Чудаки [Борис Панасович Комар] (fb2) читать онлайн

Борис Панасович Комар Чудаки

В стране детства

Эта книга, так же как и ее автор, принадлежит счастливой и прекрасной стране, о которой взрослые вспоминают со вздохом грусти (оттого, что никогда не вернуться, не возвратиться туда!), а дети о ней не ведают, потому что живут здесь, воспринимают как данность, и мир, что простирается за ней, им неведом.

Страна эта зовется детством. В ней господствуют запахи, звуки, краски, покой. Там время течет и не кончается…

Там маленький человек впервые познает источник радости и бессмертия, там жизнь открыта, широка, бесконечна, полна радости, увлеченного познавания и мечтаний. Среди них наипервейшая — мечта о подвиге.

Ребенок растет, формируется, учится чувствовать, воспринимать, мыслить. Голоса и шепот мира, шум ветра, шелест птичьих крыльев, сияние месяца над притихшей землей, стоголосье леса и безмолвие полей, мир людей и неба, растений и живых тварей земли и воды — все надо узнать, осмыслить, понять.

В детство никто не может вернуться, оно дается только один раз, как и сама жизнь, в этом его вечное обаяние. Однако задержаться в детстве не желает никто, все стремятся дальше, в глубины жизни, в ее высоты, поэтому так легко расстаются с великолепными выдумками о сказочных странах, о необыкновенных существах.

В книгах Бориса Комара, который свое творчество посвятил детям, подросткам, мы не найдем таких придумок, потому что герои Бориса Комара уже сызмала всеми силами своей души стремятся к большой жизни, к миру взрослых. Все книги писателя, такие, как «Поворотный круг», «Чудаки», «Дорога через ад», «Векша», «Пчелиный мед», словно находятся меж двух миров — детей и взрослых, не теряя ничего из мира детства и смело берущие все лучшее из сурового и мудрого мира взрослых. Детство на страницах книг писателя не замыкается в себе, а воссоздается во всех его связях.

Борис Комар принадлежит к числу наиболее известных украинских прозаиков, пишущих для детей. Ценность и привлекательность его произведений, на мой взгляд, именно в том, что, до конца проникаясь чувствами своих юных героев, писатель относится к ним без снисходительности, а с полным уважением и серьезностью, с великой верой в то, что в самых тяжких жизненных испытаниях эти маленькие граждане проявят героизм, твердость и стойкость. (Таковы юные герои повести «Дорога через ад» и «Поворотный круг».)

Творчество Б. Комара затрагивает большинство из тех тематически-временны́х пластов, которые характерны для современной советской литературы: наши дни, период Великой Отечественной войны, историческое прошлое народа.

Такая широта творческого диапазона требует от писателя разнообразных знаний, великой трудоспособности, умения художнически перевоплощаться.

Для того чтобы написать повесть «Векша» о Киевской Руси X века, писатель должен был быть и историком-исследователем, и археологом и владеть редким даром художественной реконструкции отдаленных времен и людей тех времен.

Б. Комар умеет найти емкое, выразительное слово, он умело стилизует повествование, выразительными приемами передает атмосферу жестокого времени войны, ярко и щедро рисует радостный мир, в котором живут его герои сегодня.

Первая книга Б. Комара вышла на родном языке в 1956 году.

Детство писателя прошло на Полтавщине. Он родился в 1928 году. Подростком Б. Комар пережил и лихолетье фашистской оккупации, и тяжесть послевоенной разрухи, познал нелегкий крестьянский труд. Из детских лет через всю жизнь несет Б. Комар глубокую любовь к родному слову. Музыкально одаренный, он знает множество старинных украинских народных песен и дум — исторических героических песен.

В этой книге представлена лишь малая частица того, что написано Борисом Комаром почти за четыре десятилетия его работы в детской литературе. Кроме уже названных книг, его перу принадлежат повести «Ключи», «Странствующий вулкан», сборники рассказов. Многие его произведения издавались на русском и других языках народов нашей страны, а также в братских социалистических странах. И сам Б. Комар плодотворно работает в области художественного перевода.

За повести «Чудаки», «Пчелиный мед», «Странствующий вулкан» и цикл рассказов для детей и юношества писатель удостоен звания лауреата Государственной республиканской премии имени Леси Украинки.

Павло Загребельный

Пчелиный мед и еще двадцать шесть рассказов ученика четвертого класса Романа Зайчика

О себе

много рассказывать не буду. Что о себе рассказывать?..

Живу в Киеве, неподалеку от завода «Арсенал» и станции метро «Арсенальная». Дом наш построили, может быть, в самом красивом месте города — на высоченной днепровской круче. Из окон видны и Днепр, и мосты через него, и новые здания на противоположном берегу. Однажды в бинокль я даже разглядел в заливе нашу моторную лодку.

Учусь я в четвертом классе. Если бы не математика, то по всем предметам у меня были бы только пятерки и четверки.

В этом году меня хотели выбрать звеньевым, но из-за троек по математике не выбрали.

Есть у меня папа, мама и младшая сестра Оксана. Вот с ними, да еще с некоторыми своими родственниками и друзьями я познакомлю вас. Это будет интереснее.

Сначала расскажу, какой у меня

папа

Работает он на заводе «Арсенал» токарем-инструментальщиком, вытачивает на токарном станке разные очень сложные инструменты. А еще учится в вечернем политехническом институте.

Многих удивляет, как папа может одновременно работать и учиться. А меня совсем не удивляет. У папы столько сил и терпения, что их хватит, как говорит мама, на двоих, а то и на троих. Он еще успевает и порыбачить, и съездить на охоту, и в театр или на стадион сходить, и мои домашние задания каждый день проверить. Правда, я не раз просил его, чтобы он избавил себя хотя бы от этой заботы — проверять мои задания. Ведь у меня, как и у него, нет двоек. Но он почему-то не слушается. Но это меня не удивляет.

Удивляет меня другое.

Что мы ни сделаем — я или Оксана — тайком от папы или еще только надумаем сделать, он непременно догадается. Вытянем ли из стола и посмотрим его любимую коллекцию спортивных значков, примерим ли на себя его охотничье снаряжение, или же я спиннинг поверчу, или скажу, что иду в библиотеку, а на самом деле на каток собираюсь махнуть, он сразу: «Я, — говорит, — по вашим глазам все вижу. Меня не обманете!»

И как он может все по глазам видеть, если в них ничего не заметно? Мы с Оксаной сколько раз глядели друг другу в глаза и в зеркало смотрели после того, как набедокурим. Ну и что же? Глаза как глаза. У меня серые в крапинку, похожие на папины, а у Оксаны голубые — мамины. Только, если смотреть на свет, зрачки и у меня, и у Оксаны становятся маленькими-маленькими, а когда темно, они расширяются.

Нет, мы по глазам ничего угадать не могли.

Но ведь папа как-то узнаёт!..

Вот хотя бы эта история с будильником…

До вечера я учил уроки, потом забрал Оксану из детсада. Сидим дома вдвоем: папа и мама еще не вернулись с работы. Скучно нам стало. Пошли в папину комнату, где он к занятиям готовится. Оксана увидела на этажерке будильник и говорит:

— Давай посмотрим, что в нем тикает.

— Давай, — согласился я.

Взяли будильник, открыли крышку, а там чего только нет: и колесики, и винтики, и пружинки, и крючочки всякие! Особенно много колесиков с зубчиками. Одни крохотные, как пуговки на рубашках, другие чуть побольше, а некоторые словно пуговицы от пиджаков.

Очень понравился нам будильниковый механизм. Непонятно только было, почему не все колесики вертятся.

— Может, их надо подтолкнуть — и тогда будут крутиться? — размышляла вслух Оксана.

— Сейчас попробую, — сказал я и взял с папиного стола ручку.

— Лучше давай я, а то ты еще поломаешь, — возразила Оксана. — Сломал ведь моего заводного мишку.

— И вовсе никто его не ломал! — обиделся я. — Просто в нем пружина лопнула.

— Все равно я первая попробую. Это же не ты придумал, — упрямилась Оксана.

Я не хотел ссориться, отдал ей ручку. Она ткнула пером в одно колесико, в другое, но они — ни с места.

— Видишь, говорил же, что у тебя ничего не получится. — Я отобрал у Оксаны ручку.

Но только дотронулся до неподвижных колесиков, как и те, что раньше вертелись, остановились. И перо согнулось.

Чего только мы не делали! И дули в колесики, и переворачивали будильник, и встряхивали его — не помогло. Тогда закрыли крышку и поставили будильник на место: пусть папа подумает, что часы сами испортились.

И только поставили, двери — стук. Папа.

Бросились мы к нему, забрали из рук портфель, помогли повесить пальто, подали тапочки. А он сразу:

— Что-то вы сегодня очень добренькие и внимательные. Небось уже напроказничали. Глядите у меня!..

Притихли мы, глаза опустили, чтобы папа, если он на самом деле в них что-то видит, на этот раз ничего не заметил.

Но папа не посмотрел нам в глаза. Пошел в свою комнату, где на столе лежала ручка с погнутым пером, а на этажерке стоял испорченный будильник.

— Давай убежим, — шепнула мне Оксана.

— Подожди, может, еще и не узнает, а если удерем, тогда уж точно догадается.

— Ну, ты как хочешь, а я бегу, — сказала Оксана и направилась к двери.

Я за нею.

— Вы куда? — спросил папа. — Не успел я порог переступить, а вы уже из дому? — И вдруг: — О, а почему будильник остановился? И ручку кто-то брал!

Этими словами он будто к полу нас пригвоздил. Остановились мы и ни туда ни сюда. Головы опустили, молчим.

— Ах, вот оно что… Говорил вам: не трогайте ничего у меня в комнате. Не послушали. Придется теперь закрывать ее на ключ…

Нам очень не хотелось, чтобы папа запирал комнату, и мы дали честное слово никогда больше не трогать без разрешения его вещей. Он, конечно, поверил нам и свою комнату запирать не стал.

Но не об этом я хотел рассказать…

Ну как все-таки папа, что бы мы с Оксаной ни сделали тайком от него или еще только надумаем сделать, сразу обо всем догадывается?

Мама

тоже работает на «Арсенале», в заводской поликлинике. Врачом-окулистом. Чтобы вы знали, какая она, расскажу про цветы и про конфеты.

Сначала про цветы…

Это было, когда мы еще жили в небольшом домике на окраине Киева у маминых родителей.

Кроме дома, у дедушки и бабушки есть маленький сад и огородик, где они выращивают для себя разную зелень: лук, чеснок, салат, петрушку, укроп, сельдерей…

Возле домика под самыми окнами был тогда красивый цветник. За цветами ухаживала мама. У нее к цветам большая любовь или, как она сама говорит, болезнь.

Возвращалась мама вечером с работы домой уставшая, вот и посидела бы, отдохнула чуток. Так нет, даже в дом не заходила. Оставляла на крыльце сумку, снимала туфли и шла к своему цветнику. Выдергивала сорняки, рыхлила землю, что-то там пересаживала, поливала…

Зато цветы у мамы — ни у кого из соседей не было таких красивых! Кто б ни проходил мимо нашего двора, непременно останавливался посмотреть на них.

Соседка, которая разводила цветы для базара, очень завидовала маме.

— Удивляюсь, Лида, — разводила она руками, — почему твои цветы лучше моих? Я ведь и семена сортовые подбираю, и удобрений не жалею, а такие цветы, как у тебя, не растут. Может быть, у меня земля плохая?

— Не знаю, тетя Мария, не знаю… — смущалась мама, будто была в чем-то виновата перед ней.

— Наверное, у тебя характер не тот, — услышав их разговор, высказался дедушка, который недолюбливал завистливую соседку.

— Может быть, может быть, — согласилась она, не поняв дедушкиного намека.

Бывало, выбросит кто-нибудь из своего цветника чахлое, еле живое растение, мама пожалеет его, подберет и посадит у себя. Пройдет некоторое время, и это растение оживет, зазеленеет, а потом и цветет — просто загляденье! Увидела мама однажды, как соседка выкинула из вазона почти засохший, чудной кактус — ни ствола, ни ветвей на нем, одни лишь колючие лепешки.

— Зачем вы его выбросили? — удивилась мама.

— Надоел, — ответила соседка. — Только место занимает.

— Но ведь это какой-то необычный кактус!

— Ну и пусть! Мне говорили, что необычный. Цветет, мол, красиво. А я продержала эту колючку у себя шесть лет, и ни цвета от нее, ни привета…

— Можно мне его забрать? — спросила мама.

— Бери. Пожалуйста, бери.

Мама принесла кактус домой, приготовила для него какую-то особенную почву, посадила в большой глиняный горшок и поставила на подоконник в нашей с Оксаной комнате.

— Здесь ему будет хорошо. Комната солнечная и теплая, — сказала мама.

Кактус не сразу ожил. Целый месяц или даже больше выздоравливал, пока снова не окреп, не зазеленел. А вскоре на верхушке новые «лепешки» появились. Нежные-нежные и без иголок. Мама объяснила: иголки на них потом вырастут, когда молодые побеги повзрослеют. Так и было.

Мы надеялись, что кактус после этого вскоре зацветет. Ведь у мамы все цветы, за которыми она ухаживает, всегда цветут. Но прошло лето, осень, зима, наступила весна, а он почему-то не цвел.

И вдруг, когда мы уже потеряли надежду увидеть на кактусе желанные цветы, я, как-то проснувшись рано утром, заметил на нем небольшие, с горошинку, бутончики. Их было много-много, по нескольку на каждой лепешке.

— Ура! Ура!! — закричал от радости.

— Что такое? Чего ты кричишь? — заглянула в комнату встревоженная мама.

— Кактус будет цвести! Вон посмотри!

— Вижу, — ответила мама, подойдя к окну. — Но зачем кричать на весь дом?

Следом за мамой в комнату вошли папа, дедушка и бабушка. Поднялась с кровати Оксана. Все столпились возле подоконника, разглядывали на кактусе бутоны и гадали, какие будут цветы — красные, белые, синие, желтые или, может быть, оранжевые, сиреневые?

Но никто не угадал…

Бутоны распустились через неделю. Распустились все сразу, ночью, когда мы спали.

И цветы я тоже увидел первым, и тоже рано утром.

Проснулся, открыл глаза, глянул на окно и… нет, не закричал, как в прошлый раз, а онемел.

На окне, озаренное ярким утренним солнцем, сияло какое-то диво: радуга не радуга, новогодняя елка — тоже не то. Ну разве что его можно было сравнить со сказочной жар-птицей.

И вправду, кактус зацвел необыкновенно. Цветы на нем были совсем не такие, как мы себе представляли, разглядывая бутоны. Ни красными, ни белыми, ни синими, ни желтыми, ни оранжевыми, ни сиреневыми их не назовешь, потому что лепестки каждого цветка были разных расцветок, отчего они выглядели просто сказочно.

Когда я насмотрелся вдоволь на цветущий кактус, тихонько поднялся с постели, позвал маму.

И мама тоже восхищалась. Потом взяла горшок и перенесла его на подоконник в другую комнату, окно которой выходило на улицу.

— Зачем это ты?.. — не понял я.

— Чтобы все смотрели. Ведь такое чудо не часто увидишь…

Цвел кактус всего три дня. И в эти дни на улице возле раскрытого окна, на котором он стоял, останавливались прохожие и подолгу разглядывали необычные цветы.

Увидела это чудо и наша соседка. Она сразу узнала свой кактус и прибежала к маме.

— Лида, Лида, давай я его продам! Обещаю: хорошие деньги с тобой заработаем…

Но мама только улыбнулась и ничего ей не ответила…

Теперь расскажу про конфеты.

В прошлом году в день Восьмого марта случилось так, что папа был в Москве на совещании передовиков. Он прислал маме и Оксане поздравительную телеграмму и подарок — большую коробку конфет «Птичье молоко».

Я тоже не забыл поздравить маму и Оксану. Не пообедал несколько раз в школьной столовой и на сэкономленные деньги купил им по букетику подснежников.

Когда позавтракали, мама поставила на стол лимонад и коробку конфет.

— Угощайтесь, — сказала, — таких вы еще не едали.

Мы, как только попробовали, сразу поняли, что на свете нет ничего вкуснее конфет «Птичье молоко». Даже облизывались от наслаждения.

Мама очень радовалась, что конфеты нам так понравились. Но сама почему-то их не ела. Взяла одну — и все. Мы спросили — почему?

— Не люблю сладкого, — махнула рукой. — Сами ешьте.

Мы удивились: с каких это пор мама не любит сладкого? Прежде за ней такого не замечалось. Торты, мороженое, пирожное, всякое варенье и повидло тоже ведь сладкое, а мама их любит. И от конфет прежде никогда не отказывалась, а теперь вдруг не хочет?

Когда папа приехал из Москвы, мама была на работе. Он увидел на столе пустую коробку и спросил:

— Ну как, вкусные были конфеты?

— Очень вкусные!

— А маме не понравились, — сказала Оксана.

— Не понравились? — удивился папа.

— Угу, — подтвердил я. — Потому что мама не любит сладкого.

— Это она сама вам сказала?

— Сама.

— И вы, конечно, вдвоем съели все конфеты?

— Вдвоем.

— Тогда все ясно, — усмехнулся папа.

— Что ясно? — не поняли мы.

— Ну то, что они маме не понравились…

— А почему, почему?

— В народе говорят: мать сама не съест — детям отдаст. Так и ваша мама: увидела, что вам очень понравились конфеты, и не стала их есть. А вы, молодцы, рады стараться… А на самом деле она очень любит конфеты, и больше всего — я это знаю — вот эти, — постучал папа рукой по пустой коробке из-под «Птичьего молока».

Только тогда мы поняли, почему мама не хотела есть конфеты.

Я дал себе слово и непременно сдержу его: когда вырасту, буду работать, буду часто-часто покупать маме всякие сладости, и особенно конфеты «Птичье молоко».

Оксана,

как вы уже знаете, моя младшая сестра. Может, у кого-нибудь из вас, у кого есть младшие сестры и братья, и не так, а мне, признаюсь, Оксана причиняет немало, ох немало хлопот!

Каждый день, кроме субботы и воскресенья, утром нужно отвести ее в детсад, вечером забрать оттуда. Потом, если ни мамы, ни папы нет дома, накормить, уложить спать. А это не просто сделать, потому что она такая привереда, каких свет не видывал. Кроме того, Оксана еще требует, чтобы я с нею все время играл, читал ей сказки или рассказывал интересные истории. И ничего не поделаешь, приходится ублажать ее — куда денешься?

Но разве только это? Много всяких от нее неприятностей.

Вот однажды в воскресенье мы с ребятами собрались поиграть в прятки, или, как у нас, в Киеве, называют, в Панаса. Слышали, наверное, о такой игре, а может быть, и сами в нее играли? Ну, это когда кому-то одному завязывают платком или полотенцем глаза, несколько раз вертят вокруг себя, чтобы он забыл и не отгадал, где какая стена, а потом спрашивают:

«Как зовут?»

«Панас».

«Что любишь?»

«Квас».

«Панас, Панас, лови нас!»

Все разбегаются кто куда, прячутся, затихают, а Панас ходит по комнате с вытянутыми руками и пытается кого-нибудь поймать.

Подсказывать Панасу можно только в двух случаях. Это когда он с завязанными глазами может на что-то наткнуться и наделать беды — ну, например, опрокинуть горшок с цветком или разбить что-нибудь. Тогда его предостерегают:

«Огонь!»

И еще, когда Панас к кому-то приблизился и может его поймать, то кричат:

«Масло!»

Сначала Оксана сидела на диване и смотрела, как мы играем. Когда Панас хватал кого-то и восклицал: «Чур-чур меня, меня!», она заливалась хохотом, хлопала в ладоши — так ей было интересно и весело.

Но потом и Оксане захотелось поиграть с нами.

— Ты еще мала, — сказал я.

— А вот и не мала, — возразила она. — Я уже в подготовительной группе.

— Ну и что, что в подготовительной? Все равно мала — дошкольница! Сиди и смотри!

— Не хочу смотреть, хочу играть!

— Играй с куклами и нам не мешай! — сердито приказал я ей.

Оксана обиделась. Надула губы, нахмурилась, вот-вот заплачет.

— Рома, пусть… Пусть с нами играет, — заступились за нее девочки.

И я разрешил ей играть с нами.

— Ну, ладно, иди уж, привереда…

Оксана вытерла кулаком мокрые глаза, сползла с дивана и рада-радехонька, что ее приняли в игру.

Как раз мне выпало быть Панасом. Я хорошо знаю, как надо играть. Когда выкрикнут: «Панас, Панас, лови нас!», не спешил сразу бросаться ловить. Сначала постою немного, послушаю. Услышу шепот, смех или шорох, выставлю руки и иду туда. И обязательно кого-нибудь поймаю. Если же я прячусь, то заранее примечу надежное место. Только крикнут, я шмыг — спрячусь там и даже не дышу.

Оксана же, хоть и ловкая и быстрая, прятаться еще не умела. Выбрала себе такое место, которое уже все знали.

Что, вас удивляет, как я догадался? Ха-ха!.. Очень просто… По правилам игры Панасу глаза надо завязывать так, чтобы он совсем ничего не видел. Но я всегда хитрил: то складывал платок так, чтобы он просвечивал, то чуть сдвигал его и подглядывал.

Правда, я решил не ловить Оксану и нарочно проходил мимо того места, где она пряталась.

Однако случайно Оксана все-таки попалась в руки. Сгоряча не узнал ее, выкрикнул:

— Чур-чура за меня! — и сорвал платок.

Увидел, кого поймал, и хотел снова натянуть повязку, но Оксана как завизжит:

— Я Панас! Я Панас!..

Ничего не поделаешь, пришлось согласиться.

Я завязал ей платком глаза так, чтобы видно было сквозь него. Быстрее, думаю, кого-нибудь поймает, и будет у нас другой «Панас», и начнется снова настоящая, серьезная игра.

Но нет!

— Я все вижу! — сказала Оксана.

— Молчи! — шепнул я ей на ухо. — Тебе же лучше!

— Не хочу лучше! — уперлась она. — Как себе, так и мне завязывай!

«Вот глупая — «как себе»! — подумал я. — Знала бы, как себе завязываю, не говорила бы».

— Не капризничай! — слегка толкнул под бок Оксану. — Давай вертеть буду.

— Не надо меня вертеть! — сорвала с глаз платок. — Это нечестно! Перевяжи!

— Нечестно?.. — еле выдавил я. Меня словно в жар кинуло — так стало вдруг неловко-неловко.

Глянул на ребят — они стоят, слушают и, кажется, совсем не понимают, о чем мы спорим.

— И неинтересно, — добавила Оксана.

— Конечно, неинтересно, — сразу согласился я, чтобы прекратить разговор.

Выхватил у Оксаны платок, сложил вчетверо и крепко завязал ей глаза.

— Ну а теперь видно?

— Нет, ничего не видно. Крути!

Я крутанул ее несколько раз, и мы разбежались по комнате.

На этот раз я не искал безопасного места и нарочно дал себя поймать Оксане. Она, ясное дело, ни о чем не догадывалась, прыгала от радости, хлопала в ладоши, выкрикивала:

— Ага, попался! Попался!..

Когда же завязывали глаза мне, Оксана внимательно следила, чтобы платок сложили вчетверо и крепко затянули. Да я и сам не стал хитрить: так играть, по-настоящему, без обмана, и в самом деле интересней…

Только не подумайте, что это одному мне столько хлопот с Оксаной. Маме и папе тоже достается.

Недавно, когда Оксана промокла под дождем и простудилась, мама купила ей в универмаге

дождевик

Оксане он очень понравился. Красный, с капюшоном и удобными кармашками и легкий-прелегкий. Даже снимать его не хотела после примерки.

Но мама сказала:

— Ну на что это похоже — идти в солнечную погоду по улице в дождевике? Пойдет дождь — тогда и наденешь. Может, ты еще и в резиновые сапоги обуешься?..

— Нет, — покачала головой Оксана.

— То-то же. Снимай-ка быстренько! Не то и воробьи засмеют.

Воробьи, конечно, Оксану совсем не беспокоили. Она никогда не видела, чтобы они смеялись. А что сейчас не время ходить в дождевике, так мама, конечно, права. И Оксана сняла его.

Вышли на улицу.

— Мама, это правда, что он совсем не промокает?

— Нет, не промокает.

— И в садик можно его надевать?

— Конечно, можно, когда дождь.

Оксана довольно улыбнулась, крепче прижала к груди сверток.

Ждала дождя день, ждала другой, а его все нет и нет. Утром, проснувшись, подбегала к окну посмотреть — какая погода?

А там, как вчера и позавчера, солнце вовсю!

— И почему он не идет? — начала сердиться Оксана.

— Кто не идет? — не поняла мама.

— Дождь.

— Зачем он тебе?

— Ну, чтобы дождевик надеть.

— Какая же ты глупенькая! — усмехнулась мама. — Погоди, настанет осень, он тебе еще надоест.

— А вот и не надоест, — заверила Оксана.

Как-то вечером она осталась дома одна. Я гулял во дворе, папа был в институте, маму позвали к соседям — кто-то у них заболел.

Оксана уложила своих кукол спать и сама собралась лечь. Пошла в ванную умыться перед сном. А там три блестящих, красивых крана. Один для холодной воды, другой для горячей, третий для душа. Оксане нужна была холодная вода. Но какой кран надо отвернуть, чтобы потекла холодная, она забыла.

Нагнулась, открыла средний — не течет, открыла еще один: ее так и окатило душем.

Она вытерла голову полотенцем, начала смотреть, как из дырчатой лейки струится вода.

И вдруг Оксана такое придумала, что от радости даже подпрыгнула.

Побежала в комнату, вытащила из шкафа дождевик, надела его и назад — в ванную. Потом немного подумала, вернулась, обула резиновые сапожки. Забралась в ванную, стала под душ.

Вода упругими струйками ударила, зашелестела по дождевику. Ну точь-в-точь как под настоящим дождем! Оксана даже запела, как в садике с подружками пела-приговаривала, когда шел дождь:

Дождевик оказался и вправду непромокаемым. Платье, голова под ним были совсем сухие. Только в сапожки налилось немного воды. Но ведь бывает, что и на улице во время дождя промочишь ноги.

Когда Оксана натешилась вволю, она закрутила краны, развесила на сушилке в ванной комнате дождевик, сняла сапожки.

А тут мама на порог.

Оксана бросилась ей навстречу.

— Мамуся, что я придумала!.. — захлопала в ладоши. — Такое, такое…

— Ну что там, что? Говори! — насторожилась мама.

Она знала: Оксану нельзя ни на минуту одну оставлять — непременно что-то натворит.

— А не будешь сердиться?

— Ладно уж, рассказывай.

— Дождик в ванне, вот что!..

Мама заглянула в ванную комнату, увидела на полу лужу, мокрые сапожки, на сушилке дождевик.

— Ох и выдумщица ты у меня! — покачала головой. — Больше не оставим тебя дома одну.

Оксана стояла и улыбалась. Знала, хитрющая, наверняка знала: мама теперь не станет ее ругать. А что не будут оставлять одну дома, так это же замечательно! Она и не любит оставаться одна.

История с вареньем

случилась уже после того, как Оксана придумала «дождик» в ванне.

Маме легко сказать: «Больше не оставим тебя дома одну». Но и впоследствии бывало так, что приходилось оставлять Оксану, поскольку иного выхода не было.

Вот и на этот раз.

Только привел я Оксану из детсада, прибежали мои одноклассники.

— Пойдем, — говорят. — Разрешил!

— Неужели?

— Честное пионерское!

— Ура! — кричу радостно и кидаюсь к дверям.

— Куда ты, куда? И я с тобой, — вцепилась в меня Оксана.

— Тебе нельзя. Это не для девчонок…

— Что не для девчонок?

— Ну, операция, на которую мы идем.

— Опера-ация? — испугалась она.

— Да не бойся. Не такая операция, о которой ты думаешь, — успокоил я ее. — У нас важное дело. Понятно?

— Понятно…

— Вот и играй в свои игрушки, пока я вернусь.

— Мама велела тебе не бросать меня одну, — сказала Оксана.

Ишь, не забыла, помнила!

— Я ненадолго. Хочешь, включу телевизор?

— А варенья можно взять? — начала канючить Оксана.

— Нет, нельзя! Придет мама, у нее попросишь. — Я решительно захлопнул за собою дверь.

Наша «операция» состояла вот в чем. Возвращаясь из школы по старинной улице, на которой жил наш одноклассник Володька Струк, мы увидели в одном дворе огромную кучу всякого железа.

— Вот бы нам его! Сразу бы выполнили план! — с завистью сказал я: мне было поручено организовать сбор металлолома.

— Не отдадут! — сказал Володька. — Это же двор нашего пятиклассника Сергея Потапенко. А он жадина — страх! Однажды яблоко с их дерева упало на улицу. Я поднял. Так Сергей чуть собаку на меня не натравил.

— А ты поговори с ним, попроси. Может, и отдаст. Зачем им этот хлам? Только мешает. Давно надо было его сдать.

— Ладно, сегодня поговорю, — пообещал Володька.

Сергей поначалу отказал, потом передумал и разрешил. Потребовал только, чтобы мы за эти железки окопали ему в саду плодовые деревья. Ребята согласились, и я тоже.

Пока мы окапывали деревья, Оксана, как я потом узнал, смотрела телевизор, немного поиграла с куклами. Потом обошла все наши три комнаты и завернула на кухню. Села там на скамеечку и уставилась на буфет, где стояли банки с вареньем.

У нас в семье все любят варенье. Поэтому мама каждый год варит его очень много. Из вишен, абрикосов, слив, клубники, смородины, малины — из всего, из чего только можно сварить. По если я, папа и мама едим варенье только с чаем, то Оксана может есть его и с какао, и с молоком, и с кашей, и даже с борщом и селедкой. Если бы ей позволили, наверно, могла бы за один присест съесть половину, а то и целую банку! Такая она сладкоежка!

Оксана долго сидела и смотрела на буфет. Потом подумала: а что, если взять капельку-капелюшечку? Ну совсем немножко, пол-ложечки. Никто и не заметит…

Нет, этого делать нельзя — сразу отбросила соблазнительную мысль. Мама не позволяет брать.

«И почему не разрешает? — удивлялась Оксана. — Неужели ей жалко? Вон сколько наварила всякого-всякого — надолго хватит!..»

Интересно, сколько всего банок на полках? Наверное, десять… Нет, не десять. Одних больших будет с десять. Может, сосчитать?

Конечно, надо пересчитать. Она еще ни разу банки не считала. Вспомнила обо мне и подумала, что, наверное, я тоже не знаю, сколько у нас варенья. Когда вернусь, то она и мне скажет.

Взяла стул, приставила к буфету, стала считать.

Хоть в школу она еще не ходила, но считать умела хорошо. Даже складывать и вычитать немного научилась.

— Одна, две, три… — перебирала руками банки.

Насчитала четырнадцать. Проверила — снова четырнадцать. Больших восемь, поменьше — шесть.

Потом она принялась снимать с банок пластмассовые крышки. Конечно же, не затем, чтобы поесть варенье. Не-ет! Просто ей надо же узнать, сколько какого мама наварила.

В крайней банке, ясно, было вишневое, сегодня утром мама брала из нее к чаю. А в этой какое? О-о, по виду и не отгадаешь: может, тоже вишневое, а может, сливовое? И то и другое одного цвета. Нужно проверить.

Она соскочила со стула, взяла ложку, снова взобралась на стул, вынула из банки большую черную сливу. Ох и вкусная, наверное!.. Но Оксана все равно есть не станет — нельзя, мама рассердится. Разве что языком лизнет — и все…

И в следующей банке было сливовое. Потом открыла банки с абрикосовым, клубничным, смородиновым. Чтобы не ошибиться, Оксана из каждой черпала по ложке — проверяла…

Когда проверила все банки, снова закрыла их крышками. Облизала ложку и положила в ящик буфета. Стул поставила на место.

Тут как раз и я вернулся. Вошел в кухню и бросил на Оксану пристальный взгляд. Она смутилась.

— Может, думаешь, я варенье брала, да? — спросила, прищурив глаза. — Так вот не брала. Я только считала банки и проверяла, какое в них варенье. Знаешь, сколько у нас?..

— Погоди, погоди! — прервал я ее. — А что это у тебя на лбу, на носу?

— Где, где? — Оксана провела рукой себе по лицу, а оно и впрямь все было в варенье.

Оксана очень удивилась, как у нее и на носу и на лбу оказалось варенье. Разве осталось с самого утра, когда пила с ним чай? Но ведь она два раза умывалась после того…

— Ладно, не оправдывайся, — сказал я. — Иди еще раз умойся!

Оксана ничего не ответила. С опущенной головой покорно побрела в ванную.

Когда умылась, она во всем призналась мне. Попросила только, чтобы я не рассказывал об этом ни маме, ни папе. Боялась, что мама будет бранить, а папа подтрунивать над ней.

Я пообещал молчать, но с условием: пусть она поклянется, что такого больше не случится. Оксана поклялась.

Историю с вареньем я, конечно, скрыл от мамы. Потому что, если быть справедливым, я тоже виноват: не послушался ее и оставил Оксану дома одну. Хотя рассказать, может, и следовало. Пусть бы мама знала, какая у нее любимица доченька, и больше бы не ставила ее мне в пример: Оксана, мол, и послушнее, и вежливее, и трудолюбивее, чем я.

Мама давно сказала это, а мне до сих пор обидно. А виноваты в этом

груши — две и одна

Однажды мы сидели с Оксаной на скамейке в сквере. Мимо нас по дорожке прошла старушка. В одной руке она несла корзинку с грушами, другой опиралась на суковатую палку.

Споткнулась старушка о камешек, лежавший на дороге, и чуть не упала. А корзинку не удержала, выпустила из рук, и груши рассыпались.

— Вот беда! — сокрушенно вздохнув, сказала старушка.

Отбросила палкой камешек и принялась подбирать груши. Но ей, старенькой, трудно было нагибаться. И видела она плохо: шарит, шарит вокруг, пока найдет какую-нибудь грушу.

Я подошел к старушке и стал показывать пальцем, где они лежат.

— Вот… вот… Да не там… вот тут… — сердился я, когда старушка шарила не там, куда показывал.

К нам подбежала Оксана. Но она не стала подсказывать, быстро-быстро подобрала груши в фартучек и высыпала в корзинку.

— Все? — спросила старушка.

— Все! — дружно ответили мы.

— Спасибо, детки, за помощь. — И она протянула нам груши.

— Это тебе, девочка, — старушка дала Оксане две огромные румяные груши. — А это тебе, мальчик…

В руках у меня очутилась одна большая груша.

Еще раз поблагодарила и пошла дальше.

Мы были рады. Сразу же побежали домой рассказать маме, как помогли старушке и какие красивые груши она подарила нам.

Мама тоже радовалась, что у нее такие воспитанные и вежливые дети.

— Молодцы, молодцы!

А потом она заметила, что у Оксаны две груши, а у меня одна.

— А ты уже съел вторую? — спросила мама.

— Нет, не ел, — ответил я. — Бабуся дала Оксане две, а мне только одну.

— Почему же? — не поняла мама.

— Не знаю… Может, потому, что Оксана девочка, или потому, что маленькая.

— Нет, здесь что-то не так, — не согласилась мама. — А ну-ка расскажите по порядку, как вы помогли старушке.

И мы рассказали.

— Ну, вот теперь понятно, почему она тебе, Рома, только одну грушу дала, — сказала мама. — А могла бы и вовсе не дать.

— Почему? — растерялся я.

— А ты сам хорошенько подумай, — ответила мама и давай опять расхваливать Оксану: она, мол, и воспитанная, и вежливая, и трудолюбивая. Оксана такая, Оксана этакая!..

Ну да хватит все про Оксану да про Оксану. Надо и о других рассказать. И прежде всего, пожалуй, о своем закадычном друге. Чтоб вы знали, какой он —

Игорь Клювик

Товарищей у меня много — в школе, в нашем дворе и в соседних. Но больше всего я дружу с Игорем.

Мы живем в одном доме, в одном подъезде, на одном этаже, учимся в одном классе и сидим за одной партой.

Все говорят, что мы и похожи, как братья. И правда: оба белобрысые, курносые, сероглазые, у обоих веснушки.

Но в чем-то и не похожи.

Игорь, например, носит ботинки тридцать шестого размера, а я только тридцать четвертого, он ростом метр двадцать девять сантиметров, а я на три сантиметра ниже. Зато я умею шевелить ушами, а у него никак не получается.

А какая у нас дружба — судите по такому происшествию.

Когда похолодало и выпал снег, Игорю купили зеленые шерстяные рукавицы. Мягенькие и теплые-теплые.

Я тоже захотел такие. Мама купила и мне.

Однажды на большой перемене мы бросались снежками.

Услышали звонок, прибежали в класс, глянули: у меня нет левой рукавички, а у него — правой.

На следующей перемене всем классом их искали. Весь снег перекопали в школьном дворе — не нашли.

— Ну куда же она запропастилась? — расстроился Игорь. — Теперь мама будет ругать…

— И меня… — говорю.

После этого мы невнимательно слушали на уроках учителей, все думали о потерянных рукавичках и о том, как объяснить дома, куда они подевались.

Мне-то еще ничего. Мама, ясное дело, вначале рассердится, назовет вороной, разиней, потом поворчит, поворчит и купит другие. А может, и папа защитит. «С кем, — скажет, — не случалось такого?» Потому что прошлой зимой он тоже потерял где-то, и даже не одну, а сразу обе свои кожаные перчатки. А вот Игорю здорово достанется. У него мама построже, а заступиться некому: его отец, наверное, никогда не терял перчаток.

Мне было очень жаль Игоря. «А что, если отдать ему мою рукавичку? — вдруг подумал я. — У него — правая, а у меня — левая. Как раз и будет пара!..»

Да, так и сделаю — отдам. Тогда дома ничего не узнают и не будут его ругать.

Но ведь Игорь может и не взять ее. Скажет: «Чего это ты мне свою отдаешь? Бери лучше мою!»

И конечно, он будет отчасти прав. Я его выручу, а мне каково? Может, лучше показать маме хотя бы одну рукавичку, чтобы она наполовину меньше рассердилась?

Нет, отдам Игорю свою рукавичку, но так, чтобы он и не знал об этом!..

На последнем уроке я незаметно засунул рукавичку поглубже в Игорев портфель.

«Пусть удивится, когда найдет! — радовался я. — Придет из школы, вытащит из портфеля книги и тетради, глядь — а там и вторая рукавичка спокойненько лежит!»

«Как она здесь очутилась?.. Наверное, кто-то из ребят нарочно сюда запрятал, чтобы подшутить надо мной», — подумает и рад-радехонек будет, что так счастливо все обошлось.

Однако получилось вовсе неожиданное, удивляться пришлось мне.

Когда я выкладывал дома из портфеля учебники и тетради, вместе с ними вынул и зеленую шерстяную рукавичку.

Сначала я подумал, что мы с Игорем перепутали портфели. Такое не раз бывало, потому что они одинаковые. Посмотрел на тетради — мои. Значит, не перепутали.

А как же тогда в мой портфель попала эта рукавичка? Я отлично помню, что запрятал ее в Игорев портфель. Постой, постой, да ведь рукавичка с правой руки! Теперь все ясно!.. Оказывается, Игорь тоже хотел меня выручить и подложил свою рукавичку в мой портфель. Вот смехота, вот комедия!

Хватаю рукавичку и бегом к Игорю.

Только открыл свою дверь, как открывается дверь квартиры напротив. Я держу в руке зеленую рукавичку, и мой друг держит такую же…

Потом у меня была еще одна история. Не с Игорем, а с его отцом, дядей Павлом.

Обе истории имеют кое-что общее, потому что и в той и в другой речь идет о такой обычной, по важной вещи, как

помощь

На дворе метель.

Ежась от ветра, швырявшего снегом в лицо, шел я из школы.

Вдруг мимо меня прокатил «Москвич» и остановился. Открылась дверца, из кабины выглянул дядя Павел.

— Домой? — спросил.

— Домой.

— Садись, подвезу.

Я мигом забрался в машину, «Москвич», поскрипывая колесами по снегу, поехал дальше.

Дядя Павел внимательно следил за движением на улице и расспрашивал меня, как учусь, скоро ли одолею математику и не потерял ли я опять свои рукавички. Просил не забывать о больном Игоре, который лежит дома и очень скучает.

Я сидел в уютной теплой кабине, отвечал на его вопросы, обещал еще чаще навещать своего друга и удивлялся, почему дядя Павел вызвался меня подвезти. Ведь я не просил его. Чудной какой-то!..

В конце концов решился, спросил:

— Дядя Павел, а почему вы меня везете?

— Что говоришь? — Дядя Павел сначала не понял.

— Ну, почему вы захотели подвезти меня до дома?

— А-а, вон ты о чем, — усмехнулся он, не спуская глаз с дороги. — А ты как полагаешь, почему?

— Не знаю.

— Подумай еще немножко, может, догадаешься.

Думал я, думал, но догадаться не мог.

Да какая бы там ни была причина, все равно очень приятно, что он так сделал.

Пообедав, я зашел к Игорю. Ему уже стало лучше, температура была нормальная, и горло не болело. Врач сказал, что дня через три-четыре можно идти в школу. Я сообщил все школьные новости, продиктовал домашние задания и пообещал вечером еще раз наведаться, когда приведу Оксану из детсада и мама вернется с работы. Потом я отправился на улицу погулять.

«Москвич» все еще почему-то стоял во дворе, а расстроенный дядя Павел ходил вокруг и что-то искал. Оказалось, он завел ручкой машину, прогрел мотор и хотел уже поехать, как вдруг ручка куда-то запропастилась.

— Это какая ручка — такая железная, согнутая? — спросил я.

— Да, да, железная, согнутая, — повеселел дядя Павел. — А ты откуда знаешь? Видел ее?

— Угу, — кивнул, — в кабине видел. Она под ногами у меня лежала, когда мы сюда ехали.

— А-а, — снова помрачнел дядя Павел. — Я думал, может, ты у кого-нибудь из ребятишек видел… Но вроде тут и не было никого. Куда она девалась?..

Он еще немного поискал, но так и не нашел. Поехал без ручки.

«В самом деле, куда она могла деваться? — ломал я себе голову. — Ни иначе, в снегу где-то лежит. Дядя Павел положил ее, а метель замела».

Попросил у дворника лопату, начал разгребать снег на том месте, где стояла машина.

Вот лопата звякнула обо что-то твердое. Откопал. Кирпич. Потом вынул из сугроба сломанный спортивный обруч. Вдруг — дзень! — она, ручка, та самая, которую видел в кабине.

Хотел отнести ее Игорю, чтобы он передал отцу, но передумал и забрал к себе домой. Захотелось самому отдать.

Когда наступили сумерки, дядя Павел вернулся с работы. Я увидел из окна машину, схватил ручку — и во двор!

— Вот она, я нашел!

Дядя Павел обрадовался.

— Вот молодец, вот молодец! — похвалил он меня. — Зимой без нее никак нельзя. Мотор стынет, приходится заводить его вручную.

Радовался и я, что помог дяде Павлу.

Он заметил это, усмехнулся, как тогда в машине, и спросил:

— Ну, так ты, думаю, теперь уже понял, почему я тебя домой подвез?

— Нет, — покачал я головой. — Не понял.

— Гм… Ну, хорошо, тогда скажи, зачем ты искал эту ручку?

— Она же вам нужна…

— Конечно, нужна. Но я не об этом. Как бы проще объяснить?.. Скажи: тебе приятно было, когда я тебя вез?

— Приятно.

— А сейчас, когда ты ручку нашел?

— И сейчас приятно.

— Вот видишь. И мне тоже приятно и теперь, когда ты мне помог, и тогда, когда я тебе помог.

А ведь дядя Павел правду сказал, как же я сам не догадался?..

Веселая дорога —

так называем древнюю киевскую улицу, на которой живут Володька Струк и его сосед— жадина и хвастун Сергей Потапенко из пятого класса.

Почему веселая?

А вот послушайте…

Когда нам с Оксаной купили санки и я вышел с ними на улицу, сразу, откуда ни возьмись, — Володька. Подбежал, кивнул на санки:

— Твои?

— Мои. Вчера дедушка с бабушкой к нам в гости приезжали и подарили.

— Давай вместе кататься. Ты меня повозишь, я — тебя.

— Давай. Но сначала ты меня вези, потом я.

Я побаивался, как бы Володька не обманул. Вон Сергей Потапенко однажды выпросил у меня на вечер электрический фонарик. Обещал за это сделать стрелячку и не сделал. Сказал, не нашел, мол, подходящей трубочки.

Но Володька вроде бы не собирался обманывать.

— Пусть будет по-твоему, — согласился он.

— А где мы будем кататься? — спросил я.

— Хочешь на веселую дорогу?

— Куда, куда?

— На мою улицу. Туда все наши пошли.

— А почему там веселая дорога?

— Поехали — узнаешь.

Мы вдвоем схватились за веревку и помчали санки вперед.

Возле поворота в переулок Володька остановился, снова переспросил:

— Значит, я тебя везу до того конца переулка, а ты меня назад. Идет?

— Идет.

— Ну, тогда садись.

Я, усевшись на санках, скомандовал:

— Погоняй!

Володька дернул веревку, свернул за угол и дико заорал:

— Эге-гей!.. — и побежал по дороге, которую почему-то называли веселой.

А дорога была самая обыкновенная, такие еще кое-где остались в старых районах Киева. Узкая, крутая, мощенная булыжником. Весной, летом и осенью по ней изредка проезжают машины, мотоциклы, а зимой вовсе не появляются, потому что она занесена снегом. Зато детворе здесь раздолье! Катаются на лыжах и санках с утра до вечера.

Мальчишки и девчонки, услышав Володькин крик, оглянулись и увидели меня.

— Ура!.. Новенький! — И сразу расступились, пропуская нас.

Володька бежал по наезженной колее вниз. Санки легко мчались с горы. Он только держал веревку и бежал уже рядом — остерегался, как бы санки не стукнули его.

У меня дух захватывало от такой быстрой езды. Разгоряченное лицо кололи искорки-снежинки, в груди приятный холодок. Так бы и мчался без остановки долго-долго…

Но спуск скоро кончился, и дорога кончилась, уткнувшись в другую — широкую, асфальтированную.

— Ух! — выдохнул Володька и повалился на сугроб.

Я встал с санок и присел возле Володьки.

— Здорово! Правда?

Он так запыхался, что не мог ответить, только головой кивнул. Когда же отдышался, то поднялся, повернул санки в противоположную сторону, уселся на них.

— Ну, теперь ты вези.

Я взялся за веревку, дернул санки, глянул вперед и остановился.

— Куда везти, наверх? — удивился.

— Ага, — кивнул Володька.

— Нет, лучше и я прокачу тебя вниз! Как ты меня…

— Зачем? — недоуменно развел руками Володька.

— Так ведь наверх везти тяжело…

Ребята, которые собрались вокруг нас, засмеялись.

— Э-э, нет, — говорит Володька. — Сам знаешь: уговор дороже денег. Вези, как договаривались. Я тебя сюда, ты меня назад.

Только теперь я понял: Володька все же перехитрил меня.

— Тогда давай два раза сверху вниз, — предложил ему.

Я был уверен: он согласится.

Но Володька стоял на своем, требовал:

— Вези, как договорились!

Мне очень не хотелось быть одураченным.

«Может, вообще отказаться? — раздумывал я в смятении. — Это же несправедливо!.. Нет, нельзя: обещал. Все и так уже хохочут, что я попался на удочку, а если откажусь — вовсе засмеют и обманщиком дразнить будут… А что, если?..»

Я шагнул к Володьке, шепнул ему на ухо.

— Фу! — надул он губы и сказал нарочно громко, чтобы все слышали. — Не нужен мне твой фонарик! Ты не выкручивайся, давай вези!

Что было делать? Пришлось подчиниться. И я потянул санки в гору. Следом за нами тронулась и веселая, шумливая гурьба.

«Ну, погоди, погоди, я тебе когда-нибудь отплачу! — вскипала во мне злость на Володьку. — Ох и отплачу!..»

Сначала было нетрудно. Дорога поднималась полого. А потом становилась все круче. И вот уже совсем сделалась крутой.

Я остановился передохнуть, но Володька замахал руками:

— Разве это езда? Я не отдыхал, когда тебя вез, и ты не отдыхай! Вези!

Все снова засмеялись… Я тоже улыбнулся, чтобы не подумали, будто обиделся, и потащил дальше.

Когда же невзначай споткнулся и чуть не упал, подталкивать санки начали девочки. Но Володька их отогнал.

— А ну, кыш! Мне никто не помогал — и ему не помогайте! Пусть сам…

Теперь смех уже не утихал. Даже малыши-дошколята, которые и не понимали-то, в чем дело, тоже стали хихикать, вертеться вокруг нас. Ну прямо как в цирке! Пришлось и мне смеяться.

И произошло чудо: я и сам развеселился. Куда и девалась злость на Володьку, на всех ребят! Смеялся вместе с ними.

И это даже придало мне силы. Перекинул веревку на грудь, под руки, напрягся и ну карабкаться наверх. Ничего, что взмок и запыхался, зато взобрался без чьей-либо помощи. Сам!

Володька быстро вскочил с санок.

— Ну, теперь знаешь, почему дорога называется веселой?

Я беззлобно пнул его кулаком под бок:

— Знаю.

— Ты только не обижайся. Мы всех новичков так принимаем. Думаешь, я не тянул санки наверх? Ого! Тебе еще повезло: я легкий. А мне Серега попался, тяжеленный! Думал, дух из меня вон…

Я взглянул на толстяка из пятого класса, Сергея Потапенко. Представил, как Володька тянул его в гору, и сочувственно покачал головой.

— Вот ты мне фонарик предлагал! — вспомнил Володька. — Когда я вез Сергея, готов был что угодно ему отдать, даже сапоги, только бы он согласился слезть.

— Твои сапоги на меня все равно бы не налезли, — совершенно серьезно сказал густым, как у взрослого, басом Сергей. — Вот отцовы надел — и то малы…

Смех, начавший уже стихать, взорвался с новой силой. Смеялись все мальчишки и девчонки, а громче всех, пожалуй, я и Володька.

Дорога и впрямь оказалась веселой.

Но однажды, когда наступила весна и растаял снег, на этой дороге произошел страшный

случай с коляской

Если бы не Оксана, возможно, больше никто никогда не называл бы ее веселой.

Однажды в воскресенье Оксана со своими подружками пошла на ту улицу. Девочки начертили цветными мелками на тротуаре классы и только хотели начать игру, как вдруг к ним подошел милиционер.

— Как тебя зовут, девочка? — обратился он к Оксане.

Она склонила голову набок и ответила нараспев:

— Окса-ана.

— А вас? — спросил у подружек.

— Меня Олеся.

— И меня Олеся.

— Красивые у вас имена, — одобрил милиционер. — А вот то, что вы затеяли игру на тротуаре, — плохо. Здесь вы мешаете прохожим. Рисуйте классы в своем дворе.

— Там мальчишки играют в футбол.

— А вы подождите. Они наиграются, тогда вы…

— Ну да, наиграются!.. У них сейчас каникулы. Будут гонять свой мяч до самой ночи, — сказала Оксана.

— А вы их попросите.

— Уже просили. Не соглашаются.

— И все-таки на тротуаре играть не место, — строго сказал милиционер и зашагал к перекрестку.

Как только он свернул за угол, Оксана бросила в первую клеточку биту — цветастый осколок от тарелки — и запрыгала на одной ножке. Потом ее сменила одна Олеся, а ту — другая Олеся. Прохожим они старались не мешать. Когда кто-нибудь приближался, девочки прекращали игру, ждали, пока пройдет.

Появилась старушка с коляской — девочки сразу же уступили ей дорогу.

Но старушка, видимо, не торопилась. Она остановилась около них, кивнула на коляску:

— Может, и мою внучку примете в компанию?

— Примем! — хором ответили подружки и засмеялись: старушкина внучка была грудным младенцем.

Старушка тоже заулыбалась:

— Спасибо. Только нам надо еще немножко подрасти. — И пошла дальше.

Девочки продолжали игру.

Вдруг послышался крик:

— Помогите!.. Спасите ребенка!..

Глянули: старушка лежит на тротуаре и не может подняться. А коляска с младенцем катится вниз к перекрестку, где мчатся машины, мотоциклы… И некому остановить коляску, никого впереди нет!

От страха девочки просто окаменели. Оксана как прыгала на одной ноге, так и застыла. Однако она первая опомнилась, кинулась что было мочи догонять коляску, которая катилась все быстрее. Вот миновала закрытый киоск, ящик для песка, которым посыпали зимой скользкие тротуары, и тут путь коляске преградила старая толстая липа, что росла возле самой мостовой.

— Ой! — вскрикнула Оксана и зажмурилась: сейчас коляска ударится о ствол и опрокинется.

Нет, коляска слегка черкнула колесом о шершавый ствол, наклонилась набок и выскочила на проезжую часть.

Оксана припустила еще быстрее. Так бежала, что даже бант на голове развязался и трепетал на ветру.

Коляска летела к перекрестку, но ее уже увидели прохожие и бросились наперерез. Однако, если бы не Оксана, наверное, никто не успел бы остановить коляску с ребенком. Страшно даже подумать, что могло бы тогда произойти.

Оксана догнала коляску, схватила за ручку и повернула на тротуар.

Оксану окружила толпа. Откуда-то взялся и милиционер, тот самый, который не разрешил девочкам играть на тротуаре.

Какая-то толстая тетенька вообразила, что Оксана сама и выпустила из рук коляску с ребенком.

— Ну и разиня ты! Чуть несчастье не случилось!.. — сердито отчитывала ее. — Удивляюсь родителям, которые доверяют таким нянчить детей!..

Оксана ничего не ответила. Стояла, крепко держа ручку коляски, и никак не могла отдышаться.

Но вот к толпе приковыляла перепуганная старушка. Она сильно припадала на левую ногу — видно, подвернула ее.

— Ой горюшко!.. Ой лышенько!.. — стонала она. — Где мое дитятко?..

Протиснувшись сквозь толпу к коляске, увидела свою внучку целой-невредимой и радостно склонилась над ней:

— Ты ж моя птичка, ты ж моя крошечка…

Старушка успокоилась и рассказала, как все произошло: она споткнулась, упала и выпустила из рук коляску.

Милиционер ласково посмотрел на Оксану:

— Вот кого благодарить надо, а вы напустились на нее!

— Да, да, ее, голубку, ее надо благодарить, — подтвердила старушка.

Тетеньке, которая понапрасну шумела, стало стыдно, и она смущенно попятилась из толпы.

— Сколько тебе лет? — спросил Оксану милиционер.

— Шесть, — ответила тихонько.

— Так ты у нас герой!

— Нет, я не герой, — склонив голову набок, возразила девочка и словно пропела: — Я Окса-ана.

Она была искренне удивлена: неужели милиционер не узнал ее или, может, так скоро забыл? Ведь он совсем недавно разговаривал с нею.

Милиционер улыбнулся:

— Да, да, Оксана… Оксана… Но ты еще и герой. Настоящий герой.

«Сергеево» деревце

знают почти все ребята нашей школы и нашей улицы.

Еще бы не знать, если Сергей Потапенко каждого встречного ведет к маленькому кленочку, что растет у него возле забора, и хвалится: «Это мое деревце!»

И в тот раз было так же. Не успел я отворить калитку, он сразу:

— Пойдем покажу…

— Твое деревце? — догадался я.

— Ага.

— Уже видел… Лучше помоги решить задачу, у меня никак не получается.

Но Сергей будто не слышал про задачу:

— Ты видел его, когда на нем были почки. А сейчас во какие листья! — Он растопырил пальцы.

— И тогда, и теперь видел.

— Да ты же не смотрел в ту сторону, когда шел, я заметил… Пойдем, пойдем, не упирайся! — потянул меня.

Пришлось подчиниться, а то обидится и не поможет решить задачу. Ох и трудная попалась, никак не решается! А Сергей, хоть и задавака, математик прекрасный, самый сильный в пятом классе. Для него любая задача или пример — пустяк. Одно плохо: даром никому не поможет. Все какую-то выгоду ищет. Или чтобы похвалили его, или чтобы чем-то услужили, как тогда, когда металлолом нам отдал.

— Правда, красивый? — остановился он возле молоденького кленочка.

— Красивый, — соглашаюсь, потому что он и правда хорош: стройный, кудрявый и зеленый-зеленый.

— Это мой! — загордился Сергей.

Дядя Павел — он как раз шел по переулку мимо — услышал наш разговор и остановился.

— Так, говоришь, твой кленок? — обратился он к Сергею.

— Мой!

— А почему он твой?

— Потому что мой!.. Нам в школе сказали, чтобы каждый ученик посадил весной деревце, ну, я и…

— Посадил?

— Ага…

— Молодец! — похвалил дядя Павел. — Вырастет кленок — красавец будет на весь переулок!.. Расскажи и моему Игорю, да вот и Роману, как надо сажать деревце, пусть и они посадят.

— Уже поздно! Нужно ранней весной сажать, когда на деревьях еще листьев нет, — со знанием дела пояснил Сергей.

— Не только весной, можно и осенью, — заметил дядя Павел.

— Правильно, можно и осенью, когда опадет листва, — согласился Сергей. — А сажать деревья очень просто… Я попросил папу достать саженец, он достал, выкопал тут ямку, поставил в нее деревце, засыпал землей…

— Погоди, погоди, — прервал его дядя Павел. — Что-то я тебя не совсем понимаю… Ну-ка яснее растолкуй: кто копал, кто ставил, кто засыпал?

— Как кто? Говорю же — папа, — серьезно ответил Сергей.

Дядя Павел усмехнулся и продолжал расспрашивать:

— А теперь ты ухаживаешь за кленочком?

— Конечно. Если папа или мама забудут полить его, я напоминаю им. А еще велю бабусе присматривать, чтобы его не сломали.

— Ха-ха-ха!.. — засмеялся дядя Павел. — Ну и шутник ты, хлопец, ну и фантазер!.. Подумать только — его деревце!

— Ну да, мой кленок! А то чей же? — Сергей удивленно уставился на дядю Павла, не понимая, что его рассмешило.

Тут и я не удержался и фыркнул так, что воробьев вспугнул с забора.

Сергей надулся, глянул сердито на нас, пробормотал:

— Не понимаю, что тут смешного…

А нам стало еще смешнее.

Он обиделся и вперевалку направился во двор.

После этого я, конечно, не стал просить его помочь решить задачу. Пошел к Игорю, и мы решили ее вдвоем.

Друзья,

я так понимаю, это когда один другому верит, один другого уважает, всегда выручает из беды и никому не даст в обиду. А еще друзья должны быть верными, честными и справедливыми.

Вот такими друзьями были мы с Игорем Клювиком, пока он не сдружился с Володькой Струком. А подружились они совсем недавно, после того, как я пригласил их к себе на день рождения.

Каждый год к этому дню мама пекла большой вкусный пирог с яблоками, я приглашал своих товарищей по школе и по двору. Мы ели пирог, конфеты, орехи, пили фруктовый сок, лимонад, чай, играли во всякие интересные игры и смотрели телевизор.

Папа, мама и Оксана дарили мне подарки. Что собирались подарить в этом году папа и Оксана, я не знал. А мама хотела (Оксана сказала по секрету) купить самокат, потому что у многих ребят, и у Игоря тоже, есть самокаты, а у меня нет.

С нетерпением ждал я свой день рождения.

Неожиданно маму послали по работе в срочную командировку. Мама обещала вернуться к воскресенью — на воскресенье выпал в этом году мой день рождения. И вдруг она позвонила в четверг вечером и сказала, что вынуждена задержаться в командировке, и поэтому, к сожалению, не сможет быть на моем празднике. Она загодя поздравила меня и, как всегда, попросила помогать папе по хозяйству и не обижать Оксану.

Я рад был, что мама поздравила меня, и пообещал выполнить все ее просьбы. А потом мне стало грустно. Мама не приедет, значит, не будет вкусного пирога, не будет такого веселого праздника, и самоката тоже не будет…

В пятницу Игорь с Володькой, только увидели меня, сразу заметили, что я невесел, и пристали с вопросами. Я рассказал. Они принялись утешать.

— Нашел из-за чего расстраиваться! — сказал Игорь. — Ну, не будет пирога — и не надо! Обойдемся без него. А веселье будет, не беспокойся. Разве нам когда-нибудь бывает скучно, когда собираемся вместе? Вот только самоката придется ждать до следующего дня рождения…

— А вдруг мать привезет его из командировки! — высказал свое предположение Володька.

Ребята утешали, как могли, и я повеселел.

Говорю — повеселел. Верно. Но ненадолго…

В субботу вхожу в класс, вижу: Игорь с Володькой рассматривают что-то в картонной коробке. Увидели меня, сразу закрыли ее и спрятали в парту.

«Что это они?..» — удивился я.

Подошел смущенно к ним, спросил:

— Что там у вас?

— Где? — обернулся ко мне Игорь.

— Да там, в коробке, которую вы в парту спрятали.

— А-а… — замялся он и перевел разговор на другое: — Мама больше не звонила?

— Не звонила! — рассердился я и отошел с обидой.

«Подумаешь, нашли что-то на свалке и не хотят показать… Ну и любуйтесь сами, мне все равно…»

Но, по правде сказать, мне было совсем не все равно. Не потому, что хотелось взглянуть, что там у них в коробке, нет. Это меня не так уж интересовало. Меня возмутило то, как ребята обошлись со мной.

Особенно обиделся я на Игоря: самый близкий друг — и что-то скрывает. И с кем? С Володькой Струком, с которым дружит всего несколько дней и то благодаря мне! Ведь это я их свел, пригласив обоих к себе на день рождения.

Нет, я не сердился, что Игорь подружился с Володькой. Ну, подружился и подружился, кто запретит? Володька хлопец нормальный. Учится хорошо, веселый, справедливый. За это ребята любят его и выбирают то звеньевым, то старостой класса. И спортом занимается. Никто в классе не умеет так выполнять разные упражнения на турнике, как он. С ним интересно дружить. Но ведь и старых друзей забывать нельзя!..

На всех уроках я сидел молча, хотя Игорь пытался заговорить со мной. И на переменках тоже избегал его. А Володька — тот сам обходил меня, видно почувствовал, что виноват, и ему было стыдно.

После уроков я долго бродил по днепровским склонам, думал: успокоюсь, забуду обиду. Но почему-то все равно не мог ни успокоиться, ни обиду забыть.

Когда возвращался под вечер домой, наткнулся на Сергея Потапенко, поливавшего из ведра кленочек. Видно, понял, почему мы с дядей Павлом смеялись, когда он хвастал своим деревцем. Теперь Сергей сам ухаживает за ним. И перестал сердиться на меня и дядю Павла.

— В кино был? — спросил Сергей, увидев у меня в руке портфель.

— Нет, ходил вдоль Днепра, голова что-то разболелась на уроках.

— Хочешь таблетку вынесу?

— Не надо, сама пройдет.

Сергей вылил под кленочек всю воду, поставил на землю ведро.

— Что, у тебя завтра праздник?

— Откуда ты знаешь?

— Игорь и Володька сказали, что ты пригласил их к себе на пирог.

— Да пригласил… — поморщился я. — Хочешь — приходи и ты. Только пирога не будет. Мама в командировке.

Мне захотелось рассказать Сергею про Игоря и Володьку, но я удержался. Еще подумает — раскис, нюни распустил… Поговорили о том, о сем, и я пошел домой.

В нашем дворе на асфальте были нарисованы мелом большие кривые классы. Перед чертой, как журавль, на одной ноге стояла Оксана с битой в руке. Увидев меня, закричала:

— Ага, а я что-то знаю!

— Ну и знай себе на здоровье! — отмахнулся от нее.

Но Оксана не унималась и продолжала, точно попугай, выкрикивать: «Ага!.. Ага!.. Ага!..» Однако что она знает, так и не сказала. И только когда я уже входил в подъезд, Оксана крикнула:

— А Игорь с Володькой… — и запнулась.

Меня ее слова точно прутом хлестнули.

Вернулся, подошел к ней и угрожающе спросил:

— Что Игорь с Володькой?

Но Оксана, сморщив свой острый нос, ответила хитро, чтобы подразнить меня:

— А ничего!

Я в сердцах толкнул ее. Она показала мне язык, бросила биту в самую дальнюю клетку-класс и запрыгала, припевая:

— Ромашка-дурашка!..

— Вот покажу тебе дурашку! — бросив портфель, побежал я к ней.

Если бы в этот момент не въехал на полной скорости во двор на самокате Игорь, наверное, отлупил бы ее. Не пожалел бы…

Игорь, лихо развернувшись, соскочил с самоката и подвел его ко мне.

— Ну, как? Хорош, хоть и самоделка?

Глаза его светились восторгом.

Я вспомнил Сергея Потапенко, как тот хвастался кленочком, равнодушно ответил:

— Так себе… Бывают и лучше.

Нарочно не похвалил, чтобы не задавался. А самокат на самом деле был прямо-таки замечательный: дощечка удобная, колесики со спицами, на резиновых шинах, эмалированный руль от велосипеда, удобная педаль для торможения.

— Да ты присмотрись, присмотрись! — не отставал Игорь. — Такого ни у кого нет. А если еще дощечку покрасить…

— Откуда он у тебя?

— Сделал.

— Сам сделал? — не поверил я.

— Нет, не сам. Кое-кто помогал… — ответил загадочно. — Осталось только дощечку покрасить. Тебе какой цвет больше нравится — красный или зеленый? Володька говорит, что зеленый будет красивее.

«Ясно, ясно, кто ему помогал…» — догадался я.

И такое зло меня разобрало…

— Ну и целуйся со своим Володькой! — процедил я сквозь зубы, схватил портфель и побежал к подъезду.

— Вот ненормальный! — прокричала мне вслед Оксана. — Ромашка-дурашка!

Папы дома не было. На столе лежала записка: пошел в гастроном за продуктами.

На плите в кастрюле стоял еще теплый борщ, в сковородке — котлеты. Это папа сам приготовил. Он у нас отличный кулинар, умеет готовить не хуже мамы. Однако есть мне не хотелось, хотя целый день не ел. Сел за уроки. Но в голову ничего не шло, и я отложил книги. Стал слоняться по квартире, не зная, куда себя девать.

Вспомнил про Оксану. Надо пойти к ней и выспросить, что там наговорили обо мне Игорь и Володька.

Но Оксаны во дворе не было. Подружки сказали: пошла с Игорем к Володьке.

Опять Володька… Почувствовал, что могу возненавидеть его. Все неприятности начались из-за него, только из-за него.

Темнело. Оксане пора быть дома, а ее все нет и нет. Чего ей вздумалось отправиться к Володьке?

Я медленно шел по улице, надеясь встретить Оксану, когда она будет возвращаться домой. Раз прошелся, другой, третий, а сестры все нет!

Уже стемнело совсем.

Что делать? Теперь мне от папы достанется. Может, зайти к Володьке? Но очень не хотелось к нему идти…

Володька жил на первом этаже. Окно его комнаты светилось, через открытую форточку доносились голоса.

Интересно, о чем они там толкуют?

Я подошел к окну, ухватился за карниз, подтянулся и заглянул.

О-о, и Сергей там! И его заманили…

Оксана стояла возле ребят. Она что-то сказала, и все засмеялись. Я не расслышал ее слов, но почему-то был уверен, что сказано было обо мне и что смеялись надо мной. От жгучей обиды мне хотелось крикнуть им что-нибудь язвительное, хлесткое.

Хлопнула входная дверь. Я отскочил от окна, перебежал на другую сторону улицы и спрятался в тени деревьев. Не пойду к Володьке! Буду ждать, когда Оксана сама выйдет.

Вскоре на улице показались все четверо. Оксана держала в руках какой-то сверток.

Ребята остановились возле подъезда, о чем-то пошептались, точно заговорщики, и разошлись: Володька вернулся домой, Сергей пошел по тротуару направо, а Игорь с Оксаной — налево, к нашей улице. Выждав некоторое время, пошел домой и я.

На кухне папа выкладывал из сумки свертки, пакеты, кульки.

— Поздновато гуляете, — упрекнул меня.

Оксана вертелась возле папы. Ощупывала кульки, разворачивала каждый пакет, заглядывала в каждый сверток. Делала она это с таким видом, словно все куплено не на мой праздник, а для нее, по ее заказу.

— Хватит, хватит уж тебе, сорока, заглядывать! — сказал папа. — Давайте быстренько все уберем, поужинаем — и спать, завтра встанем пораньше.

Убрали со стола покупки — что в холодильник, что в буфет, — попили чаю с бутербродами и улеглись.

Я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, вздыхал и думал про Игоря и Володьку. Нет, не честно, не по-товарищески они поступают. И почему? Что я им сделал?.. Жаль, конечно, но теперь, пожалуй, придется искать себе других товарищей, друзей — вернее, надежнее…

Уснул, когда на улице перестали ходить трамваи и троллейбусы.

Утром меня разбудил знакомый вкусный запах. Поднял голову с подушки, глянул сквозь открытую дверь в соседнюю комнату — и глазам своим не поверил: там на столе стояло блюдо с большим пирогом, источавшим аромат на всю квартиру, а рядом с ним — красивая хрустальная ваза с красными и белыми тюльпанами.

«Мама приехала!..» — подумал я и от радости мигом вскочил с постели, бросился на кухню, откуда слышался звон посуды.

Мамы на кухне не было. Оксана мыла тарелки, стоя возле мойки на скамеечке.

— А где мама?

— Как где? Разве ты не знаешь? — Оксана совсем по-взрослому, как мама, подняла брови. — В командировке.

— Не обманывай! Она приехала.

— Тебе небось приснилось.

— А вот и не приснилось! Пирог, пирог кто же испек?

— Папа. Это тебе от него подарок.

— И цветы, скажешь, папа поставил на стол? — никак не мог я поверить, что мамы нет дома.

— Нет, цветы я принесла. Выпросила вчера для тебя у Сергея. У него в саду много-много тюльпанов.

Приятно было, что папа испек пирог, что Оксана подарила цветы. Но в то же время и горько, что мама все-таки не вернулась домой.

Присел на табурет возле окна, за которым уже высоко поднялось солнце. Оксана поглядывала на меня — видно, ждала, что я стану ее расспрашивать. Но я молчал. Знаю ее: лучше помолчать — тогда она не вытерпит и сама все расскажет.

Так и вышло.

— Ромчик, ты больше ничего не увидел? — спросила она немного погодя.

— Нет. А что?

— Пойди посмотри в нашей комнате.

Я вошел в комнату и сразу же увидел возле моей кровати самокат — тот самый, который мне вчера показывал Игорь, только дощечка выкрашена в зеленый цвет. На передке была нарисована яркая красная звезда, а на руле торчал маленький флажок, к которому был привязан конверт.

Я раскрыл конверт, вынул записку.

«Дорогой Ромка!

Поздравляем тебя с днем рождения! Мы решили сами сделать и подарить тебе самокат, о котором ты так мечтал. Катайся на здоровье и не сердись на нас, что мы таились от тебя. Хотели преподнести сюрприз. К тебе придем в назначенный час. Сергей тоже придет и принесет обещанную стрелячку. Так что жди.

Твои друзья Игорь и Володька».

Я стоял с запиской в руках, любовался самокатом и чуть не плакал от радости и от стыда. Ну как же я мог так плохо думать о своем закадычном, верном друге Игоре, о Володьке, да и о Сергее?! Незачем мне искать других друзей, они у меня есть — настоящие, верные!..

Самый трудный предмет

для меня, как я уже говорил, математика. Из-за нее у меня одни неприятности еще с первого класса.

Когда я пошел в школу, то читать, писать, рисовать научился быстро, а вот считать… По всем предметам получал пятерки и четверки, а по математике — одни тройки. Из-за этого я с самого начала и невзлюбил ее.

А если не любишь какой-либо предмет, то — вы же сами знаете — не очень хочется учить его.

Так было и со мной.

Порой, чтобы не ломать голову над домашним заданием, списывал у одноклассников уже готовенькое. Не понимал тогда, что этим только хуже себе делаю. Потому что со временем, когда начали учить сложение и вычитание, а потом умножение и деление, я и совсем запутался.

Папа часто и подолгу сидел со мной, помогал решать примеры, задачи и всегда удивлялся, что я такой несообразительный.

Весной прошлого года он впервые повел меня показать свой завод.

При входе стоял большущий стенд с портретами заводских ударников труда. Там был и папин портрет.

Осмотрев литейный, сверлильный, штамповочный и другие цехи, пошли в папин инструментальный.

— О, к нам прибыло пополнение! — увидев меня, сказал мастер.

— Нет, нет, еще не прибыло, — улыбнулся папа. — Вот закончит школу, тогда, может, и прибудет. А сейчас только познакомится с заводом.

Подходило время приступать папе к работе. Он хотел проводить меня до проходной, но я попросился еще побыть с ним.

— Ладно, садись вон там, возле станка, — указал на ящик с какими-то продолговатыми железками, — и подожди, я пойду переоденусь.

В синем комбинезоне папа стал похожим на тех рабочих, которых рисуют в книгах и на плакатах.

— Вот я беру этого поросеночка, — сказал папа, нагнулся над ящиком и взял из него тяжелую железку.

— Что это? — спросил я.

— Заготовка. Попробуем сейчас выточить из нее важную деталь.

Он вложил заготовку в станок, крепко ее зажал. Потом вынул из шкафчика чертеж на синей бумаге — калькой она называется, — внимательно рассмотрел его и стал что-то писать карандашом в блокноте.

Я поинтересовался, что он пишет.

— Вычисляю размеры детали.

— Разве и токарю нужно вычислять?

— А как же! И хорошо надо знать это дело, без него тут никак не обойтись!

Потом папа включил станок, осторожно подвел к заготовке резец. Только-только он коснулся металла, как из-под резца вылетел, рассыпался целый рой искр, потекла тоненькая крученая стружка, а черную заготовку опоясал серебристый поясок.

Папа несколько раз останавливал станок и замерял на заготовке разные надрезы, большие и меньшие, специальными приборами — штангенциркулем и микрометром.

Наконец мудреная, с многочисленными углублениями и отводами деталь была готова. Папа вынул ее из станка и положил, чтобы она остыла.

Подошел мастер и тоже замерил деталь. Он одобрительно кивнул головой и попросил папу показать другим токарям, как нужно изготовлять такие детали.

Когда его окружили токари, я, чтобы не мешать, тихонько направился к выходу. Мне было очень приятно, что папу уважают, ценят на заводе. И я дал себе слово: когда закончу школу, тоже выучусь на токаря и пойду работать на «Арсенал».

«Но ведь токарю надо уметь хорошо считать…» — вспомнил я и загрустил.

И решил взяться за дело. Сначала выучил таблицу умножения, математические правила. Потом, закончив третий класс, во время летних каникул переделал все примеры, перерешал все задачи из учебников для первого, второго и третьего классов.

И все переменилось…

В этом году еще в первой четверти я начал получать по математике четверки, иногда даже пятерки. А троек — ни одной!

Папа видел, как я стараюсь, хвалил. А мама по секрету пообещала: если у меня в четвертом классе по математике будет четверка, она мне подарит фотоаппарат, о котором я мечтаю уже давно.

Когда на последнем уроке нам роздали табели, я даже забыл положить свой в портфель — так и побежал домой, держа его в руке.

Мама, едва увидев меня, сразу обо всем догадалась:

— Что, четыре? — спросила, довольно улыбаясь.

— Четыре! Сама посмотри!

— Молодец, сынок! Молодец! — И погладила меня по голове, как маленького.

— Теперь и фотоаппарат ему подаришь? — не забыла напомнить маме Оксана.

— Ну конечно. Пообещала, значит, подарю. Какой тебе хотелось бы?

— «Зенит» или «Горизонт»…

— Придет папа с работы, пойдем все вместе покупать.

Я никак не мог дождаться папу. Интересно, что он теперь скажет? Ведь он так сердился на меня за математику!

Наконец щелкнул дверной замок.

Папа.

— А у Романа четыре по математике! — не успел он еще и в комнату войти, сообщила ему Оксана.

— Что, что? — наклонил папа к ней голову, будто не расслышал.

— У Романа четверка по математике, — повторила Оксана.

— Неужели? — слишком громко воскликнул папа, и я понял: это для него не новость. Либо он был уверен, что я получу именно такую отметку, либо уже успел откуда-то узнать о ней.

— Покажи, Рома, табель, покажи! — не унималась Оксана.

Я словно нехотя взял со стола табель, показал.

— Ты смотри, и правда четыре! — поднял брови папа.

Потом сразу посерьезнел, протянул мне руку.

Я стоял неподвижно, потому что еще никогда он не обращался со мной так по-взрослому.

— Ну, давай руку! — улыбнулся папа.

Я нерешительно подал.

Он крепко-крепко пожал ее и сказал, как и мама:

— Молодец, сынок! Молодец! Теперь я верю: из тебя выйдет токарь, непременно выйдет.

От себя папа ничего не подарил. И пусть. То, что он пожал мне, как взрослому, руку и сказал, что верит в меня, было дороже всякого подарка.

Вскоре начались школьные каникулы, и папа отвез нас в село Калиновку к своим родителям — к дедусю Антону и бабусе Марии.

Калиновка,

где живут дедусь Антон и бабуся Мария, находится на Полтавщине, в двухстах километрах от Киева. Ехать туда можно поездом и автобусом. Лучше, конечно, автобусом. Поездом что! Сидишь все время, будто дома на диване. Ни качнет, ни тряхнет! Еще и радио говорит или играет, чай тебе подают. Даже забываешь, что куда-то едешь. Иное дело — автобусом. Мчится по трассе, как на крыльях. То на взгорок вдруг взлетит — тогда так и прижмет всех к креслам, то в долину нырнет, отчего даже в груди похолодеет. Через большие окна видно все вокруг, и кажется, будто не шофер ведет машину, а ты сам ею управляешь. Только шины шуршат по асфальту да ветер высвистывает.

У автобуса и остановок больше, чем у поезда, и стоит он на них дольше. Можешь выйти, осмотреться вокруг, купить что-нибудь. Хочешь черешен или вишен, недавно сорванных в саду и заплетенных красиво на палочке, — покупай черешни или вишни.

А захочется желтой дыньки или красного, как жар, арбуза — можешь купить дыньку или арбуз.

На этот раз ни дынь, ни арбузов не было. Еще не поспели. Черешен и вишен не хотелось: дома наелись. Купил нам папа на автостанции Пирятин горячих пирожков и мороженое — вкусное-превкусное. Такого в Киеве мы никогда не едали.

Когда автобус останавливается в Калиновке, всегда удивляешься: как быстро доехали! А про поезд такого не подумаешь, хотя он быстрее сюда приходит.

Калиновка небольшая, но очень красивая. В селе есть речка с островом, мост через речку, лес, луг, аистиные гнезда, старый-престарый, с обломанными крыльями ветряк на взгорке. А еще — школа, клуб, магазин, стадион, сады, пасека, разные фермы, амбары и даже кони.

Хата дедуся и бабуси стоит неподалеку от речки и леса.

Когда мы вошли во двор, бабуся Мария кормила кур.

Увидав нас, высыпала им сразу весь корм из решета, бросилась к нам.

— Мои ж вы деточки, мои внучатки! Дождалась, дождалась-таки!..

Дедусь Антон услышал бабусины радостные восклицания, вышел из хаты, улыбнулся приветливо:

— В добрый час! — сказал и пожал всем нам руки: сначала папе, потом мне и Оксане.

— Вы же с дороги голодные! — засуетилась бабуся. — Пойдемте, я вас накормлю. Что вам, сметанки, молочка или медку?..

— Мы сейчас не хотим есть, мама, — сказал за всех папа. — Подкрепились в пути.

Бабуся всегда такая, сколько я ее знаю: кто бы к ним ни зашел — родной, знакомый, а то и совсем незнакомый, — сразу старается накормить.

— Надолго, сынок? — спросил дедусь, ведя нас в хату.

— Они на все лето, — кивнул на нас папа. — А я сегодня же и уеду.

— Вот тебе раз! — всплеснула руками бабуся. — И не думай, Валентин. Никуда тебя не пущу.

— Надо, мама, надо. Завтра на работу. Приедем с Лидой к вам отдыхать через месяц, в отпуск.

Я уже несколько раз гостил в Калиновке во время летних каникул. Оксана — впервые. Ей тут сразу очень понравилось, потому что все было непривычное и необычное.

Двор покрыт не асфальтом, как в Киеве, а мягкой, кудрявой травой. В конце двора, возле раскидистой ветвистой шелковицы, стояло под шиферным навесом удивительное, похожее на верблюда сооружение с высокой закопченной трубой-дымоходом, торчавшей прямо в небо. Такие сооружения-печки в селе называют «кабыцями». На них летом варят и жарят, пекут блины и пресные коржи.

За хатой, до самой речки, простирался огород, на котором росли картошка, кукуруза, подсолнухи, свекла, морковь, редис, огурцы, тыква, фасоль, горох, мак, укроп, петрушка и еще много-много всякого добра.

Был у дедуся и бабуси и свой небольшой яблоневый сад, была пасека из пяти ульев. А как откроешь калитку и выйдешь со двора, попадешь на зеленый лужок, где пасутся на привязи телята и козы. За лужком начинался большой лес.

Оксана стояла, озиралась вокруг и не знала, с чего ей начинать, — столько было всяких соблазнов! Можно пойти под шелковицу и насобирать в траве сладких фиолетовых ягод, осыпавшихся с дерева, или нащипать с кустов у забора красной смородины, или нарвать в огороде вкусных зеленых стручков гороха. Можно также покопаться в куче песка возле колодца или поиграть с полосатым котом, который дремал на собачьей будке…

Но вот она увидела за двором привязанного к колышку рыжего теленка. Это дедусин и бабусин бычок. Отворила калитку, побежала к теленку. Ей захотелось погладить его лоснящуюся шею. Но как только Оксана протянула руку, бычок брыкнул задними ногами и отскочил в сторону. От неожиданности Оксана испугалась и чуть не упала. Потом оба стояли неподвижно и испуганно смотрели друг на друга.

Бабуся, хлопотавшая возле кабыци, видела это и громко рассмеялась. Тогда Оксана сделала вид, что ничего не случилось, подбежала к бабусе и сказала, что хочет помогать ей готовить обед.

— Ах ты ж моя помощничка! — прижала бабуся к себе Оксану и поцеловала в щеку. — Хорошо, внученька, подкладывай в кабыцю сучья.

Оксана ломала сухие тоненькие веточки и бросала в печку. Они, потрескивая и разбрасывая искорки, весело и ярко горели.

Когда пообедали и проводили папу на автобус, дедусь лег в саду возле ульев отдыхать, а бабуся повела нас с Оксаной в лес.

В лесу приятно пахло сосновой смолой, разными цветами и травами. На деревьях распевали птички, со всех сторон сонно стрекотали кузнечики.

Вдруг перед нами пролетела бабочка, такая пестрая, что Оксана даже вскрикнула от восторга и побежала за нею. Но бабочка летела все дальше и дальше, и догнать ее было невозможно.

Бабуся подозвала Оксану и сказала:

— Никогда не бегай за бабочками в лесу, а то заблудишься.

— Хорошо, не буду, — пообещала она и показала на большой раскидистый дуб посреди поляны. — О, посмотрите, какое красивое дерево!

— Это дуб, — объяснил я. — Дедусь говорит, что ему уже больше трехсот лет.

— Так это ты с него желуди привозил мне в прошлом году?

— С него. Он называется партизанским, потому что в его дупле во время войны партизаны прятали оружие и продовольствие.

— А это тоже дуб? — показала Оксана на другое большое и красивое дерево.

— Нет, это клен. Разве ты не видела у Сергея за двором его кленочка?

— Видела. Но тот маленький, а этот взрослый.

— Не взрослый, а большой, — поправил я ее.

— А это елка, я знаю! — обрадовалась Оксана, увидев знакомое деревце. — Только она без украшений, не такая, как на Новый год.

Потом повстречались нам и другие деревья: вербы, осокори, калина, рябина, сосны, березы, ясени, лещина, и даже дикие яблони и груши попадались, — лес был смешанный.

Мы вышли на большую травянистую просеку.

— О, да тут уже и земляничка появилась, — нагнулась бабуся и сорвала в траве несколько ягодок. — Берите, пробуйте.

Напробовались мы с Оксаной пахучих и сладких ягод досыта. Бабуся не хотела есть землянику, она ей, сказала, еще с прошлого года приелась. А может, это она только прикидывалась, что не хочет, как мама тогда от конфет «Птичье молоко» отказывалась… Собирала ягоды и все отдавала нам: сначала Оксане, потом мне и опять — Оксане, потом — мне…

Домой мы вернулись вечером, когда солнце вот-вот должно было зайти за горизонт. Усталые, но очень довольные путешествием.

В Калиновке у нас много родственников. В прошлом году, когда папа привез меня на летние каникулы и мы захотели всех навестить, то целый месяц почти каждый день ходили к кому-нибудь в гости.

На этот раз без папы и мамы мы с Оксаной ни к кому из родственников не ходили. Зато они приходили к нам.

Самыми первыми пришли два сына и дочка тети Марины — папиной сестры —

Василь, Петро и Оля

Забавные, смешные они, особенно пятилетняя Оля.

Тетя Марина работает на консервном заводе возле железнодорожной станции. Приходит домой вечером и всегда приносит им гостинцы. Конфеты, пряники или какие-нибудь игрушки.

Ну, конфеты, пряники легко разделить — каждому поровну. А игрушки как? Мама покупает разные, чтобы у Василя, Петра и Оли было и одно, и другое, и третье.

Конечно, можно было бы играть вместе или по очереди. Но нет. Василь хочет, чтобы у него были свои собственные, и Петро тоже, и Оля тоже. Тогда тетя Марина разложит подарки на столе и говорит:

— Выбирайте сами. Кому вот эту мороку — кубик-рубик?

Василь и Петро не успевают и рот открыть, как Оля тотчас же:

— Мне!

— А калиновую дудочку кому? Тебе, Василь, или тебе, Петро?

— Нет, мне! — опять требует Оля.

Начнут ей объяснять, что нельзя же так: ведь нужно, чтобы каждому какой-нибудь подарок достался. Но она, словно это ее не касается, как заведет:

— Мне кубик! Мне дудочку! Мне шашки! Мне! Мне! Мне!..

Однажды Василь и Петро, приготовив уроки, играли в хате в космонавтов. Оля тоже хотела с ними играть, но они ее не приняли, выпроводили во двор.

Тогда Оля пошла в сад пасти свое «стадо». Коровами у нее были небольшие вялые тыквинки, найденные на огороде, овцами — картофелины, свиньями — перезревшие огурцы. Стадо будто настоящее, только вместо ног, хвостов и рогов Оля воткнула палочки и стебельки, а вместо глаз проколола дырочки.

Попасет она стадо на одних лугах, потом перегонит на другие. Хорошо паслась скотинка.

Когда солнце стало клониться к закату, Оля загнала коров в коровник, овец в кошару, свиней в свинарник. И вдруг до нее донесся из хаты сквозь открытое окно голос матери:

— Что же вы молчите? Кому из вас?

Услышав это «кому», Оля даже не закрыла в коровнике, кошаре и свинарнике дверей и мигом побежала в хату.

— Да говорите же, кому? Тебе, Василь, или тебе, Петрик? — опять спрашивала мать.

— Мне! — крикнула с порога Оля и вихрем влетела в комнату.

Хотела было повторить свое обычное слово, но запнулась: Василь и Петро, опустив головы, стояли возле стола и ковыряли его с обеих сторон ногтями, а мама сидела на стуле и держала в руках разбитый большой горшок.

Оля сразу же догадалась, что разбили его Василь и Петро. Они еще тогда, когда прогоняли ее из хаты, зачем-то вытащили горшок из подпечья.

Взглянув на Олю, мать сначала улыбнулась, а потом стала строгой-престрогой и сказала:

— Вот и хорошо, что ты призналась. А я-то понапрасну набросилась на Василя и Петрика. Думала, это кто-нибудь из них разбил горшок. Вот и спрашиваю, не знаю, кого же наказывать.

— Я не… — начала было Оля, но мать прервала ее:

— Верю, что ты больше не будешь бить горшки. Но на этот раз подарка не получишь…

Оля поняла, что наказана ни за что, и горько-горько заплакала.

Тогда тетя Марина уже не сдержалась, засмеялась и принялась успокаиватьдочь.

Василь и Петро тоже хохотали, хотя и не до смеха им было. Знали: мать все равно их накажет за то, что нашкодили. Однако они были рады, что наконец-то удалось проучить маленькую жадину…

Наверное, вам интересно: зачем Василь и Петро вытащили горшок из-под печи?

В космонавтов играли. Надевали его вместо скафандра на голову. У Василя голова поменьше — надел и снял.

А с Петром не так. Надеть-то он надел, а захотел снять — не снимается. Пришлось разбить горшок скалкой…

Юрко,

самый младший из детей другой папиной сестры, тети Ларисы, пришел к нам сразу же после Василя, Петра и Оли.

Хоть я и старше Юрка, но все равно дружу с ним еще с прошлого года, потому что с таким хлопцем интересно дружить.

Он научил меня, как выманивать из земляных норок на восковые шарики огромных пауков, как взбираться с помощью пояса или веревки на столбы и голые, без веток, деревья и как свистеть в два и четыре пальца. Я же научил Юрка выпиливать лобзиком из фанеры всякие фигуры, играть в шахматы и шевелить ушами.

Жаль только: Юрко уж очень чудной, любил, чтобы его упрашивали.

Играем, например, в футбол, зовем и его:

— Иди к нам!

Юрку и хочется поиграть, но не идет, ждет, чтобы хорошенько попросили. А если знает, что без него нам никак не обойтись, еще больше ломается.

Или кто-нибудь из гостей принесет ему подарок:

— Это тебе, Юрасик, гостинец. Бери!

А он спрячет руки за спину и не берет. Гостю даже неловко становится.

Когда дядя Валерий, папин самый младший брат, прилетел в село на вертолете и разрешил Юрку залезть в кабину, посидеть там за штурвалом, и тогда он не сразу полез.

Вот и теперь. Пришел к нам, а мы втроем — бабуся, Оксана и я — в это время пасли за речкой стадо. Дома был один дедусь, который готовился завтракать варениками с вишнями и пчелиным медом.

— Вот хорошо, что вовремя явился! — обрадовался дедусь. — Поможешь мне с варениками сражаться. Садись быстрей к столу, закусим немного перед обедом!

— Не хочу, — ответил Юрко. — Я дома пообедаю.

— Так дома же вареников мама не готовила?

— Не-е-е…

— Вот видишь. А бабуся сегодня налепила. Ну и вкусны же с медком! — причмокнул дедусь. — Попробуешь — и за уши тебя не оттянешь… Бери вон тот, пузатый, в нем ягод больше, — показал на большой вареник в глиняной глазурованной миске.

— Нет, не хочу, — отказывается Юрко.

— Что же, придется мне самому съесть. — Дедусь сделал вид, что расстроился, и взял из миски тот вареник, который только что предлагал Юрку.

А Юрку, хотя и отнекивался, очень хотелось вареников с вишнями и медом, потому что он любил их больше конфет и мороженого. Он все время поглядывал то на миску, то на тарелку с прозрачным пахучим медом и ждал, когда дедусь предложит ему снова, — тогда он сразу согласится.

Но дедусь больше не предлагал. Заговорил о другом. Сначала напомнил, чтобы Юрко здоровался, когда в хату входит, чтобы опрятным был, за одеждой своей внимательнее следил — не забывал рубашку в штаны заправлять, пуговки застегивать. После этого стал расспрашивать, хорошо ли он знает таблицу умножения и бережет ли, не поломал ли еще конструктор, подаренный в прошлом году моим папой. Потом начал рассказывать о себе, каким был в детстве. И все это дедусю ничуть не мешало есть вареники.

Видя, как быстро исчезают вареники из миски, а мед из тарелки, Юрко отважился и спросил:

— Дедусь, а сколько вы можете съесть вареников?

— Когда был молодой, штук двадцать съедал. Аппетит тогда у меня хороший был.

— А теперь?

— А теперь, — вздохнул дедусь грустно, — больше пятнадцати не осилю.

— Но это вы, дедусь, съедаете, наверное, пятнадцать маленьких, таких, как мама лепит. Бабуся же вон какие здоровенные налепила. Из одного три вышло бы.

— Да нет, вот таких, бабусиных, и съедаю пятнадцать штук. У твоей матери разве вареники? Это мотыльки!

— А я больше десяти, пожалуй, не одолел бы…

— Сколько их тут еще осталось? — заглянул дедусь в миску.

— Шесть, — подсказал Юрко.

— Ага, значит, девять съел, да еще эти прикончу, — как раз и будет моя порция.

— Нет, дедусь, вы не девять, а уже двенадцать съели, — поправил Юрко.

— Неужели двенадцать? — не поверил дедусь.

— Двенадцать, двенадцать! Я считал.

— Ты смотри, а я и не заметил, как уплел. Ну да ничего, как-нибудь и с этими шестью управлюсь, уж очень они вкусные!

Помолчал, помолчал Юрко и снова спросил:

— Дедусь, а что вы мне сказали, как только я пришел к вам?

— Что ж я тебе, голубь мой, говорил? — задумался тот. — Может, чтобы ты рубаху в штаны заправлял и пуговки застегивал?

— Нет, раньше.

— А-а, это чтобы ты здоровался, когда в хату входишь?

— Да нет, не то! Когда я вот тут стоял, вы что-то сказали.

— Вот беда, забыл, не помню! — сокрушенно покачал головой дедусь.

— Ну, вы о чем-то меня просили, а я не хотел, — помогал быстрее припомнить Юрко, потому что в миске оставалось всего лишь три вареника, а в тарелке не больше ложки меда.

Но дедусь никак не мог припомнить, о чем он говорил Юрку. И только когда последним вареником вымазал последние капельки меда и съел его, хлопнул руками по коленям:

— Так это ж ты, наверное, хотел вареников с медком попробовать?

— Ну, ясно же, хотел. А вы то про рубашку, то про пуговки мне толковали, пока сами все вареники не съели, — едва сдерживая слезы, сказал Юрко и поплелся к дверям.

Когда мы пригнали с пастбища домой корову и дедусь рассказал нам про Юрка, бабуся очень рассердилась.

— Недобрый ты, бессердечный! Разве можно шутки шутить над ребенком?

— Ничего, ничего, — успокаивал ее дедусь. — Это мальчишке в науку. Теперь не будет дожидаться, чтоб упрашивали. Ты думаешь, мне было сладко? Уж и не лезут в рот вареники, но ел, чтобы ни одного не осталось…

Пришлось бабусе на следующий день снова лепить вареники с вишнями. Когда налепила, сварила, послала меня за Юрком, а дедуся в погреб за медом.

На этот раз Юрко не отказывался от вареников. Только пригласили — сразу же бросился за стол…

Непослушание

всегда приводит к каким-нибудь неприятностям, а то и к беде — это я знаю по себе и по друзьям.

Так случилось и с Оксаной.

Она много раз просила сводить ее в лес. Но мне все было некогда. Я целыми днями не расставался с Василем, Петром и Юрком. Ходили на строительство газопровода неподалеку от Калиновки, на животноводческие и птицеводческие фермы, в поле. Или купались в речке и ловили рыбу. А то играли в футбол.

Да, правду сказать, не очень-то и хотелось мне возиться с сестренкой. Надоело, и хлопцы могут поднять на смех: кто я — нянька, что ли?

В тот день перед обедом бабуся, как всегда в это время, хлопотала у печки, готовила что-то вкусное. А Оксане опять захотелось помогать ей. Бабуся и на этот раз позволила ломать сухие веточки и бросать в печку.

Но вот Оксане показалось, что сучьев не хватит, и она решила тайком (бабуся ведь не пустит) сбегать в лес, набрать хворосту.

Выждала, пока бабуся пошла в огород нарвать укропу, а мы с дедусем — к ульям, схватила ремень, которым связывали хворост, и выскользнула со двора.

Когда выбежала за калитку, привязанный за воротами бычок увидел ее и, видно, подумал: Оксана с ремнем бежит к нему. И, забыв, что привязан, бросился наутек.

Бычок и раньше пытался срываться с привязи. Ему хотелось побегать по лужку или побродить по лесу. Но толстая веревка и дубовый колышек, глубоко вбитый в землю, держали крепко. Теперь же, испугавшись, он с такой силой рванулся, что колышек выскочил из земли. Почувствовав волю, бычок от радости задрал хвост и помчался к лесу.

Оксана остановилась, посмотрела: не видел ли кто-нибудь, как она напугала бычка? Но во дворе никого не было, и она побежала дальше.

Когда очутилась в лесу, увидела так много интересного, что совсем забыла, зачем прибежала. Солнечные лучи золотистыми стрелами пронизывали листву, сквозил теплый ласковый ветерок, из травы выглядывали цветы и кивали ей головками. А сколько пташек порхало, сколько бабочек летало, всяких букашек, жуков!..

Оксана вышла на поляну, на которой рос дуплистый партизанский дуб-великан. Вот он стоит в одиночестве, суровый и гордый. Сучья на нем толстенные, с потрескавшейся корой, листья жесткие, точно из темно-зеленой жести. А березы, ясени, клены, обступившие поляну, — те веселые и приветливые. Они, казалось ей, с восхищением и почтительностью поглядывают на дуб, слегка покачивают ветвями, шевелят листвой и как бы перешептываются между собой: шу-шу-шу…

— Здравствуй, дуб! — крикнула Оксана и поклонилась ему. Потом добавила: — А я — Красная Шапочка!

Зачем она это сказала — сама не знает.

Дуб молчал. Наверное, не услышал ее голоса, старый ведь, старше дедуся.

Тогда она, так же поклонившись, обратилась к другим деревьям:

— Здравствуйте и вы, березы, и вы, ясени, и вы, клены! Я — Красная Шапочка!

И ей показалось, что все они зашептали в ответ: «Ш-ша-почка… Ш-ша-почка…»

Оксана удовлетворенно улыбнулась и направилась к красавице елке, которую приглядела еще в тот раз, когда была здесь со мной и бабусей.

Пересекла поляну, вышла на знакомую просеку, а та вся алела от спелой земляники. Оксана стала собирать лесные ягодки, лакомилась и никак не могла налакомиться — такие они были ароматные и вкусные. Оксана пожалела, что не взяла с собой кузовок: набрала бы в него и угостила бы дедуся и меня. А может, и бабуся бы не отказалась!

Собирая землянику, Оксана шла просекой все дальше и дальше, совсем позабыв о елке, с которой хотела поздороваться, о хворосте и о том, что бабуся говорила ей, когда она гонялась за пестрой бабочкой. Только тогда вспомнила, когда забрела в самую глубину леса, где кончалась просека и начиналась темная чащоба. Боязливо огляделась и повернула назад.

Чтобы не заблудиться, держалась все той же просеки. Торопилась побыстрее выйти на поляну, а там уже не страшно, оттуда близко до дедусевой хаты.

Вскоре Оксана увидела кудрявую верхушку партизанского дуба, и страх у нее сразу прошел. Повеселела и даже стала попутно подбирать маленькие опавшие веточки.

Вдруг сбоку в кустах что-то зашуршало. Оксана вздрогнула и замерла на месте.

— Кто там? — спросила дрожащим голосом.

Никто не откликался. Но ведь знала: в кустах кто-то был.

«Неужели волк?..» — подумала с ужасом, вспомнив бабусино предостережение.

«Да, да, это он, он!.. Наврала деревьям, что я — Красная Шапочка, а волк, видно, подслушал и поверил, теперь подстерегает меня, чтобы съесть…»

Только хотела крикнуть, что никакая она не Красная Шапочка, а просто девочка Оксана, как в кустах снова зашуршало. Испугавшись, выпустила из рук веточки и бросилась наутек. Волк погнался за нею. Слышала, как позади трещали под его лапами сухие сучья, шелестели кусты.

Долго, видимо, бежала Оксана, потому что уже и ноги не слушались ее, стали заплетаться, а волк гнался и гнался за ней. Но вот она зацепилась за корень и упала, больно ушибив колено. Не поднимаясь, оглянулась и увидела, как в зарослях прошмыгнуло что-то большое и рыжее.

— Бабу-у-ся! Деду-у-сь!.. Рома-а-ан!.. — в ужасе и отчаянии закричала Оксана, в надежде, что кто-то услышит ее и прибежит спасать.

И то ли ей показалось, то ли и в самом деле кто-то будто бы отозвался далеко-далеко.

Между тем из зарослей высунулась огромная рыжая морда.

Оксана закрыла лицо руками, зажмурила глаза и припала к земле, чтобы не видеть, как на нее набросится злющий и жадный волк. Стало жалко, очень жалко себя, и она заплакала жалобно и горько. Но волк почему-то не набросился сразу. Сначала подбежал, подышал в самое ухо, — у нее даже мороз по коже прошел. Потом лизнул шершавым языком руку, от чего Оксана съежилась и свернулась в клубок. Затем топнул о землю и затих, точно его и не было.

Оксана не могла понять, почему он не бросается на нее. Неужели пожалел?.. А может, не голодный или кого-то ждет?..

Хоть и страшно было, все же отважилась — повернула набок голову, открыла один глаз и посмотрела сквозь пальцы. И как же удивилась и обрадовалась, когда увидела, что подле нее стоит не страшный волк, а их пугливый рыжий бычок!..

Мгновенно вскочила и расхохоталась на весь лес — разве же не смешно так испугаться теленка, который, может быть, заблудился и бежал за ней потому, что не знал, как попасть домой! А теперь смотрел на Оксану кроткими, доверчивыми глазами, точно просил прощения за то, что напугал ее.

И Оксане снова захотелось погладить лоснящуюся гладенькую шею бычка. Протянула руку. Он уже не убегал, позволил себя погладить.

В это время поблизости раздвинулись кусты, и из них вышли бабуся и я.

Мы и в самом деле услышали Оксанин крик и побежали на него.

— Так вот они где! Ишь куда запрятались, а мы их ищем! — всплеснула руками бабуся. — Не думала, не гадала, что у меня такая непослушная внучка! Подумать только — одна пошла в лес…

— Да ведь Оксана не одна пошла, — сказал я, чтобы выручить сестру.

— Ну да, ну да, бычка за собой потащила. Нашла, вишь, друга и заступника… Ну, что ж, коли так вы подружились, придется теперь и держать вас в паре, на привязи. Согласна, внученька?

Оксана не отвечала. Понимала: бабуся только пугает ее.

Потом бабуся взяла за веревку теленка, Оксана подбежала, схватила меня за руку, и мы пошли из леса.

После этого случая, когда я уходил в лес один или с хлопцами, часто брал Оксану. Она ведь впервые в селе, все ее здесь интересовало.

А в скором времени не только Оксану, но и меня тоже необычайно заинтересовала

дедушкина тайна

Как-то бабуся сказала, что в лесу появилось много боровиков и подберезовиков, и мы с Оксаной сразу же стали собираться за грибами.

— Сегодня, дети, посидите дома. Гроза будет. А если уж хотите каким-нибудь делом заняться, пособите бабусе картошку окучивать, — посоветовал дедусь.

— Откуда же быть грозе, если на небе ни облачка? — спросил я. — Дождем и не пахнет.

— Э-э, пахнет, еще как пахнет! — уверенно ответил дедусь.

Не послушали мы его совета, пошли в лес. Думали, он затем сказал про грозу, чтобы мы дома остались и помогли бабусе картошку окучивать.

Да только принялись грибы собирать, как вдруг налетела черная туча, засверкала молния, загрохотал гром! В лесу стало темно, будто ночью. Потом хлынул ливень. Прибежали домой промокшие, озябшие и без грибов — второпях рассыпали даже то, что успели собрать.

— А разве не говорил я вам, что будет гроза? — укорял нас дедусь.

Через несколько дней он позвал нас и велел отнести в сарай корыто с куриными перьями, которые бабуся поставила на солнце сушить, не то ветер, мол, разбросает их по всему двору.

— Ветра ведь нет, дедусь, — недоумевающе развел я руками.

— Сейчас нет, но скоро будет.

И верно. Вскоре поднялся сильный ветер. Пылищу на дороге поднял, деревья раскачивал, у меня картуз с головы сорвал.

— И как дедусь заранее угадывает, какая погода будет? — удивлялась Оксана.

Я и сам не мог понять, но признаваться в этом не хотелось.

— Потому что он волшебник, — сказал, лишь бы сказать что-нибудь.

— Какой волшебник?

— Ну, тот, как его… который колдует.

— Не выдумывай, — не поверила Оксана. — Колдунов вообще нет. Это только в сказках. Нам Нина Ивановна в садике говорила.

— Ну да, нет! В городе нет, а в селе есть. Видела — у дедуся вот какие седые усы, брови мохнатые и нос длинный, как у всех волшебников и колдунов.

— Да ведь у него седые усы потому, что он старенький, — вступилась она за дедуся. — А брови и нос у папы тоже такие. Тогда и он, по-твоему, волшебник?

— Много ты понимаешь! Может, скажешь, что и с пчелами дедусь разговаривает потому, что старенький?

— С пчелами? — широко открыла глаза Оксана.

— Ага. Говорит: «Летите в поле, не ленитесь, там клевер зацвел, медок на зиму добывайте!»

— И они полетели?

— Конечно, полетели, он же им приказал… А однажды я зашел в хату, слышу — дедусь тихонечко разговаривает. «С кем это? — думаю. — Ведь все во дворе». Прислушиваюсь, а он с Тигриком беседует.

— Что же дедусь Тигрику говорил?

— «Не лежи, — говорит, — в закутке, иди-ка в кладовую мышей ловить…» Долго ему всякое такое высказывал.

— А Тигрик?

— Тигрик ему ничего. Только глаза жмурит и мурлычет… Разве ты никогда не слыхала? Дедусь и с петухом, и с грачами разговаривает.

Оксана пытается вспомнить и наконец припоминает:

— И я тоже слышала. Вышла как-то корова из гаража…

— Да не из гаража, а из сарая, — поправил я. — Это машины только бывают в гаражах.

— Ну да, из сарая… Дедусь ей и говорит, чтобы она не была жадной, не объедалась, не лезла в огород.

— Вот видишь, а ты все еще не веришь! Я старше тебя и лучше знаю.

И Оксана всерьез поверила, что дедусь в самом деле настоящий волшебник.

— Ой, как страшно, как страшно!.. — зашептала она.

— Глупая. Тебе бояться нечего. Он добрый волшебник. Иначе его не назначили бы колхозным пчеловодом, — успокоил я ее.

Прошел еще день, другой. Оксана все время внимательно присматривалась к дедусю, но ничего в нем волшебного так и не заметила. Настоящие волшебники, о которых в сказках рассказывается, такое творят! А дедусь добрый, ласковый, никого не обижает. Он чуть не плакал, когда как-то сорока заклевала цыпленка. Будь он волшебником, сразу оживил бы цыпленка и наказал сороку.

А когда дедусь вновь сказал что-то нам о погоде, Оксана спросила:

— Как вы узнаёте, какая погода будет? Кто вам об этом говорит?

Дедусь улыбнулся, разгладил усы:

— Многое мне говорит об этом, внучка. Пчелки вот сказывают, небо, роса, птицы…

Я толкнул локтем Оксану в бок: а что, мол, говорил я тебе?

— Так, значит, вы, дедусь, и вправду волшебник? — все же не утерпела она.

— Какой волшебник? — не понял дедусь.

— Ну, тот, кто умеет колдовать…

— Кто тебе такое сказал?

— Ромка говорит, что вы заранее узнаёте о погоде потому, что волшебник. И что с Тигриком и пчелами разговариваете…

Дедусь громко захохотал, даже усы у него затряслись.

А мне стало стыдно, я опустил глаза.

— Хотите, я и вас научу, как стать волшебниками?

Оксана с опаской посмотрела на меня: соглашусь я или нет.

Я стоял молча, словно в рот воды набрал. Мне неловко было перед дедусем. Он заметил это.

— Пойдемте со мной, — сказал и повел нас на пасеку. — Видите, не выползают пчелы? — показал дедусь на улей. — Нет сегодня такого лёта, как вчера.

Мы молча кивнули.

— А знаете почему? Потому что сегодня будет дождь. Не глядите на небо. Пусть оно сейчас и чистое, и солнышко светит, а все равно дождь будет. Пчелки чувствуют это и не вылетают, чтобы не попасть, как вы попали, под дождь. Вон муравьи до чего уж маленькие, а тоже чуют дождь. Бегают возле своего муравейника, боятся далеко заползать. Да и не только они — и рыба, и птица, и земля, и небо об этом говорят.

— Что же вам, дедусь, небо рассказало? — поинтересовалась Оксана.

— А вы присмотритесь к нему. Вчера вечером, к примеру, солнце за пелену туч село. Эта примета к дождю. А закат красный — будет ветер.

Узнали мы, что и облака на небе не всегда одинаковы и имеют свои названия. Кучевые — к ненастью, а перистые — к хорошей погоде, солнечной. Даже по росе, по радуге, по тому, как летают ласточки — понизу или высоко, и по тому, как дым из трубы идет, можно наперед угадать, какая будет погода. Много-много есть всяких примет в природе. Нужно только уметь их подмечать и запоминать, тогда каждый, кто захочет, сможет стать таким же волшебником, как дедусь…

Тарас,

старший сын папиного брата, дяди Васи, пришел к нам почти через неделю после нашего приезда в Калиновку. Он был пять дней на областном слете юных натуралистов в Полтаве.

С Тарасом я подружился раньше, чем с Юрком, — еще в позапрошлом году. Он добрый, работящий и великий знаток природы, за что его, может, больше других своих внуков любит дедусь. И я тоже его уважаю.

Спросите у Тараса, как называется любое растение или дерево, — ответит, не задумываясь. Знает, какие птицы и когда улетают в теплые края, когда возвращаются оттуда, где вьют себе гнезда, чем питаются.

Однажды мы пошли в лес за грибами. Все ищут под кустами, под прошлогодними листьями, в траве белые грибы, лисички, сыроежки. Только Тарас, как на прогулке, ходит, озирается вокруг, прислушивается к пению птиц. К тому же и нам мешает.

— Роман! — зовет.

— Что? — спрашиваю.

— Иди сюда. Что-то покажу.

Подхожу. Стоит перед паутиной.

— Ну, что там?

— Вот, глянь, какую хитрую хатку сработал себе паук.

В самом деле, изобретательный паучишка так загнул дубовый листок, что тот свернулся в трубочку, а паук сидит тихонечко, поджидает добычу. Никому его не видно, а дождь пойдет — не замочит.

Прошло несколько минут. Тарас уже Юрка зовет, чтобы тот посмотрел на ежика. Потом Василя зачем-то позвал. Потом опять меня.

Мы сказали ему, чтобы больше нас не тревожил, потому что так мы и грибов не наберем. Тарас послушался, не звал нас больше.

Все разбрелись по лесу. Там на красавца белого наткнешься, тут сыроежку с розовой шляпкой увидишь, там несколько желтых лисичек попадется. Понемногу, понемногу — и наполнились наши кузовки.

Первым пришел на условное место — на зеленую поляну, где рос партизанский дуб, — Петро, за ним Юрко с Василем, потом я. Сели на траву под дубом, отдыхаем, показываем друг другу свои грибы и ждем Тараса.

А его все нет и нет.

— Может, заблудился, — говорит Юрко.

— Тарас не может заблудиться, — возразил Петро. — Он лес лучше всех нас знает.

Еще подождали.

Не идет.

— Значит, что-то с ним случилось, — высказал новое предположение Юрко.

— Ничего не могло с ним случиться, — стоял на своем Петро.

Однако Тараса все не было. Стали звать его, аукать, свистеть. Но он не откликался.

— Пойдемте искать, — предложил я.

Хлопцы согласились.

Вскоре нашли Тараса на том же месте, где начинали собирать грибы. Он сидел, притаившись, за лещиновым кустом и пристально смотрел куда-то вверх.

— Ты почему не откликался? — напустился на него Петро. — Мы тебя зовем, зовем…

— Тс-сс! — приложил палец к губам Тарас. — Садитесь тихонечко, я что-то вам покажу.

Мы сели.

— Вон видите дятла на сухом обломанном осокоре?

— Видим.

— Присмотритесь, какой он умница.

— Ничего особенного, — сказал Петро. — Дерево долбит.

— И жучков ловит, — подхватил Василь.

— Ловит! А как он их ловит?

— Как всегда. Раздолбает клювом кору — и хап-хап, — улыбнулся Юрко.

— Нет, — покачал головой Тарас. — Все другие дятлы так ловят, а этот хитрец иначе додумался… Присмотритесь получше… Заметили: он обстукивает ствол кругами и поднимается все выше и выше? Это он гонит жуков из-под коры на самый верх, где осокорь обломался. Как только жуки вылезут туда, он их тогда и хап-хап!..

— И правда хитрец! — согласились мы.

Все начали наблюдать за дятлом, пока тот не добрался до вершины обломанного осокоря. Там он поклевал жуков-короедов и снова полетел куда-то в поисках корма. А может, к своему гнезду кормить маленьких дятленят.

Чтобы Тараса не стыдили дома, мы положили в его кузовок по нескольку грибов, и у всех стало поровну.

А недавно Тарас сделал, может, даже научное открытие.

Прибегает, глаза светятся, и весь сияет:

— Роман, что я заметил, что заметил!..

— Ну, говори. Что?

— У гороха все усики вьются в одну сторону.

— Как это в одну сторону? — не понял я.

— Видел, у него усики закручиваются на жердях такими пружинками, чтобы стебли держались?

— Видел.

— Так вот, все они закручиваются слева направо.

— Ну и что? Какая разница, куда они закручиваются? Что тебе до этого? — спрашиваю.

— Но ведь интересно! Очень интересно!.. Пойдем к твоему папе, он скажет почему.

К моему удивлению, папа ничего не знал о гороховых усиках, но теперь и он заинтересовался ими. Пошли втроем на огород. Точно, на горохе все усики закручивались в одну сторону — по часовой стрелке, как сказал папа.

Спросили у дедуся и бабуси. Они тоже не знали почему.

Папа посоветовал:

— Когда пойдешь осенью в школу, спроси учителя естествознания, он вам объяснит.

Я думал, после этого Тарас забудет о горохе. Нет, не забыл!

В тот же день потянул меня к своей учительнице.

И еще больше удивило нас, что и она не смогла сразу ответить.

Сказала только: может, усики так закручиваются потому, что и солнце ходит по небу по часовой стрелке, вот и они тянутся за ним.

— Молодец! Наблюдательный, — похвалила учительница Тараса.

И вот, оказывается, его одного из всей школы послали на областной слет натуралистов.

Тарас теперь собирается организовать в школе кружок по изучению родной природы. Жалею, что я не в Калиновке живу, а то бы тоже записался в этот кружок.

Бычок

дедуся и бабуси не только Оксане причинил неприятность — и мне также. Хотя и понимаю, что в этом сам виноват, но все равно до сих пор обида на него не проходит.

До приезда в Калиновку папы и мамы мы с Оксаной только гуляли, развлекались, спали сколько хотелось. Ни дедусь, ни бабуся не давали нам никакой работы. Разве что сами поможем им. А мама… О-о, она сразу нашла нам дела. Оксане велела смотреть за курами: кормить, стеречь их, чтобы не клевали в огороде помидоры и дыни, не рылись на грядках лука и чеснока. Мне поручила возиться с бычком: выводить утром на лужок пастись, поить его, чистить.

Будь это нормальный теленок, хлопот с ним было б немного. Этот же был, как говорил наш папа, какой-то шальной. Правда, после того, как бычок испугался Оксаны, сорвался с привязи и убежал в лес, он к нам привык, но зато обленился и стал страшно упрямым.

Судите сами.

Только уселся я под шелковицей и начал пристраивать к игрушечной ракете, той, что папа привез из Киева, узенькие алюминиевые крылышки, как из окна выглянула мама и сказала укоризненно:

— Ишь ты, сам в холодок спрятался, а теленок пускай на солнце от жары изнывает!

— Сейчас перевяжу! — буркнул я.

— Да не забудь и чугунок с водой переставить.

— Не забуду.

Мне очень не хотелось отрываться от работы: я обещал хлопцам закончить сборку ракеты сегодня. Но что поделаешь — надо. Ведь это моя обязанность — ходить за теленком.

Сложил в коробку крылышки и направился к воротам.

Солнце поднялось высоко и припекало так, что, казалось, волосы на голове вот-вот загорятся.

На улице пустынно и тихо. Слышно только из-за соседского забора равномерное похрюкивание свиньи. Она, опрокинув чугунок с питьевой водой, развалилась в луже и от удовольствия щурила глаза.

Бычку и в самом деле было жарко. Он лежал, вытянув шею, и тяжело дышал. А над ним кружили, гудели надоедливые оводы и слепни. Их нисколько не пугала жара.

Я расшатал длинный дубовый кол, вытащил его из земли, ухватился за привязь.

— Ну, вставай! — крикнул на бычка.

Он не спеша поднялся на ноги, потянулся и недружелюбно уставился на меня.

— Чего таращишься? — заорал я на него и дернул за веревку. — Пошли в холодок под навес! И откуда ты только взялся на мою голову…

Но легко сказать — пошли! Бычок и не собирался идти за мной. Наверное, обиделся, что я грубо с ним обошелся. Разве он знал, что мне сейчас ужасно некогда, что у меня есть более важное дело, чем нянчиться с ним! Стоял, дурачок, как вкопанный, с места не сдвинешь.

Тогда я намотал на руку веревку и с силой потянул к себе. Но бычок уперся и потащил меня в противоположную сторону.

— Ты посмотри, еще капризничает! — возмутился я. — Погоди, сейчас я тебя укрощу!..

Однако чего уж я не делал! Сидя тянул за веревку и лежа — где там! Бычок за весну вырос, стал сильным, теперь с ним не справишься.

А солнце жжет! Пот лился с меня ручьями.

— Ну, погоди, я тебе покажу!.. — еще больше рассердился я.

Крепче намотал веревку на руку, в другую взял кол и подошел к бычку. Не успел он оглянуться, как я со всего размаха огрел его колом по спине.

— Вот тебе, чтоб знал, как…

Договорить я не успел. Бычок то ли с испугу, то ли от боли так шарахнулся от меня, что чуть было мне руку не оторвал. И понесся как бешеный, потащил меня за собой.

Я напрягся, попытался остановить бычка, но теперь его уже никакая сила не могла сдержать. Хотел освободиться от веревки, которую неосмотрительно намотал на руку, и это мне не удалось: она была натянута, как струна.

Тогда я попробовал успокоить теленка ласковым, нежным «Быця, быця, быця»…

Но «быця», должно быть, уже не верил в мою доброту и бежал еще быстрее.

Потеряв всякую надежду остановить бычка, я старался хотя бы не отставать от него, не споткнуться, не зацепиться за что-нибудь, — тогда он и вправду или оторвет мне руку, или будет волочить меня по земле, сколько ему вздумается.

— Куда ты? — кричали из дворов удивленные Юрко, Петро и Сашко.

Но у меня не было времени объяснять — я мчался за взбесившимся бычком.

Если бы меня теперь спросили, где я с ним тогда побывал, вряд ли я смог бы рассказать. Помню только, что бежал по огородам, разбрасывая во все стороны желтые подсолнуховые головы, безжалостно колотившие меня, ломал высокие стебли кукурузы, листья которой больно хлестали по лицу, петлял между деревьев в саду, перепрыгивал через канавы, изгороди… Даже удивляюсь, как мне удавалось перепрыгивать через них. Сейчас ни за что бы не сумел!

Поносившись вволю, бычок наконец притомился и сам пошел под навес. Бери и привязывай его там!

Но меня после всего пережитого охватила такая обида на бычка и такая жалость к себе, что я не сдержался и заплакал.

Услышав плач, из хаты выбежала мама.

— Ты что? Ты чего? С ребятами подрался?

А я еще пуще, еще горше разревелся.

— Да кто же тебя?.. — допрашивала мама.

Не переставая всхлипывать, я с ненавистью покосился на бычка и рассказал, как он поглумился надо мной.

— Так, говоришь, колом его ударил? — переспросила мама.

— Угу, — кивнул я. — Он ведь упрямился, в холодок не хотел идти.

Мама осуждающе покачала головой:

— Да зачем же было бить? Нарвал бы травки, поманил его, так он за тобой не то что в холодок, на край света пошел бы… Видишь, ракеты умеешь собирать, а до такой простой вещи не додумался…

Она сорвала пучок травы. И верно: бычок, как только заметил в руке мамы зелень, сразу подошел к ней.

Я, однако, не стал ждать, пока мама покажет мне, как бычок пойдет за ней «на край света». Вытер слезы и пошел собирать ракету…

Почти каждый вечер, после ужина, когда дедусь возвращался с колхозной пасеки, мы все смотрели телевизор. Если же не было интересной передачи, дедусь, бабуся, папа и мама садились в саду и заводили разные разговоры. Оксана играла с куклами или рисовала. Я читал книжки.

Но бывало, что я и Оксана тоже сидели вместе со взрослыми. Это если они рассказывали что-нибудь интересное.

Иногда дедусь и бабуся вспоминали войну.

Из всех рассказов мне больше всего запомнился рассказ дедуся, когда он во время войны с фашистами стоял

на посту

Уже все легли спать, как вдруг раздался стук в окно:

— Хозяйка!

Дедусева мама спросила:

— Кто там?

— Пустите солдат переночевать.

Она слезла с печи, пошла босиком отворять дверь.

В хату вошли несколько бойцов. Со двора по глиняному полу потянуло холодом. Мама быстро надела валенки.

От маленького электрического фонарика, которым присвечивал в хате старшина, по стенам и потолку забегал светлый кружочек. Ослепительный луч упал и на печь. Дедусь, тогда еще маленький десятилетний Антось, зажмурил глаза.

— Тише, дети спят! — сказал строго усатый старшина.

— Еще не спят, — успокоила мама. — Только что легли… Вот горе-то, как же вы будете спать? В хате холодно…

— Не беспокойтесь, солдата греет не кожух, а собственный горячий дух, — за всех ответил старшина, зажигая свечку. — Соломки или сенца немного бы — и красота!.. Не найдется ль охапки?

— Почему не найдется? В клуне…

Бойцы внесли солому, разостлали на полу и легли вповалку, подложив под головы походные мешки, укрывшись шинелями. И сразу заснули.

Спали братики и сестрички Антося. Что-то бормотала сквозь сон и мама. Антосю же не спалось.

Не спал и старшина. Он вышел из хаты, постоял, послушал, покурил и снова вернулся. Подсев к столу, развязал свою котомку, достал оттуда буханку, мешочек с сахаром, набрал в кружку воды. Отщипывая от буханки небольшие кусочки, сначала макал их в кружку с водой, потом в сахар и не торопясь ел.

Антось, опершись локтями о подушку, внимательно смотрел, как старшина ужинал, и у него даже потекли слюнки.

Старшина не видел Антося — свечка еле освещала полкомнаты. Поев, он убрал хлеб, сахар в вещмешок, а оттуда вытащил какую-то занятную вещицу. В деревянном станочке две продолговатые стеклянные колбочки соединены между собой тоненькой трубкой. Одна колбочка пустая, другая наполнена каким-то желтым порошком. Как только старшина поставил вещичку на стол колбочкой с порошком кверху, порошок сразу же начал пересыпаться через трубку в пустую, нижнюю колбочку. Когда высыпался весь, старшина перевернул вещичку, и порошок опять посыпался.

Антося так заинтересовала эта странная штуковина, что он не удержался и спросил:

— Дядя, а что это у вас за игрушка?

— О, ты еще не спишь, малышка? — Старшина даже вздрогнул от неожиданности.

— Я не малышка. Я Антось.

— Ну, пусть будет Антось, — усмехнулся в усы старшина. — Ты меня, парень, извини. У вас на печи темно. А голос у тебя как у девочки.

— Ну и что, что как у девочки, — совсем не обиделся Антось. И уже по-взрослому добавил: — Переменится когда-нибудь.

— Конечно, переменится. Может быть, у тебя еще такой басище прорежется…

Антосю понравился приветливый старшина. Осторожно, чтобы не разбудить маму, сполз на животе с печи, подошел к столу.

Бойцы надышали, в хате стало тепло, даже на окнах начала оттаивать наладь.

— Значит, интересуешься, что это такое? — снова перевернул старшина ту вещицу пустой колбочкой вниз.

— Угу, — сказал Антось.

— Это, хлопче, не игрушка, а песочные часы! Видишь, песочек сыплется из одной колбочки в другую?

— Вижу.

— Вот как пересыплется, так и знай: прошло пять минут. Это я их в медсанбате у нашего доктора попросил. Скучновато на посту одному, сон одолевает, вот я и смотрю, как сыплется песочек. Все-таки какое-то занятие.

— Разве вы и сейчас на посту?

— Конечно, на посту.

— И спать не хочется?

— Как бы тебе сказать… Чтобы очень хотелось — так нет, немножко… Переход сегодня тяжелый был! Устали мы.

— А можно, чтобы кто-нибудь за вас постоял на посту?

— Почему же нельзя? Вот я покараулю, потом разбужу другого солдата, а сам лягу.

— Так вы ложитесь сейчас, а я посижу. Скажете, кого разбудить, того и разбужу.

— Не положено, хлопче, — улыбнулся старшина.

— Вы не бойтесь. Фашистов теперь у нас в селе нет. Выгнали.

— Знаю, что нет. Дисциплина солдатская такова: спать на посту нельзя, могут судить за это. А мне некогда под арестом сидеть. На фронт надо бы скорее. Где-то и у меня под оккупантами вот такой же, как ты, сынок…

— Вы за него не беспокойтесь, — сказал Антось. — Вот я, когда стояли у нас фашисты, шилом все их сапоги прокалывал.

— И не побоялся?

— Еще как боялся, но все равно прокалывал.

— Отчаянный ты, Антон, парень, как я погляжу, — похвалил старшина и погладил его по голове.

Антось заметил на столе крупинки сахара. Вспомнил, как аппетитно только что ужинал старшина.

— А с чем вы, дядя, ели — с солью или с сахаром? — спросил, будто не знал.

— С сахаром, — ответил старшина. — Э-э, да я тебя сейчас угощу.

— Да нет, не надо. Это я просто так спросил.

Но старшина уже развязывал мешок. Отрезал во всю буханку толстый ломоть, посыпал сверху сахаром и протянул мальчику:

— Бери, ешь.

Антось бережно, чтобы не рассыпать сахар, взял ломоть. И каким же он был вкусным! Нарочно откусывал понемногу, чтобы растянуть удовольствие.

Старшина смотрел-смотрел, как он ест, а потом вздохнул глубоко и склонил голову. Наверное, опять вспомнил о своем сыне.

Когда Антось съел ломоть и поблагодарил, старшина даже не услышал.

«Задремал, — решил Антось. — Надо не отходить от него, а то еще уснет на посту. И на фронт тогда не попадет. А там, дома, будут ждать его, как мы вот с мамой ждем нашего татуся, и не дождутся…»

Набирая кружкой воды, Антось звякнул об ведро: проснется ли? Старшина приподнял голову. На печи заворочалась мама.

— Ну как — наелся? — спросил старшина.

— Вот смотрите, — ударил кулаком по животу Антось. — Как барабан.

— Что же теперь, на печь?

— Успею еще выспаться!

— Гоните его от себя, товарищ, — отозвалась с печи мама. — Ведь он, как репей, пристанет и не отцепится… Антось, ну-ка марш спать!

— И поговорить не дадут! — скривился Антось. — Только и знают: спать да спать…

— Пускай посидит, он мне не мешает, — заступился старшина, и Антось остался возле него.

На дворе выл ветер, свистел в трубе, швырял в окна снегом. Мама опять заснула. Крепко спали и бойцы. Догорала, капая на стол прозрачными капельками, свечка. Антось же сидел и слушал рассказы старшины, расспрашивал о разных местах, где тот побывал, о его сыне — своем ровеснике.

Свечка вот-вот должна была погаснуть. Не помогло ей даже то, что Антось все время соскабливал на столе затвердевший стеарин и клал под фитилек. Старшина достал из мешка другую. И как раз тогда Антосю почему-то очень захотелось спать.

— Когда же вы разбудите солдат? — спросил он. — Уже скоро рассвет.

Старшина посмотрел на спящих, громко зевнул.

— Жаль будить, намаялись за день. Я ведь после обеда в соседнем селе чуток вздремнул. Им же, беднягам, все с машинами пришлось возиться… Ты иди, ложись. — Старшина, наверное, заметил, что Антося разбирает сон.

— Нет, я не хочу, — бодрился Антось, а сам нет-нет да и глянет на печь.

«Ага, ложись, — думал он. — А сам ведь говорил, что одному скучно на посту, в сон клонит. Сейчас он очень усталый, может и в самом деле заснуть».

Старшина рассказывал интересные истории, но Антось уже слушал его невнимательно. Он все время боролся с навязчивым, неотступным сном. Веки как-то сами собой слипались, не раз уже он отворачивался, чтобы потереть рукой. Пил холодную воду, это также немного разгоняло дремоту. Ждал с нетерпением утра, когда поднимутся солдаты. И боялся, что мама проснется и загонит его на печь.

Но вот, наконец, посветлело за окном. Старшина вышел из хаты, а Антось прижался лицом к холодному стеклу. Светало. Уже можно было разглядеть высокие снеговые сугробы под тыном, стволы деревьев в саду, горбатую белую клуню.

Покурив на крыльце, старшина вернулся в хату и был очень удивлен, что Антось до сих пор не на печке.

— И почему ты не спишь, никак не понимаю! Да я на твоем месте так бы захрапел, что и воробьи из-под стрехи повылетали бы.

Как только рассвело, старшина разбудил солдат. Они узнали, что он всю ночь прокараулил, и начали укорять его.

— Что вы, ребята, на меня напали? — прикинулся обиженным старшина. — И совсем не один я караулил. Да и не выдержал бы один, заснул! Вот кто помогал мне, — похлопал он Антося по плечу. — Вместе стояли на посту.

Потом надел на мальчика свою солдатскую шапку-ушанку со звездой, повесил через плечо автомат.

— Может, скажете, не похож на настоящего часового?

— Еще как похож! — подтвердили все.

После того как бойцы умылись, позавтракали и собрались в путь, старшина поблагодарил маму за ночлег и Антося за то, что помогал караулить.

— А это твой солдатский паек. — Старшина вынул из мешка и протянул мальчику целую буханку и мешочек с сахаром.

Антось колебался: брать или не брать?

— Ну чего ты стесняешься? Бери, бери, не отказывайся! Все как положено.

Антось долго стоял в воротах и смотрел вслед солдатам, пока они не исчезли в снеговой дали…

Слива

совсем невелика, с меня ростом. Дедусь ее в прошлом году посадил, а уже уродила. Немного, всего шестнадцать плодов висело на тоненьких веточках.

Когда мы приехали, они были еще зеленые и маленькие, не больше черешни. Теперь уже выросли, похожи на райские яблочки — желтые, золотистые, точно липовым пчелиным медом налиты. А сверху еще и пудрой сизой чуть-чуть присыпаны.

Всем, конечно, не терпелось узнать, какие они на вкус. А больше всех не терпелось Оксане. То и дело спрашивала, когда да когда попробуем.

Но у нас была договоренность: пусть сливы хорошенько созреют, сорвем и попробуем их в день нашего отъезда в Киев.

Росла слива в конце огорода, возле дубовой и кленовой рощицы, за которой начинался лес. Мы с Оксаной почти каждый день наведывались к ней, чтобы полюбоваться красавицами сливами, поглядеть, все ли они на месте, не упала ли какая на землю.

И вот однажды подсчитали — а их пятнадцать!

Думали, ошиблись; пересчитали еще раз — пятнадцать! Поискали в траве — и там не было.

— Ты не рвала? — спросил я Оксану.

— Нет. А ты?

— И я не рвал.

— Может, дедусь захотел попробовать? — подумала вслух Оксана.

Спросил у дедуся — он тоже не рвал.

Кто же тогда? Бабуся, мама, папа?.. Нет, нет, они не тронут. А если бы кто-нибудь из них и сорвал, то сказал бы… Просто чудо какое-то!

Но это было только начало. На следующий день исчезло еще две сливы — и опять никакого следа.

— Наверное, очень вкусные сливы, раз так понравились кому-то, — усмехнулся папа, когда узнал об этом, и хитро-хитро посмотрел на нас с Оксаной.

— Ну чего ты? — обиделся я. — Думаешь, я их съел? Честное пионерское, не ел.

— И я не ела, — сказала Оксана. — Только смотрела и считала.

И тут у меня возникло подозрение, что все-таки она тайком рвет сливы. Ведь когда брала без разрешения варенье, тоже говорила: «Я только считала банки…»

Рассердился я на Оксану: неужели не могла подождать каких-то несколько дней, чтобы всем вместе попробовать?

«Ну, погоди, — решил я, — поймаю на горячем, узнаешь у меня!..»

Целый день я просидел дома, не пошел даже купаться: следил за ней. Но Оксана никуда из дома не выходила. Наверное, догадалась, что я задумал. Лишь вечером, когда стало темнеть, пошел я проведать хлопцев. Знал: теперь она побоится выйти одна в сад.

Утром проснулся и лежу спокойно, потому что Оксана еще спит. Вдруг слышу, мама в соседней комнате говорит папе:

— Опять кто-то две сливысорвал.

Меня точно пружиной выбросило из кровати. Влетел к ним в комнату, крикнул:

— Никто не рвал!

— Не веришь — поди погляди и не кричи, — заметила мама.

Почему бы это я не верил? Верил, конечно. Просто крикнул сгоряча.

— Какой-то непонятный вор, — пожал плечами папа. — Вместо того чтобы сразу сорвать все сливы, берет по одной, по две… Гм, видно, свой воришка…

Опять, наверное, намекал на нас с Оксаной. На этот раз я смолчал, надумал ловить вора по-иному.

Хорошенько позавтракал, чтобы подольше не хотелось есть, сказал, что пойду на речку, а сам шмыг за акациями в дубовую рощу. Выбрал в кустах, возле сливы, подходящее местечко и стал ждать.

Главное, не спешить, подпустить его к самой сливе. А только протянет руку к ветке, сразу выскочить и крикнуть: «Ты куда?» От неожиданности он так и замрет на месте…

Интересно, кто же это? Убедился, что не Оксана. Разве кто из сельских ребят, которые любят по чужим садам и огородам шастать? Но ведь папа сказал: «Свой воришка». Наверное, так и есть. Чужой бы за один раз все сливы оборвал… Может, Юрко, Тарас, Василь или Петро?.. Но нет, они не такие… Кто же тогда?

С дуба возле меня упал прошлогодний сморщенный желудь. Глянул я вверх — белочка прыгает. Вот она живет в роще и все видит. Могла бы и подсказать, если бы разговаривать умела…

Прошло почти полдня. Вор не появлялся. Наступила жара. Я в холодке сидел, а все равно было жарко, душно. С речки доносился гомон. Хлопцы, ясное дело, сейчас там купаются, веселятся, а мне тут томиться, подстерегая какого-то ничтожного воришку.

«А что, если и мне сбегать искупаться? Ненадолго. Туда и сразу назад. За это время вор даже подкрасться к сливе не успеет. Надо, надо сбегать освежиться. Да и хлопцев предупрежу, чтобы знали, где я. Может, у кого-нибудь из них яблоки или груши есть, попрошу подкрепиться: до вечера еще далеко», — размышлял я.

Так и поступил. Побежал на речку.

Тарас, Василь, Петро и Юрко, выслушав меня, тоже захотели ловить вора вместе со мной.

Сначала я решил показать им сливы.

— Ох и красивые!

— Ох и большие!

— Никогда таких не видывал! — восклицали мои товарищи в восхищении.

— Это дедусю в садовом хозяйстве подарили саженцы, — пояснил я.

— Так сколько, ты говоришь, оставалось слив? — спросил Петро.

— Одиннадцать.

— Десять, — сказал Юрко. — Я уже посчитал.

— Не может быть! — екнуло у меня внутри.

— Посчитай сам!

Посчитал. Десять!..

Ну и ну!.. Полдня стерег — вор не являлся. А отлучился на несколько минут — и он уже успел побывать возле сливы. Неужели заметил меня в кустах и ждал, пока уйду? Наверное, заметил…

Пошли к моему укрытию. Уселись, стали советоваться, что же дальше делать, как все-таки поймать этого неуловимого воришку.

Вдруг Тарас:

— Все ясно!

— Что ясно? — не поняли мы.

— Кто вор.

— Кто же?

— А вон сидит, — показал Тарас на дуб.

Мы подумали, что вор взобрался на дерево и спрятался там.

— Где? Где?

Наши глаза так и сновали по густой кроне.

— Не туда смо́трите. Ниже смотрите! Белочку видите? Вон сидит на суку.

Увидели — и сразу все поняли. Она сидела на задних лапках, упершись пушистым хвостом в ствол дерева, а в передних держала… сливу. Отгрызала понемногу и быстро-быстро жевала, точно боялась, что кто-то отнимет у нее.

Как ни был я сердит на белочку, пугать ее не стал. Пусть уж доедает ту шестую украденную сливу. Оставил хлопцев в рощице, а сам прямиком через огороды помчался домой.

Дедусь, когда услышал про белочку, взял маленькую, плетенную из лозы корзиночку, пошел за мной и оборвал оставшиеся сливы. Их как раз хватило всем по одной: дедусю, бабусе, папе, маме, Оксане, мне, Тарасу, Петру, Василю и Юрку.

Сливы были совсем спелые и вкусные-превкусные. Недаром они так понравились белочке.

Пчелиный мед,

известное дело, любят все. Но не все, конечно, ели сотовый мед, потому что ни в гастрономах, ни в других магазинах его в таком виде не продают. А свой дедусь-пасечник есть не у каждого.

А вот мне и Оксане посчастливилось полакомиться таким медом…

После того как колхозную пасеку перевезли ближе к полю цветущей гречихи, мы с Оксаной каждый день, утром или в обед, носили дедусю еду — он теперь и дневал и ночевал там.

Однажды дедусь, позавтракав и поблагодарив нас, сказал:

— А сейчас я вас угощу.

«Чем он угостит? — подумал я. — Тут, в поле, у него, кроме ульев да цветущей гречихи, ничего ведь нет».

Между тем дедусь достал из ящичка пчеловодческий резак, взял глиняную обливную миску и пошел к своим ульям — они стояли отдельно от колхозных.

Мы двинулись было за ним, но он остановил:

— Не ходите. Посидите в шалаше, а то вас пчелы могут искусать.

Через некоторое время дедусь вернулся с полной миской каких-то темных, почти черных, блестящих брусков.

— Что это? — спросила Оксана.

— Соты, — ответил дедусь. — Берите, пробуйте!

Я взял верхний брусок. Оксана тоже взяла.

— А почему они такие черные и липкие? — спросил я, разглядывая брусок.

— Потому что с настоящим гречишным медом, — пояснил дедусь.

Ну, если так, кто же откажется! Откусили мы с сестричкой по кусочку, пожевали и проглотили.

— О, да вы, я вижу, никогда такого не едали! — улыбнулся дедусь. — Вощину глотать не надо. Только мед из нее высасывайте.

Откуда нам было это знать? Ведь мы раньше не только не ели сотового меда, но даже и не видели его и не слышали о нем.

Мы последовали дедусеву совету: стали мед высасывать. Вот тогда-то по-настоящему почувствовали, как вкусен мед из сот…

Пока дедусь обходил колхозную пасеку, в нашей миске не осталось и половины брусочков.

— Что, понравились соты? — спросил, вернувшись, дедусь.

— Понравились, — признался я. — Очень понравились!

— А тебе, Оксана?

— О-о-очень! Ничего бы больше не ела, только такой мед!..

— Неужели? — хитровато прищурился дедусь.

— Угу, — кивнула Оксана. — И на завтрак, и на обед, и на ужин ела бы только мед.

— Ну, чего ж, оставайтесь у меня на целый день и ешьте. Меда хватит. В этом году хороший взяток.

Мы остались. Дедусь хлопотал возле ульев, я гонялся за сусликами и земляными зайчиками — тушканчиками, Оксана рвала у дороги ромашки и васильки.

В полдень, когда солнце стало сильно припекать, мы спрятались в шалаше.

Дедусь вынул из кошелки свой обед — холодный свекольник, творожные налистники со сметаной, ржаной хлеб, — а нам с Оксаной опять поставил миску с сотами.

И мы сразу же накинулись на них. Набегавшись, находившись по полю, мы основательно проголодались и думали, что съедим все, но съели даже меньше, чем утром. Я высосал мед лишь из четырех брусков, Оксана — из трех, и больше не смогли. Зато чего-нибудь другого — ну хотя бы налистников или борща с ржаным хлебом — захотелось ужасно. То я, то Оксана поглядывали на дедуся, думали, что он догадается и пригласит нас к своему обеду. Но дедусь почему-то не догадывался, а сказать об этом мы не решались — сами ведь напросились есть целый день один мед!

Пообедав, еще долго сидели в прохладном шалаше. Пережидали, пока спадет полуденный зной. Чтобы мы не скучали, дедусь рассказывал нам про пчел — как они живут и размножаются, как собирают с цветов нектар и перерабатывают в мед. Ох и интересно было все это слушать! Оказывается, чтобы собрать один грамм нектара, пчеле надо облетать не менее тысячи цветков!

Вот это труженицы!..

В поле стало не так жарко, и мы вылезли из шалаша. Я больше не гонялся за сусликами и тушканчиками. И Оксана не пошла рвать цветы. Помогали дедусю на пасеке. Вместе с ним меняли пчелам питьевую воду в корытцах, мыли бидоны для меда.

Когда солнце стало клониться к горизонту, дедусь сказал:

— На сегодня хватит, хорошо поработали. Спасибо вам, детки, за помощь! Теперь буду варить себе ужин.

Он снял с колышка возле шалаша котелок, налил в него воды и нацепил на толстую перекладину, что лежала на двух палках-рогачиках, воткнутых в землю. Потом развел под котелком огонь.

Когда вода закипела, дедусь насыпал в нее пшена, положил ложку соли.

— Что это будет? Каша? — спросила Оксана.

— Нет, не каша. Степной кулеш, — ответил дедусь.

Он поджарил на сковороде сало с луком и, когда варево загустело, вывернул в него эту поджарку. Потом тщательно размешал, попробовал кулеш, снял котелок с огня.

— Все, готово, — сказал.

Из котелка запахло так вкусно, что мы с Оксаной не могли отвести от него глаз.

Тем временем дедусь вынес из шалаша миску с медом и сказал:

— Быстренько вечеряйте и айда домой, скоро солнце сядет.

Мы нехотя протянули руки к миске — нам уже совсем не хотелось меда.

Вдруг Оксана спросила:

— Дедусик, а можно попробовать вашего кулеша?

— А почему же нельзя? — улыбнулся дедусь. — Берите ложки и пробуйте. Добрый выдался кулеш, хотя, конечно, меду он не ровня!

Мы схватили по цветастой деревянной ложке и подсели к котелку.

Кулеш и вправду был добрый! Все пробовали, пробовали и напробоваться не могли! Забыли и про соты, и про дедуся, что ему тоже хотелось поужинать. Только тогда спохватились, когда в котелке показалось дно. Испуганно переглянулись и опустили от стыда глаза.

И как это у нас вышло, что вдвоем съели весь кулеш? Какой позор!

— Вы нас простите, дедусик… — еле выдавил я из себя.

Оксана лепетала:

— Простите, простите…

— За что? — вроде бы даже удивился дедусь.

— За кулеш, мы его весь съели…

— Ну чего уж там! — махнул дедусь рукой. — Не печальтесь, я себе еще сварю. Это вы меня простите: испортил я вам такую вкусную вечерю — кулеш ведь меду не ровня.

«Неужели дедусь серьезно так считает?» — удивился я.

Пристально вгляделся в его глаза: знал, какой дедусь хитрец и шутник. Заметив в них лукавые искорки, понял: он просто подтрунивает над нами.

Еще бы не подтрунивать: так неосторожно и глупо мы повели себя сегодня. Неловко мне стало и вместе с тем смешно.

Дедусь тоже заметил, что я обо всем догадался, и не стал больше прикидываться. Весело рассмеялся и сказал:

— Ничего, теперь будете знать, что нельзя все время лишь сладеньким питаться. В жизни надо всего отведать: и медку, и черного хлеба…

Прощание

с Калиновкой всякий раз навевает на меня легкую грусть.

Заканчивается август, заканчиваются мои школьные каникулы, заканчивался папин и мамин отпуск. Пришла пора возвращаться домой, в Киев.

В день отъезда — а это было воскресенье — провожать нас пришло много родственников, и среди них, конечно же, Тарас, Юрко, Петро и Василь.

Тетки принесли нам множество всевозможных гостинцев. Кто банку варенья или повидла, кто мешочек сушеных фруктов или грибов, кто узелок грецких или лесных орехов. Тетя же Мария, мама Петра, Василя и Оли, принесла «на дорогу» зажаренного индюка и десятка три вареных яиц, точно мы собирались невесть в какую дальнюю дорогу.

И хлопцы пришли со своими подарками.

Тарас подарил мне толстый альбом-гербарий калиновских растений.

— Чтобы напоминал тебе в Киеве о нашем селе, — сказал он.

Петро не пожалел своего самого счастливого рыбацкого крючка и гибкого удилища, чтобы я побеждал всех киевских рыболовов.

Василь дал плоский сизый камешек, который нашел за селом, на древнем скифском или казацком кургане. Он уверял, что это осколок метеорита, потому что собственными глазами видел, как над полем, где высится курган, пролетало темной ночью раскаленное космическое тело и рассыпало роями разноцветные осколки, как бывает во время праздничного фейерверка. Он сказал, что если я ему не верю, то могу сходить в планетарий показать там камешек, и тогда удостоверюсь, что Василь не обманывает.

— Я там уже был и показывал, когда мы ездили всем классом на экскурсию, — сказал Василь.

Пока хлопцы вручали мне подарки, бабуся с мамой разостлали во дворе под шелковицей домотканые полосатые дорожки, клеенку, на нее поставили макитру^[1] теплых пахучих пирожков с творогом, несколько мисок со сметаной и ряженкой и пригласили всех угощаться.

А тут и дедусь пришел с пасеки. Он вынес из погреба на большом цинковом противне целую пирамиду пчелиных сотов с медом и бутыль настоянного на поджаренном ячмене и сушеных грушах-дичках холодного березового кваса.

Все расселись вокруг «стола» и охотно угощались пирожками, квасом и вели оживленный разговор.

А потом между Тарасом, Петром, Юрком и Василем разгорелся спор: какая нынче профессия самая главная? Тарас был убежден: сейчас больше всех ценятся те, кто изучает и оберегает природу. Петро и Василь, конечно же, стояли за космонавтов, с которыми, по их мнению, никого и сравнивать нельзя. А Юрко твердил свое: и прежде и теперь самые главные — хлеборобы. Недаром же говорится: хлеб всему голова.

Оксана, слушая их, тоже вмешалась в спор.

— Вы все неправы, — сказала таким тоном, будто она учительница или воспитательница детсада. — Чтоб вы знали, лучше всего быть врачом-окулистом, как моя мама!

Никто не стал ей возражать.

Дедусь, сидевший рядом с хлопцами, слышал их разговор, однако не вмешивался. Но когда гости, поев, наговорившись, стали вставать, потому что подходило время идти к автобусной остановке, подозвал спорщиков и меня к себе и сказал:

— Слушая вас, я вспомнил одну очень древнюю, но мудрую притчу. Она словно бы и не о том, о чем вы спорили, но если хорошенько подумать, то, может, и о том… Речь в ней идет о такой обыкновенной и известной вам вещи, как

пшенная каша

Встретились в пути пятеро странников. От голода им животы к спинам подтянуло, а есть нечего: путь был долгим, кончились припасы.

— У меня осталась лишь торбочка пшена, — размышлял вслух один. — Если бы к нему горшок, да воду, да огонь, да соль, можно было бы кашу сварить.

— У меня есть горшок, — отозвался другой.

— А у меня вода, — сказал третий.

— А у меня огонь, — молвил четвертый.

— А у меня соль! — воскликнул пятый.

Обрадовались, давай вынимать из узелков, что у кого было.

Но тот, у кого осталось пшено (он был очень жадным), сказал:

— Вы все знаете, что пшено — самое главное для каши. Поэтому мне полагается больше каши, чем каждому из вас.

— Без горшка тоже каши не будет, — возразил второй странник.

— И без воды, — сказал третий.

— И без огня, — заметил четвертый.

— И без соли, — заключил пятый.

Заспорили они, но так ни к чему и не пришли из-за того жадюги.

Идут надутые, а есть все сильнее хочется.

Тогда жадина обратился к страннику с горшком:

— Давай вдвоем приготовим кашу: мое пшено, твой горшок, — вдвоем и съедим.

Подумал, подумал тот, не хотелось ему соглашаться, но голод не тетка, пришлось согласиться.

Высыпали пшено в горшок, но что они с ним ни делали — и терли, и палкой вымешивали, — а каши так и не получилось.

— Пожалуй, без воды не обойтись, — сказал странник с горшком.

Хоть и не хотелось жадному делить кашу на троих, однако пришлось согласиться.

Пригласили третьего, залили пшено водой. Долго мокло оно, грели горшок, укутав в свои одежды, выставляли на солнце, а попробовали — ни то ни се, на пищу совсем не похоже.

Подумали, посоветовались и решили, что не обойтись им и без огня.

И вот горшок на огне. Клокочет, бурлит, брызги выбрасывает в разные стороны, аппетит нагоняет.

Не дождались даже, пока пшено разварится, набросились на горшок с ложками. И хотя и говорится, что голодному и опенки — мясо, но только почему-то никто из них это варево есть не стал. Один попробовал и скривился, так же и второй, и третий… И лишь владелец пшена начал его жевать. Пожевал-пожевал да и сплюнул.

— Не я ли говорил: не будет каши без соли, — усмехнулся пятый странник.

Посолили кашу и снова поставили на огонь.

А когда она доварилась, поделили ее на пять равных частей да и принялись есть…

— Вот и вся моя притча… Надо вам ее растолковывать или и так поняли? — спросил дедусь.

— Поняли, — ответили все разом.

Он довольно разгладил усы.

— Ну, коли так, пошли проводим наших гостей в дорогу…

Чудаки

Глава первая. И какое ей дело?

Мальчики еще издали, лишь только выползли из оврага на косогор, узнали яблоню. Как и рассказывал Олег, она была похожа на тополь. Ствол прямой-прямой, и ветви прямые, прижатые к стволу. Желтые с красными боками яблоки казались игрушечными.

— Все-таки не соврал, и вправду красивая, — сказал довольно Микола.

— Как новогодняя елка, — добавил Сашко.

Даже Кудлай притих у их ног, словно бы тоже любовался красотой яблони.

— Значит, так, — поднялся на колени Микола. — Побежим, быстро нарвем — и айда назад, в овраг.

— Может, не надо вдвоем? — заколебался Сашко. — Может, сначала кто-нибудь один будет рвать, а другой сторожить. Потом…

— Зачем? — не дал договорить Микола. — Видишь, никого не видно: ни Шморгуна, ни дедуся Артема. Наверное, в шалаше попрятались от жары.

— Пусть будет по-твоему, — согласился Сашко.

Мгновение — и мальчики уже возле яблони. Миколе хорошо: высокий, длиннорукий, достает до яблок. А Сашко низенький, стал на цыпочки, сорвал одно, другое — и все.

Но Микола не таков, чтобы только о себе заботиться, он всегда и другому поможет. И на этот раз выручил друга. Нагнул ветку, позвал:

— Иди рви.

Оборвали ее вдвоем, Микола хотел еще одну нагнуть, а она тресь — и отломилась.

«Гав-гав-гав!..» — зашелся Кудлай.

— Тсс! Тсс! — унимали его. — Чего ты?

Но было уже поздно. Сторож услышал лай и выглянул из шалаша. Увидев между стволами яблонь мальчишечьи ноги и собаку, схватил дробовик и трусцой, трусцой к оврагу. Знал, хорошо знал, куда побегут воры. К саду лучше всего подбираться оврагом. Ближе и безопаснее. Там почти никогда никто не бывает. А если кто и встретится, есть где укрыться: на обоих склонах растет высокая полынь, тысячелистник, перекати-поле.

Микола и Сашко, как только отломилась ветка и залаял Кудлай, замерли. Постояли немного, прислушались и рванули к оврагу. Но тут же увидели Шморгуна, бегущего им наперерез.

— Наза-ад! — крикнул Микола и кинулся в противоположную сторону — через сад к акациевой посадке.

Сторож погнался за ними, кричал — аж надрывался.

— Держите!.. Ловите!.. — будто кнутом стегал мальчуганов его надсадный крик.

Бежать было нелегко — полные пазухи яблок. Нужно придерживать руками, чтобы сорочка не выбилась из брюк и яблоки не рассыпались.

А тут еще Кудлай, глупый, мешал, прыгал то на Миколу, то на Сашка… Наверное, думал, что они затеяли какую-то игру.

— Поше-ел! — прикрикнул на него Сашко, когда пес совсем уж разошелся — схватил за штанину.

Микола оглянулся. Сашко отстал шагов на десять.

— Быстрее! Быстрее! — торопил друга. — Не слышишь, гонится!.. Как на коне мчит…

Сашко вкладывал в ноги все силы, но разве за Миколой, аистом длинноногим, угонишься?!

Ф-фу, наконец сад кончился!

Вскочили в узенькую, в четыре ряда, акациевую посадку, тянувшуюся вдоль колхозного сада и дороги до станции.

Сашко в изнеможении прислонился к дереву.

Микола выглянул на дорогу — не идет ли кто?

Пустынно. Лишь в отдалении, на повороте к сушильне, показалась подвода, на которой сидел старший сын Шморгуна Сергей и еще какая-то женщина или девушка.

«Куда же спрятаться? — лихорадочно соображал Микола. — Посадка насквозь просматривается… хлеба скошены… до кукурузы не добежать. Шморгун выскочит из сада, узнает, тогда убегай не убегай — не миновать беды. До сих пор он нас, пожалуй, еще не распознал, далеконько был, да и деревья мешали… И в свекле не скроешься… Ох, смотри ты, да ведь свекла окопана канавкой!..»

— Сашко! За мной!

Добежали до свекольной плантации и упали в узкую канавку.

— А Кудлай где? — спросил Микола обеспокоенно.

— В поса… посадке, — просипел Сашко.

— Он же нас выдаст! Вот еще… Кудлай! Кудлай! — позвал вполголоса, не поднимаясь.

Пес прибежал, но в канавку к мальчикам не полез. Стоял, высунув красный язык, и удивлялся: с чего это им вздумалось прятаться?

Микола схватил Кудлая за лапу, втащил в канавку.

С Сашка ручьями стекал пот. Заливал глаза, скатывался капельками с носа, подбородка. И усталость налегла такая, что трудно было шевельнуться. Даже когда пес лизнул его мокрым языком по лицу, он не нашел сил оттолкнуть его, а только отвернул голову.

Микола устал не очень, мог бы еще бежать и бежать. У него лишь в ушах звенело, будто после гулкого выстрела: «Держите!.. Ловите!..»

Сначала послышалось, как топают по земле тяжелые сапожищи сторожа (он не снимал их и летом — говорил, ноги ломит), потом затрещали сухие ветки в посадке. Шморгун, видимо, выбежал на дорогу. Остановился, стал ругаться, обещал угостить воришек солью из дробовика.

Потом немного угомонился, принялся кому-то жаловаться:

— Отбоя нет… Как саранча лезут… С листьями обрывают, а ты отвечай… Ишь как распоясались, сортовое дерево обобрали, да еще и сук отломили!.. И чьи они, антихристы? Чему только их в школе учат?..

«Вот хорошо, что не узнал! — радовались мальчики. — А то влетело бы…»

— Смотри, Сашко, не проговорись никому, что мы в саду были, — шепотом предостерегал Микола. — Спросит Олег, почему на речку не пришел, скажешь — не смог, отцу помогал.

— Угу, я так и скажу: тату помогал на пруду.

Мальчики снова прислушались.

— Конечно, нехорошо это, — послышался незнакомый девичий голос, когда Шморгун вволю выговорился. — Но в школе наверняка об этом не знают. Обратитесь к учителям, пусть их приструнят.

— А-а, очень это поможет! — сердито отвечал сторож, и ребята представили себе, как он при этом сморщил свой шишковатый нос. — Теперь такие лоботрясы растут, что их и чертом не запугаешь!

Миколе не терпелось поглядеть, с кем разговаривает Шморгун, но высунуться из канавки боялся: а вдруг заметят!

Когда же голоса смолкли, решился. Осторожно высунул голову и сразу же опять пригнулся.

Прямо на них шла незнакомая девушка в белом свитере, синих брюках, с чемоданчиком в руке. Не она ли сидела с Сергеем на возу?

Думал, пройдет мимо, но нет — остановилась возле их укрытия.

— Выходите, садовник уже ушел, — сказала.

Микола, придерживая одной рукой пазуху с яблоками, встал и пробормотал:

— Он не садовник, а сторож.

Вслед за Миколой выпрыгнул из канавки Кудлай и, недоверчиво косясь на незнакомку, прижался к ногам хозяина.

— Ну и пес! — удивилась девушка. — Такого я еще не видела. Прямо овца! Остригите, жарко ведь ему в таком тулупе!

— Не жарко! — отрезал Микола.

Сашко вставал медленно — сначала оперся на одно колено, потом на другое и только после этого выпрямился во весь рост. Не спеша вытер рукавом пот, прищурил глаз и уставился на девушку, склонив голову набок, как это делают совсем малые дети. Рубаха на животе у него топорщилась от яблок, сам кругленький, маленький, точнехонько только что вылупившийся птенчик. Рядом с ним Микола выглядел особенно высоким, худым, длинноногим и длинноруким.

— Ох какие же вы смешные! — весело рассмеялась девушка. — Как Дон-Кихот и Санчо Панса… Читали про них?

Микола сразу нахмурился.

— Не читали и читать не хотим, — ответил грубо.

— Да ты не сердись, — ласково поясняла ему девушка. — Есть такая книга испанского писателя Сервантеса. А в ней описываются герои: один худой-худющий, длинный как жердь, а другой низенький и толстый.

— «Же-е-рдь… ни-и-зе-е-нький»… — передразнил Микола. Привязалась зачем-то, шла бы себе дальше своей дорогой. Дон-Кихота и Санчо Панса каких-то придумала и лепит к ним.

Девушка ничуть не обиделась на Миколину грубость.

— Смешно вы прячетесь, — улыбнулась. — Как страус: сунет голову под крыло и думает, что его не видно… Стою, разговариваю со сторожем, вижу — из канавки хвост собачий торчит. Как только сторож не заметил?!

«Чертов Кудлай подвел-таки! Погоди, дурень, больше никогда не возьму с собой. Привяжу дома, сиди, скули, хоть тресни!» — мысленно грозил Микола своему верному псу, словно бы тот мог знать, что не следует высовывать хвост из канавки.

— Пойдем, Сашко! — скомандовал Микола.

Сашко шагнул раз, другой и остановился. Так больно закололо в пятку, что даже в затылке отдалось.

— Колючку, наверное, загнал, — скривился он, присел на бугорок, послюнявил пятку, поскреб ногтем. — Если бы иголка…

— Возьми мою брошку.

Сашко долго водил по пятке заколкой брошки, но колючку так и не нашел. Ему было неудобно: мешали яблоки.

— Давай я выну.

Но только девушка прикоснулась к пятке, Сашко вскрикнул и отдернул ногу.

— Ты не смотри, тогда и больно не будет.

Он отвернулся, и девушка выковырнула длинную желтую колючку.

— От акации, — определил Сашко. — Спасибо!

— Почему вы босиком бегаете? Ноги пораните.

— Так легче, никто не догонит. — Засунул руку за пазуху, достал большое краснобокое яблоко, подумал немного, вынул еще одно, поменьше. — На! — протянул девушке.

Та, поколебавшись, взяла.

— Душистые, — похвалила.

— Ешь, — сказал Сашко.

Вытерла меньшее яблоко платочком, надкусила.

— Ох и кислое, — сморщилась. Откусила от другого. — И это такое же… Зачем вы их рвете? Это ведь зимние, зеленые еще!

— Хоть таких попробуем, спелых нам не достанется! — ответил Микола.

Хлопцы вытащили и себе по яблоку и, неторопливо шагая вместе с девушкой по дороге к селу, так принялись их уплетать, точно никогда в жизни ничего вкуснее не едали. Ни разу не поморщились, только причмокивали от удовольствия.

— У вас дома нет садов? — спросила незнакомка.

— Почему это нет? Есть!

— Зачем же вы тогда в колхозном воруете?

— А чтоб этому насолить!

— Кому «этому»?

— Да кому — Шморгуну! Весной, когда гусениц надо было собирать, звали в сад. Всей школой ходили, помогали. А теперь и близко никого не подпускает. Садовник, дедушка Артем, зовет, а этот — гонит. Еще и дробовиком угрожает.

— Он только Олега и пускает! — пропищал Сашко.

— Какого Олега?

— Да сынка своего младшего… А тот хвастает, что все сорта перепробовал в саду. Вчера принес и этих вот яблок, нового сорта, который дедусь Артем вывел. Отрезал ножичком нам по малюсенькому кусочку.

— И старший его, Сергей, с которым ты ехала, тоже пасется на колхозных яблочках да грушах… — возмущался Микола. — Как начал Шморгун сторожевать, выкорчевал дома весь сад и засадил помидорами да огурцами для базара. Везет Сергей сдавать колхозные фрукты, и мать с корзинами берет с собой на станцию, чтобы спекулировала.

— Нет, что ни говорите, а вы поступаете неправильно, — осуждающе сказала девушка. — Это ведь сад колхозный. Поймает — шутки плохи!

Сашко даже яблоко перестал жевать. Микола же взглянул на девушку свысока:

— За нас не бойся, как бы тебя не поймал!

— Меня ему ловить не придется, я не ворую!

«Ну и смола! Прицепилась, не отвяжется! — сердился Микола. — Сама от горшка три вершка, только и всего, что чемодан взяла да брюки натянула, чтобы повзрослее казаться, а разговаривает с нами, как с первоклассниками: «Поступаете неправильно… шутки плохи!..»

Догрыз яблоко, достал из кармана сигареты «Прима». Решил закурить, чтоб не думала, будто они с Сашком какие-нибудь малыши.

— Ты куришь? — удивилась девушка, когда он взял в зубы сигарету.

— А чего бы мне не курить?

— Разве родители и учителя не запрещают?

— Ну и что? Пусть запрещают, а мы втихаря все равно курим.

— У нас была такая классная руководительница, — вмешался в разговор Сашко, — что и чихать на уроке запрещала. Как будто мы нарочно! Вот когда так придираются, хочется делать наоборот. Я-то еще терплю, и все терпят, а Микола возьмет да и натрет ей стол чесноком или кота в класс принесет…

— Остроумно, очень остроумно… — не то осуждая, не то одобряя, сказала девушка.

— Я еще и не такое выдумывал, — горделиво произнес Микола.

— И учительница не догадывается, чьи это проделки?

— Может, и догадывается, но ведь не докажет, чья это работа, у нас класс дружный, не выдадут! Хотя Ольга Шинкаренко может и выдать. Думаешь, классная руководительница не боится нас? Пусть только попробует пожаловаться директору или маме, я ей такую штуковину подстрою, что ого-го… Помнишь, Сашко, как я вывернул Олегов кожух и положил под дверью?

Сашко вспомнил, расхохотался.

— Ну а куришь зачем? Это же для здоровья вредно!

— То соплякам вредно, а нам можно.

— Кому это «нам»?

— Да шестиклассникам.

— Вы шестой кончили?

— Нет, перешли… Сашко, бери, — протянул Микола пачку с сигаретами.

— Я потом, еще яблок не наелся. — Сашко снова полез за пазуху, откуда ему прямо в нос било ароматным яблочным духом.

Микола чиркнул спичкой. Было совсем тихо, но он все же заслонил огонек ладонями, как это делают курильщики при ветреной погоде.

Прикурил и сгоряча так затянулся, что даже слезы выступили на глазах. Отвернулся, чтобы девушка не заметила, — будто бы загляделся на Кудлая, погнавшегося за воробьями.

Она же заметила и засмеялась:

— Да ты и курить еще не умеешь! Брось эту гадость.

И тут такое зло разобрало Миколу. Ну что ей за дело до всего? Подумаешь, еще и насмехается!..

Сплюнул на дорогу сквозь зубы, ускорил шаг, чтобы отвязаться от этой прилипалы. Сашко тоже прибавил шагу. Однако она от них не отставала. Когда впереди показалось в долине село, девушка стала расспрашивать, где у них сельсовет, клуб, школа…

Микола молчал, а Сашко все показывал и рассказывал.

— Ты к кому приехала? — полюбопытствовал Микола.

— Да я… — И не ответила. — Красивое у вас село. И речка есть, — только и сказала.

— Весной, когда сады цветут, еще красивее, — ответил Сашко: так всегда говорили взрослые, когда кто-либо из приезжих любовался их селом.

Возле первых дворов девушка простилась и пошла дальше. Мальчики огородами отправились по домам.

Глава вторая. Поездка на станцию

Как только друзья увидели Сергея Шморгуна, сразу свернули с дороги. Ну такой прилипчивый, начнет лясы точить, насмехаться: таблицу умножения спрашивать, или картузы на лоб натягивать, или по голове гладить… Правда, они сейчас с собакой, а он остерегается Кудлая, при нем воли рукам не дает, только языком болтает.

Но Сергей тоже свернул, закричал:

— Чего, дурни, удираете? Не бойтесь! Дело есть!

— Мы не удираем. Просто идем себе, — ответил неприветливо Микола.

— Куда это вы идете? — поинтересовался Сергей, догнав хлопцев.

На нем поношенный рабочий костюм, грязная цветастая сорочка, маленькая, похожая на гречневый блин, серая кепчонка, из-под которой во все стороны торчат длинные нечесаные космы пепельных волос.

Сегодня Сергей настроен удивительно миролюбиво. Словно бы и не собирается поддразнивать или обижать. А что дурнями обозвал, на это они не обижаются, такая уж у него привычка.

Однако Сашко на всякий случай снял с головы картуз, ответил:

— Купаться идем на речку.

— Тю, дурные! Охота вам с малышней бултыхаться!

— Там не только малышня, — возразил Микола.

— Ну и идите, бултыхайтесь, разве я вас держу! Думал, со мной поедете. А не хотите — не надо.

— Куда поехать?

— Не знаете куда? На станцию. Сегодня груши повезу. Вот запрягу Буланого, заберу в саду ящики. Сбруя новая, вчера выдали, воз как пушинка. Эх и прокачусь!..

— А что же ты Олега с собой не берешь?

— Помогает матери помидоры собирать.

— Поехали, Сашко?

— Нужно отцу сказать.

— Зачем ему говорить, он же отпустил тебя.

— Так то на речку.

— Ну и что? Отпустил же.

— Ладно, поехали, — сдался Сашко.

— Тогда отведите домой своего цуцика и валяйте к посадке. Там и ждите, — распорядился Сергей и вперевалку зашагал к бригадному двору.

Микола заманил Кудлая во двор, привязал возле опрокинутой бочки, служившей ему будкой, и они с Сашком пошли за село к посадке.

Сергей и впрямь не задержался. Прикатил на подводе, нагруженной ящиками. Колеса резиновые, от старого «Москвича», чтобы не трясло в дороге.

— Тпру-у! — остановил Сергей Буланого возле хлопцев. — Садитесь!

Они присели на ящиках рядом с Сергеем.

— Нно-о! — стегнул кнутом коня. Оторвал дощечку на одном из ящиков, вынул из древесных стружек две огромные зеленоватые груши. — Ешьте.

— Сла-адкие! — откусив, причмокнул Сашко. — У нас дома таких нету. И у вас, Микола, тоже нету.

— А откуда бы они у вас взялись? Это груши с привоя деда Артема. Первый год уродили, — пояснил Сергей. — Вы берите еще, ешьте…

— Не надо. Попробовали — и хватит, — сказал Микола. — Слушай, Сергей, а что за девушку ты подвозил со станции?

— Я? Когда?

— Сашко, когда это было?

— Позавчера. Нет, позапозавчера.

— А вы откуда знаете, что я ее подвозил?

— Мы… мы… — замялся Микола. — Сама рассказывала… Когда расспрашивала нас про дорогу… Там, в селе…

— Что же она еще вам говорила?

— Больше ничего. Только то, что ты подвез со станции. Кто она такая?

— Кто ее знает. Допытывался — не сказала. Наверное, к кому-нибудь в гости приехала. В клуб на танцы приглашал — не хочет, говорит: «У нас с вами танцы не получатся!» А у меня со всеми получается. И танго лучше меня никто не танцует.

«Как хорошо, что она больше не виделась с этим придурковатым Сергеем. А то могла бы рассказать ему, как мы с Сашком и Кудлаем прятались. Тогда бы и он, и его отец, и все узнали бы, кто рвал в саду яблоки, кто сук отломил».

— На, правь, а мы покурим, — передал Сергей вожжи Сашку.

Вынул из кармана сигареты, протянул пачку Миколе.

— Не хочу, — завертел тот головой.

— А-а, я и забыл, что ты школяр. Ничего, бери, сейчас каникулы.

— Жарко, не хочу! — сморщился Микола.

Сергей зажег сигарету, попыхкал ею, пока раскурил, затянулся, выпустил носом дым, размечтался:

— И почему это у председателя колхоза есть заместитель, у всяких директоров и начальников есть, а у ездовых нету? Дали бы мне помощника, ну хотя бы такого, как ты, Микола, или как ты, Сашко, вот была бы житуха! Притомился — лег отдыхать, а помощник тебя подменяет…

— Скажешь тоже! — усмехнулся Микола. — Тогда, по-твоему, и ученикам нужны помощники! Не захотел в школу идти — посылай его.

— Ну и дурной же ты! Ученики ведь нетрудовой элемент!

— Как это нетрудовой? А уроки кто учит? Кто на участках, в столярной мастерской работает? И школа наша называется «общеобразовательная трудовая».

— А еще дома сколько работы! — подсказал Сашко.

— Сашко на пруду иногда подменяет отца. Я тоже почти всегда помогаю маме в огородной бригаде. Это только вы привязали Олега к своим помидорам да огурцам.

Сергей ничего не ответил. Как раз в это время подъехали к большой скирде свежей пшеничной соломы, и он, поглядев на нее, громко зевнул.

«Сейчас станет просить, чтобы мы поехали на станцию без него», — подумал Микола.

Так и вышло.

— Слушайте, хлопцы, — почесал затылок Сергей, — может, вы сами сдадите груши, а я немного того… покемарю? Загулялся вчера, спать хочется.

— Чего ж, можем и сами, — быстро согласился Микола.

Остановили коня, Сергей слез с воза.

— Только смотрите, квитанцию не забудьте взять, когда груши сдадите, — наставлял мальчиков. — Тут восемнадцать ящиков и в каждом по двадцать кило. Всего… А ну, математики, сколько будет всего?

— Триста шестьдесят, — высчитал Сашко.

— Правильно. Да еще с горы тихонько съезжайте, не то опрокинетесь. На обратном пути будете мимо проезжать — свистните.

— Ладно.

Сергей снова во весь рот зевнул, слез с воза и, не оглядываясь, пошел к скирде, в которой заблаговременно оборудовал себе для сна небольшую, но удобную пещеру.

Миколе и Сашку уже приходилось бывать на заготовительном пункте «Плодоовощ», расположенном близ железнодорожной станции, в пяти километрах от их села. Сергей охотно брал ребят с собой, когда возил туда из колхозного сада черешни, абрикосы, яблоки. По дороге почти всегда, как вот и сегодня, слезал с воза и либо шел спать в скирду, либо слонялся бог знает где, а они одни ехали дальше. Возвращаясь, останавливались в условленном месте, и он снова садился на воз, брал вожжи.

Это только бригадир дядько Василь боится доверять мальчикам коней. Сколько раз просили, чтобы поставил ездовыми… «Погодите, — говорит, — пусть у вас чубы поотрастут, как у Сергея, тогда и кони вас будут слушаться. А сейчас, пока каникулы, купайтесь, рыбку ловите, гоняйте духопел (это он так называет футбольный мяч), родителям дома помогайте».

Бригадир, наверное, как вот Сергей, думает, что Миколе и Сашку просто хочется покататься. Ну и зря он так думает! Разве это катанье… на возу?! Нет, не потому они просятся. Просто им нравятся эти поездки на станцию. Ведь будто подарки везешь людям. Нагрузишь в саду полный воз аккуратных ящиков с яблоками, или грушами, или сливами, да еще такими красивыми, душистыми, вкусными, что за ними всю дорогу летят рои настырных ос и пчел. Сдашь на пункт, и помчатся фрукты поездом, а то и самолетом куда-то далеко-далеко, где, может, и летом свищет вьюга, трещат морозы. И радуются там люди вкусным, чудесным плодам, и хвалят и благодарят тех, кто вырастил их, и тех, конечно же, кто их привез.

Микола и Сашко уже несколько раз вкладывали в ящики записки, в которых просили сообщить, кому достались их фрукты и дошли ли они целыми, неповрежденными. Может, кто-нибудь и ответит…

Приблизившись к крутому спуску, хлопцы слезли с воза, надели на заднее колесо вытертый до блеска железный тормоз, взяли Буланого с обеих сторон за уздечку и съехали с горы.

Через железнодорожный переезд Микола вызвался сам править, он считал себя более опытным ездовым, чем Сашко. Свернули в широкий двор приемного пункта.

— Ну и грушки же у вас пахучие! Как мед! — цокал языком весовщик. — Будто пасеку привезли… Давайте, хлопцы, ставьте ящики вон туда, — показал на огромные весы.

Микола с Сашком бросились разгружать воз.

И вот они уже возвращаются домой.

Жаркое августовское солнце стоит почти в зените. Разморенные зноем, мальчики растянулись ничком на возу, а Буланый вяло переступал ногами и ритмично помахивал головой, будто кланялся.

Под горой свернули к колодцу, вытащили вдвоем большую, тяжелую дубовую бадью, сами напились холодной свежей воды, угостили из корыта и Буланого. И сразу полегчало. И конь подбодрился и одним духом втащил воз на гору.

Отсюда начинались земли их, лепехивского, колхоза.

Вокруг, сколько видит глаз, ровное-ровное поле. Ни бугорка, ни ложбинки. Как будто его специально выровняли исполинские бульдозеры и катки.

На поле, вспаханном, черном, желтеют скирды, и лишь какой-то человек ходил по пашне с метровкой. На дороге ни машин, ни подвод.

Микола и Сашко снова улеглись на возу, теперь уже навзничь, прикрыв от солнца лица картузами. Ох и хорошо! Легонько повевает ветерок, в придорожных травах стрекочут кузнечики, в небе поет жаворонок.

Потянуло и хлопцев на песню. Первым начал Сашко, тихонько, вполголоса:

повторил дважды.

подхватил Микола, —

Спели эту песню, затянули новую, про космонавтов, потом пионерскую, маршевую.

— Ты гляди, а я и не знал, что вы такие певучие, — произнес кто-то у них над головами.

Вскочили — рядом с возом шел бригадир. И откуда он взялся? А-а, значит, это он ходил с метровкой по полю.

— Гляжу, катится воз по дороге, а на нем никого… Подвезете меня?

— Садитесь. — Хлопцы подвинулись в передок.

Бригадир сначала положил на воз метровку, потом и сам уселся.

— Куда же вы Сергея девали? — поинтересовался он.

Ребята переглянулись: вот незадача! Ну и вороны, не могли раньше придумать что-нибудь на такой случай!

Сашко схитрил — схватил кнут, начал подгонять Буланого:

— Но! Но!..

Микола долго мялся, не знал, что отвечать.

— Или, может, вы его заодно с грушами сдали? — пошутил бригадир, заметив, что хлопцы что-то скрывают.

— Да нет, — буркнул Микола. — Он того… как его… заболел.

— Заболел? — поднял брови дядько Василь.

— Угу, — кивнул Микола. — Живот разболелся.

— А где же он?

— Возле скирды остался.

— Отчего же к врачу не пошел?

— Не смог.

— Та-ак, — прищурился бригадир, — дело серьезное… Что же это, вы сами на станцию ездили?

— Сами.

— Знаете, куда там фрукты сдавать?

— Знаем, — теперь уже и Сашко подал голос. — Нам не впервой. Не раз туда ездили… с Сергеем.

— Ну, так погоняйте быстренько, будем больного лечить.

Сашко стегнул Буланого, и воз покатился по проселку.

Бригадир больше не расспрашивал. Хлопцы тоже сидели молчаливые, насупленные.

Наконец показалась скирда.

— Зовите, — велел бригадир, когда воз остановился.

Сашко вдохнул полную грудь воздуху и пронзительно свистнул. Прислушались. Сергей не откликался. Свистнул вторично, еще громче. Ответа не слыхать.

— Наверное, все же пошел к врачу, — сказал Микола.

— Ага, точно, пошел, — поспешил добавить и Сашко.

Оба надеялись, что Сергей не услышал свиста и бригадир ни о чем не догадается.

Но дядько Василь соскочил с воза и зашагал к скирде.

— А ну, поглядим, может, ему там плохо.

Пошли к скирде втроем.

— Сергей! — позвал бригадир.

Зашелестела солома. Дядько Василь мигом укрылся за скирдой.

— Чего? — высунулась из соломы всклокоченная Сергеева голова. — Чего глотку дерете?

— Вылезай! Приехали, — сказал Микола.

— Квитанцию не забыли?

— Не забыли, — буркнул Сашко, вытирая пот со лба.

Сергей не спеша вылез, потянулся до хруста в костях.

— Ух и задал храпака! Красотища!..

— А живот как? — спросил Микола.

— Какой живот? — удивился Сергей.

— Ну, тот, что болел. Забыл разве? — подмигнул ему Сашко.

— Чего моргаешь, дурень? У кого болел? Что вы несете?

Ребята готовы были сквозь землю провалиться.

— Вот артисты! Вот комедианты! —Бригадир вышел из-за скирды. Сергей даже глаза вытаращил от неожиданности. — Надо было раньше отрепетировать… Так, говоришь, Сергей, красотища? Гм, я думаю — и дело делается, и храпака можно задавать. Теперь ясно, почему ты о помощнике толковал. Придется-таки дать его тебе. Законного…

Видно, Сергей не только Миколе и Сашку говорил о помощнике для ездового.

— Ну, что ж, — продолжал дядько Василь, — езжай снова в сад, повезешь сегодня груши еще раз. А завтра приходи на бригадный двор, решим, как с тобой быть. И вы, хлопцы, приходите. Обязательно приходите.

Дядько Василь взял с воза свою метровку и направился прямиком через свекольное поле к тракторам, стоявшим в нескольких гонах от скирды.

Ну и попало же Миколе и Сашку от Сергея! А если разобраться, так он сам виноват…

На следующий день рано поутру друзья побежали на бригадный двор. А что, если дядько Василь и в самом деле назначит их помощниками Сергея?

Но произошло неожиданное.

После вчерашнего случая бригадир снял Сергея с должности ездового.

— Иди, голубчик, конюшню чистить, — сказал ему. — Вилы потяжелее да лопата — вот они, лучшие твои помощники! А еще там будет кому дремоту разгонять. Конюх дед Михайло хорошо умеет это делать. Ну, что, согласен?

Сергей скривился. Видно, не очень пришлась по вкусу ему новая работа, но что поделаешь — придется подчиниться.

— Вот только где замену тебе найти? — сокрушался дядько Василь. — В бригаде все при деле…

Друзья и до этого старались не попадать на глаза бригадиру: кто знает, как оно еще сложится… А теперь и подавно попрятались за спины взрослых. Побаивались: как увидит их, так и всыплет за обман…

— Были у меня на примете двое хлопцев, — вел дальше свое дядько Василь. — Раньше все просились на эту работу, а вот сказал вчера, чтобы пришли на бригаду, а они не явились. Наверное, передумали.

Микола и Сашко переглянулись, стали пробираться вперед.

— Кто же они такие? — заинтересовались колхозники. — Не Микола ли с Сашком?

— А то кто же! — ответил бригадир. — Не раз уже ездили на станцию. Лучших ездовых нечего и искать.

— Да вот же они! — вытолкнули мальчиков из толпы.

— Ты гляди, а я беспокоюсь! — деланно удивился бригадир, и Микола с Сашком поняли, что он прикидывался, а на самом деле давно уже их заприметил. — Ишь как вытянулись за лето! А чубы, чубы какие отрастили! — всматривался, словно бы впервые видел хлопцев. — О-о, теперь кони будут вас слушаться!.. Запрягайте Буланого — и за работу. Ну, чего стоите? Бегите запрягать, пока не передумал!..

Глава третья. Миколины изобретения

Если бы не случай, Микола и Сашко возили бы на станцию фрукты из колхозного сада до конца летних каникул, хоть и обижался на них Сергей, а еще больше старый Шморгун. А разве они виноваты, что Сергея перевели на другую работу? И все же каждый раз, перед тем, как им выезжать из сада, сторож обшаривал воз, в надежде найти припрятанные ребятами фрукты. А если не было поблизости дедуся Артема, то и карманы проверял.

Очень уж ему хотелось поймать ребят за руку, чтобы их сняли с ездовых. Но хлопцы ничего теперь в саду не трогали. Разве что дедусь Артем угостит, тогда возьмут, не откажутся. Знали, за это никто не отругает.

А еще запретил Шморгун приводить в сад Кудлая, потому что пес при виде Шморгуна сразу поднимал неистовый лай.

Дедусь Артем совсем не такой, как Шморгун. Он рад был и за внука своего Сашка, и за друга его Миколу, что они не бездельничают. Сам неутомимый труженик, он уважал тех, кто трудится. Дедусю скоро девяносто исполнится, а он и не думает уходить на отдых…

А произошел этот случай с мальчиками за неделю до начала учебного года.

В тот день с утра повезли они на станцию сливы. Самые лучшие и самые вкусные в их колхозном саду сливы с красивым названием — «млиевчанка».

Въехав во двор заготовительного пункта, где стояло уже много грузовых машин и подвод, Микола придержал коня.

— Кто последний?

— За мной становись, — сказал усатый дядька. — Откуда вы, не из Лепехивки?

— Из Лепехивки, — ответил солидно Микола, накручивая вожжи на поручни.

— По коню узнал. А Сергей где?

— Мы сами…

— Что это, у вас в колхозе постарше не нашлось?

Мальчики промолчали. Если бы дядька не выразил пренебрежительного отношения к ним как к ездовым, они охотно рассказали бы, куда девался Сергей, может, даже похвалились бы, что теперь они сами ездовые. А так не стоит и разговор заводить.

Разнуздали коня, кинули свежей отавы.

— Сашко, стой в очереди, а я похожу по станции, погляжу, — распорядился Микола и ушел.

Сашко постелил под возом травы и лег в холодке, — солнце уже довольно высоко поднялось и припекало изрядно.

Очередь подвигалась медленно, и скоро Сашко заскучал.

«Может, попросить этого усача, пусть за конем приглядит, а самому тоже уйти? — подумал. — Вон как раз формируется состав. Ишь как паровоз высвистывает!..»

Уже направился было к усатому ездовому, как вдруг внимание его привлекла гурьба станционных хлопцев, забавлявшихся возле колонки. Один из них, зажав ладонью открученный кран, пускал веера воды, а остальные с визгом пытались овладеть колонкой.

Сашко до того увлекся созерцанием игры, что не заметил, как и сам очутился в гурьбе.

— С другой, с другой стороны забегай! — кричал он, размахивая руками.

Когда же его полоснула холодная струя, решительно бросился вперед и оказался возле колонки. С этой минуты забыл обо всем на свете. На него в наступление шли хлопцы, а он героически защищался. Вскоре все наступающие и обороняющиеся вымокли до нитки. Правда, и Сашко был мокр-мокрехонек, но это пустяки, теперь лето, солнце — быстро обсохнет.

Неизвестно, долго ли смог бы Сашко удерживать колонку, но тут усатый ездовой расшумелся:

— Ты зачем сюда приехал, фрукты сдавать или водичкой плескаться? И куда только правление смотрит: такому бы еще без штанов бегать, а они его к серьезной работе приставили!..

Скажи это дядько Сашку наедине, то Сашко, может, и смолчал бы. Но ведь во дворе полно людей, и станционные хлопцы стоят и слушают.

— Правление само знает, кого к чему приставлять. Вы ему не указ, — отрубил сердито.

Ездового это еще больше распалило.

— Ишь какие теперь все умные! Ты ему слово — он тебе десять. Вот раньше отец взял бы да розгой, чтобы на старших не огрызался…

Привязался, хоть беги куда глаза глядят! Ладно еще, очередь усатого скоро подошла. А то совсем бы Сашку сгореть от стыда.

Следующим должен был сдавать сливы Сашко. Он нервничал, поглядывал на ворота, не показался ли Микола, — ведь одному не снять ящики с воза.

Микола прибежал, когда весовщик уже махнул рукой, чтобы подъезжали к весам.

— Ты где так долго был? — накинулся на него Сашко, понукая вожжами Буланого.

— Разве я долго? Только поглядел на поезд. У-у, если бы ты видел, как паровоз маневрирует!

— «Маневрирует, маневрирует»! Больше никогда тебе не поверю…

— А ты чего весь мокрый? — лишь теперь заметил Микола.

— Да-а, под краном обрызгался, — ответил нехотя.

После стычки с усатым ему не хотелось рассказывать про игру у колонки.

Сливы сдали, квитанцию получили и сразу отправились домой.

Микола сидел на передке воза, правил конем, а Сашко, как только миновали переезд, снял мокрую рубаху, выставил ее на горячий встречный ветерок, чтобы просыхала. Оба молчали, каждый думал о своем.

«Чего это он взялся мной командовать? — размышлял Сашко. — Сделай то, пойди туда… Что он, старше меня? Ну, ростом повыше и посильнее. Но разве это по-товарищески — хвастать ростом и силой? Нет, так дальше не пойдет! Дудки!..»

Миколу занимало другое. Увидел на станции, как формируется состав, как паровоз перегоняет с места на место вагоны, и зароились его мысли вокруг того, какое можно придумать усовершенствование. Правда, пока удачных изобретений он еще не придумал, но попытаться еще раз можно.

Нынешней весной во время цветения плодовых деревьев сообщали по радио, писали в газетах о возможных заморозках. Чтобы морозы не повредили садам, советовали окуривать их дымом. Но это же столько мороки — разводить в садах костры. Вот Миколе и пришла в голову чудесная, как ему казалось, мысль: что, если от дымохода провести в сад трубу? Топится печь или плита, варится там что-нибудь, хату обогревает, а заодно и сад окуривает. Ведь это очень выгодно и, главное, никакой мороки. Он уже и трубу из досок начал было сбивать. Да мама не дала закончить разломала, разбросала его сооружение. Еще и накричала:

— Что, хату спалить захотел?

Было у Миколы и еще одно важное изобретение для садов.

Самые большие вредители вишен, как известно, скворцы и воробьи. Лишь только начинают поспевать ягоды, они целыми стаями налетают на деревья. Вот тогда-то и появляются над садами фантастические чучела в лохмотьях, в старых, поношенных шапках. Но скворцы и воробьи быстро привыкают к неподвижным сторожам и вскоре до того наглеют, что смело садятся и на пугала.

Микола соорудил пугало новой конструкции. Оно руками размахивало и головой кивало — к ним были привязаны длинные веревки. Дернешь за одну веревку — поднялась рука, дернешь за другую — поднялась другая, за третью — трясется голова. От нового страшилища скворцы и воробьи разлетались в панике во все стороны. Но и на этот раз мама вмешалась.

— Глупое дело ты придумал, — сказала она. — Чем с чучелом возиться, проще самому шикнуть на скворцов, они и улетят.

В маленьком саду это, может быть, и так, а в большом, в колхозном? Там можно поставить сразу десять, двадцать, пятьдесят усовершенствованных чучел и от каждого протянуть веревки на вышку. Только закружатся скворцы или воробьи над участком, сразу дергай ближайшее к ним чучело. И не надо бегать и шикать. Сиди себе да наблюдай…

Впереди показалась рощица. Микола потянул за вожжи, повернул Буланого с дороги.

— Куда? — очнулся Сашко.

— В лещину. Нарвем орехов.

Заехали в самую чащу. Коня привязали к стволу ветвистого клена, а сами пошли на поиски орехов. Набрав полные карманы, мальчики присели на траву.

— Сашко! Что я придумал! — оживился вдруг Микола, и глаза его заблестели.

— Что? Расскажи!

— Рационализацию, вот что!

— А-а, — махнул пренебрежительно рукой Сашко.

— Нет, ты послушай, — весь сиял Микола. — Паровоз, когда маневрирует на станции, вагоны не тянет, а толкает. Спрашиваю стрелочника, почему он их толкает. «Так удобнее», — говорит. Тогда я вспомнил — читал где-то, что и на реках тоже буксиры часто толкают впереди себя баржи.

— Зачем?

— Легче, наверное. Вот давай запряжем Буланого, чтобы он не тащил воз, а толкал. Когда-нибудь, может, всех коней в колхозе так будут запрягать.

Распрягли Буланого, поставили его в оглоблях головой к возу и начали таким способом его запрягать. Конь стриг ушами и косил глазами на хлопцев.

Выходило не совсем ладно. Гужи от хомута не налезали на дугу, а оглобли торчали вверх, как дула пушек.

— Эх, — чесал Микола затылок, — упряжь не подходит, и оглобли надо переставить.

— Ничего, — подбадривал Сашко — он уже увлекся Миколиной рационализацией. — Это пустяки. Давай оглобли привяжем к хомуту вожжами, без дуги.

Попробовали и так. Понукали Буланого, а тот вперед не хочет идти, все назад пятится.

— Садись на воз, будешь за уздечку тянуть, — сказал Микола.

Сашко сел, потянул Буланого за уздечку, но конь не слушался, мотал головой, пятился назад.

— Кнутом, кнутом его подгони!

Микола взял кнут, стегнул коня. Глаза у Буланого налились кровью, ноздри раздулись. Он порывисто дернул шеей, выпутался из оглоблей и встал дыбом. Сашко повис у него на уздечке, как паук на паутине.

— Отпускай! Отпускай! — закричал Микола.

Сашко отпустил уздечку и брякнулся на землю.

Буланый громко фыркнул, выгнул хвост и помчал на дорогу.

Хлопцы кинулись вдогонку, но за конем только пыль столбом поднялась.

Остановились, постояли, с отчаянием глядя вслед Буланому, как вдруг — глядь! — по дороге от станции катит подвода, а на ней усатый ездовой, за которым они на заготпункте занимали очередь.

— Чего это конь сбежал от вас? — спросил он. — А воз где?

— Да… заехали в рощицу, хотели перепрячь. Что-то в кустах зашелестело, он испугался и наутек, — на ходу выдумывал Микола.

— Вот те раз! Как же вы теперь домой доберетесь?

Хлопцы опустили головы, молчали.

— Ну, ладно, поехали, прицепим ваш воз, я уж дотяну до поворота. А там один останется воз стеречь, а другой сбегает за конем.

Так и сделали: привязали за оглобли воз к подводе — и усатый дотащил его до поворота.

— Ох и влетит нам! — тяжело вздохнул Микола, когда дядька уехал.

— Буланый всю сбрую растеряет, — размышлял вслух Сашко.

— Теперь, пожалуй, и с ездовых снимут.

— Одна дуга останется. Хорошо, хоть ее сняли…

— Беги, Сашко, на конюшню. Буланый уже там. Приведешь назад. Конюху расскажешь все, как мы усатому говорили. Только Сергею на глаза не попадайся. Может, и обойдется…

— А почему мне бежать? Ты придумал, ты и беги! — уперся Сашко. — Ишь слугу себе нашел! Дудки!

Но Миколе, видно, не очень хотелось появляться на конюшне.

Что же делать? Отправляться вдвоем? А воз? Еще утащит кто-нибудь…

Закончился спор тем, что остались оба. Решили подождать, пока снова подвернется попутная подвода.

Ждали долго, и все напрасно. Ни одной подводы на Лепехивку.

После полудня на западе заклубились густые темные тучи.

— Вот так целый день и проторчим тут, — сказал Сашко. — А если хлынет дождь, то и укрыться негде.

— Так что, может, сами покатим воз? — спросил Микола.

— А осилим?

— Попробуем.

Микола взялся за оглобли, Сашко уперся в задок, и покатили.

Воз, хоть и на резиновых колесах, оказался не таким уж легким, как его когда-то расхваливал Сергей. Может, для Буланого он и впрямь был пушинкой, а хлопцы быстро умаялись, взмокли…

Вскоре черная туча наполовину затянула небо. Потемнело, и, как всегда перед грозой, залегла глубокая тишина. Даже неугомонные полевые кузнечики и те умолкли, попрятались, видно, по своим земляным каморкам. Разве откуда-то из гречихи или из проса прокричит какой-нибудь добряга перепел: «Спать пойдем! Спать пойдем!» — да и уснет в одиночестве. Запахло перегретой пашней, терпкой полынью, привялыми полевыми цветами.

Тишина была недолгой. Налетел ветер, поднял пыль, сорвал с хлопцев картузы.

Мальчики подхватили их на обочине, снова метнулись к возу. Как одержимые катили его проселком к селу. Не обращали внимания на ручьи пота, на усталость в руках и ногах.

Но от грозы не ушли.

Трах-та-ра-бах! — ударил над самой головой гром и словно прорвал небесную пелену: на землю обрушился ливень.

Вокруг никакого строения, ни деревца, спрятаться от ненастья негде. Надежным укрытием могла бы послужить разве что скирда соломы у дороги, в которой любил отсыпаться Сергей. Вон она, едва маячит сквозь дождевую стену. И Микола с Сашком покатили воз дальше.

Быстро темнело. Одна за другой вспыхивали огненные молнии. Беспрестанно громыхал гром. Казалось, по небу кто-то катал гигантскую железную бочку с камнями.

А дождь лил не переставая. На дороге уже шумел мутный поток, грязь налипала на колеса, босые ноги оскальзывались — воз стало тащить еще труднее.

Пока добрались до скирды, наступила ночь. Хлопцы вконец обессилели и замерзли.

Первым заторопился к скирде Сашко. Заранее тешился надеждой, как заберется в Сергееву «пещеру», согреется в сухой соломе. Но лишь только приблизился к ней, сразу же и попятился.

— Чего ты? — подошел к другу Микола.

— Там кто-то есть… — прошептал испуганно.

— Ну и что? Пусть будет. Теперь все равно все будут знать.

— Я не о том. Там что-то большое и глазами светит.

— Тебе показалось.

— Ну да, показалось! Сам пойди погляди.

Микола направился к скирде.

«Наверное, почудилось…» — успокаивал себя, потому что и ему передался страх Сашка. Пожалел, что нет Кудлая. С ним Микола всегда чувствовал себя увереннее.

Ступил несколько шагов и замер на месте. Под скирдой стояло диковинное чудовище — высокое, длинное — и сверкало глазами. У Миколы по спине прошел мороз. Рывком повернулся он и бросился бежать. За ним что есть духу помчался Сашко.

«И-иги-ги-ги!» — понеслось им вдогонку.

Отбежав порядочное расстояние, мальчики остановились перевести дух. Прислушивались сквозь шум дождя, не гонится ли страшилище? Нет, не слыхать.

«И-ги-ги-ги!..» — снова прозвучало в темноте, но теперь уже знакомое.

— Буланый! — радостно воскликнули оба почти одновременно.

Ну и растяпы, ну и чудаки — не узнали своего коня! Это же он зовет их!

Яркая молния на мгновение осветила поле. Так и есть: под скирдой стоял Буланый.

Побежали к нему.

— Вымок, бедный, замерз, — радостно похлопывая коня по шее, приговаривал Сашко, словно бы сам он и не вымок и не замерз.

Микола ощупывал на Буланом сбрую.

— Уздечка есть, хомут есть, шлея есть… Ничего не потерял. Молодец, ждал нас…

Забыв, что собирались укрыться в скирде от ненастья, повели коня к возу и запрягли.

Буланый хорошо знал дорогу к селу. Несмотря на кромешную тьму, сам сворачивал, где надо, сам обходил рытвины. Не прошел и мимо конюшни.

Как только въехали во двор, из конюшни вышли бригадир и конюх.

— Где вы так замешкались? — спросил дядька Василь. — Мы тут беспокоимся, хотели уже вас разыскивать.

— Дождь пережидали в скирде, — в замешательстве пробормотал Микола. — Да разве его переждешь? — добавил уже смелее.

— Дождь надолго, — согласился бригадир. — К тому же холодный, как осенью. Быстренько распрягайте да бегите домой греться. Замерзли, наверно, так, что и «тпрруу» не выговорить?

Конюх помог им выпрячь Буланого. Потом Микола и Сашко отвели коня на конюшню, насыпали овса — заслужил, не подвел! И, довольные, что все обошлось и о их приключениях никто не узнает, отправились по домам.

Возле своего двора Сашко остановился.

— Слушай, Микола, я-то по новому методу все время толкал воз, а ты, как Буланый, тянул…

Хотел засмеяться и не смог — от холода свело челюсти.

Микола слегка двинул друга кулаком в бок:

— Завтра поговорим. — И потопал дальше.

Но случилось так, что они увиделись не скоро. Оба простудились и пролежали целую неделю.

Бригадир дядько Василь очень сожалел, что лишился таких умелых и старательных ездовых. Замену им, говорил он, трудно найти. А искать надо: фрукты зреют и медлить с их сдачей на приемный пункт нельзя.

Когда Микола и Сашко выздоровели, был уже конец августа, пора было готовиться к школе.

Глава четвертая. Новенькая

— Микола, вставай! — разбудила утром мама.

Он открыл глаза, посмотрел на окно. Солнце только позолотило верхушку тополя.

— Еще ж рано.

— Ничего, сынок, вставай. Я еду на огород, не разбужу — и ты школу проспишь.

— Не просплю.

— Ишь какой! До полуночи с Сашком телевизор смотрел, учебники, наверное, не собрал…

— В сумке вон, — сонно буркнул Микола и снова закрыл глаза.

Но мама была неумолима. Включила радио, стянула с сына одеяло.

Микола вяло, как какой-нибудь старичок, поплелся в сени умываться.

В хату вернулся уже ободрившимся.

— Новенькое надевай, — показала мама на спинку стула, где висела тщательно выглаженная новая форма, голубая рубашка и пионерский галстук.

Пока одевался и обувался, мама зажарила на газовой плите яичницу. Микола глянул на сковороду и сразу захотел есть: среди белого озерца лежали подрумяненные кусочки сала; словно глаза огромной рыбины, подмигивали два дрожащих желтка.

— Не озоруй там, слушай учителей, не маленький уже… — наставляла мама.

Чтобы избавиться от ее напутствий, Микола быстренько умял яичницу, выпил стакан молока и перекинул через плечо туго набитую книгами и тетрадями полевую военную сумку, некогда привезенную из армии отцом.

— К Сашку зайду, — бросил с порога: боялся, что мама вернет, так как в школу было еще рано.

Только открыл дверь, из бочки выскочил Кудлай и вцепился зубами в сумку.

«Неужели понимает, куда иду? — удивился Микола. — Видно, знает, хитрец, что теперь меньше гулять с ним буду… А что, если научить его носить сумку? Здорово будет! И как я раньше не додумался?»

Снял с плеча сумку, протянул Кудлаю. Тот схватил ее за ремешок и потащил по земле к своей будке.

— Э-э, нет, так не годится!

Микола отобрал у собаки сумку и ловко перемахнул через невидимую проволочную сетку-ограду в соседний, Сашков двор. Вслед за ним перепрыгнул ограду и Кудлай.

Сашко как раз вытаскивал из духовки обугленную половину тыквы. Отец, согнувшись на скамеечке, надевал заляпанный грязью ботинок. По тому, как он сопел, Микола сразу определил: у дяди Павла и сегодня похмелье.

Горе с этим Сашковым отцом. Пить начал, когда работал еще районным рыбоводом. За это дядю Павла в прошлом году сняли с должности районного рыбовода и перевели рыбоводом в их, лепехивский, колхоз. Однако пить он не перестал. Сашкова мать, тетя Оксана, и бранила, и умоляла его — не слушал. Нынешней весной забрала двух маленьких детей, перешла жить к своим родичам в соседнее село. Звала с собой и Сашка, но он не согласился: во-первых, не хотел менять школу, а во-вторых — и это главное, — не хотел оставлять отца одного. Стирал ему белье, готовил еду.

Бедно жили Сашко с отцом. Случалось, что у них и хлеба в хате не было. Если бы не сад да огород, который мать засадила весной, а Сашко обрабатывал все лето, то кто знает, как бы они и существовали…

Дядя Павло наконец обул ботинки, кряхтя, подошел к вешалке, где висели его замасленный пиджак и кепка, от которых всегда пахло рыбой и тиной.

— Тату, а поесть? — спросил Сашко.

— Не буду, — покачал головой.

Надел пиджак, нахлобучил кепку. Немного постоял, подумал, зачерпнул из ведра кружкой воды, выпил залпом. И молча вышел.

— Я думал, ты еще спишь, — немного погодя сказал Сашко Миколе.

— Давно уже встал.

Сашко взглянул на новую Миколину форму, и тень грусти упала на его лицо. Сам он был в старой. Брюки мятые, на коленях вытерлись, и рубашка на локтях светилась насквозь.

— Мне мама тоже купит новую, — проговорил. — А тата обещал, когда поедет в город, купить фуражку. Уже и голову измерил.

Микола понял, что Сашко все это выдумал. Слышал, как соседка говорила, что тете Оксане тяжело одной с детьми. А дядя Павло как получит зарплату, так сразу и пропьет. Но промолчал.

— Бери, ломай, сла-адкая, — подвинул Сашко другу половину печеной тыквы.

— Не хочу, уже позавтракал. Ешь побыстрее, мы должны прийти первыми.

Но когда Сашко начал есть, Миколе тоже захотелось попробовать. Отломил кусочек. Тыква и впрямь была вкусная.

— Положи и мои, — протянул Сашко Миколе две книги, дневник и несколько чистых тетрадей, когда они покончили с тыквой.

Микола сунул все это в сумку, и она разбухла еще больше.

Сегодня утром сельские псы могут спокойно бегать под заборами, коты дремать на солнышке, гуси пастись вдоль дороги на траве, куры копошиться в пепелищах и воробьи чирикать, сколько им захочется, на деревьях и оградах. Мальчишки не будут швырять в них комьями и палками, не будут пугать — они торопятся в школу. Спешат. Потому что нужно прийти первыми, первыми вскочить в класс и захватить лучшие места.

Больше всего Миколе и Сашку (да и не только им!) нравились места на последней парте у окна. Друзья захватывали их и в прошлом, и в позапрошлом году, но сидеть долго на этих местах не удавалось: классный руководитель пересаживал обоих вперед, поближе к учителю. Но надежды они не теряли: может, все-таки посчастливится в этом учебном году? Почему? Да потому, что в этом году у них новый классный руководитель. Ирина Тимофеевна в конце прошлого учебного года сказала, что уходит из их школы, потому что не хочет губить свое здоровье из-за таких мучителей.

По дороге Микола и Сашко остановились только один раз, когда встретили Сергея. Он еще издали увидел их, закричал на всю улицу:

— А-а, студенты идут!

— Ох и смола! — недовольно пробормотал Сашко. — Снова начнет таблицу спрашивать.

— Мимо прохо́дите, задаетесь!.. Куда там!.. — не унимался Сергей. — Хе, и Кудлатый с вами! В какой класс он поступает?

Подошел, протянул руку, чтобы поздороваться, будто ровня им. Хлопцы своих рук не подали, знали: сожмет больно, пробуя свою силу.

— Что, боитесь? Хха-ха-ха-ха! Ну, таблицу уже выучили? Сколько будет семью восемь? Не знаете? Заворачивайте оглобли домой, подучите! Там таких новых учителей прислали, зададут вам перцу! Наш Олег назубок выучил!

Самому Сергею учеба давалась с большим трудом. Особенно же донимала его таблица умножения. Никак не мог ее выучить. Только в пятом классе наконец одолел. Зато же и знал ее: ночью разбуди и спроси — выдаст наизусть всю с начала до конца и с конца до начала и не собьется. С трудом закончил он восемь классов и дальше учиться не пошел; и хотя теперь уже никто не спрашивал его ту окаянную таблицу и прошло уже с той поры целых шесть лет, он не забыл ее и доныне. Лишь только встретит кого-либо из школьников, начинает проверять, как он знает таблицу.

— У деда Артема квартиру новая молодая учительница сняла, — продолжал Сергей. — Городская, острая на язык… Принес я вчера бате курева в сад — и она там. К деду Артему пришла. Хотел я с ней погутарить, нет, сразу попрощалась и домой. Ну, топайте, топайте, — махнул рукой. — Наш Олег уже давно в школе.

На школьном дворе не было еще ни души. Микола с Сашком взошли на крыльцо, подергали входную дверь — заперта.

— Айда на турник, — предложил Сашко.

Микола доставал с земли перекладину, но не умел сделать ни одного упражнения, висел, как мешок, болтая длинными ногами. Зато Сашко — вроде бы и неповоротливый, и низенького роста — на турник взбирался со столбика кирпичей, сложенного первоклашками, здорово крутил «солнце», делал «лягушку».

Миколе даже завидно стало, и он сказал:

— Хватит. Посмотри, какие у тебя руки.

Сашко, сидя на перекладине, бросил взгляд на ладони. Они были в ржавчине — давно никто не притрагивался к турнику. Собрался было спрыгнуть на землю и вдруг замер, глядя в окно.

— Что с тобой? — насторожился Микола.

— В нашем классе уже кто-то есть…

— Дверь ведь заперта. Тебе показалось…

— Говорю, кто-то сидит. На задней парте.

Подбежали к зданию школы, приникли к окну.

Так и есть, на задней парте, на той самой, какую они собирались захватить, сидел Олег Шморгун. Такой же здоровяк, как и его отец и брат Сергей. Лицо в веснушках, будто обрызгано охрой, даже уши и те рыжие. Щеки круглые, точно за каждой по яблоку.

— Кто тебя впустил? — припал к стеклу Микола.

Олег воровато завертел головой и что-то пробормотал в ответ.

— Да что ты там мычишь, подойди! — крикнул Сашко.

Олег подвинулся ближе к окну, переставил на подоконнике горшок с цветком.

— Впусти нас!

— А не прогоните с этого места?

— Первый занял, так сиди, — скривился Микола.

— Не обманете? — не верил Олег.

— Сказано же…

Тогда Олег, немного подумав, показал на форточку. Но друзья не захотели лезть через форточку: высоко, да и зачем теперь, когда есть кому открыть окно.

Через минуту они уже были в классе. Окно за собой закрыли. Окинув взглядом чисто побеленные стены, свежевыкрашенные парты, доску, Микола подошел к Олегу.

— А ну, кыш! — красноречиво махнул рукой.

Олег широко раскрыл глаза.

— Ты же обещал!

— Кыш-кыш, — не дал договорить Микола. — Ишь какой проворный! Тут мы будем сидеть, а ты вон там садись, перед нами.

Олег ухватился за парту обеими руками, уперся коленями, но сразу понял, что ему не под силу справиться с двумя, все равно вытащат. Надул губы, взял свои книги и пересел на соседнюю парту.

Постепенно стали собираться ученики и вскоре заполнили весь двор.

Первого сентября в школу приходили обычно все школьники. Никто не болел, меньшие братики и сестрички дома как-то обходились без их присмотра. И для коров, коз, гусей, уток тоже находились пастухи. Приходили заранее, никто не опаздывал.

Микола и Сашко, притаившись, выглядывая из-за цветочных горшков, наблюдали, что делается во дворе. Их, конечно, тоже тянуло туда, но нельзя, можно потерять хорошее место… Однако от Шинкаренко Оли, этой проныры, не убереглись. Она заглянула в окно и увидела их.

— А я скажу, а я скажу… — покрутила, как синица, своей вертлявой головкой. — Пусть вас выгонят… — Ее черные крохотные глазки так и забегали.

— Я тебе скажу! — погрозил Микола. — Отойди от окна!

— Так я тебя и испугалась! — сморщила Оля остренький носик, но все же от окна отбежала.

А мальчики пригнулись к партам, чтобы их больше никто не заметил.

Вскоре шум во дворе утих. Микола осторожно выглянул в окно.

— Уже становятся в ряды… О, директор пришел, учителя…

— А это кто с ними? — высунул из-за горшка голову и Сашко. — Вон спиной к нам повернулась.

— Какая-то новенькая. Наверное, та, о которой Сергей говорил.

— А Ирина Тимофеевна там? — спросил Олег.

— Нет, не видно.

— Значит, правду говорила. Ушла от нас.

Когда ученики выстроились перед крыльцом, к ним обратился директор, Петр Петрович. Что он говорил — Миколе, Сашку и Олегу за закрытыми окнами не было слышно.

Потом восьмиклассники торжественно дарили цветы первоклашкам, за руки вели их в школу.

И вот уже на крыльцо двинулись все ученики.

Как только вошли в класс, началось! Мальчишки стали сражаться за задние парты, и, когда через какое-то время угомонились, оказалось, что на передних партах сидели одни девочки, сразу за ними — ребята посмирнее, а в конце — забияки, лодыри и сони, они отчаяннее всех воевали за эти места.

Сашко не относился ни к сильным, ни к забиякам, ни к соням, но у него был верный защитник — Микола, потому никто и не отважился его согнать. Не трогали и Олега: хоть и трусоватый, зато сильный, к тому же и Микола мог за него заступиться. Хотя они иногда ссорятся между собой, а все равно дружат.

Одернув на себе новенький пиджак, Микола встал, прошелся по классу. Возле первой парты, что стояла рядом с учительским столом, остановился.

На этой парте, как и в прошлом году, сидели неразлучные подруги Оля Шинкаренко и Светлана Коломиец. Оля потому выбирала первую парту, что любила заглядывать в классный журнал и перед началом урока сторожить у дверей — ждать учителя. А Светлана потому, что была немного близорука, но стеснялась носить очки. Сегодня они обе пришли в школу в одинаковых цветастых платках, привезенных из Крыма, где отдыхали в пионерском лагере.

Девочки тихонько переговаривались между собой.

Микола прислушался.

— А та молоденькая какой класс будет учить? — спросила Светлана.

— Это ботаничка. Вместо Ирины Тимофеевны.

— Красивая… Прическа как у артистки.

— Знаешь, как ее зовут? Валентина Михайловна. Я уже с ней познакомилась.

Девочки оглянулись — не слышит ли их кто-нибудь? Увидели Миколу, перешли на шепот.

— Хватит вам, сороки! — Микола шагнул к девочкам, сдернул у Оли с головы платок.

— Отдай, Петренко, отдай! — погналась она за ним.

Микола подбежал к своей парте, вскочил на скамью, повязался платком.

— Стреке-ке, стреке-ке, — передразнил Олю, да так похоже, что класс взорвался смехом.

Прозвучал звонок.

Оля побежала к двери.

Микола поспешил за свою парту. Но платок не снял, лишь расправил на груди концы, чтобы они закрывали рубашку и отвороты пиджака.

— Идет! Новенькая! — сообщила Оля и бросилась на свое место. И сразу приняла такой вид, словно бы это и не она только что заглядывала в дверную щелочку.

Спустя минуту дверь отворилась и, к удивлению Миколы и Сашка, в класс вошла — кто бы вы думали?! — та девушка, с которой они летом встретились у колхозного сада. Сначала друзья решили, что это какое-то недоразумение. Не может такого быть, чтобы эта молоденькая девушка была учительницей. Но ведь все встали (Микола и Сашко тоже), а она подошла к столу, окинула взглядом класс и поздоровалась:

— Здравствуйте!

— Здра-а-авствуйте! — хором ответили ученики.

— Садитесь!

Миколе и Сашку хоть под парту прячься!.. Живо вспомнили и как яблоки воровали, и как рассказывали ей, что кота в класс приносили, учительский стол чесноком натирали. А Микола еще и сигарету при ней курил.

Учительница подождала, пока ученики сели и перестали хлопать партами, пока стих шепот, потом посмотрела на Миколу, на Светлану, сказала:

— Хочу сразу с вами договориться, девочки. В классе нужно снимать платки, пусть даже и самые красивые. Видите, мальчики ведь сидят без головных уборов. И вы снимите.

Светлана сняла.

— А ты, девочка, почему не снимаешь? — спросила Миколу.

— У нее уши и зубы болят, — сострил Олег.

Ученики не выдержали, засмеялись.

Микола не спеша стянул с головы платок, смял его и бросил Оле на парту.

Учительница лишь негромко кашлянула, сказала:

— Меня зовут Валентина Михайловна. Я буду преподавать у вас ботанику, а также буду вашим классным руководителем. Кое с кем из вас я уже немного знакома. — Она посмотрела на парту, где сидели, опустив глаза, Микола и Сашко. Ученики тоже повернули туда головы. — Со всеми другими познакомлюсь со временем. А сейчас давайте изберем старосту класса, санкомиссию, правильнее распределим места за партами. Девочки, вижу, позанимали лучшие места, а мальчиков оттеснили на задние парты. Это несправедливо! — Говорила так убежденно, будто и в самом деле верила в то, что девочки обидели хлопцев.

Учительница раскрыла классный журнал.

— Антонюк Александр.

— Я, — поднялся Сашко.

Его почти не видно было с задней парты.

— Тебе, Антонюк, придется пересесть поближе. Не увидишь, что я на доске буду писать.

— Ничего, я подкладывать буду книги.

Ученики опять засмеялись. Улыбнулась и учительница.

— Разве ты не знаешь, куда надо класть учебники?

— Ох и хитра! — шепнул Микола на ухо Сашку, когда тот сел. — Там, возле сада, не сказала, кто она такая, у нас выпытывала. Ну и влипли же мы!.. Еще начнет перед классом отчитывать, расскажет и учителям, и директору…

И так разволновался, что даже не услышал, как учительница назвала его фамилию. Спохватился, когда Сашко толкнул его кулаком. Вскочил растерянный, смущенный.

— И тебе, Петренко, пожалуй, надо сесть поближе, не то ты оттуда ничего не услышишь.

Закончилось тем, что Миколу посадили с Олей Шинкаренко, а Сашка́ на первой парте со Светланой Коломиец: на первой парте обоим будет хорошо видно и учителя и доску.

Потом Валентина Михайловна попросила учеников рассказать, кто как отдыхал летом, помогал ли в работе родителям.

— Пусть Петренко с Антонюком расскажут. Они работали в колхозе ездовыми. Бригадир их хвалил, — сказал Олег Шморгун.

Но ни Миколе, ни Сашку было не до рассказов. Оба сидели насупленные, подавленные.

Когда прозвонил звонок, Микола продолжал все так же сидеть за партой, словно прирос к ней.

— Иди хоть Кудлаю покажись. Бегает, ищет тебя… — сказал Сашко, вернувшись со двора.

— Не до Кудлая, — ответил сердито. — Вот как потащит к директору — достанется. Ты тоже не очень-то скачи. Думаешь, одному мне попадет?.. Разоткровенничался тогда перед нею… Кто тебя тянул за язык? Раззвонил и про кота, и про чеснок…

— Ты тоже звонарь порядочный, — оскорбился Сашко.

Микола лишь тяжело вздохнул и опустил голову.

Директор, Петр Петрович, конечно, не станет кричать, запугивать, что, мол, исключат из школы, отправят в исправительно-трудовую колонию, как всегда угрожала Ирина Тимофеевна. Он посадит его, словно гостя, на диван, сам сядет рядом и вспомнит о прошлой беседе, о Миколином отце, с которым Петр Петрович когда-то вместе учился и вместе служил в армии. О, скажет, у него был замечательный отец! Знал, куда стоило приложить свою энергию, когда следовало проявить смелость и силу! Ведь недаром в школе получал ежегодно похвальные грамоты и в армии заслужил столько благодарностей и наград от командования. А этот… последний его поступок, когда он ценой своей жизни спас детей, — то уже был подвиг, героизм! Таким отцом надо гордиться и быть достойным называться его сыном… Во время такой беседы Микола не знал, куда девать глаза, потому что память об отце — это самое святое.

Три года прошло, как отец погиб.

После армии он работал в колхозе шофером. Однажды вез на сахарный завод свеклу. Когда спускался с крутой горы к мосту, в самосвале вдруг отказали тормоза. Навстречу по мосту медленно катился экскурсионный автобус с зажженными фарами и яркой лентой на кабине: «Дети». Водитель автобуса, увидев, что навстречу с бешеной скоростью мчится самосвал, сразу понял, в чем дело. Остановил автобус, выключил мотор, засигналил, хоть и понимал: тому, на самосвале, свернуть некуда, разве что в реку.

Однако столкновения не произошло. Через несколько секунд на реке раздался могучий всплеск.

Когда водитель автобуса выскочил из кабины, ни самосвала, ни шофера не увидел. Только булькала взбаламученная речная вода и широко расходились во все стороны кругами волны…

Петр Петрович вспомнит и о матери, о том, как ей трудно, а он, Микола, мол, уже не маленький, а не понимает этого, плоховато учится, озорничает…

Но в тот день Миколу и Сашка не вызвали ни в учительскую, ни к директору.

— Значит, еще не успела донести, — сказал Микола, когда они возвращались из школы.

— А может, и не расскажет?

— Если бы…

Глава пятая. Заговор

Удивлялись учителя, удивлялись и ученики: Миколу Петренко и Сашка Антонюка словно бы подменили. То, бывало, чуть ли не каждый день что-нибудь да натворят, если не в школе, то вне школы. А тут уже прошла целая неделя — и никакого озорства. Ну хоть вывешивай их портреты на доску Почета!

Можно было подумать, что ребята повзрослели за лето, поумнели, так ведь еще в первый день нового учебного года шалили…

Приятно была удивлена их поведением и новая учительница. Такого наговорили они о себе возле колхозного сада, что даже страшновато стало, как таких учить и воспитывать. А когда ее назначили руководительницей шестого класса, молодая учительница и вовсе растерялась: не оберешься с ними хлопот! А оказывается, и Микола и Сашко совсем не те, за кого себя выдавали. Просто хвастунишки. Поэтому и глаза от нее прячут — конечно же, неловко им теперь. Решила с ними поговорить, но они точно ежики: только протянешь к ним руку, сразу сворачиваются в клубок, выставляя колючки.

Проходил день за днем, мальчики постепенно успокоились. Они уже начали верить, что новая учительница побоялась их тронуть. А кроме того, они просто не могли долго прикидываться тихонями. Особенно страдал Микола. Он привык быть верховодом и заводилой. Именно поэтому и старался всякий раз отколоть что-нибудь смешное и хитроумное.

И вскорости друзьям подвернулся случай, и случаем этим они, конечно же, сразу воспользовались, чтобы расстаться со своей вынужденной и ненавистной «тихой жизнью».

Однажды Сашку самому пришлось кормить утром в пруду рыбу: отец накануне снова загулял. Мальчик торопился, чтобы не опоздать в школу, поскользнулся и упал в грязь, да еще и штаны разорвал на колене. Пока привел себя кое-как в порядок, солнце уже поднялось высоко. Лишь только вбежал в класс, вошла Валентина Михайловна. Она каждый день наведывалась к ним перед уроками. Взглянула на Сашка и сказала укоризненно:

— Антонюк, ну разве можно быть таким неопрятным? Все чистые, аккуратные, а на тебе грязная одежда и сам в грязи… Ты далеко от школы живешь?

— Нет, — буркнул Сашко.

— Прошу тебя, сбегай домой, переоденься. Пусть мама…

— Валентина Михайловна! — не дала учительнице договорить Светлана, нагнулась к ней и зашептала что-то на ухо.

Сашко не слышал, что сказала Светлана, однако догадался, как, видимо, догадались и все ученики. Ясно же, сказала о матери, что она с ними не живет из-за отца.

А еще, наверное, о том, что ему не во что переодеться. И стало Сашку так горько и обидно, как никогда. Чувствуя, что может и не сдержаться и расплакаться на глазах учительницы и одноклассников, сгреб с парты учебники и выскочил из класса.

Микола хотел было броситься за другом, но прозвенел звонок, оповещая о начале уроков.

Валентина Михайловна молча вышла из класса.

В перерыв она снова зашла:

— Антонюк еще не вернулся? — спросила у Миколы.

— Нет, — ответил тот сердито.

— Если и на второй урок не придет, пожалуйста, сбегай за ним на большой перемене. Скажи — я просила, чтобы он пришел в школу.

…Микола еще издали, с улицы, заприметил: в саду на протянутой между двух яблонь веревке сушилась выстиранная рубашка. Сашко в одних трусах и майке сидел возле хаты и зашивал дыру на брюках.

— И ты удрал? — удивился Сашко, увидев Миколу.

— Нет. За тобой прислала. Расстроилась. Наверное, хочет помириться. Говорил я тебе, что хитрая она. Схватила обоих нас на крючок, будто карасиков, и держит. Попробуйте, мол, трепыхнуться!.. Надо будет что-нибудь такое отколоть, чтобы запомнила. Ладно, я подумаю. Ну а ты в школу пойдешь?

— Завтра, когда все высохнет, — сказал Сашко.

На следующий день по дороге в школу Микола уже знал, что им с Сашком нужно делать, чтобы отплатить учительнице за ее коварство.

Сашко еще колебался, чесал затылок, хмурился, бубнил:

— Надо подумать… надо подумать…

— Ну чего ты? Ради тебя же стараюсь. Полночи не спал, придумывал.

— Если разобраться, так она как бы и не виновата. Откуда ей знать, что мама с нами не живет, она же новенькая…

Но Микола не из тех, кто отступает, не доведя свое дело до конца. Если уж он в чем-то убежден, то убедит и другого.

— Сашко, неужели ты не понимаешь, что это необходимо? Именно сейчас необходимо!

— Да понимать-то я понимаю…

— Что же тогда?

— Уже говорил тебе — надо еще немного подождать…

— Ну и чудак ты! Зачем ждать? Разве и так не ясно? Боишься, вот и все!

— Я боюсь? — обиделся Сашко. И тут же сдался (Микола знал, чем его пронять: более всего не любил Сашко трусов): — Ладно, пусть уж будет по-твоему… Пусть…

На полдороге догнал их Олег Шморгун. Микола и его стал подговаривать. Но Олега пришлось уламывать еще дольше.

— Придумал ты здорово! — похвалил Олег и даже языком прищелкнул, когда Микола рассказал о своей затее. — Только на что мне это сдалось? Мне она ничего плохого не сделала.

— Ох, Олег, Олег! — покачал головой Микола. — Никогда не думал, что ты только о себе заботишься. Мне она тоже ничего плохого не сделала, но ведь надо же и за товарища заступиться! Вон вчера до слез Сашка довела… Увидишь — и тебе когда-нибудь от нее достанется!

— У нас у троих все равно ничего не выйдет, — скривился Олег. — Если бы хоть полкласса подговорить.

— Подговорим, — уверенно заявил Микола. — Все возмутились, что она так обидела Сашка.

— Знаешь что? Ты пообещай хлопцам раскрыть свой рыбацкий секрет, тогда они точно согласятся, — посоветовал Олег. — Ну а без девчонок, если не захотят, можно обойтись.

Микола влетел в класс, швырнул на парту сумку, созвал хлопцев.

Оля Шинкаренко подкралась к их гурьбе, хотела подслушать, что говорит Микола. Но Олег заметил ее, сердито сказал:

— Не суй своего носа в чужое просо!

Оля показала ему язык и отошла, так ничего и не разузнав.

Сначала хлопцы отказывались поддержать Миколу, сколько он ни убеждал. Но потом, когда он пообещал, как и советовал ему Олег, раскрыть свой секрет, большинство согласилось.

Еще бы не согласиться! С каких пор домогаются этого, и вот, наконец, за такую мелкую, можно сказать, никчемную услугу он все раскроет!

Правда, нашлись и такие, что и после этого колебались. Но великое дело коллектив. Взялись за колеблющихся единодушно, дружно и постепенно склонили на свою сторону.

— Значит, договорились, Микола: в среду после уроков идем на реку — и ты нам расскажешь? — еще раз переспросил для верности Олег.

— Договорились. Расскажу и покажу, — подтвердил Микола.

Потом он собрал девчат, стал и их уговаривать. Только тут ему пришлось потуже. Девчата, как известно, все делают наперекор: ты им свое, а они тебе свое.

— Не хотим — и все!

Наотрез отказались Шинкаренко Оля и Коломиец Светлана. Оля обиделась на то, что Олег прогнал ее от мальчишек, а Светлана, как всегда, хотела быть честной и дисциплинированной.

— Это нехорошо… это нехорошо… — твердила она.

Тогда Микола изменил тактику, стал уговаривать каждую в отдельности. Кого надо было убеждать — убеждал, кого просить — просил. Пришлось даже обратиться к самому последнему средству — лести. И это помогло: к концу большой перемены несколько девочек согласились поддержать Миколу.

Звонок известил о начале следующего урока — ботаники.

Шестиклассники усаживались на свои места, только Шинкаренко Оля, как всегда, караулила у двери.

В коридоре послышались знакомые шаги. Микола повернулся к Олегу.

— Ты смотри не подведи! Первым начинай.

— Да у меня и сейчас уже в горле будто кошки лапами царапают, — сказал Олег.

Сегодня ученики здороваются с учительницей сдержаннее, чем обычно. Садятся тихо, не шуршат учебниками, не хлопают партами.

Учительница тоже садится за стол, раскрывает журнал.

Слышно, как под окнами шелестит еще зеленой листвой ясень, на бригадном дворе пыхтит двигатель.

«И все-таки Антонюк молодец, — думает учительница. — Хоть и в стареньком, зато в чистом пришел. Интересно, кто ему выстирал одежду — отец или сам?..»

— Проверим домашнее задание, — обращается к ученикам. — Кто мне скажет, что…

— Кха-кха-кха!.. — вдруг прерывает ее Шморгун Олег.

Подождала, пока тот откашляется, снова начала:

— Кто мне…

А во втором ряду с задней парты снова:

— Кха-кха-кха!..

Валентина Михайловна переждала и этого кашлюка. Набрала в легкие воздуха, еще раз хотела повторить свой вопрос. Но не успела даже рот раскрыть, как зашлись кашлем сразу двое хлопцев.

«Что с ними? — удивилась. — Неужели простудились?»

Подняла руку, требуя тишины. Куда там! Теперь уже кашляла треть класса.

«Сговор… — поняла учительница. — Кто же это организовал? Неужели он?» — взглянула на Петренко.

Микола не кашлял, лишь с вызовом, довольно смотрел на нее чуть прищуренными, лукавыми глазами.

Кашель не утихал. Одни умолкали, начинали другие. Больше всех старался Шморгун, даже посинел, бедняга. Сашко кашлял тихонечко, в кулачок.

Коломиец Светлана вертела головой, осуждающе поглядывая на кашляющих подружек. Ну ладно бы уж мальчишки, а то и девочки творят такое!..

Шинкаренко Оля отодвинулась от Миколы на самый краешек парты, давая учительнице понять, что она презирает своего соседа. Но вскоре Оле и самой захотелось кашлянуть. Неизвестно, случайно ли, или, может, ее заразили другие своим кашлем, но желание кашлянуть было неудержимым. Она крепилась изо всех сил, подавляла в себе кашель, а он все равно вырывался из груди. Наконец она не выдержала…

Услышав ее кашель, Микола злорадно усмехнулся.

Валентина Михайловна увидела эту его ухмылку, и внезапно ее осенило. Она решительно вышла на середину класса, чтобы ученики ее хорошо видели, подождала, пока спа́ла немного новая волна кашля, вдохнула воздух и изо всех сил:

— Кха-кха-кха!

Мгновенно в классе воцарилась мертвая тишина. И в следующее мгновение ученики взорвались громким хохотом.

Микола сидел как на горячей сковороде.

— Мне кажется, что вас обманули, а тот, кто подговорил вас, сам молчал, — сказала Валентина Михайловна, когда все угомонились. — Искренне советую вам в дальнейшем не быть такими доверчивыми. Ну а теперь начнем урок… Так кто из вас скажет, что было задано на сегодня?

Первой подняла руку Оля Шинкаренко.

На перемене, как только вышла учительница, в классе поднялся шум. Все с возмущением накинулись на Миколу. Ну как же так, они кашляли, а он в это время сидел молчком. Это ж нечестно, не по-товарищески! Правильно говорила учительница…

Один Сашко стоял молча у окна и наблюдал за происходящим в классе. И только когда вышли из школы, сказал неодобрительно:

— Микола, а они правду говорили…

— И пускай! Я такое выдумаю, что над ней тоже посмеются…

— Кота в класс принесешь?

— Ты скажешь! Вот если бы шмелей или пауков наловить… Когда у нас ботаника?

— Послезавтра. Третий урок…

Глава шестая. И откуда шура-бура?

На следующий день после уроков хлопцы долго бродили по выгону, леваде, огородам, но шмелей так и не наловили. Нашли одного небольшого в репейнике, положили в спичечный коробок, но шмель был такой квелый, что вскоре и лапками перестал шевелить.

Потом шарили по чердакам, где полно пауков. Тоже неудача. Только двух и поймали.

Захотелось есть. Микола пригласил Сашка к себе домой пополдничать. Достал из буфета кувшин с медом, намазал по большому ломтю хлеба, налил в чашки молока.

Вдруг, откуда ни возьмись, оса. Наверное, через форточку влетела, почуяв сладкое. И такая настырная, такая нахальная! Ее отгоняют, а она прямо в рот лезет! Вот привязалась!

— Сашко! — воскликнул Микола. — Ой какие же мы дураки!

— Чего?

— Ос надо наловить!

— Где же ты их наловишь?

— Сейчас увидишь! — вскочил Микола.

Взял из буфета тарелку, налил в нее немножко меду, открыл окно, поставил на подоконник.

Не успели хлопцы допить молоко, как тарелку уже облепил целый рой ос.

— Значит, так, — вышел Микола из-за стола, — я буду накрывать их стаканом, а ты будешь держать банку вот здесь, — показал на краешек подоконника. — Пододвину стакан, стряхну осу в банку — сразу закрывай ее крышкой, чтобы она не вылетела. Понял?

Наловили десятка два ос.

— Хватит, — сказал Микола. — Пусть посидят в банке до завтра.

— Не помрут с голоду?

— Я их покормлю.

Микола приоткрыл банку, чтобы капнуть в нее меду, но оса так больно ужалила в руку, что он чуть всех не выпустил.

В это время, скрипнула дверь, в хату вошла мама. Увидев банку с осами, удивилась:

— Зачем они вам? Улей осиный надумали завести или еще что?

— Да-а… В школу нужно… — уклонился от объяснений Микола. — Сашко, возьми с собой. Завтра отнесем.

— Не подохли? — спросил Микола, едва переступив утром порог Сашковой хаты.

— Видишь, как гарцуют, — поднял со стола банку Сашко.

— Я же говорил… Давай мне ее в сумку.

— Ого, как у тебя рука распухла! Как пампушка! — заметил Сашко. — Не болит?

— Уже нет. Сначала очень жгло.

— А с этим что делать? — взял коробок с пауками. — Выбросить?

— Не надо. Подпустим к осам.

На большой перемене перед третьим уроком Микола раздобыл где-то большую стеклянную чернильницу с бронзовой, напоминающей шлем крышечкой. Закрылся с Сашком в школьной кладовушке, где стояли грабли, лопаты и другой инвентарь. Свернул лист из тетрадки, приставил к чернильнице.

— Подержи, — сказал Сашку. — Будем переселять.

Сам взял банку, отодвинул чуть-чуть крышку, перевернул кверху дном банку и вытряс ос в чернильницу.

Зато с пауками ничего не вышло. Лишь одного удалось загнать к осам. Другой сбежал.

— Ладно, обойдемся и без него. Хватит, — утешал Миколу Сашко. И вдруг вскрикнул, замотал рукой: — Ой! Ой!..

— Что случилось? — испугался Микола.

— Ужалила в руку.

— Послюни, чтобы не распухла.

Сашко лизнул руку, подул на нее, но не помогло. Рука вскоре распухла.

Перед началом урока Микола подошел к учительскому столу и громко произнес, подняв чернильницу:

— Следующим номером нашей программы будет фокус: «Откуда взялась шура-бура?» — И поставил чернильницу на стол. Потом добавил грозно: — Автор фокуса неизвестен! А кто назовет его, тому не поздоровится. Все.

Сел на свое место и положил руки на парту, как и подобает старательному ученику.

— Зачем ты чернильницу поставил? — ничего не поняла Оля. — У Валентины Михайловны шариковая ручка есть.

— Чтобы удивлялись такие, как ты, — ответил рассеянно.

— Опять какая-нибудь проделка, — догадалась Оля. — Микола, сегодня не надо. Я дежурная. Лучше в другой раз. Ну хоть завтра.

В класс вошла Валентина Михайловна.

Оля доложила, что присутствуют все ученики, к уроку готовы.

— Садись, Шинкаренко. Спасибо!

Валентина Михайловна тоже села, развернула классный журнал. Увидела на столе чернильницу. Машинально сняла бронзовую крышечку.

И враз из чернильницы выпорхнул, зажужжал, разлетелся по классу рой ос, быстро выполз и помчался прочь со стола на всех своих шести длиннющих тонких лапках паук.

Учительница не испугалась, только от удивления подняла брови.

Микола с Сашком нагнулись к парте, а Олег смело глянул в глаза учительнице, чтобы она не подумала, будто он причастен к этой затее.

Мальчишки, усмехаясь, переглядывались…

Девочки застыли неподвижно на местах, опустили глаза от стыда перед новой учительницей, которая им понравилась с самого начала.

Не вставая со стула, Валентина Михайловна, спросила:

— Остроумнее ничего не смогли придумать? Дежурные, откройте окна, выпустите ос.

Прошлась по классу, посмотрела на Миколу и Сашка.

— Петренко! Антонюк! (Оба так и вскинулись от неожиданности.) Что это у вас с руками? Неужели осы успели покусать?

Мальчики растерялись, молчали.

— Идите, немедленно идите к умывальнику, подержите руки в холодной воде. А заодно и чернильницу вынесите!

— Вот тебе и «шура-бура»! — зашептала Оля. — Иди!

Микола сердито сверкнул глазами на свою соседку, медленно поднялся из-за парты, схватил чернильницу и мигом выскочил в коридор. Покраснев, вслед за ним подался и Сашко.

Как только дверь за ними захлопнулась, в классе раздался громкий смех.

А Микола и Сашко в коридоре совсем растерялись.

— Всех повернула на свою сторону… — вздохнул Сашко.

— Ну, мы тоже хороши! Нет чтобы руки спрятать под парту, — досадовал Микола.

— Теперь родителей в школу вызовут, нас к директору потащат…

— Только бы на пионерском сборе не разбирали!

— Как она скажет, так и будет.

К умывальнику, конечно же, Микола и Сашко не пошли. Стояли в коридоре, горевали, совещались. И только тогда стали прислушиваться к словам учительницы за дверью, когда она упомянула колхозный сад.

— На следующей неделе проведем там урок. С Артемом Степановичем я уже договорилась.

У Миколы похолодело внутри: ясно, выставила их на посмешище перед всем классом, а теперь еще и перед дедусем Артемом и Шморгуном в стыд вгонит! Вот ведь какая!..

«Не выйдет! Ни за что не пойду!» — решил Микола.

— Это твоя мама в колхозе бригадир садово-огородной бригады? — обратилась Валентина Михайловна к Миколе на перемене.

— Моя, — насторожился.

— Она мне очень нужна. Когда приходит домой? Поздно?

— Бывает, поздно, а бывает, рано…

«Так и есть, хочет маме все рассказать…»

Вернувшись домой, Микола сразу же привязал Кудлая к калитке.

Мама пришла поздно вечером. Тихо вошла в хату и удивилась, что Микола до сих пор учит уроки.

— Зачем ты Кудлая к калитке привязал? — спросила.

— Чтобы яблоню стерег…

— Так яблоня же за хатой…

В это время залаял Кудлай.

Мама вышла на крыльцо.

— Кто там?

— Можно к вам? — спросила Валентина Михайловна, стоя у калитки.

— Заходите, пожалуйста, не бойтесь. Собака не кусается, только лает.

Мама с учительницей вошли в дом.

— Мы решили всем классом прийти в колхозный сад, — сказала Валентина Михайловна. — Проведем у вас в саду урок ботаники и потом в чем-нибудь и поможем вам. Как вы на это посмотрите?

— А чего же, приходите, это ребятам только на пользу. Артем Степанович все расскажет и покажет.

Насупленный Микола возился с книгами, разбросанными на кушетке и подоконнике.

— Вы у старых Антонюков живете? — спросила мама.

— Да, у Антонюков.

— У них и прежде учителя квартировали. Артем Степанович в саду с ранней весны. И спит там в шалаше. Дом большой, места хватает… А сами издалека?

— Из Лубен.

— Как же вы оттуда к нам попали?

— Я и раньше в вашем районе работала. Пионервожатой. Тут моя сестра учительствует. Я закончила пединститут и получила к вам назначение.

— Родители в Лубнах?

— У нас только мама. Она с сестрой живет. Папа умер.

— Охо-хо, — вздохнула мама.

Обняла Миколу, погладила по голове. Он вывернулся, как норовистый жеребенок, и отошел от нее.

— Ну, я пойду. Вам пора отдыхать, да и Миколе надо рано в школу, — сказала Валентина Михайловна, поднимаясь из-за стола.

«Неужели ничего обо мне не скажет?» — мелькнула у Миколы мысль.

— Значит, вы и моего учите? — спросила мама, тоже вставая.

— Преподаю у них ботанику. И классный руководитель.

— Так это вы им задали ос ловить? Они с Сашком молодцы, полбанки наловили.

Микола готов был сквозь землю провалиться. Почувствовал, как огнем запылали уши.

Валентина Михайловна ничего не сказала, улыбнулась и направилась к двери. Мама пошла ее провожать.

На крыльце они остановились.

Микола потер щеки, прислушался.

Валентина Михайловна советовала матери уделять Миколе больше внимания.

— Хорошо, хорошо, я постараюсь, — заверила мама. — И вы присматривайте за ним. Он у меня озорной. Без отца растет. А я все в бегах, все не дома. Сами знаете, сколько сейчас работы, некогда за ним приглядеть. Иногда ему порядком достается.

— Ну а этого уже делать не следует. Это лишнее.

— Так доведет же, бывает…

Немного помолчали.

— А его друг, Антонюк Сашко, далеко от вас живет? — поинтересовалась Валентина Михайловна.

— Соседи. Горе у них. Отец выпивает… Уважали его люди когда-то, семья хорошая была, детишек трое. И все здоровенькие. Живи да радуйся! Так нет же, все на чарку променял… Бедная женщина терпела, терпела да и бросила его нынешней весной, переехала с двумя меньшенькими к родичам в соседнее село. А Сашко не захотел оставить отца одного, пожалел…

Они долго разговаривали. Потом мама проводила учительницу до калитки, а вернувшись в хату, сказала:

— Нравится мне ваша новая учительница. Молоденькая, а умная, видно, и сердечная. — И вдруг накинулась на Миколу: — Ты чего книжки да тетради поразбрасывал? Сложи сейчас же! Вот я уберу с этажерки все свое, переставь ее вон туда, к столу. Пусть там будет твой уголок!

Микола наводил порядок и думал об учительнице.

«Сердечная! Не сердечная, а вредная. Ишь пришла будто за делом, а по-настоящему, наверное, чтобы с мамой познакомиться, проверить, учу ли я уроки… Странно только, почему не рассказала она маме, что яблоки в саду воровал, что курил, что подговаривал весь класс кашлять на уроке, что ос подложил ей на стол?.. Ирина Тимофеевна — та бы сразу пожаловалась. Неужели побоялась? Или, может, снова хитрит?..»

Глава седьмая. Рыбацкий секрет

Микола полагал, что после такого позорного провала ребята не будут настаивать, чтобы он выполнил обещание — открыл им свой рыбацкий секрет. Но нет, все до единого потребовали! И, как и договаривались, в среду после уроков отнесли домой книги, пообедали и пришли с удочками и ведрами к нему, забрать его на реку, где он должен был все рассказать и показать. Ничего не поделаешь, тут уж не отвертишься.

Река возле их села неширокая. Даже плохой пловец легко может ее переплыть туда и обратно. Но рыбы в ней!.. Еще не было такого случая, чтобы кто-то рыбачил и ничего не поймал.

Взрослые рыбаки-лепехивцы чаще ловят рыбу вентерями и вершами, а ребятня — удочками.

Среди хлопцев лучшим удильщиком считался Олег Шморгун. Никто столько не наловит, сколько он. И рыба у него не какая-нибудь там мелкота… Караси величиной с картуз, лещи в две ладони, ну а щуки длиной с вытянутую руку. Где он такой рыбацкой науки набрался — неизвестно, потому что ни отец, ни брат его Сергей никогда не удили. Они уж если и ловили рыбу, то только тайком, запрещенным способом — волокушей или сетью.

Но вот Олега внезапно опережает — и кто же? — Микола! Тот, кого вообще не признавали за рыболова, потому что у него не хватало терпения тихо и недвижимо сидеть с удочкой.

Однажды, как всегда после ловли, хлопцы собрались у причала. Не было только Миколы. Рассматривали, кто сколько поймал! Рыба что-то не ловилась. У того четыре мелких рыбешки, у того семь, у того десяток. Олег и тот даже полсумочки не наловил.

— Это Микола виноват, — шутили. — Поплыл к острову в камыши, заманил туда всю рыбу…

— Микола-а-а! — кричали, только эхо стлалось над рекой. — Может, тебе помочь улов перевезти?

Он не откликался, но было слышно, как ударяет весло по воде.

— Ну хоть котику-мурчику наловил? — спросили насмешливо, когда подплыл к причалу.

— Не волнуйтесь, и вашим кошкам достанется.

Вытащил лодку, привязал к колышку. Ведерко с уловом стояло на корме, оно было прикрыто рубашкой.

Когда Микола снял рубашку, хлопцы глазам своим не поверили: в ведре было больше половины. Правда, не такая крупная рыба, но все же много.

— Где это ты наловил? — удивлялись.

— Как где? В речке! — горячо произнес Микола. — Там ее видимо-невидимо, надо только уметь удить…

У ребят от восторга светились глаза.

— Это тебе повезло, — насупился Олег.

— Кто умеет рыбачить, тому всегда везет, — усмехнулся Микола.

— Эх и задавака же ты! Посмотрим, как завтра будет. А пока давай посчитаем, сколько там в ведре!

— Настоящие рыбаки никогда не считают своего улова, — уверенно сказал Микола. Он надел рубашку, взял в одну руку ведерко, в другую удочки и весло и отправился домой.

И все-таки Микола не соврал. На следующий день рыбы у него было еще больше.

— Ну, как, и сегодня «повезло»? — посмеивался над хлопцами. — Чудаки. Да если бы я захотел, пол-лодки наловил бы! Жалко, некуда девать. Мама вчера сердилась, что так много принес: насилу почистили.

С тех пор и повелось. Микола какое-то время поудит со всеми у берега, наловит немного, потом плывет в камыши. А оттуда возвращается с полным ведерком.

Хлопцы поначалу думали, что он просто таскает рыбу из чужих садков. Но если бы так, кто-то непременно поднял бы шум. Может, место такое нашел, где рыба играет? Тоже нет. Пробовали и сами в камышах удить — зря, рыба не брала.

После этого уже все поверили, что он и впрямь знает какой-то секрет, и попросили открыться им.

Но Микола был неумолим.

— Секрет дело такое, — говорил, — когда его рассекречиваешь, он теряет силу.

Даже со своим другом Сашком не поделился тайной.

Хлопцы сердились на Миколу, но злости своей не показывали. Надеялись: пройдет какое-то время и он сам расскажет.

Так и вышло: сегодня они все узнают!..

Обычно на рыбалку шли чинно, степенно. А сегодня от нетерпения чуть не бежали и Миколу подгоняли.

Однако тот не спешил открываться. Когда пришли на реку, влез в лодку, размотал удочку и молча принялся удить.

Хлопцы, чтобы не быть уж слишком настырными, больше не торопили его, тоже начали удить, кто с лодки, а кто с берега. Пусть, думали, еще немного помнется, они подождут, дольше ждали, все равно ему некуда деваться, расскажет. Но когда Микола, поймав шесть красноперок, четыре подлещика, три окуня, сложил удочки и взялся за весла, забеспокоились.

— Ты куда?

— Туда же, — кивнул на камыши.

— А секрет?

— Вернусь — тогда… — И поплыл.

Вернулся через час или полтора, и, как и прежде, с полным ведерком рыбы. Но ребят это уже не удивило. Удивило другое — Миколины слова:

— Знаете, хлопцы, я подумал и решил пока что секрет не раскрывать.

— Как?! Ты же обещал! — загудели недовольно.

— Правильно, обещал, — согласился Микола. — Но ведь и вы обещали только кашлять, а сами потом еще и смеялись надо мной вместе с учительницей.

— Сам виноват! — отрезал Олег. — Не крути, давай рассказывай, а то…

— Что «а то»?

— Увидишь…

— Пугай! Уже пуганый!

— Микола, — подошел к нему Сашко. — Тебе поверили, а ты… Нечестно так…

Но на Миколу ничто не действовало. Стоял хмурый, настороженный, крепко держа ведерко с рыбой, точно боялся, что кто-то у него отнимет. Просто непостижимым было это его упорство.

Чем бы закончилась эта стычка — неизвестно. Когда спор достиг высшей точки, в небе появился вертолет, прогромыхал над рекой и стал спускаться на луг.

— Дядько Дмитро! Дядько Дмитро прилетел! — радостно закричал Сашко и, подхватив удочки и ведро, побежал к вертолету.

Хлопцы вмиг забыли и про ссору, и про рыбу и тоже побежали вслед за ним.

Микола постоял немного в одиночестве на берегу, а потом и сам подался на луг. Тяжело было бежать с полным ведерком, веслом и удочками, однако от ребят не отставал. А как поравнялись с вербами, которыми был обсажен луг со стороны огородов, даже опередил всех. И тут-то и произошел тот неприятный случай, который навсегда развеял Миколину рыбацкую славу.

Возле вербы была привязана коза бабушки Антонючки. До появления Миколы она лежала в холодке. Но как увидела его с удочками и веслом, испугалась и бросилась бежать. Убежать далеко она, конечно, не смогла, но Миколу подвела здорово: споткнувшись с разгону о натянувшуюся веревку, он брякнулся на землю, а ведерко покатилось по траве.

Подбежали хлопцы. Помогли подняться. Но что за чудеса?! Рыбы на траве — кот наплакал, и вся почему-то перемешана с ряской, и в ведре тоже ряска.

Поглядели на это ребята — и все поняли…

Оказывается, никакого рыбацкого секрета у Миколы не было. Он просто заплывал в камыши, набивал ведерко ряской, а сверху клал свой улов, и получалось, будто оно полно рыбы.

— «Надо уметь удить»! — передразнил Миколу возмущенный Олег.

— Ну чего ты злишься? Уж и пошутить нельзя? Я думал, сами догадаетесь, а вы, как малые дети, всему верите…

Олег от злости засопел носом и пошел к вертолету, из которого уже выходил с чемоданчиком в руке дядько Дмитро, сын дедуся Артема.

За ним и остальные. Последним плелся удрученный Миколиным враньем Сашко…

Глава восьмая. Сам виноват

Микола лежал за садом на куче сухих подсолнуховых стеблей, заложив под голову руки, и смотрел, как рождались в небе тучи.

Сначала далеко-далеко, где-то над колхозными огородами и лугами, появлялся в выси небольшой дымчатый клубочек. Какое-то время клубочек висел на месте, будто привязанный к земле невидимой струной, потом постепенно разбухал и из прозрачного становился белым, точно ватным. Когда же вырастал в огромный, как копна сена или скирда соломы, клубок, струна не выдерживала, лопалась, и по небу плыла настоящая туча.

«Вот хорошо было бы вскарабкаться на нее и странствовать по свету, как на спутнике! — размечтался Микола. — Сколько бы увидел всего сверху! Но одному неинтересно. Кудлая можно бы взять. Э, нет, Кудлая туда не затянешь, побоится. Лучше с Сашком. Только и Сашко уже, пожалуй, не захочет».

Раньше, бывало, ребят водой не разольешь. И в школу вместе, и на переменках, как только прозвонит звонок, они уже рядом. А сейчас все переменилось: уже третий день Сашко избегает его.

Что Микола провинился перед ним и перед всеми хлопцами, это верно. Зачем было морочить их своим «рыбацким секретом»? Поводил бы немного за нос, пошутил — и довольно. А теперь они обозлились. И на Сашка злятся — потому что дружок. Вон как оскорбил Сашка позавчера Олег Шморгун.

После уроков шестиклассники стали переизбирать совет пионерского отряда и звеньевых.

Пионервожатый сказал, что выбирать надо авторитетных пионеров, которых все уважают. Тогда Виктор Троць, единственный в их классе хлопец, никогда не интересовавшийся рыбной ловлей, встал и предложил избрать председателем совета отряда Миколу. Его, мол, все любят за интересные выдумки, за остроумие и находчивость и все будут слушать.

Шинкаренко Оля возразила. Она сказала, что председателем должен быть не тот, кто что-то там выдумывает, озорничает, а тот, кто хорошо учится, хорошо себя ведет и кто справедливый.

Пионервожатый согласился с Олей. Председателем совета отряда избрали Светлану Коломиец: она и учится лучше всех, и поведение у нее отличное, и справедливая она, душевная. С нею не только девочки, но часто и мальчики делятся своими тайнами.

Звеньевыми выбрали Троця Виктора и Шинкаренко Олю.

Потом девочки пошли на животноводческую ферму — распределить между собой телят, а мальчики на конюшню — распределить жеребят, за которыми они будут ухаживать.

Были ли какие споры во время раздела телят, неизвестно, а вот между хлопцами такой разгорелся спор! Каждый, вишь, хотел жеребенка покрупнее и покрепче, чтобы можно было побыстрее верхом на нем поездить.

Виктор, как звеньевой, предложил кинуть жребий. Микола и Сашко его поддержали. Но Шморгун Олег, который на конюшне чувствовал себя чуть ли не хозяином — еще бы, там ведь работает его брат Сергей! — предложил жребий не бросать, а отдать самых молоденьких, самых мелких жеребят Сашку. Тот, ясное дело, возмутился:

— Почему это мне?

— Ты же трус! — сказал Олег.

— Трус? — покраснел от стыда Сашко. — Когда это я трусил? А кто из дупла гадюку вытащил? А кто на самую верхушку ветряка залез?.. Кто?

— Я не о том. Коней ты боишься, вот что. А больших жеребят надо объезжать.

— Надо, так буду! Тебя не попрошу.

— Ха-ха-ха! — зашелся смехом Олег. — Гляди, какой стал храбрый! Опомнись! Забыл, как в позапрошлом году верхом катался…

Нет, Сашко ничего не забыл.

Однажды к ним заехал конюх дядько Михайло. Коня привязал во дворе к вербе. Смирный такой конек, каждого подпускал к себе.

Собралась возле него детвора. Тот траву из рук подает, тот корочку хлеба. А Сашко в седло забрался.

И тут, откуда ни возьмись, во двор вбежал Олег с вертушкой, да такой, что, если ею резко крутанешь, захлопает, загромыхает, как пропеллер. Конь испугался, оборвал поводья и махнул со двора.

Сашко вцепился в седло ни жив ни мертв. На улице, где дорога круто сворачивала к реке, не удержался, упал.

Коня насилу поймали, а Сашко с неделю пролежал дома, пока поправился, — так ушибся.

После того происшествия садиться верхом на коней побаивался.

В каком-нибудь другом селе это, пожалуй, никого бы не удивило, но в Лепехивке… В Лепехивке ты можешь бояться коров, коз, даже гусей или индюков, только не коней. Лепехивка село особое, наездниками оно славится исстари. До войны все призывники из Лепехивки шли в кавалерию, и непременно со своими, колхозными лошадьми. Теперь армия обходится без кавалерии, а в артельной работе лошадей почти совсем заменили машины. Однако в колхозе держат много лошадей, потому что любят их. Вот почему в Лепехивке и поныне и взрослые и мальчишки хорошо ездят верхом. Один только Сашко…

— Послушай, Олег, чего ты Сашка оскорбляешь? — вступился за друга Микола. — А может, и он научится ездить? Разве все кони одинаковы? Вон Ворон — кто на него сядет, кроме дядька Михаила? Ты уж на что ездок, а к нему даже подойти близко боишься.

— Так то Ворон! Про Ворона и разговора нет. А Сашко ни на какого коня не сядет, потому что трус. Ясно? Да что тут рассусоливать! — сердито сказал Олег и снова обратился к хлопцам: — Кто за мое предложение?

И Сашку достались самые малые жеребята.

Микола хотел было отдать другу своих, постарше и покрепче, однако Сашко не согласился. И на него, видно, обиделся.

Вот уже три дня сторонится всех, Миколы тоже.

Сегодня Сашко даже во двор не выходил. Наверное, увидел Миколу здесь, на подсолнуховых стеблях, и, чтобы не встретиться с ним, затаился в хате.

Микола встал, покричал через проволочную сетку-ограду:

— Сашко! Сашко!

Молчание.

— Сашко-о! — покричал громче.

Тишина…

Неужели ушел куда-то так рано?

Микола снова лег, загляделся в голубой простор. Но уже не следил за облаками и не мечтал о небесном путешествии по свету. Его теперь волновали земные дела.

Нескладно у него получается в последнее время, ох, нескладно! С первого дня, как начались занятия в школе, все пошло кувырком. Раньше и не такое вытворял, и ничего, почти всегда сходило с рук. Когда-то там еще Ирина Тимофеевна сообразит, что это он сотворил, и поднимет шум. А сейчас ну ни одна затея не удается. Что бы ни задумал — все новая учительница разгадает! И хлопцы и девчата стали не такими, как прежде. То, бывало, отмочит он какую-нибудь штуковину — все довольны, смотрят на него, как на героя. А тут как поглупели. Подговорить их, склонить к чему-либо — зряшное дело. И все из-за этой Валентины Михайловны. Не поймешь ее никак, не предусмотришь, как себя поведет.

К другим учителям уже привыкли, знают их характеры, приноровились.

Первым в воображении Миколы встает старейший в школе учитель математики, Виталий Павлович, учивший еще родителей нынешних учеников и даже их дедушек и бабушек.

Поздоровавшись и отметив в журнале, кого нет на уроке, он садится обычно не за стол, где сидят все учителя, а за парту кого-нибудь из отсутствующих.

Чаще всего выбирает задние парты. Его, сухонького, маленького, полностью устраивает место ученика. Если бы не белая-белая, точно сметаной облитая голова да не пышные седые усы, он бы и не выделялся среди учеников.

Встает из-за парты в конце урока, ставит отметки в дневники и в классный журнал.

Сам никогда не объясняет решения задач, примеров. Вызывает к доске кого-либо из учеников и просит «помочь» ему их решить. Или говорит:

— Давай разберемся вместе, что это за головоломка. Никак не одолею ее один.

Виталий Павлович никогда не повышает голоса, говорит медленно, мягко, любит пошутить.

Географ Тарас Константинович, напротив, высокий, здоровенный, с черным кудрявым чубом, мясистым носом. Этот почти совсем не садится во время урока, стоит у развешенной на доске карты и даже в журнале пишет стоя.

Если кто-то не может показать на карте тот или иной остров или озеро или назвать части света, Тарас Константинович так удивляется, будто ученик не знает, где в их селе клуб или сколько душ в его семье.

— Неужели ты забыл, где остров Кергелен? Ой, какой стыд, какой стыд!.. — хватается за голову.

Учитель истории Борис Прокопович любит рассказывать и часто так увлекается, что забывает спросить домашнее задание. Спохватится, когда зазвонят на перемену, но уже поздно.

— Ну и хитрецы! — грозится незлобиво. — На следующий раз вы меня не проведете. Урок не выучили и нарочно задаете вопросы!

Самой доброй считается Надежда Григорьевна, учительница украинского языка и литературы. Она всегда все прощает: невыученный урок, опоздание, подсказку, даже шалости, стоит только попросить у нее прощения. Сама очень вежливая, требует этого и от других. Учеников называет на «вы».

Когда кто-нибудь подходит к ней на перемене и просит не вызывать на уроке, поскольку, дескать, по такой-то и такой-то причине не приготовил домашнее задание, она и не вызовет.

О каждом из учителей ученикам известно немало. А вот что можно сказать о новой? Почти ничего. Непонятная какая-то…

«Но куда же все-таки девался Сашко? — опять вспомнил друга Микола. — Может, к старым Антонюкам пошел? Там ведь сейчас дядько Дмитро гостит. Нет, туда он не пойдет. С тех пор как там снимает комнату Валентина Михайловна, не был ни разу. Скорее всего, с отцом на пруду».

Только подумал это, как услышал на улице треск мотора. Выбежал за ворота — а это Сашко на мопеде гоняет.

Увидел Миколу, остановился.

— Чей это? — спросил Микола.

— Дяди Дмитра. Вчера купил, «Верховина» называется. Во Львове выпускают.

— Когда же ты научился ездить?

— А тут и учиться нечего. Кто на велосипеде умеет, тот и на мопеде сразу поедет. Дядя Дмитро мне показал.

— А где же он сам?

— На рыбалке. А мне разрешил кататься до обеда. Хочешь и тебя научу?

— Спрашиваешь! Ясно, хочу, — усмехнулся Микола.

— Но не тут, лучше за садом или за огородами. А то как набежит малышня!..

Сашко добрый и незлопамятный. Как будто ничего неприятного между ними и не было.

— Слушай, Сашко, а может, и хлопцев позовем?

— А чего же, давай, — охотно согласился Сашко: он сразу догадался, что Микола хочет помириться со всеми.

Вскоре сошлись почти все ребята из их класса, и каждому хотелось прокатиться на мопеде.

Не было только Виктора Троця.

— Кто за ним сбегает? — спросил Сашко, который теперь чувствовал себя чуть ли не вожаком их ватаги.

— Все равно мать не пустит. Он пеленки сестре стирает, — засмеялся ехидно Олег.

— Тогда пойдемте все вместе, попросим, чтобы отпустила, — сказал Сашко.

Ну и вреднющий этот Олег! Такой же, как и его старший брат Сергей. От него, наверное, и перенял эту дурную привычку: всегда старается словечком язвительным уколоть или придумает такую забаву или игру, чтобы поглумиться. Это у него прямо как болезнь. Возьмет, бывало, и спрячется, а когда подойдет кто-нибудь — выскочит внезапно, крикнет «гав» и хохочет, довольный, что напугал.

Когда пришли к Виктору во двор, увидели у сарая кирпичи, сложенные в ровненький невысокий столбик.

— Для чего это? — спросили.

— Для гаража. Отец машину покупает, «Запорожец», — ответил Виктор.

Олег попробовал, крепко ли стоит столбик, — он слегка качался.

— Ого, тут и силач не свалил бы! — сказал зачем-то, хотя хорошо знал: повалить его сил много не нужно.

— Такое скажешь — «силач»! — усмехнулся Виктор. — И я повалил бы.

— Ты? — пренебрежительно глянул на него Олег. — Силы как у воробья, а хвастает!

— Вот и не хвастаю!

— Так докажи — возьми и повали!

— И докажу, — не сдавался Виктор.

Хлопцы советуют ему не обращать на Олега внимания. И Олега усовещают, чтобы не обижал товарища, но тот не отступался.

— Нет, пусть докажет! А то только языком треплет, хвастун несчастный.

Для Виктора честь дороже всего. И он постоит за нее. Решительно подошел к столбику, уперся в него обеими руками. Верхний рядок кирпича сдвинулся и с грохотом упал на землю. Несколько кирпичей разбилось.

Услышав грохот, из хаты выбежала мать.

— Что ж вы наделали, сорванцы?! Вот я вам задам! — схватила с крыльца веник.

— Это не мы, тетя, это он, — ткнул в Виктора пальцем Олег и попятился к калитке.

Виктор стоял, растерянно глядя на битый кирпич. Но как только мама замахнулась веником, словно проснулся. Сорвался с места и рванул в огород. Вслед ему полетел веник.

Хлопцы, чтобы и им заодно не попало, тоже разбежались.

— Это я нарочно подговорил его повалить кирпичи. Го-го-го! Ха-ха-ха! — хохотал Олег.

— Ну и дурак! — рассердился Сашко. — Виктору теперь влетит.

— И пускай влетает!

— А тебе что от этого? Чему радуешься? — спросил Микола.

— Он тоже насмехается, когда мне взбучку дают.

— Так тебе ж за дело…

Когда мама Виктора ушла в хату, хлопцы вернулись во двор, чтобы помочь Виктору сложить кирпич.

Олегу скучно одному, без товарищей. Разогнал кур, которые греблись в мусоре, напугал кота, дремавшего на солнце под забором. В соседнем дворе играла девочка. Выманил у нее две пригоршни жареных тыквенных семечек. Сел у ворот возле мопеда и лузгает.

Между тем хлопцы сложили кирпич, попрятав внутрь столбика битый, и вышли на улицу.

Олег подошел к ним, протянул Сашку и Миколе семечки:

— Берите.

— Я не люблю тыквенных, — отвернулся Микола.

— И я не люблю, — также отвернулся и Сашко, давая Олегу понять, что не хочет иметь с ним никакого дела. — Хлопцы, пошли, а то не успеем покататься.

И они без Олега двинулись вдоль улицы.

А Олег помчал прямиком посадкой кукурузы за сады. Наломал колючих веточек терна и акаций, раскидал по дороге и присыпал их пылью: будут ездить — обязательно проколют камеры мопеда.

Спрятался за густым и высоким кустом смородины, стал ждать.

А хлопцев нет и нет.

Неужели отправились кататься куда-то в другое место? Ну конечно же, в другое, чтобы он их не нашел!

Прислушался.

Тихо. Лишь из садов доносится утренний перепев птиц да на леваде мычит коза бабушки Антонючки.

«Пожалуй, они там, на леваде. Но почему не слышно треска моторчика? Может, не умеют завести?.. Пойду что-нибудь посоветую им — и помиримся».

Но хлопцев не было на леваде. Одна коза паслась на привязи.

Схватил ее за рога, уселся верхом.

— Др-р-р! — затрещал он языком, имитируя треск моторчика мопеда. — Но! — толкнул коленями козу под бока.

Но коза расставила копыта, нагнула голову — и ни с места.

Ох и капризная!

Слез, огрел ее в сердцах кулаком по спине. Коза заблеяла и метнулась в сторону.

Олег увидел в траве палку, схватил ее, спрятал за спину.

— Кизя, кизя, — ласково поманил.

Коза недоверчиво вытаращила на него умные выпуклые глаза.

Бац — со всего размаха, так что аж палка треснула, хватил ее Олег.

Коза снова заблеяла и отскочила от него.

Тогда он приставил себе ко лбу пальцы, изображая рога, и сам заблеял по-козьи, приговаривал:

— Ой, козюра-мацапура, на тебе вонюча шкура!

Это разозлило козу. Она покрутила головой, встопорщила шерсть на спине и, наверное заметив, что у обидчика уже нет палки, бросилась на него.

Но Олег находился на таком расстоянии, что привязанная коза не могла его достать.

И все же напрасно понадеялся он на веревку! Разъяренная коза рванулась с такой силой, что веревка порвалась.

Олега словно ветром подхватило. Бежал с левады к садам, не чуя под собою ног.

Но и коза не отставала. Вот-вот догонит.

Удирая, Олег с перепугу совсем забыл про терновые и акациевые веточки, разбросанные им на дороге. Сгоряча налетел на них и от боли даже упал, покатился по земле.

— Ой, ой, ой!.. — взвизгнул, подогнув колени к самому подбородку.

А козе что за дело. Догнала и давай пинать рогами — в спину, под бока, куда только попадет.

Тогда он взвыл так, что хлопцы из-за огородов, где учились ездить на мопеде, услышали его и прибежали защитить.

…Олег сидел насупленный на обочине дороги, вытаскивал из ступней колючки. Лицо заплаканное, в грязных потеках, волосы взъерошены, штаны и рубашка в пыли.

Ребятам стало жаль его, и они уселись рядом.

— Как это ты умудрился столько их позагонять? На акацию взбирался от козы, что ли? — спросил Виктор.

— И чего это она на тебя сама бросилась? Никогда еще такого не было. Смирная, послушная… — удивлялся Сашко.

— Давай я помогу вытаскивать, тогда и ты поучишься ездить, — предложил Микола.

Олег насупился еще больше, молчал.

Но вот хлопцы заметили на дороге присыпанные пылью ветки с колючками и сразу обо всем догадались.

Миколу так и подмывало допечь Олега острым словцом, как тот допек его возле верб, но сдержался. После всех своих тревог и переживаний он понял, что все-таки лучше быть великодушным, чем злопамятным и мстительным.

Мальчики молча переглянулись, встали и так же молча ушли.

Олег поглядел исподлобья им вслед, закусил обиженно губу и снова принялся выковыривать колючки.

Глава девятая. Камешек

Продавщица сельмага налила Миколе в бидончик кружкой-меркой три литра молока, сняла фартук и вышла вслед за хлопцем наружу. Увидев, что он собирается сесть с бидоном на велосипед, спросила:

— Не разольешь?

— Нет, всегда так вожу. Я даже совсем без рук умею ездить.

Выкатил на дорогу, миновал Дом культуры, колхозную контору, свернул в переулок и впереди увидел маму. Нажал на педали, чтобы догнать, но вдруг почувствовал, что штанина попала в передачу. Дернул ногой раз, другой — не отпускает.

Когда велосипед замедлил ход, Микола снял свободную ногу с педали и запрыгал по дороге, как спутанный. И тут произошло непредвиденное: он споткнулся и вместе с велосипедом и бидоном рухнул на землю. Молоко разлилось, потекло под него, а он силился и никак не мог подняться — не выпускала штанину окаянная передача.

Наконец поднялся, настороженно посмотрел — не заметила ли мама. Нет, шла спокойно дальше. Оттащил велосипед в сторону, прокрутил передачу, освободил штанину. Она была иссечена зубцами, будто ее собаки грызли.

Знал, попадет от мамы — и за молоко, и за испачканную рубашку, и за порванные новые штаны. Когда собирался в сельмаг, мама сказала: «Сними, сынок. В новеньком только в школу будешь ходить». Зачем не послушался?

Микола отряхнул брюки, вытер травой грязь на рубашке.

Мама была уже далеко, с кем-то встретилась, стоит, разговаривает. С кем это она?.. Фу, вот не везет: с Валентиной Михайловной!

Закатил велосипед в кусты сирени, росшей вдоль дороги, и сам спрятался. Сидит, ждет, пока учительница и мама разойдутся. А они стоят и стоят!

«Вот уж все до капельки расскажет обо мне, — сокрушался Микола. — Если бы не упал с велосипеда, не испачкался, подъехал бы к ним, помешал разговору…»

А рассказать учительнице есть что! Кроме той встречи у колхозного сада, историй с платком, с кашлем, с осами, сколько еще нового набралось…

Микола выглянул из укрытия. До каких же пор они будут стоять? Никак не наговорятся… Ишь учительница щебечет да улыбается. А мама все головой кивает: мол, продолжайте, продолжайте!..

На улице стало темнеть. Из-заогородов выкатилась луна, как огромная оранжевая тыква. Повеяло прохладой.

Микола уже хотел было выбраться из кустов и прошмыгнуть домой по другой дороге, как вдруг услышал: постукивает Валентина Михайловна высокими каблучками.

Приблизилась к кустам — ему видно было ее из зарослей. Вся в зеленом: свитер зеленый, юбка зеленая, берет на голове тоже зеленый. Видно, из школы возвращается, или в Дом культуры собралась.

Вместо того чтобы шагать чинно, степенно, как и подобает истинной учительнице, она идет, будто какая-нибудь сельская девушка: то листок с куста сорвет, то на небо посмотрит, да еще и песню тихонько напевает — «Червону руту». Видно, рада-радехонька, что нажаловалась матери.

Вдруг она увидела на дороге разлитое молоко, остановилась, посмотрела и пошла дальше.

И такое тут Миколу разобрало зло! Будто кто-то посторонний поднял его руку, приказал взять камешек и швырнуть — не в нее, нет, а просто ей вслед. Камешек пролетел мимо учительницы и упал на дорогу.

Валентина Михайловна остановилась, огляделась вокруг, усмехнулась, подняла камешек и пошла дальше.

Когда она исчезла за поворотом, Микола выкатил из кустов велосипед, прицепил к рулю пустой бидон и помчался домой. Мимо Сашкова двора проехать не смог, свернул, хоть в окнах и было темно.

Нажал на щеколду, дверь открылась, вошел в хату. Сашко был дома.

— Ты чего? — спросил он друга.

— Я вот только что Валентину Михайловну видел. Встретила маму и долго с ней разговаривала, а я за кустами сидел и случайно бросил камешек. Так она его подняла и с ним ушла. Зачем он ей?..

— Ой, Микола, как же это ты?

— И сам не знаю, как оно вышло…

— А если узнает, кто бросал?

— Откуда? Не видела ведь меня!

— Захочет — узнает! Отнесет тот камешек в милицию, там посмотрят на него в микроскоп — и готово. Сразу скажут, кто бросил. Вон когда на торфоразработках лавку обокрали, следователь взял замок, стекла из витрин, и по следам от пальцев нашли воров.

— Она не понесет, — спокойно сказал Микола, а у самого все внутри заныло. — Я же ее не ударил!

— Я тоже думаю, не понесет, — согласился Сашко. — А если уж понесет… то, знаешь, и в милицию могут забрать…

— Пойдем, может, увидим, куда она пошла.

— Пойдем, — согласился Сашко.

Завели велосипед в сени и отправились в центр села. Почти рядом с сельсоветом — Дом культуры, чайная, и участковый милиционер тоже неподалеку живет.

В Доме культуры во всех окнах свет, играет музыка. При входе стоят девчата.

— Вот и пришли хлопцы, а говорили, их сегодня будет мало, — воскликнула старшая сестра Оли Шинкаренко. — Идите-ка сюда, парубки, потанцуем! Да не бойтесь, учителей тут нет.

Сашко застеснялся и потянул Миколу в сторону.

— Э-э, эти очень гордые, подождем других, — засмеялись девчата.

Стежками через огороды мальчики добрались до хаты старых Антонюков, стоявшей высоко над рекой.

— Ее окно то, что светится, — показал Сашко.

Прислушались, нет ли кого поблизости, перелезли через высокий плетень, подкрались к хате.

Валентина Михайловна сидела за столом и что-то писала в толстой тетради. Теперь она была в цветастом халате. Русые волосы подвязаны голубой лентой. Справа от нее на столе лежала стопка книг и… плоский камешек, тот самый, который Микола швырнул из-за куста…

Хлопцы постояли под окном еще немного, отошли и присели у плетня.

— Камешек перед собой положила… тот, что я бросил, — прошептал одними губами Микола.

— Может, в милицию пишет… Ну и заварил ты кашу, Микола!

Хлопцы еще раз подкрались к окну, стояли, смотрели.

А Валентина Михайловна все писала, писала. Один лист перевернула, другой, третий… Сашко дернул друга за рукав:

— Пойдем, а не то кто-нибудь застанет здесь.

Но Микола уставился глазами в тетрадь, точно намеревался прочесть, что пишет учительница.

Наконец она отложила ручку в сторону, закрыла тетрадь, глянула на окно. Хлопцы как ошпаренные кинулись к плетню. Аж трещал, бедный, когда перелезали.

Остановились только на своей улице, задыхающиеся, перепуганные.

— Уф! — перевел дух Микола. — Вот морока! И зачем я только швырял камешек?

Глава десятая. Дневник

Микола долго не мог заснуть, полночи ворочался в кровати. А когда, наконец, задремал, пришли страшные сны.

Вот за ним гонится милиционер, тот, что живет в их селе. Микола убегает огородами, его больно хлещут по лицу шершавые листья кукурузы, цепляют за ноги длинные и крепкие, как веревки, тыквенные плети.

Выбежал он на дорогу, спрятался в кустах, откуда швырнул в учительницу камешек. Но тут появляется Валентина Михайловна, не кричит на него, не ругает, лишь показывает тот камешек, ту толстую тетрадь и, усмехаясь, говорит презрительно: «А еще хвастаешь: «Мы, шестаки!»

Он знает, что нужно немедленно бежать, иначе его настигнет милиционер, но не может тронуться с места.

Потом снится, что его поймали и ведут в сельсовет. За ним следуют заплаканная мама, удрученный Сашко. Они ничем не могут помочь. Из дворов выглядывают взрослые и дети. Среди них и дядько Павло — Сашков отец, и Тихон Федорович, и дедусь Артем, и Шинкаренко Оля, и Троць Виктор, и Олег.

Откуда ни возьмись, Сергей Шморгун — подошел, спрашивает: «Сколько будет семью восемь?»

Это будто такое условие: если Микола ответит, его отпустят.

Он пытается вспомнить и никак не может. Стал умножать мысленно: семью один — семь, семью два — четырнадцать, — но потом сбился.

Сашко подсказывает, шевелит губами, но Микола не может разобрать. Оля стоит ближе, могла бы выручить, но молчит — боится учительницы.

Микола стонет и просыпается.

На дворе светает. Мама уже застилает свою кровать. Она и сама с вечера долго не могла уснуть, слышала, как вертелся и вздыхал Микола. Ночью проснулась. Сын громко стонал во сне. Теперь уже сожалела, что так бранила его вчера за молоко и выпачканную одежду.

В школу Микола шел, как на казнь. Сначала и вовсе хотел было не пойти, сказать маме, что заболел. Он и в самом деле чувствовал себя больным. Но потом раздумал. Ведь этим он вызовет еще большее подозрение. Учительница решит: «Ага, не пришел, испугался, значит, это он бросил». А увидит на уроке, может, и не подумает на него.

На уроках Микола сидел тихо, внимательно слушал учителей. На переменах тоже не шалил, ждал: вот-вот вызовут к директору, начнут расспрашивать про камешек.

Но вот и урок Валентины Михайловны. Она ничего ему не сказала, только чаще обычного поглядывала на него, и при каждом взгляде у Миколы мороз пробегал по коже.

Решился, подошел к ней после урока, спросил, когда будут закладывать школьный сад.

— Вот как на участках управимся, сразу же и начнем.

Доброжелательный тон учительницы немного успокоил Миколу.

Может, она и не подозревает меня? Мог же и кто-нибудь другой бросить…»

Сашко подошел к сетке-ограде, заложил два пальца в рот и трижды протяжно свистнул.

Микола бросил ложку — он как раз обедал — и выскочил из хаты.

— Ты чего?

— Погляди, куда это она пошла?

— Кто? Учительница?

— Ну да.

Валентина Михайловна вышла за село и свернула на дорогу к станции.

— Наверное, в сад, к дедусю Артему, — высказал предположение Сашко.

— Нет, — возразил Микола. — Если бы в сад, то зачем ей портфель? Может, на станцию? Говорила, что у нее в городе сестра.

— Еще отдаст камень этому, как его… следователю?

— Кто знает… Давай сходим к бабусе Дарине, может, она что-то знает…

— А если и дедусь дома? Он теперь уже не спит в шалаше, по ночам стало холодно.

— Про школьный сад поговорим. Он любит такие разговоры.

— Мне еще надо обед приготовить. Тато сказал, что сегодня придет рано.

— Ну, хорошо, — согласился Микола. — Иди готовь, а я останусь здесь, буду караулить, не вернется ли Валентина Михайловна.

Сашко зажег газовую плиту, поставил кастрюлю с картошкой, и через каких-нибудь полчаса обед был готов. Вышел за ворота, пригласил Миколу к своему нехитрому столу, но тот отказался. Сидел у ворот и смотрел на дорогу к станции.

Тогда Сашко съел несколько горячих картофелин, кастрюлю накрыл крышкой, завернул в старую телогрейку и поставил на кровать.

Закрыли хату и отправились к бабусе Дарине.

Хата дедушки и бабушки Сашка стояла над кручей, у речной переправы. С одной стороны около нее пролегает крутая, выложенная камнем и обсаженная акациями дорога-спуск, с другой — растет небольшая дубовая и кленовая рощица. Летом хату даже не заприметишь, она скрыта среди ветвистых деревьев. Когда же настают холода и деревья сбрасывают свой убор, ее видно издалека — словно парус, белеет она на круче. Хату дедуся и бабуси называют ласточкиным гнездом. Она и правда похожа на него — ведь на самом краешке обрыва примостилась. Рыбаки не раз предостерегали дедуся: «Переселяйтесь оттуда, не то сползет ваша мазанка в реку». Но тот всегда спокойно отвечал: «Эк, не велика беда, к воде поближе будет…»

Когда мальчишки подошли ко двору, увидели: в комнате Валентины Михайловны на окне висит занавеска, которой вчера не было. Наверное, учительница повесила ее после того, как они заглядывали к ней в окно.

Отворили одну дверь, другую, переступили порог, вошли в комнату.

Бабуся сидела на полу, вылущивала фасоль.

Поздоровались.

— О, все же наведался! — укоризненно глянула на Сашка. — А то ни отца, ни сына не слышно и не видно. Чего это вы забыли про нас? Может, обижаетесь? Так вроде бы не за что.

Кряхтя, встала, высыпала из фартука в сито пеструю фасоль, вытерла тряпкой лавку.

— Садитесь.

Бабуся вынула из-под шестка накрытую рушником макитру, поставила возле них на стол.

— Поешьте пирожочков с маком. — Сняла рушник. — Вкусненькие получились!

— Спасибо, мы не голодные! Недавно пообедали, — отказывались мальчики.

— Благодарить будете, когда поедите. Берите, берите, не стесняйтесь. А я тем временем к кринице за водичкой схожу…

— Мы сами принесем! — вскочили с лавки.

— Э, нет, там надо умеючи: крюк поломанный, еще ведро упустите.

Надела поношенный дедусев пиджак, закуталась в платок, хотя на дворе было тепло, солнечно, и вышла в сени. Звякнула там порожним ведром и направилась по тропинке через рощицу к кринице.

Мальчики, хоть и отказывались от угощения, все же заглянули в макитру, а в ней оказались такие румяные, такие пахучие пирожки, что не утерпели, взяли сначала по одному, потом по другому, а там и по третьему.

Валентина Михайловна занимала небольшую комнатку-боковушку.

Дверь в нее была приоткрыта, и было видно никелированную кровать, застланную голубым покрывалом, небольшой портрет Тараса Шевченко в узорчатой рамке над кроватью, краешек стола со стопками книг и тетрадей.

— Вон и та толстая тетрадь, в которой она писала вчера, — прошептал Сашко.

— Где? — забегали глаза у Миколы.

— На столе. Видишь, в красном переплете. Я приметил.

Микола выглянул в окно, потом на цыпочках пошел в комнату учительницы.

— Ты что?! — попытался было остановить его Сашко.

— Молчи! — цыкнул на друга Микола. — Смотри лучше, чтобы бабуся не застукала!

Тогда Сашко, затаив дыхание, пошел вслед за Миколой. Встал возле окна, чуть отвернул занавеску.

— «Дневник», — прочитал Микола на первой странице тетради. — Ты смотри, и у учителей дневники есть!

— Ох, Микола, брось, не надо!

— А! — махнул рукой Микола.

Следующий лист был исписан мелким, но разборчивым почерком.

— «1 июля, — начал читать вслух. — Вчера нам вручили дипломы об окончании Полтавского педагогического института. Значит, с этого дня мы полноправные педагоги. Разъедемся кто куда и, может, никогда уже больше не встретимся…»

Микола пробегал глазами по страницам. Валентина Михайловна писала, как она пошла в отдел народного образования и там ей предложили учительствовать в их селе, Лепехивке, потом — как добиралась сюда…

— Ага, вот и про нас есть. «…Из сада выскочил сердитый сторож. Ругал каких-то мальчишек, воровавших яблоки и сломавших на дереве сук. Я заметила — неподалеку торчит из канавки собачий хвост. Попрощавшись со сторожем, подошла к канавке. Они вылезли. Ох и чудаки! Один худой и длинный, другой толстый и низенький. Ну точно Дон-Кихот и Санчо Панса! Меньший загнал в ногу колючку. Я вытащила. За это он дал мне два яблока. А они такие кислые и терпкие, что во рту свело. Несмотря на это мальчики уписывали их, да еще и причмокивали. Я стала корить «воров», мол, дурно они поступают, что воруют яблоки в колхозном саду. И тогда они такого мне о себе наговорили, что даже страшно стало — ведь придется таких учить и воспитывать. Они сказали, что перешли в шестой класс. Тот, высокий, видно, типичный школьный заводила, на такого ученики, особенно мальчики, смотрят подобострастно и восхищаются всеми его выходками. Однако, мне кажется, хлопец он сметливый и умный. (В этом месте Микола повысил голос, чтобы слышал Сашко.) Другой, Сашко, страшно симпатичный мальчуган, но, видно, совершенно под влиянием…» — Микола умолк, дальше читал про себя.

— Чего же ты? Читай вслух, — настаивал Сашко.

— Да тут неразборчиво написано…

— А ну, покажи, — шагнул Сашко к столу.

— Ты стой там, наблюдай, — замахал руками Микола. — Я сам разберу. «…Он во всем слушается…» Ну, это неинтересно. — И перевернул несколько листов. — О, вот еще про нас: «Дежурный докладывает. Вижу: на столе стеклянная чернильница с красивой крышечкой. Машинально снимаю ее, а оттуда вылетает целый рой ос. Милые, дорогие мои ребятки, какие же вы еще наивные и глупенькие! Хотели напугать «вредную» учительницу. Как хорошо я вас знаю. Сама же недавно со школьной скамьи! А что я не назвала себя тогда, когда впервые встретилась с Миколой Петренко и Сашком Антонюком, так это же без умысла…»

— Дальше, дальше, читай, — подгонял Сашко.

— «Я уверена, что именно они подстроили мне это. Но ничего, верю, мы еще будем друзьями!..»

— А как же, друзьями, а сама, наверно, понесла камешек в милицию — тоже друг называется!.. — Микола поискал глазами по столу, не остался ли камешек случайно дома. Нет, не видать.

— Ты в конце почитай, там она, наверное, о нем тоже написала.

— Погоди, вот тут про маму что-то… «Сегодня была у Миколы Петренко дома. Он привязал к калитке собаку, видимо, думал, что я побоюсь войти…» Такую не обманешь… «Мать у него растит сына одна, муж погиб. Ее уважают в селе, работает она бригадиром садово-огородной бригады. Мы о многом с ней поговорили. Хотя ей и некогда всегда, все же пообещала больше уделять внимания сыну, которого она очень любит и хочет, чтобы «из него вышел человек». С Миколиной матерью у меня уже есть контакт.

Труднее будет, видимо, наладить его с отцом Сашка. Этот пьет. Жена оставила его. Мальчуган неухожен, в глазах затаенная печаль. Удивляюсь, почему за такого отца по-настоящему не возьмется весь коллектив, вся общественность и не направит его на правильный путь? Непременно встречусь с ним. А при случае поговорю с Александром, расспрошу, все ли у него есть учебники, может, чем-то нужно помочь. Только это, мне кажется, следует делать так, чтобы не обидеть мальчика, потому что — я имела уже возможность убедиться в этом — он очень ранимый…»

Сашко стоял, понурив голову. Ему стало жаль себя, отца, маму, братика и сестричку. На глаза набегали слезы, и он едва сдерживался, чтобы не расплакаться.

— Ты, Сашко, слушать слушай, но и на дорогу поглядывай… Бабуси что-то долго нет. — Микола перевернул еще с десяток листов. — «10 сентября. Порой отступаю от программы. Стараюсь учесть местные условия, объединить изучение ботаники и зоологии с конкретными интересами школьников — будущих хлеборобов, садоводов, животноводов. С радостью замечаю: многих учеников уже увлек мой предмет. Сегодня географ Тарас Константинович говорит: «Мы на вас, Валентина Михайловна, очень сердимся». — «Почему»? — спрашиваю, не заметив в его глазах лукавинки. «Как почему? Вы же до того учеников замучили своей ботаникой и зоологией, что они только и говорят о всяких тычинках, венчиках, позвонках, как будто на свете больше ничего и не существует. Придется нам с вами ссориться». Это он, конечно, шутя сказал, а может, чуточку и завидует… Но больше всего упреков мне приходится выслушивать от библиотекаря Ирины Тимофеевны. «Зачем вы с ними возитесь? (Это об озорных учениках.) Не слушают вас на уроке — выставьте из класса, пусть ведет в школу отца или мать. Или в учительскую и к директору потяните. С ними иначе нельзя. А того Петренко из шестого я давно бы отправила в трудовую колонию…» Ты видишь, Сашко, как она выступает против меня?..

— Побыстрее ищи про камешек, в конце читай. Она вчера писала.

— Есть! — воскликнул Микола. — «…Кто мог это сделать? Неужели снова они? Или, может, кто-нибудь из старших? Шла я из школы. По дороге встретила Марию Васильевну. Она расспрашивала о сыне, сказала, что правление колхоза отвело землю на склонах оврага для школьного сада и выделило для этого двести саженцев яблонь, груш, слив, черешен. Пообещала также похлопотать о лошадях — возить перегной и торф. Попрощались, она пошла домой, и я тоже. Когда проходила мимо, зарослей сирени, кто-то бросил камень…» Ну, уже и «камень»! — не стерпел Микола. — Какой же это камень, когда небольшой камешек. Так бы и писала… «Он пролетел мимо меня и упал на дорогу. Я огляделась — нигде никого. Подняла тот камень и пошла дальше. Неужели они на такое решились?..»

— О ком это: «они»? — обеспокоился Сашко. — Может, она думает, что мы вдвоем там были?

— Может…

— При чем же тут я?..

— Слушай дальше. «Дело серьезное. Нужно подобрать к каждому из них какой-то особый ключик. Петренко и Антонюк…»

Скрипнула дверь в сенях. Микола мгновенно захлопнул тетрадь, положил на стол. Как ошалелые бросились в кухню, плюхнулись на лавку, схватили из макитры по пирожку.

Бабуся вошла не сразу. Слышно было: поставила в сенях ведро с водой, накрыла дощечкой. И все что-то бормотала сердито под нос.

— Чтоб он пропал, тот крюк! Упустила-таки ведро. Спасибо, добрый человек подвернулся, помог вытащить. — Вошла, тяжело дыша.

Мальчики сидели на лавке, с жадностью уминали пирожки. Глаза у них были испуганные.

Старушка с удивлением посмотрела на них. Заглянула в макитру, накрыла ее рушником. Начала раздеваться.

— Прошу, прошу деда: «Наладь этот крюк», — как об стену горохом. Один сад в голове!.. Горе мне с ним, да и только. Не держится дома. Днюет и ночует в том саду…

Хлопцы дожевали пирожки, поблагодарили и выскочили из хаты.

— Эх, жалко, не дочитал до конца! Там же про все сказано… Слушай, Сашко, про какие это она ключики пишет, чтобы их подобрать?

— Не знаю…

Долго шли молча. Микола все время тяжело вздыхал.

— Да не горюй, — пробовал Сашко утешить друга. — Может, и не заявит в милицию. Видишь, она и правда не такая, как мы думали. Не рассказала ничего ни директору, ни матери. И дедусю даже словом не заикнулась про яблоки. И теперь обойдется, вот увидишь.

Микола был так расстроен, что даже не захотел идти домой. Пошли к Сашку, сели готовить уроки, но Микола никак не мог сосредоточиться.

— Знаешь, что я сейчас придумал? — улыбнулся Сашко. — Никогда не догадаешься!

— Скажи сам.

— Пойдем в сад и сами расскажем все дедусю. Он добрый, простит, если мы сами…

Микола долго раздумывал. В конце концов решительно махнул:

— Ладно, что будет, то и будет, пойдем признаваться!

На этот раз пошли к саду не оврагом, а дорогой, шли открыто, никого не остерегаясь. Возле посадки, где прятались когда-то от сторожа, свернули в яблоневые и грушевые междурядья. Сад был уже не похож на тот, летний, буйно-зеленый и густой. Плодов на деревьях нет, лишь кое-где на верхушках остались отдельные яблоки или груши. Листья уже начали желтеть и осыпаться.

Прежде чем предстать пред глазами дедуся Артема, мальчики решили посмотреть яблоньку, на которой они летом отломили невзначай сук. Не усохла, не пропала ли? Легко отыскали ее, приметную, меж других и были приятно удивлены, что сук на ней тщательно перебинтован, подвязан, подперт шестом и уже начал прирастать к стволу.

— Это дедусь ее вылечил, — с гордостью произнес Сашко.

— Угу! — кивнул Микола и только прикоснулся рукой к суку, чтобы погладить его, как вдруг сзади: ба-ба-ах!!!

Мальчики присели на месте с раскрытыми ртами.

— Стой! Замри! — как из огромной порожней бочки, загремел голос сторожа.

Мальчики если бы и хотели бежать — не смогли бы: от испуга ноги дрожали, как у пойманных птенцов куропатки.

— Ну, что вы теперь скажете, герои? — подбежал к ним Шморгун с дробовиком. — Наконец-то я вас поймал!

— Мы, дядя, не воровать пришли, — немного оправившись от испуга, отозвался Микола.

— Го-го, не воровать! Целое лето за вами гоняюсь. Дед Артем все спрашивает: «Кто это сортовые деревья обрывает?» Теперь пусть знает кто: родной внук да сынок бригадирши! Бригадирша замечает, когда кто-нибудь соломинку в колхозе возьмет, а что ее сынок вытворяет, того не видит!

— Честное пионерское, мы не собирались красть. Мы к дедусю Артему идем, — сказал Сашко.

— Так я вам и поверю! — скривил рот Шморгун. — Обманывайте кого-нибудь другого, только не меня. Хорош у деда внук! Вот поведу, пускай полюбуется! Давай заворачивай дышло! Только не вздумайте бежать! Первый раз я вверх пальнул, а побежите — нагоню вам соли в мягкое место!

Что могли поделать мальчики? Пришлось подчиниться и идти к шалашу под конвоем. Однако дедуся Артема там не было, и сторож повел их к сушильне.

По дороге наткнулись на яму, в которой сжигали собранных на деревьях гусениц. Шморгун заглянул в яму и велел:

— А ну лезьте туда, посидите, пока я садовника найду.

Хлопцы не пошевельнулись.

— Кому сказано — лезьте! — крикнул сторож.

Стояли как вкопанные, только носами шмыгали.

Тогда Шморгун закинул на плечо дробовик, схватил ребят за воротники и, как щенят, столкнул в яму. А сам потопал дальше.

Яма глубокая. Тщетно было надеяться выбраться из нее.

— Теперь и дедусь не поверит, что мы сами к нему шли, — вздохнул Микола.

— Дедусь поверит. Я его знаю.

Вскоре снова послышались шаги. Думали — сторож возвращается с дедусем Артемом. А оказывается, это сам дедусь откуда-то.

— Какой леший тут бубнит? — Над ямой появилось знакомое хлопцам усатое лицо. — О! Чего это вас нелегкая туда занесла?!

Микола и Сашко не отвечали, растерявшись от неожиданности.

Дедусь выдернул из-под яблони длинный шест-рогульку, которым летом подпирали усыпанную плодами ветку, подал ее в яму.

— Ну, хватайсь по одному, вытащу!

Сашко крепко ухватился за шест, и дедусь вытянул его наверх.

Потом помог выбраться и Миколе.

— Так это он вас выстрелом пугал? — спросил дедусь, ставя подпорку на прежнее место.

— Нас, — буркнули в один голос.

— И в яму бросил он?

— Он.

— За что?

— Говорит, воровать пришли. А мы к вам, дедусь, — отвечал Сашко. — Хотели обо всем честно вам рассказать. И кто сук отломил на яблоне, и почему долго не приходили…

— Ладно, ладно, еще успеете рассказать, — прервал дедусь. — Куда же он подался, сторож?

— Вас искать.

— Ай-я-яй, как нехорошо вышло! — покачал головой.

Мальчики не понимали, что именно он считает нехорошим: то, что сторож в них стрелял и в яму бросил, или их осуждает?

— Дедусь, неужели и вы нам не верите? — понурился Микола.

— Что говоришь?.. А-а… Нет, я не про вас, я про сторожа. Вредный он человек, этот Шморгун. Хитрый, как лис, и кусучий, как змея… Ну, да ладно, о нем еще поговорим с кем надо. А с вами, раз уж пришли ко мне в гости, потолкуем сейчас. Пойдем в мою штаб-квартиру.

Сашко все же хорошо знал своего дедуся. Как они и надеялись, он простил им потраву, причиненную колхозному саду. Лишь попенял обоим и взял обещание никогда больше не делать такого.

Хлопцы попрощались и побежали домой — довольные, повеселевшие.

Глава одиннадцатая. «Ой хмелю ж, мiй хмелю!..»

Не успел отец Сашка даже умыться после работы, как в окне проплыла огромная фигура Шморгуна. Грохнуло трижды в сенях, и вот он уже на пороге.

На одутловатом, небритом лице радость:

— Го-го-го, значица, оросим горло святой водицей!

Ступил в своих тяжеленных сапожищах к столу, вынул из-за пазухи литровую бутылку, подмигнул.

Отец вернулся с работы вялый, нахмуренный, а тут сразу будто ожил. Отдал Сашку рушник, сказал заискивающе:

— А ну, сынок, организуй нам, — и покосился на кровать.

Знал: там всегда стоял завернутый в телогрейку приготовленный ему сыном ужин. Изредка суп, сладкая тыквенная каша или молодая кукуруза, а чаще картошка: тушеная, печеная, вареная — «в мундире» или очищенная.

И на этот раз Сашко подал на стол картошку. Хоть и была она постная и разварившаяся, отец и сторож, выпив, уплетали ее с луком за обе щеки.

Сашко сидел на лавке у окна насупленный, злой. Листал учебник ботаники, который ему дала сегодня Валентина Михайловна. «Возьми, — говорит, — у меня их два».

— А ты почему не ешь? — спросил Шморгун.

— Не хочу. — А у самого от голода сосало под ложечкой.

Сашко с такой неприкрытой ненавистью взглянул на Шморгуна, что тот поперхнулся.

Закусили. Шморгун вытащил из бокового кармана папиросы. Чиркнул спичкой, сначала сам закурил, потом дал Павлу.

— Слышал, ты завтра в город рыбу повезешь? — спросил, выпустив сразу изо рта и из носа облако дыма.

— Повезу. А что? — спросил Павло, положив папироску на лезвие ножа.

— Не мог бы ты ко мне в сад завернуть?

— А что там у тебя?

— Забыл разве? Я ж тебе говорил.

— А-а, — вспомнил Павло и помрачнел. — Знаешь, это такое дело…

— Вот еще… Все будет как по писаному. Заберешь, отвезешь, сбросишь ей через тын во двор — и крышка. Девчата выходные, дед Артем со школярами сад закладывать будет. А Ольга свой человек, никому ни гугу, я ее знаю. Была сегодня, литр вот этого принесла, пообещала за то целую бутыль.

— Почему же она сама не придет, не возьмет?

— Так ее кто-нибудь может встретить по дороге. А тебе машиной подбросить — раз плюнуть.

— Не хочу я, Василь…

— Ну и дурень же ты! Ворона пуганая! — стукнул кулаком по столу Шморгун.

Антонюку стало неловко, что его так обзывают в присутствии сына, сказал:

— Пойди, Сашко, погуляй.

Сашко взял учебник, вышел из хаты, сел под окном. На что это Шморгун подбивает отца? «Заберешь, отвезешь… даст за это целую бутыль…» Не иначе, что-то хочет украсть в колхозном саду и переправить той самогонщице Ольге. Ворюга! Неужели тато согласится? Вздохнул тяжело.

Подвинулся ближе к окну, надеясь услышать продолжение разговора. Отец говорил тихо, сторож бухтел, как в бочку: «Бу-бу-бу». Ничего не разберешь.

Нет, отец не пойдет на такое.

Вспомнился общественный суд над Шморгуном. Людей в клуб сошлось — не протиснешься. Детей не пускали, но Сашко с хлопцами все же пробрались туда. Забились в уголок, стояли, слушали. Ох, как тогда корили его люди!.. А как молил Шморгун, чтобы колхозники простили! «Люди добрые! Клянусь вам жить честно! Щепки возле чужого двора не подниму…» И ему поверили, простили, велели только уплатить деньги за все, что взял из кладовой. Теперь, вишь, забыл, снова потянуло на старое, да еще и отца подговаривает. Дурнем, вороной обзывает.

Сашку обидно за отца. И почему он такой? Врезал бы тому гаду… Так нет, водится с ним… Мысли Сашка прервал дребезжащий голос Шморгуна, долетевший из хаты:

Чтобы не слушать пьяного пения, Сашко положил на косяк книгу, взял в сарае лопату и пошел на огород. Там еще оставалась неубранная кукуруза.

Яростно набросился на засохшие стебли, точно на своих заклятых врагов. Раз! Раз!.. Срубленные лопатой стебли веером ложились на землю, шелестели жесткими рыжими листьями.

Солнце вот-вот опустится за гору. Под его косыми лучами поблескивали серебристые паутинки. Бабье лето.

Вырубив четыре ряда кукурузы, Сашко закинул за плечо лопату, пошел с огорода.

Как раз в это время вышли из хаты Павло и сторож. Лица у обоих красные.

— А может, пойдем еще и в чайную, опрокинем по чарочке, — уговаривал Шморгун. — Деньги есть.

— Хватит… хватит…

— Ну, как хочешь… А я пойду.

Сторож сделал несколько неверных шагов к воротам, зашатался, уперся обеими руками в штакетник, будто собирался перепрыгнуть через него.

— Ч-черт… понаставляют…

— Давайте я выведу, — подбежал Сашко. — Домой идите.

Он рад был избавиться поскорее от Шморгуна, чтобы тот больше не сманивал.

Шморгун кое-как добрался до калитки. Вдруг что-то вспомнил, завопил на весь двор:

— Павло! Стой! Ты куда пошел? Так, значитца, договорились?.. Да что ты там бормочешь?.. Говори: приедешь или нет?

— П…приеду, — еле выжал из себя Антонюк и поплелся в хату…

«Согласился! — похолодел Сашко. — Напоил, ворюга, и уговорил!..»

Шморгун обратился к расстроенному Сашку:

— Завтра в яр пойдете? Га?.. Чего молчишь?.. На кой он вам сдался, тот сад? Пока вырастите, школу покончаете. Уедете в город. На вертолетах будете летать. У-ух!.. Плевать вам тогда на него с высоты! Ха-ха-ха!.. Или, может, тебе яблочек или грушек не хватает? Так я еще принесу, ей-ей, принесу еще. Ешьте, сыночки, от пуза. Ха-хах-ах!..

Сашко рванулся, изо всех сил толкнул Шморгуна за калитку, крикнул:

— Чтоб ноги вашей больше у нас не было! — Быстро запер калитку на задвижку, побежал в хату.

Отец лежал на кровати, свесив голову, словно без памяти. Посреди комнаты в луже воды валялось опрокинутое ведро.

Сашко собрал тряпкой воду, убрал со стола. Снял с сонного отца пиджак, ботинки. Поднял голову на подушку.

На дворе стемнело.

Зажег свет.

По радио передавали веселую музыку. Выключил репродуктор, уселся с ногами на диване.

Что же делать? Идти к маме, рассказать ей все? Но чем она поможет? Только разволнуется и снова будет плакать… А может, к той Ольге пойти? Сказать, чтобы не смела брать краденого…

«Нет, лучше самого отца попрошу. Очень, очень попрошу. А если не послушается, я скажу ему: «Брошу тебя — и все. Пойду к маме жить». Тогда он, наверное, послушается».

Еще долго сидел, надеялся — проснется отец. Но тот спал как убитый. Один только раз перевернулся на бок, забормотал, застонал во сне и замолк.

Сашко погасил свет и улегся на лавке.

«Утром поговорю», — решил он.

Отец потер заспанное лицо рукой, откашлялся, поглядел на свои босые ноги.

— Сашко, где ботинки?

— Под лавкой.

— Подай.

Сашко встал, подал.

«О-о, солнце уже высоко! Вот так поспал! Мог бы и все проспать…» — подумал.

Стал одеваться, обуваться.

— Куда ты? — спросил отец.

— У нас воскресник сегодня.

— Сад в овраге закладывать будете?

— Угу…

«А что, если мне не ходить туда? — вдруг подумал Сашко. — Поеду с ним в город. Тогда, может, он не заедет к Шморгуну».

— И я хочу с вами поехать.

— А воскресник?

— Ничего, обойдутся и без меня.

— Иди, куда все.

— Возьмите! — не отступал Сашко. — Я вам не помешаю.

— Сказал — значит, все! И не проси. Лучше вот полей мне на руки.

Сашко сразу помрачнел. Не спеша снял с плиты кастрюлю с водой.

Отец подставил пригоршни. Фыркал, плескался, как на дворе. Весь пол забрызгал.

— Знаю, почему не берете, — пробормотал Сашко. — Воровать захотелось.

— Что?.. — поднял мокрую голову тато.

— Эге, думаете, я маленький, ничего не понимаю? С тем пьяницей Шморгуном договорились украсть что-то в саду.

— Прекрати болтовню! Что тебе за дело, с кем и о чем я договариваюсь? Распустился…

— А такое мне дело, что я с вами больше не буду жить, если пить будете и… воровать.

Отец Антонюк только брови нахмурил, но ничего не сказал. Будто убегая от сына, второпях накинул на плечи пиджак, снял с вешалки кепку, выскочил из хаты.

Глава двенадцатая. Приключение в саду

Учитель физкультуры Петро Денисович подал команду, и колонна тронулась со школьного двора.

Впереди шли пятиклассники, за ними — шести- и семиклассники. У одного на плече лопата, у другого в руке порожнее ведро. В хвосте колонны ученики восьмого класса тащили возки, катили тачки, нагруженные кроличьим пометом. Два грузовика, предоставленные колхозом, выехали на дорогу и направились за торфом.

Когда колонна шла выгоном, из двора выскочил Кудлай.

— Иди, иди сюда! — позвал Микола.

Пес обрадованно бросился к нему.

— О, теперь у тебя и помощник будет! — пошутила Валентина Михайловна, шедшая рядом со своим классом.

Сашко был хмурый и неразговорчивый. Он словно бы похудел за ночь.

— Ты чего такой? — нагнулся к нему Микола.

— Какой? — встрепенулся мальчик.

— Ну, невеселый, молчишь… Я сразу заметил, как только ты пришел. Отец опять, наверное, что-то натворил, да?

— Нет, ничего не натворил. Голова болит…

Сашко даже Миколе не хотел рассказать о том, что задумал сегодня Шморгун с отцом.

Дедусь Артем ждал школьников чуть ли не с рассвета.

— Вот это я понимаю — целая гвардия нагрянула. А обоз у вас какой! — кивнул на хвост колонны.

— Вскоре еще и кавалерия прибудет! — пошутил Тихон Федорович.

Садовник уже разметил, где сажать деревья, и часть учеников сразу же взялись за дело. Рассыпались по обоим склонам отлогого оврага, копали ямы. Другие, сбросив с возков и тачек удобрения, отправились в лощину за черноземом.

Микола с Сашком, отвоевав у хлопцев-восьмиклассников дырявый возок-тарахтун, тоже покатили в лощину. Чтобы их похвалили, набрали полнехонький ящик чернозема, едва втащили возок на склон.

— Разве можно постольку набирать? Надорветесь! — ахнула Валентина Михайловна.

— Это еще мало, в следующий раз возьмем больше, — храбрился Микола.

Услышав разговор, подбежал Олег.

— Давайте я помогу.

— Без твоей помощи обойдемся, — ответил Микола. — Яму копай, чего лодырничаешь?

— Я же помочь… — оправдывался Олег.

— Довольно вам, — остановил их Сашко. Потом отвел Олега в сторону, спросил: — Батько твой уже пошел в сад?

— Наверное, еще спит… А что?

— Да просто так…

И сразу повеселел.

«Вот и хорошо! Может, он и совсем не придет. Тогда не украдут сегодня. А там передумают… Только бы не пришел!»

До обеда школьники успели выкопать все ямы и привезти к ним чернозем. Теперь оврага не узнать. Склоны его были густо покрыты желтыми и черными кучками.

Сели отдохнуть и поесть.

Дедусь Артем с учителями тоже подсели к ученикам. Когда пообедали, садовник развязал большой узел с яблоками, пригласил:

— А ну, попробуйте и скажите, что это за фрукт. Можно его потреблять или нельзя?

Сначала учителя взяли по яблоку, потом потянулись к узлу школьники.

— Ух и сладкие, как мед!

— А душистые!

— А сочные!

— Фи, подумаешь, я таких столько перепробовал! — тихонько сказал Виктору Троцю Олег.

— Значит, вкусные яблоки? — довольно улыбался садовник.

— Да, яблоки очень вкусны, — похвалила Валентина Михайловна. — Какой это сорт?

— Наш, лепехивский, — гордо ответил дедусь Артем.

— Впервые слышу…

— Неудивительно, раньше такого не было.

— Это тот, который вы сами вывели? — догадалась учительница.

— Немного я, немного добрые люди помогли. В этом году впервые уродились. Жаль только, какие-то озорники сук отломили на одной яблоне, когда плоды еще зеленые были. Гнался за ними сторож, да не догнал. А не сидят они тут, те хлопцы, а?..

Миколу и Сашка кинуло в жар.

Зачем он это говорит — «какие-то озорники», будто бы и вправду не знает. Они же ему во всем признались. Посмеяться над ними хочет, а других предостеречь, чтобы не чинили такого?

В отчаянии Микола и Сашко опустили головы, ждали, как обреченные, заслуженного приговора. Валентина Михайловна заметила это, улыбнулась:

— Не бойтесь, Артем Федорович, они больше не станут обрывать яблони. Разве что придут к вам за советом или чтобы вам помочь. У них теперь свой сад будет. Правду я говорю? — обратилась к ученикам, а больше к Миколе и Сашку.

— Пра-авду! — подтвердили ребята.

— Правду! — проговорили и Микола с Сашком, чувствуя, что беда проходит мимо.

— Чего же, приходите, я с дорогой душой…

— Хах-хах-ха! — проскрипело сзади. — Вы им еще в ноги поклонитесь, дед Артем…

Садовник недовольно глянул на сторожа, неожиданно появившегося в овраге, сказал:

— Еще никому не кланялся и кланяться не буду. А захотят, сами пусть приходят, учатся.

— Пускай, пускай, чего ж… Только тогда и завязи на деревьях не увидите. Обчистят еще в цвету. Угощаете их сортовыми, думаете, они их не пробовали. Зря думаете. Они их раньше вас пробовали. Еще зелеными рвали. Хах-ха-ха!..

— Напрасно ты это говоришь, Шморгун. Если один прохвост залез в сад, то разве можно на всех детей грешить?

— Как же, ясное дело, напрасно… Целое лето гонялся за ними, чтобы сберечь добро. Охочие на дармовщину. Ишь как дорвались до колхозных яблочек!.. Я тут днюю и ночую и то не позволю себе даже попробовать, а они…

У ребят от этих слов яблоки застряли в горле. Учителям тоже, видно, стало неприятно.

— Бессовестный ты человек, Шморгун, вот что я тебе скажу, — рассердился дедусь Артем, даже покраснел весь. — Не успел глаза продрать и уже нализался. Иди, куда надумал.

— Хах-хах-ха! — захохотал Шморгун и побрел вперевалку к саду.

«Ну и гад! — подумал пораженный Сашко. — Ишь каким честным прикидывается! А на самом деле…»

После этого разговора со сторожем, на который, казалось бы, и внимания не стоило обращать, какая-то неловкость сковала и учителей, и учеников, и садовника. Куда девались веселые шутки, звонкий смех, песни.

Пропал и прежний задор к работе. Словно нехотя, сновали от ямы к яме, молча засыпая их сдобренной торфом и пометом землей.

Но самую большую неприятность причинил Шморгун своим появлением Сашку.

«Значит, теперь тато подъедет на машине, заберет и отвезет Ольге то, что украл Шморгун!»

Его неудержимо тянуло побежать вслед за сторожем. Может, все-таки удастся уговорить отца. Но как же бросить работу? Что подумают учительница и товарищи?

Но вскоре представился удобный случай.

У Миколы сломалась лопата.

— Сбегай на сушилку, возьми, — посоветовал ему дедусь Артем.

— Э-э, сторож не даст.

— Скажешь, я велел.

Сашко сразу сообразил и предложил Миколе:

— Хочешь, бери вот мою, а я мигом слетаю.

— Давай, — охотно согласился тот.

Вместе с Сашком помчался и Кудлай. Пробегая колхозным садом, Кудлай наткнулся неподалеку от сушильни на яму, на ту самую, в которой когда-то отсиживались Микола с Сашком, и поднял лай. Сашко подошел, заглянул в яму и увидел на дне крохотного съеженного земляного зайчонка-тушканчика. Сашко топтался на месте, соображал, как вытащить зверушку. Наконец схватил из-под яблони подпорку, ткнул ее тушканчику под самую мордочку.

— Трусь, трусь, трусь! — поманил.

Но зверек только пуще сжался в клубочек и испуганно засверкал глазенками. Сашко понял, что по шесту тушканчик не полезет, поэтому стал на колени, нагнулся и поманил рукой — очень уж хотелось ему вытащить тушканчика.

Когда слишком перегнулся над ямой, отвалилась глыба земли и Сашко вместе с нею рухнул вниз.

Мальчик почти не ушибся, но испугался.

«Что делать? Как выбраться? — Его охватило отчаяние. — Может, по шесту?»

Тушканчик даже не удирал от него. Сашко взял зверька на руки, погладил. Сколько раз гонялся вечером по леваде за быстрыми зверьками и ни разу не поймал. А теперь все хлопцы ему позавидуют.

Кудлай стоял над ямой, повизгивал нетерпеливо, вертел хвостом, надеялся, видно, что Сашко выбросит ему добычу.

Но Сашко спрятал зверька за пазуху, приставил к стене шест, полез по нему. Уже добрался до половины, как вдруг шест тресь — и мальчик упал на дно ямы.

«Вот напасть! — совсем расстроился Сашко. — Самому мне никак не выбраться. Прошлый раз дедусь помогал…»

Стал кричать, звать, думал, услышат, прибегут. Кричал долго, пока не охрип. Но никто не появлялся. Подбрасывал кверху картуз — может, кто-нибудь увидит? Кончилось тем, что картуз подхватил Кудлай. Держал его в зубах, игриво поглядывая на хлопца.

Сашко взял комок глины и швырнул в Кудлая. Тот заскулил, побежал прочь и больше не появлялся.

Сашко снова схватился за сломанный шест, как утопающий за спасательный круг. Снял пояс, перевязал шест по трещине, повесил на него пиджак и высунул из ямы. Потом нагреб кучку сухих листьев, сел на нее, усталый, растерянный, испуганный.

Представил себе, что будет дальше. Стемнеет, все разойдутся по домам. Микола, конечно, забежит к нему, не застанет — подумает: к маме ушел, — сказал ведь Миколе, что собирается ее навестить. Отец тоже так подумает. И сидеть ему в яме всю ночь…

Взбудораженное воображение рисовало картины одну страшнее другой…

Может начаться долгий осенний дождь. Тогда уж в сад никто не заглянет ни завтра, ни послезавтра… Даже дедусь Артем и сторож не придут. Зачем им сюда приходить? Яблоки и груши давно сняли, они лежат в погребах, сушильню запрут. Вот и будет он пропадать тут, пока не сгинет совсем от голода и холода.

«Что я натворил, дурной? Что я натворил! — корил себя Сашко. — Нужно было хоть Кудлая не прогонять, пусть бы бегал возле ямы. Может, его бы заметили… А теперь как о себе сообщить?..

…Микола уже несколько раз поглядывал в сторону колхозного сада.

«Чего это так долго не возвращается Сашко? Неужели сбежал? Нет, Сашко не такой!..»

Вдруг заметил: из-за холма выскочил Кудлай. Несет что-то в зубах. Не суслика ли поймал?

Пес, огибая ямы и кучи земли, подбежал к Миколе и положил у его ног картуз.

— Чей это? — спросила Валентина Михайловна.

— Сашка, — сразу узнал Микола.

— Вот видишь, я говорила — помощник у вас хороший. Уже картуз носит, а там и еще что-нибудь будет делать.

— Если бы он уроки за нас делал… — пошутил Микола.

Посмеялись и снова принялись за работу.

Прошел еще час, а Сашка не было. Теперь уже забеспокоилась и Валентина Михайловна. Где он мог застрять? И почему Кудлай принес его картуз?..

— Слушай, Петренко, может с Сашком что-то случилось? — подошла учительница к Миколе. — Пошел — и как в воду канул.

— Кто знает… Я сам думал.

— А может, ты пойдешь узнаешь?

— Хорошо.

Воткнул лопату в кучу рыхлой земли, натянул на голову картуз.

— Подожди меня, и я пойду с тобой, — сказала ВалентинаМихайловна.

Поговорила о чем-то с дедусем Артемом, махнула Миколе:

— Пойдем!

Они выбрались из оврага на дорогу, зашагали вдоль посадки, чтобы не плутать по тропинкам.

За ними побежал и Кудлай. На полдороге начал лаять и бросаться в посадку.

— Чего он туда тянет? А ну, пойдем, куда поведет, — повернула за ним Валентина Михайловна.

Пересекли посадку. Кудлай повел их дальше, в сад.

Между деревьями показалось что-то черное. Именно туда и вел их пес. Остановился, завертел хвостом.

«Стоит возле ямы для гусениц, в которую когда-то бросил меня с Сашком Шморгун, — вспомнил Микола. — Неужели Сашко снова там? Ну да, вот и пиджак его висит».

Побежал к яме. Заглянул в нее, так и есть — тут.

— За что он тебя опять бросил? — удивился и одновременно возмутился Микола.

— Он не бросал, — хриплым голосом ответил Сашко. — Это я сам. Тушканчика доставал и упал. Земля обвалилась.

— Где же он, тушканчик?

— Вот, — вытащил из-за пазухи зверька.

К яме подошла учительница.

— Валентина Михайловна, он не нарочно! — крикнул Микола.

— Конечно, не нарочно. Кто же нарочно в такую яму падает! — засмеялась учительница. — Но как же мы его вытащим? Лестницу нужно из сушильни принести.

— Подпорку из-под яблони возьмите, — посоветовал Сашко.

Микола принес длинную и толстую подпорку, опустил в яму.

— Лови! — Сашко подбросил тушканчика вверх.

Микола поймал зверька на лету.

— Какой он смешной… — погладила тушканчика Валентина Михайловна. — Хвост длинный и с кисточкой. Нужно его показать всем ребятам и выпустить.

— Я и сам хотел, — сказал Сашко. Он схватился за подпорку: — Тяни, Микола!

Микола с учительницей потянули изо всех сил, и вот Сашко уже на воле.

— Как хорошо, что вы меня нашли! Боялся, что и ночевать тут придется.

— Ему скажи спасибо, — потрогал Микола за ухо Кудлая. — Это он картуз твой принес. Возьми! — протянул другу. — Да еще и нас привел сюда.

Пес, будто и впрямь что-то понимал, довольно вертел хвостом.

— А где же лопата? — оглянулся по сторонам Микола.

— Я еще не успел дойти до сушильни. Сейчас сбегаю, возьму, — рванулся Сашко.

— Идите вдвоем, — сказала Валентина Михайловна. — Прихватите несколько штук. Девочкам лопат не хватило. А я вас здесь подожду.

До сушильни недалеко. Миновали несколько яблоневых рядов, смородинник. Оставалось перейти участок малинника — и все.

Вон она, сушильня, возвышается, словно сказочный терем.

Вдруг в «тереме» медленно приоткрылась дверь, и оттуда высунулась большая голова Шморгуна. Сюда верть, туда круть — и сразу же спряталась.

Микола вопросительно взглянул на Сашка: что бы это могло значить?

Сашко побледнел, опустил глаза.

Через какое-то мгновение из двери снова высунулась голова сторожа. Никого не заметив, Шморгун вышел из сушильни. На спине у него был огромный мешок. Микола потянул Сашка за густые кусты малины. Оттуда стали наблюдать за сторожем.

Тот запер сушильню и, озираясь по сторонам, потрусил к посадке.

— Сушеных фруктов украл, — догадался Микола. — Давай проследим, куда понесет.

Он снял с брюк пояс, накинул Кудлаю на шею и, ведя его на поводу, стал осторожно продираться малинником за сторожем.

Сашко плелся следом. Он был вконец растерян и подавлен, потому что знал, куда направлялся Шморгун. Там, возле посадки, наверное, ждет его с машиной отец. Заберет и отвезет Ольге, обменяет на самогон. И об этом узнают все-все. А самое страшное, что Сашко никак не может предотвратить беду.

Сторож вбежал в посадку, бросил мешок в кювет, присыпал опавшей листвой. Поправил на голове скособочившийся картуз, сплюнул, не спеша вышел на дорогу.

Мальчики тоже вскочили в посадку. Затаились неподалеку в зарослях акации.

— Кого-то ждет, — прошептал Микола и пригрозил Кудлаю, чтобы тот не лез к его пазухе, где был спрятан тушканчик.

Сашко утвердительно кивнул головой.

«Знал бы ты, кого он ждет, — горько подумал он. — А может, рассказать, признаться? Нет уж, пусть будет как будет!»

По дороге, видимо, кто-то ехал, потому что Шморгун снова вбежал в посадку и присел за кустом. Совсем близко от них.

Кудлай вскочил, но Микола придержал собаку и зажал ему пасть.

Мимо них прокатил на велосипеде участковый милиционер.

— Давай позовем, — прошептал Микола.

— Не надо, подожди, — сказал Сашко.

Вскоре послышался гул машины. Сторож встал и вышел на дорогу.

Подъехал колхозный грузовик, в кабине сидел Антонюк, отец Сашка.

— Здоров, Павло! — обрадованно шагнул к нему Шморгун.

— Здоров, — нехотя ответил тот.

— Я мигом, — кинулся сторож к посадке, но его остановил оклик Антонюка:

— Погоди, Иван!

— Га? — рывком повернул голову Шморгун.

— Иди сюда, говорю.

Сашко чувствовал себя так, как будто его выставили перед людьми на суд.

— Ну что там? — подошел к машине сторож.

— Понимаешь, Иван… не хочу я в это дело встревать. Передумал…

— Как это передумал? — вытаращил глаза Шморгун. — Мы же с тобой вчера договорились!..

— Знаешь, тогда мы были во хмелю, а теперь… Одним словом, не хочу. И тебе, Иван, не советую…

У Сашка, как только он услышал это, куда девалась неприязнь к отцу.

«Татусик, миленький, дорогой! — хотелось ему крикнуть. — Какой же ты молодец! Все-таки послушался меня…»

— Так я же приготовил! — покраснел от злости Шморгун. — Вон лежит в посадке…

— Отнеси назад.

— Испугался! Встретил милиционера и испугался?

— Никого я не встретил! И не то чтобы испугался — просто…

— Дурак ты набитый! — сердито процедил сквозь зубы Шморгун.

— Что хочешь обо мне думай, а я не повезу, и не уговаривай.

— Ну и катись ко всем чертям! — выругался Шморгун. — Без тебя все проверну.

Антонюк ничего не сказал, завел мотор, и машина медленно тронулась с места.

Собаки, как известно, почему-то не любят машин. Завидят — лают, гонятся, пытаются ухватить зубами шину, хотя это им никогда не удается. Наверное, это нелюбовь от зависти — сами-то они не могут так быстро бегать. Кудлай особенно ненавидел машины — однажды его основательно помял грузовик, — но все равно гонялся за ними.

Вот и теперь, как только тронулась с места колхозная полуторка, он вырвался и как бешеный бросился за ней.

Микола сгоряча вскочил, громко позвал Кудлая, выдав этим себя и Сашка.

Шморгун дернулся, точно его кнутом огрели, оглянулся. Увидев хлопцев за кустом, понял: за ним следили. Однако попытался выкрутиться.

— Чего это вы тут лазите? — накинулся на ребят. — Ветки обламывать? А ну, прочь отсюда! И чтобы в сад ни ногой!..

— Нас дедусь Артем послал, — не испугался Микола.

— А-а, выследить захотел!.. Сыщиков уже завел!.. — заорал Шморгун.

— Вы не кричите, мы вас не боимся. И о том, какой вы сторож, все равно расскажем.

— Вот я вам расскажу… — Шморгун двинулся к хлопцам.

Неизвестно, чем бы закончилась эта стычка, если бы в посадке не появились Валентина Михайловна с дедусем Артемом.

Садовник, не дождавшись учительницы с ребятами, сам пошел в сушильню. Возле нее он встретил растерянную Валентину Михайловну и услышал, как из посадки долетал сторожев крик.

При виде садовника и учительницы Шморгуна точно подменили. Сразу сгорбился, прикинулся таким несчастным, что у человека, не знавшего его, мог бы вызвать даже сочувствие и жалость.

— Что тут происходит? — строго обратилась Валентина Михайловна к ученикам.

— Да вот… — кивнул Микола на сторожа.

— Виноват, дорогие граждане, — не дал ему досказать Шморгун. — Не подумала моя дурная голова, нечистый попутал, теперь страдаю… ох страдаю!

— Что тут такое? Ничего не пойму, — переводил недоуменный взгляд дедусь то на сторожа, то на мальчиков.

Тогда Микола ступил в кювет, сгреб с мешка листья.

— Набрал сушеных фруктов, хотел отвезти куда-то.

— Святая правда, ой правда… Вот провалиться мне… Листочка больше из сада не вынесу…

— Нет у тебя совести и на копейку, вот что я тебе скажу! — взорвался гневом дед Артем. — Простили тебя люди, а ты вновь за свое! Отдай ключи! — велел грозно.

— Ой, каюсь, каюсь… — Шморгун долго шарил по карманам, наконец вынул ключ, неохотно отдал садовнику.

— Теперь уходи, и чтобы духу твоего больше не было в саду!

Как побитый шкодливый пес, поплелся Шморгун по дороге к селу.

Микола с Сашком отнесли на сушильню мешок, а потом побежали догонять Валентину Михайловну.

Солнце вот-вот должно было пересечь далекий, увитый осенней прохладной дымкой горизонт.

Высоко в небе кричали дикие гуси, улетая в теплые края.

Глава тринадцатая. Кто победитель?

Микола дал себе слово не причинять больше Валентине Михайловне неприятностей. Если и потянет на какую-нибудь проделку, изо всех сил будет сдерживать себя. Пусть забудется то, что успел раньше натворить.

К урокам готовился тщательно, в школе не егозил, дома был послушным. Этим приятно подивил и учителей, и маму.

Мама нарадоваться на него не могла.

«Видать, взрослеет, умнеет и характер у него меняется», — думала она.

Поражены были такой неожиданной переменой Миколы и одноклассники.

И только Сашко достоверно знал истинную причину тех перемен. Да еще, может, Валентина Михайловна догадывалась: встретит, бывало, Миколу, бросит быстрый взгляд, лукаво улыбнется, будто его сообщница.

Странная, и впрямь странная эта новая учительница! Сколько ей Микола причинил всяких неприятностей, а она ему все прощает. Правда, порой высмеет, порой упрекнет, но никогда не поднимает шума и никому не жалуется.

Как быстро бежит время! Кажется, совсем недавно начались занятия, а уже и четверть кончается, Октябрьские праздники подошли.

Шестого ноября школьная пионерская организация проводила торжественный сбор. На сбор пригласили директора, учителей, председателя колхоза и бригадира дядю Василия.

После того как выступили директор школы, председатель колхоза, а от пионеров и учеников Светлана Коломиец, вожатый дал слово бригадиру.

Дядько Василь рассказал, кто из учеников и как помогал летом и сейчас помогает колхозу, поблагодарил их от имени правления.

— А теперь я хочу прочитать вам вот это письмо. — Достал из кармана зеленый конверт, вынул из него исписанный лист бумаги. — Слушайте… «Дорогие друзья Микола и Александр!»

Ученики навострили уши. Микола с Сашком переглянулись: что за оказия, неужели это к ним обращается кто-то в письме?

— «Записку, которую вы вложили в ящик с грушами, мы прочитали. Вас интересует, кому достались груши, привезенные вами на заготовительный пункт, и дошли ли они целыми, неповрежденными. Так вот, груши ваши получили мы, строители из далекой суровой Тюмени, получили целыми-целехонькими, неповрежденными. Наверное, вы заботливо доставили свой груз, коли груши хорошо сохранились. Большое вам спасибо! А еще благодарим ваших родителей за то, что они вырастили такие вкусные-превкусные плоды! Щедрость и теплота ваша обязывают нас еще лучше работать на благо нашей родной Отчизны. К сожалению, в записке вы не назвали свои фамилии, потому мы и посылаем это письмо в правление вашего колхоза. Думаем, что оно непременно попадет к вам. Желаем вам крепкого здоровья, успехов в учебе! Передавайте привет всем школьникам!»

Прочитав письмо, бригадир передал его Миколе и Сашку. Все дружно зааплодировали.

Тогда и мальчикам хочешь не хочешь, а пришлось выступать на пионерском сборе.

Рассказывая о своих поездках на станцию, они не забыли и ту историю, как попались с Сергеем на обмане. Все посмеялись.

Микола и Сашко давно помирились с хлопцами. Только с Олегом Шморгуном не могли поладить. После того, как правление колхоза убрало его отца из сада, Олег стал раздражительным и нелюдимым. Кроме Светланы Коломиец, ни с кем не дружил. Шестиклассников немало удивляла эта их дружба. Что общего между Олегом и Светланой? Она добрая, кроткая, отличница, а он — прямая ей противоположность. Ну, да пусть дружат, может, и Олег рядом с ней подобреет, станет лучше учиться.

Микола с Сашком старались не затрагивать Олега, но все равно не могли избежать стычек с ним.

Перед Новым годом, когда выпал снег и ударил мороз, учитель физкультуры, Петро Денисович, предложил ученикам расчистить от снега на школьном дворе спортплощадку и залить водой. Любители кататься на коньках, играть в хоккей охотно согласились. Собрались в субботу после уроков и под руководством учителя сделали все так, как он им велел.

Каток замерз быстро. Чуть только залили, а он уже ледком взялся. Петро Денисович не успел еще и резиновый шланг спрятать, которым поливали. Длинный шланг протянулся до самого крыльца школы, извиваясь, как змея.

Вокруг катка толпились ученики. Не хотелось расходиться по домам, хотя работа была закончена. Как же это так: с самого обеда работали, сколько снега перетаскали — и теперь уйти, не дождавшись, пока каток окончательно замерзнет? Нужно же хоть разок по нему прокатиться. Не на коньках, а хоть на подошвах.

— Смотрите, уже и пальцем не пробьешь, — присел на корточки у кромки льда Олег, краснощекий, в дубленке, лохматой шапке-ушанке, в коротеньких модных сапожках.

— А ты не бей! — подошел к нему Микола.

— А то что? — свысока, пренебрежительно спросил Олег.

— Да ничего. Будешь ковырять — врежу.

У Миколы в конце концов лопнуло терпение: Олег сам ничего не делает и другим мешает. То над хлопцами насмехается, то к девчатам пристает.

— Ты врежешь? — даже подскочил Олег.

— А то кто же? — не сдавался Микола. — Маму на помощь не позову.

— Знаешь что? Ты полегче, не то как рассержусь, тогда…

— Что тогда?

— Вот видишь что? — И Олег ударил каблуком сапога об лед.

Тоненькая ледяная корочка треснула, как оконное стекло, и на лед выплеснулась вода.

От неожиданности Микола какое-то мгновение стоял неподвижно. Потом рванул к школе.

Все думали — побежал за Петром Денисовичем. Но нет — отвернул кран, на который был натянут конец шланга. Когда вода побежала, шланг зашевелился, зашипел и еще больше стал походить на змею.

Олег догадался о Миколином намерении и хотел наступить на шланг, но ему не удалось.

— Говори, будешь портить лед? — подошел Микола, держа в руках сплющенную на конце металлическую трубку шланга, из которой била сильная струя.

— Попробуй только облить, — предостерег Олег. — Пожалеешь, да поздно будет…

Школьники зашумели:

— Ты смотри какой! Еще и угрожает!

— Полосни, Микола! — советовали более решительные.

В этот момент на крыльцо вышел учитель физкультуры.

— Что вы делаете? — крикнул и поспешил к катку.

Вырвал у Миколы из рук шланг, накричал.

— Он не виноват! — встали на защиту хлопцы и, перебивая друг друга, рассказали учителю, что тут произошло.

— Нехорошо, Шморгун, ты себя ведешь, нехорошо! Не по-пионерски.

— А чего он цепляется! — огрызнулся Олег.

— Кто к тебе цепляется? — не уступал Микола. — Сам лезешь.

— Ну, довольно, — старался утихомирить мальчишек Петро Денисович. — Шморгун, подстрогаешь, пригладишь это место, когда замерзнет, и все будет в порядке.

— Не буду я строгать! Пусть сам строгает!

— И кататься не будешь! — закричали школьники. — Не пустим!

— Плевал я на ваш каток!

Застегнул дубленку, натянул шапку-ушанку и пошел со двора.

Тогда от группки девочек отделилась Светлана и позвала:

— Олег, подожди…

Он на миг остановился, сердито дернул головой и, грохнув калиткой, вышел на улицу.

Светлана постояла немного, глядя на калитку, и в смущении вернулась.

Долго бродил Олег по заснеженным улицам. Скучно одному, однако возвращаться в школу не собирался. Домой тоже не хотелось, хотя мать и просила не задерживаться — готовила любимый его хворост.

Пошел на снежную горку, где обычно каталась на санках малышня. Выпросил у какого-то первоклассника санки, чтобы съехать разок с горы, но катался долго, пока малыш не заплакал. Тогда посадил его на санки и так толкнул их, что на середине горки малыш полетел в сугроб.

Зимний день короток. Вот уже и вечер подкрался.

В хатах и на улице вспыхивали огни, машины ехали с зажженными фарами.

Олег вынул из кармана свой продолговатый блестящий фонарик.

От школы шла гурьба ребят. Была там и Светлана. Олег узнал ее по звонкому голосу и спрятался за забором. А когда все прошли мимо и Светлана свернула к своей хате, позвал ее.

— Как тебе не стыдно! — сразу накинулась на него девочка. — Все возмущаются. Я попросила, чтобы лед не выравнивали, сказала, что ты сам поправишь. Прошу тебя: сделай это, не то поставят вопрос на пионерском собрании…

— Ну и пусть ставят, что мне за дело! Это они все из зависти…

— Из какой зависти? — не поняла девочка.

— Завидуют, что мама купила мне модную дубленку и модные сапоги.

— Да кто тебе такую чепуху сказал?!

— «Кто, кто»… Сам знаю!

— Вот, значит, какой ты…

Помолчали.

— Вот что, Олег, — сказала наконец Светлана. — Я вынесу секач или мастерок, а ты заровняй то место на катке. А потом заходи за мной — и вместе пойдем в школу, сегодня репетиция новогоднего концерта, я помирю тебя с Миколой.

— Не буду мириться и ничего не стану поправлять.

— Ох и вредный же ты! Мне за тебя стыдно. Все говорят: «Чего ты с ним дружишь?»

— Ну и не дружи! Разве это дружба, когда ты не заступаешься за меня!

— У тебя совести нет ни капельки…

— Ну и пусть…

— Удивляюсь: как ты только не понимаешь, что неправ во всем? Никто зря нападать не станет.

Мороз крепчал. Звонко потрескивали деревья в садах, поскрипывал снег под ногами.

Олег и одет и обут тепло — холод не проймет. А Светлана замерзла, кутается в легонькое пальтецо и сапогами старенькими постукивает. Уже несколько раз намекала, что пора расходиться, а он все держал ее, отговаривал не ходить на репетицию: обойдутся, мол, и без нее.

Наконец она пообещала на репетицию не ходить и пошла домой.

Но Олег не поверил ей. Думал: сказала лишь затем, чтобы отвязаться, а сама еще как побежит, вот только переоденется, переобуется…

Ведь сколько разговоров было у Светланы о предстоящем карнавале, да как она к нему готовится! Хвалилась, что сестра туфельки лакированные из Киева прислала, значит, захочется ей перед подружками похвастаться. Да еще, когда каток заливали, Микола привязался: «Светлана, заранее предупреждаю — сегодня я танцую с тобой». — «Там видно будет», — ответила ему, словно бы и не радуясь его приглашению. Но ведь девчонки всегда прикидываются. На самом же деле всем им, и Светлане тоже, хочется с ним потанцевать. Они почему-то считают Миколу лучшим танцором в школе.

«А что, если мне подождать, пока она выйдет? — вдруг осенило Олега. — Тогда подбегу к ней, спрошу: «Куда это ты?» Она, конечно, растеряется, не будет знать, что ответить. Скажет, мама к соседям послала, или еще что-нибудь подобное придумает. Нет, уж лучше пойду следом за ней и остановлю возле самой школы, там ей не удастся выкрутиться».

Довольный, что пришла в голову такая чудесная мысль — поймать на лжи Светлану (чтобы не строила из себя честную, справедливую, принципиальную), — Олег даже присвистнул.

Напротив дома Светланы, на другой стороне улицы, росли кусты желтой акации. Он выбрал затемненное место за кустом и притаился.

Долго ждал, но Светлана не выходила.

Но вот скрипнула дверь. Думал, она, а оказалось — ее бабушка.

— Чего ты, хлопче, тут стоишь? — спросила бабушка, заметив его.

— Да я… шариковую ручку тут обронил, — выдумал на ходу.

— Вот беда! — запричитала старушка и сама стала смотреть под ноги. — Темно, вот если бы присветить…

— Угу, — подтвердил Олег, — тогда нашли бы. Но нечем присветить, — сказал, нащупывая в кармане фонарь.

— Подожди, я тебе спички вынесу.

— Спасибо, бабуся! Я завтра днем приду и поищу. Разве спичками осветишь?

— И то правда, голубчик. Только пораньше приходи, чтобы чужой кто не подобрал.

И Олег уже решил идти домой. Ему было приятно, что подруга не обманула, сдержала слово.

Но вдруг наружная дверь снова скрипнула, и на пороге показалась… Светлана.

Проронив старушке «до свидания», Олег вбежал в соседний двор.

Девочка подошла к бабушке, сказала ей что-то и направилась по улице в сторону школы.

Подождав, пока она свернула за угол дома, Олег тоже вышел на улицу и последовал за ней.

«Ага, и туфельки несет, — подумал, заметив у нее в руках небольшой сверток. — Погоди, узнаешь, как обманывать!..»

У ворот школы Светлана остановилась и огляделась вокруг. Олег спрятался за стволом дерева.

Окна школы полыхали ярким огнем, свет от них протянулся до самого катка, вокруг искрился снег. Слышны были музыка, гул голосов.

— Светлана! — окликнул ее, когда подошла к крыльцу.

Девочка повернулась на голос.

— Ты, Олег? — удивилась.

— Нет, не я, — сказал презрительно. — Султан турецкий… Значит, «не пойду на репетицию», да?.. И не стыдно тебе? Чего же молчишь? А меня упрекала: «Совести нет». Все вы, девчонки, такие. Только и умеете прикидываться… Ну, иди, танцуй, хвастайся своими черевичками.

Губы у Светланы задрожали.

— На! — сунула Олегу в руки сверток.

Олег неловко взял сверток — он развернулся.

Дзинь! — выпало из него что-то на каменные ступеньки.

Олег быстро нагнулся, поднял.

То был мастерок…

Вторая стычка произошла после Нового года.

Несмотря на то что каникулы были в разгаре и в этот день с утра начиналась вьюга, в школу пришли почти все старшие ученики. И даже малышни набежало немало. Всем было интересно, кто первым придет к финишу и, значит, попадет на районные состязания лыжников.

С самого начала болельщики разделились на две группы.

Одни твердили: победителем, как и в прошлом году, будет Петренко Микола. Его окружала большая группа учеников. Каждый считал своим долгом подбодрить Миколу, дать ему совет. Особенно старался Сашко. Он ни на минуту не отходил от своего друга.

Другие так же горячо доказывали, что победу одержит Олег Шморгун. Вокруг него тоже толпились болельщики, но их было поменьше. Среди них торчал и старший брат Олега — Сергей.

Олег ничуть не сомневался, что выйдет на первое место. В прошлом году ему просто не повезло: лыжную мазь выбрал неудачно, потому и пришел вторым.

Вертясь на все стороны, Олег рассказывал какую-то смешную историю — хлопцы прямо падали от смеха.

На стартовую площадку вышел с красным флажком в руке учитель физкультуры Петро Денисович, он же главный судья. Послав двух своих помощников на контрольный пункт, он сказал школьникам:

— Всех, кто не участвует, прошу отойти!

Как только болельщики отступили к забору, Петро Денисович подал команду участникам забега:

— Выйти на линию старта!

Лыжники быстро выстроились в шеренгу.

Сашко и тут не оставил своего друга, стоял рядом, шептал:

— Говорят, Олег сегодня все утро изучал маршрут. Если он тебя обойдет, знаешь, что мы с тобой сделаем? — нахмурился грозно.

Что они собирались сделать, Сашко не успел договорить, так как в это время судья подал новую команду:

— Проверить крепления!

Спортсмены нагнулись и подергали на лыжах ремешки, выпрямились. Все в порядке.

Микола волновался. Поглядывал на болельщиков, будто в чем-то провинился перед ними.

Олег все время переступал с ноги на ногу, как застоявшийся конь, натягивал рукавичку то на одной, то на другой руке. Сегодня ему любой ценой нужно выйти в победители. Как встречали Миколу, когда он финишировал первым! Будто ошалели, кричали «ура». А его словно и не заметили, хотя он пришел вторым. Да и потом еще за Миколой долго ходила целая ватага хлопцев.

Петро Денисович обошел шеренгу — осмотрел каждого лыжника. Убедившись, что все готовы, спросил, хорошо ли знают маршрут.

— Знаем, знаем, — дружно ответили ребята.

— Приготовиться! — поднял кверху флажок.

Лыжники уперлись палками в снег, пригнулись, напряглись…

Затих шум среди болельщиков. Стало слышно, как поскрипывают на школьной голубятне незатворенные дверцы.

Петро Денисович резко взмахнул флажком.

— Старт!

Лыжники сорвались с места и, точно стая больших птиц, понеслись в заснеженный простор. Вслед им летели звонкие напутствия.

Олег сразу же вырвался вперед. За ним шел Микола. Потом Сашко и другие ребята.

Маршрут пролегал огородами за село, через отлогий овраг, колхозный сад и дальше к линии железной дороги. Там надо было повернуть и идти назад, к школе.

Микола широкими шагами скользил по лыжне, оставленной Олегом. Лыжи скользили легко. Спустился в овраг, поднялся наверх, вошел в сад.

Из снежной пелены вынырнула сушильня… За нею должна быть оранжерея. Ага, вон она! Вся покрыта снегом, похожая на жилище полярников. Растениям в ней тепло, уютно. А снег с крыши они после соревнований сбросят…

Когда Микола проходил мимо оранжереи, ему показалось, будто там приоткрыта дверь. Он не остановился, побежал дальше, но тревожная мысль не давала покоя.

«А что, если и правда открыта? Замерзнут растения…»

Между тем — то ли Олег замедлил бег, то ли Микола налег посильнее — хлопцы поравнялись.

Микола приветливо улыбнулся сопернику, заметил шутливо:

— Тебя и на аэросанях не догонишь. Скоро весь дух из меня вон. Х-ху!..

Олег ничего не ответил, даже не глянул в его сторону. Лишь сердито прикусил губу, сделал два-три рывка — и уже снова впереди замаячила его подвижная фигура.

Микола не стал догонять. Беспорядочные рывки не приносят успеха, только устанешь быстрее. Следует беречь силы — еще не пройдена и половина дистанции.

А Олег нервничал. Он то замедлял бег и шел рядом с Миколой, то вырывался вперед. И наконец выдохся, отстал…

В степи, на просторе, вьюга разыгралась вовсю. Вверху ветер крутил мелким снегом, под ногами извивалась белыми ужами поземка. На пути вырастали большие и маленькие сугробы.

Возле железной дороги, на контрольном пункте, хлопцы подбадривали Миколу:

— Молодец, давай, давай!..

И вот он уже повернул назад, мчится к финишу.

Навстречу мелькнула фигура Олега, за нею — еще несколько лыжников. Показались уже и строения в саду… Микола взглянул на оранжерею. Так и есть — дверь открыта.

«Погибнут растения, — понял и решительно свернул туда. — А снегу, снегу сколько намело!..»

Снял лыжи, попытался прикрыть дверь, но не смог: мешал высокий сугроб.

В это время на лыжне показался Олег.

— Олег! Олег! — позвал Микола.

Тот остановился, увидел Миколу возле оранжереи, и на его лице отразилось удивление.

— Иди сюда! Помоги дверь закрыть, растения погибнут!..

Какое-то мгновение Олег колебался. Потом надвинул на лоб шапку, оттолкнулся палками и съехал в овраг.

«Так вот ты какой!.. Ладно, беги, завоевывай первое место!..»

Микола начал отгребать снег, раскачивать дверь.

— Подожди, я сам отброшу, — послышалось сзади.

Оглянулся — Сашко с лопатой в руках.

— Чего смотришь? Догоняй Олега!

— А ты почему тут?

— Потом расскажу. Беги быстрее, я сам…

Секунда — и Микола снова на лыжах. Сердце едва не выскочит из груди. А навстречу ветер — резкий, колючий…

Все отчетливее вырисовывается из снежной мути силуэт Олега.

«Еще, еще нажми!..» — подгоняет себя Микола.

Вон уже и школа маячит… толпа болельщиков… Петро Денисович среди них… Сергей…

Жик… жик… — ритмично высвистывают под ногами лыжи.

Олег совсем близко. Он, наверное, сильно устал, ползет как черепаха. Но уже и до финиша остается немного. Каких-нибудь тридцать… двадцать метров.

«Нажми, нажми еще немножко!..» — приказывает себе, будто постороннему, Микола.

Но упущенное время не наверстать.

— Ура! Ура! — звучит на спортплощадке.

Это Олегу, победителю.

Миколу сразу же оставляют силы, и последние несколько метров до финиша он идет, еле передвигая ноги.

Никто не корит Миколу за поражение. Конечно, обидно его болельщикам. Но что поделаешь, не нарочно же он проиграл в состязаниях! Сам он, видно, переживает — отошел от толпы, сел на скамью, загрустил.

И только Сашко, когда прибежал из сада и узнал, что победителем признан Олег, накинулся на друга:

— Ты почему молчишь? Это же неправильно!

— Что неправильно? — не понял Микола.

— Что Олег победитель.

— Он ведь первым пришел…

— Ну и что?! Все равно неправильно. Если бы на районные соревнования не посылали, то пусть бы… Но ведь не он, а ты лучший лыжник школы!

Микола ничего не ответил, махнул рукой: мол, какое это теперь имеет значение.

Однако Сашко не унимался.

— Давай расскажем обо всем Петру Денисовичу. Он…

— Нет! — решительно возразил Микола, не дав ему договорить.

— Дурак ты! — рассердился Сашко. — Я сам расскажу. — И побежал к учителю, стоявшему в кругу школьников.

Отозвав Петра Денисовича, Сашко стал рассказывать о себе, как ему не повезло: только вошел в сад — оторвался ремешок. Он пошел к сушильне починить крепление и заметил, что дверь в оранжерею открыта. Хотел закрыть ее, но у входа намело большой сугроб, пришлось разыскивать лопату. А тут Микола появился. Снял лыжи и стал разгребать снег. А в это время показался Олег. И тут Сашко стал свидетелем того, что произошло между Миколой и Олегом.

Петро Денисович нахмурился.

— Только вы не думайте, что я сочиняю…

— Правильно, правильно сделал, чего там оправдываться, — положил учитель руку Сашку на плечо. — Разберемся.

Когда Сашко отошел, Петро Денисович подозвал Олега, и они вдвоем пошли на школьное крыльцо.

— Расскажи, Шморгун, что там у вас с Петренко произошло.

«Откуда он знает? — удивился Олег. — Микола не рассказал, это точно, он и не подходил к нему. Ага, вот оно что, дружка своего подослал…»

Олег рассказал о событии в саду. В конце добавил:

— Одним словом, Петро Денисович, Петренко нарушил спортивную дисциплину.

— А ты ее строго придерживался… Ясно, все ясно… — молвил учитель таким тоном, что трудно было понять: одобряет он поведение Олега или осуждает. Потом сразу посерьезнел, сказал холодно: — Что ж, ты и в самом деле формально законный победитель, ничего не скажешь… Будем готовиться к районным состязаниям.

Пока Петро Денисович разговаривал с Олегом, Сашко рассказал о происшедшем еще нескольким ученикам. Вскоре об этом узнали все.

Теперь уже школьники не делились на две группы, как перед стартом. Все возмущались поступком Олега. Разница была лишь в том, что Миколины сторонники открыто высказывали свое недовольство, шумели:

— Неправильно! Неправильно! Пусть на районные соревнования едет Микола.

А болельщики Олега молчали, хмурились, но не решались заступаться за него. Один Сергей горячо отстаивал брата:

— Как это неправильно? Все правильно! Олег победитель! А Микола пусть не будет таким дураком!

Но почему Петро Денисович молчит? Неужели одобряет поведение Олега?..

Ага, вот он поднял руку, просит тишины.

— На этот раз результаты состязаний у нас лучше. Пятикилометровую дистанцию лыжники прошли быстрее, чем в прошлом году. Первым одолел ее ученик шестого класса Олег Шморгун…

Ребята опять зашумели. Никто не зааплодировал, не поздравил Олега с победой, как в прошлом году Миколу. Лишь Сергей радостно похлопал брата по спине:

— Молодец, братуха! Молодец!..

Петро Денисович переждал, пока улегся шум, и продолжал:

— Вторым к финишу пришел Петренко Микола… — Учитель откашлялся. — К сожалению, не обошлось без приключений. Все вы уже, видимо, знаете, что произошло? Что ж решайте теперь сами, как тут быть. Можно об этом поговорить на пионерском сборе. Относительно того, кого посылать на районные состязания, Шморгуна или Петренко, — ясно. Шморгун — победитель. Таков спортивный закон. Да и поздно заново проводить состязания. Послезавтра надо ехать в район…

Думал Олег: если займет первое место, отбоя не будет от хлопцев! Ан нет! Все сторонятся его.

Ревниво поглядел на соперника, стоявшего среди большой толпы учеников, резко повернулся и побежал со школьного двора.

…В хату вошел тихо, почти незаметно. Не грохнул, как обычно, дверью, молча разделся, буркнул матери:

— Есть давай.

Когда Олег сердился или грустил, вообще если был не в настроении, у него пробуждался волчий аппетит.

Вот и теперь: за обедом умял тарелку борща, почти целую сковородку шкварок, шесть пирожков с капустой и кружку молока выпил.

Мать видела, что Олег в дурном настроении, подумала, он опять проиграл в лыжных состязаниях, к которым столько готовился, о которых столько разговоров было у них с Сергеем, и стала утешать:

— Ты, сынок, не тужи. Не вышло у тебя на этот раз — выйдет на следующий. Не велика беда.

Олег молча встал из-за стола и полез на печь. Он любил после пребывания на крепком морозе полежать на горячей печи и почитать интересную книгу о дальних странах с дремучими лесами и дикими зверями, о бескрайних бурных морях, о снежной тундре. Тогда забывал обо всем.

Сегодня Олег тоже взял на печь книгу. «Дерсу Узала» называется. Развернул, прочитал страницу, другую и бросил. Вчера вечером она захватила его, оторваться не мог, а сегодня не увлекала. Мысли все время возвращались к лыжным состязаниям.

Ну, не помог Миколе закрыть дверь! Но если бы все лыжники во время соревнований делали посторонние дела?..

И ту дверь можно было попозже закрыть. Ничего бы с растениями не случилось. А если на районных состязаниях Миколе что-то вздумается? Нет, победитель все же он, Олег, это подтвердил и Петро Денисович.

Микола, видно, хорошо тренировался. Почетное место завоевал бы в районе. В прошлом году третьим был. Ну и чудак, зачем он связался с той дверью? Теперь, наверное, жалеет, да поздно уж…

В хату вошла мать, бросила возле печки охапку дров.

— Куда это школьники идут? Такой мороз, а они…

— Где? — вскинулся Олег.

Надышал в намерзшем окошке прозрачный кружочек и приник глазом.

Вьюга уже стихла, на небе между серых облаков появились голубые просветы. По улице шагали десятка два учеников старших классов с лопатами, метлами. Среди них Олег приметил Миколу. Тот размахнулся метлой, чтобы стряхнуть на своих спутников снег с придорожной вербы. Но они успел разбежаться, и белая пороша обсыпала его самого. Все засмеялись, их смех долетел в хату.

«В сад идут», — догадался Олег.

Когда школьники миновали его двор, Олег оставил окошко, снова улегся на печи.

Невеселые мысли снова одолели его. И победа не принесла радости, все от него отвернулись.

«Погоди! — вскочил вдруг Олег. — А что, если?.. Ну конечно, так и сделаю!..»

Мигом слетел с печи, начал быстро одеваться.

— О! Куда это ты? — спросила мать.

— Надо, мама, надо… — пробормотал озабоченно и выскочил из хаты.

«Что с ним сегодня творится? — пожала плечами. — Как неприкаянный».

Схватив на крыльце метлу, Олег выбежал за ворота, крикнул во весь голос:

— Хло-опцы!

Ученики остановились.

— Подождите меня! — замахал метлой.

Стояли, удивленно переглядывались.

Олег, проваливаясь в снегу, бежал к ребятам. Поравнявшись с ними, сразу подошел к Миколе.

— И я с вами пойду! — выпалил решительно. — Ты, Микола, не сердись на меня… И вы, хлопцы… Ну, так вышло… Тогда не подумал… Одним словом, Микола, на районные состязания поезжай ты.

Микола хотел возразить, но Олег не дал, схватил его за руку:

— И не думай отказываться! Ты же лучше меня бежал. Законно! Я так и Петру Денисовичу скажу. Только гляди, там-то уж не ищи себе новых дверей…

Ребята засмеялись. Улыбнулся и Микола. А у Олега словно отлегло от сердца все горькое и обидное.

В сад Микола и Олег вошли рядом.

Глава четырнадцатая. Дедусь заболел

Миколина мама, тетя Мария, сказала отцу Сашка, что дедусь Артем занедужил, и в тот же вечер отец повел Сашка к нему.

Дедусь Артем почти никогда не хворал. Разве что иной раз простудится зимой или вдруг поясницу заломит. Но и тогда не жаловался на недомогание. Бабуся сама заприметит, скажет.

— Ты полежал бы, Артем, оно и пройдет.

Но где там — дедусь и слышать не хочет.

— И чего бы это я ложился? Видишь, какие горы снегу намело? Нужно от хаты откинуть, а то стены отсыреют!

— Я сама откину.

— Э-э… — махнет рукой. — Твое дело у печи…

У дедуся был свой метод лечения — труд. Не признавал ни лежания, ни лекарств: всяких там аспиринов, пенициллинов, кальцексов… Выпьет на ночь кипятку с калиной, залезет на жаркую печь и на следующее утро встает совсем здоровым.

Лишь однажды свалил его грипп, лютовавший в селе. Бабуся испугалась, хотела вызвать врача, но дедусь не позволил.

— Нечего дохторше зря голову морочить. Пусть детишек лечит.

Три дня не слезал с печи, пил кипяток с калиной. На четвертый слез.

Когда Сашко с отцом ступили во двор, бабушка Дарина как раз вышла из сарая — доила козу.

— Давно заболел? — спросил тато, не здороваясь.

— Он не болен, — ответила печально бабуся.

— А что же с ним?

— Старость… — вздохнула.

И начала рассказывать: еще прошлой весной дедусь стал терять силу. Пойдет в рощу козе травы накосить, а коса не слушается, только мнет траву. Топор возьмет — тоже неладно выходит: не тешет. Полного ведра из колодца не вытащит. Сердится, ворчит, но разве этим поможешь… Летом в саду как будто бы здоровее стал. Всю осень, зиму — ничего… С приходом весны он опять в сад. Хотел посмотреть, как деревья перезимовали. И до того находился по грязи, что еле ноги домой приволок.

— Да что это мы тут стоим? — спохватилась бабуся. — Пойдемте в хату.

На дворе уже сумерки, а в хате и совсем темно.

— Это ты, Павло? — тихо спросил с кровати дедусь.

— Я.

Дедусь попытался приподняться.

— Лежите, лежите…

Тато сел возле него на кровать. Сашко — рядом на стул.

Странно Сашку видеть дедуся лежачим. Сколько помнит, всегда он был на ногах. Или грядки вскапывает, или косит, или бревно тешет, или тын переплетает… Спать ложился позже всех, а вставал первым. Не знал отдыха ни в выходные, ни в праздники. Соберутся, бывало, родственники, соседи, сидят за столом. Он примостится на краешке скамьи, перекинется словом с гостями, закусит кое-как и снова за дело — что-нибудь мастерит или чинит.

За помощью к нему обращалось все село. Тому нужно окна застеклить, тому вставить зубья в грабли, тому тяпку наточить, тому заменить в бочке клепку, — все бегут к дедусю Артему. И он никому не откажет, разве что лентяям, гулякам да бездельникам: ненавидел их лютой ненавистью, считал хуже воров. Встретится такой на пути — дедусь отвернется, не хочет даже здороваться.

Любил делать все аккуратно и красиво. Если косит, так ни одной травяной бороздки не оставит, если сено копнит, то одергает копну чистехонько, опояшет свяслами.

— У вас что-то болит? — помолчав немного, спросил тато.

— Ничего не болит. Стар стал. Не в силах уже ходить за садом. Нужно кому-нибудь помоложе передать. Потому и позвал тебя, чтобы посоветоваться. Сам же ты не придешь, совсем от нас отбился…

— С председателем советуйтесь, пусть он подыщет замену.

— И с ним посоветуюсь, и с тобой.

— При чем тут я?

— А при том, что ты лучше всех можешь помочь при этом деле. И не только в этом…

— Я? Такое скажете…

— Вот такое и говорю. Нужно тебе с Оксаной помириться — вот что. Вернуть ее домой, чтобы дети в разлуке не жили, чтобы отец и мать у них были. Да и меня бы она в саду заменила. Нет у нас человека, который лучше нее знает сад.

Тато ничего не ответил, молча согласно кивнул головой.

Сашко, чтобы не мешать их разговору, пошел к бабусе на кухню.

Вернулся, только когда услышал спокойную мирную беседу.

Потом бабуся пригласила их ужинать.

Домой возвращались поздно.

Отец расспрашивал Сашка о школе, Валентине Михайловне — бабуси и дедуся квартирантке: любят ли ее ученики, не озорничают ли при ней в классе. Она ведь еще молоденькая, сама как ученица. А потом спросил и про маму, про Юрка и Олесю. Сашко ведь недавно у них гостил…

Сашко охотно обо всем рассказывал, и было ему весело и хорошо.

Глава пятнадцатая. Злая шутка

Хоть Микола и не хотел причинять больше Валентине Михайловне неприятностей, но получилось иначе.

Произошло это весной, во время работы на колхозном огороде.

В субботу после четвертого урока пятый и шестой классы шумной, нестройной колонной шагали к реке, вдоль берега которой протянулись плодородные черноземные участки. Неподалеку от них, на бугре, давно брошенная ветряная мельница.

Вместе с детьми шла и Валентина Михайловна.

Бригадир садово-огородной бригады — мама Миколы еще издали увидела школьников и помахала им рукой.

— А-а, наконец-то пожаловали! Давненько ждем вас, помощнички, — не то пошутила, не то упрекнула она, когда ученики подошли к ней. — Сейчас мы вам найдем работу…

Сначала повела их на капустное поле.

— Кто отгадает загадку: кому рубят голову, а кровь не течет?

— Капусте! Капусте! — хором отвечали ребята.

— О, вы, я вижу, хорошие отгадчики, — похвалила. — Тогда, может, расскажете, где у капусты плод и семена и как ее сеют?

Микола хотел ответить, уже и рот раскрыл, но мама его остановила:

— Ты помолчи! Я тебе об этом рассказывала.

Ученики удивлялись: неужели тетя Мария думает, что они не знают? Спрашивает понарошку, чтобы запутать. «Как ее сеют?» Да ведь ее совсем не сеют! Берут рассаду из парников и сажают. Каждому приходилось делать это дома.

— Э-э, — безнадежно качает головой тетя Мария, — живете в селе, а не знаете таких вещей. Не интересуетесь, не присматриваетесь, как родители ваши хозяйничают… Так, говорите, совсем нет семян? А из чего же тогда рассаду выращивают?

И правда — из чего? Из корешков? Нет. Листок закопать — не пустит ростка. В кочане тоже семян нет…

— Расскажите, Валентина Михайловна, а то мне прямо стыдно за них перед вами…

— А мне, думаете, не стыдно? — сказала учительница и обратилась к ученикам. — А ну, вспомните, какие бывают огородные растения по продолжительности своей жизни? Вы проходили это…

— Однолетние!

— Двухлетние!

— Многолетние!

— Правильно, — подтвердила Валентина Михайловна. — А капуста к каким относится?

— К двухлетним, — первой сказала Светлана Коломиец.

— И это правильно, — утвердительно кивнула учительница. — Посадите весной в землю кочан капусты с корнем. Из кочана вырастут стебли с мелкими листьями и гроздьями желтеньких цветов. Цветы дадут плоды — семечки вдлинных стручках. Высеете эти семечки, они прорастут — вот и будет рассада.

Валентина Михайловна поведала целую историю о капусте. Ее выращивали еще древние египтяне. Отварную капусту они подавали как сладкое блюдо на закуску и считали ее целительным средством при различных заболеваниях. Издавна ее выращивали наши пращуры — славяне. Варили из нее супы, пекли с нею пироги, квасили ее. В диком виде она растет на скалистых берегах Европейского материка. Только у дикой нет кочана, потому что листья не свертываются в головку. А огородная капуста выращивается человеком на протяжении тысячелетий. Есть много сортов капусты: кочанная, цветная, брюссельская, кольраби, савойская и другие.

Ученики уже другими глазами посмотрели на обыкновеннейшую капусту, которую почти ежедневно видели, ели.

Потом осмотрели большие участки свеклы, моркови, лука, огурцов, помидоров. Валентина Михайловна с бригадиром по очереди рассказывали об этих огородных культурах да еще о каждой из них вспоминали какую-нибудь интересную историю.

Оказывается, что и морковь бывает не только желтая, как в их селе, а и розовая, белая, даже фиолетовая. Лук, как и капусту, тоже издревле выращивали славяне, а еще раньше — китайцы, индийцы и египтяне. В армиях Древней Греции и Рима солдатам давали много лука, так как считалось, что он придает силу и храбрость.

Когда осматривали участок синих баклажанов, Виктор Троць снял с листочка какого-то жука и показал бригадиру.

— Смотрите — вредитель?

— То листогрыз, — опередил маму Микола.

— Нет, это колорадский жук, — возразил Олег.

— Приходите в нашу лабораторию, — сказала тетя Мария, — ознакомьтесь с коллекцией огородных вредителей. А это и в самом деле листогрыз.

— А он грызет листья не только огородных, но и злаковых, и садовых, — вмешалась Шинкаренко Оля, мама которой заведовала колхозной лабораторией.

— Спасибо, Мария Васильевна. Мы когда-нибудь посетим лабораторию, — сказала Валентина Михайловна. — А еще лучше будет, если мы соберем свои коллекции. Они нам очень пригодятся. Согласны? Троць, Антонюк, Шморгун?..

— Согласны, — без заметного энтузиазма ответили мальчики.

Мария Васильевна заторопилась.

— Вы меня простите. Сходите уж без меня на наши опытные участки. Вон они, у самой реки. Мы пробуем на них выращивать болгарский перец, патиссоны, и земляной орех. А я пойду помогать девчатам сажать помидоры.

— Поможем? — спросила Валентина Михайловна учеников. — Нас вон сколько, в один миг высадим!

— Конечно, поможем!

— А есть не захотели? — улыбнулась Мария Васильевна.

— Нет! — закричали школьники. — Мы на целый день наелись.

— Ну, тогда хорошо, пойдемте! — согласилась Мария Васильевна.

Девочки набрали полные корзины рассады, мальчики взяли лопаты, стали рядком.

За какой-нибудь час вместе с огородницами посадили все помидоры.

Небо затягивалось тучами. Собирался дождь.

Вскоре за колхозницами должен был приехать автобус. Тетя Мария предложила ребятам подвезти их в село. Все захотели ехать.

В ожидании автобуса девочки рвали на межах весенние цветы. Мальчики отправились на бугор к ветряку.

— Это будет мой вертолет! Вертолет! — еще издали закричал Сашко, которому ветряк показался похожим на металлическую птицу дяди Дмитра. — Чур, я пилот!

По крылу хлопцы взобрались на крышу, уселись на ней. Сашко «завел мотор», «включил рычаги» на взлет — и словно в самом деле полетели они над огородами, лугами, над рекой.

Увидев хлопцев на ветряке, Валентина Михайловна заволновалась.

— Слезайте! Сейчас же слезайте! — замахала рукой.

Пришлось «пилоту» совершать «вынужденную посадку» и вместе с «пассажирами» сойти на землю.

Учительница успокоилась и подозвала к себе девочек.

— Покажите, какие цветы вы собрали.

Ученицы сбежались к ней каждая с букетиком.

— Знаете, как этот называется? — Она выдернула из букетика маленький желтый цветочек.

— Лютик.

— А этот?

— Гусиные лапки…

Вдруг от ветряка донеслось пронзительное:

— А-а-а-а!..

Все вздрогнули, повернули головы на крик.

«Ой боже мой! Падает кто-то… — помертвела Валентина Михайловна. — Синяя сорочка, черные штаны… Петренко…»

Выпустив букетик из рук, учительница первой сорвалась с места и помчалась к ветряку. Следом за ней побежали девочки.

Издали увидела — лежит на земле недвижимо.

«Разбился…» — обожгла страшная мысль.

Подбежала, упала на колени рядом и… оцепенела.

Чучело!.. Соломенное чучело!..

— Ха-ха-ха!.. — выскочили из-за ветряка хлопцы, впереди всех Микола в майке и трусах.

Радовались, что им удалась шутка.

Но почему не смеется учительница? Почему у нее дрожат губы?

Постояла неподвижно долгую минуту, потом, все еще будто скованная, ступила к Миколе шаг, другой.

— Негодяй! — выдохнула она, закрыла лицо руками и обессиленно опустилась на каменный жернов, лежавший в траве.

— Плачет… — прошептала Оля Шинкаренко.

— Петренко, подойди и попроси прощения, — зашумели девочки.

Хотя бы шевельнулся. Стоял растерянный, испуганный.

— А вы чего молчите? — повернулась Оля к хлопцам.

Те, сбившись в кучку, притихли у ветряка.

Тогда девочки несмело подошли к учительнице.

— Валентина Михайловна…

— Не надо… Не надо, девочки… — проронила еле слышно, вытирая платком слезы. — Идите все на огород. Я сейчас… — И вдруг, будто что-то вспомнила, резко подняла голову: — Петренко!.. Где он?..

Миколы уже не было возле ветряка. Сгорбившись, он брел напрямки к селу.

— Микола! — позвала Валентина Михайловна, вскочив на ноги.

— Вернись!

Даже не оглянулся.

— Как я могла… — учительница стиснула губы, опустила голову. — Мальчики, отнесите ему одежду.

Сашко и Виктор вытряхнули из брюк и рубашки солому, бросились догонять Миколу.

Ясно, теперь она никогда его не простит. Нужно бежать из дома, из села. Бежать немедленно, пока не поздно.

Денег у него немного найдется. Возьмет у Сашка те, что дал ему на транзисторы и батарейки для самодельного радиоприемника: ему он теперь ни к чему, тот приемник. И у мамы попросит. Скажет, на тетради. Возьмет с собой хлеба, сала, сахару, луку. Напишет записку: «Не ищите меня, все равно не найдете, сам когда-нибудь вернусь». И… бывайте здоровы!

Так, значит, сегодня суббота, завтра воскресенье. Вот завтра и нужно собраться в дорогу, чтобы в понедельник с утра пораньше — на станцию.

Хорошо бы подговорить и Сашка, вместе все-таки лучше. Но куда там, не захочет оставить отца. И Кудлая, к сожалению, не возьмешь с собой.

Вспомнил Кудлая, а тот словно почуял: «Гав, гав, гав!» — со двора.

Ого, какой дождь начался! Ясно, на кого лает, — ученики с огородов бегут. Наверное, так и не дождались автобуса… Промокли до нитки… Вон и Валентина Михайловна с ними. Гляди-ка, сворачивает сюда! Сашко и Виктор тоже… Как теперь смотреть ей в глаза?!

Учительница остановилась, сказала что-то хлопцам. Те побежали дальше, а она одна вошла во двор.

«Чего ей надо?! Не пущу!» Микола отскочил от окна, вылетел в сени. Хотел закрыть дверь на крючок, но не решился. Вернулся в комнату, схватил со стола книгу, сел на кушетку.

Учительница скрипнула входной дверью, постучалась в комнатную.

Микола ни звука.

— Можно? — Валентина Михайловна сунула в дверь растрепанную мокрую голову.

— Можно… — буркнул под нос, не отрываясь от книги.

Учительница прошлась по комнате, заглянула в зеркало, поправила прическу, одернула зеленый свитер.

— Ну и полил, как из ведра! — сказала деланно веселым голосом. — Автобуса все нет и нет…

Ей, видимо, как и Миколе, было неловко. Догадывался: хотела что-то другое сказать.

— Микола, разве же можно так зло шутить?! — наконец молвила она и глубоко вздохнула.

— Я… я не хотел… — растерянно пробормотал Микола.

— Ладно, давай договоримся. — Учительница села рядом на кушетку. — Завтра ты извинишься перед классом, и забудем о всех наших раздорах.

Микола сидел понурившись.

— Согласен? — положила ему на плечо руку.

— Угу, — кивнул в ответ.

Глава шестнадцатая. Деньги на транзисторы и батарейки

Сашко еще с улицы услышал крик на своем дворе. Вздрогнул и как ошпаренный побежал домой.

За ним поспешили Микола, Виктор и Олег.

Отец, в рубашке, выпущенной поверх брюк, без шапки, сидел понурившись на завалинке, а Мария Васильевна, Миколина мама, стоя у проволочной ограды, разделяющей их подворье, громко выговаривала ему:

— Ой, Павло, Павло, когда же ты за ум возьмешься? Жена отказалась от тебя. Попомнишь мои слова — и сын тебя бросит.

Отец поднял голову, увидел Сашка с друзьями, махнул им рукой, чтобы шли прочь. Сашко повел хлопцев в хату. Ему тоже не хотелось, чтобы они слышали, как тетя Мария пробирает отца. Но ее и в хате было слышно.

— Давайте посчитаем, сколько у нас уже денег, — предложил Сашко, чтобы отвлечь внимание товарищей от происходившего во дворе.

Засунул руку под шкафчик, достал обшарпанную книгу, на обложке которой едва можно было разобрать название: «Справочник рыбного инспектора», и небольшой узелок. Вынул из книги деньги.

— Тут вот девять рублей, а в узелке восемьдесят восемь копеек.

Звякнула щеколда. В хату вошел отец, нахмуренный, сердитый.

Исподлобья глянул на Сашка и его гостей, прошелся по комнате.

Мальчики собрали свои сумки и заторопились домой.

Как только за ними закрылась дверь, отец спросил:

— Что это у тебя?

— Собираем деньги на транзисторы и батарейки для приемника, — ответил Сашко, разглаживая на колене смятые рубли.

— Откуда они у вас?

— Миколе мама три рубля дала, Олег выпросил трешку у матери, Виктор пять раз не сходил в кино…

— Гляди у меня!

— Гляжу! — буркнул Сашко и спрятал деньги в боковой карман пиджака.

Отец помолчал немного, потом заговорил снова:

— Пустое дело вы затеяли с тем приемником. Неизвестно еще, получится ли у вас что, только деньги зря потратите…

— А вот и не зря! Он исправный, только транзисторов и батареек не хватает. — Подошел к самодельному приемнику, стоявшему на подоконнике. — Увидите, как еще заработает!

— Что же они — дорогие, эти транзисторы и батарейки?

— Дороги-ие, физик говорил, рублей двенадцать стоят.

— А насобирали сколько?

— Уже девять рублей и восемьдесят восемь копеек, — похлопал Сашко по боковому карману.

— Девять?! — Тато даже остановился посреди хаты. — Гм, многовато… Ты смотри!

— Тату, пустите меня в воскресенье в город батарейки с транзисторами купить.

— В воскресенье будем картошку сажать.

— Ну-у, я ее до воскресенья сто раз посажу. Мне хлопцы помогут. Пустите…

Тато снова прошелся по комнате.

— Я ненадолго, туда и назад, — упрашивал Сашко. — Миколу, Виктора и Олега отпускают…

— Перестань ныть! — прикрикнул отец. — Нечего таскаться в такую даль! Давай деньги, сам куплю. Я сейчас еду на рыбозавод. После полудня и привезу…

— Вот и возьмите меня с собой.

— Садись лучше за уроки. Да дома похозяйничай, воды принеси, полы подмети.

Сашко не спешил отдавать деньги.

— У нас не хватает, еще три рубля надо.

— Ничего, я добавлю, — успокоил отец.

— Откуда вы возьмете? У вас же нет!

— Не твое дело! Хочешь, чтобы купил, давай, некогда мне с тобой… Или, может, боишься?..

— Да нет, я ничего, — смутился Сашко. — А если хлопцы не согласятся?

— А почему это не согласятся? — начинал сердиться отец.

«И правда, — размышлял Сашко, — чего же не соглашаться? Поедет — и купит, не надо до воскресенья ждать. Да и не дай я деньги — тато обидится, скажет: «Отцу не доверяешь…»

Сашко записал разборчивым, четким почерком на чистом листке бумаги, какие нужны транзисторы и батарейки, и отдал деньги.

Отец взял их и спросил:

— Так, значит, здесь не только твои, но и хлопцев?

— Да.

Отец надел картуз и вышел.

Пообедав, мальчики снова пришли к Сашку — звали на конюшню, проведать подшефных жеребят. Но он не пошел, сказал, что должен дома хозяйничать. О том, что отец привезет детали для приемника, промолчал.

«Вот неожиданность будет для хлопцев вечером! — думал Сашко. — Впаяю в приемник транзисторы по схеме, вставлю батарейки, созову друзей и скажу: «А ну, попробуем, может, и без транзисторов и батареек заработает?» Подойду, крутану одну ручку — молчит. Они в смех. Крутану другую, а он ка-ак закричит на всю хату, будто настоящий, заводской».

Начал конструировать этот приемник дядя Дмитро, еще когда в школу ходил. А когда поехал в город учиться на летчика, все его «изобретения» вместе с приемником бабуся Дарина снесла на чердак. Недавно Сашко лазил туда за семечками и наткнулся на него. Тщательно вытер от пыли и понес показать учителю физики, руководителю технического кружка. Тот сказал, приемник исправный, нужно лишь заменить несколько транзисторов и батареек.

Однако отец не понимал преимуществ приемника перед репродуктором. Когда Сашко попросил его купить необходимые детали, он и слушать не стал. Дескать, и без него можно обойтись, хватает и репродуктора.

Тогда Сашко предложил Миколе, Виктору и Олегу приобрести вскладчину все необходимое и пользоваться приемником сообща.

Мальчики охотно согласились.

Время тянулось очень медленно. Солнце, точно привязанное, недвижно стояло в небе. Облака и те будто повисли над лесом.

Сашко уже и уроки все выучил, и полы подмел, и воды наносил, и суп сварил, а отца все не было. Сашко то и дело выбегал на улицу поглядеть, не едет ли.

«А что, если не купит? — подумал вдруг. — Возьмет и пропьет! Что тогда?! Нет! — отбросил сразу же это предположение, — отец так не поступит. Это ведь не мои деньги, а общие…»

И все же беспокойство нарастало.

Когда солнце начало клониться к горизонту, запер хату и побежал в гараж: может, отец и совсем в город не поехал?

Встретил возле бригадного двора Миколину маму и спросил, не давала ли она отцу взаймы?

— Ну да, только и забот у меня — твоему папаше деньги ссужать, — ответила сердито.

У мальчика похолодело сердце: обманул отец… Рванул с места и помчался как на пожар по дороге за село.

Обсаженная стройными тополями, дорога за селом пролегала ровным полем и терялась далеко-далеко на горизонте.

Сашко подбежал к ветряку, взобрался на него по крылу и, прищурившись, стал глядеть на дорогу. Но и отсюда, с высоты, машины на дороге не увидел.

Слез на землю и, подавленный, сел на жернов.

Долго сидел возле ветряка, погруженный в свои печальные мысли, равнодушный ко всему окружающему. Очнулся, когда на дороге громко засигналила машина. Из открытой дверцы махал рукой отец.

Тревожно заколотилось сердце. Вскочил, побежал к машине.

— Купили? — спросил настороженно и забегал глазами по кабине. Не верил, что увидит там покупку, и все же искал ее.

Отец подмигнул заговорщически, достал из-под сиденья картонную коробочку.

«Батарейки…» — облегченно вздохнул Сашко, увидев на коробочке надпись «Сатурн».

— Такие вам нужны?

Сашко схватил обеими руками коробочку, прижал к груди и глазами, полными благодарности, смотрел на отца.

— Транзисторы тоже есть, не бойся! Я их спрятал, чтобы не испортить, — похлопал тато себя по карману. — А пока возьми это, — протянул новую ученическую форменную фуражку.

Сашку захотелось помчаться к маме и рассказать ей все-все…

Глава семнадцатая. Ливень

Утром, когда Сашко шел в школу, отец попросил:

— Сынок, наведайся после уроков на пруды. Мне надо ехать в район, и я вернусь, наверное, только к вечеру.

— Хорошо, схожу, — пообещал.

И сдержал слово. Прямо из школы пошел на пруды.

Сашку уже не раз приходилось самому хозяйничать на колхозных прудах. Когда тато отлучается куда-нибудь надолго, он всегда его подменяет. Знает, что надо делать. Нужно смотреть, чтобы в проемах водоспусков не собирался мусор, своевременно высыпать рыбам корм, отгонять хищных птиц, а порой и любителей поудить карпов, не разрешать купать лошадей. Нужно также наблюдать за уровнем воды в прудах и записывать данные в дневник.

Вот и сегодня возле нижнего, старого пруда собралась гурьба малышей. Они бросали в спокойный плес камешки: кто больше блинов испечет? Перевезет ли дед бабку? Над прудом звенели восторженные возгласы и громкий смех.

В это время из-за гребли показался Сашко.

— Вот я вам перевезу! — крикнул сердито. — Зачем рыбу пугаете?

Ребятня, точно цыплята от коршуна, бросились наутек.

После полудня над полем начали собираться большие синие тучи. Залегла на дно рыба, ласточки сновали над самой землей. Солнце, точно предчувствуя, что ему сегодня недолго осталось согревать землю, наверстывало свое, припекало так, что Сашку казалось: вот-вот начнет тлеть сорочка на плечах. Сашко знал: так всегда бывает перед грозой. Он отодвинул на водоспусках по одной заставке, внес в сторожку весло, подсак и узелок с отрубями.

Между тем из райцентра вернулся тато. Он успел и домой зайти.

— Это тебе мама передала, поешь, сынок, — поставил наземь кошелку, — а я пойду осмотрю пруды.

Как только солнце исчезло за тучами, подул ветерок, запахло дождем. Стеклянная поверхность пруда враз помутнела, покрылась мелкими волнами. Пискнул в траве перепел, ударил крыльями и полетел к своему гнезду.

Тучи темной громадой двигались по небу. Огненной змеей вспыхнула молния, прогромыхал гром, и на пыльную дорогу упали первые капли дождя.

Сашко с отцом укрылись в сторожке.

Ветер налетел по-разбойничьи, поднимал на пруду волны, срывал с них брызги. А через какую-нибудь минуту-другую с неба хлынули неудержимые потоки. Стало темно, как ночью.

— Ну, это надолго, — сказал отец, вытирая вспотевшее лицо. — Хоть бы до вечера перебесилось.

А дождь лил не переставая, и гром все громыхал над самой головой…

Сашко задремал под монотонный шум дождя.

Вдруг что-то зашумело и загудело. Он мигом вскочил на ноги, метнулся к выходу. Глядь — а пруд полон-полнехонек, вот-вот переплеснется через край. В водоспусках ревет, лодка, подхваченная течением, крутится посреди пруда. А вода все прибывает.

— Греблю прорвало! — крикнул отец и кинулся вон из сторожки.

Сначала Сашко подумал, что плотина прорвана в ближнем пруду. А оказалось, в том, который в овраге, чуть повыше. Гребля там была еще свежая, насыпанная в прошлом году. Ливень, видимо, подмыл земляную стену, она и обвалилась. И вода ринулась вниз. А вместе с ней и рыба.

— Сынок, беги в село за подмогой! — велел встревоженный отец, а сам схватил лопату и побежал на греблю.

Сашко во весь дух помчался к селу.

Ливень постепенно утихал, а когда мальчик достиг села, с неба сеялся лишь мелкий дождик.

Сашко был охвачен одной мыслью — как бы поскорее собрать людей отцу на помощь. Не забегать же в каждую хату. Так и за час не обернуться. А на пруду за это время может греблю прорвать…

Когда Сашко пробегал мимо бригадного двора, его озарило: а что, если взять коня?

Влетел в конюшню:

— Дядько Михайло! Дядько Михайло!

Конюх не откликнулся — наверное, за кормом поехал. Да и не нужен он: Сашко только теперь увидел, что в конюшне не было лошадей, — все, видимо, в разъездах или на пастбище. Один жеребец Ворон бил копытом в загородке.

Вдруг рядом, в желобе, кто-то зашевелился, забормотал, зачмокал губами. Потом громко, на всю конюшню, захрипел, будто его душили.

Сашко, затаив дыхание, заглянул: кто это?

А-а, известный соня и лежебока Шморгун Сергей… Лежал на спине, подложив под голову седло, укрывшись ватной фуфайкой.

«Вот и хорошо, разбужу, пусть скачет в правление», — обрадовался Сашко, но сразу и сник: вспомнил, что на Вороне никто, кроме конюха, не ездит. Все боятся. Побоится, ясное дело, и Сергей.

«Может, самому попытаться?.. А что ж, только пусть Сергей выведет Ворона из конюшни и поможет сесть верхом».

Но и этого Сергей, пожалуй, не захочет сделать. Потому что еще до сих пор сердится на Сашка и на Миколу.

«Нет, не буду будить… Сам попробую…»

Сашко вскочил в кладовушку, схватил уздечку, надел через загородку на Ворона. Жаль, что седло под Сергеем, ну да ладно, и без седла обойдется.

Отворив загородку, стал сбоку на ящик, позвал жеребца:

— Кось, кось, кось…

Было очень страшно. Как никогда в жизни. Захотелось даже отказаться от своей затеи. Но в этот миг перед глазами встала картина: тато мечется по гребле, через которую вот-вот переплеснет неистовая вода…

Когда Ворон выходил из загородки, Сашко ухватился за гриву, зажмурил глаза, точно собираясь нырнуть, и прыгнул ему на спину.

Жеребец, словно ничего не случилось, спокойно шел к выходу.

В двери Сашко, чтобы не удариться о притолоку, пригнулся, схватил поводья.

На дворе Ворон остановился, тряхнул головой, заржал. Сашко боялся шевельнуться.

Видно, услышав ржание, Сергей проснулся, выбежал из конюшни.

— Куда ты? — закричал испуганно. — Слезай, дурень! Слезай!.. Убьет!

Сашко даже не оглянулся, слегка дернул повод, чтобы направить жеребца в ворота.

Ворону это не понравилось. Брыкнул раз, другой, третий…

Однако Сашко не полетел наземь. Как только жеребец начинал брыкаться, наклонялся к гриве — и не падал.

Тогда Ворон рванул по улице — только грязь полетела у него из-под копыт.

Сашко не видел остолбеневших, изумленных хлопцев на обочине дороги, не заметил окаменевшего от удивления Олега Шморгуна…

У конторы Ворона схватили за уздечку, помогли Сашку слезть с жеребца.

— Ну и ну! — покачал головой бригадир дядя Василь. — Что тебе, хлопче, жизнь надоела? Как ты отважился? Это же зверь, а не конь!

Мальчик силился что-то сказать и не мог. Только раскрывал рот, точно рыбина, вытащенная из воды.

Услышав гомон, к раскрытому окну подошел председатель колхоза, спросил:

— Что случилось?

— Да вот… — кивнув на Сашка, начал было объяснять бригадир, но Сашко сам подбежал к председателю:

— Я… я… там… на пруду… Нужно спасать… Быстрее… — бормотал, задыхаясь.

— Кого спасать? — нахмурился председатель. — Успокойся, говори толком.

Сашко немного отдышался, рассказал, наконец, что произошло.

Председатель бросился на радиоузел, отдал команду в гараж, в бригады, чтобы немедленно выезжали спасать пруды. А еще обратился к колхозникам: каждый, кто его слышит, пусть немедленно берет лопату, ведро или корзину и бежит к гребле.

Назад, к прудам, Сашко ехал на машине вместе с председателем колхоза и бригадиром дядей Василем.

Что там только творилось, сколько машин понаехало, сколько сбежалось людей! И все с лопатами, ведрами, корзинами, носилками.

Сначала засыпали промоины, обкладывали водоспуски мешками с землей, потом укрепляли греблю лозой и камышом.

Когда же все необходимое было сделано, председатель поблагодарил колхозников, больше других — Сашка.

— Если бы не Сашко, — сказал, — то беды не миновать. Пруд бы погиб, и вся рыба пропала бы… Спасибо тебе, хлопче! Ты просто молодец! — И похлопал его по плечу.

Председатель и бригадир уехали. Сашко спросил у отца, не тесно ли будет рыбе в пруду, когда стечет лишняя вода. Ведь сейчас рыбы стало больше: к той, что была в нем прежде, прибавилась принесенная водой из верхнего пруда.

— Пока карпы малы — не тесно, — ответил отец. — А подрастут, часть выловим. Оставим ровно столько, сколько надо.

Спасать пруд прибежали не одни взрослые, но и школьники, а среди них друзья и одноклассники Сашка: Микола, Олег, Виктор, Светлана, Оля… Они, как и Сашко, носили землю к промоинам, укладывали лозу и камыши вдоль гребли. Теперь все подошли к нему.

— Здорово ты на Вороне скакал! — похвалил Виктор.

— Я прямо глазам своим не поверил! — сказал Олег.

— Вот видишь! А говорил: «Трус, трус!» — упрекнул его Микола.

Олегу стыдно стало, что он обидел когда-то Сашка.

Глава восемнадцатая. «Не наработался…»

Только сели вечерять — дядя Дмитро на порог.

— Вот хорошо, что ты пришел, — встал из-за стола Павел. — Поможешь нам с галушками сражаться. А ну, подвигайтесь, хлопцы!

Сашко и младший его брат Юрко быстро отодвинулись, освободив дяде место.

— Спасибо, я не голоден! — поблагодарил он.

— Чего ты? Садись, садись! — приглашала мама.

— Да сейчас не до этого, — грустно промолвил дядя Дмитро.

— Что, отцу все еще не полегчало?

— Нет, — покачал головой дядя Дмитро. — Хуже стало. Послал меня, чтобы созвал родню прощаться…

— Ой горе! — всплеснула руками мама. — Что это он надумал?..

— Так приходите же. А я пойду остальных оповещу, — сказал дядя Дмитро и вышел из хаты.

После такой вести уже ни тату, ни маме, ни Сашку не хотелось есть, как ни вкусно пахли галушки. Лишь Юрко и Олеся, ничего не понимая, уплетали любимое кушанье.

Когда малыши поели, их уложили спать, а тато, мама и Сашко отправились к дедусю.

Еще неделю назад его, совсем ослабевшего, привезли из сада домой.

Вошли в хату. Там уже собрались родичи. Не поздоровались, как обычно, печально склонили головы.

Бабуся Дарина, скорбно скрестив на груди руки, рассказывала потихоньку.

— Привезли его домой, полежал он три дня и будто полегчало ему. Дмитрусь уезжать решил, у него ведь служба. А вчера надумал старый привязать на выпас козу. Вывел из сараюшки, а она, окаянная, и потащила его до самой рощи. Побежала я выручать, вижу, запыхался, дрожит, точно замерз. Спросила, не болит ли что. «Нет, не болит, — говорит. — Принеси мне воды». Напился, и сразу прошло. Я повела козу во двор, а он еще долго сидел на пеньке под своим дубом. Потом принялся лопаты острить. Провозился с ними до сумерек. Приковылял в хату, лег, глядит в потолок и молчит. Сварила я лапши с молоком, позвала: «Вставай, Артем, вечерять». Махнул рукой. Не хочет. Мне тоже кусок в горло не идет. Заснула, не повечеряв. Утром проснулась — он все так же лежит и в потолок смотрит. Может, и не спал всю ночь. Еще раз спросила, что у него болит. Покачал головой: ничего, мол, не болит. А не встает. Такого с ним еще не бывало. «Может, обидела его чем?» — думаю. Так вроде бы нет… Поставила завтрак на стол, зову обоих. Дмитрусь сел, а он снова отказывается. «Ты небось сердишься на меня?» — спрашиваю. «Не за что мне на тебя сердиться, — ответил. — Умирать буду, Дарина…» — «Что ты, Артем, такое говоришь?» — я ему. «Потому что знаю… Приготовь мне, Дарина, чистую рубаху. Да не забудь всех оповестить, чтобы пришли и приехали попрощаться…»

Скрипнула дверь, в хату вошла младшая дочь дедуся — тетя Ольга. Посмотрела на родичей, не сдержалась, заплакала.

Сашко покашлял, чтобы дедусь не услышал плача, а у самого подкатился к горлу давящий клубок.

— Спасибо, что пришли, — сказал дедусь непривычно слабым голосом. — Посидите со мной.

Сашко опустился на краешек кровати. Увидел, как изменилось лицо дедуся. На щеках ни кровинки, губы посинели, запеклись. И в глазах не стало прежнего задорного блеска. Лишь седые-седые усы, как и прежде, торчали непокорно, воинственно да кустистые брови все так же грозно свисали с высокого, иссеченного морщинами лба. Но они не придавали дедусю суровости, напротив, он выглядел ласковым, добрым.

Дедусь слабо взял внука за руку.

— Ну, вот, потревожил вас всех, — шевельнул он пересохшими губами. — Хотелось увидеться… в последний раз…

— Еще будем видеться… — нетвердо сказал Павел. — Скоро девяносто ваших отпразднуем… Все у вас соберемся…

— А как же, собирайтесь… Не забывайте мать…

По одному, по два приходили родичи. Были тут сыновья и дочери, зятья и невестки, внуки и взрослые правнучки. Не пришла только малышня.

Окружили дедуся, старались отвлечь его от мысли о смерти. А он будто и не печалился, слегка кивал: да… да… Но Сашко знал: это он от своей деликатности, которую не утратил даже теперь.

Потом женщины вышли на кухню и там тихонько гомонили. Мужчины остались возле дедуся и, выключив свет, тоже завели разговор. Сначала расспрашивали друг друга о семейных делах. Потом вспомнили нового агронома, недавно присланного из области, потом разговор перешел на нынешний урожай, на погоду. Будто ради этого и пришли они сюда.

Дедусь лежал неподвижно, в разговор не вступал, все время смотрел в окно, за которым виднелась освещенная полной луной рощица. Сказывали, был в роду Антонюков такой обычай: когда ребенку исполнялось пять лет, его вели на берег, чтобы посадил он там свой дубок. Вот и образовалась целая рощица. Бедным на деревья был их степной край… Только не каждый, далеко не каждый доживал, пока вырастет его дубочек… Одна война, другая… А вот дедусев дуб уже руками не обхватишь. Он самый высокий и могучий.

Когда луна зашла за облако и не стало видно рощицы, дедусь повернул голову от окна, сказал Сашку:

— Зажги свет, позови всех…

Сашко метнулся на кухню, позвал женщин.

В комнате воцарилась тишина. Стало слышно, как возле Дома культуры играет баян, а на мельнице стучит двигатель.

Старик окинул всех неторопливым взглядом, заговорил:

— Гляжу я на вас, дети, и не печаль-тоска бередит мое сердце, а радость согревает его. Потому что нет в нашем роду ни лодырей, ни воров, ни лжецов. Не грешны мы перед людьми и перед землей. Не богатели на чужой беде, никогда не скупились помочь нуждающемуся. Все, что у нас есть, заработали своими руками. — И он приподнял сухие натруженные руки. — Но самое дорогое ваше сокровище — добрая душа. Так и живите в согласии и в мире. Не обижайте друг друга, помогайте слабому…

Ему трудно было говорить. Часто останавливался перевести дыхание. На лбу выступили капельки пота.

— Много надо было мне еще сделать, но теперь уже не сделаю. Не годен стал. Тебе, Мария, не успел перекрыть хату. А тебе, Олена, не починил сруб криницы… Так что вас, Павло и Михайло, прошу сделать это. У них мужей нет, а детки малые… А еще попрошу вас, хлопцы, дуб мой не пилить. Пусть растет… Яму копайте возле могилы Ивана Крыжня, моего верного друга, там есть место… Лопаты я наострил. В сарае стоят…

Дедусь глубоко вздохнул, снова помолчал. Видно, собирался с силами. И снова заговорил:

— Прожил я, дети, долгую жизнь. Вкусил и добра и лиха. Добра — ложкой хлебал, и то неполной, а лиха — ковшами. Досталось и от царя, и от врага. А что уж работы переделал… Жалею только, что так и не наработался…

Долго стояла тишина в хате, никто не решался ее нарушить. Все точно окаменели. И дедусь больше не проронил ни слова, лишь подал рукой знак, чтобы подходили к нему прощаться.

Поздней ночью родичи разошлись по домам.

Сашко вышел из хаты один, без отца, без мамы. Не разбирая дороги, побрел огородом, напрямки, через грядки картошки, моркови, фасоли в рощицу.

Долго сидел там на пеньке под дедусевым дубом, вслушивался, как шелестел он жесткой листвой на ветру, и слышалось в том шелесте скорбно-мудрое: «Не наработался… не наработался!..»

Умер дедусь Артем в ту же ночь. Хоронило его все село.

Глава девятнадцатая. Ключи

Однажды перед уроком алгебры Микола вынул из сумки небольшой бумажный сверток.

— Что это? — сразу заметила Оля Шинкаренко.

Микола молча мял сверток в руках и еще больше разжигал Олино любопытство.

— Ну скажи, Микола!

— Чего ты пристала ко мне? Колорадские жуки, вот что.

Оля удивилась:

— Колорадские жуки?! Где ты взял?

— Где взял, там уже их нет. Были да сплыли!

Она имела все основания удивляться. После того как Валентина Михайловна сказала, что их классу нужно собрать свою школьную коллекцию вредителей, Оля решила одна сделать это, чтобы учительница ее похвалила. Сходила в лабораторию, внимательно посмотрела колхозную коллекцию, выписала в тетрадь названия жуков и бабочек, которые встречаются в их местности, расспросила маму, где и в какое время года можно этих вредителей найти. Даже прочитала по ее совету специальную книгу. Колорадского жука она не искала: знала, что в их селе его не найти. Так сказала мама. И вот на́ тебе!..

— Миколка, ну скажи, где ты жуков этих взял? — молила Оля.

— Ага, теперь Миколка, а тогда в газете протянула!

— Так это же вся редколлегия.

Микола сунул сверток в сумку…

Математик Виталий Павлович, сев, как всегда, на заднюю парту, спросил Олега, не забыл ли он, что задавали на дом, и стал вызывать учеников к доске.

Оля ничего не видела и не слышала, что делалось в классе. Она сидела как на иголках. Ей никак не терпелось глянуть на злосчастного жука.

Ох и вредный этот Микола! Что ему — трудно сказать, где он их раздобыл?

Но вот учитель вызвал к доске Миколу.

— А ну, помоги мне, Петренко, решить задачу. Бери мел. Записывай условие… Два поезда вышли навстречу друг другу из пункта А и пункта Б в тринадцать часов сорок семь минут…

«А что, если посмотреть, пока он у доски?»

Оля какое-то время колебалась, понимала, что некрасиво трогать чужие вещи, но любопытство победило. Расстегнула Миколину сумку, вытащила сверток, осторожно, чтобы не зашуршала бумага, стала разворачивать. А бумага, как назло, шуршащая, точно жестяная.

«Интересно, живые у него жуки или мертвые? Наверное, живые, потому что завернуты во столько листков. Ой, только бы не разбежались».

Оля наклонялась все ниже и ниже над партой.

Вдруг жуки — еще не успела она до конца развернуть сверток — зашевелились, на все стороны разбрасывая листки бумаги.

— О-о-ой! — завопила Оля, вскочив с места и вскинув кверху руки.

Ученики бросились к ней. Подошел и встревоженный Виталий Павлович.

Побледневшая Оля не могла проронить ни слова, только показывала пальцем под парту.

Виталий Павлович заглянул туда, пошуршал в кучке бумаги. Вынул несложное, но хитроумное приспособление — железное кольцо, на которое был натянут пучок тонких резинок, а в него воткнута деревянная палочка.

— Что это такое?

— Я… я думала… коло… колорадские жуки, — пробормотала Оля.

— Какие жуки? О чем ты говоришь? — удивился учитель.

— Пет… Петренко сказал… — Глаза Оли наполнились слезами.

— Хорошо, садись, потом разберемся… И ты садись, — кивнул Миколе.

На перемене в класс вошла Валентина Михайловна, подсела к Оле и долго с ней разговаривала.

Потом подозвала Миколу, вышла с ним из класса.

— Это ты сам сделал? — спросила, показав «жука».

— Я… я не хотел, Валентина Михайловна! Она сама полезла в сумку… — оправдывался.

— Остроумно сработано! — похвалила, будто не слыша его. — Не каждый такое придумает. Удивляюсь только: зачем тебе эти игрушки? Ты, если бы захотел, мог бы настоящий летающий планер смастерить или, например, модель корабля.

— Мы починили транзисторный приемник…

— Вот видишь, а время тратишь на такие пустяки! Возьми, — протянула «жука». — Не носи больше в школу. Достаточно и того, что Олю напугал… — улыбнулась Валентина Михайловна.

На следующий день Валентина Михайловна перед последним уроком зашла в класс и сказала:

— Собирайтесь, пойдем познакомимся с колхозной агрономической лабораторией.

Идти вместо урока куда-то — близко ли, далеко, надолго или ненадолго — уговаривать шестиклассников не приходится. В одно мгновение их точно ветром выдуло из школы.

Не выстраивались в колонну, а, как овцы за пастухом, потянулись за учительницей в центр села, в лабораторию.

Когда все рассмотрели и прослушали наставления заведующей лабораторией, Олиной матери, как самим собирать коллекцию насекомых, направились к выходу. Валентина Михайловна шла последней. Олина мама обратилась к ней:

— Можно с вами посоветоваться?

— Пожалуйста, — ответила учительница. — Подождите меня во дворе, — сказала ученикам.

— Пройдемте сюда, — показала Олина мама на пустую комнату, в которой исследовали колхозные почвы.

Оля тоже хотели войти, но мама не пустила ее.

— Иди погуляй! Не мешай нам!

Кроме Миколы и Сашка, из лаборатории вышли все ученики. Неразлучные друзья продолжали рассматривать плакаты, на которых были нарисованы яблоки, груши, сливы различных сортов, а сопровождающий текст рассказывал, когда они созревают и чем разнятся друг от друга. Мальчикам теперь необходимо все знать о фруктовых деревьях. Ведь после того как поймали на воровстве Шморгуна, школа вызвалась сама охранять в нынешнем году колхозный сад. И первыми сторожами, по предложению Валентины Михайловны, были назначены на время каникул Микола и Сашко.

Изучив плакаты, мальчики собирались уже выйти из лаборатории, как вдруг услышали из соседней комнаты громко произнесенное слово «Оля». Прислушались.

— Что с нею происходит? — сокрушалась Олина мама. — Уж очень рано стала слишком к себе приглядываться. Одеждой недовольна, школьная форма ей, видите ли, нехороша, подавай такое, как у взрослых девчат. Волосы и так и этак накручивает… Что же мне с ней делать?.. Думаю, это от кинофильмов, которые показывают по телевизору. Ведь дети все смотрят, когда нас нет дома… Вы, пожалуйста, поговорите с ней.

— Хорошо, поговорю, — пообещала учительница, — но полагаю, это еще не все. Главное, надо найти к ней какой-то подход, или, как у нас в институте говорил один профессор, подобрать особый ключик, чтобы она сама поняла, что хорошо, а что дурно.

Микола с Сашком вытаращили друг на друга глаза: «Ключик!.. Подобрать особый ключик!» Так вот о каком ключе писала в своем дневнике учительница! Они еле успели выскочить во двор, боясь расхохотаться прямо в лаборатории и быть замеченными.

На пороге появились Олина мама и Валентина Михайловна. Поблагодарив заведующую, учительница вместе с учениками вышла со двора.

— Ну так что же, будем собирать коллекции? — спросила учеников.

— Будем, — последовал дружный ответ.

— До меня дошли слухи, что кое-кто из вас уже начал.

— Кто? — удивились шестиклассники.

— Пусть сам скажет.

— Это мама уже вам наговорила! — сказала Оля. — Да я только пробовала, а потом бросила.

— И напрасно бросила, — заметила Валентина Михайловна. — Это ведь очень интересное занятие — собирать коллекции. И не только насекомых. Вот пятиклассники с самой весны начали составлять гербарий растений нашего района. И вам бы чем-то увлечься. Я, где ни бывала — в Закарпатье, Крыму ли, на Кавказе, — всюду собирала и засушивала всякие растения. Теперь у меня несколько альбомов собралось. Есть такие растения, каких вы никогда не видели. Да и не только растения, есть и еще кое-что…

— Покажите нам? — вырвалось у Виктора Троця.

— А чего же не показать? Хоть сейчас! Пойдемте!

Все, конечно, согласились. И потому, что увидят какие-то необычные растения и «еще кое-что», и потому, что хотелось посмотреть, как учительница живет. Их еще никогда не приглашали к себе учителя.

Возле хаты старых Антонюков ребята присмирели.

— Принимайте гостей, — сказала Валентина Михайловна бабусе Дарине, вышедшей им навстречу.

— Входите, входите, детки, — пригласила старушка. — О, да вас тут много!

— Это, бабуся, весь мой класс.

Вошли в хату, сели — кто на стул, кто на лавку, кто на кровать, а Микола и Сашко просто на порог.

Микола разглядел в столбике книг и тетрадей красный корешок. Дневник… Ох, знала бы Валентина Михайловна… И как он тогда отважился?!

Учительница вытащила из-под кровати коричневый чемодан, достала из него несколько больших альбомов.

— Это у меня карпатский гербарий. — Взяла верхний альбом. — Видите? — Начала листать плотные листы с прилепленными к ним засушенными растениями. — Вот падиволос, вот горная мальва, вот эдельвейс… Вы, верно, слышали об этом цветке?

— Не слыхали, — признались ученики.

— О-о, это очень интересное растение. О нем в Карпатах много легенд. Растет эдельвейс высоко в горах, над ущельем. Чтобы сорвать его, надо обладать смелостью. В старые времена, бывало, ни один юноша не посватается к девушке, пока не сорвет и не подарит ей цветок эдельвейса.

Ученики столпились вокруг Валентины Михайловны, внимательно рассматривали засушенный эдельвейс.

Потом учительница показала крымский и кавказский гербарии. И там было много необычных растений, каких доныне никто из шестиклассников не видел: крымская фиалка, пахучая сизая полынь, стебелек бамбука из сочинского Ботанического сада, веточка самшита — дерева крепкого, как железо, и тяжелого, как камень.

Валентина Михайловна снова открыла чемодан, вынула оттуда картонную коробку.

— А это минералы. Память о моих странствиях по Карпатам. А еще есть у меня гуцульские вышивки и деревянные изделия. Вон на стене портрет Шевченко в резной рамке. Ее изготовил народный художник с Буковины.

— А это какой-то карпатский минерал? — ткнул пальцем Виктор в плоский камешек в коробке.

— Нет, — засмеялась учительница, — это уже здешний. Посмотрите, может, кто-нибудь из вас и узнает его. — И протянула ученикам.

Они разглядывали камешек, удивлялись, чем он интересен, — таких у них в селе валяется сколько угодно.

Лишь Микола скорее догадался, чем узнал, что это за «минерал». Камешек словно обжег ему руку, и он, подержав его мгновение, сунул Сашку. Почувствовал: лицо запылало. Чтобы не привлечь к себе внимания, нагнулся якобы зашнуровать ботинок.

«Минерал» прошел через руки всех учеников, и Валентина Михайловна положила его на стол.

Когда нагостились и стали собираться домой, учительница вдруг что-то вспомнила:

— Погодите! — остановила ребят. Подошла к этажерке, взяла книгу. — Недавно я купила прекрасную повесть Олеся Донченко «Лесничиха». Могу дать вам почитать. — И протянула книгу Оле.

— Хе, начала уже к ней подбирать ключик, — шепнул Сашко Миколе, слегка подтолкнув его локтем.

Но Микола, точно и не к нему обращался приятель, был какой-то растерянный, порывался к двери.

Учительница проводила ребят за ворота, попрощалась и вернулась в комнату. Спрятала гербарии в чемодан. Посмотрела на стол, заметила: нет плоского камешка.

Где же он? Может, положила в ящик?

Выдвинула ящик, другой… Чудеса! Куда он мог деваться?..

В задумчивости подошла к окну, посмотрела вслед ученикам.

Они с веселым гомоном шли по берегу реки. Впереди девочки, за ними мальчики.

Вдруг Микола Петренко отстал от толпы и изо всех сил швырнул что-то в воду. Как только в реке булькнуло, он сорвался с места и бросился догонять товарищей.

Валентина Михайловна тихонько засмеялась и широко распахнула окно.

В комнату ворвался свежий весенний ветерок, долетели детские голоса.

src="/i/4/625004/i_025.jpg">

Примечания

1

Макитра — глиняный кувшин с широким горлом.

(обратно)

Оглавление

В стране детства

Пчелиный мед и еще двадцать шесть рассказов ученика четвертого класса Романа Зайчика

  О себе

  папа

  Мама

  Оксана,

  дождевик

  История с вареньем

  груши — две и одна

  Игорь Клювик

  помощь

  Веселая дорога —

  случай с коляской

  «Сергеево» деревце

  Друзья,

  Самый трудный предмет

  Калиновка,

  Василь, Петро и Оля

  Юрко,

  Непослушание

  дедушкина тайна

  Тарас,

  Бычок

  на посту

  Слива

  Пчелиный мед,

  Прощание

  пшенная каша

Чудаки

  Глава первая. И какое ей дело?

  Глава вторая. Поездка на станцию

  Глава третья. Миколины изобретения

  Глава четвертая. Новенькая

  Глава пятая. Заговор

  Глава шестая. И откуда шура-бура?

  Глава седьмая. Рыбацкий секрет

  Глава восьмая. Сам виноват

  Глава девятая. Камешек

  Глава десятая. Дневник

  Глава одиннадцатая. «Ой хмелю ж, мiй хмелю!..»

  Глава двенадцатая. Приключение в саду

  Глава тринадцатая. Кто победитель?

  Глава четырнадцатая. Дедусь заболел

  Глава пятнадцатая. Злая шутка

  Глава шестнадцатая. Деньги на транзисторы и батарейки

  Глава семнадцатая. Ливень

  Глава восемнадцатая. «Не наработался…»

  Глава девятнадцатая. Ключи

*** Примечания ***