Хроники Финского спецпереселенца [Татьяна Петровна Мельникова] (fb2) читать онлайн

Сергей Мельников, Татьяна Мельникова Хроники Финского спецпереселенца

ОТЧИЙ КРАЙ

По разным районам вокруг Ленинграда небольшими островками, по несколько десятков деревень, подобно архипелагу, были расположены Финские деревни, недалеко друг от друга, порой всего несколько километров, по всей длине Финской границы. В некоторых местах они вплотную были расположены к пограничной полосе. Скотина иногда переходила границу, не признавая никакие законы и запреты. По берегу Ладожского озера так же проживали Финны, о которых в дальнейшем и пойдет повествование. Провинциальная деревня Хандрово (есть озеро Хандрово, 20км на северо-восток от Мга) жила на протяжении многих столетий своими, нравами и законами. Сосед соседа знал за несколько поколении, между собой у них всегда был мир и согласие, жили дружно, как будто одна семья. Не была случая, чтобы кто-нибудь отказал в помощи односельчанину в случае надобности. Здесь все жили на виду друг у друга, в деревне ничего нет пройдет незамеченным. Так что любой житель мог дать довольно точную характеристику односельчанину. Если кто увлекался спиртным, так это всем было известно или трезвенника тоже знали не хуже.

Особым авторитетом пользовались те семьи, где не злоупотребляли спиртным. Случаи пьянки были так редки, что даже вспомнить трудно о них. Народ здесь жил трудолюбивый, ибо Северная земля не баловала их. Все поля были покрыты валунами ледникового происхождения, так что хлеб насущный добывался в поте лица. До коллективизации каждый имел частный надел земли. Поэтому не разгибая спины, каждая семья приложила не мало трудов, чтобы обработать свой клочок земли как можно лучше. Камни нужно было убрать в сторону, а затем только приступать к её обработке. Только благодаря трудолюбию людей, каждая семья была обеспечена всем необходимым круглый год. Если среди односельчан был мир и согласие, то между отдельными деревнями шла бесконечная вражда. Мурманская железная дорога отделяла нашу деревню от другой финской деревни «Марково», расстояние между крайними домами был не более пятисот метров. Но эти метры, подобно границе, отделяли их друг от друга.

Уже никто не помнит откуда эта вражда зародилась, враждовали наши деды и отцы, так что злые корни идут в далекое прошлое. Из одной деревни в другую ходить в одиночку было небезопасно. Если кто-нибудь из ребят с соседней деревни пришел по какому-то делу, то мгновенно по всей деревне уже было известно, что-такой-то пожаловал к нам. Вывод один – надо проучить. Такая обстановка на протяжении многих лет явилось препятствием для сближения молодежи из соседних деревень. Но какие бы не были дикие нравы и законы, жизнь остановить нельзя! Начиная с 3 по 7 класс учиться нам приходилось в одной школе. 3 и 4 классы были в селе Марково, а с 5 по 7 класс на станции Назия. Так что для любви преград не бывает. Еще в школьные годы, многие начали дружить с девчатами из соседней деревни. Это была настоящая любовь, ибо она прошла через все трудности и выдержала испытания временем. Каждый раз нужно было тайком, когда уже совсем стемнеет, идти до своей возлюбленной. Иначе заметят и тогда будут применены эти дикие законы. Могут избить тебя до полусмерти. Чтобы там не было драки всевозможные, поножовщины и так далее. Не было случая, чтобы кто-нибудь обратился за помощью к властям. Ответ был стандартный – подождем, вот только; заживет немного и тогда своим судом расплатимся. Одним из характерных особенностей у Финнов – эта гордость. Свое "Я" всегда было первом плане. Все это не особенно касалось нас, пока мы были несовершеннолетними. Родители воспитывали нас на принципах справедливости откровенности, они были на хорошем счету среди односельчан.

Отца своего я никогда не видел пьяного, и вся деревня была такого мнения, что Иван Кириллович относится к тем людям, на кого можно положиться в любую минуту. Был трудолюбив, характер прямой, не любил хвастовства и вранья, порой чересчур горячий. Однако всё это рассматривалось с положительной стороны. Продолжительное время его младший брат Александр вёл холостяцкий образ жизни и никак не мог подобрать себе спутницу жизни. Два брата жили вместе на протяжении многих лет. Наконец дядя Саша женился на одной легкомысленной девице, она ещё была совсем юная и со стороны порой выглядела, как будто дитя. Она была лет на десять моложе дяди. На основании старых традиций, старший брат должен уходить из отцовского дома, а младший остается там, так у них и произошло. Наш отец Иван Кириллович построил себе пятистенный дом на окраине деревни, которая прилегала к железной дороге.

Деревня наша имела такое расположение: состояла она из четырех улиц и эти улицы были расположены, одна по отношению к другой под вид креста. На середине деревни был вырыт глубокий колодец и построен пожарный сарай, где разместилось пожарное оборудование: насос, шланги и прочие ручного действия.

Подошло время, когда я перешагнул порог первого класса. В нашей деревне школа была двухлетняя, то есть 1 и 2 классы. Она помещалась в одном из свободных домов. Вела преподавание на родном языке София Павловна, которая была довольно своенравная женщина. Муж ее работал в Ленинграде, только по выходным дням и по праздникам приезжал домой. Методика преподавания ее сводилась к тому, что задает нам какое-нибудь задание на целый час, а сама куда-то удаляется на довольно продолжительное время. Это были времена НЭПА, когда разрешалось некоторое оживления буржуазии, чтобы быстрее залечить раны, нанесенные революцией и гражданской войной.

Что толку, если золото у кого-то будет лежать в кубышке, пусть пойдет в оборот и поправит экономику молодой республики. Появились частные магазины, где конкурировали купцы местного значения друг с другом, так было и в нашей деревне. Самый первый открыл свой магазин Сиркунен Егор Иванович, а затем Метсо Павел Семенович. Они жили на одной улице, друг против друга на расстояние не более 200м. Жажда к наживе была очень велика, они следили друг за другом беспрерывно. Каждый хотел, чтобы в его магазине был товар лучше, чем у соперника. Если кто-нибудь зашел сперва в магазин Егора Ивановича и не нашел там что нужно было, а затем к Павлу Семеновичу, несмотря на то, что у него такой товар был – он в продаже отказывал. Почему ты сперва зашел к Егору Ивановичу, а не к нему? Такая конкуренция продолжалась долгое время.

Мы мальчишки из любопытства часто заглядывали в эти магазины, а иногда родители посылали за какой-нибудь мелочью. Егор Иванович был человек солидного телосложения, как говорят простонародно, имел уже брюшко. Его жена Лиза была небольшая ростом, детей у них не было. Поэтому Егор Иванович постоянно переживал, на его лице всегда была грусть, вид скучный и безрадостный, что нет наследников, а богатство у него было огромное. Среди народа шли слухи, что они однажды ограбили золото у одной богатой вдовы. Насколько это было достоверно, заверять не могу. Только из Ленинграда он доставил товаров всевозможных огромное множество воз за возом. Чего там только не было, одного птичьего молока разве. Иногда отец меня посылал в магазин к Егору Ивановичу, наш отец всегда все товары брал только у него, но я туда идти боялся, так как Егор Иванович все время уговаривал меня стать его сыном, может быть шутя, но я тогда этого не понимал. Он держал у себя работника, которого все звали за глаза "Рачкала” его настоящего имени я теперь не помню. Идя в магазин – я в первую очередь смотрел – если Рачкала там, тогда я не боялся, так как он жил почти напротив нас и частенько, заходил к нам вечером, пили с отцом чай и обсуждали про дела житейские.

Семьи у него не было, так что скука порой преодолевала его. Частенько в дневное время, когда все взрослое население были на работе, в магазине не было покупателей, Егор Иванович скучал, тогда он выходил на улицу, созывал вокруг себя деревенских мальчишек и придумывал какие-нибудь развлечения. Обычно он организовывал борьбу между нами. Достает кусок сахара, величиной с кулак и говорит: «Вот вам приз, кто кого поборет, тот получит кусок сахара». Мальчишки барахтались в грязи в поте лица, а Егор Иванович от удовольствия со смеху закатывался. Но победитель всегда получал свою награду сполна.

Особых знаний наша учительница София Павловна не старалась нам передать, у нее в уме совсем другие думы были. Как только задание нам даст и удалится куда-то, мы стали замечать, что она ходит к Егору Ивановичу. При том не всегда, а когда на ограде висит какой-нибудь условный знак решето, глиняные горшки и так далее. Это значит, что его жены Лизы дома нет, можно смело заходить и решить ряд несущих вопросов. На время ее отсутствия обычно за дисциплиной следила купеческая дочь Елена. Она ходила по классу с деревянной увесистой линейкой метровой длины. Стоило ком-нибудь повернуть голову назад, как последовал мощный резкий удар по голове этой линейкой, так что искры из глаз посыпались. Таким образом мы делали шаги к знаниям. Все два года методика преподавания была одинаковая. Вот конец учебы в своей деревне и теперь на будущий год переходим в другую деревню Марково, тоже на два года.

Жена Егора Ивановича – Лиза завела дружбу с одной одинокой женщиной в нашей деревне, которая жила беднее всех. Многие удивлялись, что у них общего может быть. Но другие рассуждали иначе, кому какое дело, кому с кем дружить, очевидно у них одинаковые взгляды на жизнь. Эту женщину звали Мария Ивановна, она жила напротив нас, когда мы переехали на новое место.

Через некоторое время все острее и острее стали сказываться противоречия между частной торговлей и государством. Это стало заметно, когда на них стали накладывать твердое задание, то есть налоги с дохода, при том довольно высокие. На первых порах наши купцы не придавали этому особого значения, подумали уплатим и дело конец, будем опять целый год свободные. Не успели уплатить налог, как через неделю принесли новый, притом раза в три больше первоначального. Знакомые Егора Ивановича стали ему говорить: «Не слишком ли много приходится платить?» Он на это отвечал: «Если я отдам сто рублей, то это равносильно тому, что потеряю пуговицу с пальто». Но этим налогам не было конца, их все носили один за другим.

Павел Семенович – это понял раньше. Товар больше не стал завозить в магазин, какой был распродал, и в один из прекрасных дней уехал. Куда, никто не знает, дом и хозяйство оставил и поминайте как звали.

Егор Иванович старался удержаться в родной деревне, но под конец и он отказался платить налоги, тогда его хозяйство, одежда и обувь были распроданы на открытых торгах. Аукцион посреди деревни, у пожарного сарая собрался весь народ. Представитель района руководил этими товарами. Все дорогие вещи его и ее были здесь. Торг начался так: Один из активистов взял в руки шубу Егор Ивановича, поднял ее над головой, показывая товар и объявляет: Шуба мужская на медвежьем меху, стоит сто рублей, кто больше? Кто-нибудь из толпы откликнулся.

– Я сто десять рублей даю. Первый раз сто десять рублей

– Кто больше? Второй раз сто десять рублей, кто больше?

– Третий раз сто десять рублей, кто больше? Забирайте шубу за сто десять рублей.

Цена всегда объявлялась до трех раз, если никто больше не добавлял, то вещь переходит тому, кто последний давал самую высокую цену.

У Егора Ивановича были некоторые вещи любимые, с которыми он не желал расставаться. Тогда он заранее подговорил надежного человека, чтобы тот купил эти вещи на торгах, сколько бы за них не приходилось платить.

Как только все имущество Егор Ивановича была распродана на торгах, их самих погрузили в товарные вагоны, где были люди с других деревень, подобно им, и отправили на Урал. Это стало известно через некоторое время из писем Лизы к своей подруги Марии Ивановне. Недалеко от города Соликамска, среди тайги, на необжитом месте им сказали: «Вот здесь будете жить. Вырубайте лес, раскорчевывайте себе место под усадьбу и стройте дома». Через несколько месяцев к Марии Ивановне пожаловала в гости Лиза, Егора Ивановича жена. Пожила несколько дней и уехала. Никто этому визиту не придал никакого значения, так как одной ей было скучно дома, Мария Ивановна стала приходить к нам сидеть со своей самопряхой.

Однажды она и говорит нашей матери: «Чего же ты, Вера Матвеевна, не спрашиваешь зачем Лиза приезжала?» Но так как мать наша не была любопытная, она ответила: «Если находишь нужным, сама расскажешь, а если нет, и не надо». Всякую тайну хранить продолжительное время, оно станет тяжестью для человека, словно камень давит на его. Стоит этот секрет рассказать, как сразу же на душе станет легко, вся тяжесть мгновенно отпадет, порой это бывает довольно рискованно, но так уж устроена жизнь. Хотя и говорится: «Бойся тех, кого считаешь преданным тебе и будешь в безопасности». Мария Ивановна по великому секрету рассказала, что все золото Егора Ивановича было спрятано у нее. И никогда бы в жизнь не догадались, где оно было. В непромокаемом резиновом мешочке на медной проволоке было погружено в туалете в жижу. Теперь им не почем было, тайга и Уральская глухомань. В те годы на золото можно было что угодно купить в Ленинграде в специальных магазинах. Здесь была одежда и обувь, и продукты самого высокого качества. На эти золотые монеты люди раскорчевали им тайгу и построили дом. Так что зря говорят: «Деньги – это зло", однако с ними нигде не пропадешь.

Прошло лето и настала осень, перед нами была особая забота. В школу надо ходить в деревню Марково (Тихвинский район, река Сясь по окраине). Каждое утро все ребята ждали друг друга и после того, когда все были в сборе, каждый должен был показать, чем он вооружен. Резиновой плеткой, которую наматывали вокруг себя под пальто, на одном конце которой медной или алюминиевой проволокой была прикручена довольно увесистая гайка, а на другом конце была приделана ручка. Свинцовая перчатка особой конструкции – пластина, на середине которой было четыре отверстия для пальцев и четыре передних зуба и один боковой. Медная остроточка, Финский нож и т. д. Как видно из приведенных примеров, личная безопасность была на первом месте, а учеба потом. После этого все двинулись за знаниями в школу.

Учебник какой-нибудь взять с собой иногда забывали, а оружие не в коем случае. Такая процедура продолжалась из года в год. Придя в школу, где мы вместе учились с Марковскими ребятами, на переменах уже выясняли взаимоотношения, дрались и так далее.

Однажды преподаватели решили сделать у нас обыск в классе. Им стало известно, что мы носим с собой холодное оружие. Пригласили представителя из сельсовета и начали нас по одному вызывать перед классом.

Мы передали свои свинцовые перчатки, ножи и так далее девчатам. Кто-то заметил и наше оружие было передано в сельсовет, куда потом вызывали наших родителей. Самой большой ошибкой в нашей учебе было то, что уроки русского языка мы просили заменить чем-нибудь другим предметом на родном языке. Потом в дальнейшем пришлось расплачиваться самим.

Однажды отец меня позвал и сказал: «Тебе надо сходить в деревню Марково и сдать в ремонт мои сапоги» – «Хорошо», – ответил я. У нас не принято было возражать родителям, все их указания выполнялись безукоризненно. Это было весной, поля только растаяли от снега, а земля по вдоль железной дороги полотна, между нашими деревнями, состояло из жидкой и вязкой глины. Я взял отцовские сапоги и по задворкам деревни Марково дошел до сапожника, старался идти так, чтобы быть незамеченным. Все мои старания были напрасными, ведь я явился к ним среди белого дня. Вскоре слух прошел по деревне, что-такой-то пошел к сапожнику. В это время к моему счастью взрослых ребят, более именитых драчунов, не было дома, кроме одного, которого мы все звали "Понтю". Это был здоровый парень, но довольно неуклюжий. Он собрал несовершеннолетних ребят человек пятнадцать и занял засаду у железнодорожного полотна. Идя домой мимо Сельсовета, я заметил, что тала во дворе стоят два брата из нашей деревни Илмар и Ялмар, их отец работал в Сельсовете секретарем. Вот с ними я и отправился домой, по насыпи железной дороги Пройдя некоторое расстояние, мы заметили, что нас ожидают Марковские ребята. Мы подумали, если сейчас повернуть напрямую по талым полям, то для нас это будет крах, ноги завязнут в глине и не вытянешь их. Эти ребята нас догонят и изобьют до смерти. Выбор был один – идти прямо вдоль насыпи железной дороги, навстречу опасности – третьего не дано. К великому сожалению, у нас никакого оружия с собой не было, а ребята, ожидавшие нас, были вооружены кольями двухметровой длины. Расстояние между нами быстро сокращалось. Я шел впереди, а братья за мной. Мне уже нагибаться нельзя было, так как все мы были на виду у них. Тогда я сказал братьям: «Подберите для меня камень весом примерно 500г гладкий, положите мне в руку, которую я протянул назад». Слышу, камень уже лежит в моей ладони. Расстояние между нами сократилось до минимума и здесь они упустили время и сделали крупнейшую ошибку – дали нам возможность подойти вплотную к ним. Я опередил их и со всей силой ударил ихнего атамана Понтю камнем по ребрам. Он согнулся и схватился руками за бок. В это время получилась заминка, несовершеннолетние ребята растерялись и немного отступили. И вдруг кто-то из них хотел меня ударить колом по голове, но я успел нагнуться и кол упал мне под ноги. Я мгновенно схватил его и со всей силы ударил Понтю по лицу, он все еще находился в прежней позе – согнувшись недалеко от меня. Еще не разобравшись сгоряча что случилось, смотрю вся шпана в рассыпную бросилась бежать. Повернувшись в сторону Понтю, вижу, он держится обеими руками за лицо и кровь ручьем течет между пальцами. Придя домой, доложил отцу, что сапоги сдал в ремонт и через пару дней можно забрать, ну и хорошо, ответил отец. Я отправился на улицу и совсем уже перестал думать по это ЧП, так как нам приходилось в школе чуть ли не каждый день иметь трение с ними, иногда попадало и нам.

У нашего отца был заведен такой порядок, чтобы обедать и ужинать по возможности всем вместе, чтобы несколько раз подряд стол не накрывать. Время двигалось к вечеру, я отправился домой, так-как скоро ужин. Как только переступил через порог – смотрю у нас тетя Соня, это отца сестра родная, старше его. Она была замужем в деревне Марково, куда я только-что ходил к сапожнику. Она специально пришла, чтобы сообщить отцу о случившемся. При мне она еще раз рассказала, что у Понтю ваш Витя выбил глаз, на том месте, где был глаз, теперь синяя шишка поднялась с величиной куриного яйца. «Ну что скажешь на это?» – спросил отец. Я стоял как немой, не знал сказать что-нибудь или лучше молчать. Зная крутой нрав отца, ждал самого худшего. «В тюрьму захотел?» – сказал отец! Тут я решил, надо промолвить чего-нибудь, а там будь что будет. «Вы прекрасно знали, – сказал я, – что мне одному в деревню Марково идти нельзя, а все-таки послали». Он ничего мне не ответил и на этом разговор был окончен.

Летом у нас бывает белые ночи. Темно становится часов в 12 ночи, а в 2 часа утра опять светло. В это время всю ночь напролет ребята не спят, ходят и придумывают какие-нибудь приключения. В эти годы еще жили единолично. У каждого хозяина была своя лошадь, коровы, овцы, свинья и так далее. Основное занятие – это сельское хозяйство, у каждого двора были свои покосы, отведенная земля, в зависимости от количества семьи. Так как в деревне особых заработок не было, а деньги все-таки нужны были, то приходилось возить в город излишки всевозможные продавать. Мужчины на своих лошадях возили в город сено, где было специально отведенное место – конный базар. Здесь продавали: коней, сено, дрова, елки под новый год и т.д. Значительную часть грузов по Ленинграду доставляли при помощи конной тяги, это были специальные ломовые кони, которые на рессорной телеге везли до трех тонн. Поэтому сено всегда был дефицитом в городе, там все покупали, что в деревне медного гроша не стоило.

Женщины в свою очередь тоже не остались в стороне. Они возили в город: молоко, творог, грибы и ягоды и т.д. С молоком ехали в 6 часов утра первым пассажирским поездом, с таким расчетом, чтобы в 8 часов начинать торговлю. В это время горожане обычно спешили на рынок, чтобы купить свежих продуктов на завтрак. Каждая женщина везла по 20 литров молока, но такого количества ни одна дойная корова за вечерний надой не давала, а молоко требовалось только свежее. Поэтому приходилось брать в займы друг у друга, а потом расплачиваться, когда им понадобилось. Это молоко на ночь опускали в колодец, чтобы не скисло. Ребята, склоняясь от излишка молодой энергии, каждый вечер решали свои задачи, кому сегодня ночью напакостить. Им уже было известно, кто завтра собирается в город с молоком. Дождавшись этого времени, когда наступит темно, крадучись подходили к колодцу и извлекали оттуда бидоны с молоком, а хозяева в это время после трудового дня уже видели сны. Содержимое выпьют, а бидоны повесят на самую верхушку березы посреди улицы. Утром то в одном конце деревни, то в другом, можно было слышать шум и нецензурную брань. Люди, которые собирались в город, поездку откладывали, так как ехать было не с чем, бидонов то не оказалось на месте, а теперь еще за чужое молоко расплачивайся. Это совсем несправедливо. Взяли молоко чужое и на время, а теперь отдавать свое и навсегда. В адрес ребят гремели гром и молния, но никто вора за руку не поймал, достоверных доказательств не было, хотя подозрения были на некоторых, но это еще не все. Некоторые люди стали бояться на ночь молоко опускать в колодец и стали в сенках ставить кадку с водой и туда спускали бидоны, которые накрывали марлей, чтобы прохладный воздух был более доступен, а плотно закрытая крышка могла способствовать быстрой порче молока.

Однажды одна женщина с нашей деревни, продавая молоко на Мальцевском рынке (это прям в Ленинграде), стала опрокидывать свой десятилитровый бидон и выливать оттуда содержимое в литровую кружку. Сегодня только она поставила свой бидон после анализа на жирность, которая проводилась регулярно, у нее жирность была более четырех процентов. Люди, ознакомившись с результатами анализа, сразу образовалась очередь. Она только успевала отмерять кому сколько и получать деньги. И вот последние капли, она уже мысленно мечтала какие необходимо сделать покупки, чтобы дневным поездом вернуться домой. Вдруг что-то твердое грохнуло в литровую кружку, это была огромная серая дохлая крыса, которая занимала по объему целую кружку, еще хвост оставался снаружи. Люди, увидев такое, подняли шум: «В милицию её!» Вскоре на месте происшествия оказался и блюститель порядка, и теперь ей предстояло давать объяснения в отделении милиции. Те люди, которые купили молоко первыми из этого бидона, уже наверняка полным ходом пили его и безусловно хвалили: деревенское, оно и есть деревенское, не то, что у нас здесь возьмёшь в магазине – синее как вода, сто раз разбавленное. Здесь чувствуется свежесть продукта, жирность отменная и вкусовые качества отличные.

В каждом доме был сад, так что яблок осенью до ста ведер насобирывалось. Это равносильно тому, как в Сибири картошки. Хранили их на потолке дома в соломе или в сене. Каждый день, идя в школу, мы по полсумки яблок накладывали с собой. Несмотря на то, что у каждого были свои яблоки – чужие всегда вкуснее.

На хуторах жили эстонцы, вот туда иногда делали налеты. У них были крупные сорта яблок и довольно вкусные. Под яблонями в саду были установлены пчелиные улья. а собачья конура была в точь-в-точь как улья. Не зная точно, где собачья конура, можно было прямо ей в зубы попасть. Тогда, как правило, эстонец выскочит с ружьем и начинает палить с него.

Иногда ночью у какого-нибудь мужика уведут коня с конюшни. Приведут его к пожарному сараю, что посреди улицы и начнут наряжать: наденут на передние и задние ноги штаны, а на голову напялят старую шляпу и привяжут в сарай. Утром хозяин поднимает шум, что украли коня, а потом выясняется вот такая история. Мне тоже охота было подольше гулять на улице, но отец мне сказал: «Можешь гулять до тех пор, пока я не сплю, если я лягу спать – прошу не стучать, открывать не приду». На улице всегда было весело, время шло незаметно и когда надо было домой возвращаться, то свет в окнах давно погас, тогда приходилось думать, как попасть домой, чтобы отец не проснулся. Первое время это мне удавалось, оставлял окно не запертым на крючок и залезал ночью в окно. Утром слышу разговор между отцом и матерью: «Это ты опять открыла двери ночью ему? – мать отрицала. А однажды после моего ухода отец сам проверил и закрыл на крючки все окна, возвращаясь ночью домой, прошел подряд все окна – бесполезно, все закрыты. В это время мать тихонечко встала и открыла мне окно, я залез в избу – свет не стал зажигать. В спальню побоялся идти спать, думал, как бы отец не проснулся, а залез на русскую печку. В это время там лежал мешок пшеницы, чтобы зерно просохло, я лег на этот мешок и крепко уснул. Ночью во сне покатился с этого мешка и упал вниз головою на пол – это 1.7 метра высота свободного падения. Среди ночи от моего падения получился резкий стук – отец проснулся сразу. Он ещё не знал подробностей, думая, что я стучусь в двери, зажег керосиновую лампу и бормочет себе под нос – сейчас я тебе покажу. Огляделся и видит, что я лежу на полу и кровь течет у меня с пазух носа. Что случилось, спрашивает он? Вставай, чего лежишь, а я вывихнул шейные позвонки и не могу поднять головы. Он помог мне подняться и уложил на кровать спать. Утром рано запряг коня и повез меня к врачу за 12км от нас, в село Путилово. Наложили гипс, провалялся месяц в постели и все прошло.

ПАРКАЛА

В нашу деревню пасти овец каждое лето нанимался все один и тот же человек, звали его Павел Иванович. Он был одинокий и легкомышленный. В голове у него очевидно не было извилин, кроме того хромой. Порядок в деревне был заведен такой: сколько овец у какого хозяина, столько дней Павла Ивановича обязан кормить, давать чистое нижнее белье и снабдить его продуктами на целый день. Утром рано позавтракает и пошел по деревне женщин будить. Кроме кнута у него было пустое старое ведро и колотушка, которой ударяя по ведру, мог хоть мертвого поднять. Пас он овец обычно 1км от деревни, в специально отведенном месте. Пригнав свое стадо до места назначения, сам занимал свое любимое место -залазит на огромный валун и начинает сортировать содержимое в сумке, а продукты он сам себе накладывал, сколько хотел. Каждое утро ему пекли свежие пироги. Плотно поест и спускается вниз с этого валуна. Достает пирог круглого диаметра и начинает его катать как колесо по земле. На эти его чудачества никто не обращал серьезного внимания, все знали об этом, что у него ветер гуляет в мозгах. Вечером, пригнав овец домой, садится ужинать, а после ужина подавай ему чай, на что он был большой любитель. Самовары у нас по всей деревне были, медные, емкостью 10 литров. Перед тем, как приступить чаевничать – первым долгом спрашивал: Сегодня заварка с какого чая сделана? Но так как все давно знали, что он пьет только малиновый чаи, то несмотря на то, с какого бы чая заварка не была, говорили всегда говорили, что с малинового. И тогда он расстёгивал на рубашке все пуговицы и пока не осушит все содержимое из самовара, со стола не вставал. Пацаны его дразнили «Паркала». Эта кличка прилипла к нему следующим образом: будучи ещё несовершеннолетним – отец взял его с собой в Ленинград. Вдруг он захотел пить – отец дал ему копейки на квас, а сам в это время начал торговаться, хотел себе купить сапоги с рук. Это было на Мальцевском рынке. Когда отец купил себе сапоги, то Павла нигде не видно было. Он десятки раз прошел вдоль и поперек все торговые ряди, но сын как сквозь землю провалился.

Каким-то чудом он оказался за городом в селе Паркалово. Вот с тех пор ему на всю жизнь присвоили это прозвище. Порой его до того донимали, просто невыносимо. Пацаны целой оравой станут от него метров 30 и хором кричат: «Паркала».

Терпение его наконец лопнет и тогда только успевай скрыться – иначе плохо тому, кого он достанет своим отменным кожаным кнутом.

Посреди деревни, крайний дом от пожарного колодца, жил Дядя Саша. У него было четыре сына: Иван, Осип, Петр, Павел. Каждый год Дядя Саша со своими сыновьями нанимался плотничать. Кому дом новый срубят, кому сарай или баню. Обычай у них такой был – если ты нанял, то поставь магарыч, начин надо обмыть. Однажды наш отец нанял их сарай рубить, но как положено по закону поставил магарыч. Когда глава семьи был уже во хмелю, он начал излагать, как он воспитывает своих сыновей. Сколько трудов я приложил, чтобы достичь желаемого, а сыновья тоже навеселе и слушают, что батя про них расскажет, излагаю все как оно было. «Смотри, Иван Кириллович, какие молодцы у меня сыновья, все как один спиртное принимают отменно – здесь только моя заслуга!» Сперва, когда я начал вместе с ними пить, то не мало мук перенес. Осип и Иван, эти как-то сразу пили не плохо, а Петр не дай господь никому, только выпьет – тут же его вырвет. Потом я научил его делать так: как только его начинает рвать – подставляю стакан, иногда просто чистая водка льется и заставляю пить это повторно. С Павлом, тоже пришлось мучиться, но намного меньше, чем с Петром. А теперь они уже в норму вошли, ведь от родительских обязанностей нас никто не освободил. Вот послушайте по этому поводу четверостишие:

Хотите, друзья, не хотите ли,

А дело, товарищи, в том,

Что прежде всего мы родители,

А все остальное потом.

«Ну как?» – спросил Дядя Саша. Все согласились с ним, что это верно, как никогда. Он заулыбался и в душе остался доволен, что сумел доказать все по уму.

Иногда к нам в деревню заезжали цыгане и всегда останавливались у Дяди Саши, душа у него была простая и открытая, он никому не отказывал в ночлеге, всегда от всей души принимал. Как-то весной, опять приехали к нам знакомые цыгане. Кони на этот раз у них выглядели неважно. Шерсть на них была длинная и по бокам резко выступали ребра. Мы, ребятишки, тут-как-тут, окружили цыганских коней и стали их гладить, как своих. Они были привязаны к березе, а цыгане грелись со своими детьми у железной печи. Дядя Саша расспрашивал старого цыгана: «Откуда путь держите и куда?» – «Вот, батюшка, едем от Иванова и до вас, нигде даже греться не пустили, народ пошел на дай Бог. Я это им так не оставлю», – сказал Ян, – «Погоды будут теплые, заеду как-нибудь и сведу с ними счеты» – «Дядя Ян, а почему нынче кони у тебя такие худые?» – «Я только их на той неделе променял. Помнишь у меня, был гнедой конь, он уже сильно состарился, так что с него толку мало было. Вот за него я этих двух молоденьких взял, правда они сильно худые, но ничего, летом поправятся». Один, из наших ребят подошел, сзаду к цыганским коням, их было двое и оба одинаковой масти. Мы не заметили, только услышали крик Осипа Метсо, его лягнула цыганская лошадь. В это время к нам подходил его отец, услышав крик своего сына, который валялся на земле. Поднял сына, тот все еще продолжал плакать, спросил: «Что случилось?» – «Цыганская лошадь меня лягнула» – «Которая? – спросил отец. Осип не помнил которая! Тогда Иван Иванович, так звали его отца, схватил обеих коней за хвосты и резко дернул, они мигом оказались на боку. Это был мужчина высокого роста и огромной физической силы. Вот такие представления иногда приходилось наблюдать. Цыган Ян, увидев в окно, что обе рыжухи валяются на боку, схватил бич и выбежал на улицу. Однако, схватиться с Иван Ивановичем не набрал смелости, плевался и ругался по-своему, на том и разошлись.

Вот и настало время, когда мы в соседней деревне Марково окончили четырехлетнюю школу, теперь дальнейшая наша учеба продолжилась на станции Назия. Здесь была неполная средняя школа с 5-ого по 7 класс. Она была помещена в 2-х этажном здании одного эстонца – это называлось "Колин дворец". Их было три брата эстонца и все они когда-то жили очень богато, у каждого брата свой дворец. Расположены они были друг от друга на расстоянии от одного до 2км. Поместье другого брата была открыта автошкола – это называлось "Ванин дворец", а поместье третьего брата называлось "Карла дворец”, здесь находилась школа-интернат. Достоверно теперь не могу сказать – куда эти эстонцы уехали или их раскулачили во время коллективизации.

Преподавание велось на родном (финском) языке. Учителя были высокообразованные и всесторонне развитые люди. Это директор школы тов. Оллыкайнен, Физика/математика Лейно. историк Виролайнен и т.д. Теперь нам приходилось каждый день преодолевать расстояние 4км до школы и 4км обратно. Маршрут у нас был вдоль по насыпи железной дороги. В этом месте по железной дороге, был большой подъём. Товарные поезда шли тихо, с трудом тащили составы вагонов в гору. Мы этим воспользовались и цеплялись на ходу за трапы товарных вагонов и поднимались на дамбур. Проедем 3км и немного не доезжая до станции, выпрыгивали на ходу. Кондуктора, находящиеся через несколько вагонов от нас, грозили кулаком, а мы на это мало обращали внимание. Эта была своего рода болезнь, мы ежедневно цеплялись за эти. товарные поезда, пока однажды один из ребят сорвался и ему отрезало ногу.

Учеба по всем предметам у нас шла успешно, за исключением русского языка письменно. Этот предмет мы не любили и когда один раз в неделю подойдет урок русского языка, мы всегда просили учителя заменить его чем-нибудь другим, как правило просьбу нашу всегда удовлетворяли. Никто не думал о будущем, все жили сегодняшним днем.

В неполной средней школе требования к русскому языку резко возросли, стали по всем правилам требовать определенное количество знаний. Однажды во время диктанта, который мы писали, один из наших ребят умудрился сделать три ошибки в слове "когда", только "о" и "а" написал правильно, так как их заменить было нечем. Прошло немного времени и преподавание во всех школах было переведено на русский язык полностью по всем предметам, то есть на республиканский язык. Здесь трудности для нас были обоюдные, как для учеников, так и для учителей. Всё преодолевали сообща. Но вот подошел какой-нибудь божественный праздник и никому в школу идти не охота, стали искать пути, чтобы получить оправдательный документ, то есть освобождение от занятий. Теперь уже трудно вспомнить кому первому пришла мысль в голову – идти к железнодорожному врачу на прием. Таким образом нас пять человек оказались на приеме и у каждого был один и тот же диагноз – горло болит. Врач заставил открывать рот, прижимал язык маленькой ложечкой и заставлял сказать: «А» и после этого выписывал лекарства и выдал больничный листы. Нам такая процедура понравилась. Идя домой по насыпи железной дороги настроение у нас было приподнятое, в один голос все рассуждали, что на следующий праздник обязательно опять сделаем визит к этому врачу. Человек он с большой буквы, таких немного земля на себе носит. По адресу врача были самые высокие похвалы.

Однажды весной перед пасхой наши ребята решили опять испытанным путем достать освобождение от занятий, отправились к тому же железнодорожному врачу. Меня с ними на этот раз не было, я взял освобождение в селе Поречье, там тоже занимался врач – это 3км от нашей деревни. Придя на прием пришли вчетвером, опять, у них оказался один и тот же диагноз – горло болит. Врач их узнал, но не подал виду. Проверив у них горло и не находя там ничего подозрительного, намазал им всем горло креолином, но освобождения выдал. Как они только вышли на улицу их начало рвать и так до самого дома. С тех пор он нас сразу вылечил от скарлатины и после этого не одного визита к нему не делали.

На железной дороге в основном работали татары, они приехали в наши края по вербовке на заработки. Многие татары теперь жили в нашей деревне с семьями. Носили они лапти на ногах, что было в диковинку, так как подобной обуви никто до этого не видел. Даже шли разговоры, что у них было взято с собой по нескольку пар на каждого. Один из татар с первой получки купил себе сапоги, а свои новые лапти забросил на телеграфные провода, думал таким путем их отправить домой. По нашим понятиям татарки одевались странным образом – носили длинные белые мужские гальцоны и по сравнению с нашими людьми были нечистоплотные. Мужчины работали путёвыми рабочими и обходчиками. Мы, идя ежедневно шли в школу до станции Назия по насыпи железной дороги, искали себе новые приключения. Откуда-то мы узнали, что татарам по мусульманской вере и обычаям запрещается есть свинину так как якобы по ихнему преданию свинья своим поганым рылом разрыл могилу ихней муллы.

Этого было достаточно, чтобы начинать новые развлечения. Следуя в школу прежним маршрутом, всей оравой ребята решили проверить путевого обходчика татарина, какая у него получится реакция, если мы заговорим о свинине. Он своим ключом подкручивал и подтягивал гайки, работал усердно на своем объекте. Мы отошли 20 метров от него, собрали в обе руки полы пальто и этим самым, изобразили свиные уши. Начали по свинячьи хрюкать "хрю-хрю" да так сильно, хором, что вывели из терпения татарина. Тот бросился бежать за нами и кинул своим гаечным ключом, мы еле убежали от него. Теперь мы его дразнили с более далекого расстояния, принимали меры предосторожности, чтобы он нас не настиг. Как уже мною выше было сказано – по нашим меркам народ этот был довольно грязный и результаты скоро стали сказываться. Среди них возникла эпидемия болезни Дизентерия. Это было летом, и она стала быстро распространяться по всей деревне. Теперь каждый день кого-нибудь хоронили, уже 40 человек унесла это болезнь, за короткий период. Но благодаря строгости нашего отца, у нас никто не заболел. Он, уходя на работу, мне строго наказывал, чтобы мы не смели появляться на улице, так я со своими сестрами только выглядывали в окна целыми днями.

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

На основных хлеб добывающих районах страны коллективизация началась в 1929 году. Этот год назывался "Год великого перелома". В нашей местности под Ленинградом она началось на год позже. Добровольное вступление в колхоз, как-было задумано, не получило поддержки со стороны сельского труженика. Тогда по отношению к ним были приняты более жесткие меры – кто не с нами, тот против нас. Местами это мероприятие было встречено враждебно. Сельский труженик хотел сам быть хозяином на земле. Посевная компания могла быть, сорвана, тогда страна осталась бы без хлеба.

Вождь сделал ход конем, написал статью, которая называлась "Головокружение от успехов» – народ поверил Отцу и всю вину свалили на местную власть. Многие семьи ушли с колхоза – посевная была успешно завершена. Рано поверил труженик ему – уже в сентябре он наметил завершить сплошную коллективизацию.

У нас в деревне уже второй год шла "коллективизация. Каждую неделю собирали собрания, где выступали активисты из района. К нам был прикреплен тов. Дементьев. Там происходили горячие дебаты, споры и опасения. Все боялись – как там будет? Будет ли толк или нет? Один хозяин имел крепкое хозяйство, а у некоторых не было ничего. Теперь надо было всё сдать в колхоз. Тот, кто ничего не сдал, будет таким же хозяином, как все остальные. Вот эта социальная несправедливость многих смущала и не давала покоя даже ночью. Жалко было расставаться с тем, что было потом нажито. Убеждали, уговаривали, а иногда даже намекали, давали знать, что могут принять регрессионные меры. Порой уполномоченный тов. Дементьев не мог овладеть своими нервами, вёл разговор на высоких тонах, даже стучал кулаком по столу. Многие хозяева после собрания до глубокой ночи со своей семьей обсуждали: «Как жить дальше? Что нас ожидает впереди? Если не вступить в колхоз, то отправят туда, где Макар телят не пас». Вот такие времена переживала провинциальная деревня. Многие продали своих отменных лошадей, над которыми души своей не чаяли, и купили за жалкие гроши какую-нибудь клячу, а потом вступали в колхоз. Их упрекали: «Зачем вы так сделали?» – «А почему тех не спрашиваете, у которых совсем не было коней». Первыми вступили в колхоз те, у кого ничего не было – с такими кадрами дело двигалось туговато. Кто покрепче стоял на ногах всё старался остаться единоличником Многие рассуждали так: Кто никогда не был порядочным хозяином – он такой же будет в колхозе. Запряжёт чужого коня, целый день будет работать на нем, а покормит или нет? – это неизвестно.

Директивы шли сверху одна строже другой, с районного начальства требовали, чтобы быстрее закончить сплошную коллективизацию. Наконец уговорам пришёл конец – начали раскулачивать. 20 миллионов сельских жителей были согнаны с насыщенных мест. Это называлось ликвидация «кулачества" как класса, и переселены в необжитые края Урала и Сибири. Скотные дворы не были- подготовлены, начался массовый падеж скота. Страна потеряла более 26 миллионов голов крупного рогатого скота, которое было восстановлено только к 1959 году. Общий уровень сельского хозяйства в годы коллективизации стал на четверть ниже уровня 1928 года. Сколько слез пролили, когда колхозы строили. Наконец пришлось и нашему отцу сделать решительный шаг – вступить в колхоз. Все свое хозяйство сдал и сам с головой окунулся в колхозные дела. Мужик он был хоть куда, любая работа у него в руках кипела. Наступила сенокосная пора. Косить у нас идут в 3 часа ночи и косят до тех пор, пока роса не высохнет. Первое время косари нового колхоза выстроились в шеренгу друг за другом, и прокос за прокосом шли за ведущим. После некоторого времени отец с матерью вечером разговаривают о делах колхозных. Отец говорит: «Мог бы пройти лишние прокосы по сравнению с другими, но куда денешься – все идут друг за другом. Как один встал, так и все». Через несколько дней он договорился с правлением колхоза и взял для своей семьи отдельный покос, где за каждый гектар убранного сена ему начисляли определенное количество трудодней. Я еще в те годы был несовершеннолетний и то все лето ходил на покос, как на свой собственный.

Сколько потребовалось лет проводить разные эксперименты, чтобы спустя полвека прийти к такому выводу, что это выгоднее. Теперь это называется «Семейный подряд». Малограмотные мужики подобное предвидели с первых дней коллективизации. Через два года вступления в колхоз нашего отца назначили кладовщиком. Он отказывался, имея ввиду своей малограмотности, окончил он всего четыре класса. Его и слушать не хотели, все члены правления говорили: «Мы тебе верим, как самому себе, на водку ты не жадный и честности тебе не занимать» Пришлось принять кладовые, которые состояли из множества амбаров, где хранилось зерно, фураж, продукты для колхозной столовой. С работой он справлялся нормально, хорошо разбирался в весах.

Настал 1939 год и вдруг началась Финская война. Это было так неожиданно, что трудно было поверить. Флотилия Ладожского озера вела такой сильный артиллерийский огонь, что по всей деревне стекла дрожали. Затем гулканонады стал утихать, по мере того, как фронт отходил все дальше. Тут же объявили мобилизацию в армию. Молодые годы были призваны сразу первые дни войны, а наш отец еще некоторое время оставался дома. Потом пришла повестка и ему. На сборы давали всего один день, а для того чтобы сдать свои дела ему понадобилось бы целая неделя. Сдавать кладовые не пришлось, он оставил целую связку ключей и велел их отдать председателю. На другой день я отнес ключи по назначению, но председатель сказал: «Теперь, пока отец не вернется с войны, кладовщиком будешь ты». Я отказывался, мне в ту пору было 17 лет. Он мне и говорит: «Грамота у тебя есть, вот и поработаешь за отца». Так я стал кладовщиком. Теперь я целями днями занимался этими делами, то с одного амбара отпущу овёс колхозным коням, то продукты для колхозной столовой или комбикорм для скота. Как ни говори, а годы были молодые, только придешь с работы, умоешься, поешь и бегом в клуб на танцы. Вдруг кому-нибудь срочно понадобилось что-то взять с кладовой в неурочное время – прибегают к нам домой, дома не застали, приходят в клуб. Приходилось все веселье оставить и отправляться по делам. Время подошло к осени, началась молотьба нового урожая и тут только успевай разворачивайся, воз за возом поступало зерно. Через недели две были заполнены все амбары зерном и вот приехал отец, его демобилизовали. Сколько было радости, теперь все заботы опять лягут на него и жизнь пойдет опять по-прежнему. Он подробно расспрашивал мать: Как вы здесь жили, чего нового в деревне? Мать и говорит: «Теперь наш Витя работает за место тебя кладовщиком» – «Как так?» Я ему все подробно изложил. «Я у тебя кладовые принимать не буду, так как у тебя нет никакого опыта, за тебя я в тюрьму не собираюсь садиться». Я выложил ключи на стол и до свиданья, пошел гулять. После этого у них меж собой был крупный разговор – его наконец убедили, что все мелкие неурядицы уладим. Тогда он снова приступил к своим обязанностям. Однако до самой весны его не покидало сомнение и только после ревизии успокоился, когда все оказалось нормально.

После окончания неполной средней школы, я учиться больше не желал, а начал дома строгать стружку. Это занятие увеличивало материальный доход семьи. Таким ремеслом занимались многие, но некоторые члены колхоза не имели такой возможности, так как после трудового дня надо было отдохнуть. По деревне многие стали выявлять недовольство. Почему у кладовщика и у некоторых других членов колхоза взрослые дети не ходят на колхозную работу, а занялись дома стружкой. Дело приняло скандальных характер. Многие ребята уехали в другие районы и там занимались этим ремеслом.

Однажды отец после колхозного собрания пришел домой и говорит мне: «Давай, будем решать, как быть с тобой, или ты будешь работать в колхозе или ищи себе занятие где-нибудь на стороне». На домашнем совете было решено, что на Васильковский МТС набирали курсы трактористов, вот туда я и поехал. Со мной также был двоюродный брат Осип. Это находилось от нашей деревни на расстоянии 20км. Жили мы на частной квартире и один раз в неделю ездили домой за продуктами. На курсах преподавателем был у нас один из опытнейших механиков – это был специалист высокого класса. Он мог закрытыми глазами разобрать и собрать любой узел трактора. Были у нашего преподавателя и своего рода странности или, как теперь принято говорить, хобби. В любую зимнюю стужу или буран он ездил все время на велосипеде. Иногда иронию пускал в свой адрес, смеясь говорил: «Есть еще в наше время такие чудаки, которые всю зиму не слезают с велосипеда». Курсы мы окончили весной – экзамены выдерживали хорошо.

Теперь охота было как можно скорее сесть за руль и испытать свои способности. Пахали мы землю в своем колхозе на тракторе ХТЗ. Моим напарником был Павел Мустонен. У него был уже некоторый опыт работы, так как он эти курсы окончил на год раньше меня. Это был исключительный товарищ, про него можно искренно сказать – настоящий друг у человека бывает раз в жизни. Близких, почти что родных людей, он может подарить несколько, но друга только одного, как старую верную жену. Моложе, красивее найдешь, вернее никогда.

Трактор наш был изношенный, видавший виды. Спашешь гектаров 20-25, уже начинают стучать шатунные подшипники и приходится пол дня лежать под трактором и делать перетяжку. По окончании работ в своей деревне, нас отправляли на помощь в другие колхозы: Вороново, Тортоево и так далее. После работы, как бы тщательно ты не умылся горячей водой, переоденешься, пойдешь в клуб – девчата обычно говорили, от тебя пахнет керосином.

В летнее время по традиции девчата спали на чердаках или в амбарах. Это были хорошо прибранные комнаты – вымытые и выскобленные до блеска полы. Там стояли кровать, стол, керосиновая лампа, пара стульев и т.д. На полу были настелены половики домотканые. После кино или танцев ребята обычно провожали девчат до дому, с кем дружили. Еще в школьные годы дружил с одной девушкой, звали ее Люба. Она была очень скромная, морально выдержанная, вела себя исключительно, на людях и со мной. В деревне ничего не скроешь, все знали кто с кем дружит. Так что наши родители давно знали наши дела не хуже нас. В каждое лето у Любы была оборудована комната на чердаке у дедушки и бабушки. Их дом стоял посреди деревни и сними давно уже никто не жил. Так что здесь ей было удобнее принимать кавалера, чем дома. Семья у них была большая, три сестры и два брата. Люба была старше всех. Мы с Любой дружили уже более двух лет, когда началась война. Эта дружба была настолько чистая, ничем не запятнанная, здесь было столько нежных чувств, что теперь, спустя столько лет порой вспоминаю это. Такое же никогда не повторится вновь. Это была единственная, которой мною были отданы самые нежные чувства. Теперь нам обоим уже не доставало друг друга каждый день, все время хотелось быть вместе. От воскресенья до воскресенья время длилось очень долго. И, если ты надумал идти к ней посреди недели, то делал это при помощи условного знака, чтобы дед с бабкой не слышали. Набираешь на ладонь песок и эти самым целишься по окнам чердака. Удары песчинок издают нежное музыкальное звучание. Она уже знала, что это такое. Но для достоверности раздвигает занавеску на окне и, убедившись кто это, спускается вниз и тихо открывает двери. Несмотря на то, что я всегда ходил ночью и тайком, но, однако, дед с бабкой были в курсе дела. А назад нужно было всегда вернуться, пока женщины в деревне не проснулись, иначе утром, провожая коров в стадо, будет новая сплетня.

Вскоре после войны в магазинах были разные продукты: мясо, колбаса, черная икра и т.д. Вождь никому ничего не дарил даром. В этом он был прав, ежегодно проводил снижение цен на продукты питания и на товары первой необходимости. После его смерти многие плакали, как мы теперь будем жить без него. Про эти дела, что в наше время пишут и говорят, никто ничего не знал. Под его именем тысячи людей ежедневно на фронте поднимались в атаку ”3а Сталина – За Родину” Никто не знал репрессионных лагерей подобно «КАРЛАГ» в Казахстане, площадь которой была равна – площади всей Франции. Еще в первые годы правления Н.С. Хрущева в магазинах всё было, пока он не приступил к своим перестройкам. Кто-то ему подсказал, что надо скот ликвидировать в городах. Кто в этих вопросах был его правой рукой, тот решил развалить наше общество руками самого Никиты.

Это было в летнюю жару, когда люди резали скот, некуда было девать мясо. На базаре всё было завалено им – осталось одно, солить его. Если выразить языком профессионального бокса – это был смертельный нокаут для всей страны, от которого трудно поправить и опытному лекарю.

Наш город, как много было описано выше, имеет всего одну единственную центральную улицу между гор. В основном население в своих собственных домах по склонам гор, численность которого 100 тысяч человек. Крупного рогатого скота держали 30 тысяч голов, молока всем хватало, и скотина на базаре продавалась в живом виде на мясо по доступным ценам. После этого (мудрого) решения осталось всего две тысячи голов и год за годом все уменьшается, скоро ни одного не будет. Конечно на Красной площади в Москве неразумно держать скот, а в наших Сибирских поселках и рудниках городского типа это надо было приветствовать. Развалить налаженное хозяйство – ума много не надо, а потом настроить его вновь порой не получается. Ударили труженика по рукам, которого он не скоро забудет. Теперь многие возмущаются, что в магазинах ничего нет. Драматург В.Розов выразил так: «У некоторых руководителей больной мозг, поэтому весь организм болеет».

После того, как Н.С.Хрущев ушел с политической арены, Л.И.Брежнев пытался поправить дела в аграрном секторе страны. Были приняты разные меры воздействия на продовольственную программу страны, чтобы улучшить снабжение продуктами питания, но всё безрезультатно. Затем поступила директива, чтобы за это дело взяться всем миром. Каждое крупное предприятие должно иметь у себя подсобное хозяйство, чтобы обеспечить своих рабочих продуктами питания. За это дело руководители брались с большой неохотой. Находили целый ряд причин, и всё откладывали строительство скотных дворов. Но на этот раз Леня шутить не собирался, если желаешь занимать руководящий пост – выполняй указания, если нет, то выложи партбилет и освободи место! На твою должность мы другого товарища подберём. После таких крупных мер, дело двинулось с места. Некоторые предприятия построили коровники, закупили коров, кто свиноферму завел – были и такие, что завели овец, кроликов даже пасеки появились. Всё пришло в движение, были настроены оптимистически – ожидали скорой отдачи. Как говорится цыплят по осени считают, так поступили и у нас. По результатам года, по подсчету экономистов, все эти подсобные хозяйства были убыточными, за исключением некоторых. Дешевле обошлось бы закупить в Австралии баранину, чем самим её производить. Некоторые товарищи не соглашались с такой постановкой вопроса, а говорили – это ведь свое, а не купленное. Эти два нокаута: коллективизация и ликвидация скота в городах и рабочих поселках, поставили страну в такое трудное положение, что до сих пор не можем справиться с продовольственной программой. Будем надеяться, что перестройка решит эти проблемы – даст право сельскому труженику, чтобы он стал настоящим хозяином земли.

После окончания весенне-полевых работ, каждый год добывали, строительный камень для собственных нужд, а теперь для нужд колхоза. За деревней, возле реки Назия был каменный карьер, еще во время НЭПА купцы некоторые вели там разработку. Верхний слой земли и глины были сняты, обнажён камень, довольно добротный, применяли для возведения фундаментов под строительство домов, ступеньки для крыльца также строились из этого камня. Первый день приходилось очищать наносы, которые каждый год попадали в карьер после проливных осенних дождей глина, мелкий камень и т.д. Эта работа была довольно трудоемкая. После окончания очистки, мужики обычно обмывали начин. Это мероприятие проходило тут же, недалеко от карьера, на лоне природы. Чокались, поздравляли друг друга и пропустили по чарке. Некоторые сельчане после выпитой чарки, сразу стали собираться домой, не смотря ни на какие уговоры, чтобы посидеть за компанию. Находили столь веские причины, что им поверили и не стали задерживать. Но были среди односельчан и такие, которые без всяких уговоров, ни одной стопки не пропускали и сидели до последнего.

Одним из таких компанейских мужиков Кузьма Петрович. Он жил напротив дяди Саши. Пил он за всех, никого не хотел обидеть, за здравие и упокой. Наконец отключился, как сидел под кустом, тут и растянулся спать. Настало время расходиться по домам. Водка была вся выпита и дело двигалось к вечеру. «А что будем делать с Кузьма Петровичем?» – спросил кто-то. Тот продолжал спать, издавая пьяные храпы, и чего-то во сне ругался. Все хором ответили -выспится и сам придет. Погода была теплая, да плюс к тому пары алкоголя подогревали его, так и решили. Все пошли домой, а двое из парней незаметно вернулись и решили устроить шутку над Кузьма Петровичем. Подошли к нему, спустили штаны и большую полную лопату жидкой желтой глины наложили в гальцоны и застегнули снова ремнем. Кузьма Петрович спал сном Александра Македонского, издавал храпы, как будто кто-то катил телегу, изредка чмокал губами, очевидно с кем-то разговаривал. Весь интерес в этой затее теперь заключался в том, чтобы проследить как он на это будет реагировать, когда проснется. Надо было подобрать более удобное место и наблюдать за финишем, не выдавая себя. Берега реки Назия были резко противоположными, правый был пологий, а левый крутой. В зимнее время все деревенские ребятишки приезжали сюда кататься на лыжах, с этого крутого берега, под которым находился карьер. Отошли метров на 200 и залегли под кустами, откуда было хорошо видно. Время тянулось медленно, а объект всё спал. Вдруг он зашевелился, встал на ноги, огляделся вокруг – нет никого, выходит оставили меня здесь. Почувствовал неладное, стал с наружной стороны щупать свои штаны, очевидно почувствовал тяжесть. Он еще раз проверил вокруг кустов, может быть еще кто-нибудь спит здесь? Убедившись, что никого нет, расстегнул ремень. Долго и пристально смотрел себе в штаны в полупьяном состоянии. Сам стал удивляться и мотать головой во все стороны. У него такие вещи случались частенько, когда перепьет, но тут он не поверил своим глазам. Подозрительно много было содержимого в штанах, сколько он жил, не мог припомнить, чтобы за один раз столько наворотить. По цвету вполне подходило, но количество вызывало сомнение. И Кузьма Петрович решил сделать анализ на нюх. Зацепил указательным пальнем из штанов, поднес к носу – не пахнет. Диким голосом закричит на всю глотку, так что лес эхом отдавало его слова: Убью, убью, мать-перемать, как только узнаю – чья эта работа.

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Для безопасности города Ленинграда, после 30-х годов правительство решило укрепить границы. Чтобы перестроить оборонные сооружения, необходимо было переселить все ближайшие деревни с пограничных районов. Таким образом, в нашу деревню переселилось несколько десятков финских семей и все эти люди были трудолюбивые, честные и быстро влились полноправными членами нашего колхоза. Молодые парни также хорошо подружились с нами, и мы нисколько не стали их отделять от наших односельчан. Они знали на финском языке множество частушек всевозможных, порой довольно шершавых. Теперь ночами, гуляя по деревне, хором их исполняли. Женщины нас проклинали за это. Многие семьи из нашей деревни жили на хуторах на берегу реки Назия. Это было вызвано тем, что в летнее время колодцы высыхали до дна и воду приходилось возить за целый километр. На хуторе жизнь была вольная, рядом с домом пахали себе землю сколько душа желает. Здесь все было под руками: посевы, сады росли, и занимались пчеловодством. Скотина паслась на воле, кроме наших сельчан – жили эстонцы. После того, как в нашу деревню приехали переселенцы с финской границы, прошли слухи, что хутора будут переселять в деревню. Это было связано с тем, что переходить границу до 30х годов не составляло большого труда, она проходила местами по лесистой местности и слабо охранялась. Те, кто приходил к нам из-за кордона, конечно в первую очередь искали себе убежище где-нибудь на одиноком хуторе, чтобы отдохнуть и следовать и дальше. Зайти в деревню было куда сложнее, там всё на виду. Вскоре эти слухи подтвердились.

Хутора государство за свой счет перевозила в деревню, построило за свой счет их на новом месте. Кроме вышеперечисленных. мероприятий в те годы переселения пограничных деревень и хуторов появились наблюдательные вышки, где круглосуточно дежурили военные, они следили за воздухом – какой самолет пролетал, с какими опознавательными знаками и какое направление полета. Далее сообщали по инстанциям, согласно инструкции. Для этих военных был выделен специальный крайний дом в деревне.

Однажды осенью один из солдат, свободный от дежурства, отправился за грибами. Лес у нас подходил вплотную к деревне. Мы мальчишки каждое утро бегали за грибами, так как знали где следует их искать. В это утро был сильный туман, видимость не более 10м. Солдат, ничего не подозревая, мурлыкал какую-то любимую песню и тщательно смотрел себе под ноги, чтобы не наступить на гриб. Вдруг, по направлении его раздался выстрел, он поднял голову и от неожиданности, вздрогнул. На земле догорал костер и трое неизвестных вскочили на ноги и побежали дальше по лесу. Солдат прибежал в казарму и доложил командиру. Через некоторое время из районного центра станции Мга приехали целый взвод солдат с собакой. У костра нашли записку "Мы держим путь туда, куда договорились». Целый день прочесывали лес, стога с сеном штыками прокалывали, в сараях искали – как сквозь землю провалились. Даже собака след не брала, очевидно был применен какой-нибудь препарат против этого.

ФИНСКАЯ СВАДЬБА

У нас свадьбы обычно справляли зимой, реже в другие времена года, так-как к этому времени все полевые работы были закончены и теперь наступила пора сватовства. Если сваты договорились во всем, тогда вся деревня знала на какой день назначены эти торжества. Кони к тому времени уже отдохнули, теперь их не надо было подгонять кнутом, смотри лишь бы сам усидел в легких санях, когда они вихрем помчатся. Кучер упирался ногами в передок саней и со всей силы старался удерживать коней. «Поберегитесь, иначе задавлю», – кричал он. На таких лошадях, слегка под градусом, огромное удовольствие помчаться, наблюдая как снег по обе стороны саней вьется вихрем, словно какая-то центробежная сила вращала его.

Встречать жениха готовились заранее. По традиции он обязан был платить выкуп за невесту, то есть поставить угощение ребятам, при условии, если те сумеют остановить его коней. Минимальная плата была четверть водки, т.е. 3 литра. Для этого ребята строили оградительный заслон на дороге, под вид баррикады – готовились к этой схватке. Жениха родня старалась на своих отменных конях проскочить через этот заслон. Это была гордость жениха, тем самым показывал – вот мы какие, не лыком сшиты, куда вам до нас. С обеих сторон дороги возле заслона вставали самые смелые ребята. На полном скаку хватали коней за узды и останавливали их. Это были единичные случаи, когда удавалось проскочить без выкупа. Обычно расплачивался жених, согласно установленного предела. Затем всей компанией заходили к кому-нибудь в дом и оприходовали заработанное. Жениху не жалко было этой водки, но, однако, национальные традиции нарушать не положено было. После того, как люди сели за столами, родители молодых благословляли их и желали жили в мире и дружбе, чтобы в ихней жизни не было конца, как у обручального кольца. Это был случай, когда вся родня могла собраться вместе. Среди домашней суеты при том жили в разных деревнях, встречаться приходилось довольно редко, только по праздникам. У каждого был полный двор скота – забот хватало, хоть отбавляй. Теперь можно было наговориться обо всем, узнать все новости и ждать другого подходящего случая. Водку к столам подносили на специальных подносах. Мужчины, только где появлялась пустая стопка, тут же наполняли ее. Немного разогревшись, гости стали требовать свое – по традициям кричали "Горько-горько", заставляли целоваться молодых. Так продолжалось в течении некоторого времени, пока люди не оказались во хмелю. А мы ребятишки сидели на русской печи, чтобы не мешать взрослым, и оттуда выглядывали и на ус наматывали.

Затем объявили блины – здесь следует особенно остановиться, так как подобного мне не приходилось видеть больше нигде, хотя добрую половину страны объехал. У нас никто не ходил вокруг столов и не подносил блины, и не ждал, чтобы ты обязательно чего-нибудь подарил молодым, а это мероприятие проходило так. Люди вышли из-за столов и разделились на две партии: с одной стороны, встали родственники жениха, а с другой стороны родственники невесты. Здесь образовался свободный проход – коридор между этими двумя противоборствующими сторонами. Жених с невестой стояли за столом, напротив этого свободного прохода, у них был запас выпивки и закуски, за этим следили специальные люди. Перед молодыми, на отдельном столе было установлено пустое решето, чем обычно просеивают муку, сюда кидали деньги, на блины. Это мероприятие начиналось так. Один из самых близких родственников жениха подходил первым к этому решету и бросал туда довольно крупную купюру денег и во весь голос объявил: Жениха родня держит первенство, с другой стороны подходил тоже один из самых близких родственников невесты и бросал не менее крупную купюру и объявлял: Невесты родня держит верх! И тогда началось: жених и невеста, все время предлагали каждому выпить, кто подходил к решету. Но до выпивки тянулись только изредка, здесь страсти разгорались довольно горячие, мигом решето было заполнено деньгами. Взамен тут же подавали пустое решето, а с деньгами убирали подальше. Многие гости с той и с другой стороны без конца вытаскивали свои бумажники и доставали деньги, по несколько десятков раз иные подходили к решету, а страсти все больше и больше накалялись. То невестина родня оказалась впереди этого соревнования, то жениха. Ну вот настал такой период, когда бумажные деньги, как с одной, так и с другой стороны кончились – в ход пошла мелочь. Мелочь бросали в решето с такой силой, что один звон стоял в ушах и до тех пор, пока у всех оказались карманы пустые, то мероприятие кончалось. Теперь опять свадьба продолжалась. Мужчины разволнованные, после таких горячих схваток, теперь смеялись, сидя за столом и делали анализ, как все это происходило, и кто сегодня особенно отличился.

На второй день подсчитывали, сколько денег накидали. Когда бумажные деньги были подсчитаны, приступали к мелочи. К великому удивлению, среди серебра и меди, было не мало железных пуговиц. Очевидно деньги кончились и под шум великих страстей и пуговицы пошли в ход, лишь бы брякнуло в решете. Вокруг решета подогревали свои страсти только мужчины, а женщины дарили свои подарки специально для невесты. Это было: отрез на платье или пальто, одеяло, подушки, полотенце с вышивкой, платки, рубашки и т.д. Невесте дарили одежды столько, что этого хватало на несколько десятков лет. После свадьбы молодые могли сразу завести свое хозяйство, кроме денег и одежды, дарили лошадь и корову.

ЦЕРКОВНЫЕ ПРАЗДНИКИ

Хорошо помнятся те детские годы, когда настал какой-нибудь божественный праздник – Рождество, Пасха и т.д. Отец запрягает коня, наденет на него самую лучшую сбрую и нас ребятишек посадит в сани и повезет в церковь, где по всему залу были установлены скамейки, на которых во время службы все верующие сидели. Поп прочитает очередную молитву, предназначенную в честь этого праздника. Затем пели церковные песни, а дьячок ходил между рядами и собирал деньги. У него в руках была длинная палка, в конце которой был прикреплен матерчатый мешочек, куда верующие клали деньги. После окончания церковной службы, по приезду домой, у нас собиралась вся родня отцовская. Было у него пять сестер и три брата, когда они все вместе съедутся со своими ребятишками, так весь дом ходуном ходил. Отцовские сестры были замужем в разных деревнях: Марково, новая деревня «Дальняя поляна», старая мельница и Гайталово. Их тянуло в родные стены, где они родились и откуда в люди вышли, проще сказать домой. Порядок был такой – взрослые сидели в одной комнате, а ребятишки в другой, так как взрослые в честь праздника рюмки по две выпивали водки, а ребятишкам это не положено было видеть, а после этого пили чай с пирогами, начиненными различными ягодами.

После 30-х годов у нас закрыли все церкви, в нашей деревне была деревянная церковь, Католическая, а в деревне Марково – Лютеранская. Большинство народа всех окружающих Финских деревень ходили в Лютеранскую церковь. После закрытия церквей, в нашей деревне из церкви сделали клуб. Теперь каждое воскресенье возили на лошади киноаппаратуру и киноленты. Билеты были недорогие, но денег особых в деревнях не водилось. Если кто хотел посмотреть кино бесплатно, то он обязан был одну часть крутить вручную динамо-машину. Кинокартины были немыми и состояли из шести частей, каждый раз набирали шесть человек, добровольцев крутить динамик, а остальные пять частей тогда ты мог смотреть как обыкновенный зритель. Охотников всегда было достаточно, хотя это не совсем легко было в наши годы. После окончания кинокартины, начинались танцы, порой до первых петухов. Многие верующие ругались на нас, называли нас антихристами: «Вот увидите, когда-нибудь, в один прекрасных моментов, пол в церкви провалится, и вы все окажитесь в аду».

Через некоторое время киномеханик пришел к нашей соседке, на квартиру. Здесь жила Маша Пирхонен со своими детьми, муж её помер от чахотки. После смерти мужа она пристрастилась к спиртному – начала по маленькой, дошла до большого. У нее была взрослая дочь Эльвира, неплохая из себя, но по деревенским меркам. Дети страдали из-за родителей. Все говорили: «Она из неблагополучной семьи», – поэтому на неё смотрели, как на человека второго сорта. А на самом деле – при чем здесь она, если у неё мать была не путная. Вот теперь, пройдя огромный жизненный путь, мы смотрим на это другими глазами. Сама она была симпатичная, фигура стройная, походка плавная, высоко поднятой головой, груди упругие, как у годовалой телки, только что проросшие рога подпирали платье, придавая ей женственность. В праздничные дни она выглядела, как полевой цветок. Когда я строгал стружку, она ходила к нам её складывать. Мы с ней целыми днями находились вдвоем. А какими глазами она смотрела всегда на меня – они были ясные, прозрачные, кристально-чистые, свет из них излучался из самой глубины души. Они просто говорили или задавали немой вопрос мне ежедневно: «Что же ты молчишь?» Я безусловно разговаривал с ней, но далеко не тех слов, которые она ожидала услышать от меня. Я это прекрасно понимал, в моих словах не было душевной теплоты, которой ей так не хватало. Всему причиной были вышеуказанные старые предрассудки, но былого не вернешь. «Имеем – не ценим, потеряем – плачем».

Киномеханик сразу же нашел общий язык с нашей соседкой, так как стал её постоянно угощать спиртным. Деньги у него всегда были, продаст какие-нибудь старые входные билеты, а выручку клал себе в карман. Покойный муж её был намного старше, и последние годы он с трудом передвигался, лицо было желтого цвета. Однажды она своих детей оставила ему, а сама вышла замуж за одного старого холостяка, но в семье нового супруга такую невестку не приняли и скоро ей пришлось вернуться назад. После его смерти для нее настала вольготная жизнь, никто не мешал. Она заглядывала со стороны на многих мужчин и завидовала, что какая-то незавидная замухрышка имеет порядочной мужа, а она – полнокровная женщина, должна жить одна.

После очередного киносеанса, киномеханик и хозяйка дома опять сели за стол и начали прикладываться по маленькой, а дочь Эльвира осталась на танцах в клубе. Пока дочери не было дома, мать с квартирантом договорились, что она отдаст свою дочь замуж на него. Вдруг кто-то в дверь постучался – она вышла открывать, а тут – как тут стоял за порогом один из её любовников, который изредка делал визиты. Заходи, дорогой, чего стоишь на улице, мы как раз сидим за столом с нашим квартирантом и скучаем оба. Теперь разговоры потекли веселее. Она полезла в подпол и из своей заначки достала ещё одну бутылочку. Скоро вернулась и дочь с танцев, её тоже посадили за стол. Налили и ей, но она категорически отказалась, ей по горло надоело, что мать так часто прикладывается. Так незаметно просидели до 12 часов ночи. Хозяйка дома постелила себе с любовником и дочери с квартирантом, потушила керосиновую лампу и залезла под одеяло. Она со своим уже устроилась нормально, а дочь с квартирантом все чего-то доказывали друг другу. Мать внимательно слушала и в конце концов поняла, что дочь отказывается ложиться с ним в постель. Она немного поднялась и своим властным голосом сказала: «Немедленно ложись, и чтобы мне больше не приходилось предупреждать тебя». Так одним махом мать погубила жизнь дочери. Сама она теперь каждый день была пьяная. Покойный муж её поставил вплотную к старому дому новый сруб. Хотел пожить ещё в новом доме, но ему не пришлось – Бог прибрал его.

В один из прекрасных дней, к дому нашей соседки пришли незнакомые люди и начали разбирать этот новый сруб, оказалось, что она его продала. Люди качали головами и охали, что только делается на белом свете, что она думает, ведь у неё кроме дочери еще двое сыновей малолетних. Теперь у. неё деньги были, и она их ежедневно оприходовала. Однажды напилась до потери сознания и развалилась спать посреди деревенской улицы, юбка была задрана доверху и голые ляжки были на виду. Люди, проходя мимо, отворачивались и плевались. Один из мужчин в нетрезвом состоянии подошел к ней, предварительно взял на дороге длинную и толстую соломинку и сказал: «Сейчас смеряем у неё температуру». Воткнул соломинку между ног и удалился. Так она и лежала до самого вечера. Малолетние сыновья её систематически ходили голодные, так как заботиться них некому было.

Однажды один из сыновей, это было осенью, сорвал с грядки огурец, раз куснул и тут же уснул с огурцом во рту. Вот такая участь досталась её детям. В ту пору, когда она. насильно заставляла свою дочь ложиться с квартирантом в постель, той ещё не было и 17 лет. Но это никого из посторонних не волновало.

Предыдущие годы, когда тетя Маша ещё немного держала себя в руках – в рамках приличия, иногда у них вечерами собиралась молодежь на посиделки. Девчата вязали, а ребята занимались чем попало. Иногда даже кадриль танцевали – это был старинный танец 12 колен (фигур), который был в моде ещё при наших предках. При каждом удобном случае соседка множество раз предлагала мне жениться на её дочери Эльвире, но ответа так и не дождалась. Несмотря на то, что я с ней не дружил, но мне её жалко до настоящего времени, что так жестоко с ней судьба распорядилась. Жизни у них никакой не вышло, квартирант уехал и на этом разошлись у них пути. А могло быть всё иначе.

В нашей деревне было развито одно ремесло, которое приносило доход – строгали стружку для искусственных цветов. Исходным материалом служила осина, она легче всех других сортов деревьев подвергалась обработке, особенно в мерзлом виде. Каждая стружка представляла из себя: Ширина 8-9см и длина 75-80см, а толщина её была как папиросная бумага. Эта работа была многоступенчатая – с ней было занята вся семья. Сперва её складывали по 100 штук вместе, затем красили в разные цвета и сушили, в конечном итоге пересортировывали по 1000 вместе. Получалась пачка, чуть больше размером, чем одна булка хлеба 1кг. Когда было готово нужное количество, то наполняли этими пачками мешки и возили в Ленинград.

В городе из этих стружек делали цветы – этим делом занимались евреи. Они уже знали на каком вокзале надо встречать нас. По приезду в Ленинград, мы шли мы шли в общей толпе и некоторых евреев знали, где они принимают её. Так что не обращали никакого внимания ни на кого, а следовали намеченным курсом. Среди евреев была тоже конкуренция, кто больше сумеет сделать себе запас товара. Поэтому они встречали нас по прибытии поезда в город. У них глаза были зоркие, как у кошек ночью, они сразу замечали нас, когда мы шли со стружкой. Тут же останавливали и спрашивали: «Узи, стружка» – да, стружка – «Узи, стой здесь, никуда не уходи». Они каждого человека рассматривали и, собрав всех нас вместе, сколько человек приехало, еврей шел впереди, а мы следовали за ним. Он обычно приводил нас в какое-нибудь подвальное помещение, где у него находилась мастерская. Каждый из нас выкладывал свой товар на показ перед ним, он внимательно осматривал и давал свою цену. Конечно всегда старался, как можно по дешевле купить, если это у него не удавалось, то соглашался с нами. Никогда, ни одного человека со стружкой от себя не отпускал. Тут же, не отходя, платил деньги. Потом они делали из этих стружек цветы и продавали втридорога. На базаре в каждом павильоне торговали евреи, не один из них не выполнял тяжелой физической работы.

Это занятие – строгать стружку, получило развитие только по финским деревням, да с таким размахом, что чуть не в каждом доме стружку строгали или делали рубанки, которыми строгали. Эти рубанки изготовляли из швеллерного железа, подошва делалась строго по линейке, тогда ей только можно было работать, в противном случае она рвала стружку. Через несколько лет вокруг наших деревень почти полностью были выведены на нет осиновые леса. Для этой цели были испробованы другие сорта деревьев: Липа, Береза, Ольха и т.д. Но ни один из вышеназванных сортов деревьев не мог заменить осину. Люди из наших мест начали разъезжаться в другие районы и области, где осиновых лесов было достаточно. Открывали мастерские уже Государственного значения и продолжали это производство, соответственно обучая новому ремеслу перспективную молодежь.

ИВАН ПАВЛОВИЧ

Грамотных людей в деревне в те годы было мало. Одним из немногих был Иван Павлович. Он работал сменным мастером на Волховской электростанции. Работа у него была высокооплачиваемая, по понятиям односельчан, так как у него всегда водились деньги, которых у многих не было. Жил он на самом краю деревни на одной из улиц. С работой своей он справлялся нормально, хотя частенько в свободное время от работы, был навеселе. Вёл он со своей женой небольшое домашнее хозяйство, так как в деревнях это всюду было принято, чтобы обеспечить свою семью всем необходимым. Материально они жили намного лучше других. Характер у него был прямой и откровенный, порой даже вспыльчивый. В это время вся страна готовилась к выборам Верховный Совет СССР. По нашему избирательному округу баллотировался кандидатом в депутаты один из рабочих Ленинградских заводов. Настал день выборов, Иван Павлович голосовать не пошел. Накрыл стол и справлял свой выходной день по своему усмотрению. Когда стали проверять списки избирателей, то комиссия обнаружила, что не все еще прошли голосование. Пошли по домам – выяснять причины и обстоятельства. Дошла очередь и до Ивана Павловича. В это время хозяин дома был уже навеселе и продолжал застолье. В дверь постучали. «Кого там еще несет в такое время?» На улице уже было темно. «Заходите, кому я понадобился?» – спросил хозяин. Услышав причину визита к нему членов комиссии, он на мгновение замолк, а потом промолвил: «Знаете что? Я на работе занимаю должность выше вашего депутата, так что извините меня, я не нахожу нужным идти на ваши выборы». Комиссия вышла по воле хозяина, а на другой день Иван Павлович был арестован. Срок ему определили довольно солидный, судила тройка. Жена его Соня многие годы ни имела никаких вестей от мужа, вела себя честно и достойно, работала день и ночь, не покладая рук и воспитывала детей. На вопросы односельчан: «Что с Иваном?», – ничего не могла ответить, так как сама ничего не знала.

Однажды летом, когда у нас бывают белые ночи, Соня заметила, что вокруг дома кто-то ходит. Не зажигая света, она стала наблюдать – оказалось, несколько сотрудников НКВД тайно ночами следят за их домом, чего раньше она не замечала. Ничего об этом никому не сказала, даже детям. Теперь каждую ночь она их видала, осада дома продолжалась. Они обычно дежурили в темное время суток от 12 часов ночи до 2 часов утра, а как только станет рассветать – удалялись. Такая странная картина морально действовала на её нервную систему, она потеряла сон, еда на ум не шла, день и ночь думала – что-то с Иваном не ладно.

1937 год

На долю нашего народа каких только испытаний не выпало, но одним из самых тяжелых был 1937 год. Это были времена, когда свои люди, своими собственными руками, внутри своей страны уничтожали тысячи честных и прославленных сынов и дочерей своей Родины. В числе тех, кто попал под репрессии, были абсолютно безвинные, темные, неграмотные люди -деревенские мужики, шахтёры, рабочие городов и рабочих поселков, интеллигенция, а также прославленные военачальники, овеянные славой на фронтах гражданской войны, проливая кровь за советскую власть. Это все называлось одним словом «Вредители» или «враги народа»

В своей книге писатель Стельмах «Кровь людская не водица» – описывая события гражданской войны, довольно ярко охарактеризовал события тех времен, теорию одного из самых ярых контрразведчиков – «Барабула». Суть его заключается в том – «Если мы не сумели путем вооруженной интервенции уничтожить советскую власть, то теперь мы сделаем так, что они сами своими руками будут уничтожать друг друга». Теперь, оглядываясь назад на пройденный путь, можно сделать вывод – насколько эти слова были правдивы и дальновидны. Эти времена мне хорошо запомнились, в ту пору мне уже было 15 лет. Деревня наша жила всё той же тихой, мирной, провинциальной жизнью. На страницах газет стали появляться очерки о готовившихся покушениях на тех или иных видных государственных деятелей. Убили Кирова в Смольном, писали о Рыкове, Каменеве и Зиновьеве. Простой народ на это не обращал особого внимания. Говорили, что без нас там разберутся. События 1937 года и нашу деревню не обошли стороной. Стали к нам наведываться моряки береговой охраны Ладожского озера. Они шли в бескозырках, с винтовками, оснащённые австрийскими штыками – в виде кинжала. Путь следования у них всегда был один и тот же, до депутата сельсовета Марии Павловны. Придя до места назначения, моряки изложили ей суть дела – сколько человек вредителей им надо. Здесь у нее средь белого дня мгновенно занавешивали окна, чтобы никто из посторонних не видел – кто там заседает и не слышал, о чем идет разговор. Теперь ее слово было решающим, как представителя власти на месте – кого запишет на сегодня, тот и пошагал последний раз по родной деревне. Спустя некоторое время, когда нужное количество кандидатов было подобрано, эти моряки вместе с Марией Павловной отправлялись по нужным адресам. Придя в дом какого-нибудь темного мужика, ему предъявляли ордер на арест и велели по-быстрому собираться. Тут же производили обыск, переворачивали жалкие тряпки и пожитки вверх ногами. Чего-то искали у вредителя. Жена и дети ревом ревели, на них никто не обращал внимание. Эти визиты теперь стали обычными, никто не был уверен, что его сегодня не арестуют. Однажды пришли моряки к нашему соседу, а он успел скрыться и ушел куда-то, так и остался на свободе. Если не поймали того, за кем пришли, то взамен забирали другого, надо было определенное количество.

В это трудное время многие наши односельчане, в том числе и наш отец, после своего трудового дня не имели возможности спокойно отдыхать дома, а вынуждены были уходить спать куда-нибудь за деревню: в сарай, гумно, и т.д. Характерно, что все люди, которые были арестованы по линии НКВД, как в воду канули – никаких вестей от них больше не было. Среди наших людей в основном были темные деревенские мужики, которые в политике ничего не понимали, совсем безграмотные. Так спустя 20 лет мне случайно пришлось встретить человека, который в те годы отбывал срок. Они строили железную дорогу и целый ряд объектов на севере – это был Ульян Сорокин. По его рассказам, это железная дорога построена вся на человеческих костях. Каждую утро из лагеря вывозили десятки трупов, могил которых никто из родственников никогда не узнает.

У нас в деревне в это трудное время председателем колхоза был один из приезжих наших земляков, которых переселили к нам из пограничной полосы, по фамилии Каулио. Человек он был крутого нрава, самоуверенный и вспыльчивый. Как на кого разозлится, то сразу начинает словами: Я тебя отправлю туда, где Макар телят не пас. Не прошло и несколько месяцев, как его самого арестовали, и больше никто про него ничего не слышал. После этого председателем колхоза был избран наш деревенский Иван Сиркунен.

Прошли эти кошмарные времена 1937 года, забрали сотни тысяч ни в чем неповинных людей – дармовой рабочей силы, которых держали в впроголодь и заставляли работать до последнего. Жизнь, какая бы она не была, на месте не стоит, постепенно залечивали раны, растили детей, на которых смотрели, как на детей врагов народа. Затем постепенно люди начали получать бумаги, что-такой-то был не виновен и амнистирован посмертно. Как это не тяжело было для родственников, но все же легче становилось семье тем, что не считали отца или брата врагом народа.

ИВАН ПАВЛОВИЧ. ПОБЕГ

Иван Павлович отбывал срок на лесоразработках у города Лодейное поле. Нормы выработки были большие, а питание неважное. Постепенно силы стали покидать его, он похудел, ноги стали опухать, дело двигалось к финишу. В это время уже наступила весна. Снег растаял, солнце с каждым днем все сильнее грело окружающий мир, появилась на полянах свежая трава, распустились колокольчики. Конвоир, который охранял их на лесоповале уже привык к своим подопечным, побегов не было. Каждого почти он знал по имени, так как работали совместно уже несколько лет. Однажды после ужина Иван Павлович, лежа на нарах, вспоминал свою прошлую жизнь. Начиная с детства – как рос, как бегал по деревне босиком, кусок теплого ржаного хлеба, только что вынутый матерью из русской печи, школьные годы, жену Соню и детей. Стало до сердца обидно, что так жестоко судьба с ним сыграла, а теперь он уже чувствовал, что долго ему не протянуть. Что делать? Как быть дальше? Некоторое время тому назад он не мог найти ответы на эти вопросы, теперь мозг его работал здраво и ясно – завтра совершу побег. Будь, что будет, пока совсем не ослаб, а то будет поздно, и никто не узнает, где безымянная могила моя. В эту ночь он совсем не спал, всё это свойственно людям, только под самое утро уснул.

Проснулся рано, еще не было подъема в лагере. Еще раз все детально продумал – что и как осуществить. Вещей у него никаких не было, приготовил самое необходимое: два напильника, две пачки махорки, спички и булку хлеба. Через несколько минут объявили подъем, умылся, повели на завтрак и этапом погнали на лесоповал. Теперь он следил за каждым движением конвоира, но пока подходящего момента для побега не представлялось, тот вроде чувствовал, все время находился недалеко от него. От бессонной ночи и множества дум, голова Ивана Павловича была как чугунная, словно обручами давила со всех сторон, всё это от напряжения. Напарник его по работе, глядя на него, спрашивал: Что с тобой сегодня, Ваня. Заболел еще с вечера, отвечал. Надо было в санчасть сходить, но сам знаешь, как там на нас смотрят, всё время думают, что мы работать не хотим. Все работали без всякой суеты, каждый занимался своим делом. Конвоир, видя, что всё идет нормально,разжег костер. Это он делал каждый день, так у него было заведено. Сел у костра, вынул затвор с винтовки, разобрал и стал протирать тряпкой. Иван Павлович, видя все это, решил – настал мой черед, если не сейчас, то, когда же ещё? Бросил пилу, которую держал в руках и рванулся бежать, сколько было сил. Бежать надо было 200м лесом, а затем была поляна, где не было ни одного кустика, метров 500. Это был самый опасный участок пути, здесь, на этой поляне решится судьба моя, если не убьют, то возможно спасусь, далее начинался смешанный лес.

Как только он побежал, через некоторое время услышал крик конвоира: Стой, стрелять буду! Но он прекрасно знал, что тот ещё не успел собрать затвор. Пробежал еще немного, по нему был дан залп первого выстрела, но Иван Павлович бежал безостановочно, был ли этот выстрел предупредительный или нет, во всяком случае свист пули он не слышал. Через считанные секунды раздался второй выстрел, также мимо. Теперь мозг работал довольно четко, куда-то делась и усталость, не было и следа от бессонной ночи, цель была ясна. Скорее, скорее проскочить эту проклятую поляну и углубиться в лес. До леса оставалось не более 100м, как по нему был произведен третий выстрел. Пуля летела так близко от правого уха, что он отчетливо слышал её свист. Жив. Значит не судьба. Теперь уже углубился в лес, тут более-менее безопасней, но погоня за ним еще не кончилась. Скоро были подняты дополнительные силы, которые стали преследовать его с собакой. Как-то зимним вечером, когда ночи бывают длинными, сосед по нарам в зоне рассказывал ребятам о своих похождениях и побегах, которых у него было несколько. Если верить его словам, то однажды его спасла пачка махорки, иначе побег не удался бы – когда за ним по следу пустили собаку, он разорвал пачку и натер махоркой подошвы сапог, дальше собака след не брала. Вот теперь, в этот критический момент, когда минуты могли решить его судьбу, он вспомнил этот услышанный эпизод и решил его немедленно использовать. Достал махорку, натер подошвы сапог и побежал дальше. Результат был изумительный – собака след потеряла и вскоре погони не стало. Он шел и шел без остановки, всё дальше углублялся в лес, не заходя ни в какие населенные пункты, только одного ориентира старался придерживаться, чтобы его путь был направлен вдоль железной дороги, которая шла к Ленинграду.

За целый день у него во рту не было даже крошки хлеба, а день уже приближался к вечеру, теперь можно было сделать небольшую передышку и решить, как поступать дальше. Достал свою булку хлеба, отложил небольшой кусочек, остальное убрал в мешок, так как отчетливо представлял, что этого хлеба ему должно хватить на всю дорогу. Запасов продуктов пополнить не представлялось возможным. Идти куда-нибудь на станцию – там наверняка уже знают о побеге и тогда все пропало. Нет, и еще раз нет, такой вариант неразумный. А путь предстоял неблизкий, несколько сот километров.

Отдохнув немного, решил продолжить путь дальше. Пройдя километра четыре, на его пути встретилась река, довольно широкая. Как переправиться через нее? Осторожно пройдя вдоль берега, заметил лодки, прикрепленные к берегу железными цепями и закрыты на замок. От лодок до крайнего дома было недалеко. Теперь надо дождаться ночи, чтобы достать лодку. Отойдя от берега реки на некоторое расстояние, собрав сухих сучьев себе для постели, Иван Павлович лег отдыхать. Теперь он только почувствовал смертельную усталость. Лежа на боку, вспоминал он сегодняшний день, начиная с самого утра и до настоящего момента. Никак не верилось, что это свобода, что никто из конвоиров на тебя не покрикивает – задний фланг, подтянись. Последнее время, когда у него стали опухать ноги, он всегда становился в строй самым последним, чтобы не мешать другим. Идя в строю на работу или с работы, он старался не отставать от других, но из этого ничего не получалось, все время его подгоняли. Стоило ему принять горизонтальное положение, как он мгновенно заснул. Сколько он спал, неизвестно, проснулся от холода, кругом была темная ночь. Такая тишина, словно на фронте после боя. Даже звери залезли в свои норы и отдыхают, а человеку бывает порой хуже их. Отдых придется отложить на потом, а темная ночь – верный союзник в такой обстановке. Встал, размялся, растер руки и ноги, немного потоптался на месте и решил идти к лодкам. Подойдя к берегу, он нащупал руками цепь крайней лодки, если камнем разбить замок, собаки могут поднять лай, только напильником и больше ничем. Пропилив цепь, он освободил лодку и поплыл. Таким путем ему удалось еще до наступления рассвета переправиться на другой берег. Прикрепив лодку за рябиновый куст, он продолжил свой путь дальше. Иван Павлович, двигаясь по кустам и кочкам, первые километры пути после отдыха было идти легко, только одна мысль поднимала настроение – это свобода. В такое даже не верилось несколько дней назад. Она придавала силы, стремление к подвигу, бодрость духа. Словно спортсмен на длинной дистанции – вперед, и только вперед, навстречу намеченному финишу.

Так он преодолевал разные преграды на своем пути, несколько раз приходилось преодолевать водные рубежи, к этим препятствиям он теперь привык. Рацион питания был строго лимитирован -100гр хлеба на день и ни грамма больше. Иногда встречались болота, где сохранилась прошлогодняя клюква и морошка, тогда он позволял себе наесться досыта, но задерживаться ради этого не имел права, а придерживался примерно так – 30км в день. Спал он в стогах прошлогоднего сена, а чаще всего под открытым небом, обычно под елками. Собрав для постели сухой хворост, сверху стелил свежие ветки хвои. Стоило только ложиться, как мгновенно засыпал, словно на операционном столе под наркозом. Одежда на нем совсем изорвалась, ботинки еле-еле держались, того и смотри, чтоб подошвы не отлетели, пришлось сверху их подвязать проволокой. Продолжительное время не бритый и не мытый, внешний вид его напоминал дикаря. Теперь он стал бояться сам себя, а людей тем более.

Однажды ночью ему снился сон, тот самый момент его жизни, когда он сделал побег, как будто наяву слышал, как третья пуля просвистела мимо его правого уха. В этот момент он проснулся, было светло, от него до дороги было не более 100м. По ней шли люди заготавливать дрова себе на зиму. Услышав какие-то странные выкрики останавливались, смотрели вокруг, ничего не обнаружив, продолжали свой путь дальше. Он уже потерял счет дням. Сколько дней он был в пути, точно сказать не мог, примерно девять или десять. Это он, предполагал по тому, что булка хлеба уже была на исходе. Он рассуждал так, 100г хлеба в день, должно быть я десять суток в пути. За сегодняшний день он преодолел не более 15км, ноги совсем опухли, даже опухать начали руки и лицо. Нужно было выбрать удобное место для отдыха и сделать передышку. Еще было светло, но сил больше не было. Первый раз за все эти дни он решил снять рубашку так как чувствовал, что там теперь кошма кипит вшей. В лагере он каждый день боролся с ними после ужина сидя на нарах при свете лучинки. Швы в рубашках абсолютно не были видны, в них в ёлочку два ряда симметрично по обеим сторонам в плот зерна пшеницы. Бить их было бесполезно так как такое множество ликвидировать отняло бы несколько часов отдыха. Он взял еловую палочку, отошел на несколько метров от ночлега и стал ковырять их на землю. Очистил рубашку, снова одел и прилег. Теперь надо было решить окончательно куда держать путь. Иван Павлович рассуждал так, нужно найти более безопасное место, а домой идти опасно. Лучше всего надо держать путь к деревне «Замостье» – это 20км от нашей деревни, там жила родная сестра отца – тетя Нюра. Женщина она одинокая, так что там мне будет удобнее всего. Для того, чтобы иметь хоть какое-нибудь представление, где я нахожусь – нужно сегодня ночью сделать разведку и узнать, какая станция здесь поблизости, но в первую очередь надо отдохнуть. На ужин у него еще сохранилось грамм пятьдесят хлеба, доел его и сразу уснул. Проснулся ночью, почувствовал себя немного свежее, чем вечером, решил направиться ближе к железной дороге. Двигаясь по кустам недалеко от железнодорожного полотна, впереди показались огни. Теперь он шел особенно осторожно, стараясь, чтобы ни одна ветка сухая не треснула под ногами. Подошел он к станции с противоположной стороны так, что еще с далека видно было название станции, но пока неразборчиво. Теперь он двигался ползком по-пластунски, чтобы не выдавать себя. Остановился, поднял голову и прочитал – станция «Жихарево» (ЖИхарево – поселок в Назиевском городском поселении), повернулся в сторону леса и глубоко вздохнул – слава Богу, скоро мои муки кончатся, теперь уже рядом. За оставшуюся часть ночи он подошел вплотную к деревне “Замостье” (вроде до него 128км) Кругом уже стало светать. В такое время к тёте идти нельзя было. Он выбрал себе безопасное место в кустах и только хотел положиться на бок, как почувствовал, что левая нога совсем босая, оглянулся и увидел – подошва от ботинка валялась тут-же рядом. Бог с нами подумал Иван Павлович, теперь я и босой доберусь как-нибудь до тёти Нюры, дождаться бы только темноты. Проспал пол дня, дальше спать уже не хотелось. Теперь только он почувствовал насколько он голоден, но доставать что-нибудь съедобное было исключено. Ему хорошо была видна деревенская улица, люди занимались своими делами – шла посевная, чувствовался запах земли. Гнали стадо коров домой, значит уже вечер так как по солнцу время определить нельзя было, погода была пасмурная, по небу двигались серо-свинцового цвета облака, и дул холодный ветер с Падуги. Иван Павлович, лежа в кустах размышлял: как мало времени прошло с того момента, как я вырвался на свободу, а сколько пережил и еще неизвестно, что впереди будет, кто много пережил сам, тот остро чувствует чужую боль, а своя ноет под ложечкой так остро, что силою терплю. Через некоторое время стало темнеть, в домах зажгли керосиновые лампы, но движение еще по деревне не прекратилось. Проехал трактор-универсал с сеялкой. Наверное, на этом поле посевную закончили, иначе оставили бы сеялку на прежнем месте, кто-то проехал на паре лошадей, все были заняты своими заботами, а у Ивана Павловича было тоже немало забот. Возможно тетя Нюра за эти годы померла, пока он отбывал срок, ведь он ни одного письма не получал ни от кого. Скорее бы все потушили свет и легли спать, тогда только можно отправиться к тётиному дому. Наконец Иван Павлович дождался, когда по всей деревне потухли огни. Он отправился по задворкам до тётиного дома. Залез через забор в сад и оттуда перебрался во двор. Теперь он передвигался очень осторожно так как не знал есть ли во дворе собака или нет. Лая не последовало, все было тихо, постучал в спальное окно, сам спрятался за угол дома. Через некоторое время, он отчетливо услышал – Кто там? Это был тёти Нюры голос, он сразу узнал её. Откройте, это племянник Иван, Сонин муж, теперь тетя Нюра в упор рассматривала племянника, через окно, с ног до головы. Под конец, убедившись, что это он, пошла открывать двери. Сколько тут было слёз, когда она увидела его внешний вид: весь оборванный, одна нога босая, лицо опухшее, весь грязный и не бритый.

В первую очередь Иван Павлович попросил тётю Нюру занавесить окна, чтобы никто не увидел его, затем тетя Нюра пошла искать другую одежду для племянника. Достала костюм и рубашку своего покойного мужа, подогрела воды и заставила мыться, как следует. После этой нехитрой процедуры сели за стол, где Иван Павлович подробно все рассказал своей тёте о своих муках и сколько ему пришлось пережить за эти годы. Она без конца вытирала слезы, было решено, что он останется у неё до тех пор, пока она его не вылечит, чтобы опухоль спала с ног, рук, лица, и чтобы он восстановил свои силы как следует. У неё на чердаке были травы от разных болезней, вот этими травами она начала лечить своего племянника пока в доме оставаться было опасно – решили, что племянник будет спать на сеновале. Теперь Ивану Павловичу тетя Нюра делала ванную с лекарственными растениями каждый день, а с некоторых трав делала заварку и заставляла пить. Целыми днями он лежал на сене и читал книги, которые сохранились в доме. Только глубокой ночью выходил во двор дышать свежим воздухом. Через две недели опухоль стала спадать, силы с каждым днём восстанавливались, это он чувствовал сам. Однажды вечером тетя Нюра принесла ему ужин на сеновал и говорит: «Вот что, Ваня, завтра утром я поеду в вашу деревню к Соне, всё подробно узнаю, как там обстоят дела». Проснулась она раньше обычного, приготовила еду племяннику на целый день, отнесла ему, а сама уехала утренним поездом. В девять часов утра она уже была у Сони. Сказала, что соскучилась и решила навестить и узнать, что у вас здесь нового, как живёте и нет ли каких-нибудь вестей от Ивана. Убедившись, что здесь все по-прежнему, Соня каждый день ждет каких-нибудь новостей, затем в подробностях рассказала о ночных визитах сотрудников НКВД, как за их домом следят каждую ночь, а чуть начинает светать, удаляются и это уже продолжается продолжительное время. Теперь тетя Нюра все рассказала Соне, цель её приезда и что Ивана, который уже две недели живет у неё. Пролили не мало слёз и решили позвать Катю, сестру Ивана Павловича и совместно обсудить, как быть. Катя жила одна, её мужа убили в финскую войну. Соня пришла к Кате и говорит, что тетя Нюра приехала в гости к нам и хочет тебя увидеть, так что приходи немедленно. Катя быстро собралась и пошла вместе с Соней. Завязала разговор про Ивана и каким образом ему помочь. Когда Катя узнал подробно о цели визита тёти Нюры, она и промолвила: «А ведь у меня до сих пор лежит дома паспорт моего покойного мужа, его так неожиданно мобилизовали, что он позабыл его взять с собой, а его забрали на войну и без паспорта». В это время в деревнях были паспорта только у тех, кто работал на производстве, а остальные деревенские жители в случае чего брали просто справку с сельсовета. Она хранила паспорт, как память о муже. Катин муж по чертам лица во многом имел сходство с Иваном, и года у них были одинаковы. После продолжительных рассуждений решили снабдить Ивана Павловича паспортом покойного зятя. В этот же день вечернем поездом тетя Нюра вернулась домой и все подробности рассказала племяннику. Договорились, что Соня и Катя на следующий день приедут к нему. Он был очень возбужден от разных мыслей, голова кололась на части, будто железным обручем ее сдавили со всех сторон. Это от массы информации, которые не успевал перерабатывать головной мозг, как от перегрузки. Постепенно он успокоился, направил мысли в нужное русло, чтобы разгрузить все эти эмоции: самое главное то, что я на свободе, подумал он, второе не менее важное, что чувствую себя абсолютно здоровым, так что дай Бог все абсолютно благополучно. Ведь это время уже бушевала война на западных границах Союза, этап была весна 1941 года. Тетя Нюра каждый день поила его парным молоком – это самое лучшее лекарство, говорила она. Соня и Катя привезли ему самую лучшую одежду: новую рубашку, два костюма, туфли и пальто, шляпу и рубанок, чем строгают стружку, и паспорт. Это день остался в памяти, как сон, он пролетел незаметно, а вечером Соня с Катей уехали домой. Соне нельзя было отлучаться надолго, иначе могли начать подозревать недоброе. Иван Павлович через пару дней уехал, никому не сказал куда. А ровно через два месяца Соня получила маленькое письмо «Еду на фронт, целую всех. Ваня».

ОБОРОННЫЕ РАБОТЫ

Первые дни войны с деревни были мобилизованы все ребята на оборонные работы, в том числе и я. Нас направили на строительство моста через реку Нева, возле станции «Понтонная». По прибытию туда, распределили по квартирам. Мы жили четверо у одной хозяйки. Здесь собралось много народу, словно муравейник огромный двигался во все стороны. Строительство заключалось в том, что Неву перегородили баржами, которые были расположены вплотную к друг другу и соединены между собою. От дна каждой баржи предстояло срубить сруб до уровня бортов из длинных брёвен. Эти бревна мы таскали с берега на баржу. Эта работа настолько трудоёмкая, что вечером, придя с работы, мы уже не нуждались в ужине, а как подкошенные ложились спать. День за днем мы помаленьку втянулись в эту работу и с каждым днём все меньше и меньше уставали. Строительство двигалось довольно быстро. Теперь, чтобы пропустить пароход по Неве – буксирный подъезжая и с середины моста отсоединяли две баржи и оттягивали в сторону, после этого баржи опять ставили на место и соединяли по-прежнему. Такой конструкции мост был довольно плотный так как имел возможность деформации по водной поверхности. Через него можно было пропустить любую технику, даже тяжёлые танки. Сверху сруба был настлан настил из плах, как пол, и теперь все это в целом составляло мост! Через три недели мост был сдан в эксплуатацию и нас отпустили по домам, а через неделю призвали в армию, через райвоенкомат.

ШТРАФНОЙ БАТАЛЬОН

За нашей деревней уже целый год работала военная часть – это был Штрафной батальон. Здесь были все ребята такие, которые во время военной службы нарушили закон и были осуждены судом военного трибунала, с разным сроком наказания. Они строили аэродром. Местность у нас равнинная, особых трудов здесь не надо, чтобы выровнять профиль лётной полосы – она и так была ровная, как стадион. Техника у них была разнообразная. Бульдозерами и катками обрабатывали по всем правилам и с каждым днем всё ближе к концу двигались работы. Кроме аэродрома они строили якорные стоянки для самолётов и землянки для летчиков. В начале августа 1941 года аэродром был принят к эксплуатации. После окончания работ был указ на амнистию на основании Указа верховного совета СССР под подписью М.И. Калинина. Они теперь приобрели полное право быть в рядах защитников родины, но предварительно они обязаны теперь снова принимать присягу, после принятия присяги они отправились на фронт.

ГЛ.

День за днем все больше чувствовалось дыхание войны, хотя снаряды у нас еще не рвались, но бомбовые удары по движущимся составам по железной дороге были почти ежедневно. Люди сразу преобразовались, стали суровые и какие-нибудь мелкие обиды во внимание не брали, как это было раньше. Для всех наступило общее горе, прибавилось забот. Теперь свободно можно было идти в соседнюю деревню и тебя никто не трогал, а ведь это длилось веками. Каждый день по железной дороге, которая находилась в нашей деревне в пятистах метрах, шли товарные поезда с Ленинграда. Эвакуировали заводы на восток страны вместе с рабочими ведущих профессий. Вокруг железнодорожного полотна всё больше образовывалось воронок от авиабомб, но к великому счастью еще не одна не угодила под полотно. По району был получен приказ срочно эвакуировать скот и самим эвакуироваться. С собой брать только самое необходимое. Для сопровождения скота назначили специальных людей, в счет которых попал и старший брат Ивана и Александра – Пётр. Лошадей сдали в воинскую часть. А самый больной вопрос – это было зерно. Решили пусть каждый возьмёт себе за трудодни сколько сможет взять, а остальное сдать государству. После всех этих новостей Иван позвал к себе брата Александра с женой для семейного совета. Надо было решить ряд важных вопрос сообща, так как Александр в колхозе не состоял, то он всех последних новостей не знал. Когда все собрались, Иван подробно рассказал всю обстановку на сегодняшний день и спросил: «Как нам быть? Будем эвакуироваться в самую глубь страны, или выроем землянку в тайге за болотом? Может обстановка прояснится, и вся эта суета напрасна, может быть немцев скоро прогонят, и мы опять вернемся домой?» Ведь уезжать с родных мест неохота было никому. После всеобщего обсуждения – принят был второй вариант. В самом сухом месте вырыли землянку. Только они успели это сделать, как пришло сообщение, что немцы высадили десант на станции «Мга», это было в 15км от нашей деревни. Теперь раздумывать нечего было, надо было быстрее перебраться в лес. Взяли с собой самое необходимое, а все добро закопали в землю. Внутри хлева вырыли огромную яму и туда опустили чан ёмкостью пятьдесят вёдер – это все полностью наполнили одеждой и обувью. Сверху прикрыли брезентом, что бы вода не попала и закидали навозом. Замаскировали так, что никаких признаков со стороны не заметно. Взяли корову с собой и подались в лес. Началась новая жизнь, теперь они две семьи жили в одной землянке четыре человека взрослых и трое детей, у Ивана было три дочери, а у Александра сын. Пекли лепешки, пока мука была и доили корову. Наступили холода, выпал снег, все труднее стало находить корм для коровы. Молоко сразу убавилось на половину – теперь его хватало только для детей. Кроме братьев в разных местах недалеко друг от друга были вырыты землянки ещё многих односельчан. Ежедневно по лесам ходили партизаны и чья землянка им попадалась на глаза, тех в принудительном порядке заставляли покидать лес. Десант, который был выброшен на парашютах на станцию немцами – расширять свои владения. Почти весь «Читинский район» почти был у них, железная дорога «Ленинград – Мурманск» был перерезана, началась блокада Ленинграда, русские деревни: «Вороново», «Поречье» и т.д., которые были расположены всего в трех километрах от нашей деревни, были заняты немцами. Однажды братья Иван и Александр решили пробраться ночью до своей деревни, открыть яму и взять кое-какие вещи и доставить в лес. Это была уже настоящая зима, земля была покрыта толстым слоем снега. По выходу из леса они своим глазам не поверили, перед ними была открытая равнина, деревня не уцелела. А ведь в деревне было сто двадцать дворов – все сгорели. Долго они искали то место где были закопаны вещи, всё было напрасно, трудно было определить расположение родного дома. Так ни с чем и не вернулись, усталые, намоченные и расстроенные. Теперь они вечерами в землянки заводили разные разговоры, вспоминали подробно прошлую жизнь. Где они были правы, а где нет? Помните нашу соседку, Марию Пирхонен, когда она продала новый сруб дома и деньги все пропила – все её осуждали. Теперь мы только поняли, что она была умнее нас всех, она сама воспользовалось своим добром, а все наше добро пропало. Но не будем об этом, лишь бы выжить и благополучно дождаться конца войны. Теперь с каждым днем все мрачнее и мрачнее становился Александр. Это произошло после ночной прогулки в деревню, когда он своими собственными глазами увидел, что его дома нет! Только два года тому назад он купил этот дом, на который вложил все свои средства и теперь все пропало в один миг. Иван был человек другого склада, довольно хладнокровно смотрел на все это, никогда не переживал и не жалел. Ночами спал крепким снов, что храп издавался далеко за пределы землянки. Иногда жена его Вера Матвеевна говорила ему, что только из-за его храпа нас найдут партизаны. Настало время, когда кончилась мука и соль и корову кормить нечем стало, зарезали корову, но не соленое мясо ели через силу. Иван с Александром решили сходить на станцию «Назия», чтобы достать соли. Каждая тропа была знакомая в этих лесах, сюда ходили ежедневно за ягодами. Так что напрямую по лесу до станции было четыре километра. Вечером этот план был разработан до мелочей. Расположение товарных складов они знали прекрасно и увидели, что под открытым небом лежит куча соли. Только преступили долбить её, как часовой заметил их, здесь находились наши войска, под конвоем повели в штаб. Там проверили документы их и убедившись, что это местные жители, отпустили домой, но велели немедленно эвакуироваться от сюда, так как фронт был рядом.

Так пришлось покинуть эту землянку и двинуться в путь. Дошли до деревни “Дальняя Поляна” (почти берег Финского залива) – это 8км от нас. С этой деревни была Ивана жена Вера Матвеевна, здесь их встретили тесть с тещей и вся родня. Все они еще жили в своих собственных домах, но вся деревня была переполнена войсками. В лесу их никто не бомбил и не обстреливал, а здесь были ежедневно налеты немецких самолетов на протяжении всего дня. Однажды началась очередная бомбежка, бомбы со свистом летели и взрывались вокруг дома и одна угодила прямо во двор. Иван стоял в это время на пороге дома. От взрывной волны вынесло боковую стену дома, и крыша развалилась, а Иван остался невредимым. Прежде, чем выручить женщин и детей – приходилось разбирать завал, но, однако никто не пострадал. После сегодняшнего налета решили окончательно покинуть родные места и эвакуироваться, так как дети и женщины настаивали упорно. Военные предоставили транспорт и довезли до станции “Жихарево” – это еще на 10км дальше, чем «Дальняя поляна». Там выдали эвакуационные документы в Кировскую область до станции «Котельная». Двинулись в путь, теперь основные трудности были питание и тепло, это особенно сказывалось на детях. Товарный эшелон двигался медленно, на каждой станции останавливался, а порой стоял по несколько часов. Зеленая улица была предоставлена тем поездам, которые двигались в сторону фронта. Наконец прибыли на станцию «Котельная». Морозы стояли лютые, термометр показывал минус 40 градусов ниже нуля. Предъявили документы в эвакуационном пункте при станции, после чего еще пришлось двое суток жить на вокзале. Конечный пункт назначения был «Яранский район», который находится в 130 километрах от станции «Котельнич» (полпути Киров-Казань, на юг). Туда не было ни железнодорожного и никакого вида транспорта, эта одна из глубин Кировской области. Туда можно было попасть только тогда, когда туда приезжали подводы с «Яранска». Через несколько суток целый обоз прибыл с Яранска. Теперь попутно взяли семьи обеих братьев, погрузили их нехитрые вещи и тронулись в путь. Эти края считались испокон веков хлебородными. Сюда в неурожайные тридцатые годы ездили за хлебом. Здесь люди жили за счет питания относительно не плохо, голода здесь не чувствовалось, хлеб у местного населения круглый год был свой. Даже в городе «Яранске» работал военный завод и продавали свободно водку. Иван купил сразу четверть водки несмотря на то, что его все считали трезвенником. Проехали 30км – возчики сделали остановку, здесь работала чайная. Зашли в нее, достали свои скудные запасы съедобного, заказали то, что там продавалось. Иван выпил сам и насильно заставил выпить жену и детей, что бы не замерзли, пока едут до места. Александр водку покупать не стал, совсем заткнулся и ни с кем не разговаривать не желал. Иван хотел ему налить, но он отказался.

Братьев Ивана и Александра со своими семьями определили в один из колхозов «Яранского района». Председателем колхоза, был инвалид Отечественной войны, человек с большой буквы, он хорошо понимал эту трагедию, в которую попали люди, жившие в тех местах, где пахло порохом. Выделил свободные дома, которые пустовали в деревне и велел отпускать зерно авансом – в счет будущих трудодней нового урожая. Братья со своими семьями были на все согласны – лишь бы не пропасть с голоду. Отдыхали уже целую неделю, пока никто их не тревожил ни куда. Однажды председатель зашел к Ивану поинтересоваться – как у них дела, как здоровье, могут ли они в скором будущем приступить к работе, так как кругом острая нехватка рабочих рук. Иван чувствовал себя хорошо, поэтому согласился прийти на работу хоть завтра. «Это хорошо», – обрадовался председатель и сказал: «Как только у вас закончится хлеб, скажешь мне, будете получать его до самого нового урожая у кладовщика, я об этом позабочусь». Александр продолжал переживать за потерянное. Голова была его забита всякими мыслями. А ведь медики говорят, что у каждого человека есть в мозге специальный отдел, как бы пульт управления куда поступает вся информация. Если в этот отдел поступил плохой сигнал, то этот пульт автоматически дает команду решать этот вопрос еще сто раз хуже. И это все вместе взятое довело его до того, что он совсем слег. Пришлось его отвезти в город «Яранск» и госпитализировать. С каждым днем его здоровье становилось хуже, Александр из всех братьев был сильнее всех. Совсем недавно перед войной, он двухпудовыми гирями играл, как резиновыми мячами. Зацепить на мизинец двухпудовую гирю и до двадцати раз выжимал ее играючи. Теперь силы его были совсем на исходе, он еле-еле передвигал свои ноги. Иван быстро завоевал себе авторитет, его можно было посылать на любую работу, он выполнял ее хорошо и добросовестно, ведь с малых лет привык к крестьянскому труду. Жена Ивана тоже работала в колхозе, а сын их был еще малолетний. Однажды Иван в кругу своей семьи сказал: «А вы знаете, что, если Александр доживет до весны, то это хорошо. Сегодня, когда я ходил к нему на свидание, внимательно наблюдал за ним. Он до того похудел, что кальсоны уже не держатся на нем, там остались кожа да кости». Слова брата подтвердились, только снег растаял, как Александра не стало. Теперь уже почти как год работали в колхозе, скоро будут распределять зерно за трудодни. Иван говорит своей супруге: «Нам, наверное, ничего не причитается, ведь мы целый год брали зерно авансом». Ивана целый день не было, он уезжал по колхозным делам в «Яранск». Вера Матвеевна не поверила своим глазам, когда увидела, что им привезли целый воз зерна, свалили целые мешки и уехали. Приехал Иван с Яранска и рассказывает, что встретил представителя, он и говорит: «На днях у нас было совещания правления колхоза, там выступил я относительно вас, надо выяснить ясность относительно эвакуированных. Если мы удержим с них этот хлеб, который выдавали авансом в счет нового урожая, то они опять останутся без хлеба и на этот год, вынесли решение, тот хлеб с вас не удерживать». Столь гуманный поступок людей по отношению к ним. Так могут поступить только люди, кто много пережил, кто остро чувствует чужую боль, тот никогда не отвернется от того, кому в данный момент нужна помощь – ибо чужого горя не бывает, тем более в эти тяжёлые времена для всего народа. В этот вечер Иван со своей супругой были глубоко взволнованы и слёзы катились по их щекам – человеку всегда становится легче, когда он дает волю слезам, ведь душевная разгрузка отодвигает на второй план целый ряд многих трудно-разрешаемых проблем.

Однажды вечером Ивану принесли повестку с военкомата. Он отправился к председателю, чтобы предупредить его, что бы завтра на работу не ждали. Председатель забрал у него эту повестку и велел идти на работу, сказав, что сам все уладит. Забот в колхозе было много, нужно было в первую очередь обеспечить фронт хлебом, накормить семьи тружеников колхоза и засыпать семенной фонд под новый урожай. Все эти заботы легли на плечи старых и малых, а в основном на плечи прекрасного пола. Свои приусадебные участки приходилось пахать на себе. Картина эта была довольно распространённая в те времена, когда плуг тянули шесть-восемь женщин и одна им управляла. Сегодня спашут одним, завтра другим и т.д. Только колхоз расплачивается с государством по хлебу, тут же через несколько дней приедет уполномоченный из района с новым заданием – нужно еще столько-то зерна государству продать сверх плана. Всякие оправдания, относительно того, что нет никаких возможностей больше продать, ни к чему приводили, кроме нервотрепки по адресу председателя. Если все сверхплановые задания выполнить, то свой народ остался бы без куска хлеба. Надо отдать должное спаянности людей, они не видывали тайны колхоза, ибо они сами были кровно заинтересованы в них. Приходилось вечером после трудового дня непосредственно на гумне, где молотили зерно нового урожая распределять ее за трудодни – это делалось с такой целью, чтобы им не заполнять колхозный амбар и так как уполномоченные из района могли в любой момент проверить на наличие и все эти психологические, и морально-отрицательные перегрузки повлияли на здоровье председателя, и которому кроме того давали знать старые фронтовые раны. Пришлось ему остановить этот пост, на место его назначили другого, но для Ивана это не имело никакого значения, поэтому-что ему одинаково было при любом председателе, так-как работы он не боялся. Скоро опять принесли повестку, теперь он сам поехал в военкомат и был призван в трудовую армию в город «Киров». Пробыл там полгода и после тяжёлой болезни был освобождён от службы подчистую. Когда он вернулся домой, то здесь дела шли совсем иначе, чем при нём. Новый председатель не давал женщинам лошадей, чтобы съездить в лес за дровами и по многим другим вопросам зажимал их. Решили подыскать новое место работы, скоро такой случай подвернулся. В городе «Яранск» во время войны был эвакуирован детский дом из Ленинграда, заведующая в нем была Любовь Петровна, это была волевая женщина, прямая и справедливая, которая понимала людей, ибо сама в критические моменты выехала из блокады по льду Ладожского озера. При первой же встрече приложила все усилия, чтобы принять на должность завхоза мужчину, который хорошо знаком с сельхоз работами, так-как детдом имел свое подсобное хозяйство и особых льгот от государства в эти трудные времена не имел. Ужинать нужно было самим – выращивать все необходимое тоже самим. Продукты, все подсобные работы выполняли женщины и воспитанники детского дома, им нужна была направляющая рука, которая указала бы сроки посева тех или иных культур и сроки их уборки. Вот на такую должность устроился Иван и приехал со своей семьёй в детский дом, где им выделили жилплощадь. Там имелась пара лошадей и кое-какой сельхоз инвентарь. Ему приходилось выполнять всю сельскохозяйственную работу, прошло немного времени, как Иван навел порядок в своём хозяйстве – поставил всё на свой вкус, то есть показал свой почерк в работе и это не прошло незамеченным. Заведующая пристально следила и радовалась тому, что ей удалось найти именно того человека, который так нужен был в детдоме.

СТРОИТЕЛЬНЫЙ БАТАЛЬОН

Прошёл уже целый месяц, как мы приехали домой после окончания стройки моста через реку Нева, ходили на танцы и влюблялись, ибо время не в силах остановить жизнь. Военные действия развивались далеко не так, как многие предполагали в начале – до войны было в моде петь песню, “Если завтра война” Здесь все было на своих местах, в этой песне говорилось, что врага будем громить на его земле, но, к великому сожалению, действия разворачивались далеко не в нашу пользу, порой даже печально. Первые месяцы войны прошли так, что нам пришлось оставить целый ряд городов и областей, ежедневно по сводкам Союзиформбюро, появлялись новые направления в военных действиях. Бомбовые удары по железной дороге «Ленинград-Мурманск» стали ежедневными. Порой за гражданским населением на бреющем полете немецкие самолеты обстреливали из крупнокалиберных пулеметов, не жалея боеприпасов. Вот в такие тревожные дни августа месяца многим из наших ребят, в том числе и мне принесли повестку из военкомата, который находился на станции «Мга». Нам никаких проводов не делали, меня никто не провожал дальше калитки, ведь в настоящее время принято широко отмечать, как будто какой-то героический поступок совершил этот чадо любимый. Порой так напьются, что не помнят себя, совершают уголовные преступления и попадают вместо армии в поезд, который следовал до города «Красногвардеец-Гатчина». Отправились в путь, когда совсем стемнело, так было безопаснее. В эти дни на ночь, вокруг Ленинграда, поднимали аэростаты на случай ночного налета, ну а в светлое время суток отпускали их на землю. Стоило только отъехать от Мги, как тут же совершился первый налет на Ленинград за этот вечер. Прожектора со всех сторон освещали лучами, щупали ночное небо. Гул самолётов был слышен, но надо было поймать их в фокус прожекторов и не выпускать из зоны света, чтобы открыть зенитно-артиллерийский огонь. Все самолеты, пойманные в фокус прожекторов, просто летели своим курсом и выходили из зоны освещения, как правило после таких ночных спектаклей, были разговоры, что осколки наших зенитных снарядов не пробивали броню немецких самолетов. Так-ли это было или нет? Я не специалист по этой области, но полёт они выполняли довольно смело и хладнокровно, чувствуя безнаказанность. В дневное время, когда налетов немецкой авиации не было, откуда-то появлялись наши самолеты: облетевши все вокруг, ничего не обнаружив, улетали, а когда были налеты немцев, наших не было видно, вот такая картина обстояла в первые месяцы войны. Часть, в которую мы прибыли, занималась строительством аэродромов, сперва она находилась под Нарвой, там их порядком потревожили немецкие самолеты с воздуха, поэтому состав нашей роты принимал меры безопасности и вырыл бомбоубежище, где сверху было несколько накатов бревен, так что осколки снарядов или бомб не страшны были нам. Если налет авиации был неожиданным, то наш командир роты капитан Лярский, как родной отец обращался с нами тихим голосом и с такой душевной теплотой говорил нам – сынки встаньте возле деревьев и не двигайтесь, пока налет не закончится. Полезного здесь за «Красногвардейском» (Гатчиной, на юге от Ленинграда)) ничего не успели сделать, так как немцы продвигались так быстро, что день и ночь по дороге двигался народ в сторону Ленинграда. Это были преимущественно местные жители, они эвакуировались, как кто мог. На телегу были погружены вещи и тут же ехали малолетние дети, словно цыгане. Кто тянул телёнка за верёвку, кто тащил еду. Через некоторое время после мирного населения стали появляться легковые машины: на них отходили командирские составы – наше начальство не знало, что делать, как поступить. Вдруг откуда-то пришёл приказ немедленно отступить, артиллерийская канонада приблизилась к нам.

Теперь мы двинулись на машинах без остановок до «Царского села» (Детское село). Здесь нас разместили спать в церкви, а линия фронта двигался следом за нами. На второе утро после марш-броска немецкая авиация на бреющем проводила по нам обстрел из свинцовых пуль. Мы немного поредели после налёта. Поступил приказ следовать через город «Ленинград», а дальше никто ничем не поинтересовался, куда следуем и зачем. Это военная тайна, всем было как-то безразлично. Прибыли на Московский вокзал, разместили нас по пассажирским вагонам и под вечер поезд тронулся. Доехали до станции «Ивановская» и здесь простояли до утра, никто толком не знал в чём дело, оказалось бомбили станцию «Мга», после чего наводили порядок на путях, а затем дали зеленую улицу. Поезд, следуя по железной дороге, шёл совсем рядом от нашей деревни, но я побоялся сходить домой, думая, что я отстану от других. При том – это были последние рейсы, которые следовали с Ленинграда и в обратном направлении, так как 30 августа немцы высадили десант на станции «Мга» и отрезали «Мурманскую железную дорогу» от Ленинграда, началась блокада. Доехали до станции «Волховстрой 1», оттуда пешим строем двигались до «Старой Ладоги», одеты были в чём попало: в бушлаты, брюки и гимнастерку, всё черное, как какая-нибудь школа ФЗО (школа фабрично-заводского обучения). Нас было порядком около тысячи человек. Теперь, растянувшись в строю, двигались по Волховстрою 1. С обеих сторон дороги женщины стояли плотной стеной и наблюдали за этой пёстрой командой и платком вытирали слёзы. В ту пору было 18 лет. Многие даже не знали, куда их бедных гонят, они ещё совсем юные. Наш командир состава подавал свой голос заднему флангу – подтянитесь. Переночевали в «Старой Ладоге» и теперь путь держали на «Тихвин». Это был небольшой провинциальный город несколько километров в длину, так что за пару часов его можно было пройти от конца в конец. Недалеко за Тихвином на опушке леса, мы раскинули свой лагерь. Сперва жили в брезентовых палатках, а с наступлением холодов вырыли землянки, каждое отделение отдельно. Здесь мы взялись за работу по-настоящему, нам предстояло построить взлетно-посадочную площадку для самолетов, то есть аэродром, чтобы туда могли садиться как боевые, так и транспортные самолеты. Выворачивали деревья вместе с корнями, снимали верхний растительный слой земли, разравнивали посадочную полосу для самолетов. Работа двигалась быстро, ребята были все молодые, всё горело в руках. На питание обижаться не приходилось, всё было в норму. Мирное население было уже эвакуировано, картошка на полях осталась не копанная, свиноферму отдали военным, которые застрелили всех свиней и сдирали сало вместе со шкурой на скорую руку и выбрасывали в сторону, забирая только чистое мясо. Наши посещали эту свиноферму, топором рубили шкуры и вместе с салом приносили в часть, там всё это растопили, ешь не хочу. Кухня полевая у нас была расположена на открытом воздухе, под ёлками. Где на больших котлах варили сытные мясные щи и кашу, каждый получал свой обед из собственных котелков. Однажды днем, перед обедом дали команду – выходить строиться без котелков. Никто толком не знал в чём дело. Повели нас строем метров триста, перед нами открылась небольшая поляна среди леса. Батальон расположили полукругом, а с противоположной стороны стояли арестованные, которые в данный момент отбывали наказание в гауптвахте под конвоем. Недалеко от арестованных виднелся бугорок свежевырытой земли. Перед батальоном вышел незнакомый человек в форме командирского состава и сказал: «Внимание!», – все повернули головы в его сторону, – «Я уполномоченный особого отдела «Волховского фронта», объявляю вам приговор военно-полевого суда на бывшего солдата вашей части, который дезертировал и был задержан на расстоянии 25 километров от расположения части. Уроженец Калининской области 1922 года рождения, за измену Родине, приказываю расстрелять перед строем батальона». Все замерли, его подвели к могиле и приказали встать на колени к могильному холму. Всё время пока представитель особого отдела выступал, он не вымолвил ни одного слова. Стоял с опущенной головой, на руки были надеты наручники и шинель висела на его плечах, затем медленно опустился на колени. Никто не знал, кто будет приводить приговор в исполнение. Около арестованного стоял человек в летной форме и смотрел в совсем противоположную сторону от него, от осужденного. Как только он опустился на колени, тот мгновенно наставил ему в затылок пистолет и сделал в упор два выстрела подряд, а затем сильно пнул его ногой в спину и тот свалился в могилу. Четыре человека подскочили с лопатами и стали зарывать могилу, после этого объявили обед, мы были сильно взволнованы после увиденного, никто не прикасался к еде.

На окраине аэродрома, хорошо замаскировано, стояли зенитные орудия противовоздушной обороны. Однажды днем, низко над нами верхушками деревьев пролетела немецкая рама (разведчик), это было так неожиданно, что зенитчики не успели сделать ни одного выстрела. Многие говорили – жди теперь налета. Вдруг ночью, как только мы крепко уснули после трудового дня, вся земля вокруг нас ходила ходуном – это бомбили наш аэродром. Мы выскочили из палаток и залезли в траншеи, которые были вырыты рядом. На одной елкебыла сооружена площадка, откуда строчил пулемет трассирующими пулями по самолетам, вскоре всё утихло и на эту ночь больше налетов не было. Утром стало известно, что одна зенитная установка пострадала от ночного налета. День сегодня будет хорошим подсказывало самочувствие. На небе не было ни единого облака, синее небо так и сверкало с самого утра, словно морская вода в тихую погоду. Вот и солнце показалось с востока, всё шло своим чередом по законам природы. Несмотря на то, что всего в нескольких десятках километров шли жаркие бои. По приказу командира два отделения отправили на грузовых машинах в Тихвин. Нужно было привезти обмундирование и продукты. Доехали до города благополучно, ничто не предвещало беды, оформили документы и поставили машины на погрузку, вдруг объявили воздушную тревогу. Шесть Юнкерсов держали курс на Тихвин, все летели на одинаковой высоте, затем один из них стал резко снижаться и пошёл пике. Вскоре увидели, как летели бомбы, отделённые от Юнкерса в сторону железнодорожного вокзала, возле которого находилось бензохранилище и так все по очереди стали пикировать. Как только бомбы были отцеплены от самолёта он резко набирал высоту. Вдруг две цистерны с бензином вспыхнули, столб огня и дыма поднялся до облаков, качаемый ветром, эта огненная громадина наклонялась с одной стороны в другую и всё сжигала на своём пути. Все товарные составы, стоящие на запасных путях, загорелись. Поднялась паника, два эшелона было эвакуированных мирных жителей из-под Ленинграда. Один эшелон был военный, который стоял на первом пути, ближе всех к очагу пожара. В этом эшелоне первые четыре вагона были ящики с оружейными снарядами, а затем были вагоны с одеждой, продуктами питания и т.д. Огонь всё ближе и ближе приближался к этим вагонам, к ним уже никто не смел подходить близко. Вспыхнули и эти вагоны – поднялась такая канонада, что страшно было смотреть на это. Снаряды рвались беспрерывно, стены вокзала были уже как решето разбиты этими снарядами. Этим огнем обожгло и ранило около 200 человек эвакуированных. К вечеру снаряды перестали рваться, теперь только изредка кое-где взрывались отдельные снаряды, которые были выброшены в сторону взрывной волной. В это время у нас были перебои с табаком, теперь был удобный момент сделать вылазку за махоркой, пока никто не охранял и не следил за порядком. Парни снимали с себя кальсоны, привязывали штанины и набивали всё табаком, сколько кто мог. На второй день близко к вокзалу никого не подпускали, кругом стояла охрана, наводили порядок, ликвидировали последствиями вчерашней бомбежки.

С наступлением осенних холодов, я стал себя чувствовать не важно, особенно голодать невозможно было. Мне дали направление в город «Тихвин», в военный госпиталь. Там мне сделали операцию и дела мои пошли на поправку, питание здесь было нормальное, медобслуживание тоже. На счёт курева тоже был полный порядок и ежедневно давали по пачке папирос “Норд” Перед тем, как ложиться спать, каждый ставил свои тапочки возле кровати так, чтобы стоило только опустить ноги на пол, и ты тут же попадал ногами прямо в тапочки, а халат висел на спинке кровати. Такими дисциплинированными мы стали за последнее время потому, что налеты немецкой авиации стали круглосуточными. Ночные полеты обычно носили разведывательный характер так как фронт с каждым днем все ближе приближался к городу. Ночью они обычно сбрасывали ракеты на парашютах, чтобы проследить, чем живёт город – нет ли передвижение войск и т.д. Только уснёшь, сестра подойдёт и тихим голосом скажет: больной, воздушная тревога, все мигом поднимались и без всякой суеты выходили во двор, а затем шли метров сто до бомбоубежища. Это был старый монастырь, стены которого были толщиной более метра, пока папиросу искуришь, вот и отбой воздушной тревоги, но не всегда так было. Однажды, по сигналу воздушной тревоги вышел на улицу, а тогда была холодная погода, дул ветер с такой силой, что насквозь пронизывал. Были мы одеты как обычно в больничном, и на плече был накинут халат. Только направились в бомбоубежище и вот в воздухе над тобой повисла ракета на парашюте. Теперь пришлось стоять на одном месте и не двигаться, пока ракета не опустится на землю, стало вокруг так светло, словно новогоднюю елку зажгли возле тебя, хоть иголку подними с земли.

Через три недели меня выписали из госпиталя и направили в батальон выздоравливающих. Там я познакомился с одним парнем, был он родом с «Кубани», он мне рассказывал какие у них места красивые и жить там лучше всего на свете, так что, если после всего этого мы останемся в живых, то поедем в его края жить и никогда об этом не пожалеем. Пришел срок расставания, меня снова отправили в свою часть, она находится недалеко от города «Шинель», мне дали новую одежду и обувь также, я вернулся обратно к своим ребятам, вид у меня был бравым по сравнению с ними, в вещевом мешочке были какие-то продукты.

Утром мимо нас прошла артиллерийская часть, которая расположилась недалеко от нас на отдых. Их отвели с передовой, чтобы пополнить потери, так как она продолжительное время находилась в боях. Через некоторое время пополнение пришло и покинули эти места, многие из наших ребят из-за любопытства посещали эти пустые землянки и не без интереса кое-чего находили. Один из наших рабочих принес оттуда новое байковое одеяло, может пригодится. Звали его Семён, это был парень высокого роста с богатырской силой, порой он поднимал то, что было не под силу двум человекам. С нашего отделения парни тоже делали визит туда, но никогда ничего не показывали и не хвастались находками. Вечерами после работы они отходили в сторонку и секретничали между собой – это командир отделения Лахтинен и боец Ярвинен, родом они были с одной местности. Других это мало интересовало, так как у каждого человека могут быть свои личные секреты. Однажды вечером к нам в землянку пришли два бойца из комендантского взвода и вывели всех нас наружу. Стали делать обыск, у нас при этом была изъята ручная граната из противогаза командира отделения тов. Ляхтинена. На вопрос чей противогаз, он признался и его тут уже увели в особый отдел, а через несколько часов он вернулся. Теперь уже не было никакой тайны, мгновенно все узнали о случившемся. Всем охота была узнать подробности. Отделенный рассказывал: нашел эту гранату в одной из землянок, где отдыхали артиллеристы, ну а теперь попробуй докажи, что это так. Он очень переживал и вслух высказывал свое несчастье. Очевидно разговор в особом отделе был не из приятных, земляк его Ярвинен и говорит: «В следующий раз, как вызовут на допрос, так скажи – это граната моя и ты к ней никакого отношения не имеешь». Это был парень бывалый, успел уже отбыть срок наказание в лагерях. Он и говорит: «Вы пойдёте трудиться, а я буду с ним беседовать, это мне гораздо лучше подходит, чем физический труд». На второй день командир отделения так и изложил суть дела, как его земляк велел. Почему сразу правду не говорили, что не ваша граната? Я его остерегаюсь, не хочу плохие отношения с ним иметь, он ведь уже отбывал срок однажды. После этого – отделенного оставили в покое. На следующий день на допрос вызывали Ярвинена. Вечером он был героем дня, с огромным интересом рассказывал всем, сидя возле горячей печи в землянке, как его радушно приняли. Нам стало известно, что вы любите спорт, – задали вопрос. О, это моё любимое хобби. Говорят, что вы неплохо метаете гранату? – это тоже могу, занимал иногда призовые места по этому виду спорта. В таком духе он беседовал множество раз в особом отделе и наконец, не добившись ничего конкретного, оставили его в покое.

В нашем батальоне были люди из разных наций: немцы, финны, латыши, русские и т.д. Фронт с каждым днём приближался все ближе к Тихвину. Гул артиллерийской канонады хорошо было слышно. При наступлении темноты заревом был охвачен горизонт, где происходили жарки схватки. На наш аэродром ежедневно делали посадку боевые и транспортные самолеты. На Волховский фронт перебрасывали войска по воздуху в полном снаряжении, даже противотанковые пушки 45 мм транспортировали вместе с войсками, несмотря на то, что аэродром не работал на полную мощь, мы ещё заканчивали некоторые вспомогательные объекты.

На каждую ночь назначали дежурных по ротам и по батальону. В обязанности их входило охранять занимаемый объект и задерживать в ночное время всех без исключения, для выяснения. Кто такой? Откуда и зачем? Обстоятельства этого требовали, лазутчиков ловили множество раз.

Однажды после вечерней проверки всё было нормально, замечаний никаких особых не было, все легли на отдых после трудового дня. Утром, как обычно, дежурный по работе делал подъём, по очереди подходив от одной землянки к другой, кричал во весь голос Подъём. Когда дежурный подходил к землянке, где находились латыши, то к великому удивлению, она была пустая. Латыши ночью покинули расположение части в полном составе, всем отделением. Это было уже давно задумано, только подходящего момента не было, такие вещи на скорую руку не делаются. Перейти линию фронта не составляло больших трудностей, местность была леса и болота, линия фронта не была сплошная, при том находилась всего нескольких километрах. Немцы в болото не лезли, они вели наступление на тех участках, где были дороги. Про этот случай нам никто ничего не говорил и скоро об этом все забыли. Как говорится: «Беда никогда одна не приходят одна, за ней обязательно последует другая». На нашу роту за последнее время обрушилась целая серия неприятностей – только расстреляли за дезертирство, как обнаружили ручную гранату в нашей землянке, эти ЧП стали забывать по-маленькому, вот вам опять свежая новость – побег, при том массового характера.

За последнее время резко похолодало, температура воздуха в ночное время суток падала ниже нуля, но в землянках было хорошо натоплено, спать было тепло, только тем ребятам, кому выпало дежурство в ночное время по роте было мало приятного. За несколько часов дежурства замерзали руки и ноги, зимние формы еще не выдали. Один из бойцов комендантского взвода, находясь на ночном дежурстве, порядком замёрз, спустился в одну из землянок, чтобы отогреться, ребята все спали на нарах крепким сном после трудового дня, он никого не стал беспокоить. Подсел к печи, которая топилась, растянул руки вокруг печи и сразу почувствовал тепло, которое распространялась по всему организму. Временами он менял свой положение: то спиной поворачивался к печи, то боком, грел ноги, предварительно сняв ботинки, и наконец холод отступился. Весь организм стал более гибким и настроение стало бодрое. Уходить сразу не хотелось, решил еще немного посидеть, где ему было так хорошо. Вдруг его взгляд остановился на Бельгийской винтовке, которую он поставил в углу землянки. Теперь он только вспомнил, что он один единственный раз на занятиях видел, как разбирается ее затвор, когда изучали её устройство. Подвернулся такой подходящий момент, когда была возможность проверить свои знания. Вынул затвор, разобрал её, затем снова собрал и поставил на место и указательным пальцем нажал на спусковой курок. Всё это он сделал так мгновенно, что сам не мог понять – раздался выстрел. Дуло винтовки была направлена в сторону спящих ребят, пуля с такого близкого расстояния в упор попала в одного из бойцов. В землянке поднялся переполох, никто не мог понять, что это значит? Пока все разобрались, что это был несчастный случай, непредвиденный, так как он забыл, что один из патронов находится в стволе. Спасти пострадавшего было уже поздно. После этого его арестовали и куда-то отправили из расположения нашей части, после чего мы его больше не видели.

С каждым днём всё более напряжённая становилась обстановка под «Тихвином», все ближе подвигался фронт, перед Октябрьскими праздниками летчики покинули наш аэродром, собрали свое имущество и улетели. Настала очередь и за нами, нас накормили праздничный можно продуктов не жалели и, как только стемнело, мы тронулись в путь. Дорога шла лесом, через 25км марша мы прибыли в село «Большой Двор». Была темная ночь, нас никто не пускал своей избы. Трудно было заглянуть в чужие души, что они думали в ту ночь. Если нам – советским людям в такую роковой минуту не уделили часть своего домашнего тепла. Нам ничего не надо было от них, лишь бы где-нибудь на полу переспать эту ночь. Они глухо закрыли свои двери и смотрели на нас, как Ленин на буржуазию, таких людей не грех было бы наказать, по-своему показать им кузькину мать, но у нас такие законы гуманные, не тронь, иначе тебя накажут. Кару они заслужили бы самую суровую за бесчеловечность черствость и эгоизм. Тут всем было ясно что они ждали только кого – вот это вопрос. Не замерзать же нам на морозе как собакам. Мы все бани затопили и легли спать. При том лежали такими плотными рядами, что ногой негде было наступить. Когда мы утром проснулись, кругом было всё тихо, артиллерийской канонады не было, как будто никакой войны не существовало, но новость, которую мы узнаём вскоре – после упорных боёв наши войска оставили город «Тихвин».

Дождавшись вечера, мы отправились снова в путь, привели нас на железнодорожную станцию и распределили по товарным вагонам. Нам достался вагон без крыши, очевидно предназначенный для перевозки мяса. Осмотрели новое жильё и приступили благоустраивать его – натаскали соломы и легли спать, укрылись шинелями. Проснулись утром, кругом было светло и бело – за ночь выпало много снега, но мы спали таким богатырским сном, что ничего не слышали, погода была тёплой, и мы себя чувствовали бодрыми, теперь только мелькали телеграфные столбы и колесные оси постукивали в такт на стыках рельс. Куда мы едем никто не знал, и это никого не интересовало. У солдата есть командир, который думает за тебя, а нам оставалось только выполнять приказ. Через некоторое время поезд остановился, город «Череповец», объявили по радио. Здесь мы подкрепились и вскоре опять двинулись в путь. Несмотря на то, что линия фронта отсюда было далеко, напряжение войны чувствовалось – вокзал города Вологда был переполнен военными, все куда-то спешили, заботы у каждого были свои, а цель для всех была, одна общая. Наш дальнейший путь, как выяснилось, был на север по железной дороге «Вологда-Архангельск», мы доехали до станции «Оровек» (не нашел на карте), от железнодорожной станции шли пешком 15км.

Разместили наш батальон по пустующим домам в нескольких деревнях, где нам предстояло приступить к строительству аэродрома. Зима 1941-42 года была морозная, термометр опускался ниже нуля до -40, иногда до -45 градусов по Цельсию, одежда и обувь наша не соответствовала этим климатическим условиям. Так мы начали жизнь на новом месте, чувствовалось дыхание севера. Аэродром, который мы начали строить был довольно солидный по своим размерам по сравнению с тем, что мы строили под городом Тихвин, строили его не только наш батальон, но и заключённые, они находились на другом конце аэродрома под конвоем. Объектов здесь было множество – лётное поле, землянки для летчиков, якорные стоянки и т.д., работы мы ввели в основном земляные. Каждому человеку было определена строго определенная норма по рытью котлована. Здесь ничего в учет не принималось. Несмотря на то, что одни по состоянию здоровья не могли выполнять одинаковый объем работ, другие по физической силе были слабее, на все случаи жизни командир отделения отвечал – Я человек маленький, моё дело маленькое, я получил такой приказ от вышестоящих, эта теория жизни скоро дала о себе знать. Как только отъехали дальше от фронта, питание сразу изменилось – суп теперь был далеко не тот, который варили под «Тихвином». Несмотря на то, что повара остались те же, здесь совсем не стало картошки, её заменили брюквой, сечкой или мерзлой капустой, от такого жидкого ужина после трудового дня дневная пайка хлеба была съедена за один прием. Люди стали на глазах худеть, определить командирский состав от рядового теперь мог любой, кроме слепого. Не по знакам отличия на петлицах, а по цвету лица. Рядовые бойцы все скоро осунулись, лица обрели бледный вид, как русская берёза, у командирского состава наоборот лица были пунцово-красные, цвета как спелый помидор, только-что сорванный из грядки. Земля с каждым днём всё больше промерзала вглубь, каждый сантиметр для рытья котлована теперь довелось великим трудом. Целый день приходил долбить ломом мерзлую землю, а она откалывалась маленькими кусочками от монолита. Только пробьешь мерзлый грунт до талого, так день на исходе и конец рабочего дня. Завтра снова такая же картина. Кто свою норму не сумел выполнить в течение рабочего дня, тех оставляли на сверхурочную после работы под присмотром комендантского взвода. Люди ослабли, с каждым днём всё больше бойцов не справлялись с дневной нормой. Командирский состав теперь, проходя мимо нас, покрикивал вовсю надо доходяг. Теперь при свете луны многие доканчивали свою траншею, работая сверхурочно по несколько часов. Глубина промерзания земли далеко не одинакова была везде. Где было больше снега там талая показывался раннее, но здесь ничего во внимание не принималась. Если заключённые были под конвоем целый день, то они были осуждены судом за совершенное преступление, и их после работы не оставляли, а у нас наоборот – мы были бойцами Красной Армии, нас днём никто не охранял, а вечером под присмотром Комендантского взвода заставляли работать тех, кто не справился с дневной нормой. Вот и сравнивай – кому из нас было хуже. После этого еле свои ноги дотянешь до казарм и сразу на боковую, так измучен, что еды нам больше не надо было. Теперь мы должны часа два-три отдохнуть, чтобы набрать силы подняться и со своей похлебкой справиться. Не однократно мы вспоминали тот момент, когда нас, совсем зеленых, привезли за «Красногвардейск». Во время налета немецкой авиации, наш командир роты товарищ Лярский с такой отеческой теплотой обращался к нам: Сынки, стойте у сосен и не двигайтесь, пока налет не кончится. Куда только делась эта душевная теплота и человечность, от этого не осталось и следа. Теперь перед нами был боевой командир, который приказывал и лишних дебатов не переносил. Здесь не слышно было артиллерийской канонады, не рвались бомбы, на бреющем полете никто не отстреливал из пулеметов. Здесь был другой клочок земли довоенного времени. Не зря говорят – Хочешь узнать человека, дай ему власть.

Обуты мы были в кожаные ботинки, которые вскоре порвались и настало настоящее бедствие для старшины роты. Каждый день, перед работой, старшина первым долгом спрашивал: «Босые есть?» – «Есть», – последовал ответ. Их с каждым днем становилось всё больше. Приказ один и тот же – босые, два шага вперёд, шагом марш. Теперь Овсянников у каждого босяка сам проверял обувь, и затем последовала новая команда – в казарму марш, и сдать ботинки на ремонт. В каждой деревенской избе было множество босяков, которые целыми днями лежали на нарах или на русской печи и молились Богу чтобы старшина не подобрал для них обуви, мы все теперь несли дежурство в казарме. В обязанности их входило в течение дня настрогать лучинок, чтобы каждый боец после работы мог свой суп есть при свете лучинки, керосина и в помине не было, после того как в суп был съеден, приступали к самому ответственному занятию – все как по команде снимали свои рубашки и начинали давить вшей, от них теперь не было никакого спасения. По мере того как люди стали истощаться, их всё больше и больше развелось. Каждый шов в рубашке был переполнен этими насекомыми, и так каждый вечер. Теперь все уже поняли – или мы их преодолеем, или они нас живьём съедят. Трудно вспомнить кто кого, но мы никак не могли от них избавиться, как будто нарочно кто-то нам сыпал каждый день по целой горсти, немало сил нам приходилось прикладывать, чтобы ежедневно по вечерам делать генеральную чистку от них. После такого увлекательного занятия ложились на отдых, так как лучинки заготовленные дежурными были уже на исходе.

Все старались как можно ближе к русской печи поставить свою обувь, чтобы к утру просохло, но из этого ничего не выходило – тот, кто оставил свою обувь вечером на самое лучшее место, утром их находил на полу и совсем сырыми. Теперь один раз в неделю утром рано до работы старшина бегал от одной избы до другой с мешком отремонтированных ботинок, босяки старались не попадаться на глаза, притаившись где-нибудь в темном углу, старшина не залазил на верхние нары и на русскую печку. Невольно вспомнить отрывок из одной песни, которую пели заключенные:

от работы прячутся под нары да-да,

не одна и три четыре пары да-да,

их нарядчики находят на работу их выводят

и заводят с ними тары-тары да-да

У нас роль нарядчика исполнял старшина роты Овчинников, он не имел никакого представления в какой избе сколько босяков, этот учет явно требовал доработки. Как только переступит через порог избы, своим властным бархатным голосом кричит – где вы, босяки, ну-ка немедленно подходи сюда, кругом мёртвая тишина, все притаились как будто ни единого живого существа. Остаётся одно – самому заглядывать во все тёмные углы, как кого поймает – а ну-ка подойди сюда, смотри какую я тебе радость принёс, тому бедному некуда деваться. Как задать встречный вопрос, какой размер у вас самый большой 42, тогда не по моим ногам, я летом на тонкий носок с трудом надеваю 43. Старшина не сдавался так легко, он заставлял мерить каждую пару и убедившись, что никого не может обуть, заругается и отправляется по другим избам искать новых клиентов. Многие из этих босяков были ребята бывалые, которые успели пройти жизненную школу ещё до армии – если в тёплое время года летом они носили обувь 41 размера, то теперь 42 размер были малы, а не сгибались себе пальцы на ногах и со всей силы якобы старались надевать ботинок, то есть помочь великому горю старшины. Тот стоит в стороне и наблюдает – вдруг сам вырывает ботинок из рук босяка: отдай! – А то порвешь! Вижу, вижу, что малые. Так, эта процедура длилась долгое время – обычно на прощание Овсянников говорил: сами вы Ленинградские, а ноги чёрт знает какие. Скоро всему этому настал конец. В каждой роте открыли небольшие мастерские по изготовлению Паклевых лаптей – теперь можно было сплести лапти любого размера, старшина с облегчением вздохнул, настроение его стало приподнятое и с лица не сходила улыбка, он как будто на свет снова родился. Бегал, как именинник – теперь-то я вам всем подгоню обуви по ноге. С этими вопросами покончено раз и навсегда. Через небольшой промежуток времени – вся наша рота, а вскоре весь батальон – носили новую обувь. Теперь мы овладели азами нового искусства – наматывать портянки и завязывать верёвками, чтобы не отмерзали ноги. Каждое утро на снегу оставался “таинственный след” и любой самый современный эксперт не в состоянии точно определить – что это? Если тысяча ног, обутые в лапти прошли по свежему снегу, как будто новая конструкция гусеничного вездехода в северном исполнении прошла по дороге. Новая обувь, за которую старшина так радовался, принесла с собой новые заботы. Она быстро изнашивалась, приходилось что-то предпринимать. Стали обшивать подошву резиной, но из-за этого они стали холоднее и в них мерзли ноги. Все чаще и чаще приходилось у костра греться. Некоторые ребята, грея ноги у костра, вовремя не удаляли их – и лапоть задымил, образовалась дыра, тут следует ещё один отрывок вспомнить из песни, которую пели заключённые:

Если на работу мы пойдём да! да!

от костра на шаг не отойдем да! да!

подожжем себе мы рукавицы, перебьем друг другу лица

на костре мы валенки пожжем да! да!

Никто умышленно этого не делал, но отдельные промахи привели к тому, что теперь при любом морозе не подпускали близко к костру. Заключенные в особо морозные дни на самом деле не отходили от костра, конвоиры их не тревожили, лишь бы не было побега. Теперь старшина тщательно проверял каждый лапоть прежде, чем заменить на новый. Если были обнаружены следы поджога, то виновных наказывали.

С каждым днём всё больше и больше ребят не справлялись с дневной нормой, настал такой момент, когда всех оставляли под охраной комендантского взвода работать после смены. Надо было что-то предпринимать. Многие до того обессилили, что им было безразлично всё, работать уже не в состоянии. В санчасть ложили только в исключительных случаях, когда человек был уже безнадежный. Доходяги плели лапти, дежурили в казармах и теперь ещё одна должность для них появилась. В последнее время стали накрывать брезентом вырытые траншеи на ночь и сжигали под ними костры, чтобы на утро земля оставалась талая. Однажды один из бродяг – по фамилии Юнг, разжег костер под брезентом и задремал, фуфайка его загорелась. Когда дым стал разъедать глаза, он уже ничего не мог поделать, так как был настолько слаб от постоянного недоедания. Раздеваться он не стал, думая, что замёрзнет совсем. Он бросил этот объект и направился в казарму через весь аэродром. Вата, поддуваемая ветром, разгорелась во всю мощь, пока он добирался до расположения части – вся одежда на нём уже сгорела, он получил сильные ожоги и был отправлен в госпиталь, после чего о нём никто не вспоминал.

Последнее время один за другим стали попадать ребята в санчасть. Многие из них больше не вернулись в свою роту. Они нашли себе покой в Вологодской земле, их безымянных могил родные никогда не найдут. Местные жители материально были хорошо обеспечены, здесь не чувствовалась война – круглый год у них были все необходимые продукты питания. Девчата деревенские, своими пухлыми щеками и высокими грудями со стороны жалобно посматривали на нас. Им надо было достойных женихов, а наша голытьба никуда не годная была. Порой после работы строй доходяг, поскрипывая своими мерзлыми лаптями, еле волоча свои ноги, проходил по деревенской улице. Кто-то из ребят выпуская последний дух, со слабым звоном или шипением, из последних сил старался идти в ногу со всеми. Девчата, наблюдая за этой процедурой, хором смеялись: вот говорят, что их плохо кормят-то, а как-серут-то.

Вологодское оканье звучало именно так. Их ещё называли "Вологодские водохлебы." Это прозвище исходило из того, как здесь принято было питаться. Сварят щи мясные наваристые – мясо оттуда вынут щи едят так, они и так вкусные. После этого мясо нарежут на мелкие кусочки и зальют водой – комнатной температуры и хлебают на второе. Так здесь было принято испокон веков. Многие из ребят теперь за милую душу предпочитали бы гауптвахту, чем впроголодь выполнять такую тяжелую работу при -40 на морозе, в лаптях и скверной одежде. Хотя там давали пайку всего 400 г хлеба при строгом аресте, но зато ты сидишь в тепле. Увы скоро и этому пришел конец, уже несколько дней подряд никому строгий арест не выдавали, а всех поголовно выводили на работу под конвоем.

Однажды утром, после того, как батальон прошёл строем до аэродрома – выводили арестованных. Один из парней был совсем плохо одетый: ватные брюки, рваная фуфайка. Он так же не хотел выходить из гауптвахты, но конвоир насильно выгнал его наружу: есть приказ командира роты – извольте подчиняться! Все должны быть на работе как один. Арестованных построили и по команде шагом-марш повели на аэродром. В этот момент по дороге ехал грузовая машина, все отошли в сторону, чтобы пропустить ее. Воспользовавшись случаем – этот парень побежал в сторону казармы. Как только машина проехала, конвоир крикнул: «Стой!» Сделал предупредительный выстрел, но парень держал свой путь к намеченной цели. Вторым выстрелом беглец был остановлен. Он схватился обеими руками за грудь, начал шататься и вскоре упал в снег. На выстрел прибежали старшина Овсянников и командир роты Лярский, узнав в чём дело, объявили благодарность конвоиру, а тело парня подобрала комендантская команда. Теперь ему ничего уже не надо, никто не будет тревожиться над ним. Кончились его муки. Говорят, что несправедливо, когда человек кончает свой путь до срока, предназначенного ему природой, но здесь ему помогли это осуществить, чтобы облегчить его учесть – тут же все было забыто. Никакого разговора про него больше не было. Вскоре у меня стали опухать ноги. Вечером после работы – я отправился в санчасть и получил освобождение. Тут мы узнали, что в одном из сараев за деревней осталась куча неубранной картошки порядком трех тонн. Теперь вечерами мы делали визиты и рубили топорами и таскали домой. Предварительно заливая холодной водой, иначе её нельзя было варить, она становилась словно резина. Вскоре и она кончилась.

Имея свободное время, я познакомился с кадровыми босяками, которые знали всё необходимое для человека, чтобы выжить. Через них мне стало известно, что они давно едят конское мясо. По великому секрету мне сообщили, что в одном из колхозов кони еле-еле стоят на ногах, их нечем кормить. Теперь их решили продавать за незначительную цену, иначе пропадут. Однажды утром, когда вся рота отправилась на работу, я решил идти и купить коня. Увольнительную мне не дали бы, так как подобные вещи здесь не приняты были, тем более, что был на больничном. Я отправился самовольно, минуя аэродром, продолжал свой путь дальше. Погода на Вологодчине в зимнее время бывает резко изменчива. Вдруг среди ясного неба появляются тучи и подует ветер ураганной силы, разыграется буря, что на ногах не удержишься. На мою долю так и случилось. Я успел от расположения части пройти 5км, а ещё надо было не менее трёх. Дальше идти было невозможно. В этот момент я подошёл к одной деревне и решил дождаться, пока буря успокоится. Постучал в дверь первого попавшегося дома, попросил разрешение зайти. Заходи, – последовал ответ. Открывая дверь, я вижу – вокруг стола сидят человек 6 шоферов, которые вместе с нами работают на аэродроме, играют в карты в двадцать одно очко. Они меня сразу узнали и спрашивают – ты куда направился? Узнав куда я намерен идти, рассоветовали, это нереально за медный грош отдашь Богу душу. Подумай, как следует, в такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не пускает, а он чего надумал. Наш дружеский совет тебе, присаживайся к нам поближе к столу и бери карту. Для меня тут же нашли табуретку – К вашим услугам, будь как дома. Так моя покупка отошла на второй план, помаленьку я входил в азарт игры. Всё как будто делалось правильно, никаких махинаций не замечал, но Фортуна обходила меня стороной. Ни разу не удавалось выиграть ни одного рубля, только успевал отсчитывать со своего кармана и класть в банк. Знакомые мои один за другим брали банк, а мне не удавалось совершить даже первый круг, приходилось колоду карт передавать соседу. Просидел за картами около двух часов и все деньги, которые были на покупку коня проиграл. К тому времени и бури не стало. Но теперь это не имело никакого значения, так как карманы были пустые осталось одно – благополучно вернуться в расположение части, чтобы никто не заметил, что был в самоволке. Только успел отогреться как следует, вот и ребята вернулись с работы. Многие знали куда я собирался идти, сразу последовали вопросы: Как успехи? Вышло чего-нибудь у тебя? Когда я эту историю рассказал ребятам, то один из парней и говорит: «Разве ты не знаешь, как это делается? Перед тем, как садиться в карты играть на деньги, кладут на пол маленькое зеркало и его прикроют ногой. В нужный момент, стоит только ногу в сторону подвинуть, как увидишь нижнюю карту в колоде. Вот таким фертом ты своего коня и проиграл». Как ни печально, но прошлое не вернешь, никто меня насильно не имел право заставлять играть на деньги. За непростительные ошибки, человек обязан смиренно нести удары судьбы.

Удивительная вещь этот голод. Никаких проблем на свете нет, как одна единственная. Человек день и ночь думает только о еде. Даже ночью снится она, как бы ты не старался ее забыть. Она по инерции сверлит мозговой центр. Порой думаешь, что тем людям хорошо, кто небольшим ростом – им еды немного надо. Вечером, после работы, когда делили хлеб, а выдавали дневную норму сразу! Сперва очень осторожно начинали есть, по маленькому куску, и половину как правило откладывали на утро. После ужина, лежа на нарах, в голову лезли разные мысли, и под конец – о хлебе. Она не давала тебе покоя, пока не доешь её. Приходилось вставать доставать этот оставшийся кусок и начинаешь щипать по маленькой. Мало по малу и наконец ее уже нет. Теперь душа в покое, пора на отдых. На сегодня все заботы позади, после чего мгновенно засыпаешь. Никогда не думали, что принесет день грядущий и так всё было ясно баланда будет хоть хлеба нет, но всё же кишки согреешь ей. Тот, кто не помнит своего прошлого осужден на то, чтобы переживать его вновь.

Рядом со мной на верхних нарах спал один парень, которого звали Семён Я уже о нём упомянул однажды. Когда мы были под Тихвином, он принёс байковое одеяло, которое нашел в землянке, где артиллеристы были на отдыхе. Он мне и говорит: «Перестань переживать за эти деньги, они теперь ничего не стоят, лишь бы самому чёрту душу не отдать. У меня есть одна идея и ты её должен осуществить.» – «Что за идея?» – «Попытаться завтра сходить в деревню, пока мы будем на работе, и променять моё одеяло на картошку. Посмотрим, как будут дела складываться.» Утром после завтрака, как ребят повели на аэродром, сунул одеяло в вещевой мешок и отправился в деревню. Время двигалось к весне, солнце каждый день сильнее стало греть, а ноги всё хуже передвигаться. Удалился от расположения части 6км и пришёл в большое село под названием «Михайловская церковь». В этой деревне я ещё ни разу не был. Здесь и перестал совсем остерегаться, думал, что нашего начальства в это время здесь не должно быть. Зашёл в один из домов и предложил свой товар. Когда хозяева разглядывали одеяло, двери вдруг открываются и на пороге стоит наш посыльной по батальону, он возил с этой деревни почту. Работа это была исключительно тёплая, питался он вместе с командирским составом в отдельной столовой. Вид его был бравый и за эту работу он держался как черт за грешную душу. Как только я его увидел, то сразу понял – попал. Обязательно заложит, такой случай он не упустит, есть возможность отличиться. Зайдя в избу, он ни слова не промолвил про одеяло, только сказал мне – поехали домой. Я ответил, что сам приду своим ходом, он отвернулся и ушёл. Одеяло я променял на два ведра картошки, которые насыпал в мешок и тронулся по направлению части. Посыльный, приехав домой, сразу доложил командиру роты, меня разыскивать отправили двух человек на лошади, кучера и бойца из командирского взвода товарища Потапова, вооружённого винтовкой. В одном месте дорога имела разветвление, шел я опущенной головой и по сторонам не разглядывал. Поднимаю голову и вижу – Потапов с кучером едут по другой дороге и тут они заметили меня. Подъехали ко мне и задали вопрос – Одеяло где? Пришлось показать кому променял, отдали картошку хозяевам и забрали одеяло. Теперь я лежу в санях и меня везут под охраной в расположение части. Пока мы ехали, я дорогой перебрал в уме несколько вариантов как сказать насчёт одеяла. Если не сказать правду, то попробуй докажи откуда оно у тебя, чего доброго скажут украл. Я рассуждал так: поскольку одеяло не краденое, а на самом деле его подобрали в землянке под Тихвином, то чего тут ещё голову ломать. Тут остаётся только мне нести наказание за самовольный уход с расположения части. Меня сразу повели к командиру роты товарищу Лярскому. Тот допросил меня, я ему рассказал всё, как было дело. Приговор последовал мгновенно обоим по пять суток ареста. Теперь мы с Семёном вместе ночуем на гауптвахте. Охранником у нас был из комендантского взвода, украинец, который строго соблюдал все правила и инструкции от и до! Он строго следил, чтобы температуры воздуха не превышала одиннадцать градусов, в случае превышения немедленно открывал двери настежь и наружный морозный воздух наполнял помещение. Ночью русскую печь совсем не топили, и перед сном выгребали даже горячие угли. Семён после окончания топки печи всех отогнал подальше, и мы с ним залезли в русскую печь, только головы торчали наружу. Нам был ужасно жарко вечером пока она ещё не успела остыть, но, однако, это было гораздо лучше, чем мерзнуть на лавках, где разместились остальные. Утром нас всех под конвоем повели на работу на аэродром, а работать заставляли вместе с ротой так как гауптвахта не имела никакого инструмента, а ночевать опять вели на гауптвахту. Каждое утро начальник караула нам выдавал дневной паёк хлеба полностью, а придя на аэродром – старшина роты в обед тоже выдал нам дневной паек. Теперь мы с Семёном стали получать двойной паёк каждый день, пока сидели под арестом. Многие ребята стали на нас поглядывать странно со стороны, потому-что все знали, что пайку хлеба мы обычно съедали вечером за один раз, а теперь у нас и в обед, и в ужин всегда был хлеб. Вот это и вызвало подозрения со стороны ребят. Они стали завидовать нам, хотя говорится: «Завистливые люди счастливыми никогда не бывают». Скоро кто-то доложил старшине. Мы сегодня последний день отбивали свой арест. Под вечер перед концом работы старшина подошёл к нам с Семёном и спросил: «Вы получаете хлеб у начальника караула?» – «Да», – ответили мы. Теперь вся картина прояснилась мгновенно. Как теперь быть? Вопрос остается нерешенным, мы пять дней подряд получали двойной паек хлеба.

Командир батальона к нам был назначен новый, недавно он принял это хозяйство. Вид у него был бравый, ростом около двух метров, косая сажень в плечах! На голове он носил серого цвета генеральскую папаху. Излюбленное занятие его – верховая езда на коне. Пропустить несколько чарок, плотно поесть и без всякой надобности в зимнее время рысью носиться по деревне верхом, точно заправский будёновский кавалерист во время боевых атак конницы времен гражданской войны. Кому твое ухарство здесь нужно, это всё от безделья. Иногда, проверяя казармы, его сопровождала целая свиста подчинённых, все вокруг его крутились и ходили на цыпочках и расхваливали его и все порядки в батальоне. Ему это очень нравилось, мысленно он думал – повезло мне на подчинённых, все как один ребята дельные. Малейшее замечание его, тут же козыряли ему – будет исполнено. Рядовой состав его ничуть не интересовал. После того, как мы с Семёном отбыли свой срок наказания, к нам пожаловал командир батальона со своей свитой. Старшина наш крутился вокруг его и старался показать какой он преданный служака. К великому греху мы с Семёном подвернулись тут же. Старшина, увидев нас, вытянулся в струнку и под козырек доложил ему – Товарищ командир батальона, разрешите доложить? Двое бойцов из моей роты отбывали срок наказания на гауптвахте, и за этот период сумели получить удвоенный паек хлеба в течение пяти суток. Что изволите приказать? Не дать им пятеро суток хлеба, вымолвил комбат. Теперь наше положение стало хуже вчерашнего. Как жить дальше? Что предпринять? Вот уже двое суток мы живем с Семеном на одной скучной баланде. Суп с брюквой и мерзлой капустой, если ничего не изменится это конец. После двух дней, прожитых без хлеба, я ничего не сказал Семёну и отправился к политруку роты, старшему лейтенанту товарищу Захарову. Подошел к двери, постучался услышал ответ заходите, открываю дверь и отдаю ему честь по всем правилам. «Разрешите обратиться, товарищ старший политрук?» – «Разрешаю». Изложил суть дела, как мы в течение пяти суток получали со своим другом удвоенный паек хлеба. Теперь старшина роты доложил товарищу комбату про нас и приказал не дать нам пять суток хлеба. «Вот уже прошли двое суток с тех пор, и я решил довести до Вашего сведения, что больше мы не в силах перенести это. Если это дело никак поправить нельзя, то мы вынуждены сделать побег». Товарищ Захаров очень внимательно меня выслушал и ни разу не перебивал. «Вы кончили?» – спросил он. «Да», – ответил я. «Немедленно найти старшину и от моего имени скажите, чтобы выдал вам хлеб за все эти дни полностью». Я поблагодарил его и удалился в сторону казарм, и тут мне навстречу идёт старшина. Как я вспомнил его ехидную улыбку и радость по нашему адресу: теперь вам хорошо будет без хлеба, он мне стал настолько противным, что я ему не промолвил не одного слова. В этот момент политрук Захаров вышел на улицу и увидел старшину. Какой разговор у них состоялся между собой этого я не знаю, только старшина бегом побежал в сторону продуктового склада и через некоторое время он принёс мне и Семёну хлеба за все дни полностью, по большому караваю каждому. «Возьмите, пожалуйста, я вам хлеб принес». Я сделал глупый вид, смотрю на него и говорю: «Какой хлеб, Вы сказали, что пять дней не дадите хлеба?» – «Ешьте, сукины сыны». В это время Семёна в казарме не было, он ушёл за ужином, сегодня была его очередь. Вскоре он принёс этот скудный суп и пригласил меня на ужин. Я вытащил из верхних нар два больших каравая черного хлеба, испеченного в русской печи, всё это поставил перед ним! «Откуда это?», – он своим глазам не поверил, это было такое огромное богатство! Это не опишешь пером, это надо хоть один раз самому пережить. Я сказал, что был у старшего политрука Захарова, это его надо благодарить тебе. «Всё-таки ты у меня молодец, да еще какой!»

Так мы продолжали жить в этих северных краях. Не зря говорится: «Жизнь – это борьба за существование» Здесь она велась самым настоящим образом, многие из нас писали рапорты и просились на фронт, в том числе и я, но на нашей просьбе всегда был наложен запрет. А война шла не на жизнь, а на смерть. Нужно было отстоять свою независимость, пополнение требовалось без конца, ведь жертвы были немалые. Такие огромные людские резервы и техника были приведены в движение. Вся Европа и Америка принимали участие в нём. Однажды вечером после работы меня пригласили в особый отдел, беседа была долгая и насыщенная. Мне было задано множество вопросов в основном автобиографическую характером, в этом отделе были бумаги, по которым можно было заочно изучить жизненный путь любого из нас и притом заполненные с такой точностью и аккуратностью, что любой из нас свою жизнь помнил хуже, чем эти дяди. Некоторые случайные мелочи жизни быстро забываются, которые проходили для человека безболезненно, не зря говорится: «Истина то, что выстрадано долго. Вечно то, что написано».

После этой беседы прошло еще некоторое время и меня вызвали снова. На этот раз разговор был патриотического содержания и на прощанье сказали, что просьбу вашу удовлетворили, завтра собираться к девяти утра к штабу батальона. Команда наша состояла из 32 человек, каждому выдали сухой паёк на четыре дня, и на машине довезли до станции Моровск. В состав сухого пайка входили хлеб, сахар и соленая рыба. Сопровождающий нас один из работников штаба предупредил – продукты надо экономить, возможно поезд вовремя не прибудет, в этих краях в зимнее время из-за снежных бурь иногда по несколько дней не ходили поезда. На борьбу со снегом было мобилизовано всё население района. На вокзале мы узнали отсопровождающего, что мы едем в Вологду. Это не так уж далеко, за одну ночь поезд при нормальном ходе довезет нас до переселённого пункта. Иногда повезёт и тому, кому никогда в жизни не было удачи. Наш поезд прибыл точно в назначенное время по расписанию на станции Аровск. Наш сопровождающий сам был рад, чем быстрее довезет нас до места назначения, тем быстрее вернётся назад. «Вот что, ребята», – сказал он, – кто-то среди вас всё-таки родился в рубашке иначе нам загорать пришлось бы на вокзале. Моё напутствие вам, как сядем в вагон, так каждый может распоряжаться со своим сухим пайком как желает. Утром будем в городе «Вологда», там вас накормят. Этого только и ждала братва, у многих давно слюни бежали, паек покоя не давал. Поезд остановился, все разместились по своим местам, в вагоне было тепло натоплено. Мы разделись как дома, теперь все взялись за свои вещевые мешки и скоро набили себе животы как богатые. Чем не жизнь. Не зря говорят: «Здоровый нищий счастливее больного короля». Так и у нас было, мы были всем довольны. Ехали мы всю ночь, к утру мало у кого осталась от сухого пайка чего-нибудь. А ведь хлеба у каждого было по 3кг 200г, по большой соленой рыбине, сахара и т.д. За ночь все объелись, на каждой остановке соскакивали с поезда и искали воду, хоть немного душу залить, соленая рыба свое дело сделала. Пили где попало, какую угодно воду, лишь бы удалить жажду. Утром мы прибыли в город Вологда. Был легкий мороз, ребята все были неразговорчивые, молча сопели. На пересыльном пункте наш сопровождающий сдал в штаб наши документы, с нами распрощался, пожелал удачи, уехал. От переедания мы все болели, на нас напала отрыжка, рвало и тошнило тухлыми яйцами, еда на ум не шла, все были сыты по горло. Но к великому сожалению нас никуда не приглашали не на завтрак, не на обед, не на ужин. Это мы приняли как закономерное явление, что нас не успели на довольствие поставить сегодня. Всё начнётся завтра с утра, но нас и на второй день не приглашали на завтрак. Теперь мы уже стали проявлять беспокойство, надо выяснить в чём дело? Отправили делегацию от нашей команды в штаб, где им в довольно вежливой форме разъяснили: Вы, дорогие товарищи, получили сухой паёк на четверо суток, вас поставят на довольствие через два дня. Мы уже вторые сутки ничего не ели, делайте с нами что хотите, мы люди казённые, накормите нас и отправьте куда хотите. Работники штаба посоветовались меж собой, чтобы отвязаться от нас, выписали аттестат на довольствие, по которому мы получали сухой паёк и отправили нас на железнодорожную станцию города Вологда. Военный комендант распорядился, чтобы мы заняли места в товарных вагонах, которые стояли на запасных путях без паровоза, но это нас не беспокоило, продукты были бы, а нам больше ничего не надо было. Так прохаживались мы вдоль железнодорожного полотна и опять занимали свои отведенные места в вагонах. Уже прошло трое суток как мы не тронулись с места. В чем дело? Нам никто об этом не докладывал. Есть командир, начальник эшелона, они думают за нас. Наше дело делать то, что прикажут, вот и вся логика. Продукты, полученные нами по аттестату на трое суток, закончились. Мы отправили четырех человек снова за продуктами. Только наша делегация скрылась с поля зрения, к нашему составу подали паровоз. Начальник эшелона проходил по всей длине товарного состава и на всю мощь своих легких громким басом давал команду – По вагонам! Мы ему объясняли, что наши люди ушли за продуктами, как же мы поедем. Они нас догонят, быстро по вагонам. Так мы тронулись с Вологды на Киров. Ехали целый день со скоростью черепахи, у каждого столба останавливались, в первую очередь пропускали поезда, которые шли на запад, и к вечеру прибыли на станцию Буй (Костромская область). Мы решили выяснить – сколько времени будем стоять. Нам какой-то работник в ж.д. форме сказал, что до утра. А ведь мы сегодня еще ничего не ели. В вещевом мешке тоже было пусто. Как быть? Мы вдвоем с одним парнем отправились на базар, может быть чего-нибудь съедобного купим. Проходили не более 2 часов. Когда вернулись на станцию, нашего эшелона не было. Мы отправились к военному коменданту при вокзале рассказали, как получилось. Он нам выписал по 400г хлеба и сказал – утром подойдете, определим вас в какую-нибудь часть. Нам было безразлично – какая бы часть не была, лишь бы кормили. Поели этот хлеб с кипятком и легли спать на полу. Вокзал был настолько переполнен войсками, что негде было ногой ступить. Спали вальтом и как попало, никто не жаловался. Всем было хорошо. Утром встали и вышли на платформу – мы ожидали манны с неба, авось приедут наши с продуктами. За эти утренние часы ни одного товарного поезда не проходило в сторону Кирова, все двигались в противоположную сторону. Только один пассажирский поезд прибыл с ранеными, и мы у них купили папирос марки Ростов-на-дону по 15 рублей за штуку. Теперь эти утренние часы заместо завтрака, сидя на перроне, покурили эти длинные папиросы. Они были подвид дамских, как довоенные марки Антракт. После отхода пассажирского состава с ранеными, прибыл товарный состав. Из вагонов выскочили трое солдат и направились прямо к нам, это были наши ребята, которые везли продукты. Как только они нас увидели, первый вопрос: «Вы все здесь?» – «Нет, – ответили мы, – они уехали дальше, мы двое отстали» – «Ну ничего, – сказал наш старший по команде, – мы их догоним дорогой». Теперь наша жизнь резко изменилась. У наших ребят был отдельный вагон, посреди которого топилась чугунная печь круглого диаметра, буржуйка. Жить здесь можно было, выделили нам свою часть продуктов, остальные не трогали, надеялись догнать тот товарный эшелон, где ехали ребята, чтобы им вручить свою долю. Наш состав шёл очень медленно, иногда целыми днями стоял на каком-нибудь полустанке. Проходили дни, и мы опять получали продукты по аттестату. Теперь у нас продуктов было много, так как нас было шесть человек, а получали за 32 человека. Так мы доехали до города Киров, команду свою не догнали – их распределили в какую-нибудь часть. Приехали в Киров накануне 1 Мая 1942 года. Здесь чувствовалась праздничная обстановка. С продуктами гораздо лучше, в этих краях испокон веков водился хлеб. Сюда ездили наши отцы в голодные тридцатые годы, когда по многим областям России был неурожайный год. Вятка (Киров), как его тогда называли – кормила хлебом многих, спасала от голодной смерти. Рядом с вокзалом был агитпункт. Вот здесь мы и расположились. Наш старший по команде сходил в военному коменданту при вокзале, который распорядился выдать нам в военной столовой обед, согласно продовольственного аттестата. Праздничный обед состоял – борщ мясной, сваренный по всем правилам, гречневая каша с маслом и компот. Такие обеды нам порой только во сне снились, а вкус давно позабыли. А так как аттестат у нас был на 32 человека – столько же обедов выдали нам. Первого поели по тарелке, каши тоже, выпили компот, остальную кашу гречневую наложили в котелки солдатские. Теперь вопрос с питанием был снят с повестки дня на данный момент.

Моего нового напарника звали Костя, с которым мы отстали от эшелона на станции «Буй». У него почему-то не было вещевого мешка. Теперь, имея такое обилие продуктов, мы с ним сложили все в один мешок, на 2 мая рано утром нас попросили выйти на улицу из агитпункта, так как там занимались уборкой помещения. Погода была тёплая, весна в этом году в Кирове была ранняя, на лужайках зазеленела свежая трава, птицы пели своими звонкими голосами с самого раннего утра, всё живое радовалось к наступлению весеннего дня. Не верилось, что где-то льется кровь, здесь всё напоминало мирное довоенное время. Мы легли на лужайку напротив агитпункта, я отдал мешок с продуктами своему напарнику, который положил его на землю. Рассказывая всевозможные приключения, мы на миг позабыли в самом главном – не следили за своими вещами. Вдруг я оглянулся назад, где только что находился наш мешок с продуктами, теперь его не было. «Костя!» – воскликнул я, – продукты украли». Он от удивления замер. «Что будем делать?» – «Надо немедленно идти на розыски пропажи». Я отправился от вокзала в одну сторону, он в другую. Теперь уже весь город проснулся, народу на улице стало полно. Я шёл по одной улице и вскоре оказался на окраине города, здесь постройка вся была деревянная, вокруг одни частные дома. Смотрю паренёк лет четырнадцати идет по задворкам и несёт на себе солдатский вещевой мешок, вокруг оглядывается и торопится -это вызвало у меня подозрение. Забегаю в обход к нему с другой стороны дома и вышел прямо напротив его. Говорю: Теперь ты у меня попался, и схватил за этот мешок. Он его бросил и убежал от меня, я за ним не погнался, тут же вскрыл мешок смотрю содержимое – не наше. Продуктов почти ничего не было: не много сухарей, байковое одеяло и разная мелочь. Я накинул мешок на плечи, отправился на вокзал к своим парням. Паренёк, видя, что я его не преследую больше, остановился от меня метрах в пятидесяти и так жалобно смотрел мне в след. Он прекрасно знал у кого украл эти вещи, ещё десять минут тому назад казалось ему, что все волнения позади, удача сопутствовала, откуда он такой взялся на моё горе, думал он про меня, и при первой возможности решил отомстить. Ведь времена были не из лёгких, множество беспризорных сирот было в эти годы по стране, а в городах тем более. Он, лавируя среди прохожих людей, шел следом за мной и не выпускала меня с поля зрения. Вот уже вижу наших ребят, как они в кругу сидят на лужайке, до них осталось не более тридцати метров. Принесу эти вещи и там сообща решим куда их сдать. Паренёк, идя следуя за мной, заметил, что офицер и двое солдат ищут свои вещи, он их сразу узнал и спрашивает: «Вы что, свои вещи ищете?» – «Да», – ответили они, – «Я видел кто их у вас украл», – и показал на меня. Меня вдруг останавливают. Как только я повернулся назад, так сразу увидел этого парня. «Откуда у вас эти вещи?» – спросили меня, – «Я у этого парня их отнял», и стал взглядом его разыскивать, но он тут же скрылся, его уже и в помине не было. Мешок вскрыли и проверили при мне. Хозяин вещей сообщил, что всё в целости, ничего не пропало. Так мы мирно разошлись, они пошли своей дорогой. Паренёк в душе радовался -вот как я его проучил, будет знать в следующий раз отнимать чужие ворованные вещи или нет. Вещей теперь у нас никаких не было, нам было совсем легко физически, а морально наоборот.

К вечеру укомплектовали команды и отправили в летние лагеря, где формировалась Стрелковая бригада. Военный лагерь был расположен среди соснового бора, где были вырыты землянки, для каждой роты отдельно. Нары были двухэтажные, режим дня соблюдал, согласно инструкции: подъём, физподготовка, завтрак, тактические занятия и т.д. Началась настоящая воинская жизнь. С самого раннего утра и до вечера занимались тактическими занятиями, изучали военное искусство. Офицер, который командовал нами был еще довольно молод и всё требовал так, как его учили в военном училище. После очередного дня шагаем строем из занятий по направлению в казарме, все уставшие. Вдруг слышим команду комвзвода: Споёмте! Ответ отрицательный, все молчат, не до песен, еле-еле идём. Следующий приказ: Бегом марш! Это за то, что петь не стали. Пробежим 100-200 метров. Идти шагом! Снова команда Запевай! Запевала, начинай! Здесь хочешь, не хочешь все начинают петь, такой порядок был заведен у нашего командира, так изо дня в день даже в любую погоду дождь или снег с неба, мы ползали по-пластунски, порой до нитки промокали. Периодически, строго предусмотренное графиком, нас водили нас гарнизонное стрельбище, где каждый тренировался меткостям в стрельбе из винтовки, и из пулемета. На расстоянии сто метров были установлены макеты фанерные, где были изображены фашисты. Каждому выделили свой макет, куда он должен был попасть. После очередных серий выстрелов ходили проверять вместе с комвзводом – кто сколько очков выбил.

С нами вместе были мужчины пожилого возраста из Кировской области. Первые дни по прибытию в часть у них были солидные бороды и по большому мешку сухарей из дому. На гарнизонном стрельбище они ни одной пули не послали в цель. Тогда их повторно заставляли стрелять – результат тот же. На второй день наших дедов не было в строю и ещё два дня отсутствовали, потом снова появились. Мы их окружили и давай спрашивать: «Где же, вы, изволите быть?» Оказывается, они проходили медкомиссию, где их тщательно обследовали, особое внимание обратили на зрение. Они теперь были героями дня, рассказывали о своих похождениях. Военный врач отходил от них на расстояние в пять метров и поднимал два пальца. Спрашивал: «Сколько пальцев я показываю?» Отвечали, что два. «О, милые мои, вы прекрасно видите палец, неужели вы на фронте не увидите человека, который гораздо больше пальца, так что зрение у вас нормальное!» Этим и закончилась двухдневная проверка. С них сняли эти бороды и надели пилотки со звёздочками, они теперь стали похожи на других бойцов и со всеми топали в строю с утра до вечера. Вечерами, после тактических занятий прикладывались к своим мешкам НЗ, которые тут же лежали на нижних нарах рядом с ними. Пока у них дело шло гораздо веселее, чем у остальных, ведь дневная норма хлеба в полку была 650г на день. (Отсюда, куда были эвакуированы мои родители, было недалеко. Поэтому я написал письмо, но ответа не было).

Жизнь наша проходила однообразно – с утра до вечера обрабатывали различные методы ведения боя. В последствии я совсем ослаб, так как после стройбатальона, утраченной энергии и истощения не были восстановлены, на это потребовалось бы длительный отдых и хорошее питание. Теперь были другие времена, на это рассчитывать не приходилось.

Однажды после занятий я обратился в санчасть, где получил освобождение от тактических занятий. По изучение материальная части стрелкового оружия у меня шло всё нормально, память пока не подводила. Я мог любой образец оружия разобрать и собрать гораздо быстрее некоторых штатских. Комвзвода, зная это, приказал мне проводить занятия по изучению стрелкового оружия с теми, которые не ходили на тактические занятия, а валялись на нарах. Это были разного рода шпана, мелкие воришки, хулиганы и прочие подонки из преступного мира, которые были освобождены по амнистии по указу Президиума Верховного Совета СССР М.И.Калининым. Это был особый контингент бойцов, которые отрывали подошвы от своих ботинок и привязывали их проволокой, в таком виде становились в строй, после чего они были направлены в казарму, чего именно и надо было. Здесь что-то напоминает вышеописанное много про босяков стройбатальона. Но тем было далеко до этих, это были отпетые люди, которым было всё нипочем. Однажды повели в баню один из взводов. Это было поздно вечером, в землянке свет не горел, вокруг было темно, хоть глаз выколи. Пока они мылись в бане, за это время их вещевые мешки все были проверены – нет ли там чего-нибудь стоящего. Вот с такой шпаной под одной крышей оказались мы. Вятские мужики со своими мешками пока жили лучше всех, их никто не трогал, потому что я постоянно находился дома. Однажды днем я прогуливался по свежему воздуху и не имел представления о времени, потому что низко над самой землей висели серого цвета тучи, которые всё чаще навещали эти края с наступлением весны. Возвратился в расположение части и что же я вижу: вокруг наших нар, где спали вятские мужики, собрался весь блатной мир, который днями лежали на нарах и играли в карты. Они наметили другое мероприятие – эти мешки с сухарями им не давали покоя. В другом конце землянки они этим вопросом давно решили заняться, тут я для них была помехой. Только они расположились вокруг этих мешков, я крикнул на них: «Это ещё чего?» Один из них, который готовился делить сухари, сказал: «Пошли, это легавый». Я в это время блатной жаргон не понимал, но то, что им это было не по вкусу, сразу понял. Они тут же разошлись в разные стороны и мешки вятских мужиков остались невредимы. Так было несколько дней подряд. Но мои соседи ничего не знали сколько усилий мне приходилось прикладывать, чтобы сохранять их. В середине мая погода установилась теплая, с каждым днём всё жарче стало на улице, поэтому сидеть в сырой землянке вовсе не хотелось. Я стал каждый день больше времени проводить на воздухе, прогуливаться по лесу и дышать целебными запахами хвои смолы, это придавало бодрость и постепенно восстанавливаю утерянную энергию. Теперь у меня уже был определенный маршрут, рассчитан по времени, который в обязательном порядке старался выполнить. Однажды, возвращаясь со своих прогулок в казарму, направился на своё отведенное место. Я своим глазам не поверил – вся шпана стояла полукругом возле наших нар, и каждый держал в руках свой вещевой мешок. Один из них яростно орудовал солдатским котелком – насыпал каждому строго определенное количество сухарей. Дележка шла по всем правилам, все по очереди получали свою долю, по всем законам справедливости. Как я глянул на это мероприятие, то у меня голова закружилась, уже делили с последнего мешка. Что теперь будет? – подумал я, когда наши дяди придут с тактических занятий. Я сразу понял, что теперь поздно думать о них. «Ну, что смотришь, возьми себе сколько-нибудь, пока не поздно», – сказал тот, который орудовал котелком, – «Благодарю, не нуждаюсь», – ответил я, – «Тебе виднее, потом не обижайся». Так шпана закончила это мероприятие, которое им не давало покоя долгое время. Теперь они разошлись во все стороны, залезли на верхние нары и грызли сухари, поминая добрым словом тех, кто этот продукт выращивал. Я все продумал до мелочей, пока дедов не было. Скоро начнется формирование маршевой роты, так что мне с ними ехать на фронт. Они за это не простят, если я их заложу, в душе я сильно переживал т.к. кому-кому, а мне в первую очередь придется держать ответ перед дедами, потому-что находился в казарме. Им вполне можно было сдать свои мешки в каптёрку к старшине, так они лучше сохранились бы. Вдруг подумал – зачем мне за чужие грехи голову ломать, что я, сторожем что ли нанялся для них, пусть благодарят, что до сих пор их сохранил. С такими переживаниями меня застали ребята, возвращающиеся с занятий. Как только мои соседи увидели, что сухарей нет, тут же поднялся такой шум, хоть уши затыкай: «Где наши сухари?», – был первый вопрос ко мне, – «Не знаю, меня освободили от занятий по болезни, чтобы я больше находился на свежем воздухе, теперь я целыми днями хожу по лесу, а в казарму захожу только вечером». Вызвали старшину роты. Тот задал мне те же вопросы, я так же ответил. Шпана лежала на нарах и притворилась спящими, но они ловили своими локаторами каждое мое слово. Особенно они прислушивались к нашему разговору со старшиной, их интересовало – выдам я их или нет? Старшина заставил меня вывернуть на изнанку каждый карман, хоть одну крошку от сухарей обнаружили бы, гауптвахты не миновать мне. Ничего не найдя у меня, старшина ушел, а вятские мужики еще целый вечер гудели, может быть сами себя успокаивали.

Теперь шпана, находясь дома целыми днями, смотрели на меня другими глазами, даже предложили с ними в картишки поиграть. Один из них назвал меня кент, это на блатном жаргоне друг. Я подумал: Бог с вами, лучше кент, чем легавый. Так проходили дни за днями, все было однообразно, ничего нового в нашей жизни не предвиделось. В конце мая стали формировать маршевые роты, весь комплекс подготовки был отработан несколько раз на теоретических и тактических занятиях. Шпана, которая лежала на нарах целыми месяцами, первая вылезла и встала в строй за получением нового обмундирования, которое выдавалось тем, кто отправлялся на фронт. Меня в маршевую роту не включили, пока об этом ничего не объясняли. На второй день после отправления маршевых рот, нас собрали человек 15 у командира роты, где объявили, что мы поедем в город Горький. Так мы покинули эти летние лагеря под городом Киров.

Получив мое письмо, отец отложил свои дела и поехал ко мне. Наши летние лагеря были в 200км от Яранска. Собрав продуктов в вещевой мешок: хлеб, сухари, масло и бутылку водку взял с собой на всякий случай. Возможно он этим хотел доказать, что я теперь совершеннолетний. Я до армии никогда при отце не пил ни одного грамма, я бы со стыда пропал, если б кто-нибудь предложил мне выпить при отце. При том я его самого не разу не видел пьяным. Нас воспитывали в духе преклонения перед родителями, плохие поступки считались великим позором, стыд тому, кто их совершал. Таких людей в деревне обходили стороной. Такие вещи теперь многим кажутся утопией, кто не поверит пусть примет за сказку.

Отец добрался до летних лагерей, но в проходной стояла вооруженная охрана, туда и оттуда пропускали по специальным пропускам. Он подошел к ограде и вызвал солдат, которые прогуливались внутри лагеря. Там бесконечно проходили торги, кто махорку продавал, кто папиросы, а иногда меняли один товар на другой. И попросил отец солдат сходить и узнать на счет меня. Ребята сходили и сообщили ему: Его двое суток тому назад отправили в город Горький. Поблагодарив их, он отошел в сторону. Что делать дальше? Решил повторно убедиться, насколько это достоверно, попросил других ребят сходить еще – ответ тот же. Убедившись, что это действительно так, отдал бутылку водки и каравай белого хлеба ребятам за труды и отправился в обратный путь.

Мы приехали в город Горький на пересыльный пункт, там из разных частей собирали команду, нам предстоял далекий путь в Сибирь на угольные шахты Кузбасса. Нас демобилизовали на основании телефонограммы НКО СССР по национальным признакам. В этой телеграмме было сказано – снять с фронта те нации, какие государства воюют против нас. В основном были немцы и финны, один грек и т.д. Не имея ни малейшего представления, что нас ожидает впереди. Поезд повез нас на восток, навстречу неведомому. Как там будут складываться наши судьбы, рассказать никто не мог. Проехали станцию Котельнич, это теперь здесь проживают родители в эвакуации, и снова прибыли в город Киров, я уже третий раз в этом году.

Отец приехал в город Киров и хотел купить билеты на обратную дорогу, но билеты уже все были распроданы на поезд Киров-Вологда. На нем он через два часа был бы в Котельничах. На платформу никого не пропускали, там всё было переполнено войсками. На путях стояло несколько воинских эшелонов, и солдатня как муравьи расползлись по платформе. Соскакивали с вагонов, чтобы размяться, набрать запасы свежей воды, покурить на свежем воздухе, полюбоваться окружающим миром.

Наш отец, словно сердцем чувствовал, хотел во что бы то не встало попасть на платформу. Пройдя вдоль ограды, заметил потайной ход, люди отодвигали одну из тесин и залазили в это отверстие, эти воспользовался и он.

Наш эшелон остановился в город Киров на первом пути от вокзала, и мы все вылезли из вагонов и расположились кто как: сидя, полулежа, вдоль ограды, ожидая – какие новости нам принесет наш сопровождающий, который отправился к военному коменданту. Забот у нас не было никаких, все почти были холостые, переживать не приходилось – дождется или нет супруга.

Я смотрю и своим глазам не верю! Отец прохаживается по платформе. Откуда это? «Отец», -крикнул я. Он остановился, оглянулся вокруг, увидел меня и на глазах появились слезы. «Вот так встреча!» -сказал он. Посидели с ним минут 30, подробно рассказывал про свою жизнь, о своих похождениях, сожалел во многом что так получилось. Вдруг по радио объявили посадку на поезд Киров-Вологда. Он мне и говорит: «Вот этим поездом я мог бы доехать домой до станции Котельничи, а по кассе нет билетов» – «Это ещё не проблема, надо что-то предпринять, отдай мне свое пальто шапку мешок и возьми в руку бутылку с водой и раздетым проходи в вагон, скажи, что бегал за водой». Такой вариант был удачный, его никто не задержал. Благополучно пробравшись вагон, я в окно поезда ему передал вещи. Через считанные минуты поезд тронулся, и я попрощался с отцом.

Через некоторое время наш товарный поезд тронулся противоположную сторону – на восток. Он шел очень медленно, иногда целыми днями стоял на запасных путях, пока не пропустит все встречные поезда на запад. Подъехали к седому Уралу, с большим любопытством смотрели на старые горы, которые местами подходили вплотную к железнодорожному полотну. Подобное нам не приходилось видеть в наших равнинных краях. Июнь был в разгаре, погода была тёплая. Проехали Урал и скоро город Омск. Это бывшая столица Колчака жила в едином ритме военного времени – вокзал был переполнен военными, как и вокзалы остальных городов. Удостоверившись в том, что стоянка нашего поезда будет длительной, отправились на базар. Там мы впервые в жизни увидели ишаков и верблюдов. После Омска двигались по намеченному маршруту и 21-е сутки прибыли в город Сталинск (Новокузнецк). Со Сталинска пригородным поездом доехали до станции Кандалеп. Здесь начиналось отроги алтайских гор. Они нам показались такие высокие и очаровательные, что мы долгое время любовались ими. В это время все склоны гор были уже посажены, это нас особенно удивило, как тут только люди умудряются пахать на таких крутых склонах. Мы не имели представление, что вручную, при помощи лопаты, выполняется такой тяжёлый физический труд.

Это город Осинники, наш конечный пункт следования, так объяснили нам. Слава Богу, быстрее бы до места, все были измучены столь далекий дорогой. Скоро месяц, как мы в пути, хотя здесь ничего не напоминало города. Да, это была большая котловина между двух гор, на дне которого была одна Центральная улица, которая именовалось улица Ленина, от которой в разные стороны в гору поднимались переулки. Всё это, вместе взятое, если смотреть с высоты птичьего полёта, напоминала огромного паука. По склонам гор были в землянке, которые были расположены в плановом порядке. Улицы именовались: Весёлая гора, Зелёный Лог и т.д. А местами были построены как попало, разбросаны в хаотичном порядке, только одни крыши и печные трубы торчали из-под земли, напоминая о том, что здесь живут люди. От станции Кандалеп, через 3км пути был клуб Сталина. Это было по тем временам одно из лучших зданий города, построенное в 1936 году из лучшего кирпича и имело внушительной вид среди этих жалких лачуг. От клуба в сторону городской больницы Бис стояли двухэтажные здания по улице Куйбышева, построенные из глины и камыша. Здесь был лагерь заключённых 30х годов, иначе говорят Сиблаг, так его в народе называли. Теперь уже заключённых не было, эти дома занимали рабочие, в основном шахтеры. Забегая вперед скажу, что в 80-е годы только начали разваливать эти клоповники. Хотя еще в настоящее время там в некоторых бараках проживают люди, т.к. квартирный вопрос год за годом становится все острее.

В городе было несколько угольных шахт: Кап 1, Кап 2, №4, №9, которые были объединены в один угольный трест «Молотов уголь». По распределению нас направили на шахту №4.

Шахта №4.

Нам представили общежитие, недалеко от административно-бытового комбината в клубе шахты №4. Здание было деревянное, одноэтажное, где были установленные деревянные топчаны на козих ножках рядами по всей длине помещения. На первых порах нас направили работать на погрузку угля с поверхности ж.д. вагоны, так как к нашему приезду на угольном складе скопилось несколько сот тысяч тонн, которые будучи влажном состоянии и под большим давление начали загораться. Стоило открыть небольшую яму в угольном отвале, как изнутри чувствовалось выделение тепла. Наша задача состояла в том, чтобы как можно быстрее отгрузить этот уголь к потребителю – иначе могли быть плохие последствия. К погрузке угля мы приступили через два дня после приезда. Получили хлопчатобумажную спецодежду, лапти пеньковые, а некоторым ребятам достались ботинки на деревянном ходу, т.е. подошва была сделана из деревянной доски, а сверху натянутая брезентовая ткань. Эта обувь имела отрицательные ходовые качества, в них было тяжело ходить т.к. подошва не гнулась. Работа по погрузке шла круглые сутки, мы попали в ночную смену – с 8 часов вечера до 8 часов утра, на поверхности рабочий день был 12 часовой. Смена обычно начиналась так: Сюда направляли огромное количество людей: домохозяйки, школьники и прочие рабочие угольного склада. Повдоль угольного отвала были смонтированы ленточные транспортёры. Один из транспортёров перегружал уголь непосредственно в ж.д. вагон. С начала смены, как правило, приходила учетчица – Валя Чувилова и всех подряд записывала, кто сегодня на смене. С начала смены народу всегда было так много, что возле транспортной ленты грузчики чувствовали локоть рядом работающего. Через несколько часов все порожные ж.д. вагоны были заполнены, и сразу стало так тихо, словно чего-то оборвалось. Теперь эта огромная армада людей расползлась во все стороны, каждый искал себе теплее места, где бы вздремнуть. Когда рабочий класс отдыхал – одноглазый десятник погрузки тов. Овчинников крутил старый телефонный аппарат и до хрипоты доказывал кому-то, что у него 300 человек остались без работы, но эффекта никакого не было. Местные жители – домохозяйки, которые продолжительное время работали здесь и хорошо знали эти ночные сюрпризы в работе – незаметно уходили домой спать, особенно те, кто жил недалеко от погрузки. Утречком часов 6 незаметно вернулись назад и к этому времени, как правило, опять подали порожняк. Рядом работающие никто не спрашивал друг друга, кто, где ночь провел. Когда кругом стало совсем светло, то Валя Чувилова опять появилась возле угольных отвалов и делала перекличку, кто к этому времени успел вернуться получил полностью зарплату за смену. После первого месяца работы, мы пошли выписывать получку – нам причиталось ни много ни мало 60 рублей старыми деньгами, т.е. 2 рубля за 12часовую рабочую смену. Вот это ничего мы зарабатывали. Этих денег никак не хватало выкупать скудные столовские обеды, не говоря уже о чем-нибудь. Расценки остались до военного времени, а цены на черном рынке поднялись в несколько десятков раз. Ведро картошки стоило 300руб. на базаре, по простой арифметике выходит, что нам надо было пять месяцев работать, чтобы купить ведро картошки – вот тебе, радуйся, живи как можешь. Местные жители на эти заработки не обращали никакого внимания, это спец. переселенцы, раскулаченные во время коллективизации сельского хозяйства. Другой контингент людей это те, которые отбывали срок в сибирских лагерях и по многим причинам остались здесь навсегда, либо их не прописывали на родине после освобождения, либо они столько дров наломали во время Гражданской войны, что просто сами боялись туда вернуться. Они уже успели пустить корни, построили себе жилище, обзавелись семьями и хозяйством, им эти жалкие копейке никакой роли не играли, для них были другие статьи дохода – это базар. Продадут несколько мешков излишков картошки, вот тебе целый ворох денег. Горы здесь все пустовали, в этих местах раньше был Шорский улус. Они земледелием не занимались, они «скотоводы». Эта нация на предгорьях Алтайских гор по своей физиологии смахивают на монгольский лад, с таким же узким и косым разрезом глаз. С приходом русских в 30е годы, когда были начаты разработки угольных месторождений, шорцы откочевали со своими стадами дальше в глухомань, в тайгу. Земли были свежие плодоносные, разрабатывай себе участок, где тебе понравится, и сколько тебе душа желает. Кроме картофеля на этих горах сеяли овёс, пшеницу, гречку, просо, ячмень и т.д. Спец. переселенцы народ трудолюбивый, не жалели самого себя. Зато у них всего было вдоволь. Им завидовать грех, так как по таким горам, не имея во всём городе никакого вида транспорта, всю перевозку осуществляли на тележках двуколках. А некоторые приучили своих коров – запрягают в телегу и за десятки километров возили на них сено. Многие из местных жителей в эти трудные годы, когда на черном рынке цены на продукты питания были высокие нажили огромные состояния. Имели по несколько сот тысяч денег, при том держали их в сберкассе. Забегая вперед, хочу сказать, во время реформы они у них не пропали так и остался этот НЗ, некоторым их хватило до самой смерти. Как говорят французы се-ля-ви, такова жизнь.

Труднее всех досталось нам, у нас не было ни кола, ни двора, и не копейки денег в кармане. Вот в таких условиях человек быстро научиться трезво мыслить. Извилин в голове станет намного больше, так что мысль не проскакивал на прямую. Пришлось с первого дня приспосабливаться к жизни. Чтобы переработать перебороть зло тех лет – голод, мы нанимались копать огороды, возить сено и т.д. Самая тяжёлая работает тянуть по горам воз сена на себе на двуколке. По ровной дорожке ещё терпимо, а в гору тянуть все глаза на лоб вылезут. А под гору спускаешься, ещё хуже, всеми силами упираешься ногами, чтобы удержать воз, иначе раздавит тебя. Вот так у неё начали свою жизнь в Сибири: ночью работали на погрузке, а днём нанимались на заработки.

Через два месяца нам удалось эти угольные отвалы погрузить на железнодорожные вагоны и отправить потребителям. Кузнецкий уголь был нужен как воздух, его высокие качества марки П.Ж. для плавки чугуна и стали, ведь Донбасс в это время находился у немцев, и ряд других бассейнов. Отпала необходимость нас держать на поверхностных работах, здесь теперь без нас могли справиться, и нас отправили в шахту. Я попал на участок №2, которым руководил Александр Николаевич Лазарев. Это был крупного телосложения человек высокого роста, эвакуированный во время войны из Донбасса. Характер у него был спокойный, никогда он не повышал голос, со всеми обращался одинаково, справедливый до высшей степени – человек с большой буквы. Чем выше человек по умственному развитию, тем больше удовольствия доставляет ему жизнь. Кроме начальника нашего Александра Николаевича, еще два горных мастера на нашем участке были из Донбасса: тов. Савченко и тов. Коваленко. Первая смена моя под землей проходила в северной лаве. Здесь был пройден с поверхности уклон, по которому были смонтированы ленточные транспортёры, поднимающие уголь прямо на поверхность в бункер. Мощность угольного пласта была 0.9м, работать приходилось на коленках. Забойная группа рабочих была опытная, уже проработавшие на добыче угля несколько лет: Меркулов, Сарычев, Нестеренко, Кузьмин, Пивень и т.д.

Горный мастер тов. Савченко на наряде сказал бригадиру Спиридонову И.В.: «Поставишь новичка на очистку лавного транспортёра». Когда спустились в лаву, бригадир сказал мне: «Смотри сынок, как пойдет уголь по этим рештакам, то часть его будет ссыпаться на забойную дорожку в лаву, вот твоя обязанность и состоит в том, чтобы этот уголь снова погрузить на рештаки, чтобы по всей длине транспортёра было чисто и порядок. Понял?» – «Понял Вас, Иван Варфаломеевич» – «Ну добро, оставайся с Богом, я пошел». Через некоторое время все пришло в движение, заработали ленточные транспортёры по уклону и включили лавный качающий привод. Вот и первые угли появились на рештаках. Они ползли плавным ходом и по мере очередного толчка, качающего приводы – двигались по рештачному ставу вниз, ссыпаясь на ленточный транспортер. Кое-где некоторые комочки угля падали с рештаков, я тут же их убирал. Эта работа на первых порах мне понравилась, никакой особой натуги не требовалось и на протяжении всего лавного транспортера была чистота и порядок, что от меня и требовал бригадир. В течение смены несколько раз все транспортёры останавливались, а через некоторое время опять заработали. Уголь шел и шел, как принято говорить у шахтеров «чулком», т.е. угольный поток не прерывался. Под конец смены пролез по лаве горный мастер Савченко. Внимательно просветил своим ручным светильником по всей длине транспортера, проверяя мою работу. Такие аккумуляторы носили надзорные лица, а у рабочих они были прикреплены к каске. Подошел ко мне и спрашивает: «Как дела?» – «Нормально», – отвечаю, – «Ты молодец, я не думал, что так хорошо справишься со своей работой, завтра на наряде получишь стахановских талон №1 (на него давали 200г хлеба и 50г американского сала)». В эти годы специально назначенная девушка, ходила по всем участкам и по списку раздавала эти талоны тем, кому их выписывали за перевыполнение плана.

Угольный поток стал слабее, теперь по рештакам вместе с углем шли обрубки от стоек и деревянные щепки. Это чистили свои забои забойщики. Вскоре появились огни – один за другим стали спускаться вниз по лаве вся бригада. Подошел ко мне бригадир и спросил: «Ну как дела, сынок?» – «Нормально!» – «Забирай свою лопату и пошли домой». Выключили лавный привод и один за другим легли на ленточный транспортер и выехали вверх по уклону на поверхность. Я следовал их примеру, так закончилась моя первая смена под землей. По выходу на поверхность, по шахтерскому говорят «на-гора» никто не торопился бежать в мойку, у каждого была своя заначка, где перед спуском в шахту были оставлены табак и спички. Как только достали курево, завернули козьи ножки, и дым повалил коромыслом. Дымили все, жадно затягивая во все легкие самосад, и потчевая один другого – попробуй мой табачок. У всех был свой, который выращивали возле дома, в огороде, ведь на черном рынке стакан табака стоил 50 руб. С собой под землю спички и табак никто не брал, курить в шахте строго запрещалось, за это отдавали под суд, если кого заметят. Т.к. шахта была свехкатегорийная по выделению газа метана и опасная по взрыву угольной пыли. Подобный урок уже однажды испытали на себе на этой шахте в 1936г. При взрыве газа метана были человеческие жертвы. Под землей, во время работы разговаривать между собою некогда, все торопятся, как можно быстрее выкинуть уголь со своего пая и закрепит ее. Работала вся забойная группа, в одних рубашках, которые на них не высыхала в течение всей смены, от пота была мокрая, хоть выжми. Теперь, сидя на вольном воздухе, покуривая свои козьи ножки, можно кое – о чем поговорить. Все были черные, словно негры, одни зубы и глаза блестели. Я с трудом узнавал их в таком виде – кто есть, кто. Накурившись досыта, поднялись и пошагали через гору в мойку, здесь расстояние было всего около 1км. В летнее время идти через гору одно удовольствие, по штольне ходили тогда, когда погода была ненастная и в зимнее время. После мойки забойщики отправлялись по домам, а мы одинокие в столовую, которая была расположена недалеко от комбината. В летнее время, резкий запах колбы (черемши) можно было учуять на приличное расстояние, т.к. ее жарили и парили, и чего только с ней не делали. Варили первое с колбой и на вторые блюда гарнир был с колбой. Это тяжелое время, продуктов выдавали в столовой мизерную долю, основной продукт была колба. Если бы не она милая, то многие гораздо раньше отправились бы на вечный покой. На заготовку её была направлена в тайгу специальная бригада, которая этим только и занималась. Её даже солили, заготавливали на зиму.

После столовой надо отдохнуть. По приходу в общежитие, соседи по койкам давай спрашивать меня: «Ну как работалось, не страшно тебе было?» – «Нет, – говорю, – не страшно, даже горный мастер тов. Савченко похвалил меня за хорошую работу и обещал мне завтра выписать стахановский талон №1». Эти ребята были бывалые и на себе испытывали не раз почем фунт лиха – заулыбались, глядя друг на друга. Я у них спрашиваю: «Вы чего улыбаетесь?» – «А так, просто. Слушай, ты никогда не радуйся, когда тебя хвалят, с таким же успехом на второй день могут отругать на чем свет стоит». Я стал возражать: «За что меня ругать, как это понять? Если я буду стараться работать честно и хорошо» – «Потом узнаешь, когда это случится, но в общем дай Бог, чтобы тебя каждый день хвалили – это разве плохо?», на этом разговор наш про шахту был окончен. Целый вечер меня не покинуло хорошее настроение, я мысленно думал, как мне вручают стахановский талон №1. На второй день на наряде разбирали итоги работы за прошедшие сутки, что меня мало интересовало. Только я заметил на лице начальника озабоченность, вид у него был не особенно веселый. Он рассказывал забойной группе, что ваша смена работала вчера нормально, а после вас была авария. Поэтому верхнюю часть лавы не удалось добрать. Ремонтная смена сделала разворот лавного конвейера. Вскоре пришла к нам на наряд девушка с чемоданчиком, которая раздавала стахановские талоны по участкам, выкликали по фамилиям, скоро и меня позвали, расписался в списке, и она мне выдала талон. Сколько радости было, вот ведь. как резко всё изменилось, сразу заметили, что работаю честно, мечтал я. Талон спрятал во внутренний карман, чтобы не дай Бог не потерять его. После работы выкуплю в буфете.

По приходу до Северного уклона на устье её немного отдохнули, покурили перед спуском и пошли до места работы. Бригадир подошел ко мне и говорит: «Ты, сынок, пойдёшь на ту же работу, где работал вчера» – «Хорошо», – ответил я. На этот раз я не мог узнать вчерашнюю лаву, где вчера возле рештачного става была мощность 0.9м, то сегодня здесь было не более нож 0.6м. Решеточный став местами был под самой кровлей. Пока уголь ещё не качали, я и представить не мог всей этой беды. Забойщики полезли под самый верх лавы, а бригадир поставил меня в среднюю часть её. После разворота лавного транспортера нормального обрушения кровли не получилось, давление передалось на забой. Вся крепь возле рештаков была поломана и уголь, который шёл по рештакам с верхней части лавы, весь сыпался на забой, в этом месте был кривун. Рештачный став дёргался взад-вперёд, как старая колхозная веялка, мне приходилось грузить как забойщику в одной рубашке. С меня валил пар, как с паровоза, грузить приходилось на боку, местами было так низко, что лопату с углем не просунешь. Чем больше я грузил, тем больше меня заваливало углем. Я был бессилен что-нибудь сделать, это был кромешный ад, если бы знал, как отсюда выбраться на поверхность, я бы все бросил и ушел. Я этот уголь сюда не закладывал и разбирать его не собираюсь.

Горный мастер Савченко, проходя мимо меня, кричал дурным матом: «Мать, перемать, три бога мать! Спишь у меня, совсем руки отнялись? Если есть на белом свете справедливость, то где же она. Так умели материться только Донбассовцы. Он совсем сумасшедший, как бешеная собака с цепи сорвался, они все были без практики, без какого-либо образования, их только из-за горла держали. После несправедливой морали у человека остаются вкус полыни в душе, которая порой не покидает его до конца жизни.

Савченко отвёл душу на мне, быстро полез вверх по лаве. Какой там разговор у него был с бригадиром, но через некоторое время два забойщика спустились мне на помощь. Пивень и Бухтояров. Как глянули – аж охнули, как тут братик у тебя? Говоришь, засыпало тебя. Как видите. Вот, черт побери, ведь привод совсем не принимает уголь – весь сыпется на забой, а под конец смены вся бригада чистила лаву. Я был настолько расстроен, что белый свет был не мил. Когда бригадир подошел ко мне и спросил: «Но как ты тут, сынок?» Я ему ответил: «Сынок больше сюда ни разу не спустится за что мастер меня отлаял,как собака» – «Не обращай на него внимания, такое у него временами бывает, не разберётся и обидит человека. Завтра чтобы обязательно пришёл, забудь всё это». Опять по выходу на поверхность все курили самосад, и горный мастер тоже, разговоров про работу никаких не было.

По приходу в общежитие, соседи мои опять давай меня спрашивать: «Ну как сегодня работалось?» – «Даже рассказывать ничего не хочется, вы как будто в зеркало смотрели вчера. Такой нагоняй получил от горного мастера, что до глубокой старости не забуду». Они со смеха закатывались, и так продолжительное время не могли успокоиться. Я был сильно взволнован, не находил себе места весь вечер, у меня в ушах всё гудел голос тов. Савченко – Спишь! Всякие думы лезли в голову, хотелось даже сбежать в Осинников, пусть поймают и посадят, хуже не будет. Как только соседи мои успокоились, смех утих, один из них и говорит: «Вам чего не работать, у вас начальник участка умный, вот попробовали бы с нашим поработать. Я работаю на пятом участке у Ивана Михайловича Сологубова, что не наряд, так прямо концерт настоящий. Он дурак из дураков – как начнёт орать на всё горло и кулаком бить по столу, тут же со слабыми нервами можно в психиатрическую больницу попасть. А грамоты у него нет никакой, однако, он всегда пишет, кто бы чего не попросил. Обычно он пишет те буквы, которые знает, а которые не знает, те пропускает».

На шахте был такой порядок – чтобы получить в строй группе топорище, черенок для лопаты, надо требование от начальника. Однажды забойщик Серищев Е.П. попросил Ивана Михайловича выписать топорище, он выписал, но по этому требованию не выдали, сказали, что здесь нет нужных слов. Серищев вернулся и попросил выписать новое требование, Иван Михайлович заругался: «Вечно они придираются». Но по новому требованию топорище так же не дали, сказали: «Что вы над нами смеётесь, по два раза ходите с одной и той же бумажкой?»

А вот еще другой характерный случай был недавно. Посадчик Миша Филонов несколько дней подряд не выходил на работу, прогуливал. В годы войны суд заседал непосредственно в комбинате шахты, за прогулы отдельно судили, а за более крупные преступления судил военный трибунал. Так что стоило этим парням поднести только материал, они его быстро до ума доводили.

Иван Михайлович на наряде кричит до хрипоты: Я не я буду, если не посажу сукинова сына и весь стал разбил своим кулаком, все доказывал свою власть и могущество. Ребята рассказали Филонову: Миша, достань какой-нибудь оправдательный документ, а то у него ума хватит отдать тебя под суд. В это время на участках выдавали талоны на спец. Мыло, заверенные печатью. Подобного вида освобождения от работы на несколько дней в здрав. пункте выдавали справки, также заверенные печатью. Филонов взял в руки талон на мыло и прижался в углу кабинета. В этом талоне слово «мыло» как раз захватила печать. Как только Иван Михайлович заметил его, так сразу страшным голосом заорал на Ивана на весь комбинат «Посажу, я не я буду!» Миша Филонов был парень такой, что в карман за словом не полезет: «А скажи, пожалуйста, Иван Михайлович, если бы я помер, тогда, наверное, твой участок закрыли бы?» – «Если бы ты помер, то заменили бы тебя, мне другого человека дали бы, а раз ты не помер, так должен иметь оправдательный документ» – «А Вы у меня не изволили спросить, а уже кричите, у меня он есть и протянул ему талон на мыло». Он глянул на эту бумажку, увидел печать и говорит: «Вот как получается, я тут нервничал, а он имеет освобождение». Рядом с Иваном Михайловичем за столом сидел механик участка Петр Петрович Дик, немец по национальности, парень умный и грамотный. Как глянул на этот талон, который был на руках у Ивана Михайловича, так еле-еле удержался от смеха, но не подал виду. Так всё мирно и обошлось, только Иван Михайлович всё удивлялся: «Скажи пожалуйста, как это я так мог ошибиться, как это я мог подумать, что ты прогуливаешь, а ты оказывается честный парень. Но, не обижайся на меня, с кем не бывает ошибок».

Соседи мои успокаивали меня: «Все мы на первых порах расстраивались за всякие незначительные неприятности, потом поняли и тебе тоже советуем – меньше обращай внимания. Есть один жизненный девиз: «Если хвалят, не радуйся, ругают, не расстраивайся». Это твои первые шаги в самостоятельную жизнь, ты получаешь боевое крещение в огромную армию Шахтерский гвардии, здесь остаются только те, кто не падает духом и выдерживает этот испытательный срок. На эту тему мы ещё когда-нибудь поговорим и тебе будет понятно, как она жизнь сложна». После таких задушевных товарищеских бесед, мои личные обиды показались совсем незначительными, потому-что вокруг творились дела гораздо похлеще.

В эти голодные годы многие из шахтеров одиночек целыми днями не спали после ночной смены. Рылись вокруг столовой на помойках – искали гнилую картошку или ещё чего-нибудь съедобного. Одни рылись в помойных ямах, а другие нервничали – а вдруг найдут жемчужное зерно. Конечно этого не случилось, набрав гнили в мешочек, чего-то мурлыкая себе под нос, шагал в общежитие. Теперь только и начиналась основная работа – отправляется на кухню, гнилье высыпает в тазик, где сортирует, то есть делает настоящую ревизию, съедобное кладёт в горшок, отходы на мусор. Мыли с большой осторожностью, чтобы сохранить крахмал – это всё пойдёт на оладьи. После мытья толкли в горшке, превращая в тестообразную массу, из неё лепили лепешки. Если кто-то тайком со стороны наблюдал – сколько радости доставили эти лепёшки великомученику. Глаза его блестели, как у кота ночью, на усталом лице появилась улыбка. Затем пекли их на горячей плите, когда вся эта работа была окончена, счастливчик уже настолько усталый и измученный, что ел их, засыпая, сидя за столом. Время подходило к ночной смене, об отдыхе и думать нечего было, с трудом передвигая ноги, он шёл на ночной наряд. Один из близких знакомых был земляк мой Паукку. Он эту помойку возле столовой перелопатил бессчётное количество раз. Он был один из самых заядлых, которые всё своё свободное время, которое было отведено для отдыха, рылся там. Работал он в лаве навальщиком. Труд в забойной группе был распределён так – забойщик отбивал уголь от забоя и отгребал в сторону, а навальщик грузил готовый уголь на лавный транспортер. Придя в ночную смену, он постоянно засыпал на ходу – сунет лопату в кучу угля и уснёт, забойщик смотрит – уголь нисколько не убавляется, а наоборот куча всё выше и выше становится. Прекращает разборку с забоя, подходит к нему, а он, сидя на почве, издает громкий храп. Паук, ты опять спишь? Нет, нет, я гружу. Что мне делать с тобой, чем ты дома занимаешься? Как будто у тебя семья большая и скота полный двор, что отдыхать некогда. Этот напарник Паукку не знал, чем он дома занимался, это надо было видеть своими глазами. Характерная закономерность в те времена наблюдалось – кто постоянно находил себе питание сверх того, что давали в столовой, как правило помирали в первую очередь. Казалось бы, они получают дополнительные калории, но отдых дороже того, что они находили в помойке. Я этим не занимался, лучше лишний час поспать, организм человеческий при покое требует питательных калорий намного меньше, это и спасало нас в те суровые голодные годы. Хотя питание в столовой было скудное, но на работе мы чувствовали себя свежее.

На следующий день на наряде никакого разговора не было, никто никого не обвинял за то, что лава была завалена углём. Я всё ожидал, что горный мастер Савченко чего-нибудь скажет, но он тоже молчал, как будто ничего не случилось, очевидно до него дошло, хотя с некоторым некоторым опозданием. Однако, за свои поступки не принято было раскаиваться. Как говорится: «Не тот прав, кто прав, а тот прав, у кого больше прав»

Александр Николаевич сообщил нам, что северная лава через два цикла будет остановлена, т.к. она дошла до охранного целика. Взамен нам дают две лавы, по тому же пласту: Пу №8 и №16. Они полностью будут находиться под землей, не то, что северная лава. Только одна из этих лав №16 будет иметь выход на поверхность через шурф, откуда будет подаваться крепежный лес. В лаве №8 будут качающие привода, а №16 будет крутопадающая, откуда уголь по мертвым рештакам, под силой своего собственного веса будет попадать прямо в вагон – вот такие новости на сегодняшний день. Если нет никаких вопросов ко мне, то можно отправляться на работу. Все поднялись и молча покинули раскомандировку участка. Оставшиеся два дня проработали без особых приключений. Мастер не кидался ни на кого, может быть у них был особый разговор с бригадиром, но в целом всё шло нормально. С понедельника будет укомплектован участок людьми на обе лавы. Бригада тов. Спиридонова осталась без изменений, весь основной костяк забойной группы. Кроме того, еще дали пополнение – 15 казахов. Из них 13 человек на уголь и два на доставку леса. Единственная новость, которая произошла в нашей смене – это другой горный мастер Семен Смирнов. Он из местных переселенцев, родом из Саратовской области. В 30е годы попал под раскулачивание, во время коллективизации сельского хозяйства.

Казахи ходили в шахту в длинных шубах, носили бороды. Шубы были подпоясаны кушаками и у каждого в руках была палка – вот таких орлов нам дали на пополнение, с них страна ждала уголь, который в данный момент был нужен, как воздух. Система работы в лаве была такова – каждый брал себе пай по желанию. Кто сколько может тонн добыть угля. Оплата соответствовала количеству тонн, каждому в отдельности, так что заработная плата у забойщиков была разная. Паи распределял бригадир, на второй день на наряде объявлял кому сколько тонн записано по рапорту для оплаты. Паи распределяли по порядку снизу-вверх среди основной забойной группы, а 13 казахов каждый день занимали паи под самым верхом. Это делалось с таким расчетом, если не доберут ее полностью, то ремонтная смена брала их на буксир, т.е. помогала разваливать недобранный уголь. Основная забойная группа брала себе паи 7 – 8м по длине лавы, а казахам всего по одному метру на бабая, т.е. на 13 казахов 13 погонных метров. Это в 8 раз меньше обычного. Работали они в шубах – это надо своими глазами хоть один раз видеть, тогда только можно иметь полное представление. Мощность пласта колебалась в пределах 0.8-0.9м, если в тонкой брезентовой спецуре местами было трудно пролезть, то можно представить какие из них забойщики в шубах. Если, когда им и удавалось выгрузить уголь полностью, то крепить они совсем не могли, как правило сидели по 12 часов подряд в лаве ежедневно. Долго смотрел со стороны однажды Александр Николаевич на своих горе-работников, потом у него очевидно нервы сдали, он сказал мастеру: «Семен, пошли казах раздевать». Подошли снизу к первому – «Давай сними, бабай, шубу». Тот никак не хочет. Они сами расстегивают пуговицы и стаскивают шубу с плеч, казах чуть не плачет, чего-то по-своему лопочет. Первого раздели, шубу закинули за рештаки, на контрольную дорожку, подошли ко второму и т.д. Когда тринадцатого раздели, то первый уже достал свою шубу и снова надел. Так с ними мучились несколько месяцев подряд, и ничего не добились. Не мало их в шахте задавило, они лезли куда попало как бараны. Расстояние до движущегося состава шахтовых вагонеток было менее 0.7м, то казаха зацепило за шубу, и он оказался под вагонами, или он споткнулся, идя по тротуару в ботинках на деревянной подошве. Как правило, у каждого казаха на шее висел кисет с деньгами, который носили с собой повсюду, даже в шахту. Не зря говорится: «Рожденный ползать, летать не может». Они всю свою жизнь в степи прожили, ели баранину и пели песни, пасли отары овец и никакого горя не знали, а от них хотели дождаться угля для страны. Чуда не произошло.

На доставке леса, как я уже упомянул, работали два казаха: Наруз-бай, Аким-бай. Каждый день на наряде шел крупный разговор. Они вдвоем не успевали обеспечить смену крепежным лесом. Начальник послал меня к ним на подмогу. Теперь мои напарники были казахи. Аким-бай был постарше, а Наруз-бай был здоровый молодой парень. Начальник все хотел сделать с него забойщика, но он всеми силами отказывался от этой роскоши. С начала смены, как правило, давали лес на временное крепление – стойки и затяжки. После этого казахи закуривали, у них были в кармане маленькие бутылочки из-под каплей, в них они носили в шахту нюхательный табак. Стряхивали с них табак на ладонь, брали щепотку и клали под язык, это называется курить насвай. Когда порция табака находилась под языком, они чмокали, как бы сося этот табак и вместе со слюной глотали содержимое, получая удовольствие. Они все время хотели угостить меня, но я отказывался.

Однажды нашу бригаду послали работать на одну смену в крутую лаву, в нашей лаве вышел из строя электромотор вруб.машины. Учитывая то, что угол падения пласта здесь был в пределах 40-45 градусов. Доставлять лес сверху вниз надо было соблюдать максимальную осторожность.Для этого нами были сделаны перекрыши через определенные промежутки в лаве, чтобы на них задерживать и складировать лес.

У Александра Николаевича была привычка, как только спуститься в лаву, где остановится, тут же уснет. Мы подавали стойки, бросали их от одной перекрыши, до другой. Вдруг одна стойка сорвалась с перекрыши и с шумом полетела вниз. В этот момент метров на 30 ниже нас дремал начальник, стойка с ходу ударила его по спине. Нет сомнения, удар был довольно сильный, он только охнул. Мы потушили свет и затаили дыхание, напугались сильно, что теперь будет? Но сорванцы, я вам дам за это, теперь мы совсем перестали подавать лес, т.к. боялись спуститься вниз по лаве, пока он не уйдет. После смены выехали на-гора и чего-то надо было срочно обратиться к нему. Зашли в кабинет, а сами боимся. Он даже виду не подавал, что мы его стойкой травмировали, вот так удивительный человек он был.

Работая уже целую неделю с казахами, я ни раз собирался попросить у них, что за песня у вас такая длинная? Они мне и говорят: Мы ее сами сочиняем, поем то, чего думаем в данный момент. Теперь мы поем о том, что скоро кончим работу и поедем домой, зайдем в столовую и съедим за раз все, что на день положено, а хлеб продадим возле комбината, у нас будут деньги и нам больше ничего не надо.

Каждый день возле административного комбината шахты был базар, местные жители носили продавать лепешки из картошки, соленую капусту, сушеный картофельные очистки, редьку, а также жиденький суп по 10 рублей за маленький черпачок. Казахи продавали свою последнюю пайку хлеба, они до невозможности были жадные на деньги. Когда у них спрашивали: «Зачем свой хлеб продаете?» Они говорили: «Мой курсак (кто сильно голоден) такой, хлеб не кушает». Как только казах утром откроет глаза, так первым долгом прощупывает свою рубашку на груди, удостоверяется, что деньги на ночь никуда не уплыли, кисет на месте. И начинается молитва. Вспоминает Аллаха и всех святых, попросит Аллаха, чтоб тот помог ему в жизни и богатством не обидел, всю родню от разных неприятностей и от сюда, от этих нехристей быстрее освободил его. Аллах кончено помог многим из них, покончил с этими муками. Скоро они похудели, ели ноги свои таскали до работы и обратно. Настал тот день, когда казахов на наряде с каждым днем стало все меньше и меньше. Вчера отдали Богу душу два наших забойщика, которых еще недавно Александр Николаевич и Семен Смирнов раздевали в лаве, снимали с них шубы. Хотели их в люди вывести, а те избрали себе другой путь – хлеб не ели, продали весь, кисеты набили свои полны денег, а сами покинули этот грешный мир. В последствии выяснилось, что у бабаев кисеты кто-то прибрал, на их шеях висели только пустые шнурки. Вот так большинство из них помогли стране угольком.

Сегодня суббота, я отдыхаю и мои соседи тоже. Я уже соскучился про них, давно не беседовали. Работали в разные смены – придешь домой, они спят, и наоборот. Вот теперь, после долгого перерыва, мы опять проведем вечер вместе. Эти встречи для меня особенно полезны, т.к. у них жизненный опыт богатый, чего так мне не достает. Я еще не представил их – одного звать Володя, другого Андрей. Как они меня увидели, так оба засмеялись сразу. «Мы думали, что ты уже сбежал с Осинников, но выходит ошиблись», – теперь нам всем стало смешно, – «Хватит вам, это все прошло». Они как будто сговорились, в раз сказали: «Ну как у тебя дела, ну как у тебя успехи?» – «У меня за последнее время большие перемены произошли», – в сжатой форме изложил все по порядку. Андрей мне и говорит: «Тебе на хороших людей везет, ведь Семен Смирной, это душа человек, мне приходилось у него работать. Теперь ты не сбежишь, я в этом твердо убежден».

Так началась наша задушевная беседа. Раз уж зашел разговор про горного мастера, то так и быть расскажу одну историю, которую держал в тайне многие годы. Теперь подошло время, когда можно об этом вспомнить в узком кругу друзей, т.к. данного человека уже нет в живых. И начал Андрей рассказывать свои похождения. Работал я тогда на участке №1, моим горным мастером тов. Калиниченко, он совсем не мог писать, а нужно было ежедневно выводить людям заработанную плату. Здесь его выручала жена. Она сама закрывала рапорта. Как сядут на пару за стол и начинают рассуждать кому сколько тонн записать, всегда ее слово было последнее. Узнал я это дело случайно. Однажды после получки, предложил тов. Калиниченко выпить со мной: «Здесь нельзя, кругом народ, разговоров будет больше, чем этой водки, если хочешь, пойдем ко мне, возьми выпить и на закуску чего-нибудь». Так и сделали. Пришли к нему, он мне и говорит: «Познакомься – жена моя Люся». Я назвался тоже. Через считанные минуты, бутылки мои и консервы, стояли на столе. Пили все поровну, она от нас нисколько не отставала. Я хотел выйти на улицу и покурить, а она и говорит: Курите здесь, я сама этим делом занимаюсь». Раньше всех опьянел хозяин, она говорит: «Говно, а не мужик, у него всегда так». Однако он еще сидел за столом, но уже плохо соображал. Мы еще налили по очередной, она подсунула ему самый большой стакан. Я молчал, ведь дело хозяйское, как хотят, пусть та и делают. Мы беседовали на разные темы, и вдруг он как грохнется с табуретки прямо под стол. Я встал и давай его поднимать, она мне тоже помогала, уложили его на диван. Мне как-то не хорошо стало, хозяин спит, а меня как на зло, водка не берет, я совсем трезво мыслю, начал собираться домой, она на меня: «Ты, Андрюша, куда?» Как схватит меня обеими руками за шею и давай целовать. Несмотря на то, что я сам курю, мне как-то противно стало, «целовать курящую женщину – все равно, что облизывать пепельницу». И никак не отпускает меня, так и тянет к себе в спальную. Как я не хотел, но все вышло иначе. После этого, я в этом доме был своим человеком, он сам меня приводил, возможно по ее указанию. Она без ума была рада видеть меня и ждала своего счастья, так привязалась, что просто сверх нахально. У меня заработок сразу стал на много больше, чем у других, может быть кто и догадывался, но прямо в глаза, ничего не говорил.

Однажды надумал он поехать он в отпуск в санаторию, так я этот месяц оттуда не вылазил, старался не попадать никому на глаза, одна отрицательная черты у нее была- если ты перепил, то все карманы твои вывернет.

Однажды Калиниченко был избран депутатом горисполкома, тут он под собой ног не чувствовал, но потом попух на грязном деле, получил срок и отдал конца в местах не столь отдаленных. А было это так. Жили они в бараке, где раньше был лагерь заключенных Сиблаг. Там один из шахтеров накопил себе денег и решил купить свой собственный дом, т.к. в сберкассе большую сумму денег не всегда возьмешь, он снял их заранее и принёс домой жене, а сам отправился на работу. На другой день, прямо утром, хотел сделать покупку. Каким-то Калиниченко узнал это и двух друзей подговорил. Дело было летом, время было уже 11 вечера, жена этого товарища стирала белье, двери были открыты. Они подошли с зада, схватили ее и засунули в рот большой мокрое полотенце, давай допрашивать ее, где деньги, они не сказала. Перевернули все комнату вверх тормашками и не нашли. В это время она потеряла сознание и упала. Они подумали, что она задохнулась и ушли. Муж ее, сидя на наряде, почувствовал чего-то неважно и отпросился с работы. Пришел домой, двери открыты, в комнате все перевернуто, и она лежит на полу без всяких признаков жизни. Вытащил полотенце со рта, стал ее шевелить, позвал соседей, делали искусственное дыхание, вызвали скорую помощь. Через некоторое время дыхание ее стало восстанавливаться, и она очнулась. В последствии, она рассказал, что было их трое, а один из них был сосед Калиниченко. Вот с какими был людишками я был близко знаком, даже стыдно становится, когда вспомнишь. Глядя прямо мне в глаза и, как бы доказывая эту истину, говорит мне: «Ну как иметь таких друзей и после этого остаться человеком? Ни каждому суждено. Молодец, Андрей, есть у тебя сила воли, а все остальное ерунда». После того, как его посадили, она мне опротивела. И больше в те края, моя нога не ступала. Однажды она встретила меня и давай крокодиловы слезы пускать: «Почему ты не ходишь до меня?» – «Некогда мне, собираюсь жениться, побаловались и довольно», – придумал я для нее, чтобы отстала от меня. Так разошлись наши пути дорожки.

Человеческая жизнь неоднозначная, разобраться в ней довольно трудно, если проанализировать, то получается странная картина. За год разводы достигли астрономической величины 1млн.человек в год, это каждая третья пара. Основными виновниками распада семейной жизни, как показывает статистика, являются женщины. Наши гуманные законы дали им права, которыми они пользуются с лихвой. Многие обижаются на своих мужей, и при удобном случае изменяют им. Делают это очень тонко, так длится во многих семьях годами. Если она показывает себя на работе идеальный, то ежегодно отпуск проводит в санаториях, в Тулу едут без домашнего самовара. Муж давно уже чувствует, что чёрная кошка пробежала между ними, но при людях ведут себя корректно и на первый взгляд всё выглядит благополучно. Даже некоторые люди смотрят со стороны, завидуют: Живут же люди, обращаются между собой только в вежливой форме. Не мало случаев, когда у одной из таких женщин, которая всю свою жизнь имела интимные связи с другими, вдруг помер муж. Прошли траурные дни и теперь она свободная, не от кого независимая. Долгие годы всякие секреты приходилось хранить в глубокой тайне, получать письма до востребования и т.д. Одно только слово свобода значит, что за неё порой люди отдавали свою жизнь. Многим мерещилось -вот теперь я наверстаю упущенное, но законы жизни жесткие и коварные. При жизни мужа многие картины крутили с ней амуры, она в душе радовалась – меня любят, я любимая, а теперь, когда он покинул этот грешный мир и унес с собой все свои горести и страдания, её все перестали любить. Те, которые при жизни мужа ходили тайком темными ночами, теперь при случайных встречах отворачиваюсь от неё, делая вид, что не заметили. Осталась она всеми заброшена и покинута, даже с презрением смотрели на неё бывшие поклонники, так как считали её человеком лёгкого поведения, с которой нельзя связать свою судьбу.

Иногда, коротая длинные зимние вечера одна, тысячи раз в уме перебирала все варианты жизни и никак не могла понять – почему это так, а так, как должно быть? Есть одна легенда, которая на эти вопросы даёт ответ. Одна особа после смерти мужа глубоко раскаивалась в своих грехах и летнее время ежедневно ходила на могилу мужа и часами просиживала там, вытирая глаза платком. На памятнике, установленном на могильном холме она написала слова «У влюбленной жены муж умереть не может». Черт ежедневно из-под кустов наблюдал за этой сценой и вдруг поинтересовался – что же там такое написано? После ее ухода чёрт подошёл и прочитал это. Затем поставил запятую в этом предложении. Она на следующий день, придя на могилку, прочитала это и больше ни разу не появлялась на могиле мужа и не плакала.

СЕМЕН СМИРНОВ

Так проходили наши трудовые будни, с работы было всё нормально, никто на нас не покрикивал, не притеснял, мы сами старались честно и добросовестно работать. Мастер нашей смены Семён Смирнов был мужик мировой, оказался с юмором, что соответственно давало разрядку нам, так необходимую в этом нелёгком деле. Голоса никогда не повышал, мы старались делать как можно лучше и не подводили его. Потребность угля в целом по стране с каждым днем возрастала. На Урал и Сибирь были эвакуированы десятки крупных заводов с европейской части Союза, которые в кратчайший срок были восстановлены и начали выпускать оборонную продукцию. Как увеличить добычу угля была первоочередная задача. Широкий размах получили индивидуальные рекорды. Многие опытные забойщики перекрывали рекорд Алексея Стаханова – выполняли норму до 3000%. Организовывали дни повышенной добычи, когда каждому участку давали повышенное задание на добычу угля. Были мобилизованы все людские резервы: официантки из столовой, домохозяйки, даже многие находясь на пенсии, выходили на работу. Одному забойщику на помощь посылали до 10-ти помощников женщин с поверхностных цехов. Если кто шел на рекорд, то вся шахта знала. Внутри административно-бытового комбината на видном месте висел плакат, где было все подробно расписано: с какого участка, ФИО забойщика и т.д. Дежурный по шахте держал на контроле, узнавал, как идут дела у рекордсмена. Получив данные по окончанию смены, забойщик еще продолжал доводить забой до ума – устанавливал не достающую крепь, а художник уже трудился в поте лица. Сообщались результаты рекорда, сколько тонн выдано и какую сумму денег заработал забойщик за смену. Такой плакат теперь висел со стороны улицы у входа на комбинат, так что мимо него никто пройти не мог, не заметив.

На нашем участке работали молдаване, сюда они попали после присоединения Бессарабии к Молдавии. Из-за того, что им не хватало питания, они прогуливали – после получения хлебных карточек на месяц, на работу не выходили. Несмотря на то, что были они южане почему-то не любили жару, целыми днями лежали за комбинатом, где росли человеческого роста лопухи, и играли в карты. Все они ходили шляпах и хромали на левую ногу, идя друг за другом наступаю в один и тот же след, синхронно. Звали их Савва, Потец, Крецан, Цигурян и т.д. Сидя за столом, Александр Николаевич почесывал голову и делал такой озабоченный вид, говорит мастеру: «Семен, кем же ты думаешь этот повышенный наряд выполнять, людей маловато и молдаван нет ни одного?» Смирнов был человек дела, недолго подумал и говорит: «Александр Николаевич, я тебе молдаван приведу, но они в шахту не пойдут, пока их не накормим» – «Приведи немедленно», – сказал Александр Николаевич. Смирнов подошел к лопухам и давать звать их: «Крецан, Савва, Потец, Цигурян, где вы?» – «Что тебе, Семен, надо от нас?» – «Пошли в кабинет, начальник приглашает. Сегодня повышенная добыча и людей не хватает и людей не хватает» – «А кормить он собирается нас?» – «Обещал» – «Ну пошли». Через 10 минут все молдаване шагали следом за Смирновым и вошли в кабинет. «Вы на работу собираетесь идти или нет?», – спросил Александр Николаевич. «Нет, – хором ответили молдаване, – если накормишь нас, начальник, тогда пойдем» – «Что вы желали бы?» -«По 1кг хлеба на каждого, тогда будет разговор другой». Александр Николаевич посмотрел на них пристально и сказал: «Хорошо, я сейчас принесу хлеб». Лазарев (Александр Николаевич) жил здесь в Сибири без семьи, его семейная жизнь нас мало интересовала. Все продавщицы на него заглядывали масляными глазами, среди ни он был своим человеком. Через несколько минут, каждый молдаванин получил свой хлеб, теперь они его уплетали в обе щеки и запивали водой. Как только наелись, без всяких разговоров пошли уголь давать. Вот так приходилось выкручиваться начальнику участка. Откуда он этот хлеб достал или отдал талоны из своей карточки? – нам это было не известно. Бригада теперь была укомплектована для повышенной добычи, но авария какая-нибудь могла случиться непредвиденно, поэтому горный мастер Смирнов, идя на работу, каждый раз проходя мимо диспетчера транспорта который находился под землей, обязательно заходил туда на минутку. Снимал каску с головы и низко кланялся им – ну братцы, если случайно я жидко обмараюсь, то выручайте меня, что бы наряд мой был выполнен. Эти диспетчера все были из спец. Переселенцев, как и Смирнов. Жил он с ними душа в душу, они его просьбу всегда выполняли. Со всех участков снимут по несколько тонн и ему припишут. С миру по нитке, голому рубашка. Так всегда и получалось – не было случая, что бы Смирнов не выполнил наряд. Иногда придешь на работу осенью, он увидит меня и говорит: «Сядь где-нибудь в сторонке, а на наряд не показывайся». Когда всех отправят на работу, подходит ко мне: «Вот тебе записка от меня, отдашь моей жене, она тебя накормит, а потом будешь до вечера у меня в огороде копать картошку, а наступят холода, так приходи ко мне домой с мешком, возьмешь картошки себе». Так было несколько раз, теперь я знал его семью прекрасно, их благополучие и горе. Жену его при родах парализовало. Она управлялась по хозяйству сама, только левая нога и рука плохо действовали. Сыну их было уже 6 лет. Она была выше среднего роста, необыкновенной красоты, когда их привезли в Осинники в 1936 году. Иногда приходилось ей получать в кассе его заработанную плату, если ему самому некогда было. Мужчины при встрече с ней останавливались и спрашивали друг друга – Кто такая? Чья, откуда? Долго продолжали ей вслед смотреть своими пристальными взглядами. Многие Семену завидовали, сам был обыкновенный мужчину, а она как картинка. Теперь эта беда после родов. Последние годы он частенько не приходил домой ночевать. Сидишь ждешь, ждешь, порой всю ночь глаз не сомкнешь, какие только мысли в голову не лезут, а его все нет. Для оправдания находил множество причин, две смены подряд работал, ходил хоронить одного знакомого, авария случилась на работе и т.д. Сколько не выкручивайся, а в концы концов все выходит наружу. Она очень тяжело переживала эту трагедию, когда люди рассказали правду о Семене.

Однажды вечером, когда я сидел у них и ужинал после копки картофеля, она мне все рассказала – что у нее на душе наболело. Наверное, скоро уйдет от нас. Там на шахте нашел себе любовницу, звать ее Нюра Кулакова. Она работала заведующей прачечной, где стирали шахтерам спец. одежду. Была активисткой, выступала на собраниях. В те годы это качество в людях особенно ценилось, кто перед массами говорил то, что в данный момент нужно было, призывал как можно лучше трудиться. Она где-то нахваталась верхушек и ими пользовалась, а сама могла поступать наоборот, это не имело никакого значения.

Внешний вид был ее неприятный – ниже среднего роста, курносая, лицо в веснушках и косолапая. Если бы посадить рядом жену Смирнова и Нюру Кулакова, то люди ахнули бы, неужели ты свою спутницу жизни променяешь на такое хламье? Но никто не хотел вмешиваться в чужую жизнь, все заняли пассивную позицию. В один из прекрасных дней такое чудо совершилось, Семен перешел жить к Кулаковой. Трудно разобраться в чужих делах, чем она могла его завлечь? Все предположения сводились тому, что присушила. Многим это кажется старомодным на сегодняшний день. Мало кто в это верит, но факты упрямая вещь, которые достоверно подтверждают это. На сколько мне известно, такие вещи случались с некоторыми людьми, которым в пьяном состоянии, девахи легкого поведения подмешивали менструацию в красное вино. После этого они не могли ни дня прожить, чтобы не видеть ее. Это колдовство периодически надо было обновлять, а то сила его воздействия постепенно ослабевала. Один человек таким путём был присушен и жил с женщиной, которая по годам было намного старше его. Порвать эти связи был бессилен. Нетрезвом виде всегда плакал – Найдите человека и расколдуйте меня! А в трезвом виде всё молчал. Кума этой подруги, что приобрела себе молодого мужа, всё чаще стала заглядывать к ним в гости. Кумы муж отбывал срок, и не было уверенности что он вернётся к ней. А этим подружкам было чего вспоминать. Некоторых своих детей они сами не знали от кого они? Эти чудеса творили под градусом, при том каждый день менялись кавалеры, кто платит деньги, тот и заказывает музыку. Кто купит бутылку, с тем и играю.

В этом доме кума Оля была в почете, за столом всегда сидела на видном месте и по своим годам было намного моложе хозяйки. Однажды справляли Новый год втроём, время подходило к утру, душа требовала покоя. Находясь под парами алкоголя, спать легли все вместе голыми, молодой муж лежал в середине, по правой стороне лежала супруга, а кума слева. Наигравшись, сперва шутя, хозяин сказал своей супруге: «Валя, ты не против, если я куме Оле палку закину?» Хозяйка твердым голосом ответила: «Какой может быть разговор, если она согласна». Кума подумала: «Вот это настоящая подружка, всё делит поровну». «Конечно, я не против», – сказала кума. Наигравшись досыта с кумой, он заснул крепким сном. На утром хозяйка стала раньше всех, подняла куму и указала на дверь: «Забудь отныне и навсегда сюда дорогу».

Вот такова жизнь. Всё делили поровну – и горе, и радость. Только тут у них взгляды резко разошлись. Хозяйка ходила как тигрица, глаза налились кровью, появлялась звериная хватка и в любую минуту она была готова задушить куму. Да поняв, что ихняя игра зашла далеко, быстро оделась и покинула гостеприимный дом. Хозяйка, находясь в нервном состоянии, гремела кастрюлями в кухне и никак не могла понять – сколько же надо иметь наглости. Если она под новогоднюю ночь была счастлива, а я на это право не имела? При том ведь он мне законный муж, а ей кем он приходится? Как я ее раньше не могла раскусить? Теперь это был ее последний визит, пока я буду жить в этом доме! Возможно она вспомнила эпизоды наших совместных выступлений тех времён, когда мы оба вели вульгарный образ жизни. Тогда были другие обстоятельства, они имели в своей постели очередного фраера, и я также бывала под парами алкоголя. Наши страсти накалялись до предела и порой принимали кульминационный оборот. Наигравшись с одним, начали менять своих кавалеров. Вслух объявляли о начале сеанса. Ну – мы поехали, мы тоже. У твоего почти такой же как у моего! Нет, у твоего намного толще! Кровь наша пульсировала быстрее, страсти накалились, удовольствие было намного больше. Мне показалось, что кумы кавалер горячей моего, ей наоборот. Обеим было весело и хорошо, после этих представлений было приподнятое настроение, работалось легко. Нам теперь не казалась как раньше: Одним что можно, а другим нельзя. Но те времена ушли в прошлое, теперь я по документам законная жена своего мужа. Это право закреплено гербовой печатью – кума об этом прекрасно знает. Делить с ней счастья я не намерена, за это она дорого может расплатиться. По старинному преданию говорится: «Как встретишь Новый год, так весь год ты будешь жить». Неужели фортуна отвернулась от меня, а кума будет ходить, земли под собой не чувствовать? Придётся съездить к тёте Нюре, чтобы она новое зелье приготовила и подливать милому, чтобы не потерял нюха.

Хозяин давно уже проснулся, но продолжал нежиться под одеялом и вспоминал отдельные моменты новогодних выступлений. Теперь его мучила совесть, т.к. находился голый. Как Адам с Евой в райском саду, после того, как они съели это яблоко, сорванное Евой против воли Бога. Он всё слышал – какие слова напутствия жена высказала куме на прощание. Теперь очередь моя, как только начнет, сразу ухожу из дома, пусть хоть лопнет от зла. В народе говорится: «Только двух вещей должен бояться мужчина – прожить всю жизнь с нелюбимой женой или заниматься нелюбимым делом». Дождавшись того, как она вышла на улицу, он быстро оделся и ждал своей участи. Вернувшись в избу, на её лице сияла улыбка, голос её звенел как у соловья: «Ну как, муженек, голова болит? Поди похмелиться надо?» – «Есть малость», – промолвил он. «Минуточку, сейчас все будет на столе, будем завтракать». Про куму даже разговора не было, как будто ее вовсе не существовало, всё было тихо и мирно. Пока он лежал ещё в кровати, она все варианты в уме перебирала и выбрала самый оптимальный – лучше не скандалить. За столом. сидели вдвоем, она наливала по полному стакану ему водки, а себе по рюмочке. После первых двух выпитых стаканов сразу опьянел, захорошело. Она за ним пристально следила. Пора подать тёти Нюрино зелье, чтобы на чужих не заглядывал. Ему теперь было безразлично, пил всё подряд, что подавали. Не соблюдал, а возможно вовсе не знал таких мудрых наставлений: «Бойтесь главных причин человеческой глупости – женщин, вина, табака и пива», которые давали Ломоносову, когда он поехал продолжать учебу за границу.

Тетя Нюра специализировалась на присушивании мужчин, то есть работала по узкой специальности, а были специалисты и широкого профиля, которые решали любые задачи. Одним из наиболее известных по городу был дед Дементьев, которого в народе называли «Профессор Гоша». Он за свою долгую жизнь ни одного дня не работал на производстве, однако жил материально не хуже других. К нему ходили как мужчины, так и женщины. Многим людям он помог, для которых медицина была бессильна. Женщины, которые не рожали, после прохождения курса лечения, стали полноценными людьми, имели наследство, испытывали радость материнства. К нему обращались мужчины по поводу половой слабости. Многие молодые дамы, желая отбить у подружки мужа, платили немалые деньги ему, чтобы добиться желаемого, порой это увенчивалось успехом. Широкой популярностью среди народа пользовался профессор Гоша, многие рассказывали, как они называли первую букву, с которого начинается имя того, который делал им зло.

Сперва он жил в маленькой избушке, а затем еще дважды покупал себе дома, с каждым разом все лучше и лучше. В последнее время он проживал по улице Больничный городок, дом 11. Около его дома постоянно стояли частные легковые машины, к нему ездили со всего города, даже с с.Тайжино и с.Калтан. Многие молодые дамы, не зная где он живёт, преодолевая свое смущение, шепотком спрашивали у встречных: «Где тут живёт дедушка, который людей лечит?» Вот эти лекари тетя Нюра и профессор Гоша помогли многим женщинам приобрести себе мужей. Под таким девизом: «Ты жила, дай и мне пожить».

Мастер мой Семён Смирнов проводил медовый месяц со своей новой супругой. Первое время как будто ничего особенного не случилось. Мало ли чудес на белом свете – Аллах с ними, раз так им нравится. Через некоторое время всё чаще стали замечать, что Нюра ходит под хмельком во время работы. С ней провели нравоучительные беседы, где она дала клятву, что больше этого не повторится. Однако свое обещание не сдержала. В последствии ее отстранили от этой должности и перевели ЖЭК разнорабочим. Теперь она развозила уголь рабочим по выписке. Здесь она умудрялась каждый день часть угля продать на сторону, а вечером валялась пьяная в канаве в грязной спецодежде. Первое время Семён старался её перевоспитать своими методами, у неё теперь с лица не сходили синяки, но эффекта от этого не было. Промучившись с ней несколько лет, старых друзей стал обходить стороной, ему было стыдно из-за неё. Кое-как дождался пенсионного возраста, всё оставил ей и уехал к себе в Саратовскую область, и не разу больше не приезжал. А сын его от законной жены окончил горный техникум и занимал ИТР должность, и за матерью ухаживал, как за маленьким ребёнком.

Прошло лето, настала осень, в шахту мы ходили в своих армейских ботинках, потому-что в ботинках на деревянном ходу тяжело было ходить. Смены белья и одежды для шахты совсем не было никакой, кроме брезентовых брюк и тужурки. На чистую одежду надевали брезентовую спецовку и после шахты сдавали её в грязную мойку. Первое время мылись как люди и опять надевали эти грязные рубашки. В последствии перестали раздеваться в мойке, мыли только лицо и руки. Купить какую-нибудь одежду старую для шахты мы были не состоянии, так как цены на черном рынке были настолько высоки. Чем больше мы стали обрастать грязью, тем труднее нам стало жить с каждым днём. Появились вши- старые знакомые, притом такое множество, что живьем нас поедали. Придешь в шахту, скидываешь рубашку и давишь их. Все тело горело огнем, как будто кто крапивой хлестал тебя. Теперь уже выпал снег, пассажирские поезда под землей в то время совсем не ходили. Путь следования до рабочего места был 4км, из них 1.5 по поверхности земли. Однажды, по окончании работы, идя по поверхности земли, у меня развалились ботинки. Голая нога высунулась наружу, проволокой привязал подошву, чтобы дойти до комбината. Пришлось выписать ботинки на деревянном ходу. С наступлением холодов, у комбината образовался базар. Местные жители уборочную свою кончили давно, теперь можно и продать кое-что. Многих торгашей мы уже знали. Один из местных жителей был дед Бренько, который каждый день продавал суп. Он работал в больнице Бис ночным сторожем и все объедки супа приносил домой. Туда добавлял немного муки, картошки, подогреет как следует и на базар. Голодные люди покупали всё, чтобы не протянуть ноги. Ему эта затея понравилась, он стал наглее. Не зря говорят, что деньги – это зло, из-за них все неприятности бывают. С каждым днем его суп всё бледнее и бледнее выглядел, думал – всё равно купят, иначе им не выжить. Однажды на коромысле принес два ведра, полные супа. Его сразу окружила наша братва. Только он поставил ведра на землю, на этот раз он принес совсем светлую водичку. По чем? – задали ему вопрос. По 10 рублей черпачок, как всегда. Ты что, совсем дед не того? В те дни хоть мукой было заправлено, давай подешевле? Нет, только по 10 рублей. Ах, так? – один парень как даст ногой по ведру, содержимое тут же вылилось до капли и ведро полетело за несколько метров. Бренько дурным голосом заорал: Караул, спасите! Схватился обеими руками за второе ведро и после этого ни разу не появлялся со своим супом. В это время стояли сильные морозы и этот суп как замёрз, так и лежал как рвотина долгое время.

По городу слышна была разноязычная речь. Каких наций здесь только не было: немцы, финны, карелы, молдаване, польские евреи, румыны, казахи, киргизы и т.д. Весь этот конгломерат был собран здесь на трудовом фронте, как как люди второго сорта, неблагонадежные, на которых тов. Сталин не надеялся, чтобы держать на передовой. В.И.Ленин дал предсмертные заветы свои наказ, где говорилось: Храните единство нации, как зеницу ока. Всё было перечеркнуто, всё было растоптано, ещё со времён великих репрессий 37-40г.г. Основной костяк рабочей силы на шахтах составляли русские, раскулаченные в 30е годы, во время коллективизации сельского хозяйства, то есть кулаки, которые в то время зажиточно жили и не знали отдыха ни днем, ни ночью, старались пополнить свои запасы продовольствия на круглый год. Теперь у них все отняли, а их самых выслали на самые отдаленные необжитые края, поставили на спец. учёт, где они должны были периодически отмечаться у спец. коменданта. Вот вам приволье – лога и горы,выбирайте себе место будущей землянки, начинайте всё сначала, учитывая ошибки прошлого, то есть надо не жадничать на работу, больше отдыхать, тогда никто на тебя не будет косо смотреть, что живёшь лучше других. В этом мире нужно быть таким как все, чтобы не вызывать зависть, недоброжелательность и презрение. Второе место на шахтах по численности занимали немцы, это были немцы Поволжья из немецкой автономной Республики со столицей в городе Энгельс. Они были выселены оттуда в начале войны. 2 млн. человек со своими семьями. Если муж русский, а жена немка, оставляли. Раскидали их по всей Сибири, начиная от Урала: Западная Сибирь, Восточная Сибирь, Средняя Азия, Казахстан, Алтайский край, Красноярский край. Дома и скот они сдали государству, а по прибытию на новое место жительства это всё должно было быть компенсировано. Скот они получили, а дома война списала. Они были распределены по сельским местностям, а откуда мобилизованы на трудовой фронт – на шахты Кузбасса. Сюда привезли даже девчат, немок, совсем молоденьких – 16-18ти летних. Большинство из них работали в шахте, на подземных работах, кому было полных 18 лет, а остальные на углеобогатительной фабрике на поверхности.

ЗОНА НОМЕР 4

Ещё летом 42 года возле линии ж.д., недалеко от административно-бытового комбината шахты №4 на Заречной улице, стали усиленными темпами строить одноэтажные бараки, вокруг которых возводили ограду 5 метров высотой, и сверху натянули несколько рядов колючей проволоки, по углам ограды построили сторожевые вышки для вооруженной охраны. Со стороны улицы построили ворота двухстворчатые для пропуска автомашин или просто колонн заключённых, и проходную будку для охранника. Теперь уже никто не сомневался, что строят лагерь для заключённых, но еще никто не знал – для кого она предназначена. В один из прекрасных дней комендант общежития сообщил нам – кого переводят в другое общежитие, так называемый детский клуб. Оно было расположено на расстоянии 1км от комбината шахты, рядом с кинотеатром имени Сталина. Это было одноэтажное здание довольно большого размера, где были установлены двухэтажные деревянные норы. Нас перевели в вышеуказанное общежитие, а всех немцев в зону, даже девчат. Таких юных, какую они опасность представляли для страны уму непостижимо?

Девчата занимали отдельный барак, самый последний из 4 имеющихся. Для охраны зоны была привлечена воинская часть. Теперь охрана стояла день и ночь на сторожевых вышках, и один из охранников находился проходной будке. Так, и без суда и следствия, немцы были взяты под охрану и изолированы от внешнего мира на неизвестный срок. Свои охраняли своих, те, которые стояли на сторожевых вышках тем на разнарядке внушали, что они охраняют людей, с которых глаз нельзя сводить. Молодые парни из внутренних войск исправно несли свою службу. С внутренней стороны близко к ограде нельзя было подходить, иначе охрана могла применить оружие, что и имела место однажды. В этих бараках в каждой комнате были установлены двухэтажные деревянные нары, на них лежали матрасы, набитые соломой. За чистотой никто не следил, был один дежурный на весь барак, который убирал с прохода самую большую грязь. Все щели на деревянных ногах были переполнены клопами, а солома в матрасах, превращенная в пыль, расплодила множество блох. Если в таких условиях человек спал, то он засыпал от того, что был смертельно усталый, и не слышал возню вокруг себя всей этой мелкой твари. Особенно сильно они беспокоили, когда в бараках стояла духота. Один из ребят взял свой матрас и постелил на улице, внутри ограды, думал здесь найти себе покой, и не ошибся – охранник, стоящий на сторожевой вышке застрелил его в упор, как на тактических занятиях. На выстрел прибежали начальник караула и разводящий. Объявили солдату благодарность за хорошую службу, а утром парня закопали и записали потом, как попытку к побегу. Если кому надо было совершить побег, то проще всего это можно было сделать из шахты, не вернуться в комбинат. Но куда? Зачем? За какие грехи? Если никто за собой никакой вины не чувствовал, все надеялись, что когда-нибудь разберутся. Не может быть, что без вины человек должен нести унижения перед обществом.

В этом же в этот же день, когда был застрелен охранником мнимый беглец, слухи рождались самые невероятные. Колонна ребят, которых вели до комбината по Заречной улице под конвоем вдруг остановилась. На узкой улочке заглох мотор гусеничного трактора с тележкой и перегородила путь колонне. Со всех дворов вышли женщины и вслух рассуждали о происшедшем: «Ты, кума Вера, слышала новость?» – «Какую новость?» – «Вчера ночью один из зоны хотел совершить побег, взял с собой матрас и одеяло, чтобы был на чём спать при надобности» – «Вот оно что!» – «Но наши тоже не лыком сшиты. Солдат, который стоял на вышке с правой стороны от ворот за ним следил. Стой! А тот не починился, пришлось применить оружие». А мне сват Игнат рассказывал, что где-то стреляли, но он точно ничего не мог сказать. Третья подружка ихняя, слушая всё это, промолвила: «Слава Богу, отмучался!»

Летние месяцы мы могли где-нибудь наниматься работать у людей, а теперь с наступлением холодов это отпало. Питание в столовой стало гораздо хуже. Супа из колбы, а на второе капуста или изредка каша. Суп почти никто не ел, воду сливали, а колбу вонючую или гнилую, скрипя сердцем, прожевывали с солью и хлебом. Суточный паёк хлеба 1кг 200г съедали за один раз, мы были истощены и не знали меры. За рекой Кондома, под снегом лежала куча капусты, теперь при любом удобном случае таскали её. Скоро и этот неприкосновенный запас кончился. Борьба за существование шва круглые сутки, даже весь во сне. Многие из ребят этот вопрос решили по-своему, взяли себе в жёны работников кухни, которых доброе время никто не брал. Они думали над тем – Почему мы одних любим, а других замуж берем? Многие на это всё махнули рукой, лишь бы выжить в этот трудный период. Они взяли себе на вооружение другой девиз: Носим ношеное, любим брошенное. А девахи, работающие на кухне, глядели на своих влюбленных масляными глазами, сияли от хорошего настроения. Они этот вопросы решали по-своему: Я имею возможность наслаждаться тем, чем многие женщины лишены. Будет он жить со мной постоянно или нет? – это существенного значения не имеет. Надо жить сегодняшним днем, там видно будет. Таким образом, в данный момент в выигрыше оказались те ребята, которые приобрели себе союзниц в лице гладущих кухонных крыс. Теперь у них даже походка изменилась, они стали ходить чистенькие. А их подружки ненаглядные всю смену хохотали, так им жить стало весело, что рот до ушей растягивался. До этого бывало подходим к раздаче, они ни на кого не смотрели. Швыряли нам эти глиняные черепки с едой и рявкали на нас, а если кто скажет против их, то шипели, как кобры. А теперь они вежливо разговаривали со всеми, вот как резко может измениться настроение у человека, только от одной мысли, что я приобрела себе мужа. Задача, которая для её казалось неосуществимая во веки веков, свершилась. Война, такая тяжёлая и кровопролитная, принесла людям горе и страдания, а данным девахам это было счастье радость. Они мысленно думали – почему же ты не могла начаться несколько лет тому назад, когда у нас по жилам текла юная горячая кровь. Ребята, которые пренебрегли вышеуказанными методом облегчить свою судьбу, теперь глазами постороннего наблюдателя, совершили ошибку, подобно Исааку Ньютону. Когда его спрашивали – Почему он не женится, он отвечал, что жены окорачивают нам и так столь короткую жизнь. Тут он пустил свою единственную ошибку в жизни. Мужья, вышколенные своими женами, более живучи – так утверждает мировая статистика.

Третье место по численности приезжих были финны – это уроженцы Ленинградской области, снятые с фронта по нации, на основании телефонограммы НКО. Были среди нас и кадровые военные – командный состав, которые до войны окончили военное училище, и боевое крещение приняли первые месяцы начала войны. Некоторые были тяжело ранены и многие месяцы провалялись по разным госпиталям. Одним из таких был капитан Кяккинен Борис Михайлович, которому хотели ампутировать ногу, началось заражение крови. Он не дал согласие на ампутацию, чудом сохранился нога. На память остались глубокие вырезы от пятки до ягодицы, со своих четырех сторон, где под кожей выскребали всё до самой кости, и после длительного лечения дело пошло на поправку. Среди ребят были преподаватели высших учебных заведений, инженеры, юристы и т.д. Все теперь были на одинаковых правах, осваивали новые профессии шахтового искусства. На подземном транспорте, как на железной дороге, на заднем вагоне ехал кондуктор, который в последнем вагоне прикреплял красную сигнальную лампу, переводил стрелки, сцеплял и расцеплял вагоны. Должность кондуктора исполнял Карху Рейно Иванович, инженер-экономист водного транспорта. Непосредственный его начальник, человек абсолютно неграмотный, хотел его вывести в люди. Тов. Шибаев говорила ему – Тебе надо обязательно окончить курсы машинистов электровоза, почему ты до сих пор всё работаешь кондуктором? Когда я еду на заднем вагоне, то у меня мысли далеко плавают в море, а если я буду управлять электровозом, то мне думать некогда будет.

Рэйно Иванович был человеком всесторонне развитым, с ним можно было разговаривать на многие темы: про шахматы, искусство, литературу и живопись. Иногда устраивались шахматные турниры где он играл без ферзя против нас или ставил мат по заказу на любой клетке шахматной доске. В узком кругу для друзей исполнял романсы и песни, при том на довольно высоком уровне. Вскоре он покинул свою должность кондуктора и был принят на работу в трест Молотовуголь в должности юриста. В его обязанности входило защищать интересы производства, обычно на заседаниях народного суда. Многие годы он проработал на этой должности и был призван как один из способных юристов в отрасли. Затем он уехал в Карелию, где мне случайно пришлось встретиться в Петрозаводске во время моего очередного отпуска в 60-е годы.

Польские евреи почти все были грамотные, ведь евреи по традиции никогда не занимались тяжелым физическим трудом. В городах, что не магазин, то обязательно еврей там работает. Искусственные цветы делали и продавали их. В народе рассказывают: Один из евреев предложил русскому вступить вместе с ним в колхоз во время коллективизации сельского хозяйства. Когда русский спросил его: «А что мы там будем делать?» – «Как чего, – ответил еврей, – ты будешь сено косить твоя жена будет убирать, моя жена будет копна подсчитывать, а я буду записывать». Вот таким образом всем нашлась работа по способности и по уму, так рассудил Абрам. Теперь многие из них попали в труднейшие условия, шахта не торговая сеть, пришлось испытывать физический труд, тяжелый физический труд. Хотя они все были мнения, что здесь какая-то несправедливость по отношению к ним. Ведь «труд» – слово древнегреческое, раз греки его придумали, пусть сами и трудятся. На нашем участке два еврея доставляли лес в лаву, они были уже в зрелом возрасте где-то за 40 лет. На вскоре выход был найден. Лесной склад, который отгружал участкам крепежный лес в шахту, нарек на себя отрицательную репутацию. Каждый день стали поступать жалобы по адресу лесного склада со стороны начальников участков. Они не получали положенного количества крепежного леса, без которого нельзя было давать уголь. Пришлось с каждого участка назначить специального человека – экспедитора, который утром выписывал лес, получал на лесном складе и сопровождал до участка. На одном из участков на это должность был назначен еврей, и вскоре на всех участках экспедиторами стали евреи. Как видно коэффициент выкручивания у них был выше единицы, они опять попали в свою стихию. Теперь у каждого экспедитора верхний карман пиджака был наполнен деловыми бумагами, и на видном месте была авторучка. Утром они вели деловые разговор с начальником участка, а собравшихся вместе все экспедиторы крутились как мелкие воры на Сухаревском рынке. Один из евреев по фамилии Фельдман даже в расчётный отдел устроился работать. По данным он имел высшее образование, а на конторских счётах работать не мог. Все операции производил на бумаге. К вечеру его мозг совсем отключался, что его соображал самые простые истины. Промучившись некоторое время, сам отказался от конторской работы. Из всех евреев только один стал настоящим шахтером Банинбаум, даже был бригадиром добычной бригады. Во время войны польские евреи получали американские подарка от своих собратьев из-за океана. Откуда американские евреи узнали, что их братьям по крови приходится туговато в Сибири – остается под вопросом. Но факт остается фактом, что забота про них была особая, всем бы нациям жить так дружно и спаянно, и в трудную минуту прийти на помощь, остается только мечтой. Как только представилась возможность, они все уехали, только единицы остались здесь. Один из них был Иосиф Исаакович Ротенберг, который до пенсионного возраста проживал здесь. Обзавелся семьей, работал в профсоюзе на шахте Капитальная. Увлекался шахматами, был неоднократно чемпионом по городу. Основное хобби его была математика, он мог мгновенно перемножить в уме 4х значные цифры, что не каждому было достижимо.

ДЕТСКИЙ КЛУБ

Всех распределили по своим местам. Получили одеяло, матрасы набили соломой, спи и радуйся. Пока особых морозов не было, все ходили на работу аккуратно. Только один вопрос не снимался с повестки дня – голод. Те ребята, которые не находили нужным временно заключить союз с какой-нибудь подружкой, искали выход из положения, чем наполнить желудки, хотя бы в данный момент. Придерживались такой теории: Жизнь в одиночестве не легкая, но по крайней мере никто не дергает по пустякам. Лучше быть одному, чем рядом с кем попало. Сообща, сидя вечерами в общежитии, ломали голову – как бы по хлебной карточке взять хлеб на несколько дней вперед. Скоро выход был найден. Например, сегодня 18 число, вырежешь талон из хлебной карточки за 18 число, и аккуратно бритвочкой соскабливаешь так, что из него получится 3, т.е. 13-ое число. Обычно в кассу, где отпускали хлеб, такие талоны подавали вечером, при искусственном свете буфетчица глянет – за 13-ое число талон, бросает твой талон в ящик и отпускает хлеб. Ты думаешь, что обманул буфетчицу, но на самом деле обманул самого себя, т.к. за 18-ое число хлеб уже съеден. Под конец каждого месяца дня 3 хлеба не было, он был оприходован авансом, как-то надо дожить эти дни. После долгих дебатов, чтобы хоть немного поддержать себя, что-то стало проясняться. С хлебом ничего не получится, а лишний суп и второе блюдо может разрешиться в пользу голодных. Этот вариант заключался в том, что доставали разного цвета краски и бумагу, из резины вырезали штампы. Обычно в столовой талон на питание, имел квадратную форму 5*5см бумаги, на которой при помощи штампа, краской был выбит номер, например, №2 – гуляш, №5 – каша, №3 – суп и т.д. Для того, чтобы все было в азуре, работали идеально чисто. Рано утро, согласно очерёдности, назначенное лицо отправлялся в столовую. Он по всем правилам предъявлял свои продуктовое карточки в кассу и выкупал завтрак, обед и ужин полностью за сегодняшний день. Получив талоны из кассы, он отправлялся в общежитие. Здесь, как говорится, дело техники. Специалисты по этому делу самым тщательным образом подбирают цвет бумаги и краску. Когда подготовительная работа была сделана, приступили к штамповке талонов. Отштамповав несколько штук сделали паузу. Вырезали поддельные талоны и сравнивали их с фактичекскими. Эта работа делалась ювелирно, что эксперт не в состоянии был отличить, какой из талонов поддельный. Никто из ребят с этими талонами не погорел, но для работников столов это было загадочно – откуда лишние талоны и какие из них поддельные? Вот эти вопросы долгое время заставляли удивляться многих. Но однажды всему этому пришел конец. Очевидно произошла утечка информации. Теперь на целый день сразу талоны не разрешали выкупать, а если ты выкупил, то следили, что бы ты их обязательно тут же использовал. Был использованы всевозможные варианты, что только можно было придумать.

Измученные, раздетые, голодные – люди перестали ходить на работу. Пока от общежития добежишь до шахты, весь посинеешь, как дохлая курица. Ходили на работу только в те дни, когда морозы были слабее. Целыми днями комендант общежития ходил и у всех встречных спрашивал: где такой-то ночует, на каких нарах спит? Нет ли из этих ребят в данный момент здесь кого-нибудь? Никто друг друга не выдавал, так как участь для всех была одинакова. Иногда комендант у того же человека спрашивал, кого и искал, а тот ему отвечает: «Он уже недели две, как сбежал от сюда». Тогда напротив той фамилии делал отметку, что выбыл такой-то. Это было трудное время для коменданта, с него спрашивали про прогульщиков, сам он никого не знал в лицо и был бессилен что-нибудь сделать.

В комбинате шахты каждый день шел судебный процесс перед нарядом, на виду у всего коллектива, т.е. показательный суд. Прогульщиков судил обычный городской суд, который присуждал 6 месяцев подряд вырезать из хлебной карточки 200гр. Теперь его дневная норма хлеба составляла 1кг на день. А тех ребят, которые были пойманы за пределами города Осинники, судил революционный трибунал по всем законам военного времени – срок давали 8 лет лишения свободы. Чтобы облегчить ношу коменданта, ему на помощь был прислан сотрудник милиции. Вдвоем они представляли более внушительную силу – представитель власти и администратор. Однако, эти визиты не принесли никакой пользы. В дневное время все покидали общежитие, сидели в шахтовой мойке, возле системы отопительных батарей, лишь бы было тепло, а ночевать приходили поздно вечером. В это время уже не было ни коменданта, ни милиционера. Ребята принимали все меры предосторожности, чтобы не попасть в руки милиции, но те тоже не дремали, все новые методы борьбы разрабатывали. Теперь краской, напротив каждого, кто где спал на нарах, была написана фамилия. Последнее время участились ночные облавы, ловили, как настоящих преступников. Таким образом удалось поймать некоторых ребят. Нередко теперь комендант хвастался: мы их всех переловим ночью в сонном виде, от нас теперь укрыться трудно. Однако, после этих высокопарных высказываний, несколько ночных облав не дали никаких результатов. Те нары, на которых должны были ночевать прогульщики, были пустые, ребята спали на тех нарах, где ночью ушли на работу. Милиционер с комендантом рассуждали между собой: теперь нам их трудно поймать, зачем только связалась с этой краской. Не мало хлопот ребята задали кое-кому за эту зиму 43 года.

Постепенно дело двигалось к весне, разговоры теперь шли о том, чтобы быстрее настало тепло, тогда нас как никакая сила не удержит здесь. Разрабатывались разные варианты побега, большинство были такого мнения – нужно двинуться на запад и попасть в действующую армию на фронт, чем здесь мучиться. Трудно предвидеть вперед как будут складываться дела, ведь дорога на запад была не из близких, около 5000 километров, при этом никаких документов не было, что могли бы подтвердить личность. Но оптимизма, уверенности и молодого задора было хоть отбавляй. Тем более за зиму хлебнули немало горя – это само собою давала особый заряд. Только в путь, навстречу неизвестному, и никаких гвоздей. Один за другим стали наши парни покидать эти места. Обычно по 3-4 человека вместе. Каждый подбирал себе напарников по характеру, находчивости, по смелости и отзывчивости. Чтобы быть своим парнем в коллективе, необходимо придерживаться трех заповедей: не болтать лишнего на стороне, не отказывать в помощи, поддерживать компанию. Это зима стала своего рода жизненной школой, где досконально изучили друг друга от и до. Никогда так хорошо не узнаешь человека, как после серьезных трудностей и испытаний. Каждый знал – кому можно довериться, от кого следует отворачиваться, или просто сказать в глаза: «Много будешь знать, плохо будешь спать». В один из прекрасных дней мои друзья по несчастью сказали: «Если хочешь составить компанию, то подумай, через неделю покидаем это хижину». Я дал согласие. Дальняя дорога требовала подготовки по возможностям того времени, нужно было достать: спичек, соли, хлеба и т.д. В самый разгар перед событиями получаю письмо от отца, где он сообщает мне, что выслал посылку весом 8кг – гороховая мука и сало. Я рассказала ребятам о письме и сказал: «Если успею получить посылку, то пойду с вами, а если нет, то пойду ждать другого удобного случая». Прошла неделя, а извещения на посылку нет. Ребята мне говорят: «Но ты как хочешь, а мы двинулись в путь». Пожелал им удачи и на этом расстались. Через несколько дней я получил посылку, после ухода ребят. Теперь жизнь пошла иная, после работы поедешь в столовой, а к вечеру сваришь гороховой каши – совсем неплохо. Через некоторое время мне выслали вторую посылку – костюм коричневый и рубашки, которые я носил до армии. Родители всё ещё жили в Кировской области, куда были эвакуированы. Им теперь было безразлично где жить, так как деревня наша сгорела ещё осенью 1941 года. От родителей я стал получать письма всё чаще, отец писал, что не надо бежать, от этого ничего доброго не жди. Поймают, посадят. К весне с питанием на шахте стало намного лучше – за перевыполнение нормы выработки выдавали талоны на дополнительное горячее питание, кроме талонов на сухой паёк. Все стали намного веселее, жизнь набирала темпы в лучшую сторону, хотя до дня победы было еще очень далеко. Не стало прогульщиков, комендант облегченно вздохнул -зимой ему было нелегко. Радость наша была кратковременная, впереди предстояли новые тяжёлые испытания. Только люди начали постепенно набирать силу, утерянные за зиму, пришла неприятная новость – нас посадили за колючую проволоку, в ту же зону, где одну зиму прожили немцы. Это произошло в майские праздники 43 года. За что? Почему? На эти вопросы никто не давал ответа. Мы каких-нибудь полтора месяца как вздохнули облегченно, теперь всё начинается сначала. Здесь нам оказывают особые услуги, заботятся специально назначенные люди, так называемые – начальник колонны, дежурный по бараку дядя Петя и т.д.

Иосиф Андреевич Кривельков был земляк мой, мы с ним с одной деревни. Он был лет на 5 старше меня. Человек он был очень подвижный, бывалый и шире нас видел в данный момент окружающий мир и обстановку. Умел говорить то, что надо, на язык он был острый, так как за свою жизнь побывала в разных местах по Союзу. Основное занятие его было строгать, то есть строгал стружку из осины для искусственных цветов. Ещё в тридцатые годы осиновые леса вокруг наших деревень в несколько десятков километров были истреблены на нож, то есть те, которые были пригодные для производства другие стружки, без сучков. Поэтому они уезжали в другие районы и области, где этим ремеслом никто не занимался. Стружку строгали только в финских деревнях, а за несколько километров от нас в русских деревнях это никого не беспокоило. Среди нас он сразу выделился, в зоне был замечен начальством. Вскоре его возвели в должность начальника колонны. Командовать он мог, что было самое основное, грамота отходила на второй план. В обязанности его входило разбудить тех людей, кому идти на смену, построить колонну внутри ограды и доложить начальнику зоны, что смена такая-то в численности столько-то человек построена. «Какие будут указания с вашей стороны?» Если у начальника зоны было плохое настроение, болела голова с похмелья, тогда он махнет рукой и промолвит два слова: «Ведите колонну». Двухстворчатые ворота часовой откроет и ведёт счёт – сколько людей прошло из зоны за ворота. С обеих сторон состоят вооруженные солдаты из внутренних войск, которые сопровождают колонну вместе с начальником колонны до комбината шахты.

Начальником зоны был человек лет сорока пяти, плотного телосложения, носил всё время чёрного цвета френч и черные галифе с хромовыми сапогами. Эта черная форма всё время напоминала нам эсесовского фюрера. Спустя десятки лет, как только мысленно прикинешь его манеру разговаривать с нашим братом, высокомерие, ненавистный взгляд и глухой бас, так сразу пробежит по всему телу нервная дрожь, как электрический разряд. В те дни, когда у него голова не болела с похмелья или он уже заранее успел подлечиться тем, от чего заболел, тогда он выходил перед колонной и занимался воспитательной работой, которая заключалась в следующем. Начальник колонны тов. Кривельков выходил первым и давал команду: Внимание, перед вами будет выступать начальник зоны. После этого появлялся тов. Созюра. Выступление его было довольно однообразное, каждый раз он произносил одни и те же слова перед строем, мы уже знали их наизусть как отче наш. «Только частным трудом вы можете оправдать доверие». На наш вопрос: «В чём заключается наша вина? Или в том, что нас родила не русская мать?» Тут же мгновенно следовали резкие угрозы: «Разговоры прекратить, иначе посажу в карцер. Равняйсь, налево повернись, раз-два, шагом марш!» – и колонна трогалась. Таким образом проходили наши будни за высоким забором, обнесенным колючей проволокой, нас никто слушать не хотел, и за людей не считали. Жаловаться было некому, ибо начальник зоны в единственном лице был для нас царь, Бог, прокуратура и Советская власть. Его слово было окончательным и обсуждению не подлежало. Местные жители, спецпереселенцы, которые были выселены сюда как кулаки, все имели свои собственные дома или землянки собственные дома или землянки. Те, которые жили недалеко от зоны, теперь каждый день наблюдали со стороны, как нас вели под конвоем на работу и с работы. Многие думали, что ведут настоящих преступников, раз так тщательно охраняют. Основная масса работала на участках №1, он был полностью укомплектован из немцев, а мы по-прежнему работали на тех участках, где работали до зоны.

Зона состояла из трех одноэтажных бараков. В первом бараке жили финны, один румын, один молдаванин и несколько карелов. Во втором бараке жили немцы ребята, а в третьем девчата немки и несколько финок медсёстр, снятых с фронта по нации. Во втором бараки находился здравпункт, куда по необходимости можно было обращаться, если заболел. Облегчить твою судьбу даже люди в белых халатах были не всегда правомочны, так как врач, которая вела прием в зоне, сама была снята с фронта по нации, звали мы её доктор Ланге. Она по национальности была немка или мадьярка (Венгрия) и сама подчинялась начальнику зоны. Медсестрой в здравпункте работала Лена, она была немка, симпатичная стройная девушка с черными волосами как смола. Всегда опрятная и подтянутая строго по воинскому уставу, сверх армейской гимнастерки ремнем. Жизнь шла своим чередом, надо было привыкать к новым порядкам и приспосабливаться к нему. Иногда случалось приболеешь, зайдёшь к доктору Ланге, она тебя послушает и начинает объяснять чего-нибудь – ты обязан внимательно её слушать. Не дай господь, если в этот момент ты какое-нибудь слово скажешь, то сразу последует целая лекция по твоему адресу: Когда два человека одновременно говорят, то слушать некому.

Многие ребята работали на поверхности, на лесном складе. Распиливали на циркулярной пиле крепкий лес для подземных участков. Основная спец обувь всё ещё оставалась прежней – ботинки на деревянном ходу. Один ребят наших, карел по национальности, тов. Малинин, работая, поскользнулся и упал прямо на работающую пилу. В один миг и левой руки не стало, это всё произошло из-за этих проклятых ботинок на деревянной подошве. Они словно кандалы сковывали ноги, ведь подошва на них не гнулась, а человек, словно парализованный передвигал их. После смены ноги болели и ныли как запущенная болезнь ревматизма.

Удивительно крепкие нервы были у этого парня, полуголодный, одетый в лохмотья, во что попало, он не потерял сознание. Ещё лёжа на боку, и видя, что руки уже нет, он набрал силы и мужества и со злостью скинул их с ног. Они словно у циркового артиста волчком вращались в воздухе, только никто не старался поймать, отлетели метров на десять сторону. Оставшись в одних носках, прошагал до раскомандировки, попросил воды попить, сел на скамейку. Лицо было бледное словно напудрено. Немедленно было передано в зону, откуда скоро появился дядя Петя на лошади, и по известному маршруту повезли в горбольницу Бис. Через пару месяцев он снова появился в зоне, только память о своих ботинках осталась до конца его дней, один из рукавов был заправлен под поясной ремень. Времена были не те, чтобы протез получить. Теперь дядя Петя был заместитель, кто куда пошлет.

Ботинки вышеуказанной конструкции теперь получили общее презрение, никто не хотел, после этого случая, их надевать. Надо было найти выход и разработать новый вид обуви. Скоро выход был найден – теперь из резиновой ленты начали шить тапки, голенища к чуням, наколенники к спец брюкам, при работе на маломощных пластах и даже сапоги. При том о таких сапогах мечтали все, не каждый их имел. Через небольшой промежуток времени транспортная прорезиненная лента стала исчезать на глазах. Каждый, идя на работу, брал с собой нож, чтобы отрезать кусочек из НЗ.Теперь начальник участка вынужден был назначить кого-нибудь сторожем на эту работу, по силам тем, от которых не было никакого пользы по основной работе доходяг.

В годы войны в Сибири были исключительно суровые зимы. Морозы стояли продолжительное время ниже 40 градусов, плюс к тому с ветром. Учитывая нашу ветхую одежду, это было испытание на прочность. Многие парни, работая в мокрых забоях, по выезду на поверхность, до нитки промокшие, пока от штольной №4 добегут 200м до комбината, промерзали насквозь. Сами не в состоянии были снять с себя замерзшую спецодежду, раздевали по очереди друг друга. День за днем, промокая на смене и замерзая по выезду на-гора, при скудном питании, отдали Богу душу многие парни. Особенно зимой дядя Петя мучился с этими похоронами – то в шахте задавит непосредственно в лаве или обессиленный после работы ложится на транспортерную ленту, чтобы выехать под люк, попадет в сонном виде под приводные барабаны – что от него остается, только куски, отдельные части тела. Дадут ему пару человек на помощь, а они сами еле ноги волокут. Закопают как попало, лишь бы доложить, что выполнено. Часто были сильные снегопады наши одноэтажные бараки были завалены снегом по самые окна. Тогда ходили по баракам и всех свободных от смены посылали раскапывать снег.

ИВАН КАНЦЛЕР

Однажды ночью в зоне, сквозь сон, было смешно пение. Оно раздавалось со стороны 2-го барака. Часовые, стоящие на сторожевых вышках, не вмешивались, так как это их меньше всего касалось, лишь бы никто не подходил к ограде или к проходной будке. Смена, которая закончила работу 12:00 ночи с участка №1, под конвоем прибыла в зону. В числе их был и Иван Канцлер – это он был виновник ночных выступлений. Придя в свою комнату, он сразу лег на нары, ни с кем не желая разговаривать. Спустя 2 часа, когда все уснули, запел. Когда ему сделали предупреждение, то он начал размахивать руками и говорить что попало, никакие уговоры не могли остановить его. В эту ночь никто из ребят, проживающих с ним в одной комнате, не сомкнули глаз. Утром вся зона знала, что с Иван помешался. Рано утром начальник смены повел его к доктору Ланге. Она пыталась разговаривать с ним, но ничего не получилось, обследовала его и дала заключение – нервное перенапряжение. «Ему необходим покой и отдых», – сказала она. Теперь всех предупредили, чтобы никто не приставал к нему глупыми шутками и т.д. Смена, в которой он работал, на следующий день отправилась на работу, а его никто не потревожил. Он целыми днями валялся на нарах, только в столовую ходил под конвоем. Придя в столовую, он теперь не уходил оттуда до тех пор, пока его досыта не накормят. Все работники кухни были в курсе дела, что Иван не того. Поест свою положенную порцию и сам подходил к раздаче и показывал, что требуется ещё две порции каши добавить. Все его на кухне боялись не смели ему отказывать. Чашка каши дополнительного всегда была подана. Через небольшой промежуток времени он заметно поправился на лицо. Физически ничего не делал, а питался за двоих. Каждый день он спрашивал у ребят чего-нибудь, но в его разговоре не было ничего здравого. Он иногда задавал такие вопросы, что все пожимали плечами, не знали, как ему ответить. Многие стали поговаривать, что его надо изолировать от остальных. Кто его знает, что ему придет на ум – принесёт топор и всех нас сонных перерубит на куски. Иногда он похаживал внутри зоны, очевидно скучал в одиночестве. Доктор Ланге каждый день заходил к нему в комнату и справлялась о здоровье, улучшений никаких не было. Изо дня в день всё новые и новые номера выкидывала Иван. Однажды яростно матерился, вспоминал Бога и всех святых, потому-что не мог надеть рубашку. На этот раз он всеми силами старался брюки надеть на голову, так как это у него не получалось, возмущался в слух. Ребята, наблюдавшие эту картину со стороны, хотели ему помочь, но он никого близкого не подпускал. Теперь он уже несколько месяцев не ходил на работу, нужно было решить, что с ним в дальнейшем делать. Для этого доктор Ланге собрала всех больных и повела на консультацию в городскую поликлинику, в числе их было и Иван Канцлер. Прием вела врач Золотова, а доктор Ланге сидела там же и по одному представляла своих больных, характеризуя каждого, диагноз и т.д. Один за другим проходили больные из зоны эту врачебную-контрольную комиссию. Вот наконец подошла очередь Ивану идти. Доктор Ланге открыла дверь и в вежливой форме пригласила его на приём. В это время врач Золотова уже была в курсе дела относительно его болезни. Чтобы показать свою вежливость, Золотова встала из-за стола и пошла навстречу, стала разговаривать с ним. Иван, не глядя ни на кого, прошел мимо её, и сам всем за стол врача. Доктор Ланге и Золотова разинули рты, испугались и не знали, как с ним поступать. Иван, сидя за столом, стал руками барабанить по столу и говорить: Что же это такое? Есть сели, а ложек нет. Золотова услыхала эти слова, замахала руками и сказала доктору Ланге: Веди, веди его немедленно отсюда назад. Мы в данный момент не в силах в чём-либо помочь ему, всё лучшее из лекарств отправлено на фронт, ему нужен покой и ежедневно наблюдение за его здоровьем, прогулки по свежему воздуху и по возможности улучшить питание. Вечерами Иван всё чаще стал подсаживаться ближе к ребятам, которые обсуждали свои дела после работы, стал интересоваться как у них дела идут на работе. Всё с большим любопытством наблюдали за его переменой в сторону улучшения. Ежедневно стал ребят провожать на работу до проходной будки, а после этого делал многочасовые прогулки внутри зоны. Метался словно тигр, загнанный в клетку. Часовые, зная о том, что он сошел с ума, так же с большим любопытством смотрели за его прогулками. Никто его не беспокоил, находится в меру, он отправляется в свою комнату, ляжет на нары и часами смотрит в одну точку. Он за долгие зимние вечера и ночи множество раз перебрал в уме свою жизнь, но ни с кем не делился об этом.

С наступлением весны потекли талые воды и солнце так предательски стало пригревать что ни минуты покоя он себе не находи. Его особенно угнетало одиночество в зоне, когда ребята были на работе. Вопрос напрашивался сам собою – Как дальше быть или как дальше жить? Надежда на то, что его отпустят подчистую по болезни не оправдались, как будто его вовсе не существовало, никто даже слова не промолвил, чтобы дать ему инвалидность и отпустить домой и этим самым подставить конец мукам ненормального человека. Видимо не суждено мне выйти на волю, придётся мириться с судьбой. Остаётся одно – брать в руки кайло и лопату и спуститься уголек добывать. Дальше от безделья совсем с ума сойдёшь и кончишь свою бесславную жизнь в психбольнице.

Доктор Ланге при очередном посещении больного осталась довольна, что её труды не пропали даром. Это особенно обрадовало её сегодня, когда она беседовала с Иваном добрый час, и разговор получился полноценным. На все вопросы её он давал здравые ответы. Этого не было со дня его болезни. На её первый вопрос: «Как себя чувствуете?» – ответил – «Вот уже второй день как мне стало совсем легко, болезнь моя покидает меня» – «Вы все мои указания выполняете, что я советовала Вам?» – «Абсолютно все, стараюсь не расстраиваться, ежедневно делаю прогулки по свежему воздуху, и значительно улучшил питание, т.е. питаюсь нормально». Тут доктор Ланге была весьма удивлена, за счёт чего же он сумел решить вопрос с питанием, но не стала задавать ненужный вопрос. «Вот и отлично», – сказала доктор Ланге, – я так рада за Вас, просто восхищаюсь Вами, Вы настоящий мужчина, Вы взяли себе на вооружение веру. Вы поверили доктору, а вера самое сильное лекарство в мире, при том, при заболевании нервной системы. Если и впредь будете все советы мои выполнять, даю вам гарантию, что Вы вылечитесь и будете абсолютно здоровым человеком. Ведь здоровье за деньги не купишь, оно ценнее золота». На прощание доктор Ланге советовала Ивану отдохнуть после такой длительной беседы. В этот день у неё было отличное настроение, прием больных вела на высоком профессиональном уровне, не грубила, а ведь характер у неё был не из легких. Вспомнила свою молодость, как 20 лет назад, она – юная девушка держала в руках только что полученный диплом об окончании мединститута, от которого еще несло запахом типографской краски. Медсестру Лену называла Леночкой, ведь такое с ней случалось впервые, при совместной работе в зоне.

Слухи – это удивительная вещь, которая распространяется с быстротой звука. Новость узнала вся зона. Иван Канцлер выздоравливается. Некоторые рассказывали небывалые легенды – якобы он в уме решал сложнейшие математические задачи. Всем теперь охота было слышать эту правду с первых рук. Они дошли и до начальства зоны. Однажды днем начальник колонны тов. Кривельков решил навестить Ивана. Он наблюдал за его поведением последнее время, когда он начал сопровождать ребят на работу, а затем жалобно смотрел вслед им, пока они не скрылись из виду, какая-то сила тянула его по ту сторону ограды. Придя в комнату ему – Иван сидел за столом. «Добрый день, Ваня, можно?» – «Заходите, Иосиф Андреевич» – «Как дела твои, к лучшему идут? Я пришёл просто побеседовать с тобой – не желаете ли Вы пойти вместе с ребятами в шахту, посмотреть, как они там работают?» – «Я подумаю, я завтра Вам скажу» – «Ну хорошо». На этом их разговор кончился в этот вечер. В этот вечер он не отходил от ребят, и его разговоры всё больше подтверждали, что он почти нормальный. Ему теперь ребята всё рассказывали, никто больше не остерегался. «Одиночество к лицу только Аллаху» – гласит туркменская поговорка. На второй день Иван сам нашёл начальника колонны сказал: Я вчера продумал всё хорошо и пришел к выводу, что сегодня пойду в шахту вместе с ребятами и посмотрю, как они там работают. Когда началось построение колонны внутри зоны, то Иван сам пришел и встал в строй.

«Внимание, начнем перекличку», – подал команду начальник колонны. Шнайдер –Я, Кох – Я, Клевнов – Я, Шварц – Я, Леонгард – Я, Камбуряк – Я, Воробьев – Я, Шляйнинг – Я, Штрагбейн – Я. «Все?» – «Нет, не все записаны, – подал голос Иван, – запишите Канцлера» – «Я совсем из виду упустил тебя, Ваня, ты уж извини меня» – «Всякое бывает», -промолвил Иван. Придя в комбинат, он первым отправился в раскомандировку и сел на самое видное место, недалеко от стола начальника участка. Иван Ефимович Махонин, начальник участка №1, как только зашел в кабинет, так сразу обратил внимание: «В нашем полку прибыло! Кого я вижу? Канцлер вышел на работу! Подкрепление нам всегда требуется, очень рады» – «Нет, начальник ошибается, я хочу проверить как там дела у вас обстоят, под землей» – «Ты никак, Ваня, стал инспектором работать? Я прямо скажу – проверяющих побаиваюсь иногда, когда есть какие-нибудь недоделки» – «Не бойся, начальник, я ничего плохого тебе не сделаю» – «Тогда ладно, если так». Спустились в лаву, включили привода качающих транспортеров, почистили забойную дорожку от угля. Обурили забой и приступили к взрымным работам. Иван тоже помогал катать глину и делать из нее пыжи. После отпалки – грузить уголь не стал, а только со стороны наблюдал, как ребята в поте лица гребли лопатами разрыхлённый уголь на транспортер. Уголь шел беспрерывным потоком по всей длине транспортеров, по-шахтерски «чулком». Сперва по качающим лавным транспортерам, а затем по ленточным – до самого погрузочного пункта и сыпался в вагон. Наполненный вагон с углём, и большим трудом откатывать его дальше, а под погрузку поставил новый вагон. Иван взял лопату и стал очищать рельсовые пути, которые были засыпаны до самых головок рельс. Следующий вагон, нагруженной углём, Иван сам откатил. Сила у него теперь была, ведь не зря он шесть месяцев подряд ел по две порции в день, физически отдохнул хорошо. Этот день он до конца смены помогал под погрузочным пунктом, по вине люкогрузчиков остановок не было. После смены Иван чувствовал себя гораздо лучше, чем слоняться целыми днями в зоне от безделья. После работы, как и раньше, когда ещё не был больным, рассуждал вместе с ребятами о делах насущных. Его теперь слушали с большим интересом. «В тот день, когда я заболел, со мной случилась вот что», – сказал Иван, – «Только начал засыпать и как наяву увидел свою молодость, когда я выступал в художественной самодеятельности с нашей школы, в те времена я был солистом. Как будто мы стояли на сцене – я впереди, а остальные за моей спиной. Заиграли баяны, и я начал запевать «Катюшу», все остальные дружно подхватили песню за мной», – вот как бывает. Все были очень удивлены услышанным и желали ему доброго здоровья, чтобы больше никогда не болеть. Спасибо вам, ребята, за добрые слова, но в большинстве случаев бывает и так: «Делить веселье все готовы, никто не хочет боль делить». С этого дня никто ничего глупого не слышал от Ивана, все были одного мнения, что он полностью выздоровел. На второй день он в шахту не пошёл, его никто не потревожил, все ждали того, когда он сам об этом промолвит. Он еще не знал, как ему быть. Эти дни он обходил всю зону, не найдя ничего интересного, подходил к дяде Пете истопнику. Разреши я покидаю уголька в печку? Тот не возражал. Так прошло еще три дня, и он принял окончательное решение – подошел к начальнику колонны и заявил, что чувствует себя нормально, но и решил приступить к работе. Это сообщение обрадовал начальство зоны, они приветствовали такое гуманное решение его. На следующий день, при построении на перекличку, Иван стоял в строю и после своей фамилии гордо отозвался – Я. Так начались у него снова трудовые будни. Доктор Ланге теперь многим рассказывала – как ей удалось вылечить такую коварную болезнь.

class='book'>ФЛЕГМОНА КОЛЕННОГО СУСТАВА Я все эти годы продолжал работать на участке№2 на пласте, мощностью 0,9м. Работая на доставке леса, за смену приходилось ползать на коленках около 1км. Люди, работающие на угле, подвергали свои коленные суставы меньшим нагрузкам, так как передвигались только в пределах своего пая. Шёл октябрь 1944г., правое колено меня стало беспокоить, появилась опухоль и краснота. Я не обращал на это внимание, продолжал работать. Боль с каждым днём всё усиливалась. Теперь колено жгло как огнем днем и ночью беспрерывно. Пришлось обращаться к доктору Ланге. Она пощупала его со всех сторон и освободила от работы. Пролежал на нарах дня три, а за это время болезнь набирала силу. Нога теперь вся опухла и за последние сутки не давала сомкнуть глаза ни на минуту. На костылях дошел до здравпункта, Лонге как глянула на мою ногу, так и замахала руками: Всё! Всё! Идите к себе в барак, мы Вас отправим в городскую больницу. У вас образовалась флегмона, нужно срочно делать операцию дядя Петя через некоторое время пригнал коня, запряженного в тарантайку. Сидя в этой старой рессорной телеге, и покачиваясь с боку на бок, конь с большим трудом вытягивал нас из одной ямы и тут же попадал в другую. Дорога была скверная, при том осенняя грязь непролазная. Скорость, с которой мы двигались, была не более 3км/ч. За эти 3,5км пути, которые нам предстояло преодолеть, мы успели узнать много друг о друге. Дядя Петя мне дорогой рассказал, что ему частенько приходится возить в больницу ребят, но там как правило всегда свободных мест нет. Только те поездки всегда удачные, когда вожу мертвецов на кладбище. Там этот вопрос решен окончательно, еще не было случая, чтобы не приняли. За этот год дядя Петя многих увозил на коне, кого лечить, а большинство клиентов были такие, которым уже людская помощь не требовалась.

Только вчера закопали тов. Ряйконена, его задавило в лаве, при разборке забоя. Вместе с углем обрушилась ложная кровля, которая была представлена слабым породами аргиллита, в виде глины. Пока освободили его из-под породы, ему уже ничего не надо было. С носа и рта ручьем бежала кровь, и голова была пробита. Кончились муки его внутри ограды колючей проволоки. Если задуматься над словами начальника зоны тов. Зазюра «Только честным трудом вы можете оправдать своё доверие», то тов. Ряйконен старался до последнего дыхания искупить свою вину, которая заключалась в том, что его родила не русская мать. Не суждено ему было дойти до финиша, пришлось сойти с дистанции. Несмотря на то, что он не дошел до окончательного пункта назначения, но всё же приобрел себе свободу на том свете. Так как был похоронен на воле, за пределами зоны, рядом со всеми смертными. И никто и не может сказать того что он не полностью отсидел свой срок, так как на березовом кресте никаких особых отметок нет. Далее дядя Петя, развивая философию, рассуждал так – мне приходится ездить каждый месяц туда, множество раз. У меня там столько же знакомых могил сколько примерно живых у нас в зоне. Каждая поездка туда не проходит бесследно. В первую очередь навещаю наших ребят, которых я лично отвёз туда на вечный покой, затем знакомлюсь с остальными. Чтобы это всё выразить сжатой форме скажу так:

Ходил по кладбищу я снова,

Бродил, скорбя, среди могил.

Одним сказал: Зачем ты умер?

Других спросил: Зачем ты жил?

Не зря говорится: «Живи для других, если хочешь жить для себя» Многие люди с большой буквы раньше времени покинули этот свет, сгорели от душевной доброты, помогая обездоленным людям, не жалей себя. При этом, не требуя никаких наград и славы, подвергали себя преждевременному износу. Воспетые слова «Зачем ты умер?» относится к ним, они бессмертны, они ещё долгие годы нужны были людям. Всякого рода бюрократы, которые жили только ради себя, не видя вокруг ничего, кроме личного блага и казенной инструкции. Будучи давно уже пенсионном возрасте морочили голову другим – думали они бессмертны. Наконец, отдавшие Богу душу, слова презрения «Зачем ты жил?» звучат как приговор, как Бухенвальдский набат. Люди не будьте такими.

Дядя Петя был человек весёлый, не унывал, хотя ему жилось ещё тяжелее чем нам. У него хлебная карточка была на 600г хлеба в день, мы тоже получали в два раза больше. Носил он густую черную бороду до пояса и любил ее при удобном случае поглаживать. Этим он подчеркивал знак уважения к своей бороде. Мало по малу мы приближались конечной цели. Среди разговоров незаметно доехали до городской больницы, которая находилась на окраине города. «Вот, мы и приехали», – сказал дядя Петя. «Ты сиди здесь на телеге, а я пойду с направлением в санпропускник, узнаю у дежурной медсестры насчёт свободных мест» – «Нет, – возразил я, -назад я не поеду в зону, мне там делать нечего. Вы помогите мне дойти до санпропускника и отдайте мне направление, а сами уезжайте побыстрее обратно. Это не твоя забота, куда они денутся?» Так и сделали. После того, как он уехал, минут через 15, я подал голос, мне отвечали: «Кто ты такой? Откуда?» – «Из зоны!», – я предъявил направление, выданное доктором Ланге. «Нет у нас местов», – ответил медсестра санпропускника. «Как хотите, дело ваше, возчик уже давно уехал». Она выскочила на улицу, убедилась, что это действительно так, схватилась руками за свою голову и говорит: «Что я с тобой буду делать? Прямо не знаю». Поднялась на второй этаж, и минут через десять я уже принимал ванну. Мне поставили койку в коридоре на проходе. Это меня ничуть не беспокоило, мне было безразлично, лишь бы избавиться от адской боли. Третьи сутки у меня во рту не было не крошки хлеба, весь хлеб лежал в тумбочке, а я не ходил не находил себе места. Через некоторое время ко мне подошла дежурный врач Маргарита Яковлевна, немка по национальности. Она проживала в зоне, только на шахте Капитальная. Посмотрела на ногу и говорит: «Потерпите до утра, утром вас оперируют, на сегодня уже набрали полностью». Это была женщина высокого роста, видная из себя, её супруг тоже находится в зоне вместе с ней. Оба они до войны проживали под Ленинградом, так называемая «Немецкая колония» Их так и звали – колонисты. Она поинтересовалась – какие порядки в нашей зоне, очевидно они были одинаковые во всех зонах. Перед тем как уходить она сказала: Потерпите ещё немного, не столько терпели, скоро войне конец будет, тогда жизнь будет намного лучше. Залпы войны всё дальше откатывались на запад. Уже перешли госграницу, а нас всё охраняли, но уже не было той строгости со стороны охраны как первые годы. Тогда могли застрелить человека как скотину, только за то, что он подошел близко к ограде. Ограда была высотой 5м и сверху её несколько рядов колючей проволоки. Попробуй преодолеть её, если сами были истощены, еле ноги передвигали. Все уже все уже поняли, что охранять нас бес толку, но поскольку сверху не было команды, чтобы распустить, значит так надо.

На второе утра обход делала заведующая хирургическим отделением Вера Сергеевна Пулькина. У неё муж был военным врачом хирургом, находился на фронте. Она как только глянула на мою ногу: «Пишите, – сказала сестре, – Операция». С операционной раздавался беспрерывный крик, так как операции на наружных частях тела делали без наркоза. Пригласят человека четыре из медперсонала, они привяжут больного к операционному столу, а сами держат за руки и ноги. Как только начинается операция, хоть уши затыкай – один только кончит кричать, а второй начинает. Такая работа давалась самим врачам с большим нервным перенапряжением. Вера Сергеевна операции 3-4 сделает, выйдет из операционной и закуривает. Наркотических средств было так мало, что они расходовались только для более сложных операций. Скоро подошла и моя очередь. Сделали разрез ниже коленного сустава, как только кровь появилась, Вера Сергеевна как нажмет на колено, так сразу целая тарелка наполнилась кровью с гноем. Это самый неприятный момент – пока ты ждешь своей очереди и слушаешь весь этот вой. Не зря один из немецких генералов в своих мемуарах писал: «Не так страшна сама смерть, как страшно то, когда долго её ждёшь. После операции стало легче, я сразу уснул, а под вечер поел. Через неделю опять пришлось повторно оперировать, и прошло немного времени третий раз ложиться под нож, так как через эти раны гной полностью удалять не удавалось. Дней через десять ко мне на свидание пришёл начальник колонны Иосиф Андреевич Кривельков. Принёс скудную передачу и то хорошо по тем временам, желал побыстрее выздоравливать. Теперь с трех сторон были сделаны разрезы и гной полностью удалили с коленного сустава. В тумбочке у меня лежала целое богатство по тем временам – 6кг хлеба. Хлеб таял на глазах, по несколько килограмм за день съедал. Говорят: «Пьют и едят все люди, а пьянствуют и обжирается только дикари» Это относится к тем людям, которые живут нормальных условиях. Сделал первые шаги по коридору на костылях, дела пошли на поправку. Ночами стал спать, появилась аппетит. Зима 44 года легла рано, в середине октября снег выпал, так и не растаял. Приближались октябрьские праздники, ежедневно слушали сводку Информбюро, все интересовались фронтовыми делами. Народ устал физически и морально. Все годы войны работали без выходных и отпусков. Шел уже четвёртый год войны. Фронт стремительно скатывался на запад, освобождая все новые города и населенные пункты, освобождали народы Европы. Мы не менее интересовались и ждали того светлого дня, когда же очередь дойдёт до нас. Уже второй год мы находились в зоне и уже третий, как изолировали нас от общества. Лежа на больничной койке, было достаточно времени, чтобы весь свой пройденный путь обдумать до мелочей. Со всеми наболевшими вопросами мы старались беседовать со многими людьми, но никто конкретно не давал ответа, кто пожимал плечами, а другие совсем молчали. Вслух говорить и высказывать свои мысли воздерживались. Это были времена, когда за одно слово, сказанное не так, человек бесследно мог исчезнуть навсегда. Времена 1937 года хорошо запомнились всем. Во многих семьях отец или сын, брат или муж были забраны по линии НКВД, из них единицы остались в живых. Культ личности был поставлен в рамки государственной политики. С самого раннего утра и до позднего вечера по радио восхваляли одного и того же человека, газеты то же самое. Попы в церквях молились перед верующими, чтобы и Всевышний дал ему силу и ум для преодоления злейшего врага. хотя он сам когда-то окончил духовную семинарию.

Однажды ночью в нашем отделении умер человек после тяжелой операции, утром мертвеца спустили со второго этажа вниз и понесли в морг. Носилки с мертвецом носили четыре санитарки. Дойдя до морга, поставили носилки на снег, а одна стала замок открывать. Как только двери открылись, так сразу к ним на встречу из морга вышел человек небольшого роста. Санитарки, как увидели это, сразу бросились бежать, чуть друг друга не подавили, и кричали от испуга во всю мощь. Получилось вот как. Шёл человек в ночь на работу, усталый, семья у него была большая он давно не видел отдыха, истощенный, работал без выходных и отпусков. Погода на улице была тёплая, шёл снег крупными хлопьями. От бессилия сел отдыхать, потянуло на сон, постепенно снег накрыл его полностью, и он продолжал спать. Мимо него в этот момент и ехала скорая помощь, заметили человека, подошли к нему прощупали пульс, лицо, руки – никаких признаков жизни. Документов в карманах никаких не оказалось, кто он, никто не знал, отвезли прямо в морг. Это был Пакратов, работал он на вентиляции. Ночью он проснулся от холода, первым делом подумал – почему же моя супруга вчера так слабо затопила печь, что среди ночи я замёрз окончательно? «Анна», – сказал он, чувствуя, что она лежит с левого бока. Это была девушка лет двадцати с длинными волосами, её красивые локоны накрывали его левое плечо. Убрав руками её волосы, он промолвил: «Проснись, Анна, надо печь затопить, я совсем замерз». Она молчала! Он впотьмах нащупал её лицо и чуть не крикнул от ужаса – оно было холодное, как кусок льда! «Черт побери, что же это такое, где я?» Соскочил на ноги, нашел в кармане коробку спичек и стал добывать огонь. Наконец это ему удалось, кругом лежали незнакомые люди. Которую он принял за свою супругу, была совсем молоденькая девушка, с другой стороны лежали две старушки, мужчина лет сорока, несовершеннолетний парень лет десяти, всего шесть человек вместе с ним. «Как я оказался здесь, ничего не помню? Помню, как сел отдыхать на обочине дороги и всё». Теперь он окончательно разобрался – что это за заведение. Сколько прошло времени, как здесь оказался, этого он не знал. Часов не имел, так как часы были большая роскошь по тем временам. Сон как рукой сняло, начал ходить по свободному пространству между мертвецами, надо как-то дожить до утра. Достал из кармана свой кисет с самосадом, завернул козью ножку и закурил. Постепенно нервы немного успокоились.

Мимо морга проходила пешеходная тропинка – через гору, мимо старого кладбища, по Южной улице прямо до комбината шахты №4. Уже несколько человек прошли по ней по морозному воздуху, отчетливо слышно было скрип шагов по снегу. Это на первую смену люди идут, время, однако, седьмой час утра. Через некоторое время шли двое и вели разговор о повышенной добыче, это теперь было модно последнее время. Постепенно стало рассветать, через решетчатые окна поступал дневной свет, уже можно было различить ночных постояльцев. Особенно пристально он рассматривал эту симпатичную девушку, с которой провёл всю ночь, а её локоны, словно кольцами виты, лежали на его левом плече. Мне никогда подобного не снилось, даже во сне, что с такой девушкой проведу ночь. Таких красавиц мало на себе земля носит. После того, как выйду отсюда, своей Анне ничего не посмею рассказать про неё. Она у меня такая ревнивая, что продолжительное время потом меня склонять будет. Несмотря на свое глупое положение, настроение было приподнятое. Вдруг он услышал людские голоса. Он отчетливо слышал, как женщина сказала – поставьте носилки на землю, я открою двери. Затем ключ щелкнул в замочной скважине, и двери распахнулись. К этому моменту он давно приготовился, стоял у порога и сразу вышел наружу. Женщины закричали во всю мощь, и от испуга чуть друг друга не задавили, бросились бежать. Опрокинули нечаянно носилки с мертвецом, который теперь валялся на снегу. Он глянул на того, кто будет этим счастливчиком, займёт его место в морге рядом с этой симпатичной девушкой. Это был молодой парень, они друг друга стоят, подумал он, а я был для неё староватый, поэтому воскрес как Иисус Христос. Он держал свой путь в санпропускник, надо было оправдательный документ получить, иначе на работе будет прогул, и запросто можно попасть под суд. На него все смотрели с удивлением, и никто не хотел брать на себя такую ответственность. В санпропускнике никаких записей после ночной смены в журнале не было, медики, заступившие на смену с утра, отвечали казенным стилем: «Мы Вас знать не знаем, кто ты такой, откуда ты попал к нам? Мы верим только бумаге, то есть что записано в этом журнале». Ему стоило немалых усилий, пока он сумел доказать это, помогла одна санитарка, которая осталась с ночной смены на утро, она самолично затаскивала его в морг. Благодаря ей такая бумажка теперь лежала в кармане. Придя домой, и рассказывая эту историю Анне, он про ту, которая лежала рядом с ним с левой стороны ночью, промолчал. Она никак не хотела поверить: «Наверное, на левака ходил?» – «Что ты, Бог с тобой!» Пришлось достать документ, заверенный с гербовой печатью, потом только успокоилась. Вечером предстояло отчитываться на работе перед начальником участка, который слушал его и ехидно улыбался, рассматривая этот документ со всех сторон. Вся мощь в нём была – гербовая печать. После долгого молчания он сказал: «Таких случаев за всю жизнь не встречал, наверное, в тебе есть что-то святого, раз ты воскрес. Не забудь отметить в табеле». На этом закончилась все похождения.

Без костылей я ещё ходить не мог, но так как у нас в зоне был свой врач, мне сказали там у себя дома будете долечиваться, здесь надо места освобождать для других больных. За мной опять приехал наш старый знакомый дядя Петя. В зоне я продолжал ходить по больничному, периодически посещая здравпункт, где мне делали перевязку. Однажды доктор Ланге и говорит мне: «С завтрашнего дня будете ходить в поликлинику на прогревание». Зима была морозной, я пока на костылях целый километр доскочу до поликлиники и обратно, эффекта от такого лечения никакого, ещё хуже разболелась нога. Скачешь на костылях, они застрянут в снег, пока их вытянешь, сам носом клюнешь в снег. Я старался доказать доктору Ланге, чтобы больше не направляла в поликлинику, но она была самолюбивая женщина и никого слушать не желала. Мне оставалось только одно – покорно выполнять её указания. Множество раз она мне доказывала; «Подумай только, какую болезнь вылечила у Канцлера, это не то, что твоя Флегмона. Это потому, что он ни разу не говорил мне против, точно выполнял все мои указания. Вы всё хорошо поняли?» – «Да», – ответил я, – «Можете идти». Я всю зиму лечил свою ногу под мудрым руководством доктора Ланге и сдвигов никаких не было. Как только наступила весна, раны стали заживать. Однако нога в коленном суставе не сгибалась. Через некоторое время раны зажили, и доктор Ланге в вежливой форме мне заявила: Я вас больше на больничном месте держать не имею права. На второй день меня назначили дежурным по бараку. Теперь в первом бараке топил печь дядя Петя, а я во втором. Таким образом я приобрел себе новую профессию. Как только свободная минута появится у нас, соберёмся вместе и вспоминаем прошлую довоенную жизнь. Среди нас самым бывалым был дядя Петя. Он был старше нас лет на 25, ещё до войны работал 15 лет машинистом парохода на Балтике, знал множество всевозможных прибауток и бывал в разных экстремальных условиях за свою жизнь. Вокруг него и собирались вечерами все ребята. По документам он числился финн, но на родном языке редко, когда разговаривал, русский язык преобладал в его разговорной речи. Чтобы попросить его что-нибудь интересное рассказывать, надо было следить за его настроением. Если бы он был в приподнятом настроении, как говорится в угаре, тогда он мог до смеха уморить всех. Особенно интересно он читал русскую Азбуку. Особенность его заключалась в том, что на каждую букву он знал прибаутку. Несмотря на то, что судьба сыграла с нами злую шутку, крепко нас обидела, унизила, но мы жили честно и дружно меж собой. Нас никто не обижал внутри зоны, мы были душевно богаче многих – это нам в трудную минуту давало силы. Как бы мы не жили бедно, но воровства среди нас не было. Кто какую вещь куда положит, там она и будет лежать.

Однажды днем я топил печи во втором бараке, время двигалось к обеду, нас должны были повести в столовую строем. Еще издали услышал, что в первом бараке что-то ненормально. Все ребята, свободные от работы, были сборе, никто не отдыхал. Шум и гам издавались со стороны первой комнаты на высоких тонах. Сперва трудно было разобраться что здесь происходит. Оказывается, у Кости Кяккинена пропал из чемодана хлопчатобумажный костюм зелёного цвета. Подобных костюмов заместо спецодежды редко привозили. Он оставил его, чтобы летом носить в чистом. Подобных случаев ещё ни разу не случалось, ведь мы уже около двух лет жили в зоне. Стали разбираться. Оказывается, что в этот момент дома были только двое – молдаванин Камбуряк и румын Воробьев. Их начали допрашивать, а они полностью отрицали оба – не видели, не знали. Мотивы их сводились к тому, что они на некоторое время отлучались по своим делам, возможно кто-нибудь из посторонних заходил к нам за это время. По их поведению видно было, что прямого человеческого взгляда они не выдерживали, а всё время старались смотреть в сторону. Чем строже допрос, тем не увереннее становились их доводы и невиновности, а в некоторых случаях противоречили первоначальным показаниям. Костя Кяккинен не выдержал и ударил два раза Камбуряка кулаком и говорит: «Наши ребята ни один не возьмёт, это ваша работа!» Тот отрицал. Среди нас были и бывалые ребята, которые кое-чего видели на белом свете, еще до войны. Один из ребят говорит: «Прекратите ерундой заниматься, ещё руки будете марать об них». Это был один из парней, которые своё детство провел в Ленинграде, был развитее многих из нас на целую голову. Городская улица – это та среда, где быстро взрослели подростки. Вот в этот критический момент он и выдвинулся на первый план и взял руководство в свои руки: «Тише! Прошу внимания! Слушайте меня!» Все вокруг затихли, каждый повернулся в сторону говорящего, стояла такая тишина, что слышно было как старые ходики тикали на стене. Все успокоились! «Прошу выполнить мои указания – принесите четыре самых длинных полотенца, намочите их и по две штуки вместе свейте, чтобы получилось две плётки жестких из них». Когда это было сделано, он сказал: «Вот теперь и начнём. Приведите их на середину круга и снимите с них рубашки». Камбуряк и Воробьев стояли среди комнаты, а вокруг плотной стеной стояли ребята. Перед началом этого концерта все отошли на некоторое расстояние, чтобы можно было свободно размахнуться плетками. Первого на середину комнаты вытащили Камбуряка, обрабатывать его приступили двое парней. После каждого удара кровь запеклась на спине, или мгновенно лопалась кожа. Камбуряк долго не выдержала такого натиска, упал с ног и горько зарыдал. Ребята подняли его, и обработка продолжилась, теперь вся спина на напоминала холодец, покрытый кровью. Вдруг он начал кричать: «Не убивайте меня, я всё расскажу» – «Отставить!» – последовала команда. «Дать ему передышку на раздумывание 5 минут». По истечении времени ему напомнили – пять минут прошли, будете говорить правду или нет? «Буду», – последовал ответ, – «Это дело Воробьёва. Он достал из чемодана этот костюм и спрятал его на потолке барака за трубой. И меня предупредил, чтобы я молчал, обещал дать мне часть денег, когда продаст его» – «Пошли, покажешь где спрятали», – сказали Камбуряку. Костюм достали из заначки, но теперь очередь за Воробьевым. Поставили его на середину круга и представление продолжилось. Парней, которые обрабатывали Камбуряка решили сменить, ибо они порядком устали. Их сменила другая пара, со свежими силами, чтобы удары были помощнее. Воробьёва спросили: «Вы что-нибудь можете сказать в своё оправдание и дополнить показания напарника?» Он молчал. Ещё раз повторили вопрос – ответа не последовало. Когда были сделаны первые удары он крикнул: Раз, два. Потом, сколько бы не били, не издавал ни единого звука, как будто язык проглотил. А били его безжалостно, как скотину, он молчал. На спине не было живого места, кожа во многих местах полопалась, по спине текла кровь. Под конец он потерял сознание и упал. Его подняли, но ноги его не держали, он снова свалился на пол. Вдруг раздался крик за нашей спиной: «Прекратить все это немедленно!» Оказывается, вооруженная охрана зоны прибежала, чтобы узнать, что здесь делается. Вся толпа разошлась по своим комнатам. Охрана, узнав, что здесь наказывали за воровство самосудом, ничего определенного не сказала, только приказала немедленно обоих отправить в больницу. Начальник смены тов. Кривельков откуда-то появился, и всё стало на свои места. Ребятам было приказано не появляться в коридоре. Дядя Петя получил наряд по своей линии, бегом отправился на-на конный двор. Мне сказали, что вместе с дядей Петей поедешь на Бис в больницу, так как Воробьёва на носилках придётся выносить в санпропускник. Минут через двадцать подвода подъехала к первому подъезду в зоне. Дядя Петя был не в духе, поглаживал правой рукой свою пышную бороду и поплевывал, при этом приговаривая: «Ах, вы дурни, дурни, нам обедать из-за вас не пришлось вовремя». Сняли старые носилки с противопожарного щита, на которые постелили старую простынь, уложили Воробьёва и накрыли какой-то дерюгой. Камбуряк, скрипя зубами, самостоятельно добрался до саней, мы тронулись в путь. Кругом стояли глубокие сугробы, сани легко скользили по накатанной дороге. Морозы были мягкие, до минус 15 градусов, небо ясное, без единого облачка, пилоты говорят – летняя погода. Поэтому ехать было удобно, не то что осенью на этой старой рессорной телеге, когда дядя Петя меня вез в больницу. Мы с ним разговаривали по разным пустякам, а про сегодняшнее ЧП ни слова. Седоки наши тоже молчали, ибо им было не о чем. Совесть человеческая мучила душу, ведь по праву мы должны были их презирать, а мы исполняли гуманную миссию милосердия.

Незаметно доехали до больницы. На этот раз нам повезло, свободные места были. Мы быстро управились со всеми делами и поехали назад. Теперь дядя Петя был в приподнятом настроении. Говорит: «Слава Богу, что мы их с тобой сдали, это хламьё ребята, нашли настоящих воров. А не дай Бог они не признались бы, тогда наша дружная семья распалась бы, стали бы подозревать друг друга. Доверие, которое было добыто в таких экстремальных условиях, могло лопнуть, как мыльный пузырь» -

«Неужели за них ещё наказывать будут?» – «Всё будет зависеть от начальства зоны», – сказал дядя Петя. На этом наши разговоры про сегодняшние события кончились. Сидя на покачиваясь в санях, конь бежал легкой рысью, мы оба молчали. Я задал вопрос: «Дядя Петя, а вам приходилось отвозить ещё кого-нибудь на эту гору, пока я лежал в больнице?» – «А как же! Сразу после тебя, через пару дней, одного отвез. После работы прилёг на ленточный транспортер, чтобы доехать до погрузочного пункта, уснул, лохмотья его одежды попали в головной барабан и его затянуло туда. Там нечего было хоронить, просто так отдельные куски мяса сложили в ящик и закопали».

После того, как этих клиентов отвезли в больницу, никаких разговоров на эту тему больше не было, ни среди ребят, ни со стороны начальства. Жизнь опять вошла в нормальное русло, ни у кого, ничего не пропадало.

Мне приходилось топить печи в ночную смену, в том бараке, где находился в здравпункт. Накидаешь уголька полные печи и дремлешь где-нибудь. Поневоле попадешь в свидетели, как будто специально прислушиваешься к чужим секретам. Медсестра Лена обычно дежурила в ночную смену и к ней наведывались туда некоторые штатские, которые физически не работали, из начальствующего состава. Засиживались там до глубокой ночи, решали вопросы наболевшее, затем перед уходом, как правило, заскрипывала кушетка. На утро Лена опять была подтянута по-солдатски, ремнем сверх гимнастерки. Глаза были глаза были масляные и блестели как у кошки. Она послушно исполняла все указания доктора Ланге и разговоры вели между собой в вежливой форме. Со стороны казалось – живут душа в душу. Это только внешний вид, а на самом деле Лене надо было иметь лошадиное терпение. В каждую минуту внутренняя энергия, подобно вулкану, могла вырваться наружу и облить грязной лавой всё вокруг. Этой опасности доктор Ланге не подозревала, какая неприятность грозила ей ежеминутно. Она была очень высокого мнения о себе, думала, что у неё ума хватит на десятерых. Если она чего-нибудь говорила, то надо было всем слегка кивать головой в знак согласия, тогда она обычно давала нравоучительные советы, которые тебе вовсе не нужны были. При встрече обязательно спросит: Вы делали так, как я советовала? Всё делала так, как Вы говорили, – надо идти на маленькую хитрость, если не желаешь в лице её завести себе врага. Поблагодарить её и сказать: Просто мне не верилось. Как мне здорово помогли. Она вовсе засияет. Я даю советы тем, кто умеет ими воспользоваться. Скажи ей правду – какого мнения ты о ней, будет идти мимо, голову отвернёт в сторонку как будто ты по 100руб. у неё занял, и долг никак отдавать не хочешь.

Лена дружила с девушками, которые вместе с ней были сняты с фронта по нации. Секреты свои они друг от друга не скрывали, даже самые сокровенные. Однажды одна её подруга задала ей несколько вопросов: Какие чувства у тебя остаются к нему после его визита? Он ведь намного старше и не исключено, что где-то у него может быть имеется семья? Лена дала такой ответ, что подруга рот разинула от удивления. Я всегда с ним бываю честнее, чем другие замужние женщины. Замуж за него я не собираюсь, этого у меня и в голове нет. В данный момент он для меня нужный человек. Неужели ты думаешь, что на нашу долю после войны женихов не останется? Я в этом не сомневаюсь, было бы желание, за этим делом не станет, надо только избегать тех, кто старается подорвать нашу веру в себе. Это черта свойственна мелким людям. После таких откровенных объяснений, её подруги сами стали смотреть на жизнь другими глазами, чем раньше. Мысли теперь текли по такому руслу, где девиз был: «Один раз живём на свете, надо брать от жизни всё, что есть возможное, и не думать о завтрашнем дне» Чем человек спокойнее, тем лучше для здоровья. Не зря говорится: «Береги здоровье смолоду, остальное всё само собой придёт».

УЧАСТОК №1

Отопительный сезон подходил к концу, на улице чувствовалось дыхание весны, в дневное время термометр показывал плюсовую температуру, кругом бежали ручьи. Дядя Петя, как постоянный дежурный, так и остался на своей прежней должности, а я взял перевод в шахту. Первое время нога плохо гнулась в колене, но теперь я за день проделывал путь по несколько километров, на работу и обратно. Это положительно сказывалось на мне, нога все лучше стала гнуться. Сперва работал на проходке конвейерного штрека, там меньше надо было двигаться, затем перешел в лаву на перестановку транспортеров. Теперь я работал на участке №1, где в основном трудились немцы. Этот участок был укомплектован полностью из ребят и девчат, которые жили в зоне. Угольный пласт, который мы отрабатывали шел мощностью 3.0м. В верхней части лавы проходили нарезки: просека или по литературному параллелька, и через каждые 8.0м сбивали сбоечными печами, т.е. оставляли целики, чтобы сохранить вен.штрек. Из-за этих нарезков каждый день был шум на наряде. Начальником участка был Иван Ефимович Махонин. Он требовал, чтобы уход по просеке был не менее 3.0м, т.е. два цикла за смену. В нашу смену на нарезках работал Федя Клевнов, немец по национальности. Парень смелый, честный, и хорошо работал. Основным виновником, из-за кого Иван Ефимович трепал свои нервы и был Федя Клевнов. Ему никак не удавалось брать два цикла за смену из-за плохой работы предыдущей смены, которую он менял. Иван Ефимович кричал до хрипоты: Почему ты, Клевнов, берешь за смену только один цикл? А Шварц ежедневно по два? Как не старался Федя восстановить справедливость, но его начальник не хотел слушать. Клевнов говорил, что Шварц не убирает за собой отбитый уголь, а весь оставляет в забое. Забьёт им до самой кровли, мне приходится полсмены убирать его уголь, когда же мне брать два цикла? Однажды на наряде как начал кричать на Клевнова, так весь наряд на ём отоспался. «Хорошо, Иван Ефимович, – сказал Клевнов! Клянусь перед Богом, если сегодня будет такой же беспорядок я вовсе не приступлю к работе, приду и лягу спать» – «Я приду в шахту и сон тебе разгоню», – сказал Иван Ефимович. Придя на своё рабочее место, порядок был ещё хуже предыдущих дней, уголь от двух циклов полностью лежал в забое. Федя посмотрел на это и лёг спать на отбитом угле. Ивана Ефимовича многие побаивались, у него был крутой нрав. Иногда схватит кусок доски и этим кого-нибудь начинает бить. Были случаи, когда пострадали от его руки люкогрузчики, если откаточные пути под погрузочным пунктом не были качественно очищены. Этот бедный люкогрузчик должен был успеть откатить на нужное расстояние груженный вагон с углем и подогнать взамен порожний, ведь механизации не было никакой. Порой, хоть лопни, одному не сдвинуть с места груженый вагон. Ведь многие парнишки были совсем юноши, было им по 18 лет или нет, теперь трудно сказать. Истощенные из-за постоянного недоедания, испуганные, слабо владеющие русским языком, все только стращали, а защищать некому было. Всё у Ивана Ефимовича сходило с рук. Он прекрасно знал и понимал, что мы люди беззащитные. Стоит ему поднять телефонную трубку и позвонить начальнику зоны, как вооруженная охрана тут как тут. Будешь, как миленький, кормить клопов в карцере. Их особенно тяжело переносить в летнюю жару. Продержат тебя там столько, сколько захотят. На отбитом угле Федя продолжал спать и не слышал, когда к нему подошел Иван Ефимович, и полилась нецензурная брань – мать перемать, вот когда я тебя поймал сонного, и хотел лопату взять и ударить его. Тут все услышали голос Ивана Ефимовича: Вот почему ты по два цикла за смену не берёшь, спать сюда ходишь! Только он приготовился ударить лопатой Федю, как тот, словно тигр, молниеносно вскочил на ноги, схватил топор и кинулся на начальника. Я тебя не Саша Вильгельм, которого ты на той неделе бил под люком. Иван Ефимович бросил лопату и сколько было мощи бежал вниз по лаве, а следом за ним с топором и Федя Клевнов. Мы хотели его остановить – Федя опомнись, послушай нас, остановись, но не тут-то было. Его глаза залились в ярости, и он плохо соображал, не давая отчета за свои поступки. Он пробежал через всю лаву за начальником и тогда только остановился, когда тот скрылся из виду. Лицо его было белое, будто его кто-то напудрил. Он шел вверх по лаве усталой походкой, словно целые сутки не выходил из шахты. В этот критический момент его никто не старался остановить, пусть человек останется сам с собою и успокоит нервы. Время лучший лекарь. Дойдя до своего рабочего места, присел, немного успокоившись, сказал ребятам: «Надо идти домой на-гора, меня там теперь давно ждут». Собрал свои инструменты и пошагал.

Иван Ефимович добежал до погрузочного пункта, весь мокрый от пота, грудная клетка его работала как кузнечный мех, ничего не спрашивая, сразу подошёл к телефону. Под погрузочным пунктом был Бернс, он был удивлён – что это с ним сегодня? Не придирался, не орал, как прежде, а дышал страшно тяжело. Как будто он без тренировки, словно спортсмен, пробежал длинную дистанцию. «Алло, алло, коммутатор, прошу соединить меня с начальником зоны тов. Созюрой». Долго это ему не удавалось, он нервничал и грубил на телефонистку. «Откуда я его найду для вас, никто не отвечает» – «Ещё звоните, да понастойчивее». Наконец-то ответил тов. Созюра. «Это Иван Ефимович, начальник участка №1, Вы меня слышите?» – «Да, слышу!» – «Прошу немедленно послать в мойку вооружённую охрану и прямо из-под крана забрать и посадить в карцер Клевнова, он на меня накинулся с топором» – «Я вас понял», -связь оборвалась.

Затем он позвонил на верхние горизонты, и узнав, что Клевнов минут 15 назад пошёл домой. Постояв немного, подался по направлению к устью штольни. Бернс теперь только понял – какой смелый отпор Федя дал этому идолу. Никто тогда на наряде не придал значения словам Феди, когда он побожился, что не приступит к работе, если подобные беспорядки опять будут. Да, есть среди нас тоже парни, которые не боятся ничего, – подумал Бернс. Что ему теперь будет?

Федя шел умеренным шагом, старался не расстраиваться, о конфликте с начальником не вспоминал. Надо беречь нервы, ведь у нас еще немало испытаний впереди. Кто его знает, сколько еще придется находиться внутри этой ограды, ведь срок у нас не указан. Так незаметно подошел до ламповой, сдал аккумуляторы и направился в мойку. Только кончил мыться и начал переодеваться в чистую, к нему подошел один из охранников зоны. Одевайся, мы тебя уже ждём. Карцер никогда не пустовал, одни только отсидели свой срок, тут других посадят. Не зря говорится: «Счастливые те, кто не замечает, как плохо мы живём». Чем раньше сядешь, тем раньше освободят.

Запахло осенью, уже первая декада августа месяца. Как только перевалило за июль, каждый день землю застилает густой молочного цвета туман. Люди говорили – это к грибам. Первосортными грибами здесь считают опята, у нас подобного рода грибы считались поганками. Под Ленинградом в них толк знали, каких попало не собирали. Незнакомые сорта грибов проверяли тут же на месте. Нажмут шляпку гриба – если выступает молоко, значит добро, если вода, то поганка. В данный момент мы могли только мечтать, все блага от нас отгорожены высоким забором. Нам предоставлено как египтянам, выполнять ту работу, которая отведена для тебя. а другой работы есть другие люди. Сегодня с самого утра шел дождь, кое-как добрались до комбината, все насквозь вымокли, пришли на наряд и расселись. Все уже привыкли к тому, что вот-вот начнет Иван Ефимович очередной разнос давать, при том, не подбирая литературных выражений. Нецензурная брань и громкий бас летели с его уст с такой силой, что пыль поднималась до потолка. Сегодня его как будто подменили, не на кого голоса не повысил, а улыбка не сходила с его лица. Многие между собой шептались – хоть бы каждый день был дождь, раз у начальника в такую погоду хорошее настроение. Зря думали, что погода повлияла на начальника, секрет его мы узнали позже. Вчера Иван Ефимович решил сходить в шахту ночную смену. Провёл третий наряд и отправился в техническую мойку, часа два поспал, такой порядок заведён на шахте у всех начальников. Придя в мойку, там свободных мест не оказалось, они уже были заняты другими начальниками участков. Он постоял некоторое время и, убедившись, что здесь ничего у него не получится, направился в кабинет. Потушил свет и лег на скамейку у стола. Как правило, в ночную смену, в большинстве случаев ходил в шахту его помощник Фёдор Петрович Ермолин. Уже стал засыпать, как вдруг двери открываются, и молодая девушка лет 18, впотьмах подбегает к нему и прямо сходу как схватит за шею и давай целовать его – ох ты мой хороший, ненаглядный, как я соскучилась по тебе. Ты давно, наверное, ждёшь меня? Иван Ефимович уже не помнил, чтобы его ласкали так когда-нибудь. Федя ты, миленький мой, я без тебя ни минуты не могу жить, целый день только и думаю о тебе. Иван Ефимович был так растроган, что не мог даже слова вымолвить словно язык отнялся. Теперь дело стало проясняться. Его помощника звали Федя, вот к кому это птичка прилетела на свиданку. Выходит, у них здесь условленное место. Это любовь не с первого взгляда, вероятно она длится уже продолжительное время. Эта коза прямо с налёта начала обнимать и целовать, а я дурень обрадовался, думал девчата меня любить стали. Кто же тебя полюбит такого сухаря, раз ты сам от них отвернулся. Надо было давно подглядеть себе какое-нибудь молоденькое милое существо. Эти мысли у него возникли мгновенно, молниеносно. Кто я, мужчина или нет? Он схватил впотьмах её и потянул к себе, не издавая ни единого звука. Вдруг она закричала дурным голосом, теперь только поняла, что вышла ошибка. Какую глупую историю попала, её Федя никогда такими грубыми приёмами с ней не обращался, не применял силу, если даже страсти накалились. Её крик эхом отдало в ночной пустоте комбината. Иван Ефимович не ожидал такой реакции, чего доброго припишут еще то, чего и не было. Слушай меня, перестань кричать! Я не собираюсь посягать на вашу женскую честь, я вас сюда не звал, сама прибежала, и оттолкнул её от себя – Убирайся вон! Она, как только освободилась от него, как побежит, даже двери не закрыла. Вот так-то. Когда ничего не ожидаешь и не думаешь, а тут такой номер. Сон он от него теперь отступил, он мысленно прикидывал всё происходящее. Надо же, эти считанные минуты, пока она его обнимала, целовала, он так разволновался, что не находил себе места. Может быть я со своей работой перестал видеть людей и саму жизнь, которая меня окружает. Разве я мог когда-нибудь подумать, что мой помощник Фёдор Петрович занимается с этими молодками. Ведь у него дома жена и шестеро детей. А я, представьте себе, ни разу у него не был дома. Может быть у него семейной жизнью неладно? Потом мысли у него потекли дальше, стал он думать свою собственную жизнь. А у тебя самого всё ли хорошо в семейной жизни? Учить других мы всё мастера! Эти мысли его уже давно беспокоили, он стал замечать, что его собственная жена с ним очень груба за последнее время, а с его отцом живут душа в душу. Неужели это правда, что я думаю, притом соседи мои тоже намеками, заводили разговоры на эту тему. Что-то тебя, Иван Ефимович, совсем редко дома видно? Заработался совсем, всё отец со снохой на пару везде. Отец у него старой закалки, давно овдовел, так и не женился. Плотный шарик, щеки красные, как спелые помидоры, с него так и веяло жаром. Никто в открытую ничего не говорил ему, чего доброго, времена очень тяжёлые, порой сутками не выходишь из шахты. Если что-нибудь на участке не ладится, всё равно покоя не дадут, вызовут из дома и пошлют в шахту. Лучше там, на месте находиться, пока поток угля пойдёт нормально. А она молодая, надоело ей ждать меня день и ночь. Всё может быть правда, только доказательств нет. Как мало человеку надо, чтобы изменить настроение. Если здраво рассудить, то ничего между мной и этой молодкой не было, но заряд на хорошее настроение я получил на несколько дней. В первую очередь необходимо наладить нормальные отношения со своей собственной женой. Я уже забыл, когда её приласкал по-человечески, только одно на уме – работа да работа. Оказывается, душа человеческая требует ещё кое-чего, кроме работы. Иван Ефимович узнал её, но никому этого секрета не рассказывал.

Закрыл двери в кабинете после визита этой молодки, прилег снова, но теперь он просто мысленно анализировал всё произошедшее несколько минут назад. Вдруг дверь снова открываются – что за чертовщина, – подумал он. «Тут кто-нибудь есть?» – последовал вопрос. «Есть», – ответил Иван Ефимович. Тут же сразу загорелся свет, это была ночная дежурная техничка по комбинату, она где-то дремала и от этого крика проснулась. «Это не у Вас здесь недавно кричала женщина во всю мощь?» – «Нет, Клавдия Петровна, я сам сквозь сон что-то такое слышал, но толком не разобрался» – «Надо же, по ночам таскаются с кем попало и орут, женщины совсем за годы войны распустились, на каждого прохожего мужчину кидаются, потеряли стыд и совесть, пойду дальше, – сказала она, – может кто-нибудь видел эту даму после ее ухода». Он долго лежал ещё на этой скамейке, в голову лезли всякие мысли. Но, слава Богу, подумал он, что никто толком не знает, что это молодка подняла шум именно тогда, когда он применил грубый прием по отношению к ней. Убедившись, что уснуть уже не может, пошел в мойку, переоделся и спустился в шахту.

ФЕДОР ПЕТРОВИЧ ЕРМОЛИН

Фёдор Петрович по сравнению со своим начальником, был человеком противоположного характера. Никогда не кричал на людей, не унижал человеческого достоинства, не наказывал никого, и не старался для производства. Для него было всё равно – участок работал нормально или нет, он не переживал. Не зря говорят: «Беззаботный человек хуже мертвеца, такие люди берегут свою нервную систему и, как правило, долго живут». С одной стороны, хорошо, но для производства от них пользы никакой. Мы работали на штольне №6, это был самый отдаленный участок возле подсобного хозяйства ОРСа. Федор Петрович ходил шахту в нашу смену, когда мы работали до12ч ночи. От участка до ближайшего тоннеля 3км шли на лоне природы. Пойдёт домой два часа раньше смены, обязательно заберет с собой свою любовь. Летнее время идти по поверхности милое дело, кругом запах цветов, природы дышит, как тут не согрешишь, притом деваха лет на 20 моложе его, тут и мертвого потянет на подвиги. Это уже никого не удивляло, если их видели вместе. Все об этом знали и не обращали никакого внимания. Однажды мы вышли из мойки в 1:00 ночи и направились в столовую, но Фёдор Петрович нас остановил: «Вы куда, ребята? В столовую идите, в кабинет, ждите меня, я скоро приду». Набрал нас девять парней и говорит: «Сейчас поедем ко мне, жена вас накормит, и съездим мне за сеном». Все над нами имели власть – одни старались для производства выжать из нас все соки, а кто для личной выгоды. Фёдор Петрович был равнодушен к производству, но для своей семьи ему приходилось шевелить мозгами, ведь дома у него было семь иждивенцев, а времена были не из лёгких. Карточная система и в магазинах пустые полки. На иждивенцев получали всего по 400г хлеба на каждого в день. Единственный выход, чтобы прокормить такую семью, держал корову, сеял гречиху и просо, сажал картошку и разные овощи. Рабочая сила для него была бесплатная их в достаточном количестве. Сколько человек захочет, столько и пошлет к себе домой. Нашими руками он обрабатывал всё, не один гектар парни мы перекопали ему вручную лопатой. А наступит сенокос, навозим сена не менее чем на пять коров. Осенью всё вовремя намолотим зерновые, выкопаем и перевезем на двуколке весь урожай, притом вовремя и в хорошую погоду.

У нас большого выбора не было, нам остаётся только подчиняться. Надо, значит надо! Весь разговор исчерпан. Фёдор Петрович шагал впереди, а мы за ним, в кишках квакали лягушки, но мы были настроены оптимистически, скоро нас накормят, перестанет урчать. «А как с зоной будет, что там скажут нам?» – «Я уже всё уладил, утром пропустят через проходную» – «Тогда лады!» Так и дошли до владений Фёдора Петровича, жил он на самом верху, на горе, недалеко от кладбища. Хозяин стучится во всю мощь, никак не может разбудить свою хозяйку, видимо здесь нас никто не ждёт. Заскрипели двери, давно петли не смазаны, загремели задвижки, и двери распахнулись. На пороге появилась женщина невысокого роста, спросонок вид имела не лучшим образом, волосы запутанные, глаза опухшие и т.д. «Быстренько накорми ребят, они с работы, мы поедем за сеном» – «Федя, у меня ничего нет, ты мне не сказал, что ребят привезёшь». Вот так раз! Если ждать, когда она сварит, то утро будет. Федя почесал затылок себе, и мы молчим, что же дальше? «Вот что, ребята, придётся ехать не евши, когда приедем, тогда досыта поедим». Деваться некуда, поехали. Четыре тележки одноколок собрал он, и мужчина подъехал на лошади. «Кто умеет воза накладывать?» Я отозвался. «Иди сюда, садись на телегу и поехали». На нашу телегу вскочил и сам хозяин. А за нами, словно караван, подтянули на себе тележки: Леонгард, Шнайдер, Вольф и т.д. Со стороны смотреть, можно подумать – вот это хозяин, день и ночь трудится в поте лица, за один рейс обеспечь скотину на несколько месяцев кормами. Фёдор Петрович и возчик были старые знакомые, они всю дорогу разговаривали между собой, я в их разговор не вмешивался. Вдруг Фёдор Петрович поворачивается в мою сторону и говорит: «У меня есть сено близко и далеко, вам где удобнее брать?» – «Конечно, там, где ближе», – говорю я, – «Ближе это то, что первое попадётся. Понял?» – «Конечно» – «Вот и молчи» – «Добро!» Я подумал – нам какая разница, ворованное оно или нет, ведь не себе везём, а начальнику. Проехали по горам три километра, и с левой стороны дороги показался стог. Вот он, заворачивай коня. Один из ребят залез на стог, стал его разваливать, и каждый стал накладывать себе воз. Когда все воза были наложены, то по одной тележке все вместе вытянули их на дорогу. «Ну, ребята, закуривай и поедем», – промолвил хозяин. Теперь дорога до самого дома всё время шла под гору, колёса пришлось затормозить, чтобы легче было спускаться. Часа три мы потратили на эту поездку. Восток уже алел, новый день вступал в свои права. Что он принесет людям? Горе или радость, или то и другое. Ночью я не разглядел, что там, на дворе Фёдора Петровича, был огромный стог, во весь двор. Здесь хватило бы сена на всю пятилетку одной корове. Позже я узнал, что они с этим возчиком всю зиму возят на базар излишки сена и продают. Вот она где собака зарыта, Федя наш и косы в руках не держал, а его буренушка ела первосортное сено, как чай. Не зря говорят: «Надо уметь прибрать к рукам, что плохо лежит». Сено аккуратно сложили и накрыли прорезиновыми трубами. Тут вскоре и сама хозяйка появилась на дворе: «Ну, кончили ребята, вот мыло и ведро с водой, умойтесь и сразу за стол». Действительно, супу было наварено несколько ведер и жареная картошка. Мы почти всё съели под метло. Фёдор Петрович поблагодарил нас и сказал: «Сегодня никто на работу не выходит, отдыхайте». По дороге в зону разговорились между собой, оказывается эти ребята всё это сено навозили ему, многие уже множество раз участвовали в этих культпоходах Ермолина, в этом доме они были свои в прямом и косвенном виде. Держали язычок за зубами, лишнее не болтали и делали полезное дело для него. Поскольку это всё сходило с рук, без наказания, а лишний стог сена немалые деньги стоил зимой. Аппетит появляется во время еды, так и Фёдора Петровича. Этого показалось мало, и он решил другими путями доставать сено. Чтобы иметь свои собственный покос, выписал 60м новой транспортерной ленты для участка, получил её на материальном складе, и отвёз в колхоз на автомашине. На этот раз у него этот номер не прошёл, это стало известно на шахте. На него было возбуждено уголовное дело, за что он попал в места, не столь отдаленные и не близкие, оставив на произвол судьбы свою многочисленную семью. Теперь им пришлось пережить большие трудности. Фёдор Петрович, отбывая меру наказания в исправительно-трудовых лагерях, не забывал своих старых привычек, и за колючей проволокой находил себе женщин легкого поведения. Одна ненаглядная так сумела завлечь его, что после отбытия срока наказания, больше не вернулся к своей семье. Оставшуюся жизнь свою доживал в городе Белово, с новой спутницей жизни.

Однажды в Риме шел судебный процесс, судили за многоженство. 105 свидетельниц утверждали, что является женами подсудимого. Я не берусь достоверно доказывать сколько их было у Фёдора Петровича, но многие вспоминали его.

ГОРНЫЙ МАСТЕР КУРТУКОВ

В ремонтную смену у нас мастером было тов. Куртуков, из спецпереселенцев, теперь они себя считали большими военными. Руководить народом у него не было никакого навыка или просто желания. Его ненавидели за то, что он не был хозяином своего слова. «Вот вам, ребята, аккортная работа, как только выполните, можете идти домой». Обычно аккорт он давал на самые трудоемкие работы, он был не уверен, что они будут выполнены в срок. Первое время, пока его ещё не изучили, все старались выполнять его указания и охотно верили ему. Получая аккортную работу, выкладывались до последнего, в поте лица и без отдыха делали невозможное, чтобы хоть на один час раньше со смены выйти на поверхность. Как только он увидит, что дело движется к финишу, он тут, как тут. Широко расставив свои ноги, словно беременная женщина, выставив вперед свои огромный живот, промолвит: «Вот что, ребята! Время еще мало, рановато домой идти, надо ещё вот тот-то делать». После этого его наряды растягивали на всю смену, так как он потерял свой авторитет перед коллективом. Сам он был ленивый человек, как правило, держал для себя личного адъютанта. Эту должность на побегушках исполнял Саша Вильгельм, он был самый маленький среди ребят, и тяжёлый физический труд ему был не под силу. Он исполнял должность лампоноса. Аккумуляторы в те времена были несовершенные, которые через 3-4 часа выгорали. Потухшие менял на новые в ламповой. Если оставалось свободное время у лампоноса, то Куртуков посылал его на поверхность и давал спецзадание. «Саша, вырой картошки на подсобном хозяйстве, то есть иди и укради. И испеки её для меня, когда она будет готова, принеси мне сюда, в лаву». Саша исполнял все прихоти мастера, через некоторое время по всей лаве чувствовался ароматный запах печёной картошки, которую подсовывал себе под пазуху толстопузый, так его звали ребята теперь. Оставшуюся часть смены в его зубах хрустела печенка, а у остальных ребят с голодухи бежала слюна. С нами в ремонтную смену работал Бернс. Однажды он достал ведро картошки и, находясь в зоне, целый день она не давала покоя ему. Сперва ел вареную, затем резал на тонкие лепешки и пёк на печи. За день он с ней справился, к вечеру ведро было пустое. Работали мы в ту пору в ночную смену, проветривание в лаве было слабое, как только приступили к работе, Бернса начало пучить. Желудок не перерабатывал содержимое, пошло обильное выделение газов. Все прекратили работу и плевались, а Бернс всё выдавал новые и новые порции. Стоило ему чуть нагнуться, как выделения вновь повторялись, и по запаху, словно нашатырный спирт, действовал на слизистую оболочку глаз. Куртуков долго следил за этим делом, надеясь, что в конце концов это прекратится, но его надежды не оправдались. Приняв окончательное решение, сказал: «Бернс, иди домой, ты сегодня больной. Если ты останешься в лаве, то к смене мы не успеем закончить ремонтные работы, и задержится работа угольный смены». Так Бернс получил дополнительный отдых от того, от кого никогда не ожидал.

Некоторые ребята носили с собой в шахту вареную картошку в котелке. Один из них был молдаванин Дога, который работал в добычной смене. Он был ростом под 2 метра, это скудная еда, что нам подавали столовой, ему было как слону дробина. Недалеко от места работы он прибивал гвоздик или деревянный колышек в стойку, на который вешал котелок. Во время работы глаз не отводил от содержимого, чуть какая-нибудь остановка, тут же подбегает и грязными руками достает еду. Пока в котелке чего-нибудь имеется, оно ему покоя не давало.

Лава, которую мы обрабатывали, в данный момент была последняя на этой штольне, скоро здесь будут свертываться все работы и участок перейдет на другое крыло шахты где преимущественно залегают пласты угля малой мощности до 1м. Следом за продвижением лавы погашались выработки. Ежедневно на наряде напоминали нам, чтобы не останавливали в отработанном пространстве трубы, рештаки и прочее оборудование, а после смены складывали на уклоне, откуда они будут выдаваться на-гора.

После ЧП с Федей Клевновым, на некоторое время Иван Ефимович придерживал свои нервы, ни на кого не кидался, но перевоспитать себя за такой короткий промежуток времени – задача не из легких. Скоро всё было забыто, старое начинается снова. Командный стиль руководства и неограниченная власть вырабатывались десятилетиями, которая расшатывала нервную систему, если что-нибудь делали не так, как он хотел. Однажды случился аналогичный случай в конвейерном штреке. Электрослесарь Саша Драйт отбалчивал ставь труб, заваленных углем и затопленных водой, проложенных по почве ещё два года тому назад, при монтаже лавы. Одна из гаек так заржавела, что он никак не мог ее отболтить. Иван Ефимович стоял в стороне и наблюдал за этой сценой. Вдруг, как будто бешеная собака его укусила, он накинулся на слесаря. Ты, такой-сякой, с тебя толку нет никакого. Нецензурная брань во всю мощь летела из его уст. На самом деле это был один из лучших электрослесарей. Драйт терпел, терпел и вымолвил: Уходите отсюда ради Бога, Иван Ефимович, не мешай мне работать. От нервного перенапряжения лицо его покрылось бунцово-красными пятнами, он затопал ногами и пошло-поехало. Драйт долго терпел, пока он его допек, схватил молоток и бросился на начальника. Иван Ефимович пробежал через лаву за считанные минуты, а Драйт бежал следом за ним с молотком в руках. Участь одна для всех – карцер. Сегодня очередь за Сашей Драйт. Теперь я не раз вспоминал своего первого начальника участка Александра Николаевича, он придерживался гуманных идей. Человек родился чтобы делать добро, за что пользовался авторитетом, люди его всегда слушались и платили взамен там тем же.

После отработки мощного пласта, нас 10 человек оставили для демонтажа и выдачи оборудования. Горный мастер теперь у нас был свой парень – Вольф Николай Романович. До войны жил в Москве, где окончил техникум химической промышленности. У нас теперь была своя республика, никто на нас не покрикивал, а мы сами старались работать честно. В устье штольни, где был опрокид, где вагоны с углем опрокидывали в бункер. Те ребята, которые постоянно работали на опрокиде, натаскали за осень картошку с подсобного хозяйства и спрятали её обработанных печах с таким расчётом, что зимой будут по маленько после работы таскать домой. Мы эту картошку нашли. Теперь Николай Романович каждый день назначал дежурного по очереди. В его обязанности входило принести два-три ведра картошки, разжиечьь костер и довести картошку до кондиции. Притом костёр жгли внутри раскомандировки, где пол был разобран кем-то. Никто не думал, что сгорит эта избушка, все всё обошлось благополучно. Когда печенка была готова, сходить и пригласить всех на обед. Расстояние от устья штольни до места работы была недалеко. Все рассядутся вокруг костра и пошла печенка в вход за милую душу. Немного отдохнули и снова за дело. Это были золотые деньки в нашей жизни, когда мы работали на демонтаже.

Через месяц мы всё оборудование выдали и нас перевели в новую лаву. Знаменитая лава №17 была расположена в районе Биса, под рекой Малый Кандалеп. Мощность вынимаемого угольного пласта составляла 0,9м. Боковые породы, почвы и кровля, были представлены породами аргиллит, слабо устойчивыми, как глина. Сегодня цикл взяли, а на другой день лаву так зальет, что свободного пространства остаётся 0.5-0.6м. Крепежная стойка уходит в боковые породы. А самое неприятное было то, что по всей длине лавы сплошным потоком лила вода. Сперва этот участок хотели дать вольным, но потом передумали, зачем вольных людей угроблять, пусть здесь зона работает. Привода в лаве были качающие, рештаки между собой соединялись болтами. После каждого вынутого цикла рештаки с завальной стороны нельзя было отбалчивать, т.к. через рештачный ставь нельзя было просунуть голову. Тогда приходилось ручными лебедками тянуть вниз целую серию рештаков и у конвейерного штрека их разбольчивать. Качающие привод так крепко зажимало, что при помощи кувалды и ломика, лежа на боку, по целой смене долбили кровлю, которая лежала на приводе. Работать приходилось каждый день по две смены. Угольная бригада работала в другой лаве, а нам никто не мешал, хоть сутки не выходи на-гора. Мы носили брезентовую спецодежду, которая через 20 минут работы промокала насквозь. Если кто оправлялся по легкому, то одно удовольствие составляло в штаны, хоть на миг почувствуешь мизерную долю тепла. В этих адских условиях нас довели до отчаяния. После такой смены, промокшие до нитки, в зимнюю стужу, пока от лагеря дойдёшь до мойки, не дай Господь и врагу. Это невозможно описать, это надо самому испытать. Люди до того уставали, что жизнь теплилась чуточку, более 200г хлеба не могли есть. Организм переносил адские нагрузки, потому-что мы были молоды. Придя в зону, все сразу ложились спать. Несколько часов отдохнёшь, только тогда появится аппетит. Наши ряды постепенно день за днём уменьшались, поредели. Многие находились по больничному листу, а некоторые уже отдали Богу душу. Однажды вечером, во время ночного наряда, все в один голос заявили – не будет прорезиновой спецодежды, никто из нас в лаву не полезет. Прорезиновую спецодежду в первую очередь выдавали вольным, зона обойдется и так – подохнут, туда им и дорога. Последнее время лава подошла под самое русло реки Малый Кандалеп, условия работы стали совершенно невыносимые. Холодная вода сплошными потоком лилась с кровли прямо под шиворот и растекалась по всему телу. Наряд нам давал механик участка Пётр Петрович Людвиг. Попал он сюда с фронта в чине капитана, парень он был грамотный и вскоре его выдвинули на должность механика. Он нас всяко старался убедить, уговаривал не поднимать крупного скандала, но мы стояли на своём. Пётр Петрович был вынужден идти доложить высшему начальству о наших требованиях, мы ожидали благоразумного диалога, чтобы облегчить свою судьбу. Почему это так? А не так, как у людей. Вдруг двери открываются и на пороге появляется начальник шахты №4 Михаил Иосипович Бармут. Первым делом он обвел взглядом всех ребят и как закричит во всю мощь своих легких: «Забастовка? Не забывайте, кто вы. Я вас собственноручно, без суда и следствия, расстреляю до единого. Дайте мне автомат, всех сию минуту отправлю на тот свет. Марш в шахту, чтобы глаза мои вас не видели». Его руки дрожали, нервное состояние его было подобно приступу эпилепсии. Мне уже когда-то подобное приходилось видеть, хоть в иной форме. Это, как правило, свойственно трусливым людям. Мною ниже упомянуто о капитане Лярском, который был у нас командиром роты в строй батальоне. У этих людей, как правило, двойная душа. При экстремальных условиях они добры к тебе, лучше родного отца, у них появляются животный страх за свою собственную жизнь. Стоит ситуации измениться – как их не узнать. Михаил Иосифович Бармут, собиравшийся нас в упор расстреливать прямо в раскомандировке участка, был родной брат по крови нашему командиру роты Лярскому. Свою преданность и героизм ему представилась возможность доказать на деле, когда немецкие войска занимали Донбасс. Вот тогда надо было попросить автомат и с оружием в руках отстаивать честь и независимость Родины. Как делали истинные сыны разных национальностей, населяющие Советский Союз. Михаил Иосипович предпочёл иной вариант – оформить себе документы и уехать подальше от фронта. В Кузбассе без него могли вполне обойтись. Находясь за многие тысячи километров от тех краев, где решалась судьба Родины, пользуясь неограниченной властью, он творил чудеса, что иначе не назовёшь как глупость. Глупость -это дар Божий, но нельзя этим даром злоупотреблять. После того, как он объявил нам приговор – высшую меру наказания, но в исполнении её не привёл, только из-за того, что не имел автомата. Нам осталось одно – подняться и отправиться в шахту, иначе карцер. Судить нас бесполезно, так как во многих лагерях условия жизни были не хуже наших.

Так мы отдали всё своё здоровье. Оставшиеся в живых, многие ребята, взяты за учёт тубдиспансере или получили проф. заболевание – пылевой бронхит, эмфизема легких, пневмония и т.д. Мы уже не люди, а живые трупы, никому не нужный пустой балласт для общества. Дыхательные функции нарушены, теперь попробуй докажи – где ты потерял здоровье. Лозунгов подобных «Всё для человека, все для блага человека вовсе не было. Лозунг был один – уголь любой ценой. После окончания смены, каждый раз горный мастер обязан был просить разрешения на право выезда на-гора у дежурного по шахте. Если какой-нибудь пункт по наряду не был выполнен, выезд запрещали. Несмотря на то, что люди уже две смены подряд находятся под землёй, под проливным дождём. Самые большие трудности в этих экстремальных условиях выпали на долю ремонтной смены. Если участок плохо работал за прошедшие сутки, виноваты ремонтники. Особую сложность в работе составляло крепление качающих приводов проводов так как кровля и почва раскисли от воды и были представлены слабо устойчивыми породами. Огромную нагрузку испытывал привод во время работы, передвигая взад и вперёд весь рештачный став, как колхозную веялку. Крепежные стойки часто выпадали, и привод раскрепился. Угольная смена отказывалась браться за такую ответственную работу, как крепить его. Требовали вызвать специалистов. Эти полуживые работники ремонтной смены, порой только успевали помыться, как из зоны прибегала охрана и заставляли снова надевать эту мокрую мёрзлую спецодежду, которую несколько минут тому назад с великим трудом сняли себя, и отправляться назад в шахту. Однажды опять раз раскрепился привод, который крепил Давид Леонгард. Привода крепили самые опытные ребята. Во многом, в этих грехах были виноваты сами угольные бригады. Они заваливали решеточный став углем на остановках до самой кровли, поэтому привод не в силах был брать его с места и от перегрузки раскреплялся. Как только поступил сигнал в зону, что надо Давида Леонгарда вернуть назад в шахту, его разыскивать отправился начальник Кривельков. Давиду сказали, что так и так, тебя разыскивают. Он спрятался в мойке, в темном углу. Начальник смены пробежал по мойке с десяток раз взад-вперёд, кричал: «Давид, а Давид, ведь я знаю, что ты здесь где-то, выходи по-хорошему». Но Давид не намерен был снова натягивать на себя эту мокрую спецодежду, предпочёл лучше отсидеть в карцере. Вот так мы и жили, но человеческого достоинства не растеряли, остались людьми.

Еврей (Jude)

Среди нас на перестановке транспортеров работал Володя Филатов. По документам он числился немцем, но не выговаривал букву Р. Немцы ребята говорили это не наш, он Jude. Он каждый день ходил по столовой и собирал объедки по столам, что люди сливали со своих супов. Водичкой набьёт себе живот полный, так что во время работы, как только нагнется вниз головой, так вода через рот сама выливается назад. Пользы с его работы не было никакой, он только мешал остальным. Каждый старался поиграть с ним, шепнуть или чего-нибудь. Штаны у него всегда были порваны между ног, кошелёк всё время болтался на виду. Для потехи кто-нибудь схватит грязными рукавицами за них и сильно сожмет, он орёт дурным голосом – опять вся бригада не работает, разрядка для всех. Когда немцы на него говорят (du biff dymmer okc) дурной бык? И чего только не делали над ним. Однажды он шёл на работу по штольной №4 и на ходу спал, вдруг как врежется лбом об стойку, и сам не заметил, как в сонном виде повернулся на 180 градусов и в дальнейшем пошагал по направлению домой. Один из ребят наших идет ему навстречу и спрашивает: «Ты куда, Володя, идёшь?» – «На работу» – «Ты ведь идёшь на-гора» – «Пошёл ты …» Он никому не верил, потому что все над ним насмехались.

В последствии он до того слаб, что был уже близко в кандидаты на тот свет. Работать уже не мог, тогда его определили караулить запасной рулон прорезиновой транспортерной ленты. Всё, теперь ленту не возьмёшь, – переживали ребята. Володю трудно уговорить на такое дело, он человек нелюдимый. Некоторые говорили – сам виноваты, довели его сами до того, что он нас всех ненавидит. Обувь всем надо было, как теперь быть? Решили разведать это дело. Он как спиной облокотился к этому рулону, так и уснул. Потушили ребята аккумуляторы, и с другой стороны рулона подошли, отрезали по куску, а Володя как спал, так и не шевельнулся. Пришёл в шахту Иван Ефимович, разбудил его: «Почему спишь?» – «Я не спал, задумался и зажмурил глаза» – «Допустим, что это так. Тогда ответь мне вот на такой вопрос, почему отрезал ленту?» – «Я не трогал», – сказал Володя, заикаясь и, не выговаривая букву Р, – «Я тебе покажу не трогал, будешь долго помнить меня». Теперь каждый день на наряде на него кричали, он уже совсем сделался заикой. Тебе дали работу по силе возможности, а ты и на этой работе не хочешь работать. Теперь появилась свежая тема для юмора над Володей. Скалить зубы над ним, как он несёт своё дежурство по охране доверенного ему объекта. Те ребята, которые сами отрезали по куску ленты с этого рулона, больше всех смеялись над ним, подливая керосина в огонь. Что Вы хотите, Иван Ефимович, он же Jude, они не привыкли работать. Раз Иисуса Христа предали, а Вас тем более. Доверили козлу капусту караулить. Этого было достаточно, чтобы вывести начальника из равновесия, глаза Ивана Ефимовича залились кровью, его трясло, как будто он сидел на электрическом стуле. Наконец он немного стал соображать, что от него хотят. После минутной паузы он вымолвил: «Я научу тебя, жидовская морда, как на белом свете живут». Тут хоть в петлю залезь от такой жизни. Однако, ему теперь было всё безразлично, это очевидно и спасло его. У него в голове теперь извилины были все выпрямлены. Думать он не имел права, за него это делали другие. У него отняли самостоятельность, за него думал на работе начальник, а в зоне проявили особую заботу, даже сон охраняли. «Отдам под трибунал, будут судить как врага народа. Ишь, что он надумал – сорвать выполнение Госплана и тем самым помочь врачу. Уголь в настоящий момент нужен стране как воздух, а он транспортерные ленты режет. Донбасс под немцами, Кузбасс должен удвоить добычу, а ты чем занимаешься?» Теперь все ребята, которые подтрунивали Володю, притихли, все подняли, что шутки глупые получились. Здесь ничего хитрого не составляло, только оформи материалы и отдай соответствующим товарищам из КГБ, они сразу дадут делу ход. Многим стало жалко Володю, стали они говорить: «Иван Ефимович, может быть он не виноват, человек ослаб, надо простить ему на этот раз». Иван Ефимович словно проснулся после глубокого сна. Его ещё била нервная лихорадка, и после этого он ни единого слова не сказал до конца наряда. И вряд ли он был бы в состоянии здраво анализировать до мелочей весь объем работ, которой предстояло выполнить, этим занимался механик участка. Каждому в отдельности, конкретно и понятно, в сжатой форме давал наряд. Как говорится, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно. В спокойной обстановке, как у порядочных людей, где человеческой личность не унижалась. Забегая вперёд, хочу сказать, что все, подобные Володе, ушли на тот свет. Кто подбирал объедки по столовой и рылся на помойках, а он остался жив. Спустя много лет я его встретил на демонстрации 1 Мая.

Перемены, которые давно должны были произойти, всё же осуществились. Вооруженную воинскую часть внутренних войск сняли с охраны зоны, теперь охранниками стали свои люди, дисциплина стала слабее, на сторожевых вышках охраны совсем не стало, контроль за выходом на работу и выезд контролировались в проходной будке зоны, где висели наши рабочие номера. За разные провинности по-прежнему наказывали, карцер всё время был переполнен. Вместе с вооруженной охраной сменили начальника зоны, эту должность теперь занимал Мюллер. Откуда он появился, достоверно сказать не могу, но он имел своё личное оружие – пистолет. Многие утверждали, что он ранее служил в органах КГБ.

Теперь, в осеннее время, часто делали ночные вылазки за пределы зоны. В одном месте забор вокруг зоны плохо освещали прожекторами, в этом месте сделали подкоп под оградой и вылазили за пределы зоны, а дыру снова заделывали. Одна сторона ограды находилась не более 5м он железнодорожного полотна, по которому день и ночь ходили люди местные. Стоило выйти на железную дорогу, можешь свободно идти, тебя никто не остановит ночное время. За пределы зоны заставлял нас лазить нас голод. Кругом отменная картошка росла по горам, а мы были голодные, поэтому приходилось совершать эти ночные налеты на подсобное хозяйство. Удачно совершил вылазку – полмесяца сыт. Однажды мы вчетвером уже заканчивали свой рейд, несли на себе мешки с картошкой, осталось до ограды не более 200м. Вдруг в ночной тишине отчётливо стали слышны шаги, человек шёл быстрой походкой вслед за нами. Что делать? Мы остановились, поравнявшись с нами, мы его узнали – это был наш новый начальник зоны Мюллер. «Все, братцы, попались!» Он пристально смотрел на нас и вымолвил: «Ну что, хорошо, хотя и здесь!», это он имел в виду про наши мешки с картошкой. Пройдя мимо нас, он зашёл в проходную будку к охраннику. Ну, влипли, – подумали мы. Отправились напрямую через проходную со своими мешками. Прежний план наш, как затащить мешки внутрь ограды лопнул, как мыльный пузырь. Чем быстрее всё кончится, тем лучше. Двум смертям не бывать. Очевидно дает указания охраннику, чтобы прямо в карцер посадил нас. Мы особенно не волновались, сама жизнь нас такими сделала за все эти годы. Мы потеряли веру самое святое, в которое верили с детских лет. Мы слышали одно, а на деле видели другое, эта болезнь называется ухо-глаз, этим болело наше общество. Прошли через проходную и ждали команды – Остановись! Её не последовало! Нас пропустили через проходную, охранник даже ни единого слова не вымолвил. Вот так чудеса! Как мало простому человеку надо. Обидеть, ранить обидой очень просто, быть человеком – трудно. Мы еще не знали – что из себя представляет наш новый хозяин. Сегодня он по отношению к нам поступил гуманно. Была ли это жалость или человечность? – одним словом молодец, не ожидали этого мы. На крыльях прилетели по своим комнатам, вставай, начинаем картошку варить, поднялась братва. «Что с вами?» – спросили они. Когда мы рассказали, что произошло несколько минут тому назад, многие не поверили, нам самим казалось, что это был сон. Нас уже не сопровождала охрана до работы и после работы лишь проходная вела учет – во сколько ушел из зоны и когда вернулся. Теперь каждый человек, который не имел нарушений по работе и по режиму в зоне, имел право ходатайствовать перед начальником зоны, через начальника колонны, себе увольнительную на выходной день. Часы, указанные в увольнительной, мы могли использовать по своему усмотрению. Если у тебя имелись деньги незначительные, то имел право сходить на базар и на барахолке с рук купить какую-нибудь необходимую вещь. Заодно протолкаться там, хоть на белый свет посмотреть, узнать, чем люди живут, какими заботами они заняты. Однажды в воскресенье многие из ребят собрались идти на базар. В нашей комнате постоянным писарем по разным мелочам был я. Седьмой класс я окончил в ту пору, когда все школы были переведены на республиканский язык, то есть русский, а большинство из ребят учили в школах на родном язык. Чуть управились утром, ребята стали поторопить меня – начинай писать увольнительные. Один за другим подходили ребята, скоро все свободные от работы держали в руках этот единственный документ, который мог подтвердить твою личность, в случае каких-нибудь неприятностей. Заодно и себе написал и оформил. Сперва должен был подписать начальника колонны, а затем утверждает начальник зоны и заверить. Осталось только идти через проходную и отметиться. Тут один из наших ребят подходит и говорит – пиши и мне, а другой из парней рассказывает: «При оформлении увольнительной, начальник колонны Кривельков шутя сказал – все на базар просятся, никто не пишет, что увольняюсь по бабам». Я решил этой шуткой воспользоваться и пишу этому парню: Увольняюсь по бабам и указал время от 16:00 до 6:00 утра. Кривельков эту бумажку подписал не глядя, и тот отправился к Мюллеру. «Кто это тебе написал?» – спросил он. Тот назвал мою фамилию, сразу последовала команда по телефону – на проходной задержать такого-то и посадить в карцер. Я как раз в этот момент предъявил свою увольнительную охраннику, который делал запись в специальный журнал. Мою увольнительную сразу отобрали, а меня посадили в карцер. С наружной стороны забрякали железные запоры, на которые повесили увесистый замок. Пропал выходной, так тебе и надо, доигрался со своими глупыми шутками. Была летняя жара, в карцере особенно было душно, я лёг спать на голом полу. Лежу и думаю: ребята все ходят по базару, наслаждаются свободой по-человечески, а ты изволь, отдыхай на этой перине, другой раз будешь поумнее. Я пролежал около часа и стал засыпать, ведь сон самый лучший лекарь. Только заснул, как клопы напали на меня, всё тело жгло огнём, решили выгнать меня со своих владений. Учуяли запах человека, решили отведать свежего клиента. Так как за прошедшие сутки здесь ни единой души под арестом не было, они ведь тоже живые существа, на святом духе не проживут. Я снял рубашку, и во всю воюю с клопами, в этот момент открывают замок и забрякали засовы, двери открываются и на пороге карцера стоит сам Мюллер, охранник и начальник колонны. Увидев меня полуголого, удивились. «Ты чем тут занимаешься? Почему разделся?» – «Гражданин начальник, клопы живьем заели меня, нету никакого спасения от них, вот я и вытряхивал их с рубашки» – «Говоришь, что удобства для тебя создали здесь неважные? Допустим, что это так. Но за какие проделки ты сюда попал? Это ты понял или нет? Наверное, нас обвиняешь?» – «Нет, никакого я не обвиняю, только самого себя, что совершил такую глупую шутку». Мюллер был в хорошем настроении, это сразу заметно было. «Допустим я не заметил бы, а механически подписал бы эту бумажку, тогда что? Если бы у него стали бы проверять документы на базе, какое глупое положение мы попали бы. Теперь понял свою вину?» – «Понял», – промолвил я, – «Ещё будешь таким вещами заниматься?» – «Нет, никогда» – «Тогда выходи отсюда и забери в проходной свою увольнительную, и запомни раз и навсегда» – «Благодарю вас», – сказал я, и не чувствуя ног под собой, прошел через проходную, а через 15 минут уже был на базаре. Встретил своих ребят, с которые с большим удивлением смотрели на меня. «Ты или не ты? Как очутился здесь? Ведь тебя посадили в карцер?» – «Надо уметь!» – шутя сказал я. Чего там только не продавали на барахолке в руках. Были некоторые вещи подходящие, но много было барахла, которое давно надо было в утиль сырье сдать. Цены были очень высокие: стакан махорки стоил 50руб., картошка 300руб за ведро и т.д. Протолкались там, купили курева и семечек и вернулись в указанные часы в свой родной клоповник.

Наконец пришла долгожданная радость для всего народа – кончилась война! Все облегчённо вздохнули. Кто плакал, ожидая радостных встреч со своими близкими, а кто наоборот плакал от горя, что больше никогда не придётся встретиться с любимым человеком. Ведь этот гигантский механизм войны по своим масштабам пожирал ежедневно миллионы рублей, которые теперь будут использованы в мирных целях. Освободятся миллионы рабочих рук, которым пришлось взять в руки оружие и превратиться в профессиональных убийц, чтобы отстоять независимость и свободу Родины.

Последнее время появились слухи, что скоро нас выпустят из зоны. Этого мы ждали долгие годы, находясь за колючей проволокой. Опасения вождя о создании «пятой колонны» ради чего мы оказались здесь миновали. Победителей не судят, они всегда правы. Не прошло и двух месяцев после войны, нас выпустили на свободу. Распределили по общежитиям №2, № 25 и №28, недалеко от шахты. Эта свобода, доставшаяся нам огромной ценой, была мнимой свободой. Теперь мы имели право передвигаться внутри города, а за его пределами нет, так как у нас никаких документов и их не собирались в скором будущем нам выдавать. Нас поставили на учёт в спец комендатуру, владения которой находились на Заречной улице по соседству с нами. На каждого человека была заведена специальная карточка, и мы обязаны были в месяц один раз отчитаться в комендатуре, чтобы комендант знал, что ты не покинул самовольно пределы города, а покорно продолжал жить там, куда тебе определили. Нас возможно ещё бы не выпустили из зоны, но в срочном порядке нужно было освободить лагерь для военнопленных. Это были кавказские нации, которые попали англичанам, когда освобождали Германию. Все они были одеты в английскую военную форму зелёного цвета из чистого тонкого сукна: френч, брюки, шинели, на ногах ботинки с подковами. Одеты они были с иголочками, всё на них было особенно добротно! Про то, как родина встречала своих сыновей, которые попали в плен или сражались в отрядах сопротивления в разных странах Европы – во Франции, в Италии, в Бельгии и т.д. Поэт Евтушенков в своих стихах выражает такую мысль: «Мы приближались к родным берегам, нас встретили в Баку с собаками, только собаки теперь были на родных поводках.

Теперь местные жители окружили зону, их труда как туда кинула как магнитом. Пока мы были в зоне, они даже близко не подходили, так как у нас кроме блох и клопов ничего не было. А эти парни приехали с запада, многие имели по несколько ручных или карманных часов. Многим местным жителям удалось за кусок черствого хлеба, обменять какую-нибудь добротную вещи или часы. Голодный всё отдаст, лишь бы наполнить себе желудок в данный момент. Стоило одной из местных произвести удачную обмен, операцию, как это мгновенно распространилась по всей Заречной улице. «Кума Вера вчера за котелок варёной картошки обменяла новый пуловер. Ай, да кума, сегодня надо и нам попытать счастья», – сказала Саморокова Нюра.

Нас определили в общежитие №25, в том числе и нашего дядю Петю. В зоне он был незаменимая личность, без него ни единого дня не могла обходиться администрация. Хотя основная его должность была дежурный по бараку, а за этими словами столько неотложных дел приходилось ему решать. Умер человек, он должен был себе помощников набрать, отвезти его на кладбище и похоронить. Заболел кто-нибудь, идти на конный двор, пригнать коня и отвезти человека в больницу. Делать подъём ребятам, чтобы не проспали на работу. Объявлять, когда строиться на обед или на ужин и т.д. Теперь все эти заботы от него отпали, он словно заведенная пружина, находился в напряженном положении – вдруг всё остановилось. Многие, после такой резкой перемены обстоятельств, покидают грешный мир. Сердце выбивается от нормального ритма работы. Подобно этому случилось и с нашим любимцем дядей Петей. Сколько раз в трудную минуту он нам давал заряд бодрости и оптимизма, жил для других, а сам износился преждевременно. Он стал неразговорчивым, замкнулся в одиночестве, часами сидел где-нибудь, понурив голову. Словно грудной ребёнок, которого отнимают от материнской груди, переживал он своё положение. В зоне он считал себя административным лицом, хотя небольшого ранга, теперь он стал никому ненужным человеком. День за днем он стал себя чувствовать хуже, пришлось обратиться к врачам. Пролежав в больнице продолжительное время, получил инвалидность и отпустили домой. Причем, никому в эти годы из здоровых ребят расчёт не давали. Исключением были только для те, от кого уже не было никакого навара. Провожали дядю Петю все, пожелали ему доброго пути, и скорее доехать до Питера. Набили телеграмму его родственникам, что Петр Афанасьевич поехал домой такого числа и месяца. Прошло месяца полтора и, на удивление всем, пришло письмо от его родственников, что он до сих пор не появился в родных краях. Затем, спустя много месяцев, пришло несколько писем, что дядя Петя пропал без вести где-то дорогой.

От первого привоза ребят, остались считанные единицы, которые попали сюда в сорок втором году – кто сбежал навстречу своей судьбе, кто ушёл на тот свет по болезни или был смертельно травмирован в шахте. Польские евреи и казахи тоже испарились незаметно. Ко дню победы их здесь остались единицы. Но были люди в высшем эшелоне страны, которые проявляли большую заботу, чтобы Кузбасс не ощущал недостатка в людских кадрах. Сюда везли людей виновных и безвинных, целые нации переселили на необжитые края. Несметные богатства этого края положительно служили для поднятия экономики страны, этому способствовал война, так как партия за партией поступали всё эшелоны людей. Вслед за кавказскими нациями, привезли Курских и Калининских девчат, они некоторое время проживали на оккупированной территории. И в чём их вина, не нам судить. Слухи были – якобы они имели амуры с оккупантами, но в достоверности их не могу ручаться. Их поместили в общежитие №142. Песня не умолкала внутри этих стен ни днем, ни ночью. Их прозвали здесь Курские соловьи. Петь они были великие мастерицы, не унывали и в Сибири – молодость брала верх. Работали в шахте машинистами шахтных машин, взрывниками и т.д. Некоторые работали на поверхности, на углеобогатительной фабрике. Против общежития №142, по другую сторону улицы Ленина, было три общежития подряд, где проживали ребята и девчата. Притом все попали сюда в годы войны по разным причинам. Вот здесь, возле общежития №115, стала молодежь собираться и до поздней ночи играли на гармони, танцы были до упада. Некоторые из них Курских соловьев были настолько красивые, хоть портрет от них пиши. Говорят: «Красивая и симпатичная женщина равносильно хорошей затрепанной книге»

Утром до того охота было спать, что еле-еле вставали. Не зря говорят: «Вечером хоть век живи, а утром – хоть расчёт бери» Каждый вечер делали запись в журнал у дежурного по общежитию – во сколько будить. Этому бедному дежурному приходилось мучиться с нами, чуть не за ноги стаскивать с койки. Только разбудит и уйдёт, мы на другой бок повернемся и опять спим. Когда идешь на работу, то думаешь – сегодня никуда не пойду, лишь бы отработать смену. Как только приходит вечер и заиграет гармонь, никакая сила не удержит дома, так всё время и продолжалось. Передышки были лишь тогда, когда работали во вторую смену.

Теперь кавказские нации ходили под охраной на работу и с работы, это были преимущественно Азербайджане. Местные, которые проживали по соседству с зоной и теперь его называли лагерь военнопленных, выходили на улицу и смотрели на них. Для них это была свежая тема для разговоров. Многих они уже знали на лицо, так как ежедневно старались что-нибудь у них выменять подходящее за продукты питания. Внутри лагеря была создана специальная комиссия, которая досконально разбиралась с каждым в отдельности. Нужно было выяснить – кто как оказался в плену у немцев, и чем там занимались. Эта комиссия, словно веялка, рассортировывала людей по степени виновности. После выводов комиссия, за кем нашли какие-нибудь грехи, увезли из лагеря и определили сроки наказания. Простые смертные, за которыми особой вины не оказалось, остались на прежнем месте. Им всем дали одинаковую меру наказания – 6 лет ссылки в Сибирь. Но из лагеря пока не выпускали. Поэт Е.Евтушенко своих стихах пишет: Братья по оружию итальянцы интересовались, как сложилась судьба у русского Ивана после возвращения на Родину, вместе с которыми они сражались в отрядах сопротивления против немцев. Как живёшь, Иван? Иван живет хорошо, -отвечали им, – жила бы Россия.

Теперь им приходилось осваивать новые профессии – как добывать чёрное золото, хлеб для промышленности. Они хоть находились в плену и видели западные страны, возможно это не их вина, что они оказались там, всё-таки они знали свой срок наказания и, после отбытия его, могли вернуться в родные края. А мы нигде не были, в никаких заговорах против «Отца всех народов» нашей страны не участвовали, так как были ещё желторотыми юнцами, безусыми деревенскими мальчишками. Нам Батя отвалил на всю катушку от 26 ноября 1948 года по указу Президиума Верховного Совета ССР сказано: немцы, калмыки, ингуши, чеченцы, латыши и другие переселенцы представленные районы навечно. И что выезд из места поселения без особого разрешения органов МВД, карается каторжными работами до 20 лет. Как же так? Когда везде и всюду нам говорили, что у нас самая гуманная Конституция в мире, а на деле получается наоборот. При жизни его никто толком не знал – кому какую часть участь он приготовил. Все эти «указы» лежали всейфах у чиновников и были засекречены от постороннего глаза. Люди, попавшие сюда, должны были сами решить свою судьбу, как жить дальше. Прикидывали так и эдак, и скоро стали подбирать себе спутников жизни, вечно по общежитиям не будешь валяться.

Курских девчат брали в замуж нарасхват, на них женились местные ребята из спецпереселенцев тридцатых годов и приезжие разной национальности. Создавались новые семьи, которые осели здесь навечно и продолжали отмечаться у спецкоменданта.

Многих ребят комендант использовал для своих собственных благ. Однажды бедного коменданта замучили мухи, была летняя жара, он не знал, как от них избавиться. Мы пришли отмечаться к нему, а он: «Ну кто из вас поможет мне, чтобы этих паразитов здесь не было?» – «Я помогу Вам, товарищ комендант», – сказал один из парней по фамилии Реклин. Нас комендант отметил, а ему велел остаться. Через пару дней мы его встретили, интересно было узнать, чем у него кончилась с этими мухами? «Ну как, всех уничтожил или ещё остались?» – спрашивали мы, – «Не дай Господь и врагу, что со мной случилось!» – «Что такое?» – спросили мы. Он начал излагать ход событий: «Занавесил все окна тёмными одеялами, открыл дверь, откуда поступал дневной свет, взял в руки половик и стал размахивать им по всему кабинету. Лазил на стол, на стулья, прыгал всюду, старался как мог, как для родного брата и нечаянно опрокинул трехлитровую бутылку со спиртом, которая стояла рядом с сейфом. Бутыль разбился и спирт пропал. Я думал он меня живого не выпустит, так орал, что я еле оттуда вышел. Вот такие дела, теперь боюсь следующий раз показаться даже в комендатуре. Надо узнать, когда его заместитель будет дежурить, тогда лишь идти».

Нам было интересно слушать эту историю с мухами, а ему они запомнились на всю жизнь. Когда немного страсти прошли, мы частенько смеялись над ним, спрашивали: «Больше не приглашал тебя комендант мух гонять?» – «Нет». Они ему слишком дорого обошлись. Комендантом был Техов Николай Иванович, фронтовик, офицер. После войны он был в большом почете, так как имел правительственные награды. Еще довольно молод, энергичен. Приехал сюда, выполняя функции конвоя, сопровождал военнопленных. Так остался в Сибири, женился, здесь ему предложили должность спецкоменданта, на что он дал согласие. Через некоторое время семья прибавилась и оклад коменданта его не стал устраивать, перешёл работать на шахту. Оформили его на подготовительный участок проходчиком. Был очень активный товарищ, на каждом собрании использовал трибуну, произносил пламенные патриотические речи, призывал всех работать и как можно лучше, чтобы любимая Родина получала больше угля, так как нужно восстанавливать разрушенные войной народное хозяйство и улучшать благосостояние народа. Он был замечен и вскоре избран парторгом на участке. Теперь его речи еще звонче стали. Говорил: Мы призваны, чтобы помочь всеми силами и знаниями администрации, для выполнения поставленных задач. Администрация шахты следила за ним и пришла к выводу, что у него талант руководителя, надо подобрать ему соответствующую должность, простую черновую работу может выполнять каждый. Вскоре должность для Николая Ивановича была подобрана, освободилось место коменданта административно-бытового комбината шахты, бывший комендант взял расчёт по состоянию здоровья. Теперь у него в руках была были все строительные материалы: круглый лес, тес, плахи, краски, алиф, лак, гвозди, стекло, линолеум, облицовочная плитка и т.д. Дом он купил себе недалеко от шахты, через некоторое время он стал неузнаваем. Всё там блестело, внутри и снаружи, шахта не обеднеет, если я кое-что привёз себе домой. Так рассуждал Николай Иванович. За директора шахты по хозяйственным вопросам был Фриц Андрей Филиппович. К нему поступали сигналы, что новый комендант нечистый на руку. Мелкие махинации он пропускал мимо ушей. Однажды ему стало известно, что Николай Иванович увез себе домой 50 листов шифера большого размера 1.7м. Этого он не смог стерпеть, вызвал коменданта и сказал: «Или ты немедленно возьмёшь расчёт и уедешь, или я подам дело на тебя в прокуратуру». Он выбрал первый вариант, рассчитался, продал дом и уехал на родину жены за Байкал.

Среди вековых сосен и лиственниц Восточно-Сибирской тайги был лагерь для заключённых. Это были отпетые люди, которые во время войны помогали немцам, их руки были замараны в крови и, теперь они искупали свою вину трудом, сроки у всех были солидные. Вот в этот лагерь и устроился Николай Иванович работать комендантом. Проработал всего несколько дней, как один из заключенных опознал его. Пришёл к начальнику лагеря и говорит: Кто этот новенький? Ему начальник лагеря объясняет, это наш новый комендант лагеря Техов Николай Иванович, а почему вас это интересует? Потому, что я его отлично знаю, он не Техов Николай Иванович и назвал его настоящее имя, отчество и фамилию. Это наш бывший обер-лейтенант полевой жандармерии, мы под его командой расстреливали мирных жителей и пленных, он там командовал над нами и сюда приехал командовать. Мы отбываем сроки, а он наслаждается на свободе, как это понимать, что вы на это скажете? Вы можете подтвердить это? – спросил начальник лагеря. Конечно! Через некоторое время пришёл ответ на запрос, относительно его и вскоре он получил солидный срок. Он удалился подальше на восток, думал здесь будет ещё безопаснее, но получилось наоборот. Не сунься он в этот лагерь на работу, так, наверное, прожил бы до глубокой старости. Ведь ещё в настоящее время множество людей живут по чужим документам.

Прилепин проработал до пенсии на подготовительном участке на шахте Капитальная. Кого не спроси из его товарищей по работе, то все в один голос заявляли, что лучшего человека трудно найти на свете. В последствии, будучи на пенсии, его зять погиб в автомобильной катастрофе и дочь осталась в положении. Когда она заикнулась, что будет делать аборт, он и слушать не хотел. Что вы, разве можно маленькое существо живое погубить, вы подумали об этом? Все женщины слушали и вытирали платком слезы, ведь есть люди на Земле, которых хоть завтра можно отправить в рай. При том это мнение коллективное, которые знали его на протяжении многих десятков лет подряд. Или работали с ним вместе или жили по соседству. Последнее время он подрабатывал себе сверх пенсии, работал рабочим в магазине №19 по улице 2аяСеверная. Подошло дело к отпуску и захотелось ему съездить к себе домой на родину в Белоруссию, а попал он в Сибирь, вместе военнопленными власовцами.

Приехал на родину и начал наслаждаться запахами родного края и радовался с теми вместе, кто остался в живых после тяжёлой войны. Вдруг случилось ЧП, один из молодых мужчин опознал его. Он работал у немцев в полевой жандармерии и участвовал в массовых расстрелах мирных жителей. В тот раз, когда они уничтожали всех поголовно, чтобы не осталось в живых никого. Случилось непредвиденное, во время расстрела, мать своим телом прикрыла несовершеннолетнего сына и, падая, смертельно раненая, уложила его под себя. Прилепин и его друзья, проверив свою работу после расстрела, убедились, что всё сработано чисто, ушли. Глубокой ночью парнишка вылез из этого рва, где он находился под укрытием мертвой матери и скрылся. Теперь, спустя столько времени, он своими глазами увидел одного из этих убийц. Верховный суд приговорил Прилепина к исключительной мере наказания. Этот процесс был напечатан в газете «Правда» Таких случаях ещё немало, многие так и остались нераскрытыми до смерти предателей. Не разрешая делать аборт своей родной дочери, люди расценили это как благородный поступок, а это, наверное, наоборот. За годы войны ему приходилось видеть столько смертей, что его нервы просто не выдерживали уже подобное.

Оглавление

ОТЧИЙ КРАЙ

ПАРКАЛА

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

ФИНСКАЯ СВАДЬБА

ЦЕРКОВНЫЕ ПРАЗДНИКИ

ИВАН ПАВЛОВИЧ

1937 год

ИВАН ПАВЛОВИЧ. ПОБЕГ

ОБОРОННЫЕ РАБОТЫ

ШТРАФНОЙ БАТАЛЬОН

ГЛ.

СТРОИТЕЛЬНЫЙ БАТАЛЬОН

Шахта №4.

СЕМЕН СМИРНОВ

ЗОНА НОМЕР 4

ДЕТСКИЙ КЛУБ

ИВАН КАНЦЛЕР

ФЛЕГМОНА КОЛЕННОГО СУСТАВА

УЧАСТОК №1

ФЕДОР ПЕТРОВИЧ ЕРМОЛИН

ГОРНЫЙ МАСТЕР КУРТУКОВ

Еврей (Jude)