Table-talk [Вадим Соломонович Баевский] (fb2) читать постранично, страница - 2

него и увидел, что это стихи. Самая настоящая стихотворная миниатюра, только записанная прозой. “Свободный стих” называется по-русски эта форма. Vers libre, говорят французы, у которых он распространен значительно больше, чем у нас:

В первом стихе 8 слогов, во втором на три больше, 11, в третьем на 4 больше, 15, и в четвертом на три меньше, 12. Рифма отсутствует. Стихи соразмерны, в то же время несимметричны. Таково же и четверостишье в целом. Оно состоит из двух предложений, но первое занимает один стих, а второе — три стиха и представляет собой единое простое двусоставное предложение без вводных конструкций. Два последних стиха пронизаны звуковыми повторами:

Эти два стиха почти дословно заимствованы Бердяевым из Нового Завета, из Послания к Евреям (глава 13, стих 14), где сказано: “Не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуемъ”. Библейский стих (есть в науке о стихотворной речи такой термин; библейский стих изучается наряду с другими системами стихотворной речи) заставил Бердяева и собственные слова облечь в сходную форму. Получилось гармоничное, полное высокого смысла маленькое стихотворение.

***

Из бесконечного количества анекдотов, ходивших в писательской среде о Пастернаке.

Жена Пастернака очень хотела 1 Мая, во время демонстрации, попасть на гостевую трибуну на Красной площади. О том, чтобы в Союзе писателей дали пропуск ей, не могло быть и речи: желающих было слишком много. Пастернак с трудом получил пропуск для себя и отдал его Зинаиде Николаевне. Но когда милиция увидела, что она хочет пройти на трибуну по чужому пропуску, ее не пустили, допросили и сообщили об этом руководству Союза писателей для принятия мер. Пастернака стали журить:

— Борис Леонидович, как вы могли?

А он отвечает:

— Я спросил у сотрудницы, которая выдавала пропуска, можно ли, чтобы по моему пропуску прошла жена. А она ответила: “Не знаю, не знаю. Может быть, и можно”.

Ответственный руководитель ему и говорит:

— Вот видите, она вам ответила неуверенно. И вы, взрослый серьезный человек, сами должны понимать.

— Да, но она за столом сидит, — привел Пастернак решающий довод.

***

    В Москву приехала Ахматова. Идут они с Пастернаком по улице, а навстречу две девушки. Узнали Пастернака и кинулись к ним, остановили их:

— Скажите, вы Пастернак? Неужели вы Пастернак?

— Что вы, что вы, — отмахнулся он. — Вот стоит Ахматова!

***

   Летом 1948 года, студентом, по окончании первого курса, гуляю я под Москвой на даче на 43-м километре Ярославской железной дороги со старшим другом, который принадлежал к окружению Пастернака. Он мне рассказывает: Пастернак пишет роман. Несколько раз он читал близким людям написанные главы. Герой романа — врач, поэт и религиозный философ, человек с чертами святости, Юрий Андреевич Живаго.

Я, конечно, набрасываюсь с расспросами.

— Роман слабый, — говорит мой собеседник.

— Ты ему сказал?

— Нет, зачем огорчать? Он все равно не будет опубликован. Да и вряд ли будет дописан.

В разгар последней травли Пастернака, после присуждения ему Нобелевской премии, 29 октября 1958 года я записал в дневнике (я работал тогда в школе шахтерского поселка): “У себя в школе услышал такой обмен репликами между двумя учительницами:

— Слышали о Пастернаке?

— Что, умер?

— Хуже”.

В 1990 году я первый раз прилетел в Соединенные Штаты. В аэропорту прохожу паспортный контроль. Темнокожая женщина-полицейский увидела, что на визе в моем паспорте обозначено: я приехал в Стэнфордский университет на американско-русский симпозиум, посвященный Пастернаку.

— О, Пастернак! “Доктор Живаго”! — воскликнула она, посмотрела на меня с уважением и поставила печать.

***

Понимая, что эта запись из моего дневника несколько выпадает из общего жанрового своеобразия этой подборки, не могу удержаться от радости привести ее здесь.

“В “Знамени” письма Пастернака к Ариадне Эфрон. Это тоже лирика. Какие судьбы. Какие страдания. Как прекрасен Пастернак, помогающий Ариадне, ее тете, Нине Табидзе… Пишущий “Доктора Живаго”. Переводящий “Фауста”. Переиздающий свои переводы Шекспира.

“А разборы “Фаустов”, характера Печорина, личности Гамлета и отношений Евгения и Татьяны задачи еще более трудные, чем создание самих прообразов. Избави тебя Бог от этой каторги” (с. 175).

“Я здоров в отпущенных мне пределах, и работаю. Слава Богу, жаловаться не на что” (с. 175).

“Я здоров, насколько требуется для работы” (с. 176).

А. Эфрон — Пастернаку: “Как она любила тебя и как долго — всю жизнь! Только папу и тебя она