Голбец [Ярослав Костюк] (fb2) читать постранично, страница - 3

вокруг, доносился его приглушенный говор — должно быть, чекист убеждал Эльзу образумиться.

«Хочу тебе всю жизнь отдать. Тобой одной…»

Проснулся Бабель от звонкого щелканья кастаньет, сбросил с лица соломенную шляпу и увидел над собой красно-белый на растяжках транспарант: «Свободная торговля хлебом». Впереди и сзади была одноэтажная улица захолустного городка, показавшаяся Бабелю странно знакомой и как бы парящей на воздушной подушке из цветущих абрикосов. Его попутчиков поблизости не оказалось, но зато мимо шествовали хасиды, и это их деревянные клоги, подбитые гвоздями, выстукивали по брусчатке. Он услыхал музыку и уловил в ней еврейские мотивы: скрипка рыдала и смеялась, горе и радость сплетались в единую мелодию. Хасиды повернули во двор, к белой мазанке, которую Бабель тоже узнал…

Это был город Гнецель. И это был двор дяди Якова.

И надо было понять, что к чему.

Бабель поспешил за хасидами, вошел во двор и занял место за одним из свадебных столов.

Напомнил о себе глаз. Бабель достал из нагрудного кармана пузырек с лекарством, но оказалось, что тот пуст. Вся жидкость вытекла через крохотную дырочку в пробке.

Во главе стола появились жених и невеста. Скрипачи подхватили смычки и ударили по струнам. Посреди подворья закружилась танцовщица. Она сжигала себя на костре страсти.

— Менора! — воскликнул какой-то старик. — Воистину Менора!

Бабель налил себе стопку самогона и залпом выпил. В голове зашумело. Ему вдруг показалось, что он все еще едет в телеге — воздух и свет обтекают его тело…

— Возьмите шинку! — подсказал хасид. — Цимес мит компот!

В глазу снова защипало. Проклятый хасид навис над столом и, перекрикивая музыку, принялся толковать про каббалу. Это было невыносимо.

— Что вы от меня хотите? — выпалил Бабель. — Чего вам надо?!

Старик запнулся.

— Это вы что от меня хотите? Вы же сюда подсели!

— Я ищу дядю Якова, — угрюмо пояснил Бабель. — Я его племянник!

Старик радостно закивал и засмеялся.

— Его здесь нет, — сообщил он, — идите в синагогу!

— А он точно там?

Старик развел руками.

— А разве мы находим только то, что нам необходимо?!

— К черту! — пробормотал Бабель, вставая. — Пойду!

Он выбрался из-за стола и пошел через сад — сквозь череду благоухающих, жужжащих пчелами белоснежных арок. Деревья вокруг тоже плясали — хоровод мавок с нежно-зелеными станами, они хотели увести его за собой…

Он вышел на улицу, залитую солнцем. От этой нестерпимой белизны выступили слезы. Бабелю уже казалось, что его левый глаз покрылся роговым наростом…

В звуках гремящей свадьбы на секунду почудилось:

— Скажите, девушки, подружке вашей…

Он быстро нашел дорогу к синагоге — острый, стрельчатый вход был увенчан краеугольным камнем. Из темной прохлады вышли два юноши-еврея. Один из них держал руки в карманах кафтана. А другой прижимал к груди Тору:

— Если не принимать пищу, то умрешь, но и принимая, наслаждаясь, мы тоже умираем, ибо всякое удовольствие есть стремление к творцу, а умирая, мы именно к нему возвращаемся…

Увидев Бабеля, юноши остановились. Второй достал из кармана грушу, грустно оглядел ее, покосился на товарища и убрал в карман.

— Вы к раввину Якову? — спросил тот, который с Торой. — По делу?

— Да.

— Он занят.

— Я его племянник.

— Он для всех занят.

— И для меня?

Юношеские пейсы гневно качнулись.

— Ищите наверху!

Бабель прошел в сумрачный предел и поднялся по винтовой лестнице. В комнате наверху пахло топленым сургучом, и мраморный купидон в углу был окутан красной взвесью дыма, подле книжного шкафа цветком полыхала менора.

Дядя Яков сидел за столом и составлял письмо — скрипело перо, слова выпадали из курчавой бороды и ложились на бумагу.

— Проходи, садись, — сказал дядя Яков. — Налей!

— Что налить? — спросил Бабель, но тут же приметил графин с изюмной водкой. — Ага…

— А вот и налей! — сказал старик. — Ее самую!

Он улыбнулся, довольный тем, что ничего на свете не упускает из виду. Вложил письмо в конверт, капнул сверху сургучом и придавил печаткой.

— Ты, конечно же, пришел с вопросом. Но все ответы у тебя уже есть.

В стопках плескалось виноградное солнце. Дядя Яков встал и распахнул руки для объятий — кафтан, обвисавший на грузном теле, казался проемом в темноту, лазом в потустороннее…

— Рад тебя видеть! — прослезился раввин. — Шалом!

Они обнялись. Перед таким великим человеком можно было сойти на нет. И Бабель сошел, тронутый сердечным приемом.

— Шалом! — сказал он.

Он снова почувствовал себя маленьким мальчиком, словно не было всех этих грозовых лет: кровавого молоха революции, губчека, продотрядов, а были всего лишь дебри оседлости и годы кротовьего мещанства с цветком герани на окне.

— Выпьем! — сказал дядя Яков.

Они выпили. И снова хмель ударил в голову.

— Да, — сказал Бабель, — вот!

В глазу проснулся зуд и веко дернулось, делая новый кадр.