Все жизни в свитке бытия [Людмила Салагаева] (fb2) читать онлайн

Людмила Салагаева Все жизни в свитке бытия

Жизнь – это путешествие, а не дом.

Часть I. Мой остров

Фуга

Осыпьте поэта дарами.

Накануне любимого праздника я мысленно собираю близких друзей в виртуальном пространстве. Мне этого достаточно, чтобы почувствовать многоцветие жизни и красоту человека.

Сергей Нырков – поэт милостью Божьей относится к людям, к которым приходишь как к эталону совести и творчества. Ещё год прожит – мгновения радости, незабываемый свет стихов Сергея вплелись в трудные дни, помогли их осознать.

«Жизнь земная, куда ты несёшь?

Всё сильней притяженье – знакомая сила. Не случившимся манишь и голосом счастья зовешь.

Но зачем?

Ведь со мной уже это всё было.

Даль небесная светом меня напоит!

Станет путь без конца и начала!

Улетают свободные птицы, но этого мало.

Жизнь моя!

Неужели останусь в долгу, что живу,

Что душа не находит покоя,

Что стою на земле, а все птицы летят надо мною,

Что ещё «Че-Ло-Век?»

_____________________

О, слепая судьба!

Как устал я бежать за тобою…»

 Cергей Нырков

Диалог с поэтом.

Если долго идти вдоль моря и слушать шум набегающих волн, случается провал в тишину. Глушизну. Пропали обгоняющие друг друга, пугающие, призывающие, отрезвляющие слова. Смолкло нытьё, даже простенькая мелодия сердца сбежала. Свет и воздух проходят через меня без препятствий. Я не тело.

В провале тишины нет ничего. Потом – проблеск восторга как луч солнца, пробившийся в узкую щель. И заливающее, смущённое чувство благодарности за то, что было. А что было? Этот обморок, отключение, обнуление, провал – что он мне дал? Обновленье! После пустоты всё засияло как будто сняли пыльный занавес, открыли широкий горизонт. О, небеса! Вы распахнули объятья в манящий, радостный, многоцветный, живой мир!

Прибой не просто шумит – на гигантском пространстве воды исполняется симфония моря. Тончайшие нюансы в направлении и силе ветра меняют рисунок мелодии. Приносимый волнами песок, образующий рельеф береговой черты, мгновенно переписывает партитуру.

Набегающий, усыпляющий, баюкающий ритм фуги прерывается внезапным шумом. Огромная стая чаек, кем-то вспугнутая, снялась с места и с тревожными вскриками закружила над водой. Они унесли наваждение на своих белых крыльях. А может то были ангелы? И всё это случилось для меня? Слепым дождём пролились слёзы благодарности…

Существование расточительно. Куда бы ни взглянул – разворачивается новая картина. Всюду приготовлены дары. Луга, полные разноцветья, радуются лету. Заблудившаяся пчела, привлечённая запахом розовой воды на щеке, принесла утешение – не плачь о неизвестном, тебе всё это снится. Пчелу увлёк налетевший ветер. Слизнувший с верхушек волн запахи глубинной жизни океана, обременённый тайной, он порывается рассказать историю Вселенной. Но наше время не совпадает. Оставив на моём лице солёный поцелуй, он улетел.

Заманчиво знать наизусть историю Вселенной. Но как мне быть с вопросом, не оставляющим ни на минуту: кто я есть и зачем здесь. Затем ли, чтобы запастись опытом и знаниями? Вкус опыта горек, а жизнь бесконечна. Зачем он мне? Знания – не моё служение. Горечь преследовала меня. Убегая от неё, училась, строила семью, любила или думала, что любила (кто знает, что такое любовь!), ошибалась. Терпеливо собирала пожитки опыта и начинала сызнова…

Однажды в неудачном замужестве случилось то же, что сотворили чайки с мелодией моря. Диссоциативная фуга – болезнь бегства в незнакомый город, на время прервала моё семейное испытание. Забыв себя почти до исчезновения имени, я растворилась в маленькой дочери. Судьба приготовила взамен неслыханное подношение – любовь. Невесть откуда взявшееся чувство нежности вместе с радостью жизни заполнило каждую клеточку тела, каждое слово и мысль.

Ни жара, ни холод, ни отсутствие денег нисколько не влияли на бесконечное ликование. Я не ходила – летала, не говорила – пела, не делала – творила. Силы удесятерились, проникновение в настроение и состояние других – отзывалось немедленной заботой и помощью. Каждый человек на пути становился другом.

Триста шестьдесят пять дней, наполненных энергией любви, как и всё, унесли волны времени. Благословенны дни эти!

Но покуда жив человек, жив и тревожащий вопрос: кто я есть. В поисках его без устали бродила по церквам, выращивала розы, листала фолианты, старалась жить образцово и просто, глядела на звёзды, гадала на кофейной гуще. С пути сбивалась, маялась, грешила. Потом шептала Богу: “Прости! Прости! И научи, как быть счастливой”.

"Живи в восхищении" – явились в тишине слова. И сердце рванулось к ним – узнанным, родным и знакомым. Восхищение – это моя суть. Кто-то краской и кистью стремится нарисовать своё поклонение. Другой врачеваньем выражает любовь. Мой способ запечатлеть восторг и умиление Творцу и Человеку – слово, наполненное теплом души.

Случай позаботился о моём окружении. Замечательные, умные, близкие по духу люди стали главным содержанием жизни.

Пусть благодарность, как тёплый ветер, коснётся души каждого, кто меня восхищает.

Блюз для роз

Теперь, когда большинство событий моей жизни утонули во времени, я спокойно предаюсь своему чародейству.

Оно состоит в том, что я выращиваю и продаю розы. Заурядное занятие, скажете вы, стоит ли оно такого пафосного заявления. А вот послушайте и судите сами. А то мой сын и невестка считают, что я слегка тронулась умом. Ну да, конечно, решение продать комфортную квартиру с удобствами и купить старый, на ладан, дышащий домишко с печкой, оставленный японцами в сорок пятом, не назовёшь выгодной сделкой. Однако не спешите с приговором.

Когда стало понятно, что слагаемые прошедшей, а также и настоящей моей жизни не поддаются разумному анализу, что влияние совершённых поступков, действий и чувств на моих попутчиков в этом мире не откроется – сильно задумалась. Как быть с грузом неверно выбранных решений, неправильных намерений, эгоистичных желаний? Да, я старалась не причинять никому зла, но неумышленно причиняла – это происходит со всеми! Я знаю, что задолжала очень многим и не хочу уходить не расплатившись.

Есть такой райский цветок роза. Не счесть поводов, а тем более людей, ей поклонявшихся.

Это совершенное создание Творца, выверенное космическими параметрами, наделено особым смыслом возбуждать красотой своей в человеке доброе. Любовью, нежностью и милосердием мы это называем. Она несёт в себе и небесное совершенство и земную страсть…

Роза – ключ к духовному путешествию.

Мы славим в ней гармонию мира.

Роза в руках Богоматери, знак Её безмерной любви к нам.

Моя бабушка видела в ней всемогущество прощения.

И я – тоже.

Последние открытия антропологов говорят о том, что неандертальцы усыпали могилы близких цветами. Найденная пыльца сказала им об этом. Так древнейшие устанавливали связь с потусторонним миром. Я уверена – это были розы.

Домик с тремя сотками земли стал мне благостыней. У книг и садоводов вызнала, как выращивать розы, накупила инвентаря и удобрений. И принялась за дело. Конечно, скоро сказка сказывается… но характера мне не занимать. Цветы растут, куда они денутся: я хорошо за ними ухаживаю, сил хватает. Но ещё читаю стихи, прославляющие их и включаю музыку, я говорю им молитвы и поверяю свою жизнь. Я любуюсь ими. Я люблю их!

Иногда приглашаю такого же старого как я, друга-саксофониста. Обычно он стоит возле касс аэрофлота, – там вход – вроде сцены, – и играет для всех на своём блестящем саксофоне в дурацком белом цилиндре – выдувает своё, любимое.

Заплёванные городские тротуары выгибаются от удовольствия, слушая старые мелодии парижских кафе. Неразумным много ли для счастья надо. А он рад стараться – заливается…

Но видели бы вы, как старый чудак выделывается для моих цветов!

…Срезая розы, я благословляю их на важное дело: нести прощение не только мне – всем. Сколько мы задолжали друг другу по глупости, лени, невежеству, неразвитой чувствительности, просто из вредности, от обиды… Поди-ка знай, как заблуждение сработало. Вспомните эффект бабочки. Взмахнув крылышками в Айове, она вызвала ливни в Индонезии. Я немало видела этих следствий… Да и кто из нас не давил нечаянно бабочек!

Кризисы, революции, перевороты, волнения, катастрофы, войны и войнушки – сложенный результат нашего с вами, дорогие мои, противостояния.

Приношу я своё ведро с розами и встаю в ряд с теми, кто меня еле терпит, – продавщицами цветов. Они, сговариваясь, держат цену. Я им – кость в горле. Пару раз разборки учиняли. Да только не на ту напали. Что они мне могут сделать хуже смерти? А к ней я готова в свои восемьдесят годков. За мои розы и умереть не жалко.

Ну, окрестили меня полоумной, так это всего лишь – ошибочка, понимаю и прощаю. И злость, и скаредность их тоже понимаю. И прошу за них прощенья, продавая заговорённые розы по пустяшной цене. Деньги беру, чтобы принявший цветы, должником себя не чувствовал.

И кто тут полоумный?

На этом ставлю запятую в моей истории, и очень надеюсь на продолжение… впрочем, со смирением приму и точку. Жизнь-то была – Подарок!

Зима. Мороз. И белая камелия.

«Людмила, хотел написать отзыв, а программа показала, что я уже написал один – больше не полагается. Хочу заметить, что завтра – у Вас уже сегодня – снова воскресенье, как и два года назад. Зима, провинция, утро. Что-то изменилось? Чай всё тот же? Всё также кружит метель, а в доме также уютно? На фотографии, правда, Вы сидите с чашкой кофе в каком-то необычном месте. Это Сахалин?! Впрочем, где явь, где сон, – разве это так важно»?

Георгий Цвикевич

Пальцы немного покалывает от тёплого воздуха. Сегодня на юге острова Сахалин под минус тридцать. Кроличий мех перчаток не уберёг от холода. И всего-то пришлось пробежать пятьсот метров от остановки. Магазин Сити-Молл, куда я езжу делать покупки, обдаёт щедрым теплом, густым нагретым запахом смеси парфюмов Л'Этуаль.

Вот он маленький уютный уголок моего устремления: магазинчик чая и кофе. Миша издали машет рукой:

– Ты не пройдёшь мимо???

– Как можно!!

Открыл дверь, прибавил звук:

“Не ходите, девки, замуж,

Милые соседушки,

Будут скучные без вас

Зимние беседушки.

Неужели, задушевная,

Ещё свиданья ждёшь?

Забывай его, неверного,

И верного найдёшь”.

Задиристые, звенящие голоса вплетаются в настроение. Неужели всего лишь отзыв о далеко спрятанном родном впечатлении, застрявшее неизвестно в каком поколении, способно пробудить взрыв энергии. Мы согласно смеёмся. Бармен выбирает музыку. Мелодия дудука словно вплывает в узкую щель стеклянной двери. Устраиваюсь перед окном. Миша вешает табличку "Технический перерыв". На вопросительный взгляд отвечает:

– Послушаем без помех. Вам как обычно?!

Он варит кофе. Кофейня – закуток на двоих посетителей, две витрины, кофе-машина с меломаном Мишей. Он молод. Ему не важно, сколько мне лет. Миша здесь на месте. Мы подружились потому, что однажды обнаружили обоюдный интерес к дудуку. Всякий раз, когда я прихожу, мы слушаем вместе одну из пьес. Ещё припасаем полезную информацию, такую, чтобы разукрасила сегодняшний день. За окном: ЗИМА, МОРОЗ …

– Миша, как всегда вкусно! Печенье я приберегла к чаю!

– Вы будете пить чай?

– Мы будем пить чай в честь воскресенья. Подарок из Китая.

Чай «Белая камелия».

На столешнице появляется прессованный кружочек.

– Припоминаю … У мамы была книжка Дюма "Дама с камелиями''. Я всё спрашивал, думал это что-то вроде карамели. Ей пришлось однажды рассказать мне содержание. Знаменитая дама всегда появлялась в свете с букетиком камелий.

– Да, тогда у знати была мода украшать себя живыми цветами. У камелии не опадают её прекрасные атласные лепестки, и кожистые листочки оттеняют сияние цветка. Женщины носили в волосах, за корсажем, а мужчины в петлице. Оскар Уайльд постоянно появлялся с цветком в петлице.

Но прежде всего это чай, его засушенные соцветия волшебно раскрываются в горячей воде и освобождают благоухание, подобное липовому.

Миша, не теряя времени, отщипывает целиком засушенный цветок, измеряет в стеклянном чайнике температуру. 80 – как раз наилучшая для заварки. Два цветка на глазах оживают, кружась, медленно расправляют лепестки. Цвет воды становится нежно-янтарным. Мы рассматриваем портрет Оскара Уайльда.

– Видно, что этот человек увлекался мистицизмом?

– Он красивый. Вы согласны?

– Не думала об этом… Наверное. Вот бы вспомнить, у него есть остроумное высказывание насчёт женского ума. Что-то вроде: у женщин такая особенность – находить самое невероятное и не замечать очевидного.

– Он – единственный, чьи книги мама читает постоянно. У неё на полке – роман "Портрет Дориана Грея", пьеса "Идеальный муж", повесть "Кентервильское привидение". Мне она подарила ДЕВЯТЬ СКАЗОК! – но я их так и не прочитал. Сейчас – захотелось!

Мы пьём душистый чай. Где-то рядом незримо присутствует Уайльд. Миша точно заметил – “КРАСИВЫЙ”. Его "Портрет Дориана Грея" это попытка лучше узнать свою суть. Главная тема – "прекрасное" и "безобразное" в человеке.

До сих пор роман актуален: он заставляет читателя погрузиться в себя. Ведь в самом деле, нет ни одного уродства души, которое бы не отразилось на лице и теле. Мы сталкиваемся с этим и, не задумываясь, выносим суждение. Фотографии Автора только лишний раз убеждают. Он очень красив – создатель Дориана Грея!

За окном сгущаются синие сумерки. В воздухе витает лёгкий чистый и сладковатый, теперь незабываемый аромат белого цветка. Представила его струящимся поверх сверкающего снега, пахнущего свежим морозцем. Так в сознании родилась новая связь. Если всплывёт хоть единый фрагмент из неё, возникнет как в ёлочной игрушке обособленный мир:

Зима. Мороз. И Белая камелия.

Люби то, что есть

Примерно так, как на рисунке, выглядит из окна Инны рыбацкий посёлок, где она живёт. Или плывёт… Так ей иногда кажется. Дом стоит на берегу моря, на возвышении. Его огибает река. Куда ни посмотришь из любого окна – везде вода. Маленький островок жизни называется Лукоморье.

Через дорогу, тоже на взгорочке, потемневший бревенчатый дом Машки. Её подруга – продавец магазина. За особую стать прозвана Кралей. Магазин – чистенький, заставленный цветущими растениями. Весь день там толчётся народ. Больше всего дальнобойщиков – через посёлок проходит трасса на Север. Заходят свои посудачить, встретиться с соседями – послушать новости, а заодно и продукты купить. Всё у Машки свежее, вкусное – знает, где взять и как сохранить. Держится как правительница удельного княжества. Водители усвоили почтительный тон, она их единственная кормилица на долгом пути: помнит, кто что любит, разогреет, поднесёт, о здоровье справится.

Пьяницы – побаиваются. Словом её и вовсе не одолеть. При надобности отбреет всем на потеху. Прозвище даст – как припечатает. Только Валерьянка осмеливается клеиться к Машке. Потому что ум пропил. Думает о себе, будто молодой да красивый. Часто возле дома ошивается. Да нужен он ей! Было время – вместо опохмелки валерьянку потреблял, тогда и кличку получил.

Недавно опять оскандалился. Захотелось полечиться до открытия магазина – «трубы горят». Известная маета: зудёж непереносимый. Машка, святое дело, красоту наводила, когда он стал в окошко скрестись. Предупредила – мол, ждать надо – раз, другой… А потом как выскочит, как выпрыгнет, Валерьянку за подмышки, в тачку у крыльца – шмяк, металлической цепью застегнула и попёрла его по дороге вдоль домов. Народ на работу шёл – все так и застыли.

– Это куда Валерьянку с жутким комфортом везут?

А она катит его и во всё горло распевает:

Говорила я залётке,

Говорила дураку:

Не пей водочку лихую,

Не кури ты табаку.

Поселковые два дня ржали и перекрестили его в Залётку.

Жители крошечного села для Инны-фельдшерицы пациенты, для Машки – покупатели. Машка скатится с горки, перейдёт речку по скрипучему щелястому мостику и слышит посвист флюгера над Инниной крышей. Чаще-то он крутится как бешеный. Ветра́ у них… ветра́ с моря налетают едва не каждый день. И, конечно, стараются, как пацаны, всё сломать, вывернуть наизнанку, полюбопытствовать… да и бросить, забыть.

В выходные утро подруг начинается чаепитием. По воскресеньям Машка приносит горячие рогалики. Печь любит, сама их не ест. А подружка-пампушка – сластёна. Сувениры, забавные радующие мелочи в доме Инны – это всё дары соседки, знаки её нежного внимания.

На окне – водопад зелени. Бархатистый куст мелиссы хранит не хуже самого надёжного сейфа застольные разговоры, все эти причмокивания, осторожные втягивания (губы трубочкой) душистого, пахнущего лимоном и розой чая.

Женщины и цветок симпатичны друг другу. Но иногда что-то находит – и появляется отчуждение. Мелисса, как говорят, вырождается. Цветок подрезают, меняют землю. А две подруги, как улитки, прячутся по своим домам и перестают жаловаться, что мужики измельчали и даже даром никому не нужны. Точно в природе: приливы и отливы.

Вряд ли часто встретишь такую, как Инна. Чувствительная очень. По каждому пустяку глаза на мокром месте. Округлости тела привлекают уютностью и природным совершенством. Так бы смотрел и смотрел, но за ней не угонишься – больно шустрая. Вечный двигатель, одним словом.

Санитарка и уборщица в фельдшерском пункте, покорённые обаянием Инны, – на подтанцовках: с пациентами управляются играючи, на чистоте просто помешаны. А как всё переделают, спевку затеют, полюбившуюся песню разучивают. И поют, все говорят, славно.

Врач в райцентре теряется перед её очередным отпуском. У него портится настроение, он задаёт тоскливый вопрос: «А что я буду без тебя делать?!» И действительно, дела идут наперекосяк… Недавно наступил очередной отпуск; слава Богу, попросила только две недели.

До войны в Лукоморье жили японцы. Их захоронения навещают родственники. Инна ещё школьницей прониклась печалью к холмикам, хранящим тайну людей, чья жизнь протекала между излучиной моря и рекой и оставила незримый след. Да и зримый тоже: вот на склоне горы их храм Тории – Небесные ворота.

К захоронениям Инна относится заботливо – верит в существование душ. Ухаживает за могилками, как если бы покойники всё видели, оценивали по меркам живущих. Кладбище неподалёку от храма её стараниями выглядит прибранным.

Небольшая группа родственников из Японии каждые два года приезжает навестить своих предков. В последний приезд они вручили Инне приглашение и деньги на поездку. Старый доктор из города Отару, чуть-чуть говорящий по-русски, звал погостить у родителей на ферме в горах.

Составив инструкцию «Как выжить в экстремальных условиях, без мамы, и сохранить жизнь коту», Инна вручила её двенадцатилетнему сыну и отбыла на соседний остров. Деревенские испытывали трудности – привыкли по всякому пустяку в амбулаторию бегать, перезванивались и ждали возвращения Инны.

Она явилась с подарками. Это было видно по обилию коробок и пакетов, выгруженных на крыльцо. Народ дал ей отдохнуть от силы три часа. И вот все, кому надо и не надо, набились в просторную кухню – уж и присесть некуда. Приплелись и Залётка с Шаманом – с утра в угаре, но, услышав Кралин устрашающий «кышшш!», мигом слиняли, пошли по отливу живность собирать.

Но что это?! Инна не похожа сама на себя. Видели ли вы растение, перенёсшее заморозок?! Вот такой она стала. На вскинутые брови Машки вяло произнесла:

– Всё так плохо! Всё! Тело не хочет служить мне больше, сердце сбоит, пульс частит. Сил нет. Есть, спать, работать совсем не хочется.

– А что случилось?!

– Отравилась Японией!

– ???!!!

– Там я увидела жизнь, о которой мечтала.

Инна и Машка сидели в центре стола перед ворохом подарков с записочками: «Тимофеевне», «Пышке», «Дровосеку». Инна замолчала. Тимофеевна, санитарка, не выдержала:

– Мы чё, на похороны, что ль, пришли? Давай, Краля, нам чай – похлебаем с заморским печеньем, а ты, девка, не куксись, рассказывай: «Ладно за морем иль худо? И какое в свете чудо?»

– За морем житьё не худо… – откликнулась Инна чуть повеселевшим голосом. – Видела я, правда, немного, но это очень сильно подействовало на меня. В маленькой деревне в горах живут девять семей. Они испокон веков выращивают лук. Привечают туристов, приезжающих в глухомань покататься на лыжах. Весной из ближних городов паломничество: едут полюбоваться на цветущую сакуру. Инна раскраснелась от внимания и внутреннего волнения. Застревая на словах, с вызовом выкрикнула: – Кто-нибудь специально приходил посмотреть на заросли цветущего шиповника? А уж какой он у нас красивый!

Машка обняла подругу за плечи:

– Давай рассказывай дальше.

– Там всё по-другому. Всё-всё! В километре от деревни течёт сернистый ручей. В нём лечат больные суставы. Инна надолго замолкает, а потом тихо плачет.

– Не поняла… Так плачешь-то о чём? – не выдерживает Машка.

– Сейчас и вы заплачете, я вам расскажу… Уже в аэропорту, где мы приземлились, в киосках сувенирных продают в красивых сеточках золотые головки лука. По одной луковке, по три, лук в косах… Они такие оранжевые – светятся! А на боку каждой луковицы миниатюрное фото старичков, вырастивших его. И сорт, и состав почвы указан. Чем не сувенир! Я ради уважения купила. Да вот же – сами убедитесь.

Она вытащила жёлтый мешочек, а из неё коробку и рассыпала лук по столу. Калиброванные луковицы запрыгали, как золотые яблочки!

– Берите, угощайтесь! Запечённый – он душистый и сладкий, вкуснотища! Попробуйте дома.

– А чего до дома ждать, – Машка сгребла лук назад в коробку и понесла к духовке.

На другой день хозяева пошли со мной на ручей. Поднимаемся мы, не спеша, в гору, они мне на красивые валуны показывают и читают нараспев стихи. И так на протяжении всей тропы, целого километра, на камнях высечены танку. (Потом узнала.) На меня умиление нашло, как в церкви. Конечно, я не понимала ни слова, но стихи, написанные несколько столетий назад и высеченные здесь, на этих камнях, в горах, кого угодно сразят. Мне показалось, это совсем другой мир, – шёпотом закончила Инна.

– А они что же – и лук выращивают, и стихи знают? – с недоверием, с вызовом даже спросила Оксана-пекарь. Сама она всё никак не могла одолеть десятый класс, третий год ездила в райцентр в вечернюю школу.

– Да! Да! – заторопилась Инна. – Старички и дома вечером стихи вслух читали. Но доконало меня даже не это. Когда мы подошли к ручью, я глазам не поверила: он весь выстлан гладкими камешками. Вручную выстлан, понимаете? Между прочим, течёт он издалека. А чтобы удобно было прогревать ноги, везде лежат сплетённые циновки. Чистота вокруг – будто мир только народился и тебе первому открылись и этот ручей, и тропинка, и горы.

Сидела я там на тёплой циновке, вода в ручье пятьдесят градусов, а в голове крутится: как же надо любить и поклоняться земле своей, чтобы она сияла от счастья?! И ближний городок Отару – тоже вылизан, будто его специально к моему приезду чистили-прибирали. Куда ни зайдёшь – всюду цветы, везде чай зелёный первым делом нальют, а уж потом просьбу твою выполнят. Мне аж не по себе было от улыбок и их интереса, будто ты им родственник. Наверно, мы одичали тут, на острове, если меня всё до слез пронимало.

– Выходит, там рай? – подыграла санитарка Петровна.

– Выходит, – с вызовом откликнулась Инна. – Они лясы не точат часами, всегда чем-то полезным заняты.

Тут дверь открылась, и появились всё те же Залётка с Шаманом.

– Мы с добычей – вишь, крабов сколько притащили! Варите, бабоньки, да с пивком и обмоем возвращеньице, – зачастил Залётка и, сбросив резиновые сапоги у входа, устремился к столу.

Машка уже и руки раскинула, и своё знаменитое «Кышшш!» выпустила, но Инна взяла её за руку:

– Пусть останутся, давайте крабов сварим.

Пока варились крабы да остывал печёный лук, Инна выложила на стол пачку фотографий. Среди них было много чёрно-белых и коричневатых.

– Это мне доктор подарил, чтобы мы альбом посёлка сделали для детей и внуков, – пояснила Инна.

На них все тотчас узнали Лукоморье – свои дома, водокачку, пекарню, рынок. Но деревня выглядела иначе. На старых фото всё было ухоженным, домики – в обрамлении насаждений. Чистота и порядок создавали другую действительность – уютом и спокойствием веяло от улочек с бревенчатыми домами, по пояс утопающими в кустах цветущей сирени. Всех привлекла фотокарточка с мостом через реку. Залётка заволновался. Размахивая карточкой, он горячился:

– Ёлы-палы! Куда ж мы попалы! Прямо заграница натуральная, а не деревня наша. На этом выгнутом мосточке только целоваться, да ночью на звёзды смотреть. Глянь, какие фонари, а год-то сороковой помечен. Нынешний – совсем развалюхой сделался!

– Ты, вундеркинд нобелевский, чем охать, лучше бы этот мост починил. Сколько раз в жизни по нему прошёл – пора должок вернуть, – Машка взяла у него фото.

– Боже! Как романтично! Пригожей была наша деревня при японцах.

Инна, раскрасневшаяся от переживаний, с несвойственным ей напором возразила:

– А нам кто мешает хорошесть ей вернуть? Посмотри: вокруг каждого дома кучи хлама. Для чего копим, не ведаем. – Да вот я первая в субботу всё свезу на помойку, – откликнулась Машка. – Россия, она, конечно, родина мохнатых мамонтов. Но Лукоморье – особое место, заповедное. Таких на земле несколько. И все Лукоморьем называются. Я по телику слышала.

– Ну-ну, посмотрим… на посулы мы все горазды, – язвительно проворковала Оксана и пошла на крыльцо.

– Оксана! Ты хорошо подумала, что сказала и кому? Если в субботу не расчистишь возле дома, я тебе такую «рекламу» сделаю – сама улицу каждое утро подметать будешь.

Все потянулись к речке. На мостике топтались Залётка с Шаманом, а теперь ещё и Оксана с Машкой. Мужчины толковали о том, что придаёт мосту прочность и как дожил он до нынешних дней, а Оксана, дойдя до середины, вернулась, трясясь от страха. Её пацан пересекал мост несколько раз в день, а она не решилась дойти до конца.

Крабы хорошо пошли с пивом и луком вприкуску и недолго красовались на столе – аппетит сильно превысил количество угощения. Тут Машка решила поставить точку:

– Человеку завтра с утра на работу. Пора и нам по домам.

Она раздала всем подарки и осталась помочь прибрать. Расправившись с посудой, присела рядом с Инной:

– В школе я плохо училась, пишу по сей день с ошибками в накладных. А вот литературу любила. Когда Есенина изучали, много стихов запомнила. Прошибало меня до слёз не про любовь, нет… Стихи о нашем житье-бытье – вот что меня трогало. Помню такие строчки:

«Россия! Сердцу милый край! Душа сжимается от боли»! – Сколько времени минуло, а у нас всё тот же квас…

– Машка! Теперь ты разнылась. А про красоты забыла? Выйдешь утром на крылечко – из-за сопки солнце прямо в руки просится, море шумит стихами, янтарями тебя забрасывает. Надо слепым быть, чтобы на такие чудеса не аукнулось внутри…

Подруги обнялись.

– Ванька твой меня все дни рыбой снабжал, на пирсе хорошо краснопёрка ловилась. Кот с ним ходил. Посмотри, как разжирел, скоро мыши вас одолеют. Ну, я потопала, – сказала Машка. Остановилась на мостике, позвала: – Инн! Может, попозже на пирс с Ванькой сходим, порыбачим?

– Можно! Соскучилась я по рыбалке! …

Утром подруг разбудили непривычные резкие звуки, доносящиеся с речки. У моста по-деловому толклись местные мужики. Зимой-то они в котельной работали, а в тёплое время болтались без дела. Залётка развернул рулончик бумаги и водил по нему пальцем. Мужики вникали. Уже и инструмент притащили, и доски откуда-то приволокли. Залётка помахал Машке рулончиком и что-то крикнул. Да разве услышишь за завесой шума прибоя. Догадаться, правда, можно:

– Делу время, потехе час! – любимую свою приговорку – вот что он крикнул.

Море волнуется

Всю ночь бушевал ветер и гнул беззащитные деревья за окном. Молодые тополевые листья прилепились к стеклу, а множество веток навсегда расстались с родным деревом. И это внутри города, где дома гасят разбойничий его натиск. А что творится на море, в сорока километрах?! Любопытство заставило меня прервать утренний сон, зов дороги – святое дело.

Всё обозримое пространство открывшейся воды превратилось в кипящий гигантский котёл. Волны, похожие на вереницы бешеных коней с плюмажами, бесконечной чередой набрасывались на берег вынося всё новую зазевавшуюся добычу. Столкнувшись с твердью, вода отступала.

Два дня назад здесь был чистый песок. За ночь буйства стихии его завалило огромными деревьями с отмытыми корнями. Уложив их кронами к берегу, неугомонный художник сверху украсил ворохами тёмно-зелёной кожистой морской капусты. Через подобные нагромождения может пробраться разве что мамонт. Вряд ли кладбище деревьев просуществует долго. Следующий шторм унесёт их в другое место.

Новая открывшаяся полоса устлана ворохами веток и древесных останков, перемолотых как в гигантском блендере, перемешанных с прошлогодними листьями. Это поле мусора долго носило по морю, прежде чем определилась промежуточная станция в устье речки Фирсовки. Пройдёт время, и море слижет нанос, чтобы довершить свою работу – разобрать на молекулы, а затем на атомы и запустить вновь механизм созидания.

Толстенный, мягкий, экологически чистый матрас, пружинящий под резиновыми сапогами, преграждается речкой, уносящей мутную воду с гор в море. За ней – совершенно новое произведение. Береговая полоса прячется под ворохами морских водорослей, поверх которых, как на витрине, выложено всё, что водится в прибрежном мелководье.

Яркие оранжевые криптохитоны, похожие на подошвы от кроссовок, разбросаны там и сям в хаотическом беспорядке, но именно они держат всю картину. Эти удивительные путешественники, заглянувшие на остров, заслуживают любопытство всех живущих, ведь они, подобно трилобитам, старейшие жители Земли, очевидцы зарождения множества видов жизни.

Запутавшиеся в водорослях крабы, в основном молодь, совершенно беспомощны, они просто замерли в ожидании своей участи. Красные панцири на тёмных ворохах водорослей вопиют о защите!

Мидии и прочие ракушки с азартом высматривают чайки и вороны и без устали набивают свои ненасытные желудки. Они кружат над головой и громко кричат. Судя по всему – информация радостная – белковой еды навалом. Вдалеке показались две точки. Как я и думала, это мой приятель с собакой. Мы познакомились на берегу и кое-что знаем друг о друге.

Он проводит выходные на море, спасаясь от одиночества. Жена с дочерями живут в Германии. Не в силах расстаться с Островом, он пока отговаривается необходимостью завершить проект, заработать пенсию… Время бежит быстро. Уже минуло пять лет. Воскресные дни – особенные. Ему вспоминаются совместные вылазки на природу, запах домашних пирогов и настроение долгих чаепитий. Спасает верный пёс и рыбалка. Сегодня вместо неё – можно собрать улов по отливу.

Пес знает меня и задолго до встречи радуется, прыгая вокруг хозяина: можно? можно убежать?! Мужчина пристегивает сачок с грузом к ошейнику, и спаниель срывается с места. Через пару минут он стоит предо мной с подарком: два кальмара, и осьминог только что оставленные на берегу набежавшей волной, без потери качества доставлены умным Яшкой:

– У меня тоже есть угощенье для вас!

Голубая нирвана

Наверно у каждого человека есть убежище, куда можно нырнуть в трудную минуту, чтобы побыть наедине с великой силой Природы. Мощная спокойная энергетика, подобно доброй маме, забирает часть хаоса и страха, которые владеют нами. Такое место – берег Охотского моря. Время от времени я очень нуждаюсь в нём, чтобы вновь почувствовать восхищение, прожить вместе крошечную часть его вечной жизни.

В памяти каждый бугор и каждая речка, все наперечет кедровые стланики и тисы от Стародубского до Взморья. Какой бы ни была погода, здесь не прерывается звучание мощного невидимого мира. Ритм и дыхание океана гармонизируют существование. Набегающие волны лечат душу, вливаются недостающей силой, внушают веру в себя. В любое время на берегу можно найти километр абсолютного безлюдья, где ничто тебя не потревожит. Медитируй, кричи, пой, поверяй свои проблемы. Пространство примет твою исповедь и ответит: пусть не тотчас. Но явится знак и будет отклик.

Человек и море. Стою перед ним такая маленькая и иная. Говорю как с другом, очень близким другом: "Не могу без тебя, тянет как на аркане. Хочу подышать вместе с тобой, почувствовать великое движение".

"Смешной человек, – думает море, – не понимает, что для каждого море особенное, только такое, каким видит сознание. Без вас нет миллионов моих воплощений, нет бесконечного театра жизни. Устрою человеку праздник". И вот уже разыгрывается новый сценарий.

Невидимый художник всякий день и час изменяет убранство сцены, краски и освещение. Не перечесть, сколько цветов синего и голубого спектра он использует для воды. Голубое и нежно-голубое появляется редко и гостит недолго. Зато бирюзовый он любит: в начале лета сливаются нежнейшая зелень свежей травы и набегающие иззелена-голубые валы мощного прилива. Всё так и звенит!

Однажды в трудный момент мы помчались в заветное место в надежде найти равновесие. На море бушевал шторм! Да какой! В его схватке с невидимыми силами проявлялись все существующие в природе, том числе между людьми, возмущения. Стоял неумолчный шум от терзающих берег волн. Свирепый рёв диких зверей (откуда он?) сменялся рокотом приближающегося самолёта, на него накладывался живой гул проходящего на большой скорости поезда…

Присутствие невидимых яростных сущностей, пожелавших свести друг с другом счёты, убеждали человека в напрасной трате сил, если выберет тропу войны. Сильнейшие наскоки ветра с разных сторон, невозможность сделать и шага, заставили спешно отступить. Машину слегка потряхивало, но под её прикрытием мы избавились от опасности. Через промытые влагой стёкла транслировалось кино о непрекращающийся схватке великих сил. В просветы бегущих по небу облаков открывался мир сменяющих друг друга сполохов, цветов и света.

Игра облаков и солнца, повинующихся капризам дерзкого ветра, вздымала волны всевозможных оттенков синего и глухого индиго с антрацитовыми проблесками. Они набрасывались на берег в обрамлении вспененных кружев и тут же, с приглушенным шорохом откатывались назад, в свою стихию.

Тем временем из далёкой дали, из густо василькового простора идут в наступление новые валы. Синие всадники Кандинского сплошной стеной появляются из линии горизонта. Вобрав небесную синеву, посланцы неба как мальчишки, с сумасшедшей скоростью летят по поверхности вод, образуя на ветру белые султаны. Мчит нам навстречу сама красота жизни, первооснова её небесного цвета. Налетая на берег, летучая конница сбрасывает потоки энергии, продолжающей путь по нашим нервным волокнам всё в том же синем спектре.

Синий нас окружает. Смысловая доминанта цвета не случайна. Пространство наполнено синим. Воздух нежно-голубой и аквамариновый, сапфировый, дымчатый и лиловый, и изумрудный; вода – небесно-голубая, и цвета бирюзы, и васильковая и непередаваемого множества других оттенков. Цвета горизонта – игра всевозможных оттенков синего. Когда наступают лёгкие сумерки, набрасывающие на всё легчайшую дымку, происходит разное.

Пока последние лучи окрашивают окаём спокойным сиянием червонного золота, а мы сами тонем в загадочном ультрамарине, среди легких позлащённых облаков воображение усматривает "Троицу" Андрея Рублёва. Небесные хитоны ангелов излучают пронзающую лазурь, от которой перехватывает дыхание и замирает душа. Лазурь – печать духовного мира, его глашатай: "Помни, человек, о доме своём!"

Множество дивных подарков мы получили просто существуя вместе со стихией. Однажды цапля, караулившая рыбу в реке, украсила наше утро своим присутствием. Неизвестный затейник за ночь выложил на берегу многокилометровую дорожку из морских звёзд. Не раз море дарило нам крабов и морских ежей, осьминогов и трепангов, сверкающие янтари. И даже выбрасывало к ногам серебристого лосося!

Благодарим за каждое подношение! Но и мы никогда не позволяем себе нарушить естественную красоту побережья. Это свято.

Человек соткан из вибраций, цветов, звуков и света. Их движение, подчиняясь закону Природы, определяет физическую и психическую жизнь каждого существа. Здесь, на берегу моря, происходит магия воздействия. Этот дар доступен всем. Он ничем не ограничен. Приходи и пользуйся. Настанет время – из правильных пульсаций возникнет твое счастье.

Наступила весна. Из сна, из всех укрытий вышла новая жизнь.

"Все стало вокруг голубым и зелёным". Еще вчера сонный берег принялся за преобразования. Энтузиазм деятельности и творчества торопит и нас немедленно заняться любимым делом.

Мы возвращались напоённые солнцем и светом, заряженные "изумрудом мужества”, ублажённые "сапфиром покоя", готовые любить друг друга… пока хватит волшебной настройки.

До новой встречи Голубая нирвана!

Стародубские встречи

Стародубские встречи. Репортаж:

Пожалуй, всем, кому присуща страсть к путешествиям по стране, кто постигает географию в непосредственном восприятии, чувственно знакома песня Михаила Танича и Яна Френкеля «Ну что тебе сказать про Сахалин». Она написана после встреч с сахалинцами в далёком 1965 году. Душевная, с налётом бардовской дружеской интонации и созидательного настроя, песня надолго стала визитной карточкой жителей острова.

Стародубское начинает цепочку посёлков, изредка разбросанных по восточному побережью Охотского моря. Поселение на этом месте существует с незапамятных времён, о чём говорят предметы быта и янтарные украшения, вымытые разбойничьими тайфунами из древних захоронений. Мне тоже попался такой амулет с широким, сделанным примитивным каменным сверлом, отверстием.

В этом месте всегда проходят на нерест лососи, приплывают откормиться тюлени, а значит селятся люди поближе к неиссякаемому источнику жизни. Летом, когда начинается ход рыбы, когда день год кормит, можно запастись едой до следующей путины. И если есть заготовленное впрок, можно безбедно жить в этом глухом и суровом месте. Конечно, зимние ветра сносят крыши, и непогоды иногда надолго запирают в доме.

«Да что поделаешь, если открытая всем стихиям деревня давно стала якорем твоей жизни. «Самая далекая гавань» Союза дала красавицу-жену, троих сыновей и любимое дело – рыбацкую страсть», – примерно так начал свою исповедь рыбак Саша – крепкий, словно отлитый из твёрдого сплава, с ясным и чётким мышлением, чувствующий вес слова так же точно, как определяет сразу на глаз пойманную рыбу.

Но это я узнала позже. Мы приехали под вечер порыбачить на речке Найба, что в нескольких километрах от Стародубского. Здесь разрешён лов разнорыбицы. Огроменный шар Солнца, потрясая воображение, висел над линией горизонта, окрашивая прибрежные воды в алый цвет. Прилив покрывал половину береговой полосы, волны безостановочно заливали песок, оставляя в лужицах большущих и красивых, разноцветных медуз. Трудно оторваться от пиршества красок и форм морских «цветов».

Саша, стоявший неподалёку, находил необычные экземпляры, готовые показаться во всей красе на поверхности.

– Живу здесь давно, но не могу привыкнуть к таким морским представлениям. Настоящий театр! Нет, интереснее… Жизнь всегда богаче любой фантазии и выдумки. Вот наш посёлок кажется уснувшим или вымершим. Да только это не так: начинается путина и Стародубское становится бойким местом.

Сколько интересов здесь сталкивается, посёлок превращается в громадную сцену, на которой одновременно идёт множество непридуманных спектаклей. Есть и у меня своя роль. «Сашка-браконьер» – такое прозвище закрепилось за мной ещё в девяностые годы.

Я не против. В молодости работал в колхозе. Кто им только не руководил! Результат один – на руки рыбаку мизер, хотя бы и несметные косяки пришли. Всё поглощает утроба руководства: воруют по-страшному.

Монолог его звучал напористо и горько.

– Надоело лохом быть. Купил всё для морской рыбалки и перешёл на промысел для семьи – трёх пацанов надо до ума довести. Я каждому руководителю свою идею излагал – дайте рыбакам, кто к этому готов, ловить рыбу в море индивидуально. Покупаешь лицензию и сдаёшь часть улова колхозу, остальное сам реализуешь. Никто не пошёл на это.

Так я стал браконьером. Меня невозможно ущучить, закон не преступаю, в речках не ловлю. А в море меня никто не видит. Я это умею. Семья всегда на год в путину обеспечена. Не хотят, чтобы я государству платил – вольному – воля!

Саша решительно махнул рукой – словно закрыл тему, улыбнулся искренне:

– Если откровенно, то польза от меня тоже есть. «Сашка-Мусорщик» другое моё прозвище. Спросите, и любой покажет мой дом.

Не могу сидеть без дела. В непогоду на своём фургончике мусор, оставленный многими двуногими, собираю и на свалку увожу.

Посёлок – самое дорогое место для всей моей семьи. Кто виноват, что деньги на социалку пропадают в карманах у ворья? Да я же и виноват – не обличаю, в борьбу не ввязываюсь, у меня есть любимое дело. Но всё-таки свой труд вкладываю. Кореша смеются, однако уважают. Много лет этим занимаюсь, тренировки заменяет, когда рыбалки нет.

Спускались сумерки. Невдалеке догорал костёр, пахло жареным мясом. Между двух джипов устроилась на выброшенных брёвнах небольшая компания.

– Может, присоединитесь, – он кивнул в сторону поджидающих рыбаков, – у нас вечерняя политбеседа, о судьбе России языки чешем. Сорокалетние мы, в самом соку. Обидно, что с нами не считаются. Приходится тихой сапой своё достоинство отстаивать. Смотри, какие у нас женщины красивые, – он кивнул в сторону убирающей импровизированный стол молодой женщины.

Мы уже перемолвились с ней раньше. Она тоже наблюдала кружение медуз, снимала их. Изредка я посматривала на неё, на неё, собираясь спросить разрешения сфотографировать.

Она начала разговор первой:

– Вы нездешняя, а знаете, что на побережье постоянно выносит янтарь? Не хотите поснимать? – он в лучах солнца – чудо. И так мило, приветливо всё это прозвучало, что само собой возникло чувство симпатии. Мы познакомились.

Теперь, приезжая в Стародубское или минуя его, буду вспоминать новых знакомых, приоткрывших свой внутренний мир, сделавших шаг к случайно встреченному человеку. Дорогого стоит. Под впечатлением встреч вспомнилась песня, где слова «На острове нормальная погода» очень совпали с моими ощущениями.

Дефиле медуз.

Это местечко при впадении речушки Ай в Охотское море известно немногим – терпеливым рыбакам, способным дожидаться часами поклёвки в тени защищающего их берега, служителям рыбоохраны, на минуту притормозивших, чтобы убедиться: хищников с тройниками-крючками не видно, и помчаться дальше. Ну ещё собаки ссоседних рыболовецких станов шастают в надежде на случайную поживу. Бывает, рыболова-лису удастся подкараулить и отнять её улов или чайку, застигнутую бедой, погонять по берегу.

Мы любим это местечко за укром и абсолютную тишину, куда проваливаются как в медитации все твои обременения. Ты сливаешься с извивающимися струями чистой речки Ай, подпитанной мощной силой крепкого объятья морского прилива, чтобы отправиться в неведомое невозвратное путешествие. Впрочем, и в таком тишайшем месте случаются истории.

Как-то в первых числах мая, гуляя по берегу моря в посёлке Стародубское, мы увидели в ворохе смёрзшихся водорослей устремлённые на нас пуговки-глаза. Детёныш тюленя был выброшен приливом вместе с ворохом водорослей и колотого льда. За студёные холодные утренние часы малыш вмёрз в эту кучу так, что не мог шевельнуться.

Мы вызволили испуганного тюленёнка, завернули его в одеяло и погрузив в машину, повезли в безопасное на наш взгляд место – в устье речки Ай. Там его развернули, выпустили на кромку берега и полили водичкой. Малыш мгновенно преобразился, живо добрался до воды и поплыл по течению, не теряя нас из вида.

Довольно долго он смотрел на нас, словно хотел сказать "спасибо". Было грустно, но легко на сердце. Белёк вернулся в свою стихию. Потом, каждый раз, оказываясь на море, искали нашего питомца. И все тюлени как будто отзывались на взгляд и призыв… подплывали совсем близко.

Другое событие, подаренное в этом месте, случилось нынешней весной. Заглянув как всегда в заветный уголок, мы увидели мокрый берег, вылизанный утренним приливом, и в лужицах воды необыкновенной красоты большие рыжие цветы, слегка колышущиеся в мелководье. Лучи солнца добавляли им перламутровое свечение. Мы осторожно обходили эти зеркальные сцены с медузами, фотографируя их как настоящих артистов, представляющих непревзойдённый образ природы, посланный для недолгого любования. Ибо их дом – морская стихия, а мы лишь счастливые наблюдатели явившейся красоты.

Под пёстрым зонтиком чудес

Наши встречи, – только ими дышим все мы,

 Их предчувствие лелея в каждом миге, –

 Вы узнаете, разрезав наши книги.

 Всё, что любим мы и верим – только темы.

 Сновидение друг другу подарив, мы

 Расстаёмся, в жажде новых сновидений,

 Для себя и для другого – только тени,

 Для читающих об этом – только рифмы.

 М. Цветаева.

В последнее время всё чаще жизнь мне казалось однообразной и предсказуемой. Зима в России – не лубочная картинка. Если что-то случается в природе – это демонстрация силы стихий. Кроме напряжения да преодоления трудностей – ждать нечего.

Хотелось чуда. Ну, понятно, если ты о нём не будешь мечтать, не продумаешь в деталях… – чудо надо представить свершившимся. И ни в коем случае не торопить его. Чудеса, они как кошки, появляются где и когда хотят.

Накануне Рождества я гуляла в заснеженном лесу. Деревья обросли пушистыми наростами всевозможных конфигураций. Затейливо наверченные метелью, мягкие комки снега напоминали земных зверушек, иногда театральных персонажей.

Через некоторое время глаза стали различать таинственные образы – причудливые и забавные. Казалось – или происходило: они медленно двигались в танце, где каждый к тому же солировал. Хотелось забрать их с собой, пусть только в памяти смартфона. Наблюдение так увлекло меня, что я на своих снегоступах углубилась в лес довольно далеко.

Снег после метели ещё не слежался, и лыжи утопали глубже обычного. В одном месте наткнулась на цепочку лисьих следов, что вели к ручью. И что бы мне не пойти по ней! Лисы всегда ходят надёжными тропами. Верно говорят: охота пуще неволи! Манили меня необычные фигуры, я делала всё новые и новые снимки.

В тот момент, когда решила идти домой, почувствовала, что проваливаюсь в яму. От движения снег сорвался, словно живой, с большой площади конуса, и я вмиг оказалась под тяжёлым бременем. Удар сбил с ног и оглушил. Вернувшееся сознание помогло понять, что снежный пласт давит на меня всё сильнее. Торопясь снять снегоступы, ненужные здесь, стала задыхаться.

Пока шевелилась, освобождая ноги, снег проник под одежду и начал таять. Дышать становилось всё труднее. Паника, как живое существо, то наваливалась на меня со всех сторон, то откуда-то изнутри тихо поскуливала. Кожа на лице онемела. Руки плохо подчинялись. Прошло немного времени, я уже шумно, прерывисто дышала, слышала громкое частое сердцебиение. Тем временем холод в буквальном смысле сковывал движения. Пытаясь орудовать снегоступом, я только вызывала новые обвалы снега.

Молитва пришла сама собой! Она тихо шелестела внутри. Меня обеспокоило отсутствие Творца. Всегда незримо бывший во мне, Он не отзывался… Я просила его вернуться. Настойчиво. Горячо. Звала как Отца.

В очередной раз двинув лыжей, я наткнулась на что-то вроде дерева. Кажется, стало в этот момент чуть теплее. С большими усилиями я подобралась к нему и наощупь определила, что за ствол можно уцепиться. Выдюжит. Так я и сделала – обхватила его скрюченными пальцами по-обезьяньи.

Продвижение было медленным, руки так окоченели, что с трудом удерживали снегоступы под мышкой, без них мне не выбраться из леса. Всем существом я цеплялась за дерево. Оно оказалась молодой лиственницей и держало мой вес. Последний захват был уже на уровне твёрдой земли.

Радость при виде белого света вызвала безудержные слёзы. Подо мной был слежавшийся снег, и он никуда не плыл! Распластавшись на тверди, я наконец стала дышать всей грудью. Тело с жадностью вбирало ароматный воздух. Каждая изголодавшаяся клеточка с благодарностью поглощала субстанцию жизни.

В полной прострации, без сил, без движения, как ящерица, прилепилась к искрящемуся снегу. Первый осмысленный взгляд на небо поразил до полного онемения: сверху на меня смотрели два добрых глаза.

Под этим взглядом замёрзшие губы сами собой стали шептать знакомые стихи:

Под пестрым зонтиком чудес,

Полны мечтаний затаённых,

Лежали мы и страх исчез

Под взором чьих-то глаз зелёных.

Напряжение пропало. Сделалось небывало легко!

Чувство эйфории охватило меня. Воздух никогда не был таким вкусным, пахнущим арбузной свежестью и мандаринами! Птицы устроили прослушивание своих талантов. Неисчислимые снежинки превратились в драгоценные кристаллы. Оторвать взгляд, значило лишить себя этого дивного мира. Впервые безусловную любовь я чувствовала как сладкую желанную боль, и ни за что не хотела отпускать…

Оказывается, обыкновенная природа – необыкновенна. Дорога́ до слёз! Она моё продолжение – моё тело, мои глаза! И тут я натурально ощутила лёгкое покачивание, как в колыбели. Я покоилась на руках матери… засыпала и радовалась ещё одному посланному чуду…

Резкий звук телефона вернул привычную реальность. Только теперь вспомнила: со мной был телефон! Подруга весело и быстро говорила что-то приятное!

– Ах, да! Мы сегодня идём на выставку графики… вспомнилось мне. Напоследок она спросила:

– А ты почувствовала: сейчас случилось землетрясение, у нас всё качалось, но недолго.

Я пообещала ей быть вовремя…

Взморье. Осенние игры

«Золотая удача, это когда особый взлёт мысли даёт возможность увидеть красоту жизни.»

В. Пелевин. "Чапаев и Пустота"

Когда уходит рыба и рыбацкие станы освобождают берег от хозяйственного сора, он приобретает вечный, природный вид. В эти дни особенно ощутим покой, уставшего от человеческого вторжения кусочка суши.

Вот цепочка следов на песке – в поисках еды лиса прошла немалое расстояние. И подкараулила растяпу – чайку. Вокруг признаки борьбы и белоснежные перья. Рыжая прошла ранним утром, но песок от следов продолжает осыпаться при каждом взмахе ветра. Орлан, балуясь, планирует невдалеке, держа под прицелом мой интерес. Иногда он прячется в барашках облаков. Непросто его засечь.

…Писатель всё лето сочинял стихи. И ездил на работу в перенаселённом гудящем мегаполисе.

Усталость накапливается. Оперев голову на руки, он почувствовал неистребимы запах дезинфекции, надел перчатки, надо беречься. Завтра, как всегда, его ждут больные. Задремал.

Уже привычно, в сумерках сна, возникло безмятежное детство среди природы. Ритм выживания не считается с тонкими желаниями человека.

Дома его ждёт верный товарищ Стул. Ворчливый и любящий порядок, он из уважения к напряжённому творчеству Поэта ничем не выдает нетерпенье. Хозяин является вовремя, снимает с натруженных ног обувь. Садится разбирать бумаги. На каждой написан стих, со множеством пометок. Поэт делит листы на неровные стопки. Задумывается. Идет в ванну и оттуда долго доносится плеск воды.

Теперь он другой: влага смыла и унесла тяжесть дня, разгладила кожу, напитала её розовым. Закусывает аккуратно, не жадно, на уголке стола, вчитываясь в случайно взятые листы. Решительно убирает оставшиеся припасы и, бормоча часто одно и то же, строго следя за ритмом, делает новые пометки. Иногда, надолго замолкая, размашистыми движениями намечает береговую линию, корявое бревно и языки пламени костерка. Выстраивает череду вопросительных знаков.

***

Прилив одну за другой выносит, как испекает, огромных разноцветных медуз. Ветер и волны забавляются с ними на мелководье, постоянно меняя рисунок движения. На бесконечные фантазии хочется смотреть не отрываясь. Диковинные цветы и бабочки, кружевные завихрения постоянно меняют рисунок, завораживают.

Накатившая очередная волна оставила на мокром песке тяжёлое чёрное ожерелье из мелких мидий, нанизанных на верёвку, с запутавшейся звездой и обрывками кудряшек морского винограда. Так и тянется рука примерить.

Шум крыльев над головой отвлекает внимание. Странная картина открылась, когда облепившее возвышение чайки, чем-то встревоженные, скрылись в морском просторе. На самой кромке возник старый, видавший виды стул с инвентарным номером на боку. Он серьёзен, будто медитирующий человек, смотрит одновременно вдаль и вглубь. Почему бы не разделить с ним наблюдение.

Усаживаюсь на стул, смотрю, как набегают волны, несущие песок. Почти растворяюсь в вечности, если бы не мешал посторонний звук. Пробивается шуршание бумажного листка и тихий женский голос, перечитывающий написанное:

"Милый друг, как бывало в детстве, чистосердечно признаюсь: я тебя очень люблю, ты мне всё так же дорог и близок. Сегодня закончился мой последний рабочий день в библиотеке.

Теперь я вольный казак. Выпросила свой старый служебный стул в подарок и отправилась на наше любимое место, 96 километр. Играла с медузами, плавала, собирала янтарь, перекусывала, как мы с тобой любили – чёрным хлебом с маслом, читала твои стихи…

Помнишь, мы детьми мечтали жить на море всегда-всегда?

Исполнилась мечта – мы с моим верным стулом, как только захотим, будем жить на море. Ты мысленно – всегда рядом. Разве это не чудо"?! Последовал долгий вздох и аккуратный шелест бумаги.

Порыв ветра сорвал веточки засохшего винограда и помчал его в море. Попутешествовал и баста. Между тем, Невидимый художник нарисовал новое акварельное небо, без барашков. Надо бы сделать фото на память об осенних играх, когда море, берег, ветер и небо живут своей вольной, потаённой жизнью.

Так мог бы жить и человек.

Страсти по форели.

Если ты женщина, пусть даже не капризная, всё равно изредка тебя подстерегают желания, без которых можно обойтись. Но вот забыть не удаётся. Как червь-короед точат и точат…Так случилось у меня нынешним летом с форелью. Серебристая в пятнышках форель стала мерещиться повсюду. Я её видела во сне, плавала вместе с ней. В толпе мне попадались женщины в платье в горошек, так напоминающих раскраску вожделенной рыбки.

Нет-нет, я не была беременна и вкусовыми извращениями не страдала. Просто хотела съесть жареную благородную в крапинку форель с жареной картошкой. Вообще-то у этого каприза была предыстория. Мы с мужем получили от его отца свадебный подарок – две путевки в дом отдыха "Салют". Отдыху мешал донимавший нас голод. Чтобы заглушить его, мы много гуляли. Роскошный особняк прошлого века был за несколько дней изучен вплоть до последней балясины и запечатлено каждое дерево.

По залам и коридорам со скрипучими полами тихо, как тени, передвигались пять сотен личностей – милицейских служащих, привыкших держать язык за зубами, хранили молчание от скверной съеденной пищи. Двухдневные щи состояли из осклизлой капусты и расплавленного свиного жира. В качестве десерта давали чёрные бананы, уверяя, что мы, провинциалы, не знаем самого лучшего сорта.

После каждого обеда нескольких бедолаг отвозили в районную больницу за пятьдесят километров. И дальнейшая судьба их оставалась неизвестной. Только людей в столовой становилось всё меньше и меньше. Может быть, они отдыхали уже в другом месте? Некоторые ездили поесть в Сочи, возвращались пьяненькие и довольные.

Меня тоже скрутил приступ желчнокаменной болезни. После манипуляций в пропахшей хлоркой больнице, промывания и двухдневного голода, несмотря на слабость, я упросила мужа поехать в Сочи поесть. По дороге он рассказал мне, как они с папой в детстве ели в Сочи жареную форель. И он кажется помнит, где это было.

Нимало не сомневаясь, что мы найдем место, я торопила его. Пока мы ехали на тарахтящем пустом автобусе мимо огромных вычурных особняков управленцев, адвокатов… Водитель называл их имена, приглушив голос. Вкус, запах, изумительная, прекрасная, распластанная на сковородке серенькая рыбка в красную крапинку, преследовала. Я думала с грустью, что адвокаты, небось, едят форель каждый день.

Когда мы приехали в Сочи и стали искать место, оказалось, что муж его забыл. Слёзы не помешали мне напрячь обоняние. Я стала методично обходить безлюдную площадь изо всех сил принюхиваясь. И, о чудо! Мы оба учуяли запах жареной рыбы с той стороны, где игроки в нарды время от времени по-птичьи выкрикивали непонятные заклинания.

К дощатому киоску, почти скрытому ветками ивы, нас понесло как сайгаков к водопою. Божественный запах приближался, открылся киоск с задранной решёткой. Внутри, румяная от жара, полноватая, перепеленатая белым халатом женщина, на простейшей печке, топившейся дровами, жарила форель с картошкой. Всё! Мы остановились как вкопанные.

– Вам что, молодые люди? – обратилась она с мягким южным распевом.

– Как что! – задохнувшись пошёл в наступление муж.

– Да мало ли чего можно пожелать – миролюбиво отозвалась повариха. – У нас молодое вино, пиво, вода плодово-ягодная, мороженое....

– Рыба у вас есть?

– А это что? – повариха всё так же доброжелательно указала на сковородку.

– Может это кому-нибудь.

– Вы угадали. Это моему охламону. Он на опохмелку только рыбу с пивом требует. Да вы что беспокоитесь – вон стоит полный тазик форели, мой и наловил ночью. И назюзюкался там же. Рыбки вам изжарить? Эт мы враз. Вам по две или как? С картошечкой? На сливошном?

Усевшись на скамейку, под журчание голосов я задремала, и видела ту же форель, пока ко мне на колени не вспрыгнула кошка. Муж принёс мороженое и мы с кошкой принялись лакомиться. Когда сковорода на подставке из камня оказалась передо мной, я внимательно оглядела блюдо.

Серебристая, слегка подрумяненная в крапинку рыбочка лежала в окружении золотистой, испускающей жар картошки. Это великолепие было перечёркнуто тёмно-зелёным остро пахнущим букетиком укропа. Никогда до и после я не ела ничего более вкусного.

И вот опять страсти по форели. Форель, везде вокруг была одна форель. В воскресенье с утра я изложила своё желание мужу. Энтузиазма не встретила.

– Наша Рогатка и без того мелководная, я думаю, усохла, пока стояла жара.

– Но я знаю, ямы, нагромождение камней, где она может прятаться, – упорствовала я,– форель любит холодную воду. Есть несколько омутов на поворотах, там глубоко и много корма.

Муж взял удочку и мы пошли копать червей и собирать личинки на приманку. С этим затруднений не встретили. А вот когда пошли по ручью, поняли, задача будет не из лёгких. Рогатка – воробью по колено. И только подальше, к истоку, стали попадаться ямки. Когда же несколько рыбок, не заметив нашего присутствия, выскочили за пролетающим кормом, мы решили, может что и получится из нашей затеи. Было жарковато, я полезла в ручей. Муж миролюбиво попросил меня не портить рыбалку.

Пришлось подчиниться. Как кошка я ходила вдоль берега и в бинокль наблюдала обстановку. Да вот беда: я видела, как форель стоит перед водопадом, но кричать, а тем паче, показать не могла, боясь спугнуть рыбу. К счастью, он сам угадывал её. Первый же заброс принёс зазевавшуюся трёхсотграммовую самочку. Дальше последовала большая пауза, когда сразу несколько рыб, выскакивая, хватали на лету насекомых.

И всё-таки мы дождались момента, когда стайка заинтересовалась нашим угощением. Форель очень осторожна, приходилось делать немалые паузы. Но и зацепив её, не так просто вытащить. Она сильная и отчаянно борется за свою жизнь, как все лососевые. Каждая рыбка вызывала неконтролируемую радость. Как в детстве. А когда захотела поймать сама – не удержала довольно крупную и сильную, и очень расстроилась.

Муж не сказал ни слова, он долго сидел поодаль. Рыбья жизнь замерла. Немного погодя вздохнул: "Эх! Надо было в прикормку несколько капель слабительного добавить, рыба бы вернулась к прикормленному месту быстрее." Мне стало смешно, и мы до дому вспоминали весёлые и хвастливые рыбацкие байки.

Пять двухсот-трёхсотграммовых рыбёшек напомнили сочинский пир. Они были так же вкусны. Мужу, опытному рыбаку, понравилась несерьёзная рыбалка, но больше всего приготовленный мной улов. Он вызвался составить компанию, как только мне ещё захочется свежей рыбы. Рыбалка подарила нам замечательный летний день и множество необычных впечатлений, о которых особенно приятно вспоминать среди зимней метели.

Связь вещей.

Эдуарду К. – Человеку!

В начале декабря, посвистывая и рыская по лесам, – не осталось ли где неприбранного жёлтого листочка, заявляется метель, отплясывая на спинах ревущих ветров своё возвращение. Она весело и беспорядочно расшвыривает белые хлопья, пытается остановить воду в ручьях и реках. Но поистративши силы, утром затихает на тонком чистейшем, пушистом покрове.

Тем временем выходит солнце, и, увидев землю обольстительно свежей, посылает ей лучи своего расположения. Каждая снежинка превращается в бесценный сверкающий кристалл. Снег возвращает солнцу любовь неуловимой переливчатой игрой, блеском безупречных граней и тихим перезвоном.

Какая благодать настала! Всё живое высовывает свой любопытный нос, чтобы порадоваться наступлению зимы. Белки, задравши хвост носятся как угорелые, не обращая внимания на большого, шумного человека, идущего по лесной дороге. Остановившись, он наблюдает за игрой грациозных зверьков.

Им так весело! Включайся, человек, в догонялки – и тебе станет хорошо.

Человеку не до игр. Он сосредоточен и углублён в себя. Внутри, нет просвета от нерешённых вопросов. Стоит только дать себе поблажку, перестать ежедневно выполнять необходимую, рутинную работу – ошиваться возле дверей чиновных бонз, как в сердце поселяется изматывающая тревога. Знали бы его подопечные, как часто он испытывает отвращение, чувствуя себя трусом в коридорах власти.

За много лет так и не обзавёлся "ходоком", как делают многие. Эти прикормленные чинуши помогают выбивать и без того принадлежащие организации деньги, удерживаемые в недрах госструктур. Из-за частых командировок он, считающий себя ответственным, попал в собственную ловушку и вот-вот потеряет репутацию надежного руководителя – Отца, так называют его подчиненные.

В окружении природы человек надеется найти решение, распутать клубок проблем. Десяти километров до ближайшего посёлка по его расчётам должно хватить на обдумывание неотложной задачи.

Ворона летит параллельно. Она хватает на лету снег, и, спикировав на любимую ветку, зовёт "Варера – Варера!" При этом уморительно кашляет. Человек бросает в неё шишкой. Ворона подхватывает игру, и теперь от птицы трудно отвязаться. Она без устали перекусывает веточки с шишками, так, чтобы они попали в него, и каждый удар отмечает карком "Варера!" Снаряды всё чаще достигают цели. Путник сворачивает в берёзовый лес. Ага! Чем теперь будешь бросаться?

Из ущелья налетел ветер. Человеку холодно. Он мечтает о тепле. В посёлке есть рубленая баня. Только бы не угодить в снежный заряд на перевале. С этим шутки плохи. Путник прошёл изрядное расстояние, утомился. Он и хотел усталости. Надежда на пар и веник. Проверенный способ должен помочь обрести равновесие.

Семьи буровиков Мьянмы ждут к празднику зарплату. Рабочие верят: как и прежде, ожидания сбудутся. Множество не зависящих от него причин обжало, как спрут, с виду простое дело. Хотя и считают его профессионалом вот уже тридцать лет, приходится ежедневно подтверждать доброе имя. Вот так…

Даже признанный специалист ломает ноги в полном беспределе нынешней горе-экономики среди чиновничьего произвола. Непролазные лесные дебри Мьянмы – вот что такое наши товарно-денежные отношения. Если бы оплата арендованного судна была уже перечислена… Но её нет…

Банями в наши дни никого не удивишь. Но здесь сочетание японской лечебной и русской парилки его заинтересовало. Кабинки, разделённые ширмами и выстланные чёрным камнем, представляли собой лежанки, где заданная температура камня вызывала медленное прогревание. Постоянно выделяющиеся под воздействием тепла летучие субстанции целебного минерала, как уведомляет инструкция перед входом, способствуют очищению организма. Человек представил, что в этот самый момент, силы, аккумулированные в чёрном камне, заняты таинственной работой. Высвобождаясь из плена кристаллических решеток, они проскальзывают с помощью души в его тело. Тут-то и происходит соединение тонких элементов неведомой жизни камня и его собственной.

Вообще-то в каждый момент существования человек различными способами соединяется с природой. Неживой – как он сейчас с элементами минерала, с растительной, с живой, с человеком… наконец, с иным миром… В затруднении прервал цепочку мысли, не смея утвердительно ответить – насколько он близок к духовности.

С первых минут тепло и звучание старинной японской музыки, доносящейся как будто издалека, привело тело в блаженство. Усталый человек быстро погрузился в полудрему, и время перестало существовать. Только тепло. Только покой и умиротворение. Вначале он почувствовал, что проблема на самом деле не настолько сложна. И вдруг чёткий план предстал так ясно, что сон мигом улетучился, можно было хоть сейчас начинать действовать, успех был обеспечен!

Чашка чая со смородиновыми почками и соцветиями шиповника, выпитая на маленькой веранде с видом на еловый лес, и вовсе придала игривое настроение: мужчина сделал несколько гимнастических упражнений перед зеркалом. Затем отправился в парную, и, плеснув душистого кваса на каменку, всласть похлестал себя веником.

Набравшись влажного жара, через веранду вышел в лес и бросился в сугроб. Разгорячённое тело, исколотое прикосновениями тысяч ледяных снежинок, возрадовалось такой игре, просило её!

В бассейне с горячей водой человек запел. Он знал, что кроме него никого нет, и пел в полный голос. Он слушал себя, пожалуй, впервые.

большим удивлением подумал:

– Какой я непредсказуемый, оказывается: эдак недолго и полюбить себя, как Нарцисс! А! Была-не-была! Хорошо-то как! Почему не порадоваться?! Это "хорошо» оплачено каторжным трудом. Раньше говорили: на благо Родины.

Его задача – благо семей экспедиции. Смотреть в глаза женщин, приходивших просить законный заработок мужей, равносильно пытке”.

Мужчина лежал, завернувшись в тёплую простыню и мурлыкал тихонько песню, которую в детстве слышал от мамы:

На речке, на речке, на том бережочке

Мыла Марусенька белые ножки.

Мыла Марусенька белые ножки,

Белые ноги, лазоревы очи.

Плыли по реченьке белые гуси

Ой, вы плывите, воды не мутите…

Неизвестно откуда взявшееся озорство выдернуло его из белых пелён. Мужчина пробежался по предбаннику фертом, и, попав в такт, заголосил на частушечный манер:

Эх, хорошо в Стране Советов жить!

Эх, хорошо Страной любимым быть!

Эх, хорошо стране полезным быть!

Через тысячу лет будет жить наш привет:

Будь готов! Будь готов! Будь готов!

–Э-э-х! Какие песни были, после них – хоть на амбразуру! – усмехнулся про себя бывалый геологоразведчик.

…но про Марусеньку – душевно!

Часть 2. Нескончаемое путешествие.

Миражи Монголии.

Уже в детстве я знала лучший способ существования.

Жить путешествуя! Об этой тайне никому не рассказывала, но готовила себя к таким дням. Предчувствовала – именно в дороге человек быстрее всего встречает необходимых людей, переживает нужный опыт, находит ответы на вопросы, а если повезёт – постигает истину. Любое перемещение в незнакомое пространство становилось для меня встречей с неизвестным, волнующей и желанной.

Слово Каракорум застряло занозой в памяти с тех самых пор, когда этнограф Елена Александровна впервые произнесла его – таинственное и узнаваемое. Так называлась новая столица Монгольской империи.

Тогда, в студенческие годы, утвердилась мысль о неслучайности прибившегося слова, даже о крепкой связи со мной. Появилась смутная надежда увидеть Хархорум – ещё одно название города-фатума, города-призрака. Он возник в 1235 году, словно по волшебству в долине, где раньше ветер гонял шары перекати-поля.

Чтобы монгольские воины могли сорок лет праздновать свои блистательные победы ни в чём не зная недостатка. Там ели, пили, веселились с пленёнными женщинами, охотились, обрастали доставшимися при дележе трофеями, планировали походы, принимали послов великих держав.

А по истечении этого срока город быстро погрузился в забвение. Еще через сто шестьдесят лет шары перекати-поля, как ни в чём не бывало, чертили таинственные маршруты под бдительным присмотром огромных черепах – стражей долины.

Шли годы, я была занята делами далёкими от существовавшей всего миг во времени монгольской столицы. Но она, так давно и быстро промелькнувшая, оказывалась рядом, становилась всё ближе. Временами неожиданно являлись целые сюжеты из жизни исчезнувшего города. Сложилась картина бурная, суматошная, как на вокзале, будоражащая, с запахами еды, с укладом, несущим торжество завоевателей и вечное движение как в наступающей коннице.

Путешествие – это приобщение к сокровенному естеству мира. Родившееся в глубине духовное желание утверждает власть над тобой. Оставив себя прежнего, ты вступаешь в неведомую страну, всматриваешься в чужую жизнь, в спутников, чтобы открыть, воспринять самую суть новых явлений, осмыслить их, претворить тем или иным способом в своё богатство. Можно представить это как переход в иную реальность бытия.

Главное в путешествии – обновление. Оно невозможно без паломничества, где ты остаёшься один на один с природой, чтобы воспринять нерасторжимую общность, понять как связаны мы и как необходимы друг другу. Для этого надо соприкоснуться с её тайнами. А где они? Вообще-то, повсюду. Они начинаются с первого шага намеченного пути.

Дорога подобно наставнику припасает тебе обучающие впечатления. До поры до времени они скрыты. Но как только ты готов их принять – проявляются. Надо быть очень внимательным, чтобы не пропустить знаки. В путешествиях своя магия, не стоит искать там правила и соответствия повседневной жизни. Зов дороги, у кого он случается, трудно описать словами. Может быть так: невыразимые чувства – потребность души в определенном опыте.

Как бы хорошо я ни подготовилась, не изучила маршрут, не узнала культурные особенности- толща времени, к которой адаптированы местные, для другого – неисследованная планета – никак не меньше....

Бесконечные пространства располагают к несуетливости. Монгольские дороги, а точнее их отсутствие, а ещё точнее их бесконечное количество сбивает с толку. А как же разобраться? И какое выбрать направление при таком однообразии-многообразии. Водители-монголы наподобие птиц, имеют природой встроенные навигаторы. По крайней мере у меня была возможность убедиться. Если бы не это чудо, терпеливые грифы попировали бы нами на славу!

Ближайшая задача – попасть на берег озера Оги, где планировался ночлег, и встретиться с семьей пастуха-кочевника, единственными жителями этого пустынного места, была водителем выполнена безупречно. Мы не сделали ни одной попытки заблудиться и уложились в назначенное время. Пятьсот километров – это путь до ночлега. А там до Каракорума – рукой подать.

Стояли первые дни октября с его робкими ещё только утренними морозами, инеем на траве, низким небом. Ближе к полудню, нехотя выкатившееся из-за гор, проспавшее солнце, принялось за свою рутинную работу – его лучи достигли земли и начинали слизывать иней с короткой травы и прогревать твердь. Казалось, сама благодать явилась показать свою трогательную заботу терпеливой природе.

Вывалившись из машины, мы поодиночке разбрелись по траве, подставляя себя теплу и неге. Короткая растительность, покрывающая всё видимое пространство, привставала от земли и, выпрямляясь, хорошела и пушилась, отдавая вовне необыкновенно тонкий нежный аромат.

Так пахнет в больших и чистых гостеприимных домах. Мы всё подбирали и подбирали слова, способные хоть приблизительно обозначить привлекательный запах. Выделили ноту

свежести. “Степная воля пахнет так, как пахнет Князь всех трав – типчак”!

Водитель из местных сказал, что это самое распространённое растение Монголии, которой отродясь питается всё живое. Выходило: все яки и лошади, коровы, козы, овцы, верблюды и свободно пасущиеся свиньи едят в основном эту травку, потому что она в большинстве и покрывает бесчисленные лбы сопок, предгорья, долины.

Когда мы позже попробовали разные продукты, сохраняющие непревзойдённый вкус свежего и живого мяса, молока, сыров – решили: типчак в истории кормления животных, а значит и народа вместе с ними – совершенно бесценен.

Солнце, уже смахнувшее иней с травы, преобразило покров земли на глазах из белого в изумрудный. Хотелось без цели бродить и блаженно дышать вкусным настоем. Кое-кто отправился "по надобности". Кстати, на бесконечно просматриваемом пространстве это решается изумительно просто. Изредка стоят как суслики невысокие камни. Туда ты и можешь сходить по нужде. Остальные, как только ты взял определённое направление, деликатно отвернутся и до твоего возвращения будут заняты неторопливым разговором.

Прогуливаясь рядом с машиной, я заметила под ногами жёлтый кружок с дырочкой посередине. Переводчица Соелджин сказала, что это часть украшения одежды, вроде пуговицы и добавила:

– Здешняя земля нашпигована мелочами прежних человеческих существований. Мы стоим на Великом Шелковом пути. Он до сих пор подобен бесконечно движущейся ленте транспортера.

Путь после привала стал вдвойне интересен. Теперь не только дальние горы с еле различимыми знаками монастырей привлекали меня. И не только грифы, рассевшиеся на небольших возвышениях, точно самодержцы, сторожащие неведомые сокровища.

Лисы, нередко бегущие рядом с машиной, и не обращающие на неё никакого внимания, тоже стали привычным явлением. Даже идущие вдоль ручья, похожие на драгоценности, утки-мандаринки с безупречно проработанным ярким рисунком оперения, перестали вызывать междометия восторга.

Воображение полностью заместило действительность. Картина движущегося торгового каравана, неизвестно из какого времени, предстала во всех деталях. Я была в самом центре на одном из верблюдов, бережно несущим меня в мягком седле.

Живая цепочка на всю длину была видна определённо сверху. Еле заметно среди бурой травы змеился путь. Дальние, едва прорисованные горы, приблизились, словно их сдвинули. Дорога проснулась, вздрогнули неровности на ней, и, потянувшись, она ровным гулом приветствовала вступившую на неё гигантскую сороконожку.

Караван оставлял на пути следования запахи, звуки фыркающих животных, крики погонщиков, степенные разговоры занятых расчетами торговцев, резкие вскрики ссорящихся женщин, их нежный утренний запах. Последний дым погасшего костра все еще стлался над утрамбованной колеей. Поварихи прилаживали к дорожным сумам начищенные котлы, которые только что накормили всю эту ораву.

А дорога между тем старательно вбирала в себя метки жизни сегодняшних путников. В многочисленные трещинки, под камешки, укрывая слоем пыли, она впечатывала оторвавшиеся пуговички расстёгнутого на ночь платья, ленточку из косы, монетку, нечаянно ускользнувшую из кошелька, оберегающий амулет, накануне небрежно закреплённый, износившийся каблук, зеркальце, записочку с любовным словом. Да мало ли что странствующие торговцы, воины, скотоводы могли по рассеянности упустить из усталых, неловких рук и подарить земле. Она бережно прячет артефакты в своё бездонное чрево. Для них настанет свой час! Запахи, звуки, вздохи, всхрапы, смехи и вскрики сонных людей и животных, как и бодрствующих, тоже застыли вдоль дороги, впитались в самый её прах и спят до поры до времени, пока праздный любопытный человек вроде меня не потревожит покой не заинтересуется, не уловит, не поймает, например, тихий смех влюблённой парочки.

И тогда бытие само радо угодить внимательному. Вот прорезалось ржание лошадей и потянуло потом разгорячённых животных. Властные люди гортанными криками доводят разношерстную толпу до состояния одного организма, подчиняя своей воле кочевников, животных, их желания и даже вещи.

Караван идёт, повторяя изгибы пути. Стихают звуки, дрёма и оцепенение овладевают идущими и едущими. В вышине вовсю заливаются невидимые птицы.

Я, зависшая над движением, осознаю себя наблюдателем грандиозного спектакля. Отрезвляет чувство чьего-то присутствия. Догадка совсем рядом. Это Творец вместе со мной рассматривает извивающуюся ящерицу каравана, прилепившуюся к колее торгового Пути. Мы в сговоре – мы знаем, что являемся частью этой истории. Нахлынувшая волна любви и благодарности объединяет меня с тайным Товарищем.

В это время то ли мираж, то ли видение распадается как затухающий экран, отдавая пространству всё промелькнувшее в виде волн и частиц.

На последний вопрос, вспыхнувший в сознании – а кто придумал всё это?! – на небе, прямо над гладью водоема, куда мы держим путь, чья-то рука рисует – "Ацмуто".

Гигантская кулиса отделяла день от ночи. Заходящее солнце дарило нестерпимый для глаз драгоценный пурпур своего величия. В берег мягко уткнулась лодка, трое рыбаков вытащили мешок с зазевавшимися обитателями расстилавшегося перед нами горного озера.

Вечер, проведённый в гостеприимной юрте кочевников, длился и длился… Похоже, мы выпали из времени. Пока шуршащие блюдца кизяков отдавали солнечную энергию аккуратной буржуйке с огромным казаном, полным золотого взбулькивающего масла, женщины, сидя на корточках рядом, ловко препарировали белую рыбу, каждая на своей гладко оструганной доске.

Мужчины и дети с пиалами айрана вели неспешный разговор. Распространившееся тепло сделало их лица таким же пурпурными как заходящее солнце. Слегка желтоватые куски омуля просто таяли во рту. Благородный вкус и запах напоминал едоку, чего он лишился, выбрав цивилизацию.

В просторных, жарко натопленных юртах, разубранных коврами, белоснежные коконы постелей с воздушными одеялами из шерсти яков тотчас перенесли нас в сладкий сон.

Под утро некий таинственный зов выманил из тёплого убежища под небеса. Все вокруг, включая четырехсоткилометровую цепь желтых барханов и жухлую траву, обросло кристаллами инея. Как невесомые растения они колыхались от легкого ветра и искрились в свете луны, звезд и первых лучей солнца. Тишина завораживала полным отсутствием звуков, а невероятно близкие звезды пересвёркивались над головой наподобие бенгальских огней.

Фантастическая картина была наполнена содержанием. Красота и любовь присутствовали в каждом атоме мирозданья. Боясь, что это исчезнет, я стояла не шелохнувшись. И наверное со временем ушла бы в песок, кабы не обжора-верблюд, решивший позавтракать спозаранок. Он нарушил мой столбняк, сорвав лакомые веточки с дерева, у которого меня застало изумление…

Забравшись под тёплое одеяло, я пролила немало слёз, оплакивая пустое своё существование. Ничтожные мелочи, ничтожные обязательства, которым я придавала вес и значение, хлопоты, лишённые настоящего содержания, мелкие желания, навязанные кем-то долженствования, праздные, сжигающие время развлечения, жалкая возня вокруг жизненных благ, все эти успешности, ревностное служение мнимым ценностям…

Они растратили мою жизнь. Не дали укорениться. Засыпали дешевым конфетти успокоения… И что же случилось с даром жизни? Бесценная жизнь оказалась "даром напрасным, даром случайным"?

Ну уж нет! Я здесь для того, чтобы понять важное, освободиться от нечистоты.

Над малым островком жилья, над застывшей чашей до краёв полной прозрачной, светящейся воды, небо воздвигло розовый купол, ежесекундно играющий живыми красками рассвета. Подпитанные флюидами солнца, все мы чувствовали подъём сил. Бодрил морозный утренний воздух, вобравший запахи уходящей осени, приправленный тонкой струйкой дыма сгоравшей в очаге сухой травы.

Хозяин занимался с табуном, укрощая молодых жеребцов. Женщины молчаливо и сосредоточенно, почти священно, готовили завтрак. Белая скатерть, голубые пиалы, полные свежего напитка, горячие лепёшки с румянцем припёка и миски несравненной янтарного цвета пенки. Мало того что пенка – произведение неизвестных монгольских кулинарок, необычайно вкусна как десерт. Это ещё поставщик фантастической энергии для мозга. Трудно остановиться, поедая этот продукт. Поэтому нам вручают лакомство при расставании – дорога неблизкая, пригодится.

Безупречное чутьё и на этот раз не подвело водителя. Глазу не за что зацепиться, все сопки одинаковы, как бараны в стаде. Но мы минуем пасущихся яков, верблюдов, табуны лошадей, коз… и открывается долина – та самая… куда мы стремились.

Белеющий вдалеке монастырь Эрдэнэ-Дзу – сохранившаяся точка духовного пространства Монголии.

Монахи, узнав что мы приехали ради знакомства с дацаном, стали с энтузиазмом устраивать нас на ночлег. Ужин и беседу назначили через два часа. Всех повели осматривать монастырское хозяйство.

Мне захотелось побыть одной. Сразу за воротами начиналась пустошь. Сумерки старательно укрывали соседние сопки. Впереди вырисовывались неясные очертания юрты. Идти пришлось недолго. Через приоткрытую дверь струился тёплый свет. Войдя внутрь, я сразу остановилась. Примерно тридцать человек в белых одеждах образовали чёткий круг. В середине горел огонь. Перед каждым стояла на подносе пиала с айраном. Все смотрели на пляшущие языки пламени. Невероятно, но присутствующие были мне знакомы. Приветливо улыбаясь, они приглашали занять свободное место.

Здесь были и самые близкие и дорогие мне люди, и те, с которыми отношения едва теплились, а то и вовсе сошли на нет. Я переводила взгляд с одного лица на другое и поняла, что не могу вспомнить некоторые имена. И всё потому, что в том времени, где мы были вместе, их лица отягощали заботы и переживания. Сейчас они были другими: спокойные и умиротворённые, без печати пережитого опыта. До меня дошло – я вижу души.

Голос подруги прозвучал необычно отчётливо- меня всецело захватило сильное чувство общего внимания:

– Мы собрались ради тебя. Ты просила об этом. Ты хотела знать, что тебе надо сделать перед уходом. Здесь те, с кем у тебя не завершены отношения. Посмотри внимательно. Запомни. Выпей с нами напиток и возвращайся в монастырь. Тебе предстоит самое главное дело в твоей жизни. Ты здесь, чтобы это узнать.

С фотографической точностью все присутствующие отразились на экране, прямо у меня перед глазами. Вспомнила каждого. И поняла – впереди нешуточная работа. Предстояло просмотреть все запутанные отношения, понять их, простить и самой заслужить прощение. Мне показалось, что все обняли меня.

Крепко зажмурилась, чтобы не заплакать, а когда открыла глаза, увидела разрываемое ветром пламя толстой свечи, зажатой в руке. Всё вокруг тонуло в густом сумраке, смешанным с холодным туманом. Юрты, из которой я только что вышла, больше не существовало. Мне навстречу спешили монахи с факелами.

Примечание:

* «Ацмуто» – непостигаемая сущность Творца, высшая сила сама по себе, существующая независимо от творения. (Кабалла)

Станция Мереть.

Это сладкое слово “дорога” живёт во мне как камертон. Оно установилось и резонировало в каждой клеточке тела. Стоило слову возникнуть в мыслях или прозвучать, я преображалась. Кровь как будто вскипала в руслах вен и, подгоняемая вестью, бежала быстрее и становилась горячее. Какая-то сила влекла всё равно куда. Лишь бы идти, бежать, ехать и вглядываться в постоянно меняющийся узор мира.

Всепоглощающий интерес был так велик, что дороги, в моём сознании паучьей сетью оплетая Землю, соединяли всё в один большой дом. Скоро самые разные названия стали для меня означать определённую местность, направление. Начало всему положила бабушка, собиравшая для аптеки травы.

Нам приходилось много ходить, и дороги приобретали особенные признаки и названия. Она терпеливо учила их различать. Даже просёлочные дороги, что нам чаще всего встречались, были самые разные: битые, торные, накатанные, конные, щебёнчатые, пешие, саженные – обсаженные деревьями. Не сразу я запомнила эти различия.

Вначале все промерила ногами. И по мере того, как росли мои ноги, и взрослела я, дороги становились тропинками, стезёй, направлением, железнодорожной колеёй, шоссе, еле заметной тропкой среди лугового разнотравья, дорогой зверья, идущего на водопой, рыбачьей извилистой стёжкой по берегу ручья или маленькой речки.

Сколько бы их ни попадалось и в каких отдалённых местах они не находились, мой интерес, моя любовь к этой натоптанной человеческими подошвами тверди, умиляли своей близостью к человеку, служением ему. Дорога и дорога́ были для меня однокоренными словами. Дорога соединяла человека с жильём, с людьми. Она была спасением, метой жизни, надеждой. Дорога дорога́ путнику как ничто другое.

Добравшись с бабушкой на грохочущем поезде до полустанка, близ которого в ложбинке приютилась деревенька, мы спрыгнули на горячую гальку. Поезд, как живая огромная гусеница, помахал нам красным флажком последнего сочленения, просвистел и оттумтумкал. Мы оказались перед небольшим строением станционного служащего, почти невидным из-за облепивших его рябин. Под козырьком крыши на голубом фоне четко выписано слово.

– Сможешь прочитать, – спрашивает бабушка. Ястараюсь:

– Ме-ре-т ь.

– Мереть, – повторяет она. – Название такое, подрастёшь расскажу, что оно значит. Да ты не бойся. Это только слово. Без смысла оно пусто. А вот если будешь знать: "Мёртвый не живёт, а живой не умрёт", – тебе в помощь. Я вскинулась с вопросом:

– Как это “живой не умрёт”? Моя воспитательница сказала:

– Это тебе ключик мудрости, сама разгадай, как он открывает. Я тебе часто буду повторять – поймёшь! А пока нам надо отмахать всю длинную тропку, которая в берёзовом перелеске прячется.

Реченье не давало мне покоя полжизни.

 Запомнившихся дорог много. Одна под стук колёс перенесла меня в тишайший алтайский городок, где за четыре года я узнала множество путей и тропинок, как на земле, так и в жизни. Другая, – наиважнейшая, выстраданная мною, привела в Новосибирский университет.

Во время учёбы в педучилище, дня не проходило, чтобы я, как о любимом, не вспоминала о своей мечте: истрёпанная чёрно-белая фотография университета лежала под облаткой паспорта и всегда была перед глазами. Я просто физически видела огромное Вместилище знаний, ждущее алчную, меня.

Житейские препятствия задерживали встречу, последняя – год работы в школе. Надо было скопить денег на одежду и учебники. Но закончилась и эта отсрочка. И вот я красуюсь на специальном первом в жизни празднике в мою честь.

Педколлектив провожал меня сердечно, как родную. Все высказывались в том роде что, мол, учительница я – по призванию и человек хороший. Еле стерпела, чтобы не разрыдаться. Ни разу не вспомнила, как поначалу опытные коллеги и так, и эдак испытывали меня на… да просто ревновали к профессии. Но сегодня они на высоте.

Каждый подарил что-нибудь для новой жизни: шкатулку с совой – учитель труда, англичанка-Кристина, с которой мы год лоб в лоб каждый вечер проверяли тетради, – косметичку с помадой. Физрук – кроссовки.

Директор сказал, что я оправдала его ожидания. Если не сложится, то милости просим, возвращайся, будем рады. При этом все переглянулись, зная, что директор любит меня втайне. Он протянул конверт:

– В нём билет и деньги на обратный билет, ну и на всякий пожарный…, – добавил он, засмеялся и достал две чашки на фарфоровом подносике. – А это от меня, – сказал он, порозовев, – ты чай пить любишь – вспомнишь.

Все стали рассматривать чашки, на которых красовалась пара пекинских уток. Потом мы стали пить портвейн и, как водится, вспоминать всякие хохмы из школьной жизни и проверки районо.

Всё прошло душевно. Закончилось тоже хохмой. Англичанка Кристина, ростовская модница, чтобы я на новом месте в грязь лицом не ударила, решила научить правильно красить губы.

– Девочки и мальчики, а сейчас поиграем, – тараторила она, расставляя перед нами помады и подводки. – Дело это не простое, зато приятное.

Дурачась и исходя словами, она стала рисовать нам губы и делала это, надо сказать, очень быстро и озорно. Вскоре все смотрелись в карманные зеркальца и смеялись до красноты лица. Мужчины тоже получили по паре губ и изумлялись преображению, кривлялись и гримасничали. Мы вели себя как дети и не замечали этого.

* * *

По тропинке через лес к университету я не шла – летела, сбывалась моя мечта. О предстоящих экзаменах не думала ни одной минуты, и, как оказалось, напрасно. В руках у меня был лёгкий чемоданчик и маленькая сумочка, приютившая новую вещицу – косметичку с помадой.

Лес был как храм: его громадные сосны уходили в небо, и там их кроны соединялись. Открытое полуденное солнце сеялось через сетку ветвей, доходя до земли в виде золотой пыли. Она проходила через меня. Было тепло, радостно и немного ёжило.

Несмотря на отличное настроение, мне не хватало уверенности в себе, я шла сдавать документы в приёмную комиссию, хотелось предстать во всём блеске. Кристинин урок, помада и зеркальце сделали своё дело – с такой красотой хоть на штурм Эвереста! Из блаженного небытия меня выхватил женский голос:

– Абитуриентка… поступать приехала.

Передо мной стояла невысокая коренастая женщина с толстым портфелем. Как она подошла незаметно, ума не приложу. Профессорша, наверно. Она улыбалась, но как-то нехорошо.

– Да. Вот… приехала.

– Помада, которой ты наваксилась, сделала твоё лицо глупым и вульгарным. На, вытри.

Она подала мне чистый платок.

– Красота – материя деликатная… Возможно, тебя здесь научат этому. Надеюсь, ты не обиделась, – спохватилась она, увидев мои глаза полные непролитых слёз, – а впрочем, это неважно!

И пошла дальше, помахивая своим толстобрюхим портфелем, оставив меня в злом столбняке.

Нельзя описать словами, как поразил моё чувствительное существо её грубый удар. Всё рухнуло, и обломки сыпались и сыпались: кололи меня, били, обволакивали пылью. Грохот раздавался внутри и снаружи. Было трудно дышать, и хотелось не быть. Оставив на тропе злосчастную косметичку, ненавистный артефакт мимолётного счастья, я как раненое животное, поползла в заросли.

Найдя укромное место, бросила чемодан, улеглась рядом и дала волю слезам. В их солёной воде проплывали мысли:

– Вот и понадобился обратный билет… Директор как в воду смотрел. Наколдовал… Да как она смела… Я взрослая… Не хочу, не хочу, чтобы меня такие учили! Она просто из зависти … А может, отравилась плохой едой! А вдруг болеет неизлечимым? Уеду… Сейчас же!

 Успокаиваясь, я услышала робкий знакомый голос добро бубнящий вне меня:

– А как быть с моей задачей?

– Где взять уроки, что я наметила?

В полной растерянности я пересматривала сложившуюся за несколько лет картину преображения. Университет был тем сундуком сокровищ, к которому меня неудержимо влекло. Разбуженный ум, крутил и крутил вопросы, на которые я искала ответы:

– Кто я на самом деле?

– Откуда пришла и куда уйду?

– Есть ли смысл у жизни?

– Что делать, чтобы приносить пользу?

Сказки глубоко прятали истину, говорили о ней обиняками; писатели, продираясь через дебри отношений и чувствований, лишь намечали путь к ней; стихи – слишком метафоричны и увёртливы; философы малопонятны. Точные науки, мне казалось, подбираются к ответам ближе всего.

Это убеждение и привело на тропу, с которой только что, одним щелчком чуть не столкнула меня учёная дама.

Голубые купола Бухары.

У меня появилась подруга. Её звали Алла. Она всегда что-нибудь читала, наматывая на палец кудрявую прядку волос, или обдумывала прочитанное, ни на что не реагируя. Надо было дотронуться, чтобы пробудить её. Тогда она улыбалась всем лицом. Приветливо. Проникающе. Призывно. Мечтательно. Нежно. Светло. Шаловливо. Меня её улыбка завораживала, как всё необычное и удивительное.

Знакомство произошло случайно. Что ещё мы можем сказать, когда абсолютно не умеем распознавать то, что происходит с нами и вокруг нас! Причины так надёжно упрятаны.

Мы позже всех получили направление на заселение в общежитие. Оставалась незанятой однокомнатная квартира на первом этаже, как раз на двоих. Она училась в группе филологов. Вскоре выяснилось: её как и меня безудержно манит Восток. Проклюнувшийся интерес к мистике звал туда, где люди давно пытались уловить единство всех вещей. Киножурнал перед фильмом "Ночи Кабирии" подсказал адрес: “Голубые купола Бухары”.

Позади первая сессия. Каникулы. Благословлённые мамой подруги, упакованные её же стараниями съестным, осваиваемся в общем вагоне поезда. Вслушиваясь в незнакомое наречие и поглощая домашние пирожки с ливером, разбираем свои выписки из Большой Советской энциклопедии и записок Мейендорфа, вышедшие в таком далеком 1820 году!

Вагон забит под самый туалет. Мужчины, в возрасте за сорок едут, как видно, с сугубо практичными торговыми целями. Всё завалено мешками, сумами, сумками и прочими вместилищами хозяйственного назначения. Везли продукты и мануфактуру, посуду – нужные вещи, но также кур и петухов, которые не хотели сидеть спокойно в неволе грузового ящика, и мы видели, как хозяин вливал им в клюв какую-то жидкость, после которой пернатые утихли.

Разглядывая черноголовое население вагона с высоты верхней полки, мы искали в них черты тех племен и народов, которые оставили след в генетическом коде наших попутчиков-узбеков. Завораживали сами названия: согдийцы, бактрийцы, арулаты, которые некогда существовали на земле, радуясь и печалясь. Вот только на поезде они точно не ездили, зато с нами в такт покачиваются их потомки, несущие в себе многочисленные картины прожитых жизней.

Мы с подругой, нисколько не обременённые существующими историческими познаниями (некогда было подготовиться, сдавали экзамены) безудержно фантазировали, наделяя попутчиков такими историями, какие их собственная просто не могла допустить хотя бы потому, что в наших выдумках события не соответствовали времени… Впрочем, так поступали, как оказалось, не только мы с Аллой, но и маститые учёные. Да простит всех нас Господь! Ведь на самом деле всё существует одновременно, не так ли? Подумаешь, закрученный свиток бытия чуть-чуть перекосился…

Носители двух с половиной тысячелетнего эволюционного пути, ничуть не подозревая ни о своей важности хранителей времени, ни о наших измышлениях, были заняты насущным.

– Девушки, давайте к нам. Закусывать будем, ехать далеко.

Мы взяли свои припасы и спустились вниз. Кажется всё население вагона хлопотало в устройстве стола. Проводница вынесла множество маленьких чайников на круглом подносе. Стопка лепёшек и сахар были в центре пиршества. Их окружали горки высушенных на солнце абрикосов, просвечивающих своё медовое нутро и больше похожих на золотые монеты. Вишнёвый изюм хотелось нанизать на нитку как бусы. Впервые увиденные гранаты с вывернутыми наизнанку ячейками, полные кареглазых блестящих семян, казалось тоже смотрят на нас с любопытством.

А не в таком ли укроме баюкается в человеке его тайное, до поры неизвестное и потому несуществующее?

Мужчины одеты в стёганые халаты, перехваченные платками. Мы решили, что этот наряд прибавляет достоинства. Они степенно, по-домашнему, расселись на лавках и не спешили с едой. Две женщины, в своих узбекских платьях, привлекательные движениями и именами, приятными слуху – Олма-опа и Дилма-опа, споро и ловко пододвинули каждому чайник и пиалу. И дальше хлопотали за столом по-домашнему – незаметно.

– Мы здесь все знакомы, часто вместе ездим, а вот вы куда путь держите и зачем? – попивая чаёк, поинтересовался заметный среди них седой грузный аксакал в полосатом халате.

Пришлось выкладывать. Сотрапезники не сдерживали своего удивления. Переговариваясь частью на своём языке, частью на русском, они выражали одобрение.

– Так-так, значит, поглядеть на наши чудеса едете, – забросали нас вопросами:

– Знаем ли мы, что Бухара означает обитель знания?

– Слышали ли про Улугбека, Авиценну?

– А Бахауддина Накшбанди? – с ним получилась заминка, мы не знали его.

– Омара Хайяма читали? Что скажете?

Моя подруга, перед поездкой мусолившая томик Хайяма, продекламировала:

Всё, что видишь ты, – видимость только одна,

Только форма – а суть никому не видна.

Смысл этих картинок понять не пытайся –

Сядь спокойно в сторонке и выпей вина!

И будто занялся бикфордов шнур. Скоро стихи читали в разных концах вагона на узбекском и арабском. Тоже не ударили в грязь лицом. Мы впервые видели столько людей, говорящих стихи!

Неудивительно, что две девушки, без присмотра путешествующие, стали объектом пристального внимания, градус интереса повышался с каждой минутой:

– У родственников или знакомых остановитесь?

– Никого нет? А где жить будете?

– В гостинице.

– В гостинице дорого!

– Помолчите, пусть Карим-учитель скажет, где остановиться, он с рожденья в Бухаре живет.

– Скажу и покажу. В центре есть старое медресе, там нынче самая дешёвая гостиница, – его слова вызвали общее одобрение. – А чтобы вы, красавицы, не заплутали в махаллях, план нарисуем, а вы примечайте, запоминайте.

Несколько мужчин разложили на столе вырванный из тетради двойной лист, и началось коллективное творчество. Обозначив центр с его основными улицами, "картографы" определили местоположение, как они считали, главного объекта – цитадели Арк. Наперебой попутчики называли нам свои любимые места в священном городе, и каждый утверждал, что оно самое-самое.

Сладкая еда, монотонное покачивание, доброе внимание попутчиков подействовало как снотворное – нас немного развезло. Мы вышли.

В маленьком тамбуре было прохладно, через мутное стекло издалека набегали одинокие огни, как кошачьи глаза, прошивающие черноту зимней ночи.

Хлопнувшая дверь впустила двоих мужчин, по запаху – в сильном подпитии. Не успев рассмотреть нас, они сразу сделали стойку:

– А кто нас ждёт – поджидает? – Девчонки, вы давно тут? Как же мы вас не видели, вы из этого, общего, будете?

Они нависли над нами с двух сторон, и не давая пошевелиться, теснили к окну.

– Хочу вот эту, статуэтку, заявил Толстяк и начал лепиться к Алле.

– Мы забираем вас с собой, мы вас нашли – вы наш трофей выкрикивал Толстяк.

Становилось шумно. Блондин, вывернув шею, разглядывал меня, как будто прикидывал, с какой стороны лучше кантовать. Алла, смеясь, отбивалась и уворачивалась от рук Толстяка, а я, поняв, что мирная пока возня может в любой момент обернуться нехорошим, громко выкрикнула:

– А мы здесь не одни!

– Конечно! Мы с вами, – пьяно выделывался блондин.

Ухватившись за меня, другой рукой стал тянуть дверь. Пока он воевал с ней, со стороны нашего вагона подошли Учитель и Аксакал.

– Что тут происходит? Спать, спать, девочки! – Они встали между нами и мужчинами.

Соотечественники, сопя и переругиваясь друг с другом, отступили и пошли восвояси. Не отвечая на благодарности, Учитель пенял:

– Рано вам одним ездить. Долго ли до беды.

До беды всегда рукой подать, если её выбрать. А можно ли прожить без разнообразного опыта, который уготовила жизнь?

 * * *

Услужливая память при слове Бухара разворачивает картину синего. Купола и минареты неоспоримыми знаками утверждали приоритеты древнего города. Они вели с небом игру: кто краше. Лёгкие запахи дыма, настой человеческого существования, пришедшие издалека ветры и вездесущий аромат зелени действовали возбуждающе. Незнакомые звуки речи, призывы мулл на молитву немножко пугали скрытым смыслом. Встреченные люди казались не вовлечёнными в тяготы жизни. В них не было суеты.

Старинное медресе, превращённое в гостиницу, перенесло лет на двести назад. Служитель в тёплом ватном халате и войлочном колпаке, взяв деньги за проживание, ритуально передал длинный ржавый ключ, не спеша прошаркал в центр открытого двора, указав на выстроившиеся над одним жёлобом умывальники с длинными носиками, сказал:

– Мыться – здесь! Вот это, – его рука вытянулась к большому камню в середине двора, – стол для Корана. Ничего не ставить, не ходить ногами! Худжра на втором этаже.

Так и сказал – "худжра". Мы поняли – комната. И важно пошёл к себе.

Девятиметровая комната с окном без стекла вмещала две узкие лежанки и ниши при них, доверху забитые стёгаными одеялами. Маленький одноногий столик выглядел в этой компании излишеством. Белья не полагалось. Мы молча уселись на высокие лежанки, и навалилась тишина. Я представила череду мальчишек, сменявших друг друга в этой худжре, зубривших доступные тому времени премудрости, развивающие душу. Где они?!

Алла прервала молчание вкрадчивым: “Нас ждет неизвестное…”

Попутчики на прощанье вручили, заботливо нарисованную карту с узнаваемыми очертаниями памятников, испещрённую восклицательными знаками, адресами, фамилиями. А ещё авоську. Разлегшись на лежанке, она демонстрировала щедрость опекавших: янтарный урюк, шуршащие головки орехов, гранаты, жёстко держащие своих сверкающих пленников, изюм и манящие свежей зеленью полураскрытые фисташки. Лепёшки с пятнами румянца, отметинами породившей их печи, и строгие треугольники самсы были завернуты отдельно в белую тряпицу. Мы ели это и на уровне нёба и языка ощущали, как вместе с удовольствием входит нечто от взрастившей их земли.

Нетерпение лицом к лицу встретиться с толщей времени, упрятанного в купола, высокие минареты, в могучие крепостные стены, в пыльные дороги, усталые стволы шелковиц, торопило побыстрее закончить завтрак.

Решили начать с крепости. Карта подсказала кратчайшее направление. Но уже на перекрестке мы дружно поменяли маршрут. Будоражащий букет из дыма, жареного мяса, сена и трав гулял далеко за пределами базара. Ноги сами привели к нему. Стоило сделать первый шаг, и мы, как пчёлы в меду, увязли в его чреве.

Вокруг бурлило другое бытие. Оно клокотало подобно фумаролам и даже попахивало серой. Симптомы вроде расстройства речи не замедлили сказаться. Глаза не успевали объять разбушевавшийся мир вещей. Похоже, мы попали в “обжорку”. Ларьки и ларёчки, длинные едальни, уходящие куда-то вглубь, маленькие ниши-утробки испускали в прохладный воздух запахи жареной баранины, красного перца, лука, чеснока, зиры, корицы. На помостах и низеньких дастарханах призывно выстроились чайники под парами. Рядом колонны лепёшек, посыпанных тмином, кунжутом, кориандром и просто в наколках рисунков всевозможных извивающихся растений. Между колонн лепёшек, как в бальной зале – прозрачные вазочки на тонких ножках, несли горки чак-чаков, полосатые, в инее мучки, леденцы парварды и округлые пузики орехов.

Мы прошли, искушаясь, мимо ёмкостей, породивших пловы, лагманы, манты. Не удержавшись, попробовали горячую самсу и чуть не запели вслух. Базарный мир, ошеломил, вобрал в себя, поглотил.

Захотелось стать торговцем и раздавать из огромных плетёных корзин виноград, затеняющий свою красоту беловатой дымкой; брить острым клинышком голову табунщика; отмерять охапку сена для осла; отделять неуловимым движением блестящего, отливающего синим, ножа-пчака, мясо от туши, отдающей в холодный воздух последнюю жизнь клеток; сидеть на высоком стуле в ворохе зелени и трясти кудрявые пучки кинзы, чтобы они, рассердившись, испустили аромат, нюхать, поддразнивая зевак, бордовые стебли базилика.

Поманило уйти в глубину старого караван-сарая, укрывшегося под сенью корявых олив, стать там подавальщицей и понять то, что ведомо ей…

Горячий разваристый горох с крупинками серой соли в бумажном кулёчке, съеденный вместе с другими едоками, приобщил нас к местному племени и сказал больше, чем пространные описания здешнего быта и нравов.

Праздношатающиеся, мы столкнулись с человеком, похожим на странствующего дервиша, по виду долгоживущим и мудрым. Из глубины тёмного лица посверкивали два голубых осколка.

– Солнце моё и Луна, подходите, найдите своё счастье! – жестом фокусника он выбросил руку, и колокольчик в ней мелодично звякнул. На груди, поверх халатов, висела на плетёном ремешке клетка с маленькой птичкой. Перед ней кучка скрученных белых бумажек. Окошко было открыто, птица сидела и вертела головой.

Стало очень азартно, мы с радостью протянули монеты, птица, клюнув раз-другой, вытащила наш жребий. Мы отошли и не без волнения развернули.

У Аллы четко выведено: "Шастье втибе".

Моя участь была вписана другим почерком – неуверенной тонкой вязью: «Шастье и нишастье закончились".

Мы зашлись от смеха.

Алла потащила меня к предсказателю. – Неправильное гадание, пусть даст другой ответ.

Старик принял бумажку, прочитал, усмехнулся, сказал с прищуром:

– Щютка, такая щютка! Посмотрел на меня, ещё раз в бумажку.

– Не нравится? Сейчас другую дадим, но только в последний раз.

Он ловко просунул два пальца в клетку, птица заверещала, вытащил бумажку и с поклоном передал мне.

"Шасливый твой Бох!!!" – вот что обещало мне сговорчивое провидение.

“Случайного не бывает”– повторяю я вслед за Левкиппом, первым философом, оставившим своё утверждение для потомков. – "Ничто не происходит наугад, но всё по причине и при необходимости". Не умея ещё распознать, зачем мне понадобилась Бухара, я вплетала всё увиденное в свою жизнь, пообещав себе когда-нибудь насладиться открывшимся.

Усыпальницы древних правителей, отделанные с пышностью, не знающей ограничений, несли также бескорыстную любовь неизвестных мастеров Богу, которому молились. А кому другому ещё можно было сочинять эти узоры, не думая о бренном, получая лишь еду. Только в чистом пространстве души могли возникнуть фантазии, каким не место на Земле.

Хитросплетения листьев, цветов и птиц, их кружение образует сложный танец, а может таким способом написана молитва? – "Велик Творец, и только ничтожный узрит Его".

Мы стояли перед медресе Чор-Минор, захвативший внимание красотой пропорций. Не было никаких сил прервать ненасытное созерцание.

Несколько дней наши глаза, подобно скупердяю, подбирающему каждую копейку, тащили в тайное хранилище без меры и без разбору: лазоревые свечи минаретов, устремлённые навстречу небесам; вырвавшийся из земли ковёр, набитый свежими розами с одной увядшей в центре; портал с птицами счастья, несущимися к солнцу; благородный облик старца-смотрителя, словно только сошедшего с восточной миниатюры, посасывающего за щекой урючину, заботливо вложенную утром в карман невесткой; торжественный пандус, ведущий в крепость Арк, как в Рай; голубой с зелёным, кусочек майолики под ногами, не то упавший с высоты некрополя, не то забытый реставраторами…

Мавзолей Саманидов, поражающая зрение площадь Ляби Хауз, белоснежные мечети с голубыми куполами казались нам личными посланиями мастеров, зодчих. Возникшее чувство причастия к театру жизни проявило новое качество – хотелось стать самому хранителем уникальных древностей. Чтобы, не дай Бог, не исчезли бы они с лица земли.

Пора было уравновесить это пиршество простыми вещами, например, хорошенько поесть и выспаться. Не получилось…

Возле гостиницы, мимо которой мы шли, остановилась машина, и несколько человек стали выгружать аппаратуру. Наши пути пересеклись: мы увидели двух попутчиков – Толстяка и Блондина. Побросав ношу на землю, они с криками:

– Девчонки, мы вас искали! Вы где прятались! – Подхватили нас под руки и крикнув двум оставшимся товарищам:

– Мы сейчас вернемся, – они дружелюбно, запросто повели нас в гостиницу.

– Снимали хлопкоробов – героев Труда, они нам дастархан с собой дали, пировать будем.

Так мы оказались в просторной комнате, большую часть которой занимал массивный четырехугольный письменный стол, явно здесь случайный. Блондин убежал, а Толстяк очень ловко очистил поверхность от набросанных мелочей и, беспрестанно искря улыбкой, выплёскивал бурлящее оживление:

– Вы нас извините, там в поезде мы назюзюкались немножко… Бывает и на старуху проруха! Рассказывайте, где были, что видели. Как вам оплот древности? Грандиозно, правда?

Переглядываясь с подругой, мы договорились – останемся.

Дастархан накрывали дружно, за день все проголодались. Пока суетились, познакомились. Группа из Свердловской киностудии снимает сюжет о жизни хлопководческого хозяйства. Толстый – Вадик, редактор, Блондин – Олег, кинооператор, ну и осветитель, и звукооператор.

Мы назвались тоже. Принадлежность к Академгородку вызвала оживление:

– У вас там и дворняжки наверно ученые звания имеют!

– А правда ли, что город непьющий?

– Надо проверить!

Стол получился на славу, плов, заботливо упакованный, даже сохранил тепло. Две бутылки какого-то напитка были разлиты мужчинам, наши гранёные стаканы наполнили шампанским. Пили за встречу, дружбу и знакомство.

В свои неполные двадцать лет шампанское мы пробовали может быть второй раз в жизни, а потому не знали ещё ни его будоражащей провокации, ни реакции тела. Слушая болтовню мужчин, хвастающих своими командировками и гостеприимством увековеченных ими героев, мы всё больше хмелели. Вокруг появилась зыбкость, и лицо моей подруги, сидевшей напротив, раскрасневшееся, преобразилось, расплылось. Улыбка была как нарисованная. Она оживленно спорила с Вадиком, поглаживающим её пальцы. Сквозь разговор я услышала, как Алла в чём-то убеждает Толстяка. Она читала стихи нараспев:

Сквозь эту мглу, сквозь эту сетку

Друг друга видим мы едва.

Чуть слышен голос через клетку,

Обезображены слова.

Был момент, когда мужчины, покручивая в руках длинные сигареты, – мы видели такие в разных местах базара, их изготавливали прямо на глазах, – предложили закурить мне и подруге. Никогда не курившая Алла с опаской вертела белую палочку в руках, нюхала и смеялась.

Мужчины курили. Дым незнакомый, тревожащий сознание, выдернул из памяти картинку моего первого опыта: на ночном дежурстве в Детском доме у меня заболел зуб и сердобольная повар Ульяна, дала мне папироску из пачки Беломорканал, велела глубоко затягиваться и держать дым во рту. Меня вывернуло наизнанку, Ульяна ухаживала и винилась. Последующий интерес пренебрёг опытом. Испытывая обиду, я уединялась где-нибудь с сигаретой и изводила свое нутро. Возникшее при этом чувство вины игнорировалось, зато удовольствие от самого процесса расценивалось мной как свобода выбора.

Блондин в этот раз не обращал на меня внимания, он тоже смотрел на подругу, всё вертелось вокруг неё. Чтобы не выглядеть обойдённой, я лихо чиркнула спичкой и затянулась. Ничего не поняв сразу, я вдохнула дым ещё и ещё. Через некоторое время почувствовала, что надо немедленно покинуть комнату.

Шла я плохо, ноги стали ватными, внутри было полно дыма, он давил на плечи. Туалет оказался в конце длинного коридора. Там пропали, наверное, четыре из пяти чувств, которыми мы ощущаем мир. Что-то крутилось во мне, вызывая панический страх. Глаза отказывались давать картинку окружающего. Навалилась тьма. Тело моё корчилось, извергало всё и стремилось стать чистым.

Как только телесный протест прекратился, вернулось сознание, я поняла всё мгновенно: сигареты были с анашой! Попутчики узбеки о ней рассказывали.

Вернувшись в комнату я увидела только Толстяка и Аллу, которые всё так же громко смеялись. Алла жестом пригласила присоединиться. Толстяк, посылая в мою сторону какие-то пассы, пытался поцеловать подругу в шею, она отбивалась. Оторвавшись от неё, он скачками приблизился ко мне и, смеясь и кривляясь, повернул к двери:

– Проветрись, уйди!

Вернувшись к Алле, Толстяк некрасиво, накось, взял её на руки и понёс, но зацепившись за ножку стула, уронил. Кажется, она ударилась об острый край стола. Тут подоспела я, и поднимая отупевшую от падения подругу, громко говорила ей в ухо: “Надо уходить”! Ещё смеясь, она вдруг сильно побледнела и сделалась вялой. Толстяк засуетился, стал трясти над ней полотенцем, открыл окно и нырнул в дверь.

Укладывая подругу на кровать, я увидела, на виске ссадину с выступившей кровью. Вернувшаяся с Толстяком компания присоединилась ко мне, бестолково щупая пульс, расправляя на лбу мокрое полотенце. Толстяк притащил большой пузатый чайник и, наполнив пиалу, бухнул туда полсахарницы.

– Я знаю, сладкий чай поможет!

Он хотел сам поить Аллу чаем, но я оттолкнула:

– Ты уже сделал дело…

Кое-как выпитый чай вернул подруге чувства. Улыбаясь издалека, она неуверенно проводила пальцами по лбу:

– Почему так больно?

Все засмеялись, как ненормальные, от радости. Пока Алла допивала сладкую жидкость и оглядывалась, как бы впервые видя комнату и нас, встрепенувшийся Вадик-Толстяк опять пристроился рядом с кроватью и попытался завладеть её рукой. Она тихо и раздельно сказала:

– Пошел вон! Тебя за человека приняли, а ты… думаешь, не поняла, к чему весь этот балаган?

Алла неловко встала, поправила юбку, охнула, дотронулась до головы и стерев гримасу боли, улыбнулась, как только она умела: легко, озорно.

– Ну, что, мелкие проходимцы, пронесло на этот раз?!

Алла наклонилась над сидящим Вадиком, дурашливо взъерошила ему волосы и пробросила:

– Напоминаю: старайся жить так, "чтобы не было мучительно больно…" дальше ты знаешь.

Они пошли провожать нас и уговаривали встретиться на другой день за городом, в Чор-Бакре. Но мы уезжали домой.

Утром нас разбудил стук в дверь. Вошел служитель с букетом красных роз:” Вам… вот … передали”. Записки не оказалось, но мы знали, от кого они. На душе потеплело. Поняли что-то про себя киношники…

В моём сознании роза прописалась недавно и значила пока немного....

Однажды, добравшись до заброшенного кладбища, мы с бабушкой, присели отдохнуть у могилы деда. Сморённая долгой дорогой и жарой, я почти уснула на зелёном холмике, как вдруг нежный запах заставил оглядеться вокруг. В зелени прятался цветок, которого я не знала. Он, красный, округлый, устроился на твёрдой чашечке из зелёных лепестков, но не это поразило – цветок слегка увядал. Он вызвал мой восторг и переживание чего-то смутно тревожащего…

– Цветок называется роза. Дедушка мне такую подарил на венчании. А я ему на могилку посадила, чтобы отблагодарить…

Увядшая роза среди пышного цветника Бухары, запечатлённая в памяти – привет от бабушки и ещё, наверно, призыв к благоразумию. Но я опоздала прочитать этот знак. Может, так надо было?

Бог готов ежечасно, но мы не готовы,

Бог к нам близок, но мы далеки.

Бог внутри, но мы снаружи,

Бог в нас дома, но мы чужие.

(Мейстер Экхарт)

Возвращались в полупустом вагоне. За окном чёрную материю всё также простреливали редкие огни, сигналя о драгоценности жизни. Мной владели волнения человека нашедшего клад, перебирающего приобретения, прикидывающего стоимость добра. Вдохновение, как свежий ветер, туго натягивало парус.

Новое переживание нахлынуло внезапно. Покачиваясь в колыбели вагона, я почувствовала себя только что рожденной, без прошлого.

Передо мной простирался сияющий неизведанный простор. Любовь пролилась по бесчисленным сосудам, вызвав поток сладких слёз, расширение, желание обнять мир с тем, что в нём есть: поездом, рассекающем стылую степь, избушками, оберегающими чьё-то хрупкое бытие, землёй с комьями праха, ночные небеса, заглядывающие в окно бесчисленными глазами сверкающих звёзд.

Счастье стирало устаревшую карту реальности и разворачивалась новая, где интенсивно работающий разум размещал всё, что так долго копилось на древней земле, под голубыми куполами. Хотелось тотчас же поделиться небывалым, невыразимым, выплескивающимся через край… Уже появилось движение к моей подруге, спящей напротив.

Неотчетливый голос остановил: “Пока это только твоё”.

Полыхала благодарность за всё, что испытала и за то, что меня ждёт. Закончилась счастливейшая полоса жизни – юность. Закончился праздник жизни.

Горечь разлуки закрыла пространство светлыни.

Примечания:

Улугбек – выдающийся астроном и астролог, внук Тамерлана (XV век)

Авиценна – средневековый персидский учёный, философ и врач (X–XI век)

Бахауддин Накшбанд – суфийский учитель, основатель суфийского ордена

Омар Хайам – персидский поэт

Медресе – мусульманская школа среднего и высшего образования для подготовки учителей

Хуждра- келья студента медресе

Фумаролы- вулканические отверстия, по которым поднимается газ и вода

Дервиш – профессиональный нищий-аскет, приверженец суфизма

Дастархан – скатерть, на которой выставляется еда

Махалля – узбекский квартал с родственной системой отношений

Парварда – национальные угощения – конфеты

Коста Диадема – волшебный венец.

Дорогая Ира! Подруга моя вечно занятая! Ты как всегда права: можно было подождать весны… Хорошая мысля приходит опосля. Так хотелось встретить Новый Год вместе, семьёй, что никому и в голову не пришло, какое представление могут устроить зимние непогоды на открытой всем ветрам Мальте.

В предпраздничные дни было тихо и сумрачно. Но терпимо.

Ливень и буря налетели одновременно в ночь на второе января. Хлещущий ветер трепал пластиковые двери и окна, словно бумагу, вода неизвестно каким образом залила пол. Кондиционеры и обогреватели давали только дополнительное освещение, тепло же мгновенно улетучивалось. Пришлось купить толстенные рубашки из флиса, в которых мы "ползали " по дому и спали, совсем как чукчи.

Наутро были вмиг сметены припасы местных аптек. Болели все. Даже собака впервые в жизни отвернулась от чашки с любимой едой. И только трёхлетняя Соня с температурой плюс 39 искала компаньона для строительства железной дороги. Совсем недавно, за новогодним ужином мы радовались как дети чудесному подарку: дочь купила билеты на круизер "Коста Диадема" по маршруту: Савона – Марсель – Барселона – Пальма- де- Майорка – Неаполь – Ла Специя.

И что делать? Правильно! Лечиться. Никогда ещё не встречала таких дисциплинированных больных: они по пять раз в день пили куриный бульон с лимоном, рассасывали противные таблетки, полоскали горло, правда, от паровых процедур некоторые хитрые особы прятались в шкаф со швабрами. Но ненадолго, кашель точно указывал местонахождение лукавца.

День отъезда приближался, больные всё искуснее притворялись здоровыми. Пришлось брать ответственность на себя и самой же всех собирать. Маршрут и для неболящих сложноват: с Мальты самолётом в Рим, потом в Турин. Переночевали в гостинице. На другой день – на поезде поехали в Савону – там стоянка круизного лайнера.

Думали что посадка доконает: четыре с половиной тысячи гостей надо было устроить почти одновременно. Началась наша полоса везения: с детьми размещали в первую очередь. Мы попали на судно в течение часа. Вообще организация оказалась немыслимо отлаженной – через восемь входов всех пассажиров развели по каютам и доставили багаж в номер за два часа!

Конечно всё сияет чистотой и новизной (судно спустили со стапелей в июле 2014!) Комфорт, красота, культурная программа, питание на уровне, когда мечты сливаются с явью. Развлечения, предложения для любого избалованного путешественника – с избытком. Из всего этого избытка мы воспользовались в первую очередь СПА – прогрелись, немного пришли в себя.

Всё остальное: джазовые живые ежедневные концерты, цирковые представления, гала-концерты, всевозможные тусовки по интересам: танцевальные вечера, мастер-классы йоги. Обучение премудростям средиземноморской кухни, проводимое прославленным поваром, частично захватило и нас. Невероятное почитание собравшихся послушать Знаменитость и воздействие шикарно изданных книг, удостоверяющих популярность в гастрономическом мире, едва не сносило его за борт. Пробежки вдоль столов и пируэты Мастера заставляли нас переживать, как в цирке.

Настоящим волшебством оказался детский садик, оснащённый самой современной машинерией. Чудесное сооружение крутило, вертело, подбрасывало детвору, на всех поверхностях оживали знакомые герои из мультиков. Всеобщее веселье с песнями и танцами с первого шага захватывало ребёнка и дальше вы уже могли не беспокоиться за своё чадо: все дружно визжали от восторга.

Соня забыла нас на целых два часа, которые мы провели в баре, где любимые итальянские мелодии с настроением наигрывал и пел отличный пианист. Музыка установила связь между красотой плавучего дворца, дивных запахов выпечки, ярких цветов, счастливых детских голосов. Меломаны явно блаженствовали, поочередно подпевая музыканту и смакуя яркие тропические коктейли.

Какое счастье! Мы проживали то, о чём долго мечтали. Немало страданий в судьбе каждого человека: и оправданных и случайных. Хоть раз в жизни он достоин такого Праздника Души!!! Музыка утешала, убаюкивала, возвращала забытые надежды. Вокруг плескалось полное тайн Средиземное море… спускались сумерки …

Ира, помните, нам понравилось стихотворение Луиса Ортеги. Оно постоянно звучало во мне рефреном:

За окном шумит ночное море,

Ветер треплет волосы травы.

Мгла всегда прозрачна – это Вы

Мне сказали. Слышно, вдалеке

Пену предсказаний, соль и горечь

Волны оставляют на песке…

Расходились чуть-чуть навеселе, полные взаимной симпатии.

Да! Только добравшись до каюты вспомнили, что забыли забрать ребенка…

Место встреч и расставаний.

Столица провинции Пьемонт Турин (Тоrino)– входит в число самых популярных городов Италии. Часто город называют «столицей европейского барокко". Его символ – знаменитый Египетский музей. Тут мы слегка застряли, благоговейно впиваясь взглядом в предметы, мумии, гробницы, свитки, высеченные надписи и орнаменты, принадлежащие немыслимо далеким предкам.

Время заманивало, уводило в глубины… Вспоминалось что-то знакомое и трудноуловимое. Мелькнула мысль – мы здесь как на вокзале встретились со своим прошлым. Так случается во сне. Встретились, чтобы продолжить свое бесконечное странствие.

«Весь трепет жизни всех веков и рас

Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас».

(М. Волошин)

Слегка оглушённые толщей времени и количеством информации, мы совсем забыли о желании побывать в единственном в своём роде Национальном музее кинематографии, тоже гордости города. Кафедральный собор, где хранится христианская сверхценность Туринская Плащаница, спрятал от пронизывающего ветра, согрел бессчётным множеством свечей, объял намоленным пространством. Дал отдохнуть от суеты в тишине среди красоты витражей, напитал духом чистых лилий, украшающих алтарь. Но Плащаницу здесь показывают очень редко, выбирая заранее год. Последний раз это случилось в 2010 году.

Толстенная местная воскресная газета сообщала: знаменитый исторический центр насыщен интереснейшими выставками, галереями и музеями в таком количестве, что для знакомства не хватило бы и нескольких отпусков. Дочка не вовремя вспомнила, что Турин является официальным центром мировой чёрной магии. Удалённость от Рима на 666 км – неоспоримое доказательство для многочисленных её приверженцев.

Наш мужчина никогда не интересовавшийся никакими ритуалами вообще, кроме отлаженной работы его компьютерной сети, вдруг загорелся желанием потоптаться на этом магическом километре. Но мы умело и вовремя переключили его интерес.

Уехать не попробовав ризотто – которым туринцы гордятся по праву, невозможно, тем более, если пришло время обеда. У нас как раз оставался нужный промежуток. Мы решили сделать это на вокзале, откуда наш путь лежал в Савону.

Впервые в жизни на вокзал не нужно было ехать – его нарядный вход красовался напротив нашей гостиницы. Мы чуть-чуть засомневались, но карта в гугле никогда ничего не путает в отличие от человека. Она показала, что он – тот, который нам нужен. Но не один в городе.

В Турине расположены три главных железнодорожных вокзала: Порта-Нуова (Porta Nuova), Порта-Суза (Porta Susa) и Линготто (Lingotto). Вокзал Порта-Нуова обслуживает поезда дальнего следования, а Порта-Суза (сейчас на реконструкции) – электрички, но поезда из Милана, следующие из Порта-Ноува, также останавливаются здесь.

Часовое ожидание открытия ресторанчика, где готовят ризотто, провели с большой пользой. Превосходный кофе подают везде в Италии, но если вы различаете тонкости приготовления, даже на бойком месте, насладитесь его бесподобным мягким вкусом. особенно хорош лаваццо. Соня с определённостью трехлетки второй раз за день указывает на пирожное с земляникой. Да! В разгар зимы здесь доброе волшебство, как в сказке "Двенадцать месяцев», взращивает на удивление душистую садовую землянику.

Огромный вокзал под куполом – настоящий город. Всё, чем богат Турин, представлено под сводами вокзала. Снуют бесшумные лифты и движущиеся тротуары, на них заметные посетители – собачки всех пород (приличного поведения) сопровождают хозяев. А вот среди молодых туринцев, к сожалению, как во всем мире, встречаются вандалы, пачкающие росписями граффити превосходную облицовку стен. Рядом с "художеством" сияют нарядные витрины. Одна из них стала камнем преткновения для нашей малышки.

Её привлек акт "сборки", подсмотренный через стекло. В магазине сумок, на прозрачном столе мама и дочка вместе с продавцом, как куклу, "наряжали" сумочку. Выбирали «болванку" нужного цвета и надевали на неё чехол-"платье" и различные украшения в соответствии с сезоном и одеждой хозяйки.

Когда пришла наша очередь, все трудились c полным включением развитых возможностей. Но когда папа прицепил замочек к сумке, последовал затяжной хнык и требование ликвидировать неподходящую деталь. Зато, предложение того же проколовшегося модельера установить сумку на колёса, вызвало неописуемый восторг, а всем нам позволило покинуть, наконец, творческую мастерскую.

С самоходной сумкой обследовали зимний сад, где цвела сирень и куртинки весенних цветов, прошли не останавливаясь мимо выставки шоколадных шедевров, чтобы не привлекать жадного взгляда ребенка, переживающего труднейшую оральную фазу, когда всё, что видишь, моё, буквально обманом увели от сказочно заманчивых витрин с сыром.

Сыроделы в белых балахонах предлагали дегустировать хоть все тридцать сортов. Достойное занятие, только не с нашей Соней, для которой сыр предпочтительнее любой сладости. Зато, как выяснилось, потеряли там папу. Вышел он не скоро. Мы тоже в отместку пропали в шляпном магазине с надписью "распродажа". Откуда, неузнанные им, все трое в новых шляпках, продефилировали в направлении ресторанчика.

Следовало бы весь обзор посвятить значимым интеллектуальным Туринским ценностям, но куда же денешь вкусные сиюминутные плотские радости. И одна из них – знаменитое на весь мир ризотто. (Как рассказывается в одной легенде, рецепт приготовления ризотто появился в XVI веке благодаря молодому кулинару, который приправил рис шафраном).

В нынешнее время ингредиентами Туринского ризотто являются тыква, розмарин и игристое вино, которые добавляют к немного недоваренному рису, сначала протомлённому в бульоне со сливочным маслом и затем приправленному тёртым сыром. В Италии верят, что сыр не может испортить ни одно блюдо. Уверена, что каждый из нас запомнил вкус настоящего ризотто по радостному отклику главного диспетчерского пункта в мозге, отблагодарившего хорошим настроением.

Уже сидя в поезде, бегущем на Савону, мы сверили свои главные впечатления от Турина с откликами "бывалых". Вот их мнение.

Четыре дела, которые нужно сделать в Турине:

1. Посетить Кафедральный собор Иоанна Крестителя, в недрах которого хранится знаменитая Плащаница.

2. Попробовать самое правильное и настоящее ризотто.

3. Осмотреть роскошную коллекцию Египетского музея – египтяне нервно курят в сторонке.

4. Посмотреть 20 фильмов одновременно на фасеточном экране Музея кино.

Египетский музей основан в 1824 году и содержит 30 тысяч уникальных экспонатов. Коллекция музея рассказывает обо всех этапах развития Египетской цивилизации и ставится экспертами в один ряд с коллекцией Каирского музея. Среди прочих ценностей здесь хранятся знаменитые «Фараонский папирус» и «Золотая маска». Вход 7,50 евро.

Также рекомендуется посетить Музей криминальной антропологии, Горный музей и Музей Пьемонтских марионеток. Кроме того, в Турине множество развлечений: интересный и увлекательный шоппинг,дискотеки, ночные клубы и, конечно, незабываемая Туринская кухня, которая по праву считается одной из лучших в Италии.

Если учесть: короткий срок, капризы трёхлетнего ребёнка, разнородные интересы взрослых людей, можно сказать: мы это сделали!

Турин – ты гостеприимно распахнул нам двери, благодарим тебя. И до новых встреч!

Мой Чеймойдан.

Сразу оговорюсь: морской круиз, о котором я втайне мечтала полжизни, был бы невозможен по финансовой и другим причинам, если бы не гениальные способности моей дочери устраивать дела. Её информированность, способность находить выгодные предложения не только невообразимо удешевила путешествие, но и подарила непредвиденные возможности.

Предстоял не обычный круиз, а путешествие на новеньком суперлайнере, "Costa Diadema". Мы с внучкой рассматривали фотографии круизёра и делали из бумаги лодочки. То обстоятельство, что в компании будут мужчина и ребёнок не напрягало: женщины адаптированы к тиранам всех образцов. Дополнительные трудности – вроде перчика.

Стартовали из Рима. Вылет в Турин на самолете «Райнэйр», куда входишь с багажом, отложили на два часа уже после регистрации. Решили отсидеться в кафе "Costa", расположились табором с чемоданами, сумками, за двумя столиками. Через час взятые «развлекалочки» были исчерпаны, ребёнок стал нудиться. Её папа тоже не знал, чем себя занять и отчаянно зевал.

– Выпей кофе пока не проглотил кого-нибудь, – посоветовала дочь.

Он послушно заказал себе чашку кофе. Принесли самую большую.

– Папа! Чтой-то? Бассейн? В нём можно плавать? – обрадовалась проказница.

И возжелала пускать лодочки, которые я на свою голову научила её делать. Длительные переговоры ни к чему не привели. Ребенок хотел…

Спасая кофе, находчивый папа предложил моей дочери прогуляться, и они растворились, оставив меня с желающим ребёнком. Чтобы она не дунула вслед, я решила загородить столик чемоданами и сумками. Внучка с большим энтузиазмом отнеслась к идее и "подвозила" сумки для фундамента.

Пока мы увлечённо занимались строительством стены, подошли двое мужчин: полицейский и, холёный, в красных брюках и изысканно завязанном шарфе, итальянец. Скучающие пассажиры слегка вытянулись в нашу сторону.

Достаточно равнодушно подошедшие скользнули взглядами по сооружению, но вдруг итальянец оживился и закричал радостно, как внучка Соня, – это он! Абсолютно мой чемодан! И тыкал и гладил наш чемодан.

– Что вы такое говорите? Это наш чемодан? – Я решительно подвинула к себе собственность и загородила её. Со мной рядом встала Соня и подтвердила, – наш чеймойдан!

– Синьора и сеньорита, этот господин утверждает, что это его чемодан. У меня пока нет оснований не верить вам, но и ему – тоже. Мы поступим мудро. Сейчас господин откроет чемодан – и всем станет ясно, чей же он.

Памятуя, что мы бельё и деликатные вещи сложили c дочерью в один чемодан, я решительно запротестовала. Живое внимание присутствующих сильно мешало объясняться.

– Но там наши особенные (надо было сказать- интимные вещи), я против! Ищите свой пропавший чемодан другим способом.

– Уважаемая синьора, у господина есть ключик от чемодана. А у вас?

– Мы свой не закрывали на ключ!

– Чудненько! Если чемодан закрыт, он принадлежит этому господину.

Тогда будем выяснять, как он у вас оказался. К тому же, чтобы вполне убедиться, господин его откроет.

– Вы что же думаете – возопила я, обращаясь к полицейскому, что я.… слово “украла” не желало воспроизводиться. Слёзы брызнули куда попало, за мной заревела Соня из солидарности. Её ультразвук заставил того и другого действовать очень быстро.

Ключик повернулся, чемодан открылся, и мы увидели одежду, которая нам явно не принадлежала. Итальянец закрыл чемодан и хотел вытащить его из общей кучи, но я, оттеснив его, нависла над грудой вещей и стала считать чемоданы. Четыре… Из них три – совершенно одинаковые и только один побольше. А у нас …было – три! Довольный господин теребил полицейского, ему надо было идти на посадку.

И благодарил, благодарил…

Полицейский быстро заполнял протокол, где потерпевший должен был расписаться. Как только счастливый итальянец убежал, полицейский, открыв блокнот, сказал:

– А теперь расскажите, как он у вас оказался.

– Но я не знаю… должно быть на досмотре… случайно прихватили, приняв его за свой, вы же видели – они совершенно одинаковые. А может мужчина поставил его у этого стола до нас и ушёл заказать кофе, а потом кружил по всем трем залам "Costa" и заблудился… Мы с внучкой тоже шли из туалета и заблудились…

– О! Какие способности! – Синьора, синьора, давайте все по порядку.

Внучка, определив по голосу некоторую недоброжелательность, направленную на бабушку, стоя на сиденье, чтобы сравняться с нами, взревела прямо в ухо блюстителя порядка. Он закрылся от неё широкой ладонью и стал пальцем трясти несчастную раковину, словно туда что-то попало. Внучка орала во всю мощь лёгких, а я всерьёз обеспокоилась предстоящей беседой.

Ни у меня, ни у полицейского не было достаточного запаса английских слов, чтобы разбираться с деликатным вопросом. Как хорошо, что в этот самый момент подошли мои родственники и после изложения обстоятельств, дочь и полицейский, разулыбавшись друг другу, начали радостный и согласный как пение птиц, разговор на чудесном языке, который так хорошо слышать не в формате полицейского протокола.

Так началось короткое путешествие в Турин, богатое на впечатления. В мистическое место, хранящее в своей земле, строениях, мостовых, вековых деревьях историю множества поколений, их созидательный труд, мы вступали с некоторым трепетом. Как восприемники. Вечерний город без меры освещён яркими огнями. Таким же белоснежно нарядным оказался отель в самом центре. Откуда мы, несмотря на моросящий дождь, отправились на первую прогулку и поужинать.

Турин – город до гениальности простой для самых безнадежных блудил. Улицы расположены параллельно и перпендикулярно, обсажены тополями с пушистыми кронами. Нижние этажи строений отмечены роскошными разубранными витринами, которые не в силах забыть ни одна, даже самая равнодушная к красоте женщина.

Нашего мужчину очень заинтересовала парковка машин посередине улицы, которую почтительно обтекали бесшумные трамваи, авто и пешеходы. Кроме того, он в вечернем освещении узрел набережную реки По, о чём сообщил нам с радостью первооткрывателя-географа. И не давая опомниться, выложил историческую справку: Турин во времена Римской Империи был военным лагерем Castra Taurinorum (основан около 28 г. до н. э.), позднее переименованная в колонию Augusta Taurinorum. Символ города – бык – возник тогда же.

И сегодня, даже в лёгких сумерках, обилие гордо посаженных голов, украшающих поилки, фонтаны, здания, решётки, урны не оставляло сомнений, что гуляешь по уютному Турину, удобному для любителей спокойной провинциальной жизни, защищённому мощным его покровителем.

Более всего об уюте и надёжности рассказывали подъезды жилых домов. Освещённые старинными и модными светильниками, украшенные картинами, зеркалами, сверкающими затейливыми ручками, накладками на дверях. И…, о чудо! застланные красивыми коврами. Как маленькая открытая сцена они притягивали взгляд и звали внутрь.

Несмотря на час пик, жизнь шла под ногами прохожих неторопливо и с обязательными заходами в бесчисленные кафе и ресторанчики. В заведении "National" было тихо, тепло, сухо – то, что нам требовалось.

"Апперичино" предлагал к аперитиву (за десять евро) такой набор закусок, что у голодного человека просто разбегались глаза. Но ещё и обязательную гордость заведения – пасту! Что бы мы ни пробовали было вкусно, нет – просто превосходно – и паста с морепродуктами, и свежайшие креветки, нежнейший цикорий и упругая спаржа. Три вида баклажан, которые уже ни с чем не спутаешь, заставили вычеркнуть из памяти впечатление о великолепных синеньких из Даляня.

Сервировка утреннего завтрака в буфете – бонбоньерке с шикарной красной розой в прозрачной низкой вазе на белоснежном столике с не менее изысканным набором круассанов, начинённых лесными ягодами, и несравненным капучино, не говоря об остальном наборе вкусностей для гурмана, которыми оставалось насладиться только глазами, навсегда запечатлели в памяти Турин как гастрономическое царство.

Будь творцом! Создавай золотые мгновенья.

Путешествовать с ребёнком можно, но сложно.

Чтобы наша маленькая попутчица запомнила Марсель, мы на свою голову научили Софи словам рабочего марша. Теперь она только его и пела. Через дебри сна искажённая "Марсельеза", сдобренная пилящими звуками игрушечной цикады, вызвала у меня приступ хохота.

Она с энтузиазмом повторила на бис, прыгая на моей кровати. Знал бы батальон добровольцев из Марселя, спешащих на поддержку революции, что трёхлетний ребенок, через два века присоединится к ним – какой стимул бы они получили!

– Ах! Кто это чирикает и стрекочет? Кто посмел моё белоснежное одеяло стянуть на пол?! Кто пугает меня шуршащим насекомым? Большая цикада, верни моё воздушное облако. Ещё так рано…

– Но утро уже проснулось, слышишь, они поют, – маленький Монстр, как сама себя называет, внучка, резко увеличивает звук и множество игрушечных “сенокосилок" являют с планшета радость наступающему дню.

Маленькая девочка из вчерашних наших разговоров вокруг новой игрушки – цикады, подаренной папой, вообразила: стоит покинуть судно, мы окажемся в лавандовых зарослях, где прячутся и стрекочут прозрачнокрылые самолётики-цикады. (в разгар зимы, при t + 8). С ними она будет летать и щебетать, поэтому так торопится на завтрак.

"Коста Диадема" красовалась у марсельского причала, гостеприимно протянув в сторону порта длинные руки трапов. Но желающих отправиться бродить по мокрому нахмурившемуся городу, спрятавшему красоты, было мало. Автобусы с повисшими носами, пустые и грустные, подчиняясь дисциплине, ждали у моря погоды.

На верхней палубе наш энтузиазм и вовсе исчез – с небес спускалась паутина мороси. Дождь неотвратим, он уже здесь. Замок острова Иф, известный всем по роману Дюма, ещё полчаса, назад открытый глазу во всех подробностях, к счастью, мы успели его пощёлкать, исчез, слился с морем. Пока топчемся в полной нерешительности.

– Всё равно пойдём к цикадам!

Соня подняла как флаг сверкающее, цвиркающее насекомое. (Только мужчина может купить мало того, что непривлекательную, так ещё и неуместную в ненастную погоду игрушку, которую трудно привязать к тому немногому, что позволит увидеть дождь).

Как объяснить всё это ребёнку, уже включившую её в свой мир?

– Эта цикада – Сенан, мой друг. Который остался дома. А здесь он – цикада. Я ему покажу всё, – терпеливо объясняет Софи, – он пойдёт с нами смотреть других цикад и кататься на карусели в Марселе”. Да! Да! Я – Богиня дискотеки! Она топнула ногой и пропечатала своё желание.

– Нет! Это Я – Богиня дискотеки!

С неменьшей решимостью я тоже притопнула ногой, – у каждого дома есть друг, которому хочется показать всё, что мы увидим. Пусть не только Сенан, а все наши друзья окажутся с нами.

Это ей понравилось. И мне понравилось. Своих друзей я буду держать в планшете, и Соне легко будет объяснить, почему я так часто его открываю.

– А как они покажутся.

– Для этого надо просто вспомнить о них! Только чтобы никаких капризов. Один хочет туда, другой – сюда. Я – здесь Богиня дискотеки. Какой у нас девиз? Забыли?

–Слово – золото?!

– Да-а-а-а!!!!

– Что скажу, то и будем делать!

Решили потянуть время, погулять по лодочке – так называет Софи грандиозное судно. Вдруг дождь передумает.

С двенадцатой палубы судна Марсель выглядел нарядной праздничной каруселью, которых, кстати, немало в городе. Вершина карусели – базилика Нотр-Дам-де-ла-Гард – главная достопримечательность города. Его колокольню видно с любой точки. Из клубящихся облаков на дела человеческие терпеливо взирает позолоченная статуя Девы Марии.

Запрокинув головы, мы входим в пространство вечной святыни. И только преисполнились уважения … моя дочь недоуменным шепотом разрушает прекрасную минуту единения.

– Мне только кажется или на самом деле здесь пахнет ухой?! – дочь недоверчиво нюхает воздух. Мы все тоже становимся носами и… Да! Вкуснейший запах ухи, словно шлейф «Коко Шанель» за очаровательной дамой, вплывает в ноздри.

– Слушай маму и будешь знать, – это я дочери, – когда был основан Марсель.

Невозможно подсчитать, сколько поколений ели здесь уху и всё что водится в прибрежных водах. Хроники, а против них спорить осмеливаются только украинцы, отмечают: около 600 лет до (!) новой эры греки из Малой Азии уже жили вот на этом самом месте, называемым Старым Портом, в городе Массалия.

Вечерами, когда основной улов был распродан, в огромные котлы закладывали всё, что оставалось вместе с водорослями, рачками, мидиями. На морской воде варилась уха для проголодавшегося люда. Так появился знаменитый буйабес. Его запах, смешанный с древесным дымком, веками гуляет над водой, разжигая аппетит едоков.

Пока мы выбираемся из порта, малышку для удобства передвижения пакуем в коляску. Тем временем можно оценить сегодняшний размах портовой территории. Значение порта и прирост города пришелся на времена Крестовых походов. Именно тогда его торговый статус вывел город-порт в разряд крупнейших – в XVII веке здесь проживало 90 тысяч горожан. И если бы не бубонная чума, унесшая половину жизней – он был бы самым крупным портом Европы.

– Смотрите, снимайте, запоминайте красоту, которой больше двух тысяч лет! – я решила быть гидом в нашей группе, – подбодрить дремлющее семейство. – Город прошёл через множество войн и разрушений. В III–II веках до н. э. он располагался к северу от старого порта. В 123 г. до н. э. был заключён союз с Римом, который использовал город в качестве плацдарма для завоевания Галлии. Во времена войны Цезаря с Помпеем был разрушен войсками Цезаря и возродился только в X веке благодаря герцогам Прованса. Долго тянулось мрачное время застоя. Строили мало, но восстанавливали порушенное.

В прежние времена не было такой техники и дикости, чтобы крушить до основания. Завоевателям тоже надо было где-то жить. Мне не даёт покоя телевизионный сюжет о вандализме в Ливии. Много лет, рассматривая в альбомах древнейшие храмы и постройки Ливии, душа замирала от счастья: какая красота существует на свете …посмотреть бы … Опоздали. Подоспела "саранча" и все погубила.

– Мам, мы так много ездили по стране, а в Киеве не были. Вдруг тамошняя саранча тоже возьмется крушить. Майдан уже покоцали, Киевско-Печерскую лавру, случись что, не пощадят в отместку. А ещё там Владимирский собор, Софийский собор…

– Тоже жалею. Как-то не случилось…

В центральной части Старого порта, от площади, разбегается множество маленьких узких, по преимуществу торговых улочек, заполненных ресторанами, кафе, магазинами, и начинается главная улица – Ла Канибьер. Туда-то мы и устремились, чтобы выполнить главное обещание – покатать Соню… с Сенаном на старинной карусели. С нами наперегонки припустил дождь.

Вчетвером мы отговаривали малышку, обещали и шоколадное мороженое, и пирожное с земляникой. Папа, решился взять ребенка на испуг и строго продекламировал лимерик Фимы Жиганец:

Я знал мужика из Марселя,

Была у него каруселя.

Сам кататься любил он,

А зевакам грубил он:

А ну-кась, мотайте отселя!

Даже угроза не произвела впечатление.

Ребёнок повторял как заведённый: «Слово- слово- слово – золото»!

Пришлось купить билет аж на два круга и служительница, застегнув ремень безопасности милостиво отпустила нас взмахом руки.

Счастливые и довольные мы ринулись в ближайшее кафе согреться глотком эспрессо и обсудить как избежать выполнения второго пункта экскурсии – путешествия в несуществующие в это время года лавандовые поля и встречу со спящими цикадами. Пока мы винили друг друга в необузданных фантазиях и думали, как выйти из положения, дождь по-хулигански забарабанил в окна. Похватав зонтики, мы выбежали на улицу.

… Карусель застыла. На ней – ни единой души. Служительница под зонтом махала нам рукой.

– Я не заметила, в какое вы вошли кафе, и препоручила вашу Софи полицейскому. Это его дело искать исчезнувших родителей. Софи повела его в "Парадиз" во-o- о-н туда, с красными дверями.

На высоком стуле восседала Софи с двумя пирожными. Одно она ела, а в другое просто засунула головой своего крылатого друга. Полицейский стоял рядом и названивал по телефону. Все обрадовались встрече, полицейский – так прямо очень. Видимо хлопотно угождать капризным маленьким девочкам.

Мы угостили его кофе, подарили смешную шапочку от солнца с нивхским орнаментом. Решено было вернуться на причал. Наш новый друг предложил подбросить нас на полицейской машине в Старый порт, в свой любимый ресторанчик «Le Miramar», где, по его мнению, отлично готовит буйабес. Мы не гурманы, но, согласитесь, попробовать знаменитое блюдо, понять, как время – эта главная специя, сделало его привлекательным для путешественников разных стран, стоило. Нас привел сюда дождь, значит именно здесь: "Будь творцом! Создавай золотые мгновенья…" Саша Черный мудрый был поэт.

Пока, согласно заказу, чистится и закладывается наша рыба, мы нашли в инете панегирик Уильяма Теккерея, не избежавшего искушения в свой час:

Прекраснейшее это блюдо

Я в том присягу дать готов

В одной кастрюле – ну и чудо! –

найдёте рыбу всех сортов,

Обилье перца, лука, мидий, -

Тут Гринвич сам теряет вес! –

Всё это в самом лучшем виде

и составляет буйабес.

Остаётся положится на скрытую алхимию превращения невзрачной рыбной мешанины, в то поистине драгоценное блюдо, что в лучших ресторанах мировых столиц стоит 200 долларов за порцию. В Москве буйабес на двоих – 20600 рублей. Попробовать рыбную уху в «Le Miramar» можно за 35 евро на двоих. Свой рассказ придётся закончить чистосердечным признанием: ничего подобного ни я, не мои близкие раньше не ели. Последующая длительная пауза пригодилась на сравнение фотографий путеводителя по Марселю и архитектурных знаменитостей в пределах досягаемости взгляду.

Софи, выполнившая свою программу хлеба и зрелищ, слегка переволновавшаяся, крепко спала c зажатым в руке Сенаном. Уверена: снились ей лавандовые поля, полные развесёлых цикад, готовых стрекотать и скакать в ароматной путанице прованского разнотравья.

И кто знает, вдруг добрый ангел покажет нашей девочке в её сладком сне всех, кто жил и созидал прекрасный город Марсель. Сегодня люди додумались хранить информацию в «облачных хранилищах». Природа, мне кажется, всегда знала этот способ.

се приобретения: знания, умения, личные достижения, и в первую очередь, душевные совершенствования каждого человека, закончившего свой трудный путь на земле, попадают в такое облако и накапливаются там в ожидании следующих опытов. Не они ли выходят поозорничать и удивить нас временами из неизвестного мира и, быть может, проливаются дождём, снегом или градом, а то неизвестно откуда взявшимися цикадами, золотыми песчинками…

Мы были околдованы Марселем с его тысячелетней историей: сколько народов оставило здесь свой след. Одни грабили, другие строили, улучшали, оставляя своё потомство.

И разрушителей, и созидателей укрощает и примиряет время.

Сделав своё дело, они, успокаиваясь, находили приют в плодородных землях, где в содружестве растут, никогда не воюя, виноград и олива в окружении лиловых лавандовых зарослей. Простенький оркестр скрипучих цикад не устаёт наигрывать мелодию средиземноморского лета. Неспешно наблюдают за всем, что происходит, пышные загадочные собрания облаков.

Если не повезёт с погодой, и стена дождя в Марселе отрежет Вас от его бесчисленных сокровищ, Вы всегда можете найти приют в ресторанчике, и через вкушение древнего блюда получить незабываемые впечатления об этом городе.

Часть III. Пишу, как пишется.

Нескончаемое путешествие.

Мама, мне так холодно! Не в том смысле, что мурашки по коже. Внутри холодно, и глаза заволокло слезами. Почему-то во время тумана или метели, когда всё зыбко и неясно, я вспоминаю наш дом. В нём всегда было тепло и уютно. Можно было спрятаться от непогоды и отогреть душу.

В четыре утра поезд приходит в город. А часом раньше в низины спускается туман. Я еду домой. Может, в последний раз. Стою в узеньком коридорчике спального вагона. За кисеёй тумана – ты, мама, всё, что мне дорого, я сама – настоящая.

В клубящемся облаке глухо позвякивает колокольчик козы, и слышится твой родной голос: «Лю-ю-юсь, возьми для Зойки хле-е-е-е-ба! И старенькую шаль захвати… хо-о-о-оолодно». Как не плакать.

Ты где-то рядом, я тебя чувствую. Во мне так много твоего. Не думая о себе, ты отдавала мне усилия, наполненные жизненной энергией. Невероятно тяжёлый труд для больной женщины. Тепло твоего сердца было неиссякаемым, преданность – абсолютной. До последней минуты твоя любовь берегла и поддерживала меня.

Исчез родник. Осталась растерянность. И страх перед огромным миром.

Хожу по нашему опустевшему дому, укладываю нехитрые пожитки. Они дороги только тем, что служили нам, облегчали будни, создавали собственную, неповторимую атмосферу существования. Всё вроде собрано, туман займёт пустые места. Но где же то, что служило нам опорой?! Ах, да! Вот эта почерневшая икона в красном углу. Я взяла её. Но она – тоже лишь вещица, вроде гаджета или шахмат.

Пора уходить. Что-то не даёт двинуться с места. В плотной облачной пене невозможно определить направление. Нужен СВЕТ. Вот что несла в себе моя мама!

С её смертью погас сердечный огонь. Это его надо почувствовать в себе, оградить от сквозняков, от всего ненужного. Чтобы образ мира, каким он сложился в нашей семье, маленьким штришком, крохотной закорючкой обозначил картину бытия.

Для этого не требуется героических усилий. Предстоит рутинная работа: содержать своё внутреннее пространство в чистоте и в порядке, осознавать направление движения, ежедневно поддерживать внутренний свет.

Я обошла весь дом, вымела из углов паутину, убрала мусор, открыла настежь окна первым лучам солнца. Теперь перед вечностью стояла я.

***

Низкий поклон вам, матери, за тихое ваше служение.

Письмо из облака.

И зачем мне вздумалось поехать в Туффиху? Не было бы этой встречи… не было бы воспоминания…

Автобусная остановка окружена олеандрами, их розовые душистые цветы – пиршественный стол для чёрных важных шмелей. Крепкий ветер с моря забавляется с кустами, с моей юбкой, зацепил подол за колючую розу – едва выпуталась. Чуть не пропустила автобус.

В салоне супруги-фермеры и респектабельный пассажир. Будний день. Туффиха – конечный маршрут для местных крестьян да прозевавших “туристический” для постояльцев гостиницы "Рэдиссон", той, что на скале. Села позади мужчины в белом. И встретила его взгляд в автобусном зеркале. В глаза полыхнул жар проснувшейся нежности к тому, кого я любила. Пассажир неуловимо чем-то его напоминал…

Белые брюки и голубая рубашка с длинными рукавами, белая шляпа, образца последнего модного показа и белая дорожная сумка на ремне. Статный, чуть-чуть рыхловатый. Холёный до такой степени, что ты кажешься рядом с ним неухоженной. В многажды перекрашенном, ржавом, тарахтящем автобусе с утиным носом, вероятно сороковых годов, наисовременнейший господин выглядел заблудившимся в пространстве.

Он был снисходительно спокоен, так смотрят верблюды на пастбище. Чихающий автобус через каждый километр останавливался, подбирая пассажиров. Господин преображался, встречая входящих. Его пристальный, внимательный, молниеносный взгляд вбирал увиденное и мгновенно отправлял в копилку мозга. Было в этой повадке что-то от азартного коллекционера или игрока в покер. Да, именно так: азарт под равнодушным спокойствием. Он мог быть писателем или врачом.

Мужчина всё больше походил на друга, воспоминания о котором до сих пор печалили. Замешательство, растерянность, смущённость, чередой накрывали меня, оставляя на лице следы заметного волнения. Зеркальное отражение в непостижимых недрах усиливало посылаемые взглядом сигналы до шаржированных – мой возбужденный и его вопрошающе-рассеянный. Пришлось выйти на остановку раньше.

… На Мальте есть много милых убежищ, где можно целый день провести в одиночестве, как я люблю. Купаешься, перекусываешь, читаешь и пишешь. Хорошо! Залив Туффиха – именно такое.

… Было лето, когда я влюбилась и захотела показать сокровище моему другу. Для этого следовало выманить его, домоседа, на Остров, где он никогда не был.

Случаются в жизни чудесные дни, когда чувствуешь сильно, живёшь радостным ожиданием необыкновенного. Ты любишь и, кажется, кажется – любима. В такие минуты написала письмо Александру. Отправила.

Много дней оно не было прочитано. Кое-как пережив разочарование, переместила его в "облако". Через несколько лет один взгляд на случайного попутчика оживил переживание как сенсорный экран. Стало понятно – письмо надо опубликовать. Может, кто-то почувствует себя получателем. Вдруг оно убережёт от неправильного выбора? Или согреет? Свет настоящего чувства вечен.

Дорогой мой Александр!

Вряд ли ты представляешь: заждались тебя здесь, на Мальте. Пожалуй, с тех пор как однажды остров поднялся со дна океана и оброс деревьями райского сада, в которых запели хвалу Господу птицы; с тех пор, как сюда пришли первые люди (говорят, с Сицилии), чтобы обосноваться на этой земле – с того времени тебя с нетерпением ждут.

Трудно определить сколько поколений вложили свой труд, творчество, воображение, чтобы неравнодушному твоему взгляду предстали дворцы, набережные, укрепления, форты, чудесные средневековые садики, античные купальни, города, в сумерках залитые тёплым светом.

Миллионы людей преображали Мальту, чтобы она понравилась тебе, выбравшему это путешествие. Всё богатство они оставили здесь, уйдя в небытие, чтобы ты удивился, изумился. Одних только храмов, разных по архитектуре, они построили триста шестьдесят пять! А сколько дворцов в отличной сохранности ждут твоего любования!

 Наверно ты знаешь, что Мальта пережила множество захватчиков. В том числе и интервенцию французов в 1798 году, когда возникла реальная угроза ликвидации рыцарского Ордена, оплота Мальты. Лишённые собственной территории, они нашли прибежище в России. Император Павел 1 проявил большую заботу о рыцарях Ордена, несмотря на противодействие других европейских государств. С тех пор связи с Мальтой особенно дороги обеим сторонам.

 К твоему приезду закончено строительство грандиозной лестницы в Валлетте. Она может служить концертным залом, где задник – синее море. Мы с тобой обязательно пройдёмся по ней.

А чего стоит посещение фабрики мальтийского стекла в Мдине, где стеклодувы, претворяя безудержные фантазии, могут изготовить для тебя … твою иллюзию, может быть, хочешь – сон?!

 Круизёры – величественные морские кони – в нетерпении. Ежедневно приходят к причалу, чтобы посмотреть, не явился ли ты доверить им свои чаяния праздной жизни. Разубранные и пахнущие чистыми ветрами морских просторов, готовые в любой момент сказать тебе "здравствуй" и выполнить все пожелания. Уже накрыты праздничные столы…

 Для тебя, мой дорогой, по всему острову разносится в полдень запах нежнейших разноцветных петуний, поражают красотой яркие герани, высаженные везде, где есть свободный клочок земли.

По заведённому в давние времена обычаю, рано утром, тебе доставят домой каравай наисвежайшего ноздреватого деревенского хлеба в мешочке и повесят на затвор калитки.

 Терпеливо дожидается тебя, Друг мой, несравненное местечко Туффиха. Не пропуская ни одного дня, солнце поднимается над заливом, надеясь увидеть тебя. Ласковые волны оставляют таинственные письмена на девственных пространствах пляжа, тёплые ветры ерошат поверхность воды, приглашая освежиться с дороги.

 Уже изготовлены вина. Для тебя. Надо воздать должное союзу здешней особенной виноградной лозы и мастерства винодела.

Ради всего этого можно решиться на некоторые усилия и принять приглашение! Представь, все фейерверки немедленно взорвут небо узорами, чтобы порадовать тебя. Здесь не жалеют пороха на праздники. И взойдет звезда в честь твоего посещения. Эта звезда называется Счастье!

Я в ответе за всё, что наобещала. Жду тебя, Любимый!

 * * *

Иногда хорошо не знать, почему не свершается то или иное событие.

Красный сон.

Когда штора открыла окно полностью, неясное розовое пятно превратилось в картину. За окном, совсем близко, стояла молодая женщина в красном полураскрытом длинном тяжёлом платье, под которым неясно просвечивала полоска тела. Она была очень сосредоточена на мысли. Она боролась с мыслью.

– Это я! – догадка пришла издалека, из глубин.

Между тем – внизу видения, смуглый мужчина в мягком чёрном плаще из рыхлой толстой шерсти зябко свёл руки, обхватив себя. По лицу, словно ливень, струился поток чувств. Мужчина, казалось, спал, глаза его были полузакрыты, но на лице всё время отражались напряжение и тревога.

Лошадь, едва видимая в утреннем тумане, осторожно жевала сено, стараясь не выдать своего присутствия. Лошадь и женщина были сообщники. Беглецы.

Женщина в Красном и я – мы говорили без слов, быстро. Мог проснуться и остановить спящий в чёрном, могли из полуоткрытой двери дома выбежать люди и задержать. Допустить такое нельзя: где-то всё предопределено, упаси бог вмешиваться и портить картину.

– Прощай! Тебе придётся ещё труднее уходить. Но однажды ты уйдёшь, мужчина которого ты любишь, не способен любить. Твой Любимый будет раз за разом впадать в уныние, а ты не бросишь его и понесёшь на себе до последнего вздоха.

Она взволнованно продолжала:

– Ты не должна и дальше тратить время на того, кто не в ладу с собой. Другое ждёт тебя. Вам было дано драгоценное чувство. Вы провели время в глупых распрях. Он даже не стоит за твоим плечом. Он только и делает, что пересматривает во сне обиды.

– Прощай! – говорю я, едва сдерживаясь.

Я просто прижимаюсь к стеклу, за которым стоит та же я из другого времени.

– Однажды я видела тебя во сне, ты тоже уходила, – тороплюсь я сказать о нашем единственном свидании, – кажется, это был XIII век, раннее лето. В долине реки стояло густое молоко. Ты была в льняном платье с капюшоном, всё тонуло в тумане. Тебе удалось добраться к родителям?

– Конечно, нет. Если бы удалось, мы бы сегодня не встретились. На полдороге меня настиг муж с братьями. Он любил меня и думал, что имеет право владельца. С тех пор он меня держал при себе неотлучно. Пришлось прожить без любви ещё одну жизнь. У него была собака – той жилось лучше, с ней постоянно разговаривали. На мою долю выпало рабство.

Женщина в Красном посмотрела на меня с нежностью.

– Это был ещё один шанс изменить ситуацию. На протяжении многих жизней мы решаем эту задачу… Нам не зря дано встретиться – мы должны действовать вместе. Не подведи, – твёрдо и настойчиво просит двойник в Красном, – решайся!

– Почему ты так одета? – спрашиваю я.

– Красным цветом я обозначила Любовь. Все, кто мне встретятся по дороге, наполненные любовью, поделятся со мной. Они видят, как я истощена.

– Прощай и на этот раз…Моё время вышло.

Женщина в Красном – родной двойник, сделала знак, и лошадь оказалась рядом. Ещё миг и в тумане исчезло красное платье. В груди возникло сильное стеснение.

Я вернулась вглубь комнаты к столу. На дисплее замигала привычная жалоба от Него: "У меня стресс. Что делать?"

Окно оставалось открытым. Молочно-белый туман проплывал мимо длинными нежными лентами. И – больше никого.

Привычно устроившись для долгой беседы перед экраном, я начала писать: "Радость моя! Послушай и услышь…"

Сердце моё успокоилось – начался разговор с единственным человеком, который был для меня дороже всего на свете…

Ты и Я.

Вот что выходит, что получается. Есть я, я, я, я, я … Я, которым всю жизнь служишь, угождаешь, уговариваешь, оправдываешься, стыдишься, и т. д. Есть над ними большое Я, но оно появляется не часто, иногда исчезает в самые ответственные в жизни моменты, например, когда ты охвачен любовью.

И есть Ты! О! Оно не всегда Ты. Вначале это Вы, к которому невыразимо приятно подходить на цыпочках, неслышно, осторожно, как в балете. Позже можно уже смелее подбираться к Ты. И даже подбегать. И обегать, рассматривая и принюхиваясь. Если Ты не рычит и не делает попыток отпугнуть.

Когда от Ты идёт тепло, все я умаляются. Сбиваются в кучку. Освободившееся место занимает со всем хозяйством Ты – теперь уже на правах полноправного обитателя, даже маленькому я неизвестных глубин. Ты – разрастается! И разрастается!

Долго и сладко узнавать и принимать привычки Ты. Радоваться им, потакать, угождать и бояться. Да, да бояться… А вдруг не поймёт, не понравится, не сложится, не сможется, не составится, не полюбится!!!

А твои я уже засохли, они в анабиозе, осталось одно маленькое, ничем не защищённое анорексичное я. Так священно оно служит Любимому. Он прекрасно видит твою полную сдачу. И тут бы фанфарам слегка обозначиться и тихо-тихо проявиться маршу Мендельсона… Тишина.

Ты увеличивается с каждым поклоном Влюблённой и питается её энергией. Его запросы растут. Ты капризничает и делает вид, что покинет из-за малейшего повода: не так улыбнулась, не туда повернулась, не так пошутила – навек отвратила!

Маленькое я вьёт венки из сладчайших приветствий. Обдувает во время сна голову, тяжёлую от похвал и на ночь выпитого пива. Кружится вокруг утром с чашкой кофе. Крутится так и эдак в полной амуниции: лицо как у принцессы, проспавшей в пуховиках до полного довольства, умытое розовой водой. Волосы мягкими кольцами окружают милый овал.

Готовое взлететь от переполняющей любви я, медовым голосом произносит: "С добрым утром, Радость моя!" Голова Ты едва кивает в ответ и поворачивается на другой бок, крепко сомкнув любимые веки.

Незащищённое я мёрзнет от холода, худеет от голода, вянет от недостатка ответных чувств и ждёт, ждёт, ждёт…

И НАСТУПАЕТ ДЕНЬ, когда раздобревший, разомлевший от избытка ласки и всякого иного приобретённого добра, слегка одуревший от скуки, после очередной с поклоном поднесённой чашки кофе, своенравно заявляет: "Забери своё сердце, оно мне мешает".

– Это невозможно, наши сердца слились навсегда. Теперь это одно сердце, – печально отзывается маленькое я. Тебе придется принять это.

Рассерженный альфа-самец уходит на охоту. Его ждут новые приключения, может быть, не такие скучные. Нагулявший силу, он готов к жарким схваткам, новым встречам.

– Не спеши назад, любимый, мы с тобой вместе навсегда, – напутствует его маленькое я.

И вот я устало озирается по сторонам и … оказывается в Пустоте, той самой, о которой с придыханием пишут мистики всех времён. Невероятный восторг – это последнее что осталось на земле от пылкой Влюблённой. Да вот ещё! Крохотный передник вместо фигового листка с вышитой загадочной фразой: "Я и Ты навсегда вместе".

Осознавание маленького я случилось мгновенно, с полным забвением всего, что было, и никаким способом непередаваемым состоянием экстаза. Я – теперь уже настоящее и большое занято строительством собора.

Увиденное некогда на планете Земля творение Гауди «Саграда де фамилия» побудило к созданию строения ещё величественнее и краше. Здесь, в Пустоте, – безграничные возможности для исполнения любого творческого проекта. Перемещаясь с помощью одного только намерения, Я следило за осуществлением капризной мечты.

То безграничное чувство к Любимому ТАМ, – ЗДЕСЬ, в ином измерении, ничем не ограниченное, воплотилось в чудо архитектурного дизайна, немыслимого на Земле. И вот уже свет струится через кружевные отверстия уходящих в бесконечность колонн. И, подобно золотой пыли, сеется повсюду в пределах священного пространства небесного шедевра!

Однажды усталый и разочарованный собственными неудачами, Ты сидел на холме и увидел в свете заходящего солнца неописуемой красоты не то замок, не то облако-мираж. И так затосковал, что внутри возник образ маленькой я – недавно такой близкой. Необычайной силы желание придало ему сил отправиться на поиски своей второй половины сердца. И как долго он будет скитаться, знает только Творец.

Храни то сердце для меня

Бог сотворил Адама как Голема из праха и вдохнул в него душу.

Подобно этому учёные раввины создавали глиняных кукол и оставляли на лбу теургические заклинания, что служило им "аналогом души". Кстати, во все времена то же самое пытались делать и другие земные демиурги.

Почему это сумрачное существо талмудических легенд внушает такую тревогу и такую тоску? И кроме того, многие трансформации оканчиваются катастрофой, фатальной не только для самого Голема, но, что гораздо хуже, для его создателя…

Сёма обладал феноменальной памятью и страстью к научным знаниям, лишившими его нормального голопупого детства. Родившийся в Вильнюсе, он был отдан отцом в ешиву, раву местной общины в самом раннем возрасте, когда так влечёт исследовать реальный мир. Вместо этого он успешно прошёл курс обучения и усвоил строение духовного мира.

Судьбоносные ветры сняли семью с насиженного места и опустили в небольшой белорусский городок, где советская власть навела полный порядок, искоренив всякое проявление жизни, и перекинулась на другую борьбу, уже не понятно с чем и с кем. В суматохе побед воинствующие безбожники просмотрели существование маленькой общины еврейских старцев. Что лишний раз подтверждало покровительство высшей силы. Передача тайных знаний продолжалась.

В открытой всем жизни, Сёма слыл чем-то вроде ходячей энциклопедии. Он всегда читал, так много читал, не перечислишь. Знания превозносил выше всего, втайне упивался каждым вновь обретённым, торжествовал, найдя очередное сокровище, и прятал в своё хранилище – замечательную всё принимающую память. При этом хитровато отмечал, что вот учёные корпят, трудятся, а он, Сёма, готовенькое, как паук, – цап-царап, и в копилку. Бывало, он делился с другими. Только редко попадались жаждущие.

Все, похоже, прекрасно без них обходились. Сёма же вполне доволен был самим процессом.

Всё мы творим в мечтах, кое-что проявляется. Да кто же придаёт этому значение. Человек так устроен: если видит вокруг самую малость, так она только и существует. Но Сёма – другое дело, он был избран для особой миссии никак не сравнимой с обыкновенными опытами человека по привлечению маленьких плотских наслаждений…

Старый еврейский папа, хранитель мистической практики сотворения Голема, ею не воспользовался. Времена были неподходящие. Но прежде чем уйти из жизни, он со старцами должен был передать знание преемнику. Ибо не было в истории, чтобы знание терялось. Выбор старцев пал на Сёму.

Существовавшие ранее Големы огромные и устрашающие, обладали чудовищной силой, появлялись неожиданно, защищали еврейский народ от погромов. Но, бывало, нападали на хозяина. Тогда их настигало разрушение. Люди мистического знания соревновались с Творцом, утверждая – тоже не лыком шиты.

На этот раз старцы получили из древней книги опыт весьма необычного свойства: создание Голема – женщины. Папа умер, Сёма получил сигнал к сотворению.

Пришло время – процесс создания закончился – Сёма невидимой краской оттиснул на лбу куколки заклинание "эмет», что значит “жизнь”. С этой минуты она стала Големом, по первоначальному замыслу слугой Сёмы. Первое проявление было неожиданным. Стоило ей посмотреть на Сёму, точнее в его сторону, как на плече полыхнул ожог. Они ведут себя непредсказуемо… В этот момент Сёма впервые увидел своё творение во всей красе: девушка вышла в меру молодая и подходящая. Она была как чистый лист бумаги. Жизнь не успела оставить на ней ни одной закорючки.

Клара, так назвали сотворённую куклу, появилась незаметно и вначале существовала как тело без души и без чувств, в качестве референта в НИИ систем. Каких систем, она не знала. Впрочем, не знал этого и Сёма. Точнее не хотел знать в отместку за унизительное вознаграждение.

Сёма с помощницей Кларой, ещё не проявившей своих особенных качеств, перекладывал и носил по этажам бумаги. Приблизительно так выглядела работа. К слову сказать, во всякие времена подобные работники востребованы. Занятие не пыльное. Деньги идут. Амбиции служат дополнением. У Сёмы амбиций не было. Но не надо переживать раньше времени. Он не был таким уж папенькиным сынком. Умело использовал свои возможности для дополнительного заработка: строчил диссертации, рефераты, отчёты о наблюдении за НЛО, праздничные речи, воспоминания покойников.

Клара, конечно, не классический Голем из глины, оживлённый как полагается дыханием создавшего. Таких уже не делают. Прежние не имели души и не могли говорить, только выполняли волю сотворившего хозяина, и лишь его одного слушались. Клара получилась неподражаемой. А уж как легко и ладно щебетала!

Сёма не зря трудился. Они поженились. На тихую свадьбу пожаловали только пятеро старцев в соответствующих одеяниях и кипах – торжественные и немногословные. Поцокав языками, оглядев девушку и вложив ей в рот съедобную облатку, запирающую внутренний огонь, они остались довольны и, раскачиваясь, спели гимн на неизвестном языке.

Сёма достал коралловое сердечко на ленточке, оставленное папой для этого случая, и украсил им шею подруги, сопроводив стихами Оскара Винера, написавшего их для своего друга Густава Мейринка.

Волнуясь от сознания выполненной работы и вспоминания Папы, всегда остававшегося для него Творцом, он произнес:

Храни то сердце для меня;

Моя душа его любила,

Ни в чём себе не изменя,

Семь грустных лет ему служила.

Клара оказалась кладезем всего хорошего. Незаметно наводила порядок в хламовнике, где книги и журналы заняли всё пространство и уже лезли на диван, выживая Сёму. Не ущемляя интересов мужа, она расчистила от пыльных газет местечко на кухне и кудесничала, выпекая рыбные пироги, румяные шаньги с творогом, беляши и пампушки с черёмухой. А ещё несравненный форшмак! И носила вкуснятину Сёме с компьютером прямо на диван. И это не всё!

Защитила рыбку в аквариуме от неправильного обращения Сёмы. Он жалел гуппи и кормил их курицей, – они сдохли. Кроме единственной, продержавшейся без пищи месяц, как известные герои эпохи ошибочного коммунизма. Клара стирала и гладила Сёме рубашки. Не донимала просьбами. Восхищалась знаниями, которыми он охотно с ней делился.

То есть он бы делился бесконечно, но Клара строго ограничила эту передачу, объяснив важность хозяйственных дел. Но главное, Клара чем дальше, тем больше любила Сёму просто за то, что он есть… Да! За всё вместе – с детским тоненьким смехом, с похрюкиванием и посапыванием, когда ему что-то нравится… за разносторонние знания – аппетит приходит вовремя еды! И это правильно: она его Создание. Получалось и вовсе распрекрасно: стал ей Сёма не по-хорошему мил, а по милу хорош. Совершенно то есть по-человечески.

Смеялась она над тем, что было смешно Сёме. Фильмы смотрела, какие любил муж. И несколько раз пыталась понять, что происходит во время футбола. Понять не получилось, от ненужных усилий раскалывалась голова. Наутро Сёме приходилось самому заваривать чай… Было решено занести футбол в чёрный список. Тотчас жизнь с её красками вернулась.

Вечерами, перед отходом ко сну, они исполняли гимн семьи:

Всё стало вокруг голубым и зеленым.

В ручьях забурлила, запела вода.

Вся жизнь потекла по весенним законам.

Теперь от любви не уйти никуда.

Не уйти никуда…

Пели и мечтали, как вскорости заведут собаку.

Но долго хорошо не бывает. Будьте спокойны, бяка не замедлила объявиться. Никогда не болевший Сёма обнаружил у себя на голове красные пятна. Врачи посоветовали поехать в жаркую страну и подержать их на солнце. Была зима, солнце гостило в других пределах, в Таиланде, например. Туда они и направились.

В самолёте супруги сидели через проход. Заботливый Сёма вручил подруге красочный путеводитель по Таиланду, но Клару гул мотора и хныканье маленького ребёнка неумолимо погружали в сон. Просмотрев пару страниц, она решительно затолкала глянцевое издание в карман. Полезные вещи, составляющие пёструю карту Таиланда, всё равно так не похожи на саму местность, что вот-вот откроется. Она дремала и временами видела, как Сёма то улыбался, то хмурился, то что-то бормотал. Дамочка, сидевшая рядом с ним, рассматривала буклет.

Сёма краем глаза, даже больше чем краем, следил за движением необыкновенно длинных разрисованных ногтей женщины. И вот настал момент, когда соседка, увидев автомобиль под цвет своей помады, хищно заскребла коготком. Как будто хотела его сейчас же и выцарапать из печатного издания. Сигнал проснувшегося интереса пробил Сёму, как оставленная рюмка водки беспробудного пьяницу утром после большого бодуна.

– Вам нравится? – Не отрываясь от экрана, плотоядно спросил Сёма, уже снабжённый дозой адреналина. Ничего так не возбуждало его обременённый знаниями ум как возможность поделиться… Благосклонная улыбка и насильственно вытащенный интерес жертвы ещё больше раззадорил охотника. В быстром темпе, напористо, он выкладывал всё, что хранила его голова об этой машине и о других, сотворённых с незапамятных времен.

Машинам Леонардо да Винчи он уделил особое внимание. Клара спокойно уснула как мамаша, подарившая дитю ноутбук. А в это время Сёма только добрался до современных колёсных средств. Ах, как он их величал! Будто представлял королевской особе послов сопредельных стран:

–Газовые,

–Паровые

–Дизельные

–Водородные

–Бензиновые

–Электромобили и т, д, и т. д.

И не давая передышки внимающей ни на секунду, он мысленно, горделиво оглядывая безбрежное море колёсных средств, принялся наводить в нём порядок, подразделяя на виды. Взволнованное дыхание сопровождало каждое название: легковые, внедорожники, гоночные, спортивные, багги, пикапы, фуры. А далее следовала история создания каждого, их особенности и отличия. Их статус. Продвижение на рынке.

Клара досматривала любимый сон – своё пребывание во сне, когда её материнская связь с Сёмой уловила сигналы бедствия. Без узды вырывавшиеся взмыленные слова блондинки разлетались куда попало:

– Хрипендюк хренов, кто тебя просил топить меня в этой помойке! Тебе сказано – заткни трубу, ботаник недоделанный, кроссовка дырявая. Ты думаешь, если я блондинка, то всё хаваю? Уйди с глаз, от тебя крысами пахнет! Кот учёный!

Уже открытым Клариным глазам предстала картина сражения. Дама хлопала Сёму по голове свёрнутой газетой как мухобойкой, а бедный муж, связанный своим габаритным телом сверхпрочно втиснутым в креслице, а также ремнём безопасности, о котором он вообще забыл, был полностью деморализован и лишь прикрывал лицо своим товарищем, верным компьютером.

Клара всё поняла и немедленно кинулась на помощь. Без единого слова освободила Сёму от злой блондинки. Первым делом выхватила газету и несколько раз воткнула её в причёску недруга, а потом расстегнула ремень, взяла компьютер, подставила плечо. Сёма встал и вышел в проход.

– Дама, вы плохо себя ведёте в самолёте, – сказала Клара, – вы наверно полны невежества? Сядьте на моё место рядом с этим вопящим младенцем, здесь вы сохраните и причёску, и свою дремучесть. Не то вам будет нехорошо. Я умею предвидеть события.

С этими словами Клара быстро усадила фурию на своё место и дала расчёску, предварительно бережно упаковав в кресло Сёму и сунув ему в рот жвачку, села рядом.

Остаток полёта прошел спокойно. Клара думала, из какого раннего или самого раннего детства несёт эта женщина ненависть, вызвавшую сегодня побоище. И с умилением о муже – как добр и хорош её Сёма. Любовь расцветила щёки, потребовала дополнительных действий. Клара поцеловала Сёму материнским поцелуем, пригладила вздыбившиеся волосы и расположила удобно компьютер у него на коленях.

Таиланд особо описывать нечего, все там по два раза побывали. А кто ни разу, то за него кто-нибудь был. Впечатления общие: еда, вода, массаж, тела. А кто ещё что-то особенное откопает, о них в другой раз.

Отель "Хилтон" он везде на земле “Хилтон”, тоже незачем слова тратить. При отеле бассейн, как водится. К нему прилегал небольшой аппендикс – маленький лягушатник попросту. Он и стал пристанью Сёмы и Клары на ближайшие дни.

Сёма с утра забирался в воду, располагал компьютер на коленях, и полноценный отдых спускался с небес и обволакивал его вместе с красными пятнами. Кстати, они стали, как обещали врачи, уменьшаться. Клара была тут же, подправляла зонт в соответствии с ходом светила и в полудрёме плескалась в тёпленькой водичке.

Но вот однажды… Какое несчётное количество раз это “однажды" портило людям жизнь. Только Клара на одну минуту отошла от Сёмы за ледяной водой, на бассейн опустилась туча пьяных соотечественников, и первая же волна утопила компьютер и чуть не погубила её Сёму.

Вернувшись, она увидела, как устыдившаяся компания вытряхивает из Сёмы воду, держа его вниз головой. Компьютер лежал на дне. Как только Сёма смог говорить, все услышали, какое ужасающее число утопленников покинуло этот мир от Р. Х., но среди этого количества не известно ни одного случая, когда бы в лягушатнике утонул компьютер.

Он бы мог бесконечно развивать тему, но нетерпение добраться до книги рекордов Гиннеса и застолбить небывалый факт избавило весёлую компанию, как от ненужных сведений, так и от ответственности. Сёме не терпелось побыстрее купить новый компьютер.

Как только супруги оказались в номере, Клара разрыдалась. Это случилось впервые за их недолгую жизнь. Сёма не знал, что ему делать. Сведений на эту щекотливую тему его память не содержала, животный инстинкт заставил прижать Клару к себе, как бы защищая от кого-то… Он целовал её залитое слезами лицо и милый лоб, впервые сложившийся в линеечки морщинок…

Кларе предстала эволюционная цепь превращений, на конце которой, стоял её Сёма. И вся грандиозность бытия: неживая природа с её Гималаями – Андами, весь песок и кораллы, да что там! Сама Земля – с растениями и животными – тоже были содержанием Сёмы, венца творения. Об этом он ей рассказывал перед отъездом. И вот это сверхценное создание у неё мог отобрать нелепый случай. Она была безутешна.

– Если тебе жалко компьютер и денег на новый, не переживай – мне должны заплатить много за статью о конце света.

– Какой компьютер, я плачу о тебе, Лохнесское Чудовище! Ты жив – это главное. – Она обняла своего Сёму и гладила его и смеялась сквозь слезы, – что бы я без тебя делала? Я даже не знаю, когда и где оно, это Чудовище жило, и сколько в нём метров и веса!

Сёма задохнулся от чего-то, неизвестного:

– Мы купим компьютеры, самые навороченные, мне и тебе, и будем вместе путешествовать по Паутине!

Он смотрел на подругу и не верил своему счастью, она превзошла самые смелые ожидания. Он возликовал в душе: Голем любит его! И плачет настоящими слезами. Провал тишины был грозен как конец света.

И в этот момент Сёма увидел: тело Клары начало покрываться трещинами, как это бывает с настоящими глиняными изделиями, а потом непостижимым образом исчезло. В момент её не стало. Ну как если бы её, как каплю воды, поглотил жар нестерпимого солнца. Проступившее на лбу слово, потеряв в поцелуях букву «алеф» превратилось в «мет», что значит «смерть»!

Последним растворилось алое коралловое сердечко, на котором светилось слово "amore".

Сёма потерянно огляделся, его разум не соглашался c исчезновением подруги. Внутри сделалось пусто и холодно. Исчезнувшая плачущая Клара стояла перед глазами. Печальные строки рвались прямо из сердца:

Так где сердечко из коралла?

На ленте шёлковой оно

В лучах рассвета заиграло…

И на заре сгорело алой.

Сёма отдался во власть своей памяти: она выдавала сведения обо всех существовавших Големах и способах их исчезновения.

Перекрывая информационный поток, звучала их любимая песня:

Всё стало вокруг голубым и зелёным…

Слова – мотыльки, произнесённые Кларой, порхали вокруг… Сёма понял, что не хочет возвращаться в мир, где нет Клары…

В невыносимом страдании спасением сверкнуло озарение:

– Весь этот мир вместе со мной – Големы, значит…

Явление Пак Де.

Живет на свете Пак Де. Не знаю где. Но он всегда рядом. Сидит на песке перед островком жизни – горящим костром, подкладывая поленья. Вот он где. В сполохах света появляются как мотыльки, сопровождающие его люди. Набираясь тепла, исчезают. Изредка Пак Де роняет слова – это его улов в реке безмолвия.

Однажды, нескончаемый лабиринт привёл к нему и меня. Каждый из нас носит при себе открытую книгу своей жизни, и все мы понемногу умеем её читать. Встреченный человек обладал этой способностью. Неслучайность самой встречи была очевидной. Оцепеневшая под тяжестью детских травм, разорванных отношений, проигранных ценностей я всё равно не хотела признать поражение.

Появление учителя означало неотвратимость урока. Чудо избирает достойных. Остальным предстоит упорный труд: копай глубже, кидай дальше. Пришлось оставить засохший кокон и двигаться вперед. Тепло от костра и тепло участия Пак Де разве этого мало, чтобы изменить себя?

Золотые искорки, улетающие в небо, уносят в Горние Выси горячее намерение действовать. Получать – правильно и хорошо, но желание отдавать – это как родить ребёнка – продолжить непрерывающуюся нить жизни.

Хочу усвоить урок Пак Де.

Ловец мгновений.

Шутка

Я еще – есть.

Я здесь.

О й- й -й!

Меня волнует

эта весть.

Взгляд

Ловит миг:

все вокруг

мой выбор

воздвиг.

Наливное яблочко

да синяя тарелочка.

Стрип дэнс.

На танцполе пляшут

мальчики и девочки.

Шик да блеск

любви бурлеск.

Оп – ля!

Утром жизни проза

принесла грозы.

Был ларец чудес -

таинственный лес.

Отвернулась

на мгновенье,

а он исчез!

Наливное яблочко

да синяя тарелочка.

Ох-х-х!

Помоги – ка встать

Бабке со скамеечки.

Часть IV. Повести.

Жду тебя в Мадресельве.

Глава 1.

Женщина открыла створку запечатанного на зиму окна и только было собралась смахнуть приставший листок, как в окно влетел… шмель, напевающий «О моя несравненная Италия!» С того времени квартирка Милы стала наполняться всевозможными книгами, альбомами, фильмами, путеводителями о Bel paese – "красивой стране", так не без гордости называют Италию итальянцы. Страной Чудес назвала её героиня.

Мила потеряла покой- чем больше она узнавала, тем неотступнее её преследовало желание оказаться в Стране Чудес. Совсем недавно мечтала поездить по Золотому Кольцу, посмотреть красоты русского севера. И вдруг, с бухты–барахты, Италия.

Она пошла на курсы итальянского, смотрела фильмы, передачи о путешествиях, исторические очерки, читала современные романы.

С чего вдруг человек заболел Италией? Кажется возможный ответ есть. Когда долго живёшь в российской провинции, да ещё у черта на куличках, устаёшь от уродства. От хрущёвок и брежневок, больше похожих на бараки для заключённых. Одним своим видом они ежедневно отравляют существование.

Хаотичная застройка города, загаженная киосками-времянками китайского образца пятидесятых годов прошлого столетия, ещё больше подчеркивает дурновкусие местных строителей. Нет-нет да и прострелит желание побывать в цивилизованной стране, сохранившей культурный багаж ушедших времён и посмотреть на современную архитектуру. Однажды наступает предел терпению. Тихий стон души не оставляет сомнений – нужны новые впечатления.

Конечно, есть люди, которым не надо выходить из дома. К ним мир приходит сам. Но как мало их! Большинство нуждается хотя бы во временном погружении в другую культуру, в толпу. Где ты – другой ты. Ради этого открытия, для испытания себя в незнакомых обстоятельствах, мы пускаемся порой в путешествия.

Проводы на пенсию затянулись. Оказалось много спиртного и еды. Не пропадать же добру! По ходу вечеринки выяснилось, что за двадцать лет некоторые не успели сказать коллеге добрых слов. Растроганная и слегка навеселе телеведущая не без удивления узнавала, что была, оказывается, многим интересной, но недоступной. Сегодня в бессвязных репликах прозвучали оправдания:

– Где для этого было взять время: одна растила ребёнка, постоянно переживая запои и возмещая долги мужа – местной литературной знаменитости, вчистую сдавшемуся алкоголю. Несколько лет после эфира ей приходилось убирать студию, чтобы содержать семью.

Все это знали и жалели и его и её. Разговор, подогретый выпитым, набирал обороты. И вот уже операторы перестали стесняться в выражениях, "девочки" солидарно рыдали, вспоминая тех, кого до срока унесла пагуба.

Мила под шумок собралась, и, прихватив пару бутербродов, прошла через проходную. Настал момент, когда можно простить все обиды, забыть командировки: в последний раз она мысленно пресекла линию жизни нормальных людей, всё ещё востребованных, и оказалась в резервации под названием пенсионеры.

С подаренной картиной под мышкой, слегка навеселе, Мила не спеша возвращалась домой. По дороге вспомнила, что получила премию и не успела посмотреть. Прямо на улице, прислонив картину к ноге, нашарила в сумке конверт, поднесла к близоруким глазам и не поверила. Сумма приятно удивила: и на музеи… и на покупки… хватит. Пытаясь попасть ключом в замочную скважину, она услышала скрип двери в подъезде и шаги в сопровождении стука палки.

– Климов?!

– А ты, небось, ждешь Данте Алигьери?

– Почему его?!

– Водку я с ним пил. Только что! Он мне стих подарил, послушай:

Ведь если нам любовь извне даётся

И для души другой дороги нет,

Ей отвечать за выбор не придётся…

– Это из той книжонки в нашей мастерской, которую ты каждый раз выбрасываешь, а я подбираю.

– Нет-нет, Павел, только не о любви …сейчас.

– Понял. Ты права. Мне тоже надоело – ты её взашей в дверь, она в окно лезет…

– Великий Дант меня разволновал – прав он, чувствую. Давно чувствую. Потянуло порисовать его. А для смелости водочки выпил. Гении они не любят панибратства. Его как духа задобрить надо!

– Вижу, сильно подшофе. Долг пришёл вернуть? Давай. И – обратный ход, Климов. У меня нынче – праздник!

– Я у тебя совсем немножко погощу! Можно? Каши хочу. Он подошёл совсем близко и снял со щеки прядь волос. Мила стала нагружать Павла пакетами, подчеркнуто сердито приговаривая:

– Послушай! Мне надо одной побыть.

– Не прогоняй, будешь сильно жалеть. Я тебе картинку принёс. В подарок.

Они стояли у открытой двери.

– А ты, Подруга, по какому случаю приняла?

Он крутил носом, пританцовывал и весело стучал палкой.

– Заходи уж!

Климов с дурашливой галантностью попытался перехватить курточку Милы, но запутавшись в сопровождавшем шарфе, выглянул из него и по-попугайски пронзительно закричал:

– Паша хочет каши!

– Дай отдышаться и вообще помолчи, пока ужин приготовлю.

– Ну, нет! Откуда у тебя картинка? Где ты её взяла?

– Тебе подарил её какой-нибудь маляр! На экспертизу! Срочно?

– Я ушла сегодня в свободное плавание. Мне полтинник. Понял?

Ей стало жалко себя и она заплакала.

–Ты чё?! Ну зачем ты плачешь? Ну и что – подумаешь, мне тоже полтинник.

– Ты мужик!

– А ты зато не хромая и красивая. Чё те надо еще? Ну, не надрывай душу! Ты же знаешь как Вероника по каждому случаю лила слезы.

– Фсё-фсё, давай подую, где болит.

– Я те картинку принёс – твой портрет выцарапал из музея. Десять лет по выставкам. Затаскали. Я им не дарил. Тебе дарю. Он не спеша развязал бечёвочку и освободил портрет от бумаги.

– Ты рехнулся! Лучшую работу забрал. Предлагали ведь купить?

– Предлагали. Она – твоя с первого мазка, я так решил.

Мила смотрела на забытую, незнакомую себя, кипень яблоневого цвета вокруг головы пульсировала радостью, и вся круговерть напоминала ей спираль танцующих дервишей. Её накрыло давнишнее воспоминание. Яблоневый цветущий сад, они с Павлом, счастливые и влюбленные – и впереди целая жизнь…

– Я пристрою картинку на стеночке, а ты мне, Ласточка, кашку сваргань.

– Да, а чё тебе подарили? Знаешь же нашего брата. Ревнивы.

– Да посмотри сам, я домашнее надену.

– Ну-ну. Ой! Зря напрягся – здесь фото!

– Фото?!

Мила разглядывала усадьбу, окружённую туями с лиловыми зарослями лаванды. Прикреплённая записка была от дочери. "Ты мечтала побывать в Италии?! Вот тебе – Фазенда в Мадресельве на весь июнь. Наши общие друзья согласились напечатать и оформить фото, чтобы не возиться с пересылкой. Благодарю их! Подробности обговорим в скайпе".

– Павел! Ты понял?! Я в июне еду в Италию! Что же это за водопад подарков?!

– В Италию?! А я?!

– А тебе кто мешает! Бери билет – и вперед!

– Ты неправильно меня поняла. Объясняю телеграфно: хочу с тобой в Италию!

– Интересный поворот! Ты явно перебрал!

– Пшёнку-то вари. Обещала.

Повизгивания дрели, слившись с кухонными шумами, на время заставили каждого предаться собственным мыслям. Мила видела потоки пилигримов, подобно муравьям ползущим по дорогам католической Мекки. Бессчётное количество народа из разных стран связывали посещение с освобождением от грехов, очищением плоти от соблазнов. Деньги, скопленные в течение жизни, оседали в благословенной стране, приумножая её богатства.

Паломники возвращались с пустыми кошельками, зато несли в своём сердце поразившие и усвоенные восприятия жизни и культурных традиций итальянцев, чтобы насытить ими своё окружение, обогатить духовный мир.

Странники были одновременно туристами, которые и нынче устремляются с теми же целями на Апеннинский полуостров. И каждый из них по возвращении рассказывает свою версию увиденного итальянского чуда.

Когда она поняла, что побывать в Италии – единственный способ воспринять её чувственно и усмирить ненасытное любопытство, просто решила туда поехать. Дочь, не слишком эмоциональная особа, побывавшая в Италии год назад, всё ещё присылала фото и путевые заметки. Выходит, целый год Мила жила мечтой о предстоящем путешествии. Да и говорящие Шмели к кому попало не залетают.

Размышления Петра Чаадаева обострили желание и придали её залетевшей мечте глубокий смысл. Ведь Чаадаев же родная русская душа. Что ему надо было в Италии?

"Рим – это связь между древним и новым миром, так как безусловно необходимо, чтобы на земле существовала такая точка, куда каждый человек мог бы иногда обращаться с целью конкретно, физиологически соприкоснуться со всеми воспоминаниями человеческого рода, с чем-нибудь ощутительным, осязательным, в чём видимо воплощена вся идея веков, – и что эта точка – именно Рим.

Тогда эта пророческая руина поведает вам все судьбы мира, и это будет для вас целая философия истории, целое мировоззрение, больше того – живое откровение.” Мысль, выписанная полгода назад её каллиграфическим почерком, и помещённая за стекло кухонного шкафчика, гипнотизировала. Вот оно: «соприкоснуться со всеми воспоминаниями человеческого рода».

Италия представлялась Миле кимберлитовой трубкой земли, где спрятаны сокровища бытия. Мадресельва, о которой так много рассказала дочь, хоть и крошечное, но отмеченное особой благодатью произведение Творца, видела не иначе как зелёный изумруд.

Мила оперлась о подоконник, от такой фантастической картины только у бесчувственного бревна голова не закружится. А при чем здесь Климов! Почему он пришел именно сегодня, когда у нее обвал событий. Какое он имеет к этому отношение?! Какое? Хватит им прошедших двадцати лет, раскачивающих словно маятник от любви к ненависти…

– Ну всё, готово.

– Картинка как тут и была! Ты угадал – здесь ее место. Клим! Каша подана!

– Скажи, Подруга, какими заклинаниями ты уговариваешь пшено стать кулинарным шедевром?

– А что ты про него знаешь? Что она на Руси в чести у простого народа аж с третьего тысячелетия до нашей эры, знаешь? Что монахи всех религий во все времена питались им, особенно в пост, наряду с гречей, как основными продуктами? Потому что это вкусное, сытное и полезное блюдо. Особенно если добавлять масло, молоко, творог, тыкву, орехи, мёд и много ещё чего можно. Хотя бы это ты знаешь?

– Вот-вот и за вкус и за пользу люблю её. Эта у тебя с тыковкой, я угадал?

– Мила, ты без дела зачахнешь, будь моим кашеваром. А?! Платить буду картинами. По рукам? Павел резко повернулся, так что стул накренился и взял обеими руками пальчики Милы.

– Паша, вот к такому… я совсем не готова.

– А ты подумай! Сколько мне ещё ждать?!

– Подумаю при одном условии – нам надо с тобой хорошенько проветрить свои "чуланы".

Последние картины в Даляне продали?

– Продали, вот должок. А насчёт Италии что? Не в тему?!

– Климов, ты меня смутил. Не могу я так сразу. Признаюсь, не было тебя в моих планах.

– Нет уж ты сразу. Че тут тянуть? Нарисуй, срочно изобрази меня в своих планах! Ты же знаешь, я двадцать лет только тобой и живу. Бегаю как мальчишка по твоим следам, вижу во сне, днём рисую тебя – он говорил всё тише, удивляясь, как же тесно связан он с сидящей напротив женщиной.

– Ну случилась такое у нас с тобой – разбежались из-за глупой ревности. Карнавал он и есть карнавал: лишку хватил. Вероника была заводная, ты же свою подругу знаешь. Просто шутку затеяла, сценку как в театре. Целовались, конечно, всерьез, так уж получилось. А потом – дело чести. Вроде не в чем себя упрекнуть: отслужил Веронике до последнего её дня. Она так и не узнала, что женитьбу нашу разрушила. Потешились, расстались…

–Ты мне скажи, возьмёшь меня или нет. Деньги у меня есть, много за картины получил, хватит на двоих. За границей не был ни разу. В Италию хочу, как пацан на рыбалку. Ну возьми, Христа ради. Ты же знаешь какой я покладистый, буду у тебя на побегушках.

– Вот же пристал, Климов! Иди домой, утро вечера мудренее.

Глава 2

.

Мила плохо провела ночь. Просыпалась от тревожных видений, плакала, жалея себя. Под натиском переживаний стала вспоминать, где и что сделала не так. Петух на соседской лоджии извелся кукарекать и охрип, когда раздался звонок.

Голос Павла был слегка виноватый, но улыбка перекрывала едва обозначенную неловкость.

– Приглашаю тебя на завтрак! Ко мне, в десять. Мы никогда не встречались за завтраком. Не пожалеешь. Отказ не принимается. Очень нужно. Водитель на жигулях не заставит ждать, ровно в десять. – И отбой.

Что он ещё выдумал? После смерти Вероники Мила ни разу не заходила в хорошо знакомую раньше угловую двушку. Наконец–то закончилась игра в прятки. Пришло время определиться им с Павлом, кто они друг для друга.

День обещал быть тёплым. Мила задержалась с выбором наряда. Отчётливо поняла, что хочет удивить Климова, услышать похвалу. Выбрала маленькое платье, конечно же, выгодно обозначившее фигуру, и светлый кардиган. Островное лето – не черноморское. Осталась собой довольна, от духов отказалась, слегка протерла руки розовой водой.

Действительно, Климов минута в минуту посигналил в открытое окно жигулёнка. Изобразил пальцами пробежку. В свежей белой рубашке с высоким стоячим воротником он выглядел совсем иначе, чем она привыкла его видеть в мастерской за мольбертом. Павел вышел, открыл дверцу и, наклонившись, коснулся её лица. Поцелуй словно упорхнул. Оба стали быстро обсуждать цветение и запах черёмухи, уже усыпавшей крышу машины.

Мила не сразу узнала квартиру. Всегда неряшливая, заваленная книгами, старыми журналами, пыльными японскими черепками, жалующаяся немытыми окнами, напоминала запущенного больного. Вероника совсем не занималась домашним хозяйством.

Она изо дня в день плавно перемещалась из класса Художественной школы, находившейся в пяти минутах от дома, на продавленный диван. Обедала тем, что приготовил Павел, и принималась читать, перемежая занятие сном. Может уже в то время её тело покорилось неизлечимой болезни? Друзья-художники избегали унылую и ядовитую на слова Веронику. Даже на день рожденья, при вечном дефиците выпивки, званые, в гости, не приходили. Деньги не занимали.

Помещение, переустроенное и перепланированное, поражало уютом, чистотой и светом, вливавшимся с двух сторон. Сосновые полки были аккуратно заполнены, как в магазине, всевозможным подспорьем для рисования. Приятный запах смолы, скипидара, канифоли немного напоминал лёгкий дух опрятной церкви. Мила отмечала особую педантичность в расположении вещей и не могла поверить, что это тоже часть характера Павла.

В Художественной мастерской его тесный кабинет мало отличался от других. Он кажется был доволен произведенным эффектом: что–то тихонько напевал, ныряя на кухню и возвращаясь к столу. Накрытый зелёной тканью, у открытого окна, уставленный красивыми тарелками, он напоминал скатерть – самобранку из сказки.

– Занятно придумал, – отметила с улыбкой Мила. – Вспомнил ромашковую поляну?

Очередное появление и вовсе усадило Милу на стул. Под звуки песни из фильма «Ромео и Джульетта" в исполнении Лучано Паваротти, Павел с широкой улыбкой вынес большущий букет коралловых роз.

– Перецеловал все бутоны в благодарность за каждый прожитый тобой год. Только надежда, что мы с тобой встретимся, спасла меня от беспробудного пьянства и приковала на все эти годы к мольберту. Ты слышишь самые прочувствованные слова. Запомни. Такое не повторяют. Глаза у него увлажнились. Нет, из них двумя бороздками пролились слезы. Павел протянул букет. Мила растерянно смотрела то на него, то на цветы. Наконец, прильнула к нему и поцелуй пришёлся рядом с ухом, отчего оба расхохотались.

– Ты мне чуть не откусила ухо. В наказанье я укушу твоё. Он бережно поцеловал её обе щеки и с нежностью погладил завиток уха. -Жа-а-а-лко!

Павел принес вазу, поставил цветы на край стола и подвинул стул.

–Усаживайся – у нас будет долгий завтрак. Пока не попробуешь мою стряпню – не выпущу.

– Неужели ты автор всех этих умопомрачений?

– Да я ещё и не такое… могу. Двадцать лет практики… Крысы в лабиринте в какие сроки обучаются находить дорогу к еде?

– Всё перед тобой, приятного аппетита!

О ней заботятся! Мила почувствовала небывалый прилив энергии. На большой стене из потрескавшейся белой рамы неудержимо рвались соцветия нежно-лиловой сирени. Цветы изнемогали от тяжести лепестков и щедрого солнечного света.

В сознании возник и стал стремительно разворачиваться день, когда ветка была частью огромного цветущего куста. Рая и Виктор, их друзья, жили в стареньком родительском домике у реки. На время сбора папоротника они попросили их присмотреть за козой и кошками. Тогда-то и выбрала Раечка тяжёлую ветку махровой сирени и поставила её в зелёную бутыль.

Это были три дня блаженства: сирень, казалось, возникала на холсте сама. Плотные многослойные мазки играли со светом, наливались силой. Скоро сиреневое нашествие на полотне одержало победу. Ветка в бутыли сдалась и обмякла. Сеансы прерывались нескончаемыми поцелуями на зелёной пахучей ромашке двора, прогретой солнцем. Одежда перепачкалась зелёным, от их тел шел густой аптечный запах.

Коза не желала отдавать молоко. Набегавшись и выманив весь припасённый для неё хлеб, она сама подходила к кастрюльке, давая понять, что готова заняться настоящим делом. Вечерами, под звёздами, всё на том же ромашковом островке, они ели козье молоко с чёрным хлебом и мечтали, как совсем скоро будут жить вместе. Молодым специалистам по направлению полагалась комната в общежитии. Шли дни, когда они, кажется, дышали в унисон.

– Вчера я развел клоунаду, думал ты поймёшь и посмеёшься со мной. Видимо действительно лишку хватил. Я считаю себя мужиком, ну, в русском значении слова. Всё, что хочу в этой жизни, стараюсь сделать сам. Когда я САМ подготовлю поездку, дам тебе знать: жду тебя в … Мадресельве или еще где-то… Как тебе блинчики? Хочешь ещё?!

Мила почувствовала лёгкое головокруженье и прижалась спинке стула. Ответный импульс благодарности, нежности отменил речь. Счастье мягкими волнами накатывало на неё и возвращалось к Павлу.

– Теперь, когда я знаю твои планы, скажу о своих. Мы ещё зимой запланировали с японцем-орнитологом в июне поездку на Кунашир: я порисовать, он – поохотиться за голосами птиц. Ты дождёшься меня?

– Да! Конечно. Ты вернёшься за две недели до моего отъезда?

– Выходит так!

– Ты вчера сказала, что меня нет в твоих планах. Справедливо, если учесть, что мы в разлуке целых двадцать лет. Но это не вся правда. Мы почти каждый день были связаны душевно. Подумай обо мне, о нас. Мне хочется быть вместе.

– Климов, я почти не спала эту ночь, видишь, ввалились глаза. Что станет с моей красотой за две недели?

–Ты забыла, Подруга, что перед тобой художник. Когда решишься – я как Пигмалион займусь тобой основательно. Наведу такую красоту… Нравится мой ремонт? Так это всего лишь неживой объект. Что я сделаю с тобой, сам боюсь представить.

– Хочешь прогуляемся на море!

– Но я не готова!

– Заедем! Переоденешься.

Едва открыв дверь, Мила услышала призывный сигнал с планшета. Вызывала в скайп дочь Зоя:

– Мама, ты где с утра пропадаешь?

– У Климова.

– Климов мне нравится.

– А тебя никто не спрашивает.

– Ладно, мам, я же в шутку.

– У меня новость: друзья из Перуджи приглашают нас на неделю раньше приехать, у них в это время состоится Фестиваль Джаза. Ты как?

– Я рада приглашению.

– Мама, я могу взять отпуск и мы поедем с тобой.

– Душа моя, поговорим вечером, меня ждёт в машине Павел.

Голос Милы звучал ликующе.

Глава 3.

После женитьбы Климова на Веронике, а вскоре вышла замуж и Мила, взаимосвязь Павла и Милы, прервавшаяся на некоторое время, возобновилась, но уже совсем в другом качестве. Иногда можно встретить такую между братом и сестрой. Для них почти не было запретных для обсуждения тем.

Это сейчас рвутся в окно со своей радостью каскады зелени. Бесчисленные флажки плещутся на солнечном ветре, отдаваясь его движению. Нежнейший запах берёзовых листьев, как порождение помешанной на чистоте прачки, льнёт к тебе забытым детским существованием.

И Богу ли? Солнцу? Человеку – прежде всего – эта зелёная ода лета. Но как долго пришлось ждать!

Ежедневные сложности в своих семьях, (а у них оказались проблемные супруги), Павел и Мила разруливали сообща, как профессионалы-психологи. При этом, разумеется, никто из посторонних не был посвящен. Да и сами они не знали настоящей цены участия другого в спонтанных домашних "спектаклях".

Приходы осени добавляли печали. Затяжные парады с пёстрыми листопадами манили уйти, скрыться от ожидания перемен. Но лёгкие ветры – смычки пролетая над уходящей красотой, касаясь её, вздыхали нежно, шёпотом обещая новые свидания. Как не поверить. Всё в природе живёт ожиданием встреч.

Искренние, нежные отношения бывших влюблённых съежились до прозаической взаимопомощи. Встречи в Мастерских, на выставках, на телевидении, где работала Мила. Телефон – ежедневная связующая нить. Каждый верил, что настанет день… Совершенно запретной темой в разговорах были их собственные замершие чувства.

Нисхождение белого погружало Остров в вороха снежных бурь, пеленало с избыточной заботой каждую былинку. В снежном плену сладкого сна грезили о новом цветении, набирались будущей красоты посланцы следующей жизни – семена.

Любимый цвет Павла белый. Особенно ему удавались зимние пейзажи и цветущие сады. Его "Мадонна Лилия" гордость и украшение выставок, написанная на узоре изукрашенного морозом окна, излучала почти ощутимое умиротворение.

Склонность к депрессии у жены Павла Вероники наверно была всегда. Но регулярно стала проявляться после замужества плохим настроением и раздражительностью. Негативное восприятие любого факта превращало её в брюзгу. Постоянно испытывая возможную угрозу, она старалась напасть первой. Такой мощный перерасход эмоций заставлял её много спать и много есть. Она не раз пыталась отравиться. Павел, опасаясь за её жизнь, старался не отлучаться надолго из дома.

Для бродяги и художника вынужденное заточение смерти подобно. Когда обрушивался с невысокого хребта свирепый Сахалинский бора, у Павла случались срывы. Холодный сырой ветер отнимал энергию, лишал трезвости. В один из таких дней он с полным безразличием смотрел телевизор, пока не увидел Милу. Ему показалось, что она беседовала с гостем не скрывая симпатий. Разбуженная ревность понесла его словно неугомонный ветер. Климов выпил водки и отправился к Миле домой.

Поздний визит и шумное "выяснение отношений", где главным мотивом звучала сентенция: замужней женщине с ребёнком следует хранить честь семьи, затянулся за полночь. Терпеливо выслушав Климова, Мила надолго отправила друга обдумывать последствие дикой выходки.

Ветры – скверная штука для неустойчивых людей.

Муж Милы, в начале жизни компанейский выпивоха, как это часто бывает, скоро потерял меру. Успехи на писательском поприще только ускорили процесс. Запои стали обычным явлением. Когда любые попытки договоров и лечения потерпели крах, Павел оказался просто незаменим в качестве "розыскника". Вскоре он изучил все злачные места в городе, откуда можно было извлечь и вернуть для "профилактики" обезумевшего алкоголика. Умение Павла справляться с приступом белой горячки оказалось просто бесценным.

Ничто не длится вечно. Эклиптика не отменима, солнце обязательно придёт в сегмент круга, где расцветает весна. Чуткое ухо услышит отдалённый рокот грядущих перемен по небу с "ситцевыми облаками", по дерзким вызовам студёным ещё погодам беззащитных, как жёлтенькие цыплята, пушистых комочков вербы.

Пришел день, когда общими усилиями нашли и "отмыли" Сочинителя, привели в человеческий вид, помогли выправить документы, купили билеты, отправили. Осуществилась многолетняя мечта – историческая родина – Израиль, может стереть все обиды и несправедливости, залечить нанесённые травмы, дать старт новой жизни. Казалось бы, Мила могла позволить себе расслабиться. Но скоро сказка сказывается. Постоянное беспокойство ещё долго держало её в плену. Встречи с Климовым и телефонные разговоры стали реже. И только совсем недавно Павел позвонил и сообщил, что едет порисовать на Курилы. Разговор пробуксовывал. Куда-то исчезли теплота и сердечность. При вспоминании своих лучших дней они и вовсе почувствовали не то вину, не то смущение. Но оба делали вид, что дождались счастливого часа. Только не надо торопиться.

Проводив Павла. Мила пыталась понять, что могло вызвать обиду. Ой как нехорошо вышло, по-детски: «Тебя нет в моих планах».

Вообще-то это правда: его нет в планах. Но ведь они оба шли в одном направлении. Куда оно делось? И зачем продемонстрировал свою позу Павел – я мужик и Сам определю когда сказать: "Жду тебя в … Мадресельве или ещё где".

Помахал крыльями и улетел. Выходит, ожидание мой удел навсегда? Ну, уж нет! Мила почувствовала как протест освобождает её онемевшее тело. Вернувшаяся подвижность, гибкость заставила сделать даже несколько танцевальных движений. О чудеса! В теле разгуливала радость. Теперь она знала, как нужно поступить.

А для Павла слова "Жду тебя в Мадресельве" стали программой действий. Мила была достойна самого невероятного подарка. Предстояло в абсолютной секретности отменить прежний план, во что бы то ни стало опередить Милу, сделать сюрприз. Так же, как букет роз, подарить ей местечко с именем экзотического цветка, вернуть интерес к себе, укрепить прохудившийся мостик, связывающий так много лет.

Не просто провинциальному жителю с его школьным запасом английского пуститься в путешествие в незнакомую страну. Известная поговорка: все дороги ведут в Рим, оплачена многими трудными опытами. Почему бы не стать одним из них? Наш художник кроме известного дара был наделён ещё одним, редко кому присущим, открывающим сердца: он обладал обаянием. Как известно, оно срабатывает в самый нужный момент.

Глава 4.

Обаяние Павла воспринималось как солнечное тепло.

Что за сила такая притягивать как магнитом, мгновенно располагать окружающих людей? Её называют позитивной энергией, врождённой доброжелательностью, неотразимой искренностью, способностью очаровывать. Можно долго рассуждать о неуловимом качестве, любоваться им. Но так же как нельзя поймать и запереть рвущееся пламя очага, тёплый ветер, несущий аромат множества цветов и трав, так индивидуально и неповторимо обаяние.

Художники – друзья Павла не раз писали его портрет с единственной целью: запечатлеть эту божью искру – голубоватый свет взгляда, поймать состояние радостного родства душ. Никому не удалось отразить таинственный механизм. Всё заканчивалось дружеской попойкой, за которую чаще всего платил виновник.

…Мила росла в простой семье, где кроме неё было двое детей, родители много работали, старались просто обеспечить потомство необходимым. Её развитие было слегка заморожено. Может быть хорошо, что девочку не заласкали, не называли королевой, не внушали ждать принца. Мила соответствовала своему имени. В день знакомства с Павлом она выглядела настоящей красавицей, именно он сказал ей об этом впервые.

Их свёл пустяковый случай. На регистрации билетов человек из очереди, взял у неё тяжелый чемодан поставил на транспортёр и, улыбнувшись, сказал:

– Я буду счастлив всегда носить ваши чемоданы.

Встреча с Павлом пролилась тёплым ливнем радости. Щёки Милы полыхали румянцем, когда добровольный помощник подошёл к ней в зале. Только теперь она заметила, что он хромает и слегка опирается на палку. Пожалуй, это единственный раз, когда Мила пожалела его. Походка, движения Павла по моторике напоминали танец. Скорее хромота добавляла шарма, чем наоборот.

Чувства расцвели почти мгновенно. Не понимая ещё, какая сила таится за его чарующей улыбкой, за пронизывающей нежностью, Мила вошла в его жизнь без малейшего колебания и назвала своим любимым.

Павел в то время тоже плохо знал себя, точнее не осознавал влияния присущей ему магнетической силы на встреченных людей. Невинно начавшийся флирт с молоденькой художницей, бывшей детдомовской воспитанницей, на карнавале, где они были вместе с Милой, закончился неожиданным скоропалительным браком с Вероникой.

И вот теперь, спустя много лет, они с Милой оказались на той же самой станции ожидания, где встретились когда-то.

Павел Климов, как всякий мужчина, уж если определился с направлением, ни на что другое отвлекаться не будет. Да и правильно. Какой кристалл мудрости родил народ: “За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь”. Водопады и вулканы на Парамушире никуда не денутся, а вот его Мила ускользает … Место Климова в каюте судна, идущего на Курилы осталось незанятым. И Бог знает, какой зигзаг судьбы он пропустил…

Надо было выгрузить из жигулёнка в мастерскую ненужные теперь для экспедиции вещи и заняться, наконец, главным делом – подготовкой поездки в «тридесятое царство, тридесятое государство". Добавив хаоса на заставленные стеллажи, слегка досадуя от этого, увидел в коридоре Валентину. Большая, крепкая, ясноглазая румяная блондинка заняла весь проём и напомнила Климову старинную целлулоидную куклу.

– Какая Ляля! – чуть не произнёс он вслух и, раскинув руки, засветившись от радости, пошёл навстречу. Они обнялись. Было видно, Валентина ему сердечно рада. В обычной манере, чётко и звонко артикулируя звуки, выложила просьбу.

Валентина завкафедрой английского, была много лет знакома с Вероникой и нередко захаживала к ним домой. Сейчас ей нужен был сахалинский пейзаж, чтобы отправить в Прагу коллеге. Пока Павел искал картину, Валентина поделилась затруднениями с выбором страны для поездки в отпуск, чтобы и не дорого, и впервые, и в интересном варианте, например – агротуризм.

В этот самый момент всё, собственно, и решилось где-то в "чистом небесном поле". Но в реальном мире надо было переделать множество мелких вещей, чтобы намерение материализовалось.

Павел деликатно посвятил Валентину в свой план, высказав самое главное: они должны раньше приехать в Мадресельву и встретить Милу. В подробности вдаваться не стал. Сама догадается – разве можно скрыть от женщины тайное?

По сосредоточенному лицу, по участливым взглядам, напряженному вниманию Климов ещё раньше, чем она заговорила, уже знал, что согласна. Попутчик со знанием английского был просто удачей. Но Климов немножко нервничал. Все-таки это была авантюра. На этом этапе нельзя поручиться, что Мила поймёт затеянный спектакль. Переместившись на квартиру Климова и оседлав планшет, они взялись за дело.

Успокаивая себя хождением по дому, Климов увидел выбившийся из ряда корешок книги. Это была любимая Вероникина гадательная И- Цзин! Никогда не прибегавший к такого рода предсказаниям, сегодня он счел её нужным знаком. Открытая не без опасения страница содержала послание:

"Ничего неблагоприятного. Манящее смирение".

А дальше, после разъяснения исполнения разных позиций, в том числе: "Уступить место как попутному ветру дальнейшей Вольности, – следовал вывод: “ Теперь обстановка благоприятствует действиям, далеким от смирения". И более настоятельное – жирным шрифтом: “Звучащее смирение. Благоприятствует необходимости двинуть войска и пойти на города и царства”.

Гадание успокоило его, будто выдало карт-бланш. Гугл довольно быстро нашёл им Мадресельву и показал во всей красе. Усадьба находилась в национальном парке Италии, в провинции Умбрия, с главным городом Перуджа. Между маленьким средневековым городком Спелло и игрушечным замком Коллепино.

Меньше суток понадобилось, чтобы получить согласие хозяйки на резервирование отдельно стоящего за домом флигеля. Остальное – взяла на себя добрая Валентина. Задумав привезти в Италию небольшое портфолио, две недели Климов какодержимый работал на пленэре. А Валентина сочиняла в чате "Курильские впечатления" для Милы от его имени и отвечала не её письма.

В последнем письме Павел сообщил Миле о том, что экспедиция продлится ещё на неделю и сожалел, что не сможет её проводить. И добавил: "Мы с тобой обязательно встретимся. Жди меня в Мадресельве". Итак, слова прозвучали. И времени вроде бы в запасе достаточно.

Ничего не зная о джазовом фестивале в Перудже, на который дочь Зоя пригласила Милу приехать на неделю раньше, Павел с Валентиной запланировали задержаться в этом городе несколько дней. Порисовать, просто побродить, чтобы в обозначенный срок, прибыть в Мадресельву.

Обстоятельства сами приводили их в город за день до начала праздника. Валентина заказала гостиницу. Отель находился в самом центре города, в пяти минутах ходьбы от станции mini-metro в одну сторону и от главной площади – в другую. Все по-домашнему, каждому выдаётся даже ключ от общей входной двери. Насмотревшись на роскошное окружение их отеля, Валентина настояла на покупке новой палки.

– Эту будто стая собак обглодала, ты все-таки в Италию – оплот цивилизации собрался.

Новая палка потребовала смены гардероба. Спорить с учителем – Валентиной невозможно. Уверенные интонации внушали Климову то самое смирение, которого ему, видимо, не хватало. В новом облачении, особенно в длинной свободной рубахе в арабском стиле, не стесняющей движений, он себе понравился больше, чем в перепачканном халате. А довольная его послушанием Валентина призналась, что всю жизнь мечтала видеть рядом мужчину-джентльмена. Так что в поездке будет ловить кайф.

Всё шло как по маслу. Остаток вечера они провели, разглядывая исторические памятники Перуджи на большом экране, пили вино и заметно волновались оба, предвкушая близкую встречу с древнейшим городом этрусков, его ещё называют Городом Солнца. Этим же вечером Павел получил от Милы письмо, что она вся в сборах, и провожать её не надо, она берет совсем небольшой чемодан. И – ни слова о его приписке: "Жди меня в Мадресельве." Это был плохой знак.

Утром по скайпу Валентина рассказала, что в совершенно реальном сне побывала в Национальной галерее и в садах Кардуччи. Климов во сне плутал в незнакомом городе, разыскивая Милу, но с Валентиной делиться не стал.

Глава 5.

Неделя сборов настолько приблизила Павла к вожделенной Мадресельве, что он попробовал нарисовать усадьбу по своим представлениям. Просидел над рисунком всю ночь. В девять позвонила Валентина. Незаметно всё управление перешло в её руки. С одной стороны, это было удобно, но вот с другой… как-то очень по-свойски, повелительно разлетались команды.

– Климов, ты выучил десять вежливых итальянских обращений? Выучил, но забыл во сне? Сегодня на ночь включим плеер с уроком. О! А что за чудная картинка – это и есть Мадресельва? Клим, подари! Ты себе нарисуешь ещё.

– Валентина, бери что хочешь, только не грохочи ухватами и словами.

Павел вернулся к работе. Если женщина что-то просит, надо дать ей, иначе она возьмёт это сама. Полезное правило ему открыла Вероника. Закон гравитации не нуждается, чтобы его признавали, он просто работает. Здесь – то же самое.

Валентине не понравились решительные нотки Павла, даже облеченные в улыбку.

– Климов, ты не смотри на мою внушительную фигуру – я слабое беззащитное существо… Она как бы готовясь заплакать по-детски сморщила нос.

– Скажи, беззащитное существо, что нам осталось сделать до завтрашнего отлета?

Длинный список подвергся проверке сверху донизу. Оказалось, Валентина позаботилась даже о подарках хозяйке Мадресельвы. Количество местных сувениров, как и их кустарное качество запалило фитилёк раздражения. Пока Климов упаковывал свои работы, укладывал в рюкзак планшет и многочисленные вещи, которых после всё равно не досчитаешься, Валентина готовила обед, бутерброды на случай плохой кормёжки в самолёте, и всё говорила и говорила без умолку.

Павел пробивался к тому, заветному, заповедному в себе, где привык мысленно разговаривать с Милой. И не знал способа остановить поток слившийся, как некогда Тора, в одно слово. Чад дымящихся букв искал выход. Павел потускнел, поскучнел. Это не прошло незамеченным. Чутьё, заменяющее интуицию, подсказало Валентине беспроигрышный вариант:

– Климов! «Ты не заболел?» —спросила она встревоженно- участливым увлажнившимся голосом.

И тут природный механизм выдал Климову такой каскад лучезарных улыбок, что Валентина заалела как маков цвет, замахала большими добрыми руками:

– Уже полдень, а ты некормленый. Вот в чём дело!

Она быстро забегала, собрала на стол, села, подперев рукой крупную голову, и стала смотреть, как Климов ест. Пока Павел завтракал, Валентина не проронила ни слова. Вот он простой, да что там простой, гениальный способ заставить женщину замолчать: надо попросить есть! Хитро, – осваивал Павел еще один полезный способ обращения. Для верности поинтересовался:

– А с тобой-то все в порядке? Что-то тишина на уши давит.

– Павлуша, – со всей возможной мягкостью, как к маленькому ребёнку обратилась Валентина, – у родителей было заведено: еда – святое дело. Правило: «Когда я ем, я глух и нем», выполнялось не – у – кос -ни – тель- но, – произнесла она по слогам. Причем буквально «нем»: когда летала муха, мы слышали её песню. – Какая замечательная семья, – произнёс Павел с самым искренним одобрением, пританцовывая от радости под столом.

Дальше всё закружилось и совершалось по аэрофлотовскому расписанию. Оно работало без сбоев: Сахалин – Москва – Рим.

Прогулка по аэропорту Фьюмичино затормозила в Климове все энергии, направив их в одно русло: в зрение. Эпизоды жизни, происходящие на разных уровнях, требовали фасетного зрения мухи, всех её 3000 отдельных глазков и обзора на 360 градусов. А если к тому же распознавать как она, химические, электрические и тактильные сигналы…!

После некоторого замешательства, всем своим существом он почувствовал мощь скрещения тысяч дорог, родство людей, плывущих по траволаторам, перекусывающих в нарядных бистро – не расстающихся ни на минуту со своим божеством – каким-нибудь гаджетом. Они, возбуждённые, целующиеся, рассеяно ждущие, спешащие, представали его глазам как неразрывное действо в фильмах Кустурицы.

Он, как вкопанный, а с ним и Валентина, остановились и стали тоже действующими лицами трогательной встречи дедушки-азиата, улыбающегося кузнечика, которого родственники просто закатали внутрь цветного стрекочущего кокона.

Рядом с клубком крутящейся радости оказалась индийская женщина с голой кошкой в корзинке. Уловив внимание, она звала всех полюбоваться своим сокровищем.

После ошеломительного знакомства с пёстрой витринно-нарядной жизнью аэропорта, непременного круассана с кофе, они с Валентиной без особых затруднений стартовали на электропоезде из Рима в Перуджу с пересадкой в Фолиньо. Павел не отрывался от пролетающих пейзажей за окном и фотографировал без разбора.

Ему, не выезжавшему дальше Москвы, казалось, что он попал в машину времени. А мелькающие средневековые города на самом деле голографические отражения космических картинок. В полдень, выгрузившись напротив вывески «Перуджа», он, наконец, убедился в реальности происходящего. Отель и впрямь оказался в пределах пешего хода. Разойдясь по своим номерам, они привели себя в порядок и, прихватив каждый свой планшет, отправились знакомиться с городом.

Валентина сверялась со схемой на айпаде, выискивала ближайшие ресторанчики, коих оказалось немеряно прямо на улице, куда выходила гостиничка.

– Павел, ты хочешь попробовать настоящую итальянскую еду?

Молчание заставило её оглянуться. Климов стоял у выступа древних остатков закопчённой стены и делал набросок в блокнот.

– Ну, Павлуша, помоги мне разобраться, куда идти. Не дай умереть с голоду в этой изобильной стране обжор.

Слово «помоги» со времени Вероникиной болезни было для Климова немедленным сигналом к действию.

– Да-да, добрая женщина, веди меня, куда хочешь, а я постараюсь не потеряться. Хотя мне трудно бороться с искушением. Видишь ли, мы стоим с тобой на земле этрусков. Звучание тебе ничего не напоминает?! Вот эта стена, быть может, когда-то служила укрытием родственному нам народу.

– При чём тут наш народ, Климов? Ты где это откопал?

– Мы же с тобой читали в интернете: Перуджа – очень древний город этрусков. Эта стена – один из его памятников, я её узнал по снимку. Завтра посмотрим и другие. А какие у них были фрески, Валентина!

К тому времени их окружила небольшая группа туристов, как видно, славянской внешности. Они старались понять, о чём так страстно говорит голубоглазый воодушевлённый человек.

– Ты мне после расскажешь эти свои теории про этрусков, мы же с утра ничего не ели, – взмолилась женщина, крепко взяла Павла под руку и повела уже скорее на запах еды, чем по плану на экране.

Ресторан «Dal mi Cocco» на Via Giuseppe Garibaldi оказался милым, почти домашним заведением, где многие столики были заняты целыми семьями. Пока приносили воду, антипасто, Павел, сделал чудесный набросок малыша, спящего рядом с тарелкой, полной еды. Родственники упоённо обсуждали что-то над его кудрявой головкой.

Вино и паста с морепродуктами как будто вложили в наших путешественников частичку итальянского поведения. Откуда что взялось! Они оживились настолько, что стали оба громко говорить, подкрепляя слова жестами. Нетерпение посмотреть и то, и это вызвало бурный диалог, и где?! – на центральной улице, бульваре Вануччи. Здесь царило броуновское движение. Даже сейчас днём, было много гуляющих, звучала живая музыка, вспыхивали взрывы смеха.

Сильнее любого афродизиака действовала волна вкусного запаха. Струящийся из множества кофеен манящий аромат смешивался со сладким медовым, липовым. Природа разыгрывала спектакль лета, с его апофеозом лёгкого радостного ожидания чего-то необыкновенного.

Впрочем, всё вокруг и было неповторимым. Город и предместья утопали в роскошных бронзовоголовых липах. В этот день ветер разносил невесомые лепестки цветов. Это их флюиды несли нежный аромат. Из широкой долины Тразименского озера и соседней узкой долины Тибра шлейфами налетали на город и предместья душистые ветры, напоённые цветением луговых трав. Всё благоухало.

Нарядные кафе, как семечки в подсолнухе, утыкавшие нижние этажи бог знает каких времен и стилей здания, переживали свои звёздные часы – посетителей хоть отбавляй. Начавшийся сегодня джазовый фестиваль, как сообщали рекламы, одновременно проходил во многих местах: в парках, скверах, ресторанах, кафе, на улицах города. Приезжие музыканты, разогреваясь, репетировали повсюду, где можно было расположиться.

Все магазины объявили распродажу и обещали работать до утра. Красивые ухоженные дамы с нарядными пакетами, разгорячённые потраченными суммами, пьянящим ветром и нечаянными встречами с подругами, всё ещё не могли оторваться от витрины оставленного магазина. И надо сказать, выглядели намного интереснее выставленных, обездвиженных копий за стеклом. Они щебетали точь-в-точь как беспечные птицы. Оживлённая речь вплеталась в общую партитуру праздничного настроя неподдельной нотой радости.

Павел уже нацелился порисовать живописную скрипачку и эту группу возбуждённых итальянок, даже стал расстёгивать рюкзак, но Валентина решительно направила указательный палец в фото Национальной галереи на экране планшета.

– Кто-то сам вписал под номером один это мероприятие!

Её непререкаемый голос лектора, приросшего к кафедре, поплыл над головами прохожих.

Сидящие за ближайшим столиком уличного бара, оживились и приглашали присоединиться.

– Русские?! Откуда?

– Сахалин!

– Ого! Мы из Мурманска.

– На фестиваль? Мы уже неделю здесь, присаживайтесь.

В Павле сразу признали художника, даже общими усилиями вспомнили выставку с острова, гостившую год назад. Новые друзья предложили лишние билеты двух отставших товарищей. На главной сцене «Арена Санта-Джулиана» выступали джазовые музыканты Диана Кролл и Алан Харрис, Хэрби Хэнкок и Чик Кориа. Решили встретиться вечером.

В Национальной галерее Умбрии царила тишина, благоговеющая перед великолепной коллекцией художников аж! пяти веков. Дорвавшись до оригиналов, Павел просто прилипал к отдельным полотнам, и никакие вздохи, и шёпот Валентины, призывающие «остановится на этом», Павла не достигали. Ему казалось, он ощущал присутствие самого Перуджино в пространстве залов. И только обращение служителя с извиняющейся улыбкой пригласившего продолжить осмотр завтра, вернул их на шумную улицу, в лёгких сумерках прошитую множеством ярких огней и блеском нарядных витрин.

До концерта ещё оставалось время, как раз для того, чтобы зайти в пиццерию. Пока ждали заказ, Климов, рассеянно улыбаясь, провожал взглядом каждого посетителя. У него появилась навязчивая идея, что где-то поблизости может оказаться Мила. Этого не могло быть. Только через неделю она появится в Мадресельве. Но ухо чутко ловило журчащие ручейки разговоров в надежде услышать привычные интонации с лёгким пришептыванием…

День после длительного перелёта казался нескончаемым. Климов и Валентина поочерёдно зевали. Сытный ужин лишил их энтузиазма слушать трёхчасовой концерт, даже вечернюю прогулку решено было отменить. Уже на выходе, Валентина, рассмеявшись синхронному зеванию поддразнила Павла:

«Все недуги сердечные лечит вино,

Муки разума вечные лечит вино»!

– Мы забыли святое дело, – задобрить местных богов тостом в их честь.

– Вовремя ты вспомнила! – отозвался Павел, правда без особого энтузиазма.

– Вот идеальное место для сна, – подумал Климов, вступая в полумрак бара, в его размягчённую медитативной музыкой атмосферу.

Шампанское оказалось приятно прохладным. В тот самый момент, когда сон мягкими касаниями лишал Климова всякого желания не только вслушиваться, что говорит Валентина, но даже держать глаза открытыми, ясно и четко услышал до смятения родной голос:

– Здесь очень шикарно, согласны?!

Сон как рукой сняло!

Глава 6.

К барной стойке медленно двигались как из глубины сцены: Мила с дочерью, за ними мужчина, явно итальянец, держал под руку женщину славянского типа и что-то говорил ей, наклонившись.

Мила первая увидела Павла.

– Климов! Ты?! Это не во сне? Ты не один?

– Валентина…

– Вижу, что Валентина. Поэтому спрашиваю, ты не один?

Её звенящий голос звучал несколько вызывающе.

Павел уже стоял рядом с гостями, когда Зоя пришла на помощь.

– Дядя Клим, ты мало изменился! С ума сойти, где мы встретились…

Она бросилась к нему и поцеловала.

– Это наши друзья – Марино и Лена. Знакомьтесь!

– Павел Климов, все его зовут и Клим, и Павел, и просто Климов. Художник – она слегка запнулась – мамин и мой друг.

– Ой, Валентина Львовна! Это вы, здесь так темно…– Лена, Марино! Валентина Львовна пять лет там, на Острове, меня учила английскому и, как оказалось, научила.

Все расположились у стойки. Павел взял Милу под руку и хотел отвести в сторону. Она мягко уклонилась. Валентина, заняв центральную позицию в круге, указала на пустующие столики:

– Здесь будет удобнее, как вы считаете? Она смотрела на Зою и широко улыбалась, – какая красавица!

Зоя увидела: мать в растерянности ищет взглядом выход. Подбежала, обняла. Сказала негромко:

– Мама! Это не единственный выход, – и наклонившись к самому уху, продолжила, – ситуация уже возникла, будем считать сама по себе. Как выйти из неё зависит, в первую очередь, от тебя. Не торопись.

Павел помог устроиться гостям. Валентина, не допуская паузы, напористо, повелительно, как на уроке распоряжалась:

– Я поняла – все, кроме Павла, говорят по-английски, Зоя – ты переведёшь Павлу, хорошо? – Известно, русские умеют находить выход из самых невероятных ситуаций. Но кажется ещё легче они входят в них…

Бармен взял заказ и принес фужеры. Валентина нашла взглядом Климова. У нас с Павлом именно так получилось. Неважно, как далеко мы ушли не в ту сторону, надо вернуться. Павел, немного заикаясь, остановил Валентину:

– М -м- может, хватит? Зачем ещё больше напускать непоняток?

– Если они уже образовались, поможет только… ясность.

Валентина не смутилась: она знает, что делает.

Лена, обняв Марино за шею и глядя на него смеющимися глазами, отчего все её рыжие веснушки на лице стали ярче, и, казалось, тоже разулыбались, весело откликнулась:

– Какое точное слово! Непонятки! Мы с Марино, уже давно бы обвенчались, если бы могли наш бестолковый мозг держать в узде. Вечно ссоримся из-за пустяков, из-за фигни всякой. А потом долго выясняем, что нафантазировали. И так каждый раз. В результате оказывается, никто никого не хотел обидеть. Вот как сегодня. – Лена нежно поцеловала Марино. – Так что это не только ваша проблема.

Пока официант разливал вино, Мила пересела на свободный стул у колонны так, чтобы слегка загородиться. Лицо её было в красных пятнах. Она чувствовала как оно горит. Валентина, широко улыбаясь предложила тост за знакомство. Отпив немного, решительно возобновила монолог:

– Павел захотел во что бы то ни стало снять Мадресельву как подарок для Милы от своего имени. Но чтобы это был сюрприз. Такая у человека была задумка. Я решала в это время проблему, куда поехать на отдых. Когда мы встретились по делу в мастерской, Павел смекнул, что я была бы полезна ему в качестве переводчика во всех этих делах. – Валентина открыто смотрела на Милу и говорила, кажется, в первую очередь ей, – Я ужасно хотела в Италию. Попутчик был кстати.

И всё бы, пожалуй, прошло без сучка и задоринки. Но мы не знали, что Мила с Зоей окажутся здесь, в Перудже на фестивале, неделей раньше. Вот мы и встретились! Сюрприза не получилось! Да, забыла добавить, для меня сняли отдельно стоящий флигель. В самом доме четыре спальни – хватит всем.

Павел подошел к Миле и стал говорить тихо и дружелюбно, от волнения постукивая палкой:

– Вышло, конечно, кособоко, но Мила, видит Бог, я старался сделать тебе приятное.

– Ты заигрался, Климов! Забрался кот на сало и кричит "мало".

– Мила, ты ошибаешься, и скоро поймешь это.

Некоторое время все молча смаковали вино. Мила подала знак дочери и они ушли в дамскую комнату. Марино пересел к Павлу и с помощью Валентины стал рассказывать о своей архитектурной мастерской. Оказалось, он тоже на досуге рисует. Любит графику. Держит в небольшом городке Спелло выставочный зал.

Когда Мила с Зоей вернулись, все рассматривали наброски Павла, сделанные в поездке. Марино вертел рисунок Мадресельвы, удивлялся точной передаче характера усадьбы. Он был там в гостях у Зои в прошлом году.

–Теперь это моя картинка, – Валентина положила её перед собой и любовалась.

Мила подошла, наклонилась посмотреть рисунок и задумчиво перевела оценивающий взгляд на Валентину. Незамеченным это не осталось.

– Такая красота делает щедрым даже влюбленного в другую, – Валентина Львовна встряхнула головой, её заколка раскрылась, и, словно в подтверждение сказанному, поток крупных завитков опустился ей на плечи.

– Пусть это заблуждение останется между нами, – тихо ответила Мила.

В следующий момент сделалось шумно. Появившаяся компания, видимо, намеревалась расположиться надолго. Как-то само собой получилось – все поднялись и вышли из бара. Улица кипела и раскачивалась. Сотни людей, вперемешку с играющими на ходу музыкантами, танцевали, подпевали, свистели, хлопали в ладоши. Всё было залито светом, усиленным сполохами стеклянных витрин. Ноги сами подстраивались под ритм. И пошло-поехало!

Музыканты джаз-бэнда, выводя мелодию на завершение, соединившись в круг, уселись на мостовую. Вокруг них, отбивая заключительный ритм хлопками, сомкнулась и толпа. Зоя вынырнула с незнакомой девушкой. Собирая всех за руки, кричала: идем к Ларисе – там в восемь начнут выступление норвеги.

В это время Павел, необычно припадая на ногу, приблизился к Миле:

– Ты не сходишь со мной в бар, я оставил там свою палку.

Её тоже захватила общая стихия веселья – она зажигательно отплясывала. Услышав просьбу, пританцовывая, подошла к Павлу очень близко. С поддразнивающей интонацией вывела частушечной скороговорочкой:

Не гонялась и не буду-

Уж такой характер мой.

На коленочки не встану,

Дорогой, перед тобой.

Аплодировали и свои, и случайные зрители. Все вместе вернулись в бар за палкой, выпили "на посошок" и отправились слушать норвегов. Как они пели – это отдельная история. Три часа длился концерт. Ни один из слушателей не покинул его. Впечатление осталось на всю жизнь.

Глава 7.

Всё ещё храня в себе джазовый мотивчик и его бушующую энергию, небольшая компания двинулась в сторону липовой рощи. Там обосновалась норвежская молодёжная группа, и её можно слушать из лоджии квартиры, где жила подруга Зои Лариса.

Пока шли, Лариса охотно рассказывала о себе. Приехала из Украины десять лет назад, от великой нужды. Пианистка, по образованию, из филармонии перешла в детский садик, а когда и там перестали платить, эмигрировала в Италию, язык изучала ещё в консерватории. Вначале ухаживала за тяжело больными людьми. Не так давно друзья нашли ей подходящую работу – обучать детей музыкальной грамоте.

Лариса сразу понравилась Валентине. Было удобно взять её под руку, такую же высокую и статную. Расспросы учительницы Ларису ничуть не смущали – c Леной вместе работали в детском садике на Украине, и по сей день не расстаются. Зоя вспомнила о своём знакомстве с Леной и Ларисой.

– Валентина Львовна, представляете, в свой первый отпуск я отправляюсь в Италию – с Мальты всего час лёту. В то время я корпела над итальянским. Махнула сюда, на Тразименское озеро: и отдых, и языковая практика. В первый же день услышала русскую речь… – И пропала твоя практика…, – Ну не то чтобы пропала, девушки уже свободно говорили. Так у меня появились сразу две подруги.

Оказалось, дом Ларисы стоит в начале широкой липовой аллеи, где устроили импровизированную сцену. Обозначенная разноцветными гирляндами, под сенью цветущих лип она уже дышала музыкой.

Музыканты исполняли известные джазовые мелодии, пока зрители рассаживались. Они принесли с собой раскладные кресла. Нарядные, воодушевлённые, как одна большая семья, обменивались сладостями, сообща успокаивали расшалившихся детей. Некоторые даже взяли младенцев в колясках.

Звук достигал лоджии наилучшим образом. Пока накрывали стол, музыкантов сменил мужской хор. Павел ходил по лоджии, заглядывая вниз и словно примериваясь. Немного смущаясь, проговорил:

– Вы не теряйте меня, пойду порисую. Руки чешутся.

Лариса заботливо вручила ему пластиковый контейнер с пиццей и напомнила номер квартиры.

Примерно три десятка очень крепких норвежцев заполнили сцену. Мелодия появилась как бы издалека. Нарастая, она ширилась и обретала мощь. Полился мотив, пронизанный спокойной радостью жизни. Хор то вздымал на вершины блаженства, то медленно уводил мелодию, словно пряча её. Подобно морской стихии плескалось, искрило и переливалось море мужественных молодых голосов.

В просветах тишины слышались пересвисты ласточек, быстро сновавших в вечернем воздухе, восклики детей. Едва проявляясь в движении, проносились летучие мыши. Изредка падали звёзды. Липы источали сплошной мёд. Мужские голоса заряжали потрясающей живой энергией. Из сердца в сердце. Пели норвеги прекрасно.

Первые сорок минут пролетели при полном внимании и настолько незаметно, что никто не притронулся к напиткам. Ладоней и криков "браво" не жалели. Джаз-бэнд, сменивший их, грянул “The Entertrainer” Скотта Джоплина.

Павел пристроился поодаль от сцены, под фонарём, так что и музыканты, и слушатели были хорошо видны. Рисовал он быстро и, было видно, азартно.

Пока слушали импровизацию, отдали должное Лариной пицце. В Италии пицца "Четыре сыра" называется «Кватро формаджио». Большинство итальянцев предпочитают её за островатый вкус. Гостям Ларисы не удалось поделиться вкусовыми впечатлениями – стихия хора подчиняла внимание. "Озеро в сонных грезах" Шумана прозвучало настолько красиво, что не выдержавшая наплыва чувств, не дожидаясь окончания концерта, немолодая итальянка вручила певцам розы и высказала восхищение.

После исполнения "Весенних колокольчиков" мальчик лет шести, слушающий весь концерт стоя перед сценой, вернулся к родителям и потребовал коробку с печеньем, которую они очевидно купили, гуляя по магазинам. Он отдал коробку и, вынув из кармана губную гармошку, сыграл начало композиции «The Thrill Is Gone». Музыканты подыграли малышу и, подняв его на руки, крикнули:

– Наш человек – будущий джазмен!

Концерт закончился джазовым сейшеном – жизнерадостная музыка уводила в мир, где каждый голос был неповторим, а вместе они сливались в упоительное согласие.

Зрители стоя аплодировали и скандировали "браво". Павел пробрался к сцене и стал раздавать наброски. Через пару минут он оказался в кольце музыкантов – они сыграли для него «Fly me to the Moon» … На лоджии царило веселье.

Время было уже позднее, и Лариса гостеприимно предложила ночевать у неё. Лена и Марино отказались и, договорившись о встрече на завтра, уехали в соседний городок. Неугомонная Лариса убеждала прогуляться по городу, пообещав море впечатлений.

– Я пожертвую сном, обещаю нигде не забывать свою палку – так хочу посмотреть продолжение праздника! Но Мила, смени гнев на милость и прости мне все глупые прегрешения. Улыбнись, как я тебе.

Климов открыл планшет и протянул Миле рисунок. На нём множество лиц Павла с улыбкой от уха до уха сияло богине судьбы с лицом Милы, вьющей нить. Павел улыбался такой открытой, такой подкупающей улыбкой, что Зоя не выдержала:

– Мам, и вправду, хватит кукситься. Пойдёмте!

Она подхватила Павла и Милу, и через минуту их поглотило очередное уличное шествие музыкантов, окружённых слушателями.

Тёплый вечер, нарядно одетые танцующие люди, настежь распахнутые двери магазинов, сияющие витрины, бесконечная череда накрытых столиков, весёлые компании – звёздный момент Перуджи. Хотелось выбрать эту жизнь навсегда.

Устроители позаботились – лица великих музыкантов сопровождали повсюду. Афиши, плакаты, растяжки рассказывали об эпохальном событии в жизни города, его гордости – джазовом фестивале «Umbria Jazz».

Оказывается, за сорок лет здесь побывали такие мастодонты, как Эрик Клэптон, Би Би Кинг (аж четыре раза), Фил Коллинз, Бобби МакФеррин, Карлос Сантана (дважды), Принс, а также представители популярной музыки Элтон Джон, Алиша Киз и Стинг.

На Арене Санта-Джулиана выступала группа «Галактик». Заблудиться невозможно – коридор из афиш привёл прямо к Арене. Их программа «Великие ночи Нового Орлеана» близилась к концу. Она транслировалась на улицу, окончание было потрясающим: превосходный джаз, восторженные эмоции публики вызывали небывалый душевный подъём.

Мила и Павел держались вместе, но участвуя в общем разговоре, избегали прямого общения. Однако, Мила заметно повеселела. Павел и Валентина решили остаться у Ларисы. И правильно сделали. Хозяйка Мадресельвы Надя, позвонившая Зое утром, рассказала ситуацию с оплатой аренды. Спрашивала, можно ли принять оплату от Павла и вернуть депозит. Зоя согласилась. Надя предложила, если позволяют обстоятельства, заехать хоть с сегодняшнего дня, ремонт закончили раньше намеченного времени. Зоя обещала подумать и перезвонить.

Милы в спальне не оказалось, Павла тоже не было на лоджии, где ему постелили. Раскладная кровать была заправлена, палка и планшет исчезли вместе с хозяином.

Глава 8.

Усталость развела всех по комнатам, сон брал своё. Мила даже не пыталась подойти к кровати. Впечатления дня кружили в бесконечном водовороте. Узор постоянно менялся. Вопросительные и восклицательные знаки, – эти опоры реальности, подобно силовым линиям, пока держали конструкцию переполненного сознания. И среди них один:

– А как Павел? Что чувствует Паша?! – мельтешил чаще других.

Стараясь не нарушить тишину, она вышла из квартиры, нашла скамейку под зонтом цветущей липы.

– Тишина и благоуханная теплынь, наверно так – в раю, – отметила рассеянно.

В это время осторожный стук палки безошибочно выдал Павла.

– Так и знал, что не уснёшь, пойдём погуляем. Заблудимся – со мной телефон.

Он обнял Милу. На неё пахнуло тем знакомым, что присуще было только Павлу и её отцу: смесь скипидара и едва различимого запаха сухих яблок.

– Перуджа стоит мессы! – откликнулась Мила, встала и потянулась. Отоспимся когда-нибудь.

Сейчас они чувствовали одинаково и волновались об одном – сбой дыхания скрыть невозможно. Павел привлёк Милу к себе:

– Уже пора поставить решительную точку нашим скитаниям врозь, а тем более глупой ревности, – и глядя на Милу, всеми чувствами улавливая её состояние, он произнес:

– И в беде, и в радости я буду заботиться о тебе, потому что люблю.

Сполох счастья, вырвавшись из заточения, прошелся нежной волной по телу Милы. Они стояли целуясь, слегка покачиваясь, пока не заметили взгляд: на нижней ветке липы в позе сфинкса за ними наблюдала полосатая кошка.

Решили идти в отель, где остановился Павел. Легко сказать, сделать оказалось намного сложнее. Они шли по ночной Перудже, взволнованные новым состоянием, улыбаясь редким прохожим. Воспрянувшая любовь крепла, набирала силу, упрочивала своё могущество. Множество хрустальных колокольчиков внутри издавали необычайно нежную мелодию. Ломаные линии громоздящихся друг над другом строений, подобно лестницам в небо, незаметно увлекали в каменные узкие створы улочек. В неизвестную глубину, в странный мир бесконечных каменных маршей.

– Паша, а ты веришь в наше отдалённое родство с этрусками? Мне кажется, я кожей чувствую их незримое присутствие рядом? – можно подробнее о родстве? Это не примазывание к древней цивилизации?

– Вроде нет. Учёные годами занимаются расшифровкой сохранившихся надписей. Современная историческая наука рассматривает несколько версий о происхождении этрусков. Главная – это самоназвание – Rasenna, Rasna – людей, населявших в древности Апеннинский полуостров. Созвучие с терминами «русины», «россы», «Россия» слишком очевидно, чтобы не обращать внимание.

– Дома я перерыл, что было в интернете: их скульптуры и фрески действительно особенные. Вчера в одной арке увидел восстановленные гротескные росписи. Долго сдвинуться не мог, так они поразили. Сделал наброски. Надо обязательно сюда вернуться.

– Павлуша, тысячу лет развивалась цивилизация, оставила множество артефактов культуры, стены живут. А происхождение народа – загадка. Может для природы не так уж важно, к какой нации ты принадлежишь, имеет значение, что ты сделал за свою жизнь. Для себя, для других.

За очередным выступом, уходящей высоко каменной стены, неожиданно выросли древние ворота Porta Marzia. Они сразу узнали по фотографиям. Приоткрытая дверь приглашала войти. Как во сне, шаг за шагом представал прибранный каменный город. С разветвлёнными подземными улицами, развилками и даже небольшими площадями. Высоко вверху и на выступах он освещался лампами в кованых сетках, заливая пространство мягким жёлтым светом. Луна, вглядываясь в узкие колодцы между строениями, добавляла таинственности. Во всём городе им не встретилось ни единого человека! Нигде никого…

Оба они были потрясены высеченным в скальном массиве древним полисом, который сейчас существовал для них одних. Каждое движение в абсолютной тишине среди необычных архитектурных сооружений казалось исполненным мистического смысла. Они почувствовали, что именно здесь должны решить свою судьбу. Павел взял Милу за руку и попросил:

– Выслушай и ответь здесь и сейчас. Пожалуйста! Ты для меня самый дорогой человек. Я хочу быть рядом с тобой всегда. Потому что люблю тебя. Он заметно побледнел и не сводил глаз с Милы. Преодолев паузу, произнёс тихо: «Мила, будь моей женой».

Павел неловко переминался, не мог найти удобный упор для больной ноги. Казалось, если молчание сейчас не прервётся, с ним что-нибудь случится. Закинув руки на шею Климову, Мила прямо в ухо прошептала:

– Счастье моё выстраданное!

Последующее молчание было заполнено сумасшедшим сдвигом внутри. Менялись основы устоявшегося бытия, и началось переустройство. Главное место в каждом из них занял другой Я. Двадцать лет они ждали этого момента. Он пришёл. Тишина – священная дань великому чувству. Взявшись за руки, они продолжили стихийное путешествие по каменным джунглям.

Многие улицы Перуджи больше напоминают створы. Арки… переходы на высоте десятка, а то и намного выше, метров. Перуджа – настоящий многоэтажный каменный лабиринт с неожиданными спрятанными переходами, сокращающими путь иногда во много раз. Бесконечные каменные лестницы на три стороны путают ощущение в пространстве. Настоящее средневековое убежище.

Мила и Павел стали вспоминать, что им известно о людях, построивших этот город.

– А ты помнишь, что жителей древней Этрурии сравнивают по уровню цивилизации с Древней Грецией?

– А вот еще: на её фундаменте был построен великий императорский Рим, и не будь этрусков – возможно, и могущественной Римской империи никогда не существовало бы. Так считают историки.

Павел тем временем открыл планшет и нашел в интернете понравившийся отзыв. "Нет, Перуджа – это не каменные джунгли, это каменная паутина, в которой роль паука отведено Его величеству Времени (ну или Её высочеству Истории – кому как больше нравится). И как попавшие в паутину мухи уже никогда не вырываются из неё, так "окунувшиеся" в Перуджу остаются здесь навсегда. Из Перуджи можно уехать, но покинуть её душой невозможно. Какая-то часть города навечно остаётся в тебе, а часть тебя – в ней. И с этим ничего нельзя поделать".

– Как точно, Паш, «часть остается в тебе, а часть тебя – в ней» – примерно так я думаю – она нас соединила, стала частью общей души…

На одном из лестничных переходов их застало утро и звонок от взволнованной Зои. Как раз вовремя. Путешественники решительно не знали, куда двигаться дальше. Зоя попросила их оставаться на месте, до следующего звонка.

Надо было взять со стоянки Фольксваген, и встретившись с хозяйкой – Надей в супермаркете, получить ключ от дома. Полчаса Мила с Павлом, на одной из лестниц прикорнули, обнявшись. Когда телефон разбудил их, обе машины оказались совсем рядом. На своем авто приехали их новые друзья.

Марино с Леной решили провести выходные в Мадресельве. Они взяли к себе Валентину. Лариса устроилась с Павлом Зоей и Милой. Машину вела Зоя, попросив Павла и Милу запоминать дорогу и особенности – им придётся ездить самим, когда Зоя уедет. Позавтракать решили рядом с отелем, где остановились Валентина и Павел. Настроение у всех было просто превосходное.

Сказочно красивые городки и замки на вершинах холмов вызывали у Милы и Павла возгласы удивления и восторга. Виды, знакомые им по снимкам, поражали своей живописностью. Дорога, пролегающая по национальному парку Монти Сибиллини, и не могла быть иной. Её природа много лет находится под охраной Закона. Разворачивающаяся лента серпантина, взбиралась всё выше в горы. Уже от Спелло – дивного средневекового городка, она стала такой узкой, что не везде можно было разъехаться. Чтобы предупредить встречный автомобиль, приходилось через каждые триста метров сигналить.

Чем выше поднимались, тем величественнее открывалась картина огромной долины, окружённой невысокими горами, поросшими густым лесом. Оливковые рощи выделялись светлыми пятнами. Подобно скалолазам, извитые стволы деревьев карабкались по отвесным склонам.

Первым увидел кабанов Климов. Его профессиональный взгляд вначале отметил движение на поляне среди низкорослого орешника. Тихий возглас приковал всех к пасущемуся семейству. Большая свинья уходила от дороги, уводя выводок поросят.

Почти у ворот Мадресельвы их ждала ещё одна встреча: толстая крольчиха сидела посреди аллеи и не реагировала на подъезжающий автомобиль. Остановились, Лариса осторожно взяла её и перенесла на лужайку. Вернувшись сказала, что, видимо, длинноухая собралась рожать.

Усадьба встретила запахом лаванды, исходившим от зарослей на крутом обрыве. Две кошки по-хозяйски валялись на крыльце.

Глава 9.

Выгрузили вещи и образовался цыганский табор. Всем сразу захотелось пройтись по комнатам, обследовать окрестности. Дом был в идеальном порядке. Нарядные спальни манили уютом. И так не хотелось вносить в него хаос случайных вещей. Флигель, предназначенный для Валентины вызвал бурю восторга.

Оформленный в народном стиле, он мог бы послужить иллюстрацией этнографическому изданию. Лавандовые заросли радовали все пять чувств. Яркие куртины цветов превращали лужайку перед домом в произведение. На его обладание претендовали сразу две растянувшиеся на солнечных пятнах кошки.

В гостиной, где окна открывались на бескрайние просторы, центральное место занимал массивный овальный стол вишнёвого цвета, накрытый вышитой скатертью. На нём – большой сияющий как солнце латунный поднос. Будто спустившаяся с небес игрушка, стол притягивал и не отпускал ненасытный взгляд. Прикреплённая к зелёному перцу белая визитка каллиграфическим почерком сообщала: «Это презент от хозяйки. Всё выращено и произведено нашей семьей."

Надя не поскупилась. Большая бутылка золотисто-зелёного оливкового масла, банка с сотовым мёдом, мешочек чечевицы, кусок сыра, завёрнутый в красивую пергаментную бумагу, яйца, копчёное мясо дикого кабана, огромная круглая булка хлеба, стеклянная банка с лепестками чая, две бутылки вина и корзинка с черешней аппетитным запахом манили проголодавшихся гостей.

Стол и отгороженная большим буфетом плита стали на ближайший час бойким местом. Никого не надо было приглашать, помощники являлись из душа раскрасневшиеся, бодрые и принимались пробовать ту самую простую крестьянскую пищу, что была привычной здесь никак не меньше двух столетий, если судить по источенной жучками и отреставрированной столешнице и ножкам.

Едоки макали свежий хлеб в оливковое масло, отдающее горчинкой и травами, ели козий сыр и запивали терпким домашним вином. Мёд оставили напоследок. К чаю. Задумались. Так питались монахи? "Губа не дура была у служителей Бога", – посмеивалось сознание, но и возражало тут же – а кто обрабатывал огромные огороды, кто трудился на пасеках, в винодельнях, в коровниках?!

Полноценный обед отложили на вечер. Всем хотелось прикорнуть. И только Марино с Леной прихватили ребрышки ягненка и отправились на улицу разжигать мангал. Павел резво обежал усадьбу и оливковую рощу, взобрался на ближайший холм, с которого рукой подать до ближайшего городка-крепости Коллепино. К ней-то он и устремился, но в хвойном лесу встретилась неожиданная находка.

Пока Мила плескалась в душе, искренне жалела всех европейцев ещё совсем недавно боящихся воды, как нечистой силы. Им запрещалось смывать крещенский оберег, и потому мылись бедные католики несколько раз в год. Хорошо что её предков запрет не касался: баня в конце недели – святое дело! Климов вернулся с полной бейсболкой крепких желтых маслят. Все сбежались, будто никогда не видели такого чуда.

Видели да не такое. Здесь в Италии, которую и саму воспринимали как невидаль, оказывается выходят из земли такие же как дома пришельцы. Из неведомого подземелья несут они особый непривычный мир красоты. Как тут не включиться в детскую игру "замри"?

У каждого свои воспоминания о первой встрече с грибами, ни на что непохожие. Его даже коснуться было боязно. Вдруг исчезнет. Или запищит. Или защекочет. Смотрели. Не находя обычного, готового мимического выражения. У некоторых умиление разливалось в душах, тронутых необычным впечатлением. Такое чувство вызывает только что родившийся младенчик.

Павел, загордившийся от внимания, подхватил Милу на руки и распевая во весь голос:

– И за борт её бросает в набежавшую волну, – опустил на кровать, приговаривая:

– Сейчас спать – спать, а потом я тебе покажу седьмое чудо света.

Вскоре в "живых» у мангала остались только Марино и Лена, остальных сморил сон. Они же, еле выдержав трехчасовое одиночество, вооружившись колокольчиком, прошлись по всем спальням, призывая на обед. Валентина проснулась раньше, прогулялась по лугу внизу и принесла пылающий букет маков и дельфиниумов.

– Чует моё сердце, здесь намечается грандиозный праздник – вот и украшение кстати.

Нашёлся подходящий кувшин, который водрузили на середину раскладного стола на улице.

– Представьте, даже образованный человек, каким я себя считаю, может убедить себя чёрте в чем. – Валентина невесело усмехнулась, – была уверена, что за время тысячелетних цивилизаций всю растительность на Апеннинском полуострове извели, заменив её культурными насаждениями. Что Италия – сплошь промышленные города, смог и церкви. А здесь натуральные, естественные, почти непроходимые леса…

Марино, заканчивая прикреплять гирлянды ярких шаров над столом, чуть не свалился с лестницы.

– У вас плохо преподают географию?!

– Скорее я жертва собственных искажённых представлений о стране.

Над мангалом кружил умопомрачительный запах. Шипели, истекая жиром, бараньи рёбрышки, шкворчали в глубокой кастрюле грибы. На большущем прозрачном блюде, как на грядке, раскудрявились кинза и петрушка, цветные салаты, пересыпанные коралловыми пуговками помидоров и кедровыми орешками.

Отдельно, друг напротив друга располагались по два кресла, а перед приборами лежали веночки из маков. Гости, рассаживаясь, с большим любопытством строили догадки – кто именинник? Лена сияла расцветшими веснушками и хитро улыбалась. Марино не заставил долго ждать. Водрузив на стол ведёрко с двумя бутылками шампанского, пригласил галантным жестом Милу и Павла сесть напротив:

– Павел, Мила – эти два кресла – для вас! Мы кое о чём догадались, когда встретили вас утром. Будем праздновать помолвки вместе, если вы не против. Лена и я, наконец, решили пожениться.

Он достал из кармана рубашки коробочку и положил рядом с собой.

– Павел запасся колечком ещё дома, он мне сам сказал. Чудесная компания – залог хорошо начатого дела.

Обе невесты, заалевшие от нахлынувших чувств, позволили мужчинам надеть колечки, расцеловались с женихами.

Гости загалдели, ринулись поздравлять. Напутствия пёстрыми мотыльками летали над столом. Удоды в ожидании сладких крошек, заняли место на высоких туях и не теряли из вида извечных врагов – кошек, промышлявших мелким воровством внизу. Хлопнули пробки, полилось шампанское, оставляя шлейф изысканной горчинки. Чистые звуки хрусталя возбуждали затаённое желание прожить так же красиво, как звучит прозрачное стекло.

– Меня не зря называют Учителем – люблю я это дело, – голос у Валентины изменился, в нём появилась ноткажалости к себе, – вот и сейчас, хоть сама и не была замужем, момент такой волнующий, что из души рвутся самые искренние слова. Мила и Павел, Марино, Лена!

– Она выдохнула, – Поздравляем! – И побуждая всех присоединиться, повторяла, – По – здрав- ля – ем!!!

Зоя подошла к Миле, обняла их с Павлом, поцеловала и стала горячо, быстро что-то нашёптывать матери. Мила сняла с шеи золотой медальон. Открыла его. Показала всем. На маленькой чёрно-белой фотографии Мила и Павел молодые, хохочущие смотрели друг на друга.

– Для меня помолвка – настоящий сюрприз. Хотя так долго жданный. Знаю, что надо сделать Павлу ответный подарок… Самая ценная вещь у меня – вот эта штука. Двадцать лет она была со мной неразлучна, здесь даже есть кусочек ладана, теперь я передаю её тебе, Климов. Бери и храни!

Дружный хор подхватил: “Бери и храни!”

Очередной хрустальный перезвон сдвинутых бокалов слился с нескончаемой кантиленой птичьего пения и улетел в небеса.

Марино открывал подаренную Леной коробку. Из вороха цветной бумаги появилась большая матрёшка с задорными голубыми глазками.

– Ты называешь меня Матрёшкой, Марино! Вот тебе тридцать три моих клона, чтобы всюду, куда не посмотришь – там я!

Лариса приготовила подарки, сделанные своими руками. Миле с Павлом досталась потешная ведьмочка с метлой. Её на украинских хуторах вешают на дверь прогонять нечистую силу. Марино с Леной она вручила деревянного «ваньку-встаньку». Научала:

– Мужичок этот хитроватый из любого положения вывернется. Хранит он в своей непотопляемости русскую душу. С ним не пропадёшь. А главное его назначение – приумножать род. Кто его почитает, тот проблем с интимной жизнью не знает.

Переходя из рук в руки вертлявая игрушка забавляла взрослых людей, возвращала беззаботный миг детства, напоминала, как всё хорошо начиналось. И неуловимо ушло, вытеснилось тяготами жизни. А вернулось сейчас – в самую ответственную пору. Жизнь она и есть игра. Только играть надо умеючи…

Незаметно долину затянуло туманом, похолодало. Мужчины решили перенести праздник в дом, зажечь камин и включить газовое отопление. Женщины занялись столом. Всё в гостиной поражало размерами. В камин можно было войти. Огромный диван в центре напоминал цветущий луг. Его мягкие подушки, обтянутые зеленоватым гобеленом, затканным полевыми цветами, так и манили зарыться в весёлое разнотравье.

Сумерки окрасили окна густым ультрамарином. Занялся огонь в камине, а низкий стол между диванами наполнился десертами, запасливо прикупленными хозяйственным Марино в грандиозном храме еды "Калистраде". Царственный «Наполеон», за которым сладкоежки готовы сделать лишние пятьдесят километров, стоял ещё нетронутым. Ждали, пока мужчины уберут со двора остатки пиршества.

Валентина поскучнела и с обязанностями тамады явно не справлялась. Помаявшись среди фотографической галереи родственников хозяйки Нади, побывавшими сто лет назад в далёкой Индии, единственно затем, чтобы запечатлеть себя то на лошади, то на модном высоченном велосипеде, вышла посмотреть на звезды.

Но вскоре с криком: “Что это там за нашествие!” – влетела в дом с нешуточным испугом, исказившим лицо. Марино и Павел, только присевшие за стол, похватали каминные щипцы и выскочили на крыльцо. В наступившей тишине через приоткрытые окна слышались разнообразные хрюки: и очень громкие, грубые, и тоненькие повизгивания, чмоки, явно принадлежавшие стаду свиней.

– Мы забыли предупредить, – Лариса говорила встревоженно, но и успокаивающе, – Мадресельва стоит на границе национального парка «Монте-Сибиллини». Особенно много в нём вепрей. Они-то и выходят на ночную охоту. Добывают сладкие корешки.

– А они не опасны человеку? – Мила почувствовала тревогу за Павла.

– Мама, как и всякие дикие звери, они стараются с людьми не встречаться, – мягко успокоила и обняла её Зоя.

– В прошлом году, когда я здесь жила, они почти каждую ночь приходили и шли по склону оливковой рощи в свои заповедные места. После них почву рыхлить не надо. Местным охотникам постоянно выдают лицензии на отстрел кабанов. Завтра в супермаркете увидите запечённые целиком туши. Однажды мы забыли у крыльца картошку, они её конечно сгрызли, и толкались долго у дверей.

Мила заволновалась.

– Выйдем и мы, Павел даже не взял палку.

Мужчин на крыльце не было. Зато тёмные тени мелькали тут и там. Маленькие поросята повизгивали, когда большая свинья собирала их в кучу. Мужчины вернулись со стороны сарая, пришлось надёжно запереть его. Вместе с машинами и газовым агрегатом там хранились мешки с чечевицей.

Пляшущее пламя камина, потрескивание дров, смоляной запах резко контрастировал с холодным густым туманом и встречей с дикими животными. Все потянулись к огню.

В углу дивана, уткнувшись в подушки, рыдала Валентина. Зоя, как наседка над цыплёнком, склонившись, уговаривала её пойти в спальню. По вспухшему покрасневшему лицу и вконец запутанным кудрям было понятно, что с алкоголем у неё полная несовместимость. Перепады настроения – наверняка результат стараний и побед студентов над строгим преподом.

– Дед уж, Зоедька, тут все свои, – хлюпая носом, сморкаясь, готовилась она к решающему откровению, как к бою. Ей пододвинули кусок торта и чашку с чаем.

– Когда-то была у меня тоже любовь. Мы вскоре собирались пожениться, учились на одном факультете. И вдруг Колю забирают в армию. Видимо, душещипательная картина стояла у неё перед глазами совсем близко, и слёзы в который раз пролились на красивые округлые щеки.

– Мы переписывались, служил он в Забайкалье. В новогодние каникулы я решила повторить подвиг декабристок и поехала на свиданье к любимому. Естественно, не сообщая ему заранее. В задумчивости она откусила кусок "наполеона" и заголосила резко и внезапно, как умеют русские женщины. Это ж какие бывают совпадения! (я о "Наполеоне"!)

За столом воцарилась почтительная тишина, прерываемая потрескиванием в камине – выстрелы салютовали о завершении очередной любовной истории между деревом и солнцем.

– Когда я нашла его военную часть, в малюсеньком пристанционном посёлочке, первая же встреченная бабушка с вёдрами на коромысле вызвалась проводить к Танюхе – учительнице, где жил Коля. Полузанесённый дом стоял на отшибе, шли мы долго, петляя по козьей тропе в одну ступню. Баба Фрося, как она назвалась, сама вызвалась вести беседу.

– Танюха, тут сестра к твоему Коле пожаловала, подавай его сюда.

– Про сестру мне он и слова не сказал. А будет только завтра – служба у него такая. Их увозят за 30 км к ракетам, и никакой связи в это время. Но вы кстати. «Наполеон» мой подоспел, настоялся, давайте чай пить.

– Посмотрела я не неё – красивая девка, даже краше меня. И фото над кроватью – они два голубка головки друг к другу наклонили…

Бабушка Фрося умом шустрая. Поняла, что щас расклеюсь и лицо потеряю…

– Чай, голуба, мы будем у меня пить. Что ж, для дорогого гостя дык и чаю не найдётся? А явится хозяин, пусть пожалует за сестрой, ты уж не серчай!

Отправились мы по той же тропе. Переночевала у неё. Да что там переночевала – лежала как деревянная. Любовь свою хоронила. А утром с хлебовозкой на станцию. Через месяц получила от Коленьки письмо. Мол, я – дура. Для мужика, младшего лейтенанта, на постое поджениться – это обычное дело. А теперь, мол, расхлёбывай сама.

В наш город он не вернулся и ничего больше я о нём не знаю. Вот такая выпала мне школа любви… И всё равно зла на него не держу. Любила я его, ну а его любовь… – не в моей воле ею распоряжаться. Хочется, да не можется. Каждый кочет кукарекать хочет, – закончила она уже совсем повеселевшим голосом.

Крепчал за окном ветер, густой туман затянул всё, что ещё недавно было цветущей долиной. Глухие выстрелы сломанных веток, редкие взвизгивания поросят звучали всё тише. В доме было тепло и сухо. Италия готовилась из сокрытия предстать утром перед восторженными паломниками ещё более неотразимой.

Глава 10.

Павел проснулся от взгляда. Пёстрый удод сидел на подоконнике и взглядывая на него, уморительно встряхивал хохолком, отчего тот приобретал вид роскошного веера.

– Рано пожаловал, брат, я ещё не припас тебе крошек. Погодь маленько. А ты за это мне попозируешь, согласен?

Через пять минут удод подбирал крошки с подоконника, не обращая внимания на Павла. Разгорающийся рассвет менялся ежесекундно, преображая утопающую в утренней дымке долину в экспериментальную площадку гениального кинорежиссера. Климов упаковал приготовленный с вечера рюкзак с мольбертом и "сухой паёк», написал записку: " Я на пленэре в Коллепино." В скобочках добавил: "Снились полосатые леса". И рядом рисунок – жёлто-зелёная роща. "Звоните, если что…" Он тихонько прикрыл дверь и скрылся в клочьях ползущего в иное измерение тумана.

За завтраком над столом не стихал возбуждённый рой голосов. Расходясь ко сну, уговорились поделиться, кому что привидится. Решили проверить пословицу: " На новом месте приснись жених невесте". Ворожей среди них не было, а всё же интересно, отзовётся ли сон. Валентина была явно не в себе, так её поразило увиденное.

– Он появился как только я произнесла пословицу и сказал: «Вижу, Валентина, ты ни на грош не веришь в чудеса. А зря. Сейчас я стою рядом с берёзой под твоим окном. Второго января взгляни в полдень на дерево, там меня и увидишь. Даже вспомнишь имя».

Уж, конечно, уснула я только под утро.

Обсудили сон Зои. Девушка наводила порядок в доме да так старательно, что заболели руки от мытья окон. Единогласно истолковали его как приготовление к замужеству – сознанию всё известно.

Лариса грустила. Проспала всю ночь без сновидений, и только когда скрипнула дверь за ушедшим Павлом, она произнесла заветные слова. И вдруг увидела, как среди небольшого озерка распускается лотос. Ей хотелось смотреть и смотреть на него … но атласные лепестки медленно ушли под воду. Лена кликнула сонник и прочитала: если распустится цветок, выйдете замуж… или встретитесь с дорогим человеком. Девушки стали обниматься, щебетать, словно этот любимый уже заказан где-то как торт "Наполеон". Мила прочитала записку Павла. Сонник выдал информацию: полосы – к дороге. Завтрак под эти заинтересованные обсуждения прошел очень оживленно.

Позвонил Климов.

– Я случайно клад нашёл, но решил поделиться. Отыщете легко: поднимитесь на холм за домом, пройдите до одинокой сосны, обожжённой молнией, под ней поляна. Там и увидите!

Чья душа не отзовётся на приманку, не встрепенётся чистой детской радостью! Вся компания в едином порыве пересекла цветущий луг под звук колоколов часовни в замке Коллепино, на самом верху горы. И вот она сосна с розоватой корой и срезанной молнией верхушкой. Нежная шёлковая трава. Под ней… буквально алая от множества ягод, поляна в окружении цветущего разнотравья. Сердечки земляники, разогретые нежными утренними лучами, при каждом лёгком дуновении благоухали сладко-маняще.

Как послушные ребятишки, уселись на траву. Срывали с краешка, стараясь не сгубить ни одной ягодки, благоговейно смаковали, упиваясь неповторимым душистым ароматом. От слияния с природой все размякли, разнежились. Решили навестить Климова. В благодарность сплели из травинок корзинку, наполнив её отборными ягодами.

К Коллепино вела едва заметная тропа. Ходу, как сказала Зоя, всего десять минут. В тени пышной кроны грецкого ореха, у входа в замок, приютилась небольшая часовня. На фоне терракотовой стены Климов в длинной белой рубахе казался сошедшим со старинной фрески. Неплохо он потрудился с утра: множество рисунков были разбросаны на траве. Одни высохли уже, другие были ещё слегка мокрыми. Их рассматривали, переговариваясь, ранние обитатели бара. Хозяйская дочь принесла на подносе несколько чашек кофе, подала Павлу и гостям.

На акварелях сегодняшнее утро в Коллепино выглядело поистине воскресным. Лица гостей за ранним кофе. Прихожане на утренней молитве. Уставленные цветами в горшках истёртые ступени лестницы казались живой рекой из петуний. Цветущие каперсы с маками, образовали на поверхности стены замка пышный ковёр с ало-белым узором.

Все рисунки сопровождались едва намеченными, как бы проступающим из другого существования фоном – маленькими фигурками. То скользящей по волне лодки с совой и котом (у них были лица Павла и Милы), то изогнутого в прыжке лосося, напоминающего остров Сахалин. Или летящего с горы лыжника.

Листы переходили из рук в руки. Рисунки нравились, их обсуждали. Хозяин ресторана затеял с Марино разговор о приобретении работ для заведения. Марино предлагал Павлу выставить (по завершении) работы в его галерее. Но это после улаживания необходимых формальностей. Павел на радостях пообещал хозяину подарить несколько работ. Климов так вдохновился лестными предложениями, что отказался ехать на водопады в Терни. Сюжеты, как малые дети, теребили его и просились на белые гладкие листы. Договорились встретиться после наступления сумерек.

Подружившаяся компания сегодня вместе последний день. Гостеприимному Марино хотелось показать все самые любимые места. Пока возвращались в Мадресельву, обсуждали, безжалостно ужимали предложенный список. Мила, не участвующая в громких спорах, наслаждалась видами.

Мне, автору, тоже знакомы эти места. Если бы вновь захотелось выбрать укрытие, где душа была бы как в колыбели и наслаждалась покоем и сиюминутными радостями, я бы вновь приехала в Мадресельву, этот реально существующий гостеприимный дом.

Коллепино – ближайшее обитаемое место, прекрасно сохранившийся шедевр средневекового зодчества. Городок, где живут сорок человек, образовался строениями вокруг замка с церковью в центре. Замок с его лестницами на все стороны света, выполненный из розоватого камня, выглядит единым ансамблем. Но каждый дом, пристроенный позже, не выбиваясь из общей картины, подчёркивает свою индивидуальность заметной деталью. Это и красивые решётки для цветов, входные двери – настоящие музейные экспонаты. Ручки и молоточки на дверях как и название дома – визитная карточка, особый изыск хозяина.

Усадьба Мадресельва находится между маленьким средневековым городком Спелло, который иначе называют городом цветущих улиц, и уж совсем удивительным и скрытым от взора замком Коллепино, где мы только что побывали. Между ними шесть километров невысокого взгорья. Укоренившиеся на крутых склонах оливковые деревья, по признанью знатоков дают самое душистое масло.

Как только по пути из Спелло вы вскарабкаетесь по неимоверно узкой ленте серпантина, отороченной алыми маками, и упрётесь в аллею высоченных кипарисов, тут и конец путешествию. Мадресельва обнимет вас лиловыми зарослями лаванды и сходу сотрёт дорожные тревоги. Простой двухэтажный дом под черепичной крышей, вырастающий из холма с двумя разноуровневыми выходами на газон, затканный плотной травой вперемешку с цветами, вам покажется старым знакомым.

Мадресельва как рулевая рубка гигантского корабля вознесена над широким ущельем. Отсюда открывается вид на необозримые просторы. Аж дух захватывает – так далеко и глубоко видно! Вы в центре огромной сцены разбегающейся в бесконечность. Всё, что ниже – лента дороги, много раз перечёркивающая гору с цепляющимися оливами, выступающие скалы, редкие усадьбы, едва обозначенные среди зелени, блюдца небольших озер. И совсем внизу узенькой змейкой вьется речка Киашо. Над – колокол небес ещё более поражающий своей сиюминутной жизнью, чем привычная земная.

Путь домой, в Мадресельву, через персиковые деревья, понизу, можно принять за путешествие по библейскому райскому саду, если бы не ползущая внизу машина, правда, больше похожая на жука. Здесь можно поставить точку, ведь – Италия неисчерпаема. Неисчерпаема. Но и немыслима без Ассизи – города у южного склона горы Монте-Субасио, расположенного высоко и живописно над притоком Тибра – Киашо. "Мистическая и отмеченная особой печатью – так, не больше и не меньше, говорят об Ассизи итальянцы."

Итак, решили: вначале погулять в Ассизи. А после – на что хватит времени. Здесь родился и прославил свой родной город на весь мир Святой Франциск – небесный заступник Италии. Красивейший город Италии раскинулся на зелёных холмах. Его строения – летопись многовековой истории, позволит как в машине времени побывать в различных эпохах. Улицы сохранили почти без утраты средневековую архитектуру. Такое ощущение, что с тринадцатого столетия здесь не изменилось ровным счётом ничего.

– На Ассизи не хватит и месяца, – вырвалось у Валентины? – Марино, уже ведите нас к этой изюминке – Арке с Гротесками. Девушки, – обратилась она дурашливо-командирским голосом, – проверьте аппараты, чтобы не подвели в нужный момент. Мы тоже можем удивить Климова хорошими снимками.

Они находились на маленькой площади, и фотографировали храм Минервы, поражающий совершенно простой красотой. И всего-то пропорции колонн и самого небольшого строения.

– Валентина Львовна, Гротески почти перед вами.

Зоя стояла в нескольких метрах под аркой и махала им рукой. Свод, покрытый бежевой штукатуркой был изукрашен тонкими нитями-травинками и сидящими на них, вырастающими из них насекомыми, музыкантами со странными инструментами, вообще ни на кого не похожими горгулиями, животными, обитателями бестиариев. И странный этот полустёртый мир был невыразимо любопытным и притягательным. Когда глаза мало-мальски привыкли к восприятию гротескного мира, пошли в дело камеры.

До поздней ночи переезжая из Норчии в Губио, Терни, Монтефалько, они заходили в соборы, любовались старинными площадями и фонтанами. Гуляя по узким извилистым улочкам, лестницам, стремящимся в небо и подчас обрывающимися площадкой с видом на безбрежный зелёный мир, невозможно не чувствовать в каждом камне затаившееся время.

Их шаги накладывались на множество других, уже поглощённых и спрятанных в узких пространствах. Трудно представить, что история этих городов была полна бурных событий, смен власти и кровопролитных войн. Вот ещё одно подтверждение мудрости Соломона: «Всё пройдет».

Дома их ждал накрытый стол. Павел, как обещал, подарил хозяину заведения рисунки, взамен был послан официант с ужином для всей компании. На большом гобелене, занимающим одну из стен гостиной, Климов устроил показ своих работ.

Марино с Павлом договорились встретиться через неделю и отдать специалисту "одеть картины», чтобы ещё через неделю открыть выставку. На большом экране просмотрели сделанные фото фресок в храме Минервы, пытались разгадать зашифрованные в рисунках тайны. Позже Гротески станут для Павла бесконечно интересной темой для изучения.

Мила почувствовала легкое головокружение от длительной поездки и бокала вина и незаметно ушла к себе в комнату. Приготовившись ко сну, на минуту опустилась в кресло напротив открытой двери, в которую заглядывали любопытные звёзды.

Плавный толчок и мягкое покачивание вскоре унесли её в скопление разлетающихся мигающих шаров. Лёгкость и дрема разлились по телу ощущением небывалого удовольствия. Голова непроизвольно склонилась к плечу. Бережные руки обхватили её и бережно приподняли с кресла. Знакомый запах красок мгновенно вернул спящую в привычное окружение. Было так хорошо…

Губы передавали любовную пульсацию – как им велела душа: открыто и радостно. Поцелуй вознёс высоко, выше всего на свете. Две жизни слились в одну. Час торжества настал для душ. Невольные слёзы обмыли сердечные раны. Прозвучали как клятва: "я люблю" и "ты моя!". Над ущельем многолетней пропасти образовался крепчайший мост. Их – плачущих и смеющихся, родных – приняло ложе постели.

Отныне этот мост – их храм, и союз, и гнездо, где всё вместе, по-честному, навсегда. Океан любви до утра нежил их в объятьях.

Они так и проснулись – крепко прижавшись. Глаза сияли. Тела, переполненные жизненной силы, чувствовали каждый миг как великий дар. Они прикасались, гладили друг друга всё ещё удостоверяясь – ты для меня весь мир!

… В Мадресельве остались Мила, Климов и Валентина. Их жизнь приобрела почти семейную размеренность. Ежедневно они знакомились с одним из маленьких городов в округе, посещали сагры, характерные только для Италии праздники еды и веселья. Сагра черешни в Капподакии приманила размахом.

Программа была рассчитана на шесть часов. Под огромным навесом за раз могли отобедать более тысячи гостей. Всё, чем славились окрестные кулинары, можно было посмаковать за длинными накрытыми столами и запить домашним вином. А на десерт – королева праздника черешня. Десятки её сортов. От сладостей пестро в глазах. И всё из неё, сладкой ягоды. Перепробовать – невозможно!

На обширной танцплощадке не смолкали оркестры, танцевали родители и их родители. Оказалось, итальянцы прекрасно исполняют классические танцы. Дети соревновались на спортивных снарядах. Болельщиков – не протолкнуться. Как говорится, усталые, но довольные, а если честно, слегка объевшиеся, они вернулись в полночь.

Как бы поздно ни возвращались, рано утром Климов, приготовив дамам завтрак, уже отмерял своей палкой необследованные километры и приносил распухший от новых работ рюкзак. Совсем как охотник на мамонтов.

Выставка состоялась в назначенный день. В немалой степени, благодаря авторитету Марино, мероприятие привлекло почти всё население маленького Спелло. В тот же день теле-, радио и газетные материалы почти единогласно писали об интересной манере художника видеть Умбрию, её жителей в разрезе необъятного мира.

Особенно отмечали творческое новшество неких летающих образов, дорогих и значимых русскому сердцу: раскачивающиеся в небе колокола, летающих медведей, сову и кота – неразлучную влюблённую пару, и, наконец, хромого художника с палкой, наносящего рисунки световым лучом. Успех был несомненный, расставание теплым.

* * *

Россия. Зима.

В уютной квартире Милы вечером третьего января перед экраном собрались Павел, Мила и Валентина. Скайп соединил их с Еленой и Марино, Ларисой и Зоей.

– Мы уже повенчались, – Лена соединила свою руку с рукой Марино.

– Но несносный Марино всё также любит злить меня по пустякам.

Марино не смог защититься, Елена закрыла его рот поцелуем.

Зоя была не одна.

– Мой друг – Дэниэл, художник. Мы познакомились в самолёте, когда я возвращалась на Мальту.

– Здравствуйте! Дэниэл послал всем крепкое рукопожатие.

– Это я – ваша Валентина. Мой друг из сна был прав: я не верю приметам и знакам. Сколько я не пялилась в окно второго января кроме бухого дворника Михаила, в конце концов спросившего денег на опохмелку никого не высмотрела. Зато мы готовимся отпраздновать свадьбу Милы с Павлом.

Елена подняла бокал с шампанским.

– У нас ещё одна новость: Лариса без ума от счастья. Ей наконец выдали документы на воссоединение с мамой. Десять лет они жили этим. Сейчас они едут на автобусе по Италии, и у них случилось маленькое ЧП. Она звонила нам только что. Мама ни за что не хотела оставлять на хуторе пятнадцатилетнюю подругу – кошку. И взяла с собой. Когда все пассажиры вышли из автобуса размяться среди красивого пшеничного поля, клетку с Марусей тоже вынесли. Пока фотографировались, Маруся неведомым образом открыла задвижку и исчезла. Полчаса все пассажиры бегали по полю призывая её на разные голоса, но так и уехали без неё.

– На то она и кошка, что гуляет сама по себе, совсем как я, – грустно пожаловалась Валентина.

– Приятное известие для Павла Марино поручил сообщить мне, – продолжила свои новости Лена, – в Перудже в июле фестиваль джаза. На этот раз устроители запланировали выставку современных художников. Городская муниципальная галерея внесла в лист участников Павла!!!

Павел:

– Я не ошибся: меня приглашают на выставку?!

– Grazia!!!

– Мила, ты слышала?! Валентина?!

– Климов! Что ты теперь нам скажешь?

– Жду вас всех в Мадресельве!

* * *

Голос Павла за кадром:

– А я всю жизнь верю снам, знакам и приметам – моя полосатая жизнь выдала нынче БЕЛУЮ!

Мила:

– Только не забывай: «Три вещи в этом мире переменчивы: успех, погода, настроенье женщины»!

Автор стихотворения Арина Забавина

Стефано из Субасио.

В Субасио знают друг друга все и всё. Ну, не абсолютно всё, надводная часть айсберга, как известно, не весь айсберг… А что касается человека, то пропорции намного больше, никому и в голову не приходило прикинуть, как мало мы показываем себя другим. Так что, несмотря на открытость существования – а в городе-крепости всего-то триста душ – и родственные связи, соединившие сосчитанные души за триста последних лет, кое-какие тайны там водились. Не раз наблюдательные граждане и хотели бы да не могли разгадать, чем занята голова интересующего их соплеменника. Нынче достопочтенных горожан занимал Стефано: он замолчал.

Попробуем и мы включиться в игру.

Дядюшка Стефано, который приходится родственником едва ли не каждому третьему в городе, хозяин ресторана и маленького бара в Субасио. С тех пор, как он впервые открыл глаза, роль хозяина ему была предопределена. В то время женщины в их большой семье рожали только девочек. Родня воспитывала его в таком духе, чтобы он ценил нажитое предками и умножал, чтобы никуда, не дай бог, не подался в другие края, а был бы опорой для семьи и состарившихся родственников. И жёсткая схема "хозяин" заработала без сбоев.

Ещё мальчишкой он изучил все укромные уголки своего дома, где хранились припасы: крупы, соленья, сыры, связки колбас, копчёные окорока вепря – добра было немало. Его мозг, подобно фотографу запечатлел порядок на полках: все эти вина, масла, грибы, варенья и маринады мог отыскать мгновенно.

В четырнадцать лет, будучи школьником, он заменил рано умершего отца и командовал на кухне и в доме. Туристы, а именно они приносили доход бару, а потом более солидному ресторану, наблюдая распоряжающегося подростка, задавались вопросом, в какую игру вовлечён мальчик. Местные вначале для поддержки стали называть его Стефано-хозяин, а со временем уважение и почтительность, которые выказывали отцу, перенесли на него, Стефано, по делам его. Он принимал всё как должное, оставаясь в душе мальчишкой, осваивающим мир. Когда заканчивалась работа в баре, садился на велосипед и крутил педали, пока хватало сил.

Субасио обосновался на макушке горы с таким же названием, нынче включённой в национальный парк. Если смотреть сверху, а это самый обычный обзор в Умбрии, увидишь невысокие холмы и горы, покрытые лесами, нередко труднопроходимыми, из-за каменных россыпей и колючих кустарников. Плешки среди них – человеческие поселения, а чаще – это луга или альпийские предгорья.

Природа щедро заселила благодатный край всякой живностью, а особый статус позволил ей расплодиться и пребывать в неприкосновенности: по лесам и оливковым рощам деловито передвигались семьи диких кабанов, водились олени. Зайцы, наподобие домашних кур, паслись среди редколесья, а уж всякой мелочи не перечесть, можно даже волка встретить, но это редко. Мальчика интересовало устройство жизни каждого существа, вот почему так много времени он проводил в скрадке в роли молчаливого наблюдателя.

Всякий раз, выкатываясь на двухколёсном устройстве из городских ворот, он попадал в мир, который, как он по наивности думал, принадлежал ему одному. Древняя память, наподобие навигатора, вела его от одного открытия к другому, и потаённая жизнь природы принимала его как свою часть. Конечно, ему было далеко до Франциска Ассизского, божественного предка из тринадцатого столетия, которого он, несомненно, знал. О! Как бы он тоже хотел понимать, о чём поют птицы и включаться в разговор пчёл. Но даже то, что, порой, его молчаливое присутствие зверей не пугало, они не убегали и не прятались, придавало существованию особенное ощущение.

Знал Стефано и травы, да и всё, что росло на его родной умбрийской земле. И как иначе, если десять поколений родственников, сведения о которых записаны в церковных книгах, тоже жили здесь, изучали эту землю, возделывали и улучшали. Их исследовательский азарт нынче в генах Стефано, и по мере взросления он проявляется, будоража любознательный ум.

Всматривание в жизнь природы не прошло даром: повадки зверей мало чем отличались от ухваток коммерсантов, с которыми приходилось вести дела, пригодились и другие уроки: принимать текущие события беспристрастно, как погоду.

Дела пошли хорошо. Рядом с баром, восстановив и обновив одну из башен старой крепостной стены, открыли милый ресторанчик, кухня которого вот уже несколько десятилетий привлекает гурманов со всей Умбрии, и не только их. Нигде больше не сможете вы полакомиться несравненным воздушным омлетом с мускатными трюфелями, приправленным собственноручно сделанным олеем. А чечевица из Кастелуччо от друга Марио, по особому рецепту Стефано, считалась тем особым гастрономическим изыском, ради которого можно проделать немалый путь по горной дороге. Зайца с оливками часто заказывали родственники и знакомые, а их на мякине не проведёшь… Счёт в банке увеличивался, это позволяло, сообразно моде, обновлять интерьер, обучать персонал, закупать только самые лучшие продукты.

Не раз мысленно Стефано посылал Творцу благодарность за своих детей. Двое сыновей и дочка оправдали ожидания: жили, не огорчая семью, и трудились на совесть. Он настоял, чтобы сыновья получили образование в другой стране:

– Вы должны приобрести новый опыт и, если захотите вернуться, станете мне помощниками. Я буду ждать вас.

София, его любимица, вышла замуж и осталась в родительском доме. Она, как мать, души не чаяла в гостях, которые ежедневно радовали их как несходством речи, так и никогда не повторяющимися лицами.

– Отец, – щебетала она, – подумать только сколько образов у Бога и нет ни одного, чтобы точь-в-точь повторил другой!

Стефано был не столь оптимистичен насчёт обличий.

– Это не более чем разные одёжки. В сущности, все эти люди переживают до странности одинаковые опыты при несхожести их темпераментов, характеров. Они подвержены эгоизму, страхам, ревности, зависти, гордыне, рабской зависимости от своих желаний. Для чего всем надо повторять одно и тоже, биться в силках несовершенств? Существует ли алгоритм, при помощи которого можно победить сразу все недостатки? Как если сбросить старую одежду и облачиться во всё новое… Какая жизнь откроется тогда?

А пока ответ не найден Стефано шёл проторённым путём: неустанно выкорчёвывал, вытравлял, выталкивал взашей, выдирал упрямые и упорные, как корни осота, человеческие слабости. И были они подобны песку в пустыне: стоило с ними совладать в одной ситуации, они проявлялись в другой.

Нынче он силился справиться с огорчением: его подруга жизни Лусия впала в уныние. Её хлопотливость, добродушное подтрунивание, девичий короткий смешок, будто рот ладошкой прикрыла, и даже светлые кудряшки, подобно лёгкому дымку обрамляющие лицо, всё сникло, увяло, потускнело, враз лишилось жизни.

…Сегодня, в свои семьдесят пять лет, продублённый непогодами: ветрами, дождями, жарой, затяжными туманами с моросью, нередкими здесь, он напоминает праотца человечества. Смуглый до черноты, с сетью морщин, по которым сведущий человек может многое прочитать, и, перво-наперво, что Стефано часто напрягался, стремился побеждать и преодолел немало препятствий на пути – вы только взгляните на его складки гордеца: неумолимый поток жизни, едва обозначивший тоненькими ниточками своё присутствие в молодые годы, сегодня пропахал овраги, вобравшие в себя всю переносицу, и придал лицу излишнюю суровость.

Хорошо, что это не единственный знак прожитого времени: лучики у глаз, разбегающиеся во все стороны и сохраняющие в глубине детскую розовость, сглаживают и смягчают напряжённость, сообщают внимательному взгляду, как много он смеялся.

Но даже в дни молодости Стефано не был беспечным. Ответственность – вот что настраивало каждый атом его души, но, как выяснилось, некоторые вещи оказались несовместимыми с таким ценным качеством. Например, робость, которую уловила в нём, а потом и назвала, с некоторым даже вызовом, его первая девушка. Стефано это очень задело, и он решил изучить свои привычки, чувства.

Как студенты препарируют лягушку, так и он всматривался в себя:

– Вот это мой страх, он меняет цвет от бурого до чёрного, иногда отливает металлом; он густой и вязкий, какой бывает застывающая лава или бетон; звук его обычно низкий, ниже любых басовых органных пассажей, но иногда страх пробивают столь высокие тона, что голова не выдерживает: так кричит заяц, схваченный лисой.

Он изучал своё нутро так тщательно и пристрастно как редкая красавица разбирается в топографии любимого лица. Каждое движение, вызванное досадой, обидой; любой жест, отражающий несогласие, поняты, оценены и отнесены им в копилку памяти и развешены флажки, над чем предстоит потрудиться. Составляя карту своего психического существа, Стефано был очень-очень строг. Всё нуждалось в переделке.

С тех пор печаль заняла в его душе свой укромный угол. Да и как ей не быть, скажите, если счёт не в твою пользу. Создатель утверждает: всё просто – вот заповеди, всего десять и ты свободен. Складки скорби прямо-таки вопиют о неравной борьбе.

А вот если спросить жителей Субасио, что мы услышим? Не в день юбилея, или какого праздника, а в будни, просто для знакомства. Не сговариваясь, скажут – лучше человека не встречали: и сосед отзывчивый, и родственник заботливый, а уж какой христианин примерный… И будут так долго вспоминать добрые дела Стефано, как только вы сможете слушать. Пятьдесят лет человек только и занят произведением добрых дел, просто конвейер какой-то.

…В нынешней своей жизни послеобеденные часы Стефано нередко проводил в помещении, которое с давних времён называлось буфетной, служившей также библиотекой, и курительной, и располагалось внутри дома, рядом с большим залом, в середине, так, что куда бы ты ни направлялся, оно на пути: будьте любезны, заходите пожалуйста!

И было зачем: две мраморные, слегка вогнутые, скамьи-лежанки, покрытые коврами, как вы догадываетесь, нередко служили пристанищем домочадцу, сморённому обильной едой или летним зноем, а зимой комната привлекала уютным камином, который легко разжигался и быстро давал тепло. Ещё тут прописалась конторка тёмного дерева, так искусно проточенная жучками, что кружевная вязь их гастрономических усилий восхищала и развлекала человека не чуждого творческих фантазий.

На столешнице – амбарные, или, как их ещё называют, учётные книги, где велись записи текущих в хозяйстве дел. Сопровождающие их деревянные счеты с костяшками были тут же, но служили сегодня скорее украшению, чем делу; о своем приоритете заявляла маленькая чёрная коробочка калькулятора, лежащая прямо на раскрытой странице. У камина полукругом расположились тяжёлые стулья с резными спинками, старинные; а перед ними – два столика на колёсах, готовые по первому желанию подкатить в любое место со своими начищенными подносами, на которых всенепременно находились сладости и графин с лимончелло в окружении стеклянных рюмочек с серебряным ободком.

Однако скатерть-самобранка не была обыденным явлением – появлялась лишь в светлые дни праздника или когда гости жаловали своим вниманием. Ключи от буфета, затаившего свои припасы, и спрятавшегося в дальнем углу, были только у Стефано и его жены Лусии, так что все эти привлекательные вещи терпеливо ждали своего часа. Но молодые завели моду таскать сюда баунти да разные пепси, что было нехорошо. Всему своё время и место!

Библиотекой буфетную называли родители Стефано. Тогда много читали, после них остались тяжёлые фолианты в нижней, закрытой части книжного шкафа, однако, не возбраняется полюбопытствовать, кому внимал имярек прадедушка, – всего лишь один поворот ключа. Только редко, совсем редко открываются тяжёлые створки.

Впрочем, наверху, за стеклянными дверцами, есть выбор, и, наряду с Библией, как же без неё, тут много чего полезного для ума, например, последние сочинения Умберто Эко – хотя и не до конца дочитанные – заметно по слежавшейся, нетронутой пальцами толще листов.

Отец Стефано, водивший дружбу с кубинскими сигарами, и переименовал буфетную в курительную. Кто заразил его барской привычкой уже и не вспомнить, и времени, когда он дымил здесь, прошло немало, а запах табака всё ещё витает в помещении, появление его замечено в связи с горящим камином, видимо, дух табака дружит с духом огня.

Сегодня по обыкновению Стефано устроился на своей лежанке справа и не то спит, не то дремлет. Рот его, как у многих стариков, открыт в расслабленности и вместе с вздёрнутыми бровями образует удивлённое выражение. То, что видит Стефано, не совсем сон, это воспоминание.

… Стефано с гостями рассматривает убранство уютного нарядного ресторана в мавританском стиле. Лёгкое строение с террасой в глубине апельсинового сада окружают светильники затейливой ковки; резные фигуры из эбенового дерева странным образом объединившись с кактусами самых причудливых форм, образуют мистическое пространство. На чёрно-зелёном фоне белоснежная сервировка почти звучит. Позвякивание теснящихся на серебряных подносах высоких бокалов с шампанским, тихая музыка и журчание воды, огибающей обеденный зал, внушает покой и умиротворение. С бокалом в руке к Стефано приближается друг – это его ресторан выходит сегодня в плавание.

Дядюшка Стефано дёрнулся, он силится сбросить сон и отогнать чувство зависти, поразившее его и материализовавшееся в виде большой зелёной навозной мухи, деловито потирающей свои мохнатые лапки. Чудовище пугало подробностями своего мерзкого тела и громким непереносимым звуком, сопровождающем кружение. Муха крутилась вокруг головы и норовила проникнуть внутрь, вызывая страх.

– Господи! – взмолился Стефано и во сне, и наяву, – не могу без твоей помощи, освободи меня от нечисти, пролей свой свет!

Сквозь пелену дремоты ворвалось шуршание шин маленького велосипеда, на котором катался по обширному залу внук, и Стефано с облегчением осознал: нет больше зависти, и нет мухи, явившейся затем, чтобы напомнить, как сильна животная природа в человеке! Внутренним взором Стефано-хозяин увидел всё наполнение дома, будто никаких преград не было и в помине: за стеной, неподалёку, раскинувшись на белом шелке простыни, посапывает душистая его роза, хохотушка и плутовка София… Она так и осталась для него маленькой девочкой!

А через стенку, в соседней комнате, с открытыми глазами, лежит, словно застыла навсегда, Лусия, его жена. Как же мало места она занимает на пространстве их общей кровати! Слёз не видно, но она плачет, он знает это.

… Хозяин давно уже крепко спал, отдавшись во власть невидимого, как вдруг молния прорезала пространство сна, раздались раскаты грома.

– Слава Богу, все дома.

Осознавая опасность, Стефано, чтобы прервать тяжёлый сон, перевернулся. На другом боку было неудобно, зажимало сердце, его тело само вернулось в прежнее состояние. И тотчас продлился сон с раскатами грома и проливным дождём.

Он стоял на самом высоком месте их оливковой рощи, промокший и продрогший и понимал, что держит ответ.

– Я старался, – говорил Стефано тихо, – помогать людям, как учил Христос.

Негромкий смех заставил его продолжить, – старался помочь раньше, чем они сами просили об этом…

– А как ты прожил свою жизнь, ту, которую наметил Там?

Стефано знаком был вопрошающий голос и вот-вот он его узнает…

– Да ведь это мой голос! – облегчённо догадался Стефано и отринул тревогу.

Сменились и видения. Развернулись совсем другие переживания… Он, молодой и сильный, бросает и бросает уголь в топку где-то внутри тесного помещения. Нить сна оборвалась, и некоторое время, побыв в неопределённом забытьи, Стефано вынырнул во сне в Марселе. Так гласила надпись на здании таможни, напротив которой пришвартовалось судно.

Стефано держал за пазухой расчёт за последний рейс, и делал первые шаги по набережной. Ощущение бестелесности и восторга, такого, что манит в небеса, овладело им, и он запел детскую итальянскую песенку:

– Farfallina, Bella e Bianca, vola, vola mai si stanca.

А некто прокручивал дальнейший сценарий его жизни.

… Нагулявшись по городу, он зашёл в портовый кабачок поесть, да так и остался до вечера, попивая винцо, а когда захмелел и попытался пристроиться поспать, хозяйская дочка, прибиравшая в зале, не на шутку рассердилась:

– У нас приличное заведение, извольте покинуть его и найти ночлег в другом месте.

Встретившись с изумлёнными глазами Стефано, девушка закончила фразу тихо, почти просительно и ответила долгим взглядом. Некие импульсы подсказали ей, что он свой, родной человек. Стефано дружески взял её руку с тряпкой, легонько потянул к себе:

– Давай вместе приберём в зале.

И в этот момент его девушку подхватил и унёс вихрь. Конечно, он пустился в погоню и гнался, выбиваясь из сил, пока не свалился от усталости. В крайнем изнеможении он попытался встать, но злодей с наколками ужасных драконов уже держал перед его горлом нож блестящий и тяжёлый.

– Мне не нужен в баре приживала, мои дочери справляются с работой. Твой пропуск сюда – имя успешного человека, – прохрипел злодей устрашающим голосом и несколько раз рассёк воздух перед лицом поверженного Стефано.

Произошла смена декораций.

…Перед его усталым мысленным взором мелькали люди, кафедры, книги, рестораны… Голова раскалывалась от невозможности решить некую задачу – шум в ушах, означающий крайнее переутомление, соединился со звуком фанфар. Он едва не уронил от волнения ножницы, которыми разрезал ленточку, открывая свой ресторан итальянской кухни в Сан-Франциско. Золотые буквы на фронтоне складываются в привычное "У Стефано", что означает торговую марку высшего класса. Их тридцать по всему миру, но именно этот стал самым желанным. Он смог, сумел вшить свой лоскуток в пёструю картину почитаемого города, где так привольно расцветает всё новое.

И всё ради и для… он посмотрел на грустную (неподобающе для такого случая!) жену, измученную ревностью и подозрительностью, истерзанную неравной схваткой со своими мыслями и сдавшуюся им. Тут Стефано уже ничего не мог поделать, в свои семьдесят пять лет он был чист, как стёклышко, и верен своей Розе, как дворняжка хозяину.

– Ах вот, значит, какую жизнь я мог прожить, – вытягивав себя из сна, думал Стефано, – там я тоже упорно трудился и даже достиг успеха. Однако как расходится это с моими усилиями здесь.

После кофе, уже за рулём старенького лендровера, он всё ещё переживал ощущение удачно завершённого дела, свой звёздный час, привидевшийся ему во сне. Ноги сами привели Стефано к могучей сосне, знакомой до последней щербинки. Устроившись на подстилке из прошлогодних иголок и привалившись к шероховатому стволу, он почувствовал внезапный прилив сил.

– Всё идёт правильно, но мне не дано знатьзамысел моей судьбы. "Судьба – это желание свыше". Я – часть чего-то целого, оно живёт во мне и подчиняет. Такова воля единой силы, – на некоторое время успокоил себя Хозяин.

Оставленный невдалеке город чётко прорисовывался на синем покрове неба. До боли знакомый каждой башенкой, куполом, ломаными линиями домов, город-крепость, его дом – живой организм. Нередко Стефано, казалось, видел тех, кто подобно ему, был частью Субасио: первопроходцев, одержимых идеей заложить на горе́ чудо-город, архитекторов, строителей, всех, когда-либо живших в его стенах, и путешественников – они оставили в нём свой труд, вдохновение, благодарность восхищённой души, и потому над городом кружила благословенная аура.

Стефано представлял как из небытия возникло это поселение, созданное, главным образом, в умах множества людей. Страшно подумать, как давно – пятьсот лет назад фантазёры и мечтатели облюбовали гору, с которой открывались необозримые пространства. Медленно и долго шло строительство, казалось, авторы проекта и исполнители наслаждались самим процессом. Прокладывались дороги и тропинки через нетронутый лес, по ним доставляли камни из недр соседней горы. На мулах и лошадях, в кожаных мешках и сумах, на грубых телегах строители возносили их на макушку, откуда открывался весь белый свет.

Начертанный на пергаменте, а позже высеченный в мягком известняке на одной из башен – для всеобщего любования – план крепости год за годом, столетие за столетием превращался в город.

После крепостных стен, в которых поначалу нашли пристанище и жители, и каменщики, оборонительной башни – в центре, демонстрирующей силу и благополучие города, построили церковь, отличавшуюся строгостью форм, с фасадом как у древнеримского храма и невысоким куполом. Колонны с капителями, украшенными кудрявыми листьями аканта, подчёркивали устремлённый к духовному замысел автора.

Кампанила со шпилем, возведённая позже, была иная, похожая на нисходящий с небес водопад, но легка и воздушна. Как удалось достичь зодчим такого воздействия непонятно, как, впрочем, непонятно вообще, откуда далёкие предки черпали свои знания, вдохновение, умение делать сложнейшие расчёты и ныне сохраняющие город-крепость, все его строения в первозданном виде.

Сегодняшние обитатели – соавторы предков. Они заключили свои музейные экспонаты в пышные рамы из цветов и растений. Крыши расцвечены коврами из ярких гераней и петуний, стены затянуты душистой зеленью жасмина, швы старых плит пешеходных дорожек прошиты крохотными маргаритками, на них в июньский полдень с пышноголовых деревьев сыплется липовый цвет, его сладким ароматом пропитано всё. Даже спустя время, уже дома, открыв чемодан, с которым побывали в это время в Субасио, вы чародейством запаха вновь оказываетесь в благословенном месте.

Стефано находит самую высокую точку крепости, откуда доносится звук колоколов: теньканье сменяет ровное, спокойное звучание басов. Мелодия не уплывает в никуда, ею дышит пространство…

Субасио обозначен лишь на самой подробной карте, но его обитатели с закрытыми глазами найдут дорогу домой, ведомые колокольным звоном. Исстари живёт поверье, будто он снимает душевные отягощения, в этом убеждён каждый. Стефано догадывается, что магическая сила – от веры. Он вглядывается в абрис крепости на заднике небосвода – иероглиф, поющий славу бытию!

Слова, способные хоть отчасти передать чувства, толкались, просились наружу, но застревали, словно натыкаясь на невидимую преграду и, наконец, хлынувшие слёзы освободили дыхание:

– Господи! Как я был неправ, когда гордился своим вкладом … а где всё это время была моя Лусия?

Стефано пришёл в себя на дороге, ведущей к другу. Туда он устремлялся всякий раз, когда, жизненные дела загоняли в темноту. Откуда бы вы ни приближались к Кастелуччо, вам не миновать извилистого серпантина, бегущего через множество тоннелей, исчервивших лесистые горы. Пока машина не спеша утюжит горные склоны, глаза не раз благодарно обнимут оставленные внизу пространства богатой и вольной страны. По ним проводят "кровь земли" многочисленные ручьи и привольная река, подчинившая долину.

Нрав водных артерий непостоянен: зажатые теснинами, они, выражая недовольство, ревут, ворочая камни, а вырываясь на простор, разливают своё серебро и несут обитающих рыб бережно и неспешно, как терпеливая мать. Дорога взбирается всё выше в горы, растительность постепенно убывает, открывая снежные шапки на дальних вершинах, откуда тянет холодком.

И вдруг, за очередным витком появляется разноцветная долина: алые поля сходятся к горизонту. Это маки. Среди них вкрапления изумрудного и фиолетового – травы. В пурпурном цветении возникают подвижные тёмные пятна – стада лошадей и овец превращают лубочную картину в реальную жизнь. Склон, покрытый колышущимися травами, подобно живому существу, наблюдает, как всё происходит.

Стефано вышел из автомобиля на цветущую твердь и бросился в самое нутро луга, чтобы всем телом прижаться и впитать медовый запах трав и сыроватый – земли, услышать деловитое жужжание пчёл и увидеть голубой покой небес. Он лежал и ощущал, как между ним и землёй появилось единение. И в тот же момент его душа откликнулась и запела… время исчезло. Поднимался он нехотя, как из объятий Любящего нас…

Осталось всего ничего – один виток вокруг горы, на вершине которой развевался флаг над харчевней друга Мариуччо.

Хозяин длинного стола – вот он собственной персоной. Седые усы аккуратно пострижены и спорят белизной с колпаком, торчащим как корона от жёсткого крахмала. Друзья обнялись. Оба не доверяют словам и чаще всего при встречах молчат.

Их жизнь проходит на виду друг у друга с детства, и все изменения видны без слов. Мариуччо знает, что друг всегда ужинает дома со своей семьёй и идёт готовить кофе, до которого оба охотники. Стефано, усаживаясь за длинный стол, где обычно размещается дюжина гостей, в распахнутое окно видит только что оставленные горы с ледником посередине, алый луг, разделённый ниткой дороги, клубящиеся облака с позлащённой каймой, и внезапно ощущает себя маленьким и растерянным перед огромным миром.

Присутствие живого существа заставило его обернуться: величавой поступью, достойной знаменитого тореадора, подносящего ухо поверженного быка даме сердца, к нему приближался друг Мариуччо, лохматый кот с мышью в зубах. Стефано убрал ноги, открывая проход коту на кухню, к хозяину, и рассмеялся.

Увиденное являлось метафорой его жизни, только кто тот хозяин, ради которого он ловит своих мышей… Блуждающие мысли вернули его внимание к многажды обласканным глазами произведениям природы, развешанным по стенам. Косы лука, увесистые булавы копчёных окороков на крепких крючьях, расставленные на полках соленья… Стефано с любовью обводит взглядом полки со злаками в длинных стеклянных банках: вот знаменитые чечевицы, выращенные Мариуччо на лугу внизу – оранжевая, зелёная, рядом золотое просо… У Стефано есть подозрение, что вся компания поддерживает связь, а пучки мяты и лиловой лаванды время от времени погружают их в гипноз, чтобы не смущать человека.

Глоток крепкого кофе обычно устанавливает между друзьями сердечное единство, и иной раз это заменяет им беседу. Но не сегодня. Стефано несколько раз откашлялся, как бы освобождая словам дорогу, и, когда чашки были определённо пусты, он, заглядывая внутрь на разводы произвольно сложившегося рисунка, словно силясь прочесть его, проговорил:

– С Лусией что-то неладно, Мариуччо.

– Она сказала?

– Нет, она не говорила. Видно. Она враз сникла как трава осенью. Всё было как всегда, Лусия ни на что не жаловалась, как обычно…, – растерянно добавил Стефано. Выждав пока друг поймёт серьёзность проблемы, он продолжил:

– Что делать? Такого не было: она не хочет говорить. И не смеётся, – выложил самый последний аргумент.

Мариуччо осторожно передвигаясь вдоль стола и смахивая с него что-то невидимое, оберегая тишину маленького пространства харчевни, дошёл до барной стойки, и, словно обретя рядом с ней уверенность, решительно повернулся к другу и, подойдя к нему ближе, чем обычно, выдохнул:

– Ты её обидел!

Стефано недоуменно взглянул на товарища.

– Чем это?

Мариуччо напрягся, было видно, что разговор ему даётся трудно.

– Ты не замечаешь её жизни!

– Как не замечаю? С утра до вечера вместе. Я вижу всё, что она делает, – Стефано говорил медленно, словно вглядываясь в оставленную позади жизнь.

– Не об этом речь, Стефано. Она устала ждать, когда ты выглянешь из своей бочки.

– Какой бочки, что ты несёшь? – Ответ прозвучал растерянно.

– Знаешь Диогена, который голым ушёл из мира, оставил там всё и поселился в бочке, чтобы быть ближе к Богу? Ты, как он, мудрствуешь, живёшь сам по себе.

– Ну и что?

– Женщина так хитро устроена: творит жизнь, может всё сделать не хуже мужчины, но ей нужна поддержка, вроде той, когда мы руку подаём при выходе из машины. Что она сама не может? Обходительность, внимание – вот что надо любой женщине.

Мариуччо понизил голос и проникновенным шёпотом изрёк:

– Любой красавице и умнице нужна оправа и никто кроме мужчины не может её соорудить. По тому, как преподносит он свою женщину и что в ней ценит, и другие её принимают. Бывает, и посмотреть не на что, мышь серая, а найдётся умник – разглядит в ней такое… Обхождением и вниманием из неё королеву сделает, обзавидуешься!

– Но она мне не говорила об этом, о внимании.

– А вы часто разговариваете? – немного стесняясь спросил Мариуччо.

– Нет. Всё больше о делах… с расстановкой произнёс Стефано, и голос его сник, лишился силы.

– Стефано, а ты "даёшь своей жене комплименты"?

– Что? – не понял Стефано.

– Ты же знаешь, что покойная моя Сандра так и не выучила итальянский как свой родной, и когда я долго не хвалил её, она напоминала:

– Мариуччо, ты почему не даёшь мне комплименты? Я без них зачахну как цветок без полива, без них я могу забыть, что я – самая-самая! – ну, что с ней было делать? Я научился видеть, как Сандра превращает нашу жизнь в праздник. Как же её не хвалить! Твоя Лусия хочет, чтобы ты её замечал, – убеждённо произнёс он и продолжал рассуждать:

– Сыновья далеко, видитесь редко, София – хорошая дочка, но у неё молодая, горячая жизнь, а ты ушёл в свои пампасы. Лусии одиноко, это опасная болезнь. Прости, Стефано, у меня небольшой опыт по этой части. Думай сам.

С этими словами он взялся за горлышко большой бутыли с беловатым напитком и налил по маленькой рюмочке. Глотком лимончелло заканчивалась каждая их встреча.

Ужин уже ждал Стефано, но он по заведённой привычке заглянул в зал ресторана и остался доволен – несмотря на поздний час, все столики заняты. Лусия приготовила, как он просил, форель. Нежнейший рыбный запах сказал ему, что она удалась. Не желая нарушать семейный обычай, им же и заведённый, не вести за едой серьёзных разговоров, Стефано отдал должное рыбе, подкладывая лучшие кусочки Лусии, передал ей привет и мешочек чечевицы от Мариуччо, и, когда жена принесла мятный чай с кедровыми орешками, он решился на разговор.

– Лусия, ты часом не заболела?

– Это видно?

– Только слепой и глухой не заметит.

– Я нарушила твой покой, сожалею, Стефано…

– Да не о покое я печалюсь. Что надо сделать, чтобы ты стала прежней Лусией?

– Ты винишься оттого, что мало уделял мне времени? Каждая женщина – Королева своей семейной державы. Сколько бы внимания ни оказывали подданные – ей всё мало.

Она тихо рассмеялась.

– Стефано, ты уверен, что хочешь знать правду?

Люсия была серьёзна, но глаза её поддразнивали. Стефано сделал движение плечами – так хорошо известное ей, означавшее нетерпение.

– Ты был мне хорошим мужем и хорошим отцом для наших детей, у меня нет на тебя обид. Причина моей, как ты сказал, болезни не в нашей с тобой жизни, она, наверно, во мне самой.

Лусия села поудобнее, некоторое время молча рассеянно смотрела на Стефано, и, в какой-то миг преобразилась внешне: подобралась, как бы истончившись телом, и, подавшись в сторону мужа, улыбнувшись, стала говорить мягко и вспоминающе:

– Помнишь, когда мы узнали друг друга, то просто провалились в любовь, в запредельность, где каждый для другого был величайшим сокровищем. Время, проведённое вместе, взрывалось фейерверками счастья. Хотелось вывернуться наизнанку, только бы любимый ещё больше радовался… Было ощущение, что вот-вот откроются тайны бытия… Мы кружились в объятиях мира, и казалось, так будет вечно… Когда чувства стали остывать, родился первенец Марко… И любовь, будто набравшись сил, снова хлынула в наш дом. В другой раз её принесла малышка Софи… Открыли ресторан. Возникали новые всполохи счастья, но они так быстро гасли …

Мне хотелось вновь пережить тот высокий накал, что нёс нас на крыльях вначале. Появились честолюбивые желания: стать хорошей матерью, умелой домохозяйкой, бухгалтершей, наконец. А ты не забыл, Стефано, как в сорок лет я танцевала бергамаску и тарантеллу на празднике города? Ты мне говорил тогда, что я прирождённая танцовщица. Говорил? Я добивалась успеха и, убедившись, что очередную задачу выполнила «на отлично», тут же теряла интерес и намечала новую, чтобы миновав её, бежать дальше.

Стефано никогда не слышавший от своей жены подобных исповедей, сидел молча и напряжённо. Интонации Лусии выражали чувства, которых он не знал. Услышанное входило в него как вода заполняет пустое русло. Сметая всё на своём пути, новая картина жизни устанавливалась стремительно и без его участия.

Остановившись на секунду и взглянув на мужа, который, она и так чувствовала, не пропустил ни одного слова, продолжила:

– Так я пролетела свою дистанцию. Но случилось короткое замыкание: в его свете я увидела, что получилось, и протрезвела. Бег в никуда закончился… Тайны заволокло пеленой – даже в конце я не знаю, в чём смысл моей жизни. Тогда для чего я проделала свой путь? И чем он отличается от пути пчелы или муравья? Мне стал неинтересен мир, который сама же и создала.

Подумать только, Стефано, я продремала целую жизнь! Мне так жаль… Я хочу узнать тот, существующий вечно… по законам, не зависимым от лукавого человека. Если ещё не поздно… Пожалуй, я сказала всё.

Стефано сидел не шевелясь, с закрытыми глазами. Он видел перед собой две параллельные дороги, восходящие в небо, по ним брели два одиноких путника.

– Это только начало Пути, – подумал Стефано, – Вселенная бесконечна. Значит, мы с Лусией обязательно встретимся.

Часть V. Рассказы.

Куда она делась.

Миловидная женщина в окружении цветов, слегка растерянно отвечающая по телефону на поздравления, не укладывалась в казённую жизнь хирургического онкологического отделения.

 Разнообразные цветочные композиции в пёстро нарядных обёртках теснились на подоконнике, тонкий аромат фрезий сообщал, что рай рядом. Букет роз, очевидно, прославляющих каждый год прожитой жизни, украшал тумбочку.

Такая вот картина предстала Лидиным глазам сегодня утром, когда она вошла в девятую палату. Хозяйка великолепия, Тоня, дожидалась вызова в операционную. Лидия только поступила. Подруги по несчастью познакомились.

Медицинская сестра открыла дверь и застыла. Она забыла, зачем пришла, задохнувшись от возмущения:

– Это что за клумбарий здесь?! Лидия заступилась:

– Зачем вы так шутите, у Тони нервы на пределе.

– Какие шутки? Не положено антисанитарию разводить.

– Ко-лум-ба-рий – не самое подходящее слово перед операцией, – настаивала Лидия.

– А что я такое сказала? – устроили клумбу в медицинском заведении. Я и говорю – клумбарий.

– У меня сегодня день рождения, – подала голос Тоня. – С утра сотрудники поздравили. Я в озеленении работаю. Возьмите всё себе. Только розы, пожалуйста, оставьте. Можно?

– Ну, так бы и сказали, – забирая цветы и замазывая интонацией служебное рвение, смилостивилась заботливая сестричка.

– И прошу без придирок. Клумбарий не понравился… Это у вас, новенькая, от стресса перед операцией, выпейте мяун – кошачьи капельки, там, в коридоре. А вы, Кулакова, пойдёмте со мной в операционную.

И Тоню увели.

Соседку привезли через два часа. Всё, что недавно было Тоней – играло красками, говорило жизни «да», переливалось чередой сменяющих друг друга выражений, – застыло, обескровилось, остановилось. Две санитарки перекатили Тоню, как куклу, с каталки на кровать и, торопясь, с грохотом потащили прочь жалующуюся на бесконечное служение конструкцию.

Лидия увидела себя, завтрашнюю. Ей захотелось оказаться прямо сейчас на улице, за окном, рядом с больничным тополем. – Да. Может быть… Если выпадет шанс… А пока надо всё пройти… ну, не по-бабски.

Она подошла к Тоне, устроила поудобнее её голову на подушке, укрыла, осторожно провела по щеке.

– Всё будет хорошо, – проговорила шёпотом, – мы с тобой выйдем в садик и наберём тополиных почек. Они пахнут… Хорошо пахнут, – выдохнула Лидия и смутилась: «Ну вот, расчувствовалась, будто вымаливаю милость».

Дальше случилась пустота. Такая чуть звенящая пустота и рассеянное состояние, в котором теряешь себя. Немного испугавшись, Лидия обхватила себя под грудью руками и, убедившись в телесности, стараясь двигаться тихо, вернулась на свою кровать.

Утром у неё взяли анализы, и теперь оставалось только ждать. Мысли клубились вокруг предстоящего события, несмотря на бедность материала для фантазий, и обрывались в одном месте: «Если я проснусь… если всё будет хорошо…».

В голове уже появился протест в виде очага пульсирующей боли. Лидия решила последовать совету медсестры и отправилась на поиски валерьянки.

Траурная очередь цветастых халатов вела к столику с двумя литровыми банками из-под маринованных огурцов с намертво приклеенными изображениями пупырчатых корнишонов. Надписи белым на латыни и по-русски оспаривали первоначальное назначение. Запах и вовсе не оставлял сомнений в лекарственном происхождении мутноватых средств. Народ надеялся больше на целительную силу «кошачьих капелек» и микстуры Кватера, чем на себя. Проглотив ложку-другую, пациентки не торопились расходиться по палатам, а рассаживались здесь же, в скрипучих креслицах.

Прооперированные под халатами нянчили дренажные трубки, собирающие жидкость в том месте, где ещё недавно выпуклая плоть была связана с телом многочисленными руслами сосудов, ныне запустевающих. Пациентки в платочках, цветных косынках и шапочках, после химиотерапии расставшиеся с причёсками, держались особняком и видно были сильно погружены в себя.

Тихая беседа протекала в сочувствии, взаимном доверии. Ещё недавно они и не знали о существовании друг друга, а сегодня – сёстры. Многие, несмотря на ранний час, «нарисовали» глаза и подкрасили губы. Лидия рассматривала тёмные обводки век, старательную растушёвку, тоненькую линию губ, выведенную карандашом, и почувствовала набегающие слёзы. Она знала, что точно так же обозначится после операции.

Двое в платочках пытались успокоить молоденькую девушку. Судя по репликам, ей назначено на завтра. Но она хочет уйти домой, и будь что будет. Девушка на грани срыва, голос звенит:

– Не хочу я жить с ампутированной грудью. Это моё право.

Вся очередь переместилась в сторону окна, и вокруг бунтующей образовался защитный кокон. Каждая старалась найти единственное слово-кирпичик, чтобы было на что опереться, выбраться из заблуждения. Разговор шёл нервно, с паузами. Подошла санитарка Вера, обняла молоденькую:

– Я тоже одну грудь выменяла на жизнь. И не жалею. Сколько хорошего случилось за это время. А всего-то три года прошло. Пойдём со мной, я тебе киношку дам посмотреть – обхохочешься. «Чёрный кот, белая кошка».

Лидия шла по коридору, пока ей не преградила путь маленькая женщина:

– Я Ульяна Ивановна Шкрябина, фельдшер. Вот, – держа банку с мочой в руке и указывая на сложное сооружение, выглядывающее из-под халата, – операцию сделали, онкологическую, и что получилось… Доктора прячутся от меня, послушайте хоть вы, как я осталась без мочеточника с этой бадьёй со шлангом.

Лидия взяла Ульяну под руку и повела к узкому диванчику, но появившаяся в конце коридора фигура была для Шкрябиной важнее. Она метнулась навстречу доктору и задала, видимо, дежурный вопрос:

– Когда меня будут оперировать?

– Повторяю: не делаем мы таких операций, только в Москве. Они платные, вам к медицинским чиновникам надо.

– Да разве они меня услышат? Помогите мне, доктор! – уговаривала Шкрябина.

– Всех моих денег за год не хватит, чтобы оплатить операцию и выходить вас. У меня две семьи на шее! – выложил доктор чуть не в ухо Шкрябиной последний аргумент. Обессиленно пообещал:

– Я подумаю…, – и скрылся за дверью кабинета, где на столе, между историями болезней, его ожидала горка околелой картошки, слегка прикрытой серым шматком неизвестного продукта. Есть не хотелось. Такое добровольно можно затолкать в себя только после сорокадневной голодовки.

Ульяна отправилась в палату – писать прошение чиновникам. Лидии оставалось изводить время в больничных коридорах. А доктор, спровадив гадость в тарелке на другой стол, взглянул в зеркало над раковиной и быстро отвёл глаза.

Похоже, он похудел. Кожа на руках истончилась от бесконечных истязаний антисептиками и от недостатка витаминов. Во рту вечная борьба «идентичного натуральному» и «натурального парадонтозного» пугала и раздражала. Не заметил, как быстро постарел!

Вспомнилась Шкрябина. Одинокая и немолодая, она вот уже месяц испытывала его волю к жизни. Ульяне нужна помощь, а у него нет ресурса. Да где ж его взять? «Похоже, он невозобновляемый, как Солнце», – невесело пошутил сам с собой доктор. Ульяна пробыла в отделении уже месяц. Надо искать обоснования для продления, чтобы хоть чем-то ей помочь. Каждый день личные просьбы допекают. Вот сейчас коллега позвонил: «Посмотри, нельзя ли жене сохранить грудь». Сохранишь грудь, погубишь жизнь. Обещал посмотреть.

Павел Ильич отхлебнул жидкость из чашки и подивился резкой перемене окружающего. Напиток сообщал, что мир – помойка. Теоретически доктор с этим не соглашался. Чай он казнил – вылил в раковину. Пора в перевязочную. В коридоре встретил ту самую жену доктора, которую обещал посмотреть.

– Какой уровень готовности?

– Запредельный, доктор.

– Встретимся позже, вас позовут.

«Доктора жалко, – думала Лидия. – у него однообразная, трудная работа». В этом она убедилась при первой встрече. И потом всё больше и больше понимала, и сочувствовала. Подумать только: изо дня в день одни поражённые раковой опухолью молочные железы!

Собственная проблема объявилась неожиданно. Была грудь как грудь. Немного большевата, правда. Но своя, родная. За всю жизнь не нашлось настоящего ценителя. Ну, это же не произведение искусства. Художник от огорчения не умрёт. А Лидии она очень пригодилась – дочку кормить.

И вот тебе на – заныло, закололо, завыло, задёргало, запекло, загорелось. Боль взвилась, взорвалась вулканом и сделалась бедой. Раньше-то о груди вспоминала раз в полгода, когда лифчики покупала. А теперь вся с головы до ног стала одной сплошной сисей…

Неделя ушла на обследования и анализы. Маммограмма преподнесла первый сюрприз. Результат вынес сам заведующий кабинетом. Загадочно улыбаясь, покровительственно приобняв Лидию за плечи, стал громко уговаривать:

– Не бойтесь, у нас в онкологии замечательные хирурги, сделают всё, что от них зависит.

– Что всё? – отклоняясь от доброго доктора, захотела узнать Лидия. Но не случилось. Пробегающая коллега увлекла его с собой.

– Вам надо к маммологу, – услышала она приглушённый расстоянием совет.

Прежде всего, решила она, надо сесть и медленно, правильно подышать. У неё в груди что-то совсем плохое. Рентгеновский снимок на просвет показывал идеальные полукружья, в тенях она не разбиралась, описание тоже прятало истинный смысл. Отдельной строкой напечатано «Cancer» и знак вопроса. Значит – рак груди. Предположительно. Заложило в носу, участился пульс, дыхание сделалось, как у пекинеса.

Впервые в жизни Лидия поняла значение «до» и «после». «До» – это когда смерть – абстракция, чёрная дыра, которая, может быть, теоретически существует, о ней можно размягчённо рассуждать за десертом. А «после» – ты стоишь на краю ревущей, реальной, крутящейся воронки, и тебя засасывает. В поражённом теле появился неумолимый хронометр. Он материализовал время, его шаги сотрясали плоть.

Через неделю Лидия стояла перед хирургом-маммологом. Павел Ильич теперь главный распорядитель её жизни: он вынесет приговор и сам же исполнит. После изучения снимка доктор стал ощупывать грудь Лидии. Она не представляла, что касания могут быть такими нежными, бережными и лёгкими. И всё-таки, попадая на какие-то точки, его прикосновения будили чувствительное. Новообразование, так его назвал маммолог, огрызалось на едва ощутимые надавливания.

Лидия сторожила лицо доктора в надежде увидеть сомнение в виде трёх точек, отраженных в глазах, или в промелькнувшем знаке вопроса.

Властная уверенность профессионала исключала и многоточие, и вопросы. По привычке тщательно помыв руки, Павел Ильич выписал Лидии направление в онкологию и согласовал дату госпитализации.

На следующую встречу Лидия пришла полностью доверившейся специалистам, которым по службе приходится разбираться с её дальнейшим существованием. Проведённое Павлом Ильичом вместе с доктором-узистом исследование ещё раз подтвердило наличие опухоли. Они тихо обменивались непонятными словами. Нарисовали карандашом на груди место расположения образования, вымерили до миллиметра. Немного поспорили о чём-то. Павел Ильич позвонил её мужу, неврологу, и попросил подготовить Лидию к операции.

Супруг вытащил медицинскую энциклопедию, нашёл картинку в компьютере и начал объяснять строение молочной железы и механизм развития раковых клеток. Их сопряжённость со всем организмом поразила неподготовленный ум, как шаровая молния. Лидия не стала ясновидящей. Но пограничное состояние не замедлило из формулировки превратиться в тёмную многорукую сущность.

Тесные объятия спеленали тело, мука взвилась тонким нескончаемым воем. Сознание просило пощады любой ценой. Уходящий поезд уносил огонёк последнего вагона в неизвестность. Бледность лица и учащённый пульс потребовали оказания срочной помощи. На этом предоперационная подготовка закончилась.

На другой вечер супруги без ущерба для здоровья разыскивали по Интернету протезы молочной железы и деловито обсуждали модели. Даже смеялись. И всё шло хорошо, пока, случайно повернувшись на стуле, муж не задел локтем злополучное место. Конечно же, это был повод для неизлившихся ещё слёз и вырвавшегося на волю вопроса:

– Ну за что это мне?

Супруг сумел воспользоваться случаем и напомнил Лидии, как это рассматривают авторы её настольных книг – Типпинг и Шрейбер. Оба авторитета, а вместе с ними косвенно и муж, настаивали: нас беспокоит не происходящее с нами, а наши мысли об этом. Путь избавления от стресса – исследование мыслей.

Лидии не светило избавиться от стресса. Эпизодическое знакомство со своим думающим хозяйством пугало полной независимостью его существования. Мысли являлись без приглашения. Лидию ни в грош не ставили. По-разбойничьи хозяйничали, подбивали на такое… Лучше не вспоминать. Ещё хуже давались попытки избавиться от назойливых гостей. Тогда зловредные оставались надолго.

Отвергая метод исследования на словах, мы всё-таки пробуем его применить, если ничего другого не остаётся. Лидия стала перебирать пережитое. Ручка почти неосознанно следовала за воспоминаниями. Вскоре весь лист был исписан: не помогла, не выслушала, забыла, испугалась, обиделась, обманула, присвоила, злословила, использовала, обозлилась, впала в уныние, предала, отмолчалась…

Частокол обличающих глаголов обвинял, упрекал, осуждал, укорял, насмехался, казнил. Лидия растерялась и решила перевести всё в шутку: мол, конь о четырёх ногах, и то спотыкается. Но не тут-то было.

Пропечатался вердикт: что натворила, то и получила.

Лидия – банковский работник, и до неё временами доходило, что мы в этом мире живём в кредит. Всегда открытый магазин жизни полон добра, и можно брать сколько угодно. Но забываем: долги записаны и должны быть возвращены. Хозяин действовал, конечно, в её интересах. Однако со своей целью. Это очевидно.

Жаль, что догадка пришла лишь сейчас, когда явился сборщик налогов. С ним не поспоришь. Действительно, её жизнь – сплошная череда импульсивных поступков, ошибок, своекорыстия, неправильных выборов, причинённого зла. Но зачем она всё это делала? Сомнений и быть не могло – ради себя любимой. Она ощутила, что всё в ней заныло, сопротивляясь кажущемуся неизбежному.

В таком состоянии («будь что будет, моё дело – ноги переставлять») Лидия нарезала круги по бесконечным пустым коридорам, пытаясь осмыслить события последних дней. Поймала ощущение, что всё идёт правильно. Если так, то, значит, операция станет новым этапом жизни.

Пробудившийся исследовательский интерес вернул её к фельдшеру Ульяне. Непонятна встреча с ней, но зачем-то нужна. Лидия должна помочь Ульяне? Или научиться выдержке? Может быть, увидеть с её помощью завышенные требования к другим людям?

Вспомнив о Тоне, Лидия поспешила в палату. Пришла вовремя – слабо пискнул Тонин телефон. Лидия ответила. Коллеги справлялись, как прошла операция. Сразу после разговора Тоня открыла глаза и взглядом спросила, кто звонил. Узнав, что коллеги, крепко сомкнула веки, но тотчас вскрикнула от боли, и слёзы полились двумя ручейками вниз под волосы. Лидия засуетилась с расспросами, что болит и где. Не позвать ли доктора?

– Душа болит, доктор тут ни при чём, – измученным голосом ответила Антонина.

– Можно, я выплачусь?

– Да, пожалуйста. Я могу уйти, если так лучше.

– Не уходи. В одиночестве мою беду переживать невыносимо.

– Тоня, мне показалось, к операции ты отнеслась спокойно. Что произошло?

– Ничего, кроме самой операции. Наркоз действует. То, что казалось пустяком, сейчас рушит мою жизнь, рвёт её на части.

– Давай с тобой попьём немного сока, и ты всё расскажешь – предложила Лидия.

Она помогла Тоне сесть на кровати, освежила ей лицо и руки, причесала. Сок пили через соломинку и переглядывались, нащупывая мостик, который поможет найти путь к другому.

В это время с возгласом «мона?» вошла Ирочка с подносиком, полным лечебных радостей, и штативом наподобие портативной виселицы. Настраивая капельницу, стала развлекать:

– В кабинет с надписью «Логопед» робко просовывает голову мужчина и спрашивает:

– Мона?

– Не мона, а нуна, – отвечает логопед.

Лидия с Тоней, переглянувшись, отозвались вежливым смехом.

– А вы, Иванова, идите в клизменную, – пробормотала Ирочка, вводя иглу.

– Почему в клизменную, ещё не вечер, – Лидия была в недоумении.

– Ой, зарапортовалась, «Клизменная» у нас – кабинет заведующего.

На стук никто не ответил. Лидия толкнула дверь. Доктор спал, положив голову на стол. Скрип штопором прошёл через его тело: оно содрогнулось. В следующую секунду он встал и сделал приглашающий жест.

– Перегрузки, – пробормотал Павел Ильич, приглаживая волосы, – да и не молоденький уже.

Лидии понравилось, что доктор доверился ей. Внутри потеплело. Обследуя её грудь, он проходил по поверхности своими чуткими пальцами, как сапёр ищет мины. Его глаза, уши, кончики пальцев засекали то тайное, что вело войну под покровом кожи. Рак – Троянский конь, извечный враг доктора, – отличался непредсказуемым коварством. Брови доктора сведены, глаза сужены. Огорчённый вздох и длинную паузу не надо было переводить словами, но Павел Ильич попытался:

– Ваш муж просил ещё раз посмотреть, и вот что я скажу: очень жаль, но у вас единственный вариант. Вы его знаете, – врач замялся. Дальше надо произнести вежливые, обнадёживающие слова.

Лидия пришла на помощь:

– Доктор, моему желанию жить могла бы позавидовать многострадальная подопытная медицинская крыса. Даже с одной грудью я буду танцевать джигу в кругу недоброжелателей и радоваться. Чтобы остаться в живых, я способна сама себе сделать ампутацию без обезболивания. Павел Ильич благодарно улыбнулся, в его глазах появился блеск.

Тоня лежала под капельницей, сжимая свободной рукой, как гранату, телефон.

– Ну, что он сказал? – в её голосе сквозила озабоченность.

– Подтвердил своё решение. Завтра утром я первая.

– Не ты первая, не ты последняя, – машинально отозвалась Тоня и без всякого перехода шумно заплакала. В это время закончилась капельница. Вошедшая Ирочка с порога уловила непорядок:

– По какому поводу мокроту разводим? Помощь нужна? Сейчас таблеточку под язык – и все проблемы побоку.

Она забрала штатив и через минуту уже вновь появилась в палате c мензуркой, на дне которой лежало Тонино спокойствие в виде сиреневой пилюли. Разговор пока не клеился. Время от времени всхлипывая, Тоня уснула.

Лидия положила руку себе на грудь, которой завтра не будет. Её выбросят на помойку, куда сегодня отправили Тонин холмик. Попробовала представить свою незваную гостью – опухоль, словно мицелий гриба под землёй. Увидев разветвлённые белые проростки, протянувшиеся в разные стороны, она удивлялась их сложному переплетению и злой силе, обманным путём подчинившей защиту тела – иммунные клетки. Стала думать, как хитро всё устроено, но долгие размышления её утомили.

То ли во сне, то ли наяву она увидела себя на берегу моря, рядом с большим камнем, в углублении которого хоронился белоснежный, сомкнувший лепестки морской анемон. Он манил свежестью. Лидия протянула навстречу руку, и анемон раскрылся. Из центра вылезло щупальце и протянулось к ней. Испугавшись, она побежала.

Щупальце настигало и голосом мегафона вещало:

– Вы загадили море и землю. Извели леса и животных! Хапаете и поглощаете! Вы превратили землю в помойку! Всё разрыли и распахали! Вы – раковые клетки!

– Нет! – кричала Лидия. – Я люблю и землю, и море. Это не я сделала! Но щупальце уже ухватило её, затрещало платье.

– Вредит один – отвечают все, – гремит анемон.

Цепкое щупальце сдирает одежду. Лидия бежит нагая, прикрывая единственную грудь рукой.

Открывшаяся дверь освободила от страшного возмездия Лидию, вовремя оборвав сон, и пропустила Иру. Лидия была в поту, её ноги свело судорогой.

Своё состояние она утаила, сон решила не рассказывать. Уже стемнело, в открытую форточку струился густой терпкий дух клейких почек высокого тополя. Женщинам выдали лекарство на ночь, сделали уколы, каждая получила своё наставление. Тоня, просматривая телефон, тяжело вздохнула. Это остановило Ирочку. Она улыбнулась:

– Хотите, развеселю? После года лечения психиатр говорит больному: «А может быть, жизнь – занятие не для каждого?»

– Да уж, повеселила! – взорвалась Антонина. – Такая умная, аж череп жмёт. Веселуха!

С осторожностью двигаясь, Тоня стянула одеяло, ограждая залепленную пластырем грудь, и достала бутылку вина.

– Вот всем назло напьюсь сейчас, – с вызовом объявила она тоном капризной девочки. – Доктор сказал, после операции понемножку можно, чтобы кровь восстановить. А мне надо нервы восстановить, значит, ещё немножко.

Не закончив фразы, она принялась в голос рыдать:

– Почему он молчит? Разве трудно просто написать два слова? Не любит он меня! Без мужчин плохо, с мужчинами плохо, а вот с двумя сисями точно хорошо! Но это нынче не моё счастье.

Лидия перебралась к Тоне, села рядом. Тоня заливалась слезами. Лидия, захваченная этим потопом, заплакала с ней вместе. Превозмогая рыдания и промокая друг друга салфетками, они вернулись из мира печали в свою палату.

– Ты знаешь, Тоня, я выпью с тобой.

– У тебя же операция!

– А что операция? На войне водку для анестезии давали. Подумаешь, стакан вина. Хотя я вообще-то не пью. Так, глоток-другой. Но сегодня – надо.

– А давай, – решилась Тоня, – открывай.

Легко сказать открывай, а чем? Они долго возились с перочинным ножом, потом, искрошив пробку и утопив остаток, разлили вишнёвую жидкость по чашкам. Предусмотрительная Лидия забаррикадировала вход в палату тумбочкой, разломила плитку шоколада и щёлкнула выключателем. Свет уличного фонаря придал комнатушке таинственные очертания. Чокнулись.

– И всё-таки за любовь! – выдохнула Тоня.

– За любовь! – откликнулась Лидия. – В ней всё дело… Послушай, а почему так в жизни бывает: встретишь настоящего, нужного тебе до боли, и его отбирают. Для чего такая несправедливость?

– А кто знает, что справедливость, а что нет? – Лидия захотела увести разговор от опасного вопроса.

Но Тоня была настроена докопаться до истины:

– Вот я, например, почему груди лишилась? Сама виновата. Двадцать лет прожила с нелюбимым человеком. И нелюбящим, заметь. Во угораздило! И – пьющим! Правда, пить он стал, когда судно продали, а его выкинули. Я жалела. Старалась занять то фотографией, то туризмом. Но ему кроме бутылки ничего не надо. Любая маломальская проблема: бутылка – и спать. Дескать, нервы не выдерживают. Билась я с ним, билась… Последний год и вовсе на диване работу искал. А когда-то хорошим спецом был, помощником капитана.

Однажды опамятовалась. За неделю квартиру разменяла. Его перевезла в однокомнатную, всё ему там устроила: шторы повесила, кухню оборудовала, по шкафам всё разложила, пока он горе запивал. И осталась одна. А раньше кто не давал?! Не поверишь, танцевала от счастья в первый вечер, будто меня на свободу из заточения выпустили.

Лидия с Тоней налили ещё вина, чокнулись, выпили. Тоня поплакала немножко, Лидия тоже. Уж больно неважный мужик портил жизнь замечательной женщине. Лидия вспомнила подруг с такими же «пряниками». Как не плакать. Тоня, чуть успокоившись, продолжила:

– Попросилась в отпуск. С милой душой отпустили, на путёвку денег подбросили. В Пятигорске в пансионате восемнадцать дней пробыла, из них десять проспала. Возвращалась домой, и в самолёте возле туалета нашла Его, любовь свою. Стоит, разминается. Вот! – на экране телефона появился он. Лидия сорвалась с кровати, включила свет. Мужик видный, даже лучше, чем представить можно. Тёплый взгляд, глаза распахнутые.

– Ух ты! – Тоня отпила вина. – Спрашиваю, указывая на кабинку: «Свободно?» Отвечает: «Да кому он нужен, туалет этот. Пожалуйста, проходите!» – а у самого из глаз смех брызжет. Вернулась я на место, самолёт полупустой был, молю Бога ли, кого другого, не знаю: «Ну пусть он сядет рядом со мной!» И через минуту он рядом: «Не возражаете?» Проговорили мы всё оставшееся время. Будто только и ждали, чтобы друг дружке жизнь свою рассказать без утайки.

Когда приземлились, аж страшно стало: а как мы друг без друга? Он давно один. Жена на циркача-эквилибриста заезжего поменяла его много лет назад. В одночасье – дочку под мышку, двух кошек в кошёлке – в другую руку, и с цирковой труппой пустилась в путешествие. Пустая была. Молодая. Теперь у него одна забота – дочке образование дать. Он – бурильщик. На вахты ездит, в Мьянму.

Закрутилась у нас любовь вроде буранчика. Витюша всё вокруг в праздник превращает. Любая мелочь ему для баловства. А уж ласковый! И приголубит, и пожалеет, и рассмешит. У него отпуск межвахтовый был, так он – за хозяйку. Ужин приготовит, ванну нальёт, розовых лепестков набросает. Было дело, весь балкон шариками разубрал, и на каждом в любви объяснился по-разному. Вот одно: «Нашёл вторую половинку, мою роднулю Антонинку». А что? Мне нравится. С квартиры на квартиру кочевали. То у него ночевали, то у меня. Песни вечером пели на два голоса. Вот эта ему нравилась.

Тоня включила на мобильнике запись. Два голоса красиво выводили «Как упоительны в России вечера». Обнявшись, Лидия и Тоня стали подпевать:

– Любовь, шампанское, закаты, переулки… Тоня застряла после двух стихов, её голос перешёл в рыдания. Лидия не могла поддержать подругу – почувствовав действие слабительного, побежала в туалет.

Тоня дожидалась её с телефоном в руках:

– Посмотри, какого он мне пуделя купил. Говорит, специально выбрал на себя похожего, чтобы мне в его отсутствие не скучно было. Два месяца пробежало. И тут беда моя приключилась. Обследования, анализы, консультации, операция. Вертелась, как волчок. Не хотела, нет, боялась ему сказать, до последнего тянула, знала, что уезжает. За день до операции надо было сюда явиться. В этот день он улетал. Ещё и с днём рождения моим совпало. Всё до кучи. У него свои затруднения оказались, надо было какой-то груз подготовить. Ночевали мы порознь. Ой! – воскликнула Тоня, – глупа выше пупа, – это обо мне.

Вечером собрала я пожитки в больницу и уже спать ложилась – звонок. Посмотрела в глазок – муж мой бывший стоит, с чемоданом и сумкой. Кричит мне: «Открой, поговорить надо!» Пять месяцев про него не вспоминала. Звонит настойчиво. Видно, что-то стряслось. Всё-таки не один год с человеком хлеб-соль ели. Вдруг беда. Открыла. Зашёл. Чувствую, крепко выпивши.

– Пусти переночевать до утра. Нанялся на судно. Квартиру сдал, завтра надо быть в порту. Сегодня друзьям отходную давал, засиделись в ресторане. Не успел уехать засветло. Думал, переночую со своими квартирантами, а у них скандал, возражают, значит, против моего присутствия. Выручай.

Сердце слабое, впустила. Думаю, куда он в ночь, пьяный… Договорились: утром рано на такси уедет. Будильник поставила. И закрылась у себя. С Виктором по телефону спокойной ночи пожелали друг другу. Сказал, что в девять заедет поцеловать меня. А бывший муж, гад, проспал!

Тоня повисла плече у Лидии и застонала. Лидия уже предвидела конец и разволновалась, допила вино, почувствовала круженье в голове и вселенскую грусть от проявляющейся истории.

– Проснулся в семь часов и полез в душ. Я тоже будильник не услышала, ночью не спалось долго. Вышел из ванны – засигналил домофон. Он накинул мой халат – подарок Виктора, весь в розах, – не спрашивая, открыл, а там Виктор. Представляешь, сцена. Ну, Виктор букет ему в руки. Передайте, мол, Антонине. А следом протянул корзину с фруктами. И – вниз по лестнице. А это пришлое чудовище, ящер доисторический, букет на пол бросил, а корзину с фруктами вслед Виктору зафинтилил, так что они разлетелись и прыгали с Виктором наперегонки. Пока я на шум выскочила, такси уже от подъезда отъехало. Ой, да за какие мне грехи это наказание? – воскликнула Тоня, и неиссякаемые слёзы в который раз залили её лицо.

Лидия прижала подругу к себе, гладила мокрые щёки, убеждала:

– Всё образумится. Вы же любите друг друга. Куда она денется, эта любовь! Ты подожди, не убивайся. Мы вместе что-нибудь придумаем. Мы её вернем! Тоня кивком согласилась. Обессиленная от переживаний и алкоголя, предложила:

– Давай споём. Её моя мама любила. «Куда бежишь, тропинка милая, куда бежишь, куда зовёшь? Кого ждала, кого любила я, уж не догонишь, не вернёшь». Тоня и Лидия два раза пропели куплет, после чего Тонясказала:

– Дальше – не про меня. Споём сначала. И затянули снова.

В это время поехала тумбочка. В проёме – растрёпанная Ирочка. Удивление сделало её лицо неузнаваемым.

– Вы… что это… вино… Пьянствуете… – медленно подбирая слова, она изучала происходящее. – Нарушаете распорядок, – испуг и растерянность сквозили в её голосе. – В сиську пьяные! – это уже Ира набирала обороты.

– Нет, совсем чуть-чуть! – успокоила Лидия.

– И поёте! Пьяные! Ночью! – не унималась Ирочка.

– Мы любовь отпеваем! – обречённо и важно произнесла Антонина, – так вот.

Ира уже стояла рядом, с бутылкой в руке, и рассматривала остаток с крошками пробки.

– Да вы с ума сошли! Она быстренько подбежала к двери, подпёрла её стулом и стала наводить порядок в палате.

– Что случилось-то? – спросила она, окончательно стряхнув замешательство.

– Любимого я потеряла. Вот что случилось. Тоня раскачивалась из стороны в сторону, как китайский болванчик.

– Господи! – простонала Ира, выливая остатки вина в чашку.

– Беда какая! Я это допью. Вам уже хватит. Она обняла Тоню и утешила:

– Любовь – как корь: чем позже приходит, тем опаснее. Это я по себе знаю. Бутылку забираю, сворачивайте поляну, на горшок и в койку. Не дай бог, дежурный доктор зайдёт, всем нам хана. С этими словами она выключила свет и вышла из палаты.

– Тоня! – окликнула со своей кровати Лидия. – Ты Богу-то спасибо сказала, что Он тебе ещё дал шанс? Сегодня ждала тебя и молила: только бы проснулась и опять увидела тополь за окном. На самом деле, Тоня, это другой мир. Волшебный зелёный замок. А листья – его обитатели. Только для нас они листья!

– Лидия, ты прямо в сердце мне заглянула. Я когда глаза открыла после операции, сказала себе: а теперь, подруга, будем жить так, будто каждый день – подарок. Если что – ты мне напомни. А теперь давай спать. У тебя завтра испытание.

Фантазёрка Лидия закрыла глаза и оказалась под зелёными сводами. Про себя отметила: – Это я у тополя в гостях.

Её ждали и повели знакомиться. По пути разворачивались знакомые картины. Только всё было из света. Добро, любовь, нежность смешивались наподобие запахов. «Я останусь. Здесь моё место», – думала Лидия, радуясь и желая. Любовь завладела ею, как нежная гигантская волна. Лидия исчезла в ней. Так бывает в море, когда ты ощущаешь, что вода и тело перемешались и стали одним.

– Попрошу прощения у всех, кого люблю. Они поймут. Маленькое сомнение, хорошо ли оставить всех, победила любовь. Она заполнила её до последней клеточки и рвалась наружу. Лидия решила сейчас же сказать о своей любви каждому и попрощаться.

Знакомый скрежет больничного механизма вернул её в палату номер девять. Наступило утро. Ирочка с листочком и санитарка с каталкой стояли в коридоре, но что-то не сходилось. Замотанная утренней суетой медсестра, уставившись в листок и бормоча «Началось в колхозе утро…», на ходу меняла беспорядок на порядок.

– Каталку обратно в стойло, а вы, Лидия Ивановна, своим ходом на УЗИ быстро. Снимаем халат! Только в рубашке идём. Почему тормозим? Премедикация действует? А может, что другое? Всё равно повеселее. Весна да лето, пройдёт и это. Я побежала. К вам, Антонина, позже зайду. Ждите… ждите… – жужжала она уже в коридоре.

– Ну, вот и всё, – сказала себе Лидия. Её мозг с удовольствием расслабился.

– Теперь от меня ничего не зависит. Начинается новое действие. В нём играют доктора по сценарию известного Автора.

Не успела перевести дух, белкой в колесе завертелась уже отмеченная гостья…

– Что заслужила… – знаю, – отмахнулась Лидия. – А кто сказал, что мне слабо́ заплатить по счетам?

Снимая халат и причёсываясь, Лидия видела, как опасливо Тоня шарила под халатом. Нащупала пластырь, провела осторожно рукой, убедилась в непреложности свершившегося – груди нет. Нахлынул холод, и щемящая жалость сдавила горло. Она осталась со своей бедой совсем одна. Непривычное ощущение отразилось на лице испугом.

– Тоня! – позвала Лидия тихим голосом. – Не забывай: твой сборщик налогов ушёл. Он оставил тебе жизнь, Тонечка! Посмотри за окно, свистуны слетелись, тебе петь будут, – она подошла и погладила Тонину руку. – Я тебя люблю! Скоро встретимся.

Перед кабинетом УЗИ уже стояли, как часовые, трое приговорённых к операции – плечом к плечу. Телефон в руке Лидии начал ухать по совиному, – очередной сюрприз любимого супруга:

– Ты готова? В порядке? Молодец. Позвоню позже. Пока.

Выглянувшая медсестра взвила голос до прокуренного крещендо:

– Все слепые? И глухие? Читаю: мобильники выключить! Отключаем на раз, два, три. Второй раз вызываю: Иванова здесь?

– Вот я!

– Где вы были?

– Уже не помню, – попробовала отшутиться Лидия.

– Мне-то латерально, – хлопнула себя по боку суровая воспитательница, – а доктор паром исходит.

Привычным жестом отведённого локтя отодвинув «часовых», она освободила проход. Видимо, пар улетучился, и Лидия ничего не имела против переименования в «голубку мою». Под приятное воркование докторши, а это была известная и непогрешимая в исследованиях Ирина Иосифовна, тело Лидии на кушетке дёрнулось и попыталось вернуть пропущенный ночной сон. Бдительная хозяйка прогнала его одним только воображением операционной.

Узистка утюжила и утюжила грудь вдоль и поперёк, зарываясь в мягкую плоть. Зорко вглядывалась в экран, сверялась с прежним снимком, ставила метки и шлёпала новую порцию геля для лучшего сопряжения. Нарастающее раздражение Ирины Иосифовны незамедлительно отзывалось болью. Давление было слишком сильным. Время шло, доктор всё больше нервничала. Даже стала бормотать: «Ничего не понимаю, где она?..»

Лидия несколько раз порывалась спросить, что за новые проблемы у неё в груди, но не посмела. Доктор хищно охотилась за своей целью, ни на секунду не отрывая взгляд от монитора. Наконец, сдвинув очки на лоб и повернув экран к Лидии, будто она что-то могла понять, озадаченно сказала:

– Опухоль ваша не лоцируется, пропала куда-то.

Хирург не вошёл, не ворвался – он влетел на облаке свежей дезинфекции, завис над монитором и жарким шёпотом выдохнул:

– Что происходит, почему задержка?

– Она пропала, – в замешательстве произнесла узистка, вновь ухватившись за датчик и безнадёжно проглаживая мокрый участок.

– Смотрите!

– Да, непонятно… Не понятно… Ещё раз… Проведите правее.

Повторите, – повысив голос, Павел Ильич напористо командовал:

– Проходим эту зону ещё раз. И – рядом.

Тишину располосовал сигнал телефона. Голос, свободный от смягчающих человеческих модуляций, возопил:

– Операционная простаивает полчаса. Кто платить будет?

Павел Ильич недоумённо уставился на узистку:

– Куда она делась?

– А я знаю? Бывает. Говорят, они в церковь сходят, помолятся, и вот… – Ирина Иосифовна развела руками. – Я тут причём?

Хирург некоторое время изумлённо и вопрошающе смотрел на лежащую Лидию. Его вытянутое лицо с поднятыми бровями потеряло управление.

– Так. Вставайте, идите в палату и звоните мужу, чтобы забрал вас домой. Через два месяца сюда на УЗИ. Столкнувшись с растерянным взглядом Лидии, добавил:

– Она куда-то делась, исчезла, – поправился Павел Ильич смущённо. И сам мгновенно исчез, что подтвердило движение воздуха.

А мне летать охота.

Главная фигура.

Телефон как рыбка трепыхался на самом краю стеклянного озера стола, когда на последнем сигнале его подхватил ловкая ручка Ирмы. Голос Саныча звучал на удивление без помех:

– Мантра для настроя:

Океаны ломают сушу,

Ураганы сбивают небо,

Исчезают земные царства,

А любовь остается жить.

– Что нового, Саныч?

– Узнал намедни: Америку открыл украинец Колумбенко.

– Поняла, шутите, значит, у вас всё хорошо.

– Делюсь опытом: отличить живых от иных очень просто – они шутят…

– Звоните чаще, Саныч. Нелли звоните!

Саныч – владелец частной урологической клиники и сосед, живёт надо мной, на втором этаже. Ирма его секретарь, адвокат, личный психолог, ещё и санитарка, кормящая, хочется написать мама, но нет. Она заботится только о том, чтобы Саныч был сыт на работе. Тоже соседка, но с пятого. А я – любопытная Варвара, которой как известно… Ну, ей-же-ей, театр маленькой больнички стал частью моей жизни.

О Саныче коротко сказать невозможно. Он – главная фигура всё-таки.

Рыжий, красно-рыжий, белокожий, веснушчатый. Упрямый жёсткий хохол как раз посередине головы – задорный петушиный гребень. Рыжим Удодом называет его жена в дни немилости. Обидно, если знаешь, Удод – исковерканный урод. Если понаблюдать его в движении – до удивления напоминает всем знакомого красного фараона. Такая фигура нуждается в окружении: упомянем жену, амфорообразную Алевтину, тоже врача, но гинеколога, и собачку таксу, отзывающуюся на имя Дружок.

Утром Саныч всегда не в духе. Сегодня особенно. В кабинете крутится как в лабиринте. Вчерашнее посещение налоговой инспекции, точнее впечатляющая сумма, отнятая в пользу государства, сорвала его с катушек. На компьютерной схеме он ежедневно оснащал современным оборудованием клинику-мечту. Мечта накрылась медным тазом.

Ирма маленького роста худенькая женщина. Армянка. Знаете, с таким характерным упрямым чётко вылепленным носом, будто он принимает основную нагрузку её под завязку наполненных хлопотами будней, ну и темной кудрявой головой, до смешного похожую на разорённое птичье гнездо.

– Ирма, ты мои халаты продаешь? Или себе на память берёшь, фетишистка?

– Вы вечером в невменяемости засунули их в стерильный бокс. Вспомните! Так вы обещали расправиться со мной и новой медсестрой Нелли, а потом отправили в долгое путешествие в ж....

– Неужели я мог в присутствии Нелли, этого сокровища, так выразиться?!

– Вы, видимо, вообразили себя Бэтманом и носились по клинике в поисках мирового зла. Двадцать самолётов, сражённых шваброй, лежат в ящике рядом со столом.

Саныч с интересом глядит на потолок, где раскачивается его гордость и услада для глаз – модели самолётов, и почти физически чувствует, как срывались они с высоты и, покалечившись, рассыпались на гулком кафельном полу. Ему жалко до слёз погубленных самолётиков, но он сдерживается.

– И Нелли все это видела?

– Хуже того… она поделилась со мной секретом.

– Каким!

– Саныч, я же сказала "секретом".

– Да знаю – Старый Дятел позвал её на большую зарплату. А мы его перехитрим, перекупим… Ирма, поговори с ней, ну, как только ты умеешь. Пойми, это лучший специалист нашего профиля в городе. Пришлось вывернуться наизнанку, чтобы её заполучить. И, что совсем нехорошо, я кажется попался на крючок этой барышни. Всю ночь мы с ней оперировали и говорили, и смеялись во сне.

– Саныч, вы назначили троих с сайта, они уже здесь.

– Пока не придёт Нелли, никого принимать не буду. Мне она нужна для вдохновения.

– А что мне сказать пациентам!?

– Да так и скажи: всем ждать, пока придёт зазноба доктора.

Саныч включил экран и приник к снимкам. Ирма вспомнила перечень ближайших дел, слегка приуныла и начала с самого сложного, с переговоров.

Мягкий вкрадчивый голос, судя по абсолютному вниманию пациентов, и на этот раз обеспечил доктору его каприз.

Песня!

Пришла Нелли. В этом случае можно сказать явилась. Открывшаяся дверь стала на миг сценой. Героиня, как и подобает женскому существу в расцвете лет, была свежа и хороша. Копна пышных волос, усыпанных мельчайшими сверкающими капельками воды, как некое таинство свело все взгляды в один фокус.

Саныч в этот самый момент вышел в коридор со снимками.

В не застёгнутом халате с развевающимися полами он остановился перед девушкой и молча смотрел на игру света в волосах. Стоял и смотрел – большой рыжий ребенок.

"Песня!"– выкрикнул Саныч в лицо Нелли, расслабленно глуповато улыбаясь. Она, слегка отодвинув его, тихо поздоровалась и прошла в кабинет.

– Климов! – приглашающе загребая рукой со снимком, Саныч обратился к пациенту с абсолютно голым черепом благородной лепки, – Вы мне напоминаете любимого киноактера Юла Бриннера, видимо поэтому я так долго с вами вожусь, – бормотал он скороговоркой, ничуть не заботясь, слышит ли его пациент. – Со мной, пожалуйста!

Будни.

Началось обычное утро в маленькой клинике, где Саныч был богом для мужчин, застигнутых недугом самой уязвимой и нужной части тела. Он видел, казалось, насквозь любой детородный орган – "мальчика", как он его обычно называл. Диагнозы Саныча были точны, лечение эффективным. Его визитку бережно хранили в потайном отделе бумажника вместе с телефоном скорой технической помощи.

Существенная закавыка портила благостную картину: отношения с пациентами не всегда вписывались в стандартные рамки, впрочем, с коллегами – тоже. Вечер того же дня сопровождался повышенным звуковым фоном. Ещё томились двое мужчин, перечитавших все полезные советы, как из кабинета стали доносится громкие спорящие голоса.

– Скажите им: у доктора истощился запас энергии, всё! Баста – батарейка разрядилась.

– Вы им назначили визит ещё в среду…

– Ирма, вспомните, за что я плачу вам "дукаты".

– Даже за них не хочу работать у доктора, не уважающего своих пациентов, надоело. Уйду от вас!

– Ирма, шшштобы я больше не слышал угроз – вы мне нужны как моя рука, нет, две руки. Без вас я подамся не в ту сторону, завязну в тине жизни, пропаду.

А мне, как никогда, хочется жить (он взял её за руки), Нелли любить хочется… не можете вы меня бросить в такой момент. – Жалко тебе их? Сделай мне большую чашку морковного сока. Выпью – приму! Кстати, в прошлый раз я потратил час на Воронова, убеждая его выполнять схему приёма лекарств неукоснительно. За это я не взял с него ни копейки. Знаешь, почему он здесь?! Он плевал на мою схему – и теперь танцует от боли. Иди, утешь его, скажи, что это твоими слезами он будет ночью спать как младенец.

Через минуту в служебке миксер извлекал полезные вещества Санычу, а из кабинета доктора доносились неконтролируемые, а потому смешные какие-то детские взвизгивания.

– А я вам говорю, препарат поддельный! Не было случая, чтобы он не помог в такой ситуации. Ищите другого поставщика! Не ваш взгляд ловит больной, а вы его трусливо прячете. Ирина Владимировна, мне хочется физической расправы над мерзавцами… Вынудите – приду к вам…

– Ирма, где там Воронов? Давай его сюда! Что?! Какой сок?! Пей сама. Нелли – в перевязочную, если освободилась.

Час прошёл в тишине, прерываемой лишь редкими звуками.

Знакомство.

Об окончании рабочего дня возвестил звонок у входа. Алевтина, как всегда, что-то напевая, не раздеваясь, направилась в кабинет мужа. Дружок, привычно сунув нос в маленькую знакомую ручку Ирмы, получил ожидаемую косточку.

Доктор вырвался из перевязочной точно им выстрелили.

– Стоп-стоп-стоп! Мой рабочий день еще не окончен!

– Как же так, Саныч, ты обещал сегодня погулять с нами…

– Аля, обещая, я совсем забыл о своей новой медсестре: мало того, что она молодая, красивая и кажется не дура, так ещё и понимает меня с полуслова. Мы должны обсудить с ней завтрашний день. Гуляйте без меня и ужинайте тоже.

В это время из перевязочной вышли пациент и Нелли, оживленно обмениваясь улыбками.

– Вот она, Песня! Саныч крепко взял за руку Нелли и, преодолевая её сопротивление, подвел к жене.

– Моя жена – Алевтина. Эта чудо-женщина не воспринимает меня всерьёз, поэтому никогда не ревнует. Алевтина, не ответив на улыбку Нелли, демонстративно отвернулась и вышла.

…Тихо жужжит пылесос. Это время полностью принадлежит Ирме. Всегда.

Но не сегодня. Саныч и Нелли засели в кабинете доктора и в полном согласии определились со всеми неотложными делами на завтра. Саныч крутится на стуле – он доволен помощницей. Такой толковой он ещё не встречал.

– Я свободна, Александр Александрович?

– Нет. Именно теперь мы обсудим самое главное. Точнее я буду говорить, а Вы, если захотите, послушайте. И впредь называйте меня Саныч. Отчество – вроде рудиментарного хвоста. Не люблю!

Начну издалека. Слишком раннее знакомство со сказкой «Петушок – золотой гребешок", где петушок всякий раз оказывался жертвой своего любопытства, а братья спасали его, повлияло на всю оставшуюся жизнь. Лиса, у которой отбирали петушка, сделалась для меня чрезвычайно привлекательной. Мне захотелось побыть с ней, так упорно меня домогающейся. Повзрослел. Лиса – тут как тут.

Спасать балбеса некому. Мечта осуществилась – тут и сказочке конец.

Но мне неймется, теперь я хочу поспорить с судьбой и сам себя… спасти.

– Заприметил я Вас давно – помните конкурс на лучшую операционную медсестру. Мне пришлось быть в составе жюри. Вы работали с …

– Дятлом.

– Почему Вы на меня ТАК смотрели?

– Чтобы понравиться.

– Но я не подхожу Вам. По возрасту. Профессиональному статусу. По росту. Внешней привлекательности… Так зачем?

– А просто так! Видите, пригодилось. Теперь Вы переманили меня, предложили зарплату, какую никто из сестёр не получает.

– Но что же получается: Вы меня использовали?

– Выходит.

– Мне нравится Ваша откровенность. Сегодня ночью пообещал себе, что скажу Вам о своих чувствах. Иначе они унесут меня куда-нибудь. Может быть они исчезнут, если я их выскажу. Не знаю – хорошо это или плохо.

Ещё совсем недавно текла налаженная жизнь: дома Алевтина, здесь Ирма и неиссякающий поток пациентов. Ваше появление всё изменило до неузнаваемости. Хотите знать, что творится в моей голове? Там крутится карусель из Вашего имени. Разрастающаяся туча чувств клубится надо мной. Невозможно спать, есть, нормально работать.

Ничего не говорите в ответ, Нелли! Боюсь услышать неугодное. Просто дайте мне побыть рядом с Вами. Хочу жить рядом с Вами. Не бойтесь, такие признания Вам не придётся выслушивать ежедневно. Наберитесь терпения понять.

Смотрите на Ирму – она вначале еле переносила меня. А потом полюбила.

И как же хорошо сделала. Сколько мы вместе работаем? Двенадцать лет, Нелли. Эта дивная женщина знает, какое счастье для меня встретить Вас. Вот теперь Вы свободны. До завтра, Нелли!

Домой Нелли летела – у неё теперь хорошая работа, и, может быть, она станет женой доктора. У Саныча с Алевтиной нет детей. Неважно, что у него трудный характер – все они – не сахар. Важно, что руки не распускает, значит его не надо бояться. Главное, чтобы ребенок никогда не видел насилия над мамой. Всё еще жив страх от мужниных побоев и всё ещё плачешь во сне. Она окружит его заботой и лаской как Женечку. За всё надо платить. И заплатим! Весело пообещала она себе.

Ты лети с дороги птица.

Ирма заканчивала уборку. Мысли её скакали как кузнечики на солнечном лугу. Какое счастье для Саныча эта Нелли! Наконец-то Алевтина, может быть, умолкнет. Сколько лет изводила Саныча подозрениями насчёт нашей с ним любовной связи. Печень мне испортила – воз таблеток от стресса пришлось выпить. Эта дылда не знает, каким дорогим может быть собственный муж.

На большом диване в гостиной Алевтины разбросаны альбомы с фотографиями. Это очередной набег после сегодняшнего шоу с представлением медсестры.

"Моя жена не воспринимает меня всерьез?!" – копировала она мысленно интонацию Саныча и мурлыкала свою любимую:

Ты лети с дороги птица,

Зверь с дороги уходи,

Видишь: облако клубится,

Кони мчатся впереди.

Ты, значит, мстишь мне, Рыжий Удод. За флирт ради тёпленького места, ради семьи. Три дня на базе отдыха. Не молиться же ездила. А как прикажете мосты с благодержателями наводить?

Ну да – «не воспринимаю», шут гороховый! Но и первой встречной, вылупившейся гадючке не отдам то, что своими руками выпестовала. Шелудивого пса за двадцать лет превратить в породистого кобеля это вам не фунт изюма скушать. Квартира в Петербурге, дача на озере, эта больничка – нажиты не за один день. Держись, Саныч, и ты, девочка, поберегись. Голос её окреп, мелодия обрела слова:

Эх, за Волгой и за Доном,

Мчался степью золотой,

Загорелый, запыленный,

Пулемётчик молодой.

Алевтина пошла в наступление. Любви Саныч захотел? Не слишком размечтался? Для начала уничтожим все фото бонвивана. Фата. И жуира!

Но не на виду, без демонстрации. Приготовим изысканный ужин с вином и объявим празднование дня рожденья супруги в Сингапуре!

Звонок в дверь прервал разработку сценарного плана, – вошла Ирма с блюдом ароматного печенья. Надев приветливое выражение (Алевтина обожала стряпню Ирмы), она слишком горячо поблагодарила и вернула пустое блюдо, всем видом выразив занятость. Зоркий взгляд дарительницы подметил изъятые и набросанные горкой фото.

«Неспокойное время наступает у шефа», – с сочувствием отметила добрая Ирма.

Скандал.

Как в воду смотрела. Около полуночи дочь Ирмы, возвращаясь из кино, встретилась на лестнице с кое-как одетым и очень сердитым Санычем. Он ходил и вслух считал ступени по-немецки. Через полчаса соседи услышали гневно выразительный речитатив Алевтины:

– Голым выпущу. Посмотрю тогда на ваш дуэт. Это будет песнЯ!!!

– Алевтина, облейся водой. Иначе – принудительный душ!

– Не рви гланды, доктор, – заживают долго.

– Женщина Алевтина, накличешь беду словониями. Не видать тебе места на еврейском кладбище.

Поющая взвинтила голос до предела своего диапазона:

– Голова-из-пакли, решай: девушка или деньги?! Чемоданы на пороге!

Соседи немедленно выразили солидарность с доктором испытанным способом – ножом по батарее. Всё стихло.

У Ирмы на дисплее высветился номер Саныча. Он говорил сдавленным голосом, сильно заикаясь:

– Мне надо переночевать … Ирма, нужны ключи и код от больнички. Их бин больной, пойду сам себя лечить.

Точка невозврата.

Саныч провел ночь в больнице. Алевтина прикончила все фотографии Рыжего Удода.

Явившись, как обычно, на работу к восьми, Ирма была приятно удивлена запахом свежесваренного кофе. Саныч с Нелли тихо разговаривали за закрытой дверью. Но витало в воздухе настолько необычное, что Ирма, наплевав на приличия, тихо прилипла к двери, пытаясь стать одним большим ухом.

И едва успела отскочить, когда вылетел взъерошенный Саныч.

– Ирма?! Подслушиваешь? Правильно! Тебя это тоже касается, заходи!

Он внес маленькую опешившую сотрудницу и посадил на стол.

– Совещание считаю открытым. Буду краток, как никогда.

Облюбовавший меня хаос вынудил поменять тактику проживания. Стыдно воевать с женщинами, когда для спасения людей нужны опытные хирурги. То, что я скажу, очень большой секрет, но я вам полностью доверяю. Можете, Ирма, занять свое место на стуле. Два месяца меня не будет, я еду на войну, оперировать, в госпиталь на Украине.

Ирма вытянулась на стуле, на лице застыл маленький ужас. Множество слов теснились в горле, образовав плотину, через которую не смогло бы прорваться даже местоимение. Саныч по-отечески опустил ей на плечо веснушчатую руку. Ирма слегка обмякла и поникла.

– Для всех – я в отпуске. Вы будете получать вашу обычную зарплату и хранить тайну. Закончите все назначенные процедуры, сдадите отчёт. На самолётах не должно быть ни одной пылинки! – Ирма – с Вас, если вернусь, за всё спрошу. Ну, а не вернусь, есть судья и построже. Алевтине на все вопросы один ответ – в отпуске. В сейфе телефон человека, которым можете воспользоваться только в крайнем случае.

…Вначале звонки поступали каждый день. Потом реже и реже. Саныч всё шутил и смешил Ирму и Нелли. За неделю до окончания срока по контракту, его телефон замолк. Тогда же позвонил человек с оставленного номера и сообщил, что Саныч попал под обстрел. Ранен.

Ирма побледнела, сцепила сильно дрожащие руки. Через несколько секунд, Нелли поднесла ей под нос ватку с нашатырным спиртом и привела в чувство. Обнявшись, они обе заплакали и долго разговаривали. Вместе отправились в "Женское здоровье", где работала Алевтина. Она была в отпуске, в туристической поездке.

Нелли, выправив документы у того же безымянного знакомого и, оставив сынишку маме, уехала ухаживать за Санычем.

Чашка кофе и не только.

Каждый дорожит тем, что любит. У иного таких драгоценностей – как в ювелирной лавке, а у других телик один. Но любимое блюдо или напиток – тут от мала до велика все имеют предпочтения. Привередливая женщина, начальник экологического отдела иностранной фирмы Елена Борисовна любила кофе.

Ей сорок лет. Заметная деталь внешности, не модная в нынешнее время – длинная шея. Выглядит хорошо. Лучше не знать, сколько на это «хорошо» уходит сил, денег и здоровья! Карьерная устойчивость требует тонкого баланса. Молодые барышни рядом вьются, в затылок дышат, так и норовят… помощь предложить. А босс поощряет: «Здоровая конкуренция на пользу делу». Какая там польза… Отчёты не умеют толково составить.

Ещё недавно была у начальницы семейная жизнь. Плескалась от половодья до засухи, пока однажды не иссякла. Муж, не дождавшись продолжения рода, нырнул в другую реку. Елена Борисовна удар выдержала. Вездесущие, насквозь смотрящие коллеги, сплочённые наездами хищных комиссий, спаянные в одно целое корпоративами, семинарами, тимбилдингами, тренингами, не смогли промониторить начальницу. И до сих пор оставались в неведении.

Оглушённая разводом, разделом и разъездом, помнящая боль каждого дня, как бормашину в зубе без обезболивания, железная женщина поставила мысленно крест на личной жизни. Даже фантазий на тему любви и случайной встречи боялась и прогоняла спасительным «Отче наш». Образовавшуюся пустоту тотчас заполняла работой, а ненужные теперь праздничные и другие окна пыталась закрыть поездками, шопингами, полезными для оставленных дам.

Осуществила давнюю мечту – отправилась в Италию посмотреть на боттичеллевскую «Венеру» – Симонетту Веспуччи. Пока стояла в очереди в Галерею Уффици, думала о ней. Всего двадцать два года прожила бедняжка. Зато как! Её обожал молодой муж и провозгласил дамой сердца управитель Джулиано Медичи, носила на руках вся Флоренция. Боттичелли, тоже, наверно, без ума влюблённый, приписал ей черты других красавиц, которые его окружали. С такими козырями можно и в бессмертные. Хотя есть свидетельства, что сильно польстил Симонетте художник, да и любовник в ослеплении мог навязать подданным своё отношение. Настоящей же причиной обожания современники называли душевную притягательность, которую она излучала.

Елена Борисовна не заметила, как взревновала Симонетту к посмертной славе. Втайне она считала себя в чём-то похожей на златовласую, с длинной шеей обольстительницу. Только вот у Елены Борисовны, вполне достойной, не было в тот момент ничего, что тешит самолюбие женщины.

Она остановилась перед картиной. Всмотрелась, последовала за взглядом Венеры. Сделала короткий шажок, чтобы получше разглядеть деталь, но внезапный, охвативший всё тело восторг, а может, воспрянувшая душа, повелели умалить себя, опуститься на колени, затрепетать. Перед ней стояла живая Симонетта. Какие-то люди бережно подняли её, залитую слезами и шепчущую нечленораздельное, повели к выходу.

На воздухе, рядом с уличными художниками, пришла в себя. В голове было пусто и светло, а от гортани до солнечного сплетения всё постанывало от распирающего чувства любви неизвестно к кому.

Такое бывает, когда под щедрым солнцем наполнившаяся талым снегом река не может вместить всех вод, и льды взламываются и громоздятся. Угнездившееся чувство непонятного свойства приходилось пока скрывать. Странное оно такое: поламывает, поднывает, не к месту слёзы вызывает. Иногда душевная тихая мелодия зазвучит непонятно откуда. Очень чувствительная стала. Привычные радости померкли, потеряли привлекательность.

Дома остаток отпуска решила истоптать в магазинах – понадобилось кое-что прикупить. Кошмар кошмарский эта дресс-кодовая униформа. Ну не любит она обтягивающее-утягивающее, тесненькое, добротненькое, брендовое, одинаковое. Однако куда ж денешься!

Покупки изнурили настолько, что нагрубила по телефону матери, после чего, как школьница, стыдливо сбегала за сигаретами и, накурившись, маялась головной болью. Лишний раз убедилась: хождение по магазинам вредно для здоровья.

С мамой тоже вопрос непростой. Было время, когда материнский подвиг спас семью от катастрофы. Перестроечный разор унёс раньше времени из жизни отца – мелкого предпринимателя, уготовив ему обширный инфаркт. Вдова с десятиклассницей дочерью оказалась буквально без гроша в кармане. За работу медсестре к тому времени не платили полгода. Страх погнал женщину искать прокормление в неизвестном направлении. Пригодилась способность рифмовать, забавлять байками и прибаутками. Смешанные, как в салате, качества, приправленные желанием заражать людей весельем, выкуклили в родительнице тамаду. Новое занятие стало неплохим источником денег. Пять лет учёбы дочери были оплачены веселящимися женихами и невестами.

Шутовская популярность матери смущала Елену Борисовну. И она, как только стала начальницей отдела, просила мать уйти на отдых. Однако та и слушать не хотела. Ежедневное участие в празднике, обещающем нескончаемое счастье, сделало её зависимой. Очередные переговоры закончились и на этот раз победой тамады.

После перемирия и справедливых советов почистить берлогу, устыжённая дочь решила заняться домом. Заодно можно было проверить, годится ли растиражированный совет психологов для брошенных женщин.

Попытка закончилась неожиданно: попался альбом с семейными фотографиями, который давно должен истлевать на помойке. Отчётливо вспомнились переживания. На этой карточке заботило, хорошо ли сидит платье, здесь – красив ли профиль, на следующей – изогнулась так, чтобы подчеркнуть не слишком тонкую от природы талию. И везде – как бы отдельно от мужа, сама по себе. Выражение на лице кукольное, застывшее.

Не слишком-то приятно видеть себя в невыгодном свете. Муж, напротив, на всех фотках на неё смотрит, словно хочет поделиться, сказать важное. Камеры будто и нет – везде разный, живой. Елена Борисовна захлопнула альбом, с лёгким сердцем расставшись с собой прежней. Вспомнила о деле. Поколебавшись, махнула рукой. Для генеральной уборки все это знают, надо созреть. Пока дом нужен как спальное место.

Вот и выходит: чашечка кофе в обед – это «её все». Да и тут не гладко. Приготовленный дома, он был пойлом. Кофе вкусен из кофе-машины. Опять-таки, не из всякой. Пришлось немало поколесить по городу в обеденный перерыв, прежде чем встретила подходящий. Напиток должен стать эквивалентом отсутствующего аромата жизни, самим её наполнением. Блуждающий в потёмках человек иногда ставит перед собой чудные задачи!

В универсальном магазине, где приютился буфетик, украшенный репродукцией картины Леонардо «Дама с горностаем», исправная машина варила правильный кофе. А руководила действом Таня, как извещал нагрудный значок. Внешне ничем не примечательная, кроме миловидной улыбки, доброй и открытой, как протянутая для знакомства рука. Но серая мышка была та ещё штучка. Как клоун вытаскивает из своей шляпы зайцев, бумажные розы, гирлянды ярких платков, так Танина душевность при дальнейшем знакомстве струилась на клиентов вроде тёплого ветра или «слепого» дождя. За просто так. Будто от неё зависело счастье. Согласитесь, неплохое дополнение к чашечке кофе.

Как выражалось в действиях? Смотрела она внимательно, из глубины души. Интонации, с которыми произносила всякие пустяшные слова вроде «Рада вас видеть. Вам как всегда? Всё ли хорошо?», впечатляли детской искренностью, полным к вам расположением. Также привлекательно Таня выполняла рутинную работу – каждую чашечку кофе варила, как первый раз в жизни. Нажимая и удерживая кнопки безмозглой машины, а затем заинтересованно вглядываясь в маленькую лужицу в чашке, как повивальная бабка, помогала родить густой напиток.

Теперь новый день манил Елену Борисовну желанным мгновением – устроиться на несколько минут напротив картинки Леонардо с чашечкой кофе. Эспрессо, этот ароматный плевочек на дне чашки, определял устойчивость бытия, дарил энергию и, как любовное признание, сулил вечную исключительность.

С чудесным послевкусием, как с богатством, которого никто не видит, но все чувствуют, если оно есть, можно было разгребать дальше экологические проблемы.

Всё шло хорошо. В тот день, как обычно, Елена Борисовна наполнилась Таниной улыбкой, дождалась своей чашечки, уселась, погрузилась… И почувствовала взгляд. Смотрел мужчина. Можно было и не скашивать глаза. Раз мужчина, то по определению – пил пиво и читал газету. Да, так и есть: пил и что-то чиркал в блокноте.

Небольшое смятение – «Чего это он пялится?» – исправила на примиряющее: «Мнится всякое». Но тело среагировало: почистила пёрышки – поправила причёску; приукрасила себя – машинально провела блеском по губам; предстала цацкой на витрине. Подходите, полюбуйтесь! Как унизительна его животная готовность. Кофе впервые оказался лишённым вкуса. Так же бывает бессмысленна и абсурдна страница машинально прочитанной книги.

Женщина встала, направилась к выходу и столкнулась со старушкой, которая, сбившись с курса, сделала непредсказуемый шаг в сторону. Её чашка с чаем очутилась на полу, пирожное – на безупречной юбке Елены Борисовны. Мужчина бросился на помощь, ловко поднял чашку с блюдцем, убедился, что женщины не обожглись, подал салфетку потерпевшей, направился к стойке – по всей видимости, возместить старушке утраченное.

Сама же первопричина в растерянности оглядывала место катастрофы. Высушенная временем до состояния шелестящего листа долгожительница ежедневно одолевала расстояние от дома до магазина по нескольким причинам. Хотя в уютном буфетике бывает не так много посетителей, однако вполне достаточно, чтобы не чувствовать себя одинокой. Таня-буфетчица ей нравится. Через день угощает чаем с пирожным за свой счёт. А какой там счёт при мизерной зарплате. Ещё Таня даёт деньги своему мужу. Он приходит часто и долго сидит молча, с укоризной на лице.

Чай и пирожные здесь вкусные. Маленькое заведение скрашивает старушке каждый прожитый день. Бывает, запуржит или нездоровье прихватит, божий одуванчик хотя бы мысленно посидит за своим столиком.

Недавно в буфете стала появляться строгая женщина. Пьёт крошечную чашечку кофе и смотрит в себя. Смотри – не смотри, одиночество, как голодный пёс, себя выдает.

Сейчас, невпопад улыбаясь, старушка протягивает салфетки: «Простите ради Бога»! Запачканная женщина, как видно, не сильно огорчилась случившимся, кивает и делает успокаивающие жесты. С кем не бывает!

Поверхностное внимание мужчины её неприятно зацепило. Всё-таки вышел конфуз, помочь бы надо… поговорить… шутку какую отпустить для смягчения… Мужчина не торопился, устанавливая на подносике новое угощение. С жирным пятном на светлой юбке деловая женщина шла к машине, как по каннской красной дорожке. Смотрела на себя со стороны и одобряла: «Ай, молодца!» Одно непонятно, откуда взялось столько энергии и игривое настроение.

На другой день, прежде чем поехать в кофейню, определилась: едет пить кофе, ничто другое её не интересует. Сразу у входа сидели вчерашний мужчина и старушка. Они улыбались ей, точно давней знакомой. Кофе был вкусным, как всегда. Уходя, женщина негромко попрощалась, мельком взглянув на мужчину. Их взгляды впервые встретились, и взаимный контакт установился где-то за пределами воли.

Произошло осознавание, мгновенное и решающее. За гранью многозначных слов и пропущенных через цензуру разума интонаций. Эфемерные души, распознав надобность друг в друге, заключили радостный союз. Свет их близости отозвался в теле смущением: пугал и притягивал. Внешность мужчины напоминала лица любимых родственников, зеленоватые глаза обещали: «Я в доску свой». Ещё было в них предвосхищение любви.

Новое чувство захватило, как болезнь. Подобный взгляд однажды уже заставил служить обладателю верой и правдой целых пятнадцать лет… Ну, это так говорится – служить. Значит, вести дом и готовить. На самом деле служил муж. Любящий и покладистый, помогал во всём, потакал капризам, творчески выполнял цветочно-подарочный ритуал на зависть подругам.

И он же – неожиданно, без всякой подготовки однажды огорошил: «Я ухожу!» У любой земля из-под ног уйдёт. Разрушительный катаклизм потряс с неизвестно ещё какими последствиями. И, подобно Тунгусскому метеориту, самым подлым образом бомбардировал её и без того несчастную голову – уничтожил половину пышной наличности. Такое забыть невозможно. Второй раз на те же грабли? Даже коллеге, стремящейся занять твоё место, не пожелаешь.

Буфетик с кофе-машиной выпал из жизни внезапно, как летающая тарелка. И точно так же, как встреча с ней, не забывалось пустяковое приключение.

На этот раз перемена в настроении начальницы не ускользнула от вечно бдящих экологов. Сотрудники стали интересоваться её здоровьем и обменивались медицинскими анекдотами. Босс предложил командировку в Сингапур вместо себя, прибавив, что в свободное время рекомендует посетить там спа-салон, где он словно вновь на свет народился. Благородный жест никого не обидел. Надвигалась сдача важного проекта, который должен подтвердить рейтинг отдела. От личного вклада Елены Борисовны зависело материальное благополучие каждого.

Ни командировка, ни напряжённая работа, ни даже гостевание мамы-тамады, способной заставить самадхи плясать под её дудку, не давали забыть мимолётную встречу. Мешанину будней регулярно, как светофор, прошивал взгляд незнакомца. Установившаяся прямая связь будоражила невысказанной словами тайной. Оставалось узнать о ней от самого обладателя.

Восторг и преклонение, случившиеся перед Симонеттой, перекраивали Елену Борисовну и дальше. Крест на личной жизни заменился восклицательным знаком, что извещало о переменах. Прежние желания быть единственной, избранной, навеки любимой – исчезли, будто их не было.

Елена Борисовна сама нынче готовит подарки. Их много, но разбуженное сердце не в силах ограничивать счёт. Всё важно, всё годится. Она окружит любимого заботой. Чтобы забылись прежние переживания, причинённые несправедливости, ошибки. Лишь бы ему было хорошо. Наглаженные рубашки и яблочный пирог с корицей – лёгкий штрих в рисунке дня. Основное наполнение – народившееся чувство. Как маленького ребёнка, его надо держать в сердце, заботиться и растить. Новая Елена Борисовна без суеты и спешки будет учиться принимать, понимать то, что откроется. Только бы длилось и длилось само путешествие.

Воображение рисовало совместные велосипедные прогулки, пустяшные разногласия о просмотренном фильме, воскресные неспешные утра с душистым чаем и свежим цветком на столе. Предельная открытость – как воздух, без этого никак нельзя. Новое испытание Елена Борисовна встретила, как дар Божий.

Через месяц, в один из тусклых дней, когда подошедшие льды накрывают остров ледяным дыханием, строгая женщина, не без волнения, в обычное обеденное время оказалась в знакомом пространстве теперь уже заветного места. За столиками сидели две продавщицы. Слепо тыкая вилками в салаты с давно умершими, лишёнными хлорофилла листиками, они произносили слова одновременно, создавая эффект ускоренной перемотки. На этом фоне раздавшийся жизнерадостный возглас из угла был ощутимо человеческим.

Старушка махала сухонькой рукой. Неподдельная радость командовала пергаментным телом. Чашка отставлена, последний кусочек пирожного не без мелькнувшего сожаления отодвинут, глаза ушли далеко в щели под напором улыбки, рот, втянутый внутрь, изображал почти круглое «о». И больше никого! Очевидная глупость встретить его здесь сегодня отпечаталась тотчас на шее выступившими красными пятнами.

Девицы слегка развлеклись сценкой, прервали стрёкот и уставились на расцветающую женщину. Елена Борисовна уселась напротив старушки и превратилась в слух. Нетерпение прорывалось в бабуле движениями, до удивления напоминающими поведение ящерицы. Подползая на стуле с царапающими металлическими ножками поближе к собеседнице и немного гримасничая от усердия, она стала говорить сразу обо всём:

– Как долго тебя не было! Что-то случилось?! Не думай, я не выжила из ума. Просто старая. За девяносто мне. Много лет работала судьёй. Думаю, не потеряла квалификацию, ну если чуть-чуть… Он сразу понял, что перед ним – специалист. Потому что сам юрист. Настоящий мужчина! Купил много продуктов и поднялся со мной на третий этаж. Спрашивал о тебе. Но что я знаю?! Мы чаёвничали, он ухаживал, потом вымыл посуду. После приходил сюда пить кофе, садился и смотрел на эту «Даму», меня угощал. Душевный гражданин. Командировочный. Уехал. От него жена ушла к другому. Переживает. Таню тоже спрашивал про тебя. И дальше – хвалясь:

– Еды мне запас на целый месяц, телевизор настроил, кран починил, обещал, как приедет, навестит, – уже успокоившись, выложив всё, спохватилась:

– Ещё сказал: шея такая у тебя, как на картинах художника, забыла имя… Да. Вот, вспомнила. Модильяни. Он и сам рисует… Меня рисовал и Таню тоже. А ты не приходила. Теперь всё.

Старушка сделалась скучной, как будто замерла или замёрзла. Возила чайной ложкой по блюдцу, подталкивая истончёнными коготками сладкие крошки и цепко взглядывая из глубин прожитого времени.

Елена Борисовна ощутила движение, подобное сквозняку, распахнувшему окно. Тесная тёмная сцена, где только что всё происходило, от порыва ветра и света исчезла. Настоящее вибрировало, дышало, накатывало шумами и звуками, плоские картинки приобретали объём. Долго продолжалось, однако, заточение. Женщина рассмеялась просто от полноты жизни. Все ей были близки. И стали бы ещё дороже, если бы живое полотно нашего бытия всюду было с нами и открывалось каждому.

Елена Борисовна увидела бы, как Таня, вернувшись с работы и приняв полуторагодовалого Славика из рук мамы, отпустила её отдохнуть до завтрашнего дня. Наскоро перекусив, делала сыночку массаж, чтобы укрепить слабые от рождения ножки, и прислушивалась, не поворачивается ли ключ в замке. Надо успеть убаюкать малыша, чтобы не слышал пьяного бреда и выкриков отца, не испугался бы её сдавленного плача. И что за напасть такая – выходила замуж за нормального парня, а оказалось – пьющий. Вернуть прежнего Витю – об этом все её заботы, даже в прерывистом сне, уложившем закорючкой рядом со Славиком.

Завтра по пути на работу невыспавшаяся Таня зайдёт в церковь помолиться и поставить свечку за здравие бедного Вити, чей опьянённый разум всю ночь «вправлял мозги» Тане.

Пока в тишине храма горит свеча, в намоленном пространстве свершается таинство. Когда девушка, обливаясь слезами, будет просить распятого Бога отрезвить мужа, именно в момент нестерпимой боли в сердце войдёт вера. И наступит передышка от нескончаемой муки. Бог им обязательно поможет. Удесятерённые силы на крыльях понесут уверовавшую Таню по неухоженному, полному колдобин городу, но он ей мил. Сегодня мерзости нет места в сердце. Встреченные люди – родные. Непосильные переживания и отягощения прописаны на лицах и в теле. От всего сердцамолит девушка помочь страдающим Того, кто дал ей надежду и силы.

Две продавщицы, сёстры-погодки, работают в соседних отделах. Всю их недолгую жизнь они слышат от матери, что счастье – это удачное замужество. Ежедневно юницы ждут принца. Его надо встречать во всеоружии. Безупречный маникюр, гладкие ноги и ухоженные волосы – это первостепенно. Каждый вечер, если не запланирован ночной клуб, девушки наводят красоту доступными домашними способами. Хорошее настроение репетируют перед зеркалом. Смех украшает девушку. А если хохотать не над чем, все равно рот должен быть слегка приоткрыт – учит «Космополитен». Это так сексуально!

Иногда мелькает мыслишка, что принц будет местного разлива, но её тотчас прогоняют. И правильно! Беззаботное время на исходе. Предназначенные испытания, запущенные привести их к правильному пониманию вещей, уже в пути. Можно только радоваться справедливому ходу событий.

Старушка купается в счастье. Какие славные, неравнодушные люди. Заметили, обратили внимание. Они перешагнули через эгоизм и вступили с ней в отношения. Забытые чувства ожили, встрепенулись. Хотелось быть полезной сразу всем. Сокровищ немеряно, собирала каждый день – и настал час поделиться. Любительница кофе стала как дочка. Мужчина, как она теперь их понимала, – редкий экземпляр удачного эксперимента над человеческой природой. Его надо бы отдать в любящие руки. Ну а Таня…

Старушка прикинула, что полезное можно подарить Тане. Кроме книг, и то большей частью по юриспруденции, у неё, можно сказать, ничего и не было. Томик Ильина сам прыгнул в руки, он лежал на виду. «Я вглядываюсь в жизнь». Сложновато, конечно. «Заинтересую, научу её читать», – пообещала она себе и положила книгу в пакет.

Влюблённая женщина мысленно перебирала последние приобретения: незнакомец, старушка, Таня. Ещё недавно чужие, они стали частью её существования. Нашлось в нём место и Симонетте Веспуччи, и «Даме с горностаем». Бессмертные дамы дарили красоту, ничего не спрашивая взамен так долго, что, наверное, сами выбирали, кого им восхищать. Елена Борисовна стала избранницей. С этого всё началось, а продолжение здесь – в небольшом, произвольно сложившемся круге, где всех объединяет служение друг другу.

Небольшое смещение ракурса, как в калейдоскопе, изменило картинку. Девчушки-продавщицы прихорашивались и жизнерадостно чирикали. Прорвавшийся из-за туч мощный солнечный луч обещал победу над затянувшейся непогодой. Сидящие на дереве птицы за окном знали о мире что-то такое, от чего их распирало от восторга. Симпатичная ящерка напротив раскачивалась и посмеивалась. Аромат кофе, только что сваренного, превращал будний день в праздник.

– Господи! – мысленно обратилась Елена Борисовна, как к отцу.

– Прости и помилуй – полюби меня такую!

И, наклонившись к собеседнице, предложила: «А не подкупить ли нам продукты впрок? Прежние, небось, закончились…»

Гришаня-ангел.

"Гнилой угол " упирался в ржавый забор рыбцеха. Провонявший рыбой и водорослями, он был позором нищего поселка.

Зато самым посещаемым местом. На бугре стояла поселковая лавка, куда заглядывали проезжавшие автомобилисты.

За ней кусок моря с мокрыми лбами скал – пристанищем сивучей. Морские мигранты приплывали сюда в мае и терпеливо ждали гигантской трапезы – появления косяков горбуши и кеты.

Напротив магазина, на отвоеванном у берега пятачке, где слой песка за полстолетия был утрамбован ногами живущих, едва возвышалась почерневшая развалюха – мало похожая на человеческое жилье, но обитаемая. Здесь жил мальчик-ангел. На вопрос сколько лет, он, лучезарно улыбаясь, показывал четыре пальца.

Приветливое лицо в обрамлении выгоревших нестриженных кудрей, в длинной рубашоночке – сестринской кофте, босой – он обычно встречал вас на лужайке из аптечной ромашки, чудом уцелевшей от колес автомобилей.

Может и уцелела потому только, что лепилась к самой стене под окном вросшего в песок домишки. Гришаня сидел на траве с лохматой собачонкой, разглядывая на солнце янтарики, найденные этим утром.

Кто бы ни останавливался у магазина, Гришаню окликали. Его нельзя было не заметить, как нельзя не увидеть радугу прямо перед тобой. И хотелось задержаться, посмотреть, поудивляться.

– Вишь какой! Чистый Ангел!

Угощали лучшим, что было припасено.

Наступала минута – хриплый голос через окно звал Гришаню.

Следующий момент: с зажатой в руке денежкой мальчик спешил в магазин. Обычный мамкин заказ: сигареты и бутылка пива.

Жил Гришаня для мамы Зины – приносил ей опохмелку и курево. Для сестры Ларисы. Собирал ее разбросанные вещи, и вместо нее топил печку. Со всеми делился угощением. С Шариком, другом, спали обнявшись, собирали, выброшенные морем янтарики и полезную еду: водоросли, маленьких, не справившихся с сильной прибрежной волной крабов, осьминожек, мидий. Иногда копали червей для рыбаков, и, сидя на высоком причале, подолгу молчали…

Продавщица Клава, всякий раз глядя на Гришаню, расстраивалась. Бывшая комсомолка в ангелов не верила. Но встретила – и узнала. И так полюбила своей простой душой, что стала просить никчемную Зинку отдать ей Гришаню на воспитание. Хорошенько напившись, Зинка прямо в магазине расцарапала продавщице лицо (морду! – она кричала) и бушевала час за закрытой дверью, вытолкав покупателей.

– Сама попробуй роди, да тогда и отдай кровинку свою! – разорялась она визгливо.

Считая, что этого мало, раскочегарившаяся Зинуля, грозила Клаве кулаком, изображала лицом страшные гримасы – угрозы, обозначая свое превосходство. Натешившись, заснула на берегу в полуистлевшем старом баркасе, наполовину затянутым песком.

Как-то Зинуля собралась в город выпросить у бывшего мужа денег на выпивку и дочери Лариске на поступление в медицинский колледж.

– Не ждите! Ночуйте без меня! Завтра вернусь! – крикнула она на бегу, стараясь успеть на автобус.

Три молодых браконьера из соседнего городка – «Шурики» – так их звали в поселке, впервые дорвавшись до легкого заработка, выпотрошили ночами несчетное количество горбуши в малой речке и cбыли удачно пятьдесят килограммов икры. Уже сутки они отмечали на берегу успех водкой "Медведь Шатун" с крабами. Их сытый и отравленный большим количеством алкоголя и белка организм, бушевал как перегретый котёл, и хотел освободиться от яда. А потом …ну, «этого самого».

Захлопнувшаяся за Зинулей дверь автобуса была спусковым крючком «этого самого». Промелькнувшая идея сама чётко рисовала действия.

Они зашли в магазин, купили «Казенку», рассовали по карманам. Лариса, четырнадцатилетняя дочка, уехавшей Зинули еще спала и гостям не обрадовалась. Гришаня с Шариком носились по берегу.

Шурики, где напором, а где вроде как дружеской шуткой заставили девочку приготовить еду. За столом расположились по-хозяйски, ели и пили долго. Лара пить наотрез отказалась и ушла во двор стирать бельишко. Темнело. Гришаня с Шариком всё ещё не появились. Девочка зашла в избу за курточкой, и тут же вырубился свет. Кто-то грубо схватил Ларису и потащил внутрь. Её крик прервала грубая рука, пропахшая рыбой.

А потом настал ад, конца которому не было.

Вбежавший в дом Гришаня, с ходу был заперт в сенях на щеколду. Его обессиленные крики: «Лара!.. Лара!..» растворились в топоте ног, матерных выкриках и пробуксовке застрявшего в песке грузовичка. Запах бензина, треск сухой древесины…

Пламя заплясало, цепляясь за выступающие венцы. Ещё миг и оно заключило старый дом в гибельные объятья.

Неожиданно Шурики ринулись в избу, вспомнив про забытую сумку с деньгами… Через минуту рухнула крыша. Облако пыли с обломками сильный ветер потащил в море.

Связанная верёвкой и брошенная на мокрые сети грузовика, Лара увидела взметнувшееся пламя. В небе расцвёл огромный красный цветок их дома. Всё, что оставалось в ней живого, чувствующего – исчезло. Кроме глаз, прикованных к огню. Очень высоко из пламени вырвалось светлое облачко.

Это Гришаня-ангел возвращался в свои пределы.

Безмолвны слова мои о тебе.

Слова любовь я не боюсь подобно многим. Но так было не всегда.

Придавая ему исключительное значение, долго старалась пользоваться осмотрительно, опасаясь, что оно могло понести урон от частого употребления. Серьезные испытания перетряхнули мою жизнь и смели множество убеждений и обусловленностей. Оставив несколько необходимых, вроде постоянной связи с природой да, может быть, чашечки кофе.

После оглашения развода, еще раз взглянув на того, с кем девятнадцать лет переживала горькие и мучительные житейские опыты, я вышла под хмурое небо. Еще не просматривался тот час, когда с чистой совестью можно будет сказать ему спасибо за трудные уроки. Саднили нанесенные раны. Молчал разум. Слово любовь оставалось священной коровой.

Моросил первый весенний дождь. В нем ощущалась тонкая нота цветочного запаха. Или так казалось. Еще не выросла трава, только прогретые пригорки украсились робкими первоцветами: заспанными и слегка помятыми. Подснежники таились в защищенных от ветра лощинах, как им полагается, первыми возвещая цветение. "Ах, какие мы неповторимые, неотразимые", – шептались они друг с другом. Но мелкие назойливые капли дождя заставили сомкнуть лепестки и погрузиться в ожидание.

На площади перед театром, рядом с автобусной остановкой, я и молодой мужчина. Мужчина изрядно вымокший, судя по волосам. Букетик, который он держал очень бережно, был весь усыпан сверкающими капельками.

Мой номер ходил редко, я видела, с каким нетерпением он встречал каждый автобус, а после телефонного звонка посмотрел на подснежники, на цветочницу под крышей остановки и, встретившись на секунду со мной взглядом, протянул букет.

– Вы, должно быть, любите цветы, возьмите. Она не придет.

Я поблагодарила и подумала: "Может это и хорошо для обоих, кто знает."

Дома стало совсем невмоготу, кокон грусти запеленал так туго, что трудно было дышать. Сиамский близнец, истекающий кровью – вот кем я себя чувствовала. И неважно, что я страдающая сторона. Что избавилась от многолетней унизительной зависимости от своего тюремщика, которому служила всё это время. Упали цепи, но бежать было некуда.

Я подошла к столу и взглянула на глиняную вазочку с цветами. Они проснулись и раскрылись в тепле. Серебристые ворсинки – изысканное украшение цветов, делали их просто сокровищем в моей квартире. Здесь не было ничего более прекрасного. Хватка душевной боли смягчилась, сменившись умилением. Цветы, вопреки рассудку, звучали.

Прилив горячей благодарности заставил найти и включить мелодии дудука. Инструмент, напоминающий голос души, выжимал слёзы и возвращал в прошлое. Больно и шершаво протискивался упрёк: как можно было надолго забыть, что мир наполнен чувством любви. И возможно ли было без неё так долго существовать.

Ею дорожат, делятся, с её помощью выражают самые разные вещи.

Её назначение держать мир в равновесии. И что интересно – пока он держится!

Очистилось небо и лучи солнца залили квартиру. Энергия света в какой-то миг опьянила и наделила лёгкостью. Даже мелькнула мысль оглядеть себя – не лишилось ли моё тело одежды.

Низменная жизнь, где так долго я прозябала, позабыв о свете, оказывается, до сих пор держала меня в страхе. Оглушённость лишала красок бытия. Слух и зрение тоже пострадали от грубого насилия. Сейчас всё существо стремилось к чистоте и преобразованию. Тёмная материя накопленных переживаний исчезала как дурная болезнь, как короста с раны.

Забытые и заброшенные ежеминутной борьбой за выживание Душа, Бог, Сознание и Мудрость стояли у двери и ждали приглашения войти. Только они могли помочь противостоять новому витку рабства. Истощённая борьбой за физическую сохранность я истратила все ресурсы. И особенно главный – любовь.

Сердце изнывало по тому, что было некогда привычным, но позабылось.

Первое побуждение потянуло позвало в лес, где всё сейчас стряхивает паутину сна. Природа всегда возвращала радость существования. Позаботиться следовало только о непромокаемой обуви. И бутерброд с яблоком будет нелишним.

Деревья, откликаясь на солнечное тепло, трубили о радости, острые язычки травы смеялись и старались вытянуться, чтобы осмотреться. Всё вокруг радовалось колеблющемуся воздуху и друг другу. Перекликалось, шелестело, чирикало. Океан любви принял меня. И всё в теле стало распрямляться как слежавшиеся лепестки подснежников. Долго же я ждала!

Весна меня поражает. Её ждешь, ждешь, а она однажды просто обрушивается на тебя внезапно. Гром и молнии: раздвигается купол неба, вербы выталкивают пушистых гонцов, трещат почки в которых не умещается жизнь. Так у меня было с любимым.

Вначале появилось предчувствие, что он появится. Лихорадочные приготовления длились месяц. Я обрезала волосы, которые год растила. Вдруг ему понравится короткая стрижка.

Стриженное существо намекнуло на неверный путь. Но я упорно продолжала усовершенствования. Сбрила и нарисовала брови. Подправила контур губ. Сменила гардероб: выбросила обтягивающие джинсы и тесные майки, завела платья и летящие юбки. На этом остановилась, дальше не хватило фантазий. Потом я пожалела, ещё надо было похудеть килограмма на два.

Мои обновления привлекли некоторых давно знакомых мужчин, я им показалась заманчивой в новом виде. Стоило большого труда убедить соискателей, что я готовлюсь к встрече неизвестного любимого. Они смеялись над неуклюжим сочетанием, а я с возрастающим нетерпеньем ждала его. Всё чистила пёрышки и наводила блеск на столовые приборы. Бросила курить и приучила кота мыться… Я уже любила его, а что делать дальше не знала.

А если бы знала? Во сто крат больше любила. С тех пор, как он уловил мой зов, желание встретиться торопило его. Каждый миг наступало будущее. И оно могло быть самым разным. Мой любимый истосковался по доброте и спешил, пока она не иссякла. Да у меня её как снега в Арктике. Он колесил без устали по бездорожью, у дураков вызнавая, где меня встретить. И запасался шутками, чтобы меня позабавить. Он набирался мудрости, чтоб на двоих хватило.

С каждым облаком я получала стихи и приписку "Ты нам всякая мила!"

Мне было важно также: умеет ли он смеяться по существу. И если что, защитит ли меня ценой своей жизни? Велика ли крепость духа этого мужа! Да может ли он затянуть, если надо, поясок потуже? Если бы на духу прозвучали достойно ответы, то устроила б рай в шалаше, вечное лето, нарожала б ему детей, но…

Но мир не романтическая земляничная поляна, это бестиарий, где монстры искусно рядятся под добрых духов. Безжалостен он. Каждого человека так или иначе испытывает на прочность. Множество великих знатоков человеческой души жизни положили, изучая удивительное существо. И что? Человек непредсказуем и неопределен. Вердикт неутешительный.

И всё-таки существуют люди, художники самих себя. Их ценности спрятаны глубоко, добытые истины они не афишируют. Не разглагольствуют, а действуют. Чистота помысла – лакмусовая бумажка их человеческой сути.

Ради этого…Право же…Если вернулась любовь, а вы в сомнении, стоит вспомнить древнее заклинание: "Не два! Не два!". Спешит, торопится любимый.

"Безмолвны слова мои о тебе…"

Медовое наваждение.

Небольшой домик как бы парит над землей. Его понизу окутали травы, а бег облаков игриво вовлекает в лёгкую вереницу небесной конницы. Дом бы и рад постранствовать, да в нём отдыхают люди, куда с ними! К тому же у каждого свой груз историй, цепляющихся за землю.

Лето, жарко, мужчины на работе. Бабушка, перетоптавшая весь огород в поисках сорняков, притомилась и спит, продолжая играть в прятки с хитрющими зелёными квартирантами. Невестка на своей половине погрузилась в дремоту и по причине духоты, и интересного положения – восемь месяцев беременности просят покоя.

К тому же обед был слегка тяжеловат: свекровь делом доказала хорошее отношение к Римме. Сегодня, в День рожденья, приготовила вкуснейший суп с лисичками из соседнего леса, испекла пирог со свежей клубникой, залила желе с мятой. А мёд привезла из Бурятии соседка, побаловать Римму. Сотовый мёд пахнет нездешним цветочным лугом. Щедрое солнце, так любящее гостить на берегах кристально чистой Селенги, выманило из подземных лабораторий тонкие ароматы. Трудяги-пчёлы завершили создание чудо-продукта. Стеклянные банки, как за́мки, берегут замурованный мёд от ненужной растраты. Но сегодня – Медовый Спас. Разве устоишь?

Римма без ума любит свою будущую дочку, ждёт её и перекраивает существование наново. Всё станет ещё лучше с её приходом, малышке должно понравиться. Только бы не вмешалось со стороны непредвиденное, неодолимое, что не по силам ей самой превозмочь.

Как она просила девочку, как сладко видела совместное существование в одной плоти. Провидение услышало. Отозвалось. Каждый день Римма чувствует его участие. И благодарит, словно заговорщица, и замирает от счастья. Скоро-скоро все возликуют, принимая новый дар Небес.

Сынишка Димочка, прижавшись к животу, пообещал сестрёнке, как только она появится, научить кататься на самокате. А пока обучать некого, вообразил себя шмелём и носится вокруг дома, сигналит воображаемым препятствиям. Римма не в силах противиться обволакивающей неге, вплывает в иной мир.

Там, по сверкающим рельсам бежит паровоз – не паровоз, механизм на колёсах: весёлый, гудящий. А на нём, в гамаке она, Римма, качается. Две птицы над её головой кружатся, песни ей поют.

– Счастливая я. Муж меня любит, нет дня, чтобы без подарочка пришёл домой. Пусть чепушинного. Зато с фантазией. Ботаником называют его знакомые. Но не обидно, а признательно. Умеет Лёня в человеке суть почувствовать и должное воздать.

Римма, углубляясь в ниспосланную ей и в другой реальности безмятежную жизнь, разнежено засмеялась. Наваждение вмиг растворилось, потревоженное… И тут же вернулось. Счастье во сне стало вещественным, тягучим как мёд. Она тонула в густой смыкающейся вокруг неё янтарной липкой жидкости и видела себя со стороны. Она – Римма, огромная пчела, медленно увязала в душистом море. Знала, что утонет, и не противилась. Ей надо пройти это. Уже никуда не деться. Хотя и страшно. Очень страшно оказаться пчелой в медовой толще. Всё тяжелее дышать под обнимающей вязкой сладостью.

Тоненькая трель звонка увязла в пеленах сна. Римма не проснулась. Она была уже Там. Но её рука машинально легла на телефон. Птица Сирин, только что поющая хвалу, умолкла. В самое ухо другая – птица Зимородок вещать стала.

– Римма! Это говорит подруга Лёни, твоего мужа. Меня зовут Гала. Слышишь, я – Гала? Ты меня слышишь?

– Да! – охотно согласилась Римма, – ты где?

– Ну, много ты хочешь знать! Ты знаешь, кто я?

– Ты – Гала. Но я не понимаю, где ты?

– А зачем тебе, Римма, знать, где я? Ты что, совсем ку-ку? Я – подруга Лёни. Он меня обидел. Я пообещала ему отомстить.

– Поняла. Ты любишь Лёню. Здесь, во сне. Господи, какое счастье! Это всего лишь сон. Я не утонула в море мёда. Я спаслась! Гала! Ты появилась вовремя.

– Ты надо мной издеваешься, Римма? Делаешь из меня дуру? Лёня – лопух! Размазня, и мямля! Если он всё-таки ко мне вернётся, я его вышвырну как паршивого кота. Так ему и передай!

– Лёня обязательно вернётся. И ты его не вышвырнешь, как кота. Он такой добрый, нежный. Умеет слушать и понимает женскую душу. А какой ласковый! Тебе нравится, как он берёт в руку твою грудь, как птенца?

– Римма! Теперь я понимаю, почему Лёня решил расстаться со мной, почему он меня бросил… не приносит мне больше подарков … и не называет голубкой. Ты очень умная и хитрая жена. И веришь мужу. Почему ты не делаешь, как все женщины? Ты должна бороться за него. Отвечать мне гневными словами. Твоя семья в опасности!

– Ах, Гала! Ну что ты! Какая борьба? Просто я стала тобой, когда попала в этот мир. Гала! Оказывается, в мёде можно утонуть. Кто бы знал! Я тонула и думала: если меня будут вытаскивать, если будут… то, бедные, испачкаются в мёде! Не переживай, Гала, ты и я – это всё равно я! Так интересно быть сразу и тобой и мной!

Раздался шип и треск, словно где-то разразилась гроза с далёкими раскатами грома – так Лёня парковался на их узкой улочке, вплотную к дому. Треск – обычное дело, когда он задевает им же устроенное заграждение. И вот он сам, сияющий, уже в спальне.

Слегка отодвигает штору и направляется к своей Римме, безвольно раскинувшейся на кровати. Он целует её, пахнущую сном и мёдом, вынимает из руки телефон. Лёня держит маленький пакетик в форме сердечка, перевязанный золотой ленточкой, и тихонько шепчет:

– Вырвался на минутку поздравить тебя, моя Голубка.

И приближает лицо для поцелуя. Дрёма гаснет, Римма слегка приподнимается, чтобы прикоснуться к тому местечку рядом с ухом, где у Лёши тёмная родинка в виде капли, и видит след помады, яркой и чужой.

– Нет! – мелькает как вспышка. Нет! Нет! Нееет! Это тамммм – гудит мозг. Это во сне! Римма отчётливо слышит запах мёда, вновь ощущает себя пчелой и бессильно опускается на подушку в нежные объятья сновидения. Что-то очень важное, недосказанное манит её. Птицы подхватывают Римму на крылья и несут через луг к горизонту.

Пока летела, Душа говорила с ней. Говорила совершенством и благоуханием бесчисленных цветов расстилающегося луга. Разноголосицей песен всех насекомых, вкусивших нектар. Шелестом трав, пьющих солнечный свет, играющих с наскоками ветра. Бормотанием тёмных туч, незаметно подкравшимися к беззащитному в истоме лугу.

Сынишка обрушил сон громким криком:

– На небе радуга! Мама, пойдём – там радуга!

Римма проснулась, поспешила встать. На крыльце они остановились поражённые: двойное коромысло, опоясав весь свод, спускалось на землю. Сияние цветов переливалось, менялось на глазах.

– Димочка, сегодня праздник, Медовый Спас!

– Я бабушке и тебе цветов на лугу насобираю.

Сынишка убежал. Зевая, вышла на крыльцо свекровь. Вынесла стеклянный кувшинчик, запотевший от холодного морса. Заговорила что-то о вечных своих врагах – сорняках, увидела радугу и смолкла. Стояла блаженная, произнесла тихо:

– Сподобились увидеть такое чудо. К добру!

Остаток дня Римма сидела в задумчивости на крыльце перед маленьким столиком и, раскладывая игральные карты, вспоминала увиденные во сне картины. Вроде никогда в голову не приходило подобное. А может, она просто забыла? Когда любишь, ревность тут как тут. А вдруг это предостережение о грядущих напастях? И не спросишь у Лёни … С какого перепугу, скажет. Сорока на хвосте принесла? – Не сорока – птица вещая. И придётся рассказать сон. Стыдно.

Лёня не преминет напомнить ей историю братьев Гримм про «умную» Эльзу. Такую чуткую к тому же, что слышала, как кашляет муха за окном. Прослыв умной, она наделала массу глупостей, видела будущее в мрачном свете и заражала своими необоснованными страхами других.

Боже упаси, быть такой Эльзой. Но, видно, они не переводятся. Если сказки века живут. Только бы не сбиться с пути, не лишиться бы счастья. Властвовать над собой – вот что ей нужно. А есть ли эта способность у неё? Да, она полна желания приносить пользу всем, кто в ней нуждается, и, кажется, живёт в ладу с близкими. Трудится на совесть, умеет прощать обиды… Ну, а если всё-таки испытания… Римма застывает на миг от этой мысли. До сих пор они шли мимо.

Лёня вернулся пораньше. Не идёт – бежит по тропинке. И сразу всех в охапку Димочку, маму, целует Римму.

– Как ты? А наш Воробышек?

Она смотрит туда, где был след помады. Видит остатки у самого уха.

– Лёня, это что?!

Римма чувствует, как заколотилось сердце и ослабели ноги. Мир вздрогнул и зашатался. Картина катастрофы накатывала клубящейся чернотой и мигом стёрла крыльцо и огород. Дышать стало трудно, она закашлялась.

– Ты про помаду? Я знаю – не смывается зараза! Начальница, подруга твоя, в свадебное путешествие отправилась. Мы тебе звонили… На чаепитии подарок ей от нашего отдела вручал, она меня и припечатала…

– Что с тобой, Римма? Тебе нехорошо?!

– Это от духоты, Леня! И слишком много мёда. Поддержи меня.

Серебряная ложечка.

Дверь за гостями закрылась. Муж сладко потянулся и спросил:

– Думаешь им понравился сегодняшний вечер?

– Ты слышишь, как они всё ещё смеются возле лифта, – отозвалась Ольга, направляясь на кухню. Иван ответ принял и исчез в зале, откуда вскоре донеслись взрывы негодований болельщиков в ответ на пропущенный мяч.

Хозяйка, подмурлыкивая битлам, не ведающим, что гости ушли, оглядела поле брани – круглый стол с посудой, принялась за уборку. Всего-то: собрать тарелки, очистить, загрузить в машину. Кое-что крупное вымыть вручную. Дело знакомое, спорилось. Подгоняло томление побыстрее открыть новую книгу.

Сортируя приборы, вспомнила о серебряной ложечке для сахара, которую сегодня собиралась почистить. Её не было. Ольга огорчилась. Ей нравилась эта вещица с ручкой в виде ушей спаниеля. Подарок дочери. Ложечка вызывала нежные чувства, её надо было найти. Пересмотрев все укромные местечки своего кухонного хозяйства, Ольга задумалась. А что, если она вместе с отходами попала в мусорное ведро?

Расстелив газету, обеспокоенная владелица вывалила содержимое и, натянув перчатки, стала перебирать. Утром, колеблясь, она выбросила сюда зачитанную книгу Торнтона Уайлдера с любимой повестью "Мост короля Людовика Святого". Купила аудио-вариант, можно освободить место на полке. Попробовала пристроить томик в хорошие руки – не получилось. Жалко. Кстати, надо вылить остатки красного вина, второпях оставленного в бутылке. Красивые бумажные салфетки в ирисах, почти нетронутые, ложечку не скрывали.

Ольга выудила из мусора длинный чек за продукты. Увидела сумму в конце, нахмурилась. Там, в магазине, расплачиваясь по карточке, она не обратила на неё внимание. Батюшки! Столько накупила! Будто на маланьину свадьбу. Подзуживала одна мысль: надо выставить угощение, чтобы не хуже, чем…

– Не хуже, чем у кого? – издевательски спросила себя Ольга.

Всплыла картинка вечера. Она ест завёртку из рыбы с фисташками, отмечает: как вкусно! Подкладывает следующую и понимает, сыта уже. Но продолжает есть и видит, что также жадно уплетают угощение её гости. Промелькнула мысль: едим как последний раз в жизни. Говорят ещё: как с голодного мыса. И при том боремся с лишним весом. Она вспомнила, что перед приходом гостей приготовила специально смекту на случай, как бы поделикатнее выразиться, … переедания.

Остатками завёрток из симы можно было вполне питаться ещё день. Отложила бродячим котам. А сколько чуть надкушенного сыра пришлось выбросить! Интересно, почему не съели чеддер? Зря делала тарталетки. Говорили – понравились. Наверное, много приготовила. Остатки салата, оливки… А это что? Не узнала сразу – этикетки от сумки и платья.

Ольга смутилась, стало не то, чтобы нехорошо, а немного совестно.

Сумка третья по счёту, дороговатая. Но властное "хочу" в магазине было непреклонно. – Она очень модная нынче и подойдёт к половине вещей.

Это заключение решило участь приобретения. Платье из разряда деловых, если честно сказать, не по возрасту. В обтяжку. Формы уже не те. Но очень славненько сшито.

Можно вполне обойтись без этих покупок, наверно поддалась азарту. Ольга задумчиво порвала этикетки. Инна и Лена, её подруги, побывавшие сегодня в гостях, посмеялись бы над ней, они одевались покруче и не стали бы огорчаться из-за лишнего платья. Кстати, о чём они говорили?

Сидя над развалом мусора, Ольга припоминала всё, что слышала. В беседе ей участвовать толком не удалось. Быть в роли официанта для шести человек, да ещё и поддерживать разговор – пустая затея. Конечно, обсуждали игры кремлёвских рулевых и ролевые игры. Язвили, обменивались анекдотами, скатились к реальным случаям, когда сплошь и рядом те, кто должен стоять на страже порядка, злостно его нарушали. Что мэры и губернаторы превратили вотчины в свой бизнес.

Друзья не были ни предпринимателями, ни чиновниками. Как только стали обсуждать чуму нашего времени – воровство, погрустнели. Непонятно: при огромных природных богатствах довести народ до такой унизительной бедности! В их компании бедных не было, доход примерно в пятьдесят тысяч имела каждая семья, никто не голодал, но в «суме» запаса не было. А если честно сказать, то лечение зубов сделало бы любого из них заложником банка. Но пока, кажется, все были при своих зубах, а потому – свободны.

Кто-то предложил сменить тему. Сменили. Стали вспоминать отпускные поездки. Ей было что рассказать, но не удалось – готовила чайный стол, хотя недавно с мужем побывали в гостях у тётки Настасьи, на маленьком полустанке. Где пятьдесят душ живёт. У них в Гусиновской всё ещё русская печь – оплот существования: греет, варит, лечит. Удобства на улице. Холодильник и телевизор времён царя Гороха. Но работают исправно. Вещей мало. То, что носят каждый день – на вешалке при входе. Новьё и постельное бельё в горнице в сундуке, на котором спать можно. Остальные двадцать метров в зале застланы самодельными пёстрыми дорожками. На них Рыжик валяется. То тут растянется, то там. В другой комнате старинная кровать, прадедом сработанная, на всю семью хватит. Из украшений – цветы на подоконниках, да в красном углу икона с лампадкой. Ольга усмехнулась: поймёт ли кто её согласие с такой жизнью.

Припомнилось, как вручала гостинцы. Тётка Настя не раз всплёскивала руками:

– Ну куда столько, зачем деньги тратили! Много ли нам надо.

С халатом получилась загвоздка. Тёплый и красивый, он, видно было, тётушке понравился, да и впору. Не удержалась, померила. Сняла, аккуратно свернула, пододвинула на столе к Ольге.

– Ты, Оля, не обижайся, не могу принять. Шибко красивый. Подружкам тоже захочется. А им негде взять. Мы живём друг у друга на виду. Халаты может раз в два-три года в нашей лавке покупаем, или ещё где. Но они примерно у всех одинаковые. Не раздеты, ну и ладно. У нас на полустанке женская кучка образовалась. Собираемся через день: поём, рукодельничаем, носки да варежки, жилеты тёплые вяжем. Своим посылаем к зиме. Бывает в детский дом отдаём в райцентр. Дед так и служит путевым обходчиком. Хотя и перевалило за семьдесят. Денег от зарплаты до зарплаты хватает. Жизнь нынче сытая пошла, я уж хлеб разучилась печь. Привозного в достатке. Картоху свою едим. То с луком, то с салом, то с яешней, то с таком.

– Не забыла, как с таком? Вижу, помнишь: запекаешь её со шкурочкой, чтоб слегка треснула в печи, и уже на выходе махонький кусочек масла в трещинку, да несколько крупинок соли. Весь век ем – не нарадуюсь, какую пищу Господь дал! А то яйцо свеженькое по воскресеньям варим, тоже вкусно!

Деду в тормозок к картошке луку даю, сальца с чесноком маленько, да пол-литра молока. Видишь какой он у нас сухой, бегает по путям и поныне как лось. Вот только от бражки, вражий бес, отказаться не может. В субботу с мужиками в каптёрке причастится, и жди таракана нараскоряку. Не умеет пить смолоду. Чуть хмель попадёт, ум-то и пропадает. Идёт как матрос в качку да поёт: "Каким ты был, таким остался". Правда, только раз в неделю. До дома добредёт и обязательно присказку свою проорёт: "Где моё счастье? Там, где Настасья"!

Ольга от воспоминаний размякла, порозовела и забыла, зачем над ворохом мусора сидит. Спохватившись, собрала всё обратно, завернула. Дела быстренько закончила, позвала:

– Вань, ну как там наши?

– Проиграли! Время тянут.

– Оля, может, в нарды разок? Ты не устала? Подошёл, обнял, поцеловались. – Ты этими завёртками всех сразила. Горжусь! Наелись до отвала, винца попили, кости всем перемыли. Полный комплект удовольствия. Что возилась так долго?

– Ложечку серебряную потеряла.

– Нашла?

– Нет, Ванюша.

– Какие проблемы. Новую купим.

– Нет, Вань, ни новую, ни старую уже не хочу.

– Не понял. А искала-то зачем?

– Жалко её было.

– Иди, я расставил.

– Только одну, Вань, на победителя, завтра на работу.

– Посмотрим…

Назову тебя Надеждой.

…Новенький круизер «Коста Диадема» – драгоценная игрушка великана, длиной 306 метров, пока еще стоял у причала Савоны. На фоне темной воды и синих сумерек, возбужденные процедурой посадки люди, напоминали разбуженный муравейник. Они растекались во всех направлениях великолепного сияющего города. Вверх-вниз сновали бесшумные прозрачные лифты.

Уже вышли на многочисленные палубы самые проворные, чтобы попрощаться с родственниками. Полторы тысячи кают, изукрашенные оригинальными картинами, радующие новизной, дождались пассажиров, и началась веселая кутерьма приготовления к ужину. Усталость от хлопот и назначенное время заставляли спешить.

Живые ручейки веселых гостей наполняли семь ресторанов. В безупречной белой униформе приветливые стюарты и официанты на каждом шагу готовы были помочь. Царило настроение праздника в большой семье. Пока мы усаживались за свой стол я ощутила нежную волну луговых цветов c отчетливым запахом лилии. "Лили шик"! Аромат – точь-в-точь как у любимых "Голубых цветов" далеких студенческих времен.

Запах витал над женщиной с туго стянутым на макушке узлом волос и лицом настолько чистым и розовым, как будто она вышла не из ванной, а из самой зари. Рядом, явно любуясь подругой, легко ступал мужчина, немного напоминающий молодого клоуна Полунина. Его улыбка как зажигалка вызывала ответные.

Прощальный гудок возвестил начало путешествия. На всех корабельных картах, предназначенных для гостей, обозначился путь на Марсель. Команда круизера следовала заповеди заботливой и нежной матери: вначале накорми. Все его обеденные залы залиты огнями и начинены итальянской едой под завязку.

Публика в феврале под стать погоде – все больше уставшие от праведных трудов люди от 40 и до … Две холеные дамы дважды бальзаковского возраста изрядно на взводе, соединившиеся для устойчивости в позу сиамских близнецов, просили официанта доставить им шампанское и ужин в каюту немедленно – их громкий бессвязный разговор менеджер приглушал бархатистым мягким убаюкивающим голосом:

– Мадам, все сделаем как вы просите. Только крепко держите меня под руку.

Ужин проходил без спешки, многие фотографировали выход из гавани, наблюдали заход солнца, знакомились, обменивались первыми впечатлениями.

Официант усадил наших знакомцев напротив. Мужчина сидел лицом ко мне, женщина – спиной. Над ними витала любовь. Я уловила это. В тот миг, когда Артур, улыбнувшись, протянул Наде бокал и сказал «ч и и з»! – я уже знала всю их историю.

Наде сорок пять. Не очень красивая. Если честно: обыкновенной внешности, чуть подправленной искусством парикмахера. Она счастли-и-и-и-в-а-я до легкого головокружения! Обожающий взгляд друга румянит ее щеки, убыстряет речь, постоянно вызывает легкий раскатистый смех, замирающий на перекате, и тут же тихой волной вздымающийся снова.

Ее друг обладает счастливой внешностью доброго и здорового человека без излишеств. Детское лицо, обрамленное мягкими кудрями, привлекает мгновенной сменой выражений. Сейчас он похож на доброго клоуна. Коротковатые ноги и манера ходить с развернутыми ступнями еще больше сближает его со сценическим персонажем. Настоящее сокровище Артура – душа, облеченная в улыбку. Надежда купается в ней, точнее тонет.

Позади у Артура не очень счастливая жизнь. Жена-танцовщица, с которой он прожил пять последних лет, постоянно гастролировала. И в конце концов отстала от труппы, оставила мужа, осев с музыкантом из Барселоны в благословенном городе.

Обеспеченный высочайшим покровительством Иисуса из Назарета, в честь которого благодарное население Барселоны воздвигло чудо света «Саграда де Фамилиа», оказался для них объединяющим моментом – оба считали город чудом света и любили, как любят живого человека.

Тосковавший по своей плясунье Артур, долго предавался унынию, пока шеф в приказном порядке не отправил своего лучшего помощника в отпуск. Вместе с расчеткой Артур получил конверт с пакетом для поездки в Израиль, на историческую родину. Двухнедельным путешествием только начинался отпускной марафон.

Надежда купила путевку в Израиль после печальной трапезы сорокового дня. Мать с именем Сара Цеха (всю жизнь ее звали Серафима) хранила тайную мечту увидеть родину предков. Воспоминания о земле, где она родилась, были подобны легендам о рае. Муж ушел на фронт в первые дни войны. C тех пор связь с ним исчезла навсегда. Осталась только каббалистическая книга «ЗОАР», которая считалась в семье главной ценностью.

Сара воспитывала троих детей, а потом множество внуков. Все, что у нее было – две маленькие проворные, ловкие ручки. Это с их помощью за восемьдесят пять лет Великая Мама, как звали ее внуки и правнуки, переделала уйму полезных дел, а прожила она до девяносто одного года. Уже чувствуя смерть, из последних сил, себе на поминки весь день фаршировала чудом добытую огромную щуку.

– Чтоб остатки моей жизни в этой щуке продлили бы дни поминающих …тетю Сару, – бормотала она вслух.

Добросовестно состоявшая при матери с самого дня рождения, такая же работящая дочь Надежда, осталась впервые одна-одинешенька. Своей семьи у нее не было, но она из года в год привечала на лето и воспитывала детей своих братьев, отправляемых на каникулы. Правда, по молодости прибился к ней мальчик из еврейской семьи. Изнеженный, погруженный в шахматы, он ничем больше не интересовался. Мама, боясь, что дочь присохнет при ней, рассудила: лучше воробышек в руке, чем синица в небе.

Проклюнувшееся между молодыми чувство сторожили родственники с обеих сторон. Родители жениха регулярно покупали для невесты цветы, сладости и книги и вручали сыну в дни свиданий. Жених и невеста читали вслух книжки, играли в компьютерные игры.

Исчерпав перечисленные интересы, жених вытаскивал шахматы, Надя, чтобы зря не тратить время, вязала. Поездка в свадебное путешествие в Турцию выявила интимную привычку, несовместимую с представлением Надежды о совместном существовании. Супруг испытывал особое удовольствие, когда во время открытого сеанса мочеиспускания жена – единственный зритель, должна была держать его пенис, "как мама".

С тех самых пор Надежда всех встреченных мужчин рассматривала обременением существования. Заведование детским садиком, слишком деятельная и нездоровая мама, племянники, постоянно поступавшие на исправление – какие уж тут любовные истории!

Сейчас она была очень взволнована посещением Стены Плача. Картина простая и скорбная так тронула ее сердце, всколыхнула родовую память, что она решила все оставшееся время провести не на Мертвом море, а в разъездах по стране. Помня интерес мамы и папы и почти священное отношение к книге "ЗОАР», она решила съездить в каббалистическое местечко Цфат и купила туда билет на экскурсию.

С еще непросохшими глазами, блестящими от слез, взглянула на Артура, соседа по сиденью – судьбу свою, и влага испарилась от жара души, узнавшей другую, родную. Надя доверяла тихому голосу. Тайное "ДА", непонятной связью доставлялось к каждой клеточке тела. И все вибрировало от радости встречи. После обмена приветствиями они долго молчали, а потом полился разговор небывалой легкости.

Артур знал историю Израиля так хорошо, словно жил здесь всегда и присутствовал во всех временах, вдобавок он шутил, рисовал смешные карикатуры. С этого дня они были не разлей вода. Две недели неустанно исследовали землю своих предков. Ноги принимали в этом самое деятельное участие. Новенькие кроссовки изрядно повредились об острые камни. Благодаря каждому шагу Родина обретала свое законное место в душе двух детей Израиля, живших на чужбине.

Отныне и всегда будут помнить они роман Эфраим Бауха, прочитанный бессонными ночами. Книга попалась им в нужное время и в нужном месте.

"Этот роман шире, чем жизнеописание Моисея, это – попытка осмыслить значение Исхода в истории человечества.

Исход – это не просто переход.

Это – жизнь-странствие, кочевье души иудейской.

Жизнь по времени – солнечному, водяному, песочному.

Огромные песочные часы: пустыня.

Над временем Исхода работали часовщики Вечности.

Пространство Исхода как творения – круг гончара: огромные ладони пустыни.

Слуховой настрой Исхода: "Пустыня внемлет Богу".

Слова вызывали сильнейший отклик и возвращали к вечному племени.

Дальнейший план возник сам собой, когда они шли мимо туристического агентства: Круиз по городам Средиземного моря на лайнере "Коста Диадема" заманивал чарующими названиями: Савона, Марсель, Пальма де Майорка, Неаполь, Ла Специя… Артур уговорил Надю принять от него подарок – это путешествие. Дальше вы знаете, – мы встретили их уже на круизере.

Город-корабль стал их первым домом, их общей колыбелью, где они родились для счастья. А оно сыпалось как манна небесная. Артур был неистощим на выдумки и сидеть на месте для него было сущим наказанием. Громадный лайнер, этот современный Ноев ковчег, – сущий слепок земной жизни.

Люди разных национальностей, вероисповедания, разных вкусов и интересов ступили на корабль с набором одинаковых устремлений: хорошо отдохнуть, вкусно покушать, отоспаться, получить незабываемые впечатления. Насмотреться на море, поплавать в бассейне, выгулять наряды, припасенные специально к этому часу, прочитать захваченные с собой книги, подумать, помолиться…

На плавучем чуде есть даже со вкусом оформленная часовня. В абсолютной тишине, среди икон и лампад можно сделать главное дело своей жизни – отринув суету и беспокойство, сблизиться с Творцом. Мы все откладываем и откладываем трудный разговор с Богом – бежим Его и боимся.

А вот тут, между небом и твердью, над очистительной чашей океана уместна исповедь. И взовьется, затрепещет освобожденная душа, жаждущая чистоты и обновления. Тишайшая часовенка пополнилась двумя искренними молитвами благодарности друг за друга…

А потом их ждал компьютерный зал – Артуру надо было связаться с шефом, Надя скайпом не воспользовалась – неоправданно высокой оказалась оплата. В библиотеке напротив действительно рай для любителя самоуглубления, но минуем ее… Сегодня решено посвятить день водным процедурам. Всюду не поспеешь. Комплекс СПА, крытые и открытые бассейны.

Остановились на джакузи под открытым небом. В теплой исходящей пузырьки воде так приятно соприкасаться руками и ощущать невесомость счастья, его умиротворяющий покой. Надя настолько расслабилась, что потеряла границу между сном и явью.

Шел мелкий нудный дождь, скрипели колеса. Сильно напрягая шею, Надя везла воз. Нагруженный вещами, посудой, он был очень высоким. На самом верху сидели все ее милые родственники во главе с мамой, бывший муженек дрыгал ногами и покрикивал на нее, поторапливая.

Череда мечтаний как лента кино – прямо перед глазами. Молодой человек, теперь-то она знает – это был Артур, через кисею серости посылал ей целые снопы света. Она поглощала его на ходу, совсем как лошадь, и тащила свой воз дальше. В минуты слабости бросала свою поклажу ипускалась на поиски того, кто посылал свет. Тоскливая вязкая растерянность затрудняла движение.

В какой-то момент свет залил все пространство – Артур, склонившийся над ней, сиял как изваяние.

– Наденька! Почему ты плачешь во сне?

– Наверно от радости, что тебя встретила…

– Захочешь – расскажешь. Позже.

Ночные палубы, теплые джакузи под звездным небом, танцзалы, где они забирали призы, бары, где так приятно, обнявшись, потягивать коктейль после победы и подпевать неутомимому певцу: звенят ручьи, бегут ручьи …

Бармены при виде их не могли сдержать улыбку, а соседи по столу откровенно любовались и завидовали любовной игре.

В одну из ночей что-то заставило Артура проснуться. Надя пробормотала: сними, пожалуйста, лунную дорожку. Артур взял камеру и отправился на самый верх. Полная луна действительно высветила яркую лестницу от моря до неба, за судном стелился еще один путь – кружевных бурунов. Он делал снимки один за другим и не заметил, как подошедший к нему сзади человек легко положил руки на плечи. Так делала только его Ева.

– Артур, я очень соскучилась! Ты для меня много значишь. Эта встреча предопределена.

Артур как будто одеревенел: явно смутился, смешался.

– Но, Ева, я даже не знаю, что тебе сказать. Полгода ожидания убедили меня в том, что ты ушла навсегда. Теперь я встретил абсолютно мою женщину, это настоящий подарок судьбы. Я ничего не хочу больше менять в своей жизни.

– Несколько дней я наблюдала твое счастье с этой девушкой. Рада за тебя. Ты порядочный человек и поймешь мою назойливость. Через три месяца родится наша дочь. Любая экспертиза подтвердит твое отцовство. Как только я об этом узнала, сказала своему другу. Мы с ним договорились: если случай вмешается, я останусь с тобой – наш ребенок должен знать отца и мать. Поверь, ради этого я на многое готова. Билет в круиз приобрел для меня мой друг… Он меня будет ждать в случае неудачи.

Артур отстранился на расстояние вытянутой руки и смотрел, осматривал живот недавно любимой женщины знакомый ему до мельчайших особенностей рельефа. Он видел его изменившимся – округленным и несущим их общую жизнь. Потрясение лишило его нормальных реакций. Ни говорить, не думать он не мог. Ева подошла к нему близко, как только можно.

– Понимаю, все слишком неожиданно для тебя. Подумай и реши. Она наклонилась и поцеловала Артура. – Не могу высказать, как я рада. И благодарна тебе! Моя каюта 2123, встретимся, если у тебя будет хорошее решение. В другом случае – не беспокой меня.

– Ева! Ты задала мне трудную задачу. Очень трудную. Я помню день, когда это произошло. На берегу никого не было тем ранним утром. Солнце выкатывалось все ближе и ближе. Помню, как ты крикнула ему: ты видишь, как я люблю! Подари нам дочку! Это было озорство, шутка! Неужели ОНО услышало?!

…Мне надо вернуться в каюту к Наде!

Артур взял ее за руку, прижал легонько к животу и тихо сказал: "Спасибо"! А потом решительно повернулся и медленно пошел, вначале неуверенно, потом решительнее, быстрее, пока не побежал. Палуба расстилалась перед ним в первых солнечных лучах как взлетная дорожка. Он слился с ней, полетел… благодарил…смеялся и плакал, повторял горячим шепотом:

– Я назову тебя Надеждой.

…и проснулась в радости.

Банальнейшая история обрушилась на меня в самый неподходящий момент – 8 марта.

Светило солнце. Искрился за окном снег, которого намело последней метелью аж под самые окна. А там, за стеклом, разыгралось невиданное действо. Я с немалой гордостью решила – это подарок за какое-нибудь доброе дело.

За окном танцевали разноцветные воздушные шары. Откуда они прилетели – неведомо. Но что же они вытворяли! Под легкий ветерок, а впрочем, его не видно было, ветки не колыхались. Но что-то же придавало им движение? Желтые, голубые и розовые, они гонялись друг за другом, скользили наперегонки по снежным сугробам, сталкиваясь, замирали, и кажется, склонив головы, слушали друг друга. Сорвавшись, совершали немыслимые пируэты в воздухе. В движении улавливалась нотка тревожности, когда шары, обманывая ветки тополя, не зацепившись, прорывались сквозь них и уходили в вышину. Оттуда пикировали, соединяясь в цепочку. Рассыпались. И вновь выписывали сложные фигуры под… клянусь! чуть слышную музыку.

Какую? Я бы назвала ее вокализом неба. Невозможно было оторвать взгляд от завораживающей фантазии. В танце сквозила, проявлялась, рождалась и расцветала, трепетала – любовь. Нежность непостижимым образом сообщалась моему сердцу, и оно то расширялось, захватывая всю танцевальную арену и дальше – весь город и видимые из окна сопки. То сладко замирало, обнимая меня до последней клеточки и покачивая как ребенка в объятьях.

Звонок был так некстати! Но привыкшая все относить к непостижимой правильности бытия – пошла открывать дверь. Зареванная подруга, пряча пол-лица в шарфе, быстро прошла в ванну, бросив на ходу: "Мне надо привести себя в порядок".

Встревоженная, я ждала ее появления. Ничего не приходило мне в голову для объяснения. Они с мужем жили душа в душу, с работой было все в порядке, дочь ждала ребенка. Мы дружили давно и ценили покой и радость, которые пока не покидали наши семьи.

Лиля вышла. Она изо всех сил старалась сдерживаться, но увидев меня, зашлась в рыданиях, и пока я ее не отпоила чаем и напичкала успокоительным о разговоре не могло быть речи.

Странно, но шары за окном больше не танцевали. Они нашли укромные ложбинки и спрятались в углублениях.

– Он заявил мне СЕГОДНЯ, что нам надо расстаться! Понимаешь, двадцать пять лет прожили, дорожили любовью, друг другом, похоронили родителей, пережили чертову перестройку, когда оба снова сели за парты учиться, чтобы воспитать дочь, поддержать родителей, болели, перенесли операции, – Лиля закашлялась, голос ее не слушался, прерывался.

Конечно же, все я знала. Но ей надо было произносить эти укоряющие слова, словно он мог услышать и одуматься.

Беседа длилась за полночь. Николай Сергеевич, кстати, месяц назад мы праздновали его повышение по службе, работал на иностранную фирму и занимал там сейчас высокую должность. Так вот его избранница – пресс-секретарь, девушка 24 лет возникла совсем недавно. Роман был скоротечный и тайный, поэтому Лилю история застала врасплох.

– Вот уж никогда бы не подумала, что он может понравиться девушке – придирчивый, грузный, с брюшком, сопит, кряхтит, не терпит людей без чувства юмора, примитивных. Я её видела, разговаривала с ней, – хватая воздух как задыхающаяся рыба, она все-таки не могла остановиться.

– Она мне твердила, что любит его сопящего и кряхтящего и это её ничуть не смущает.

– А он говорит, – перебивает Лиля сама себя, – он говорит, что встретил в ней ребёнка, девочку, о какой мечтал еще до встречи с ней, Лилей. И хочет быть ей отцом, и мужем и любимым, – она не выдержала спокойного тона и закричала:

– Это расчетливая любовь с той и другой стороны. Как только я это сказала, он ушел к ней. Видите ли, я его обидела, оскорбила в лучших чувствах и намерениях! Что мне делать, что делать?! Он погубит себя, ничего не даст ей. Мы с дочерью как-нибудь переживём. Не первые – не последние. Но куда деть это живое и огромное, что всю жизнь было между нами.

– Честно сказать вся наша жизнь представляется мне плацентой, на которой покоится младенец в утробе. Мы на такой плаценте прожили общую жизнь, а вот теперь ее отодрали, все кровоточит и болит.

– А главное – я не знаю, зачем мне пустая жизнь без него, без общих забот в этом хаосе, который несет всех и вся без разбора. Мы держались вместе, мы выбирали лишь немногое в жизни, но оба делали все с душой. Думаешь, почему наш дом всегда был полон родни и знакомых, переживающих трудности? Потому что мы любили друг друга и постоянно старались чем-то обрадовать другого.... И не только. Нашей любви хватало обогреть и других, помочь.

– Что он будет делать с этой Лялей – учить ее любить не только себя? Но она уже потребовала переписать на нее квартиру, которая принадлежит мужу и купить ей машину.

За неделю успела оповестить всех о грандиозном свадебном путешествии на Мальдивы. Бедный он, бедный! Как долго выдержит его сердце? Какую глупость он затеял! И ты бы видела, какой он счастливый. Представь, он хочет, чтобы я тоже радовалась?!

Кажется, силы ее иссякли.

Она долго рылась в сумке, вытащила, наконец, телефон, потрясла им в воздухе. На лице, некрасивом сейчас, отсыревшим от слез и переживаний, с залегшими резкими складками у носа, появилось новое выражение – его бы можно назвать торжествующим.

– Помоги мне, пожалуйста! – заволновалась Лиля, – я кое-что придумала.

Николай Сергеевич когда-то обещал, что не оставит меня в беде. И так и было, когда я заболела, вы все говорили, что сиделки лучше не сыскать. Он меня выходил! Каким же он был терпеливым и нежным!

В общем, я заболела! Ну, приступ у меня сердечный! Инфаркт какой-нибудь!

– Какой инфаркт? У тебя здоровое сердце, приедет “скорая”, станет ясно, что ты симулируешь. Ты уронишь себя в его глазах, не делай из него дурака. И без того ситуация – хуже некуда.

Большого труда мне стоило уговорить ее лечь спать. Изрядная склянка Ново-пассита успокоила Лилю в четыре утра. Я тоже сильно устала – вела в уме нескончаемый диалог с Николаем Сергеевичем, которого глубоко уважала и мечтала встретить похожего… Теперь мне этого не хотелось. Выпила рюмку портвейна и, почувствовав разлившееся тепло, забралась с книгой на диван с мыслью тут и заснуть, если сморит.

Посидеть пришлось недолго. Звонок прозвучал резко, испугал меня. Проходя мимо комнаты, я взглянула на кровать, где спала Лиля, она не проснулась. На мой вопрос отозвался Николай Сергеевич, голос звучал приглушенно и незнакомо.

– Прости меня, только скажи, Лиля у тебя? – я не стал звонить, все равно мне надо ее увидеть.

Мы договорились не будить Лилю, дать ей поспать. Я хотела уложить и гостя, но он наотрез отказался. Я повела его на кухню пить чай.

– И рад бы, но возбуждение не даст уснуть, слишком большой беспорядок, – извиняющимся голосом проговорил он и рассмеялся в конце своим характерным “хе-хе-хекс”.

– Ну и влип же, – сказал он, глядя на меня и явно спрашивая откровенного ответа.

– Влип! Но кто твой хозяин? Пусть он поможет тебе?

– Какой такой хозяин? Может я лучше соображать буду, если ты угостишь меня рюмочкой чего-нибудь горячительного?

– Твой разум еще служит тебе?

– Ах! Вот ты о чем. Боюсь – у нас с ним конфликт. Он отказывается обслуживать такую упрямую дубину как я.

Только теперь я заметила, что он в подпитии.

– У меня есть портвейн.

– Все равно.

Мы выпили. Молча налили по чашке чая.

В какой-то момент Николай Сергеевич, будто что-то оставив за спиной, прямо посмотрел на меня и спросил:

– Выходит, правда:” Седина в бороду, бес в ребро"! Как я смеялся над бедолагами, соблазнившимися на молоденьких… Скольких мы отговорили, а другие влачат жалкое существование – ведь все знал.

– Бес победил. Любовь – любовь – любовь изожгла всё нутро. Он поверх рубашки растирал грудь и смотрел на меня глазами, полными слез.

Я растерялась.

– Но … Все можно исправить… ещё можно!

Мой друг вдруг встал, оперся на спинку стула.

– Так хотелось по-человечески прожить.

Теперь я, видя его неподдельное волнение, стала успокаивать.

– С кем не бывает ошибок. Это всего лишь опыт.

– Вы с Лилей выстроили и прожили очень гармоничную, можно сказать, стерильную жизнь. Вот вам – для равновесия, чтобы раем не казалась – а как у всех.

Зазвонил телефон у Николая Сергеевича. Он открыл, его не торопясь, и некоторое время слушал пронзительный, на высоких тонах голос.

– Хватит! Сказал своим обычным властным насмешливым тоном. Я все понял. Сделаем так, как я сказал, приходи завтра утром в офис к 12.

– Выходит, по-твоему, я за гордыню наказан! И поделом! Поделом! – горячился он. Вдруг, решившись, пододвинул стул. Крепко сел на него, ухватившись за спинку.

– Подумать только, оказался обычным лопухом, слабаком, заложником тела! Не ушел бы я сегодня от нее, если бы … Эх! Черт! И угораздило ее! Да и хорошо, что так вышло. В общем все решила сбруя!

И он горько рассмеялся.

– Ты видела в кино, ну или еще где приспособления для садо-, как это называют, мазо- упражнений, приспособления?

– Собираемся мы с ней в постель, она вытаскивает чемодан с бантиками, кладет его на кровать и говорит, что она приготовила для меня подарок, который принесет море удовольствия. Она сейчас покажет, как все это надевать и что нужно будет делать.

– Когда дошла до разъяснения, что я буду рабом, которого она будет водить на цепи (понарошку) и наказывать розгами, а потом вознаграждать, мне хотелось одного: закрыть глаза, открыть их и оказаться в своей квартире рядом с Лилей, убедиться, что это сон и заснуть снова.

Мы долго молчали, глядя друг на друга. В какой-то момент раздался звонок. Николай Сергеевич сделал отбой. И сказал:

– За всё надо расплачиваться. Пожалуй, я готов.

Мы услышали как Лиля возится в постели, и почти тут же увидели ее на пороге.

– Что вы здесь делаете? – спросила она надтреснутым сонным голосом, – а, выпиваете. Есть повод?

– По-моему – да, – ответил Николай Сергеевич, – но я бы лучше выпил кофе.

– Ты ведь тоже не откажешься? – обратился он к Лиле.

– А то! – с задором отозвалась моя квартирантка и села рядом с мужем, который вызвался для нас его сварить.

Я взглянула в окно. В мягкой снежной поземке медленно перемещались шары – розовый и голубой. Они казались неестественно большими и кружили в медленном загадочном танце.

Божья коровка, улети на небо.

Божья коровка, улети на небо;

Принеси мне хлеба:

Чёрного и белого,

Только не горелого.

Закличка.

По древним поверьям, Божья коровка, напрямую связана с Богом, живёт она на небе и лишь изредка спускается на землю. При этом она играет роль настоящего посланца. У неё можно узнать, какая будет погода, удастся ли урожай и другие важные вещи. Наступить на коровку или причинить ей вред – большой грех.

Наше объятье прилюдно

Слово открыто, доступно.

Не было тайны сокрытей

Нашей мечты обоюдной.

Это все, что осталось от рассказа, над которым автор корпела целый месяц. Не столько сочиняла, сколько ретушировала. Некоторое время история двух влюбленных флагом на ветру полоскалась среди жителей маленького городка в провинции. Проникнувшись ею, сочинительница написала свою версию и оказалась вовлеченной в круг событий глубже чем обычно. Чтобы не подливать масла в огонь, пришлось обезличить все узнаваемое.

И без того редкое явление – встреча двух родственных душ, отличалась одной особенностью. Влюбленные значительно не совпадали по возрасту. Одного этого обстоятельства обывателям хватило с избытком, чтобы в течение полугода перемывать им косточки. Сами счастливчики настолько были захвачены и поглощены друг другом что, пожалуй, не услышали бы, не увидели и грома с молнией.

Они ходили по городу под ручку, тесно прижавшись. В другой – он нес ее скрипочку. Шли, словно плыли в воде. И ворковали, ворковали, сливаясь в одно сияющее существо.

– Блаженные … Тихо произносили идущие из церкви старушки, не отводя от них глаз. И морщинки на лицах расправлялись.

– Какие счастливые – шептала мальчишке, тронутая теплом первого чувства, подружка по скейтборду.

Даже в пасмурные дни над ними сиял луч солнца и птицы срывали голос, призывая посмотреть на это. Тоненькая женщина обычно гуляла в длинном плаще черничного цвета, скрывающем все кроме аккуратной головки, украшенной пурпурным беретом с темными точками. Ее бледное лицо, словно акварельный набросок, притягивало мягкими чертами, влекло рассмотреть незнакомую красоту. Сопровождающий молодой мужчина, опьяненный улыбкой подруги, звучанием голоса, не сводил с нее глаз.

Погруженные в свою радость, они и знать не знали, какие необузданные расправы над ними чинили в своем воображении незнакомые люди. "Смотри! Божьи коровки!" – неслось вслед, – любовь?! Ха-ха! Похоть да расчет устроиться рядом с обеспеченной дамочкой. Выдрать бы принародно голой, посмотреть, чем она привлекает! Чаще обвиняли женщину.

– Стыдоба! Завлечь ученика, ну, не ученика – практиканта. Он моложе ее сына. А вот если бы тот явился к мамочке с подругой вдвое старше?! А?! Как бы она посмотрела?

…Она воспользовалась его неопытностью…

…Да такой сам кого хочешь использует! …

…Романтика… Музыка…Любоффф…

…Блеф!

…Ничего кроме блуда, распущенности и бесстыдства. И ходят, не стыдясь…

…Ишь, лицо подставила … как ромашка … солнцу.

Счастливые и беспечные они встретили свою весну на берегу могучей Оби, среди громоздящихся торосов голубого, изумрудного расколотого льда. Его таяние создавало нежное органное звучание из миллионов капелей. Над прозрачными кристаллами вспархивали первые пестрые бабочки. Там и сям обозначились вмерзшими знаками предметы прошлой жизни: многорукие дерева, унесенные по недосмотру хозяина садовые инструменты, вымытые из почвы осенними дождями семена.

Разница в возрасте ничуть не мешала их душам постоянно находиться вместе, чувствовать другого, обмениваться энергией. Казалось души – стражи, подобно светящимся мотылькам, кружили над ними, защищая от недоброго. Но, как и все создания природы, они нуждались в служении другим. И были готовы.

Неоплаченные долги явились в самый неподходящий момент… Кому-то из них пришла пора отчитаться.

…Мужчина и женщина встретились после полосы страданий, на грани отчаяния. Несовпадения: возрастные, психологические, особенности здоровья заставили автора поместить героев в виртуальную среду. Именно здесь таилась возможность построить новые счастливые отношения и воплотить авторское убеждение, что счастье – часть Мирозданья, что оно как солнце разлито повсюду и что выбор ценностей (интеллект, разум, чувство) определяет его присутствие в нашей жизни.

Постоянные переделки поменяли сюжет до неузнаваемости. После очередного вмешательства стало понятно, надо публиковать, иначе от первоначальной задумки останутся рожки да ножки. В этот момент подсказки участились. Во время правки появлялись слова, явно говорящие о несогласии строить счастье в виртуале. Сами собой переставлялись и перекраивались целые фрагменты рассказа. Герои требовали вернуть их в реальную обстановку.

Во время публикации … рассказ бесследно исчез.

Вот и конец противостоянию.

И тут заскребли кошки! Каждая царапина саднила: неужели все так непоправимо?! Любое слово не было случайным. Их крепкие кирпичики и блоки эпизодов содержали трудные уроки влюбленной пары, опыт жизни самого автора, близких людей.

Тихим шёпотом прошелестело желание восстановить текст, но тут же смущенно рассеялось. Любой новый нюанс, а это неизбежно, изменит весь рассказ. Исчезнувшая история, своим запечатлением в слове, обещала родственным душам виртуальную жизнь с ее вариантом счастья. Пусть необычную, пусть не вечную…

Оставалось смириться и принять случившееся. Шквал переживаний бушевал в голове автора. Она всей душой полюбила героев. Пережила с каждым крепкое объятье радости узнавания. Как в юности замирала от звука голоса любимого. Встретила подарок судьбы, превосходящий мечты, и не сошла с ума.

Но …исчез рассказ. Пропала с улиц и сквериков реальная пара… как будто их смыло волной. Где они? В каком из миров?

Телефонный звонок донес голос пятилетней внучки.

–Ты, бабушка? – здравствуй!

– И ты здравствуй, Соня!

– Помнишь наши секретики?

– Как же, как же!

– Храни от мамы секретик, что я тебе звонила. Мне очень нужно.

– Обещаю.

– Скоро в школе карнавал. Меня назначили Божьей коровкой.

– Я буду раздавать чудеса. Но ты увезла их. Приезжай поскорее.

– Не могу. Мне надо вернуть чудо хорошим людям.

– Но бабушка, ты же МОЯ бабушка. И больше Н И Ч И Я! Научи меня делать чудеса…

–Ладно. Научу. Потом – сама будешь их находить.

– Я нашла… Только всего одно. В нашем парке маленькое озеро… Когда я смотрела на воду, оттуда на меня глядела такая же девочка. Как в зеркале. Я не знаю, как это подарить всем.

–Попроси своих друзей принести на карнавал зеркальце. Когда тебя, Божью коровку, пригласят подарить чудеса, скажи: посмотрите в зеркальце, кого вы там видите? Себя! Зеркальце показывает вам – ЧУДО. Каждый из вас – один такой в целой Вселенной! Вы и есть – чудо! Все остальное – ерунда. Особенно мороженое и пирожное.

– Только помни, Соня, – надо надежно хранить секретик до карнавала!

Теперь сочинительница знала, как помочь своим созданьям вернуться в реальную жизнь.

Есть исследования о возможности встречи одной родственной души с другой. Они соотносится как 1 к 18 миллиардам!!! Им, возможно, выпал этот шанс.

Любые долги можно погасить, зная, какое богатство вошло в твою жизнь.

…Если сердце верит в чудо.

Повторный звонок.

– Бабушка, ты нашла, что искала?

– Почти нашла.

– Поищи получше. Мне не жалко, бабушка.

–А ты знаешь о чем думают Божьи коровки?

– Нет. Но догадываюсь – они очень нужны нам.

– Ты еще помнишь снежинки? Посмотри в окно – уже зацвели яблони. Как быстро всё меняется. Божьи коровки принесли с неба на крылышках великую вибрацию. Чтобы каждый человек поскорее стал безгрешным и добрым. Как ты, Соня, сегодня.

Не забуду мать родную.

(Из дневника сестры Лиды)

Маруся появилась в переулке недавно. "Освободилась из лагерей", – говорили о ней. Крайний дом с косо накаляканной надписью "пер. Дружбы 1" пустовал год после смерти её матери. Обиходить его приезжали два брата из соседнего поселка. Маруся была на фронте санитаркой в походном госпитале. При обороне Курска попала под обстрел и лишилась руки. Лечилась тут же, у своих, но… лиха беда – попала в другую передрягу: отправили её отбывать срок на Колыму по пятьдесят третьей статье, прибавившей к бесконечному списку врагов народа ещё одного злодея- санитарку, перетаскавшую на себе несосчитанное число раненых с поля боя.

Её одна рука понадобилась наводить порядок в бараках. А что? Приспособилась. За Ударный труд была отмечена на восьмом году празднования Дня Победы досрочным освобождением. В честь этого события Маруся сделала наколку на кисти: "Не забуду мать родную"– пожалуй, это была единственная ценность, которую она не подвергла сомнению.

Жила фронтовичка открыто, на виду: угощала ребят самодельными печенюшками, давала потрогать награды. О прошлом ничего не рассказывала, о нынешних делах тарахтела без умолку – кому-то помогала, мирила, разыскивала разлученных войной родственников. Вскоре она привела в дом девочку, мою ровесницу, Зоечку. Она, как и я, училась в третьем классе.

– Сироту взяла, дочерью будет. Родня моя, седьмая вода на киселе. От заражения крови померла, мамка её. Царство небесное! А отца – тю-тю! Эх, женская доля, мужика нет, а побаловаться хочется, вот и пришлось аборт делать. Баба одна, видно ржавый крючок ей засунула… Быстрой скороговоркой проговорив всё это, она подмигнула моей матери:

– По детям я не большой специалист, в случае чего, Надежда, может что посоветуешь?

Раньше, Маруся, выпивши со своими братьями чекушку, орала благим матом во дворе: "Уроды! Вам бы в задницу заряд!" – и грозила своим маленьким кулачком. А теперь после той же бутылочки, побузив тихонько, позволяла Зоечке отвести себя на кровать, где вскоре успокаивалась. Зоечку определили в наш класс, и мы сидели рядом. Но дружба не ладилась. Она была воображалой.

Однажды на уроке пения учительница сказала Зоечке, что она будет запевалой в школьном хоре. И на концерте в честь 7 ноября мы увидели её во всей красе. В белом фартуке с торчащими кружевами и с пышными бантами в тощих косицах, выпятив живот и неестественно выгнувшись, она заводила песню:

Мне хорошо, колосья раздвигая,

Сюда ходить осеннею порой.

Стеной стоит пшеница золотая

По сторонам дороги полевой.

Хор ей вторил. Чистые, светлые голоса звали в идеальный мир, где одна красота. Мы слушали и душа улетала. В песне "У дороги чибис" Зоечка и вовсе соревновалась с птицами. Все её хвалили, учителя, волнуясь, делились впечатлениями:

– Какой голос! И никто не учил… от природы… Прелесть!

Мне стало понятно, что одарённый человек наделён большой властью воздействовать на людей. Вот бы посмотреть, кем будет Зоечка в сорок лет! ПЕВИЦЕЙ! Кем же ещё! И немыслимо нарядная Зоечка в моих фантазиях порхала с одной сцены на другую.

Завидуя ей, я воображала себя дирижёром. Чаще всего это происходило, когда я возвращалась из школы домой, на пустой дороге. Моей "волшебной палочке", (отломанной от встречного забора), подчинялся огромный оркестр, где Зоечка играла на маленькой дудочке в затемнённой глубине сцены. Звучали овации, зажигался свет, я – повелительница оркестра, взлетала и кружилась над клумбой человеческих лиц, расцветая от аплодисментов.

Ни голод, нередко докучавший в те дни, ни холодные ветреные погоды, ни непролазная грязь, налипшая на жуткие боты, нисколько не мешали испытывать переживания славы. Возбуждённая, с красными щеками и энергией, способной опрокинуть дом, капельмейстер распахивала скрипучую дверь.

… А пока Зоечка устанавливала себе цену: стала важничать, у неё появились манеры. Видно тренировалась дома на Марусе, чей насмешливый голос разносился по переулку:

– Ну, и чё выхухоливаисся чисто облезьяна! – нарочно коверкала она слова и слышно было, как всё её существо протестует.

– Звинить пжалста! – издевалась Маруся, чтоб я не слыхала этого… И прибавляла нецензурное слово.

***

Нас принимали в пионеры. Все принесли красные пионерские галстуки – треугольные косынки из красной ткани – и волновались. Пионервожатая после хоровой клятвы быть верными ленинцами, стала их повязывать. Но не успела она сделать пионерами и двух девочек в шеренге, как вошла старшая пионервожатая. Она остановила церемонию и спросила, кто Лидия Вольвач. Полыхнув щеками, я подняла руку.

– Дети! – высоким, строгим, напряжённым голосом она уже сообщила, что случилось нечто невиданное.

Сердце моё билось так часто, что я слышала только этот ритм, голос звучал издалека.

– Вот эта девочка хотела стать пионеркой с крестиком на шее!

В паузе все уставились на меня, будто видели в первый раз, хотя знали как облупленную, свои же, уличные, и крестик мой видели.

– Зоя Прусова, её подруга, на перемене сообщила нам, что Вольвач носит крестик!

– Да! – звонко подтвердила Зоечка.

– Так вот, мы не примем Лидию в пионеры, она двуличная и позорит звание пионера. Сними, Вольвач, крестик! Перед нами сними! – скомандовала старшая пионервожатая.

– Не буду! Мне бабушка его надела! – выкрикнула я так громко, что вожатая картинно попятилась. Все весело засмеялись. Вожатая, взяв Зоечку за руку, и развернув к шеренге, коварным льстивым голосом попросила:

– Зоя Прусова, сними с Вольвач крестик.

Тут я ринулась вслепую, сшибая уже шагнувшую ко мне Зоечку и вожатую, к двери, в коридор, на улицу. Домой я пришла не скоро, без портфеля и не знала, как мне жить дальше.

Вернувшаяся с работы мать вяло посоветовала:

– Не бери в голову, проживешь без пионеров.

Вошёл улыбающийся отец с неизменной горсткой слипшихся карамелек и осёкся, увидев наши лица.

– Не надели Лидке галстук. Что делать будем? Все в пионерах, а мы "не в ногу" – ёрничала мать.

– А у меня тоже подарочек! – с вызовом выкрикнув, она выдернула из сумки бумаги и бросила их на стол. Это моя зарплата за месяц. Вся до копеечки. Даже на подтирку не годится – жёсткая.

Она схватила несколько облигаций и с силой сжала в кулаке бесполезные знаки надувательства и обмана и стала колотить по столу.

– Отец, что они с нами делают?

Он обнял её и повел к кровати.

– Мы не рабы, рабы не мы! – горько повторяла она строчку из прописи.

– Чем детей кормить будем, отец?

И тут она, наконец, разрыдалась, обняв живот, в котором уже давно проживал наш новый член семьи, и захрипела: приступ астмы – это проявление невысказанного, душил мою маму. Она посерела, глаза искали защиты…

Пока отчим нашарил в её сумке пачку "Астматола", да скрутил самокрутку, прошла, кажется, вечность. Мы уже вдохнули вместе с мамой спасительный дым с белладонной и обрадовались, что в очередной раз пронесло, как за дверью послышалась возня, а после, в открытую рывком дверь, Маруся за ухо втащила слегка упирающуюся Зоечку.

– Посмотрите на гниду, ишь чё отчебучила! Ты поняла, что сотворила, сучёнок? Тётка твоя в лагерях вшей кормила за то, что на командира донос не подписала, как все, а ты… – её рука с отвращением дернула красное ухо Зоечки.

– Неужто забуду, что я – человек – за похлёбку, партбилет или, прости Господи, за кусок красной тряпки на шею! – выкрикнув это, она прикрыла рот рукой, испугалась.

Отец хриплым голосом негромко предостерег:

– Ты забыла, что у стен есть уши?

Но Марусю понесло:

– Я своё отсидела, да хоть ума набралась, а тебе, видать, не хватило четыре года вонь крематориев нюхать – бздишь всё!

Зоечка под эту перепалку завыла жалостно и пыталась освободить крепко зажатое ухо.

– Я бы тоже бы сказала про крестик, если б Зойка носила! – неожиданно для себя выкрикнула я.

Повернувшись как в медленном сне, Маруся, не привыкшая верить словам, вцепилась в меня взглядом, словно хотела просмотреть насквозь, узнать, да так ли это? Изумление её длилось недолго, нахлынувшее гневное чувство победило. Выпустив Зоечкино ухо, она вцепилась в моё, и с криком:

– Ишь чё с детями делают уроды-воспитатели! – принялась меня тузить об стенку.

Отец схватил Марусю в охапку и приговаривая:

– Охолони, охолони чуток, потом разберемся, – усадил рядом с порозовевшей матерью.

Спасаясь от Марусиной расправы, я сбежала в огород и, плюхнулась на крышку погреба, пытаясь капустными листами остудить пылающие щеки и навести порядок в жизни. Я крутила перед собой происшедшее и не могла понять, как устроена Зоечка. Тут появилась она сама, всё ещё шмыгая носом и закрывая ладошкой пострадавшее ухо.

– Подвинься, пжалста, – попросила она не своим «артистичным» голосом и уселась, прижавшись ко мне. Мы заговорщически расхохотались.

***

На другой день было пятое марта.

Утро. Трещал через отверстия чугунной дверки разгоревшийся уголь. Мать толклась у печки со своей неизменной задачей – накормить семью. Оставалось надеяться на чудо – варить кашу из топора. Отец, предложил сварганить полевой супчик. И в дело пошла оставшаяся в мешочке горстка пшена, проросшая, сморщенная картошка и кусочек заветренного сала. После набега на чулан он вернулся с добычей: в коробке из-под макарон оставалось немного серой муки.

Знавший худшие времена в концентрационных лагерях, где вечером, после работы в каменоломне, он получал хвост турнепса или свёклы, наш отец не унывал. Насвистывая весёлую мелодию и забавляясь с детьми, смеша маму шуточками, он заразил и нас своим настроением. Все галдели и бесились. Чёрная, никогда не молчащая тарелка репродуктора, добавляла к нашему гвалту хрипение, в котором едва угадывался "Танец маленьких лебедей".

И вдруг она замолкла, а потом диктор, прерываясь, сообщил, что умер вождь и отец Сталин. Булькало наше варево, плюясь на чугунные кружки, а мать и отец стояли как истуканы.

– Вот, значит, что – проговорил отец, примериваясь к событию.

– Как мы теперь жить будем? – растерянно отозвалась мать.

– Ты вот что, Надежда, ты об этом не думай. Детишек корми. «Диты, – произнёс он оживленно, – они и при царе, и при Сталине исты должны».

Его рассуждение прервала Маруся, переступившая порог с двумя чекушками в руке.

– Ну, дождались! Нет больше идолища – змея Горыныча поганого! Не верится… Может брехня? – она с опаской посмотрела на чёрную воронку, откуда через вой и треск пробивался голос Левитана.

– Да вот же, который раз повторяют – окочурился Вождь народов! А может свои убрали… – В сильном возбуждении, Маруся слишком близко подошла к печке и, схватившись за горячий край, обозначив боль ругательством "пралик!", объявила:

– Давно я замыслила выпить за всех, кто не дожил до этого дня, – она принялась отколупывать сургуч со своих чекушек. Чтобы всех-то вспомянуть –это ж море водки надо!

Отец подошёл к Марусе вплотную и стал говорить ей почти в ухо:

– Ты, конечно, в большой переделке побывала – война – не женское дело, да и Колыма – не тульский пряник. Да только и тебе ума тебе это не прибавило. Что ты горло дерёшь? У меня семья, дети – ты хочешь их погубить? – Змей Горыныч, говоришь? А помнишь, что у него вместо одной срубленной головы три вырастало? А ну, смекни, сколько таких змеев наплодилось! И все власти хотят! Да чтобы мы на них горбатились. Не успеешь чихнуть – новый сталин будет байки рассказывать, про то, как он ночами не спит – о нас с тобой думает. ОНИ ЗДЕСЬ НАДОЛГО…

Он силился не заплакать: шмыгал носом и шумно дышал, потом проговорил примирительно:

– Ты, Маруся, не обижайся, у меня тоже нутро воет обо всех загубленных красными драконами. Нынче их время – время зла. Давай твои чекушки, не пропадать же добру.

***

Встреча с Зоечкой состоялась через много лет, как я хотела в детстве.

Навещая родителей в очередной раз, я спросила, хватает ли им денег, которые мы с мужем посылаем.

– Нам и своих хватает, ваши-то мы на книжку складываем. Хата – на курьих ногах уж и лёгкие морозы не выдерживает, а нынче зимы пошли лютые, всё больше под сорок, мы решили на однокомнатную с удобствами накопить. Вот денежки и сгодятся.

– Вроде отцу как участнику войны полагается квартира от государства, вы же были на очереди.

– Да какая там очередь, – устало и безнадежно махнула рукой мать, – там чьи-то другие интересы учитывают под видом ветеранов. Отец недавно вернулся из горисполкома расстроенный. Дали ему там от ворот поворот. Всем этим делом заправляет твоя одноклассница-певунья Зоя Андреевна Прусова. Спроси-ка его, как она с ним обошлась.

– А так, – включился в разговор отец, – она мне по слогам объяснила, что "звинить пжалста", но интересы государства сейчас важнее частных интересов. Надо предпочтительно вкладывать в экономику. Придётся подождать, Иван Исаич, и потом, честно говоря, вы вели не такую уж правильную жизнь, – разъяснила мне всё это, и с папочкой из кабинета – шмыг. И остался я, старый дурак, с разинутым ртом. Умру – не пойду больше.

Оказалось, что у нас с Зоечкой была единственная точка пересечения – приём в пионеры. Случившееся развело нас, и мы не замечали друг друга. Учёба в педучилище, а потом в университете, нечастые и недолгие гостевания не включали праздный интерес к Зоечкиному бытию. Знала, конечно, что умерла Маруся …

Настроив себя на доброе, немного помаявшись с непослушной причёской – мне почему-то хотелось выглядеть хорошо, не без волнения, отправилась в центр города.

Он, конечно, изменился, разросся, и теперь по пыльным ухабистым улицам ходил автобус. Безликие дома, похожие на склады, образовали уже целые кварталы с голыми, кочкастыми пространствами посередине.

Постоянно утекающие куда-то из государственных закромов деньги истощили и людей и окружающую среду так, что было видно – брать больше нечего…

К счастью, сквер, посаженный руками школьников, облагораживал скопище серого бетона буйной зеленью.

На Зоечкином кабинете табличка "Зам. пред. Горисполкома по учёту и распределению жил. площади". На вопрос, как доложить я почему-то назвалась подругой и сказала своё школьное имя.

Зоечка стояла у окна, и после рукопожатия кивнула на сквер:

– Любуюсь на дело рук наших. Зелёная зона – лёгкие города.

– А ты по какому вопросу, – вежливо-настороженно спросила она.

Что осталось от прежней Зоечки – вот что меня интересовало, пока я, не стесняясь, её разглядывала. Тот же выпяченный животик, всё тесненькое, серенькое, аккуратно отглаженное или немнущееся?

– Да ни по какому, – ответила я развязнее, чем требовала обстановка, – на тебя посмотреть. Ты поёшь?

– А что на меня смотреть? Живу обычной жизнью советского служащего, – она обвела взглядом кабинет. – Большая ответственность, какое тут пение. Ты пришла попросить, чтобы Ивану Исаичу дали квартиру? – она непритворно глубоко вздохнула.

– Можешь не отвечать, сюда не заходят с другими вопросами. Так вот… Ивану Исаичу, безусловно, положена квартира, но надо считаться с реалиями: квартир строят мало, претендентов много. Я, знаешь ли, так долго шла к своей должности, пока ты там училась, разъезжала, меняла мужей…, – она была хорошо осведомлена о моей жизни, – У меня нет мужа, нет семьи. Вся моя жизнь в этом, – она обвела рукой пространство кабинета. – Мне надо приспосабливаться, угождать, – сказала она отрывисто и хлопнула ладошкой по столу…

– Понимаешь, не могу я выдать квартиру твоему Ивану Исаичу, за ним придёт Иван Ильич, я их не рожаю, эти квартиры. У меня голова пухнет решать кроссворды начальства: и этому дай, и этому изыщи. Знала бы ты как это тяжело! Изыскиваю и получаю… свой хлеб с маслом. Ты, я думаю, тоже его имеешь, но идешь другим путём, правильным, как ты считаешь – испытываешь трудности, борешься…

А результат один: ни ты, ни я не можем считать его честно заработанным. Тут действует другая сила, она путает все карты, только я её чувствую и подчиняюсь, а ты ищешь врагов.

Мне, как и в детстве, захотелось пожалеть Зоечку, объединившись с ней и было даже начало движения, но она предупредила мой порыв, быстро шагнув с вытянутой ладошкой навстречу и проговорив:

– Чуть не забыла, у меня совещание.

Мои соседи. Павловна.

"Со врёмен Адама нас губит лишнее знание.

И вообще, всякое лишнее…"

Екатерина Щетинина

Сон был тревожный, в нём продолжался ремонт квартиры, недавно прерванный из-за перерасхода денежных средств. Хозяйка боялась налёта риелтора и готовилась остановить его красотой нового платья. Оказавшись в магазине с пакетами, она чувствовала себя крайне неловко. Ей нечем было заплатить. Она уже решила оставить их где-нибудь в углу, чтобы освободиться от мук совести. Она – это была я, наблюдавшая себя со стороны.

Солнечный луч, пробившийся сквозь шторы, оставил на моей щеке тёплый иероглиф. Затопившее ощущение счастья умножилось просверком вспоминания, что день воскресный. Страдающая от хронического недосыпа, я благодарно зарылась вглубь тёплого кокона. И провалилась в блаженство.

Телефонный звонок голосом соседки Антонины Павловны, все её звали Павловна, просил навестить. Ещё за гранью слов, в последнем сладком объятии, еле шевеля губами, я соглашалась м…м…м аххха…

И уже на этом берегу, проснувшись, обрадовалась, что мне есть чем поделиться. Настроение влекло к добрым делам. "Буду как солнце", – решила я и быстро собралась.

Бессонная ночь преобразила лицо Павловны: под глазами залегли тени, взгляд еле пробивался сквозь мутную пелену, живые краски на щеках съела серость. Растерянно и суетливо она рылась в разбросанных по комнате вещах, пока не нашла очки. К ней вернулась обычная собранность и непререкаемый тон.

– Прости, что помешала выспаться, у меня давление всю ночь высокое, до 180 доходило. Опасаюсь криза. Полчаса назад выпила конкор. Измерь ты, пожалуйста. Это девчатки вчера меня укатали. Обидели очень. Сто сорок, говоришь. Как ты считаешь, можно поговорить? Если буду держать всё в себе, опять поднимется. Завари нам чайку с пустырником.

Проследив за моим взглядом, блуждающим по разбросанным вещам, невесело отозвалась:

– Как будто цыганский табор сбежал в спешке, да?

Всегда вылизанная до последней щелочки, минималистически убранная квартира, была узнаваема только по застывшим вдоль стен чопорным книжным шкафам. Со стекла на стекло беспечно прыгали солнечные зайчики. Всё остальное пространство занимали покупки.

На диване разлеглись платья, юбки, кофты с бирками, поверх эфирные принадлежности дамского туалета, разноцветные подушки, приютившие лаковые лодочки на шпильках, детские яркие комбинезончики и маечки с устрашающе раздутыми героями мультсериалов, продранные джинсы, сумки, длинные разноцветные шарфы, распростёртые, готовые взлететь. И много чего другого.

– Ты же знаешь мой чулок скорой помощи? За два года набежало как раз на мебель для детской со шведской стенкой. Вчера я вручила сумму Надежде и Настьке и самолично отправила их за покупкой. Они взяли с собой и Алёнку. Вернулись не скоро, весёлые, возбуждённые, обвешанные с ног до головы пакетами, даже таксиста нагрузили. – Не огорчайся, мама, мебель мы купим позже в кредит. Для тебя тоже есть сюрприз!

– Выходит и тебя не забыли. И что же это?

– Новомодные уги, вроде валенок, удобные для больных ног. На кредит, унизительный и опасный, я просто не соглашусь. Значит ребёнок так и будет спать в общей постели. Доброта меня подвела.

– Это как же, Павловна?

– А то ты не знаешь, что Павловна – и жилетка, и служба спасения домашних животных и замиритель семейный.

Знать-то знала, но хотелось отвлечь соседку от обиды на собственных домашних тиранов.

– Хитрованы давно знают мой отходчивый нрав и пользуются. Вот и сейчас ждут, когда я их завтракать позову, как ни в чём не бывало. А я как раз сегодня решила, наконец, показать характер.

Для нас с Павловной уже много лет нет запретных тем. Мы говорим обо всём, что для нас важно. В свои семьдесят пять Александра Павловна уверенно ведёт свой семейный паровоз в неизвестное, пыхтя, пуская пар и посвистывая, стараясь не сойти с рельсов. Она выкладывается каждодневно на пределе своих сил. А как же иначе: ей доверяют самые дорогие, родные люди.

В подъезде Александра Павловна служит связной – она знает, кто где и когда будет. С трудом спускаясь с третьего этажа на скамейку под рябину "подышать", она узнаёт до- и послеобеденные новости. Павловне доверяют ключи и деньги, детей подкидывают, когда срочное что приключается, собак и кошек, и рыбок на время отпуска оставляют как близкому человеку.

Конечно, она тоскует по работе, где тридцать лет преподавания на кафедре экологии закалили её волю и воспитали ответственность. Попробуйте ежедневно противостоять вызовам сотен молодых людей, наполненных желанием "сразить" преподавателя, удивить хотя бы. Но, похоже, этот опыт не пригодился в семье.

– Когда я прошляпила? – задаёт она мучающий как зубная боль вопрос. – И пробегает по основным вехам прожитой жизни, изредка наводя фокус на особо важное событие. – Причин вещизма великое множество, – продолжает Павловна разговор, разглядывая выуженный из груды вещей кружевной бюстгальтер.

– Наша семья неблагополучная прежде всего потому, что состоит только из женщин. Здесь и моя вина, и общество так устроено, что мужчин меньше чем женщин. Тебе, доктору, небось ежедневно приходится убеждаться сколько среди них деградирующих. Мне, как экологу, это тоже давно известно. Только три года я смогла вытерпеть своего муженька. И то ради дочери, чтобы её сознание запомнило своего папу. Публичная профессия судьи не стала преградойалкоголизму.

Надежда унаследовала моё невезенье: её моряк-красавец, обаятельный балагур был тоже слаб по этой части. Рыбак с БМРТ (большой морозильный рыболовный траулер) он по полгода находился в море. В тяжёлые, несправедливые времена рыбакам не всегда отдавали зарплату…

Надежда защищала кандидатскую и свою способность приносить семье пользу. Поступила на курсы кройки и шитья. Погрузилась в шитьё как в игру. Вскоре и своих обшивала и на хлеб зарабатывала. Мало того, лежащий на диване муженёк, уговаривал Надюшку тратиться на пиво. Потихоньку и её приохотил. К тому времени как Настя, дочка их, в школу пошла, они оба уже были пивными алкоголиками.

Однажды он ушёл в очередной рейс и не вернулся. Теперь брошенная в житейском море без компаньона, Надюшка определила себя страдалицей и каждый день заканчивала банкой с пивом, гранатой, по-нашему.

Александра Павловна замолчала и стала растирать виски, сильная боль мешала ей говорить. Аппарат показал повышение давления, я уложила её в постель и попросила успокоиться и подремать. Мы давно больше чем соседи, больше, чем доктор и пациент. И с любого места я могу продолжить её жизнеописание.

Павловна, проморгавшая погружение дочери в пивную зависимость, схватилась за голову. Было отчего. Втайне она гордилась своими защитницами природы. И с работы ушла с лёгкой душой, передав кафедру Надежде, кандидату наук и отличному преподавателю. А уж как нежилось её самолюбие, когда и внучка Настя выбрала профессию эколога даже вспомнить приятно.

Конечно не всё складывалось гладко: вот и Настькину жизнь после школы крепко заштормило. Пропавший папаша-моряк оставил незабываемую память – свою женскую копию- способную очаровывать миловидностью, живым умом и природной грацией. С этим богатством Настя успела влюбиться, выйти замуж за одноклассника.

Последовавшая беременность проявила досадное разногласие молодых супругов. Настя поспешила вернуть на радость богатым и озабоченным родителям "классово несовместимого наследника капиталов". Ожидание младенчика и роды прошли в тёплых объятиях любящей семьи.

Оставаясь прилежной студенткой, Настя порадовала нас недавно красивым выступлением на танцевальном конкурсе и признанием о новой любви. Я непроизвольно вздрогнула, когда Павловна хорошо поставленным голосом, продолжила свой безжалостный анализ:

– Только сейчас поняла: преподаватель я была средненький, хотя и бессменно кафедрой руководила, большую часть своей жизни, времени и энергии тратила на семью. Случайно подсмотренная сценка в самом начале материнства до сего дня стимулирует меня: маленькая Надежда, играла во дворе, когда семья представителей власти, живших в нашем доме, отправилась на прогулку. Они были разодеты в пух и прах, особенно дочка. Надюшка как зачарованная проводила их взглядом, грустная и притихшая вернулась домой и весь вечер рисовала принцесс в кринолинах.

С той поры мне стало понятно: зависть, пустая болтовня и вещизм могут запросто подчинить моё чадо. Единственный способ избежать – привить другие ценности. Чтобы не дать системе оболванить моих девчаток, я, голубушка ты моя, тридцать лет как эквилибрист придумывала всё новые и новые трюки, чтобы развить в них любознательность, заронить желание узнать новое, научиться необычному. Видишь, груду альбомов на столе, всю ночь рассматривала. Где мы только не побывали.

Путешествовали, правда, без особого комфорта, в плацкартных, а то и общих вагонах, с добрыми людьми на попутках, но зато воочию увидели, страну, где живем. Вот Алтай. На озеро Манжерок нас занесло. Чилимов, такие водные орехи, рассматриваем. Здесь Молдавия. Целый сезон яблоки собирали. Заработали деньжат и повидла наварили на всю зиму. Вот уже с подросшей Настькой ездили на Брянщину – поклониться могиле матери, погибшему во время войны отцу.

На велосипедах проехали по лесным тропам в маленькую деревеньку к дальним родственникам, пасечникам. Составили родовое дерево, пофотографировали, кого нашли, коллаж сделали, оставили на память. А вот Башкирия, однажды там лето провели. Чему только не научились: за скотиной ухаживать, корову доить, заготовки делать, хлеб печь. Но главное – на лошадях верхом ездить.

Долго боялись – ну а потом, веришь, уезжать не хотелось, так привязались.

Вот интересное фото – тут вся наша женская семья за столом. "У лампы" мы называли вечерние чтения вслух. Шкаф за твоей спиной набит книжками, перелистанными вот за этим столом. На уши вставать приходилось, чтобы внушить им разницу между "патамушта шта эта выбирают все хорошие девачки" и необходимостью научиться новому, посмотреть, попробовать только потому, что нестерпимо интересно, хочется узнать, усвоить, понять.

Лучший способ – самого человека подвести к сознательному выбору. Захотели как-то мои воду заказывать, мол, из крана вредная для здоровья. Пришлось объяснять: заказная – та же самая, из крана, это просто рекламная заманиловка. Принесла прибор, определяющий состав воды. Замерили – действительно, та же самая. Тогда вроде дошло, что это чувство собственной важности зудит в нас. Оно то и толкает человека "быть не хуже других". В общем-то неплохое чувство, если не вестись на рекламу, без крайностей.

Видела, радовалась: не похожи мои на одномерных "оранусов"*, потребленцев. Не зря жизнь им дала. Но скоро ошибочку увидела – приняла желаемое за действительное. Настька умница, на других не оглядывалась. До поры, до времени. Пока количество всякой рекламной трескотни не смело её слабенькие убеждения. Ах как сладко всё выбросить и накупить новой такой же дряни. Видимо, потолкаться в толпе себе подобных, ощутить внимание продавцов, лёгкое опьянение от потраченных денег – замена счастья!

Вчера, попросила их показать мне всё и "защитить" каждую покупку разумной надобностью. Чуть не хором обе сказали, что не будут ничего защищать, логики в этом никакой нет, что они с мамой решили просто "оторваться" и испытать маленькое удовольствие свободы – "чего хочет моя левая нога". Представь, крошка Алёнка и та против меня. Уходя, прихватила голубого зайца и платье в клубниках. Что мне делать? Они даже завтракать не пришли!

– Павловна, а ты бы что хотела сейчас, если бы себя не сдерживала, если бы гроши не экономила, а как твои девчатки повелась бы на своё желание?

Александра Павловна посмотрела внимательно: что за подвох кроется в моих словах. Я улыбнулась ей.

– Ну, чем ты рискуешь, боишься лишиться статуса? А это ли не способ возвыситься над другими? И не к этому ли ведет общество потребления?

– Как же я буду управлять моим семейством без опоры на некоторое превосходство?

– А ты сравняйся с ними, признайся, что тебе тоже непросто осознать и побороть в себе инстинкты.

– Поняла… Сегодня масленица. Я напекла блины. Знаешь, смешно, но вот уже два года не пробовала икру. Дорого! Это у нас на Острове, где в путину текут икряные реки. Давай устроим пир: блинчики с красной икрой. Сходи, будь ласка, в магазин, а я приберусь тут. Девчат позову. Надо всем этим для начала полюбоваться, раз уж пошли вразнос!

Мы отпраздновали масленицу на славу. После завтрака перемеряли все наряды, фотографировали разрисованную под матрешку Алёнку, а потом пошли на горку кататься на санках. Павловна, ублажённая вожделенными блинчиками с икрой, устроилась на диване с книжкой Герберта Маркузе "Одномерный человек".

Примечание:

"Оранус" модель поведения современного человека, изложенная писателем Виктором Пелевиным в своем романе "Generation "П". В модели подчёркивается уникальный характер влияния денег на жизнь современного человека.

Это влияние основывается на трёх потребностях: – потребность получать деньги – потребность "выделять" деньги – потребность вытеснять из сознания всё, что не имеет отношения к получению или выделению денег.

Капкан.

На часах пять утра. Птицы заливаются где-то внизу, у земли. Ещё совсем недавно он мог, если бы захотел выйти из отеля и спуститься в сад, посмотреть на певунов. Ни разу в жизни такого желания не испытывал. Почему именно сейчас, когда приперло… Как припёрло, так и сгинет. Бабки на худой конец есть. Врачи как суслики вчера выстроились. Но боли, подлецы, не сняли. Трамал против грызущего пса! О!!!!!!!б!!б!!!

–Машкаааа! Да заткнись ты!

Новенький костыль, прислонённый к кровати, летит по диагонали через комнату и упирается в полуоткрытую дверь спальни напротив. Грохот на весь респектабельный пятизвёздочный Шангри–Ла. Путаясь в воланах кружев, стараясь не наступить на белую пену, на ходу поправляя растрепавшиеся волосы, Машка спешит, бежит на помощь, повторяя: "Что случилось-то, Вов?"

– Храпишь как отбойный молоток, нервы не выдерживают.

– Вовчик, ну что ты злишься, это ж физиология.

– Не физиология, а зоология натуральная.

– Ну, ладно… Что звал–то? Укол ещё рано…

– Сам знаю… Давай живенько шампусик и к нему что там … сыр фрукты, и позвони пусть поменяют бельё, пот – ручьём, лежу как в болоте.

Боль нарастала. Некто невидимый беспощадно грыз, старался разворотить большой палец ноги. Никогда ничего подобного сорокапятилетний Вован не испытывал. Всего лишь палец. Но боль адская, будто и вправду попал в капкан. Сознание мутится, выпускает тяжёлые волны ярости. Рука сжимает пульт, и как на гашетку, жмёт на кнопки… Находит мятущегося среди потока машин супермена, направляющего огненный ливень на всё, что несёт поток жизни.

Потный, матерящийся от боли, он с трудом садится и обхватывает ступню ладонями, пытаясь понянчить её, высмотреть, где прячется чудовищный монстр. Новая атака скручивает тело. Самовольные слёзы мешаются с потом и нет сил промакнуть липкую слизь. На мгновение боль отступает. Вован настороженно прислушивается, что происходит внутри.

В возникшей пустоте падают и эхом разносятся давно отзвучавшие слова.

– Ешь кашку, ты же хочешь быть сильным и непобедимым?!

–Хочешь вырасти мужиком, как папа-а- а- а?! Давай уплетай- ай- ай!

–Бууууду, только деньги в копилку хочуууу!

– Вот съешь и дадим твой свинье денег.

После каждого кормления мальчик уединялся с копилкой, открывал дверцу в подхвостье свиньи и считал накопленную мелочь.

Всякий новый продукт мальчик оценивал по своему прейскуранту. Мясо он ел с видимым удовольствием, но нашёл причину провести его по высшей шкале оплаты. Хоть и полезный и вкусный продукт, но жевать… трудно и долго. Вкусовые пристрастия расширялись. Он рос и развивался быстрее многих сверстников.

Накопление денег в столь юные годы стало любимым увлечением. Способный мальчик переигрывал во дворе доминошников, сражался в шашки и шахматы, в карты и даже помогал разгадывать кроссворды исключительно за вознаграждение. Ставки он назначал грошовые. Увлекал азартом, шутками и прибаутками, усвоенными здесь же, за дощатыми столами.

Его своеобразный дар с четырёх лет служил волшебным ключиком и открывал все двери. Перекормленный, обложенный жирком, в школе он, как водится, получил кличку Толстый. Расположение одноклассников Вован оплачивал всё из той же шкатулки.

Множество мелочей, просто необходимых в период гормонального взрыва подростков, он знал как опытный менеджер. Поэтому покупал спрайты, пепси-колы, жвачки и зажигалки… Тихо, в нужный момент, делился. Деньги, бывало, давал, без отдачи, когда видел, что они нужны именно сейчас. И всё это не афишируя. Так что кличка Толстый не прижилась. Звали Вованом и во все компании принимали.

Прошедшая без осложнений школьная жизнь плавно перетекла в институтские аудитории. Одновременно с защитой диплома юриста Вован открывал свой первый в областном городе супермаркет "Маруся", предусмотрительно назвав его именем сокурсницы, своей молодой жены. И, как потом оказалось, местного финансового гения – их супермаркеты не знали конкурентов.

Просчитанный путь во власть, начавшийся с небольшой должности в мэрии, через двадцать лет привёл его в депутатское кресло самого главного управляющего органа страны. Это произошло не без потери личного капитала, не без отягощающих обязательств некоторым влиятельным лицам. Но что поделаешь – коррупция неистребима.

Об особенностях стратега во время продвижения в депутаты до сих пор не забыли злые языки. Как известно: с небольшого ручейка начинается река. Был он и у Вована.

А всего-то! Матери и жене дал задание купить свежего мяса и испечь пирожков. Три огромные корзины тёплых румяных вкусностей самолично доставленных ранним утром в каждую семью подопечной деревни Нахаловки обеспечили поддержку электората на сто процентов.

Ах, как окрылил его тогда сказочный бросок во власть!

Сеть супермаркетов с налаженным еженедельным переклеиванием ценников давала стабильный доход, обеспечивающий любую прихоть владельцев. Супруги вошли в московскую тусовку, и, случалось, развлекали родных и знакомых пикантными подробностями совместных кутежей и фотографиями с селебрити. Прикармливая знаменитостей опробованным со школьной скамьи способом, Вован с Марусей нередко попадали в светскую хронику как друзья.

Они объездили полмира, полюбили Мальдивы, где диковинный цвет российского бизнеса и власти предавался всевозможным радостям жизни. Вован, однако не забывал и чисто мужские утехи: не пропускал сезоны охоты на дикого зверя в Приморье, регулярно бывал на морских рыбалках, обставленных по ВИП стандартам. Числится за ним и индивидуальный тур в Африку, где он, оправдывая своё исключительное мужское предназначенье, убил очень крупного буйвола, о чём, бес попутал, рассказал в местных СМИ.

А сколько всего ждало его впереди! Депутат Государственной Думы – это не хухры-мухры: деловые поездки в составе различных делегаций приятно щекотали самолюбие, совместные гастрономические удовольствия, предложенные принимающей стороной, иногда оборачивались настоящим спектаклем, где ты чувствовал себя небожителем. В средневековом замке, в зале, увешанной старинными гобеленами, неслышно, подобно птицам, летали официанты, оркестр тихо играл старинную музыку.

Машка – боевая подруга, всегда рядом. Вот и сейчас всё чин–чинарем – перехватила у официанта столик – неча козлу пялиться на богатого русского! Горка сыра в окружении гроздьев зеленого и чёрного винограда… в бокалах танцуют пузырьки.

– Будем! – Они чокаются. Вован торопится до наступления боли ощутить ожидаемое наслаждение от еды. Самое доступное удовольствие жизни. Сколько этой радости открыто, добыто, облюбовано, обсмаковано и отправлено в таинственный путь!

На то она и радость, что не приедается. Пищевая цепочка – вечный двигатель жизни. Вован зажмурился от удовольствия, ощущая всю гамму вкуса тающего на языке кусочка сыра. Гримаса родилась в далёком детстве вместе с возгласом: "Кусна-а- а- а!"

Машка тоже с видимым удовольствием уплетает сыр с виноградом. Подруга знает толк в еде. Трапезы – их совместное творчество. Новая волна боли зацепила и потащила в своё безжалостное пекло. Вован с отвращением смотрит на изобильно заставленный поднос. Еда – и есть капкан и причина его чудовищной боли.

Он открыл планшет. С терпением охотника, выслеживающего дичь, он ищет средство против настигшего бедствия. В очередной раз надежда его связана с лекарством из гриба под названием "весёлка обыкновенная". Грибы, собранные и высушенные в небольшой деревеньке Мурманской области, отправляют в Израиль, где их измельчают и фасуют в капсулы. Сегодня ему должны передать чудодейственное средство.

Он пытается отвлечься, но говорить может только о своем страдании. Ярость и сарказм в каждом слове.

– Этти пацаны – греки, что определили подагру как капкан, мыслили конкретно. Каждый приступ – мучительная смерть! Отложенная…

– Вов, прошу, перестань издеваться. Уже всё прочитали, что можно.

– Нет, не всё: ты послушай с какой лёгкостью медицинские прорицатели талдычат, кто есть несчастный, попавший в капкан.

– Ну, Володя!

– Молчи, женщина! Твоё дело теперь облегчать мне страдания. Не будь ещё одной собакой, грызущей мою плоть. Слушай: "Подагрик – это активный мужчина средних лет. Он имеет хороший достаток, возможно занимающий руководящую должность. По темпераменту обычно холерик. Другими словами это болезнь образа жизни. Способствуют развитию болезни изо дня в день повторяющиеся фуршеты, перетекающие в застолье, а также стрессы и прочие излишества". Я – в точности! – То, чему мы сейчас предаемся – излишества, выходит, я сам себя наказываю… Вот ёшкин кот, какой извращенец! Мой внутренний голос говорит, не думай об этой стерве-подагре, наслаждайся, Вован, каждым новым блюдом, запивай его любимым вином.

Тебе крупно повезло с мужем, Марья! Мой организм – фабрика, производящая для своих нужд концентрированное содержание солей мочевой кислоты. Хитрый мозг для стимуляции активности подарил мне всё это, чтобы я числился в ряду Эдипа, Ньютона, Колумба, Микеланджело и поэта на все времена Александра Сергеевича Пушкина.

В народе подагра считается признаком гениальности. Я – рядом с великими, Мария!

– Вов, ну кроме шуток, что делать–то будем? Нам назначили кучу анализов, а ты не готов – не спал, пьёшь шампанское с утра.

–Что делать, что делать? Жить в своё удовольствие! Сейчас ты закажешь завтрак в номер. Ну, чтоб значит всё любимое было: морепродукты, икру ежовую не забудь, пекинскую уточку, бараньи рёбрышки хочу. Выпечку всякую. Шнапс обязательно – "Вдову Клико".

Перестелили постель, посыльный принёс огромный букет цветов от коллектива головного супермаркета «Маруся» по случаю прибытия на отдых, в Таиланд.

После двухчасового завтрака на столе мало что осталось. Сто десять килограммов жадного до еды тела затребовали почти всё, что было заказано. Маруся отправилась наводить контакты с врачами и оправдываться за срывы визитов.

Боль казалась нескончаемой, кем-то наблюдаемой пыткой. Предписанное вчера врачом обезболивающее лекарство, проскочило как плацебо. Самое ласковое для непередаваемых терзаний определение – охренительное. Нога и большой палец превратились в вулкан, раздираемый во все стороны трещинами – ооооО!О!О! Умереть что ли добровольно? Вован орал в подушку и лупил её кулаком. Зачем эти бесконечные анализы, исследования, консультации жадных до бабла светил! Три года он и подагра жили, уступая друг другу. Он на время перестал хлестать шампанское, оставив себе на охотничьих сабантуях любимую шурпу из боровой дичи. Сатанинская подружка с промежутками сверлила то один сустав, то другой. Он спасался уколами, отварами трав в Корее, сдавался врачам специализированной клиники в Германии. Боль играла с ним в прятки, проявляясь на короткое время, доводила его до бешенства, до жалкого состояния, а потом исчезала.

Теперь она показала, на что способна. Ползать по-пластунски в туалет, обливаясь потом и слезами – пока последнее пыточное истязание. А как же жить дальше, как сохранить своё высокое положение, свой Монблан, которого он достиг, и где так удобно расположился? Доверяться недоучкам, впаривающим себя спецами – хитрецами, за баснословные кровные! Много чести!

Что-то говорила полезное на сей счет покойная матушка про честь, когда хвалили её бесподобные мягкие пироги. Да вот: добрая слава лучше мягкого пирога. А если и то и другое – совсем лучше. Не попробовать ли извлечь пользу из гадостной хвори? Чтобы, значит, и врачам не платить – и пусть почтут за счастье, если он, Главный Бабуин, захочет с ними встретиться поговорить о состоянии медицины в родном отечестве. Сколько возможностей открывается, мама родная!

А если пересесть в инвалидную коляску и оттуда руководить здравоохранением?! Насколько повысится доверие у народа. Насчёт медицинского раскормленного чиновничества Вован настроен не так оптимистично: там жесткая иерархия и свои фараоны при главных финансовых потоках.

Но… если Вождю расписать выгоду от преобразований с многими нулями… а главное, убедить его отвалить предвыборные пряники – увеличить отпуск бесплатных лекарств эдак раза в два… может и выйдет получить место Советника по здравоохранению.

Образование тут не требуется. Лишь бы получилось убедить, что ты – полон решимости помочь самой незащищённой категории. Если сильно постараться войти в доверие, огласить Самому внушительную сумму от экономии на очередной перестройке в медицине, можно и с подагрой удержаться на монблане.

А вот и Маруся! Как всегда сияет лисьими улыбками. Значит всё уладила. Вот обрадую: быть тебе, Машка, Владычицей Морскою! Долго, однако, шлындала. Уж и время обеда давно прошло. Повторим животную радость: нутро хочет. В ресторан пока не транспортабелен, тут сабантуйчик устроим. Обговорим заодно, как забацать мизансцену подхода к Самому. Фигура моя пока мелковата, но вот если перегрузиться на самоходный инвалидский аппарат… и на нем… ёв саму Думу. И чтоб пандусы для него, одного. Пусть глаза у всех повыпрыгивают.

Пока Маруся чистила перья после пробежки и тайком примеряла наряды, Вован в восторге от своей идеи, сладко придремал. И снились ему сны разнообразные. На коляске с пневматическими шинами фирмы "Майра" приезжает он на прием к Самому. С товарищеской улыбкой протягивает ему руку Тот, которого все боятся.

Он, Вован, тоже сильно боится. Кажется ему во сне, что Сам, вроде рентгена, насквозь его видит. И неизвестно, что будет дальше. Похвалит – отпустит, а потом, как кошка мышь, цап – и своим вассалам на потеху отдаст. Аж ТАМ мокро стало от такой мысли. Хоть и во сне, а страшно по-настоящему.

Тут "выстрелил" сустав на левой ноге. Такого сверла он ещё не испытывал. Всё тело затряслось. Как на грех, в туалет – позарез. А костыль – в Машкиной спальне. Встать невозможно. Утробный рык разнесся по люксовому номеру:

– Машка – а – а- а! Мухой ко мне, сейчас обо.....сь.

Из её комнаты несётся развесёлая музычка, волны запахов и в проёме двери – ворох перемеренных платьев на полу. Не слышит Машка… О, Боже…

Оглавление

Часть I. Мой остров

  Фуга

  Зима. Мороз. И белая камелия.

  Люби то, что есть

  Море волнуется

  Голубая нирвана

  Стародубские встречи

  Дефиле медуз.

  Под пёстрым зонтиком чудес

  Взморье. Осенние игры

  Страсти по форели.

  Связь вещей.

Часть 2. Нескончаемое путешествие.

  Миражи Монголии.

  Станция Мереть.

  Голубые купола Бухары.

  Коста Диадема – волшебный венец.

  Место встреч и расставаний.

  Мой Чеймойдан.

Часть III. Пишу, как пишется.

  Нескончаемое путешествие.

  Письмо из облака.

  Красный сон.

  Ты и Я.

  Храни то сердце для меня

  Явление Пак Де.

  Ловец мгновений.

Часть IV. Повести.

  Жду тебя в Мадресельве.

    Глава 1.

    Глава 2

    Глава 3.

    Глава 4.

    Глава 5.

    Глава 6.

    Глава 7.

    Глава 8.

    Глава 9.

    Глава 10.

  Стефано из Субасио.

Часть V. Рассказы.

  Куда она делась.

  А мне летать охота.

  Чашка кофе и не только.

  Гришаня-ангел.

  Безмолвны слова мои о тебе.

  Медовое наваждение.

  Серебряная ложечка.

  Назову тебя Надеждой.

  …и проснулась в радости.

  Божья коровка, улети на небо.

  Не забуду мать родную.

  Мои соседи. Павловна.

  Капкан.