Стихи: История наша, Будущее, другие Миры [Инна Ивановна Фидянина-Зубкова] (fb2) читать онлайн

Инна Фидянина Стихи: История наша, Будущее, другие Миры

История наша

Разгулялась история по планете

А история любить нас будет долго!

Смотрю в будущее: вижу, как Волга

впадать устала в Каспийское море,

рассохлись памятники веку Петрову.

Земля свернула с орбиты,

хрустальная ваза разбита

у тёти Вали в подвале,

войны даже мышей достали —

серые прячутся по углам.

— Я никому не отдам

свою родимую демократию! —

шепчет дух партократии,

облетая вздыхающую планету,

которой вроде бы уже нету.

Это прошлое голограммами машет,

о том как землю мы пашем,

как Волга застряла на полпути,

а до царя никак не дойти.

И устаканивается планета в орбите:

нет вазы хрустальной разбитой,

кругом лишь серые мыши,

дома да протёкшие крыши,

которые чинят ребята.

Говорят: «История не виновата!

Виновна во всём тётя Валя,

она намедни украла

чье-то разбитое сердце.»

Бред? Но от него никуда не деться!

Слышишь, история ходит

и никуда не уходит,

она не уйдёт отсюда

пока Волга … хрусталь и посуда.

Река времени

Река Времени — это реченька.

Я плясала для вас от печеньки:

от порога от самого дивного,

пела песни былинные.

Сказками дело не кончилось,

стихами писалось, строчилось.

Наложила на себя я, навесила

большую, большую ответственность:

пройтись — никого не обидеть,

накормить, напоить и ответить

за все грехи ваши тяжкие,

маленькие бедняжки вы!

Всё воюете и дерётесь,

матерей да с детями жрёте.

Ни добра в вас, ни милосердия.

И совесть висит на вертеле

в пустынной, печальной местности.

Да за что ж я несу ответственность?

Брошу я род людской, кину

и далече куда-нибудь двину —

на святую звезду Андромеду.

Я на той планете поеду,

поплыву по Времени-реченьке

и у них запляшу от печеньки:

от порога самого дивного,

путь проложу былинами

для людей в тех краях живущих —

воюющих, жрущих и пьющих.

Я мысли свои косила

Какой невиданной силой

я мысли свои косила

и брала города:

город Астрахань, город Акрополь,

город совсем далёкий,

которого нет на планете,

о котором мечтают дети,

город самый красивый,

самый счастливый

и беззаботный,

где нет графиков плотных,

где поезда уносят лишь в сказку,

где каждый житель самый прекрасный

на свете!

Эх, милые, милые дети,

я такой город разрушу:

не пущу в ваши души

праздность и лень.

Дребедень, дребедень, дребедень.

Я брала города большие

своей невиданной силой!

Я плакала на руинах

и рисовала картины,

картины совсем другие:

метро, работа, забота,

как кто-то спасёт кого-то.

Потом их рвала и топтала.

Чего хотела? Не знала.

А где-то есть Наукоград,

там любой мне будет рад.

Я этот город не возьму,

лишь письма длинные пишу:

«Какой невиданной силой

я мысли свои косила

и брала города большие,

которые мирно не жили!»

Сто веков назад, я молодая

А история была такая:

сто веков назад, я молодая,

ни печали тебе, ни тоски,

лети себе и лети!

Мой муж ненормальный немножко,

называя меня своей крошкой,

всё тянул и тянул куда-то

к другим мирам во солдаты,

в новые битвы толкая:

— Дерись хоть со мной, дорогая!

И ни печали тебе, ни тоски,

к новым победам лети!

Мы в новые битвы летели,

песни победные пели

и не возвращались обратно,

а к новым мирам! Невозвратным

войском себя называли,

в дальнюю даль уплывали,

где ни тоски, ни печали.

Начинай, мой милый, сначала.

А история, дети, такая:

сто тысяч веков назад, я молодая,

муж мой и ветер,

вот он то за всё и в ответе!

Прошлое прощается

Прошлое как-то странно с нами прощается:

то навсегда забывается,

то опять возвращается.

Нам от этого лишь икается,

мерещится, кажется, кается.

А когда каяться надоедает,

то снова прошлое забывает

неприхотливый народ

и войной друг на друга идёт.

Мимо памяти проходят события:

дурно пахнут они, не глядите!

Не глядите, вы там не найдёте

того, что с собой унесёте

в далёкое далеко далёко.

Боком выходят, боком

прошлых лет междометия.

Столетия проходят, столетия,

столетия плавятся, как металл.

Я за них не отдам

ничего, что мне бы хотелось.

Вот так потихонечку пелось

прошлое, с нами прощаясь,

то уходя, то опять возвращаясь.

Я гляжу в далёкие дали:

вы прошлое не встречали?

— Нет, — шепчет ветер.

— Нет! — говорят дети.

— Нет, — океан Эльзы бормочет.

Никто прошлого возвращения не хочет.

И тебе о нём думать не надо.

Бери-ка, дружок, прохладу

и кидай её в море!

Видишь сколько в нём горя:

корабли, корабли и кости.

Из костей ты выстроишь мостик,

и мы по нему пройдём,

что-нибудь да найдём.

Ведь в черепушке каждой две повести:

одна плохая, другая на совести

не людей, а слова простого «прошлое» —

звук пустой, а как печально всё сложено.

А нас всё вроде бы и устраивает

— Поздно, — сказала ворона. —

Поздно писать повестя,

сегодня мы церкви сжигаем,

а завтра взорвём города!

Но и у пепелища найдётся

какой-нибудь да дурак,

напишет дивную повесть,

как где-то живут не так!

Поздно, ворона, каркать,

поздно — уже горят.

А повести тоже пишут

о том, что везде не так:

не так, как нам бы хотелось,

не так, как нам бы жилось.

А если тебе всё приелось,

то каркай — дело твоё.

А меня всё вроде бы и устраивает

— Поздно, — сказала ворона. —

Поздно писать стихи,

сегодня мы книги сжигаем,

а завтра взорвём мосты!

Но и у пепелища найдётся

дура, вроде меня,

напишет свою поэму

о том, как светла Звезда!

Поздно, ворона, каркать,

поздно — земля в дыму.

Я, видишь, устала чёркать

на ветке поэму свою.

О том, как всё, вроде, гладко,

о том, как жизнь хороша,

да как у судеб закладки

рвём и рвём не спеша.

А если тебе, ворона,

приелась такая жизнь,

закрой уши, не слушай звона.

Я каркаю! Ты пиши.

Левый из Петрограда

— Она что, на смерть нарывается?

— Да, да, смертью всё и кончается,

всё заканчивается тризной,

когда нет уже веры в отчизну,

а наши большие медали

мы глупым врагам раздавали.

Нет, жизни такой мне не надо!

Эй, левый из Петрограда,

ты правого, что ли, обидел —

нож из кармана выудил…

Я всё это проходила,

всё это было, было

и повторяется вновь.

И ещё сто раз повторится.

Ты забыл, мир в Мир не влюбился,

Миру мир не нужен, однако.

Прощай, мой воин, ты в драке

погибнешь. Я старой стану,

кости твои достану

и напишу как было:

ты победил его —

правого из Петербурга.

Внучка кушает булку,

хлеба на полях сжигают,

зачем-то все едут в Израиль.

Мы больше не будем ждать

Нет, ты больше не будешь

ждать уже ничего,

эти порталы-порты

связь времён, вот и всё.

В стране каучуковой воли,

в стране бумеранго-грёз

не было лучшей доли,

как осколки копить из слёз.

Душа зачем-то держалась,

за что-то цеплялась трава.

Если ты не взорвалась,

значит, сегодня жива.

Может быть и недолго

нам всем тут осталось жить,

но мы собираем осколки

для того чтобы ими бить!

Нет, мы больше не будем

ждать уже ничего.

Зачем-то твердим: «Не забудем!» —

это все, что осталось нам. Всё.

А небо сыпет «подарки»

градом из взрывов и пуль,

мы кровью пишем ремарки:

«Сегодня я умер. Уснул.»

Книга каменных веков

Я напишу вам книгу каменных веков,

в ней мало кто будет жить без оков,

в ней день на день ложится.

Кто спит, тому ничего не снится;

кто не спит, тот в оковы влезает.

В этой книге даже господь страдает.

Жалость помноженная на участие —

вот те маленькое твоё счастье

(пей его воду —

нет в ней броду).

Нет у воды берегов!

В книге моей лишь моря без оков,

без берегов. Без лесов леса.

И длинные, длинные волоса

у царицы Печали.

Её грустить отучали,

а она всё плакала с неба.

И кто бы где не был,

его накрывали её дожди:

— Дождись, дождись

равенства, братства!

— Мы в рабстве! —

кричали граждане в небо.

В ответ доносилось: «Небыль.»

И века

каменьями ложились пока.

Каменные, каменные века.

И длинные, длинные волоса.

Вот и вся книга,

она не длинна, она дика.

Снова я воин света

Если есть на свете

воины света,

то обязательно где-то

ходят воины тьмы.

И где бы они ни ходили,

их воины света ловили,

ловили и ставили к стенке:

— Где те большие застенки,

где томятся воины света?

Ответите вы и за это!

А воины тьмы молчали,

видимо, заскучали

и от скуки плевались только.

Но воинам света не больно.

На то они и воины света,

чтоб ловить летающих где-то

воинов тьмы:

— Что сидишь, поэтесса, пошли

не в кулачном бою махаться,

а в бой великий ввязаться:

в эти новые, новые войны,

от которых тебе не больно,

не больно уже никогда —

такая твоя «звезда»!

И я шла в бои те и билась:

сама с собой материлась,

сама себе письма писала,

сама себе задавала

больные, больные вопросы:

— Может, всё это бросить,

плюнуть на жизнь и двинуть

туда, где не смогут вынуть

душу мою из тела —

на звезду Андромеду хотела.

Ведь зачем мне, воину света,

разговаривать с воином тьмы? —

говорю, говорю… Нет ответа.

Да пропадом пропади!

Пропадом я пропадала,

да и пропала б совсем.

Но много прошло или мало,

и вот я пишу за всех.

Снова я воин света,

ищущий воинов тьмы,

и если есть они где-то,

то должны за мною прийти,

чтобы к стенке меня поставить

и душу вынуть опять.

Кто-то должен это исправить!

Не хочу об этом писать.

Дули мы детям в спины

Белые бедуины,

чёрные города,

дули мы детям в спины,

казалось бы, навсегда.

Песок уходил в воду,

мозоля злые глаза.

Дети по переходу

шли в чужие края.

Молча солнце смотрело,

лукавя хитрый свой глаз,

чего-то оно не успело,

но это уже не про нас.

Ловко или неловко

в усталые души глядеть.

Дети шли. Мы смотрели.

Им и это терпеть.

Белые пароходы

мелькали где-то вдали,

дети шептали: «Уроды!»

Куда, куда ж они шли?

Памятники Вселенной —

детские эти следы.

Мы их сотрём, несомненно,

куда б они ни вели.

Намеренно или просто,

просто текли года.

Тебя, малыш, тянет к звёздам?

Значит, лети туда!

Не было у них воинов

Началось всё с Египта.

Не было у них воинов,

не было ничего,

были мужчины из племени

и женщины Вам-чего.

Не было у них воинов,

не было ничего,

и поэтому прибывшим воинам

сказали они: «Вам чего?»

Не было у них воинов,

не было ничего,

убили их всех те воины.

Пять тысяч веков прошло.

И теперь уже наши воины,

крепко держащие сталь,

вспоминают прошлых Не-воинов:

— Были Не-воины. Жаль.

И если ты нынче не воин,

ты точно будешь убит.

Времена наступают тяжёлые.

Вспомни тех, кто забыт.

Спи, тебя найдут, себя прославят

Снилось мне, что родилась я на новой планете:

там были герои, рыцари, плакали дети.

Там реки чисты, озёра белы и лужи крови,

бесконечные войны и горы,

голуби, куры, мясо.

Планета Землёй звалась.

Я проснулась от страха.

Не бойся, деваха,

завтра снова в полёт

в бесконечные дебри.

И покой тебе обеспечен:

серый волк возле дома рыщет,

полиция тебя ищет,

медведи в двери ломятся!

Спи, нечему больше меняться.

На этой и той планете

грустные, грустные дети

пускают кораблики в лужах кровавых.

Спи, они сами себя прославят.

Я его у зла не украла

Исторически так сложилось:

я влюбилась, влюбилась, влюбилась

в старого деда больного.

Он мне: «Ты к смерти готова?»

Я ему отвечаю:

— Пока жива и стираю

с совести тёмные пятна:

боль, зло, фашистские латки.

Но они никак не стираются.

Видно, время с нами прощается.

Ты там сильно устал или хочешь

на меня взглянуть? Ну как хочешь.

Он опять мне: «Дура дурная,

спину крутит? Ходи больная.

Ни письма от тебя, ни строчки.»

Говорю я: «Строчек не хочет

наша история злая.

Знаешь, она хромая

и горбатая даже.

Мы улетим однажды

в мир свой светлый.»

— В поганый!

— Ладно, туда. А правый

тот, кто смеётся после.

У меня к тебе есть вопросы:

ты правда веришь в победу?

— А ты?

— Я к тебе приеду

когда-нибудь, очень скоро.

— Победа будет!

— Да, это здорово, —

и на этом история пала:

я его у зла не украла!

Песочное мыло и сладкая сажа

Мы те века ещё знали,

когда сидя на восточном базаре,

торговали мылом песочным —

торг шёл восточный.

Мылом песочным мы торговали,

и когда мылились им, знали:

грязь уйдёт, песок в воду канет,

а время нас всё равно обманет!

Вот так и текла неспешно

жизнь у турецкого побережья:

песочные часы, песочное мыло

и гарем у султана самый красивый.

Но мы в гаремах тех не бывали,

мы мылом песочным лишь торговали,

торговали мылом, на базаре сидели

и загадочно вдаль глядели.

Там, из-за синего океана

поднималось из под тумана

облако-рай,

а в нём караван-сарай

на верблюдах несёт поклажу —

сладкую, сладкую сажу.

Куда уж до неё мылу нашему из песка!

Ведь сладкая сажа — мечта.

Неистория

Я историкам писала:

не история нас не прощала,

не история загубила

на корню всю человечинку,

не история во зле тут подмечена.

Не история от края до края

чувство гордости у всех украла,

не история летит, куролесит,

не история по войнам и по мессам!

Не история — теория. А что же?

Не история, а то что много строже,

много строже, много гаже, много злее.

Неистория — она всех веселее,

неистория весёлая такая,

что такое грусть печаль не знает.

Неисторики лепили эти тропы,

неисторики, а мы у них — холопы.

Сказки и история наша

Сказка ложилась на сказку.

Какие-то злые присказки

вокруг сказок кружились,

в сказки они не сложились,

они сложились в рассказы —

сказочные пересказы.

Ты их понимай как хочешь,

но историю не переложишь:

в истории всё как-то серо,

лишь на подвиги смело

рыцари в бой пускались!

Рыцари не сдавались

и кусали народ голодный:

конный и пешеходный.

— Не проходите мимо,

мы разыгрываем пантомиму,

как шут отравил царя! —

вот и история вся.

А сказки кружились, сказки

строили детям глазки.

К сказкам мы их приучили,

на сказках и сами учились.

Сказки — дело хорошее,

в них простая история, сложная,

лишь бы заканчивалась чудесно!

Зайцы, русалки, принцессы,

чудовища и драконы.

Читай, подрастай, мой воин,

чтоб победить царя.

Вот и история вся.

Добро гуляющее

Добро, гуляющее по деревне и городу,

седина и бес ему в бороду,

недобрыми занималось делами,

зловещими мучило снами,

беспросветной накрывало тоской

и податью, как пеленой:

подать нищим, подать в казну,

подать сирым, подать попу.

Добро, гуляющее по деревне и городу,

сединой обеляло бороду,

прикрывало людские похоти,

грехи отмывало от копоти

и складывало в рядок:

грех за взятку, грех за стишок,

грех за убийство, грех за тираду.

— Не надо добра нам, не надо! —

кричал уставший народ. —

Засуньте себе его в рот,

и радости нам не надо!

Покладистая поклада.

Уходило добро… Провожаем,

дела свои обеляем —

выбелили набело.

Бес в ребро! Не надо нам

божьей милости от природы,

Не к добру добро народу,

хорошо и так жить в коем веке,

мы ж не люди, а всего лишь человеки.

Горе разливанное

Когда немного народу,

то это угодно богу,

а если народу дохрени;

то это угодно вере:

мол, всё хорошо у нас будет,

господь про нас не забудет

и природа лаской одарит,

дождями токо и вдарит,

а дождей тех будет дохери,

и это выгодно Вени —

спасателю из Дальноречинска.

Плакала ихняя реченька

и просила у неба разлиться,

да так чтоб слезами залился

каждый житель того Дальноречинска:

«Плохая у нас, дескать, реченька,

нехорошая, разливная

до острой боли большая,

а все москвичи — это сволочи,

у них не водится мелочи

на дальние регионы,

они в газ угарный влюблённы!»

— Ну да, — Масква отвечает

и торфом горящим встречает

новый век такой молодой. —

Для помоек недра открой,

мать родная природа!

«Да чтоб вы сдохли, уроды! —

природа злобно пугает

и лысой кроной качает

захеревшего дуба. —

Жаль, нет у меня на вас зуба.»

Но зря она так отвечает,

потому как зубы крепчают

у самого светила.

Лишь бы оно не убило!

Будем время ворошить

Будем жить, будем жить,

будем время ворошить,

а во времени песок

лишь сквозь пальцы… Занемог

грозный дядька постовой,

отпахав свой срок. Не мой

вымпел на суку повис.

Я сижу, латаю стих:

«Будем жить, будем жить,

будем время ворошить!»

А во времени стена,

очень прочная она,

туда смерду нет пути!

Ты стихи свои пиши

и не думай о былом.

Вечность в вечность соберём

и рассыпим Землю в прах,

а во всех твоих словах

мы найдём изъян могучий! —

смотрит демон вниз из тучи

и внушает: «Будем жить,

будем время ворошить

и не думать о делах

вседержителей. За страх!»

Рот зашей

Я сидела, зашивала

белой ниткою свой рот.

Дай мне, мама, покрывало,

я укрою им народ,

чтобы больше не просил он

пирогов и калачей,

чтоб на власти не гундосил,

говорю им: «Рот зашей!»

Рот зашей и не проси,

тихо сидя на печи.

Ты закройся в покрывало,

чтоб тебя я не видала,

не видала никогда!

Улетит моя душа

в бездну синюю навечно.

Рот зашью там неизбежно

у больной своей души.

Сверху крикну: «Не кричи,

не проси, народ убогий,

калачей, рублей… И чтобы

не орал ты никогда,

напущу я холода!»

Скинь мне, мама, покрывало

с поднебесья. И устало

облетев вокруг земли,

я проверю ваши рты.

Я там, где бой идёт

Не смотри ты на меня, как на историю,

я глаза закрою, акваторию

нарисую на прибрежной полосе,

в свою душу не пущу, иди ко мне!

Не ходи ко мне, не слышь меня,

услышь меня, я скорбь твоя

я боль веков,

месть городов!

Не люби меня, я не твоя,

люби меня,

я мамина и папина.

Никому не скажу, как тратила

свои века на пустоту.

Считай года, а я не тут.

Тут кругом города,

а мои глаза

в древней Руси

где калачи,

где труд и пот,

где бой идёт!

Нет к Истории вопросов

Я историю писала,

говорила: «Всех люблю!»

Я историю писала

чёрным мелом на полу.

Ах, какая история получалась:

в ней добро совсем не встречалось,

там, хорошо или плохо,

но каждый из нас прохлопал

в её движущей силе участие.

— Непричастие, непричастие! —

гудит история паровозом,

и нет у людей к ней вопросов.

Разговор с антиПризраком

антиВремя антимашет

антиАнгела крылом,

антиПризрак антипляшет

и кричит: — Антиумрём!

Анти-анти-анти-анти,

антураж, такой уж век.

В этом веке был бы с нами

анти, антиЧеловек.

Ну вот и всё. Моё сердечко

расщепилось на куски,

потому что на крылечко

села тень антиТоски

и сказала: «Как же скучно

кушать ваши пирожки!»

— Ты б взяла, подружка, ручку:

разорвала на куски

эту пыльную планету

бойкой повестью своей!

Я вздохнула: «Конец света,

не пишу я повестей».

Не писать бы ни о чём и никогда

Не писать о счастии в кои бы веки!

Да странные рождались вокруг человеки:

чего-то им не хватало.

И у них большое хватало

отросло до самого неба.

Хватай звезду и ко мне бы!

Так нет, звёзд им было мало,

о счастье души кричали!

А где я его вам встречу?

Пишу стихи и перечу:

— Не в счастье вовсе отрада,

которая за оградой,

а где-то совсем близко, близко.

Зубы, смотри, не истискай.

Разделили всё человечество

А нам с вами делить больше нечего,

разделили всё человечество

на четыре равные части.

Одна часть была безучастной,

вторая часть равнодушной,

третья вовсе бездушной,

а четвёртая никому не нужной.

Вот эту не нужную часть

и постигла злая участь.

К этой части относимся мы.

Бесполезно строить друг к другу мосты,

по ним уже ходят другие:

вроде бы неплохие,

но бездушные,

безучастные и равнодушные.

Их больше

и нервы у них потолще,

в общем, они красивее,

потому что мудрее:

никогда под пули не лезут.

Они никуда не исчезнут!

А нам с вами делить вовсе нечего,

ведь разделили всё человечество.

Хотя … нетронутым оставили небо.

Вот до него и бегай!

Дальше неба нет в небо дверцы

Пора покидать планету,

когда денег в кармане нету,

проблемы всю плешь проели

и жениться вы не успели.

Пора улетать куда-то,

если жизнь похожа на вату:

каждый день на работу,

а с работы домой неохота.

«Пора, пора!» Ай, лети уж!

Лети, потому что хуже,

хуже уже не будет.

И пусть тебя быстро забудет

родня, коллеги, начальство.

Прощаясь: «Прощайте, прощайте!» —

не махай. Мы тебе не помашем,

мы тихо в кровати ляжем,

а проснувшись, ещё кого-нибудь потеряем.

И вспоминая вас, не поминаем,

а представляя, не представляем,

как где-то там, на каком-то там небе

инопланетяне покидают планеты,

потому что они устали:

денег им недодали,

проблемы их шибко заели,

жениться они не успели,

потому что жизнь их, как вата,

и новая жизнь не зачата,

лишь старичьё доживает —

друг друга кряхтя ругает.

И некуда, некуда деться!

Дальше неба нет в небо дверцы,

дальше неба небес не бывает.

Пусть каждый из нас доживает

какую-то жизнь распоследнюю:

богатую или бедную.

И улететь не мечтайте,

там всё то же самое, знайте!

Улетала душа — метель просила

Улетала душа, не просила хлеба,

улетала душа, просила снега,

снега просила лютого:

— Пусть мою душу укутает,

и забуду что было со мною,

с душою старою, не молодою.

Улетала душа, однако,

и не просила злата,

а просила метелью укутать,

чтоб уснуть хоть на минуту —

забыть одеяла да тряпки,

гвозди, войны, домашние тапки

и избавится от кошмара:

— Чтоб мне ни дали — всё мало!

Это было, так я погибала,

и погибая, знала:

снова рожусь, буду думать

о еде, серебре… Засунуть

мне б это всё между рёбер,

гвоздями прибить, и чтобы

я навсегда забыла

в каком веке добро я любила?

Где ты молодость, честь и совесть

Стар призывал млад к чести,

сам прожив как? Неизвестно!

— Где ты Молодость,

где ты Честь, где ты Совесть? —

бесконечно будут долдонить

прожившие жизнь (в чести?),

непонятные старики.

Была Молодость и уж нету,

Совесть к ответу

устала всех призывать,

а на Честь совсем наплевать!

Молодость, Честь и Совесть

в бою и в огню, вот повесть!

Ищите-свищите по свету

повесть заветную эту.

А пока Молодость, Совесть воюют,

Честь с нами ещё поворкует:

— Бессмысленный поток слов!

Обманываться ты готов,

старый-престарый старик,

что ж ты к морали приник,

когда тебе, вроде, поздно

строить мосты к ярким звёздам.

— Наверное, поздно, — вздохну я. —

Но я ещё повоюю:

старыми погремлю костями,

лягу тяжкими повестями

на бессовестную планету.

Здравствуй, Молодость, кану я в Лету…

Медведи из Википедии

Медведи летающие над Википедией —

нашей любимой энциклопедией,

пролетая над странами и историей,

пересчитывая всех воинов,

отпускают нам наши войны —

медведям не больно!

Ведь медведь — это просто туча,

медведя совсем не мучают

неподъёмные эти распри,

медведю и так прекрасно

парить над Википедией —

нашей любимой энциклопедией.

— Ничего (говорят они) страшного —

странички красочно разукрашены!

Коротко

Позапрошлые люди,

никому от них горя не будет

и счастья не будет тоже,

и толку ничуть. Ну и что же.

Позапрошлые наши люди,

«жаря внуков на блюде»,

как-то по доброму улыбаются

и жизнь вспоминая, не каются.

* * *

Никому не будет больно

в мягкой совести своей.

Отчего ж так сердцу вольно?

Надо сжать его скорей!

Не дышать — пускай не бьётся,

может, станет веселей.

Если радость рекой льётся,

значит, совести теплей.

* * *

Невезучие мои соплеменники:

невезучие я и ты!

Покупая на рынке семечки,

заглядываем в штаны

продавцам, обещающим праздник,

сулящим рай на земле.

Смотри, очередной безобразник

уж загадил наши умы!

* * *

Какая маленькая душа!

Такое огромное тело.

Пела душа, плыла…

Тело старело, скрипело.

Тело хотело есть,

ну а душа орала!

И если на свете есть честь,

то её тело попрало

* * *

Не смотрите, люди,

ничего не будет,

потому что мой отец

ненавидел этот свет:

реки, горы и моря —

всё история моя.

Не смотрите, люди,

мира вам не будет,

потому что мой отец

был и вовсе молодец —

не ходил за мной кругами,

говорил: — Да и бог с вами!

* * *

Не было на земле Печалей.

Налетели вдруг, раскричались,

раскричались аж свет затмили!

И если б их не убили

совсем другие Печали,

мы б до сих пор скучали.

* * *

А ведь есть где-то город богов,

где никто никогда не умер,

где никто никогда не умрёт.

Что люди? Всего лишь куклы

в руках тех, кто им врёт!

* * *

Разбросалось счастье золотое,

по копейкам собирая серебро.

Если ты не знаешь сколько в мире горя,

то оно найдёт тебя само.

* * *

На улице была осень.

И за это с природы спросим:

— Почему на дворе не лето? —

ответит она и за это.

* * *

Никуда не денется

природа сама:

раздвинется и разденется —

это закон бытия.

* * *

Вот и бегай теперь — ищи

бел свет, добрую зиму…

А я в мир ваш камень кину!

* * *

Даже когда весь мир рушится на твоих глазах,

и ты умираешь вместе с ним,

то надо говорить себе:

— Гибнет мир моего врага! —

и так протяжно. — Ха-ха…

* * *

Знай, на смену командирам

вырастают командармы!

Это вам не финтифлюшки,

а История сама.

* * *

Чтобы зло нас больше не мучило,

мы собьёмся в большие кучи!

* * *

Народу — побольше терпения

и певческого настроения!

* * *

Люд не кошка,

отлежится и наполнит лукошко.

* * *

Танцуй да пой,

пока твой друг Армагеддон.

* * *

А лишнего нам знать не положено —

у нас и так судьба красиво сложена.

* * *

На кого бы я Русь ни повесила —

последствия я не взвесила.

* * *

Народ хочет кусок хлеба всем… одинаковый.

— Да кому он нужен такой народ!

* * *

Люди уже давно знают правду.

Но люди знают и другую правду: им с ней жить.

* * *

Боролась я, дева красная, с властями…

Боролась и выборолась!

* * *

Лишена иллюзий на счастливое общество.

* * *

Политикам: «Ну да, ну да, ну да…»

* * *

Всё проверено — зла немерено.

Век-другой назад

Уход в Сибирь

Мужики и бабы.

Очень сильно надо!

— Говорят, в сибири

всех царей убили,

без царей в Сибири

хорошо зажили.

— Мужики и бабы,

какого чёрта надо?

— Надо, ой как надо!

От барского уклада

болит у нас головушка,

и мёртвая коровушка

не доена, а съедена

боярскими медведями.

— Мужики и бабы

лежали б на полатях,

сидели и смотрели,

как хлеба поспели.

Но не сидится мужикам,

не лежится бабам:

дали наши дёру

до самого бору,

до чащи, до леса!

Есть к жизни интереса:

— Избу срубим, будем жить,

на охотушку ходить.

Мост построим у реки,

чтобы наши рыбаки

наловили на уху

небывалую плотву!

А в корзинке у нас

петух с курицей — раз,

утки две и два гусёнка —

это три! А ты, девчонка,

шибко к нам не приставай.

Дед с Сибири? Внук наш, знай.

Мужики и просто дети

Жили-были на планете

мужики и просто дети.

Мужикам хотелось строить,

воеводить, мастерить.

Просто детям не хотелось

по-мужицки материть

лес, дорогу и друг друга.

Мужики сказали: «Худо,

надо, братцы, что-то делать,

ведь народ растёт несмелый.

Нужно просто детей

отобрать у матерей

и устроить в лесорубы.

Вот тогда будет не худо!»

Порешили, совершили:

просто деток отлучили

от грудастых матерей,

увезли с собой скорей.

Привезли в леса, в леса

и пустили в погреба,

одели в робу:

«А теперь попробуй

не покрыть нас матом

(мы, вроде, виноваты).»

Дети глянули устало,

матюкнулись, рядом встали

и валили лес, лес

под чей-то волчий интерес.

Быстро дети повзрослели,

просто так заматерели

и сказали себе:

— Материть будем уже

не отцов-дураков,

а у власти злобных псов!

Как вымолвили это, так и сгинули.

Их искала вся планета. Они двинули

по другим мирам да с пилами:

пилить, материть тех, кто вынули

жизнь из душ ни в чём неповинных.

Ты забыл о том? А было ведь.

Мой дом — моя семья

— Нашу семью за версту видно!

Домище у нас завидный

строится всей роднёй.

А комнат то, комнат в нём:

кухня, две спальни и зала.

Чего ещё не хватало?

Живи и рожай детей

да работай быстрей!

Ведь у нас на Руси как ведётся:

кто не спит, у того скотина пасётся,

кто на печке зад свой не греет,

у того Маши растут и Андреи.

Вот вы на меня поглядите:

плечи, морда … боритесь,

ни за что не завалите!

Потому как не грею завалинку,

а бревно на плечо и вперёд!

Глянь, как дом мой встаёт,

стены на солнце играют.

Аж до слёз пробирает!

От зависти плачут лентяи.

А я скоро стану батяней

(жинка сидит, еле дышит):

— Не рожай, пока дом не вышел,

яко с картины лубочной.

Ну ладно, рожай, мой клубочек!

Детей нам красивых надо,

таких плечистых, как папа,

таких же шустрых, как мать,

и спесь, которую не отнять!

С такими думками и домище достроен:

— А фамилия наша Егоровы.

Кому не нравится, мимо ходите

да глядите,

счастье наше не сглазьте!

Добрым людям мы говорим «Зрасьте»

и кланяемся низко.

Но тем временем близко-близко

подходила к их домику революция.

Ну что ж, Егоровы, теперь сбудется

«счастье» трудового народа.

А вас раскулачат «уродов».

Щи варила стрелецкие

Говорила, говорила.

Говорилку не зашить!

Говорила, что любила

щи стрелецкие варить.

Щи варила стрелецкие,

речи вела повелецкие:

велела, повелевала,

чтобы каша в печи поспевала,

чтобы рос в огороде горох,

чтобы царь наш батька усох!

Палка была на скалку,

палка была на галку,

палка была на пса,

а на нашего короля

ни палки нет, ни оружия.

Щи варю безоружная

да капусту квашу,

хвалю Рассею нашу

и мужа жду безвестного,

всем (никому) неизвестного,

самого отважного

с жизнью не налаженной.

А речи веду повелецкие,

щи варю стрелецкие

и муженька жду расстрельного

всё сказавшего, пустомельного.

Умирай, дурак, на своей каторге.

А обидушка к твоим отцу, матушке

на шею кинется да повесится.

Я щи варю, во мне бесится

на тебя, башка дурья, злобушка:

и века пройдут, а власть в зазнобушках

у бога хаживать будет,

а ты жил иль нет — скоро забудут.

Видно вам нас, не видно

Речник, печник и старые мотивы.

Боже, как некрасиво

песню пел прохожий семьянин.

Мы в тылу, а он один.

Завидно, завидно, обидно:

мы сидим, а он поёт.

Господи, как он идёт!

Он идёт не падает,

а мы падалки.

Вот так и надо нам!

Подбери, Маруся

свою губу, не дуйся.

Раз взяла револьвер,

говори, что всем пример

только это дуло,

пока оно не вдуло

тебе, Маруся, в место,

где ты была невестой.

Речник, ручник и старые мотивы.

До чёрта, как некрасиво

песню пел семьянин прохожий!

До чего он на нас непохожий:

мы в тылу, а он на свободе

ходит, ходит и бродит,

эх, набродит большого леща!

Это не революция,

а усталость от жизни.

Видно вам нас, не видно?

Я и сила красная, белая

Раскраснелось небо ликом,

засмородилась земля,

раскричалась страшным криком

взбаламошена душа!

Накукарекался петух,

солнце село за кусты,

а по сёлам бродит слух:

— Деревенские мечты

кончились, какие есть,

больше незачем нам жить,

ведь по свету ходит смерть,

революция, блин ты!

Нехорошие дела

во дворах застыли,

бородаты мужики,

просятся в Батые:

один к белым,

другой к красным.

Я одна осталась,

как уселась на скамейку,

так в любви призналась

белому командиру,

красному комиссару,

а сама за пирожком и лесами!

Добежала до Сибири,

до самого Урала.

Осела в глухомани

и больше не мечтала

ни о левых, ни о правых.

Я девочка хорошая!

Лишь две косыночки с собой

лежат красиво сложены:

одна красная, другая белая.

Как придут большевики,

буду знать, что делать то!

Белые и красные

Красные, белые, красные,

подвиги ваши прекрасные,

подвиги ваши спелые,

сабли в руках, руки смелые!

Белые, красные, белые,

что же вы с нами сделали:

шашками, копьями, пулями!

Миллионы под вами уснули ли?

Красные, красные, белые,

что бы без вас мы делали:

искали б кто за народ

вот так пойдёт и умрёт.

Красные, белые, белые,

лица ваши сгорелые,

дети ваши пропащие,

жёны да мамки уставшие.

Красные, красные, красные,

войны ваши ужасные,

матерные слова

и оторви голова!

Белые, белые, белые,

деревни стоят угорелые,

но гордо растут города!

/Красно-белая я/

Бей в барабаны

Бей в барабаны, башмачник!

Играй на трубе, солдат.

Всё равно падёт смертью храбрых

не господин, а раб.

Шли полки Святополка,

кровью лилась река,

всё это было без толку,

победа на «вы» не шла.

Так бей в барабаны, башмачник!

Играй на трубе, солдат.

Самый маленький мальчик

знамя несёт и рад.

Играйте, дети, растите,

скоро пойдёте в полки,

кровь свою отдадите,

господину это с руки.

Бей молоточком, башмачник.

Играй на свирели, солдат.

Между войнами есть перемирие:

баба, рожай ребят.

Вера одна есть на свете:

придут времена времён,

когда боя не будет вовсе,

когда господ подомнём!

Капала, капала, капала,

капала кровью река.

Плакала, плакала, плакала

по пустякам весна.

Баба гуляла гулящая

по траве без цветов:

— Прости меня, мать, я пропащая

жизнью живу без снов.

Не бей в барабаны, башмачник.

Замри, не играй, актёр.

Слышишь, маленький мальчик

говорит уже миру: «Позор!»

Десять тысяч ребят (гражданская война)

А за мной стоят десять тысяч ребят,

а за мной стоят десять тысяч девчат.

А за мной страна молодая Русь —

за моей спиной, за неё дерусь!

За неё умру — умереть легко,

главное, чтоб жизнь неслась, как колесо!

Десять тысяч парней на ружьё идут,

десять тысяч девчат себя не берегут!

Не сберёг и я молодую жизнь

как пошел, так слёг. За меня держись

десять тысяч ребят, десять тысяч девчат.

А ну вставай-ка в ряд, солнечный отряд!

Счастье не придёт, счастье не видать,

черт с ним, за него будем умирать.

Под крестом лежат безверные сынки,

под крестами спят девки, не попы.

Только пыль столбом у дороги той,

где комсомол лежит самый молодой!

Тихо, не буди буйных тех парней

и не колыхай девичьих ноздрей.

Слышишь, счастье ждёт новые сердца,

новые тела: десять тысяч, я.

Изба читаленка

«Собирайся, народ,

литература к вам идет!

А литература —

это, брат, культура.

Знаете что такое культура?

Это ты не дурак и ты не дура.

Видишь, штык — он боец молодец!

Но главный кузнец

пролетариата —

это книга. Не смейся, что маловата.

Она главное оружие наше!

Вот сын Пётр у тебя и дочь Даша,

а что они знают о буржуазии?

Ничего! Маркс и Энгельс нам говорили

(из этой книжицы маленькой):

загнивает капитализм, как ни старается.

А Ленина не читать вовсе стыдно!

Он из тьмы нас вывел. Обидно

нам, классу рабочему,

слушать как вы, крестьяне, хохочете!

Хватит поповского смрада!

Организуем читальню. Так надо.

Завтра же малышей приводите

и взрослые обязательно приходите.»

Как бы то ни было,

вся деревня в читаленку прибыла:

послушали тезисы и манифесты,

почитали рабоче-крестьянскую прессу.

И деток своих учиться оставили,

чтоб вырастали те

на Ильича похожими.

Путями сложными

приходило в дома просвещение.

Но твёрдо знали мы:

свет есть — учение!

Новый учитель

— Куда же вы, бабоньки?

— За водою!

— Ой ли за водою,

а меня возьмёте с собою?

— Не берём мы с собой

парней пришлых, неграмотных.

Мы правильных

кровей казачьих,

морд не любим цыплячьих!

— А вы бабоньки, на меня оглянитесь

да хорошо приглядитесь:

такого, как я, казака

поискать ещё долго придётся!

И коню моему неймётся.

Ну, покажите-ка ваших детишек:

казачат девчонок, мальчишек.

Буду делать из них грамотеев.

— А ты сам то кто?

— Андрей я Андреев,

ваш новый учитель,

до избы-читальни ведите!

Как хитро я замуж ходила

Ходила я, бродила, замуж не пошла:

пять женихов, три жениха, два.

Ходила, бродила, думала,

через десять лет замуж надумала,

надумала замуж, а женихов нема.

Я в сельсовет пошла:

— Замуж хочу, мочи нет,

но женихов простыл след;

посодействуйте, пожалуйста,

а то скоро стану я старая!

Председатель лицо своё морщит:

— Тридцать лет — возраст хороший.

Поди-ка, Любаша, домой,

будет жених тебе холостой!

Пришла я домой, села, жду:

бигуди, ресницы — всё как на вражду,

платье наглажено,

рот напомаженный.

Стук в дверь, председатель заходит:

— За меня, мадама, пойдете?

Будьте моей женой,

парень я холостой!

Что-то я даже зарделась

(не ожидала), разделась

и сказала: «Хочу ребёнка!»

Ребёнка мы делали долго.

Свадьбу сыграли в сельском совете.

Самой красивой на свете

была я невестой,

потому что брюхатая. Честно!

А потом хорошо мы жили

и никогда не тужили!

Я председателева жена,

председателев сын у меня,

и сама я — передовая доярка

Любовь Николаевна Славка.

И дом у нас полная чаша:

сын, муж председатель и каша!

Я девушка настойчивая

Ой, какая я девочка красивая,

какая я девочка милая!

Собралась и попёрлась в гости

к дружку хорошему,

никем не спрошенная.

Туки-туки, не ждали,

хороших девушек, может, звали?

Не ждали, а я пришла,

открывайте замки, ворота!

Стою, жду у ворот,

никто открывать не идёт.

Обиделась, через забор полезла,

я ведь девушка честная:

раз пришла, значит, пришла,

назад не вернусь никогда!

Открывайте, хоть и не ждали,

своей подруженьке Вали!

Тишина. Все вымерли что ли?

Я оконце быстренько вскрою:

вдруг там труп на трупе лежит,

иль дружок топорищем прибит?

В окошко влезла. Хата пустая.

До чего ж я дурная!

Все в сельсовете сегодня

на очень большущей сходни

решают вопрос:

— Когда на покос?

А я девчонка сознательная:

вставлю стекло старательно

и бегом в сельсовет!

— Где тебя носит сто бед?

— Да в уборную я ходила.

— Проходи, Валя, берут тебя бригадиром!

Дела на совхозной сходке

Собрался народ.

Дальше вместе пойдёт

наш пароход,

перёд и только вперёд!

Решили, постановили,

никто ни с кем — не согрешили!

И паровоз пошёл.

Дед Макар штаны не нашёл

на этом всеобщем собрании.

А бабки-язычницы партизанили

за общественным паровозом.

Ну здравствуйте, люди, с совхозом!

Чукча не знает по-русски

Чукчи-читатели,

яранго-старатели

ждут своего геолога

с газетой «Труд» или с историей

о победе коммунистического труда:

Вот это да!

Чукчи-читатели,

чукотко-копатели

ждут новостей,

ждут не дождутся вестей

про начало социализма,

про крах капитализма,

про трамваи зелёные

и необъятные русские территории!

А когда новостей дожидаются,

то улыбается

полубеззубой улыбкой

каждый чукотский политик,

и тыча в газету пальцем:

— Это товарищ Сталин?

— Да, а это поезд быстрый! —

геолог, он не капризный,

расскажет, как к пятидесятому году

к Чукотке летать будут самолёты

с туристами на борту.

— А зачем?

— И сам не пойму!

Чукче-читателю сложно

даётся грамота, он осторожно

повторяет слова:

«Земля — круглый шар она.»

Чукча — два глаза узких,

чукча не знает по-русски,

чукча читать пытается.

И у него, черт возьми,получается!

Терпение и мечта

Я не терпел ни божьего уклада

ни наглости воров,

ни хамства, ни отсутствия зарплаты,

даже священников. Ну что ж.

Я не терпел, как многие другие,

когда шериф плюёт тебе на грудь:

я мог и от шерифа в степи двинуть,

уж там за мной уж точно не придут.

Я не терпел и женщин-проституток,

их гаденький, притворный смех,

я не терпел разгульных пошлых шуток.

Я не терпел почти что всех!

Я мог уйти не оглянувшись

и на «Прощайте» промолчать,

я мог, когда хотел, вернуться

и даже «Здрасьте» не сказать.

Я почти бог, и я свободен,

я точно знаю как дышать,

когда в твой мир никто не входит.

И буду дальше так шагать.

Но однажды пришла какая-то сила

и меня под себя подвалила:

я должен был сдать оружие,

помыться, побриться (так нужно им),

да на завод шагать строем,

и даже с начальством не спорить.

Я терпел это долго:

может год, может два. А толку?

Меня превратили в раба!

Бежать? Но куда?

Я всё вспоминал о рае:

когда меня не хватали,

и я не плевался в ответ.

Нет больше счастья, нет!

Но как-то раз

я ушёл через лаз

в Канаду.

Говорил сам себе: «Так надо!»

Дошёл до самого севера,

поселился у берега

небольшого залива.

Сижу с удочкой, ожидая прилива,

на спине ружьё-карабин.

Я на воле, и я один,

жду, когда шторм пригонит терпение,

которое скажет: «Без сопротивления,

парень, мы тебя снова достали!»

Индейская девушка

Брось свои пистолеты!

От твоих арбалетов

умирает последний медведь,

ступивший на эту твердь

на два миллиона лет раньше, чем ты.

Хохочешь? Ну хохочи.

Пистолеты всегда неправы.

А тебе до человеческих правил

не даст дожить новоземелец:

смотри, от его пуль умирает индеец,

тело которого не индевеет,

а устремляется ввысь.

Ты за него держись!

И его кровь в тебя перельется.

Видишь, как он смеется,

размахивая арбалетом

в 2025 лето.

Зачем он делает это?

А ты

пистолет свой держи

покрепче,

с ним тебе будет легче,

с ним тебе будет надёжней!

Медведь свои кости сложит

и даст тебе силу.

Ведь нету тебя красивей

в этом мире невечном.

Лишь твоя душа, человечек!

Выбор — Темза

Выбор: всем иль никому?

— Я бы богу одному!

Бог на небе далеко.

Тело потное липко.

(У дочки проститутки

выбор не до шутки.)

В монахини или как мать?

Платок иль моду догонять

в кружевах, в таверне?

А трапеза скупа как в келье!

(Душой чиста, чело в грехе.)

Вот Темза-мать, спрошу на дне.

В темных водах Темзы поймали мертвяка:

девчонка молодая, золота серьга,

одета в белый саван, ноги в кружевах.

Никто по ней не плакал:

нет слёз на детский прах.

Будущее наше

Мы — растворимая даль

Мы никогда не смотрели

в эти лица — нам всё равно,

и какие б мы песни ни пели,

нас нет тут уже давно.

Мы? Нет, мы не из прошлого,

мы — растворимая даль.

Наша жизнь простая и сложная,

а в глазах, как всегда, печаль.

Разочарованные планетой,

мы скоро уйдём навсегда:

полем уйдём и лесом,

не вернёмся сюда никогда.

Вы в наши глаза глядели

и с нас всегда брали пример,

и что б мы ни совершали,

возглашали вы: «Пионер!»

Народная пелась песня,

строились города,

полем ходили и лесом

могучие поезда,

разукрашивалась пустыня,

хлеба снимали жнецы.

И никому не хотелось

завтрашней пустоты.

Лихо, лихое лихо,

далёкая, дальняя даль —

это мы уходили. Тихо!

На планету пришла печаль.

Наша Вечность нам верна

Из-за неё города крушились,

из-за неё пропадали сны

о каких-то мечтах великих.

С её именем гибли мы.

А она присядет неспешно,

отдохнёт век, другой у болота.

Как твоё имя? «Вечность.

Всё пройдёт, даже это.» —

скажет и ветром подует.

Тина вдруг болото съест.

Где-то голубь воркует —

это призрака треск.

Ну вот и всё, дорогая,

ты вряд ли вспомнишь о нас,

как мы любили, страдали…

Другой Вечности нас отдашь.

Она вздохнёт безутешно:

— Я вряд ли вспомню о вас,

о ваших смешных надеждах.

Другой Вечности? Нет, не отдам!

Жаль мне терять ваши мысли,

глупости, моду, успех.

Ваши войны большим коромыслом

на меня навесили грех.

Жаль мне терять всё это —

не подарю никому!

Я сама бы канула в Лету,

да в страшной трясине тону.

Дети наших детей — у них всё просто

Да что они знают,

дети наших детей?

Они похоронки считают,

и фразу вечную «рот зашей»

заучивают наизусть.

Дети детей не обучены

почему-то строем шагать:

изобретают гаджеты —

их у них не отнять!

Кем-то история писана,

чей-то воюет солдат.

Детям детей на лысины

падает снегопад

то ли зимы новой ядерной,

то ли снег белый из туч.

Но дети детей не плакали,

у них нескончаемый Путч:

зима почти до обеда,

после обеда весна,

до полуночи где-то лето,

а ночь — это осень сама.

У наших внуков всё просто:

если есть пустой полуостров,

отдохнувший от ядерной пыли,

то там они что-то забыли,

им туда непременно надо,

давно там не было града,

который объявит войну

земному всему полотну!

Дети детей воркуют

и рисуют, рисуют, рисуют

геометрические объекты.

А я, доедая объедки,

со своего же стола:

«Скоро рожать — дочь у меня.»

Апокалипсис, выбор, один остался

Тебе «смешно» — один остался,

в войну большую не ввязался,

а молча вылез из подвала.

Много земли или мало,

тебе выбирать себе место.

Бери палку, иди за невестой:

где-нибудь да найдётся.

Диверсант никогда не сдаётся.

Не потому что так надо,

а просто немного нам надо:

ноги, чувство и время.

— Нет у вас смены!

— Нет у тех кто сдаётся, —

разведчик за палку берётся,

но не идёт, а вырубает крест.

Перед глазами «прогресс» —

не восстановишь!

И прошлую жизнь не упомнишь.

Не упомнишь её и не надо.

Топор и пила из ада

дом деревянный сложат.

По людям любовь не гложет.

Значит, так легче природе.

Пообещай, вы её не взорвёте!

Я укрою мёртвых тёплым пледом

Душа древнее Вселенных

и знает тайны планид.

О Вечности вы мечтали?

Она во мне и скрипит

старостью очень глубокой,

морщинами всех времён.

Привыкаю я понемногу к

— Придёт время, тебя согнём!

Ах, ваши смерти! Пред мною

души мёртвых встают стеной.

Я их теплым пледом укрою:

— Лежите, а я домой! —

и полечу, как прежде,

в темноте искать светлый след,

он где-то есть, я знаю,

он машет хвостами комет!

Зима на землю опустилась

На землю тихо опустилась зима.

А за зимою пришла война,

непривычная война, неприличная,

без криков, без лиц, обезличенная,

всё смела на пути, в прах развеяла.

А ты жила, как во сне, и не верила,

что сегодня живёшь, а завтра нету

ни тебя, ни родных. Ищи по свету

белый день, тёмную ночь, добрую зиму.

А я душа, я никто, я дальше двину.

Ведь на планету зима опускалась

белым, белым, ледяным покрывалом.

Тихая зима пришла, тихая:

ни людей, ни машин, ни лиха. Я

кружила над землёй, кружить устала,

улетела душой, улетала.

А на почву то ли снег, то ли пепел.

Лишь у памятников лик остался светел.

Белым, белым, ледяным покрывалом

накрывало, накрывало и пропало.

Всё пропало, тишина одна осталась.

Ты, Природа, зря что ли старалась?

За зимою света белого не видно.

Деревце растёт. Сыны лежат. Обидно.

Экологический апокалипсис

Звери гуляли зверями,

люди были людями.

Но даже народные песни

имеют свойство заканчиваться.

А отмалчиваться

кому-то было не велено,

кто-то молчал намеренно.

Да гори оно огнём!

Вина на нем, на нем, на нем…

Звери дохнут, люди мрут.

Кто остался, тот не тут.

Не тут «свободная воля»,

не тут «один в поле воин»,

не тут «человечества ради»,

не тут «представлен к награде».

Лишь дома пустые и мыши,

заяц конченый волка рыщет,

а искусственный медведь

ищет место — дух согреть.

Все это было невесело,

пыль свои пакли развесила

на пороге грядущих лет.

И за что бы ты ни боролся,

Природа скажет: «Доверия нет!»

Никакой печали, лишь старики и собаки (Прошел ещё миллион-другой лет)

Не было никакой печали,

старики как-то вяло вздыхали,

головами седыми качали

да говорили: «Нет беды на свете,

потому что проданы дети,

и умерли те, что остались;

все мужчины глупо передрались;

а женщины с панелей упали:

встав, ни честь, ни совесть не подняли».

Вот и остались на свете

старики да дряхлые собаки,

им, куда уж старым, не до драки!

И плакать они разучились —

зачерствели. Не вчера ж они родились.

Их память забыла о бедах,

о тридцать девятых победах.

Не помнить — это удобно:

душа сидит не голодной,

а очень умиротворённой —

в саму себя влюблённой.

Не было больше печали.

Старики головами качали

и вздыхали. Собаки скучали.

Ты в стариков вгляделся,

очень спокойно разделся

и лёг спать после боя-драки,

без детей, без жены, без собаки.

Ты лег умиротворенный,

в душу свою влюбленный,

и приснился сам себе стариком:

с собакой, клюкой и песком.

Мрачное будущее (Иди на работу, мистер)

Ходят, бродят чьи-то люди,

ходят, бродят лизоблюдят,

убивают города;

а во рту одна вода:

воду льют и воду пьют,

воде жизни не дают.

Жаждой вечною гонимы

съели дочь, продали сына;

а в итоге нищета

да в словах одна вода.

С рупором дома обходят

и приказывают: «Спать!»

Завтра рано всем вставать

и на фабрики лететь,

там работать, пить и есть

изо дня в день каждый день.

Накрывает век наш лень,

лень прокралась в города,

легла на пашни и поля,

укрывает одеялом.

Что же вам недоставало,

людям, людям человекам?

Век за веком, век за веком

разрушение мозгов!

Люди ищут берегов:

берег левый, берег правый.

Нет, не видно переправы.

Рвись не рвись, нет тут и леса,

только море интереса:

политического, стратегического,

оружия ядерного, биологического.

Падала, падала, падала печаль.

Капала, кровь, капала… капала — не жаль!

Не жаль было нам человечества,

оно гибло от жажды вечности.

И вода, вода, вода

утекала мимо рта.

А люди ходили, бродили,

о прошлых годах говорили

и мечтали, мечтали, мечтали

о сеновале в сарае,

синице в руках,

журавлях в небесах,

о воздухе свежем и чистом.

Эх, иди на работу, мистер.

Твоя жизнь

Твоя жизнь — неприступная крепость,

ты в ней закрылся, не влезть нам!

Твоя жизнь, в общем-то, прекрасна:

одинока, скупа — неважно.

Не так важна,

ведь в ней нет даже горя,

споров, дорог и моря.

Твоя жизнь — большое яйцо

и молодое лицо

не ведающее страха!

Ты, как герой Росомаха —

одинокий и волевой.

Слышь, скорлупу открой.

Не видишь, солнце стучится!

Не пора ли, дружок, влюбиться?

И босиком по снегу —

к белому, белому веку!

Светлое будущее апокалипсиса

Светлые времена наступали:

войн новых мы не начинали,

грозами не грозили,

мухи в саду не убили,

лишь слащавые песни пели

да в глаза друг другу глядели.

В глаза глядели и видели —

друг друга мы не обидели,

честно детей растили,

работали, ели и жили,

кучу добра нажили:

машины, дачи, квартиры…

В космос летели, пилили

звёздные, звёздные дали!

Инопланетян там встречали,

те с нами поговорили.

Они тоже дружненько жили:

слащавые песни пели

землян на завтрак не ели,

а кушали макароны.

И только чёрные вороны

ворчали на всех планетах.

Зато Счастье гуляло по свету!

Мы одевались и раздевались,

а Счастье вгрызалось и не сдавалось:

оно от восторга кричало!

— Оно что-то у нас украло,

но что? — мы не знали точно,

а наши сыны и дочки

в песочнице дружно играли

и копали, копали, копали

то ли песок, то ли чувство.

Пусто в душе твоей, пусто!

Ты прыгнул в свою ракету

и полетел от белого света.

Ты летел в чёрный мрак и думал:

— Теперь то я самый умный! —

а самому было скучно,

в ухо мотив беззвучный

о чьих-то подвигах напевал.

Ты родных и друзей забывал.

Я из прошлого спросила тихонько,

плечо твоё тронув легонько:

— Слышишь меня, космонавт,

ты книжки читал про нас?

Опустил пилот свои плечи:

— Все наши книжки в печах.

— В печах? Зачем, мой хороший?

— Не спрашивай, всё очень сложно,

зло вытравливали с планеты.

— Так у вас и Булгакова нету?

— Нет у нас никаких писателей,

у нас всё хорошо! — старательно

он мою голограмму убрал. —

Просто… жизнь я свою украл! —

и полетел в свою бездну

ни поэт, ни актёр, безызвестный.

Просто остров

Просто был такой остров,

а на дне острова кратер,

и каждый из нас там прятал

свою святую надежду.

Так было прежде.

А сегодня совсем уж просто:

стоит над остовом остров.

Пробраться туда непросто,

но кто в него попадет,

тот там и пропадет.

Пропало там много народу,

особенно в речке убогой,

на дне которой дыра,

а в этой дыре Война,

война без конца и края.

Война, ты Любовь не встречала?

Шумно в дыре и гулко,

пойду туда на прогулку.

Спустилась. Хожу и вижу:

каждый всё ещё дышит.

Ходят по дну реки люди,

они в это время будут

делать простое дело;

спать, есть или белой пеной

пачкать своё лицо.

Где рыба? Ушла на дно.

А на дне океана Вера

сидит и буянит: «За дело!»

Веру поднять бы со дна,

но как-то нога не шла.

А вот вам завтрашний остров:

остов без острова, просто

большая гора в океане,

пустая гора. Не с нами

безмятежные эти горы.

Мёртвые мы. На воле

лишь Надежда, Любовь да Вера

и плавающая фанера.

Сидим, вспоминаем войны.

Облака — не остров, не больно.

Будущее мерещится

Будущее мерещилось куполами,

ангелами с крылами,

искусственными ногами

и даже бабушками с клюками.

А больше всего оно снилось

ядерным, ядерным взрывом

и тарелкой летающей,

никогда не взлетающей.

И было всё в этом мире

очень, очень красиво:

красота церквей с куполами,

ангелов ляпота с крылами,

органы глянцевые искусственные;

бабки с клюками, капустами

закидывающие тарелки летающие,

да деды ни о чём не мечтающие.

И вот, пока будущее лишь мерещится,

кто-то в церквях наших крестится,

ангелы машут крылами,

ноги танцуют. И с нами

наше сегодняшнее неудачное.

Зато тотально прозрачное!

Когда приходят они

Если ты не такой, как я,

то приходит она, королева Дождя

и мочит, и мочит, топит!

Безнадёжно поэт мёртвый смотрит

с небес на всё это дело.

Королева: «Я зла не хотела

своей дорогой планете.»

Но топит она всё на свете!

Города, селения, дети

в какой-то липкой крови.

— Не смотри на них, не смотри! —

шепчут ангелы с неба.

— А мне бы

спуститься

и Воином вновь родиться,

а не дикаркой поэтом.

— Ну да, — глохнет небо. —

Смотри, вот ты вновь родилась не такой, как ты.

Но опять приходят они, королевы Дожди,

и мочат, и мочат, топят,

пеной ядерных взрывов кропят.

Тебя тоже всё это задело.

Опять воином стать не успела?

Ты не печалься, а подожди,

смоют дождем дожди

общеземное горе.

Земля планета не нова.

Таких планет ты видала немало.

Почему ты на них не скучала,

как я? — безбрежное небо вздохнуло,

спать легло и уснуло.

А королева Дождя

Всё топит и топит меня.

Я пропала.

Жаль, я в игры кровавые не играла,

как ты.

— Подожди Дожди, Дожди!

Камень, души, человечек и Вечность во всём правая

Каменные души, каменные сны,

каменная площадь, каменный и ты

камень к камню поставил,

когда город свой ставил.

Камень под камнем на суше,

когда сам его и разрушил.

Камень за камнем — река,

река Времени. И душа,

вспоминая каменные миры:

— Как же быстро они ушли,

даже память их помнить не хочет!

А Вечность о вечном хохочет:

— Камень я в твою душу

кину. Вот будет случай

в жизни моей бесконечной!

Жила душа. Сгинет навечно.

Господа Пурги

Где-то на севере диком

живёт господин Пурги.

Мы ему говорили:

— Пропадом пропади!

Но он забирал, сметая,

души и наши тела.

Умирая, мы твёрдо знали:

на землю пришла Пурга.

Камень брошенный в душу,

проскользнёт и кинется вниз.

Нет ушей, но я слышу:

— Это мы, господа Пурги!

Зло старее планеты,

зло древнее времён.

Откуда оно взялось-то?

И кто его подомнёт!

Металась душа по Вселенным,

калеча господ Пурги.

А они, воскресая из мертвых:

— Пропадом пропади!

И я пропадала. Пропадало

куда-то и Время само.

Умирая и Время знало:

зло почему-то живо.

Где-то на севере диком

ходит голодный зверь,

это Пурга безликий,

вечности пионер.

Руки у нас опускались

и опустились б совсем,

но живя тоже долго, мы знали:

выстроим Пургам барьер!

Видишь, будущее мелькает

(прошли миллионы лет):

ты да я — мы тебе махаем,

дикость мира преодолев!

Время тихо искалечит

Время лечит, время лечит,

время правду говорит,

время душу искалечит,

но душа его простит.

И прощёнными умами

мы идём куда-то вдаль,

обелёнными сердцами

ничего уже не жаль.

— По другому быть не может! —

шепчем идучи себе.

Все свои сомненья сложим.

Что ещё носить в душе?

Время тикает устало,

ему тикать же не лень!

Если б время злое знало,

какой в мире длинный день:

день без ночи, день сплошной.

Что за мир такой смешной?

День без края, без конца

и всего одна звезда

слепит ночью, как бельмо,

а вокруг темно, темно.

Тихо тикают часы.

Вам сюда и нет пути.

Время лечит, время лечит,

время тело искалечит.

Время знает: впереди

лишь часы, часы, часы…

Небо, вечность, человечки

Небо со звёздами спорило:

«Что-то да я проспорило,

то ли рай человечиков,

толь ответ перед вечностью?»

Но небо никто не слушал,

звёздам вообще было скучно,

они зевали, моргали:

— Нет, рая мы не видали.

А вечность, ей дела нету

до какой-то планеты

и даже до всей Вселенной.

Она, моргая нетленным

глазом своим, смеялась:

— В своём раю я купаюсь,

в таком безмятежном и долгом,

дела мне нет до Волги

и даже до Енисея,

до людей дела нет, алеет

лишь моё длинное жерло.

— И то, несомненно, верно! —

небо тихонько вздохнуло,

ангелам улыбнулось

и уснуло навечно.

А ты лети, человечек,

к своим маленьким звёздам,

живой лети или мёртвый,

науку делай, пиши

и в алое жерло спеши,

что-нибудь там да откроешь!

— Какое оно, какое?

Бессмертная я

Нет на свете круче звёздной вышины.

Разгоняю тучи, поди-ка собери!

Разгоняю лето, разгоняю в прах,

я сама летяга, видели размах?

Крылья не обрежешь, не облупишь мох,

я лечу не к свету, а лечу на зов:

не сирена плачет, не дитя кричит,

стонет мать-природа. Что у ней болит?

Что болит — не знаю, но лечу, лечу,

а сама в полёте, плачу и кричу:

«Я тебя спасаю! (знаю, не спасу)

Я тебя кохаю! (кохая, загублю).»

Лаская, загубила, спасая, не спасла.

Умерла Природа. Я одна жива.

И рассыпались альфа, омега,

расплескалось чёрное небо.

Я видела природы начало.

А конец? Пока не встречала.

Поздно о звёздах мечтать

— Поздно, — сказала ворона. —

Поздно о звёздах мечтать,

у нас уже всё готово

для того, чтобы мир ваш взорвать!

— Ну да, наверное, поздно, —

пожала плечами и я. —

Так отпразднуем пиром почёстным

ещё один день бытия!

Страна и командиры

Какая миленькая страна

и милые в ней командиры!

Я думала, что спала.

Нет, это свет отключили.

А плохо в раю или сладко —

не в этом, не в этом суть.

Главное, все на свете

не дают мне уснуть!

Не нужны нам автоматы

В очень лёгком, светлом мире

мы друг другу говорили:

— Не нужны нам автоматы,

бомбы есть и хватит нам!

— Как же весело, однако,

посидеть с пивком у речки,

зная, есть на свете счастье —

хата с краю и «лапша».

Пути перепутали

— Всё хорошо! — сказали пророки.

— Всё хорошо! — ответили мы

и то ли у чёрта, то ли у бога

перепутали пути.

— Пути перепутали? Ну и ладно,

есть новых путей громадьё.

Я цветом раскрашу смелым

будущего полотно!

Космос, другие Миры

Я мир злу не отдам

Мы — это души.

О звёздных войнах всех душ послушай:

та печаль,

которую не опишешь словами,

она пережита лишь нами,

и на Земле никого не волнует,

потому что по людям дрейфует

лишь горе родной их планеты.

Но Мы думаем не об этом,

а о горе, которое больше Вселенной!

Рубил бы я дома полено

или был на войне,

я помнил о вечном огне,

о том огне, который не видно,

за жар которого вам не обидно,

а мне он всю душу расплавил.

Я умру — никто не узнает,

что бьюсь я вовсе не тут,

а где-то там воюю. И врут

все ваши легенды о рае.

Мы светлых миров не видали,

Мы зло везде убивали:

тут или там.

Я Мир ему не отдам!

Мы не считали потери

Мы — это души.

Рассказ о душах наших послушай:

Мы не считали потери,

Мы стучались в разные двери,

Нам не открывали.

Мы так и знали,

что нам не откроют,

вот поэтому то на воле

Мы всё время гуляли.

Нас не провожали,

когда Мы уходили.

Кого-то из Нас не забыли:

пестрят киноленты их именами.

Стихами

пути наши святы.

И пусть простыни ваши помяты,

вы иногда повторяете

наши фамилии.

Мечтал ли кто об идиллии

больше, чем Мы?

Смятые, смятые, простыни.

Да пропади они пропадом!

Зачем Нас тут убивают?

И каждый раз, конечно же, знают:

убили очередного героя.

На волю, на волю, на волю

летим Мы своими душами!

Путями выстланы лучшими

наши новые жизни.

Ан нет, показалось. По-прежнему

грозные числа

в календарях

лишь напомнят о светлых мечтах.

Если звёздочки загораются

Звёзды — это Мы, наши души.

Ты о душах наших послушай:

если звёздочки загораются,

то им ничего не прощается:

не разрешается гореть и взрываться.

Но Мы будем, будем стараться!

Ведь Звёзды назло загораются

и вопреки взрываются,

а от бурь их становятся ярче,

ярче, ярче и жарче!

Горите, Звёзды, пока кому-то не спится.

Вы видели звёздные наши лица?

Они не стираемы!

И несгораемым

светом просверлены звёздные души:

— Мы сияем и нам не скучно!

Смешные игры — большие войны

Пока ты умирал,

на твою судьбу играл

Чёрт со Смертью в дурака:

карта к карте — вот игра!

«Помрёт, не помрёт,

на тот свет отойдёт», —

картам было всё равно.

Повезло не повезло,

когда дух ты испустил?

Бог на небо пригласил.

Раз и два, и раз, и два…

На небе тоже есть игра:

в «кто из нас тут красивее»

играют Ангелы милые,

а вокруг скукотища безбрежная —

ни дел, ни забот. Неспешные

души летают пузатые,

и их Демоны едят волосатые.

Что же ты, дружок, пригорюнился,

работёнка есть тебе, призадумайся,

со злом воевать! Али трусишь?

Ночь не ночь, день не день. Замучил

страшный выбор разум Рудокопа:

«Войной, стороной, в землю?» Хлопай

крыльями и не думай долго.

ЕСЛИ ЕСТЬ БУРЛАКИ, БУДЕТ ВОЛГА

на земле ль, на небе — неважно.

Если в бой, то иди, хоть в бумажный!

Я пишу, я автор Зубкова,

а жива я иль мертва — неважно, право слово.

Планета погибших душ

Если бы всё было просто,

мы б не строили остров

из кораблей погибших,

чувств и желаний лишних.

Громоздкие трубопроводы,

лишние электроводы,

красные числа в календарях.

Нет, мой рассказ не про нас.

Где-то там, на каком-то там свете

жили гордые, чистые дети.

Их наивные, светлые души

по воздуху шли и по суше,

шли просто так, гуляя,

внешних врагов не зная,

не ведая внутренних ран.

Они удивлялись нам.

Их наши войны пугали,

зла нашего не понимали,

они росли и взрослели

в праздности и … отупели.

Бедные, гордые дети,

не хотевшие знать всё на свете,

им хорошо и покойно,

спокойно, спокойно, спокойно.

Нет в голове спящей места

для жениха иль невесты.

Спокойно. Нет ревности, браков,

за самцов и самок нет драки.

Плесень в душе прорастает,

и каждый подросток знает:

жизнь — это вечная скука.

Вот так, без творческой муки

их мир превратился в ад.

Сосед соседу не рад,

сосед плюёт на соседа —

такая забава это.

Такая работа просто —

строить чудовищный остров

из кораблей погибших

чувств и желаний лишних,

лишней любви ненужной,

лишней забытой дружбы,

ненужных научных знаний,

о которых они не знали.

«И что же, что было дальше?»

А дальше огромным маршем

массы простого народа

превратились в больших уродов.

Потом они все погибли.

Всмотрись-ка в небо, увидишь

как мёртвые тихие души

стонут и плачут: «Нам скучно!»

Тяжко им мёртвым в пустыне.

А ты строй свой корабль. Не отнимут!

Рай у Марципилан

Рай на планете Марципилан

обозначен обозначен был чётко:

ядерная зима и пулемётов чечётка!

Кто тут живой в церковях великих?

За вами отряд безликих:

— По одному выходить не положено! —

трупы горкою сложены.

Вот и века исчерпаны.

И где б люди веру ни черпали,

планета переживёт и это.

А к следующему рассвету

(через сто лет вперёд)

зверь дикий пройдёт

по молодому полесью.

И от прогресса

ничего не останется.

Так зачем было жизнью маяться

последним из марципилан,

так похожих на наших землян?

Наверное, нет ответа.

И история эта

повторится ещё три тысячи раз!

Вот и Земля на подходе как раз.

Дирижабль Марципиланина

Не людьми дирижабль построенный,

пролетает над территорией,

нелюдимой какой-то.

Чей ты, пилот тот?

Пилот — последний из марципилан.

Его ветхий аэроплан

лет десять назад как разбился.

А пилот тот не сдался — бился

и выстроил дирижабль.

Плывя на нём: «Увидать бы

кого-нибудь из марципилан!»

Хороший у него план.

Так он летал очень долго —

лет тридцать и всё без толку.

Толку нет, сплошные потери:

недавно крыло отлетело.

Чинил, конечно, неспешно,

потому как летает успешно

то, что старательно сделано.

Воздухо-летателю смелому

покорялись озёра и горы

и даже над мёртвым морем

пилот всё вглядывался в синеву:

«Может, лодку какую найду?»

Но ни плота, ни лодки —

ходка за ходкой.

«Ну где ты ходишь, марципиланка —

тёмных лесов партизанка?

Разожги хоть костёр, я замечу!»

Он трогает вечность за плечи.

Летит дирижабль в небе.

Чей тот пилот,

что плыл в нём

десятилетья подряд?

Марципиланин, но этому он не рад.

Мы уходим — он прилетает за нами

Уходим, уходим, уходим!

Всё решено — мы уходим,

мы больше терпеть не будем.

Мы ждём, прилетит за нами

пилот совсем необычный,

Пилот самый смелый, отважный.

Он должен быть где-то рядом,

он знает про нас, он верит!

— Неважно выглядишь, дочка.

— Мама, я год не ела.

— Зато не поседела.

Там в облаках, ты слышишь,

звук дребезжащий.

— Где же?

— Вон там, где чернеет точка,

в ней пилот, его мысли слышу,

а он слышит, наверное, наши.

Видишь? Рукой он нам машет!

— Нет, мама, я не вижу,

уже я год не ела,

у меня отупение мозга.

— Осталось совсем немного.

Ни немного осталось, а мало!

Права была дочкина мама:

пилот летит к ним отважный

и с дирижабля машет

своею рукой усталой.

Мать с дочкою тень накроет.

Подберёт, подберет их парень —

последний Марципиланин

для жизни совместной дальше.

А пока он летит, им машет

да шепчет: «Тридцать лет подряд

я летал. Вернись время назад!»

Когда ты был богом

В те далёкие времена,

когда ты был богом,

а меня и не было вовсе,

тебе казалось, что в мире

ни осень, ни зима и ни лето,

а эпидемия тьмы! И это

только начало.

Тебе на пути встречались

лишь первобытные твари:

демоны и химеры. Их хари

тебе даже снились.

И с кем бы ни бились

первобытные наши предки,

ты устал хоронить их. А детки

от наших предков

на тебя совсем не похожи —

хорошенькие, но их рожи

обречённая усталость сковала.

— Где такие, как я? — страдала

душа молодого бога.

И молний ни мало, ни много,

выпустил ты из глаз,

пока я родилась

у матери обречённой.

С именем наречённым,

крылья расправив,

я с тобой рядом встала.

Мы стали

почти одним целым —

ты мой муж и я смелым

продолжением нашего рода.

— Ну где вы, уроды?

Я с мужчиной своим воюю!

Я ему наколдую

кучу маленьких деток.

И вот сегодня одна я. А ты где?

В антифашистском марше.

Со злом не будет реванша

сегодня.

Мой разум тоже голодный!

Умирала планета

Ледяная планета

целый год стояла без света,

целый год без солнечного тепла!

Она бы так умерла.

Она и неслась, умирая,

никого не встречая

на своём Млечном пути:

— Природа моя, не усни! —

планета шептала.

Однако же, твёрдо знала:

если сама уснёт,

то навсегда умрёт.

— Ну где же моё светило

с теплом своим, своей силой? —

она пытала метеориты.

— Ты слетела с орбиты! —

смеялись кометы. —

Не видать тебе больше лета!

— Не видать мне и мягкой зимы,

если не долечу до звезды! —

упорно планетка твердила.

Но льдины, покрывая материки:

— Хотим, хотим, вечной зимы!

А звезде, от которой она оторвалась,

совсем уже слабо моргалось.

Ну где, звездные твои руки?

Притяни планетку, не мучай!

Но самой себе отвечала звезда:

«Я скоро умру сама!»

Планета же не сдавалась,

она по галактике мчалась

от своего светила подальше,

не зная что будет дальше.

А дальше — там звёзды светили

с такой невиданной силой!

Издалека моргали

и звали, и звали, и звали…

Моё такое серьёзное прошлое

Я перепробовала веру и неверие,

а теперь всё равно, и верю я

лишь в науку да природу могучую.

Даже помню, как там, за тучею

лишь наукой и занималась —

с химерами билась и дралась.

И муж у меня такой же —

наукой болен: он сложит

трупы демонов в ряд.

— Стройся, жена, в отряд! —

устало скажет

и на меня приляжет.

Я ему не перечу,

его тело своим искалечу

и снова сложу из осколков.

— Сколько времени, сколько?

— Я уже не считаю, — он скажет

и удавочку свяжет

для Природы самой.

Мой муж, да он такой.

Я б сама его сильно боялась,

да зачем-то с ним повстречалась

в этой Вечности зыбкой.

Я всё помню, кроме имени своего.

Но пусть буду Инкой.

Хлопали Сверхновые

Тёплая Вселенная, тёплая.

Хлопали Сверхновые, хлопали,

не рождаясь, а умирая.

— Почему ты такая пустая,

Вселенная бесчеловечная?

— Пролетая пути бесконечные,

я никого не встречала.

Сама средь звёзд умирала,

а после снова рождалась,

страстям Сверхновых не поддавалась.

Я души засыпала метеоритами,

а тела хоронила под плитами

каменных глыб на планетах.

Где вы, все человеки?

Нет людей в мрачной Вселенной.

Она казалась нетленной

карликам с планеты Земля.

— Вечная только я! —

кричала она человечкам.

Они пожимали плечиками

и на работу ходили,

землю свою любили,

отважно оружие делали.

Что же они наделали?

А впрочем, уже неважно.

Ей карлик с планеты машет,

машет и машет рукой:

«Как жаль, что ты не со мной!

Но лети, лети себе с богом,

твой разум никто не трогал.»

Тёплая Вселенная, тёплая.

Вон, сверхновая хлопнула.

Наверное, это к дождю.

Ладно, ещё подожду

доброты миллиард-другой лет.

Жри, Вселенная, тело моё на обед!

Мечтают люди жить на других планетах (или колыбельная на ночь)

Все люди на этом свете —

это чьи-нибудь дети.

Мои иль твои — неважно.

Мы проснёмся однажды

совсем на другой планете:

на ней живут чьи-то дети,

воюют и пьют вино.

В общем и там дерьмо!

Жить в далёких мирах

мечтают люди, хотят.

А тот кто там был, тот не хочет,

поэтому и хлопочет

о лучшей жизни на нашей Земле!

Колыбельная пишется мне:

«Баю баюшки-баю,

тут я с вами и усну

сном глубоким, не проснусь.

Спи и ты, моя кошка Маруся.

Города и сёла усните,

и больше не говорите,

что мечтаете, словно дети,

жить на другой планете,

где воюют и пьют вино.

В общем, везде дерьмо!»

Спи, никуда ты не хочешь.

Слышишь, как ветер хохочет.

И Вельзевул нежелательный,

он ищет людей мечтательных:

— Вздыхаешь, со мной полетели.

На другие планеты хотели

воевать и хлестать винище?

В общем, туда где ты лишний!

Пролетая над Землёй

Пролетая над планетой Земля,

никогда не падай на землю —

совсем плохая она.

Там землянище самый древний

с мечом на тебя ходил!

А теперь пойдут и оралом.

Не ходи ты к ним, погоди —

тебя им ещё не хватало!

Пролетая над планетой Земля,

я каждый раз опускалась:

— Какая плохая она! —

но я меч брала, не сдавалась.

И с окровавленным тем мечом

вновь пронзённой лежала,

улетала с земли. Потом

снова к Земле бежала!

— Не лети ты к Земле, не лети,

беги куда-нибудь мимо!

— Мама, милая, там не моё,

но я на неё ходила!

Небожители — неба жители

Смотрят на нас Небожители —

чёрного неба жители,

девок разгульных любители,

Небожители — любители пива,

а ещё покушать красиво.

Правильно жить Небожителям

не позволили их Долгожители.

Долгожители долго жили

и пресыщены всем, даже пивом.

Вот и учат жить Долгожители,

извращаясь, своих Небожителей:

если секс, то с каким-нибудь выворотом;

а пиво с таким оборотом!

Я смотрю глазами печальными

на то, как в самом начале

были чисты Небожители,

без стариков Долгожителей.

Ах, милые Небожители,

долго жить не спешите вы!

Портят вас, портят столетия,

длинные тысячелетия

накладывают печать:

легко Долгожителю врать,

легко Долгожителю сквернословить,

потому как с душою проспоренной

ложится он вечером спать.

А ты небо гляди, там жители,

небес и земель ценители,

лепят свои судьбины,

и взглядом очень старинным

смотрят и смотрят на нас.

У них есть для тебя рассказ!

Как мы по планетам плясали

Какая звёздная сила

тебя по планетам носила?

Тёмная я девушка, тёмная,

не дождалась тебя, не вспомнила,

сама по планетам плясала

да писала, писала, писала:

стихи строчила и песни —

так плясать было интересней.

А потом всё как будто в тумане,

в голове постоянно мелькала

какая-то жизнь моя прошлая,

вроде, совсем и не сложная —

с парнем необыкновенно красивым,

может быть, даже любимым.

Светлая я девушка, светлая,

но на зов твой в ночи не ответила,

потому что так и не вспомнила

с кем в прошлой жизни я умерла.

Сеятели добра

Стоя на краешке неба,

вниз нам смотреть не треба:

внизу непотребные войны.

Довольно, довольно, довольно!

Всё надоело, мы полетели!

А полетев, обомлели:

и средь звёзд кругом одни войны.

Как больно, как больно, как больно!

А мы, сеятели добра,

сыпем, сыпем добро. Но до дна

досыпать не можем —

достать до дна слишком сложно.

Но однажды сложатся наши усилия

в какую-то силу всесильную

и нам покорится небо!

А Землю трогать не треба:

нельзя её грязными трогать руками.

Так и скажи, сынок, маме!

Улетая с планеты Земля

Каждый раз улетая из этого мира,

я сама себе говорила:

не вернусь, не вернусь… Вернулась!

А вернувшись, сразу проснулась.

Проснувшись, не испугалась,

потому что за жизнь не держалась.

Не держусь, не держусь. Удержалась!

на лета, на лета, налеталась.

Устала, что нет уж силы

смотреть на мир ваш красивый:

где реки, моря и войны.

Неужто одной мне больно?

Никогда не спорьте со звёздами

Вечерами поздними, поздними

никогда не спорьте со звёздами.

Звёзды на небе и высоко,

а вы на земле и глубоко,

глубоко заблуждаетесь.

А после грехов не каетесь.

Не каетесь, а смеётесь

и дерётесь, дерётесь, дерётесь!

Никогда не перечьте звёздам.

Не перечить — это непросто.

Просто вглядитесь в мои глаза,

в них одна и вторая звезда.

Левая звезда — это совесть,

правая — жизни повесть,

повесть всех повестей,

всех жизней земных. Красивей

нет звёзд и не будет на свете,

только эти, эти и эти…

Города на дрейфующих островах в пространстве

Те великие города,

что вам и не снились,

клубочком маленьким вились

в бреши мироздания —

от здания к зданию.

Почва на них была устлана

рукотворною взвесью.

И если взвесь эту взвесить,

то каждая, как планида!

Двери в дворцах открыты,

печальные ходят люди,

вся жизнь их на блюде —

на блюде камней и металла.

Их дети, когда вырастали,

то каждый сам себе строил город:

глыба, дворец и холод —

душевная некликуха.

А старики со старухами,

умирая, в пропасть бросались.

Вы их тела не видали,

летящие тёмной ночью?

«Метеоритной точью»

учёные их называли.

Вы таких городов не встречали!

Маяки в дрейфующих городах

Дрейфующие маяки

в тех городах великих

издалека видны,

когда на город безликий

наплывает тёмная ночь.

И если кому-то не спится,

свет маяков помочь

может с пути не сбиться.

А в маяках живут

самые добрые в мире смотрители,

и с ними никто не будет

тоном говорить повелительным.

Потому что очень непросто

в темноте что-нибудь разглядеть,

если вот так запросто

смотритель выключит свет.

Смотрители — повелители,

они нам светом сигналят!

Глянь на небо в ночи:

это не звёзды мерцают,

а в городах маяки,

в тех городах великих,

куда лети не лети,

там не бывать нам, безликим.

На святую звезду Андромеду

Каждый на этой планете мужчина

мог бы быть моим мужем,

чёртом и даже сыном.

— Но на кой ляд мне такой нужен? —

говорила я мрачно. —

То турок, то арапчонок

и даже сватался негритёнок.

Куда же, скажите, деваться

мне, татаро-монголочке?

Сяду-ка я на лодочку

и подальше от этого края,

туда, где я не узнаю

в каждом проходящем мужчине

чёрта, сына и даже мужа.

На святую звезду Андромеду,

короче, пойду и поеду!

И скажут мне там: «Ну здравствуй,

будь с нами ты лаской,

да хоть медузой Горгоной,

но хотим от тебя одного мы:

чтобы ты была нам женою,

дочкой, мамой, свекровью.

Иди-ка пройдись, родная,

тебя кто-нибудь да признает!»

Из мира в мир

Входы в миры, в миры входы.

Нет проще их, они просты.

Из мира в мир, из века в век…

Нет, не прорвётся человек!

А я легко прошла вперёд —

там спящий мир. Но кто поймёт?

Непросто по звёздам

Очень, очень непросто

шагать по звёздам!

Мы, не зная родного наречия,

писали в вечность

и погибали.

Жаль, потомки о том не узнали.

Оглавление

История наша

Век-другой назад

Будущее наше

Космос, другие Миры