Живи [Богдан Шимохин] (fb2) читать постранично, страница - 2

увядало.

Проходил мимо музыкальной школы, в которой учился. Что-то потянуло туда – в детство. На вахте сказали, что Светлана Николаевна, моя бывшая учительница, в концертном зале. Я пошел по коридорам, по паркетному полу, что пах воском, из классов раздавались распевы, звуки роялей. В концертном зале поднялся на балкон. Если она здесь, то только на «наших местах». Последний ряд, центральные 13 и 14 места. В былые годы мы сидели здесь на прослушиваниях, как мрачные фурии – выше всех, не без презрения обсуждая выступавших, но то была не зависть, скорее спортивный азарт. Мы высматривали достойных соперников.

Но вот теперь издалека, из прохода я вижу ее силуэт. Все те же складные плечи, и только вместо шикарных русых волос пепельно седая копна. Она одряхла. Ее голова уже немного подрагивает от давления, а саму ее тянет в сон. Подсаживаюсь к ней, она не отводит глаз от сцены, она точно знает, что это я. Ведь, кто еще знает об этой нашей «традиции». На сцене трио – рояль, флейта, скрипка. Звучит «Метель» Свиридова. Смычок будто не просто скользит по струнам, он разрывает что-то глубоко внутри души, пробирая до дрожи от каждым звуком.

И я плачу, утыкаюсь в вязаную жилетку Светланы Николаевны и плачу.

Детство, я с трудом верю, что оно вообще было. Что мама в теплый осенний вечер вела меня за руку из школы и что пахло жженой листвой. Все это так далеко, что уже и не веришь, что ты тот мерзавец, в шкуре которого все еще живет ребенок, что ты тот, кто упивался в смерть. А ведь когда – то это был чудный малыш с русыми кудрями.

Вот и сейчас я плачу от необъяснимого чувства, будто предал Светлану Николаевну, будто предал свое детство, самого себя. Будто убил того мальчишку и взрастил на его месте чудовище. А может я вру сам себе, может того розового мира детства не существовало? Взрослые строили его на лжи и обмане. Может и не стоило очаровываться, чтобы не разочароваться.

И вот это свидание с детством вместо поддержки оказывается подножкой. Я говорю о чем-то со Светланой Николаевной, бросаю ей пару дежурных фраз и усталый выбегаю на улицу. Зачем все это? Уже вечер, зажглись фонари. На Васильевский, только туда, потеряться в лабиринте его линий. Наверное этот город лучше всего подходит для того, чтоб убегать, убегать от себя. Может за этим его и построили.

Город-мечта, северная Пальмира, город-сказка. О как мы любим эти сказки, все, лишь бы правду не видеть. Ведь правда горька, горше дегтя.

Потому что весь этот быт, это лишь мишура, призванная скрыть то, что мы смертны. За сиюминутными делами мы забываем об этом. А вот момент творения чем-то приближает нас к Нему, к его бессмертию. Скульптор, обрабатывает грубый кусок мрамора, отесывает его только за тем, чтобы оставить «след», чтобы приобрести бессмертие, пусть хоть в устах людей, что будут славить его посмертно. Может и Он создал все это лишь для бессмертия, чтоб его чтили и помнили. О, как это сложно. Эти мысли, не знаю как спастись от них, Должна помочь ванна. Толстой, кажется, говорил, что это мерзко барахтаться в своих же обмылках. А мне по душе. Ванна у нас еще с тех… времен. В ней плескалось много графинь, должно быть даже хорошеньких. Я закрываю глаза, тело впитывает тепло и я думаю о том, что прямо сейчас лежу в ванне с графиней. Розовощекой, душистой графиней, пусть и эфемерной, пусть и фантомной. Я открою глаза и она исчезнет, но разве это важно, ведь когда-то я тоже исчезну, закрыв глаза. О ужас! Я вижу свое тело. Я умираю, я смертен, я телесен. Из моих пор сочится сало и гной, наверное когда-нибудь они победят и я истлею, я сгнию целиком. Я смертен. Почему этот чудесный лозунг не приватизировало ни одно политическое течение? Все гнались за трудом, работой. Тысячи «Arbeit macht frei», но ни одного «Ты смертен». Осознавая эту истину люди берегли бы себя, не стреляли и не воевали бы. Какой интересный парадокс – чтобы победить смерть приходится говорить о ней.

Весь этот сонм мыслей сливается в один бесконечный бредовый поток и я напиваюсь, напиваюсь до потери себя. Пару часов тишины в голове, пусть и такой ценой – все равно. Но затем следует жуткая стадия конвульсий, содроганий и немощного отрезвляющего ужаса. И вот я под падающим потолком, окруженный ковром пауков.

И в этот момент ко мне приходит, пожалуй первая здоровая мысль – надо вернуться туда, где не было всего этого. Не в детство, но раньше. В самое начало. В девственно чистый мир природы, может там, вдали от чужих ушей Он нашепчет мне что-то, расскажет что со мной, со всеми нами не так. И я понимаю, что надо делать дальше, понимаю куда зовет меня сердце. На юг, в горы. Подальше от цивилизации, поближе к звездам.

И вот, на следующий же день, отойдя от ночных кошмаров, я судорожно собираю вещи. Прокручиваю в голове удивительный план этого летнего путешествия. Путешествия сквозь всю страну, на попутках и поездах. Из Питера в Москву, а там – полями и лесами в Крым.

Наверное это мой исход, мое бегство из редакционного рабства. Мое хождение в люди.

Выбираюсь на кольцевую дорогу, ловлю