Воевода на кочке [Борис Егоров] (fb2) читать онлайн

Борис ЕГОРОВ, Ян ПОЛИЩУК
ВОЕВОДА НА КОЧКЕ Фельетоны

*

Иллюстрации И. СЫЧЕВА

М. Издательство «Правда», 1957

ДВА КОЛЬЦА, ДВА КОНЦА…

Молодой человек шагал по Центральной улице, кося глазами на домовые знаки. Около здания с цифрой «22» он остановился и решительно открыл дверь.

— Здесь отдел кадров санкуруправления? — спросил вошедший у вахтера. — Я насчет работы.

Вынув изо рта цигарку, вахтер обстоятельно объяснил, куда пройти, и молодой человек двинулся дальше.

Послужной список нашего героя был пестрым: агент по заготовке шкурок тушканчиков, помощник машиниста сцены в областном театре оперетты, завхоз спортивно-игровой базы. На свои прошлые занятия молодой человек смотрел критически: все это была сухая проза. Все это, кроме того, требовало затраты драгоценных сил и здоровья. А тянуло к чему-то романтическому и не очень обременительному.

Мятущуюся душу выручил советом бывший сослуживец по комиссионному магазину;

— Ну, что ты ходишь, как неприкаянный? Хочешь подзагореть, подышать свежим воздухом?

— Хочу! — последовал энергичный ответ.

— Плясать умеешь? Два кольца, два конца, посредине гвоздик — загадку знаешь?

— Знаю!

— Тогда езжай в дом отдыха культурником.

— Да, но я…

— Ничего, ничего, там всех берут. Тебя с распростертыми встретят. Вот адрес: Центральная, 22.

Из подъезда санкуруправления молодой человек вышел, бодро насвистывая арию тореадора. Фразу «и ждет тебя любовь, любовь» он даже пытался пропеть.

Мы от души любим и уважаем культработников. Среди тысяч организаторов культурного отдыха немало знающих, опытных, инициативных людей. Они всегда постараются, чтобы вы не скучали. Чтобы отдыхали так же хорошо, как и работали. Они ознакомят вас с историческими достопримечательностями. Разбудят на вечере самодеятельности ваш дремавший до сих пор талант декламатора. Предложат вам прочитать новую повесть и за находчивость во время музыкальной викторины под радостные клики окружающих вручат премию: комплект открыток с видами на реку.

Но молодой энтузиаст, блуждавший по Центральной улице, хорошего отдыха не организует. Культработа — это не заготовка шкурок тушканчика. В ней есть свои сложности и тонкости. И, как ни странно, она требует прежде всего… культуры.

Чтобы работники сапкуруправления отчетливее представили себе незыблемость этого тезиса, приведем несколько кадров из жизни.

Перед вами прелестный уголок. Восхитительное, лучезарное место. Окрестные соловьи оглашают перелески своей неустанной колоратурой. С балкона дома отдыха «Березки» видна синеющая гладь озера, колхозные поля. Словом, пейзажи так и просятся на Всесоюзную художественную выставку.

По вечерам, пока ничего не подозревающие соловьи воспевают природу, культорг Балюлин пытается развлекать отдыхающих.

На полу террасы лежит рядовая кухонная табуретка. Сейчас назначение ее несколько необычное: это аттракцион «Достань приз носом». По замыслу автора аттракциона, отдыхающий, изогнувшись в вопросительный знак, должен дотянуться до заветного приза — коробки с зубным порошком «Рекорд», подвешенной на нитке к перекладине табуретки. Коробку надо достать. Достать только носом. И при этом для усложнения задачи держать руки за спиной.

Желающих принять участие в этом жизнерадостном упражнении не оказалось. Но находчивый Балюлин не растерялся.

— Тогда поиграем в викторину, — возгласил он. — Вопрос: «Кто из композиторов написал сонату-пансионату?»

На лицах одиночных отдыхающих выражение стыда за молодого человека.

— Ну, что же вы? Надо знать. Следующий вопрос из литературной области. Кто ответит правильно, получает губную помаду. Итак, в каких пьесах Островского герои — однофамильцы?

Отдыхающие, смущенно переглянувшись, начинают расходиться в разные стороны. Видимо, даже губная помада не соблазняет их.

— Ай-ай-яй! Да Крутицкий же! В пьесе «Не было ни гроша, да вдруг алтын» и в этой… как ее? Впрочем, неважно… Куда же вы? Ведь до ужина еще целый час!

Не удивительно, что в такие викторинно-аттракционные минуты над клубной верандой вместе с чудным запахом сельского озона возникает запах пошлости. Самой обыкновенной, настоенной на невежестве и халтуре. Каждое ее появление советские люди встречают в штыки. Пошлость изгоняется из нашего быта, из обихода. Из книг, из театров, с эстрады. Но часто она, семеня в ногу со скукой, находит себе прибежище у ремесленников развлекательного дела.

Балюлин не одинок. И в этом мы убедились в тот же вечер. Всего километр отделяет дом отдыха «Березки» от другого дома отдыха — «Дубки». Едва миновав половину пути, мы услышали бравурные звуки марш-фокса. В «Дубках» было, видимо, не то, что в «Березках»! Там царило искрометное веселье.

…На сучковатых подмостках летней эстрады сидит юноша в спортивном костюме с баяном в руках. Кончается музыкальный момент. Неутомимый баянист приступает к инструктажу:

— Следующий танец — падеспань! Объясняю. Кавалер берет даму левой рукой за одноименную ручку, а оставшуюся руку кладет партнерше на шею! И перебирает ногами. Ясно? Начали! Пошли!

И снова заливается баян…

Как выяснилось потом, баянист мыслил аналитически. Под вышеописанные упражнения он подвел научную базу: «Я лично считаю танцы стимулятором аппетита».

И отдыхающим трудно, очень трудно уклониться от этого «стимулятора»: других массовых мероприятий в плане «культурника» не предусмотрено. Тем, кто не хочет класть руку на шею партнерше и перебирать ногами, остается только одно — «самостоятельный осмотр окрестностей».

И напрашивается отнюдь не викторинный вопрос. Почему в домах отдыха, хорошо заботясь о бытовом обслуживании, о вкусном краснофлотском борще, о билете на обратный проезд, часто забывают о возросших культурных, эстетических потребностях трудящихся?

Чтобы стать квалифицированным работником, надо учиться. Надо в совершенстве знать свое дело. Так в каждой профессии. Но чтобы стать культоргом-массовиком, оказывается, достаточно иметь только одно — желание отдохнуть. Остается раздобыть адрес санкуруправления, и уже можно считать себя зачисленным на эту ответственную должность. А ведь культоргу доверен определенный участок идеологической работы. Дешевые остряки и залихватские баянисты давно не устраивают тех, кого они призваны «охватить» своей деятельностью.

В доме номер «22» нам с похвальной прямотой объяснили, откуда черпаются резервы культработников: с улицы.

И бредут по этой самой улице бывшие агенты по заготовке шкурок тушканчиков, разыскивая нужный подъезд. И согреваются от нежных слов мятущиеся души искателей отдыха. И выходят они из управления, зажав в кулаке столь необходимые бумажки. Выходят и бегут прямо на вокзал. Покупать билет до станции назначения. А потом, во время случайного наезда в дом отдыха, работники управления делают большие, удивленные глаза: почему это пригретые ими «культурники» путают гиену с гигиеной, а на вопрос «Что вы знаете о Па-де-Кале?» отвечают: «Этот танец мы еще не разучивали».

Удивляются товарищи из управления. А отдыхающие огорчаются. Более того, возмущаются.

А хочется, очень хочется, чтобы при отъезде из дома отдыха люди жали руки не только сестре-хозяйке (за материнскую заботу), шеф-повару (за топкое гастрономическое чутье), но и культработнику-массовику (за изобретательность, остроумие, за умение занимательно организовать досуг).

ДЕФИЦИТНАЯ ВИЛКА

На одной из улиц Иркутска появился новый жилой дом. Он стоял красивый, гордый и отнюдь не одинокий: рядом высились такие же крупноблочные красавцы с ажурными балкончиками, трехгранными эркерами и с парадными дверями, один вид которых говорил: «Добро пожаловать!»

Впрочем, не будем увлекаться архитектурой. Как известно, не красна изба углами, а красна пирогами. Хотелось бы сразу перейти к рассказу о новоселье, нарисовать трогательную картину первого, безоблачного знакомства жильцов с управдомом. Вот он Подходит к новоселам, сияя лучезарной улыбкой, и подносит им ключи от комнат.

Но нет, преждевременно живописать эту идиллическую картину. «Добро пожаловать» было еще некуда. Новоселье не состоялось. Уже который месяц стоит дом в таинственном молчании, и те, кто должен был в него въехать, имеют возможность лишь петь серенады под окнами своих будущих квартир. Приемочная комиссия отказалась подписать акт о готовности.

Догадливый читатель скажет: обыкновенная история. Наверное, комиссия была непреклонной потому, что во дворе еще громоздились саянские хребты строительного мусора, у заднего фасада отсутствовали пожарные лестницы, а лифты, как говорится, приказали долго стоять.

Однако на сей раз этих популярных недостатков не было. Двор сиял девственной чистотой. Почти в самое небо вели свежевыкрашенные ступеньки пожарных лестниц. А лифты готовы были круглосуточно поднимать жильцов.

И все-таки дом изобиловал недоделками. Днем их, может быть, никто бы и не заметил. Зато когда на город опускались фиолетовые сумерки, пороки жилобъекта бросались в глаза. Окна его, еще недавно пламеневшие в лучах заходившего солнца, становились угрюмыми и темными.

Недавно выстроенные жилые дома не могли принять новоселов лишь потому, что в комнатах некуда было ввернуть лампочку и нечем включить свет. В Иркутске недостает самой малости: штепсельных вилок, розеток, электропатронов.

Казалось, тут бы и обрушиться на снабженцев. Лопасти для турбины они могут отгрузить, а копеечный штепсель никак. Но иркутские деятели снабжения и сбыта ни при чем. Не только здесь, но и в Сталинске, в Ачинске, в Ужуре и в других городах Сибири, Урала и Казахстана строительные организации бьют боевую тревогу по поводу дефицитной штепсельной вилки.

И летят в Москву телеграммы:

«Сдача объектов жилстроительства Сталинска задерживается плохим обеспечением Главэлектросбытом установочных материалов тчк не достает штуках патроны пять тысяч зпт выключатели пять тысяч зпт штепсельные розетки три тысячи».

В разных городах телеграфисты нервно выстукивают сигналы снабженческих бедствий: SOS! — «срывается пуск», «задерживается сдача», «под угрозой план».

Но суров и стоек Главэлектросбыт Министерства электротехнической промышленности. Его слезной мольбой не проймешь даже в телеграфной форме:

— Сколько просит роликов Ангарское управление «Сибэлектромонтаж»? Двадцать тысяч? Ишь, аппетиты! Выдать им сто сорок штук. А каков запрос на втулки фарфоровые? Тоже двадцать тысяч? Обеспечить их… сорока штуками…

Впрочем, чтобы несколько смягчить впечатление от своей непреклонности, Главэлектросбыт иногда дает просителям отеческий совет: покупайте вилки-ролики в розничных магазинах.

Покупать в магазинах — это, конечно, хорошо. К счастью, во многих универмагах есть не только столовые вилки, но и вилки для настольных ламп. Наряду с охотничьими патронами тут имеются и патроны электрические.

Но суть в том, что, по существующему положению, госорганизации имеют право покупать в магазинах за наличный расчет материалы на сумму только до пятидесяти рублей. Как же быть?

Новосибирцы, которые все по той же причине никак не могут открыть новые ясли, предлагают хитроумное решение. Мать, желающая определить ребенка в это детское учреждение, должна приложить к заявлению десяток роликов и штепсельную вилку.

В других местах этот метод считают, очевидно, несовершенным. И поэтому продолжают действовать по старинке. Пишут слезные письма, шлют умоляющие телеграммы (хорошо еще, что хватает роликов для телеграфных столбов). В мощный поток переписки включаются управляющие трестами, начальники главков, заместители министров и даже (сообщим по секрету) два министра. Вопрос о ролике вырос да размеров государственной проблемы.

Л ведь странное это дело, товарищи! Мы научились делать грандиозные, замечательные вещи. В наших воздушных океанах стремительно проносятся реактивные экспрессы «ТУ-104». Советский человек овладел чудодейственной энергией атома. Он постиг тайны полупроводников и умеет уже стирать белье с помощью инфразвука… Говорят, скоро будет создан искусственный спутник Земли, на Марс отправится первый межпланетный корабль.

Как это заманчиво! Мы сами готовы стать первыми марсопроходцами. И весьма возможно, что Министерство электротехнической промышленности будет помогать оснащению марсианской экспедиции. Но как было бы хорошо, если бы, готовясь к межпланетному путешествию, это министерство подумало о грешной земле!

Наука и техника движутся семимильными шагами вперед. А проблема шурупа, гайки, мелочи, та самая проблема, которая стояла и десять и двадцать лет назад, порой возникает снова и снова. Почему не хватает штепсельных вилок?

— Да поймите же вы, — скажет иной министерский деятель. — Некогда! Электростанции строим, плотины созидаем!..

Так и кажется, что сидит перед тобою Оптимистенко из пьесы Маяковского «Баня» и бубнит: «Да я же вам говорю, не суйтесь вы с мелочами в крупное государственное учреждение. Мы мелочами заниматься не можем».

С ПЯТЕРКОЙ ЗА ПОВЕДЕНИЕ…

Красногорские поэты склонны к лирике. Немало творческих сил и светлого вдохновения отдали они воспеванию родимого города. Написаны стихи о говорливой Гуслянке, протекающей меж крутых бережков. Отражены осенние посадки па газонах городского сквера. Есть трогательные строки о ночных прогулках с любимой по аллеям местного парка.

Начитавшись вдоволь этих поэтических призывов выйти на оперативный прогулочный простор, двое молодых жителей Красногорска (он и она) решили провести вечерок на парковом лоне.

— Знаешь ли ты красногорскую ночь? — патетически воскликнул он, взяв любимую за руки.

Окрест было безмолвно. От акаций веяло благовониями. Сердца бились в унисон. И хотелось лепетать любовный вздор.

— Чудна Гуслянка при тихой погоде! — в тон возлюбленному ответила она. — Ночь таит в себе очаровательные неожиданности.

Как бы в ответ на эти слова из-за куста акаций вышли двое молодых людей (он и он). Оглядевшись вокруг, один из них энергично толкнул влюбленного в грудь и употребил «обозвательный падеж».

В этот отнюдь не лирический момент из-за дерева выкатился лунный блин, и при его бледном, загадочном свете он и она разглядели нахальные лица юных молодцов.

Пока наша парочка приходила в себя от потрясения, ужасные незнакомцы удалились, оглашая окрестности сочными неинтеллигентными выражениями. Беда как будто миновала. Но настроение у влюбленных было безнадежно испорчено. Так было хорошо, мило, поэтично! И вдруг очарование вечера нарушилось. Обидно, товарищи!

А ведь таких обиженных в этот пленительный вечер, да и в последующие вечера было немало.

Расскажем хотя бы об одном концерте, который состоялся в этом же парке спустя каких-нибудь полчаса. Таланты на этом концерте старались блистать. И в блокнотах театральных критиков, слушавших их выступления, появлялись пометки: «С большим подъемом было исполнено», «Свежо и проникновенно прозвучало», «Умением своеобразно трактовать партитуру порадовали…» Солисты не боялись брать самые верхние ноты. Страсти зрителей подогревал конферансье, который уверял, что именно сейчас будет исполнен номер, от которого одна половина присутствующих ахнет, а другая охнет.

Поклонники доказали, что они умеют ценить настоящее, зрелое искусство. Они ахали, охали, разражались дружными аплодисментами, разумеется, переходившими в овацию, и даже преподнесли участникам концерта корзину гладиолусов и флоксов.

И все-таки как артисты, так и зрители разъезжались по домам со смешанным чувством радости и горечи. Одной чистой радости не было. Откуда же горечь?

Прежде всего концерт начался не тогда, когда было назначено в билетах И не потому, что заболел тенор, злоупотребив мороженым. Не потому, что осветители забыли вовремя включить рампы и софиты. Причина была в другом: по «залу» в поисках свободных мест долго порхала стайка возбужденных девиц, заглушавших своим нервным, заливистым смехом слова конферансье.

Наконец безбилетные девицы нашли свое успокоение в последних рядах, и первый номер был объявлен. Но ненадолго: наступившую тишину оборвал тарзаний вопль, донесшийся с галерки. А когда по ходу концерта на минуту погасили свет и в театре стало темно, как в джунглях, тарзаны почувствовали себя в родной стихии. Тут уж в полную силу зазвучали их молодые, жизнерадостные животные голоса. Доказав свое происхождение от обезьяны, они решили вообще не считаться ни с какими человеческими правилами и начали бродить по рядам и проходам, окликая друг друга во все свое луженое горло:

— Вовуня!!

— Черныш!!

Зрители долго аплодировали одной молодой солистке. Ее пение понравилось всем. Она снова и снова выходила на сцену, улыбаясь поклонникам, так высоко оценившим ее искусство. Но за кулисы она скрылась уже без улыбки: то ли «Вовуня», то ли «Черныш» проводили ее трехпалым свистом, в котором утонули все аплодисменты.

Группа молодых способных хулиганов не унималась в течение всего концерта. Когда им надоело болтаться по проходам, они пробрались поближе к сцене и на манер подгулявших купчиков стали «заказывать номера»:

— «Бродягу»!

— «Голубку»!

И конферансье, приготовивший зрителям много приятных, веселых слов, вынужден был перестраиваться на ходу, чтобы отнюдь не в юмористической манере читать мораль нарушителям спокойствия:

— Молодые люди, не показывайте своего воспитания. Концерт все равно будет продолжаться.

Конечно, продолжать его было тяжело. И не принес он хорошего, праздничного настроения ни артистам, ни публике.

Поклонники возмущались:

— Куда смотрит администрация?

— А комсомол? Ведь все эти свистуны безусы и юны…

— Где же милиция?

Красногорские работники милиции утверждают, что четыре пятых местных нарушителей спокойствия — это учащиеся школ. Есть над чем глубокомысленно призадуматься работникам городского отдела народного образования! Есть над чем поразмышлять иным чадолюбивым родителям! Но, к сожалению, первые не всегда призадумываются и, к несчастью, вторые не всегда размышляют.

Мы не знаем фамилий тех двух юнцов, которые обидели в парке влюбленных. Но это вполне мог быть Виктор Д. Во всяком случае, первые столкновения с законом он начал с того, что, лихо перемахнув через забор парка, таскал за косы своих сверстниц и провожал прохожих репликами на изысканно блатном жаргоне. Милиция проходила мимо. Школа оставалась в неведении. А добрая мама, поздно вечером встречая сына на пороге, нежно упрекала:

— Ну зачем ты так себя переутомляешь? Чайку с вареньем не хочешь? Скушай пирожное.

Нет, пирожное Виктору было не по вкусу. Компания молодых шалопаев, с которыми он встречался в парке, приучила его к более мужественному меню: двести граммов водки и бутерброд с хамсой. Для частых возлияний маминых денег не хватало, хотя их было вовсе не мало. И Виктор отыскал новый источник дохода. Тихой южной ночью, когда бдительность разморенных зноем сторожей обычно притупляется, Виктор забрался в склад ремзавода и унес в неопытных, дрожащих руках запасные части для автомашины.

Затем у него завязались нездоровые отношения с магазином горпромторга. Здесь он проявил свои недюжинные способности к подделке чеков. Почти не отходя от кассы, он волшебно преобразовывал сумму 1 рубль 20 копеек в 41 рубль 20 копеек или 6 рублей 40 копеек в 86 рублей 40 копеек и так далее по мере возрастания аппетита.

А в это время, быть может, в этот самый драматический час, мудрые воспитатели из его школы выводили Виктору в классном журнале «пятерку» за поведение. Они не ведали, чем живет юноша и что волнует его пылкую душу. Когда стало известно о том, что Виктор мастак по части подделки чеков, воспитатели спохватились: «Как же мы раньше не разглядели такого художника?» И предложили ему оформлять стенгазету.

Милиция, услышав стоны кассиров магазина, на этот раз не прошла мимо. И мамаша была приглашена на собеседование. Но, верная своей системе воспитания, она благородно отказалась:

— Мой мальчик не нуждается в милицейской опеке. Я сама на него воздействую. Он нежен и чувствителен.

И мамаше верили. Верили в милиции, доверяли в школе. Боялись лишний раз потревожить ее родительское самолюбие. И все только потому, что мама — работник крайкома.

«Любить детей — это и курица умеет», — говорил Алексей Максимович Горький. И не куриная ли слепота мешает иным мамашам и папашам разглядеть, как их цыпленок становится коршуном?

Примерно теми же подвигами славна и биография юноши с одной фамилией Зябликов и с двумя именами: Рольф-Алексей. Но его история отличается от предыдущей тем, что мать сама забила тревогу. Однако школа вместо того, чтобы объединенными с родительницей усилиями заняться перевоспитанием своего питомца, торопливо исключила его из стройных рядов учащихся. Но в справке, скрепленной сиреневой печатью, значилась известная уже нам… «пятерка» за поведение. Исключить набрались смелости — кстати, надо ли было это делать? — а поставить «кол» за поведение не решились: не захотели «портить биографию» молодому человеку. Увидели влагу на его глазах и переделали в справке «1» на «5»… Разошлись полюбовно.

Мы слышим голоса многоопытных читателей: «А где же комсомол? Где же его здоровое влияние на широкие массы учащихся?» Мало этого влияния, товарищи. Недостаточно его в городе Красногорске. И не только среди учащихся, но и среди молодых рабочих.

Чем же иным можно объяснить, что в темпераментных драках и хмельных дебошах принимают зачастую участие безусые производственники, подчас комсомольцы?

На одном из скверов в ратном деле отличился шестнадцатилетний грузчик вареньеварочного завода Борис Д. Приведенный за ручку в милицию, он долго размазывал пьяные слезы по лицу и молил:

— Отпустите, дяденька! А то на смену опоздаю!

Тут возник естественный вопрос: как же в таком спирто-водочном состоянии человек может идти на вареньеварочный завод?

— Не впервой, — с натуженной бодростью отвечал задержанный. — Я, когда выпью, могу поднять африканского слона (!).

Видать, комсомольскую организацию завода вполне устраивают рекорды молодого грузчика. А в чем источник его богатырской мощи — этот вопрос считают отвлеченным.

Хулиган — это воинствующий мещанин. Он некультурен и ничтожен. Доброй славы у такого человека, разумеется, не может быть. Но ему хочется отличиться, заявить о своем «я». И он делает это свистом, криком и даже кулаками. Особенно наглы хулиганствующие типы тогда, когда они не встречают противодействия.

К сожалению, так иногда и случается, как описано у Маяковского. А хотелось, чтобы происходило нечто обратное: чтобы хулиганам были закрыты все проходы и проезды, а женщины, мужчины и электрические лампочки находились в полной безопасности. Сделать это должна, конечно, прежде всего милиция. И она делает. Однако ее меры по отношению к тем, кто исповедует принцип «раззудись, плечо, размахнись, рука», отличаются порой недостаточной решительностью и излишней деликатностью. А зачем тут деликатность? Есть Указ Президиума Верховного Совета РСФСР об ответственности за мелкое хулиганство. Согласно ему, органы милиции передают в народный суд материалы на человека, совершившего хулиганский поступок. Судья единолично рассматривает их и дает нарушителю общественного порядка от трех до пятнадцати суток ареста. Постановление народного судьи приводится в исполнение немедленно и обжалованию не подлежит. Очень эффективный способ борьбы с хулиганством! И не следует о нем забывать.

Хулиганов, дебоширов надо строго наказывать, решительно карать и безжалостно штрафовать. Но этого крайне мало. Недостаточно бороться с уже возникшей болезнью. Нужно заниматься еще и профилактикой. И тут широкое поле деятельности и для комсомольских организаций, и для школьных работников, и для воспитателей ремесленных училищ, и для родителей. Почему-то чаще всего бывает так: тревогу начинают бить только тогда, когда человек уже совершил проступок. Неужели сразу, вдруг он стал плохим? Нет, видимо, был процесс перехода из одного качества в другое… Значит, этот процесс прозевали папы и мамы, прошляпили товарищи по школе или заводу, не заметили воспитатели.

Подчас люди, ставшие свидетелями хулиганства, возмущаются: «Что за безобразие! Как это ужасно!» Да, ужасно. Но почему же эти товарищи так редко задают себе вопрос: а что я сам сделал для пресечения хулиганства?

КОГДА ОСЫПЛЮТСЯ КАШТАНЫ…

Лучезарными воскресными днями жители южного города Окшанска выходят на прогулку. Труженики рафинадного завода, махорочной и трикотажной фабрик, за неделю наварив вволю сахара, нарубив душистой махорки, навязав положенное число чулок, естественно, отдыхают.

К услугам отдыхающих город по всем признакам готов. Под сенью каштанов мороженщицы с такой горячностью призывают отведать сливочного или молочного, что не откликнуться на их призывы могут разве только черствые, нечуткие люди. Для горожан с менее арктическими вкусами в каждом ларьке приготовлены бутылки с недвусмысленными этикетками: «Напий для диабетиков». Причем добрые продавщицы предлагают их тоже с такой настойчивой вежливостью, что даже неловко спросить: почему вдруг торговые организации вообразили, будто в округе, кроме диабетиков, никто не проживает? Судя по загорелым, цветущим лицам, дело обстоит как раз наоборот.

Ну, хорошо. Мороженое съедено, лечебные напитки употреблены впрок. Куда же дальше направятся розовощекие окшанцы?

Местные статистики утверждают, что наибольшее число билетов продается в парке имени Комсомола. Странного ничего нет. Кущи деревьев, озонированный днепровский воздух, стрельба из духового ружья — все это располагает к отдыху. А протиснувшись сквозь толпы гуляющих, можно воспользоваться читальным залом, танцевальной площадкой и даже небольшим буфетом. Но на тесноту горожане не обижаются.

— Пусть будет тесно, но интересно! — восклицают они.

Совсем недавно было нечто противоположное. По пыльным аллеям блуждали одинокие смельчаки-отдыхающие. Около музыкальной раковины самозабвенно упивалась мелодией стилизованного танца стайка девиц. Самое молодое поколение города, обходя стороной кассы, спрыгивало на газоны и вазоны парка через забор. Теперь иное. Новый директор обуздал череззаборников, утихомирил неуемных девиц, направил поток гуляющих по руслу здорового отдыха.

Впрочем, один в парке не воин. Воину нужны союзники. И первый из них — комсомол, имя которого носит парк.

— С парком мы в контакте, — с подъемом сказали в горкоме комсомола. — Даже более того, планы вместе составляем.

— Планы? Вместе? — удивился директор парка. — Что-то не помню. А контакт сводится к тому, что иногда из горкома просят моего художника разрисовать какой-нибудь плакат…

Второй союзник — отделение Общества по распространению политических и научных знаний. Здесь даже не говорят: «Вместе составляем планы». Здесь в основном срывают те, что уже составлены. Ознакомившись с августовским планом парка, председатель отделения удивился наивности заказчика:

— Это в такую-то страдную пору? Что вы, что вы! Понимать надо. Лекторы в отпуску…

Парки в Окшанске подразделяются по возрастному принципу. Кроме Комсомольского, есть пионерский. Но почему-то вместо улыбающихся и повизгивающих от удовольствия ребят на площадке с пошатнувшимися беседками-«грибками» и расшатавшимися качалками типа «шлюпка» мило забавляются великовозрастные представители местного населения. А где же дети — цветы жизни? Цветов во всем парке было немного: две смуглые, черноволосые девочки, которые, скучая, чертили на земле какие-то фигуры.

В нескольких шагах от девочек, заложив ногу на ногу и подбоченившись, стоял упитанный джазист с галстуком «бабочка» на шее. И снисходительно наблюдал…

Да, джазист! В детском парке резвится джаз! Все, как говорится, ясно. И почему под «грибками» воркуют пары, и почему в «шлюпках», тихо и плавно качаясь, сидят усатые дяди, и почему те, которым по праву должен принадлежать парк, развлекаются столь своеобразно…

В самом глухом, запущенном углу парка стоит какое-то деревянное сооружение с огромными, лабазными замками на дверях. Судя по архитектуре, это, должно быть, цирк. Давно уже замки покрылись коростой ржавчины. Позарастали стежки-дорожки к окошку администратора. Уже три года, как не слышится из пристроек трубный львиный рев и оптимистическое ржание вальсирующих лошадей, не раздается под куполом щелканье шомпольера. А ведь в свое время все это было. И львы. И лошади. И шомпольеры.

Но однажды на манеже разыгралось непредугаданное представление. Пришла молчаливая комиссия и предъявила ордер на выселение зверей. При этом члены комиссии многозначительно указывали на почерневшие стены, подгнившее основание и купол, который обещал обрушиться не завтра, так послезавтра… Цирк закрылся. Городские и республиканские организации молчаливо ожидают, когда здание рухнет, чтобы затем приступить к капитальному ремонту.

Безрадостную судьбу цирка разделяет и городской драматический театр. Правда, здесь нет отпугивающих лабазных замков. Их просто некуда вешать…

Преодолев известковые и кирпичные кручи, мы прошли внутрь здания и завязали разговор со сторожихой:

— Это и есть театр?

Сторожиха горестно вздохнула:

— Это не театр, а страдание. Грех один. Сколько лет строят — и ни с места! А теперь вообще все прикрыли…

Тем временем коллектив театра ведет кочевой образ жизни, переезжая из города в город, со сцены на сцену. Словом, жизнь его полна неподдельного драматизма.

Перебрав в памяти строящиеся, недостроенные и расстроенные культурные объекты, особое место окшанцы отводят районному Дому культуры. Здесь иногда можно посмотреть концерт и чаще, чем иногда, потанцевать. И вот в выходной день они с милой надеждой подходят к дверям дома. Но двери… заперты на замок. К ним даже не приколота утешительная записка типа: «Приду через четыре часа. Директор». Не приколота потому, что дом закрыт весь день. Нет, право же, у окшанских деятелей культуры существует какая-то нездоровая страсть к замкам!

Есть в южном городе Окшанске краеведческий музей. Две допотопные карликовые пушки встречают вас у подъезда. И невольно вспоминается старая солдатская песня: «Зададим гостям пирушку, зарядим картечью пушку!» Вы медленно ступаете по лестницам и попадаете в зал, который вас сразу же отбрасывает на несколько тысячелетий назад. Мастодонты, динозавры, археоптериксы… Работники музея тяготеют к бородатой старине. В музее можно узнать о скифо-сарматах, но абсолютно ничего о современных окшанцах. Сотрудники бережно забинтовали трещины в бивнях мамонта, но не нашли кнопок, чтобы получше приколоть к стенду несколько пожелтевших фотографий передовых колхозников… В центре одного из залов стоят, несомненно, ценнейшие реликвии — знамена «времен Очакова и покоренья Крыма». Но, сколько вы ни оглядывайтесь, не найдете здесь ничего, говорящего об… Октябрьской революции, гражданской войне, наконец, Великой Отечественной войне. Хранители музея почему-то хранят молчание и о промышленности большого, красивого города. Так и хочется спросить уважаемых краеведов: «Какое нынче тысячелетие на дворе?» И вот, представьте, каково-то горожанам при такой ситуации. Где, спрашивается, им развлекаться, отдыхать, духовно расти, повышать уровень? Рано или поздно, но в окно постучится осень. И осыплются каштаны. И закроются парки. Прибавятся к вышеперечисленным новые замки. Что останется для горожан, кроме нескольких небольших ведомственных клубов и одного кинотеатра?

Мороженое и «Напий для диабетиков»…

ВЕЧНЫЙ ШАХ

То, о чем мы хотим рассказать в последующих строках, вероятно, хорошо знакомо тысячам читателей шахматных репортажей. Когда в Концертном зале Чайковского или Центральном клубе железнодорожников проходят всесоюзные битвы на клетчатых полях, болельщики охвачены неописуемой шахматной горячкой. Их много, этих темпераментных озабоченных людей! Они сидят в партере и амфитеатре, па балконах и просто в проходах на ступеньках. У каждого на коленях портативная доска, под рукой блокнот с записью партии лидеров турнира. И в голове зреет тот самый решающий ход, до которого почему-то никак не додумается чемпион.

Это счастливчики, баловни фортуны. Они всеми правдами и неправдами сумели достать себе билет. А сколько ревнителей ферзевого гамбита или ладейного эндшпиля толпится у подъезда в ожидании контрамарок! Сколько их в эти драматические минуты приникло к радиоприемникам и телевизорам! Статистика скрупулезно подсчитала, что шахматный легион в нашей стране насчитывает два миллиона всадников, умеющих пришпорить ретивых деревянных коней.

Именно из этих всадников вырастают те люди, которые приносят своему городу, своей республике, всей нашей стране почетные золотые медали и лавровые венки славы. Недаром во время закрытия турниров спортивные руководители, обронив горючую слезу, произносят ласковые, трогательные слова:

— Вы наша гордость!.. Вы наша радость!.. И мы обязаны всемерно… И мы должны всячески…

При этом, очевидно, в силу торжественности момента никто не уточняет, что именно спортивные руководители «обязаны всемерно» и «должны всячески».

Попробуем взять на себя смелость уточнить эти детали.

«Клубы четырех коней»

Шахматная секция васюкинцев, описанная в романе «Двенадцать стульев», помещалась в тесном коридоре управления коннозаводства. Тем не менее, не смущаясь этими обстоятельствами, васюкинцы назвали свою скромную секцию поэтично и выразительно: «Клуб четырех коней». Они мечтали об ослепительных перспективах, и перед их умственным взором возникал уходящий в голубое небо стеклянный дворец шахматной мысли. В каждом его зале, в каждой комнате сидели вдумчивые люди и играли в шахматы на инкрустированных малахитом досках.

Казалось бы, бесприютные шахсекции канули в безвозвратное прошлое. Но нет, существует еще «Клуб четырех коней»! Именно так называют московские шахматисты неприветливое помещение, которое они арендуют у фабрики «Красная швея».

Забредшего сюда энтузиаста прежде всего встречает хмурый взгляд гардеробщицы.

— Ну вот, опять набилось полное фойе! Мыслители! Куда комендант смотрит?!

По вечерам в помещении, где происходят жаркие турниры, тесно, негде пешке упасть. На столиках не сразу сыщешь место, и тогда на помощь энтузиасту приходит верный друг — портативная шахматная доска, предусмотрительно захваченная из дому. Где уж тут до той плодотворной атмосферы, которая должна окружать творцов новой дебютной идеи!

А ведь жаждущих проникнуть в этот клуб, чтобы участвовать в квалификационном турнире, посмотреть на игру мастеров, коллективно разобрать острую партию недавнего матча чемпионов, очень и очень много. И всем им страстно хочется расти и совершенствоваться.

Им совсем не нужно стеклянных дворцов и досок с малахитовыми инкрустациями. Им надобно всего лишь несколько просторных комнат, даже без ламп дневного освещения. Словом, открыть шахматный клуб куда легче, чем, скажем, отстроить мощный стадион на 50 тысяч посадочных полумест. Но почему футболистов хоть иногда радуют открытием новых стадионов, пловцам наконец-то соорудили три комфортабельных бассейна, 22 гимнасты тренируются в просторных залах, а шахматистам приходится довольствоваться сиротским приютом у «Красной швеи»?!

«Клубы четырех коней» существуют не только в Москве. Встречаются они и на дальней и ближней периферии. В Челябинске активистам шахматной секции предоставили столь студеную комнату, что они передвигают фигуры, не снимая варежек. Видимо, отцы города хотят заморозить на корню шахматное искусство. Вероятно, это желали бы сделать и батумские руководящие товарищи. Но мешают климатические условия, и поэтому здесь попросту прикрыли шахматный клуб.

А в это время представители Комитета физкультуры и спорта, приветствуя чемпионов, твердили испытанную формулу:

— Вы наша гордость!.. Вы наша радость!.. И мы обязаны всемерно… И мы должны всячески…

Староиндийский спор

Исследователи утверждают, что шахматы впервые были изобретены в Индии в начале нашей эры. И, должно быть, именно с той благословенной поры не утихает глубоко принципиальный спор между сторонниками двух направлений. Одни утверждают, что шахматы — это спорт. Другие пытаются доказать, что шахматы — искусство. Спор этот пережил века. Величие и падение древнего Рима, раннее средневековье и поздний Ренессанс, эпоху паровых двигателей и лампочки накаливания. Отголоски его можно услышать и сейчас. В московском «Клубе четырех коней» мы были свидетелями бурного разговора приверженцев этих полярно противоположных лагерей. Двое молодых, хорошо эрудированных и осведомленных людей коротали время за выяснением жгучей проблемы. Очевидно, они так и не сыскали места под шахматным солнцем за столиками.

— Да, — сказал один. — Шахматы — это искусство. Тонкое, как работа ювелира. Прекрасное, как балет «Лебединое озеро». Мудрое, как Большая Советская Энциклопедия.

— Нет, — сказал другой. — Шахматы — это спорт. В чьем ведении мы находимся?

— Никак не припомню. По-моему, ни в чьем.

— Прошу без выпадов. Мы находимся в ведении Всесоюзного комитета физкультуры и спорта. Раз! Теперь два. В прошлом году из Казахстана в Ленинград на Всесоюзные юношеские соревнования прибыла команда шахматистов. Кто возглавлял ее в высоком качестве тренера? Боксер!

— Случайность. Недосмотрели руководящие товарищи. Шахматы — это искусство. Ведь соревнования по ним не включили в спартакиаду народов СССР. А вы говорите — спорт!

— Ах, случайность? Перерастающая в закономерность! Вот в Киргизии кого назначили директором республиканского клуба? Футболиста! И никого не смущает, что он во время одной из церемониальных речей почему-то назвал эндшпиль рашпилем. Как известно, это не подмочило его спортивный престиж.

— Поднимаю руки. Отрекаюсь. Пусть шахматы — это спорт. Но тогда пусть наши уважаемые руководители делают то, что они обязаны всемерно и должны всячески…

— Идемте. Уже пробило полночь. Я вижу освободившееся место за столиком. Ваш ход, коллега!

«В той же позицьи»

Поскольку шахматы находятся в ведении Всесоюзного комитета физкультуры и спорта, газета «Советский спорт» должна быть лучшим другом каждого, кто все вечера отдает борьбе за взятие в плен вражеского короля и кому по ночам снятся проходные пешки. Но вот читатель раскрывает утром газету и пожирает глазами, ах, какие увлекательные строки…

В шахматном репортаже напечатано: «Но пешка а7 отдается надолго» — или: «Ничейные основы закладывались уже в начальной стадии партий. Все встречи были начаты движением ферзевой пешки». И невдомек редакции, что пешки отдают не надолго, а навсегда и что ход ферзевой пешки закладывает основы ничейного исхода в такой же степени, как и «неничейного».

Но нет, мы далеки от мысли, что шахматистам негде почерпнуть материал для руководящей шахматной идеи. В городе Пярну вышла книжка Ю. И. Карахана «В помощь судье по шахматам».

Многие страницы этой книги привлекают внимание не только шахматиста, но и фельетониста. Чем плох, к примеру, такой абзац: «Судья не должен формально поступать так, как указано в кодексе, а в зависимости от конкретных условий, иногда решать и иначе… Можно прибегнуть к такому способу при утере конверта: сказать, что конверт забыт дома, и предложить участникам подождать или сделать записанный ход, а потом его проверить. Это психологическое воздействие иногда помогает» (?).

Тогда уместно спросить: какая разница между неизящным понятием «врать напропалую» и интеллигентным «оказывать психологическое воздействие»?

Ю. И. Карахан вообще не за то, чтобы церемониться с игроками. Ничего не поделаешь: положение обязывает, он долгое время был ответственным секретарем Всесоюзной шахматной судейской коллегии и знает силу руководящего внушения. Ю. И. Карахан рекомендует судьям отбирать у участников турнира квалификационные билеты специально для того, чтобы «держать участника в страхе». Вот как!

Подчеркнуто строг Ю. И. Карахан по отношению к женщинам. «Подсказы могут производиться в самой замаскированной форме, — пишет он. — Особенно они имеют частое распространение в женских турнирах» (!). Далее автор сообщает, что во время XI женского чемпионата страны тренерам было запрещено появляться не только в турнирном помещении, но даже в городе, где происходил турнир.

Итак, надо выселить из города на 101-й километр всех тренеров, запретить болельщикам собираться группами больше двух человек, поставить у дверей часовых, а у турнирного стола — Ю. И. Карахана, и тогда можно начинать женский турнир: за женщинами нужен глаз!

Мы могли бы привести немало фактов о невнимании к шахматистам, о разных курьезах, которые происходят с ними. Но, как говорится, нас сдерживает цейтнот, пора переходить в эндшпиль.

Шахматистов надо любить: они составляют значительную часть человечества. Любить независимо от того, что такое шахматы— спорт или искусство.

* * *

В шахматах, как,впрочем, и в любой другой игре, как-то не принято делать ходы после того, когда остановлены часы и судья крючковатой подписью увенчал протокол соревнования. Но позвольте нам слегка нарушить правила и сделать несколько игровых ходов уже по окончании фельетона. Спустя год, как он был написан.

Совсем недавно в особняке С привлекательным фасадом на одном из зеленых бульваров Москвы наконец-то открылся долгожданнейший Центральный шахматный клуб. Но, увы, в двадцати его не очень просторных комнатах едва может разместиться двухсотая часть желающих. Откровенно говоря, даже не всем перворазрядникам улыбается счастье в виде членского билета…

Много, очень много становится желающих обучиться заманчивому шахматному искусству. А где наставники? Где эти поседевшие в шахматных боях воины-тренеры? Несмотря на обнадеживающий приказ Комитета, до сей благословенной поры так и не создано шахматное отделение в Высшей школе тренеров.

Словом, множество благих обещаний осталось обещаниями. Вот и получается вечный шах на шахматной доске массовости. Или, как образно выразился один наш знакомый гроссмейстер, ходы на этой доске делаются по клетке е2—е2. В переводе с языка специалистов это означает «едва-едва».

СЕСТРИЦА МИТРОФАНУШКИ

Улыбаясь уголками густо накрашенных губ, она томно произнесла свое имя:

— Муза.

И, опустив ресницы, с видом одолжения сказала:

— Общий поклон!

Сидевшие в заводском комитете комсомола прекратили разговор и с любопытством разглядывали вошедшую девушку. Прическа в виде пирамиды Хеопса, увесистые зулусские серьги, рисованные нити бровей, кольца и браслеты на руках — все эти атрибуты красоты производили странное впечатление, особенно здесь, в деловой обстановке комсомольского комитета машиностроительного завода. Но девушку не смутили недоуменные взгляды присутствующих.

— Вы меня вызывали? — спросила она небрежно секретаря комитета. — Чем обязана? Я же не комсомолка и на вашем заводе не работаю!

— К сожалению, не работаете, — подтвердил секретарь. — Но вот ваша мама…

— Ах, вон оно что! — догадалась Муза. — Как работница завода она обратилась к вам за советом? Понятно!

— И нам хотелось бы поговорить. О ваших делах.

— О моих? Странно!

— Или вы считаете, что у вас нет никаких дел?

— Есть, конечно! Но это мои личные, персональные…

— Вот тут мы с вами и не согласны! Присаживайтесь, поговорим.

Девушка пожала плечами и со скучающим видом села на стул.

…С некоторых пор, когда Муза была еще в 9-м классе, жизнь ее стала тревожной и хлопотливой. По ночам она просыпалась от чудившегося ей грохота аплодисментов, а воображаемый свет рампы, софитов и юпитеров потом долго не давал ей уснуть. Твердо веря в свой артистический талант, она решила бросить школу и объявила подругам:

— Приняли в студию.

Но в студию ее не приняли. Там были несколько менее убеждены в ее способностях и еще меньше — в знаниях. Мать настаивала на продолжении образования, но Муза из-за ложного чувства стыда перед подругами не вернулась в свой класс, а поступила в вечернюю школу рабочей молодежи. Кое-как окончив школу, прыткая Муза подала заявление сразу в пять вузов, студий и училищ, но ее приняли лишь на подготовительные курсы педагогического института. Однако пауки были не по сердцу Музе! Ее по-прежнему увлекали честолюбивые мечты о сценической славе. И все чаще ее место за учебным столом сиротливо пустовало.

Утро Музы начиналось с полудня. Скинув с себя стеганое одеяльце, она прежде всего тянулась к зеркалу:

Следующим предметом, обращавшим внимание Музы, был телефон:

— Хеллоу! Липочка? Была на стадионе? Я, к счастью, нет. Почему к счастью? Я бы не вынесла. Пять — ноль, это ужасно! Моя любимая команда каждый день разочаровывает меня. Марашкин совершенно неспособен на длинный пасс. Придется болеть за других. Впрочем, я себя и так неважно чувствую. Вчера простудилась: три часа с Ленкой стояла у подъезда Большого, чтобы посмотреть, как Красовский будет выходить. Дождалась. Он прошел рядом и мне головой кивнул. Впрочем, Лепка считает, что это он ей… Она слишком самонадеянна! А у тебя какие новости? Много? Тогда приходи. Поболтаем, пластинки послушаем…

…Липочка всегда приносила кучу волнующих новостей. Из них самыми интригующими и занимательными были последние информации об интимной жизни «заслуженных» и «народных». Вдоволь насытившись этакой духовной пищей, Муза бросала прощальный взгляд на неубранную кушетку, немытую посуду и щелкала замком. Она спешила в заводской Дворец культуры.

Там в одной из комнат самодеятельный коллектив разучивал пьесы и скетчи. Неяркий талант Музы нашел здесь своих поклонников. Она полностью отвечала довольно своеобразным требованиям художественного руководителя самодеятельности, актера в отставке Лакодемонского: важно не наличие способностей, а наличие свободного времени. Его вполне устраивало то, что Муза не работает на заводе и нигде не учится: у девушки нет никаких обязанностей, а значит, она никогда не сорвет ни репетицию, ни спектакль. Подыскивая по такому принципу кружковцев, Лакодемонский собрал вокруг себя довольно большое количество молодых дарований, и среди них даже Муза сияла, точно звезда первой величины.

Бывший театральный деятель Лакодемонский отличался тонкой дипломатичностью. На заседаниях заводского комитета профсоюза он часто докладывал хорошо поставленным голосом о росте стройных рядов самодеятельности, о целеустремленном вовлечении широких заводских масс в искусство.

Профсоюзные энтузиасты восторженно кивали головами:

— Лакодемонский, он умеет! Сквозное действие! Система… Радостное настроение у членов завкома еще более повышалось, когда Лакодемонский сообщал, что в профсоюзную кассу за счет платных спектаклей поступила очередная солидная сумма.

Словом, Лакодемонский всех устраивал…

Для возвышающей душу болтовни у Музы здесь было немало собеседников. Чем, например, не под стать ей Жора Фетюченко? Правда, он не отличается энциклопедическими познаниями, но зато умеет принимать эффектные позы и очаровательно встряхивать артистической шевелюрой. Не обремененный никакими прозаическими житейскими заботами, он так же, как и Муза, может отдавать большую часть суток «творческим исканиям» в кулуарах дворца. Жору обеспечивает папа, Музу — сердобольные тетушки. Чего же боле?

Но довольна ли мама своей дочкой? Увы, нет! Взволнованная женщина не раз приходила к руководителю самодеятельности с просьбой помочь в воспитании отбившейся от рук дочери. Ей учтиво обещали: «Повлияем, образумим…» А когда она уходила, ее провожали равнодушные взгляды: «Какое нам дело? Премьеру срывать, что ли?»

Менялись премьеры, блекли афиши, а круг интересов Музы оставался все тем же. Учтивые обещания таяли в воздухе, и это привело мать в комитет комсомола:

— Сил больше нет! На заводе работаю, дома тружусь, нервничаю. Убедите ее поступить на производство или учиться.

И вот юное дарование вызвали в комитет.

Здесь долго говорили с Музой. Непосредственность и прямота комсомольцев сбили с нее наносную спесь, и Муза обещала изменить отношение к матери, пойти работать и учиться. Но слова эти вскоре потонули в водовороте легкожанровых интересов Так и по сей день учеба и работа остались для Музы далеким и не манящим миражем. Сведения о вселенной у нее ограничиваются загородной дачей и Химкинским пляжем. Нелады с географией вполне компенсирует городской троллейбус. Художественную литературу исчерпывающе заменяют журналы мод.

Что-то знакомое различаем мы в ее чертах, в ее поступках и мыслях. Кого же напоминает она? Напоминает так сильно, что кажется, будто в воздухе повеяло затхлым запахом какого-то старинного литературного персонажа…

Ба, Митрофанушка! Через столетия ты, ленивый и невежественный, воскрес в образе нашей современницы.

Но если твое появление тогда было не случайным, то как нелепо и уродливо выглядит твоя сестрица в наши дни! Жаль только, что такую удобную почву нашла эта недорослевая поросль под крылышком оборотистых людей, взявших на себя не свойственную им роль воспитателей молодежи.

ВОЕВОДА НА КОЧКЕ

В Бережках ждали нового главного врача. Когда гнедая лошадка с седоками показалась из-за поворота, сотрудники больницы в белых халатах торопливо вышли за ограду и приветственно замахали руками.

О предстоящем прибытии знали заблаговременно. Пациенты радовались:

— Доктор едет. Говорят, многоопытный…

Главный врач Загордюк выгружался недолго. Пока вносили скарб, он величественно поднялся на больничное крыльцо, оглядел село и холодновато произнес:

— Ну что ж… Будем исцелять и здесь.

Загордюк повел дело круто. В первый же день в сопровождении свиты из двух медсестер и завхоза он обошел больничные владения вплоть до дровяного сарая и внушительно объявил:

— Учтите: больница — это я!

В сельской больнице наступила пора абсолютизма. Прежде всего главврач направил внимание на укрепление экономики своего дворца. Мы имеем в виду скотного. Из добротно сколоченного хлева раздавалось тихое мычание буренушки и жизнерадостное свинячье повизгивание. А для того, чтобы буренка сохраняла доброту характера, а поросята — повышенное настроение, последовал строгий приказ:

— Все кухонные отходы и недоеденные больными обеды направлять ко мне!..

Калорийное питание благотворно сказалось на комплекции поросенка. За короткий исторический срок он превратился в девятипудовую свинью.

Многочисленные хозяйственные заботы оставляли у врача мало времени для ежедневных обходов стационара, для личного осмотра больных.

Пока Загордюк был увлечен воспитанием поросенка, его почтенная дебелая супруга, врач той же больницы, недрогнувшей рукой делила препараты, выписанные для больных, между больными и своей семьей. Первое же замечание по этому поводу было пресечено на корню суровым руководителем учреждения:

— Жена Цезаря вне подозрений!

Кстати о подозрениях. Загордюк с самого начала повел с ними тонкую дипломатическую борьбу.

Вот в кабинет вызван фельдшер.

— Присаживайтесь. Как самочувствие?

— Это в каком смысле?

— В смысле здоровья.

Удивленный необычной чуткостью, фельдшер садится па краешек стула.

— Ну, а скажи-ка, голубчик, — проникновенно продолжает главврач, — не слышал ли ты, чтобы обо мне кто худое слово говорил? Может, порицал действия руководителя?

— Занят я, товарищ Загордюк. Больных все пользую. Да и как-то неловко об этом.

— А должно быть ловко! — грозно встает с места главный врач. — Иди. И чтоб в следующий раз был в курсе.

Но фельдшер в курс войти так и не сумел. И на него стали все чаще валиться шишки. И когда однажды фельдшер нерасторопно составил отчет, Загордюк дал волю своему повышенному руководящему темпераменту и голосовым связкам. И пришлось фельдшеру собирать с полу листочки, брошенные рукой разгневанного начальника.

— Эх, уехал бы! — мечтательно говорили медсестры.

— Ей-богу, даже боязно к нему заходить, — мрачно замечал завхоз. — Такого страху нагонит! Потом два часа успокоиться не можешь.

— Слова при нем не вымолвишь, — вздыхал фельдшер.

— Впрочем, какое слово. Ежели на цыпочки привстать и что-нибудь о заслугах — это ему, как бальзам…

Сотрудники больницы не безропотно переносили выверты главврача-воеводы. Кое-кто осмеливался поднимать голос критики. Это случалось раз в год, на редких, как улыбка Загордюка, собраниях. Но дорого платили за это критикующие!

Однажды медсестра этой больницы высказалась в том смысле, что, дескать, главврач плохо контролирует потребление медикаментов.

Такая крамола ошеломила Загордюка! Он тотчас же поставил диагноз: «Язва. Злокачественная. Потребуется хирургическое вмешательство».

В больнице запахло не столько камфарой и йодоформом, сколько склокой и раздорами. Загордюк правил по принципу «разделяй и властвуй». Однако не перевоспиталась неуемная медсестра. Она даже осмелилась еще в газету написать. Чаша терпения главного врача переполнилась. И был обнародован категорический приказ об увольнении сестры-бунтарки. Текст приказа был составлен так красноречиво и убедительно, что, казалось, сама земля должна была разверзнуться под тяжестью ее грехов: «…за систематическое… за неподчинение… за оскорбление… за клевету… за унижение… за устройство беспорядков… за развал… за провал…»

Спекулируя на уважении населения если не к его личности, то к званию, Загордюк пытался распространить свою власть за границы больничного участка.

Вот он с царственным видом шествует по селу. Лик его важен. И хочется ему, чтобы селяне при встрече почтительно ломали шапки, а родственники больных на пороге изб привечали его свежевыпеченными караваями на вышитых полотенцах.

Но никто не приветствует Загордюка, его уже знают в округе. Помнят, как он под нехитро придуманным предлогом, например, отказался пользовать одного больного, того самого, который незадолго перед этим критиковал руководителя больницы за пассивность в общественной жизни.

Это помнят.

И никто не помнит, чтобы Загордюк — советский врач, представитель интеллигенции, человек, который должен быть носителем и проводником нашей культуры, — когда-нибудь провел лекцию в клубе, беседу с колхозниками.

Чего не было, того не было.

Разумеется, о поведении Загордюка узнали в райздравотделе. Но отреагировали очень спокойно:

— Он человек нервный, с повышенной возбудимостью. С ним надо тонко. Дипломированный врач. Учитывать надо.

Велико уважение к человеку с дипломом. Но может ли диплом стать символом непогрешимости? Государство вверяет обладателю маленькой тисненной золотом книжечки заводской цех, опытный агроучасток, лабораторию, сельскую больницу. Диплом — это не только академическое свидетельство о сданных экзаменах, а выражение доверия к специалисту, руководителю и воспитателю. И уважать диплом, оправдать доверие народа должен прежде всего тот, кому он дан.

Сколько в нашей стране таких маленьких больниц, школ, предприятий! Во главе их трудятся честные, преданные своему делу советские люди. Руководя коллективами, они сплачивают людей для успешной деятельности на благо государства, народа.

И вдруг попадается такой вот воевода на кочке. Он пытается провозгласить: «Учреждение, предприятие — это я!». Ему кажется, что все и вся в этом учреждении вращаются вокруг него. И вот воевода посылает уборщицу мыть полы в своей квартире, завхоза — приобрести для него поросенка. Супруга воеводы разъезжает по магазинам на служебной машине, а из казенного теса сооружаются дачные хоромы с резными наличниками.

В своем поведении он исходит из того, что ему все можно. Да еще подводит под это железобетонный фундамент:

— Меня надо ценить. Естественно, я требую уважения соответственно своему положению.

Но нет, не уважает наш народ таких людей!

И Загордюк не снискал, конечно, почета в Бережках.

…Наступил час, когда вновь у ворот больницы стояла запряженная гнедая лошадка. Загордюк покидал пределы неблагодарных Бережков. Предвидя, что в дальнейшем может произойти свержение, поборник абсолютизма бежал по собственному желанию в соседний район.

Работники больницы, вышедшие за ограду, и пациенты ликовали, глядя, как Загордюк грузит тяжелый скарб.

МОНТЕККИ И КАПУЛЕТТИ

Отношения между семьями врача Бульбы и архитектора Иванова вызывали самые хорошие чувства у окружающих. Учтивость, с какой семья Бульбы приглашала семью Ивановых отведать вечером подарок периферийной тетки— яблочное варенье, умиляла самые черствые сердца. Предупредительность, которую проявляли члены семьи Ивановых, осведомляясь по утрам о здоровье членов семьи Бульбы, трогала соседей до слез. Словом, в восьмой квартире дома № 30 по Ливерному переулку царили мир и покой.

И надо же было кому-то из семьи Бульбы во время мытья неосмотрительно поцарапать нежную эмалевую стенку ванны! Семья Ивановых восприняла это как личный выпад. Один из ответственных членов семьи Ивановых сделал язвительное замечание одному из ответственных членов семьи Бульбы. Обиженная сторона ответила ядовитым намеком на кое-какие только ей известные обстоятельства.

Таким образом, появились две обиженные стороны. Созрели все предпосылки для коммунально-квартирного конфликта среднего накала.

И что только не свершилось с той поры!.. Маленькая царапина вызвала большую междоусобицу.

Какая-то неведомая центростремительная сила втаскивала в склоку все новых и новых участников. На смену авангардам из домашних хозяек, вооруженных, в общем, довольно примитивными швабрами, пришли почтенные главы семейств. Они внушительно размахивали пузатыми портфелями и говорили друг другу самые изысканные фразы.

Квартирная склока — это пока еще, к сожалению, не умирающая тема. Квартирные склоки щедро отражены в сатирических рассказах, воспеты в газетных фельетонах и занесены в милицейские протоколы. Злые языки утверждают, что, если бы все то, что написано на эту тему, переложить на музыку, получилось бы впечатляющее симфоническое или оперное произведение. Здесь были бы арии зачинщиков скандала, хоровые партии соседей, каватины управляющих домами.

Но вернемся снова в восьмую квартиру. Почти никто из лиц, втянутых в водоворот скандалов, не может сейчас припомнить первопричину междоусобиц. С трудом удалось совершить почти археологический подвиг: докопаться до истока склоки — царапины на ванне. Нет, не кровная месть, описанная Шекспиром в «Ромео и Джульетте», рассорила современных Монтекки и Капулетти из Ливерного переулка, а какой-то пустяк, чушь, вздор!..

Обе семьи старательно отравляют друг другу жизнь всеми доступными средствами. А ведь, казалось, какие у них чудесные условия для дружелюбного сосуществования! Новый дом. Коммунальный комфорт. Отдельные шкафы для хранения снеди. И все же ссора следует за ссорой. Домашняя хозяйка Бульба время от времени восклицает: «Я женщина остро нервная!». Возможно… Но тогда почему она пытается вызвать клинический интерес к своей особе именно у соседей?

Нам известен факт, когда принципиальный спор из-за лампочки, простите, в том месте общего пользования, который на прямолинейном строительном языке называется санузлом, вырос в энергетическую проблему. Обитатели каждой из комнат, дабы не общаться с соседями, завели в санузле свои лампочки. Включались они непосредственно из комнат. Шесть осветительных приборов на один туалет! Это встревожило наконец поборников экономии электроэнергии из домоуправления. Разумеется, их не волновала морально-этическая сторона проблемы.

Можно привести десятки фамилий зачинщиков квартирных скандалов, участников долговременных склок, витязей коммунальных баталий. Но не стоит. Они и так отнимают ценное время у сотен занятых людей. Ведь почти каждая такая история, рождаясь в недрах кухни, увы, не сразу умирает там же на корню. Она, набираясь сил, выходит за пределы своего очага возникновения. И часто, слишком часто приходится заниматься этой проблемой ведомствам, учреждениям, жилищным органам, наконец, народным судам. Судебная статистика утверждает, что значительный процент гражданских дел ложится на квартирные склоки между доморощенными Монтекки и Капулетти. Медицинская статистика утверждает, в свою очередь, что наибольшее число гипертоников — жертвы квартирных конфликтов.

А ведь квартирное равновесие можно успешно поддерживать не только блоками между враждующими друг с другом жильцами. Еще лучше оно сохранится при отзывчивом, внимательном отношении друг к другу. Предупредительность, забота стали законом в социалистическом общежитии. Они отвечают духу нашего общества, где все проникнуто уважением к человеку.

В одном из своих писем А. П. Чехов подчеркивал, что воспитанные люди «уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы… Они не бушуют из-за молотка или пропавшей резинки…»

Очень обидно, когда вас называют невоспитанными. Но, к сожалению, большинство участников квартирных склок должны принять этот намек на свой счет. И хочется думать, что те из них, кого случайно вовлекло в водоворот квартирной склоки, опомнятся, засовестятся. А над скандалистами-любителями, склочниками-спортсменами надо учинять товарищеские суды. Судить, судить беспощадно при большом стечении жильцов, при свете самых сильных ламп (чтобы всем было видно!) в красном уголке домоуправления, а то и в крупном клубе. Давно пора и домоуправлениям и райисполкомам почаще вспоминать о такой эффективной форме общественного воздействия, как товарищеские суды.

Известно право милиции штрафовать склочников и скандалистов не только на улице, но и дома. Но, увы, как редко использует милиция это право!.. Иной блюститель порядка, заслышав, что его приглашают примирить спорящих жильцов, сделает постное лицо и заспешит в другую сторону что-то внушать мальчуганам, гоняющим тряпичный мяч. Это, очевидно, менее хлопотно… А ведь надо, очень надо, чтобы милиционер приходил в квартиру, сияя самой миролюбивой улыбкой. Чтобы он говорил проникновенно: «Товарищи! Неужели вам не стыдно! Помиритесь при мне. Подайте друг другу руки. Давайте вместе разберемся… Ах, не хотите?! Платите штраф!».

Перебрав ряд способов общественного и административного воздействия на лиц с неуживчивыми характерами, мы не оставляем вместе с тем надежды, что они откликнутся на наш пусть элементарный, но сердечный призыв:

— Граждане! Будьте взаимно вежливы!

БУМАЖНЫЙ КОСТЕР

Петя Сверчков переживал трудные дни. Прибежав из школы, он наскоро проглатывал румяные котлеты с вермишелью и уединялся в уголке за печкой.

— Что, Петенька, — с состраданием спрашивала бабушка, — опять наизусть задали? Наверно, «Белеет парус…» или про то, как Олег отомстил неразумным хозарам?

— Какой там Олег! — возмущался Петя. — У тебя, бабушка, странное представление о пионерской работе. Ты же знаешь, что мне послезавтра перед общественностью выступать!

— В ораторы записался?

— Как это записался? У нас все делается организованно. Дадут поручение — вот и выступаешь. Да не мешай! И так не все слова разбираю. Мария Ивановна говорит, надо красиво писать, а у самой тоже почерк…

Бабушка обидчиво умолкала, но с любопытством прислушивалась к тому, как бубнил любимый внучек:

— Пора покончить с порочной практикой проведения, со всей серьезностью необходимо отметить… Обращают на себя внимание факты недо… недо…

— Наверно, недооценки, — не вытерпела бабушка, умудренная опытом домовых собраний.

— Недо… недо… не-до-бро-со-вест-но-сти.

И вот наступил день пионерского сбора. Общественность, целиком состоявшая из стриженых мальчуганов с красными галстуками, расположилась вокруг костра. Школьный электромонтер уже успел сложить в центре зала штабелек из пяти березовых поленьев. Красная лампочка озаряла языки бумажных лент, возгоняемых кверху урчащим вентилятором.

Все шло так, как было записано в блокноте Марии Ивановны. После Володи выступал Сеня, а за Сеней взял слово Петя Сверчков. Поначалу Петя гладко говорил о том, что пора покончить. Но после слов «со всей серьезностью» он почему-то так широко и непосредственно улыбнулся, что не выдержала и общественность. И вдруг оратор с ужасом почувствовал, что забыл дальнейшее. Он переминался с ноги на ногу и, как бывает в таких случаях, глядел в потолок. Марля Ивановна быстро нашлась:

— Ты, наверно, хотел, Петя, сказать, о недобросовестности некоторых учеников…

Тонкая подсказка не помогла. Петя махнул рукой и стал говорить так, как он говорит с бабушкой. И получилось совсем неплохо и даже очень складно.

— …Бывают, бывают такие расписанные заранее сборы, — скорбно заметила инструктор отдела школ горкома комсомола. — Имеют, так сказать, место. Но мы стараемся всячески инициативу развивать, самодеятельность. Чтобы детское творчество не стесняли своей опекой папы из райкома и мамы из роно.

Наш непринужденный разговор все время прерывался телефонными звонками.

— Откуда это вас так часто беспокоят?

— Из школ, вожатые. По всякой мелочи звонят, спрашивают указаний.

— Значит, без мамы все-таки ни на шаг?

— Получается так. Мы как-то сами их к этому приучили.

Приучили. И теперь нелегко отучить. Особенно тогда, когда привычка становится той самой второй натурой. А натура эта сухая, постная. И подчас, быть может, и хотелось бы вырваться из плена затверженных наизусть сценариев, но это как-то необычно, и лучше действовать по испытанным, апробированным образцам.

Нам пришлось наблюдать, как два полярных начала — инициатива и заскорузлость — боролись в душе одного директора средней школы.

— Вчера по радио слышал передачу о русских землепроходцах. Ну, до чего же интересно! — умиленно поведал он, — Вот бы, например, об этом на наших сборах!.. Так нет же, сухота сплошная.

— И верно! — подхватили мы. — Почему бы один из сборов не посвятить этой теме?

Но тут директор заволновался:

— Как посвятить? Для этого нужны методпособия, консультанты, режиссеры. Сами не справимся.

Душевная борьба подошла к финалу. Заскорузлость на обе лопатки положила инициативу. Итак, для проведения сбора совершенно необходимы: режиссер-постановщик, пара ассистентов, оператор, консультанты, лаборанты. И, может быть, даже заведующий осветительной частью. Дети получат завизированные полуторачасовые монологи и будут, как Петя Сверчков, зубрить их за печкой.

Цветные бумажки, обдуваемые вентилятором, вполне создают иллюзию подлинного огня. Не разведешь же на полу физкультурного зала взаправдашний костер! Противопожарные правила, естественно, требуют условностей. Но это не исключает того, что сбор у костра должен проводиться с настоящим огоньком. И чем меньше в нем будет участвовать циркулярных бумаг и холодных суфлеров, тем больше будет непосредственного веселья, умной занимательности.

И костер не станет бумажным в переносном смысле этого слова, не будет показным и фальшивым. А ведь «мальчишкой боишься фальши», как говорил Маяковский.

В нашей стране всякая работа стала творчеством. Делать детали, выращивать высокие урожаи — это творчество, искусство. Но самое сложное из искусств — воспитывать нового человека. И тут особенно подальше от формализма! Круглая цифирка в графе «охвачено мероприятиями» еще не говорит о качестве воспитательной работы.

В плане пионерской дружины школы коротко значилось: «Посетить городской драматический театр».

Позвонили администратору:

— Чем радуете нынче?

— «Отцы и дети».

Заказали билеты, строем повели ребят. Все обошлось без лишних предисловий и разъяснений. Стоит ли заниматься этим с ребятами? Сами все поймут. И вот как отображены впечатления юных зрителей в дневнике дружины: «Сегодня мы посетили драмтеатр и смотрели «Отцы и дети». Герой пьесы не любил буржуазию, а любил крестьянский народ. Это видно из того, когда он сидел на лавочке, а под ней раздался смех. Он вытащил оттуда ребятишек и ничего им не сделал…»

Театр посетили, ребят охватили, впечатления отобразили. Что еще нужно? По инстанциям запорхала отчетная бумажка.

Очень многие из тех, кто призван возглавлять работу дружин, страстно желали бы развернуть кипучую деятельность. Но они недостаточно искушены. И часто неоткуда им черпать творческое вдохновение. Не в разносных же постановлениях горкома комсомола, принимаемых раз в год!

— Черпайте в педагогических и методических журналах, — посоветовали мы пионерскому руководителю одной из школ. — Там же сказано, что и как.

— Вы что, об импульсах? — иронически спросил он.

Мы немного встревожились. Но наш собеседник подсунул раскрытый журнал с подчеркнутыми строками:

«…основным из них является метод, который условно можно назвать методом побуждений. Суть его в том, что вожатый с помощью специальных действий создает в пионере определенный импульс, то есть психологический толчок, заряд, творческое напряжение, сосредоточенное на определенной задаче».

Что же, установка железная. И, главное, очень доступная комсомольцу, не имеющему за плечами кандидатской диссертации.

— Ну, а что вы еще делаете, руководствуясь пособием?

— Преследуем задачи, — лукаво улыбнулся собеседник.

И он снова оперировал цитатой, от которой стыла кровь в жилах:

«Имеются факты, когда в некоторых лагерях глубоко не продумывается содержание проводимых с детьми мероприятий. Часто можно слышать в лагере: «Отряд ушел в лес». А зачем? Какова цель этого похода? Пионервожатые затрудняются ответить, какую воспитательную задачу они преследуют…»

Мы призадумались. И вспомнили, сколько упущено было нами в пионерские годы. Мы ходили в лес то по ягоды, то по грибы. И каждый раз, входя под сень дубрав, почему-то (ах, почему?) не преследовали повышенных академических задач.

…А ведь можно превратить сбор и у настоящего лесного костра в его бумажный антипод. И тогда даже грибы придется рвать по заранее составленному сценарию.

Но пусть будет другое. Пусть Петя Сверчков без стеснения срывает полюбившуюся ему сыроежку, а на сборе всегда говорит словами, идущими от чистого пионерского сердца.

ТЕТЯ МАНЯ

От Москвы на восток по владимирско-суздальским землям пролегла старая дорога. Камни ее, как говорят историки, хранят память веков. Но не об этом думает путник, глядя на уходящее вдаль полотно шоссе. Взор его пленен картиной иного свойства: сколько машин, сколько техники!.. Идут самосвалы на Петушки. Торопятся трехоски в Судогду. Мелькают тупоносые зеленые автомобильчики с самодельными кузовами (в таких обычно ездят районные агрономы или уполномоченные министерства заготовок). Мимо древцих «Золотых ворот» мягко скользят комфортабельные такси «Москва — Владимир».

Мы недаром завели речь об автотранспорте. Героиня нашего повествования, некто Старосветова, проявляет к этому виду перевозок отношение явно неравнодушное. И если бы и поныне существовало общество «Автодор», Старосветова наверняка приобрела бы членский билет: автомобиль — это прогресс, надо ему содействовать.

Однако эта пылкая страсть имеет не столько платонический оттенок, сколько сугубо материальный.

…Случилось так, что, подъезжая к Сойме, шофер остановил машину. Посидев несколько минут в раздумье, он заявил, что надо заправляться бензином, иначе дальше ехать нельзя. Пассажиры возроптали: что же, мол, на морозе будем сидеть? И откуда тут быть бензину?

— Это запросто, — оптимистически подмигнул шофер. — Два шага. У тети Мани все есть: и бензин и автол. И самоварчик, если нужно.

Увидев на лицах собеседников удивление, бравый водитель, видимо, хотел было что-то им объяснить, но махнул рукой и ограничился патетическим восклицанием:

— Тетя Маня — кто ее не знает?!

И вправду тетя Маня стяжала себе громкую славу покровительницы автоперевозок, а дом ее, как сказал нам один старый колхозник, на селе называют «гаражом».

— Тут и гараж, и бензоколонка, и постоялый двор. Вечером, чуть смеркнется, — глядишь, у нее под окном уже моргает машина. А то две или три. Бензин продают-покупают. У тети Мани твердая цена: два с полтиной литр.

Автомобильные заботы не оставляют у Старосветовой времени для работы в колхозе. Трудовая книжка ее сверкает нетронутой белизной: ни одного трудодня! Палец о палец не ударила она ни на севе, ни на уборке.

— А я и не могу ударить пальцем о палец, — поясняет Старосветова. — Мне тяжелая работа невмоготу.

— Так мы вам легкую, — предлагает чуткий председатель колхоза.

— И легкая тяжела. Я, товарищ, больная.

— Ну, когда выздоровеете.

— Никогда не выздоровлю, — отвечает сообразительная тетя Маня, хватаясь за бок, правый или левый — безразлично. — Занемогла на всю жизнь…

— На ВТЭК пошлем, поможем.

— Помощи не надо. Я сама… — ретируется тетя Маня.

Вопрос о том, больна или не больна Старосветова, прилипла к ней хворь или нет, привлек острое внимание сойменских колхозников и общественности. И чтобы тетя Маня больше не симулировала, решили препроводить ее на медицинскую комиссию… с милиционером. Но потом подумали, что слишком погорячились, и от принудительных мер отказались. Так и не предстала Старосветова перед ясными взорами врачей, так и не заработала ни одного трудодня, хотя продолжала пользоваться всеми колхозными благами.

Было бы неверно полагать, что Старосветова вообще чуждается сельского труда, что выращивать злаки, корнеплоды, воспитывать парнокопытных или пернатых противно ее натуре в принципе. Наоборот, она обнаруживает горячую любовь к домашним животным. А на солидном приусадебном ее участке зреют такие экземпляры сельскохозяйственных культур, что их хоть на выставку посылай. А чтобы куры не поклевали старосветовского богатства и не повредил урожая случайно заблудший на участок хряк, свои земельные угодья тетя Маня обнесла высоким частоколом. И такого частокола больше во всем селе не встретишь. Еще бы! На него пошло триста молодых деревьев, вырубленных тетей Маней в колхозном лесу. В то время как честные люди трудились на артельных нивах, в лесу раздавался топор дровосека.

Колхозники почему-то не поняли хозяйственного рвения тети Мани, составили акт и подали в местный суд. Приговор был оглашен не очень суровый: взыскать с тети Мани 460 рублей. Округляя, по полтора целковых за елку. Но каково же было удивление колхозников, когда из областного суда пришло короткое, но выразительное предписание: в иске колхозу отказать.

И уже в который раз пошли по деревне разговоры:

— Что поделаешь с тетей Маней?! Из колхоза исключили — она в колхозе, на суд подавали — отказано.

А те, которые с ленцой, не раз кололи глаза председателю: «Ты, мол, сначала тетю Маню заставь работать. А то только с нами горазд…»

Пожимает плечами глава колхоза: «Как действовать?» Разводит руками председатель сельсовета: «В чем ее сила? Видно, у нее где-то рука есть!» Впрочем, председатель сельсовета — человек решительный. Он сказал нам:

— Напишите фельетон. Только порезче, посильнее! С этим мириться нельзя!

Нельзя! Но до сих пор мирились. В этом и есть «сила» тети Мани. Уродливые явления в нашей жизни существуют только потому, что с ними слабо борются.

…А пока тетя Маня, довольная своими успехами, гордо проходит по деревне. Посмеивается: «Вот, мол, как я живу! Мне и без колхоза хорошо». А когда начинают густеть сумерки, под окном у нее снова «моргают» машины.

ДЕЛЬНЫЕ И БЕЗДЕЛЬНЫЕ

Наблюдательный администратор одной из московских гостиниц на основании своего долгого опыта разграничил командированных на две разные и даже, более того, противоположные категории: дельные и бездельные.

Мы в своем фельетоне будем говорить только о второй категории. Ибо что можно сказать по адресу тех, которые дельны? Только одно: здравствуйте, дорогие товарищи! Будьте у нас, как дома. А поскольку дома, мы знаем, вы работаете, продолжайте это занятие и здесь. Москва работящих людей любит!

А вот с бездельными разговор будет иной… Представители этого вида командированных, по свидетельству того же администратора гостиницы, подразделяются на толкачей и прогулочников.

Первые — народ стремительный. На их мужественных лицах написано сознание избранности. «Кабы не мы, еще неизвестно что было бы…» Почему-то, ни на кого не надеясь и никому не веря, они готовы вагоны с запасными деталями или еще с какой-нибудь добычей толкать собственноручно до самого дома.

Они стараются всего урвать побольше. Или, как они говорят, выцарапать. Они постоянно что-нибудь выцарапывают. Это их главная работа (если можно назвать работой борьбу против плановости в нашей жизни). Нервно стуча полевой сумкой в окошко бюро пропусков, толкачи создают вокруг себя атмосферу пожарной тревоги: «Дай, иначе все рухнет в преисподнюю!..»

В отличие от толкачей племя прогулочников жизнерадостное и щедрое. Им необходимо попасть в Москву на открытие футбольного сезона или на финал кубка. Обязательно надо отпраздновать именины приятеля, и обязательно только в ресторане «Аврора». Или отрегулировать сложные взаимоотношения со столичными родственниками. Да мало ли чего им надо?! А для всего этого они добывают командировки. При этом оказывается, что Иван Иванович срочно направляется в Москву за оконными шпингалетами, Петр Петрович — для уточнения чертежей популярной игрушки «уйди-уйди», Василий Васильевич — изучить проблемы долговечности сапожных щеток. И все эти Сидоры Сидоровичи домой никак не торопятся. Им хорошо в гостях. Проездные, суточные, квартирные создают устойчивое настроение жизнерадостности. И они удивительно спокойны. По возвращении к родным пенатам никто с них не спросит, никто не осудит. Стояли бы печати на словах «прибыл», «убыл». Все остальное — голая техника.

Много, много еще таких странствующих рыцарей командировочного образа передвигается по землям нашим!

Племя прогулочников обходится государству в копеечку. В миллионы копеечек. В тысячи и тысячи рублей и в конечном итоге в миллионы рублей.

Рекорд по затяжным командировкам поставил один Иван Иванович из учреждения с выразительным названием «Пенькотрест». 251 день в роли толкача по отгрузке лесоматериалов! Это звучит не менее романтично, чем жюльверновские «80 тысяч километров под водой» или «Пять недель на воздушном шаре». Для того, чтобы долго быть под водой, нужен запас кислорода. Для того, чтобы долго летать на воздушном шаре, надо сбрасывать балласт. А как пробыть в командировке 251 день, если по закону полагается не более шестидесяти? Тут нельзя не оценить находчивость работников «Пенькотреста». Они ударились в мистику и превратили своего толкача в привидение. По документам неопровержим факт, что этот Иван Иванович время от времени возвращался к себе домой. А на самом деле там и духа его не было. Привидению выплачено около 13 тысяч рублей суточных и квартирных…

А вот другой пример. Некий Петр Петрович три дня заседал на балансовой комиссии в центре. И уж было собрался восвояси, да вдруг вспомнил, что через некоторое время состоится еще одно мероприятие — хозяйственный актив. И что же? Самоотверженно остался двадцать три дня ожидать этого совещания. Чего не сделаешь во имя службы!

Пока наш Петр Петрович не щадил себя во имя службы, Сидор Сидорович из Министерства пищевой промышленности выбивался из сил. Ему пришлось четыре раза подряд выезжать в живописный южный город для организации производства почетных грамот и этикеток. Представьте, дома этого сделать нельзя! Кстати сказать, сотрудники многих учреждений вообще предпочитают ездить почему-то на юг (туда три четверти всех командировок!).

Читатели, редко бывающие в командировках, спросят: как все это получается? И почему?

Ответ простой: потому, что контроль над командировками и командированными, мягко выражаясь, из рук вон плохой. Ежемесячно в министерства, главки, управления, отделы приезжают, прилетают, приплывают сотни людей. О некоторых из них никто ничего не ведает. Они заходят отметить день приезда к секретарям- машинисткам и после этого куда-то испаряются.

Ежедневно в Москве и других городах бывают тысячи командированных. Как мы уже убедились, среди них есть бездельники, злоупотребляющие нашим гостеприимством.

Хорошо бы создать такие условия, при которых бездельники не катались бы на государственный счет в столицу, а также во все другие города страны. Не пора ли, скажем, строго-настрого установить круг тех должностных лиц в учреждениях, кому дано право отмечать командировки?

Хорошо бы вспомнить учреждениям о своем праве делать и такие пометки на удостоверениях: «Надобности в командировке не существовало» или: «Все дела командированным вами представителем были закончены в нашем учреждении 20 апреля, но отметку производим 29-го, так как за срок с 20 по 29 апреля ваш представитель к нам не показывался».

Хорошо бы сделать так, чтобы осталась только одна-единственная категория командированных — дельные.

АРИФМОМЕТР НАД СЕТКОЙ

На столе трещал арифмометр. Человек со спортивным значком, склонившись над волшебным аппаратом, яростно крутил рукоятку и выжимал из техники все, что можно. В своем миниатюрном металлическом чреве арифмометр переваривал сотни сводок, присланных из областей. На экранчик весело выскакивали цифры. И под сводами комнаты, в которой расположился совет спортивного общества «Корнеплод», раздавались звучные возгласы:

— Разрядников 15 тысяч! Общественников 32 тысячи! Значкистов… Рекордсменов… Мастеров…!!!

Цифры перелетали со стола на стол и наконец, найдя успокоение в графах отчета, ложились в папку председателя совета.

В один из таких волнующих часов высокого спортивно-статистического накала мы робко переступили порог физкультурного штаба:

— Расскажите нам о спортивной погоде в областях.

Нас подвели к карте и ознакомили с метеорологической сводкой:

— Жаркие спортивные дни стоят в Краснодарском крае. Неприятных осадков на душе физкультурная работа здесь не оставляет. И с отчетностью ясно. Густая облачность наблюдается в Ивановской и Калужской областях. Тутдаже грозы из совета общества мало разряжают атмосферу. Не очень облачно, не очень ясно, например, вот в этой области, — работник совета спортобщества ткнул пальцем в карту.

— То есть, как это понимать?

— Да так, средненько там. Как говорится, ни в авангарде, ни в обозе. Ну, а конкретно лучше уточнить на месте.

«Средненько». Это нас заинтересовало. А ну-ка, сколь успешно колхозники «средней» области бегают стометровку, плавают брассом и делают жим двумя руками?

Итак, мы на месте, в одной из «средних» областей. Итак, мы уточняем.

Пожалуй, только чутье привело нас в эту проходную комнату, на двери которой пришпилена пожелтевшая бумажка: «Областной совет «Корнеплода». Сколько мы ни оглядывались при входе в Дом учителя, где затерялось это помещение, — никаких ориентиров, направляющих путника в спортивное общество. Голый фасад свято хранил свою тайну.

Впрочем, тайна не сразу раскрывалась и внутри комнаты. Не стоял на столе председателя традиционный сервиз из серебряных кубков, хрустальных ваз и хрустально-серебряных крюшонниц, захваченных в упорной спортивной борьбе. Не покоились в уголке бывалые футбольные покрышки и видавшие виды лыжные палки.

Разговор о спортивной погоде не слишком по душе пришелся руководящим товарищам областного «Корнеплода». И диалог получился довольно туманный.

— Скажите, — спросили мы, — в каком районе спортивное общество развернуло свои плечи, как говорится, во всю ширь?

— Вот в Ивановском… — нерешительно начал председатель.

— Что вы, что вы! — громко зашептал инструктор. — Там уже все угасло.

— Гм-гм. Ну, тогда в этом, в Марьинском…

— Как можно? Там председатель сбежал. Не вынесла душа, так сказать, одиночества. Местные организации не пособили.

— Ну что ж? Остается хотя бы Надеждинский.

Но тут вырвался вперед бухгалтер.

— Помилуйте! — возопил он. — Там со взносами никаких надежд! Они нам всю финансовую базу подрывают. Хоть сейф продавай!

— Знаете что, товарищи, — с решимостью заключил заместитель председателя, — вы лучше сами поездите! Увидите, так сказать, на местах. Надо быть ближе к массам. И, кстати, если не будет затруднительно, уточните для нас, есть ли в Хворостинке председатель районного совета общества.

После столь откровенной просьбы мы поняли, что наш ответственный собеседник знает спортивную жизнь колхозов не слишком уж отчетливо. Впрочем, одна фраза, брошенная инструктором, поддержала наш упавший дух: кажется, во Фроловском районе, в колхозе-миллионере, спортивная работа на уровне и даже как будто кипит…

Но и в этой сельхозартели работа не кипела. И даже не была на уровне. Некоторое время назад, когда среди спортивных вымпелов впервые появился флаг общества «Корнеплод», сюда наезжали гости из областного центра. Они говорили горячие слова о значении утренней зарядки и преимуществах лыжника перед пешеходом. Шестьдесят бодрых юношей и девушек тут же приятно поразили гостей своей силой, ловкостью и многочисленными спортивными талантами. Инициатива молодежи создала различные спортивные секции, физкультурные площадки.

— Вот, вот… — многозначительно сказали гости из областного центра. — Теперь все эго надо организационно закрепить. И в темпе продолжать дальше. А мы поможем, проверим, поддержим, в конце концов…

Молодежь, как говорится в таких случаях, засучив рукава футболок, энергично взялась за дело. Но пролетело красное лето, наступила зима, а между тем из центра никто не помогал, не проверял, не поддержал, в конце концов. И начатое дело в темпе развить не удалось.

Впрочем, нельзя сказать, что руководители из областного совета общества «Корнеплод» и областного комитета по делам физкультуры и спорта так уж и совсем забыли о низовых коллективах. Иногда в правлениях колхозов раздаются повелительные звонки из центра:

— Срочно! Экстренно! Мгновенно! Выслать пять бегунов на областную спартакиаду!

— Нужно! Необходимо! Обязательно! Выставить для состязаний десять сабель!

И пять бегунов, наскоро проведя за околицей тренировку, отправляются в дальний путь. И десять сабель сомкнутым строем маршируют по дороге к поезду.

Мы вспомнили метеорологическую сводку: «Не так уж ясно, не так уж облачно». Ясно то, что среди колхозников есть тысячи людей, страстно желающих бегать стометровку, плавать брассом и делать жим двумя руками. Есть в колхозах немало энтузиастов, которые все это выполняют с успехом. И они возглавляют новое, молодое, замечательное движение — движение сельских физкультурников. А вот облачно — это уже относится к организационной и учебной работе.

Ошибка была допущена еще при старте. В первые дни существования нового общества областные организаторы форсированным образом повели борьбу за «охват членством». И охватили двадцать семь районов! При этом толком даже не разъясняли что к чему. Важно то, что по телеграфным проводам в Москву полетела победная реляция: «Все в порядке! Охватили! Физкульт-привет!». Но дальше организаторы как-то не пошли. Выдохлись. И районы один за другим стали сходить с дистанции. Пока в центре строчили докладные («охвачено членством столько-то»), в колхозе сами по себе не выросли кадры инструкторов-общественников. И пока в списках росло число юридических членов общества, уменьшалось число членов фактических.

Спортивные деятели Центрального совета, подробно введенные в курс дела справками о юридических членах, испытывали блаженное спокойствие и не баловали область своими наездами. Ох, как не баловали!

Есть отличное выражение: «Физкультурник находится в спортивной форме». Спортивная форма — это то, что рождает хорошие предпосылки для завоевания кубков и медалей. Но бытует еще и другое: «Спортивный формализм». Он никаких предпосылок, кроме скверных, не создает.

Когда мы вернулись из поездки по области, то прежде всего зашли в Центральный совет общества «Корнеплод».

— Ай-яй-яй! — покачал головой председатель. — Стоило ли вам ехать туда? Это же не показательно! Вот бы в Краснодарский! Там сама природа способствует спорту. Юг! Поблизости Нальчик! Классическое место всесоюзных сборов и соревнований! А тут что? Среднее местечко..

Во время разговора с нами председатель перебирал бумажки в своей заветной папке. За стеной по-прежнему трещал арифмометр. Порхали в воздухе цифры: «Разрядников—15 000! Общественников — 32 000! Значкистов… Мастеров…» И лицо председателя общества выражало удовлетворение: в среднем все было сносно…

Мы не против хорошо отрегулированной отчетности. Мы за нее. Но мы против перепасовки цифрами. Против того, чтобы над сеткой вместо тугого кожаного мяча летали арифмометры.

И хочется, чтобы спортивная погода в любом — северном, южном, среднеполосном — колхозе была только ясной и солнечной.

РЫБЬЯ КРОВЬ

Новый заведующий отделом райкома комсомола с первого дня произвел приятное впечатление. Серые глаза смотрели уверенно и спокойно. Атлетическая стройность фигуры красноречиво подтверждала, что он не чуждался физкультуры и спорта. Говорил Сергей Востряков солидно, с достоинством, гладко, веско, как по писаному. Словом, ребята в селе прониклись к нему уважением, а девушки не без тайного вздоха нет-нет, да и скашивали на светлые кудри Сергея задумчивые очи.

Пришлось по душе сельчанам еще одно его доброе качество. Что бы ни проходило в районе, он тут как тут: распорядится, как трибуну оформить, выступит, резолюцию подготовит моментом…

Но вот стал народ примечать: все как будто правильно в его речах, а вот не хватает того, что называется огоньком. Все гладко. Даже очень. Подлежащие и сказуемые на местах. Знаки препинания на месте, особенно восклицательные. И все же слова его не будоражат душу, не вызывают эмоций. А восклицательные знаки звучат, как неопределенные многоточия.

Был как-то в районе слет колхозных овощеводов. Востряков вышел медлительной походкой к трибуне. С достоинством расстегнул полевую сумку, достал тезисы своего выступления и заговорил ровно, четко, с выразительными паузами после каждой фразы:

— Товарищи! Нельзя забывать, что турнепс, свекла и лук репчатый — это прежде всего звенья, важные звенья в общем широком ряду артельного хозяйства. Для чего нужен турнепс? Для питания конского поголовья Я не буду об этом долго говорить: вы это прекрасно сознаете. С какой целью мы выращиваем свеклу? Ясно, для нужд сахарной промышленности. Не стану подробно останавливаться на луке, но отмечу, что он имеет существенное значение в деле подъема здоровья трудящихся… Учитывая эти факторы, нужно проникнуться чувством ответственности, со всей силой мобилизовать себя, осознать роль и важность работ по выращиванию этих, как я уже сказал, крайне важных культур, в свете последних решений комсомольской конференции по вопросу о развитии коневодства в колхозах, а также по линии увеличения интенсивности молочно-товарного хозяйства…

— А конкретнее! — прозвучала невежливая реплика с места.

— Конкретнее мы с вас спросим, — без запинки отпарировал Востряков. — Вы лучше скажите собранию, Иванцов, как и почему вы не дотянули план по силосу, имеющему не менее важное значение, чем упомянутые мною культуры. Силос, товарищи, — это…

Но регламент истек. Прервав свою мысль на изгибе фразы, Востряков удовлетворенно посмотрел в сторону зардевшегося автора реплики и чинно занял место в президиуме.

Его находчивость и умение ориентироваться в обстановке поражали всех.

— В начальных классах пятой школы с успеваемостью плоховато, — сообщил ему однажды инструктор.

— По какому предмету? — деловито осведомился заведующий отделом.

— По арифметике.

— Хорошо. Надо провести смотр тетрадей, созвать сбор, посвященный таблице умножения, и прикрепить к отстающим десятиклассников-комсомольцев. Ну, а для повышения культ-уровня — организовать громкие читки журнала «Мурзилка».

В другой раз стало известно, что на фермах колхоза «8 марта», где работают молодежные бригады, упала продуктивность скота. Словом, налицо отставание.

И эта весть не смутила Вострякова.

— По коровам? — строго выспрашивал он.

— По ним.

— Тогда надо сделать вот что… провести смотр стойл, созвать собрание, посвященное борьбе за… Ясно? Прикрепить к отстающим дояркам передовых. И, наконец, для повышения культуровня организовать громкие читки журнала «Колхозное производство».

Быстрота реакции была вообще присуща Сергею Вострякову. Он первым откликнулся на решение райкома чаще бывать на местах в колхозах, проверять работу комсомольских организаций.

Как-то во время уборочной поры Востряков прикатил на велосипеде в полевой стан. Бравые трактористы с энтузиазмом приветствовали товарища из района. Приехавший поглядел на бригадира целеустремленным взглядом и принялся выяснять обстановку:

— Как с яровыми? Все ладно? А почему комбайны стоят? Обеденный перерыв, говорите. Не время роскошествовать, товарищи. Каждая минута простоя приносит нам знаете какие убытки? Не знаете?

Он быстро порылся в полевой сумке, но, чего-то не найдя, продолжал:

— Не знаете? А надо знать. «Боевые листки» выпускаете? Ну-ну, выпускайте. Мы поддержим, подскажем. Будьте здоровы!

И атлетическая фигура велосипедиста исчезла за бугром.

Поставив запыленную веломашину в райкомовский палисадник, Востряков прошел в свою комнату.

И вот он восседает в полумягком кресле. Озабоченно роясь в папках, проникновенно беседует с посетителями:

— Работаете? Учитесь? Женаты? Есть тут для вас одно поручение.

Товарищ выслушал наставление и удалился. На смену ему в комнату ступил следующий.

— Работаете? Учитесь? Женаты?

— Что? — удивленно спросил женский голос.

— Ах, простите, — поднял голову Востряков. — Работаете? Учитесь? Замужем? Есть для вас одно поручение…

Стемнело, Наступило затишье; посетителей больше не было.

Сергей встал из-за стола, сделал несколько гимнастических упражнений.

Была районная спартакиада. Вострякова, как и других товарищей, послали в колхозы помогать спортсменам. Вернувшись из поездки, он бойко доложил на бюро райкома о том, что сделано. Разумеется, обратил внимание, что комсомольцы еще недостаточно учли факторы., не прониклись чувством ответственности… не мобилизовались… не осознали. А он, Востряков, помог им все это сделать в короткий срок.

— Что вы вскрыли конкретно? — спросил приехавший в село представитель обкома.

Востряков поежился. Тут уж испытанный психологический ход «конкретно — это мы с вас спросим…» применять было неудобно.

— Недостатки… факты недооценки…

— Хотя бы один факт?

— В колхозе «8 марта» запущен стадион. Даже ворот на поле нет.

— И как вы поступили?..

— Я вскрыл и решительно осудил. Предложил организовать читки газеты «Советский спорт».

— А когда вы уезжали, ворота были?

— Не заметил, знаете, готовил собрание.

В деревне Малые Кочеты играли свадьбу. Приглашенные веселыми группами шествовали к новой избе бригадира Василия Чернеца, выдававшего замуж дочку.

Молодые сидели на почетном месте, щурясь от избытка внимания. Переливчатый девичий смех рассыпался по горнице. Чубатые дружки-трактористы с вышитыми полотенцами через плечо привечали гостей:

— Привет, — почет односельчанам, особенно гостям званым!

— Наберитесь-ка отваги, отведайте пива да браги!

Односельчане, откликаясь на призыв, усаживались за стол и принимались за пиво и брагу.

Сергей был тоже приглашен. Но хозяева мало верили в то, что он придет: Востряков всегда избегал увеселительных мероприятий. Может быть, боялся показаться несолидным. Но все же всем очень хотелось хоть раз увидеть его не в деловой обстановке, а в атмосфере, так сказать, непосредственного веселья, жизнерадостного досуга…

Когда тамада произносил третий тост, чуть не увязнув в многосложной шутке, дверь отворилась, и на пороге показался долгожданный гость.

— А! Товарищ Востряков! — закричал тамада, радуясь возможности отвести внимание публики от затянувшегося тоста. — Что же опаздываете на такое волнующее торжество?

— Дела, — сухо ответил гость.

— Тоста ждем, — не унимался тамада. — Слова застольного!

— Просим! Просим! — хором поддержали присутствовавшие. — Просим дорогого гостя!

Востряков привычно взглянул на длинный стол, напоминавший ему тот, за которым он сидел на бюро, на соблазнительно поблескивающий неподалеку полный графин и начал:

— Товарищи молодые и товарищи гости! Нельзя забывать, что свадьба не рядовое событие. Нет! Это звено, звено в общем широком ряду нашей общественной жизни. А наша жизнь складывается из многих элементов. И прежде всего из трудового процесса В чем. товарищи, заключается трудовой процесс на селе? Прежде всего в обработке земельных угодий: полей, садов, огородов… И делать надо все это качественно и в срок. Учитывая эти факторы, нужно проникнуться чувством ответственности, со всей силой мобилизовать себя…

— Горько! Горько! — закричал кто-то на другом конце стола.

И хотя неясно было, на что он намекал, молодые поспешно поцеловались.

— …Надо осознать всю важность, — продолжал Востряков. — И понять в этом смысле всю роль семьи. Семья, товарищи, — это…

— Регламент! — вдруг обрадованно закричал тот же голос.

Востряков остановился на полуслове. Гости с воодушевлением зааплодировали и сразу переключили свое внимание на баяниста.

Молодежь пустилась в пляс. Места вокруг Сергея Вострякова опустели.

И никто не заметил, когда он ушел…

INFO

В файле страницы отсутствуют.

…………………..

FB2 — mefysto, 2023

Оглавление

ДВА КОЛЬЦА, ДВА КОНЦА…

ДЕФИЦИТНАЯ ВИЛКА

С ПЯТЕРКОЙ ЗА ПОВЕДЕНИЕ…

КОГДА ОСЫПЛЮТСЯ КАШТАНЫ…

ВЕЧНЫЙ ШАХ

СЕСТРИЦА МИТРОФАНУШКИ

ВОЕВОДА НА КОЧКЕ

МОНТЕККИ И КАПУЛЕТТИ

БУМАЖНЫЙ КОСТЕР

ТЕТЯ МАНЯ

ДЕЛЬНЫЕ И БЕЗДЕЛЬНЫЕ

АРИФМОМЕТР НАД СЕТКОЙ

РЫБЬЯ КРОВЬ

INFO