Кто убил бабушку? [Фредерик Браун] (fb2) читать онлайн

Фредерик Браун

Глава 1

Адрес я нашел в телефонной книге. Это был самый обычный дом, относительно не старый, где квартиру можно было снять за весьма умеренную плату. Располагался он удобно: на полпути между центром города и его окраиной. На каждом из шести этажей находилось по шесть квартир. Об этом можно было догадаться по числу почтовых ящиков, каждый из которых украшал белый листок с указанием фамилии квартиранта. Я начал читать фамилии: Дженсен, Реберн, Штейнер… А вот и Робин Тренхолм, 3-С.

Нажал на кнопку звонка, и после второй попытки замок на внутренней двери подъезда щелкнул… Я вошел в вестибюль. Судя по номерам на почтовых ящиках, квартира 3-С находилась на третьем этаже. Автоматический лифт стоял внизу, он был пуст и, казалось, дожидался посетителей. Я вошел в кабину, нажал на нужную мне кнопку — двери мягко закрылись, чтобы через несколько секунд так же тихо открыться снова. Я очутился в коридоре третьего этажа, поискал глазами дверь с номером 3-С и потянулся к звонку, красовавшемуся в центре двери. Где-то внутри зазвенел колокольчик, и дверь открылась.

Я уже знал, что это Робин, потому что накануне вечером Арчи показал мне альбом с фотографиями и сказал: «Это Робин. Если бы ты был чуть поопытнее, ты бы не пытался ее разыскивать; ведь это только усложнит дело».

Очевидно, я действительно не обладал нужным опытом.

В жизни она оказалась значительно красивее, чем на фотографии. Высокая — почти с меня ростом — и худощавая. Не слишком худая, нет; все было при ней: и грудь, и бедра… Лицо Робин выражало серьезность и спокойствие. У нее были темные глаза, безупречная смуглая кожа… Полные губы, казалось, были созданы для смеха и поцелуев… Волосы были так черны, что отливали в синеву. Пожалуй, можно добавить еще одну деталь: одета она была в свободную желтую рубашку, черные туфли и чулки телесного цвета.

Молодая женщина замерла, открыв дверь всего на треть. Она вроде бы и не загораживала мне дорогу, но и не приглашала войти в квартиру. Всем своим существом она выражала отчужденность и недоумение по поводу моего визита.

— Робин? — спросил я.

— Да, Род. Это я, — ответила она холодно, неопределенно, но не враждебно.

— Я могу поговорить с тобой? Ты разрешишь войти?

Прошло некоторое время, прежде чем я услышал ответ:

— Хорошо, входи, — и она сделала шаг в сторону, освободив мне дорогу в квартиру.

Я вошел и мельком огляделся. Оказалось, что я нахожусь в небольшом холле, обставленном со вкусом, но без роскоши. Картины, висевшие на стенах, были, конечно, копиями, но весьма недурными: Сезанн, Ван Гог и еще этот ужасный Ролт. Они пришлись мне по вкусу; скорее всего, я сам их когда-то выбрал. Кроме двери, через которую я вошел, были еще две: одна наверняка вела в спальню, а другая — на кухню, но обе двери были закрыты, поэтому я не мог знать точно, куда они вели.

Впрочем, это было неважно: ведь эти двери были закрыты для меня навсегда.

— Садись, Род, — пригласила Робин. — Раз пришел, то уж лучше тебе присесть. Ты стоишь как истукан…

Я действительно чувствовал себя истуканом. Я опустился в кресло и подумал, что настала пора как-то объяснить свой визит:

— Робин, мне трудно объяснить тебе причину моего прихода. Пожалуй, я и сам этого не знаю… Знаю только, что я растерян, сбит с толку… И в моем положении мне очень важно узнать все, что только можно, относительно этого моего состояния… кем и чем я был прежде, до того как «заполучил» эту проклятую амнезию. Возможно, именно ты и есть тот человек, который сможет сказать мне больше, чем кто-либо другой. Мы ведь с тобой были женаты два года.

Она прикрыла глаза и тихо спросила:

— Ты помнишь об этом?

— Я не буду ничего придумывать. Я не помню ничего, что со мной было, кроме нескольких минут до случившегося в полночь в понедельник. Все, что я знаю о себе, мне рассказали другие. И в первую очередь Арчи, который говорит, что он мой сводный брат. Твой адрес я нашел в телефонной книге и узнал тебя, когда ты открыла дверь, так как до этого видел твои фотографии в альбоме. Полная амнезия — до того момента, о котором я тебе только что говорил. Помню обо всем, что было после этого, и абсолютно ничего, что было до. Если тебе трудно в это поверить, то нет смысла продолжать разговор и мне лучше уйти.

— Хорошо, Род, я тебе верю.

— Тогда ты можешь помочь мне ответить на некоторые вопросы… Во-первых, — и это меня сейчас интересует больше всего — почему ты не сразу ответила, что ты мне веришь? Если ты только допустила мысль или заподозрила, что я говорю неправду и все выдумал про это мое состояние, про эту самую амнезию, — а ты ведь наверняка слышала или читала по крайней мере, что она у меня объявилась, — тогда, может быть, ты считаешь, что я — убийца? Если действительно убийца я, тогда мне ничего другого не остается, как притворяться и лгать. Никакого другого объяснения мне в голову не приходит…

— Нет, я так не думала… И ты, Род, поступаешь несправедливо, упрекая меня в этом. Я действительно не считаю, что ты притворяешься. Просто меня несколько смутил тот факт, что тебе известно, сколько лет мы были женаты. Если бы я хорошенько подумала, то, конечно, поняла бы, что тебя — и это совершенно естественно — кто-то хорошо проинформировал о главных событиях твоей жизни.

— Скажи мне, Робин, еще вот что… Пожалуй, этот вопрос для меня самый главный. Достаточно хорошо зная меня, как это и подобает жене, ты считаешь, что я способен совершить убийство?

— Никогда. В здравом уме… никогда… Ты был… я хочу сказать, ты такой…

— Ничего, Робин, ты можешь говорить обо мне в прошедшем времени. Так тебе будет проще… ты говорила о том, каким я был, когда мы жили как муж и жена…

— Ты был мягок и деликатен, тебя никогда не отличали ни честолюбие, ни агрессия. Не увлекался охотой или рыболовством, потому что тебе не нравилось убивать животных. Это как-то может служить ответом на твой вопрос, Род?

— Да, конечно, особенно то, что касается моего здравого ума… Но ведь я был сильно пьян в ту ночь, Робин. Мой характер здорово менялся, когда я выпивал?

— Нет. Просто ты становился чуточку философом.

— Кажется, я уловил в твоем ответе оттенок легкого сарказма, — заметил я, улыбнувшись. — Мне показалось, что тебе больше импонировало бы, если бы я был более воинственным. Несмотря ни на что, я очень тебе благодарен за ответ. Знаешь, я что-то уловил в тоне, которым ты произнесла, что я не был честолюбив… Скажи, Робин, именно поэтому ты развелась со мной?

— Я не хочу об этом говорить.

— Хорошо, я согласен. Скажи, что тебе известно о том, что произошло в понедельник ночью?

— Только то, о чем я прочла в газете на следующий день. Я вырезала эту заметку и сохранила ее. Сейчас я ее достану. Хочешь прочесть?

Я было уже собрался ответить, что нет, не хочу, как вдруг понял, что хочу ее прочитать. Не знаю, как это объяснить, но до этого момента я ни разу не решался прочесть в газетах ни одного сообщения о смерти моей бабушки; я даже мысли об этом всегда от себя отгонял. А здесь вдруг ответил, что да, действительно хочу об этом прочесть.

Робин достала из шкафа небольшой чемодан и начала копаться в том вечном хаосе, который обычно царит в женских сумках и чемоданах, пока, наконец, не нашла сложенную вчетверо газетную вырезку. В ней прописными буквами в две строки был набран титул заметки: «ПАУЛИНА ТАТТЛ УБИТА БАНДИТОМ», а далее следовала дата вторника и шел текст:

Миссис Таттл, шестидесяти четырех лет, проживавшая на Чизхольм Драйв, 1044, прошлой ночью была убита из пистолета в 11 часов 30 минут в холле своего дома, служившем ей кабинетом. Несгораемый шкаф, который находился там же, был вскрыт и все в нем перевернуто. Решетка, защищавшая окно снаружи, срезана. Полиция считает, что это преступление является делом рук опытного преступника-профессионала, который убил миссис Таттл в тот момент, когда она вошла в холл и застала вора, копавшегося в ее сейфе. Одна пуля попала в лоб миссис Таттл, прямо над левым глазом; смерть, как полагают специалисты, наступила мгновенно.

Согласно собранной полицией информации, у миссис Таттл была давняя привычка работать в холле на первом этаже дома, который служил ей кабинетом, примерно с восьми часов вечера и до двенадцати часов ночи, а иногда и далеко за полночь. Кроме того, она имела обыкновение в половине двенадцатого ночи вставать из-за письменного стола, идти на кухню и подогревать себе стакан молока, который она затем относила в кабинет, ставила на рабочий стол и продолжала работать еще с полчаса, а иногда и больше. Предполагается, что убийца, спрятавшись снаружи, наблюдал за ней, а когда миссис Таттл вышла из холла в кухню, вырезал оконную решетку и проник в холл-кабинет, где спустя несколько минут и застала его хозяйка. Такая версия преступления основывается на том факте, что у входа валялись осколки разбитого стакана, а возле трупа растеклась лужица молока.

О преступлении сообщил Родерик Таттл Бриттен, молодой человек двадцати восьми лет, проживающий по адресу Куахога-стрит, 407, являющийся внуком жертвы. Он вошел в дом спустя некоторое время после полуночи, увидел труп и позвонил в полицию. Огромный эмоциональный шок вызвал у мистера Бриттена полную потерю памяти — амнезию, что сделало невозможным узнать что-либо о его действиях перед тем, как он прибыл в дом своей бабки, а также о причинах его прихода к ней. Прибывшая по его звонку полиция нашла мистера Бриттена у дверей дома — очевидно, он ожидал ее приезда — в состоянии сильного смятения и прострации. Полицейские сразу поняли, что он был сильно пьян.

Все попытки допросить мистера Бриттена оказались безуспешными из-за возникшей амнезии: полиции было ясно, что молодой человек находится где-то по другую сторону событий, там, где была смерть. Ничего не оставалось как отдать молодого Бриттена в заботливые руки доктора Эгглстоуна, семейного врача Бриттенов.

Кроме миссис Таттл и преступника, в доме в это время находился еще один человек — миссис Мэй Трент, экономка, особа сорока пяти лет. Миссис Трент спала в своей комнате на втором этаже и выстрелов не слышала. В этом же доме проживает Арчер Уэлей Бриттен, сводный брат Родерика Бриттена, пользовавшийся особым покровительством миссис Таттл; но в ночь убийства он находился в Чикаго и узнал о случившемся только утром, когда вернулся из поездки.

Миссис Паулина Таттл — жертва этого страшного преступления — была хорошо известна в деловых и финансовых кругах этого города. Она была весьма богата и эксцентрична. Бизнесом миссис Таттл занялась одиннадцать лет назад, когда ей было пятьдесят три года; она весьма успешно занималась продажей и покупкой недвижимости, начав с небольшого капитала. Существуют различные мнения относительно ее состояния: его оценивают от ста тысяч до полумиллиона долларов. Миссис Таттл была известна сотням людей как «бабушка Таттл», а торговые конкуренты говорили о ней, как о «Хетти Грин в уменьшенном масштабе». Похороны состоятся…

Я не стал читать последний абзац. Похороны состоялись два дня тому назад. Мне они показались весьма и весьма странными: я не знал никого из присутствовавших, кроме тех, которые подходили ко мне и представлялись как люди, знавшие меня много лет. Мне вдруг вспомнился один старый анекдот, в котором некто, случайно оказавшись в траурном зале, тихо спросил первого стоявшего рядом с ним человека: «А чьи это похороны?». И тогда человек, к которому обратились с вопросом, так же тихо, шепотом, ответил, указывая на покойника: «Его!»

Было очень странно, что я помнил какой-то старый анекдот, который наверняка слышал много-много лет назад, и совсем ничего не помнил о друзьях и родственниках, которые присутствовали на похоронах, и даже не испытывал горечь утраты по поводу смерти своей собственной бабушки, которая всегда оставалась для меня чужой. Я лишь помнил, что это была высокая женщина, с редкими, тронутыми сединой волосами, худым строгим лицом и носом, похожим на клюв.

Странным мне показалось и то, что имя Хетти Грин, упоминавшееся в газетной вырезке, значило для меня больше, чем имя бабушки Таттл. Я знал, кто такая Хетти Грин. Пожилая особа, весьма эксцентричная и очень богатая — по правде говоря, самая богатая женщина в Америке, — которая умерла в начале нашего столетия. Она была самым смелым и компетентным финансистом своего времени, все свое богатство создала сама, своими руками, и оставила после себя наследство в сто миллионов долларов.

После того как доктор Эгглстоун осмотрел меня — скорее всего, чтобы удостовериться, что моя амнезия не является результатом какого-либо ранения, — в разговоре со мной он употребил то же самое выражение, что и в газетной вырезке: «Хетти Грин в уменьшенном масштабе», когда отвечал на мой вопрос, кем и чем была моя бабушка.

— Доктор, но как же это возможно? Ведь я помню, кто такая Хетти Грин, и не помню, кто вы? Я лишь знаю, что вы являетесь нашим семейным врачом вот уже пятнадцать лет. Но об этом вы же сами мне и сказали!

Доктор не замедлил ответить:

— В этом нет ничего странного, Род. Наоборот, это весьма типично для общей амнезии. Вы забыли о событиях всей вашей прежней жизни, все, что случилось с вами лично, людей, которых вы лично знали, но вы сохранили в памяти приобретенные вами знания. Наверняка вы помните, например, все, что узнали в школе, но, скорее всего, не помните школу, в которой учились, и школьных преподавателей. Вот вы говорите, что помните о Хетти Грин. А если бы она была лично связана с вами, была бы частью вашей жизни в любом аспекте, тогда бы память о ней стерлась вместе с другими именами. Это типичный признак общей амнезии, Род. Медицине еще известна так называемая полная, или абсолютная, амнезия, но она встречается очень редко. Если бы вы страдали абсолютной амнезией, то лишились бы и приобретенных знаний. Вы забыли бы словарный запас, потеряли бы дар речи, и вам бы пришлось заново учиться говорить, а также учиться есть, одеваться и прочее. Короче, все пришлось бы начинать сначала.

— Не пугайте меня! То, что со мной случилось — это уже достаточно плохо. Скажите, доктор, где и кем я работал? Я мог бы снова вернуться на службу?

— Вы работали в рекламном агентстве Карвера, Род. Вы редактировали различные объявления, буклеты, рекламу. У меня нет никаких возражений против вашего возвращения на эту работу. Я считаю, что вы сможете там работать и снова стать хорошим профессионалом, каким вы были раньше. Конечно, вам придется заново осваиваться, заново познакомиться со своим шефом и коллегами, которые наверняка будут снисходительны к вам на первых порах, но я думаю, что все образуется и дело пойдет на лад. Во всяком случае, теперешнее ваше состояние — дело временное. Ваша болезнь не имеет физических корней, то есть не является следствием травмы черепа или опухоли мозга, хотя должен сказать, что даже в таких случаях амнезия иногда отступала и люди, страдавшие от нее, почти всегда излечивались, даже не проходя курса специального лечения. К одним память возвращается сразу, внезапно, так же как и была потеряна — вдруг. Другие все начинают вспоминать постепенно: сегодня об одном факте, завтра — о другом и так, пока не вспомнят все до конца. Вы же не получили никакой физической травмы, и у меня нет никаких оснований предполагать наличие какой-либо опухоли в мозгу или какое-то другое органическое заболевание. Ваша амнезия — результат психического воздействия, шока. А это уже выходит за рамки моей специальности… Вам надо хорошенько выспаться этой ночью, отдохнуть… Завтра я направлю вас к психиатру.

— Я не хочу идти к психиатру.

— Почему?

— Не знаю. Не хочу, и все.

Этот разговор имел место около четырех часов утра во вторник, после того как полиция разобралась со мною и, по-видимому, сняла с меня подозрения. Доктор Эгглстоун приехал за мной в полицейский участок, забрал меня и отвез домой на своей машине.

Но сегодня уже четверг, и я нахожусь в доме Робин. Я все еще не помнил ничего: ни одного, самого малейшего события из моего детства. Ни о чем не говорил мне и факт, что я нахожусь в квартире, где прожил целых два года, сижу в кресле, где наверняка сиживал тысячу раз, и беседую с красивой молодой женщиной, с которой провел семьсот ночей.

Увидев, что я закончил чтение газетной заметки, Робин протянула руку, чтобы забрать ее. Робин Тренхолм, которую звали также — и это мне многие говорили — Робин Бриттен, супруга Родерика Бриттена.

Я вернул ей заметку.

— Все, что здесь написано, соответствует действительности, Род? Или что-то неправильно?

— Нет, все правильно. Может быть, единственное, в чем можно сомневаться, — это в оценке состояния бабушки Таттл. Арчи занимался выяснением этого вопроса вместе с неким банкиром по имени Хенниг. Он — нотариус по завещаниям. Так вот он сказал, что после погашения всех налогов, выплат и прочих расходов останется сумма приблизительно в сорок тысяч долларов.

— Ты и Арчи наследуете в равных долях?

Я ответил утвердительно:

— Да, других наследников нет. Даже экономке, которая у нее проработала целых десять лет, не оставлено ни цента. Я надеюсь уговорить Арчи скинуться и выделить ей из наших долей тысячу долларов.

— И если Арчи не захочет делать это, наверняка ты отдашь ей эти деньги из своей доли, да?..

— А почему бы и нет? Что такое одна тысяча из почти двадцати? Она их заслужила, работая в доме столько лет. Подожди, Робин, ты что, считаешь, что я рассуждаю по-новому, как не было свойственно моему прежнему характеру? Я что, раньше был скуп?

Услышав эти вопросы, Робин отвела взгляд от моего лица.

— Видно, черт тебя принес, Род! — воскликнула она, но без раздражения. — В конце концов, раз ты пришел ко мне и я впустила тебя в квартиру, то должна быть гостеприимной… Хочешь чего-нибудь выпить?

Я кивнул и хотел было сказать, что с удовольствием выпил бы виски с содовой. Но спохватился и промолчал.

Она, конечно же, знала. Знала даже лучше меня самого, что мне нравилось и что не нравилось.

Робин встала и направилась к одной из дверей. Как я и предполагал, она вела на кухню. На мгновение я увидел белую, ослепительно белую кухню, и дверь закрылась.

Пока Робин отсутствовала, я решил хорошенько осмотреться. Я встал и направился к другой двери, тихонечко приоткрыл ее и понял, что за ней спальня. Входить я не стал, а остановился в дверях, у самого порога. В дальнем углу стояла огромная двуспальная кровать. Странно было смотреть на эту кровать: она мне ничего не напоминала. Ничего! Как и холл, спальня была комфортабельной, но без излишней роскоши. Небольшая дверь наверняка вела в ванную комнату. Я задал себе вопрос: стоит ли там ванна, или есть только душ, а может, и то и другое? Но ответа на вопрос я не нашел. Этого я не знал.

Я медленно прикрыл дверь в спальню и стал внимательно рассматривать одну из висевших на стене картин. Это был Ван Гог. Из кухни вернулась Робин с двумя стаканами в руках. Тот, что она предложила мне, содержал виски с содовой. Я поблагодарил ее и снова устроился в кресле. На этот раз она показалась мне менее напряженной; сейчас на ее лице уже не отражалось желание как можно скорее от меня избавиться.

— Что ты еще хочешь узнать, Род?

— Я хочу узнать кое-что касающееся нас двоих. Например, как случилось, что наш брак распался?

— Зачем тебе? Ведь все кончено. Причем еще до того, как у тебя появилась эта амнезия. А раз ты ничего не помнишь… я хочу сказать, что ты ведь очень хотел забыть все, что было между нами. Поэтому сейчас, когда ты действительно все забыл, зачем тебе ворошить прошлое? Почему бы тебе не оставить все как есть?

— В один прекрасный день я все вспомню.

— Да, конечно. Однажды ты вспомнишь. Но чем позже это произойдет, тем лучше. По крайней мере спокойнее.

Я сделал глоток из стакана, стараясь подыскать подходящий ответ.

— Я должен знать, кем и чем я был. Все это вызывает у меня странное чувство, чувство отчаяния, наверное. Неужели я не способен хоть что-то вспомнить? Ведь два года, что я был женат на тебе, наверняка были значительными в моей жизни. Мне важно знать также причину или, возможно, несколько причин, из-за которых ты разошлась со мной… тем более что это случилось совсем недавно. Сколько времени прошло с тех пор? Месяц? Кажется, Арчи называл мне именно этот срок…

— Мы разошлись с тобой месяц назад. Официально развод был оформлен только во вторник, всего три дня назад.

Мне вдруг страшно захотелось выпрямиться в кресле.

— Ты хочешь сказать, что это было после… — но я тотчас же понял, что сейчас это абсолютно неважно. Я помедлил минуту, прежде чем снова смог продолжить разговор. — Послушай, Робин, может быть, ты расскажешь мне все с самого начала? Где мы с тобой познакомились? Сколько времени мы были знакомы, прежде чем поженились? Короче, расскажи мне все, что можешь, вплоть до мелочей; может быть, это поможет мне как-то сориентироваться.

— Я уже три года работала в рекламном агентстве Карвера, когда ты занял там должность редактора отдела рекламы. Я была личным секретарем мистера Карвера. Как-то, неделю спустя после того, как ты был принят на работу в агентство, ты захотел проводить меня домой. Но фактически мы стали встречаться месяц спустя после этого…

— Погоди… А почему только через месяц? Это зависело от тебя? Тебя трудно было уговорить?

Она тихо засмеялась, и сразу исчезло последнее напряжение. Я не ошибся, ее губы были просто созданы для смеха. Действительно, смеялась она обворожительно: и смотреть, и слушать ее было одно удовольствие.

— Это вовсе не зависело от меня, — сказала она тихо. — Ну, скажем так, первое твое приглашение было слишком случайным, несерьезным, небрежным, чтобы оно меня заинтересовало. Ведь любая девушка имеет свою гордость… И в конце концов, я ведь была только второй скрипкой в оркестре. Арчи рассказывал тебе о Венги Вейн?

Я покачал головой.

— Евангелина Вейн, или просто Венги, молодая блондинка, тоже работала и работает сейчас у Карвера. Она несколько… нет, пожалуй, мне лучше не вдаваться в подробности, описывая ее, чтобы не показаться недоброжелательной. Наверное, я не смогла бы искренне рассказать о ней и не впадать при этом в крайности. Но ведь сейчас важно другое: ее ты первой пригласил прогуляться с тобой. Я думаю, это произошло буквально на следующий день после того, как ты устроился на работу в наш офис. Вы с ней встречались регулярно. И вдруг… ты соблаговолил пригласить меня. Наверняка Венги в тот вечер имела другие планы.

— Но через месяц все было иначе, — вставил я. — Иначе, это как? Венги отшила меня или я ее?

— Я никогда не спрашивала тебя об этом и никогда не хотела этого знать. В тот момент меня интересовало только то, что ты больше не встречаешься с Венги. Правда, в офисе на этот счет ходили разные слухи… И еще, когда ты пригласил меня во второй раз, то принес мне букетик цветов и вел себя совсем не так, как в первый. Пожалуй, это и сыграло тебе на руку.

Я попытался вспомнить хоть что-нибудь, связанное с именем Венги, но напрасно. Я не помнил ничего! Я выпил еще глоток виски и попросил Робин:

— Продолжай, пожалуйста.

— Хорошо. Итак, мы с тобой стали встречаться все чаще и чаще. Спустя полгода мы были уже женихом и невестой, а через год — я хочу сказать, через год после нашего знакомства и через пять месяцев после того, как объявили о своей помолвке, — мы поженились.

— Ты тогда же оставила работу?

— Нет, первый год нашей супружеской жизни я продолжала работать. Ни у кого из нас не было сбережений, и мы решили — а может быть, это я убедила тебя в такой необходимости, — что в первый год нашего супружества мы будем работать оба, чтобы заработать на хорошую квартиру, приличную мебель и еще постараться что-то отложить, чтобы потом я могла оставить работу и…

Она вдруг умолкла, подняла свой стакан, отпила из него немного… У меня создалось впечатление, что она хотела добавить еще что-то, но почему-то раздумала и не захотела сказать, а глоток вина — это только предлог, чтобы прервать рассказ. Впрочем, я мог и ошибиться.

Она подняла на меня взгляд и не спеша продолжала:

— Итак… в этот первый год нашей совместной жизни все шло нормально, своим путем. Считаю, что тогда мы были счастливы. Но после того, как я ушла с работы, между нами начались всякие осложнения.

— Но почему? Погоди, Робин, разреши мне задать тебе один вопрос… может быть, он покажется тебе несколько странным, но… будем до конца откровенны. Я что… был неверен тебе, скажи? Я встречался с другими женщинами? С Венги, например? Ты только что сказала, что она тоже работала и работает у Карвера, поэтому я прихожу к выводу, что все значительно усложнилось. Она имеет какое-нибудь отношение к тому, что произошло между нами?

Робин медленно покачала головой.

— Нет, Род, насколько мне известно, нет. Ни она и никакая другая женщина тут ни при чем. Ты не встречался с другими женщинами, Род. И так как ты продолжаешь оставаться джентльменом, ты не спрашиваешь меня, были ли у меня другие мужчины. Но я тебе скажу сама: нет, Род, у меня никого не было. Сцены ревности мы друг другу не устраивали, потому что для этого не было причин. Мы просто стали замечать, что значительно менее подходим друг другу, чем это казалось раньше.

— Решение было обоюдным?

— Как тебе сказать… идея, пожалуй, была моя, но ты с ней согласился, не возражал… Месяц назад я выехала отсюда и вернулась в дом в Халчестере, где собиралась получить официальный развод. Мы решили, что тебе не надо являться в суд, беседовать с судьей, подвергаться допросу…

— Но почему Халчестер?

— Там живут мои родители. Мой отец — юрист, а это значит, что он сможет вести дело спокойно, без шума и нервотрепки. Поскольку наш город и Халчестер находятся в одном штате, сама собой отпадает проблема жилья. Я могла сказать, что жила у своих родителей. Кроме того, мой отец — друг местного судьи, и это сильно ускоряло дело. Если бы мы начали действовать отсюда, то сильно затянули бы разрешение нашего вопроса.

— Значит, все было хорошо организовано? И развод уже оформлен? А все остальное?

— Да, именно так. Все было закончено во вторник в десять часов утра.

Я сразу подумал: во вторник, в десять утра… А я в это время спал. Мне удалось заснуть лишь через час или полтора, после того как доктор Эгглстоун привез меня домой и оставил одного. Я помню, это было около четырех утра. Проснулся я только в полдень. Выходит, пока я спал, меня успели развести с женой, а я даже не подозревал об этом! То малое, что я узнал о себе прошлой ночью, то есть после полуночи, было именно то, что я человек разведенный. А оказывается, нет, тогда я еще не был разведен. Ведь мне сказали, что я был женат на женщине по имени Робин, а оказывается, что фактически я еще оставался женатым.

Впрочем, какое значение имеет разница в несколько часов? Меня ведь не тяготили никакие заботы или угрызения совести по поводу развода, который происходил именно в это время. Сон — это совсем неплохое занятие, когда речь идет о твоем собственном разводе!

Я прислушался: Робин продолжала рассказывать:

— Я думаю, тебе известно, что… Впрочем, нет, ты не можешь знать этого, если тебе, конечно, кто-нибудь не рассказал об условиях нашего развода. Естественно, я ничего не буду от тебя получать, никакой финансовой поддержки; я этого не просила. Что же касается совместного имущества, то ты захотел, чтобы оно осталось у меня — ведь другого у нас ничего и не было, но я не могла согласиться с твоим решением. Итак, у меня остается мебель, исключая, конечно, книги. Их я сложила и вместе с полками отправила на склад на хранение. Все, что мы имели на нашем счете в банке, мы поделили поровну. Каждому из нас досталось по пятьсот тридцать шесть долларов и несколько центов.

— У себя в спальне я нашел чековую книжку, которая, согласно указанному счету, была открыта на мое имя во Втором Национальном банке, но там указана совсем другая сумма — чуть больше двухсот долларов. Как я понял, до моей амнезии я имел постоянное место работы. Ты случайно не знаешь, когда я успел потратить эти триста долларов с тех пор, как мы их поделили поровну?

— Ой, да ведь это же машина! Я совсем забыла тебе сказать. Ты выкупил у меня за триста пятьдесят долларов причитающуюся мне половину машины.

— Машины? — повторил я, сбитый с толку. — Ты хочешь сказать, что у меня есть машина?

— Конечно. У тебя есть машина. А разве тебе никто не…

— Никто мне ничего не сказал. И какая же у меня машина?

— «Линкольн» выпуска сорок первого года. Мы ее купили приблизительно год назад за пятьсот долларов. Ты тогда сказал, что это хорошая машина, что она лучше тех, которые выпускались после войны. Потом ты отдал ее в мастерскую, где за весьма умеренную плату машину довели до кондиции. И когда мы подсчитывали с тобой перед разводом наши сбережения, ты сказал, что в нынешнем состоянии машина стоит как минимум семьсот долларов и предложил мне триста пятьдесят за мою половину.

— И что я с ней сделал? У меня ее больше нет?

— Насколько мне известно, она у тебя есть. Думаю, что тебе лучше спросить об этом у Арчи.

— Несомненно, я спрошу его об этом, и как можно скорее.

Однако я решил оставить до поры до времени вопрос о загадочной машине: то ли она есть, то ли ее нет. Бог с ней. Поживем — увидим.

— Робин, может быть, я лезу не в свои дела, но, как я смею догадываться, ты, наверное, строила какие-то виды на будущее? Каковы же твои планы? Ты будешь жить здесь? Хочешь снова пойти работать? И наверняка в агентство Карвера?

Пока агентство Карвера было для меня не более чем просто звуком. Там я еще не появлялся. Но мне звонил некий человек, назвавшийся Гэри Кэботом Карвером, который сказал, чтобы я не спешил с выходом на работу и могу располагать временем, пока хорошенько не отдохну, не адаптируюсь и не сумею ориентироваться во времени. Еще он сказал мне, что если я вдруг не захочу больше возвращаться в агентство — получу, например, наследство или еще что-либо другое, — то он просил бы известить его об этом заранее. Тогда я попытался объяснить ему, что полученное мною наследство весьма скромно и, конечно, не может дать средства для безбедного существования и что я хотел бы вернуться на работу примерно через неделю и посмотреть, смогу ли я снова заняться редактированием. Я ему сказал также, что если он заметит, что я больше не справляюсь с работой, пусть сразу же меня увольняет. Я его прекрасно пойму и не обижусь.

Робин продолжала отвечать на мой вопрос:

— Нет, я не собираюсь жить в этой квартире долго. Останусь здесь до тех пор, пока не истечет срок аренды. Это приблизительно полтора месяца. А там подыщу себе что-нибудь поменьше. Что же касается другого твоего вопроса, то я действительно хочу пойти работать. Ведь мне надо что-то пить и есть. Но я пойду не к Карверу. Это было бы слишком тяжело для нас обоих. И не столько, пожалуй, для меня, сколько для тебя.

Я посмотрел на стакан, который держал в руке — в нем еще оставалось много виски, пожалуй, больше половины стакана, — и решился спросить:

— Из-за того, что я много пил, Робин?

— Нет, совсем не поэтому. Пил ты довольно часто, но всегда понемногу. Я иногда видела тебя навеселе, но сильно пьяным — никогда.

Мне стало немного спокойнее, когда я узнал, что не такой уж я конченый человек. Тем не менее я был абсолютно уверен, что в понедельник ночью я был сильно пьян. В полиции, пока меня допрашивали, мне сделали анализ, показавший наличие трех десятых процента алкоголя в крови, а это свидетельствует о действительно сильном опьянении. Мне было приятно узнать, что подобное состояние наблюдалось у меня не так уж часто и не стало, слава богу, моей второй натурой. Похоже, выпил я тогда сверх всякой меры в ожидании приговора о расторжении брака, который должен был быть вынесен на следующий день. Но это предположение расходилось со словами Робин: ведь она сказала, что я принял решение о разводе спокойно и что мы ждали официального расторжения брака по обоюдному согласию.

Но сейчас мне не хотелось останавливаться на этом. У меня к Робин была уйма других вопросов, но ни один из них сейчас не приходил в голову.

Я допил виски и поднялся с кресла.

— Спасибо, Робин, большое спасибо, что ты поговорила со мной. Больше вопросов я тебе задавать не буду. Но… можно мне увидеть тебя еще раз?

Робин тоже встала. Она медлила с ответом и, склонив голову чуть набок, как бы раздумывала. А мне вдруг подумалось — и весьма отчетливо, — как было бы замечательно подойти к ней, заключить ее в объятия и поцеловать, как, наверное, я проделывал до этого тысячи раз.

И не потому, что я был в нее влюблен, совсем нет. Я ведь ее и не знал вовсе. Но она стояла такая красивая, такая желанная… Тем не менее здравый смысл подсказывал мне, что эта идея хоть и хороша, но несвоевременна. Возможно, что когда-нибудь — как знать — это и произойдет.

— Робин, пойми, я не собираюсь восстанавливать того, что было между нами, — объяснил я ей. — Я думаю, тебе очень трудно понять, что для меня ты сейчас чужая, совсем незнакомая. И если раньше мы не поняли друг друга… то есть если мы не сумели понять друг друга, было бы совершенно нелогично что-то пытаться восстановить. Я верю, что мой характер и моя личность не изменились… Значит, то, что тебе во мне не нравилось, из-за чего ты меня разлюбила, продолжает оставаться во мне. И ты это должна хорошо чувствовать… Однако пойми, Робин, есть еще столько вещей, о которых ты можешь мне рассказать, а мне их просто необходимо знать… до тех пор, конечно, пока ко мне не вернется память. Поэтому я очень прошу, не отказывай мне во встрече, я очень надеюсь, что это мне поможет…

— Речь совсем не об этом, Род. Ведь мы не были врагами.

— Тогда согласись. Обещаю тебе не переходить границ. Никаких вольностей и даже помыслов. Это будет дружеский, ни к чему тебя не обязывающий разговор. Робин, могу ли я пригласить тебя поужинать со мной завтра вечером?

— Нет, Род, не так быстро, нет. Я вернулась только сегодня утром, и у меня очень много дел. Я даже не успела прибрать квартиру… к тому же мне необходимо заняться поисками новой работы… вот и все.

— А в воскресенье вечером… послезавтра? Ведь в воскресенье вечером ты вряд ли будешь искать работу или убирать квартиру, правда?

— Ну, хорошо, только…

— Я заеду в семь вечера. Еще раз огромное спасибо.

Я вышел из квартиры Робин. Кажется, атмосфера немного разрядилась, была уже чуть иной, пожалуй, несколько потеплее, чем когда я пришел к Робин. Правда, разница была весьма небольшой, но она все же была. И это главное.

Глава 2

На улице воздух тоже значительно прогрелся. Был месяц май, день клонился к закату, солнцу наконец-то удалось прогреть воздух и рассеять туман, державшийся с самого утра.

К сожалению, туман в моей голове продолжал держаться крепко. Пока не помогла мне ни встреча с Робин, ни посещение нашей с ней в прошлом общей квартиры.

«Ничего, — успокаивал я сам себя, — сегодня одна вещь из прошлого, завтра другая… Вот только что нам рассказали о существовании некоего мистического автомобиля. Ну что же, пересядем на колеса, если, конечно, этот загадочный объект вдруг не испарится…» Однако почему Арчи не сказал мне ничего о машине, если она действительно у меня есть? Несколько раз он подвозил меня на своем «шевроле» и знал, что в случае необходимости я всегда брал такси.

Я направился к ближайшему перекрестку, там было легче поймать такси. Буквально через пару минут я уже сидел в машине. «Чизхольм Драйв, 1044», — назвал я водителю адрес моей бабушки. Арчи продолжал жить там… Казалось, он там будет жить вечно, и всегда вместе с бабушкой. Само собой разумеется, он не работал… я хочу сказать, что у него не было постоянной работы, а значит, он и никакой зарплаты не получал. Правда, он что-то писал для театра. Несколько одноактных пьес ему даже удалось продать, но в материальном отношении это были сущие пустяки. И содержала его, конечно же, бабушка.

Такси остановилось по указанному адресу. Это был высокий узкий дом из красного кирпича в три этажа. И как только могло кому-то прийти в голову построить такой высокий и такой узкий дом на достаточно большом участке земли? Участок был действительно не мал: тридцать на двадцать метров. Вокруг дома росло несколько деревьев и кустарник, стояло несколько каменных вазонов с цветами. Но ничего, что радовало бы глаз и веселило душу.

Я поднялся по ступенькам и вошел в небольшой холл. Дверь оказалась открытой, и мне не понадобились ключи, которые я заранее приготовил и держал в руках. Средних лет женщина что-то делала в холле. Увидев меня, она воскликнула:

— Здравствуйте, мистер Бриттен!

— Миссис Трент, Арчи дома?

— Нет, сейчас его нет. Он часа два назад уехал и сказал, что вернется к ужину. Вы сегодня ужинаете у нас, мистер Бриттен?

— Нет, благодарю. Вы случайно ничего не знаете о моей машине?

— О вашей машине, мистер Бриттен?

— Мне только что стало известно, что у меня была машина. А может быть, еще и есть? Речь идет о «линкольне». Вам что-нибудь известно?

— Да, я знаю… то есть я не уверена… Я хочу сказать, что машина у вас была, вы всегда к нам на ней приезжали. Но вы ее никогда не ставили рядом с домом. Вы парковались где-то в другом месте, а потом забирали ее оттуда.

— Вы случайно не знаете, где я ее парковал?

— Наверное, там, где жили. Точно я не могу сказать.

— Спасибо, миссис Трент. Я позвоню Арчи во время ужина. Но, может быть, вы знаете, где я сейчас могу его найти?

— Нет, сэр, к сожалению, я не знаю.

— Я прошу вас, миссис Трент, не называйте меня больше «мистер Бриттен». Меня зовут Род. Просто Род.

— Конечно, Род, — улыбнувшись, сказала она. — Именно так я вас всегда называла, и вы сами хотели, чтобы я вас так называла, но… я не знала, не была уверена, что вы помните об этом, поскольку… Я хочу сказать…

— Я остался тем же человеком, миссис Трент. По крайней мере я надеюсь, что это так. Вы случайно не знаете, мистер Хендерсон сейчас дома?

Мистер Хендерсон — Винсент Р. Хендерсон — жил в соседнем доме. Судя по тому, что мне о нем рассказывали, он был другом нашей семьи и единственным близким другом бабушки Таттл. Он был адвокатом и помогал ей в некоторых юридических вопросах, но в основном они проводили время вместе за зеленым столом казино. Игра была, пожалуй, единственной слабостью бабушки, не считая, конечно, желания делать деньги. Мистер Хендерсон был моложе бабушки, но ненамного. Кажется, Арчи говорил мне, что ему было пятьдесят восемь, а ей — шестьдесят четыре. Он вдовец. С бабушкой они были большие друзья.

После случившегося я с ним еще не разговаривал, если не считать нескольких минут во время панихиды. Но Арчи говорил мне, что раньше мы с Хендерсоном хорошо ладили, симпатизировали друг другу, как только это возможно между двумя мужчинами при возрастной разнице в тридцать лет. А то, что он рассказал обо мне в полиции, было одной из причин, почему меня так быстро выпустили в ту ночь. Как выяснилось, серьезных подозрений против меня никто и не выдвигал. Как только мне стало известно обо всем, мне очень захотелось поговорить с ним.

— Я не знаю, Род, — ответила миссис Трент. — Ведь сегодня пятница… Он, по всей вероятности, должен быть дома. Мне кажется, что по пятницам, да еще вечером, он весьма редко бывает у себя в офисе.

Я, направился к соседнему дому. Подошел к подъезду и позвонил в колокольчик. Открыла мне немолодая женщина, которая вполне могла приходиться сестрой миссис Трент, но она, конечно, ею не была. Я спросил, дома ли мистер Хендерсон. Она не успела мне ответить, как он появился сам.

— А, Род, добро пожаловать. Я предполагал, что вы скоро появитесь у меня.

Мистер Хендерсон был невысокого роста, пожалуй ниже среднего, лысый. Небольшой венчик седых волос обрамлял его блестящую лысину. Я не дал бы ему и пятидесяти восьми, о которых мне говорил Арчи. Он выглядел значительно моложе. Его маленькие глазки смотрели весело сквозь довольно толстые стекла очков. Мне он понравился.

Он провел меня в свой рабочий кабинет, где возвышался огромный секретер, очень старый; пожалуй, такие перестали выпускать лет сорок тому назад. А этот мастодонт был и того старше. Все его многочисленные ящики были забиты бумагами. Мистер Хендерсон опустился в крутящееся кресло, такое же старинное, как и секретер, и указал мне на мягкое удобное кресло напротив.

— Что вы собираетесь делать, Род?

— Пытаюсь как-то приспособиться, сориентироваться. Сейчас мне в голову пришла одна мысль, мистер Хендерсон… Что вы можете сказать мне о машине, которая у меня была или которая у меня есть?

— Старый «линкольн»? Еще неделю или две тому назад она у вас была, и вы меня как-то даже подбросили до центра. В вашем возрасте иметь такую хорошую машину, Род, — это замечательно! А что? Она пропала?

— Этого я не знаю. Этим вечером мне стало известно, что у меня была машина. Но Арчи мне об этом ничего не говорил. Может быть, я ее продал?

— Нет, я так не думаю, — ответил Хендерсон, наморщив лоб. — Ведь вам безумно нравилась эта машина. Вы могли бы с ней расстаться лишь в самом крайнем случае. Ну, скажем, если вам внезапно понадобились бы деньги. Много денег. Но, насколько мне известно, такой необходимости у вас не было.

Я тоже не знал, почему бы мне вдруг, да еще внезапно, могли понадобиться такие деньги.

— Ладно, спрошу у Арчи. Наверное, с машиной что-то случилось, иначе Арчи мне сказал бы о ней. Он несколько раз возил меня на своей. Но забудем пока о машине. Могу я задать вам несколько вопросов, мистер Хёндерсон?

— Конечно, Род. Если необходимо, хоть миллион, пожалуйста. Я хорошо понимаю ваше состояние. У меня самого была когда-то небольшая амнезия, но… к счастью, непродолжительная. Я получил физическую травму в автомобильной аварии. Стукнулся головой о приборную доску, а может быть, о переднее стекло. Когда меня привезли в больницу, я никак не мог сообразить, как я там оказался, я даже не помнил, как меня туда везли на «скорой». Последнее, что я помнил, — это как утром начало смеркаться. Жуткое, скажу я вам, состояние, когда человек ничего не может вспомнить.

— Но память вернулась?

— Да. Она возвращалась постепенно, каждый раз все больше и больше. Я все вспомнил, кроме момента самой аварии. Этого я так никогда и не вспомнил, хотя знаю, что был тогда в сознании и понимал… понимал, что сейчас должно что-то случиться. После мне рассказывали, что я крикнул моему другу, который вел машину: «Осторожно!» Все этобыло до того, как я ударился. Наверное, я отчетливо понимал, что должно произойти. Еще мне говорили, позже, конечно, что я был в сознании, разговаривал и отвечал на вопросы вполне нормально. Но поверьте мне, Род, я так никогда и не смог вспомнить этот момент. Уже двадцать лет прошло с тех пор, а я так этого и не вспомнил и, наверное, теперь уже никогда не вспомню.

Он вдруг посуровел и принялся меня успокаивать:

— Не сидите с таким лицом, Род! Мой случай потери памяти — это совсем не ваш случай. Ведь я получил физическую травму, удар пришелся по черепной коробке. Понимаете? А ваша память вернется обязательно, как вернулась моя: постепенно, день за днем, факт за фактом. И не забывайте, что моя амнезия имела физическую причину.

Я, правда, не очень-то улавливал, в чем же состоит разница, но не хотел, чтобы он волновался по этому поводу, и решил его прервать.

— Я все понимаю, мистер Хендерсон. Пожалуй, вы правы.

— Но где же ваши вопросы, Род… Что вы хотели у меня спросить? Извините меня, я несколько увлекся…

— В первую очередь я хотел бы спросить у вас о той ночи, в понедельник. В полиции некий лейтенант по фамилии Смит мне рассказал, что вы им обо мне говорили, но я хотел бы услышать это сам из ваших уст. Еще мне хотелось бы задать вам несколько вопросов по поводу известных вам событий. Итак, давайте начнем с ночи в понедельник.

— Хорошо, Род. Тогда, ночью, здесь произошло следующее: я лег спать около одиннадцати часов…

— Вы не станете возражать, если я иногда буду прерывать вас и задавать по ходу новые вопросы? Например, такой: вы именно в это время обычно ложитесь спать?

— Задавайте, Род, сколько хотите. Я отвечу вам на все вопросы. Нет, обычно я ложусь спать чуть позже. Как правило, я засыпаю с трудом… боюсь, что прежде я вам поднадоел своими жалобами на бессонницу, но так как вы этого уже не помните, я снова поскулю немножечко. Итак, я вам уже говорил, что редко укладываюсь спать раньше половины двенадцатого. Во вторник в суде должны были слушаться два моих дела, и я попытался заснуть пораньше. Именно поэтому в прошлый понедельник я лег на полчасика раньше, то есть в одиннадцать часов. Спустя полчаса я услышал, как мне показалось, выстрел. Я еще не спал и даже не начал задремывать…

— Выстрел был один? Или два?

— Мне показалось, что один, но я совсем не уверен в этом. Моя спальня находится в другой части дома, и звук, который я услышал, был весьма глухим. Вполне могли прозвучать и два выстрела, я не могу утверждать это с уверенностью. Но я совершенно уверен, что это не было похоже на звук выхлопа машины. Я встал не сразу, еще поразмышлял немного лежа и сам себя успокоил: это, наверное, все-таки был глушитель машины. Но беспокойство не уходило, я снова и снова раздумывал, пока не понял окончательно, что заснуть мне уже не удастся; я говорил вам, что и до этого у меня не было сна ни в одном глазу… Тогда я решил встать.

— Вы помните, сколько было времени, когда прозвучал выстрел… или выстрелы?

— Нет, не помню. Но я посмотрел на часы, когда понял, что мне уже не заснуть, и решил встать с постели. Было без двадцати двенадцать. Наверное, прошло минут десять с тех пор, как мне послышался звук выстрела. Если я и ошибаюсь, то всего на пару минут в ту или другую сторону. Тогда я прошел в гостиную, которая находится в другой половине дома, и посмотрел в окно. В холле-кабинете бабушки Таттл я увидел свет. Значит, миссис Таттл, как всегда, работает, подумал я. Думаю, что вы знаете — или вам уже говорили — о привычке вашей бабушки работать допоздна. Она обычно ужинала поздно и до полуночи, а то и дольше, работала над своими бумагами в холле первого этажа, который служил ей и кабинетом.

— Да, Арчи мне говорил. Признаюсь, что нахожу несколько странным, что женщина ее возраста столько работала и при этом допоздна. Вы не знаете, почему она это делала?

— Конечно, знаю. Мы много раз обсуждали это с миссис Таттл. Знаете, Род, большинство пожилых людей уже не могут спать несколько часов подряд, как это делают молодые. Она мне говорила, что пять часов ночного сна для нее предел. Таким образом, если бы она ложилась спать, скажем, в десять часов вечера, то просыпалась бы в совершенно абсурдное время, часа в три ночи. А снова заснуть ей бы вряд ли удавалось. Поэтому она предпочитала ложиться около часа ночи и спать до шести утра. А днем, сразу после обеда, она ложилась отдохнуть и спала часа три. У нее оставалось достаточно времени для работы, которой она, как правило, занималась и после ужина. Надо сказать, что работала она над своими гроссбухами и документами, отвечала на письма — а писала она их только от руки — обычно до полуночи.

Я кивнул в знак согласия. Мистер Хендерсон продолжил:

— Однако вернемся к той ночи в понедельник. Когда я встал с постели, на моих часах было без двадцати двенадцать. Я посмотрел в окно и увидел, что в холле-кабинете миссис Таттл горит свет. Ничего необычного я не заметил. Правда, за письменным столом миссис Таттл не было. Надо сказать, что я близорук, но уж это я сумел разглядеть. Я хорошо знал, что приблизительно в это время она отправляется на кухню, чтобы приготовить себе стакан горячего молока, и поэтому меня не обеспокоило ее отсутствие в кабинете. Тем не менее я все сильнее и сильнее подозревал, что услышанный мной шум был выстрелом, и догадывался, что сегодня мне уж точно не удастся быстро заснуть. Я совсем было собрался позвонить ей, но потом решил подождать еще несколько минут, пока она не вернется в холл. Тогда я отправился на кухню, приготовил себе сандвич и съел его. Из моей кухни окон холла бабушки Таттл не видно из-за кустарников. Я снова вернулся в гостиную. Пожалуй, время подходило уже к полуночи. Я снова взглянул в окно. Миссис Таттл за письменным столом еще не было, но она, конечно, могла находиться где-нибудь в другом месте холла-кабинета, у несгораемого шкафа например… Я стоял в нерешительности, не зная, что делать дальше. Вспомнил, что можно воспользоваться биноклем, и пошел искать его в комоде. Через бинокль я снова посмотрел на ее окно и сразу заметил, что металлическая решетка, предохраняющая окно снаружи, срезана. Естественно, мне сразу пришло в голову, что что-то случилось. Я уже совсем было собрался звонить в полицию, как вдруг увидел вас. Вы направлялись к парадному входу в дом. Вы шли… как бы это сказать… немножечко покачиваясь, очевидно, вы были слегка навеселе, поскольку шли как-то неуверенно. Поэтому я решил еще немного повременить со звонком. Вы вошли в дом, то есть я увидел, как вы поднялись по ступенькам к парадному входу, и понял, что вы собираетесь войти в дом. Я направил свой бинокль на окно миссис Таттл. С минуту я настраивал бинокль, чтобы лучше все разглядеть, потом направил его на письменный стол…

— А как я тогда выглядел? Вы могли разглядеть выражение лица?

— Мне показалось, что вы были чем-то сконфужены, потрясены. Я поднял бинокль чуть выше и… ничего больше не увидел, поэтому решил одеться и пойти в дом миссис Таттл. Как вы понимаете, я был в пижаме. Я поднялся в спальню и стал одеваться. Я натягивал брюки, когда услыхал шум подъезжающей полицейской машины. Я вышел на улицу и направился к дому вашей бабушки. В это время подъехали еще две машины. Эти уже были из отдела по расследованию убийств.

У дверей дома, охраняя вход, стоял полицейский. Он приказал мне остановиться. Я начал объяснять ему, кто я и зачем сюда пришел. В это время к нам подошли другие полицейские, только что подъехавшие на машинах. Они подхватили меня под руки и ввели в маленький холл рядом с прихожей и начали допрашивать. Однако в холл-кабинет вашей бабушки они меня почему-то не пустили, и поэтому я вас больше в эту ночь не видел. После того как я раз пять — шесть пересказал им все, что знал, я сказал, что хотел бы поговорить с вами, но, к сожалению, вас уже к этому времени увезли в полицейский участок. Я хотел пойти туда, думая, что вдруг смогу вам чем-то быть полезным, но люди из полиции меня убедили не делать этого: они сказали, что доктор Эгглстоун уже едет в участок, так как вы нуждаетесь в помощи врача из-за своего шокового состояния. Еще они мне сказали, что доктор Эгглстоун обо всем позаботится и, чем меньше людей вы будете видеть, тем лучше…

— Вы много сделали для меня, мистер Хендерсон. Я знал, что ваше сообщение, ваши слова, сказанные полицейским обо мне, оказались причиной, вернее, одной из причин, которые ставили меня вне подозрений в глазах полиции, но я не знал всех этих подробностей. Большое вам спасибо.

— Спасибо за что? — спросил он меня со смехом. — За то, что я рассказал все, что видел и слышал? Не будьте дураком, Род. Мне жаль, что я не смог сделать для вас большего. Кстати, что это за другие причины, которые, как вы говорите, ставили вас вне подозрений?

— В первую очередь медицинская экспертиза. Она показала, что бабушка скончалась в одиннадцать тридцать. Судебный эксперт, занимавшийся этим делом, обследовал труп в двенадцать тридцать и сказал, что смерть наступила приблизительно час назад. Это согласовывалось с вашими показаниями о времени, когда вы услышали выстрел или выстрелы. И, наверное, это помогло. Меня отпустили домой. Конечно, я мог убить ее раньше, то есть в одиннадцать тридцать, затем уйти из дома и спустя некоторое время вернуться, позвонить в полицию и сообщить о преступлении, но, к счастью, меня видели в центре города около одиннадцати тридцати, а ведь это в пяти километрах отсюда. И видел меня не кто-нибудь, а полицейский, который меня хорошо знает.

— Правда, Род, это ваше счастье. Разумеется, у них и так никоим образом не могло возникнуть ни малейшего подозрения на ваш счет. А кто тот полицейский, который вас видел? Я знаю нескольких…

— По счастливому совпадению это полицейский детектив из отдела по расследованию убийств. Позже он тоже приехал сюда по моему звонку. Это лейтенант Уолтер Смит. Той ночью он заступил на дежурство именно в одиннадцать тридцать. Когда раздался мой звонок, он только-только приступил к работе. До этого Смит был в центре города в одном из кинотеатров. Он вышел после кино около половины двенадцатого и решил, что у него есть еще несколько минут, чтобы перехватить бутербродик и выпить чашечку кофе до начала дежурства. На улице, у кинотеатра, он увидел меня, и мы перебросились с ним несколькими фразами. Именно поэтому он абсолютно уверен, что никак не мог ошибиться во времени.

Я почувствовал вдруг невыносимую горечь, но решил договорить до конца.

— Именно он сказал мне, что в тот вечер я здорово перебрал, и дружески посоветовал идти домой и хорошенько проспаться.

— Лучшего свидетеля вам вряд ли удалось бы заполучить.

— А я так не считаю. Я никак не могу понять, почему не внял его совету. Ведь что-то заставило меня приехать сюда, в дом бабушки! Мне бы очень хотелось узнать, что же это все-таки было. И у меня было бы спокойнее на душе, если бы я это знал.

— Вы знали, что Арчи в отъезде? Может быть, вы хотели с ним о чем-то поговорить?

— Арчи говорил мне, что, скорее всего, я не знал о его отъезде. Правда, мы с ним виделись за несколько дней до поездки и, как ему кажется, он вроде бы упомянул в нашем тогдашнем разговоре о поездке в Чикаго. Однако полной уверенности, что он действительно сказал об отъезде, у него нет. Выходит, что я очень даже мог приехать той ночью, чтобы поговорить как с Арчи, так и с моей бабушкой. Я наверняка знал распорядок ее дня и мог быть уверен, что в этот час застану ее на ногах.

— Конечно, вы знали это, Род… Поверьте, со временем вы все вспомните. И вполне возможно, окажется, что речь шла о каком-нибудь пустяке. Но… если я могу вам чем-нибудь помочь, хоть самую малость, я готов это сделать. Да, кстати, пока завещание утвердят, пройдет некоторое время, и, если вдруг вам понадобятся деньги, я всегда готов снабдить вас определенной суммой, пока суд да дело. Я хочу сказать, пока будет оформлено право на наследование.

— Спасибо. Я, право, не думаю, что может возникнуть такая ситуация. К тому же у меня в банке есть двести долларов. И еще я хочу сказать, что через неделю начну работать.

— Вы снова будете работать в рекламном агентстве?

— Надеюсь.

— Пожалуй, для вас это наилучший вариант. Я хотел сказать, что это даст вам возможность как можно скорее включиться в жизнь, которую вы вели раньше. Считаю, что это очень разумное решение. Мне кажется, если вы будете в знакомой обстановке, это поможет вам быстрее вернуть память. Спрашивайте обо всем, что вас интересует — так будет легче сориентироваться в нынешней ситуации.

— Именно этим я сейчас и занимаюсь. Могу ли я задать несколько вопросов, касающихся лично вас?

— Разумеется, Род. Сколько захотите. Знаете, как мы с вами поступим? Вы мне расскажете все, что знаете обо мне, например, от Арчи или от кого-то другого, а я дополню то, что вас будет интересовать. Хорошо?

— Хорошо. Я знаю, что вас зовут Винсент Хендерсон, и, если не ошибаюсь, Арчи говорил мне, что вам пятьдесят восемь лет, вы на шесть лет моложе моей бабушки. Вы юрист, занимались делами бабушки и, наверное, были ее единственным другом. Пока все сходится?

— Абсолютно. Что вас еще интересует, Род?

— Помнится, Арчи мне говорил, что вы вдовец.

— Совершенно верно. Моя жена умерла шесть лет назад. Вот уже двадцать лет, как я друг вашей семьи. Сначала я познакомился с вашим отцом, Августом Бриттеном, когда он переехал сюда и стал моим соседом. Он был вдовцом, за несколько лет до переезда сюда скончалась его вторая жена, ваша матушка. Вы тогда были еще совсем ребенком… Сколько же вам тогда было? Подождите, подождите… двадцать лет тому назад вам было… лет восемь, а Арчи — тринадцать. Бабушка Таттл, мать вашей матушки, жила вместе с вами и заботилась о детях, то есть о вас с Арчи. Ей тогда было, если память мне не изменяет, года сорок четыре. Лет через пять-шесть после переезда сюда ваш отец скончался.

— Я почему-то не догадался спросить у Арчи, чем занимался мой отец. Может быть, вы скажете?

— Он занимался недвижимостью. После его смерти миссис Таттл, без малого пятидесятилетняя женщина, решила продолжить дело зятя. Идея была не так уж и плоха, потому что денег, которые она имела на ваше воспитание, явно не хватало. Я думаю, что наследство, оставленное вашим отцом, вряд ли оценивалось более чем в десять тысяч. Сюда можно приплюсовать еще половину стоимости дома. Но все равно этого явно было недостаточно, чтобы дать вам университетское образование да еще оставить себе что-нибудь на старость. Поэтому миссис Таттл с головой окунулась в бизнес. Сначала ей все очень сочувствовали, ее жалели и ей помогали как могли. Многих умиляло ее рвение в таком, скажем, не очень молодом возрасте. Но уже примерно через год стало понятно, что она несомненно обладает талантом к такого рода деятельности. А главное — она сама страшно увлеклась делами.

— И сколько, по вашим оценкам, она заработала?

— Больших денег она не заработала. Я думаю, за эти четырнадцать лет, что она занималась недвижимостью, она зарабатывала в среднем двадцать пять тысяч в год. Не так много, но значительно больше, чем получалось у вашего отца. Мне думается, он ни разу не заработал и половины этой суммы. Ваша бабушка отправила вас учиться в университет… И теперь, когда она умерла, оставила вам с Арчи значительно больше денег, чем ей когда-то оставил ее зять.

Насколько я помнил, Арчи мне уже обо всем говорил.

— Вы несколько отклонились от рассказа о себе, мистер Хендерсон. Вы на нее много работали?

— Сначала она поручила мне вести все ее юридические дела. Я помог ей начать, вернее, продолжить дело вашего отца. С моей стороны это делалось сначала чисто по-дружески. А надо вам сказать, что вопросы недвижимости — не моя специальность. Моя область — это страхование. Я представитель многих известных страховых компаний города. Поэтому, когда лет десять назад мой сын окончил факультет права и встал вопрос о его работе, я убедил миссис Таттл заменить меня им. Она так и поступила. Более пяти лет все шло нормально, но затем из-за какого-то пустяка они рассорились. Надо честно признаться, они друг друга недолюбливали. Она отстранила его от дел и попросила меня снова заняться ими. Так как мы с ней продолжали оставаться большими друзьями, я согласился и с тех пор работал на нее. Однако надо честно признаться, что работы было не так уж и много. Так, обычная рутина… большого заработка она мне не приносила… да и не очень-то мне нравилась — я уже говорил вам, что недвижимость не является моей специальностью… она только доставляла мне головную боль. Но ведь мы были друзьями, и бабушка Таттл никого, кроме меня, не хотела видеть своим помощником. Даже Энди.

— Энди? Это ваш сын?

— Да, мой сын Эндрю. Да вы, Род, его знаете… я хочу сказать, знали. Он на два года моложе вас, и мальчишками вы жили по соседству и играли вместе. Тем не менее вы перестали общаться, когда разъехались по университетам. Думаю, что именно тогда ваши пути разошлись… и позже вы встречались уже как случайные люди.

— Он живет здесь, с вами вместе? Или вы живете один?

— Ни то, ни другое, Род. Шесть лет назад Энди женился и завел свой собственный дом… Должен сказать, что он уже сделал меня дедушкой… Но у меня есть и еще дети. Как вам было известно, Род, народу здесь немало. Но сейчас у моих детей каникулы, и они разъехались на отдых. Это Манфред, ему двадцать лет, он еще учится в университете. Он тоже выбрал юриспруденцию. Сейчас вместе со своим однокашником отдыхает на мысе Кейп-Код. И Алиса, ей двадцать два, вот уже две недели, как проводит свои каникулы с друзьями во Флориде. На днях она должна вернуться домой. С обоими, Род, вы знакомы.

— Надеюсь, что снова познакомлюсь с ними, — сказал я и поднялся с кресла. — Кажется, это все, что смогла на сегодня усвоить моя голова. Большое вам спасибо.

— Не за что. Всегда рад вас видеть.

Я снова вернулся в дом бабушки. Миссис Трент сказала, что Арчи еще не вернулся и не звонил. Я уже шел по дорожке, когда у дома остановился «шевроле». За рулем сидел Арчи. Он заметил меня и, не снимая рук с баранки, ждал, пока я подойду.

Глава 3

— У тебя что-нибудь срочное? Хорошие новости?

— Нет, к сожалению. Все та же жуткая пустота. Но я начинаю скрести по сусекам и кое-что выстраивать… В данный момент, например, я весьма заинтересован разыскать место стоянки «линкольна», ведь должен же он где-то находиться. Что ты мне можешь сказать по этому поводу?

— Боже мой, я совсем забыл сказать тебе об этом!

— Ты забыл. Так что же случилось с этим «линкольном»? Он еще существует?

— Конечно, существует. Но он в небольшом ремонте. Возможно, все уже готово. Садись, и съездим посмотрим.

Приятно сознавать, что имеешь колеса. Теперь я смогу передвигаться значительно быстрее. Но, к сожалению, не сейчас. Я обошел машину и сел рядом с Арчи.

Видевший нас вместе никогда бы не сказал, что мы сводные братья. Возможно, какое-то почти неуловимое сходство в наших чертах и было, но оно не бросалось в глаза, и надо было долго и внимательно нас разглядывать, чтобы это сходство обнаружить. Во всем остальном мы были абсолютно разные. Арчи был небольшого роста, коренастый, с фигурой борца-тяжеловеса. Я же, наоборот, высокий и скорее худой. У Арчи были светлые волосы, носил он короткую стрижку ежиком, я же был темным шатеном. Несмотря на свои тридцать три, Арчи продолжал одеваться как мальчишка-студент. Большие голубые глаза и наивное, детское выражение лица делали его значительно моложе своих лет. Пожалуй, он выглядел лет на пять моложе меня, хотя в действительности был на пять лет старше.

Он включил зажигание и сказал со вздохом:

— Разумеется, Род, у тебя есть машина. Извини, я забыл сказать про нее. Я должен был рассказать тебе о стольких вещах, что машина просто вылетела у меня из головы. Прости меня. Она сейчас в мастерской на Беркли Моторс. Поехали сейчас прямо туда. Посмотрим, как там идут дела.

— А что такое случилось? Я разбил ее вдребезги?

— Нет-нет. Просто какая-то машина задела твою, когда ты ее припарковал у тротуара. Тебя в машине не было. Но дверца и крыло оказались помятыми и поцарапанными. Кроме кузова, сама по себе машина не пострадала. Но ты решил, что будет лучше покрасить всю машину целиком, чем закрашивать лишь те места, где от удара облупилась краска. Помнится, ты говорил, что вся эта процедура займет не больше недели. Наверное, все уже давно готово.

— Я знал того типа, который долбанул мою машину? Это он заявил о случившемся?

— Нет, что ты! Он сделал свое черное дело и скрылся. Но так как машина была застрахована, тебе придется заплатить лишь разницу между стоимостью полной покраски и ремонтом царапин и вмятин от удара. Прости меня еще раз, если можешь… Вот черт! Я никак не могу привыкнуть к тому, что ты не обо всем знаешь, то есть не все помнишь… А кто тебе рассказал про машину?

— Робин.

В этот момент мы стояли на перекрестке в ожидании зеленого сигнала. Услышав ответ, Арчи резко повернулся ко мне и нахмурил лоб.

— Ты не должен был с ней встречаться, Род, я уже тебе говорил. Ты лишь усложняешь положение вещей, касающихся вас обоих. Ты был в жутком отчаянии, когда она тебя бросила… Пожалуй, тот факт, что ты не помнишь этого, является единственным положительным моментом в твоей амнезии. А сейчас ты хочешь начать все сначала. Ведь один раз не получилось…

— Если один раз не получилось, не получится и в другой, — оборвал я его. — Но ты напрасно беспокоишься, Арчи, она для меня совсем чужая. Что можно сказать о ней? Она весьма вежлива, но очень холодна.

— Она замечательная девушка, скажу я тебе. Я всего лишь пекусь о твоем благе, Род.

Зажегся зеленый свет, и Арчи дал газу и так резко перевел скорость, что мотор прямо-таки взревел и чуть не захлебнулся. Я подумал, что водитель он весьма неважнецкий, а уж какой он драматург — одному богу известно.

Проехав несколько кварталов, он свернул к большому гаражу и остановился рядом с бензоколонкой. К нам вышел невысокий веснушчатый человечек со светлыми волосами и улыбкой во весь рот.

— Это Джо, — сказал мне Арчи. — Ты его знаешь. Именно поэтому я пожал протянутую руку и поприветствовал человечка:

— Привет, Джо!

— Род, вы меня узнали! — воскликнул он, еще больше расплываясь в улыбке. — А мне говорили, что вы…

— Извините, Джо, но это Арчи сказал сейчас, что я вас знаю. Я даже не помнил, что моя машина находится здесь. Кстати, как она?

— Прекрасно! Лучше, чем была новая. Все уже готово, и вы могли бы ее забрать сегодня, но я советую немного повременить, оставьте ее еще на одну ночь, краске необходимо хорошенько просохнуть. Хотите взглянуть?

Конечно же, я хотел, да еще как! Когда мы с Джо направились в глубь гаража, Джо вдруг обернулся и спросил Арчи:

— Вы хотите заправиться, мистер Бриттен?

Арчи согласился, и Джо позвал другого механика и поручил ему залить бензобак машины Арчи, а сам направился со мной по пандусу гаража на первый этаж. Сам не знаю почему, но мне было приятно, что этот невысокий человек называл меня Родом, а Арчи — мистером Бриттеном.

Мы прошли мимо двух машин, стоящих впереди, а за ними стоял «линкольн» — черный, блестящий, казалось, он только что сошел с конвейера. К сожалению, в наши дни уже не существует такого конвейера, с которого бы сходили такие замечательные машины.

Нет, я совсем не помнил этой машины, абсолютно! Но я сразу влюбился в нее, так сказать, любовь с первого взгляда. Раза два я обошел вокруг, любуясь ею, заглянул через стекло внутрь, посмотрел на приборную доску, увидел на счетчике цифру 90000 километров — ого, сколько она прошла!.. И подумал, что эта машина даст фору любой новой как своим внешним видом, так, пожалуй, и внутренним содержанием.

— Просто красавица! — похвалил Джо. — Теперь такую машину ни за какие деньги не купишь. Я бы не променял ее ни на три, ни даже на четыре таких, как машина вашего брата, хотя она и выпущена в сорок девятом году. Эта просто привораживает. А мотор работает, как швейцарские часы.

— А от удара она не очень пострадала? — спросил я вдруг, забеспокоившись.

— Нет, вам нечего беспокоиться, Род. Помяло только дверцу и крыло, но я бьюсь об заклад, что вы даже не угадаете, на какую сторону пришелся удар. — Это была сущая правда, угадать я не сумел! — Хочу вам сказать, Род, что, зная, что оплата пойдет за счет страховки, мы кое-что еще здесь проверили, кое-что подтянули, подогнали… но вам придется уплатить лишь за покраску машины.

— Спасибо, Джо. Я не думаю, что страховая компания от этого сильно пострадает…

— Я всегда рад сделать все возможное и даже невозможное для хорошего клиента, да еще такого, у которого особый нюх на отличные машины, — заметил, смеясь, Джо. — У вас в руках настоящее сокровище, Род.

Я думал точно так же. Даже мурашки побежали по спине от нетерпения поднять скорее капот, оценить мощность мотора и прочие детали, но коль скоро мне сегодня не суждено поехать на ней, я не должен был этого делать. Тем более что Джо рекомендовал оставить ее еще на одну ночь. Пусть краска хорошенько просохнет.

— Отличная работа, Джо. Я приеду завтра утром и заберу машину. Заправьте ее, пожалуйста, чтобы я смог сразу же уехать. Может быть, надо добавить еще масла или воды… Короче, Джо, все, что вы сочтете необходимым, сделайте… На ваше усмотрение.

— Именно поэтому у вас, Род, такая отличная машина! — воскликнул Джо, улыбаясь до ушей. — Вы никогда не говорите: надо сделать то-то, вы всегда хотите знать, можно ли еще что-нибудь сделать. Будьте покойны, я все проверю, и к девяти утра она будет готова. Я хочу сказать, что после девяти вы сможете забрать ее в любое время.

Когда мы с Джо вернулись в подземную часть гаража, то увидели, что Арчи пытается убрать свою машину с дороги, так как к бензоколонке подъезжает какая-то другая. Его лицо выражало крайнее нетерпение. Я быстренько сел в автомобиль, чтобы больше не заставлять его ждать и злиться.

— Куда тебя подбросить? — спросил он, когда мы уже выехали на широкую улицу, ведущую в центр города.

— А мне все равно.

И это была сущая правда. Я теперь жил в ожидании того момента, когда смогу отправиться за своим «линкольном»… А потом можно будет поехать куда только захочется, хоть на край света, впрочем, совсем неважно куда… Главное, я хотел слышать мурлыканье моего «линкольна». Да, да, я был абсолютно уверен, что он умеет мурлыкать.

Как странно, думал я. Я любил Робин и потерял ее, очевидно, из-за того, что она заставляла меня страдать. Однако когда я ее увидел снова, то не влюбился в нее сразу, с первого взгляда, как это произошло со мной при виде моей машины. Моим пальцам хотелось дотронуться до машины, погладить ее, поднять капот, но у моих пальцев не было желания поднять юбку Робин… По крайней мере большого желания, я точно знаю, не было.

Арчи остановил машину у красивого дома на бульваре Ренслоу. Вышел из машины и сказал мне сурово:

— Давай, выходи.

— Куда и зачем?

— Я хочу познакомить тебя с одним человеком.

Что-то в тоне Арчи меня насторожило.

— А как его зовут?

— Кригер.

— Доктор Кригер? Уж не тот ли это психиатр, о котором ты мне говорил? Арчи, ты должен понять, что я не хочу видеть никакого психиатра, тем более знакомиться с ним, далее если бы такое было необходимо сделать в гостях. Я тебе уже говорил об этом и говорил вполне серьезно.

— Ну послушай же, Род… А, черт возьми, не стоять же мне здесь, посреди улицы, и разводить с тобой всякие антимонии. Может, нам пропустить по рюмочке, как ты считаешь?

— Нет, не хочу. — Но вдруг я решил согласиться на предложение Арчи. — Ладно, уговорил. Мне пиво. Раз уж тебе так хочется поговорить со мной.

Мы проехали еще несколько улиц и снова остановились, на этот раз у небольшого бара. Вошли в бар и расположились в одном из отсеков за столиком.

— Арчи, я хочу спросить у тебя одну вещь: как мы с тобой ладили между собой? Мы были близки как братья?

— Нет, очень близки мы не были. Но и не ссорились. Мы довольно редко виделись, так как у нас было мало общего. Наверняка ты считал меня лентяем и никудышным драматургом, хотя твоя вечная деликатность мешала тебе высказать мне это, а я, — в свою очередь, считал тебя донкихотом и большим дураком, поскольку ты ходил каждый день на работу, когда такой необходимости у тебя не было. По крайней мере ты мог бы найти что-нибудь более достойное, чем сочинять рекламу. Ты сам соглашался с тем, что это была несолидная работа.

— Да? — я немного подумал и решил с ним согласиться. — А почему бы мне так не говорить? Может, так оно и есть. Однако это ведь вполне законный и весьма честный способ зарабатывать на жизнь! Если бы я не выполнял эту работу, нашелся бы кто-нибудь другой на это место и, возможно, делал бы эту работу значительно хуже, чем я.

— Сдается, ты забыл о некоторых событиях твоей жизни, но не забыл своих взглядов на жизнь, — проворчал Арчи. — Я уже и раньше от тебя все это слышал, почти слово в слово. Послушай, поедешь завтра со мной на охоту? На зайцев…

Тема нашего разговора так внезапно переменилась, что мне необходимо было все это как-то переосмыслить, и я чуть помедлил с ответом:

— Нет, Арчи, не поеду. Ну что плохого тебе сделали эти зайцы, чтобы ты в них стрелял из ружья?

— Я был уверен, что ты ответишь мне именно так, почти теми же словами. Я хотел просто испытать тебя, Род. Твои… — подошел официант и записал наш заказ, а когда он от нас отошел, Арчи продолжил: — Твои взгляды на жизнь остались теми же, абсолютно теми же, и во всем. Тебе никогда не нравилась ни охота, ни рыбалка.

Я открыл было рот, чтобы возразить на столь скоропалительные выводы, но, подумав хорошенько, решил, что на сей раз лучше промолчать, так как наверняка Арчи начал бы снова.

— Черт возьми, я никак не могу понять, почему мои взгляды должны были измениться? Я остался тем же человеком, что и был, вне зависимости от того, что помню, а что забыл.

— Это уж точно, можешь не сомневаться. Могу биться об заклад, что ты, несмотря на доставшееся тебе наследство, решил снова пойти работать.

— А почему бы и нет? Ведь девятнадцать тысяч долларов, или сколько там мне причитается, совсем не такая большая сумма, чтобы ее хватило до конца жизни. Так надо мне зарабатывать на жизнь или не надо? Конечно, наследство поможет открыть свое дело и тогда уже работать на себя, но, пока я нахожусь в таком подвешенном состоянии, я ничего решать не буду. Подожду лучших времен. Тем не менее, черт подери, я считаю, что лучше чем-то заняться, что-то делать, чем проводить время в кутежах и бессмысленных развлечениях.

Арчи тяжело вздохнул.

— Он совсем не изменился. Он остался абсолютно тем же.

Официант принес заказ, поставил перед нами бокалы и удалился. После его ухода Арчи заговорил снова:

— Я считаю, что это будет тебе ответом на вопрос, были ли мы с тобой близки как братья. Мы с тобой совсем разные. А вернее, две противоположности. Что касается меня, то я постараюсь свою долю наследства растянуть лет на пять и пожить в свое удовольствие… а там снова начну писать для театра. Наверное, у меня лучше получится, если я буду жить один и где-нибудь в другом месте. Здесь, в этом доме, мне мешали слишком пристальные взгляды бабушки.

— Ну, а потом, когда пройдут эти пять лет?

— Твоя вера в меня просто трогательна. К этому времени я, возможно, сделаю себе имя. Если же нет… — он пожал плечами, — если мне все же придется пойти работать, я, конечно, пойду, но только в случае крайней необходимости. Если же таковой не будет — черта с два я пойду работать! — он улыбнулся и добавил: — Обо всех этих мыслях и планах я тебе говорил и раньше, но я абсолютно убежден, паже сейчас, когда ты не помнишь об этом, что ты категорически не согласен с ними, как был не согласен и раньше. Поэтому давай оставим это бесплодное обсуждение, Род. Лучше поговорим о том, что нас интересует сейчас: почему ты не хочешь быть благоразумным, почему ты не хочешь проконсультироваться у психиатра?

— Да я и сам не знаю. Но зато знаю точно, что не пойду ни к какому психиатру за консультацией. Поэтому я считаю, Арчи, что лучше нам сменить тему. Ты так не считаешь?

Арчи снова тяжело и глубоко вздохнул.

— Ну, хорошо. Я знаю, что, если ты с чем-то не согласен, спорить бесполезно, это все равно что разговаривать со стенкой. Но все же скажи, и, если можно, откровенно, почему ты не хочешь вернуть себе память?

— Но я хочу. Я только не хочу идти к психиатру.

Арчи хранил молчание, молчал и я. Мы потягивали заказанные напитки, сосредоточив все внимание на бокалах, как будто у нас не было занятия важнее.

Арчи провел рукой по своим коротко остриженным волосам и снова взглянул на меня.

— Если бы я только знал, что с тобой делать, Род!

— А почему надо обязательно что-то со мной делать? Вполне возможно, что существует нечто, что я хотел бы забыть, а если это так, почему не оставить все как есть и не дать мне возможность это забыть? — Я вертел в руках бокал и делал донышком кружочки-вмятинки на скатерти. — Возможно также, что я страдаю фобией к психоанализу… а если это так, то сначала надо лечить фобию, а затем уже методом психоанализа все остальное, если других способов лечения не существует.

Арчи заулыбался.

— Была у меня одна пьеса на эту тему. Но я говорю серьезно, Род. Что ты скажешь по поводу твоей беседы с Питом Редиком?

— А кто такой Пит Редик?

— Это твой друг. Он не психоаналитик, но хорошо разбирается в этом деле. Я прибегал к его помощи несколько раз, когда мне было нужно заполучить соответствующий материал для моей работы. И надо тебе сказать, что он здорово соображает что к чему. Работает он ассистентом и готовится стать университетским преподавателем психологии. Он ставит опыты над макаками-резус и проводит исследования в этой области. Что, если тебе с ним встретиться?

— Если это мой друг, мне было бы приятно с ним познакомиться. Только пусть он меня не укладывает на кушетку для осмотра, ладно? Примитивным или не примитивным способом, а сделать ему это не удастся, это уж точно.

— Я уже тебе говорил, что он не психоаналитик! — нетерпеливо воскликнул Арчи. — Кстати, он звонил пару раз и спрашивал о тебе. В первый раз ты куда-то выходил, а во второй раз ты спал. Я с ним разговорился, как я это обычно делаю со знакомыми, и вдруг подумал, что тебе, наверное, будет приятно снова завязать знакомство с теми, кого ты знал раньше… Не сразу со всеми, а понемногу, сегодня с одним, завтра с другим. Я ему позвоню и спрошу, может ли он сегодня вечером с тобой встретиться?

— Завтра я согласен встретиться. А сегодня не хочу никого видеть.

Арчи кивнул головой и пошел звонить в глубину бара. А я стал смотреть, как вертится огромный вентилятор на потолке в центре зала. Я смотрел на него, пока Арчи не вернулся.

— Он сказал, чтобы ты подъехал к нему в полдень, и вы пообедаете вместе. Он обещал к этому времени быть дома. А потом, после обеда, он подвезет тебя, куда тебе будет надо.

— Он женат?

— Нет. Именно поэтому он обедает не дома, а в городе. Уверяю тебя, Род, это весьма порядочный человек. Он гораздо умнее и опытнее многих твоих друзей.

— Спасибо. Завтра я к нему подъеду. Но куда?

Арчи продиктовал мне адрес, а я записал его на обратной стороне товарного чека, присланного мне сегодня по почте из какого-то магазина рубашек, о котором я никогда не слыхал. Чек я, конечно, оплачу, когда истечет срок оплаты. Но, получив чек сегодня утром, я подумал, что сообщение о моей амнезии, промелькнувшее в газетах, может стать удобным предлогом для тех, кто захочет воспользоваться этим случаем и переправить в мой адрес чеки на покупки, которых я никогда не делал. Пока это обстоятельство не вызывало у меня сильного беспокойства, поскольку указанные в чеках суммы были весьма умеренными.

Арчи снова посмотрел на часы и пробормотал:

— Пора возвращаться домой к ужину. Может, составишь мне компанию? И у нас с тобой появится лишний час для обсуждения наших проблем…

Я отказался. Мне хотелось побыть одному. Именно поэтому я сказали Арчи, что хочу встретиться с Питом Редиком на следующий день, а не сегодня вечером. Арчи уехал домой, а я остался в баре, сказав, что мне захотелось еще выпить немного пива. Но заказывать я ничего не стал. Мысли роем носились в голове. Я хотел хорошенько все обдумать, все расставить по своим местам.

Когда я убедился, что мой сводный брат отъехал на достаточное расстояние и я не встречу его по дороге, я вышел из бара в теплый вечер и зашагал к центру. Я не знал, куда я иду, и понял это лишь тогда, когда оказался у гаража, где стоял мой «линкольн».

Я вошел в гараж. Джо, тот веснушчатый парень, вышел мне навстречу. Сначала он широко улыбнулся, но потом на его лице отразилась растерянность.

— Вы решили забрать свой «линкольн» сегодня, Род?

— Нет, я могу подождать и до завтра. Вы кончаете свою работу в шесть? Ровно в шесть? Вы мне сказали, что я завтра в девять могу забрать свою машину…

— Да, я кончаю ровно в шесть.

— Тогда я пришел вовремя. Как вы смотрите на то, чтобы мы поужинали вместе?

— Очень хорошо, мне бы очень этого хотелось… но я должен позвонить жене и узнать ее планы на вечер. Вас не затруднит подождать меня минутку, пока я позвоню?

Я стал ждать, а Джо пошел звонить. Вернулся он скоро и обратился ко мне с предложением:

— Она говорит, что у нее мясо в духовке почти готово, и пообещала свернуть мне шею, если я не буду ужинать дома. Она предложила вам поужинать вместе с нами, Род. Как вы на это? Согласны? Она ждет у телефона.

Не знаю почему, но мне и в голову не приходило, что Джо может оказаться женатым. Однако я понял, что выхода у меня нет, и принял приглашение. Я подождал еще немного, пока он умывался и приводил себя в порядок, потом мы вышли через запасной выход, сели в старенький «бьюик», припаркованный неподалеку от гаража. Честно говоря, сам ужин меня не очень-то вдохновлял, но мне очень хотелось поговорить с Джо об автомобилях.

Тем не менее вечер оказался замечательным. У Джо были двое простых и милых детей, они мне понравились. Жена Джо тоже весьма неплохо разбиралась в автомобильных делах, и даже его дети понимали в автомобилях куда больше, чем, скажем, Арчи. За ужином мы говорили о машинах и ели прекрасно приготовленное жаркое… Потом Джейн, жена Джо, пошла укладывать детей спать. А Джо открыл бутылку бренди, на покупке которой я настоял по дороге. Мы выпили, потом еще поболтали о машинах. Получилось все так, как я того хотел. Я провел вечер в обществе людей, которые недостаточно хорошо меня знали, чтобы я чувствовал себя не в своей тарелке из-за того, что не мог их вспомнить. У меня было такое впечатление, что я уже знаю Джо так же хорошо, как и раньше, а что до его жены, то я видел ее впервые и познакомился с ней лишь пару часов назад. Спустя некоторое время Джейн вернулась и составила нам компанию, и мы опять говорили об автомобилях. Я узнал, что Джейн может запросто отличить «континенталь» от «зефира», к тому же она знала, что мой «линкольн» по-настоящему называется «линкольн-континенталь», об этом ей рассказывал муж. Я понял, что она значительно лучше разбирается в автомобилях, чем в винах, потому что после двух рюмок бренди ее потянуло в сон и она часов около девяти отправилась спать. Мы посидели еще немного. Вдруг что-то заставило меня посмотреть на часы. Было одиннадцать, хотя казалось, что прошло буквально несколько минут после ухода Джейн. Я хотел вызвать такси по телефону, но Джо не дал мне сделать этого. На своей машине он довез меня до дома.

Только позже, когда я остался один, до меня дошло, что я так и не узнал его фамилию. Впрочем, вполне возможно, что я и раньше ее не знал.

Первый раз после того понедельника я спал без всяких сновидений. А ведь до этой ночи мне постоянно снились какие-то тягучие, расплывчатые сны, которые потом, проснувшись, я никак не мог вспомнить. Но я точно знал, что сны были ужасны.

Проснулся я очень рано и, чтобы убить как-то время и не приходить в гараж раньше назначенного часа, выпил четыре чашки кофе. Джо должен был появиться в гараже к девяти часам, думал я, и надо дать ему какое-то время на доводку машины. Как выяснилось, я точно рассчитал время. Когда я прибыл, мой «линкольн» стоял у бензоколонки в подземной части гаража. Машина была на ходу. Она невероятно блестела. Выглядела она совершенно новой, и я подумал, что она, пожалуй, стоит сейчас целый миллион.

Я сел в машину и поехал наобум по одной из первых попавшихся мне дорог. Сделал сто километров и вернулся назад, проделав еще столько же. Машина шла великолепно! Незадолго до полудня я остановил машину у дома Пита Редика, чей адрес мне вчера вечером продиктовал Арчи. Это было очень старое здание, очевидно, когда-то давно весьма помпезное, но сейчас сама древность, готовая вот-вот развалиться от старости. Наверное, в прошлом у этого дома был просторный дворик-патио, но, зажатый между двумя высоченными современными зданиями, он весь скукожился от стыда за свою бедность.

Я поднялся по ступенькам к парадной двери и вошел в вестибюль. У одной стены стоял небольшой стол, на котором лежало несколько карточек, металлический звонок и небольшая картонка, на которой крупными буквами было написано: «Вызывайте консьержку». Я забыл спросить Арчи, где находится комната Редика, и уже совсем было собрался звонить в колокольчик, когда одна из дверей, прямо у меня за спиной, открылась и незнакомый голос позвал меня:

— Входи, Род.

Редик был маленького роста, слишком склонный к полноте и, как мне показалось, очень веселый человек.

— Как я слышал, я должен тебе представиться, — заметил он, улыбаясь. — Я — Пит. — Он протянул мне руку, которую я и пожал.

Он сразу вызвал у меня симпатию.

Комната, в которую провел меня Пит, была невелика, но здесь стояли два больших удобных кресла. В одном из них я тотчас же и устроился. Пит сел в другое, перекинув ноги через подлокотник.

— Ты не очень-то обольщайся на мой счет. Итак, Пит Джон Редик, для тебя просто Пит, к твоим услугам. Мне двадцать семь лет, я не женат и никаких намерений на этот счет пока не имею. Мы с тобой познакомились четыре года назад. Не помню, где мы познакомились и при каких обстоятельствах, — как видишь, небольшая амнезия наблюдается и у меня, хотя я надеюсь, что мне все же удастся это вспомнить, если ты, конечно, немного мне поможешь. Вот уже три года мы с тобой довольно близкие друзья. Обычно мы с тобой встречались раз в неделю. Иногда я ужинал с тобой и с Робин, а иногда — это бывало не чаще раза в месяц — я приглашал на эти ужины одну из своих подружек. Случалось, покупал билеты в театр для нас троих, реже — для четверых, если я приглашал с собой даму. Главное — нас связывали общие интересы. Мы могли беседовать на любые темы… Ну а остальные детали и подробности, я думаю, мы оставим на потом, если вдруг возникнет такая необходимость. Асейчас… ты хочешь спросить меня о чем-либо? Что тебя интересует в первую очередь?

— В данный момент ничего. И спрашивать тебя сейчас я не хочу… Знаешь, Пит, еще никто и никогда не представлялся мне таким замечательным образом. Я чувствую, что мы снова станем друзьями, даже если я больше никогда не вспомню о нашей прежней дружбе. Что тебе сказал Арчи по телефону? Он просил тебя убедить меня в необходимости проконсультироваться у психиатра?

— Он намекал на нечто в этом роде. А почему ты не хочешь?

— Хорошо, я скажу… У них лишь один способ обращения с пациентом, так ведь? Это гипноз.

— Но это, пожалуй, самый быстрый способ, когда возникает необходимость срочно добиться результата. Однако далеко не всегда и не во всех случаях этот способ дает желаемый результат. И если уж решиться на это, то надо идти к действительно высококвалифицированному специалисту.

— А чего от него можно ждать? Кто знает, что ему еще вздумается предпринять в таком случае? Если бы я только знал! Ведь все мои средства защиты уже исчерпаны… Я хочу сказать, что никто не заставит меня лечь на кушетку, закрыть глаза и рассказывать о первых днях моего пребывания на этой земле, так как я все равно ничего не помню. Мне ведь сейчас около четырех дней от роду. А эти четыре дня вряд ли предоставят ему достаточно материала для анализа, и все, что я смогу ему рассказать о моей прежней жизни, будет для него звучать, как тихая музыка.

— Пусть даже так. Возможно, ему и удалось бы добиться результата. Ты сказал, что у тебя не осталось никаких средств защиты. Но они у тебя есть! Одним из них является твое теперешнее чувство неприязни к психоанализу как таковому и к гипнозу в особенности. Он мог бы заставить тебя понять причину этого чувства.

— И в чем же будет заключаться эта причина?

— Может быть, это — твой собственный страх, что именно ты убил бабушку Таттл.

— Нет, этого не может быть, я не верю. Полиция абсолютно уверена, что я ее не убивал.

— Полиция больше уверена в этом, чем ты сам. Я тебе, Род, скажу вот что: ты сам себя достаточно хорошо знаешь, чтобы быть уверенным в том, что сознательно, в здравом уме, ты никогда бы не смог ее убить. Тем не менее ты боишься, сознательно или бессознательно, что, возможно, действовал в момент умопомрачения. Ты боишься, что под гипнозом признаешься в содеянном, то есть разоблачишь сам себя. Тот факт, что ты изобличишь сам себя перед каким-то чужим человеком, то бишь психиатром, еще не станет решающим фактором, поскольку если бы ты точно знал, что убил бабушку Таттл, то сдался бы в руки правосудия.

— Откуда тебе это известно?

— Я же знаю тебя. Знаю также, что в здравом рассудке, трезвый или даже пьяный, ты никогда не смог бы совершить убийство. А еще я знаю, что если бы тебе вдруг стало известно, что ты сошел с ума и совершил убийство в состоянии безумия, ты не смог бы свободно ходить по улицам, просто жить, постоянно испытывая страх, что вдруг это повторится снова.

— Да, я считаю, что ты прав. Но — черт возьми! — я все равно не хочу подвергаться ни психоанализу, ни гипнозу! Это неправда, что амнезия отступает или медленно, постепенно, или сразу, вдруг!

— Почти всегда так, и особенно если исчезают причины, ее вызвавшие. Послушай, Род, разреши мне сказать тебе: ты ее не убивал. Я абсолютно уверен.

— Как же ты можешь быть уверен в этом?

— По тем же мотивам, что убедили полицию. К этому надо прибавить и тот факт, что я хорошо знаю тебя и неплохо знаком с основами психологии. Я ни в коем случае не могу тебя представить в роли сознательного и хладнокровного убийцы-психопата.

— Почему?

— Ты был пьян, — сказал Редик, вытаскивая из кармана трубку и мешочек с табаком. — Ты был сильно пьян, потому что на следующий день должен был состояться ваш развод с Робин. Не будь этого, ты бы так не напился. И никто не сможет никакими силами убедить меня, что на почве этого опьянения, связанного, между прочим, с Робин, и уж никоим образом с твоей бабушкой, у тебя вдруг возникла мысль убить старушку, неважно, сознательно или в припадке психопатии.

— Представь себе, Пит, я предполагал, что должна быть всему этому какая-то причина. Знаешь, у меня вдруг появилась смутная догадка — не знаю, правильная она или нет, — что бабушка была как-то причастна к нашему разводу с Робин. Очень даже возможно, что я считал бабушку первопричиной нашего разлада. Ведь паранойя порождает в людях безумные идеи такого рода.

— Но ты же не параноик! И надо тебе сказать, друг мой, что эта болезнь не поражает людей внезапно, а я, уверяю тебя, заметил бы ее признаки, если бы таковые имелись… Можно сказать, что ты был человеком довольно раздражительным, и к этому я бы добавил, в какой-то степени даже излишне нервным, но ни в коем случае не параноиком, черт подери!.. Знаешь, Род… давай предположим следующее: ты был мертвецки пьян и тебя внезапно, вдруг осенила безумная идея. Допускаю это как весьма малую вероятность. Допускаю также, что могла существовать вероятность, но только одна на тысячу, что ты направился в дом бабушки и убил ее выстрелом из пистолета. Но я никак не могу допустить существование другой вероятности — даже одной на миллион, — что уже после содеянного ты мог бы так тщательно замести все следы и позаботиться обо всех деталях, вплоть до мелочей, дабы все действительно походило на дело рук профессионального убийцы: срезал решетку с внешней стороны окна, вскрыл сейф и забрал оттуда деньги, затем… эти деньги и орудие преступления унес с собой, спрятал их где-то так хорошо, что полиция до сих пор не может их отыскать. А потом… снова вернулся в дом, сделал вид, что видишь труп впервые, и позвонил в полицию… Ха! Поверь, Род, все это слишком невероятно и нелепо. И не надо забывать, что все это время ты был смертельно пьян. Да, принимая во внимание все сказанное, действительно многое выглядело весьма нелепо.

Пит немного помолчал, зажег трубку, потухшую за время его продолжительного монолога, помахал спичкой, чтобы погасить пламя, и выкинул ее в открытое окно, но промахнулся, и спичка упала на пол.

— Все истории, публикуемые в газетах, допускают, как правило, какую-нибудь, пусть даже самую крошечную неточность или ошибку. А что об этом знает читатель, в данном случае я? Только то, что напечатано в газете. Так об ошибке он или я может просто никогда не узнать… Поэтому, Род, давай искать ошибку вместе… Ты не возражаешь, если, анализируя твою ситуацию, я время от времени буду задавать тебе вопросы?

— Давай.

— Давай постараемся, Род, восстановить все с самого начала. В хронологическом порядке. Расскажи, что ты помнишь.

— Я стоял с телефонной трубкой в руке в хорошо освещенном помещении и, видимо, пытался говорить по телефону. Помню, что кто-то спросил, как меня зовут, а я пытался ответить на этот вопрос. Но у меня ничего не получалось. Помню, что я чувствовал себя полным идиотом, поскольку никак не мог вспомнить свое имя, как ни старался. Понимал, что я здорово пьян. Но потрясение от того, что я не в состоянии вспомнить свое собственное имя… пожалуй, это именно то, что мне запомнилось первым.

— Ты совсем ничего не можешь вспомнить, что произошло несколькими секундами раньше? Ты не запомнил, кто именно тебя просил назвать свое имя?

— Нет… не запомнил. Я хочу сказать, что не помню ни самого вопроса, ни в какой форме он был задан, то есть какими словами. В руке я держал телефонную трубку и знал, что кто-то меня только что спросил — кто я такой.

— Какова была твоя первая реакция?

— Раздражение. Ну, такое легкое раздражение, какое бывает, когда мы пытаемся вспомнить какое-нибудь слово или имя и нам это никак не удается.

— Это афазия. Время от времени она проявляется у любого из нас. Однако давай продолжим.

— Я огляделся и увидел лежащую на полу мертвую женщину. А я все никак не мог вспомнить, с кем же я говорил по телефону. И кто я такой тоже… И вдруг, вроде вспышки в кромешной темноте, меня осенило: а я ведь никогда в жизни не видел покойника! И я никогда в жизни не видел ни этой мертвой женщины, ни этого освещенного холла.

— А как ты догадался, что она мертва?

— Во лбу было отверстие от пули, прямо над глазом, потом… на ковре вокруг и под ней было много крови… И еще… какое-то неестественное положение распростертого на полу тела… Да, я сразу понял, что она мертва… Потом в телефонной трубке я услышал мужской голос: «Вы меня слышите? Вы меня слышите? Где вы? Вы еще там?» Я ответил: «Да, я здесь». — «Кто у телефона? Кто говорит?» Я ответил: «Я… я не знаю». Голос зазвенел очень резко: «Послушайте, вы только что сообщили нам об убийстве. Вы что там, с ума сошли?» На что я ответил, и, как мне казалось, весьма логично: «Вам лучше определить номер телефона и прислать кого-нибудь сюда». Я положил трубку на стол, а не на аппарат, чтобы можно было засечь по звонку номер телефона.

Трубка у Редика давно погасла, и он всячески старался ее снова зажечь. Но это ему никак не удавалось сделать, и тогда он отложил ее в сторону.

— Ты находился в состоянии прострации, растерянности, но твои действия были совершенно правильны и логичны. К тому же не надо забывать, что ты был сильно пьян. Сколько ты выпил?

— А я что, считал?

Редик засмеялся.

— Этот мой вопрос мог показаться тебе идиотским, но я задал его совершенно сознательно. Я хотел узнать, проводилось ли после всего случившегося расследование по определению питейных заведений, где ты побывал в тот вечер, и количества выпитого там спиртного?

— Отвечу сразу на оба твои вопроса: нет, не проводилось. Ты что же, Пит, считаешь, что я пустился во все тяжкие, чтобы залить горе в одиночестве, или, наоборот, пытался подыскать себе собутыльников для совместных оргий?

Прежде чем ответить, Пит призадумался.

— Разрази меня гром, Род, если я что-нибудь понимаю! В любом случае, такое случилось впервые с тех пор, как мы с тобой знакомы, что ты решил совершенно сознательно утопить свое горе… в вине. Думаю, что все произошло именно так. Вообще-то не в твоих правилах пить в одиночку, но — кто знает? — может быть, в тот раз, в силу обстоятельств, ты сделал исключение из правил. Тем не менее этот вопрос тебя очень волнует, так ведь? Ты должен выбросить его из головы. Если ты пил тогда не один, то рано или поздно все равно узнаешь, с кем провел тот вечер. Ну а если этого не произойдет, то это, я считаю, будет прямым доказательством того, что ты был тогда один.

Доводы Пита мне показались весьма убедительными.

Глава 4

В воскресенье, в пять часов вечера, я остановил свой «линкольн» у дома 407 по Куахога-стрит. Цифры на счетчике показывали, что я уже намотал несколько сотен километров, хотя машину забрал лишь накануне. Вот уже месяц, как я жил в этом доме, снимая здесь небольшую квартирку. Арчи говорил мне, что он был категорически против. Мой брат хотел, чтобы я, добившись развода с Робин, жил вместе с ним и с бабушкой в ее доме. Но мне было совершенно необходимо остаться одному, иметь место, принадлежащее только мне. По крайней мере такие доводы я приводил тогда, чтобы оправдать свое решение жить одному, и, скорее всего, это была правда, хотя вряд ли вся правда.

Куахога, 407 — так называлось и само здание, и небольшая гостиница с отдельными квартирками и комнатами, рассчитанными в основном на людей одиноких, но респектабельных и состоятельных. Лифт стоял где-то на верхних этажах, поэтому я решил идти пешком и уже направился было к лестнице, когда голос Розабель остановил меня:

— Мистер Бриттен, вам звонили и просили передать вот это.

Розабель, молодая белокурая девушка, работавшая в регистратуре гостиницы в дневную смену, протянула мне листок бумаги. Я быстро пробежал его глазами. Там содержалась просьба позвонить по указанному телефону. Однако номер был мне незнаком.

— Спасибо, Розабель, — поблагодарил я и сунул листок в карман.

— Голос молодой женщины, — на это она, конечно, сразу обратила внимание, не могла не обратить. Чрезмерное любопытство девушки я стал замечать — а может, замечал и раньше — последние пять дней. — Но она отказалась назвать свое имя и оставила только этот номер телефона.

— Хорошо. Как только поднимусь к себе, я сразу же позвоню.

Я снова направился к лестнице. Я надеялся, что звонила не Робин с просьбой отменить нашу встречу, которая должна состояться через два часа.

Моя квартирка была невелика — комната и кухня, но кухней я практически совсем не пользовался, так как не привык сам себе готовить. Холодильник был пуст, не считая нескольких банок с пивом и со сливками для кофе.

Как только я поднялся к себе, я сразу поднял телефонную трубку и сказал:

— Алло, Розабель, соедините меня с указанным номером. Спринг сорок восемь — тридцать семь.

Мне ответил громкий мужской голос с сильным немецким акцентом:

— Вам кто нужен?

— Говорит Род Бриттен. У меня в гостинице кто-то оставил в мое отсутствие этот номер телефона и просил по нему позвонить. Говорят, что это был женский голос. — Я взглянул на листок, который держал в руке, и переспросил: — Это Спринг сорок восемь — тридцать семь?

— Да, он самый. Но здесь нет никакой женщины, и никакая женщина не могла отсюда звонить. Здесь только я и мой брат.

Я попросил извинить меня и положил трубку, чтобы разъединиться с абонентом. Потом снова поднял трубку и услышал голос Розабель.

— Вы все слышали, Розабель?

— Слышала что, мистер Бриттен? — ее голос выражал младенческую невинность. — Я не имею привычки подслушивать чужие разговоры, если вы это, имели в виду, мистер Бриттен.

— Конечно, нет, Розабель. Но телефон, который вы мне передали, скорее всего, принадлежит какой-нибудь китайской прачечной, и ее хозяин умеет изъясняться только по-литовски. Наверное, записывая номер, вы что-то спутали. Может быть, случайно сохранилась запись на черновике, откуда вы потом переписали этот номер на отдельный листок для меня?

— Нет, мистер Бриттен. Я сразу пишу номер на таких листках. Я очень сожалею, если ошиблась.

— Не огорчайтесь. Это не столь важно, уверяю вас. А в котором часу звонили?

— Приблизительно час назад.

— Наберемся терпения. А главное — не расстраивайтесь.

Я положил трубку и стал искать в телефонной книге свое собственное имя, чтобы позвонить Робин и узнать, не она ли мне звонила. Однако номер, который я нашел, не имел ничего общего с тем, что был указан на листке, и совсем не принадлежал к зоне Спринг. Значит, рассудил я, если звонила Робин, то она звонила явно не из дома. Я сделал все, что мог. Мне не оставалось ничего другого, как пойти на встречу.

Я не спеша принял душ, тщательно побрился и переоделся к ужину. У меня оставалось еще немного времени, и мне все еще хотелось узнать, кто же мне звонил и оставил тот загадочный номер, поэтому я решил позвонить Арчи. Я прямо спросил его, знаком ли ему такой номер телефона. Нет, он его не знал.

— Ты сказал, что это звонила девушка?

— Так мне сказала телефонистка. Арчи, за последний месяц я встречался с какой-нибудь женщиной? Ты случайно не знаешь?

— Точно не знаю, но мне не составит большого труда узнать. Послушай, Род, ведь совершенно естественно, что у тебя была женщина, с которой ты встречался. У тебя не было абсолютно никаких оснований вести монашеский образ жизни. Но ни про одну из них ты мне никогда не рассказывал. Ни единого намека… А разве у тебя нет записной книжки с телефонами? Загляни в нее, и сумеешь справиться с этой загадкой.

— Да, где-то есть, только я никак не могу ее найти. Но все равно спасибо, Арчи.

— Погоди, Род, не вешай трубку. У меня на завтра назначена встреча с нотариусом Хеннигом, душеприказчиком нашей бабушки. Нам предстоит обсудить с ним некоторые вопросы: легализация завещания, продажа дома и ряд других. Думаю, тебе тоже не мешает приехать на эту встречу. Может, возникнет необходимость в наших подписях.

— Хорошо, Арчи. Где и когда?

— Мы можем встретиться в девять тридцать утра в аптеке «Рексол» — это на перекрестке улиц Майн и Четвертой. Офис Хеннига находится в том же здании. Встреча назначена на десять, у нас с тобой останется время выпить по чашке кофе и потолковать перед встречей с нотариусом.

Я ответил, что считаю его предложение весьма недурным.

Ровно в семь часов я подъехал к дому Робин. Она была уже одета и ждала меня. На столе стояло несколько бутылок. Был там и «Том Коллинз» со льдом. Приятно было сидеть в кресле и смотреть на Робин, держа в руках холодный стакан. Ей очень шло ее голубое вечернее платье. На нее хотелось смотреть и смотреть без конца. Она была очень красива.

— Есть у тебя какое-нибудь особое место, где тебе хотелось бы побывать, Робин?

— Я поеду, куда ты захочешь.

— Тогда, может быть, «Ниагарский водопад»? — по ее лицу я понял, что не должен был называть это место, и, не дожидаясь ответа, сразу предложил: — Или «Риччи»?

— Нет, Род. Куда угодно, только не «Риччи».

Значит, какие-то воспоминания… В ее ответе: «Куда угодно, только не туда» и в ее тоне это хорошо чувствовалось. Что ж, значит, это запретная зона и не будем в нее вторгаться. Я решил поменять тактику. Пожав плечами с выражением легкого недоумения, я сказал:

— Тогда решай сама… Кстати, это не ты звонила сегодня во второй половине дня и оставила номер телефона Спринга?

Она покачала головой.

— А почему ты решил, что это была я?

— Я подумал, может быть, ты хотела что-то сообщить мне относительно нашей сегодняшней встречи. Не знаю, кто бы это мог быть. Мне совершенно ничего не приходит в голову. А что ты можешь сказать нд этот счет?

— Понятия не имею. Почему бы тебе не позвонить по этому номеру?

Я объяснил ей все как было, потом отказался от второго бокала вина, который Робин мне предложила. Пить я не хотел. Уже сидя в машине, я вдруг вспомнил, что буквально на днях прочитал в газете сообщение об открытии нового ресторана и ночного клуба под названием «Большое Колесо». Я сказал о нем Робин, подумав, что уж туда-то мы точно никогда не заглядывали… Мое предложение было принято.

В «Большом Колесе» оказалось совсем недурно. Правда, оркестр особенно не блистал, но под его музыку вполне можно было танцевать, к тому же он играл достаточно тихо и не мешал беседе. За заказанный посетителем ужин стоимостью в три доллара надо было заплатить десять. Программа варьете была вполне сносной и не вызывала сильного раздражения, а наш столик, к счастью, стоял достаточно далеко от подиума.

Я понял, что Робин по-прежнему не хочет говорить о нашей совместной жизни, по крайней мере отказывается сообщать детали, мелочи, которые меня, напротив, очень интересовали. В прошлую пятницу вечером, когда я впервые ее посетил, она была более щедрой на слова. Поэтому я решил направить наш разговор в другое, более спокойное русло. Я попросил ее рассказать мне о тех людях, с которыми мы проводили вечера, о чем с ними говорили, кто из них нам нравился и что нам в них нравилось, а что — нет. Честно говоря, я совсем не об этом собирался поговорить с Робин, но потом подумал, что, возможно, в ее рассказе будет какая-то информация, которая мне потом пригодится. Я внимательно слушал, стараясь запомнить как можно больше из ее рассказов. Некоторые вещи, о которых она напомнила мне, по сути повторяли то, что мне говорил Арчи, другие — дополняли его, но многое и многое я слышал впервые. Когда мне снова доведется встретиться с людьми, о которых мне рассказала Робин, мне будет уже значительно легче общаться с ними, поскольку теперь я знаю, насколько мы были близки с ними, как мы с Робин к ним относились, их взгляды, кто они и чем занимаются.

Я старался быть весь внимание, мне хотелось запомнить все, что я сейчас слышал, но при этом я не мог не восхищаться Робин… и это мне очень мешало. Что же такое ужасное все-таки могло случиться между нами? Что?

Наверняка что-то такое было. Я был абсолютно уверен, что дело касалось чего-то такого, о чем Робин ни разу еще не обмолвилась ни единым словом. Что-то очень и очень важное.

Нам принесли кофе. Я спросил, как она смотрит на то, чтобы к кофе заказать бренди… Она приняла мое предложение, но тут же добавила:

— Как только нам принесут бренди и мы выпьем кофе, прошу тебя, сразу же отвези меня домой, Род.

— Так рано, Робин? — спросил я и, взглянул на часы. — Сейчас только десять, до ночи еще далеко…

— Я сама знаю, что рано, но я хочу сегодня лечь спать в одиннадцать. Завтра понедельник, и я наметила себе с утра пораньше отправиться на поиски работы, так что совсем неплохо будет хорошенько выспаться перед таким мероприятием.

— Но почему ты так спешишь? Разве тебе так уж необходимо как можно скорее найти работу?

— Именно так. У меня на счете в банке лишь несколько сотен долларов. Но мне не хотелось бы их трогать, это резерв на всякий пожарный случай. К тому же я считаю, что начинать новую жизнь чем раньше, тем лучше.

— Но у тебя совсем не несколько сотен долларов в банке, как ты сказала, Робин. Ты получишь еще девять тысяч.

— Что? О чем ты говоришь, Род? Откуда?

— Из твоей доли наследства бабушки Таттл, то есть половину причитающейся мне доли наследства.

— Ты сошел с ума, Род! Мы с тобой разведены, и я не имею права ни на какую долю.

— Почему же нет? Как ты сама мне говорила, в нашем договоре сказано, что мы делим все наши деньги поровну — на две равные части. Бабушка Таттл умерла, а я стал наследником раньше нашего развода. Поэтому наследство — то есть его часть, принадлежащая мне, — по этому договору принадлежит и тебе. Ты так не считаешь?

— Нет, нет и сто раз нет! Я сама печатала договор под диктовку отца и хорошо знаю его содержание. И там, я помню, особо оговаривается, что раздел нашего общего имущества входит в силу со дня его подписания. И договор теряет силу, то есть его уже нельзя применить ни к какому новому приобретению, случившемуся после нашего развода. К тому же у тебя совсем нет денег. И деньги появятся у тебя не раньше, чем произойдет легализация завещания. А это не очень скоро, уверяю тебя. Нет, Род, я не имею никакого права на это наследство. К тому же я просто не хочу этого.

Лицо Робин вытянулось, глаза метали искры. Однако она быстро взяла себя в руки, черты лица смягчились, и она положила свою руку на мою.

— Я думаю, что тебе следовало бы хорошенько подумать, Род, прежде чем делать подобные предложения. Знаешь, ты всегда был большим растяпой в отношении денег…

— А ты уверена…

— Абсолютно уверена и больше не желаю говорить на эту тему.

Она сняла свою руку с моей, и я, вернее, моя рука сразу же ощутила холод одиночества, стала какой-то беззащитной.

— Это было одной из причин, Робин, из-за чего мы поссорились? Скажи, именно такое отношение к деньгам было причиной? Да?

Прежде чем ответить, Робин нахмурила брови:

— Это был один из факторов, но не главный. Пожалуйста, Род, перестань допрашивать меня. Был целый ряд мелких причин, и ни одна из них не была достаточно серьезной. Мы пришли к обоюдному согласию о несовместимости наших характеров. Больше ничего, уверяю тебя, однако я не хочу говорить на эту тему и тем более детально анализировать прошлое.

Я не согласился с нею, но решил временно отступить.

— Хорошо, Робин, я обещаю, что не буду больше тебя мучить.

Я сделал знак официанту, когда тот проходил мимо, и попросил принести еще два бренди.

Оркестр заиграл старую, но очень неплохую мелодию: «Каждому свое».

— Может быть, потанцуем? Ты не хочешь потанцевать со мной, Робин?

Мы прошли сквозь ряды столиков до танцевальной площадки посередине зала. Я обнял ее, и мы стали танцевать. Да, в танце мы хорошо чувствовали друг друга, мы двигались в едином ритме, почти синхронно, как единое целое. Да, в танце совсем не ощущалась наша несовместимость.

Но внезапно что-то изменилось. Робин отодвинулась от меня, может, всего на несколько сантиметров, но, увы, казалось, что нас разделяют уже километры… Я попытался снова прижать ее к себе, но почувствовал, как ее напряженное тело сопротивляется моему порыву. Наши ноги продолжали двигаться так же синхронно, как и раньше, в ритме музыки… Сейчас мы уже просто напоминали двух людей, хорошо двигающихся под музыку, и только.

Музыка оборвалась, но это было лишь начало, впереди нас ждали другие мелодии, как Робин вдруг тихо, но очень твердо произнесла:

— Я больше не хочу танцевать. Да и официант принес наш бренди. Давай вернемся к столику, Род.

Мы вернулись на свои места и сели… Вопрос, который я так хотел задать ей, был готов сорваться с моих губ… но Робин меня опередила:

— Род, давай больше не будем делать этого. Я хочу сказать, видеться. Это ни к чему хорошему не приведет и только… заставит одного из нас страдать.

Мысленно я задал себе вопрос: кого она при этом имеет в виду — себя или меня? Но я хорошо понимал, что задавать подобные вопросы, а тем более обсуждать их — не время. Однако мне совсем не хотелось сразу соглашаться с ее решением.

— Но, Робин, мы с тобой уже договорились… Я не буду тебе досаждать и беспокоить тебя, но согласись, у меня могут иногда возникать кое-какие мелкие пустяковые вопросы, которые я мог бы выяснить именно у тебя, потому что кроме тебя мне никто не сможет на них ответить. Надеюсь, ты не откажешь мне. Я могу иногда тебе звонить, Робин? Могу или нет?

— И что же это за мелочи?

— Ну, например, ты сказала, что мои книги ты отправила на склад, в отдел хранения. Ты случайно не помнишь, на какой именно?

Я и так знал это, потому что нашел у себя на квартире среди бумаг квитанцию, но мне показалось, что подобный вопрос не должен вызвать у нее никаких возражений.

Она спокойно ответила на этот вопрос, и тот факт, что я могу задавать такие пустячные вопросы, а она — спокойно на них отвечать, стал своеобразным мостиком через образовавшуюся пропасть. Я не стал больше настаивать на новых встречах и говорить, что мне бы хотелось иногда ей звонить. Я подумал, что, действительно, несколько дней я, пожалуй, не буду ее тревожить, дам ей успокоиться, пусть думает, что я вообще больше не буду звонить, а потом… возьму и обращусь к ней с несколькими простыми вопросами. Сначала, например, можно будет спросить о какой-нибудь безделице, и если в ответе я услышу доброжелательность и готовность отвечать, тогда и смогу предложить еще раз поужинать вместе. Но все это позже, не сейчас… А сейчас лед был еще тонок, слишком тонок… Поэтому я решил действовать очень осторожно.

Я не стал уговаривать ее выпить бренди, который нам только что принесли. Спросив счет, я расплатился, и мы вышли из ресторана в теплую душную ночь. Небо, усеянное мириадами звезд, раскинулось над нами, а яркая луна казалась такой близкой, что брось камень — долетит.

Служащий ресторана подал к подъезду мой «линкольн». Выйдя из машины, он еще раз взглянул на нее и сказал:

— Вы уверены, сэр, что в этой машине есть мотор? Могу биться об заклад, я его не слышал!

Я дал ему доллар на чай.

Мы сели в машину. Робин постаралась сесть так, чтобы расстояние между нами было максимальным, прижавшись как можно плотнее к дверце машины.

Я опустил стекло со своей стороны, и ветерок освежил меня и даже как-то взбодрил. Я направился прямо к дому Робин. У дома я остановился, быстро вышел из машины, чтобы помочь Робин, но она уже вышла сама и направилась к парадному входу, постукивая каблучками по каменной дорожке. Звук быстрых каблучков звонко раздавался в ночной тишине.

Я последовал за ней. Дойдя до дверей, она вдруг резко повернулась, держа руку наготове, как опытный боксер. В этот момент нас отделяло друг от друга всего несколько шагов, и я сделал ей навстречу еще два-три. Но, увидев ее в такой позе, я остановился, как будто наткнулся на невидимую стену, и тут разглядел ее лицо, освещенное светом фонаря, лицо, на котором я прочел страх, граничащий с ужасом.

И это лицо было обращено ко мне, и ни к кому другому, ведь за моей спиной никого не было!

Мне с большим трудом удалось выдавить:

— Робин, что случи…

Однако ее лицо уже приняло обычное выражение. Может быть, мне показалось? Просто разыгралось мое воображение?.. И ничего не было секунду назад? Да, наверное, мое зрение просто сыграло со мной злую шутку… Не более того…

— Спокойной ночи, Род, — голос Робин звучал холодно и жестко, а лицо было совершенно бесстрастно. — Спасибо за ужин.

Она открыла дверь и вошла в дом. Я продолжал стоять как стоял.

Прошло несколько минут, прежде чем я вернулся в автомобиль.

Я не поехал домой, мне просто не хотелось туда ехать. Я вел машину без всякой цели, ехал и пытался осознать, пытался убедить себя, что все это было лишь воображением, только воображением, и ничем другим…

А вдруг неожиданно маска спала? Ей было страшно. И этот страх внушал ей я! И никто другой!..

Боже мой, каким же я был во времена нашего супружества?

Я долго вел машину, не зная, куда я еду и зачем. А лунная ночь была так светла, что, казалось, можно погасить все фонари — света было вполне достаточно. Не знаю, когда я приехал домой. Поставил будильник на восемь утра, чтобы не опоздать на встречу с Арчи, а потом с Хеннигом. Все это я проделал как автомат, совершенно не обращая внимания на стрелки часов.

И заснуть мне удалось не сразу, я долго ворочался в постели и почувствовал, что наконец засыпаю, лишь когда прямоугольники оконных переплетов, до этого совсем черные, начали синеть и светлеть.

Глава 5

Когда утром я приехал в «Рексол», Арчи уже ждал меня, сидя за столиком в одном из уголков аптеки. Перед ним стояла чашка кофе. Одет он был как обычно, в спортивный костюм, и более, чем когда-либо, походил на студента лицея. Ему наверняка нравилось сознавать, что при этом он на пять лет старше меня.

Со своего места Арчи поприветствовал меня улыбкой и взмахом руки. Я прошел к столику и сел напротив. Однако улыбка недолго сохранялась на его лице, и он мрачно бросил мне:

— А ты выглядишь не лучшим образом…

— Я себя отвратительно чувствую.

— Что случилось, Род?

— Ничего особенного, поверь мне. Просто я долго не мог заснуть и поэтому чувствую себя сейчас совершенно разбитым.

Я заказал кофе и поджаренные булочки, а потом спросил Арчи:

— О чем пойдет речь? Я имею в виду встречу с Хеннигом.

— Я только хочу попросить его авансировать некоторую сумму в счет наследства. Мне просто необходимы хоть какие-то деньги на жизнь, пока мы не получим то, что нам причитается. И… я не знаю… но он, возможно, захочет услышать твое согласие.

— О чем речь, Арчи? Конечно! Сколько ты хочешь попросить?

— Две тысячи. Я думаю, месяцев на шесть этой суммы мне хватит. А в том случае, если к этому времени еще не все вопросы будут решены окончательно, можно попросить очередную сумму. Почему бы тебе тоже не попросить, а? Общая сумма наследства весьма внушительна, и старый Хенниг не сможет отказать в двух тысячах на брата.

— Но зачем мне сейчас эти две тысячи?

— Чтобы путешествовать! Возьмешь отпуск, сменишь обстановку… Можешь поехать в Южную Америку или в Африку, а может, в Париж… Что плохого в Париже?

— Не знаю. Действительно, что плохого в Париже?

Молоденькая официантка принесла мой заказ и подлила кофе в чашку Арчи. Когда она отошла от столика, он сказал:

— Я говорю вполне серьезно, Род. Я считаю, тебе сейчас нужно сделать именно это. Меня не проведешь, Род. Я ведь вижу, как угнетает тебя вся эта история с нападением, убийством. И еще твоя амнезия… ты сам не свой… Наверное, только господь бог знает, почему ты не хочешь показаться психиатру, который может тебя вылечить. Скажи, что может быть лучше для тебя, чем визит к психиатру, а потом право долго ничего не делать. Ладно, я уже знаю, что ты хочешь снова вернуться в рекламное агентство и опять заниматься редактированием буклетов! Но к чему такая спешка? Поезди хоть немного по свету.

— И отстраниться? Нет, Арчи, есть одно «но»: сейчас я не хочу путешествовать.

Видно, мой ответ вызвал у Арчи раздражение, а возможно, не только мой ответ, а я сам был источником его раздражения. Пожалуй, мне и самому было бы затруднительно ответить, почему я не хотел исполнить то, о чем он меня просил. Я совсем не против путешествий, наоборот, мне хотелось бы прокатиться по Северной Америке на своем «линкольне», вместо того чтобы ехать за границу. Но никак не сейчас, не при таких обстоятельствах! Это было бы похоже на бегство от случившегося, и от себя самого в том числе. А это еще никогда никого не спасало. Ведь самое правильное — искать потерянную вещь там, где ее потерял.

Арчи сидел и качал головой.

— Честное слово, я никак не могу понять, как получилось, что ты стал моим сводным братом? Знаешь, я даже не могу использовать тебя в качестве какого-нибудь персонажа в одной из своих пьес. Если бы я хотел вывести персонаж, срисованный с тебя, мне бы просто никто не поверил. Вы только подумайте, вдруг разбогатеть и… сходить с ума, чтобы скорее вернуться на работу за двести долларов в неделю! Свихнуться можно!

Я не знал, да и забыл спросить у Арчи, сколько я раньше получал у Карвера. Однако сумма в двести долларов в неделю показалась мне вполне приличной.

— А ты собираешься путешествовать, Арчи?

— Да, летом. Будущим летом. Этим летом уже поздно предпринимать то, что я задумал. А сейчас я смогу хорошенько подготовиться. Я хочу сказать, что на летние сезоны в Новой Англии, где в это время открывается масса театров, мне хотелось бы представить одну — две свои пьесы. Туда в это время съезжаются многие продюсеры из Нью-Йорка, чтобы посмотреть и отобрать новые постановки.

Интересно, спросил я сам себя из чистого любопытства, представляет ли из себя Арчи что-либо как драматург? Я знал, что в этой области выдвинуться страшно трудно, значительно труднее, чем, скажем, в литературе. Не знаю, что сложнее — написать книгу или пьесу, но уверен, что на сотню публикуемых книг приходится одна действительно хорошая пьеса, которая доходит до зрителя. Наверное, именно такую пьесу хотелось написать Арчи. Впрочем, это его личное дело и уж никак не мое.

Мысленно я вновь и вновь возвращался к прошедшей ночи, когда увидел выражение ужаса на лице Робин.

— Арчи, я тебя уже спрашивал, но скажи мне еще раз, что же произошло между мной и Робин?

— Я уже говорил тебе, что многого не знаю, Род. Никто из вас не плакался мне в жилетку и не признавался в своих обидах у меня на плече. Я только знаю, что она тебе не подходила. Ты всячески пытался скрыть это и был очень, очень несчастлив. Это длилось довольно долго. Теперь уже неважно, что произошло между вами, главное — это то, что ты себя лучше чувствуешь, когда ты один.

— Ты мне уже говорил это. Однако, Арчи, я хочу спросить тебя вот о чем: считаешь ли ты, что я способен вызвать животный страх в человеке? Может быть, я ее бил? Или был страшно жесток с ней? А может, я чем-то ей угрожал?

Несколько секунд он внимательно всматривался в меня, как будто видел впервые. Потом, откинувшись назад и запрокинув голову, разразился гомерическим хохотом. Он смеялся так громко и безудержно, что сидящие вокруг люди стали оборачиваться и смотреть, кого это так разобрало.

И смех этот был неподдельным, абсолютно искренним!

— Это ты-то, Род?! — выговорил он, когда наконец сумел немного успокоиться. — Ты, который отвергал рыбную ловлю лишь потому, что боялся поранить рыбу крючком! Ты, настолько щепетильный, что боялся оскорбить чувство собственного достоинства самого последнего чистильщика сапог, вдруг решился бы обидеть свою собственную жену?! И ты еще спрашиваешь меня, бил ли ты ее? Не смеши меня, Род. Если подобное и могло случиться, то уж скорее всего с ее стороны.

Я не видел в этом ничего смешного и не смог удержаться от вопроса, чтобы поставить все точки над «i»:

— Ты хочешь сказать, что она меня поколачивала?

— Нет, я вовсе не это имел в виду, — ответил он, улыбаясь. — Послушай, Род, уже десять часов, и нам пора идти к Хеннигу. Я не хотел бы заставлять его ждать, так как хочу обратиться к нему с просьбой.

Хенниг уже ждал нас. Точнее, Люсьен X. Хенниг, как было выгравировано на медной дощечке на двери кабинета. Это был маленького роста и слишком полный человек, лысый как бильярдный шар. На вид ему было лет сорок — пятьдесят. Я вспомнил, что видел его на похоронах бабушки, хотя поговорить с ним тогда не представилось возможности.

Протянув руку через письменный стол, он обменялся рукопожатием с Арчи, а потом со мной.

— Вы помните меня, Род? Как ваша амнезия? Дела идут на поправку?

— Нет, мистер Хенниг, к большому моему сожалению, я вас не помню. Я знал вас достаточно хорошо? А вы меня?

— Не так уж хорошо, как мне хотелось бы, Род. К сожалению, мы были просто знакомы. — Он сел в кресло и снова обратился к моему брату: — По телефону вы дали понять, что хотите получить часть денег вперед, в счет наследства. Я правильно вас понял?

Арчи кивком подтвердил это.

— Да, если возможно, я хотел бы получить две тысячи долларов.

— Это, конечно, не совсем по правилам, так как право на наследство еще не утверждено. Но думаю, что это можно сделать, если Род будет готов подписать заявление, что он не опротестует завещание. Вы готовы, Род?

— Разумеется… но при одном очень небольшом условии. Каким образом я мог бы опротестовать это завещание?

— Буду с вами откровенен… Весьма сомнительно, что вам удалось бы добиться успеха, если бы вы захотели опротестовать завещание. Однако при желании можно найти основания для такого действия, так как в данной ситуации вы являетесь единственным человеком, который мог бы решиться на этот шаг.

— Какие основания? Я не хочу ничего опротестовывать, мистер Хенниг, но не скрою, вы разбудили во мне любопытство…

— Паулина Таттл была матерью вашей матушки, Род, то есть вашей родной бабушкой. Арчер является сыном от первого брака вашего отца и лишь пользовался покровительством миссис Таттл, хотя она, после смерти вашего отца, занялась воспитанием вас обоих. Однако никакого официального или формального усыновления не было, и Арчер был связан с миссис Таттл только лишь через супружество ее дочери с мистером Бриттеном. Он не является родным ее внуком, как вы, Род, — Хенниг сделал паузу, чтобы разжечь сигару невероятных размеров, которая смотрелась совершенно нелепо в середине его круглого лица. — И если бы Паулина Таттл умерла, не оставив завещания, суд мог бы постановить, что именно вы, Род, являетесь законным наследником всего ее состояния или по крайней мере более значительной его части, чем, скажем, Арчер, в силу вашего прямого родства с нею. Правда, суд мог бы вынести и другое решение, приняв во внимание тот факт, что вы воспитывались вместе и относилась миссис Таттл к вам обоим совершенно одинаково, — поделить состояние миссис Таттл между вами в равных долях.

— Но ведь она оставила завещание. Таким образом любые попытки опротестовать ее волю становятся бессмысленными, не правда ли?

— Да, конечно. Я лично составлял завещание миссис Таттл, и у меня нет ни малейшего сомнения ни в его подлинности, ни в его законности. Я никогда не допускал даже мысли — ни раньше, ни теперь — что вы, Род, даже в том случае, если бы являлись единственным прямым наследником, способны предпринять какие-то попытки в этом направлении. Но как душеприказчик вашей бабушки я должен себя подстраховать и поэтому прошу вас поставить свою подпись вот под этим документом, где вы обязуетесь не оспаривать завещания. Только при таком условии я могу выдать сумму, которую просил Арчер.

— Как я понимаю, согласно завещанию все состояние делится поровну между мной и Арчи?

— Совершенно верно, других наследников нет. Но вы, Род, сказали, что подпишете это обязательство при небольшом условии. Я вас правильно понял?

— Я считаю, что следует учитывать еще одного наследника, хотела этого бабушка или нет. Я говорю об экономке Мэй Трент, которая проработала у бабушки десять лет. Я считаю, что она тоже должна получить какую-то сумму… ну, скажем, тысячу долларов. Ведь годы, что она проработала в этом доме, составляют немалый период в ее жизни. И сейчас, когда дом будет продан, она останется без жилья. Я считаю, что она имеет право на вознаграждение. Поэтому я подпишу обязательство, если Арчи согласится с тем, что она должна получить эти деньги и что каждый из нас выделит из своей доли по пятьсот долларов.

— Я уже сказал свое окончательное «нет» и еще раз повторяю: нет! — вспылил Арчи, бросая на меня яростные взгляды. — Если бы бабушка захотела, миссис Трент получила бы какую-то часть, и это было бы отражено в завещании. Возможно, твоя доля наследства ничего для тебя не значит, но моя значит для меня очень много. Вся моя будущая карьера зависит от нее, и я не намерен выкидывать на ветер пятьсот долларов только потому, что тебя вдруг охватил благородный порыв великодушия. Я скорее обращусь за необходимой мне суммой в банк или в какую-нибудь фирму, выдающую кредиты, и подожду, пока закончатся все формальности, связанные с нашим вступлением в права наследования, чем соглашусь с тем, о чем ты меня просишь. И даже если мне придется заплатить за предоставленную сумму большие проценты — все равно я не останусь внакладе.

В страшном раздражении он вскочил с кресла.

— Сядь, Арчи, я подпишу обязательство. Я постараюсь найти способ, чтобы миссис Трент получила тысячу долларов из моей доли, раз уж твоя так много для тебя значит. Просто мне показалось, что это удобный случай отблагодарить человека, столько лет проработавшего у бабушки.

Я повернулся к мистеру Хеннигу:

— Не могли бы вы устроить так, чтобы, получив эту тысячу долларов, она думала, что они ей достались по завещанию, а не от меня?

— Конечно, могу. Это не составит никакого труда. Вот соглашение, которое вы должны подписать, Род. Я приказал сделать два экземпляра, так как Арчер тоже должен поставить свою подпись на тот случай, если вы вдруг захотите получить вперед некоторую сумму до завершения всех формальностей, связанных с вступлением в наследство.

— Не думаю, что она мне понадобится раньше, чем закончатся все формальности.

— Возможно, это так, но вы ничего не теряете, оговаривая такую возможность и ставя подпись под этим соглашением. Ведь угроза болезни или несчастного случая всегда существует, а значит, и необходимость выплат в счет наследства. Есть и еще одна весьма существенная причина: на окончательное завершение дела потребуется не менее года, а то и больше, если вдруг возникнут какие-нибудь осложнения или другие непредвиденные обстоятельства. Таким образом, если вы пожелаете, чтобы миссис Трент не ожидала так долго и получила раньше «завещанную» ей, как вы сказали, долю наследства, вы могли бы это оформить как аванс в счет наследства. Таким образом, вам понадобится взять вперед тысячу долларов.

— Вы совершенно правы, — согласился я. — Я подпишу эту бумагу. Арчи, если мневдруг понадобятся деньги, ты как?

— О чем ты говоришь! Само собой…

Хенниг протянул ему такую же бумагу, как и мне, и при этом заметил:

— Прошу вас обоих обратить особое внимание на пункт номер три. Как исполнитель, я должен был включить этот пункт для своей же защиты, на тот случай, если… Короче, каждый из вас должен письменно заявить, что он не будет обвинять ни меня лично, ни друг друга за разбазаривание наследства, то есть за выданные вперед суммы, если вдруг по каким-то причинам завещание будет опротестовано в суде.

— А что, такое может случиться? Я не хочу сказать, что такая возможность существует, но реальна ли она?

— Возможность очень слабая, мизерная, я бы сказал, но все же она существует… Я бы даже добавил, что она чрезвычайно, просто невероятно мала для конкретного случая. — Чувствовалось, что ему стоило немалых усилий, чтобы договорить до конца то, что он хотел сказать: — Закон гласит, что никто не имеет права обогащаться за счет преступления, которое он совершил. Считается, что завещание утрачивает силу в том случае, если наследник может быть обвинен в убийстве своего благодетеля.

— Вы хотите сказать, что если бы меня обвинили в убийстве бабушки Таттл, то я не смог бы наследовать ее состояние? — выдохнул я. — И тогда Арчи все получил бы один?

— Да, вы действительно ничего не получили бы. Что же касается возможности Арчи наследовать все состояние целиком, то суд мог бы решить этот вопрос в его пользу, так как он являлся бы единственным из всех живых наследников. И, естественно, наоборот.

Я мысленно поблагодарил его за то, что он не забыл сказать «наоборот». Ведь когда умерла бабушка Таттл, Арчи уезжал в Чикаго.

Арчи посмотрел на меня, и я выдержал его взгляд. Потом он наклонил голову и стал подписывать соглашение. Я тоже подписал свой экземпляр. Не нужно было долго ломать голову, чтобы догадаться, о чем думал в ту минуту Арчи.

Получив бумаги, Хенниг тщательно промокнул наши подписи пресс-папье, затем нажал кнопку звонка на крышке стола. Появилась служащая его офиса.

— Мисс Бардок, принесите, пожалуйста, на подпись два чека. Один на имя Арчера Бриттена на сумму в две тысячи долларов, и другой чек на имя мистера Родерика Бриттена на сумму в тысячу долларов. Оба чека в счет наследства Таттл.

Когда служащая скрылась за дверью, он добавил:

— Свой чек, Род, вы передоверите мне, а я сделаю все необходимое, чтобы миссис Трент получила эти деньги в полной уверенности, что они достались ей по завещанию.

— Спасибо. Кстати, мистер Хенниг, что вы можете сказать об общей оценке всего состояния?

— Прошло еще не так много времени, и не все счета поступили ко мне в руки, к тому же я еще не занимался подсчетом точной суммы от передачи прав, но по моим предварительным прикидкам — а они явно занижены — могу вам сказать, что каждый из вас получит по крайней мере двадцать тысяч долларов, а может быть, и на несколько тысяч больше. Частично это зависит от того, сколько будет выручено за дом. — Он сцепил пальцы и откинулся на спинку крутящегося кресла. — Смею думать, что вы знаете о том, что миссис Таттл владела только частью дома; другая часть была ею заложена. Она это сделала сознательно, так как хотела располагать максимально большим капиталом для инвестиций. За дом, я думаю, можно будет получить от двадцати до тридцати тысяч долларов. Залоговая цена части дома составила пятнадцать тысяч. Таким образом, сумма, вырученная за дом, значительно увеличит размеры наследства.

— Хочу надеяться, что вам удастся получить тридцать тысяч, — сказал Арчи.

— Очень даже возможно, что мы выйдем на эту сумму. К слову, я хочу пригласить фирму «Уилкокс и Бентон» — у них первоклассные специалисты по подобным делам, лучшие в городе, — чтобы они занялись вашим наследством. А я буду контролировать их работу и вести юридическую часть дела. Вы совершенно спокойно можете им доверять… так же как и мне. Хочу сказать вам еще вот что: каждый из вас имеет право пригласить собственного адвоката или экономиста или обоих, сколько захотите, чтобы доверить им нашу работу, в общем, как вы сами того пожелаете. Я с большим удовольствием передам в их руки дела и буду помогать, чем только смогу.

— Что касается меня, мистер Хенниг, я вам полностью доверяю, — заявил я.

Вернулась служащая с чеками в руках. Хенниг подписал их и передал нам. Я передал свой чек Хеннигу. Арчи спрятал свой в карман.

Когда мы спустились в лифте, мой сводный брат вдруг предложил:

— А не выпить ли нам еще по чашечке кофе?

— Почему бы и нет? С удовольствием.

Мы снова оказались в «Рексоле», но вошли туда уже через внутренний переход и снова уселись за тот же столик, где сидели утром.

— Скажи, Арчи, этот тип, Хенниг, он адвокат или банкир? Мне помнится, ты говорил мне, что он банкир, а на дощечке на двери написано, что он адвокат…

— А это его две ипостаси. Он действительно адвокат, но входит в административный совет Второго Национального банка. Именно услугами этого банка пользовалась бабушка. Надо сказать, Хенниг является и держателем акций банка. Кстати, в этом отношении ты можешь быть совершенно спокоен.

— А я ничуть и не беспокоюсь.

— Он один из богатейших людей в нашем городе. Если бы он захотел, то смог бы раз десять купить и продать все семейство Бриттенов со всеми потрохами. Бабушка безгранично доверяла ему… а доверяла она очень немногим.

— Я тебе сказал, что совершенно спокоен на этот счет. Просто мне было бы интересно узнать, почему бабушка не сделала своим душеприказчиком по составлению завещания и дальнейшим исполнителем ее воли мистера Хендерсона, ведь он был ее лучшим другом, жили они по соседству и все прочее?

— Да, это правда. Он работал на нее, но только в самых рутинных делах, не требующих больших усилий: составлял описи, делал оптации и прочие дела в таком же духе. Когда речь заходила о деньгах или еще о чем-нибудь важном, она поручала это только Хеннигу. Не спрашивай меня почему, я сам этого не знаю. У бабушки были свои принципы в отношении ведения дел. Знаешь, это была старушенция с очень сильным и независимым характером, Род. Если она чего-то не хотела, то никто не мог убедить ее сделать это. Между прочим, свое упрямство ты унаследовал от нее, поверь, это у вас семейное, по бабушкиной линии. Однако возвратимся к Хеннигу и к Хендерсону… Я думаю, что она ловко пользовалась услугами обоих, так как они ненавидели друг друга. По крайней мере в вопросах политики. Время от времени они оба оказывались втянутыми в политику и, как правило, находились по разные стороны баррикад. Бабушка играла с одним из них против другого, и ей даже удавалось иногда заставлять их работать в одном направлении, чтобы быть абсолютно уверенной в правильности выбранного ею пути. Ни один из них не мог обмануть ее, просто не осмелился бы сделать это: хитрость и плутни были бы тотчас раскрыты противником, — он хохотнул и заключил: — Да, мой дорогой, бабушка заслуживала большого уважения!

Мы помолчали, медленно отпивая глоток за глотком. Арчи заметил:

— Если мы захотим нанять кого-нибудь другого для контроля за ведением дел Хеннигом, то нам укажут на фигуру Хендерсона. Но и считаю, что этого делать не следует, зря выбросим деньги на ветер… А сейчас позволь тебя поблагодарить за то, что ты пришел и подписал это соглашение-обязательство.

— Не за что. Ты ведь тоже подписал. Послушай, Арчи, я не буду больше просить никаких авансов в счет наследства, кроме той тысячи, что я уже попросил при тебе для миссис Трент. Извини, если я доставил тебе беспокойство. Можешь больше не волноваться.

— А почему я вдруг должен волноваться?

— А потому что если было бы доказано, что это я убил бабушку Таттл, то тебе пришлось бы расстаться с теми суммами, которыми бы я уже воспользовался. Мне не составило большого труда прочитать твои мысли перед тем, как ты решился подписать переданное тебе Хеннигом соглашение.

— Не валяй дурака, слышишь! Значит, несмотря на то что тебе сказали в полиции, ты еще допускаешь мысль, что, может быть, это ты совершил убийство? Какого черта ты отказываешься посетить психиатра! Он тебе совершенно необходим. Ну признайся, почему ты не хочешь пойти к врачу?

— Сам не знаю почему. Возможно, я действительно боюсь узнать, что вдруг полиция ошиблась. Послушай, Арчи, ты, главное, не беспокойся. Я больше не истрачу ни цента в счет наследства. Так что когда ты обнаружишь, что я не могу быть наследником бабушки, то больше ничего не потеряешь, кроме тысячи долларов, что я передал для миссис Трент.

— Я сказал тебе, перестань валять дурака, — повторил он раздраженно, но за этим раздражением я уловил нотки явного облегчения. — Мне необходимо пройтись, подышать свежим воздухом. Спасибо за кофе и до свидания. — Он сделал несколько шагов, остановился и, повернувшись ко мне, бросил: — Род, ну почему ты отказываешься принять очень простую истину — что это был преступник, убивший бабушку?

— Просто я не верю в преступников.

Пока он шел к двери, я наблюдал за ним.

Потом попросил принести еще кофе, но понял, что пить мне уже расхотелось. Однако я отпил небольшой глоток обжигающей жидкости и поднялся с места. Погода менялась на глазах: горизонт заволакивало тучами, но зато стало значительно прохладнее.

Я сел в свой «линкольн», включил сразу все его двенадцать цилиндров и спросил себя: куда же мне держать путь? А когда я куда-нибудь приеду, что я буду там делать?

Чего мне действительно очень хотелось, это позвонить Робин и спросить, не нужно ли подвезти ее куда-нибудь, но я понимал, что это не самая лучшая мысль из пришедших мне в голову. Звонить Робин было нельзя, еще прошло очень мало времени. Кроме того, она ответит мне отказом и разозлится, так что мне потом придется ждать еще дольше, прежде чем снова можно будет позвонить ей. К тому же вряд ли она дома в этот час, скорее всего, она сейчас занята поисками работы. Пожалуй, именно работой мне бы следовало заняться. Мне не надо было ее искать, я мог просто вернуться на прежнее место. И это очень хорошо! У меня будут заняты дни, они будут наполнены каким-то смыслом… И снова будут идти какие-то деньги, а там посмотрим… Я ведь обещал Арчи, что не истрачу больше ни цента в счет наследства, а денег, которые лежат у меня в банке, надолго не хватит.

Я выключил мотор и вышел из машины. Зашел в ближайшую аптеку и поискал в телефонной книге номер рекламного агентства Карвера. Там же я узнал и адрес. Оказалось, агентство находится всего в нескольких кварталах. Тогда я решил направиться прямо туда без звонка.

Это, пожалуй, было одно из самых лучших и больших, если не самое лучшее и большое административное здание города, где располагались всевозможные конторы, офисы, консультации и другие учреждения. Мраморные вестибюли, декоративные стены из стекла — все это создавало атмосферу роскоши и богатства, причем этой роскоши и богатства было так много, что хотелось в почтении снять шляпу, конечно же, очень дорогую шляпу. Моя контора находилась на пятом этаже и, судя по приемной, здесь все было так же роскошно и элегантно, как и во всем здании.

Я сразу направился к столу, за которым сидела молодая девушка, очевидно секретарь, и спросил:

— Мистер Карвер у себя?

— Да, он у себя, Род. Подождите одну секундочку, я узнаю, свободен ли он. — Она покрутила какой-то рычажок и спросила в микрофон: — Мистер Карвер, к вам Род Бриттен.

Она снова повернулась ко мне и произнесла:

— Можете идти, Род.

— Простите, но куда?

На мгновение она замерла, но тут же справилась со своим замешательством:

— Извините, Род. Я забыла, что вы можете не знать, куда надо идти… Пожалуйста, мимо этих арок и первая дверь направо.

— Спасибо.

— Я — Мэй, Мэй Корбетт. Я забыла, что вы не помните меня.

— Теперь я вас обязательно запомню, Мэй, — подчеркнул я, улыбаясь. — Так по крайней мере я надеюсь. Еще раз большое спасибо.

Я прошел под арки. На первой же двери справа висела табличка: «Гэри Кэбот Карвер». Я открыл эту дверь и вошел. Я оказался в огромном кабинете, в глубине которого возвышался необъятных размеров письменный стол. Кабинет был роскошно обставлен. Наверное, на одну только эту обстановку ушло несколько тысяч долларов. Здесь я увидел, как Карвер — других людей в кабинете не было — поднялся со своего кресла и начал огибать свой огромный стол. Тогда я, ступив на необыкновенно мягкий ковер, в котором, казалось, утопают ноги, двинулся ему навстречу. Мы обменялись рукопожатием, и Карвер по-дружески похлопал меня по плечу.

Карвер обладал глубоким звучным голосом, который вполне соответствовал его облику: это был крепкий, очень энергичный мужчина с густой седоватой шевелюрой, пышными усами и очень живыми глазами. Одет он был безукоризненно. Наверное, он вполне мог бы позировать для рекламы виски с бокалом в руке. А приходилось ли мне, задал я себе вопрос, сочинять тексты для рекламы виски? Если телепатия — не пустой звук, а существует на самом деле, то, значит, она сработала. Карвер посмотрел на меня и вдруг предложил:

— Садитесь, мой дорогой. Что бы вы хотели выпить? Виски?

— Благодарю вас, мистер Карвер, мне ничего не надо.

Но может, раньше я называл его просто Гэри? Вряд ли, иначе он бы меня поправил. Карвер снова сел за рабочий стол и выдвинул один из ящиков.

— Давайте пока подождем с делами, Род. Сначала выпьем. Мне самому очень захотелось пропустить стаканчик, но я не привык пить в одиночестве.

И, не дожидаясь моего ответа, он начал усердно извлекать из ящика стола различные вещи. Это дало мне возможность промолчать. Однако я подумал, что этот ящик стола явно весьма внушительного объема, так как оттуда на свет божий появились бутылка шотландского виски, сифон для воды, два высоких стакана и тарелочка с кубиками льда. Карвер на глазок разлил виски по стаканам.

Протянув мне один из стаканов, он громко произнес:

— Ваше здоровье, Род. — Уже после того, как мы оба сделали по глотку виски, он вдруг спросил: — Кстати, как вы себя чувствуете? Надеюсь, уже лучше?

— Чувствую я себя отлично, мистер Карвер. А вот амнезия еще продолжается, и это, пожалуй, навсегда. Если не принимать ее во внимание, все остальное вполне нормально. Однако мне уже обрыдло это ничегонеделание. Если вы хотите меня проверить, испытать, чтобы убедиться, что я еще способен выполнять свою прежнюю работу, то я к этому готов в любое указанное вами время.

— Ну и прекрасно! Прекрасно!

На какое-то время он вперил в меня взгляд, его светлые, чуть навыкате глаза казались неподвижными, какими-то стеклянными. Глядя на меня так, он замер, как будто его самого сразила амнезия… Казалось, он спрашивал себя в этот момент, кто сидит перед ним и о чем он сейчас с ним разговаривал… Если действительно было правдой то, что он не любит пить в одиночестве, то выходило, что за это утро он успел принять большое количество посетителей! И вдруг он вспомнил обо мне:

— А вам не кажется, Род, что прошло еще слишком мало времени? Почему бы вам… — а сегодня у нас понедельник — не приступить к работе в следующий понедельник? Тогда у вас впереди еще восемь дней, считая, конечно, и сегодняшний.

— Я наверняка свихнусь, если еще неделю буду болтаться без дела, мистер Карвер. Брать отпуск сейчас я не хочу и не вижу ничего более разумного, как снова вернуться к обычной жизни. И как можно скорее.

— Вы хотите сказать, что готовы приступить к работе немедленно? Скажем, завтра?

— Позвольте мне изложить на этот счет одно соображение, а вы мне потом скажете свое мнение. Я хочу попросить вас передать мне папки с объявлениями, рекламой, заявками и прочими материалами, над которыми я работал в последнее время. Хорошо бы подобрать тексты, которые я составлял, переписку по рекламным предложениям, копии типографских оттисков — короче, все необходимое, что сопровождает процесс изготовления рекламы. Я все это постараюсь хорошенько изучить, чтобы освоиться побыстрее, войти в работу. Я думаю, что мне понадобится день, может, два… и, скажем, в четверг я смог бы с утра приступить к работе. К этому времени я уже не буду себя чувствовать новичком и смогу скорее включиться в общее дело. По крайней мере я очень надеюсь.

— Превосходная мысль, мой дорогой. Сейчас я попрошу Джонси принести несколько папок с делами, чтобы вы их взяли с собой. — Он нажал кнопку и попросил секретаршу прислать к нему Джонси.

— Кто это, мистер Карвер?

— Шеф нашего бюро. Не беспокойтесь, Род. В следующий раз я обязательно представлю вам всех работников нашего агентства. Пожалуйста, не думайте об этом. А как вы узнали меня?

— Очень просто. Ваше имя я прочитал на табличке на двери, а в кабинете, кроме вас, никого не было, — ответил я, улыбаясь. — Видите, совсем нетрудно было догадаться, кто вы. Кстати, сколько человек работает в агентстве?

— Двадцать… нет, подождите… двадцать три, включая вас. — Он отпил еще глоток виски. — Но это не считая меня и еще нескольких художников, которые работают у нас внештатно, скажем, не постоянно.

— И что, я всех их знал?

— Разумеется, Род.

— Вот что действительно будет трудно: познакомиться сразу с таким количеством людей и всех запомнить! Скажите, у меня был здесь кто-нибудь… я хочу сказать друг, с кем бы я был несколько ближе, чем с другими?

— Не знаю, Род. У вас были хорошие отношения со всеми сотрудниками, и все они любили вас… я хочу сказать… любят вас. — Он улыбнулся. — Видите, я тоже начал употреблять глаголы в прошедшем времени, как и вы. А что касается вашего вопроса: дружили ли вы с кем-нибудь особо…

Открылась дверь, и вошел высокий худой человек в очках с очень толстыми стеклами.

— Что вы хотели, мистер Карвер? — тут он вдруг увидел меня, и его лицо осветилось улыбкой: — О, привет, Род! Как дела? Все в порядке?

— Род, это Джордж Джонси, шеф нашего бюро, — проинформировал меня Карвер.

Я поднялся с кресла и пожал руку только что представленного мне человека.

— Наверное, это звучит смешно, но я очень рад с вами познакомиться, мистер Джонси…

— Джордж, Род, просто Джордж. Вы снова будете у нас работать?

Карвер ответил за меня:

— Начиная с четверга. Род выйдет на работу с утра, Джордж. Да, вот еще что от вас сейчас требуется… — и он высказал просьбу подготовить нужные папки. — И не забудьте принести также папку с делами компании Ли Хосиери. Некоторое время назад мы, по их просьбе, взялись за подготовку широкой рекламной кампании их продукции, и я хочу передать это дело Роду. Для него будет лучше, если он войдет в курс дела, то есть будет знать, что мы предприняли в этом направлении. Так он скорее вникнет в суть проблемы.

— Вы абсолютно правы, мистер Карвер. Я рад узнать, что Род возвращается к нам.

Когда Джонси удалился, я обратился к Карверу:

— Когда я вас спросил о каком-либо друге или человеке, с которым я был ближе, чем с другими, я имел в виду следующее. У меня из головы не идет мысль, что мне трудно познакомиться с двадцатью сотрудниками сразу. Они-то меня все уже знали раньше, а я даже различить их не сумею… Вот я и подумал, что, может быть, найдется человек в нашем бюро, который подготовил бы меня к этому заранее. Скажем, посвятил бы мне несколько часов сегодня вечером после работы и несколько часов завтра. Он мог бы рассказать мне о каждом сотруднике, чем он занимается в нашей фирме, составить для меня список сотрудников и их должностей. Тогда при встрече с ними у меня не возникало бы столько проблем, как сейчас. Что вы думаете об этом, мистер Карвер?

— Я хорошо понимаю, что вы хотите сказать, Род. Может быть, еще немного виски?

Я заметил, что стакан Карвера пуст, в то время как в маем еще оставалось не меньше половины.

— Нет, мистер Карвер, мне достаточно. Благодарю вас. У меня еще много осталось, — я постарался не выпускать стакан из рук, чтобы хозяин кабинета не подлил туда еще, пока готовил себе новый стакан.

Затем он откинулся на спинку кресла со стаканом в руке. А что, такой ракурс был бы совсем неплох для рекламы «Калверта», только фотографию следует дать под несколько другим углом, чтобы закрыть стоящую на письменном столе бутылку с виски «Белая лошадь». Пожалуй, реклама вышла бы на славу! Тем временем Карвер как бы впал в задумчивость, сильно наморщив широкий лоб.

— Просто не знаю, Род, кого бы вам можно порекомендовать. Почти все они… — вдруг всю его задумчивость как рукой сняло, причем очень быстро, даже слишком быстро, я бы сказал. Нет, здесь все было продумано заранее, прекрасно спланировано, ведь он знал, что хотел предложить мне. — Как вы посмотрите, Род, на то, чтобы сочетать приятное с полезным, работу с удовольствием?

— Отличная идея, мистер Карвер, — воскликнул я как-то уж слишком восторженно, но сразу весь внутренне собрался, чтобы не подпасть под обаяние «большого человека» и иметь возможность, сохранив индивидуальность и независимость, отвечать по-английски, а не «по-карверски».

— Вы, например, могли бы пригласить Венги Вейн на… на ужин, скажем.

Венги Вейн. Робин рассказывала мне о ней. Та самая блондинка, с которой я встречался до знакомства с Робин. И это было чуть больше двух лет назад. Ее полное имя Бвангелина, так сказала мне моя бывшая жена.

А почему бы мне не начать снова с ней встречаться? У меня была Робин, но я потерял ее и жил сейчас как отшельник, причем уже давно, неделю-то уж точно, я не имел дела с женщиной. Это я помнил совершенно точно. Его «на… на ужин» я воспринял не как выражение, сказанное на эсперанто. Все было вполне понятно, так сказать, открытым текстом.

— Мисс Вейн работает в отделе графики, — поставил меня в известность Карвер.

Венги Вейн работала в рекламном агентстве уже давно и, конечно, могла оказать мне неоценимую помощь в характеристиках моих коллег и моего шефа в том числе. Конечно, если не вспоминать, что между нами когда-то что-то было.

— Я не помню ее, мистер Карвер. Пусть будет мисс Вейн. Я совершенно с вами согласен и с удовольствием принимаю ваше предложение.

Он еще раз нажал кнопку и сказал:

— Пришлите ко мне, пожалуйста, мисс Венги Вейн.

Он снова отпил виски, и я тоже последовал его примеру, но опять удержал стакан в руках, опасаясь, что, если поставлю его на стол, Карвер нальет туда еще виски, а пить я больше не хотел. Через некоторое время дверь открылась и вошла стройная и весьма привлекательная блондинка. Я говорю «привлекательная» в самом прямом смысле этого слова. Она именно привлекала к себе: ее хотелось ласкать, целовать, с ней хотелось спать и еще есть многое, что хотелось бы с ней делать… Платье на ней было вроде бы самое обычное, сразу даже, пожалуй, трудно разобраться: то ли оно было от фирмы «Колби», то ли куплено по случаю на сезонной распродаже. Но этого платья на ней было как-то маловато, да и сидело оно так, что вызывало некоторое напряжение, какую-то наэлектризованность между нею и мужчинами. На мой взгляд, одежда должна быть удобной и ладно сидеть по фигуре — именно поэтому женская одежда оказывает на мужчин особое воздействие, вызывает особый эффект притяжения.

Она бросила на меня мимолетный взгляд, ничем себя не выдав. Дошла примерно до середины кабинета и остановилась, вопрошающе глядя на Карвера.

— Вы о чем-то хотели меня спросить, мистер Карвер?

— Род, это Венги Вейн. А вы, Венги, конечно, знаете Рода?

Девушка бросила на меня такой взгляд, что температура в помещении сразу понизилась на несколько градусов.

— Да, мистер Карвер, я помню мистера Бриттена.

Она снова казалась милой и привлекательной: опять ее хотелось ласкать, целовать, с ней хотелось спать… Но было совершенно очевидно, что ей со мной не хотелось ни того, ни другого, ни третьего… Судя по брошенному на меня ледяному взгляду, я был для нее самым омерзительным типом на свете, у которого дурно пахнет изо рта, ноги которого покрыты ужасными струпьями, а тело провоняло потом, а возможно, он к тому же сифилитик или, того хуже, член коммунистической партии или ку-клукс-клана и прочая, и прочая. Короче, я был для нее исчадием ада и вызывал у нее жуткую идиосинкразию. Еще короче, я просто ей не нравился, и этим было сказано все.

Здесь я услышал легкое покашливание Карвера, а затем его слова, произнесенные почти шепотом:

— Ну хорошо, я как-то постараюсь навести на мысль…

Но он вдруг замолчал. Было совершенно очевидно, что совсем не следовало наводить на мысль, хотя, правда, Вен-ги уже отвела от меня взгляд и снова уставилась прямо в глаза Карверу.

Но тут у меня включилась интуиция и подсказала мне нужные слова:

— Мистер Карвер, я предполагаю, что произошло какое-то недоразумение личного характера. Вы мне разрешите поговорить наедине с мисс Вейн буквально минуту? Может быть, в коридоре или в каком-нибудь другом кабинете, в любом месте?

Он снова покашлял немного и сказал:

— Вы можете поговорить здесь, в моем кабинете. Я… мне необходимо отлучиться на минутку.

Медленным шагом он направился к двери, держась с большим достоинством, чтобы трудно было заподозрить то место, куда он держал путь. Однако даже очень «большим людям» иногда необходимо посещать туалет и, надо сказать, чем больший вес в обществе имеют эти люди, тем чаще им надо туда наведываться.

Венги стояла не шелохнувшись, глядя на меня в упор. Я тоже стоял не двигаясь и глядя ей прямо в лицо. Если мое предчувствие обмануло меня, а было похоже, что это так, то я чувствовал себя круглым идиотом.

Глава 6

— Венги, это ты звонила мне и оставила номер, по которому я должен был позвонить? И сейчас злишься на меня, потому что я тебе не позвонил?

— Отчасти поэтому. Но это было последней каплей… А если вспомнить, как ты меня оставил… и после этого я сама позвонила тебе, а ты даже не соизволил…

— Венги, но постарайся быть разумной, прошу тебя. Я не знаю, о чем ты говоришь, что именно ты хотела передать по телефону. Я не знал тебя, пока ты не переступила порог этого кабинета. Я бы тебя никогда не узнал, если бы мистер Карвер не сказал, что собирается позвать тебя. Поверь, моя амнезия — это очень серьезная штука. А ты, наверное, думала, что я такой же, каким был прежде, и все помню?

— Конечно, нет, но все же…

— Поверь мне, я не тот. Я абсолютно ничего не помню, ну совершенно ничего до того момента, что произошло в полночь в прошлый понедельник. Поверь, я даже имя свое не мог вспомнить. Уже потом, много позже, я кое-что узнал о своем прошлом от людей, которые мне это рассказывали. Что же касается оставленного тобой телефонистке отеля номера телефона, то я его помню наизусть. Это Спринг сорок восемь — тридцать семь.

— Нет, это сорок восемь — семьдесят три, — теперь в ее голосе слышалось не раздражение, а скорее любопытство.

У меня в кармане еще сохранилась бумажка с номером телефона, которую мне передала Розабель. Я протянул ее Венги.

— Вот видишь? Телефонистка отеля переставила две последние цифры. Я пытался позвонить по этому номеру, но, естественно, мне сказали, что я ошибся номером.

— Я понимаю, Род. — Род… я уже был Родом, а не мистером Бриттеном. Все шло, как надо, своим путем. — Прости меня за мое раздражение, но… понимаешь, я не совсем правильно понимала…

Я объяснил ей, с какой целью вызвал ее Карвер.

— Ты свободна сегодня вечером, Венги? Ты смогла бы выбрать время и поужинать со мной, чтобы ввести меня в курс дела, а также составить мне список сотрудников агентства?

— Очень сожалею, Род, но у меня сегодня на вечер другие планы. Может быть, завтра?

— Отлично, тогда завтра. Я должен появиться на работе в четверг, поэтому у нас еще масса времени.

Она продиктовала мне свой адрес. Мы договорились, что я заеду за ней завтра в семь часов вечера.

Приоткрылась дверь, и Карвер, просунув голову, спросил:

— Я могу войти?

— Ну конечно же, мистер Карвер.

— Ну что ж, температура повысилась по сравнению с тем моментом, когда я выходил из кабинета несколько минут назад, — прокомментировал он, широко улыбаясь. — Я надеюсь, вы решили ваши проблемы?

— Да, решили, мистер Карвер. Завтра вечером я ужинаю вместе с Родом. Больше вам ничего не требуется?

Карвер покачал головой, и Венги вышла из кабинета как раз в тот момент, когда в него входил Джордж Джонси.

— Думаю, это то, что вам нужно, Род, — сказал мне шеф бюро, выбирая одну из папок, стопку которых он принес. — Если память мне не изменяет, это ваша папка.

Я поблагодарил его.

— Я очень рад, Род, что вы снова будете вместе с нами, — сказал Карвер. — Но если вдруг вы по каким-то причинам не сможете прийти на работу в четверг, скажем, будете не в форме, не переживайте. Мы подождем.

Я ответил, что абсолютно уверен, что буду в необходимой для работы форме.

Выйдя из здания, я сел в свой автомобиль. Папки, что принес мне Джонси, я мог спокойно изучать до четверга, то есть до того дня, когда мне придется Снова приступать к работе.

Время приближалось к обеду, и я решил не возвращаться домой только для того, чтобы побыть там несколько минут и снова выходить на улицу — ведь надо было где-то перекусить. Поэтому я поехал в центр, побродил там немного, чтобы скоротать время до обеденного часа. Затем нашел приличный ресторан и сел обедать. Обедать одному было совсем невесело, и я пожалел, что не пригласил Венги Вейн пообедать вместе, но что сделано, то сделано. Я обдумывал вопросы, которые ей надо будет задать при встрече, и гадал, что и как она мне на них ответит. Похоже, мы с ней встречались, только вот когда? Может быть, сразу после первого нашего с Робин решения разойтись? Или я с ней встречался — после работы, разумеется, — и до этого решения? Робин говорила, что я не собирался расставаться со своей пассией и держал ее про запас… но если она знала это, то почему не сказала мне всю правду? Я не мог забыть, что Робин никак не хотела говорить об истинных причинах нашего развода, а если и говорила, то очень сдержанно и весьма неопределенно.

И все-таки, когда и почему я «оставил» Венги? Может быть, это случилось ночью в понедельник, когда я отправился в дом бабушки? Я до сих пор так и не знал, с кем же я провел ночь в понедельник. Если я в это время встречался с Венги, то вполне мог быть с нею, но вполне допустимо также, что я был с кем-то другим.

Я совсем не торопился разузнать что-то о своих коллегах по агентству, но мне ужасно хотелось узнать о своих личных отношениях с Венги… и до какой степени они были личными. Хотелось бы каким-то образом узнать это до нашей завтрашней встречи. Но, к сожалению, таких возможностей у меня не было.

Ни один человек, кроме самой Венги, не мог мне помочь разобраться во всем этом.

— Привет, Род! — обратился ко мне какой-то молодой человек. — Я могу присесть за ваш столик?

Я согласился, и он сел напротив. Пожалуй, он был одного со мной возраста, но одет значительно лучше и вообще выглядел довольно солидно.

— Я — Энди Хендерсон, — представился он. — Когда-то в детстве мы играли вместе. Отец говорил, что вы с ним разговаривали на прошлой неделе.

Все ясно. Это Эндрю Хендерсон, сын Винсента Хендерсона, лучшего друга и соседа бабушки Таттл, показания которого в ночь убийства, вместе с докладом лейтенанта Смита, повлияли на то, что полиция не заподозрила меня в убийстве бабушки (правда, мне было не совсем ясно, заподозрили бы меня или нет вообще без этих свидетельских откровений).

— Я рад снова познакомиться с тобой, Энди. Как твои дела?

— Надо сказать, неплохо. У меня теперь есть собственное дело, я открыл контору и сейчас занимаюсь подбором клиентуры. В общем, иду по стопам отца…

— Если я не ошибаюсь, твой отец сказал, что ты женился?

— Женился. И довольно давно. Моему сыну уже четыре с половиной года. А ты продолжаешь работать в агентстве? Я хотел сказать, ты собираешься вернуться туда?

— Да, через несколько дней.

— Что новенького в расследовании преступления?

Я ответил, что мне пока ничего не известно. Несколько вопросов, которые я ему задал, убедили меня, что мы с ним никогда не были близкими друзьями. В последний раз мы виделись несколько месяцев назад, и та встреча была чисто случайной, такой же, как и эта, сегодняшняя. Мы мало что знали друг о друге. Он знал, что я женат, но никогда не видел Робин.

Но мне удалось узнать от него кое-что касающееся моей бабушки. Отец Энди рассказывал мне, что одно время Энди вел все ее дела, или почти все, но позднее они поссорились, и бабушка решительно отстранила его от дел, снова поручив их Хендерсону-старшему.

Энди довольно легко позволил себя «расколоть».

— Знаешь, Род, она была настоящая тигрица! Я не понимаю, как можно было найти с ней общий язык. Между прочим, у тебя это тоже не получалось. Как только ты закончил учебу и нашел первую работу, ты покинул ее дом.

— А вот Арчи, похоже, очень даже находил с ней этот язык. И твой отец, кстати сказать, тоже.

— Знаешь, Арчи готов найти общий язык с кем угодно, с чем угодно и где угодно, лишь бы не работать. А раз он жил на полном обеспечении бабушки Таттл, да при этом еще и получал от нее месячное содержание, он готов был выносить все что угодно. И вот парадокс: ведь настоящий, законный ее внук — ты, а не Арчи, но именно он больше походит на нее в своем отношении к деньгам. Арчи за доллар готов пойти на все, кроме работы, конечно. И уж если ему удается схватить этот доллар, он держится за него мертвой хваткой, и нет никакой возможности вытянуть у него этот доллар. Ты видел хоть раз, как он оплачивает какой-нибудь счет, хотя бы за обед, за выпивку или за что-нибудь еще?

— Если честно, за последнюю неделю мне такого видеть не приходилось. — Я действительно заметил такую черту у своего сводного брата. Что правда, то правда.

— Что же до моего отца, то могу признаться тебе, что никто не мог понять, чем она ему нравилась. Но это правда, Род, поверь. Бабушка Таттл была непростой, очень своеобразной женщиной. Я не думаю, что она так уж любила Арчи, но что касается ее бизнеса, то уж к нему она действительно была привязана, держалась за деньги железной хваткой, никого не подпускала… И требовательной была до ужаса! Она меня рассчитала только потому, что при перепечатке на машинке я допустил ошибку в дате на одном документе… Это была просто машинописная опечатка, абсолютно ничего не значившая и ничего не изменявшая! А сколько было шума! Можно было подумать, что я собирался подделать чек и забрать все деньги с ее банковского счета!

— Значит, она тебе не поверила и решила, что ты допустил ошибку умышленно?

— Было такое, — признался он, пожав плечами. — Она не доверяла никому просто патологически. После того случая она поделила всю работу с документами между моим отцом и Хеннигом: последний занимался деньгами, а мой отец — подборкой документов, перепиской, так, всякой мелочью. Бог знает, почему он согласился работать на нее при таком раскладе дел… Однако мне, пожалуй, пора возвращаться на работу…

Девушка-официантка принесла нам два счета, но я оплатил оба. Когда Энди попытался возразить, я со смехом сказал ему:

— После того как ты здесь распространялся об Арчи, я не могу допустить, чтобы ты думал, что это наш общий семейный порок, хорошо?

— Хорошо, я согласен. Ты просто хочешь доказать то, чему доказательства не требуются, но я не настаиваю. Спасибо.

Я отправился к себе домой, на Куахога, 407. Удобно расположившись в комнате, я принялся за изучение одной из папок. Там хранились различные объявления, никакого интереса не представлявшие. Если эти тексты составлял я, то было абсолютно ясно, что и сейчас я смогу выполнять эту работу, и даже, наверное, лучше. Некоторые из текстов показались мне весьма банальными и избитыми. Я даже задался вопросом, за что Гэри Карвер платил мне двести долларов в неделю? А вот подборка Ли Хосиери была значительно интереснее других, но не по содержанию моих текстов, а по тому материалу, который их сопровождал.

Мыслями я снова и снова возвращался к Робин. Мне ужасно хотелось ее видеть, но я понимал: еще не время, еще слишком рано…

В комнате было душно. Я снял галстук и подошел к окну. Еще до обеда солнцу удалось растопить собравшиеся было тучи, и сейчас оно сияло ярко и весело.

День был таким погожим, что было просто неразумно сидеть одному в комнате и изучать какие-то никому не нужные объявления.

Я снова надел галстук, пиджак и вышел из дома. Сел в автомобиль и через некоторое время уже находился возле дома Робин. Какой же я все-таки идиот и кретин!

Я решил, что лучше мне проехать немного вперед, завернуть за угол и там уже остановиться. Я поставил машину так, что через заднее стекло видел входную дверь, которую до этого открывал, наверное, тысячу раз…

Я стал ждать, наблюдая за входом в дом. При этом я не переставал задавать себе вопрос: зачем я это делаю? При любом возможном раскладе ее не должно было быть дома. Ведь она сказала, что хочет сразу же заняться поисками работы. А вдруг она поменяла планы? А может, она занималась этим с утра, а сейчас, в два часа дня, уже дома?

Ну почему же она так испугалась меня той ночью?

Солнце припекало уже вовсю, и особенно это чувствовалось в машине. Господи, почему мне не хватает здравого смысла все бросить и уехать отсюда, остудить свою голову, тело да и машину, черт побери! Ну зачем я здесь торчу и выжидаю бог весть чего?

Однако с места я не двинулся.

Через некоторое время мимо меня проехал маленький автомобиль, совершенно новый и весь сверкающий лаком — «нэш ремблер». Он остановился у дверей Робин, из машины вышла девушка и вошла в дом. Но это была не Робин.

Я продолжал сидеть и ждать.

Буквально через несколько минут девушка вышла вместе с Робин, одетой в легкое льняное белое платье и с сумкой в руках. Они сели в машину, и «ремблер» сорвался с места.

Я завел свой «линкольн», развернулся в неположенном месте, за что мне наверняка пришлось бы заплатить штраф, если бы поблизости находился представитель полиции. Но, к счастью, его не быловидно. Тем временем «ремблер» уже умчался вперед и находился от меня на расстоянии двух кварталов. Следить за юрким «ремблером» было совсем нетрудно, так как лимонно-желтую машину было прекрасно видно издали, даже когда мы выехали на бульвар Ренслоу, где движение было весьма интенсивным. Я старался сохранять приличную дистанцию и внимательно следил, чтобы между нашими машинами обязательно шли еще две-три. Когда мы свернули на Лайк-драйв, я сразу понял, куда мы едем, вернее, куда едут они. Наверняка в сумке Робин были купальные принадлежности и полотенце: ведь они ехали на пляж, им просто захотелось искупаться.

Если бы я захватил с собой плавки, то мог бы обогнать их, приехать первым и, когда они появятся на пляже, сделать вид, что уже давно здесь загораю. Но Робин знала мой «линкольн» и могла увидеть меня и мою машину при обгоне. А главное, у меня не было с собой плавок.

Я видел, как желтый «ремблер» свернул на дорогу к пляжу, а машина, ехавшая за ним и прикрывавшая меня, поехала прямо. Мне пришлось проскочить поворот, так как я не хотел, чтобы девушки обнаружили мою, слежку. Проехав прямо километра полтора, я развернулся и помчался обратно. Я видел, где девушки припарковали свой «ремблер». А я поставил «линкольн» на противоположной стороне стоянки.

Я долго ходил вдоль пляжа по длинной деревянной дорожке, возвышавшейся над песком почти на полметра. Девушек я не нашел. Купил бутылку кока-колы, утолил жажду, трижды сумел избежать навязчивых приглашений здешних чистильщиков сапог, а вот от четвертого отвертеться не удалось.

Потом снова вернулся на деревянную дорожку, немного прошелся и внимательно оглядел многолюдный сегодня пляж. На этот раз я их увидел. Они расстелили полотенце, Робин лежала на спине, ее лицо наполовину прикрывали огромные солнцезащитные очки с такими темными стеклами, что они казались совершенно черными. Ее подруга сидела на краешке полотенца и втирала в плечи и руки крем для загара.

Полотенце, на котором расположились девушки, было ярко-красного цвета, а бикини Робин, совсем крошечное, — ярко-желтого. Какое прекрасное сочетание красок! Я смотрел на Робин, на ее длинные стройные ноги, на пышную грудь, едва прикрытую лифчиком, на ее бронзовую кожу…

Не знаю, сколько времени я стоял, любуясь ею… Потом вернулся на стоянку, сел в машину и рванул с места. Куда? Сам не знаю. Вперед, прямо… на другой конец города, просто так, безо всякой цели… Вдруг я услышал позади сирену, предупреждавшую, что я еду с недозволенной скоростью. Полицейский патруль зафиксировал этот факт и вручил мне квитанцию на уплату штрафа за превышение скорости. Что заслужил, то заслужил…

На первом же попавшемся развороте я повернул обратно, но на этот раз ехал так медленно, что наверняка представлял еще большую опасность для других водителей, чем когда несся с недозволенной скоростью.

Желтый «ремблер» стоял на том же месте, но я, не останавливаясь, проехал мимо. Лишь один раз-я остановил «линкольн», чтобы купить бутылку виски, намереваясь выпить ее дома.

Мой дом — это душная комната, которая за день нагревалась как печка, так что иногда я чувствовал себя как в бане. Я снял пиджак, ботинки, развязал галстук, но особого облегчения мое бренное тело не почувствовало. Я распахнул настежь все окна и приказал себе не забыть купить завтра комнатный вентилятор, налил в стакан виски, разбавил водой, бросил несколько кусочков льда…

После этого я удобно устроился в кресле и стал медленно потягивать приготовленное питье… Немного полегчало. Тени за окном начали вытягиваться, в комнате стало попрохладнее… Я почувствовал, что вновь обретаю нормальное физическое состояние.

Но внутренне я чувствовал только пустоту и обездоленность.

Теперь я понимал, что утратил в своей жизни что-то страшно важное для себя; и я не знал, как это случилось, и не было никакой возможности узнать когда-либо об этом. Не говоря уже о том, чтобы как-то восполнить эту утрату.

Будущее казалось мне пустым и бессмысленным, как, впрочем, и забытое мною прошлое.

Арчи оказался прав. Он даже сам не представлял, как он был прав! Я не должен был искать встреч с Робин. Не должен был приходить к ней домой. Не должен был приглашать ее на ужин в тот вечер. Не должен был сегодня преследовать ее на машине до самого пляжа. Я не должен больше видеть ее. Никогда!

По крайней мере до тех пор, пока не узнаю — если мне суждено когда-нибудь это узнать, — что же вызвало в ней тогда этот внезапный страх, а значит, до тех пор, пока я не узнаю, почему она развелась со мной и что же все-таки пробежало между нами.

Может быть, несмотря на все свои заверения, она думает, что это я убил бабушку Таттл? А если она так думает, то почему она так думает? Может быть, во время нашей супружеской жизни я сам дал повод подозревать меня в том, что я способен обезуметь, или у меня проявлялась склонность к убийству?

Я готов был битьсяголовой о стену, лишь бы вспомнить хоть что-то.

Я хотел знать, не был ли убийца психопатом. Полиция считает, что не был. Но можно ли быть уверенным в этом? Хендерсон считает, что он слышал один выстрел в одиннадцать тридцать: на это время у меня есть полное алиби. Однако он мог ошибаться и принял за выстрел всего-навсего звук выхлопа какой-нибудь машины. А если он слышал только один выстрел, то как же быть с двумя выстрелами в холле? Медик-эксперт, осматривавший труп с двенадцати до половины первого, заключил, что смерть наступила около часа назад, а так как все показания Хендерсона прекрасно согласуются с заключением врача, полиция приняла все это за неоспоримые факты. А может ли врач быть уверенным, что человек уже час как мертв? И почему час, а не полчаса? Или, если следовать логике дальше, не час с половиной? А ведь это позволило бы убийце-психопату вернуться из центра города на место преступления, осознать содеянное и потом уже впасть в состояние амнезии из-за шока, вызванного осознанием того, что он натворил. Разве не выглядит вполне естественным его звонок в полицию, чтобы заявить о преступлении? А как иначе должен был поступить человек в здравом уме? Но во время телефонного разговора он впадает в амнезию и все забывает: кто он такой и что с ним произошло.

Срезанная решетка, пропажа денег — их там всего-то оказалось около двухсот долларов, — исчезновение орудия преступления… Да, конечно, это имело место, но если я обезумел настолько, что был способен убить, то почему не мог также с хитростью безумца предусмотреть все детали? В особенности если убийство произошло за полтора часа до обследования трупа медиком и если я решил — когда меня видел в городе лейтенант Смит — вернуться на место преступления.

Я наполнил еще один стакан. Это был уже четвертый, а может, и пятый… За окном начало смеркаться.

Мне вдруг очень захотелось с кем-нибудь поговорить. Очень хотелось, чтобы это была Робин, но… об этом нечего и думать. Может быть, Пит Редик? Я мог бы все это рассказать Питу и выслушать его соображения и советы. Наверняка они бы на меня хорошо подействовали. Однако это были бы только соображения, да еще не совсем объективные в силу его симпатий к моей персоне. Может быть, Арчи? Нет, нет, только не Арчи!

Вдруг я понял, с кем именно мне действительно хочется поговорить и, главное, чье мнение мне хочется услышать. С Уолтером Смитом, детективом из отдела по расследованию убийств, который как никто другой был в курсе событий. Мне больше не приходилось с ним встречаться с той самой ночи, когда произошло убийство и когда он задавал и задавал мне свои бесконечные вопросы.

В телефонной книге я обнаружил сразу девять Уолтеров Смитов. Я начал звонить по порядку. Со второй попытки я его нашел.

— Лейтенант, у вас не нашлось бы для меня немного времени перед вашим выходом на дежурство в полночь? Мне бы очень хотелось кое о чем вас спросить.

— Забирайте обратно лейтенанта, Род. Вы всегда меня звали просто Уолтером. Хорошо, договорились, я загляну к вам. Сейчас восемь часов… значит, у вас я буду в районе девяти. Согласны?

Я ответил, что согласен.

Налил себе в стакан еще виски, и тут до меня дошло, что виски в бутылке осталось маловато. Я не был уверен, что Уолтер Смит станет пить со мной виски перед ночным дежурством, но вдруг он согласится, а виски кончается. Я решил выйти из дома и купить еще бутылку.

Надвигавшаяся ночь была душной, густой и какой-то давящей. Я заметил сверкающие вдали зарницы. Обычно в мае ночи значительно прохладнее, даже в самые последние дни месяца. Если такую теплынь, как сейчас, рассматривать как мудрую примету природы, то лето обещает быть необычайно жарким.

Я не почувствовал облегчения, когда очутился на улице. Возможно, из-за духоты и сверкавших зарниц. Поэтому я с удовольствием вернулся в комнату, выпил еще немного виски с водой и приготовил новый лед.

Стрелки часов медленно двигались к девяти часам, вот они миновали этот рубеж… буквально через пять минут в дверь постучали.

Глава 7

Роста вошедший был среднего или чуть ниже, довольно плотного телосложения, поэтому казался полным. Он вовсе не выглядел детективом, но, говорят, настоящие детективы и не должны на них походить. Я верил, что он настоящий профессионал, так как ему и в голову не приходило считать меня убийцей. А может, приходило? Может, он просто держал меня на длинном поводке, чтобы потом на нем же и повесить? Нет, такое вряд ли. Он ни за что не отпустил бы меня совсем, подчистую. Я был свободен даже от обязанности регулярно звонить ему.

— Что-нибудь выпьете?

— Не откажусь, но только совсем немного… — он внимательно посмотрел на меня и спросил: — А вы сегодня довольно хорошо приложились, Род, или я ошибаюсь?

— Пожалуй, вы правы. Мне сейчас совсем скверно.

Я приготовил два стакана, налил виски, положил лед и протянул один стакан ему.

— Что случилось?

— Может быть, вы сможете прояснить мне кое-какие моменты, Уолтер? Только начнем с самого начала. Я хорошо вас знал или не очень? Где мы познакомились? Короче, меня интересует все, вплоть до мелочей.

— Мы были друзьями, но не очень близкими. Познакомились мы… минуточку, сейчас вспомню… приблизительно лет шесть назад. Вы только закончили учебу и нашли свою первую работу в отделе распространения газеты «Кроникл», уехали из дома бабушки Таттл и сняли комнату в пансионе, который держала моя мать. Мы почти ровесники, а если точнее, то я на год моложе вас, и я тогда еще не служил в полицейском корпусе. Моя комната находилась рядом с вашей, и мы быстро подружились. Мы играли в карты, иногда приглашали к себе девушек, ходили вместе гулять и даже изредка сражались на биллиарде или ходили в кегельбан. Вы прожили в пансионе около года, потом вы поменяли местожительство… Думаю, поднялись выше по служебной лестнице… Вы стали больше зарабатывать и сняли себе хорошую квартиру, уже мало похожую на скромную комнату в пансионе. Какое-то время мы еще продолжали видеться, но затем встречи становились все реже и реже. В последнее время мы виделись только случайно. Кроме той ночи, в понедельник, мы виделись последний раз приблизительно месяц назад на улице. Несколько минут мы с вами стояли и разговаривали, потом вы пригласили меня куда-нибудь выпить по бокалу вина или по чашке кофе, но я, к сожалению, не располагал временем.

— Вы знакомы с Робин?

— Видел ее лишь один раз. Однажды зашел поужинать в ресторан «Риччи» и увидел там вас. Я помню, вы только-только сделали заказ официанту. Вы представили меня Робин и пригласили за свой столик. Я-принял приглашение. Это был единственный раз, когда я ее видел. Она очень симпатичная. К слову, я тоже женат, и вы познакомились с моей женой примерно при таких же обстоятельствах, с той только разницей, что у меня тогда был выходной, и мы сидели в баре, а не в ресторане. Женат я уже четыре года, и у меня есть малыш двух с половиной лет. Вот так, целый год все хорошо, вместе, а потом… ну, вы знаете, как это бывает, люди почему-то отдаляются друг от друга, — он улыбнулся, как будто вспомнил о чем-то очень приятном. — Вы тогда просто с ума сходили по автомобилям. Тогда у вас был «модело А», по-моему, вы на него тратили большую часть заработка и любили как родного брата.

— Кажется, мне не удалось еще полностью излечиться от этой болезни. Не далее как сегодня меня оштрафовали за превышение скорости.

— Вы хотите, чтобы я помог вам разрешить этот вопрос? Я покачал головой.

— Нет. Я, конечно, заплачу, и пусть мне это послужит уроком на будущее.

— Я знал, что вы так скажете! — воскликнул он, смеясь. — Раза три или четыре я предлагал вам свою помощь, чтобы уладить кое-какие штрафы, но вы всегда настаивали на том, что наказание должно настигать виновного. Так о чем же вы хотели со мной поговорить?

— Я хотел с вами поговорить об убийстве. Есть что-нибудь новое?

— Я отвечу вам честно. Между нами, я стал сомневаться, что мы когда-нибудь сумеем раскрыть это дело, — сказал он, грустно опустив голову. — Мы задержали всех известных в городе воров и жуликов и, надо сказать, здорово поприжали их вопросами, но у нас не появилось ни одного, даже малейшего повода, чтобы заподозрить кого-нибудь из них, не говоря уже о том, что у некоторых есть весьма солидное алиби. Скорее всего, это был чужак, пришлый, или новичок в этом деле — к сожалению, пока мы этого не знаем. И даже если нам удастся его схватить, какие улики мы сможем ему предъявить?

— А баллистическая экспертиза? Я хотел сказать, что если он спрятал оружие, из которого убил…

— Нет, мы не можем допустить, что он глуп до такой степени, хотя и эту возможность, правда весьма маловероятную, сбрасывать со счетов не стоит. Не считая этого, какие еще улики, доказательства мы можем ему предъявить? Да, в сейфе лежали серьезные документы, и по некоторым из них можно было получить немалые кредиты, но он, как это ни странно, взял только деньги! Еще мы считаем, что он или работал в перчатках, или был чрезвычайно осторожен, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Ведь никаких следов мы так и не нашли. Поэтому мы склоняемся к тому, что он работал в перчатках. Мы проверили все отпечатки пальцев, какие только нашли в холле-кабинете и в помещениях рядом, и убедились, что большинство отпечатков принадлежат миссис Таттл, другие — миссис Трент, третьи, их совсем немного, Арчи. Мы нашли также и ваши отпечатки: на ручке входной двери с внешней стороны и на телефоне. Следов на земле возле дома мы не обнаружили, земля была слишком твердой. Приблизительно в трех метрах от окна, среди кустов, мы нашли на земле следы подошв, но ни одного достаточно четкого. Этот тип наверняка прятался там, наблюдая в окно за старушкой, и, конечно, видел, когда она покинула холл. Тогда он срезал решетку и проник в дом.

— А вы не думаете, что это доказывает, что он был хорошо осведомлен о ее привычках.

— Возможно, но не обязательно. Если он, прежде чем отправиться на «дело», хорошо изучил все детали, то ему не составляло никакого труда узнать ее привычки. Кроме того, множество людей знали распорядок дня и прочие привычки миссис Таттл. Ведь она была своего рода местной знаменитостью: довольно пожилая и весьма эксцентричная женщина-бизнесмен! Время от времени обе ежедневные газеты нашего города писали о ней. Очевидно, ей это нравилось, она, вероятно, считала, что такая популярность будет только на пользу ее бизнесу, и поэтому всегда была готова принять репортера или журналиста. А знаете, все это мне подсказало одну мысль…

— Какую?

— Надо будет спросить у миссис Трент, посещал ли в последнее время миссис Таттл кто-нибудь из журналистов. Если преступник заранее готовился — исключая, конечно, внезапное решение какого-нибудь вора забраться в дом, — он вполне мог таким способом хорошо изучить обстановку. Например, мог запросто выдать себя за репортера из газеты и в таком качестве пройти в холл-кабинет, который интересовал его больше всего. Он мог даже получить ответы на ряд интересовавших его вопросов от самой миссис Таттл. Если принять эту версию, и миссис Трент открывала ему дверь, она наверняка сможет его как-то описать, а это очень поможет нам в поисках.

— Но я никак не могу понять одну вещь: как он, находясь с внешней стороны дома, мог узнать, что бабушка, выходя из кабинета, оставила сейф открытым? Ведь сейф стоит у стены, где находится входная дверь, и преступник при всем желании не мог увидеть с улицы, открыт или закрыт сейф. К тому же мне кажется весьма сомнительным, что она держала его открытым по вечерам…

— Это можно увидеть и с улицы, то есть с внешней стороны дома, при помощи зеркала. Для этого требуется просто встать рядом с окном, заглянуть в него и увидеть в зеркале на противоположной стене отражение сейфа. Вот с того места в кустах, где он прятался, видеть сейф он никак не мог, но зато видел дверь на кухню. И он, вне всякого сомнения, заметил, как миссис Таттл туда удалилась. После этого ему надо было только подойти к окну, заглянуть в него и разглядеть в зеркале отражение открытого сейфа.

— А если бы он оказался закрыт?

— Что вы хотите от меня услышать? Возможно, он отложил бы свой визит на следующий раз. Не исключено, что он наблюдал за ней в течение нескольких ночей, выжидая, когда сейф останется открытым, а она уйдет на кухню за своим традиционным стаканом молока. Можно предположить и такое… что он решил во что бы то ни стало осуществить задуманное, будь сейф при этом открыт или закрыт. Тогда он, воспользовавшись ее уходом из холла, мог в это время войти, спрятаться, дождаться ее возвращения из кухни и напасть на нее… мог ее повалить, связать, чтобы иметь необходимое время для вскрытия сейфа любым путем. Он мог также заставить ее назвать шифр сейфа под угрозой смерти. Впрочем, если уж говорить откровенно, то и этого ему делать совсем было не надо: опытный в своем деле тип открыл бы сейф за пятнадцать минут, и у него бы еще оставалось навалом времени на все другое.

— Но ведь он убил ее! Почему бы не ограничиться лишь тем, чтобы напасть, повалить, связать и выпытать шифр? Вы сказали, что он мог пойти на это в том случае, если бы сейф оказался закрытым. Но ведь он был открыт! Уолтер, мне сдается, что она его знала. Вот почему я не верю, что здесь орудовал вор.

Детектив задумался, наморщив лоб.

— Все, что я вам сейчас скажу, только одни предположения, гипотезы, но я попытаюсь восстановить это событие так, как я его вижу. Все относительно спокойно укладывается в схему, которую я себе представляю, неважно при этом, готовился вор задолго к этому визиту или нет. Этот тип увидел, как миссис Таттл удалилась из кабинета; тогда он, срезав с окна решетку, влез в него и очутился внутри. Сначала он направился к письменному столу и быстро исследовал содержимое его ящиков…

— А как вы узнали об этом?

— Я вам должен сознаться и рассказать об одной маленькой детали, о которой мы решили не сообщать журналистам: пистолет, из которого убита миссис Таттл, принадлежал ей самой и хранился в верхнем ящике письменного стола. Это автоматический пистолет тридцать второго калибра. Мы скрыли этот факт от прессы в надежде, что, не зная, что нам известно об исчезновении оружия, преступник постарается его сохранить или сделает попытку его продать. Эта надежда, правда, иллюзорна, но мы не хотели терять ни одной, самой ничтожной зацепки. Итак, продолжаем воссоздавать ситуацию: сначала этот тип исследовал ящики стола, уж в один-то из них, в котором лежал пистолет, он заглянул точно. Потом он направился к сейфу и стал вытаскивать из него деньги. Но в этот момент миссис Таттл вернулась в холл. Она, конечно же, сразу увидела преступника, и тогда он выстрелил. В первый раз он промахнулся, а вторым выстрелом попал ей в лоб.

Я хотел ему возразить, но он поднял руку, как бы останавливая меня:

— Не спрашивайте, почему он не подбежал к ней и не выстрелил в упор. Такое поведение преступника совсем не означает, что она его знала; оно означает лишь, что она его хорошо разглядела и могла бы при случае опознать. Именно поэтому он решил ее убить и сделал это.

— Однако если он специально надел перчатки, то какой был смысл забирать с собой пистолет? Почему он не бросил его после совершения убийства? Ведь он же был в перчатках!

— Скорее всего из-за того, что он испугался, запаниковал. Ведь выстрел в замкнутом пространстве, в доме, грохочет так, что не приведи господь! Возможно, он сообразил, что поднял на ноги всех соседей в округе и что кто-нибудь из дежурных полицейских уже мчится к месту происшествия. По-видимому, решил сохранить оружие до тех пор, пока не сумеет удалиться на приличное расстояние, или на тот случай, если ему вдруг придется применить его еще раз, уходя от преследования. По моему мнению, если он, конечно, не круглый идиот, он должен постараться избавиться от оружия, как только окажется в безопасности.

Мой стакан снова был пуст, но в стакане Смита — а пил он очень медленно, маленькими глотками, — еще было достаточно виски, пальца на два. Я приготовил себе новый стакан и стал раздумывать над всем сказанным Смитом.

— Похоже, действительно есть уверенность, что пистолет, из которого была убита бабушка, принадлежал ей. Но ведь чтобы быть абсолютно уверенным в этом, мало совпадения калибра и исчезновения пистолета.

— Но мы действительно абсолютно уверены в этом. Мы смогли в этом убедиться, сравнив этот случай с другой пулей, выпущенной из этого же пистолета. Выпущенной давно, десять лет назад, но это не имеет значения. Скорее всего, с тех пор из этого пистолета ни разу больше не стреляли, и бороздки ствола совершенно не изменились.

Я отпил виски и только потом спросил:

— Как это вам удалось найти пулю, которая была выпущена десять лет назад?

— Она торчала в стене, за зеркалом, — улыбаясь, ответил Смит. — А выстрел сделал твой братец, случайно, конечно. Однажды, вскоре после покупки этого пистолета, — миссис Таттл хотелось иметь оружие в своем рабочем столе, — Арчи решил подержать его в руках, а он возьми да и выстрели. Как он сам мне сказал, у пистолета был очень чувствительный спуск. Достаточно было легкого прикосновения, чтобы он сработал. Пуля в тот раз попала в стену. Миссис Таттл задала ему тогда хорошую взбучку, отказалась тратить деньги на заделку дыры в штукатурке и ограничилась тем, что повесила на это место большое зеркало. Мы вытащили из стены эту старую пулю и сравнили с теми, которые были выпущены в ночь на понедельник. Совпадение было абсолютным. Поэтому нам не надо гадать, какое оружие использовал преступник.

Арчи ничего не говорил мне об этом, но, что правда, то правда, ведь и я его не расспрашивал о таких подробностях.

— Вот такие дела… Вы что же, считаете, что я допустил какую-то ошибку в своей реконструкции картины преступления?

— Нет, конечно, нет. Но я все равно не верю в воров и преступников.

— Вы просто сумасшедший, Род. Наверняка насмотрелись всяких полицейских фильмов в кино и по телевизору или еще что-нибудь в таком роде. А в настоящей жизни, поверьте: чем проще объяснение, тем оно вернее. Большинство убийств совершается профессиональными преступниками, а не случайными, так сказать, «любителями», которые, как правило, оставляют целый ряд ложных следов. Или… подождите, подождите, вы знаете об этом деле что-то такое, что неизвестно мне? Вы что-то вспомнили, да?

— Нет, к сожалению, я не знаю об этом деле ничего, кроме того, что вы мне сейчас рассказали.

Правда, меня мучило еще одно: лицо Робин прошлым вечером, когда мы возвращались из ресторана, но я не хотел припутывать ее сюда. Что же касается остального, то и до вечера с Робин я не верил, что речь идет о простом нападении со случайным смертельным исходом.

— Но вы на чем-то строите свое неверие?

— Только на интуиции, на предчувствии, не более того. И еще, в этом случае может быть что-то такое, что выходит за рамки ваших предположений, может быть, что-то, о чем я знаю и помню в своем подсознании и о чем мое сознание забыло из-за амнезии.

— Если это так, то почему вы не хотите проконсультироваться у психиатра, как вам советовал сделать Арчи?

— Не знаю, Уолтер. Я только знаю, что я не хочу, что я не могу. И совсем не потому, что боюсь оказаться настоящим убийцей. Я думаю, если бы я знал, что способен в припадке помешательства совершить убийство, я бы сдался в руки властям. Но я не знаю, что со мной творится. Можете назвать это патологическим страхом перед специфическим лечением в психиатрической клинике или как вам будет угодно. А может быть — кто знает? — это всего-навсего чистой воды упрямство, и только?

— Ну ладно, это ваше личное дело — хотите вы лечить свою амнезию или нет. Никто не может вас заставить делать это, пока не начнут появляться опасные признаки помешательства. Однако вернемся к обсуждению преступления. Мне тяжело видеть, Род, как вы терзаете себя, не имея никаких оснований, уверяю вас. Вы никогда не сделали бы этого. Поверьте, мы старались не упустить ни одной, даже самой ничтожной возможности, рассматривали каждую, как правило, со всех сторон… Все счета и ценные бумаги миссис Таттл находятся в отличнейшем порядке, их уже проверили опытные эксперты. Единственный человек, который мог бы, используя свое положение и близость к документам миссис Таттл, присвоить себе ее состояние — это мистер Хенниг, но он этого не сделал. У него во много раз больше денег, чем у нее. Если откровенно, друзей у нее было немного, как нам удалось выяснить, но не было и серьезных врагов. Надо сказать, что как делец, коммерсант, она была очень хитра и прижимиста, если речь заходила о возможности заработать, поэтому очень многие ее недолюбливали, но не до такой же степени, чтобы пойти на убийство… Итак, после рассмотрения всего перечисленного что же у нас остается? Вы и Арчи — единственные родственники, которым в случае ее смерти должно достаться все ее состояние, то есть вы с ним — те люди, которые обогащаются в результате ее смерти. Арчи находился в Чикаго… и не сомневайтесь, мы этот факт изучили очень скрупулезно. Ну… давайте допустим… что ваш брат нанял убийцу, чтобы расправиться с ней, представив все как нападение случайного вора, тем более что он сам в это время находится в другом городе.

— Мне и в голову не могло прийти такое! Арчи не сделал бы ничего подобного. Он не убийца, нет!

— Есть и другие аргументы, лучше ваших слов подтверждающие, что он этого не сделал бы. С одной стороны, отдать себя в руки наемного убийцы, который сможет шантажировать его до конца жизни, требуя и требуя новых денег. Не принимая во внимание моральные качества Арчера, ясно, что он достаточно опытен в жизни, чтобы не попасться в сети подобного рода. С другой стороны, у него не было и острой необходимости в деньгах, да к тому же он знал, что скоро получит наследство. Скажите, он или кто-нибудь другой говорили вам о болезни миссис Таттл?

— Нет, никто не говорил. Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что ей оставалось жить совсем немного. У нее было очень больное сердце, и состояние ухудшалось с каждым днем. Мистер Эгглстоун, ваш семейный доктор, сказал мне, что она могла умереть в любой момент от тромбоза коронарных сосудов… хотя могла и пожить еще год или два, но не более того. Зная, что его в скором времени ожидает наследство, Арчи ни за что не рискнул бы сунуть шею в петлю, связав себя с убийцей. И вы тоже, по тем же соображениям. Вряд ли вам могла втемяшиться в голову мысль убить бабушку из-за денег, ведь вы тоже знали о ее болезни. Вполне возможно, именно потому вам никто не напомнил об этом. Выходит, что не деньги были определяющим фактором для совершения убийства, независимо от того, какую версию мы с вами захотим принять.

— Я никогда не думал, что я…

— Подождите немного, давайте сначала закончим с Арчи. Здесь у нас есть еще одна версия, а именно: Арчи мог иметь причину для того, чтобы убить ее или нанять убийцу, но в том случае, если бы по каким-то причинам она была настроена против него, да так, чтобы у него зародилось подозрение, что из-за их отношений бабушка могла лишить его наследства. Будем говорить открытым текстом: Арчи обожает деньги, хотя всячески избегает любой работы. Не в его правилах работать, чтобы зарабатывать. К его великому счастью, — и нам это тоже известно — ни в какую немилость он не впадал и продолжал оставаться милым чадом в глазах бабушки. Миссис Трент заходила днем в офис Хеннига с какими-то небольшими поручениями от миссис Таттл — это было в тот день, когда в ночь на понедельник было совершено преступление, — и они разговорились. Хенниг мне сообщил, что она ему сказала — он никак не мог вспомнить, по какому поводу, — что миссис Таттл решила увеличить месячное содержание Арчи. Возможно, причиной послужил рост цен, но в любом случае это доказывает, что Арчи продолжал пользоваться ее покровительством; будь иначе, она бы не дала ему ни гроша, поднялись цены или нет. К тому же она очень верила в него как в писателя. Один господь бог знает почему!

— Возможно, она читала его пьесы и они ей понравились.

— Может быть, может быть… Но, так или иначе, Арчи был ее единственной слабостью… Итак, мы можем его исключить. Так же как и всех других, включая вас… Теперь вернемся к вопросу о преступниках; и правильно сделаем, что вернемся к ним. Возможно, мы как-то упустили из виду, что воры, жулики, преступники действительно существуют. И иногда, когда их застают на месте преступления, они на самом деле убивают людей. Приходите ко мне как-нибудь в отдел, и я покажу наш стенд, где отмечены все случаи, иногда просто невероятные, происшедшие в этом городе в последние годы.

— Как вы сказали, Арчи исключается. И это очень хорошо, хотя, по правде говоря, мне никогда не пришла бы в голову мысль подозревать его. А сейчас я хочу, чтобы вы посмотрели, можно ли исключить и меня, так сказать, поставить вне подозрений. Одну минутку, Уолтер!.. Я могу допустить, что у меня не было ни одной сколько-нибудь убедительной или просто подходящей причины для убийства, но, исходя из того, что мне удалось узнать о себе, я могу допустить, что вообще не смог бы убить даже в том случае, если бы такая подходящая или убедительная причина существовала. Но я был пьян! И вполне можно допустить, что я вдруг потерял рассудок. Тот факт, что я, увидев труп, впал в состояние шока и амнезии, доказывает, что мое психическое состояние оказалось далеко не таким устойчивым и крепким, как хотелось бы. Во всяком случае, давайте оставим в стороне кажущееся отсутствие причины и будем придерживаться только фактов. Вам удалось разузнать, где я находился и что делал до того, как вы меня повстречали в центре города около половины двенадцатого?

— Нет, не удалось. Признаюсь, меня мало интересует, где вы были и чем занимались, потому что я вас видел и разговаривал с вами, и я убежден, что миссис Таттл умерла, примерно в то самое время, когда я вас встретил.

— Это как раз то, о чем я хотел вас спросить. Я никогда не изучал судебную медицину — по крайней мере предполагаю, что не изучал, — но у меня сложилось мнение, что никто из врачей не может с абсолютной точностью утверждать, сколько времени прошло с момента наступления смерти. Я думаю, разница в ту или другую сторону может определяться по меньшей мере получасом. Не могло ли случиться так, что моя бабушка умерла в одиннадцать или, скажем, в двенадцать часов, а не в половине двенадцатого, как определил врач-эксперт? В любом из этих случаев у меня была возможность убить ее.

Смит терпеливо вздохнул.

— Да, конечно, врач мог ошибиться на полчаса, но совершенно невероятно предполагать, что такое могло случиться, так как он делал вскрытие вскоре после убийства и сразу же вынес определение: смерть наступила час тому назад. При всем этом я еще, пожалуй, мог бы допустить предположение, подобное вашему, если бы не ряд фактов, исключающих такую возможность. Хендерсон услышал один выстрел — что не так уж и странно, как может показаться, раз выстрелов было два. Во время одного из выстрелов могла проезжать мимо какая-нибудь машина, и шум заглушил звук выстрела. Или, что более вероятно, он услыхал оба выстрела, но первый не осознал как выстрел. Такие вещи случаются нередко, и нам они хорошо известны. Из всего рассмотренного нами сейчас наиболее важным и заслуживающим внимания является точное соблюдение правил миссис Таттл, я бы даже сказал, незыблемый ритуал. По ней всегда можно было сверять часы, она всегда отправлялась на кухню за стаканом горячего молока в одиннадцать тридцать… И когда на этот раз она вернулась в холл, ее настигла смерть. Кстати, вскрытие показало, что за минуту до смерти она успела сделать один глоток. Возможно, она сделала его еще на кухне. Нельзя не упомянуть здесь еще об одной детали. Я не могу объяснить, как могло случиться, что этот факт не был замечен журналистами и потом, в своих заметках, они ни разу о нем не упомянули. Это ручные часики миссис Таттл. Когда она упала, стрелки остановились на одиннадцати часах и тридцати трех минутах.

Он допил виски и поставил стакан на столик.

— Я знаю, что вы сейчас хотите мне сказать: дескать, стрелки часов могут быть установлены не всегда с должной точностью. И то правда. Ведь дамские ручные часы очень редко показывают точное время. Все правильно. Однако, черт возьми, нельзя же рассматривать каждый из этих фактов изолированно, в отрыве от других, их надо рассматривать в совокупности. Миссис Таттл умерла сразу же или, может быть, буквально через несколько минут после того, как пробило одиннадцать тридцать ночи, и если бы ее убийцей оказались вы, то я бы стал вашим соучастником, так как дал вам полное алиби. Я абсолютно уверен во времени, когда я вас встретил в центре, как я абсолютно уверен и в том, что вы смогли появиться в доме своей бабушки после нашей встречи только в тот момент, когда вы там появились или чуть-чуть раньше, возможно, всего на несколько минут… Черт подери! Из-за того, что вы совершенно не помните, что там произошло на самом деле, нет абсолютно никакой необходимости искать всякие мыслимые и немыслимые доказательства, чтобы оправдать ваши совершенно абсурдные бредни, которые вы себе вбили в голову! Ну не убивали вы ее, не убивали; вы просто не могли ее убить!

— Ну, хорошо. Забудем об этом. Спасибо. Еще немного виски?

— С удовольствием… только совсем чуть-чуть. Через два с половиной часа мне заступать на дежурство, пожалуй, еще немного можно выпить… А то я что-то не почувствовал никакого действия после первого стакана. Думаю, могу себе позволить пропустить еще один…

Я быстренько приготовил еще два стакана. Без всякого сомнения, я уже здорово начал чувствовать действие выпитого… А, может, это и к лучшему? Ведь в такие минуты я переставал думать о Робин, о том, где она находится и что делает…

Мне показалось, что я совсем было начал засыпать, когда Уолтер Смит собрался уходить.

Итак, я не убивал бабушку. Возможно, Уолтер задел больное место, упомянув, что я всеми силами пытался убедить себя в наихудшем именно потому, что я абсолютно не помнил случившегося. И тот факт, что у меня по совершенно понятной причине проявилась амнезия, еще не означал, что я был психопатом.

Тем не менее меня тревожило еще что-то… Вполне возможно, это что-то я знал до того, как впал в амнезию, и мое подсознание по какой-то причине никак не желало, чтобы я это знал, и именно поэтому я так болезненно сопротивлялся психоанализу вообще, а гипнозу в особенности.

Я знал что-то, чего не хотел знать. Амнезия защищала меня от меня самого. Если бы только я сумел с ней справиться, победить ее, если бы я только вспомнил…

Со стаканом в руке я подошел к окну и посмотрел на ярко освещенную улицу.

— Что вас так угнетает, Род? — спросил Уолтер, стоя за моей спиной.

— Если бы мне кто-то это сказал, помог бы мне узнать.

— Послушайте, Род, если это может как-то вам помочь, успокоить… я хочу как можно скорее поймать этого убийцу и отправить его на электрический стул.

— Я очень хочу верить, что вы его поймаете, ведь иначе он снова будет убивать. Но я не желаю ему электрического стула. Я был бы вполне доволен, если бы его приговорили к тюремному заключению.

— Но почему, Род? Ради бога, скажите почему? Ведь не хотите же вы сказать, что вы противник смертной казни?

— Да, это так. Я против любой насильственной смерти, а также и против того, что существует необходимость причинять непомерные страдания.

— Я совсем было упустил из виду эту вашу особенность, Род, — сказал он, широко улыбаясь. — Вы из тех людей, которые ни за что не хотят ни причинять страдания животным, ни убивать их. Вы все еще стоите на том же? Когда-то давно я хотел задать вам один вопрос, но почему-то так и не задал его, а вот сейчас, мне кажется, весьма подходящий момент: скажите, почему вы не вегетарианец, если вам так претит убивать животных? Или вы вегетарианец?

— Нет, я не вегетарианец. Я принимаю тот факт, что мы все плотоядные и можем забивать животных, чтобы кормиться. Но я категорически не принимаю тот факт, что нам должно нравиться убивать. Допускаю, что мы вынуждены убивать другие существа с тем, чтобы выжить. И даже если бы мы все поголовно были вегетарианцами, мы все равно должны были бы их убивать, хотя бы для сокращения и сдерживания роста популяций, не говоря уж о насекомых. Если бы мы их не убивали, то они могли бы выжить нас из домов и даже вытеснить с планеты. — Смит ходил следом за мной из угла в угол по комнате со стаканом в руке. — В охоте, да и в рыбной ловле меня особенно возмущает то, что люди получают удовольствие от убийства и даже сумели превратить это в спорт. Если человек охотится или ловит рыбу, чтобы прокормить себя и свою семью, то есть чтобы выжить, — это совершенно нормально. Все мы охотились когда-то давно, когда жили в пещерах и на деревьях. В те времена человек испытывал удовлетворение от того, что он убивает, поскольку, добывая пищу, он спасал себя от голодной смерти. Не надо сбрасывать со счетов еще и тот факт, что он был тогда дикарем. Но не пытайтесь, пожалуйста, убедить меня, что современный человек охотится, чтобы прокормиться. Это чистая ложь, по крайней мере по отношению к таким людям, как мы с вами. Охотник иногда ловит зверей, птиц и прочую живность тысячами, стараясь компенсировать этим время, не говоря уже об экипировке, на которую нередко тратятся колоссальные деньги. И охотится он не потому, что человеческий род, к сожалению, еще не избавился от «опьянения» дикаря — «опьянения» кровью…

— Но, черт возьми, Род, в охоте тоже есть определенный смысл. Вы сами признаете, что размножение животных следует регулировать, чтобы сохраниться нам, людям, как виду, чтобы выжить. Если бы мы не делали этого в отношении, скажем, оленей, они давно бы уничтожили все леса из-за нехватки пастбищ и все равно погибли бы от голода. Поэтому совершенно необходимо каждый год отстреливать определенное количество животных.

— Нет никаких сомнений, что этим обязательно надо заниматься, но отнюдь не ради удовольствия. С этими задачами могли бы справиться — и, уверяю вас, значительно эффективнее и проще — профессиональные охотники, приглашаемые специально для этой цели государством. Они, как правило, великолепные стрелки и могут убивать животных, не причиняя им боли, одним метким выстрелом. Считаю возможным даже применение какого-нибудь безболезненного яда. С моей точки зрения, убивать даже тогда, когда в этом есть необходимость, о которой мы только что говорили, — это весьма неприятный долг!.. Как, скажем, убирать мусор. Ведь кто-то же должен этим заниматься, и, как правило, такая работа выполняется людьми, которые подобным образом зарабатывают на жизнь, а совсем не ради удовольствия. Представьте себе, если бы вдруг удалось найти человека, который во время отпуска занимался бы сбором мусора ради удовольствия: его бы все сочли ненормальным и были бы правы. Однако никто не считает ненормальным — ни в малейшей степени — человека, который проводит свой отпуск, убивая животных… и очень часто даже не убивает их, а калечит, жестоко ранит их, заставляя страдать и умирать в муках! И все это ради удовольствия!.. И ничего больше…

Уолтер поставил пустой стакан и поднялся с кресла.

— Мне пора. Пройдусь немного пешком. Подышу воздухом. Заодно найду где-нибудь местечко, поужинаю и отправлюсь на дежурство. А вы не хотели бы со мной поужинать или просто немного перекусить?

— Нет, спасибо, не хочется. Правда, я после обеда еще ничего не ел, но, честно, что-то не хочется…

— Ну что же, тогда до свидания. Если появится что-нибудь новое, я вас сразу же поставлю в известность… может быть, мы его все-таки поймаем… Хотя надо помнить, что у вас очень мягкое сердце, и вы не хотите видеть убийцу «поджаренным» на электрическом стуле.

Он подошел к двери, обернулся ко мне и сказал:

— Спасибо за угощение и за нравоучение… Я даже не знаю, как и сказать вам после нашего разговора… Через пару недель я ухожу в отпуск, и у меня давно запланировано съездить поохотиться. Я, конечно, все равно поеду на охоту, но, пожалуй, на этот раз получу от нее куда меньше удовольствия, чем в прошлом году. Прощайте.

— Прощайте и спасибо, что зашли ко мне.

Он ушел, а я налил себе еще виски, расположился в кресле и попытался читать, так как мне очень не хотелось ни о чем думать. Но шрифт оказался очень мелким, читать было трудно и вскоре, дойдя до конца страницы, я отказался от этой затеи, поскольку понял, что все равно ничего не запомнил из прочитанного. Я пересек комнату, собираясь в ванную… и тут заметил, что ступаю очень неуверенно. Не то чтобы я сильно качался и еле стоял на ногах, но сохранять равновесие мне было трудно. Наверняка — пришла в голову мысль — я был примерно так же пьян неделю назад, когда появился в доме бабушки. И если бы мне сейчас сделали анализ мочи, то наверняка процент алкоголя оказался бы приблизительно таким же, как и в ту ночь, в полицейском участке. Однако в моем доме не было соответствующего оборудования.

Да к тому же, надо сказать, мне была абсолютно безразлична степень моего опьянения.

Глава 8

Я проснулся с головной болью — правда, довольно терпимой, но во рту страшно пересохло. Чувствовал я себя каким-то заторможенным, голова гудела и была словно набита ватой. Я принял душ, оделся и вышел позавтракать, а главное, конечно, мне хотелось как можно скорее выпить чашку, нет, даже несколько чашек подряд горячего, очень горячего кофе. И надо сказать, что кофе меня очень взбодрил, «вата» в голове почти исчезла.

Было одиннадцать часов, когда я вернулся домой. Комната к этому времени прогрелась настолько, что дышать становилось трудно. Через два часа она превратится в настоящую печку, а мне все-таки надо было заняться изучением материалов, которые я взял из офиса Карвера. И если я действительно хочу по-настоящему подготовиться к работе в четверг, я должен был проработать их сегодня и завтра. На вечер я ничего не мог оставить, так как собирался провести его с Венги.

Я подумал, что, пожалуй, пляж пойдет мне на пользу. Однако не песчаный, где обычно полным-полно народу, и уж совсем не тот, где я накануне видел Робин с подругой. Мне было нужно тихое спокойное место, где растут тенистые деревья и морской ветерок хорошенько продувает пляж.

Я захватил одну из папок, положил ее в машину и тронулся в путь. Перед тем как выехать из города, я остановился купить сандвичи и пару термосов: один попросил наполнить холодной водой со льдом, а другой — горячим кофе. Выехав на шоссе вдоль берега реки, я вскоре нашел то, что искал. Время здесь я провел с пользой: разобрался с материалами из папки, немного подремал и снова углубился в рекламу.

Когда тени деревьев, отраженные в воде, заметно удлинились, я решил вернуться домой. Дома я снова залез под душ и оделся для предстоящего вечера. Последствия вчерашнего возлияния исчезли окончательно, и я чувствовал себя в полной форме.

Дом, который мне указала Венги, был очень похож на тот, где жили мы с Робин — и где она еще продолжала жить сейчас, — но находился на другом конце города.

Я нажал на кнопку звонка, и входная дверь внизу открылась с легким звоном. Квартира Венги находилась на первом этаже, и, когда я нашел ее, дверь оказалась чуть приоткрытой. Я остановился. Из глубины послышался голос Венги:

— Род? Это ты?

— Да.

— Я не совсем готова, мне нужно еще несколько минут.

Зная, что эти несколько минут у женщин могут растягиваться до получаса, а то и больше, я удобно устроился на софе и взял первый попавшийся журнал. Но читать я не стал, а внимательно оглядел холл, в котором находился. Интерьер был довольно приятным и удобным, хотя и не совсем в моем вкусе. На стенах висело несколько картин. Но и только… Не было ни одной книжной полки, ни шкафа с книгами, не считая небольшого столика, на котором лежала стопка журналов.

Интересно, бывал ли я здесь раньше? Скорее всего, бывал; Венги сказала, что я ее оставил… хотя я не очень понял смысл этого слова и что она хотела этим сказать. Может быть, я оставил ее в каком-нибудь месте? В баре, скажем, или на какой-нибудь вечеринке? Тем не менее я никак не мог допустить, что был так невежлив, что мог оставить ее, скажем, в каком-нибудь месте, куда сам ее привел, и неважно, каковы были причины, заставившие меня это сделать.

Да, безусловно, я здесь бывал. А сколько раз? Не здесь ли я находился неделю тому назад, в ночь, когда произошло убийство?

Каковы были наши отношения? Очень хотелось бы получить ответ прежде всего на эти вопросы до того, как она начнет рассказывать о моих коллегах по агентству.

— Род, налей себе выпить, чтобы не было скучно меня ждать, — подсказал мне голос Венги. — Еще несколько минут, и я готова.

— Спасибо, я подожду.

Я уже раньше заметил бутылку виски, кувшин с водой и кубиками льда и стаканы, которые она предусмотрительно поставила на маленький столик.

Но я решил ничего не трогать. Ведь наверняка мне сегодня вечером предстояло выпить вместе с Венги, и чем позже я начну, тем лучше.

Я сделал попытку прочитать что-нибудь в журнале, но снова раздался голос Венги:

— Я буду готова буквально через секунду, Родди. Тебя не очень затруднит приготовить мне что-нибудь выпить?

Родди! Могло ли мне нравиться, что меня так называют? Сомневаюсь.

— Хорошо, я приготовлю.

Я смешал два стакана виски с водой и льдом. Через минуту Венги вышла ко мне. Я поднялся.

Она выглядела как миллион долларов в красивой упаковке.

— Тебе нравится? — Она несколько раз повернулась на каблучках, из чего я сделал вывод, что она демонстрирует свое новое платье; оно было красиво, но я не очень-то смыслю в женской одежде, чтобы его описать.

— Очень красивое платье!

— Я купила его только сегодня. Во время обеденного перерыва. И кстати, Родди, для тебя.

— Очень красивое! — повторил я.

Про себя я постарался оправдать ее за то, что она купила это платье, «кстати, для меня». Вполне вероятно, что я не помнил ни одного из ее платьев, кроме того, в котором видел ее накануне, когда был в агентстве у Карвера. Для меня любое сошло бы за новое. Женщины тратили бы на свои наряды куда меньше денег, если бы их друзья впадали в амнезию почаще.

Она подошла ко мне очень близко: может быть, ждет, что я ее поцелую? — спросил я сам себя. Мне вдруг захотелось привлечь ее к себе и обнять, но я только протянул ей стакан. Пожалуй, так будет лучше, подумал я. Она села на софу, держа стакан в руке. Сел и я. Она сразу же придвинулась ко мне, да так близко, что касалась меня. Она сидела слева, так что я протянул руку и обнял ее за талию. Иначе было бы очень неудобно, слишком уж близко мы сидели.

Она придвинулась ко мне еще ближе. Судя по всему, нам ничего не надо было начинать сначала.

Мы отпили по глотку виски, и она поставила свой стакан на столик. Я продолжалдержать свой в руке, чтобы не гадать вот так, с ходу, следует ли мне освободить правую руку для другого дела, чем просто держать стакан.

— Венги, мы хорошо знали друг друга?

— О-о! Очень хорошо!

— Достаточно хорошо, чтобы я мог спросить тебя: как?

Прошло немало секунд, а она все медлила с ответом; тогда я продолжил:

— Послушай меня внимательно, ты же знаешь, что я ничего не помню, абсолютно ничего из того, что было со мной до полуночи в прошлый понедельник. Однако одно дело — знать это теоретически и совсем другое — понимать, что я при этом испытываю… Поэтому я хотел бы попросить, чтобы ты представляла, в каком положении я сейчас нахожусь и почему мне так необходимо знать о некоторых вещах, о которых я тебя сейчас спросил. Ведь я не помню ничего, что было между нами, будь то что-то очень серьезное или так, легкое недоразумение. Но ты никак не хочешь понять, что такой же полный провал может быть и в любых эмоциях, которые ты, по всей вероятности, вызывала во мне, понимаешь? Как я могу знать, как мне вести себя с тобой, если я не знаю, на какой ноте, если можно так сказать, мы остановились?

— Я понимаю, Род. Я не совсем понимала некоторые вещи. Однако давай не будем думать об этом, беспокоиться. Зачем нам это? Я хочу сказать, если ты ничего не чувствуешь ко мне в эмоциональном плане, то почему бы нам не начать все сначала? Почему бы нам вообще не забыть то, что случилось… что случилось что-то?

Нет, я совсем не так хотел повернуть разговор, но, пожалуй, сегодня, в этот вечер, лучше примириться с тем, что происходит, и, так сказать, покориться судьбе.

— Хорошо, — согласился я. — Вполне возможно, что ты права.

Я убрал руку с ее талии и немного отодвинулся. Отпил немного виски и почувствовал, что она наблюдает за мной.

— Ты на меня не обиделся, Родди? За то, что хочу, чтобы было именно так… ну скажи.

— Конечно, нет, — ответил я, улыбнувшись. — Я даже подумал, не слишком ли смело я вел себя после такого короткого знакомства, тем более для того, кто начал с нуля. Сущая правда, мисс Вейн, ведь я с вами знаком не более получаса: десять минут мы видели друг друга в кабинете мистера Карвера и несколько минут — вот здесь, сейчас.

Она надулась. Сидела обиженная, притихшая, и это было так очевидно, что не могло не вызвать у меня улыбку. Она так смешно выпятила нижнюю губу, что мне стоило больших усилий удержаться от желания укусить за нее. Но тогда я уж точно испортил бы представление… и никак не походил бы на человека, желающего начать все сначала.

— Да, да, конечно, мистер Бриттен, — поддакнула она. — А может быть, мне стоит все же называть вас просто Род? Можно? А я разрешаю вам называть меня Венги и говорить мне «ты».

— Отлично, Венги! С этого момента ты можешь называть меня просто Родом. Но… прошу прощения, Венги, мне почему-то не нравится, когда ты называешь меня Родди. Ты называла меня так раньше? Ты так привыкла?

— Да, так я тебя называла, правда, не часто, а только тогда, когда хотела тебе немножко досадить, так как знала, что не любишь, когда тебя так называют.

— Ты знаешь, Венги, мне кажется, что по своей сути я остался таким же, каким был раньше, что с амнезией, что без нее. Скорее всего, мне нравятся те же вещи, что и раньше, а если уж мне что-то не нравилось, то вряд ли может нравиться сейчас, — я посмотрел на нее и спросил в открытую: — Это хорошо или плохо?

— Не забывай, пожалуйста, о чем мы условились только что. Зачем же снова задавать эти вопросы?

— Ты совершенно права, Венги. Ты, наверное, голодна. Хочешь пойти куда-нибудь поужинать?

— Я поеду туда, куда ты захочешь. Я действительно хочу есть, потому что не обедала сегодня, а в обеденный перерыв бегала покупать это платье.

Мы сделали еще по паре глотков и вышли из дома.

В машине я все же не мог удержаться и слегка приобнял ее за талию. Да, обнимать ее было очень приятно. Было очень приятно находиться рядом с красивой девушкой, которая тебя не боялась и не держала на определенной дистанции и с которой не надо обдумывать каждое слово, прежде чем его произнести, постоянно боясь сказать что-нибудь не то. Так какого же мне рожна еще надо? Я должен, наконец, понять своей дурацкой башкой, что Робин надо забыть. Что было, то было, ведь мы развелись и она не хотела больше иметь со мной дела.

Однако, обнимая Венги, ощущая рукой нежную и теплую кожу ее обнаженной руки, я думал о другой — конечно, о Робин, я вновь видел ее на пляже, в ярко-желтом бикини, лежащей на ярко-красном полотенце.

— О чем ты думаешь, Род?

С моей стороны было бы очень глупо рассказывать ей, о чем я думаю в эту минуту.

— Я думаю о том, что твой рассказ о людях, с кем мне предстоит работать, и о самом офисе займет, пожалуй, часа два как минимум. Не начать ли нам прямо сейчас, а? Итак, пока я успел познакомиться со следующими сотрудниками агентства: девушкой-секретаршей в приемной, если я правильно запомнил, ее зовут Мэй Корбетт, так она сама мне представилась, самим Карвером, Джонси и с тобой. О себе ты можешь пока ничего не рассказывать, ведь мы все начинаем заново… Значит, сначала о других.

Она начала с Карвера и рассказывала о нем всю дорогу, пока мы добирались до центра. Гэри Карвер, как я себе уже это представлял, был весьма уважаемый человек. Очень симпатичный, всегда улыбающийся, но большой любитель выпить. Пил он постоянно, но знал норму и никогда не напивался до бесчувствия. Он был превосходный публицист, всегда в курсе всех новостей, большой знаток всего и вся. Пьяный или трезвый — а трезвым он бывал только в первый час по прибытии на работу, — он прекрасно знал свое дело, и ему было достаточно только взглянуть на текст или оформление материала, чтобы сразу же заметить любые шероховатости, а если он делал замечания, то всегда очень правильные и точные. Он превосходно умел продавать свою продукцию, ладить с многочисленными клиентами, исключение составляли лишь абсолютные трезвенники и те, которым не нравилось, что он постоянно прикладывается к рюмке. Однако Карвер вел себя достаточно умно и не встречался с ними сам, а выделил для связей с такими клиентами другого человека и таким образом все равно поддерживал нужные контакты, не теряя клиентуру.

— А как складываются его отношения с подчиненными?

— Вполне прилично. Человек он щедрый, с ним легко работать и общаться. Он никогда никого не ругает, если для этого, конечно, нет веских оснований; он весьма доступен и позволяет нам говорить все, что мы считаем нужным сказать.

— А как насчет того, чтобы приударить? Бывает?

— Ты имеешь в виду девушек, которые работают в его агентстве? Бывает, конечно, но вполне в разумных пределах. Он несколько раз делал попытки пригласить меня куда-нибудь, но он женат, а я с женатыми мужчинами не встречаюсь. Я постаралась внушить ему эту мысль, не задев его чувств и не обидев, и… мы остались в хороших дружеских отношениях.

Выходит, что она с женатыми мужчинами не встречается. Что-то здесь не сходится. Ведь до прошлого вторника я был еще женат, а мы, судя по всему, встречались по крайней мере один раз — судя по ее поведению дома. Хотя, как знать, ведь я разводился, и, конечно, при таких обстоятельствах она могла рассматривать меня как женатого лишь формально? Да и сам я думал точно так же. Да, я думал именно так!

Я остановил машину у небольшого французского ресторанчика, очень спокойного, без громоподобной музыки. Я открыл его для себя — вернее сказать, вторично открыл — несколько дней назад. Я решил, что с моими коллегами по работе надо «покончить» разом и больше к этому не возвращаться, поэтому, пока мы пили коктейль и ужинали, я продолжал говорить и расспрашивать Венги об агентстве. Когда люди у меня в голове начали двоиться и умножаться, я начал делать в блокноте небольшие пометки. Очень трудно удержать в памяти имена, особенности и мелкие детали описания сразу двадцати с лишним человек, а это было совершенно необходимо, так как, по словам Венги — что совпадало со сказанным мне самим Карвером, — со всеми я поддерживал хорошие отношения, хотя и не имел среди них близкого друга.

После ужина нам подали десерт, потом кофе и бренди… А разговор наш все продолжался и продолжался. И здесь я решил: все, хватит! Пора с этим заканчивать. Для начала я уже достаточно осведомлен о своих сослуживцах у Карвера и о том, чем каждый из них занимается.

Часы показывали только около девяти вечера, и я спросил Венги, как бы ей хотелось провести остаток вечера.

— Поехали ко мне, Род. Мне больше нравится беседовать у себя дома, чем в каком-то другом месте. А как ты думаешь?

— Я нахожу твое предложение превосходным.

По дороге к дому Венги я решился еще раз задать ей вопрос:

— Венги, тот вечер… в понедельник я провел с тобой?

— Род, мы же договорились не вспоминать об этом.

Я немного сбавил скорость и повторил еще раз:

— Венги, что касается наших личных отношений, которые могли быть между нами, то я готов все начать сначала и забыть о том, что произошло между нами, — тем более что я действительно все забыл! — если ты хочешь, чтобы все было именно так. Но что касается того вечера в понедельник — это совсем другое дело. В эту ночь совершилось преступление, и сейчас я делаю все возможное, чтобы восстановить, где я был в тот момент. Если мы были вместе, то скажи мне по крайней мере, в какое время.

— Да, ты был со мной, но совсем немного. Ты приехал за мной около семи вечера, как и сегодня. Мы отправились поужинать, а потом вернулись ко мне домой. Ты ушел от меня около десяти часов.

— Спасибо. Ты не ошиблась во времени? Я хочу сказать, ты уверена, что я вышел от тебя именно в это время?

— Конечно, уверена. Может быть, минутой раньше или позже. Более точно я сказать не могу. А почему это так важно для тебя?

— Потому что я скрупулезно пытаюсь восстановить все, что произошло. И в особенности почему, по какой причине я отправился в дом моей бабушки. Ты случайно не знаешь, а?

— Нет, не знаю. Я не знаю ни куда ты отправился, ни что собирался делать, когда ушел от меня в десять. А теперь ты наконец можешь поменять тему разговора?

Тон, которым это было сказано, подсказал мне, что я должен подчиниться.

Я припарковал «линкольн», и мы поднялись в квартиру. Я приготовил виски, воду, положил лед.

Я поднял свой стакан, коснулся края ее стакана — раздался легкий звон — и произнес короткий тост:

— За нас, Венги. За новое начало!

В этот вечер я был готов забыть обо всем: и о преступлении, и об амнезии, и о Робин. А почему бы, собственно говоря, мне не забыть о Робин? Мы с ней разведены, и она не хочет меня больше видеть. А Венги — именно тот вариант психотерапии, который доктор наверняка прописал бы мне, если бы находился рядом.

Венги была необыкновенно мила и привлекательна, то есть ее хотелось ласкать, ее хотелось целовать, с ней хотелось спать… возможно, это и произойдет…

Да, целовать ее было очень приятно, это уж точно. И я целовал ее, и она меня тоже; она пылко отвечала мне, ошибки тут быть не могло. И это было необыкновенно приятно и восхитительно. Так же приятно и восхитительно было ощущать нежную кожу ее бедер, упругую маленькую грудь… Мои руки все скользили и скользили по этой крепкой груди…

Да, с ней хотелось спать. О, мой бог, как хотелось с ней спать!

Ее губы нежно целовали мое ухо, потом я услышал, как они шепчут:

— Одну секундочку, Род. Мое платье… иначе ему конец.

Она выскользнула из моих объятий и исчезла в спальне. Я налил себе еще виски, разбавил водой и, бросив туда пару кубиков льда, выпил залпом. И я подумал… Черт меня подери, зачем я только подумал!

Она вернулась в каком-то воздушном шелковом облачке, под которым, надо полагать, не было ничего, кроме нее самой. Она снова села ко мне на колени.

Я обнял ее обеими руками, но руки мои уже лежали поверх кружев. Медленно-медленно я начал говорить, сам не узнавая своего голоса:

— Венги, я очень хочу тебя. Я тебя ужасно хочу. Но я должен быть с тобой откровенен, так как не знаю, что это значит для тебя и значит ли это вообще что-то. Черт меня подери, но я все еще влюблен… я хочу сказать, что я снова влюблен в Робин. Нет, моя любовь без взаимности, но это ничего не меняет. Поэтому, Венги, для тебя, если ты считаешь, что это чистая блажь, безделица, ерунда… а так как ты не хочешь рассказать, какими были наши с тобой отношения…

Она высвободилась из моих объятий и замерла, вся вытянувшись.

— Я считаю, Род, что тебе лучше сейчас уйти, — сказала она дрожащим голосом.

— Я очень сожалею, Венги… я страшно сожалею…

— Пожалуйста, убирайся поскорее…

Я не знал, что еще и сказать. В душе я продолжал разговор сам с собой. Ведь я говорил с ней откровенно, честно, правда, выложил не все, что следовало. Еще раз спросил себя: можно ли мужчине быть откровенным и честным с женщинами и при этом оставаться с ними в хороших отношениях? Что же все-таки произошло между мной и Робин? Может быть, я с ней тоже был слишком откровенен?

Нет, мне так не казалось. Было, было еще что-то!

Дверь за моей спиной закрылась. Она закрылась мягко, но очень решительно, значительно решительнее, чем если бы ее закрыли с силой.

Все: кажется, именно это я сказал про себя.

Глава 9

Я сел в машину и вдруг почувствовал себя совершенно опустошенным. Я долго так сидел, не заводя мотора, так как не знал, куда ехать: домой или куда-нибудь еще… А если принять последнее, то куда именно…

Часы показывали пять минут одиннадцатого. Приблизительно то же время, что и тогда, восемь дней назад. В ночь, когда произошло преступление.

Пожалуй, и обстоятельства весьма схожи с тогдашними. Нет, я не оставил ее, это уж точно, это она меня выгнала. Но ведь женщины иногда видят некоторые вещи иначе, чем мужчины? Иногда? Да, они действительно видят некоторые вещи иначе. И точка! В ее понимании я снова, опять ее оставил. И только потому, что честно сказал, что не люблю ее.

Однако, черт возьми! Я должен был это сказать, тем более что я не знал — пока не знал — всего, что между нами было. Если она думала, что влюблена в меня, считала, что ее любовь взаимна, и ждала, что я женюсь на ней, то было бы бесчестно воспользоваться такой ситуацией только потому, что мне вдруг сильно приспичило и я находил ее желанной.

Но вполне могло быть, что мое поведение показалось ей еще более ужасным. Я этого не знал… но в любом случае слишком поздно пытаться что-либо изменить. Мне хотелось вернуться к ней, попросить прощения и соврать что-нибудь благопристойное, но было слишком поздно. К тому же шестое чувство подсказывало мне, что поступи я так, то оказался бы законченным идиотом, ведь если события развивались нормально, своим путем, то она восприняла бы мои атаки как очередное развлечение, может быть, чуть-чуть более того. Но ведь надо же быть таким идиотом, чтобы сказать девушке, что я ее не люблю — разве недостаточно просто не утверждать обратного? — и, что еще хуже, признаться, что люблю другую женщину! Если у нее есть хоть капля гордости, она обязательно должна была выгнать меня из дома. Что она и сделала.

Род Бриттен — Дон Жуан.

А ведь, пожалуй, я — единственный искренний мужчина на всей Земле. И самый законченный кретин.

И вот я сижу один в машине вместо того, чтобы… Но дальше я думать не хотел, где бы я был, что бы я делал, если бы не сидел сейчас в машине…

Наверное, сейчас самое лучшее — напиться или поехать домой и встать под холодный душ. Но если честно, то мне не очень-то хотелось напиваться. За последние восемь дней я только и делал, что следовал этому рецепту, и, надо сказать, это не очень-то помогало, разве что поначалу, да и то на короткое время.

Наверное, такие же чувства я испытывал, когда вышел из дома Венги неделю назад. И именно в этот самый час или, может, чуть раньше. Нет, надо постараться забыть о девушке и попытаться восстановить, что я делал в промежутке времени от момента выхода из ее дома до того, когда меня встретил Уолтер Смит в центре города.

Почти полтора часа — как белое пятно на карте. Расстояние между двумя этими пунктами можно пройти пешком за четверть часа, а на такси проехать за пять минут или того меньше. Таким образом, белым пятном продолжают оставаться час с четвертью. Скорее всего, я их провел в каком-нибудь баре по пути между этими двумя пунктами. Очевидно, хотел напиться. Когда я вышел из дома Венги в десять, я не мог быть таким пьяным, каким явился в дом бабушки в полночь. В этот же раз я выпил стакан в доме Венги перед тем как мы отправились поужинать, потом еще один коктейль в ресторане перед ужином и немного бренди после ужина; потом, когда мы приехали домой, я выпил две порции виски. Таким образом, получается пять порций спиртного, а при этом следует учесть, что между двумя первыми и тремя последними был весьма плотный ужин… поэтому я почти не ощущаю их действия. Мне кажется, мы, скорее всего, придерживались сегодня той же «схемы» — в отношении напитков, — что и тогда, неделю назад, во время нашей встречи. Если, конечно, исключить возможность, что я был уже весьма хорош, когда приехал к ней домой в семь. Тогда пять или шесть стаканов, выпитых уже в ее присутствии, могли, конечно, дать такой «заряд», что он продержался до полуночи.

Почему мне не пришло в голову спросить Венги, когда это было возможно, а не сейчас, когда уже поздно делать это: был ли я трезвым, когда заезжал за ней в прошлый понедельник, и много ли я выпил в ее присутствии, в ресторане или у нее? Если бы я знал это, вполне возможно, мне было бы известно, где я сумел так надраться в течение этого часа с четвертью.

Впрочем, кто знает, может, это даже и к лучшему, и мне таким образом удастся найти бар, расположенный где-то по пути от дома Венги до центра города, где я наверняка провел этот час и пятнадцать минут. Если мне удастся это сделать, то я действительно смогу восстановить свои действия начиная с семи вечера и до полуночи прошлого понедельника.

Пожалуй, сейчас самое время заняться расследованием. Время было то же; очевидно, в барах работают те же люди, что и обычно.

Наконец я тронулся с места и медленно покатил к центру, проехал несколько кварталов на восток до Центральной улицы и здесь повернул на север. Это был единственно разумный путь как для пешехода, так и для таксиста; и я поехал дальше на север, к перекрестку Четвертой и Центральной, где меня тогда повстречал Уолтер. Проехав еще пару улиц, я наконец увидел первый по пути бар и припарковал «линкольн» напротив его дверей.

Я заказал порцию виски с содовой и разговорился с барменом. Да, в прошлый понедельник он работал тоже вечером, в эти же часы, но совсем меня не помнил. Он видит меня впервые. Да, сказал он, у него хорошая память на лица, и, если бы я провел в этом баре час или больше, он бы обязательно запомнил меня, будь то восемь дней назад или даже раньше, но он бы обязательно меня запомнил.

В районе Четвертой и Центральной улиц я побывал еще в семи барах, но нигде никто не припомнил меня. Правда, один из барменов вызывал у меня некоторые сомнения, так как был человеком новым и работал всего два дня.

Таким образом получалось, что в этом районе я пропустил еще семь стаканов, которое следовало присовокупить к тем, что я проглотил раньше. Я даже стал забывать о Венги и чувствовал, что особого желания лезть под холодный душ у меня уже нет.

Вскоре я остановил машину и вошел в ресторан, у которого, по словам Уолтера Смита, он встретил меня в ту ночь. Было ровно одиннадцать. И если ему приходилось частенько здесь проходить, направляясь в полицейский участок на ночное дежурство, то вполне возможно, что он здесь появится сейчас или чуть позже. Кроме того, мне очень хотелось выпить крепкого кофе, чтобы как-то смягчить действие спиртного, выпитого за сегодняшний вечер. А действие это я уже начал ощущать, правда, пока не очень сильно.

Я выпил две чашки кофе, но лейтенант так и не появился. Я подумал, что, скорее всего, он сегодня здесь вообще не появится. Было одиннадцать тридцать, тот самый момент, когда он вышел из ресторана в прошлый понедельник.

Покинув ресторан, я снова сел в машину. Мне вдруг пришло в голову, что неплохо бы было сейчас повидать Робин. Наверняка она еще не спит, а вполне возможно, что еще и не ложилась. Однако я одумался: наверное, я действительно много выпил, если такая мысль могла прийти мне в голову. Увидеть ее в такое позднее время, фактически ночью!

Если мне удалось тогда поймать такси сразу же после разговора с Уолтером, то сколько же времени заняла дорога до дома бабушки Таттл на Чизхольм, 1044? Я взглянул на циферблат и помчался на «линкольне», стараясь придерживаться скорости, которой обычно придерживаются таксисты.

Тринадцать минут. Это еще абсолютно ничего не доказывало, так как я не знал, сколько времени я потратил на поиски такси после встречи с Уолтером. И что, собственно, я хотел этим доказать?

Дом Хендерсона был погружен в темноту точно так же, как и нижний этаж дома бабушки. Но сквозь жалюзи я увидел пробивающийся свет в одном из окон верхнего этажа. Это была комната Арчи. Я открыл входную дверь своим ключом, так как не хотел беспокоить колокольчиком миссис Трент, которая наверняка уже легла спать, зажег свет в вестибюле и поднялся по лестнице вверх. Здесь я услышал постукивание пишущей машинки брата. Дверь в его комнату была открыта, и я увидел его перед машинкой, сидящим спиной к двери. Он услышал мои шаги и обернулся.

— Привет, Арчи! Если я прерываю работу гения…

— Входи. Я писал письма и почти уже закончил. Ты приехал, чтобы сообщить мне о чем-то невероятном?

— Нет, ничего невероятного нет, — ответил я и сел прямо на постель. — Я проезжал мимо, увидел, что у тебя горит свет, и решил остановиться и немного поболтать, если, конечно, ты не слишком занят. Я все пытаюсь стереть белые пятна, оставшиеся от ночи того понедельника. И теперь уже знаю, где я был до десяти часов вечера.

Кажется, это его заинтересовало.

— Ты хочешь сказать, что кое-что помнишь? Что ты начинаешь вспоминать?

— Еще нет. К сожалению, ни малейшего признака. Но я выяснил, с кем я провел время до десяти вечера: это была девушка, с которой у меня состоялось свидание.

— Я с ней знаком?

— Не знаю. Ее зовут Венги Вейн. Ты знаешь такую?

— Да, я был с ней знаком, но давно. Ты встречался с ней до женитьбы на Робин. Очень милая и привлекательная девушка. Итак, значит, она хотела заполучить тебя, считая теперь богачом?

— Богачом? В наше время никто не может считаться богатым, имея всего двадцать тысяч долларов.

— А что же, ты сказал ей, что у тебя всего лишь двадцать тысяч? Ты не забывай о россказнях журналистов, когда они пытались определить состояние бабушки.

Я совсем не думал об этом. С минуту я поразмышлял; нет, мне не верилось, что девушка польстилась на деньги! С одной стороны, восемь дней назад, когда я встречался с ней, бабушка Таттл была еще жива. С другой, если бы Венги преследовала корыстные цели, она не стала бы выгонять меня из дома, как она сделала это несколько часов назад только потому, что я ей сказал нечто не очень приятное. Наоборот, несмотря ни на что, она должна была оставить меня у себя в надежде, что физическая близость привяжет меня к ней (а это, надо признать, вполне могло случиться).

— Нет, Арчи, я не верю.

— Ты что же, считаешь, что все женщины — святые, сделанные из гипса? — проворчал он.

Нет, я думал о Венги совсем иначе, без всякой иронии. Святая или блудница — как знать? Но совершенно исключено, что она сделана из гипса. Мои руки обнимали ее тело, а уж они-то это отлично знали.

Однако Арчи это совершенно не касалось, и к тому же я приехал поговорить с ним совсем о другом.

— Арчи, скажи, зачем бабушке хотелось иметь оружие?

— А зачем вообще люди имеют оружие? Из-за воров, конечно.

— Это понятно, но тогда почему же, когда здесь появился вор, то ему очень пригодилось именно это оружие? И если бы он его не нашел и не держал бы в руках, когда бабушка вошла в холл, может быть, бабушка была бы сейчас жива!

— Само собой, — сказал Арчи, пожимая плечами. — Я ей говорил, что нельзя хранить оружие в ящике письменного стола; пока оно лежит там, им невозможно воспользоваться в случае надобности. Кроме того, пока она находилась в холле-кабинете у своего письменного стола, ни один вор не отважился бы войти к ней. А уж если он решился проникнуть в кабинет, то осмелился бы и вырвать у нее из рук ее собственный пистолет и прицелиться. Так зачем же хранить пистолет в ящике письменного стола? Но женщины, как известно, весьма нелогичны в своих поступках и пристрастиях, и наша бабушка решила, что ей так спокойнее, отвергнув другие варианты. Она уверяла, что чувствует себя в большей безопасности, зная, что пистолет находится рядом.

— Тогда почему она выбрала пистолет с таким чувствительным спусковым крючком, готовым сработать от малейшего прикосновения?

— Сначала она купила револьвер с очень тугим спуском и скоро поняла, что ей не хватает силы, чтобы нажать на крючок: для этого требовалось усилие обеих рук. Ведь она была физически не очень сильна… Поэтому она вскоре поменяла револьвер на автоматический пистолет и попросила оружейника сделать крючок легким, чувствительным, чтобы пистолет стрелял от небольшого нажима. Большой опасности это не представляло, так как там стоял хороший предохранитель. Бабушка хранила пистолет заряженным, в боевой готовности, но обязательно поставленным на предохранитель. При необходимости выстрелить достаточно было отвести в сторону рычажок предохранителя, легонько нажать пальцем — и выстрел готов! — Он улыбнулся и добавил: — Я проверил это самолично вскоре после того, как она его приобрела.

— Уолтер Смит рассказывал мне, как ты случайно пальнул. А зачем ты это сделал?

— Просто из любопытства. Как-то вечером, когда бабушка отдыхала у себя в спальне наверху, мне захотелось посмотреть пистолет. Я знал, что спусковой крючок у него очень чувствительный, но меня подвело совсем не это. Как последний дурак, я попытался вытащить обойму, хотел разрядить пистолет, совсем не думая о том, что один из патронов может находиться в патроннике… и ба-бах!

— Это тебе был урок, чтобы не лазил, куда не следует… Но давай вернемся к чувствительному спусковому механизму… Не мог ли он послужить причиной случайной смерти? По неосторожности? Ведь нельзя же представить, что убийца специально прицелился, как только бабушка вошла! Скорее всего, что-то заставило его выстрелить?

— Но как же тогда объяснить тот факт, что он выстрелил два раза? Я лично думаю, что именно из-за чувствительности спускового крючка первый выстрел произошел самопроизвольно. Этот тип держал палец на курке и, когда стал поднимать руку с пистолетом, чтобы прицелиться, задел его, и… прогремел выстрел. Ведь первый выстрел явно был не прицельный, он отклонился от цели почти на два метра, а расстояние между преступником и жертвой было всего три с половиной метра. А вот второй выстрел попал точно. Прямо в лоб. Поэтому неважно, легкий был спусковой крючок или нет, но случайно можно выстрелить только один раз, а ни в коем случае не два раза подряд.

Арчи закрыл машинку и поднялся со стула.

— Пойду на кухню… Хочу приготовить себе сандвич. А ты? Может, составишь компанию?

— Нет, спасибо, есть я не хочу. Но я пойду вместе с тобой. Мне хочется еще раз взглянуть на бабушкин кабинет.

— О чем речь? Ну, пойдем. А могу я поинтересоваться, зачем тебе это?

Он взглянул на меня и покачал головой, но больше ничего не сказал. Мы спустились по лестнице и свернули в маленький коридор, ведущий в холл, тот самый, что служил бабушке Таттл рабочим кабинетом. Арчи прошел дальше, на кухню.

Я вошел в холл и зажег свет. И невольно попятился, когда понял, что стою на том самом месте, где лежало тело бабушки.

«Пожалуй, мне под силу и самому восстановить то, что здесь произошло, — подумал я. — Мне кажется, все происходило следующим образом: я вошел в дом через парадную дверь — сейчас можно отбросить вопрос, зачем и почему я сюда приехал, — и сразу по маленькому коридору пошел не в сторону холла, а в противоположную, дошел до поворота, повернул голову и посмотрел в сторону кабинета. Не знаю, ехал ли я сюда, чтобы о чем-то поговорить с бабушкой или с какой-то другой целью… Если все происходило именно так, как я пытаюсь сейчас это представить, то есть если восстановить картину той ночи, то… я увидел, что дверь в холл открыта, а бабушка лежит на полу недалеко от двери. Я бегом кинулся к ней, наклонился… скорее всего, я подумал, что у нее что-то с сердцем, возможно, сердечный приступ, но потом увидел во лбу отверстие от пули и понял, что произошло убийство».

Если все было так — а все должно было быть именно так, — то наверняка именно этот шок вызвал у меня амнезию, хотя, по-видимому, мой мозг еще с минуту продолжал работать нормально. Ведь я направился к телефону — а для этого мне надо было перешагнуть через лежащее на полу тело, — поднял телефонную трубку и попросил соединить меня с полицейским участком. Скорее всего, я произнес в трубку: «Я хочу заявить об убийстве». На это мне должны были ответить: «Назовите ваше имя, пожалуйста» — или: «Кто говорит?»

И вот тогда, именно в этот момент, мой мозг отключился. Как я ни старался, я не мог вспомнить свое имя и начисто забыл, куда я звонил и зачем.

Начиная с этого момента мне уже не надо было ничего восстанавливать, все остальное я уже помнил… Это жуткое ожидание до приезда полиции, жуткое ожидание в каком-то неизвестном мне помещении, где на полу лежала неизвестная мне убитая женщина. Я не знал ничего: ни своего имени, ни того, что произошло. Я не знал, кто ее убил: я или кто-то другой. В эту ночь мне было очень плохо, хуже не бывает, но самыми ужасными для меня были те первые десять минут, которые я провел в одиночестве, пока не приехала полиция.

Я был страшно напуган, растерян и совсем ничего не помнил. Когда приехали первые полицейские, я ничего не мог им сказать; это они подсказали мне мысль поискать в карманах бумажник, в котором могли оказаться документы, подтверждающие мою личность. Вскоре приехал Уолтер Смит и сообщил, кто я. Осматривая дом, разбудили миссис Трент, которая спала в своей комнате. Это она попросила вызвать доктора Эгглстоуна — нашего семейного врача. За ним сразу же послали. Хендерсон, как я узнал позднее, в это время тоже находился в доме вместе с одним из полицейских и ждал, что, возможно, понадобится его помощь в составлении заявления о презумпции невиновности. Но его помощь не понадобилась.

Да, те первые десять минут были как страшный сон…

Я подошел к письменному столу и стал смотреть на телефон, на телефонную трубку, которую я держал в руке тогда… это было… первое, что я запомнил. Мне вспомнились слова, сказанные мною Арчи, когда я объяснял мое нежелание уезжать сейчас из города: «Потерянное лучше искать там, где потерял». Совершенно очевидно, что я имел в виду собственную память.

Но память оставила меня именно в тот момент, когда я держал в руке эту телефонную трубку.

Подчиняясь какому-то необъяснимому порыву, я снял с рычага трубку и приложил ее к уху. Через несколько мгновений я услышал голос телефонистки: «Назовите номер, пожалуйста». Я ответил: «Извините». И положил трубку на рычаг.

Позади я услышал голос Арчи, в котором явно чувствовалось любопытство:

— Что ты задумал?

Я обернулся и увидел его в дверном проеме с сандвичем в руке. Коридор между кухней и холлом устилал ковер, и я не услышал его шагов.

— Да вот, хотел позвонить, но вовремя вспомнил, что для звонка уже слишком поздно. А куда угодила первая пуля, Арчи?

Он сделал от двери шаг влево и показал пальцем, куда именно она попала. Я увидел в стене дырку — оттуда извлекли пулю. Она находилась приблизительно в метре с четвертью от дверного проема и сантиметрах в девяноста от пола. Возможно, в своих прикидках я чуть ошибся.

— А почему все уверены, что оба выстрела прозвучали почти одновременно?

Арчи посмотрел на меня с возрастающим любопытством, и мне пришлось разъяснить суть вопроса:

— У меня вызывает сомнение утверждение Хендерсона, что он услыхал только один выстрел ровно в одиннадцать тридцать.

— Не очень надо доверять тому, что он говорит, Род. К тому же надо помнить, что он находился довольно далеко, в своей комнате, а ее окна выходят на другую сторону дома. Вполне возможно, что один из двух выстрелов совпал с каким-то другим звуком на улице или внутри дома. Поэтому он услыхал только один.

Арчи пересек холл, подошел к письменному столу, сел на его край и стал уплетать свой сандвич.

— А с чего ты взял, что эти два выстрела прозвучали в разное время? Ты думаешь, здесь в ту ночь побывали два преступника? Или что?

— А кто меня может убедить в том, что был только один?

Он бросил на меня взгляд, в котором сквозило раздражение, но я спокойно продолжал:

— Хорошо, пусть я сумасшедший. Но постарайся быть терпимым, Арчи. Скажи, существует ли хоть одно доказательство, что оба выстрела прозвучали одновременно, независимо от того, что вроде бы все сходится наилучшим образом?

Он что-то пробурчал в ответ с полным ртом. Я не понял. Когда он дожевал кусок, то ответил уже вполне вразумительно:

— Каких доказательств ты еще хочешь, если никто не слышал двух выстрелов? Но зато есть доказательство, что оба выстрела прозвучали именно в ту ночь — это гильзы от пуль.

— Что ты хочешь этим сказать?

На этот раз я вызвал сочувственный взгляд в мою сторону.

— Не сомневаюсь, что ты хоть слегка разбираешься в оружии! После каждого выстрела автоматический пистолет выбрасывает пустую гильзу; гильзы не остаются внутри пистолета, как, например, в револьверах. Поэтому, когда осматривали помещение, полиция нашла две гильзы от двух выстрелов.

— А где? Я не видел.

— Где-то на полу. Я не спрашивал, где точно они лежали. Их можно было обнаружить, только если бы они лежали на видном месте, например в центре зала, если, конечно, не искать специально. Любопытно, что когда полиция производила осмотр холла, они валялись на полу. А вечером миссис Трент, которая обычно по вечерам подметает пол, ничего не видела. Теперь послушай меня, Род, и постарайся быть благоразумным. Ты сказал, что тот факт, что оба выстрела прозвучали в одно время, лучше согласуется с наиболее приемлемой картиной преступления. А ты можешь представить мне какую-нибудь приемлемую реконструкцию событий, которая бы согласовывалась с тем, что выстрелы прозвучали в разное время?

Мне пришлось признать, что это невозможно.

Но тут я вспомнил о другом деле, которое мне хотелось проверить самому, и теперь, как мне показалось, такой момент представился.

— Я на минутку выйду на улицу, Арчи. Хочу увидеть, как выглядит холл-кабинет с улицы, через окно, ночью и при зажженном свете.

Арчи опять что-то промычал, дожевывая свой сандвич.

Я прошел через кухню к задней двери, открыл ее и вышел на улицу. Здесь я остановился и подождал немного, пока глаза привыкнут к темноте, хотя ночь была лунная, и вскоре я все мог довольно четко видеть. Я помнил, что восемь дней назад ночь была приблизительно такая же, как сегодня.

Обогнув угол дома, я пошел по мощеной подъездной дорожке. Второе окно со стороны улицы и главного — парадного — входа было освещено. Я рассмотрел кустарник, в зарослях которого Уолтер обнаружил вдавленный след от подошвы, словно там кто-то сидел в засаде, прятался, ожидая, когда бабушка Таттл выйдет из холла.

Земля была сухой и очень твердой, как и восемь дней назад. Я подошел к кустарникам поближе и внимательно осмотрел их. В самом центре разросшегося куста виднелась небольшая проплешина, где человек мог запросто спрятаться, присев на корточки, и наблюдать за холлом через окно. А с наступлением темноты вообще было невозможно разглядеть, даже при ярком лунном свете — ни со стороны улицы, ни со стороны мощеной дорожки, ни из окон любого из соседних домов — прячущегося там человека.

Стоя у кустов, через окно я увидел Арчи только до пояса, он сидел на краешке письменного стола и вытирал руки салфеткой, покончив наконец со своим сандвичем. Если бы кто-то сидел за письменным столом, то через окно можно было видеть только голову сидящего.

За фигурой Арчи можно было разглядеть единственную дверь, которая имелась в холле. Да, похоже, что это место являлось отличным наблюдательным пунктом. Я вышел из-за кустов и подошел к окну. Галька, усыпавшая дорожку, зашуршала под моими ногами, и я увидел, как мой брат взглянул в сторону окна.

— Это ты, Род? — спросил он.

— Я. Через пару минут я вернусь в дом.

Окно находилось на высоте приблизительно метра и двадцати сантиметров. Не представляло никакого труда залезть в него, конечно, при условии, что на окне нет решетки. Что и было сделано: ее срезали и отогнули внутрь. А удалена она была с большим знанием дела — срез сделан очень острым инструментом с внешней стороны дома, с улицы, в трех местах, там, где решетка крепилась к раме.

Уолтер Смит был прав, рассказывая, что оттуда можно увидеть зеркало на стене неподалеку от двери, то самое, что было повешено там специально, чтобы прикрыть дырку от случайной пули Арчи, выпущенной десять лет назад. Несколько отклонившись, можно было видеть и сейф в углу, прекрасно отражавшийся в зеркале. Сейчас он был закрыт, но в ночь убийства он оставался открытым, пока бабушка ходила на кухню за своим традиционным стаканом молока. Если убийца хорошо изучил привычки бабушки Таттл, то он мог убедиться в том, что сейф открыт, потом срезать решетку и очутиться в холле.

Похоже, что Уолтер мне рассказывал правду. Я не сомневался в нем, но мне очень хотелось убедиться во всем самому.

Да, теперь я действительно в этом убедился..

Я снова направился к двери, ведущей в дом через кухню, и, огибая угол дома, остановился: мои глаза увидели гараж… На какую-то долю секунды, не более, у меня в голове промелькнула мысль, легкое воспоминание… что-то связанное с гаражом.

Или это было только чистое воображение? Мне все показалось? Я на минуту замер, прислушался… и тень воспоминания рассеялась. Тем не менее, хотя мои ощущения были слишком неясны и туманны, но ведь это впервые. Вернутся ли они еще раз, но с большей ясностью? У меня сложилось впечатление, что если бы вдруг возникла самая крошечная щелочка, пусть самая ничтожная, в стене пустоты, скрывающей мою память, то щель можно было бы расширить и стена рухнула бы… Тогда бы я вспомнил все, все.

Но хотел ли я вспомнить? Мое сознание желало этого… Но вполне вероятно, что мой разум или по крайней мере мое подсознание располагали вескими причинами, чтобы превратить память в пустоту, в вакуум, в сплошное белое пятно. Какими бы еще причинами можно было объяснить мой инстинктивный отказ от лечения у психиатра? Даже если бы я очень захотел, я ни за что не смог бы заставить себя пойти на консультацию к такому специалисту.

В эту теплую ночь, стоя у дверей дома, ведущих в холл через кухню, я вдруг почувствовал, как по спине у меня побежали мурашки от противоречивости подобной мысли…

«Чего же я боюсь?»

Я вошел в дом, пересек в темноте кухню и очутился в освещенном коридоре. В этот момент Арчи выходил из холла-кабинета бабушки Таттл, и я увидел, как он протянул руку, чтобы выключить свет.

Глава 10

— Арчи, ты очень хочешь спать? Может, уделишь мне еще немного времени?

— Нет, я не хочу спать, Род. Если бы я лег сейчас, то наверняка с часок почитал бы перед сном… — ответил Арчи, хмуря лоб. — Но я хочу тебе сказать, если ты снова начнешь пережевывать всяческие подробности убийства бабушки, я не могу сказать, что с восторгом встречу твое предложение.

— Нет, Арчи, мы поговорим только обо мне. Однако, как ты понимаешь, в разговоре нам несомненно придется коснуться и этой темы, так как меня тяготит навязчивая идея, связанная с этим преступлением, и я хочу наконец-то разобраться. Существует нечто такое, о чем мое подсознание помнит, но не позволяет разуму узнать это — и именно это никак не дает мне согласиться с версией о случайном нападении, о незапланированном убийстве. Пусть даже вопреки, это я признаю, всем доказательствам и всякой логике.

— Ну, ладно, — проворчал Арчи. — Пошли в холл, там разговаривать удобнее.

Я пошел за ним, и мы удобно расположились в холле.

— Послушай, Род, есть одна вещь, о которой я хотел бы — поговорить с тобой, и, пожалуйста, не перебивай меня, дай мне сказать, а то я опять забуду. Почему бы тебе не перебраться сюда и не пожить здесь, пока дом не продадут?

— Не знаю. Правда, Арчи, не знаю, что тебе сказать… Если честно, то большого желания у меня нет. Не знаю, удовлетворит ли тебя такой ответ. Но мне все-таки лучше жить одному. А почему ты хочешь, чтобы я сюда перебрался?

— Потому что мы оба смогли бы прилично сэкономить. Все траты по дому и жалованье миссис Трент мы разделим на двоих. Тебе не надо платить за аренду, так что тебе это все равно обойдется дешевле, чем гостиница. И вообще, только такой идиот, как я, живя один в таком огромном доме, позволяет себе держать экономку на полный рабочий день.

— А почему бы тебе не сдать дом, а самому не снять жилье где-нибудь? Ведь тебе все равно придется так поступить, когда дом будет продан.

— Да, верно… но если вычесть жалованье миссис Трент, никакой экономии не получится. Здесь по крайней мере мне не надо платить за аренду, как, впрочем, и тебе, если бы ты захотел здесь жить. К тому же я уже обсуждал этот вопрос с мистером Хеннигом, и он сказал, что сейчас весьма затруднительно сдать такой большой дом без арендного договора, а это в дальнейшем может сильно осложнить продажу. Можно было бы, конечно, немного выгадать, уволив миссис Трент и закрыв часть дома. Для себя оставить, скажем, треть: холл, пару комнат и кухню. Обедать и ужинать я смогу в городе. Но тогда и дом, и участок вокруг него не будут регулярно убираться, как это делается сейчас при миссис Трент. Мне одному, конечно, не справиться. А если и дом, и участок окажутся в запустении, то это опять же затруднит продажу. Я обдумал этот вопрос и считаю, что твой переезд сюда — наилучшее разрешение всех вопросов. В твоем распоряжении будет комната, и тебе не надо будет за нее ничего платить. Разумеется, тебе придется оплачивать половину расходов по содержанию дома, но это все равно будет меньше, чем ты платишь сейчас… да еще твои завтраки, обеды и ужины вне дома… а ты бы мог столоваться здесь.

Да, пожалуй, я бы сэкономил какие-то деньги, что верно, то верно, но мне этого делать не хотелось. Я не хотел жить в этом домище! А уж если говорить начистоту, то ведь и Арчи не очень-то хотел, чтобы я жил вместе с ним, если бы речь не шла об определенной денежной выгоде.

— Нет, Арчи. Выгоднее мне или нет, а переезжать сюда я не буду. Но у меня есть для тебя одно контрпредложение, которое, я думаю, облегчит тебе затраты подому. Ты был совершенно прав в том, что присутствие миссис Трент не дает дому захиреть, а поддерживая постоянный порядок, его можно продать быстрее и на лучших условиях. Мы оба заинтересованы в этом, так почему бы нам не платить миссис Трент из наследства, пока, конечно, дом не будет продан? Я думаю, что тебе удастся убедить Хеннига, если ты скажешь, что и я с этим согласен. Таким образом, хотя и косвенно, но я буду оплачивать половину ее жалованья.

Лоб Арчи разгладился, все морщинки сразу исчезли.

— Ты серьезно, Род? Вот здорово! Завтра же позвоню Хеннигу. — Вдруг он снова о чем-то задумался и потом добавил: — А так как ее жилье и стол тоже составляют часть ее заработка, это будет означать, что за счет наследства будет оплачиваться половина счетов и расходов на продукты, ведь она ест столько же, сколько и я.

— Не преувеличивай, Арчи, ни к чему это… — посоветовал я ему со смехом. — Иначе тебе придется вместо нее подыскать кого-нибудь, кто ест поменьше, а неизвестно еще, кто попадется, и может кончиться тем, что он просто будет отговаривать всех покупателей от покупки дома, чтобы не лишиться хорошей кормушки.

Он вроде бы обиделся, но потом твердо произнес:

— Я никогда бы на это не пошел, Род! — Тем не менее на его лице появилось выражение, которое подсказало мне, что мое предположение его очень заинтересовало. — Хочешь свежего пива? Пока мы здесь сидим и беседуем… — сказал он, демонстрируя свою щедрость. — В холодильнике найдется пара бутылок.

Несколько порций виски с водой начали уже испаряться, и я подумал, что совсем неплохо было бы выпить еще немного.

— Принимаю предложение. Хочешь, я схожу за ними, а? Но сначала пойду вымою руки, они у меня жутко грязные, я ведь там шарил по земле среди кустов…

— Пока ты будешь мыть руки, я открою бутылки, — нашелся он быстро и вышел сразу вслед за мной.

На кухне мне удалось заметить поверх его плеч, что в холодильнике по меньшей мере с полдюжины бутылок. А ведь он сказал, что только пара… И все для того, чтобы не предлагать мне еще одну! Нет, все-таки правду говорят про Арчи, что у него и снега зимой не выпросишь.

Мы вернулись в холл-кабинет и разлили по стаканам пиво.

— Арчи, ты не считаешь меня психопатом? Нет, подожди, я не так задал вопрос. Мне безразлично, что ты думаешь об этом сейчас. Я хочу знать, каким я был раньше. Был я похож на психопата?

— Нет, Род, ни в коем случае. Правда, у тебя мелькали весьма экстравагантные идеи, но…

— Какие, например?

— Ну, например, ты начисто отвергал охоту и рыбалку. Тебе это категорически не нравилось. А эти твои идиотские взгляды на политику! Ты был таким… рохлей! Ты почему-то считал в порядке вещей, что люди используют тебя на всю катушку, и терпел такое положение, лишь бы их не обижать и не высказывать им все прямо в глаза.

О моем отношении к политике Арчи выдал что-то новое. Я не представлял, что вообще имею какие-то политические взгляды. Но эта область так необъятна, так туманна и включает в себя такой разброд мнений, что вполне возможно, я и высказывал когда-то идиотские суждения, но они совсем не стоили того, чтобы ими сейчас заниматься. Что же касается других вещей, упомянутых Арчи, то они занимали меня еще меньше. Если считать признаком психопатии тот факт, что ты не хочешь никому причинять страданий, то пусть я навсегда останусь таким психопатом.

— Пожалуй, еще одно… — Арчи запнулся.

— И что же? Давай, выкладывай…

— Время от времени ты высказывал беспокойство, своего рода боязнь, что можешь сойти с ума…

Я резко выпрямился и внимательно взглянул на Арчи:

— Это правда? Но почему, черт возьми, если мое поведение не говорило об этом?

— Потому… А, черт! Наверное, тебе еще никто не говорил об этом, иначе ты бы не задавал таких вопросов… Твоя мать, вторая жена нашего отца, умерла в психиатрической лечебнице. Я не думаю, что ты ее помнишь… что ты ее помнил… Когда ее поместили в клинику, тебе было чуть больше года; она умерла спустя несколько месяцев.

— А тебе в это время было что-нибудь лет шесть? Арчи утвердительно кивнул.

— Надо сказать, отцу не повезло с женами. Я ведь тоже совсем не помню своей матери. Она умерла, когда мне было всего шесть месяцев. Они с отцом прожили четыре года. А я родился на третий год их супружества. Спустя два года после того, как отец овдовел, он женился во второй раз — на твоей матери. Мне тогда было два с половиной. Твоя мать была моей мачехой с этого возраста и до шести лет, и ее я немного помню. Бабушка Таттл — мать твоей матери — приехала к нам вскоре после того, как ты родился. Я думаю, что она переехала потому, что у твоей матери начали проявляться признаки психического расстройства. Вполне понятно, что я не помню в точности всех подробностей, да и был я слишком мал, чтобы понимать их. Когда она умерла, отец, как мне кажется, уже больше никогда не думал о новой женитьбе. Бабушка Таттл осталась с нами, взяла на себя дом и наше воспитание.

— Тебе известны еще какие-нибудь подробности о помешательстве моей матери?

— Ну… как я предполагаю, у нее случалось что-то вроде кататонических припадков. Я помню — мне уже лет шесть тогда было, — я о чем-то спрашивал ее, а она сидела, уставившись в одну точку, витала где-то в пространстве и вряд ли вообще слышала меня. Еще я помню, как ее увозили в больницу, а потом, позже, я узнал из разговоров взрослых, что она дважды пыталась наложить на себя руки. Я не знаю, как это случилось в первый раз, а вот во второй… ножницами… и вот тогда ее отвезли в психиатрическую лечебницу. Думаю, в какую-то частную клинику. Я не знаю, от чего она умерла, не знаю истинной причины ее смерти. Знаю только, что это случилось через полгода после ее отправки в лечебницу. Больше я ничего не помню.

На какое-то время я задумался, а потом спросил его:

— Арчи, а я знал обо всем этом, когда женился?

— Может быть, тебе это покажется странным, но сдается мне, что не знал. Мы об этом никогда с тобой не говорили, но я почему-то долго был уверен — даже и не знаю почему, — что ты знал. А год или два назад, не помню точно, мы с тобой как-то разговорились, и речь зашла о твоей матери. Я понял, что ты не знаешь, как и отчего она умерла, и я рассказал тебе то, что знал сам.

— Ты не в курсе, Робин хотела иметь детей? Я тебе никогда не говорил?

— Не знаю… ты об этом ни разу не заговаривал…

Наконец-то, как мне показалось, я все понял. Впервые я осознал, что стало вырисовываться нечто очень серьезное, что вклинилось между мною и Робин. Таким образом, обретали смысл и причина нашего развода, и мотив, по которому Робин отказывалась что-либо сказать мне по этому поводу. Когда она узнала, что существует такая вероятность с моей стороны — ведь предрасположенность к безумию передается по наследству, — то поняла, что детей от меня иметь нельзя-, хочет того природа или нет. А для Робин вопрос о детях был, видимо, очень важен.

Мне вдруг страшно захотелось уехать, мне необходимо было остаться одному, чтобы хорошенько поразмыслить.

Я быстро допил пиво и поднялся.

— Спасибо, Арчи, большое спасибо. То, что ты мне рассказал, по крайней мере проливает свет на кое-какие вещи. Ну, бывай, больше этой ночью я тебя не побеспокою.

Он встал и проводил меня до дверей.

— Да не волнуйся ты так. Я думаю, ты слишком близко все принимаешь к сердцу; впрочем; так было и когда я рассказывал тебе в первый раз. Если ты почитаешь что-нибудь по современной психиатрии, то убедишься, что все меньше и меньше врачей верят, что безумие наследуется. Исключения, конечно, имеются, когда речь идет об умственной неполноценности, как, например, в семье Джаксов. У тебя совсем не тот случай.

— Верят все меньше, говоришь, но ведь стопроцентной уверенности нет!

— Уверенность всегда отступает, когда речь заходит о человеческом разуме… Кстати, я хотел спросить, как себя ведет после ремонта твой «линкольн»? Ведь ты просто с ума сходил по нему. А сейчас? Ну ладно, поговорим лучше в другой раз…

— У меня нет причин жаловаться на машину, — вопрос Арчи напомнил мне момент, когда я остановился посмотреть на гараж и почти вспомнил что-то в то мгновение. — Арчи, ты ездил в Чикаго на машине?

— Нет, на поезде. Так гораздо дешевле. Я все хорошенько взвесил. А почему ты меня спрашиваешь?

— Просто так. Из чистого любопытства.

— Но если ты снова хочешь вернуться к случившемуся и у тебя появились сомнения относительно моего алиби, я тебя заверяю, что мое алиби — железно. Из полиции мне звонили в час ночи — ведь миссис Трент знала, где я предполагал остановиться, — и я был тогда у себя в номере. Отсюда до Чикаго три часа чистого лета, не считая времени на езду до аэропорта, а потом от него. Вот и выходит четыре часа отсюда до Чикаго. Кроме того, я почти до полуночи сидел вместе с издателем одной чикагской фирмы, которая занимается публикацией одноактных пьес. И смысл моей поездки заключался в том, чтобы увидеться с этим издателем, хотя у меня в Чикаго были еще и другие дела.

— Я вовсе и не думал об этом. Для меня слово Уолтера значит очень много, а он сказал, что ты чист.

— Тогда почему ты не хочешь принять его слово о тебе самом? Почему ты так противишься поверить, что это было простое, чисто уголовное преступление, какие совершаются постоянно?

— Думаю, мне придется принять это.

— Ты не думай, Род, а принимай, и все тут! Это убийство стало превращаться у тебя в какую-то манию, навязчивую идею, причем без всяких оснований. Сбрось этот груз, соберись с духом!

— Считаю этот твой совет стоящим, Арчи. До свидания.

Я сел в «линкольн» и поехал. Поехал очень медленно. Я не торопился и не хотел попасть домой. Был час ночи, и бары еще продолжали работать. Обычно они открыты до двух. Мне вдруг захотелось выпить. Наверное, все, что я выпил раньше, улетучилось, можно было и пропустить стаканчик… Однако это никак не решало дела.

Скорее всего, вообще не существовало никакого решения — может быть, поможет только время. Очевидно, должно пройти много времени, прежде чем я перестану любить Робин.

Вполне возможно, со временем я сумею полюбить другую женщину и снова женюсь, если, конечно, мне встретится такая женщина, которая тоже будет любить меня, и при этом не захочет иметь детей. Может быть, Венги? Пожалуй, она из тех, кто не очень-то обременяет себя земными заботами. А пока ничего, только пустота.

Вернувшись домой, я нырнул в постель, горько сознавая свое одиночество. Слышалось тиканье часов. Ветер шевелил занавески на окне. Изредка где-то далеко проезжала по улице машина, еще дальше вдруг слышался вой полицейской сирены. «Проехала патрульная машина», — подумал я. Полежал еще немного и понял, что мне не заснуть. Поднялся и зажег свет — решил немного почитать. На следующий день у меня никаких срочных дел не было, и необходимости принуждать себя засыпать во что бы то ни стало тоже не было. Утром я мог поспать подольше.

Никаких книг в комнате не нашлось. Я подумал, что нужно будет завтра позвонить на склад в отдел хранения, чтобы мне прислали мои полки и книги, которые находились там с тех пор, как Робин их туда отправила после нашего разъезда. Лежащие стопкой на маленьком столике рядом с креслом журналы были читаны и перечитаны. Тогда я вспомнил, что у меня в чемодане, лежащем в шкафу, есть еще несколько старых журналов. Чемодан этот я обнаружил пару дней назад, когда решил ознакомиться с вещами, находившимися в комнате.

Я открыл шкаф, вытащил чемодан, стоявший в самом низу, поближе к свету, и открыл его. Да, действительно, сверху в нем лежали разделенные на две стопки десять — двенадцать журналов. В основном это были журналы для женщин типа «Good House-keeping», «Mademoiselle», «McCall’s» — что говорило о том, что я их купил, наверное, для изучения рекламы, а может быть, там были объявления, сочиненные мной, и я, возможно, хотел их вырезать. Главное, было что почитать, полистать на сон грядущий.

Я положил одну стопку журналов на другую и поднял все сразу, чтобы положить на столик. Но так как я стоял у раскрытого чемодана на коленях, то сначала я аккуратно поставил всю стопку на пол и собирался уже встать с колен, как вдруг увидел — просто не поверил своим глазам — то, что лежало под одной из стопок журналов, прямо на дне чемодана.

Это был автоматический пистолет.

Я до него не дотронулся.

Прошло немало времени, прежде чем я выпрямился, встал с колен и снял телефонную трубку. Я попросил соединить меня с отделом по расследованию убийств и позвал к телефону Уолтера Смита. Мне сказали, что он куда-то вышел, но скоро должен вернуться. Я попросил передать ему, чтобы он мне позвонил, когда вернется. Я не хотел иметь дело ни с кем другим, ведь Уолтер знал все досконально, а другому пришлось бы объяснять все сначала и долго.

Усевшись в кресло, я стал ждать телефонного звонка. Я даже не пытался что-либо читать. Я знал, что сейчас это бесполезно, я просто не понял бы ни единой фразы из прочитанного.

Мне показалось, прошел целый год, прежде чем зазвонил телефон. Это был Уолтер.

— Вам очень сложно сейчас приехать ко мне?

Я услышал вздох.

— А вы не можете подождать, Род? У нас сегодня куча дел, а вас, скорее всего, беспокоит что-нибудь не заслуживающее внимания.

— Это очень важно, Уолтер. Я обнаружил кое-что новенькое. Если вы хотите, то я сам сейчас приеду.

— Ну хорошо, если это действительно так важно, я заскочу к вам на минутку. Но мне прежде надо закончить рапорт, который я пишу. Примерно через полчаса я буду у вас.

— Спасибо, Уолтер.

Я снова сел, готовый ждать еще несколько лет, но потом решил, что, пожалуй, мне надо одеться. Наверняка мне придется поехать вместе с Уолтером в его отдел. Там он, конечно, поручит эксперту по баллистике исследовать это оружие, чтобы определить, принадлежало ли оно бабушке Таттл и из него ли я ее убил. В любом случае я захочу поехать с ним в участок, чтобы знать, что скажет по этому поводу эксперт.

Пока я одевался, время шло как-то быстрее.

Потом я решил, что мне не помешает и побриться.

Затем я зажег в комнате верхний свет и снова стал рассматривать пистолет. Я наклонился над ним, но ни разу не дотронулся до него. Я мало смыслил в пистолетах, но понял, что этот — автоматический, и мне показалось, что он тридцать второго калибра. По крайней мере, для сорок пятого он был маловат. На корпусе можно было прочитать марку «кольт», но это мне ничего не говорило, ведь я не знал марку бабушкиного пистолета.

Я снова сел и стал ждать Уолтера.

Если пистолет, который я нашел в своем чемодане, принадлежал бабушке, это еще не доказывало, что ее убил я. Но это доказывало — и уже окончательно и без всякого сомнения, — что она погибла не от руки случайного жулика во время обычного воровского налета. Если орудие преступления находилось в моем доме, это могло означать только одно: или убийцей являюсь я, или истинный убийца подложил его туда, чтобы заставить и меня самого, и полицию поверить, что убил бабушку я. Ни один вор не станет так рисковать: приносить в дом пистолет, да еще и прятать его в таком месте.

Однако если убил я, то наличие орудия убийства зачеркивает заключение медицинского эксперта о том, когда оно совершено. Если я убийца, тогда врач ошибся почти на целый час в одну или в другую сторону, так как он утверждал, что смерть наступила в одиннадцать тридцать, а лейтенант Уолтер Смит видел меня именно в этот момент в центре города. Если все-таки бабушку убил я, когда вернулся в полночь к ней в дом, то у меня не оставалось времени вернуться домой, спрятать пистолет и снова поехать на место преступления, а уже оттуда позвонить в полицейский участок несколькими минутами позже полуночи.

Вполне могло быть, что я убил ее до одиннадцати часов, потом поехал к себе домой, спрятал пистолет и успел доехать до центра города в то время, когда меня увидел там Уолтер.

Но мог ли я сделать это? Будь я даже в абсолютно невменяемом состоянии, мои мысли и действия должны же были подчиняться определенной жизненной логике. Какой бредовый план заставил меня поехать в дом бабушки, убить ее, вернуться домой и спрятать пистолет, затем поехать в центр, где меня повстречал Смит, и вновь вернуться на место преступления, позвонить оттуда в полицейский участок и сообщить о случившемся?

Вдруг, впервые за эти страшные восемь дней, я понял, как нелепо с моей стороны допускать саму мысль о том, что я мог сделаться убийцей. Совершенно ясно, что я никогда не мог всерьез верить в это; получалось так, что я до этого момента никак не мог исключить подобную возможность, даже тогда, когда другие люди были совершенно убеждены, что я никак не мог так поступить.

Странно, но от этого я не чувствовал себя лучше, счастливее, никак нет.

Я взглянул на часы, возможно, уже сотый раз за совсем короткое время. Было три часа двадцать пять минут. Прошло чуть больше часа с тех пор, как я позвонил Уолтеру, и полчаса, как он позвонил мне.

Как раз в этот момент я услышал в коридоре шаги и пошел открывать дверь.

Глава 11

Он вошел в комнату совершенно спокойно, бросив: «Привет, Род! Что вас так взбудоражило?» Я не успел ответить на приветствие, как он, проследив за моим взглядом, подошел к открытому чемодану, увидел пистолет и лежащую рядом стопку журналов.

— О господи! — воскликнул он. — Вы нашли пистолет и решили, что это и есть орудие преступления? Если бы вы мне сказали об этом по телефону, я мог бы сюда и не приезжать.

Он опустился в кресло, а я стоял как вкопанный и смотрел на него, не в силах оторвать взгляд:

— Что вы хотите сказать, Уолтер?

— А то, что этот пистолет ваш. Когда-то он был моим, и я вам его продал.

Я сделал несколько шагов до кресла и тоже сел.

— А зачем, за каким лешим я купил этот пистолет? Я не могу понять! Я не признаю никакого оружия! Я его просто ненавижу…

— Примерно год назад, нет, пожалуй, даже полтора в восточной части нашего города, где был ваш дом, прокатилась небольшая волна преступлений. Было совершено несколько ограблений, несколько квартирных краж и нападений, и одно из них произошло в соседнем квартале, недалеко от вашего дома. Вы как-то разыскали меня — я помню, тогда я работал днем — и сказали, что ваша жена проела вам плешь, настаивая, чтобы вы купили какое-нибудь оружие и имели его дома на всякий случай. Вы лично этого не хотели делать, но считали, что выхода у вас нет и вам все-таки придется его купить, дабы сохранить мир и покой в доме. Вы меня тогда еще спросили, нужно ли получать для этого разрешение, я ответил, что нет, не надо, если вы не собираетесь носить оружие с собой, а будете держать его только дома. Потом вы спросили, не знаю ли я, где можно купить оружие, пусть не новое, и еще добавили, что вам совершенно неважно, стреляли из него или нет, так как сами вы не собираетесь его использовать. Вы считали, что если какой-нибудь жулик заберется к вам в дом, то с пистолетом в руках вы будете чувствовать себя более уверенно. Вы тогда еще сказали, что даже если эта волна преступлений не схлынет, то вероятность того, что вашу квартиру выберут для ограбления, очень мала — одна на тысячу. Но тем не менее, если ваша жена будет чувствовать себя спокойнее, имея дома заряженный пистолет, вы были готовы выполнить ее желание.

— Вы хотите сказать, что этот пистолет заряжен?

— Да что вы! Вы не захотели, чтобы я вам достал патроны. Я предлагал взять несколько штук у меня, но вы категорически отказались. Стрелять из этого пистолета можно, но иногда в нем что-то заедает. В свое время я его показывал двум разным оружейникам, еще до того, как продал вам, и им так и не удалось устранить дефект. Заедает он один раз из двенадцати. Но это бывает. Именно поэтому я его продал так дешево, всего за пятнадцать долларов. Я себе купил новый револьвер, а этот, который стал потом вашим, лежал у меня в ящике стола безо всякой надобности.

— Он тридцать второго калибра, да? Тип пистолета такой же, какой был и у бабушки?

— Да, конечно. У нее тоже был «кольт». Дайте-ка я рассмотрю его поближе.

Он встал с кресла и направился к раскрытому чемодану.

— Не дотрагивайтесь до него, Уолтер, пока не убедитесь, что это именно тот пистолет, который вы мне продали, — посоветовал я. — Сам я до него не дотрагивался… Из-за него я и попросил вас сюда приехать. Если бы я приехал сам, мне пришлось бы взять его в руки. А если это пистолет бабушки…

Лейтенант проворчал что-то себе под нос и склонился над чемоданом с карандашом в руке. Он всунул карандаш в дуло и перевернул пистолет, чтобы осмотреть его с другой стороны.

— Да, точно, вот здесь небольшая вмятинка на корпусе. У меня больше нет сомнений. Это именно тот пистолет.

Он взял пистолет в руки, спрятав сначала карандаш в карман. Снял предохранитель и оттянул затвор. Подойдя ближе к свету, он внимательно осмотрел дуло и снова заворчал:

— Полным-полно пыли и грязи. Разве так хранят оружие! С тех пор как вы его купили, в нем ни разу не побывало ни одного патрона. И уж конечно, из него не выпускалась ни одна пуля. Теперь вы убедились, Род?

— Я очень вам благодарен. Извините, что побеспокоил вас, Уолтер, но все равно очень хорошо, что вы приехали. Я уже почти собрался лечь спать, как вдруг обнаружил пистолет, и, надо честно признаться, этот час ожидания я провел в тягостных сомнениях. Я могу предложить вам что-нибудь выпить?

— Нет, большое спасибо, Род. Я уже заступил на службу. А при исполнении… сами понимаете. А вот вам выпивка совсем не помешает…

Он был прав. То, что я выпил вчера вечером, уже прошло, улетучилось. Я был трезв как стеклышко, но несколько угнетен и растерян. И принять дозу мне совсем не повредит. Я начал готовить себе стакан: налил виски, воду, положил лед. Уолтер наблюдал за мной.

— Ну что, Род, вы еще не избавились от абсурдных подозрений на собственный счет? Или уже излечились?

— Надеюсь, что излечился.

— Надеяться мало, нужно быть точно уверенным. Послушайте, Род, этот пистолет вам сейчас ни к чему. Хотите, я его заберу и продам? Кто-нибудь из наших ребят захочет его иметь в качестве резерва, на всякий случай, или для упражнений по мишени. При тренировках совсем неважно, если он изредка откажет. Я скоро смогу вам вернуть ваши пятнадцать долларов.

— Замечательно, продайте его, Уолтер, за столько, сколько дадут. Но с одним условием: потратим эти деньги вдвоем, когда у вас выберется свободный вечер… Но, Уолтер, у меня есть еще один вопрос, на который я очень бы хотел получить ответ: почему я захватил с собой пистолет, когда переезжал сюда? Ведь наверняка я не хотел этого делать.

— Мне кажется, все объясняется очень просто. Ваша жена всегда думала, что пистолет заряжен. Если бы вы решили его оставить в той квартире, то вам пришлось бы признаться жене, что он не заряжен и что у вас даже нет патронов к нему. Наверное, вы не хотели говорить это вашей бывшей жене, тем более что вы старались сохранить с ней дружеские отношения… и особенно, если у нее были к вам какие-то претензии.

— Да, это вполне логично и не лишено смысла. Вы прирожденный детектив, Уолтер.

— Над этим стоит задуматься, — улыбаясь, сказал он и поднялся с кресла. — Мне пора возвращаться в отдел и изображать по крайней мере, что я являюсь прирожденным детективом. До свидания, Род, и перестаньте терзать себя.

Когда он ушел, я снова сел в кресло со стаканом в руке. Я стал думать о лейтенанте Смите, какой он все-таки рассудительный, логичный, как он точно находит ответы… Наверняка он нашел бы ответы и на некоторые вопросы, которые меня до сих пор волнуют по поводу той ночи, когда произошло убийство, и ответы его были бы такими же простыми и ясными, какими он сумел объяснить наличие пистолета в моем шкафу. И период времени между десятью часами и половиной двенадцатого уже не составлял бы для меня никакой загадки. Конечно, я где-то был, очевидно, пил, пил в одиночку и довольно солидно накачался после того, как оставил Венги одну. Но почему мне это так важно знать?! Ведь все равно я никогда ничего не вспомню, а значит и не узнаю, где я в тот вечер шатался и сколько пил.

А если я вдруг все вспомню, то наверняка придет простое и логичное объяснение причины моего столь позднего визита в дом бабушки. Скорее всего, я приехал туда, чтобы поговорить с Арчи. Я мог знать, а мог и не знать, что он уехал в Чикаго. А может быть, я так много выпил, что просто забыл об этом. Вполне допустимо, что у меня вообще не было особого повода искать Арчи. Может, мне тоскливо было одному, очень одиноко, и я решил с кем-то разделить это одиночество, просто поговорить с любым человеком, хоть с тем же Арчи. Кроме того, не надо забывать, что одиннадцать тридцать ночи — такое время, когда визиты уже не делаются. Значит, я знал, что мой брат ложится поздно: в час или в два ночи.

Я еще посидел немного, подумал, поразмышлял, пока не почувствовал, что пора ложиться… Я провалился в сон, когда рассвет уже занимался.

Проснулся я почти в полдень. Окна были какие-то серо-сиреневые, приблизительно такие же, как и вчера ночью, когда я начал засыпать. Все объяснялось просто: небо покрывали свинцовые тучи, шел мелкий и противный дождь. Это был мой последний свободный день перед выходом на работу… и уже добрая половина его прошла.

Я решил, что вторую половину дня надо провести с пользой, и отправился в библиотеку; заказал там себе несколько самых новых книг, которые могли помочь мне в создании рекламы, различных публикаций, текстов. Все мне в них показалось очень просто, понятно и знакомо. У меня появилась уверенность, что мне будет несложно вновь войти в обойму сотрудников агентства, погрузиться в рутину моей редакторской профессии.

В пять часов я вышел из библиотеки и позвонил Питу Редику. Я спросил его, нет ли у него желания со мной поужинать. Он ответил, что страшно огорчен, так как вечер у него занят деловым свиданием.

— Ах, черт возьми, Род, мне бы очень хотелось принять предложение и встретиться с тобой, но мне предстоит одна очень важная деловая встреча. Я сам пригласил бы тебя присоединиться к нам, но речь пойдет о делах и тебя просто доконает невероятная скука.

— Ничего страшного, Пит. Оставим до следующего раза.

— Я буду ужинать с доверенным лицом одного издателя из Нью-Йорка, который хочет прозондировать почву. Я участвую в создании одной книги, естественно, по психологии. Вчера вечером у него в отеле я дал ему прочитать первые главы. И вот мы договорились сегодня за ужином обсудить кое-какие вопросы. Я еще не знаю, понравилось ли ему то, что я написал. А теперь я хочу объяснить тебе, почему для меня это так важно: если я увижу, что он загорелся идеей, хочу попытаться, если, конечно, смогу, убедить его дать мне аванс в счет книги. А это даст мне возможность работать над книгой все лето, не отвлекаясь ни на что другое, если даже мне удастся получить всего долларов двести. В ином случае мне придется заняться летними курсами, и тогда я смогу писать только по ночам… Имея впереди свободное лето, я думаю, что сумел бы закончить эту книгу.

— Пит, если тебе не удастся договориться об авансе, я смогу одолжить тебе двести долларов. Я завтра начинаю работать, и мне не придется ничего просить в счет наследства.

— Спасибо, Род. Но я не хочу оставаться на лето с долгом. Аванс — это совсем другое дело, мне не надо будет его возвращать, он пойдет в счет дохода от книги. Кроме того, тогда можно почти уверенно считать, что книга будет принята к производству сразу, как только я ее закончу. В любом случае, Род, спасибо тебе за предложение… ведь ты его сделал человеку, которого, как ты помнишь сейчас, видел один-единственный раз в жизни. Или ты уже начинаешь кое-что вспоминать?

— Нет, пока ничего. Хорошо, Пит, я позвоню тебе как-нибудь в другой раз.

— Обожди минуту, Род. У тебя есть какие-нибудь планы, как провести вечер после ужина?

— Пока никаких.

— Я не уверен, что проведу с этим человеком весь вечер. Думаю, ужина нам вполне хватит, чтобы обо всем договориться. Он собирается пробыть здесь еще пару дней, и у него уйма других дел и встреч. Поэтому весьма возможно, что мы с ним после ужина расстанемся. Скорее всего, у него назначена еще какая-нибудь встреча. А поскольку наш ужин сегодня назначен весьма рано — в шесть часов, — то это подтверждает предположение, что именно так оно и будет. Скорее всего, я вернусь домой часов в восемь или в половине девятого, а может быть, даже раньше. Почему бы тебе не позвонить мне в это время, если у тебя, конечно, не намечены какие-нибудь другие встречи? Когда освободишься, приедешь сюда.

— Хорошо, Пит, договорились. Возможно, я так и поступлю.

Я положил телефонную трубку и задал себе вопрос, кого я еще могу пригласить на ужин. Я подумал об Энди Хендерсоне, с которым мне довелось, и не без удовольствия, позавтракать несколько дней назад. Но он был женат, а часы показывали уже больше пяти вечера. Да, уже поздновато приглашать кого-либо на ужин, особенно женатых, и я решил поужинать один. Я был изрядно голоден, ведь, кроме легкого обеда в полдень, у меня маковой росинки во рту не было. Потом я решил сделать круг по центру города, надеясь увидеть афишу какого-нибудь интересного фильма. Кино помогло убить часть времени, и в восемь с минутами я снова позвонил Питу.

— Я только что приехал домой, — ответил он. — Хорошо, что позвонил раньше, чем я тебе сказал. Давай прямо сюда, ко мне.

— Я прихвачу бутылку шампанского, чтобы тебя поздравить?

— Можешь принести с собой бутылку пива, чтобы меня утешить.

— Что, все так плохо?

— Не совсем все. Когда приедешь, я тебе расскажу.

— А сейчас давай серьезно: я прихвачу с собой что-нибудь выпить?

— Если тебя устраивает пиво, ничего привозить не надо. У меня в холодильнике имеется с полдюжины банок, а для меня пива достаточно. Завтра мне на работу.

— Мне тоже. Договорились, будем пить твое пиво.

Я пошел на стоянку, где стоял мой «линкольн», и отправился домой к Питу. Только после того, как мы удобно устроились в креслах со стаканами свежего пива в руках, я стал расспрашивать его о результатах встречи с представителем издателя.

— Я вполне могу гордиться собой. Ему понравились все пять глав, и он считает, что есть все основания полагать, что книгу примут с восторгом, когда я ее закончу. Он взял с меня слово, и я ему это пообещал, что по всем вопросам буду консультироваться в первую очередь с ним. Но он также объяснил, что не располагает полномочиями на выдачу мне аванса за книгу, которую прочел пока лишь он один; часть, которую я написал, должна быть рецензирована хотя бы еще одним сотрудником издательства. Обычно он читает одну часть книги, затем передает ее другим сотрудникам, делая заключение и составляя рекомендации к изданию книги, но купить книгу, права на нее он не может. А выдать мне аванс означает купить книгу, и даже еще более рискованно, чем купить, ведь тот факт, что я хорошо написал начало, совсем не означает, что я ее хорошо закончу. Или вдруг случится что-то непредвиденное…

— Или тебя вдруг собьет грузовик.

— Вот именно. Он хотел забрать с собой в Нью-Йорк эти пять глав и попытаться добиться там для меня аванса, но…

— Почему же ты не согласился?

— Во-первых, это черновик, я печатал один экземпляр и у меня нет копии. И я совсем не хочу выпускать его из рук, ведь это результат нескольких месяцев упорной работы. А вдруг рукопись затеряется, и мне придется все восстанавливать с самого начала! Кроме того, мне иногда необходимо заглядывать в начало книги, что-то увязывать, иначе я не могу писать дальше, а они неизвестно сколько времени будут ее держать у себя, пока решат вопрос об авансе.

Он вытряхнул трубку и начал снова набивать ее.

— Конечно, я мог бы отпечатать эти пять глав в нескольких экземплярах, но там кое-что надо подредактировать, так сказать, довести до кондиции, а мне сейчас не хотелось бы тратить на это время только ради того, чтобы заполучить аванс. Считаю, что заняться редактированием лучше всего тогда, когда книга будет готова, а у меня еще не созрел окончательный вариант. Терпение, мой друг, терпение. Ничего страшного не случится, если я прочитаю несколько лекций на летних курсах. Надеюсь, кое-что мне все же удастся написать за лето.

— Если тебе не хочется брать деньги, почему бы не дать мне возможность тоже поучаствовать в издании? В таком случае ты мне ничего не будешь должен, пока книга не разойдется, если, конечно, она все-таки когда-нибудь поступит в продажу. А ты мне заплатишь исходя из доходов, которые она тебе принесет. Зато все лето ты сможешь посвятить исключительно своей книге.

Мне показалось, его очень заинтересовало мое предложение, но потом он решительно покачал головой.

— Это очень рискованно для нас обоих. Ведь тираж может и не разойтись. Кто знает? Может набежать всего несколько сот долларов, а в таком случае ты окажешься в проигрыше. Но может случиться и другое: книга войдет в список бестселлеров, ведь она обращена к широким кругам читателей, так что такое вполне возможно, — и тогда ты заработаешь тысячи долларов за свои двести, но в сильном проигрыше окажусь уже я… Знаешь, я придумал! Причем мы оба не рискуем ничем. Равные возможности для двоих — или сумма удваивается, или ничего. Я принимаю двести долларов, и если книга разойдется — ты получаешь четыреста.

— Ты сильно занижаешь возможности своей книги, Пит. Если ты хочешь дать мне шанс заработать, то бери у меня эти двести долларов, а мне вернешь двести пятьдесят, разумеется, в том случае, если книга будет распродана.

Наконец мы сошлись на трехстах долларах. При этом я думал, что он может остаться внакладе, а он думал, как бы не ущемить мои интересы. Но ведь так и нужно, очевидно, делать дела по-настоящему… В любом случае, во время каникул он сможет посвятить себя книге целиком, а именно это ему больше всего нужно.

Мы открыли еще по банке пива, чтобы отметить наш устный договор.

— Пит, ты не против, если я снова задам тебе несколько вопросов обо мне самом?

— Давай задавай сколько хочешь. А что тебе хотелось бы узнать?

— Знаешь… может, это не так уж и важно, но Арчи вызвал у меня вполне понятное любопытство, упомянув, что у меня были совершенно бредовые суждения о политике. Я совсем ничего не помню… но, как я полагаю, мое мнение, взгляды остались прежними, то есть такими, какими они были до амнезии. Я не спросил Арчи, что он этим хотел сказать, мы уже заговорили о других, более важных для нас вещах, но это меня сильно заинтриговало.

— Я думаю, Род, ты сам в состоянии ответить на эти вопросы. Что ты думаешь о политике? Погоди, не отвечай сразу, дай мне помочь тебе, задав тот же вопрос более конкретно. Какая система тебе кажется более совершенной, лучшей среди, скажем, таких систем, как социализм, капиталистическая демократия и коммунизм?

— А ты слово «коммунизм» пишешь с маленькой буквы? Я хочу сказать, коммунизм, рассматриваемый абстрактно, а не с прописной буквы, как пишут коммунисты?

— Абсолютно точно — с маленькой буквы.

— Тогда мне кажется, что разница между ними весьма невелика. Каждая из этих систем может функционировать самостоятельно, и каждую из них можно коррумпировать и превратить в тиранию. Как это сделал Сталин с коммунизмом, и как это сделал Гитлер с социализмом. И как это случилось с демократией здесь… но только в уменьшенном масштабе, когда какой-нибудь политический босс дорывается до власти в городе и начинает руководить-действовать, как ему заблагорассудится. Здесь это пока еще не случалось в крупном масштабе, но вполне может произойти, если вдруг однажды мы почувствуем себя голодными и обездоленными. Нет, я не верю, что так уж важна сама система. Что действительно важно — это как система функционирует. Если я склоняюсь в пользу демократии, то потому, что мы имеем эту систему, и мне думается, что именно ее мы должны развивать и совершенствовать, заставлять ее работать на нас, а не пускаться во все тяжкие и рисковать, пытаясь сменить ее на другую, которая еще неизвестно чем может для нас обернуться и куда нас завести.

Пит рассмеялся.

— А ты продолжаешь дуть в свою дуду. Именно так ты думал и раньше. Кстати, Арчи верил в каждую из этих трех систем — и иногда, надо сказать, весьма истово, — но каждый раз только в одну. Вполне естественно, тогда человек не понимает, что кто-то может быть толерантным ко всем трем одновременно. Я, например, нахожусь где-то посередине между ними. Так что, Род, мне, право, трудно сказать, у кого из вас бредовые суждения.

— А что Арчи думает по этому поводу?

— В последнее время мне не приходилось обсуждать с ним эти проблемы… но, наверное, я не очень ошибусь, если прислушаюсь к своему внутреннему голосу и скажу, принимая во внимание, что он теперь владеет капиталом в двадцать тысяч долларов, что он, конечно, будет стоять за ту систему, которая позволит ему сохранить эти деньги.

Впрочем, мне это было безразлично. Я зажег новую сигарету, и какое-то время мы сидели молча, думая каждый о своем.

— Пит, насколько изменилась нынешняя точка зрения — в ту или другую сторону — относительно наследственного безумия?

— Этот вопрос не касается тебя, Род, — он зажег спичку и поднес к трубке, внимательно глядя на меня поверх пламени, — или касается, скажи? — Он не поднес трубку ко рту, а погасил спичку и положил ее рядом с трубкой на стол возле кресла. — Теперь я вспоминаю, что около года назад ты уже задавал мне подобный вопрос. Однако на этот раз ты уж очень старательно изображаешь незаинтересованность и… конечно, сразу увяз в вопросах, близких к психологии. Что происходит, Род?

— Разумеется, я расскажу тебе все, но сначала хочу получить ответ на мой вопрос. Желательно, чтобы ты мне ответил точно так же, как ты отвечал в последний раз… если, конечно, с тех пор в этой области не появилось чего-то нового.

— Нет, Род, ничего нового не появилось. Я тебе сказал тогда, что безумие или сумасшествие по наследству не передаются, но можно унаследовать некую тенденцию, предрасположенность к сумасшествию. Никто не рождается безумным, хотя, и это совершенно естественно, можно родиться с недостаточно развитым мозгом, что и является причиной слабоумия. Но мне кажется, что тебя интересует совсем другое.

— Нет, почему же. Прошу тебя, продолжай.

— Существуют следующие типы приобретенного сумасшествия: шизофрения, паранойя и несколько видов психозов, которые проявляются из-за губительного давления на жизнь человека. Но, как было доказано и как принято считать, мы можем получить по наследству сильную предрасположенность к подчинению этим пагубным давлениям. Вполне возможно, что добрая половина настоящих сумасшедших — из тех, которые переполняют психиатрические лечебницы — родились с наследственной тенденцией, прямой или косвенной, к сумасшествию, у них наблюдается предрасположенность к проявлению психических симптомов перед лицом стрессовых ситуаций. И если эта предрасположенность достаточно сильна, то такие стрессы настигнут их даже в каждодневных заботах, которые здоровые люди воспринимают совершенно естественно, как обыкновенные человеческие заботы. Ну как, Род, такой ответ тебя удовлетворил или я продолжу дальше?

— Нет, не надо, вполне удовлетворил.

— Этот вопрос интересует лично тебя?

— Я бы не хотел… Впрочем, почему бы и нет? Какого черта я должен молчать? Пит, моя мать умерла в какой-то психиатрической клинике, когда мне был всего год от роду.

— Каким типом безумия она страдала?

Я рассказал ему то немногое, что мне было известно о ка-татонических фазах и о попытках к самоубийству.

— Возможно, это маниакально-депрессивный тип заболевания. Ты не знаешь, были ли у нее периоды эйфории и возбуждения?

— Не знаю. А ты как считаешь: существует какая-нибудь разница между маниакально-депрессивным и шизофреническим типами?

— Ну, как тебе сказать… думаю, что нет.

— Пит, теперь я знаю, что должно было случиться в нашей супружеской жизни. По крайней мере кое-что знаю. Предполагаю, когда мы поженились, я не знал, что произошло с моей матерью. Узнал я об этом значительно позже. Вполне допустимо, что Робин хотелось иметь детей, а я, после того как узнал обо всем, скорее всего, возражал, был против…

— Ты полагаешь, что сам рассказал все это своей жене?

— Не знаю. Скорее всего, именно так, потому что у нее были какие-то сомнения относительно моего психического здоровья. Мне кажется, она считает, что это я убил бабушку.

— Господи, как могла прийти тебе в голову такая абсурдная мысль?

Я рассказал ему о том, как вела себя Робин во время последних двух встреч, и о том выражении страха на ее лице, когда она обернулась ко мне в тот поздний вечер.

— В холодильнике осталась еще пара банок пива. Выпьем, чтобы уж разом покончить с ним, а?

Пит отправился за пивом к скоро вернулся с очень серьезным лицом и нахмуренными бровями.

— Что-то не нравится мне вся эта история… и почему Робин должна так думать. Она, очевидно, не знает, что было неопровержимо доказано на основании абсолютно конкретных данных, что ты непричастен к убийству и при всем желании не мог бы совершить преступление?

— Всех деталей она не знает. Я думаю, ей известно то, что было напечатано в газетах. А значит, она знает, что полиция меня не подозревает… Однако ей может казаться, что полиция ошибается. И…

— И что еще?

— А это означает, что у нее есть какое-то основание полагать, что полиция ошибается. Смею признаться, что единственное объяснение, которое приходит мне в голову, совсем меня не утешает… Очевидно, за время нашей супружеской жизни у меня стали проявляться такие психические отклонения, которых было вполне достаточно, чтобы у нее закралась мысль, что я мог совершить убийство в припадке безумия.

Пит снова взял в руки незажженную трубку.

— Я должен поговорить с Робин.

— Нет, Пит, пожалуйста! Это ничего не даст… не надо с ней говорить.

— Ты еще ее любишь… или уже нет?

— Еще и опять… да, люблю. Теперь я уже точно знаю, что я ни в коем случае не должен был приходить к ней — это был, пожалуй, единственный правильный совет Арчи. Мне было достаточно нескольких дн, ей — после того как я ее увидел, — чтобы вообразить себе, что я могу надеяться на примирение. Это было, конечно, до того, как я узнал — снова узнал — историю моей наследственности. И теперь мне не остается ничего другого, для ее спокойствия, да и для моего тоже, как оставить ее в покое и забыть навсегда. Сдается мне, что мое подсознание знало это с самого начала, знало также, что единственное, что я должен был сделать, — это забыть ее, и, наверное, по этой причине я так упорно и категорически отказывался от лечения у психиатра.

— Но если ты ее любишь, какое это имеет значение?

— Не знаю, но это нежелание, отказ, возражение во мне остаются по-прежнему.

Я допил пиво и поднялся с кресла.

— Пожалуй, мне пора, пойду пройдусь немного пешком, уже одиннадцатьчасов. Завтра я снова начинаю работать в агентстве и хочу хорошенько выспаться, чтобы начать со свежей головой. Большое спасибо за все и, конечно, за пиво.

Когда я возвращался домой, я понял, что иду по улице, где живет Робин. Нет, я шел правильно и не уклонился от пути к своему теперешнему дому. Это был путь, который связывал дом Пита и мой… Но, очевидно, я мог бы постараться выбрать другой маршрут.

На третьем этаже в одном из окон горел свет; я подумал, что это окно Робин. Но проверять не стал, точно ли это ее окно… Я прибавил шагу и продолжил свой путь.

Глава 12

В семь тридцать утра меня разбудил будильник. Чувствовал я себя невыспавшимся, так как хоть и лег в полночь, но долго не мог заснуть. Помню, что последний раз посмотрел на часы, когда они показывали два тридцать утра, а заснуть удалось, наверное, и того позже. Помню, что решил при первой возможности проконсультироваться с доктором Эгглстоуном и попросить его порекомендовать мне какое-нибудь снотворное. Мне это было совершенно необходимо, особенно сейчас, когда я снова приступал к работе и не мог больше позволить себе засыпать после двенадцати, а то и позже.

Утро было хмурое, неприветливое. Дождя не было, но все говорило о том, что он вот-вот начнется и зарядит уже на целый день.

Я принял холодный душ — надо же было как-то снять вялость. И правильно сделал! Когда в девять часов я появился в агентстве, то уже успел выпить три чашки крепчайшего горячего кофе и у меня в желудке ощущалось приятное тепло; чувствовал я себя почти нормально.

Мэй Корбетт, секретарь и телефонистка в приемной, та, которая первая представилась мне, когда я в прошлый раз появился в агентстве, улыбнулась, когда я вошел в офис.

— Привет, Род. Я рада, что вы к нам вернулись.

— Я тоже, Мэй. Вы можете подсказать, куда я должен явиться?

— Джонси просил передать вам, что сначала вам надо зайти к нему. Вы его знаете? Или нет? Я думаю, вы должны были видеть его в кабинете мистера Карвера в понедельник.

— Конечно, я его знаю. А где находится его кабинет?

— Следующая дверь за кабинетом мистера Карвера, на той же стороне коридора.

Дверь была открыта, и я вошел в кабинет. Джонси поднял голову, поднялся с кресла, и мы обменялись рукопожатием.

— Присядьте на минутку, Род. Чуть позже я вас провожу в ваш кабинет. Послушайте, Род, может быть, вы хотите, чтобы я представил вас коллегам? Или вы предпочитаете знакомиться постепенно, по мере того как начнете с ними контактировать, по очереди, так сказать?

Он вернулся за письменный стол, а я присел на стул рядом.

— Лучше постепенно, по очереди. Вы сказали, что проводите меня в мой кабинет. А что, у меня есть свой кабинет?

— Половина кабинета, вы делите его с Чарли Грэйнджером.

На мгновение я задумался, а потом спросил:

— Это такой плотный мужчина средних лет, лысый. Он работает в агентстве уже лет десять-двенадцать. Хороший специалист. Его конек — прямые контакты и контакты по почте с различными компаниями и фирмами. Он прекрасно составляет коммерческую корреспонденцию.

Джонси посмотрел на меня, и лицо его выразило огромное удивление. Я постарался рассеять его сомнения:

— Нет, конечно, я ничего этого не помню, просто Венги рассказала мне о сотрудниках нашего агентства, и я постарался запомнить все касающееся других четырех редакторов, так как связан с ними по работе больше, чем с другими.

— Очень хорошо! Если так пойдет и дальше, вы, я думаю, быстро войдете в курс дела. Как вам показался материал, собранный в этой папке? — он кивнул на папку, которую я держал на коленях.

— Нормально, мистер Джонси. Если я не создал ничего более достойного, то считаю, что вполне способен продолжить работу на том же уровне.

— Или еще лучше, ведь вы начинаете заново! Кстати, отбросьте, пожалуйста, это ваше «мистер». Даже посыльный называет меня просто Джонси. Или Джордж. Вы просмотрели папку компании Ли Хосиери?

— Просмотрел. Особенно графические наброски.

— Ну и отлично! Мистер Карвер просил рассказать вам об этом поподробнее. Мы должны представить рекламу этой компании к Рождеству… Сейчас начало июня, а мы уже должны думать о Рождестве. Никуда не денешься — работа… А идея такова: нейлоновые чулки — самый прекрасный подарок к Рождеству. Они элегантны и в то же время практичны. От одной пары до дюжины. Компания обещала сделать специальную рождественскую упаковку: по одной паре, по три, шесть и по двенадцать пар. Они будут доступны по цене любой женщине или мужчине для подарка.

— Да… широкое применение Рождественского чулка! Заменяйте один Рождественский чулок другим Рождественским чулком!.. Считайте, что я ничего не слышал, но сама идея ужасна, хуже не бывает.

— Не знаю, может быть, и так, ведь это не по моей части… Да, я хотел сказать: если вам вдруг понадобится что-то узнать о нашем офисе, о выдаче жалованья, авансах, расписании и других делах, обращайтесь ко мне, я вам расскажу и объясню. Ну а когда речь зайдет об оценке той или иной рекламной идеи, то уж не обессудьте, обсуждайте эти вопросы прямо с мистером Карвером, — он грустно улыбнулся и добавил: — Когда-то я попытался сунуть нос не в свое дело, имел неосторожность высказать свое суждение о том, хороша или нет та или другая идея, и понял, что в большинстве случаев я сильно заблуждаюсь на свой счет. Больше я этого не делал. Я понял, что это дело не по мне… Мистер Карвер попросил меня сказать, что если у вас появятся какие-то идеи, то он хотел бы обсудить их вместе.

— Я должен это сделать сегодня? Или можно немного повременить, чтобы получше все обдумать, дать несколько вариантов?

— Мне кажется, слишком откладывать не стоит, думаю, что это надо сделать к концу рабочего дня, если, конечно, у вас к тому времени появятся задумки, которые можно показывать для начала. Это поможет вам избежать ошибок и сразу выбрать то направление, которое следует развивать. Он также просил передать, чтобы вы, особенно сейчас, пока будете входить в курс дела, не стеснялись и обращались к нему за советом каждый раз, когда будет необходимо.

— Как часто я раньше высказывал ему свои идеи?

— Столько, сколько это было необходимо. Мистер Карвер работает в тесном контакте с редакторами текстов, и обычно каждый из вас заходит к нему в кабинет, как правило, раз в день на несколько минут. Кстати, следует помнить: что бы он вам ни сказал, все всегда правильно. Его замечания очень точны. Он хорошо разбирается в своем деле… будь то в начале рабочего дня или в конце, это неважно.

— Я понимаю это как деликатный намек: будь он трезвый или немного принявший?

— Да, пожалуй, именно так: будь он трезв или нет, — согласился Джонси, улыбаясь. — Вы хотите еще о чем-нибудь спросить?

— Нет, сейчас у меня такой необходимости нет. Пожалуй, пора начинать отрабатывать свое жалованье.

Джонси вышел в коридор вместе со мной, поясняя по ходу дела:

— Там, в глубине, расположено большое помещение для художников. Комната просторная, настоящий зал. Направо дверь, на которой написано: «Для мужчин», это тоже необходимое для всех нас, в том числе и для вас, заведение. А на той, напротив, написано: «Для дам». Но не считайте, что оно означает то, что вы думаете. Это проделки Ральфа Эриксона, ему однажды взбрело в голову явиться сюда пораньше и повесить над дверью красную лампочку.

— Очень хотелось бы познакомиться с этим Эриксоном! — воскликнул я, смеясь.

— Обязательно познакомитесь. Вы же сами сказали, что вам удобнее знакомиться со всеми постепенно, с каждым в отдельности. Поэтому сегодня начнем с вашего визави по кабинету.

Мы прошли по коридору, завернули за угол и остановились перед дверью, на которой висела табличка с моим именем и с именем Чарли Грэйнджера. Когда мы вошли, к нам повернулся лицом грузный, лысый человек средних лет, сидевший за одним из двух столов.

— Привет, Род! Я — Чарли Грэйнджер, — представился он, и мы пожали друг другу руки.

— Я оставляю вас, — сказал ему Джонси. — Рекомендую вводить Рода в курс дела спокойно, без спешки, чтобы не навредить работе.

Он вышел и закрыл за собой дверь.

Я сел за свой письменный стол, и Чарли вдруг бросил мне:

— Не хватайся сразу за карандаш и не клади ноги на письменный стол.

— Почему?

— Таков наш устав, — ответил он с улыбкой. — Мы с тобой так договорились для удобства общения, чтобы не мешать друг другу, когда мы действительно работаем или обдумываем и выстраиваем какую-то идею. Мы оба пришли к заключению, что самая лучшая поза для работы мысли — когда ноги лежат на крышке рабочего стола. Поэтому, когда один из нас кладет ноги на стол — это означает, что он глубоко погрузился в свои творческие замыслы, или его осенила творческая догадка, или пришла конструктивная мысль… — другой не должен ему мешать. То же самое, когда один из нас берет в руки карандаш. И совсем неважно, хочет он им что-нибудь написать или нет. Просто это условный сигнал. Или когда кто-то из нас поворачивается на крутящемся стуле к пишущей машинке, значит, он собирается что-то напечатать. Не считая этих ограничений, к которым мы пришли по обоюдному согласию, в любое время мы можем болтать сколько угодно.

— Я нахожу эту систему просто замечательной. Итак, договорились, я не хватаю карандаш. А ты, я думаю, уже готов приступить к работе?

— Я никогда не бываю готовым вот так, сразу, но иногда наступает момент, когда время здорово поджимает, и ничего другого не остается, как начинать вкалывать. Вот, например, сейчас у меня одно очень срочное дело. Я слышал, тебе хотят передать компанию Ли Хосиери, поэтому можешь не торопиться, у тебя впереди целый месяц. Если хочешь, сегодня вообще ничего не делай, знакомься с обстановкой, привыкай, сходи поболтать к секретарше… потом успеешь наверстать.

Мы поболтали еще несколько минут, а потом Чарли, глубоко вздохнув, сказал, что пора вернуться к делам. Взял в руки карандаш и склонился над бумагами.

Я решил, что сначала мне неплохо бы разобрать мою рабочую папку. Папку компании Ли Хосиери я положил на один угол стола — мне надо держать ее под рукой, а прочие дела сложил стопкой на другой угол. Я забыл вернуть их Джонси, когда заходил к нему.

Затем я решил осмотреть свое рабочее место: чем я располагаю для работы и на месте ли все необходимое. Порядок был полный. Я попробовал пишущую машинку, работала она отлично. Заточил несколько карандашей. На столе перед собой положил пачку бумаги для заметок, попробовал, хорошо ли заточены карандаши — нарисовал несколько каракулей, оторвал этот листок от пачки и попытался сосредоточиться на мысли о чулках как подарке к Рождеству. Начал рисовать женские ножки в чулках. Рисовать я явно умел, так как мои рисунки действительно изображали женские ножки. И похожи они были на ноги Робин.

Нет, это не тот путь, надо найти что-то другое. Поэтому я задрал ноги на стол и попытался думать. И моя мысль невольно увела меня далеко… Я видел мою бывшую жену в желтом бикини, на ярко-красном полотенце, на бело-желтом песке.

Опять я выбрал не тот путь. Эта дорога запрещена.

Я раскрыл папку компании Ли Хосиери и снова начал рассматривать и перечитывать сообщения и объявления, которые мы для этой компании составляли. Спустя довольно продолжительное время в голове у меня начали появляться какие-то мысли и соображения. Я схватил карандаш и записал те, которые, как мне показалось, заслуживали хотя бы дальнейшей, более углубленной работы.

Я увидел, как Чарли Грэйнджер взял трубку телефона у себя на столе и заговорил:

— Драгоценность моя, соедини с главным боссом. — И спустя несколько секунд: — Мистер Карвер, это Грэйнджер. У вас найдется несколько минут для меня?.. Хорошо, я уже иду.

Он собрал бумаги и ушел.

Я записал еще кое-какие соображения — вполне возможно, это были уже вполне приличные наметки. Потом услыхал стук в дверь и сказал: «Войдите», хотя стучавший опередил мой ответ. Я узнал его лишь тогда, когда он заговорил:

— Привет, Род! Я — Гарри Уэстон. Как идут дела?

— Я только начал. Помаленьку, но, надеюсь, вполне уверенно.

Это был еще один из редакторов рекламных текстов.

— Я пришел сказать, что, если тебе вдруг понадобится помощь — это утро у меня свободно. Джонси подкинул мне одну работенку, в которой я предполагал увязнуть до обеда, а закончил все за полчаса. Мне повезло, я сразу набрел на верное решение. Можно, конечно, провозиться еще день, а то и целую неделю, но лучшего решения все равно не найдешь. Только я не хочу отдавать работу так быстро… и вот, видишь, слоняюсь без дела… А тебе ведь дали работу для компании Ли Хосиери к рождественским праздникам? Или нет?

Я кивнул, соглашаясь.

— У меня есть на этот счет одна или две идейки, правда, еще не сформировавшиеся окончательно, — признался он.

— Спасибо за готовность помочь, но я хочу понять, на что способен без подсказок и помощи со стороны. Если за несколько часов, начиная прямо с этой минуты, я не сумею ничего придумать самостоятельно, то, возможно, воспользуюсь твоей помощью.

— Вот прекрасно, всегда готов к услугам. Тогда тебе необходимо работать и работать, и я не хочу больше мешать. Но, может, мы вместе пообедаем?

— Договорились. С большим удовольствием. А когда обед?

— В разное время. Обычно ты обедал с двенадцати до часу, а я — с часу до двух, но сегодня я поменяюсь с кем-нибудь или просто улизну без подмены, чтобы составить тебе компанию.

Как только он ушел, работа пошла успешнее, идей появилось множество, и я даже сделал графический набросок для лучшего выражения той идеи, которая показалась мне наиболее удачной и перспективной, хотя и несколько рискованной: в журналах «Esquire» и «Sir», например, она могла пройти на «ура», а вот в женском «Ladies’ Home Journal», пожалуй, с большой натяжкой, так как выбивалась из профиля журнала. Я решил несколько повременить с этой идеей, пока не разузнаю получше, какие именно журналы будут для этого использованы, чтобы не тратить напрасно время на отделку всех деталей.

Грэйнджер вернулся от Карвера и, увидев, что я увлекся, не сказал мне ни слова. Тогда я положил карандаш на стол и спросил:

— Карверу понравилось то, что ты ему предложил?

— Сказал, что это не стоит и ломаного гроша, — ответил он, скорчив гримасу. — И самое ужасное, что он абсолютно прав. Все надо делать заново, но по крайней мере теперь я знаю, с чего начать: он подкинул мне неплохую мысль.

Он сел за стол, вставил в машинку чистый лист бумаги и начал печатать. Я замолчал.

От неожиданности я подскочил на месте, когда на моем столе вдруг зазвонил телефон. Я поднял трубку в полной уверенности, что звонит Карвер, чтобы сказать, что хочет познакомиться с тем, что я успел наработать. Но я ошибся.

— Род, говорит доктор Эгглстоун. В понедельник ночью, а вернее, во вторник рано утром вы обещали приехать ко мне на консультацию в течение недели. Уже два дня как неделя истекла, а вы так и не появились. Давайте прямо сейчас договоримся, когда вам удобнее подъехать.

— Я с большим удовольствием приеду. Поверьте, я совершенно забыл о своем обещании, но в любом случае думал посоветоваться с вами.

— Вас что-то тревожит?

— Нет, просто я с трудом засыпаю. А мне крайне необходимо приободриться, особенно сейчас, когда я снова начал работать и вставать приходится довольно рано; я не могу позволить себе такую роскошь — не спать полночи. Наверное, вы можете прописать что-нибудь от бессонницы?

— Разумеется. А кроме этого вы в порядке?

— Да, все отлично. А что касается вашей консультации… скажите, по вечерам вы прием ведете?

— Обычно нет, но когда необходимо, я могу отступить от правил. Но мне кажется, что у вас совсем не тот случай. В пять вас устраивает?

— Устраивает.

— Мой кабинет находится приблизительно в одном квартале от вашего агентства, в здании Юнион Траст, что на пересечении Четвертой улицы и Бреддок. Вы без труда доберетесь до меня за пять минут после окончания вашей работы. Обычно я ухожу в пять, но я вас подожду.

— Спасибо, доктор. Я вас долго не задержу, постараюсь явиться как можно раньше. Сразу после пяти. Договорились?

— Я хочу провести полное обследование. Так что уж полчаса нам понадобятся обязательно.

Я вновь погрузился в работу и почувствовал, как она меня увлекла, захватила… Так я работал, пока вновь не появился Гарри Уэстон и не сказал, что уже полдень. Я надвинул шляпу, и мы вышли из кабинета. По пути я зашел к Джонси, вернул ему папки и спросил, могу ли еще на пару дней оставить у себя папку с материалами компании Ли Хосиери.

Во время обеда беседа касалась в основном работы нашей конторы и, надо сказать, я узнал множество любопытного. Мне было приятно утвердиться в мысли, возникшей еще утром: наше агентство — очень неплохое место для работы. Главное, что превыше всего здесь оценивались результаты твоей деятельности. Никого не волновало, ходили ли мы по кабинетам, теряли ли время на разговоры, пришел ли кто-нибудь с опозданием или потерял где-то время по другой причине — в разумных пределах, конечно, — главное, чтобы все выполняли в срок порученное дело и выполняли его хорошо. Карвер считал, что дело, которым мы занимаемся, — это процесс творческий, и поэтому нельзя требовать от человека, чтобы он семь часов подряд да еще пять дней в неделю занимался творчеством. Одна минута вдохновения стоит больше, чем целая неделя тяжелого труда. А вспышки вдохновения возникают скорее и легче в атмосфере свободы, а вовсе не строжайшей дисциплины. Я понял, что работать для Гэри Кэбота Карвера мне нравилось и, наверное, будет нравиться и в дальнейшем. Скорее всего, эта работа была мне по душе. Очевидно, и получалось у меня недурно.

Уэстон сообщил, что нам не возбранялось и употребление спиртных напитков прямо в кабинете. Конечно, после того, как мы заканчиваем дела. Никого не волновало ни как, ни где, ни когда мы их делаем.

— Я тоже пил во время работы? — спросил я.

— Иногда и совсем чуть-чуть, и то больше из вежливости и для поддержания компании. Тебе не нравилось подхлестывать мозг спиртным, когда ты «застревал» на какой-то теме. Нет, Род, ты не большой любитель выпить. Но если быть честным до конца, то я никогда не видел тебя таким пьяным, каким ты был в понедельник, восемь дней назад.

Рука, в которой я держал чашку с кофе, дрогнула, и я поспешно поставил чашку на стол, напрямик спросив:

— Ты имеешь в виду ночь, когда произошло убийство?

— Да, именно тогда. Ты, конечно, ничего не помнишь. Ведь твоя амнезия возникла сразу же, как ты увидел труп своей старушки, так?

— Думаю, что так. По крайней мере она проявилась приблизительно тогда. А ты где видел меня и во сколько?

— Ты явился ко мне домой вскоре после десяти вечера.

— А где находится твой дом? Нет, Гарри, подожди, сначала я должен тебе объяснить, почему меня это так волнует; поэтому я задам тебе кучу вопросов. Уже неделю как я маюсь, стараясь восстановить точную картину той ночи: что я делал, где я был, с кем (и во сколько… и у меня из восстановленного мной периода напрочь выпадает — ну просто белое пятно, вакуум! — время от десяти вечера до одиннадцати тридцати. Может, ты поможешь мне заполнить этот вакуум?

— Да, пожалуй, я почти полностью смогу заполнить его. Я живу на Ренвуд, тысяча двести восемнадцать. Той ночью ты позвонил в колокольчик у двери около десяти часов вечера — минут в пять или десять одиннадцатого. Не скажу, что ты был сильно пьян, скорее, немного под градусом, не более того. Но ты был как-то жутко подавлен. Из-за этого, видимо, тебе очень хотелось добавить, но пить в одиночку ты не хотел, поэтому и пришел ко мне с предложением составить компанию.

— И ты не отказался?

— Естественно. Если бы у меня дома было что-нибудь выпить, мы бы остались, но в тот вечер у меня было абсолютно пусто. И мы с тобой отправились в бар недалеко от моего дома, сразу за углом на Карр-стрит. Это бар Пэта Рингольда. Там мы просидели с тобой около часа, но, боже мой, как же ты там надрался! Ты пил, не останавливаясь, как будто тебе хотелось как можно быстрее напиться до бесчувствия.

Наконец-то некоторые вещи стали обретать смысл. Ренвуд тысяча двести восемнадцать находится совсем недалеко от дома Венги, всего в двух кварталах. Но не в сторону центра, а, наоборот, от центра к окраине. Вот почему я не нашел этот бар, когда искал между домом Венги и центром города, где меня видел Уолтер Смит.

Значит, я оставил Венги в десять часов и решил — совершенно правильно — напиться. Но пить одному мне не хотелось, и я, зная, что совсем недалеко живет Гарри, направился к нему, чтобы он составил мне компанию. Поэтому я и появился у него так скоро: минут в пять или десять одиннадцатого.

— Послушай, а я случайно не рассказывал, где был до тебя?

Глядя мне в глаза, Гарри улыбнулся:

— Ты никогда не сделал бы этого, Род. Ты — благородный рыцарь… Ты ко мне пришел пешком. Я в этот момент случайно стоял у окна и видел, как ты подходил к дому и откуда. До того, как нам отправиться в тот бар, я дал тебе пару бумажных салфеток и поставил перед зеркалом, чтобы ты стер с лица губную помаду. Может, мне еще что-нибудь добавить и сказать прямо, откуда ты явился?

— Нет, не надо.

— Очень хорошо, значит, никаких имен. В любом случае я смею предположить, что ничего страшного не случилось, кроме следов от губной помады. В противном случае ты бы не пришел ко мне так рано, всего в десять. Полагаю, что у вас что-то разладилось.

— Давай лучше поговорим о том, что случилось после того, как я явился к тебе, Гарри. Мы сразу отправились в бар?

— Я думаю, минут через десять после твоего прихода. Я не собирался так рано ложиться и решил немного почитать на ночь. Конечно, одет я был по-домашнему, в пижаму.

— Ты переоделся и пошел со мной?

— Ты был в плохой, в очень плохой форме, Род. Если кому-то в компании в тот поздний вечер и нужно было хорошенько выпить, то это был ты, дружище. Ты был просто… как бы тебе это сказать… не в себе. Излить душу ты тоже не очень-то стремился. Конечно, я понимал, что именно тебя так угнетало — это твой развод. На следующий день его должны были окончательно утверждать в суде. Признаюсь, я был даже несколько озадачен тем, что произошло между тобой и Вен… О черт! Я почти назвал ее имя, а ведь мы договорились никаких имен не называть!.. Короче, что-то не сработало, разладилось, произошло между тобой и этим твоим «новым болеутоляющим средством», и ты решил прибегнуть к спиртному — утопить горе в вине.

— Я был здорово пьян, когда вошел в твой дом?

— Да я бы так не сказал. Конечно, ты выпил, но не так чтобы очень… Ты был, как мне показалось, в той фазе, когда обычно человек начинает чувствовать себя слегка обалдевшим, веселеньким, так сказать. Для тебя, человека, выпивавшего весьма умеренно, такая фаза в десять вечера показалась мне весьма странной.

— Ты сказал, что я не хотел говорить о своих невзгодах. Тогда о чем же я говорил?

— Битых десять минут ты, как помнится, распространялся об автомобилях, особенно о своем «линкольне». В это время он стоял где-то в мастерской на ремонте. Если мне не изменяет память, тебя вроде бы кто-то приложил, когда ты оставил машину на обочине. Я не страдаю автомобилеманией — у меня и машины никогда не было, — но тебе очень посочувствовал, задал тебе массу вопросов, мне очень хотелось разговорить тебя. И это сработало, правда ненадолго. Вдруг, как-то внезапно, ты замолчал, мне показалось, что у тебя иссякли слова, и ты все свое внимание устремил на выпивку. Мне уже не удавалось вытянуть из тебя ни слова, кроме односложных «да» и «нет», хотя я задавал и задавал бесчисленные вопросы, стараясь как-то вывести тебя из этого состояния.

— Сколько же я выпил?

— Много, но я не считал. А что, тебе важно это знать? Тогда я постараюсь вспомнить, подсчитать…

— Да нет, не надо. Это абсолютно не имеет значения.

— Мы с тобой сидели на высоких табуретах у стойки, и ты попросил бармена оставить на стойке бутылку виски. Ты почему-то очень торопился пить, ты глотал стакан за стаканом с такой скоростью, как будто не хотел терять время на просьбы налить еще, и наливал себе сам. Причем пил виски чистым, не разбавляя водой. Бутылка с содовой так и осталась стоять нетронутой.

— Господи!

— Я делал попытки сдержать твой темп. Но потом, поразмыслив, отступил. Еще немного тут посидим, думал я, и можно будет отвести тебя к себе и уложить. Ты заснешь, так как твоя боль, твое страдание будет приглушено огромным количеством спиртного, и остаток ночи проспишь спокойно. Но вдруг ты резко перестал пить, причем по собственной инициативе, и, посмотрев на меня, сказал, что тебя осенила некая грандиозная идея.

— Какая идея?

— Ты не сказал. Но около одиннадцати эта идея, видимо, начала принимать более четкие формы и, наверное, завладела тобой полностью. Сославшись на какие-то срочные дела, о которых ты будто бы только что вспомнил, ты как ошпаренный выскочил из бара. Последние десять минут мы сидели молча, ты не проронил ни слова, поэтому я не имел ни малейшего представления о том, где витали твои мысли. Тем не менее ты как-то заметно повеселел, и я подумал, что вряд ли в таком состоянии тебе придет в голову отправиться домой и порешить там кое-кого. Поэтому я и не стал особенно спорить и возражать. Не верил я и в то, что ты решил вернуться к… месту, где испачкался губной помадой; однако, признаюсь, подумал, что именно это было бы сейчас для тебя наилучшим выходом.

— Ты хочешь сказать, что я ушел из бара, даже не извинившись? И это после того, как я заставил тебя отказаться от отдыха, одеться и составить мне компанию?

— Ну что ты говоришь?! Конечно, ты извинился и даже заплатил за выпивку! Но ведь не из-за этого же ты выскочил из бара как ненормальный! Я хотел вызвать такси, но ты отказался наотрез, сказав, что хочешь немного пройтись пешком, чтобы хорошенько проветрить мозги.

Можно было предположить, что я внезапно решил отправиться в дом бабушки Таттл, по времени все совпадало в точности, до того самого момента, когда я туда приехал. Если до центра я шел пешком — чтобы хорошенько проветрить мозги, — то мог дойти до перекрестка, где меня видел Уолтер, именно в тот момент, который он указал. Если я минут десять — пятнадцать шел пешком, а потом сразу поймал такси и проехал оставшуюся часть пути на машине, то время моего приезда тоже совпадало с указанным.

— Спасибо, Гарри. То, что ты рассказал, многое проясняет.

— Я думаю, нам пора вернуться в контору, — заметил он, взглянув на часы. — Мы уже на несколько минут опаздываем.

Глава 13

Когда я вернулся в кабинет, Чарли Грэйнджера за рабочим столом не было. Я задержался минут на десять, а он ушел обедать в час дня.

Прежде чем погрузиться в дела компании Ли Хосиери, я немного поразмышлял над тем, что мне рассказал Гарри Уэстон.

Вот и исчезла пустота, пропало белое пятно в событиях той страшной ночи, заполнился вакуум, все встало на свои места. Более-менее стали понятны мои действия и поведение до момента появления в доме бабушки. Однако одна вещь оставалась неясной, а теперь даже еще более интригующей, чем раньше: зачем я отправился к ней? В чем же заключалась осенившая меня «грандиозная идея»?

До этого момента я думал, что возможной причиной моего появления в доме бабушки в полночь было желание разделить безысходное одиночество с Арчи, ведь я мог забыть — или не знать вовсе, — что он уехал в Чикаго, и мне, конечно, было известно, что для моего брата это время не такое уж позднее. Будь это так, я ни за что не оставил бы Гарри Уэстона одного в баре, где-то на другом конце города да еще так поздно только для того, чтобы найти Арчи и разделить с ним одиночество. И совсем не стоило ради встречи с Арчи топать пешком большую часть пути в надежде, что за это время прояснится в голове.

Нет, скорее всего, мне нужно было поговорить не с Арчи, а с бабушкой. Но я никак не мог понять, в чем же все-таки заключалась моя «грандиозная идея»?

Постаравшись отогнать от себя, отодвинуть эти свои мысли, я взялся за работу и погрузился в нее полностью, и, надо признать, с удовольствием и должным рвением.

Грэйнджер только что вернулся, когда на моем столе зазвонил телефон. На этот раз звонил Карвер.

— Род, как дела?

— Надеюсь, нормально.

— Вот и отлично. Послушайте, я скоро ухожу, у меня тут несколько встреч с клиентами. Если у вас есть что-то готовое, что вам хотелось бы показать сегодня, то лучше сделать это сейчас. Сегодня я больше здесь не появлюсь.

— Хорошо, я иду.

— Не хочу торопить вас, Род. Если вы считаете, что следует подождать до завтра или до понедельника, то это тоже годится. Просто я подумал, что ухожу из офиса раньше обычного, а вдруг вы хотите что-нибудь мне показать уже сегодня?

— Да, кое-что есть. Иду немедленно.

Я собрал все, что сделал к этому часу, и отправился к Карверу.

Он кивнул мне на кресло.

— Не спешите. Давайте сначала немного поговорим. Как идут дела? Входите понемногу?

— Я уже чувствую себя здесь как дома. Все, с кем мне довелось сегодня встретиться, — отличнейшие люди. Не хочу говорить комплименты, но думаю, мне здесь нравилось работать и раньше. По крайней мере сегодня мне очень понравилось. Я понял, что должен был вернуться сюда раньше.

— За это надо выпить, Род! Хотите вы этого или нет! Хотел я или нет — это значения не имело, и он начал готовить два стакана: себе и мне.

— А теперь покажите, что вы сделали.

Я показал. Ему понравился общий замысел. Некоторые вещи, правда, ему пришлись по вкусу больше других, и он указал, какие именно. То, что мне казалось несколько рискованным, слишком смелым, заставило его громко рассмеяться.

— Отличная работа, Род, — заключил он. — Они обязательно выберут для своей рождественской кампании «Esquire» и другие журналы для мужчин. Если вам больше ничего не удастся сегодня напридумывать, тогда отшлифуйте то, что получилось, для зацепки, для начала и приготовьте для художественно-графического отдела. А завтра утром принесите мне на утверждение.

— Обязательно.

— Но не забывайте о женщинах. Надо что-нибудь придумать и в чисто дамском духе для журналов, предназначенных исключительно женщинам. Для них тоже можно выбрать что-нибудь эдакое, с намеком и подтекстом, если удастся, конечно. Обычно женщины любят делать подарки друг другу. Значит, надо, чтобы они сами захотели получить в подарок такие чулки.

— А как вам покажется вот это: «Подари то, что тебе самой хотелось бы получить в подарок!».

— А что? Совсем неплохо! Но необходимо еще подумать, все взвесить, продумать кое-какие детали. Не надо рисковать и выстреливать все так сразу, с ходу. Иначе мне придется увеличить вам жалованье, а это, по моим расчетам, намечено не раньше чем через месяц.

Я вернулся в кабинет в отличном настроении. Остаток дня прошел очень быстро, я даже не заметил как. Один раз, уже ближе к вечеру, я встретил в коридоре Венги. Довольно холодно она бросила: «Привет, Род!» — и прошла мимо, не желая разговаривать.

Эта встреча положила конец легкому беспокойству, которое я ощущал, когда вернулся к работе: я боялся попыток с ее стороны все усложнить, сделать наши отношения напряженными, избегая разговоров со мной… И надо признаться, у нее для этого были все основания. Тем приятнее мне было осознавать, что она не захотела так поступать.

В пять часов, минута в минуту, я выскочил из конторы и направился к доктору Эгглстоуну — мне не хотелось заставлять его ждать. Был час пик, и, если бы я попытался забрать со стоянки машину, я только потерял бы время, да и ехать-то было совсем недалеко. Поэтому я решил полти пешком. Дошел до здания Юнион Траст, нашел в указателе в вестибюле нужный мне номер и поднялся на лифте в кабинет доктора.

Он уже ждал меня.

— Очень хорошо, что вы пришли, Род. Раздевайтесь до пояса. И коль скоро вы у меня в руках, я хочу провести полное обследование.

Он прослушал меня стетоскопом и задал при этом дюжину вопросов.

— Можете одеваться, а я пока выпишу рецепт — лекарство поможет наладить ваш сон. Я думаю, что одной капсулы перед сном вполне достаточно, но если заснуть не удастся, примете две, ничего страшного не случится. А как ваша амнезия, Род? Есть какие-нибудь проблески памяти, хотя бы незначительные?

— Совершенно ничего.

— Очень странно… пора уже памяти начать возвращаться, постепенно, от одного к другому. Предполагаю, что имеет место своего рода барьер, который оказывает сопротивление, мешает пробиться воспоминаниям. Кстати, Род, вы по-прежнему питаетесь в ресторане, а?

— Конечно. Вы считаете, что это плохо?

— Хорошего тут ничего нет, но я думал совсем не о вашем здоровье, когда задавал этот вопрос… Когда я запланировал сегодня задержаться, чтобы встретиться с вами, я позвонил жене и сказал, чтобы она не ждала меня к ужину. Мы сегодня приглашены на званый вечер, и я знал, что она хочет освободиться от домашних дел пораньше, чтобы иметь возможность заняться собой и подготовиться к вечеру. Так что, Род, если у вас нет никаких других планов, мы можем поужинать вместе.

Я сказал, что нахожу его предложение просто замечательным. Пока я одевался, Эгглстоун выписал мне рецепт.

Отправились мы в ресторан «У Гуса». Оба мы были довольно голодны и сочли, что немецкая кухня нам вполне подойдет. Заказали себе шницели по-венски, и, пока их готовили, мы съели несколько кусочков тонко нарезанного хлеба с маслом.

— Род, давайте поговорим об этом вашем психическом барьере. Я продолжаю настаивать на своем: вы должны проконсультироваться у психиатра. Безусловно, существует нечто, о чем не хочется вспоминать, и именно это, с моей точки зрения, является причиной этой преграды.

— А если я не хочу, отказываюсь что-то вспомнить, значит, мне и не надо это помнить, значит, без этого воспоминания я буду чувствовать себя лучше, счастливее.

— Не знаю, право… Если быть предельно откровенным, то вначале я допускал возможность, что вы можете оказаться виновником этого убийства. А подобное эмоциональное напряжение вполне могло стать причиной шока и амнезии. Признаюсь, я лично разговаривал с лейтенантом Смитом, а также с вашим ближайшим соседом, мистером Хендерсоном, и они оба убедили меня, что вас ни в коем случае нельзя подозревать в убийстве.

— Теперь я тоже абсолютно уверен в этом. Я пошел даже дальше, чем Уолтер, — в деле доказательства моего алиби: я восстановил все, что я делал той ночью, где я был и с кем, вплоть до того момента, когда он повстречал меня в центре города.

— Отлично. Это очень хорошо, что вы так уверены. Но, Род, ведь все-таки есть нечто, какая-то вещь, о которой вам не хочется вспоминать. Должна быть обязательно. Если речь идет только о шоке, вызванном обнаружением трупа, амнезия должна была уже начать рассеиваться, исчезать. Однако существует какое-то воспоминание, которое скрыто от вашего сознания подсознанием, и именно это мешает вам избавиться от амнезии. И пока мы не извлечем это воспоминание из недр подсознания и вы не осознаете его полностью, память к вам не вернется. Не хотите же вы прожить остальную часть жизни вот так, без единого воспоминания о прошлом, Род? Не думаю, что вам хотелось бы зачеркнуть двадцать семь лет воспоминаний!

Он наклонился ко мне и с увлечением продолжал:

— Когда придет старость, Род, вы узнаете, как важны для человека воспоминания и как велика роль, которую они играют в нашем счастье, в нашей удовлетворенности прежней жизнью. Без воспоминаний человек не живет, а только существует.

Я подумал, что он совершенно прав, ведь именно так и получалось в последние дни: я не жил, а только существовал.

И еще я подумал: боже мой! Я так безумно влюблен в Робин, что мне страшно представить, насколько может быть хуже, когда ко мне вернутся эти самые воспоминания! Ведь тогда я вспомню все: как мы жили вместе целых два года, как она любила меня, как я ее целовал, ласкал ее тело, обнимал… Ведь это наверняка будет в тысячу раз хуже, чем сейчас, когда я ничего этого не помню!

— Знаю, Род, что вы противитесь консультации у психиатра, но уверяю вас, вы должны обязательно побывать у такого специалиста. Каковы бы ни были причины, заставляющие вас что-то не помнить, забыть, это надо будет вспомнить и осознать во что бы то ни стало, ибо пока вы не вспомните всего, не сможете снова стать самим собой.

На какое-то время я задумался, прежде чем ответить:

— И даже в том случае, если я виновен в убийстве, хотя мы и не можем пока понять, как такое могло произойти? Вы считаете, что мне лучше знать?

— Ну зачем же так, ведь не… Ну, ладно, давайте допустим даже такую возможность. И все равно, на мой взгляд, вам лучше об этом знать. Лучше потому — и здесь неважно, что произошло в прошлом, — что ваше подсознание уже знает! А иметь такой страшный груз, ненадежно скрытый в подсознании, это… Но я говорю глупости, этого просто не может быть! Давайте рассмотрим другую возможность; предположим, например, что вы убили свою бабушку, но случайно. Ваш мозг сопротивляется, не хочет принять этот факт, отвергает его, но этот факт как таковой принять можно. И если дело обстояло именно так или подобно тому, то все равно вам лучше будет знать об этом и принять действительность такой, какая она есть.

— Как это я мог убить ее случайно? А потом взял и проглотил пистолет, что ли?

Он нетерпеливо поднял руку.

— Не знаю. Да это и не столь важно. Я вовсе не считаю, что случилось именно так, я просто привел пример.

— Доктор, чуть раньше вы начали фразу, но не закончили: «А иметь такой страшный груз, ненадежно скрытый в подсознании, это…».

— Хорошо, я закончу, раз вы так настаиваете: это может довести до помешательства.

Мой шницель сразу превратился в жесткую подошву.

— Особенно в том случае, как я понимаю, когда имеет место наследственная предрасположенность, — закончил я, продолжив мысль до конца.

Эгглстоун пристально на меня уставился, причем его лицо выражало легкое удивление.

— Я уверен, что вы считали свою бабушку не более чем эксцентричной особой, так ведь, Род? И ни о какой наследственной предрасположенности к помешательству не может быть и речи. Она была, что называется, помешана на деньгах, а это, мой друг, совсем другое дело.

— Я думал, что вы знаете о том, что произошло с моей матерью. Правда, она умерла около двадцати семи лет назад, то есть задолго до того, как вы стали врачом нашей семьи.

— Простите, Род, но я ничего не понимаю. Ваша мать умерла от опухоли мозга. А это не имеет ничего общего с наследственным помешательством.

Я бросил нож и вилку на стол и воззрился на него:

— Вы уверены, доктор? Как вы можете это знать, ведь вы тогда еще не лечили нашу семью?

— Абсолютно уверен. Позвольте, я все объясню. Ваш отец обо всем рассказал мне сам. Зачем же мне говорить неправду, какой смысл? Знаете, Род, тем, кто знает, что в их роду были случаи безумия, особо гордиться нечем, и, чтобы скрыть это, они начинают уходить от ответов, иногда лгать, только бы не открывать правду. Но они никогда не лгут своему врачу, даже в том случае, если их визит напрямую никак не связан с психическими отклонениями в семье.

— Доктор, все это для меня чрезвычайно важно, чрезвычайно! А можно найти доказательства этого, например получить свидетельство о смерти или какой-нибудь другой документ?

— Можно, но надо подождать до завтра, когда начнет работать муниципальная служба записи актов гражданского состояния. Я думаю, что смогу кое-что выяснить прямо сейчас, коль скоро это имеет для вас такое большое значение. Ваш отец рассказывал, что ее оперировал доктор Класснер. Сейчас он уже старик, но до сих пор остается блестящим нейрохирургом и иногда даже сам оперирует. Если мне удастся застать его дома, я…

— Вы собираетесь ему позвонить? Прямо сейчас?

— Конечно, Род. Именно сейчас.

К этому времени Эгглстоун уже покончил с едой и ждал, пока доем я, чтобы мы могли перейти к десерту… Он встал и направился в вестибюль, где стояла телефонная кабина. Я видел, как он вошел туда.

Я уже не мог больше проглотить ни кусочка и отодвинул от себя тарелку. Наконец он вышел из кабинки и вернулся к столу; я внимательно смотрел ему в лицо и пытался угадать, удалось ли ему узнать что-нибудь новое.

Доктор сел за стол и очень спокойно начал рассказывать:

— Я разговаривал с Класснером, и он очень хорошо помнит этот случай, потому что она была первой его пациенткой, умершей на столе во время операции. Как я вам уже сказал, речь шла об опухоли на одном из полушарий мозга. Так что в этом отношении у вас не должно быть никаких сомнений. И откуда только у вас могла появиться мысль, что она страдала безумием? Ведь когда она умерла, вы были таким крошечным, что ничего еще не могли ни понять, ни даже запомнить.

— Это Арчи мне сказал, — и я рассказал доктору о том, что передал мне мой брат.

— Ему тогда, наверное, было лет шесть или семь, и поэтому совершенно естественно, что он может кое-что помнить. И то, что он вам рассказал, тоже правда, ваша мать страдала от провалов памяти, она забывала иногда об элементарных вещах, были даже случаи, когда она просто не слышала, что к ней обращаются с чем-то. Класснер мне сказал, что однажды она пыталась покончить с собой. Но все это было до того, как она начала лечиться у него и удалось поставить ей правильный диагноз. После попытки к самоубийству ее отправили в частную клинику — вовсе не психиатрическую лечебницу, — но, конечно, в клинику для душевнобольных, из-за чего, очевидно, и родилось предположение, что она страдала безумием. Все это продолжалось до тех пор, пока у нее не начались сильные головные боли, да такие, что она даже кричала во время приступов. Вот тогда, после серьезного обследования, и был поставлен другой, уже правильный диагноз, то есть врачи пришли к заключению, что подобные симптомы вызваны вполне физической причиной: давлением опухоли на мозг. Тогда пригласили Класснера, и он подтвердил диагноз. Он сразу же назначил операцию, но, к сожалению, было слишком поздно, и спасти ее не удалось. Еще он сказал, что если бы эти жуткие боли проявились с самого начала заболевания, то верный диагноз был бы поставлен значительно раньше, до того как опухоль достигла таких размеров, что стала практически неоперабельной.

Я тяжело вздохнул.

— Род, все это означает, что вы, считая, что у вас есть наследственная предрасположенность к безумию, мягко говоря, сильно заблуждались. Эти боли, как и другие симптомы, вызванные опухолью, передаются по наследству так же, как, скажем, перелом ноги.

Я поднялся и вдруг почувствовал слабость в коленях. Положив на стол деньги, я попросил доктора:

— Пожалуйста, прошу вас, заплатите по счету, доктор, и извините меня. Мне срочно нужно позвонить одному человеку.

Он попытался вернуть мне деньги, но потом, пожав плечами, согласился:

— Хорошо, вы оплатите наш ужин, а я не возьму с вас за медицинское обследование.

— Медицинское обследование, доктор, совсем другое дело! Говорю вам совершенно прямо, что вы имеете право взять с меня сколько пожелаете за ту информацию, которую вы сегодня сообщили, и этого все равно будет мало.

Я не стал звонить из ресторана: мне было необходимо хоть несколько минут на обдумывание того, что я услышал… Может быть, я воображал о себе слишком много, может быть, сделал неправильные выводы… Но я решил попробовать… попытать счастья.

Начал накрапывать дождь, но мне было все равно, я не замечал ничего вокруг. Примерно с квартал я шел пешком и довольно быстрым шагом, но больше ждать не смог — просто боялся думать об этом дальше — и, войдя в вестибюль какой-то гостиницы, направился к телефону.

Позвонив, я попросил соединить меня с номером Робин и услышал ее спокойный и несколько серьезный голос:

— Кто говорит?

— Это Род. Мне необходимо срочно поговорить с тобой. Это очень важно, слишком важно, чтобы соблюдать сейчас весь дипломатический этикет. Ты не собираешься выходить?

— Род, я не знаю, что там у тебя, но мы… мы никогда не должны с тобой встречаться. Ну поверь мне, пожалуйста. Я не должна была впускать тебя в свой дом, когда ты пришел в первый раз.

— Я должен тебе кое-что сообщить. Если ты мне не веришь и не хочешь, чтобы я приехал к тебе, мы можем встретиться в любом другом месте, где тебе будет угодно, лишь бы мы могли поговорить. Если хочешь, мы встретимся в вестибюле какой-нибудь гостиницы, где всегда много народа.

— Пожалуйста, не упрашивай меня!

— Слушай, у тебя на двери цепочка. Открой дверь и не снимай цепочку. Так я смогу поговорить с тобой прямо на лестнице. В любом месте, только не по телефону.

Несколько секунд она молчала, а я напряженно ждал. Больше я не мог ей сказать ничего. Наконец раздался ее голос:

— Хорошо, Род, приходи.

Ни тени радушия в ее словах не было, она произнесла их сухо, но, собственно говоря, почему я должен был ожидать с ее стороны радости?

Я отправился на стоянку искать свою машину. Смеркалось, и дождь начинал усиливаться.

Припарковав свой «линкольн» рядом с домом, я по мощеной дорожке направился к входу. Дождь припустил еще сильнее. Войдя в дом, я поднялся на третий этаж и постучал в квартиру. Робин открыла дверь, сняла цепочку и сказала:

— Входи и садись, Род. Я хочу, чтобы ты больше сюда не приходил; этот раз будет последним, но… не знаю, да и неважно, что ты собираешься мне сказать… давай вести себя как нормальные, цивилизованные люди. Я приготовлю что-нибудь выпить? Для нас обоих…

Мне сейчас было не до выпивки, да и особого желания пить я тоже не испытывал, но зато я знал, как меняется атмосфера общения, когда в руках есть стаканы с вкусным напитком.

— Если можно, Робин, пожалуйста. Спасибо.

Я сел в кресло, а она отправилась на кухню. Вскоре она вернулась с двумя стаканами, протянула один мне и села напротив меня.

С чего-то надо было начинать, поэтому я сказал:

— Робин, я рассказывал что-нибудь о своей матери или нет?

Видно было, что вопрос ее заинтересовал.

— О твоей матери? А о чем именно? Ведь она умерла, когда ты был совсем маленьким? Или она… жива?

Объяснение как-то не получалось, я чувствовал, как трудно продолжать:

— Пожалуй, мне следует начать с другой стороны, а к этому вернуться чуть позже, чтобы как-то связать все воедино. Ты не захотела назвать причину нашего развода, но я думаю, что она мне известна. Ты хотела иметь детей, а я нет. Это так?

— Ну хорошо… отчасти это так.

— А я считаю, что не отчасти, а в большей степени именно поэтому и что все другие обиды, которые ты имела на меня, вытекали из этой причины. Послушай, Робин, мне еще не удалось восстановить свою память, но сегодняшним вечером я узнал, что ужасно обманывался в одном своем предположении, так как принимал все, что мне говорили, за чистую монету. Еще в первый год, как мы поженились, мне стало известно, что моя мать сошла с ума и вскоре умерла. Я считал, что мог унаследовать предрасположенность к помешательству и поэтому, должно быть, решил — по крайней мере, я совершенно убежден в этом, — что не должен иметь детей.

— Ну ладно… пусть так, но ты говоришь об этих вещах так, как сам их понимаешь. Но я отказываюсь понимать, к чему ты все это мне сейчас рассказываешь? Зачем?

— А мне кажется, что все совершенно ясно: я не объяснял тебе причину, по которой я отказывался от детей. Почему я решил от тебя это скрыть, просто не могу понять! Хотя нетрудно и догадаться… Я понял, что ты не будешь по-настоящему счастлива, если у тебя не будет своих собственных детей — одного или даже нескольких. А приемные дети были бы слабым утешением, но не разрешением этой проблемы. Очевидно… ты пришла к выводу, что я должен уйти из твоей жизни, ты надеялась встретить другого мужчину, который сумел бы тебе помочь осуществить мечты о материнстве. Но мне почему-то кажется, что если бы я тебе рассказал всю правду — то есть то, что я считал правдой, — если бы я тебе объяснил, почему боюсь иметь собственных детей, то ты бы меня поняла и, несмотря ни на что, осталась бы со мной. Но ты все равно никогда не была бы по-настоящему счастлива!

— Я думаю, что ты представляешь все так, как тебе хочется видеть это самому, — ответила она, пристально разглядывая меня. — Да, да, именно так!

— Да, я все себе представлял именно так, иначе давно бы рассказал тебе все как есть. Но сегодня вечером я узнал — и узнал абсолютно точно, — что Арчи ошибался. Он был тогда слишком мал, чтобы понимать истинное положение вещей и суметь оценить их правильно. Показавшееся ему безумие моей матери было результатом опухоли мозга. И мне не угрожает никакая наследственность, я могу иметь детей, Робин.

Робин отпила немного виски, и лед в ее стакане зазвенел, когда она подносила стакан к губам. Потом она взглянула на меня и спросила:

— Это то, что ты хотел мне сообщить?

— Нет, не все. Это только небольшое вступление, чтобы мы могли объясниться до конца. Робин, я безумно люблю тебя, я не могу без тебя жить и хочу снова на тебе жениться.

— Сожалею, но это невозможно. И если все действительно так, как ты говоришь, то я все больше и больше убеждаюсь, что наша встреча должна быть последней.

— Но, Робин… почему? Умоляю тебя, скажи мне почему? Разве причиной нашего развода — главной причиной — было что-то другое? Не то, что я только что тебе рассказал?

— Прошу тебя, не будем больше говорить об этом.

— Ты несправедлива ко мне. Я имею право знать все. Нечестно использовать то, что ты помнишь о причинах нашего разрыва, а я не помню. А для меня сейчас нет ничего важнее этого в целом мире. Прошу тебя, скажи мне хотя бы почему?

Она внимательно смотрела мне в лицо. Прошло несколько долгих секунд, пока она заговорила:

— Да, ты прав. Пожалуй, ты действительно имеешь право знать. Наверное, будет лучше, если я тебе расскажу обо всем. Род, я никогда и не думала сомневаться в твоем психическом здоровье, мне даже в голову не могло прийти ничего подобного, но так было раньше, до той ночи, в понедельник… Ведь в ту ночь я была в доме твоей бабушки. Это ты ее убил!

Глава 14

Не знаю почему, но слова Робин не вызвали у меня большого потрясения. Может быть, потому, что я этого так страшно боялся, а может, потому, что долгое время сам почти был уверен в этом. Ведь я жил с этой мыслью все эти долгие дни и засыпал с нею, вопреки всем логическим построениям. Очевидно поэтому я и не испытал потрясения.

— Робин, а ты видела, как я убивал? — спросил я, стараясь сохранять спокойствие.

— Нет, не видела, но больше это некому было сделать! Я услышала выстрелы и сразу же вбежала в холл. Ты вошел туда немного раньше, а больше там никого не было…

— Не можешь ли ты рассказать все по порядку с самого начала? — перебил я ее. — Скажи, почему ты оказалась там?

— Потому что… Мне неприятно говорить об этом сейчас, когда уже нет никакой надежды, а тогда, накануне нашего развода, я… я почти изменила свое решение. В начале вечера я позвонила тебе, но тебя не было дома. Я не хотела оставаться одна и названивала тебе весь вечер, надеясь как-нибудь тебя перехватить. Ты ведь мог и не появиться дома. Поэтому я попросила у отца машину и приехала сюда. Я выехала из Халчестера в семь, а приехала в одиннадцать. При въезде в город, уже миновав городскую черту, я снова тебе позвонила, но тебя еще не было. Тогда я поехала на Куахога-стрит, в отель, где ты жил тогда, и оставила машину у подъезда. Еще раз позвонила тебе из какого-то бара напротив, а потом вернулась в машину и стала думать о том, что я тебе скажу, когда увижу. Через некоторое время мне в голову пришла странная мысль, что ты, возможно, поехал к своей бабушке, чтобы повидаться с ней или с Арчи. Я вспомнила, что они оба ложатся спать довольно поздно. Мне необходимо было что-то делать. Доехала я приблизительно в полночь, но не помню, сколько времени было точно. Когда я сворачивала на улицу, где стоит дом бабушки Таттл, вдалеке я вдруг увидела тебя — ты поднимался по ступенькам, ведущим к дому.

— Я приехал на такси или пришел пешком?

— Думаю, что… пешком. Я не заметила ни такси, ни какой-либо другой машины, из которой ты мог бы выйти. Когда я заметила тебя первый раз, ты поворачивал за угол дома и твой силуэт был хорошо виден. А когда я остановила машину у тротуара, ты уже, наверное, вошел в дом. Но я в дом не пошла, а сидела и думала, что мне предпринять и как поступить в такой ситуации; я очень надеялась, что ты не особенно задержишься там и скоро появишься снова… Мне очень не хотелось встречаться с тобой впервые после нашего разъезда в присутствии твоей бабушки или Арчи, если бы мне пришлось зайти в дом. Но вдруг я услыхала выстрелы, бросилась бежать к дому и…

— Подожди минутку. Ты услышала выстрелы, несколько выстрелов? Это было до или после двенадцати?

— Мне показалось, что я слышала два выстрела, и они раздались через несколько минут после того, как ты вошел в дом. Я подбежала к двери, она оказалась чуть приоткрытой, очевидно, это ты ее так оставил. Позвонила в колокольчик, постучала, но мне никто не ответил. Тогда я пошла по коридору в сторону кабинета бабушки Таттл: я заметила, что там горит свет. Вот тогда я и увидела ее распростертой на полу, мертвой, с раной во лбу. И твой пистолет валялся рядом.

— Но это же был не мой пистолет! Бабушка имела свой, из него ее и убили. Полиция доказала это, сравнив результаты выстрелов из обоих пистолетов. Кроме того, мой пистолет хранился у меня дома, и с тех пор, как я его купил, из него никто никогда не стрелял. Уолтер Смит осмотрел мой пистолет, чтобы убедиться. Можешь его спросить, если, конечно, захочешь.

— Я ведь думала, что это твой, Род. Однако это дела не меняет. Значит, ты убил ее из другого пистолета…

— Если я это сделал, то воспользовался ее собственным пистолетом, а не своим. Но это и есть одна из причин, заставляющих Уолтера Смита думать, что я не виновен. Ведь орудие убийства исчезло, убийца забрал пистолет с собой. Или нет, постой… ведь ты сказала, что ты увидела бабушку лежащей на полу и пистолет тоже валялся на полу рядом, но когда я звонил в полицию и когда бригада приехала, его там не было.

— Я его забрала, Род.

— Забрала пистолет? Зачем?

— Потому что… потому что я думала, что это твой. Ведь ты только вошел в дом, и сразу же донеслись выстрелы и… вот, я его и взяла. Взяла, потому что не хотела, чтобы тебя схватили за убийство, а он возьми да выстрели прямо в моей руке, и там на стене осталась дырка. Я быстро выскочила с пистолетом в руках и села в машину. А когда переезжала через мост, на обратном пути в Халчестер, я притормозила и бросила его через окно в воду.

Я не мог больше усидеть на одном месте и, взяв со стола стакан — до того я к нему даже не притронулся, — стал ходить по комнате из угла в угол.

— Нет, я никак не могу понять, зачем ты взяла пистолет, Робин! Если ты считала, что это я совершил преступление…

— Женщины совершают иногда необъяснимые поступки…

Я постарался как можно дальше отодвинуть мысль, что для Робин единственным объяснением этому была попытка спасти меня, спрятав страшную улику.

— Ты сказала, что пистолет вдруг выстрелил, когда ты взяла его в руки?

— Я схватила его, как, наверное, вообще берут оружие в руки, и мне кажется, мой палец автоматически лег на спусковой крючок. Но я его не нажимала, Род. Он выстрелил сам…

— Конечно, сам. Ведь этот пистолет и был рассчитан на то, чтобы сразу стрелять: у него был очень чувствительный спусковой механизм. Однако, черт меня подери, выстрелов оказалось куда больше, чем мне представлялось! Полиция нашла две пустые гильзы на полу в холле, а Хендерсон — бабушкин сосед и близкий друг, живущий совсем рядом, — услышал один выстрел около одиннадцати тридцати. Ты услыхала два после того, как я вошел в дом около двенадцати, и случайно выстрелила еще раз, когда решила взять пистолет. Значит, было четыре выстрела, а осталось только две гильзы. И пуль найдено только две: та, которая убила бабушку, и та, которая застряла в стене от твоего выстрела.

Еще некоторое время я метался туда-сюда, взад и вперед.

— Теперь все еще больше запуталось, Робин. Я уже абсолютно убедился, что не убивал бабушку, а сейчас все снова совершенно невероятно переплелось. Да, конечно, если орудие преступления, то есть пистолет, забрала ты, то я вполне мог убить ее. Но где же я был, куда я подевался в тот момент, когда ты нашла ее мертвой на полу? И как вообще можно было услышать вдвое больше выстрелов, чем их было? Ты лично слышала два и сделала сама еще один. К черту летит вся версия Уолтера Смита, основанная на случайном преступнике-убийце.

— Ты собираешься все ему рассказать?

— Конечно, я ему расскажу! — ответил я удивленно. — Неужели ты не понимаешь, что я хочу окончательно разобраться во всей этой истории! Даже если выяснится, что убийца — я. Мне необходимо навсегда разрубить этот узел. Хватит! Единственное, о чем я сожалею, Робин, что поставил тебя, как я понимаю, в затруднительное положение. Ты забрала орудие преступления, думая, что оно мое, — а это уже противозаконно, но полиция не найдет ни малейшего повода возбудить против тебя дело. А главное, они наверняка не захотят огласки.

Робин сидела не шелохнувшись и не говоря ни слова, только не отрываясь смотрела в свой стакан.

— Тем не менее я уверен, что Смит тебя здорово отругает. Я решил действовать так: я сам свяжусь с Уолтером, и сак можно скорее, и все ему расскажу. Конечно, он захочет юговорить с тобой. Возможно, тебе придется рассказать все как есть не один раз, а раза три — четыре — так полагается, и вряд ли он будет слишком суров с тобой… Он мировой парень, Робин.

Она подняла голову, нечто вроде улыбки скользнуло по ее губам, и она проговорила:

— Это ты мировой парень, Род. Я рассказала тебе такое, за что тебя могут обвинить в убийстве, а ты печешься единственно о том, чтобы полиция не слишком обрушилась на меня после того, как я расскажу, что произошло на самом деле.

— Что касается меня, то нет абсолютно никаких причин для сильного беспокойства. Или я убийца, или нет. Если это был я, то я действовал в невменяемом состоянии, и меня следует упрятать куда-нибудь подальше, чтобы я не натворил подобного еще раз. Если это не я, то необходимо узнать, кто убийца… и представить тебе доказательства.

Я огляделся в поисках телефона.

— Я могу позвонить Уолтеру сейчас, отсюда? Попрошу его приехать сюда, ладно? Или ты считаешь, что сначала с ним следует встретиться только мне и все рассказать до того, как он начнет разделывать тебя под орех?

— Ты уверен, что тебе хочется все рассказывать?

— Абсолютно уверен.

— Тогда, может быть, действительно попросить его приехать сюда?

Я поднял трубку, назвал номер домашнего телефона Уолтера и, пока раздавались гудки, объяснил Робин:

— Сегодня он заступает на дежурство только в полночь, но когда я ему скажу, что это очень важно, он придет.

Но никто не снимал трубку.

— Черт возьми, он, наверное, куда-нибудь пошел вместе с женой. Может быть, нам удастся застать его в одиннадцать, когда он заедет домой перед дежурством. Если так не получится, придется ждать до полуночи и тогда просто встретиться с ним.

— Хорошо, пусть так, — тихо сказала она, как-то рассеянно кивнув головой.

— Но я не хочу мешать тебе своим присутствием, я подожду не здесь. Сейчас только семь, и может случиться, что нам придется ждать целых пять часов. К тому же мне сейчас совершенно необходимо или пройтись, или проехаться, неважно куда, лишь бы хорошенько все продумать. А смотреть на тебя и думать одновременно никак не удается, Робин.

— Ладно, Род. Я подожду от тебя новостей и буду готова к этому времени.

— А я попробую дозвониться до Уолтера, — я направился к двери, открыл ее и добавил: — До скорого, Робин.

Я вышел, не оглянувшись на нее. Я не хотел сейчас делать этого; если бы я увидел ее лицо сейчас, то не удержался бы и спросил: неужели она все еще думает, что это я убил бабушку… и не хотел знать ее ответа, так как и сам еще ничего не знал точно. Но у меня было странное предчувствие, что все скоро прояснится. И если мне не удастся выяснить это самому, то Уолтер Смит, узнав от Робин подробности, сумеет выстроить все как надо.

— До скорого, Род, — ответила она, и я почувствовал, что Робин что-то недоговаривает, скрывает, но не мог понять, что именно.

Я спустился по лестнице пешком. Дождь еще лил довольно сильно, и я направился к машине, чтобы взять плащ.

Накинув плащ, я зашагал по улице прямо под дождем куда глаза глядят. Без всякой цели, только вперед. Мне необходимо было просто идти, двигаться, действовать, только бы не стоять на месте. Прошел час, я снова набрал номер Уолтера из первой попавшейся мне аптеки, но снова безуспешно. Я прошел еще немного.

Неожиданно, подняв голову, я обнаружил, что нахожусь перед домом Венги. Я прошел мимо, решив позвонить Уолтеру еще раз из бара, куда приводил меня Гарри Уэстон в тот вечер, когда я заявился к нему, оставив Венги.

Я вошел в бар, позвонил — опять никого! Я сел за высокую стойку и попросил пива, чтобы хоть чем-то заняться.

Это произошло здесь, именно в этом баре что-то началось. Я пришел сюда вместе с Гарри с одним-единственным желанием — напиться. Потом меня осенила какая-то грандиозная мысль, я оставил Гарри, так ничего толком ему не объяснив, и отправился в дом бабушки. Пошел я туда пешком, чтобы хорошенько проветрить мозги.

И вдруг… я все вспомнил!

Я знал, зачем и как я отправился к бабушке и что произошло, когда я туда пришел. И я знал абсолютно точно, что я ее не убивал. Зато теперь я знал, что же сразило меня там наповал, что вызвало амнезию, и это было в тысячу раз страшнее, чем даже увидеть труп бабушки Таттл. Теперь я знал и то, почему я вспомнил все сейчас и почему никак не мог сделать это раньше.

Все встало на свои места, все получило определенный смысл, кроме одного — я не знал до сих пор, кто же убил бабушку. Где же убийца? И именно это меня сейчас интересовало больше всего.

Как сомнамбула я поднялся и вышел из бара, прямо под дождь.

Прошел несколько кварталов, складывая то так, то эдак отдельные, разрозненные воспоминания в единое целое… Потом я стал думать о нашей совместной жизни с Робин. Я вспомнил буквально все, но сейчас мне необходимо было отодвинуть все на потом и сосредоточиться только на той страшной ночи, когда произошло убийство. Кто же все-таки убийца? Пока я не узнаю этого, пока я не смогу все доказать и представить все улики, Робин не сможет абсолютно увериться в моей непричастности к преступлению. Вполне возможно, она поверила тому, что я ей рассказан, но червь сомнения останется навсегда.

Я взвешивал, проверял, сопоставлял все известные мне подробности, размышлял о фактах с того самого момента, когда оставил Гарри Уэстона в баре, до того, как обнаружил себя стоящим с телефонной трубкой в руке, слушающим голос телефонистки из полицейского участка, которая спрашивала у меня мое имя, а я так и не мог ей ничего ответить. Я складывал в цепочку отдельные звенья и разрозненные части в единое целое, как в головоломке, то так, то эдак, пока она не сложилась так, как надо. Я еще не понял почему, но уже знал кто и как.

Я снова зашел в аптеку и позвонил Робин.

— Это Род. Я все вспомнил. Ко мне вернулась память. Я знаю, что произошло той ночью. Я ее не убивал, Робин! Сегодня я докажу тебе это, если ты согласна поехать со мной в одно место.

Я услышал ее тяжелый вздох, потом она спросила:

— Где ты сейчас?

— На другом конце города, я дошел сюда пешком. Моя машина стоит у твоего подъезда. Сейчас поймаю такси, подъеду к тебе, и мы поедем туда как можно скорее. Ты будешь готова?

— Да, Род, я буду готова. Тебе удалось переговорить с Уолтером Смитом?

— Нет. — Тут мне в голову пришла одна мысль, и я догадался спросить Робин: — Послушай, хочешь, мы можем подождать Уолтера, чтобы он поехал вместе с нами? Я хочу сказать, если ты меня боишься…

— Я буду ждать внизу, в твоей машине, Род.

Действительно, она ждала меня, когда я выскочил из такси. Я сел за руль. Мне вдруг ужасно захотелось обнять и поцеловать ее, но я сдержался. Я ждал достаточно долго, смогу подождать и еще немного.

Я остановил машину у соседнего дома с домом бабушки Таттл. У Хендерсона горел свет. Мы поднялись по ступенькам к парадной двери, и я позвонил.

Через минуту дверь отворилась, и передо мной предстал хозяин дома. На его лице я прочел изумление — изумление и еще что-то.

— Робин и Род!? — воскликнул он. — Входите.

Мы с Робин вошли в дом, после чего он провел нас в свой кабинет.

— Садитесь, садитесь. Хотите что-нибудь выпить?

Я уже было собрался сказать «нет», но понял, что мне это сейчас действительно необходимо. Робин тоже согласно кивнула головой: видимо, она чувствовала себя так же, как и я, хотя пока не знала того, что знал я. В маленьком кабинетном баре в углу Хендерсон готовил три стакана. Как бы между прочим он заметил:

— Я как раз собирался немного «принять» перед сном. А сейчас как раз появился хороший повод, чтобы отметить… Вы помирились?

— Не знаю, мистер Хендерсон. Но прежде я хотел бы выяснить один вопрос. Ко мне вернулась память… и теперь я знаю, почему я ее потерял. Кроме того, Робин рассказала мне об одном факте, о котором я, естественно, никак не мог помнить, так как просто не знал этого. Но когда события или информация, полученные от двух человек, сравниваются и накладываются одна на другую и совпадают при этом, то… Почему вы убили бабушку Таттл, мистер Хендерсон? А я считал вас ее единственным другом.

— Почему вы думаете, Род, что это был я? — строго спросил он.

— Робин, тебя не затруднит повторить все, что ты сообщила мне в начале сегодняшнего вечера? А чего будет недоставать, я добавлю чуть позже. Заполню оставшиеся пробелы.

Она спокойно повторила все, что ей довелось пережить в тот понедельник.

— В тот вечер я встречался с Венги Вейн, Робин, — признался я. — Но получилась осечка. Мои мысли были заняты только тобой. Около девяти вечера я привез ее домой, а в десять мы поссорились или, если говорить правду, она меня просто выгнала из-за того, что я ей признался, что люблю тебя. Я спорить не стал и ушел из ее дома. Надо сказать, что я и до этого немного выпил, а тут решил, что мне совершенно необходимо напиться как следует, чтобы полностью отключиться. А совсем недалеко живет Гарри Уэстон, всего в двух кварталах от Венги, вот я и направился к нему, чтобы он составил мне компанию. Гарри привел меня в бар неподалеку от своего дома, где я начал пить не останавливаясь. Вдруг мне пришла в голову одна мысль, которая показалась мне «грандиозной», возможно, потому что я уже был сильно под градусом.

Я посмотрел на Робин. Ведь все это я сейчас рассказывал для нее. «Идиот, — подумал я, — мне надо было все это рассказать раньше, до того как мы сюда приехали. Но лучше поздно, чем никогда».

— Я уже говорил тебе об этом сегодня вечером: тогда речь шла о моем выборе, а не о том, о чем я вспомнил несколько часов спустя, когда ко мне вернулась память, — о главной причине нашего развода. Ты хотела иметь детей, своих детей, а не приемных, а я считал, что у меня наследственная предрасположенность к безумию, и не мог согласиться с тобой. Поэтому…

— Откуда у вас вдруг такие мысли, Род? — прервал меня Хендерсон.

— Мне сказал Арчи… — и я точно передал то, что мой брат сообщил мне и когда.

— Он же прекрасно знал, что это заведомая ложь, Род. Я тоже знал причину смерти вашей матери. И мы с Арчи подробно обсуждали это лет пять или шесть назад. Он все отлично знал!

Я постарался отогнать на время мысли о нас с Арчи.

— Зачем же ему надо было лгать, если он знал всю правду?

— Вы имеете склонность судить людей по себе, Род, мерить все своей меркой, — ответил Хендерсон, слегка улыбаясь. — Я не знаю точно, какие именно причины побудили Арчи повесить всю эту лапшу вам на уши, но мне совсем нетрудно догадаться. Ему очень хотелось разрушить ваш брак с Робин… и он этого добился.

— Но почему? Зачем ему это? Арчи не влюблен в Робин…

— Арчи влюблен в деньги. Если у кого-то из вас двоих действительно не все дома, так это, конечно, у него. Думаю, из-за денег он способен на все… кроме, возможно, убийства. Я рассказал о болезни бабушки Таттл приблизительно года полтора назад, когда узнал, что ей не суждено быть долгожительницей на этом свете и в скором времени вы с Арчи унаследуете ее имущество поровну. Если бы у вас была жена и в особенности дети, он никогда не смог бы получить больше половины. Но если бы вы были одиноки и бездетны, тогда он становился и вашим наследником тоже. Умри вы раньше, чем он, — я даже могу допустить, что он мог бы помочь вам умереть первым, — Арчи получил бы все, а не только причитающуюся ему половину. Весьма возможно, тогда он предполагал, как это часто случается, что состояние бабушки Таттл значительно больше, чем оказалось на самом деле.

Он сцепил пальцы рук и внимательно посмотрел на меня.

— Род, поверьте мне, Арчи способен был сказать все, что угодно, и в том числе любую ложь, лишь бы разрушить ваш брак, если это сулило ему возможность, пусть весьма отдаленную, заполучить побольше денег.

— Я не верю, — сказал я твердо.

Но я поневоле верил, и тон моего голоса выдал меня с головой, так как Хендерсон ничего больше говорить не стал. Да, теперь, зная, что представляет собой мой сводный брат, я припомнил множество мелочей, которые замечал за ним, а не только то, что он успел мне наговорить за последние десять-двенадцать дней.

Однако об этом я решил поразмышлять позже. А сюда я приехал, чтобы поговорить о ночи, когда произошло преступление, а Арчи ведь находился той ночью в Чикаго.

— Робин, когда я тем поздним вечером сидел в баре, мне пришла в голову мысль, показавшаяся мне тогда, скорее всего из-за дикого количества выпитого, хорошим решением нашей проблемы. Я вспомнил кое-что, возможно склонившее бы тебя отказаться от развода. Ты хотела детей, своих детей, а я был по-прежнему убежден, что не могу себе этого позволить. Тогда я вспомнил о статье, которую прочитал в каком-то журнале, где сообщалось о новейших достижениях в медицинской науке. Там говорилось, что уже получены положительные результаты в опытах над животными — это искусственное оплодотворение. Таким образом, ты можешь иметь своих собственных детей, не прибегая к моей помощи или какого-либо другого мужчины… Я допускаю, что это была поистине безумная идея. Но в том состоянии, в котором я находился в тот момент, она показалась мне просто замечательной, грандиозной, так сказать, идеальным решением нашей проблемы. Я решил немедленно ехать к тебе и рассказать всю правду, объяснить, почему я не могу иметь своих детей, а потом, под завязку, сообщить о грандиозной научной мысли, чтобы таким образом разрешить, обойти главное препятствие в наших отношениях. Так как моя машина стояла на ремонте, я решил поехать в дом бабушки, чтобы одолжить машину у Арчи. Но я понял, что вести машину в таком состоянии нельзя, поэтому решил, что сначала надо проветриться, и потому прошел пешком довольно длинный путь до того места, где меня встретил Уолтер. Потом я поймал такси, но вышел из него, немного не доехав до дома бабушки, так как хотел еще немного пройтись и окончательно прочистить мозги.

Я повернулся к Робин и добавил:

— Ты видела, как я входил в дом, ведь ты тоже ехала на машине. Еще с улицы я заметил, что света в комнате Арчи нет — я совсем забыл, что он уехал в Чикаго, — но тогда подумал, что он, возможно, уже лег, и поэтому поднялся по лестнице на второй этаж к комнате Арчи. Понятно, что я не мог его застать. Мне очень не хотелось беспокоить бабушку, так как я был сильно пьян и мне бы здорово от нее нагорело; поэтому я тихонечко двинулся дальше в дом и прошел прямо в гараж, чтобы посмотреть, на месте ли машина Арчи. Я решил, что если она на месте — а она стояла в гараже, — то я ею воспользуюсь, а потом уж как-нибудь объяснюсь с Арчи. Для меня тогда самым главным было как можно скорее попасть в Халчестер. Мне показалось, что я уже в состоянии сидеть за рулем. Сначала двинусь потихоньку, решил я, а потом за несколько часов пути я наверняка протрезвею и прибуду в Халчестер в нормальном виде, чтобы разговаривать с тобой. Я знал, что у машины Арчи несложное зажигание и ее можно завести при помощи куска проволоки, что я и сделал. Потом сел за руль и попробовал тронуться…

Это было тогда, Робин, когда ты услыхала два резких хлопка из выхлопной трубы и приняла их за выстрелы. Арчи не следил за своей машиной, свечи зажигания, скорее всего, никогда не чистились, возможно, с момента покупки машины… Звуки, раздавшиеся в глубине дома, могли тебе показаться выстрелами, прозвучавшими в холле. Ты же слышала их, когда входила в дом через парадный вход… А мне в этот момент пришла в голову мысль, что непременно надо появиться перед окнами холла-кабинета бабушки, чтобы она обязательно заметила меня, если, конечно, еще не услыхала выхлопов: иначе она могла бы подумать, что в гараж забрались жулики и хотят украсть машину Арчи. Она могла сразу позвонить в полицию, и меня задержали бы раньше, чем я успел бы добраться до Халчестера. Поэтому я решил, что мне все-таки лучше объяснить ей, что происходит. Но я подумал, что объяснение может затянуться, выдернул проволоку, заглушив мотор, и вернулся в дом через заднюю дверь. Когда я уже закрыл за собой дверь в кухню, я услыхал выстрел. Робин, это был твой случайный выстрел, который прозвучал, когда ты схватила пистолет.

Робин сидела, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

— В темноте я пересек кухню, выскочил в коридор и здесь увидел тебя, выбегающую из холла-кабинета бабушки с пистолетом в руке. Ты добежала до парадной двери и выбежала на улицу. Я не мог поверить собственным глазам, я даже не мог позвать тебя. Несколько секунд я стоял, остолбенев, не в состоянии сдвинуться с места. Потом я медленно вошел в холл и увидел лежащую на полу бабушку с раной во лбу. Поэтому, Робин, у меня было куда больше оснований считать убийцей тебя, чем у тебя думать так обо мне. Я находился очень близко от холла, чтобы понять, что выстрел прозвучал именно там… в считанные секунды я оказался недалеко от двери. Ты выбежала из холла с пистолетом и… Это было таким страшным ударом, шоком для меня, что мне даже в голову не пришло, что у тебя нет абсолютно никаких причин убивать ее. Если бы я об этом подумал, то наверняка вообразил бы, что не я, а ты сошла с ума. Я замер и стоял неподвижно уж не знаю сколько времени, пока не услыхал, что твоя машина сорвалась с места; тогда я взял телефонную трубку и вызвал полицию. Мне кажется, хотя точной уверенности у меня нет, что в какой-то период времени, возможно всего несколько секунд, который я и сейчас помню очень смутно, я пытался сказать, что только что убил женщину и пусть за мной приедут. Но этот шок, вызванный тем, что я счел тебя сошедшей с ума и убившей мою бабушку, сразил меня наповал. Я слышал, как меня кто-то звал, спрашивал мое имя, но не помнил уже ничего. Я вдруг все забыл. Вот поэтому я так не хотел идти к психиатру, добровольно отказываясь от памяти. Мое подсознание не желало, чтобы я знал то, что оно помнило. И оно лишило меня воспоминаний. Так продолжалось вплоть до сегодняшнего вечера, когда ты рассказала, что же произошло на самом деле. Истинная правда оказалась для меня тем спасительным средством, которое помогло мне выстоять перед тем, что знало мое подсознание. Психический барьер исчез, хотя, надо признаться, в течение нескольких часов, не прерываясь ни на минуту, я думал, взвешивал, сопоставлял, прежде чем решился сделать первый шаг сквозь туман, скрывший мою память.

Какое-то время я молчал и потом обратился к Робин:

— Ты мне веришь? Я хочу сказать, ты поверила тому, что я рассказал? В то, что я не убийца?

— Верю, Род.

Тогда я повернулся к Хендерсону.

— Зачем вы ее убили, мистер Хендерсон? Ведь я думал, что вы были ее единственным другом. Да, это вы ее убили, иначе зачем вы лгали, когда говорили, что видели меня входящим в дом через главный вход, что якобы видели, как через некоторое время я взял телефонную трубку на столе в холле-кабинете. Рассказ Робин и мои выводы как в отдельности, так и взятые вместе опровергают ваши показания. Мне понадобилось, по крайней мере, минут пять, а возможно, и десять, чтобы подняться на второй этаж в комнату Арчи, потом спуститься вниз и пройти в гараж, найти там проволоку, включить зажигание и снова вернуться в дом со стороны заднего входа. А если вы, сэр, за всем этим наблюдали, как вы заявляете, то вы обязательно заметили бы в холле Робин, заметили бы, как она входила в дом бабушки через главный вход, как она этот дом покинула. Поэтому получается, что либо мы оба лжем, либо вы, мистер Хендерсон, утаили от полиции правду о той страшной ночи. Почему вы ее убили?

Хендерсон сделал большой глоток, глубоко вздохнул и поставил стакан на стол.

— Так получилось, Род. Я этого не хотел, я только попытался забрать кое-какие бумаги… Когда это случилось… я понял, что из меня даже убийца получился никудышный. Я знал, был в этом совершенно уверен, даже в момент, когда нажимал на спусковой крючок, что я не сумею выкрутиться, если на меня падет хоть малейшая тень подозрения. Я уже слишком стар и устал от борьбы. Если бы тогда, ночью, полиция спросила меня: «Это вы убили Паулину Таттл?» — я бы ответил: «Да, ее убил я». — На его лице появилась тень грустной улыбки, и он продолжил: — Но меня не спросили. Теперь, когда вы все расскажете, спросят обязательно. Вот и все. А теперь… — он выдвинул ящик письменного стола, и я наклонился, готовый к прыжку; но он вытащил запечатанный и надписанный конверт и бросил его на письменный стол в мою сторону. — А теперь вы можете забрать это с собой и отдать в полицию. Я приготовил это заранее и только ждал своего часа. Там все объяснения, кроме одного — причины убийства, а этого я вам не скажу. Мне хочется выпить еще. Вы составите мне компанию?

— Я сейчас приготовлю, — предложил я свои услуги и отправился к маленькому бару, где стоял ряд бутылок.

— Прошу верить мне. Я не хотел ее убивать. В течение нескольких недель я пытался найти способ извлечь из сейфа бабушки Таттл одну вещь, а для этого мне совсем не надо было ее убивать. Я следил за ней днем и ночью, скрупулезно изучая распорядок ее дня, и решил, что самый подходящий для меня момент — когда она отправится за своим стаканом горячего молока. У меня должно было хватить времени, чтобы срезать решетку, влезть в дом и снова уйти до ее возвращения из кухни. Я выбрал ту ночь на понедельник, потому что Арчи уезжал из города. Срезав решетку, я залез в дом. Сразу же взял из ящика стола пистолет и отправился к сейфу, но она… она вернулась слишком быстро. Мне пришлось стрелять.

Я вернулся домой, разделся и лег в постель. Спустя некоторое время я услышал два, как мне показалось, автомобильных выхлопа, а меньше чем через минуту раздался какой-то звук, но уже совсем другой: он прозвучал как настоящий выстрел. Я поднялся и пошел на другую сторону дома… в это время вы, Род, уже держали в руке телефонную трубку. Нет, я не видел Робин и не знал, что она побывала в доме. Но я быстро сообразил, что вы только что вошли, взяли пистолет и он случайно выстрелил у вас в руках. Я подумал, что полиция наверняка заподозрит вас. Обычно они всегда подозревают того, кто первым обнаружил труп. Я не хотел, чтобы у вас возникли осложнения, поэтому оделся и пошел туда… и там сказал все, что мог, чтобы вас выгородить. Но я не знал, рассказали ли вы им о том случайном выстреле или нет, и сообщил только о том, что слышал сам. Еще я сказал, что слышал один выстрел в одиннадцать тридцать, чтобы они могли зафиксировать время преступления, а оно абсолютно точное. Все это случилось до вашего приезда, Род.

Я приготовил наконец виски и вернулся со стаканами к письменному столу.

— Но почему, мистер Хендерсон?

— Если я вам скажу, тогда все будет… напрасно.

— Вы хотите сказать, что даже если мы вручим полиции ваше признание и выложим все, о чем вы только что нам здесь рассказали, то все будет напрасно?

— Да, это так. Очень сожалею.

Я отпил большой глоток и задумался.

— Я должен это знать, мистер Хендерсон. С того момента, как вы нам передали признание, у нас нет никаких причин объяснять полиции ваши мотивы и мы можем дать слово, что сохраним молчание. Вы доверяете нам?

Он посмотрел на Робин: она кивнула головой. Прошло немало времени, прежде чем он заговорил:

— Она была настоящая бестия, Род, по крайней мере в сфере бизнеса. И ужасная скряга, — заявил он спокойно и твердо, без всякого оттенка мстительности. — Я начал помогать ей, но потом, хорошо изучив ее характер, отошел от ее дел. Когда мой сын Энди начинал самостоятельную деятельность, я убедил ее поручить ему часть дел. Ему это было необходимо, чтобы начать собственную профессиональную практику. Но, проработав у нее пять лет, Энди совершил одну глупость…

— Он мне рассказывал.

— Но он наверняка не рассказал всей правды. Он допустил один или два весьма серьезных промаха в работе, и ему отчаянно, до зарезу нужны были несколько сотен долларов. Он не стал просить их у меня, так как знал, что в то время свободных денег у меня не было… но я мог, конечно, раздобыть для него эти деньги, если бы знал, что они ему так необходимы. Вместо этого он совершил то, что я расцениваю как его единственное бесчестие, первое и последнее, я в этом убежден. Он заключил контракт по одному из дел, находившихся в руках Паулины Таттл, по заниженной стоимости: на пятьсот семьдесят долларов — такова была стоимость контракта. И она, что совершенно естественно, это обнаружила. Она согласилась не отдавать его в руки правосудия только при условии… полного признания в письменной форме, подписанного моим сыном… и полного денежного возмещения, сделанного мной. Надо признать, Энди давно уже все мне возместил. Однако это было лишь начало, Род. Понятно, что она уже никогда не могла больше доверять ему, но заставила меня — под угрозой использовать его признание и перечеркнуть всю его карьеру — выполнять для нее с тех пор кое-какую юридическую работу. Бесплатно. Я никогда, ни разу не предъявил ей ни одного счета. Кроме того, она заставляла играть с ней в казино, в эту ужасную игру… Только богу известно, какое наслаждение она испытывала, когда играла, прекрасно зная, как я ненавижу это занятие… Просто какое-то садистское наслаждение!

Он безнадежно махнул рукой и продолжил:

— Но все то не столь уж и важно. Важно другое: когда я недавно узнал, что ей осталось жить не так уж и много из-за болезни сердца, я решил спросить ее, какие меры предосторожности следует принять относительно признания Энди в случае ее смерти. Она засмеялась, Род. И ответила на мой вопрос так: «Все попадет в руки моего душеприказчика». А ее душеприказчиком являлся Хенниг, мой злейший враг и человек, которому Энди тоже не нравится. Он безупречно честен в отношении финансов — надо отдать ему должное, — но ему совершенно чуждо чувство сострадания. Признание Энди он передал бы в руки полиции, утверждая, что так велят его совесть и долг, и окончательно погубил бы карьеру моего сына. А ведь бабушке Таттл оставалось жить, скорее всего, несколько месяцев, Род. Сначала я хотел имитировать простое бытовое преступление — воровство, но не смог открыть сейф и вынужден был поступить так, как вышло. Единственный момент, когда ее сейф стоял открытым, — это когда она на несколько минут выходила на кухню за своим неизменным стаканом горячего молока. А я знал, что признание Энди хранилось в сейфе. Вот и все… остальное вам уже известно. Письменное признание Энди сожжено, это первое, что я сделал, вернувшись домой. Все, что произойдет в скором времени, конечно, не может не отразиться на Энди… но, думаю, он сумеет выдержать эти невзгоды, ведь он не сразу узнает, что это я совершил убийство. А причину, из-за которой я пошел на преступление, он не будет знать никогда!

— А почему Энди должен узнать, что вы ее убили? — я посмотрел на Робин, но не сумел понять выражения ее лица. — Дайте мне несколько минут, мистер Хендерсон. Ждите здесь и ничего не предпринимайте.

Я схватил Робин за руку и повел ее на улицу, снова под проливной дождь.

— Я не пойду в полицию, — заявил я ей. — А ты?

— Я… ты действительно считаешь… что мы…

— Я считаю, что он неплохой человек, которого загнали в угол определенные обстоятельства. Он не хотел убивать, но когда это произошло, то, как оказалось, причина этого убийства заслуживает большего оправдания, чем даже самооборона: ведь он защищал не себя, а другого человека.

— Это очень серьезное и ответственное решение, и принять его вот так сразу, с ходу… Но и ждать, отложить на потом решение мы тоже не можем…

— Никак не можем. А там сидит и ждет своей участи человек, он должен знать: убить себя или нет. Совершенно ясно, что он не станет дожидаться, когда за ним придут из полиции. Поэтому он и приготовил конверт с признанием, чтобы его увидели только мертвым. Ты хочешь заставить его ждать всю ночь? Разве ты сможешь заснуть, не решив этот вопрос?

— Хорошо, я решу… но так, как его решишь ты.

— Но ты должна ясно сознавать, что наше молчание делает нас соучастниками убийства.

— А мне все равно, Род. Бабушка Таттл была большой эгоисткой и злой женщиной, а мистер Хендерсон совсем не хотел ее убивать, — легкая улыбка коснулась ее губ. — А мы с тобой оказались здесь потому, что нам надо было рассеять подозрения в отношении друг друга: я думала, что убил ты, а ты думал, что я. А сейчас, когда мы оба добровольно стали укрывателями и сообщниками, мы стали также и виновниками преступления вместе с настоящим убийцей. Выходит — мы все вместе убили бабушку Таттл.

— Я скоро вернусь, Робин. Я думаю, что нам не стоит появляться там сейчас вдвоем. Подожди меня в машине.

Я вошел к Хендерсону, сказал ему то, что нужно, и быстро вышел из кабинета. Видеть плачущего мужчину — дело не из приятных.

Робин не села в автомобиль, а стояла под дождем.

— Робин, ты выйдешь за меня еще раз замуж? Теперь я знаю, ты можешь иметь от меня детей, а ведь это было главной причиной нашего развода.

— Но… но это совсем не единственная причина, Род. Может быть, нам еще надо повременить, все еще раз обдумать? А что ты собираешься предпринять в отношении Арчи? Он ведь столько всего наговорил тебе…

Я почувствовал во рту горечь, но не из-за того, что вспомнил об Арчи. Я проследил за взглядом Робин: она смотрела на освещенное окно второго этажа соседнего дома. Мой сводный брат сидел у себя.

— Да, я знаю, что проблема с ребенком — не единственная в наших отношениях. Но остальное, Робин, не изменится. Уж так я устроен! Вот ты считаешь, что я должен пойти к Арчи прямо сейчас и устроить ему хорошую взбучку. Но я этого не сделаю. Я не пойду к нему. Мне его жаль. Мне жаль всех тех людей, которые любят делать деньги до такой степени, что ради них готовы на все, как это делает Арчи. Даже в том случае, если бы я мог его возненавидеть, я бы не хотел унижать его. Мне это не доставит радости. Может быть, поэтому я кажусь многим рохлей и тюфяком. Я никогда не добьюсь ни богатства, ни высокого положения в обществе — мне не нравится добиваться, бороться, понимаешь? И это, Робин, не изменится во мне никогда. Я безумно люблю тебя, но если ты хочешь иметь своим мужем совсем другого человека, не такого, как я, здесь я уже сделать ничего не могу и уступаю дорогу…

По-видимому, я совсем забыл, что моя машина стоит здесь, рядом. Я повернулся и зашагал по улице под проливным дождем. Я сделал уже девятнадцать шагов, когда за моей спиной раздался голос:

— Подожди, Род!

Я услышал стук ее каблучков по асфальту, обернулся, глубоко вздохнул и… начал жизнь сначала!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14