В целом средненько, я бы даже сказал скучная жвачка. ГГ отпрыск изгнанной мамки-целицельницы, у которого осталось куча влиятельных дедушек бабушек из великих семей. И вот он там и крутится вертится - зарабатывает себе репу среди дворянства. Особого негатива к нему нет. Сюжет логичен, мир проработан, герои выглядят живыми. Но тем не менее скучненько как то. Из 10 я бы поставил 5 баллов и рекомендовал почитать что то более энергичное.
Бухштаб в молодости был замечательный и неутомимый танцор.
Так благодаря текстам, созданным и датированным Бухштабом и Харджиевым и сохраненным Лидией Яковлевной, к нам из восьмидесятилетней дали вернулись два дня жизни Харджиева и его друзей, казалось, вместе с другими днями безнадежно ушедшие и навсегда утраченные. Воистину quod non est in actis, non est in mundo (чего нет в документах, того нет в природе. — лат.). Афоризм, дорогой сердцу каждого филолога.
***
Полуслепой Б.Я. Бухштаб сказал полуслепому Б.О. Корману:
— Вы же знаете, как трудно читать ушами.
***
Борису Яковлевичу претила любая подтасовка фактов в нашем многострадальном литературоведении. Нередко он иронизировал по этому поводу, считая, что наши классики достаточно хороши и без грима.
— Широко цитируются воспоминания Чернышевского: “Я пользовался каждым случаем, чтобы внушать Некрасову необходимые понятия, и он не обижался, хотя был на семь лет старше”. Но не дается их продолжение: “Но как только я замолкал, он начинал говорить о своей карточной игре, о выигрышах и проигрышах”.
***
Любил Борис Яковлевич Салтыкова-Щедрина и время от времени его цитировал. Однажды сказал мне:
— Надо бы составить сборник афоризмов Салтыкова-Щедрина. Помните? “Когда я приподнимаю завесу будущего, я одновременно другой рукой зажимаю нос”.
***
Особенно часто и подолгу мы беседовали об Ахматовой, вместе побывали на ее могиле в Комарове. Борис Яковлевич подарил мне фотографию, сделанную С.А. Рейсером в Комарове: они с Ахматовой рядом неторопливо идут среди деревьев. Копию этой фотографии я подарил потом музею Ахматовой в Фонтанном доме. Это едва ли не последний снимок Ахматовой. Многое из того, что рассказывал мне Борис Яковлевич, постепенно стало широко известно из воспоминаний, появившихся в печати.
При посещении кладбища в Комарове разговор, естественно, коснулся последних лет Ахматовой и ее смерти. Б. Я. сообщил, что Ахматова, как-то по-детски радуясь, рассказывала ему о письмах, которые приходят к ней от почитателей ее поэзии из-за границы, об иностранных изданиях, о свидетельствах мировой известности.
Когда сын Ахматовой Лев Николаевич Гумилев защитил диссертацию, Ахматова лежала в больнице. Борис Яковлевич пришел ее навестить. Стал поздравлять с защитой сына, и тут выяснилось, что Ахматова не знала о предстоявшем событии и о благополучном его совершении.
В разговоре участвовала Галина Григорьевна, жена Бориса Яковлевича. Она вспомнила, как в 1946 году на торжественном заседании, посвященном двадцатипятилетию со дня смерти Блока, Ахматова читала стихи.
— Это был ее апофеоз. Величественная красавица, в черном с серым платье, седая… Зал встал и минут пятнадцать ей аплодировал… А потом прозвучал доклад о журналах “Звезда” и “Ленинград”.
Теперь мы знаем, что Сталину доложили об этом вечере. Он спросил:
— Кто организовал вставание?
Вставать полагалось только перед одним человеком. По его представлению, стихийно это не делалось.
Снова заговорил Борис Яковлевич:
— Когда гроб с телом Ахматовой доставили в Ленинград, здесь, в Никольском соборе, состоялась очень торжественная панихида при огромном стечении народа и духовенства. На ее похоронах тоже была масса народу.
— Я стоял где-то там… ничего не видел и не слышал, — печально добавил он.
***
Я был близко знаком с Евгением Львовичем Ланном. Это был замечательный человек. Его душевные качества и стихи высоко ценили Марина Цветаева и Максимилиан Волошин.
“Об одном я не успела ни написать, ни сказать Вам, — а это важно! — об огромном творческом подъеме от встречи с Вами”.
“Ваши стихи прекрасны, но Вы больше Ваших стихов. Вы — первый из моих современников, кому я — руку на сердце положа — могу это сказать”.
“К Вам к единственному — из всех людей на земле — идет сейчас моя душа”.
“— Мое последнее земное очарование!”
“— Пожалейте меня за мою смутную жизнь!”
“Прощайте, мое привидение — видение!”
“Люблю Вас — поэта — так же как себя — за будущее. Ваши стихи прекрасны”.
“Милый Евгений Львович, буду счастлива, если пришлете стихи. Как жаль, что Вы так мало мне их читали”.
“Жду Ваших стихов. Люблю — и чту! — их все больше и больше”.
Все эти слова обращены Мариной Цветаевой к Евгению Ланну — поэту и человеку необыкновенному в жизни и в смерти — после их первой встречи в конце 1920 г. (Цветаева М. Собр. соч. в 7 т. М.: Терра, 1997 — 1998. Т. VI, полутом 1. С. 162 — 183).
“Евгению Ланну:
Эроика.
Какое прекрасное имя для книги стихов, и как я завидую тому, что не мне оно пришло в голову…
Но ваша книга достойна его.
Ваши стихи: они импонируют.
В них есть напряженность и воля, соответствующие имени книги”.
А это — начало отзыва Максимилиана Волошина о книге Ланна “Heroica”, подготовленной автором к печати в 1925 г. (РГАЛИ, ф. 2210, оп. 1, ед. хр. 346, л. 1).
В последнее десятилетие я о нем
Последние комментарии
1 день 6 часов назад
1 день 6 часов назад
1 день 7 часов назад
1 день 18 часов назад
1 день 19 часов назад
1 день 19 часов назад