Избранные произведения [Кондратий Федорович Рылеев] (fb2) читать онлайн

К.Ф. Рылеев Избранные произведения

Творческий путь Рылеева

Кондратий Федорович Рылеев — один из зачинателей и классиков русской революционной гражданской поэзии, вдохновляемой передовым общественным движением и враждебной самодержавию. Он полнее других выразил в поэзии декабристское мировоззрение и развил основные темы декабризма. В творчестве Рылеева нашли отражение важнейшие моменты истории декабристского движения в его самый существенный период — между 1820—1825 годами.

Имя Рылеева в нашем сознании окружено ореолом мученичества и героизма. Обаяние его личности борца и революционера, погибшего за свои убеждения, так велико, что для многих оно как бы заслонило эстетическое своеобразие его творчества. Традиция сохранила тот образ Рылеева, который был создан его друзьями и последователями, сначала в воспоминаниях Н. Бестужева, затем в статьях Огарева и Герцена.

«Рылеев был поэтом общественной жизни своего времени, — писал Огарев. — Хотя он и сказал о себе: «Я не Поэт, а Гражданин», — но нельзя не признать в нем столько же поэта, как и гражданина. Страстно бросившись на политическое поприще, с незапятнанной чистотой сердца, мысли и деятельности, он стремился высказать в своих поэтических произведениях чувства правды, права, чести, свободы, любви к родине и народу, святой ненависти ко всякому насилию».^[1]

Однако Рылеев был сложной и противоречивой фигурой. Политические и философские взгляды его были отражением тех противоречий, которые присущи всему декабристскому движению. Наиболее демократичный и радикальный представитель Северного общества, Рылеев не был свободен от сомнений и колебаний, от сознания своего одиночества, своей трагической обреченности. Как поэт он не смог раскрыться до конца. Путь его был грубо оборван как раз в тот момент, когда Рылеев обрел свой подлинный высокий голос, когда он мог сказать в русской литературе новое и значительное слово.

Рылеев начал поздно, но развивался быстро, быстро набирал силу и становился заметным явлением в русской литературе. Он стремился создавать такие произведения, которые зажигали бы сердца, воспитывали твердость духа и вселяли веру в победу над деспотизмом. Лучшие из них доныне поражают нас своей искренностью, целеустремленностью, подчиненностью высокой гуманной идее. Все это позволяет утверждать, что в лице Рылеева русская литература потеряла значительного и самобытного художника.

1

Кондратий Федорович Рылеев родился 18 сентября 1795 года. Отец его, Федор Андреевич Рылеев, был подполковником Эстляндского полка и, уйдя в отставку, служил управляющим киевским имением кн. В. В. Голицыной. Родовое поместье Рылеевых, небольшое село Батово, находилось в Софийском уезде Петербургской губернии. Там Кондратий Федорович провел свои ранние годы. Детство поэта не было светлым и безмятежным. Родители Рылеева не отличались образованностью. Отец был человеком жестоким и скупым, отношения его с сыном, что видно и по их переписке, всегда оставались холодными и формальными. Мать Рылеева, человек гораздо более ему близкий, позднее писала сыну: «Правда твоя, что я не была счастлива, отец твой не умел устроить мое и твое спокойствие. Что делать! Богу так было угодно». ^[1]

Шестилетнего мальчика в 1801 году отдали в Первый кадетский корпус, где он пробыл свыше двенадцати лет. Там были написаны его первые произведения.

Хотя в Первом кадетском корпусе, как и в большинстве учебных заведений той эпохи, были сильны литературные интересы, общий уровень преподавателей и воспитанников был несравним с передовыми учебными заведениями страны, и кадетский корпус не стал для Рылеева той благоприятной средой и литературной школой, какой был Царскосельский лицей для Пушкина и его товарищей.

Война 1812 года сыграла огромную роль в идейном развитии будущего декабриста. Подобно многим своим сверстникам, он рвется на фронт, мечтает о военных подвигах. Под впечатлением побед русской армии Рылеев делает первые пробы пера в стихах («На погибель врагов» и «Любовь к отчизне») и в прозе («Победная песнь героям»).

В феврале 1814 года Рылеев был выпущен из корпуса прапорщиком, направлен в 1-ю артиллерийскую бригаду и принял участие в заграничном походе, побывав в Польше, Пруссии, Саксонии, Баварии, Франции и Швейцарии. Все это безусловно повлияло на юного офицера, расширило его кругозор. За границей Рылеев продолжает заниматься литературой, пишет стихи и прозаические статьи в форме писем и дневниковых записей. В них сказалась и его любознательность, и наблюдательность, и наивность. В «Письмах из Парижа» заметно сочувствие французам и уважение к Наполеону, что говорит уже о критическом восприятии официальных «установок».

В конце 1815 года Рылеев возвратился в Россию и был командирован вместе с конно-артиллерийской ротой в Острогожский уезд Воронежской губернии, где оставался несколько лет. Пребывание Рылеева в Острогожском уезде — очень существенный этап в его биографии.

Рылеев навсегда полюбил этот степной край, пограничный с Украиной, и украинская тема стала позднее одной из ведущих в его творчестве. Знакомство с семьей острогожского помещика М. А. Тевяшева привело к значительному событию в личной жизни Рылеева: старшая дочь Тевяшева, Наталья Михайловна, вскоре стала женой поэта. В острогожский период Рылеев много пишет, но стихи его, как и письма к матери, сентиментальны и полны литературных штампов. Вот, например, как описывает поэт свою жизнь в письме от 10 августа 1817 года: «Время проводим весьма приятно: в будни свободные часы посвящаем или чтению, или приятельским беседам, или прогулке; ездим по горам — и любуемся восхитительными местоположениями, которыми страна сия богата; под вечер бродим по берегу Дона и при тихом шуме воды и приятном шелесте лесочка, на противоположном береге растущего, погружаемся мы в мечтания, строим планы для будущей жизни, и через минуту уничтожаем оные; рассуждаем, спорим, умствуем, — и наконец, посмеявшись всему, возвращаемся каждый к себе и в объятиях сна ищем успокоения». ^[1]

Он пишет мадригалы своей невесте, дружеские послания по образцу «Моих пенатов» Батюшкова, песни, романсы, шарады, акростихи и тому подобные альбомные мелочи. Подобно своим ровесникам, поэтам-декабристам В. Ф. Раевскому и Кюхельбекеру, Рылеев начинает как ученик и подражатель новой поэтической школы, связанной с именами Батюшкова и Жуковского. Молодого Рылеева с большим основанием, чем Кюхельбекера или Раевского, можно назвать именно подражателем. Своего у него очень мало. И недостаток образования, и отсутствие высокоразвитой культурной среды здесь безусловно сказались. Потенциальные возможности Рылеева были очень велики, но пока он развивается медленно, и его раннее творчество — пример трудного роста.

В 1818 году Рылеев выходит в отставку по причинам как личного (родители невесты настаивали на отставке), так и общественного порядка. Разочарование в военной службе типично для многих передовых офицеров, возмущавшихся теми палочными, порядками, которые стали господствовать в армии после окончания войны. Говоря о своей отставке, Рылеев писал матери: «И так уже много прошло времени в службе, которая не принесла мне пользы, да и вперед не предвидится, и с моим характером я вовсе для нее не способен. Для нынешней службы нужны подлецы, а я, к счастию, не могу им быть и по тому самому ничего не выиграю». ^[1]

В январе 1819 года Рылеев женился на Н. М. Тевяшевой и поселился с женой сначала в Батове, а затем в Петербурге.

Переезд в Петербург, о котором Рылеев так долго мечтал и от которого так многого ждал, — поворотный момент во всей его жизни. Здесь он родился как гражданский поэт, здесь началось его литературное и политическое созревание.

Познакомившись с петербургскими литераторами А. Е. Измайловым, В. К. Кюхельбекером, Ф. В. Булгариным, Ф. Н. Глинкой, освоившись с литературным миром столицы, Рылеев нашел ту благоприятную среду, отсутствие которой так долго замедляло его творческий рост. С 1820 года начинает он печататься в журнале А. Е. Измайлова «Благонамеренный», а затем в «Невском зрителе». И хотя основная печатная продукция Рылеева — это те же любовные послания в стиле Батюшкова, мадригалы и шарады, его гражданский и политический рост идет очень быстро. К концу 1820 года Рылеев освобождается от идиллических настроений.

1820 год — важная веха в истории русской общественной мысли и рубеж в развитии декабризма. К этому году относится ряд значительных событий международной и внутренней жизни. В январе началась революция в Испании, под предводительством Рафаэля дель Риэго. Революционные выступления происходили в Неаполе, Португалии, Сицилии. В России — рост крестьянских волнений и восстание Семеновского полка, высылка Пушкина из Петербурга. Все это влияло на умонастроение передовых людей эпохи и членов тайных обществ. В 1820 году на совещании Коренной управы Союза благоденствия большинство присутствующих высказалось за республику как лучшую форму правления в России. В результате этого совещания произошел раскол среди членов Союза благоденствия. Он, вскоре распался, но вместо него были организованы Южное (1821) и Северное (1822) тайные общества. ^[1] 1820 год в истории декабризма интересен и тем, что в декабристскую литературу пришел крупнейший ее поэт — Рылеев.

Осенью 1820 года в 10-й книжке «Невского зрителя» была напечатана знаменитая сатира «К временщику», которая принесла Рылееву не только известность, но и славу. Если печатавшиеся одновременно с ней элегии и дружеские послания поэт подписывал инициалами или печатал анонимно, то в сатире появилась полная подпись поэта. Это был мужественный вызов, подчеркнутая готовность ответить за свое печатное выступление. Н. А. Бестужев говорит в своих воспоминаниях: «Это был первый удар, нанесенный Рылеевым самовластью». ^[2] Традиционное в литературном плане (кстати, во многом стилистически близкое сатире Милонова «К Рубеллию»), стихотворение Рылеева поразило всех своей гражданской смелостью и обличительным пафосом. В письме к М. Г. Бедраге от 23 ноября 1820 года автор сатиры сообщал, что «многие удивляются, как пропустили ее...» ^[3] Между тем именно это письмо, содержащее к тому же ироническую характеристику членов царской фамилии, было перлюстрировано на главном почтамте. Очевидно, Рылеев вызвал подозрение властей как человек недовольный и неблагонадежный.

Отношение его к окружающей действительности делается все более критическим. Приглашая своего острогожского приятеля, артиллерийского капитана А. И. Косовского, перебраться в Петербург, Рылеев «не переставал, — как об этом рассказывает в своих воспоминаниях Косовский, — твердить и убеждать, что пора нам поверить себя, взглянуть попристальней на все окружающее нас, ибо кроме зла, несправедливостей и неслыханного лихоимства ничего у нас нет, а потому необходимо думать, дорожить каждым днем и трудиться для будущего счастья России». ^[1]

И Рылеев пытался трудиться на гражданском поприще, В январе 1821 года он был избран заседателем в С.-Петербургскую палату уголовного суда и оставался в этой должности до весны 1824 года. О честности и гражданской смелости Рылеева, о сочувствии его представителям простого народа сохранились выразительные воспоминания. ^[2]

Ведя упорную борьбу со всякими нарушениями и злоупотреблениями в суде, Рылеев понимал, что весь государственный аппарат продажен, что все чиновники живут за счет взяток и притеснений. Летом 1821 года, снова посетив Острогожский уезд, он уже не идиллически, а саркастически описывает провинциальную обстановку. «Холод обдает меня, — пишет он Булгарину, — когда я вспомню, что кроме множества разных забот меня ожидают в Петербурге мучительные крючкотворства неугомонного и ненасытного рода приказных... Ты, любезный друг, на себе испытал бессовестную алчность их в Петербурге; но в столицах приказные некоторым образом еще сносны... Если бы ты видел их в русских провинциях — это настоящие кровопийцы, и я уверен, что ни хищные татарские орды во время своих нашествий, ни твои давно просвещенные соотечественники в страшную годину междуцарствия не принесли России столько зла, как сие лютое отродие... В столицах берут только с того, кто имеет дело, здесь со всех... предводители, судьи, заседатели, секретари и даже копиисты имеют постоянные доходы от своего грабежа...» ^[3]

К началу 20-х годов Рылеев, еще не будучи членом тайного общества, вполне уже был готов к вступлению в него. Его участие в 1820—1821 годах в масонской ложе «Пламенеющая звезда», а также активное сотрудничество в Вольном обществе любителей российской словесности, куда он был принят в апреле 1821 года по рекомендации Дельвига, еще более сблизило Рылеева со многими представителями оппозиционно настроенной интеллигенции.

Таким образом, мы можем утверждать, Что из трех факторов, названных самим Рылеевым на следствии по делу декабристов, повлиявших на. развитие его свободомыслия — заграничные походы, «чтение разных современных публицистов, каковы Биньон, Бенжамен Констан и другие», «беседы с людьми одинакового образа мыслей» ^[1], — именно третий, то есть общение с вольнолюбиво настроенными людьми, сыграл едва ли не решающую роль.

И если в первые годы пребывания в Петербурге Рылеев еще не нашел себя как поэт, то он вступил на тот путь, по которому пришел к главному делу своей жизни.

Эволюция Рылеева показательна и типична для многих его современников: Пушкина, Кюхельбекера, В. Ф. Раевского и других поэтов эпохи, представителей гражданской поэзии. Полудетские патриотические стихи о 1812 годе, связанные с традициями XVIII века, затем, ученичество у Батюшкова или Жуковского, подражательная поэзия юношеских лет и, наконец, обращение к окружающей действительности, критика ее в гражданских вольнолюбивых стихах.

Причем две линии, две школы (рационалистический XVIII век с его нормативностью и высоким пафосом и романтическая поэзия «новой школы» с ее индивидуализмом, вниманием к миру чувств и плавностью стиха) сосуществуют в творчестве молодых поэтов. То одна, то другая берет верх (патриотические и гражданские темы влекли за собой одический настрой, а интимные — элегическое оформление), но обе, они традиционны, литературны и до определенного момента одна другой не мешают.

В 1810-е годы в литературном сознании еще преобладали рационалистические представления, согласно которым в поэзии существуют разные темы, требующие и разного стилистического воплощения; сохранилось метафизическое деление тем и стилей на высокие и низкие, общественно значимые и личные. Обращаясь к высокой теме, поэт использовал соответствующие стилистические средства (высокий жанр, «высокий штиль» со славянизмами, инверсиями, риторическими фигурами); создавая же любовную элегию или дружеское послание, заботился о плавности стиха, использовал соответственную лексику, набор определенных образов, даже традиционные рифмы. Все это мы видим в творчестве Ф. Н. Глинки, Вяземского, молодого Пушкина. То же самое и в поэзии начинающего Рылеева. Свою сатиру «К временщику» он пишет александрийским стихом с выдержанными цезурами и парной рифмовкой, обильно используя обращения, вопросы, восклицания, высокую и архаичную лексику. Здесь уже Рылеев употребляет слова-символы, слова-сигналы — характернейший прием гражданской вольнолюбивой поэзии. Слова «тиран», «отечество», «сограждане», а также античные имена Брута или Катона, окруженные определенными ассоциациями, очень многое говорили читателю.

Мощный накал негодования, угрожающий тон сатиры выделяет это стихотворение Рылеева из ряда других гражданских произведений эпохи. Вместе с тем сатира «К временщику», как и другие произведения ранней декабристской поэзии («Рассказ Цинны» П. А. Катенина или «Опыты трагических явлений» Ф. Н. Глинки), была вполне традиционной в своем поэтическом оформлении.

Одновременно с гражданской сатирой Рылеев пишет и печатает любовные стихи. Тут почти все литературно и условно. Все эти Лиды, Делии и Дориды, эти «подражания Тибуллу» и «подражания древним», эта «хижина», в которой герой «вкушал» «сладострастие и негу», — все это говорит о подражании Батюшкову, об использовании готовых приемов и образов, ставших штампами.

Но несамостоятельность Рылеева была временной. В 1821—1823 годах, все более проникаясь критическим отношением к окружающей действительности, он сосредоточивается преимущественно на гражданской поэзии, обогащая ее опытом новой поэтической школы. Главное, что вносит романтическая поэзия в гражданскую тему, — это личное восприятие окружающего, лирический образ автора, современника или участника происходящих исторических событий. Заслуга Рылеева перед русской поэзией заключается прежде всего в том, что он создал индивидуальный, конкретный, глубоко лирический образ поэта-гражданина, человека, способного переживать все «бедствия своей отчизны», всю мировую несправедливость как личное свое страдание и стремящегося бороться с несправедливостью до конца, отдав этой борьбе все свои силы, всю свою жизнь. Но такой органичный, художественный образ гражданина возник у Рылеева не сразу.

В 1821—1823 годах поэт обращается непосредственно к современности и на современном материале создает образы положительных героев, по его мнению достойных подражания. Таков А. П. Ермолов, талантливый полководец, прославившийся в войне 1812 года. В оценке поэта он «надежда сограждан, России верный сын». В год восстания в Греции Рылеев обратился к Ермолову с призывом помочь Восставшим грекам:

Рылеев отозвался здесь на слухи о назначении Ермолова главнокомандующим в войне за освобождение Греции от турецкого владычества. Могущественная Россия должна превзойти Древний Рим, породивший «Брутов двух и двух Катонов», — мечтал Рылеев. Если в 1814 году поэт прославлял любовь к отечеству, которая проявляется прежде всего в борьбе с внешним врагом, то теперь он превыше всего ставит «любовь к общественному благу», понимая ее как основу патриотизма. Рылеев настойчиво ищет вокруг себя носителей политической доблести, он возлагает надежды на Ермолова и Мордвинова, но более всего думает о гражданском воспитании молодого поколения. Адмирал Н. С. Мордвинов, старый екатерининский деятель, известный своей оппозиционностью в царствование Александра I, пользовался большим почетом у декабристов, и не случайно именно ему Рылеев посвящает оду «Гражданское мужество».

Рылеев показывал на следствии, что после переворота Мордвинову вместе с М. М. Сперанским как верховным правителям должна была быть передана исполнительная власть. Проповедуя на конкретном примере нравственные идеи, Рылеев в то же время подготовляет общественное мнение, рисуя образ человека, достойного встать у кормила государственной власти.

Рылеев переоценивал «гражданское мужество» Мордвинова, но делал это сознательно. Он надеялся, что преувеличения, допущенные им, оправдают себя в будущем. То, что приписано Ермолову, Мордвинову, полагал Рылеев, несомненно разовьется, проявит себя уже в ближайшем поколении, пусть даже гражданские достоинства Ермолова и Мордвинова не столь велики. Он, собственно, не их самих старался возвысить, а ту благородную гражданскую позицию, следовать которой, по мнению поэта, обязаны были лучшие люди страны. В оде «Гражданское мужество» отразились кратковременные надежды Рылеева на «просвещенного монарха», с которыми он вскоре — весной 1824 года — решительно расстается.

2

В поисках героических сюжетов и образов Рылеев обращается к русской истории. И это обращение не случайно. Интерес к историческим и национальным темам, вообще характерный для предромантизма и романтизма, в декабристской поэзии всегда был связан с патриотическими идеями гражданственности. У Рылеева возникает замысел целого цикла стихотворных рассказов о разных деятелях русской истории, об их подвигах или злодеяниях. Эти рассказы Рылеев назвал думами, используя термин украинского фольклора.

Рылеев работал над думами в 1821—1823 годах. В 1824 году он собрал их в отдельную книгу, которая вышла в 1825 году. «Думы» выявили новое, уже самобытное лицо Рылеева-поэта и привлекли внимание критики.

Первая дума — «Курбский», написанная летом 1821 года, была по существу элегией на историческую тему. В следующих произведениях подобного рода жанр думы кристаллизуется уже с полной отчетливостью.

У дум Рылеева было несколько источников. Сам он называл в качестве своего предшественника польского поэта Юлиана Немцевича, с которым переписывался и сочинение которого «Spiewy hystoryczne» («Исторические песни») хорошо знал. Одна из дум Рылеева, «Глинский», является вольным переводом «песни» Немцевича. Однако, как показал в своем исследовании В. И. Маслов, влияние Немцевича на «Думы» «было весьма незначительно: от Немцевича Рылеев заимствовал только общую тенденцию и форму дум; что же касается выбора сюжетов и их разработки — здесь Рылеев был самостоятелен и не зависел от своего образца». ^[1] Отмечает В. И. Маслов и превосходство «Дум» Рылеева над «Песнями» Немцевича с художественной и идейной стороны (националистически настроенный Немцевич воспевал «воинскую доблесть и грозный вид войск», Рылеев «пленялся более широкими идеалами», ему был дороже «прямой гражданин», «верный сын своей отчизны» ^[2].

Важным источником дум Рылеева была «История Государства Российского» Н. М. Карамзина, которую он, как и большинство его современников, читал с огромным интересом. Собственно, чтение Карамзина и дало непосредственный толчок для создания стихотворений на исторические темы.

Летом 1821 года Рылеев писал из Острогожска Булгарину: «В своем уединении прочел я девятый том Русской Истории... Ну, Грозный! Ну, Карамзин! — Не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна, или дарованию нашего Тацита». И, посылая в письме думу «Курбский», замечает: «Вот безделка моя — плод чтения девятого тома». ^[3]

Темы и даже сюжеты целого ряда дум заимствованы Рылеевым из «Истории» Карамзина. Но были у поэта-декабриста и другие источники: книги по истории П. С. Железникова, Д. Н. Бантыша-Каменского, исторические рассказы и предания И. И. Голикова, Н. И. Новикова, С. Н. Глинки, Ф. Н. Глинки и другие, а также художественные произведения на историческую тему (трагедии Сумарокова и Княжнина, повесть Карамзина «Марфа Посадница» и другие). При всем том оригинальность рылеевских дум как явления искусства, проникнутого единым пафосом и единой мыслью, не вызывает сомнений. «Возбуждать доблести сограждан подвигами предков» ^[1] — эта воспитательная, просветительская цель дум, удачно определенная А. А. Бестужевым, полностью соответствовала тем воззрениям на художественную литературу, которые господствовали среди членов Союза благоденствия и были сформулированы в его уставе — «Зеленой книге». Там говорилось, что в художественном произведении главное — мысль, идейное и нравственное содержание, а не погоня за изяществом выражения, что цель искусства — воспитание достойных людей, «состоящее не в изнеживании чувств, но в укреплении, благородствовании и возвышении нравственного существа нашего», ^[2] иными словами — воспитание личности деятельной, благородной, способной служить общественным, гражданским интересам.

И хотя Рылеев не состоял членом Союза благоденствия, все эти идеи были ему известны, так как Ф. Глинка проводил их в своей деятельности в руководимом им Вольном обществе любителей российской словесности.

В думах многое идет от романтической школы: обращение к национальной традиции, русской старине и фольклору, обусловившее жанровое оформление поэтических рассказов Рылеева. В отличие от сентименталистов, занимающихся преимущественно такими фольклорными жанрами, как любовная песня и волшебная сказка, романтики интересовались в фольклоре прежде всего эпическими сказаниями, историческими песнями. Примечательно, что в 1821 году Рылеев увлекся «Словом о полку Игореве», памятником, который русские романтики не отделяли от фольклорных произведений и ценили как образец самобытности и проявления героического духа русского народа. Сохранился небольшой отрывок рылеевского перевода «Слова». Из него видно, что именно героическое начало привлекло поэта-декабриста в этом древнем произведении:

Строки эти перекликаются с оценкой «Слова», данной А. Бестужевым: «Непреклонный, славолюбивый дух народа дышит в каждой строке». ^[1]

Поиски героического начала в фольклоре и древней литературе, характерные прежде всего для декабристов, привели к тому, что Рылеев заинтересовался думами, т. е. историческими песнями и сказаниями украинского и польского фольклора. Однако и историзм и фольклорность рылеевских дум были только заданы, обозначены в заглавиях, именах и подзаголовках, но совсем не реализованы в самих произведениях. Думы Рылеева — произведения во многом переходные. Тенденции просветительские, рационалистические в них сочетаются с романтическими. Конечно, они резко отличаются от произведений классицизма на исторические темы. В них преобладает лирическое начало, страстный, эмоциональный монолог героя, излияние его чувств. Общая обстановка призвана создавать подходящий фон, аккомпанирующий чувствам героя. Как правило, это пейзаж, столь же взволнованный, как и душа героя: ночь, буря, скалы, уединенное место. Здесь несомненно влияние оссиановской поэзии, создавшей мрачный, тревожный образ дикой природы, как нельзя лучше отражавший трагическое сознание эпохи романтизма. Поздний вечер или ночная мгла, темные тучи, сквозь которые сверкает луна, а иногда вой ветра и блеск молний — таков пейзаж многих дум Рылеева («Ольга при могиле Игоря», «Святослав», «Рогнеда», «Курбский», «Смерть Ермака», «Наталья Долгорукова», «Державин», «Вадим», «Марфа Посадница», «Царевич Алексей Петрович в Рожествене»). Суровый, трагический колорит дум обусловлен прежде всего тем, что герои поэта — чаще всего мученики и страдальцы, гибнущие за правое дело или мучимые совестью за свои грехи. Спокойному, безмятежному тону элегической лирики противостоят бурные рылеевские картины борьбы и мести, великих страстей, страданий и бед. Одна за другой сменяются катастрофические ситуации, герои Рылеева выдерживают трудный искус, ради своего дела они принимают и ссылку и плен; бывают времена, когда целый народ попадает под иго завоевателей и мужественно сносит неволю, копя силы для освобождения. Тоскует на чужбине Курбский, в ссылке томится Артемон Матвеев, в плену у шведов Яков Долгорукий, в темницу брошен боярин Глинский, в цепях в темнице Богдан Хмельницкий, русского патриота Артемия Волынского ведут на казнь.

Рылеевские герои «с величием души» принимают выпавшие на их долю бедствия, твердо стоят за свои убеждения и не боятся смерти. Наиболее показательна в этом отношении дума «Волынский» с ее основным мотивом: «...за истину святую и казнь мне будет торжеством».

Первое место в думах занимает образ борца за национальную независимость родины. Рылеев гордится своими предками, возвеличившими славу России. Он описывает подвиги Олега, Святослава, Мстислава Удалого, Дмитрия Донского, Ермака, Якова Долгорукого, Сусанина, воспевает не только русских патриотов: среди героев дум мы видим Богдана Хмельницкого, боровшегося за освобождение Украины от польского ига. Примечательно, что в длинный список борцов за свободу и славу отечества Рылеев включает женщин, не уступающих в твердости своим мужьям. Рассказывая сыну, как славен был дед его, Рогнеда восклицает:

Лирическое эмоциональное начало дум Рылеева подчинено конкретной просветительской задаче, и в этой установке на поучение, на воспитание положительным примером видна связь декабристского романтизма с эстетическими идеалами эпохи Просвещения.

Морализирующая идея дум была для Рылеева главной. История — это собрание положительных и отрицательных примеров. Различия исторических эпох, характеров людей сами по себе не интересуют поэта. Поэтому так мало в его думах конкретного исторического «фона», обстановки, быта, поэтому все герои его говорят одинаковым возвышенно-декламационным языком, поэтому так часты в думах аллюзии и анахронизмы. Когда Дмитрий Донской обращается к своему войску перед началом Куликовской битвы, он говорит на языке гражданской поэзии начала XIX века, в которой слова «тиран», «свобода», «древние права граждан» звучали совершенно злободневно. Сборник «Думы» можно считать одним из замечательных достижений декабристской поэзии, созданной в период между ликвидацией Союза благоденствия и организацией Северного общества. Здесь полностью сказался патриотизм и свободолюбие Рылеева, однако «Думы» не являются отражением высшей фазы его революционности: здесь нет Рылеева-республиканца.

Думы еще до выхода их отдельной книгой были одобрительно встречены современниками. П. А. Вяземский писал 23 января 1823 года Рылееву и Бестужеву: «С живым удовольствием читаю я думы, которые постоянно обращали на себя и прежде мое внимание. Они носят на себе печать отличительную, столь необыкновенную посреди пошлых и одноличных или часто безличных стихотворений наших». ^[1] Думы вызвали положительную оценку Ф. В. Булгарина в «Северном архиве» (1823), Н. И. Греча в «Сыне Отечества» (1823), А. А. Бестужева в «Полярной звезде» (1823), П. А. Вяземского в «Новостях литературы» (1823) и ряд других отзывов. Думы стали предметом литературных споров, их ждали, о них спрашивали. Выход их в 1825 году отдельной книгой также вызвал поток отзывов, как печатных, так и заключенных в частной переписке тех лет.

Известно, что среди подавляющего большинства положительных или даже восторженных отзывов современников резко выделяется очень скептическое мнение Пушкина. Это вполне объяснимо. Для большинства образованных читателей «Думы» явились как раз тем, чего ждали от литературы: они удовлетворяли интерес к национальной теме, к истории, к героической, гражданской идее. Они были возвышенны и чувствительны, в них сказывался романтический колорит исключительных характеров и обстоятельств. Но историзм и народность «Дум», скорее декларированные, чем осуществленные, не отвечали художественным устремлениям Пушкина, который преодолел уже романтический историзм. Его не устраивало невнимание Рылеева к точности живописания («...у вас пишут, что луч денницы проникал в полдень в темницу Хмельницкого. Это не Хвостов написал — вот что меня огорчило...» ^[2]) и анахронизмы «Дум» («...герб российский на вратах византийских — во время Олега герба русского не было — а двуглавый орел есть герб византийский и значит разделение Империи на Зап<адную> и Вост<очную> — у нас же он ничего не значит» ^[1]. Но больше всего Пушкина не удовлетворяло неумение Рылеева постичь дух изображаемой эпохи и показать свойственные каждой эпохе различные характеры действующих лиц. В мае 1825 года Пушкин писал Рылееву, что его думы «слабы изображением и изложением. Все они на один покрой. Составлены из общих мест (loci topici): описание места действия, речь героя — и нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен». ^[2]

Рылеев, которому еще раньше были известны критические замечания Пушкина, писал ему в марте 1825 года: «Знаю, что ты не жалуешь мои думы, несмотря на то, я просил Пущина и их переслать тебе. Чувствую сам, что некоторые так слабы, что не следовало бы их и печатать в полном собрании. Но зато убежден душевно, что Ермак, Матвеев, Волынский, Годунов и им подобные хороши и могут быть полезны не для одних детей». ^[3] Спор о думах состоялся в начале 1825 года. Пушкин в ту пору окончательно утвердился на позициях строгого историзма. «Думы Рылеева и целят, а все невпопад», ^[4] — писал Пушкин В. А. Жуковскому в конце апреля 1825 года. «Невпопад» в том смысле, что поэзия расходится с историей: Рылееву не хватает объективности, он пытается «уломать» историю в заранее изготовленную схему гражданских понятий.

Проблема рылеевского историзма не есть проблема правдивости, верности исторических лиц. Рылеев смело вкладывал свои лозунги и свои собственные мысли в уста героев. Однако было бы ошибкой считать, что в своих думах Рылеев умышленно искажал историю. Он обращался к истории прошлого, к отечественным преданиям и летописям, и все это делал для того, чтобы найти доступ к чувству многих, всей нации, и выдать идеалы, за которые декабристы боролись, за идеалы общенародные, завещанные предками. Священный авторитет праотцев, на которых должны были все равняться, Рылееву был дорог еще и потому, что вопрос шел не об отдельном человеке, а о народе-нации, о родной стране. Поэт создает некое собирательное лицо, заменяющее собой отдельные личности и нацию в целом.

Это происходило потому, что Рылееву, как и большинству наследников просветительских идей, был свойствен метафизический подход к истории. Человеческая личность, национальный характер представлялись им вечными и неизменными, с чем, как говорилось, Пушкин уже не был согласен.

Однако Пушкин, внимательный читатель «Дум», заметил, что, работая над ними, Рылеев не оставался на одном месте. Последние (по времени написания) думы «Иван Сусанин» и «Петр Великий в Острогожске» он отметил как удачные исключения. ^[1] В письме к Вяземскому от 4 ноября 1823 года Пушкин заметил: «Первые думы Ламартина в своем роде едва ли не лучше «Дум» Рылеева; последние прочел я недавно и еще не опомнился — так он вдруг вырос». ^[2]

Работая над думами в течение 1821—1823 годов, Рылеев менялся как поэт. В последних его думах появляется более пристальное внимание к фону, который в думе «Петр Великий в Острогожске» обрисован не схематично, а конкретно и самобытно, с подлинным знанием местности.

В «Иване Сусанине» правдивое изображение крестьянского быта, сосредоточенность на событиях и поступках героя (а не декларативный монолог, как в более ранних думах) делают образ костромского крестьянина живым и убедительным. И все же жанр думы — в том виде, как он сложился у Рылеева, — не давал возможности развернуть в нем этнографические или исторические описания. Заключительные строфы «Петра Великого в Острогожске», так понравившиеся Пушкину, собственно уже выводили произведение за пределы этого жанра, отличительную особенность которого составлял героический пафос.

Издавая «Думы» в 1825 году отдельной книгой, Рылеев почти ничего в них не изменил. Творчески он уже перерос их настолько, что не мог возвращаться к работе над ними. Но вместе с тем считал их полезными и нужными для читателя. Его взгляд на литературу как на общественно значимое явление, упор на ее воспитательную роль оставался неизменным. Рылеев только сопроводил свои «Думы» предисловием и историческим комментарием, в большей части написанным П. М. Строевым, отчасти самим поэтом.

Сохранилось две редакции предисловия Рылеева к «Думам». Более ранняя редакция (1823 или начало 1824 года) подчеркивает просветительский пафос всего сборника. Судя по этому предисловию, «Думы» предназначались для простого народа, а целью автора было «пролить в народ наш хоть каплю света». Резкие выпады против деспотизма и тиранов — врагов просвещения («...один деспотизм боится просвещения, ибо знает, что лучшая подпора его — невежество... Невежество народов — мать и дочь деспотизма...») — показывают, что предисловие это создавалось поэтом, который видел в поэзии средство борьбы с деспотизмом. Однако понимая, что такое предисловие цензура не пропустит, Рылеев создал другую его редакцию, в которой отбросил все рассуждения о деспотизме и просвещении, сократил большую часть ссылок на Ю. Немцевича и высказал очень примечательные соображения о фольклорных истоках своих дум. «Дума, старинное наследие от южных братьев наших, наше русское, родное изобретение. Поляки заняли ее от нас. Еще до сих пор украинцы поют думы о героях своих: Дорошенке, Нечае, Сагайдачном, Палее, и самому Мазепе приписывается сочинение одной из них... Соглашая заунывный голос и телодвижения со словами, народ русский иногда сопровождает пение оных печальными звуками свирели».

Это указание в предисловии 1824 года на связь с фольклором, никак до того не отразившуюся в самих думах, говорит о новом сдвиге в творчестве Рылеева, когда он, подобно другим романтикам, вплотную подошел к проблеме народности литературы и с этих позиций обратился к фольклору. Интерес к этнографии, историческому колориту, народному быту, слабо ощутимый в поздних думах, очень заметен в последующем творчестве поэта. Предисловие к «Думам» отражает, таким образом, позиции Рылеева не в период создания дум, а уже в период его работы над историческими поэмами.

Надо полагать, сам Рылеев, уже неудовлетворенный историзмом своих дум, решил дополнить их историческим комментарием. Написанные в большинстве своем точным прозаическим языком, содержащие даты, ссылки на летописи, значительный фактический материал, отсутствующий в думах, эти исторические справки иногда расходились с художественными текстами в трактовке поведения исторических героев и их оценке (см., например, думы «Глинский», «Курбский»), Но свой усилившийся интерес к историческим подробностям Рылеев уже реализовал в произведениях других жанров. Он шел к эпосу и драме.

3

1823 год — год окончания «Дум» и начала работы над поэмой «Войнаровский» — знаменует наступление нового периода творчества Рылеева. В этом же году он вступает в тайное общество, что определяет дальнейшее направление его творчества.

В первой половине 1823 года И. И. Пущин принимает Рылеева в Северное общество в качестве «убежденного», то есть члена так называемого «верхнего круга». Отсюда можно заключить, что по своим политическим взглядам Рылеев был готов к вступлению сразу в «верхний круг».

В марте 1825 года его избрали в руководящий орган общества — Думу, и он идейно возглавил движение. Деятельность Рылеева в тайном обществе хорошо изучена советскими историками. Нас в данном случае интересует, так сказать, психологическая сторона этой деятельности: насколько отразилась в ней личность самого Рылеева, равно отразившаяся и в его поэтическом творчестве, то есть какими нитями связана его революционная и поэтическая деятельность. Рылеев-борец и Рылеев-поэт неотделимы друг от друга, в том и в другом отношении он был первым среди петербургских декабристов.

Анализ следственных материалов и воспоминаний о поэте как деятеле тайного общества позволяет утверждать, что он пользовался большим влиянием, привлекая к себе сердца своим энтузиазмом, искренностью и чистотой помыслов. В своих политических высказываниях Рылеев последовательно проводил идею демократизма, стремился принимать в общество не только дворян, настаивал на выборности и периодической сменяемости руководящих органов тайного общества. ^[1]

Показательна в этом отношении его встреча с П. И. Пестелем, которая произошла в апреле 1824 года. Во время этой беседы обсуждались разные варианты законодательного устройства для будущей России, причем и Пестель и Рылеев в откровенном обмене мнениями естественно прибегали к заострению своих мыслей, особенно в спорных вопросах.

Наиболее «удобным и приличным для России» Рылеев считал «образ правления Соединенных Штатов», правда с различными отступлениями и изменениями. Пестель был, по-видимому, с ним согласен, однако очень подчеркивал целесообразность личной диктатуры после победы восстания. «Зашла речь и о Наполеоне, — показывал Рылеев. — Пестель воскликнул: «Вот истинно великий человек! По моему мнению: если уж иметь над собою деспота, то иметь Наполеона. Как он возвысил Францию! Сколько создал новых фортун! Он отличал не знатность, а дарования!» и проч. Поняв, куда все это клонится, я сказал: «Сохрани нас бог от Наполеона! Да впрочем, этого и опасаться нечего. В наше время даже и честолюбец, если только он благоразумен, пожелает лучше быть Вашингтоном, нежели Наполеоном». — «Разумеется! — отвечал Пестель. — Я только хотел сказать, что не должно опасаться честолюбивых замыслов, что если бы кто и воспользовался нашим переворотом, то ему должно быть вторым Наполеоном...» ^[1] Но именно «второго Наполеона» не желал Рылеев, и когда декабрист К. П. Торсон предложил избрать императора, он «на это отвечал, что теперь Наполеоном нельзя быть». ^[2]

Рылеев был противником личной диктатуры и всегда говорил о том, что вся полнота законодательной власти после восстания должна быть передана Верховному собору. На следствии поэт показывал: «С самого вступления моего в общество по 14 декабря я говорил одно: что никакое общество не имеет права вводить насильно в своем отечестве нового образа правления, сколь бы оный ни казался превосходным; что это должно предоставить выбранным от народа представителям, решению коих повиноваться беспрекословно естьобязанность каждого». ^[3]

Однако надежды Рылеева на то, что после восстания демократические формы правления возникнут сами собой, были политически наивны.

Приезд Пестеля в Петербург, взбудораживший петербургскую тайную организацию, не мог не повлиять и на Рылеева, у которого усилились антимонархические настроения. Возможно, не без влияния Пестеля занял Рылеев и наиболее левую позицию среди других лидеров Северного общества в земельном вопросе. Рылеев становится одним из вождей петербургского республиканизма.

Стремлением сохранить все движение в чистоте, ничем не запятнать и не унизить его проникнута вся политическая деятельность Рылеева. Доверие к членам (в Северном обществе не практиковался специальный ритуал принятия в члены, всякие торжественные присяги и клятвы, — «довольствовались честным словом» ^[4]), отсутствие какого бы то ни было материального поощрения, ^[5] упор на то, что в движении могут участвовать только из идейных, принципиальных побуждений, — все это характеризует тактику Рылеева в Северном обществе. Он категорически отверг план А. И. Якубовича — возбудить народ призывами к грабежу и разгрому кабаков. ^[1] В своей революционной деятельности Рылеев стремился быть на той высоте, на какую ставил своих поэтических героев.

Политическая деятельность Рылеева в тайном обществе оказала большое влияние на его последующее творчество. Он не просто продолжает развивать в поэзии свободолюбивые темы, он наполняет их конкретным историческим материалом, уже по-новому осмысленным. Поэмы Рылеева знаменовали развитие его не только в литературном, но и в политическом плане.

В русской поэзии 20-х годов жанр романтической поэмы занимает исключительно важное, ведущее место. Образцы этого нового в литературе жанра были даны в южных поэмах Пушкина. Но последователи Пушкина (Баратынский, Рылеев) не были его подражателями, они создали свои оригинальные памятники романтического эпоса. ^[2]

В поэме «Войнаровский» (отдельные главы начали печататься в 1824 году, а целиком она вышла в 1825 году) Рылеев решает ряд важных общелитературных задач. Его произведение получилось эпичнее, чем южные поэмы Пушкина: это было связное и подробное изложение событий, повествование, содержащее описания природы, быта, этнографические и исторические подробности. Этим поэма решительно отличается от дум, хотя думы и поэмы Рылеева имеют много общего. Но уже в «Войнаровском» Рылеев преодолевает односторонность дум, он стремится к широте художественной концепции, к правдивости психологических характеристик.

Пушкин сразу оценил «Войнаровского». Познакомившись с отрывками поэмы по «Полярной звезде» 1824 года, он писал 12 января того же года А. Бестужеву: «Рылеева «Войнаровский» несравненно лучше всех его дум, слог его возмужал и становится истинно повествовательным, чего у нас почти еще нет». ^[3] И в дальнейшем все написанное Рылеевым вызывало одобрение Пушкина (до возвращения из ссылки он знал только его напечатанные произведения). И в отзывах о «Наливайке» видно, что Пушкин больше всего ценил в Рылееве повествовательность, конкретные описания среды, поступков и событий («размашку в слоге»); гораздо холоднее относился он к лирическому началу, гражданскому пафосу Рылеева. Пушкин не собирался упразднять гражданскую поэзию, но он требовал от поэта правдоподобного изображения исторических характеров и художественной объективности. Собственные литературные поиски Пушкина середины 20-х годов, его работа над романом в стихах и исторической трагедией показывают, что самой насущной задачей русской литературы он считал овладение большим материалом, умением давать глубокие обобщения, отражать основные явления жизни и постигать ее законы.

Работа Рылеева над крупными поэтическими жанрами, создаваемыми на историческом материале, стремление к точности, к тому, чтобы стихи его содержали большой запас информации, — все это очень импонировало Пушкину. О «Войнаровском» он сказал: «Эта поэма нужна была для нашей словесности». ^[1]

При всем романтическом субъективизме своего метода Рылеев стремился в «Войнаровском» дать много сведений, новых для читателя. Этнографически точные описания Якутска и сибирской природы в начале поэмы очень нравились большинству читателей. В этом проявилось свойственное романтикам увлечение экзотикой и этнографией (воспроизведение местного колорита, описание народного быта, обрядов и т. п.). Читатели даже считали описания в поэме Рылеева краткими и недостаточными.

П. А. Муханов в апреле 1824 года писал Рылееву, выражая не только свое мнение, но и других южных декабристов, в частности М. Ф. Орлова, и Пушкина: «Если ты позволишь сказать тебе то, что юго-западные русские литераторы говорят о твоем дитятке, то слушай хладнокровно и меня не брани, ибо я то говорю, что подслушал.

1. Описание Якутска хорошо, но слишком коротко. Видно, что ты боялся его растянуть, между тем как эпизод сей новостью предметов был бы очень оригинален. Представя разительно Сибирь, ты бы написал картину новую совершенно.

2. Описание охоты Войнаровского должно быть тоже несколько просторнее, ибо ты можешь изобразить дикую природу, занятие ссыльных и жителей, которые проводят свои дни с зверями, и тем более выказать род жизни Войнаровского. Тогда прекрасное описание бега оленя будет более кстати. Теперь оно кажется введенным на сцену как бы нарочно, чтобы заставить познакомиться Миллера и Войнаровского.

3. Пушкин находит строфу «И в плащ широкий завернулся» единственною, выражающею совершенное познание сердца человеческого и борение великой души с несчастьем. Ио рассказ пленных, сам по себе будучи очень удачен, требовал бы некоторого введения; ибо «Я из Батурина недавно» могло бы быть предшествуемо описанием пленных и сверх этого представить картину людей, толпящихся узнать о своем отечестве... Вообще находят в твоей поэме много чувства пылкости. Портрет Войнаровского прекрасен. Все это шевелит душу; но много нагих мест, которые ты должен бы украсить описанием местности». ^[1]

Готовя «Войнаровского» к отдельному изданию, Рылеев не учел пожеланий Муханова и Орлова, хотя кое в чем, вероятно, и соглашался с ними. В своем стремительном творческом развитии он почти никогда не возвращался к уже созданным произведениям с целью их переработки.

Начиная с «Войнаровского» все последующие замыслы поэм и драматических произведений Рылеева связаны с историей Украины, что обусловливалось как биографическими обстоятельствами (жизнь в пограничных с Украиной областях, личные связи со многими представителями украинской интеллигенции), так и политическими устремлениями поэта (эпизоды национально-освободительного движения на Украине XVI—XVII веков). К истории борьбы Мазепы с Петром I, в которой активное участие принимал Войнаровский, Рылеев подошел как «к борьбе свободы с самовластьем», что не могло не вызвать нареканий со стороны многих прогрессивно настроенных его современников. ^[2] Здесь, несомненно, проявился романтический субъективизм Рылеева, не позволивший ему полно и беспристрастно изучить историческую эпоху и сделать из этого изучения объективные выводы. В большой степени Рылеев находился под влиянием чужих концепций. Как показал В. И. Маслов, подробно исследовавший вопрос об источниках поэмы, на трактовку Рылеевым образа Мазепы могло повлиять изображение этого героя в одноименной поэме Байрона, ^[3] а также общение Рылеева с националистически настроенным украинским и польским дворянством. Ни исторические работы, которыми пользовался Рылеев («История Малой России» Д. Бантыша-Каменского, а также труды других историков, которые Рылеев мог читать: И. Голикова, Ф. Прокоповича), ни украинский фольклор не содержали положительной оценки Мазепы. Иначе относились к нему польские и украинские помещики и казачья верхушка. «В то время как простонародье презирало «пса проклятого Мазепу», высшие слои украинского общества любили этого гетмана и связывали с ним воспоминания о лучших днях своего существования». ^[1]

Рылеев в пору создания «Войнаровского» интересовался украинским фольклором, и интересы эти отразились в поэме (отдельные описания, фразеологические обороты восходят к украинским народным песням). Однако глубокого осмысления народного мировоззрения, восприятия народной точки зрения нет в «Войнаровском». Народное мнение в поэме существует, но оно не стало ведущим и определяющим. Рылеев создал антиисторический характер гетмана, что стало особенно очевидным после пушкинской «Полтавы». Пушкин в своей поэме полемизировал с Рылеевым. В предисловии к «Полтаве» он писал: «Мазепа есть одно из самых значительных лиц той эпохи. Некоторые писатели хотели сделать из него героя свободы, нового Богдана Хмельницкого. История представляет его честолюбцем, закоренелым в коварствах и злодеяниях, клеветником Самойловича, своего благодетеля, губителем отца несчастной своей любовницы, изменником Петра перед его победою, предателем Карла после его поражения!..» ^[2] Однако нельзя сказать, что рылеевский Мазепа — безупречный «герой свободы, новый Богдан Хмельницкий». Отношения автора К нему сложнее. В поэме рассыпаны отдельные замечания о Мазепе, которые дают основание говорить, что Рылеев пытался преодолеть односторонность в изображении гетмана, желал сделать его образ более противоречивым, но не выполнил своего замысла до конца. Поэт вселил в душу Войнаровского сомнение в Мазепе:

Но едва ли не самым суровым осуждением Мазепы являются слова двух пленных украинцев, включенные в рассказ Войнаровского:

Это народная точка зрения как бы корректирует характеристику, данную пылким почитателем Мазепы — Войнаровским.

Подобно «Думам» «Войнаровский» был снабжен историческими комментариями и вступительными статьями. Статьи, написанные А. Бестужевым и декабристом-историком А. Корниловичем, оснащены значительным фактическим материалом и дают объективные характеристики как Мазепы, так и Войнаровского, подчас расходящиеся с характеристиками, содержащимися в поэме. История, хотя и изучалась автором «Войнаровского» и проникла в ткань поэмы гораздо сильнее, чем в думы, все-таки не слилась органически с поэзией. Исторические факты часто оставались сами по себе, поэтический вымысел — сам по себе.

В открывающем поэму посвящении А. А. Бестужеву Рылеев полемически заостряет идею гражданственности; «Я не Поэт, а Гражданин». Этим Рылеев хотел сказать, что он не признает поэзии ради поэзии, не видит настоящего поэта вне гражданского служения. Рылеев вполне самостоятельно решал проблему положительного героя. Его не могли удовлетворить меланхолические мечтатели, ушедшие в мир своих тоскливых переживаний, светские герои, беспечно прожигающие жизнь, одинокие бунтари, выступающие независимо от нации и желающие воли только себе. Рылеев отказывается от всех этих вариантов героя и дает образ гражданина, живущего интересами своего народа, интересами родины. Герои Рылеева, в том числе и Войнаровский, не отщепенцы и гордые индивидуалисты. Войнаровский одинок по необходимости, ссылкой он обречен на духовную и физическую смерть, но это не препятствует ему оставаться героической натурой. Вера в правоту своего дела его никогда не покидает. При всех особенностях своего положения Войнаровский был и остается носителем гражданской идеи, это человек с обязательствами перед другими, с судьбой не столько личной, сколько исторической.

Поэма была встречена восторженно читающей публикой и критикой. Положительные отзывы о поэме дали «Северный архив» еще в 1823 году (речь шла об отрывках из поэмы, прочитанных на заседании Вольного общества любителей российской словесности), «Полярная звезда на 1825 год», «Соревнователь просвещения и благотворения», «Северная пчела"; а в частных письмах современников также находим много сочувственных и даже восторженных отзывов о «Войнаровском». Особый интерес вызвали описания украинской и сибирской природы, оригинальность поэмы, ее национальный, русский характер. «Вот истинно национальная поэма!» ^[1] — восклицал Булгарин.

Особенно дорог Рылееву был отзыв Пушкина. 12 февраля 1825 года он писал ему: «Очень рад, что «Войнаровский» понравился тебе. В этом же роде я начал „Наливайку“...» ^[2]

Рылеев задумал поэму о Наливайке как историческое повествование об освободительной борьбе народа. Поэма, посвященная борьбе украинских казаков против польского владычества в конце XVI столетия, не была закончена Рылеевым. Три отрывка из нее поэт опубликовал в 1825 году в «Полярной звезде»: «Киев», «Смерть Чигиринского старосты», «Исповедь Наливайки». Судя по этим и другим сохранившимся отрывкам и наброскам, поэма была задумана Рылеевым в широком социально-политическом и историческом плане. Картины народной жизни, быта, украинской природы, описания исторических событий должны были создать широкий эпический фон, может быть еще более развернутый, чем в «Войнаровском».

Вероятно, изображению народной массы и отражению народной точки зрения в этой поэме должно было быть уделено гораздо больше места, чем в «Войнаровском». И — что особенно важно — здесь уже не было такого расхождения между историей и позицией автора. И в художественном, и в политическом отношении вторая поэма Рылеева — значительное движение вперед по сравнению с «Думами» и первой его поэмой.

Наливайко — настоящий мститель за поруганную честь народа, он возглавляет борьбу против иноземного ига и избирается гетманом. Он готов отдать свою жизнь за спасение родины, одно чувство руководит его поступками; и дружба и любовь подчинены ненависти к тиранам и поработителям. Это был высокий образ героя-борца, страдающего за свой народ:

Но образ этот оставался в большей степени выразителем гражданственной настроенности автора, чем объективным историческим характером украинца XVI века. Вероятно, поэтому Пушкин отметил как особо удавшиеся эпические отрывки поэмы и остался холоден к монологам героя. Пушкин ждал от Рылеева историзма и «повествовательности».

Когда Пушкин сообщил Рылееву свои замечания о «Смерти Чигиринского старосты», Рылеев писал в ответ: «Ты ни слова не говоришь об «Исповеди Наливайки», а я ею гораздо более доволен, нежели «Смертью Чигиринского старосты», которая так тебе понравилась. В «Исповеди» — мысли, чувства, истина, словом гораздо более дельного, чем в описании удальства Наливайки, хотя, наоборот, в удальстве более дела» ^[1]. Отсюда можно заключить, что этот второй отрывок, о котором не упомянул Пушкин, Рылеев считал наиболее значительным и удавшимся ему. Действительно, «Исповедь Наливайки» представляет собой высшее достижение агитационно-романтической поэзии Рылеева; процитировав отрывок из «Исповеди Наливайки», Герцен сказал: «В этом весь Рылеев». ^[2]

Так получилось, что поэмы Рылеева явились не только пропагандой декабризма в литературе, но и поэтической биографией самих декабристов, включая декабрьское поражение и годы каторги. Читая поэму о ссыльном Войнаровском, декабристы невольно думали о себе. Готовясь к схватке с самодержавием, они знали, что в случае неудачи впереди их ждет суровая кара. Поэма Рылеева воспринималась и как поэма героического дела, и как поэма трагических предчувствий.. Судьба политического ссыльного, заброшенного в далекую Сибирь, встреча с женой-гражданкой — все это почти предсказание. Для декабристов, томившихся в сибирской ссылке, «Войнаровский» оказался поэмой итогов. Таким же скорбным памятником декабризма стала и «Исповедь Наливайки». По словам Николая Бестужева, она настолько поразила декабристов своим «пророческим духом», что Михаил Бестужев сказал однажды Рылееву: «Предсказание написал ты самому себе и нам с тобой». ^[1]

В последние годы талант Рылеева быстро набирал силу, что подтверждают несомненные достижения поэта как в лирических, так и в повествовательных жанрах.

Он собирался написать большую поэму из исторического прошлого Украины или Запорожья. В бумагах поэта сохранились отдельные черновые наброски поэмы о Мазепе. Два отрывка из этой поэмы («Гайдамак» и «Палей») были опубликованы в начале 1825 года, и на них обратил внимание Пушкин, предвещая перемену «министерства на Парнасе»: «Если „Палей“ пойдет, как начал, Рылеев будет министром». ^[2]

Одновременно с этим Рылеев задумал историческую трагедию о Богдане Хмельницком (первоначально это был замысел поэмы «в 6-и песнях». «Иначе не все выскажешь», — сообщал Рылеев Пушкину. ^[3]). Дошедший до нас отрывок этой трагедии дает основание предполагать, что, будучи законченной, она явилась бы крупнейшим событием в рылеевском творчестве.

4

К середине 1820-х годов в русской литературе снова усиливается интерес к драматическим жанрам. Этот интерес даже потеснил на время увлечение романтической поэмой. Раздумья о ходе исторического процесса, о судьбе человека в этом процессе, о роли народа в истории, о национальном характере и самобытной народной культуре — все это находило просторное отражение в жанре исторической трагедии. Теперь история интересует писателей не как собрание поучительных примеров, не как удобный материал для выражения политических аллюзий, а как проявление национального опыта, определенных закономерностей развития. Почти все значительные писатели 1820-х годов обращались к драматургии, и прежде всего к исторической трагедии. П. А. Катенин переводил Корнеля, Жуковский — Шиллера, Кюхельбекер — Эсхила. Оригинальные исторические трагедии писали или начинали писать Ф. Глинка, Катенин, Грибоедов, Пушкин, Кюхельбекер. Причем трагедия середины 20-х годов приобретает иные черты, обновляясь внутренним и внешним образом. Теперь в ней почти никогда не соблюдаются три единства, в языке персонажей сказываются индивидуальные различия, драматурги отходят от традиционного александрийского стиха. Но эти внешние изменения обусловлены. более глубокими внутренними изменениями жанра: изображая важные исторические события, трагедия показывает участие в них народа, смело включает массовые сцены, в которых народ выступает не в качестве безмолвных статистов, а является активной силой. Это приводит к увеличению числа действующих лиц, к разрастанию событийных эпизодов, к появлению множества сцен, происходящих в разное время и в разной обстановке.

Путь этот в той или иной, степени проделали многие писатели. Драматургию же декабристского толка вместе с тем отличает тенденция к свертыванию любовной интриги за счет более развернутого и целеустремленного изображения политических, социальных коллизий. Кюхельбекер в 1822 году написал трагедию «Аргивяне» о вражде двух братьев — тирана и республиканца — в древнем Коринфе. Борьба страстей, чувства и долга переплетается с любовной интригой — соперничеством двух героев. В трагедии многое идет от драмы шиллеровского образца. Вскоре Кюхельбекер занялся созданием трагедии, в которой действует на сцене простой народ, а любовный мотив сходит на нет, ибо главное место в ней занимает тема республиканского заговора против тирании. Но такую трагедию (вторая редакция «Аргивян») Кюхельбекер завершить не смог. Пушкин, наоборот, быстро оставив замысел трагедии о Вадиме, которую поначалу предполагал, видимо, писать в традиционном духе озеровских трагедий, сосредоточил свои силы на исторической народной драме, создав «Бориса Годунова». Замысел драмы подобного же типа созревал у Грибоедова (планы и сцены трагедии «1812 год»).

Путь Рылеева-драматурга тоже очень показателен. Хотя он не создал ни одного законченного драматического произведения, его поиски шли в том же направлении, что и у его современников-драматургов.

Еще в 1822 году, до начала работы над «Войнаровским», Рылеев задумывает историческую трагедию о Мазепе. Наброски и плавны трагедии показывают, что тема любовных страстей и мелодраматические эффекты здесь едва ли не преобладали: злодей Мазепа мстит Петру за оскорбление; Кочубей мстит Мазепе за поруганную честь дочери; Матрена Кочубеева мечется между отцом и любовником, сходит с ума, безумная пляшет вокруг эшафота, на котором казнен ее отец, наконец кончает жизнь самоубийством в бурную ночь при блеске молний и раскатах грома. Интересно и то, что Мазепа обрисован здесь как человек хитрый, беспринципный и коварный, далеко не таким, каким изображен он позднее в «Войнаровском». От замысла трагедии о Мазепе Рылеев отказался, использовав частично этот материал в поэме. Но уже в 1825 году он снова обратился к трагедии, Оставив замысел поэмы о Богдане Хмельницком. Трагедия «Богдан Хмельницкий» не была закончена. Известен только пролог к ней, показывающий, как далеко ушел Рылеев вперед по пути народности и историзма.

Трагедия начинается с пролога на Чигиринской площади. Прежде чем показать своего героя, Рылеев изображает ту среду, в которой созревало национально-освободительное движение, — активный народный фон. На Чигиринской площади происходят события общенародного значения, на ней творится история. Крестьяне разорены и угнетены, и они готовы к протесту; крестьяне на площади — необычный эпизод. Казаки произносят речи, полные негодования и протеста.

Эта сцена — свидетельство незаурядного мастерства и смелости Рылеева. Более чем когда бы то ни было заботясь об исторической достоверности своей драмы, он, по свидетельству Ф. Глинки, «намеревался объехать разные места Малороссии, где действовал сей гетман, чтобы дать историческую правдоподобность своему сочинению». ^[1] Быт и нравы украинских крестьян, их язык нашли отражение в прологе к «Хмельницкому», написанном белым пятистопным ямбом. Трагедия Рылеева, если судить по ее началу, должна была, по всей вероятности, приблизиться к тому типу народной исторической драмы, образец которой был дан Пушкиным.

Н. А. Бестужев писал в своих воспоминаниях, что «новые сочинения, начатые Рылеевым, носили на себе печать зрелейшего таланта. Можно было надеяться, что опытность на литературном поприще, очищенные понятия и большая разборчивость подарили бы нас произведениями совершеннейшими. Жалею, что слабая моя память не может представить ясного тому доказательства из начатков о «Мазепе» и «Хмельницком». Из первого некоторые отрывки напечатаны, другой еще был, так сказать, в пеленках, но уже рождение его обещало впереди возмужалость таланта». ^[1]

5

С особой силой развернулось дарование Рылеева-лирика в его стихотворениях 1824—1825 годов. Вступление в Северное общество и активная деятельность в нем наполнили жизнь поэта новым содержанием, высоким смыслом. Все это отразилось в лирике Рылеева, сказалось на образе его лирического героя. Положительный герой в стихах Рылеева начала 20-х годов был обобщенной и абстрактной фигурой («Иль Кассий, или Брут, иль враг царей Катон!»). Даже нося конкретные имена современников поэта (А. П. Ермолов, Н. С. Мордвинов), герой этот все-таки оставался абстрактным образом («надежда сограждан», «любимец славы», «витязь юный» — сказано о Ермолове, которому в это время было уже, кстати, сорок четыре года). В «Послании к Н. И. Гнедичу» нарисован обобщенный образ высокого поэта, в оде «Гражданское мужество» — самоотверженного гражданина. Герои эти не имеют индивидуальных черт, их благородные качества вечны во все времена:

Положительный герой гражданской лирики поначалу, изображался обособленно от лирического образа поэта, который в элегиях и дружеских посланиях выглядел достаточно условным (и любовная лирика молодого Рылеева, и стихотворение «Пустыня» — во многом подражания Батюшкову и вариации его тем любви, дружбы и свободной жизни в тихом уголке), В дальнейшем лирический образ автора усложняется, а главнее, приобретает индивидуальные черты.

Темы гражданские начинают звучать как личные в творчестве ряда передовых поэтов 20-х годов. Герой «Уныния» Вяземского или «Деревни» Пушкина лично глубоко страдает от всех несправедливостей политического строя, он скорбит за угнетенный народ, хотя мог бы и наслаждаться жизнью. Каждый из значительных русских поэтов вносит свои индивидуальные черты в создание образа лирического героя — передового человека эпохи 20-х годов. И мы не спутаем страстно-взволнованного героя Пушкина со скептиком Баратынского, сурового заговорщика-революционера В. Ф. Раевского с вечно мятущимся скитальцем Кюхельбекера. ^[1]

Среди поэтов, создавших лирический образ борца и вольнолюбца, первое место принадлежит Рылееву. Отражая в стихах свой богатый внутренний мир, свои страдания и сомнения, он создал индивидуализированный, правдивый и конкретный образ революционера-декабриста.

В «Стансах», написанных в 1824 году и посвященных А. Бестужеву, Рылеев развивает как будто бы уже традиционную тему О несбывшихся грезах юности, разочаровании и жизненной усталости. «Опыт грозный» разогнал все юношеские иллюзии, и «мир печальный» предстал поэту как угрюмая могила. Люди, которые, казалось бы, разделяют воззрения героя, на самом деле далеки от него. Не вошедшая в печатный текст строфа «Стансов» объясняет подлинные причины грусти и тоски поэта:

«Они» — это современники Рылеева, способные поговорить об «общем благе», но совершенно не способные чем бы то ни было пожертвовать ради этого блага. Равнодушие, холодность, эгоизм людей становятся трагической темой лирики Рылеева.

Особой силы достигает эта тема в лучшем лирическом произведении Рылеева — стихотворении «Я ль буду в роковое время...». Впервые оно было опубликовано в 8356 году в герценовской «Полярной звезде» под названием «Гражданин», и хотя название это вряд ли принадлежит Рылееву, оно закрепилось за стихотворением.

«Я ль буду в роковое время...» написано Рылеевым, по всей видимости, в 1824 году, хотя свидетельства современников указывали и другое время его создания — декабрь 1825 года. Во всяком случае, это произведение зрелого поэта, в котором оригинальность и самобытность стиля Рылеева проявились с наибольшей полнотой.

Вступив на путь политической поэзии уже с 1820 года, в последние годы перед восстанием декабристов Рылеев, отразил в своих произведениях революционные и республиканские взгляды. В полной мере это относится к «Гражданину» — стихотворению заведомо нелегальному, написанному с агитационными целями.

Усвоив просветительский взгляд на поэзию, закрепленный в теоретических положениях устава Союза благоденствия, Рылеев писал в 1825 году в статье «Несколько мыслей о поэзии»: «Употребим все усилия осуществить в своих писаниях идеалы высоких чувств, мыслей и вечных истин, всегда близких человеку и всегда не довольно ему известных». ^[1] Те же мысли демонстративно подчеркнуты и в посвящении «Войнаровского» А. Бестужеву, которого поэт просит принять «плоды трудов»:

Противопоставление «чувств» и «мыслей» «искусству» хотя и идет вразрез с характерным для 20-х годов углубленным вниманием к изобразительным возможностям поэтического языка, к отработке стиля и стиховой техники, не означает, что проблемы формы не занимали или мало занимали Рылеева. Наряду с другими поэтами эпохи он создал стиль новой гражданской поэзии, освободившийся «от архаичной поэтики гражданской поэзии XVIII века и преодолевший ограниченность поэтического стиля «карамзинистов», стиля, связанного с разработкой «интимных» тем. И стихотворение «Гражданин» — наиболее яркое проявление нового стиля. Все черты высокого героя гражданских стихов и лирического героя многих произведений Рылеева приходят здесь в слияние, создают образ целостный и новый в русской поэзии. «Гражданин» — вершинное в этом отношении произведение, принципиальная удача поэта и в плане идеологическом, и в плане литературном.

Образ автора в стихотворении — это образ гражданина в декабристском понимании этого слова. ^[1] Он воплощает в себе все высокие добродетели: любовь к отчизне, смелость, целеустремленность, готовность жертвовать собой.

Это и принципиально новый литературный образ. Прежде всего он глубоко лиричен, дан «изнутри». Во-вторых, его чувства, его поведение, как они описаны в стихотворении, вступают в резкое столкновение с чувствами и поведением большинства. Как видно из стихотворения, положение рылеевского героя, сходное с одиноким положением Чацкого, во многом обусловлено действительным одиночеством революционера-патриота в тогдашнем обществе. Примечательно, что добродетели Гражданина уже не соответствовали той литературной традиции, которой руководствовался еще недавно поэт, создавая образы положительных героев-современников («Послание к Гнедичу», «Гражданское мужество» и др.).

Рылеев отходит от обычной для гражданской поэзии 1810— 1820-х годов ситуации столкновения и борьбы тиранов с героями или возвышенных поэтов с продажными льстецами («Поэты», «Ермолову» Кюхельбекера, «К временщику», «Послание Гнедичу» Рылеева и многие другие). Та коллизия, которую показал Рылеев в «Гражданине», внешне напоминает конфликт Катона со сторонниками Цезаря («Отрывки из Фарсалии» Ф. Глинки), но в действительности является новой, впервые «нащупанной» Рылеевым и введенной им в поэзию. Лирический образ стихотворения — Гражданин — не столько борется со своими врагами, сколько убеждает возможных союзников. «Изнеженное племя переродившихся славян» — это не «тираны», не «льстецы», не «рабы» и даже не «глупцы». Это юноши с «хладной душой». Холодность, равнодушие ко всему, эгоизм — главные их черты. Это та часть дворянского общества, которую наиболее активные декабристы упорно, но тщетно Стремились привлечь на свою сторону. Сочувствовали многие, но вступать в решительную борьбу отваживались одиночки. И это глубоко волновало декабристов, было постоянной темой их разговоров.

А. В. Поджио в своих показаниях рассказывал о приезде летом 1823 года в Петербург князя А. П. Барятинского, который был послан Пестелем к Никите Муравьеву с целью выяснить, «какой успех общества в числе членов, на какие силы он надеется, может ли отвечать за оные». ^[1] На это Н. Муравьев отвечал ему, «что молодые люди не к тому склонны», ^[2] что здесь трудно что-нибудь обещать определенное. Эти «не к тому склонные» молодые люди и были той частью образованного дворянства, которая примыкала к декабристам во время относительного затишья и легализации форм их деятельности (в пору Союза благоденствия), но отходила от движения в период обострения общественных противоречий. Думая о безучастных, «не к тому склонных» молодых людях, Рылеев пишет свое лирическое воззвание. Именно как воззвание восприняли «Гражданина» декабристы. Н. Бестужев говорит, что стихотворение написано «для юношества высшего сословия русского», ^[3] а в списке М. Бестужева оно названо «К молодому русскому поколению». ^[4]

Ставя конкретную политическую задачу в пропагандистском произведении, Рылеев решает ее как художник. Именно благодаря поэтическому воплощению темы ему удалось, создать произведение большой обобщающей силы. Оно было вызвано к жизни определенным историческим моментом, но оказалось актуальным для многих поколений русских людей. В стихотворении два образа, противостоящих друг другу: лирический герой, «я», и «изнеженное племя» юношей, пренебрегающих гражданским долгом. Противопоставление этих образов и соотнесенность их с понятиями времени, истории, народа составляют идейный смысл стихотворения и четко выражены во всей его композиции.

Построение «Гражданина» отличается стройностью и логичностью. Каждая из пяти четырехстрочных строф состоит из однотипных в синтаксическом отношении предложений, причем логические, синтаксические и ритмические членения везде совпадают (строфа — законченное предложение, двустишие — отдельная синтагма). Метр стиха — ямб, преимущественно шестистопный, — вызывает ассоциации с торжественными стихами, проникнутыми ораторской интонацией.

Но при всей четкости и традиционности построения, «Гражданин» отличен от стихотворений предыдущего литературного периода. Его интонация — страстная и взволнованная — достигается ритмико-мелодическими приемами (например, колебаниями ритма — чередованием шести-, пяти- и четырехстопных стихов).

«Роковое время», «тяжкое иго», «предназначенье века» — эти слова характеризуют общие, отвлеченные и возвышенные понятия. Наряду с этим Рылеев широко применяет распространенные в вольнолюбивой гражданской поэзии слова-сигналы («гражданин», «иго самовластья», «угнетенная свобода», «отчизна», «народ», «бурный мятеж», «свободные права»). Вместе с тем Рылеев тщательно избегает архаизмов. Использованные славянизмы («праздность», «тяжкий» и др.) —это слова разговорного языка, а эпитет «хладный» был настолько распространен в поэтической речи того времени, что не воспринимался как архаизм. В строении фраз совершенно отсутствуют чуждые русскому языку инверсии. Рылеев пишет в высоком стиле, пользуясь исключительно средствами живого русского языка.

Лексический состав стихотворения ярко характеризует антитеза, проведенная через весь его текст. Она помогает поэту обрисовать две группы образов, противопоставленные в «Гражданине». Так, «кипящая душа» (гражданина) соотносится с «хладной душой» (юношей), рифмуются слова, казалось бы обозначающие несовместимые понятия: «сладострастья — самовластья» (первое возбуждает ассоциации легкой поэзии, второе — политическое слово). Та же антитеза и в рифмах последней строфы: «неги — Риеги». Из обоих рифмующихся слов первое связано с элегической, второе — с политической поэзией.

Лексика «Гражданина» вызывает ряд исторических ассоциаций. Говоря о том, что его современники — это «племя переродившихся славян», Рылеев вводит очень важную для него тему русского прошлого. Образ славянина как носителя героических и патриотических чувств постоянно присутствует в декабристской поэзии. Для Рылеева славянин не просто предок. Это тоже своеобразное слово-сигнал, влекущее за собой представление о национальной доблести, мужестве, суровой простоте нравов, свободолюбии. (Так тема прошлого раскрывается в «новгородских» образах В. Раевского и Кюхельбекера, в думах самого Рылеева, в стихотворениях Н. М. Языкова и В. Н. Григорьева.) Молодые люди — «переродившиеся славяне», эти слова должны были многое сказать читателю. Имена Брута и Риэги также были именами-сигналами. Первое отсылало к античной истории, к теме древних республик и тираноборстза, со вторым связана была злободневная в 20-е годы тема испанского восстания. Поставленные в последней строке стихотворения, имена эти особенно запоминались и воспринимались как боевой призыв.

Если тема Гражданина дана в высоком стилистическом ключе, то тема «хладных юношей» стилистически ей противопоставлена. «Нега», «сладострастье», «праздность» — слова, ассоциирующиеся с темами интимной лирики. Ими насыщает Рылеев характеристику «юношей». В первой строфе — «изнеженное племя», во второй — «объятья сладострастья» и «постыдная праздность» (интересно, что первоначально в автографе было: «беспечная праздность», но Рылеев заменил традиционный эпитет своим резко оценочным определением — он судит праздность с позиций гражданских); в последней строфе — «объятья праздной неги», где эти слова нагнетаются. «Сладострастье», «нега» и «праздность» приводят к страшному греху — к «хладности». Повторение эпитета «хладный» в третьей строфе («Пусть с хладною душой бросают хладный взор») ^[1] концентрирует внимание читателя именно на этой особенности молодого поколения. Борьбе с «хладностью», то есть с современной эгоистической моралью, поэт-декабрист придает столь же важное значение, как некогда обличению тиранов и временщиков.

Можно сказать, что основное противоречие, раскрытое Рылеевым в стихотворении, — противоречие между объективным ходом времени и заблуждениями людей, этого объективного хода истории не понимающих. «Роковое время» — образ, возникающий уже в первом стихе, — развит в последующих строфах стихотворения: «народ, восстав», будет искать «свободных прав» в «бурном мятеже», то есть настанет время неизбежного народного возмущения. Гражданин понимает, куда направлен ход событий, он с историей заодно. Иным будет удел тех, кто не хочет «постигнуть... предназначенье века».

В стихотворении отсутствуют мотивы сомнений, грусти и разочарования, свойственные некоторым другим произведениям Рылеева, а характерная для него тема обреченности («Исповедь Наливайки») переосмыслена. Обреченным оказывается не герой, а те, кто не понимает его, не идет вместе с ним, кому грозит позор и жалкая участь. Поэтому Рылеев не только клеймит их, но и убеждает. В этом агитационный эффект стихотворения. Здесь нет канонизированного конфликта добра со злом. Это скорее конфликт веры с безверием; убежденности с равнодушием. Едва намеченная Рылеевым, тема эта стала ведущей в классической русской литературе.

Впоследствии Герцен с болью писал о людях XIX века, утративших идеалы все до единого, от распятия до фригийской шапки». Он говорит о «застое», о «китайском сне», в который погрузилось «неречистое мещанство». ^[1]

Герцен писал о европейцах, но это был больной вопрос и русской жизни. Равнодушные, утратившие веру — это и печальное поколение, изображенное Лермонтовым, и отчасти плеяда «лишних людей», и скептики Достоевского, и рационалисты Л. Толстого. Каждый писатель по-своему трактует безверие, но для каждого из них безверие, равнодушие, холодность — один из опаснейших недугов времени.

Исходя из самой действительности, Рылеев возвысил злободневную политическую сатиру до уровня безупречного художественного произведения, затрагивающего глубочайшие проблемы русской национальной жизни.

Поэзия декабристов никогда еще не поднималась до такой мужественности и силы, которых Рылеев достиг в «Гражданине», как будто поэт накануне 14 декабря ударил в набат, с тем чтобы поднять борцов на битву. Отзвуки «Гражданина» слышались 14 декабря на Сенатской площади. Выходя из дому, декабрист А. М. Булатов говорил своему брату: «И у нас явятся Бруты и Риеги, а может быть, и превзойдут тех революционистов». ^[2]

Другие стихотворения Рылеева этого периода показывают, как много новых тем поставил он в поэзии, как усложнился и психологизировался образ ею лирического героя, сохраняя всю цельность и самобытность образа поэта-борца.

Интересны созданные им лирические образы женщин, а также его любовная лирика последних лет.

Весной 1825 года написано стихотворение «Вере Николаевне Столыпиной», обращенное к дочери Н. С. Мордвинова по поводу смерти ее мужа, сенатора А. А. Столыпина, близкого к декабристским кругам. Это типично декабристское дидактическое стихотворение рисует идеальные образы гражданина и гражданки. Рылеев говорит о высоком общественном предназначении женщины. Он одним из первых в русской литературе создал образ героини, не уступающей мужчине ни своими гражданскими добродетелями, ни своим личным мужеством. Намеченный уже в думах («Ольга при могиле Игоря», «Рогнеда»), образ этот развит в «Войнаровском», где показана идеальная женщина-гражданка, разделившая со своим мужем и его убеждения, и его участь. Вера Николаевна Столыпина уподобляется великим женщинам прошлого. Она должна подчинить свое личное горе «священному долгу» перед обществом и воспитать своих детей как героев и борцов с «неправдой».

Зимой 1824—1825 годов Рылеевым написан был цикл любовных элегий. Цикл этот явно автобиографичен. Хотя и ранняя лирика поэта несла в себе отзвуки действительно пережитых чувств, она ограничивалась традиционными мотивами тоски в разлуке с возлюбленной или радости обладания. Зрелые стихи Рылеева — это рассказ о неповторимом чувстве, это история любви, радости и горести которой конкретны ииндивидуальны. Из элегий Рылеева мы узнаем, как поэт встретился с женщиной, с которой у него поначалу были обычные светские отношения: может быть, легкое кокетство с ее стороны, легкое ухаживание — с его («У вас в гостях бывать накладно...»). Но обаяние женщины, частые встречи с ней, общие воспоминания (она родом из тех мест, где раньше жил поэт) и общие интересы поселяют в душе поэта глубокое чувство, с которым он пытается бороться, так как не хочет нарушить свой долг по отношению к другой женщине («В альбом Т. С. К.»). Побеждает чувство: женщина узнает о страданиях героя и награждает его ответной любовью («Исполнились мои желанья») . Но счастье его не может быть ни полным, ни долгим. Любовь осознается как запретная и преступная («Покинь меня, мой юный друг...»). Это история чувства разделенного, но вместе с тем несчастливого, это рассказ о сомнениях и колебаниях между влечением к любимой женщине и голосом совести:

Эти сомнения отразились и в последнем стихотворении цикла — «Когда душа изнемогала...». Наступившее после размолвок и ссор примирение не дает и не может дать герою счастья. Мысль об обреченности этого чувства уже не покидает поэта.

Весь этот лирический цикл внушен, по-видимому, глубоким увлечением Рылеева некоей Теофанией Станиславовной К. ^[1] О ней есть туманные сведения в воспоминаниях Н. Бестужева. Т. С. К. — красивая молодая женщина, полька по национальности, обратилась в 1824 году к Рылееву по уголовному делу ее мужа. По словам Н. Бестужева, она произвела на поэта сильное впечатление не только своей красотой и умом, но и свободолюбивыми высказываниями. Рылеев, не избалованный обществом просвещенных женщин, увидел в К. свой идеал.

Хотя Рылеев не достиг в любовной лирике той глубины и психологической тонкости, которую мы видим в произведениях Пушкина или Баратынского, тем не менее в своих стихах он стал выражать подлинные чувства. Но особое восприятие мира поэтом-гражданином проявилось и тут. Страдания влюбленного, на которого сильное воздействие оказывают представления о долге, нравственной чистоте, выполнении взятых на себя обязательств, переплетаются со страданиями гражданина и патриота. Свидетельством этого является замечательное стихотворение «Ты посетить, мой друг, желала...», завершающее, по нашему мнению, любовный цикл 1824 года. В этом произведении любовная тема получила новое и неожиданное освещение. Вся элегия говорит о невозможности личного счастья для героя. Знаменитые слова:

неоднократно цитировались для подтверждения стоической суровости героя, который отвергает все личное ради высокой цели. Но думается, элегия эта отражает более сложное душевное состояние человека.

Героиня далеко не безразлична ему. Он говорит о ней с нежностью и благодарностью. Ее любовь могла бы принести счастье и успокоение. Но этот путь героем отвергается:

И причина этого вынужденного, но необходимого расхождения — «несходство характеров», мотив, широко распространенный в позднейшей лирике, но совершенно неожиданный в элегии 20-х годов:

Причина расхождения — не измена возлюбленной, не охлаждение к ней героя, а различие их взглядов на мир, то, что женщина «чужда» устремлениям возлюбленного. Рылеев предъявляет совершенно иные требования к любимой женщине. Вероятно, общность целей могла бы стать залогом прочной и счастливой любви. Отсутствие этой общности не отменяет любовь, но вносит в нее противоречия и страдания.

Сплетение в стихах интимнейших чувств с политическими страстями говорит о смелости и новаторстве Рылеева-лирика. Изображение сложности и противоречивости душевного состояния героя показывает, что психологизм, рефлексия, свойственные позднему романтизму, не минули и декабристской поэзии (ср. элегии Кюхельбекера 20-х годов или стихотворение В. Ф. Раевского «К моей спящей»). И все-таки в поэзии декабристов, и прежде всего в творчестве Рылеева, акцент делается не на борьбе противоречий, из которых нет выхода, а на изображении того пути, по которому следует идти.

6

Особое место в поэтическом наследии Рылеева занимают его агитационные песни, написанные им совместно с А. А. Бестужевым. Свое вступление в Северное общество Рылеев ознаменовал тем, что осенью 1823 года на одном из заседаний тайного общества предложил воздействовать на общественное мнение распространением свободолюбивых и противоправительственных песен. И подобные песни Рылеев стал сочинять сам.

Сатирические и «подблюдные» песни Рылеева и А. А. Бестужева следует рассматривать как наиболее яркое проявление декабристской потаенной поэзии, отмеченное печатью народности. Не следует забывать, что песни эти писались с оглядкой на восстание Семеновского полка.

Об агитационных песнях существует большая литература (работы М. А. Брискмана, Ю. Г. Оксмана, А. Г. Цейтлина и других). Выяснено, что песни неоднородны как по своему политическому содержанию, так и по степени приближенности их к фольклору, ориентация на который вообще несомненна. Агитационные песни, как правило, или имитируют народные («подблюдные») песни или сочинены «на голос» популярных романсов.

Некоторые из сатирических декабристских песен не рассчитывались на широкую агитацию. Такова песня «Ах, где те острова...», в которой множество собственных имен и намеков, понятных лишь в узком кругу людей.

Особо следует выделить песни Рылеева и Бестужева, созданные для распространения в народе. Это песни «Царь наш — немец русский...», «Уж как шел кузнец...» и «Ах, тошно мне...». Здесь размышления об исторической роли народа, политическая революционность, литературная установка на фольклор и стихийный демократизм «левых» декабристов сливаются воедино, особенно в последней из названных песен.

Песня «Царь наш немец русский...» предназначалась для солдат и написана как бы от их лица. Подобно другим агитационным песням, она дошла до нас в разных вариантах, более кратких и более пространных, с целым рядом подробностей. Однако подробности эти в основном частного характера («Волконский баба Начальником штаба. А другая баба Губернатор в Або. А Потапов дурный Генерал дежурный»), интересные лишь для посвященных. В песне использованы типично фольклорные приемы (песенные повторы, интонации), однако лексика ее не выдержана в народном духе и встречаются слова, не соответствующие солдатской речи («комплименты», «просвещенье»).

Песню «Уж как шел кузнец...» следует выделить особо. В ней царь, назван тираном и подлецом, достойным смерти. Оружие мщения — мужицкий нож, взятый из народно-разбойничьих песен. Вместе с царем казни достойны князья и вельможи, попы и святоши. Носителем социального мщения выступает кузнец.

Появление песни «Уж как шел кузнец...» следует поставить в прямую связь с дискуссией в Северном обществе о цареубийстве, она во многом предваряет эту дискуссию, а может быть, является ее отзвуком.

Отклонив анархический план Якубовича «разбить кабаки, позволить солдатам и черни грабеж, потом вынести из какой-нибудь церкви хоругви и идти ко дворцу», ^[1] Рылеев и Бестужев отвергли и его предложение цареубийства из личной мести (Якубович лично ненавидел Александра I, но отказался от плана цареубийства, когда к власти пришел Николай). Однако мысль о цареубийстве как необходимом акте политической борьбы не вызывала сопротивления Рылеева.

В отличие от Никиты Муравьева, Рылеев и Александр Бестужев были сторонниками самых решительных методов борьбы, и сама идея цареубийства их горячо волновала. Когда в ноябре 1825 года, в связи с первой присягой Константину, обсуждался план дальнейших действий, Рылеев был за то, чтобы пойти на крайние меры. «Предполагалось, — говорил Каховский на следствии, — в первых днях по известии о кончине императора, если цесаревич не откажется от престола или если здесь не успеют, то истребить царствующую фамилию в Москве в день коронации; сие тоже говорил Рылеев, а барон Штейнгель сказал: лучше перед тем днем захватить их всех у всеночной в церкве Спаса за Золотой решеткой. Рылеев подхватил: „Славно! Опять народ закричит: любо! любо!..“». ^[1] На заседании тайного общества Рылеев говорил о цареубийстве словами, очень близкими песне «Уж как шел кузнец...»:

Понятно, что под песней «Уж как шел кузнец...» не могли подписаться умеренно настроенные декабристы вроде Никиты Муравьева и тем более Федора Глинки.

В. И. Штейнгель в своих показаниях довольно точно воспроизвел борьбу внутри Северного общества, которая продолжалась до самого 14 декабря: «Начались частые приезды к г. Рылееву и рассуждения. Я заметил, что Александр Бестужев и Каховский, которого в это только время узнал, были пламенными террористами. Помнится мне, что именно 12-го числа, пришед к Рылееву, я застал Каховского с Николаем Бестужевым, говорящих у окошка, и первый сказал: „С этими филантропами ничего не сделаешь; тут просто надобно резать, да и только...“». ^[2]

В песне «Уж как шел кузнец...» больше всего ощущается связь с фольклором. Она тоже известна в нескольких вариантах, которые все имитируют песни «подблюдные». В песне Рылеева и Бестужева сохранен фольклорный припев-повтор «Слава!», использованы и такие фольклорные приемы, как троекратность («три ножа») и последовательное усиление мотива («Первый нож На бояр, на вельмож... Второй нож На попов, на святош... Третий нож На царя»).

Иначе проявилась народность в песне «Ах, тошно мне...». Тут перед нами случай, когда поэты-декабристы идеологически преодолевают расстояние между собою и народом, столь фатальное для всего их движения.

Эта песня — пример наибольшего сближения декабристской поэзии с народом, с народной поэзией по существу, в широком идейно-политическом смысле. Именно народ подсказал поэтам-декабристам эту песню, в народном творчестве следует искать ее основной источник. В солдатской прокламации 1820 года о судебном беззаконии было сказано: «В судебных местах нимало нет правосудия для бедняка. Законы выданы для грабежа судейского, а не для соблюдения правосудия». ^[1] В песне Рылеева и Бестужева о тех же судебных местах говорится почти языком солдатской прокламации:

Здесь нет стилизации под фольклорную песню, да и написана она «на голос» популярного сентиментального романса Нелединского-Мелецкого. Но, звучащая от лица крестьян, песня эта правдиво и разносторонне рисует народную жизнь «изнутри», изображенную самими крестьянами. И эта народная точка зрения выражена в песне удивительно точно. Народ здесь не идеализирован, он лишен того романтического ореола, которым окружался со времен «Записок русского офицера» Ф. Глинки во всех декабристских произведениях. Народ показан угнетенным, но не сломленным, полным юмора и здравого смысла. Жизнь его показана конкретно, но без излишних деталей, мельчащих картину. Крепостное право («людями, как скотами, долго ль будут торговать?»), барщина, взяточничество судейских, солдатчина, государственные налоги («То дороги, то налоги разорили нас вконец»), засилье кабаков, попы-мироеды — кажется, ни одна существенная сторона народной жизни не оставлена без внимания. И авторы смотрят на эту жизнь не «сверху», из Петербурга, а «снизу», из крепостной деревни. Для них «баре с земским судом и с приходским попом» — высшее начальство и вершители их судьбы.

В песне «Ах, тошно мне...» отсутствуют интонации и фразеология лирических и исторических народных песен, нет ни отрицательных сравнений, ни параллелизмов, ни постоянных эпитетов. А между тем народный характер песни очевиден. Это достигается и языком песни, в котором широко использована простонародная лексика (причем авторы тактично избежали нарочитых просторечий и вульгаризмов), меткие народные выражения, поговорки («По две шкуры с нас дерут: Мы посеем, они жнут», «Без синюхи судьи глухи, Без вины ты виноват» и т. п.). Они придают описаниям ужасов народной жизни некоторый юмористический оттенок. Эта способность народа подсмеиваться над своими угнетателями, стоять выше их больше всего говорит о жизнеспособности народа, о сохранении им чувства собственного достоинства. И хотя в песне не содержится призывов к восстанию, уничтожению царя и вельмож, как в других агитационных песнях, конец ее звучит очень смело, намекая на многое. Вся последняя строфа составлена из народных пословиц и поговорок:

Здесь и дерзость, и лукавство, и вера в свои силы, и надежда на лучшее будущее.

Сама попытка писать стихи отдельно для народа и для передовой дворянской молодежи свидетельствует о нормативности декабристской эстетики. Народность понималась ими еще отвлеченно, романтично, подчас как внешняя форма. Песня «Ах, тошно мне...» — не типичное, а исключительное проявление декабристской народности. Показательны воспоминания Н. Бестужева о мечтах Рылеева-революционера сравняться с народом в первом акте борьбы с самодержавием. Утром 14 декабря Рылеев говорил Н. Бестужеву: «Если кто-либо выйдет на площадь, я стану в ряды солдат с сумой через плечо и ружьем в руках». Николай Бестужев заметил, что во фраке этого нельзя делать. Рылеев продолжал: «А может быть, надену русский кафтан, чтобы сроднить солдата с поселянином в первом действии их взаимной свободы». Однако Бестужев и это отсоветовал: «Русский солдат не поймет этих тонкостей патриотизма, и ты скорее подвергнешься опасности от удара прикладом, нежели сочувствию твоему благородному, но неуместному поступку, к чему этот маскарад?» Выслушав Бестужева, Рылеев задумался и сказал: «В самом деле, это слишком романтично». ^[1] Декабрист-революционер, готовившийся в день восстания выйти на площадь в простом русском кафтане и с ружьем в руках, и поэт-гражданин, создающий революционные песни для народа в народном, крестьянско-солдатском стиле, — явления параллельные и поясняющие друг друга.

7

14 декабря 1825 года Рылеев вышел на Сенатскую площадь, а вечером того же дня был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Последние месяцы его жизни, которые он провел в заключении, под судом и следствием, — глубоко трагичны во всех отношениях. В первые дни Рылеев растерялся, хотя, казалось, был готов пострадать за свои убеждения и предчувствовал заранее свою трагическую судьбу. Его письма царю и некоторые показания говорят о его сломленности, о том, что дело тайного общества он считал окончательно проигранным. Из всех чувств его ведущим было чувство вины — вины перед товарищами, которых он повел за собой а привел к гибели, перед женой, перед маленькой дочкой, даже перед царем, в справедливость которого на какое-то время Рылеев поверил, как и многие другие декабристы.

Поэтому он постоянно просил царя о милости, особенно к товарищам, так как «они все люди с отличными дарованиями и с прекрасными чувствами». ^[2] На каком-то этапе следствия Рылеев пытался запираться и отрицать свою вину, когда ему предъявили обвинение в замыслах цареубийства. Но поведение его было непоследовательно и ничем не помогло ему. Позднее стремление винить себя во всем и даже в «заблуждениях» своих товарищей должно было, видимо, морально поддерживать Рылеева.

«Признаюсь чистосердечно, что я сам себя почитаю главнейшим виновником происшествия 14 декабря, ибо ...я мог остановить оное и не только того не подумал сделать, а напротив, еще преступною ревностию своею служил для других, особенно для своей отрасли, самым гибельным примером. Словом, если нужна казнь для блага России, то я один ее заслуживаю, и давно молю Создателя, чтобы псе кончилось на мне, и все другие чтобы были возвращены их семействам, отечеству и доброму государю его великодушием и милосердием». ^[1]

Но не только эти показания Рылеева, данные в апреле 1826 года, отражают основное настроение его во время следствия. В каземате Петропавловской крепости поэту приходят на память легенды и предания о христианских мучениках, казнимых цезарями, безжалостно гонимых и преследуемых. И в стихах, обращенных к декабристу Е. П. Оболенскому, свою судьбу и судьбу своих друзей по общему делу поэт осмысляет как один из эпизодов извечного истребления праведников сильными мира сего:

Так в религиозной форме Рылеев отстаивал правоту и святость того дела, которому отдал свою жизнь. В узниках Петропавловской крепости поэт видит служителей высшей нравственности. Он осмысляет свой путь как путь проповедника истины, и хотя «для смертного ужасен подвиг сей, но он к бессмертию стезя прямая».

Рылеев в своей жизни осуществил ту высокую программу романтической поэзии, когда истинный поэт преследуется и гибнет за свои убеждения.

Многие поэты и до Рылеева и после него проповедовали этот идеал мужества и героического самоотвержения, писали о гонении, темнице, плахе. Но немногие могли подтвердить это своей собственной жизнью и деятельностью: одни приспосабливались к обстоятельствам и изменяли себе, другие примирялись и замолкали. Рылееву же суждено было испить до дна самому эту чашу страдания, и как ни ужасна и ни трагична такая судьба, в ней был великий смысл и великий урок для следующих поколений революционеров.

Рылеев погиб 13 июля 1826 года. Надолго исключенный из официальной истории литературы, он не был забыт, и стихи его продолжали широко распространяться. Не только поэзия, но и личность казненного декабриста стала объектом идеологической борьбы. Одни постарались всячески принизить его и показать человеком недалеким, почти ничтожным (Н. И. Греч), другие создали образ идеализированный, рыцаря без страха и упрека (Н. А. Бестужев). Образ, запечатленный декабристами, оказался более жизненным, и таким он вошел в сознание многих поколений.

В середине XIX века в оценках поэзии Рылеева наметилась тенденция к противопоставлению гражданского пафоса художественной значимости его стихов. Взгляд этот проявлялся порой в самых разноречивых мнениях о рылеевском творчестве. Н. И. Греч в старости писал о Рылееве: «Поэтического дарования он не имел и писал стихи негладкие, но замечательные своей желчью и дерзостью». ^[1] То есть «желчь» и «дерзость» Рылеева здесь выглядят как чисто индивидуальные признаки человеческого характера, никакого поэтического звучания будто бы не имеющие. Сравнивая поэмы Рылеева и Пушкина, Н. Бестужев утверждал, что Рылеев выше «по соображению и ходу», «хотя по стихосложению» «никак не может равняться ни с самыми слабыми произведениями» Пушкина. ^[2] Раздельное рассмотрение содержания и формы в данном случае шло от признания того, что стихи Рылеева гораздо беднее его «мыслей», «чувствований» и «жара душевного».

Только советские литературоведы, глубоко и разносторонне исследовав творчество поэта-декабриста, смогли отказаться от мысли о его поэтической неполноценности. Но в нашем представлении утвердилось мнение о каком-то особом литературном пути Рылеева, об исключительной его миссии. В. Гофман, один из интереснейших исследователей творчества Рылеева, утверждал, что главным признаком его поэзии было «ощущение внелитературной цели, как разрешенного так или иначе задания», что эта внелитературная цель, отодвигающая на второй план «признаки слога или жанровые признаки», и определяла исключительное положение Рылеева в литературе его эпохи. ^[3]

Несомненно, Рылеев-поэт обладал оригинальным голосом, однако путь его в истерии литературы не был исключительным. Он делал общее дело вместе с другими поэтами и писателями, создававшими в начале прошлого века великую русскую литературу. Мысли о народе и о народности литературы, овладение многообразной жизненной правдой, выражение сложной человеческой личности, ее внутреннего мира, выработка литературного языка — во всех этих аспектах Рылеев работал и оставил свой след. Он проложил путь для больших тем позднейшей литературы, которая всегда стремилась активно вторгаться в жизнь и видела свою цель в том, чтобы улучшать действительность и бороться за справедливость. Она всегда имела эту «внелитературную» цель, и формула Рылеева: «Я не Поэт, а Гражданин» — глубоко органична для русской литературы.

В. Базанов

А. Архипова

I. Стихотворения

1. К временщику{*}

(Подражание Персиевой сатире «К Рубеллию»)

10. Жестокой{*}

15{*}

17—18. <ИЗ ПИСЬМА К Ф. В. БУЛГАРИНУ>{*}

1

2

26. <А. А. БЕСТУЖЕВУ>{*}

31. ГРАЖДАНСКОЕ МУЖЕСТВО Ода{*}

33. <НА СМЕРТЬ СЫНА>{*}

35{*}

36. СТАНСЫ (К А. Б<естуже>ву){*}

39—40. ЭЛЕГИИ{*}

2

41. К N. N.{*}

42. К N. N.{*}

43. ВЕРЕ НИКОЛАЕВНЕ СТОЛЫПИНОЙ{*}

44. БЕСТУЖЕВУ{*}

193{*}

II. Думы

48. Олег Вещий{*}

Рурик, основатель Российского государства, умирая (в 879 г.), оставил малолетнего сына, Игоря, под опекою своего родственника, Олега. Опекун мало-помалу сделался самовластным владетелем. Время его правления примечательно походом к Константинополю в 907 году. Летописцы сказывают, что Олег, приплыв к стенам византийской столицы, велел вытащить ладьи на берег, поставил их на колеса и, развернув паруса, подступил к городу. Изумлённые греки заплатили ему дань. Олег умер в 912 году. Его прозвали Вещим (мудрым).

59. Смерть Ермака{*}

П. А. Муханову

Под словом Сибирь разумеется ныне неизмеримое Пространство от хребта Уральского до берегов Восточного океана. Некогда Сибирским царством называлось небольшое татарское владение, коего столица, Искер, находилась на реке Иртыше, впадающей в Обь. В половине XVI века сие царство зависело от России. В 1569 году царь Кучум был принят под руку Иоанна Грозного и обязался платить дань. Между тем сибирские татары и подвластные им остяки и вогуличи вторгались иногда в пермские области. Это заставило российское правительство обратить внимание на обеспечение сих украйн укрепленными местами и умножением в них народонаселения. Богатые в то время купцы Строгановы получили во владение обширные пустыни на пределах Пермии: им дано было право заселить их и обработать. Сзывая вольницу, сии деятельные помещики обратились к казакам, кои, не признавая над собою никакой верховной власти, грабили на Волге промышленников и купеческие караваны. Летом 1579 года 540 сих удальцов пришли на берега Камы; предводителей у них было пятеро, главный назывался Ермак Тимофеев. Строгановы присоединили к ним 300 человек разных всельников, снабдили их порохом, свинцом и другими припасами и отправили за Уральские горы (в 1581 г.). В течение следующего года казаки разбили татар во многих сражениях, взяли Искер, пленили Кучумова племянника, царевича Маметкула, и около трех лет господствовали в Сибири. Между тем число их мало-помалу уменьшалось: много погибло от оплошности. Сверженный Кучум бежал в киргизские степи и замышлял способы истребить казаков. В одну темную ночь (5 августа 1584 г.), при сильном дожде, он учинил неожиданное нападение: казаки защищались мужественно, но не могли стоять долго; они должны были уступить силе и незапности удара. Не имея средств к спасению, кроме бегства, Ермак бросился в Иртыш, в намерении переплыть на другую сторону, и погиб в волнах. Летописцы представляют сего казака героя крепкотелым, осанистым и широкоплечим, он был роста среднего, имел плоское лицо, быстрые глаза, черную бороду, темные и кудрявые волосы. Несколько лет после сего Сибирь была оставлена россиянами; потом пришли царские войска и снова завладели ею. В течение XVII века беспрерывные завоевания разных удальцов-предводителей отнесли пределы Российского государства к берегам Восточного океана.

60. Борис Годунов{*}

Борис Федорович Годунов является в истории с 1570 года: тогда он был царским оруженосцем. Возвышаясь постепенно, Годунов сделался боярином и конюшим: титла важные при прежнем дворе российском. Сын Иоанна Грозного, царь Феодор, сочетался браком с его сестрою, Ириною Феодоровною. Тогда Годунов пришел в неограниченную силу: он имел столь великое влияние на управление государством, что иностранные державы признавали его соправителем сего кроткого, слабодушного монарха. По кончине Феодора Иоанновича (1598 г.), духовенство, государственные чины и поверенные народа избрали Годунова царем. Правление его продолжалось около осьми лет. В сие время Годунов старался загладить неприятное впечатление, какое оставили в народе прежние честолюбивые и хитрые его виды; между прочим ему приписывали отдаление от двора родственников царской фамилии (Нагих, кн. Сицких и Романовых) и умерщвление малолетнего царевича Димитрия, брата царя Феодора, в 1591 году погибшего в Угличе. Годунов расточал награды царедворцам, благотворил народу и всеми мерами старался приобрести общественную любовь и доверенность. Между тем явился ложный Димитрий, к нему пристало множество приверженцев, и государству угрожала опасность. В сие время (1605 г.) Годунов умер незапно; полагают, что он отравился. Историки несогласны в суждениях о Годунове: одни ставят его на ряду государей великих, хвалят добрые дела и забывают о честолюбивых его происках; другие — многочисленнейшие — называют его преступным, тираном.

62. Иван Сусанин{*}

В исходе 1612 года юный Михаил Феодорович Романов, последняя отрасль Руриковой династии, скрывался в Костромской области. В то время Москву занимали поляки: сии пришельцы хотели утвердить на российском престоле царевича Владислава, сына короля их Сигизмунда III. Один отряд проникнул в костромские пределы и искал захватить Михаила. Вблизи от его убежища враги схватили Ивана Сусанина, жителя села Домнина, и требовали, чтобы он тайно провел их к жилищу будущего венценосца России. Как верный сын отечества, Сусанин захотел лучше погибнуть, нежели предательством спасти жизнь. Он повел поляков в противную сторону и известил Михаила об опасности: бывшие с ним успели увезти его. Раздраженные поляки убили Сусанина. По восшествии на престол Михаила Феодоровича (в 1613) потомству Сусанина дана была жалованная грамота на участок земли при селе Домнине; ее подтверждали и последующие государи.

68. Державин{*}

Н.И. Гнедичу

Державин родился 1743 года в Казани. Он был воспитан сперва в доме своих родителей, а после в Казанской гимназии, в 1760 записан был в инженерную школу, а в следующем году за успехи в математике и за описании болгарских развалив переведен в гвардию в чине поручика, отличился в корпусе, посланном для усмирения Пугачева. В 1777 году поступил в статскую службу, а в 1802 году пожалован был в министры юстиции. Скончался июля 6 дня 1816 года в поместье своем на берегу Волхова.

«К бессмертным памятникам Екатеринина века принадлежат песнопения Державина. Громкие победы на море и сухом пути, покорение двух царств, унижение гордости Оттоманской Порты, столь страшной для европейских государей, преобразования империи, законы, гражданская свобода, великолепные торжества просвещения, тонкий вкус, все это было сокровищем для гения Державина. Он был Гораций своей государыни... Державин великий живописец... Державин хвалит, укоряет и учит... Он возвышает дух нации каждую минуту дает чувствовать благородство своего духа...» — говорит г. Мерзляков.

III. Поэмы

73. Войнаровский{*}

Поэма

…Nessun maggior dolore

Che ricordarsi del tempo felice

Nella miseria…^[1]

Dante

А. А. Бестужеву

Жизнеописание Мазепы

Мазепа принадлежит к числу замечательнейших лиц в российской истории XVIII столетия. Место рождения и первые годы его жизни покрыты мраком неизвестности. Достоверно только, что он провел молодость свою при варшавском дворе, находился пажем у короля Иоанна Казимира и там образовался среди отборного польского юношества. Несчастные обстоятельства, до сих пор еще не объясненные, заставили его бежать из Польши. История представляет нам его в первый раз в 1674 году главным советником Дорошенки, который, под покровительством Польши, правил землями, лежавшими по правой стороне Днепра. Московский двор решился присоединить в то время сии страны к своей державе. Мазепа, попавшись в плен при самом начале войны с Дорошенком, советами против бывшего своего начальника много способствовал успеху сего предприятия и остался в службе у Самойловича, гетмана малороссийской Украины. Самойлович, заметив в нем хитрый ум и пронырство, увлеченный его красноречием, употреблял его в переговорах с царем Феодором Алексеевичем, с крымским ханом и с поляками. В Москве Мазепа вошел в связи с первыми боярами царского двора и после неудачного похода любимца Софии князя Василья Васильевича Голицына в Крым в 1687 году, чтоб отклонить ответственность от сего вельможи, он приписал неуспех сей войны благодетелю своему Самойловичу; отправил о сем донос к царям Иоанну и Петру и в награду за сей поступок был, по проискам Голицына, возведен в звание гетмана обеих Украин.

Между тем война с крымцами не уставала: поход 1688 года был еще неудачнее прошлогоднего; здесь в то время произошла перемена в правлении. Владычество Софии и ее любимца кончилось, и власть перешла в руки Петра. Мазепа, опасаясь разделить несчастную участь с вельможею, которому он обязан был своим возвышением, решился объявить себя на стороне юного государя, обвинил Голицына в лихоимстве и остался гетманом.

Утвержденный в сем достоинстве, Мазепа всячески старался снискать благоволение российского монарха. Он участвовал в азовском походе; во время путешествия Петра по чужим краям счастливо воевал с крымцами и один из первых советовал разорвать мир с шведами. В словах и поступках он казался самым ревностным поборником выгод России, изъявлял совершенное покорство воле Петра, предупреждал его желания, и в 1701 году, когда буджацкие и белгородские татары просили его о принятии их в покровительство, согласно с древними обычаями козаков, «прежние козацкие обыкновения миновались, — отвечал он депутатам, — гетманы ничего не делают без повеления государя». В письмах к царю Мазепа говорил про себя, что он один и что все окружающие его недоброжелательствуют России; просил, чтоб доставили ему случай показать свою верность, позволив участвовать в войне против шведов, и в 1704 году, после похода в Галицию, жаловался, что король Август держал его в бездействии, не дал ему способов к оказанию важных услуг русскому царю. Петр, плененный его умом, познаниями и довольный его службою, благоволил к гетману особенным образом. Он имел к нему неограниченную доверенность, осыпал его милостями, сообщал ему самые важные тайны, слушал его советов. Случалось ли, что недовольные, жалуясь на гетмана, обвиняли его в измене, государь велел отсылать их в Малороссию и судить как ябедников, осмелившихся поносить достойного повелителя козаков. Еще в конце 1705 года Мазепа писал к Головкину: «Никогда не отторгнусь от службы премилостивейшего моего государя». В начале 1706 года был он уже изменник.

Несколько раз уже Станислав Лещинский подсылал к Мазепе поверенных своих с пышными обещаниями и убеждениями преклониться на его сторону, но последний отсылал всегда сии предложения Петру. Замыслив измену, повелитель Малороссии почувствовал необходимость притворства. Ненавидя россиян в душе, он вдруг начал обходиться с ними самым приветливым образом; в письмах своих к государю уверял он более чем когда-нибудь в своей преданности, а между тем потаенными средствами раздувал между козаками неудовольствие против России. Под предлогом, что козаки ропщут на тягости, понесенные ими в прошлогодних походах и в крепостных работах, он распустил войско, вывел из крепостей гарнизоны и стал укреплять Батурин; сам Мазепа притворился больным, слег в постель, окружил себя докторами, не вставал с одра по нескольку дней сряду, не мог ни ходить, ни стоять, и в то время, как все полагали его близким ко гробу, он приводил в действие свои намерения: переписывался с Карлом XII и Лещинским, вел по ночам переговоры с присланным от Станислава иезуитом Зеленским о том, на каких основаниях сдать Малороссию полякам, и отправлял тайных агентов к запорожцам с разглашениями, что Петр намерен истребить Сечу и чтоб они готовились к сопротивлению. Гетман еще более начал притворяться по вступлении Карла в Россию. В 1708 году болезнь его усилилась. Тайные пересылки с шведским королем и письма к Петру сделались чаще. Карла умолял он о скорейшем прибытии в Малороссию и избавлении его от ига русских, и в то же время писал к графу Гавриле Ивановичу Головкину, что никакие прелести не могут отторгнуть его от высокодержавной руки царя русского и поколебать недвижимой его верности. Между тем шведы были разбиты при Добром и Лесном, и Карл обратился в Украину. Петр повелел гетману следовать к Киеву и с той стороны напасть на неприятельский обоз; но Мазепа не двигался из Борзны; притворные страдания его час от часу усиливались; 22 октября 1708 г. писал он еще к графу Головкину, что он не может ворочаться без пособия своих слуг, более 10 дней не употребляет пищи, лишен сна и, готовясь умереть, уже соборовался маслом, а 29, явившись в Горках с 5000 Козаков, положил к стопам Карла XII булаву и бунчук, в знак подданства и верности.

Что побудило Мазепу к измене? Ненависть ли его к русским, полученная им еще в детстве, во время его пребывания при польском дворе? Любовная ли связь с одною из родственниц Станислава Лещинского, которая принудила его перейти на сторону сего короля? Или, как некоторые полагают, любовь к отечеству, внушившая ему неуместное опасение, что Малороссия, оставшись под владычеством русского царя, лишится прав своих? Но в современных актах ее не вижу в поступке гетмана Малороссии сего возвышенного чувства, предполагающего отвержение от личных выгод и пожертвование собою пользе сограждан. Мазепа в универсалах и письмах своих к козакам клялся самыми священными именами, что действует для их блага; но в тайном договоре с Станиславом отдавал Польше Малороссию и Смоленск с тем, чтоб его признали владетельным князем полоцким и витебским. Низкое, мелочное честолюбие привело его к измене. Благо козаков служило ему средством к умножению числа своих соумышленников и предлогом для сокрытия своего вероломства, и мог ли он, воспитанный в чужбине, уже два раза опятнавший себя предательством двигаться благородным чувством любви к родине?

Генеральный судья Василий Кочубей был давно уже в несогласии с Мазепою. Ненависть его к гетману усилилась с 1704 года, после того как сей последний, во зло употребляя власть свою, обольстил дочь Кочубея и, смеясь над жалобами родителей, продолжал с нею виновную связь. Кочубей поклялся отомстить Мазепе; узнав о преступных его замыслах, может быть, движимый усердием к царю, решился открыть их Петру. Согласившись с полтавским полковником Искрою, они отправили донос свой в Москву, а вскоре потом и сами туда явились; но двадцатилетняя верность Мазепы и шестьдесят четыре года жизни отдаляли от него всякое подозрение. Петр, приписывая поступок Кочубея и Искры личной ненависти на гетмана, велел отослать их в Малороссию, где сии несчастные, показав под пыткою, что их показания ложны, были казнены 14 июля 1708 года в Борщаговке, в 8 милях от Белой Церкви.

А. Корнилович

Жизнеописание Войнаровского

Андрей Войнаровский был сын родной сестры Мазепы, но об его отце и детстве нет никаких верных сведений. Знаем только, что бездетный гетман, провидя в племяннике своем дарования, объявил его своим наследником и послал учиться в Германию наукам и языкам иностранным. Объехав Европу, он возвратился домой, обогатив разум познанием людей и вещей. В 1705 году Войнаровский послан был на службу царскую. Мазепа поручил его тогда особому покровительству графа Головкина; а в 1707 году мы уже встречаем его атаманом пятитысячного отряда, посланного Мазепою под Люблин в усиление Меншикова, откуда и возвратился он осенью того же года. Участник тайных замыслов своего дяди, Войнаровский в решительную минуту впадения Карла XII в Украину отправился к Меншикову, чтобы извинить медленность гетмана и заслонить его поведение. Но Меншиков уже был разочарован: сомнения об измене Мазепы превращались в вероятия, и вероятия склонились к достоверности — рассказы Войнаровского остались втуне. Видя, что каждый час умножается опасность его положения, не принося никакой пользы его стороне, он тайно отъехал к войску. Мазепа еще притворствовал: показал вид, будто разгневался на племянника, и, чтобы удалить от себя тягостного нажидателя, — полковника Протасова, упросил его исходатайствовать лично у Меншикова прощение Войнаровскому за то, что тот уехал не простясь. Протасов дался в обман и оставил гетмана, казалось, — умирающего. Явная измена Мазепы и прилучение части козацкого войска к Карлу XII последовали за сим немедленно, и от сих пор судьба Войнаровского была нераздельна с судьбою сего славного изменника и венценосного рыцаря, который не раз посылал его из Бендер к хану крымскому и турецкому двору, чтобы восстановить их противу России. Станислав Лещинский нарек Войнаровского коронным воеводою Царства Польского, а Карл дал ему чин полковника шведских войск и по смерти Мазепы назначил гетманом обеих сторон Днепра. Однако ж Войнаровский потерял блестящую и верную надежду быть гетманом всей Малороссии, ибо намерение дяди и желание его друзей призывали его в преемники сего достоинства, отклонил от себя безземельное гетманство, на которое осудили его одни беглецы, и даже откупился от оного, придав Орлику 3000 червонных к имени гетмана и заплатив кошевому 200 червонцев за склонение Козаков на сей выбор. Наследовав после дяди знатное количество денег и драгоценных каменьев, Войнаровский приехал из Турции и стал очень роскошно жить в Вене, в Бреславле и Гамбурге. Его образованность и богатство ввели его в самый блестящий круг дворов германских, и его ловкость, любезность доставили ему знакомство (кажется, весьма двусмысленное) с славною графинею Кенигсмарк, любовницею противника его, короля Августа, матерью графа Морица де Сакс. Между тем как счастие ласкало так Войнаровского забавами и дарами, судьба готовила для него свои перуны. Намереваясь отправиться в Швецию для получения с Карла занятых им у Мазепы 240 000 талеров, он приехал в 1716 году в Гамбург, где и был схвачен на улице магистратом по требованию российского резидента Беттахера. Однако ж, вследствие протестации венского двора, по правам неутралитета, отправление его из Гамбурга длилось долго, и лишь собственная решимость Войнаровского отдаться милости Петра I предала его во власть русских. Он представился государю в день именин императрицы, и ее заступление спасло его от казни. Войнаровский был сослан со всем семейством в Якутск, где и кончил жизнь свою, но когда и как, неизвестно. Миллер, в бытность свою в Сибири в 1736 и 1737 годах, видел его в Якутске, но уже одичавшего и почти забывшего иностранные языки и светское обхождение.

Такова была жизнь Войнаровского, и нрав его виден в делах. Он был отважен, ибо Мазепа не вверил бы ему многочисленного отряда людей независимых, у коих одни личные достоинства могли скреплять власть; красноречив, что доказывают поручения от Карла XII и Мазепы; решителен и неуклончив, как это видно из размолвки его с Меншиковым; наконец, ловок и обходителен, ибо тщеславие не нарекло бы его в Вене графом^[2], если бы любезный дикарь сей не имел тонкости светской; одним словом, Войнаровский принадлежал к числу тех немногих людей; которых Великий Петр почтил именем опасных врагов. Без сомнения, Войнаровский, одаренный сильным характером, которому случай дал развернуться в такую славную эпоху, принадлежит к числу любопытнейших лиц прошлого века — лиц, равно присвоенных истории и поэзии, ибо превратность судьбы его предупредила все вымыслы романтика.

А. Бестужев

Часть первая

Часть вторая

Примечания к первой части «Войнаровского»

¹ Юрта — жилище диких сибирских обывателей. Они бывают летние и зимние, подвижные и постоянные; бывают бревенчатые, берестяные, иногда войлочные и кожаные.

² Ясак — подать мехами, собираемая с сибирских народов.

³ Варнак — преступник, публично наказанный и заклейменный.

⁴ Байкал — святое море или озеро, справедливее Ангарский провал, лежит в Иркутской губернии между 51' и 58' северной широты и между 121' и 127' восточной долготы, считая от острова Ферро. Непостоянные ветры, беспрерывные жестокие бури и непроницаемые туманы, особенно в ноябре и декабре месяце бывающие на сем озере, были причиною многих бедствий. Часто во время весьма хорошей погоды ветр неожиданно и мгновенно переменяется, начинается буря, и до того спокойные и светлые воды Байкала подымаются горами, чернеют, пенятся, ревут, и все представляет ужасное и вместе величественное зрелище.

⁵ В стране той хладной и дубравной // В то время жил наш Миллер славный.

Миллер. Российский историограф Гергард-Фридрих Миллер родился 7 октября 1705 года в Вестфалии. Первое воспитание получил он под надзором отца своего, который был ректором Герфордской гимназии. Тогда еще открывалась в юноше склонность к истории. Он любил по вечерам в семейственном кругу рассказывать братьям и сестрам слышанное того утра о греках и римлянах, с жадностию читал жизни великих мужей древности; и когда Петр I проезжал в 1717 году чрез Герфорд, двенадцатилетний Миллер ушел тайным образом босой из отцовского дома, чтоб иметь случай посмотреть на Великого. На 17-м году возраста Миллер отправился в Лейпцигский университет, где довершил свое воспитание под руководством Готшеда, в свое время ученейшего мужа в Германии.

Между тем Петр, окончив войну с Швециею, занялся исключительно водворением просвещения в своем отечестве. Зная, что прежде заведения училищ нужно было образовать учителей, он учредил Академию; и, чтоб достигнуть своей цели, дал ей направление, соответственное своим видам. Все европейские заведения сего рода состоят из ученых людей, которые сочинениями своими обязаны способствовать успеху наук и искусств. С.-Петербургская Академия, сверх сей обязанности, имела другую: образование молодых россиян, которые, в свою очередь, должны были сообщать приобретенные познания своим соотечественникам. Она была светилом, которого благотворные лучи должны были распространяться во все концы России. Президенту ее Блюментросту поручено было вызвать для сего из Германии ученых, и по его-то приглашению Миллер прибыл в Россию.

Петра I не стало, но намерения его исполнялись: Академия открыла свои заседания 16 декабря 1725 года, и Миллер начал свое поприще в России преподаванием латинского языка, географии и истории в верхнем классе академической гимназии. Познания его, рачительность в исполнении возложенной на него обязанности и точное исполнение порученной ему секретарской должности, во время которой он издал три части комментариев, заслужили ему всеобщее уважение. В половине 1730 года Миллер произведен в профессоры истории и назначен действительным членом Академии.

Скорое его возвышение поселило зависть в людях, которые хотя уступали ему в познаниях, но полагали, что имеют равные с ним права на почести. Чтоб удалиться от неприятностей, Миллер под предлогом домашних обстоятельств поехал в чужие края и во время сего путешествия имел случай оказать услугу Академии, приобретши для нее нового члена, ученого ориенталиста Кера, который положил основание нынешнему Азиатскому минц-кабинету при Петербургской Академии наук.

Новое важнейшее поручение ожидало Миллера по возвращении его в Россию. В это время Петербургская Академия наук предприняла достойный ее труд. Снаряжена была экспедиция для приведения в известность земель, составляющих северную часть Азии. Профессор Делиль де ла-Крокер отправлен был для астрономических наблюдений; Гмелин должен был заняться описанием всего, что касалось до естественных наук, а Миллеру поручено было обратить внимание на географию, древности и историю народов, населяющих Сибирь. Путешествие сие, начатое в феврале 1733 года, продолжалось 10 лет. Не будем следовать за ученым исследователем во время его пути, наблюдать с ним вместе обычаи черемисов и вотяков и простые нравы телеутов, тунгузов и якутов. Довольно, если скажем, что он вел подробный журнал всему пути, сам заготовлял карты оному, с точным означением местности каждой страны, составлял исторические и географические описания городов, чрез которые проезжал, разбирал архивы оных и тщательно выписывал все, что находил в них для русской истории, срисовывал везде древности, какие ему попадались, и, кроме того, привез кучу замечаний о нравах, языке и вере народов, которых посещал. Сие множество трудов и суровый климат Сибири расстроили его здоровье. Он не мог ехать далее Якутска и больной возвратился в Петербург в 1743 году. Здесь к физическим болезням присоединились нравственные. В отсутствие Миллера сделан был президентом Академии Шумахер, человек познаний ограниченных, не прощавший Миллеру его достоинств. Посредственность ненавидит истинное дарование. Шумахер, с завистью смотревший на возвышение Миллера, еще более вознегодовал на него, когда сей возвратился из Сибири, предшествуемый славою, что кончил столь важное для наук поручение. Миллер за десятилетние труды свои получил вместо награды одни неприятности. Он не оспоривал у других права ползать перед сильными, не искал посторонними путями и непозволенными средствами того, чего имел право требовать, не унижал дарований своих, изменяя истине, а потому имел многих неприятелей. Тауберт, Теплов и даже великий наш Ломоносов, ни в чем не терпевший соперников, были врагами Миллера. На полезные труды его не обращали внимания, и далее, поверит ли этому потомство, диссертацию о начале русского народа, которую он напечатал на латинском и русском языках и готовился читать в публичном собрании Академии 5 сентября 1743 г. в день именин императрицы, запретили потому только, что историограф утверждал в ней, будто Рюрик вышел из Скандинавии. Несмотря на сии неприятности, Миллер, любивший науки не из личных видов и движимый любовию к общей пользе, был неусыпен в трудах своих. Казалось, что деятельность его возрастала с препятствиями, какие он встречал на каждом шагу. За работою ученый муж находил утешение от несправедливости людей, которых отзывы не доходили до его кабинета. По званию российского историографа в 1747 г. занимался он составлением сибирской и разными исследованиями по части российской истории и географии, составлял родословные таблицы российских великих князей, исправлял должность конференц-секретаря при Академии и был самым деятельным сотрудником в издании «Ежемесячных сочинений» с 1757 по 1764 год.

Со вступлением императрицы Екатерины занялась в России новая заря на горизонте наук. Заслуги Миллера были наконец уважены. По просьбе Ив. Ив. Бецкого назначен он был в 1763 году директором Московского воспитательного дома, а в 1766, по представлению графа Никиты Ивановича Панина и князя Александра Михайловича Голицына, определен в начальники Московского архива иностранных дел. Никто лучше Миллера не мог исполнить обязанностей, сопряженных с сим местом. Он радовался как дитя, когда получил оное, и по целым суткам проводил в сем хранилище отечественных хартий, занимаясь приготовлением материалов для российской истории и объяснением встречающихся в оной темных мест. Государыня, быв еще великою княжною, знала Миллера и во время пребывания его в Москве часто призывала его к себе для советов. Миллер был избран Академиею в 1767 году депутатом в Комиссию законов, находившуюся в Москве, и здесь предлагал различные планы для водворения наук и распространения просвещения в России. Когда комиссия переведена была в С.-Петербург, он получил от императрицы позволение остаться в Москве и, кроме архива иностранных дел, занялся по приказу государыни разбором архивов Разрядного и Сибирского приказа. Он работал с утра до ночи и жалел только, что ему минуло 63 года и он не будет иметь ни времени, ни силы для исполнения ожиданий монархини и соотечественников. В 1775 году Академия поручила ему написать ее историю от самого ее основания. В том году праздновали 50-летнее ее существование. Миллер, единственный из членов, который находился при ее основании, был свидетелем и участником в том, что в ней происходило во все время ее заседаний, и потому лучше всякого другого мог исполнить сие назначение. Окончив сию работу, он занялся по-прежнему извлечениями из архивских бумаг и приготовлениями материалов для русской истории. Необъятный труд сей занимал последние годы его жизни. Иногда для поправления своего здоровья отвлекал он себя поездками в города, лежащие поблизости Москвы; но и тут, чтоб употребить время с пользою, составлял историческое и географическое описание оных. Миллер скончался в 1783 году, имея 79 лет от роду.

Заслуги Миллера по нашей истории более или менее известны всякому образованному россиянину. Излишне было бы исчислять его сочинения. Здесь прибавим только, что нравственные его качества не уступали его познаниям. Миллер знал, что человек, готовящийся к исправлению других, должен сам собою подавать пример, что в писателе добродетельная жизнь есть лучшее предисловие к его сочинениям. Избрав Россию своим отечеством, он любил ее как родной ее сын, всегда предпочитал ее пользу частным выгодам, никогда не жаловался на оказанные ему несправедливости и везде, где мог, старался быть ей полезным. Никогда не унижал он достоинства своего лестью, искательством; никогда не старался выставлять себя: скромность, отличительная черта истинного таланта, и даже некоторая застенчивость составляли главные черты его характера. Многие особы, занимавшие после важнейшие места при дворе Екатерины, обязаны ему своим воспитанием. Он охотно помогал советами молодым людям из россиян или иностранным писателям, желавшим иметь сведения по части российской истории. В домашнем быту он служил образцом семейственного счастия, был лучшим супругом, лучшим отцом семейства. Он имел многих врагов, которые, завидуя его славе, старались очернить его в глазах современников; но справедливость восторжествовала: обвинения их, внушенные корыстолюбием, были опровергнуты, и Миллер в конце жизни своей имел утешение видеть, что истинное достоинство найдет всегда защитников и почитателей.

⁶ Доха — шуба вверх шерстью, из шкуры дикой козы.

⁷ Чебак — большая теплая шапка с ушами.

⁸ Заимка — вне города место, занятое под частный дом, или крестьянский двор с огородом и с другими принадлежностями; словом, русская дача или малороссийский хутор.

⁹ Пальма. — Так называются в Сибири длинные, широкие и толстые ножи, укрепленные наиболее в березовых, для крепости прокопченных, ратовищах, обшитых снаружи кожею. С ними якуты, юкагиры и другие северные народы ходят на лосей, медведей, волков и проч.

¹⁰ Жирник — ночник с каким-нибудь маслом или жиром, засвечаемый на ночь.

¹¹ (Примечание не было составлено).

¹² Хвостовский (Хвостов, местечко в Киевской губернии, Васильковского уезда), полковник Симеон Палей, отважный предводитель заднепровских наездников, родился в Борзне и стал славен подвигами около 1690 года. Под рукоюгетмана своего Самуся он, как владетельный князь, брал дань с земель по Днестр и Случ, запирал Россию и Польшу от татар, нередко вторгался в орды Буджацкую и Белгородскую и захватил однажды в плен самого салтана. Получал от первых награды, брал от других добычи и выкупы. Очаков не раз видал его истребительный пламень вокруг стен своих. Восстав на поляков за их неправды, он попал в плен, но вырвался из крепкой тюрьмы; магдебургской и сторицею заплатил им за свою неволю, разбив поляков под Хвостовым, под Бердичевым и покорившись России. В 1694 году с Мокиевским набежав на турок под Очаковым, не вкладывая сабли в ножны, с черниговским полковником Лизогубом вторгся в орду Буджацкую. Добыча и победа увенчали оба предприятия. Удалые промыслы его над поляками перемежались только тогда, как он громил татар. Он брал и палил польские города и, опустошив край Волыни, овладел Трояновкою. Между тем коварный Мазепа, завистливый к славе, жадный к богатству, недоверчивый к силе Самуся и Палея, своих соперников, старался очернить их в глазах Петра Великого. С наветами представил и доказательства: жалобы Августа, письма Потоцкого и Яблоновского, которые писали, что «Палей вьет себе разбойничьи гнезда в крепостях Ржечи-Посполитой и кормится хлебом, которого не сеял». Мазепа тайно действовал против Самуся и Палея, а они явно воевали Польшу. Первый занял Богуслав, Корсунь, Бердичев; второй взял Немиров и Белую Церковь. Перерезали там шляхтичей и жидов и всех окружных крестьян подняли на поляков, обещая им права и вечную свободу. Мазепа жаловался на ослушанье, Август просил удовлетворения; Петр повелевал оставить в покое своего союзника, но ожесточенные полководцы делали свое, ничему не внимая. Наконец решился Мазепа известь Палея, как бы то ни было. Окруженный всем своим войском, выступившим тогда на помощь Августу против шведов, сильный собственною властию и милостию царскою, он не смел, однако ж, захватить Палея силою; позвал к себе в гости в Бердичев и за дружескою чашею заковал доверчивого героя в цепи, как это видно из следующих стихов одной песни:

Вслед за сим он отослал его в Батурин, извещая Головина, что Палей оказался явным изменником государю и предался Карлу XII, в надежде через посредство Любомирских получить гетманство в Малороссии. В следующем году он был отправлен в Москву, а оттоле по указу государеву сослан в Енисейск, где целые пять лет томился вдалеке от родины и родных, снедаем тоскою бездействия и неволи. Измена Мазепы открыла глаза Петру, и он посреди забот военных вспомнил об оклеветанном Палее и возвратил ему имущество, чин и свободу. Но как земная власть могла возвратить ему здоровье! Однако ж последние дни Палеевой жизни были отрадны для сердца старого воина. Он приехал к войску в день Полтавской битвы, сел на коня и, поддерживаемый двумя козаками, явился перед своими. Радостные клики огласили воздух — вид Палея воспламенил всех мужеством. Старик ввел Козаков в дело, и хотя сабля его не могла уже разить врагов, но еще однажды указала путь к победе. Весело было умирать после Полтавского сражения; недолго пережил его и Палей от язв, трудов, лет, несчастий и славы.

В характере сего бесстрашного вождя украинцев видны все черты дикого рыцарства. Открыт в дружбе и жесток в мести. Деятелен и сметлив в войне, которая стала его стихиею, — он не менее был искусен и в распорядке дел гетманских, которые велись его головою; ибо Самусь, лишась его, сложил булаву правления. Когда имя Палеево сторожило границу Заднеприи, татары не нарушали его покоя, и поляки не смели там умничать. Попеременно вождь и подчиненный, он умел повиноваться своеизбранной власти и строго хранить ему врученную; был любим как брат своими товарищами и как отец своими козаками. Когда Мазепа захватил его, то насилу мог взять Белую Церковь, и то изменою мещан. «Умрем тут вси, — говорили козаки Палеевы, — а не поддадимся, коли нет здесь нашего батьки». Враг татар за их грабежи, враг поляков за их утеснения — он в обоих случаях был полезен России, хотя не вполне исполнял ее требования, как воспитанник необузданной свободы. Сын сего неустрашимого воина по неотступной просьбе старшин Белоцерковского полка заступил его место.

¹³ Ватага — малороссийское слово, имеет следующие значения: толпа, шайка, стадо, стая; ватага разбишак — шайка разбойников (Котляревский).

¹⁴ Гайдамак — иногда удалец, иногда разбойник; слово сие, как видно из его корня, взято с татарского языка и в собственном смысле значит бродяга или беглец; посему гайдамаки в Малороссии значат то же, что ускоки у славян иллирийских.

¹⁵ Толокно — мука из пересушенного овса. Известно, что в дальних своих походах, как ныне в чумакованье, то есть в поездках за рыбою и солью, малороссияне запасались всегда небольшим количеством толокна или гречневых круп для кашицы, которую называют они кулиш. Умеренность есть одна из похвальных добродетелей сих простодушных сынов природы. Идучи обозом, они останавливаются в поле, разводят огонь и всем кошем, то есть артелью, садятся за кашицу, которую варит для них так называемый кашевар. Кто едет в осеннюю ночь по степным полям Полтавской, Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерний, тому часто случается видеть несколько таких огней, мелькающих, как звездочки, в разных расстояниях на гладкой необозримой равнине.

¹⁶ Хутор — небольшая деревушка, часто один дом, стоящий среди поля или в лесу, в стороне от жилых мест. Обыкновенно почти таковые хутора строятся при яругах, лесистых оврагах или под прикрытием чапыжника (дробнолеска).

¹⁷ Курень — хижина или землянка, в каковых и поныне еще живут многие черноморские козаки. Несколько таковых куреней состоят под ведением куренного, или старшины, назначаемого от начальства.

¹⁸ Курганы — высокие земляные насыпи, видимые и ныне во многих местах Малороссии и Украины. Курганы сии служили иногда общими могилами на местах столь частых сшибок, бывавших у малороссиян с всегдашними их врагами татарами, и во время отторжения их от Польши, с поляками; в таковых курганах и поныне при разрытии оных находят кости и волосы человеческие, недотлевшие лоскутки одежд, отломки орудий, старинные монеты, сткляницы и т. п. Иногда же целый ряд таковых курганов, идущий на далекое пространство по одному направлению, подобно цепи гор, служил как бы ведетами или подзорными возвышениями для наблюдения за неприятелем. Таковых курганов много можно видеть по древним границам Малороссии и Украины с Ордою крымскою, особливо в губерниях Слободско-Украинской и Полтавской.

74. Наливайко {*}

(Отрывки из поэмы)

<1> Киев

<2>. Весна

<3>

<4>

<5>. Смерть чигиринского старосты

<6>

<7>

<8>. Исповедь Наливайки

<9>

<10>. Молитва Наливайки

<11>

<12>. Сон Жолкевского

<13>. Исповедь Наливайки

IV. Агитационные песни, написанные совместно с Бестужевым

78{*}

79{*}

80{*}

81{*}

82{*}

83—89. Подблюдные песни{*}

Приложения

Примечания

При жизни Рылеева его произведения дважды выходили отдельными изданиями: в 1825 г. вышел его сборник «Думы» и в том же году — поэма «Войнаровский». Однако лишь небольшая часть из написанного Рылеевым увидела свет при его жизни. Большой архив поэта после его ареста 14 декабря 1825 г. оказался частью у Ф. В. Булгарина, частью остался у жены, а частью попал в руки членов Следственного комитета и был позднее тайно присвоен чиновником А. А. Ивановским, у которого и хранился. После 1825 г. отдельные рукописи Рылеева лишь случайно проникали в печать, но публиковались анонимно и с искажениями. С 1856 г. произведения Рылеева стали печататься за границей в нелегальных изданиях. Печатались они, как правило, не с автографов, а со списков, часто очень неточных. В 1861 г. в Лейпциге вышло «Полное собрание сочинений » К. Ф. Рылеева (под редакцией Н. В. Гербеля), которое, разумеется, было далеко не полным и весьма сомнительным в текстологическом отношении. Из рукописей Рылеева, находящихся у разных владельцев в России, отдельные произведения начали публиковаться с 1861 г. Значительные материалы были напечатаны в 70-е годы П. А. Ефремовым в «Русской старине» (преимущественно из архива, находившегося у родных Рылеева) и в 80-е годы — В. Е. Якушкиным в «Вестнике Европы» и других журналах (материалы из собрания А. А. Ивановского). В 1872 г. вышло первое собрание сочинений Рылеева в России: «Сочинения и переписка Кондратия Федоровича Рылеева» (Издание его дочери. Под ред. П. А. Ефремова), СПб., 1872. Это было первое издание, осуществленное на основе рукописей, которыми располагал Ефремов, и впервые как-то прокомментированное. Однако издание 1872 г., повторенное в 1874 г. и послужившее основой для всех последующих изданий произведений Рылеева, было отнюдь не полным. Из большого архива поэта Ефремов многое не включил в свое издание, во-первых, из соображений цензурного характера, а во-вторых, потому, что считал ряд произведений Рылеева неинтересными. Издание содержало и ряд ошибок текстологического характера: неверных прочтений и искажений текста, ошибочных датировок, произвольных заглавий и т. п. Тем не менее, последующие издатели Рылеева (М. Н. Мазаев в 1893 г. и Г. Балицкий в 1906—1907 гг.) с автографамипоэта дела не имели и пользовались уже существующими публикациями его. произведений. ^[1]

Первое научное издание сочинений Рылеева было осуществлено лишь в советское время. В 1934 г. почти одновременно вышли: «Полное собрание сочинений» (Редакция, вступительная статья и комментарии А. Г. Цейтлина), М.—Л., «Academia» и «Полное собрание стихотворений» (Редакция, предисловие и примечания 10. Г. Оксмана. Вступительная статья В. Гофмана), Л., «Библиотека поэта», Большая серия. Первое из двух изданий, кроме стихотворных произведений, содержало прозаические сочинения Рылеева, его статьи и письма. Что касается стихотворений и поэм, то они полнее нредстазлены, убедительнее прочтены и основательнее прокомментированы в издании «Библиотеки поэта». Ю. Г. Оксман проделал огромную работу по прочтению, датировке и комментированию всех известных ему стихотворных произведений Рылеева. В издании 1934 г. приведены основные варианты всех автографов, прижизненных публикаций, а иногда и списков стихотворений. Установлены даты написания многих произведений, а некоторые традиционные датировки убедительно пересмотрены. В этой же книге дан подробный текстологический и историко-литературный комментарий, к которому и сейчас трудно прибавить что-либо существенное. Однако при всех высоких качествах издания 1934 г., оно теперь нуждается в существенных коррективах. Располагая текстом прижизненной публикации и автографом произведения, Ю. Г. Оксман часто отдавал предпочтение автографу (например, «К Делии», «Волынский» и некоторые юношеские стихотворения). Кроме того, издание 1934 г. теперь уже не может считаться полным, так как в последующее время в архивах было выявлено еще значительное количество автографов Рылеева. Часть из них была опубликована в 1954 г. в № 59 «Литературного наследства». Это, в основном, автографы, которыми располагал В. Е. Якушкин, и ныне находящиеся в ЦГАОР. ^[2] Несколько автографов обнаружено в ЛБ (это часть собрания бывшей Чертковской библиотеки, автографы которого видел П. А. Ефремов, но которыми уже не располагал Ю. Г. Оксман, так как в 1934 г. местонахождение их было ему неизвестно). Следует отметить, что тексты, напечатанные в «Литературном наследстве», даны без вариантов и не всегда точно. В 1956 г. вышло собрание избранных сочинений Рылеева, адресованное широкому читателю: «Стихотворения. Статьи. Очерки. Докладные записки. Письма» (Вступительная статья В. Г. Базанова. Подготовка текстов и примечания Ю. Г. Оксмана). В это издание вошла часть текстов, опубликованных в ЛН, а в ряде произведений, ранее напечатанных Ю. Г. Оксманом, появились новые строки (поэма «Войнаровский», некоторые из «агитационных песен»), необходимость которых не во всех случаях представляется убедительной.

Настоящее собрание стихотворных произведений Рылеева является наиболее полным, так как к основному корпусу текстов, изданных в 1934 г., здесь прибавлены все тексты, опубликованные в «Литературном наследстве», и некоторые произведения и наброски, никогда не публиковавшиеся ранее (№ 91, 140, 143, 162, 182, 183).

Материал настоящего издания сгруппирован в трех основных частях. Часть I — основное собрание, куда вошли все произведения 1820—1826 гг. 1820 год — важный рубеж в литературной биографии Рылеева, год завершения ученического периода его творчества, когда он бесповоротно встает на путь гражданской поэзии, о начале которого возвестила сатира «К временщику». Внутри части I выделены три раздела, соответствующие основным жанрам рылеевского поэтического творчества: стихотворения, поэмы, драма. В части I помещены, как правило, законченные произведения, либо отрывки, опубликованные самим поэтом. Исключением являются некоторые фрагменты поэмы «Наливайко» и пролог к трагедии «Богдан Хмельницкий», значение которых в литературном наследии Рылеева очень велико. Часть II занимают агитационные песни, написанные поэтом совместно с А. А. Бестужевым, а быть может, и с другими авторами. Часть III составляют следующие традиционные приложения: 1. Ранние стихотворения (1813—1819); 2. Отрывки, наброски, планы; 3. Стихотворения, приписываемые Рылееву. Во втором приложении даются наброски неосуществленных произведений, вплоть до мельчайших фрагментов. Раздел стихотворений, приписываемых Рылееву, значительно отличается от подобных разделов в предыдущих изданиях. В него включены два стихотворения, ранее не печатавшиеся в сборниках Рылеева: «Не вчера ли в хороводе. ..» и эпиграмма «Наш медик Клит...». Три стихотворения («Известно всем давно, что стиходей Арист...», «Не диво, что Вралев так много пишет вздору. ..» и «Завет богов») выведены из основного текста стихотворений Рылеева, где они до сих пор печатались, и помещены в приложении, поскольку принадлежность их Рылееву проблематична. Не вошло в книгу стихотворение «На смерть Чернова», так как последние изыскания литературоведов подтверждают, что оно принадлежит В. К. Кюхельбекеру. ^[1] Стихотворение «Александру I» включено в приложение, а не в основной текст, как это сделано в издании 1956 г., потому что документальными данными, подтверждающими авторство Рылеева, мы не располагаем. И, наконец, в отдел приписываемых произведений в соответствии с традицией включено четверостишие «Тюрьма мне в честь, не в укоризну...», принадлежность которого поэту еще нуждается в аргументированном обосновании.

В каждом разделе материал по возможности расположен в хронологической последовательности, кроме дум, напечатанных Рылеевым отдельной книгой в 1825 г. В настоящем издании полностью сохранен ее структурный принцип (хронология исторических сюжетов), установленный автором. Думы, законченные Рылеевым, но не опубликованные при его жизни, помещены после тех, которые вошли в сборник 1825 г., но в хронологической последовательности их написания. В настоящем издании Большой серии полнее, чем обычно, представлены другие редакции и варианты автографов и журнальных текстов. Весь этот материал (за исключением важнейших черновых вариантов в набросках, приведенных в разделе «Отрывки, наброски и планы») сосредоточен в специальном разделе «Другие редакции и варианты». За пределами издания остались лишь совсем незначительные, в большинстве своем одностишные варианты.

Произведения Рылеева в настоящем издании печатаются по прижизненным авторским публикациям, а при отсутствии таковых — по беловым или (если нет беловых) черновым автографам. Лишь в тех случаях, когда ни один из названных источников не сохранился, текст приводится по наиболее достоверной посмертной публикации. При наличии нескольких источников текста, т. е. когда возникает проблема выбора, в примечании специально указывается, какой из них положен в основу настоящей публикации, и используется формула: «Печ. по...». Как правило, предпочтение отдается последним авторским редакциям. Особо оговариваются также случаи реконструкции текста, т. е. устранение цензурных искажений и купюр, восстановление не сохранившегося целиком текста из разных источников (контаминация) и т. п. Если подобная реставрация уже имела место в предыдущих изданиях Рылеева, дающих достаточно убедительное решение сложного текстологического вопроса, то в качестве источника текста указывается соответствующее издание.

Датировки произведений Рылеева уточнены, а иногда исправлены на основании автографов и других данных. Даты предположительные отмечаются вопросительным знаком, двойные даты (через тире) означают период, в течение которого стихотворение было написано. Даты в угловых скобках обозначают год, не позднее которого создан тот или. иной текст (в ряде случаев это даты первых прижизненных публикаций). При датировке некоторых дум принято во внимание то обстоятельство, что Рылеев обычно публиковал их в журналах, альманахах или представлял для прочтения в Вольное общество любителей российской словесности почти сразу же после написания. Таким образом, год их первого появления в печати или представления в общество, как правило, является и годом их написания. В некоторых случаях для обоснования датировки приведены даты цензурных разрешений. Стихотворения, датировать которые не удалось, помещены в конце соответствующих разделов без дат.

Примечания имеют единообразную структуру. После порядкового номера каждый раз указывается первая публикация, затем все последующие, если они содержат какие-либо разночтения (часто эти расхождения объясняются разными источниками текста, а нередко элементарными погрешностями, допущенными при публикациии рукописей). Простые перепечатки не указываются вовсе. Затем — в нужных случаях — сообщаются сведения о наличии и местонахождении автографов, данные для датировок и творческой истории произведения, наиболее показательные оценки современников и т. д., а в конце примечаний дается реальный комментарий. Звездочка перед порядковым номером означает, что к этому произведению имеется материал в разделе «Другие редакции и варианты». Так как в этом разделе и в примечаниях применена система отсчета стихов, то для удобства читателя все тексты, содержащие свыше 50 строк, пронумерованы (по десяткам).

Все редакторские конъектуры, а также редакторские заголовки даются в угловых скобках. Квадратными скобками отмечены вычеркнутые в рукописях Рылеева строки и отдельные слова.

Орфография и пунктуация текстов приближены к современным. Сохранены только те индивидуальные и исторические особенности правописания Рылеева, устранение которых могло бы отразиться на произнесении стиха.

Примечания к №№ 73—76 (поэмы), 77, 90, 93—135, 137, 150, 153, 161, 170, 172, 173, 178, 184—187 написаны А. Е. Ходоровым, все остальные — А. В. Архиповой.

А. Архипова

СТИХОТВОРЕНИЯ

1. Н Зр, 1820, No 10, с. 26. Написано вскоре по приезде Рылеева в Петербург. Подзаг. указывает на один из литературных источников — сатиру М. В. Милонова «К Рубелию» (1810), имеющую подзаг.: «Из Персия». Однако стихотворение Милонова не перевод, а вольное подражание. У римского поэта Персия (34—62) такой сатиры нет. Рылеевские обличения временщика звучали несравненно острей, чем у Милонова, и современники сразу же догадались, что истинный адресат сатиры — граф А. А. Аракчеев (1769—1834). «Мы с жадностью читали эти стихи, — вспоминал декабрист Н. И. Лорер, — и узнавали нашего русского временщика» («Записки Н. И. Лорера», М., 1931, с. 73). Н. А. Бестужев так характеризовал обстановку в России тех лет и впечатление от сатиры Рылеева: «В том положении, в каком была и есть Россия, никто еще не достигал, столь высокой степени силы и власти, как Аракчеев, не имея другого определенного звания, кроме принятого им титула „верного царского слуги“: этот приближенный вельможа под личиной скромности, устраняя всякую власть, один, не зримый никем, без всякой явной должности, в тайне кабинета, вращал всею тягостью дел государственных, и злобная, подозрительная его политика лазутчески вкрадывалась во все отрасли правления ... Где деспотизм управляет, там утеснение — закон: малые угнетаются средними, средние большими, сии еще высшими; но над теми и другими притеснителями, равно как и над притесненными, была одна гроза: временщик ... Все государство трепетало под железною рукою любимца-правителя. Никто не смел жаловаться: едва возникал малейший ропот — и навечно исчезал в пустынях Сибири или в смрадных склепах крепостей. В таком положении была Россия, когда Рылеев громко и всенародно вызвал временщика на суд истины; когда назвал его деяния, определил им цену и смело предал проклятию потомства слепую или умышленную покорность вельможи для подавления отечества. Нельзя представить изумления, ужаса, даже можно сказать оцепенения, каким поражены были жители столицы при сих неслыханных звуках правды и укоризны, при сей борьбе младенца с великаном. Все думали, что кары грянут, истребят и дерзновенного поэта, и тех, которые внимали ему; но изображение было слишком верно, очень близко, чтобы обиженному вельможе осмелиться узнать себя в сатире. Он постыдился признаться явно, туча пронеслась мимо; оковы оцепенения пали, мало-помалу расторглись, и глухой шепот одобрения был наградою юного правдивого стихотворца. Это был первый удар, нанесенный Рылеевым самовластию ... С этого стихотворения началось политическое поприще Рылеева. Пылкость юношеской души, порыв благородного негодования и меткие удары сатиры, безбоязненнонанесенные такому сопернику, обратили общее внимание». (Н. Бестужев, Воспоминания о Рылееве. — «Воспоминания Бестужевых», М.—Л., 1951, с. 11—12). А один из издателей Н Зр, Г. П. Кругликов, впоследствии вспоминал, что журналу угрожало мщение Аракчеева и только заступничество кн. А. Н. Голицына, министра народного просвещения, спасло журнал (см. «Петербургскую газету», 1871, 9 марта). См. также вступ. статью, с. 9. Кимвальный звук. Кимвал — музыкальный инструмент, употреблявшийся древними иудеями при богослужении. Сеян Люций Элиус (ум. 31 г.) — префект (начальник) преторианской (императорской) гвардии, возвысившийся в правление римского императора Тиберия; став всесильным временщиком, Сеян составил заговор против Тиберия, но был разоблачен, арестован и задушен. И в Цицероне мной не консул — сам он чтим за то, что им спасен от Катилины Рим. Римский политический деятель, писатель и оратор Марк Туллий Цицерон (106—43 до н. э.) раскрыл в 63 г. до н. э. заговор, организованный Люцием Сергием Каталиной (108—62 до н. э.) против Римской республики. В результате заговорщики были казнены, а Каталина погиб. Иль Кассий, или Брут, иль враг царей Катон! Римские политические деятели, защитники республики Гай Лонгин Кассий (I в. до н. э.) и Марк Юний Брут (85—42 до н. э.) — организаторы республиканского заговора против диктатуры Цезаря, приведшего к его убийству. Катон Марк Порций (95-—46 до н. э.) — народный трибун, глава республиканской партии, боровшейся против Цезаря. Не желая пережить падение республики, покончил самоубийством. Селения лишил их прежней красоты. Намек на так называемые военные поселения, учрежденные по проекту Аракчеева, где солдаты чувствовали себя как в тюрьме, поскольку вся их жизнь была строжайше регламентирована. Народ тиранствами ужасен разъяренный! В этом стихе, содержащем угрозу местью восставшего народа, выражено принципиальное отличие революционной сатиры Рылеева от просветительской сатиры Милонова, заканчивающейся таким приговором Рубелию:

(«Поэты-сатирики конца XVIII — начала XIX в.», «Б-ка поэта», (Б. с), Л., 1959, с. 482).

10. Н Зр, 1821, N° 2, с. 147. Аквилон (римск. миф.) — олицетворение северо-восточного холодного ветра. Крон (Кронос) (греч. миф.) — божество времени.

15. PC, 1871, № 1, с. 66, в составе письма Рылеева к Ф. В. Булгарину от 20 июня 1821 г. из Острогожска в Петербург, по автографу ПД.

17—18. PC, 1871, № 1, с. 68, в письме Рылеева к Ф. В. Булгарину из села Подгорного Острогожского уезда в Петербург от 8 августа 1821 г., по автографу Г1Д. Рылеев пишет: «Скоро должен я буду оставить мое тихое, безмятежное уединение, дабы опять явиться в Северную Пальмиру. Холод обдает меня, когда я вспомню, что, кроме множества разных забот, меня ожидают в оной мучительные крючкотворства неугомонного и ненасытного рода приказных ...» Далее следуют стихи («Когда от русского меча...» и т. д.). Второму стихотворному тексту предшествуют такие строки: «Ты, любезный друг, на себе испытал бессовестную алчность их в Петербурге; но в столицах приказные некоторым образом еще сносны... В столицах берут только с того, кто имеет дело, здесь со всех... Предводители, судьи, заседатели, секретари и даже копиисты имеют постоянные доходы от своего грабежа; а исправники...»

26. PC, 1870, № 7, с. 88, с редакционным загл. «Послание Кондратия Федоровича Рылеева к А. А. Бестужеву по поводу поездки А. Бестужева в Кронштадт», с датой. В PC стихотворение Рылеева напечатано, как сказано там, «со списка, собственной руки его друга, Михаила Александровича Бестужева». Сделавшись жрецом Фемиды. Фемида (греч. миф.) — богиня правосудия. Рылеев говорит здесь о своей службе в Петербургской палате уголовного суда, о своих столкновениях с чиновниками, нарушающими законы (ср. примеч. 17—18 и вступ. статью, с. 10). Аониды (греч. миф.) — музы, которые именовались так по месту их культа в Аоиии (древнее название Беотии). Драгун ты хоть куда лихой. А. А. Бестужев служил в 1822 г. в лейб-гвардии драгунском полку. Мейеровой глазки. Имеется в виду жена или родственница кронштадтского таможенного чиновника Мейера, в доме которого бывал А. А. Бестужев. Пафосских... проказ — любовных увлечений; Пафос — город на о. Кипре, где находился посвященный богине любви Афродите храм и где более всего был распространен ее культ. Один пигмей литературный — по-видимому, П. А. Катенин (1792—1853), с которым как раз в 1822 г. полемизировал А. А. Бестужев по поводу книги Н. И. Греча «Опыт краткой истории русской литературы».

31. ПЗ II, с. 27, по списку ранней редакции. Печ. по PC, 1871, № И, с. 562, публикация П. А. Ефремова по не дошедшему до нас автографу. Отрывок чернового автографа ранней редакции — на обороте черновика письма к Ф. В. Булгарину от 7 сентября 1823 г. —- ЛБ. Частично (ст. 1—20) этот автограф опубликован П. И. Бартеневым в сб. «XIX век», кн. 1, М., 1872, с. 367, полностью — Ефремовым (Соч. и П, с. 249). Предназначалось для ПЗ 1824, но не было пропущено цензурой. Рылеев распространял оду среди членов тайного общества. См. показания на следствии декабриста А. П. Беляева (ЛН, с. 212) и самого Рылеева (БД, т. 1, с. 176). Посвящено графу Николаю Семеновичу Мордвинову (1754—1845), адмиралу, председателю департамента гражданских и духовных дел Государственного совета, не скрывавшему своего оппозиционного отношения к политике Александра I. Личность Мордвинова привлекала многих декабристов и независимо настроенной интеллигенции. О внимании к Мордвинову среди членов Вольного общества, почетным членом которого он был, см.: «Ученая республика», с. 322—323. Кроме оды Рылеева, известны были ода П. А. Плетнева «Долг гражданина», посвященная Мордвинову, и его же статья «Разбор оды Петрова H. С. Мордвинову, писанной 1796 года». Ода Плетнева, как и ода Рылеева, не была пропущена цензурой, а статья его, прочитанная на заседании Вольного общества 3 марта 1824 г. («Ученая республика», с. 432), появилась в «Соревнователе», 1824, № 3, с. 265—284. Об изображении Мордвинова в ряде стихотворных произведений (В. Петрова, П. А. Плетнева, Пушкина, Баратынского и Рылеева) см.: Ю. Стенник, Стихотворение А. С. Пушкина «Мордвинову». — «Русская литература», 1965, № 3, с. 172. Декабристы возлагали на Мордвинова большие надежды и намечали ввести его в будущее Временное правительство. Личное знакомство Рылеева с Мордвиновым состоялось уже после написания оды. На следствии Рылеев показывал: «Г-на Мордвинова узнал я по собственному его желанию, и был у него с Ф. Н. Глинкою. Поводом сего была ода, мною написанная, в коей я об нем упоминал. Через несколько времени он предложил мне место в Американской компании, правителя канцелярии, которое я получил. .. После того имел с ним сношения по делам компании и виделся у него по утрам, когда было нужно» (ВД, т. 1, с. 155). Через Рылеева распространялись среди членов тайного общества непечатные «мнения» Мордвинова, т. е. его записки по экономическим вопросам, его проекты реорганизации государственного аппарата, некоторые из которых докладывал он в Государственном совете (см.: ВД, т. 1, с. 342 и ВД, т. 2, с. 127). Позднее, перейдя на республиканские позиции, Рылеев не возлагал уже на аристократа Мордвинова больших надежд (см. показания Каховского — ВД, т. 1, с. 375). Не ты ль прославила Катонов — см. ниже. Катилина — см. примеч. 1. Аристиды — здесь: мужественные и справедливые государственные деятели. Аристид (540—467 до н.э.) — афинский политический деятель и полководец; изображался историками как образец справедливого государственного деятеля. Ареопаг — верховный суд в древних Афинах. И Панин наш и Долгорукой — либерально-дворянские государственные деятели; с точки зрения Рылеева — политические предшественники Мордвинова. Н. И. Панин (1718—1783) в первые годы царствования Екатерины II возглавлял коллегию иностранных дел; автор проекта аристократической конституции, которую Екатерина не подписала; был в опале и оппозиции. Я. Ф. Долгорукий (1659— 1720) — сподвижник Петра I, полководец и государственный деятель; проявил себя как смелый и неподкупный человек; Рылеев намекает на один из громких эпизодов служебной биографии Долгорукого («Дерзал оспаривать Петра»): однажды он порвал подписанное царем постановление Сената, считая его несправедливым. См. о нем также примеч. 71. И Брутов двух и двух Катонов. Люций Юний Брут (VI—V вв. до н. э.) — по римскому историческому преданию, организатор восстания против царя Тарквиния Гордого, приведшего к установлению в древнем Риме республики. Марк Юний Брут — см. примеч. 1. Катон Старший Марк Порций (234—149 до н. э.) — римский государственный деятель и писатель, непримиримый враг Карфагена, защитник древних римских нравов. Его правнук — Катон Младший (см. о нем примеч. 1).

33. PC, 187-1, № И, с. 568. Автограф ПД — на обороте листа с текстом стихотворения № 41. Написано на смерть сына Рылеева, Александра, скончавшегося 6 сентября 1824 г. H. М. Рылеева писала мужу в Петропавловскую крепость 26 мая 1826 г.: «Мой друг, я заказала Сашеньке памятник и кругом решетку. Стишки твои нашла, которые ты ему написал, будут надписаны ему» (Соч. и П, с. 288).

35. ПЗ II, с. 26, под загл. «Гражданин», среди других неопубликованных стихотворений Рылеева, с искажениями в ст. 9 и 20 и без ст. 13—16; ПЗ VI, с. 21, в составе «Воспоминаний о Кондратии Федоровиче Рылееве» Н. А. Бестужева, без загл., с разночтениями в ст. 9, 13 и 14; ПСС, с. ПО, под загл. «Гражданин», отсутствующим в автографе ПД; Изд. 1956, с. 62, по автографу ПД. В ЛН, с. 92 приведен список, принадлежавший М. А. Бестужеву, под загл. «К молодому русскому поколению». Н. А. Бестужев утверждал, что эта «пиэса» написана «в последнее время», т. е. в 1825 г. («Воспоминания Бестужевых», М.—Л., 1951, с. 28), а Е. И. Якушкин приводит свидетельство И. И. Пущина, что стихи эти «написаны в декабре 1825 г.» (сб. «Девятнадцатый век», кн. 1, М., 1872, с. 354). Скорее всего декабрь 1825 г. — дата белового автографа ПД, принадлежавшего Пущину, а не время написания, так как в августе 1824 г. Рылеев отдал список стихотворения вместе с песней «Ах, тошно мне...» М. И. Муравьеву-Апостолу, уезжавшему из Петербурга на юг (ВД, т. 1, с. 176). Было одним из самых распространенных нелегальных произведений Рылеева как при его жизни, так и среди последующих поколений русских революционеров. Ст. 2 в измененном виде использован В. И. Лениным в работе «Что делать?» (см.: Ленин, Поли, собр. соч., т. 6, с. 127). Брут — см. примеч. 1. Риего — Рафаэль Риэго-и-Нуньес (1785—1823), вождь радикального крыла испанской революции 1820 г.; был казнен после ее поражения.

* 36. ПЗ 1825, с. 115; ЛН, с. 123, по автографу ЦГАОР. Имеющаяся в автографе и не вошедшая в печатный текст строфа носит более выраженный гражданский оттенок. Однако исключение ее из текста ПЗ 1825 вызвано скорее всего не цензурными, а художественными соображениями. В списке, сделанном рукою А. А. Бестужева (ЦГАОР), эта строфа отсутствует. Датируется 1824 г., так как стилистически и ритмически «Стансы» чрезвычайно близки монологу Иоанны («Ах, почто за меч воинственный Я мой посох отдала...») из «Орлеанской девы» Шиллера в переводе Жуковского. Отрывок из пьесы с этим монологом был напечатан в ПЗ 1824, с. 18—19, а вся трагедия в том же 1824 г. вышла отдельным изданием. Стихотворение было воспринято критикой как типичная «унылая» элегия. Критик Д. P. К. (Н. И. Греч) отнес «Стансы» «к тому роду поэзии, которую г. Кюхельбекер весьма удачно обозначил в 3-й части «Мнемозины» под именем тоски о погибшей молодости» (СО, 1825, № 10, с. 197). Греч имел в виду статью В. К. Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической в последнее десятилетие», напечатанную не в 3-й, а во 2-й ч. альм. «Мнемозина» (М., 1824, с. 29—44).

39—40. «Русское слово», 1861, № 4, с. 42 и 50; Соч. и П, с. 202; ПСС, с. 299, по автографу ПД. Автограф на одном листе с № 41, подпись: К. — в. Об адресате элегий см. примеч. 37. Первая из них близка к пушкинской элегии «Я пережил мои желанья...» (см. ПССоч, с. 631). Ранние наброски второй элегии в ЦГАОР показывают, что все три стихотворения (39—41) тесно связаны своими мотивами.

* 41. Б зап, 1861, N° 18, с. 582, в качестве примеч. к опубликованным там же стихотворениям: «Мне тошно здесь, как на чужбине...» и «О милый друг! Как внятен голос твой...»; PC, 1872, № 1, с. 66, с неверной датой: «1822», публикация П. А. Ефремова; ПСС, с. 300. но автографу ПД. Автограф на одном листе с текстами стихотворений 39—40. Черновой автограф — ПД, на обороте листа с автографом стихотворения 33, написанном осенью 1824 г. Первые три строфы стихотворения в несколько измененном виде были использованы Рылеевым в следующей элегии (№ 42). Обращено, по-видимому, к Теофанни Станиславовне К. (см. примеч. 37).

* 42. BE, 1888, № 12, с. 590; ПССоч., с. 239, две последние строфы как самостоятельное стихотворение; ПСС, с. 103, по черновому автографу ПД. Первоначально в автографе стихотворение начиналось с строфы 3, ст. 1—8 приписаны на полях. См. примеч. 41. О связи этого стихотворения с циклом любовных элегий 1824—1825 г. см. во вступ. статье, с. 42—43.

* 43. «Северная пчела», 1825, 12 мая, подпись: Р. Черновой автограф — ПД. Обращено к В. Н. Столыпиной (1796—1834), дочери адмирала H. С. Мордвинова (см. о нем примеч. 31), и написано в связи со смертью ее мужа, сенатора Аркадия Алексеевича Столыпина (1778—1825), скончавшегося 5 мая. Столыпин отличался оппозиционными настроениями. Декабристы считали его своим союзником и рассчитывали на его поддержку, хотя он не был членом тайного общества. Н. А. Бестужев показал на следствии: «Покойный сенатор А. А. Столыпин одобрял общество и потому верно бы действовал в нынешних обстоятельствах вместе с ним» (ВД, т. 2, с. 68). А декабрист В. И. Штейнгель также отметил, что «Рылеев не однажды вспоминал об обер-прокуроре Столыпине. „Вот был человек, — говорил он, — как жаль, что умер“!» (показание от 9 февраля 1826 г.— ЛН, с. 234).

44. PC, 1871, № 1, с. 94; ПСС, с. 106, по автографу ПД. Поводом к написанию стихотворения послужил строгий отзыв Пушкина о «Думах» Рылеева, переданный последнему А. А. Дельвигом (см. письмо Рылеева Пушкину от 12 мая 1825 г. — ПССоч., с. 494), а затем повторенный Пушкиным в письме Рылееву, во второй половине мая 1825 г. (Пушкин, т. 13, с. 175). Об отношении Пушкина к «Думам» см. во вступ. статье, с. 18—19.

193. ПЗ VI, с. 62, в составе воспоминаний декабриста H. Р. Цебрикова. Четверостишию предшествуют следующие строки: «Раз мне принесли обед... Я принялся рассматривать оловянные тарелки, и на одной из них нашел на обороте очень четко написанные гвоздем последние стихи Рылеева...» («Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ», М.—Л., 1931, с. 255). Однако, находясь в крепости, Рылеев вряд ли мог написать подобные стихи. Все творчество его 1826 г. проникнуто иными настроениями (см. примеч. 45—47). Ю. Г. Оксман (см. ПСС, с. 548—549) предположил, что стихи эти могли быть написаны ранее, но всплыть в памяти самого Рылеева или его друзей. Не полагаясь полностью на свидетельство Цебрикова, печатаем надпись на крепостной тарелке в разделе приписываемых Рылееву стихотворений.

ДУМЫ

48. Н лит, 1822, № 11, с. 171. В предисловии к «Думам» Рылеев писал, что «пиеса» эта «не должна бы войти в собрание», — так как это «историческая песня», а не дума, указывал он, очевидно имея в виду отсутствие в стихотворении драматического элемента. Историческая основа думы — летописный рассказ о нападении Олега на Константинополь в 907 г. в передаче Карамзина («История Государства Российского», т. 1, гл. 5). Текст думы очень близок изложению Карамзина. Евксин (Понт Евксинский) — греческое название Черного моря. И пред Леоновой столицей — перед Константинополем, где тогда правил император Леон или Лев VI (886—912). Потомки Брута и Камилла. Византия образовалась после разделения Римской Империи на Западную и Восточную; это и дало основание считать римлян предками византийцев. Брут — см. примеч. 1. Камилл (V— IV вв. до н. э.) — римский полководец, глава аристократической партии, известный своими военными и гражданскими доблестями. Прибил свой щит с гербом России. На историческую ошибку Рылеева в этом стихе неоднократно указывал Пушкин. В мае 1825 г. он писал ему: «Ты напрасно не поправил в Олеге «герба России». Древний герб, святой Георгий, не мог находиться на щите язычника Олега; новейший, двуглавый орел есть герб византийский и принят у нас во время Иоанна III, не прежде. Летописец просто говорит: „Таже повеси щит свой на вратех на показание победы“» (Пушкин, т. 13, с. 176). В своей «Песни о вещем Олеге» (1822) Пушкин, в соответствии с летописным источником, написал: «Твой щит на вратах Цареграда», а позднее сделал примеч. к этому ст.: «Но не с гербом России, как некто сказал, во-первых потому, что во время Олега Россия не имела еще герба. Наш Двуглавый орел есть герб Римской империи и знаменует разделение ее на Западную и Восточную. У нас же он ничего не значит» (Пушкин, т. 2, с. 741).

59. «Русский инвалид», 1822, 17 января, с. 55, без посвящения, с примеч. издателя: «Сочинение молодого поэта, еще мало известного, но который скоро станет рядом с старыми и славными. В(оейков)»; «Соревнователь», 1822, № 4, с. 100, без посвящения. Дума «Смерть Ермака» была представлена в Вольное общество 28 ноября 1821 г. (см.: «Ученая республика», с. 407). Историческая основа думы — рассказ о гибели Ермака в передаче H. М. Карамзина («История Государства Российского», т. 9, гл. 6). Широко распространившаяся позднее в стихотворных сборниках и устной передаче, дума стала народной песней. Муханов Павел Александрович (1798—1871) — декабрист, историк; Рылеев доверил ему надзор за изданием «Дум».

60. ПЗ 1823, с. 176 (ценз. разр. 30 октября 1822), с подзаг. «Дума». Историческая основа думы — материалы, приведенные Карамзиным (в «Истории Государства Российского», т. 10, гл. 2), но положительная в целом трактовка царя Бориса восходит, как полагает Ю. Г. Оксман, ссылаясь на «Записки о моей жизни» Н. И. Греча (см.: ПСС, с. 420), к «Сокращенной библиотеке в пользу господам воспитанникам первого кадетского корпуса» П. С. Железникова (СПб., 1804), принятой в качестве учебника истории в кадетском корпусе, где учился Рылеев. Осмысление Рылеевым личности Бориса Годунова предвосхищало в какой-то степени образ этого царя, созданный Пушкиным.

62. ПЗ 1823, с. 370 (ценз. разр. 30 ноября 1822), с подзаг. «Дума». Историческая основа думы — костромское предание об Иване Сусанине, введенное в литературу Афанасием Щекатовым в «Словаре географическом Российского государства» (М., 1807), и затем изложенное С. Глинкой в учебнике «Русская история в пользу воспитания», ч. 6, М., 1818, с. 11. Подвиг Ивана Сусанина нашел широкое отражение в литературе и искусстве (например, опера кн. А. А. Шаховского и К. А. Кавоса «Иван Сусанин» (1815), одноименная опера М. И. Глинки на либретто бар. Е. Ф. Розена (1836). Дума Рылеева оказала воздействие на оперу Глинки. Художественные достоинства думы были отмечены Пушкиным в письме к ее автору от мая 1825 г. Он исключил ее из общего числа неудачных, с его точки зрения, произведений и назвал «первою думой, по коей начал... подозревать» в Рылееве «истинный талант» (Пушкин, т. 13, с. 175). Интерпретация Рылеевым подвига Ивана Сусанина предвосхитила позднейшие оценки этого факта как в либеральной (Н. И. Костомаров), так и в революционно- демократической (Н. А. Добролюбов) и народнической литературе. Дума Рылеева была широко популярным произведением в прогрессивных кругах русского общества. Вспоминая о детских годах А. И. Ульянова, его сестра А. И. Ульянова-Елизарова пишет: «У нас было в обычае готовить отцу и матери какие-нибудь сюрпризы к именинам и праздникам. И вот я помню, что к одному из таких случаев Саша заучил по своему выбору «Ивана Сусанина» Рылеева и, мало любивший декламировать, читал с большой силой выражения слова жертвы того времени за благо отчизны, как он понимал тогда это». Далее, приведя строфы 16—17 думы, Аг И. Ульянова-Елизарова продолжает: «Не больше восьми лет было тогда Саше, — это было еще до поступления его в гимназию, и характерно, с какой недетской серьезностью читал он это далеко не детское стихотворение» (сб. «А. И. Ульянов и дело 1 марта 1887 г.», М.—Л., 1927, с. 39—40). Сарматы — см. примеч. 61.

* 68. СО, 1822, № 47, с. 31, с подзаг. «Дума». Автограф ранней редакции — ПД. Черновой набросок строфы, вошедший в раннюю редакцию думы, формулирующий декабристское представление об идеальном гражданском поэте, был написан от первого лица. В ранней редакции строки, соответствующие строфам 8—12 окончательного текста, звучали гораздо острей, но затем они были изъяты из стихотворения не только в силу цензурных условий, а, как полагает Ю. Г. Оксман, и потому, что не соответствовали «всем подлинным социально-политическим установкам поэтики Державина» (см.: ПСС, с. 436). Представлено в Вольное общество 6 ноября 1822 г. (см.: «Ученая республика», с. 422). Первоначальное обращение Рылеева к образу Державина — в наброске «Вечернею порою...» (№ 149). Гнедич — см. примеч. 24. Над Хутынским монастырем. Хутынский Варламиев Спасо-Преображенский мужской монастырь находился на реке Волхов, недалеко от Новгорода. Основан в 1192 г. В 1816 г. в нем был погребен Державин. Сейчас прах Державина перенесен в новгородский кремль.

ПОЭМЫ

73. Войнаровский (стр. 113). — Впервые полностью — отдельным изданием (М., 1825), с цензурными купюрами и изменениями, с предисловием и подстрочными примечаниями, в которых была дана негативная оценка реально-исторического Мазепы как изменника и злодея в противовес поэтически изображенному Мазепе. Отрывки — «Соревнователь просвещения и благотворения», 1824, № 3; «Сын отечества», 1824, № 3; «Полярная звезда на 1824 г.». Написано в 1823—1824 гг.: на заседаниях Вольного общества любителей российской словесности 22 мая 1823 г. Рылеев читал начало поэмы, 7 января 1824 г. — последнюю часть.

Современниками поэма была принята хорошо (см. отклики в «Соревнователе просвещения и благотворения», 1825, № 4; «Северной пчеле», 1825, 14 марта; «Библиографических листках», 1825, № 13). Впрочем, были и решительно отрицательные мнения: «Все это копии с разных Бейроновых вещей, в стихах по новому покрою; всего чуднее для меня мысль представить подлеца и плута Мазепу каким-то новым Катоном» (П. А. Катенин. Письмо Н. А. Бахтину, 26 апреля 1825 г.). Пушкин, получив от Рылеева экземпляр поэмы, сделал на полях ряд замечаний. «Прибавлю одно, — писал он Рылееву во второй половине мая 1825 г., — везде, где я ничего не сказал, должно подразумевать похвалу, знаки восклицания, прекрасно и проч. Полагая, что хорошее писано тобою с умыслу, не счел я за нужное отмечать его для тебя». В письме П. А. Вяземскому и Л. С. Пушкину (25 мая — середина июня 1825 г.) Пушкин, сопоставляя «Войнаровского» с «Чернецом», говорил, что поэма Козлова, «конечно, полна чувства и умнее «Войнаровского», но в Рылееве есть более замашки или размашки в слоге. У него есть какой-то там палач с засученными рукавами, за которого я бы дорого дал» (имеется в виду строка: «Вот засучил он рукава» из второй части поэмы). О совпадениях с поэмами Байрона «Паризина», «Мазепа», «Гяур», «Корсар» см.: В. И. Маслов. Литературная деятельность К. Ф. Рылеева. Киев, 1912, с. 280—287.

Рылеев переосмысливает любовную коллизию, свойственную байронической поэме: встреча Войнаровского с «естественной» девой не приводит к трагической развязке (ср. с «Кавказским пленником», «Цыганами» Пушкина, «Эдой» Баратынского): «казачка» следует за Войнаровским в ссылку (ср. с аналогичным поступком героини Козлова — Наталии Долгорукой; см. прим, на с. 552 наст. изд.). Рылеев предельно конкретизирует и прошлое героя, в котором нет свойственной байроническому герою таинственности. Впрочем, таинственность передается другому герою — Мазепе (на изображение Рылеевым Мазепы, видимо, воздействовала поэма Байрона «Мазепа», 1819).

Стр. 113. Эпиграф взят из «Божественной комедии» Данте («Ад», песнь V). И. И. Козлов в поэме «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукова» использовал в качестве эпиграфа те же строки из Данте. Бестужев Александр Александрович (1797—1837) — член Северного общества декабристов, друг Рылеева, участник восстания на Сенатской площади, поэт, прозаик, критик, в 1830-е гг. печатался под псевдонимом Марлинский; в 1823—1825 гг. издавал совместно с Рылеевым альманах «Полярная звезда». Ты, не увидишь в них искусства… Я не Поэт, а Гражданин. — Это программное утверждение Рылеева связано с его установкой в 1820—1825 гг. на создание политической поэзии («К временщику», «Гражданское мужество», «Думы», «Наливайко»). «Безыскусные» стихи гражданина, нацеливающего своего читателя на борьбу «за угнетенную свободу человека» («Я ль буду в роковое время позорить гражданина сан…»), противопоставляются Рылеевым искусству «звуков сладких», политическая поэзия — интимной лирике. Однако «каноны» байронической поэмы, с одной стороны, а с другой — прочное усвоение Рылеевым художественных принципов русской «унылой» элегии 1810-х гг. способствовали своеобразной элегизации характера рылеевского героя-гражданина (характерно, что слова «унылый» и «уныло» — основные в описании внешности и внутреннего состояния Войнаровского; о воздействии элегической поэтики на русскую романтическую поэму см.: Ю. В. Манн. Поэтика русского романтизма. М., 1976, с. 142—150).

Стр. 114. Жизнеописание Мазепы и Жизнеописание Войнаровского, написанные А. О. Корниловичем и А. А. Бестужевым в качестве своеобразных предисловий к поэме, создают необходимую для восприятия поэмы дистанцию между реально-историческим поведением людей, о которых идет речь у Рылеева, и их поэтической интерпретацией в тексте поэмы. Мазепа и Войнаровский у Рылеева предстают вопреки исторической истине пылкими борцами за освобождение своей родины. Рылеев сознательно шел на искажение фактов: ему необходимо было создать в соответствии с декабристской политической концепцией характер героев, подлинных граждан, противостоящих порабощению родной страны и объявляющих «борьбу свободы с самовластьем» (так будет формулировать в поэме свою позицию Мазепа).

Стр. 116. Корнилович Александр Осипович (1800—1834) — член Южного общества декабристов, участник восстания на Сенатской площади, историк, автор трудов по истории Петра I, Отечественной войны 1812 г. и др. Универсалы — грамоты украинских гетманов.

Стр. 123. Погасло дневное светило. — Цитата из элегии Пушкина, начинающейся этими словами (1820).

Стр. 124. Стран европейских просвещенье // В лесах сибирских встретил он. — Ср. с «Жизнеописанием Войнаровского»: «Миллер… видел его в Якутске, но уже одичавшего и почти забывшего иностранные языки и светское обхождение».

Стр. 128. Серпян — одежда, сшитая из бумажной материи редкого плетения.

Стр. 129. Батурин — резиденция украинских гетманов.

Стр. 136. Бендеры — молдавский город, находившийся под управлением турок.

Стр. 142. Чтить Брута с детства я привык. — Марк Юний Брут был организатором заговора (44 г. до н. э.) против стремившегося к единовластию Юлия Цезаря. Брут служил для декабристов примером тираноборца. В политических стихах самого Рылеева Брут не раз вспоминался («К временщику», «Гражданское мужество», «Я ль буду в роковое время…»).

* 74. Отрывки: «Киев», «Смерть Чигиринского старосты» и «Исповедь Наливайки» (с предисловием) — ПЗ 1825, с. 185, 30, 370, остальные — BE, 1888, № 12, с. 582 (публикация П. А. Ефремова); ПСС, с. 242. Печ. по Изд. 1956 г., с. 208. В ПЗ «Исповедь Наливайки» предваряется следующим пояснением: «Буйство и утеснения поляков на Украйне переполнили меру терпения козацкого. Мститель их Наливайко, убив Чигиринского старосту, решается освободить отечество от ляхов, поправших святость договоров презрением к правам Козаков и чистоту веры мучительским введением Унии. Перед исполнением сего важного предприятия он, как благоговейный сын церкви, очищает душу постом и отдает исповедь печерскому схимнику». Назначение этого введения — отвести современные поэту ассоциации, замаскировать истинный смысл отрывка, его революционный пафос. В ПД хранятся 33 наброска (черновых и беловых) тринадцати больших отрывков из поэмы (в том числе и опубликованных в ПЗ) и 5 набросков — заготовок к ней, от 2 до 4 строк каждый. Три черновых автографа отрывков из «Наливайки» — ЦГАОР (опубликованы в ЛН, с. 26—28). Кроме стихотворных отрывков в ПД хранится план поэмы, на основании которого в ПСС, Изд. 1956 и в настоящем изд. устанавливается порядок расположения отрывков. План этот таков: «Сельская картина. Нравы малороссиян. Киев. Чувства Наливайки. Картина Украйны. Униаты. Евреи. Поляки. Притеснения и жестокости поляков. Смерть Косинского. Смерть старосты. Восстание народа. (Сражение). Наливайко гетман. Новые жестокости поляков. Поход. Сражение. Тризна. Мир. Лобода и Наливайко в Варшаве. Казнь их. Эпилог. Церковь. Пещеры. Поход Козаков. Молитва Наливайки. Наливайко в темнице. Он может и не хочет бежать».

Время работы над поэмой, примерно определяемое по ее черновикам и письмам автора, — конец 1824 и начало 1825 гг. Толчком для создания «Наливайки», как и «Войнаровского», послужил выход в 1822 г. «Истории Малой России» Д. Н. Бантыша-Каменского. Кроме того, Рылеев был знаком и с неопубликованной в то время рукописью «Истории русов, или Малой России» (см.: Маслов, с. 97—98). Стремление найти для поэмы героя, посвятившего жизнь борьбе за народную волю, побудило Рылеева искать его в среде деятелей украинского национально-освободительного движения XVI—XVII вв. Черновики «Наливайки» показывают, что герой этот был выбран не сразу. В одном из них, впоследствии частично использованном для «Палея», мы встречаем имя Сагайдачного, гетмана Украины начала XVII в., прославившегося успешными походами против татар и проводившего политику тесного союза с панской Польшей; в другом — имя Хмельницкого (к этой фигуре поэт неоднократно обращался на протяжении своего творчества). Не оставляя замысла произведения о Хмельницком, Рылеев обращается к деятелю истории Украины более раннего периода — Северину Наливайке, возглавившему в 1594—1596 годах крупнейшее казацкое восстание, поддержанное крестьянами, против польских магнатов. Восстание это охватило не только обширные украинские области, но и часть Белоруссии. Повстанцы взяли несколько больших городов, и лишь после того, как король двинул против них почти все свое войско, вынуждены были отступить и попытаться уйти в пределы русского государства. Окруженные превосходящими силами поляков, после длительной осады войска Наливайки были разбиты, а сам он в 1597 г. казнен в Варшаве. Герой — вождь казацкой вольницы, предводитель народных масс — принципиально новое явление в творчестве Рылеева. Появление отрывков из «Наливайки», как и публикация предыдущей поэмы Рылеева, тотчас вызвало отклики современников. П. А. Вяземский в «Московском телеграфе» (1825, № 8, с. 328) отмечал «сильные мысли и правильные, чистые стихи» поэмы. В помещенной в СО (1825, № 10, с. 197—198) рецензии за подписью: Д. Р. К. (псевдоним Н. И. Греча) говорится: «В описании «Смерти Чигиринского старосты» находятся такие подробности единоборства, такая быстрота в рассказе, такая пылкость в движении, что это место бесспорно могло бы украсить лучшую из эпических поэм. Описание Киева можно назвать историческою панорамою местности. Поэт в тесных рамках представил все прежнее его величие, всю красоту и богатство древнего русского града и все его уничижение под игом чуждых властителей. Но самая цветистая ветвь в стяжанном автохром венце есть «Исповедь Наливайки». Здесь видишь отпечаток души великой, непреклонной, воспламененной любовью к родине». Общий вывод рецензента: «Должно заметить, что слог г. Рылеева, с некоторого времени, принял необыкновенную гладкость, которая, в соединении с отличительными качествами слога его, т. е. простотою рассказа, пламенными порывами чувства и быстротою действия, образует стихосложение чрезвычайно приятное для слуха, оригинальное и ему одному свойственное». Более сложным было отношение к «Наливайке» Пушкина, высоко оценившего «Смерть Чигиринского старосты», но очень сдержанно подошедшего к «Исповеди...» (о переписке по этому поводу между Пушкиным и Рылеевым см. во вступ. статье, с. 30). Революционная патетика «Исповеди Наливайки» поразила современников. Довольно своеобразное отражение нашел этот факт в том, что В. И. Штейнгель, будучи уже арестованным по делу декабристов, выразил свое удивление по поводу пропуска этого отрывка в печать («Из писем и показаний декабристов», СПб., 1906, с. 67), а Д. И. Завалишин показал в следственной комиссии, что выход «Исповеди...» в свет убедил его в силе и влиянии тайного общества, в участии в нем «важных особ» (ВД, т. 3, с. 246). Цензор А. С. Бируков, от которого после этих показаний потребовали объяснений за пропуск в печать «Исповеди Наливайки», оправдывался вышеприведенным предисловием. «Я не предполагал,— писал он, — ни в сочинителе ее («Исповеди...»), ни в ней самой никаких чувствований буйной свободы безначалия... Из сего вступления видно, что сочинение сие есть историко-романтическое... Наливайко не представляется в оном возмутителем народа против законной власти, но защитником ее прав...» (комментарий к ПСС, с. 467—468). Однако то, чего не заметил цензор, прекрасно увидело не одно поколение читателей. Об огромном воздействии на них «Исповеди Наливайки» писал в письме к Рылееву украинский общественный деятель Н. А. Маркевич (PC, 1888, № 12, с. 599). Представитель украинского общественного движения более позднего этапа М. П. Драгоманов вспоминал, что в 1850-е годы «Исповедь Наливайки», как и «Войнаровский», переписывалась в потаенные тетрадки и заучивалась наизусть наряду со стихотворениями Т. Г. Шевченко («Листи на Надднiряньску Украiну», Киiв, 1917, с. 13). Революционно-воспитательное значение этого отрывка высоко оценила В. И. Засулич («Былое», 1919, № 14, с. 94).

1. Печерская обитель (лавра) — основанный в XI в. в Киеве монастырь, один из древнейших и наиболее высокочтимых на Руси. Гедимин — великий князь Литовский (1316—1341), присоединивший к Литве несколько западных русских княжеств, прославился успешными походами на татар. 2. Униат — принявший униатское вероисповедание. Здесь имеется в виду Брестская уния 1596 г., объединившая на территории польского королевства католическую церковь с православной при сохранении за последней обрядов и служб на родном языке, но с признанием главенства римского папы. Жители русских, украинских и белорусских земель, находившихся под польским гнетом, с недоверием и ненавистью относились к униатскому духовенству. 3. Чигирин — город в окрестностях Киева, в те годы — центр так называемого «староства», т. е. надела, выделяемого польским королем в пожизненное пользование польским и украинским магнатам. Вскоре Чигирин стал одним из важнейших политических и военных центров казачества. 5. Пищаль — ручное огнестрельное оружие. Аргамак — порода особо быстрых верховых лошадей. 6. Лобода — один из ближайших сподвижников Наливайки, казненный вместе с ним в 1597 г. 7. Страстная неделя — последняя неделя перед пасхой. 8. Сарматы — см. примеч. 61. 9. Суремка — украинский музыкальный инструмент. 11. Кунтуш — средневековая одежда поляков. Жолкевский (1547—1620)— коронный гетман Польши, подавлявший восстание Наливайки. 13. Тясмин — приток Днепра, на этой реке близ Чигирииа произошло одно из решающих сражений между повстанцами Наливайки и польскими войсками. Очерет — камыш, тростник.

АГИТАЦИОННЫЕ ПЕСНИ, НАПИСАННЫЕ СОВМЕСТНО С А. А. БЕСТУЖЕВЫМ

Традиция связывает большинство агитационных песен, вышедших из декабристской среды, с именами Рылеева и А. А. Бестужева.

История текстов агитационных песен чрезвычайно сложна. Разумеется, они не могли быть напечатаны. До нас не дошло ни одного автографа. Исключение представляет песня «Ах, тошно мне...» (№ 80). В показаниях следственной комиссии 24 апреля 1826 г. (ВД, т. 1, с. 176) Рылеев признал ее своей и привел текст песни. Автограф позднее по приказу Николая Г был уничтожен, но сохранилась копия с автографа, сделанная А. А. Ивановским. Степень участия Рылеева при создании других песен сейчас определить невозможно, восстановить их точный текст — тоже. Кроме № 80, наибольшая вероятность участия Рылеева в составлении песен 78—79, 81 и 89. Вопросы происхождения, авторства и текстологии агитационных песен освещены в следующих основных трудах: М. А. Брискман, Агитационные песни декабристов (сб. «Декабристы и их время», М.—Л., 1951); А. М. Новикова, Революционные стихи и песни 30—40-х годов XIX века («Ученые записки Московского областного педагогического института им. Н. К. Крупской», т. 66, вып. 4, 1958) ; В. Г. Базанов, Спорное в декабристской текстологии («Русская литература», 1960, № 2).

78. ПЗ V, с. 9, объединено с песней «Ты скажи, говори...» и стихами Пушкина «Как в ненастные дни...», поставленными им в качестве эпиграфа к 1-й главе «Пиковой дамы»; Соч. и П, с. 208, с цензурными купюрами, объединено со стихами Пушкина «Там в ненастные дни...». Печ. по ПСС, с. 309, где текст установлен на основании критического изучения всех дошедших до нас списков песни. О существовании песни в 1823 г. знал Пушкин. В письме к брату от января 1824 г. он писал: «Мне bene (хорошо) там, где растет трин-трава, братцы» (Пушкин, т. 13, с. 86). Острова. Вероятно, подразумевается существовавший в Петербурге в 20-е годы кабачок «Веселые острова». «Pucelle» — «La Pucelle d’Orleans» («Орлеанская девственница») — антиклерикальная поэма Вольтера (1755), запрещенная в России. Святцы — годовой календарный список христианских святых, церковный календарь. Бестужев-драгун. Бестужев был поручиком лейб-гвардии драгунского полка до мая 1822 г., а затем был назначен адъютантом к Главному директору путей сообщения Бетанкуру (ВД., т. 1, с. 426). Карачун — внезапная, неожиданная смерть. Князь-чудодей — великий князь Константин Павлович, живший в Варшаве и командующий войсками, расположенными на территории Польши, в то время он был наследником престола. Танта — тетка жены и домоправительница в доме Ф. В. Булгарина. Магницкий М. Л. (1788—1855) — статс-секретарь, один из сотрудников М. М. Сперанского в пору реформ 1802—1812 гг. После опалы и отстранения последнего Магницкий перешел в лагерь реакции. Будучи членом Главного управления училищ с 1819 по 1825 г., активно проводил реакционную политику в области народного просвещения. Мордвинов — см. примеч. 31. Греч Н. И. (1787—1867) — литератор и педагог, издатель «Сына Отечества». В 1820 г. заподозрен в составлении воззвания к солдатам в связи с возмущением Семеновского полка и привлечен к следствию. Греч полностью реабилитировал себя, а впоследствии совершенно отошел от передового литературного движения, а после 1825 г. вместе с Булгариным издавал официозную газету «Северная пчела». Слухи о том, что Греча высекли в тайной полиции в 1821 г., держались очень долго. Где Сперанский попов Обдает, как клопов. Сперанский М. М. (1772—1839) — один из приближенных Александра I, автор ряда проектов либеральных реформ, так и не осуществленных. После отставки (1812) и опалы Сперанский вновь был возвращен на государственную службу, но уже значительно «поправел» и проникся религиозно-мистическими настроениями. По происхождению Сперанский был из духовного сословия. Измайлов А. Е. (1779—1831) — поэт и журналист, издатель журнала «Благонамеренный», лично знакомый со всеми передовыми литераторами, но отличавшийся неустойчивостью взглядов и вкусов; в его облике проявлялись черты литературной богемы.

79. ПЗ V, с. 12, строфы 1—3, 6, 8; сб. «Декабристы и их время», М.—Л., 1951, с. 12, по списку из архива П. А. Вяземского (ЦГАЛИ). Печ. по ЛН, с. 79, где приведен контаминированный текст, составленный Ю. Г. Оксманом на основании списка из архива П. А. Вяземского и отрывка, приведенного в воспоминаниях Н. А. Маркевича (Из записок. — сб. «Глинка в воспоминаниях современников», М., 1955, с. 137, 141). Воспоминания Маркевича — ПД. Песня, как указывает Маркевич, пелась на голос дуэта «Як приїхав жолнїр...» из оперы-водевиля П. Н. Семенова «Удача от неудачи, или Приключение в жидовской корчме», поставленной в 1817 г. и изданной в 1818 г. Время создания песни — осень 1823 г., что устанавливается на основании данных о служебном положении упоминаемых в ней генералов. Волконский П. М. (1776—1852) был начальником штаба до декабря 1823 г. 30 августа 1823 г. на должность финляндского генерал-губернатора («губернатор в Або») был назначен А. А. Закревский (1783—1865). Потапов А. Н. (1772—1847) — дежурный генерал Главного штаба с 30 августа 1823 г. Масоны (франкмасоны) — члены полулегальной организации, с религиозно-этической программой, носившей различный характер: от мистического, реакционного до политически прогрессивного. В 1822 г. масонские организации были официально запрещены в России. Голубые ленты. — Высший орден Российской империи — Андрея Первозванного — носился на голубой ленте через плечо.

* 80. ПЗ V, с. 11, без ст. 11—30, 36—50, 71—75; А. К. Бороздин, Из писем и показаний декабристов, СПб., 1906, с. 195, по копии с автографа, неточно; ПСС, с. 311; ЛН, с. 97 (также Изд. 1956, с. 232), контаминированный текст из разных списков. Наиболее авторитетный источник текста — копия с автографа, снятая А. А. Ивановским (ЦГАОР). Это была запись песни, представленной Рылеевым в апреле 1826 г. по требованию следственной комиссии. Автограф, по распоряжению Николая I, был уничтожен, копия Ивановского сохранилась. Утверждения Ю. Г. Оксмана о том, что, воссоздавая этот текст, Рылеев не стремился к полноте и достоверности (см.: ЛН, с. 86), представляются неубедительными, так как строфы, «пропущенные » Рылеевым, не являются самыми политически острыми. Очевидно, более ранняя редакция песни отражена в двух списках, находящихся в архиве П. А. Вяземского в ЦГАЛИ. Из них наиболее достоверным представляется первый, как самый ранний, восходящий, возможно, к оригиналу. Печ. по ПСС. Написано не позднее 1824 г., так как в августе этого года список песни был передан Рылеевым М. И. Муравьеву-Апостолу вместе с текстом стихотворения «Я ль буду в роковое время...», очевидно для нелегального распространения среди членов Южного общества (см.: ВД, т. 1, с. 176 и с. 210).

81. ПЗ V, с. 10, как часть песни «Ах, где те острова...», без шести последних, строк; Рылеев, Поли. собр. соч., Лейпциг, 1861, полностью, но тоже как часть песни «Ах, где те острова...». Печ. по ПСС, с. 310. Ю. Г. Оксман обосновал, что стихотворение это — самостоятельное законченное произведение (см.: ПСС, с. 512). Как капралы Петра и т. д. Речь идет о свержении и убийстве Петра III в 1762 г. А жена пред дворцом — Екатерина II, осуществившая дворцовый переворот 1762 г. Курносый злодей и т. д. Император Павел I был убит заговорщиками в 1801 г. Русский бог — см. примеч. 56.

* 82. «Русская потаенная литература XIX столетия», Лондон, 1861, с. 117, под загл.«Песня К...ой», без ст. 1—4, с разночтениями в ст. 6 и 9. Печ. по ВД, т. 9, с. 249, текст из показаний М. И. Муравьева-Апостола. Текст, приведенный им, явно неполон. Стихи эти, густо зачеркнутые в «деле», расшифрованы были в 1950 г. В показаниях следственной комиссии от 10 апреля 1826 г. М. И. Муравьев-Апостол отметил, что эту «песню никак Баратынского» получил в октябре 1825 г. от М. П. Бестужева-Рюмина. А. Осокин в статье «Об авторе нелегальной песни „Подгуляла я...“» (ЛН, с. 268—272) опровергает авторство Баратынского и связывает этот текст с другими агитационными песнями, написанными Рылеевым и Бестужевым. Не исключено, однако, что в «Подгуляла я...» использована ритмическая канва романса Баратынского «С неба чистая...». Загл., указанное в «Русской потаенной литературе», навело на мысль о возможной связи этой песни с Теофапией Станиславовной К., адресатом целого ряда лирических стихотворений Рылеева (см. о ней примеч. 37). Развяжу язык у сенаторов. По проекту вождей тайного общества, 14 декабря восставшие войска должны были заставить Сенат выпустить обращение «К русскому народу» (см.: ВД, т. 9, с. 19).

83—*89. Сб. «Декабристы и их время», М.—Л., 1951, с. 13—14, по списку ЦГАЛИ (из архива П. А. Вяземского), публикация 445 М. А. Брискмана, атрибутировавшего песни А. Бестужеву и Рылееву. Песня 7 впервые — «Русская потаенная литература XIX столетия», Лондон, 1861, с. 425, др. ред., в качестве стихотворения Рылеева. Песня 3 в др. ред. — Л. А. Мандрыкина, Агитационная песня «Вдоль Фонтанки реки» и участие А. И. Полежаева в ее распространении.— ЛН, с. 108, по списку ЦГАЛИ. Весь цикл печ. по сб. «Декабристы и их время». О песне 3 есть упоминания в следственном деле декабристов. С. И. Муравьев-Апостол показал 6 февраля 1826 г., что получил из Петербурга через брата «две народные песни, одна — относящаяся к состоянию крестьян, на голос: «Скучно мне на чужой стороне», другая — возмутительная, на голос подблюдных... Наверное не знаю, чьего они сочинения, а слыхал, кажется, что они сочинения Рылеева» (ВД, т. 4, с. 289). Уточняя это показание, М. И. Муравьев-Апостол показал, что он «получил от Рылеева две песни. 1-я. «Ах скучно мне» (Рыл<еева>). 2-я. «Вдоль Фонтанки реки квартируют полки, слава» (Але<ксандра> Бесту<жева>)» (ВД, т. 1, с. 210). Можно предполагать участие в составлении этой песни Рылеева, хотя сам он в показании от 24 апреля 1826 г. свое авторство отрицал (ВД, т. 1, с. 176). Первые строки песни содержат намек на восстание Семеновского полка в 1820 г. Участие Рылеева в составлении песни 7 устанавливается на основании указаний Герцена и Огарева в сб. «Русская потаенная литература» и свидетельства Е. И. Якушкина, согласно которому одной из самых распространенных песен из написанных Рылеевым и Бестужевым была песня «Кузнец» (сб. «XIX век», кн. 1, М., 1872, с. 354). Подблюдными назывались песни, исполнявшиеся во время новогодних гаданий; на блюдо клали различные мелкие предметы (кольца, броши и т. п.), заливали их водой и накрывали платком, затем извлекали под песню тот или иной предмет и к владельцу его относили соответствующие слова песни. Подблюдные песни пародийно использованы в этом цикле декабристских стихотворений. 2. Мужик из Нова́города́ — солдат из военных поселений, расположенных близ Новгорода.

Условные сокращения, принятые в примечаниях

Б зап — «Библиографические записки».

ВД, тт. 1, 2, 4 и 9 — «Восстание декабристов. Материалы», М.—Л., т. 1, 1925; т. 2, 1926; т. 4, 1927; т. 9, 1950.

BE — «Вестник Европы».

Вольное общество — Вольное общество любителей российской словесности.

ГПБ — Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

«Думы» — К. Рылеев, Думы, М., 1825.

Изд. 1956 — К. Ф. Рылеев, Стихотворения. Статьи. Очерки. Докладные записки. Письма. Вступительная статья В. Г. Базанова. Подготовка текстов и примечания Ю. Г. Оксмана, М., 1956.

Л Б — Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.

ЛН — «Литературное наследство», № 59. Декабристы-литераторы, т. 1, М., 1954.

Маслов — В. И. Маслов, Литературная деятельность К- Ф. Рылеева, Киев, 1912.

Н Зр — «Невский зритель».

Н лит — «Новости литературы».

ПД — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

ПЗ 1823, ПЗ 1824, ПЗ 1825 — «Полярная звезда. Карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым», СПб., 1823, 1824 и 1825.

ПЗ II, ПЗ V, ПЗ VI — «Полярная звезда», издаваемая Искандером и Н. Огаревым», Лондон, кн. 2, 1858; кн. 5, 1861; кн. 6, 1861.

ПСС — К. Рылеев, Полное собрание стихотворений. Редакция, предисловие и примечания Ю. Г. Оксмана. Вступительная статья В. Гофмана, Л., «Б-ка поэта» (Б. с.), 1934.

ПССоч. — К. Рылеев, Полное собрание сочинений. Редакция, вступительная статья и комментарии А. Г. Цейтлина, М.—Л., «Academia», 1934.

Пушкин — Пушкин, Полное собрание сочинений, тт. 1—17, М.—Л., изд-во АН СССР, 1937—1959.

РА — «Русский архив».

PC — «Русская старина».

СО — «Сын отечества».

«Соревнователь» — «Соревнователь просвещения и благотворения. Труды Вольного общества любителей российской словесности».

Соч. и П — Сочинения и переписка Кондратия Федоровича Рылеева. Издание его дочери, под ред. П. А. Ефремова, СПб., 1872.

Ст. — стих, стихи.

«Ученая республика» — В. Базанов, Ученая республика, М.—Л., 1964.

ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов (Москва).

ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства.

ЦГАОР — Центральный государственный архив Октябрьской революции. Ценз. разр. — дата цензурного разрешения.

Notes

1

Предисловие к «Думам» К. Рылеева. — Н. П. Огарев, Избр. произведения, т. 2, М., 1956, с. 448.

(обратно)

1

Письмо от 19 октября 1817 г. — К. Ф. Рылеев, Полн. собр. соч., т. 2, изд. «Библиотеки декабристов», М., 1907, с. 110.

(обратно)

1

К. Ф. Рылеев, Полн. собр. соч., Редакция, вступительная статья и комментарии А. Г. Цейтлина, изд-во «Academia», M.—Л., 1934, с. 438—439. В дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно: Рылеев, Полн. собр. соч.

(обратно)

1

Письмо от 7 апреля 1818 г. — Рылеев, Полн. собр. соч., с. 446.

(обратно)

1

В исторической литературе высказывалось мнение, что Северное общество было основано почти одновременно с Южным — в 1821 г. См.: М. В. Нечкина, Движение декабристов, т. 1, М., 1955, с. 340.

(обратно)

2

Н. Бестужев, Воспоминание о Рылееве. — «Воспоминания Бестужевых», М.—Л., 1951, с. 12.

(обратно)

3

Рылеев, Полн. собр. соч., с. 455.

(обратно)

1

«Литературное наследство», No 59, М.—Л., 1954, с. 249.

(обратно)

2

Например, рассказ Н. Бестужева о мещанине, который был рад, что его отдадут под суд Рылеева («Воспоминания Бестужевых», с. 13). О защите Рылеевым крепостных крестьян гр. Разумовского см.: И. И. Игнатович, Рылеев в «деле» о волнении крепостных крестьян графа Разумовского. — «Литературное наследство», No 59, с. 289—299; а также: А. Г. Цейтлин, Творчество Рылеева, М., 1955, с. 58—61.}

(обратно)

3

Рылеев, Полн. собр. соч., с. 458—459.

(обратно)

1

Следственное дело Рылеева. — «Восстание декабристов. Материалы», т. 1, М.—Л., 1925, с. 156. В дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно: «Восстание декабристов», т. 1.

(обратно)

1

В. И. Маслов, Литературная деятельность Рылеева, Киев, 1912, с. 180.

(обратно)

2

Там же.

(обратно)

3

Рылеев. Полн. собр. соч., с. 458.

(обратно)

1

А. А. Бестужев. Взгляд на старую и новую словесность в России. — «Полярная звезда, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым», изд-во АН СССР, М.—Л., 1960, с. 23.

(обратно)

2

«Избранные социально-политические и философские произведения декабристов», т. 1, М., 1951, с. 271.

(обратно)

1

А. А. Бестужев, Взгляд на старую и новую словесность в России. — «Полярная звезда, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым», с. 13.

(обратно)

1

«Русская старина», 1888, No 11, с. 312.

(обратно)

2

Письмо к Л. С. Пушкину от 4 сентября 1822 г. — Пушкин, Полн. собр. соч., т. 13, изд-во АН СССР, М.—Л., 1937, с. 46.

(обратно)

1

Письмо к Л. С. Пушкину от 1—10 января 1823 г. — Там же, с. 54.

(обратно)

2

Там же, с. 175.

(обратно)

3

Рылеев, Полн. собр. соч., с. 489.

(обратно)

4

Пушкин, Полн. собр. соч., т. 13, с. 167.

(обратно)

1

Письмо к Рылееву от второй половины мая 1825 г. — Пушкин, Полн. собр. соч., т. 13, с. 175.

(обратно)

2

Там же, с. 381.

(обратно)

1

См. показания Рылеева Следственному комитету. — «Восстание декабристов», т. 1, с. 166. См. также показания В. И. Штейнгеля. — «Литературное наследство», No 59, с. 235.

(обратно)

1

«Восстание декабристов», т. 1, с. 178.

(обратно)

2

Там же, с. 183.

(обратно)

3

Там же, с. 175.

(обратно)

4

Показания Рылеева от 24 декабря 1825 г. — Там же, с. 159.

(обратно)

5

«Деньгами военных чинов к возмущению не поощряли, равно и гражданских чиновников будущим возвышением и разделением властей». Там же, с. 161.

(обратно)

1

См. «Восстание декабристов», т. 1, с. 185, 188.

(обратно)

2

Вопрос об отличии «повествовательной» поэмы Рылеева от лирической поэмы Пушкина рассмотрен в статье В. Гофмана «Рылеев-поэт». — Сб. «Русская поэзия XIX века», Л., 1929, с. 1—71.

(обратно)

3

Пушкин. Полн. собр. соч., т. 13, с. 84—85.

(обратно)

1

Письмо к Рылееву от 25 января 1825 г. — Пушкин, Полн. собр. соч., т. 13, с. 134.

(обратно)

1

Цит. по кн.: А. Г. Цейтлин, Творчество Рылеева, М., 1955, с. 128—129.

(обратно)

2

Например, П. А. Катенин, вообще не одобривший поэмы Рылеева, писал Н. И. Бахтину: «...всего чуднее для меня мысль представить подлеца и плута Мазепу каким-то Катоном». — «Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину», СПб., 1911, с. 86.

(обратно)

3

См.: В. И. Маслов, Литературная деятельность Рылеева, с. 279—289.

(обратно)

1

В. И. Маслов, Литературная деятельность Рылеева, с. 303.

(обратно)

2

Пушкин, Полн. собр. соч., т. 4, с. 605.

(обратно)

1

«Северная пчела», 1825, 14 марта. Нравственная репутация Булгарина в то время была вне подозрений, и с ним поддерживали отношения многие известные писатели, в числе которых были Грибоедов, А. Бестужев и Рылеев.

(обратно)

2

Рылеев, Полн. собр. соч., с. 483.

(обратно)

1

Письмо от 12 мая 1825 г.— Рылеев, Полн. собр. соч., с. 494.

(обратно)

2

Русский заговор 1825 года. — А. И. Герцен, Собр. соч. в тридцати томах, т. 13, М., 1958, с. 138.

(обратно)

1

«Воспоминания Бестужевых», с. 7.

(обратно)

2

Письмо к Л. С. Пушкину от конца января — начала февраля 1825 г. — Пушкин, Полн. собр. соч., т. 13, с. 143.

(обратно)

3

{Письмо от 12 февраля 1825 г. — Рылеев. Полн. собр. соч., с. 483.}

(обратно)

1

«Литературное наследство», No 59, с. 216.

(обратно)

1

«Воспоминания Бестужевых», с. 27. Рылеев читал пролог к «Хмельницкому» в кругу литераторов и членов тайного общества в конце 1825 г. См. показания В. И. Штейнгеля («Литературное наследство», No 59, с. 234).

(обратно)

1

Об эволюции лирического героя в русской поэзии 1820-х годов см.: Л. Я. Гинзбург, О проблеме народности и личности в поэзии декабристов. — Сб. «О русском реализме XIX в. и вопросах народности в литературе», М.—Л., 1960, с. 74; см. также «Историю русской поэзии», т. 1, Л., 1968, с. 293—297.

(обратно)

1

Рылеев, Полн. собр. соч., с. 313.

(обратно)

1

О декабристской фразеологии, в частности об осмыслении слова «гражданин», см.: В. Гофман, Литературное дело Рылеева.— К. Ф. Рылеев, Полн. собр. стихотворений, «Б-ка поэта» (Б. с), Л., 1934, с. 41—43.

(обратно)

1

«Восстание декабристов», Т. II, с. 69.

(обратно)

2

Там же, с. 72.

(обратно)

3

«Воспоминания Бестужевых», с. 28.

(обратно)

4

См. «Литературное наследство», No 59, с. 92.

(обратно)

1

Интересно, что в списках М. Бестужева и Н. Бестужева (см. «Литературное наследство», No 59, с. 92) эта строка звучала иначе: «Пусть с хладнокровием бросают хладный взор». Трудно сказать, было ли это ошибкой или «поправкой» переписчиков или более ранним вариантом самого Рылеева. Очевидно, что выражение «хладная душа» в тексте стихотворения звучит куда более выразительно, чем слово «хладнокровие».

(обратно)

1

«Концы и начала». — А. И. Герцен, Собр. соч. в тридцати томах, т. 16, М., 1959, с. 178.

(обратно)

2

М. В. Довнар-Запольский, Мемуары декабристов, Киев, 1906, с. 238.

(обратно)

1

См. «Литературное наследство», No 59, с. 160—162.

(обратно)

1

Показания Рылеева Следственному комитету. — «Восстание декабристов», т. 1, с. 188.

(обратно)

1

«Восстание декабристов», т. 1, с. 376.

(обратно)

2

«Литературное наследство», No 59, с. 235.

(обратно)

1

Цит. по статье: М. Семевский, Волнение в Семеновском полку в 1820 г. — «Былое», 1907, No 2, с. 85.

(обратно)

1

«Воспоминания Бестужевых», с. 36—37.

(обратно)

2

«Восстание декабристов», т. 1, с. 155.

(обратно)

1

«Восстание декабристов», т. 1, с. 185.

(обратно)

1

Н. И. Греч, Записки о моей жизни, СПб., 1886, с. 366.

(обратно)

2

«Воспоминания Бестужевых», с. 25—26.

(обратно)

3

См.: Виктор Гофман. Рылеев-поэт. — Сб. «Русская поэзия XIX века», Л., 1929, с. 31.

(обратно)

1

См. «Вельможа», соч. Державина.

(обратно)

2

См. «Властителям и судиям», его же.

(обратно)

3

См. Памятник, подражание Державина Горациевой оде: «Exegi monumentum aere peiennius...»

(обратно)

1

Нет большего горя, как вспоминать о счастливом времени в несчастье. Данте. — Ред.

(обратно)

2

В Вене называли его графом. (Прим. Рылеева.)

(обратно)

3

Строка точек в подлиннике. — Ред.

(обратно)

1

Чура — слуга.

(обратно)

1

Критический анализ этих изданий содержится в статье Ю. Г. Оксмана «От редактора», открывающей книгу: К. Рылеев, Полн. собр. стихотворений, «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1934, с. XIV— XVI.

(обратно)

2

Список условных сокращений см. на с. 399—400.

(обратно)

1

См.: Ю. М. Лотман, Кто был автором стихотворения «На смерть Чернова». — «Русская литература», 1961, № 3, с. 153; А. Глассе, Проблемы авторства В. К. Кюхельбекера (1817— 1825 годы). — «Русская литература», 1966, № 4, с. 145—149. Приписываемое раньше Рылееву стихотворение «По чувствам братья мы с тобой...» не печатается, ибо бесспорно доказано, что автором его был А. Н. Плещеев. См.: Е. Г. Бушканец. Мнимое стихотворение Рылеева. — «Литературное наследство», № 59, М., 1954, с. 285—288.

(обратно)

Оглавление

Творческий путь Рылеева

I. Стихотворения

  1. К временщику{*}

  10. Жестокой{*}

  15{*}

  17—18. <ИЗ ПИСЬМА К Ф. В. БУЛГАРИНУ>{*}

  26. <А. А. БЕСТУЖЕВУ>{*}

  31. ГРАЖДАНСКОЕ МУЖЕСТВО Ода{*}

  33. <НА СМЕРТЬ СЫНА>{*}

  35{*}

  36. СТАНСЫ (К А. Б<естуже>ву){*}

  39—40. ЭЛЕГИИ{*}

  41. К N. N.{*}

  42. К N. N.{*}

  43. ВЕРЕ НИКОЛАЕВНЕ СТОЛЫПИНОЙ{*}

  44. БЕСТУЖЕВУ{*}

  193{*}

II. Думы

  48. Олег Вещий{*}

  59. Смерть Ермака{*}

  60. Борис Годунов{*}

  62. Иван Сусанин{*}

  68. Державин{*}

III. Поэмы

  73. Войнаровский{*}

    А. А. Бестужеву

    Жизнеописание Мазепы

    Жизнеописание Войнаровского

    Часть первая

    Часть вторая

    Примечания к первой части «Войнаровского»

  74. Наливайко {*}

    <1> Киев

    <2>. Весна

    <3>

    <4>

    <5>. Смерть чигиринского старосты

    <6>

    <7>

    <8>. Исповедь Наливайки

    <9>

    <10>. Молитва Наливайки

    <11>

    <12>. Сон Жолкевского

    <13>. Исповедь Наливайки

IV. Агитационные песни, написанные совместно с Бестужевым

  78{*}

  79{*}

  80{*}

  81{*}

  82{*}

  83—89. Подблюдные песни{*}

Приложения

  Примечания

  Условные сокращения, принятые в примечаниях

*** Примечания ***