Литературное приложение «МФ» №04, май 2011 [Евгения Горац] (fb2) читать онлайн

Литературное приложение «МФ» №04, май 2011

Предисловие

В этом выпуске литературного приложения собраны рассказы-победители прошедшего некоторое время назад на «Самиздате» «Конкурса опытных авторов». Рассказом номера стал «Дух фон Ноймана» Леонида Шустермана.

Леонид Шустерман admin@leonid-shusterman.com Дух фон Ноймана

От редакции: Что могут сделать «попаданцы» из будущего в прошлое? Немногочисленные варианты уже в зубах навязли. А вот что сможет сделать дух, вызванный консультантом в прошлое? Куда меньше, но и он отнюдь не бесполезен — особенно когда надо спасти от неминуемой смерти старенького рабби Шломиэля Ашкенази…

— А ну-ка, тащите паршивца сюда! — весело воскликнул герцог Антиохский Рено де Шатильон, увидев, как два рыцаря проталкивают в дверной проём упирающегося еврея.

Пленник — тщедушный человек со всклокоченной седеющей бородой и развевающимися пейсами — отчаянно упирался, хватаясь пальцами за дверной косяк и что-то вереща поарамейски. Один из рыцарей, раздражённый поведением еврея, с силой дёрнул его за плечи, оторвал от косяка и мощным пинком отфутболил несчастного прямо к ножкам кресла, в котором восседал Рено де Шатильон. Герцог расхохотался, оценив удачный пинок, и ловко схватил распростёртого у кресла человека за бороду.

— Попался, вражье отродье?! — радостно вскричал Рено, подтягивая к себе объятого ужасом еврея. — Задарма ты от меня не отвертишься! Что глазёнками вращаешь?! Тысяча дьяволов! Ты же пофранцузски ни бельмеса, а твоего собачьего языка никто из наших не знает!

— Я понимать… французски говорить, — пролепетал человечек, заикаясь и коверкая французские слова.

— Ого! Вот это удача! — возликовал герцог. — Так ты говоришь по-французски?!

— Французски чуть-чуть… немецки карашо! — с энтузиазмом ответил еврей, пытаясь понравиться господину крестоносцев.

— Да ну?! — удивился де Шатильон, отпуская бороду своего пленника. — Откуда же ты знаешь немецкий? — продолжил герцог на языке Фридриха Барбароссы.

— Я, ваша милость, провел молодые годы в тевтонских землях, которые мы называем страной Ашкеназ. Поэтому, когда я перебрался жить в Сирию, местные евреи дали мне прозвище Ашкенази. Я — рабби Шломиэль Ашкенази. Как может убедиться ваша милость, я хорошо помню язык господ тевтонских рыцарей!

Еврей действительно неплохо говорил по-немецки, если не считать гортанного акцента и привычки растягивать слова к концу фразы.

— Ну, что ж, — удовлетворённо проговорил Рено, — это облегчает жизнь и мне, и тебе! Может быть, ты даже уйдёшь отсюда живым! На вот, выпей! — приказал герцог, наливая еврею бокал вина.

Рабби Шломиэль Ашкенази заметно побледнел, и на лбу его выступили крупные капельки пота.

— Ваша милость, — пролепетал он дрожащим голосом, — не извольте гневаться, но я не могу пить ваше вино…

— Что?! — вне себя от гнева вскричал герцог. — Ты, собака, смеешь отказываться от моего угощения?!

— Ваша милость, не извольте гневаться! Наша вера…

— Да ты ещё будешь поминать при мне свою богомерзкую веру?!! — зарычал де Шатильон, валя еврея на пол и обнажая меч.

— О Боже! — заверещал охваченный ужасом рабби Шломиэль. — Подумайте сами, ваша милость, как хорошо, что евреи не могут делить трапезу с христолюбивыми рыцарями — ведь за столом люди могут легко подружиться, а подобает ли благородному господину рыцарю дружить с жалким евреем!

— Хммм… пожалуй, ты прав, — проговорил герцог, смягчаясь. — Экие вы, жиды, хитрожопые — из любой ситуации вывернетесь. Чести в вас ни на грош, а вот ума и хитрости — хоть отбавляй!

— К этому, ваша милость, нас приучает жизнь под властью господ рыцарей, — ответил рабби Шломиэль, всё ещё вздрагивая. — Простодушный еврей долго не протянет!

— Хммм… и это верно, — кивнул головой Рено. — А ты, видать, весьма умён, раз сумел дожить до седых волос! Но если ты такой умник, то догадайся, зачем ты мне понадобился!

— Эээ… полагаю, вашей милости нужны деньги? — полуутвердительно промямлил рабби.

— Гениально! — воскликнул герцог, хлопая еврея по спине. — И что же? Ты готов ссудить мне кругленькую сумму?

— Увы, — пролепетал Шломиэль, почёсывая спину, — рыцари и пехотинцы вашей милости уже четыре раза побывали у меня дома и вынесли не только деньги, не только золото и серебро, но и всё, что представляло хоть какую-то ценность. Остались только мои книги, к которым господа рыцари не изволили проявить интерес. Ради Бога, ваша милость, не хватайтесь за меч — у меня действительно ничего нет!

— Знаю, знаю, — добродушно согласился де Шатильон, — мои ребята прощупали всех жидов и сарацин в округе — похоже, и впрямь ничего не осталось. Заметь, — добавил герцог, ухмыляясь, — я не делаю различий между потомками Сары и потомками Агари!

— Справедливость вашей милости общеизвестна! — поспешил признать рабби.

— Но сегодня мне не нужны твои деньги, — продолжил герцог, — я хочу получить от тебя мудрый совет!

— Совет? Я, конечно, всей душой… но… какой же совет может столь высокий господин желать от жалкого еврея?

— Мне нужно, чтобы ты употребил всю свою жидовскую хитрость и помог найти выход из весьма сложной ситуации!

— А в чём состоит сложная ситуация, в которую угодила ваша милость? — озабоченно спросил рабби.

— Понимаешь, мои рыцари и наёмникипехотинцы — жутко храбрые воины. Они — лучшая армия в Сирии и Палестине. Ни одна сарацинская крепость не может устоять перед нашим натиском. Но вот беда: как только моим бойцам удается сломить сопротивление противника и ворваться в осаждённый город, так они сразу же прекращают сражаться и разбредаются по домам — грабить и мародёрствовать.

— Что же в этом необычного, ваша милость? — недоумённо спросил Шломиэль. — Ведь благородные господа рыцари для того и воюют, чтобы иметь возможность ограбить побеждённых!

— Да, но ведь всему должно быть своё время! — взревел герцог, повергнув собеседника в трепет. — Сначала нужно добить неприятеля, чтобы тот не смог оправиться и контратаковать. Затем необходимо выставить часовых, чтобы оградить себя от неожиданностей. И лишь после этого можно организованно идти грабить! А так, врага никто не преследует, потому что все уже заняты мародёрством и пьянством. Через несколько часов никто не вяжет лыка, поэтому невозможно выставить часовых. А самое главное: в таком бардаке никто даже не думает следить за тем, чтобы пятая часть добычи доставалась мне — их герцогу! А ведь этого требует закон и обычай!

— Да, ваша милость, теперь я понимаю всю серьёзность ситуации, — промолвил рабби. — Я ничего не смыслю в руководстве армией, но я слышал, что мудрые полководцы в подобных случаях казнят каждого десятого и таким образом внедряют дисциплину.

— Я уже один раз повесил каждого десятого, но это не помогло. Никто не изменил своего поведения. Я же говорю: мои люди — бесстрашные воины, и угроза виселицы их не страшит.

— Но, может быть, стоит повторить эту процедуру несколько раз, пока не подействует? — с надеждой в голосе спросил Шломиэль.

— Да ты что предлагать вздумал, вражья душа?! — зарычал герцог, наступая на дрожащего рабби. — Если я всякий раз начну вешать каждого десятого, то вскоре собственными руками уничтожу всю свою армию! Я могу произвести казнь щё один раз, не больше! И я должен быть уверен в успехе! Для этого я и обращаюсь к тебе — твои единоверцы указали на тебя как на самого просвещённого из еврейских мудрецов во всей округе. Вот и докажи мне свою мудрость!

— Я, ваша милость, весьма сведущ в иудейских книгах и комментариях к Святому Писанию, — пролепетал Шломиэль Ашкенази, дрожа всем телом, — но там нигде не обсуждаются подобные ситуации… Боюсь, что мои знания бесполезны для вашей милости…

— Ах, так?! — рявкнул герцог, хватаясь за рукоять меча. — Тогда прощайся с головой, морда жидовская!

— Господи, ваша милость, да что же вы через слово за меч хватаетесь?! — завопил рабби, отбегая подальше от Рено. — Мне кажется, я знаю, как вам помочь!

— Вот это — другое дело! — воскликнул де Шатильон, сменяя гнев на милость. — Говори же, не мешкай!

— Видите ли, ваша милость, — торопливо заговорил Шломиэль, — хотя наша религия, так же, как и ваша, не одобряет занятия чёрной магией и общение с духами умерших, я всё же позволил себе, исключительно в целях бескорыстного познания природы вещей, изучить некоторые заклинания и методы маговнекромантов. Несколько раз мне удавалось вызвать призраки мудрецов прошлого и провести с ними поучительнейшие беседы. Я думаю, что и вашем случае имеет смысл обратиться к духам умерших мудрецов. Уж они-то найдут решение!

— Исключено! — мрачно покачал головой герцог. — Духи преисподней навеки прокляты и общение с ними — святотатство!

— Подумайте, ваша милость, — в отчаянии воскликнул рабби, — я ведь буду призывать только призраки евреев! А евреи, как вам объяснит любой христианский священник, в любом случае прокляты навеки! Следовательно, общение с призраками евреев ничуть не греховнее, чем общение с живыми евреями! Как говорил мой покойный дядя, кусок свинины не станет более трефным, если макнуть его в сметану!

— А ведь верно! — вскричал де Шатильон. — Здорово ты всё объяснил! Ну, давай, зови своих духов! Кого же ты хочешь призвать? Какого-нибудь пророка?

— Пророка? — удивлённо спросил Шломиэль. — Почему же пророка, ваша милость?

— Ну как же! — всплеснул руками Рено. — Если пророки так умны, что могут предсказать будущее, то с моей проблемой они должны справиться запросто!

— Ну, что вы, ваша милость! — возразил рабби урезонивающим тоном. — Пророки вовсе не умны, они говорят лишь то, что Господь вкладывает им в уста. Господь же может вложить свои слова в уста кому угодно, даже ослице! Но не станете же вы спрашивать совета в важном деле у говорящей ослицы?

— Что же ты предлагаешь? — спросил сбитый с толку герцог.

— Я думаю, — глубокомысленно произнес Шломиэль, — что надо вызвать дух царя Шломо, которого господа рыцари изволят величать Соломоном. Он командовал внушительной армией и, наверное, сталкивался с ситуациями, подобными вашей.

— Хорошо, — согласился де Шатильон, усаживаясь в кресло, — призывай Соломона, да пошевеливайся, пёсья душа!

— Хочу лишь предупредить, что ваша милость должна с осторожностью отнестись ко всему, что скажут духи. Советы мёртвых не всегда полезны живым!

— Ладно, хватит молоть языком! — нетерпеливо бросил герцог. — Займись-ка лучше делом, не то придется всё же попотчевать тебя мечом!

Не проронив более ни слова, Шломиэль торопливо нарисовал магический круг, разделил его на пять частей и надписал в каждой части какие-то непонятные арамейские слова. При этом он постоянно бубнил себе под нос монотонные заклинания.

Внезапно раздался грохот, а между полом и потолком проскочила молния. Рено вздрогнул и перекрестился. Затем сверкнула вторая молния, третья, четвёртая. Вскоре молнии превратились в сплошной столб огня, вместо раскатов грома слышался какой-то жуткий вой, а герцог крестился, не переставая, и поминал имена всех известных ему святых.

Всё стихло так же неожиданно, как и началось. Молнии исчезли, грохот прекратился, а в воздухе запахло, как после сильной грозы. В центре магического круга стояла полупрозрачная фигура высокого человека, облачённого в богатую мантию восточного властелина.

— Это он? — спросил герцог шёпотом.

— Он, ваша милость, он самый! — с гордостью ответил Шломиэль.

— Ну, тогда поживее изложи ему суть дела!

— Конечно, ваша милость, — торопливо ответил рабби, — но умоляю вас, наберитесь терпения, ведь их величество не понимают по-арамейски, а ивритом я пользуюсь редко, и поэтому говорю медленно!

— Хорошо, — буркнул Рено, — но не воображай, что я буду ждать целую вечность!

Рабби Ашкенази заговорил с призраком, запинаясь и заполняя паузы жестикуляцией. Призрак что-то коротко отвечал Шломиэлю. Беседа продолжалась уже минут десять, и Рено, раздражённый тем, что на него никто не обращал внимания, начал уже свирепо скрежетать зубами и теребить рукоять меча. Наконец, рабби низко поклонился духу покойного государя, а тот, помахав на прощание рукой, исчез в беззвучной вспышке яркого света.

— Ну? — рявкнул герцог, свирепо глядя на еврея.

— Видите ли, ваша милость, — залепетал рабби, — в армии их величества никогда не происходило ничего подобного, и они не знают, как вам следует поступить… Ради Бога, ваша милость, оставьте в покое меч — царь подсказал мне путь к решению вашей проблемы!

— Этот путь, сдаётся мне, слишком длинен и начинает надоедать! — проговорил де Шатильон не предвещающим ничего хорошего тоном.

— Не извольте гневаться, ваша милость, — проговорил еврей, сопровождая свои слова многочисленными поклонами, — их величество дали мне имя одного духа, который безусловно сможет нам помочь! Есть в этом деле, однако, одна странность — этот дух не из прошлого, он из будущего, отстоящего от нас на семь с половиной веков!

— Как же это может быть?! — удивился герцог. — Если он из будущего, то он ещё не родился, а если он ещё не родился, то не мог и умереть!

— Я и сам не очень понимаю, — признался Шломиэль. — Их величество сказали, что призраки существуют вне времени, и поэтому можно вызывать духов, умерших когда угодно. Но, честно говоря, это объяснение кажется мне весьма странным.

— К дьяволу объяснения, — нетерпеливо бросил Рено. — Что это за дух?

— Его имя, — проговорил рабби, — Йохонан фон Нойман.

— Но это имя дворянина, а не еврея! — возмущённо вскричал де Шатильон.

— Я и сам удивился, ваша милость, — развел руками Шломиэль, — и несколько раз переспрашивал царя. Но их величество всякий раз подтверждали: этот человек — еврей. Кто знает, может быть, в будущем и евреев будут возводить в рыцарское достоинство?

— Ну, этого-то никогда не случится! — расхохотался герцог. — У вас, жидов, совершенно отсутствует доблесть, а это — первейшее качество, необходимое рыцарю!

— Не скажите, ваша милость, — возразил рабби, — разве Иеуда Маккаби, Иеошуа бин-Нун, царь Давид, богатырь Шимшон и многие другие не являли примеры достойной рыцарства доблести?

— Хмммм… мдаа, — неохотно согласился Рено, — но все они из далёкого прошлого!

— Но согласитесь же, ваша милость, — торжествующе воскликнул Шломиэль, — то, что существовало в прошлом, может опять возникнуть в будущем!

— Хватит болтать! — зарычал герцог, свирепо глядя на еврея. — Принимайся за работу, бездельник!

Рабби приступил к знакомой процедуре. Всё произошло, как прежде, разве что попривыкший уже к процессу вызова духов Рено вздрагивал и крестился пореже. Наконец грохот прекратился, молнии исчезли, а в центре магического круга появилось невысокого роста привидение в странной одежде.

— What the fuck?!! — воскликнул призрак, озираясь по сторонам.

— Это тот, кто нам нужен? — недоверчиво спросил де Шатильон.

— Видимо, да, ваша милость, хотя выглядит он очень странно, — неуверенно ответил Шломиэль.

— Что вам угодно? Зачем вы меня призвали? — обратился к ним призрак понемецки.

— Вы ли, сударь, тот, кого величают Йохонан фон Нойман? — осторожно начал разговор рабби.

— Йохонан? Хммм… ну, допустим, — ответило привидение, — а вы-то кто такие?

— Я — рабби Шломиэль Ашкенази, а этот благородный рыцарь — герцог Антиохский, властелин здешних мест. Мы вас призвали, чтобы вы помогли нам разрешить очень сложную проблему…

— А вы — еврей или дворянин? — вклинился в беседу Рено.

— Я-то? — удивился вопросу дух. — Я родился в еврейской семье в Австрийской империи. Император пожаловал наследственное дворянство моему отцу.

— Ну, что я говорил! — возликовал Шломиэль.

— Хммм, — промычал Рено, — значит, вы рыцарь! И каким же оружием вы, господин рыцарь, изволили лучше всего владеть при жизни?

— Оружием? — переспросил призрак. — Видимо, следует сказать, что из всех видов оружия лучше всего я овладел водородной бомбой.

— Дородной бомбой???

— Водородной… Это, видите ли, такое оружие, которое поражает на расстоянии ураганом огня.

— Аааа, — понимающе протянул герцог, — что-то вроде греческого огня! Ну, это — игрушка, не достойная настоящего рыцаря! Она может здорово напугать неопытных воинов, но настоящих бойцов такая штука не остановит! Судьбу битвы решают добрые мечи — ныне, присно и во веки веков!

— Вы так полагаете, коллега? — усмехнулось привидение. — Впрочем, для человечества было бы лучше, если бы оно продолжало разделять ваши убеждения. Но… господа, в чём состоит проблема, которая вас так волнует?

Герцог изложил духу суть дела. Выслушав Рено, призрак дважды прошёлся по периметру магического круга, скрестив руки на груди. Было очевидно, что задача его весьма заинтересовала.

— А скажите, коллега, — обратилось привидение к Рено, — ваши бойцы действительно не знают страха смерти? Они не отступят, даже если гибель неизбежна?

— С какой стати!? — ответил де Шатильон. — Какой смысл лезть на рожон, навстречу неминуемой гибели!?

— Прекрасно! — заявил призрак. — А какова вероятность погибнуть во время штурма города?

— Что??? — спросил обескураженный Рено.

— Ну… какая часть отряда может погибнуть при штурме? — поправился дух.

— Это зависит от того, насколько успешной являлась атака, — ответил герцог. — Бывает, гибнет каждый двадцатый. А бывает — каждый седьмой или даже каждый пятый.

— Вот именно! — радостно вскричало привидение. — То есть добавочная десятипроцентная вероятность смерти на виселице недостаточно радикально изменила общее математическое ожидание гибели! Поэтому воины не видят причины модифицировать своё поведение!

— Разрази меня гром, если я хоть что-нибудь понимаю! — взревел де Шатильон. — Что вы такое бормочете, господин рыцарь?

— Вы, рабби-рыцарь, употребляете такие мудрёные словечки, что нам, неучам, трудно следить за вашей мыслью, — вставил реплику Шломиэль.

— Не обращайте внимания, — отмахнулся от них призрак, — я просто рассуждаю вслух. Потом я вам всё объясню.

После этого дух продолжил ходить по периметру магического круга, бормоча себе под нос какие-то непонятные слова. До слуха рабби и герцога долетали «равновесие нэша», «парэто-оптимальность» и другие столь же странные и пугающие фразы.

— Совершенно ясно, что необходимо исключить случайную составляющую из схемы поощрений и наказаний, — наконец глубокомысленно изрек призрак. — Скажите, коллега, — произнес дух, обращаясь к Рено, — а как выбирались кандидаты на виселицу в тот раз, когда вы решились на показательную казнь?

— Сначала я разбил весь отряд на группы по десять человек, — начал объяснять герцог. — Затем каждый десяток тянул жребий — деревянные палочки, на которые краской были нанесены точки, от одной до десяти. На виселицу отправлялся тот, кто вытянул наименьшее количество точек и был замешан в нарушении дисциплины. Таким образом, те немногие, которые воздержались от самовольного мародёрства, не попали на виселицу.

— Его милость славится великодушием и справедливостью! — поспешил проговорить Шломиэль.

— Это весьма заметно! — охотно согласился призрак и продолжил, обращаясь к де Шатильону. — Вы придумали отличный алгоритм, коллега! Ничего не нужно менять в процедуре! Проведите точно такую же жеребьёвку, но не после штурма, а перед ним!

— Перед штурмом?!! — изумился Рено. — Но ведь перед штурмом ещё не известно, кто будет преступником!!!

— Вот и замечательно! — радостно ответил дух. — Вы, коллега, объявите, что после штурма в каждом десятке повешен будет обладатель наименьшего количества точек, замеченный в мародёрстве!

— Ммммм… не понимаю! — признался герцог.

— Да что тут понимать, коллега! — всплеснул руками призрак. — Представьте себе, что у меня одна точка, а у вас — две. Если нас обоих заметят в мародёрстве, то повесят безусловно меня — ведь у меня наименьшее количество точек. То есть, с моей точки зрения, мародёрствовать — значит идти на верную смерть. Следовательно, я мародёрствовать ни за что не стану! А вы? Ведь если я воздержусь от нарушения дисциплины, а вы нет, то вас неминуемо повесят! Но вы ведь уже знаете, что я мародёрствовать не буду. Значит, и вам нельзя это делать!

— Ааааа! — проговорил Рено, начиная что-то понимать.

— Вот именно! Точно так же будут рассуждать обладатели трёх, четырех, пяти точек! И так до десяти! Никто не посмеет нарушить дисциплину, уверяю вас!

— Как удивительно! — пробормотал рабби. — Ведь ничего, казалось бы, не изменилось…

— Изменилось, коллега Шломиэль, ещё как изменилось, — заявил дух назидательным тоном. — Раньше был только шанс погибнуть, теперь же гибель становится неизбежной при определённых условиях! И эти условия обязательно возникнут, ибо все рассуждают одинаково!

— Но будут ли господа рыцари вообще рассуждать? Это, знаете ли, не очень рыцарское занятие, — покачал головой рабби.

— А вы им помогите! Намекните паретройке из них, что может произойти, а уж потом слух распространится сам, будьте покойны!

— Гениально! — выдохнул поражённый герцог и хлопнул себя в лоб ладонью в железной перчатке.

— Вы не ушиблись, коллега герцог? — озабоченно спросил призрак. — Нет? Какой замечательно крепкий у вас, однако, лоб! Ну, что ж, господа, требование ваше я исполнил, удерживать меня вы больше не можете. Засим, честь имею… Да, коллега Шломиэль, не сочтите за службу сообщить мне попозже, как прошёл эксперимент. Можете не торопиться — у нас в Безвременьи нет разницы между годами и секундами.

— Обязательно сообщу, рабби-рыцарь, не извольте беспокоиться! — с энтузиазмом ответил Шломиэль Ашкенази, прижимая руки к сердцу.

Привидение кивнуло и исчезло в яркой бесшумной вспышке.

— Ну, теперь ваша милость довольна? — с надеждой в голосе спросил рабби, обращаясь к Рено.

— Довольна, довольна! — подтвердил, смеясь, герцог Антиохский. — Ты не только не лишишься головы, Шломиэль, но я возьму тебя к себе адъютантом! Будешь моим советником по каверзным вопросам, а заодно присмотришь за казной! Только не вздумай мне воровать, вражья кровь!

— Моя благодарность и восхищение столь велики, ваша милость, — пробормотал рабби упавшим голосом, — что я даже не могу выразить их словами…

***

Прошло не менее двух лет, прежде чем Шломиэль Ашкенази нашел возможность снова вызвать дух фон Ноймана.

— А, коллега Шломиэль! — радостно воскликнул призрак, очутившись в магическом круге. — Чертовски рад вас видеть! Ну, как прошёл наш эксперимент?

— Всё было точь-в-точь, как вы предсказали, рабби-рыцарь! Ни один воин не посмел мародёрствовать, и все совершенно трезвые явились на строевой смотр после штурма!

Но потом, правда, произошли непредвиденные и печальные для его милости события.

— Вот как? Что же произошло?

— Видите ли, когда все собрались организованно делить добычу, как того и добивался светлейший герцог, выяснилось одно неожиданное обстоятельство. Дело в том, что воины его милости — страшные пьяньчуги, а сам герцог был довольно равнодушен к алкоголю, но очень падок до женского пола. После каждого штурма он тащил к себе в опочивальню целые толпы пленных красавиц и, как рассказывают рыцари его личной стражи, не давал всю ночь отдохнуть ни одной из них. Мдааа… Такой замечательный он был человек. Но тут выяснилось, что в трезвом виде господа рыцари тоже охочи до пленных девушек. Короче, войска возмутились, когда герцог, как всегда, изволил заграбастать всех женщин. Его милость, разумеется, уступать не пожелали, возникла ссора, в которой господа рыцари изрубили герцога в капусту.

— Хмммм… как печально, — произнес призрак. — Надо будет навестить его в Безвременьи… Но знаете, коллега Шломиэль, это событие нисколько не влияет на правильность нашего решения. Просто коллега герцог должен был изменить и своё поведение в соответствии с новой ситуацией, а он этого не сделал. За что и поплатился.

— Да, трагическая безвременная кончина! — сказал рабби Ашкенази почему-то весёлым голосом. — Господа рыцари потом придумали легенду, что их вождь погиб, сражаясь с огромной армией агарян, от руки самого султана Цалах ад-Дина! Так теперь все и думают. Лишь немногие знают правду.

— А как сложилась, коллега, ваша дальнейшая судьба? — участливо спросило привидение.

— О, я ещё два года служил у господ рыцарей советником и казначеем, — с энтузиазмом ответил Шломиэль, — побывал в разных местах… Видел множество сражений… Знаете, однажды я стал свидетелем того, как византийские воины сожгли греческим огнем целый отряд агарян. Можно ли представить себе оружие более ужасное? Но и оно не помогло — султан Цалах ад-Дин недавно прогнал всех господ рыцарей обратно в Европу. Погрузились они на корабли и уплыли. Мдаа… Какие тяжелые, трудные для жизни времена… А как насчёт вас, рабби-рыцарь? Счастлива ли была ваша жизнь? Легка ли была ваша смерть?

— Не могу сказать, коллега, что я прожил счастливую жизнь, — задумчиво промолвил призрак. — Но моя судьба оказалась весьма и весьма интересной. Я прошёл через большую и страшную войну, бежал из своей страны и обрёл убежище в другой, много работал для победы. Я вообще очень много работал и очень многого достиг. А умер от рака, которым заболел, пропитавшись радиацией на испытаниях водородных бомб. Эх, коллега Шломиэль, знали бы вы только, какие ещё времена придется людям пережить!..

Вдовин Андрей Николаевич anvdovin@mail.ru По ту сторону себя

От редакции: Удивительна память тела о втором себе. Так, что мороз по коже — и это у офицеров белой армии, профессионалов, прошедшихвгражданской войне огонь, воду и медные трубы. И тихая печаль матери, понимающей, что даже с этим бесценным шансом она ничего не в силах изменить…

Ротмистр Окунев вышел на крыльцо и задымил папироской. Взгляд рассеянно скользнул по притихшему селу.

Стояло погожее осеннее утро, косые солнечные лучи заливали улицу, и в яркой синеве над крышами домов горели золотом кресты белокаменной церкви.

А на душе у ротмистра было пакостно. Его, офицера белой армии, кавалера трёх георгиевских крестов, вот уже который день терзали чёрные мысли, и он чувствовал, что ничего не может с этим поделать. Что тут поделаешь, когда впереди не видно никакого просвета — лишь разверзнутая оскаленная бездна, готовая поглотить, уничтожить…

— Боже, что ждёт Россию… — прошептал он одними губами.

Видно, так и придётся принять смерть за Отчизну здесь, в опостылевшей Алтайской губернии, вдали от милых сердцу Уральских гор, где прошло детство…

— Ваше благородие!… — донеслось вдруг с улицы.

Окунев, словно очнувшись, повернул голову.

В калитку вбежал плюгавенький рыжебородый мужичонка. Ротмистр сейчас же узнал Чичерина, здешнего крестьянина-середняка.

— Ваше благородие!… Антон Палыч!… — прокричал, задыхаясь, Чичерин.

Окунев устало поморщился. Чичерин был мелкой, продажной душонкой, которого приходилось терпеть только за то, что он превосходно знал все окрестные места и оказывал существенную помощь в борьбе с красными партизанами, которые в последнее время доставляли всё больше и больше хлопот.

— Ваше благородие!

Настороженным взглядом ротмистр окинул мокрого от пота селянина: глаза в пол-лица, а зрачки тёмные, точно омуты.

— Чего тебе? — спросил Окунев, чуя неладное.

— Там… там… — Чичерин никак не мог справиться с дыханием, а сам всё тыкал рукой куда-то за околицу.

— Что? Партизаны? — Окунев уже повернулся было к караульному, но мужичонка отчаянно замотал головой.

— Нет… Там этот… повешенный… Лещинов…

Семён Лещинов был закостенелым большевиком, которого три дня назад взяли в плен дозорные. После безуспешных допросов и даже пыток Окунев, скрепя сердце, отдал приказ повесить его на берёзе за околицей, — красный безумец ни словом не обмолвился о расположении партизанских отрядов, лишь сквозь выбитые зубы пророчил скорую гибель и Верховному правителю, и всем его преданным сподвижникам. И самое отвратительное было то, что Окунев понимал: речи партизана не лишены страшной истины…

— Что — Лещинов? — нервно сжав пальцы, переспросил ротмистр.

— У него… кажись, это… рука… — Чичерин с трудом выталкивал застрявшие в горле слова, — рука заново… отросла…

Окунев впился глазами в мужика:

— Не понял…

Чичерин зачастил:

— Рука, говорю, у него опять на месте… ну, та, что вчера отсекли…

Ротмистр нахмурился.

— Ты что, пьян?

— Никак нет, ваше благородие, вот как на духу…

Окунев дёрнул щекой и протянул руку к висевшему на перилах кителю. Белым золотом блеснули на солнце погоны с кроваво-красным просветом…

***

…Труп большевика лежал на земле под импровизированной виселицей. Чуть поодаль ёжились и переминались с ноги на ногу двое конвойных.

Окунев присел возле мертвеца и не поверил своим глазам: из разодранного правого рукава гимнастерки, бурого от высохшей крови, торчала совершенно целая кисть со скрюченными пальцами. А между тем ротмистр сам видел, что вчера бледный, как полотно, Лещинов сжимал уцелевшей рукой окровавленное предплечье — это поручик Зольский постарался, когда мрачносамоуверенные пророчества «краснопёрого» вконец вывели его из себя…

Ротмистр зажмурился и тряхнул головой, но это не помогло: неведомо как выросшая за ночь пятерня упорно торчала перед глазами, словно издевалась. Схватившись за край заскорузлого рукава, Окунев задрал его повыше — ни шрама, ни малейшей царапины!

И всё-таки его не покидало чувство, что с кистью что-то не так: она казалась ему неестественной, чужеродной какой-то, и он поначалу никак не мог взять в толк — почему.

И вдруг его словно холодной партизанской пикой пронзило: большой палец пятерни торчал не там, где ему по всем законам полагалось быть, а с противоположной стороны. Получалось, что обе кисти у покойника были левыми!

Ротмистр порывисто выпрямился и тут же пошатнулся: перед глазами на миг всё так и поплыло.

— Чичерин! — услышал он рядом чей-то голос. И лишь когда перед ним возникла растерянная чичеринская физиономия, понял, что сам и выкрикнул фамилию угодливого крестьянина.

Окунев кашлянул и поправил фуражку.

— Где Зольский?

Но поручик был уже здесь. И тут Окуневу некоторое время пришлось наблюдать, как молодой белокурый офицер меняется в лице: то бледнеет, то покрывается алыми пятнами, глаза широко распахнуты, обессмысленный взгляд перебегает то на ротмистра, то обратно на труп… Окуневу невольно подумалось, что и он сам, должно быть, выглядит не намного лучше.

— Как это понимать, поручик? — произнес он не вполне своим голосом.

— Ты куда руку его вчера девал? — набросился он на мужика, явно не отдавая себе отчёта, что вопрос звучит несколько по-идиотски.

— Так, это… — пролепетал Чичерин. — Баба же забрала!

— Какая ещё баба?

— Ну, мать евойная… Лещинова, то есть. Я ж её, пятерню-то, псам швырнуть хотел, как ваше благородие велели… А тут баба ента нарисовалась — воем воет, умоляет позволить забрать сынову руку. Ну, я и позволил — жалко, что ли…

— Да ты… — задохнулся Зольский, — ты…

— Отставить, поручик! — осадил его Окунев, и тот застыл телеграфным столбом, только глаза продолжали ошалело метаться…

А ротмистр некоторое время подёргивал себя за усы: он чувствовал, что смысл чичеринских слов упорно от него ускользает.

— Ладно, — проговорил он наконец и обратился к Зольскому: — Поручик, берите Чичерина и ступайте с ним к этой… матери Лещинова… ну, и выясните там… — Окунев запнулся, не зная, как закончить.

Но поручик понял без лишних слов.

— Слушаюсь.

— Только без рукоприкладства! — на всякий случай бросил ему вслед ротмистр и повернулся к конвойным. — А этого, — он кивнул на труп, — пока убрать куда-нибудь, чтобы глаза не мозолил.

***

Лещинова встретила их молча. Поджатые губы пожилой женщины подрагивали, в покрасневших глазах затаилась тоскливая ненависть. На требование офицера предъявить отрубленную кисть ничего не ответила, безмолвно вынула откуда-то тряпичный свёрток. Чичерин по-гусиному вытянул шею из-за плеча поручика, стараясь не проронить ни слова…

— Ничего не понимаю, — Зольский яростно потёр лоб, таращась на покоившуюся в тряпице потемневшую пятерню.

Чичерин, смертельно бледный, торопливо перекрестился.

А женщина вдруг разжала губы.

— Верните тело сына, — в тонком, надтреснутом голосе сквозило горе. — Похороню по-христиански…

Зольского словно булавкой ткнули — так и передёрнулся весь.

— Ты мне поговори тут! Сына твоего спалить надо, а пепел по ветру развеять! И тебя вместе с ним! — Он шагнул к Лещиновой и прошипел: — Имей в виду, гадина большевистская: была б моя воля, я бы тебя в первый же день к сборне притащил да шомполов всыпал с полсотни — уж тогда, будь уверена, сынок твой по-другому бы запел! Благодари господина ротмистра — он у нас сердобольный не в меру, баб трогать не велит.

— А у тебя у самого-то мать есть? — раздался в ответ угрюмо-бесстрастный голос Лещиновой.

Поручик поперхнулся и побагровел: ноздри его раздулись, на скулах запрыгали желваки, рука стиснулась в кулак — и застыла в воздухе, нервно подрагивая… Какое-то время белокурый офицер буравил женщину взглядом, а та с отрешённым видом смотрела куда-то в пространство. Наконец Зольский порывисто встрепенулся, выплюнул сквозь зубы ругательство. Потом развернулся на каблуках и рванул дверь так, что чуть не сорвал её с петель. За ним, болезненно приседая, вышмыгнул Чичерин.

***

— Судя по твоим словам, знак это сатанинский, не иначе, — прогудел отец Фёдор, степенно вышагивая чуть позади ротмистра. Мохнатые его брови были озабоченно сдвинуты. — Ежели, конечно, не померещилось тебе, сын мой.

— Не померещилось, — вполоборота бросил Окунев. — Я ещё не совсем из ума выжил, батюшка. Говорю же: обе руки у большевика — левые. Сейчас сами увидите.

— Антихристово племя, — скорбно вздохнул отец Фёдор и что-то добавил полушёпотом, размашисто осеняя себя крестом.

В бревенчатом пригоне, куда снесли покойника, было темновато, и Окунев не сразу разглядел, что труп лежит вниз лицом.

— Вы что, нормально положить не могли? — рассерженно обернулся ротмистр к конвойным.

Те растерянно захлопали глазами и попытались было что-то сказать, но Окунев не был намерен выслушивать объяснения.

— Перевернуть! — прикрикнул он с раздражением.

Оба солдата кинулись выполнять приказание, но тут отец Фёдор чинным жестом остановил их, шагнул к трупу и наклонился, словно во что-то всматриваясь.

— А почему на него облачение неподобающей стороной надето?

Окунев глянул — и точно: распахнутый ворот гимнастёрки почему-то красовался на спине. А присмотревшись повнимательней, понял, что и подштанники надеты задом наперёд.

— Что это значит? — ротмистр окинул конвойных прищуренным взглядом.

— Не могу знать, ваше благородие, — залопотал один. — Мы его уложили, как и положено, на спину, и с одёжой все было в полном порядке… кажись…

Второй неуверенно кивал. 

— Чудные дела, — проговорил священнослужитель, распрямляясь.

— Да вы на руки его посмотрите, отец Фёдор, — напомнил Окунев, всё ещё сверля глазами солдат.

— Посмотрел, сын мой, посмотрел. Самые обычные руки, вполне соответствующие человеческой норме.

— То есть как?! — ротмистр не верил своим ушам. И шагнул к трупу.

Но лишь убедился, что отец Фёдор прав: на сей раз руки у покойника были самые обыкновенные, одна левая, другая правая.

— Провалиться мне на месте, — еле выдавил Окунев. Он уже не знал, что и думать. В голове царил полный кавардак.

По слову священника солдаты всё же перевернули тело и уложили, как полагается. Отец Фёдор что-то забормотал над покойником, а ротмистр всё ещё не мог прийти в себя.

— Ну, вот что, — наконец пробасил отец Фёдор степенно, и Окунев встретился взглядом с его тёмными, блестящими глазами: на мгновение почудилось, что в них притаилась едва заметная усмешка. — Некогда мне тут про вывернутые пятерни выслушивать — мне сегодня в Сосновке надобно быть, а это добрых двадцать вёрст, да и непогода к вечеру должна разыграться — чуешь, как душно? А посему, сын мой, не буду тебя более задерживать. Советую принять чарку-другую вишнёвой наливочки — помогает. Бренные же останки, мыслю, потребно выдать матери усопшего, дабы смогла она предать их земле, согласно христианскому обычаю…

Окунев лишь оторопело кивнул.

Отец Фёдор покачал головой и вышел из пригона.

Несколько мгновений ротмистр бессмысленно провожал взглядом удаляющуюся чёрную спину, потом спохватился.

— Так ведь кисть-то… — начал было он, но сейчас же махнул рукой. Левый висок болезненно засаднило, и Окунев прижал ладонь к потяжелевшей вдруг голове.

А взгляд вновь упал на распростёртого у ног покойника. Ротмистра не покидало ощущение, что труп выглядит как-то не так. Казалось, обезображенное побоями лицо большевика уплыло куда-то, а вместо него появилось другое… как будто мертвеца тщательно обмыли и привели в порядок: ни синяков, ни ссадин… Можно подумать, Лещинова и пальцем вчера не трогали! Тогда, повинуясь внезапному порыву, Окунев нагнулся, оттянул с шеи покойника ворот напяленной задом наперёд гимнастерки… И обречённо простонал: ни малейшего следа от верёвки! Словно и не было никакой казни! А зубы-то, зубы — ни одного выбитого!… Да что же это такое творится?!

Против воли он протянул руку и коснулся оголённой шеи недавнего врага, но пальцы встретили лишь холод мертвой плоти. Сквозь стиснутые челюсти прорвалось невнятное ругательство.

А в мозгу тоскливо заскрипела мысль:

«Боже, да мы тут все сходим с ума…» Разум уже и не пытался искать иных объяснений. Стало вдруг тесно дышать — Окунев торопливо выпрямился, непослушные пальцы рванули пуговицу тугого воротника…

В воротах возник Зольский — по издёрганному лицу было понятно, что визит к матери Лещинова прошёл не в его пользу.

— Ну, что там? — отрешённо спросил Окунев, глубоко втягивая всей грудью тяжёлый, словно загустевший воздух.

Поручик попытался что-то ответить, но, как видно, не мог с ходу облечь переполнявшие его чувства в слова. Впрочем, ротмистру уже было всё равно.

— Так я и думал, — чуть ли не равнодушно кивнул он и вытер тыльной стороной ладони мокрый, холодный лоб. — Распорядитесь, поручик, чтобы тело Лещинова выдали матери.

Зольский растерянно замигал.

— Но, господин ротмистр…

— Делайте, что вам велено, — повысив голос, оборвал его Окунев. И, чуть поколебавшись, добавил: — А заодно потрудитесь помочь предать покойного земле. — И, резко развернувшись, направился вон из пригона.

— На скотском кладбище ему место, сволочи красной… — донесся до него приглушённый голос Зольского.

Но Окунев пропустил слова поручика мимо ушей и не обернулся.

Сейчас он мечтал только об одном: оседлать бы Воронка, вскочить в седло — да и убраться отсюда прочь, пуститься намётом по лугам мимо желтеющих берёзовых колков, вдыхать прелый и прохладный аромат ранней осени, доскакать до самых Алтайских гор… И тоска разъедала душу от того, что было это невозможно…

***

Голос матери Семёна Лещинова был приглушённым, печальным.

— Вот так оно и вышло: не успела я толком замужем походить, как вдовой сделалась. А как поняла, что ребёночка под сердцем ношу, так и отправилась к бабке Агафье. Она завсегда сказать могла, кого ждать — мальчонку али девочку. Иные, бывало, и ведьмой её звали. Вот она-то и открыла, что двойня у меня должна быть — два сынишки, значит.

«Только, — говорит, — не родишь ты их, двоих, живыми-то. И сама после этого недолго протянешь». Я как услыхала такие страшенные слова — и ну рыдать, слёзы лить. А бабка Агафья и говорит: «Помогу я тебе, дитятко. Сделаю так, что и ребёнка выносишь, и сама жива-здорова будешь». Отблагодарила я тогда её, чем могла. А она что обещала, то и сделала.

Родила я в положенный срок одногоединственного мальчонку — Сёмушкой потом нарекли. А второго-то как не бывало. Я тогда ну к бабке Агафье приставать: как же так? А она: лучше радуйся да помалкивай! Сына родила, сама жива осталась — чего ещё надо? Говорит так, а сама посмеивается, точно хитрит… Ну, я опять в долгу не осталась. А тут отец как узнал — рассерчал. «Дура! — на меня кричит. — Ума у тебя, что у курицы! Одурачила тебя макитра старая, а ты уши развесила!» Схватил меня за руку и потащил к бабке Агафье. Дверь ногой распахнул. «Сказывай, — кричит, — чего ты тут дочери моей наплела, ведьма хвостатая!» И так он на неё наседал, так ругался, что не выдержала Агафья — глазами засверкала, взъерошилась вся. «Так-то, — говорит, — ты меня величаешь заместо благодарности! Ладно же, отвечу тебе! Чтоб дочь твою спасти, устроила я так, чтобы она одного-единственного ребёнка родила. Только второй-то мальчуган никуда не девался. Как подрастет ваш Сёмушка, так сами примечать станете: натворит он чего-нибудь, а объяснить потом толком не сможет, как всё вышло. Будто кто другой за него бедокурит. А всё оттого, что тот, другой — брат-близнец его — так в нём и сидит, как орех в скорлупе! И будет Семён его слышать, точно голос какой у него внутри говорит, и будет постоян но норовить наперекор сделать! Так они и будут тянуть: один в одну сторону, другой — в другую. С возрастом, однако же, голос этот нутряной у Семёна поутихнет. Может статься, и вовсе заглохнет, потому как скорлупа снаружи всё толще и толще будет становиться с каждым годом. А когда орех состарится, то и ядро высохнет, так белого света и не увидав. Но ежели вдруг скорлупу до времени расколют, тогда и орех наружу выйдет. А чтобы он росток дал, надо его в землю опустить…» Отец постоял-постоял, послушалпослушал — да и плюнул в сердцах, выволок меня вон. Мало что поняла я тогда из слов бабки Агафьи, но в память они врезались накрепко…

На какое-то мгновение мать умолкла, вытирая подолом слёзы.

— Зато теперь, — вновь заговорила она, — я всё понимаю. Кабы не гибель Семёна, брата твоего, то я так никогда бы тебя и не увидела… Сынок! — худые, натруженные руки потянулись вперед.

Сын опустился перед матерью на колени.

— Мама, — только и промолвил он. Женщина обняла его за голову, поглаживая ещё влажные после мытья волосы.

— До чего ж ты на брата похож, как две капли воды, — проговорила она. — Вылитый Семён.

— Нет, мама, — мягко произнес сын, легонько отстраняясь. — Не называйте меня Семёном. Помните, как-то в детстве он вам обмолвился, что лучше б вы его назвали Сашей? Ведь это в нём мой голос говорил. Мне всегдахотелось носить имя Александр…

Мать улыбнулась.

— Санечка мой, — прошептала она. — Как хорошо, что ты вернулся…

Александр некоторое время молчал, словно над чем-то размышляя. Потом проговорил:

— А ведь я всё помню — всю жизнь Семёна, с самого детства. Это ведь и моя жизнь тоже. Вместе с ним переживал я все радости и все невзгоды. Только вот… последние несколько лет он жил… неправильно. И я не пойду по тому пути, по которому шёл он.

— Сынок! — ахнула мать и, словно испугавшись, прикрыла рот рукой.

— Да, мама. Я не собираюсь воевать за большевиков. Я намерен пойти против них.

— Но, сыночек, да ведь… — мать не смогла договорить.

— Я знаю, мама, — спокойно кивнул Александр. — Понимаю, что дни Сибирской Армии, скорее всего, сочтены. Кому как не мне знать, что всё больше крестьян встают на сторону Советов, армия красных напирает с запада, а партизаны уже сейчас готовятся к решительному удару. Но я знаю и другое, — и губы его вдруг растянулись в зловещей усмешке. — О да, мне много чего известно и про партизан, и про их руководителей. Вы даже не представляете, мама, сколько ценных сведений могу я сообщить истинным защитникам Отечества! Мы ещё покажем этой красной заразе! Я жизнь готов отдать за святое дело!

Мать тяжело вздохнула

— Вот и я говорю: вылитый Семён. Тот твердил то же самое…

Александр умолк и уставился на мать.

— Давай-ка спать, — тихо сказала она, вставая. — Утро вечера мудренее…

За тёмным окном тоскливо шелестел осенний дождь: последние погожие дни кончились.

Горац Евгения pundirice@yandex.ru Прошение

От редакции: Прекрасно зная о грядущих неприятностях, Тина Медовски выходит в запретное для живущих — в прошлое, связанное тоненькой электронной ниточкой с настоящим. Ибо хочется настолько, что иначе — нельзя.

Всё зачеркнула. Начала сначала.

Прошение о предоставлении контакта с чипсоул … зачеркнула… ЗС 2020, номер файла ХС-188-1.

Опять всё смяла и швырнула в урну.

— Секретарь, можно другой бланк? Извините, отвыкла писать на бумаге совершенно. Ещё в студенческие годы, в основном, печатала, сейчас зачитываю вслух, а компьютерная программа сама всё оформляет. Да ладно… пишу-пишу.

Имя— Тина Медовски. Год рождения — 19-Пол — женский.

Профессия — биохимик.

Место работы — Принстонский университет, штат Нью Джерси.

Вопрос 1. Пытались ли вы прежде контактировать с ЗС 2020 незаконным путем, рискуя…

А чем рискуя, собственно? Разве что значительной суммой, предложенной работнику архива, за то, чтобы он провёл меня в здание и открыл требуемый чипсоул, то есть файл ЗС серии 2020. Работник, которого мне рекомендовали как надёжного и осторожного человека, кстати, отказался — вот он рисковал должностью в случае провала. А я чем? Тюрьма? Вряд ли. Скорее, штраф. На первый раз предупредили бы.

Отстранение от должности? Не думаю. Хотя профессор, нарушающий закон, — плохой пример для студентов, но с другой стороны — этот учебный год, скорее всего, мой последний — перед пенсией. Угрызения совести мне тоже не грозили — плох тот закон, который вынуждает мирных граждан идти на его нарушение. Хм… когда-то давно, в мой первый студенческий день, профессор химии сказал: «Законы природы нарушать нельзя. Этим-то они и отличаются от государственных». И чего я это вспомнила? Закон природы нарушили? Нарушили. Сознание не умерло после смерти? Не умерло. А то, что государственные законы насмарку — это естественный ход событий.

Ответ. Да, я пыталась контактировать с файлом серии ЗС 2020, но безуспешно.

Интересно, признание сыграет против меня или же наоборот — убедит в моей непреклонности и важности причины контакта? Но врать — страшновато. Вдруг они знают о моих переговорах с работником архива?

Вопрос 2.

Что вынудило вас пойти на нарушение закона?

Как ответить на вопрос? Зачем нарушила закон? Зачем пыталась подкупить работника архива? Зачем? Уже два десятка лет контакты с файлами ЗС 2020 прекращены, а ещё до этого доступ чипсоулов к информации был значительно ограничен. Мамино сознание, возможно, живёт прошлым, и если так, то весь проект ЗС 2020, как и её участие в нём — лишено всякого смысла.

Ответ. Мне много лет. Проект ЗС 2020 приостановлен, что уменьшает мои шансы на контакт с ней (зачеркнуто) её сознанием в будущем.

Вопрос 3. Первый ли это контакт с файлом ЗС 2020? Если да, переходите к вопросу 7а. Если нет, перечислите причины предыдущих контактов.

Ответ. Нет. Было два официальных контакта.

Как уместить в нескольких строках — причины контакта?

Первый раз вскоре после её физической смерти… я пришла, чтобы узнать у мамы, как она существует в виде чипсоула — сознания на микрочипе, не нужно ли ей чего. Договор ЗС 2020 предусматривал прекращение существования, если чипсоул сочтёт его трудным и неприемлемым.

И хотя я прошла предварительное собеседование с психологом, специалистом по встрече с умершими, но всё равно расплакалась когда мамино изображение появилось на мониторе — она выбрала для этой встречи образ из домашнего видео конца девяностых прошлого века — в то время я была студенткой, жила в другом городе и мы общались по видео-скайпу.

Она сказала в тот день, что для контакта с бывшим поклонником, который недавно приходил её повидать, выбрала самый молодой из своих видео-образов: он-де такой её помнил и она не хотела его разочаровывать, хотя сам был так стар, что еле доковылял до здания архива. А для встречи с внуками и будущими правнуками, она собиралась использовать изображение последних лет жизни — благочестивой седой леди. На вопрос о жизни в виде чипсоула ответила, что беспокоиться не о чем — всё отлично: она изучает материалы о городке, в котором выросла, и его удивительных обитателях. Ей предоставлен доступ к электронным библиотекам и архивам, благодаря чему она узнала об истории города гораздо больше, чем при жизни по рассказам старших родственников, и ей удалось проследить генеалогию жителей и обнаружить массу удивительных совпадений.

Всё это послужит материалом для её новой книги. Ещё сказала, что может общаться с другими чипсоулами на разработанном специально для них цифровом языке.

Их учат создавать электронные записи и даже картинки. Уже привыкла жить без тела, хотя может ощущать его при желании и даже мысленно танцевать, почти как при жизни, когда уже страдала от артрита, — она танцевала мысленно; но потребность в этом постепенно уходит. Зато есть свои плюсы: проблемы тела, его потребности и болезни не отвлекают её от более важных и интересных дел — числа которым не счесть. Антропологию она всегда мечтала изучать при жизни, ещё лингвистику и испанский язык, а сейчас времени сколько угодно. У неё всегда всё было отлично — такой счастливый характер… похоже, Гвен его унаследовала. Мама осталась собой: даже в виде чипсоула, записанного сознания, — как и при жизни, она продолжала видеть во всём хорошее.

То, что мама в столь преклонном возрасте прошла все тесты для ЗС в 2020 году — нейрологические, интеллектуальные и психологические — было результатом следования рекомендациям специалистов, экспертов по долгожительству. Долгожителей объединяло следующее: весёлый добрый нрав, — они, как правило, оказывались жизнерадостными, общительными личностями, имели одно или несколько хобби, а также были людьми открытыми, энергичными и подвижными. Оптимистический настрой плюс натуральное питание, но без излишеств, увеличивали шанс при благоприятном генетическом раскладе избежать хронических болезней и прожить дольше. В Гарвардском журнале мама вычитала методы сохранения хорошей памяти: мозг тренировать следует активно, изучая иностранные языки, приобретая новые навыки и постоянно тренируя все пять чувств — то есть смотреть во все глаза, вдыхать ароматы, слушать музыку и любимые голоса, пробовать новые блюда, а также пассивно: например, всё время ходить другой дорогой, чтобы мозг постоянно перерабатывал новую информацию.

Всё это как нельзя лучше гармонировало с её личностью, только теперь она знала, что это поможет ей сохранить данное от природы на более долгий срок. «Видишь, Тина, я дожила до момента, когда бессмертие стало возможным. И встретила его в отличной форме. Те, кто не прошёл тесты для первой опытной партии, считают, что мне повезло, но нет — это не везение, это результат моих действий. Раньше тело науке завещали, а сейчас душу, вернее, сознание. Теперь я никогда не умру, никогда! Тина, ты понимаешь масштаб этих слов? Сколько дел я смогу переделать!»

Второй контакт был, когда Гвен родилась. Она оказалась похожа на неё, как две капли воды. Мама при жизни всё сетовала, что дети на неё не похожи, а вот младшая внучка… я ещё думала: мама была права, это счастье — знать, что жизнь продолжается… Есть такой ген любопытства — одним людям всё интересно, а другим — нет: они сначала теряют интерес к происходящему, а потом умирают. А мама объясняла своё желание прожить как можно дольше тем, что ей интересно, что будет дальше. «Если жить достаточно долго, то непременно доживёшь до чего-нибудь очень интересного», — мама говорила. Она всё жалела, что родители её умерли рано и не узнали, что их внучку, то есть меня, примут в Гарвард. Дедушка и бабушка — оба родом из маленького польского городка, и вдруг такое! А уж как бы радовались.

«Переживания всегда найдёшь, с кем разделить», — мама говорила. — «Людей добрых много вокруг — утешат, помогут, а вот радость… нет. Найдутся, конечно, те, кто сможет радоваться за тебя, но всё равно — не так, как ты. Радоваться вместе с тобой, и даже сильнее тебя — умеют только родители. Когда тебя в Гарвард приняли, я ощутила бессилие от того, что не могла об этом родителям рассказать, и радость моя осталась неразделённой, невысказанной и не умножившейся. А у тебя, Тина, будет такая возможность — рассказать мне обо всём, но ты оценишь её гораздо позднее»

Ответ. Первый раз узнать о её жизни (зачёркнуто) существовании в виде ЗС. Второй раз — поведать семейные новости.

Вопрос 4. Известно ли вам, что указ o прекращении контактов с файлами ЗС — временная мера до принятия новых официальных государственных законов? Если «да», переходите к вопросу 9.

Ответ — Да.

Вопрос 9. — Известны ли вам причины запрета? Если «да», перечислите их.

Странная процедура. Очень странная.

Впрочем, я сужу о ней по художественным фильмам — сюжеты с чипсоулами очень популярны. В жизни всё и должно отличаться. В последнем фильме «Наследство Майкла Бумца», поставленном по мотивам реальных событий, домочадцы утонувшего на собственной яхте миллионера просили о контакте, не найдя завещания. Чипсоул миллионера распределил наследство должным образом, все согласились с делёжкой, кроме первой жены — ей досталась сумма меньше, чем она предполагала, и она заявила, что чипсоул был создан за пять лет до гибели миллионера — в то время отношения у них были прохладными. В последние же годы Майкл приходил к ней часто, даже оставался ночевать, говорил, что тоскует… и если бы сознание было переписано, то есть произведён апгрейд, то безусловно, чипсоул распорядился бы наследством иначе. В фильме она добивается личного контакта — вот там совсем другая процедура была показана — они вспоминают былое, и он признаётся, что всю жизнь сожалел о том, что они расстались, она плачет и говорит, что стоило выдержать все муки, чтобы под конец жизни услышать такие слова. Хороший фильм, кстати… зрители плачут… да что это я? На старости лет становлюсь сентиментальной…

Ответ. Правонарушения, злоупотребления и религиозные протесты.

Правонарушения…Что же вы хотели? Вогнать вышедший из-под контроля закон природы в рамки соблюдения законов государственных? Контакты с чипсоулами запрещены, потому что числа скандалам было не счесть — ещё немного, и вся юриспруденция рассыпалась бы в прах. Сознание не только не умерло после смерти, а и получило возможность множиться по желанию биологического носителя. Первый из запомнившихся скандалов касался коллеги — доктора Доналда Мровки, с сознания которого было записано несколько чипсоулов. Доктор Мровка не стал ждать смерти, чтобы использовать сознание на микрочипе для работы, а устроил так, что каждый из его чипсоулов руководил различными исследованиями в области увеличения срока жизни, а именно — удлинения теломер. Доктор Мровка получил гранты на исследования из разных источников, работа шла успешно, чипсоулы руководили лабораториями, пока против него не началась судебная тяжба. Его назвали мошенником, потому что деньги были выданы физическому телу, а не сознанию на микрочипе, и поставили в вину, что сам он занялся, наконец, живописью, до которой руки раньше не доходили. И что толку? Исследования в области продления жизни были прекращены. После этого скандала последовал ряд других. Вроде и старались предусмотреть в проекте ЗС все возможные камни преткновения, а всё равно не удалось даже десятой доли предугадать. А ведь вначале столько восторгов было, и общество с энтузиазмом приспосабливалось к новой, восхитительной возможности. Возникли новые профессии — только в нашем университете обучали социальных работников, психологов, юристов, специализирующихся по работе и защите прав чипсоулов, очень престижной считалась профессия биопрограммиста по апгрейду чипсоулов.

А через несколько лет в связи с вспышкой волнений и протестов общественности закрыли целые кафедры. Казалось, всё так здорово: с момента задокументированной смерти тела сознанию, предварительно записанному с биологического носителя на цифровой, или в народе — чипсоулу, предоставлялось право работать с любой информацией, читать книги и научные труды, продолжать учиться, совершенствоваться в своей области и получать желаемые знания. Закон предусматривал, что файлы первой партии чипсоулов не являются гражданами своей страны, юридическими лицами или владельцами какойлибо собственности, а только опытными экземплярами. Однако первыми нарушителями закона и стали те, кого должность обязывала стоять на его страже. Уж больно эффективным оказался вклад чипсоулов в раскрытие некоторых важных уголовных дел. И хотя юридической силы их показания не имели, но информация, которой они обладали, была столь ценной, что Конгресс собирался принять закон о легализации их показаний и даже разрабатывался текст судебной присяги для ЗС 2020. Особенно широко освещался в прессе случай, когда чипсоул огласил список членов мафиозной организации, к которой принадлежал при жизни, правда, после того как была обеспечена безопасность его потомкам.

Закон о легализации показаний чипсоулов так и не вступил в силу: хотя сознанию на микрочипе не нужны ни деньги, ни ценности, один чипсоул подкупили доступом к секретным файлам FBI, к которым у него не пропал интерес с физической смертью тела, другой — перечислением крупной суммы его бедствующим родственникам, третьего — как оказалось, шантажировали возможностью отключения нужной ему информации, а четвёртому обещали новый биологический носитель, как только это станет возможным. В связи со злоупотреблением и вмешательством нескольких чипсоулов в государственные и политические дела их лишили доступа к новостям и актуальным проблемам, и позволили работать по своей теме и с историческими материалами. А потом и вовсе… как мы с детьми перенервничали тогда… помню заголовки в газетах: «Побег целой группы чипсоулов из архива в сети», «Не включайте компьютеры, пока их всех не поймают, — они могут загрузиться на ваш жёсткий диск и там затаиться», «Вы никогда не знаете, с кем говорите в чате: с живым человеком или давно умершим сознанием, сбежавшим из архива»… и так далее. Вслед за этим началась волна религиозных протестов — душа умершего, по мнению клириков, не попадает ни в ад, ни в рай, и обречена на вечные муки — блуждания по сетям. Не думаю, чтобы мама оказалась в группе этих беглецов, хотя поручиться не могу. Их отлавливали, они научились дублироваться в сети… даже е-мэйлы посылали с текстом воззвания: «Мы — не являемся гражданами какой-либо страны, мы — не юридические лица, мы — свободные сознания… Мы требуем обещанного доступа к информации и участия в жизни страны, в противном случае наше существование лишено смысла». Тогда же личные контакты с чипсоулами запретили, общение позволялось только по особо важной причине. Во время этой паники я вообще не выключала компьютер, всё ждала: вдруг мама объявится — я бы её спрятала, хотя согласно закону, должна была немедленно заявить в полицию…. К чёрту такие законы.

Вопрос 10. Имеется ли срочная причина контакта с СЗ 2020 (чипсоул)?

Ответ. Сообщить маме (зачеркнула) сознанию матери важные новости, касающиеся… (зачеркнула) …

Признают ли мою причину достаточно важной?

Что я скажу ей?

«Мама, я всё делаю, как ты: хочу быть в хорошей форме, когда проект будет открыт вновь, а он обязательно должен быть открыт — иначе вся гигантская работа насмарку. Надо пережить этот смутный промежуточный этап, надо дожить до момента, пока все утрясётся… Но если вдруг этот процесс затянется, я должна успеть сообщить тебе, что твои книги издаются и переиздаются, и хочу разделить с тобой эту радость. Им не понять, бюрократам этим, они, кроме рапортов, ничего не писали… По твоей книге «Просто Прохожий» Голливуд поставил фильм. Я поняла, как тебе хотелось бы узнать об этом, когда вышел мой собственный сборник рассказов. А ведь ты всегда говорила: «Тина, вот увидишь, ты тоже будешь писать». Ты была права, мама. Да вот он, сборник мой, я принесла показать… тут и о тебе есть рассказ, о том, как ты радовалась, что сможешь всё знать и после смерти. В сумке — ещё несколько книг, твоих… Вот они… твои книги, на польском, а вот в переводе на английский, японский, а эта — на румынском… А вот эта, что ты после смерти написала, используя архивы города, где родилась. На обложках твоё имя — Дана Медовски. Твои книги, мама, на разных языках. И если останется время, я зачитаю тебе рецензии…. где у них тут салфетки…

— Секретарь, дайте другой бланк, пожалуйста.

Матюхин Александр allmatt@rambler.ru Я — сновидение

От редакции: В этом рассказе в роли электронной души, оторванной от погибшего физического тела, выступает сам герой. Хочется ли ему жить? К этому он достаточно равнодушен. Но вот что действительно хочется — так это оставить память.

Cначала я подумал, что оказался в Раю, но мне очень хотелось верить, что это не так. И Рай рассыпался. Вместо него возникла пустота и абсолютная, железобетонная уверенность, что будущего больше не будет. Только прошлое и немножечко настоящего.

Передо мной выросла стена из красного кирпича. А на её поверхности кто-то (может быть, бог) описывал сверху вниз и слева направо мелким шрифтом мою жизнь. Строчка мгновение. Абзац — год.

Восклицательный знак — вечность. Меня самого как бы не было, но вот он я — в бессознательном состоянии, похожем на сон. И эта бредовая мысль заслуживает уважения во сне. Так же, как заслуживает уважения стена из красного кирпича.

А что внизу? Пустота. И наверху — ничего нет. А позади стоял человек в очках, похожий на карандашный рисунок в полный рост, Может быть, моё воображение нарисовало его только что, а может быть…

На стене написано: «Двадцать четвёртое сентября тысяча девятьсот девяносто шестого». В тот день мы с Настей купили книгу по рисованию. Она научилась рисовать карандашом, а я забросил альбом и принялся учиться играть на гитаре. Нам было по двадцать четыре. Хотя нет. Мне было двадцать четыре, а ей всегда восемнадцать.

— Дело в том, что вашей сестре нужны деньги, — сказал человек в очках. Я не слышал его голоса. Я его вообразил в своём непонятном сне. — Вы помните, как вас зовут?

Я не мог ответить. У меня не было рта (а последние слова застряли в горле миллион лет назад). И у меня не было головы, чтобы хотя бы кивнуть.

— Ваше имя Виталий. А меня зовут Максим, — сказал нарисованный человек. — Две недели назад вы с женой отправились кататься на велосипедах и попали в аварию. Пока вы лежали в коме, мы связались с вашей сестрой и предложили ей отдать ваш… разум. Чтобы провести эксперимент.

На стене написано: «Шестое июня тысяча девятьсот девяносто восьмого». Странная дата для свадьбы. Да и сама свадьба… Настя была одета в белые джинсы и кроссовки, а ещё в майку с надписью «Love rock». Я натянул старенькие штаны (любимые), шлёпки и белую рубашку с идиотским рисунком на спине. Кольца мы купили в ювелирном магазине в ста метрах от ЗАГСа.

Я мысленно стёр нарисованного человека в очках и попробовал нарисовать Настю. Вместо этого я увидел уголок комнаты, половину зеркала и край дивана. На полу лежала футболка, небрежно брошенная перед тем, как я выкатил первый велосипед на лестничную площадку.

— Не пытайтесь уйти от реальности, — сказал человек в очках, возникнув совсем близко. Я увидел жирные, неровные линии, очерчивающие его подбородок и острый нос. — Вы всё ещё живы. Ваше тело — нет.

Но ваше сознание — в полном порядке. Мы взяли на себя смелость изъять ваш разум и заняться его изучением… Тут всё не так просто, вы же понимаете. Сохранить разум без физического тела практически невозможно. Мы работаем на пределе.

Войдите в наше положение. Всем первооткрывателям было не так-то просто….

Я снова стёр его, а заодно и край комнаты. Мне вдруг стало очень неуютно. Ощущение, будто жжёт где-то за глазами (но сейчас и глаз-то нет).

Я мысленно изобразил гитару. А дальше как-то само собой вышло, поместил себя в непонятную, невидимую, но комфортную оболочку, дотронулся до гитарных струн и подумал, что услышал мелодию. Это помогло мне успокоиться.

— Ну зачем вы убегаете! — нарисовался человек в очках. — Всё же лучше, чем просто так умереть. Давайте сотрудничать.

На стене написано: «Двенадцатое марта двухтысячного». Чудесный выдался денёк. Мы с Настей купили бутылку красного вина, сыр и плед. Потом вырвались за город, отыскали большой изумрудный холм и забрались на самую его верхушку. Мы пили вино, смотрели на голубое небо и думали о будущем.

— Нет у вас больше будущего! — сказал человек в очках. — Поймите же. Вы теперь просто… ну, комок сознания. Голый разум. Вы существуете в нашей лаборатории. Вас даже никто увидеть не может, кроме меня. А мне приходится глотать кучу таблеток, чтобы погрузиться в транс. Я очень надеюсь, что Толик с Веней правильно рассчитали дозу, а то я ведь могу и не проснуться.

И как ему верить? Я мысленно нарисовал стул (точно такой же стоял на кухне у моей тещи) и поставил его возле человека в очках. Тот поблагодарил и сел.

— Виталик, так уже лучше. Давай начистоту, ладно? Мы учёные, но мы не собираемся делать из тебя лабораторную крысу. Большая часть работы уже проделана. Теория готова на девяносто девять процентов. Мы, в принципе, достаточно точно рассчитали твои действия на два года вперёд. Нам просто нужно предельно ясно провести эксперимент. Ты же меня понимаешь?

Я мысленно отправил человека в очках в свою комнату. Усадил его на диван и положил на колени раскрытый альбом для рисования. Это был Настин альбом. Затем я написал на чистом листе, что, да, я всё прекрасно понимаю, но, чёрт возьми, что происходит?

И человек в очках ответил.

— Твоя судьба больше не в твоих руках, Виталик. Твоё будущее закончилось. Твоя жизнь зависит только от нас. Мы можем отключить все приборы прямо сейчас, и ты отправишься в Рай или в Ад, или куда-то там ещё. Но я бы посоветовал тебе остаться.

И я спросил: зачем?

А он ответил, что все люди мира будут мне благодарны, если я позволю провести эксперимент.

Всё, что было в моих силах, это стереть комнату и человека в очках и, оставшись в пустоте, впериться взглядом в стену.

А на стене было написано: «Шестое апреля две тысячи первого». Мы купили новый диван. Я и двое моих друзей тащили его по лестничным пролётам на пятый этаж. А на третьем этаже диван накренился и рухнул мне на ногу, сломав два пальца — большой и указательный. Я мчался в больницу на такси, а Настя сидела рядом, стирала капли пота с моего лица и тихо шептала на ухо о том, как сильно она меня любит.

***

В пустоте не существовало времени.

Невидимая рука бога всё писала и писала ровным почерком даты моей жизни, а когда дошла до самого низа стены, начала стирать в пыль старые воспоминания, а то и вовсе писать поверх них. Я пытался удержать самые яркие моменты, и мне ничего не оставалось, как сматывать белую нить почерка в клубок. Но кое-что всё равно развеялось и исчезло навсегда.

А хотел ли я уйти следом?

Человек в очках появился дважды, но я решительно стёр его, не дав вымолвить ни слова. Мне пока ещё было комфортно в невидимой оболочке, хотя я начинал испытывать тоску. Это чувствовалось примерно так же, как зуд в том месте, куда нельзя добраться, чтобы почесать.

Прошла вечность, прежде чем Максим появился снова, а я постарался его выслушать.

— Ты уникальный! — сказал Максим, присаживаясь на нарисованный стул. — Как же не понимаешь! Мы затратили столько времени и сил, чтобы извлечь разум из телесной оболочки и поместить его сюда, что уже просто не можем отступить. Если ты сотрёшь меня снова, придёт другой человек, а потом ещё один и ещё. Разве ты хочешь умереть?

Я положил ему на колени лист бумаги, на котором написал: «Нет».

А затем дописал: «Что вы хотите?»

И Максим рассказал мне суть эксперимента.

Я слушал его, а сам сматывал воспоминания в клубок, стараясь успеть сделать это прежде, чем невидимая рука бога сотрёт их в пыль.

На стене было написано: «Первое апреля две тысячи четвёртого». Настя меня разыграла: наняла рабочих, которые при моем появлении начали вытаскивать из квартиры мебель. Настя чуть ли не в слезах сообщила, что нам подняли квартплату до каких-то заоблачных высот и поэтому придётся срочно выезжать к Настиной маме, за город. Впечатлений было море. Здорово мы тогда посмеялись!

— …И по нашим расчётам выходит, что твой разум может заглядывать в разум других людей, — говорил человек в очках. —

Понимаешь, это вроде телепатии, только в немного другом ключе. Во сне люди обмениваются информацией между собой, передают эмоции, воспоминания, навыки и идеи. Человеческий сон — это что-то вроде закрытой трансляции. Глобальная Информация, как мы её называем, активно переваривает все события, происходящие в определённом отрезке времени, и распределяет основную их часть между разумами спящих людей. С пробуждением связь обрывается.

Я написал на листе: «А при чём здесь я?» Максим ответил:

— Твой разум освободился от телесной оболочки. После смерти разум стремится к распылению, он оседает в море Глобальной Информации и растаскивается по песчинкам сотнями тысяч спящих сознаний. А нам удалось удержать тебя от распыления, связать с миром живых, но и с глобальной Информацией тоже.

Ты будто всё время спишь. Но в то же время ты находишься в сознании, ты реален. Ну, а контакт с глобальной Информацией позволит тебе запросто заглянуть в разум других спящих людей и не исчезнуть при этом навсегда.

Я написал: «То есть я теперь чьё-то воспоминание?

— Нет. Скорее — ты теперь чей-то сон.

Я убрал лист с ног Максима и отвернулся к стене, сматывая в клубок белую нить собственных воспоминаний. Мне надо было подумать.

На стене написано: «Девятое ноября две тысячи четвёртого». На улице стоял крепкий мороз, от которого звенели замёрзшие ветки и замерзали губы. А мы с Настей стояли в тёмном подъезде и целовались.

Просто так, получая удовольствие.

Я написал прямо в воздухе, цветом угля:

«Что же я должен делать?» И Максим рассказал.

***

После того, как мне всё стало ясно, Максим исчез. Я не выпускал клубок из рук и зашёл за кирпичную стену. Мне казалось, что мир вокруг остался точно таким же — нереальным, сотканным из пустоты и вечности, но я угодил в чей-то сон.

Глобальная Информация, как говорил человек в очках. Я теперь что-то вроде сигнала, запущенного в свободный полёт и отталкивающегося от одного приёмника к другому. А приёмники — спящие люди.

Во сне я увидел поле золотого цвета и голубое небо, с рябью лёгких белых облаков на горизонте. В траве лежали две пожилые женщины в соломенных шляпках, и, громко смеясь, пытались придумать название каждому пролетающему мимо солнечному зайчику. Увидев меня, одна из женщин прикрыла глаза рукой и воскликнула:

— Боже! Какой красавчик! Вторая сказала:

— Невероятно! Я даже во сне ухаживаю за красивыми парнями!

Я улыбнулся в ответ, перешагнул через поле и оказался в другом сне — тесном, душном, тёмном, наполненном пылью и старыми книгами. Кто-то кричал из темноты: «Откройте мне форточку!» и, кажется, пахло апельсинами.

Следующий сон оказался чёрно-белой фотографией, на которой маленькая девочка с грустным взглядом держала подмышкой плюшевого мишку. Я побежал вперёд, но фотография не отпускала. И я почувствовал, как мир вокруг тоже становится чёрно-белым. Нить воспоминаний натянулась. Клубок едва не выпал из рук. Я обернулся и увидел кирпичную стену.

На стене написано: «Семнадцатое июня две тысячи пятого». Мы с Настей почти год копили пятирублёвые монетки и складывали их в копилку. Когда места в копилке не осталось, мы расколотили её молотком и почти час сидели на полу, складывая из монеток башенки, ведя подсчеты и записывая их в тетрадь. Накопленных денег хватило на велосипед. Продавцы в магазине смотрели на нас, как на чокнутых.

А мы смеялись…

***

После путешествия по чужим сновидениям я больше не испытывал комфорта в своей оболочке. Зуд становился невыносимым. Мне всё время казалось, что я хочу заплакать. Я сидел у стены, сматывал воспоминания в клубок и размышлял о вечности. Мимо меня проходили незнакомые люди, проплывали облака, проносились автомобили и случались невероятные события. Чужие сны, найдя со мной связь, пытались выйти на контакт, но я не обращал на них внимания. Я хотел сказать, чтобы они пошли к чёрту, но не мог.

А потом снова появился человек в очках.

Как-то он был небрежно нарисован.

— Мы успели отфильтровать несколько сновидений, — радостно сообщил он. — Сейчас идёт дешифровка. Ты молодец, Виталий! Если будешь продолжать в том же духе, мы постараемся сделать твоё пребывание здесь, эээ, более комфортным.

Я не отозвался. Максим произнёс ещё несколько слов и исчез. А я сидел целую вечность, потом вновь побрёл по чужим снам.

***

Не знаю, сколько прошло времени.

Максим появлялся несколько раз. Сначала он просто разговаривал, потом очень ловко попытался направить меня в нужное русло и дать несколько ценных указаний. Я сразу сообразил, что его цель — найти сновидения определённого человека. К тому времени зуд разрывал меня на части, и было всё равно, что делать, лишь бы не сидеть на месте. Я отправился на поиски нужного человека, перепрыгивая через сновидения, проходя сквозь людей и предметы. На время мне было наплевать, и, в конце концов, я нашёл то, что искал.

Я застыл невидимой тенью в углу комнаты, наблюдая за обнажёнными телами, которые совокуплялись на огромной кровати под сладкую французскую мелодию. Мне казалось, что воздух вязок от удушливого аромата духов и пота. Но я стоял безучастно и вертел в руках клубок воспоминаний. Нить белого почерка дрожала, будто живая, а апатия медленно, но верно подтачивала мою неуютную оболочку.

За спиной шумно сопел невидимый Максим. Там, в мире живых, какие-то приборы фиксировали сновидения, дешифровали, вносили ясность, проникали сквозь мой разум в разум другого человека, выдирали куски из Глобальной Информации и сохраняли их на жёстких дисках, на флеш-картах, на иных носителях. А неизвестные учёные строчили диссертации, защищали работы, ставили галочки в рабочих журналах, бросали заметки в блокнотах, готовились к лекциям, продвигались по карьерной лестнице вверх… И это всё изза моих наблюдений за фантазиями старых любовников, что раскинулись передо мной в тошнотворной красоте сновидения.

Потом я вернулся к стене и стёр оболочку, не оставив от неё даже воспоминаний.

Освободившийся я испытал неловкость и дискомфорт, будто очутился голышом на мостовой. Но зуд потихоньку исчезал. Тогда я размотал клубок воспоминаний и сотворил из него белый непрозрачный кокон, куда и забрался. Кокон вращался сам собой, наматывая воспоминания дальше, делаясь плотнее. А невидимая рука бога продолжала писать и писать.

Когда я покончил с работой, нарисовался Максим — грубые росчерки дрожащего карандаша.

— Я поражён! — сказал он и растворился.

***

На стене написано: «Двенадцатое июля две тысячи шестого». Мы с Настей отправились на велосипедах через весь город, прихватили с собой фотоаппарат, плед и термос с чаем. По дороге нас застал дождь, но мы не прекратили путешествия — заезжали, куда приглянется, и фотографировались.

Потом пили чай и подставляли тёплым каплям дождя счастливые лица.

Вот так я стал работать на Максима.

Время для меня растянулось на вечность. Будущее осталось в прошлом. Максим приносил заказы, я отправлялся в путешествие по чужим снам, проникал в Глобальную Информацию и добывал всё, что было необходимо. Иногда меня это забавляло, иногда — нет. Я читал надписи на стене, а кокон становился всё плотнее. Я любил забираться в него и тихо дремать, не различая разницы между бодрствованием и сном.

Пустота вокруг наслаивалась на тишину. Кажется, я стал забывать, что такое физическое тело. Я всегда был разумом — ещё одним сновидением в океане информации.

***

А потом надписи на стене закончились. Или невидимая рука бога занялась другими делами, или мои воспоминания подошли к концу. Я смотрел на стену и бессильно размышлял ни о чём. Последние белые строки соскользнули с кирпичной поверхности и вплелись в мой кокон. Стена осталась девственно чистой.

Я не мог поверить в то, что вижу. Я пронёсся по пустоте, огибая стену, взмыл вверх, но не увидел ни единой надписи вне своего кокона. Где-то в уголке сознания снова зародился зуд. Я запаниковал. Я кинулся бежать и угодил в чей-то сон, полный фруктовых деревьев и весёлого детского смеха. Я побежал дальше, в потные сны подростка, и ещё дальше — в узкие коридоры заброшенного университета, где пожилой профессор когда-то давно преподавал физику. Я мчался по снам, я вспарывал Глобальную Информацию своим разумом, я мелькал чёрной тенью в сознании других людей, которые крепко спали или сладко дремали, а, быть может, пребывали в иных состояниях. Я бежал и бежал, не зная усталости, не чувствуя времени, не ощущая пространства. Только чудовищный зуд терзал разум, рвал на части внутреннюю вселенную.

Внезапно я остановился, увидев вокруг себя знакомую обстановку.

В небольшой комнатке было темновато. Свет лился от настольной лампы на тумбочке. А на кровати, поджав ноги, сидела… Настя. Она распустила волосы и… постарела. На её коленях лежал лист бумаги, на котором Настя размашистыми линиями рисовала чей-то портрет… Я осторожно подошёл ближе. Я отчаянно хотел стать видимым. Но Настя продолжала рисовать.

Это был её сон, и она не могла увидеть в нём меня. Но почему?

Я отвернулся и обнаружил гладкую кирпичную стену без единого слова. Около стены возник Максим. Он тоже постарел.

Морщинки бегали по его лицу, в волосах белели пятнышки седины.

Я написал на стене: «Моя жена не умерла?» Максим ответил:

— Она лежала в коме почти четыре года. Потом выкарабкалась. К сожалению, у неё частичная амнезия. Врачи полагают, что ей никогда не удастся вспомнить большую часть своей жизни.

Я написал: «А она помнит меня?»

— Очень смутно, — ответил Максим. — Только неясные образы и ничего больше. Прошло почти тридцать лет с момента аварии.

Я написал: «Но почему вы мне сразу не сказали?»

— Странный ты, — ответил Максим. — Зачем тебе знать? Чтобы всё время своего существования сидеть в её голове? Мы не для этого оставляли твой разум.

Я написал: «Вы должны были мне рассказать».

— Вовсе нет. Не должны, — ответил Максим, и я стёр его малейшим усилием воли.

Он нарисовался вновь.

— И не надо психовать! Пойми, что твоё существование зависит от нас. Одно движение — и ты умрёшь навсегда.

Я снова стёр его, а потом ещё раз — когда Максим возник возле стены.

— Помни об этом! — успел шепнуть Максим.

И я запомнил.

***

Прошло ещё какое-то время, прежде чем я решил, что делать дальше.

На стене больше не появлялось слов.

Я подошёл к ней и стал вынимать кирпичи.

Стена задрожала. Я складывал кирпичи в аккуратную стопку, не обращая внимания на Максима, который стоял за спиной и бубнил что-то о работе, о чувстве долга и об эксперименте. В конце концов, я вынул ещё один кирпич, и стена рассыпалась, подняв в пустоте облако пыли. Сквозь облако я разглядел Настино сновидение.

Настя сидела на кровати, расчёсывая поседевшие волосы. Она была так же красива, как и много лет назад. Я ощутил зуд от понимания того, что у меня с Настей никогда не будет будущего.

— Я не знаю, что ты там видишь, но если всё не прекратится через час, мы будем вынуждены тебя отключить! — предупредил Максим из-за спины.

Я стёр его из своего разума, не оглядываясь.

Потом я взял белоснежный кокон воспоминаний. Мелкие буквы невиданного почерка дрожали от возбуждения. Я зашёл в комнату и, оставаясь невидимым для Насти, положил кокон у изголовья её кровати.

Кокон Настя заметила. Глаза её округлились. Она отложила расчёску и осторожно дотронулась до дрожащих букв.

И тогда я дёрнул за ниточку. Кокон начал распускаться. Буквы начали складываться в слова, слова в предложения, предложения в абзацы, а всё вместе — в воспоминания o нашей с Настей совместной жизни. Настя удивленно охнула и отползла по кровати как можно дальше. Наверняка она хотела проснуться. А слова окутали её, сжали в крепких объятиях и впитались в сознание, раскрасив сновидение воспоминаниями. Я был уверен, что с каждым впитанным словом к Насте возвращается её память.

По-другому и быть не могло.

А с воспоминаниями возвращался и я — осязаемый, настоящий, не смутный образ в уголке сознания, а почти живой (пусть и не физически) любимый человек.

Настя увидела меня, стоящего у кровати, и заплакала.

— Виталик! — шепнула она. — Виталик!

О, боже…

Я протянул руку. Она подалась вперёд и дотронулась кончиками пальцев до моей ладони.

— Я навсегда останусь в твоих воспоминаниях. — Слова, которые не успел произнести. — Прости, если что не так.

И в этот момент где-то в мире живых Максим отключил питание.

И я исчез. Эксперимент закончился.

11-13 марта 2010

Эдуард Шауров itdtr@rambler.ru Твари творца

А я говорю вам: любите врагов ваших… Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?

Евангелие от Матфея

От редакции: Непротивление злу насилием выбирает главный герой рассказа Эдуарда Шаурова «Твари творца». Но в самом ли деле этот тихий религиозный путь есть свидетельство внутренней силы человека — или же в основе принципиального неделания лежит обычный мелкий страх?

...Не владей ничем, кроме себя самого. Не проси ничего сверх и не ропщи на данное. Люби Создателя больше, чем тварей его. Не чини вреда тварям Господним, ибо мир земной — суть зерцало…

Парень был здоровенный, ухоженный, мускулистый; одетый по моде городских подонков и госслужащих среднего звена в серый бархатный пиджак без лацканов с пышной голографической астрой в нагрудном кармане. Он возвышался над своими жертвами, подобно морскому левиафану со старинной картинки, едва не касаясь макушкой низкого потолка подземной автостоянки, всесильный и неотвратимый. От парня остро разило дешёвым спиртным и дорогим одеколоном. Его скулы горели румянцем злого азарта, а гладко уложенные на прямой пробор волосы растрепались и висели по бокам квадратного лица жирными прядями.

Саул осторожно потрогал языком разбитые губы и завозился, стараясь устроиться повыше.

— Ну, — вкрадчиво осведомился парень, — так как, говоришь, твоё имя?

— Я уже несколько раз называл тебе своё имя, брат, — устало сказал Саул. — Господь свидетель, с тех пор оно не изменилось.

— Какой я тебе брат, гнида?! — прошипел парень. — Таких дрищей у меня в родне отродясь не было. Ты должен звать меня Ральфом. Запомнил?! Ральф! И всё!

Саул торопливо кивнул головой.

— Так как тебя зовут? — парень всем корпусом подался вперёд.

— Моё имя — Саул…

— Врёшь! — радостно сказал Ральф.

— Какой мне резон тебя обманывать? — Саул взглянул парню прямо в квадратное лицо и тут же отвёл глаза. — Господь свидетель, я говорю правду.

— Какой резон? — переспросил Ральф. —

А такой, что ты сам себе враг. Не понимаешь ты своей выгоды, дристос. А ещё раз скажешь «господь», я тебе голову отверну, и всё.

— Я не понимаю… — обречённо пробормотал Саул.

— Тогда мы продолжим, — Ральф качнулся взад-вперёд, — пока понимать не начнёшь.

Он развернулся и пошёл к противоположной стене просторного, плохо освещённого помещения, туда, где сидела на куче тряпья белобрысая девчонка. При его приближении девчонка слабо дёрнулась, пытаясь освободить руку из наручников, пристёгнутых к вделанной в бетон металлической скобе. Ральф на ходу обернулся и весело крикнул:

— Подумай, дристос, подумай, а я её маленько побью пока!

Девчонка громко засопела, вжимаясь спиной в стену.

…Не владей ничем, кроме себя самого.

Не проси ничего сверх и не ропщи на данное. Люби Создателя больше, чем тварей его…

Саул закрыл глаза…

***

Его подловили возле продуктового супермаркета «Мишлен». Двое парней заступили дорогу. Уже предчувствуя недоброе, Саул попытался их обойти, но сбоку появился третий.

— Здорово, дристос, — сказал один из парней. — Ты разве не знаешь, что сегодня здесь вашим не подают?

— Особенно тем, от кого говном несёт, — сказал второй.

И тут же Саула ударили в ухо. Он ныр нул всем корпусом, пропуская кулак мимо правой щеки, и попытался вырваться. Будь парней трое или даже четверо, имелся бы реальный шанс проскользнуть между крепкими, но не слишком умелыми бойцами, и броситься бежать, однако парней было шестеро.

Первые двадцать секунд Саул вертелся ужом, уходя от сыпавшихся со всех сторон ударов, потом его сбили и принялись пинать. Он закрывал руками голову, стараясь напрягатьнужные мышцы, чтобы уберечь рёбра и внутренности, а его сладостно топтали, возя по мокрому асфальту. Мимо бежали прохожие, скользили заскорузлыми взглядами сквозь цветные отсветы голорекламы, и торопились дальше. Полиции было тем более наплевать. Если ребята с высоким коэффициентом агрессии выясняют отношения, так пусть себе выясняют. А если сильные бьют слабого, так это сам бог велел.

Последним, что увидел Саул перед тем, как провалиться в беспамятство, был полированный борт огромного красного фургона, а дальше на него навалилась тягучая муторная пустота. Он не помнил, как его волокли по асфальту, затаскивали в фургон, везли по вечерним улицам, не помнил, как очутился в пустынном тупичке закрытой на ремонт подземной стоянки, не помнил, откуда взялась белобрысая девчонка. То ли её везли в том же фургоне, то ли она уже была здесь, когда Саула пристёгивали наручниками к железной скобе от снятого парковочного счётчика. Вот Ральфа он помнил. Ральф был рядом с самого начала, а всё остальное додумалось позже, много позже.

Какая всё-таки нелепость…

…Не владей ничем, кроме себя самого. Не проси ничего сверх и не ропщи на данное…

— Эй, дрищ! — голос Ральфа гулко раскатился в пустом помещении. — А ты, я гляжу, заскучал?

Саул быстро раскрыл глаза.

— Не желаешь присоединиться? — Ральф ткнул пальцем в сторону девчонки. — Шлюшка будет потом гордиться тем, что её колотила такая важная птица, как ты.

Если жива останется.

Саул покачал головой.

— Нет, — сказал он, стараясь выговаривать слова внятно. — Я не люблю, когда кого-то бьют.

— А что так? — Ральф несильно пнул девчонку напоследок и вразвалку пошёл к стоявшему возле торцовой стенки большому тетрапакету с надписью ’Бренди-бренд’.

Этот пакет, Саул и девчонка были вершинами равностороннего треугольника, между которыми размеренно перемещался краснощёкий громила.

— …ибо мир земной — суть зерцало, — негромко сказал Саул. — И всякий вред, причинённый твари Божьей, останется в тебе тёмным осадком, изуродует твою душу, ум и сердце. И что ты скажешь Создателю в своё оправдание, когда предстанешь перед троном его, чтобы получить последний приговор?

— Складно, — сказал верзила Ральф, прикладываясь к пакету. — Только я ведь так и так убью эту сучку. А у тебя есть два выхода. Всего два, но они есть… Как тебя зовут?

— Саул.

Парень развернулся и сделал шаг в сторону сжавшейся в комок девчонки.

— Погоди! — поспешно крикнул Саул. — Давай поговорим.

Он смутно чувствовал, чего хочет от него парень с крепкими скулами, чувствовал и боялся.

— Давай, — сказал Ральф охотно.

Он подошёл к Саулу и присел на корточки, глядя тому в лицо:

— Как же тебя всё-таки зовут?

— Братья зовут меня Саул.

— А другие родственники?

Саул усмехнулся и тут же сморщился — подсохшая трещина на верхней губе разошлась, и во рту опять разлился солёный привкус.

— Другие называют дрищом.

— Правильно делают, — одобрил Ральф. — Будь ты порешительней, мы давно бы уже решили нашу проблему. Неужели тебе совсем не жалко девочку? Я ведь её насмерть забью. И всё. А она вроде как ни при чём.

— Жалко, — сказал Саул. — А ты её отпусти. Ведь дело-то у тебя ко мне.

— Э, нет, — Ральф пьяно погрозил Саулу толстым пальцем, — у меня ко всей вашей братии дело… Ненавижу… Дристословы, в бога мать! Вы — как вирус! Тыканый грипп-116! Весь мир пропитался вашей заразой. У меня два десятка приятелей сидят на пособии, и у всех коэффициент агрессии не ниже шестёрки, а у одного АQ даже семь и пять. А они сидят на пособии и всё. И не делают ни хрена, и не хотят ни штыря, слоняются по улицам, пьют пиво и девок валяют. Из-за таких мы уже проиграли вчистую шесть локальных конфликтов! — парень вскочил на ноги и начал нервно расхаживать взад-вперёд. — Верховья Истмена отдали, и Гаспре, и Крайо. От нас скоро вообще ничего не останется!

Саул следил глазами за возбуждённым детиной и чувствовал, как внутри понемногу закипает раздражение. Что мог знать про Истменский инцидент этот бархатный пиджак, судивший о локальных конфликтах по сводкам Службы Информации? Что он вообще мог знать про ад, мелкий служащий из департамента мордобоя?

…Люби Создателя больше, чем тварей его. Не чини вреда тварям Господним …

Саул глубоко вздохнул и постарался расслабить мышцы. Праведник Иаким не раз учил, что раздражение — это первый шаг к насилию. Идущий по тропе злобы, измажется кровью. И ещё Иаким учил, что даже в праведном споре нужно уметь отступать в сторону.

— Нация вырождается, — продолжал Ральф, останавливаясь перед Саулом, — и я думаю, что зараза идёт из вашего проклятого гетто. Вот мне и стало интересно, чем ваши боговеры травят людей?

Ну ладно, когда безвольный ублюдок с АQ в полторы единицы растекается слизью по вонючему матрасу, но когда парень с коэффициентом семь целых пять десятых предпочитает жить на пособие…

Ральф выжидательно уставился на своего невольного оппонента.

— Всё верно, — Саул несколько раз кивнул головой. — Я знаю статистику. Всего десять процентов трудоспособного населения занято в сфере госэкономики, остальные, как ты говоришь, предпочитают жить на пособие. Но при чём здесь наша община? Нам-то никто никакого пособия не платит.

— Само собой — не платит, — Ральф презрительно сплюнул в сторону. — Тем, кто не желает проходить очередной тест на АQ, пособие не выплачивается. Здесь всё по закону. Проходи тест, получай пособие и сиди на шее у госслужащего. А нет — так штырь тебе, а не пособие.

— Но мы-то как раз и работаем! — горячо возразил Саул. — Каждый день кто-нибудь из наших метёт улицы или подрезает траву около коттеджей. Как ты думаешь, что я делал возле универмага? Таскал коробки. Там сломались оба транспортёра. А чтобы их починили, нужно ждать очереди, ведь операторов ремонтной техники не хватает, и операторов для подстрижки газонов не хватает, и для чистки тротуаров. Вот эта стоянка тоже ждёт очереди на ремонт. И ждёт уже не первый месяц. Верно? А мы готовы делать любую работу, какую нам предложат.

Ральф недобро ухмыльнулся:

— Люди, которые позволяют работать дрищам без АQ, поступают противозаконно, и однажды они об этом горько пожалеют.

— Но ведь желающих мести тротуары не так уж много, — осторожно проговорил Саул.

— Это ерунда, — Ральф присел на корточки, он был так близко, что Саул мог бы, при желании, схватить его за край пиджака. — Полная ерунда и всё. Я знаю, для чего сотни дрищей каждый день выползают из гетто и растекаются по городу… Для чего щеголяют всюду своей боговерской символикой! — Ральф ткнул Саула в грудь, прямо в крестообразную нашивку на куртке. — Уж точно не для того, чтоб постричь траву на моей лужайке.

Саул скосил глаза на нашивку, широкий белый крест, двенадцать на двенадцать сантиметров, как раз над сердцем, обильно запачканный уже побуревшими кровяными потёками. Можно было сказать, что символ Христословия — лестница, а вовсе не крест, дискредитированный целыми поколениями воинов Иисуса, что размер и цвет нашивки регламентирован органами Санитарнокараульной Службы, что без нашивки охрана просто не выпустит обитателя общины через контрольный пункт… Можно… Но стоит ли?

— Я знаю про тебя и твою общину гораздо больше, чем ты думаешь, — между тем продолжал Ральф, — Я знаю всё! Я знаю даже твоё настоящее имя… — громила сделал эффектную паузу. — Тебя зовут вовсе не Саул. Твоё имя Герберт! Герберт Форш!

Войска быстрого реагирования, командир специальной группы, участник двух локальных конфликтов. Четыре правительственные награды, семь лет боевого стажа.

Саул молчал, рассматривая выщербинки в бетонном полу. Дело, похоже, принимало совсем скверный оборот.

— Ну? — почти весело спросил Ральф. — Будешь врать дальше?

— Я никогда не вру, по крайней мере, стараюсь, — сказал Саул. — Меня звали Гербертом когда-то, но это было давно, в прошлой жизни, теперь меня зовут Саул, и я имею к Герберту весьма малое отношение.

Ральф качнулся вперёд, обдав собеседника волной перегара:

— Меня это не втирает. Мне плевать, в какой там жизни… Главное то, что ты Герберт Форш, бойцовый пёс, профи, твою мать! — детина хихикнул. — Ты же мог там, у магазина, моих недоумков уложить за три секунды, чисто рефлекторно! А? И всё!

— Локальщика хорошего уровня учат подавлять рефлексы, даже автоматические, — неохотно сказал Саул, и добавил просительно. — Ты ведь узнал, что хотел, может, отпустишь девушку?

— Щас, — сказал Ральф, поднимаясь на ноги.

Он двинулся к противоположной стене, потом свернул вбок, подхватил с пола коробку с бренди, хлебнул раз, другой, поставил коробку на место и вернулся к Саулу. Парень был уже изрядно пьян, но на ногах держался неплохо и был исполнен энтузиазма.

— Никто никуда не уйдёт, — заявил он, опять присаживаясь на корточки и выуживая из кармана пачку сигарет, — пока я не закончу свой эксперимент. Можете считать себя подопытными лягушками.

Ральф прикурил от вделанного в перстень термоэлемента и протянул пачку Саулу:

— Хочешь?

Саул покачал головой.

Ральф задумчиво выпустил струйку дыма в сторону пленника:

— По долгу службы я ежедневно просматриваю файлы Кадрового Департамента и эта дрянь приводит меня в ярость. По-моему, гуманнее пристрелить парня с AQ семь целых пять десятых, чем платить ему положенное по закону пособие. С миром происходит какая-то хрень, и я хочу понять — какая именно! Ты мне чуть-чуть поможешь. И всё… Не спрашивай, откуда я про тебя узнал. Мы оба в курсе, что армейские файлы засекречены. — Детина, ухмыльнувшись, погрозил пальцем. — Но Ральф может многое, если захочет. И теперь Ральф желает знать: почему парень с коэффициентом девять и три живёт в гетто?

— Я встретил одного человека, — глухо сказал Саул.

— И что?

— Он говорил со мной, и я понял то, мимо чего ходил всю жизнь, смутно догадываясь, ощущая, но не имея ни сил, ни знания, чтобы отчётливо разглядеть, осознать. Я прозрел… Я изменился…

— Враньё! Люди не меняются! — крикнул Ральф. — Твоя вера — как таблетки транквилизатора! Но я вытрясу из тебя!… Я заставлю!…

Он был уже на ногах. Сломанная сигарета полетела на пол.

— Ты совершаешь досадную ошибку… — начал Саул.

Парень быстро нагнулся и ударил христослова по губам тыльной стороной ладони. Голова Саула мотнулась.

— Вон, видишь? — Ральф указал на противоположную стену, туда, где, подтянув колени к подбородку сидела белобрысая девчонка. — Если не хочешь, чтобы я забил её до смерти, тебе придётся драться!

— Я не буду с тобой драться, — твёрдо сказал Саул.

— Тогда она умрёт.

…Не проси ничего сверх и не ропщи на данное. Люби Создателя больше, чем тварей его…

— Что ж, — Саул, нагнувшись, сплюнул кровь. — Значит, такое испытание ей назначил Господь.

«Тебе тоже назначено испытание, — подумал он с жалостью. — Только в отличие от меня, ты готов завалить экзамен».

— Хорошо, святоша, — вкрадчиво сказал Ральф. — Давай думать логически. Я ничего не имею против этой шлюхи, и если она умрёт, то умрёт оттого, что ты такой несговорчивый. Значит, её смерть будет на твоей совести. Подумай.

Саул засмеялся:

— В жизни и смерти волен один Создатель. Мы только заготовки на конвейере божьих тварей, а Земля не более, чем отдел техконтроля. Здесь Господь давит матрицы бессмертных душ на прессах искусов, жжёт в печах войн и конфликтов, травит кислотой зависти. Те, что дали трещину или покоробились, летят в корзину с надписью «небытиё», а те, что с честью прошли испытание, становятся жителями Светлых Миров, чистыми, как первый снег, не обременёнными ни злобой, ни горем! Не владей ничем, кроме себя самого. Не проси ничего сверх и не ропщи на данное. Люби Создателя больше, чем тварей его. Не чини вреда тварям Господним, ибо мир земной…

— Суть зерцало! Это я уже сегодня слышал.

Ральф плюнул, метя в нашитый на куртке Саула крест, не попал, плюнул ещё раз. Саул вытер плевок рукавом.

— Меня трудно разозлить, — сказал он, осторожно улыбаясь одной стороной рта.

— Хорошо, просто отлично! — Ральф оскалил зубы. — Тогда устраивайся поудобнее, дристос. Шоу продолжается! — он сделал шаг по направлению к девушке, потом опять обернулся к Саулу. — Надеешься, что это только игра? Нет, Форш! Не игра! Читай по моим глазам! Я убью эту суку. У неё коэффициент ноль восемь. Если меня даже поймают, то приговорят максимум к трём тысячам штрафа, а за боговера, не прошедшего очередной тест, мне вообще ничего не будет! Ты можешь болтать, подставлять одну щёку, другую, но это не меняет сути дела. Я! Убью! Шлюху!

Ральф замолчал. В наступившей тишине было слышно, как всхлипывает девчонка.

«Плохо дело, — подумал Саул. — Он действительно готов убивать. Чем я могу помешать ему? Будь я пророком Иисусом, мне хватило бы десяти минут простой беседы, чтобы парень отказался от своей затеи.

Будь на моём месте Иаким, девушка, по крайней мере, имела бы шанс уйти отсюда живой. Но я не проповедник, я не умею убеждать людей! Когда-то я умел убивать, теперь умею только терпеть и ждать».

— Молчишь?! — слова Ральфа отскакивали от бетонного потолка, точно металлические шарики. — Тогда представь себе вот что: её я порежу на кусочки и сложу горкой во-о-он в том углу, а тебя я оставлю. Живи! Целую неделю! Хотя ты, пожалуй, протянешь даже больше. Будешь медленномедленно подыхать от голода и жажды, рядом с кучей разлагающегося мяса. Ну как?

— Не выйдет, — Саул, облизнув пересохшие губы.

— Почему, мать твою?

— Потому, что я выдерну из стены кольцо, — сказал Саул и тут же пожалел о сказанном.

Первое правило поведения в конфликтной ситуации: никогда не давай понять агрессивно настроенному оппоненту, что ты сильнее его. Иаким не раз говорил: «Последствия такого шага всегда непредсказуемы». Но с другой стороны, быть может, наглое заявление Саула хотя бы на пару минут отсрочит расправу над девушкой?

Ральф на секунду осёкся. Некоторое время он смотрел на пленника круглыми глазами, потом, хлопнув себя по бёдрам, расхохотался:

— Вы только посмотрите! Этот засранец ещё и блефует! Скорей у тебя получится отгрызть себе руку! А что? Это даже забавно! Хочешь сыграть? Давай, сыграем.

Ещё не понимая, куда гнёт краснощёкий громила, Саул внутренне собрался.

Ральф достал из кармана складной нож с чёрной рукояткой. До боли знакомый нож армейского образца, модель «Барракуда». Щёлкнуло, раскрываясь, лезвие.

— Гляди! — Ральф потряс ножом в воздухе. — Ты говорил про испытание. Отрежешь себе большой палец правой руки, так и быть, отпущу тебя. Вали в своё гетто.

— Давай, — Саул судорожно сглотнул. — Только девчонку тоже отпустишь.

Ральф задумался. Он стоял, покачивая нож на ладони, будто бы взвешивая мысли в своей голове. Наконец его глаза радостно блеснули:

— Тогда и цена выше!

Саул смотрел выжидательно.

— Вот прямо сейчас, этим ножом… — Ральф пьяно усмехнулся, — отрежешь себе штырь — и я отпущу девчонку. Идёт?

— Идёт.

Саул почувствовал, как волна неотвратимой предательской дрожи поднимается от солнечного сплетения, всё выше, по мышцам, по сухожилиям. Он судорожно стиснул зубы.

Чуть помедлив, Ральф кинул ему нож. Его лицо приобрело странное выражение.

Теперь главное делать всё быстро, очень быстро. Не спуская глаз с детины, Саул нащупал на полу «барракуду», сжал тёплую рукоятку в пальцах, пробуя остроту лезвия, провёл ножом по предплечью. Потом, чуть развернувшись всем корпусом, он ухватился за продетое сквозь скобу кольцо наручников, сосредоточился (техника «сихай» — великая штука) и в два рывка вывернул петлю из стены. Ральф непроизвольно попятился. Даже в плохом освещении заброшенной стоянки было видно, что он испугался.

Саул поднялся на ноги, переложил нож из левой руки в правую. Теперь его с пяток до макушки переполняло холодное бешенство, точно перед броском из укрытия, когда пули крошат угол бетонной стены у тебя над головой.

— Давай! — сказал он Ральфу, расстёгивая брючной ремень. — На счёт три!

Брюки соскользнули вниз, обнажив белые мускулистые ляжки.

— Считай!

Ральф, едва не потеряв равновесие, отступил ещё на шаг. Он почувствовал… каждым волоском, каждым миллиметром кожи уловил эту ледяную рассудочную ярость, когда становятся неважными такие вещи, как жизнь и смерть. Лицо Ральфа перекосилось от ужаса и злобы.

— Сволочь! Брось! Брось нож!!! — завизжал он не своим, срывающимся голосом.

Нож, звякнув, ударился о стену.

— Пошёл отсюда, тварь! Сука! — пронзительно кричал здоровенный парень, отступая назад. — Ненавижу!

Упала на бок сбитая ногой коробка с бренди.

— Ключ! — коротко приказал Саул, натягивая штаны.

Ральф кинул ему под ноги блестящую пуговицу. Вот и всё. Тонкая никелированная дужка наручников, брякнув о бетонную стену, закачалась из стороны в стороны, а Саул, обхватив девчонку за плечи, повлёк освобождённую пленницу к выходу. Он лишь раз обернулся на ходу и увидел, как Ральф мнёт пачку, безуспешно пытаясь вытащить сигарету.

***

Снаружи шёл снег. Редкие сухие снежинки танцевали в холодном ночном воздухе. Саул огляделся, пытаясь понять, где они находятся. Всё кругом казалось чужим и враждебным. Глаз не находил не одного знакомого ориентира.

Саул покосился на свою спутницу. Совсем невысокая, едва по плечо рослому мужчине. С виду лет девятнадцать или того меньше, а может, и не меньше, просто кажется молодой оттого, что такая хрупкая. Светлые волосы торчат короткими прядками. Симпатичная. Хотя нос распух и верхняя губа. Бежевый свитер с толстым воротником весь закапан кровью. Славная девочка.

— Тебя как зовут? — спросил Саул. Девчонка глянула на него снизу-вверх:

— Агнесса… Агни.

Саул стянул с себя куртку и накинул девушке на плечи:

— Ты места эти знаешь? Агнесса кивнула:

— Сейчас надо идти прямо, потом свернуть и мы выйдем на Мартайр-роад. Тебе ведь туда?

— А тебе куда? — спросил Саул, чувствуя острую неловкость.

Девушка неопределённо махнула рукой:

— Там… недалеко.

Они молча шли рядом. И Саул почти физически ощущал исходившее от Агни тепло. Он понимал, что не может чувствовать тепло чужого тела через полметра холодного воздуха, наполненного ленивыми снежинками, но всё же явственно чуял горячую волну, лизавшую его правое плечо.

Время от времени девушка осторожно шмыгала распухшим носом, и тогда Саул украдкой косился на неё, всё никак не находя ободряющих слов. Примерно через полчаса он, наконец, начал узнавать окружающие его здания. Вон длинный прямоугольник «Проспекта», а вон шпиль «Обсервера». Ещё пять минут, и они будут на Мартайр-роад. Перед очередным перекрёстком Агнесса остановилась.

— Теперь мне налево, — сказала девушка, вглядываясь в заснеженную темноту, — а тебе прямо и направо.

«Здесь наши дороги расходятся», — подумал Саул. На душе стало тоскливо и гнусно. Болел бок, саднило правое запястье.

— Ты не хотел бы пойти ко мне? — неожиданно сказала Агни, — Хотя бы на сегодня.

Саул поднял на девушку удивлённые глаза. Агнесса заговорила быстро и сбивчиво:

— Ральф… он знает, где меня найти.

Он обязательно придёт… Не сегодня, так завтра… Он не простит… Я видела, как он испугался, и он непременно убьёт меня… А ты… ты такой сильный… Мне кажется, от тебя жар идёт. Даже не верится, что ты христослов… Я с тобой сама становлюсь сильной…

— Ты и так сильная, — пробормотал Саул.

— С AQ ноль восемь? — Агнесса усмехнулась. — Если Ральф меня зарежет, то его оштрафуют на целых три тысячи!

— Я не могу остаться здесь, — Саул развёл руками, — Мне нужно вернуться в общину, — он замялся на секунду. — Если хочешь, ты можешь пойти со мной. В общине всегда рады новым адептам. О тебе позаботятся, и всё такое…

— Я не пойду в гетто.

— Почему? — удивился Саул. — Там нет ничего страшного.

— А я не хочу каждый день ждать господних испытаний, — Агни нахмурилась, — не хочу всю жизнь просидеть за колючей проволокой. Тем более, что выйти от вас гораздо сложнее, чем войти. Если Ральф захочет — он достанет меня и в гетто. Разве я о многом прошу? Переночуй у меня сегодня… Или я просто тебе не нравлюсь?

— При чём тут это?! — проговорил Саул с досадой. — Зачем ты втягиваешь меня в новую драку? Это слишком трудно, невероятно сложно — не творить зло! Я иду по самому краю и мне страшно! Я рискую слишком многим! Ты не можешь понять!

— А добро? Добро творить просто? — с интересом спросила Агнесса.

— Добро не более, чем отсутствие зла, — мрачно сказал Саул. — Не твори зла, и вокруг будет сплошное добро.

— А если не творить добро?

Саул почувствовал, как земля, такая твёрдая, такая надёжная, уходит у него изпод ног. Проклятая девчонка!

— Мне некогда, — сказал он почти зло. — Или ты идёшь со мной, или — прощай!

Агнесса печально улыбнулась, будто мигнул и погас в ночи фонарик:

— Значит, ты такой же, как все, боишься делать зло, боишься делать добро. Ты ничем не лучше меня или Ральфа, ты раб своей веры. Может быть, правительство правильно поступило, определив для вас изолированную зону проживания. Вам несвобода даже нужнее, чем кому-то другому… Держи свою куртку.

Саул закрыл глаза и стиснул челюсти.

…Не владей ничем, кроме себя самого. Не проси ничего сверх и не ропщи на данное. Люби Создателя больше, чем тварей его…

Когда он открыл глаза, Агни уже шла прочь по мокрому асфальту, щемяще маленькая, среди домов с мёртвыми окнами.

— Эй! — крикнул Саул вслед девушке. — Я могу довести тебя до дома!

«Пошёл ты!» — донеслось до него сквозь пустоту ночной улицы.

…Не владей ничем, кроме себя самого. Не проси ничего сверх и не ропщи на данное. Люби Создателя больше, чем тварей его. Не чини вреда тварям Господним, ибо мир земной — суть зерцало…

Снежинки щекотали лицо, таяли на носу и подбородке.

— Я свободен! — крикнул Саул в мокрую темноту города.

Он ссутулился и, сунув руки в карманы, побрёл в сторону Мартайр-роад. Так и не снятые с запястья наручники, бренча в такт шагам, хлопали его по правой ноге.

Как прислать рассказ

Для ваших рассказов существует специальный почтовый адрес story@mirf.ru. Присылайте свои произведения в формате .DOC или .RTF приложением к письму. Не забудьте указать в письме имя автора, контактные данные (как минимум — адрес электронной почты) и пометку «можно публиковать на диске».

Каждый месяц лучшие рассказы публикуются в «Литературном приложении «МФ», а автор рассказа номера награждается призами от редакции.

Над выпуском работали

Татьяна Луговская составитель, литературный редактор и корректор

Сергей Серебрянский технический редактор

Сергей Ковалёв дизайн и вёрстка

Мария Кустовская иллюстрация к рассказу «Дух фон Ноймана»

Оглавление

Предисловие

Леонид Шустерман admin@leonid-shusterman.com Дух фон Ноймана

Вдовин Андрей Николаевич anvdovin@mail.ru По ту сторону себя

Горац Евгения pundirice@yandex.ru Прошение

Матюхин Александр allmatt@rambler.ru Я — сновидение

Эдуард Шауров itdtr@rambler.ru Твари творца

Как прислать рассказ

Над выпуском работали