Портрет космонавта [Мария Герани] (fb2) читать постранично, страница - 2

История искусства прошелестела книжными страницами. Бесспорно, это был шедевр неизвестного искусствоведам направления. Боб, он же Володя Савранский попятился, зацепил ногой стул и свалился на него:

— Аркадий Михайлович, что это?

Торговец посмотрел на него глазами побитой собаки и вздохнул:

— Если бы я знал, если бы я только знал.

— Откуда это у вас? — Савранский бросился к портрету.

Он водил по нему пальцами, боясь прикоснуться к холсту, словно звёздный омут мог поглотить его. Нет, только холст и подрамник, холст и масло, больше ничего, но краски, краски, манера письма — что там «Лунная ночь на Днепре». И ещё этот космонавт. Из всех космонавтов в лицо Савранский знал только Гагарина, но это был не он. В нижнем углу вместо имени автора змеилась неразборчивая закорючка и год — 1965-й.

Торговец, казалось, не замечал бобиковых сомнений:

— Моя бывшая соседка решила переехать на старости лет из коммуналки в отдельную квартиру и вот нашла, в закромах. А я купил. На любителя. За четыре тысячи деревянных рублей.

— О, вас можно поздравить! — Сказал Савранский рассеяно.

— С чем? Я даже не знаю, как это продать!

— Может быть, я могу чем-то помочь? — Савранский наконец вспомнил, зачем он здесь.

— Можете, — заявил торговец. — Только не там, где думаете.

Наступила неловкая пауза. Торговец пристально смотрел сквозь него. Савранский смутился и, кажется, покраснел. Аркадий Михайлович выключил «рентген»:

— Вы обаятельный молодой человек, Володя, вы производите впечатление честного человека. Сходите к ней. Она наверняка что-то знает, но мне говорить не хочет. Здесь недалеко, в доме Лидваля.

— О чём вы? — Спросил Савранский в недоумении.

— Ираида Сергеевна, соседка моя бывшая, — шумно выдохнул торговец.

— У которой вы купили картину?

— Я вам об этом только что сказал. Попейте с ней чаю, вы обаятельный. Узнайте хотя бы, как он к ней попал. А впрочем, всё, что получится. Если вообще получится, — торговец вздохнул и неожиданно добавил: — Пожалуйста, очень прошу вас!

— Конечно, Аркадий Михайлович, о чём речь!

Савранский был так обескуражен, что забыл спросить, в чём состоит интерес Аркадия Михайловича, которому зачем-то понадобились такие сантименты, на которые он, как ему казалось, не был способен. Продать картину можно было и без лишних телодвижений.

— Сколько же она может стоить? — Задумчиво произнёс он вслух. — Хотя бы приблизительно.

Торговец посмотрел на него внимательно и произнёс загадочно:

— Место этому портрету в музее.

Коммунальная квартира, где жила Ираида Сергеевна, разъезжалась. Входная дверь была открыта, старый стул с продавленным сиденьем подпирал её. Рабочие в синих комбинезонах выносили коробки и мебель. В пустом коридоре не горел свет. Из потолка, где когда-то был светильник, торчали провода. Савранский с купленной по дороге коробкой конфет казался сам себе нелепым и лишним элементом на этой картине.

Он деликатно постучал в указанную ему дверь и, не дождавшись ответа, вошёл. Старуха сидела за круглым столом, покрытым тяжёлой бархатной скатертью. Постель с горой подушек, трюмо с подсвечниками, на комоде по старинке — кружевная салфетка. Казалось, она не собирается никуда съезжать. Правда, на окнах отсутствовали занавески.

Ей было лет девяносто. По рассказам Аркадия Михайловича старуха давно выжила из ума. И всё же её глаза смотрели на Савранского живо и осмысленно. Он ожидал чего угодно, но только не того, что произошло. Старуха открыла рот и закаркала. От неожиданности он ударился плечом о дверной косяк и выронил конфеты. И только тогда понял, что она не каркает, а смеётся.

— Надо же, — сказала старуха, вытирая слёзы, — какого младенца ко мне подослал. Словно молочный поросёночек. Садись, чего стоишь. В ногах правды нет.

Боб Савранский аккуратно сел за стол, положил поднятые конфеты и понял, что надо импровизировать. Бабка, видать, умная, на кривой козе не объедешь.

— Интерес мой, Ираида Сергеевна, вот какого свойства, — начал он медленно, как бы раздумывая, но старуха прервала его.

— Ишь, как заговорил! Пришёл про портрет выспросить, так выспрашивай.

Савранский повинно склонил голову, признавая правоту собеседницы, и неожиданно искренне сказал:

— Поразительная живопись, просто поразительная! Аркадий Михайлович говорит, что место ему в музее, но я не знаю музея, где хранилось бы что-то похожее.

— Можно подумать, — хмыкнула старуха, — ты все музеи мира объездил.

— Клянусь, Ираида Сергеевна, — Бобик приложил руки к сердцу, — в студенческие годы из Эрмитажа не вылезал!

— Аркадий Михайлович твой пятьдесят лет на этот портрет пялился, пока не съехал. За полвека сердце даже не ёкнуло. А теперь боится, как бы его удача большой бедой не обернулась.

Савранский похолодел от этих слов.

— У меня сложилось впечатление, что он не хочет его продавать, — сказал он осторожно.

— Пусть хоть продаёт, хоть отдаёт. Не его это