети там», рыцарь всё понял.

– Зачем я тебе? – громко прокричал Ломпатри, обращаясь непонятно к кому. – Что ты от меня хочешь?

Рыцарь смотрел на кричащего Молнезара и никак не мог собрать свои мысли воедино. Он понимал, что его водят за нос, что он пешка и нить его судьбы в руках кого-то ещё, но что на самом деле происходило, Ломпатри никак не мог сообразить. Он бормотал себе под нос предположения, просчитывал вслух варианты и тут же отметал их как невозможные. Рыцарь приближался к Молнезару, не замечая, что Лорни не отстаёт от него и всё ещё пытается доказать, что не предатель. Рыцарь не замечал, как нуониэль и Воська пытаются оградить выжившего бандита, ползающего в грязи, от расправы шумных крестьян, готовых разорвать своего недавнего стража. Не волновал рыцаря и спор Мота с Навоем, сцепившихся по поводу того, что делать дальше. Ломпатри прошёл мимо Закича с Молнезаром и продолжил удаляться от поселения в лес, всё бормоча себе под нос обрывки мыслей о сложившемся положении. Неизвестно, куда бы так он пришёл, и когда остановился, если бы на его пути не вырос Вандегриф. Черноволосый рыцарь взял своего друга за плечи и прямо спросил:

– Где она?

Конечно же, он имел в виду Всенежу, жену Молнезара. Ломпатри думал и об этом, потому что похищение детей непонятным образом оказывалось в центре его рассуждений.

– Принимая во внимание её возраст, – ответил механически Ломпатри, смотря сквозь своего друга в даль, – лежит бездыханная в лесу. А волки у неё ноги доедают.

– Нет! – встряхнув рыцаря, рявкнул Вандегриф так, как никогда не позволял себе в отношении Ломпатри. – Она может быть только в одном месте!

– Форт «Врата», – признался Ломпатри. – Да, она может быть только там. И я не могу найти этому объяснения. Зачем разделять детей? Почему?

– Будет время подумать об этом, – ответил Вандегриф, с опаской поглядывая на тёмный лес. – Сейчас надо здесь разобраться и исчезнуть. Думать лучше в безопасном месте, а не на поле боя.

– Да, – согласился Ломпатри, приходя в себя, – думать надо до начала битвы.

Ломпатри развернулся и увидел перед собой полный разброд. Рыцарь громогласно гаркнул, привлекая всеобщее внимание. Он спешно подошёл к Навою и Моту и отчитал их за то, что стоят без дела.

– Шляпа, бери парнишку и следи за детьми! – скомандовал Ломпатри Елене и бывшему слуге жрецов Ейко. – Солдат, Отец! Из пленных набрать дружину и трупы врагов сложить для подсчёта! Как после сражения! Ты, Солдат, знаешь. Здесь что?

Ломпатри подошёл к нуониэлю и Воське, которые еле сдерживали разъярённых крестьян, стремящихся заколоть сидевшего в луже грязи разбойника. Большинство недавних пленников присмирели, завидев, как рыцарь отдаёт приказы своим людям, а вот человек десять, те, что стояли рядом с нуониэлем и кричали более прочих, всё никак не могли угомониться.

– Господин Вандегриф! – крикнул Ломпатри, остановившись возле потасовки. Все стихли: Ломпатри ещё не утратил свою способность голосом подчинять себе внимание большого количества людей.

– Мне нужна ваша помощь, господин рыцарь, – продолжил Ломпатри. – Надо выяснить, кто у этой челяди за главного и узнать, чего им надобно от моих людей.

Только Вандегриф решил вмешаться, как из толпы вышел худой человек в рваном балахоне. Он ничем не отличался от остальных – таких же замученных и озлобленных людей, доведённых до отчаянной ярости.

– Мой господин, этот человек, – начал крестьянин, указывая на разбойника, но Ломпатри резко оборвал его.

– Твой господин – рыцарь Гвадемальд, невежда! – крикнул он, сделав шаг вперёд. Крестьянин в страхе попятился назад. Всё это проходило под аккомпанемент воя Молнезара, чей рот изо всех сил закрывал Закич. Звук прорывался сквозь руку коневода, приобретая оттенок бесконечного отчаяния. Хуже воя был только дождь; холодный, густыми, почти замёрзшими в град каплями, падающий в грязь. Жар боя уже утих и люди стали остывать, всё яснее ощущая непогоду.

– Хочешь убить этого гада? – спросил Ломпатри. Крестьянин не ответил, а лишь опасливо притупил взгляд. – Не твоё это дело, жизней лишать!

Ломпатри подошёл к сидящему в грязи разбойнику.

– Раздевайся! – скомандовал рыцарь. Разбойник спешно расстегнул кафтан и подал его Ломпатри. Рыцарь принял заляпанный в грязи кафтан, отыскал тайный карман, вскрыл его и вытащил смятый, вымокший пергамент. Развернув его, рыцарь улыбнулся.

– Снова в седле, моя Илиана! – проговорил он шёпотом и аккуратно свернул пергамент, спрятав под кирасу.

– Воська! Приведи в добрый вид! – приказал он и кинул слуге грязные одежды. Потом он снова глянул на стоящего на коленях разбойника. Тот дрожал как осиновый лист. Ломпатри толкнул его сапогом в плечо. Разбойник повалился на спину и стал защищать голову руками: он думал, что сейчас его будут пинать.

– Где это белое тряпьё? – спросил у него Ломпатри и покрутил в руке меч, показывая, что сейчас воспользуется своим оружием.

– Ушли Саваны, ушли! – бегло ответил разбойник таким жалостным и плаксивым голосом, что в правдивости его слов можно было не сомневаться.

– И где они, ты не знаешь? – всё же спросил рыцарь, хоть и не имел никаких сомнений в том, что этот «гад» действительно ничего не ведает.

– Простите, господин, я не знаю! – взмолился поверженный разбойник.

Ломпатри отвёл меч назад, кинулся на разбойника, схватил его за грудки и подтянул к своему лицу так близко, что тот почувствовал на себе кровавое дыхание рыцаря.

– Простить!? – заорал Ломпатри. – Ты меня упрашивать смеешь? Ты никто, падаль! Твоя кровь дешевле дерьма, в котором ты измазан!

Рыцарь приставил свой меч к животу разбойника и уже хотел надавить на рукоять, проткнув это жалкое, хнычущее создание, как тут его хлопнули по плечу. Рыцарь яростно кинул взгляд вверх, но, увидев, что его одёрнул нуониэль, умерил свой пыл. Сказочное существо мотало головой, очевидно, пытаясь остановить Ломпатри.

– Подземные твари! Что вы делаете, господин нуониэль? – возмутился Ломпатри. – Уподобились моему старому, тупому слуге, жалеющему пленников, только потому, что они пленники?

– Пленников убивать нельзя! – прохныкал разбойник, дрожащий, как осиновый лист.

Услышав это, Ломпатри вонзил меч в землю рядом с разбойником, сжал руку в кулак и два раза зарядил по лицу «гада». Потом он швырнул разбойника в лужу, встал над ним и принялся пинать ногами в живот, по ногам, в голову и куда попало.

– Пленник? – орал рыцарь, нанося серьёзные, тяжёлые удары. – Ты тварь! Ты гнида подколодная! Пленники бывают только на войне! Ты и в солдатах не ходил, тварь! Ты не платишь дани своему господину! Ты никто!

Ни крестьяне, ни Вандегриф, ни нуониэль не остановили рыцаря. Утерев нос, Ломпатри сам прекратил пинать окровавленное, измазанное в грязи тело. Оно ещё шевелилось, пускало пузыри, месило ногами коричневую кашу, и впивалась пальцами в мягкую землю. Ломпатри взглянул на нуониэля. Сказочное существо сделало несколько знаков.

– Что вы делаете? – перевёл жесты в слова Воська. – Нет, нет! Погодите. Господин нуониэль хочет спросить: «что вы здесь делаете»? Как вы сюда попали?

– Перестань нести чушь, Воська, – вспылил Ломпатри, подойдя при этом не к своему слуге, а к нуониэлю. Рыцарь подошёл очень близко и посмотрел прямо в глаза. – Ты старый дурак! Господин нуониэль не может говорить мне сейчас подобной ерунды!

Нуониэль медленно поднял палец и ткнул им в грудь Ломпатри. Потом он этим пальцем коснулся своего виска. Рыцарь понял, что нуониэль просит его начать думать. Только вот подобная просьба выглядела для Ломпатри как издёвка: рыцарь привык сам быть тем, кто говорит другим, что делать. Тут же, в окружении прочих людей, его самого просят изменить поведение и сделать то, что он пока не делает. Удовлетворить такую просьбу рыцарь не мог. Отвечать не пришлось: нуониэль прочёл всё сам в глазах Ломпатри. Тогда сказочное существо сделало ещё несколько знаков, более сложных, со сжатием кулака, качанием головы и указанием на оружие, торчащее из земли.

– Это война, господин, – переводил Воська. – Начните думать, как на войне, и вы сами всё поймёте.

– Много же вы о войнах знаете, господин! – яростно зарычал Ломпатри. – Что господин Вандегриф со своими рассуждениями о том, что стоит делать на поле боя, что вы теперь с вашими загадками!

– Господин Тимбер Линггер говорит, что дело не в войне, а в том, как вы думаете, – переводил старый слуга. – Когда вы думаете так, как будто бы ведёте сражение – всё получается.

Ломпатри отошёл от нуониэля и снова навис над корчащемся от боли разбойником. Рыцарь упёр руки в боки и с полминуты думал. Потом он резко подошёл к нуониэлю.

– При всём моём уважении, господин нуониэль, – начал рыцарь, на первый взгляд, спокойным тоном, и всё же изрядно на взводе, – позвольте мне усомниться в том, что вы способны разрешить эту загадку ловчее меня. Видите ли, господин, дело в том, что одна невидимая заноза так глубоко засела у меня под ногтём, что мочи нет от зуда. Я догадался без вашей помощи, что эта заноза знает о моём присутствии в Дербенах. Я смекнул, что всё это похищение детей состряпано лишь для того, чтобы заманить меня в ловушку. Возможно, разделив детей, отправив младших сюда, а одну постарше в форт «Врата», эта заноза устроила мне эдакое испытание на смышлёность. Мол, как я выкручусь из всего этого. Я допускаю, что слуга жрецов не подсадной и вполне понимаю, что Скиталец, пусть и имел дело с бандитами, нас не сдал. Я прекрасно понимаю, что эта заноза Великий Господин хочет, чтобы я отправился в форт за этой некому ненужной девкой. И, естественно, даже самая последняя корова в Дербенах понимает, что этому Великому Господину от меня что-то требуется. А так как мне от него ничего не надо, да и что бы он мне не предложил, я всё равно его предложение отвергну, ответьте мне, господин нуониэль, если вы всё так ловко смекаете, каким способом я могу переиграть эту зудящую занозу?

Позади засуетились освобождённые крестьяне. Послышались возгласы о том, что пора убить бандита, и если рыцарь не может, то крестьяне сами сделают это. Вандегриф встал между бандитом и крестьянами, понимая, что подобные вопросы должен решать только Ломпатри, но никак не чернь.

– Кто вы? – перевёл Воська, после того, как нуониэль сделал пару незатейливых знаков.

– Что за странный вопрос! – удивился рыцарь. – Я Ломпатри Сельвадо. Вы это прекрасно знаете.

– Кто вы ещё? – снова заговорил Воська.

– Ещё? К чему эти непонятные вопросы, не имеющие смысла? Я воевода Атарии, известный моим врагам как Белый Единорог.

Довольный нуониэль улыбнулся и кивнул, намекая на то, что именно здесь Ломпатри стоит задуматься. И рыцарь задумался. Самым важным оказалось слово «известный».

– Кого ждут в форте «Врата»? – спросил нуониэль через Воську.

– Они ждут Белого Единорога, – без колебаний ответил Ломпатри.

Затем нуониэль начал показывать очень много знаков, один из которых выглядел довольно зловещим: сказочное существо провело пальцем поперёк своей забинтованной шеи.

– Господин нуониэль спрашивает, помните ли вы, как он сказал, что вы умрёте? – перевёл старый слуга. – В горах. Тогда и Белый Саван сказал так же.

– Да, я помню это, – ответил недовольный Ломпатри. Рыцарь думал об этих словах слишком часто, и теперь начал успокаивать свой пыл, силясь разобраться в том, о чём говорил нуониэль. – Но я ещё слишком мало выпил, чтобы самому окочуриться. Чтобы избавиться от меня, придётся убить. И если вы знаете того, кто способен это сделать, скажите мне!

Нуониэль в ответ сделал лишь один знак. Он ткнул рыцаря в грудь, по его старой поношенной кирасе, не подвязанной с одной стороны, потому что старый Воська всё ещё не раздобыл кожаной тесьмы для этого дела. Ответ сказочного существа удивил Ломпатри, но нуониэль не заставил себя ждать. Он снова начал говорить руками, да так, что Воська аж схватился за голову.

– Мой господин, – начал старый слуга, – это всё слишком сложно для меня. Но я попробую. Убить вас можете лишь вы сами. Великий Господин в форте ждёт Белого Единорога, но внутри Единорога есть Ломпатри. И Великий Господин не знает, какой это Ломпатри. Ведь вы и сами не знаете этого, ибо внутри вас двое: один, который убивает пленного, а другой, который оставляет его в живых. Убив пленника, вы убьёте того Ломпатри, который щадит, а оставив в живых этого несчастного, убьёте того рыцаря, который пленника убивает. В любом случае один Ломпатри будет мёртв. И вопрос не в том, какого Ломпатри вы хотите уничтожить, а в том, какой из Ломпатри менее выгоден Великому Господину.

Эту речь слышал не только рыцарь, но и крестьяне, Закич, Лорни и Вандегриф. Никто из них ничего не понял. Все стояли молча и ждали. Ломпатри вернулся к пленному, уже стоявшему в луже на коленях, взял у Вандегрифа острый мизерикорд и стал разглядывать, как крупные, густые капли холодного дождя, падают на блестящее лезвие незатейливого оружия для добивания поверженных противников.

– Я часто думаю о смерти, – сказал тихо Ломпатри. – Особенно в последнее время. Когда у тебя ничего нет, и ты идёшь по миру, размышляя, продать свой золотой медальон или нет, тебя невольно посещают мысли о кончине. Я тут подумал, что ведь есть люди, которые умирают в страхе, а есть те, которые умирают спокойно. Меня не покидала мысль о том, что те, кто умирают спокойно, должны знать такое, что гонит страх загробной жизни прочь. И, в конце концов, я понял что это. Они знают, что прожили свою жизнь до конца. Они сделали всё, что должны были сделать. У них не осталось больше важных и неважных дел. Они узнали всё, что положено, и теперь готовы к тому, чтобы пойти дальше. А те, кто страшатся покинуть этот мир, ясно осознают, что сделали не всё, что было в их силах. Возможно, они не признаются в этом, но они чувствуют, что могли бы сделать больше. Что есть ещё дела, что не всё, что дано понять – понято, и не всё, что дано совершить – совершено. Поэтому, уход пугает их. Должен признаться, что смерть всё ещё внушает мне страх. Потому что, когда умирают те, кто не боится смерти, они остаются сами собой на века, как в этом мире, так и в следующем. А когда умирают боящиеся, они становятся кем-то или чем-то другим. Говорите, надо убить одного из Ломпатри? Сколько раз я уже убивал и того и другого! Так подумать, я уже давно мёртв. Выходит, мне и бояться смерти смысла нет.

Ломпатри снова подошёл к нуониэлю и вручил ему мизерикорд Вандегрифа.

– Ваша мудрость, господин Тимбер Линггер, кажется всеобъемлющей, – сказал рыцарь. – Но стоит призадуматься, в этой мудрости столько же нелепости, сколько в обычных крестьянских россказнях о похищениях принцесс и о драконах.

Высказав это сказочному существу, рыцарь направился к лесу. По пути он расшнуровал кирасу с левого бока, а не найдя тесьмы на правом, тихонько выругался на своего старого слугу. Он сжал в руке пергамент короля и расстегнул кирасу. Железное облачение упало в лужу у его ног. Рыцарь пожал плечами – холодный дождь пробирал до костей. Ломпатри вытянул руку назад, как обычно делал, прося у Воськи что-то. Старый слуга засеменил к своему господину и подал грязный пурпурный кафтан.

– Авось, я постираю наперво? – спросил Воська, но, не дождавшись ответа, всё же отдал кафтан.

Ломпатри укутался в грязные одежды, ссутулился, и побрёл куда-то прочь от этого гиблого места. Золотые леса на вершине Скола засияли в лучах солнца, пробившихся сквозь плотную завесу хмурых туч.

Глава 18 «Бочка эля над облаками»

Пурпурный плащ рыцаря мелькнул среди деревьев. Нуониэль прошёл следом. Ломпатри стоял у одного из поваленных деревьев. Здесь, вблизи падения небесных скал, куда ни глянь, везде то дерево лежит, растопырив свои корни хищной лапой, то острый валун торчит из земли наклонённый так, что его вершина всегда указывает на Скол. Рыцарь стоял по пояс в жёлтых травах и о чём-то напряжённо думал. Дождь моросил и моросил, вымывая из леса остатки ярких осенних красок.

Тимбер Линггер подошёл к Ломпатри, достал из своей подорожной сумки бутылочку с отваром идеминеля и выпил её. Сказочное существо скрючилось и закашляло. Нуониэль закрывал рот кулаком, чтобы сдержать спазмы, но они всё равно пробивались сквозь больное горло. Ломпатри, погружённый в свои думы, не обратил на нуониэля внимания.

– Я знаю, о чём ты думаешь, – засопел Тимбер, выпрямившись и отдышавшись. – Я отправляюсь на Скол по дороге, которую знает только дикий человек, проживший полжизни в лесу. Этот степковый паренёк Молнезар отправляется за своей женой в форт, где его непременно убьют. А ты стремишься вернуться в свой фамильный замок.

Ломпатри посмотрел на нуониэля, а тот продолжал, но уже не столь сиплым голосом:

– Ещё ты хочешь разобраться, что же здесь происходит и кто этот Великий Господин. Ты не обретёшь покой, пока не узнаешь, что задумал твой противник и зачем ищет тебя. Если вернёшься в свой замок, никогда не разгадаешь загадку Великого Господина. А если отправишься в форт…

– Он убьёт меня, – закончил Ломпатри.

– Нет, – мотая головою, сказал Тимбер, – Только ты сам можешь убить себя. Я уже говорил тебе об этом. К тому же, Великий Господин приготовил для тебя нечто, требующее, чтобы ты жил. Хотя бы некоторое время. Но если ты отправишься в форт, ты рискуешь не вернуться в свой замок.

– Вернуться я могу только с вашей помощью, – начал Ломпатри. – Я пройду через Вирфалию только, если вас казнят за убийство господина Гастия. Если же я и доберусь до дому без вашей казни, то мой дом уже не будет таким, как раньше. Убийство повесят на меня, и начнётся война. Скорее всего, начнётся. Коль я отправлюсь в форт с этим парнишкой, то сгину там вместе с ним. Без вас сгину, а с вами, возможно и нет. Не знаю, кто этот Великий Господин, но я никогда не видел воина сильнее вас. Пойди вы с нами в форт, всё может обернуться не столь трагично. Видите, господин нуониэль, вы нужны мне вне зависимости оттого, куда я направлюсь.

– Всё же путь вы должны выбрать сами, – сказал Тимбер и сделал несколько шагов вперёд. Он положил руку на упавшее дерево. От прикосновения кора посыпалась в траву, и под рукой нуониэля оказался белёсый сосновый ствол, гладкий и влажный.

– Что там, на Сколе? Откуда такое стремление забраться на верх? – спросил Ломпатри.

– У нуониэлей не принято задавать много вопросов, но я отвечу вам, рыцарь Ломпатри, владыка провинции Айну. Заглянув в дальнозор, я вспомнил свою жизнь. Потому что через это звездочётово устройство я увидел одно из тех существ, встреченных мне в дни, когда я был ещё побегом. Я был такой же зелёный, как наш Молнезар. Мои ветви были мягче и легче. И в те времена тоже шла война. Эти существа сражались со своими врагами, а я помогал. Хотя, мог и остаться в стороне. Эта война вышла короткой – враги разбили существ без особых усилий. Эти враги славятся тем, что коль начинают войну против кого, то не останавливаются, пока не убьют всех до последнего. Так сгинуло с лица земли много рас. А теперь, на верху Скола я вижу одно из существ, которое осталось в живых. Я должен узнать, как это случилось. Это очень важно. Ведь в ту войну ещё не существовало оружия, которым можно убить этих врагов. Сейчас оружие есть, но это оружие только одно. Другого такого нет. А одного меча недостаточно, чтобы одолеть всех врагов. Если существует другой способ, пусть не убить, но хотя бы просто выжить в войне с этими врагами, это значит, что есть надежда. Надежда на то, что враги не всесильны.

Тимбер Линггер говорил тихо и медленно. Его голос дрожал, и каждое слово звенело тревогой, отдающейся эхом в тёмном прошлом. От рассказа нуониэля веяло холодом, и Ломпатри почувствовал, как по рукам побежали мурашки.

– Кто эти враги? – спросил Ломпатри, ощущая, как вместе с холодом его укутывает и невидимая пелена страха.

– Вы люди забыли про этих врагов, но продолжаете о них говорить.

– Забыли, но говорим о них? – переспросил Ломпатри. – Как это возможно?

– Сколько вопросов, господин рыцарь, – сказал Тимбер и закашлял; действие отвара начало ослабевать. – Но это и вправду возможно. Я много раз слышал, как вы поминаете этих врагов.

– Варвары? Белые Саваны с островов? – снова заговорил Ломпатри, не осознавая, что всё это тоже вопросы.

– Нет, это не Саваны, – просипел Тимбер Линггер.

– Вертепы! – начал ругаться Ломпатри. – Подземные твари! Скажите же, господин!

Тимбер Линггер перестал гладить ствол сосны и обернулся.

– О да, рыцарь, – еле слышно ответил нуониэль, кивая головою, – Они самые. Подземные твари.

Тимбер Линггер сделал резкий выдох и кашлянул. Затем он повернулся и пошёл прочь. Ломпатри с минуту думал, а потом поспешил вслед своему собеседнику.

– «Подземные твари» – это просто устойчивое выражение. Ругательство, если хотите. Господин нуониэль, а что за оружие вы упомянули? – спросил рыцарь.

Нуониэль обернулся, поднял свой меч, завёрнутый в тряпьё, и ткнул в него пальцем. Затем он снова продолжил путь, а Ломпатри так и встал, как вкопанный.

– Эко лихо! – пробубнил он, почёсывая затылок. – Каждый ответ рождает с десяток вопросов! И важных вопросов, имеющих значение. Не таких, как те, о которых говорил рыцарь Гвадемальд. Господин нуониэль, подождите!

***

Дорога шла по ущелью и постоянно забирала куда-то вверх. Местами приходилось ползти на карачках, чтобы одолеть крутую тропу. Прокладывал путь Лорни. Только Скиталец знал, как подняться на Дербенский Скол. После стычки с Ломпатри, Лорни выглядел чернее тучи; он хмурился, отмалчивался и вёл спутников не оборачиваясь и не поднимая на них глаза. Когда дело в лагере у штолен увенчалось относительным успехом, а рыцарь Ломпатри погрузился в свои длительные раздумья, народ пришёл в недоумение и просто ждал, что же произойдёт. Вандегриф отделил живых от мёртвых, назначил Закича и Лорни врачевать раненых, выставил патрули. А нуониэль Тимбер Линггер привёл из леса уже не того понурого Ломпатри, который не знал, что ему делать. Белый Единорог принял решение отправляться за нуониэлем. Вандегриф не стал спорить и что-либо спрашивать. Степковых, вместе с освобождёнными детьми и крестьянами, рыцарь с собой не взял. Он переговорил с Навоем и Мотом, и они согласились провести людей через лес к Волоку и дальше до Степков. «Если король Хорад дорожит своим фортом, то его люди уже в провинции», – сказал Ломпатри крестьянам, побаивающимся без сопровождения рыцарей отправляться в путь. Пленного бандита Ломпатри не убил. Рыцарь отдал его Навою и приказал сдать вирфалийским солдатам при первой возможности. Молнезару Ломпатри сказал: «Можешь отправляться в форт сам, а можешь с нами. Только нам ещё в одно место по пути заскочить требуется». Парнишка ничего не ответил, а лишь кивнул, даже не взглянув на рыцаря. Когда Ломпатри закрыл все вопросы, компания из восьми человек села на коней и выдвинулась к Сколу. За прокладывающим путь Лорни парой шли Тимбер Линггер и Молнезар, следом рыцари Ломпатри и Вандегриф на своём статном коне Грифе. За рыцарями Закич и Воська, а замыкал шествие бывший слуга жрецов Ейко. Ломпатри решил взять его «про запас», ведь из всех только он бывал в форте «Врата», когда обучал своих голубей новым дербенским маршрутам. Да, рыцарь Гвадемальд может быть уже на подходе, и маленькому отряду вряд ли предстоит брать в осаду целый форт, а потом идти на штурм. Но пока Гвадемальда не видно, и придёт ли он вообще – неизвестно.

Через несколько часов пути коней отпустили на луг: четвероногим помощникам не место на горных тропах. Путники взвалили на себя припасов, чтобы протянуть несколько дней. Воська приладил к бочонку гвадемальского эля ремни из верёвки и взвалил увесистую поклажу себе на спину. Ничего кроме этого бочонка старый слуга потащить не смог. Закич тихонько выругался на это безобразие и взял на себя то, что не осилил Воська.

Когда Скол рухнул, по нему пошла трещина. С годами она превратилась в широкую расселину, а однажды огромная часть Скола откололась и ушла в мягкую почву, завалившись на бок. Так из расселины получилось ущелье, по которому и шли путники. Местами приходилось забираться прямо по отвесной скале, а иногда дорога выходила из ущелья, и тогда с одной стороны тропинки возвышалась каменная стена, а с другой разверзалась пропасть, с величественным видом на луга, леса и синие горы вдалеке. Когда тропинка отошла от пропасти и стала шире, плетущийся в конце бойкий и весёлый Ейко, обогнал своих спутников и поравнялся с Лорни.

– Ох, и дорожка! – посетовал бывший слуга жрецов. – Видел бы уважаемый Наимир, куда меня занесло, вот диву бы дался! А я погляжу, ты всё хмуришься. Поди, из-за той ссоры с господином Ломпатри? Будет тебе! Господин рыцарь очень хороший человек. Наверняка он уже не сердится.

– Если не угомонишься, я сам рассержусь, – проворчал в ответ Лорни, и стал ползти дальше по крутому склону.

Заночевали в пещере прямо у тропы. Кругом было полно бурелома, и костёр согрел уставших и промокших путников. Но тут наверху ветер выл так сильно, что даже усталость не смогла заставить путников выспаться, как следует. Все проснулись задолго до рассвета и усталые побрели дальше. Измотанный Ломпатри еле волочил ноги, то и дело оступался, карабкаясь вверх там, где зыбкая тропа шла чуть ли не вертикально вверх. Да и сам проводник Лорни, нет да нет, а останавливался, чтобы перевести дух. Последний раз скиталец, нуониэль, рыцарь и его верный слуга Воська нормально спали на вершине горной цепи Чнед в сторожке «наблюдальни». Потом спуск в долину, атака на лагерь у штолен и вот теперь, неуютный ночлег в холодной пещере. Даже Закич и парнишка Молнезар, которым в последние дни удалось поспать больше, притомились, карабкаясь по острым камням Скола. Только рыцарь Вандегриф не падал духом и не кряхтел лишний раз, подтягиваясь, схватившись за выступающий камень и закидывая ногу на очередной уступ. Он взбирался по отвесным камням сразу за Лорни и подавал потом руку всем остальным. Черноволосый рыцарь пожаловался лишь однажды, когда они со скитальцем чуть оторвались вперёд и остановились, переводя дух на очередном выступе. Ожидая, когда остальные подтянутся к этому уступу, и надо будет вновь подавать им руку, Вандегриф сказал:

– Тяжела дорожка.

Лорни не ответил, а лишь глянул на раненую ногу рыцаря. Шла бы дорога ровно, а не виляла бы вверх, порой переходя в скалы, по которым приходилось карабкаться, Вандегриф бы устал пуще, чем сейчас, когда ему то и дело удавалось использовать руки, чтобы продвигаться вперёд.

– Не боязно вам оставлять так своего Грифу? – спросил Лорни. – Как бы не увели.

– Мой не даст себя увести, – ответил Вандегриф, тщетно пытаясь скрыть гордость за своего каракового дэстрини. – Он знает, кто его хозяин. Да и остальные кони пойдут за ним. Не растеряются. Грифа для них будет…

– Как Ломпатри для нас, – закончил Лорни.

– Господин Ломпатри многие вещи делает правильно, – заметил Вандегриф, которого чуть покоробило то, что скиталец назвал имя рыцаря без добавления «господин», как того требовал кодекс. Всё же ругаться Вандегриф не стал, ибо понимал, что от простолюдинов нельзя требовать буквального следования кодексу и правилам.

– Многие, но не все, – уточнил Лорни, подвязывая свои разваливающиеся сапоги.

– То, что вы повздорили в лагере, ничего не значит. Я бы не делал из этого выводов. Произошло недопонимание, но теперь всё снова хорошо. Господин Ломпатри понял, что вы не предатель.

Лорни перестал поправлять свой сапог. Он резко выдохнул и отвёл взгляд от Вандегрифа. Потом встал на ноги, оттряхнул от пыли свой замызганный плащ и уставился вдаль.

– Ах, вот только не надо этого! – махнул рукою Вандегриф. – Чай, не красна девица, чтобы губы дуть да обижаться!

– Нечего тут рассиживаться! – буркнул в ответ Лорни. – Доберёмся до леса – отдохнём.

Что же такое – этот лес, путники узнали только под вечер. Когда последние лучи солнца догорали над горизонтом, скиталец вскарабкался по очередному крутому склону, висевшему прямо над лугами Дербен, и оказался на вершине Скола. Остальные, преодолев это последнее препятствие, прильнули к земле, как моряки, не видевшие суши много месяцев. Когда Ломпатри поднял глаза, он чуть не ослеп от красноватой дымки, заливавшей всё вокруг. Уставший, вымотанный тяжёлым восхождением, рыцарь забыл и о боли в ногах, и о стёртых в кровь пальцах. На вершине Скола, в последних лучах заходящего солнца, горели пламенем красные кленовые листья. Тут наверху, заканчивался один из тех немногих осенних дней, когда листья уже сменили свой окрас, но ещё не потеряли жизненные соки, а солнечные лучи, бьющие не сверху, а как бы снизу, подсвечивают листву, воспламеняя всё вокруг буйными красками угасающей жизни. На простых горах, чем выше, тем холоднее, но здесь, в кленовом лесу Скола, что-то волшебное согревало сам воздух. А может быть, просто кровь в жилах путников кипела пуще от тяжёлого восхождения? Очарованные красотой, они углубились в чащу и заночевали на одной из опушек. И хоть они всё так же находились в Дербенах, а месяц листобой завершал свой ход здесь наверху так же как и там внизу, всё казалось иным, сказочным и чарующе-прекрасным. Трава ощущалась мягче, листья прекраснее, запах костра слаще, а ночь спокойнее и глубже. Даже ветер не раздражал Ломпатри так, как раньше. Рыцарь лежал прямо на траве, слушал потрескивание угольков в костре, и смотрел на голубые звёзды, словно нарисованные на чёрной картине ночи, обрамлённой еле-движущимися кленовыми листочками.

Проснулся рыцарь поздно: солнце уже давно взошло, а костёр успел потухнуть. Остальные ещё сладко спали. Только скитальца не оказалось на месте. Его грязный плащ, служивший ему по ночам кроватью, лежал на краю опушки. Ломпатри встал и подошёл к плащу. Услышав потрескивание веток, рыцарь прошёл под кроны клёнов и вышел к тому месту, где они поднялись на скол. Здесь, над пропастью стоял Лорни и глядел куда-то вниз.

– Доброго утра! – сказал Ломпатри, не понимая, что же делает скиталец. Снова в сердце рыцаря закрались сомнения.

– Уж день, – спокойно ответил Лорни, не обращая внимания на рыцаря. – Но утро вышло добрым. Таким же и день станется. Здесь всегда так.

Ответ скитальца успокоил Ломпатри. Рыцарь даже пожалел, что снова усомнился в этом человеке. Тень предположений о тёмных помыслах, столь обыденная вещь там внизу, тут, в чарующем лесу казалась лишней и совершенно глупой.

– Но надо идти, – продолжил Лорни, направившись к стоянке. – Здесь уже недалеко. Да и дорога хорошая. Почти как будто спускаешься с холма.

Пункт назначения действительно оказался совсем близко. Менее чем через час они очутились на опушке, где стояла покосившаяся ветхая хижина. Рядом с хижиной, среди поросли, виднелась часть развалившейся стены из чёрного камня. Она тянулась с залитой солнцем опушки под красные кроны клёнов. Лорни остановился перед опушкой и обернулся к следовавшим за ним спутникам. Тимбер Линггер, как зачарованный, медленно двигался вперёд, не обращая внимания на то, что все остановились.

– Извольте радоваться! – сказал ему Лорни. – Доставил, как и просили. Услышав это, Тимбер Линггер остановился и вежливо поклонился скитальцу в знак благодарности за указанную дорогу. К ним подошёл и Закич, явно радовавшийся, что путь наконец-то завершён.

– Ишь! – громко воскликнул он. – Снова наш скиталец не набрехал! И ведь всё время от тебя все подвоха ждут! Ну что встали, благородненькие и не очень? Шевелите копытами!

Компания снова двинулась вперёд. Только Лорни после слов Закича никуда не пошёл. Он с минуту постоял, опустив голову, а потом глянул вглубь леса, на тропинку, по которой они добрались сюда от края скола. Смотрел он пристально, как будто ждал, что сейчас кто-то там появится. Отвлекли скитальца от созерцания вопли Воськи. Старый слуга, отчего-то закричал и упал навзничь в золотистую луговую траву. Ремни на бочонке, который он тащил на спине, лопнули, и эль покатился в сторону. Сам слуга на карачках пополз назад и спрятался за ногами Ломпатри. Испугавшиеся рыцари схватились за свои мечи, но из ножен их всё-таки не вынули. Заметив то, чего испугался Воська, рыцари сами опешили.

– Упаси меня свет! – вырвалось у Закича, шедшего впереди, сразу за нуониэлем.

– Вертепы! Оно шевелится! – не без страха проговорил Вандегриф, не решаясь двинуться с места.

– Илиана, да где же такое видано! – сдержанно пробубнил Ломпатри, прикидывая, что делать дальше.

Из покосившейся хижины навстречу путникам вышло странное существо, то самое, которое Тимбер Линггер увидел в дальнозор из мирафимовой «наблюдальни». Много раз нуониэль видел его в своих снах. Теперь же, оно стояло перед ним на расстоянии нескольких шагов. Невысокого роста, может быть, на голову или две ниже самого нуониэля, худощавое, с большой головой. Но самое главное – чёрное. Чёрное с оттенком синевы и с очень большими выразительными глазами. Сейчас Тимберу эти глаза показались действительно огромными. Когда на вершине гор, он в первый раз увидел эти глаза, они показались ему мелкими и невзрачными, по сравнению с очами существа из собственных снов. Неудивительно, ведь во сне, нуониэль смотрел в очи, размером с кулак, светящиеся изнутри и изливающие струи света, вырывающиеся наружу то ли языками сине-белого пламени, то ли ручьями блестящих слёз. Однако самым удивительным в этом создании оказались его одеяния. Точнее, то, что путники поначалу приняли за наряд. С плеч чёрного существа ниспадал длинный чёрный плащ. Существо стояло завёрнутое в эти одежды с шеи до самых пят. Странным сразу же показалось то, что за плечами этот плащ как-то странно оттопыривался в стороны и вверх. Глядя пристальнее, все увидели, что этот шевелящийся плащ, покрыт шрамами, неровностями и шероховатостями, как кожа. Первым, кто понял, что это не плащ, а крылья, стал Ломпатри, видевший много раз охотничьих птиц, сидящих нахохлившимися на своих жёрдочках долгими, холодными зимними вечерами. Птицы подают свои крылья вперёд, как бы прячась в них от мороза.

Тимбер Линггер достал из подорожной сумки очередной пузырёк с отваром из идеминеля и опустошил его.

– Фрэсо Эни фи арнаэ! – сказал нуониэль прокашлявшись, и глубоко поклонился.

Чёрное существо помедлило, окинуло взглядом присутствующих, сделало шаг вперёд, отвело одну полу плаща-крыла в сторону и поклонилось в ответ, произнеся:

– Эни фрэу лои!

– Эко балакают, тусветные! – заметил Вандегриф. – Язык сломать можно.

– Благо, что балакают, а не мечами машут, – спокойно вздохнул Ломпатри.

– Не узнаю я вас, господин Ломпатри. – сказал тихонько Вандегриф, не отводя глаз от нуониэля и чёрного существа. – С каких это пор разговоры для вас стали роднее мясорубки?

– Успеем ещё повоевать, господин Вандегриф, – ответил ему Ломпатри. – Дайте и поговорить, коль у нас тут такие дела.

Существо вдруг стало махать перед собой рукою, будто бы раздвигало ветви деревьев, мешающие смотреть вперёд.

– Каири до дэсу? – спросило существо.

– Мы пришли только что, – шагнув вперёд, сказал Лорни. – Уж не вини, что такой толпой! Но здесь все надёжные люди.

– Надёжных людей у нас на родине не видели, – со странным акцентом ответило ему чёрное существо. Оно подошло к нуониэлю, протянуло к нему руку, но всё же не коснулось.

– Ты меня не знаешь, но я знаю тебя, – сказало чёрное существо. – Ты тот последний. Я буду говорить с тобой.

Существо направилось в свою хижину, а путников попросило идти следом. Это создание ступало по мокрой траве босиком. Из одежды на нём были только старые потёртые штаны из чёрной кожи и видавшая виды жилетка, подбитая овечьей шерстью с прорезями для крыльев на спине.

В следующий час путники узнали, что таких чёрных существ именуют феями. Подобное название заставило этих хмурых, бородатых мужиков улыбнуться. Лорни пришлось изрядно постараться, чтобы объяснить: феи – это общее название, и что среди них есть как мужчины, так и женщины. Если женщина, то это фея, а если мужчина – то это фей. Когда же Закич спросил, могут ли эти феи летать, Лорни не ответил. Зато Тимбер Линггер заметил, что увидеть полёт феи – это увидеть течение самой жизни. И если путники с феями, как со сказочными существами, в целом разобрались, то странность именно этой персоны продолжала удивлять несведущих ещё долго.

В хижине между тонкими досками стен зияли такие щели, что, прильнув к ним, можно было запросто разглядеть лес, опушку, небо и всё, что находилось снаружи. Зато здесь оказалось свежо и светло: косые солнечные лучи били сквозь эти щели, озаряя незамысловатое жилище полосами блестящих танцующих пылинок. Пройдя внутрь, чёрное существо объяснило, что живёт в этой лачуге только летом, а на зиму перебирается в «пато». Существо плохо говорило на человеческом языке и не знало некоторых слов. Вместо них оно использовало слова из своего языка, которые понимал только Тимбер Линггер, отчасти Лорни и, может быть, Воська, который хоть и слыл самым глупым в отряде, но всё же мог понять любого, каким бы сказочным этот кто-то не оказался. Правда, слуга рыцаря даже не слушал речь чёрного существа, потому что очень сильно боялся его. Наверное, он боялся фея сильнее, чем когда-то страшился нуониэля.

Фей и Тимбер Линггер сели за стол, а все остальные расположились, кто на стульях рядом, кто на скамейке из поваленного бревна. Лорни представил хозяину хижины членов отряда. Потом он объяснил, что прибыли они сюда исключительно потому что нуониэль потребовал этого.

– Значит, Тимбер Линггер, – повторило существо имя нуониэля, после того, как Лорни закончил знакомство. – Я называю тебя «последним». Не знаю, почему ты хочешь говорить со мной, но вот я бы говорил с тобой долго. Я правильно сказал? Так вы называете, когда проходит много времени?

Лорни кивнул ему.

– Откуда ты меня знаешь? – еле проговорил Тимбер Линггер, и залился продолжительным кашлем: действие отвара заканчивалось. Он достал ещё одну бутылочку и открыл её. Фей заинтересовался этой бутылочкой и протянул к ней руку. Нуониэль не стал пить.

– Идеминель? – спросил фей, понюхав содержимое. Тимбер кивнул. – Чтобы ты мог говорить?

Получив немой утвердительный ответ, фей в первый раз улыбнулся. Жестом он попросил подождать и поднялся со своего места. Он подошёл к комоду у дальней стены, открыл дверцу и достал оттуда разделочную доску, на которой лежал нож и прямоугольной формы каменныйбрусок. Белый брусок, сточенный ножом с одного из краёв, был аккуратно обёрнут льняной тканью. Вернувшись к столу со всем этим, фей снова сел.

– Моё имя Чиджей Энатан Арей-куле и я тафири в месте под названием Эралин Гурий Тохэ, – говорил фей, аккуратно разворачивая каменный брусок. – Это всё странно вам, но мой мир – это не ваш мир.

– Я называю своего друга Чиджей, – начал Лорни, понимая, что спутникам сложно разобраться в том, что говорит фей. – Мы знакомы уже несколько лет. Всё началось с того, что я отчаянно пытался найти путь на вершину скола. Тогда я воспользовался «звёздной наблюдальней», чтобы отыскать дорогу сюда наверх. Так же как и Тимбер Линггер, через «дальнозор» я увидел и эту хижину. Когда мне удалось найти путь на Скол, подняться сюда и дойти до этого места, я встретил и Чиджея. С тех пор я каждое лето прихожу сюда, а к зиме возвращаюсь обратно вниз. Вот и в этом году всё лето я провёл тут. Месяца не прошло с тех пор, как я вернулся в Дербены. Потом вы нашли меня и вот, я снова тут.

Фей Чиджей взял нож и стал скоблить им по каменному бруску. Под ножом росла горка белой пыли.

– Этот камень – часть Гранёной Луны, – спокойной сказал Лорни. Люди насторожились. Воська, Закич и Молнезар даже вскочили со своих мест. – В мире Чиджея Гранёная Луна не считается чем-то злым. Наоборот – она несёт добро. Чиджей использует порошок из камня, чтобы усилить действие отвара идеминеля.

– Господин Тимбер Линггер это выпьет? – подал голос бывший слуга жрецов Ейко, сидевший в самом углу и наблюдавший за всем такими удивлёнными глазами, что, казалось, они сейчас выпрыгнут наружу.

– Да, и я думаю, что он сможет говорить гораздо дольше, – ответил Лорни.

– Дольше! – радостно повторил последнее слово скитальца фей. Он взял кусочек ткани, сгрёб на него порошок, а потом, сложив ткань вдвое, аккуратно засыпал всё в бутылочку с отваром.

– Это покажется странным, но почему-то Чиджей не совсем понимает такие вещи как долго, быстро, завтра, день и ночь, – заметил Лорни. В этот момент нуониэль взял бутылочку, потряс её и выпил отвар. Он кашлянул и вздохнул с открытым ртом, издав свободный звук «Аа!»

– Феи не знают, что такое время, – заговорил Тимбер Линггер чистым голосом. – Хотя рождаются, живут и умирают, как мы все. Они видят мир, будто рыбы в озере, где вода не течёт, а стоит. Посадите фея перед окном ночью, и он не увидит, как наступит день. Но стоит ему провести перед глазами рукою, время вокруг его руки подобно воде озера придёт в движение и фей увидит полоску нового дня, будто бы нарисованную волшебной кистью.

– Невероятно! – удивился Молнезар, забывший на мгновение своё горе.

– А я понимаю, – заметил Закич. – У меня случилось такое после похода в один атарийский кабак. Сначала я заказал себе семь кружек…

– Феи, – перебил его Лорни, – не занимаются такими вещами. И нам стоит поучиться этому у них. Может, перестав ходить по кабакам, мы тоже научимся летать.

– Не пойму только одного, – послышался суровый голос Ломпатри, – как может господин Чиджей знать господина нуониэля, если они никогда не встречались и, как ты Лорни говоришь, пришли из разных миров.

– Этого я и сам не пойму, – ответил Лорни. – Возможно, Чиджей что-то путает, из-за этих проблем с временем.

– Ха! – засмеялся Чиджей. – Ты Лорни снова думаешь, что я старый! А если старый, то ничего не понимаю. Но я всё понимаю. А старый ты – человек, который ходит в кабак. А я – фей, который летает без времени.

– Господин Чиджей не из нашего мира, это верно, – серьёзно заметил Тимбер Линггер. – Есть один древний враг. И давным-давно он уничтожил всех фей. Враг этот будто чувствует жизнь своих соперников и поэтому не останавливается пока не уничтожит всех до единого. Так сталось с феями. Враг убил всех и успокоился. А если Дербенский Скол пришёл в наш мир десять лет назад, и вы явились вместе с ним, то с тех пор враг снова ощущает ваше присутствие. Он не знает, где вы и почему вы живы, но он чувствует вас. И день ото дня он приближается, окутывая тьмой и хаосом то место, где сочиться ваша жизнь. Единственная причина, по которой он до сих пор вас не нашёл и не убил – наличие другого соперника, которого тоже необходимо вырвать под корень из этого мира.

– И кто же этот соперник? – поинтересовался Закич.

– Это вы – люди, – ответил нуониэль. – Враг начал биться с вами сразу как расправился с феями. Но вы оказались очень сильны, и он до сих пор не одолел вас. К тому же, вам помогли силы, в которые вы здесь в Троецарствии больше не верите. Однако враг не остановится, а продолжит войну с вами до тех пор, пока не уничтожит каждого.

– Ясно, – всплеснул руками Вандегриф, – вечная борьба добра со злом. Так интересно, что даже скучно!

– А с чего вы, господин Вандегриф, решили, что враг – это зло, а люди – добро? – со всей серьёзностью спросил Тимбер Линггер.

– А с того, господин, что мы не сделали ничего плохого, а нас хотят убить! – не без язвы парировал черноволосый рыцарь.

– Ни вы, господин рыцарь, ни кто-либо ещё из живущих ныне не несёте в себе ни капли света, – злобно, но сдержанно ответил Тимбер Линггер, повернувшись и посмотрев прямо в глаза Вандегрифу. – Вы столь малы, что большую часть жизни размышляете о выборе своего личного пути. Лишь единицы вырастают настолько, чтобы подумать о пути своего народа, и ни один не велик настолько, чтобы задуматься о пути всех живых существ. Вы предпочитаете вешать тех, кто не из ваших рядов, закрывая глаза на то, что жизнь, текущая в них, соткана из той же силы, что ваша жизнь.

– Если мои убеждения вам противны, можете предложить поединок чести, – спокойно заявил Вандегриф.

– Мне безразлична ваша честь, – сказал Тимбер Линггер и отвернулся.

– Что я вам говорил, господин Ломпатри, – шепнул черноволосый рыцарь своему другу, – ветковолосое существо ничем не отличается от тех волков, напавших на нас ночью у переправы.

– Ветковолосое существо спасло вас от этих самых волков, дорогой господин Вандегриф, – тихонько ответил Ломпатри.

– Какое имя у вашего мира? – спросил Чиджей.

– Эритания, – ответил Лорни, но фей тут же попросил нуониэля сказать название на его языке.

– Патоэнивелис, – выговорил Тимбер такое сложное название без особого труда.

– Как интересно! Край башен света, если я правильно понимаю. Мой мир – Дарналис. Было в том мире место под названием Эралин, и там находилось то, что мы звали Гурий Тохэ. По-вашему, это означает «кладбище глаз». Это священное место, где упокоены глаза тех, кого называли марифеями – феи, с глазами из радуги. Раньше у всех фей глаза сияли дивным светом, а потом наш народ одолела гордыня, и глаза наши стали угасать. Лишь изредка появлялись на свет дети с такими радужными глазами. Их стали звать марифеями. Все глаза, которые мы нашли и глаза тех марифей, кто умирали, мы отправляли в Эралин, и хоронили в Гурий Тохэ. Всем в нашем мире, да и в вашем тоже, известно, что если в эти глаза заглянет не фей, то он тут же влюбиться в них и в фею, которой они принадлежат. Потребуется множество страданий и множество той самой странной вещи, которую вы называете временем, чтобы излечить эту страсть. Но такие как ты, Тимбер Линггер влюбляются окончательно и бесповоротно. Такие существа, как ты, впадают в оцепенение от одного вида радужных глаз. Если люди смотрят на глаз совсем чуть-чуть, то лишь дивятся его красоте. Требуется то самое время, чтобы сойти с ума и стать рабом глаза. Ваш народ, Тимбер Линггер, напротив, теряет голову в один миг. А один миг – это когда времени не существует.

– Ты не рассказывал мне об этом Чиджей, – сказал Лорни.

– Конечно! Потому что ты не «последний». А вот он, – фей указал на Тимбера, – «последний». Меня назначили тафири – то есть стражником в Гурий Тохэ. Мы должны охранять глаза, чтобы никто их не заполучил. Ведь если кто-то кроме фей получит глаза и начнёт в них смотреть, то перестанет делать что-либо ещё.

– Ибо они столь прекрасны, что ничего в мире не сравниться с прелестью созерцания оных, – закончил Тимбер Линггер тем тоном, будто бы это не его слова, а слова вычитанные им из древних скрижалей, предостерегающих будущие поколения о смертельных опасностях.

– Но вы должны понимать одну вещь про радужные глаза, – продолжал фей. – Почему они так сияют и почему столь прекрасны. Глядя сквозь глаза марифей, мы видим то, что видели все другие марифеи своими глазами во все свои жизни от начала времён до сего дня. Так мы узнали о начале времён, когда мир был един. Потом мы смотрели в эти глаза и видели миры за пределами Дарналиса. Мы видел и ваш мир. Но марифей рождалось всё меньше. Потом их совсем не стало. Последняя марифея родилась здесь, в вашем мире. И звали её…

– Аниоэй, – почти шёпотом произнёс нуониэль, но не потому, что действие идеминеля заканчивалось, а потому что иначе произнести столь важное в своей жизни имя он не мог.

– Прекрасная Аниоэй, – продолжил фей. – Прекрасные глаза. Столь светлые, что окружающие её феи не могли смотреть на них без содрогания сердца. Но, как ты говоришь, Тимбер Линггер, всех фей убили. Убили и последнюю марифею, а последним, что ей удалось увидеть – твоё лицо. Мы видели всё это на другом конце мироздания, смотря в глаз другой марифеи. Шёл мой первый день на службе в Гурий Тохэ. В этот день наш мир Дарналис умер. То, что мой друг Лорни называет Дербенским Сколом, на самом деле осколок Дарналиса. Мы с вами находимся на кладбище глаз.

– Сокровища Скола, – мрачно произнёс Ломпатри.

– Я скорее поверю в то, что некая злая сила тянет всё отребье к Сколу, чтобы добить последнего фея, нежели в эти сказки с глазами, – буркнул Вандегриф. – Как местные говорят: проклятье Скола? Так вот оно перед нами и сидит! Может, и не зря мы таких казним? Может, мы так очищаем наш мир, чтобы сюда не тянулись всякие там силы тьмы.

Но Ломпатри не обращал внимания на слова друга; множество мыслей хлынуло в его разум и заставило лихорадочно думать обо всём сразу и о самом себе в частности. Вырисовывалась картинка, которая затмевала всё, что он знал и понимал до этого момента. Вокруг все говорили, а рыцарь ничего не слышал. Кирпичик за кирпичиком складывалась мозаика. Руки Ломпатри стали подниматься, тянутся к голове. Пальцы коснулись волос, ладони обхватили виски. Всё стихло.

– Как он узнал? – спросил непонятно у кого Ломпатри. – Как Великий Господин узнал о сокровище Скола?

– Мне кажется, я понимаю, о чём ты говоришь, человек, – обратился к рыцарю Чиджей. – Все радужные глаза, о которых нам известно, находятся здесь, под нашими ногами. Ещё один глаз храню я. Но одна пара глаз появилась уже в вашем мире. Рассказывая эту историю, я лучше понимаю, что такое время, и как оно работает. С тех пор, как радужные глаза принцессы Аниоэй накрыл мрак, прошло много дней. Очень много. Но сейчас, я смотрю в свой радужный глаз, и вижу свет. Один из её глаз кем-то найден. И этот кто-то хочет найти все остальные глаза.

– Куча фейских глаз, – морщась, сказал Закич. – Звучит отвратительно. Вы, господин фей, показали бы нам свой глаз. Как-то не верится, что эти штуки такие красивые, как вы тут о них рассказываете.

– Нет! Нуониэлю нельзя на них смотреть, да и вам, людям, не стоит, – со всей серьёзность сказал фей и уже более мягко добавил: – иначе можно залипнуть.

– Как-как? – удивился Закич. – Что это за словечко?

– Это я его научил, – объяснил Лорни. – Он частенько залипает на наш закат. Вам, кстати, тоже стоит взглянуть на это; отсюда сверху он выглядит бесподобно.

Солнце пряталось за облачной дымкой, тянущейся у самого горизонта. На западе, где северные горы встречались с морем, горизонт прямой линией тянулся до сизых холмов. То ли это начинались возвышенности у портового городка Дербер, то ли отсюда, со Скола видны были уже иные берега Сарварского моря. До заката оставалось совсем недолго, но Чиджей не понимал этого. Фей просто сидел на самом краю Скола, свесив ноги в пропасть, и смотрел вдаль. Время от времени он понимал руку и проводил ею перед собой, проверяя, не начался ли уже закат в полную силу. Опушка с хижиной, окружённая лесом, оказалась не так далеко от края. Правда в этом месте обрыв круто уходил вниз, и выглядел как настоящая бездна: трава, деревца – всё росло так близко к краю, что могло показаться, будто кусок земли под ногами просто исчез, растворился.

Дербены застлал туман. У края обрыва, фей, Лорни и остальные путники видел проплывающие под ногами облака. Чиджей сидел и что-то рассказывал нуониэлю на своём странном языке. Тимбер Линггер не отвечал: действие отвара из идеминеля закончилось. Ломпатри прогуливался рядом среди деревьев, размышляя о своём. Остальные расположились у костра, разведённого тут же на краю Скола. Воська сновал от костра до хижины, где лежали все припасы, и таскал всем еду, соль, дрова и всё, что его не попросят. Паренёк Ейко усердно помогал старому слуге, немало облегчая тяжёлый труд товарища. Воська не нарадовался на своего помощника. Однако бочонок с элем – подарок рыцаря Гвадемальда – старый слуга парню не доверил. Притащив бочонок к обрыву, Воська поставил его подальше от костра, чтобы никто вперёд рыцарей не набросился на пойло. Достав краник и молоток для выбивания пробки, Воська задумался. Кубки! Конечно же, он забыл кубки! Не успел слуга метнуться обратно к вещам, как из-за деревьев появился Ломпатри.

– Ах, господин! – удивившись внезапному появлению рыцаря, воскликнул Воська. – Извольте, наконец, распить подарок благородного господина Гвадемальда Буртуазье. Сколько времени берегли бочонок, аж страшно! Дайте только срок за чашами подсуетиться.

Воська кинулся прочь к вещам. Ломпатри, не обратив внимания на пересуды слуги, подошёл к бочонку и поставил на него ногу. Сидящие у костра не видели рыцаря в собравшихся сумерках, а вот фей и нуониэль, расположившиеся подальше, отчётливо видели силуэт человека на фоне тускнеющего неба.

– Дарналиса больше нет, – сказал фей Тимберу, глядя на силуэт рыцаря. – Я плавал по чёрной пустоте среди звёзд. Теперь я здесь. Тьма сгущается вокруг меня. Смерть протягивает руки к моей шее. Зачем я им, Тимбер? Я ведь самый простой, самый обыкновенный фей, не успевший сделать в своей жизни ничего толкового. Этот большой человек Ломпатри наверняка совершил много подвигов. И совершит ещё немало. Как считаешь, много ему толку от наших с тобой разговоров?

Тимбер Линггер только пожал плечами.

К обрыву подбежал довольный Воська. В руках слуга держал два кубка, один для хозяина, а другой для рыцаря Вандегрифа, сидящего с остальными у костра. Увидев рыцаря Ломпатри у самого края, с ногой, поставленной на бочонок, Воська опешил. Чутьё подсказало слуге – хозяин не в духе. Воська не остался незамеченным: Ломпатри посмотрел на своего спутника через плечо.

– Скажи, Воська, – очень тихо начла рыцарь, – есть она – честь, или нет её?

– Господин, – со всею своей добротой ответил слуга, – да мне ли, старому и глупому слуге, знать о таком?

– Брось, Воська, – прервал его Ломпатри, недовольный тем, что слуга отвечает так, как положено отвечать в подобных случаях. – Я тебя не как слугу спрашиваю, а как… Как человека… Как того, в ком есть жизнь.

Воська молча смотрел на рыцаря, не зная, что и сказать.

– Не суди строго, – сказал вдруг Ломпатри и улыбнулся. – Все эти разговоры, миры, глаза. Непривыкший я. Или я просто давно не вкушал добротного эля!

Воська обрадовался и кивнул, в знак одобрения. Но мимолётная улыбка на лице Ломпатри тут же исчезла. Он толкнул ногою бочонок с элем и тот пропал во тьме за краем обрыва. Вскоре откуда-то снизу раздался глухой удар, отозвавшийся эхом в затянутой облаками пустоте. Кроме Воськи, это видел только Лорни; скиталец в это время сидел на одном упавшем дереве в лесу, в сторонке от всех. Чиджей не рассердился на него за то, что Лорни выдал чужакам это секретное место. Видимо, приветствие нуониэля каким-то волшебным образом сняло подозрения в нечестивости помыслов незваных гостей. И всё же, несмотря на гостеприимство фея, Лорни не находил себе места, не мог общаться со своими спутниками, и постоянно наблюдал за рыцарем Ломпатри. Теперь, когда бочонок с элем полетел вниз, вместо того, чтобы быть откупоренным и выпитым до дна, Лорни пришёл в себя. Скиталец посмотрел на рыцаря новым, чистым взглядом надежды. Лорни даже встал, чтобы подойти к рыцарю, но тут к Ломпатри приблизился повеселевший Вандегриф и потянул своего друга к костру, где сидели остальные. Потом Лорни слышал, как Воська извиняется за то, что не уберёг эль, а остальные гудят, выказывая своё негодование. Лорни решил, что лучше оставить разговор с рыцарем на утро. Возможно, будет ещё не поздно.

***

Утро первым зимним морозцем дыхнуло на сонных путников. Накануне расположились на ночлег в хижине Чиджея. Сам фей отправился ночевать в «пато». Этим словом он называл развалины башни, сокрытые лесом и голыми кустами. Когда-то башня из чёрного камня гордо возвышалась над раскидистыми клёнами, а теперь она завалилась, как срубленное дерево и лежала вросшая в мягкую почву. Мох и трава год за годом наступали на гладкий чёрный камень, блестящий от росы. Но внутри башни по-прежнему оставалось сухо и тепло. Большая часть развалилась на отдельные камни, а центральная часть строения уцелела. Тут фей и коротал холодные зимние ночи. Переделав упавшую башню в уютную полуземлянку, Чиджей сделал себе завидное укрытие.

Лорни проснулся от прохлады, лизавшей его левое плечо. Не успел он открыть глаза, как услышал голос Закича: коневод шептался с Ейко.

– Идём, находим глаз, смотрим немного, кладём обратно и на цыпочках возвращаемся сюда, – объяснял Закич.

– Ай, поймают нас! – отвечал Ейко, которому явно не нравилась вся эта затея.

– Обижаешь, парень! – давил на мальца Закич. – Не такие дела проворачивали!

– Это, какие же ещё дела? Уж не с той книгою жреческой?

– Так! Всё! – рассердился Закич. – Как же вы мне все с этой книгой надоели! И знаешь что? Обидел ты меня такими подозрениями!

– Да не хотел я, – взгрустнув, ответил Ейко. – Ты извиняй.

– Хорошо. Но тогда пошли за глазом.

– Ладно, – нехотя согласился Ейко. – А как же господин рыцарь Ломпатри?

– Ему до глаза дела нет. Он и не верит в него вовсе. А если прознает, что ты такое дело провернул – только больше тебя уважать станет.

Закич и Ейко тихонько выбрались из хижины. Лорни привстал и осмотрелся: все спали, только место рыцаря Ломпатри пустовало. Скиталец испугался. Он вскочил и кинулся вон. Рыцаря он нашёл тут же, сидящим на обломках стены. С неба падали редкие маленькие снежинки, тающие, касаясь мягкой травы. Оставшиеся лоскутки рваного тумана, таяли в нарастающем свете прохладного утра.

– Господин Ломпатри, – решительно начал скиталец.

– Доброе утро, Лорни, рад тебя видеть, – ответил Ломпатри, продолжая чистить рукоять своего меча маленькой льняной тряпочкой. От доброжелательности рыцаря Лорни стало только хуже: разговор-то предстоял не из лёгких.

– Не такое оно и доброе, господин, – сказал Лорни. – Вы будете ругаться, но я знаю, что такое честь.

– Это хорошо, – ответил Ломпатри, без намёка на неискренность. Это ещё сильнее надавило на Лорни.

– И я знаю, что поступал не по чести всю жизнь. Играя в рыцарей, я посоветовал своему другу бежать, а не сражаться насмерть. Это погубило и меня и его. Теперь, жизнь снова ставит меня перед таким выбором. И я не могу поступить так же.

– Ты редкостный счастливчик, если жизнь даёт тебе возможность исправить ошибку, – ответил Ломпатри спокойно, потирая рукоять меча.

– Признать ошибку – одно, а исправить – совсем другое, – беспокойно говорил Лорни. – Можете убить меня, но я лучше умру, чем буду жить с этим. Господин Ломпатри, предал я вас! С потрохами предал!

Глава 19 «Течение самой жизни»

Скиталец шёл по лесу, держа в руках клетку с голубем. Отряд продвигался где-то рядом, по берегу реки. Очень клонило в сон, ведь последние дни выдались не из лёгких. Лагерь и штольни были уже рядом, а, глянув вверх, среди крон деревьев можно было увидеть острые скалы Дербенского Скола.

Внезапно повеяло холодом. У самой шеи вдруг возник острый клинок. Ещё шаг и этот клинок перерезал бы Лорни горло. Скиталец мгновенно замер. Широкий меч держала твёрдая рука. Из-за дерева медленно появился человек в белом саване. Он сделал несколько шагов, держа свой меч у горла скитальца. Вторым мечом он коснулся клетки с голубем.

– Дербенский хожалый, – хриплым голосом выговорил Белый Саван. Человек этот оказался высоким, сильным, широкоплечим великаном с рыжей бородой, заплетенной в две косички, перехваченные на концах резными медными скрепами. Когда этот рыжий бородач снимал с головы капюшон, Лорни заметил, что подкладка его белого льняного савана сшита из толстой и прочной кожи. Этот саван совсем не походил на меховые одежды того варварийца, которого одолел нуониэль у «наблюдальни». Рыжий бородач был облачён в добротный кожаный доспех, замаскированный под эти светлые монашеские лохмотья. Рыжие волосы сурового мужчины доходили ему до плеч и тоже были собраны в пучки, стянутые резными бронзовыми оковками.

– Коль люди так кличут, значит, хожалый и есть, – стараясь дышать ровно, ответил Лорни.

– Наши часто тебя встречают, – хрипел рыжий. – Знаешь, кто я?

– Со штолен, поди, – предположил Лорни.

– А я думал, хожалые не суют свои носы в чужие дела, – хмуро сказал рыжий. – Почёт и уважение таким хожалым. А ты, видать, спутался с рыцарями. Как интересно! И сколько их?

Лорни смолчал, а рыжий продолжил:

– Брось это, человек пути! Рыцарю недолго осталось бродить по здешним лесам. А вот ты ещё пожить можешь. Ты ведь хожалый. А хожалых убивать негоже. Я ведь не прошу тебя предавать кого-то. Мы просто беседуем. Ведь это удача – встретить человека пути и беседовать с ним.

– А разве у вас на островах беседуют с мечами у горла? – робко спросил Лорни, дрожа от страха.

– У нас на островах не беседуют. У нас сражаются. И гораздо лучше рыцарей. Ну так ты расскажешь, что же задумали твои новые друзья?

– Да всего лишь побеседовать с вами у штолен, – ответил Лорни.

– А ты, значит, идёшь впереди и смотришь, готовы ли мы к беседе или нет, – расслабленно сказал рыжий, повеселев. – Как сам считаешь, долго наш с рыцарем разговор продлится?

– А рыцарь не один, – посмелел вдруг Лорни. – Есть ещё нуониэль. И он уже поговорил с одним Белым Саваном. Беседа вышла на славу. Белый Саван просто потерял голову от своего собеседника.

– Нуониэль? Я слышал о таких. Они любят острое словцо. Но в горячих спорах несильны. Сколько Саванов его переспорят? Два? Три? Шесть?

– У него язык подвешен, – только и ответил Лорни.

Белый Саван убрал от шеи скитальца меч и огляделся. Кругом молчал лес. Воздух только начал снимать с себя пелену ночной тьмы. Накрапывал дождь, стуча каплями о мёртвые листья.

– Значит, ты решил, что нашёл себе друзей? – вздохнул рыжий. – А мне казалось, что у человека пути не может быть ни друзей, ни близких. Кто такой хожалый, по-твоему? Загадочный путник, знающий о жизни всё? Опытный следопыт и жрец учения о человеческом духе? Ты сам прекрасно знаешь, что это вздор. Такие, как ты – ничтожество. Сбившиеся с пути бедолаги, которых не признают ни земляки, ни родственники. Ты всегда поступал так, что все вокруг отворачивались от тебя. Твои новые друзья просто хотят, чтобы ты показал им дорогу, ведь ты знаешь эти места. А когда они дойдут до своей цели, тебя забудут. Ты снова останешься один. Они говорят с тобой о деле и молчат о том, что от твоего плаща разит, как от дохлого енота. Ты вонюч, одинок и труслив! Тебе не дано поступить так, как ты никогда не поступал. Ты себя не поменяешь. А если и поменяешь, то никто, никогда тебя за это не обнимет.

– Не обнимет? – удивился Лорни, забыв на секунду свой страх.

– Ха! – тихонько усмехнулся Белый Саван. – Ты и забыл, что такое объятия! Бегаешь за каждым, у кого есть две руки, надеешься на благодарность. А в чём эта благодарность заключается, уж и не помнишь! Это смешно! Не знаю, что страшнее – смерть или твоя жизнь.

Лорни молчал. Скиталец понимал, что Белый Саван хочет унизить его, оскорбить, сломать волю. И всё же этому грубому воину удалось докопаться до таких потаённых глубин души, куда сам Лорни уже давно не заглядывал.

– Так что же делать с тобой, рыцарем, южанином и этим голубем? – размышлял вслух Белый Саван, прислушиваясь к лесу. – Что будет, если голубь улетит? А если не улетит? Загадка! Ты человек пути. Мудрый. Сделаешь всё так, как надо, а мы, рано или поздно придём, и оценим твою разумность.

Белый Саван снова коснулся остриём меча голубиной клетки. Накинув на голову капюшон, он попятился назад и скрылся за деревьями, оставив Лорни одного со своим страхом и сомнениями.

***

– Они шли за нами с самого лагеря, – впопыхах говорил Лорни. Он хотел рассказать рыцарю всё как можно скорее. С одной стороны, скиталец переживал, что враг вот-вот появиться на пороге, а с другой, его подстёгивала необходимость враз и навсегда покончить со своей трусостью. Пусть ему останется жить считанные часы, но он умрёт честным человеком.

Ломпатри, который только что, казался странным, в мгновение ока превратился в того сурового, беспощадного и жестокого человека, которым слыл всю жизнь. Доброе лицо рыцаря превратилось в хмурую гримасу полководца, склонившегося над картой грядущей битвы, выиграть которую невозможно.

– Сколько, – только и спросил Ломпатри, не глядя на скитальца.

– Не знаю. Может быть шестеро, – всплеснув руками, ответил Лорни.

Ломпатри отложил свой меч, поднялся с чёрных камней, подошёл к собеседнику и обнял за плечи.

– Зачем сказал? – спросил он грозно. – Думаешь, так мы их одолеем?

– Мы их не одолеем, – безо всякого страха ответил Лорни. – Шестерых Саванов нам не победить. Не знаю, почему сказал. Пытался оставить всё, как есть, но не находил себе места.

– На такое признание способен только смельчак, – улыбнувшись, сказал Ломпатри.

Из хижины вышел Тимбер Линггер. Он глубоко вдохнул свежий утренний воздух и огляделся.

– Пусть не одолеем, – сказал рыцарь, посмотрев на сказочное существо, – но с господином нуониэлем зададим жару этим дикарям.

В это мгновение из лесу на опушку как по команде вышли шестеро Белых Саванов. Мерными шагами появились они из-под деревьев. Мечи их покоились в ножнах, а в руках эти могучие воины держали луки. Наконечники приготовленных стрел горели яркими огоньками. Один из них воткнул в землю палку, на конце которой было закреплено железное ведёрко с тлеющими углями. Рыцарь понял, что враги собираются выпустить не по одной горящей стреле из своих луков. В то же время из рухнувшей башни вышли Закич и Ейко. Они ещё не видели угрозы и занимались своими тёмными делишками. Ейко тащил в руках маленькую шкатулку. Из трещин в старой древесине лился яркий свет. Закич спешил вперёд по камням разрушенной стены и причитал:

– Ни ножа, ничего не взяли! У фея нож есть, которым он свой лунный брусок скребёт. Вот им и подденем крышечку! Одним глазком и сразу назад.

Подняв глаза, Закич оторопел: Белые Саваны, горящие стрелы, сосредоточенный нуониэль и хмурый Ломпатри резко поменяли его озорной настрой. А вот Ейко, семенящий позади, ничего этого не видел. Он налетел на остановившегося Закича, потерял равновесие и рухнул на остатки древней стены. Шкатулка выпала из его рук, ударилась об острый чёрный камень. От удара крышка слетела, и на тропинку перед хижиной выпал сияющий ясным светом глаз. Его блеск поражал своей чистотой. Переливы оттенков завораживали, манили, ласкали взор, заставляли забыть обо всём на свете. Помня весь вчерашний разговор, Ломпатри захотел крикнуть нуониэлю, чтобы тот закрыл глаза, не оборачивался, смотрел в другую сторону. Но Тимбер Линггер уже кинул свой взгляд на дивный глаз давно умершей феи.

Первая горящая стрела вонзилась в хижину прямо над головой нуониэля. Сказочное существо даже не двинулось: его взгляд приковал лежащий на земле источник сказочного света. Другие стрелы просвистели рядом с Ломпатри и Лорни, оставляя за собой белые полосы дыма, тающего в утреннем воздухе.

– Врассыпную! – закричал Ломпатри.

Люди кинулись в укрытие. Рыцарь и скиталец залегли за разрушенной стеной, Закич и Ейко метнулись к стене покосившегося домика. Вандегриф схватил нуониэля за шиворот и втащил в хижину. Тем временем Белые Саваны во главе с рыжебородым командиром снова накладывали на тетивы стрелы и поджигали наконечники из обработанной смолою пакли.

– Эх, щиты внизу остались! – пожаловался Ломпатри, прижимаясь к чёрным камням. – Хоть на часок раньше бы у тебя совесть проснулась, скиталец ты наш ненаглядный. Гляди, что-нибудь да придумали бы!

Из хижины донёсся крик Вандегрифа. Черноволосый рыцарь хотел проверить, жив ли Ломпатри.

– Как господин нуониэль? – прокричал Ломпатри, а потом одним глазком выглянул из-за камней посмотреть, что делают Саваны. Те отстреляли ещё по одной стреле и двинулись вперёд, натягивая очередную порцию летающих огоньков.

– Цел, – ответил Вандегриф. – Но бесполезен. Как поленом по голове.

К хижине подбежал Чиджей. Он схватил лежавший на земле глаз и завернул его в тряпки.

– Чиджей! – окликнул его Лорни. Над головою скитальца сразу же просвистели две стрелы. Фей кинулся на голос. Он взметнул на развалины стены и глянул вниз, где прятались Лорни и Ломпатри.

– Белые Саваны! – отрапортовал ему рыцарь. – Шестеро или больше! Не одолеем.

Внезапно фей отпрыгнул в сторону.

– Надо уходить! – сказал он, продолжая смотреть на рыцаря. Рядом с феем просвистела стрела. Она прошла как раз в том месте, где он только что стоял. Будто бы это сказочное существо знало, что здесь скоро пролетит стрела, и заранее отпрыгнул, избегая ранения. Ломпатри догадался об этом и тут же вспомнил, как нуониэль поймал стрелу во время трапезы в Степках. Но если ловкость нуониэля хоть как-то объяснялась упорными тренировками и невероятной сосредоточенностью, то этот фокус иначе как волшебством Ломпатри назвать не мог. Похоже у фея Чиджея Энатана Арей-куле и впрямь сложились своеобразные отношения с временем.

– Но как? – испугался Лорни.

– Если кто-нибудь их отвлечёт, остальные смогут пробежать кругом и выйти на тропу к отходу! – предложил Ломпатри.

– Господин рыцарь, – закричал Лорни, схватив Ломпатри за плечо, – по той тропе не спуститься. Помните откосы? Я пробовал – никак.

– Как же ты спускался? – спросил Ломпатри, который ничего не понимал. Лорни не ответил, а лишь посмотрел на Чиджея.

– Нас восемь! – сказал он фею. – Сможешь?

Ответом фея стала улыбка. Чёрная фигура метнулась прочь, оставив скитальца и рыцаря лежать под свистящими стрелами.

– Соберите всех здесь, – быстро сказал Лорни рыцарю. – Будем отходить по одному. Я последний.

– Нет! – накинулся на него Ломпатри. – Ты веди, мы за тобой.

Вандегриф принялся выводить людей из хижины. Прикрывались столом. Молнезар и Закич тащили стол, Воська и Ейко тащили нуониэля, который еле переставлял ноги и смотрел на всех стеклянными глазами. Сам рыцарь Вандегриф, обнажив меч, следил, чтобы Саваны не подошли слишком близко. Враги, медленно двигающиеся к хижине, выпустили по столу только две стрелы. Обе угодили в столешницу, но не пробили её. Опытные солдаты сразу поняли, что стрелы сделали своё дело. Белые Саваны побросали луки в мягкую траву опушки, обнажили мечи и поспешили вперёд.

– Что теперь? – еле дыша, спросил Вандегриф у Ломпатри, когда вся компания собралась за развалинами стены.

– Отступаем! – командным тоном ответил ему Ломпатри. – Строго вслед за скитальцем по одному. Я и господин нуониэль замыкаем!

Белые Саваны уже подбежали к хижине, проверили её и, не мешкая, двинулись к затаившимся в камнях путникам.

– Господин рыцарь, я пойду с вами последим! – заговорил Молнезар. То ли по тону голоса Ломпатри понял, что это уже не бравада молодого деревенского парня, то ли в рыцаре что-то поменялось за эту ночь, но Молнезар не получил ни пощёчины, не грубого ответа.

– Хочешь послужить, завлеки хоть одного в лес! – быстро ответил ему рыцарь и взвалил на плечо нуониэля. – Двигай!

– Вдоль обрыва, за мной! – закричал Лорни. – Не теряйте край из вида и следите за феем!

Первым прочь метнулся Лорни. За ним потянулись остальные. Молнезар вприпрыжку помчался в сторону, выкрикивая ругательства в адрес Белых Саванов. Вандегриф вскочил на развалины стены и сделал вид, что принимает бой один против всех.

Тимбер Линггер оказался так же тяжёл, как бездыханное тело. Ноги нуониэль двигал неохотно, на слова не реагировал. Ломпатри схватил сказочное существо покрепче и двинулся прочь от разрушенной стены вдоль обрыва, как и сказал Лорни. Тяжёлая ноша так и норовила сползти вниз и растянуться на земле. «Идём, идём!» – подбадривал себя Ломпатри, поправляя нуониэля и крепче держа свой меч. Молнезар, где-то позади, выкрикивал ужасные проклятья. Значит, жив. Со стороны Вандегрифа раздалась пара звонких ударов стали о сталь. Скрестил меч и отступил. А может, и пал. Нет, если бы пошёл на смерть, то выдал бы свой боевой клич. «А вот и он, ломиться сквозь чащу по правую руку, – заметив друга, подумал Ломпатри. – За ним двое. Долго ли ещё бежать? Где же эта тропа? Кто это впереди? Закич!» – Ломпатри замедлил шаг и оглянулся. Мимо со всех ног промчался Молнезар. Он что-то закричал, но разобрать слова оказалось сложно. За парнем охотились двое. Они неслись по лесу, ловко снуя между деревьев, и явно настигали свою жертву. «Эх, дёрнем!» – подумал Ломпатри и рванул вперёд. Тимбер Линггер застонал и потряс головою, как человек, который ударился лбом об дверной косяк, увидел звёздочки и теперь пытается понять, что же произошло. «Двигаем, дружище!» – хотел сказать рыцарь, но все силы уходили на то, чтобы идти вперёд. Видимо нуониэль понял, что происходит, потому что он начал лихорадочно ощупывать свой пояс, за который был заткнут его меч. Найдя своё оружие, Тимбер успокоился. Он одёрнул руку, показывая, что сам сможет двигаться. Ломпатри не отпустил друга – уж слишком близко подошли преследователи.

– Нет, нет! – донёсся до них крик Воськи. Потом слуга истошно завопил. Вопль медленно затихал, будто бы старый дурак сорвался с обрыва и летит вниз.

«Да что же за беда», – клял себя Ломпатри. Два Белых Савана уже дышали им в спину. И тут нуониэль вырвался и развернулся лицом к врагам. Он выхватил свой меч и поднял его перед собою, показывая, что готов принять бой. Не из того теста испекли рыцаря Ломпатри владыку провинции Айну и бывшего воеводу Атарии: оставить друга сражаться, а самому пуститься наутёк даже в голову не могло ему придти.

– Ну что, выкормыши вшивых портовых подстилок, добегались! – злорадно крикнул им в лица Ломпатри.

– Мы ваших дедов на ремни пускали! – ответил ему рыжебородый верзила, а потом кивком приказал своему товарищу атаковать. Тот кинулся на нуониэля и выдал серию ударов, которые Тимбер Линггер еле успел парировать. Последний удар серии нуониэль уж точно бы пропустил, но рыцарь вмешался резким выпадом и отвёл калёный меч варвара в сторону. На блестящем рыцарском мече осталась глубокая засечка. С двумя противниками Белый Саван уже не совладал. Нуониэль и Ломпатри поднажали. Варвар перешёл в защиту и сделал шаг назад. Когда оба его меча оказались скрещены с рыцарским мечом и мечом нуониэля, Ломпатри ударил варвара ногою и тот пошатнулся. Нуониэль не мешкая ударил с разворота и порезал Савану правую руку. Тот схватился за рану и попятился назад. Рыжий верзила тут же подался вперёд и приготовился к схватке. Бронзовые оковки на его бороде и в волосах неприятно зазвенели, ударяясь друг о друга. Тут же к нему на помощь из-за деревьев подоспело ещё двое Саванов. Рыжий на миг отвлёкся на своих. Ломпатри воспользовался этим и, схватив нуониэля за руку, метнулся прочь. Впереди снова раздались вопли. «Молнезар или Закич?» – подумал Ломпатри и тут же забыл и о криках и о друзьях: Белые Саваны почти догнали их. «Если разделиться, то одному ещё можно будет спастись», – пронеслось в голове рыцаря. Но говорить ничего не пришлось: Тимбер Линггер и сам всё понял. Ломпатри собрал последние силы и ринулся сквозь чащу прочь от обрыва. Нуониэль, спотыкаясь, забрал влево. Кажется, двое пошли за ним, а один всё ещё дышал в спину рыцарю. Сил уже никаких не осталось. Преследование стало напоминать игру в пятнашки, когда дети бегают вокруг деревьев и не могут поймать друг друга только потому, что постоянно меняют направление движения. Сломя голову Ломпатри уводил своего преследователя всё дальше от края Скола. Где-то рядом раздался голос Вандегрифа. «Не туда!» – кричал черноволосый рыцарь. Но Ломпатри и так знал, что бежит совсем не в ту сторону. Теперь все планы перестали иметь значения – приближался конец игры. Все спутники исчезли из виду, позади Белый Саван уже наступает на пятки, а впереди деревья и, откуда ни возьмись, край Скола.

Ломпатри выбежал из-под алых кленовых крон на одну из многочисленных опушек, обрывающихся пропастью из облаков. Здесь из спящей травы торчали замшелые валуны. Снежинки не падали вниз, а будто бы взлетали оттуда, из-за края пропасти. Край земли. Край жизни. Рыцарь обернулся. Из-за деревьев на ковёр изо мха ступили трое – замызганные серые одеяния скроены по одному лекалу. Шесть клинков ровным строем опущены вниз, ловят на свою холодную сталь снежинки. Взоры белокожих островитян суровы. Лица хоть и грубы, как камень, но молоды. Дыхание ровное, не то что у Ломпатри. Подходят ближе. Медлят. Отступать дальше некуда – ещё шаг, и уже не мох под ногами, а облачная пустота.

«Ни щита, ни стяга. Свою кончину не угадаешь. О чём же думать? Сколько раз под смертью ходил, никогда так не случалось. Теперь уж точно конец. Что же там было? Король? Честь? Я? Всё не то. Ах, точно – Илиана. Бедная моя Илиана, видела бы ты это болото! Что-то не выходит по-хорошему. Ах, глупо как всё! Обидно до слёз, что и думать толком не могу в такой час! Насадят меня на мечи, а я и подумать напоследок не успею. Отчаяние? Отчаяние в миг смерти? Да как же так!? И вороны уже тут. Один ворон. Большой. Да стойте, это и не ворон. Чёрный взмыл над лесом. Фей. Пройдоха Чиджей! Неужто он? Какие же у него прекрасные крылья! Как скоро он рассекает воздух; несётся быстрее самого времени. Чего же на меня летишь, каналья? Эх, столкнул! Предал? Убить захотел? От Саванов уберёг? Падаю! Свет праотцов! Духи! Всемогущие!»

Ломпатри летел вниз, наблюдая, как выпавший у него из руки меч летит вслед за ним. Рядом просвистела стена Скола – острые камни, отроги и выступы. В миг всё застлала серая пелена облаков. Остался только рыцарь и меч, падающий следом. И единственное, о чём мог думать Ломпатри, был этот красивый меч, вращающийся в серой пустоте. Пусть всё это длилось несколько мгновений – для Ломпатри время остановилось. Время остановилось как вокруг, так и в нём самом. Больше не приходилось думать об Илиане и короле. Отпало желание выбирать последние в своей жизни мысли. Всё встало на свои места. Вот он, меч. Он прекрасен, он существует, он рукотворен теми, в ком есть жизнь. Но их тут нет, а меч есть. И он жизнь, его сталь – жизнь, рукоять – жизнь, его вращение в облаках – жизнь, как она есть. Зачем всё? Зачем земля, солнце, луны, войны, короли, моря, вещи? Познать бы в жизни хоть одну единственную песчинку! Самую малюсенькую! И станешь вселенной пустоты – бессмертной и вечной, не требующей тела и разума. Растворённой в первородной идее о свете, о жизни и о той силе, чьё имя да не будет лишний раз сказано, но которая столь значима, что без неё невозможно существовать.

Чёрные крылья Чиджея рассекли облака и схватили рыцарский меч. Пикируя дальше, фей обхватил и Ломпатри. Изогнувшись, фей будто бы врезался в стену из ветра. Всё вокруг загудело. Ломпатри ухватился за руку сказочного существа и прищурился, чтобы ветер не так сильно бил в глаза. Вскоре всё успокоилось: гул сменился мерным завыванием ветра. Облака растаяли, и снизу показался дербенский луг. Ломпатри увидел и реку, и горную цепь и лес Ельновки.

«Смерть? – подумал рыцарь. – Нет, я не умер. Если я всё ещё в этих падших Дербенах, то я точно не мёртв. Но как же прекрасна эта всеми забытая провинция! Как же прекрасно, что жизнь течёт во мне столь бурно! И хорошо, что течёт! Как же я раньше не понимал, сколь приятно ощущать течение самой жизни!»

Чиджей опустил Ломпатри посреди чистого поля и немедленно куда-то улетел. Ломпатри долго стоял на четвереньках в высокой луговой траве и смотрел вослед фею, летевшему в сторону Скола. Рыцарь больше не думал, а просто радовался. Радовался за себя, за фея и за луг. Когда чёрная точка слилась с серой стеной Скола, Ломпатри встал и огляделся. Неподалёку, так же как и он, один-одинёшенек стоял Закич. Рыцарь радостно окликнул друга. Тот ответил. Они побежали навстречу друг-другу. Они врезались один в другого и стали обниматься, смеясь и крича от неописуемой радости.

Скиталец Лорни не первый раз спускался со Скола подобным образом. Конечно же, и сегодня восторг полёта охватил его всецело, но той эйфории, которая произошла при первом спуске, он уже не ощущал. Воспоминания о тех первых ощущениях нахлынули на него, когда он увидел обнимающихся поодаль Закича и Ломпатри. При виде двух счастливых людей скиталец вспомнил и слова рыжебородого Белого Савана, о том, что самого Лорни никто никогда не обнимет. Мрачные мысли на миг вытеснили приятные ощущения, вызванные полётом. Но потом Лорни вспомнил всё, что произошло утром в мельчайших подробностях,и радость снова охватила его душу. Столь чудесное спасение не могло не радовать.

Рыцарь и коневод заметили его, стали махать руками и побежали навстречу. Сойдясь посреди открытого луга, Закич и Ломпатри стали наперебой рассказывать о своём спасении и журить Лорни за то, что не сказал заранее, как именно выглядит эта его обратная дорога со Скола. Вскоре прилетел Чиджей и сообщил, что все благополучно вернулись в Дербены и скоро будут тут. Фей улетел, а три товарища сели под одиноким кустом и развели костерок. Через три часа на горизонте показался Вандегриф на своём верном коне. За ним верхом ехали остальные путники. И хоть Ломпатри, Закич и Лорни все три часа не переставая делились впечатлениями об утреннем приключении, встретившись со своими друзьями, они не продолжили чесать языками. У каждого нашлось, что рассказать. Всё вышло само собой: костерок потушили, сели верхом и отправились на запад к Стольному Волоку. Чиджей внезапно стал девятым членом отряда. Он ехал верхом, как и все остальные, только не говорил, а лишь улыбался, когда кто-то рассказывал про него, описывая свои впечатления. Каждый пересказывал одно и то же по несколько раз. Слов уже не хватало, но всем хотелось снова и снова слушать о том, что приключилось с остальными и рисовать в воображении общую картину произошедшего. Это стал самый весёлый и беззаботный день с начала всего дербенского путешествия. Доедали последние запасы прямо на ходу, кутались в шкуры, защищаясь от нарастающего холода, и, не жалуясь на тяжёлую долю, ехали вперёд, не думая о завтрашнем дне.

Однако тревоги грядущего сами подбирались к путникам. Луг уже приготовился к встрече сумерек, как впереди показались три всадника. Вооруженные копьями, с круглыми щитами, в тяжёлых шлемах и добротных кольчугах воины шли под чёрным знаменем с изображением белой башни – символом Стольного Вирфалийского Гарнизона. Заметив путников, двое всадников остановились, а третий поспешил навстречу спустившимся со Скола. Весёлые разговоры стихли. Ломпатри посоветовал Тимберу Линггеру натянуть на голову капюшон и спрятать свои ветки. Лорни снял свой замызганный плащ и отдал его Чиджею, чтобы хоть как-то скрыть тусветность фея. Путешественники в молчании дождались прибытия чужака.

– Именем господина Овиана Кери, назовите себя! – грозно приказал всадник, направив остриё копья на путников. Вперёд выкатил Вандегриф.

– Это отряд господина Ломпатри Сельвадо, атарийского рыцаря и владыки провинции Айну, – учтиво ответил рыцарь. В этот же миг Воська поднял шест, а ветер расправил красный флаг с гарцующим белым единорогом. Всадник в недоумении окинул взглядом странную компанию, а потом уставился на флаг.

– Моё имя Вандегриф Акирский, – добавил Вандегриф и, приложив ладонь к груди, учтиво поклонился.

Наконец всадник оторвал взор от флага и поднял копьё.

– Господин Вандегриф, – обратился он к своему собеседнику и поклонился, – Я рад говорить с вами.

Затем он отыскал глазами Ломпатри и поклонился ему.

– Господин Ломпатри, видеть вас в столь тревожный час – радость для меня. Господа, позвольте мне и моим людям сопроводить вас к сотнику отряда Стольного Вирфалийского Гарнизона, что пребывает на марше по Стольному Волоку совсем неподалёку отсюда.

Сомнений в том, что этот всадник из королевской армии у рыцарей и не возникло, ведь он говорил с ними так, как обучали говорить с рыцарями всякого солдата. Он ни словом не обмолвился о чести, а упоминал только радость. Ведь честь в Троецарствии – удел только лишь рыцарей. Так же этот примерный солдат не приказал следовать за ним, как мог, а вежливо попросил разрешения сопровождать. Броня на мужчине сидела ровно, блестела чистотой и опрятностью. Перед путниками оказался настоящий стольный воин, готовый к бою и к защите своей земли.

Разведчики сопроводили путников к Стольному Волоку. Подошли к древней дороге в том месте, где она, пройдя вдоль леса, забирала вверх, на холмы и дальше в горы к форту. Здесь на привал остановился один из отрядов Стольного Вирфалийского Гарнизона – один из многих, выступивших на рекламацию форта «Врата» в составе армии рыцаря Гвадемальда. Путников провели меж костров, лежанок и палаток к шатру сотника. Вечерело, и мрак наступающей ночи разбавляли огни железных корзин, где трещал свежий валежник.

Сотник уже разделся и отдыхал, когда один из разведчиков доложил ему о гостях. Он вышел из шатра в одной льняной рубахе и кожаных подштанниках. Взяв из рук своего помощника факел, он подошёл к компании. Заметив золотые медальоны рыцарей, сотник наклонился к своему помощнику и резко буркнул что-то на счёт пояса и своего панциря.

– Прошу прощения, господа рыцари, за свой вид, – поклонившись, сказал он. – Вас немедленно проводят в отдельную палатку. Отдыхайте, сколько потребуется. Когда вам будет угодно видеть меня, прошу приходить сюда же. О ваших конях позаботятся мои люди.

Ломпатри и Вандегриф вежливо поклонились. Сотник тоже поклонился рыцарям, положив ладонь себе на грудь. Затем он отправился к шатру, ругая сквозь зубы разведчика, ведь тот забыл сказать ему что гости – это не какие-то простолюдины, а рыцари.

Путников провели к свободной палатке на восемь человек и оставили в покое. Ломпатри не стал долго думать, а сразу же направился к сотнику. С ним пошли все, кроме Тимбера Линггера и Чиджея – сказочные существа и бывший слуга жрецов Ейко остались в палатке и не казали оттуда носу чтобы, как сказал Ломпатри «не создавать лишних проблем».

В шатре сотника горели аж две железные корзины и несколько факелов. Воздух внутри прогрелся так, что было сложно дышать. Зато жёлтое мерцающее пламя приятно освещало лица присутствующих. Сотник встретил гостей при полном параде – в чешуйчатом панцире и плаще. Доспех у сотника радовал глаз – мелкие детали панциря на рукавах и на боках отражали оранжевый свет огня, а кольчужная часть, защищавшая тело, переливалась волнами начищенного металла. Круглый щиток на груди с изображением башни, закреплённый мягкими кожаными ремнями, плотно прилегал к телу. Застёжки плаща у плеч были серебряные.

– Рад встрече с вами, господа рыцари, – приветствовал вошедших сотник и поклонился. – Прошу простить за то, что не представился при нашей первой встрече. Моё имя Будимир Степковий и я командую этой сотней.

– Степковий! – удивлённо выкрикнул Закич. – И ты из Степков?

Сотник Будимир удивлённо посмотрел на коневода. Пренебрежительный тон простака Закича на мгновение обескуражил служивого человека.

– Да, я из Степков, – спокойно ответил сотник, подойдя ближе к Закичу. – Простой человек на службе у короля Девандина, да здравствует он многие лета.

– В кого не кинь, всяк из Степков будет! – рассмеялся Закич. – Других мест у вас тут в Дербенах что ли нет!

Сотник Будимир снова осмотрел всю компанию. Глаза его загорелись радостью, когда он услышал название родной деревни. Он подошёл к Молнезару.

– Ты сынишка Щуки Чёрного? – спросил он паренька. Тот кивнул. – Не помню я твоего имени.

– Молнезаром кличут, – ответил тот.

Потом Будимир остановил свой взгляд на Лорни.

– А ты, паренёк… – начал сотник и осёкся. Голос его чуть не сорвался от подступивших слёз. – Степковый…

– Какой есть, – ответил Лорни, как бы сожалея. Всем вдруг стало понятно, что эти двое знают друг друга уже очень давно.

– Живой! – прошептал взволнованный Будимир. – Брат!

Сотник кинулся к Лорни и заключил его в крепкие братские объятья. Так закончился тридцатый день месяца листобоя, и завершились одинокие скитания Лорни по дербенским лесам.

Глава 20 «Тхеоклемен»

Городок Токи находился совсем недалеко от стольного града Вирфалии Идрэна. Этот портовый городишко стоял на реке Дикая, впадающей в озеро Аин. Большое озеро растянулось с севера на юг между провинцией Дербены с южного берега и огромным лесом с восточного. Лес этот назывался Амелинская пуща и слыл местом диким и непроходимым. Редкие охотники отправлялись туда на промысел. Зато шкуры невиданных зверей, водящихся там, хорошо продавались в местечке, получившем у местных название Полночная Пристань. Это поселение торговцев и рыбаков располагалось в месте, где горная цепь Чнед сходилась с озером Аин. Считалось, что заплывать севернее от Полночной Пристани – дело дурное. Горная цепь как бы и не исчезала здесь, а продолжала тянуться в озеро, по его дну и куда-то ещё, невесть куда. Рыбаки говаривали, что рифов и отмелей тут больше чем воды. «Туда наверх», как называли эти северные рифы рыбаки, никто не ходил. Добраться от Полночной Пристани до земель на севере можно было только отправившись через все Дербены к Стольному Волоку, идущему до форта «Врата» и дальше в Сивые Верещатники.

Рыцарь Гвадемальд со своими людьми взял шесть королевских кораблей и повёл их по Дикой до озера Аин. На устье его ждали ещё отряды. Кое-как они поднялись на корабли в этой заболоченной местности. Через несколько дней из Полночной Пристани выступила первая часть вирфалийской армии. Марш растянулся: головной отряд с командующим ушли вперёд, а другие части отстали. Армия прошла через деревню Буеры, обогнула лес Ельновки и по Стольному Волоку вышла к форту «Врата». Отряды рыцаря Овиана Кери шли последними. Рыцарю не понравилось такое отставание, и он приказал сотне под командованием Будимира Степковия «поднажать» и догнать головной отряд рыцаря Гвадемальда. Сотник Будимир «поднажал» и вышел на плато перед фортом глубокой ночью тридцать первого числа месяца листобоя, на следующий день после встречи с братом.

Гвадемальд Буртуазье уже стоял перед стенами непреступного форта. Костры, шатры, палатки, суета осадного лагеря – всё перемешалось на подтаявшем снеге, смешанном с грязью. Часовые не смыкали глаз, пластуны приходили и уходил в ночь сновать по отрогам и горным тропам. Провизоры кричали на своих помощников, сотники кричали на провизоров, а рыцари сидели в тёплых, светлых шатрах в центре лагеря и обсуждали план взятия твердыни.

Весь день пути до лагеря Гвадемальда рыцарь Ломпатри и нуониэль прошли вместе. Что-то странное произошло между этими двоими: они как бы отделились от остальных. Ломпатри постоянно что-то рассказывал Тимберу, а тот слушал, кивал и делал знаками простые замечания. Ломпатри понимал эти знаки даже без Воськи. Правда, и Тимберу и Чиджею пришлось скрывать свой облик от остальных, ведь они шли вместе с сотней солдат вирфалийской армии, где у каждого второго взгляды на проблему сказочных существ оставались совершенно недружелюбными. Сотник Будимир сердечно обрадовался обнаружению своего брата Лорни, которого не видел уже более двенадцати лет. Братья просидели полночи, говоря о своих делах, а на марше командир не отпускал Лорни от себя. Когда отряд дошёл до цели, пришло время закончить все начинания, разобраться со всеми загадками и ответить на все странные вопросы провинции Дербены, даже если эти вопросы лишены смысла. Только вот при виде осадного лагеря, рыцарю тут же бросилось в глаза всеобщее уныние. Над многими палатками, да и просто на копьях вдоль тропинок, развивались длинные чёрные флаги – траурные хоругви, вывешиваемые в скорбные дни. Почему же рыцарь Гвадемальд позволил развесить эти символы перед важным сражением? Неужто его не волнует боевой дух своих солдат? Ещё один вопрос.

За путниками оставили палатку, в которой они ночевали в первый раз. Пока они устанавливали её, рассёдлывали лошадей и разжигали свой костерок, кое-что прояснилось и с хоругвями. Весь лагерь только и твердил о смерти первого переговорщика. Солдаты из соседних палаток рассказали, что как только армия подошла к стенам форта, воевода отправил к осаждённым человека с предложением сдать форт без боя взамен сохранения жизни всем, кто сейчас находится внутри. Переговорщиком стал верховный маг Вирфалии Байсен. Странным образом все солдаты сходились во мнении, что этот Байсен – лучший из людей, хотя почти никто с ним не общался с глазу на глаз. Как бы там ни было, верховный маг тут же направился к стенам форта, скрываемым густой пеленой тумана. Весь лагерь замер в ожидании, наблюдая за шагами Байсена и двух солдат сопровождающих его по хрустящему снегу. Не преодолев и полпути, Байсен остановился. Навстречу ему вышел некто, закутанный в лохмотья. Те солдаты, что раньше служили в форте, признали в этом человеке старика Исакия, который и захватил форт. Но кто на самом деле вышел говорить с Байсеном – никто не мог сказать наверняка. Сопровождающие верховного мага солдаты потом передали всю беседу между переговорщиками: вначале Байсен произнёс странное приветствие на непонятном языке, которое никто из них раньше не слышал. Но солдаты странным образом запомнили эти слова и потом в точности повторили их Гвадемальду.

– Фрэсо Эни фи арнаэ, – сказал тогда Байсен человеку, вышедшему из форта.

– Ты пришёл не для того, чтобы обсуждать со мною дела королей и рыцарей, – отвечал старческим голосом вражеский переговорщик.

Байсен смолчал. А старик протянул к нему руки и продолжил:

– Ты пришёл искать ответы на странные вопросы. Знай же, ответы опаснее вопросов. Иди ко мне, и я скажу тебе то, что знаю сам.

Тогда Байсен, словно заколдованный подошёл к старику и прильнул к нему. Старик обнял верховного мага и стал шептать ему в ухо. Так они простояли минут пять. Потом старик отпустил Байсена, а верховный маг, с каменным лицом повернулся и побрёл прочь, не говоря ни слова. Так он прошёл до края плато на один из уступов, под которым зияла пропасть. Добродушный Байсен повернулся к своей армии, воздел руки к небу и сделал шаг назад. Он тут же исчез за краем пропасти. Позже пластуны спустились с этого уступа и достали бездыханное тело верховного мага. И хоть светлые дни гильдии магов остались далеко позади, а самих её представителей уже давно окрестили неудачниками, Гвадемальд приказал вывесить траурные хоругви, как и подобает в случае кончины важного человека. К тому же, все уважали Байсена не потому, что он являлся магом, а за его доброжелательность, рассудительность и теплоту.

Сотник Будимир встретился со своим сюзереном рыцарем Овианом Кери и доложил о встреченных в пути рыцарях Ломпатри и Вандегрифе. Овиан в свою очередь передал эти новости главнокомандующему Гвадемальду. Каково же было удивление старого рыцаря, когда он услышал имя атарийца. Немедленно потребовав доложить рыцарю Ломпатри о том, что его ждут в гости, Гвадемальд стал соображать, что же предпринять прежде – взять форт или разобраться с проблемой Ломпатри. Но ничего решить ему не удалось – странствующий атарийский рыцарь явился в шатёр главнокомандующего сразу по прибытии. Ломпатри пришёл не один: в шатёр с рыцарем ступили Вандегриф, слуги Воська с Закичем, нуониэль, крестьянский парнишка Молнезар, бывший слуга жрецов Ейко и Чиджей. Семь человек и два сказочных существа. Кроме главнокомандующего в шатре их ожидали трое рыцарей, помогавших Гвадемальду обдумывать взятие форта. Все принадлежали к древним и знатным родам Вирфалии. Овиан Кери, сюзерен брата Лорни и ещё двое – напыщенный в очень изысканной кирасе и плаще с золотой вышивкой пожилой Марнло Денвир и средних лет мужчина с добрыми глазами и в простом походном плаще Карий Вакский. У пожилого Марнло золотой медальон сиял переливами красных драгоценных камней, а в середине из белых изумрудов было выложено изображение ворот с башенками и развивающимися флагами. Это был рыцарь из стольного града Вирфалии Идрэна, командующий одним из бастионов. Рыцарь Карий Вакский свой медальон прятал под плащом. Но когда он поправлял плащ или мялся на стуле, протягивая руку за бокалом вина, стоящем рядом на столике, золото медальона сияло у него на груди ярче всех драгоценных камней пожилого Марнло. На медальоне у Кария красовалась глубоко-вырезанная пчела. И не удивительно, ведь его вотчина – Вакския – край пчеловодов, крестьян и первых в Вирфалии хозяйственников, стоящих за своё дело и за труд.

– Горы горя и вы, как луч ясного света, господин Ломпатри! – сказал Гвадемальд вместо приветствия, обнимая Ломпатри, а затем Вандегрифа.

– Мы рады встретить вас на своём пути, господин Гвадемальд, – ответил на это Ломпатри. Затем, он окинул взглядом остальных рыцарей и добавил: – Господин Овиан Кери, мне грустно оттого, что я не имел чести знать вас раньше. Однако, ваши вассалы очень приятные люди. Взрастить воинов, подобных тому сотнику, который встретил нас на Стольном Волоке, мог только настоящий рыцарь.

Овиан Кери поднялся со своего стула и поклонился в ответ.

– Господин Ломпатри Сельвадо, – ответил он, – Наконец-то увидеть вас – честь для меня.

Ломпатри подошёл к столу и обратился к пожилому Марнло.

– Господин Марнло Денвир, для меня явилось честью встретиться с вами на поле боя, – сказал Ломпатри, – теперь же, для меня честь видеть вас в ряду своих друзей.

Марнло поднялся со стула, ничуть не скрывая то, что ему в тягость всё это. Он протянул руки над столом и взялся за руки с Ломпатри.

– Господин Ломпатри, я надеюсь, что длительное путешествие не доставило вам неудобств! – язвительно выговорил пожилой Марнло, и тут же отпустил руки гостя. Ломпатри принял к сведению отношение этого рыцаря к своей персоне, а в ответ лишь учтиво поклонился. Закич, Воська и рыцарь Вандегриф с изумлением смотрели на Ломпатри. Раньше, случись кому выказать хоть тень неуважения, Ломпатри тут же парировал это хлёстким словом или же открыто призывал к ответу. Теперь же, на завуалированное хамство – по рыцарским меркам – Ломпатри ни то что не отплачивает той же монетой, а даже кланяется в ответ, не желая вступать в словесную перепалку.

– Господин Карий! – радостно поприветствовал последнего рыцаря Ломпатри и заключил поднявшегося со стула в крепкие объятья. – Я видел вашего отца ещё ребёнком. Он гостил у нас в Бирюзовом Всхолмье. Его советами по ведению хозяйства мы руководствуемся и по сей день.

– Он обрадовался бы, услышав такое, господин Ломпатри, – ответил Карий Вакский, искренне улыбаясь.

– Я уверен, что после кончины, ваш отец получил достойный приём в лучшем мире, среди своих пращуров, – сказал Ломпатри, отпуская из объятий рыцаря Кария.

Ломпатри отошёл от стола. Затем слово взял Вандегриф. Он сделал шаг вперёд и поклонился, обращаясь ко всем:

– Провинция Акир и я – Вандегриф Акирский считаем честью приветствовать вас, господа, в этот грозный час.

Все рыцари молча поклонились в ответ. Затем каждый из них ответил Вандегрифу то, что и положено, при приветствии рыцаря из маленького и не очень знатного рода: «Да здравствует провинция Акир многие лета, господин Вандериф». Никто из них раньше не слышал ни имени черноволосого рыцаря, ни названия его вотчины. Но каждый запомнил его, ведь услышать и тут же забыть имя собеседника – верх бесчестия, повод для серьёзной обиды и даже для маленькой войны. А вот Ломпатри напротив, слышал имена всех и каждого из этих рыцарей не раз. Да, он не видел их ранее в лицо, но по символам на их медальонах он сразу определил, кто перед ним. Рыцарь тут же стал перебирать в голове множество знаков и имён всех рыцарей Атарии, Вирфалии и Варалусии, нашёл нужные, и с достоинством поприветствовал каждого из них, сохранив честь себе и присутствующим.

– Итак, господин Ломпатри, – начал Гвадемальд, – Я вижу, что вы привели с собой много друзей. Кроме господина Вандегрифа, все они простолюдины. Не случись мне просидеть дюжину лет в горах и не случись видеть то, что видел – я счёл бы вас чудаком.

– Не случись мне пережить то, что я пережил в последние недели – я пришёл бы к вам только со своим верным другом господином Вандегрифом, – учтиво ответил Ломпатри. – Однако настал грозный час. Наши деяния сегодня останутся с нами до конца нашей жизни и в памяти людей после нашей кончины. Мне не ведомо, как присутствующие господа относятся к гильдии магов, но позвольте мне всё же выразить вам всем свои соболезнования по поводу кончины главы гильдии. Говорят – не все в троецарствии рыцари. Но, судя по слухам, если бы ваш переговорщик – глава гильдии магов – был рыцарем, его честь сияла бы над миром ярче любых драгоценных камней.

– Повелитель Байсен и вправду был человеком исключительной доброты, – хмуро заметил Гвадемальд. – Его странная смерть – страшный удар для нас и даже для простых солдат. Но, несмотря на треволнения, начавшиеся сразу же по прибытии сюда, мы возьмём форт! Взгляните на карту, господа! Через четыре дня всё наше войско соберётся для мощного удара. До этого мы построим осадные оружия, изучим обстановку, приготовим солдат к бою.

– С вашего позволения, господин Вандегриф, позвольте мне спросить, не планируете ли вы отправлять переговорщика к стенам твердыни? – спросил Ломпатри.

– Как раз об этом мы и рассуждали, когда получили новость о том, что вы и господин Вандегриф прибыли в наш лагерь, – ответил Гвадемальд. – Пока мы не решили, стоит ли отправлять переговорщика, и если стоит, то кто им станет.

– Господин, я не имею права вмешиваться в ваше командование, – вежливо сказал Ломпатри, – но позвольте предложить вам свои услуги как переговорщика. Если вы всё-таки решите отправлять кого-то к стенам форта, доверьте это мне. Я готов передать врагам ваши требования и содействовать разрешению ситуации в вашу пользу.

Гвадемальд и остальные вирфалийские рыцари удивлённо посмотрели на Ломпатри. Подобное предложение выглядело заманчивым, но крайне неожиданным. Обычно, после смерти гонца, замену ему днём с огнём не сыщешь, а тут появляется доброволец, да ещё и такой, который точно не подведёт ни в красноречии, ни в учтивости.

– Скажу сразу, господин Ломпатри, что ваше предложение нам очень кстати, – ответил, наконец, Гвадемальд. – Всё же, позвольте мне спросить, зачем вам это? Ведь вы рыцарь Атарии, а форт «Врата» вирфалийская твердыня. Мы все здесь люди честные, и вы можете не опасаться, что наш разговор дойдёт до кого-то ещё. Так скажите же, господин, какой у вас интерес подвергать свою жизнь опасности?

Ломпатри подошёл к Молнезару, взял его за руку и прошёл с ним к столу.

– Это, господа, крестьянин из Степков, – начал Ломпатри. – Его жену и ещё нескольких детей из той деревни похитили бандиты. Сейчас жена этого человека в форте. Крестьяне не сильны в ратных делах. Они попросили меня помочь вернуть уведённых в неволю родичей. Я согласился. Дети уже спасены. Осталась только жена Молнезара.

Рыцарь Гвадемальд явно смутился, услышав эту историю. Он уставился в пол и стал почёсывать затылок. Моложавый рыцарь Карий неприкрыто заулыбался, поглядывая на своих товарищей, в надежде увидеть на их лицах то же недоумение, что испытывал сам. Но рыцарь Марнло, прибывший из стольного града и знающий все тонкости этикета, не улыбался, а смотрел в сторону и почёсывал лоб.

– Мне кажется, я не совсем понял вас, господин Ломпатри, – сказал на это Гвадемальд. – Я уверен, что крестьяне не могли заплатить вам столько, сколько подобает в подобных случаях, если подобные случаи вообще когда-либо происходили в жизни рыцарей от начала Троецарствия.

Ломпатри не ответил, но молчания оказалось достаточно, чтобы Гвадемальд понял – оплаты за спасение детей рыцарь не получал.

– Вы, господин рыцарь, хотите сказать, – начал рыцарь Марнло, – что помогли челяди просто так? Но ведь это невозможно! Просто так ничего не происходит и никто ничего не делает. Не сочтите моё любопытство дерзостью, но что вы надеялись стяжать своим поступком?

– Честь, – коротко отрезал Ломпатри.

Простодушный рыцарь Карий не сдержался и хихикнул. Получилось неловко, ведь все остальные молчали, и смешок прозвучал громче, чем того хотел сам Карий. Рыцарь немедленно взял себя в руки, поправил осанку и сменил глупую ухмылку на серьёзное выражение лица.

– Я никогда не утверждал, что силён в вопросах чести, – серьёзно продолжил столичный рыцарь Марнло, – но ведь они не крестьяне провинции Айну! Они даже не атарийские! Так в чём же честь от помощи им? Возможно, я ухожу от темы разговора, но не могли бы вы растолковать нам, господин Ломпатри?

– Сожалею, господин Марнло, – ответил Ломпатри, – но я не могу объяснить вам. Так же как не могу объяснить это и себе. Но я чувствую, что чести в этом деянии больше, чем в победе над врагом на поле боя. Убедить вас не в моих силах. Я могу лишь надеяться, что вы поверите мне.

– Если бы вы попросили меня поверить вам, – сказал Марнло, – мне пришлось бы это сделать, ибо ваша честь и благородство обязывает меня к этому. Но так как вы не просите…

– Дербены, они меняют то, как мы судим о вещах, – качая головою, пробормотал Гвадемальд, кладя руку на плечо Ломпатри. – Я как никто вас понимаю, господин Ломпатри.

– Господа! – воскликнул вдруг рыцарь Карий, вскочив со своего стула. Он глядел так хмуро, что его брови сошлись в единую чёрную полосу над суровыми глазами. – О чём же вы говорите!? Разве есть в Троецарствии рыцарь, благороднее и благочестивее, господина Ломпатри? Самый известный рыцарь на всей земле – это Белый Единорог! Об этом знает каждый мальчишка от Найноэльского до Сарварского моря! И если он сказал, что в этом есть честь, то это правда! Даже если для нас эта правда непостижима! Да, признаю, что мне показалась смешной сама мысль о том, чтобы стяжать честь в помощи не своим собственным крестьянам. Но я отринул своё непонимание, ведь это деяние совершил ни кто-то там, а сам Белый Единорог! Господин Ломпатри, по возвращении в Вакскию я накажу бардам сочинить песнь о вашем деянии в Дербенах и распевать её каждый вечер до конца зимы во всех пределах моего края!

– Конечно, слова произнесённые рыцарем обретают силу большую, нежели слова, кинутые на ветер простым смертным, – спокойно заявил Марнло, – но до нас до всех дошёл слух, что король Хорад, некоторое время назад, оказался сильно разгневан на некоторых своих вассалов. Поговаривают даже, что после этого рыцарей в Атарии стало меньше.

Все замолчали. Холодный ветер надул стены шатра. Гвадемальд и Карий переглянулись. Рыцарям стало не по себе от такого заявления собрата. Черноволосый Вандегриф хмуро смотрел на окружающих. Если бы кто из них заметил сейчас взгляд этого рыцаря, всё кончилось бы плохо, ибо взгляд этот явно задевал честь и достоинство тех, на кого был обращён. Ломпатри, похлопал Молнезара по груди и тот отошёл к своим товарищам. Белый Единорог прокашлялся, подошёл совсем близко к рыцарю Марнло и положил перед ним на стол влажный, измятый пергамент. Марнло удивлённо глянул на невзрачный документ. Не без брезгливости он осторожно взял его кончиками пальцев, повернул к ближайшей лампаде и, прищурившись, стал читать. Читал он долго, ведь некоторые слова стало совсем не разобрать: где-то поработала вода, а часть текста и вовсе стёрлось о холодный металл кирасы. Внезапно прищур старика сменился удивлённым взглядом. Рыцарь Марнло аж весь встрепенулся. Он расправил свою правую ладонь, и положил на неё дряхлый пергамент, будто бы это не документ, а беззащитное живое существо, за которое он ответственен. Медленно и аккуратно он пронёс на ладони документ до стола и с трепетом опустил его на белую скатерть. Потом, он ещё некоторое время держал руки над пергаментом, будто бы защищая его от ветра, непогоды, своего дыхания и от всего, что могло бы ему навредить.

– Никогда в жизни я так не позорился, – прошептал Марнло, глядя выпученными глазами на приказ короля Хорада о помиловании Ломпатри. – Что же мне теперь делать, господа?

Рыцарь Марнло, проживший в столичном городе всю жизнь и научившийся надевать на себя любые маски, в этот раз говорил искренне.

– Встаньте, господин, – сказал Ломпатри то ли приказывая, то ли прося. Марнло поднялся, но руки его так и остались перед ним, будто бы на них наложили чары. Все рыцари поняли, что сейчас Ломпатри вызовет Марнло на поединок чести. Но Белый Единорог крепко обнял вирфалийского рыцаря и что-то прошептал тому на ухо.

Всё это время рыцарь Овиан Кери, сюзерен брата Лорни, сидел в углу и наблюдал за происходящим молча. Он тайно хотел подвести разговор к теме загадочного убийства рыцаря Гастия, которое его сильно волновало с тех пор, как он узнал об этой истории. Теперь же, после появления этого документа, возможность обсудить этот щепетильный вопрос испарилась. «Как же у него это получается? – думал Овиан, – Мало того, что на поле боя он непобедим, так ещё и переговоры ведёт – комар носа не подточит. Сейчас он один-одинёшенек, вдалеке от своих союзников. Но что бы случилось, если бы он стал просить рыцарей Атарии, Вирфалии и Варалусии отречься от своих королей и встать под его знамёна? Какую бы силу он собрал? И что бы стало с Троецарствием, будь у Белого Единорога могучее войско?»

– Дорогой мой господин Ломпатри, – начал Гвадемальд, прервав тем самым ход мысли Овиана Кери, – Исакий, захвативший форт «Врата», сказал что-то Байсену, и тот предпочёл смерть жизни. Я страшусь того, что этот колдун знает ключ к сердцу каждого человека. Говорить с ним, всё равно что говорить со своей смертью. Я не могу ни просить вас быть моим переговорщиком, ни позволить вам этого: вы слишком дороги мне.

– Интересно, что же такого может сказать мне этот Великий Господин, что я тут же побегу и сигану в пропасть? – заулыбавшись, спросил Ломпатри. – Неужели он сообщит мне, что завтра поутру, заглянув под одеяло, я увижу, растущий там гриб вместо кое-чего поважнее?

Рыцарь Карий загоготал так, что у всех заложило уши. Остальные засмеялись уже не столько от шутки Ломпатри, сколько от заразного смеха рыцаря из Вакскии.

– В моём возрасте надо радоваться тому, что там вообще что-то растёт, пусть даже это и гриб! – добавил Ломпатри. Это напрочь убило простецкого Кария, который схватился за живот, согнулся и опёрся об стол, чтобы устоять на ногах. Смеялись и остальные. Нуониэль единственный не поддался всеобщему веселью. Он опустил глаза, как бы сожалея, что не может порадоваться так же как остальные. Взглянув на Чиджея, Тимбер Линггер надеялся на поддержку, но фей улыбался из-под своего грязного капюшона. Тимберу стало грустно, и он тихо сделал шаг назад к выходу. Незаметно для других он вышел из палатки. Да, ситуация серьёзная, и надо принимать важные решения. Однако нуониэль понимал, что смех этих людей и улыбка фея – это, возможно, единственный их якорь в этом море тьмы, вздымающем свои мёртвые волны в надвигающемся шквале. Возможно, много лет назад именно смех и помешал злу уничтожить людей так, как оно уничтожило фей? Тимбер Линггер не мог сказать наверняка, ведь он уже давно потерял способность радоваться жизни так, как может радоваться только тот, у кого ничего нет, и кто танцует бессмысленный танец, пока на него с ночного неба смотрят далёкие голубые звёзды. Смеётся и танцует, ибо в этом, может быть, больше смысла, чем в любом ином деянии маленького существа, на маленькой планете, среди бескрайнего мрака вселенной. Возможно, ему снова надо научиться радоваться?

Мрак мирской над головою Тимбера тем временем рассеивался: из-за тающих туч пробивался свет Гранёной Луны. Люди в лагере спешили укрыться от этого зыбкого света, страшась проклятия, которое они сами себе придумали. Да, нуониэлю, было, что сказать рыцарям, но в палатку он уже не хотел возвращаться. В конце-концов, что он мог поведать им? То, что Великий Господин страшнее, чем они думают? Что Ломпатри даже не представляет, как отличны тхеоклемены от людей и как они мудры? Что они владеют настоящим волшебством, которое непохоже на всё то, что люди считают волшебством? Что каждое их слово нужно понимать буквально? Что никто не может убить тхеоклемена?

Парадные одежды Ломпатри Сельвадо отправились из лагеря возле штолен прямиком в Степки, поэтому кроме ратного костюма, надеть рыцарю было нечего. А какой переговорщик отправиться на переговоры без парадного костюма? Гвадемальд предложил взять свои парадные одеяния, но Марнло выступил против. Он хотел загладить свою вину, и настоял, чтобы Ломпатри использовал всё, что пожелает из его личного гардероба. Ближе к полночи Ломпатри вышел к форту. Облачённый в синюю рубаху с узорчатой каймой и в белую шубу с чёрным меховым бортом, рыцарь оставлял на снегу следы от мягких кожаных сапог из зеленоватой телячьей кожи. С ним шли и двое сопровождающих воина. Все трое держали над головами широкие чёрные зонты; так они прятались от проклятого света Гранёной Луны. Они прошли до ворот форта, расположенных в сплошной стене, тянущейся между двух высоких и непреступных пиков. Эти два пика возносились вверх крутыми острыми склонами, и преодолеть их казалось совершенно невозможно. Если кому и захотелось бы попасть туда, за стену, то сделать он мог это, только пройдя через ворота. Но сейчас проход находился под замком. Над стеною, по обе стороны от ворот, возвышались две сторожевые башни, глядящие на плато перед фортом тьмою своих холодных бойниц. Ломпатри остановился перед самыми вратами и стал ждать. Врата не открылись, зато на стене показалась пара фигур. Они посмотрели вниз и скрылись из виду, а вскоре справа от ворот, со стены спустили верёвочную лестницу. Ломпатри отпустил своих сопровождающих и в одиночку полез на стену.

Наверху его встретили два хмурых типа. Они окинули взглядом рыцаря, ничего не сказали и принялись сворачивать верёвочную лестницу. Ломпатри подождал, пока они закончат, и огляделся. Весь осадочный лагерь, с его шатрами, огнями и траурными хоругвями был как на ладони. Если в форте есть осадные орудия, катапульты или что ещё, то лагерь можно запросто расстрелять камнями или же зажигательными снарядами из лампадного масла, раскалённых углей и кульков сена. Рыцарь осмотрел и саму стену. Да, горы – это хорошее естественное укрытие, но оно не идеально. Ломпатри думал не столько о своём задании переговорщика, сколько о том, как лучше штурмовать эту твердыню. А в том, что он будет её штурмовать, рыцарь не сомневался. Осталось только поговорить с Великим Господином. А что может поменять один короткий разговор с причудливым стариком? Пусть даже с таким, кого некоторые крестьяне считают волшебником.

Странные типы собрали лестницу и кивком пригласили Ломпатри следовать за ними. Они спустились со стены и оказались на местной лесопилке. Народу тут скопилось много; горели костры, люди работали пилами, рубили ветки, строгали, сооружали какие-то машины. «Готовятся», – подумал рыцарь. Его внимание привлёк человек, собирающий ветошь. Он поднимал раскидистые ветки и тащил их к костру. В один момент он решил поправить костёр, который сам сложил так нескладно, что тот завалился на бок и горящие ветки разлетелись в разные стороны. Человек поднимал горящие ветки и тащил их в кучу. Кругом стояла тьма, и только эти горящие ветки двигались среди чёрных силуэтов людей. Горячий воздух, исходящий от углей, дрожал, и людские силуэты будто танцевали. В это мгновение Ломпатри почему-то подумал о нуониэле и о том, что ветви на его голове тоже могут вот так гореть. И что люди на улицах города танцевали бы, глядя на то, как казнят сказочное существо.

Дальше они прошли к дороге, ведущей от северных врат к южным. За дорогой находились строения, а чуть поодаль возвышался главный замок форта. На его стенах и балконах Ломпатри увидел фигуры в белых одеяниях. Рыцарь насчитал не менее двадцати Белых Саванов. Пойди что не так в переговорах, живым он отсюда точно не выйдет. Напротив замка, через дорогу, возвышалось объёмное каменное здание с огромными деревянными воротами. Основание этого здания было выполнено из гладкого чёрного камня, такого же, как основание стены, возле которой жил Чиджей на Дербенском Сколе.

Дубовые двери замка отворились, и Ломпатри ступил в тёмное помещение, освещаемое большими факелами, вдетыми в грубые железные держатели на стенах. В квадратном помещении с высоким потолком отдавало сыростью, копоть от факелов напоминала запах самых неуютных походных костров, а ветер, воющий в каждой щели, не давал услышать свои собственные мысли.

Великий Господин появился перед Ломпатри из неоткуда. Он вышел из тёмных углов этой комнаты, будто невидимая прялка свила его из танцующих теней и зыбкой факельной копоти. Старик приблизился к Ломпатри и рыцарь смог разглядеть собеседника с ног до головы. Этот Великий Господин, или, как назвал его Гвадемальд, Исакий, действительно оказался очень старым. По человеческим меркам, его лицо выглядело лет на семьдесят, а то и больше: глубокие морщины, выдающийся узкий нос крючком и густые чёрные брови, из которых торчали жёсткие белые волоски, длинною с палец. Бородка седая не длинная, но завитая, будто скрученный бараний рог. А над широкими скулами в глубоких глазницах покоились чёрные глаза, разглядеть которые Ломпатри так и не смог. Старик стоял совсем близко, но цвета и формы глаз, рыцарь так и не увидел. А может быть, и увидел, но тут же об этом позабыл, ибо что-то непостоянное было во взгляде Исакия, какая-то древняя тайна, решить которую не способны ни маги, ни жрецы.

Оделся Великий Господин совсем не по-стариковски. Под дорогой серой шубой с высокими плечами он носил узорчатый кафтан, расшитый жемчугом и золотыми заклёпками. Он стоял на каменном полу в изысканных остроконечных красных сапогах, швы которых скрывали золотые обручи. Выше Ломпатри заметил широкие чёрные штаны то ли из шёлка, то ли из бархата. На голове у Исакия сидела высокая, остроконечная шапка, из того же материала, что и кафтан. Опирался он на посох – ничем не примечательную кривенькую палку, на конце которой болталась красная лента с маленьким колокольчиком.

Странные типы, сопровождавшие рыцаря, вышли из помещения на двор и закрыл за собою тяжёлые дубовые двери. Звуки суеты снаружи исчезли, а им на смену пришло гудение больших факелов.

– Кто твой учитель? – хриплым голосом спросил старик Исакий.

– Я – Ломпатри Сельвадо, владыка провинции Айну, атарийский рыцарь и подданный короля Хорада, – ответил Ломпатри и положил свой большой чёрный зонт на пол. – Боевому ладу рыцарей меня обучали лучшие мастера Атарии. Военное дело я постигал в сражениях всю жизнь, а искусство красноречия досталось мне в наследство от моего деда Гера. Письму, чтению и верховой езде меня научил отец Лер Сельвадо. Понять красоту мира я смог благодаря своей жене Илиане, а чести научиться невозможно. Она либо есть, либо её нет.

Старик кивнул. Потом погладил свою бороду и стал медленно ходить от одной стены до другой взад вперёд.

– Не так уж и дурно, – говорил он так, будто не общается с Ломпатри, а просто размышляет вслух. – Могло быть хуже. Тот, кто пришёл в первый раз, не имел учителя. И умер. Мне же нет смысла называть себя, ибо ты уже знаешь меня.

– Ты тот, кто дёргает за ниточки в Дербенах, – сказал Ломпатри.

– Да. А ты тоже находишься в Дербенах, – сказал старик и остановился у стены, прямо под факелом.

– Ты дёргаешь и за мою ниточку. Ты притянул меня сюда.

– И я не ошибся в тебе! – внезапно глянув на рыцаря, сказал Исакий. – Ты достаточно умён, чтобы признать – не всё в своей жизни ты решаешь сам. Ты уже давно понял, что это я веду тебя в этот форт. Что все эти дети, крестьяне, бандиты – всё это лишь для того, чтобы ты оказался тут.

– Я тут, – нахмурившись, заговорил Ломпатри, решив перейти к делу и скорее кончить этот странный разговор, – и я прибыл по поручению господина Гвадемальда, воеводы вирфалийского войска, осадившего этот форт. Рыцарь Гвадемальд, как наместник короля Девандина заявляет свои права на твердыню и предлагает вам покинуть это место в обмен на вашу жизнь и жизни ваших людей. Господин Гвадемальд настроен решительно и будет биться до тех пор, пока не возьмёт форт. Отказавшись от его предложения, вы рано или поздно погибнете. Рыцарь Гвадемальд – человек чести и он…

– Уже второй раз ты говоришь о чести, – перебил его старик. Ломпатри оказался не готов к такой дерзости, хотя за свою жизнь участвовал не в одном десятке трудных переговоров. В этот раз, что-то странное происходило с ним и с его способностью говорить громко, уверенно, завладевая собеседником полностью.

– Странное дело, ведь ты ничего о чести не знаешь, – продолжал старик.

– Могу ли считать это ответом на предложение господина Гвадемальда? – спросил Ломпатри, стараясь сохранять спокойствие.

– Ты пришёл сюда не для того, чтобы выполнять поручения этого рыцаря Гвадемальда. Ты здесь, за тем, за чем пришёл и первый переговорщик: за моими ответами, на свои вопросы. Но я знаю, что ты слышал о том, что Дербены – странное место. Что вопросы здесь, порой, не имеют смысла, а ответы на них, рождают новые бессмысленные вопросы. И так до бесконечности, пока ты не потеряешь рассудок. Первый переговорщик хотел получить то знание, которым я владею. Он его получил, но не смог найти в себе силы жить с таким грузом. Тебе моё знание не требуется, ты здесь за другим. Но за чем именно, ты пока не догадался. Как только ты это поймёшь, ты перестанешь задавать вопросы и начнёшь действовать. Но чтобы выслушать меня, нужна сила такой формы, которой у тебя нет.

Диалог выходил из-под контроля. Рыцарь понял, что если не проявит твёрдость, так и останется ведомым этим странным стариком и не добьётся того, чего желает.

– Говорить о своей мудрости может лишь тот, кто прославился деяниями, – спокойно заметил Ломпатри. – О твоих деяниях мне слышать не доводилось, как не доводилось слышать и твоего имени. Откуда мне знать, что ты тут главный? Почему я должен поверить, что ты и есть Исакий, если ты даже не представился мне в начале переговоров?

– Исакий! Ха-ха! – рассмеялся старик. Он отошёл от стены и остановился посередине комнаты. – Имена тхеоклеменов – великая тайна. Они оседлали ветра времени. Говоря по-вашему – они обладают волшебной силой. Знать имя тхеоклемена – величайший дар для любого существа в этом мире. И чтобы ты перестал считать меня своимврагом, знай, что имя мне Иссгаард!

Имя своё старик произнёс совсем не хриплым голосом, а громогласным, чистым басом, и что-то странное произошло в этот момент. Тени в комнате сгустились, а свет факелов засиял ярче. В воздухе почувствовался тонкий запах соли, а сама комната, будто бы дёрнулась куда-то в сторону и в тот же миг вернулась на своё место. С потолка струйками осыпался песок. Пляшущие огни факелов замерли, будто бы превратились в оранжевые цветы, неподвижные в безветренный летний день. Искры, отлетавшие от них, повисли в воздухе и не затухали. Время для огня остановилось. Иссгаард медленно подошёл к рыцарю, а тот стоял, ни жив ни мёртв, глядя на густые тени и застывшие языки пламени. В россказнях и небылицах магов нет ничего волшебного, к деревянным веточкам на голове нуониэля тоже можно привыкнуть, летающий фей, живущий на упавших с неба горах явление неординарное, но как-то умещающееся в рамки понятного мира, а вот застывший огонь, потерявшее связь со временем пламя – это нечто совсем неправильное.

– Моя Илиана, – прошептал Ломпатри, – видела бы ты…

– Сейчас важно то, что видишь ты, рыцарь, – снова заговорил Иссгаард чистым, сильным басом. – Илианы нет, а ты есть. И тебе суждено принять важные решения. Выберешь верно, изменишь мир. Промахнёшься, так и будешь дальше хныкать по своей мёртвой жене. А теперь, я отвечу на те два вопроса, которые волнуют тебя. Один из них имеет смысл, а другой – нет. Но ты уже знаешь, как отличать одно от другого. Начнём с того, который смысла не имеет.

Огни факелов встрепенулись и снова загудели, как прежде. Тени перестали походить на притаившихся в углу чёрных чудовищ, а свет вновь заплясал в комнате, не режа глаз.

– Что такое честь? – спросил Ломпатри. Иссгаард улыбнулся. Глаза его блеснули от радости за то, что рыцарь следует за ним в неведомый мир новых смыслов.

– Честь, это слабость. Это расшатавшаяся кладка в крепостной стене, жилка ржавчины на клинке твоего меча, трещина в древесине щита. Ваши короли и цари придумали честь, чтобы сдерживать вашу силу. Рыцарство для королей, как скотина для крестьян, а честь – это хомут, который вешают вам на шею, чтобы, привязав к нему оглобли, сесть на телегу и ехать, расходуя вашу силу. Буйвол без хомута убьёт крестьянина. Повесь буйволу на шею хомут, и буйвол будет пахать землю. Хлеб, выросший на ней, пойдёт на стол крестьянина, а буйволу достанется подгнившая ботва репы и вонючее стойло с мухами и навозом. Кто-то думает, что честь делает рыцаря особенным, не таким, как челядь, как холопы. Но честь такая же сила управления, как и кнут. Вы хлещете крестьян по спине, чтобы они работали, а короли рассказывают вам о чести, чтобы вы несли им дань. Ведь перестать платить королю – это предательство. Уйти к другому королю – предательство. Объявить о том, что король тебе больше не указ – предательство. А предательство, это бесчестие. Крестьяне – это тело вашего рода. Их цель – сохранить себя. Вы, рыцари – дух людей. Вам уже не надо бояться за то, чтобы выжить, у вас есть крепости, достаток и стража. Смысл вашей жизни в уважении себя. Не будет уважения – вы погибните. Короли это понимают, и поэтому придумали вам честь. Ты ведь не раз слышал, что без чести рыцаря не бывает. Не важно, сколько раз рыцарь рискует своей жизнью ради чести. Важно лишь то, что каждый раз он может умереть. А отъявленный негодяй, который не рискует ради этой чести, умереть не может. Вспомни, сколько раз праведное наказание настигало бесчестного негодяя, и вспомни, сколько раз благородный человек умирал во имя чести. Ты знаешь, и без меня, что случалось чаще. Тот, кто следует законам чести, может поступать только по этим закона. Тогда как бесчестные люди ничем не скованы и вольны как следовать законам чести, так и поступать подло. Рыцарь не может подкрасться сзади и ударить исподтишка. В этом его слабость. У него просто нет такого варианта. А чем больше выбор, тем больше шансов на успех. Мне не надо спрашивать тебя о том, кто победит при столкновении ста рыцарей с сотней воров в открытом поле. Победят рыцари. А теперь представь, что один вор в самом начале сражения скрылся в лесах. Поклявшись отомстить за девяносто девять убитых собратьев, он выследит каждого рыцаря и убьёт их всех ночью в постели, вонзив кинжал в сердце. Ты скажешь, что это бесчестно и будешь прав. Но итог от этого не изменится: победят воры. Пусть не на поле боя, а после. Пусть не так, как того требуют правила ведения сражений, но воры победят. И правда в том, что воры всегда побеждают. Потому что если бы всё обстояло иначе, воров бы уж не существовало, все стали бы благородными и жили в мире между собой. Жизнь – игра, а честь – правила. Но не все играют по правилам. Честь – это оковы твоих возможностей, не дающие ни одного преимущества над теми, у кого чести нет.

Иссгаард говорил всё это, подойдя вплотную к Ломпатри. В какой-то момент их носы оказались так близко, что кончики почти соприкоснулись. Закончив объяснения, тхеоклемен отвернулся от рыцаря и сделал несколько шагов. Посох, на который он опирался во время ходьбы, звонко стучал в окружающей тишине.

– Теперь, когда ты знаешь истину, всё будет зависеть оттого, хватит ли у тебя сил принять её, – сказал Иссгаард. – Ведь это касается и того вопроса, который ты задашь сейчас. И у этого вопроса смысл есть.

– Зачем я здесь? – прошептал Ломпатри; в горле у него пересохло.

– Ты, Белый Единорог, добился столь многого, будучи скованный честью. Представь, на что ты способен теперь, когда знаешь, что это всё обман! Я сразу представил это! Как только соглядатаи донесли, что по Дербенам идёт тот самый великий воевода Белый Единорог, будущее прояснилось для меня. Я устроил всю эту кутерьму с похищением детей ради того, чтобы понять тебя. Откажись ты тогда помогать крестьянам, я немедленно бы послал за тобою. Но ты, почему-то выбрал иной путь. Так или иначе, ты всё равно оказался бы здесь, в форте «Врата» и внимал бы сейчас моим речам. Ты скажешь, что я не мог знать наверняка, как всё сложиться, и будешь неправ. Мы, тхеоклемены, не люди и наши жизни текут не так, как ваши. Нам ведомо больше, чем прочим существам. Крестьяне, бандиты, Белые Саваны и жрецы с их почтой – все они в большей или в меньшей мере служат мне. Я захватил их разум в одиночку, так же как захватил и этот форт. Я способен на многое, но я не всесилен. Мои желания простилаются далеко за пределы Дербен. Всё Троецарствие – это лишь окоём ближайшего будущего. Границы, королевства, города – это всё создано людьми. Ты тоже можешь создавать границы, города, королевства. Но до сегодняшнего дня, ты жил как рыцарь, скованный честью. Завтра, ты можешь начать поход, который изменит облик мира на многие века.

– Ты хочешь уничтожить Троецарствие? – хмуро спросил Ломпатри.

– Меня не интересует власть, – ответил тхеоклемен. – Троецарствие – это мелочь для меня. Я отдам эти земли тебе. Делай с ними, что пожелаешь.

– В чём тогда твоя выгода?

– Меня интересует образ нашего мира. Сейчас мир – это непаханое поле. Беспорядок и кавардак! Никто не занимается возделыванием мира, выращиванием яблонь, овощей, плодов. Кругом лишь сорная трава да случайные лесные ягоды. По сути, мы сидим на огороде, за которым никто не ухаживает. На таких землях ничего дельного не вырастет. Я беру на себя ответственность за возделывание мира и воздвижение нового, упорядочивая старое. К сожалению, многие существа привыкли прозябать в грязи, словно свиньи, а владыки земель не готовы отдать свою власть ради будущего, которое они не застанут.

– И ты готов их всех поубивать? – спросил рыцарь.

– О, великий Белый Единорог! – всплеснув руками, сказал Иссгаард и положил свои ладони на плечи рыцарю. – Чем дольше правит ложь, тем более жестокой становится правда. Во мне нет желания убивать. Я жажду лишь преобразования. По-своему я могуществен, но в мире, где правит грубая сила оружия, мои усилия тщетны. Я знаю, на что я способен, но мне ведомо и то, на что я не гожусь. Я тхеоклемен, но не воевода. Ты же умеешь силой оружия добиваться своего. Я дам тебе войско, с которым ты завоюешь Вирфалию. Тебя поддержат многие из твоего рода. Совместно с ними ты возьмёшь Атарию и Варалусию за месяц. Троецарствие станет твоим. Я дам тебе воинов и Сарвария с Местифалией не устоят. Островное королевство Иллария уже не захочет тебе сопротивляться, и мы пойдём через пески Имурада Гумэ в Айседолис, в самый великий город мира Мидвертон. Ты построишь империю, в которой больше не будет войн.

– А ты?

– Мои желания претворятся в жизнь не раньше, чем через несколько столетий, – с грустью ответил Иссгаард. – Но потомки запомнят не меня, а тебя. Тебе воздвигнут памятники в каждом городе мира. Твоё имя воспоют в одах и элегиях. Ломпатри уничтоживший войны будущего.

– Идея с памятниками звучит заманчиво, – сказал Ломпатри, расслабившись и тоже начав расхаживать по комнате, – Да и вообще, всё это очень интересно, но слишком складно, чтобы являться правдой. У всего есть цена, а я не вижу цены, которую ты с меня требуешь.

– Она очевидна, – сказал тхеоклемен. – Твоя честь.

– Честь для тебя пустой звук!

– А для тебя – нет, – с улыбкой заметил Иссгаард. – Ты не размышляешь над тем, что получит хозяин кабака, когда ты покупаешь у него обед. Тебя волнует то, чего лишишься ты.

– Здесь я с тобой соглашусь, странный человек. Но если я приму твоё предложение, что мы станем делать? Перед фортом стоит армия в триста щитов. Через несколько дней она вырастет до двух тысяч. У тебя в форте не более ста оборванцев и от силы пара десятков Белых Саванов. Ты не выстоишь.

– Ты забыл про армию, которую я тебе предлагаю. Я не могу ей управлять, ведь я не воевода. Ты можешь!

– У тебя нет армии! – засмеялся Ломпатри.

– Пока нет. Но, когда ты примешь моё предложение, она появиться.

– Опять волшебство? – недоверчиво спросил рыцарь.

– Отнюдь! – со всей серьёзность ответил тхеоклемен. – Третьи Врата! Вы люди ещё очень молоды и не ведаете всех тайн этого мира. Вам мниться, что за Третьими Вратами злая тьма. Но это не так. За этим порталом – сила. И она не чёрная и не белая, а просто сила, как и всякая иная. И кто первым её получит, тот и выберет ей цвет.

Ломпатри молчал. Ответить ему оказалось нечего. Необходимо всё обдумать как следует. Но сколько времени может на это потребоваться? Колдун предлагает слишком уж выгодную сделку, если судить по его же меркам. С другой стороны, не спой он про тщетность благородства и чести, цена не показалась бы столь малой. Этот странный Иссгаард действительно умён и хитёр. Переиграть такого, победить до начала схватки – возможно ли простому человеку? Да и надо ли его переигрывать? Враг ли он?

– Я не прошу тебя верить мне безоговорочно, – добавил Иссгаард, – ведь ты не знаешь меня. Дай мне в долг своей веры. Решишь так, как сам посчитаешь нужным. Примешь моё предложение – возвращайся. Отвергнешь – будь по-твоему. Но помни, коль захочешь пойти со мной, просто позови меня по имени, и я приду. Когда угодно – через год, через два. Или же через несколько дней, когда король Вирфалии лишиться войска, которое он послал сюда.

– Я буду думать о твоём предложении, – ответил Ломпатри, поднял свой зонтик и направился к выходу.

– Постой! Дабы тебе лучше думалось, возьми мой посох. Наши посохи, источник наших сил. Без них мы уязвимы так же как простые старики. Прими посох в знак моей веры в тебя.

Иссгаард подошёл к рыцарю и протянул ему посох. Только Ломпатри хотел коснуться кривой ветки, как тхеоклемен взялся за ленточку с колокольчиком, болтающуюся на конце, обернул её вокруг ладони и сорвал с посоха.

– Оставлю себе лишь это, – улыбнувшись, сказал он. – На пару дней силы хватит.

Ломпатри последний раз хмуро глянул на Великого Господина.

– Отпусти девушку, – твёрдо попросил рыцарь, стараясь подавить свой обычный командирский тон. Иссгаард молча кивнул.

– Я пришлю за ней, – сказал в заключение Ломпатри и вышел прочь.

На дворе, рыцарь увидел толпу разношёрстного сброда, столпившегося у входа. Бандиты всех мастей – человек сто – стояли с факелами под проливным дождём. Подняв над головою зонт, Ломпатри не без волнения пошёл сквозь эту толпу. Суровые взгляды смотрели так, будто бы толпа хотела сожрать рыцаря. Вонь челяди сильно ударяла в нос, возвращая Ломпатри из заоблачных мечтаний о будущем к суровому настоящему. Никогда ещё Ломпатри Сельвадо не испытывал такой ненависти к простолюдинам. Когда рыцарь проходил мимо одного беззубого бугая, тот раздвинул свой уродливый рот в кривой улыбке и тупо гоготнул. Это тихое, едва-слышное «хы-хы» переполнило чашу терпения. Ломпатри остановился и повернулся к беззубому. Ростам рыцарь вышел не ниже беззубого бугая. Ломпатри приблизился к этому весельчаку так, что их груди соприкоснулись. Тот, понимая, что происходит, не стал сдавать назад, а как врос в землю.

– Закрыл свой рот, падаль, – процедил сквозь сжатые зубы Ломпатри, – воняет!

Тупой бугай ясно понял посыл рыцаря, ибо тот сказал всё таким языком, к которому привыкли эти люди. Но закрыть рот он не захотел, потому что тогда он проглотил бы оскорбление, и его дружки, стоящие рядом, потом всю оставшуюся жизнь издевались бы над ним. К тому же, богатый наряд рыцаря и впрямь казался беззубому потешным. Осталось только решить, драться с этим заносчивым рыцарем или же посмеяться во весь голос над его одёжкой. Для обдумывания вариантов требовалось время, но его не оказалось.

– Тебе нравится мой наряд! – вдруг заявил рыцарь весьма дружелюбно. Потом Ломпатри снял с себя белоснежную шубу с чёрными меховыми бортами и заботливо надел на плечи беззубого. Застегнув на груди шубный аграф, чтобы тяжёлое одеяние не свалилось, рыцарь улыбнулся и похлопал бугая по плечу. Бугай удивлённо осмотрел шубу и заулыбался ещё сильнее. А вот с лица рыцаря улыбка внезапно исчезла. В следующее мгновение бугай получил сильный удар по лицу. Потом рыцарь вцепился двумя руками в его беззубый рот, потянул на себя, повернул так, что в шее верзилы что-то хрустнуло, и швырнул в сторону. Бугай не устоял и рухнул в подмёрзшую дорожную жижу. Встать он уже не смог: рыцарь налетел на него и несколько раз зарядил ногой по животу. Потом Ломпатри поставил ногу на щёку беззубого и стал давить его голову в грязь. Тот мычал, рычал, пускал кровавые пузыри, пытался схватить ногу грязными руками, но всё тщетно. Ещё чуть-чуть и беззубый сдался бы. Тогда Ломпатри сломал бы ему шею. Но в последний момент рыцарь убрал ногу с несчастного простолюдина.

– Шубу добела вычистишь, – обтирая запачканные руки, сказал Ломпатри и плюнул на бугая. – Скоро вернусь за ней.

Рыцарь поднял с края дороги посох, зонт и побрёл дальше к южным воротам форта. Толпа бандитов расступалась перед ним. Ломпатри окидывал взглядом тех, мимо кого проходил, но каждый опускал глаза, не решаясь смотреть на рыцаря. Всю оставшуюся дорогу до осадного лагеря Ломпатри не мог собраться с мыслями. Когда он подошёл к встречающим – а ждало его много народу – рыцарь так и не смог решить, что же теперь делать. Тут же подбежал Воська и вцепился в зонт. Вандегриф спросил что-то про посох, а рыцарь Гвадемальд и его окружение наперебой вопрошали об ответе из форта по поводу сдачи без боя. Все эти люди показались рыцарю чужими, ничего не понимающими созданиями, похожими на детей, играющих в свои игрушки и не замечающих проблем большого мира. «Возможно, верховный маг Байсен чувствовал то же самое, после разговора с тхеоклеменом? – подумал Ломпатри. – Как же они назойливы! И впрямь тянет прыгнуть от них от всех с утёса, чтобы больше не слышать эти голоса». И только когда Ломпатри встретился глазами с молчащим Тимбером Линггером, в душе рыцаря стало чуть теплее. Нуониэль сделал несколько знаков, и Ломпатри понял их без перевода Воськи. Сказочное существо сообщало, что радо возвращению рыцаря живым и здоровым. «Да, Тимбер, – мысленно ответил ему Ломпатри, еле-заметно кланяясь нуониэлю, – я жив. Точнее, один из Ломпатри всё ещё жив».

Глава 21 «Эхо древних тревог»

Двое Белых Саванов очень удивились, увидев перед собой не рыцаря, а странную парочку: долговязого типа в плаще с капюшоном и крестьянина, в плохеньком зипуне, явно не для здешней погоды. Наступало утро первого числа месяца листогноя. Тьма рассеивалась, ветер стих, а в воздухе кружились редкие снежинки, столь маленькие, что более походили на блестящие точечки, загорающиеся и умирающие в одно мгновение. Вечерний дождь накануне закончился быстро, а ему на смену пришёл острый горный ветер. Потом снова шёл дождь и снег, и, наконец, к утру, на дворе форта «Врата», между замком и складом, воцарился безмятежный покой шёлковых сугробов. Но не тех тяжёлых, плотных сугробов, появляющихся зимой, после обильных снегопадов. Эти сугробы вышли нежные, рыхлые, разлетающиеся в разные стороны от слабейшего мановения ветерка. Редкие снежинки медленно опускались с небес, блистая, как маленькие звёздочки. В тающих предрассветных сумерках вся эта хрупкая, кратковременная благодать походила на невидаль абсолютно невозможную там, где вот-вот сойдутся в смертельной схватке две противные друг другу силы.

Нуониэль и Молнезар пришли к форту сами по себе. Тимбер Линггер поднялся со своей лежанки, когда все ещё спали. Он попытался тихонько выйти, но его заметили.

– Вы идёте в форт, господин? – прошептал Молнезар, приподнявшись на своём месте. Нуониэль кивнул. – Я с вами.

Сказочное существо ничего не ответило и вышло из палатки. Молнезар тихо собрался и юркнул за ним. Паренёк думал, что сейчас ему придётся долго объяснять нуониэлю про Всенежу и про то, что спасти её – его долг, как мужа. Но Тимбер даже не стал отговаривать юнца. Нуониэль вообще ничего не сказал, он вёл себя так, будто совсем не против компании. А может быть, ему не было дела до того, что творит этот Молнезар.

Стражники в осадном лагере сначала не хотели выпускать нуониэля, думая, что он перебежчик или пластун врага. Но потом к стражникам подошёл какой-то десятник, дал обоим по шапке, сказав, что это никакие не перебежчики, а «господин со слугой» и даже «в шатёр к воеводе ходившие». Десятник велел пропустить нуониэля и крестьянина, но сотнику всё же доложил, что из лагеря в форт вышли двое. Сотник передал всё своему господину, а тот уже сообщил Гвадемальду. Продрав глаз, воевода лишь спросил: «кто?» и, получив ответ, что-то промычал и рухнул обратно на подушку. А нуониэль и Молнезар дошли до стены, получили сверху верёвочную лестницу и вскоре уже стояли в центре форта в нескольких аршинах от двух Белых Саванов.

– Это не тот, – сказал один из встречавших другому, глядя на гостей недоверчивым прищуром.

– Возможно, рыцарь отказывается идти с Великим Господином? – предположил другой.

– Сообщить? – неуверенно предложил первый. Но тут Молнезар, что стоял чуть позади нуониэля, вышел вперёд. Саваны напряглись и положили руки на эфесы мечей.

– Верните Всенежу! – крикнул Молнезар, сорвав голос. Он крепче сжал в руках свой проржавевший топорик и приподнял его. Тимбер Линггер тут же положил на топорище два пальца и опустил топор в руках крестьянина вниз. Это успокоило варварийцев. Один из них ушёл в замок, а другой остался и не спускал с гостей глаз.

Когда вывели Всенежу, Молнезар выронил топор из рук и метнулся к ней. Ведущий девушку Белый Саван предусмотрительно отпрыгнул от пленницы и приготовился к схватке. Только вот Молнезар всего-то и обнял свою молодую жену, позабыв в этот момент про Саванов, нуониэля, форт и всё великолепие сверкающего снега. Накинув ей на плечи старую соболиную шкуру, он прижал жену к себе и побрёл обратно мимо нуониэля к ступенькам, ведущим на стену. Тимбер же продолжил стоять, глядя на Саванов, ожидающих непонятно чего.

– Не уходит, – озадачился Саван. – Эй, ты, чего тебе ещё?

На это нуониэль лишь указал пальцами на свой рот и покачал головою.

– Странный он. Немой что ли?

Нуониэль скинул с головы капюшон, и расправил свои веточки. На локонах сказочного существа не осталось и следа от былых осенних красок. Из головы нуониэля торчали голые прутики, длинные, мягкие, но безжизненные, как ветви любого дерева зимой.

– Прекрасно! – сказал другой воин и закивал головой так, будто бы всё встало на свои места. И действительно, варварийцы увидели перед собой уроженца Лойнорикалиса – края лежавшего на юге от их островов. Уже долгие годы не стихала вражда Варварии и Лойнорикалиса за господство в Найноэльском море. – Древоволосые и здесь суют нос не в свои дела!

Белые Саваны обнажили клинки и приготовились расправиться с представителем врага своего народа, но их остановил громогласный голос, донёсшийся сзади, от тяжёлых дверей замка.

– Кто твой учитель? – вопрошал звонким голосом тхеоклемен, неожиданно появившийся на дворе форта.

Саваны остановились. Напасть на незнакомца без разрешения Великого Господина они теперь не решились бы. А нуониэль спокойно открыл свою подорожную сумку, достал оттуда последнюю бутылочку с отваром идеминеля и выпил её до дна.

– Я ученик тхеоклемена, – начал Тимбер сипящим голосом, просыпающимся от долгого сна и ещё не вошедшим в свою полную силу, – известного по прозвищу Чудодей.

Такой ответ удивил Иссгаарда. Он сделал несколько шагов вперёд, глянул на Белых Саванов и их мечи, а потом приблизился к нуониэлю. Белые Саваны, поняв, что их сила пока не нужна, спрятали свои грозные булатные клинки, и остались стоять поодаль, наблюдая за разговором сказочных существ. Им не давали покоя тряпки в руках нуониэля, которые явно скрывали небольшой клинок. Они привыкли видеть Великого Господина с посохом в руке, который хоть и казался невзрачным, но хранил в себе почти всё могущество колдуна. Теперь же, без посоха, Иссгаард в своих нарядных одеждах больше напоминал беззащитного лорда.

– Твой учитель, – заговорил тхеоклемен сиплым голосом старого человека, – мой собрат. Он предатель, следующий учению, отличному от того, которому следуют прочие тхеоклемены.

– Многие, бродящие по миру в обносках и с посохом в руке называют себя тхеоклеменами, – спокойно говорил Тимбер, – но большинство из них самозванцы.

– Мне нет дела до того, сомневаешься ли ты в моей силе или нет. Сила эта моя и ничья больше.

– Я видел тхеоклеменов, которые открывают свои истинные имена, – продолжал Тимбер, – но я никогда не слышал, чтобы кто-то из них отдал свой посох – главный источник силы.

– Ты, странник с полудня, ничего не знаешь ни о нас, ни о наших посохах, ни о силе, которой мы служим, – сипящим голосом отвечал Иссгаард. – А вот я знаю о тебе всё. Я знаю, кто ты, почему ты здесь и чем закончиться твой путь.

– Так расскажи мне об этом! – попросил Тимбер.

– Ты тот, из-за кого Белый Единорог отправился спасать пленных детей. Мне кажется, что твой учитель открыл тебе одну из тайн жизни – тайну множества душ. Тебе известно то, что в каждом существе не одна душа, а много. Они появляются одна за другой: одна душа умирает, а другая рождается. И это происходит каждый раз, когда существо выбирает, как ему поступить. То, какая душа появиться в существе, зависит оттого, какой выбор это существо сделает. Ты влиял на выбор Белого Единорога, в надежде, что это породит в нём череду тех душ, которые встанут на сторону Хаоса. Возможно, ты понимал, что этот рыцарь всё равно окажется здесь, передо мной. Но ты решил, что если порождённые в нём души изменят его естество, он отвергнет меня, как своего учителя и останется твоим учеником. Как же ты ошибся, нуониэль! Я прекрасно знаю, какая череда душ прошла через Белого Единорога.

Вдруг брови тхеоклемена сошлись, взор потемнел, а голос стал звучным, громким, и столь сильным, будто бы рождался не в груди дряхлого старика, а в горниле вулкана.

– Я прекрасно знаю, – рычал Иссгаард, – и о душах рыцаря Гвадемальда. И если бы ты меньше верил в сказки, ты тоже познал бы это. Захватить твердыню в одиночку не может даже тхеоклемен! Форт останется моим! И у меня будет войско, так или иначе. Эта провинция будет моей, а Скол и его сокровища рано или поздно сыграют свою роль в жизни каждого живого существа Эритании!

– Узнай люди в осадном лагере о планах рыцаря Гвадемальда, – начал нуониэль, но тут же закашлял. – Они бы, кхе-кхе, сильно расстроились.

– Ты не сможешь им это рассказать, – зловеще произнёс Великий Господин. При этом двое Белых Саванов за его спиной, обнажили свои мечи.

– Да, кхе-кхе, – еле говорил Тимбер, – ведь это последняя порция идеминеля. Мой голос сейчас исчезнет навсегда. Жаль, не успеваю сказать о том, чего ты не учёл…

Тхеоклемен поднял руку, останавливая Белых Саванов, приближающихся сзади. Потом он резко приблизился к нуониэлю и схватил его за горло. Тимбер Линггер открыл рот, как открывают те, кто долго сидят под водою и выныривают из неё в последний момент, чтобы глотнуть живительного воздуха.

– Ты теперь говори до тех пор, пока я не отпущу твоё горло! – громогласно произнёс Иссгаард. В этот миг воздух дрогнул, и снежинки, падающие с небес, повисли в пространстве рядом с нуониэлем и тхеоклеменом.

– Теперь, я могу говорить, пока ты сам не уберёшь руку с моего горла? – спросил Тимбер задыхаясь.

– Твой учитель плохо справился со своими обязанностями, – злорадствуя, заметил Иссгаард. – Ему стоило научить тебя тому, что тхеоклемены говорят точно и всегда только то, что будет. Да ты и сам, я погляжу, нерадивый нуониэль! Ведь у твоих сородичей задавать вопросы дурной тон! А теперь говори!

– Ты не учёл того, что у сокровищ Скола всё ещё есть хозяева, – сопел нуониэль, держа левой рукою запястье Великого Господина, а правой, свёрток из тряпок. – Эралин Гурий Тохэ не пал, а его тафири до сих пор на посту! Ты не единственный, кто видит радужные глаза! Не все феи мертвы! И людей вам тоже не уничтожить! В них есть сила столь важная, что без неё невозможно существовать. А теперь, тхеоклемен, открой завесу времени и скажи мне, когда ты лишишься своего радужного глаза!

Иссгаард смотрел в глаза нуониэля, и с каждым словом сказочного существа закипал яростью. Этот ученик предателя и последователь учения Хаоса вот-вот получит по заслугам! Несколько мгновений и его убьют Белые Саваны. Почему бы не выполнить просьбу этого жалкого смертного? Тхеоклемен закрыл глаза и приоткрыл завесу времени. Получив ответ, Великий Господин вздрогнул и с ужасом глянул на Тимбер Линггера.

– Не может быть! – прошептал он, глядя на слегка-улыбающегося нуониэля.

В следующий миг на снег упали тряпки, а в руке у Тимбера блеснул острый клинок. Движение нуониэля оказалось столь стремительным, что его не успели заметить ни Саваны, ни сам тхеоклемен. Клинок прошёл сквозь запястье Великого Господина, отсекая схватившуюся за горло кисть. Струя тхеоклеменовой крови, искрящейся множеством блёсток, веером раскрылась между двумя сказочными существами. Следующим молниеносным выпадом мастер клинка попытался пронзить тхеоклемена, но тщетно. Тимбер Линггер знал, что никто не может убить тхеоклемена, но всё же попытался это сделать. Белые Саваны уже отдёрнули своего лидера от смертельного острия и тут же налетели на врага. Они сражались во всю свою силу. Тимберу пришлось тяжело, отбивая удары, сыплющиеся на него дождём. Нуониэль парировал, увёртывался, а, улучив момент, рванул со всех ног к стене. Взметнувшись по ступенькам, он столкнулся с двумя сторожевыми. Бандиты уже приготовили свои копья к бою, но нуониэль расправился с этими врагами без труда. Они сумели лишь на несколько секунд задержать его. Саваны наступали Тимберу на пятки, а он помчался по стене к тому месту, где она сходится со скалой. Сначала он пробежал первый отрезок стены, до сторожевой башни. К счастью, двери были не заперты. Оказавшись в башне, он закрыл за собою дверь и опустил засов. Через мгновение Белые Саваны ударили по двери плечами, в надежде высадить её. А Тимбер Линггер вышел с другой стороны на второй отрезок стены и по нему добежал до скалы. Ледяной склон оказался крутым, но всё же это не то, что прыгать с отвесной стены. Собравшись с духом, нуониэль сиганул через каменную кладку и скатился по ледяному склону на плато. На стене замелькали люди с луками. Тимберу пришлось бежать со всех сил, чтобы стрелы не достали его.

Нуониэль влетел в шатёр главнокомандующего еле дыша. Гвадемальд и его рыцари удивились появлению незваного гостя. Стражники с копьями, охранявшие шатёр и не решившиеся тронуть нуониэля, пытались оправдаться перед своим господином. Но когда сказочное существо швырнуло на белую скатерть стола отрубленную кисть Великого Господина, и стражники и рыцари ахнули.

– Блестящая кровь, – сказал Тимбер, указав на расползающееся по белой скатерти тёмное пятно. – Исакий не человек.

– Вы свободны! – отмахнулся Гвадемальд от стражников. Те поклонились и вышли вон. – Господин нуониэль, вам стоит объясниться. Оказывается, вы всё-таки способны говорить.

– Теперь да, – ответил Тимбер, переводя дыхание. – Последний подарок Исакия. Хотя, мне пришлось схитрить, чтобы оставить этот подарок себе навсегда.

– Вы отрубили ему руку? – удивился старый рыцарь Марнло, коснувшись пальцем странной крови, блестящей маленькими яркими вкраплениями. – Как вы вообще додумались пойти в форт? И кто вас пустил? Вы понимаете, что, выступая от нашего имени, вы сделали всем только хуже? Первый переговорщик Байсен, светлого ему бытия, погиб! Второй не принёс никакого ответа, закрылся в своей палатке и как воды в рот набрал. А вы – третий, вообще проливаете кровь!

– Твои вопросы бессмысленны, рыцарь, – грозно ответил ему нуониэль. – Единственный вопрос, который имеет значения в Дербенах – как Исакий в одиночку овладел фортом? И задавать этот вопрос стоит не мне, а ему!

Нуониэль вытянул руку и ткнул в Гвадемальда. Палец Тимбера находился совсем близко от носа рыцаря. Гвадемальд медленно поднялся и сделал шаг навстречу Тимберу. Нуониэлю пришлось опустить руку.

– На что же вы намекаете, господин нуониэль? – сурово спросил рыцарь.

– Похоже, вы не всё рассказали вашим друзьям, – заявил нуониэль.

– Так поведайте им то, о чём я умолчал! – попросил Гвадемальд.

– Вы умолчали о том, что уже служите Исакию, – сказал Тимбер.

Рыцари зароптали. Они стали перешёптываться и с удивлением смотреть то на Гвадемальда, то на нуониэля, то друг на друга.

– Как вы смеете, господин! – прошептал возмущённый Гвадемальд.

– По приказу тхеоклемена Исакия вы освободили форт и теперь привели сюда войско, чтобы встать под знамёна своего нового сюзерена, – объяснил всё Тимбер.

– Ложь! – воскликнул рыцарь Марнло, вскочив с места. – Откуда нам знать, что вы сами не служите этому колдуну? Почему мы должны поверить, что это его руку вы отрубили?

– Этот колдун непростой малый, – поднявшись, заявил и рыцарь Овиан. – Он мог добровольно отсечь себе руку, чтобы вы принесли её в качестве доказательства. Одна рука не такая уж и большая плата за сохранение твердыни под своим началом!

– Господин Гвадемальд, скажите своё слово рыцаря, – попросил Марнло. – Иначе нам придётся вступиться за вашу честь!

Тут в палатку вошёл Ломпатри, а за ним рыцарь Вандегриф. Появление атарийца удивило рыцарей не меньше, чем появление нуониэля, ведь после того, как Ломпатри вернулся из форта, он и словом не обмолвился с воеводой Гвадемальдом. Второй переговорщик скрылся в свой палатке, и сидел там до этого момента. Обычно, если переговорщик не приносит ответа, его подозревают в сговоре с врагом или в передаче ценных сведений противнику. Но то касается обычных смертных. Для рыцарей, правила иные, поэтому Ломпатри не тронули. Рано или поздно за ним пришли бы и потребовали объяснений, но вот рыцарь сам соизволил явиться, и ему точно было, что сообщить: ведь в руках он держал весьма странный деревянный посох, принесённый им накануне из форта.

– Господа, – начал Ломпатри, – мой спутник нуониэль прав: Великий Господин не человек.

– Что же, господин Ломпатри, – обратился к нему Гвадемальд, – мы рады, что вы, наконец, почтили нас своим присутствием. Значит, вам удалось справиться с тем, с чем не справился верховный маг Байсен. Вы живы, и рассудок ваш чист. Мы готовы слушать вас. Однако, пока я в замешательстве: и вы и ваш сказочный друг имеете важные сведения, и кому из вас дать слово первым, я сомневаюсь.

– И я и Тимбер Линггер, наверняка поведаем вам об одном и том же, но мне, так же как и всем прочим, интересно послушать о том, о чём, как утверждает господин нуониэль, вы нам не рассказали.

– Я вас понимаю, господин Ломпатри, – спокойно ответил Гвадемальд. – В таком случае, говорить будут все. И раз господин нуониэль утверждает, что я предал короля Девандина, то пусть он сам, в знак своих добрых намерений, расскажет нам всё, что знает. Пусть подкрепит свои слова доводами. А потом в этом шатре каждый выскажет всё, не утаив ни толики от остальных. Давайте все раскроем свои карты! Итак, господин, кто вы, что здесь делаете, а главное, как смеете подозревать меня в измене?

Нуониэль вынул из кармана невзрачную тряпку и положил её на стол. Потом он положил на тряпку свой меч и аккуратно завернул его, спрятав блестящий клинок. В другую тряпку он завернул отрубленную руку. После, нуониэль сел на стул.

– Моё имя Тимбер Линггер и я нуониэль из Лойнорикалиса – края далеко отсюда, за Найноэльским морем. Я картограф. Моё ремесло – рисовать карты, искать новые земли и вести переговоры от имени моего края с представителями других королевств и земель.

– Вы неплохо справляетесь с ролью переговорщика, господин, – ехидно заметил рыцарь Марнло, кивнув на кулёк с отрубленной рукой.

Гвадемальд укоризненно взглянул на своего товарища, и тот прикусил язык.

– Когда я и рыцарь Ломпатри встретились, со мной шли двое, – продолжал нуониэль. – Мы направлялись в Дербер. Там нас ожидал корабль в Илларию. Возможно, он всё ещё не отплыл. Но когда я узнал о том, что в здешнем форте засел тхеоклемен, я понял, что Иллария подождёт.

– А что вы собирались делать в Илларии? – спросил рыцарь Карий, горящий любопытством и схватывающий каждое слово сказочного существа.

– Те два илларийца – служители культа Великой Башни – строения на одном из илларийских островов. Эта башня стояла там задолго до того, как море отступило, и Иллария превратилась в страну множества островов. По правде сказать, никто до сих пор не знает, когда построили ту башню, и кто это сделал. Как бы там ни было, цель культа – открыть двери того строения и подняться наверх. Многие поколения последователи культа изучают башню и ищут способ открыть главные ворота. Я отправлялся в Илларию, чтобы помочь им с этим.

– С чего вы взяли, что сможете открыть башню, если сами илларийцы пытаются это сделать уже многие века? – снова спросил Карий, очарованный рассказом и не замечающий, что прочие рыцари всё никак не могут взять в толк, какое отношение всё это имеет к текущей ситуации.

– Однажды, мне посчастливилось взойти на башню, подобную той, что стоит в Илларии, – ответил нуониэль. – Но это неважно. Важно то, что я здесь проездом. Если бы не встреча с рыцарем Ломпатри и не потеря памяти, я бы уже подплывал к илларийским берегам. Да, когда я вновь вспомнил всё, мне стоило бы незамедлительно направляться в Дербер. Однако то, что я увидел, заставило меня поменять планы. Времени у нас нет, поэтому я опущу детали. Существо, владеющее фортом «Врата», не человек. Таких как он называют тхеоклеменами. Они служат силам, с которыми борется каждый, кто почитает свет, жизнь и силу, имя которой да не будет лишний раз произнесено. Сами тхеоклемены считают, что служат порядку, а все, кто им противостоит – хаосу. Тхеоклеменов много, и не каждый из них опасен. Всё же этого Великого Господина я опасаюсь. Он мудр и коварен, а ещё он обладает предметом, который в умелых руках может стать источником великой силы.

– Древние артефакты! – рассмеялся вдруг Марнло. – Как интересно! Вот бы жрецы услышали все эти россказни!

Нуониэль поднялся и подошёл к рыцарю Марнло. Тот поёжился; вероятно, не хотел запачкать о тёртый походный плащ нуониэля свои роскошные наряды.

– Именно так, господин рыцарь, – спокойно продолжал нуониэль. – Радужный глаз феи не убьёт вас, как меч или стрела. Сначала он очарует вас несравненной красотой. А когда вы забудете всё на свете, и единственной целью вашего существования останется созерцание глаза, можно ли будет сказать, что вы всё ещё живы?

– Интересная штука, но этого мало, чтобы так переживать, вы не находите, господин? – спросил Гвадемальд.

– Кто заполучил один глаз, получит тысячи! – ответил Тимбер. – Когда у каждого человека в руках будет по радужному глазу, ваше Троецарствие превратиться в загон для скота. И уже не будет разницы, кто холоп, а кто рыцарь, одних станет не отличить от других.

– Это невероятно! – воскликнул неверующий ни во что рыцарь Марнло. – Вы рассказываете сказки, но не говорите ничего о том, почему считаете господина Гвадемальда предателем. Вы не рыцарь и вашего слова недостаточно, чтобы мы поверили вам. Чем же вы подкрепите свои слова, господин?

– О глазах он говорит правду, – вступил в разговор Ломпатри. – Я видел этот предмет. И я видел, как он действует. К счастью, на людей он влияет не так сильно, как на нуониэлей. Всё же, красота глаза невероятна и, возможно, чтобы насладиться его созерцанием, может потребоваться больше времени, чем есть у человека на то, чтобы топтать землю.

– Вы видели его, господин? – удивился рыцарь Овиан. – Вам показал его этот тхеоклемен в форте?

– Нет. Ещё один глаз хранится у моего друга Чиджея. Он тоже сказочное существо.

– В таком случае, ваш Чиджей так же опасен, как и этот Великий Господин! – рассудил Марнло. – Его тоже надо схватить и передать на суд королю Девандину.

– Чиджей хранитель, – пояснил нуониэль. – Хранить глаз – его долг. Если у кого этот артефакт и в безопасности, так это у Чиджея. К тому же, если вы мне не верите, учтите то обстоятельство, что у Чиджея нет войска, а у тхеоклемена есть. Почти есть.

– Что значит «почти»? – удивился доброжелательный Карий.

– А об этом вам стоит спросить у Гвадемальда и Ломпатри, – ответил нуониэль и снова сел на своё место.

Рыцари переглянулись. И Гвадемальд и Ломпатри поняли намёк нуониэля, но говорить не решались. Гвадемальд всё же взял слов первым:

– Немыслимо! Но, раз уж я предложил нам всем играть в открытую, позвольте мне начать. Я не знаю, как прошёл разговор господина Ломпатри с Исакием, но я прекрасно помню мою беседу с этим тхеоклеменом. Да, все удивились тому, что один старик захватил целый форт. Я не соврал, пересказывая свою историю вам и королю Девандину, да здравствует он многие лета. Но я опустил одну вещь. Исакий напугал и меня и моих людей этим байками о третьих вратах и о той злой силе, которая таиться за ними. К тому времени я провёл достаточно бессонных ночей в поисках ответов на то, что есть истина – учение жрецов или же волшебство магов. И я понял, что если тьмы нет, и все эти сказки Великого Господина лишь уловки, то, вернувшись в форт, мы сделаем своё дело и эта история закончиться, не успев начаться. Но если всё же предположить, что этот Исакий прав? Что, если за третьими вратами сокрыта тьма, способная уничтожить Вирфалию? Итак, господа, признаю: Исакий предложил мне перейти на его сторону. Этот полоумный старикашка уверен, что всему Троецарствию придёт конец! Он предложил мне спасение, но в качестве платы, потребовал привести ему войско, столь великое, какое я в силах собрать. И вот я здесь, а со мною люди. И через четыре дня под моим командованием будет войско в две тысячи копий. Но это не значит, что я собираюсь встать под знамёна этого сумасброда! Я не предатель, как считает нуониэль! Я обхитрил Исакия! Когда я подойду к форту, он откроет мне ворота как своему союзнику. Тогда-то мы и возьмём твердыню!

– Рыцарь Гвадемальд, – снова заговорил нуониэль, – вас стоит поблагодарить за искренность и смелость. Признаться в подобном – это честь, как сказали бы вы, рыцари. Но ответьте, почему же тогда вы сами не стали переговорщиком, а послали сначала вашего верховного мага, а потом рыцаря Ломпатри?

– Что бы случилось со всеми этими людьми, если бы я умер? – ответил Гвадемальд. – К тому же, через четыре дня, будьте спокойны, я выступлю переговорщиком с этим самозванцем! И не обижайтесь, господин, но плодов это принесёт больше, нежели ваши взбалмошные потуги.

– Если мои догадки верны, господа рыцари, – сказал Тимбер Линггер, – то вас, Гвадемальд, очень искусно обвели вокруг пальца. Видите ли, тхеоклемены говорят очень точно. Каждое их слово имеет значение. Исакий сказал мне, что у него будет армия «так или иначе». Да, он не отбрасывает возможности того, что вы предадите своего короля и станете служить ему. Всё же, вы – не главная его ставка. Опять же, если я прав, то ваши две тысячи копий – капля в море, по сравнению с тем, что хочет получить Исакий. И здесь, я думаю, всем нам стоит услышать то, что сказал этот Великий Господин нашему второму переговорщику.

– Но я не закончил, господин нуониэль, – вновь взял слово Гвадемальд. – Вы обвинили меня в измене. Я прояснил все обстоятельства дела и теперь, я хочу, чтобы каждый присутствующий сказал, что он об этом думает. Итак, господа, кто из вас склонен считать меня предателем?

Господа промолчали. Хитрый план Гвадемальда показался им разумным. И действительно, кто знает, что мог бы сделать этот Исакий с фортом и с людьми, если бы Гвадемальд тогда упорствовал. Возможно, не притворись тогда Гвадемальд перед этим Великим Господином, более двухсот человек погибло бы. Теперь же, эти двести щитов стоят в рядах вирфалийского войска полные сил и ждут сражения.

– В таком случае, –продолжил Гвадемальд, – я прошу вас, Тимбер Линггер, принести мне извинения за клевету.

– Я готов принести извинения, – поклонившись, ответил нуониэль, – а так же признать рыцарскую честь наивысшей добродетелью, сравнимой со всем, что свято у моего народа. Однако я прошу вас дать мне отсрочку, и позволить мне сделать это заявление после того, как господин Ломпатри поведает всем нам о том, о чём он говорил с тхеоклеменом.

Рыцари лишь пожали плечам, а Гвадемальд, насупив брови, махнул рукою на сказочное существо и предложил атарийскому рыцарю взять слово.

– Рассказывать, господа, особо не о чём, – начал Ломпатри, присаживаясь к столу. – Великий Господин, истинное имя которому…

– Прошу вас, рыцарь, – внезапно прервал его Тимбер, – не произносите имени тхеоклемена понапрасну. Даже в самих именах этих созданий уже заключена великая сила. Нам неизвестно, что случиться, если имя нашего врага прозвучит сейчас, когда мы решаем, что делать далее.

– В таком случае, пусть он остаётся Исакием для всех вас, – продолжил Ломпатри. – Вместо ответа на предложение о сдаче твердыни, он рассказал мне, что думает о нас, людях, о нашей земле и о нашей чести, господа. Затем, он предложил мне примерно то, что предлагал и господину Гвадемальду: сражаться на его стороне. Только вот войско он не просил приводить. Наоборот, он обещал дать мне войско, чтобы я захватил всё Троецарствие. Для начала.

– То есть он предложил вам войско господина Гвадемальда? – рассмеявшись, спросил Марнло. – Хитёр и нагл этот Исакий!

– Две тысячи воинов слишком мало, чтобы захватить Троецарствие! – заметил рыцарь Овиан. – Даже с выдающимися умениями Белого Единорога.

– С его слов я понял, что сила эта доселе не принадлежала никому, – сказал Ломпатри. – Исакий говорил, что она сокрыта за третьими вратами. И по его словам, эта сила превосходит все силы Троецарствия.

– И вы поверили, господин? – удивился Гвадемальд.

– Послушайте меня, рыцари, – начал Тимбер Линггер. – Тхеоклемен не станет просто так сообщать кому-то своё имя. Знать имя тхеоклемена – значит завладеть частью его волшебной силы. Наш тхеоклемен своё раскрыл рыцарю Ломпатри. Мало того, он ещё и вручил ему свой посох. А посох колдуна – средоточие его силы. Без посоха тхеоклемен уязвим. А вот с посохом – нет.

– Он мог поступить так, только веруя в то, что Белый Единорог поддержит его, – предположил рыцарь Карий. – Выходит, он полностью доверяет рыцарю Ломпатри.

– Верно, – согласился Тимбер. – Или же нет. Или у него есть ещё и запасной план. Я считаю, что Исакию безразлично, поддержит его Ломпатри или нет. У него есть радужный глаз. А это значит, что захват Троецарствия и всех других краёв, населённых людьми – для него вопрос времени. Просто с Белым Единорогом он справится гораздо быстрее. Без рыцаря всё займёт больше времени. Но результат будет один и тот же.

– Спасение мира! – вновь ухмыльнулся рыцарь Марнло. – Превосходно! Осталось только найти избранного, для полного комплекта настоящей героической песни!

– Рыцарь Марнло, вы явно не испытываете к сказочным существам приязни, – заметил Тимбер.

– Вы здесь не причём, поверьте! – успокоил его Марнло. – Скажи всё это простой человек, я относился к этому так же.

– Согласен, – отозвался рыцарь Карий Вакский, – всё звучит очень странно. Но ситуация опасная. Нам надо принимать решения.

– Так давайте их принимать! – назидательно заявил Марнло. – Я лично полностью доверяю господину Гвадемальду, и считаю его план великолепным, пусть наш воевода и чутка схитрил, не поставил нас в известность. На войне, порой, требуется скрытность. Так вот, сейчас нет никаких оснований очертя голову творить невесть что. Следует дождаться основных боевых частей, закончить осадные орудия и приступить к штурму. Если при этом господину Гвадемальду удастся убедить Исакия открыть ворота – тем лучше для всех нас. Ну а коль нет, то и без этого одолеем.

– Не одолеете! – спокойно заметил нуониэль. – Всё это сказки да, вы правы, господин рыцарь. Как ещё можно назвать историю, начавшуюся несколько тысяч лет назад! Уверен, вы, рыцарь Марнло, знаете, что это за форт. Если нет, поинтересуйтесь у господина Гвадемальда; он провёл не один год, созерцая древние камни этой твердыни. Чёрный агат – именно из этого материала древние народы возвели форт. Старинная кладка до сих пор хорошо различима на фоне ваших строений из обычного горного камня. Конечно же, форт построили не для того, чтобы защищать рубежи вашей страны, ведь три тысячи лет назад никакой Вирфалии не существовало. Форт построили на месте «лаза». Лаз – это пещера, ведущая глубоко под землю, откуда на поверхность выползают такие твари, которые вам и в кошмарных снах не являлись. Тем, кто жил на этой земле три тысячи лет назад, эти чудовища оказались не по душе. Для того чтобы сдержать натиск, перед пещерой поставили врата, а вокруг них возвели форт. Невероятно в этой истории то, что форт чудом сохранил своё название «Врата». Всё остальное не сказка, а летописание вашего края. Знай вы всё это, не вели бы себя столь опрометчиво. Сегодня ночью нас ждёт последняя Гранёная Луна в этом году. Её проклятье не в том свете, что она сводит с ума волков и наводит ужас на крестьян. Её проклятье в том, что она даёт возможность открывать лазы. Гранёная Луна последний раз проходит по ночному небосводу и отправляется за горизонт, где обжигает своим светом корни мира. Древние Третьи Врата можно открыть только в эту ночь.

– Ох, господин нуониэль! – не без улыбки заговорил Марнло, помявшись на стуле. – Вы сказочное существо не потому что у вас вместо локон ветки, а потому что без умолку рассказываете небылицы! И в древних башнях вы разбираетесь, и про пещеры всё понимаете… Но ведь вы даже не человек! Вы живёте в лесу да пням, небось, молитесь! При других обстоятельствах, мы заточили бы вас в подземелье, судили и отправили бы на казнь. Какие ещё чудовища!? Какое такое проклятье!? Штурмовать форт сегодня ночью – несусветная ерунда! Ваши небылицы складны и, признаюсь, будоражат сердце и душу, но есть время для сказок, а есть для дела. И уж простите нас, но скомкивать всё в одну кучу, обвинять в предательстве нашего военачальника, а потом подстрекать к штурму с кондачка – это суемудрие.

– Почему же вы не понимаете! – заговорил нуониэль несвойственным ему раздражённым тоном. – Битва со злом не может быть выиграна одним взмахом меча! Это сражение ведётся не на одном поле боя и не в один день! Эта схватка каждый день! Каждый час и каждую минуту! Она идёт во всех уголках нашего мира! Вы сражаетесь со злом от вашего рождения до вашей смерти! Каждое ваше решение станет либо ударом по силе тьмы, либо ударом по силам света. И если вы этого не понимаете, или не хотите понимать, то зачем вы вообще живёте? К чему топчите эту землю? Поймите, что никакой великой схватки со злом не будет! Никто не хочет уничтожать мир, и мир этот не надо спасать. Он будет всегда, но вопрос в том, каким он будет. Он может быть вашим, а может стать чужим.

Воцарилась тишина. Рыцари думали о словах нуониэля, прикидывая – правда ли это или хитрый вымысел, рассказанный чтобы сбить вирфалийское войско с правильного пути. Сам Тимбер Линггер закрыл глаза и глубоко вздохнул. Такой запал, с каким он держал свою последнюю речь, тяжело ему дался. Спокойный во всём и всегда нуониэль редко выходил за грани своей скромной учтивости, предпочитая беречь ярость для схваток на мечах.

Говорить о войне, мире, смысле бытия и прочих вещах можно бесконечно. Могло показаться, что сказочное существо нуониэль говорит так много только потому, что уж очень долго молчал и теперь навёрстывает упущенное. Да, Тимбер поведал много такого, о чём рыцари и подозревать не могли. Слова сказочного существа прояснили ситуацию, а главное, предали Гвадемальду уверенности в своей правоте: не всё так просто в этом мире, как представляют жрецы, и не всё столь сложно, как рисуют маги. Истина действительно лежит не в больших событиях, происходящих далеко и не сейчас, а в свершениях личных, маленьких, но каждодневных. И если эти победы в согласии с чем-то общим, крупным и важным, то счастье неминуемо настанет. И всё же, чем больше говорил нуониэль, тем дальше Гвадемальд уносился от той простой истины, которая пробежала в его сознании, оставив неизгладимый след ясности. Рыцарю совершенно не хотелось дальше забивать не только свою голову, но и своё сердце, которое и так разрывалось от нерешительности. Гвадемальду хотелось сохранить хотя бы мимолётное ощущение понимания сути вещей.

– Господа рыцари, – сказал он, – мы многое услышали. Настало время обдумать сказанное.

– В таком случае, позвольте мне принести свои извинения за то, что усомнился в безграничной праведности рыцарской чести, – заявил нуониэль, поднимаясь со стула и кланяясь Гвадемальду.

Рыцарь встал и поклонился в ответ. Остальные начали покидать шатёр.

– Господин Ломпатри, – окликнул атарийца Гвадемальд, – не соизволите ли задержаться?

– Минуточку! – встрял вдруг в разговор Марнло. – При всём моём уважении к вам, господин Гвадемальд, не думаете ли вы, что сейчас не самое лучшее время для секретов?

– Господин Марнло, вы уже имели неосторожность неудачно высказаться о чести одного из нас, – сказал Гвадемальд. – Предостерегаю вас от повторения этой ошибки. Мой разговор с господином Ломпатри никак не повлияет на грядущие события.

– Признаюсь, – подойдя к ним, начал рыцарь Овиан, – я поддерживаю опасения господина Марнло. И вам и господину Ломпатри наш враг предложил перейти на его сторону. Теперь же вы решили поговорить с глазу на глаз. Как же ваше намерение говорить открыто?

К говорящим приблизился Тимбер Линггер. Он положил одну руку на плечо Овиана, а другую на плечо Гвадемальда.

– Господа рыцари, не стоит переживать, – мягким голосом заговорил нуониэль. – Рыцарская честь крепка и выдержит натиск любых соблазнов.

Тимбер покинул палатку вслед за Вандегрифом. Нуониэль чувствовал неудовлетворение оттого, что не сумел заставить гордых рыцарей задуматься не только о себе, но и о своей земле, своих людях и о мире вообще. Где-то в глубине души он понимал, что все его доводы, хоть и верны, но неубедительны. Ведь люди столь молоды и столь недоверчивы. Они сражаются друг с другом, чертя всё новые границы, предают, убивают, соревнуются между собой во всём, в чём только можно соревноваться, меряются всем, чем только можно помериться. Они даже умудряются мериться честью. Прошло более ста пятидесяти лет с тех пор, как Тимбер Линггер впервые познакомился с людьми, а они как бранились, так и бранятся друг с другом. Пусти они всю свою мощь в нужное русло – не устоял бы никто, ни тьма, ни свет, ни бесцветное ничто – всё люди бы покорили. Как и много лет назад, нуониэль увидел в людях столько хорошего, но, вместе с тем, ощутил в них и много ненужного, бесполезного хлама из опасений, скрытности, даже леность. Но главным пороком людей нуониэль счёл то, что он назвал «отвержением». Оно проявлялось тогда, когда при виде проблемы или несправедливости по отношению к другим, человек не спешит на помощь, а отворачивается, чтобы просто не видеть того, что ему не нравится. Он может помочь, спасти, но не делает этого, экономя силы, время и своё душевное спокойствие. Да он понимает, что всё происходящее неправильно и плохо, но ничего делать с этим не желает, предпочитая отвернуться. Нет, это не безразличие, потому что при безразличии, человеку нет дела до беды другого. Это именно отвержение, свойственное даже самым чутким людям, способным на сострадание, но только там, где им это не доставляет неудобств. Покой их собственной души важнее прекращения страданий ближнего. Отвержение неустроенного мира вместо его обустройства, лишь ради своего покоя.

Тимбер направился к своей палатке, повидать Молнезара и остальных. Ему страшно хотелось говорить. А вот разговор двух рыцарей, оставшихся в шатре шёл, как старая, дряхлая кляча по болоту.

– Похоже, пора решить нашу «щекотливую» ситуацию, вы не находите, господин Ломпатри? – спросил Гвадемальд после долгого молчания.

– Вы имеете в виду дело о рыцаре Гастии, нуониэле и вашем короле Девандине, да славится он многие лета? – предположил Ломпатри.

– Именно. Но теперь к этому всему добавилось ещё и то, что наш враг Исакий предложил вам перейти на его сторону. Вы, как человек умудрённый в военном деле, понимаете, что ваше присутствие здесь крайне нежелательно и даже опасно.

– Да уж, – отвечал Ломпатри, поглаживая посох колдуна, – вам стоит взять под стражу и меня и господина Тимбера Линггера. Лучше всего даже отослать нас под конвоем в град Идрэн.

– Верите вы мне или нет, но я с самого начала знал, что ни за что не приму предложение Исакия, – сказал Гвадемальд и сел за стол. Он коснулся тёмного пятна крови на скатерти и понюхал испачкавшиеся пальцы. – Оно заманчиво, да. Но в глазах этого Великого Господина я увидел, что совершенно не нужен ему. А вот вы этому хитрецу точно необходимы как воздух. Даже если половина из того, что сообщил нам господин нуониэль, правда, дело обстоит хуже, чем во времена вторжения варварийцев. Скажу вам прямо, господин, я опасаюсь Третьих Врат. Господин Марнло всего лишь зажиточный горожанин, больше разбирающийся в вопросах поставок и податей. А вот я, просидев столько лет в горах, днями созерцая опускающиеся с неба снежинки, уж что-то да смыслю в предчувствиях и предзнаменованиях. Твердыню надо брать сегодня. Судя по тому, какое количество сказочных существ обещает выпустить на волю этот Исакий, всех их нам точно не пересудить и не перевешать. Что вы об этом думаете?

– В форте около двадцати Белых Саванов и, возможно, сотня неопытных воинов. У вас четыре сотни щитов, а из осадного оборудования только шестовые лестницы. Разбившись на группы, по три-пять человек, Белые Саваны займут ключевые узлы твердыни. Прикрываясь массой разбойников, они постараются сдержать вас ещё на подходе. Потребуется большая удача и неистовое мужество людей, чтобы просто подняться на стену и взять хотя бы одну сторожевую башню. Но вот удержать её сил у нашего войска уже не будет.

– Вы как всегда правы, господин Белый Единорог, – разведя руками, сказал Гвадемальд. – К тому же, у них есть предводитель, а это очень много значит в любом деле. А если нам удастся открыть ворота?

– Вы считаете, что тхеоклемен поверит, будто вы привели ему войско? Думаете, он клюнет на эту уловку?

– Конечно нет, господин, – отмахнулся Гвадемальд. – Особенно теперь, когда наш друг оттяпал ему руку. Но он может поверить вам. Желание тхеоклемена, как я понял, поставить Белого Единорога во главе своего несметного войска. Притворитесь, что принимаете его предложение, проберитесь в форт. А потом, на правах воеводы, откройте ворота нам.

– Колдун будет осторожничать, – думал вслух Ломпатри, ходя взад-вперёд по шатру. – Если войско за Третьими Вратам, то первым делом он откроет их. Не думаю, что возможно открыть наши полуденные врата до того, как весь форт будет кишеть подземными тварями.

– Попытайтесь что-то придумать на ходу, – предложил Гвадемальд. – Вы ведь самый опытный воевода Троецарствия!

– Что-то придумать всегда можно, – сказал Ломпатри, опёрся руками на стол, приблизил своё лицо вплотную к лицу собеседника и посмотрел ему прямо в глаза. – Но ответьте мне, господин Гвадемальд, наместник короля Девандина в Дербенах, отбросив все разговоры о чести и благородстве, есть ли хоть одна причина, по которой мне не следует предать вас, когда я войду в форт и получу под своё командование армию, способную сокрушить полмира?

– У вас не будет ни одной причины сохранить нам верность, господин Ломпатри Сельвадо, сын Лера, внук Гера, подданный атарийского короля Хорада и владыка провинции Айну. Постарайтесь сохранить верность себе, кем бы вы сейчас ни являлись.

Глава 22 «Третьи Врата»

Кто построил форт «Врата» и когда точно это произошло, не знал никто, даже Тимбер Линггер. Здания склада, замка и некоторых башен заложили давным-давно те, кто жил в этих краях до прихода людей. Предшественники использовали для строительства всего комплекса чёрный агат – камень благородный, но не такой уж крепкий. Большие кубы вырезали из цельных валунов агата, откалывая маленькие кусочки, из-за чего поверхность стен строений была испещрена аккуратными маленькими выемками. Могло показаться, что чёрные стены – это озёрная гладь, подёрнутая зыбкой рябью тонкого ветерка и застывшая так на веки. Зеркальные выемки и острые края сохраняли свои цвет и форму веками. Даже мох не рос на стенах из чёрного агата, а пыль не могла удержаться на неровной, но очень скользкой поверхности. Когда шёл дождь, и стены намокали, агат блестел так, что походил не на камень, а на живое, чёрное существо, покрытое влажной слизью. Шли века, строения постепенно разрушались. Но их ремонтировали, латая дыры и возводя обвалившиеся стены. Пришло время, когда чёрного агата не стало, и в ход пошёл обычный грубый камень или, если повезёт, гранит. К две тысячи пятьсот шестнадцатому году Второго Порядка Мироздания чёрный агат остался лишь в основании построек и в стенах, отделяющих форт от внешнего мира. Ещё этот благородный камень можно было увидеть на железных Третьих Вратах, закованных в старые цепи. Массивный портал украшали ряды пластин из агата, вставленные в металл не столько ради усиления, сколько ради веса и серьёзности намерений закрыть «лаз» на веки вечные.

Форт полностью перекрывал перевал Синий Вереск – единственный путь на север из Троецарствия. Вирфалийцы опасались набегов дикарей и со дня основания своего королевства держали форт в полной боевой готовности. Из этой твердыни не составляло труда контролировать все горные тропы, по которым могли просочиться любители сжигать деревни и грабить простых крестьян. О том, чтобы взять форт боем не могло идти и речи: эта крепость наглухо вгрызлась в землю промеж высоких утёсов и крутых кряжей горной цепи Чнед. Два высоких пика – Акиф и Памора, заменяли форту западную и восточную стены. Эти великаны с отвесными склонами защищали лучше любых стен. Забраться на них незаметно считалось невозможным, пробивать в них проход заняло бы несколько десятилетий. Рукотворные стены защищали форт только на севере и на юге. Эти стены, с воротами и сторожевыми башнями, извивались по косой каменной поверхности гор, то взмывая вверх, то опускаясь вниз, следуя за расселиной, уходящей к ручью. В одном месте, где южный откос Паморы врезается в плато, стены вообще не было. Здесь непонятно откуда текущий ручеёк разливался в озерцо, залившее глубокое ущелье, виляющее между косыми стенами утёсов. Это Озёрное Ущелье тянулось очень далеко и в некоторых местах сужалось до того, что человек еле мог протиснуться между острыми стенами из холодного камня. Зимой озеро замерзало, но лёд вставал высоко, сковывая собою все те места, где кто-то мог пройти. Конечно, при особом желании в зимнюю пору можно прорубить подо льдом тоннель и проникнуть в форт через это ущелье, но подобными хитрыми делами вряд ли кто-то стал бы заниматься. Для этого надо слишком хорошо знать горы, ущелья и форт, а пришлые враги всегда плохо ориентируются на новых землях. К тому же ущелье выходило к озерцу, возле которого выстроили сад, где выращивали овощи и плодовые деревья. Эта зона тоже отделялась от форта стеной. И хоть этот внутренний палисад не шёл ни в какое сравнение с массивной фортовой стеной, он мог стать препятствием для того отряда, чей командир прикажет воинам по одному проходить по узкому ущелью и входить в форт через сад.

На западной стороне форта, где горный пик под названием Акиф вздымается выше облаков, без ущелья тоже не обошлось. Южнее Акифа стоял его безымянный младший брат, не такой высокий, но со склонами куда круче. Ущелье между этими пиками пролегало широкое и прямое. Лишь в конце оно делало крутой изгиб и выходило на плато, откуда уже шло несколько горных троп в разных направлениях. Именно на этом изгибе дополнительно возвели оборонительные сооружения: стену и широкую круглую башню. Само ущелье называли Закатным, а эти фортификации Закатным Бастионом. И так как этот оборонительный рубеж слишком сильно выдавался в сторону от основных укреплений, в том месте, где Закатное Ущелье выходило во двор форта, возвели высокую стену с маленькими воротами. Ворота эти открывали только для того, чтобы выпустить стражей Закатного Бастиона, или же чтобы впустить их обратно в форт. Между этой стеной и бастионом находилось две заброшенные шахты, где давным-давно добывали руду и агат. Теперь шахты пустовали. То ли потому что всё из них выкопали, то ли потому что копать стало некому.

Что же до северных рубежей, то эта часть форта «Врата» также изобиловала укреплениями, стенами и утёсами. Основным элементом твердыни здесь считался утёс Снежный, разделяющий северную стену на две части почти посередине. Левее от него тянулась основная стена, со знаменитыми Полночными Вратами, открывающая путь на Сивые Верещатники. Прямо за этой стеной ютилось множество построек для купцов и путешественников. Таможня, конюшни, постоялый двор и даже кружало – всё это поместилось на небольшом пятачке земли между северной стеной с одной стороны, замком форта с другой и крутым холмом с дозорной башней с третей. Эта дозорная башня служила для наблюдения за тем, что происходит в самом форте. С неё прекрасно просматривались северные и южные ворота, замок, склад, лесопилка, казармы и маленькие ворота в Закатное Ущелье. Так же отсюда как на ладони была и вторая часть северной стены, тянущаяся с правой стороны от Снежного утёса. Эта часть стены, пониже ростом и не такая толстая, отделяла форт от небольшого плато треугольной формы, заканчивающегося крутым склоном. Конечно, какая-нибудь армия могла бы попытаться штурмовать форт по этому склону, но вряд ли такая затея увенчалась бы успехом. К тому же, взятие этого треугольного клочка земли, дало бы мало пользы, ведь тянущаяся между Снежным и Паморой стена, венчалась двумя сторожевыми башенками, а ворота в ней стояли не больше тех, что выходили в Закатное Ущелье. На самом же треугольном плато возвышалась ещё одна загадочная башня. Кто-то называл её Треугольной Башней, кто-то кликал просто Башней на Треугольном Плато, а некоторые отзывались о ней, как о Чёрной Тени. Последнее имя указывало на цвет этого строения, глядящего с крутого обрыва на раскинувшиеся далеко внизу северные равнины. Эта башня сохранила чёрный агат не только в своём основании, но и в стенах. Даже черепица на крыше всё ещё блестела тонкими пластинами благородного камня. Сам вид этой мрачной башни, действительно напоминавшей живую тень, наводил ужас на всякого, кто решался посмотреть на неё не из форта, а снизу – с равнин Сивых Верещатников. Но на форт уже много десятилетий никто не нападал с севера, а потому Чёрной Тенью не пользовались. Дорога к ней заросла плакун-травой, которая теперь, по осени, оставила свой фиолетовый наряд и превратилась в непроходимое переплетение сухих листьев ярко-алого цвета. Эта плакун-трава росла тут на вершине гор так же хорошо, как и в самой долине Дербены. Будто бы сама провинция поддерживала эти растения, как символ того, что здесь заканчиваются земли вереска, и начинается фиолетовая земля плакун-травы. Среди снега, сходившего лишь на месяц в середине лета, это треугольное плато радовало взоры обитателей форта буйными цветами чуть ли не дольше, чем остальных жителей провинции. В любое время года треугольное плато радовало взор яркими красками, то красными, то фиолетовыми, и отпугивало холодом возвышающейся среди диких трав Чёрной Тени.

Рыцарь Гвадемальд знал форт лучше кого бы то ни было. Взятие твердыни он планировал уже давно, и осуществить штурм вечером не составило для него особого труда. Всего-то и требовалось собрать командующих частями и проговорить с ними, так называемый, кон сражения, выходы частей и цели. Воевода разделил войско на три части: основную часть, отряд подкрепления и группу пластунов. Основная часть, конница и пехота, должна ударить в лоб, а группа пластунов пробраться к Закатному Бастиону, перебраться через стену, пройти по ущелью, преодолеть вторую стену и выйти к воротам с внутренней стороны. Отряд подкрепления Гвадемальд оставил в засаде за Безымянным братом утёса Акиф. Этот отряд двинется в бой тогда, когда одной из других частей потребуется помощь. Всё сводилось к скрытности и, конечно же, к тому, удастся ли Ломпатри открыть входные ворота или нет. Если атариец выполнит задание, то основные силы быстро займут двор форта. Оттуда расправиться с Саванами и их приспешниками не составит труда. Если рыцаря постигнет неудача, то ворота попытается открыть пластунская группа. Коль всё пойдёт прахом, и врата останутся под замком, потери выйдут минимальными, основная часть войска даже не вступит в бой. Тогда Гвадемальд подождёт основные силы и возьмёт форт так, как планировал ещё на палубе корабля, плывущего по озеру Аин. Ну а в случае появления полчищ злостных существ из подземелий, он и его люди встретят свою героическую смерть здесь, в полюбившихся ему дербенских горах.

Ни один из спутников Ломпатри не остался в стороне и примкнул к штурму твердыни. Тимбер Линггер примкнул к группе пластунов. До Гвадемальда дошёл слух о том, что этот лихой малый может тягаться с самими Белыми Саванами в равном бою, и воевода охотно отправил сказочное существо с пятью пластунами в Закатный Бастион. Правда, командиру группы он всё же приказал «посматривать за этим ветковолосым». Рыцарь Вандегриф без колебаний примкнул к кавалерии. Он и его боевой друг Грифа намеревались выступить центральными в «клине» всадников, что первые ворвутся на двор форта. Скиталец Лорни, крестьянин Молнезар и бывший слуга жрецов Ейко вступили в ряды пехоты под командованием сотника Будимира, брата Лорни. А вот для фея Чиджея места в войске людей не нашлось. Всё же, когда он расправил свои крылья перед Гвадемальдом, воевода пришёл в восторг. Он подарил фею своё личное копьё и попросил смотреть за битвой свысока и помогать там, где дюже всего потребуется помощь. Воську и Закича рыцарь Ломпатри не решился отпускать от себя. Старый слуга и бровью не повёл, когда узнал, что его подряжают за своим господином на такое дельце, с какого обычно не возвращаются. Что до коневода, то он устроил настоящий спектакль по этому поводу. Закич прекрасно понимал, что вся эта затея выгорит только при неимоверной удаче. Конечно же, в душе он сразу согласился отправиться на смерть в этот треклятый форт, но по привычке завёл свою обычную песню о рыцарях, чести, свободе и давно забытом жаловании.

Молодая жена Молнезара Всенежа покорно приняла решение своего мужа биться наравне со всеми. Эта женщина, натерпевшаяся за свою короткую жизнь столько, сколько не терпели многие иные за свои долгие годы, не стал роптать. Она лишь выпросила у Молнезара разрешение помочь, и, получив его, собрала свои длинные волосы в копну, засучила рукава и отправилась в шатёр лекарей. Здесь с самого утра расставляли столы, мыли инструменты, варили травы и стирали льняные повязки. Работа нашлась и смекалистой крестьянке, не чурающейся сложностей и понимающей цену жизни и бесценность смерти.

Отряд пластунов отправили сразу после собрания командующих. Гвадемальд лично обнял каждого из пяти воинов. Все они слыли опытными привыкшими срываться с места по первому зову верными слугами своей родины. Они уже успели познакомиться со здешними тропами на вылазках, совершённых ими во множестве за последние дни. Пока Гвадемальд давал последние наставления своим пластунам, Ломпатри и остальные путники прощались с нуониэлем. Теперь, когда сказочное существо могло говорить, слова закончились. Каждому хотелось сказать что-то на прощание этому удивительному созданию, но ничего внятного не приходило в голову.

– Как здесь закончим, – сказал Лорни, обнимая нуониэля, – покажешь мне свои карты!

– Я бы тоже посмотрел, – положив руку на плечо нуониэля, сказал Чиджей. – Погляжу, а потом полетаю над землёй да проверю, всё ли верно в твоих убогих картах!

Отдельную благодарность выразили Молнезар и Всенежа. От всех жителей Степков они пожелали нуониэлю счастья и попросили, если всё будет хорошо, наведываться к ним в любое время. Тимбер Линггер поклонился в ответ и сообщил, что подобное предложение стоит гораздо больше того, что он заслуживает. Крестьяне не стали спорить, а лишь ещё раз поклонились одному из своих спасителей. Воська пролепетал что-то в своём духе, всплакнул и погладил нуониэля по голове, как маленького ребёнка. Затем к Тимберу приблизился Вандегриф.

– Господин нуониэль, – мрачно начал рыцарь, не поднимая глаза на сказочное существо, – вы не раз за время этого похода доказали, что ваши сила, доблесть и бесстрашие не уступают рыцарским. Людям тяжело признавать свою неправоту, но только в том случае, если правду они лишь осознают разумом, но не принимают сердцем. Я же с лёгкостью и радостью сообщаю вам, что был неправ! Моё отношение к сказочным существам вряд ли можно было назвать благочестивым. Теперь же, я намерен ратовать за отмену судов и казней над теми, кто подобен вам. И пусть я впаду в немилость и прослыву чудаком; ваша дружба для меня дороже одобрений недругов.

Настал черёд Закича. Но развязный и наглый коневод вдруг поддался оторопи, покраснел и подошёл к нуониэлю, судорожно потирая руки и не смея посмотреть на морщинистое лицо Тимбера.

– Странную вещь затеяли эти ребята, а, полешко? – хихикая, сказал Закич. – Прощания, какие-то! Я вот не буду прощаться! Хоть ты тресни! Ну, я не в том смысле, что ты наполовину дерево и должен треснуть. Я это так – поговорка! Да тебя и десяток Белых Саванов не завалит! Разве что луком да стрелами! Ладно, на этот случай, так уж и быть, скажу спасибо за всё.

– Это мне надо благодарить тебя, – ответил нуониэль. – Без твоих забот, лежал бы сейчас в канаве на Стольном Волоке, а мухи в моих ушах, устраивали бы новоселье да личинки откладывали.

– Не вздумай там чудить в ущелье! – пригрозил ему Закич, еле сдерживая слёзы. – Все труды мои даром пропадут.

– По этому поводу не переживай, Закич, – успокоил его Тимбер. – Этот день мы проживём лучше, чем вчерашний. А завтрашний, лучше, чем этот.

Закич резко обнял нуониэля.

– Так и будем жить, – прошептал он у него на плече, а потом резко отвернулся и отошёл, чтобы ни сказочное существо, ни другие не заметили его влажных глаз.

Ломпатри в свой черёд подошёл к нуониэлю и подал ему новые ножны для меча. Тимбер вложил в них свой изогнутый клинок; ножны пришлись оружию нуониэля как раз впору.

– Не задерживайтесь в этом ущелье, господин нуониэль, – попросил Ломпатри. – Нам без вашей силы и ловкости придётся туго.

– Вы там и без меня справитесь, рыцарь Ломпатри, – ответил нуониэль, пристёгивая ножны с мечом к поясу под плащом. – Главное, делайте то, что действительно надо делать.

– В этом у нас только вы мастер! Вы, господин, всегда знаете, что именно надо делать.

– А вы, рыцарь Ломпатри, прекрасно учитесь моему ремеслу, – заметил Тимбер. – С каждым днём, вы всё чаще делаете именно то, что необходимо и не тратите силы на вещи бессмысленные. И сегодня вы уже не тот Ломпатри, который в любом случае умрёт. Сегодня, у вас есть выбор между жизнью и смертью. Для этого всего лишь надо…

– Нести свет сквозь тьму?

– Да, мой дорогой человек, – добродушно согласился нуониэль. – Главное понимать, где свет, а где тьма.

Группа пластунов отправилась к своим рубежам, а все остальные вернулись в лагерь готовиться к сражению, которое позже летописцы назовут «Сечей Первых Врат». Но летописцы всегда пишут от имени тех, кто выигрывает битвы. Победа же в этой битве зависела как от мужества простых солдат, так и от лидера, за которым они шли в бой. Так же на успех влиял и рыцарь Ломпатри: только он мог открыть ворота в форт. Но ни солдаты, ни Гвадемальд не знали точно, какие именно ворота откроет атарийский Белый Единорог. Предаст ли он людей или же сохранит верность рыцарству, своим друзьям и королю, однажды усомнившемуся в нём?

Когда на Дербены опустились сумерки, пришло время действовать. Со стороны осадный лагерь выглядел так же, как и вчера: палатки желтели от затепленных внутри каганцов и лампад, одинокие часовые скучали в предвечерней стуже, прижимаясь к метающимся на диком ветре кострам, заложенным в железных корзинах. Каждый знал, что скоро идти в бой. Напряжение росло, и бурлящая от волнения кровь не давала расслабиться. Только Лорни, лёжа на подстилке из сена, постоянно проваливался в сон. Ему не мешали ни разговоры Ейко и Молнезара, сидящих тут же и обсуждающих неминуемую схватку. Даже когда в палатку заглянул брат Будимир, справиться, всё ли в порядке, Лорни не знал, что и сказать. Будимир дал брату лук и два колчана стрел, сообщив, что в отряде не хватает лучников. Лорни долго жил в лесу и недурно охотился. Молнезару и Ейко сотник тоже выдал оружие и объяснил, где им находиться и кого слушаться. Когда брат ушёл, Лорни закрыл глаза и попытался заснуть. Ейко и Молнезар зачесали языкам ещё пуще, обсуждая новые армейские луки и добротно сшитые колчаны для стрел.

Когда Лорни в очередной раз забылся, голоса друзей стихли. В наступившем покое со скитальцем случилась странная вещь, которая иногда случается с каждым человеком, находящемся в ожидании чего-то большого и важного. Лорни понял, что спит, но при этом не проснулся окончательно. Он подумал о том, что это странно, но решил не мучатся лишний раз, а просто отдыхать. «Раз уж лёг, то хоть сил скоплю для битвы, – подумал Лорни. – Однако странно, что же это я Ейко и Молнезара не слышу?»

Лорни открыл глаза. Ейко и Молнезар лежали в обнимку со своими луками и спали как убитые. «И этих срубило», – подумал скиталец. Он накинул на себя старый поношенный плащ с драными перьями и вышел из палатки. Будимир предупредил, что из палаток выходить можно «только по крайней надобности», но Лорни тянуло наружу не только по этому.

Выйдя на свежий воздух, Лорни удивился тому, что всё ещё не стемнело. Снег густо сыпал с небес, превращая всё вокруг в белую марь. Красота небес, сливавшихся с горам и землёй, манила и звала в себя. Лорни пошёл вперёд, любуясь зыбкими очертаниями палаток, горных утёсов и потоков ветра, тянущих за собой вереницы снежинок. Благословенную тишину нарушало лишь пение этого самого невидимого ветра; он пел где-то там, наверху, в небесах одиноким, грустным голосом. В этой протяжной, заветной песне совсем не было слов. Ветер произносил лишь один звук «Аа!» на разный лад, и этот звук проходил сквозь небеса, падающий снег, горы, землю, палатки. Звук проходил и сквозь Лорни. И чем дальше шёл скиталец, тем яснее он понимал, что не только ветер поёт эту песню, но всё вокруг вторит ему. Пели и горы, и земля, и каждая снежинка, кружащая в воздухе, и старый плащ скитальца. Оттого, что всё вокруг пело, звук не становился громче, он лишь казался более проникновенным, достигающим самых глубин души. Лорни уже давно покинул лагерь и теперь шёл по плато в сторону крутого обрыва. При таком обильном снегопаде перепутать снег под ногами с пустотой было совсем несложно. И только Лорни задумался над тем, что может не заметить край обрыва и упасть вниз, впереди показалась чья-то фигура. Приблизившись, Лорни увидел, что этот человек стоит на самом краю и смотрит вдаль. Что он там видит, ведь вокруг так много снежинок? Лорни вытянул перед собой руку, чтобы посмотреть, будут ли видны его пальцы в этом снежном мареве. Но, конечно же, он увидел и пальцы, и ладонь, и запястье, облачённое в старый рваный плащ. Скитальца нисколько не удивило то, что поющие снежинки проходят сквозь его ладонь. Это выглядело чудесно. Он любовался бы и дальше, но фигура на краю обрыва обернулась к нему лицом. Незнакомец хоть и молчал, но тоже издавал этот песенный звук «Аа!», как и всё вокруг. Сначала Лорни не понял, кто это, но, всмотревшись, узнал и испугался. Черты лица этого незнакомца очень напоминали кого-то из прошлого. Сделав ещё несколько шагов вперёд, Лорни понял, что видит перед собой старого друга Йоки. Но этого не могло быть, ведь Йоки умер десять лет назад. Всматриваясь в лицо незнакомца, Лорни не мог понять, кто же это. Перед ним определённо стоял Йоки, но только не тот, которого он знал, а другой, белее и прозрачнее, но при этом ближе и спокойнее. Воспоминания нахлынули на Лорни тугой волною горечи несказанного и упущенного.

– Йоки! – еле сдерживая слёзы, позвал незнакомца Лорни. – Это ты?

Незнакомец улыбнулся и протянул к скитальцу руку. Лорни обрадовался и захотел подойти к своему другу, но вдруг понял, что этого делать нельзя. Не потому что это кто-то запрещает, а потому что просто нельзя. Оставалось только говорить. И Лорни сильно обрадовался, потому что знал, что хочет сказать, и мог это сделать.

– Йоки, прости меня, – начал быстро говорить Лорни, испугавшись, что всё вокруг стихнет, а он так и не успеет сказать. – Прости за то, что я придумал нам убегать! Прости, пожалуйста! Нам стоило драться с этими мальчишками! Мы бы одолели их! Тебя тогда поймали и побили из-за меня. Ты ведь после этого стал таким нелюдимым! Это всё я виноват! Прости меня сейчас, если можешь. Я совершил ошибку. Я не знал! Я ничего не знал! Я совсем ничего не знал!

– Лорни! – сказал Йоки ясным и чистым голосом, улыбаясь другу. Он поднял руку и приложил палец к своим губам, а потом указал этим пальцем на скитальца. Каким-то странным образом Лорни понял, что это значит.

– Я ничего не знаю, – выговорил Лорни, и по щеке у него скатилась слеза. – Да, ты прав! Я действительно ничего не знаю. Ты был прав тогда. Я совершил ошибку!

– Да, – голосом полным доброты и света, отозвался Йоки. – Но мне не надо тебя прощать. Потому что я простил тебя давным-давно, ещё тогда, когда он упал.

– Простил!? – удивился Лорни и заплакал в голос. – Йоки! Ты лучший из Степков! Ты уже простил! А я не могу. Я не знаю, как мне жить с этим!

– Мой Лорни, – поющим голосом начал Йоки, – нас делает нами не только наши помыслы, не только поступки, которые мы совершаем, но и последующее осознание верности или ошибочности наших чаяний и деяний. Осознавая свои ошибки, мы получаем искупление. И только искупление ведёт к самопрощению. Научившись прощать себя, мы получаем силу прощать тех, кто нам дорог и лишать прощения тех, кто не способен к искуплению.

– Как же отличить неспособных? – спросил Лорни.

– Это очевидно! Они всё знают, уверены в своей правоте и не совершают ошибок. А если и совершают, то убеждают себя в том, что именно так и стоило поступать.

– Ах, Йоки, – зарыдал Лорни, – поэтому ты и просил меня всё время говорить, что я ничего не знаю! Как же я раньше не догадался!? Мой друг, я так рад, что снова вижу тебя! Я всё теперь понял. Я прощу, я обязательно прощу! Но скажи мне, как ты всё это понял? Как ты теперь такой белый?

Йоки не ответил. Он улыбнулся ещё шире и снова приложил указательный палец к губам. Песня зазвучала тише, но Лорни показалось, что она звучит громче. Снег побелел настолько, что горные хребты исчезли из виду, а глаза защипало. Непонятно как Лорни понял, что теперь Йоки должен идти. Говорить с другом стало теперь нельзя. Лорни почувствовал, что в этот момент расставания надо бы испытать грусть, но вот ни грусти, ни сожаления он не почувствовал. Во время этого прощания разрешалось испытывать только радость. И Лорни её испытал. Даже не потому что должен был по велению кого-то, а потому что сам так хотел. Всё происходящее он делал правильно не потому что следовал правилам, а потому что эти правила пропитали его естество, душу и разум. Он ощутил правила в себе и следуя им, не чувствовал ни малейшего напряжения или скованности, безволия или гнёта. Скиталец сделал шаг назад, и пелена поющего снега скрыла за собою фигуру того, кто некогда являлся странным парнем из Степков, а теперь стал белым, почти прозрачным. Стал кем-то, кто понимает гораздо больше всех магов, жрецов, рыцарей, звездочётов и тхеоклеменов вместе взятых. Лорни закрыл глаза и направился в лагерь. Он шёл, не видя дороги, но слыша ту песню, что пело всё вокруг. Его душа радовалась тому, что и он может петь, не прилагая усилий, и его голос сольётся с голосами снега, гор, небес и ветра. Добравшись до палатки, он снова опустился на лежанку и заснул уже совершенно другим спокойным, умиротворённым человеком. И стоило ему только провалиться в сон, как кто-то разбудил его, грубо тряся за плечо.

– Ну ты дрыхнуть, дядя Лорни! – воскликнул Молнезар, когда скиталец открыл глаза. – Сейчас начнётся!

Глянув в дырочку на стене палатки, Лорни увидел, что лагерь поглотила ночь. Одинокие огоньки факелов и костров разрезали мрак жёлто-оранжевыми пятнами. Что-то зловещее витало над плато. Лорни сразу почувствовал это – Гранёная Луна на безоблачном небе среди голубоватых звёзд. Люди ждали команды, а те, кто командовал, ждали нужного момента.

Гвадемальд и Ломпатри поправляли друг на друге доспехи, подтягивая стёжки и хлопая по наручам и зерцалам.

– Похоже, всё, – сказал Гвадемальд, ещё раз проверив застёжки на зерцале своего друга. – Новые кожаные ремни держат на славу!

– В кой-то веки снаряжение в полном порядке! – заметил Ломпатри, поправляя шлем. Рыцарь облачился в свою начищенную до блеска кирасу, надетую поверх лёгкой кольчуги. Ноги защищали сапоги с железными вставками и толстые кожаные штаны с защитой. На руках у рыцаря были надеты кольчужные рукавицы. Щит с гарцующим белым единорогом сиял новой оковкой. Пришла пора отправляться на бой. Рыцари напоследок присели помолчать. Оба в латах, со щитами и с оружием на поясах, они ещё раз глянули друг на друга.

– Знаете что, господин Ломпатри, – заговорил Гвадемальд. – Позволю себе заметить, что господин Гастий та ещё заноза в заднице.

– Хм! – удивился Ломпатри. Рыцарь задумался, а потом повернулся к своему другу и ответил:

– Возможно, мне не стоить об этом говорить, господинГвадемальд, но господин Гастий и впрямь показался мне настоящей канальей.

– Полный придурок, простите за прямоту, – добавил Гвадемальд.

– Наглец, смею заметить.

– Кошмарный невежа!

–Засранец! – подытожил атариец.

– Согласен с вами, господин Ломпатри, – сказал Гвадемальд и с облегчением вздохнул.

– Что ж! Пойдём, посмотрим, что там, – поднимаясь, сказал Ломпатри, расправил плечи, порычал, потоптался на месте и вышел из палатки в ночь.

Снаружи казалось, что лагерь спит. Только пара часовых с факелами бродили по тропинкам, а у шатра главнокомандующего тихо стояли Воська и Закич. Без факелов и зонтов они встретили своего командира. Дождавшись, когда часовые отойдут подальше, троица не спеша отправилась к форту.

Ломпатри представления не имел, что ему делать. По правде сказать, он так и не решил, что же выбрать – тхеоклемена или Гвадемальда. Конечно же, выбор этот заключался вовсе не в том, кого из двух поддержать. Здесь предстояло выбрать именно то, о чём говорил нуониэль в лагере у штолен Скола: какого Ломпатри оставить, а какого убить. Один Ломпатри поддержит Гвадемальда, а другой Иссгаарда. И только один отправится в будущее. Стареющему рыцарю стало жаль как первого Ломпатри, так и второго. Ему теперь вообще расхотелось кого-либо убивать. И это нежелание прерывать жизни других он расценил как намёк на то, что осознаёт тот единственно-правильный путь, по которому и стоит идти: путь правильных решений. Помочь крестьянам оказалось правильно, подняться на Скол тоже. Теперь правильнее всего вернуться в Атарию, взять в жёны хорошую женщину и возделывать виноград. Все эти сражения давно пора оставить в прошлом. Только это возможно лишь тогда, когда все станут играть по правилам. Пока есть те, кто хочет получить что-то не трудом, а силой, правильные поступки можно совершать только тогда, когда рядом лежит добрый меч, а рука достаточно крепка, чтобы поднять его и отвадить непрошеных гостей, которые явятся за твоей женой и за вином с твоих виноградников. Можно сколько угодно рассуждать о мире и жизни, но пока мерзкие разбойники зарятся на твоё добро, вместо того, чтобы самим засучить рукава и взяться за работу, меч и щит останутся неизбежными спутниками даже самых добрых и порядочных из людей. Что до жены, то Ломпатри на этот счёт не мог сказать ничего определённого. Думы об Илиане возникали каждый раз, как он представлял себе будущее и необходимость бракосочетания. Давно пора бы уже взять себя в руки и перестать забивать голову этой ерундой, но что-то милое и доброе было в той молодой женщине, что рыцарь никак не мог забыть и чего не смог найти ни в одной другой, встреченной им на жизненном пути. Может быть, это потому, что он искал именно Илиану? И теперь, подходя к воротам форта, он так увлёкся воспоминаниями, что образ его умершей жены возник прямо на его пути. Нет, не приведение появилось вдруг из неоткуда, просто Ломпатри столь сильно представлял себе благоверную, что разум его соткал её силуэт из ночной тьмы, отблесков огня и холодных переливов стекла Гранёной Луны.

Рыцарь остановился. Образ Илианы оказался совершенно осязаем. Ломпатри знал, что это лишь его воображение и с лёгкостью двинулся дальше, пройдя сквозь тень прошлого, рассеявшуюся за его спиной в холодном воздухе гор. Пройдя сквозь образ своей погибшей жены, рыцарь неожиданно почувствовал облегчение и невероятный прилив сил. Будто бы с него сняли оковы, отяжелявшие его много лет. Шаг стал легче, руки налились приятной упругостью, разум отчистился от ненужного, а белый шрам, рассекающий густую правую бровь пульсировал в такт сердцу. Самое время устроить хорошенькую заварушку!

Они остановились у самых ворот. Ломпатри держал в левой руке свой большой щит, а меч пока висел у него на поясе. В правой руке он нёс посох Иссгаарда. Закич, стоявший чуть позади, выступал оруженосцем рыцаря. Чего только у него не нашлось: два длинных копья, пара мечей на спине и запасной щит. У Воськи тоже при себе была поклажа, а на спине круглый щит и меч. В руках же он держал длинный шест, на конце которого развивался красный стяг с белым единорогом. По всей стене на расстоянии не более двух саженей друг от дуга горели факелы. Из-за стены виднелось зарево нескольких больших костров. В форте явно к чему-то готовились. Гранёная Луна уже взобралась на самый верх и теперь приготовилась к своему последнему в этом году закату.

Сверху, в сторожке, где находился механизм поднятия врат, на рыцаря и его спутников посмотрели трое: два обычных разбойника и Белый Саван. Ломпатри нащупал на шее цепь, потянул за неё и извлёк из-под зерцала золотой рыцарский медальон. Ломпатри сорвал с себя медальон и зашвырнул его наверх. Белый Саван протянул руку и схватил медальон. Про себя он подивился меткости и силе рыцаря, но виду не подал. «Сорвал свой медальон, – подумал Саван. – Недурно! Видимо, принял предложение Великого Господина. Посмотрим, что из этого выйдет». Саван посмотрел на двух своих помощников и коснулся рычага, поворачивая который, можно поднять ворота. Один из разбойников взялся за второй рычаг с другой стороны катушки, на которую наматывается цепь; разбойник ждал приказа. Но Саван заколебался. Он снова глянул на медальон, а потом, подойдя к краю стены, посмотрел на рыцаря. Тот стоял с двумя своими оруженосцами, как и прежде. Прищурившись, Белый Саван всмотрелся в ночь, туда, где расположился осадный лагерь. Ничего странного или необычного варвариец не заметил: лагерь спал, так же как и вчера. И всё же, что-то неладное почуял этот матёрый дозорный с далёких островов Варварии.

– Спусти верёвочную лестницу, – скомандовал он своему человеку.

– Он в доспехах, – посетовал разбойник. – Верёвки не выдержат.

– Тогда спусти две! – разозлился Саван, подошёл к другому краю стены, выходящему на внутренний двор форта, свистнул, и зашвырнул медальон своему собрату, стоящему у одного из множества крупных костров. Второй Саван поймал золотое украшение, рассмотрел его в свете пламени и улыбнулся. Десять разбойников, стоящих за ним, почувствовали радость своего начальника и вторили ему робким гоготанием. Они заткнулись только тогда, когда Саван окинул их хмурым взглядом.

Сначала по лестнице вскарабкались Воська и Закчи, захватив с собой и щит рыцаря. Ломпатри поднялся последим. Спустить две лестницы, оказалось мудрым решением: верёвки скрипели так, что Ломпатри пришлось избегать резких движений, дабы не полететь вниз со стены. Да, он надеялся, что медальона хватит для того, чтобы ворота распахнулись перед ним и войска Гвадемальда влетели в форт. «А может быть, это знак? – подумал Ломпатри. – Что если мне стоит встать на сторону Иссгаарда? Его идеи страшны, но в них больше рассудка, нежели в идеях тех, кто многие сотни лет режут друг друга ради земель и дани, которую будут платить работающие на этой земле крестьяне».

Когда Ломпатри поднялся на стену, его встретила наглая рожа Белого Савана. Этот гадкий человек что-то жевал, шевеля своими толстыми, щетинистыми щеками и смотрел на рыцаря достаточно надменно. Ломпатри, ничего ему не сказав, забрал у Закича свой щит.

– Останетесь тут, – скомандовал он Воське и коневоду, и двинулся вниз по ступенькам во двор форта. Он двигался между высоких костров, тихонько поглядывая по сторонам, пытаясь понять, сколько тут людей и где они расположены. Ломпатри поравнялся с группой в центре форта. Её командир – Белый Саван – также пренебрежительно смотрел на рыцаря и подбрасывал левой рукой золотой медальон. Тяжёлое украшение шлёпалось на его чёрствую ладонь в тонких кожаных перчатках с обрезанными пальцами, как блин на сковородку. Ломпатри остановился и приблизился к Савану. Тот продолжал смотреть на рыцаря, давя глупую улыбку превосходства, подбрасывая и ловя золотой медальон. Ломпатри нахмурился и украдкой заглянул в глаза Савану. Улыбка с лица варварийца исчезла. Ломпатри перевёл взгляд на медальон. Белый Саван перестал играться украшением и напрягся. Люди, стоявшие за его спиной, попятились назад. Наконец, Белый Саван протянул руку с медальоном Ломпатри, но рыцарь лишь глянул на знакомый ему с детства предмет и пошёл дальше, не проронив ни слова.

Вскоре Ломпатри остановился. «Куда теперь?» – подумал он. Слева вход в замок, а справа вход в большое древнее здание, которое все называли складом или колонным залом. Большие ворота склада, как и вчера, оставались запертыми, но маленькая дверь в них теперь была приоткрыта. Подле неё караулили два бандита с пиками, явно подобранными у павших вирфалийских солдат. Собравшись с духом, Ломпатри пошёл на склад. Поравнявшись с караульными, Ломпатри остановился и сурово посмотрел на них. Те не поняли, что всё это значит, но на всякий случай, сделали шаг в сторону от двери, показывая, что не намерены препятствовать рыцарю.

Белый Единорог вошёл в одно из самых древних строений Эритании. Раньше руины жрецов у Стольного Волока казались Ломпатри постройкой из давно минувших дней, но по сравнению с этим помещением даже тот храм, затерянный на равнинах Дербен, можно считать не таким уж и старым. Рыцарь шёл по полу, выложенному из огромных плит, похожих на резные надгробья, только гораздо больше. Стёртые письмена не походили ни на что, виденное им ранее. Высокий свод покоился на чёрных агатовых колоннах причудливой многоугольной формы с глубокими вырезами и острыми выступами. Он миновал груды ящиков, бочек и кулей с припасами, сложенными близко от входа и очутился в просторном колонном зале. В тёмных стенах почти от самого пола до потолка высились узкие окна. Часть из них заколотили досками, а в некоторых ещё сохранилась мозаика разноцветных стёкол, повествующая странные сюжеты о солнце, Гранёной луне, пламени и тёмных силах. Далеко впереди, на другом конце колонного зала возвышались те самые Третьи Врата. Такого портала Ломпатри ни то что никогда не видел, но даже не мог себе вообразить. Огромные петли держали тяжеленный железный каркас двустворчатой двери, обшитой дубовым брусом с вставками чёрного агата. Сквозь гигантских размеров кольца на стенах с обеих сторон, тёмный портал сковывала паутина цепей. Часть цепей проржавела и повисла окислившимися гроздями, некоторые упали и превратились в рыжие кучи, вечно мокрые и холодные. Одна из цепей, чьи звенья размером превосходили кулак, лежала поверх ржавых кучек, порванная посередине. Видимо она упала совсем недавно. Хотя время в этом месте совершенно не играло роли, ибо смены дня и ночи, зимы и лета вереницей тянулись из глубокой древности похожие друг на друга и неизменные вовеки веков.

На полпути, прямо посередине колонного зала стоял Иссгаард. Старый колдун притаился в тени между огромными косыми столбами света, исходившими от высоких окон, выходящих на северную сторону. Клонящаяся к закату Гранёная Луна сияла ярче обычного, но её свет с трудом пробивался сквозь мрак преддверья Третьих Врат.

– Итак, Белый Единорог, – громогласно произнёс Иссгаард, пряча культю правой руки в широкий левый рукав, – ты пришёл сделать выбор. Так скажи мне, кто твой учитель?

Ломпатри медлил. Он протянул тхеоклемену посох.

– Мне он больше не понадобиться, – сказал рыцарь, но Иссгаард не принял свой посох обратно. Ломпатри это удивило. С тхеоклеменом сталось что-то странное: вроде бы перед рыцарем стоял всё тот же Иссгаард, что и вчера, а вроде бы это вовсе был не он. Старик как будто и вовсе не находился сейчас в этом колонном зале. Но вот он перед Ломпатри стоит и говорит голосом полным сил.

Белый Единорог положил посох к ногам колдуна.

– Я скажу тебе кто мой учитель, когда стану воеводой твоих людей и чудовищ, и когда стану командовать этим фортом, – сказал Ломпатри тем командным голосом, который заставлял людей идти на смерть, а врагов дрожать от страха.

– Ты станешь воеводой и командиром форта тогда, когда откроешь врата и примешь мою сторону! – зловеще заговорил Иссгаард.

Ломпатри вспомнил о том, чему учил его нуониэль: слова тхеоклеменов надо воспринимать буквально, ибо они не передают общий смысл, как слова обычных людей, а вырезают из возможного будущего фрагменты бытия и переносят их в настоящее. Рыцарь снова промолчал, и направился дальше к вратам. Подойдя к гигантскому порталу, он ощутил себя маленьким человечком, неспособным ни на что. Ветер в щелях дверей гудел заупокойной песней, сковывая волю хрупкого существа с неистово-бьющимся сердцем. Однако малодушие тут же улетучилось, когда рыцарь вспомнил, что именно он собирается сделать. Ломпатри снял ратную рукавицу и занёс ладонь над одной из крупных цепей. Цепи скрипнули. От тепла руки, которая даже не касалась цепи, металл превратился в пыль и посыпался на каменные плиты, похожие на надгробья. Цепь чуть не порвалась. Ломпатри одёрнул руку. Оковы, казавшиеся столь мощными, на деле давно превратились в ржавый песок. Один вздох, одно лёгкое касание и эта цепь рухнет, как и все прочие цепи, веками сдерживавшие что-то страшное и тёмное. Решительным движением руки, Белый Единорог схватил звено цепи и сдавил, что было мочи. Старый металл начал осыпаться песком, поднимая ржавое облако пыли. Ломпатри закрыл глаза и задержал дыхание, слушая хруст и шелест удушливой пыли. Когда всё стихло, он приоткрыл глаза и обнаружил, что ничего не видит: всё вокруг заволокла серо-рыжая пелена. Рыцарь отошёл от двери и закашлял. Пелена стала потихоньку рассеиваться, а створки огромных дверей застучали, поворачиваясь на проржавевших и заклинившихся петлях. Ломпатри обернулся к двери на двор. Там стояли те два караульных с копьями и, выпучив глаза, наблюдали за происходящим. Уверенным жестом Белый Единорог скомандовал им открыть ворота. Те поняли его без слов, прикрыли маленькую дверь, врезанную в ворота, и навалились, распахивая выход наружу. Третьи Врата медленно распахивались и затхлый, холодный ветер дул в спину рыцарю. Твёрдой походкой Белый Единорог вышел на двор. Он глянул на сторожку над воротами, выходившими на плато перед фортом. Белый Саван, двое его помощников и Воська с Закичем чётко видели, как на рыцарском зерцале отражаются огни множества костров. Белый Единорог поднял руку и покрутил ей над головой. Белый Саван, не отрывая глаз от рыцаря, скомандовал:

– Поднять ворота!

Разбойники кинулись к катушке, шестерни защёлкали и массивная дверь внизу стала подниматься. А Белый Саван всё смотрел на Ломпатри, как заколдованный. И вот южный вход в форт открылся, и помощники Савана задвинули железную щеколду, чтобы тяжёлые ворота не упали. В этот момент Закич вынул нож, кинулся на Савана и вонзил холодный клинок ему в шею. Старый Воська вскрикнул, достал свой кинжал и поспешил на помощь своему другу, несколько раз ударив Савана в спину. Скинув варварийца со стены, коневод схватил копьё и пронзил одного из бандитов. Пока Воська занялся вторым, Закич выхватил из подорожной сумки рожок и стал дуть в него со всех сил. Пронзительные раскаты звонкого клича понеслись меж горных пиков на плато к осадному лагерю. Со стен форта казалось, что лагерь спит, но на деле всё обстояло иначе. Первый ряд палаток, чуть светящихся изнутри жёлтым светом лампад, вдруг всколыхнулся. Палатки вспорхнули вверх, а из-под них верхом на закованных в латы конях, вырвались ровным строем рыцари Троецарствия. Из-под каждой палатки появился готовый к бою всадник, с пикой или же с обнажённым мечом. По центру шёл рыцарь Вандегриф на своём верном друге, караковом дэстрини Грифе. Рядом с ним разрезали ночную тьму сиянием своих доспехов рыцарь Овиан Кери, уроженец провинции Вакския Карий Вакский, и опытный Марнло Денвир. Остальные всадники, все как на подбор опытные наездники и верные своим господам солдаты. По команде Вандегрифа всадники перестроились в клин и галопом понеслись к отворившимся вратам. За ними из других палаток стали появляться шеренги копейщиков, мечников и лучников, а из шатра главнокомандующего на снег выпрыгнул белый жеребец в позолоченной попоне. Верхом на этом красавце восседал воевода рыцарь Гвадемальд Буртуазье из Кихона, наместник короля Девандина в Дербенах. Его позолоченная кираса отражала свет Гранёной Луны так, что казалось, он сам горит голубоватым огнём. В руках он держал длинный меч и тёмно-зелёный круглый щит с изображением белой птицы Сирин.

Для Белого Единорога командование закончилось. Теперь атарийскому рыцарю предстояло сравнять личные счёты с Иссгаардом. Теперь это волновало его больше надвигающейся тьмы и разразившегося в форте хаоса. Ломпатри снова вошёл на склад и направился прямиком к колдуну. Отбросив щит, рыцарь обнажил меч и с размаху рубанул по тхеоклемену. К удивлению рыцаря, меч прошёл насквозь, а тхеоклемен как стоял неподвижно, так и продолжал стоять, пряча руки в рукавах. Ломпатри подумал, что промазал и нанёс ещё несколько ударов. Но и теперь меч проходил сквозь тхеоклемена, будто бы колдун состоял не из кости и плоти, а соткан из цветного воздуха.

– Предатель! – озлобленно произнёс образ тхеоклемена. – Глупец! Сгинь же с подобными тебе.

В этот момент облик Иссгаарда задрожал, как ива на ветру и стал таять. Посох, лежащий у его ног исчезал вместе с ним. Ломпатри же остался один на один с полностью открытыми Третьими Вратами. Тьма выползала из огромной пасти горы, вытягивая вперёд свои щупальца, извиваясь, хватаясь за косые лучи света, проходящие сквозь высокие окна, ломая эти неосязаемые столпы, превращая в гаснущую пыль. Что-то шевелилось там, в этой беспросветной тьме: силуэты гадких существ, мерно ступающих в этот мир из мира подземного. Ломпатри схватил свой щит и приготовился к последней схватке.

Всадники уже почти достигли ворот, когда на стену поднялись бандиты с твёрдым намерением ворота закрыть, а Закича и Воську скинуть со стен под ноги обнаглевших врагов. С одной стороны на них бежал Белый Саван с десятью разбойниками. А с другой ещё один варвариец без подмоги.

– Не успеют! – закричал Закич, понимая, что их сейчас убьют, ворота опустят, а рыцари останутся снаружи. – Бери одинокого!

Воська схватил копьё и встал на пути того варварийца, что наступал без подмоги. Закич же преградил путь с другой стороны Белому Савану и десятерым бандитам. Ни коневод, ни старый слуга, конечно же, не надеялись победить или же уцелеть в этой схватке. Воська настолько смирился с судьбой, что даже не испугался двух булатных мечей в руках Белого Савана. Только старый слуга захотел издать первый и последний в своей жизни боевой клич, как откуда-то сверху на варварийца вдруг рухнула тень, пронзив затылок длинным копьём.

Белый Саван выронил мечи и сник. Над бездыханным телом стоял Чиджей. Фей расправил могучие крылья, каждое из которых раза в четыре больше, чем он сам, вынул копьё из трупа, и взмыл вверх. Он перелетел навес над механизмом, который охраняли Воська и Закич, и приземлился на другой стороне сторожки, прямо перед носом другого Белого Савана и его людей. Атаковать с воздуха не получилось; варвариец увернулся. Завязался бой. Закич и Воська не решились вступать в него, потому что совершенно не понимали, что происходит. Десять бандитов тоже стояли в стороне, глядя как перед ними, в облаках чёрных крылий, мелькают белые одеяния островитянина. Чиджей уличил момент, когда варвариец ещё не замахнулся своими мечами, и нанёс колющий удар копьём. Но ловкий Белый Саван подкинул мечи, схватился за древко копья и потянул фея на себя, при этом ударив его ногою в грудь. Чиджей выпустил копьё и потерял равновесие. В следующий миг варвариец выкинул копьё со стены и снова схватил свои мечи ещё до того, как они упали на каменный пол. Фей не успел опомниться, а Белый Саван уже пошёл на него в атаку. К счастью, он держал мечи неправильно и нанёс несколько ударов плашмя, лишь немного поранив фея. Но, поняв, в чём дело, варвариец сменил хват и снова атаковал. Чиджей, держась за грудь, прильнул к стене. Белый саван полоснул мечами по его крыльям, ударил локтём в нос, схватил за ноги и выкинул со стены вниз. Огромные крылья фея с шелестом последовали за тяжёлым телом, исчезнув в ночной тьме. Варвариец и его люди не мешкая, двинулись на Закича и Воську. Теперь спасти защитников ворот могло только чудо, и оно явилось, откуда не ждали. Внезапно из груди Белого Савана показался тонкий изогнутый клинок. Варвариец упал ничком. Из спины у него торчала рукоять меча Тимбера Линггера, увенчанная красным лалом, напоминающим горный пик. Десять бандитов в недоумении остановились. Они оглянулись, и увидел далеко позади, на стене, отделявшей форт от Закатного Ущелья фигуры с факелами. Одна из этих фигур в длинном плаще неслась прямо на них по деревянному мостику, соединяющему две стены. Никто из этих людей никогда бы не поверил, что возможно метнуть меч на такое расстояние и попасть точно в цель. Но вот их предводитель лежит мёртвый, а ловкий воин спешит на помощь своим товарищам, вооружённый лишь мужеством.

Разбойники разделились: трое кинулись на Тимбера, а остальные семеро атаковали Закича и Воську. Им стоило сделать всё наоборот, возможно, тогда у тех, кто нападал на коневода и старого слугу, было на пару секунд больше, чтобы опустить ворота. Но глупые разбойники не знали, что мастер меча сражался мастерски и без своего верного клинка. Всё случилось молниеносно. Пятерым пластунам, следовавшим за нуониэлем, не осталось ничего кроме залитых кровью камней. Полуденные врата твердыни остались открытыми, и бравые всадники въехали на внутренний двор.

За рыцарями подтягивалась и пехота. Пока она только подходила к стенам твердыни, рыцари овладели центральной частью двора и прогнали бандитов, которые заперлись в многочисленных строениях. Гвадемальд выехал на перекрёсток между замком и складом и поднял свой меч, призывая воинов собраться вокруг него. В этот момент, через открытые двери склада, он увидел одиноко стоящего Ломпатри, на которого двигалось что-то тёмное и огромное. Силуэты странных горбатых существ виднелись в надвигающейся тени. Сбитые, волосатые, широкоплечие, маленького роста твари с мордами как у зверей, эти создания медленно наступали на Ломпатри, стоящего в свете Гранёной Луны, сияющей через витражное окно. Ходили они как люди, в лапах держали длинные, но кривые ржавые мечи, грубо-заточенные только на конце. Из-под длинной серой шерсти поблёскивали гневом красноватые зрачки чёрных глаз.

– Ломпатри! – позвал рыцаря Гвадемальд. Белый Единорог обернулся. «Что же он делает?» – пронеслось в голове у Гвадемальда. У вирфалийского воеводы не укладывалось в голове происходящее. Только теперь он понял, сколь важный на самом деле выбор лежал перед Ломпатри. Но теперь изменить что-либо уже нельзя.

Неизвестно до чего бы ещё додумался Гвадемальд, если бы рыцарь Ломпатри не воздел свой меч и не прокричал, что было мочи:

– За Троецарствие!

После этого Белый Единорог один кинулся навстречу тёмному войску и стал крушить подземных тварей. Но рыцари, находящиеся во дворе форта услышали призыв атарийца и немедленно кинулись ему на выручку. Как только Ломпатри отсёк голову первому чудищу, все остальные как пробудились от глубокого сна, встрепенулись, зарычали и ринулись в бой. Краем глаза Ломпатри заметил, что сзади на него летит клин всадников. Не мешкая, он бросил отбивать удары чудовищ и отпрыгнул в сторону. В ту же секунду клин, в центре которого шёл Вандегриф, влетел в беспорядочную массу волосатых чудовищ, протыкая их тела пиками, рубя мечами и топча копытами. Рыцари протаранили врага чуть ли не до самых ворот, но всё же увязли во множестве ярых противников. Чудища прыгали на всадников, словно лягушки, валили с коней и пытались убить своими примитивными орудиями, которые и мечами-то сложно назвать. Гвадемальд, следивший за всем со двора, понял, что дело принимает скверный оборот. Пришпорив коня, он поскакал за подмогой. Первого, кого он встретил, оказался брат Лорни.

– Кто? – выпалил воевода.

– Сотник Будимир! – рапортовал довольный воин. – Копья и лучники! Состав полный!

– Лучников на Дозорную Башню! – кричал Гвадемальд, разворачивая коня. – Копья за мной! Ура!

Будимир поднял вверх меч и побежал за конём своего командира. Тут же из общего строя за ним потянулось человек пятьдесят с длинными копьями и крупными, чёрными, прямоугольными щитами с изображением белой башни. К тому моменту, как пехота вошла на склад, всадники уже спешились. Теперь они не атаковали тварей, валящих из Третьих Врат десятками и сотнями, а встали в ряд от стены до стены и только сдерживали натиск свирепствовавших врагов. Пехотинцы, прикрывшись своими большими щитами, встали в ряд и навалились на врагов, но это лишь на миг сдержало несокрушимый натиск нечисти. Вскарабкиваясь по трупам своих соплеменников, чудища прыгали на людей, не жалея себя. Казалось, этим созданиям всё равно, умрут они или нет: единственное, чего они желали – убивать.

В ход пошли складские припасы. Коробки, бочки, доски и брусья – всё, что оказалось под рукой использовали для того, чтобы остановить врагов. В течение нескольких минут прямо на трупах людей и чудищ выросли баррикады. Будимир взял несколько смекалистых хлопцев, разобрал во дворе горящий костёр и притащил на баррикады длинные пылающие жерди. Огненные заграждения сработали хорошо: на правом участке фронта враг встал. Но по центру и слева битва шла хуже. Чудища из Третьих Врат отвоевали себе уже половину колонного зала и продолжали теснить людей. Трупов под ногами набралось столько, что нападающие и обороняющиеся ступали прямо по ним, вдавливая в резные каменные плиты.

Лорни с отрядом лучников, двигался в это время к Дозорной Башне. На пути им встречалось слабое сопротивление из разрозненных групп бандитов, но скиталец так и не сделал ни единого выстрела. Пробегая мимо ворот склада, Лорни заметил, как из здания на ступени ручьём стекает кровь. Впопыхах он лишь краем глаза увидел кипящую внутри битву. Сражение шло далеко в глубине, но волны крови доходили аж досюда и выливались на тонкий слой снега.

– Поберегись! – закричал кто-то впереди, отвлекая Лорни от созерцания кошмарных картин. Группа из пяти человек выскочила из-за угла замка и налетела прямо на отряд лучников. Вооружённые только лёгкими кинжалами и саблями, лучники сбились в кучу, отбросив луки и обнажив клинки. Хорошо вооружённые противники, со щитами, в кольчужных доспехах и с тяжёлыми мечами легко остановили отряд лучников. Лорни, находившийся в конце, уже наложил стрелу на тетиву, как вдруг, откуда ни возьмись, на бандитов налетел нуониэль. Первых двух он отхлестал мечом, будто плёткой, оставив на их лицах смертельные раны. В третьего он метнул свой меч, пронзив шею, а на четвёртого накинулся вообще без оружия. Скрутив руку разбойнику, он отобрал у него меч и сильно стукнул эфесом по затылку, пробив череп. Последнему он с разворота отсёк голову, покатившуюся к ногам командира лучников.

– Нуониэль! Тимбер! – закричали лучники, и Лорни с радостью влил свой голос в хвалебный крик, возносящий собрата по оружию. Далеко позади, на стене над воротами люди тоже выкрикивали имя нуониэля, радуясь, что его сказочная прыть на их стороне.

Нуониэль подоспел к дверям замка, где, как он думал, прячется тхеоклемен. Двери заперли изнутри, и теперь воины Гвадемальда пытались пробиться внутрь тараном из длинного бревна, с нахлобученной на конец железной корзиной для костра. Затея требовала времени: двери не поддавались тяжёлым ударам тарана. Командир этого отряда не переставая кричал: «Эй, раз! Эй, раз!» И за каждым таким «Эй, раз!» в двери ударял таран. Дерево трещало, железные скрепы звенели, с каменных стен осыпалась пыль, но дверь не пускала захватчиков.

– Там много воинов! – сказал нуониэль командиру, отсчитывающему ритм. – Если будут Белые Саваны, отступайте под ту башню. Лучники вас прикроют.

– А куда вы, господин? – спросил командир, жалея, что этот великий воин покидает их участок.

– Попробую по стене! – ответил нуониэль и поспешил прочь. Он добежал до ворот, в которые уже входил плотницкий отряд, тащивший на телегах огромные мотки цепей для Третьих Врат.

– Верёвку и крюк! – крикнул им нуониэль! Воины сразу же стали копошиться в своих телегах и в момент предложили Тимберу аж три верёвки с крюками. Им стало приятно, что они в силах помочь этому богатырю. В эту ночь, если кто и относился плохо к сказочным существам, то забыл об этом на время или вовсе поменял своё мнение. Нуониэль же оставался безразличным к суждениям солдат-людей и занимался лишь тем, что считал наиглавнейшим делом своей жизни. С четвёртого раза он смог закинуть крюк на крышу той части замка, которая не вздымалась ввысь башней, а заканчивалась просторной площадкой. Эта часть находилась прямо над входом, и там тоже была дверь. Взобравшись по верёвке и перемахнув через зубчатую стену, Тимбер Линггер огляделся. Здесь, где стоило бы находиться лучникам и стрелять в тех, кто тараном бил по двери, не было ни души. Не теряя времени, нуониэль поспешил к двери, но она оказалась заперта. Тимбер заметил окно, врезанное в каменную стену чуть выше двери. Подставив бочку, он забрался на карниз и разрезал бычий пузырь, натянутый в раме окна. Он пролез в окно и оказался на винтовой лестнице. Снизу слышались крики защищающих вход. Нуониэль стал тихонько подниматься вверх.

Лестница привела его к широким латунным дверям. Эти двери стояли нараспашку, открывая проход в просторную комнату с массивным дубовым столом и несколькими стульями с высокими спинками. В комнате горело три камина и множество факелов, вставленных в крепления на стенах между огромным количеством разноцветных штандартов. Нуониэль сделал несколько шагов и замер. Из дальнего тёмного угла вышла знакомая фигура с посохом – тхеоклемен.

– Господин нуониэль, – произнёс колдун сиплым голосом. – Из-за тебя Белый Единорог пошёл на смерть.

– Ты знаешь, зачем я пришёл, – сказал на это нуониэль.

– Я знаю, а вот ты – нет. Ты не понимаешь своей роли в холодном течении великой реки времени. Понятия не имею, чем же тебе промыл голову тот тхеоклемен, которого ты называешь учителем. Однако, с тобой явно не всё ладно. Посмотри на себя – ты носишься по свету в поисках ответов на вечные вопросы, суёшь нос не в свои дела, заставляешь всех делать то, что хочешь ты.

– Твоё красноречие не остановит мою ярость, – решительно произнёс Тимбер и взялся за свой меч двумя руками.

– Как же ты несчастен! – сочувственно сказал тхеоклемен. – Ты думаешь, что избранный! Твой учитель сыграл злую шутку!

Нуониэль опустил меч. Как он ни старался не обращать внимания на чарующие слова колдуна, а не смог пропустить всё мимо ушей. Речи Иссгаарда всё же нашли лазейку в душу Тимбера.

– Избранность подразумевает поступок, – продолжал колдун. – А твой поступок так и не совершён. Я лично ещё не слышал ни об одном подвиге нуониэля, ученика тхеоклемена. А ты уже не молод. Даже по нуониэльским меркам. Вы живёте долго, как деревья, но твой конец уже близок. У тебя есть пять или десять лет. Для меня это лишь миг, да и для тебя это время пронесётся так скоро, что ты и моргнуть не успеешь. Ты не избранный, ты никто.

– От твоих слов, хоть сейчас в могилу, – взяв себя в руки, сказал Тимбер. – Но я погожу. Ещё есть дельце!

– Если ты возомнил идти против меня с мечом, – произнёс Иссгаард, – то позволь напомнить, что никто не может убить тхеоклемена.

– А я попробую! – дерзко заявил Тимбер и приготовился к прыжку.

– Даже если убьёшь меня, ничего не поменяется.

– Тут ты ошибаешься! Если кто-то сможет убить колдуна, значит и другие смогут! И когда вы все передохните, Света в мире станет чуть больше!

– Свет, тьма, – отмахнулся от Тимбера тхеоклемен и, отвернувшись, подошёл к камину. Казалось, он совершенно не боится нападения. – Ты без меня знаешь, что это всего лишь названия. Если свет назвать тьмой, а тьму светом, то ничего не поменяется. Возможно, эти названия уже поменялись местами. Попробуй, и ты не сможешь объяснить мне, в чём разница между этими двумя. Эти две противоположности имеют больше общего, нежели различного. И светом и тьмой движет страсть. И ты, и я ведём борьбу не друг с другом, а против Серого Мира, где нет ни страсти, ни чаяний. Но я смотрю, ты страстно жаждешь боя, а не знаний.

Тхеоклемен обернулся к нуониэлю, улыбнулся и попятился в дальний угол, сливаясь с тенями. А из-за маленькой дверцы в комнату вошли двое Белых Саванов с мечами наготове. Нуониэль приготовился к сражению. Слова колдуна его только раззадорили, и теперь Тимберу самому захотелось посмотреть, чего же он стоит взаправду. Бой с двумя варварийцами – испытание что надо. И тут позади нуониэля раздался звон металла: это захлопнулись широкие латунные двери. Их закрыли ещё два Белых Савана, всё это время таившихся по углам. Нуониэль Тимбер Линггер и его тоненький изогнутый меч оказались окружёнными восьмью булатными клинками.

Подземные твари, имя которых никто не знал, ломились из Третьих Врат с такой неистовостью, что обороняющиеся ничего не могли сделать. Баррикады трещали и разваливались. А если и не разваливались, то переставали иметь хоть какое-то значение, потому что не возвышались перед врагом, а утопали в тёплых трупах. Чудища, просто наваливали трупы перед баррикадами и взбирались по этим сочащимся кровью горам, прыгая сверху на вирфалийских солдат. Линия обороны переместилась с центра колонного зала к выходу из склада на двор форта. Здесь, люди всё ещё держали небольшой клочок помещения, но понимали, что очень скоро придётся отступать на двор. А на дворе тем временем дела шли не лучше: чудовища стали выпрыгивать из окон склада и расползаться группами по всему форту, нападая на всех подряд. На лесопилке и в саду уже образовались свои очаги сражения. А вот северная часть форта всё ещё держалась: ведь здесь стояла Дозорная Башня, в которой обосновался отряд лучников. Запасы стрел иссякали, но именно благодаря этому отряду ни одно чудище не пролезло через те окна склада, что выходили на северную сторону. К тому же, лучники, среди которых находился и Лорни, отлично прикрывали людей с тараном у входа в замок.

Коня Гвадемальда ранили во время стычки в саду, возле небольшого палисада. Чтобы конь внезапно не упал и не придавил его, Гвадемальд отпустил животное и теперь бился пешим. Вирфалийский воевода терял преимущество, полученное в начале битвы. Но, будучи честным человеком, лишённым безрассудного самолюбия и губительной принципиальности, Гвадемальд решил сделать всё для победы, даже в ущерб репутации и гордости. Он метнулся ко входу на склад, миновал кровавые лужи, вошёл под тёмные своды просторного помещения, зарубил по пути двух чудищ, прыгнувших откуда-то сверху и навалился на стену из щитов, которую бойцы переднего ряда держали, скользя по крови, которая струилась из-за этих баррикад.

– Где Ломпатри? – прокричал Гвадемальд рыцарю Овиану, который держал щиты тут же рядом с ним.

– Кто? – переспросил измазанный в крови и саже рыцарь. Всё вокруг гудело и гремело. Люди орали, стоял лязг мечей, а рёв чудищ всё нарастал.

– Единорог! – повторил воевода.

Овиан махнул куда-то за себя и снова зарычал, напирая на щиты. Сверху спрыгнули ещё три чудища. Первого закололи копейщики из второго ряда. Второго Гвадемальд пронзил мечом, а вот третий чуть не снёс воеводе голову. Гвадемальд кинулся в рукопашную. Волосатое чудище оказалось не так сильно. Повалив в кровь это создание, Гвадемальд сорвал с себя шлем и стал бить им врага по голове. Но дорогой рыцарский шлем выскользнул из рук: воевода уже давно потерял правую перчатку и орудовал голой рукою измазанной в крови и в поту. Чудище вцепилось ему в горло, а он, в свою очередь схватился за волосатую нижнюю челюсть и за нос. Морда чудища походила на собачью, и Гвадемальд решил разорвать её, открыв рот этой твари так широко, как она его никогда не открывала. Только вот захват чудовища на горле воеводы оказался слишком крепок. К счастью, один из солдат, бившихся рядом, вовремя понял, что происходит, и вонзил своё копьё в открытую пасть зверя. Гвадемальд попытался подняться, споткнулся о свой шлем и рухнул на каменный пол, ударившись лбом о сапог мёртвого солдата. Сверху на него кто-то упал. Рыцарь подумал, что это ещё одно чудище, но это оказался труп человека, пронзённый копьём. Там, на другой стороне баррикад, чудовища ступали уже не только по трупам своих воинов, но и по трупам людей. Подземные твари подбирали людское оружие и пускали его в ход. Длинные копья хорошо проходил в щели между щитов, и легко вонзались в плечи и в лица людей. Кое-как, ползя на четвереньках, рыцарь добрался до левого фланга. Здесь, в кровавой жиже он подобрал добротный рыцарский меч. Оружие принадлежало Ломпатри. Гвадемальд уже подумал, что атариец погиб, но сразу же заметил его крупную фигуру, крушащую врагов своим оживальным щитом. Острый конец колол черепки врагов, как орехи.

– Ломпатри! – закричал рыцарь.

Белый Единорог услышал своё имя, а когда увидел валяющегося в крови Гвадемальда, завопил:

– Где он?

Гвадемальд помотал головою, встал и оттащил атарийца в сторону. Прильнув к стене, они протиснулись к воротам. Воины, стоящие тут, пропустили их во двор и сразу же с новой силой навалились на врага.

– Где Тим? – снова спросил Ломпатри.

– В замке, – ответил запыхавшийся Гвадемальд и подал своему другу его меч. – Какая разница? Надо удержать форт! Что делать?

Ломпатри понял, что Гвадемальд готов передать командование в его руки, лишь бы справиться с напастью Третьих Врат. Только вот Белый Единорог и сам не представлял, что тут можно поделать.

– Рассказывай! – крикнул ему Ломпатри. Тут же на них налетела группа чудищ. Рыцари отбили атаку и поспешили к замку, где виднелись флаги вирфалийских отрядов.

– Сад и лесопилка ещё держаться, – рапортовал на бегу Гвадемальд. – Но это ненадолго. У казарм наши возводят укрепления. Полуденные врата открыты. Дозорная Башня у лучников.

Они ввалились в замок и рухнули на пол. Здесь с остатками бандитов билась часть отряда Будимира. Сам сотник, завидев рыцарей, тут же метнулся к ним и помог встать. Его доспех превратился в рваньё, щитки на ногах развязались и волочились, мешая передвигаться. Шлема на голове уже не было, а из уха тянулась полоса запёкшейся крови.

– Тараном высадили дверь! Их силы на исходе! – радостно сообщил он командующему. – Вот-вот пробьёмся на второй уровень!

– Слушай сюда, воин! – схватив его за плечи, закричал Ломпатри. – Дюжину пеших немедленно в Дозорную Башню охранять лучников. Гонца к казармам! Пусть сжигают эти казармы к поганой нечисти и удерживают вход в Закатное Ущелье. Другого гонца на стену к пластунам! Вели опускать врата и ломать катушку тоже к поганой нечисти! Чтобы ни одна волосатая сволочь, ни одна белая простыня не открыла их! К исполнению!

– Сочту за радость! – ответил по форме Будимир и кинулся прочь.

– Стой, – не отпускал его Ломпатри. – Где нуониэль?

– Наверху!

Рыцари крепче сжали мечи и кинулись к лестнице, где обычные солдаты противостояли последним бандитам, решившим, что смерть в бою лучше плена и виселицы.

– За Троецарствие! – громогласно заорал Ломпатри и кинулся убивать. Воодушевлённые солдаты вскочили и понеслись за атарийцем, крича, словно бешеные и разя мечами, топорами и копьями так славно, как никогда до этого.

«Великий! – подумал Гвадемальд, спеша вверх по лестнице за Ломпатри. – Он точно захватил бы Троецарствие, будь у него армия».

– Мы не победим! – сказал Ломпатри, остановившись перед латунной дверью. Рыцарь опёрся рукою на колено и закрыл глаза. Он побледнел и дышал очень тяжело.

– Брось, Ло! – подбодрил его Гвадемальд. – Ты сможешь! Ты лучший.

– Нет! – озлобленно отрезал рыцарь, и снова выпрямился. – Я лучший, и я вижу, что дело – дрянь! Только если нуониэль…

Он не успел закончить, как ручка латунной двери шевельнулась. Рыцари приготовились к бою. Двери распахнулись, а за ними показался еле стоящий на ногах Тимбер. Его плащ превратился в рваные куски материи, свисавшие с плеч. Правая половина его ветвистой шевелюры попала под удар меча и теперь сияла свежими срезами, с которых капала то ли смола, то ли кровь. Руки, лицо и шея нуониэля изобиловали мелкими порезами и синяками. Сделав ещё один шаг, нуониэль сник. Подскочивший Ломпатри успел поймать его. Изогнутый меч с лязгом упал на каменный пол. Гвадемальд поспешил за латунную дверь. Комната, где раньше наместник короля Девандина проводил важные встречи, теперь больше напоминала скотобойню, где очень нерадивый мясник постоянно разделывает туши коров, но никогда не прибирает за собой. Кругом темнели кровавые пятна, валялись сломанные стулья. На каменном полу лежали порубленные на части Белые Саваны. Их некогда чистые наряды теперь рдели алыми цветами смерти.

– Он четырёх свалил! – не скрывая удивления, сказал Гвадемальд и поспешил обратно, чтобы помочь раненому. Вместе с Ломпатри он попытался посадить нуониэля на пол, но тот замычал и вырвался из рук рыцарей.

– Бывало и хуже! – сказал Тимбер и понял свой меч; нуониэль всё ещё немного шатался, но говорил складно. – Надо забрать глаз!

– Форт почти потерян, господин! – воззвал к нуониэлю Гвадемальд.

– Найдём ваш форт! Главное – глаз!

С трудом передвигая ноги, Тимбер Линггер направился через комнату с латунными дверьми к маленькому проходу в дальнем углу, куда юркнул тхеоклемен, избегая боя. Этот тайный ход вёл на крышу форта – самую высокую точку внутри твердыни. Гвадемальд понял, почему тхеоклемен пошёл этой дорогой. На крышу можно попасть двумя путями – по винтовой лестнице, если не сворачивать за латунные двери, а продолжать подниматься вверх, или же через этот тайный проход. А вот покинуть крышу можно ещё и третьим путём: по верёвочной лестнице, перекинутой на утёс Акиф. Оттуда можно спуститься на двор за замком и метнуться хоть в Закатное ущелье, хоть к Пустой Сторожке – хижине в одном из ущелий, откуда нет выхода, хоть к полночным вратам.

class="book">Когда рыцари и нуониэль выбежали на крышу, тхеоклемен и сопровождающий его Белый Саван уже приготовились к переходу на утёс по верёвочному мосту.

– Ты оказался прав, нуониэль! – воскликнул своим глубоким голосом колдун. – Я лишусь глаза сегодня, но не силой отберут его у меня. Я отдам его добровольно!

В этот момент нуониэль уже бежал на Савана. Но внезапно варвариец выкинул один из своих мечей, достал из-за пазухи радужный глаз и швырнул его нуониэлю. Тимбер поймал глаз, но в тот же миг замер, и, словно заколдованный, рухнул на заснеженные брёвна крыши. Самый могучий воин из всех, когда-либо виденных Ломпатри, от одного вида блестящей реликвии, упал как перезрелая слива. Белый Саван тут же занёс над его телом свой широкий меч, но не успел казнить нуониэля: рыцари кинулись на помощь своему другу. И пока Гвадемальд бился с варварийцем, а Ломпатри оттаскивал у них из-под ног очарованного товарища, радужный глаз откатился прямо к верёвочной лестнице, где его подобрал тхеоклемен.

Гвадемальду пришлось туго: Белый Саван в два счёта потеснил рыцаря, оставил ему рану на запястье и ударом ноги в грудь спустил с лестницы. Затем этот воин ловко прыгнул, сделал кувырок, и поднялся на ноги, держа в руках уже оба своих меча. Настало время разобраться с нуониэлем и Ломпатри. Рыцарь сидел на полу и держал на коленях своего друга. Он выставил вперёд меч, защищаясь от врага. Тут с лестницы послышались голоса: это воины Будимира поднимались на крышу. Белый Саван глянул на верёвочный мост. Тхеоклемен уже достиг утёса и теперь спускался по горной тропе. Почему-то Белый Саван колебался. Возможно, ему не хотелось сражаться с толпой людей. Здесь, на замкнутом пространстве, он вполне мог бы и умереть, ведь он хоть и мастер мечей, но всё же не бессмертный. Но с другой стороны, как только он побежит по навесному мосту, воины обрубят верёвки. Тогда навыки владения мечом ему уже не помогут. Белый Саван указал клинком на нуониэля, а потом демонстративно поднял оружие, показывая, что не собирается убивать. Ломпатри понял это и опустил свой меч. Саван тут же метнулся к мосту. В это время несколько солдат поднялись по лестнице на крышу. Один из них, оценив обстановку, тут же кинулся к мосту и стал рубить верёвки. Ломпатри не остановил солдата. Мост упал, когда варвариец только-только добежал до середины.

Белому Единорогу потребовалась помощь солдат, чтобы спустить нуониэля и раненого Гвадемальда с самого верха замка вниз. Здесь, у выхода на двор, вновь кипела битва. Только теперь люди оборонялись от чудищ, пытающихся прорваться внутрь. Гвадемальд, увидев это, пришёл в отчаяние. Нуониэль, снова начавший соображать, держался за голову и стонал.

– Обложили нас, Ло, – плюясь кровью, сказал Гвадемальд, тяжело опускаясь на пол, рядом с нуониэлем.

– Возможно, Дозорная ещё наша, – размышлял вслух Ломпатри, не поддаваясь отчаянию. – Заберём лучников и отступим к Полночным Вратам. Сожжём таможню и старые конюшни! Выиграем время.

– Глаз! – промычал Тимбер так, словно выпил все запасы вина провинции Айну. – Забери глаз!

– Да нам и отсюда не выйти! – что было мочи заорал вышедший из себя Ломпатри.

Тут нуониэль вскочил и схватил рыцаря за грудки. Похоже, что в его руках ещё осталась сила и не маленькая.

– Хватит ныть! – зарычал Тимбер прямо в лицо рыцарю. – Хватит бояться умереть!

– Кто боится? – вознегодовал Ломпатри. – Я не боюсь!

– Боишься! – вскрикнул Тимбер и сорвал голос. – Все воины боятся! Победа над врагом даёт вам иллюзию победы над смертью. И чем более велик воин, тем больше он боится смерти. Но смерть неизбежна!

– Что ты от меня хочешь? – заорал Ломпатри, сам схватил нуониэля за грудки и вдавил его в стену.

– Убей колдуна! – кряхтел Тимбер, пытаясь ослабить хватку рыцаря. – Забери глаз и отдай фею!

Ломпатри швырнул нуониэля на пол, снял с мёртвого воина шлем и надел на себя. Потом он поднял щит с мечом и приготовился пробиваться сквозь пробивающихся в замок тварей. Гвадемальд, кряхтя от боли, встал и поднял свой меч.

– Я с тобой! – сказал он Ломпатри.

– Нет! – остановил его Тимбер. – Мы закрываем Врата!

Рыцари переглянулись. То, что сказал нуониэль, показалось им странным, ведь сражение почти проиграно, сколько наших вне замка – неизвестно, а твари всё прут и прут. Но на расспросы времени не осталось, да и спрашивать уже было не у кого: нуониэль развернулся и побежал вверх по лестнице на площадку над входом. Здесь уже стояли несколько человек и скидывали вниз на головы осаждавших камни, доски и бочки. Тимбер запрыгнул на зубчатую стену и замер, закрыв глаза. Он глубоко вдохнул, задержал дыхание, а потом так же медленно выдохнул. Солдаты, которые наблюдали за ним, не понимали, что делает этот великий воин. Они перестали кидать вниз камни и уставились на величественную фигуру сказочного существа. Нуониэль повернулся к воинам. На его лице мелькнула едва-заметная улыбка и тут же исчезла, сменившись суровой гримасой. Затем он отвернулся от воинов и шагнул со стены вниз. Воины ахнули и кинулись к краю, ведь до земли было аршинов шесть, а то и больше. Посмотрев вниз, они увидели среди роящихся волосатых чудищ и их окровавленных мечей одинокую фигуру сказочного существа, неистово разящую врагов. Каждое движение нуониэля оставляло за собой след из кровавой струи. Преимущество сказочного существа заключалось в скорости. Он наносил удары быстро, а острый клинок не застревал в теле врага, а проходил сквозь него, разрезая мясо, кости и сухожилья. Если толстые мечи солдат с треском и хрустом врезались в чудищ и застревали там, то меч нуониэля никогда не останавливался. Людям приходилось вытаскивать мечи из тел после каждого удара, а вот нуониэль, заканчивая разящий удар, тут же наносил следующий, потому что конец одного удара всегда плавно переходил в замах следующего. Так же нуониэль почти никогда не защищался своим мечом, а старался либо отступить, либо увернуться; он берёг хорошо заточенное лезвие и не хотел, чтобы оно тупилось о грубые железяки чудовищ.

Ломпатри и Гвадемальд протиснулись к выходу из замка. От дверного проёма осталась лишь щель под самым потолком, а всё остальное пространство занимали тела погибших солдат, вымоченные в крови доски и груда изломанного оружия. На самом верху этой горы, там, где ещё осталась возможность протиснуться наружу, шло ожесточённое сражение. Несколько солдат разили копьями тех, кто роился с другой стороны. Враги же отвечали точными ударами копий по щитам оборонявшихся. Иногда они хватали за концы копий и пытались вырвать оружия из рук людей. Рыцари приготовились к атаке и чуть ли не кинулись штурмовать эту гору трупов, как вдруг в рядах врага произошло замешательство: атаки прекратились, а часть чудищ отошли от входа в замок. Сразу за этим изменением со двора послышались человеческие крики. Воины на замке, на Дозорной Башне, на сторожке над Полуденными Вратами и не весть где ещё скандировали: «Нуони-эль! Нуони-эль!» Момент нельзя было упускать.

Крепче затянув ремень шлема, Ломпатри поднял щит, повернул в руке меч, чтобы рукоять удобнее легла в ладонь, и, ровно дыша, побежал вперёд. Аккуратно поднимаясь по мёртвым телам, он приблизился к щели. Солдаты, что сидели тут же, поняли, что рыцари идут в атаку и стащили несколько тел вниз. Просвет увеличился и Ломпатри, завалившись на бок, полез наружу. Прикрываясь щитом, он повернулся на спину и съехал с кучи тел вниз. Сразу встав на ноги, он метнулся к стене замка: нападения сзади его не радовали. Поняв, что выбрался, рыцарь выглянул из-за кромки щита. Чудища толпой обступили нуониэля, но всё никак не могли с ним справиться. Лишь струи крови взметались вверх из центра этой рычащей, визжащей и орущей толпы. Иногда с Дозорной Башни прилетали стрелы, и два-три чудища падали в грязь. Из замка появился Гвадемальд. Он напал на толпу врагов и стал пробиваться к нуониэлю. Ломпатри тут же захотелось присоединиться к битве, но долг взывал к иному. Рыцарь кинулся через дорогу. Три твари выскочили перед ним. Одного он ударил щитом, другому отсёк ноги, а с третьим скрестил мечи. Рыцарь налёг на свой меч, чудовище потеряло равновесие и упало на спину. Острым концом щита Ломпатри пробил грудь твари и побежал дальше. С Дозорной Башни видно всё – как раз туда Белый Единорог и поспешил. Он взбежал на холм и оказался перед наспех выстроенными укреплениями из старых треснувших бочек, наваленных кучей. Вокруг лежали тела людей и сказочных существ.

– Господин рыцарь! – раздался голос из-за баррикад. Ломпатри увидел счастливое лицо паренька Ейко. В шлеме, который ему явно великоват, этот бывший жреческий слуга смотрел на Ломпатри всё с тем же блаженным восхищением, как и тогда в лесу под кронами берёз, когда они в первый раз говорили друг с другом.

Рыцарь махнул через бочки, споткнулся и чуть не упал, но бойцы помогли ему удержать равновесие. Ломпатри хватило одной секунды, чтобы понять, что парням здесь пришлось туго. Среди этих ребят не нашлось ни одного приличного воина: башню защищали ополченцы и обычные часовые, не привыкшие к сражениям. Скорее всего, их атаковали те группы, что выпрыгивали из окон склада с северной стороны. Конечно же, лучникам на вершине башни удавалось перебить добрую половину ещё на подходе. Но этого оказалось недостаточно, чтобы уберечь этот периферийный отряд от потерь. Из тех воинов, что прибыли сюда в начале сражения, живых осталось только семь человек. Хорошее настроение сохранил лишь Ейко. Крестьянин Молнезар тоже пока не умер. Парнишка держался бодро и, похоже, остался за главного после смерти командира.

– Я наверх к ребятам, – сказал Ломпатри, переводя дыхание. – Проверю, как они там, и сразу вернусь.

Слова о том, что рыцарь сейчас вернётся, вселили в бойцов немного надежды. Они прильнули к своим укреплениям и стали ждать, а Ломпатри метнулся наверх по лестнице и вскоре оказался на площадке, где десять молодцов без перерыва поливали всех врагов, которых успевали взять на прицел.

– Рад видеть вас, господин! Вы – подмога? – спросил у Ломпатри командир лучников. – Стрелы кончаются, парням внизу совсем туго.

– Держись воин, – отвечал ему Ломпатри, – вот-вот пойдём вперёд!

Тут к ним подбежал обеспокоенный Лорни.

– У меня всё! – доложил он командиру. Тот подал ему полупустой колчан стрел.

– Последний! – сказал командир.

– Скиталец, где Великий Господин? – спросил у него Ломпатри.

– Это вам лучше у Чиджея узнать, – сказал Лорни, схватил зелёный штандарт и стал размахивать им. По небу мелькнула тень, а через мгновение за Ломпатри приземлился фей, держа в руке окровавленное копьё.

– Колдун ушёл! – обратился к нему рыцарь.

– Видел двух, бегущих к чёрной башне на утёсе, – ответил Чиджей, кашляя и задыхаясь. Видимо, он убил уже не один десяток тварей и растратил все свои силы.

– Снова идут! – закричал вдруг командир, показывая в сторону склада. Там из высокого окна один за другим выпрыгивали чудовища.

– Подкинешь? – спросил у Чиджея Ломпатри. Тот кивнул, расправил крылья и взмыл вверх. Рыцарь подбежал к краю стены и приготовился к прыжку. Фей пикировал прямо на Ломпатри, схватил его под руки и унёс вдаль.

– Стрелы кончились! Приготовиться к рукопашной! – закричал кто-то.

– Рыцарь ушёл! Надо отступать! – испуганно воскликнул командир.

Лучники гурьбой спустились вниз, где семь воинов смотрели сквозь щели укреплений на три десятка тварей, несущихся прямо на них.

– Где рыцарь? – спросил кто-то лучников.

– Утёк! Отступаем! – закричал ему в ответ командир и кинулся карабкаться по баррикадам. Лорни тоже запрыгнул на бочки, но спускаться не стал.

– Стоять! – заорал Лорни так, как никогда до этого. – Идём на врага!

Он наложил на тетиву последнюю стрелу и выбрал цель. Перед тем, как сделать выстрел, скитальцу вдруг показалось, что за его плечом стоит кто-то очень знакомый, похожий на старого друга Йоки. Или это стоял сам Йоки? А вдруг это тот, кто некогда был Йоки, а теперь является кем-то ещё? Внезапно сердце Лорни закипело яростью, и он дёрнул за тетиву резче обычного. Стрела полетела вперёд, а снег, лежавший на земле среди луж крови и грязи, взмыл в воздух и вихрем полетел следом. Последняя стрела вонзилась в тело чудовища, прошла насквозь и попала в лапу той твари, что бежала следом. Первое чудище упало, а вместе с ним, почему-то упало ещё штук пять бегущих рядом. Лорни вынул из сапога старый отцовский нож.

– Вперёд! – скомандовал он и спрыгнул с баррикад. Скиталец побежал навстречу врагам, а Ейко и Молнезар бросились за ним. Остальные тоже закричали и поспешили за своими товарищами на смертный бой.

Светало. Гранёная Луна давно скрылась за горными утёсами, а небо на востоке вновь подёрнула красная дымка холодного солнца. Обычно солдатам, участвующим в битве, кажется, что время течёт медленно. Они думают, что сражаются уже несколько часов, играя со смертью в пятнашки, а на деле проходит всего десять минут. Всё оттого, что в бою за считанные мгновения может произойти невероятное количество событий. Поэтому, даже после короткого сражения, у выживших уходят часы на то, чтобы рассказать о том, что с ними произошло. В этом же сражении время пролетело незаметно. Начавшаяся поздней ночью сеча завершалась уже под утро. Покинув замок, нуониэль пробился к складу. Здесь люди всё ещё держали оборону, хотя силы их уже иссякли. Гвадемальд, следовавший за нуониэлем, не верил своим глазам: это сказочное существо не давало врагам ни единого шанса. В какой-то момент воеводе показалось, что сражение действительно возможно выиграть. А когда он заметил, что плотницкий отряд со своими обозами, остановившийся между горящих казарм и разрушенной лесопилки, отбил все атаки, к Гвадемальду вернулась надежда.

В этот миг нуониэль убил последнюю тварь из тех, что нападали на обороняющихся у входа на склад. Новые чудовища всё ещё прыгали из окон, но до входа им было пока далеко.

– Эти окна! – крикнул Гвадемальду нуониэль и указал на ряд высоких окон, заколоченных досками. – Свет нового дня пройдёт сквозь них и запечатает врата!

Гвадемальд ничего не успел ответить. Нуониэль поднял с земли копьё, крикнул что-то на своём странном языке и побежал на склад. Там он ловко перескочил через ряд щитов прямо на головы чудищ. Первые два удара свалили с ног тех тварей, которые сами приготовились прыгать на другую сторону. Третьего врага он обезвредил не совсем так, как убивал остальных: нуониэль вонзил ему в голову меч, а потом схватил двумя руками копьё и стал наступать на следующих. Мёртвое чудище опустилось на колени, но не упало. А Тимбер Линггер тем временем нанёс три удара по следующей партии врагов, повалив их на горы трупов, с которых они скатились вниз, сбивая с ног очередных чудовищ, разъярённых до полного неистовства тем, что среди людей появился великий воин.

– Нуони-эль! Нуони-эль! – кричали копейщики и мечники, переставляя щиты на пол-аршина вперёд. До этого момента они только отступали, а теперь настало время расплаты.

Тимбер Линггер метнул копьё в сторону врат и прыгнул за своим мечом. Он вырвал его из бездыханного тела и снова кинулся в бой. Солдаты продолжали напирать сзади, не опуская щиты. Те твари, что пытались обойти нуониэля сзади, сразу же напарывались на копья. И всё же, некоторым солдатам, да и самому Гвадемальду казалось, что сказочное существо справиться и без поддержки – столь рьяно он крошил неприятеля. Лишь брызги крови разлетались во все стороны, и куски тел шлёпались на окровавленный пол. Казалось, нет нуониэлю преграды, ведь ни один из чудищ не мог задержать Тимбера дольше, чем на несколько секунд. Когда они кидались на него по двое или по трое, великий воин вскрикивал яростным боевым кличем и разил их ещё быстрее, изящно увёртываясь от ударов и убивая, то держа меч в правой руке, то в левой. Так продолжалось до бесконечности долго и вот, наконец, нуониэль сдержал поток тварей, валящий из тьмы Третьих Врат. Новые ряды, появляющиеся на пороге притормозили. Сзади на них напирали те, кто ещё не видели, что именно ждёт их. Чудища, видя, что нуониэля невозможно одолеть, стали упираться ногами, но сзади на них давили. В итоге чудовища скользили по окровавленному полу и волей-неволей попадали под острый меч. Всё же, поток замер. Нуониэль стоял перед дверью с опущенным мечом и смотрел вниз. С ног до головы он покрылся блестящим слоем чернеющей крови. Одежда его превратилась в бесформенные лохмотья, прилипшие к телу, а веточки на голове, почти все обломились и выпали. Нет, если бы люди не видели нуониэля до сражения, сейчас они бы точно приняли его за упыря, такого же мерзкого, как те, что лезли из Третьих Врат.

Твари рычали и размахивали своими кривыми мечами, но вперёд не шли: вид нуониэля, и его белые глаза, сияющие из-под сочащихся кровью бровей, наводили ужас. Внезапно через головы первых рядов перепрыгнули две твари и напали на Тимбера. Одному нуониэль в миг единым ударом отсёк голову с плечом и рукой, что держала меч. Второй успел подставить меч, но удар нуониэля оказался столь мощным, что перерубил этот кривой клинок, словно початок кукурузы, и снёс чудовищу полголовы. После этих двух ударов, твари стихли. Нуониэль обернулся к Гвадемальду, добивающему копьём одного из тех, кто обошёл Тимбера, прижимаясь к стене.

– Закрывай, – сказал тихо нуониэль.

Гвадемальд стоял не так близко, но ясно разобрал это слово. Он метнулся на двор к плотницкому отряду. Нуониэль снова повернулся к воротам. Рыцарь Вандегриф поймал взгляд сказочного существа и его неизменную улыбку, столь редкую, но столь приятную. Черноволосый рыцарь уже знал, что после появления такой вот улыбки, происходит что-то необычное. Поняв, что задумало это несносное полено, Вандегриф заорал и кинулся к нему. Но нуониэль уже летел во мрак рокового портала. Когда рыцарь подбежал к тому месту, где нуониэль рубил обезумевших от страха чудищ, ему в лицо ударила тёплая струя крови. Вандегриф отступил, снял толстую рукавицу и вытер глаза. Он увидел, что солдаты уже навалились на створки врат. Огромные железные рамы заскрипели и стали двигаться. Части тел, кривые мечи и сгустки внутренностей собирались в кучи, оставляя на полу за створками дверей лишь ровные кровавые дуги, на которые тут же наступали сапоги солдат.

– Нет! – завопил Вандегриф, понимая, что нуониэль вот-вот останется с той стороны портала вместе с массой чудищ, которых хоть и заробели, но всё же пылали бешенством и жаждой крови. Он метнулся на выручку сказочному существу, ступил за порог и попытался схватить Тимбера. Нуониэль, не переставая рубить чудовищ, повернулся к рыцарю и сильно толкнул его в грудь. Рыцарь упал на спину, а над ним тут же пронеслись около десятка тварей. Они вбежали в колонный зал и кинулись на солдат. Вандегриф поднялся и ринулся бить этих тварей. И как только он пронзил последнего, снова направился на спасение нуониэля. Но тёмная полоска между двух закрывающихся створок великих ворот становилась всё уже. Когда рыцарь, спотыкаясь о трупы, скользя по нечистотам, падая и вновь подымаясь, достиг прохода, створки сошлись. Третьи Врата были закрыты.

Появился плотницкий отряд. Солдаты начали разгребать горы тел, чтобы протащить к вратам новые цепи. Однако Вандегриф не унимался.

– Откройте! – орал он, стоя на коленях и барабаня по чёрным пластинам. – Он ещё там!

Вандегриф бил и бил по вратам своими израненными руками. Потом он припал ухом к холодным, измазанным в крови пластинам агата, и стал слушать. Но ни ударов мечей, ни рычания чудищ не доносилось из-за Третьих Врат. Лишь пронизывающий холодный вой ветра струился из щелей древнего портала. Врата будто бы отрезали мир подземный от мира этого, и теперь никто и ничто, кроме ветра, не могло пройти ни туда, ни обратно. Вандегриф в отчаянии упал перед вратами на колени и завыл.

– Бросьте, господин! – окликнул Вандегрифа рыцарь Марнло, стоявший еле дыша у одной из высоких колонн. – Он нелюдь, там ему и место.

Рассвирепевший Вандегриф вскочил и бросился на Марнло с твёрдым намерением задушить эту гадину. Благо тут же подоспел рыцарь Карий Вакский. Он обнял Вандегрифа и повалил на окровавленный пол.

– Пусти! – орал Вандегриф, пытаясь вырваться.

– Не надо, господин! – уговаривал его Карий.

Сам Марнло в это время стоял с поднятым мечом. Взгляд у него горел ненавистью. К нему подбежал рыцарь Овиан и схватил за руку, держащую меч.

– Господин, не стоит! Вы выше этого! – сказал Овиан.

Через минуту все успокоились. Карий отпустил Вандегрифа и помог ему подняться.

– Нелюдь! – хмурясь, повторил это мерзкое слово черноволосый рыцарь. – Этот нелюдь спас ваши никчёмные жизни!

– Спас жизни не он! – громогласно произнёс Марнло. – И уж простите, господин Вандегриф, не мы с вами. Спасению мы обязаны господину Ломпатри. Все эти твари чуть не одолели нас, хотя шли в бой гурьбой, как дикари! А что бы случилось, попади они под командование такого великого воеводы как Ломпатри? Нам бы тогда и армия ваших нуониэлей не помогла!

Вандегриф хотел ответить, но рыцарь Карий обнял его и повёл прочь из колонного зала, сказав на ухо всё, что он думает о рыцаре Марнло. Солдаты тем временем продели могучие цепи в кольца на стенах и принялись заковывать врата. Воевода Гвадемальд приказал людям выбить доски из окон, выходящих на юго-восток. И как только эти доски упали, в помещении тут же стало светло. По Третьим Вратам прошла ощутимая дрожь. Затем всё стихло. Тот гул ветра, который постоянно сочился из щелей в древнем портале, смолк. Тьма исчезла, и наступило утро.

Карий и Вандегриф с трудом добрались до выхода: горы убитых солдат и разрубленных тварей преграждали им путь. Снаружи дела обстояли не лучше. Всё же воздух здесь не вонял потом, кровью, подземельем и шерстью. Тут властвовал запах пожарищ – горели почти все деревянные строения. Солдаты, занимающиеся телами, клали ровными рядами бездыханных людей, а тварей сразу же кидали в эти огромные костры. Настало время тяжёлой работы, не менее противной, чем сама битва.

– Господин Вандегриф! – окликнул вышедших на двор Воська. Он и Закич подбежали к рыцарю со стороны южных врат.

– Где он? – спросил Закич.

– Кто?

– Рыцарь! – уточнил Воська.

– И рыцарь, и Тим! Где все? – тараторил коневод.

– Тима нет, – хмуро ответил рыцарь. – Он остался за вратами. Я попытался его остановить, но он мне не дал.

– Вот ведь упрямое полено! – взбесился Закич. – Что он возомнил о себе? Лучше бы к нему не возвращалась его никчёмная память!

Воська захныкал. Закич сначала выругался на старого слугу, но потом обнял его.

Лорни они обнаружили недалеко от Дозорной Башни. Он сидел на земле весь в крови, а перед ним лежал мёртвый Ейко. На теле бывшего слуги жрецов курлыкали три голубя. Скиталец так переживал смерть парнишки, что даже не заметил появления друзей.

– Не уследил, – убивался Лорни. – Ринулся в бой, а они все за мной. Не хотел умирать один, но, если честно, не думал, что все побегут.

Появился Молнезар. Он нёс на себе Чиджея, раненого, с перебитыми крыльями и истекающего кровью.

– Ты ещё на себя возьми вину за всех погибших, – рявкнул крестьянин.

– И то верно! – вздохнул Лорни. – А что фей?

– Ещё полетаем! – отозвался Чиджей довольно бодрым голосом.

К компании подскакал Гвадемальд. Он сидел на вьючном коне, и держал под уздцы статного Грифу.

– Ваш конь – вожак! – сказал рыцарь, передавая поводья Вандегрифу. – Побежал в укромное место, когда началась вся эта заваруха. А остальные кони последовали за ним. А что же господин Ломпатри? Кто последним его видел?

– Я отнёс его к той одинокой башне среди плакун-травы на утёсе, – сказал Чиджей. – Он преследовал тхеоклемена. Потом я направился помогать лучникам.

Весть о преследовании обеспокоила Закича. По его сердцу пробежал холодок.

– Где? – спросил коневод и, увидев, куда указал Молнезар, побежал искать своего господина. Воська и рыцари кинулись вдогонку. Вандегриф вскочил на своего верного коня, и вместе с Гвадемальдом они первыми выехали на Треугольное Плато. Закич и рыцарь Карий догнали их, когда те уже стояли перед входом в Чёрную Тень. Воська, изо всех сил спешил за остальными, но безнадёжно отстал. Зато ему удалось найти то, что впопыхах пропустили остальные. Старый слуга заметил на краю тропинки в кустах плакун-травы блеск рыцарского медальона. Он поднял знакомое и почти родное украшение и поспешил дальше.

Рыцари спешились у входа в Чёрную Тень. Гвадемальд обнажил меч. Закич пробился вперёд и кинулся к двери.

– Стой! Там могут быть… – попытался остановить его Вандегриф, но тщетно. Коневод распахнул двери и вбежал на первый этаж башни. Здесь, в свете факелов возвышался постамент с троном. На троне сидел Ломпатри. Голова рыцарь поникла. В правой руке он держал сияющий глаз феи, а в левой – свой благородный меч. У ног рыцаря, на залитом кровью полу лежал расколотый щит. Нарисованный белый единорог остался на одной половине, а его витый рог на другой. Тут же был сломанный посох Великого Господина. В углу залы, запутавшись в свои одеяния, валялся мёртвый Белый Саван.

Закич подбежал к Ломпатри и коснулся его плеча. Рыцарь сидел неподвижно. Закич чуть не вскрикнул, но вовремя прикрыл рот ладонью. Он коснулся белого шрама, рассекавшего густую правую бровь Ломпатри. Даже загрубевшими под коркой запёкшейся крови пальцами Закич почувствовал, сколь холоден этот шрам. И сколь холоден сам благородный рыцарь Ломпатри, владыка провинции Айну.

Рыцари, стоявшие у дверей опустились на колено и склонили головы, а старый Воська, смахнул слезу, приблизился к своему господину и, обняв первый раз в жизни, застегнул ему на шее золотой медальон.

Глава 23 «Эпилог»

Через неделю в форте с новым благозвучным названием «Рассвет» во всю шло строительство. Тела людей предали земле, а трупы гнусных созданий сожгли на кострах. Теперь строили новые казармы и таможню, ведь, как снег на голову явился вдруг с севера караван: из далёких краёв привезли тюлений жир.

Тело Ломпатри забальзамировали и отправили в Атарию. Траурный поезд возглавил рыцарь Вандегриф. Он смотрел на длинные чёрные флаги и вспоминал рассказ Ломпатри о том, как хоронили его молодую жену Илиану. «Наверное, они теперь вместе», – думал Вандегриф, и на душе у него становилось легче.

Провинция Айну и Бирюзовое всхолмье остались у рода Сельвадо, перейдя к сыну племянницы Ломпатри. Молодой наследник оказался достойным человеком и в честь своего почившего родственника даже воздвиг памятник.

Вскоре весть о подвиге атарийца разлетелась по всему Троецарствию. Король Девандин высоко оценил вклад Ломпатри в защиту Вирфалии и поставил памятник герою прямо перед своим дворцом. Когда об этом узнал король Хорад, он приказал создать монумент в два раза больше и поставить его на самом высоком холме Атарии. Однако король соседней Варалусии, не имевший, впрочем, никакого отношения к произошедшим событиям, так проникся всей этой историей, когда услышал её, что издал указ об установке монументов в честь рыцаря Ломпатри в каждой провинции. Рыцари стали забывать свои фамильные боевые кличи, предпочитая теперь выкрикивать «За Троецарствие!», когда кидались друг на друга, затевая очередную междоусобицу. Но, по правде сказать, междоусобных войн в Троецарствии с тех пор стало гораздо меньше.

Когда рыцарь Вандегриф выполнил свой долг и доставил тело друга в родные края, дела у него пошли в гору. Репутация черноволосого рыцаря росла так же быстро, как росло и его состояние. Вскоре он стал одним из самых богатых и уважаемых рыцарей Троецарствия. Вместе с тем, Вандегриф год от года тяготел к простоте, и в старости прослыл за чудилу, имеющего несметные богатства, но разъезжающего по своим владениям в драном плаще. Когда же сын Вандегрифа достиг шестнадцатилетия, черноволосый рыцарь и вовсе передал всё накопленное наследнику и ушёл в отшельники.

Воська продолжил служить роду Сельвадо, но вскорости умер. Наследник Ломпатри распорядился похоронить старого слугу рядом со своим господином. Так, на холме, возле высокого памятника рыцарю, появился небольшой холмик с воткнутыми в него двумя палочками, перевязанными ещё одной по середине. Со временем эти палочки в виде буквы «н» сгнили, а холмик сравнялся с землёй.

Молнезар и Всенежа вернулись в Степки, и через девять месяцев у них родился малыш. Молнезар переживал, что ребёнок окажется белобрысым, как варвариец с далёких островов, но весёлый парнишка вышел чёрноволосым и чернобровым как папа.

Жреца Наимира арестовали и заточили в подземелье в стольном граде Идрэне. Каста жрецов ослабла, а гильдия магов, сплочённая смертью Байсена укрепила свои позиции. Её члены вновь стали почитаемыми людьми.

Добравшись до Атарии, Закич перестал бродяжничать и вернулся к жене. Несчастная женщина, не видевшая мужа много лет, чуть не умерла от разрыва сердца, когда её суженый предстал перед её очами. Потом, конечно, она устроила ему самый большой нагоняй в истории мироздания, но в итоге простила. Дела у Закича с тех пор пошли на лад. Он занялся колбасой с таким рвением, что позабыл про свои мытарства и сомнения относительно предназначения судьбы. В итоге он придумал новый сорт колбасы и назвал его «рыцарский». Эта колбаса пришлась по вкусу и магам, и жрецам, и даже королю Хораду. Любой другой после такого успеха лёг бы на печь и плевал в потолок до конца дней. Но Закич не остановился на достигнутом. Вскоре он изобрёл удобную вилку с тремя зубцами, которую вмиг стали использовать чуть ли не в каждом доме Троецарствия. А в преклонном возрасте ещё и написал трактат «О пользе колбасы и пятиразового питания». И хоть ему довелось побывать коневодом, травником и лекарем, в историю он вошёл как самый великий колбасник.

Рыцарь Гвадемальд торжественно передал радужный глаз фею через неделю после битвы. Чиджей, с перевязанными крыльями принял дар от рыцаря и ушёл вместе с Лорни к Сколу. Не все рыцари и воины Гвадемальда поняли, почему их командир отпустил сказочное существо, да ещё и с этим прекрасным сияющим камнем. Рыцарь Марнло даже рассказал всё королю, в надежде на то, что самодержец разгневается на Гвадемальда и похвалит доносчика за бдительность. Но король Девандин, на удивление Марнло лишь пожал плечами и сказал: «Что мы тут в городе знаем о том, как надо поступать в горах?» Так что рыцарь Гвадемальд остался на своём посту. Вскоре он разделался с бандитами и наладил торговлю с землями на севере. Тревоги остались позади, и грустить больше стало не о чём: сиди себе в замке и грейся у камина. Но Гвадемальд каждую осень переезжал из замка в сторожку в яблочном саду. Он прогонял садовника и сам каждый день сгребал опадающие листья. В этот период рыцарь Гвадемальд превращался в хмурого и задумчивого человека. Он жил в сторожке до самых холодов или до тех пор, пока с яблонь не слетит последний лист.

О судьбе фея почти ничего неизвестно. Кто-то говорил, что Чиджей улетел со Скола на восток в далёкие Драконьи Земли, где некогда жили другие феи. Иные хвастались тем, что видели Чиджея кружащим в небесах над дербенскими лугами. Сам Лорни, вернувшийся жить в Степки, никогда не говорил о крылатом друге, но часто отлучался из деревни и пропадал невесть где неделями. Обычно это случалось тогда, когда появлялись солдаты и пытались выведать что-нибудь о Сколе и о сокровищах.

Кстати, сокровища так и не перестали будоражить умы людей. Отчаянные искатели приключений то и дело отправлялись к Дербенскому Сколу, и гибли, срываясь с его отвесных склонов. Кого-то заваливало в шахтах, вырытых кое-как, а других съедали волки, рыскающие на пригорьи и по сей день.

Каждый из тех, кто стал свидетелем описанных событий, до конца своих дней размышлял о Тимбере Линггере. Для Троецарствия, его подвиг померк в лучах деяния Ломпатри, который не предал своей чести в угоду безграничной власти тёмных сил. Но для некоторых нуониэль навсегда остался таким же героем, как атарийский рыцарь. Разум говорил, что Тимбер умер, ведь там, в подземелье нет ни света, ни еды, а только бесконечное множество чудовищ. Но душа каждый раз противилась доводам разума. Тела нуониэля никто не видел, а силы у этого сказочного существа хватило бы на всех подземных тварей. Да ещё и осталось бы, чтобы прогрызть самый толстый пласт горного камня и выбраться на поверхность! Единственным, кто точно знал, что произошло с Тимбером Линггером, был тот, кто некогда носил имя Йоки. Это белое и полупрозрачное создание ни на миг не сомневалось в том, что история этого бродячего нуониэля ещё незакончена. И если бы у нас появилась возможность справиться у него о Тимбере, он сказал бы: «Умер? Нет! Это сказочное существо и его необычный меч просто так не сгинут. О них мы ещё услышим. Я в это верю».