Плач Синайских гор [Надежда Борисовна Васильева] (fb2) читать онлайн

Надежда Васильева Плач Синайских гор

Плач Синайских гор. Повесть

Пески, пески… и раскалённый зной,

И силуэты гор среди пустыни.

Под небом, сотканным голубизной,

Безмолвны храмы, боги и богини.

……………………………………..

Секреты ввысь смотрящих пирамид,

Загадочная человеко-льва фигура

Влекут сюда приезжих как магнит,

Помпезным блеском древнего гламура.

Недосягаем потаённый ключ

От кладовых жрецов и вечных знаний.

И смотрит Сфинкс, спокоен и могуч, -

Свидетель драм, трагедий и закланий…

(Светлана. Черенкова)

Странный сон

Чёрное небо рвалось на части с оглушительным треском. Вспышки вольтовых дуг, силившихся спаять надменные лбы скалистых вершин, слепили глаза. Казалось, кто-то невидимый, но властный хлещет по горным хребтам мощным кнутом, с яростью пытаясь расшевелить и выгнать из пустыни вольготно разлёгшееся здесь стадо каменных буйволов. В горах нарастал зловещий гул. Гул переходил в дикий грохот. Словно стадо наконец-то поднялось и, обезумев от боли и грубой чужой воли, устремилось куда-то на край света, вздымая до самых небес тучи сухого песка и секущих камней. Но даже в этот чудовищный миг истерзанное небо никак не могло разразиться слезами. Такой уж нрав у этих Синайских гор!

Светлана металась в кровати вся мокрая от ужаса мучавших её кошмаров. Села на постели, принялась стаскивать с себя шерстяной свитер. Угораздило её завалиться спать поверх покрывала, да ещё в одежде! Тёплый свитер трещал над головой, разряжая статическое напряжение. Заряды, искрясь в темноте, больно щёлкали по лицу. Пошла на кухню, включила чайник, нажала кнопку телевизора. Передачи смотрела редко. Но как-то нужно отойти от этого кошмара. Права была бабушка, когда говорила: «Упаси тебя Бог заснуть на закате! Чего только не привидится!».

А по телевизору показывали теракты. «Мигалки», носилки, груды обломков, окровавленные тела… Её передёрнуло. Где там опять что взорвали? Представить страшно! Хорошо ещё, что не в нашей стране.

И вдруг… узнала гостиницу «Hilton»! Вся так и подалась вперед. Вот это да! Неделю назад вернулась из Египта. Их экскурсионный автобус стоял у этой гостиницы много раз. Включила громкость. Что могло случиться? Картинку сняли. Дикторша «Вестей» равнодушно и коротко рассказала о четырёх взрывах на побережье Красного моря. Начинённые взрывчаткой машины врезались в корпуса гостиниц среди белого дня. К террористическим актам народ уже настолько привык, что почти не реагирует. Ну, взорвали и взорвали. Пусть горит, благо не наша деревня. Стыдно, конечно, но факт. Вот и сейчас первой мыслью было: «Слава Богу! Вовремя уехала!» И тут же схватилась за мобильник. А ребята-то как? Быстро сбросила сообщение. Телефон Самира был отключён. Набрала номер Мустафы. Отправила волнующие вопросы. Через минуту трубка запищала. После каких-то арабских значков пошёл английский текст: «Самир в больнице. В тяжелом состоянии». Внезапный нервозный кашель мешал осмыслить прочитанное. Мысли словно играли в чехарду: прыгали, толкались, перебивали друг друга. И всё вокруг одного вопроса: зачем он туда пошёл?!! И от догадки похолодело всё внутри. Она ведь выслала ему свою авторскую программу английской разговорной речи. А в интернет-баре ближайшей к ним гостиницы, куда он ходил проверять электронную почту, из-за какого-то вируса вышли из строя компьютеры. Вот и направился в соседний отель. Он ведь писал ей об этом!..

И стало уже не до чая. Снова плюхнулась на кровать. По телу пробежал панический озноб. А что, если именно она невольно оказалась причиной такого несчастья? И глазами стала искать икону Спасителя, что висела на стене спальни в старинном обрамлении. Сухие губы зашевелились в испуге: «Господи! Услышь мои молитвы! Прости и помилуй! Сохрани ему жизнь!!! Пусть у него будет много детей и покорная, любящая жена. И пусть он построит свой дом на плато Гиза ». Плакала и молилась, и всё просила Бога за этого арабского парня. Мысли стали понемногу успокаиваться, словно вымолила у Господа согласие подумать…

Мокрые веки слиплись, и она окунулась в туман бредовых видений.

Тропа Покаяния

Верблюд фыркал в самый затылок. Время от времени у него из гортани вырывались какие-то угрожающие звуки. Интересно все-таки, плюются они или нет? Хотя уже было всё равно. Куда деваться? Упрямый бедуин преследовал её целых два километра. Как ни ругался, как ни убеждал его гид, хозяин верблюда не отставал от неё ни на шаг. Время от времени нудил на ломаном английском свое: «У тебя красивые глаза. У меня хороший верблюд. Возьми верблюда!». Вряд ли он знал на английском что-нибудь ещё: когда она его о чем-нибудь спрашивала, он только молча улыбался и показывал на верблюда. На вид ему было около сорока лет. Хотя кто их знает, этих бедуинов. Угадать их возраст просто невозможно. Вот снова забежал вперед, преградил ей путь, делая рукой какие-то жесты, мол, гора высокая, возьми верблюда! Это что-то новенькое. Никак сменил пластинку? Покачала головой и продолжала упрямо подниматься вверх по узкой крутой тропе. Фонарик выключила. И так светло. На небе сияла полная луна, щедро разбрызгивая свой неземной свет на острые хребты безмолвных Синайских гор. Днем горы казались золотыми, а ночью, в лунном свете, словно покрыты серебром. Согласно одной из легенд, на вершине горы, куда они сейчас поднимались, Господь дал Моисею скрижали с десятью священными заповедями. Тропа, по которой зигзагообразной вереницей тянулась не одна сотня туристов, называлась верблюжьей. И вполне оправдывала свое название. Верблюдов было много, всяких мастей: громоздких, облезлых, старых, с жёлтыми зубами и какими-то безумными дикими глазами, молодых, длинноногих, с впалыми боками и довольно милыми вытянутыми мордашками. Ноги то и дело скользили по выжарившемуся на солнечном пекле помёту. Днем у подножья гор температура достигала сорока градусов. Но жара из-за необычайной сухости климата переносилась довольно легко. Оглянулась назад. Сзади светящаяся цепь фонарей была такой же длинной, как и впереди. Блуждающие огоньки ручных фонариков мерцали пугливыми светлячками. Их группа была уже далеко. Гид, по имени Мамаду, созывая своих туристов, выкрикивал сигнальное слово: «Мамаду!» уже где-то на очередной стоянке. Она здорово отстала. Быстро идти не могла. Покалывало в правом боку. Предупреждали соседи по лестничной площадке Олег с Реной, мол, не сходи с ума. Целую ночь «галсами» подниматься на высоту двух тысяч трёхсот метров, целый день спускаться по жаре по каким-то козьим тропам. Только разве её переубедишь! Ещё мама говорила: «Таких упрямых, как ты, Светка, свет белый давно не видел!»

И название-то придумали – тропа Покаяния. Все, кто уже ездил на эту экскурсию, уверяли, что спускаться действительно значительно труднее. Остановилась, сдула волосы со лба, осмотрелась. Нет, ради такой красоты стоит помучиться!

И снова этот бедуин машет руками перед самым лицом и бормочет по-английски: «Возьми верблюда! Не десять, пять долларов!» Остановилась, перевела дух. Вспомнилось предупреждение гида. Очень часто местные жители сажают туристов на верблюда за доллар, а снимают за шестьдесят. В Каире, у пирамиды Хеопса, сама убедилась в дикости местных нравов. Стоило отойти на десять шагов в сторону от группы, как оказалась в плену домогательств чем-то похожего на чёрта бедуина. Настырно всовывал ей в руку белый платок с традиционной тесьмой, приговаривая на английском: «Подарок! Подарок!» А сам уже, рукой-владыкой, срывал кепку с её головы: «Обмен! Ты – мне, я – тебе!». Вот дает! «Сейчас вызову полицию!» – спокойно, но твердо пригрозила она. И уверенно сняла с его головы свою кепку. Угроза прозвучала внушительно. Ворча что-то себе под нос, бедуин отошёл в сторону. Пошёл ловить других лохов.

Посмотрела на своего «попутчика». Этот на черта похож не был. Глаза, хоть и живые, но взгляда не прятали. На голове чалма. Длинный серый балахон, на плечах – пиджак современного покроя, который никак не вписывался в его горный имидж.

Дышать было всё больнее. Под правым ребром уже саднило не на шутку. Всё-таки верить лучше, чем не верить. Будь что будет! Шутливо погрозила хозяину верблюда пальцем:

– Только пять долларов! По рукам?– и протянула ему руку. Он понял. Слегка стукнул по ладошке и расцвёл, как маков цвет, не в силах скрыть по-детски счастливую улыбку. И вот уже верблюд лежит у самых её ног. Вот только как взобраться на него? Нет, ноги короткие. Покачала головой. И не успела глазом моргнуть, как бедуин ловко подхватил её на руки и усадил в седло между верблюжьими горбами. Мама родная! Верблюд стал нехотя подниматься с колен. Сто раз прокляла себя за мягкотелость! Вечно уговорится на какую-нибудь авантюру!

Окинула взглядом горные вершины. Подумать только! Ни деревца, ни травинки! Смотришь на эти безмолвные громады – и чудится сказочная музыка. Словно тысячи сдержанных голосов затянули мелодию, не открывая рта. Что ни говори, а есть что-то особенное в этой стране. Смотришь на тени Синайских гор – и кажется, что здесь время останавливает свой бег. Нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее, которое вечно, как эти Синайские горы.

Верблюд оступился, качнул горбами в сторону пропасти. Мамочки! И сразу душа ушла в пятки. Упадешь, так покувыркаешься. Не только маму, но и папу вспомнишь.

– Остановите его! Дайте я слезу!

No problem, madam! О.К.! O.K.!

Знай, похлопывает своего верблюда по бочине. Тот важно выбрасывает вперёд неуклюжие копыта. А навстречу – его собратья. Этого только не хватало! Стали переругиваться. Боже! Что за звуки! Сколько в них упрямой злости! Видно, спорят, кому уступать дорогу. Еще кусать друг друга взялись. Люди добрые! Когда закончится эта пытка!

– Остановите! Прошу вас! Я боюсь!

– Нет проблем, мадам! Глаза красивые. Верблюд хороший! Все О.К.!

Ну что с ним будешь делать?!

Хозяин хлопнул верблюда по задней ноге. Тот ускорил шаг. Впору было взвыть от страха. Но вместо этого пристыдила себя. Сиди, не вой! Сама виновата. Перед тем, как поехать по путевке в Египет, хвасталась друзьям: «Взять да хоть раз в жизни на верблюде покататься!» Мысль материальна. Вот и ёрзай теперь между горбами. Кричи – не кричи, бедуин с верблюда не снимет, пока не довезёт до места, от которого начинают свой отсчет семьсот сорок крутых ступеней.

Покосилась на хозяина верблюда. Тот улыбнулся. Снял пиджак, протянул ей. Джентльмен, однако. Отвела его руку. Показала на свитер, которым была обвязана поясница. Их предупреждали, что на вершине будет градусов десять, не больше. На одной из гор светился огонь. Мамаду объяснял, что это хижина бедуина-отшельника. С ума сойти! Как тут жить одному в этом каменном мешке? И главное, нет ни капли воды. Последний дождь здесь был восемнадцать лет назад. Облака – и то редкое явление. Сзади раздался голос какой-то девушки на английском: «Как они здесь живут? Если бы мой муж заставил меня жить в этих горах, я бы удавилась на третий день!» Усмехнулась, взглянула на звёзды. Звёзд здесь меньше, чем в их широтах. Созвездия те же, да глядят в другую сторону и, вроде, ярче, крупнее размером. И вдруг охватила какая-то гордая радость. Бог ты мой! Кто бы мог подумать, что она когда-нибудь увидит Синайские горы! Прокатится на верблюде! Будет плавать в Красном море, с маской на лице, и фотографировать цветочные клумбы кораллов, фантастических рыб, о каких «ни в сказке сказать, ни пером описать!». Египет всегда казался «концом света». Древние пирамиды видела на обложке старого учебника истории, который почему-то всё хранила мать. И вдруг она здесь, собственной персоной. Не в фильме, наяву видит арабских женщин, в чёрных одеяниях по самые глаза. Хотя в чёрном облачении ходили не все арабки. У некоторых лицо было открыто, но обвязано платком, плотно прилегающим ко лбу и щекам, так, чтобы не было видно на голове ни единой волосинки. Открытыми были только пальцы рук. Все остальное скрывалось под плотной материей. Купались, не раздеваясь. Это выглядело так нелепо на фоне донельзя открытых купальников «нашенских заморских красавиц», у которых вместо плавок треугольник спереди и перпендикулярная полоска сзади. Хотя бабушка надвое сказала: для кого и что кажется нелепым. Вон с каким неподдельным интересом наблюдает за ней этот бедуин. Она для него тоже экзотика. Белокурая, коротко остриженная женщина с голубыми глазами, верхом на верблюде. Так что всё в этой жизни относительно.

Вот, наконец, и последняя стоянка. Верблюд опустился на колени и лег у широкой скамейки. Ей не составило труда соскочить с седла. Отдала обещанные пять долларов. Бедуин улыбнулся, сверкнув угольками глаз:

– Хороший верблюд?

– Хороший! – кивнула она. – Правда, немного сумасшедший. И все же спасибо вам.

Теперь предстоял подъём на вершину высотой в семьсот сорок ступеней. Попила чаю, взглянула на гору и принялась штурмовать последнее препятствие. Впереди и сзади, также тяжело дыша, шли незнакомые ей люди. Конечно, путешествовать одной «не в кайф». Рена с Олегом в Египте уже восьмой раз. Их экскурсиями не прельстишь. И в автобусе из их гостиничного комплекса она тоже была одна. Остальные туристы из пятизвездочного отеля «Hilton». Не отель – дворец! И море через дорогу. Хорошо, конечно, но дорого. От их отеля до моря полтора километра. Каждый час от гостиницы до пляжа курсировал бесплатный автобус. Не очень удобно, но зато путёвка значительно дешевле. Комплекс еще только достраивался. Кое-где велись строительные работы. Пальмы на территории посадили, судя по всему, совсем недавно, так как их кроны были заботливо укрыты от лучей палящего солнца каким-то материалом. Но кустарники цвели шикарно. С раннего утра их старательно поливали из шлангов молоденькие арабские парни в зелёных спецовках. Они украдкой бросали косые взгляды на полуобнаженных женщин, которые купались в бассейнах с голубой водой. Глядели с неподдельным восторгом, как на молодых, так и на пожилых женщин. Мужчин среди отдыхающих было мало. На группу в сорок человек – четыре редкостных экземпляра. Два добропорядочных мужа, старик преклонного возраста и шестнадцатилетний паренёк, стесняющийся своей властной мамы. Молодым девчонкам – лафа. Каждый шаг под прицелом горящих чёрных глаз. Хотя провожают взглядами не только молодых…

Интересный народ эти арабы. Вот почему, к примеру, воду и фрукты в гостиничный комплекс вносить не разрешается? Нарушение прав человека, причём нарушение чистой воды! В завтрак напитки предлагались бесплатно, а в ужин – извольте раскошелиться. Смешнее – не придумаешь. Накормят до отвала всякой перчёной и слащёной всячиной, а «водопой» – за дополнительную плату, по ресторанным расценкам. Наши мужики, все как один, сразу уподобились египетским верблюдам. Два стакана соку до еды, три – после, и никаких проблем на все двадцать четыре часа. А у кого «с будуна засуха» – холодильник забит подпольной «минералкой». Какие запреты в силах остановить русского человека, когда он хочет пить? Может, с законопослушными немцами этот фокус у арабов и удавался, но не с нашим российским братом. Ещё диву давалась на тот факт, что у каждого здания, в котором всего шесть номеров, день и ночь сидит полицейский в синей униформе. Мило улыбается и, как попугай, на все случаи жизни твердит одну и ту же заученную фразу: «Как дела?». Кого или от кого здесь охраняют?

Прежде чем взять путёвку в Египет, порылась в интернете. О местных жителях в туристических агентствах давалась такая информация: «Если позволишь себе пообщаться с египтянами, выпить с ними чаю каркаде в пропахшем восточными ароматами магазинчике Шарм-эль-Шейха, если посмеёшься с ними, нормально реагируя на их не в тему брошенные шутки, списав всё на культурные различия, они раскроются тебе, как дети, и расскажут больше, чем положено знать обычному туристу. И тогда ты узнаешь, что Египет – это не только пирамиды и море».

Откуда-то из темноты раздался жалобный голос на английском:

– Мадам! Помогите! Дайте, пожалуйста, руку!

Это к кому? К ней, что ли? Прервала мысленную чехарду, остановилась, внимательно пригляделась к пареньку с кинокамерой на груди, который сидел в стороне на камне.

– Что случилось?

– Не могу подняться, ноги болят.

Довольно приличный английский. Фонетика у многих арабов очень страдает. Произносят слова так, как в немецком языке, то есть следуя написанию. А ведь в английском есть большая «закавыка» по принципу: «пять» – пишем, «три» – на ум пошло. Руку, конечно, подала. Манера его обращения к ней пришлась по душе.

– Вам, синьор, обязательно на самую вершину?

– Да, конечно! Мне для рекламы нужно снять фильм о восходе солнца.

– Вы на этой экскурсии впервые?

– Да, мадам.

– Тогда вы очень легко одеты. Вас что, не предупредили, что в горах ночью холодно?

– Ничего. Днём отогреюсь.

Разговаривали и подтягивали друг друга за руку. Таким образом подниматься было значительно легче.

– А вы откуда?

– Из России.

– Впервые встречаю российскую девушку, которая так хорошо говорит по-английски.

– Благодарю за комплемент, однако я не столь молода, как вам кажется.

– А сколько вам лет?

– Два дня назад стукнуло сто пять. А вам?

– Двадцать восемь. Как вас зовут?

Терпеть не могла этого вопроса! Но и не ответить тоже было нельзя: «экий секрет»!

– Светлана. – Отчество опустила, знала, что иностранцам его не выговорить. – А вас?

– Самир.

– Очень приятно. Вы оператор?

– Нет, юрист. Но у нас юристы получают очень мало. К тому же я только закончил университет. Опыта работы никакого. А съёмка любительских фильмов для туристов даёт неплохой дополнительный заработок.

– Вы женаты?

– Что вы! Я ещё далеко не обеспеченный человек.

– А что, жениться может только тот, кто хорошо обеспечен?

– А как иначе? Как же содержать семью? Редко кто из наших женщин работает. Разве вы видели в сфере обслуживания арабских женщин?

Задумалась. А ведь, правда. И в ресторане, и в номерах, и на территории гостиницы, и на пляже – одни молодые мальчики в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти.

– В какой гостинице вы живёте?

– Пусть это будет моим маленьким секретом, – шутливо похлопала она его по плечу.

– Почему?

– А для чего вам это знать?

– Я вас найду!

– Этого мне только не хватало!

– Мне очень нравятся ваши глаза. Они умные и добрые.

– Вам так кажется в темноте. С рассветом это впечатление рассеется, как утренний туман.

– А голос? У вас очень приятный тембр. Он просто завораживает!

Боже мой! И этот туда же!

– Я знаю несколько русских слов.

– Да? Каких?

– «Как дела?», « Хорошо!», «Как тебя зовут?», « Здрасти-мордасти!», « Гуси-гуси! – Га-га-га! Есть хотите? Да-да-да!».

Он намеривался произнести ещё одну фразу, что-то про Новый Год. Она догадалась, какую, поморщилась и подняла руку, словно хотела защитить себя от этой пошлости.

– Достаточно!

– Почему?

– Вас наши туристы учат не самым хорошим оборотам речи. И вы повторяете за ними всякую ерунду, которую они произносят смеха ради.

– А что означает по-русски «ни хрена не надо!»?

Поморщилась. Отвернула голову в сторону.

– Пощадите мои уши!

– Понял! Это очень плохо? – Он явно забеспокоился. – Я заметил: стоит мне только произнести эту фразу, как русские девушки тотчас отходят в сторону и не хотят со мной больше разговаривать.

– Зато учитесь говорить культурно. Не на «ты», а на «вы».

– Как это?

– Не «тебя», а «вас»! Понятно? – сказала по-русски.

– Не понятно! – перешёл он на русский. – Почему? Ты ведь один?

– Я одна.

– Как ты сказал?

– Повторяю. Не «ты», а «вы». И будет это звучать так: «Как вы сказали?»

– Как вы сказали? – послушно повторил он.

– Вот это уже другое дело! И снова стала объяснять по-английски. – В русском, как и в немецком, есть «Du» и есть «Sie». Нужно чувствовать эту разницу.

Отчитывала, как школьника, а в глазах прыгали шаловливые зайчики. У него во взгляде было столько восхищения, что вот-вот защёлкает языком. И снова на хорошем английском:

– Только, пожалуйста, не сердитесь на меня! Не уходите! Я этого не знал! Меня так учили русские туристы. Я все записывал. Я с собой ношу тетрадь. Научите меня говорить правильно. Мне это очень важно!

Он лопотал по-английски быстро и довольно прилично. При этом ладонь его была прижата к груди. И трудно было понять: то ли умоляет, то ли защищается. О, Господи! Как легко её схватить за язык! А, впрочем, жалко ей, что ли?

– Я ещё неделю буду жить у друга. Он торгует на пляже в парфюмерном ларьке, рядом с немецким пляжем. Его напарник уехал к семье, в отпуск. Замену в этот сезон найти трудно. А одному сидеть в магазине, как собаке на цепи, тоскливо. Вот он и попросил меня поработать вместе с ним. И на экскурсии отпускает, чтобы материальный интерес был.

Он продолжал ей что-то рассказывать, открыто, откровенно. Но она уже не слушала,

вдыхала густой воздух лунной ночи, и её пространные мысли уносились куда-то далеко, в какую-то невесомость. Машинально держались за руки, помогая друг другу взбираться на массивные плиты древних каменных ступеней. Потом он стал расспрашивать её о впечатлениях от Египта, об экскурсиях, на которых удалось побывать. Расспрашивал деликатно, не повторяя вопросов, которые она блокировала молчанием.

На смотровой площадке было некуда ступить в прямом смысле этого слова. Повсюду на тюфяках лежали измотанные подъёмом люди, закутанные в тёплые верблюжьи одеяла. Все ждали рассвета. Но солнце не очень торопилось появиться, хоть золотые пики гор снизу уже подсвечивались розовым светом.

Самира колотил озноб. Ещё бы! Ей было холодно в свитере, а на нём одна белая нейлоновая рубашка, сквозь которую просвечивала смуглая кожа. И всё-таки чертовски красивые эти арабы! Нет, не те, что явно южноафриканского происхождения, по мимике и жестам похожие на мартышек. А вот эти, европеоидной расы, степенные и гордые, как сами Синайские горы, что, молча, возносят свое достоинство к безоблачному небу.

Взглянула на часы. Пятнадцать минут шестого. Солнце взойдёт ровно через час. Как хочется куда-нибудь присесть и спрятаться от этого пронизывающего ветра. Не успела подумать, как к ней подскочил бедуин, предложил купить тюфяк и одеяло. Похоже, деньги здесь привыкли делать даже из воздуха. Главное, оказаться в нужную минуту, в нужном месте, с нужной услугой. Паломники предусмотрительно подвинулись. Вот уж воистину будет сказано, что при желании одним куском хлеба можно накормить весь род людской и одним одеялом укрыть весь мир. Пока она устраивалась в заветерье, Самир, обхватив себя за плечи руками, уже чуть не лязгал зубами от холода.

– Садитесь! – махнула она ему рукой. Дважды приглашать его было не надо. Прижался спиной к её тёплой спине. Про себя усмехнулась: друзья по несчастью. – Может быть, купить одеяло?

– Нет! – брезгливо замотав головой, шепотом пояснил он: – Смотрите, какие они здесь грязные.

– А не заболеете?

– Нет, днём отогреюсь, – снова заверил он. – Как только солнце взойдёт, сразу теплее станет. Вы уже задумали желание? Желание того, кто встретит рассвет на этой горе, всегда исполняется.

А ей вдруг в голову возьми да «втемяшься» какая-то дикая сумасбродная мысль: как хочется любить и быть любимой, пылко, страстно, бескорыстно, как, может быть, наверное, только в ранней юности. Когда в свете луны всё вокруг приобретает сказочное очертание и целый мир может запросто уместиться в придорожной лужице; когда все обыденные слова звучат, как магические заклинания. Боже! О чем я? Мне уже пятьдесят! А, может быть, не «уже», а «ещё»? Это звучит куда оптимистичнее: «Мне ещё только пятьдесят!».

Смотровая площадка, словно нечаянно подслушав её мысли, «взорвалась» аплодисментами. Из-за горных хребтов появилось розовое темечко заспанного солнца. Самир застрекотал камерой. Гулко хлопнула бутылка шампанского. Зачмокали радостные поцелуи.

Толпа паломников суетливо зашевелилась, качнулась в сторону спуска, на тропу Покаяния. Самира окликнул гид. Она протянула ему руку.

– До свидания, молодой человек! Мир тесен. Благодарю за компанию. Вы мне очень помогли.

Он тоже хотел что-то сказать, но, оглянувшись по сторонам, не решился. За ними следили десятки любопытных глаз. Махнула ему рукой и стала быстро спускаться. До условленной встречи их группы на верхнем привале времени было много. Тропа Покаяния петляла причудливыми зигзагами. То пугала крутизной, то преграждала путь острыми зубьями камней, а то вдруг пряталась под громоздкие навесы скал, вызывая недоумение и тревогу. Словом, сосредоточить внимание на собственных грехах возможностей было не много.

И все же момент покаяния наступил. Сама ситуация, как говорится, ударила ногой «под дых». Камни были скользкими, отшлифованными тысячами безжалостных ног. Спускалась осторожно, придерживаясь за каменистые выступы. Не семнадцать лет, чтобы беспечно прыгать с камня на камень, бравируя ловкостью и бесстрашием. Время от времени пропускала молодёжь вперед. Пусть скачут. Ей спешить некуда.

– Эй! Бабуля! Или шевелись, или отползай в сторону! Нам некогда твою панамку разглядывать!

Развязный и наглый тон парня резанул по живому. Внутренне содрогнулась, хотя и не сразу поняла, что это относится к ней. А когда, наконец, дошло, сжав самолюбие в кулак, пропустила циничную реплику мимо ушей. Бровью не повела в его сторону, только подумала: «Облагоразумь его, Господи! Ты всем нам судья, не я!». И тут же услышала пронзительный женский крик. Парень, который нагрубил ей, оступился и упал коленями на острые камни. Видит Бог, не желала ему зла. Но замечала не однажды. Стоило кому-нибудь её обидеть, возмездие не заставляло себя ждать. Неужели так велика сила прощения?!

Остановилась перевести дух. На всякий случай отошла в сторону с тропы, чтобы не разрывать людской цепочки. Однако та все-таки разорвалась. Туристы, как по команде, застыли на каменных плахах. Совсем рядом, послышалось пение. Все, как один, закрутили головами, отыскивая источник странного звучания. Многочисленные взгляды сфокусировались на выступе скалы, где на коленях стоял древний бедуин и бил поклоны в сторону солнца. Молитва лилась дивной песней, каждый звук которой эхом отражался от скал и какое-то время метался внутри каменного колодца, пока, наконец, не устремлялся в безмолвие высокого южного неба.

Внизу уже отчётливо был виден монастырь Святой Екатерины, что был выстроен у самого подножия горы. В расщелинах скал стали попадаться какие-то пахучие растения. Запах был очень знакомым. Что же он напоминает? Гид Мамаду словно прочитал её мысли. Спустился в расщелину и сорвал несколько листиков странной травки. «Это ладан!» – протянул он ей благоухающей пучок. Бог ты мой! Кто бы мог подумать! Осторожно убрала ладан в сумочку, прижала между страницами записной книжки.

Древний православный монастырь уже, видно, привыкший к бесконечным толпам туристов, встретил непривычной для северных монастырей духотой. И было уже не до экскурсии, хотелось скорее сесть в автобус. Но куст Неопалимой Купины долго не отпускал её внимания. Никак не верилось, что это живое растение было посажено еще в тринадцатом веке до нашей эры. Нижние ветки и листья были ободраны любопытными туристами. Хотя, если верить словам экскурсовода, даже учёным не удавалось размножить это «чудо». Куст возвышался над каменной кладкой, очень похожей на огромную бочку. На миг представила пустынный двор монастыря, пылающие ветви Купины, изумлённого пророка Моисея и проникновенный голос Господа с небес: «Сними обувь свою. Земля, на которой ты стоишь, священна!». Обвела взглядом Синайские горы. Они гордо поблёскивали на солнце своими золотистыми вершинами. Да и как тут не возгордиться: ведь именно здесь Моисею от Бога были даны священные заповеди для всего человечества.

Вечером, лёжа в постели после принятия тёплой расслабляющей ванны, почему-то вспоминала не золотое, а серебряное сверкание Синайских гор в лунном свете. И широко распахнутые карие глаза Самира. Зачем была дана ей эта встреча? Чтобы окунуться в воспоминания блаженных дней юности?

Во сне всё играла с какой-то собачкой. Та лизала ей руки, обхватывала лапами ноги, не позволяя уйти. Собака – друг. Сонники изучила тщательно, потому что зачастую сны снились вещие. Перед смертью мамы, например, приснилась грузовая машина с откинутыми в стороны бортами. Повсюду на снегу лежали еловые лапки. А к ним в дом молчаливо шли солдаты с лопатами. Она всё пыталась загородить им путь: «Вы куда? Мы вас не приглашали!». Но они обходили её. Последним шёл пожилой офицер с трубой, на которой выводил похоронную мелодию. Она растерянно замолчала, опустив руки. А он остановился возле неё и поцеловал, в лоб.

Вспоминать о похоронах мамы было до сих пор тяжело. Нужно переключить мысли на что-то другое. Ах, да! Сон! Собака – друг. Кто бы это мог быть? Рену с Олегом, что жили в соседнем номере, к категории друзей отнести не могла. Так что приснившаяся собака оставалась загадкой.

На завтраке соседей не было. На пляж поехала одна. Разделась до купальника и шла по песку вдоль берега. В движении загар ложится ровнее. Смотрела на воду. Иногда волны добегали до её ног. От прохладного их прикосновения по всему телу разливалась какая-то нега. Как хорошо, когда тебя никто не знает. Для всех ты «летучий голландец», туманный и призрачный. И вдруг услышала отчётливо: «Света!!!» Замедлила шаг, но головы не повернула. Она была уже далеко от русского пляжа. Это территория немецкого пансионата.

– Света!!!

Неуверенно обернулась. Навстречу спешил вчерашний знакомый Самир.

– Молил Бога увидеть вас снова! Как я рад! А вы?!

– Я тоже! – Не соврала.

Остановился в шаге от неё, протянул руку.

– Как вы? Как ваши ноги после такой утомительной экскурсии?

– Ничего. Как видите, хожу… – И расплылась в улыбке. – А вы? Не заболели?

– Нет! Пил чай с мёдом. Не хотите зайти в наш магазин? Он рядом. Мы там с другом

вдвоём. У нас не жарко, работает кондиционер. Согласны?

Светлана, кивнув, послушно пошла за ним.

Магазинчик был маленьким, метра три на четыре. На полу мягкий ковер. Возле стен два диванчика. На застеклённых полках красивые сосуды с парфюмерными маслами, от которых исходил какой-то магический запах. Стены за полками все в зеркалах, которые удваивали и без того богатый выбор. Друга звали Мустафой. На вид они с Самиром были одного возраста. Мустафа любезно предложил ей присесть. Поставил на спиртовую керосинку чайник с водой. Внимательно изучал её чёрными блестящими глазами.

– Вы прекрасно говорите по-английски. Русские редко так владеют английским языком. Научите нас говорить по-русски. Мы уже купили два самоучителя и диск. Нам это очень нужно для работы. Русских туристов всё больше и больше.

– Ну что ж, покажите учебник.

Почти неделю она учила «друзей-арабов», как окрестили их Олег с Реной, русскому языку. И те уже довольно бегло читали по учебнику тексты с длиннющими словами, старательно подражая ее произношению и интонации. «Это студентка, а это преподавательница. Это студентка или преподавательница? Это не преподавательница, это студентка». Особенно хорошо получалось у Самира. Его приятель, Мустафа, большого рвения к русскому языку не проявлял, хоть и спрашивал отдельные фразы. Он был женат на шотландке и говорил по-английски в совершенстве. А ей нравилось наблюдать, как Самир справа налево делал записи в общую тетрадь. Причем начиналась тетрадь с задней обложки. Он поглядывал на неё с каким-то благоговением. Наверное, её лицо приняло привычный учительский вид. В школе работала более двадцати пяти лет. А всякая профессия накладывает свой отпечаток на выражение лица, жесты, привычки и… даже дикцию.

– «Зайди в наш магазин!». Верно? Правильно говорю?

Она покачала головой.

– Во-первых, не «зайди», а «зайдите». Во-вторых, «пожалуйста». Привыкайте к вежливости! В-третьих, не «мой магазин», а «наш магазин». Вы ведь не хозяин магазина? – Он смущенно покачал головой. И даже стало его жалко. Что накинулась на парня? Нужно сменить интонацию. Не в группе продлённого дня. – Вы весьма приятный молодой человек, Вам необходимы такие же приятные манеры общения с людьми. Правда?

– Да, конечно. Мне этому необходимо научиться.

Посмотрел на неё, улыбнулся и вдруг закрыл лицо рукой.

– Не смотрите на меня так пристально. Мне трудно выдержать ваш взгляд!

Шутит или серьёзно?

– Вы откуда родом? Где живут ваши родители?

– В пустыне Гиза. Мои родители бедуины. У нас большая семья. Нас шесть братьев и пять сестёр. – И снова покраснел. Вот ребёнок!

В магазин зашли покупатели. Взгляд парня растерянно заметался. Ему так не хотелось прерывать с ней разговор, но работа обязывала. Она встала.

– Я прошу вас, если это не трудно, придите ещё. Я так хочу научиться русскому языку. Помогите мне. Умоляю вас! – прошептал он.

Она кивнула и подняла руку вверх. До встречи. Его о чём-то спросили. Он повернулся всем корпусом на вопрос, а глаза провожали её восхищённым взглядом.

Придя в номер, в ванной долго разглядывала себя в зеркале. За лето на даче прилично загорела. Под жгучими лучами египетского солнца загар приобретал красивый бархатный оттенок. И очень была к лицу короткая стрижка крашенных под золото волос. Морщин на лице ещё нет, даже под глазами. Тело словно сбитое, кожа упругая. Сказываются жаркие банные процедуры с берёзовым веником и нырянием в снег. Есть, конечно, некоторая излишняя полнота, но фигуру особо не уродует. Кстати, за дорогу прилично похудела. Путь не близкий. Поездом до Москвы четырнадцать часов. День скитанья на вокзале. Ночь перелёта. Три дня акклиматизации. Всё на пользу. И, главное, в глазах никакой заботы, никакой привычной «запаренности». Это, безусловно, привлекает. Вот и этого паренька, Самира, взять…

В тот день она пообещала Самиру и Мустафе, что как-нибудь после ужина придёт с гитарой на берег моря с соседями по лестничной площадке, молодой парой из Москвы, Олегом и Реной. Но получилось это только через несколько дней. Самира застали они на пляже. Он сидел на лежаке, обхватив плечи руками, и тоскливо смотрел на лунную дорожку, что пугливо дрожала на тёмной воде. Надо было видеть ту радость в его глазах, когда она окликнула его по имени. И тем не менее, ни одним жестом, ни одним суетным движением не выдал своих эмоций. Спокойно поднялся, подал каждому руку и кивком головы указал на столик у самой воды с тремя плетёными стульями вокруг. Заказал всем пепси и кальян. Они выставили на стол пиво, соленые орешки. Покуривая кальян, она некоторое время, молча, смотрела на море. Никакого кайфа от курения не испытывала. Может, потому что в жизни никогда не держала сигареты во рту. Самир, искоса, с каким-то незнакомым удивлением, разглядывал её. Стоило их взглядам встретиться, он тут же опускал лицо, словно хотел спрятать в песок своё смущение. Ах, да! Она в белом брючном костюме и с пышной причёской. Он впервые видел её такой. Вчера она была в голубой панамке с большим козырьком и в марлевом платьице-раскидайке. И панамка, и платье, и даже резиновые тапочки, которые купила специально, чтобы не поранить ноги о кораллы, были одного цвета, цвета морской волны. В таком наряде её, действительно, можно было принять за девчонку. Он, конечно же, не поверил, когда она строго сказала, что ей пятьдесят, засмеялся, принимая всё за шутку. «Вчера вам было сто пять. Сегодня – пятьдесят. За ночь помолодели вдвое. Но глаза выдают ваш истинный возраст!». – «Сколько, по-вашему, мне лет?» – не удержалась от банального женского вопроса. – «Тридцать пять. Не больше. Моей маме пятьдесят два. Она выглядит вдвое старше вас». – «Значит, считаете меня своей сверстницей?» – «Нет! Я немного моложе. Но это не играет абсолютно никакой роли…». Теперь она опустила взгляд. Ничего себе! « …не играет никакой роли!» Одного года с её сыном! Только сын – худенький. Самир же, на вид, выглядел значительно плотнее и потому старше. –

« А что, в вашей стране, правда, разрешено иметь четырёх жен?» – Решила направить разговор в шуточную колею. – «Да. Если позволяют доходы». – « И вы, молодой человек, собираетесь иметь четырёх?» – «Нет! – почему-то испугался он. – Я не богатый человек. Мои родители – жители пустыни. Кстати, я там строю дом. Когда построю, тогда смогу жениться. Но стройка очень затягивается. Не хватает денег. Только накоплю на цемент, прихожу в магазин, а цены подскочили вдвое. Опять пролетел!». Он рассказывал ей обо всём так вдохновенно, что она невольно улыбнулась. И как только он заметил на её лице улыбку, тотчас замолчал и закрыл глаза руками. Опять засмущался, как малый ребёнок.

Вот и сейчас ему никак было не выйти из каких-то комплексов. Его явно напрягали Олег с Реной. Олег смотрел на него с надменной усмешкой. А Рена кокетливо строила глазки.

Терпеть не могла напряжёнки! А потому взяла в руки гитару, стала настраивать струны.

– Спой мою любимую, – шепнула Рена. Светлана нежно провела по струнам рукой и запела:

Ты! Теперь я знаю, ты на свете есть!

И каждую минуту

Я тобой дышу, тобой живу

И во сне, и наяву.

Нет, мне ничего не надо от тебя,

И все, чего хочу я,

Тенью на твоем мелькнув пути,

Несколько шагов пройти!

Пела, глядя на тёмные волны, которые лениво накатывались на берег, приглаживая песок. Боковым зрением видела, с каким восхищением смотрит на неё Самир, но взглядов ему не посылала. Зачем искушать парня? В баре выключили музыку. Теперь уже ничто не мешало её голосу очаровывать тишину гармонией стихов, мелодии и чувств. Спела несколько песен и отложила гитару в сторону. Олег с Реной, кивнув друг другу, поднялись и, взявшись за руки, пошли по воде вдоль берега. Самир осторожно коснулся пальцами её руки.

– Я очень ждал тебя! И очень скучал! Много раз поднимался по ступенькам на трассу и с той, и с другой стороны пляжа. Но тебя нигде не было видно. Подумал, ты уехала, и я никогда не увижу тебя больше! Ты знаешь, как мне стало тяжело!

То ли слезы, то ли лунный свет блеснул в глазах. Внимательно смотрела на него, слушала, по интонации стараясь угадать, как он обращается к ней: на «ты» или на «вы»? Ей почему-то это было очень важно. А равнодушному английскому языку – всё равно: «что в лоб, то по лбу». Одно «you» на все случаи жизни. Но в интонации чувствовалось уважение. На пляжный роман это никак не походило.

– И днем тебя нигде не было! Хотел спросить у Олега с Реной, но и их нигде не мог найти. Пытался звонить в гостиницу, но там бросили трубку. Ты ведь не сказали ни номера комнаты, ни фамилии.

Он говорил это с такой болью, что она растерялась. Как ему объяснить? Да и нужно ли? Так совпало, что они с Олегом родились в один день, только он на год позднее. Праздновали это событие вместе. Вечером гуляли по Наама Бэй, а потом в номере пели песни до утра. Естественно, днем отсыпались, потом чаёвничали. И думать забыли про море, про пляж и про то, что кто-то ждёт их на берегу. Вернее, она-то помнила, но ведь как отделишься от компании? Олег и так частенько ёрничал по этому поводу: мол, ты у нас, как мать Тереза. Эти арабы давно бы приплачивать тебе должны. Долгое время Олег работал в ФСБ. И к арабам у него были свои претензии. «Фальшивый народец! Помню, лет десять назад, мы им оружие продавали, а они загоняли его афганцам втридорога!» Слышать это было неприятно. И непонятно, зачем он ей всё это говорил? И, вообще, какое отношение это имело к этим двум парням, которые сидели в своём магазине, как в собачьей конуре, по четырнадцать часов в день, чтобы заработать свои кровные пятьдесят долларов в месяц, вдали от дома.

А Самир продолжал с какой-то болью, словно в нём еще жила вчерашняя обида.

– Ты меня многому научили за один день. Не только русскому и английскому. Понимаешь?

Понимать-то понимала, только что на это ответишь? В сознании всё перевернулось, как это ночное небо и море. Если бы не горные вершины, трудно бы сказать, где истинная луна, а где её отражение. Да и если честно, не хотелось ничего говорить, а только впитывать в себя каждый вздох, каждый звук таких забытых уже слов и чувств.

– Я считаю дни до твоего отъезда, и у меня сжимается сердце. Ты ведь ещё приедешь сюда, правда?

Она только вздохнула и ничего не ответила. Поднялась, сняла шлёпанцы и пошла по воде в сторону отвесной скалы, под которой пряталась большая тень. Он говорил с ней на «ты». И ей уже было ничего с этим не сделать.

Самир тоже снял обувь, засучил по колено джинсы и пошёл рядом. Ей под ноги попал плоский камень, покрытый скользкой тиной. Она поскользнулась и тихо ойкнула. Самир быстро подал ей руку и больше не выпускал её ладонь из своей. Теперь он молчал, будто весь растворился в её мягкой руке. А ей вдруг показалось, что ей шестнадцать. И что первый поцелуй ещё далеко впереди. И до него идти ещё много лунных ночей, потому что смычок ещё только прикоснулся к тонким струнам скрипки, не издав ни одного, даже пробного, звука. И гармония таинственной мелодии робко дрожит где-то на кончиках непривычно крупных звёзд.

– Светлана! – Она вздрогнула. Почему-то взглянула на небо, словно громкий окрик раздался оттуда. Перевела взгляд на тёмную скалу. Испуганно освободила руку из ладоней Самира, заторопилась назад. Это был голос Олега. – Мы в гостиницу. Ты с нами?

– Да, конечно! – обернулась на Самира. – Самир, мы в гостиницу. Ты проводишь нас?

Он кивнул, не поднимая глаз. Олег с Реной шли впереди шага на четыре. Взявшись за руки, по-пионерски маршируя, шутливо напевали «Взвейтесь кострами синие ночи…». Навстречу то и дело неслись какие-то машины, освещая их ярким светом фар. Вот одна из машин резко затормозила. Им что-то крикнули по-арабски. Самир быстро перебежал дорогу. Она сначала остановилась. Интересно, кто бы это мог быть? Такси? Друзья? Скорее всего, они. Вот машина погасила огни. Самир не возвращался. Странно. Она заторопилась догнать Олега с Реной. Какое-то неприятное чувство закралось в душу.

– Что это наш арабский друг исчез по-английски? – насмешливо произнёс Олег. – А впрочем, это в их стиле. Нельзя верить ни одному слову. Глазом не моргнут – продадут и выкупят. И главное, с самой очаровательной улыбкой. Он тебе хоть что-нибудь сказал?

Светлана покачала головой.

– Может быть, что-то случилось? Не берусь сказать за всех арабов, но эти двое парней внушают доверие.

– Они такие, какими мы хотим их видеть, – усмехнулась Рена. – Главное, угодить клиенту. Вся страна живет туристским бизнесом. – Светлана поняла, что девушка озвучивала мысли Олега. Тот сразу закивал:

– Вот-вот! Мы здесь уже восьмой раз. По приезду даю мальчишке, который убирает в номере, пять долларов. И уж он из кожи вон лезет. Каких только лебедей мне из полотенец не накрутит! Ох, чуют они свою выгоду! Интереса ради, загляни в интернет. Там много чего написано про этих любвеобильных!..

– Самир с Мухаммедом тебе прямо в рот дышат, – многозначительно переглянувшись с Олегом, добавила Рена. – Кто бы ещё их бесплатно стал учить читать?

– Они хотьдогадались тебе на день рождения за это духи подарить?

Олег явно перегнул палку. И Рена перебила его, заглаживая неловкую ситуацию.

– Кстати, хочу у них завтра масло купить, «Клеопатра». Бросаешь одну каплю в ванную, тело пахнет всю ночь.

На том и простились. Олег предложения попить у них в номере чай с ликёром, Светлана отказалась, откланявшись по всем правилам этикета. А сама до утра не сомкнула глаз. Всё пыталась разобраться, что же это происходит? Работая в школе, ей как-то удавалось управлять подобными ситуациями, но поведение этого арабского парня вышло из-под её контроля. Может быть, виной тому английский, в котором стёрта важная грань между «ты» и «вы»?

Соседи

Олег с Реной выглядели идеальной парой. Он был очень похож на артиста Олега Янковского. Ни дать, ни взять – родной брат, только чуть пониже ростом. Увидев его впервые в самолете, Светлана долго приглядывалась, пока точно не поняла – нет, не он! Красивый, статный, со спортивной накаченной фигурой, он привлекал многие взгляды. В больших глазах чуть насмешливая улыбка. Долгое время Олег служил в органах Федеральной Безопасности, а каждая профессия, как известно, накладывает яркую печать на человека, скрепляя воедино привычки, мысли, чувства и даже внешний облик. Рена была моложе лет на пятнадцать. Рядом с ним она выглядела очаровательной школьницей. Худенькая, изящная, с кукольными изумрудными глазами (как только они носят эти линзы?!) и большим красивым ртом, она походила на инопланетянку и поражала своей необычностью во всем: от неуверенной походки, до манеры говорить как-то по-особому, через нос. Она носила кургузые короткие юбочки, прозрачные топики на бретельках. В каждой мелочи был свой шарм: в рыжеватых очках, в жемчужных шлепанцах на замысловатом каблучке, в плетёной сумочке, что небрежно висела на худеньком плече. Когда они гуляли по городу втроём, арабы, подмигивая Рене, шутили: «Твой мама – наш большой друг!». На что они с Олегом добродушно посмеивались и грозили Рене пальцем: «Вот возьмём завтра и удочерим!». Сначала Рене это нравилось, но потом Светлана стала замечать какую-то отчуждённость с её стороны. А потому старалась реже примыкать к ним во время купания. Тогда обиды начал высказывать Олег: «Гнушаетесь нашей компании?» Вот дела! Как в том анекдоте: «Не так сидишь! Не так свистишь!» И даже на отдыхе ты кому-то чем-то обязан! Уходя к «друзьям-арабам» в магазин, все время оставляла пакет с вещами на лежаке. И как-то получила выговор от соседей по пляжу, мол, где вы так долго пропадали, мы беспокоились за вещи. Будто она просила кого-нибудь сторожить её вещи! А вещи-то вещи… маска с трубкой да пляжное полотенце. Вот ё-ка-лэ-мэ-нэ! Вечно попадёт в какую-нибудь зависимость от окружающих.

На следующий день с утра до полудня все втроём (она, Олег и Рена) плавали в масках на дальнем пляже, фотографировали кораллы, рыбок. Ей даже удалось увидеть зубастую мурену. Но пока искала нужный ракурс для съёмки, хищница спряталась в пещеру и больше не высовывалась. Стала охотиться за ярко желтыми рыбками с черными полосками и саблевидной короной на голове. Они всегда плавали парами. А еще хотелось отыскать большое скопление ракушек, которые ритмично шевелили волнистыми губами фиолетового цвета. Их было много на мелководье. Плавать у берега было не менее интересно. Солёная вода держала надёжно. Живот не касался кораллов, и опасаться ожогов было не надо. И можно было, не спеша, сфотографировать морского ежа или еще какое-то колючее чудо, длина игл которого достигала десяти сантиметров. Мимо самого носа проплывали огромные рыбы, по-новогоднему разукрашенные разноцветными блёстками чешуи. При желании до рыб можно было дотронуться рукой. Но гиды предупреждали туристов, что делать этого не следует, так как некоторые виды рыб в случае опасности могут испускать ядовитые вещества, вызывающие сильные ожоги. Рыбы тыкались в кораллы, резвясь, гонялись друг за дружкой, иногда щекотно тыкались ртом в голую ногу или руку, потому как многие туристы, несмотря на жёсткие запреты работников пляжа, всё же умудрялись запрятывать в плавки хлебные крошки. Прикармливать рыб было и интересно, и страшновато, потому как они обступали «соблазнителя» разноцветной тучей, выбраться из которой было нелегко. Рыбы преследовали «нарушителя» до самого понтона, где уже раздавался предупреждающий свист берегового охранника.

Дальний пляж находился от их отеля километрах в семи. Он нравился ей меньше. До глубины по понтону идти было далеко. Песчаная часть пляжа была грязновата после отлива. Здесь пахло тиной и водорослями. Многие лежаки были без матрасов и вообще… Словом, после обеда, не сговариваясь, все вместе навострили лыжи на Ближний. Идею навестить Самира подала Рена, которой хотелось купить масло Клеопатры.

Самир встретил их как всегда улыбкой, но в глазах застыла какая-то недоговорённость.

– Ты что же, друг Самир, бросил нас вчера в пустыне? Мы так не договаривались! – мудро начал с нападения Олег. Светлана переводила.

– Я?! Вас бросил? – изумился Самир. – Это вы бросили меня!

– То есть как? – переспросила Светлана.

– Меня остановила полиция.

– Почему?

– Нужно было показать IC карту. А она у меня осталась в магазине. Пока сбегал, пока принес. Потом деньги потребовали.

– За что? – чуть не в голос протянули они с Реной.

– Я ведь с иностранцами шёл, а это запрещено. Говорил, что мы – друзья, а они только высмеяли меня, мол, если друзья, почему тебя не подождали. Потом взяли деньги и отпустили. Но вас уже не было видно.

Светлана, не мигая, с нескрываемым удивлением, во все глаза смотрела на него. Как у них в России, в советские времена!

– Прости, друг, мы не знали! – похлопал его по плечу Олег. А находчивая Рена быстро перевела неловкий разговор на парфюмерию. Сделав покупку, они откланялись, довольные тем, что Самир налил им масла намного больше положенной нормы. Рена с Олегом ушли. А они с Самиром снова приступили к урокам русского языка.

После занятия Самир стал умолять её поужинать с ними. Обещал проводить до гостиницы на такси.

Ужин они принесли в магазин. Прежде чем приступить к трапезе, молодые люди, опустив глаза в стол, прочитали молитву во имя Аллаха и только потом стали отламывать от белых лепешек тонкие ломтики, макая их в густой соус. На большом блюде лежали маслины и жареные полоски картофеля фри. После ужина она пошла на песчаный пляж, что был рядом с магазином. Страшно любила купаться в сумерках. На их пляже берег был не песчаным, коралловым. Здесь же была «резервация» немцев. К ним отношение было другое. Отсюда и песчаный пляж, наверное, по блату. Долго лежала на мокром песке, глядя на круглую луну. Теплые волны ласкали тело. Девятая доходила до самого подбородка.

А когда вернулась, Мустафа спросил, не умеет ли она снимать головные боли. Откуда узнал? Она действительно умела делать точечный массаж, но никому не говорила об этом. Взглянула на Самира. У того от напряжения выступили на висках капельки пота. Начни она делать Мустафе массаж, парень задохнулся бы от ревности. Вон сколько страдания в глазах. И даже усмехнулась про себя. Что за нравы? Вот собственники! Один раз посмел прикоснуться к её руке и уже готов заявить о своих правах. Покачала головой:

– Вам, молодой человек, нужно выйти на свежий воздух и посидеть на берегу моря.

Самир облегченно вздохнул, словно от его горла отвели острый нож. Мустафа понимающе засмеялся и вышел.

А потом они сидели на топчане у самой воды. Самир молчал и время от времени медленно поворачивал голову то в одну, то в другую сторону. Она тоже чувствовала на спине любопытные взгляды. Море облизывало ступни ног солёным языком волн.

– Я им завидую! Они могут ласкать твои ноги! – тихо прошептал он. – А мне нельзя даже дотронуться до твоей руки. Как бы мне хотелось оказаться с тобой там, где никого нет, кроме этой луны. Давай уйдём в пустыню!

– Ты что, с ума сошёл?! – покачала она головой. – Я тебя боюсь! У тебя во взгляде иногда вспыхивает безумие.

– Ты это заметила?! Я тоже себя боюсь!

– У тебя есть девушка? – также тихо спросила она.

– Нет! Откуда? Разве ты видела здесь арабских девушек?

– А дома? Там, где ты живёшь?

– Они выходят замуж в одиннадцать лет и надевают паранджу.

– А в колледже?

– В колледже, конечно, девушки были, но близких отношений с ними я не имел. К тому же это ведь грех быть с женщиной до женитьбы.

– Значит, ты никогда не любил?

– Почему? Любил. Глазами. Так, как люблю сейчас тебя.

– Самир! Мне не нравятся твои шутки!

– Шутки?! – он весь подался вперёд. Пытался заглянуть ей в глаза. – Ты мне не веришь?!

Она промолчала. Попыталась представить себя в его объятьях. И содрогнулась от одной этой дикой мысли. Уж больно не хотелось ощущать себя «старой барыней», которую старательно «обслуживает» годный ей в сыновья любовник. Пусть этим наслаждаются стареющие певицы, актрисы и прочие «звёзды». В среде творческой элиты всякие отклонения от норм морали считаются приемлемыми. И это так смакуется всякой жёлтой прессой и телевиденьем. Смотреть и читать противно! Надо бы направить разговор в другое русло, чтобы он перестал молоть всякие глупости.

– У меня семья, Самир. Сыну, как и тебе двадцать восемь лет. Хочешь, верь в это, хочешь – нет. Я говорю тебе правду. Мой муж – врач. Очень добрый человек. Меня любит. Я его тоже. Ты – хороший парень. Мне хочется помочь тебе с русским языком. К тому же, мне хотелось бы узнать вашу жизнь изнутри. Ты так интересно рассказываешь обо всём! Но, помни, другого интереса к тебе у меня нет!

Думала, что это разом отрезвит его. Но он молчал. Задумчиво сыпал сухой песок сквозь пальцы. Наверное, так же, как этот песок сквозь пальцы, мимо его ушей, пролетели все её слова. Почему-то вспомнилось, как трудно было запомнить его имя. По привычке стала выискивать ассоциации. К чему бы привязать? «За мир и дружбу народов!» Смешнее не придумаешь! «За мир» – «Самир»! Запомнила. Потом поинтересовалась, что означает его имя по-арабски. Оказалось, так называют человека, который рассказывает сказки по ночам. Улыбнулась странному открытию.

Такси вызвала сама. Он никак не хотел отпускать её одну. Она строго, по-учительски, погрозила ему пальцем. Парень горько вздохнул и, явно обидевшись, отвернулся. Ишь, какой характерный! Она быстро села на заднее сиденье. Машина тронулась. Водитель, старый морщинистый араб, любопытства не выказывал, что-то мурлыкал себе под нос. Впечатление было такое, что его в этой жизни ничем больше не удивишь.

Съёмки

И снова она моталась по экскурсиям, благо удалось купить их не очень дорого. Четыре экскурсии за сто долларов. Тогда как каждая отдельно взятая экскурсия стоила более семидесяти. Дня через три зашла в магазин к «друзьям-арабам». Зашла, как всегда, в полдень. Самир был в магазине один. Она решила его разыграть. Поздоровалась на русском. Спросила, чем торгует. Сказала, что хочет выбрать и купить понравившееся ей масло. Самир удивлённо уставился на неё, облизывая разом пересохшие губы: не знал, как на это реагировать. Она картинно вдыхала в себя то один аромат, то другой. На него не смотрела. Потом указала на бутылочку с надписью «Ангел» и, капризно скривив губы, заявила:

– Беру это. Сколько с меня?

– Здесь двадцать пять миллилитров, мадам. Цены в каталоге. – Он сделал паузу. И каким-то не своим голосом очень серьёзно добавил: – Вам сделаем скидку на пятьдесят процентов как первому покупателю. – И стал тщательно упаковывать бутылочку. – В углах магазина зависла тишина. И только нудно гудел кондиционер. Она быстро вынула из сумки деньги, положила на стол. И в сердцах проклинала себя за бестолковую игру. Как выйти из этого дурацкого положения? Всё ли у него в порядке с юмором?

– Ну, а теперь будем заниматься. – И улыбнулась, как всегда по-детски, склонив голову набок. Он весь обмяк, облегчённо вздохнул и спросил с каким-то придыханием:

– Скажи, зачем ты так?

– Просто так. Пошутила. А что нельзя?

– Можно, – неуверенно произнёс он. – Только я так не привык. Ты сейчас была совсем чужая. Я никогда не видел тебя такой! Мне было больно.

– Прости! – пылко вырвалось у неё. – Я сама не ожидала!

Он открыл учебник, стал старательно читать русские фразы. Она с улыбкой смотрела на него. Он замолчал. Потом, не поднимая на неё взгляда, стал медленно пододвигать свою ногу в плетёной сандалии к её резиновой тапочке. Обувки воровато соприкоснулись кантиками, и тотчас пространство между ними пробило незримой вольтовой дугой. Но они не шевелились, как два каменных горных лба, которым не дано соприкоснуться. И только тяжёлое дыхание шевелило ставший вязким воздух.

– Как будет по-русски «Я хочу поцеловать тебя!»? – нарушил он гнетущую тишину. Она не ответила, лишь нарочито сердито потупила взгляд. – Я всё равно найду эту фразу в словаре! – упрямо пообещал он.

В проём двери заглянули любопытные покупатели. Самир быстро поднялся, заговорил по-немецки. Она уткнулась в учебник, а сама прислушивалась к их разговору. И по-немецки Самир говорил довольно бегло. С должным этикетом, на «вы». Великое дело иметь приятные манеры. У такого продавца не захочешь, да купишь! В этом плане они с Мустафой подобрались на пару, хоть внешне были очень разными. Тот больше походил на юношу еврейской национальности: мягкий, умный, любезный. Общение с Мустафой Самиру явно шло на пользу. Друг учил его сдерживать эмоции, гасить импульсы, контролировать чувства. И хотя были они одного возраста, Мустафа казался намного старше и мудрее. Однако пылкая натура Самира нет-нет да и давала «сбои». «Дитя знойной пустыни» Самир усваивал уроки этикета с легкостью, пока дело не доходило до практики. Справиться с собой ему было нелегко.

В этот день Мустафа отпустил Самира с работы, и они долго гуляли по берегу моря. Прошли немецкий пляж, итальянский. Самир рассказывал ей о семье. Видно было, что по дому он скучает. Его мать никогда не ходила в школу, читать и писать научилась сама. В семье он был самым младшим, одиннадцатым ребёнком. Не без гордости отметил, что у матери он самый любимый. Слушать его было интересно. С одной стороны, ситуация очень походила на российскую, а с другой – корнями своих нравов и традиций уходила вглубь веков.

– Знаешь, мне почему-то так легко рядом с тобой, будто я знаю тебя с самого детства, – неожиданно признался он. – А хочешь, сниму фильм о тебе. Хочешь? Ведь это идея!!! Ты увидишь себя моими глазами!

– Терпеть не могу, когда меня фотографируют!

– Почему?

– Глаза разные, щёки нос давят, – пошутила она.

– Глупости! Ты увидишь себя моими глазами. И полюбишь себя, поверь

мне! Попробуем? На камеру не обращай внимания, ладно? И не бойся, меня в кадре не будет. Только ты!!!

И ладони сомкнулись в ударе: на эксперимент согласна! Он тут же расстегнул матерчатый футляр, который всегда носил на плече. Снимал, забегая то с одного бока, то с другого, и радовался, как ребёнок, которому разрешили побегать по лужам босиком.

И снова они шли в гостиницу пешком. И снова их остановила полицейская машина. Только на этот раз она не отошла в сторону, сколько не просил её об этом полицейский. Громко и требовательно вопрошала по-английски:

– В чём виноват этот молодой человек? В каком правонарушении он замечен? Кто из вас мне может это объяснить. Пятеро человек в белых мундирах переглядывались, но на вопросы не отвечали. Наконец, один из них осмелился спросить:

– Извините, Вы из какой страны?

– Из Великобритании. А что?

– Всё в порядке, мадам. Вы можете идти в гостиницу.

– Благодарю! Только одна в гостиницу я не пойду. Уже темно. Этот молодой человек – мой друг. Я хочу, чтобы он проводил меня до гостиницы.

Самира отпустили. Но деньги отобрать всё же успели. У парня дрожали губы.

– Они воры! Понимаешь, Светлана? Воры в белых мундирах! Им нужны деньги! Хорошо ещё, что ты сказала, мол, из Великобритании. У тебя очень хороший английский. Они уважают англичан и американцев. Что нельзя сказать о россиянах. Ты прости меня, конечно, но это так. Россияне зарекомендовали себя не очень хорошо. Никогда не говори никому, что ты из России.

Светлане стало не по себе. Вот те раз! Умом понимала, что он прав, а вот душа такого не принимала. Мустафа как-то рассказывал, как российские девочки предлагали расчёт за масла натурой. При этом без стеснения расстёгивали халатики, обнажая точёные фигурки. Впрочем, и за другими примерами ходить далеко было не надо. Как-то утром на пляже наблюдала довольно неприятную картину. Грузная женщина грозно орала на араба, который раздавал полотенца на пляже.

– А ну тащи свежее полотенце! Кому сказала! Одна нога здесь, другая – там! А не то завтра же уволен будешь! Я деньги платила! И деньги нехилые! А ну давай дуй, куда надо! Слышишь, черномазый?!

Парнишка, на вид ему было лет пятнадцать, растерянно крутил головой и лепетал что-то на своём языке, показывая пустые руки. Разъярившаяся «мадам» била его по рукам, требуя своё:

– Гони полотенце! Кому сказано! И не скалься! В гробу я видала твои зубы!

От стыда за её хамство хотелось провалиться сквозь землю. Светлана не выдержала, подошла.

– Успокойтесь! Возьмите моё полотенце. Такое бывает не только в Египте, но и в России. Думаю, что распускать руки – не лучший выход из ситуации.

– А чего это ты за него заступаешься? – развернулась та к Светлане всем своим тучным телом. – Нашла с кем якшаться! Никогда на лежаке нет. Бросит полотенце и сумку – и ищи её свищи!

Женщине хотелось поскандалить еще, разнуздавшейся натуре необходимо было разбрызгать по сторонам скопившийся адреналин, но Светлана резко обрезала:

– Во-первых, не «ты», а «вы»! Я не с вашего рынка! Во-вторых, свои вещи я никого не просила сторожить. И отчитываться, где я бываю и что делаю, перед вами не собираюсь. – И добавила спокойно и внушительно, глядя в её заплывшие жиром глазки: – Вам это понятно? Или повторить?

Это подействовало. Крикунья быстро отошла в сторону. На пляже снова воцарилась томная тишина. А Светлана надела маску и пошла в море. Спину полосовали любопытные взгляды. Они не ранили, а только ощупывали кожу, проверяя на толщину и прочность. Она медленно погрузилась в солёную воду.

Вспомнив этот эпизод, покачала головой: «Вот уж, действительно, в семье не без урода». Прощаясь с Самиром у крыльца гостиницы, как бы между прочим спросила:

– Может, деньги дать на такси?

Он смутился.

– Нет! Зачем? Я отдал им всё. Больше не остановят! Я пойду пешком. Ты завтра придёшь?

– Не знаю. У меня экскурсия в дельфинарий.

– А вечером? – От волнения у него пересохло в горле и голос захрипел, как спросонья.

– Я поговорю с Олегом и Реной. Если они согласятся, приду вместе с ними.

Ему стало не по себе. Быстро протянув ей руку, исчез, словно растворился, в темноте. А её охватило какое-то оцепенение. Над головой с шумом пролетел «ТУ-154». Пролетел так низко, что в иллюминаторах можно было различить лица. Аэропорт был в двух километрах от их гостиничного комплекса. Послезавтра её рейс. Вот так же прощальным взглядом будет окидывать Синайские хребты, отыскивать квадратик своей гостиницы и жёлтое пятнышко знакомого пляжа.

И снова в эту ночь было не заснуть. Горько усмехалась собственным сомнениям. «Быть или не быть!» Нужна ли ей эта последняя встреча? А, впрочем, утро вечера мудренее…

Последний вечер

На следующий вечер Рена на ужин не пришла. Олег посетовал, что недомогает. А соседка по столу вдруг предложила экскурсию во дворец Шехерезады на представление «Тысяча и одна ночь». Мол, у неё наметились какие-то другие планы. Недолго думая, билет на вечернее шоу под открытым небом у женщины купила. Одной идти на берег не решилась. Обстановка будет очень щекотливой. Сидеть в последний вечер в гостинице – тоже радости мало.

И снова экскурсионный автобус остановился у гостиницы «Хилтон». К ней села женщина с очень красивыми глазами. В разговор вступила легко, словно они были уже когда-то знакомы. На фоне цветных слайдов с достопримечательностями страны на трёх языках рассказывалась история древнего Египта. Звучали народные песни, исполнялись фольклорные танцы, по арене гарцевали всадники на конях, выделывая такие цирковые трюки, что сердце замирало от напряжения. А перед глазами – застенчивая улыбка Самира. Знала, что сидит на лежаке, смотрит на лунную дорожку и страдает.

Вернувшись в гостиницу, долго сидела на балконе и смотрела на тёмное небо. Не верилось, что в Москве уже температура воздуха упала до нуля. А здесь даже ветерок, что дул с сонного моря, был тёплым и ласковым. Представить трудно: и так круглый год! И весной, и зимой, и осенью…. Никаких перемен. Сплошное лето. Везёт людям! А может, наоборот? Как она не догадалась спросить у Самира? Хотя, откуда он знает? Кроме Египта нигде и не бывал. А что если пригласить его в гости? Осторожно перевести стрелки симпатий с рельсов увлечения на добрые дружеские отношения. Муж, Алексей, – человек здравомыслящий. Не раз ведь такое делать приходилась. И получалось.

Преподавать иностранные языки в школе начала в двадцать один год. На её попечении было несколько одиннадцатых классов. С двумя – тремя в группе можно было работать по программе, большая часть старшеклассников – умела только читать, но были и такие, кто не знал даже алфавита. К уроку готовила семь вариантов заданий, чтобы увлечь работой каждого, с учётом уровня знаний и возможностей. А у парней – «косая сажень в плечах», лет под восемнадцать. И столько достоинства во взгляде! Но все испытания проходила без проблем. А вот её коллеге в немецкой группе досталось с лихвой. И учебники к парте прибивали, и портреты немецких классиков жёваной бумагой заплёвывали, и веник с урной на стол ставили. Приходила с уроков вся в слезах. Без зависти не обходилось. Как-то в учительской на вопрос директора «Почему у Светланы Петровны на уроках дисциплина? А у Вас – вечные жалобы!», прозвучало: «Видно, я лицом не вышла!». Но дело было, конечно же, не во внешности. Классом она, Светлана, владеть умела. Наверное, в мать пошла. Про ту всегда говорили: «Педагог от Бога!». С ребятами никогда не заигрывала. Была спокойна и требовательна. Но не возводила «принцип в беспринципность». Умела выслушать, понять, не скупилась на обнадёживающие «авансы». Понимала, что заслуженной похвалой достичь можно многого. Никогда не страдала самолюбованием, не позировала, вела себя просто и естественно, как и с этими арабскими парнями. Нередко ловила на себе смущённые взгляды старшеклассников, хоть повода для этого не давала. И умело заключала стихию их скрытой влюблённости в рамки добрых дружеских отношений, с надёжным замком её неформального авторитета. Мальчишки, как про себя звала она старшеклассников, были готовы пойти за ней в огонь и в воду.

За окном, на эстраде, всё ещё тихо звучала арабская музыка. Вышла на балкон. Как интересно продумано освещение. Свет не бьёт в глаза. Встроенные в каменные ниши светильники то расстилают свои лучи по земле, то устремляют их в тёмное небо. А воздух ароматный какой! Не жизнь, а сплошной праздник. И всё же от этой праздности она немного подустала. Хотелось на дачу, по уши погрузиться в бытовые дела, очерёдность выполнения которых диктуется самой природой: когда ягоды собирать, когда огурцы солить, когда картофель копать. На работу не хотелось, а вот в лес за грибами или на рыбалку!.. Ведь отпуск ещё не закончился. И всё-таки нужно завтра съездить проститься с Самиром. Интересно, что сейчас он делает? О чём думает? Наверное, сидит на топчане, обхватив себя за плечи руками, смотрит на лунную дорожку, что покачивается на воде, как в гамаке, и мучает себя вопросом: «Почему не пришла?» Хотя что себе так льстить! Может, и думать забыл! Не пришла – так не пришла. Сколько молодых и красивых мимо ходит, одна девушка лучше другой. Глазами-то волен любить любую. Да что ей до него! Век бы не подумала, что какой-то мальчишка может так царапнуть душу. Стоит перед глазами – и всё тут! Как наваждение какое! И всё-таки, наверное, думает о ней, раз что-то так тревожит душу. Вспомнилось, как доверчиво прижался к ней спиной там, на вершине горы, дожидаясь восхода солнца. Как восторженно ударил ладонью ей в ладонь, когда удалось правильно и чисто произнести русскую фразу. Как осторожно коснулся пальцами её руки…

Надо будет завтра, перед отъездом, съездить к ним на пляж, заодно бросить монетки в море. Благодатное место. Вернуться сюда, конечно же, хочется. И лучше бы с мужем, Алексеем.

Отъезд

Во время завтрака поблагодарила за доброе обслуживание всех молодых людей в ресторане, кто вступал с ней в разговор. Приветливо помахала рукой тем, кто издали сверлил её любопытным взглядом. Заулыбались, обнажая жемчужные нити зубов. Как дети, которым показали красивую картинку! И направилась в номер укладывать вещи в чемодан. Оделась, как в дорогу. Белые брюки, белую мужскую рубашку на выпуск, белые кожаные тапочки на шнурках и такую же белую кепку с длинным козырьком, которая так понравилась бедуину у пирамиды в Каире. Села в такси и махнула рукой в сторону моря.

У входа в магазин сидел какой-то незнакомый мальчик лет десяти. В магазине никого не было. Увидев её, мальчишка заулыбался, вскочил и куда-то побежал. Странно. Прошла к морю, вздохнула всей грудью. Сверкнув на солнце, медные монеты нырнули вглубь ленивых волн. Почему так непривычно тихо? И вдруг вспомнила. Время обеденной молитвы. По всему побережью отключают музыку. Самир с Мустафой на молебне. И молятся арабы не мало, по пять раз в сутки. Облегчённо вздохнула. И тут спиной почувствовала его присутствие. Резко обернулась. Вряд ли когда сможет забыть этот взгляд! Он стоял в какой-то странной позе, словно застыл на бегу. И грудь вздымалась после быстрого бега. Ах да! Она должна подойти первой. Ему этого делать нельзя. За ними опять наблюдают. Улыбнулась, подошла, протянула руку. Он пожал её, обнимая двумя ладонями. И жестом предложил зайти в магазин. Она присела, как всегда, на скамеечку у двери. Он – напротив, забился в свой любимый угол. Она достала из сумочки визитку, протянула ему.

– Это номер мобильника, а это – адрес электронной почты. Я пришлю тебе свои программы по английскому языку. Они с переводом на русский. Разберёшься.

Он взял визитку и, прижав её к губам, вдруг заплакал. Слезы капали на джинсы, как первые капли дождя, редкие, тяжёлые и крупные. Он старался глушить всхлипывания, но они всё равно прорывались. «Ну, дела! – промелькнуло в голове. – Как в индийских фильмах!»

В магазин заглянул Мустафа. Хотел, было, улыбнуться ей, но, взглянув на их лица, нахмурился и торопливо вышел. Самир быстро встал:

– Сейчас я вернусь!

Она проследила за ним растерянным взглядом. Пряча лицо, он быстро зашагал в общественную душевую. Вернулся с виноватой улыбкой, стряхивая рукой с лица и густых волос капли воды.

– Я думал, что ты уже улетела и я больше тебя никогда не увижу.

Голос у него был таким глухим и подавленным, что она не могла произнести ни слова. Смотрела на него и молчала. И понимала, что сейчас он опять говорил ей «ты», не «вы».

– Не смотри на меня так! – закрыл он лицо руками.

Она отвела взгляд в сторону. Ну, дитя! Что тут ещё скажешь?

– Я ждал тебя вчера. Ждал до часу ночи. Много раз поднимался на шоссе, и по той лестнице, и по другой. А когда, наконец, понял, что ты не придёшь, возненавидел всё вокруг. Ты веришь?!

Она кивнула. А он снова закрыл лицо руками, и плечи его беззвучно затряслись. Светлана протянула ему носовой платок. Он усмехнулся, отвел её руку. Вытер лицо локтем и снова вышел умыться. Но шёл теперь неторопливо, с прежним достоинством. И плевать ему было на то, что с разных сторон за ним с нескрываемым любопытством наблюдал не один десяток глаз. А когда вернулся, долго стоял в дверях и смотрел ей в глаза.

– Когда твой самолёт?

Она торопливо взглянула на часы.

– У нас есть минут пятнадцать.

– Пойдём в бар выпьем холодного соку. С Мустафой я договорился. – Стукнул кулаком по каменной стене: – Опротивел мне этот магазин!

В баре никого не было. Певец что-то пел на арабском. Пел трогательно, с некоторым надрывом. Самир, повторяя за ним слова, смущенно смотрел на неё. И снова в глазах стояли слёзы.

– О чём эта песня? – спросила она.

– У тебя есть ручка и листок бумаги?

Она удивлённо подняла брови. Господи! Вот это конспирация! Оглянулась. Три молодых парня сверлили её насмешливыми взглядами. Один – за стойкой бара, другой – за спиной у соседнего столика, третий выглядывал из-за живой цветочной стены. Понятно! Достала из сумки блокнот, ручку. Самир стал что-то быстро писать. Протянул ей блокнот. Пробежала глазами строки:

«Эта песня о моей любви к тебе. Я боюсь, что ты не вернёшься и что я тебя никогда не увижу! И это разорвёт мне сердце!»

Осторожно перевернув страницу блокнота и тоже стала писать:

«Любовь, как море, есть приливы и отливы. Буду молиться за тебя. У тебя будет очень красивая и добрая жена и много детей. Вы будете любить друг друга, и строить дом в долине Гиза».

Он нервно перечеркнул написанное крест-накрест.

«Я хочу, чтобы это была ты! Скажи, что ты пошутила, и у тебя нет мужа! Я бы не дал тебе уехать! Я бы поехал за тобой даже в твою снежную страну!»

– Прости, мне пора!

Он побледнел, смело дотронулся до руки и крепко сжал её. Потом резко встал и кивком головы пригласил следовать за ним к такси. В машине молчал и, время от времени, искоса, поглядывал на неё. К счастью, у гостиницы никого не было. Он вышел из такси, подал ей руку. Поразилась его галантности. А он обернулся на таксиста. Водитель, всё тот же старик, беспечно копался в «бардачке». Самир наклонился и, как малый ребёнок, ткнулся губами в её щёку. Затем сунул ей в руку диск с видеофильмом, поспешно сел в машину и поднял руку. Машина быстро развернулась и скрылась из виду.

– Вот и всё! – зачем-то вслух произнесла она. Однако долго предаваться чувствам времени не было. Подошел автобус. Из гостиницы высыпали люди. Нужно было идти за вещами.

И снова переполненный пассажирами аэропорт, суета на таможне. Машинально делала то, что подсказывала шумная толпа. Кто-то раздраженно ткнул в её спину локтем.

– Стоит, как неживая! Спит на ходу, что ли?

Обернулась. Старая знакомая. Толстая тетка с красным потным лицом, что кричала на весь пляж, грозясь снять с работы пляжного работника за то, что у него кончились чистые полотенца. И снова она диктует всем свои порядки… Ну да Бог с ней! Светлана была даже рада тому, что её подталкивали локтями, заставляя двигаться

Видела, как в толпе мелькнули Рена с Олегом. Её не заметили. И, слава Богу. Она тоже не стала пробираться к ним. Общаться ни с кем не хотелось.

Самолет стремительно набирал высоту. Светлана прильнула к окну. Застыли в почетном карауле величественные хребты Синайских гор. Сверкнуло синими глазами почему-то названное Красным море. Крыло самолета спрятало под собой экзотическую картинку. Она сомкнула веки. А в голове зазвучал его голос: « Мне кажется, я всегда знал тебя! Словно ты жила не на другом краю света, а где-то рядом, на плато Гиза. А ты утверждаешь, что это не так и рассказываешь мне про снег, которого я никогда не видел. Смотрю в твои глаза, и мне в тебе нравится все: голос, походка, мимика, жесты. Почему ты мне такая родная? Даже тогда, когда говоришь на русском языке, я все понимаю. Скажи, разве такое может быть?»

Вот уж правда! Как такое могло случиться? Когда он появился на свет, она уже была в «интересном положении». Из декретного отпуска на работу уговорили выйти, как только сыну исполнилось полгода. И все та же сумасшедшая нагрузка. Все самые хулиганистые парни просились в её английскую группу. Завуч ругалась, не разрешала начинать урок, пока «лишние» не выйдут из класса, но парни молча саботировали. На все доводы директора, мол, вы же учили немецкий, твердили одно: «Нам всё равно, где сидеть. Ни по-немецки, ни по-английски не малтаем!». Делать было нечего. Завуч разводила руками. «Пусть только Светлана Петровна пожалуется мне на дисциплину!» Но жаловаться было не на что и не на кого. Ей не приходилось даже делать замечаний. Их делали друг другу сами ученики. Не дай Бог, у кого ненароком щёлкнет ручка! Все головы возмущенно поворачивались на звук. Стоило ей на ком-то остановить пристальный взгляд, ученик смущённо краснел и опускал глаза. Почему это происходило, сама не знала, но силу воздействия своего взгляда чувствовала. Но этим, если честно, никогда не злоупотребляла. И вот на тебе! Что называется, «влипла в историю» с этим арабским мальчишкой! Как там у Экзюпери? «Мы отвечаем за тех, кого приручаем». Да уж! Да уж! Всегда помнила об этом…. А тут! Где переступила запретную грань? Не тогда ли, когда, поскользнувшись на скользком камне, не отвела его услужливую руку в сторону? А может, когда из жалости к дрожавшему от холода пареньку позволила ему прижаться спиной к своей спине там, на вершине одной из Синайских гор? Или всё-таки тогда, когда он придвинул свою ногу в плетёном сандалии к резиновому ободку её тапочки? И она не убрала ногу! Да что гадать?! Грех вызревает в мыслях. И взгляд начинает источать флюиды. Сама того не осознавая, ввела парня в искушение!

Проклятое самоедство! Будь на её месте мужчина, разве стал бы корить себя за то, что вызвал любовь какой-то девчонки?! И платоническим чувством тут бы не обошлось! Ещё бы и гордился своей победой! А тут не освободиться от чувства какой-то необъяснимой вины…

Интересно, а что у Самира в фильме? Ведь он подарил ей диск. Как он тогда сказал? «Ты увидишь себя моими глазами. И полюбишь себя, поверь мне!». Чудной! Нельзя ей привозить этот диск домой. Зачем вызывать ревность мужа? Зачем ранить ему душу какими-то напрасными подозрениями? И из-за чего? Из-за того, что арабский мальчишка, прощаясь, ткнулся губами ей в щёку? А кому тогда показывать этот фильм? Подругам? И ловить их многозначительные усмешки? А, может быть, втайне от мужа, самой любоваться на себя? Безумие!

В Домодедово приземлились в час ночи. Пришлось до утра сидеть на вокзале. Включила мобильник. И в ту же секунду пришло сообщение: «Я очень тоскую. Сообщи, как долетела. Люблю, обнимаю, Самир». Ответила сдержанно. И вновь SMS: «Когда ты ко мне приедешь?». Она долго не отвечала. Потом написала: «Мне трудно ответить на этот вопрос». И тут же в ответ: « Помни: я буду ждать тебя и через десять лет!». Горько усмехнулась: мечтать не вредно. Что будет с нею через десять лет? Как будет выглядеть? Какими будут его интересы?

Нащупала в сумочке коробку с диском, встала, отыскала взглядом урну, подошла к ней и медленно опустила туда диск. Обвела взглядом зал ожидания. За ней наблюдала только маленькая девочка, лет семи, что вертелась в кресле рядом со спящей матерью. Другим пассажирам не было до неё никакого дела. Вот и хорошо.

К утру сон взял своё. Отключила мобильник. Закрыла глаза.

В поезде заставляла себя думать только о доме. Как там муж? Слушается ли его щенок, Тобик, которого совсем недавно взяли в семью? Были ли письма от сына? Не планируют ли детей? Что-то долго тянут они с этим делом. Некоторые женщины не хотят рано становиться бабушками. А ей хотелось иметь внуков. Жизнь прекрасна в любом возрасте! Но почему же тогда так царапнуло бесцеремонное обращение к ней того парня, на тропе Покаяния? «Эй, бабуля!..». Да разве в слове дело? Сама манера обращения, пренебрежительно-унизительная! Забыть! Забыть того парня! Забыть Самира! Забыть эти Синайские горы! Синь Красного моря! Ведь поезд несёт её в зиму, в искрящийся снег, где так уютен семейный очаг и потрясают своей величавой красотой берёзы, ели, сосны!

А память, как коварная кошка, запустила коготки не в одежду, не в тело, в самую душу.

Два года назад нашлись «доброжелатели» и по телефону сообщили, что у мужа в любовницах молоденькая медсестра. И даже фамилию назвали. Всё сходилось. О ней муж подозрительно много рассказывал, словно на отделении других работников не было. Светлана даже однажды видела её. Как-то зашла в больницу и столкнулась с ней в дверях его кабинета. Надо было видеть эту надменную красавицу, в каждом взгляде, в каждом движении, в каждом жесте которой сквозили вызов и соперничество, страх в обнимку с откровенным самолюбованием. Но так не хотелось верить в предательство! И гнала все недобрые предчувствия прочь. Но однажды, возвратившись с курсов повышения квалификации, во время уборки нашла под кроватью чужую серёжку. Долго ходила как в воду опущенная. Богатая фантазия вырисовывала такие картины, что хотелось без оглядки побежать к озеру, броситься в ледяную воду и плыть, плыть, плыть!.. До тех пор, пока не оставят силы…

Муж забеспокоился. Всё чаще стал брать её за плечи, разворачивая к себе, заглядывал в глаза:

– Ну что с тобой? Ты, случайно, у меня не заболела? Завтра же сходи в поликлинику, проверься. Обещаешь? Или положу к себе на отделение.

– Там я буду лишней! – опустив взгляд в пол, прошептала она.

– Ах, вот оно что! Стало быть, доложили. Ну, было увлечение. У нас, у мужиков, сильны животные инстинкты. Больше с ней не встречаюсь. Клянусь! Это правда. Она перешла работать на «Скорую». Там больше платят. Ну, прости меня, прости!

Светлана застонала. Почему-то вспомнились роды. Сын родился очень крупным. Порывов было столько, что орала на всю больницу. И всё равно, ту, физическую боль, с этой было не сравнить! Кто-то из «сердобольных» подруг посоветовал: «Должок платежом красен! Возьми да измени с кем-нибудь. И сделай так, чтобы узнал!..». Она покачала головой: «Такой душевной муки, что испытала, и врагу не пожелаю!».

***

Открыла глаза. В незашторенное окно робко заглядывали по – северному голубые сумерки. В кухне муж, Алексей, смотрел телевизор. Прислушалась. Опять про этот теракт…в гостинице Hilton. Значит, всё-таки не сон…

Нащупала рукой на полу мобильник, набрала sms и отправила на номер Мустафы. «Как Самир?!». Через несколько минут с каким-то надрывным писком пришёл ответ: «Его больше нет!».

Долго лежала, не шевелясь, тупо глядя на то место, где на тёмной стене висела икона Спасителя. Перед мысленным взором раскинулось ночное небо, с непривычно большими звёздами. Они подмигивали ей, словно говорили: «Мы будем ждать тебя и через десять лет!».

В спальню вошёл Алексей. Не включая света, подошёл к дивану, присел, как к больной, на самый краешек постели.

– Вставай-ка, засонюшка. Посмотри, что в мире творится. А ты спишь себе, безо всяких забот! Опять эти теракты. Кстати, в Египте, откуда ты недавно прилетела. Больше не отпущу тебя одну никуда. Слышишь? – Провёл ладонью по щеке. – Да ты никак плакала?!

– Сон плохой приснился, – прошептала она.

– А ты его забудь, – как маленькую погладил её по голове. – И давай-ка вставай! Пойдём чаю попьём!

Она прильнула горячей щекой к его руке и с трудом выдавила из себя:

– Угу! Сейчас!..

Веселый поезд. Повесть в новеллах

Люблю дороги! И все равно, куда ехать. И все равно, каким видом транспорта. Лишь бы двигаться вперед. И чтобы менялись перед глазами пейзажи, ситуации, лица. Разговор с попутчиками всегда на редкость доверительный. Уж очень точно подметил это автор одной из любимых песен:

Давай с тобой поговорим,

Прости, не знаю, как зовут.

Но открывается другим все,

Что для близких берегут…

(Здесь и далее используются стихи из песни Олега Митяева)

Внимательно вглядываешься в глаза напротив и видишь чужие заботы, проблемы, радости, печали. И даже читаешь мысли… Стоит притихнуть, сделаться серой мышью, прикрыть невидимой завесой свой мир – и сразу на сцене жизни появляются яркие персонажи и ты становишься зрителем интереснейшего спектакля.

Чаще всего приходилось ездить на поезде, в студенческую пору. Старались достать билеты не на почтово-багажный, а на «веселый», то есть скорый поезд. Выражение «Время – деньги» было в обиходе уже и тогда. Скорые поезда были всегда переполнены, место доставалось лишь на боковой полке. Как правило, боковые места и освобождались быстрее. Это позволяло переходить из одного купе в другое. Колеса весело отстукивали свой излюбленный мотив. И мир вокруг жил радостным ожиданием перемен. Потому что впереди – праздник, либо выходной, в юности это почти одно и то же. Интерес к студенту небольшой. Зададут пару ничего не значащих вопросов:

– Домой едешь?

– Угу.

– На праздник?

– Ага.

– Где учишься?

На третий вопрос, как правило, уже не ждут ответа. Потому как, какая кому разница –«где»? И вот тебя оставляют в покое, ты – зритель в живой темноте зала. И занавес поднимается. Даже сейчас, спустя столько лет, детально вспоминаются многие дорожные истории. Будто услышаны они были не тридцать лет, а несколько дней назад.

Купе первое. «Сваха»

На вид ей было лет сорок пять. Нам, двадцатилетним, в ту пору это казалось очень много. Вместе с сумкой и чемоданом женщина внесла с собой в купе столько шума и суеты, что все пассажиры разом зашевелились, задвигались, словно попали под какую-то взрывную волну. Бойкая попутчица махала кому-то в окно, посылала воздушные поцелуи, немыми знаками давала мужчине за окном последние «ценные указания». Было видно, что в ней, как в хорошем вине, бродят организаторские способности. Таких людей обычно тяготит людское молчание. Их хлебом не корми, дай всех познакомить и объединить общей темой разговора. Как только платформа стала медленно уплывать назад, все обернулись на ее громкий голос:

– Ну что? Так и будем всю дорогу молчать? Давайте знакомиться. Меня Тамарой Петровной величать. Еду к сестре в гости. Мужика своего, – она небрежно махнула рукой в сторону окна, – не взяла. Три дня подряд отпил. Пусть просыхает. А ты, бабуленька, куда путь держишь? – обратилась она к круглолицей старушке, которая стеснительно разглаживала на коленях свой парадно-выходной сарафан. – К дочке, небось?

Та, радушно улыбнувшись, кивнула. И на щеках заиграли ямочки.

– Хорошее дело. Дочь-то, она всегда к матери ближе. А, папаша, видать, к сыну? – Перевела она стрелку разговора на строгого худощавого старика, что сидел напротив. Тот тоже охотно поддакнул.

Тамара Петровна по-свойски, без церемоний, называла всех на «ты». Людей в купе это, видимо, не задевало. Ну, хочет человек к тебе поближе быть, на одну ступеньку с тобой встать, пусть потешится. Всё равно скоро выходить. В малом пространстве общественного транспорта, хочешь не хочешь, а боками обтираться друг об друга приходится.

– И тоже, видать, один живешь? – в упор, с нескрываемым интересом, разглядывала она старика.

– Один, дочка, один, – посетовал тот. – И видно было, что обстоятельство это его волнует.

– Одному худо! – сочувственно вздохнула Тамара Петровна. – Годков-то тебе, вижу, много, но ты еще о-го-го! Вон, какой взгляд острый! – игриво подмигнула она старушке. – Орел, да и только!

Дед, польщённый похвалой, довольно погладил усы. А усы у него были чапаевские. Не усы – усищи! И это тоже не ушло от внимания Тамары Петровны.

– Тебя,папаша, поди, Василием Ивановичем зовут?

– Угадала. Прямо в самую точку! – искренне удивился старик.

– Работа у меня такая. Зав. клубом работаю, взгляд на людей намётан. Я и бабулю сейчас вычислю…

Старушка, готовясь к эксперименту, на всякий случай, поправила на голове штапельный платок, выправляя из-под него пухлые щеки.

– Марией Ивановной будете?

– Почти так, – удивленно кивнула та. – Только не Ивановна, батюшку маво Михаилом звали.

– Вы что, с одной деревни? – дотошно пытала их словоохотливая попутчица.

– Нет, нет, мы с ним не знакомые, – торопливо, словно испугавшись чего-то, сказала бабулька.

– А зря! – будто только этого и ждала Тамара Петровна. – Смотрю на вас – душа радуется: какая бы пара была! А? Или не так?

Дедуля усмехнулся, подкрутил кончики и без того острых усов. Бросил оценивающий взгляд на бабульку. Та вспыхнула и повела плечами. Интрига завязалась. Всеобщее внимание устремилось на новоиспечённую «сваху». Публика ждала развития событий. И женщина быстро вошла в роль.

– И то, правда, что по одному пропадать? Внуки, поди, уж выращены. Дети – отрезанный ломоть.

– Что верно – то верно, – согласился Василий Иванович. – У меня уж правнуков пруд пруди! Да и пра-пра есть, чего греха таить! Мне уж годков-то знаете сколько?

– Мужчине можно свой возраст сказать, – разрешила сваха. – Житейский опыт – мужское богатство.

– Я пожил. Девятый десяток уже. Всякого на своем веку видывал.

Тема разговора старику явно нравилась, как и сама бабулька, что так и пышила теплом да мягкостью. Круглое улыбчивое лицо её разрозовелось от давно забытого внимания к собственной персоне. Ей тоже не терпелось вступить в разговор.

– Я тоже прабабка давно.

Тамара Петровна, будто, только этого и ждала. Зацепив стариков за живое, круто взяла «быка за рога».

– Супруга-то умерла давненько, Василий Иванович?

– Да уж лет семь как. Инсульт случился. Картошку окучивала. Ой, она у меня и работящая была…

– А у маво хозяина – инфаркт. За дровами ехал… Четыре зимы уж как без него, – горько запричитала бабулька.

– Ну и забудем о плохом, – быстро подытожила сваха. – Пусть земля им пухом. А живым о живом думать надо. В своём домике так и живешь? – участливо посмотрела она на взбодрившегося деда.

– А где ж еще? И коз держу. Молоко, оно надо. Курей шесть штук. Собака, кот – словом, хозяйство.

– На кого ж всех оставил?

– Сосед обрядит, договорились.

– И у тебя, бабуль, скотинка имеется?

– Не! – как от назойливой мухи, отмахнулась та. – Как сам-то помер, распродала всё. Грядки есть. И картошку, и лук, и клубнику сажу.

– Клубника – баловство, – поднял на неё колючую бровь дед.

– Ну, не скажи! – ласково сняла неловкость с его категоричных слов Тамара Петровна. – Ты просто блинчиков с клубничным вареньем давно не едал, Василий, свет, Иванович!

Тот промолчал. Снова выглянул на бабулю. И глаза оживились еще больше. Расправил плечи «аксакал», заводил острым носом. Бабуля зарделась и тоже украдкой на деда – зырк да зырк!

– А дети-то не против будут, коль сойдётесь? – хитро прищурилась Тамара Петровна.

– А чего им? Кому мы нынче нужны? Им – гора с плеч! Заботы поубавится, – первым откликнулся дед.

– А твоя доченька, Мария Михайловна? К себе, небось, зовёт, с правнуками нянчиться?

– Не-е-е! – покачала головой бабулька. – Места у них нету. Квартира двухкомнатная. А правнуки в детский сад ходят. Там с ними много занимаются. Оба английский учат. Я к ним на праздник только, навестить…

– Чья станция раньше? Кому первому сходить? – умело вела своё дело сваха. – Дочка-то, бабуль, где живёт?

– В городе.

– А твой сын, папаша?

– В районном центре. Часа два до города не доезжая…

– Торопиться надо! – потёрла ладони Тамара Петровна. – У кого бутылочка винца имеется? Обмыть это дело надо!

Бабулька стала рыться в котомке.

– Вот, попробуйте! Винцо-то я своё делаю. У меня кустов много. Смородиновое.

В протянутых руках вмиг появились стаканы, словно соседи по купе только и ждали угощения.

Дед крякнул, расправил усы, выставил углом локоть, как заправский военный. Ждал слова свахи. И та не растерялась.

– Стало быть, по рукам! Обменяйтесь адресами, поговорите с детьми и, Василий Иванович, засылайте сватов. Ну, вот и тост созрел: за «рукобитье»!

Закусив печеньем, сваха собственноручно принялась записывать адреса. Выводила буквы отчётливо и крупно: «Орлов Василий Иванович. Деревня Замогилье», «Филиппова Мария Михайловна. Деревня Погребище». Дед убрал адрес в потайной карман серого пиджака. Бабулька спрятала блокнотный листок во внутренний кармашек хозяйственной сумки. Выпитое винцо подбило к откровению. Дед, поглаживая усы, принялся рассказывать о войне, о боевых подвигах. Молодёжь, от нечего делать, послушно внимала. Это распаляло рассказчика ещё больше. Бабулька умиленно качала головой. Старик держался гордо, старался почти не смотреть на будущую супружницу. А зря! Оставшись без внимания, та задремала. Пухлые губы её стали издавать какие-то булькающие звуки. Сморило, бедную, монотонной дорогой да сладким винцом. Дед, увидев это, замолчал, словно его заткнули. Соколиный взгляд потух, острые плечи обвисли, как рубаха на сломанной вешалке. Сваха беспокойно заёрзала на месте. Стала тихонько попихивать бабульку под круглый локоть. Но та, перекинув голову на другое плечо, выдала такие «трели», что молодёжь тихонько захихикала. Дед разом скукожился и тоже закрыл глаза. Видать, от стыда. Надо было как-то спасать ситуацию.

– Крепкий сон – крепкое здоровье, – тихонько запела сваха, пытаясь

загладить неловкость ситуации.

Но дед, строго взглянув на нее, сухо изрек:

– Куда мне такая засоня! До сих пор жил один и дальше проживу!

Достал из-под полки старенький рюкзак, надел куртку и, подняв руку «Бывайте!» заторопился по узкому коридору к выходу. Сваха сделала такую гримасу, от которой мы, молодежь, прыснули в кулак. А бабуля продолжала безмятежно похрапывать, склонив седую голову на пышную грудь.

Поезд замедлил ход. Все невольно подались к окну. Деда встречал сын, как две капли воды похожий на отца, разве что чуть полнее его и проворнее в походке. Сваха напряжённо ждала от деда хоть какого-то знака внимания, но тот даже не удостоил их прощальным взглядом.

– Крепкий орешек! – покачала головой сваха. – Не дай-то Бог нашей бабуле на старости лет под его дудку плясать! Видать, южных кровей… И нравы в семье крутые. Там и сын, по всему видать, хорош гусь! Так что пусть бабуля спит спокойно. Нет худа без добра!

Сказала, как подытожила, и в купе установилась согласная тишина. Сваха зазевала, прислонилась головой к стенке купе и тоже задремала.

***

Из соседнего купе раздались мужские голоса. Театр жизни приподнял занавес нового представления и увлек в еще один, не менее интересный мир. Только на этот раз это уже был «Театр у микрофона», потому как собеседников было не видно. Лидировал один густой и зычный голос. Другой звучал глухо и еле слышно, как из суфлёрской будки. Слышно было, что вопросы задает, а какие – не разобрать. Зато ответы завораживали своей нескрываемой страстностью. Судя по голосу, говорящий был крепким, бравым мужичком лет шестидесяти, из небольших начальников, на которых, как говорится, держится мир.

Купе второе. «Братья»

– Я-то что! Во мне всяких кровей намешано. Знал бы ты, какой у меня дед был! У-у-у! Чистокровный поляк. У него справный домяга был на юге Белоруссии. Таких, как он, мужиков еще поискать надо! До ста пяти лет дожил. И жил бы еще, да надорвался. Дрова в гору на лошади вез. Гололёд стоял, а лошадь неподкованная. Все спотыкалась да на колени падала. Не сгляделся старик, распряг коня да сам в оглобли встал. Вытащил воз. Домой пришёл и говорит бабке: «Баню топи. Детей, внуков, правнуков собирай. В мир иной отходить буду». Бабка давай всех созывать. Шестнадцать детей, тридцать внуков, восемь правнуков. Как сейчас помню, в дом входили, молча, один за другим, на лавки рассаживались. Первым голоса никто подать не смел. Ждали, что дед скажет. Тот вышел из бани в преисподнем. Помолился на образа, удалился за цветастую занавес сменить потное нижнее бельё на свежее. Вышел к столу, налил чаю из самовара, неторопливо так попил с мёдом. Лёг на лавку и стал молча всех взглядом обводить. Прощался … До сих пор этот взгляд его помню! Потом отвернулся к стене. Все продолжали сидеть молча. Такой порядок в семье был. Час прошёл, второй… Бабуля поднялась, подошла к нему, тронула за плечо. И упала на колени перед иконой: «Господи! Прости и упокой его душу грешную!». Вот так-то!

Голос затих. И только колёса чеканили вёрсты и минуты.

– А еще про отца расскажу. Он у меня тоже дюжой был. Ростом выше двух метров. И «коммуняка» до мозга костей. Вишь, как, бывает, судьба распорядится! В одной семье один брат за белых, другой – за красных. Сошлись как-то оба разом под родительской крышей, как коса на камень нашла. И давай каждый свою правду-матку доказывать. Куда там кулакам! За кобуру хватались. Матушка промеж них грудью встала: «Не позволю в отчем доме крови пролиться! Сначала меня убейте!». Потупили чёрные взгляды в пол. В баню вместе сходили, чаю попили. С родителями распрощались. И – в разные стороны. Это пока на глазах были… Только рази злобе остановиться, коль моча в голову ударила. Только родительский кров скрылся из виду – мой батяня разворот на все сто восемьдесят градусов и за дядькой бежать. Тот ему в ногу выстрелил. А батяня, раненый уже, двенадцать верст за братом бежал. Догнал-таки! Связал и чекистам сдал. Дядька долго в тюрьме сидел. А как вышел – учительствовать подался. До последних дней в школе работал, последнее время директором.

И снова стучат колеса по шпалам, бегут воспоминания, спотыкаясь на ухабах никем не мощённой дороги жизни.

– А у самого у меня вот что приключилось… Клещ укусил. Энцефалитный. Из двенадцати видов самый опасный. Еле выжил тогда. Лекарство какое-то вводили через кожу в барокамере. Лечение это дорого стоило, по цене в ту пору равнозначной легковой машине. Жена была согласна отдать всё, только чтоб, значит, вылечили. Ох, и любила она меня! Хотя – почему «любила»? До сих пор любит. Она мне троюродной сестрой приходится. Я её как увидел, слово себе дал: будь я – не я, если эта девка не моя! А я, как слово себе дам – лоб расшибу, а своего добьюсь. Такой вот упёртый. Ох, и красивая была!.. Волосы чёрные, вьются, глаза и походка, как у газели. Талия тонкая, бедра широкие. Словом, мой вкус. Она и сейчас не худая. Всё в пропорции. Один вечер всего я тогда с ней поговорил. А на другой день укатила моя принцесса по распределению, в какую-то тьму тараканью. Я это не для красного словца, про тараканов-то… Фельдшер она по образованию. В лесной посёлок попала, где тараканы по опилкам тучами ходили. Нынче себе такого и представить трудно. Но было. Видит Бог, не вру. Я только работать начинал. В первый же выходной и рванул к ней. Ни дорог путных, ни автобусных рейсов туда не было, одни лесовозы. Как добрался, уж и не помню. А вот взгляд её в сердце зарубкой остался. В понедельник потащил её в районный центр заявление в ЗАГС подавать. Только подали, и тут парень её из армии вернулся. Она с ним переписывалась. Раньше ведь ничего плохого до свадьбы меж молодыми не было. Девчонки честь свою блюли. И всё равно дрались! Честно дрались, один на один, хоть родни у него пол посёлка. Могли бы такое месиво из меня сделать! Махались, покуда любушка моя не заявилась. Спасла ситуацию. Дружку своему призналась, что любит меня. Тот сплюнул кровь, тряхнул чубом и отвалил. И больше на драки не заводился. При встрече молча руку друг другу жали и расходились восвояси. Выбор женский ценился. По понятиям жили…

Молчание затянулось. За окошком недоверчиво колыхала жёлтой шевелюрой степь. Но упрямые колеса твердили свое: «Так-так-так! Так-так-так! Так-так-так!». И будто в подтверждение этих слов по радио спокойный голос выводил под гитарный аккомпанемент:

Ты помнишь, верили всерьез

Во все, что ветер принесёт.

Сейчас же хочется до слёз,

А вот не верится и всё!

И пусть в нас будничная хмарь

Не утомит желанья жить,

Но праздниками календарь уже не трогает души.

По- новому, по-новому торопит кто-то жить,

И все ж, дай Бог, по-старому нам чем-то дорожить.

Бегут колеса по степи, отстукивая степ.

Гляди в окошко, не гляди, а все едино – степь.

Гляди в окошко, не гляди…

***

Люблю дороги ещё и потому, что есть, наконец, время и возможность отпустить мысли в свободный полёт и с интересом наблюдать за тем, куда поманит их затейливая память. Но при этом нельзя терять бдительности. Бывает, нахлынет такое!.. Все неприятное надо решительно гнать прочь! Обычно оно не возвращается. А уж если попался назойливый случай, тут лучше отдать внимание чужой проблеме. Это помогает, потому что всё познаётся в сравнении.

Чужое откровение притягивает внимание также магически, как притягивает взор дрожащее пламя одинокой свечи в густой темноте равнодушного пространства.

Купе третье. «Тыбы!»

– Давай выпьем за нас, мужиков! – полушёпотом прозвучал чей-то голос. – И фляжку сразу спрячем, потому что не положено в поезде спиртное распивать. Проводница увидит – шуму не уберешься. А то и ссадить на первой станции могут. Нынче милиция бдит. Ну, а с другой стороны, как за знакомство не выпить! Грех! К тому же, не пьём, а лечимся, спирт это медицинский на лимонных корках настоянный. У меня жена медик.

Тишина наполнилась множеством предательских звуков. Что-то забулькало, звякнули, прижавшись друг к другу, подстаканники, как-то разом крякнули обожжённые спиртом глотки и жадно стали всасывать в себя спасительный воздух.

– Не люблю я баб! До чего сволочные все!

– А зачем женился тогда?

– Как без этого? Только я из всех зол меньшее выбирал.

– Ну и получилось?

– Да как сказать… В кулаке держу. И мать, и тёщу, и дочек, и жену, и внучку. Видишь у меня их сколько! Мои-то ещё полбеды. Я тебе про соседа по даче расскажу. Ему уж за семьдесят. Мы с ним на рыбалку вместе ходим. У меня своей лодки нет. На его лодке ходим. Мужик, я тебе скажу, каких поискать. Высокий, статный, глаза большие, ясные. Волосы пепельные, густой шевелюрой вьются. И опрятен всегда. Я грешным делом могу ширинку на старых брюках шнурком завязать. Кто меня на рыбалке видит, лишь бы тепло было. А дед – нет! Всегда у него всё в порядке, комар носа не подточит. И баночка для червей не самодельная какая-нибудь, а торговая, и металлическая сетка под рыбу, и куртка кожаная на молниях. Вместо штанов брезентовый комбинезон. И что больше всего в нём ценю – молчун. Рот откроет только по делу что сказать. Каждая фраза у него на вес золота. А секрет жизни его моя жена мне открыла. У них, у баб, сарафанное радио.

– Ну, давай примем на вторую ногу, чтобы, значит, не хромать. Как у нас мужики говорят: чтобы между первой и второй пуля не пролетела.

И снова звуки по прежнему сценарию.

– Так вот я тебе про деда, соседа моего, толкую. В свою пору в райкоме партии работал, какой-то там отдел возглавлял. Я в этом не очень волоку. Знаю только, что по тем временам это тебе не хухры-мухры. И жена на тёплом месте сидела. То ли в администрации города, то ли где ещё послаще… Словом, семья образцово-показательного плана. Две дочки, всё как положено. Ну, а женка у него, баба хоть и не особо видная, но жуть какая шустрая! Моложе его лет на десять. Погуливала от него, и шибко. Он знал и переживал сильно, однажды вены себе перерезать хотел. Спасли как-то. Пока в больнице лежал, медсестра одна на него глаз положила. Одинокая. Было ли между ними что или нет, не скажу, за ноги не держал. Только жёнушка его что-то заподозрила. А баба в ревности, я тебе скажу, злее ведьмы в ступе. Я, говорит, так тебе сделаю, что не только любовницу свою, себя забудешь. Это она с моей женой делилась… Родом жена его из ставропольского края. Там у них чуть не каждая колдовским ремеслом владеет. И слово свое сдержала. Разбил деда инсульт, да так, что читать разучился. Буквы в слова складывать не мог. Про вчерашний день ничего не помнил. Одно детство вспоминалось, причем лет до семи, не более. Остальное, как в пропасть, кануло. От чего этот инсульт случился – одному Богу известно. У деда и давления-то никогда не было. Однако, надо должное ему отдать, не раскис, не расслабился. Заставил себя с постели подняться. Все ночи по больничному коридору ходил, ноги, руки разрабатывал. И говорить стал, хоть сразу после инсульта мычал только.

– Ну, а жена? С женой-то что?

– А это уже отдельная история. Говорю ж тебе, женской мести предела нет! Превратила его в «Тыбы». Слыхал про такое имя? Нет?! Тогда расскажу. Это когда по имени человека не называют. Нет имени – и все тут! Все приказания начинаются с «Ты бы…». «Ты бы грядку вскопал!», «Ты бы воды в баню наносил!», «Ты бы ведро помойное вынес!». Нет человека, есть раб по кличке «Тыбы»! Моей супружнице хвасталась, мол, до конца дней ему измены не прощу и спать с ним не лягу. Вот и спит дед один, за шкафом. Хоть и в мужской силе ещё. Ест после всех. Ни до какой семейной информации не допущен. Дочек, внуков тоже настропалила. Стоит деду рот открыть, как все разом машут руками «Замолчи!». Единственное, что позволено, после многих часов тяжёлой работы на участке на рыбалку сходить. Вот тут и отводит душу! И не рыба ему нужна, общение с природой. По лесу ходить после инсульта не может, а в лодке сидит хорошо. Иной раз и удочку в руки не берет. Часами может молча на камыши, на лес, на небо смотреть и к всплескам прислушиваться. Вода, говорит, всё знает! Нет, ты понял, что можно с человеком сделать?

– А женщина, медсестра та? Она пробовала его найти, поговорить?

– Нет! Я ведь сказал, он забыл всё, кроме детства. Проходит ночь, и он забывает день вчерашний. Спросишь его, где вчера был? Плечами пожимает. Потом рукой махнёт, мол, оставь эту тему. Вот почему на рыбалку он ездит не один, со мной. Понял?

– Нда-а-а! Неужели такое может быть?

– А ты думал! Ещё и не такое, друг, бывает. На бабу эту, жену его, смотреть не могу! В кого мужика превратила! Пробовал как-то его разговорить… Про женщин, то да сё… Уж на эту тему все мужики покупаются. А он одну фразу всего изрёк: «Однолюб я!» – и закрыл свою душу, как тайный вход в подземелье, тяжелым валуном, который, как ни пыжься, с места не сдвинешь. Вот так-то!

В вагоне выключили свет. И началась перекличка трелей искусного храпа. В окнах замелькали фонари какого-то полустанка. Но весёлый поезд скорости не сбавил. Какое ему дело до мелких селений, когда даже человеческие судьбы он мерил семимильными шагами.

Купе четвертое. «Девочки по вызову»

На этот раз в соседнем купе подобралась молодёжная компания. Нет-нет да и проскальзывали в разговоре лихие матерные фразы, как бы между прочим, по плохой привычке, для крепкой связки слов скудного жаргонного языка. Сначала что-то тихо травил гнусавый голос. Отчётливо были слышны лишь сдавленные потуги пошловатого смеха. Но тут вдруг зычно и откровенно прозвучало чьё-то довольно твёрдое убеждение:

– Нет, мужики! Не понимаю я, как можно любить за деньги. У меня желанье из души идет. И по-другому не получается.

– А ты пробовал? – ехидно и вкрадчиво пытал гнусавый голосишко.

– Было дело. Приятель у меня в милиции работает. Он этих девочек всех наперечёт знает. Похвастался как-то, мол, давай для потехи приглашу.

– И что? – нетерпеливо любопытствовал третий.

– «Что-что?». Пришли, значит. Нормальные девчонки. Студентки. Мы стол накрыли, за вином сбегали. Все как полагается…

– Ну и… потом? – пошловато хихикнул четвёртый.

– А потом – суп с котом!

– Ничего не было?! – разочарованно протянул третий.

– Почему не было! Всё путём было! Поговорили, потанцевали. Говорю же, нормальные девчонки. И очень даже скромные, совсем не такие, какими я их себе представлял.

– А какими ты их представлял?

– Какими, какими… Вульгарными. Намазанными. С сигаретами во рту. А они нормальные, говорю же! Одна – бывшая детдомовка. У другой – отца нет, только мать да бабушка, что жили в глухой деревне.

– Ну и о чём вы с ними говорили? – не унимался один из попутчиков, явно жаждая «клубнички».

– Детство вспоминали. Как кашель жжёным сахаром лечили. Как купались в заводи с пиявками. Как майских жуков ветками ловили и приносили на уроки в спичечных коробках. Детство у всех сверстников одинаковое, как и любимые конфеты «Коровка».

– Ну, и чем всё это кончилось? – теряя интерес, зевнул четвёртый.

– Домой мы их проводили. Я – ту, у которой мать с бабушкой в деревне. А приятель – её подругу, которая из детдома.

– Ещё соври, что не целовались, – опять загнусавил первый.

– В первый вечер нет! До этого не дошло.

– А дальше что?

– А дальше, как моя матушка любит сказать, три кило фальши! Взяли да и поженились. Не веришь? Вот те крест! И живём – душа в душу, уже седьмой год. Парня и дочку мне родила. Сыну четыре через месяц исполнится, а дочке – третий год пошёл. Парень у меня такой продумной! Я тут ему как-то сказку рассказывал… Сам усталый после смены. Говорил, говорил, да и заснул на полуслове. А он меня за плечо трясёт: ты, говорит, что, пап, завис? Вот они, дети цивилизации. Или тут деду, отцу моему, выдал. Мать у меня умерла два года назад. Отец, значит, на другой женился. Знакомит со своей женой: «Это, Руслан, тётя Валя, твоя новая бабушка». А внук ему: «Запасная?» Это ж додуматься надо! А год назад с младшей на горшках сидели. Та волчок на полу крутила. А потом (чего ей взбрендилось?!) взяла да брату по голове как заехала. У жены от испуга слёзы из глаз брызнули, я тоже онемел. А парень наш потёр шишку и говорит малышке: «Бей! Бей сильнее! У меня голова толстая, всё выдержит!» Мы так и сели! Прямо по Библии: ударили по одной щеке, подставь другую. Сына своего прошлой зимой на зимнюю рыбалку брал. У нас на даче озеро под окном. Завернул его в тулуп, чтоб не замёрз, материны валенки на сапоги напялил и удочку в руки дал. Червя насажу, леску в лунку опущу, а он – ловит. И такая реакция быстрая! Не успеваю леску вытаскивать и с крючка плотву снимать. Дотемна домой не утащить было. Всё упрашивал: «Пап, дай я ещё немножко поклюваю!».

– А твоя тебе не изменяет? – снова приземлил пошлым вопросом гнусавый.

– Да ты что!

– А ты ей прошлое вспоминаешь? – подыграл третий.

– Может, и вспоминал бы, да нечего. Девственницей она мне досталась. Вот такие пироги, мужики!

И попутчики сразу потеряли к его рассказу всякий интерес. Столь быстрой и прозаичной развязки явно не ожидалось. Раздались откровенно смачные позёвывания и сладкие потягивания. И только колёса в такт дремотным мыслям отстукивали своё: «Хочешь – верь, хочешь – нет!! Хочешь – верь, хочешь – нет! Хочешь – верь, хочешь – нет!». А как тут не поверишь? Кому в дороге в голову придёт лукавить? Соседи по купе выслушали и забыли. Им-то до твоих проблем!

Купе пятое. «За морем житье не худо!..»

Лежу на верхней полке, смотрю в окно. Мелькают перед глазами угрюмые домишки малых полустанков. Фасады обращены в сторону железной дороги. Почему? Казалось бы, куда интереснее деревеньке в озерко смотреться! Или, на худой конец, повернуться к лесу передом да сонливо созерцать, как кружатся на ветру яркие осенние листья. И тут же, как месяц из тумана, выплывает ответ. Лучше-то, может, оно и лучше, да, видно, стыдно выставлять напоказ захламленные зады. Канули в прошлое несколько десятилетий, но вид из вагонного окна в лучшую сторону так и не изменился. Наоборот, всё угрюмее и обветшалее выглядят эти деревянные строения. И что у России за судьба такая?!

Словно уловив мои мысли, (а ведь именно так чаще всего и происходит!) соседка с нижней полки задумчиво произносит:

– Утопает страна в грязи да нищете! Куда ни кинь взгляд – одна и та же картина. – И устремляет взор на соседку: – Дочка моя недавно из Норвегии вернулась. Практику там проходила по международному туризму. В восторге вся! Такой, говорит, красоты нигде ещё не видела. Всё вокруг подстрижено, подобрано, каждый камень, каждый пенёк цветами обвит. На воде, на маленьких островках, игрушечные домики с гномиками, все в разноцветной подсветке. И никому в голову не взбредёт посягнуть на эту сказку! Народ вежливый да приветливый. Незнакомые люди друг другу улыбаются. В магазинах рыба сушёная в пластиковых пакетиках бесплатно раздаётся. Так каждого покупателя за визит благодарят! Умеют они жить! Так и вспомнишь Пушкина: «За морем житье не худо!».

– Да ну, что Вы! В каждой стране свои проблемы. Жила я в одной немецкой семье, лета три подряд, по месяцу. Всякого насмотрелась.

– А как попали туда?

– Переводчица я, три языка знаю. Немецкий подзабывать стала. Вот и решила немного попрактиковаться. В Турции познакомилась с семейной парой. Больно уж им в Россию хотелось. Пригласили меня к себе в гости, чтобы потом, значит, приехать с ответным визитом. Понимали, по туристической путёвке да по музеям страну разве узнаешь. Ну и началось. Я к ним, они – ко мне. Я к ним, они – ко мне. Во Францию с ними ездила. На Атлантику. Любят они там отдыхать. У них чуть не в каждой семье дом на колесах есть. Едут обычно на взморье недели на три. На трёх машинах, с тремя такими вот караванами. Дети у них взрослые: сын и дочь, моего возраста. И у того, и у другого свои семьи. Короче, – родители, дети, внуки, собаки. Жили в кемпинге на берегу океана. Конечно, что уж тут говорить, не наши палаточные городки. К багажнику каждой машины велосипеды привязаны. В караванах вся мебель велюровая. И газовое освещение, и плита, и шкафчики с пластмассовой посудой, и шезлонги, и биотуалет. Любят они комфорт.

– Ну вот, а я о чем говорю?!..

– Но это только одна сторона медали. Вы дальше слушайте. Внешний лоск у немцев всегда был в большом почёте. На столы перед завтраком семь ножей перед каждым раскладывали: один для хлеба, другой для сыра, третий – для джема, четвёртый – для ветчины и шинки, пятый… А потом все это мыть надо было. А в моечных очередь. К обеду едва управлялись. На море только к вечеру попадали.

– Господи! А мы-то, бывало, с друзьями на выходные к озеру выедем, четыре семейные пары, а нож на всех один. Помню, какой-то раз даже колбасу топором рубили и хохотали, как сумасшедшие, потому что, кто ещё до такого додумается? Зато из воды не вылезали! Отдыхали на всю катушку!

– Вот, вот! И я об этом. Теперь представьте следующую картину: каждая семья за своим столом, под своим шезлонгом сидит, и еда у каждой семьи, естественно, тоже своя, несмотря на то, что близкие родственники. Если дочка или невестка чем меня угостят – родители сразу переглядываются. Не знаешь, что и делать. Не попробовать – хозяйку обидеть, попробовать – родителей перед детьми в зависимость поставить. Так и получилось. В один из дней старики заказали обед в ресторане на какую-то баснесловную сумму. Чеком передо мной и так и сяк трясли, мол, что делать, должок платежом красен. Но про обед этот отдельный разговор. Им французы своими комплексными обедами, наверное, за войну мстят! Восемь блюд в этот комплекс входило. И каждое по объему на тазик похоже. Худшей пытки для практичных немцев придумать нельзя. Они после того обеда заболели: еле дышали и три дня слабительное пили. Но больше всего, конечно, доставал их этикет. Проснёшься утром – голову ломаешь, что родителям сказать, как с детьми пошутить, чем внуков развеселить, да не забыть бы собаке брюшко почесать. Причём с внуками особая история. Ведь дети есть дети, они везде одинаковые. Прибегут ко мне в палатку, ручонками к фруктам тянутся. Я, естественно, угощаю, а старики на меня такие взгляды бросают, хоть пропади. Долго не могла в толк взять, почему? Потом хозяин, наконец, объяснил. Не приучай, мол, у каждого свои фрукты есть, а эти для интерьера куплены. Вот скажите, захочется после этого таких «интерьерных» фруктов?! Странные они люди. Сделают столько добра, а потом на какой-нибудь мелочи обязательно проколются. Свозили меня и в Париж, и в Версаль, и в Фонтенбло. Сколько музеев всяких посетили. А на улицу из Лувра вышли, там мальчишка африканец свежий сок из апельсинов делает. Предлагает, конечно: «Купите, мисье!». Жара в ту пору до тридцати пяти градусов стояла. На пот исходили. Хозяин, джентльмен ещё тот, бровь приподнял и строго так вопрошает: «Пить хочешь?». Да с такой интонацией, что хоть умри, но откажись. Сухие губы облизываю и головой мотаю, мол, извините, не хочу, меня жажда не мучает. Тот облегчённо вздыхает, и вид такой, будто гора у него с плеч свалилась! А когда с дочкой поближе познакомились и стали по-английски болтать, многое прояснилось. С шестнадцати лет они с братом на своих хлебах. Без звонка к родителям зайти не могут.

– Вот это да-а-а! – А мы своим детям да внукам последнее отдаём. Бывает, и не надо, так в зад пихаем. Тоже крайности, конечно…

– Что говорить, разный у нас менталитет! После такого отдыха на океанском побережье одного каждый раз хотелось – недельку в нашем диком русском лесу вдвоём с мужем пожить да в себя прийти.

– До сих пор с ними знаетесь?

– Нет! Поссорились из-за фильма одного. Они всё с собой кинокамеры возили. И фильм этот мне показали. У меня слёзы градом! Всё житьё-бытьё наше в таком свете представлено! Старушки, что перед подземным переходом на коленях стоят, уткнувшись лбом в грязную заснеженную землю, транспортные пробки в часы «пик», неубранные помойки городских дворов и эти вот железнодорожные станции…

– Видно, душа горела плохое высветить. Всё не могут они победы нашей простить!

– Вот, вот! Хоть вы, говорят, и выиграли эту войну, а о простом человеке заботиться не научились. У нас, говорят, в Германии таких богатых людей, как у вас новые русские, в помине нет! Куда ваши правители смотрят?! У моей жены, говорит, пенсия в десять раз больше чем твоя зарплата. А она, мол, у меня без высшего образования, в школе убирает. На это смолчала. А чем тут крыть будешь?

– Им бы о наших пенсиях рассказать!…

– И об этом спрашивали. Как услышали про сто долларов,

загорланили, руками замахали. Мол, быть такого не может! Невозможно человеку на такую сумму месяц прожить! А как, мол, счета оплачивать?! Жильё, газеты, свет, телефон, лекарства!.. Понимаю, во многом, конечно, правы, но фильм этот простить им не могла. Слёзы мои увидели – оправдываться стали, мол, куда от реальности денешься? Это, говорят, документальные кадры! Мы, мол, всё это своими глазами видели!

– А Вы? Что Вы на это сказали?!

– А что тут скажешь?! Красота, говорю, в глазах любящего! Я бы другой фильм о России сняла. Петродворец с его фонтанами, наши дачи, что в цветах утопают, купола Кижских церквей в золотой оправе одуванчиков, и, в конце концов, наши русские столы, накрытые для гостей… Им в гостеприимстве с нами не тягаться! После фильма этого не приглашала больше, хоть долго потом ещё меня на Новый Год и Рождество поздравляли. Уж больно хотелось им нашу Сибирь посмотреть. Не решилась. Тяжело с ними спорить. Не найти ответа на многие вопросы. А они, знаете, какие въедливые да дотошные! Ну, как им объяснишь, почему для иностранцев у нас билеты в несколько раз дороже. Или: увидят на киоске табличку: «Перерыв на десять минут» – у них сразу лица вытягиваются. «На десять минут, с какого и по какое время?!». Наш человек на это и внимания не обратит, к другому киоску кинется, а у пунктуальных немцев от этого, как молодёжь сегодня говорит, «крышу сносит»!

И, махнув рукой, уткнулась глазами в журнал. Пар вышел. Продолжать разговор на больную тему сил больше не было.

И только впечатлительные колёса долго ещё не могли успокоиться. «Вот-это-да! Вот-это-да! Вот-это-да!».

Купе шестое. «Любовь зла!..»

На нижних полках копошатся и шуршат пакетами старик со старушкой. Разворачивают на столике свёртки с едой. Тут и яйца вареные с огурчиком солёным, сало домашнее, отварная курочка, бутерброды с селёдочкой. В нос так и бьёт запах соблазнительной снеди. Две женщины на верхних полках разом зашевелились. У одной в глазах такая беспросветная тоска, словно мчит её поезд не домой на север, а на край света, откуда нет никому возврата, по крайней мере, в день вчерашний. Лежала, как мёртвая, отвернувшись лицом к стене, почти сутки. Старики поглядывали на неё с тревогой. Другая, что постарше, причём прилично, лет на пятнадцать, с какой-то затаённой завистью разглядывая красивый южный загар попутчицы, не может сдержать любопытства.

– В какой стране отдыхала?

– В Турции.

– Понравилось?

– Очень!

– Турки красивый народ! В фильмах-то посмотришь!.. Ох, и темперамент! Говорят, наших белокурых девчонок жуть как любят!..

Молодая женщина вспыхивает, стыдливо отводит взгляд в сторону, будто уличили её публично в чём-то неблаговидном. Прячет золотые пряди вьющихся волос под заколку. Берёт в руки журнал, чтобы спастись от ненужного ей разговора, но соседка не унимается, всё пытается зацепить крючком откровения. И это ей удаётся.

– Моя знакомая в прошлом году из Турции вернулась и сразу с мужем развелась. Так в турка влюбилась, что голову потеряла. В жизни, говорит, такого счастья не испытывала. Больно ласковый кавалер попался…

– А муж что ж, плохой был? – осторожно спрашивает попутчица.

– Кто его знает! На вид приличный такой. Не пил, не курил, с мальчишками занимался. Двое парней у них было. То, глядишь, на лыжах с ними идёт, то на рыбалку тащит… Ей тоже во всём помогал, и в огороде, и по дому. Да и был бы плохой, так на курорт одну не отправил. Нарядов ей летних перед поездкой напокупал, в вагон, как королеву, усаживал. Прощаясь, обнимались, миловались. А вот видишь, как получилось!

– Ну, а дети с кем остались?

– К свекрови отправила. Та в ней души не чаяла! «Наташечка наша!» –

иначе и не звала.

– А как муж узнал про её роман?

– Да как!…Сама во всём и призналась. Глупая! Кто за язык тянул?!

Муж среди ночи встал и ушёл. Теперь вот детей одна воспитывает. На минуту ума не хватило! Хотя, что осуждать?! Любовь, говорят, зла!…

– Ну, а мужчина тот, он-то что? Не приехал к ней?

– Какое там! Она сама к нему полетела. А он уж с другой крутит! Мало, что ль, там отдыхающих! Нашего брата на все возрасты и вкусы хоть «пруд пруди».

– Что Вы так про нас, женщин!…

– А что, не так, что ли?!

– Сами-то никогда в других мужчин, кроме мужа, не влюблялись?

И даже этот вопрос в лоб ничуть не озадачил неугомонную на общение

соседку.

– Некогда было! Муж у меня инвалид. Семью тянула. Две старшие

дочки, сынишка младшенький. Пока всех растила!.. А потом, оглянуться не успела, как внуки пошли. Опять бабушка нарасхват. Не до курортов!

– Ясно! Сильных чувств испытать не довелось, потому в любовь не верите.

– Ты про знакомую мою? Э-э-э! – повела головой она. – Какая там любовь! Сексуальная распущенность, если хотите… А любовь, вот она! – и кивнула на старика и старушку, что сидели на нижней полке, тихо и степенно обсуждая какие-то свои семейные заботы. Он нежно гладил её худенькую руку, она в ответ благодарно ласкала его взглядом. Потом, заботливо поправив воротничок его рубашки, прильнула щекой к высокому плечу.

Некоторое время обе женщины молчали, с интересом наблюдая за стариками.

– Я тоже своего мужа только сейчас по-настоящему ценить стала. Раньше всё какие-то претензии вынашивала, всё себя лучше считала. А теперь, так его жалею. Случись что с ним, не пережить! Уж тридцать три года, как женаты. Моя мама, бывало, на этот счёт шутила: «К половику и то привыкнешь!». Кажется, что знаю его лучше, чем саму себя. Все мысли по взгляду читаю. Да и не только… Он палец прищемит, у меня всё нутро заледенеет. Вот что это, а?! Давно уж меж нами ничего интимного нет, а виском, вот так вот, к его груди прижмусь, – снова кивнула она на стариков, – и так легко, так спокойно сделается, все проблемы, как вода в песок, уходят. – Добродушно улыбнулась. Понизила голос. – Не сердись на меня за то, что я тебя так, холодным душем!.. Приедешь домой, мои слова вспомни. На пользу пойдёт!

Загорелая попутчица взглянула на часы, встрепенулась, ловко и быстро спрыгнула с полки, стала собирать вещи. Уже одевшись, поблагодарила всех за компанию и подмигнула соседке:

– Доброго пути Вам! И всё-таки любовь зла!..

Та усмехнулась, помахала в ответ и перевела задумчивый взгляд в окно.

Колёса злорадно мусолили попавшую на стальной язык фразу: «Лю-бовь зла!.. Лю-бовь зла!.. Лю-бовь зла!..», будто поддразнивали кого-то.

Купе седьмое. «Казачка»

На этот раз у меня в соседях мальчик лет шести. Так и мельтешит перед глазами. То к окну протиснется, то под стол заберется, то на железной лесенке, что на верхнюю полку ведёт, повиснет. Таких шустрых давно не встречала, хоть в школе работала много лет. На личико смазливый. Больше на девочку похож. Ростика небольшого, круглолицый. Светло-карие глаза формы берёзовых листочков. Куда-то едет с бабушкой. Та выглядит очень моложаво. Худенькая, но крепкая. Быстрая, но не суетливая. Все делает четко и уверенно, под зависимость чужих взглядов не попадает, будто и нет вокруг никого. Завидное качество! Раскладывает вещи, переодевается во что-то более удобное для дальней дороги. Знакомиться со мной не торопится. Всё внимание на ребёнке.

– Смотри, Васик, не упади!

– Баба! Я на верхнюю полку хочу!

– Там не наше место.

– Ну и что! Я хочу! Попроси тётеньку пересесть!

– Разрешите вы, этому баловню, часок на вашем месте полежать. Он у меня такой непоседа. «Хочу! Хочу!» – шутливо передразнивает она мальчика. – Я вашу постель сверху своим одеялом накрою.

Она не спрашивает, только заявляет о своем решении. Я не возражаю. Ничего с моей постелью, конечно, не сделается. Ребёнок – святое дело. Спускаюсь на нижнее место. Мальчик по лесенке быстро взбирается наверх.

– По путёвке или на каникулы к родственникам едите? – осторожно начинаю разговор.

– К мужу переезжаю. Двадцать лет врозь жили. В разводе. Загулял, когда я второй дочкой беременна была. Ох, и хлебнула горя! А сейчас вот больной совсем. У него диабет, без инсулина не может. К тому же с сердцем проблемы, ноги гнить стали. Видно, долго не протянет.

– Простили, значит? Это хорошо.

– Простила?! Ну, уж нет! Не в моей натуре! Всё может женщина простить, только не измену. Двадцать лет его на крючке держу. Как только какая зазноба на горизонте появляется, я – тут как тут. Он той отворот поворот даёт. Всё-таки свои дети, свои внуки. А потом снова отставку даю и «под колпак» сажаю. – Заметив удивление на моём лице, добавляет: – А как с ними иначе?

– Бабушка, а «под колпак» это как?

– А ты во взрослые разговоры не встревай. Собирай кубик-рубик. – И снова мне. – За ним теперь уход нужен.

– Правильно делаете, что уж тут старое вспоминать! Да и чувства, наверное, сохранились.

– Ну да! – раздражённо отворачивает она лицо к окну. – Какие там чувства!

– Наш дед, как чемодан без ручки: нести тяжело и бросить жаль! Правда, бабушка? – снова встревает в разговор внук.

– А ну-ка не суй нос во взрослые дела! Сейчас пересажу вниз, будешь знать! – строжит его бабушка.

– Сама ж говорила!.. – тихонько ворчит Васик.

– Квартира нужна, – не обращая внимания на мальчика, объясняет мне она. – Внука пропишу. Месяц, другой потерпеть осталось…

Какое-то время она молчит, ждёт, когда заснёт мальчик. Встаёт, заботливо укрывает его простынкой.

– Спит. Укачало. Ох, языкастый! Ко всякому разговору уши тянет. – А глаза у самой светятся такой нежностью, что я тоже невольно улыбаюсь.

– Вижу, во внуке души не чаете. Говорят, что внуков бабушки больше, чем детей своих любят. Мне ещё до внуков далеко.

– Что верно, то верно. Да и справный мальчонка получился. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

– Это вы про кого так?

– Про зятька своего. Оставил дочку с годовалым ребёнком на руках. Не понравилось, видите ли, что я к ним жить приехала. Четыре месяца уговаривал меня в свою квартиру перейти. Я как на пенсию вышла, из Тюмени к ним и прикатила. Квартиру двухкомнатную купила рядом, с евроремонтом, с консьержкой. А жила у них, в однокомнатной, не без умысла. Хотелось зятька на коммерцию раскрутить, уму-разуму научить. Да, уж больно упрямый попался! Среди ночи от нас ушёл. Злился, что с дочкой сплю. А я её сама так учила: принёс деньги – ложись с ним спать, не принёс – гони на кухню. Там тоже диван есть. Так, знаете, что он мне заявил? Мол, это, мама, бытовая проституция. А я ему: «Прикуси язык! И «мамой» больше не зови!». Стал звать по отчеству. Что вы на меня так смотрите? У нас на Украине все так делают. Должен же какой-то рычаг у женщины быть, чтобы семейную ситуацию к себе лицом разворачивать. Правильно говорю?

От неожиданности вопроса в лоб я только растерянно пожала плечами. Она не смутилась. Поддержки от меня, видно, и не ждала.

– Старшего-то зятька я вышколила. Поначалу тоже всякое было. Вешался даже. Дочка меня после этого пять лет в гости к себе не звала. А теперь сам благодарит, мол, если бы не Ваша жёсткость, вряд ли добился бы такого положения. В милиции работает. Уже до полковника дослужился. А этот крепкий орешек попался. Ну да скатертью дорога! Может, это и к лучшему. Мужик должен уметь деньги зарабатывать. Я – женщина, а вон сколько получаю. Не чета его учительской зарплате. Не умеет наша молодёжь работать. А мне в жизни досталось. Мать свою не помню даже, рано умерла. Родственники воспитывали. Погнула на них спину, пока в техникум не поступила да на свои хлеба не перешла. Сразу после учёбы в муженька своего, сдуру, влюбилась.

– А почему «сдуру»-то»? Дело молодое, понятное.

– Красивый больно был. Задним умом теперь понимаю, что с лица воду не пить. А тогда самолюбию льстило: столько девок за ним бегало!

Круглолицый, кареглазый, будто сбитый весь. И всё мог достать. На одной ноге крутился. Этот пострелёнок, – гордо кивнула она в сторону спящего внука, – весь в деда! Тот, бывало, пантов ради, из Хабаровска в Москву пивка попить на самолёте летал. В спортивках и в домашних тапочках. У него сестра стюардессой на «ТУ-134» работала. Ещё тот выпендрёжник был! Но любила я его, ох как любила! Как уехал с любовницей в Тюмень – вся высохла с горя. От ветра качалась. По ночам всё думала, как ему отомстить. И тут случай подстатился. Младшенькая моя заболела. Гепатит «В» где-то подхватила. Половину крови своей ей тогда отдала. Он по телеграмме тут же прилетел. Неделю от постели дочки не отходил. Больно младшенькую-то любил. А как кризис миновал, снова в Тюмень засобирался. И тут я грех на душу взяла. Пирогов напекла и к бабке одной побежала. Та на пироги эти и нашептала.

– И что потом? – не смогла сдержать любопытства я.

– В первый день, как на работу после поездки вышел, свая на руку упала. Еле жив остался. Руку ампутировать пришлось по самое плечо. И тогда уж я к нему полетела и неделю у постели сидела. И высидела своё. Должность он мне выбил и квартиру однокомнатную. Говорю же, такой шустряк, ко всем подход имел. И за дочкой вдвоём поехали. Старшая уже замужем была.

– Сошлись, значит? – в душе порадовалась я.

– Нет! – усмехнулась она. И недобрая тень пробежала по серым глазам, словно поезд втуннель угодил. – По соседству жили, в разных квартирах. Как в той песне поётся «…Наши окна друг на друга смотрят вечером и днём!» Дочка между двух огней разрывалась. Придёт от него, я её давай за косы таскать. Ревновала так. А потом всё это мне сполна вернулось.

– Как это? – не совсем поняла я.

– А так! Всякое зло к человеку возвращается. Камней в желчном пузыре столько накопила, что чуть на тот свет не ушла. Сорок восемь штук врачи насчитали. После операции в коробочке приподнесли, до сих пор храню…

– Думаете возмездие?

– Не думаю, знаю. В книге одной мудрой вычитала. Потому как не только бабка на пироги те нашептала, на моих проклятьях и слезах они замешаны были. До чего ему домстила, не заметила, как молодость мимо прошла. А какие мужчины за мной ухаживали! Никто не нужен был. Женщиной себя не считала. Казак в юбке! Мужики меня на стройке пуще огня боялись. Ни одна планёрка не проходила, чтобы я кому-нибудь из их мужского рода-племени кожу на лице ногтями не спустила. Зато мои пятиэтажки всегда самыми лучшими были! В премиях купалась. А вот в быту – полный аскет. Приятельница надо мной всё смеялась: «Ты когда, Тонька, свою кожаную куртку на приличное пальто сменишь?». У куртки той все рукава протёрты были. А когда продала квартиру да переезжать к детям стала, в машину легковую всё барахлишко уместилось: две тарелки, две чашки, чайник, кастрюля, половик, подушка да одеяло – вот и всё добро.

– А муж, значит, там остался?

– Нет! Он от меня через несколько лет из Тюмени обратно на Украину

сбежал. И снова себе какую-то любушку завёл. Говорят же в народе: привыкнет собака жёрнов лизать – собаку убей, или жёрнов разбей. Вот уж правда! Без руки, казалось бы, больной весь, кому нужен? И опять отвоёвывать пришлось! Забрала к себе, на этот раз внуком приманила. И даже расписались по новой. Всё чин-чинарём!

– Тут и сказке конец! – улыбнувшись, подытожила я.

– Не угадали! – рассмеялась женщина. – Он от меня, как тот колобок от лисы… Дай, говорит, хоть умереть спокойно! Только не на ту нарвался! Квартиру чужой бабе отдать! Ещё чего! Теперь вот вместе с внуком к нему едем. Куда денется? На улицу не выгонит.

– А мама мальчика где? – пренебрегая всяким приличием, полюбопытствовала я. Жизненная история соседки по купе просто заинтриговала.

– В Германии. Уж третий год.

– Замужем?

– Нет, там россиян за людей второго сорта считают. Только если за старика какого выскочить удастся…

– А где работает?

– С работой сложно: то в каком-нибудь ночном кафе подработает, то нянькой на полставки. Немецкий учит. Квартиру снимает. Я помогаю. Есть у меня средства. – Она замолчала, стала смотреть в окно. Видно было, что эта тема ей неприятна, и хвастать пока нечем. – А мальчонку, внучка своего, за сына считаю. Жизнь свою к его ногам положу! – Тут на серые глаза навернулись колючие слёзы. – Дочку в Германию специально отправила, хочу, чтобы у внука будущее было. И на Украину не без умысла его увожу. Чтобы ни отец, ни родители его, воспитывать мальчика мне не мешали.

– Вы прямо его, как собственность свою…

– Мой он, сказала же! И не отдам никому! Три месяца ему было, приехала с Тюмени в отпуск на него посмотреть. И как сейчас помню, на вокзал они меня все провожают, к поезду. Отец со сватом в коляске малыша везут, а мы, женщины, дочка, сватья и я, впереди. Сватья успокаивать взялась, мол, надолго уезжаете, но не расстраивайтесь, мы Вашу дочь в обиду не дадим и помогать малыша растить будем. А у меня от злой слезы взгляд помутился. А чего мне расстраиваться, говорю, у меня денег куры не клюют. Если только дочь на что пожалуется – на самолёт и сюда. Заберу и её, и внука. Не увидите больше никогда! Заметила, конечно, как сватья-то побледнела вся. Но слово не воробей. А мысль материальна. Как сказала, так и получилось.

– Стало быть, по образу и подобию своему слепить хотите? – невольно сорвалось у меня с языка.

– Стало быть, так! – резковато ответила она, уловив в моём голосе какой-то явный подвох. И тут же вся засияла, протягивая руки навстречу проснувшемуся мальчику.

– Вставай, мой красавец! Покажи тёте, как ты у меня хорошо читаешь. Он и английский учит, и на скрипке играет. А к дедушке приедем, в бассейн запишу. Благо рядом с домом. Потом восточная борьба на очереди. А как же! Мальчик за себя постоять уметь должен. Всему научу!!! – И это была последняя фраза, адресованная мне. Беседе была поставлена жирная точка. И снова вокруг никого не существовало. Мир спрятался за незримую, но надёжную ширму. Бабушка с внуком увлечённо играли в шахматы.

«Шах-и-мат! Шах-и-мат! Шах-и-мат! – стучали неугомонные колёса. А у меня в душе сверлил какой-то червячок. Читала бы лучше книгу! Так нет, надо было впустить в душу столько чужих проблем! Как священники эти исповеди принимают?! А, впрочем, принимают ли? Скорее всего, не разворачивая, Богу отправляют. Иначе чокнуться можно! Вот выслушала – и зацепило! Да ещё как! Из головы не выходило: каким вырастет этот мальчик, с глазами, похожими на берёзовые листочки? Чем отблагодарит он в будущем свою бабушку? Не сделает ли ход ферзём?

Ночь неотступно бежала вслед за поездом, перескакивала гулкие шпалы, цеплялась за вагоны. И только звёздное небо никуда не торопилось. Вселенной нравился этот весёлый скорый поезд, который стремительно нёсся по замкнутому кругу времени. Одно купе от другого отделялось не одним десятком лет, но для звёзд, которые с любопытством заглядывали буквально в каждое вагонное окно, это странное обстоятельство не имело абсолютно никакого значения. Они увлечённо записывали на плёнку вечности такие откровенные признания:

«Крепкий орешек, этот дед! Не дай-то Бог нашей бабуле на старости лет под его дудку плясать!»

«Вишь, как, бывает, судьба распорядится! В одной семье один брат за белых, другой – за красных».

«Нет, мужики! Не понимаю я, как можно любить за деньги. У меня желанье из души идет. И по-другому не получается».

«Баба в ревности злее ведьмы в ступе. Я, говорит, так тебе сделаю, что не только любовницу свою, себя забудешь!»

«Умеют они жить! Так и вспомнишь Пушкина "За морем житье не худо!"»

«Я тоже своего мужа только сейчас по-настоящему ценить стала».

«Всякое зло к человеку возвращается. Камней в желчном пузыре столько накопила, что чуть на тот свет не ушла».

«Так-так-так! Так-так-так! Так-так-так!» – поддакивали участливые колёса. А по радио тихо, нежно и очень ненавязчиво звучал всё тот же мягкий тенор:

Сквозь вечер, выкрашенный в тёмно-синюю пастель,

Несёт плацкартную постель вагон, как колыбель,

Сиреневый струится дым с плывущих мимо крыш.

Давай с тобой поговорим…

Да ты, приятель, спишь!

Рассказы

Лёшкина беда

Зима опять выдалась без снега. Декабрь на дворе, а морозов не дождаться. И уж который год. Раньше природа жила по строгому графику. На ноябрьские праздники слегка подмораживало, с неба сыпалась редкая снежная крупа. Она покрывала землю белой тюлью. В деревне начинали резать поросят, от пронзительного визга которых по сердцу будто кто острой бритвой водил. Как ни приучал себя Лёшка к этим кровавым делам, привыкнуть так и не смог. Мужики не раз над ним смеялись: «Уши затыкаешь? Эх ты, слабак!». Вот уж до пенсии дожил, а рука на животину не поднималась. И сверлила душу тягостная мысль: «Корову-то кому забивать придётся?». Живым весом сдавать – считай, в два раза дешевле. А со сдачей парного мяса питерский дачник, Славка, помочь грозился.

Избавиться от коровы Лёшка решил ещё летом, когда Пеструха загуляла. Быка в округе днём с огнём не сыщешь. Вот и прыгнула рогатая на хозяина. Вёл её с поля, цепью бренча, назад не оглядывался, чтобы не видеть её сумасшедших глаз. И вдруг будто кто кувалдой звезданул по черепу. Очнулся от коровьего трубного рёва. В позвоночник словно кто кол вставил. Еле поднялся. Крови не было, но головой не тряхнуть, отупел разом. Ни одной мысли в голове. И что делать, не знает. Хорошо, Славка подоспел, с трёхлитровой банкой в руках. К нему за молоком, значит.

– Ты чего, Лёха, в такой ступор впал? Что корову домой не гонишь?

Лёшка только рукой махнул.

– Зарежу к морозам стерву! Загуляла. На меня прыгнула. Запросто убить могла.

Славка заржал, тряся толстым брюхом.

– Радуйся, дурень! Мужика в тебе почувствовала. Зря что ль ты её столько лет за титьки дёргал!

– Тебе смешно! А я ведь сознание потерял. Может, позвонок какой выскочил…

– Иди ты! Тогда б на ноги не встал. Так, болевой шок. Отойдёшь!

И с тех пор стал Лёшка Пеструху бояться. То и дело назад оглядывался: что там в её рогатой голове зреет, поди знай! И без плётки не ходил. Только та замычит, он её плёткой «остужает». По деревне слух разнёсся. Соседи, кто у него молоко брали, чуть не в слёзы: «Не продавай, Лёха, корову! Больно у неё молоко вкусное!». Что правда – то правда. Молоко у пеструхи жирное, вкусное, что сливки. А сметана такая густая – ложка в банке стоит. Травили душу! Будто ему Пеструху не жаль! Материна любимица. Умирая, ему наказывала: «Ты только, сынок, Пеструху не продавай. Она и кормит, и поит, и прибыль даёт. Где ещё в деревне тысячу в день заработаешь?». Вот и соседи туда же. А сами-то чего скотину не держат? Ухода много? То-то и оно! Попробуй каждый Божий день с петухами вставать да обрядней заниматься. Зимой, конечно, на час позже подняться можно, но всё равно ни свет ни заря. Вот и путаешься целый день, как заведенный, за коровьим хвостом. Но противнее всего банки из-под молока мыть. Рука, что лапоть, в узкое горло не влезает. Никаких химических средств для мытья посуды не признавал. Мыл банки крутым кипятком в летней кухне. Все пальцы ошпаришь, покуда кипяток этот в банке бултыхаешь. Сепаратор мыть – опять ума дашь. А простоквашу в масло и творог переделывать?! И всё один. Молочное, конечно, он любил. С похмелья простоквашей брюхо набьёт – и разом протрезвеет. А на трезвую голову – молочко с булочкой свежей да медком намазанной – милое дело!

И всё же косить сено сей год не стал. Ну, её к ляпу, эту корову. Была бы семья – другое дело. А так: один, как бобыль. Была жена, да сплыла. Беременной из деревни уехала. Ни слуху, ни духу с тех пор. Лёху от всего женского рода «отвернуло». И город этот на кой чёрт сдался. Как люди в сутолоке такой живут? Приехал как-то к сестре младшей в Москву, чуть, было, не задохнулся в их каменном мешке. За ночь простыня от пота влажной стала. А на улицу выйдешь, того и смотри, как бы от чужих локтей увернуться. Попросил сестру Ирку очки купить. Она как лошадь заржала:

– Ты что, брат, совсем одичал в деревне своей? Не мне ведь, тебе очки подбирать надо.

Махнул рукой. Ну, и чёрт с ними, с очками этими. Телик смотреть очки не нужны. Газеты давно уж не читает. А что в них читать? Война словесная. Поди тут разберись: кто прав, кто виноват. Водку с политиками не пил. Чаи не гонял. И не до книг уже. За день так навкалываешься, что строчки перед глазами пляшут. А за пенсию расписаться – так подскажут, где закорючку поставить.

Сестре, Ирке, да и зятю тоже, не больно нравится, когда он приезжает. Они в столице своей все в бегах. Не зря в народе говорят: сестра любит брата богатого. После похорон матери Ирка в деревню почти и не приезжала. В Троицу – на кладбище сходить – и обратно. Мол, у самих в Подмосковье дача, дел полно. Слышал он про дачу эту: сауна, клумбы с цветочками, дорожки плитами выложены да гамак под берёзой. Вроде бы родные брат с сестрой, а ничего общего, как день и ночь. И нет ей дела до его проблем. Ему – тем более. Повидаются раз в год – и этого хватает. Не о чем говорить. Звонит, конечно, перед праздниками. Скорее всего, узнать: жив ли. С детства ведь ей за батьку был. Ей год исполнился, когда отец в аварию попал. С тех пор все мужицкие дела повисли на его жидких плечах. Всю жизнь хилым был. Что не скажешь про сестрицу. В неё, таких как он, пять-шесть войдёт. И лицом разные: у него моська вытянутая, лошадиная, а у Ирки – круглее луны. В бабку по отцовой линии пошла. И даже характером все капельки подобрала. Весь мир вокруг ноги крутит. А он вечно чего-то стесняется. У матери по нему всегда душа болела. «Как ты, Лёшенька, жить будешь? Комара убить жалеешь!». А теперь вот корову порешить надо. И некого на убойное дело нанять. Всем уж в ноги кланялся. Словно издеваются, нос воротят. Ни за какие бабки не уговорить.

За неделю до Нового года наточил ножи. Картинка забоя перед глазами стоит. Вот обухом топора изо всех сил бьёт по голове, чтобы с ног свалить. Вот перерезает горло, чтобы кровь выпустить. Продумывал всё до деталей: с какой стороны встать, как размахнуться, – а самого тошнило.

Утром проснулся с головной болью. Давление поднялось, что ли? Стал Пеструху доить. Она, как учуяла что, на него с такой мольбой смотрит. И даже, повернувшись, лизнула в темечко. У него глаза слезами застило. Стал себя стыдить: мужик ты или нет?! Почему-то вспомнилось, как отец петуху голову рубил, а петух этот без головы по двору бегал. А вдруг и Пеструха…. Ну, то же самое!.. Чокнуться можно!

Однако дело делать надо. Взялся за топор и во двор. Пеструха так глазом в его сторону и косит. Скрипнул зубами и размахнулся. И дальше всё, как в угаре. И ошкуривал, и разнимал, и кровь вымывал. А потом открыл бутылку и с горла опустошил. Наутро очнулся – глаз не открыть. Голова раскалывается, будто кто её острым топором на куски рубит. Шатаясь, пошёл к Славке о сбыте мяса договариваться. И тут облом. Цену сбили вдвое. Аж в глазах помутилось. Лучше бы Пеструху живьём сдал! Зачем такой грех на душу брал?!! Но куда денешься? Оптом продал. А как мясо вывезли, пошёл к бабе Шуре самогонки просить. Та, «сердобольная», за отработку впрок трёхлитровую банку налила. В запой зашёл аж на две недели. Словно в аду побывал. Не помнил, как Новый Год наступил. И тут звонок от сестрицы, с праздником поздравляет. А у него и сопли, и слёзы – слова не вымолвить. Одно твердит: «Возьмите меня! Подохну ведь здесь один! Пеструху своими руками на куски кромсал!.. Видела бы ты, какими преданными глазами она на меня смотрела! Не ожидала такого зверства!!! Лучше бы я себе шею перерезал! От неё хоть польза была. А я что? Зачем свет белый копчу?». У Ирки и слова куда-то подевались. Молчит, сопит в трубку.

А к ночи с душой стало твориться такое, что словами не описать. Хотел самогонки выпить, так организм не принял. Всего наизнанку вывернуло. А глаза всё на крюк смотрят, что возле печки в стену вбит. Мать на него связки лука вешала, чтобы гниль не брала. И мысли в голове одна черней другой. Куда ни кинет взгляд, всюду Пеструхины глаза мерещатся, когда шершавым языком темечко лизала. Стал верёвку искать. Уж и петлю скрутил. И тут… услышал перезвон колоколов. Ушам своим не поверил. Что за чудо?!! А потом вспомнил. У перекрёстка дорог часовня строилась. Усмехались мужики, мол, богатей какой-то свои грехи замаливать решил. К Рождеству обещал часовню осветить. Они с мужиками зло сплёвывали под ноги, мол, поля вокруг репьём поросли, обрабатывать да садить некому, а этот придурок деньги на ветер бросает. Что толку поклоны бить да ждать манны небесной. Трудом нужно жизнь налаживать. Вложи средства в землю, она сторицей отблагодарит. А купола позолоченные эти, среди всеобщего запустения, как бельмо на глазу. Дома в деревне, как картонные домики, рушатся один за другим. А тут забаву развели: купола, кресты, колокола. Ну, придут две-три старухи молитвы шептать, а что дальше? Кому от этого станет легче?

И тут вдруг в такую-то гнилую минуту этот колокольный звон! Отшвырнул верёвку в сторону да рванул вдоль по деревне к этому перекрёстку. Звонарь, молодой незнакомый парень, уж дверь запирал. Увидев его, спросил:

– Что? Открыть? Исповедаться хотите?

Лёха махнул рукой.

– Да нет! Ты иди, я просто так здесь посижу…

Тот в душу не полез. Пожал плечами и отчалил восвояси.

Лёха присел на скамейку, прислонил спину к новой бревенчатой стене храма и закрыл глаза. Сначала долго бездумно смотрел на звёздное небо. Лепота-а-а!!! И кто этот мир сотворил? Как всё продумано! И животных вот, и растения взять… Про человека уж что говорить!.. И в земле, и в воде, и в воздухе столько разнообразия!

И, словно в подтверждение его слов, пошёл долгожданный снег. Кружевные снежинки, словно заигрывая, щекотали усы, нос, щеки. Слизывал с губ их влагу, как капли живой воды, про которую читал в детстве в сказках. И снова мысли, как ночные мотыльки, тянулись к свету философских размышлений. Хоть и эти снежинки взять… У каждой свой неповторимый рисунок! Господи! Неужели, и впрямь, есть какая-то Высшая разумная сила, которую нам, грешным, не постичь?

Слово за слово, стал мысленно разговаривать с незримым, но таким ощутимым Богом. Признался во всех своих грехах. И про Пеструху, и про крюк, и про мысли дурные тоже рассказал. А потом потекли вопросы. И ответы сами собой рождались в голове. Когда же слова иссякли, потянуло на сон. Стало так легко, спокойно, хорошо. Но дремать на морозе было нельзя. Тяжело поднялся и побрёл к дому. В избе надрывался мобильник. Ирка! Кто ж ещё? Затарахтела в трубку:

– С Рождеством, брат! Завтра приедем. Путёвку тебе в санаторий купили. Из живности-то на дворе что-нибудь осталось?

– Нет. Курей хорёк извёл. Кролики сами по себе по деревне бегают. Только ни в какой санаторий всё равно я не поеду. У меня тут лучше всякого курорта. Воздух свежий, вода родниковая. Еда без химикатов. Картошки и солений в подвале полно. Перезимую. Так что не тратьтесь. Делать вам сейчас в деревне нечего. Летом увидимся. У меня всяких планов «громадьё». На Пеструхины деньги маленькую пилораму куплю. Буду осиновые брёвна на доски пилить. Они в хозяйстве каждому нужны. Стало быть, заказы будут.

Сестра облегчённо вздохнула, обложила заочными поцелуями. И на том спасибо.

Шагнул к окну, хотел зашторить … да так и обмер! На стекле из пушистого снега, словно выткан из белой шерсти, крест, да ещё с перекладиной внизу. В голове мелькнуло: «Не слишком ли много чудес для одного дня?!». Но от стекла взгляд было долго не отвести. И горло сдавливал какой-то спазм. А душа расправляла крылья.

Хохол

Митрич заворочался на постели, пружинный матрас его железной кровати недовольно заскрипел. В голове противно шумело, будто всю ночь плыл на корабле в штормовую погоду. Эх, и перебрали с братцем вчера! Оторвал опухшее лицо от подушки, зыркнул на брата Василия с какой-то досадой. Тот беспечно похрапывал, неуклюже свесив голову с раскладушки. Митрич тяжело вздохнул. Всегда на второй день после его приезда какой-то тошнотворный осадок на душе. Не от выпивки. Закусь дочка всегда готовит отменную: и перцы нафарширует, и мяса нажарит, и салатов разных настругает. Хозяйство своё, в праздник столы от снеди ломятся. И в Питер братца отправит не с пустыми сумками. Кролика зарежет, масла своего, творога, овощей… – всего надаёт. У них, в городе, разве будет ложка в сметане стоять?! Пьют молоко из порошка. Умные кошки от такого молока морды воротят. Послушаешь передачи по телевизору – в магазины ходить перестанешь. В колбасе одна туалетная бумага со вкусовыми добавками. Мороженое – из грязного пальмового масла. И никому никакого дела. Ни над чем контроля нет. Травят нашего брата без стыда и совести. Их-то семья живёт, считай, натуральным хозяйством. В магазин ходят редко, за солью, сахаром да хлебом. Масло подсолнечное зятёк, Николай, с Украины от родителей привозит. Ох, и вкусное! Сами делают. Но от мысли о семейном достатке на душе легче не стало. Будто дикие кошки в неё когтями впились. С чего бы это? Стал вспоминать, о чём со старшим братом хмельной разговор вели. И кровь ударила в голову, замутило, затошнило, да так, что свет белый стал не мил. Братец-то всё на зятя, Николая, тянул. Его ли дело?! Хотя и сам-то он, Митрич, хорош гусь, тоже «подвякивал», какие-то свои мелкие обиды вспоминать стал. Да всё виной тому брат, Васька! Иезуит долбанный! Вечно всякую муть со дна души поднять вынудит! А самогонка – это тебе не водка. К тому же, пили не из рюмок, из гранёных стаканов, не за привычное: «за тя, за мя», а высокопарно: «За русский Дух!». И с пьяного языка стали срываться какие-то невысказанные доселе претензии. По трезвому делу всегда смело гнал прочь из головы все эти пакостные мыслишки. Да, видно, сумели затаиться в тёмных уголках души. И вот на тебе – ожили, зашевелились, выползли на белый свет. Братец хватал их так ловко, как ловит голодный пёс брошенную ему со стола кость. И подначивал, подзуживал, тащил за язык.

Зятька своего Митрич, вообще-то, уважал. Хозяйственный, к земле приучен. Сватов своих, правда, никогда в глаза не видел. Те жили где-то под Винницей. Дочка, Варька, с семьёй ездила на Украину раз в году, в отпуск. Не обижалась. Принимали хорошо. Да и что говорить, не худая девка, всем взяла. Красивая, дородная, всё у неё в руках горит. И характером покладистая. Живут с мужем душа в душу, уж сколько лет. Общей дочери, Настёне, двенадцатый год пошёл. Вся в отца. Круглая отличница. От школы в Артек путёвку дали. А Варькиному сыну, Максиму, уж скоро пятнадцать. Он зятька папой зовёт. Замужем дочка не была. Как старухи говорят « в подоле принесла». Зятёк любил мальчишку, как родного. И за это он, Митрич, особо ценил зятька, хоть, если честно признаться, не всё и не всегда в нём нравилось. Были нюансы. Но лишь бы дочке люб был. И многое зятьку прощал, понимая, что трудно мужику в примаках ходить.

Приехал в их посёлок Николай сразу после армии, в леспромхоз, на заработки. С Варькой снюхались. Да так здесь и остался. Стали все вместе в доме Митрича жить. Дом большой: трёхкомнатный, с верандой, кладовками, подсобным хозяйством. Во дворе и корова, и нетель, кролики, куры, поросёнок. Куда как с добром! Однако после смерти жены у самого здоровья подводить стало. Дочка с зятем всё хозяйство на себя взвалили. Справляются. Зятёк – парень хваткий. Так и мякитит, где бы деньгу сшибить, лентяем не назовёшь. Когда леспромхоз развалили, «Камаз» с погрузчиком купил, в частную фирму работать устроился. Всё больше по командировкам. Приезжает домой только на выходные. И, надо должное отдать, сложа руки, не сидит. Баню, вон, новую срубили. Во всех делах толк знает. Да больно рано себя хозяином считать стал. Заматерел. Плечи в дверной проём едва влезают. Вот и стало мниться Митричу, что смотрит на него зятёк свысока. Потому и задели Васькины слова: «Что этот хохол у тебя по дому хозяином ходит?». Значит, не показалось. Стал к зятьку присматриваться. Когда пошли гостю баню показывать, зятёк от гордости аж зарозовел весь. И нос выше обычного задрал. «Вагонку я по дешёвке достал. Полы решил бетонными оставить, с деревянными решётками поверху. А в углу душ хочу сделать…». И всё, значит, «Я» да «Я». А он, Митрич, стало быть, не причём! И брёвна не рубил, и печку не клал, и полы не бетонировал. До женитьбы зятёк не таким был. Тише воды, ниже травы. Всё с улыбкой тестю в рот заглядывал. А теперь вот – на-ка те!

Брат смачно зевнул, потянулся, открыл глаза, привстал на локтях:

– Время сколько? Ты чего такой смурной? Болит что?

Митрич отвернулся лицом к стене.

– Хорошо мы с тобой вчера, братец, посидели. Вот только не помню, кто нас спать укладывал? Варька, что ли? – Покачал головой. – Не должно быть. Она ведь скотину обряжала. Надо Максимку спросить. Он – ещё тот шнырок! Всё видит, всё слышит, всё знает.

Сказал и будто притянул мыслью внука. Тот просунул лохматую голову в дверь и сморщил нос.

– Ну, деды, и аромат в вашей почевальне! Чиркни спичкой – синим огнём полыхнёт.

– Иди-ка сюда, – поманил внука пальцем Митрич.

Тот, притворно зажав ладонью нос, проскользнул в комнату.

– Чего?

– Батя-то дома?

– На дворе. Мамке помогает. А что?

– Драки-то вчера не было? – захохотал братец. Митрич швырнул в него подушкой.

– Заткнись! Без тебя тошно! – и, обращаясь уже к внуку, пробормотал: – Чего мы там вчера? – и затаил дыхание в ожидании ответа.

– Папку бить собрались! – ткнул внук в сторону гостя пальцем. – Ты, дядь Вась, подстрекатель! Давай, говоришь, пойдём хохлу морду набьём! – кривлялся Максимка.

– Ладно тебе кривляться-то! – пристрожил дед и заворчал на внука. – Ну, а дальше-то что? Говори, не тяни душу!

В глазах у Максимки вновь забегали смешинки.

– Папка спал уже. Вы дверь в его комнату рванули. Но через порог перешагнуть не смогли, упали друг на дружку. – Внук больше не мог сдерживать смех. Аж за живот схватился. – На этом поединок и закончился. Ой, не могу! Умора!

– Ну, а хохол что? – продолжал пытать Максимку братец.

– А папка вас разом обеих взял под мышки и в эту комнату отнёс, спать уложил.

– Хитрый, гад! – снова смачно зевнул братец. – Все они, хохлы, такие!

– Заткнись ты! – сгырнул на него Митрич. – Наберись ума! Что при внуке городишь?!

Максимка понимающе ухмыльнулся и удалился. А братец продолжал разглагольствовать.

– А что, неправду говорю? Смотрю, зятёк твой хвост распушил. Быстро всё и всех под себя подмял. Умеют они, хохлы, на верхний шесток прыгнуть и ку-ка-ре-ку кричать. Вон и мою, бывшую, возьми. Тёщенька моя, бендеровка, меня иначе, как «чиловик» и не называла. Будто имени у меня не было. Взглядом ненавистным так всего и исколет. А лопотать что по-хохляцки начнёт – так слюной и брызжет, и всё в мою сторону. А жёнушка моя, хитрюга, при своих-то двух малых детях с директором спуталась. И сколько лет меня обманывала. После развода в свою Хохляндию с любовником укатила. А он год назад крякнул. Так она меня в Питере отыскала. И снова мне жизнь сломала, из-за неё ведь с Люськой разошлись.

Митрич вскинул на брата глаза.

– Это как?!

– Да так! Думаешь, я к тебе просто так приехал? Выгнала меня Люська.

– А говорил, что хорошо живёте…

– Не врал, жили хорошо. Пока хохлушка моя не объявилась. Подъехала ко мне, подмазалась, стала умолять дочек в Люськиной квартире прописать, мол, им учиться надо, в ВУЗы поступать. Ну, я и попался на этот крючок. Дочек повидать захотелось. Стал Люську уговаривать: и по-хорошему, и по-плохому. Она поняла, что дело керосином пахнет, мне чемодан со шмутками собрала. Вот, говорит, Бог, а вот порог. Вот так-то! Мне эти хохлы, как красная тряпка для быка!

Братец замолк, сузив глаза, что-то напряжённо вспоминал. Митрич озадаченно поскоблил в затылке всей своей заскорузлой пятернёй.

– Ну, дела-а-а!

– А ты как думал?! – всё больше распалялся Василий, выкатив на Митрича от злости налившиеся кровью глаза. – Я этих хохлов на дух не выношу! Они нас всех «москалями» дразнят. Посуди сам: где мы? А где Москва? Короче, без жилья я теперь. Прикатил вот в родные края. Дома, говорят, и стены помогают. В посёлке оставаться не хочу. Может, кто в соседней деревне на постой пустит… Руки-то у меня хорошие, землю люблю. Не курю, водкой часто не балуюсь. Только вот у тебя, «на халяву»!

И захохотал, задвигал кадыком, будто поршень у него под кожей заработал.

Митричу стало не по себе. Что он всех хохлов под одну гребёнку гребёт? В каждой нации хоть одна да паршивая овца найдётся. И в том, что мы с Украиной «на ножах», простых ли людей вина? Недаром ведь говорится: «Баре ссорятся, а у холопов чубы трещат». А братец всё успокоиться не может:

– Вот и зятёк твой, того же замеса! Обдерёт тебя, как липку. Занеможешь – в дом инвалидов сдаст.

– Типун тебе на язык! Что разошёлся?! Я и рад, что зятёк в хозяйство вошёл. Я, вон, еле по дому колыхаюсь, самому до себя. В прошлом году лёгкие застудил, от воспаления в лёжку лежал. Зятёк меня и в больницу, и из больницы на руках выносил. Всю зиму меня с дочкой выхаживали. Так что ты это брось!.. Ничего худого он мне не делал.

Входная дверь скрипнула. Слышно было, как в кухню вошли дочь с зятем.

– Максимка! Буди-ка дедов, завтракать пора! – с порога громко распорядилась Варька. – Парным молоком отпаивать буду, нацистов этих, доморощенных.

– Их молоком не поправишь, бутылку ставь! – усмехнулся зятёк и велел Максимке: – Притащи-ка с веранды банку с малосольными огурцами. – А сам открыл холодильник. Дух мороженого сала с чесноком защекотал ноздри. Братец вожделенно чихнул. Митрич тоже утёр нос кулаком.

К столу вышли, шатаясь, бессильно плюхнулись на табуретки. Взглянуть в глаза зятю стеснялись. А тот уже наливал в рюмки. С лукавой улыбкой произнёс:

– Ну что, отцы, мировую?

Чокнулись молча. А что тут скажешь? Глотнули. Но кусок в горло не лез. Зять налил по второй. Но сам не пил.

– Ты, Коль, выпей! На нас, дураков старых, обиды не держи. От водки дерьмо полезло…, – глухо выдавил из себя Митрич.

– Да что ты, батя?! И в голове не держу. Мне просто за руль сегодня, а то бы поддержал компанию.

– А-а-а! – протянул Митрич. А Максимка, глядя на них, сотрясался от беззвучного смеха. Митрич шутливо двинул ему по затылку.

– Хорошо-о-о! – блаженно протянул братец, потирая ладонью свою петушиную грудь. – Чувствую, как лицо само расправляется, расправляется…

– Кто тебе это сказал, дядь Вась?! – съязвив, фыркнула в кулак Варька.

Братец довольно захохотал.

– Хороший ты мужик, Колька, хоть и хохол! И вчерась, вон, нами не побрезговал, спать уложил… И плохое вспоминать не будем. Как в той пословице: кто старое помянет – тому глаз вон!

Над столом нависла миролюбивая тишина. И дела ей не было ни до «москалей», ни до «хохлов». Только на экране телевизора всё ещё мелькали чьи-то разгорячённые лица. Но мудрая Варька, как всегда, вовремя выключила нагнетающий страсти ящик. Экран благополучно погас. И стало слышно, как неторопливо жуют деды, ласково трётся об ноги рыжий котёнок да отдувается Максимка, напившись досыта парного молока.

… Вот и слава богу!

Думы в голове у Ефимыча были такими же тяжёлыми, как гонимые оголтелым мартовским ветром снеговые тучи. Казалось, что не только в его жизни, но и в природе всё перевернулось, встало с ног на голову, и теперь всё шло как-то наперекосяк. Где это раньше было видано, чтобы снегу не выпадало аж до самого Рождества? Да и Крещенские морозы давно потеряли свою былую силу. А ему всегда хотелось, если лета – то с жарой да грозовыми ливнями, если зимы – то с морозами да метелями. Чтобы осенью кружилась голова от яркости листопада и щедрости даров природы. А весна будоражила душу сумасбродными ручьями и берёзовым соком. Словом, так, как было в его далёком детстве. Но жизнь распоряжалось по-своему. И, конечно, не он, Ефимыч, ей указ.

Поплавок легонько задёргался. Видать, крупная плотичка пытается стащить опарыш с крючка. Его верный пёс Бимка запоглядывал на него, завилял хвостом, мол, чего ждёшь, поддёрни! И даже длинные уши свои к лунке спустил, следя за трепыхающейся на крючке рыбёшкой. Бимка с полуслова, с полувзгляда понимал всё, что творилось в душе Ефимыча. Защемит сердце недобрым воспоминанием, пёс сочувственно взвизгнет и давай ему солёную влагу с глаз вылизывать. И никогда на него Ефимыч голоса не повышал. Да что там голоса, слова грубого не произносил. Так бы люди всё понимали, как этот пёс смешанной породы.

Подкрадывались голубые сумерки. В доме двоюродного брата Мишки засветилось окно, из трубы вылетел белый шлейф дыма. Михаил приезжал с женой в деревню только на выходные. Иногда наведывались ещё две-три семьи. Постоянно в зимнее время тут жил Ефимыч один. Никак нельзя деревню без пригляда оставить. Всяких бед может произойти. Оживала деревушка только к лету. Дачникам здесь было раздолье.

Деревня Горка стояла на холме, у подножия которого с одной стороны угодливо извивалась говорливая речушка, а с другой – величаво распростёрлось лесное озерко, с непонятным Ефимычу то ли финским, то ли карельским названием. Ну, да Бог с ними, с названиями, в деревне этой поселились его русские прадеды с незапамятных времён. В двухэтажном деревянном доме, с окнами на озеро, проходило его детство. В студенческую пору, он, конечно, в город укатил. После института там работать остался, квартиру с женой получили. Сын народился, Николаем назвали. К родителям в деревню приезжал с семьёй не часто. В отпуске хотелось чужие страны посмотреть, на южном солнышке, у моря, погреться. А как родителей схоронил, с ним что-то странное случилось. Потянула земля родная – и всё тут! Решил возродить деревню. Места-то какие – загляденье!

Написал обоснование к проекту на возрождение карельской деревни, на развитие так называемого сельскохозяйственного туризма. А что? Такие дома добротные стоят. Захламлены только да бурьяном поросли. Потому как бесхозные. Кто-то из чиновников, помнится, прочитав это обоснование, усмехнулся, мол, легче красного петуха пустить, чем рухлядь эту восстанавливать. Дескать, придумал тоже… А у него от этих слов в глазах мир поблёк. Рушить-то, конечно, оно легче, чем создавать. Кому-то, конечно, хочется и деревню спалить, и лесные угодья под это дело к загребущим рукам прибрать! Наловчились народное достояние прикарманивать! И всё же здравый смысл взял верх. Одобрили проект, и средства на полуразрушенный мост через реку, что отделяла деревню от дороги, выделили. А он, стало быть, по всяким официальным документам деревенским старостой стал значиться. И старостой, и управляющим, и бухгалтером, и столяром, и плотником, – всё на общественных началах. Не зря говорится: инициатива наказуема.

И всё бы хорошо, да у жены проблемы с сердцем начались. Побоялась в деревню за ним ехать. Мол, случись приступ какой, куда за помощью бежать. До районного центра более ста километров. И до большого города – двести. А ему уже и взад пятками никак. Закрутилось дело. Ездил в город навешать жену раз в месяц. Она, в свою очередь, на всё лето к нему приезжала. Волноваться за жену причин не было. Соседи в доме хорошие. И всё, вроде, как говорится, «устаканилось», да сын бучу устроил, свои взгляды навяливать стал. Всё пытался уговорить их переехать в Финляндию. У его жены корни ингерманландские. Сваты давно уж туда переселились. И он, Колька, тоже прижился. Ему, компьютерщику, там работа нашлась. Ефимыч не перечил. Вольному – воля. Никогда на людей не давил. Терпеть не мог, когда и на него давили. Разговор тот злосчастный случился летом.

Приехал сын не один, с невесткой Анни и пятнадцатилетним внуком Антти. С тем, что внука не по-русски назвали, смирился. Правда, сам-то звал его Антипом. И то, что за границу подались, – тоже стерпел. Но когда сын стал по живому резать – взорвался.

В чертогах памяти зазвучал гневный Колькин голос:

– Ты, отец, если про себя подумать не хочешь, то хоть мать пожалей. Сдалась тебе эта деревня! В Финляндии социальное пособие во много раз больше твоей пенсии. И там… – всё для человека. Тебе, вон, и Анти подтвердит… Приезжай, поживи, посмотри!

У Ефимыча всё внутри содрогнулось. «Антти подтвердит!». Внук приехал с бритым затылком и с бордовым, как у петуха, гребнем волос на голове. Это у них называется «свободой жизни». Плевать он, Ефимыч, хотел на такую свободу, как говорится, с высокой вышки без передышки. Да и что такое «свобода»? В его понимании – осознанная необходимость. А какая такая необходимость у внука себя разрисовывать? И татуировки эти взять. Кто насадил такую моду? Раньше только зэки себя так метили. А теперь даже у девиц руки, ноги и даже интимные части тела разукрашены. Срамота! Не свобода это, а распущенность. Добрый вкус молодёжи прививать надо. Да вот только как прививать-то будешь, когда внук в деревню носа не кажет? Мечтал, что будет с ним за грибами, за ягодами, на рыбалку ходить. Где там! У них там, в Финляндии, супермаркеты, аквапарки, фестивали байкеров …. Всё для увеселения. Адреналин не трудом, как они раньше, на каруселях выгоняют. Так Высоцкого и вспомнишь: «Нет, ребята, всё не так! Всё не так, ребята!».

Сумерки подступали всё настырнее. Уже и поплавка не видно. А он всё сидел на шарабане, с головой уйдя в свои безотрадные мысли. Бимка стал поскуливать, домой звать. Ефимыч смотал леску, прикрыл лунку куском фанеры, чтобы за ночь не замёрзла, и, вскинув шарабан за спину, побрёл в гору к дому.

В доме выстыло. Сходил за дровами, затопил печь, примостился на табурете возле топки. И снова те же мысли в голове. Не схватись они тогда с сыном, может, и жена, Фаина, была бы жива….

С чего они завелись-то? Да опять с Финляндии этой всё и началось… Что ему, Ефимычу, там делать? С утра вечера ждать? И так каждый день! Ни языка ихнего не знает, ни жизненного уклада. Всё кругом чужое. А здесь работы на десять жизней, с головой. Каждое деревце в лесу тебе улыбается, каждый куст малины поклоны бьёт. Окинешь взглядом окрестность – от дикой красоты такой дух захватывает! И не важно, в зимнюю ли пору или в летнюю…

Много обидных слов сына молча проглотил, а когда тот в запале выкрикнул: «Будь проклята эта деревня! И эта страна дураков вместе с ней!». В глазах помутилось. В груди огнём полыхнуло. И уже не человеческий, почти звериный рык вырвался из горла.

– Ах ты, поганец неразумный! Как у тебя язык-то повернулся?!! Своих родителей дураками считаешь?! А умные – это те, что страну обокрали, развалили, а потом за границу свалили?! Вали и ты отсюда, коль в примаках тебе жить уютней и сытней! – Сын сначала глаза выголил, а потом дверью – хлоп! И давай с невесткой чемоданы упаковывать. А у Ефимыча слова, словно вековую блокаду прорвали, из уст вылетают, как растревоженные осы. Не остановиться. – Ленью, эгоизмом, как плесенью, оброс у компьютера своего! Молоток и лопату в руках держать разучился. Одно потребительство на уме. Как пожрать повкусней, в какие шмотки импортные облачиться! За народ свой душа не болит! Только бы свою шкуру спасти! Да ещё и нас, родителей, с корнями из родной земли вырвать хочешь!

А когда машина сына въехала на мост, затряслось всё в груди, словно не сердце там, а мотылёк о стекло бьётся. На миг показалось, что вот-вот рухнет мост и выйдет из берегов бурлящая на каменистых порогах река, затопляя всё вокруг пузыристой пеной. Но не дрогнул новый мост, спокойно выдержал шальной автомобильный раж. И только долго ещё напряжённо гудели кондовые брёвна, словно пропускали сквозь себя электрический ток.

Долго сидел на фундаменте старого родительского дома, обхватив голову руками. А когда пальцы перестали дрожать, стал выискивать слова, которыми бы можно было успокоить жену. Видел ведь, как побледнела вся. Нужно было эту правду сыну сказать. Нужно! И, может быть, запоздал он с этой правдой? Хотя, уж лучше поздно, чем никогда. Даст Бог, после этой шоковой терапии просветлеет у сына в голове. Начнут мысли в нужную сторону крутиться…

Тяжело поднялся и пошёл в дом, неся на согбённой спине груз всяческих сомнений. Открыл дверь в гостиную и… – ноги разом подкосились. Фаина сидела, откинувшись головой на спинку дивана, с открытыми застывшими глазами. Руки её безжизненно свисали вдоль обмякшего тела. Сознание Ефимыча отключилось. Очнулся в сумерках от протяжного воя собаки. Долго не мог понять, где находится, пока Бимка не стал вылизывать его лицо да лапой скрести по груди. А когда поднял голову, сердце сжало в тисках безысходного страха. Впервые в жизни потерялся. В пустой голове гудел сквозняк до тех пор, пока, наконец, вольтова дуга не прошибла отключившееся, было, сознание.

Похоронили Фаину на старом деревенском кладбище. Старушки-дачницы справили её в последний путь, как полагалось. Михаил с сыновьями могилу на песке вырыли. Сын, Николай, его звонки проигнорировал. Видать, обидой захлебнулся. Телеграмму ему Ефимыч подавать не стал. Адреса финского не знал. Сообщений по мобильнику писать так и не научился. Да и чего греха таить? Проклятья сына в душе ржавой занозой застряли.

О смерти матери сообщил сыну только перед сороковым днём. И то не сам, через двоюродного брата. Приехал сын один. В охапку его схватил: «Прости, отец!». Слёзы глотали молча. А что тут скажешь? Простить-то простил, да Фаину не вернуть. Сорок пять лет вместе прожили. Ссоры, конечно, были…. Как без них? Но оба мыслили вслух. В душе двойного дна не имели. И потому счастливых моментов было всё-таки в жизни больше. Смотрели всегда в одну сторону. А в семейной жизни – это главное.

На песчаный холмик могилы матери сын плашмя пал, слезами умылся. Укорять его Ефимыч не стал. Сам-то по молодости разве мало родителей огорчал? Сколько из-за пития его переживали! Завязал с этим водочным делом лишь тогда, когда жена погрозилась на развод подать. Это сработало, быстро и бесповоротно, потому как Фаину свою…. Ни одну женщину с ней сравнить бы не смог! В ней было всё то, чего в нём не хватало.

Живой огонь в печи быстро поедал не только дрова, но и тяжёлые думы. Бимка, почуяв перемены в его настроениях, весело завилял хвостом, подпрыгнув, лизнул в ухо.

На сороковинах за столом с сыном, наконец, разговорились. Про Финляндию ни слова, ни звука, как кислым залило. Дошло-таки! Давай, говорит, отец, бригаду тебе из финнов сформирую. Они бесплатно на Горку нашу поработают. Лишь бы было, где ночевать. Пустых домов в деревне полно. Финны, ради дикой природы нашей, на всё согласные. Я им фотки показывал. У них это называется приключенческим туризмом.

Ефимыч ухмыльнулся.

– Прости, сын, но негоже чужакам нашу грязь выгребать. Внуки наши должны это всё восстанавливать. Их к труду приучать надо. Соберу я молодёжную бригаду. Желающих найдётся.

Сын руку ему на плечо положил, в глаза заглянул:

– Ну, а нас с Антипом в бригаду свою возьмёшь? У меня отпуск большой, причём в летнее время.

И тут Ефимыча пробило до слёз. Жаль, что Фаина не дождалась этого момента!

Бывало, говаривала Фаина, что Бога надо благодарить за то, что имеешь, и трижды – за то, чего не имеешь. И, как всегда, права была. Вон, брата Володьку взять, всю жизнь на берегу Чудского озера прожил, на рыбном заводе с женой работали. Обанкротили завод, за гроши бизнесменам продали. Весь улов в Прибалтику возить стали. Весь берег забором огородили. Местным жителям посёлка ни порыбачить, ни покупаться. Всё куда-то ездить надо. На прилавках магазинов вместо своей свежей рыбы застарелые импортные морепродукты лежат. Двухэтажные барачного типа заводские дома не на воду, как прежде, на чужую ограду с колючей проволокой в недоумении глядят. От обиды, видно, на судьбу такую рано брат с женой на тот свет собрались. Дети тоже из посёлка уехали, не захотели в родных местах, как в резервации, жить. Словом, всё познаётся в сравнении…

Угли в печке догорели. В доме стало тепло и уютно. Но к брату двоюродному всё равно сходить надо. Городские новости узнать, планы на лето обсудить. Положил мобильник в карман – сын может позвонить. Подпёр палкой, как раньше в детстве бывало, входную дверь, остановился на крыльце, посмотрел на звёздное небо. Хороший день намечается! Днём снег будет таять, к вечеру влагу морозцем подсушит. Не успеешь оглянуться, как весна возьмёт свои права. И в предвкушении радостей лета запоёт, заликует душа. Словно в подтверждение его мыслей раздалась знакомая мелодия мобильника.

– Здравствуй, пап! – поприветствовал его тихий голос сына. – Ну, как ты?

– Да всё хорошо, сынок! Окушков на уху с Бимкой наловили. Теперь вот к дяде Мише заглянуть хочу. Они на выходные приехали. А у вас-то что там?

– Мы с Антипом о лете мечтаем. Аня тоже с нами собирается. Да ещё два паренька, одноклассники Антипа, с наминапросились. Ты не против?

– Да что ты?! Всем места хватит.

– Ну, тогда жди гостей!

– Вот и хорошо, вот и…, – сглотнул комок, – слава Богу!

Положил мобильник обратно в карман, облегчённо вздохнул. В душу пахнуло тёплым юго-западным ветром. Бимка, радостно взвизгнув, подпрыгнул и лизнул его в нос. Невольно усмехнулся. Вот как они, собаки, настрой человеческой души чувствуют?!! А?!

Оглавление

Плач Синайских гор. Повесть

  Странный сон

  Тропа Покаяния

  Соседи

  Съёмки

  Последний вечер

  Отъезд

Веселый поезд. Повесть в новеллах

  Купе первое. «Сваха»

  Купе второе. «Братья»

  Купе третье. «Тыбы!»

  Купе четвертое. «Девочки по вызову»

  Купе пятое. «За морем житье не худо!..»

  Купе шестое. «Любовь зла!..»

  Купе седьмое. «Казачка»

Рассказы

  Лёшкина беда

  Хохол

  … Вот и слава богу!