Хрю [Олег Стаматин] (fb2) читать онлайн

Олег Стаматин Хрю

Неожиданно я начинаю хохотать. Громко, хрипло, визгливо. Торопливые прохожие с возмущением и брюзгливостью отворачивают головы. Однажды на улице я встретил двух слепцов — они тоже шли и громко смеялись, размахивая веселыми руками. В дряблых веках ворочались мертвые глаза. Ничего в жизни не видел я более страшного. Ничего более возмутительного. Хохочущие уроды! Хохочущее несчастье! Какое безобразие. Если бы не страх перед отделением милиции, я бы надавал им оплеух. Горе не имеет права на смех.

А. Мариенгоф

Начало февраля. Восточная Сибирь. Стоит дикий мороз. В водосточных трубах стаей волков отзывается вьюга, а от беспощадного холода смерзаются ресницы. Небо в этот вечерний час уже смольно черное. Время от времени оно ненадолго показывается из-за густых клубов тумана, нависающих над затерянным в глуши моногородом, а затем вновь исчезает.

От теплого света одного фонаря к другому по обледенелой улице короткими перебежками движутся двое. Это восьмилетний я и моя мама.

Я семеню чуть позади и при каждом порыве ветра стараюсь спрятаться за силуэт родителя. Выходит это не всегда, и порой острые снежинки все же больно врезаются в лицо.

Очередной марш-бросок. Мимо мелькают тесно прижавшиеся к друг другу мрачные покосившиеся хрущевки и недостроенные бараки. Снег тоскливо хрустит, когда я опускаю на него подошвы валенок. Кратковременный отдых. Доля секунды, чтобы перевести дыхание и побежать дальше. Я погружен в свой внутренний мир.

«Странно, — думаю я, — ни в одной из книжек с картинками не нарисовано места, где было бы столь же холодно, как в нашем городе. Разве что на Северном Полюсе. Правда, там живут лишь белые медведи…»

Тут голову озаряет фантазия. Чудится будто хозяин арктики вдруг становится моим другом. Прежде я никогда не видел медведей, поэтому представляю его как большую собаку, но только добрее и пушистее. Новый друг защищает меня от напастей со стороны сверстников, а я играю с ним и кормлю с ладони. А еще я тут же воображаю удивление одноклассников, которые увидели, как я въезжаю во двор школы на белоснежной спине полярного мишки.

Замечтавшись, совсем забываю следить за дорогой и тотчас же ступаю на гололед. Ноги начинают разъезжаться. Словно бы в отместку за случайную потерю реакции яростно вскипает вьюга и вместе с клубами снега врезается в наши темные силуэты. На секунду ноги отрываются от асфальта, но уже в следующее мгновение сильным порывом ветра мою тушку, что есть силы бросает обратно на лед.

Обрушиваюсь на землю навзничь. Сильный удар приходится аккуратно в переносицу, но из-за холода боль едва ли ощущается. Оглушенный, податливо расстекаюсь по белой февральской простыне.

Наступает кратковременная тишина. Сквозь её пелену до слуха еле-еле доносится голос матери. Слова неразборчивы и обезображены.

Несмотря на жуткий холод, по телу начинает разливаться приятное тепло. Сильно клонит в сон. Я больше не желаю идти куда-либо. Хочется просто поддаться сладкой дреме и остаться в ней на целую вечность.

Спустя пару секунд, а мне они в тот момент кажутся несколькими долгими минутами, сложившуюся идиллию нарушает пришедший из глубин разума образ бабушки, которая когда-то говорила, что стоит только уснуть на морозе, и уже больше никогда не проснешься. Тогда я пугаюсь новоприобретенного состояния и из последних сил возвращаюсь в реальность.

Прихожу в себя, стоя на ногах. Родитель растирает мне лицо красным платком. Не сразу замечаю, что красный он от крови. А когда это все же происходит, то мама бросает на меня привычный успокаивающий взгляд многолетней усталости, но я все равно замечаю скрывающийся за туманной пеленой изнеможения дрожь испуганных зрачков. Мать видит это и тогда произносит: «Баяр, мальчик мой. Только без слез. Прошу тебя.»

Но я и не собираюсь плакать. Слишком холодно. На столь злостном ветру рискую тут-же замерзнуть и простудиться. Но дело не только в этом. Сказать честно, я и плакать то не умею. Смеяться тоже не всегда получается. В основном из груди вырываются лишь свистящие, похожие на туберкулезные хрипы. А стоит мне попытаться улыбнуться, как губы сами собой раскрываются и демонстрируют щенячий оскал мало чем смахивающий на улыбку ребенка.

Вот и сейчас, оторопевший от пугающего вида крови, лишь испуганно хлопаю глазами да отстраненно ожидаю дальнейшего развития событий. Но будто против моего ожидания ничего не происходит. Глядя друг другу в глаза мы вместе с мамой загадочно замираем посреди безлюдной улицы в окружении снежного хаоса пурги.

Постепенно мысли согреваются и приходят в движение. Разглядывая мамино красивое, но бледное и уставшее лицо прихожу к выводу, что вполне возможно мороз был ответственен за все беды, что происходили с нами в этом холодном городе. На каждом из нас мерзлота стремилась оставить свой неизгладимый след.

Мой дедушка, которого я очень любил, напился в мой пятый день рождения и замерз насмерть во дворе дома. А прошлой зимой из семьи ушел папа. У него появилась другая женщина. Переживая из-за развода родителей, младшая сестра серьезно заболела и не покидала своей кровати уже долгое время.

Наверное я был самым везучим среди родственников, потому что сибирская стужа просто лишила меня эмоций. Казалось бы это была ничтожная жертва в сравнении с другими, но я все равно сильно горевал.

А вот сильнее всех мороз затронул маму. С приходом зимы она превращалась в настоящего робота. Порой это сильно пугало. Так занимаясь делами по дому, мама часто впадала в транс, вывести из которого её было непосильной задачей. Приходилось звать бабушку. Та долго тормошила мать за плечи пока она не возвращалась к жизни. По этому поводу бабушка часто шутила, что именно поэтому от нас ушел отец. Ему надоело жить с тряпичными куклами.

Что касается моей безэмоциональности, то тут бабуля говорила, что мне повезло родиться в нужное время и в нужном месте. Я плохо понимал смысл этих слов, однако следом бабушка зачастую начинала долгий рассказ о своем детстве.

Она рассказывала, что когда-то была таким же апатичным и тихим ребенком как и я. В те далекие годы по её родной деревне гулял страшный голод уносивший в могилу целые семьи. «Это был кровавый и темный век», — часто вспоминала бабушка.

Хотя сейчас и были совсем другие времена, но нищета и голод никуда не делись. Они просто притаились и стали нападать на самых слабых. Одной из таких жертв было наше семейство.

Эти мрачные мысли резко обрываются, когда мама просыпается от оцепенения и, схватив меня за руку, полубегом спускается вниз по улице. Минуя пару темных кварталов, мы выходим к яркому потоку света, излучаемому рынком, за которым виднеется черный сгорбленный силуэт родного дома. Я прижимаю комок снега к носу, чтобы остановить кровь. Мы вновь останавливаемся и глядим вдаль.

Внезапно из пустоты, где-то на переферии взгляда, возникает наша пожилая соседка и после обмена приветствиями произносит: «Там мяско выбросили на прилавок по дешевке», затем, словно завидуя сама себе, она слегка выворачивает из пластикового пакета белесые кости, на которых едва зиждятся тонкие лоскуты мяса и хвастается, потряхивая ими перед нашими лицами. Напоследок она прощается и исчезает в зыбкой глотке подъезда.

Недолго думая, мать слегка простуженным голосом произносит: «Зайдем на рынок Баярчик, Посмотрим, а потом сразу домой», и после этих слов тут же ныряет в сторону прилавков. Будучи большим коконом из одежды, я едва успеваю вслед за родителем.

Через полминуты мы на месте. Удивительное, но пугающее место этот рынок. Со всех сторон раздаются громкие крики. Идет оживленная торговля. Разобрать что-то в этом хаосе почти невозможно. Кругом происходит столько всего и так громко, что из-за шума ни одна из случайных мыслей больше не задерживается внутри головы надолго.

Еще пару минут и мы оказываемся перед огромной очередью в мясной прилавок. Наконец мать ослабляет хватку, чтобы тут же исчезнуть в траншее из людей, что застыла перед испачканной кровью картонкой с надписью «КОСТИ».

Я остаюсь перед большим столом, на который выкладываются куски мяса и хищноватыми глазами начинаю разглядывать товар. За столом стоит огромный дядька. Он лихо рубит животную плоть на части поменьше, а затем кидает на прилавок, где уже хлопочет за продажей пышная женщина.

Матери долго нет. Я уже начинаю скучать, как вдруг на прилавок передо мной, хлюпая кровью, плюхается отрубленная свинная голова.

От ужаса я вздрагиваю и тут же отворачиваюсь, прикрывая глаза варежками. За спиной издевательски гыкает мохнатая шапка мясника.

Огромными от страха глазами ищу в толпе маму, а когда не нахожу, то стою еще несколько минут в стороне, стараясь не глядеть на жуткое зрелище. Однако постепенно любопытство берет вверх и я собираю все внутренние силы, чтобы украдкой взглянуть на чудовищную голову животного.

Поразительно, но в этот раз она уже не кажется столь жуткой. С любопытством исследую её и скоро замечаю кое-что необычное, но долго не могу понять что именно, до тех пор пока меня не осеняет. Мертвая голова улыбается!

Приглядевшись внимательнее я вижу, что рот с высунутым вспухшим языком расплывается в широкой улыбке, а в белесых мертвецких глазах сияют солнечные зайчики смешинок. Меня начинает слегка мутить и я собираюсь перевести взор на черное небо, но по пути запинаюсь взглядом о вывеску, где рядом с надписью «мясо» нарисована такая же веселая свинья.

В те секунды неопытный разум безуспешно пытается найти логические связи между происходящим и весельем на лице убитой скотины. Я даже не успеваю полностью осознать всю абсурдность поисков смысла, как вдруг в сознании начинают происходить какие-то важные, но пока еще неизвестные мне трансформации.

Под их влиянием я, как завороженный замираю в центре человеческого муравейника, где кипит такая малоизвестная мне взрослая жизнь. Пока я так стою, мимо проносятся блаженные человеческие лица с кровавыми кусками звериной плоти в подмышках, обсчитывается нищета и обогащаются торговцы. До слуха доносится, как вдалеке истошно лают псы, а вокруг по привычке переругиваются между собой тощие люди в волокнах больших одежд. В общем жизнь идет своим чередом.

Какое удивление я испытываю, когда вдруг обнаруживаю, что улыбаюсь наблюдая за всем этим. Пару мгновений спустя я уже впервые в жизни по настоящему смеюсь.

«Это так непохоже на меня, — проносятся в голове мысли. — Возможно это кто-то другой».

Я пытаюсь перестать смеяться, но безуспешно. Задорный клокот продолжает испускаться из моего хрупкого тела, подобно тому как стравливается воздух из проткнутой автомобильной шины.

Глаза сильно слезятся от веселья и холода. От этого со стороны, наверняка, кажется, что я плачу, но, к счастью, никому нет до меня дела. А вот мне сквозь навернувшиеся слезы начинает чудиться, что мертвая голова тоже стала неестественно подергиваться от смеха.

Тогда внутри, окончательно что-то щелкает и целостный механизм ломается, но лишь затем, чтобы починиться и заработать вновь, но в этот раз уже совсем по иному. Теперь все кругом становится донельзя понятным и особенно смешным.

«Ха-ха-ха-ха», — из моей груди изливается новый порыв чужеродного веселья. Прохожие, что замечают это, начинают шарахаться в стороны. Разум окончательно теряет контроль.

— Они столь забавны, словно придуманы кем-то нарочно. — слова возникают в голове сами собой и складываются в причудливые предложения:

— Постоянно всего боятся и бегут от самих себя. Они так неумело бултыхаются в супе жизни, а затем умирают толпами, оставив после себя лишь пустоту. Если людям дать второй шанс, то они все равно продолжат бесконечно врать, пить до бесов и скоро снова помрут. Выбраться из этого порочного круга суждено лишь единицам.

Прохожие пугаются меня, как демоненка. Мое лицо измазано вновь пошедшей кровью и среди этого кровавого месива блестят сомкнутые белые зубы поджатые тонкими губами в жуткую улыбку.

Проходит минута. Улыбка постепенно соскальзывает с моего лица. Немного отпускает. Эти чужие мысли, взявшиеся из ниоткуда, сильно пугают. Тут я начинаю вдумываться и невольно осознаю, что, вероятно, похожий сценарий заготовлен и для меня.

«Выберутся лишь единицы, — задумываюсь я. — Буду ли я в их числе? Вряд ли. Однажды мы ездили в соседний крупный город за новой одеждой для меня и сестры. В дороге началась буря. До города мы добрались только через пару дней. В новом городе было также холодно, как и у нас. Нет от вечной мерзлоты нельзя было просто так сбежать.»

Перед глазами плывет. Кажется голова вот вот разорвется от потока мыслей. Тогда в надежде остановить это, я вновь обращаю внимание на мертвецкое лицо животного.

Взглянув на него и задержав взгляд на несколько секунд, невольно начинаю понимать отчего оно все это время кривилось в спазматичной улыбке. Безжизненные тушки поросят прямо на глазах матери одуревшая от азарта торга живность вырывала из рук мясника и растаскивала по домам, чтобы там вскормить собственный выводок. А у бедной свинюшки даже не было возможности помешать этому, Она могла лишь провожать людей взглядом, да истерично отплевываться сардоническим гоготом от собственного бессилия.

Мне её бесконечно жаль. На несколько секунд в груди появляется теплое чувство родства, которое соединяет меня и отрубленную голову.

Может быть я тоже поросенок или когда-то был им? Такой же слабый и покорный. Тут же в воображении возникает образ, как надо мной заносится топор мясника, но я не выдерживаю прилива страха и отгоняю мираж прочь.

Вдруг из очереди появляется длинная рука и указывает пальцем на голову. Мясник замечает это и одним движением забрасывает её в черный пластиковый мешок. Перед тем, как полностью исчезнуть в темном влагалище пакета, лицо животного лишается улыбки, а в глазах застывает исполинских размеров ужас смерти.

Рука вновь появляется из толпы, но теперь ближе к прилавку. Она оказывается частью худощавого человека, что небрежно бросает мяснику купюры и вместе с моим недавним собеседником растворяется за торговыми рядами.

Обида потери нового приятеля слегка подстегивает меня. Этого хватает, чтобы снова вывести разум из равновесия. Уголки губ ползут вверх. Новый приступ. Еще сильнее…

Мясник отрывается от работы и, заметив меня, начинает издавать всхлипы, задыхающегося человека.

— Ты чего ржешь? — дергает за рукав и развязно вопрошает его хамоватая напарница.

— Смотри, какой убогий. — кивает на меня мясник. И вот они уже гогочут вместе.

Я краснею и, давя нервные приливы хохота в варежке, отшатываюсь от прилавков. Но не успеваю уйти далеко. Прорываясь сквозь толпу людей, ко мне уже спешит довольная, как дворняга, мать с пакетом костей. Лицо её озаряет почти настоящее счастье. Заметив меня и удивленная моим смехом, она, вероятно, думает, что я радуюсь её покупке, но на самом деле я смеюсь оттого, сколь забавной она мне теперь кажется.

«Горе не имеет права на смех», — писал Анатолий Мариенгоф в романе «Циники». Еще в детстве я понял обратное. Горе, как ничто иное имело на это право. Казалось ехидный смешок был единственной возможностью сделать по настоящему болезненный укол судьбе перед тем как сгинуть в пучине смерти.

Загнанная в угол нищета шутила особенно болезненно и ядовито. Она преодолевала все возможные границы морали и тем самым словно бросала вызов вечности и притаившейся смерти.

Мои друзья по детству любили играть с судьбой и нередко бросали ей вызов словами «убей меня, если сможешь». Мне нравилась эта реплика. Брошенная в пустоту она будто бы доказывала невластность над человеком рока судьбы и фатума смерти. Как жаль, что это было совсем не так, и зачастую на чудака произнесшего эти почти магические слова обрушивались тонны несчастий, что сейчас же утрамбовывали его в жидкую грязь. Таким образом мои прежние товарищи и растворились в тюрьмах да на братоубийственных войнах. Они, как и многие наши сограждане, превратились в презираемую и одновременно любимую ими русскую пустоту.

После этих событий я все чаще стал задаваться следующими вопросами: Действительно ли всемогущая вселенная задевалась насмешками никчемных бедняков? Правда ли, что небеса действительно нас ненавидели?

К сожалению никто не знал ответов на эти вопросы, но зато все прекрасно догадывались, что сюрреалистичное государство раскинувшееся по безлюдной пустоши восточного фронтира как ничто иное желало нашей смерти.

В потемках тесной головы мне все чаще кажется, что однажды я вконец сойду с ума и тогда обязательно сочиню язвительнейшую шутку про царство страха и безнадежности. И если насмешка выдастся удачной, то в следующий же день моя голова будет нанизана на одну из кремлевских звезд.

Может быть, тогда я превращусь в подобие отсеченной головы животного родом из мрачного детства. Также как на глазах свиной матки, на моих будут происходить душераздирающие сцены, а я буду в силах лишь сардонически хохотать, выискивая в толпе зевак сочувствующие взгляды. Со стороны это будет выглядеть как настоящее безумие. Будет выглядеть как… Хрю.