Суккуб [Георгий Смирнов] (fb2) читать онлайн

Георгий Смирнов Суккуб

Часы в комнате пробили три. Самуэль отодвинул чашку с опостылевшим ему кофе и потянулся за сигаретой. Он не спал уже третью ночь. Впрочем, курить ему тоже не хотелось. Каждая ночь состояла у него из нескончаемой череды чашек ненавистного растворимого кофе и пачки крепких дешевых сигарет. Голова раскалывалась от табачного дыма, а от противной черной жижи сводило живот. Невыносимо хотелось спать… Самуэль с трудом поднял голову и окинул кухню тяжелым бессмысленным взглядом. Тускло блеснули в неровном электрическом свете покрасневшие от недосыпа глаза. Дрожащей рукой он выудил из пачки сигарету и с отвращением закурил. Очень хотелось спать, но… Заваленная окурками пепельница попалась ему на глаза, жгучий ком подкатил к горлу. Самуэль тяжело поднялся и побрел к раковине. Открыв холодную воду, он окунул лицо под освежающую струю, но это уже не помогало. Может, лучше было бы перейти в спальню? Нет, нет, куда угодно, но только не туда. Стоит только ему на секунду прилечь, как он тут же уснет. Нельзя, ни в коем случае нельзя! По этой же причине отпадала и гостиная, а как было бы сладко растянуться на кушетке для гостей! Оставался коридор, и Самуэль, запахнув поплотнее халат, шаркающей походкой побрел туда. Столбик пепла от сигареты упал на дорогой паркет, но он этого не заметил. О, господи, как же хочется спать! Просто невыносимо хочется спать! Вдруг Самуэль вздрогнул и остановился. Там, на кухне, у него за спиной кажется кто-то есть! «Нет, видимо послышалось… Не может быть… Я же не сплю! Нет!!!» — он резко развернулся и, покачнувшись, схватился рукой за стену. Кухня была пуста. Он вернулся обратно, сел на стул и, уронив голову на руки, заплакал.

*****

Все началось дождливым осенним вечером, когда веселый, раскрасневшийся Самуэль вернулся домой с какой-то вечеринки. Что же они тогда отмечали? Похоже, был канун Дня Всех Святых, и они с коллегами по работе сидели в пабе почти до самого закрытия, празднуя приближение ночи Хэллоуина. Да-да, точно! Тогда этот придурок Джимми завалился на вечеринку в кошмарной маске из пластмассы, изображая из себя не то Дракулу, не то Франкенштейна. То-то они с ребятами позабавились тогда, когда эта длиннющая оглобля развалилась на полу в своем дурацком маскарадном костюме, перебрав темного «Гиннеса». Дальнейшее было как в тумане. Он с кем-то целовался, обнимался, потом они вроде бы пытались спеть какую-то песню, и их выставили из пивной. По дороге он кого-то провожал… или нет? Ну это в принципе и не важно, главное домой он добрался сам… возможно, на такси.

Проснулся он внезапно, среди ночи. Голова была на удивление ясной, хмель как рукой сняло. Мягкий свет непогашенного торшера, стоящего в углу, выхватывал из темноты привычные очертания знакомых предметов. Журнальный столик с лежащей на нем недочитанной утренней газетой перемигивался стеклянными бликами с книжным шкафом у окна. На стене напротив черным пятном выступали старинные часы с боем. Знакомые удивлялись, зачем он хранит эту рухлядь, даже в купленной им недавно квартире в престижном районе, обставленной по последнему слову европейской моды он все равно нашел им место. Но Самуэль любил этот старинный выцветший циферблат с неразличимыми уже цифрами, деревянный лакированный корпус, покрытый сетью трещин и царапин, и… бой. Больше всего ему нравился их бой, густой, долгий, тягучий. Ему казалось, что даже с окончанием последнего удара звук не умирал. Он долго еще гулял по квартире из комнаты в комнату, отражался от стен, выплывал на балкон и возвращался обратно затихая, становясь все тише, тише… И когда, казалось, звон становился настолько тонким, неуловимым, словно легчайшее дыхание ночного июльского ветерка, когда он поднимался на предельную высоту слышимости и должен был затихнуть, часы били вновь. Четверть. Полчаса. Час. Самуэль настолько привык к их бою, что уже не замечал его. Но убери их из его дома, он сразу бы это заметил. Ибо тогда в доме осталась бы только тишина. Пустая. Мертвая.

Часы стояли. Он понял это сразу, не видя еще положения стрелок, не имея даже представления о том, который сейчас час. Часы молчали. Этого было достаточно. По-видимому, именно это его и разбудило. «Что значит сила привычки! — подумал он. — Нормальным людям бой мешает спать, а я, наоборот, просыпаюсь от его отсутствия! Жаль, придется искать мастерскую, где способны еще починить такие часы… Да и стоить это будет недешево.» Самуэль сел на кушетке, потянулся и с удивлением обнаружил, что он в костюме. «Надо же так надраться, уснуть, в чем пришел! Аккуратнее надо пить, аккуратнее!» Его «Роллексы» на руке показывали три ночи. «А не промочить ли нам чем-нибудь горло?» — отсутствие последствий его вчерашних излияний приятно удивляли и настраивали на игривый лад. Он поднялся, и его ноги по щиколотку утонули в теплом ворсистом ковре. Довольно зажмурившись, Самуэль пересек комнату и вышел в коридор. Сделав пару шагов в сторону кухни он остановился так резко, будто налетел на невидимую стену. По телу побежали мурашки, ноги обмякли и потяжелели. Комнатная дверь за его спиной закрылась с неожиданно резким хлопком. Он вздрогнул и коснулся дрожащей рукой лба. Из-за поворота коридора, оттуда, где находилась его, ЕГО кухня, лился неровный, дрожащий свет. Похожие причудливые тени на стенах дает огонек одинокой свечи. Которую он точно не зажигал. А это значит, что там, на кухне, КТО-ТО БЫЛ!

Самуэль попытался взять себя в руки, и, не обращая внимания на неприятный шум в ушах, на отзвук глухих, тяжелых ударов его дрожащего от нервного напряжения сердца мучительно вспоминал, а не привел ли он с собой кого-нибудь? Мало ли чего не взбредет в пьяную голову? Каких только «товарищей» себе не найдешь, но пригласить в дом… Такого за ним никогда не водилось. Пошарив рукой около темной стены, он нащупал какую-то гладкую рукоять, и, покрепче ухватив неизвестный предмет, выставив его перед собой, резким движением выскочил за угол на кухню, нырнул, как в омут, с головой.

Огонек зажженной свечи больно резанул его по глазам. Самуэль зажмурился, неожиданно испытав незнакомое ему доселе чувство собственной беззащитности. В следующие мгновения зрение его восстановилось, и он увидел… На столе, покрытом белой накрахмаленной скатертью, стоял старинный подсвечник о семи свечах, горела из которых, однако, только одна. Как он попал на кухню из кладовки, где валялся до этого в куче рухляди, доставшейся от предков? Какой он оказывается красивый… Надо же, раньше он не замечал этого… Тонкие ажурные ветви литой бронзы, мерцающие в свете колышущегося огонька пламени глубокими черными отсветами изящно возносили вверх темные широкие чаши в форме дисков с конусообразным углублением под свечу в центре каждого. В ровном, но слабом свете пламени почти угадывались по едва уловимым бликам два стоящих на столе бокала и бутылка вина, чье содержимое играло темно-рубиновыми, переходящими в черноту бликами. Стул его был услужливо отодвинут подобно приглашению. А напротив него, через стол, укрытая тьмой, сгустившейся под огненным язычком, тщетно сжигающим силы в бесплодной борьбе с ночным мраком, сидела Она.

Рука Самуэля, сжимающая зонт, опустилась. Его охватило ощущение нереальности происходящего. Ночь, остановившиеся часы, старинный подсвечник из кладовки на обеденном столе и женщина, незнакомая, чужая. Откуда это странное наваждение? Что это? Сон? Явь? Все поплыло у Самуэля перед глазами, и ему пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Незнакомка не пошевелилась. Самуэль с усилием поднял глаза и посмотрел на ночную гостью. Она казалась созданной игрой теней, ее образ едва выступал из мрака, очерченный лишь неуловимыми свечными бликами, ни единого признака движения, ни шороха, однако он ощущал какой-то внутренний гул, рокот, нарастающий с каждым мгновением, беззвучно оглушающий пронзительный рокот. Что-то надвигалось на него, огромное, страшное, подавляющее. Ему захотелось убежать отсюда прочь, вон из квартиры, в ночь, в дождь, бежать, пока не оставят силы, бежать, а потом упасть, обхватив голову руками, скомкаться, забиться в самую незаметную дыру, в щель, закрыть глаза и только бормотать пересохшими губами: «Господи, спаси! Господи…»

Самуэль тряхнул головой, поставил зонт к стене и уселся на отставленный стул. Гул в голове начал постепенно стихать, но по телу иногда еще пробегал нервный озноб.

— Доброй вам ночи, леди, кто бы вы ни были! — голос Самуэля слегка дрожал, но пережитое волнение уже отпускало его, сменяясь свойственным ему прагматизмом. Он протянул руку к бокалу, взял его и пригубил. Вино оказалось пряным, тягучим, но восхитительным. Самуэль осушил бокал полностью, поставил его на стол. Мягкое тепло побежало вверх по его позвоночнику, шее и растеклось по затылку. Сразу же вернулась сонливость пополам с легкой одурманенностью. Что-то изменилось. Самуэль насторожился, но тут же понял — это духи. Сладкий, тяжелый мускусный запах, обволакивающий, завораживающий, со странным, едва уловимым оттенком, резким, скорее даже неприятным. Странно, что он не почувствовал его раньше.

— У вас прекрасный вкус, благодарю! Вино отменное, в моих запасах такого не было. А вы экстравагантны! Не боитесь заходить в гости к одинокому мужчине в такое время? Наверное, я оставил открытой дверь, не правда ли?

Самуэлю показалось, что он разглядел, как в полумраке блеснули глаза незнакомки, а губ ее коснулась легкая улыбка. Он попытался угадать черты ее лица, но казалось, что оно меняется каждое мгновение.

«По моему, она мулатка… Да, определенно, что-то азиатское в ней есть! Чуть припухлые губы, нос с небольшой горбинкой, а глаза! Словно две пропасти. Темные, как угольные шахты, как черные дыры среди мириадов вселенских звезд. Тьфу ты, черт, что за сравнения в голову лезут!»

Девушка сидела напротив него и пристально смотрела ему в глаза, не отвечая ни слова. На лице ее окончательно застыла легкая улыбка. Нетронутый бокал вина стоял перед ней. С каждым мгновением Она как будто обретала плоть, выплывала из темноты к свету, не делая при этом никакого движения.

Самуэль глядел в ее огромные глаза, завороженный клубящейся в них темнотой, не способный отвести от них взгляд. Он попытался взять бутылку, чтобы налить себе еще вина, но руки его не слушались. Взгляд ее притягивал, гипнотизировал, лишал воли. Где-то вдалеке он услышал нежный перезвон колокольчиков. Самуэль мучительно вслушивался в эти дивные, чудесные звуки, боясь, что они исчезнут, растворятся в ночи, оставят его, уйдя в ту неизвестность, из которой появились. Но они не затихали, они играли с ним, то приближаясь так, что, казалось, еще чуть-чуть, и он различит мелодию, вольется в гармонию этих небесных созвучий, то, напротив, удаляясь до порога слышимости, так, что требовалось предельное напряжение чтобы удержать, не упустить их.

Неожиданно Самуэль понял, что это. Это смеялась Она. Это был ее смех. Тогда он попытался встать, дотянуться до Нее, но не смог. Тело его не слушалось. «Господи, да что со мной происходит! Неужели она меня чем-то опоила? Неужели я такой дурак, как я мог поддаться?» Самуэль почувствовал, что его тело сползает со стула на пол, но сделать ничего не мог. Он все еще смотрел в ее глаза, не в силах отвести взгляд. Наконец стул опрокинулся, и Самуэль понял, что падает. Но перед тем, как его затылок коснулся пола, он сумел прошептать непослушными губами: — Кто ты?

И густая, вязкая темнота заключила его в свои объятья…

*****

Настолько тяжелого пробуждения Самуэль за собой не помнил. Голова раскалывалась, гудела от малейшего поворота. Однако лежать неподвижно было попросту невозможно. Боль перекатывалась внутри черепа густой тягучей жижей, отдавая резкими уколами в виски, тяжелыми монотонными ударами билась в лобовую кость, горячей волной заливала глаза. С трудом приподнявшись, Самуэль взглянул на часы. Часы стояли. Часы… Что-то этой ночью такое произошло… Что-то с часами и… Он чувствовал, что-то случилось, но вспомнить никак не мог, остался только след в памяти, смутным тягостным туманом клубящийся на самой грани восприятия.

Самуэль опустил ноги на ковер и с трудом огляделся. Он сидел на софе в своей гостиной в измятом костюме, в котором, видимо, и проспал всю ночь. За окном уныло накрапывал холодный ноябрьский дождь, в тишине было слышно, как его капли негромко барабанят в оконное стекло и уже грязноватой водой, едва шурша, стекают по карнизу. Странно, но ведь раньше он не слышал этого шума, слишком немощна и тиха была осенняя морось, так что же произошло? Откуда по всей квартире расплылась пустая, вязкая тишина? Мысли в его голове никак не выстраивались в единую цепочку, наползали друг на друга подобно тяжелым неповоротливым жукам, сбивались в кучи, громоздились одна на другую безо всякого смысла, однако постепенно выкристаллизовалась и правильная… Конечно, ведь остановились его часы, а, значит, умолк их протяжный, чарующий звон. Вот откуда взялась эта невыносимая тишина! Сегодня же надо найти мастера, пусть починит! Самуэль вскинул голову, и боль затопила его сознание. Нет, пожалуй с мастером можно и повременить! Себя починить бы…

Из зеркала в ванной на него глянул всклокоченный, немолодой уже человек с покрасневшими мутными глазами и измятым лицом. Лоб изрезан глубокими морщинами, дряблые щеки поросли седеющей щетиной, сейчас особенно ему неприятной. Самуэль принял контрастный душ, но ожидаемого облегчения тот ему не принес. Даже после чистки зубов во рту все равно сохранилось ужасающее послевкусие вчерашних возлияний, за ночь отнюдь не улучшившееся. Накинув халат, он поплелся на кухню варить кофе. Заглянул по пути в кладовку, где в куче хлама его внимание неожиданно привлек бронзовый подсвечник, лежащий в самом дальнем темном углу, запыленный, едва отсвечивающий потускневшими от времени гранями. Похоже, что он находился здесь со дня переезда, забытая, не нужная никому реликвия прошлого. Самуэль подошел к нему, осторожно приподнял и вынес на кухню, к свету. Семисвечник оказался неожиданно тяжел, вытянутые руки быстро затекли, но его темный силуэт на фоне ослепляющего тусклой белизной окна чем-то заворожил взгляд Самуэля. Недавно… вчера … может, ночью… что-то связанное с образом этого светильника, этих переливающихся мерцающей чернотой литых бронзовых ветвей, расцветающих огненными цветами плачущих свечей… Самуэль моргнул, посмотрел на светильник еще раз, помотал головой. Наваждение ушло, в его руках опять оказался всего лишь старый, пыльный кусок бронзы, невесть зачем извлеченный им на свет. Он окинул кухню взглядом, пытаясь сообразить, можно ли куда-нибудь пристроить этот антиквариат. Раз уж достал, так не убирать же обратно… Да и вещица, во общем-то, не плоха, чего он ее раньше не замечал? Осмотр кухни привел его в благостное состояние духа. Ничего разбито не было, никакой грязной посуды в раковине, пол не затоптан… Значит, не все так плохо было вчера, добрался до дома, снял ботинки, и, минуя кухню, в ванну и спать. А может, и без ванны, поскольку спал не раздеваясь. Самуэль усмехнулся и подошел к изящному столу, окруженному аккуратно расставленными стульями. Посреди стола он заметил маленькое странное пятнышко. Он наклонился, что бы лучше его разглядеть. Больше всего это напоминало капельку расплавленного воска, упавшего с зажженной свечи. «Странно… — подумал Самуэль, — Откуда ему взяться? Свечей дома не жгу, поскольку дам к себе в дом никогда не вожу!» Сэм усмехнулся еще раз. Не то что он не любил женщин, скорее даже наоборот, но, как закоренелый холостяк, боялся длительных с ними отношений и никогда не назначал свиданий у себя дома, упаси бог! Настроение улучшилось окончательно, даже головная боль, казалось, утихла. «Жаль, что часы сломались, даже ночью от этого проснулся!» — подумал Самуэль, выпрямляясь, и вдруг кусочки головоломки сложились в его мозгу в единую картину. Он замер, вмиг покрывшись испариной.

Ночь. Странное пробуждение. Неясные знамения. Часы. И девушка. Странная незнакомка, причудливой волею судеб оказавшаяся в его квартире. Странная девушка, он не помнил даже ее лица, только смутный образ едва угадывался в его памяти. Девушка, не сказавшая ни слова. Он помнил только ее смех, странный, страшный, находящийся где-то на грани реальности. Он боялся ее, и не понимал, почему.

Дурнота. Самуэль почувствовал, что силы оставляют его, и опустился на один из кухонных стульев. Он не понимал ничего. Он не хотел ничего понимать, ему было слишком плохо, поэтому он просто сидел и смотрел на подсвечник, непонятно зачем извлеченный им на свет. Но взгляд его не мог сфокусироваться, и бронзовые ветви перед его глазами исполняли какой-то свой, невыразимо монотонный ритуальный танец, от чего ему становилось все хуже и хуже. Самуэль уронил голову на стол и закрыл глаза. Стало легче.

На следующий день он не пошел на работу. Не смог. Дурнота не проходила. Ему было очень плохо.

*****

Самуэль заболел. Целыми днями он не вставал с дивана, легкий озноб изматывал его тело, невыносимо болела голова. Он почти ничего не ел, не включал телевизор, не слушал музыку. Он хотел вновь увидеть Ее. Он боялся Ее. Окружающий его мир пропал. Не было ничего. Где-то далеко в памяти всплывала его работа… Работа? Странные мысли заползали к нему в голову, пугающие своей категоричностью, не свойственной ему до сих пор. А что она дала ему, эта странная штука, на которую он тратил уйму времени? Деньги? Да. А что такое деньги? Что в них такого, в этих бумажках, не важно, хрустящих ли новых или старых, под час затертых до дыр, но все равно не менее ценных? Они ли есть олицетворение свободы в этом несправедливом человеческом обществе, называемом цивилизацией? Что стоит за ними, реально не стоящими ничего клочками бумаги? Сила? Власть? А, может быть, и ничего? Сила и власть, замешанные на деньгах, всего лишь способы их воспроизводства. Растут они, растет и денежный поток. И с каждой его новой каплей вырастают сила и власть, чудовищно бесплодные в своей главной задаче — обогащении. Деньги ради денег — что может быть скучнее? Но этот водоворот тем и страшен, что остановить его уже не возможно. Все больше и больше людей попадают в его бушующие воды — от министра до простого работяги — и нет в их жизни более иного смысла, чем заработать. И вот, наконец, вся мировая система настраивается только на одно — заработать. И чем выше ранг, тем меньше принципов. Рыцарские идеалы? Сказка для юношей и блаженных. Патриотизм? Космополитизм? Выбирай, какой клан предложит тебе больше, и иди. Идеи на продажу, мораль ради выгоды, собственность, как критерий оценки личности. Общество потребления как идеал рая на земле. Не держись за сами деньги, трать, получай удовольствие и работай. Работай больше, лучше, работай творчески. Взлетай до небес, и тебя, возможно, омоет золотой дождь. Потраченные тобой деньги вернутся вдвойне, втройне, так купи на них дорогое удовольствие, самое дорогое, какое ты себе можешь позволить, и трудись дальше, согревая себя памятью о нем, кичась о нем перед друзьями, ведь ты ничем не хуже их, так покажи, что и ты не лыком шит! Круговерть бессмысленных амбиций, царство ненужных вещей. Денежный эквивалент, как показатель счастья. Куда все катится?

Самуэль усмехнулся. Видимо, он просто очень устал, устал от бессмысленности своей жизни, от размеренной тягости привычки. Предсказуемость, монотонность его существования довела его до отупения, и вдруг, неожиданно, он столкнулся с Необъяснимым. Оно не требовало от него ничего. Его было невозможно купить. Оно просто возникло перед ним, не давая времени на размышления. Та ночь испугала его. То утро раздавило его. Но больше ни чего он не хотел так, как продолжения этой непонятной истории. Он очень устал. Ему до смерти хотелось увидеть Ее вновь. И Она пришла.

*****

Среди ночи Самуэль проснулся. Ночник был погашен, и в комнате стояла кромешная мгла. Только за окном мелькали отблески неоновых реклам с улиц, проходящих где-то далеко внизу, рассекающих, подобно горным ущельям, скальный массив городской застройки. Даже ночью там продолжается жизнь, люди куда-то идут, едут, кого-то ждут, едят, пьют, влюбляются и расстаются. И все это окрашено кричащими оттенками неона, такого разного на разных вывесках и такого одинакового. Мерцание огней, вспышки, блики, сумасшедший круговорот красок, хаотическое смешение цветов, свет витрин — вот он, пульс ночного города, в чьих жилах течет неоновая кровь. Мир материализовавшихся иллюзий, который не рассыплется от прикосновения рукой, не исчезнет, подобно ускользающим грезам, мир, который затянет в себя, растворит, ошеломит своим правдоподобием. Мир, который способен подарить наслаждение. Мир, который способен убить. Химера, ставшая реальностью для тех, кто поверил в нее. Обман.

Но это все там, за окном, а здесь, в комнате — тишина. Странная тишина, которую не может спугнуть даже едва слышный, но все-таки шум улиц. Он — там, а она — здесь.

Самуэль опустил ноги с дивана. И что за ерунда лезет порой в голову! Но где-то глубоко внутри он верил, что проснулся не спроста. Неужели то, о чем он грезил уже несколько дней, наступило? Он на ощупь сунул ноги в шлепанцы. Если это все-таки наступило, то скорее всего опять ждет его на кухне. Он не зал, почему именно там, но не сомневался ни капли. Дрожащей рукой он отворил дверь в коридор. И действительно, из-за поворота, ведущего в кухню, пробивался слабый, едва ощутимый свечной отблеск. Тишина окутала его непроницаемой пеленой, в ней растворился даже уличный шум. Тишина обретала плотность, обвалакивала его вязкой дремотной хмарой, мысли текли в его голове вяло, но желание увидеть Ее вновь было необоримо. Самуэль тряхнул головой и двинулся к кухне. Неведомая сила противилась ему, хотелось вернуться, лечь на диван и уснуть, тело охватила приятная вялость. Но он упорно двигался вперед и вперед по этому бесконечному коридору, и то, что он жаждал увидеть в конце нелегкого пути по лабиринтам собственной квартиры, манило его все сильнее и сильнее. Вот, наконец, и поворот, а за ним…

Одинокая свеча горела неровно, иногда пламя почти гасло, но всегда вспыхивало с новой силой, пробиваясь сквозь марево черного дыма. Все так же, как и тогда — старинный бронзовый семисвечник, откупоренная бутылка вина, густого и непроницаемо темного при таком скудном освещении, и два пустых хрустальных бокала, о наличии которых на столе можно было угадать только по едва заметным свечным отблескам на гранях. Странная, неуместная мысль посетила Самуэля — он не помнил таких бокалов у себя в доме, но был абсолютно уверен, что если утром примется их искать, то непременно найдет. Но все это было не так уж и важно. Она пришла.

— Привет! Я так и думал, что ты вернешься! — Сэм улыбнулся, отодвинул стул и сел. Вялость проходила. Здесь, на кухне, сейчас он ощутил необычайную легкость в теле, казалось, оно по своему запело, завибрировало каждой жилкой, каждым сухожилием, кровь его вскипела от избытка кислорода и пенной волной пронеслась по сосудам, сметая на пути все холестериновые бляшки. Его охватила мелкая дрожь, он почувствовал слабость, но не испугался ее, а, наоборот, даже обрадовался ей. Он исцелился, пришло выздоровление, и черт с ними, с последними симптомами уходящей болезни, главное — она пришла!

Лицо женщины терялось во мраке, но Самуэлю показалось, что губы ее дрогнули. Она улыбается? Слева над столом из сумрака, окружающего их, выплыла ее рука, на глазах обретая плотность, казалось, будто бы только сейчас возникая из некой нематериальной субстанции, неведомыми силами облеченной в форму руки. Длинные тонкие пальцы с неожиданно коротко обрезанными ногтями, темными, почти черными в неровном свете свечи, обхватили бутылочное горлышко. Густая темная струя хлынула в бокалы. Не чокаясь, женщина пригубила вино. Сэм заворожено смотрел, как ее пухлые губы коснулись хрусталя, как нижняя губа чуть промялась, расплющилась о стенку бокала, а верхняя, наоборот, сжалась и трубочкой вытянулась вперед, навстречу пряной рубиново темной волне. Первый глоток. Дернулся кадык на белой открытой шее, женщина прикрыла глаза, и, уже не смакуя, как бы утоляя давнюю жажду, осушила бокал до дна, не отрываясь. Сэм протянул руку, взял свой бокал, пригубил. Вино было то же, но вкуса он не чувствовал. Он заворожено следил за своей гостьей. Автоматически допив до дна, он поставил бокал на стол и взял бутылку. Она оказалась тяжелее, чем он думал, и почему-то слегка теплая на ощупь.

— Вам налить еще вина? — спросил Самуэль. Кивок головой в ответ, легкий, еле заметный. Сэм наклонил бутылку к ее бокалу, но рука неожиданно дрогнула, и непослушная упругая струя плеснула на белую крахмальную скатерть. Моментально расплылось темное пятно, увеличиваясь как-то рывками, выпуская свои ложноножки в тщетной попытке достигнуть края стола и скрыться в темноте. Сэм охнул, хотел было вскочить, принести салфеток, но замер, так и не выпустив бутылку из рук. Он услышал перезвон колокольчиков, тонкий и нежный, волнами накатывающий на него с разных сторон. Это смеялась темнота. Его гостья.

Самуэль опустился на стул, смущенно улыбнулся, разлил по бокалам вино. На этот раз выпили, чокнувшись. Тонкое «Дзинь» повисло в воздухе. Сэм хотел немного порасспросить свою гостью, завязать непринужденную светскую беседу, но слова неожиданно застряли в его горле. Да и к чему они, эти слова? Все и так понятно. В голове зашумело, реальность опять стала растворяться в ночных сумерках, дрожащее пламя свечи завораживало его своим неровным, дерганым ритмом. Самуэль вцепился руками в край стола, его качнуло в сторону, едва не упав, он выправился, и вдруг его охватила волна ароматов. Ее запах! Пряный и тяжелый, он неожиданно нахлынул на него, он ощущался физически, он проникал в нос, в уши, забивал глотку, закупорил каждую пору на его теле, просочился в мозг. Теряя остатки разума, Самуэль поднял глаза. Она стояла совсем рядом, он чувствовал тепло ее тела, скрытого под темным струящимся платьем. Она подняла руки, и пальцы ее легли на его затылок, легко пробежались по волосам. Женщина наклонилась к нему, притянув его голову прямо к своему лицу. Глаза! Ее черные бездонные глаза! Он тонул в них, они манили его, звали за собой в страшные глубины, где человеку нет места. Но ему было все равно. Он потянулся к ней, но его руки не могли ощутить ее тело.

— Не уходи! — прошептал он.

Она мотнула головой, улыбаясь странной полуулыбкой.

— Но ты же придешь еще?

Губы ее не дрогнули, но где-то далеко в дали, в недрах его головы как шепот сухого ветра пустынь возникли слова… «Ты правда этого хочешь?»

Отвечать сил уже не было, и Самуэль только кивнул головой. Но ветер в его голове не унимался. Жарким потоком он возникал из его подсознания, шепот его становился громче, невнятнее, и тем не менее он услышал опять… «Ты в этом уверен?»

— Да. Да, да, да! ДА! — голос его сорвался на крик. — Да…

Сэм обессилел, попытался опустить голову, отвести взгляд от ее глаз, но ее руки неожиданно крепко сжались, так, что лицо ее осталось перед ним.

«Ты сам этого захотел!» — Ветер превратился в шквал, он распирал голову изнутри, давил в уши, в глаза. И вдруг неожиданно стих. Только тонкой струйкой песка с бархана прошелестел «ты сам…» и умер.

Пальцы женщины ослабли, отпустили его голову, руки соскользнули на шею, нежно пробежали по плечам. Самуэль почувствовал необычайную легкость, тело его охватила сладкая истома, он закрыл глаза, полностью подчиняясь теплу ее ладоней. Волна жара дохнула ему в лицо, и он почувствовал, как ее губы коснулись его губ. Он потянулся им на встречу, он впился в них, раскрывая, раскрываясь, он давил их, мял, он хотел их, но неожиданно все оборвалось. Темнота.

*****

Самуэль чувствовал, что сходит с ума, но ему было уже все равно. Каждую ночь он ждал ее появления, и она приходила… Как она возникала в его квартире, в какой час являлась она в его дом — он не знал. Просто нужно было лечь спать, но в какой-то момент что-то будило его. Он вскакивал с постели и спешил на кухню, где его ждали одинокая свеча в старинном бронзовом семисвечнике, бутылка волшебного вина и она. Он не спрашивал ее ни о чем. Они вообще не разговаривали. Им нужна была только страсть, экстаз, танец двух сплетающихся тел, тяжелое дыхание, капли пота и гулкие удары сердец в унисон. Они пили друг друга до дна. Их любовь была безумием. Их страсть была вожделением, звериной похотью. Самуэль тонул в ее ласках, захлебывался ими. Он не помнил, как она уходила, он вообще не мог вспомнить ни одного финала их любовных игр. Просто каждую ночь он умирал, растворялся в водовороте боли и сладострастия. Правда, не до конца.

Просыпался он поздно, совершенно разбитый. Едва раскрыв опухшие глаза, он шарил дрожащей рукой по тумбочке у кровати и, нащупав пачку сигарет, тут же закуривал. Потом вставал и шел на кухню, варить кофе. Когда кончился кофе в зернах, он перешел на растворимый. Ему стало все равно. Внутри его поселилась пустота.

Он бросил работу, забыл друзей и прежних любовниц. Они, правда, забыли его не сразу. Первое время телефон звонил, не умолкая, пару раз даже кто-то заходил к нему, топтался на площадке перед входной дверью. Сэм не брал трубку и не открывал. Потом звонки потихоньку прекратились, о нем забыли. Слишком быстро забыли, что еще более укрепило его отвращение к своей прежней жизни. Он ничего там не оставил, никому не был должен, скорее, были должны ему, должны все те годы, которые он бесцельно тратил на ерунду. Но черт с ними со всеми, они не достойны даже его воспоминаний. Они по прежнему мертвы, за то он — ожил! Он с нетерпением ждал ночи, ходил, неприкаянным, из угла в угол днем, щурясь от этого слепящего серого света, проникающего сквозь занавески, ненавидя эту хмурую, тоскливую зиму. Только раз он выбрался на улицу, добрел до парка и стоял под деревьями, а на лицо его сыпал снег, такой редкий в этом городе. Солнце заходило, сумерки опускались на улицы, и уже зажигались первые фонари. Именно в этот момент Самуэлю показалось, что чего-то он все-таки потерял. Он не мог объяснить, что именно, но в его душе шевельнулось робкое чувство, которому он раньше не был подвержен. Оно называлось ностальгия.

В этот день, вернувшись домой, Самуэль задумался, а так ли все ладно, как ему кажется? Он взглянул на себя в зеркало и обомлел: на его плохо выбритом, осунувшемся лице жили только глаза. Нездоровый блеск их заворожил даже его самого, тлеющими углями глядели они на мир из глубин потемневших, впалых глазниц. И блеск этот звался безумием, и имя ему было — одержимость.

Тогда Сэм испугался в первый раз. Он оглянулся на свою прошлую жизнь, и она показалась ему не так уж и плоха. Он посмотрел на нынешнюю — и она его ужаснула. Как он не понимал своего счастья тогда? Просто пить пиво с друзьями, тянуть нудную лямку работы и крутить недолгие интрижки с женщинами… Глупо? Возможно. Но тысячи миллионов людей живут именно так и даже не задумываются об этом. Бессмысленно? А какой вообще в жизни смысл? В нашей монотонной жизни даже не винтиков — пылинок! — под брюхом чудовищного монстра, зовущегося Цивилизацией? Скучно? Да просто надо быть проще, вычистить свою голову от этого ужасного хлама, накопившегося благодаря куче прочитанных книг. Кто их авторы? Зачем бередят они наши души? Зачем они ищут в жизни смысл, которого не может быть для таких ничтожеств, как мы, мельчайших квантов в масштабах даже Солнечной системы, не то что Космоса? Смешно. Срочно записаться на прием к своему психоаналитику, уж он-то поставит меня на ноги, не даром же им дипломы выдают!

Однако, с другой стороны, есть она…Она! И лучшего с ним не случалось за всю его жизнь. Странная ночная гостья, она приходит к нему каждую ночь, а, значит, он ей нужен! И она нужна ему, она — наркотик, сон, но стоит для него дороже всех благ этого пустого мира. Да и кто поручится, что он существует, этот мир? Может, он только снится ему, Самуэлю, но сон этот тяжел и навязчив.

Неужели он, Самуэль, так и согласится жить в бреду, во сне, до самой своей смерти, и именно тогда, когда истинная жизнь пытается его разбудить? А, может, стоит проснуться, и он способен будет повелевать этим миром грез, его грез? И он соединится с женщиной, разбудившей его, уже навсегда. Не надо ему будет тогда ждать каждую ночь, ждать, как освобождение от этой серой тоски, что пожирает его днем? И какие горизонты откроются тогда перед ними… Даже дух захватывает!

Самуэль вернулся в гостиную, сел в кресло и потянулся за сигаретой. Пачка оказалась пустой. Сэм скомкал ее и злобно запустил в стену перед собой. Пачка ударилась в сломанные часы и свалилась за диван. От удара часы слегка вздрогнули, и один из молоточков в механизме коснулся струны. По комнате поплыл едва ощущаемый ухом звон, низкий, густой, поглощающий все посторонние звуки, вбирающий в себя уличный шум и гул ветра за окном. И вскоре не стало слышно ничего, кроме этого уходящего вдаль звука, сумевшего прогнать тишину. Тишину, которой не мешал рокот машин за окном и жужжание мухи — тишину помещения, в котором нет жизни. Самуэль замер, вслушиваясь в этот звук, он тоже растворялся в нем, уходил вместе с ним, и боль отпускала его.

Он совсем забыл про часы. Их надо починить.

Когда звук окончательно затих, растворился в стенах, в потолке, пропал, поглощенный нитяными щелями паркета, Самуэль тяжело поднялся с кресла и пошел в прихожую, одевать пальто. Жутко хотелось курить. А еще нужен кофе, поскольку этой ночью он решил не ложиться. Слишком много вопросов разрывало его мозг на куски, он совсем не представлял, что ему делать дальше…

Сон сморил его где-то пол пятого утра.

Она пришла.

*****

В первый раз в жизни Самуэль понял, что попался. Никогда ничто его так не тянуло, не держало при себе, как эта женщина, приходящая ночью. Он испугался, почувствовав, что свободе его приходит конец. Не он ведущий в странной паре, образованной ими, и если он уже не представляет себе жизни без нее, то она, возможно, вполне способна без него обойтись. Просто он ей зачем-то нужен, вот в чем вопрос… А зачем? Он бросил ради нее все, а что она сделала ради него? Кто, вообще, она такая? Как она оказалась в его доме? Он уже не видит белого света, живет, как отшельник, один в этом огромном мегаполисе среди миллионов людей, и ради чего? Что подарила она ему, кроме своих ласк? Он не знал ответа. Возможно, свободу. Возможно, смерть.

Самуэль пытался избавится от ее наваждения, он выходил на улицу, в город, но город пугал его. В городе больше не осталось ничего живого. По улицам передвигались картонные манекены вместо людей, по дорогам ездили фанерные муляжи машин, поролоновые здания закрывали серое небо. Он хотел отдать в починку часы, но куда нести их в этой новой, незнакомой ему реальности? Сэм окончательно запутался, решил было уехать, но она не отпускала его. Несколько раз он пытался скрыться, спастись от нее в бодрствовании, но не выдерживал и засыпал. Она не корила его. Она дарила ему неземное блаженство, ничего не требуя взамен, и тогда ему становилось стыдно. Стыдно перед ней, стыдно перед собой. И еще очень плохо. В один из таких дней он решил порвать с ней. Накупил в картонном городе крепких дешевых сигарет и коробку растворимого кофе, заперся в своей квартире и решил — будь, что будет! Теперь он откажется ото сна на столько, на сколько это только возможно, и тогда существуют лишь два варианта — либо он останется жив и избавится от наваждения (хотя что ему делать без нее в этом игрушечном мире, непонятно!), или умрет, вместе ли с нею, нет ли — ему будет уже все равно. Иначе уже нельзя. Никак.

*****

Самуэль отнял руки от лица, потянулся трясущейся рукой к пепельнице, где еще дымилась недокуренная им сигарета. Тело его била крупная дрожь, он озяб. Шли третьи сутки его борьбы со сном, и он чувствовал, что грань где-то рядом. Нервы не выдерживали, тишина давила его, и ничего уже не спасало — ни гудки машин с улицы, ни глухое бормотание приемника в гостиной. Он ощущал тишину физически. Она выползала из темных углов, стекала с антресолей, просачивалась сквозь двери и обволакивала его, укутывала его в свой плотный кокон, потихонечку затмевая собой реальность, убаюкивая. Сил уже не осталось, сон неодолимо накатывался на него, а это значило, что он проиграл. Он уснет, и демон, искушающий его, явится вновь. Круг замкнется.

Самуэль тряхнул головой, прогоняя наваждение. Нет, он еще не сдался! Он будет бороться до конца, пускай даже тот близок. Он не поддастся, нашел же он в себе силы отказаться от этой женщины-ночи, от блаженства, которое она дарила ему, от нового мира, открывавшегося перед ним! Мира мнимой свободы. Нет, теперь он понял — не так, не так обретается беспредельная, безграничная свобода… Только дух может вырваться из тлена повседневности, подняться над сиюминутностью, восторжествовать над материей. Только он способен перешагнуть рассудок и познать изнанку мироздания, ощутить истинные механизмы, управляющие мирами. Только он способен осознать себя частью этой огромной машины, слиться с нею и творить историю. Только он может привести человека к Богу.

Самуэль вздрогнул. Мысль, пришедшая к нему только что, потрясла его. Как, как он мог забыть о том, в чем его спасение! Он не одинок в этом мире, ему есть на что опереться! Ему всегда было на что опереться, но в гордыне своей он даже не вспомнил Того, кому всем обязан, кому все обязаны! Он жил, как слепой, как амеба, жалкий комочек протоплазмы, возомнивший себя вершиной творения. И сколько их еще, таких комочков, жующих, испражняющихся, спаривающихся, составляющих чудовищную биомассу, не способную развиваться, отвернувшуюся от своего Создателя! Самуэль встал и подошел к окну. Река неоновых огней текла по ночным улицам, куда-то спешили пешеходы, проносились автомобили. Слезы опять покатились по щекам Сэма, ему хотелось распахнуть окно и прокричать им всем — «Люди! Опомнитесь!» — но он знал — его не услышат. Этим миром правит Плоть, она — его бог, в ней — его погибель! Да и сам он — чем он лучше тех, что внизу? Он тоже грешен, может быть, даже больше их. Он…

И тут Самуэль ощутил ее присутствие. Он резко обернулся, но в кухне никого не было. Показалось? Нет, ее здесь не может быть, он же не спит… При мысли о сне голова тут же налилась свинцом, веки начали опускаться, ноги обмякли, и Сэму пришлось ухватиться за край стола, что бы не упасть. В воздухе разлился тяжелый пряный запах, запах ее духов. Нет, это же не возможно, как такое может быть? Он же не может ее видеть, не хочет…или все-таки хочет? Самуэль ужаснулся собственной мысли, как он мог хотеть эту женщину, погубившую его жизнь? Ни за что, никогда он…

Проиграл… Неожиданно он понял, что проиграл, что все его рассуждения не стоят и ломанного гроша. Он хотел ее, хотел безумно, он не мог жить без нее. Он видел ее глаза — бездонные черные колодцы, он помнил ее волосы — обжигающе черный шелк струящихся кудрей, он чувствовал ее губы — их аромат, нежность, тепло… Как он мог отказаться от нее? Как он мог после того, как она подарила ему целый мир — мир на двоих, в котором были только он и она, как он мог только помыслить предать ее? В чем была ее вина? Ни в чем, он сам в своем эгоизме испугался за свою призрачную свободу, не понимая, что получает в замен. Дурак, идиот, собственными руками едва не погубивший свое счастье! Хотя, с другой стороны…

Из груди его вырвался звериный вопль, переходящий в рыдание. Он не знал, НЕ ЗНАЛ, чего он действительно хочет! Он запутался, он тонул в собственных сомнениях, они раздирали его душу, сжигали его мозг, сводили с ума. Он кинулся в коридор, сунул ноги в первые попавшиеся ботинки, сорвал с вешалки пальто и выскочил за дверь. На воздух! На улицу! В город, в ночь! Бежать отсюда, прочь из этой квартиры, ставшей ему тюрьмой! Он не мог больше дышать ее затхлым воздухом, не мог слушать эту оглушающую тишину. Бежать туда, где люди, пусть даже картонные, пусть! Вдруг они все-таки примут его, вдруг они ЖИВЫЕ!

Самуэль выскочил на улицу, его окатила волна холода, но он ее даже не почувствовал. Он бежал к людям, у них он искал помощи, но где же они? Никого, лишь только морозный ветер гонит по асфальту бумажные обертки, да тускло светят над головой фонари. Улица пуста, нет пешеходов, машин, закрыты все магазины, рестораны, только всполохи неоновых реклам бесполезно мерцают в тишине. Город умер, он бросил Сэма на произвол судьбы, так же, как Сэм до этого бросил его. Самуэль закричал, но крик его затерялся среди домов, растворился над крышами, и только слабое эхо откликнулось ему с высоты.

Тогда Сэм побежал. Он не знал, куда он бежит, зачем. Он просто бежал, лишенный всяких мыслей, желаний. Вся жизнь его стала этим бегом, бегом от себя самого.

Пробежав два квартала, Самуэль зачем-то свернул в маленький переулок и остолбенел. В конце переулка он увидел удаляющуюся от него женскую фигуру. Сердце его комом подкатилось к самому горлу, а потом резко ухнуло вниз.

— Стойте! Подождите! — крикнул он и побежал к ней, спотыкаясь от усталости, оскальзываясь на лужах, задыхаясь. Но женщина не слышала его. Она уходила все дальше, дальше, вот сейчас она повернет за угол и тогда все, все! Он никогда не найдет ее в этом огромном пустом городе, и тогда он погибнет!

Самуэль рванулся за ней из последних сил. Холодный колючий ветер дул ему в лицо, но Сэм упрямо бежал, не обращая на него никакого внимания. Пальто сковывало его движения, он путался в его полах — долой пальто! Только бы не упустить, только бы догнать, а там…

Женщина заметила его, она приостановилась, обернулась. Самуэль обрадовано махнул ей рукой, но она почему-то испугалась и побежала от него прочь. Сэм взвыл от обиды и прибавил еще. Вот уже и переулок кончается, но женщина стала ближе. Она бежала как-то неуклюже, то ли ей мешали высокие каблуки, то ли она просто оказалась никудышней бегуньей, но он настигал ее. Женщина выбежала на залитый яркими огнями проспект и на миг обернулась. Что-то в ее лице показалось Самуэлю знакомым, но задумываться над этим не было времени. Он почти догнал ее.

*****

Офицер Гризвальд ненавидел этот район. Его патрульная машина медленно катила по центральному проспекту мимо домов, в которых жили респектабельные люди. Себя к ним офицер Гризвальд не относил. Он ненавидел их. Куда ближе и милее ему были рабочие кварталы, трущобы, гетто, где он был королем. Там все решала сила и его полицейский жетон. Там он мог безнаказанно убивать, и никто не в силах был ему противостоять. Попытка оказать сопротивление… или вы хотите сказать, что ее не было? До сих пор таких смельчаков не находилось. Иное дело здесь. «Как вы могли, что вы себе позволяете, я буду отвечать только в присутствии моего адвоката!» Гризвальд злобно сплюнул через приоткрытое боковое стекло. Ублюдки! Дажепреступления здесь были иными. Да, в трущобах тоже убивают, но виной всему — нищета. Голод, холод, пьянство, наркотики, проституция — вот ее плоды, и офицеру Гризвальду было даже жаль этих людей. Немного. А здесь? Богатые сынки-наркоманы, убивающие из развлечения, купающиеся в роскоши наследники, не сумевшие поровну разделить неправедно нажитые отцовские миллионы, извращенцы всяких мастей, истощающие свою плоть самыми гнусными способами… Содом и Гоморра! Выжечь бы эту мерзость каленым железом, глядишь, и дышалось бы легче!

Неожиданно что-то привлекло внимание офицера. Он резко тормознул и высунулся из машины. Прямо перед ним из переулка выскочила испуганная женщина, а за ней — бог ты мой! Ее догонял какой-то придурок с растрепанными волосами и давно не бритой физиономией. Но это еще что? Из одежды на придурке были только изящные осенние туфли на босу ногу и домашний халат, перехваченный поясом в талии. Гризвальд проворно выскочил из автомобиля и схватился за кобуру.

— Стоять! Это полиция!

Но всклокоченный человек в дурацкой одежде, видимо, не слышал его. Он бежал, не сбавляя темпа, бежал так, словно не он за кем-то гнался, а гнались за ним. Тем не менее, расстояние между ним и женщиной сокращалось. Гризвальд поднял пистолет.

— Стой, придурок! Давай лучше по хорошему!

Женщина уже выбивалась из сил. Мужчина почти нагнал ее и вытянул руки, пытаясь ухватить за одежду. Ну что ж, вот он, шанс! Офицер Гризвальд усмехнулся, прицелился и нажал на курок.

*****

Самуэль был совсем рядом с ней, он даже слышал ее тяжелое дыхание. В горле у него пересохло, и он не мог крикнуть ей, что б она его не боялась. Он ничего ей не сделает, ему просто нужно с кем-нибудь поговорить, а в этом городе никого, кроме вас, не осталось, так почему же вы убегаете, ведь…

Что-то тяжелое ударило его в спину, дыхание сбилось, тело пронзила резкая боль. Его кинуло вперед, ноги подкосились, он упал на колени. Женщина, убегающая от него, остановилась. Самуэль хотел спросить ее, так что же она убегала, зачем? Он протянул к ней руку, но второй удар опрокинул его на асфальт. Из разбитой губы потекла кровь. Женщина обернулась и посмотрела на него. Самуэль понял, что умирает, с трудом повернул голову и взглянул женщине в лицо. Его поразили ее глаза — два бездонных черных колодца и легкая, едва заметная улыбка на таких знакомых губах.

«А, может, это все-таки сон?» — пронеслось у него в голове…

Январь, 2003 г.