Седьмая жена инквизитора [Лариса Петровичева] (fb2) читать онлайн

Седьмая жена инквизитора

Глава 1

Кайя

Вынужденный брак в Бринфордском королевстве — возможность спасти честь, здоровье родных, а иногда и жизнь.

Все зависит от того, с кем ты его заключаешь.

Я никогда не думала, что однажды настанет такой день, в который я вбегу во Дворец бракосочетания, промчусь по коридору мимо крылатых божков любви, едва не сломав каблук, и, бросив на поднос две кроны пошлины, войду туда, куда девицам положено входить с душевным трепетом и нежными вздохами на губах.

Но вот ведь — вбежала, заплатила и вошла. И даже удержалась на ногах.

Все началось в тот день, когда моя младшая сестра Мия вернулась домой — с лицом, изуродованным кровоподтеками и синяками, и с сыном на руках. Пожитков не было, Мия убегала, спасая себя и ребенка, и ей было не до сборов вещей. Мать сразу же заохала, запричитала, всплескивая руками, а отец демонстративно раскурил трубку, сел в кресло у камина и заявил:

— Мия, это, конечно, твой дом. Ты и Генри можете жить здесь столько, сколько захотите. Я люблю вас, и вы это знаете. Но если Эдвард придет за вами, то я открою ему дверь. Он твой законный муж, и я не могу не отдать тебя ему. Ты сама понимаешь, такова традиция. Так положено.

Мать ахнула, уперла руки в бока, и начался скандал. Мы с Мией и маленьким Генри сидели в нашей с сестрой бывшей детской, которая была переделана в гостевую спальню, мальчик крутил в пухлых ручонках большую баранку, которую я ему дала, и, к своему счастью, даже не понимал, какие вокруг него кружили бури.

— Он прав, — вздохнула Мия. — Эдвард мой муж и отец моего сына. То, что он бьет меня, когда напьется… ну, это в порядке вещей, за это никто не осудит.

Я понимающе кивнула. У нас даже не говорят “бьет” — у нас говорят “учит”. Учить строптивую жену это прямая обязанность мужа, и Эдвард ею не пренебрегал.

— А чего ждать? — спросила я. — Развода вам не дадут, у вас сын. Нужен, разве что, кто-то такой, кого Эдвард будет бояться. Так, что дышать станет через раз.

В нашей семье я всегда была тем, кто придумывает самые невероятные идеи и воплощает их в жизнь. Чего еще ждать, если отец предпочитает философствовать у камина, мать привычно пилит его, а дела не делаются?

— Где же мы найдем такого? — вздохнула Мия, и Генри заулыбался ей и залепетал что-то на своем нежном детском языке. А ведь Эдвард будет лупить и его, когда мальчик подрастет — сама мысль об этом заставляла меня вздрагивать от ужаса.

Если бы у меня был муж, то все было бы намного проще. Но я родилась с таким количеством магии в душе, что с самого детства носила зеленую ленту в волосах, знак ведьмы — какие уж тут мужья… Будь наша семья богата, на меня, конечно, нашлись бы охотники — смелых любителей невест с большим приданым на свете хоть отбавляй. Но наш род был старинным, благородным и нищим.

Нет, мы еще не дошли до того, чтобы продавать вещи и побираться. Но зимой обогревали только две комнаты — родительскую спальню и нашу с Мией.

— Я могла бы зачаровать его, — предложила я, перебирая в памяти немногочисленные заклинания, которые успела выучить по книгам, но Мия только рукой махнула.

— С ума сошла? Это злонамеренная магия!

Я кивнула, устало вздохнув. Увы. Злонамеренная магия это как минимум три года за решеткой, а туда я не хотела. Ты можешь использовать простенькие заклинания только для себя, например, чтобы избавиться от головной боли. Но такое же заклинание, направленное на человека, приведет в инквизицию. Впрочем…

— Поняла! — воскликнула я и едва не рассмеялась от облегчения. Вот как все просто, как же я сразу-то об этом не подумала! — Брак отчаяния!

Мия и Генри посмотрели на меня одинаково растерянными взглядами, словно никак не могли взять в толк, как это вообще пришло мне в голову. Брак отчаяния, который можно было заключить в нашем королевстве, был хорош тем, что существовал строго определенный срок, как деловой контракт. На него шли старые девы, а еще офицеры и чиновники, которым для повышения нужны были законные супруги. Плохо было то, что среди таких вот вынужденных мужей попадались и те, кто был намного хуже Эдварда…

Впрочем, кто сказал, что это плохо? Хорошо! Нам как раз и нужен тот, кто поставит на место любителя колотить жену. А жить с ним я не буду — закон о браках отчаяния допускает раздельное проживание супругов.

Быстро выхватив из шкафа пальто, я оделась и, не слушая причитаний Мии, которая пыталась убедить меня отыскать другой способ разрушить свою жизнь, бросилась к дверям. В гостиной по-прежнему шел скандал: мать горячо выступала на тему отцовских отношений с детьми, утверждая, что если бы на месте нашего батюшки был господин Берренгаузен, который жил с нами по соседству, то он показал бы Эдварду, где раки зимуют! Он задал бы ему таких горячих, что зять навсегда забыл бы, где у него находятся кулаки. Он бы…

Отец на это отвечал, что если бы господин Берренгаузен был на его месте, то давно бы повесился от такой жены-пилы.

Меня они даже не заметили. Я выскользнула на улицу, в первый зимний день, и быстрым шагом направилась в сторону Королевского проспекта.

Интересно, кто станет моим мужем? Впрочем, нет, неинтересно. Брак отчаяния всего лишь договор, который будет расторгнут через год. Мне нужен мужчина, который покажет кулак Эдварду, вот и все.

Мию надо было спасать. И дело было не только в ее синяках. Когда сестра сидела рядом со мной, я заметила в ее ауре едва уловимые темные нитки. Это значило только одно: в течение года Мия умрет. Эдвард забьет ее до смерти, а потом примется за Генри.

У меня скандальная мать и, в общем-то, равнодушный отец. Надо было брать дело в свои руки — больше это было некому сделать.

Мия была самой лучшей сестрой на свете. Мы вместе играли в куклы, лазали по деревьям в саду и устраивали пиратские клады в гнездышках из конфетной фольги. Я никогда не позволила бы ей умереть.

Выйти ради этого замуж за незнакомца? Пара пустяков!

Дворец бракосочетания выступил из метели, словно сказочный замок. Рядом с ним в любое время года было много народу: стояли свадебные экипажи, пышно украшенные цветами, хлопали пробки бутылок с южным шипучим, невесты в белоснежных платьях кокетливо прижимались к женихам. Кажется, совсем недавно Мия и Эдвард сошли с этих мраморных ступеней, с которых сейчас очередная пара выпускает в небо голубей. Тогда никто и подумать не мог, что всего через два года моя сестра прибежит к родителям практически в исподнем и с разбитым лицом…

Я скользнула в неприметную дверь и оказалась не в парадном холле, в котором собирались женихи, невесты и гости, а в коридоре самой обычной конторы. Белые стены, двери с табличками, истертый ковер — только статуи божков любви говорили о том, что здесь можно выйти замуж. Почти бегом я прошла по коридору, бросила на поднос монетки пошлины, и дверь без таблички отворилась с мелодичным перезвоном.

Замуж-замуж-замуж. Возьмите меня замуж, прямо сейчас. Нам еще нужно сходить в гости к Эдварду и рассказать ему, как надо вести себя с женой.

Я оказалась в небольшом кабинете делопроизводителя. Книжный шкаф, забитый серыми папками, стол, который едва не трескался от груза таких же папок, портрет государя императора на стене — все, как полагается, ни следа романтики, только дело. Чиновник, который скрипел пером по листу бумаги, оторвался от работы, окинул меня оценивающим взглядом и уточнил:

— Брак отчаяния?

— Да, и поскорее, — ответила я. На что еще может рассчитывать девушка с зеленой лентой в волосах? Только на такой брак.

— Пошлину, вижу, уплатили, — чиновник выдернул из стопки лист бумаги, кивнул на стул и произнес: — Садитесь, заполняйте брачный договор. Я пошлю птичку жениху.

Я послушно села и занялась тем, чем было велено. Кайя Аберкромби, зарегистрированная законопослушная ведьма восемнадцати лет желает заключить договорной брак сроком на один год с возможностью досрочного расторжения по согласию сторон… Часто такие браки расторгались через полгода, когда, например, чиновник получал желанное повышение, а офицер — нужное звание. И бывало, что они не расторгались никогда, потому что новоиспеченные муж и жена понимали, что нашли вторую половину… но это явно был не мой случай. Я не верила, что вообще когда-нибудь встречу свою любовь.

Кому нужна ведьма в качестве законной жены? Настоящая ведьма. Да никому — значит, и незачем тратить время на напрасные мечты и надежды.

Чиновник написал записку на серебристом листке, сложил из него птичку и подул. Бумажная птаха затрепетала крылышками, сорвалась с его ладони и растаяла. Через несколько мгновений ее получит тот, кто станет моим мужем.

Скорее бы уже…

Мной овладело нетерпение — и непривычное волнение. Пусть это брак отчаяния, но все равно это брак. Я выхожу замуж, хоть и в каком-то смысле понарошку. Мы не скрепим наши отношения постелью, мы даже жить будем в разных домах, потому что какой идиот захочет пустить ведьму в свой дом?

Но мне было не по себе. Очень сильно не по себе.

Наконец, в коридоре послышались энергичные шаги — значит, мой будущий муж молод и силен, старики так бодро не ходят. Наверно, офицер. Да, точно офицер — чеканит шаг. Я машинально сжала пальцы в замок, сердце тревожно застучало, и на мгновение даже подумалось, что я совершаю ошибку.

Звякнули монеты, брошенные на поднос.

Что-то сжалось у меня в животе от волнения.

Вошедший был молод и богат. Только богачи носят зимой светлое пальто, только у богачей под пальто будет жилет с золотым шитьем и тонкие, идеально отглаженные штаны… впрочем, нет. Мой будущий муж принарядился для свадьбы, потому что хоть это и отчаянный, но все же брак, это я прилетела сюда в простом, почти домашнем платье, которое несколько лет, как вышло из моды.

У него действительно была военная выправка, темные волосы с легкой волной, зеленые глаза и пристальный взгляд, в который я рухнула, потеряв опору. Но здесь не было ни следа романтики или той влюбленности, о которой пишут в девичьих романах.

В кабинет вошел инквизитор. Матерый, мощный, подавляющий. Я почувствовала себя медузой, выброшенной на берег под палящее солнце. Он смотрел, а я падала — дальше, дальше, в бесконечную тьму, в которой невидимые руки сжали меня и приказали: подчинись. Склони голову перед законом и силой, которые обуздают тебя.

Я подчинилась. Поднялась со стула, низко опустила голову и, едва не рыдая от досады, прошептала старинную формулу покорности, которую ведьмы всегда произносили, когда рядом был инквизитор:

— Не замышляю зла, не ищу неправды, служу истине…

Дышать стало легче. Чужая безжалостная воля отступила, позволяя мне жить дальше, и я рухнула обратно на стул, затопленная нахлынувшей волной слабости. Только бы не упасть в обморок, много будет чести валяться перед ним… Чиновник с понимающим видом протянул мне флакон нюхательной соли, и ее бодрящая вонь помогла опомниться.

Да, он инквизитор. А я ведьма, которая никому и никогда не сделала ничего плохого. Мне незачем его бояться.

— Герберт, вы надо мной издеваетесь, — вздохнул мой будущий муж, усаживаясь на свободный стул, и я подумала, что даже не хочу знать имя того, с кем подпишу брачный договор. — Ведьма?

— Курт, а чего вы хотите? — ответил чиновник вопросом на вопрос, протягивая инквизитору бланк договора. — Какая это у вас уже, пятая?

— Седьмая, — пробормотал инквизитор, и я едва не схватилась за голову. Куда он дел своих предыдущих жен? Зачем ему так часто вступать в подобные браки? Мелькнула отчаянная и безнадежная мысль: подняться отсюда, сбежать, придумать другой способ спасти Мию — но двух крон было жалко, да и не спасти ее просто так…

— Ну вот. Вы оба в отчаянии. Так что незачем капризничать, берите, что дают. Скоро и такого не будет, с вашей-то репутацией.

Курт презрительно фыркнул, и я не выдержала:

— Я тоже, знаете ли, не в восторге от вас!

В ту же минуту невидимые пальцы стиснули мое горло, и, почти падая в обморок, я вспомнила: заклинание Незримой петли, этакий совет закрыть рот и не открывать его без спроса.

— Меньше всего я хотел жениться на ведьме, но выхода нет, — с нескрываемой язвительностью произнес Курт. — Подписывайте! У меня сегодня еще есть дела.

Глава 2

Курт

Я работаю с ведьмами всю жизнь, но никогда не думал, что одна из них станет моей женой. Это было похоже на какую-то дурную шутку.

Впрочем, Герберт прав, и я не в том положении, чтобы перебирать харчами. Надо было брать, что предложили, и благодарить Бога за то, что моя седьмая жена появилась настолько быстро.

Силы почти покинули меня, когда я вошел в кабинет. Нос вновь наполнило болью, и я подумал, что кровь, которая сейчас из него хлынет, сможет произвести впечатление. Инквизитор с окровавленным лицом — что способно напугать отчаявшуюся ведьму еще сильнее? Надо же, я едва держусь на ногах, но еще могу шутить…

Девушка и правда была в отчаянии. Решительная, прямая, словно натянутая струна. И хорошенькая. Каштановые волосы, заплетенные в две косы, круглое кареглазое лицо со вздернутым носом и огненные бесенята во взгляде — такие барышни сокрушают сердца и верят в любовь.

А эта… Майя, Кайя, как бишь ее, в любовь не верила. Ей нужно было сделать дело.

Как и мне.

— Итак, — Герберт, чернильная душа, поднялся из-за стола, и мы с моей седьмой подругой жизни тоже встали. — Мы собрались здесь, чтобы властью, данной мне его величеством Дитрихом, заключить священный союз двух сердец. Если кто-то знает причины, по которым этого брака не может быть, то пусть скажет сейчас или молчит вечно.

Разумеется, таких не нашлось. Такие сюда не заглядывали. Ведьма комкала в руках носовой платок, и я заметил, что у нее едва заметно дрожат плечи.

Волнуется. Неудивительно.

— Тогда, спрашиваю тебя, Курт Лансеберг, согласен ли ты взять в жены Кайю Аберкромби?

— Согласен, — ответил я. Можно было бы просто подписать бумаги, но процедура должна была пройти по всем правилам. Только это поможет мне выжить. Вернуться домой…

Кабинет качнулся. Я машинально оперся о край стола, надеясь, что устою на ногах до конца церемонии. То-то ведьма потом посмеется над инквизитором, который рухнул на ковер без сознания, заливая все кругом кровью.

— А ты, Кайя Аберкромби, согласна взять в мужья Курта Лансеберга?

— Согласна, — шепот девушки был холодным и твердым, прямо льдинки зашелестели. Ее магия была похожа на застывшее озеро в окружении темной зелени сосен. Что там таится, в глубине?

Я не хотел узнавать. Ни по долгу службы, ни по званию законного супруга. Ведьма была законопослушной, вот и все. И еще смелой — услышала мое имя и даже ухом не повела.

Даже странно. Ведьмам положено трястись от страха, услышав, что рядом Курт Лансеберг. У меня весьма пугающая репутация среди их племени.

— Тогда именем его величества Дитриха объявляю вас мужем и женой, — провозгласил Герберт и опустил печать на брачный договор. Рассыпались золотые искры — магия священного союза сработала, оберегая свежеиспеченную семью от неприятностей. — Любите друг друга и будьте счастливы!

Я не запомнил, как мы вышли из Дворца — просто вдруг понял, что стою на мраморной лестнице, сжимая в руках брачный договор, свернутый в трубку и перевязанный голубой лентой. Зимний ветер был бодрящим и свежим, он бросал мне в лицо снежинки, а впереди был новый год, и я знал, что доживу до него. Теперь доживу. Теперь все в порядке.

Справа кто-то вздохнул, и сквозь нахлынувшее облегчение от исцеления я вновь ощутил присутствие ведьмы. Оно едва заметно кольнуло в висок, и я поморщился. Обернулся.

Кайя смотрела на меня так, словно ее терзали смешанные чувства. Страх — не родилась еще та ведьма, которая не боялась бы инквизитора. И рядом с ним шли надежда и решительность — та смесь, которая способна превратить ведьму в чудовище, если она сорвется и прикоснется к запретному искусству темной магии.

Но девушка рядом со мной не была монстром. Обычная барышня, и даже зеленая лента в волосах ей шла, выглядела кокетливым украшением.

— Что с вами? — спросила она. Я сгреб с перил пригоршню снега, растер по лицу, окончательно отгоняя тьму, которая почти поглотила разум, и ответил:

— Не волнуйтесь. Все в порядке. А с вами что?

Протянул руку — Кайя вынуждена была опереться на нее. Совсем рядом молодожены с шутками и прибаутками распивали южное шипучее, готовясь отправиться в традиционное свадебное катание по окрестностям столицы, чуть поодаль топтались торговцы голубями, держа в руках клетки с белокрылым товаром. Мы прошли к воротам, и я махнул рукой — мой экипаж послушно покинул стоянку и двинулся к нам.

— У моей сестры проблемы с мужем, — ответила моя седьмая супруга. — Он ее бьет.

Я помог ей подняться в экипаж, сел напротив и два раза стукнул в стену — домой. На сегодня хватит с меня приключений и дел.

— И?

Кайя сердито сверкнула на меня глазами, словно сетовала на мою непонятливость.

— Нужен мужчина, который его вразумит. От нашего отца никакого толку. Он слишком чтит традиции и не вмешается. Мол, мужу положено держать дом в своей власти — ну вот он и не полезет в чужую власть.

Я понимающе кивнул. Отец, который бесполезен в быту — одна из причин того, что я пошел работать в инквизицию. Надо было кормить трех сестер, если глава семейства предпочитал выпивку и крепкий сон.

— Разве у вас нет друзей? — удивился я. Такие милые барышни всегда окружены молодыми людьми. — Приятелей, поклонников? Одноклассников?

Экипаж мягко покатил по проспекту, и я заметил, что лицо ведьмы едва заметно дрогнуло. Да, у меня роскошный личный транспорт, а она всюду передвигалась на своих двоих, если судить по стоптанности ее сапожек.

— Я ведьма, если вы еще не заметили, — устало ответила она. — Ведьмы одиночки.

— Не одиночки. Хищники в своей среде обитания, — сказал я. И мужчины у них есть — смелые и лихие. — Ладно, как именно я должен его вразумлять?

Кайя улыбнулась. Все-таки у договорного брака есть свои преимущества. Каждый получает в нем то, что нужно, без упрямства и капризов.

— Он избил Мию, она сейчас у наших родителей. Давайте поедем к ним, Эдвард обязательно туда заявится, — голос ведьмы дрогнул, и я подумал, что никакие они не одиночки. Ведьмы очень семейственны, они обожают своих родителей, братьев и сестер, племянников и племянниц. Они двумя руками хватаются за узы, которые соединяют их с другими.

— Хорошо, дам ему в морду, — согласился я. У меня был солидный боевой опыт, этому Эдварду мало не покажется. Но Кайя посмотрела на меня с нескрываемым сомнением.

— Что-то не так? — осведомился я.

— Выглядите изнеженным, честно говоря, — призналась ведьма. — Может, просто покажете ему жетон? И скажете скучным голосом, что ноги ему повырываете? Хотя можете и вырвать, я буду только рада. Но нет, лучше не вырывать, Мия начнет его жалеть, и это добром не кончится. У нее чем больше жалости, тем крепче любовь.

Я невольно рассмеялся. Нет, эта барышня определенно умела произвести впечатление — очень яркими были глаза, очень энергичной речь. Даже жаль, что…

— Где вы живете? — спросил я. — Давайте я сначала оценю ситуацию, а там решим. Могу показать жетон, могу повырывать ноги. Мне все равно.

Кайя назвала адрес в Монском квартале. Понятно, моя седьмая жена из достойной, древней и обедневшей семьи.

Дом, возле которого остановился экипаж, испытывал не самые лучшие времена. Должно быть, раньше эти старые деревья и кусты в саду знавали руки опытных садовников, краска на фасаде здания не облупилась, а изящные завитки балконных решеток не хвастались ржавчиной. И уж конечно, раньше в этом доме не было таких скандалов, что слышно по всей улице. Выйдя со мной из экипажа, Кайя вздрогнула, ее лицо напряглось, и она решительно потянула меня за руку к парадной двери.

— Идемте! Скорее, Эдвард уже там!

Словно в подтверждение ее слов из дома донесся женский визг, а потом взахлеб зарыдал ребенок. Слуга, который, если судить по его видавшей виды одежде, исполнял роль дворецкого, повара, конюха, плотника и прочего работника, открыл нам двери и уставился на меня так, словно Кайя привела в родительский дом привидение.

Мы вошли в гостиную, и я увидел сцену, достойную античного театра. Молодой румяный здоровяк в щегольском костюме пытался отобрать ревущего младенца у худенькой девушки, лицо которой было щедро окрашено в красно-синий цвет побоев, а платье хвасталось пусть аккуратными, но заплатками. Дама, которая могла быть только госпожой Аберкромби, пыталась остановить его, хватая за рукав. Господин Аберкромби стоял чуть поодаль, с видом трагического актера глядя на зрелище. Кайя была права — он не собирался вмешиваться.

— Эдвард, нет! — прорыдала избитая мать: ребенка она держала так крепко, что его и тигр не вырвал бы.

— Пусти, мразота! Ребенком от мужа закрываешься?

Я кашлянул в кулак, почувствовал вкус крови во рту и машинально отметил: да, крепко меня пробрало. Герберт вовремя успел прислать птичку: к вечеру я бы не стоял на ногах, а к полуночи умер… Все обернулись на нас с Кайей, и я посоветовал тем зловещим тоном, который всегда производил нужное впечатление и на ведьм, и на таких вот нелюбителей держать руки при себе:

— Отпустите ребенка, молодой человек. И сделайте три шага назад… вон туда, к лестнице.

Кайя смотрела с нескрываемым торжеством. Да, она привела в дом того, кто мог укротить этого отважного бойца с детьми и женщинами. Эдвард обернулся, чтобы узнать, кто это осмелился встать у него на дороге, и изменился в лице.

Он вздрогнул, выпуская ребенка, и шарахнулся в сторону, едва не сбив кофейный столик. Его избитая жена тотчас же бросилась к матери, прижимая к себе дитя — Эдвард протянул ко мне трясущуюся руку и пролепетал:

— Нет… видит Бог, ничего плохого не хотел! Так, поучить дрянь, а то выдумала…

— Заткнись, — посоветовал я, чувствуя, как холодеет затылок. Над головой проплыли багровые нити огня — и это тоже производило впечатление.

Мое проклятие иногда может пригодиться.

— Это мой муж, — объяснила Кайя и выставила перед собой свидетельство о браке, словно щит. — Мия, теперь тебя есть, кому защитить. А ты… — она обернулась в сторону Эдварда, и ее глаза решительно сверкнули, словно моя жена по отчаянию была не ведьмой, а героиней античной драмы. — А ты проваливай отсюда, понял?

Госпожа Аберкромби перевела на меня удивленный взгляд, в котором вспыхнуло торжество. Она все прекрасно поняла про брак отчаяния, но все равно это был брак, венец всей женской жизни, главная ценность, то, к чему стремится весь нежный пол. Вышла замуж — все, ты правильная женщина, ты настоящая женщина. Эдвард затрясся, клацая зубами, и проговорил:

— Ты вышла замуж за Первоцвета? Багрового Первоцвета? Господи, спаси меня! Простите! Пальцем ее больше не трону! На милю не подойду!

Достойный отец семейства посмотрел на меня с нескрываемым страхом. Видно, в античных драмах такого поворота никогда не было. Госпожа Аберкромби открыла и закрыла рот, словно хотела что-то сказать, но передумала. Мия прижимала к себе ребенка, и ей было все равно, кто именно пришел ее защитить, хоть Багровый Первоцвет, хоть сам дьявол из адских пещер.

С точки зрения общества разница, впрочем, была невелика.

Кайя дотронулась до моего рукава и опустила руку. Ее лицо залила мертвенная бледность, и мою седьмую жену качнуло так, словно она почти теряла сознание.

Я давным-давно привык к такой реакции на себя. Ничего нового.

— Да, я Курт Лансеберг, Багровый Первоцвет, — я отдал окружающим легкий поклон и, посмотрев на Эдварда, продолжал: — Полагаю, госпоже Мие лучше будет переехать в родительский дом и растить ребенка подальше от вас. Согласны?

Эдвард мелко затряс головой. Ну еще бы он не был согласен. Я улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка теперь была максимально обаятельной, и, повернувшись к дверям, широким жестом указал на выход.

— А теперь — вон!

Я никогда прежде не видел, чтобы вон бежали настолько быстро. Когда топот Эдварда стих, то в доме воцарилась тишина. Все смотрели на меня, и Кайя зажимала ладонью рот, стараясь сдержать рвущийся крик.

Мне стало жаль ее. Она вступила в брак отчаяния, надеясь, что станет женой офицера или чиновника — но стала женой монстра, брак с которым убил шестерых предыдущих жен.

Моя седьмая теща опомнилась первой, как и положено светской даме, которой она себя, несомненно, считала, несмотря на бедность семейства.

— Все это, конечно, так неожиданно, так внезапно, — промолвила она тоном светской дамы, которую не способны напугать ни бури, ни громы, ни Багровый Первоцвет. — Но, Курт, дорогой мой, мы искренне вам признательны… и очень рады приветствовать вас в нашем доме. Уже время чая, прошу вас в столовую!

А вот это правильно. Бури бурями, а чай — по расписанию.

Глава 3

Кайя

Честно говоря, я не вслушивалась в то, что там бормотал чиновник. Да, я уловила, что моего мужа по отчаянию зовут Курт Лансеберг — ну и что, мало ли на свете Куртов? А Лансеберг одна из самых распространенных фамилий в королевстве. Я настолько спешила, настолько была охвачена желанием спасти сестру, что не связала его имя с Багровым Первоцветом.

А теперь было поздно. Теперь деваться некуда.

Все знали историю Багрового Первоцвета. Когда-то Курт Лансеберг узнал, что его любимая женщина — ведьма, на которую он охотился.

“Ты проклят навеки, — сказала ведьма, — и мое проклятие разрушит тебя, и ты умрешь в муках”.

“Лишь законный брак с его защитными чарами способен ослабить проклятие и не дать тебе умереть, — сказала ведьма, — но твоя жена проживет не больше года”.

“Лишь сила истинной любви разрушит мои слова, — сказала ведьма, — но тебя никто никогда не полюбит”.

Курт был профессионалом и довел свою работу до конца — его любимая отправилась на костер, а он с тех пор вступал в браки отчаяния и похоронил уже шестерых жен. Я стала седьмой, не увижу следующий новый год, и мысли об этом превращали разум в ледяной кисель.

Я хотела спасти сестру — и спасла. Ценой собственной жизни.

Пол уходил из-под ног, и Курт поддержал меня под локоть, не давая упасть. Я всегда считала себя стойкой и сильной, способной справиться с любыми неприятностями, но как можно спокойно принять то, что жить осталось совсем немного? Я с трудом сдерживала слезы, мне хотелось закричать инквизитору в лицо, что он обманул меня, что он должен был предупредить о проклятии, что я не сделала ничего плохого, чтобы меня убивать!

Но я, разумеется, не стала кричать. Криком делу не поможешь и уже ничего не исправишь, так что я молча прошла в столовую, так же молча села за стол рядом с мужем и сделала глоток из чашки с жидким чаем, не говоря ни слова. Мои родители старались держаться непринужденно, но было видно, что они потрясены. Это были по-настоящему смешанные чувства: пусть по отчаянию, но дочь-ведьма все-таки вышла замуж — но через год ее придется хоронить.

И вот поди знай теперь, как к этому относиться.

— Как вы планируете вашу семейную жизнь, дорогой? — спросила мать. — Кайя останется у нас или…

— Или. Куда муж, туда жена, — ответил инквизитор. — У меня собственный дом в Синих песках.

Мама уважительно качнула головой. С точки зрения общества мне повезло, даже очень повезло. Синие пески были дорогим районом у реки: я даже и мечтать не могла о том, чтобы жить в одном из тех изящных домов, окруженных фруктовыми садами. Роскошь там, кажется, выплескивалась из окон запахом золота, денег, дорогих духов, фресок, панелей из фарнского кедра… Курт Лансеберг брал жену по отчаянию, окружал ее счастьем и комфортом и, возможно, надеялся, что его полюбят.

На мгновение мне стало жаль его. Но лишь на мгновение — затем жалость к Курту сменилась глухой тоской. Я ковыряла ложечкой кекс, пыталась найти хоть какие-то плюсы в своем положении и не могла.

Конечно, я спасла Мию и Генри. Никто и пальцем не тронет мою сестру и племянника, и Мия не умрет. Но сейчас все это казалось ненастоящим, туманом на стекле. Проведи ладонью — растает.

Что мне теперь делать со своей жизнью, вот понять бы.

— Тогда надо собирать вещи, — непринужденно сказала мать и, обернувшись ко мне, добавила так, словно хотела посоветовать не портить всем настроение кислой физиономией: — Дорогая, будь сильной. Я понимаю, что тебе грустно, но найди выгоды в своем положении. Ты, в конце концов, спасла свою сестру от истязателя!

— Лучше бы я пошла в порт, нашла бы моряка покрепче и заплатила бы ему, чтобы Эдварду набили рожу, — отчеканила я. Господи, ну почему эта чудесная мысль не пришла мне в голову сразу! Да ясно, почему: потому что я дура. Мать ахнула, прижав руку к сердцу: барышня из приличной семьи не говорит “рожа”, что Курт теперь подумает о том, как воспитывают девочек в этом доме! А я добавила: — Мне не хочется умирать.

Курт понимающе качнул головой — он понимал меня лучше всех. Он схоронил шесть жен и прекрасно понимал, что схоронит и меня, и остальных, кто последует за мной. Наше чаепитие было похоже на поминки.

— Все мы смертны, — привычным тоном философа заметил отец. Он всегда считал, что философия помогает найти утешение в любой, даже самой дрянной ситуации. — Вспомни, три девушки из твоего класса уже умерли. Одна упала с лошади, у второй была чахотка, третья… что там было с третьей? Ах, да! Воспаление слепой кишки!

— Очень вдохновляюще, — пробормотала я. Видимо, Курт решил, что не стоит доводить дело до очередного скандала: он отодвинул чашку и произнес:

— Я благодарен вам, Мия, за этот брак и будущий год жизни, который вы мне подарите. Обещаю, что буду вам хорошим мужем. Вы ни в чем не узнаете неудобства, ограничения или обиды. Что ж, пожалуй, нам с вами пора.

Потом, конечно, пришло время суеты: мы с матерью и Мией собирали мои вещи в старые чемоданы, с которыми еще прабабушка путешествовала за границу, и мать приговаривала:

— Вот как хорошо в итоге все устроилось! Этот негодяй Эдвард больше тут не появится! И ты, Кайя, вышла замуж за достойного человека! Я обязательно расскажу об этом Грете и Бете! Пусть знают, что обе мои доченьки счастливы!

Куда ж без этого — соседские кумушки непременно должны узнать о том, что ведьма нашла себе мужа. Пусть это брак отчаяния, неважно — документы есть, муж настоящий, жизнь удалась. Я складывала в сумку свои платья и белье, и в голове едва слышно стучала секундная стрелка, отмеряя то время, которое мне осталось.

А ведь я планировала жить долго и счастливо! Впрочем, кто об этом не мечтает в восемнадцать лет…

— Что же до смерти, моя дорогая, то все мы в руках Господа, — с философскими нотками отца заметила мать. — Да хоть вспомни Анну ван Харн, дочь госпожи Мьелле! Умерла при родах вместе с ребенком, а ведь была такая красавица, такая умница! Вот что бы ей, спрашивается, не жить долго и счастливо? Но нет, не судьба.

Я невольно поморщилась: эту Анну всегда ставили мне в пример. Даже теперь, после ее смерти.

— Понимаю, что вы все хотите меня приободрить, — хмуро откликнулась я, — но у вас не получается.

Мать что-то заметила по поводу моей неприличной прямолинейности, пожалела Курта, которому предстоит прожить целый год в моей дерзкой компании, и дальнейшие сборы прошли в молчании. Я не хотела уходить из дома со скандалом и предпочла больше ничего не говорить.

Спуститься вниз, обняться на прощание с родными, заметить слезы в глазах матери — ровно столько, сколько положено для благородной дамы в момент расставания, и ни слезинкой больше — и выйти в снежный вечер под руку с тем, кто спас мою сестру и отнимет мою жизнь. Когда я села на скамью экипажа напротив Курта, то спросила:

— Неужели нет способа избавить вас от проклятия?

Экипаж поехал по улице. Сумерки сделали город таинственным и сказочным, раскрасили его во все оттенки синего и сиреневого и подсветили золотом бесчисленных фонарей и гирлянд. Через месяц новый год — люди уже покупают подарки, наряжают елки и надеются, что будущее принесет им счастье и новые надежды.

Что ж, у меня, по крайней мере, будет этот новый год. Я всегда его любила.

— Думаете, я не пытался? — усмехнулся Курт. Мне не хотелось на него смотреть, но я все-таки посмотрела. В мягком свете лампы экипажа мой муж по отчаянию казался загадочным и пугающим, словно сказочный волшебник, от которого не знаешь, чего ждать: то ли горшка с золотом, то ли груду углей за шиворот. — Академия наук изучала меня как магический феномен. Решения не нашлось.

— Ужасно, — невольно поежилась я. — И вы так и собираетесь жениться дальше? Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— То есть, у вас еще может быть сорок жен?

Курт рассмеялся. Кажется, я забавляла его.

— Если вы думаете, что мне доставляет удовольствие смерть несчастных девушек, то вы ошибаетесь, Кайя, — ответил он совершенно серьезно. Улыбка растаяла, словно ее и не было. — Гибель каждой моей жены большая потеря. Я продолжаю искать способ избавиться от проклятия. Возможно, вам повезет.

Я готова была поклясться, что он говорит об этом в седьмой раз. Седьмая девушка сидит на скамье в этом экипаже, понимая, что все ее будущее — пригоршня снега, готового растаять в ладонях.

— Его снимет сила истинной любви, верно? — спросила я. Курт кивнул. — И что, ни одна из ваших жен не смогла вас полюбить? Вы такой плохой человек?

Экипаж свернул в сторону Синих песков, и дорога сразу же обрела поистине бархатную ровность. Дома, которые я видела в окошко экипажа, сошли со страниц модных журналов о светской жизни. Огромные окна, балконы и башенки, причудливо кронированные деревья в садах, статуи и фонтаны — я невольно залюбовалась видами и отвлеклась.

— Я инквизитор. По долгу службы мне положено преследовать таких, как вы, — сухо сообщил Курт. — Как думаете, плохой я человек? С вашей точки зрения как ведьмы?

— Меня-то вам не за что преследовать, — уверенно заявила я. — Ничего плохого я не делала, колдовать не умею и не собираюсь этому учиться… А если вы говорите о ком-то вроде той ведьмы, которая в прошлом году заставила коров телиться мертвыми младенцами, или о той, которая устроила над городом дождь из скорпионов и жаб, то я сама от этого не в восторге.

Мой привычный здравый смысл постепенно начал брать верх над растерянностью и страхом. Все когда-нибудь умрут, но мы пока поживем. И попробуем все-таки отыскать способ избавиться от проклятия.

Еще сорок мертвых девушек? Вот уж нет!

И я не стану отчаиваться и заламывать руки. Нет. Я буду бороться, а не сдаваться и плакать целый год вместо того, чтобы искать спасение.

— Спасибо вам, — искренне сказала я. — Мия теперь будет жить спокойно, Эдвард к ней точно не подойдет. Это того стоило.

Курт вопросительно поднял бровь и признался:

— Честно говоря, я думал, что вы будете плакать всю дорогу.

— Не дождетесь, — весело усмехнулась я. — Я буду искать способ выжить. Среди ваших жен были ведьмы?

Курт рассмеялся. Кажется, ему стало легче от того, что я не билась в истерике по поводу своей несчастной судьбы.

— Господь отвел. Вы первая.

— Вот и посмотрим. Может, стану последней, — сообщила я и только потом поняла, что это прозвучало несколько двусмысленно.

Экипаж остановился у ворот двухэтажного особняка в духе Первой республики — смугло-розовый мрамор, черное кружево балконных решеток с длинными прядями вечнозеленого барклиста, большие окна. Торопливо подбежавший слуга в темно-синем костюме с поклоном открыл дверь экипажа, и мне на мгновение показалось, что я попала на страницы своих любимых книг.

— Прошу! — произнес Курт. — Надеюсь, вам здесь понравится.

Когда-то мои предки жили среди такой же спокойной и элегантной роскоши, когда каждая деталь идеально подходит друг к другу. У моих предков были такие же сверкающие зеркала, многоярусные люстры из вайнского хрусталя, старинные индские ковры, мебель с тонкой инкрустацией и безделушки на каминной полке. Но родовые капиталы давным-давно обратились в прах — когда я вошла вместе с Куртом в просторную светлую гостиную, то на какой-то миг меня кольнуло мыслью о том, что мои родители сейчас могли бы жить точно так же, если бы дед не любил карточные игры и не продул все капиталы за игорным столом.

— У вас чудесно, — искренне сказала я. Дом был удивительно светлым и легким, он окутывал тишиной и покоем, и я как-то вдруг расслабилась, все волнение во мне улеглось, и дышать стало легче.

Может быть, нам повезет. Может быть. Во всяком случае, мы постараемся.

— Рад, что вам нравится, — улыбнулся Курт, и ко мне тотчас же бесшумно подошла девушка в черном платье и белом переднике — служанка: поклонилась, улыбнулась, всем своим видом показывая, что она готова выполнить любое распоряжение новой госпожи Лансеберг. — Ваша комната на втором этаже, Джейс проводит. Располагайтесь и отдыхайте.

Глава 4

Курт

Поднявшись к себе, я снял ботинки и рухнул на кровать. Как всегда, после отката проклятия, пришел душевный подъем и готовность свернуть горы, которые вскоре сменились слабостью. Хорошо хоть успели добраться до дома, и я не растекся киселем в экипаже.

Все позади. Теперь все позади. Дом качался и плыл, но качка становилась тише и мягче. У нас есть целый год — а потом моя седьмая жена просто не проснется однажды утром. Смерть во сне — Анжелина проявила милосердие, когда швыряла в меня безжалостными словами проклятия, стоя у позорного столба.

Ведьму надлежит сжечь, даже если ты ее любишь больше жизни. Даже если потом расплатишься за это всем, что у тебя есть. Таков был мой долг, а я никогда не бегал от долга.

“Ни одна из ваших жен не смогла вас полюбить?” — спросила Кайя, и я, глядя в потолок на гипсовые завитки панно, которые окружали люстру, подумал: нет. Такой, как я, недостоин любви, потому что однажды предал любимую женщину и не искупил предательства.

Можно было сказать много нужных и важных слов. Например, о том, что Анжелина разрезала яблоки и выпускала оттуда бесчисленных чумных мошек, чтобы Завранский край сделался пустыней, в которой ветер заносит песком и пылью черепа прежних обитателей. Или о том, что я остановил эпидемию и спас множество жизней, пленив и убив свою любимую женщину. Я был героем, и меня наградили за героизм, но это ничего не меняло.

Пусть из лучших побуждений, но я предал Анжелину, и теперь ее не было, а я жил дальше с ее прощальным подарком.

Сильная и гордая, она не просто хотела моей смерти. Она хотела, чтобы я жил без любви, раз однажды отказался от нее, и нес на себе груз вечного предательства. “Вы такой плохой человек?” — спросила Кайя, и я ответил: “Да”.

В дверь постучали — деликатно, едва слышно, и я услышал голос старого Уильяма, дворецкого:

— Ужин через полчаса, милорд.

Что там у меня традиционно подают к ужину? Свиная отбивная, сырный пирог, картофель в горчичном соусе, маринованные овощи и сливовый пирог с желе на десерт. Судя по тому, насколько тонкими были ломтики ветчины и сыра, которые подали в сэндвичах к чаю в доме Аберкромби, Кайя не знает, что такое хорошая еда.

Невольно подумалось, что я откармливаю животное для забоя. Кайя проведет этот год в благополучии и всех возможных удовольствиях, я никогда не экономил на том, что могло бы принести радость моим супругам по отчаянию и не собирался этого делать.

С Лизой, моей пятой женой, мы даже дошли до интимных отношений, и я начал надеяться, что это и правда любовь. Потом она не проснулась.

Снова стук в дверь.

— Ваш отвар, милорд.

Отвар из северных трав — редкостная дрянь, но его отвратительный, выворачивающий наизнанку вкус помог мне окончательно опомниться и прийти в себя. Уильям с тем достоинством, которое окружает истинную древность, дождался, когда я осушу бокал, и сообщил:

— Миледи Кайя уже спустилась. Смею заметить, ей понравились книги в вашей библиотеке.

Книги? Я не ослышался, эта девушка заинтересовалась моими книгами? Уильям правильно понял мой взгляд и добавил:

— Особенно “Начала истории” Хоттмана.

Надо же, какие теперь пошли ведьмы — образованные, любящие читать не беллетристику, а научные исследования. Кто бы мог подумать? Девушка берет не ту книгу, какую ей положено читать — не роман о любви, а Хоттмана, нудного и скучного.

Решила мне понравиться? Нет, тогда она взялась бы за книгу у меня на глазах, а не в тот момент, когда я не вижу.

Интересно. Очень интересно.

— Хорошо, — кивнул я и отправился переодеваться к ужину. Свежее белье, чистая рубашка, отглаженные брюки и маленькая булавка с бриллиантом в шейном платке — просто и со вкусом. Спустившись в гостиную, я увидел, что Кайя рассматривает фигурки на каминной полке, и это был не просто интерес вежливости, она в самом деле выглядела увлеченной.

— Слона мой отец привез из Инда, — сообщил я, и девушка вздрогнула, словно ее застали за чем-то предосудительным. — В нем лепесток личной магии одного из сильнейших волшебников в тех краях.

— Да, я чувствую, — подтвердила моя седьмая жена. — Чем дольше смотришь, тем больше хочется взять в руки. Но он обожжет, это я тоже чувствую. А почему от орла веет холодом?

Я подошел, встал рядом и, взяв серебряную птицу, раскинувшую крылья, ответил:

— Потому что это Ан-Парадон с Кахандского континента. Божество всех ветров мира. В нем всегда есть нитка северного ветра, который приносит прохладу. У меня это что-то вроде освежителя воздуха. Летом он просто спасает.

Во взгляде Кайи было искреннее любопытство.

— Вы были в Каханде? — заинтересованно спросила она.

— Приходилось, — сдержанно ответил я. Рассказ о бескрайних саваннах, где охотники могут догнать льва и добросить копье до низких звезд, а магия зарождается в котле с кровью и мукой, был не тем, что может развлечь барышню. Кайя вздохнула.

— А я нигде не была, — негромко призналась она.

Я хотел было заметить, что у нее все впереди, но вовремя понял, что делать этого не следует. Никакого “впереди” Мы прошли в столовую — слуги уже внесли блюда с мясом и картофелем — пожелали друг другу приятного аппетита и принялись за еду.

Кайя ела с искренним удовольствием, наслаждалась каждым кусочком, и это мне понравилось. Мои прежние супруги в наш первый совместный вечер молча сидели за столом, глядя в тарелку и крутя в пальцах вилку, но не прикасаясь к еде.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — сказала Кайя, когда от ее стейка осталась половина.

— Какой именно?

— Неужели ни одна из ваших жен не смогла вас полюбить?

Я позволил себе тонкую усмешку.

— Увлечение. Дружба. Легкая влюбленность. Ненависть. Желание использовать все, что можно, пока можно. Страсть. Но любви не было, —перечислил я чувства своих прежних жен. Кайя пожала плечами. Зеленая лента в ее волосах казалась свернувшейся змейкой, как у античных целительниц, которые врачевали ядом и носили прирученных зарнавинских гадюк на голове.

— Странно. Вы не создаете впечатления плохого человека, — призналась моя седьмая жена, и я даже рассмеялся.

— Хотите сказать, что вы знаете свет? Людей?

Кайя одарила меня недовольным взглядом, а я продолжал:

— Криминал не совсем мой профиль, но все же я в курсе многих дел. В Партевенте три года назад орудовал серийный убийца. Выглядел он как истинный джентльмен с воспитанием и манерами. У джентльмена была рука в лубке, и он никак не мог перехватить как следует свою сумку. Разумеется, барышни соглашались ему помочь, и потом их никто не видел. Находили их, скажем так, по частям. Какие-то части так и не нашли.

Кайя посмотрела на меня так, словно хотела сказать, что такие истории не слишком подходят к трапезе, и за едой надо беседовать о более приятных предметах. “Где ваше воспитание?” — сказала бы моя седьмая теща.

— Вы все равно не производите впечатления плохого человека, — повторила она и добавила: — Я не хочу сдаваться. Не хочу умирать через год, у меня слишком много планов на эту жизнь. Поэтому давайте искать способ избавиться от проклятия. Эту самую истинную любовь.

Вспомнились лучистые глаза Анжелины — в них, темно-карих и внимательных, всегда плыл огонек, словно золотая рыба поднималась из глубины. Столько лет прошло, а я их помнил. Нет, это не была истинная любовь, это была глубокая незаживающая рана — я привык жить с ней, я нес ее через каждый новый день и уже отчаялся отыскать исцеление.

И вот пришла эта Кайя…

— Хотите сказать, что готовы меня полюбить? — поинтересовался я, стараясь говорить по-светски небрежно. Кайя пожала плечами, посмотрела на меня прямо и искренне.

— Вы так говорите, словно вас нельзя полюбить, — ответила она и аккуратно отрезала еще один кусочек от своего стейка. — Словно вы прокаженный или что-то вроде того.

— То есть, вы готовы… — я даже замялся от такого напора. Кайю можно было понять: она не хотела умирать и пыталась спастись. Но это было странно. Очень странно. Сейчас она должна была проклинать того, кто разрушил ее жизнь — а она этого не делала.

— Можно сидеть, сложа руки и говорить: такова судьба, — вздохнула Кайя. — Как мой отец сегодня. Все, видите ли, умрут, и этого не исправить. Какая разница, раньше ты умрешь или позже? А я считаю, что можно попытаться что-то предпринять. И я, как вы видите, не из тех, кто сидит.

— Вот уж точно! — рассмеялся я. — Редкая барышня побежит в брак отчаяния, чтобы спасти сестру и племянника от избиений.

— А что ж было делать? Я нашла выход, — Кайя разрезала ломтик картошки, но есть не стала. — Знаете, моя мать говорит: Кайя, ты найдешь выход из любой неприятности, но еще быстрее ты найдешь в нее вход.

Теперь уже мы оба рассмеялись, и на мгновение мне сделалось спокойно и легко. Может быть, у этой юной и энергичной ведьмы и правда получится сделать то, с чем не справились высокоученые господа в академии магии.

— Что ж, — сказал я, — меня радует ваш настрой. Давайте тогда начнем нашу семейную жизнь — а там будет видно. Чем хотите заняться вечером?

Я спрашивал об этом в седьмой раз. Как правило девушки отвечали, что хотят побыть одни, чтобы не видеть моего лица и хоть как-то смириться со своим новым положением, и это было естественно и нормально. Я бы в их обстоятельствах говорил точно так же. Кайя отодвинула тарелку и ответила:

— Скоро ведь Новый год. Вы наряжаете елку?

— Разумеется. Обычно за пару дней до праздника.

Кайя снова залилась смехом, словно я сказал что-то очень забавное. Милая. Очень милая девушка, и смех у нее, словно колокольчик. Маленький серебряный колокольчик, какие привозят с островов Дальнего Восхода и дарят на свадьбы как пожелание здоровых детей и туго набитых денежных мешков.

— И вы, наверно, носитесь за покупками и подарками вместе со всем городом, — сказала она. — Знаете, сейчас ведь очень темные, тоскливые вечера. Давайте не затягивать, нарядим елку побыстрее? С ней очень уютно. Мы с Мией всегда садились на ковер и рассказывали друг другу всякие истории. Это было весело.

Я понимающе кивнул.

— Как пожелает моя дорогая супруга. Прикажу заказать, елку привезут завтра или послезавтра.

Кайя была права, с елкой в доме будет по-домашнему. Странно звучит, конечно.

— А сегодня предлагаю съездить к Вивитану, — предложила Кайя. — У него пока нет такой толпы, как под самый праздник, и мы выберем самое красивое.

Вивитан владел одним из самых крупных торговых рядов в городе. Зимой его магазины становились похожи на лавки сокровищ. Там можно было найти подарок на любой вкус и кошелек, и чем ближе был новый год, тем звонче там ахали барышни, рассматривая хрупкие елочные игрушки из Пригорья, удивительные ткани, книги в кожаных переплетах, чайные и кофейные коробки, драгоценные камни — словом, все, что способно превратить поход за покупками в путешествие в сказочную страну.

Я обычно заходил к Вивитану за мелочами вроде носовых платков, портсигаров и галстуков и за подарками для коллег — как-то купил там десяток хороших кошельков из тонкой телячьей кожи.

— Давайте, — согласился я. Если девушка хочет за покупками, значит, настроение у нее неминуемо идет на лад. — Что будете выбирать?

— Я видела у него в витрине набор игрушек, — призналась Кайя, и ее щеки зарозовели, словно она говорила о чем-то уже неприличном для девушки ее лет. Словно покупка елочных игрушек это что-то такое, чем могут заняться только дети — странная, честно говоря, точка зрения. — Настоящее бернунское стекло, шары и фигурки. Не знаю, как их делают такими тонкими, но это просто сказка какая-то.

— Давайте тогда сделаем себе сказку, — согласился я, поднимаясь из-за стола. — Что еще нам с вами остается?

Глава 5

Кайя

Маленькое заклинание, которое я использовала, называлось Миротворец — прочитаешь нужные слова, похожие на молитву, и все душевные бури улягутся, словно их и не было. Я взяла себя в руки и решила не тратить силы на страдания и переживания, а заняться делом. Как жаль, что Миротворца нельзя было запустить к Эдварду, чтобы он успокоился и никогда не поднимал руку на жену!

А вот нельзя. Это уже была бы злонамеренная магия, а я не хотела угодить за решетку.

Надо было искать способ спастись от проклятия — на это у меня был целый год. Я не обманула Курта, когда сказала, что у меня много планов на жизнь. Теперь моя мечта о том, чтобы учиться на журналистских курсах, а потом пойти работать в газету, сделалась даже ярче. Я не имела права от нее отказаться — а значит, надо действовать.

Однажды я напишу большую статью об этом нашем приключении. Возможно, даже цикл статей. Возможно, даже целую книгу напишу — и в ней обязательно будет глава о том, как Багровый Первоцвет отправился покупать елочные игрушки со своей седьмой женой.

А пока можно было отвлечься. Я всегда замечала, что самые ценные идеи приходят ко мне как раз тогда, когда я спокойна и увлечена чем-то приятным. А что может быть приятнее покупки новогодних игрушек?

Те, которые красовались в витринах Вивитана, выглядели живыми. Вот забавная мышка высунула черную бусинку носа из рукавицы — не притаился ли где хитрый кот, вот рыжий котенок играет с клубком, вот красногрудый снегирь склонился к ягодной грозди, зажатой в лапе. Когда я смотрела на эти игрушки, то невольно уносилась куда-то в детство, сверкающее волшебство, чудо, куда-то в мир, который переполнялся счастливыми надеждами и обещал только хорошее, только самое светлое и доброе.

У нас, конечно, не было таких дорогих елочных игрушек — в магазинчиках Вивитана можно было потратить целое состояние, мышка в рукавице стоила, например, пятьсот крон. Но мама приносила из кладовой большую коробку, и там, переложенные старой ватой, лежали те игрушки, которые вешала на елку еще бабушка. Позолоченные орехи, серебряные сосульки, солдаты и принцессы, разноцветные шары и колокольчики появлялись из тьмы, в которой провели целый год, и начиналось счастье.

Мы с Мией забирались по маленькой лесенке к елке и осторожно, стараясь ничего не разбить и не уронить, развешивали по ветвям гирлянды и леденцы, птичек и яблоки, и в сердце все замирало от того восторга, который отрывает от земли. Вот и сейчас, стоя рядом с Куртом возле витрины, я вдруг ощутила прикосновение той волны детского трепета перед сбывшимся чудом, перед золотом надежды в душе и твердо поняла, что новый год принесет нам не смерть от проклятия, а избавление от него.

— Смотрите-ка, Крысиный король, — Курт производил впечатление сдержанного джентльмена, но сейчас улыбка осветила его лицо изнутри, превратив Багрового Первоцвета в молодого человека, который готов к встрече с волшебством — с добрым, а не с таким, какое ему приходилось встречать по долгу службы. — Выразительный, правда?

Крысиный король, герой старинной легенды, которая со временем превратилась в новогоднюю сказку, и правда выглядел солидно и чуточку пугающе. Три головы с золотыми обручами корон, горностаевая мантия, сабля на боку — казалось, он вот-вот бросится в бой и один расшвыряет целый полк солдатиков, которые поднимали сабли в соседней витрине. Курт кивнул продавщице, и она сняла игрушку с витрины и осторожно уложила в коробку в компанию к паре мышей, которые выглядывали из разноцветных варежек.

— Мыши на елке приносят богатство в новом году, — сообщила продавщица. — Посмотрите, а вот и лиса с маслом!

Лиса, постоянная героиня народных сказок, хитрюга и проказница, была наряжена в национальный костюм, красную юбку с вышивкой по подолу, белую рубашку, жилет и сапожки. На носу у нее балансировал круг масла, который она уволокла из кладовой фермера, и лиса раскинула лапы, готовясь его поймать. Как было не взять такую красавицу!

Компанию лисе составили витые сосульки из хрусталя, в которых перебегали синие огоньки, новогодний кролик в черно-красном домино, и лесная избушка с часами — когда продавщица укладывала ее в коробку с ватой, то Курт заметил:

— Есть такая пословица: можно купить часы, но нельзя купить время.

Это было сказано так, что я невольно ощутила прилив сочувствия. Мой муж по отчаянию не был чудовищем. Ему не доставляло радости умертвлять своих жен — он хотел жить и искал способ избавиться от проклятия, но не находил. Он не показывал своей тоски и отчаяния, но я чувствовала, как они бродят в нем завитками багрового тумана.

— Тогда будем правильно тратить то время, которое у нас есть, — сказала я. Продавщица упаковала игрушки в бело-синюю коробку, убрала в пакет, и Курт выписал чек.

— Как насчет чашки чая? — спросил он, когда мы вышли из магазина. Здесь, в торговых рядах Вивитана, новый год был уже не чем-то далеким, что наступит через месяц, а сбывшимся чудом, к которому можно было прикоснуться. Дверь маленького кафе с луной и кастрюлькой на вывеске открылась перед нами будто бы сама по себе, и я вспомнила, как когда-то мы с родителями и Мией выпили здесь кофе с крошечными пирожными. Тогда они показались мне не просто десертом и напитком, а чем-то волшебным, тающим на языке не вкусом, а сказочными воспоминаниями.

Кафе было полно народу, но как только управляющая, немолодая дама в темно-синем платье, увидела Курта, то для нас сразу же нашелся свободный столик у окна. Как хорошо было здесь сидеть, глядя на улицу, метель, танцующую возле фонарей, веселый люд, который уже готовится встречать новый год. Мы устроились за столиком, и управляющая кивнула официанту — перед нами сразу же возникли чашки кофе с молоком и корицей и фарфоровые блюдца с пирогом.

Яблочный крамбл! Давным-давно у нас была кухарка, которая готовила его так, что пальчики оближешь! Хрустящая крошка, начинка из яблок и изюма — это была настоящая мечта, а не пирог.

Еще утром я и представить не могла, что жить мне останется всего год, но я буду сидеть в хорошем кафе в приятной компании и наслаждаться пирогом, пытаясь найти спасение для себя и своего мужа по отчаянию. Но вот ведь, сижу. Пытаюсь.

— Очень рада, что вы к нам заглянули, Курт, — сказала управляющая, глядя на Курта так, словно он был ее лучшим другом. Он улыбнулся и с искренней сердечностью ответил:

— Слишком много работы, госпожа Вайкервилль, но я всегда рад с вами повидаться. Как вы себя чувствуете?

— Благодаря вам — лучше всех. Спасибо.

Когда госпожа Вайкервилль отошла, то я поинтересовалась:

— Наверно, это какая-то удивительная история?

Курт кивнул, отламывая кусок пирога двузубой десертной вилкой.

— Была ведьма, которая превратила ее дочь в своего фамильяра. Я спас девушку, и теперь для меня всегда есть столик в “Луне и кастрюле”.

Я поежилась. Фамильяры были помощниками ведьм — если таким фамильяром становился человек, а не животное, то он лишался разума и начинал гнить изнутри. Не знаю, кем надо было быть, чтобы обрекать на такое.

“Ты поступил правильно тогда, со своей любимой”, — подумала я, но, конечно, не сказала об этом вслух.

— А где теперь ее дочь?

— Учится в колледже Айзенхорна для благородных девиц.

Я понимающе кивнула. Колледж Айзенхорна был тем местом, куда я всегда мечтала попасть — но денег у родителей хватило только на полный школьный курс. Да и зачем ведьме образование? Пусть живет себе потихоньку, лишний раз не попадаясь на глаза тем, кто может укоротить ее жизнь.

Некоторое время мы молча ели пирог, запивая его кофе. Интересно, каким был бы Курт, если бы не его проклятие? Романтичным, душевным, искренним, привлекательным? Нет, ну почему его все-таки нельзя полюбить?

Он сомневался в том, что я знаю жизнь и людей, но я успела кое-что увидеть. В кого только не влюбляются по уши! Мия до сих пор обожала мужа, и его кулаки не могли выбить из нее эту болезненную любовь. Одна из моих одноклассниц влюбилась в грузчика из мясного магазина, человека, который проводил досуг в драках в пабе, а цензурными в его речи были только предлоги и союзы — влюбилась так, что сбежала с ним из города и не вернулась даже тогда, когда он принялся изменять ей в открытую в то время, как она носила их третьего ребенка. У мужчин, видите ли, потребности, понимать же надо, а не требовать от них голубиной верности!

Почему никто не влюбился в Курта, который на фоне иных мужчин был настоящим принцем?

Возможно, потому, что влюбленность — это еще не любовь. Никто не знает, где именно и из каких зерен вырастет она, способная разрушить злые чары.

— Задумались? — поинтересовался Курт. Его блюдце с пирогом почти опустело.

— Немного, — ответила я и спросила: — Вы праздновали новый год с вашими женами?

Печальный это, наверно, был праздник. Какое уж тут веселье на поминках… Я, правда, знала, что однажды сосед отмечал смерть тестя, словно престольный праздник — сварливый старикашка оставил его семье дом и деньги, так что радость была естественна. Но с Куртом явно не тот случай… Некоторое время Курт смотрел в окно на девушек и их кавалеров, которые, нагруженные пакетами, выходили из магазинов, а затем негромко произнес:

— Пытались. Один раз даже получилось вполне душевно… потом я понял, что она просто хотела подарков побольше, раз была такая возможность. Почему бы не порадоваться, пока можешь… Что вам подарить на новый год, Кайя?

Я неопределенно пожала плечами. Обычно родители дарили нам с Мией платья и простенькие украшения — это были единственные подарки за весь год, и если бы не традиция одаривать родных и близких, родители ничего не клали бы под елку — денег не было. Мы с Мией обычно вышивали для матери с отцом кошельки и шейные платки. Однажды я нарисовала пейзаж акварелью, и отец поставил его в своем кабинете.

— Честно говоря, не знаю. Мне понравились книги у вас в библиотеке, но надеюсь, вы разрешите их читать просто так, — улыбнулась я, и Курт кивнул.

— Сколько угодно. Уильям сказал, что вы обратили внимание на “Начала истории”.

— Да, люблю античность, — призналась я. — Жаль, что она слишком далеко, и мы никогда не узнаем, как все было на самом деле. А давайте сходим в музей?

Я обожала музеи. Будь моя воля, я часами бродила бы среди их витрин, рассматривая таинственные сокровища прошлых времен, чтобы потом написать о них. Но одной ходить по музеям неприлично, барышне обязательно нужен сопровождающий, а таких не находилось. Отец и Мия считали, что незачем тратить время на то, что давно заросло пылью, а мать говорила, что лучше пойти в гости к госпоже Грете, у нее неженатый сын, и ничего страшного, что у него бородавка на носу, и оба глаза съехались к переносице, чтобы рассмотреть ее получше, а пахнет от него так, что глаза слезятся — ну не любит молодой человек купаться, так это не мне тут быть переборчивой невестой.

Во рту почему-то вдруг сделалось горько. Я сделала глоток кофе, пытаясь прогнать эту горечь, и увидела, что чашка наполняется болотной зеленью, а густой запах чего-то гнилого вытесняет бархатный аромат напитка. Кафе, столики, тарелки, лампы — все заскользило куда-то в сторону, заваливаясь в густую тишину со вкусом крови.

Последним, что я увидела, была рука Курта, выброшенная в мою сторону, и потемневший взгляд его испуганных глаз. От его пальцев потянулись тонкие нити серебряного тумана — он бросил в меня какое-то заклинание. А потом кафе растаяло в болотном мраке, и стало совсем темно.

Глава 6

Курт

Впервые за несколько лет я использовал заклинание мгновенного перемещения, чтобы вместе с Кайей отправиться домой. Пока добежишь до своего экипажа, пока кучер опомнится, пока он проедет через город с его толчеей… У этого заклинания был побочный эффект — страшная тошнота, но, выйдя из золотого марева в гостиную с Кайей на руках, я почти ничего не почувствовал — таким густым было мое волнение.

Из носа ведьмы стекала тонкая струйка крови.

Началось. Ох, как же рано, мы и дня не провели вместе, но проклятие уже показало, что оно здесь и никуда не делось…

Ну почему так? Я понимал, почему, но не мог не задать этот отчаянный вопрос в пустоту, туда, откуда никто и никогда не отвечал мне.

Устроив девушку на диване в гостиной, я приказал принести из кабинета мой походный ящичек с лекарствами — капли русалочьей травы, которую собирали в ночь середины лета, когда все растения переполнены силами природы, должны были помочь, хотя с ведьмами они работают через раз. Проклятие разрушало и Кайю, и меня — я чувствовал, как за спиной поднимаются лепестки багрового тумана, похожие на колокольчики первоцвета. Даже звон послышался — тревожный, предупреждающий, что лучше не бороться, а принять все, как есть. Умертвить эту ведьмочку с зеленой лентой в волосах, а потом жениться на следующей.

Приоткрыв Кайе рот, я щедро плеснул туда каплями из пузырька. Над губами девушки заструились сиреневые искры, и звон невидимых колокольчиков сделался громче, словно мое проклятие возмущалось и злилось. Кайя вздохнула, прошептала что-то неразборчивое и, открыв глаза, удивленно посмотрела по сторонам — не поняла, где оказалась. Потом она увидела меня, и удивление в ее взгляде сменилось усталостью.

Поняла. Вспомнила.

Мне в очередной раз сделалось не по себе.

Говорят, что в инквизиции работают сплошь негодяи и больные ублюдки, которые не просто выполняют свой долг, спасая страну и людей от тьмы, порожденной ведьмами — в наши ряды приходят те, кому нравится терзать, пытать и мучить. Но мне никогда не нравилось причинять кому-то боль. Анжелина это прекрасно знала — поэтому и прокляла.

Моим женам было плохо. Я испытывал такую же сильную душевную боль, как и они — не из любви великой, а потому, что никогда и никого не хотел заставлять страдать.

— Как вы, Кайя? — спросил я, убирая пузырек с остатками лекарства обратно в ящичек. Пожалуй, сегодня добавлю пару капель в стакан бренди перед сном, попробую хоть немного успокоиться. Девушка вздохнула, провела ладонью по лицу и откликнулась:

— Тошнит. Что случилось?

Я вынул из ящичка банку с мятными подушечками от тошноты и протянул ей. Кайя отправила подушечку в рот, и в ее глазах мелькнула неприятная тяжелая обреченность.

Мы можем мило проводить время, занимаясь пустяками вроде покупок новогодних игрушек и походов по музеям. Но проклятие будет стоять рядом с нами и никуда не денется. И всегда напомнит о себе в самый неожиданный момент.

— Вы потеряли сознание, — нехотя объяснил я. — Так на вас действует мое проклятие.

Кайя понимающе кивнула. Села на диване.

— Я ударилась обо что-то? — спросила она и дотронулась до груди чуть ниже шеи.

— Нет, — ответил я и вдруг почувствовал, как что-то натянулось и дрогнуло во мне, словно какая-то незримая сила властно повлекла меня к чему-то очень важному. Невидимые руки схватили меня за воротник и встряхнули: смотри, ну смотри же! — Покажите.

Кайя подняла было руки к шнуркам у ворота платья и тотчас же опустила. На щеках появились некрасивые мазки румянца, словно я сказал что-то поистине отвратительное.

— Во-первых, я ваш муж, — сухо произнес я, запоздало поняв, что ей никогда прежде не приходилось раздеваться перед мужчиной, и она испытывает вполне естественный стыд. — А во-вторых, считайте, что вы на приеме у врача. Вы ни обо что не ударились, но у вас боль в главном энергетическом узле, а такого раньше не было ни у одной из моих жен. Покажите.

То ли мой тон повлиял, то ли желание разобраться — Кайя нехотя развязала шнурки и открыла мне ключицы и яремную ямку. Ни следа, ни пятнышка, просто светлая девичья кожа — я прикоснулся к ней, понимая, что сейчас Кайя испугается, вздрогнет и отпрянет. Но она не шевельнулась, лишь окаменела, сделавшись неподвижной и застывшей. Ее кожа была нежной и теплой, и где-то вдалеке, в глубине, я уловил торопливое биение ее сердца. А вот…

Мое движение было порывистым, резким и сильным. Прижав ладонь к груди Кайи, я толкнул ее обратно на диван и почти ввинтил руку в кожу, отправляя заклинание туда, где за главным энергетическим узлом, тем, что питает ту магию, которая есть почти у всех, шевельнулось что-то чужое. Кайя взвизгнула, дернулась в сторону, пытаясь освободиться от меня, но я навалился сверху, вмял ее в диван и прохрипел на ухо:

— Замри. Бога ради, замри.

Кайя послушно застыла, и я вбросил в нее еще три заклинания. Откуда-то справа донесся вязкий хруст, словно что-то выламывало мне суставы, и я вырвал из моей седьмой жены нечто, похожее на черно-синюю бабочку.

Мы отстранились друг от друга, отпрянули к разным концам дивана. Словно зачарованная, Кайя смотрела, как бабочка раскрывает и закрывает бархатные крылья у меня в руках. По длинным тонким усикам перебегали огоньки. Нет, это не невинное экзотическое насекомое, это хищник, способный уничтожить человека за несколько дней. У меня шевельнулись волосы на голове от той мощи, которую я сжимал в пальцах. Кайя тоже испугалась — она сейчас была похожа на ребенка, который увидел буку возле кровати.

— Что это? — прошептала она, не сводя глаз с бабочки. — Как… это во мне было? Это что, сидело у меня?!

— В тебе, — ответил я, рассматривая завитки синего на крылышках чудовища. Вбросим-ка мы в них еще одно парализующее заклинание на всякий случай… вот так. Теперь ты, голубчик, никуда не улетишь, даже не старайся. — Он очень хорошо замаскировался. Но ты ведьма, и это вызвало боль в груди, пошел конфликт твоей магии и его. Будь ты обычной девушкой, ты бы ничего не почувствовала… пока не умерла.

Кайя натурально открыла рот от удивления и ужаса. А я только теперь понял, что обращаюсь к ней на “ты”, и от этого мне сделалось тепло и как-то очень правильно.

— А если это и есть проклятие? — спросила она тем же испуганным шепотом. — Если в тебе такая же бабочка?

— Не знаю, — покачал головой я. — Но выясню.

Я отнес бабочку в свой кабинет и разместил в одной из банок с закрепляющей жидкостью. Теперь эта гадина никуда не денется, а я смогу изучить ее и пойму, откуда она взялась, и кто ее направил. Любая магия несет в себе отпечатки своего создателя, они могут быть крошечными, почти незаметными, но они всегда есть. Накрыв банку крышкой, я запечатал ее личным заклинанием и подумал: что, если такая же бабочка была у всех моих жен? Сидела потихоньку, подтачивала их изнутри…

Никто из них не был ведьмой — а Кайя была. И бабочка разрослась в ее груди с невиданной скоростью, и начался конфликт…

Бабочка проклятия, надо же. В академии наук о таком точно не слышали.

Я спустился в гостиную. Кайя уже привела в порядок свое платье и теперь сидела на диване, уткнувшись лицом в ладони. Мне стало жаль ее — у моей седьмой жены был бесконечно долгий день. Она успела выйти замуж, спасти сестру от истязателя, купила елочные игрушки и едва не погибла от того, с чем мне еще предстоит разобраться. Опустившись рядом с Кайей, я осторожно погладил ее по плечу — она вздохнула и негромко призналась:

— Я ужасно испугалась. Из меня еще никто не вынимал бабочек. Это было… ох, Курт…

— Я никогда не видел ничего подобного, — сказал я. — Но разберусь. Привлеку академиков, которые работали с моим проклятием. Никогда не думал, что скажу такое, но хорошо, что ты ведьма. Будь иначе, мы бы никогда не вычислили эту дрянь.

Кайя нахмурилась.

— Что, если и остальные твои жены погибли из-за нее? Если эта бабочка их убила?

Я пожал плечами.

— Их тоже исследовали. Каждую. Это были лучшие специалисты в магии во всем королевстве. Никакого намека на бабочку.

Чувство, окутавшее меня, было тяжелым и простудно знобким. Что, если всех моих несчастных жен можно было спасти, и требовалось просто копать глубже? Я не хотел думать об этом — не стоит скорбеть по тому, чего ты не сможешь исправить — но тоска не отступала.

— Значит, эта штука хорошо маскируется, — Кайя устало посмотрела на меня и спросила: — Слушай, а это точно проклятие? Ну мало ли, что там сказала та ведьма?

Я невольно рассмеялся — настолько искренней она сейчас была. И я не был ей противен и не пугал — надо же, я отвык от того, что, оказывается, могу не вызывать отвращения и страха.

— К сожалению, это проклятие. Оно во мне есть. Даже документально подтверждено, — я вспомнил все выписки из академии, которые хранил в кабинете: никогда еще не видел столько печатей на бумагах.

— А если это не проклятие той ведьмы? — не отставала Кайя. Ею вдруг овладела какая-то идея, и моя седьмая жена не собиралась от нее отказываться. — Ты правильно сказал, мы, ведьмы, хищники в своей среде обитания. Но мы никогда не убиваем друг друга.

— Верно, — задумчиво произнес я и мысленно обозвал себя идиотом. Мне самому надо было дойти до этого — понять, что если проклятие ведьмы столкнется с другой ведьмой, то оно не сработает так, как в него закладывалось. Моя ведьма-жена будет болеть, покроется, например, струпьями или превратится в лягушку, раздуется от опухолей и лишится рассудка, но не умрет.

Но проклятие Багрового Первоцвета встретилось с Кайей, разрослось и стало уничтожать ее с искренней ненавистью.

Кайя дотронулась до моей руки — так, словно я был не вынужденным мужем, который готов отнять ее жизнь, чтобы выжить самому, а другом. Тем, кого она всей душой готова была поддержать.

— Кто мог тебя проклясть? — спросила Кайя. — Он прикрылся тем, что кричала твоя ведьма с костра, и ты даже не думал, что искать-то надо в другом месте. Кому это все выгодно? Твоя новая жена каждый год, весь этот твой пугающий образ… Кому нужно чудовище?

Я только плечами пожал. И в самом деле, кому нужен я-монстр? Кто ненавидит меня настолько сильно?

— Не знаю, — искренне ответил я. — У меня нет врагов. Друзья меня любят, коллеги уважают.

Это в самом деле было так. В нашем деле все просто: чем больший страх ты вызываешь у окружающих, тем лучше. Хоть посмотреть на Эдварда — быстро же он побежал прочь, как только я ступил на порог.

— Мы с этим разберемся, правда? — с надеждой спросила Кайя. Я кивнул, и она добавила: — Это будет лучший подарок на новый год. Выжить и жить дальше.

— И расторгнуть брак отчаяния по договору, — добавил я. — Никогда не думал, что однажды это сделаю.

Кайя улыбнулась и снова дотронулась до моей руки, словно ободряла друга.

— Вот видишь? Ты уже надеешься на лучшее. И я тоже надеюсь.

— Ты упомянула, что у тебя много планов на жизнь, — вспомнил я. — Например?

Улыбка Кайи была сдержанной, наполненной достоинством. Она смотрела на меня не как мечтательница, а как человек, который все спланировал и понимает, что добьется желаемого, даже если ему придется сражаться с собственной смертью.

— Я стану журналисткой, — уверенно сообщила Кайя. — И однажды напишу обо всем этом статью или настоящую книгу. Знаешь, теперь я нисколько в этом не сомневаюсь.

Глава 7

Кайя

Когда я рухнула в кровать, плавясь от усталости, то в голове не было ни единой мысли, и я надеялась, что сумею заснуть побыстрее.

День был долгим и невыносимым. Он принес мне надежду, отчаяние и снова надежду. Наверно, именно эта надежда и не позволила мне погрузиться в сон: мною вдруг овладела нервная бодрость, когда крутишься в кровати, переворачиваясь то на один бок, то на другой, и все тебе не так. Подушка то слишком теплая, то слишком тонкая, одеяло норовит сбиться самыми неудобными складками, а простыня собирается сбиться в кучу.

Бабочка! Бабочка, которую Курт извлек у меня из груди! Я не очень-то много знала о магии — в конце концов, если ты ведьма, то лучше не суй нос в заклинания, чтобы этот самый нос тебе не оторвало руками инквизиции — но эта экзотическая красавица с черными крыльями выглядела настолько пугающе чужеродной, настолько отталкивающей, что невольно бросало в дрожь.

Она поселилась во мне, когда нас объявили мужем и женой, а я ничего не почувствовала, хотя любая ведьма очень восприимчива к магии. Магия наполняет почти всех людей в мире, но у некоторых ее настолько много, что они становятся ведьмами и инквизиторами — такие люди способны считывать малейшее дуновение чужого волшебства.

На меня напали, а я даже ветерка по затылку не ощутила. Все было, как обычно. Ничего не изменилось.

Устав ворочаться, я зажгла лампу, села в кровати и решила, что продумаю все, что случилось сегодня, так, словно это был план будущей статьи.

Итак, что мы имеем? Инквизитора Курта Лансеберга угораздило влюбиться в женщину, которая оказалась ведьмой и сумела замаскироваться так, что он не сразу понял, кто она такая. Мой муж по отчаянию сделал свою работу до конца и в награду получил проклятие.

Кому-то было выгодно, чтобы Курт превратился в отчаявшегося монстра, хотя я понятия не имела, какая именно здесь может быть выгода. Значит, ему хотели отомстить — и, скорее всего, именно за смерть ведьмы. И тот, кто наложил проклятие, был настолько силен, что его никто ни в чем не заподозрил.

В комнате было тепло, но я поежилась, словно кто-то смотрел на меня из этой темноты, и ему не нравилось, что я решила во всем разобраться. Часы негромко цокали стрелками на стене, показывая половину первого ночи. Все спали.

Интересно, знает ли злоумышленник о том, что у него коса нашла на камень в моем лице? Или за эти годы он успел расслабиться и теперь не ждет подвоха?

Неожиданно мне захотелось выпить чаю. Заварить покрепче, посидеть за столом на кухне, куда барышни из приличных семей не заходят даже ради любопытства. Несмотря на нашу бедность, у нас хватало денег для кухарки, и однажды я даже научилась у нее готовить яблочный пирог, а потом написала об этом статью в школьную газету.

Статья произвела фурор. Газету зачитали до дыр. Одни поражались, как это я набралась такой храбрости и пошла туда, где все горит, дымится и плюет кипятком, а другие язвительно замечали, что семья Аберкромби скоро пойдет по миру — тогда-то мне и пригодятся полученные навыки. Я не удивлялась: многие мои одноклассницы были уверены в том, что булки растут на деревьях, а не выпекаются в печи.

Так вот, чай. Не знаю, почему, но мне вдруг захотелось согреться. Служанка уже развесила мои немногочисленные пожитки в шкаф — порывшись на полках, я нашла теплый домашний халат и, набросив его поверх ночной рубашки, выскользнула в коридор. Он сразу же наполнился мягким светом ламп, которые, окутанные особыми заклинаниями, среагировали на мое появление. Я прошла к широкой лестнице — какие ровные ступеньки, не то, что в старых домах, когда идешь и боишься свалиться. Вот бы спуститься по ним в красивом бальном платье, готовясь идти на праздник, вот бы знать в тот момент, что ни мне, ни Курту уже ничего не угрожает…

Я скользнула по лестнице на первый этаж, прошла через гостиную в столовую и оказалась на кухне. Тишина, чистота, кастрюльки и сковородки так и сверкали металлическими боками. Взяв чайник, я наполнила его водой, разожгла огонь и принялась искать коробку с заваркой. Мой муж, как выяснилось, предпочитал “Королевскую ночь”, бархатный чай, который стоил целое состояние. Мы такого не пили, у нас сроду не хватило бы денег на покупку — знали о нем по рассказам отца, который частенько упоминал деда и его привычки в чаепитии.

Что ж, вот и попробуем.

Вообще-то с его проклятием Курт мог бы стать наемным убийцей, думала я, дожидаясь, когда чайник закипит. За него выдавали бы девушек, от которых хотели бы избавиться, и они умирали бы через год. Впрочем, это, конечно, глупо. Вероятнее всего, моему мужу по отчаянию просто мстили. Как же надо было его ненавидеть — и с какой силой любить ту ведьму…

— Не спится?

Я обернулась: Курт стоял у входа в кухню и выглядел так, словно даже не прилег и не попробовал заснуть.

— Думаю о твоем проклятии, — ответила я. — Хочешь чаю?

— Не откажусь. Так что с проклятием?

Он говорил о проклятии, как больной говорит о болезни — притерпелся к ней, прикинул и распланировал, как жить дальше, и смирился с тем, что не исцелится. Но с этим не могла смириться я — потому что хотела жить и знала, что выход есть даже в такой ситуации.

Даже если тебя съели, ты все равно найдешь выход — старая дурацкая пословица была права.

— Кто хотел тебе отомстить за смерть той ведьмы? — спросила я. Чай наполнил наши чашки — крепкий, ароматный, свежий. Родители умерли бы от зависти, если бы узнали, что я его пью. — Кто тебя так ненавидел за то, что ты сделал? Был у нее муж, любовник, брат?

Курт отрицательно мотнул головой.

— Нет. Анжелина сирота, она никогда не знала своей родни. Замуж она тоже не выходила, — он сделал глоток из чашки и улыбнулся. — Знала бы ты, сколько раз я все это уже перебрал…

— Представляю. Тогда кто это мог быть?

Курт пожал плечами.

— Не знаю. Я весь вечер возился с твоей бабочкой, в ней нет ни единого отпечатка создателя. Она словно существует сама по себе. Как некое природное явление.

— Ничего себе явление, — поежилась я, вспомнив, как бабочка раскрывала и закрывала тонкие крылья, сжатая пальцами Курта. От одной мысли о ней все тело будто бы покрывалось ледяной глазурью. — Что будем делать?

— Завтра отнесу его в академию, — ответил Курт. — Пусть бабочку осмотрят те, кто знает магию лучше, чем я, — он сделал паузу и произнес: — Понимаю, это звучит странно, но как насчет прогулки? Сейчас, ночью?

Я не имела ничего против — ведьмы любят гулять по ночам. Все спят, никто не мешает, а тихие движения природы можно ловить с той легкостью, которая бывает только в детстве.

— Хорошо, — улыбнулась я. — Пойдем ловить бранбадога?

Курт вопросительно поднял бровь.

— Это еще кто такой?

— Ну как же? Бранбадог, детская страшилка. Ходит в зимние ночи по городу и заглядывает в окна, ищет детей, которые не хотят ложиться спать. Когда находит, то забирается в комнату и цапает за бока. Мама всегда рассказывала о нем, когда мы с Мией не засыпали и долго болтали. Придет серый бранбадог, цап тебя за тощий бок! Ну или за толстый, это уже кому как повезет.

— Никогда не слышал о бранбадоге, — признался Курт. — Но покажу кое-что интересное.

Я собралась быстро — когда на горизонте маячит что-то интересное, то меня не нужно приглашать дважды. Спускаясь по лестнице к Курту, который уже ждал меня в гостиной, я невольно задалась вопросом, гулял ли он так по ночам со своими прежними женами? Или такую прогулку можно предложить только ведьме, потому что она… поймет?

— Куда мы пойдем? — спросила я, когда мы бесшумно, словно два заговорщика, выскользнули из дома. Снег, который валил весь день, наконец-то закончился, в прорехах среди туч мелькала луна, и легкий морозец весело покусывал за нос. Хорошо после такой прогулки сидеть где-нибудь возле камина, вытянув ноги и, попивая подогретое вино с пряностями и фруктовыми дольками, рассказывать истории о волшебниках, героях и сказочных животных.

— Тут недалеко, — ответил Курт. Мы вышли за ворота и неспешно побрели по расчищенной улице. Откуда-то издалека доносилось легкое посвистывание технических заклинаний — их запускали, чтобы убрать снег на дорогах дочиста. Зимняя ночь была удивительно хороша. Город спал, лишь в некоторых домах теплились огоньки, воздух был прозрачным и свежим — я не дышала им, а будто пила молодое вино. Безлюдные улицы казались ненастоящими, нарисованными — вот я сделаю еще шаг и смогу дотронуться до холста и нанести на него мазки.

— Ты часто так гуляешь? — спросила я и, не сдержавшись, добавила: — Это очень по-ведьмински, гулять по ночам. Ну то есть, я ничего такого не имею в виду…

— В моем случае это не совсем прогулка, — сказал Курт и, вынув из кармана пальто сиреневый кристалл на длинной цепочке, покачал его над дорогой. В сиреневой глубине мелькнули белые искры и погасли; Курт довольно кивнул. — Знаешь, что это?

— Детектор магической активности, — ответила я. Мы вышли к неподвижной лиловой змее реки и побрели по расчищенной набережной. Отсюда город казался спящей громадиной, расчерченной золотыми ручейками освещенных улиц. Скоро новый год, и возле реки будут гулянья, маленькие оркестры станут играть плясовые, а веселый народ примется танцевать. А вот здесь, у ростральных колонн, поставят киоски с сувенирами, пряниками и сбитнем — как хорошо после танцев взять большой бумажный стакан с горячим напитком, откусить пряника…

— Верно. Сейчас все чисто, никто во всем районе не замышляет никакого зла. Когда я только начинал работать, меня часто ставили в ночной надзор. И вот уже давно не дежурю, а привычка осталась. Ночью очень красиво.

— Ты раньше гулял так со своими женами? — поинтересовалась я. Курт усмехнулся.

— Нет. Они не любили прогулки в моей компании. Ты первая. Смотри, вон там лестница. Поднимемся?

Почему бы и нет? Лестница вела на смотровую площадку над рекой, и обычно здесь было не протолкнуться. Кавалеры приводили сюда барышень, чтобы полюбоваться столицей — вот возвышается Староград с его бесчисленными башнями и башенками, вот в тонком кружеве парка застыл белый куб королевского дворца, вот собор святого Хелеврана и пять его золотых куполов… Я не раз бывала на смотровой площадке с родителями и сестрой, но еще никогда не видела город таким — чистым, открытым мне навстречу, наполненным тайной.

— Красиво, — негромко сказала я. Все слова как-то теряли смысл: вот мой город, вот бесчисленные золотые ручейки дорог и улиц, которые рассекают его синеву — и взгляд летит далеко-далеко, и земля вдруг уходит из-под ног, и я лечу сквозь зимнюю ночь в то место, где больше никогда не будет ни одиночества, ни проклятий, ни черных бабочек с синевой, что расплескалась по крыльям. — Хорошо, что мы сюда пришли.

— Да, — улыбнулся Курт, и я почувствовала, что ему легко, несмотря на то проклятие, что свинцовой тяжестью лежало у нас на плечах. — Спасибо, что пришла сюда со мной.

Все эти годы он был отверженным — и вдруг понял, что это не так.

Глава 8

Курт

Спустившись со смотровой площадки, мы направились в небольшой погребок Ульфа, который никогда не закрывал своих дверей — самое время было согреться после прогулки. Ульф оформил заведение в старинном духе, с темной деревянной мебелью, старинным оружием и гербами на панелях стен, с камином, в котором всегда трещал огонь — когда Кайя вместе со мной спустилась в погребок, то весело призналась:

— В таких местах в книгах всегда сидели пираты и разбойники!

Я не сдержал улыбки — такая она была хорошая. Интересно, мне так кажется потому, что моя седьмая жена ведьма, или это оттого, что она сразу же попыталась меня понять, с искренним интересом составляла компанию и стремилась найти спасение, а не обмякала несчастной жертвой, бессильно уронив руки?

Она не хотела быть жертвой — и это могло спасти нас обоих.

— Пиратов у нас нету, барышня, — подал голос Ульф, который меланхолично наводил блеск на стаканы — главное и излюбленное занятие всех трактирщиков во все времена. — Не водятся они тут больше, извели их. Все, конец им пришел! А разбойник есть, вон старый Кимо валяется на лавке, никак до дому не доберется. Извольте полюбоваться, а пока любуетесь, закусите, как следует, ночь холодная.

Старый Кимо служил неким украшением заведения — он всегда засыпал на лавке после ужина и отправлялся домой только утром: как раз в это время его жена уходила на работу в пекарню и в семействе обходилось без скандала. Ульф иногда шутил, что на новый год обмотает пьянчугу гирляндами на манер елки, а на уши и красный нос повесит шары. Мы заняли стол возле камина, который разбрызгивал рыжие мазки света и тепла во все стороны, и вскоре Ульф принес пирог с мясом, сыром и грибами и большие бокалы с подогретым вином. Я заглянул в свой бокал и удовлетворенно кивнул: фруктовые дольки были свежими, а не теми, которые в иных местах в сотый раз отправляются в плавание по кружкам гостей.

— Ты часто здесь бываешь? — поинтересовалась Кайя, со здоровым аппетитом отдавая должное пирогу.

— Теперь уже реже. Раньше всегда сюда заходил после ночных дежурств… отогревался, завтракал и шел на службу.

— Что же, тебе и отдохнуть не давали? — удивилась Кайя. — Ночь на посту и снова работать?

— Ведьмы сами себя не поймают, — усмехнулся я и отпил вина. — Тут нужен специалист.

Кайя машинально дотронулась до зеленой ленты в волосах. Посмотрела на меня с сочувствием и теплом.

— Мне жаль, что с тобой все так получилось, — призналась она. — Мне правда очень жаль, Курт. Мы недолго знакомы, но я вижу, что ты хороший человек. Ты не заслуживаешь такой участи.

Я лишь плечами пожал. Надо же, юная ведьмочка назвала Багрового Первоцвета хорошим человеком — вот уж чудо, так уж чудо.

Не стоило тратить время на жалость, надо было искать выход, и ястарательно искал его все это время.

— Даже странно, что ты не видишь во мне чудовище, — сказал я. — Для таких, как ты, я по определению монстр.

— Сначала видела, — с прежней искренностью ответила Кайя. — У меня от страха даже живот болел.

— А потом?

— Потом я успокоилась. И решила, что надо спасать нас обоих, а для этого стоит посмотреть на тебя получше, — беспечно сообщила она. — А когда смотришь получше, то многое начинаешь понимать.

Впервые за довольно долгое время я почувствовал смущение. Кайя словно бы прикоснулась к тому, что я хранил в самой глубине своей души и никому не желал показывать. Я привык к тому, что Багрового Первоцвета считают чудовищем, сросся с мыслью об этом, но тут появилась ведьма, а вместе с ней пришла надежда.

— Повезло же мне, что ты решила вступить в брак отчаяния, — улыбнулся я. Кайя посмотрела на меня совершенно серьезно, и я понял, что попытка пошутить не удалась.

— Ты хороший человек, Курт, я это говорила и повторю. Я рада, что мы познакомились… пусть даже вот так.

Обычно за такими словами следует дружба. Вдруг и любовь придет — та самая, о которой пишут в книгах. Тогда багровая тьма проклятия рассеется, Кайя переживет этот год и будет жить дальше, и с нами случится то самое “долго и счастливо”, о котором многие даже мечтать не хотят, не желая тратить время на несбыточное и сожалеть потом.

— Я тоже рад. Теперь у меня есть надежда.

— Теперь у нас есть бабочка, — Ульф убрал наши опустевшие тарелки, принес еще вина, и я подумал, что это забавно: инквизитор выпивает в компании ведьмы. Наверно, у Кайи уходит много сил на то, чтобы удерживать свою магию и не выплескивать ее в мир.

Магия бродит в ведьмах, словно хмель. Магия зовет их в лунные ночи выйти из дома и бежать по лесным тропинкам, по путям зверей и звезд, и облака падают им в ладони, и все течения земли поднимаются из глубин и возносят к небу. Анжелина была как раз такой — сильной, неукротимой, переполненной свободой. Наверно, поэтому я и полюбил ее — настолько, что не увидел, кто передо мной. Так бывает: ты смотришь и видишь свою любовь, а не ту тьму, которая ее накрывает с головой, а потом выплескивается в мир.

Потом я все понял. Потом во мне что-то разрушилось с грохотом и вкусом крови на губах. Потом Анжелину привели на чистый костер — только он, сложенный из освященных поленьев, способен разрушить ведьму и все ее чары — и она искала меня в толпе, такая обреченная и беспомощная, но через ее отчаяние и боль все-таки пробивалась надежда, что я все-таки приду на помощь. Брошу заклинание, которое размечет костер по бревнышку, разбросает собравшихся поглазеть на смерть ведьмы, и снимет ее путы. А потом мы уйдем — туда, где будет только ночь, дороги звезд и наше с ней безумие.

Если бы случилось так, королевство давно превратилось бы в пустошь, и ветер, пахнущий гарью и ядом, кружил бы над развалинами…

— Давай лучше не будем об этом, — попросил я. — Сегодня такая чудесная ночь — незачем ее портить.

…Я проснулся от того, что чуть в стороне деликатно кашлянул Уильям — и если он решился разбудить хозяина, то дело было поистине важным. Приоткрыв глаза, я еще глубже зарылся лицом в подушку и спросил:

— Что случилось?

Мы с Кайей вернулись в дом под утро. Гуляки возвращались с балов, а город пробуждался: шелестели жалюзи на окнах кафе, готовясь к приему первых гостей, дворники разбрасывали очищающие заклинания, убирая снег с дорог, грузчики тащили ящики в раскрытые двери магазинов — начинался новый день, и я планировал спать до полудня. Воскресенье — у меня официальный выходной, как и у всех магов, которым можно показать бабочку, что я извлек из Кайи.

— Осмелюсь доложить, милорд, это та бабочка, которую вы вчера извлекли из миледи Кайи.

Бабочка. Я сел на кровати, полностью готовый к работе — этот инквизиторский навык мгновенно сбрасывать с себя сон и усталость был вбит в каждую клетку тела.

— Что с ней? — спросил я, торопливо надевая рубашку и штаны. Уильям вздохнул и тоном драматического актера сообщил:

— Размножается, милорд.

Даже так…

Я успел примерно предположить, что такое эта бабочка — червь проклятия, сгусток заклинаний, вброшенных в нервную систему. Но обычно такие черви не размножаются, они просто растут, набирая силу от того, в ком находятся. Войдя в кабинет, я увидел, что Кайя уже там — в халате и ночной сорочке, она стояла возле стола, прижав руки к груди так, словно ей было больно, и не сводила широко распахнутых глаз с того, что металось и кипело в банке.

Бабочек было не меньше дюжины. Большие и маленькие, переполненные чернотой, они бились в стекло, пытаясь освободиться, и я чувствовал, как от них так и веет угрозой и желанием напасть. Защитные заклинания отбрасывали их назад, но бабочки не оставляли своих попыток спастись. Вот одна дрогнула, и ее брюшко разошлось, выплюнув сразу троих новичков. Влажные крылышки дрогнули, разворачиваясь, и бабочки сразу же бросились в атаку на стекло. На всякий случай я укутал банку в дополнительные слои заклинаний и сказал:

— Никогда еще такого не видел.

— У меня грудь болит, — негромко сообщила Кайя. — Такое ощущение, что они хотят вернуться.

— Очень может быть. Их влечет туда, откуда их достали, — задумчиво произнес я, вглядываясь в кипение черных крыльев за стеклом. Да, несомненные черви проклятия, но я никогда не слышал, чтобы они размножались вот так.

Что, если во мне такая же бабочка? И она поселяет свою копию в очередной моей несчастной жене, как только заключается брак? Бабочка всегда была символом любви — вот вам и любовь. Кайя издала брезгливое восклицание, и я увидел, как вылупилась еще одна бабочка, отряхнулась и бросилась штурмовать стекло, стремясь вырваться на свободу.

— Отвратительно! — воскликнула Кайя. — Курт, что же теперь с этим делать?

Да, скорее всего, это именно я носитель — или бабочка, один раз поселившись в моей жене, вылетает после ее гибели и ищет новую жертву, заодно терзая и меня. Добавим-ка мы тебе Морозника, дорогое проклятие: оно тебя немного успокоит.

Я растер ладони, ощутил прилив тепла к кончикам пальцев. Кайя предусмотрительно сделала шаг в сторону, и я почувствовал, как над головой снова поднимается багровый туман. Проклятие протестовало. Проклятие было очень недовольно, но мне наплевать было на его недовольство. Морозник сорвался с рук потоком ледяного воздуха и окутал банку синими и сиреневыми завитками стужи.

Бабочки сразу же рухнули на дно банки — их крылышки нервно подрагивали, но гадины больше не пытались взлететь, Морозник сработал идеально. Он может остановить медведя или льва на бегу, бабочки для него так, развлечение. Кайя испуганно посмотрела на меня и спросила:

— Все? Сдохли?

Я увидел, что все в кабинете покрылось инеем — да, ударил изо всех сил. Жаль только, что это не смогло уничтожить бабочек. Морозник не убивает, а лишь замораживает — направь Ленту Огня, и тот, кто заледенел, отогреется и оживет.

— Нет. Просто замерзли. Пусть пока полежат вот так, а мы разберемся, что с ними сделать. Как ты себя чувствуешь?

Кайя поежилась, и мне вдруг захотелось обнять ее — простое, естественное желание прикоснуться к хорошему человеку, просто прикоснуться, ничего не требуя и ни на что не намекая. Но я прекрасно понимал, что моя седьмая жена воспримет это как вторжение, и ничем хорошим дело не закончится.

Мне не хотелось спугнуть то хорошее, что начало зарождаться между нами. Я знал: стоит сделать неверный шаг, и все обрушится. Потому что… вдруг именно это и есть начало истинной любви? Я не был дураком, но хотел в нее верить.

— Хорошо, — ответила Кайя, прислушавшись к себе. — Уже не болит. Что мы будем с этим делать?

Я взял банку в руки. Бабочки задрожали в ней, но ни одна ни взлетела. Кончики пальцев онемели от заклинания — отлично, оно их удержит в таком состоянии столько, сколько потребуется. Никуда вы, голубушки, не денетесь. А господам академикам придется выбираться из кроватей и изучать вас — я никогда не слышал о таком магическом феномене, способном размножаться самостоятельно, и не сомневался: эти бабочки вызовут невероятный интерес.

Те, кто поглупее, будут думать над защитой очередной диссертации.

Те, кто поумнее, свяжутся с министерством обороны и предложат новые разработки оружия на таком черве проклятия.

А я… я хотел лишь одного, и Кайя разделяла мое желание.

— Отправимся к тем, кто разбирается в магии лучше, чем я. И послушаем, что они мне скажут, — что-то дрогнуло у меня в груди, и я испугался, что это такая же бабочка пытается раскрыть крылья и выпустить своего двойника в сторону Кайи. А она словно что-то почувствовала — взяла меня за свободную руку и, глядя в лицо с какой-то отчаянной, горькой надеждой, тихонько сказала:

— Я с тобой, Курт. Все будет хорошо.

И мне очень, очень хотелось в это поверить.

Глава 9

Кайя

Мы отправились к академику Персивалю Коллинзу, и я успела нафантазировать, что он пригласит нас в лабораторию, в святая святых любого ученого — там, среди бесчисленных колб и кипящих зелий академик вскроет банку с бабочками и начнет их препарировать. Однако ничего подобного не случилось. В роскошном дворце академика нас принял даже не сам Коллинз, а его секретарь, угрюмый молодчик в сюртуке с завернутыми рукавами, который спустился со второго этажа в гостиную, где дворецкий нам дальше присесть не предложил. Секретарь со всей возможной осторожностью взял у Курта банку с бабочками, оценил их количество, удивленно прицокнув языком, наклеил на нее номер и выписал справку о том, что сосуд с червями проклятия взят для исследований.

— А где же сам господин Персиваль? — не вытерпела я. Это было, конечно, невоспитанно, девушки из благородной семьи помалкивают, давая возможность говорить мужу или отцу, но мне вдруг сделалось очень обидно. От этого Персиваля Коллинза зависит моя жизнь, вообще-то, Курт принес ему удивительное явление, а он даже носа высунуть не хочет из своего логова, даже не желает поздороваться!

— Господин Персиваль занят, миледи. Прокладывает сеть заклинаний для Королевской детской больницы, ему сейчас ни в коем случае нельзя останавливать работу, — ответил секретарь, и моя досада растаяла. — Господин Лансеберг, мы пришлем вам птичку сразу же, как только что-то выяснится, — секретарь нахмурился и признался: — Я никогда не видел ничего подобного.

— Я тоже, — угрюмо признался Курт.

На том и распрощались. Мы вышли в снежное воскресное утро — воздух пах легким морозцем, сеном и яблоками, во всех домах пекли традиционные яблочные пироги. Гуляющий народ уже потихоньку выходил на улицы — заглядывал в кафе, хлопал дверями магазинов, покупал театральные билеты в пузатых будках. Чуть в стороне был парк — ворота уже открыли, и ребятня с веселыми криками каталась с горки. Я не сдержала улыбки и сказала:

— А мы с сестрой всегда приходили сюда кататься. У нас даже санки были, и однажды их кто-то стащил. Но мы все равно катались. Просто так, без санок. Мама ругалась, говорила, что девочки из достойных семей так себя не ведут.

Я вспомнила о родных, и мне сделалось грустно. Даже не прислали птичку, чтобы узнать, как мои дела. Я понимала, что Мия занята с ребенком, а мать спешит рассказать соседкам, что я вышла замуж — всем некогда, все хлопочут. Я сделала свое дело… и теперь была им не нужна?

Пожалуй так. От этого становилось даже не грустно — тоскливо.

— Мы с сестрами тоже катались, — признался Курт. Я взяла его под руку, и мы неторопливо пошли по улице. Моя тоска отступила, словно Курт почувствовал ее и сумел как-то сгладить. Из парка несся заливистый детский смех — наверно так звонко и весело можно смеяться только в детстве, когда у тебя нет ни забот, ни хлопот, а мир лежит перед тобой, такой огромный и сказочный, и принадлежит только тебе. — Приходили домой, как четыре снеговика. Слуги сначала обметали нас вениками на ступеньках и только потом впускали в дом.

— А где сейчас твои сестры? — спросила я. Интересно, знакомил ли Курт своих жен с ними? Или зачем показывать близким свои лекарства, зачем им встречаться с теми, кто ненавидит их брата? Мне вдруг сделалось тоскливо.

— Келла живет в Южном Уделе с мужем. Он банкир, управляет там филиалом Первого королевского. Джиллиан овдовела, теперь блистает в свете и меняет поклонников, как перчатки. А у Хайди четверо детей… о, а вон, кстати, и они на горке! — ответил Курт и поднял руку, приветствуя сестру.

— Давай подойдем к ним? — предложила я. Почему-то мне показалось, что для Курта это может быть важно. Почему-то мне почудилось, что это будет счастливый знак — если мы сейчас встретимся с его сестрой и поговорим, то обязательно найдется способ избавиться от проклятия.

Я буду не просто очередной женой по отчаянию. Я стану кем-то больше.

В тот же миг со стороны горки послышался женский крик и детские вопли — и мы не пошли, мы побежали. Я ни разу не видела инквизитора в работе, в поимке преступника, и это было впечатляющее зрелище. Курт как-то вдруг преобразился, став напряженным, быстрым, цепким. От него так и веяло магией и силой — ох, не повезет тому, кто встанет у него на пути.

Он был похож на ураган — неотвратимый, сметающий мир, словно сор.

Горка в парке была не просто грудой снега, который утрамбовали определенным образом. Эта часть столицы располагалась на холме, парк убегал вниз по ее склону, и горка для катаний была вписана в его рельеф с такими крутыми поворотами, что от восторга захватывало дух. Дети столпились испуганной пестрой стайкой рядом со своими мамами и нянями, все дружно показывали на горку, пища, всхлипывая и шмыгая носами, и какая-то молодая женщина в изящном темно-сером пальто с пушистым меховым воротником махнула рукой вперед и воскликнула:

— Курт, слава Богу! Вон он!

С горки кубарем катился человек — вернее, нечто, которое приняло человеческий облик, и теперь он слетал с него ворохом осенних листьев. Вот мелькнула растрепанная бурая шерсть, вот сверкнула сразу дюжина глаз, раскрываясь там, где только что была человеческая голова, и я застыла с раскрытым от ужаса ртом, когда увидела в лапах существа крошечную детскую фигурку. На ее счастье девочка в белой шубке не понимала, что ее украло чудовище — она заливалась хохотом, катясь вниз в его объятиях, и ей было весело. Она получала искреннее удовольствие от того, что катилась с горы в лапах зверя.

Перепуганная до смерти мать бежала за ними по краю горки, падала и поднималась, и снова падала, но продолжала бежать.

— Вижу! — бросил Курт через плечо, рухнул на снег и покатился с горки вслед за похитителем. Над его головой задрожало марево, складываясь в дрожащие, словно наполненные кровью лепестки, и кто-то из женщин ахнул:

— О Господи, это же Багровый Первоцвет! Слава Богу!

— Это мой брат, — с восторженной гордостью заявила женщина в пальто, стайка малышей рядом с ней закивала, и самый старший мальчик, который сжимал в руках надкусанный пряник, важно подтвердил:

— Да, это дядя Курт! Он сейчас поймает! Он ему сейчас задаст!

Я не сдержала испуганного возгласа: швырнув золотистый сгусток заклинания, Курт заставил чудовище затормозить и влетел в него — дальше они покатились все вместе, каким-то чудом не задавив девочку. Похититель ребенка рычал и отплевывался, и возле его плеча раскрылась вторая пасть, которой он попытался укусить Курта за руку. Не получилось — от пальцев инквизитора уже тянулись серебряные нити, опутывая монстра, и, когда они вылетели к концу горки, туда, где уже приплясывали патрульные полицейские парка, готовясь ловить добычу, чудовище уже спеленало, как муху, которой не повезло оказаться в гостях у паука.

— Волчок! — весело закричала девочка, разрумянившись и заливаясь хохотом от удовольствия. Курт поднялся на ноги, выхватил ее из, казалось, бесчисленных лап, и все мы вздохнули с облегчением. Одна из нянь даже заплакала. — Волчок! Кататься! Давай еще!

Волчок после такого катания мог только кряхтеть и стонать. Живую и невредимую девочку протянули матери — та прижала ее к себе так крепко, словно боялась, что невидимые руки вновь возникнут невесть откуда, отнимут, украдут. Отряхивая пальто, Курт всматривался в груду шерсти и лап, что ворочалась перед ним на снегу. Полицейские топтались рядом, с испуганным видом почесывая затылки и не рискуя приближаться: кто его знает, эту громадину, вдруг бросится? Да, похититель детей впечатлял. Громадный, темный, жуткий — как он вообще смог подобраться к горке так, что его никто не заметил? Мы же с Куртом шли по улице и не увидели ничего подозрительного, пока не раздались крики.

— Слава Богу, все хорошо, — с искренним облегчением выдохнула Хайди, и мамы и няни дружно закивали. — И вы только посмотрите, она еще хочет! Ну Милли! Тебя оборотень украл, а ты и рада!

Милли тем временем не хотела обниматься с мамой — она тянула руки к чудовищу и требовала:

— Волчок! Еще кататься! Вставай! Пойдем еще!

Отряхнув пальто от снега направленным заклинанием, Курт посмотрел снизу вверх и окликнул:

— Кайя, это и есть твой бранбадог!

Женщины изумленно посмотрели на меня, только сейчас обнаружив, что я пришла сюда в компании спасителя детей от чудовищ. Хейди даже приоткрыла рот от удивления: вот, значит, какая ты, седьмая жена несчастного брата. Курт помахал мне и предложил:

— Спускайся, посмотри на него!

Одна из женщин тотчас же услужливо подсказала, что тропинка справа. Несколько раз я едва не упала на ней, но через несколько минут добралась к Курту, целая и невредимая. Чудовище, опутанное заклинаниями, стонало и вздыхало. Это было нечто среднее между огромным медведем и собакой — сейчас, когда мы смотрели на него, в нем что-то ворочалось и бурлило. Шерсть то поднималась дыбом, то опускалась, в ней открывались и закрывались глаза.

— Мама, хочу волчка! — пискнула девочка. — Ну мама! Давай ему косточков принесем? А он меня еще покатает!

— Ничего ж себе волчок! — сказал один из полицейских. — Это ж вон страсть какая!

Постепенно сквозь чудовище пробивались человеческие черты. Вскоре на снегу уже лежал обычный мужичок в расстегнутом пальто и видавших виды штанах и рубахе. Вид у него был как у выпивохи, который перебрал с хлебным вином в кабаке и теперь вдруг понял, что успел натворить дел. Девочка расстроилась чуть не до слез.

— Мама! Где волчок? — всхлипнула она. — Хочу кататься! Хочу волчка! Дядя, верни волчка!

Курт легонько пнул бывшего волчка и поинтересовался:

— Ты зачем, дурак, ребенка схватил?

— Не знаю, ваша милость, — дрожащим голосом ответил оборотень. Он выглядел несчастным и жалким. Теперь это было не чудовище, а человек, который попал в передрягу и не знал, как из нее выпутаться. — Не знаю, не помню.

Курт прищурился и задумчиво посмотрел на небо, что-то подсчитывая.

— Ну да, Луна в доме Козлорога, самое дикое время, — вздохнул он и спросил: — Пилюли свои пил? По графику, как положено?

Все оборотни пьют пилюли, которые не дают им оборачиваться. Мать рассказывала, что раньше, когда она была маленькой, и месяца не проходило, чтобы оборотень не разорвал кого-нибудь, и в полнолуние люди запирались дома и окуривали комнаты полынью. Потом изобрели пилюли, и как бабушка отшептала, все преступления оборотней прекратились. Теперь они вели обычную человеческую жизнь, и истории о них постепенно становились легендами.

— Пил… — прохныкал мужичок. — Да тут вот с кумом зашли в погребок, а там пивко же. А пивко с пилюлями не дружит, да кум говорит: ладно тебе, что там с одной кружечки-то будет. Тем более, день святого Павсикакия, грех же не отметить… — он вздохнул и добавил: — А где одна кружечка, там и пять.

— А где пять, там и десять, — усмехнулся Курт, и оборотень вздохнул. Мама увела Милли в сторону: девочка всхлипывала, но обещание немедленно пойти в магазин и купить ей лучшую куклу немного подсушило ее слезы. Обернувшись к нам, она помахала рукой, и оборотень махнул в ответ. Я готова была поклясться, что он не причинил бы ребенку вреда — от него не веяло ни яростью, ни злобой.

— Восемь с половиной. Дальше не помню, ваша милость, но вот, — оборотень размашисто обвел лицо кругом, призывая в свидетели святые силы, — как есть, не вру, зла не желал. Я, когда оборачиваюсь, мирный. Навроде собаки. Вон, кумовы детки у меня всегда на спине катаются. Я, наверно, решил, что она одна из них и снова катал.

Я невольно оценила храбрость кумовых деток — залезать на спину оборотня и не бояться! А оборотень тем временем дернул носом, нахмурился, словно поймал какой-то очень неприятный запах, и полюбопытствовал:

— Ваша милость, а где ж вы летунницу-то подцепили? Их, почитай, лет двести тут не водилось!

Глава 10

Курт

Разговор мы продолжили в ближайшем отделении инквизиционного департамента. Меня там знали — сразу же освободили допросную, принесли кофейник и вполне приличную закуску из буфета, так что допрос оборотня сделался похож на светскую беседу добрых знакомых.

Я знал: если хочешь добиться правды у таких, как этот кататель детей с горки, нельзя стучать кулаком по столу и орать на них. Некоторые мои коллеги так делали — и допрашиваемый замыкался в себе с перепугу, не говоря уже ни слова. Так дело доходило до пыток — я умел пытать, нас этому учат, но все во мне противилось этому. А вот если сесть с подозреваемым по-приятельски, предложить кофе и еду, то разговор пойдет как раз так, как надо.

Подцепил летунницу. Я о таком и не слышал. А вот о том, что оборотни иногда пропускают прием лекарства и принимают звериное обличье, знал. Они называли это “попыткой не потерять свою природу”. Пока никто не страдал, на это смотрели сквозь пальцы.

Пока в самом деле никто от этого не пострадал. Будь иначе, я бы знал.

Кайя сидела рядом со мной — напряженная, заинтересованная. От ленты в ее волосах веяло тревогой, она, кажется, даже сделалась ярче.

— Меня Манфредом звать, ваша милость, — сказал оборотень, с опаской отпивая кофе и косясь на сэндвичи с ветчиной и сосиски с яичницей, помидорами и фасолью. Он точно не ожидал, что в инквизиционном департаменте его будут кормить завтраком, а не погонят на допрос. — Манфред Фрард, вот, извольте. Печать стоит, подновляю каждый месяц.

На его левом запястье красовалась зеленая татуировка: такие набивают оборотням в отделе контроля. Я провел над ней ладонью, и татуировка засветилась: из завитков и букв печати проступили слова, поднялись в воздух изумрудным туманом. Манфред Фрард, сорок два года, зарегистрированный оборотень, работает грузчиком в речном порту, не женат, без детей. Неудивительно, что грузчик — у оборотней сил немерено, они с легкостью таскают ящики, бочки и узлы.

— Ты бы закусил, Манфред, — доброжелательно посоветовал я, вчитываясь в его дело. Зеленые буквы едва заметно подрагивали: все-таки там было десять кружек, раз магический фон так колеблется. Грузчик вел исключительно пристойную и порядочную жизнь: в криминале не замечен, в драки не вступал, в церковь ходил, хоть святые стены и причиняли ему определенное неудобство, как и всякому оборотню. Манфред придвинул к себе тарелку с сосисками и фасолью и принялся за еду так, что за ушами хрустело.

— Спасибо, ваша милость, — проговорил он.

— Так что там за летунница? — спросил я, когда тарелка опустела. Манфред подозрительно посмотрел на меня, прищурился, и в добродушных глазах мелькнуло зеленое, цепкое. Я заметил, что Кайя напряглась, сделалась, словно натянутая струна — почувствовала магию оборотня.

— Это мы, оборотни, знаем, — ответил он тихо, словно вдруг оказался где-то в другом месте, где мог быть самим собой, свободным и диким. — Мой дед тоже мог перекидываться, он медведем был. Меня учил, многое рассказывал. Про мертвых лебедей рассказывал — это если девушка до брака умерла, они ее уносят на болота и там растаскивают по кусочкам. Про кишкоедов — это когда ведьма берет гвоздь, да в след забивает, они у человека в нутре заводятся. Про летунниц тоже говорил. Это такие бабочки, их в человека подселяют, он и умирает потихоньку. Они из него силы пьют и из тех, кто с ним рядом. Из жены там, из детей.

Бабочки, повторил я, чувствуя, как по затылку разливается холод. Черные бабочки с синевой в крыльях. Кайя со вздохом откинулась на спинку стула. Побледнела.

— Но летунниц давно извели, — продолжал Манфред. — Дед мой их уже не видел, только по рассказам знал. Ну и я тоже по рассказам. Где же вы ее подхватили-то, а?

— Как ты ее увидел? — спросил я.

— Ну как… — чуть нахмурился оборотень. — Когда я в обличье, то все вижу, как есть. А когда нет, то нет. На то и пилюли. С пилюлями хожу, как все. Что показывают, то и вижу.

Кайя понимающе кивнула, и мне невольно подумалось, что было бы, если б такие пилюли изобрели для ведьм. Наука не стоит на месте, может, однажды и придумают, но я не слышал, чтобы такие исследования проводились. Я задумчиво провел ладонью по лбу, а Манфред продолжал:

— Так вот я когда с девчушкой-то катился, то увидел вас, ваша милость, и прямо как обожгло: это же летунница! Сидит, крылья свои то сложит, то разложит. Вот тут, — и оборотень указал на мою грудь рядом с сердцем. — Даже не думал, что такое диво увижу.

— Почему ее не заметили раньше? — спросила Кайя, удивленно глядя на меня. — Ты же говорил, что академики тебя изучали…

Манфред с ухмылкой махнул рукой.

— Эту пакость только тогда увидишь, когда Луна в Козлороге. Да и то… надо знать, как смотреть, она же не каждому откроется. У нас, у оборотней, такой глаз, особый. Не то, что у академиков. Мы им всякую пакость видим, да и то, когда оборачиваемся. Вот я сейчас ее и не вижу уже.

“И правда пакость”, — подумал я. Откуда она взялась у Анжелины, эта летунница?

— Что ты еще о них знаешь? — поинтересовался я. Манфред вопросительно посмотрел сперва на меня, а потом на блюдо с сэндвичами; я кивнул. Оборотень проглотил сразу три сэндвича и охотно сообщил:

— Они появляются там, где было беззаконие и страшное горе. Дед говорил, что была такая ведьма по имени Чумная Нарава, она наслала мор на Пристепье, и выкосил он только девочек и девушек, потому что она их ненавидела. Там тогда летунниц этих была тьма-тьмущая! Дед рассказывал, что ведьмы чуть не со всего света съезжались, ловили эту дрянь. Это же ведь такая гадина, что на нее очень хорошо ложатся проклятия. Как бы направляют ее на нужный лад. Кому-то она жен убивает, кому-то хвори насылает.

Я помнил легенду о Чумной Нараве — это была именно легенда Темных веков, а не исторический факт. В Пристепье никогда не было такой избирательной заразы.

— И как же с ней справиться? — спросила Кайя, и ее голос дрогнул. Манфред только руками развел.

— Вот чего не знаю, того не знаю. Дед мне про них рассказывал, как про что-то сказочное. Но способ должен быть, как-то ведь их повывели. Может, они и сами вымерли, кто их знает. Она на то и тварь, что ее умом не разберешь.

Я решил, что не оставлю Персиваля Коллинза в покое. Пусть он и прочие седомудрые академические старцы разбираются, как уничтожить летунницу — раз уж не заметили ее во мне после всех исследований.

А Кайя Аберкромби приносит мне удачу, это факт. Стоило ей появиться, и моя беда потихоньку начала разрешаться. Сперва я нашел червя проклятия, потом этот бестолковый оборотень сообщил, что это такое. Отлично. Пусть так будет и дальше.

— Значит, вот что мы сделаем, — решил я. — Давай-ка руку, обновлю твою печать. Ты сбросил ее не по собственной воле, а по состоянию здоровья. Сильная головная боль во время Луны в доме Козлорога иногда ослабляет печати. Два дня даю, чтобы отлежаться. Потом снова выйдешь на работу.

Мои пальцы пробежали по печати, и она налилась тревожной зеленью. Манфред смотрел на меня с искренним удивлением — идя сюда в моей компании, он не сомневался, что уже не выйдет на свободу. И то верно: я поймал оборотня, который похитил ребенка — за это дают не два дня отлежаться, а двадцать два года в каменном мешке инквизиторской тюрьмы, а все знают, что это не райские кущи. У Кайи сейчас был такой же потрясенный взгляд, и я счел нужным объяснить:

— Это был не умысел, а несчастный случай. Манфред не хотел причинить вреда девочке, он именно катал ее с горки, не более того. Я не монстр, которому лишь бы кого-то запытать. И я умею быть благодарным.

Манфред заулыбался.

— Вот спасибо, ваша милость! Век буду за вас бога молить да здоровья желать!

Я добавил еще несколько заклинаний в его печать и сообщил:

— И на всякий случай, чтобы кум не искушал: пить ты теперь не сможешь. Вернее, сможешь, выпьешь, но тебя сразу же вырвет. И слабость будет такая, что на ногах не устоишь. Один раз я тебя могу отпустить, но второй — уже нет. Надо обезопаситься.

Манфред закивал и только теперь, кажется, по-настоящему вздохнул с облегчением.

— Да я ж понимаю, ваша милость! Спасибо! И куму так и скажу: ты это, ты не это! И знаете, что? Я тоже благодарить умею.

Я взял оставшийся сэндвич, отметил, что Кайя не притронулась ни к еде, ни к кофе, и уточнил:

— И как же ты собрался это сделать?

Оборотень облокотился на стол и с видом бывалого заговорщика произнес:

— Вот вы там упоминали, что академики и все такое вами занимались, да? Я так скажу: иногда эти академики дальше своих бумажек ничего не видят, дед мой всегда так говорил. За вашу доброту я вам помогу эту дрянь выкорчевать. Ну, вернее, не сам буду лапами рвать, ее из вас не вырвешь так просто, а найду способ. Или в чем другом вам буду помогать, вы только скажите.

Кайя поежилась — видно, вспомнила, как вчера я вырывал из нее бабочку. Если бы она не была ведьмой, то червь проклятия никак не проявил бы себя до поры, до времени. И мы бы жили, отчаянно надеясь на зарождение истинной любви или любой другой способ спастись…

Стоп. Истинная любовь.

— Скажи мне вот что: если летунница зарождается там, где было беззаконие и страшное горе, то ее может уничтожить сила истинной любви?

Это прозвучало странно и наивно, я с трудом сдерживал скептическую ухмылку, когда говорил. Ничего удивительного, впрочем: людям будто бы стыдно говорить о самом простом и самом важном — и они надевают маски циников и философов, они смотрят и судят отстраненно, вместо того, чтобы быть искренними до боли.

Манфред пожал плечами.

— Мне дед так говорил: в истинной любви Бог открывается. Конечно, это может помочь, любовь и не такие вещи творила… но я все ж еще способ поищу. Так, на всякий случай.

Я вспомнил лекции в академии, курс “Религия в представлении сущностей”. Бог оборотней был огромным белым волком с золотыми глазами, который бежал по небу, катя в лапах луну. Не хотел бы я, чтобы он мне открылся.

— Анжелина считала, что ты творишь беззаконие, это да, — подала голос Кайя. — Но горе испытывал кто-то другой, а не она. Возможно, кто-то скорбел по ней так сильно, что зародилась летунница, а на нее уже и наложилось проклятие ведьмы, — она обернулась к Манфреду и спросила: — Ваш дедушка ничего об этом не упоминал? Кто именно порождал летунниц, горе само по себе или какой-то конкретный человек?

Манфред приосанился и даже немного разрумянился, так ему польстило, что благородная барышня обращается к нему с уважением и на “вы”. Я подумал, что из моей седьмой жены получится хорошая журналистка. Она умела задавать правильные вопросы.

— Он рассказывал сказку про Холли-мельника, — ответил оборотень. — Мельники всегда с водной нечистью знаются, чтобы колеса хорошо крутились. Жертвы им приносят, задабривают, все такое. Знают к ним подход. И вот Холли взял себе в жены русалку, речного царя дочь. Жили они, не тужили, детки пошли, как без этого, когда мужик с бабой под одним одеялом спит. И вот Холли стал говорить жене: пойдем да пойдем в Божью церковь, детей к Господу приведем. Жена поупиралась, но согласилась. Не искренне, чтоб по-настоящему стать человеком, а не тварью водяной, а чтобы муж отвязался.

Я знал сказку про Холли-мельника, но никогда не слышал, чтобы в ней упоминались летунницы.

— И вот стоило ей с детьми подняться на порог храма, — продолжал Манфред, — как сверкнула молния, и она, и малышня превратились в пепел. Холли в тот же миг рассудка лишился от горя. Это же ведь он русалку вынудил в церковь пойти — так-то жили бы себе и дальше, а теперь ни жены, ни деток малых. Упал он там, где его родные лежали, и рассыпался стаей бабочек. Дед не говорил, летунницы это были или просто бабочки, но я сейчас думаю, что да, летунницы.

Зима будто бы создана для страшных сказок. Долгими зимними вечерами люди садятся у огня и рассказывают о нечисти, которая летает в метели и жмется к оконному стеклу, пытаясь уловить хоть каплю того тепла, которое ей недоступно. Кайя согласно кивнула.

— Тогда будем искать того, кто горевал по Анжелине, — решительно заявила она и, улыбнувшись Манфреду, уточнила: — Вы ведь поможете нам, правда?

Глава 11

Кайя

Нет, ну а кто может помочь в поисках? Только собака. А оборотень намного лучше собаки, и чутье у него в сотню раз тоньше.

Надо же, я читала об оборотнях, но и представить не могла, что однажды буду сидеть с ним за одним столом, слушать страшные истории и прикидывать, как именно он нам может пригодиться. А Манфред должен был пригодиться, в этом я не сомневалась.

— Я помогу, — согласился оборотень и посмотрел так, словно я должна была решать, что и как ему делать. — Но тогда, возможно, придется перекидываться. Вы, ваша милость, мне бумагу выпишете, если что? Мол, не по злому умыслу, а в интересах следствия, с личным вашим разрешением?

Курт кивнул. Он выглядел бледным и напряженным, как больной, который сидит у врача и ждет, что ему скажут. Нужно ли вырезать эту опухоль или она рассосется сама?

Волнение постукивало у меня в голове, словно я выпила несколько бокалов южного шипучего. Ну да ничего, еще выпьем, когда Курт избавится от летунницы, и проклятие рассеется.

— Выпишу, конечно. Еще и награду выхлопочу за участие в оперативной работе, — пообещал он, и Манфред рассмеялся.

— Ох, много я чего слышал, но чтобы инквизитор оборотня награждал — это прямо хоть сейчас сказку пиши! — воскликнул он.

— Напишем, — решительно сказала я и, посмотрев на Курта, спросила: — Может, дашь ему посмотреть повнимательнее? Собакам же дают понюхать вещь и только потом отправляют на поиски.

Сказав это, я поняла, насколько глупой и безрассудной сейчас выгляжу. Курт и Манфред взглянули на меня одинаково озадаченными взглядами. Конечно, вряд ли кто-то когда-то предлагал инквизитору стоять спокойно, пока оборотень его обнюхает.

— Кстати, можно попробовать, — задумчиво произнес Манфред. — Я ее обгляжу повнимательнее, эту летунницу. Вы, ваша милость, не бойтесь. Говорю ж, я добрый, как собака. Сроду никого не цапнул, даже мысли такой в голове не держал. Вон, говорю ж, дети на мне верхом катаются.

Курт скептически покачал головой.

— Собак-то я разных видел… впрочем, ладно. Печать ослаблю, но учти. Это инквизиционный департамент. Случись что, ты отсюда живым не выйдешь. Надеюсь, это понятно.

Манфред только руками развел, всем своим видом показывая, что он исключительно законопослушный и благодарный оборотень, который не собирается искать неприятности на свою голову.

— Ваша милость, вот вам круг святой, ничего плохого не сделаю. Клянусь, — твердо заявил он. Курт вздохнул, кивнул, и над его пальцами поплыли серебристые огоньки: ожило заклинание.

В следующий миг Манфред исчез. Только что он был здесь — и вот комната наполнена острым запахом животного, кругом шерсть и лапы, а в шерсти взмаргивают бесчисленные глаза. Вот из месива выступила острая морда, и я поняла, что Манфред меняет форму, выбирая то, что поможет ему лучше изучить летунницу. Когда он катился с горки вместе с девочкой в лапах, то больше был похож на медведя — а сейчас к Курту потянулась борзая с длинной узкой мордой и подвижным темным носом.

Курт сидел неподвижно, его лицо было равнодушным и спокойным, и я признала, что ожидала другого. Что он хотя бы будет взволнован — но нет. Его грудь обнюхивало чудовище, а мой муж по отчаянию и бровью не вел, словно вместо оборотня была та карманная собачонка, которую столичные барышни носят на руках, и я поняла, что ему действительно все равно. Оборотень может сейчас перегрызть ему глотку — что ж, на этом проклятие закончится, он умрет и освободит меня. Приоткрылась было дверь в кабинет, заглянул кто-то из коллег Курта и, охнув, замер с разинутым ртом.

— Идет оперативная разработка, — лениво сообщил Курт, даже не обернувшись в его сторону. — Все в порядке, дверь закройте.

Дверь закрыли так, что по всему зданию отозвалось. В коридоре послышался топот удаляющегося человека — наверно, неожиданный свидетель побежал рассказывать каждому встречному и поперечному о том, что творится с согласия Курта Лансеберга. Манфред обнюхивал грудь Курта, даже легонько лапой толкнул. В глазах оборотня плыла тревожная зелень — ему очень не нравилось то, что он вынюхал. Изящная лапа гончей вновь мягко толкнула Курта, нырнула в груду шерсти, и по кабинету прошел ветер. Я вдруг увидела ночное небо, переполненное звездами. По небу бежал огромный белый волк, катя в лапах полную луну, похожую на серебряную монету — от него веяло такой любовью и теплом, что все, испытанное мной за эти дни, сделалось маленьким и незначительным. Воздух пах сосновой смолой и травами, звезды смеялись и пели, и я знала, что белый волк защитит и поможет.

Его не надо было звать. Он всегда был здесь.

Очнувшись от наваждения, я увидела, что Манфред снова сидит за столом, вытирая рукавом вспотевший лоб. Он побледнел, тяжело дышал, и было ясно, что обращение здесь, в департаменте, окруженном множеством защитных заклинаний, далось ему с трудом. Курт сидел с прежней невозмутимостью — придвинув к Манфреду кофейник, он осведомился:

— Ну как?

— Вы, ваша милость, смельчак! — одобрил оборотень, налив чашку кофе и осушив ее одним глотком. — Дед бы мой вас увидал — ох, удивился бы!

— Чему удивляться? — спросил Курт. Покосился на меня, словно проверял, все ли в порядке — а я смотрела на оборотня и видела белого волка, бегущего среди звезд. Видела жизнь без оков, свободу и стремление к счастью. — Чего бояться? Я знал, что ты не сделаешь ничего плохого.

Манфред посмотрел на инквизитора с искренней благодарностью. Это спокойное доверие удивляло его и внушало уважение.

— В вас этой дряни полно, ваша милость, и она все разъедает изнутри, — серьезно сообщил он. — И пытается выбраться вот, в нее, в вашу жену, но как-то опасается, что ли. Вроде бы ей и надо вылезти, но не вылезается.

Я понимающе кивнула.

— Это похоже на разумное существо, — заметила я. — Она будто знает, что было вчера, и не хочет повторять.

— А что было вчера? — живо осведомился Манфред. Теперь оборотень держался увереннее, словно окончательно убедился в том, что инквизитору можно доверять, и он теперь не магическая тварь, которую преследуют и прогоняют, а почти коллега, которому доверяют.

— Вчера я вырвал такую летунницу из своей жены, — объяснил Курт. — Теперь эта дрянь действительно опасается. Поняла, что ее обнаружили, и решила пока не нарываться.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я. Вряд ли ему было хорошо и радостно, когда летунница искала выход и не находила. Но мой муж по отчаянию только плечами пожал.

— Вроде бы как всегда, — признался он, и Манфред тотчас же заявил:

— Ваша милость, вы это, вы не это! Не геройствуйте. С такой гадостью надо себя поберечь.

Курт согласно кивнул. Улыбнулся.

— Ты что-то еще почувствовал? — осведомился он. Манфред вздохнул.

— Я хотел вынюхать того, кто эту летунницу запустил. Ни следочка, ваша милость, вы уж извините, но нет. Не нашел. Но знаете, от нее чем-то травяным пахнет. Как в степи. Широкая такая степь, солнцем прогрета… так бы и бежать через нее.

Курт вздохнул, и от него едва заметно повеяло разочарованием. Нет, он не надеялся на то, что какой-то оборотень разберется с тем, с чем не могли разобраться академики и специалисты — и все-таки, пусть самую малость, но все же надеялся. И я надеялась.

Ну ничего. Будем действовать дальше. За несколько часов мы смогли узнать больше, чем за несколько лет.

— Понимаю, — кивнул Курт. — Ладно, спасибо за помощь. Не смею больше задерживать.

Манфред сцапал с блюда последний сендвич с ветчиной и был таков. В кабинет заглянул инквизитор в застегнутом на все пуговицы мундире, посмотрел вслед оборотню тревожным взглядом и озадаченно спросил:

— Это вот… оно?

— Оно, — вздохнул Курт, поднимаясь из-за стола. Я последовала его примеру. — Все в порядке, я расследую новое дело. Это мой официальный помощник.

Брови инквизитора взлетели вверх так, что едва не сбили кудрявый чуб цвета воронова крыла.

— Бывают же чудеса! — произнес он. Да, бывают — и главное чудо мы совершим, когда Курт избавится от летунниц.

Мы вышли из департамента — утро сменилось снежным днем. По дорогам бежали экипажи, тротуары заполнили гуляющие, отовсюду неслись голоса — мир был таким светлым и легким, таким воздушным и чистым, что в нем просто не нашлось бы места для зла. В городе, который готовился встречать новый год, украшал двери еловыми венками, перевитыми красными и золотыми лентами, и открывал первые елочные базары, не могло быть летунниц. Я взяла Курта под руку, и мы побрели по улице.

Я никогда не любила зиму — за что любить морозы, снег и ветер в лицо? Но сейчас зима мне нравилась.

— Что будем делать? — спросила я. Хотелось чего-то праздничного. Чего-то очень доброго — такого, чтобы выкинуть из ума и души ту копоть, которую оставляли мысли о летунницах.

— Мне хочется отвлечься, — признался Курт. — Не думать, что во мне эта дрянь.

— Мой отец, когда ему хотелось отвлечься, варил вино с пряностями. Но что-то мне подсказывает, что это не твой способ.

Курт улыбнулся, и улыбка словно озарила его изнутри, вернув в те времена, когда он не был Багровым Первоцветом, не заключал браки отчаяния, чтобы выжить, и не хоронил своих жен. Чем он занимался, когда никого не пугал?

— Кажется, я придумал кое-что, — сообщил он. — Высоты не боишься?

Я только рассмеялась. Какая ведьма боится высоты? Да никакая!

— Ни капельки. А что?

— Тогда будем летать.

Глава 12

Курт

Катание на воздушных шарах — дорогое удовольствие. Вряд ли Кайя хоть раз каталась: стоило посмотреть на ее дом, чтобы сразу понять: семейство Аберкромби не тратило денег на платные развлечения и забавы. Хочешь отдыхать — читай, вышивай, играй в снежки. Бог дал людям много прекрасных занятий, на которые не потратишь ни гроша.

А воздушный шар был любимымразвлечением Джиллиан. Сестра часто рассказывала, что нет ничего лучше полета над столицей, когда восторженный поклонник обнимает свою барышню, а она восхищенно ахает и вскрикивает с преувеличенной тревогой. Я не был восторженным поклонником, а моя седьмая жена не была похожа на светскую кокетку с ее фальшивой стрельбой глазками и восклицаниями — но почему бы не покататься?

Мир прекрасен с высоты. Вся его грязь отступает и растворяется без следа, когда на нее смотришь сверху. Мир делается таким, каким его задумали, когда создавали.

Возможно, и горечь жизни, с которой я давно успел смириться, тоже возьмет и отступит. Оставит меня в покое, хотя бы ненадолго.

Я не стал говорить, куда мы едем. Когда экипаж остановился возле подъема на холм, с которого взлетали пестрые воздушные шары, то Кайя удивленно ахнула и посмотрела на меня так, как никто не смотрел раньше. В ее взгляде было искреннее счастье и такое тепло, словно я вдруг исполнил то, о чем она раньше даже не мечтала, понимая, что мечта не сбудется — а раз так, то и незачем тратить на нее время.

— Воздушный шар? — уточнила она веселым шепотом, и на ее щеках выступил румянец. — Правда?

— Правда, — кивнул я. — Всегда хотел посмотреть на город с высоты, но не было хорошей компании.

Я пытался ухаживать за своими женами — хотел найти к ним подход, а не просто выпить их жизни, как вино из чаши. Но никто из них не выглядел таким счастливым, как Кайя сейчас.

— Ни разу не каталась, — призналась моя жена по отчаянию, когда я оплатил билеты, и мы пошли по дорожке на холм, туда, где застыла сиренево-золотая громада воздушного шара. Рядом с гондолой стояли летчики в ярко-красных куртках, и небольшой, но очень сердитый дракон старательно вдувал пламя в оболочку. Увидев его, Кайя окончательно превратилась в восхищенного ребенка: она сжала мою руку и изумленно проговорила:

— Дракон! Настоящий! Ты видишь, видишь?

— Вижу, — нет, нельзя было находиться с ней рядом и не улыбаться, настолько искренней и счастливой она была. — С такими драконами можно летать даже в самые суровые холода. Их пламя не гаснет, а шар не покрывается льдом. А вон дополнительные защитные заклинания бегают по оболочке.

Словно в подтверждение моих слов один из летчиков вынул небольшой серый камень из кожаного мешочка на поясе и швырнул его дракону. Тот поймал угощение на лету, довольно захрумкал и приобрел вполне довольный жизнью вид.

— Ешь, Мофридд, ешь, — одобрительно произнес летчик и, заметив, что мы подошли, а Кайя смотрит с завороженным любопытством, объяснил: — Это сжатый харч, барышня. Мофридд его слопает, а он у него в желудке увеличится. Хотите покормить?

Еще бы она не хотела! Я протянул билеты второму летчику, тот открыл дверцу гондолы и, когда мы вошли в нее, то первый летчик дал Кайе камешек и распорядился:

— Сейчас он чавкать перестанет, так вы просто протяните ему харч на ладони. Не бойтесь, он сроду никого не укусил. Добрая скотинка, просто важности в нем много. Ну да это все их племя такое.

Кайя бросила радостный и немного испуганный взгляд в мою сторону. Мофридд фыркнул, повел носом, вынюхивая добавку — девичья рука с раскрытой ладонью едва заметно дрогнула. Но Кайя не испугалась — ей было по-настоящему весело. Я чувствовал это веселье — оно разбрызгивало во все стороны невидимые мелкие искры. Дракон с невероятной осторожностью протянул к Кайе зеленую острую морду, легонько фыркнул и каким-то молниеносным и невесомым прикосновением схватил протянутый харч и громко захрустел им.

Кайя рассмеялась, обернулась ко мне, и я вдруг понял, что это было то самое, настоящее, то, что я искал все эти годы и не мог найти. Она не видела во мне чудовища, которое покупает себе жизнь, отнимая эту жизнь у других. Я был для нее не монстром и истязателем, а просто человеком — мы нашли надежду и собирались найти наше спасение.

Это было хорошо. Непривычно и очень хорошо.

Первый летчик закрепил нас на сиденьях особыми ремнями. Кайя одной рукой вцепилась в край гондолы, второй сжала мои пальцы и спросила встревоженным шепотом:

— А ты катался когда-нибудь?

— На таком шаре нет, — ответил я. — Но летать приходилось. Была нужда в воздушной разведке, начальство отправило того, кого было не жалко. Не бойся, это весело.

Летчики уважительно покосились на меня. Мофридд расправил тонкие изумрудные крылья, присел и вдруг выдал такую струю огня, что у меня чуть брови не задымились. Гондола мягко качнулась, вздрогнула и с неспешной величавостью начала подниматься в небо.

Кайя еще сильнее стиснула мою руку. Холм медленно удалялся от нас, а город — открывал объятия, делаясь таким, каким мы никогда еще не видели его. Он вдруг превратился в россыпь игрушек, которые ребенок оставил на столе, и мы всматривались в крошечные дома и башни, узнавая:

— Смотри, там собор Святой Девы! — и колоннада собора, в котором вся столица когда-то молилась о защите от чумы, раскрывалась, словно руки друга или матери.

— А вон королевский дворец, — пусть маленький, но он выглядел властно и строго — белая глыба сахара, изъеденная муравьями.

— А парк? — заснеженные деревья были похожи на лохматую звериную шкуру. Вспомнился Манфред — наверно, поверить не может в то, что инквизитор не отправил его в пыточные, а отпустил, да еще и накормил. Надо же — я катился с горки за чудовищем, а нашел помощника. Улицы текли внизу серебристыми ручейками среди снежных гор, от крыш тянулись кудрявые ленты дыма, и мне казалось, что я чувствую запах яблочного пирога.

Скоро новый год. И у меня наконец-то появилась надежда.

Кайя держала меня за руку. От восторга она разрумянилась, и я пожалел, что мы не взяли чаю в дорогу. Воздушный шар пролетел над белой дорогой замерзшей реки, и перед нами раскинулся Хайфнамар — еще одна королевская резиденция, дворец и парк. Их строгая геометрия, холодная, словно человек, застегнутый на все пуговицы, давным-давно принадлежала музею, и я увидел крошечные россыпи человеческих фигурок на дорожках — люди приехали на экскурсию. Мне вдруг послышались голоса призрачных труб, торжественные гимны, шелест знамен. На снег легли тени императорских драконов.

Вот Хайфнамар остался в стороне — шар полетел над рекой в сторону Синих песков, и Кайя негромко сказала:

— Курт, смотри. Твой дом.

С высоты мой дом казался ненастоящим. Вот сейчас выйдет маленький Курт, возьмет его в руки и переставит на другое место на своем столе — и будет надеяться, что это сделает его счастливым, что это сможет все исправить. А шар летел дальше — вот Баравинский холм, похожий на плешивую голову в окружении густых волос-деревьев, еще одна стоянка воздушных шаров. Там и закончится наше путешествие над городом.

Мне вдруг стало жаль, что все так быстро подошло к концу. Я мог был лететь так всю жизнь — чтобы мир плыл от края до края, чтобы я смотрел на него и знал, что в нем есть только снег, свет и добро. Во взгляде Кайи дрожали золотые огни, словно что-то невидимое медленно проплывало в глубине — я чувствовал, что во время этого полета она прикоснулась к настоящей себе, к тому, что все эти годы было скрыто под зеленой лентой, запретами и страхом.

Все ведьмы умеют летать. Во всех ведьмах живет стремление ворваться в небо — и рухнуть на землю огненной стрелой.

Анжелина упала, и я не собирался допустить падения Кайи.

Мофридд фыркнул на прощание. Второй летчик открыл дверцу гондолы, я спрыгнул на площадку и протянул руку моей седьмой жене. Кайя вышла, поблагодарила летчиков, неторопливо пошла со мной вниз по холму, но было видно, что она сейчас не здесь, не идет рядом — она все еще летела над городом, и весь этот мир принадлежал лишь ей одной.

— Как ты? — спросил я. Наверху было не холодно, спасибо заклинаниям, но, приземлившись, я ощутил укусы мороза. Кайя улыбнулась какой-то тихой, смущенной улыбкой. Пожала плечами.

— Не знаю. Мне хорошо… и немножко страшно.

— Почему страшно? — удивился я. До моего дома отсюда можно было дойти пешком — прогулка сейчас была бы очень кстати.

— Потому что все может закончиться в любую минуту, — серьезно ответила Кайя, и я подумал, что она права. Кайя вздохнула, крепче сжала пальцы на моей руке и добавила: — Но хорошо, что все это было.

Некоторое время мы шагали молча — дорожка вывела нас на улицу, которая бежала мимо магазинов, магазинчиков и кафе. Гуляющие люди шли мимо, смеясь и кутаясь в праздничное настроение, словно в разноцветные шали, а мы с Кайей были будто бы сами по себе. Не грустные, не печальные, просто другие.

Возможно, ведьмы и инквизиторы и правда делаются из одного теста. Или просто все в том, что ты никогда не вернешься с неба тем, каким в него поднялся. Наверно, в этом и заключено печальное и светлое волшебство нашей жизни.

Я бы и дальше философствовал в том же духе, но впереди показался мой дом — и рядом с ним я увидел полицейских и какого-то нервного господина в пальто. Вся честная компания стояла у ограды, и нервный, размахивая руками, пытался бросаться на нее. С другой стороны воздвиглась нерушимая стена из моих слуг: они высыпали из дома и, возглавляемые Уильямом, готовы были держать оборону столько, сколько потребуется. Кайя всмотрелась в того, кто штурмовал мои ворота, и ахнула:

— Это же Эдвард!

Вчера я не особо всматривался в того человека, которого должен был выкинуть из дома Аберкромби — у меня были другие задачи и проблемы. Но сейчас было ясно, что это именно он — больше никто не решился бы заявиться ко мне в компании полиции.

— А он отважный парень, этот Эдвард, — небрежно заметил я. Что ж, пообщаемся с родственниками.

Я приблизился к изгороди быстрым упругим шагом, который в сочетании с решительным выражением лица всегда производит нужное впечатление и на полицию, и на таких вот храбрецов. Увидев хозяина дома, слуги, которые до этого бойко ругались с Эдвардом в самых простонародных выражениях, замолчали и уверенно сделали несколько шагов вперед. Полицейские замялись — было видно, что все это дело им поперек души.

— Что происходит, господа? — спросил я тем тоном, который способен был заморозить все королевство от края до края. Молодой офицер с трудом подавил желание вытянуться по стойке “смирно”. Полицейский постарше как-то сразу загрубел лицом и едва заметно качнулся назад — он меня узнал и понял, что со мной лучше не связываться. Не из-за проклятия — из-за вечной и крепкой “дружбы” полиции и инквизиции, в которой мое ведомство всегда побеждало.

— Он! — прокричал Эдвард, тыча в меня пальцем и в то же время пятясь назад, за полицейских. — Вот он вчера забрал у меня мою жену!

— Офицер Карнаби, — хмуро представился полицейский постарше. — Это мой помощник Хатчиссон. Это ее вы вчера забрали?

— Забрал, — невозмутимо ответил я, не глядя в сторону Кайи. — По праву законного супруга. Свидетельство о браке вручу сразу же, как только вы покажете мне допросный ордер.

Карнаби дернул лицом, шевельнул густыми темно-рыжими усами. Ордера у них, конечно, не было: для первой беседы его редко кто берет.

— Да не ее! — отмахнулся Эдвард, проявляя чудеса смелости из-за спин стражей порядка. Он скорчил такую рожу, словно хотел растерзать меня на части. — Мою жену, мою! А это ее сестра, ведьма! У, тварь! — и он показал Кайе кулак. Я бросил в его сторону самый неприятный и многообещающий взгляд из всех возможных и произнес:

— Господа офицеры, уймите этого юродивого. Иначе я сейчас же вызываю адвоката и переношу дело в суд.

Полицейские обернулись к Эдварду и многозначительно показали ему кулаки. В работе с полицией есть и плюсы. Мордобой и крики — это по ним, а вот адвокаты, суды и бумагомарание — нет, это им не нравится, и они всеми силами стараются свернуть дело в мирное русло.

— Так что, у вас две жены? — с искренним любопытством спросил Хатчиссон. Судя по количеству прыщей на его круглом лице, у него тоже было две жены, правая и левая. Эдвард запрыгал еще энергичнее.

— Да! Моя жена у него в доме!

Значит, у меня еще и гости. Что ж, займемся ими — я в конце концов, подписал брачный договор.

Глава 13

Кайя

Как только я увидела Эдварда, то поняла, что дело скверно. Мой зять не умел зарабатывать, но у него была потрясающая способность: все, к чему он прикасался, обращалось в навоз. Вот и сейчас одним своим появлением он разрушил то ощущение чуда, которое поселилось у меня в душе.

Я разозлилась. Так сильно, что даже лента в волосах шевельнулась, предупреждая: колдовать нельзя, тем более рядом с Куртом.

— Я пришел за своей женой в дом ее родителей, — произнес Эдвард, и офицер Карнаби кивнул. Интересно, есть ли у него дочь? Будет ли он в таком случае на стороне мужа, который любит пускать в ход кулаки? — Хотел было поучить ее: она обязана уважать своего супруга!

Ну и смелость! Ну и наглость! Впрочем, это было вполне в духе Эдварда: его страх улегся, и он решил атаковать, понимая, что Курт не живет с нами, и в момент нападения его будет некому остановить.

— Я вроде бы вчера все вам объяснил по поводу такой науки, — с каким-то ленивым выражением сказал Курт. Он сейчас был похож на тигра, который задремал после обеда, потом был разбужен и теперь решал, что делать. Эдвард оскалился, снова спрятался за Карнаби и уже из-за спины офицера прокричал:

— Она убежала вместе с ребенком, папашей и мамашей! Спряталась у него под крылышком!

Значит, мои родители сейчас в доме Курта. Я невольно заметила, что идущие по улице люди смотрят на нас с любопытством и укоризной. Неудивительно: приличный район, здесь не привыкли к скандалам.

— Ну неудивительно, что убежала, — проворчал Карнаби. — Я бы от такого тоже когти рвал. Итак. Вы, господин Лансеберг, женаты на сестре его жены, верно?

Курт с достоинством кивнул. Карнаби провел ладонью по лбу, и я его прекрасно понимала. С таким, как Эдвард, и мертвый взопреет.

— Господин Боули совершил что-то, что потребовало вашего вмешательства?

Курт снова кивнул.

— Регулярно избивал жену, и ребенок был в опасности.

— Не избивал, а учил, — рыкнул Эдвард. Хатчиссон обернулся и показал ему кулак, намекая, что сейчас надо вести себя тихо, пока и его учить не начали.

— Как порядочный человек я не мог не вмешаться, жизнь женщины и ребенка была в опасности, — продолжал Курт. — И очень хорошо, что вы сейчас здесь, господа офицеры, я хотел бы официально засвидетельствовать: вчера я видел, как господин Боули пытался избить свою жену и ребенка в присутствии их родителей. Это будет официальное свидетельство государственного чиновника, с которым я пойду в суд, чтобы получить, во-первых, запрет на приближение этого господина к моим родным, а во-вторых, разрешение на развод и лишение родительских прав.

Я даже рот приоткрыла от восторга, настолько спокойно, уверенно и холодно это было отчеканено. Господь великий и всемогущий, если у Мии хватит ума, чтобы не прощать Эдварда, как во все прошлые разы, то мы от него избавимся!

Да, муж может гонять жену поленом по морозу, но ровно до тех пор, пока государство не захочет вмешаться. Оно как правило не хочет: у государства много других проблем. Но Курт захотел, и никто его не остановил бы. Эдварда, конечно, не посадят за решетку — но вот запрет на приближение, лишение родительских прав…

Эдвард сник. Как все кухонные бойцы он был смелым только с женщиной, которая полностью от него зависела. Вчера он получил отпор, потом осмелел, но получил снова. Я смотрела на Курта, не скрывая своего восторга. Когда такую дрянь, как мой зять, умывают как следует — о да, это потрясающее зрелище.

Карнаби кивнул коллеге: тот сразу же вскинул свой планшет с листком бумаги, выхватил карандаш и принялся писать.

— Отметьте, что нападения были неоднократными, — добавил Курт. — И еще я прошу врачебного освидетельствования господина Боули, полагаю, что у него что-то вроде опухоли мозга. Пусть с ним поработают королевские психиатры. Только безумец может лезть с кулаками к семье Багрового Первоцвета.

Карнаби уважительно кивнул.

— Я помню, как в прошлом году вы один разметали ведьмачье гнездо, где вызревали их фамильяры. Страшно подумать, что было бы… Вся столица тогда гудела.

— Вы все записали? — осведомился Курт. Хатчиссон протянул ему планшет, Курт внимательно изучил написанное и, утвердительно качнув головой, оставил подпись и произнес: — Тогда не смею вас больше задерживать, господа. Сегодня выходной день, но клиника святой Паулины для душевнобольных работает. Проводите господина Боули, его там обследуют. И попросите переслать результаты мне.

На Эдварда было жалко смотреть. Такие, как он, меньше всего верят в то, что на них найдется управа. Но вот, пожалуйста, Карнаби крепко и цепко взял его под локоть и повлек по улице, советуя не сопротивляться. Когда полицейские отошли, то слуги открыли ворота, и Уильям сообщил:

— Мы приготовились к осаде, милорд. Миледи, ваши родители, сестра и племянник в гостиной.

Я невольно задалась вопросом, пришли бы они узнать, как у меня дела, если бы не Эдвард, который ворвался в их дом. Наверно, не пришли бы. Со мной попрощались еще вчера. Курт словно понял, что я чувствую, потому что негромко проговорил:

— Если не хочешь с ними видеться, то я все устрою.

— Нет, — откликнулась я, и мне вдруг стало так грустно, что слезы подступили к глазам. Они знали, за кого я вышла замуж, и что случается с женами Курта — могли бы послать птичку вечером или утром, просто узнать, как у меня дела, как я вообще… Или просто дочь-ведьма сделала хорошее дело, да к тому же и замуж вышла — вот и замечательно, вот и прочь ее.

— Все в порядке, — сказала я, когда мы поднимались по лестнице с дверям. Слуги уже повесили большой венок из еловых ветвей, украшенный позолоченными орехами, шишками и лентами. Утром его еще не было. — Спасибо тебе, что разобрался. Если Эдварда признают безумным, то лучше и не придумаешь.

Да, это будет идеальный подарок к новому году для Мии и Генри. Когда мы вошли в дом, то я решила, что придумаю что-нибудь и для Курта. Вряд ли его прежние жены что-то ему дарили — что ж, буду первой.

Мои родные заняли диваны в гостиной. Мать с нескрываемым восторгом рассматривала мебель, ковры, зеркала и картины — должно быть, радовалась тому, что наконец-то оказалась в доме, достойном благороднейшего и древнейшего семейства Аберкромби. Отец с привычно философским видом крутил в руках трубку, но не курил — не хотел ссориться с хозяином, если он не терпит табачного дыма. Мия держала на руках Генри, который играл с деревянной лошадкой — когда мы вошли, сестра поднялась с дивана и, шагнув к нам, с искренней благодарностью и теплом произнесла:

— Курт, словами не передать, как я вам признательна за вашу помощь! Мы все видели. Слава Богу, его увели!

— Увели, и он вам больше не помешает и не потревожит, — заверил Курт. — Что ж, время уже обеденное, буду рад, если вы разделите с нами трапезу.

Я заметила, что теперь он держался несколько скованно, словно пытался найти в словах этикета какую-то опору. Только потом я поняла, в чем дело: раньше у Курта не было таких вот встреч с родственниками его жен. Он не защищал чью-то сестру и не садился за стол с тестем и тещей. Зато моя мать сориентировалась сразу же: сверкнув глазами в сторону отца и взглядом приказав ему подниматься с дивана, она обернулась к Курту с самой сладкой и теплой улыбкой и почти пропела:

— Как мы рады, мой дорогой, что наша Кайя теперь живет в таком замечательном доме, с таким достойным, с таким порядочным супругом! Что у вас подают к обеду?

— Сегодня, насколько я помню, будет индейка с клюквенным соусом, фаврской капустой и запеченным картофелем, — ответил Курт, и мать даже глаза прикрыла: индейка в нашем доме была праздничным, а не повседневным блюдом, и подавали ее, нарезав так тонко, что сквозь кусочки можно было читать.

За столом мы вели обычную светскую беседу о погоде, природе и скором наступлении нового года, и мать, быстро освоившись, сообщила:

— Что касается подарков, дорогой мой, то сразу говорю вам: не тратьте на выбор для нас много сил и времени. Сертификат в хороший табачный магазин будет идеален для вашего тестя, мне вполне подойдет какое-нибудь совершенно простое норковое манто, Мия как истинная мать отказывается от себя ради ребенка, а для Генри нужна хорошая зимняя одежда навырост и игрушки.

Я едва не поперхнулась индейкой, настолько лихо моя матушка взяла своего зятя в оборот. Да, я знала, что она не упустит ни своего, ни чужого, особенно в нынешних обстоятельствах, но и представить не могла, что она так сразу забудет о манерах. Но Курта, как видно, было этим не пронять: он отпил вина из бокала и сказал:

— Я, к сожалению, слишком занят по долгу службы и совершенно не имею времени, чтобы ходить по магазинам. Сделаем так: я закажу сертификаты для покупок, и вы сами приобретете все, что сочтете нужным. Договорились?

Отец покосился в его сторону так, словно поверить не мог, что Курт согласился тряхнуть кошельком, а не выставил новоиспеченных родственников за порог. Мать улыбнулась и кивнула.

— Какая замечательная мысль, мой дорогой! А что же подарить вам?

Улыбка Курта была по-светски теплой и могла обмануть моих родителей, но я чувствовала, что за ней есть только отстраненность.

— Ваша семья уже подарила мне Кайю, это главный подарок, — ответил он и дотронулся до моей руки. — В моих обстоятельствах странно было бы желать большего.

— Ах, это действительно тяжело, — вздохнула мать. Отец тем временем уверенно расправлялся со второй порцией, и я подумала, что Мия и Генри, которые тихо и спокойно ели картофель — единственные, за кого мне сейчас не стыдно. Впрочем, Курту все это не в новинку, если судить по выражению его лица. Родня его прежних жен наверняка трясла его, как грушу. Забираешь жизнь жены через год брака — так расплачивайся с родными за это!

Мне было жаль его. Очень-очень жаль. И стыдно было не меньше.

После десерта, когда мы распрощались в гостиной, и мои родные покинули дом, обсуждая, не стоит ли задуматься о ремонте в особняке Аберкромби, Курт по-дружески приобнял меня за плечи и поинтересовался:

— Кайя, ты не против, если я устрою маленький сюрприз для твоих родственников? Просто сюрприз, совершенно безобидный.

Глава 14

Курт

Я проснулся среди ночи от того, что ощутил на себе чей-то взгляд. Он был не злым, но очень строгим — так, бывало, смотрел отец, когда мы с сестрами проказничали.

Неужели призрак старого Мартина, который был хозяином этого дома два века назад, поднялся из могилы? Зима ведь, время такое, колдовское. Привидениям и духам не сидится спокойно, они отправляются к живым — для того и вешают еловые венки на двери, чтобы запах смолы и хвои их отпугнул.

Делая вид, что сплю, я бросил маленькое оценивающее заклинание. Да, активность была — но ко мне в гости заглянул не упырь, не оборотень, не подкустовный мрачник. Что-то безобидное.

— Фу! — фыркнул незваный гость и недовольно муркнул. Кот? Откуда? Я никогда не держал котов, мне хватало заклинания, которое отпугивало мышей и крыс. — Фу! Ведьмой воняет!

Он пришел в мой дом без спросу, да еще и недоволен! Вот как тут сохранять серьезное выражение лица? Я прикинул, откуда идет голос, сплел веревку заклинания, которая могла спутать этого строгого господина по всем лапам и открыл глаза.

На спинке кровати и в самом деле сидел кот. Огромный, самого свирепого и сурового вида, с зеленовато-золотыми глазами, он рассматривал меня так, словно это я вторгся в его дом. У него было короткое и массивное туловище с сильными лапами, а шерсть такой плотности и густоты я никогда не видел на обычных домашних кошках.

Плеймов кот. Точно. Ко мне пожаловала исключительная магическая диковинка: когда Август Плейм привез описание и шкуру этого кота из Парагонских степей, то его обвинили в мошенничестве.

— Ну и вонь! — продолжал кот. — Как тут жить? Как ты сам-то тут живешь, вот скажи мне?

— Это ты для начала скажи, кто ты таков, — возмутился я. Кот лизнул лапку, умыл физиономию и ответил:

— Парагонские мы. Исконные обитатели степей. Слышал песенку: котя, котя, котанай, люльку детскую качай? Вот это про нас.

— Парагонские степи за три тысячи миль отсюда, — сообщил я. Кот невольно начал мне нравиться. Если Мия и Генри будут приходить в гости, то мальчику будет, с кем поиграть.

— Прогнали наше племя, — с достоинством произнес кот. — Пошли мы, куда придется, я вот этот дом выбрал. Буду теперь тут жить.

Я невольно рассмеялся, и кот посмотрел так, словно собирался задать мне хорошую трепку. Тот, кто смеется над магическим животным, попавшим в беду, достоин только хорошей трепки, которая научит его уму-разуму.

— Если ты не заметил, то я тебя не приглашал, — сообщил я с самым невинным видом. Кот выразительно завел глаза к потолку.

— А я тебя и не спрашивал. Это порода наша такая, живем там, где выберем.

— А если хозяева против? — нет, этот кот определенно мне нравился. Теперь он смотрел на меня, как на скорбного разумом.

— Ты хоть думай, что говоришь, как такой кот может не нравиться? — спросил он. — Вот Жарга пришла в один дом, да там и окотилась. Так и живут теперь: она и шесть котят.

Вот счастье-то привалило! Шерстяная захватчица нашла себе рабов с жильем.

— Но ведьмин запах это просто фу, — продолжал кот. — Я не понимаю, как ты с ней живешь и не чуешь? Вот, нарочно зашел взглянуть на такого. Может, у тебя насморк?

— А меня ты не чуешь? — осведомился я. — Не видишь, кто я?

— Вижу и чую, — солидным тоном откликнулся кот. — Но ваш брат из нашего жира зелья не варил. А ведьмы варят. Кстати, меня зовут Евтей. За хвост не хватать, поперек шерсти не гладить. Ем я мясо, творог и огурцы иногда в охотку. Спать буду, где теплее.

У этого Евтея явно была фамилия Аберкромби, он выражал свои требования с той же небрежностью, с которой моя теща говорила о подарках. Ты обязан подчиниться и выполнить, твое мнение при этом никого не интересует.

Впрочем, у меня нет проблем с тем, чтобы купить кусок свинины для кота. Магические животные приносят удачу — может и Евтей поможет избавиться от летунницы.

— Ладно, оставайся, — сказал я, и кот довольно муркнул и распорядился:

— Мясо и творог можешь дать прямо сейчас. И подогретое молоко тоже.

Это было сказано таким тоном, словно незваный гость сетовал на мою нерасторопность. Тут голодный и несчастный котинька страдает, а хозяин дома и не шевелится его угостить и приголубить.

Наверно, скоро выяснится, что это не кот живет у меня, а я внаглую занимаю его дом.

— Хорошо, пойдем на кухню, — согласился я и выбрался из-под одеяла. Кот спрыгнул со спинки кровати, довольно муркнул и даже снизошел до того, что потерся о мою ногу. Мы спустились со второго этажа, и я увидел, что на кухне горит свет.

Евтей скорчил презрительную гримасу.

— Фу! Ведьма!

Значит, Кайе не спалось. Мы вошли на кухню, и я увидел, что моя седьмая жена пьет чай с пирожным. Увидев меня, она вздохнула и призналась:

— Не могу заснуть. Столько всего за это время… ой, котик!

Ее усталое лицо озарило радостью. Евтей и охнуть не успел: Кайя подхватила его на руки и стала обнимать и тискать. Кот недовольно фыркал, мурчал и урчал, но не выпускал когтей. Было видно, что он доволен.

— Все, пусти, пусти! — приказал он, и от удивления Кайя разжала руки, и Евтей грохнулся на пол. Вскочил, встряхнулся всей своей богатой шубой, недовольно муркнул: — Ну вот что за манеры у тебя, ведьма ты этакая? А если бы я убился?

Я достал из морозильного шкафа кусок мяса — Евтей оценил его размер и посмотрел на меня с такой горькой укоризной, что в самом деле стало бы стыдно — кому угодно, кроме меня.

— Говорящий кот! — воскликнула Кайя. Присев на корточки рядом с Евтеем, она погладила его по голове, и вот чудеса! кот довольно прикрыл глаза и заурчал. — Курт, откуда он у тебя?

— Сам пришел, — ответил я, сервируя мясо и творог на тарелках. — Беженец из Парагонской степи, теперь будет жить с нами. Это плеймов кот, магическое животное.

— Потрясающе! — восхищенно промолвила Кайя, и тут Евтей выдал фокус: развалился на полу, показывая светло-серое пузо, и распорядился:

— Можешь погладить, ведьма, ладно уж.

Я вынул бутылку молока и решил, что для такого, как Евтей, нужна не чашка или миска, а целая кастрюля. Кайя принялась ласково гладить кошачий живот и вдруг Евтей извернулся и схватил ее за руку всеми лапами.

— Попалась! — довольно воскликнул он. — Попалась в пузную ловушку!

Кайя рассмеялась, и я вдруг понял, что в моем доме никогда не смеялись вот так: весело, искренне, непринужденно. Черная вуаль, которую смерть набросила на мой мир, вдруг скользнула в сторону — не отступила, но показала, что может уйти навсегда. В мире было счастье, тихая радость, тепло домашнего очага, и все это было моим. Наконец-то было.

— Гладить можешь, где хочешь, но за лапы и хвост не дергать, — кот выпустил руку Кайи и с видом короля в изгнании проследовал к тарелкам с ужином. Оценив их содержимое, он вздохнул: — Скудное у вас житьишко, конечно, ну да ничего, наладится. Сейчас вот отдохнем, хозяйством обзаведемся, заживем.

— Это такой дом ты называешь скудным житьишком? — удивилась Кайя, глядя по сторонам. Кот склонился над мясом и начал есть: быстро, бесшумно, очень аккуратно.

— Он это для пущей строгости, — объяснил я, — чтобы мы с тобой быстрее поняли, кто тут настоящий хозяин.

— Кот это теплота и милота, — с самым важным видом сообщил Евтей. — Только вот у вас еще и оборотнем воняет.

— У меня есть знакомый оборотень, — ответил я. Кот прошел к молоку, и я понял, что правильно решил взять кастрюлю. Когда она опустела, Евтей очень выразительно посмотрел на меня и вздохнул.

— Вот как вы вообще такие живете? Ты инквизитор, она ведьма, и с вами еще оборотень приятельствует. Неудивительно, что скудненько тут у вас.

Кайя не дала коту разглагольствовать дальше: снова подхватила его на руки и принялась тискать, гладить и качать. Евтей сразу же забыл про все свои нравоучения: он прикрыл глаза, довольно замурлыкал и сообщил:

— Ничего-ничего. Я за вас возьмусь, как следует. Заживете, как в раю небесном.

— Это голые, босые и с одним яблоком на двоих? — не выдержал я, вспомнив историю о прародителях, которые ходили по райскому саду в своей первозданной наготе и делили пополам все плоды. Евтей посмотрел снисходительно, словно учитель на ученика.

— Веселый ты парнишка, — сказал он. — Это хорошо, это мне нравится. Там у вас в гостиной я диванчик заприметил, мне как раз подойдет. Только еще и одеяло принесите.

— Не наглей, — посоветовал я. Диванчик ему. Прошлого века, с золотой вышивкой по шелку. Да-да, только для кошачьей морды и покупалось. — И только попробуй когти о мебель точить, мигом на выход налажу. А то гляньте, житьишко ему не нравится. Будет тебе в сугробе житьишко, там покомандуешь.

Евтей смиренно вздохнул и посмотрел на меня, подпустив слезу в очи. Взгляните, люди добрые, как тут котиньку тиранят и обижают. Да-да. Изо всех сил тираним мясом и творогом. Кайя покачала его на руках, словно хотела утешить.

— А я все жду, когда же ты покажешь, кто в норе главный, — произнес Евтей. — Показал, молодец. За корм спасибо. А так знай: кот велик, и он не требует перин. Ему вполне достаточно угла.

Он спрыгнул с рук Кайи и величаво проследовал в гостиную, где в самом деле занял уголок возле камина — довольно вытянулся, раскидал лапы. Кайя не сводила с его восхищенного взгляда, и я был с ней согласен: такой суровый пушистый кот не может не нравиться.

— Спать буду тут, жить буду тут, ходить буду везде, — поставил нас в известность Евтей. — С оборотнем вашим познакомлюсь. А вот эту бабочку у тебя из груди надо выцарапать. Дрянная штука, сильнее всего воняет.

— Ты видишь летунницу? — спросил я. Кажется, в груди что-то шевельнулось, словно бабочка раскрыла и вновь сложила крылья. Кайя посмотрела на кота с удивленной надеждой.

— Конечно, вижу, что б мне ее не видеть? — Евтей потянулся всем телом, вытянул лапищи и заурчал. — У нас в степях много таких гадин было после войны. Ведьмы их очень любят, приходили собирать. И нас ловили, жирок наш им для зелий очень нужен.

— Война? — спросил я, понимая, что схватил нитку, которая приведет меня к правде. — Это Малая Мелетонская, когда орки вторглись из Гарахии!

Вот и степи, чей запах почуял Манфред…

— Не знаю, насколько она у вас малая, а нам по самые уши хватило, — буркнул кот. А я стоял, глядя то на него, то на Кайю, и во мне все дрожало и звенело.

Анжелина не подсаживала мне летунницу, она никогда не покидала родных краев. Это сделал тот, кто был в Парагонских степях сразу после войны с орками. Тот, кто увидел черных бабочек, чьи крылья отливали синевой.

Тот, кто взял их, чтобы отомстить своему врагу. Его горя и ненависти было недостаточно, чтобы породить летунницу — но он нашел, где ее взять.

Глава 15

Кайя

Персиваль Коллинз прислал птичку ранним утром — приглашал нас с Куртом посетить академию наук. Мой муж по отчаянию интересовал его как носитель уникального червя проклятия, а я — как та, которая сумела проявить эту дрянь.

Академия наук была огромным помпезным зданием в центре столицы. Когда наш экипаж остановился у изящных завитков ограды, и я вышла на тротуар, то невольно ощутила трепет, увидев величественную громаду, которая возвышалась над столицей. Огромные окна, бесчисленные статуи великих ученых в узких нишах стен, колонны, торжественно поднятые знамена — тут было, от чего оробеть. И было еще кое-что: от дворца академии наук шел тяжкий дух опасности, который заставлял опускать голову как можно ниже и смотреть себе под ноги, а не по сторонам. Я невольно сжала руку Курта, когда мы двинулись к ступеням. Здесь, в бесчисленных кабинетах и лабораториях, много веков пытали и изучали таких, как я.

Я читала об этом в книгах. Ученые пытались определить истоки и суть ведьмовства. Понять, как из обычного человека, наделенного волшебным даром, вдруг создается ведьма. Что такое случается, что его сила пропитывается злом и тьмой?

Во мне не было ни зла, ни тьмы. Я не колдовала и не собиралась этого делать, но какая-то общая память поколений замученных здесь ведьм подсказывала: веди себя тихо, очень тихо, и сможешь выбраться отсюда живой.

Даже Курт не поможет, если что-то вдруг пойдет не так. Я чувствовала себя мышью, которая шла в мышеловку и надеялась, что сумеет выбраться из нее живой.

— Волнуешься? — негромко спросил Курт, когда мы вошли в огромный светлый холл, пронизанный солнечными морозными лучами. Охранник взял наши документы и принялся переписывать имена в книгу приема посетителей. Я поежилась.

— Да, немножко есть. Все это очень давит.

— На меня тоже, — признался Курт, — но надо просто немного потерпеть. Потом обещаю придумать что-нибудь хорошее.

— Это радует, — я постаралась улыбнуться и выглядеть спокойно и непринужденно, как человек, который не замышляет ничего дурного и не привлекает лишнего внимания. Мы получили документы обратно и пошли к широкой лестнице на второй этаж. Обитатели дворца, ученые академики в дорогих темно-серых сюртуках, их слуги и помощники в белых халатах, смотрели на нас с нескрываемым любопытством, и мне показалось, что Курт ведет меня к зубному врачу. Обстановка там была примерно такая же.

Когда-то давным-давно, еще в детстве, меня ставили на учет. Мы с мамой пришли в академию, долго сидели в очереди у кабинета в компании других девочек и мам, и я успела испугаться так, что с трудом сдерживала слезы. Но все прошло совсем не так, как я успела себе навоображать. Не было ни пыток, ни инструментов для выдирания ногтей, ни ножей для срезания кожи — просто немолодой господин в белом халате поздоровался со мной и матерью, посветил заклинанием мне в глаза, заполнил карточку и дал петушка на палочке за то, что я не плакала. Сейчас, когда мы с Куртом поднимались по ступенькам из нежно-розового мрамора, детское воспоминание вдруг вернулось и заставило меня расправить плечи.

Я не делала ничего плохого ни тогда, ни теперь. Меня не за что было пытать и мучить.

Персиваль Коллинз оказался низеньким и тощим, похожим на сказочного гнома, который живет в часах. Судя по его лицу, он был ровесником моего отца — когда он увидел нас, то его бледные щеки разрумянились, в черных глазах появился энергичный блеск, а бесчисленные колокольчики в совершенно седых косах — а кос было не меньше дюжины — весело зазвенели.

— Доброе утро, доброе! — воскликнул он, поднимаясь из-за стола и крепко пожимая нам руки. — Кто бы мог подумать! Jankurano occolitucurs, чешуекрылое с полным превращением!

От него так и шел дух силы и желания исследовать неизвестное. Я представила, как Коллинз отважно идет по джунглям, прорубая себе путь через растительную стену коротким мачете и отгоняя ягуаров и пигмеев боевыми заклинаниями — он вдруг поймал мой взгляд и улыбнулся.

— Что, ухватили нитку моего путешествия в Латуранию? Бывал, бывал там, как раз изучал occoliticurs manthia, но им, конечно, далеко до тех красавиц, которых прислал ваш муж. Мантийные бабочки почти безвредны.

— Господин Персиваль всегда очень ярко думает, — объяснил Курт, опускаясь на небольшой диван. Я села рядом с ним — на стене как раз напротив нас красовалась деревянная маска какого-то монстра, и мне почудилось, что красный язык в его пасти шевельнулся. — Многие могут ловить его воспоминания.

— А, понятно, — ответила я, стараясь сохранять непринужденный вид, но честно говоря, это было очень трудно. Кабинет академика мог произвести впечатление. Были тут и бесчисленные книжные шкафы, и диковинки вроде масок невиданных чудовищ, и прозрачные шары, парившие над столами, которые были заставлены колбами, банками и пробирками всех размеров и форм. В шарах плавали крошечные существа с прозрачными крылышками — от их взмахов шар наполнялся золотым свечением.

Но и здесь чувствовалось, что новый год не за горами. На широком подоконнике красовался горшок с маленькой елкой. Коллинз украсил ее серебристой мишурой и алыми шарами размером с ноготь на моем мизинце. Возле основания елки были положены бумажные кубики с лентами — игрушечные коробки с подарками. Когда-то родители ставили такие же маленькие елки для нас с Мией — от кабинета теперь пахло не опасностью, а воспоминаниями детства и надеждой.

— Такую бабочку когда-то называли летунницей, — сообщил Коллинз. Пройдя к соседнему столу, он взял стеклянный квадрат, и я увидела, что к нему прикреплена одна из тех летунниц, которых Курт вчера передал в банке. Крылья бабочки были наполнены живым блеском, но сама она не шевелилась. — Несколько столетий никто о них не слышал, и все ученые уверены, что таких червей проклятия больше не существует. Считается, что они вымерли.

— Удивляюсь, как вы ее не заметили во мне и моих покойных женах, когда исследовали, — в голосе Курта звучал чистый мед, но было ясно, что он хочет поддеть академика, да побольнее. Но это не удалось: Коллинз потряс стекляшкой с летунницей и сообщил:

— Неудивительно, что мы ее не заметили! Вот, взгляните! Эти усики рассыпают заклинание маскировки! Это природная магия, и очень сильная. Все правильно, дорогой друг: летунница маскируется, чтобы попасть в жертву и не быть обнаруженной. Даже если ее будут искать уважаемые академики.

Курт поднялся с дивана и они с Коллинзом вооружились лупами и принялись изучать летунницу. Я машинально прижала руку к груди, словно летунница могла бы вырваться из своего стеклянного плена и атаковать меня.

Но получается, пока она этого не делает — я свободна? Я не умру, даже если за год не найдется средство избавиться от нее?

— Смотрите, вот они! — Коллинз выглядел полностью поглощенным своим исследованием. Бабочка захватила его и покорила. — Когда летунница находится в жертве, то эти усики ее маскируют. Видите, от них идет прикрывающий поток? Ваша супруга ведьма, и заклинания вошли в противоречие с ее магическим полем. Так она и проявилась, эта красавица. Нам очень повезло! Это огромное событие для мировой науки!

Курт отошел от стола — он был бледен, словно полотно. Я даже испугалась за него.

— То есть, — глухо произнес он, — если вы знаете, что она такое, то сможете меня от нее избавить?

Коллинз посмотрел на него с искренним сочувствием, и у меня что-то дрогнуло в душе. Мы были знакомы совсем немного, но я успела проникнуться к своему вынужденному мужу тем теплом, которое соединяет хороших людей.

Да, он был хорошим человеком. И да, мне было жаль его. Он не был негодяем или мерзавцем, он заслуживал понимания и любви. Курт сделал все, чтобы найти решение, и не его вина, что он не смог отыскать правильный ответ.

Как только я подумала о любви, то моя внутренняя дрожь сменилась жаром. Нет, я, конечно, мечтала о любви, как и все девушки, но сейчас, в нашей ситуации, о ней было слишком страшно думать.

Курта ведь можно полюбить. Я это чувствовала.

Но нет, нет. Не надо.

— Убрать летунницу можно только если знаешь движения магического поля того, кто ее подсадил. Или убить его. В архиве остались оттиски Анжелины, этого хватило бы, но… — Коллинз сделал паузу и добавил: — Это не она. Вас наградил этой пакостью кто-то другой, прикрываясь тем, что ведьма проклинала вас с костра. Ему выдался случай, и он его не упустил.

Курт понимающе кивнул. Справившись с волнением, я подумала, что теперь обретение истинной любви не сработает. Надо было искать другой способ избавления от летунницы.

— Я примерно представляю, кто это может быть. Мужчина, бывший военный с сильным даром, но законопослушный, нигде и никогда своего дара не проявлял, сражался во время Малой Мелетонской в Парагонских степях. У меня есть свидетели того, что в то время там было очень много летунниц. Он подобрал одну из них.

Коллинз торжествующе улыбнулся.

— Тогда чего же проще, друг мой? Отправляем официальный совместный запрос в следственный комитет и ищем того, кто подпадает под ваше описание и тогда жил в тех местах, где отметилась Анжелина. Придется, конечно, подождать, но голубчика сцапают, а там и до вашего освобождения недалеко.

Курт понимающе кивнул. Бледность отступила, и мне вдруг очень захотелось взять его за руку. Просто для того, чтобы ему стало ясно: он не один. Мы обязательно выстоим и спасемся.

— Вряд ли он будет сидеть где-то на окраинах, — ответил Курт. — Он в столице, я в этом не сомневаюсь. Ему нужно смотреть на дело своих рук. Ему нужно видеть, как я хороню своих жен.

Он был прав: без личного созерцания горя Курта мститель бы не обошелся.

— Кто-то из слуг? — живо предположил Коллинз. Сразу было видно настоящего ученого— он тотчас же взялся за решение научной задачи и не собирался выпускать ее из рук, пока не добьется результата. — Или, может быть, какой-то из ваших коллег?

— Нет, — покачал головой Курт. — Если бы это был коллега, то в ней нашлись бы его оттиски. У нас, инквизиторов, особые нити магии. И слуги — тоже нет. Я знаю всех их много лет и доверяю каждому, как себе.

— Сосед? Слуга соседа? — спросил Коллинз. — Впрочем, это уже детали. Давайте-ка составим запрос, и пусть этим занимается следственный комитет. Это, в конце концов, их прямая задача.

На том и порешили. Мы с Куртом покинули академию — когда в лицо ударил морозный свежий ветер, то меня невольно окатило тем восторгом, который ощущаешь разве что в детстве, когда зима несет тебе катания с горки, сказки у камина, коньки и гадания на ореховых скорлупках, что обещают богатую жизнь и прекрасного принца. Что ж, у нас по-прежнему была надежда, мы хоть примерно знали, кого искать, и новые бабочки пока не выбрались из груди Курта.

— Если он рядом, то знает, что ты достал из меня летунницу, — сказала я, когда мы пошли по улице. — Мог выследить нас вчера, когда мы относили банку с бабочками.

— Это меня и пугает, — признался Курт. — Впрочем, это и хорошо. Раз он все видит, то обязательно совершит ошибку. На этой ошибке я его и поймаю. А сейчас, — он вынул из кармана луковку часов и, уточнив время, довольно кивнул, — как насчет хорошего обеда в приятной компании? У Хейди скоро будут накрывать на стол, и она всегда рада гостям.

Глава 16

Кайя

Я невольно разволновалась — все-таки знакомство с членами семьи моего мужа, настоящее знакомство, а не короткая встреча на горке, когда Курт ловил Манфреда и девочку. Дом сестры Курта располагался в Каларгане, очень приличном районе, где всегда жила столичная интеллигенция, писатели и актеры. Когда мы с Куртом вошли в просторную светлую гостиную, где на ковре играла малышня, то мой муж по отчаянию негромко осведомился:

— Робеешь?

— Немного, — призналась я. Я не была из тех барышень, которым сам бес не брат и которые открывают ногой двери в любое помещение. Когда ты ведьма, пусть даже законопослушная, то невольно будешь робеть, приходя к кому-то в гости. Меня еще немного тревожил вопрос: представлял ли Курт своих жен своим сестрам раньше?

Почему я вообще волнуюсь? Это просто некое подобие деловой встречи — я ведь не настоящая жена, это всего лишь брак отчаяния по контракту. Каждый получает то, что хочет.

Интересно, какие проблемы своих прежних жен решал Курт? Впрочем, нет, неинтересно. Когда ты ныряешь в брак отчаяния, то понимаешь, что можешь и не вынырнуть.

— И незачем, Хейди тебе понравится, — ответил Курт, и я невольно оценила такой подход. Не я понравлюсь его сестре, а она мне.

Я важна. Мои чувства и состояние были важны — и Курт посмотрел на меня так, словно я имела значение сама по себе, а не потому, что у нас договорной брак.

Это тоже было что-то такое, о чем я боялась думать.

Хейди вышла из маленького кабинета, примыкавшего к гостиной, с улыбкой обняла брата. Была она невысокая, светлокосая и улыбчивая — люди с таким добрым выражением лица не носят камня за пазухой. Хотя я, возможно, просто плохо понимала, как идут дела в свете.

В конце концов, причем тут камень за пазухой? Нам с Хейди нечего делить, я для нее всего лишь седьмая жена несчастного брата…

Я окончательно растерялась.

— Наконец-то ты зашел, — не переставая улыбаться, сказала Хейди, усаживая нас на диван, обитый голубым шелком с цветочной вышивкой. На пестром ковре перед нами развернулась целая баталия: двое мальчиков устроили штурм крепости силами игрушечных солдатиков, а девочки-близняшки, совсем еще маленькие, организовали лазарет — впрочем, они не перебинтовывали славных военных, а пеленали их, и от всей картины веяло таким домашним уютом и теплом, что я невольно успокоилась.

— Да, вчера мы увиделись мельком, и я вас так и не познакомил, — произнес Курт и указал на меня. — Это Кайя, моя седьмая супруга. Есть неиллюзорная возможность того, что последняя. Это Хейди, моя сестра. Это Берта и Беттани, Макс и Николас.

Макс помахал мне солдатиком, зажатым в руке, Николас последовал его примеру. Девочки улыбнулись и пропели:

— Дастуйте!

— Очень рада познакомиться со всеми вами, — ответила я. Семья Хейди мне понравилась. Спокойные, добрые, не заносчивые люди — от каждого из них шла волна мягкой тишины и принятия человека таким, какой он есть. Возможно, Багровый Первоцвет отдыхал с ними душой. Здесь, в этой гостиной, он был не чудовищем, а просто братом и дядей, просто человеком.

— Так что же оборотень? — спросила Хейди. Курт только рукой махнул.

— Выпил, хотя ему нельзя. Алкоголь вошел в конфликт с лекарством, и он обратился. Ничего плохого не замышлял, в самом деле решил покатать девочку с горки… и он помог мне с моей проблемой.

Хейди ахнула, прижала ладонь ко рту и дотронулась до колена брата. Когда-то все они так же сидели на ковре, погруженные в мир своих детских игр, и Курт был главным, тем, кто придумывал самое интересное и приходил на помощь, когда та была нужна. И вот теперь, когда он сам уже много лет тонул в своей беде, Хейди протягивала ему руку.

Он был не один. Он всегда это знал.

— Что-то удалось узнать? — встревоженно спросила она.

— Во мне червь проклятия, который размножается, перепрыгивая на мою жену, — четко отрапортовал Курт, словно находился на докладе у начальства. — Кайя оказалась ведьмой, он вступил с ней в конфликт и был обнаружен. Пока второй перенос не произошел, червь боится ее. Я примерно понимаю, как выглядит тот человек, который меня проклял.

Хейди снова ахнула.

— То есть, это не Анжелина? — спросила она. — Кто-то другой?

— Да. Военный, который сражался во время Малой Мелетонской в Парагонских степях. Он был свидетелем того, что случилось с Анжелиной. Он меня ненавидит, и я полагаю, что все это время он находится рядом. Ему надо смотреть и видеть, как умирают мои жены, и как я себя чувствую при этом.

Хейди понимающе закивала. Сейчас между ней и Куртом словно протянулись незримые нити родства не по крови, а по духу — соединили двух людей взаимным теплом и пониманием. Недаром Курт привел меня знакомить именно с этой сестрой — я увидела и поняла, что он не один.

И я тоже не буду одна, вдруг подумалось мне. Это была нелепая в своей наивности мысль, нелепая и твердая. Между нами был только брак отчаяния — но он вдруг сделался чем-то намного больше заключенного контракта.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Хейди и, обернувшись ко мне, обратилась запросто и на “ты”: — А ты как? Все в порядке?

Мы с Куртом переглянулись и вдруг рассмеялись от всей души, настолько сердечно это было сказано — просто, душевно, без привязки к этикету, который четко предписывает не задавать вопросы одновременно разным людям. Хейди поддержала нас, у нее был очень приятный смех, словно колокольчик.

— Все хорошо, — ответила я, и Курт поддержал: — Все хорошо. Но я чувствую в себе какую-то возню. Как у дантиста: вроде бы сделан обезболивающий укол, но все равно ощущаешь, как он возится в зубах.

Хейди понимающе кивнула, и я вдруг окончательно осознала, что именно окутывало меня все это время — это был настоящий семейный уют, тот, который рисуют на милых картинках в книгах. Это было принятие тебя таким, каков ты есть, со всеми достоинствами и изъянами, со всеми радостями и бедами. Этого нельзя было объяснить словами, я просто наконец-то почувствовала себя правильно, вот и все.

Когда нас пригласили в столовую, то Курт негромко спросил, склонившись ко мне:

— Ты видишь, кто она?

Хейди и няня усаживали детей за стол. В тарелках уже дымился куриный суп с тонкой лапшой и морковными звездочками. Я всмотрелась в сестру Курта, но не заметила в ней ничего подозрительного.

— Не вижу, — призналась я.

— Она сильнейшая природная ведьма, но ее дар был окуклен в младенчестве, — объяснил Курт. — Спит в ней, так глубоко, что вряд ли когда-то проснется. Поэтому она не носит зеленую ленту, но рядом с ней всегда хорошо и легко, в этом ее магия.

Я зачарованно уставилась на Хейди. Ведьма, вот оно что… И я пришла в ее дом, словно в свой собственный, и мне сейчас так спокойно, как давно уже не было. Все наконец-то шло, как надо.

— А где Гораций? — поинтересовался Курт, когда няня и Хейди повязали детям салфетки. — Он вроде бы всегда приходит к обеду?

— Не сегодня, его отправили в командировку в Кертахен, — Хейди села за стол напротив нас и добавила: — Гораций это мой муж. Журналист. Это хорошие деньги, но ради своих статей он может улететь куда-нибудь из дома даже в новогоднюю ночь.

Суп был выше всех похвал. Когда наши тарелки опустели, и служанка принесла курицу, запеченную с начинкой в тесте, то Курт вооружился ножом — по традиции мясо всегда нарезает мужчина — и спросил:

— Кстати, что тебе подарить на новый год?

Хейди только плечами пожала, зато малыши, которые все это время ели в полной тишине, заголосили хором. Нужен был новый отряд кавалерии и два отряда бронированной пехоты, лентяй паровоз уже плохо ездит, к замку нужна еще одна пристройка, а куклы стали такие неряхи, что им непременно понадобятся новые платья. Курт кивал, раскладывая куски курицы по тарелкам, и было видно, что ему очень хорошо в этой большой семье — здесь было все, чего его лишило проклятие. Он и сам мечтал о том, чтобы в доме звенел детский смех, чтобы можно было заказывать и выбирать подарки, любить, быть любимым, носить детей на руках и обнимать жену…

Мне стало жаль его так, что я едва не расплакалась.

— А мне купи ройсмановский набор для шитья, свежий. Вышел два дня назад, там картина с кораблем в море, — с улыбкой сказала Хейди. Никаких шуб, никаких сертификатов в дорогие магазины — контраст с моим семейством был просто разительным. Моя мать думала о том, как бы побольше вытрясти из выгодного зятя, пока есть возможность, как и матери его прежних жен, а Хейди было дорого внимание, а не суммы на ценниках. Курт кивнул и, вооружившись ножом и вилкой, ответил:

— Все запомнил. Завтра отправимся по магазинам.

— А твоя работа? — уточнила Хейди.

— Шеф знает, что я сейчас не самый лучший работник. Дал мне несколько дней опомниться и прийти в себя.

— Ну как всегда, — кивнула Хейди. — Пара дней до заключения брака и пара дней после.

Она опустила голову к тарелке, словно поняла, что сказала очень ранящую вещь. Я видела, как она любит и жалеет брата, и на меня вдруг накатила волна такой тоски, что глазам стало больно и горячо. Но почти сразу же она схлынула — Хейди смотрела прямо на меня, и тьма отступала.

Ее магия заключалась лишь в том, что она была добра. Добра, искренна, и не скрывала своей доброты.

Расставаться с этой семьей не хотелось. Вроде бы не случилось ничего особенного — просто обед и светские беседы позже, в гостиной — но я буквально плыла в теплых волнах чужой дружбы, пронизанных летним солнцем. Будто бы и зимы не было — когда мы с Куртом распрощались с Хейди и детьми и вышли на улицу, я удивленно поняла, что идет снег и город укутывается в пушистую белую шаль, прячет в ней нос, засыпает до весны. Надо же, недавно я ждала новый год, потом вышла замуж и утонула в отчаянии, а теперь снова жду, потому что у меня есть надежда…

— Кажется, ты о чем-то мечтаешь, — произнес Курт, и на его губах появилась мягкая спокойная улыбка. Я неопределенно пожала плечами.

— Так… думаю о хорошем и ни о чем. У тебя замечательная сестра.

— Да, у нее уютно, — согласился Курт, открывая передо мной дверь экипажа. Усаживаясь на скамью, я невольно подумала, что хозяином летунницы может быть, например, этот извозчик. Он всюду ездит с Куртом, он все видит и знает. Или одна из служанок. Или дворецкий.

— Послушай, а есть ли какой-то способ принять чужой облик? — спросила я, когда экипаж мягко покатил в сторону Синих песков. — Стать оборотнем, но превращаться не в животное, а в человека?

Курт вопросительно поднял бровь.

— Оборотень-человек? Никогда о таком не слышал.

— Я просто задумалась над тем, что хозяин летунницы может предстать кем-то другим. Хоть этим извозчиком, — объяснила я. Курт пожал плечами, но в умиротворенном взгляде вспыхнул золотой огонек — мой муж по отчаянию моментально собрался и был готов к работе.

— Про летунницу я тоже не слышал, а она, как оказалось, существует, — произнес он. — Пожалуй, надо послать птичку Манфреду… возможно, его дедушка что-то такое рассказывал.

Глава 17

Курт

Я отправил птичку оборотню, пока мы ехали домой, и, войдя в гостиную, услышал ворчливый голос Евтея:

— Ну вот что ты за балда такая? Сразу видно, псина. Что с тебя возьмешь? Недоделанная вы порода, собаки!

Ага, значит, Манфред уже пришел — получил птичку и не стал медлить. Пришел и попал под обстрел нового обитателя моего дома, который никому не давал спуску, особенно если гость приходил без съестных подарков и кланялся недостаточно низко. Евтей держался с видом истинного хозяина: сидел в кресле, как на троне, и вел воспитательную беседу — Кайя даже улыбнулась, когда увидела его, и я невольно заметил, что ей очень идет улыбка. Манфред устроился на краешке дивана, угрюмо глядя в пол. Видно, на него повлияла обстановка: после работы в порту и оборотнической жизни, не самой сытной и богатой, он чувствовал себя неуютно среди ковров, зеркал, картин и шелка мебельной обивки. Да еще и Евтей, который не переставал ворчать и бубнить, добавлял неприятностей — оборотень даже почесывался.

— Что случилось? — удивленно спросила Кайя. Кот снисходительно мурлыкнул и сообщил:

— Нет, вы только посмотрите на него! Этот обормот купил себе ботинки вместо валенок. Вот есть у него ум, хочу я вас спросить? Нету ума, ни крошечки не дадено, псина бестолковая.

— Я не псина, — пробормотал Манфред. — Я волк, между прочим.

— А псины от кого произошли? — сварливо поинтересовался Евтей. — От волков и народились. Одна вы бесполезная порода. Ну вот как ты у себя в порту в ботинках зимой будешь? Говорю же: валенки надо, да повыше, да с галошами.

Я чуть не рассмеялся: когда-то отец точно так же отчитывал меня, если я тратил немногочисленные карманные деньги на то, что он считал ненужным. Оборотень покраснел.

— Это по моде. У нас в директорской знаешь, какая фифа сидит? У-у-у, не знаешь, — вздохнул он. — Какие в валенках, те к ней даже не суются. Она на них фыркает, вроде тебя.

— И ты решил, что она на тебя не будет фыркать? Ты хоть валенки, хоть ботинки, хоть что надень, все одно балда! И учиться не желаешь у тех, кто поумнее.

Кайя рассмеялась — подошла к креслу, села, и Евтей с грациозностью, невероятной для его массивного коротколапого тела, перебрался к ней на колени и провозгласил:

— Вот это приличная, порядочная девушка. Я сказал, что буду творог, так она мне утром его и принесла. Ценю. Ну а ты что? — кот уставился на меня и с крайне строгим видом поинтересовался: — Дома котинька голодает, исхудал уже да отощал, а ты ему что принес?

— Смею заметить, не голодает, милорд, — Уильям подошел ко мне с подносом для писем: сегодня там было приглашение на бал к семейству Линдмарк. Прекрасно, сходим вместе с Кайей. — С утра его милость изволил съесть три стейка и курицу. Я отправил Миллу на рынок, наш творог закончился.

— И это ты называешь “котинька голодает”? — скептически осведомился я. Кот пожал широкими плечами, спрыгнул с колен Кайи и походкой короля проследовал к своему месту у камина: там уже стояла большая корзина с одеялом и лежало что-то, подозрительно похожее на игрушку, которые хозяева покупают собакам. Должно быть, кто-то из слуг принес для развлечения владыки.

— Кот велик, и он не требует паюсной икры, — сообщил Евтей. — Ему вполне достаточно куриного крылышка.

— Вот и будет тебе крылышко на день, — ледяным тоном довел я до его сведения. — Веди себя прилично и не высказывайся по поводу моих гостей.

Евтей нырнул под одеяло, зажмурил глаза, и по гостиной почти сразу же разлился богатырский храп. Манфред уважительно покачал головой.

— Птичку-то я получил, — сказал он и продемонстрировал мое послание, — и сразу к вам. А он враз меня взял в оборот. Мол, что это ты, мил-человек, зимой в ботинках ходишь, а не в сапогах или валенках. Слово за слово, да и так расчистил меня, как разве что матушка с отцом вышивали гладью.

— Что поделать, плеймовы коты живут там, где выбирают сами, — вздохнул я. — И изгнать их нельзя, навлечешь неудачу на жилище, а у нас и без того хлопот полон рот. Скажи-ка вот что: есть ли у оборотней возможность превратиться не в зверя, а в другого человека?

— Чужой облик принять? — уточнил Манфред.

Я кивнул и заметил, как Кайя снова напряглась, будто в ней натянулась тонкая струна. Мне почти слышался далекий нежный звон. Оборотень посмотрел по сторонам так, словно кто-то мог нас подслушивать, и негромко сказал:

— Только Господом Богом вас заклинаю: никому об этом ни слова, ни полслова. Если наши узнают, что я вам что-то об этом рассказал, сожрут. В прямом смысле сожрут, с потрохами и шкурой.

Где-то в груди разлился холод, который тотчас же сменился жаром. Все, что случилось со мной за эти дни, было цепью случайностей, которая тянулась от Кайи — но все эти случайности вели меня к избавлению от проклятия. Неужели я и в самом деле скоро стану свободным? Исцелюсь от тьмы в душе, перестану жить с бесконечным чувством вины, начну то новое и хорошее, о чем мечтал все эти годы?

— Значит, способ есть, — негромко сказала Кайя, и оборотень кивнул.

— Есть. Наши его передают от отца к сыну, как одну из заветных тайн. Если хочешь перекинуться не в зверя, а в человека, то на растущую луну должен хлебнуть его крови и намазаться его жиром. Тот, в кого ваш лиходей перекинулся, давным-давно мертв. Но это очень плохое дело, гнилое. От такого нет ни прощения, ни покаяния. Сразу в пекло.

Я невольно посмотрел по сторонам, и над пальцами заструились нити боевого заклинания, готового к броску — они пробудились сами по себе, наполняя руку тяжестью. Человек, который меня проклял, мог сейчас быть в моем доме — и я верил ему, а он носил на себе чужой облик и все эти годы втайне смеялся над моим горем и наслаждался им.

— Как определить? — спросил я. Евтей всхрапнул в корзине так, что все мы вздрогнули. Манфред покачал головой: мол, силен котейко!

— Никак не определить. Разве что я пройду по дому, попробую вынюхать. Но это мне надо перекинуться.

Я кивнул, быстро сходил в кабинет за зеленым бланком и, вернувшись, принялся выписывать разрешение — пусть будет на всякий случай. Наверно, такого никогда не было и быть не могло: оборотень принимал животный вид с официального позволения инквизиции в целях расследования. Когда все закончится, оформлю для Манфреда представление к ордену. Пусть ему улыбнется та фифа, которая терпеть не может мужчин в валенках.

— Вот, — сказал я и протянул оборотню разрешение. Тот нахмурился, вчитался в написанное и удивленно уставился на меня. — Официально дозволяю тебе снять человеческий облик и применю ряд заклинаний для стабилизации.

Манфред смотрел так, словно никак не мог поверить в то, что все это происходит с ним здесь и сейчас. Я полностью разделял его растерянность.

— Только это, я тогда еще и ботинки сниму, — произнес он. — Жалко будет, если порвутся.

Я кивнул и указал Кайе на угол, в котором спал Евтей. Когда в доме оборотень, то лучше держаться у огня — оборотни его боятся. Кайя послушно встала там, где было велено, и я энергично растер ладони, активируя освобождающее заклинание.

Оборотень перекинулся так быстро, что я не успел отпрянуть. Вроде бы только что с дивана поднимался угрюмый растрепанный мужичок — и вот прямо передо мной воздвиглась громадина зверя.

Гостиную наполнило запахом шкуры. Оборотень медленно обнюхивал мое лицо, и я повторял себе: не бежать, не делать резких движений, не делать ничего, что может вызвать агрессию. Сейчас, в зверином виде, Манфред с трудом помнит то, о чем мы договорились, и надо удержать его в спокойном состоянии.

Евтей проснулся и с нервным визгом вылетел из корзины в руки Кайи. Моя седьмая жена прижала к себе кота — но страха в ней почти не было. Оборотень фыркнул и плавно скользнув в сторону, упругим шагом двинулся в сторону столовой. Я обошел его, пошел впереди и громко и отчетливо произнес:

— Идет особая операция под патронажем инквизиции. Всем оставаться на местах, не кричать, не дергаться!

Служанка накрывала на стол — не знаю, каким святым Господним чудом она удержалась на ногах и не выронила тарелку, которую ставила на скатерть. По ее лицу разлился ужас, зубы нервно заклацали. Уильям, который в этот момент выходил из кухни, застыл на месте, побледнел и медленно проговорил:

— У вас гость, милорд? Он будет мясо в меду?

— Не шевелитесь, сделайте милость, — произнес я. Из гостиной донеслось икание и жалобный голос Евтея: “Я спал, а он вдруг вон как, а я его псиной ругал, а он теперь вон что…” Манфред бесшумно шагнул к служанке, обнюхал ее лицо и руки и, покосившись в мою сторону, мотнул головой: нет.

Девушка рухнула в обморок, распластавшись на ковре. Манфред приблизился к Уильяму, шумно втянул воздух у его лица. Дворецкий держался с завидной стойкостью — он смотрел так, словно в столовую вошла не слишком воспитанная собака, а не существо, способное отхватить ему голову непринужденным движением челюстей. Когда оборотень вновь отрицательно качнул головой, Уильям прикрыл глаза и сказал:

— Позвольте, я приведу остальных слуг. Так будет проще.

Приводить почти никого не требовалось: все, кроме моего извозчика, уже толпились в дверях кухни, оторопело глядя на оборотня. Джереми, мой камердинер, нервно дергал узел темно-синего галстука и бормотал молитву трясущимися губами, экономка и кухарка покачивались, готовясь лишиться чувств. Уильям нервным движением провел ладонями по лицу и произнес:

— Джереми, иди. Не бойся, он не кусает.

На негнущихся ногах Джереми приблизился к дворецкому, и я мельком подумал, что в ближайшие пару дней некому будет чистить мою обувь: камердинер явно нуждался в помощи врача. Оборотень обнюхал его лицо, фыркнул и мотнул башкой: не то — Джереми вылетел из столовой с такой скоростью, что обогнал бы любого чемпиона на скачках.

— Клоди? — у Уильяма дрожали руки, но он всеми силами старался сохранять спокойный вид. Ну да, в столовой оборотень, так и что с того? Совершенно нечему удивляться и уж тем более не следует нервничать и плакать от страха. Дело житейское и самое обычное.

Экономка сделала шаг вперед, но Манфред даже принюхиваться не стал — он равнодушно посмотрел на нее и шагнул в сторону кухарки. Эмма издала короткий полувсхлип-полувздох и почти без чувств привалилась к дверному косяку. Оборотень обнюхал ее руки и вдруг зафырчал, заурчал и с грохотом обрушился на пол, приглашая кухарку погладить пузо.

— Маленький, ты кушать хочешь? — едва слышно пролепетала Эмма и объяснила, посмотрев в мою сторону: — От меня же едой пахнет, вот он и… Едулечки дать, маленький?

По столовой прошла волна ветра, Манфред поднялся с пола уже в человеческом виде и, обернувшись ко мне, поведал:

— Ваша милость, все они нормальные. Обычные люди.

Потом он повернулся к Эмме, поцеловал ей руку и почти пропел:

— Едулечки — да. Видите ли, милая красавица, голодный я — ну просто как собака!

Глава 18

Кайя

Потом, после сытного обеда, больше похожего на ранний ужин, Манфред обернулся еще раз — изучил слуг и кучера, но ничего не обнаружил. Евтей, которого оборотень впечатлил до глубины души, спрятался под диваном и бормотал оттуда:

— Вот тебе и псина… Да он зубищами клацнет, так и дух вон! И как это можно додуматься, такую харю в дом пустить! Тут теперь все собачатиной провоняет! Да он небось и по нужде ходит, где придется, а не где велено!

Манфред лишь улыбался на его ворчание да смотрел влюбленным взглядом на кухарку. Сразу было видно, что она покорила его до глубины души. Эмма, светловолосая пышная красавица, еще не до конца пришла в себя после встречи с оборотнем в доме и едва слышно говорила:

— От меня же едой пахнет… вот он и обрадовался. Ты кушай, кушай, не стесняйся.

— С удовольствием! — Манфред сиял, словно майское солнышко. — Из таких дивных ручек я, наверно, и уголь съем!

Курт выглядел разочарованным и усталым. За обедом он нарезал мясо, но не съел ни кусочка — мой муж по отчаянию смотрел куда-то в пустоту, словно пытался найти ответы на все вопросы и никак не мог этого сделать. Когда обед закончился и мы вышли в гостиную провожать оборотня, то я взяла Курта за руку и негромко сказала:

— Это же хорошо. Ты по-прежнему можешь им доверять.

Курт словно бы очнулся от моего голоса — он посмотрел на меня, кивнул и откликнулся:

— Да, но я все же ждал другого. Что все кончится прямо сегодня.

Я понимающе кивнула — чего скрывать, я ждала того же самого. С другой стороны, хорошо, что люди, которые жили в доме, все-таки были людьми, а не чудовищем, которое надело чью-то маску. Мне страшно было представить, что кто-то, переполненный лютой жестокостью, ходит в этом доме и смотрит на меня.

Все равно он был рядом. Иногда мне начинало казаться, что я чувствую его взгляд на затылке.

— Едулечки ему, — пробурчал Евтей, выбираясь из-под дивана после ухода оборотня. — Его бы оглоблей поперек спины, чтобы не пугал! А то псине этой едулечки, а котик голодает, а никому и дела нет! Хоть бы кто мясца кусочек предложил.

Мы с Куртом невольно рассмеялись, до того обиженным и важным выглядел Евтей. До голодающего ему было еще очень далеко: густая шерсть лоснилась, круглая физиономия была свирепой и довольной. Увидев, что от нас не дождешься сочувствия, кот с важным видом отправился на инспекцию кухни, и вскоре мы услышали:

— Я собачьи объедки добирать не намерен. Мне мою собственную порцию, приличную и порядочную, да побыстрее. Вот что вы за народ такой, наверно, и не вспомнили, что котинька тут с голоду умирает!

— Да, вроде бы пока можно успокоиться, — вздохнул Курт. — Все, кого я считаю своими, по-прежнему свои. Чем займешься вечером?

Я только теперь поняла, что уже наступил вечер — мир за окнами обрел густую сиреневую глубину, озаренную золотом фонарей. Обычно в такие зимние вечера мы с Мией отправлялись на прогулку, покупали медовые пряники и, вернувшись домой, устраивали чаепитие со страшными историями на закуску. Курт вряд ли присоединился бы ко мне — страшных историй у него хватало по долгу службы, да и сейчас он выглядел таким осунувшимся и изможденным, что я искренне сказала:

— Пойду прогуляюсь, куплю медовых пряников. А тебе советую полежать, ты бледный.

Курт усмехнулся, но в его глазах по-прежнему были темень и тоска. Что он чувствовал сейчас, когда летунница сидела у него в груди и боялась вырываться на свободу? Черные бабочки раскрывали и закрывали крылья, выделяя яд…

Я поежилась. Захотелось выйти на воздух, проветрить голову, выгнать из нее дурные мысли.

— Ты заботишься обо мне? — поинтересовался Курт, словно хотел проверить собственные мысли на этот счет.

— Конечно. Ты хороший человек, ты мне близок, и дело не только в нашем контракте… — выпалила я и тотчас же захотела стукнуть себя по голове. Как обычно, язык убежал вперед ума, как обычно, из этого не вышло ничего хорошего. Ну да, мой муж по отчаянию хороший человек, мне рядом с ним легко и спокойно и…

Все. Хватит уже, Кайя, возьми себя в руки. Ты думаешь какую-то невыразимую чушь, прекрати.

— Тогда купи пряников и на мою долю, — Курт протянул мне свой кошелек, и ассигнаций в нем хватило бы на покупку пряничной мастерской, не то что пряников. Он с трудом поместился в моей сумочке — закрыв ее, я улыбнулась и быстрым шагом покинула дом, чтобы Курт не успел расспросить, что именно я имела в виду, когда называла его близким.

С другой стороны, почему бы и нет? — думала я, неспешно шагая по идеально расчищенному от снега тротуару. Гуляющее общество было самым приличным и модным, и мне подумалось, что я в своем старом пальто и шапочке, каких уже давно никто не носит, похожа на служанку, которую отправили с поручением. Мой муж по отчаянию хороший человек, неудивительно, что за эти дни мы с ним сблизились. В конце концов, девушек выдают замуж по воле родителей, и хорошо, если они успеют хотя бы побеседовать с будущим супругом, не говоря уж о том, чтобы сходить с ним на свидание и полетать над городом на воздушном шаре…

Да, я начинаю влюбляться. Да, Курт Лансеберг — смелый и сильный человек, неудивительно, что он мне нравится. Удивительно было бы, если бы не понравился.

И мы справимся с летунницей. Мы обязательно найдем выход, а там будет видно. Может, и не придется расторгать контракт.

Подумав об этом, я дала себе еще одну мысленную оплеуху и остановилась, увидев кондитерскую.

В Бринфордском королевстве традиционно любят сладости, и кондитерских здесь хватает, но та, которая стояла в Синих песках, была похожа на сказочную сокровищницу, открывшую сундуки для гостей. Чего в ней только не было! За огромными прозрачными окнами раскинулся целый город из пряников, зефира, мармелада, марципана и вафель. Все в нем сверкало и рассыпало золотые искры, все источало удивительные тонкие запахи, щекочущие ноздри. А за пряничным городом возвышались бесконечные витрины, переполненные сладостями, которые даже вообразить было трудно.

Чего там только не было! И бесчисленные конфеты в золотых и серебряных обертках, и печенья, и торты, и пирожные — все, чего только может пожелать сладкоежка. Я вошла в гостеприимно распахнувшиеся высокие двери и оказалась перед сахарными яйцами, из которых вылуплялись пряничные дракончики. Дети благородных обитателей Синих холмов разбирали их с той скоростью, с какой их ровесники из бедных районов сметают горячие пирожки с требухой.

Так. Спокойно. Я же за пряниками шла — вот и пряники с самыми разными начинками, и животные, отпечатанные на их глазированных телах, кажутся живыми. А вот и фруктовые дольки мармеладов, прозрачные и плотные, похожие на драгоценные камни — их я тоже возьму. А вот вазочки с шоколадным суфле, украшенным шоколадной стружкой и разноцветными сладкими шариками. А вот…

Я подхватила корзинку для покупок, с поклоном поданную мне помощником продавца, и неторопливо побрела вдоль витрин, наполняя ее бумажными пакетиками с лакомствами. Вот шоколад с трюфельно-апельсиновой начинкой — барышня в модной белой шубке взяла сразу пять плиток, одарила меня неприязненным взглядом, словно хотела спросить, как это таких, как я, пускают в такое место. Вот зефир в шоколаде, дынный, арбузный, яблочный, крыжовенный — его плотная нежность так и тает во рту, оставляя даже не вкус и сладость, а легкое воспоминание о вкусе. Вот пузатые бочонки халвы в шоколаде, вот воздушные завитки безе на подушках из ягод, вот брусочки пастилы из фернских яблок — кисловаты, но популярны. Вот…

Я опомнилась, когда корзинка стала изрядно оттягивать мне руку. Оценила ее содержимое — да, у нас сегодня будет настоящее чаепитие. И пусть Курт рассказывает страшные истории, а за окном идет снег, и огонь в камине потрескивает весело и радостно, и Евтей ворчит, пытаясь воспитывать новых хозяев. Расплатившись, я взяла плотный бумажный пакет с золотым гербом магазина, и вдруг поняла, что что-то не так.

Яркий праздничный мир вдруг застыл и откатился назад, словно я вдруг сделалась маленькой и хрупкой — такой, что любое неосторожное движение могло меня сломать. В нем все замерло: мальчики, которые протягивали своей няне пряничных драконов, господа в дорогих пальто, решившие прикупить многоярусные торты, барышни, которые обсуждали невыносимый вред мармелада для фигуры — все они вдруг сделались декорациями для спектакля.

Мне сделалось жарко и тут же бросило в стужу. Я стояла, сжимая в руках пакет, и чувствовала, как из меня вытекает жизнь. Вот закружились золотые туманные завитки вокруг пальцев, вот к ним присоединились сиреневые ленточки магии, вот раскрылись густо-синие крылья летунниц, готовясь подхватить меня и унести…

Я стала заваливаться на кассу — ненастоящую, нарисованную. Медленно-медленно, утопая в ледяных объятиях, не смея даже подумать о сопротивлении. Принять свою судьбу, умереть, освободить Курта, чтобы он женился еще раз, уже на нормальной женщине, а не на ведьме…. нет.

Зеленая лента сжала мою голову так, что я очнулась. Стряхнула с себя наваждение — нет, я не буду умирать здесь просто потому, что этого захотел тот, кто проклял Багрового Первоцвета. Не на ту напал — я всегда сражалась за своих близких и буду биться за себя.

И да, Курт мне близок, и я не хочу его терять. Незачем отрицать очевидное.

Резким движением я вырвала ленту из прически — волосы затрещали, по ноздрям мазнул запах гари. Теперь это была уже не лента — изумрудная молния поднялась в кондитерской, словно дерево с бесчисленными ветвями.

Ведьмам запрещены чары — но ведьма имеет право спасти себя и других людей, если кто-то нападает. Это было разрешено.

Молния превратилась в плеть — я сжала рукоять так, что пальцам сделалось больно, и хлестнула наотмашь, вложив в удар все оставшиеся силы. На какое-то мгновение мир утонул во тьме, и в ней вдруг проступило лицо. Бледное, не мужское и не женское, размытое, оно было переполнено настолько глубокой, безграничной ненавистью, что сделалось больно дышать.

Невидимые ледяные пальцы стиснули горло, и я ударила снова. Все сладкие чертоги кондитерской покатились куда-то в сторону, и я рухнула на пол, почувствовав щекой теплый мрамор его розовых плит.

Победила. Все кончилось. Тот, кто на меня нападал, ушел — и я знала, что он ранен. Не слишком тяжело, но достаточно, чтобы несколько дней ничего не замышлять. Зеленая лента скользнула обратно в мои растрепанные волосы, и я услышала далекие тени голосов. Кто-то звал врача, кто-то инквизицию.

Все кончилось. Я победила.

Мир окончательно утонул в темноте со сладким пряничным запахом.

Глава 19

Курт

Я бежал так, как не бегал уже очень давно. В голове вдруг сделалось холодно и звонко: я с обжигающе отчетливой ясностью понял, что сейчас, в эту минуту, теряю Кайю.

Во мне кончились и мысли, и слова. Я лишь знал, что не могу допустить этой потери — потому что вместе с Кайей от меня уйдет все.

Все инквизиторы района уловили этот всплеск и расшифровали: нападение на законопослушную ведьму, применение магии в целях обороны, арест не требуется, но нужна медицинская помощь. Я был первым, кто успел — по счастью, кондитерская была почти рядом с домом.

Возле сверкающих дверей толпился народ. Я махнул своим жетоном на бегу, ворвался в кондитерскую и увидел то, что выглядело как последствия взрыва. Пряничные домики и мармеладные горы были разметаны во все стороны, перепуганные продавцы толпились за стойками, и у администратора, по счастью, хватило понимания, чтобы выставить зевак за двери.

Кайя лежала на полу без чувств. Одна из продавщиц сидела рядом, придерживая ее голову на своих коленях. Когда я рухнул на пол возле них, то девушка в форменном синем платье всхлипнула и сообщила:

— Ох, вы бы видели, как она сражалась… Если бы не она…

Я осторожно сжал пальцами виски Кайи, отправил оценивающее заклинание и со вздохом убедился в том, что моя седьмая жена жива, здорова, но пребывает в глубоком обмороке, похожем на летаргический сон. Всплеск магии улегся, зеленая лента в волосах была повязана по-новому.

Понятно, заклинание Изумрудной молнии. Ведьмы имеют право использовать его для самозащиты.

— Что тут случилось? — спросил я, отправляя еще одно заклинание. Обморок должен был перейти в сон. Администратор склонился ко мне и произнес:

— Это было так неожиданно… Вдруг появилась туманная бабочка — вон там, над пряниками. Я ее видел так же, как вас сейчас, ваша милость. И мне вдруг стало так тоскливо, словно… — он нервно пожевал губами и едва слышно признался: — Словно это моя смерть пришла.

“Не смерть, — подумал я. Мои руки двигались быстро и энергично, опутывая Кайю нитями заклинаний и заключая в некое подобие защитного кокона. — Летунница и тот, кто ее привез с войны. Если он следит за мной, то знает, что я его ищу — и напал на Кайю, чтобы меня отвлечь”.

Что ж, у него получилось. В ближайшие несколько дней мне будет не до поисков.

— А потом?

— А потом эта девушка вырвала ленту из прически, — с нескрываемым трепетом сказала продавщица. — И как начала хлестать ту тварь! От той только клочки полетели! Господи, ведь если бы ее тут не было, от нас бы мокрого места не осталось!

— Да! Да! Она нас спасла! Не арестовывайте ее! — остальные продавцы, которые толпились за стойкой, заговорили все разом. Я подхватил Кайю на руки — она была легкой, словно веточка — и быстрым шагом двинулся к дверям.

В морозном воздухе зимнего вечера заливался колокольчик полицейского отряда — эти всегда прибывают в самую последнюю очередь. Экипаж стражей порядка остановился перед кондитерской как раз тогда, когда я понес спящую Кайю в сторону дома. Дверь открылась, высунулся офицер, который, судя по фуражке набок и расстегнутому мундиру, сидел где-то в кафе за ужином, и поинтересовался:

— Коллега, помощь нужна?

Когда рядом инквизиция, то есть, дело связано с ведьмами и колдовством, то полиция предпочитает держаться на определенном расстоянии и не лезть в гущу событий. Я скептически подумал, что это трусло никогда не было моим коллегой и ни при каких обстоятельствах не стало бы им, но решил, что сейчас не время даже для намека на какие-то профессиональные разборки.

— Спасибо, нет! — откликнулся я, и офицер вздохнул с видимым облегчением. Вскоре полицейский экипаж покатил в ту сторону, откуда прибыл, а я быстрым шагом двинулся в сторону дома.

Мое появление с Кайей на руках вызвало самый настоящий переполох. К нам тотчас же бросились взволнованные слуги, каждый хотел чем-то помочь.

— Наверх! Дайте дорогу! — распорядился я. Кайя была такой невесомой у меня на руках, что в какой-то момент я даже испугался, что она может выскользнуть, как пушинка, которую подхватил ветер. На ее бледное лицо постепенно возвращался румянец. Скоро она очнется и пару дней проведет дома, никуда не выходя. Своему дому я пока еще доверял, как и чутью Манфреда. Евтей бежал рядом со мной и сокрушенно приговаривал:

— Это все от псины, вот точно говорю. Запустили в дом скотину с немытыми лапами, теперь до весны не расхлебаем. Ух бы я его!

— Уймись, — посоветовал я. Уильям, который быстрым шагом двигался впереди, открыл дверь нашей спальни — уложив Кайю на кровать, я принялся убирать нити заклинания. Мы были дома, по дороге никто на нас не напал, так что они больше были не нужны. Дворецкий держался чуть в стороне, невозмутимо глядя на нас, но я чувствовал его волнение и испуг.

— Что принести, милорд? — спросил он тем семейным тоном, которым всегда спрашивал, когда нужна была помощь. — Что я могу сделать?

Нити заклинания лопались под быстрыми движениями моих пальцев. Кайя что-то пробормотала во сне — да, она и правда вела себя, как героиня. Судя по туманным нитям чужой магии в ее ауре, на мою седьмую жену напал хищник из тех, кто будет рвать на клочья всех, кто попадется у него на пути.

Опасная дрянь. Сильная дрянь.

— Ничего не нужно, я уже почти закончил, — ответил я, обрывая последние нити. Пальцы онемели и на какое-то мгновение в теле поселилась вязкая слабость. — Пусть на ужин будет что-нибудь легкое, но питательное. Завтра я останусь дома с миледи.

— Разумно, — согласился Уильям и бесшумно покинул комнату. Убедившись, что Кайя вот-вот проснется, я со вздохом провел ладонями по лицу и вдруг понял, что страшно устал. День был огромный, мы чего только не сделали, но выяснили так мало…

Что ж, ладно. Я и моя жена по-прежнему в безопасности в доме. Все слуги были здесь, я увидел каждого, и никто из них не был ранен. Крошечные обрывки чужой магии я выловил и пленил — буду изучать, и они выведут меня на своего хозяина. Он ведь ранен — если Кайя била его Изумрудной молнией, то наш злоумышленник сейчас должен зализывать раны.

По ним-то мы его и вычислим. Изумрудная молния — весьма впечатляющая штука, следы оставляет болезненные, и он наверняка обратится к врачам. Заглянув в лицо Кайи и убедившись, что с ней все в порядке, я пересел за стол и принялся писать записки, чтобы отправить птичек.

Вряд ли у моего врага достаточно сил, чтобы бежать на другой конец столицы за медицинской помощью, но из Синих песков он точно уберется. И путь его будет лежать в Калреман — район, в котором никто не задает лишних вопросов, если видит деньги. Значит, мои коллеги младшего звена отправятся именно туда — тряхнут тамошних докторишек и вытряхнут из них описание того, что пришел с множеством язв на плечах и ладонях, которые оставляет Изумрудная молния.

Евтей вошел в комнату — он надеялся сделать это бесшумно, но тревога и комплекция не позволили. Кот запрыгнул на кровать, лег рядом с Кайей и тревожно муркнув, боднул ее в бедро и со вздохом произнес:

— Ну вот я даже не знаю, как вы на свете живете, такие бестолковые.

Кайя шевельнулась и едва слышно спросила:

— Что случилось?

Я отправил птичек, пересел к ней и ответил:

— На тебя напали. Ты защищалась.

Услышав о нападении, Кайя села так резко, что ее сразу же повело в сторону. Я подхватил ее под руки, осторожно привлек к себе, надеясь, что она не испугается, не решит, что я прикасаюсь к ней как инквизитор к ведьме, которая использовала свою магию.

— Все хорошо, — негромко и твердо сказал я, и зеленая лента в растрепанных волосах на короткий миг налилась изумрудным свечением, словно подтверждала мои слова. — Все в порядке, Кайя, ты от него отбилась. И спасла остальных, тех, кто был в кондитерской. Все уже хорошо, не волнуйся.

Она казалась сейчас настолько хрупкой, что я невольно испугался: как бы не ранить, не сломать неосторожным движением. От Кайи веяло нежностью и теплом — как мы сумели настолько сблизиться за такое короткое время? Наверно, потому, что у нас было не общее отчаяние, а общая надежда…

— Я… — прошептала Кайя. — Со мной никогда такого не было.

— Все когда-то бывает в первый раз, — сказал я, погладил ее по спутанным волосам и, отстранившись, посмотрел в глаза. — Как ты себя чувствуешь?

Кот муркнул и убрался под кровать. Наверно, ощутил себя третьим лишним — да и вся атмосфера комнаты с мягким светом лампы на столе, густой тишиной зимнего вечера за окном и чем-то очень важным, что зародилось и крепло между нами, вдруг сделалась одновременно пугающей ирадостной.

— Я этого не ожидала, — призналась Кайя. — Ведь просто пошла за пряниками… Что теперь будет?

Она была испугана, и я пошел бы на все, чтобы ее утешить. Чтобы этот липкий страх ушел из глаз девушки, которая видела во мне не мерзавца и истязателя, который покупает год жизни за счет своих вынужденных жен.

— Тебе нечего бояться, — ответил я так, словно любое мое неосторожное слово могло разорвать те нити, которые протянулись между нами. — Ты не сделала ничего предосудительного, это я говорю как специалист. Просто отдыхай и приходи в себя.

Несколько долгих минут мы молчали. За окнами снова закружились снежинки — зима укутывала мир теплым одеялом, и все вокруг пахло вином с пряностями и яблоками.

— И если хочешь чего-нибудь, только скажи, — добавил я. — Все устрою.

Кайя улыбнулась и неожиданно предложила:

— А давай испечем пирог?

Я не сдержал улыбки. Пирог? Меньше всего я представлял себя возле плиты, да и те, кто меня знали, были бы изрядно удивлены. Багровый Первоцвет, гроза и ужас ведьм и колдовства, занят выпечкой — это было настолько нелепо, что не могло мне не понравиться.

Пирог? Пусть будет пирог.

— С яблоками и изюмом, — кивнул я и протянул Кайе руку. — Пойдем.

Услышав о еде, Евтей вышел из-под кровати, потянулся, муркнул и важно заявил:

— С яблоками это пустяковина, а не пирог. Пропадете вы без меня, как есть пропадете! Ладно уж, помните мою доброту и айда на кухню. Я вас такому пирогу научу — пальчики оближете!

— Ты умеешь печь? — удивилась Кайя. Кажется, ее уже не мучило то, что случилось. Евтей одарил ее снисходительным взглядом.

— Я умею все, — ответил он. — Пошли уже, а то пока вы псин привечаете, да бегаете невесть где, мы тут с голоду умрем всем домом.

Глава 20

Кайя

От решительного настроя Евтея я успокоилась — все, что случилось в кондитерской, теперь казалось мне сном. Все в самом деле было в порядке: никто не тащил меня в застенки инквизиции за колдовство — наоборот, я умудрилась сделаться героиней, которая защищала людей Изумрудной молнией.

И Курт… Почему-то он смотрел на меня так, словно я вдруг стала для него очень важной. Не потому, что мы вступили в брак отчаяния, не потому, что мое ведьмовство помогло проявить летунницу. Потому что я — это я, вот такая, как есть, очень ценная просто потому, что живу на свете.

Это было непривычно и странно — и это почему-то было очень правильным.

— Я поражаюсь, как вы до сих пор на свете живете, — говорил Евтей, важным шагом входя в кухню. — Яблочные пироги, ну вот что за бестолковки? Пирог должен быть сытным! Мясным! Таким, что вот посмотришь на него, и душа радуется! Нос трепещет!

— Вы кушать хотите, ваша милость? — спросила Эмма. Она как раз снимала чайник с плиты. Кот важно запрыгнул на стул и провозгласил:

— Хочу! И научу этих обормотов, как приготовить нормальную пищу, а не со всякими там псинами обниматься!

Эмма залилась смущенным румянцем. После того, как оборотень пригласил ее чесать пузо, а потом в человеческом виде засыпал комплиментами, она никак не могла опомниться, и вид у нее был самый мечтательный. Курт прошел к столу и осведомился:

— Так что же мы должны делать?

— Внимать! — солидным тоном заявил Евтей. — Потому что пастуший пирог это король пирогов! — он покосился на кухарку и добавил: — И ты внимай. Тогда прощу, что гладила эту заразу, а котинька тут голодный сидел.

— Да где же голодный? — возмутилась Эмма. — Вы мяса изволили съесть, да пирожками закусили!

— Это так, на зубок, — кот оценил большую кастрюлю картофеля, которая весело булькала на плите, и сказал: — Вот картошечку это ты правильно поставила, молодец. Давайте теперь за мясную подливку возьмемся. Ты масло лей на сковороду. Ты фарш клади да перемешивай хорошенько. А ты гладь меня, чтоб я не уставал.

Эмма послушно поставила сковороду на огонь и налила оливкового масла. Курт взялся за перемешивание фарша, а я принялась гладить нашего славного командира и начальника. Евтей снисходительно муркнул и произнес:

— Вы, наверно, и не слыхивали о таком пироге!

— В моей семье столько мяса точно не ели, — ответила я, оценив количество фарша, постепенно смуглеющего под деревянной лопаткой в руках Курта. Да уж, на мясной пирог у семейства Аберкромби не хватило бы денег.

— Ну вот и напитаешься с моей помощью, а то очень уж тоща, страшно смотреть, — проворчал Евтей и распорядился: — Лук, морковку — нарезать! Кубиками, да помельче!

Эмма проворно взялась за работу. Кот подставил мне тяжеленную голову, показывая, где еще не поглажен, как следует.

— Теперь к фаршу клади! А еще соуса сладкого, да винца! И мешай, как следует, а потом, чтоб жижа повыпарилась!

Курт рассмеялся, вливая стакан красного вина к мясу.

— Давно мною так никто не командовал, — признался он. — Ну да это и к лучшему, сегодня надо успокоиться.

— Ты ведь волновался за меня, — негромко сказала я. Надо же, за меня действительно кто-то переживал. Не родители, не сестра, а другой человек. Курт улыбнулся, но его глаза остались серьезными.

— Конечно, — ответил он так, словно ничего другого и быть не могло. — Уловил всплеск магии, понял, что с тобой беда и побежал…

Он отвел взгляд и умолк, словно понял, что проболтался о чем-то очень важном. Мне сделалось не по себе, будто мы стояли на самом краю чего-то очень важного, знали, что нужно сделать шаг, и боялись шагнуть.

— Теперь чесночок! — продолжал распоряжаться Евтей. — Чеснок, тимьян, розмарин, вот для пастушьего пирога лучшие друзья. Давайте-ка их мелко рубите, да к фаршу. Куриный бульон есть?

— Есть, ваша милость, — откликнулась Эмма. — Вы утром сказали, что будете им перекусывать.

Курт расхохотался.

— Нет, вы только посмотрите на него! Он тут распоряжений отдал больше, чем я. Скоро переселит меня в корзинку у камина.

— Кот велик, и он не требует тронов и мягкого ложа, — с поистине королевским видом произнес Евтей и вдруг вскинулся всем телом и вскричал: — Мешай! Мешай его, как следует, чтоб не пригорел!

Курт энергично заработал своей лопаткой. По кухне поплыл соблазнительный мясной аромат. Будто бы сама по себе перед внутренним взглядом возникла вечерняя степь, бесчисленные стада и пастухи, которые готовили ужин у костра. Кажется, я даже услышала птичьи трели.

— Так, тут уже и картошечка подошла, — Евтей вытянулся в сторону кастрюли. — Давайте-ка, снимаем ее с огня и мните в пюре. А к нему два желтка и сыру побольше! Чем больше сыру, тем вкуснее.

Эмма взялась за терку, а Курт принялся толочь пюре. Ох, если бы кто-то увидел эту картину: Багровый Первоцвет, страх и ужас ведьм, стряпает пастуший пирог! Почему-то мне хотелось улыбаться, глядя на Курта, и впервые за долгое время на душе было по-настоящему спокойно и легко.

Как мы умудрились так быстро стать друзьями? Или хорошим людям достаточно быть просто хорошими? Достаточно просто быть?

— Покажи-ка, — Курт поднес кастрюлю к Евтею, кот посмотрел, повел носом и удовлетворенно муркнул: — Славно, славно! Плотненько да гладенько! Теперь несите-ка форму, будем собирать!

Форма была таких размеров, что ее содержимого хватило бы, чтобы накормить целый полк — ну или одного голодного кота. Евтей смотрел так, словно не ел никогда в жизни и немедленно собирался это исправить. Фарш отправился на дно формы, следом выложили пюре, а затем Эмма засыпала пирог натертым сыром. Кот принюхался, одобрительно кивнул и велел:

— Теперь в печь на полчасика, и можно перекусить. Я бы пока творога съел, а то совсем исхудаю тут с вами.

Курт подхватил кота на руки, встряхнул так, что по густой шерсти пошли волны и поинтересовался:

— Это же сколько тебе надо не есть, чтоб хоть на кроху исхудать? Ты же здоровяк!

— Пусти! Пусти! — воскликнул Евтей. — Я не здоровяк, я худулечка, у меня просто кость широкая и шерсть пушистая! А ты бы поскитался в степях зимой, понял бы, что такое жизнь!

— А давай мы тебя подстрижем? — предложил Курт. — Как раз увидим ширину кости.

— Пусти! — Евтей вывернулся из рук, плюхнулся на пол и сразу же принялся ожесточенно вылизываться, бормоча: — Вот ведь обалдуй какой, все перемял, мне теперь перелизываться да переглаживаться. Где тебя воспитывали, в какой глухой пещере? Вот и сидел бы там!

Я вдруг увидела Курта тем человеком, которым он был бы, если бы не летунница в его груди — сильным, добрым, спокойным. Человеком, у которого была бы семья, дом, тепло очага и души. На мгновение меня кольнуло жалостью, но я сразу поняла, что жалость — это не то, что ему на самом деле нужно. Совсем не то.

Он нуждался в таком же тепле, которое мог и хотел дарить сам. Я это чувствовала, я это знала.

— Никогда не готовил пастушьего пирога, — признался Курт, и Эмма добавила, убирая посуду в мойку:

— Да и правильно, это не дело для благородного господина.

Евтей фыркнул и, оторвавшись от вылизывания, язвительно осведомился:

— А ежели этот благородный господин в степь попадет, то что будет делать? Кухарку звать, как проголодается?

— Вот тут ты прав, — согласился Курт. — Раньше я работал в лесах да полях, там кухарок не было. Все приходилось делать самому.

— Так и слава Богу, что теперь вы в столице, — заметила Эмма, оттирая кастрюлю от остатков пюре. Кот смотрел так, словно возмущался, что эти остатки не предложили ему — но ничего не говорил. От духовки плыли такие соблазнительные ароматы, что хотелось закрыть глаза и мурлыкать, как кот.

— А где же ты пробовал такой пирог? — спросила я. — Сомневаюсь, что в степи было красное вино.

— В степи не было, — снисходительно признал Евтей. — Но я же сюда долго шел, успел всякого насмотреться. Вот приключился однажды случай, с твоим, кстати, ведьмачьим племенем. Иду себе спокойно через некоторую деревню. И что бы вы думали? Катится мне навстречу колесо! Обычное колесо от телеги, но меня-то кота не обманешь! Я смотрю на него и понимаю: ой, надо убираться с дороги, ведьмой воняет, аж слезу вышибает.

— Да, ведьмы иногда принимают вид колеса, — подтвердил Курт. Кот одобрительно посмотрел на него и продолжал:

— Я отбежал в сторонку, но смотрю, что будет дальше. Катится колесо, но вдруг вышел такой здоровенный мужичина, подхватил его веревкой, перевязал, да на дерево подвесил. Ладно, думаю, побуду тут еще, посмотрю, как ведьма выкрутится.

— Выкрутилась? — спросила я, уже понимая, чем все закончилось. Если веревка была заговоренной, то ведьма задохнулась и так и осталась висеть на том дереве. А тот, кто ее подвесил, наверняка был кузнецом: у них есть своя магия.

Возможно, они враждовали.

— Да прямо, выкрутилась! Я до утра сидел, потом задремал, а проснулся от криков. Там вся деревня сбежалась смотреть — висит уже не колесо, а баба в петле. Померла. Я так считаю, что правильно он ее подвесил, тот мужичина, от нее злобищей так и перло. Вот от тебя нет, ты девка полезная, — одобрил Евтей, посмотрев в мою сторону. — А когда она катилась, то дышать больно было.

— Ты не любишь ведьм, я вижу, — сказала я. Кот не стал отрицать очевидного. Курт молчал — наверняка он мог рассказать о ведьмах и не такое.

— Я вредность не люблю, пакость и гадость, — Евтей распушился, сделался похожим на сердитый и грозный шар. — А от ведьм этого добра всегда в избытке. И от колдунов тоже. Нет бы что полезное делали, так им лишь бы испортить. Вот как прикажешь с ними жить?

Я могла только вздохнуть. Не все ведьмы были такими, я никогда и никому не делала ничего плохого, но все равно несла на себе клеймо своего рода. Я родилась такой, и этого было уже не отменить и не исправить. Все, что я могла делать — ничего не делать.

— Даже и не знаю, что тебе на это ответить, — вздохнула я. — Могу лишь пообещать, что не сделаю того, за что меня могут повесить на дереве. Не собиралась — и не стану.

Курт посмотрел в мою сторону с искренним теплом. Евтей муркнул, деловито лизнул лапку и ответил:

— Вот это правильно. Я тебе за это еще какой-нибудь хороший пирог покажу. Запомнишь мою добрость!

Глава 21

Курт

Я проснулся от того, что дом наполнился тонким звуком, словно невидимые пальцы дернули туго натянутую струну.

Вчера мы отлично поужинали пирогом — Евтей съел почти все, выделив нам по скромному кусочку. За едой мы болтали о тех пустяках, которых сейчас я даже вспомнить не мог, но от них становилось тепло и спокойно на душе, как в детстве, когда мы с сестрами сидели под наряженной елкой, ели пряники и орехи и рассказывали страшные и веселые сказки. Вот и теперь, в столовой за пастушьим пирогом, мир вдруг сделался прежним — тем, который я утратил и так мечтал найти.

Звук повторился. Я сел в кровати, посмотрел по сторонам. Половина третьего, самое глухое время, когда все спят. Не спала лишь…

Я поднялся, прошел к двери — звук разлился по дому в тот миг, когда я повернул дверную ручку. Тогда я узнал его, и меня словно окатило ледяной водой. Это была Песня Призыва, та, о которой я читал в учебниках, та, которой нас учили противостоять в академии.

Она разливалась через спящий город к луне за облаками — и черные птицы с изогнутыми клювами, обитатели лунных морей, слетали вниз по тонким лучам, слетали, стремясь к спящим, чтобы наутро вернуться, оставив в кроватях лишь мертвецов с расколотыми головами.

“Молитесь, чтобы никогда этого не услышать, — вспомнил я слова своего наставника. — Эту Песню поют ведьмы, и она помрачает рассудок. На наше счастье, сейчас почти не осталось тех ведьм, которые способны спеть ее и не умереть… но не стоит на это надеяться. Молитесь и сражайтесь!”

— Кайя! — закричал я, выбежав из комнаты. Нет, она не могла петь Песнь Призыва, у нее для этого было слишком мало сил и совсем не было ведьминского опыта — но Песнь звучала, и черные птицы, повинуясь могущественному зову, уже вылетали из глубин лунных кратеров. Я слышал шелест их крыльев, наполняющий ночь, видел рубиновый блеск голодных глаз…

…Если они нападут на столицу, то…

Дом качнулся, словно хотел стряхнуть меня из мира, как крошку со скатерти. Мир плыл… меня окатывало ледяными волнами… птицы летели, и они были голодны…

Я успел оглушить себя направленным заклинанием, и Песнь угасла в ушах, а мир снова обрел устойчивость и силу. Я увидел Уильяма — он упал на колени в коридоре, когда бежал к моей комнате за помощью, из его ушей и рта струилась кровь, белая ночная сорочка была покрыта пятнами. Увидев меня, дворецкий протянул руку и что-то произнес — я не очень хорошо умел читать по губам, но понял, в чем дело.

Дом встряхнуло. И еще раз.

Выбив дверь в спальню Кайи, я влетел внутрь и первая мысль была “Я все это время ошибался. Это сильнейшая ведьма, которую я когда-либо встречал”.

Все вещи в комнате пришли в движение. Кровать, постельное белье, книги, картины на стенах, прикроватный столик — все кружило водоворотом, наполненное чужой властной волей. Кайя парила в центре этого водоворота — запрокинув голову к потолку, она что-то шептала, и с ее губ слетали капли крови. Окно было распахнуто настежь, легкий тюль вылетел на улицу, ставни стучали и грохотали, и по лунным лучам, протянутым в спальню, с неспешной величавостью летели антрацитовые пятна птиц.

— Кайя! — заорал я и не услышал своего крика. Зеленая лента вырвалась из растрепанных волос моей седьмой жены и присоединилась к общему водовороту. Кайя меня не слышала, но от нее веяло такой пронзительной тоской и болью, что перехватывало дыхание.

Она пыталась сражаться — и не могла.

Я встряхнул кистями рук, активируя заклинание. Луч, по счастью, был только один, да и птицы еще не достигли поверхности планеты. Хватит с них пары Ангельских ударов.

Заклинания сорвались с моих рук — они были такой силы, что на какое-то мгновение отправили меня в обморок. Я почти сразу пришел в себя и удовлетворенно увидел, как луч, проложенный Песнью Призыва, обрывается, а птицы, которые предвкушали сытную трапезу, рассыпаются хлопьями пепла. Нос наполнило замогильной вонью, и я не услышал их крики, а почувствовал всем телом, словно ожог.

Кайя сорвалась из-под потолка — я едва успел подхватить ее. Мебель и вещи рухнули, по счастью, не задев нас; я смотрел в лицо своей жены, белое и мертвое, осыпая ее оценивающими заклинаниями и не прекращая молиться.

Это ведь не она. Пожалуйста, Господи, это ведь не может быть она. Только не Кайя, нет… Она не могла, у нее нет сил, у нее нет умений, ведьмы учатся исполнять Песнь Призыва много лет под руководством опытных наставниц.

Я не знал, что буду делать, если окажется, что Кайя действительно призывала черных лунных птиц.

Но мои заклинания осыпали ее золотыми искрами, и в них не было темного отклика, ни единой ниточки магии, которая показала бы ее вину. Я тряхнул головой, сбрасывая глухоту, и Кайя шевельнулась у меня на руках и прошептала:

— Курт.

— Я здесь, — откликнулся я, и в груди сделалось жарко и больно от нахлынувшего облегчения. Это в самом деле была не она. Мой враг у меня в доме, и он подставил мою жену-ведьму — но я его найду, все равно найду, сейчас самое главное, чтобы Кайя окончательно пришла в себя.

— Мне приснился страшный сон, — выдохнула она. Я развернулся и понес ее прочь из комнаты, чтобы Кайя не увидела разгрома и не простудилась от зимнего ветра, дувшего в раскрытое окно. — Птицы… птицы летели с луны.

— Их больше нет, — ответил я. В коридоре уже столпились слуги, и я сухо бросил: — Вызывайте врача и инквизицию. Здесь огромный пласт чужой черной магии.

Уильям сразу же бросился вниз, отирая окровавленное лицо. Кто-то из слуг заплакал. Я внес Кайю в свою спальню, уложил на кровать и спросил:

— Что ты помнишь? Расскажи во всех подробностях, что ты помнишь?

Откуда ни возьмись, примчался Евтей — запрыгнул к Кайе, привалился к ее спине, заурчал, словно вытягивал из нее все плохое. Кайя вздохнула, плотнее кутаясь в одеяло, и ответила:

— Вечером я просто легла спать. Немного читала на ночь. “Жизнь доисторических животных”, взяла у тебя в библиотеке. Потом заснула, и… — она снова вздохнула, поежилась, и урчание кота сделалось еще громче. — Мне снился холод. Было очень холодно и белым-бело, словно я оказалась на Луне. И кругом летали птицы… огромные такие птицы, и от них веяло злобой, — Кайя всхлипнула и призналась: — Курт, мне было так страшно. Я боялась, что они сожрут меня.

— Не сожрали, — я погладил Кайю по плечу и объяснил: — На тебя оказали сильное магическое воздействие. Очень сильное. И враг у меня дома.

Кайя шевельнулась, легла так, чтобы лучше видеть мое лицо. Я заметил, что на ее щеках проступает румянец.

— Дома? Почему? Как ты это узнал?

— У меня в библиотеке нет “Жизни доисторических животных”, я знаю свои книги, — с горечью признался я. Казалось, весь мир рушится, рассыпается пеплом у меня в руках, и я никак не могу остановить это разрушение. Осознание собственного бессилия наполняло отчаянием и тьмой. — Тебе подсунули магический артефакт, ты его активировала, а враг запустил Песнь Призыва. Знаешь, что это такое?

Глаза Кайи расширились, в них заплескался ужас.

— Нет, — ответила она едва различимым шепотом, и я видел, что моя седьмая жена говорит правду. Она ничего не знала, ее использовали. Я уже примерно знал, что будет потом. Кайю арестуют, потому что два магических действия в один день — это то, что отправит ведьму за решетку. Особенно если одно из этих действий — Песнь Призыва.

Ну не дура же она, чтобы призывать лунных птиц в доме инквизитора! И не просто инквизитора, а Багрового Первоцвета, человека сильного, опытного, способного их разметать одним направленным заклинанием. Конечно, нет, Кайя не пела, и я смогу это доказать. Ее использовали — и я это докажу. Но все равно ей придется провести какое-то время в тюрьме, ведьм никогда не отпускают под залог, а тюрьма инквизиции это не райские кущи.

Впрочем, это мы еще посмотрим.

— У меня неприятности, да? — взгляд Кайи заволокло слезами, и она спросила так тихо, что я едва расслышал: — Ты мне веришь?

— Верю, — кивнул я. — Я точно знаю, что ты не делала зла и не замышляла зла. Я тебя вытащу, Кайя, обещаю.

Едва я успел сказать об этом, как дверь открылась без стука — в комнату вошел врач, компанию ему составляли двое инквизиторов, от которых так и веяло энергией, ненавистью и желанием добавить еще одну ведьму в коллекцию как раз под новый год, когда начисляются особо крупные премии. Увидев вместо чудовища с оскаленной пастью хрупкую девушку, к которой прильнул здоровенный кот, они замедлили шаг; врач прошел к кровати, склонился над Кайей и заглянул ей в лицо через диагностическую сеть — гроздья зеркал на серебряной рукояти.

— Головная боль есть? — спросил он, и Кайя так сильно сжала мою руку, что сделалось больно. — Тошнота?

— Немного, — едва слышно призналась она. Врач понимающе кивнул.

— Ну неудивительно после такого всплеска, по всей столице прокатилось, — ответил он и официальным тоном добавил: — Говорю для протокола: это не ее магия.

В глазах моих коллег я заметил что-то похожее на страх. Их нельзя было не вызвать — врач был прав, всплеск магии прокатился по городу, и в мой дом так или иначе пришли бы. Но есть большая разница в том, как приходят: с ордером на обыск и правом на арест или по добровольному вызову и чистосердечному желанию сотрудничать.

— Спасибо, что подтвердили, — сухо произнес я. Когда врач отошел, то Кайя села, прижалась ко мне, словно птичка в поисках защиты от хищника. Я обнял ее за плечи и добавил тем жестким тоном, каким обычно говорил с подсудимыми и обвиняемыми: — Я уверен, что это связано с делом летунницы, которым я сейчас занят. В рамках следственных мероприятий госпожа Аберкромби должна остаться здесь. У меня есть все основания полагать, что как только она покинет дом, ее убьют.

Кайя вздрогнула и бесшумно заплакала — ни вздохов, ни всхлипов, просто слезы заструились по щекам. А я сказал себе, что отобью ее, отвоюю, и ни в какую тюрьму она не поедет.

— Более того, — продолжал я, — у меня уже есть подозреваемый. Любое вмешательство в мою разработку может не только отбросить дело назад, но и привести к гибели людей. Я понимаю порядок действий инквизиции и прошу вас, моих коллег, подтвердить мое желание оставить Кайю Лансеберг под домашним арестом и моим непосредственным контролем.

Голове стало жарко, и я запоздало понял, что все это время за моей спиной переливались багровые нити проклятия, сплетаясь в дымящийся цветок. Это производило впечатление — врач с нарочито небрежным видом отступил в сторону, давая понять, что осмотр проведен, и его дело сделано, а коллеги отчетливо сбледнули с лица.

А я готов был сражаться — не глядя, кто передо мной, и чем все может кончиться.

Глава 22

Кайя

Я проснулась от того, что Курт шевельнулся и что-то пробормотал.

За окнами еще темнела синева, но в ней проступали нотки утра: стук колес экипажей, далекие голоса, шелест жалюзи на окнах магазинов. Голову наполнял звон, и я не сразу поняла, где нахожусь. Потом сонная пелена окончательно отступила, и я увидела, что лежу под одеялом, а Курт — на одеяле, держа меня за руку.

Курт здесь? В моей спальне, на кровати?

Зеленая лента шевельнулась в волосах, и я увидела тонкую изумрудную нить, которая оплетала наши запястья. В ее глубине проступали искры, и чем дольше я смотрела, тем больше их становилось. Курт снова произнес что-то неразборчивое, и над его правым плечом поднялся багровый лепесток и растаял.

Я все вспомнила, и это было похоже на огненную волну, которая накрыла меня, вырывая жизнь из груди. Все, что случилось ночью — желание взять именно эту книгу, которое кто-то словно вложил в мою голову ледяными безжалостными руками, жуткое ощущение полета, далекий птичий клекот и плоское лицо луны за окном — белое, беспощадное, покрытое язвами вулканов и морей. От луны веяло такой угрозой, что от воспоминания меня стало знобить.

Как же хорошо, что Курт оказался рядом! Без него я не пережила бы эту ночь.

Мой муж по отчаянию вздохнул, открыл глаза и спросил так четко, словно вовсе не спал:

— Как ты себя чувствуешь?

— В голове звенит, — призналась я. Ощущение, что я подвела его, было холодным и властным: я прекрасно знала, что не сделала ничего плохого — и Курт это тоже знал! — но что-то повторяло в глубине души: “Ты все испортила”.

Это был чужой голос. Голос того, кто хотел отомстить Курту, и посвятил этой мести всю жизнь.

— Он рядом, — сказал Курт, и не требовалось объяснять, кто именно рядом. — Я чувствую его взгляд, но не могу понять, откуда смотрят. Он очень сильный маг, который сумел полностью замаскировать свою магию.

— Так, что даже оборотень ничего не почувствовал, — вздохнула я. Курт усмехнулся.

— Да уж, их чутье не проведешь.

Некоторое время мы молчали. Я думала о елочных игрушках, пряниках и подарках — и о том, что невидимый мститель смог все это испортить, опорочить, исказить. Какой новый год может быть в доме, в котором окна распахнулись навстречу птицам, летящим с луны, вопящим от голода?

— Что будешь делать? — спросила я. Курт провел ладонями по лицу. Откинулся на подушку.

— Подам в отставку, когда все это закончится. Денег у меня более, чем достаточно. Буду подрабатывать консультантом, когда потребуется, и печь пироги. Интересный опыт, мне понравился.

Я невольно улыбнулась. Надо же, совсем недавно все было хорошо, спокойно и мирно. Мы пекли пастуший пирог под чутким котовьим руководством и были так близки, словно не было никаких проклятий, никакого моего желания спасти сестру, никакого брака отчаяния — а были просто хорошие люди, которые нашли дорогу друг к другу и дальше отправились по ней вместе.

А потом в этот хрупкий мир, похожий на елочный шар, ворвалось зло. Разъяренное, ненавидящее, готовое мстить за то, что мы своим теплом разрушали его планы.

Мститель привык к тому, что этот дом переполнен страданием, отчаянием и тоской. Ему это нравилось. Но пришла я — и в доме, оказалось, может появиться надежда на избавление, смех, веселые голоса и пироги. А это было ему не по душе, и он принялся наносить удары, один за одним.

— Он совсем рядом, — негромко сказала я. — Мы скоро его вычислим. Может, сегодня, может, завтра. Он это понимает, поэтому и бьет. Он нападет снова.

Курт не ответил. Он сел на кровати спиной ко мне, и какое-то время в моем мире была только эта спина под белым хлопком пижамы. Я вдруг поняла, что Курт уже знал. Что он догадался, он все понял — и теперь не знал, как ему быть дальше с этой догадкой.

Я тоже села. Дотронулась до его плеча и отвела было руку — и прикоснулась снова, словно могла как-то помочь, облегчить его боль. Курт накрыл мою руку своей, и зеленая нить, которая соединяла наши запястья, снова наполнилась рыжими искрами.

— Что это за нитка? — спросила я. Курт устало усмехнулся.

— Коллеги надели. Знак того, что я тебя контролирую, а ты не сбежишь.

— Не сбегу, — откликнулась я. Что за глупости, в самом деле? Куда и зачем мне бежать, если я не делала ничего плохого? — Курт, я…

Я осеклась, не зная, что сказать. Мне вдруг сделалось тоскливо — и под этой тоской было еще что-то: очень важное, то, чему я не могла дать названия, потому что все слова теряли смысл.

— Я тебе верю, — произнес он. — Я знаю, Кайя, можешь ничего не говорить.

— Ты знаешь самое главное. Ты знаешь, кто наш враг.

Наш враг… Кто бы мог подумать, что враги иногда соединяют сильнее, чем что-то хорошее. Возможно, потому, что хорошее надо беречь — и мы беремся за руки, чтобы не дать его разрушить.

— Да, — кивнул Курт. — Да, я знаю. Но пока у меня нет доказательств, и я лучше ничего тебе не скажу. Я думал, что он двинется в Калреман, чтобы залечить раны, которые ты нанесла ему в кондитерской — но тогда у него не было бы времени, чтобы подложить книгу. Вчера днем ее точно не было, я заходил в библиотеку и почуял бы, что что-то не так.

Калреман был тот еще райончик — и да, нашего мстителя там подлатали бы, не задавая лишних вопросов.

— Хорошо же он маскируется, — вздохнула я. Курт кивнул.

— Мощная гадина, да. Знаешь, это уже дело чести, взять его. Все это время он был рядом, а я ничего не чувствовал, — Курт сделал паузу и, обернувшись ко мне, произнес: — И тогда мы будем свободны. И… — он помолчал, словно пытался собраться с силами и сказать что-то очень важное. — И сможем расторгнуть наш договор. Но я, честно говоря, не хотел бы этого.

— Звучит, словно признание в любви, — выпалила я и тотчас же мысленно закатила себе самую сильную и крепкую оплеуху. Дура, дура, дура! Ну почему у меня всегда язык летит вперед ума!

Мне сделалось стыдно. Стыдно, досадно, горько.

Курт улыбнулся краем рта.

— Знаешь, я еще ни с кем не пек пироги, — признался он. — Не летал на воздушном шаре, не гулял по ночам, не гнался за оборотнем. Это… важно. Это в самом деле важно, это придает смысл. Если это можно назвать влюбленностью или любовью… почему бы и нет?

Он развернулся так, чтобы смотреть мне в лицо. В его глазах, в темной глубине, плыли золотые огни — и я поплыла с ними куда-то в невообразимую теплую даль.

Все девушки мечтают о любви. Я не мечтала — но мне вдруг сделалось легко и горячо, словно мечта пришла ко мне сама и сказала: вот я, здесь, я готова сбыться.

— В конце концов, почему для того, чтобы кого-то полюбить, нужно провести рядом с ним десяток лет, — усмехнулся Курт, словно пытался скрыть волнение за этой усмешкой. — Да, я не хочу расторгать наш договор, Кайя. Я хочу и дальше узнавать тебя. Показать тебе Марновенские горы, где растет эдельвейс, собрать сердолики на берегу моря, поесть жемчужниц…

— Никогда их не пробовала, — я не смогла сдержать улыбки, настолько искренне и тепло говорил Курт. — И в Марновенских горах не была, только слышала, что в них живут привидения и гули.

— Это охранительная легенда. На самом деле там просто огромная сеть пещер, а в пещерах всегда заблудится какой-нибудь бестолковый турист. Мы с коллегами однажды спасали там ведьмочку, которая заплутала в поисках древних иероглифов на камнях… ох, она была рада, что мы ее нашли! Ей даже было неважно, кто мы — главное, что мы вытащили ее на свет божий.

— В пещеру, честно говоря, не хочу. Хватило мне подвала в родительском доме, мы с Мией там однажды почти заблудились, — сказала я. Улыбка Курта была спокойной и мягкой, такой, словно в нашем мире никогда не происходило ничего плохого. Словно черные птицы с изогнутыми клювами не летели сегодня ночью по лунному лучу, подчиняясь зову человека, который посвятил себя мести.

— У тебя есть план? — прошептала я. — Ты уже знаешь, как его разоблачить?

Я не хотела спрашивать, кто именно наш враг. Не хотела узнавать его имя — от этого делалось так жутко, словно я заглядывала в старый колодец, где вода плескалась на самом дне, далеко-далеко, и в ней жили те твари, которым лучше бы никогда не подниматься на поверхность.

— Ему надо себя проявить, — ответил Курт и кивнул в сторону двери. Посмотрев туда, я заметила, что над притолокой разливается едва заметное серебристое сияние: там располагался какой-то крошечный артефакт.

— Что это? — поинтересовалась я. Курт улыбнулся.

— Можешь больше не шептать, это чары прикрытия. Тот, кто захочет нас подслушать, услышит обычную светскую болтовню о погоде и покупках подарков для друзей и родных, — объяснил он и добавил уже серьезнее. — Да, ему надо себя проявить. А для этого нужна наживка. Ты когда-нибудь рыбачила?

— Нет, — ответила я, уже понимая, куда клонит Курт. — Но вижу, что наживкой предстоит стать именно мне.

Он кивнул — через силу, словно ему тоже было страшно. Словно он впервые понял, что это значит: бояться за кого-то.

Господи Боже, неужели любовь выглядит именно так — смотреть в глаза человеку, верить ему и знать, что сделаешь все, о чем бы он ни попросил, потому что он не потребует и не попросит того, что может тебе навредить.

Неужели это и правда любовь, такая похожая на соленое море, и по берегу идут двое, собирая сердолики, оглаженные волнами…

— Не бойся, — произнес Курт, и я беззвучно откликнулась, глядя ему в глаза: я не боюсь. Я больше никогда и ничего не буду бояться. — С тобой не случится ничего плохого, Кайя. Но тебе надо будет умереть.

Глава 23

Курт

Перед завтраком я отправил птичку начальству, рассказав в послании обо всех своих подозрениях — ответ пришел почти сразу, и мне дали добро на работу. Почти сразу же с птичкой приехали из лесничества — привезли елку, которую я заказал, и в каком-то смысле мне стало легче.

Можно было посвятить утро такому чудесному занятию, как украшение новогодней елки, и несколько стушевать все, что я успел наговорить Кайе.

В последний раз я признавался в любви Анжелине — много лет назад, тогда, когда слова и чувства имели какой-то смысл. Но я никогда не лгал самому себе, вот и сейчас просто признал факт: Кайя нравилась мне, и с ней не хотелось расставаться.

Мне хотелось сберечь ее. Сделать так, чтобы крылатая гадина в моей груди не посмела повредить ей.

Мне хотелось и дальше летать на воздушном шаре и печь пироги с рыжей девушкой, которая увидела во мне не монстра, а человека.

И я смутился, как подросток. Впрочем, ничего особенного — люди всегда стесняются простых, светлых и хороших чувств. Стесняются, стараются скрыть их за бравадой, чтобы не думать о том, что именно в них и открывается душа.

— Твои родители будут наряжать елку в этом году? — спросил я. Кайя оторвалась от нарезания бекона и ответила:

— Думаю, да, дома же Генри, а мальчика нужно порадовать. Ты правда законопатишь Эдварда в клинику?

— Буду только рад, — ответил я, вспомнив, как этот храбрец смело атаковал меня из-за полицейских. — Ему там не причинят вреда, отольют водой пару раз да подержат в холоде, но это очень хорошо прочищает разум.

Кайя едва заметно нахмурилась. Ни с того, ни с сего я вспомнил, как ночью ее подняло к потолку в круговороте вещей — ее лицо в тот момент казалось восковым, и воск куда-то тек, открывая потаенную суть.

— А он потом не будет орать про полицейский и инквизиторский произвол?

— Если бы мне давали монетку всякий раз, когда я слышу эти вопли, то я бы стал богаче короля, — усмехнулся я. — Как правило, когда в этих воплях начинают разбираться, то никакого произвола не находят. Все по делу и по факту.

Кайя понимающе кивнула и призналась:

— До сих пор не могу поверить. Ты инквизитор — и ты меня защищал все это время.

Я усмехнулся. Да, бытовало мнение, что таким, как я, нужно ненавидеть Кайю просто потому, что она живет на свете. Те, кто поумнее, прекрасно знали, что это не так. В моем ведомстве не работали садисты и мерзавцы, которым в радость запытать такую вот рыжую девчонку по надуманному обвинению.

— А я рад, что ты меня не боишься, — сказал я. — Это непривычно… но я привыкну.

В глазах Кайи мелькнули лукавые золотые искры.

— Ты знаешь, то, о чем ты говорил утром… — я напрягся, понимая, что непринужденный разговор сейчас может вырулить в такую сторону, что мне останется только сгореть со стыда. Но Кайе тоже было неловко и неудобно — и за этой неловкостью и неудобством я увидел искренность и тепло. Увидел и испугался, что смогу разрушить их неосторожным словом.

— Я не отказываюсь от сказанного, — ответил я, стараясь скрыть волнение за непринужденностью светского спокойствия. Джентльмен всегда хранит ровное состояние духа. Кайя улыбнулась.

— Тогда честность за честность. Я тоже не хотела бы разрывать наш контракт. Не знаю, влюбленность это или любовь, но мне с тобой очень хорошо, — ее переносицу прочертила морщинка, и Кайя серьезно сказала: — Пусть это будет на год… ну потому, что мы можем и не победить. Но пусть это будет.

Я протянул руку через стол, осторожно сжал ее пальцы — Кайя дрогнула всем телом, словно олененок, который услышал странный шум в чаще и готов был прянуть в сторону.

— Мы победим, — твердо, не допуская в голос даже капли сомнения, произнес я. — Веришь?

Она посмотрела на меня так, что сразу стало ясно: вопрос был бессмысленным. Кивнула.

— Тогда давай наряжать нашу елку, — улыбнулся я. — Давно этого не делал.

Закончив завтракать, мы прошли в гостиную: елку уже освободили от веревок, поставили на крестовину, и она встряхнула ветвями, распушилась, наполнив дом свежим запахом леса, снега и хвои. Потом, когда праздники кончатся, и игрушки снимут, в елку запустят оживляющее заклинание и увезут в лес: там лесник аккуратно посадит ее на прежнее место, елка прирастет к корню и будет спокойно качать на ветвях белок и птиц до следующего нового года. Уильям принес из кладовой большой ящик с игрушками и сообщил:

— Вот с этими птичками на прищепках вы, милорд, играли в детстве. Почти откусили одной голову, ваша матушка едва не лишилась чувств.

Стеклянный снегирь в складках ваты казался живым — от него веяло теплом и нежностью далеких лет, когда мы с сестрами сбегали по лестнице к отцу, который вынимал игрушки, и утопали в радостном предвкушении настоящего чуда.

— Вы ведь этого не видели, — улыбнулся я. Кайя вынула снегиря из ватного гнезда и осторожно закрепила на ветке. В стеклянном тельце шевельнулось старое заклинание: снегирь встрепенулся, важно надул алую грудь и снова замер. Евтей, который наблюдал за нами из своей корзины возле камина, сощурил золотые глаза и сказал:

— Нет, эту птицу точно надо разъяснить, как следует. Ишь!

— Совершенно верно, милорд, не видел, — с достоинством ответил Уильям. — Вы наняли меня после того, как переехали в Синие пески. Но мне об этом рассказывала Сарра, ваша прежняя кухарка. Она перешла сюда из дома вашего покойного отца.

Я кивнул, и дворецкий направился к лестнице на второй этаж. Евтей все-таки выбрался из корзины, прошел к елке и распушился так, что сделался похож на большой меховой шар — вот бы его тоже повесить на елку, чтобы управлял домом с высоты.

— Главное украшение дома не стекляшки с магией! — с деловитым видом сообщил Евтей и с урчанием потянулся. — Главное украшение дома это сытый и веселый кот и никаких псин, которые его пугают. Но если вам надо вот это вот все, то ладно. Играйте, дети.

— Какая важность! — рассмеялась Кайя, подхватила кота на руки и принялась тискать, гладить, жать и качать. Тот фыркал, мявкал, пушился, но было видно, что Евтей доволен. — А ну-ка, мы ее с тебя собьем!

— Пусти, пусти, мне из-за тебя теперь перелизываться, — кот вывернулся из рук Кайи, но наводить красоту не стал: прошел к ящику и заглянул внутрь. — Золотые шары это можно, это я люблю. Вот этот большой снизу вешайте, я буду на нем качаться.

— Даже не вздумай, — сурово ответил я и повесил шар так, чтобы до него не добрались котовьи лапы. Евтей одарил меня тем взором, который четко советовал: признай свою вину, принеси творога, и тогда тебя, может быть, простят.

— А у нас были такие орехи! — Кайя вынула гирлянду: на серебряную нить были нанизаны орешки и желуди. Когда их размещали на ветках, то заклинание оживало, и вечером, когда становилось темнее, они начинали светиться ровным мягким огнем. Уильям принес еще одну коробку. Постепенно на ветви поднялись яблоки и свечи, солдатики и принцессы, шары и сосульки. Евтей крутился под ногами, щурился на елку, прикидывая, как бы добраться до особо примечательных игрушек, а затем вынул из ящика шар, украшенный птичьими перьями, и с мурканьем принялся катать его по паркету. Я забрал шар, не дожидаясь его превращения в осколки, и Евтей печально вздохнул:

— Вот мое бедное котское житье. Даже игрушечку понюхать не дают.

Из столовой выглянула Эмма — в руках у нее была тарелка, и кот мигом забыл про все печали. Он бросился к кухарке так, что едва не свалил меня с Кайей в опустевший ящик, замурчал, заурчал и воскликнул:

— Есть, есть еще на свете добрые, приличные люди, которые не жалеют котиньке харчей!

— Кушайте, ваша милость, я там вам мясца положила, — сказала Эмма и, когда кот с грохотом и топотом ускакал на кухню, показала мне тарелку и сообщила: — Я нашла, милорд. Это она. Никто не знает.

Я кивнул, и Эмма ушла. Кайя посмотрела по сторонам, убедилась, что мы в гостиной одни и едва слышным шепотом спросила:

— Что это?

— Тарелка на старых чарах, — ответил я. — Она нам пригодится.

Кайя кивнула и уже громче и непринужденнее сказала:

— Мы с Мией всегда мечтали о таких принцессах.

Игрушки и правда были хороши: стеклянные принцессы были похожи на хрупкие колокольчики в своих светлых бальных платьях. Вот одна из них качнулась и плавно закружилась на еловой ветке под неслышную музыку. К ней присоединилась вторая, и вскоре все принцессы танцевали. Кажется, я даже услышал мелодию — легкую, воздушную, светлую.

— Мои сестры тоже их любили, — я вспомнил, как купил этих принцесс с первой премии за поимку особо опасной ведьмы как раз перед новым годом, и Джиллиан восторженно танцевала под елкой, не сводя глаз с хрупкого волшебства. А в гостиной горели свечи, и наш маленький мир казался одновременно хрупким и несокрушимым.

— Помнится, ты говорил, что готовишь какой-то сюрприз для моих родителей? — небрежно поинтересовалась Кайя. Я усмехнулся: после выступления моей тещи за обедом по поводу подарков без сюрприза никак нельзя было обойтись.

— Это даже не сюрприз. Просто такой легонький щелчок по носу в качестве воспитания, — ответил я. — Кстати, семья Линдмарк приглашает нас с тобой на бал. Общество у них изысканное, но не заносчивое, там всегда очень мило и по-семейному. Пойдем?

Лицо Кайи озарилось улыбкой, и я вдруг подумал, что прежде она никогда не была на балах. На праздниках, новогодних танцах, посиделках — но не на том, что называется громким словом “бал”. У нее загорелись глаза: я представил ту счастливую суету, которая начнется в доме, когда она станет готовиться к празднику, и на душе сделалось тепло.

— С удовольствием! — ответила она и вдруг призналась: — Никогда не была на настоящем балу. Нас приглашали на праздники, званые вечера, но чтобы на бал… нет, ни разу, — Кайя сделала паузу и негромко спросила: — А это будет до… или после?

Я прекрасно понял, что она имеет в виду — и видел, какое волнение и страх ее окутали. Я еще не рассказал Кайе свой план во всех деталях, но она верила мне, и эта вера согревала. Когда Кайя смотрела на меня так, то я знал, что смогу разоблачить мстителя.

И мне было больно от того, кто это мог быть. Я надеялся, что ошибаюсь — и был убежден в своей правоте.

— Сразу же после, — ответил я. — Но новый год мы встретим уже свободными.

Глава 24

Кайя

Ведьмы умеют летать три ночи в году. Ночь-Срединница, вершина весны, когда все в мире расцветает инаполняется соками и жизнью, Ночь-Напоенная, макушка лета, когда в плодах бродит живительная сила, а в воздухе еще не слышны шаги осени, и Ночь-Застуда, самая холодная, темная и длинная в году — они отрывают от земли таких, как я, и поднимают выше облаков.

Но сейчас я шла по улице и чувствовала, как ноги отрываются от земли — такой обжигающей и сильной была радость, которая меня наполняла.

Мы освободимся от летунницы. Курт будет жить дальше и никому больше не причинит боли. Мы будем свободны — и я вдруг поняла, что мы будем и счастливы.

Несколько дней назад, вбегая во Дворец бракосочетания, я и представить не могла, что встречу человека, с которым мне будет настолько хорошо и спокойно. Нет, это была не та любовь, о которой мечтают все девушки — бури, грозы, чувства, водоворот эмоций, что почти вытряхивает из жизни. Я читала такие книги и мечтала, что однажды такое случится и со мной, несмотря на то, что я ведьма.

Но в жизни и без этого достаточно бурь и гроз. Мия, у которой был почти книжный роман с Эдвардом — а он говорил, что влюбился в нее с первого взгляда, и это навсегда — могла бы многое рассказать о том, что кроется за пылкостью такой вот книжной любви. А у нас все было спокойно, спокойно и тепло, но это оказалось тем, что брало за руку и вело по жизни дальше, не давая упасть.

Неужели дальше мы будем просто жить? Два хороших человека, которые нашли друг друга, пойдут дальше общей дорогой… Я буду учиться и работать, я напишу статью об этом нашем жутком приключении, и однажды мы снова полетим на воздушном шаре.

А однажды у нас будут дети. Да, у супругов бывают дети — но пока при мысли об этом мне становилось так странно, так жутко и смешно, что я отгоняла ее подальше.

Разносчик сбитня бойко торговал своим товаром — на спине у него был огромный чан, из которого он разливал напиток по бело-синим полосатым стаканчикам. Я остановилась рядом с ним возле ограды маленького изящного парка, поправляя сбившийся платок, и подумала: “Мы с Куртом не будем разрывать наш брак отчаяния. И мы пойдем на бал! Самый настоящий бал, как в книгах!”

Раньше я только читала о балах в романах и газетных статьях, где описывали события светской хроники — они казались почти сказочными. Не стоило рассказывать о приглашении маме и Мие. Слишком много было бы ненужных разговоров о том, что и их должны бы пригласить, потому что Аберкромби — благороднейшее и древнейшее семейство, чудесное украшение любого собрания, а зять, раз уж на то пошло, обязан оплатить для них наряды, драгоценности и экипаж. Ну уж нет. Радоваться за меня никто не будет, а хлопот и переживаний и без того хватает.

Интересно, что придумал Курт насчет новогодних подарков для них? Я не думала, что это будет какая-то злая шутка — так, толстый намек на то, как нужно себя вести.

Да и пусть! Главное, что совсем скоро эта страшная сказка закончится. Теперь я не верила — теперь я твердо это знала. Мир сделался огромным и очень легким — воздушным шариком с цветными разводами по бокам — я держала его в ладонях и мне хотелось смеяться.

Разносчик сбитня протянул стакан почтальону, который бодро пошел дальше по улице, разнося письма, и, покосившись в мою сторону, негромко произнес:

— Вы, барышня, сбитень любите.

— Терпеть не могу! — призналась я. С чего он вообще решил со мной заговорить? Обычно такие вот парни в мохнатых полушубках и шарфах до глаз не вступали в беседу с прохожими.

— Любите, любите, — уверенно заявил разносчик и протянул мне стакан. Я машинально взяла его: теплый. Сбитень пах яблоками и медом, и я задумалась, почему он мне никогда не нравился. Обычный горячий напиток, ничего особенного. — Вы почаще ко мне сюда подходите, я всегда вам самый большой стакан нацежу. И недорого!

— Что за глупости! — возмутилась я. Разносчик усмехнулся под своим шарфом. Движение его руки было быстрым — из кармана и снова в карман — но я успела увидеть серебряный инквизиторский жетон.

Коллега Курта. Понятно. Мы с ним не одни против мстителя — вот и отлично.

— Я тут один сбитень-то продаю, — продолжал лже-разносчик. Словно повинуясь его воле, я поднесла стаканчик к губам и сделала глоток. Слишком сладко. Ничего не чувствуется, кроме меда. — Торговля хорошая, бойкая. Ну а что, на улице холодно, надо изнутри согреваться. Остальное мы с господином Лансебергом устроим. Нотку живь-травы чувствуете?

— Нет. Мед все забивает.

— Ну и правильно, — незнакомец понизил голос и произнес: — Живь-трава единственное средство, которое капсулирует черную магию. Если Курт будет что-то делать с ней дома, то спугнет вашего общего врага. Остается такой вот способ.

В груди шевельнулась тревога — разбежалась та энергичная дрожь, которая охватывала меня всегда, когда намечалось что-то интересное. Я понимающе кивнула, через силу осушила стаканчик — терпеть не могу мед! — и, бросив его в урну, ответила:

— Понятно. Спасибо вам.

Я примерно представляла механизм работы живь-травы. Когда мститель бросит те чары, которые должны будут убить меня, она окутает чужое заклинание непроницаемым коконом и не даст ему сработать.

— Однажды Курт спас мне жизнь, я его должник, — объяснил инквизитор. — Да и помочь коллеге — это дело чести, — он рассмеялся и добавил: — Хотя когда я увидел вашего оборотня, то чуть не упал.

Он оттянул шарф от лица, и я узнала инквизитора, который видел обращение Манфреда в отделении. Я улыбнулась ему, как старому знакомому, и ответила:

— Да, меня тогда тоже впечатлило.

— Вот, держите еще стаканчик, — инквизитор налил мне еще сбитня, и я поинтересовалась:

— Живь-трава дорогая штука. Как же вы ее так остальным покупателям разливаете?

Он усмехнулся.

— Для вас сбитень из особого отсека идет. Не волнуйтесь, в моем ведомстве все четко и по граммам.

На том и расстались. Я выпила сбитень и вдруг вспомнила, как в прошлом веке одна очень опытная ведьма — даже не ведьма, законопослушная волшебница, которая сотрудничала с инквизицией, говорила: “Подвиг это дело коллективное. За важные дела нельзя браться в одиночку”.

Ну вот у нас и компания. Ведьма, инквизитор, ворчливый кот из далеких степей, оборотень, который купил ботинки вместо валенок, и коллега моего мужа.

И да, мы победим. Ни на что другое мы не согласились бы.

Бал, на который нас с Куртом пригласили, был не просто праздником — его посвятили мифической птице Белиране, снежному чуду, которое однажды спасло людей от холода, вырвав из груди свое огненное сердце. И платье следовало подобрать так, чтобы оно напоминало о Белиране и было ее символом. Входя в магазин, который мне посоветовал Курт, я невольно ощутила робость. Да, Аберкромби благороднейшее и древнейшее семейство, но мы очень давно ничего не покупали в таких местах, где каждый завиток на мебели и каждый луч в зеркалах искрятся той роскошью, до которой нам уже не добраться.

Чувствовать себя бедной родственницей, приживалкой у богачей? Вот уж нет! Я прошла мимо швейцара, выпрямив спину и расправив плечи — и царство красоты открылось передо мной во всем своем богатстве, настолько пышно, что я с большим трудом смогла сохранять спокойный, даже чуть равнодушный вид.

Да, платья. Спасибо, я знаю, что такое платье, я не хожу в мешке из-под картошки.

Но те платья, которые красовались в витринах этого магазина, были не просто одеждой — на манекенах за стеклянными дверцами были выставлены произведения искусства. Каждое из них было похоже на что-то особенное. Вот это, сиреневое, напоминало ирис, раскрываясь лепестками у груди. А это, изумрудное с синим отливом, струилось по фигуре, словно водопад. А вон то, нежно-золотистое, сплошь состояло из мелких сверкающих капель — надень его и будет казаться, что ты идешь среди дождя. Продавщица, которая бесшумно подошла ко мне, сказала негромко, словно боясь что-то спугнуть:

— Да, бесстыдно, согласна. Когда его надевают, то кажется, что барышня полностью обнажена. Мы не продаем это платье, но оно помогает продавать другие.

Я невольно вспомнила моду времен моей бабушки, когда платья ничем не отличались от ночных сорочек, а дамы еще и смачивали их, чтобы очертания тела были более соблазнительны. Зимой, на морозе, это быстро сводило хозяек платьев в могилу, и король именным указом запретил такие наряды.

— Нас с мужем пригласили на бал, который посвящен Белиране, — сообщила я, и продавщица понимающе кивнула.

— Да, в этом сезоне Белирана очень популярна. Зима холодная, нужно что-то, чтобы мы могли согреться, — сказала она и повела меня вдоль витрин. Повинуясь заклинанию, манекены в них начинали двигаться, показывая свои платья со всех сторон.

— Вот, например, — продавщица остановилась возле витрины с белым платьем, которое было расшито пышными перьями. — Взгляните, руки в нем похожи на крылья.

Я понимающе кивнула. Руки в самом деле были похожи на крылья — рукава были украшены причудливой вышивкой, но торчали бы они при этом из сугроба — слишком уж много было перьев. Я отрицательно качнула головой, и лампа в витрине приглушила свет, а манекен замер. Мы с родителями никогда не бывали в магазинах с такими витринами и манекенами — я смотрела на все, как на чудо, постоянно напоминая себе держаться спокойно, чтобы не быть похожей на деревенщину, которую неведомым ветром занесло в столицу.

Но чудом все равно нельзя было не любоваться.

— А вот это? — продавщица подвела меня к другому платью. — Только вчера привезли, я утром поставила в витрину. Взгляните!

Я замерла, глядя на платье, которое выплыло ко мне из глубины витрины — да на него можно было смотреть только так, замирая от восторга. Нежно-голубое, с россыпью бисера на плечах и глубоким вырезом, оно превращало свою хозяйку в птицу с опущенными крыльями — птицу, полную любви и надежды, птицу, которая готова отдать себя, чтобы жили другие.

Когда-то я читала сказку о Белиране и плакала. И сейчас ко мне снова пришла открытая книга и птичья тень той, которая отдала себя людям.

— Да, выглядит удивительно, — согласилась я, уже не стараясь скрывать своего восхищения. Вдруг подумалось, что Курт увидит меня в этом платье — и на душе сделалось тревожно и горячо, что-то сжалось в груди, и сердце забилось быстрее. — Я его возьму.

Глава 25

Курт

Завязывая галстук особым, модным узлом, я думал о том, что давно не был на балах с таким светлым настроением, которое владело мной сейчас. Конечно, меня и моих жен приглашали в свет, мы посещали балы и званые вечера, но ощущение было таким, словно мы приходили на собственные похороны. И вот теперь все наконец-то было правильно, и праздник расцветал праздником, а не проводами мертвеца в могилу.

Я знал, чем закончится сегодняшний вечер, и готовился к этому. Мне следовало сохранять спокойствие, чтобы не спугнуть мстителя, который собирался нанести удар — я знал, что все будет хорошо, и в то же время исподволь, незаметно, мне все больше становилось не по себе.

Я не мог потерять Кайю. Все должно было пойти по моему плану, я подготовился, прекрасно зная: если мой враг пошел на Песнь Призыва, то терять ему нечего, и он не будет медлить. Сегодня Кайя упадет на паркет в зале, полном гостей — после того, как во все стороны от нее расплескается Смертный бросок, а я…

А я остановлю ведьму. Убью ее.

Будет то не смерть, но сон, как говорилось в одной из старых книг. Я это знал, но все равно не мог не тревожиться.

Живь-травы достаточно. С моим проклятием она не справилась, но со Смертным броском сможет помочь.

И все кончится. История мстителя завершится, а моя пойдет другой дорогой.

В дверь постучали. Я отошел от зеркала, снял с вешалки сюртук и вспомнил, что отец, бывало, говорил: джентльмена должны одевать слуги. Он и шнурков сам себе не завязывает.

— Входите, — сказал я, надевая сюртук. Уильям заглянул в комнату и сообщил:

— Миледи Кайя уже готова к выходу, милорд.

Я кивнул, поправил на лацкане маленький орден, который получил за поимку Эбенетт Хорти, ведьмы-отравительницы, и вышел в коридор. В эту комнату я вернусь безутешным вдовцом, и мой мститель обязательно окажется рядом. И он будет не просто смотреть — он станет торжествовать, а я увижу это торжество, потому что знаю, где искать.

Тарелка, которую нашла Эмма, все зафиксирует для моих коллег. Мститель не сможет оправдаться.

Спустившись в гостиную, я увидел Евтея — кот с важным видом возлежал на диване. Заметив меня, он вытянул лапищи, распопырил когти, словно собирался драть шелковую обивку, и сообщил:

— Кот велик, и он не требует роскошных празднеств. Но воспитанные люди все-таки ведут себя так, чтобы их кот не скучал.

Я не сдержал улыбку.

— Котов на балы не берут.

— Ну вот и напрасно! — воскликнул Евтей и с удивительной грацией для его веса и размера спрыгнул с дивана и прошел по ковру. — Я прекрасно мог бы танцевать. Ну или вести беседу с кем-нибудь. Что за скукота ваша жизнь? Ни праздников, ни танцев! Пригласил бы ты кого в гости? Только не ту псину, от нее так воняет, что хоть святых выноси.

— Зато у нас есть мясо и творог, — улыбнулся я, и кот кивнул и сообщил:

— Да, а добрая Эмма мне сегодня огурец дала. Ладно, так уж и быть, прощу вас. Помните мою доброту! Но только если вы привезете мне с бала хорошее угощение. Рыбку, например, слабосоленую, или рулетики с икрой.

Я невольно заметил, что кот слишком много кушал — вернее, зажрался. Рулетики с икрой? А устриц ему не подать на майсенском фарфоре?

— Не надо, — ответил Евтей, когда я спросил насчет устриц. — А вот рыбку вези, да смотри, побольше да посвежее. Пусть тебе коробку дадут, а то потеряешь от своей бестолковости. А еще…

На лестнице мелькнуло что-то светлое, и кот осекся. Я вдруг поймал себя на том, что смотрю на Кайю с приоткрытым от удивления ртом. Она в самом деле была похожа на сказочную птицу или ангела — легкая, светлая, удивительно прекрасная, Кайя спускалась со второго этажа, и я не мог оторвать от нее глаз. Во мне вдруг иссякли все слова. Все, что я мог бы сейчас сказать — похвалить ее платье, заметить, что она красива — все это вдруг рассыпалось и исчезло. И я смотрел на свою седьмую жену, как школьник смотрит на одноклассницу на святочном балу, и никакие слова больше не имели значения.

Впрочем, нет. Кое-что я все-таки смог сказать:

— Потрясающе! — одобрил я, окончательно убедившись в том, что выгляжу полным дурачком. Кайя рассмеялась, спустившись ко мне, и закружилась, давая рассмотреть платье, похожее одновременно на облако и метель из хрупких перьев — потом она остановилась, замерла, такая растерянная, нежная и юная, такая весенняя среди зимы, и спросила:

— Нравится?

— Очень нравится, — искренне ответил я и вдруг неожиданно для самого себя выпалил: — Давай ты наденешь что-то такое на нашу свадьбу?

Кайя вопросительно подняла бровь, словно не поняла, что я имею в виду. Да я и сам себя сейчас не понимал до конца!

Но мне было хорошо. Мне было правильно.

— Мы ведь уже женаты, разве ты забыл? — спросила она. Я помог ей надеть пальто, мы вышли из дома, и я ответил:

— Не забыл. Но у нас с тобой должен быть не брак отчаяния по договору, а настоящая свадьба. Чтобы мы все начали заново, когда…

В груди снова шевельнулась тревога, но я задавил ее усилием воли. Мститель не знает о живь-траве, он готовится нанести удар — и скоро я его возьму с поличным.

А пока нас ждал бал. Угощение, танцы и то веселье, о котором мечтают все девушки.

Линдмарки жили буквально через четыре дома от меня, но идти туда пешком означало нагло нарушить все светские нормы и правила. Выходя из экипажа и протянув Кайе руку, я заметил едва различимые сиреневые искры над ее правым плечом.

Мои внутренности будто покрылись ледяной глазурью. Смертный бросок был выпущен и достиг цели. Пройдет совсем немного времени, и Кайя, повинуясь его власти, будет вынуждена атаковать, примерно так же, как было с Песнью Призыва.

Я знал, что все будет хорошо, что уже сегодня вечером мститель будет разоблачен и передан моим коллегам — но холод, который меня охватил при виде искр, не отступал. Кайя заметила что-то в моем лице, потому что спросила, когда мы пошли к дверям Линдмарков:

— Что-то случилось?

— Ничего, — ответил я, вложив в ответ все свое спокойствие. — Все в порядке. Давай развлекаться и танцевать.

Линдмарки, старинная семья банкиров, жили ярко, богато и никогда не экономили на своих праздниках. Все, что могло дать королевство — роскошная мебель, изысканная еда, напитки по баснословным ценам — все было сегодня на балу. Если бы сюда попал Евтей, то он точно не знал бы, с чего начать.

Отведать перепелиных яиц с черной икрой?

Взять бокал шипучего южного вина?

Оторвать ножку у фазана, начиненного соловьиными язычками?

Или разъяснить огромную елку, украшенную удивительно тонкими игрушками ручной работы?

Или замереть, рассматривая оркестр на балконе, который уже вскинул смычки, готовясь играть?

Кайя смотрела на все с детским восторгом, словно вдруг сделалась ребенком, который неожиданно попал в сказку, о которой мог только мечтать. Я познакомил ее с хозяевами дома, невольно заметив, что матушка Кайи не только твердила о том, какое благородное и древнее семейство Аберкромби, но и сделала все, чтобы в нужной ситуации ее дочери не оплошали. Движения Кайи были полны достоинства и легкости, улыбка — светла. Когда обмен приветствиями и любезностями был окончен, то госпожа Линдмарк поинтересовалась:

— Курт, дорогой мой, есть ли у вас надежда?

К искрам над плечом Кайи прибавились еще две. Я улыбнулся, стараясь сохранять максимально беспечный вид, и ответил:

— Сейчас я в этом не сомневаюсь. Уверен, что совсем скоро все кончится.

— Знали бы вы, друг мой, как я за вас рада, — с искренним теплом призналась госпожа Линдмарк. — Что ж, добро пожаловать в наш скромный дом!

Насчет скромного дома она, конечно, кокетничала: когда-то здесь жили князья Станунци, и дом имел все основания для того, чтобы именоваться дворцом. Мы с Кайей пошли в сторону бального зала — гости бросали в нашу сторону заинтересованные взгляды, всем хотелось взглянуть на новую несчастную жену Багрового Первоцвета. Кайя с восторгом озиралась по сторонам — на мгновение мне показалось, что она готова взлететь от того счастья, которое поселилось в ее душе.

Не осталось ничего плохого. Ни мстителя, ни летунниц, ни проклятий — были только улыбки, свет бесчисленных ламп, твердая гладь паркета под ногами и музыка, которая окутывала невесомой пеленой и заставляла отрываться от земли.

Возможно, в этом восторге и была любовь.

— Давай танцевать, — произнес я и протянул Кайе руку.

Глава 26

Кайя

Я и мечтать не могла о том, что когда-нибудь окажусь на самом настоящем балу. Не на празднике, который больше похож на семейные посиделки, куда обычно нашу семью приглашали такие же обедневшие дворяне, как Аберкромби, а на чем-то сказочном, удивительном.

Дамы были похожи на античных богинь, а девушки на фей. От тончайших запахов дорогих духов начинала мягко кружиться голова, музыка заставляла невольно подниматься на носочки, а столы, накрытые для гостей, предлагали те блюда, о которых я только читала в журналах. Бал звенел и плыл, бал наполнял душу восторгом, и сейчас, когда я плыла по волнам чуда, не обещанного, но сбывшегося, мне трудно было даже представить, что в мире существует зло, что мститель готовится нанести удар, что черные бабочки раскрывают крылья в груди Курта.

Я мешала летуннице. Она испытывала тот страх, который охватывает любое существо, что собирается спрятаться — страх разоблачения. Значит, меня надо было устранить, значит, Курту надо было подсунуть другую жену, чтобы Багровый Первоцвет жил дальше и мучился.

Но сейчас, когда Курт протянул мне руку, приглашая танцевать, все это вдруг сделалось маленьким и незначительным. В мире была только я, человек, который мне дорог, и музыка, которая опустила невесомые руки на наши плечи.

Родители потратили значительную сумму, чтобы научить нас танцевать, и сейчас мама мной гордилась бы. Музыка поплыла над бальным залом, и Курт плавно повел меня в вальсе. Туфли едва касались пола, рука Курта лежала на моей спине, обжигая кожу сквозь воздушную ткань платья, и мы кружились, словно снежинки в метели.

Душа наполнялась восторгом и любовью. Я не знала, что будет дальше — да и кто бы мог знать? Но сейчас у меня был танец, музыка, тепло и сила, которыми веяло от Курта, и желание двигаться вот так — вместе, неуловимо и легко, не расставаясь.

Была ли это любовь, о которой мечтают все девушки? Я не знала. Но я не сомневалась в том, что хочу остаться с этим человеком сегодня и навсегда. Хочу, чтобы он и дальше держал меня за руку и смотрел в глаза так, словно в этом мире больше ничего не имело значения, кроме того, что мы сейчас вместе.

Это было чудо.

Настоящее.

Я и не заметила, как музыка иссякла. Бальный зал наполнился голосами и смехом, кавалеры повели своих дам к столам — подкрепиться тарталетками с икрой, южными креветками с красным авокадо и бокалом вина. А мы с Куртом оказались чуть в стороне, возле балкона — отсюда открывался удивительный вид на зимний город, заснеженный, озаренный огнями бесчисленных фонарей, яркий и хрупкий. Скоро новый год, совсем скоро! И мы встретим его вместе.

— Нравится? — поинтересовался Курт. Я даже рассмеялась — как это может не нравиться? На огромной елке вспыхнули свечи, и все игрушки пришли в движение — птички раскрыли крылья, зайцы застучали в барабаны, шары и золотые шишки поплыли, как звезды. Девушки засмеялись и зааплодировали. Серебряная птица вдруг вылетела откуда-то с нижних ветвей и величаво полетела вокруг елки — Белирана заняла свое место наверху, рядом со звездой, рассыпая белые искры с перьев, показывая, кому именно посвящен праздник.

— Как это может не нравиться! — воскликнула я. Праздник наполнял меня не просто восторгом — то чувство, которое сейчас звенело во мне тысячей невидимых колокольчиков, было намного больше и сильнее любого восторга. Курт улыбнулся и вдруг показал куда-то вверх — я подняла голову и увидела венок из омелы, который парил в воздухе над нашими головами.

Венок из омелы и остролиста — старая традиция. Его плетут дочери хозяев дома, а потом запускают на балах и праздниках, и люди, над которыми он остановится, должны поцеловаться. Считается, что омеле дана волшебная сила раскрывать правду о любви. Те, над кем замер венок, будут жить долго и счастливо, и их любовь никогда не иссякнет, а будет только крепнуть.

Мама рассказывала, что когда-то давным-давно на новогоднем празднике такой же венок остановился над ней и отцом. Они тогда были совсем юными, познакомились всего несколько недель назад, но омела открыла ту правду, которая уже жила в их сердцах. И они поженились, и жили долго и счастливо — когда мы с Мией задавали вопросы по поводу их ссор, то родители только отмахивались с таким видом, словно мы спрашивали о глупостях.

“Как поссоримся, так и помиримся! — заявляла мама. — Правда, дорогой?”

Отец всегда соглашался.

— Омела, — едва слышно сказала я и добавила уже громче: — Это же омела, самая настоящая!

Курт улыбнулся. Сейчас в нем не было ни следа от Багрового Первоцвета, того чудовища, которым я его считала в тот день, когда мы заключили наш брак отчаяния. Рядом со мной стоял искренний и светлый человек, которого я готова была любить, которому я хотела дарить любовь — до самого краешка, до последней капли.

— Знаешь, что нужно сделать?

Я не успела ответить — он поцеловал меня настолько нетерпеливо и горячо, словно весь мир рушился в эту минуту, и только наш поцелуй мог его удержать на самом краю. Словно только мы могли все исправить.

Поцелуй обжигал, наполняя голову хмельной легкостью — и я откликнулась на него, растерянно подумав, что не умею целоваться, и сейчас это не имеет никакого значения. Ничего уже было не важно — в мире были только мы, огонь наших душ, наша искренность и надежда на счастье. Мы ведь заслужили его. Мы ведь могли быть счастливыми — иногда для этого нужно так мало. Просто целовать того, кто тебе дорог, и надеяться, что это навсегда. Верить, что никакие злые силы, никакие летунницы и мстители, не смогут разрушить наше чудо. Знать, что вдвоем мы пойдем дальше.

Мне казалось, что я сейчас взлечу.

И я действительно взлетела.

Властная, сокрушающая сила вырвала меня из рук Курта и вскинула под потолок, наполняя душу огнем. Захлебываясь ужасом, я поняла, что игра началась — это было то заклинание, которое в меня вбросил мститель перед тем, как мы покинули дом.

Зал накрыло грохотом и воплями. В зале была ведьма, готовая убивать — и люди бросились к выходу, сбивая с ног тех, кто приходился у них на пути. Кто-то замер, не в силах пошевелиться от страха, и с высоты я увидела девушку, которая без чувств осела на руках своего кавалера, словно марионетка, у которой отстригли ниточки. Все игрушки на елке пришли в движение, закрутились, словно их подхватил ураган, и рассыпались с мелодичным стоном и звоном. Хозяева дома застыли, не сводя с меня глаз, но я смотрела только на Курта.

В мире, охваченном огнем чужой магии, не было никого, кроме моего мужа по отчаянию — и в его взгляде сейчас дымилась боль, искренняя и неутолимая.

Он шагнул вперед, поднимая руку, и на его пальцах зашевелились огоньки — инквизитор освобождал свою силу, чтобы остановить ведьму. Что-то во мне дрогнуло и потекло к нему — в этом движении были страх, ненависть и злоба, они переплелись так, что в глазах становилось темно.

Я закричала. Это был чужой крик, он рвался из моего горла, и страх вырос до таких вершин, что я почти забыла, как дышать. Ненависть росла и крепла. Чужая давящая воля сжимала голову, приказывая: уничтожь его. Сотри его из мира. Убей их всех.

Убей.

Убей.

Убей. Упейся их кровью, а потом лети к луне, к лунным птицам, к вечному голоду и мраку, к своей ведьминской сути. Только она имеет значение.

Я раскинула руки, и от пальцев потекли струи ледяного ветра. Свечи и лампы захлебывались огнем и гасли, крики людей вдруг поднялись до невообразимых вершин и иссякли. Тот, кто овладел сейчас моей душой, хлопнул в ладоши, и дом содрогнулся от подвалов до чердака, словно пытался стряхнуть меня и освободиться.

Я увидела слезу, которая пробежала по щеке Курта.

— Прости меня, Кайя, — прошептал он. — Прости.

В следующий миг Курт ударил тем заклинанием, которое внушает ужас любой, даже самой сильной ведьме. Хексенхаммер, Сокрушающий молот — я узнала его сразу, хотя никогда не видела, только читала о нем. Бальный зал залило мертвенно-зеленым светом, и удар в грудь отшвырнул меня к ели и сбросил на паркет.

Стало тихо-тихо. Откуда-то из глубин этой тишины проступали далекие голоса. Кто-то кричал от ужаса и не мог остановиться. Кто-то спрашивал: неужели все? Кто-то уточнял: вы ее убили? Убили, да? Все кончено?

Да. Убил. Курт в очередной раз выполнил свой долг и убил ведьму.

Это ведь понарошку, сказала я себе. Рот наполнился кровью, но чужая воля ушла, словно ее и не было. Я снова стала собой, Кайей, законопослушной ведьмой, которая никому и никогда не сделала ничего плохого.

Я снова была.

— Вы ее убили? — услышала я и едва не расхохоталась во весь голос: как Курт может меня убить? Какие глупости, кому это вообще могло подуматься… Зал качнулся, кто-то подбежал ко мне, сел рядом, устраивая мою голову у себя на коленях.

Как же много крови, Господи. Как же больно…

Это ведь понарошку, правда? Мы разоблачим мстителя, и все это закончится, но как же больно, Курт.

Он смотрел на меня. Гладил по щеке. Я не могла оторвать от него взгляда, я пыталась о чем-то спросить, но голос иссяк.

Что-то горячее и влажное сорвалось мне на лоб. Я хотела было сказать, что не надо плакать, что все будет хорошо, и вдруг увидела нас со стороны. Курт сидел на полу возле смятой ели, рядом кружили какие-то перья, обрывки и хлопья, и девушка, которая лежала головой у него на коленях, была так похожа на меня…

— Да, — Курт откликнулся едва слышно, но я разобрала его слова, переполненные тоской и горем. — Да, я убил ее.

И все померкло.

Глава 27

Курт

— Да, она мертва, — эксперт из инквизиции, который прибыл по срочному вызову, убрал инструменты в сумку, выпрямился и, пересев за стол от дивана, на который торопливо перенесли Кайю, принялся выписывать документы. — Впрочем, не видел ведьмы, которая выжила бы после Хексенхаммера.

“Мертва”, — повторил я, пытаясь отыскать хоть какую-то опору. Я прекрасно знал, что все сделано правильно, что живь-трава капсулирует ту магию, которую направил мститель, что она сделала Кайю неуязвимой для самого сильного заклинания смерти, но моя седьмая жена была неподвижна и холодна, и я не мог убедить себя в том, что все хорошо.

Все шло по моему плану — и глядя на Кайю, бледную и бездвижную, с руками, сложенными на груди, я впервые не поверил в свой план.

Что, если я оказался неправ? Что, если она не встанет, когда мститель будет разоблачен? Получалось, Кайя умерла, чтобы я мог избавиться от летунниц и жить дальше.

Кайя пришла и показала: я не чудовище, и меня можно любить. Показала — и ее не стало.

Я твердил, что все идет так, как надо. Что очень хорошо, что эксперт ничего не заподозрил, а у того, что случилось в бальном зале, была целая толпа свидетелей — но один вид мертвой Кайи разрушал все мои мысли и медленно превращал стойкость и силу в кисель.

— Надо же, — покачал головой эксперт, с усилием оставляя оттиск печати на свидетельстве о смерти. — Ваша жена так долго была добропорядочной, но все-таки сорвалась… Соболезную, коллега. Если нужна консультация хорошего душеправа, то приходите к доктору Герберту на Малую Зимнюю.

— Спасибо, обязательно к нему загляну, — глухо откликнулся я. Взял свидетельство, прочел: Кайя Аберкромби Лансеберг, зарегистрированная ведьма, убита заклинанием Хексенхаммер во время творения магического ритуала.

Так и должно быть.

— Вскрытие будете заказывать? — поинтересовался эксперт. Я отрицательно мотнул головой. Вскрытие покажет, что пациент от него и умер — надо же, у меня хватает сил на черный юмор.

Это хорошо. Значит, я все еще надеюсь.

— Нет. Пусть похоронная команда отвезет ее в мой дом для траура и проводов, — ответил я.

Мне не надо было представляться скорбящим вдовцом. Сейчас я и в самом деле чувствовал растерянность и тоску. Совсем недавно Кайя спустилась с лестницы нашего дома в этом нежном платье, собираясь на праздник — и вот теперь она лежит здесь, и жизнь покинула ее.

Мой враг уже знает об этом. Он ликует — хотя будет всеми силами изображать сочувствие, когда мы встретимся.

Он ведь не ожидал, что я женюсь на ведьме. Кайя одним своим появлением разрушила все его планы.

Кайя дала мне надежду и любовь. Это была именно она — теперь, глядя на ее лицо, тени под длинными ресницами, прядь волос, что выбилась из прически, я точно знал, что смог полюбить, и что все это лишится всякого смысла, если я не сумею победить.

Пришла ритуальная служба. За свои семь браков я успел близко познакомиться и пообщаться с этими угрюмыми мужчинами в черном. Скорбный путь до дома был коротким — я запомнил лишь, как снял пальто и набросил его на Кайю. Один из носильщиков, его звали Петер-Колченога, сочувствующе вздохнул и мягко напомнил:

— Ей уже не холодно, ваша милость. А вот вы, не приведи Господи, простудитесь, да и за ней.

— Ей уже не холодно… — повторил я, и слезы откуда-то взялись сами собой.

Слуги встречали нас в траурном молчании. Контраст был страшным — вроде бы только что мы вышли из дома, переполненные своим счастьем, и вот Кайю вносят в двери, и она уже никому не улыбнется, не погладит кота, не сделает ничего… Эмма всхлипывала, вытирая слезы.

— Пустите! — услышал я скорбный вопль Евтея. Кот вылетел к носилкам, которые поднимали на второй этаж, запрыгнул на грудь Кайи и резко ударил ее лапой по щеке. — Вставай! Вставай, кому говорю! Ишь, чего выдумала, умирать, тут котик некормленный…

Я снял Евтея с Кайи, и тот уткнулся головой мне в грудь и завыл — протяжно, тоскливо, горько. Кайю внесли в спальню, положили на кровать, и ритуальщики бесшумно принялись за работу: укрыли ее белоснежным покрывалом, опустили на лоб ленту с вышитой молитвой, оплели руки четками со святым кругом. Я сел на стул и приказал себе: соберись. Нужно выглядеть скорбящим вдовцом, нужно быть одиноким и несчастным, но внутри готовиться к раскрытию правды.

— Ну как так-то, ну как? — причитал Евтей возле кровати. На Кайю он не смотрел — я чувствовал его страх. Даже магическое животное не чувствовало правды — значит, пока все шло по плану. — Я бы все отдал, чтоб она поднялась. И шарик мраморный, и говядину, и огу… огу… огурец!

Он поднял голову к потолку и завыл. Ритуальщики закончили свой скорбный труд, получили деньги за работу и ушли. Из опыта общения со мной они уже знали, что и как делать дальше: лучший гроб, особое место на кладбище, на светлом холме, овеваемом свежим ветром… Я думал о Кайе как о мертвой, я скорбел, и это было невыносимо.

Но горюя, я скользил мысленным взглядом по магическим потокам, которые переполняли дом — и наконец-то среди общего удивления, сочувствия и печали выхватил тонкую, едва уловимую нить счастья.

Мститель действительно был счастлив.

Он готов был петь и плясать от удовольствия. Мне было больно — а ему хорошо, его наслаждение было сильнее и ярче, чем от вина, хорошей еды и женских объятий.

Вот и замечательно. На этой радости я его и поймаю.

Бесшумно вошла Эмма — поставила на прикроватный стол тарелку с толстой скорбной свечой, исписанной молитвами. Лицо Кайи в ее свете казалось лицом восковой куклы.

— Ох, милорд, как же жалко вас, — вздохнула она и сочувствующе погладила меня по плечу. Я кивнул. — А миледи Кайя… ох, такая хорошая, такая молоденькая… Я уж надеялась, что на этот раз будет у вас истинная любовь, семь-то число волшебное. А вон как вышло…

Отражение свечи в тарелке едва заметно качнулось: пошла запись. Мои коллеги, которые сейчас расположились в соседнем здании, все видят, слышат и готовятся прийти ко мне на помощь, как только потребуется.

В комнату заглянул Манфред. Сейчас на оборотне были валенки вместо ботинок, и выглядел он так, словно что-то тяжелое упало с неба и крепко ударило его по голове. Эмма кивнула ему и торопливо вышла. Оборотень приблизился к кровати, некоторое время с тоской смотрел на Кайю, а потом негромко, с искренним чувством проговорил:

— А какая же она добрая была. И смелая! Я обернулся, а она и бровью не повела, вот что значит натура…

Евтей всхлипнул. Манфред взял его на руки, и кот не сопротивлялся, лишь вздохнул.

— Горе-то какое, — произнес оборотень и вдруг удивленно вскинул бровь и повел носом. Я тотчас же показал ему кулак, и Манфред все понял правильно.

— Пойдем мы, пожалуй, — сказал он. — Сочувствую, милорд, очень вам сочувствую. Сейчас Луна сильная, ей легко будет по небу бежать… ну то есть, мы, оборотни, так говорим.

Нить чужой радости, которую я выхватил, сделалась толще и крепче. Мститель наслаждался своим счастьем — значит, сейчас утратит бдительность.

Оборотень и кот ушли, и какое-то время я сидел один. Потом часы пробили одиннадцать вечера, и в комнату вошли.

— Ваш отвар, милорд.

Я послушно взял бокал, но пить не стал — просто крутил его в руках. Яда там не было, я бы почувствовал. Просто обычный напиток из северных трав, который приглушил бы мою боль.

Но тому, кто его сварил, надо было видеть меня собственными глазами.

— Примите искренние соболезнования, милорд, — произнес Уильям. — Я всем сердцем разделяю вашу потерю. Если могу что-то сделать для вас, только скажите.

Я кивнул. Бросил быстрое заклинание проверки: запись шла, мои коллеги все видели.

Обернулся к Уильяму. Тот смотрел на меня так же, как всегда, как дворецкий должен смотреть на хозяина дома — с уважением и готовностью к любой, даже самой трудной работе.

— Где настоящий Уильям? — спросил я. — Ты ведь заменил его, когда Анжелину казнили, а тебе нужно было подобраться поближе.

Дворецкий едва заметно улыбнулся, и в его взгляде появились злые синие огни — пламя давней ненависти, которого я и вообразить бы не мог в своем верном дворецком. Ему, в общем-то, было нечего терять. Весь смысл его жизни заключался только в мести мне за то, что я отобрал его дорогое существо.

— Я бросил его тело в выгребные ямы за городом, милорд, — прежним подчеркнуто уважительным тоном ответил он, и это прозвучало по-настоящему жутко. — Чары замещения позволяют принять облик другого человека, но оригинал надо убить.

Значит, Манфред был прав.

— Как оборотень тебя не учуял? — удивился я. Лже-Уильям снисходительно улыбнулся.

— Я хорошо умею работать с чарами. И идеально заместил вашего дворецкого. В каком-то смысле я — это он.

К виску прикоснулись невидимые пальцы — коллеги усиливали мою защиту. Но лже-Уильям не собирался нападать. Он был совершенно спокоен.

— Приходилось бывать в Парагонских степях?

— Я воевал там, — с достоинством ответил лже-Уильям. Перехватив поднос поудобнее, он прошел к креслу, сел. — Был вынужден оставить дом и сражаться за родину. Когда вернулся, то узнал, что жена и дочь пропали. Много лет ушло, чтобы их найти.

— Анжелина никогда не говорила о том, что знает своего отца, — сказал я. Вот они, родственные узы — иногда их сила намного крепче, чем может показаться со стороны.

— Да, она и правда не знала, — признался лже-Уильям. — Но я знал ее, любил и никогда не забывал. Я помнил свою девочку. Она обнимала меня, клала голову на плечо, и я так носил ее по нашему дому. В ней всегда была сила… я и летунницу-то прихватил, чтобы показать ей. И увидел мою девочку на костре.

— Она была ведьмой, — напомнил я, и сердце сжалось от тоски и боли. Господи, прости меня, я сейчас разделял горе человека, который потерял любимое дитя — потому что сам научился терять и оплакивать за эти годы. — Она принесла много зла.

— Я знаю, это был твой долг, — кивнул лже-Уильям. — Ты сделал то, что должен был сделать. А у меня свой долг, отцовский. Я прошел через ад, которого ты и вообразить не сможешь. Я умирал в военной грязи и убивал таких же бедолаг, как я, не за родину и не за короля, а чтобы вернуться к ней. Чтобы она обняла меня и снова положила голову на мое плечо.

Я понимал. Он сделал то, что и должен был — как и я когда-то.

— Семь девушек умерли, — произнес я, и та жалость, которая начала проступать во мне, исчезла без возврата. — Семь девушек, которые никому не причинили зла.

Отец Анжелины только руками развел, и я вспомнил старую пословицу о том, что от худого семени не бывает доброго племени. Отец и дочь стоили друг друга — если бы я мог снова отправить Анжелину на костер, то отправил бы.

Мной овладела злость — холодная, рассудочная. Мои жены были хорошими женщинами, все они. И их просто вычеркнули из мира, принесли в жертву памяти темной ведьмы.

— Я их жалел, — невозмутимо откликнулся лже-Уильям. — Они и правда ни в чем не были виноваты. Но ты — был. Ты забрал у меня дочь. А я забрал у тебя жизнь и надежду. Если бы не она, — отец Анжелины кивнул в сторону Кайи, и я обрадовался, что она сейчас ничего не слышит и не видит той испепеляющей ненависти, которая полыхнула в его глазах, — то все и дальше шло бы, как надо. Но летунница боится выбираться из тебя, пока ты женат на ведьме. И не причиняет тебе боли, пока ты женат, святой брачный покров тебя бережет.

— И ты решил ее убрать.

— Верно. Решил и убрал. Твоими руками. Тебе теперь жить с еще одним камнем на сердце. Как ты догадался, что это я?

— В ночь Призыва, когда все слуги сбежались, — ответил я. — У тебя текла кровь изо рта, а это бывает лишь в одном случае — если такие тяжелые чары творить самому. Я сразу все понял.

Лже-Уильям негромко рассмеялся. Он держался на удивление невозмутимо и спокойно, как человек, который завершил самое важное дело своей жизни. Он знал, что ему не дадут уйти. Нити магии вокруг дома пришли в движение — инквизиционный отряд поддержки шел ко мне на помощь, и Манфред уже бежал к дверям, чтобы впустить их.

— Тебе и дальше жить с этим, — отец Анжелины мотнул головой в сторону Кайи. — А мне уже нечего терять. Я лишился дочери и отомстил за нее.

— Тебя казнят, — я улыбнулся, и улыбка придала мне сил. — Тебя казнят, и летунница сдохнет. Она всегда сдыхает, если уходит тот, кто ее подсадил.

Лже-Уильям улыбнулся в ответ.

— Пусть так. Я исполнил свой долг.

Стукнула, открываясь, дверь, и в комнате сразу же стало людно: ворвался целый отряд, за инквизиторами вошли слуги, и я услышал вопль кота:

— Пустите меня! Пустите! Я ему всю морду поганую изорву! Да не хватай ты меня за ногу!

Лже-Уильяма подняли со стула — я вскинул руку, давая знак обождать.

— Ты должен увидеть кое-что еще, — произнес я. — Твоя дочь обещала, что сила истинной любви разрушит проклятие. Сила истинной любви отменяет смерть.

“Ты проиграл, старик”, — подумал я, но не сказал об этом вслух. Просто пересел на край кровати, склонился к Кайе и поцеловал ее в губы.

Кто-то, кажется, Эмма, забормотал молитву. Кто-то всхлипнул. Кот продолжал выбиваться из чужих рук, но на этот раз требовал, чтобы его выпустили, а то ему ничего не видно. Вкус живь-травы разлился по моим губам, и в далекой глубине я услышал биение сердца.

Чары разрушались и зимний ветер развеивал их по миру. Среди мороза и снегов вдруг проступил тонкий запах цветущих вишен, послышалось бойкое журчание ручьев, пролегли лучи весеннего солнца.

Тот, кто до этого никогда не слышал моих слов, наконец-то внял мне и ответил, что всегда был здесь, со мной.

Кайя шевельнулась и открыла глаза.

Глава 28

Кайя

Была ведь зима? И мы с Куртом отправились на праздник, посвященный Белиране, вот и платье на мне то самое, которое я надела. Кажется, мы танцевали, кажется, откуда-то над нашими головами возник венок из омелы, и Курт поцеловал меня… Была зима, я твердо это помнила — но откуда среди зимы мог взяться невесомый аромат вишен и тепло солнца на щеках? Откуда среди снегов, метелей и морозов могла вдруг возникнуть весна — настоящая, живая?

Я ведь тоже была жива. Тьма и беззвучие, в которых я кружила, отступили в тот момент, когда я поняла, что Курт по-прежнему меня целует — нежно, трепетно, словно потерянную и обретенную возлюбленную.

Я открыла глаза — Курт отстранился от меня, ободряюще улыбнулся, словно хотел сказать, что все наконец-то стало хорошо. Нет, это не бальный зал, в который мы входили — это моя комната в доме Курта.

А народу-то в ней! Целый отряд инквизиции,вооруженный до зубов — от офицеров так и веяло тяжелой, подавляющей магией, у меня даже голова заныла. На запястьях дворецкого Уильяма застегнули наручники, и я увидела, что Манфред выглядывает из-за спин с опасливым видом. Когда наручники защелкнулись, оборотень с одобрением качнул головой.

— Так тебе и надо, вредитель! — пробормотал он и на всякий случай отступил в коридор, чтобы и его не загребли за компанию.

Значит, это был Уильям… На мгновение мне сделалось так холодно, словно я рухнула в прорубь с головой.

— Пустите! Пустите меня! — Евтей запрыгнул на кровать, отпихнул от меня Курта и принялся бодаться, мурчать и урчать, всем своим видом показывая, как он счастлив. — Вот как! Вот как все хорошо! Живая! Я тебе свой шарик отдам, только ты смотри, больше не вздумай! Сейчас оклемайся и творога мне неси, а то я от переживаний даже похудел!

— Вот и сила истинной любви, — Курт улыбнулся, но он был бледен, и было видно, что разоблачение мстителя далось ему нелегко. Он волновался за меня, он так много пережил за эти часы моей фальшивой смерти…

Мы победили. Его план сработал — мститель был разоблачен, а значит, скоро от летунницы в груди моего мужа по отчаянию не останется и следа. Когда знают создателя порчи, то могут ее уничтожить: Курту осталось потерпеть совсем немного.

Потом мы спокойно будем жить дальше, я напишу книгу о нашем приключении, как и собиралась — неужели наконец-то можно вздохнуть с облегчением и встречать новый год, зная, что в следующем и во многих новых годах у нас все будет хорошо?

Наш брак отчаяния станет самым обычным браком. Кажется, совсем недавно я думала о таких вот редких случаях и предположить не могла, что и со мной такое случится.

Но… мстителем был Уильям? Нет, поверить невозможно. Я вновь замерла от накатившей волны холода — дворецкий смотрел на меня без ненависти, с какой-то глухой печалью. В нем была лишь тоска и тьма. Его путь подошел к концу, и он ни капли не жалел о том, что прошел его. Ему не жаль было ни Курта, ни шестерых погибших девушек — сейчас, когда я смотрела на Уильяма, он казался мне настоящим воплощением зла.

Теперь уже не надо было притворяться. За привычным обликом старого дворецкого проступило чудовище — очень темный, очень опытный маг, переполненный ненавистью и желанием отомстить. У меня шевельнулись волосы на голове, когда Уильям позволил мне заглянуть под его маску: я увидела бескрайнюю степь, черных бабочек, которые облаками кружили над травой и молодого колдуна, который поймал несколько, чтобы показать дочери — его обожаемая юная волшебница обожала такие чудесные вещи.

И потом он мстил Курту за ее смерть на костре. Умирающая Анжелина выкрикнула свое проклятие, и отец понял, что должен делать дальше.

— Да, — кивнул Уильям, отвечая на все вопросы, которые я могла бы задать. — Да, это именно я запускал в вас заклинания, миледи. Сегодня вам следовало умереть от его руки, как и моей дочери.

То, что он говорил привычным спокойным тоном старого дворецкого, было таким жутким, что мне хотелось зажмуриться. Закрыть глаза и больше никогда не видеть этого страшного и несчастного в своем отчаянии человека.

Курт махнул коллегам, Уильяма вывели, и на какое-то время в комнате воцарилась радостная суета. Эмма принесла чай, кот свернулся у меня на коленях с таким видом, словно собирался лежать так вечно, а Манфред даже пальцем погрозил:

— Вы, миледи, это, вы не это! Больше чтоб никогда такого! Я ж так перепугался, чуть не полинял весь!

Наконец, чай был выпит, Евтей заснул, довольно взмуркивая во сне, а Курт закрыл дверь и устало вытянулся рядом со мной поверх одеяла — теперь обычного, похоронный покров с меня сняли сразу же, как только Уильяма увели. Я сжала его руку, пока еще не в силах поверить, что все закончилось. Все во мне кричало и звенело — хотелось выбежать в ночь и закричать на весь город о том, что мы теперь свободны, что больше никто не умрет, что у нас будет огромная жизнь…

Курт улыбнулся. Прикоснулся губами к моему виску, и я вспомнила, как мы целовались под омелой. В груди словно проснулся ручеек, бойкий и певучий — настолько светло и радостно стало на душе.

— Мы победили, правда? — спросила я, прекрасно зная, каким будет ответ. Да, мы победили. Проклятие Багрового Первоцвета совсем скоро рассыплется в прах.

— Я с трудом в это верю, — признался Курт и вдруг рассмеялся так весело и светло, словно вдруг стал совсем юным, стал тем, кем был до инквизиции, Анжелины и проклятий, до того, как схоронил шестерых жен и привык к жизни без надежды. — Вот и все, Кайя. Наверно, теперь мне стоит подыскать другое прозвище.

— Курт Освобожденный? — предложила я. — Или Курт Счастливый?

— Впрочем, зачем мне прозвище? Я все равно собирался уйти из инквизиции. Денег у меня достаточно, всегда смогу заработать частными консультациями. Но ты права, — он улыбнулся, вздохнул и, привлекая меня к себе, согласился: — Курт Счастливый как раз то, что нужно.

У него были сильные руки, а от тела веяло жаром, и я осталась бы в его объятиях на всю жизнь. А потом будто бы ниоткуда проступил венок из омелы и остролиста и закружился над нами, и мы целовались так, словно в мире не было никого, кроме нас. Словно в мире больше ничего не имело значения.

* * *

Курт

Человека, который заменил собой моего дворецкого, звали Филиппом. Филипп Керн-Холли — когда мне сказали его имя, то я, к удивлению своему, ничего не почувствовал. Словно когда его вывели из дома, во мне что-то вспыхнуло и сгорело, а зимний ветер подул и вынес прочь всю гарь и грязь.

Его осудили через пару дней после ареста и казнили через неделю. Мы с Кайей не пошли смотреть на это, хотя нас и приглашали. Седьмая жена Багрового Первоцвета вообще привлекла всеобщее внимание после того, что случилось на балу у Линдмарков, а наша история теперь была похожа на приключенческий роман. Да и как могло быть иначе: отважная законопослушная ведьма не испугалась своего супруга-инквизитора и вместо того, чтобы оплакивать свою судьбу, решила искать спасение — такое только в книгах прочитаешь.

И мы нашли наше спасение. Вдвоем.

Да, я не видел, как казнили Филиппа — просто вдруг, сидя за столом в своем кабинете и разбирая бумаги, которые надо было передать в инквизиционный департамент перед увольнением, почувствовал, как в груди что-то шевельнулось. Уши наполнил беззвучный вопль, исполненный безнадежного отчаяния, и развеялся.

Филиппа не стало — и умерла летунница, которую он подсадил мне во время казни дочери. Летунница, которая размножалась, убивая моих несчастных жен.

Я прикоснулся к груди и неожиданно подумал, что Филипп теперь должен быть счастлив. Куда бы он ни ушел, в какие глубины ада ни спустился бы, он встретил там Анжелину и свою жену. Встретил и наконец-то понял, что его долгий путь с войны окончен.

Мне стало грустно — но лишь на минуту.

Через два дня я получил увольнение и расчет, а к Кайе пришли из “Ежедневного зеркала” с просьбой об интервью для статьи. Когда редактор рассказал о том, что хочет, Кайя с надеждой посмотрела в мою сторону и уверенно сказала:

— Я хотела бы сама написать эту статью. Скажем так, из первых рук, без искажений. Мог бы получиться целый цикл, приключений у нас вышло много.

Я не мог не улыбнуться. За этот месяц нам и правда многое пришлось пережить. Мы встретили настоящих друзей, победили мстителя, а самое главное — нашли друг друга.

Редактор озадаченно нахмурился.

— А вы уже пробовали писать? — поинтересовался он. Кайя с достоинством кивнула и, зайдя в свой новый кабинет, который я велел переоборудовать для ее работы вместо одной из гостевых комнат, принесла большую белую папку с газетными вырезками.

— Вот, это мои статьи, — объяснила она, протянув папку редактору. — Я много писала в школьную газету и всегда хотела заниматься журналистикой. Взгляните сами!

Некоторое время редактор перелистывал вырезки, вчитывался в некоторые статьи, а потом довольно заявил:

— Что ж, кажется, я нашел еще одного журналиста! Приступайте к работе, госпожа Лансеберг, первую статью жду от вас после нового года. На каникулах много читают, если будет отклик, то и правда закажу вам цикл статей о вашей истории.

Кайя с достоинством улыбнулась, поблагодарила, а когда редактор ушел, то она радостно закричала, подпрыгнула и бросилась мне на шею. Я обнял ее и сказал:

— Ну вот! Еще одна мечта сбылась!

— Сбылась, — голос моей седьмой жены дрогнул, и я подумал, что она сейчас расплачется от счастья. В ее глазах и правда сверкнула влага. — Теперь все должно быть хорошо.

Но главный сюрприз ждал Кайю впереди.

Мы говорили о том, чтобы устроить настоящую свадьбу, а не заключение договора, но не уточняли ни дату, ни список гостей, а после казни Филиппа я вообще не заговаривал об этом. И вот накануне нового года, когда мы завтракали, а на кухне Эмма уже начинала готовить праздничный ужин, в двери постучали. Новый дворецкий зашел в столовую и сообщил:

— Милорд, миледи, там большая посылка из магазина. И еще человек, который назвался парикмахером и сказал, что его вызывали.

Кайя удивленно посмотрела на меня. Я улыбнулся и ответил на ее незаданный вопрос:

— Свадьба. Сегодня. Настоящая, как мы и хотели. Гостям я отправил птичек перед завтраком, все соберутся ровно в полдень.

Кайя хотела было что-то сказать, но лишь улыбнулась. Потом она ахнула и воскликнула:

— Ох, а как же туфли? А прическа?

— Парикмахер уже здесь, миледи, — напомнил дворецкий. Кайя тотчас же забыла про завтрак и торопливо вышла из столовой. Я взялся за яичницу с беконом и грибами, услышав краем уха, как в гостиной зазвенели голоса и зашелестела бумага. Потом Кайя негромко ахнула, и я довольно кивнул: значит, присланное платье ей понравилось.

Я отправил птичек в семью Аберкромби ровно в десять — времени было впритык, чтобы собраться и приехать в Синие пески. Сделай я это хоть на час раньше, не сомневаюсь: моя теща потребовала бы от меня денег на наряды и на свадебные подарки. Когда в половине двенадцатого в дверь позвонили, и пришла семья Кайи, то госпожа Аберкромби заметила с кокетливой светской укоризной:

— Дорогой мой, ну как же так! Такая спешка, а мы не успели обновить костюмы, и свадебные подарки для вас не собраны! Хоть бы вам написать нам позавчера! Или вчера!

Тесть ничего не сказал, а Мия, которая держала на руках малютку Генри, вздохнула:

— Мама, не говори так.

— Ну что значит “не говори”! — возмутилась теща. — Ты что-то начала меня критиковать, моя милая, после того, как Эдварда свезли в желтый дом, а ты получила от него развод и содержание.

— Не волнуйтесь так, дорогая госпожа Аберкромби, — произнес я, провожая всех в гостиную, где слуги уже все подготовили для выездной свадебной церемонии. Знатные семьи королевства всегда заключают браки на дому — оценив убранство гостиной, теща довольно кивнула: все было так, как она хотела видеть, все было достойно благородной семьи Аберкромби. — Ваше присутствие и родительское благословение для нас с Кайей лучший свадебный подарок. Присаживайтесь здесь, в первом ряду.

Конечно, это должен был делать свадебный распорядитель, но я не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться на то, с какой чопорной важностью семья Кайи рассаживается на белоснежных стульях. Из корзинки выбрался Евтей — оценил гостей, и я ждал от него ворчания, но он вдруг запрыгнул на стул по соседству с Мией и Генри, заурчал, замурлыкал, всем своим видом выражая удовольствие. Мальчик протянул к нему ручку, кот довольно подставил под нее башку и сообщил:

— Вот как хорошо, наконец-то дитятко в доме! Вот я ему песен намурлычу, вот я ему сказок расскажу! А то от этих двойню только в следующем году дождешься, а котинька мало того, что не кормлен, так еще и тоскует.

— Китя! — пролепетал Генри, а мы хором спросили:

— Двойня?!

Вот это был сюрприз так сюрприз. Конечно, мы с Кайей проводили время так, как и положено супругам, но то, что в следующем году мы будем родителями, удивило меня и обрадовало так, что я едва не пустился в пляс.

— Да, я чую! — важно сообщил Евтей. — Я уж и ей успел муркнуть про такое счастье, про девочку и мальчика, а вот она мне мяска дать не успела! Вот кто про кота подумает, никто не подумает! А как люльку качать, так будут котю звать.

В дверь снова зазвонили, и гостей пришло сразу много: пришла Хейди с Горацием и детьми, а еще Манфред — когда Евтей увидел оборотня, то распушился и громко заявил:

— Ну вот он, вы только гляньте на него. Хоть помылся, хоть галстук повязал! Хоть теперь на человека похож!

Манфред смутился до румянца, но не от слов кота, а от того, что в гостиную заглянула Эмма, и я подумал, что скоро нам предстоит праздновать еще одну свадьбу.

Вот и замечательно. Хорошие люди должны держаться вместе — и ничего, что кто-то из них оборотень.

Наконец, ровно в полдень появился регистратор с бумагами: встретив его, я протянул ему наш с Кайей брачный договор, и регистратор удивленно поднял бровь.

— Три, — сказал он и, когда удивился уже я, объяснил: — Я работаю сорок восемь лет, и на моей памяти это третий случай, когда брак отчаяния становится обычным браком.

Он занял свое место, и гостиную наполнила мелодия из музыкальной ракушки, которую мне подарили в Заюжье: из золотисто-перламутровых створок заструился свадебный гимн, и в тот же миг на лестнице возникло светлое видение.

Я вновь ощутил запах весны и надежды — нарциссовый, свежий, легкий. Кайя спускалась в гостиную — белая, воздушная, невесомая. Бриллиантовая парюра с сапфирами, которую я принес перед завтраком в качестве новогоднего подарка, искрилась синей нежностью весеннего ручья. В руках у нее был маленький букет роз, и я неожиданно понял, что она изменилась. Она была уже не той испуганной и отважной ведьмой, которая прибежала заключать брак отчаяния. Она больше не была девушкой, которая сражалась за свою жизнь. Она стала кем-то намного больше и сильнее любой себя в прошлом.

Я смотрел на нее и видел, как мы идем в яблоневом саду и ведем за руки наших детей, мальчика и девочку.

У зла больше не было власти. Мы победили.

Ах, да. Аберкромби все-таки получили тот сюрприз, о котором я говорил Кайе после того, как уважаемая теща выдала мне список новогодних подарков. После того, как мы стали мужем и женой уже не по отчаянию, а по любви, после того, как станцевали первый супружеский танец и прошли к праздничному столу, после того, как переоделись для того, чтобы праздновать наступление нового года, я указал на красно-белую коробку, перевязанную серебряной лентой, что стояла под елкой, и сообщил:

— Дорогая госпожа Аберкромби, там все, что вы пожелали в подарок.

Моя теща рванула к коробке так, что едва не расплескала бокал с шипучим, который ей обновили уже в третий раз. Тесть важно последовал за ней, и я с невольной радостью отметил, что Мия и Генри не приняли в этом участия. Расположившись на диване, они завели непринужденную беседу с моей сестрой — дети играли с Евтеем, и кот впервые казался по-настоящему довольным.

— Ах, как-то она маловата, эта коробка, — заметила теща. — Как же туда поместилось мое норковое манто? Вам-то что, ваши сертификаты совсем не занимают места… о!

Коробка открылась, и госпожа Аберкромби увидела свое манто — роскошный мех сверкнул шоколадным золотом, и в тот же миг на его месте появилась груда углей. Кайя, которая подошла поближе и увидела это превращение, удивленно посмотрела на меня, а я негромко объяснил:

— Дед Мороз приносит подарки хорошим детям. А Крампус кладет вместо них угли, если дети вели себя плохо.

Впрочем, воспитательная минутка не продлилась долго — пока мои тесть и теща стояли с разинутыми ртами, не в силах оторвать взгляда от углей, они подернулись дымом, и вскоре на их месте возникло манто и сертификаты на подарки в коробочках. Я все-таки не жадина и не злодей, чтобы портить людям новый год.

— У меня тоже есть для тебя кое-что, — сообщила Кайя, когда мы отошли в сторонку, чтобы не смущать семейство Аберкромби тем, что видели удивительное превращение. Она извлекла из рукава свою зеленую ленту, провела над ней кончиком пальца, и зелень сгустилась, превращая ленту в изумрудную брошь в виде четырехлистного клевера. — Это, конечно, магия, но… простишь меня за нее?

— Мне не за что тебя прощать, — улыбнулся я, закрепляя брошь на лацкане. — Вот наши дети, два лепестка. Вот я. А вот и ты.

Седьмая жена инквизитора. Последняя и самая главная.

Конец

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28