ПОЛЕ БРАНИ [Алексей Николаевич Рыжаков] (fb2) читать онлайн

0

Море Тенг гнало воды свои на скалистый берег волнами чёрными, будто желая обрушить твердь земную в пучину свою. Над бурей этой на вершине горы возвышался древний град белокаменный, заложенный зодчими эллинскими во времена давно уж минувшие. Ныне хозяйничали в нём хазары, после того как их много лет тому назад прогнали русичи с земель меж Тенгом и Хвалунью, ещё до нашествия ордынского. С тех самых пор выпестóвывали они планы чёрные, коими отмщение принести желали своим обидчикам. Казалось уже не сбыться их тайным чаяньям, когда дошла весть до царя их, Жидовина Козарина, что снова скинули русы ярмо владычества басурманского. В тот же час разослал он гонцов всем, кто извести желал землю русскую.

Из-за земель дальних за водами Тенга приплыли корабли и лодии, коим нет числа, под главенством Салтана Салтановича, царя турецкого. Давно он мечтал дотянуться до просторов, что за водной преградой расстилаются да манят своими богатствами. Не преминул явиться на зов и наследник Воронко сгинувшего, сын его Идолище. Обещал он привести из Орды полчища тёмные, дабы отомстить за гибель пращура. Прислал гонцов своих с поклоном и князь Кудрёванко, что правил своим княжеством меж Киевских и Ляховицких земель. Будучи под игом ордынским платил дань исправно он, и потому не страшился учинять зверства даже над людом своим собственным. Но теперь положение его шатким стало без поддержки татарской, не ровен час, как на дыбу подымут того его же прислужники. Клялся Кудрёванко прислать свои рати, куда надобно, покровителей своих скорей поторапливая. Явились в град некогда эллинский и сотники ляховицкие, кобели меделянские, в обход воли княжны своей Василисты Микуличны. И сказали ляхи непокорные, что не указ им княгиня трусливая, и они сами освободят своего князя-батюшку.

Начали было уже вороги духа русского совет держать, как им одолеть в одночасье с колен вставшую Русь вольную, как явился сюда ещё один гость, хоть и незваный Жидовиным. Платье его с богатым узорочьем, да волосы русые выдавал в нём особу знатную, вхожую княжеский двор стольного града Киевского. Голос раздался тихий его:

– Шлёт приветствие вам Владыка мой…

Испугались сначала царьки да послы, злоумышленники – чай, Владимир прознал про замысел тёмный их, но промолвил он:

– Мой повелитель – не князь, ненавистный вам, киевский. Он из тех, кто желает извести эти земли поганые больше каждого из вас здесь стоящего.

– Как же звать твоего Властителя? – Вопрошали злодеи мужу незваному.

– Имя знать его вам не надобно. Сюда он послал меня, дабы сообщить, что пока стоит на защите Руси богатырь Илья Муромский, не исполнить вам вашего замысла…

Всем известен был сей добрый молодец, слава о коем гремела, поди, по всему свету белому. Где ни явился бы он, там несёт врагам своим поражение.

– Однако слуги моего властителя подсобят вам принести Илье Муромцу погибель страшную. След вашим полчищам собраться у Камы-реки, там же волей своею Владыка мой, заманить дабы витязей русских, скроет их от глаз посторонних долой…

– А откуда нам знать, что не брешишь ты, холопи́на дворянская?

Усмехнулся посланник таинственный не по-доброму и длань протянул свою, на море указывая. Видят тут заговорщики, как из пучины морской волна идёт исполинская, и затопит вот-вот их убежище. Испугались они не на шутку все, голося от страха кромешного, как гряда водяная застыла вдруг, словно холодом скованная.

– Вот вам честное слово моё, – проронил Чародей и сгинул вмиг, а вода на земь ливнем обрушилась…

1

Как всегда, базар шумел без устали и людьми с утра до ночи полнился.

Некогда здесь стояла небольшая деревенька, коею называли Сорочинской. Имя она получила, как водиться, от протекавшей здесь речушки Сорочинки, окружённой полями да лесами дремучими. Но изменилось всё. Не звонил уже колокол церквушки с куполами-луковками, не кричали поутру петухи, за соху призывая народ православный. С тех пор как раздор пришёл на земли русские, место это становищем выбрал себе хан Воронко, Большой Орды ставленник, откуда ходит он отныне землю русскую зорить и грабить. Не прошло и года, как превратилась Сорочинская в рынок невольничий, собиравший купцов со всего света от Византии до Каганата осколков и Орды самой.

Чего здесь только не было! Среди снеди невиданной и утвари, коней да скотины прочей, стояли невольники в цепях да рубищах рваных, коих в полон взяли после набегов татарских. Кого потом морскими путями через Тенг и Хвалунь дальше отправят, а кого и в Сарай в Большую Орду повезут. Торговцы криками завлекали купцов да зевак праздных на товар подивиться свой, предлагая и засапожники сарские, и коней красных объезженных, и даже омуженнок из самого царство Дивьего. Толпа необъятная собралась вокруг юркого торгаша, обещавшего показать красу невиданную, скрытую под полотнищами шёлковыми в клетках золочённых. И даже тот, кто мимо просто проходил, а окидывал-таки взглядом то, что было за спиной торговца ушлого, дабы узреть хоть краем глаза эку невидаль…

Однако прошли мимо балагана этого дородные добрые мóлодцы, на вид силачи, некоторые красавцы, одетые кто в шубы соболиные или гуни расшитые, а кто в лапотки семи шелков, с вплетённым в носке камешком самоцветным. Костюм их роскошный дополняли сумки из рыжего бархата да клюки из дорогого рыбьего зуба и шляпы земли греческой. Кто ни глянет на них, так ясно становиться, мол, наверняка это какой-нибудь княже явился за ярлыком к хану Воронко, кто ещё мог в сие время несладкое в роскоши такой щеголять?

Заметил их и Илья, по рукам и ногам скованный цепью, что разодрала за весь поход от Карачаровки самой, что недалече от Мурома, руки да ноги в кровь. Несладко пришлось отроку этому после пленения, не смотря на годы свои, был он ростом хоть и не мал, да слаб и немощен, боялись односельчане Илюшины, что по дороге преставится. Незнамо конечно, может и к лучшему оно было бы. Во время набега басурманского погибли родители его престарелые: отец Иван Тимофеевич и матушка Ефросинья Яковлевна, оставив его на свете этом одного одинёшеньку… Сидел он ни жив ни мёртв, смотря взглядом безразличным на купцов заморских на него глядящих. И думал он, как же получается так, что люди на вид и не лютые вовсе, а смотрят на горе людское с таким безразличием, да ещё выгоду найти пытаются? А узрев приближающихся молодцев с сумами рыжими, так и вовсе в отчаяние впал, хотя и не думал, что ещё сильнее мог впасть в него. Ведь торгаши эти на вид были люди русские, и кресты православные на груди своей носили они! Ладно, иноземцы подлые, что взять-то с них? Но свои?! Свои же сородичи! Нажиться на горе тоже приехали. С ненавистью лютой Илья глянул на людей этих, что хуже басурман ему показались. Даже сила откуда-то явилась к нему, что поднялся он на ноги, мол, вот он я, нелюди проклятые. Подойдите только ко мне, хоть погублю себя этим, да покажу вам, ироды…

Молодцы сразу заметили его. Зашептались меж собой, перстами на него указывая, но не подошли к нему. Один из них подозвал торговца. Илья помнил, что говорили про него, на рынок выгоняя, мол, и за так отдадим в довесок, а то кабы не помер сам, а тут увидел басурманин, что молодцы заинтересовались отроком, так видно цену стал набивать, утверждая, мол, полóн уже продан весь, негоже сделку нарушать ему… И видно на цене не могли они сойтись никак, как вдруг подошёл к ним ещё купец один … Хоть и кафтан на нём был заморский с узорочьем всяческим, да только лик его выдавал в нём русича и никого иного. Илье сразу бросились в глаза его аккуратная холёная борода, серьга в ухе и пронзительно красные сапоги. Выслушав торгаша и не торгуясь, купец вручил тому мешочек с серебром, и, бросив последний полный пренебрежения на невольников взгляд, пошёл прочь.

Как оказалось, им и был куплен весь полон. Не особенно церемонясь с ними, слуги торговца погнали их нагайками через рынок весь к запряжённым повозкам. Измученные пленники, освобождённые от цепей, стали по очереди забираться в телеги. Беспокойно шепча, гадали они, куда повезут их? – за море али в степи Орды бескрайней? Однако, как пришёл черёд Ильи, его вытолкали прочь и повели в сторону ворот. Односельчане бросили грустные взгляды на отрока, но не по силам им было что-либо поделать с этим, и они, опустив головы, продолжили набиваться в повозки. Когда погрузка наконец закончилась, кони заржали и поволокли телеги, направляясь на юг. Илью же вывели прочь за противоположные ворота на тракт и оставили одного. Руки и ноги нещадно болели и кровоточили, сил куда-либо идти просто не было, но оставаться здесь нельзя было ни в коем разе. И более не оглядываясь, пошёл Илья по дороге туда, куда чутьё его внутренне с уверенностью какой-то невиданной указывало в сторону, где родная земля его, Карачаровка. Многие вёрсты пути лежали впереди, не одной заставой татарской перекрытые, но не тревожило это отрока муромского, ибо знал, что чутьё, в нём незнамо как пробуждённое, покажет тропы, коими обойти басурманских пограничников сможет он…

И вдруг не возьми откуда вышли ему навстречу давешние молодцы с рынка невольничьего, что выкупить его собирались, да не выторговали… Однако, приблизившись, увидел Илюша, что заместо платьев роскошных и кафтанов одеты сии путники в лохмотья да рубища, заместо сапогов да гунь обуты в разбитые лапти, заместо клюк посеребрянных – посохи деревянные сбитые, а вместо сум бархатных на плечах торбы худые дорожные висят. Молодость да статность лиц дородных, здоровьем пышущих, заменили морщины летов многих да дорог, пройденных под солнцем нещадным и в ветрах колющих. И признал в них Илья тотчас кали́ков перехожих, что из одного конца Руси в другой прохаживают по замыслу только их ведомому.

– Ну, здравствуй буди, добрый молодец! – Обратились к Илье кали́ки. – Как звать тебя? Куда путь свой держишь?

– Имя моё Моровлин Илья Иванович. Домой иду, в родную сторонушку, к городу славному Мурому, в Карачаровку.

– Ох нет уж, поди, там никого, отрок несчастный ты. Разорили татары дом твой, сожгли терема да избы, нивы вытоптали, не успела дружина из Мурома на подмогу. Явились лишь на пожарище. Некуда тебе возвращаться…

Но не стал Илья печалиться больше прежнего, ибо знал это и без вестей кали́ковых.

– Знать пойду к городу стольному Киеву, правды искать да справедливости, а коль сыскать не смогу, так в дружину вступлю, да на супостата выдвинусь…

– Боюсь, не найдёшь ты справедливости в Киеве с князем нынешним, что ярлык выторговал, да сидит в хоромах своих, за дружиною прячется… – Молвил старший из путников. – Коль правды ищешь, дорогу укажем тебе, да выведем.

– Где ж её искать, скажи, батюшка.

– Не просто так пути ведаешь, отмечен Роком ты. Искали мы тебя годы долгие, всю Русь исходили вдоль и поперёк мы не раз. И вот, слава Роду, нашли тебя…

– О чём же молвите вы? Не взять мне в толк …

– Рок тебе исполнить вскоре следует, Илья Муромец. Сорок сороков своих отслужил Святогор уже. Наследником его будешь ты…

2

Дорога отныне лежала их в Горы Святые, что людом мирским Камнем именуются. Путь не близкий был, сотни вёрст никем троп нехоженых. Однако, к удивлению Илюшиному, и месяц не сменился луною новою, как пришли они, дорогу окончивши. Неведомо отроку было каким волхованием кали́ки сотворили чудо такое, казалось, шли они, никуда не сворачивая, рек вброд не переходя, лесом дремучим не хаживая, а вот они Горы Святые над горизонтом виднеются.

– Скажите мне, кали́ки вы перехожие, каким чудом мы у Камня вдруг оказалися? – Спросил Илья Муромец.

– Испокон веков пути нам ведомы. Ещё когда Явь от Нави вышла только лишь, народ наш Даждь-Богом одарен был. Несли мы весть его по миру, взывая людей к благодарности. С тех пор и ходим мы по Свету Белому, когда и в Навь заглядуем. Тебе, как видно, тоже знание наше ведомо, хоть и не знаешь сам того.

– Явь и Навь говорите вы? Мне в толк всё речи ваши не взять совсем.

– Князьки тёмные да попы чёрноризные сделали дело своё чёрное, не ведают отныне русичи прошлого своего. Кривда всюду и раздор. Узнаешь всё ты, когда время придёт, уверен будь. А теперь пошли знакомиться, вон навстречу нам идёт наставник твой, Святогор.

И видит Илья, как из-за гор поднимается богатырь роста невиданного. Шлем его выше облаков возвышается, копьё до светила самого достаёт, борода белая ветрами развивается, а от поступи его лес колышется… Но сморгнул Илья видение и зрит, что не исполин подходит, а хоть и богатырь, но роста привычного.

– Ну, здравствуй, Илья, добрый молодец. Вот и встретились. Долго ждал тебя я, уж поверь ты мне на слово. Срок мой минул давно, а смена не сыщена. Но услышаны мы Родом были, нашли тебя кали́ки…

3

И началось учение отныне Илюшино премудростям каликовским и наущениям пути видеть и по ним хаживать. Святогор же Рок открыл Илье, как когда-то ему его указали.

Судьбой тому предначертано стать хранителем врат между Явью и Навью, то есть между нашим миром и миром потусторонним. Оказалось же, что живёт Святогор уже несчётное количество лет. Когда был он таким же отроком, врата эти открытыми стояли, и в Явь являлись чрез них существа чуждые всему земному, и несли они за собой только зло, ненависть и противление всему сущему. И мало кто мог противостоять им среди людей. Лишь калики перехожие, обладающие способностью переходить из Яви в Навь, могли хоть как-то выстоять супротив Змиев и прочих чудищ. И однажды открылась им знание – средь людей живёт дитя миров обоих, ибо отец его родом из Нави самой, а матушка – земная женщина. И от того имеет силу он нечеловеческую, и потому единственный, кто способен отпор дать посланцам мира иного. Святогор же ничего не ведал о происхождении своём, и тем паче – предназначении, но как выяснили кали́ки – отец его сам Даждь-Бог, владетель Нави, и рожден Святогор был, чтобы восстановить равновесие между двумя мирами. Но не имел разумения о том исполин юный, и потому впустую он силу свою растрачивал. Но калики отыскали его и открыли тайну ему его рождения и Рок Родом даденный. Святогор одолел всех чудищ и загнал их обратно в Навь. И стал он хранителем врат, избавив тем самым мир людей от страха лютого да горестей. Но от того стали они враждовать друг с другом отныне. Позабыли истоки свои, своих пращуров и веру вещую, и в мир воротились зло и ненависть лютые…

Позабыл свои печали былые Илья Муромец, с головой кинулся в омут учения, ждал с нетерпением он, когда Святогор отдаст свой меч-кладенец ему во владение, коим только лишь чудищ Навью посланных одолеть возможно. На вид Илюша хоть исполином и не был, да сил ему занимать не надобно стало. Жилы сухие, на правиле выпестованные, в купе с каликовским умением давали способность предвидеть угрозу да отпор дать немедленный.

Близился час испытания, Илюшей столь ожидаемый, как случилось вдруг повстречать ему деву прекрасную… Явились однажды к Святогору калики с вестями о жизни люда русского, а средь них прекрасница юная, Горынинка, взятая перехожими на учение. Сгинули в распрях русичей с ляховцами мать и отец её милые, осталась она одна одинёшенька, как давеча сам Илья Иванович. И вспомнил тут же отрок о жизни мирской, коей и не пожил вовсе, и забыл о наказе ему даденном, ждать стал весточки от Горынинки и встречи новой с избранницей.

Увидел печаль да смятение у Илюшеньки Святогор и молвил отроку, мол, негоже уходить из мира с сердцем тяжёлым и сожалением. И дал наказ ему тотчас же – должен он прежде чем Рок свой исполнять, жизнь мирскую прожить со всеми её горестями и радостями, а уж потом дóлжно ему будет вернуться к Святым Горам, но пред этим надобно найти ему камень неподвижный у реки Непрá, а под ним в тайнике – меч-кладенец. Воспротивился сразу Илья и вопрошал у наставника – Кто же стеречь будет врата из Нави от чудищ злобных?

На что ответил Святогор, что коль срок ему подошёл, уйдёт он, как было заповедовано, на ту сторону, и запрёт врата доколь не явится обратно сам Илья, а минёт лишь сорок лет с сего дня, и воротится Илья да отопрёт их мечом Святогоровым. А не вернётся коль Илья Муромец в срок, знать, закрытыми быть им до скончанья веков. Зароптали калики, ибо ведома им была тайна великая, что предки людские пришли из Нави, и закрыть проход, значит отдать забвению историю свою…

Попрощались богатыри, облобызались и разошлись на том. Святогор, вновь исполином ставши, переступил Горы Святые, хлопнул в ладони и исчез навек. Повеяло на миг духом стороны иной, но развеял ветер его во все стороны – закрылись двери в Навь, и только от Ильи отныне зависело – открыться ли им, аль запертыми быть до конца всего времени. И запричитали калики:

– Нет, Илья, прощения тебе за отказ Року своему следовать! И виной тебе не то, что каликам вскоре дорог не сыскать и путями сиими не хаживать, а знать и не отыскать вам друг друга отныне с Горынинкой, но и то, что беде лютой случиться в скорости. Не бывало такого до селя, чтоб врата в Явь запечатаны были, ведь из Нави не только зараза да Аспиды просачивались, но – и благодать Рода, суть творца всего сущего. Его хоть неблагодарный люд и отринул, пред богами иными теперь преклонившийся, но любовь его от того не уменьшилась и оберегом служила им… – И со словами этими ушли прочь калики раздосадованные и следа своего не оставили.

Речи эти в самую душу Илюшу ранили, но не опустил он рук своих, ибо знал, что по силам отыскать ему его избранницу – влюблённое сердце отыщет Горынинку! Собрался Илья Муромец в путь дорогу дальнюю и двинулся в след солнцу закатному…

А калики перехожие поклявшись сохранить в веках правду о происхождении людском, разошлись по земле всей, кто куда направившись. Но нашлись и такие, кто по путям всё ещё сохранившимся в Навь ушли, за Святогором последовав…

4

Уроки каликами даденные не прошли зря для Ильи, да и закрытие врат, видать, ещё не аукнулось в мере полной, ибо зрел он пути тайные, и брёл по ним, следы своей суженной выискивая. И то, что видели глаза его наполняло сердце горечью – всюду разорённые земли да пожарища. Где басурмане князьёв стравили друг с другом, где сами прошли, за собой оставив лишь нищих да страждущих. Где же люди отпор какой дать чаяли, так и вовсе ни сирот, ни калек, ни вдов не пощадил никто. Как же так?! – сокрушался Илюша думами, – защити людей от чудищ и гадов из Нави выползших, так они сами им уподобятся…

И вот привели Илью его поиски под Чернигов-град, и вновь подивился он тут запустению – по дорогам не ходит никто, на нивах хлеб к земле клонится, пожать его некому, даже птицы на небе не видывать… Вдруг видит Илья, на перекрёстке дорог Левонидовом стоит дружина со щитами да саблями. И спрашивает у них Илья Муромец:

– Гой вы еси богатыри русские, а скажите вы отроку неразумному, где весь люд мирской да черниговский?

Молвил ему в ответ богатырь на коне вороном, с булавой за толстым поясом:

– Кто ж таков ты, откуда путь свой держишь, коль неведомы тебе беды здешние? Я Лука Толстоременник, сотник киевский, князем посланный на помощь черниговцам извести здесь разбойников. Мало бед нам Ордою посеянных, так нашлись душегубы проклятые, что купцов да мирян, во Христе сан принявших, изводят да грабительствуют…

– Звать меня Илья Муромец, ищу я каликов перехожих здесь прохаживавших…

– Боюсь, не видали мы их, здесь не хаживали с поры той, как Левонтий, патриарх киевский, приказал не пускать их в города да на дворы постоялые, ибо не по писаниям христовым живут они. И тебе, отрок, не следует по разбойным путям бродить в одиночестве, ещё попадёшься на поживу разбойникам…

И только молвил Лука слова сии, как вдруг свист раздался такой, словно загремели барабаны Перуновы! Заржали кони, на дыбы вскинулись, да седоков своих сбросили. Дружинники палицы да мечи на земь выронили да за головы вмиг похваталися. И тут из кустов, да с берёз и дубов разбойники выскочили и на служивых набросились. От свиста и у Ильи голова кругом идёт, но силы нашёл в себе он на ногах своих выстоять. Увидел он зрением каликов, кто куда ступит и как двинется, что на уме у кого в схватке начавшейся, собрал свою волю в кулак и, как Святогор учил, в сечу ринулся. Удары его на головы разбойничьи сыпались, и они, не уразумев даже, кто напал на них, на землю бесчувственно попадали. Все лежат, лихоимцы с дружиною, лишь Илья стоит с атаманом разбойничьим.

– Кто таков ты, душа твоя окаянная? – Перевёл свой дух и спросил Илья.

– Был я некогда Одихматьев сын, да ничего у меня не осталося – ни семьи, ни дома, ни имени, кличут нынче меня Соловьём да разбойником.

– Прекратим, Соловей, давай свару сию, мы ж с тобой оба русичи, довольно и так крови пролито…

– Прав ты, отрок, в том, что кровь уже прóлита, потому-то и нет мне покоя и радости. Я хочу отыскать отмщение, и виновным принесть наказание. – И слова свои странные выплюнув, вновь он свистом зашёлся своим. В тот же миг на Илюшу он бросился, целясь в сердце ему засапожником, но не дрогнул Илья, вспомнив снова урок Святогоровый. Сделал шаг назад и тропою он каликов, вышел прям за спиной Соловьёвою. В толк не взять лихоимцу, куда подевался противник его, ведь только стоял пред ним он, не двигался, но кинжал только воздух рассёк. А когда увидел он, что за спиной Илья, повернуться хотел, как вдруг ударил его отрок в лицо кулаком. Навзничь рухнул Одихматьев сын, вмиг глаза лишившись.

– Что ж ты не послушал меня, Соловей. Говорил тебе, свары не надобно. Коли молвил ты, что за тобою правда есть, неужель душегубство – решение? Ты взгляни сколь страданий и горестей людям выпало, так зачем и тебе его множить тогда?

– Не знаю, из каких краёв к нам явился ты, добрый молодец, коль речами таким разбрасываешь. Видать молодость в тебе ещё глупая. Я и сам раньше был таким, в бога веровал, почитал своих пращуров, а когда князь пострадать за Русь позвал, не таился, в дружину пошёл. Думалось нам, воевали за дело мы правое, оказалось же бить пошли братьев своих по указке князьевой, вместо того, чтобы дать Орде отпор. А домой воротился, так настигла нас благодарность княжеская. Попы пришли с дружиной из Киева, мол, крови в бою пролитой мало им, им надобно злата, да хлеб весь отнять, мол, закон велит так христовой веры-то. А зима пришла, хворь да голод унесли за женою вслед дочерей моих трёх за какие грехи, ты ответишь мне? И коль правды нет, повёл я зятьёв и братóв моих справедливость искать, только нет её…

Оказалось, слушал его не один Илья. Богатырь Лука в себя пришёл уже и молвил:

– Ты юнцу зубы-то не заговаривал бы, как я вижу, он не так уж прост, коль в одиночку одолел твою шайку с тобою в придачу, и жизнь нам спас, за что благодарен тебе я, Илья Муромец, и в долгу не останусь. В Киев отвезём Соловья мы, там за все грехи свои ответит он …

Пустило корни свои семя сомнений, словом соловьёвым оброненное, в душе Ильи. И сказал он тогда Луке Толстоременнику:

– Ежели правду сказал ты, Лука, что благодарен мне, то долг свой уплатишь, коль проследишь, чтоб по чести судили его.

– Чудной ты, Илья, но слово своё даю тебе. А ни хочешь ли в дружину мою?

– Нет, Лука, не могу пока. След мне сначала каликов отыскать.

– Ну как знаешь, отрок, передумаешь коль, отыщи меня в Киеве. – Пристегнул он Соловья к правому стремени, на коня взвалив, и отправился с дружиной своей и прочими пленными в сторону стольного града Киева…

А Илья же вновь по следу пошёл за каликами. Голову его наполнили думы тяжкие – как ему в стороне оставаться, когда такая несправедливость всюду? Не поэтому ль Святогор его в мир отпустил? Не мог же не знать он, что не по силам Илье будет вести жизнь праздную, когда несчастьем земля полнится?..

5

Уж минула зима, и сошли снега. Половодные воды напитали землю. Нежной листвою оперились леса, зазеленели поля бескрайние. И чем больше ходил Илья по землям русичей, тем реже замечать стал следы набегов ордынских. В тот день же привела дорога его почти к самому Киеву, шёл он мимо города Курцовца, когда вновь донёс ветер до него дым чёрный с пожарища и звон мечей да стрел сечи кровавой. Не раздумывая, ринулся Илья Муромец в схватку жестокую. Видит он избы да терема огнём занимаются, взрыта земля, кровавой пеленою покрытая. Лишь церковь стоит цела невредима, народом полнится: бабы с детьми слёзы льют, у бога спасенье вымаливают. Окружила её татарва в числе тьма тьмущая! И стоит супротив них богатырь единственный, все защитники прочие полегли уже. Рубаха красна от крови его, в груди стрелы торчат, на ногах жилы подрезаны, но стоит на земле твёрдо он и рубит булатом ворогов…

Подхватил Илья Муромец с земли саблю кривую татарскую и ринулся на подмогу могучему витязю. Тропами каликов хаживая, он, то с одного края войска супостатова, то с другого появлялся, сёк их головы басурманские. Никак в толк им не взять, кто напал на них, и подумалось им, воевода какой вдруг явился с ратью княжеской в помощь курцовцам. И трубит тогда сотник вражеский отступать в чисто поле скорей. Ускакали прочь, что их след простыл, как рухнул в тот же миг витязь раненый. Подошёл к нему Илья, на колени пал пред героем сим:

– Одолел ты их, славный молодец, и спасён народ твоей доблестью. – Молвил тихо ему Илья Муромец. – Ты, родной, поживи ещё, нам с тобой терема рубить, да поля орать, землю вспахивать…

– Да боюсь, увы, мне борозд впредь не помётывать, не крестьянствовать. И не сдюжил бы я сию силу тёмную, не приди коль ты на подмогу мне. Вижу я в тебе силу каликов да печать во лбу Святогорову.

Диву дался Илья знанью пахаря, ведь уверен был, никого уж нет, кому ведома сия истина.

– Правь с тобой, оратаюшко. Звать меня Илья Муромский, был я давеча подмастерьем Святогоровым. Дал наказ он мне жизнь в миру прожить, а потом воротиться на пост его, охранять врата из Яви в Навь. Скажи и ты мне величать тебя как?

– Имя моё Микула Селянинович. Мы хоть в Курцовце во Христе живём, но всегда привечаем каликов с большой радостью, даже нынче вопреки указаньям Левонтьевым. Так что знамо мне их учение.

– Ты поведай мне, как случилось так, хоть живёте прям у самого града Киева, но навалилось на вас войско ханское? Неужто позабыл о курцовцах ваш Владимир князь?

– Не исповедимы мне думы княжие, и не знамо мне о чём мыслит он. Одно ясно всем не опора он нынче нам. Жили мы теперь лишь надеждою, что не даст в обиду нас воевода киевский Никитич Добрынюшка. Он приходится мне сыном названным, взял он в жёны Настасью, дщерь мою. Не по своей воле, видать, не явился он к нам. А коль добиться ты истины жаждешь, след идти тебе прямиком к нему. Я бы сам пошёл, учинил бы спрос, но, увы, теперь не подняться мне.

– Ой, ты батюшка Микула Силянинович! Я клянусь тебе справедливость сыскать и о люде мирском позаботиться!

Словно ждал сих слов Микула Силянинович, его опала грудь, он глаза закрыл, вечным сном уснув. Встал Илья Муромец, на руки взглянул свои – кровь каплет с них. Сжалось сердце его, окаменела душа, и навалились думы чёрные.

– Ох, прости меня, зазноба моя, Горынинка! Не найти мне тебя до поры до той, покуда правит здесь сила чёрная, и льются слёзы да кровавый дождь. – Промолвил Илья, с лица соль смахнул, и направился в стольный Киев-град…

6

Возвещая о начале нового дня божьего, звонили колокола во всем Киеве златоглавом. Отворились городские ворота – поспешили в стольный град купцы да гости иноземные. Заполнились площади, рынки людом мирским, торговля заспорилась.

Шёл Илья по улочкам киевским прямиком к княжьим палатам, что на самом высоком холме возвышалися. Как вдруг видит он, на коне златогривом во главе каравана торгового едет купец до боли ликом знакомого. Вспомнил он, где его видывал – на том рынке невольничьем. В сей час сменил он кафтан свой заморский с узорочьем всяческим, ехал да на гуслях поигрывал, с мирянами всеми с улыбкой здороваясь. Встречали все его с искренней радостью, разнося по всем улицам:

– К нам Садко прискакал, люди добрые! Воротился купец из самого Новгорода!

И подумал Илья: «Ах, коли б знали вы, кто же есть в самом деле он! Не встречали, поди, его с песнями, ежель знали они, каким златом сундуки наполнял он, продавая в орде пленных русичей…»

И решил тогда Илья в след Садко пойти, дабы пред князем да его дружиною того на чистую воду вывести. Прошёл за ним во двор палат княжих, а там столы от явств всяких ломятся, мёд хмельной рекой разливается! Горожане толпятся вокруг, угощениям радуясь. Садко приказал полог с телег своих снять, и увидел народ честной бочки винные.

– Налетай, друзья, вот гостинец вам мой в честь святого дня богом посланного! – Садко приговаривал, сам же дальше пошёл в сени княжие. Расступились стрельцы, пропуская купца, затворив за ним дверь, скрестив секиры свои – не пройти чрез них, не затеяв свар.

Что же делать ему? Как в хоромы пройти? И увидел Илья, как из дверей в стороне блюда с явствами новыми выносятся стряпчими. Подошёл он к ним, преступил чрез порог, но не шагом простым, а каликов тропой перехожею. И не в кухню вошёл, а прям в княжьи комнаты. Зал сей народом полнился, все за столами сидели богатыми. С одной стороны рать была, с другой – бояре почтенные, во главе ж восседал князь Владимир-батюшка с женою прекрасницей. Слева сам Садко присел, справа – митрополит, поди Левонтий, раз крест золотой на груди висел. Всюду кубки звенели наполненные, поднимались за здравие княжее.

Стрельцы-охранители, было, к Илюше кинулись, как увидели, что тот к князю идёт. Увидал Владимир сего отрока юного, и махнул им рукой, мол, подходит пускай. Никто ж кроме него словно и не заметил появление сего молодца, дружина песнь затянула казацкую, бояре меж собой всё шепталися. Лишь в газах Садко, Илья прочёл узнавание, а Левонтий освятил себя крестным знаменьем. Встал Владимир князь, и гостям кивнул, чтоб замолкли те, и промолвил Илье тихим голосом:

– Кто таков ты есть, добрый молодец? С чем пришёл сюда? По делам каким?

– Здравствуй буде ты, княже киевский! Отрок я простой, Илья Муромец…

– Ну, коль к нам пришёл, так садись за стол, будем праздновать.

– А скажи мне, князь, о чём радость вся, когда прочие всюду слёзы льют?

Не стерпел сей дерзости, воевода один, он на ноги вскочил и вскричал Илье:

– Ты почто, глупец, дерзить князю удумал?!

– Не серчай на него ты, Добрынюшка, – молвил ласково князь. – Коль не знаешь ты, Илья Муромец, в день святой сей мы победу празднуем над Литовóю подлою. Воротился только Добрыня с победой назад…

Посмотрел на воеводу Илья и сказал ему:

– Коли так, Добрыня Никитич, шлёт тебе своё благословение и Микула Силянинович…

– Микула? Ты откудова знаешь его? – Воевода спросил.

– Пока земли зорил ты литовские, Микула за курцовцев насмерть стоял супротив войска ордынского. Пока мёдом хмельным глотки здесь заливаете, передают там по рукам тризны брáтину…

Замолчал Илья, глядя в очи Добрынюшки, видя слёзы в них. Закричал же князь боярам своим:

– Вы почто, собаки презренные, не сказали мне о набеге татаровом?!

– Не серчай на нас ты, князь-батюшка, не хотели мы омрачать твою победу славную…

Ох, кричал же князь на боярых мужей, а они в ответ лишь попрятались.

– Расскажи, Илья, как всё было там. Христом-богом клянусь, что не ведал я о случившемся…

И поведал тогда обо всём Илья Муромец.

– А не брешишь ли ты о ратных делах своих? – воспрошал Илью богатырь по правую руку Добрынюшки.

– Ты поверь, Алёша, мне на слово. – Слово взял вдруг Лука Толстоременников. – Этот отрок на вид и не витязь совсем, да в одиночку одолел шайку Соловья он разбойничью. Не будь с нами его, не вернуться живёхоньким мне с того полюшка…

– Истинно молвишь, Лука, бог не даст соврать, – подал голос Колыбанов Самсон Самойлович. – Мне Христос нашептал – Илья нашего поля ягодка!

Вдруг из-за стола боярского поднялся Степанов Дюк, и голосом под стать телесам своим необъятным промолвил он:

– Верю ему, я князь-батюшка. И не такими богатырями славными земля наша полниться!

– Коли так, то о тебе мы наслышаны, славный молодец. – Подошёл к нему Владимир князь, заключил Илью в свои объятия. – Стань же братом мне, храбрый Муромец, на защиту стань духа русского.

И Добрыня Никитич подошёл к Илье:

– Богатырская наша рать с тобой обратит в бега врага лютого. Окажи же милость нам, прими предложение княжее.

Обратились все взоры на Илью Муромца, витязи видят в нём собрата равного, только очи Алёши в сомнении; бояре смотрят да слова им молвить не велено; патриарх перешёптывается в сторонке с попами прочими, недоверьем ощерившись; Садко же смотрит на ему хорошо знакомого отрока и кивает с искренней радостью ли? Замыслил чего не иначе, Илюше подумалось, что ещё ждать от собаки, что торгует невольными. Выведу тебя я на воду чистую, не уйти тебе от суда справедливого…

Дал согласие Илья Муромец, ликовали всею дружной ватагою. Пировать, однако же бросили. Повелел Владимир в тотчас же в путь дорогу собраться всем – сам возглавить решил он поход орды супроти́в. Облобызался с женой своею Апраксией, получил от Левонтия благословение, и повёл дружину прочь из стольного города Киева, возвещая народу доброму:

– Иду на Вы я во славу русичей!..

Лишь Илья бросил взгляд на людей, рать провожающих, выискивая средь них Садко бородёнку холённую. Нет веры в нём змее подколодной сей, но не пришёл видать расквитаться с ним пока час…

7

Шла дружина князя Владимира туда, где вновь заполыхали пожарища, и страдал народ под пятою ордынскою. Изгнали они силу тёмную сначала с застав близ стольного Киева – из Курцовца, Ореховца и Крестьяновца. Да занемог вдруг князь в переходе последующем. Порешили Владимира вернуть в Киев, стольный град, под опеку княжеских лекарей, но наказ он дал, вперёд дружине идти, и с победой лишь возвратиться на Родину. И вернулся князь в родную сторонушку лишь племянником Вольгой Святославичем и Турай Батыром, иноземцем из-за Камня когда-то пришедшим, сопровождаемый.

Рать витязей во главе с Добрыней Никитичем отправилось дальше в странствие. Путь их лежал до ставки самого хана Воронко, ордынского ставленника на реке Сорочинке. Прознали про то силы татарские, стали ждать дружину с засадою у реки Сафаст, сам же Воронко ринулся в становище своё ждать подкрепления. Стали витязи в ночь совет держать, думы думают, как врага числом превосходного одолеть в бою. Слово взял Алёша молодец, сын патриарха Левонтия:

– Бился я уже в сих краях не раз, здесь был мной разбит Тугоркан злодей, кличут коего все Тугариным. И в тот раз числом меньшим мы бились с тьмой тьмущею…

Шепнул Илье Самсон Самойлович:

– Славной сеча была, слов иных не сказывать. Жаль тогда богу душа отдал славный молодец Еким Иванович. Знатный был рубака. Ох, не раз мы с ним били половцев у Чернигова, Путеря да на поле куликовом…

А Алёша Попович меж тем молвить дальше:

–…Мы тогда одолели врага, и сейчас, верую, силы хватит нам!

– Нет, не сладить нам с тьмою ворогов! – Подхватил слово Григорий, сын боярина Дюка Степанова. – В бой пошли мы с горячей головушки! Коль не припас Садко, с голодухи повымерли. След вернуться нам, да сызнова к походу готовиться…

– Трус! Собака ты вшивая! – В сердцах бросил Алёша Григорию.

– Коль Левонтия сын, удумал, господь сбережёт твою голову? – Крикнул Гришка на кинжал положивший руку свою. Ох, и склока пошла с криком, руганью! Уж и солнца рассвет осветил небо синее. И тогда слово взял Илья Муромец:

– Пóлно, братья мои, за зря время терять. След пойти нам путями окольными, дабы силой малою ставку хана взять!

Поднят на смех Илья Алёшей Поповичем:

– Что нам слушать его, коль он дитятко малое, что всё сказками тешится! Нам к Воронко скакать сотни вёрст пути!

Не проронил ни слова Илья Муромец, только сделал шаг и пропал во тьме. Диву дались все витязи, когда вышел он за их спинами.

– Решено! – Отрезал Добрыня Никитич. – Ты веди, Илья, за собою нас!

Разделилась рать на две части неравные. Силы большие во главе с Вавилою отправились биться на реку Сафаст. Им поручено было отвлечь орду своим отступлением, когда как силы малые пойдут путями каликов на хана татарского. В дорогу дальнюю пошли всемером: Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алёша Попович, Самсон Самойлович, Дунай Иванович, Михаил Потыка и Гаврила Долгополый, хоть колченогим он был, в отрочестве ему колено разбили половцы, но зато лучником был он самым лучшим из всех. Повелел Илья им связаться одною верёвкою и смотреть только под ноги, ни в коем разе очей не поднимая своих. И пустили витязи в галоп лошадей гнедых своих тропою каликов, за Ильёю следуя. Обагрило солнце небосвода край, как показалась пред ватагою ставка хана татарского. Обнажили мечи богатыри да наручи и на супостата бросились. Не поймут басурмане с какой стороны взялись русичи, все дозоры в сумятице. Громят богатыри рынки невольничьи, цепи бьют, в коих закованы пленники. Те же прочь не бегут, в атаку пускаются на татар вместе с дружиною.

Видит Илья хана Воронко верхом на чёрном, словно смоль, коне, в чешую кольчуги закованного, вспомнил, как убивал он и жёг карачаровцев, и пустил во всю прыть отрок муромский свою лошадь супротив ворога лютого. Стали биться они, и задрожала земля как под двумя исполинами. Кони пали бездыханно, сеча стихла вокруг уже, а их бой идёт – лишь булаты искрят яркой россыпью. И вдруг видят все – налетели войны друг на друга без мечей, в рукопашную, схватились в объятиях каменных. Тетиву натянул Гаврила, поразить дабы в сердце татарина, но покачал головою Добрынюшка – отроку след самому взять над недругом верх. И тут пред всеми взорами Илья оступился, казалось, и падает, но вмиг следующий Воронко лишь пустоту сжал в руках своих, да на землю валиться стал, потеряв равновесие. Но травы кровью зáлитой не коснулся он – Илья из неоткуда явившись, навалился сверху на басурманина, и пропал в сей же миг куда-то хан. А потом узрели все и услышали, как Воронко рухнул с дозорной башни и ударился насмерть о ступени каменные.

Илья на колени пал, обессиливший, но подхватили на руки его соратники, возвещая всем криком радостным, что победа за русичами!..

8

Обратный путь витязей и освобождённых от плена соотечественников пролегал по землям именуемым царством Инищим, принадлежащим некогда князю Калину, прозванного в народе собакой, ибо нрава он был невероятно жестокого, и любимым делом его было собственноручно людей пытать да казни устраивать. Нередко он сам и приводил приговор свой в действие. На стены крепостные вешал головы людей им погубленных всем противникам своим в устрашение. Помогал во всём ему отпрыск его Перегуда, жестокосердечность унаследовавший от отца своего в мере полной; говаривали о нём, что упало яблочко гнилое недалече от яблони…

Молодому в ту пору Владимиру, князю киевскому, дабы одолеть собаку Калина, ехать пришлось за ярлыком в Орду, хану кланяться – не мог он допустить, чтоб, пока в походе дальнем он был, разорили татары земли русские. Однако расценили это как слабость соперники, место его в палатах княжих занять жаждущие. И коль не помощь митрополита ростовского Левонтия, некуда было бы воротиться Владимиру. Получив благословение патриарха Константинопольского, что греха таить – мзду уплатив, ох, немалую – Левонтий править стал в Киеве заместо молодого князя до возвращения оного, отпор давая любому поползновению на престол княжеский.

Дальняя дорога пролегала пред дружиной киевской. Дабы в пути не скучать да воинский дух разжечь в душах витязей, взял собой Владимир князь в поход бояна Вавилу, ох и славился он за своё умение! Сначала был Вавила крестьянином, жил с матушкой своею Ненилою на самой границе земель киевских с царством Инищим. От того не раз ему приходилось платить подати как одним, так другим князьям – Владимиру ли, Калину, всё одно, в нужде жили той ещё. Когда совсем худо стало, подался в скоморохи он. Слава пошла по Руси о чудесном его умении, однажды в Новгород его приведшая. Сыграл на пиру там он у Садко, купца в злате купающемся. Был на пиру на том и Владимир князь, помощи просить у Вольного города приехавший. Пошёл ему на встречу Садко, снарядил его необходимым всем, да Вавилу взять посоветовал. Обрадовался сначала боян, что сможет вернуться в дом родной вскорости, да с матушкой своей повидается, как весть принесли ему горькую братья его младшие Кузьма и Демьян – мать их увели в полон Перегуда, сын Калина, со своей ратью после набега на земли русские. Бросил боян гусли свои да палицу в руки взял, стал просить Вавила в дружину взять его да Демьяна с Кузьмой. Не смог отказать князь ему, сомнением одолеваемый – что мог сделать гусляр в деле ратном-то? Как оказалось, зря сомневался он. Только подступили русичи к крепости ворога, увидал Вавила голову матушки на колу, закричал он, Христа проклиная да собаку Калина, и бросился в сечу кровавую вместе с братьями. Перемахнули они через непреступные стены, жаждой мести ведомые и пропали в пламени горящего города. Голыми руками удавил Вавила Калина, Перегуду и даже совсем юную дочь Перекрасу его. Ох, и подивились все его силе и лютой ненависти, как кончилась битва, и рассеялся пожарища чёрный дым…

Вернулся Владимир в Киев с победою да воеводой новым дружины своей. Много лет Вавила на посту на том служил верой и правдою, а как схоронил своих братьев Демьяна с Кузьмой, так оставил службу свою, уступив её молодому рязанскому молодцу Добрыне Никитичу. Однако позвал лишь князь воеводу старого, так воротился Вавила в дружину ради дела правого…

Уж минула дней череда, а вестей никаких не было об израненных путниках – как там Вавила? Справился ли? Как видят вдруг, навстречу скачет им кто-то. Обнажили булаты, да ощетинились стрелами богатыри, глядь, а это Иван, коего кличили все простогостиный сын. Опустили все мечи с луками, земляку радуются. Рассказал им Иван, что, как и намеревались дружинники, вступили с татарами в бой на Сафаст реке и уже бежать собиралися, как дошла весть басурманам о кончине хановой, испугались они нападения с тыла, да так и разбежались кто куда. Молвил Иван: гнали мы их до Куликова поля самого, и лагерь разбили, вас дожидаться стали, но ни весточки. Вот и сел на коня я и встречь вам отправился…

Вскоре встретились витязи в месте Иваном указанном, и, времени не теряя, пустились в дорогу обратную в Киев, на родину. Но слава неслась быстрее, словно ветром гонимая, опережая дружинников. Все встречали героев с весельем да празднеством, Илюшу величая спасителем, на что отвечал отрок муромский, что нет заслуги его в их ратном подвиге, он лишь подсобил чем мог витязям Добрыни Никитича. Сам же Илья, ни старался как, не мог душой разделить с прочими пиршества, разум его тяжелел из-за дум о подлом Садко. Меж тем все смеялись и балагурили. Иван, гостиный сын, дабы народ потешить, вскочил на коня и давай скакать на нём, вертясь, и обеими ногами становясь на спину его. Да, знатным наездником был он. Все смеялись и не отрывали очей своих от забавы ивановой. Казалось, не принимал участия в том лишь Дунай Иванович. Невольно даже Илья засмотрелся на Ивана, и услышал, как Чурила Плёнков, юный конюх, рассказывал горожанам о самом Иване. Оказалось, вышел он из рода купца богатого, имевшего дела с Садко. Но Иван сызмальства не проявлял рвения к отцову ремеслу, любо отроку с лошадями возиться. И всё мало было ему – не раз по шее получал от батюшки за конокрадство. Но не лил слёз Иван, шёл в конюшню, да за гнедыми ухаживал. А однажды, правда то было иль нет, Чуриле не знамо было, угнал Иван целый табун лошадей в триста голов за раз. Ох, и рассердился его отец-батюшка – выгнал чадо своё из дому. Не пригорюнился Иван, занялся делом своим излюбленным, да в итоге на княжьи конюшни попал, где Чурила и узнал его. Из сказа всего Илья лишь одно услыхал – о купце новгородском поминание.

Как миновали путники Курцовец вновь отстроенный, полюбопытствовал Илья у Ивана о Садко. На что ответил Иван, что по секрету отец ему сказывал, что поведал однажды купец тому в день банный за чарочкой. Мол, диву давайся, а гол как сокол был Садко гусляром простым будучи, что зарабатывал он на хлеб насущный игрой да пением. Всюду, где пир иль иное застолие, молодец этот был гость дорогой. Правда награда за то в кармане Садко не залёживалась, тут же спускал всё на мёд. Нанялся однажды он скоморохом на судно торговое. Да не свезло ему – ко дну пошёл морской караван. Но и год не минул, как вернулся он словно Морским Царём на свободу отпущенный, в Новгород Вольный. Да не с пустыми карманами – весь в шелках да роскошествах. Все товары скупил, худые да добрые, загрузил три десятка кораблей и отправился в страны заморские торговлю вести. И всё ни по чём ему – ни стихии капризы, ни разбойники. Серебро да злато рекой потекло. Всюду гостем желанным стал – что на пирах у Владимира, что в ордынских краях.

Поблагодарил Ивана Илья, а сам ещё сильней опечалился. Выходит, ни для кого не тайна, что Садко с татарами торговлю ведёт, но от чего же не падает на него ни одного подозрения? Неужто неведомо никому о делах его нечистых и татарве потакании? Эх, смекнуть, как быть ему?..

9

У ворот городских встречал богатырей победителей весь люд киевский во главе с князем Владимиром. Стоял он с караваем в руках размеров невиданных, держать который помогали Вольга и Турай-батор. Молвил владыка града стольного:

– Ну здравствуйте, добры молодцы! В долгу у вас неоплатном я! Просите у меня чего надобно вам, ни перед чем не поскуплюсь!

Заголосили горожане в одобрении. Вышел вперёд Добрыня Никитич.

– И ты здрав буде, Владимир князь, Красно Солнышко! – С поклоном произнёс воевода. – Не дадут соврать мои сотоварищи, нет награды иной нам, чем постоять за родную сторонушку. Так что довольны мы всем и ничего иного не надобно нам. Одно всем нам желаемо – пойти к нашим жёнам, коих с похода на земли литовские не видывали. А после вновь заняться делами ратными.

Тут уж черед витязей загудеть одобрением.

– Ну, коль так, то – добро, славны ратники! – Сказал князь, и Вольга с Уланом каравай протянули Добрынюшке. И увидел Илья, как встретились Никитич со Святославичем глазами, неприязни полные – коль возможно было оком убить, рухнули бы замертво витязи. Но отвернулся Добрыня, отщипнул краюху хлебную, посолил и принял почести под глас всеобщий радостный. Настал черёд идти Илье Муромцу, но пустил впереди себя он Алёшу Поповича. Тот же даже не глянул на Илью и к караваю пошёл с высоко головой поднятой…

Ох, и пир начался в славном Киеве. По всем улицам столы трещали под явствами, из бочек мёд хмельной да вино разливалось реками. Пил гулял народ, песни пел, пританцовывал.

Илья же с глаз долой, поспешая, ушёл. Чурила с Иваном на конюшне его устроили, а сами за лошадьми стали ухаживать. Спросил Илья у них, лихо какое случилось меж Добрыней и Вольгою. На что поведали Муромцу молодцы:

С юных лет Вольга, племянник князя Владимира дружил с Алёшей, сыном Левонтия. И дня не проходило, чтоб отроки ни набедокурили. Как видно попович был не шибко набожным. Дабы силу их направить в русло доброе наказали им в дружине служить ещё с младых ногтей. Тут уж показали они свою удаль молодецкую. Однако были они ещё теми гуляками. Как с походов ворочалися, так сразу родители по всему Киеву запирали да прятали дочерей своих, чем удальцов горячих лишь раззадоривали. Жила краса одна в Киеве, коей имя было Еленушка, сиротою она была. Ох, и ревностно оберегали прекрасницу ту братья её Збродовичи. Стали друзья жребий бросать, кому из них достанется она, и верх взял Алёшенька. Не прошло много времени, как умыкнули молодцы Еленушку. Прознали про то братья Збродовичи, дела побросали свои купеческие, да сестре своей молвили, что в отчий дом отныне дорога закрыта ей. Опечалилась тут же Еленушка, готова уж руки наложить на себя, богу душу отдать. Весть дошла о том до Левонтия, вызвал сына к себе в тот час же и заставил Алёшу повенчаться с бедной девицею. С тех пор Попович и образумился, не сказать чего о Святославиче.

В пору ту разразилась война меж Владимиром киевским и князем Батуром Батвесовым, коий в Орде ярлык выкупил на владение землями русскими, мол, отныне Киеву дань платить должно ему. И случилась сеча кровавая, ох немалым числом полегло русичей. Средь погибших оказались братья Вавилы Кузьма и Демьян, и богатыри рязанские Василий Казимерский и… Добрыня Никитич. Молодая жена его Настасья Микулишна вдовицей осталася, а его матушка Амельфа Тимофеевна горя не вынесла и померла. Тут-то и начинается самое главное – Вольга, недолго думая, положил глаз на красу овдовевшую, убеждать её стал стать женой ему мужнею. Тут и князь ратовать стал за племянника, как воротился вдруг Добрыня из плена татарского. Оказалось, попали они, Добрыня и Василий, в орду пленниками, и коль не благодетель тайный, что побег им устроил, так и сгнили бы они гребцами на кораблях ордынский. Пока добирались до родной сторонушки, сгинул Василий при побеге раненный. А тут ступил Добрыня в стольный Киев град, горем раздавленный, как слышит молву о скорой свадьбе Вольги с Настасьей Микулишной. Всем народом честным киевским оттягивали его от Вольги, когда он топил того в реке Смородине. С тех пор у богатырей всё и не заладилось. А как Добрыня заместо Вавилы воеводой стал, так и вовсе Владимир Вольгу при себе оставил, и Святославич отныне князя в путешествиях сопровождает, или с какими его поручениями справляется…

Заинтересовался Илья о каком таком тайном благодетеле Добрыня говаривал, на что ответил Иван, что Добрыня сказывал о том князю токмо, мол, тайна это великая. Не раз уже спаситель тот возвращению русичей поспособствовал…

10

Не минуло и дня после их возвращения с похода супротив хана Воронко, как явился Илья ко Владимиру, дабы поведать ему о своих подозрениях в адрес купца новгородского. Но вошёл только в палаты он княжие, как увидел, что сидит Садко подле Владимира, и рассказывает тому о своём возвращении из Сарая, сердца ордынского. Молвит он, что явился от хана верховного с обещанием оного вечный мир блюсти с князем Владимиром.

– Вот и наш славный молодец! – Вышел на встречу Владимир к Илюшеньке. Увидел Илья, что князь хоть и весел духом был, но хворь не ушла от него никуда, на ногах своих еле стоял он. – Только помянул тебя, братец мой названный, – указав перстом на Садко, воскликнул он, – как явился ты тот час же к нам.

– Так и есть всё во истину, – добавил Садко. – Коль ни помощь твоя непосильная, то ерём постылый не сбросить нам. – Глаза его радостью светятся, но увидел Илья в них ещё кое-что – знал Садко зачем Илья к князю пожаловал, точно знал…

Что ответить мог тут отрок муромский? И пошёл восвояси он, понурив своею головушкой…

А с колокольни смотрел Левонтий в след ему, головой качая наполненной думами в цвет одеянью своему чёрноризному. Только скрылся Илья в конюшне, как явился на зов батюшки витязь Алёшенька.

– Сын мой, кровинушка, – начал Левонтий. – Ты прости меня, оторвал тебя от жены твоей. Но не мог я долго ждать. Дошли до меня вести страшные. Рассказали мне княжьи лекари, что непростая хворь напала на князя нашего – а суть сглаз волхованием посланный…

Закрались в души Алёши вдруг подозрения…

– А ведь ничего подобного издавна не было, как вера христова изгнала с Руси порядки языческие. Но явился лишь отрок сей, веру нашу не отринувший, так дела твориться начали чёрные…

– Что-то в толк мне не взять, родной батюшка, не хулишь ли Илюшу ты Муромца? Ведь он кровь проливал за наше отечество. Да и ни помощь коль его в походе-то давешнем, так и остались бы мы прокорм воронью на том полюшке…

– А ты вспомни ни волховал ли в походе он том?

Призадумался тут Алёша, вспомнив как за часы считанные они путь многодневный минули враз.

– Коли было такое пускай, ни всё равно ли, отец, раз разбили мы силу чёрную?

– Ох, не знаю сынок. – Прошептал тут Левонтий с сомнением. – Но князю не спокойно нашему. Не знаю, слышал ли ты, Садко вернулся давеча с вестью радостной – мир с ордой он выпестовал. А только узнал Илья о том, так сделался горестным, словно сие его нисколько не радует. Так что нет отныне у князя к Илюше доверия. Стало известно Владимиру, что некогда был он в плену у басурман проклятых, а потом неожиданно появился на Руси, без креста православного, хотя молвит, что сам из под Мурома. Ходит теперь всюду выспрашивает, чего-то выведывая, чего замышляя, поди …

– Не может такого быть, батюшка. Видел бы как бился яро он с ворогом, не жалея живота своего!

– Верю тебе я, Алёшенька, только разве ж убедить князя нашего… Слышал я слухи и перешёптывания, мол прочит он Вольге пост воеводовый, коль погубит он Муромца! Правда ль сие, мне неведомо, но прошу тебя, сынушко, пригляди ты за отроком…

Подумалось Алёше тут же, уж не испугался ли князь любви к Илюше народовой просто, вот и наговаривает?

– Хорошо, отец-батюшка, исполню наказ я твой.

– Спаси тебя Христос, Алёшенька. И прошу тебя, бога ради, никому ни слова, пока не прояснится всё, мало ли…

11

Время шло, то тянулось оно, то спешило как сумасшедшее. Отгремели последние ратные подвиги, уж казалось, что не будет конца времени мирному. Вновь в душе Илюшиной пустота разразилась сердечная. Не исполнил ли он своего обещания, дал которое Микуле Силяниновичу? Не пора ль ему вновь отправиться в странствие и найти зазнобу Горынинку? Но опять возвратились сомнения…

В конюшню ворвался Чурила стремительно:

– Илья! Илья!!! – Отрок согнулся пополам, уперев ладони в колени, и перевёл дыхание. – Добрыня зовёт тебя срочно в палаты княжие!

Илья не на шутку встревожился.

– Что приключилось, Чурила? Что стряслось?

– Неведомо мне, Илюша. Но Добрыня всех дружинников созывает немедленно. Гришка прискакал только что к князю нашему с кем-то. Видать, вести принёс он страшные…

Илья вместе с Чурилой тотчас же отправились в терем Владимира. В просторном зале собралась уже дружина вся, бояре столпились позади князя, рядом с которым стоял, не прекращая осенять крестом себя, Левонтий. Пред Владимиром, белыми как мел, возвышались с головы до ног в пыли дорожной три крепких молодца, двое из них ликом друг от друга не отличимые, братья Збродовичи, а меж ними – Григорий, молвивший:

– Великий князь, весть чёрную принесли мы с собой…

Князь нетерпеливо махнул рукой, мол, говорят пусть скорей, что за беда принесла их сюда нежданно-негаданно. Затараторили наперебой друг другу близнецы и Гришка, боярский сын, и от слов их затаили дыхание все в палатах присутствующие.

Оказалось, посланы они втроем были боярином Дюком Степановым встретить пребывавшего вскорости Садко, возвращался который с караваном купеческим из-за Камня. Но не оказалось того в месте, оговоренном раннее. Пустились они на его поиски, и привели они витязей на поле бранное, кровью залитое. По всей видимости, тут и напали на посольство торговое сотни татарские. В след было бросились ратники, как узрели они за холмами войско никем доселе невиданное – всюду, куда взор устремишь пред очами полки да рати, числа не имеющие, расстилаются, конные, пешие ли, в железá закованные, да верхом на зверье диковинном.

– Знать, в плену Садко вражеском, или вовсе погублен неприятелем он… – Сокрушённо промолвил Владимир-князь. – Барсурмане нарушили, знать, слово ими же данное. Что ж, сие дивом каким не разумеется вовсе нам. Однако коль страх не приумножил числа супротивника, грозит беда нам великая. Кто подсобит мне советом каким? Бояре? Дружинники?

Бояре, один другого перекричать силясь, заголосили, мол, к осаде готовиться надо. Взял слово и воевода киевский:

– Коль затвориться решите за крепостными стенами вы, что станется с мирянами прочими? Где они спрячутся? Вы серебром да златом, поди, откупитесь, а что им делать останется? Как по мне, так отпор ворогу надобно дать, чем за спинами чьими-то прятаться, коль даже и не суждено одолеть неприятеля…

Склонил Владимир голову, ко всей своей мудрости взывая, дабы решение принять верное. Тишина разлилась по палатам, и услышали все, как прошептал Левонтий:

– Какое б ни принял решенье, князь-батюшка, одолеем врага с божьей помощью…

Забилось сердце у Илюши вдруг как заведённое, а глаза засветились надеждою. Князь же, кивнув самому себе, принял решение, но тут промолвил Илья Муромец:

– Знаю, решенье твоё я, Владимир-князь, но неверно оно. Не для того басурмане собрали все свои силы чёрные, дабы данью вновь обложить твоё княжество. Боюсь, одним желаньем ведомы они – извести поголовно всех русичей.

Вмиг все взгляды устремились на отрока. Он же не сводил очей с Владимира, ожидая его решения. Князь встал, тут же запричитали бояре, мол, не слушай ты этого послуха, князь-батюшка, но рявкнул вдруг на них Алёша Попович:

– А ну-ка, молчать, собаки трусливые! – И глянул, как и все прочие на Владимира.

– Не знаю, откуда ведомо сие тебе, Илья Муромец, но правь за тобой, как бы ни тяжко принять её было нам. – Князь земли русской промолвил. – Негоже, знать, прятаться нам за крепостными стенами. След собрать силы все и встречь супостату броситься, дабы ни пяди стороны родной не отдать на попирание ворогу…

12

В тот же день во все края земли русской из Киева поскакали гонцы с чёрными вестями да призывом откликнуться на зов князя Владимира – собрать ополчение и дать бой басурманским захватчикам. Пока же силы стягивались в град стольный и снаряжали дружину в поход, Добрыня и Алёша, Ильёй Муромцем ведомые, вышли из ворот городских и, пустив лошадей во весь опор, в дорогу отправились. Спросил Алёша Илью:

– Так куда мы путь держим, скажи на милость нам.

– Идём за силой, что врага одолеть нам поможет.

Надеждой вспыхнули очи богатырей.

– Думал уж я, – Добрыня вымолвил, – что не вернуться домой нам из похода этого, но зародил ты во мне светлые чаянья – авось, возвратимся с победою!

Несли их кони до заката сáмого, как вдруг Илья знак пóдал товарищам спешиться. Огляделись они, – куда привёл их молодец? – тракт, травой уж поросший давно в том месте раздваивался, а на развилке той камень неподъёмный в землю вкопан был. Высотой он был в несколько саженей, а в обхвате и того более.

– Где же подмога тобою обещанная? – разочаровано спросил Алёша Попович. – Тут лишь бурьян, да камни всюду разбросаны…

– Помолчи, Алёша, прошу, – бросил тому Добрыня и кивнул на Илью. Тот же ни слова не сказав, отпустил коня и побрёл за камень. Переглянулись дружинники и пошли следом за отроком. Глядь, а того и след простыл – обошли они камень тот, ничего, как в воду канул. Вдруг заржали кони, да сорвались с привязи, затряслась земля, ветер подул такой, что полегла трава, и небеса раскололись словно – расчертила небосвод яркая молния, и загрохотал гром! Кинули витязи на камень взгляд – скала из земли подниматься стала, и видят они – это Илья оторвал от земли её, и в следующий миг как бросит в сторону! Упала на земь она, затряслась вновь твердь, и Добрыню с Алёшей с ног сбило. Подняли очи на Илью и видят они, выбрался он из ямы, да не с пустыми руками – в деснице его двуручный меч зажат, воистину богатырский – булат в сажень длиною, не менее, но держит и вертит в ладонях его отрок с невиданной лёгкостью.

– Что за диво такое? – спросили богатыри Илью.

– Это меч-кладенец, мне Святогором в наследство оставленный, дабы Рок свой исполнил я. Раньше срока в руки взял его, но видит Род, во имя дела правого. Но коль обрёл булат сей, не бывать пути обратному. От судьбы не уйти, посему повинуюсь Року я!..

13

И стар, и млад пришёл на зов Владимира Красно Солнышко. Шли по дороге и ратники конные да пешие, и стрельцы княжие, и люд крестьянский простой, кто с серпом, топором да с вилами, а кто и вовсе с рогатиной. Но никто по домам не остался сидеть да прятаться. Хотел, было, Владимир князь возглавить воинство русское, да с конём сладить не смог, не хватило сил даже оседлать его. С тяжёлым сердцем поддался на уговоры он и остался в стольном городе Киеве. Посему вышла дружина под главенством Вольги Святославича. Зароптал народ, мол, твориться неладное, ни князя, ни воеводы, ни Ильи Муромца нет, ожидает, знать, всех погибель бесславная, как вдруг нагнали их богатыри Илья, Добрыня и Алёша, явившись из неоткуда словно бы. Не успели возрадоваться люди, как произнёс Илья:

– За мной! За мной, люди добрые! На Вы идём, бить поганого ворога! Наше дело воистину правое, а знать одолеем невзгоды все, и домой воротимся живыми мы будучи! За мной! За мной, други мои!!! – И взялись неоткуда вдруг силы в каждом защитнике, и понесли их ноги следом за Ильёй Муромцем. Оставили позади они повозки со скарбом и снедью нехитрой походною, и понеслись встречь войне неминуемой. А Илья, то и дело мечом Святогора размахивая, словно рассекал дорогу под ногами расстилающуюся, и не минуло и часа, как оказались они на берегу Камы реки. Окинул взглядом просторы Илья, но не увидел ни следа супостатова. Завертелся на месте Гришка Степанов:

– Христом богом клянусь, здесь видал я полки басурманские! Здесь!

Почуял Илья неладное, богатыри же остальные поняли его с полуслова и приготовились к схватке. В один миг замерло всё вокруг, и, казалось, тишиной раздалóсь. Взмахнул Илья мечом своим, и словно рассёк пелену чародейского морока – предстала пред русичами орда необъятная, полки басурманские взяли в кольцо рать киевскую. Взметнулась в небо облако стрел, супостатом ниспосланное, показалось защитникам земли русской, что вот и конец им пришёл…

Но соскочил Илья с коня своего и с мечом, над головою поднятым, завертелся волчком, да с такой резвостью, что, показалось, он в смерч обратился. Взметнулся он над ратью братьев своих и отразил вихрем град стрел смерть несущих. Не успели русичи, от бесславной гибели спасённые, сморгнуть сие видение, как бросился уже Илья Муромец на полки татарские. Негоже было и дальше стоять в изумлении врагу на поживу проклятому, и устремились в бой дружинники. На острие атаки шли вперёд славные витязи, а вслед им стрельцы с ополченцами, военным премудростям необученные, но все как один погибель несли поганым захватчикам, мощь ощущая в себе богатырскую.

Дрогнуло воинство Жидовиным возглавляемое, страх захлестнул всех их и каждого. К нему подбежал трясущийся от страха Кудрёванко и заголосил:

– Они вырываются из западни! Мы не в силах остановить их!

Жидовин окинул взглядом воевод, собравшихся подле него. В глазах их так же, как и у никчёмного князька Кудрёванко, сквозил страх, один лишь Идолище, казалось, был одолеваем ничем иным как яростью:

– Я с самого начала против был этого никчёмного замысла! К чему вся эта осторожность? Надо немедленно бросить в бой все силы! – Закричал он на Козарина.

– Не пришёл ещё час…

Но Идолище не хотел даже слышать об этом:

– Я собственноручно покончу с Муромцем! – И ушёл прочь.

Жидовин с ненавистью глянул в след татарину. Он уже готов был дать приказ остановить нерадивого союзника, как вдруг, откуда невозьмись, из тени вышел Чародей.

– Мой господин говорит, что час настал. Пора!

Жидовин кивнул собравшимся:

– Коль так, за дело тогда. Ведомо вам, поступать как следует…

Когда прорвали кольцо русичи, погнали они супостатово воинство во все стороны. Но неожиданно поменялось всё. Обратившийся смертоносным вихрем, Илья, ни с того ни с сего, замер вдруг – только тропы каликов расстилались под ногами, и он шагал по ним, разя врага на всём поле брани, как в один миг пропали все разом. Тут же увидел он, что только секунду назад в страхе бежавшие вороги уже теснят по всем фронтам воинство русское. Накинулись супостаты разом на дружинников, братьев его. Что есть сил они отбиваются, но не сладить им долго с противником. Пустился на подмогу им, прорываясь сквозь рати тёмные, но страх пронзил сердце его, что не поспеть ему вовремя. Но преградил Илье дорогу вдруг исполин вражеский – стал пред ним сам Идолище. В одной руке его щит, а в другой – булава огромная.

– Не уйти тебе от возмездия, сын собачий Илья! Отомщу тебе я за Воронко отца моего! – Взмахнул он рукой и в тот час же накинулись на Илью Муромца татарские полчища, расступятся они на миг один – нанесёт удар предательский Идолище, и снова смыкаются.

Видит Добрыня, окружили враги Илью Муромца, кричит он витязям:

– Дунай, Гаврила, Лука! Попал в беду Илья, подсобите ему! – Как вдруг из-за спины накинулся на него басурманин с кинжалом кривым, вот-вот перережет горло ему, но ослабил хватку свою неожиданно. Скинул его с себя витязь рязанский и видит – Вольга стоит подле него с засапожником окровавленным. Коль ни помощь его, не остаться в живых бы Никитушке. Но Вольга не стал похвалы ждать, благодарности, вновь в атаку на ворогов бросился.

Вскочили Дунай, Гаврила и Лука на коней, что на ногах стояли ещё, и помчались на выручку. Натянул тетиву Гаврила Долгополый и пустил её прямёхонько в Идолище. Коль не поспел бы лучник, то разбил бы татарский хан булавой Илюшину голову, но поразила руку его стрела гаврилова, пальцы дрогнули, лишь задела того по шлему, но подкосились ноги Ильи Муромца. Врезались Дунай с Лукою в рать татарскую, напор их иссяк и кинулись они кто куда. Видит Идолище – силится подняться Илья на ноги, бросился он к нему, сжав булаву в другой руке, и ударил с силой со всей по противнику, но отбил атаку сию Лука булатом своим, но разбился клинок его. Остался Толстостременников безоружным совсем, но с места не сдвинулся, закрывая собой Илью израненного. Сразил его Идолище, рухнул богатырь русский замертво. Бросился на татарина Дунай Иванович, но преградили путь ему басурмане ватагою. Увидел гибель товарища сквозь кровь, глаза заливающую, Илья Муромец, сжал из последних сил булат святогоровый и пронзил Идолище точно в сердце его чёрное. Сил не осталось совсем у Ильи Муромца, не держат ноги его, стоит еле-еле, на меч опирается, как чувствует вдруг, подхватил его под руку кто-то. Глядь, а это Садко! Промелькнуло у Ильи в голове – дождался предатель удобного случая! – но промолвил Садко ему ласково, не смотря на угрозу в глазах Ильи:

– Знаю я о твоих подозрениях, Илья Муромец, но не время в сей час объясняться нам. След помочь нашим витязям. Доверься мне, поведу я тебя. – И увидел Илья, что снова пути каликовы открылись ему. Мощью налились длани его, и помчался он с Садко по полю бранному братьям на выручку. Видит он, супостата разя, сколь полегло славных русичей. Молодой Михаил Потыка Иванович пронзил копьём своим турецкого хана Салтана Салтановича, да сам встретил гибель свою в схватке неравной супротив десятка закованных в железа рыцарей. Не жалея ни капли иноземцем сих, гибель принёс им Илья, глухим оставшись мольбе о пощаде.

Проносился он вихрем сквозь побоище Камское, смерть неся врагам, на пути попадавшимся. Были средь них и татары, и турки с хазарами, ляхи, немцы и даже на вид люди русские из соседнего княжества. Что привело их сюда? Откуда их ненависть? Почему не дают они жить в покое да в мире нам?

Видят Садко с Ильёй, как бьётся с Кудрёванко Алёша из последних сил, раненных защищая. Заметил он на подмогу пришедших товарищей:

– Мне помощь ваша покамест не надобна. – И одним ударом выбил клинок из рук Кудрёванко. Оный тут же бросился на колени и стал умолять пощадить его. – Отыщите лучше, вы, Добрыню Никитича.

Но не пришлось им кидаться на поиски. Вышел воевода из шатра басурманского на вершине холма с головою Жидовина в руках. Увидали картину сию басурманские вороги, так сразу побросали клинки, да и бросились прочь кто куда, назад не оглядываясь.

– Победа, Илья, – промолвил Садко ему. – Победа.

Опустился Илья Муромец на землю, казалось, покинула его последняя силушка, но меча, однако, не выпустил. А меж тем заголосили русичи полные радости, приветствуя воеводу Добрыню Никитича. На что ответил он выжившим:

– Не меня воспевать всем вам следует! А себе самим почести воздавать – народу русскому!..

14

– Уж известны, поди, тебе слухи о внезапном моём богатстве-то? – Начал Садко свой рассказ, придя к Илье Муромцу. Ехали они в крытой повозке с прочими раненными. Изнурённые побоищем минувшим, войны неспешно возвращались на родину, отправив вперёд Ивана, как самого наездника резвого, дабы принёс скорее весть победную на землю русскую.

– Ну, конечно. Часть из них правдива. Был я гуляка-пропойца, на пирах народ развлекал, а потом и сам пир закатывал. В карманах ничего не задерживалось. Вот однажды и завела судьбина меня на судно торговое. Когда треба была – я надраивал палубу, а когда и на гуслях наигрывал. Но однажды налетело судно наше на бурю лютую, и пошло на дно оно. Думал я уже, придётся, видать, отныне мне веселить игрой своею Царя Морского. Ан нет! Помню, подхватил меня кто-то за руки, и очутился я вдруг на тверди земной. Спасли меня тогда, как ты понял, поди, калики перехожие. Сказано ими было мне, мол, увидели они во мне силу путями ходить заповедными, вот и отправились они на мои поиски, и успели в самый, что ни на есть, последний миг. Да вот только не радостно было мне. Спросил я их, что ж не спасли они товарищей моих, коль было им сие по способностям. И ответ получил от них – не положено. И взяли они, стало быть, меня на учение. Учился я усердно науке их, да так и не нашёл утешения. Вот бродили они по миру по своим только им ведомым делам, да причитали всё, мол, позабыл люд мирской свою веру древлюю, и творит бесчинство и зло немерено. На что такая злость брала меня! Коли так, почему б ни применить сил своих и ни помочь людям? Но вновь они молвили мне – не положено, вот пойдёшь с нами в Навь, учение закончив своё, и поймёшь всё наконец. Но когда пора пришла, отказался за ними следовать на ту сторону. Нет – им сказал я, – коль вернуться мне суждено с иной стороны утратив совсем сострадание, дорога туда мне заказана. Поблагодарил всех за науку их и спросил разрешение воротиться в мир. Получив добро, дал я им обещание, коль случится что на помощь явиться к ним, и ушёл. Но, и как ты, не сыскал в себе сил я век свой прожить жизнью праздною. Ты избрал способ подвигами ратными искать справедливости, я ж, удали не имея такой, путь избрал немного иной. Ни что в нашем мире не даёт большей власти нежели золото, как ни прискорбно сие. Потому сперва наперво жиром оброс я – серебром да златом. Способность по путям каликовым хаживать сделала меня купцом богатейшим, ибо никому меня окромя доставлять товары по суше ли, по морю не удавалось быстрей. Ох, и представить не можешь ты, каково ж искушение было позабыть зарок мною даденный. Но силы нашлись во мне. Вижу, смотришь в очи мои с подозрением. Но вспомни сначала, как тебе из плена татарского уйти удалось? Вспомнил? Тогда пришлось мне снова оказаться на том поганом рынке невольничьем. Помню я твой взгляд, читал не у одного тебя на лице уверенность, что прибыл туда наживаться на соотечественниках. Да, я купил их, как покупал и ранее. На корабли их грузили, в повозки ли, и отправляли далее. Вот только не туда, куда думали все. След тебе, как вернёмся мы в родную сторонушку, поскакать на родину твою малую, в Карачаровку. Видел бы ты, как отстроили люди её домой воротившиеся. Был я там, как и в прочих местах таких в облике бедного гусляра, что по земле русской странствует. Нет мне отрады большей, чем видеть счастье и радость на лицах их от того, что домой воротиться им посчастливилось. Всё что мной заработано уходит на одно лишь дело, и не пиры это, как думается всем и каждому. Идёт злато всё на выкуп за русичей! Пока князья поганые за ярлыком ездят в орду проклятую, да зорят друг друга замест того, чтобы, воедино собравшись, скинуть ярмо басурманское, я один только о люде мирском, что они на произвол судьбы бросили, и думал, выкупая всех и каждого. А когда на Руси появился наконец князь, способный хоть как-то изменить жизнь русичей к лучшему, не задумываясь ответил на просьбы его.

А однажды, когда был на реке я Сорочинке, явились ко мне вдруг калики и рассказали о тебе, мол, нашли наконец того, кого искали они с времён незапамятных. Тогда-то и довелось нам с тобою впервые встретиться. И как договорились мы с каликами, когда остальных русичей отправили путём окружным на родину, тебя прочь вывели, где и нашли тебя они. Сказать по чести, не ожидал увидеть я со временем в стольном городе Киеве тебя, ведь ведомо было мне, кем ты стать должен был. Хотел, было, я открыться тебе, ибо был, как и я, повязан с миром потустороннем ты. Никому до сель неведомы дела сии тайные. Видели во мне все только личину купеческую, а как открыться хотелось кому-нибудь, не для того чтоб потешить своё самолюбие, а дабы дело моё передать кому. Но решил я повременить пока. Показалась за горизонтом надежда положить конец временам тёмным на земле русской. Думал я, удалось мне, но обманом и ложью оказалось всё.

Когда вновь отправился по делам я в Орду проклятую, предали меня. Оказался в плену я вражеском. И вышло так, что прознали откуда-то вороги о силе моей. Не смог я сбежать и предупредить Владимира, что грозит западня вам здесь. Некая сила тёмная на помощь пришла басурманским захватчикам, и, боюсь, корни свои глубоко пустила она на земле родной, ибо оттуда простирается длань её. Так бы сиживать мне в яме пленником, но пришёл на помощь мне витязь русский Никита Кожемяка. Богатырь этот с давних пор воеводой был на пограничных заставах, он первый оказался под ударом объединённых сил проклятых захватчиков, и сделался в итоге их пленником. Когда началось побоище камское, удалось ему из пут высвободиться и на помощь ко мне прийти. А я, немедля, пустился на подмогу уже к тебе, Илюшенька, и поспел, поди, вовремя…

15

Минуло уже несколько дней пути. Дорога отныне простиралась по родным лесам и полям. То и дело появлялись поселенцы местные, дабы поприветствовать воинов освободителей и помочь чем может кто – воды принести иль кушаньем каким поделиться, ведь обозы с провизией остались чуть ли ни в самом Киеве. Зажили раны у Ильи Муромца, и он путь продолжил верхом. Все богатыри, один за другим благодарили витязя за удаль его молодецкую, что победу позволила им одержать славную. Даже Алёша Попович не пожалел слов ладных для него, лишь один Дунай Иванович обошёлся кивком только. Спросил тогда Илья у Алёши, скакавшего подле него, чем он вызвал отношение такое у могучего воина. На что ответил ему богатырь:

– Ты не подумай чего дурного, Илья. Не причём ты здесь. Уж много лет как дал Дунай молчания обет, и блюдёт его с тех пор, не нарушив ни разу. А ведь не было на памяти моей человека, коий отличался бы таким нравом буйным и любовью к жизни! Сколько подвигов ратных совершил он во славу земли русской, хоть и не из здешних краёв родом. С младых лет служил он литовскому князю. И однажды довелось повстречаться ему с Добрыней Никитичем. Произошло сие во времена те, когда был тот витязем простым под началом Вавилы. Свела Добрыню и Дуная судьба супротив друг друга, когда печенеги и половцы совершили набег очередной на отечество наше. Дабы отомстить за былое, князь литовский отправил ратников своих в подмогу кочевникам. Но те, как и прежде, только мирян зорить и способны были, а как навстречу им дружина княжеская вышла, так и сбежали немедля. Остались биться только литовские молодцы. И вступили тогда в богатырский поединок Добрыня и Дунай – сперва на копьях бились, затем на саблях, на палках и, наконец, врукопашную бросились, но никто верха над противником не смог взять. Тогда повелел Вавила отпустить могучих воинов с миром домой за доблесть и силу их. Но отвернулся от них алчный Литовы владетель, разграбил их имения и по миру пустил семьи их. И нашли тогда пристанище изгнанники среди русичей, и дабы не пропадала зря удаль такая, князь принял на службу в дружину свою их. Не минуло и нескольких лет, как разразилась новая свара меж Русью и Литовою. Дошли в тот раз витязи русские до самого стольного града литовского, ведомые Дунаем, отомстить желающим за унижение несправедливое. И дабы откупиться от Владимира и мир с ним выторговать, князь литовский отдал в жёны ему свою дочь старшую прекрасницу Апраксию. Но не один Владимир вернулся из похода с суженной, посчастливилось и Дунаю найти зазнобу себе – обручницей его за удаль великую, в бою проявленной, стала другая дочь литовского князя – Настасья. Ох, и закатили пир славный по возвращению в Киев – справили сразу две свадебки! Со временем же, когда Добрыня с Василием, как все думали, сгинули, стали прочить Дуная приемником на пост Вавилы, но случилось несчастье внезапное. На пиру по случаю назначения его воеводой начали витязи спор, кто лучший в Киеве стрелок из лука. Затеяли состязание – стрелы метать. И тут Дунай, дабы поразить всех противников своих, выдумал метнуть стрелу прямиком в кольцо, поставленное на голову суженной своей Настасьи. Поняли все, что забава пьяная уже перешла все границы, и принялись его уговаривать отказаться от задуманного. Но Дунай не унимался. И тут, дабы образумить богатыря, вскричала сестра Настасьи Апраксия, что в утробе у жены его могуч богатырь растёт! Дрогнула от того рука Дуная Ивановича, и чингалище булатное угодило точно в сердце жены его. После случившегося немудрено то, что надломилось всё в душе у него. Схоронив жену, Дунай, не прощаясь ни с кем, ускакал прочь из Киева. Думалось всем, что уж не вернётся молодец сей обратно, но не минуло и года, как воротился он вдруг, но стал человеком иным вовсе. Набожностью своей он, казалось, превосходил даже батюшку моего Левонтия. Будучи в пустони какой-то дал он обет молчания и с тех самых пор не вымолвил ни словечка. Однако же в дружину воротился обратно он, и не раз доказал всем подвигами ратными, что не утратил удали своей богатырской…

Поразил сказ Алёши Илью до глубины души его от чего-то. Уж далеко не раз он сам с головы до ног выходил из сечи лютой в крови весь противника ли, соратника. Самому не единожды приходилось погибель нести хоть и ворогу, но человеку всё же, а тут рассказ о единственной смерти и, то произошедшей давно, поди, вдруг потряс всё его естество. Он словно увидел всё произошедшее с ним с другой стороны. Но теперь не было здесь ни радости от побед, ни славы от ратных подвигов, а осталось только бесчисленное число убиенных в сражениях, в крови утопающих, и круживших над всем этим чёрных воронов. Илья вдруг ясно понял, что как бы он ни хотел и ни старался, ничего к лучшему и не изменил. Он лишь преумножил число бесконечной череды смертей и несчастий…

Он поднял полные слёз глаза и увидел вдруг вновь встречающих его и прочих дружинников, сияющих счастьем русичей. По над дорогой стояли нарядные светящиеся счастьем прекрасные девушки, осыпающие витязей своими лучистыми улыбками и цветами, за конями бежала смеющаяся ребятня, утирали слезы радости матери, пожимали богатырям руки старики с благодарностью и напутствием отеческим. Увидел он картину сию, и вмиг исторгло сумятицу из души его тепло успокоения. Нет, не зря Илья Муромец избрал путь свой и шёл по нему. Однако же дал зарок себе, что никогда не подымет меч, Святогором оставленный ему, ни под каким предлогом на кого бы то ни было, если только ни ради защиты невинных и слабых. Никогда!..

16

Занималась заря. Из-за холмов, наконец, показался стольный Киев-град. Было видно, как из-за стен крепостных высыпал народ, встретить желавший воротившихся назад защитников земли русской. Утомлённые долгим переходом кони, словно заразились от своих ездоков настроем и, вмиг стряхнув с себя усталость, понесли их домой.

Казалось, только Илья Муромец никуда не торопился. С ним, не спеша, поравнялся Турай–Батыр и спросил:

– Что ж ты, Илюша, не спешишь домой, как все прочие?

– Дом мой, как и твой, поди, в иной стороне остался.

– Так и есть. Да и вряд ли то место домом назвать можно сейчас, коль не осталось там никого из родных или близких мне.

– А что, коль не тайна сие, Турай, привело тебя в нашу сторонушку?

– О том я и хотел поговорить с тобой, Илья Муромец. Знамо, поверишь мне на слово, не станешь меня кличить блаженным ты… – И иноземец начал свой рассказ: С кем бы ни встретился я, всюду на лицах людских удивление, мол, чего надобно в краях здешних сему басурманину? Кто с опаской дорогу уступит, а кому и проучить меня вздумается за те грехи, что, по мнению их, племя моё учинило на землях сих. Хотя меня скорей стоит назвать вовсе безродным, ибо рождён был вдалеке от стороны, где жили предки мои. В ту далёкую пору, когда, поди, и сами русичи жили по иным заветам и почитали чуждых ныне богов, мой народ жил в бескрайних степях, кочуя за стадами неисчислимыми с одного места на другое. Когда вдруг пришла беда к нам до селя невиданная. Сказывали, дабы скрыться от неё отгородилось Богдойское ханство от мира всего стеной непроходимой, да и то не спасло его это. Невиданная сила, возглавляемая всесильным чудищем Скипером, пришла зорить сторону нашу. И не могло ничего сладить с ними, ибо приходили орды эти под покровом морока чародейского. Смотришь, не видать никого, а в следующий миг окружён тьмою ворогов. Было это похоже на то, что сам ты видел во время битвы минувшей. Ничего не оставалось племенам нашим, как объединиться, дабы, хоть толику шанса получив, одолеть эту силу поганую. И посчастливилось нам быть богами одаренными – появился средь нас воин великий – Темучин. Возглавил он пастухов да кочевников, и выпестовал из них воинов непобедимых, по силам коим супротив чудищ выстоять стало. Изгнав, однако, проклятых ворогов, решил великий хан, что коль смог он одолеть Скипера, то и Светом всем повелевать сможет. В итоге силой, коей мир он принесть поклялся, стал по земле нести войны и горести. Нашлись, однако, молодцы средь его воинства, кто не забыл предназначения своего, и отправились они по свету белому странствовать, отыскать дабы Скипера и погибель ему принести заслуженную. Одними их оных были я и мои братья названные, Тауказар и Ташказар. Куда их судьба привела мне не ведомо, я ж оказался на Руси. Думалось мне, что не той я дорогой последовал и быть мне убитому на чужбине, но случись вдруг побоищу Камскому! И вижу, как встарь было всё – несметные полчища, скрытые под покровом морока! Знать и вправду в краях здешних затаилось окаянное чудище! И хоть победу удалось русичам одержать, боюсь я как бы ни случилось того же, что было и после возвышения Темучина, когда обратился он в лихо вровень самому Скиперу. Ибо кто не победил бы в борьбе супротив того чудища всё равно люд мирской в проигрыше останется. Каюсь пред тобой Илья, ибо сначала недоброе замыслил я. Как увидел, с какой лёгкостью косишь направо и налево ворога, увидел я в тебе предка своего – Темучина! Стало ясно мне, что рок твой – сокрушить Орду басурманскую, и повести свой народ кровью напоённый, дабы взрастить Орду иную уже. Занёс я булат над сердцем твои, но узрел боль в глазах твоих и мысли прочёл после разговора с Алёшей Поповичем. И понял я, что ошибся в видениях своих. Не стать новым Тимученом тебе предначертано, а – тем, кто сладит наконец-то со Скипером!..

Вспомнились Илье сразу слова Садко о некой силе тёмной, глубоко корни пустившей на земле русской…

– Благодарю тебя, Турай, за доверие, что наказ мне открыл свой. Думается мне, правь глаголешь ты. И беды наши лишь начинаются…

17

Сколько пиров славных бывало в Царьграде, а такому ещё не случалось быть! Накрыли столы прямо на улицах. Боярин ли, дружинник, монах али простолюдин, все сидели вперемешку, братину за упокой жизнь отдавших ради спасенья отечества передавали, или во славу витязей славных чарочку подымали. Пели все и плясали, делились счастьем своим и безмерной радостью. Да, завтра вновь каждый понесёт крест свой, как и прежде, но сегодня все были друг другу равные, сегодня все были русичи, пред неминуемой гибелью выстоявшие!

Тут поднялся из-за стола князь Владимир. За время похода минувшегосилы, казалось, вернулись к нему. Борода, совсем поседевшая, зазолотилась вновь, а щёки, что снега белее были, зарделись алым румянцем сызнова. Однако же ноги, как видно, всё ещё плохо держали его, и думалось, дунет ветер и не удержаться князю на ногах. Посему поддерживали его с одной стороны жена его Апраксия, а с другой Лавонтий-митрополит.

– Послушайте, люди, меня, князя вашего. – Тут же стих гул празднества. – Господь соврать не позволит мне, не было ни сна, ни покоя душе моей, пока вы кровь проливали за отчизну нашу. Ведомо вам, как хотелось мне, если уж ни повести за собою рать, так оказаться подле вас на бранном поле-то, но хворь не позволила. Посему оставалось мне лишь денно и нощно Христа молить, ниспослал дабы вам он помощи. И как весть дошла ко мне о победе вашей, понял я, что молитвы сии услышаны были. Одолели вы поганых захватчиков! – Тут же загалдели все радостно. – И не свершиться тому, коль не было б с нами тебя, Илья Муромец! Низкий поклон тебе! – Все взоры вмиг обратились на оного. – Так давай же выпьем с тобою, Илюша, да побратаемся!

Тут же наполнили чашу златую мёдом хмельным до краёв самых. Испил из неё Владимир и протянул Илье, но вдруг покачнулся князь, и коль ни подхватил бы его Левонтий, обронил бы кубок сей. Взял Илья драгоценную чашу из рук патриарха и произнёс:

– Благодарствую тебе, великий князь, но зазря ты мне возносишь хвалу. Я всего лишь отечества сын, как и прочие. Не меня тебе чествовать надобно, а народ русский, супротив захватчика выстоявший. И не я победу принёс на побоище Камском. Обратил в бегство не я басурман орду, а воевода наш, Добрыня Никитич, достойный больше моего чести тобою оказанной. – И с этими словами Илья поднял высоко над головой золотой кубок и с позволения княжьего передал его Добрыне.

Возликовал народ пуще прежнего, заголосил, что мóчи есть:

– Пей, Добрынюшка! Пей!

Промолвил Добрыня:

– Спасибо вам, люди добрые, и тебе, князь-батюшка. – И со словами этими испил мёд из чаши поданной.

И вдруг кубок выпал из длани его и с грохотом рухнул на стол. Добрыня схватился за горло, лик его почернел в одночасье. Люди все замерли тут же, глядя на это с изумлением, не смея двинуться даже. Лишь Настасья, жена Добрыни, с криком отчаяния бросилась к суженому своему. Он успел лишь протянуть к ней руку, как повалился и, испустив последний вздох, умер. Повисла тишина гробовая, лишь Настасья Микулична рыдала над мужем своим, как вдруг раздался голос Алёши Поповича:

– Ах, ты, собака-князь! – Вспомнились тут же ему слова отца его, Левонтия. – Илью погубить хотел, а жизни Добрыню лишил! – И со словами этими на князя кинулся, обезумев словно. За ним, было, кинулся Илья, но вдруг толчея началась какая-то, и он не успел ухватить за рубаху товарища. И Алёша, отталкивая Левонтия, заслонявшего собой князя, кинулся на Владимира. Одним ударом повалил он его. Тут же закричал кто-то:

– Убили князя! Убили!..

Опрокинулись тут же столы со звоном и грохотом, расступился народ, в ужас придя, и ощетинились стрельцы да дружинники клинками булатными. Вольга Алёшу от князя, дух испустившего, оттягивает. Но беспокойные возгласы потонули в крике Дюка Степанова:

– Погубили князя вы! Погубили, ироды!

Обступили богатыри Алёшу, закрыв того со всех сторон.

– След вам отдать нам убийцу Владимира! – продолжал верещать боярин Дюк.

Вавила ответил ему, сжимая в руке булаву, откуда ни возьмись в руке его взявшуюся:

– Ты, боярин, остынь пока. Погубили не только князя, но и Добрынюшку. Коль вина за Алёшей, ответит он, но лишь после того, как всё выясним…

Дюк с боярами прочими, на стрельцов глянув, махнул на витязей:

– Взять душегуба немедленно!

Зазвенели секирами стрелецкие молодцы, но встал на пути их Левонтий вдруг:

– Постойте же вы, люди добрые! Что же вы свару затеяли?!

– Ты за сына своего заступаешься? – бросил патриарху Степанов Дюк. – Сам же видел, чего натворил здесь твой выродок!

– Видел я! Видел! Но Вавила прав! Нечего кровь проливать, её проли́ли достаточно! Христом-богом прошу, опустите мечи свои окаянные…

Нерешительно охрана княжья опустила булаты свои вслед за дружиною. Взяли на руки богатыри своего брата от отравы погибшего, прочие же – князя убитого, и понесли к княжьему терему. Народ расступался пред этой процессией. Казалось весь Киев потонул в тишине полной скорби, лишь Настастья с Апраксией своих мужей оплакивали…

18

Кудрёванко, разодетый в красный стрелецкий кафтан, сжимал в руках меч и весь трепетал от нетерпения. Сейчас всё должно пройти без сучка и задоринки, ибо он понимал, что ему не видать, как своих ушей, нового прощения от Чародея. Он вновь с ужасом вспомнил, как тот явился к нему в темницу после длительного похода от реки Камы в Киев. Тогда Кудрёванко, буквально, весь сжался от страха и ужаса, при виде таинственного служителя. Ему подумалось, что тот пришёл к нему, дабы покарать за то, что не сладили он и прочие с воинством русичей на Камском побоище. С самого начала Кудрёванко понял, кто на самом деле всем хороводит. Жидовин и Идолище глубоко заблуждались, раз тешили себя мыслью, что всё будто бы следует согласно их замыслу. Но вопреки тягостным ожиданиям Чародей обратился к узнику вполне благосклонно:

– Как ни странно, но я даже рад, что ты остался в живых.

– Благодарю, господин, благодарю… – Залепетал пленник.

– Твои ратники успешно добрались до Киева под покровом моего повелителя. Я дарую тебе возможность смыть свой проступок. Ты возглавишь их…

И вот сейчас всё решится. Послышалось, как в сенях княжьего терема засуетился народ. Идут! Они идут! Кудрёванко махнул своим воинам – приготовиться…

Только вошли богатыри и стрельцы, держа на руках мёртвых Владимира и Добрыню, боярами ведомые, как вдруг захлопнулись двери терема за ними. И тут же налетел на вошедших кто-то. И пролилась кровь! Вороги, в стрелецкие да боярские одежды ряженные, со всех углов повыскакивали, и давай разить, казалось, всех кто ни попадётся под руку. Вот только, отметил Илья про себя, меч из ножен доставая, кто-то из бояр и стрельцов от страху трясётся иль бежать пытается, а кто невредимый, как ни в чём ни бывало, мимо душегубов проходит в сторону. Измена! – промелькнула мысль у Ильи в голове. И уж, было, готов он был в сечу ринуться, как вдруг почувствовал, что кто-то в спину ему лезвие воткнул. Тут же руки от боли адской бессильно разжались. Глядь назад – это Гришка Степанов его засапожником ударил! А затем, даже не глянув на Илью, схватил он меч-кладенец, из рук выпавший, и пропал из глаз долой. Прочие же богатыри не на шутку с супостатом вероломным схватились, и никто не увидел Гришки предательство. Ноги Ильи подкосились, и рухнул на пол он.

Алёша Попович в атаку немедленно бросился, высматривая меж тем, где его батюшка? Но так и не найдя его ни живым, ни мёртвым, выдохнул облегчённо, знать не вошёл он в терем-то. Тут же выхватил из руки ряженного клинок и давай разить проходимцев, как видит вдруг среди них Кудрёванко! Что он делает здесь, коль сидеть должен нынче в темнице узником? Как оттуда сбежал? Кто его выпустил? Тут же Алёша бросился на него:

– Зря я тебя не удавил голыми руками ещё на Камском побоище! – Крикнул он на Кудрёванко глядючи. Тот же увидал только Алёшу, так сразу страхом сменилась радость на лице его. После очередного удара богатыря выпала из рук его сабля, и свалился он на колени пред витязем. Взмолился он, было, о пощаде, но увидел ненависть лютую в глазах противника. Бросить успел он только последний взгляд на стоявшего в стороне Дюка Степанова, как слетела голова с плеч его. Лишь Илья, на полу лёжа, кровью истекая, заметить успел куда перед смертью глянул Кудрёванко. Глаза его уже пеленой красной застлало, но нашёл в себе силы он не сомкнуть очей своих, так как заметил вдруг меч Святогоровый в руке Гришки предателя, стоящего позади боярина Дюка. Степанов же уловил на себе взор раненного Ильи и словно оскалился.

В этот момент всё стихло. Илья попытался понять, что произошло, как перед ним показался Садко:

– Илья, что с тобой? – Тут он, видимо, увидал кровь и промолвил: – Тебя ранили!

Илья попытался что-то произнести, как его подхватили на руки.

– Степа… – Всё силился он из себя выдавить, когда все услышали, как с грохотом отворились двери и в зал высыпали ощетинившиеся копьями молодцы из княжьей охраны, видать прибежавшие со стен крепостных. В след за этим раздался голос Дюка Степанова:

– Слава тебе, Господи! Поспели уж наши спасители! – Из-за спин ратников тут же показался народ киевский. – Никто и помыслить не мог о вероломстве подобном! – Крикнул Дюк, на дружинников перстом указывая. – Их встречали здесь как победителей, наших защитников, а они что удумали?! Сговорились с проклятым Кудрёванко, погубили князя с Добрынюшкой, и задумали нас всех здесь вырезать! – тут же наперебой «выжившие» бояре начали Дюку поддакивать. – Что ж вы наделали? Совсем, поди, от крови и убийств обезумели?! Коль ни Дунай и Григорий, так и погубили бы нас и остались бы безнаказанны!

Изумлённые богатыри устремили свои взоры на стоявших пред Дюком Дуная и Гришку. Никто даже представиться в страшном кошмаре не могло, что такой бравый рубака, как Дунай мог предать своих соратников!

На Дюка, ни о чём не думая, под крик испуганной толпы бросился Алёша Попович. Казалось, Гришка и Дунай даже не попытались удержать его, однако же, обнажили мечи пред кинувшимися, было, за Алёшей дружинниками. Но к своему удивлению Алёша вдруг застыл, понимая, что не способен даже пошевелиться, опутанный чарами колдовскими. Дюк наклонил к нему голову и тихо, так чтоб никто не услышал, произнёс:

– Дам тебе, Алёшенька, я совет отеческий. Ты б утихомирился, и товарищей своих пришпорил. И подумай лучше о своей Еленушке, да о батюшке престарелом. Всем вам есть кого поберечь, так ведь же? – И почувствовал Алёша, как бессильно опустились руки его…

19

Казематы, устроенные в пещерах под Киевом, никогда не были так полны, поди, с самого основания града стольного, как ныне. Сейчас бок о бок с лихоимцами какими, разбойниками, сиживали в темнице и богатыри русские. Воззрились на них обитатели узилищ подземных – глазам не верят своим.

Вдруг прошептал кто-то из темноты:

– Что, Илья, и тебя постигла благодарность княжеская, поди?

Илья поднял голову, да не увидел того, кто промолвил сие, однако же, голос до боли знакомым показался ему.

– Кто это? – Спросил он, и увидел через миг, как из тени вышел и сел рядом с ним не кто иной как Соловей Одихматьевич.

– Ты? – Не поверил глазам Илья Муромец.

– Я. Как и просил ты тогда, замолвил словечко за меня Лука Толстостременников, и решили посему поселить меня в хоромы сии, пред этим лишив меня последнего глаза. Где, кстати он? Что, не достойным благодарности княжьей оказался, коль нет его среди вас?

– Богу душу отдал Лука на поле брани. – Ответил за Илью Вольга. – Битва была великая, многие братья наши остались навечно там…

– Пока мы кровь проливали на рубежах державы нашей, ворог давно в палатах княжеских обосновался. – Вымолвил Никита. – Зря всю жизнь только на заставах провёл. Всё одно, не сберегли Русь-матушку…

– Неужто узрели, кто за личиной таился князя вашего? – Раздался ещё один голос тихий. Взглянули на незнакомца пленники. И подивился вдруг Вавила:

– Ты ли это, Ставр Годинович?

– Я, коль признал меня ты, воевода киевский. Хоть и забыл я, поди, за столько лет своё имечко…

Всем дружинникам, кроме Ильи, известно было, кто перед ними оказался, вот только не ведал никто, что в темнице томится он. Ставр Годинович был князем земель ляховицких, с коими вражда была у русичей. Уж и не помнил никто откуда берёт начало свара сия, но однажды случилось так, что после долгой междоусобной войны, пригласил Ставра Годиновича князь Владимир, одержав намедни победу славную над Литовóй, в Киев, мир братский на века заключить. Ставр, давно надежду тая прекратить кровавую междуусобицу, дал Владимиру своё согласие, на что тот, слово своё нарушив княжеское, пленил князя ляховицкого, и сказал жене его Василисте Микуличне, коль та только подумает пойти войной на Русь, тотчас же муж её головы лишится. С тех самых пор жил Ставр, как думали все, и гостем, и пленником где-то на Ладоге. Но оказалось, что во тьме прозибает узилища он…

Грудь Илье нещадно болью жгло, но нашёл в себе силы ответить всем:

– Нет, не княжьей волею мы тут оказалися. Владимир убит вероломно в купе со славным Добрынюшкой. Измена случилась, предательство. Окаянный боярин Дюк оплёл паутиною лжи своей, одурачивши всех…

– Коли б не угрожал он семьям нашим, не остаться ему бы живёхоньким. – В сердцах выплюнул Вольга. – Ну, ничего. Всплывёт его ложь, и люди опомняться…

– Боюсь, что нет, друзи мои… – На сей раз голос раздался из-за двери темницы.

– Батюшка, ты ли это? – Узнал его Алёша.

– Да. Вести чёрные принёс я вам, молодцы. Только лишь в цепи вас заковали-то, тут же Гришка вознамерился всех вас казнить! Но Дюк не позволил ему. Знает, собака, что люд мирской не потерпит того. Вознамерился он судить вас на вече ранним утречком. Созовут весь народ киевский…

– Что же плохого в том, батюшка? Разве ж люд православный позволит случиться такому бесчестию? Коль князь внезапно преставился, не ты ли отныне стал престола хранителем?

– Ах, сынок, если бы! Всюду верховодят Дюка подлые ставленники. Меня самого чуть в колодки ни бросили, как отца погубителя княжьего, коль ни слово Апраксии. Так что всё порешиться днём завтрашним. Но боюсь, как бы ни вышло худого там. Всем известно, нет никого богаче в Киеве, – златом заткнёт Дюк всем муки совести. Посему я что думаю! Бежать надо вам!

– Как же нам из узилища выбраться?

– Илья, все мы видели, что властен ты колдовством, волхованием ли по тропам хаживать потусторонним. – Начал было Левонтий, и тут же подхватили за ним витязи.

– Жаль огорчать мне вас, братья мои, но не в силах я ныне. – Вымолвил Илья и с надеждой посмотрел на Садко, но тот лишь покачал головой, мол, не в силах и я, не отныне видеть пути каликовы…

Однако у Ильи зародилась надежда:

– А не мог бы ты, Левонтий-батюшка, раздобыть мне меч мой? – Спросил Илья.

– Меч, говоришь? Я сейчас в свою келью сбегаю, есть у меня там булат один…

– Нет, мне нужен именно мой клинок, мне моим наставником в обладание даденный… – Но Левонтий неожиданно резким тоном перебил Илью:

– Святогором?

Садко и Илья одновременно устремили свои взоры на Левонтия, который лишь улыбнулся на это.

– Значит, и вправду Святогором. – Глаза блеснули его.

– Батюшка, о чём ты? – Спросил Алёша, ничего, как и прочие, не понимая.

Левонтий словно и не услышал заданного вопроса. Он вновь изобразил озабоченность во взгляде и сказал:

– Мммм… Беда, беда… Но пути господни неисповедимы. – Он начал, было, осенять себя крестом, но бросил это дело и рассмеялся. – Ладно, бог в помощь вам, рабы божие… – И с этими словами ушёл. А в след ему неслись слова Алёшины:

– Отец! Вернись, отец! Чего же ты?!

Вот только поняли все, что не вернётся Левонтий…

20

Держа меч Муромца в руках, Дюк не спеша брёл к Повелителю. Сперва сын его, Гришка, ни в какую не хотел отдавать клинок Ильи, мол, его он теперь, коли вырвал булат в схватке, но Дюк надавил на отпрыска:

– На что тебе меч, коий ты и поднять не в силах-то, бестолочь?! – Закричал на сына боярин.

– Но, батюшка… – Начал, было, Гришка, но получил на то затрещину от отца.

– Коль, владыке понадобилась вещь сия, то её принести надобно ему тотчас же.

«И вправду, на что повелителю сдался вдруг этот клинок?» – подумалось Дюку, когда он подошёл к палатам, которые некогда занимал, глупый неслух, Владимир. Пока его спаивали каждодневными пирами и устраивали в угоду ему ничего, по сути, не сулящие походы на ворогов, стравливая его тем самым с единственными, кто мог помочь Руси выйти из под ига ордынского, всем уже давно верховодил он, Дюк Степанов, и патриарх. Каждый раз боярин диву давался, как Левонтию удалось заставить Владимира пойти против слова своего собственного и обманом пленить Ставра Годиновича? С годами князь совсем сдал, ставши словно дитя малое. Последним его достижением стало покорение Инищего княжества, и то сие в итоге обратилось бедствием, когда церковь обложила непомерными налогами люд мирской. Уже тогда, только вернувшись из Константинополя, Левонтий показал всем, способным видеть, что Владимир, по сути, не способен отныне править на Руси самостоятельно. Тут уж Дюк не упустил своего шанса, и был вскоре награждён выше всяких своих чаяний – его повелитель открыл ему невероятные возможности, одарив просто невиданной силой.

Но отныне проблемой стал новый воевода. Вавила явился человеком абсолютно неуправляемым чьей-то волей, всюду он следовал только своей совести, вступая порой в спор даже с самим князем. Пришлось изрядно повозиться, пока не был найден способ устранить его. Гибель братьев сломило Вавилу, и он ушёл вопреки воле Владимира со своего поста. А так как после смерти Добрыни не осталось никого иного, на пост сей посадили Дуная Ивановича, вот уж кем верховодить просто было бы, словно куклой. Но он умудрился всё испортить, убив по пьяни собственную жену, к тому же бывшую на сносях! Однако в последствии Дунай всё же сумел-таки послужить повелителю. Впав после всего произошедшего в полнейший религиозный фанатизм, дабы вымолить себе прощение, Дунай очень легко попал под влияние владыки, который сразу же вернул того в дружину, над коей начальствовал чудом спасшийся Добрыня. Чего он только не делал, дабы убедить князя, выйти супротив орды! И когда явился из ниоткуда этот отрок окаянный, Илья, стало ясно, что битве великой с басурманами быть! И почему владыка приказал поддержать Илью? Ведь поход, коий задумал с подачи Ильи Владимир значил, что все те реки злата от торговли невольниками в орде отныне пересохнут! Но повелитель успокоил Дюка и открыл ему грядущее, поведав о том, что поражение хана Воронко лишь сплотит мир супротив строптивой Руси, и сие оказалось чистой правдой. Вскоре по наказу Дюк, в облике всеведущего Чародея, отправился на тайную встречу, устроенную Жидовиным. Степанов подивился странному желанию повелителя не допустить того, чтобы тёмные полчища дошли до самого Царьграда, посему сделал так, что Гришка рассказал где расположилось объединёное басурманское воинство. А потом случилось побоище Камское! Сначала всё шло точно по задуманному – Гришка заманил воинство русичей в западню, и ничего уже, казалось, не могло их спасти от верной гибели. Владыке было известно, что Илья имеет некоторые способности к волхованию, и потому сделал так, что отрок лишился их в пору сражения. Но потом неожиданно из плена вырвался проклятый Садко, тут же явившийся на помощь к Илье, и вместе им удалось таки разглядеть тропы каликов. С самого начала своего служения у повелителя, Дюк был предупреждён настороже быть с этим мерзким гусляром, то и дело ставившим палки в колёса замыслам Повелителя. Потому было принято решение непременно избавиться от него перед самым сражением, чему поспособствовала жадность его давних соратников братьев Збродовичей, коим Дюк посулил нечто большее. Но всё обернулось крахом! И в очередной раз Степанов подивился прозорливости владыки, когда тот поручил Кудрёванко передать ему в управление половину ратей своих, которые были размещены в сердце Киева…

Теперь ничего не стояло на пути у него и его повелителя. Завтра толпа безропотно примет то решение, какое надобно ему, и дружинников казнят всех до единого. А не минёт много времени, как явятся с запада крестоносцы, и с юга вновь начнут свои набеги кочевники, и всё вернётся на круги своя – вновь злато рекой потечёт!

И с этими радужными мыслями Дюк вошёл в палаты, где дожидался его Повелитель. В зале не горела ни одной свечи, лишь свет месяца из окон немного разгонял мрак. Человек в чёрной ризе с большим золотым крестом на груди восседал на княжьем троне.

– Повелитель, вот то, о чём вы просили меня. – Промолвил, низко кланяясь, Дюк.

Лик Левонтия озарился улыбкой:

– Чудесно! Просто чудесно. – И произнеся это, он протянул длань навстречу слуге. Дюк тут же кинулся к нему, передавая увесистый клинок. Левонтий с лёгкостью выхватил меч из ножен и покрутил в ладони. Лезвие засветилось в лунном свете, и патриарх словно залюбовался им.

– Повелитель, – робко начала Дюк. – Ответь, на что тебе безделица сия?

– Безделица, говоришь? – Левонтий захохотал. – Эта безделица есть ни что иное как ключ к тому, к чему я стремился с первого дня появления на этом свете, мой дражайший Дюк.

– К чему, мой повелитель? Мы же достигли уже всего, что нам надобно.

– К чему?! Ты думаешь, мне нужно золото, о коем все мечты твои, даже после того, как я одарил тебя способностью к чародейству? Думаешь, мне дело есть до этой убогой земли, коей вы дали имя Русь? Или до бесконечных свар меж племенами людскими? – Он вновь расхохотался. Уж и не вспомнить ему, когда он так же прекрасно себя чувствовал. Левонтий встал с трона и подошёл к слуге, который невольно отступил от него. – Но ты хорошо послужил мне, Дюк. И потому ты достоин высшей награды!

В благодарном смирении Степанов опустил голову и вдруг увидел нечто! Из-под полы чёрной рясы заместо ног виднелся огромный чешуйчатый хвост. В ужасе Дюк вскинул свой взгляд на Повелителя. Левонтий же, как ни в чём ни бывало, поглядел на слугу с отеческой улыбкой и положил ему на плечо руку. На глазах у боярина она обратилась в огромную когтистую лапу. Вскоре и весь Левонтий поменял свой облик. Чёрноризное одеяние разорвалось, и Дюк узрел пред собой гигантского аспида с кошмарной мордой, лишь чем-то отдалённым напоминавшей человеческий лик, и длинными как щупальца руками, в остальном же имеющего тело змея.

Боярин в ужасе замер и задрожал. Левонтий, как же ему опостылело это имя! – наслаждался жалким видом человека и его безграничного ужаса. Наконец-то он вернул себе свой истинный облик! В последний раз такое было в Константинополе, когда ростовский священник приплыл туда за титулом патриаршим. Тогда змием обернувшись, Скимен-зверь, как некогда величали его калики перехожие, сжёг дотла стольный град византийский вместе с посольством киевским…

– Мой дар тебе – узреть в своём истинном обличии Властителя Нави. В сей день я, наконец, верну порождениям Нави мир, что для нас уготован был!.. – Пророкотал Скимен и пожрал Дюка Степанова…

21

Вот уже начала заниматься заря, ночной мрак потихоньку рассеивался, но сего не видели богатыри в казематы заточённые, хоть и не сомкнули они всю ночь глаз своих. Думами чёрными их головы полнились. Но не от страха за жизнь свою, а за судьбу отечества, оказавшегося под управлением проклятого предателя Дюка Степанова.

А Илья голову себе ломал над словами Левонтия, упомянувшем о мече Святогоровом. Вспомнил он речи наставника своего о том, что Илье только срок истечёт дóлжно за булатом сим воротиться и отворить врата в Навь. Но нарушил он заповедь эту и взял меч-кладенец раньше времени, и теперь клинок этот оказался в чужих руках! Садко же утешал Илью, мол, только ему под силу обладать мечом этим, а для прочих всех булат этот лишь груда железа неподъёмного, но почему-то не было в голосе его уверенности никакой…

И тут донёсся до узников крик петушиный, о новом дне возвещающий.

– Вот, поди, и настал день гибели нашей, братья мои. – Горестно вымолвил Алёша Попович. – Моя вина это! По глупости погубил я князя нашего, и расплатой тому смерть наша будет…

– Зря ты, Алёша, голову пеплом свою обсыпаешь. – Твёрдо произнёс Вавила. – Вина здесь за каждым из нас, коль не углядели мы измену, под нашим носом творившуюся…

И вдруг тьма в подземелье в одночасье рассеялась – посреди темницы запылал светоч.

– Что за чудо! – Воскликнули узники.

Затрепетал воздух, потянуло сквозняком, и светоч вспыхнул с невиданной силой, заставив всех очи свои зажмурить. А когда глаза узников открылись, узилище было вновь окутано мраком, которое, однако, теперь разгонял еле светивший огонёк свечи в руках явившейся из ниоткуда девушки. Тот час забилось как заведённое сердце Ильи Муромца:

– Ты ли это, Горынинка, отрада моя? – Он тут же вскочил на ноги и подхватил на руки свою возлюбленную. На что девушка лишь кивнула. Только уже держа её в своих объятьях, он увидел, что лица на ней нет, кожа её была бледна, а лицо осунувшееся.

– Что с тобой, Горынинка? – Спросил он беспокойно, укладывая её на старый топчан. Все же смотрели на происходящее и не верили глазам своим.

– Илюша, родненький! Беде страшной случиться вскорости!.. Открылось каликам перехожим ужасное знание, и сразу искать тебя бросилась мы… Но, как и сказано было, от того, что закрылись врата из Яви в Навь, скрылись от взора нашего пути потусторонние… Посему опоздали мы… Коль ни любовь твоя ко мне, не сыскала б тебя во тьме мирской… Но вопреки всему привело меня к тебе… моё сердце, любящее… хоть и ценою… великою… – Силы на глазах покидали её. Не в силах больше говорить, она нежно поманила руками Илью к себе, дабы лбы их соприкоснулись. И только случилось это, как озарило внутренний взор его видением…

Лишь врата захлопнулись, как повстречал Святогор в Нави своего отца-батюшку. Встретил его Даждь-Бог со всей своей отеческой радостью, открыв, однако, вести тревожные, мол, в пору ту ещё, когда Святогор только начал своё служение, вышел из Нави владыка всех Змиев да Аспидов Скимен-Зверь. Внушил он нескольким каликам, пришедшим на поклон к Даждь-Богу, что коль помогут они ему в Явь пройти в обход охранителя, будет он служить им верой и правдою и поможет вернуть людей в лоно истины древлей, которую забывать они стали, поклоняться решивши идолам. Поверили ему наивные калики и провели в обход поста Святогорова. Только оказалось под ногой Ским-Зверь мать сыра земля, а не Нави хлябь, так в тот же миг пожрал он своих спасителей. Таился он годы столетия, сетями коварства своего землю опутывая, глаза каликам отводя, дабы не нашли они Святогору приемника. И добился-таки желаемого – ушёл Святогор, оставив меч свой дожидаться приемника. Некому отныне одолеть порожденье мира иного… Опечалился Святогор, да поделать не мог ничего – не отпереть врат ему. Но сказал ему Даждь-Бог:

– Не лей слёз да волос над челом не рви от досады и горести, есть надежда ещё, коль сущ Илья Муромец и те, кто подобно ему сердцем чистым одарен и душою доброю. Не зря люди есьм дети мои любимые, и я им, целый мир подарил во владение…

Отняла ладони свои от лица возлюбленного Горынинка, и упали они безвольно на грудь её бездыханную. В тот же миг забылось пронёсшееся пред взором его видение, и Илья, прижав к себе любимую, горько зарыдал. И тут все, поражённые произошедшим до глубины души, обнаружили, что находятся уже не в темнице, а в казарме дружинной. Потому не узнали они, что ворвались в подземелье оставшиеся в живых ратники Кудрёванко, дабы убить витязей, но никого не увидели за дверьми запертыми …

– Илья! Илья! – Позвал его Садко, но тот не отзывался. – ИЛЬЯ! – На секунду он поднял глаза свои. – Что открыла она тебе? – Но Илья словно и не слышал товарища. Тогда Садко схватил его за плечи и закричал ему в лицо: – Горынинка, не щадя жизни своей, отыскала тебя, дабы весть принести тебе эту! Но не для того, чтобы сидел здесь и слёзы лил! Придёт ещё время оплакать любимых нам. Скажи, что она поведала тебе?

Хватка Ильи ослабла, и витязи без слов нежно взяли из рук его девушку и, прикрыв ей глаза, положили на лавку. Бросив на Горынинку последний, полный скорби и любви, взгляд, Илья открыл соратникам увиденное им.

–… Теперь же выходит у Скимена меч Святогора, а, знать, по силам ему отворить врата в Навь, а то и стереть вовсе грань меж мирами нашими. – Закончил он, уже почти полностью взяв в руки себя.

– И получается, что единственное орудие, коим возможно извести этого гада, в его же руках. – Отметил Алёша. – Как же нам одолеть его?

– Так давайте отберём тогда у него меч-кладенец… – Предложил Иван, тут же встретив неодобрение своей затеи от всех.

– Так и поступим мы. – Отрезал Илья.

– Но как? Ты же сам сказал, что ничем не ранить его! Как мы подберёмся к нему?

– Коль нет такого оружия, мы пойдём супротив него врукопашную…

22

– Ставр Годинович, – обратился к нему Илья Муромец. – Волен ныне домой ты отправиться. Никто не станет из нас держать тебя силою. Знай только, нет в живых обидчика твоего, князя Владимира, а, знать, и мстить тебе некому. А коль всё же решишь пойти войной на земли русские, ведомый местью своей неуёмной, подумай сперва, сколь ляховицкого люда погубишь ты вровень безвинным русичам? Какая вражда меж народами нашими, коль и вправду удастся исполнить задуманное Скимену.

– Слышал я слова тобой сказанные, Илья Муромец. Нет ныне обид никаких у меня, слово тебе даю я своё. Одно лишь желание у меня, вернуться в родную сторонушку, предупредить дабы соотечественников о беде грядущей. Коль поспею я, ворочусь сюда с помощью, коль же нет, то продолжу я твоё дело правое. – И со словами этого ускакал Ставр Годинович прочь.

– Не зря ль отпустили его? – Забеспокоился Никита. – Знаю я, как бывает оно, сейчас одно говорят, а время минёт, так другое скажут…

– Знать, такая судьба. – Сказал на это Илья. – След готовиться к бою нам…

Но тут подал голос тот, о ком позабыли все:

– Илья, разреши и мне выйти супротив поганого Скимена. – Промолвил Соловей.

– Почто нам нужен разбойник сей, да ещё и слепой к тому же? – Вольга сказал.

Но поминуя о силе ныне слепого разбойника, ответил Илья:

– Коли вправду желаешь того, Соловей, не мне запретить тебе. Но, знай, что пути назад не будет у нас. Боюсь, не вернуться живыми нам…

От слов этих задрожал Чурила вмиг, промелькнул страх и у Ивана в глазах. Не ушло это от взгляда Ильи.

– Одно хочу сказать я вам, други мои. Может помочь нам лишь вера в то, что дело наше правое. И если не победить вам страха в себе, то пусть это будет страх не за себя и шкуру свою, а страх, что не справитесь. Ибо не ради себя в бой идём смертный, и даже не ради земли русской! Ценой поражения ныне является весь род человеческий! – Видя, что его слова не помогли Чуриле, сказал ему Илья:

– А для тебя Чурила, друг мой, есть поручение. Когда пойдём мы на Скимена, должен будешь ты отвести народ мирской прочь от поля бранного. Возьми кого-нибудь в подмогу себе. Иван, справитесь? – Оба отрока кивнули. – Ибо не сподручно нам биться будет, коль на мирян мы смерть навлечём.

Богатыри, было, ринулись к кольчугам и доспехам своим, но остановил их Илья:

– Не спасёт вас от смерти чешуя да латы, друзья. Только воля и вера спасеньем останутся. – И со словами этими скинул с себя Илья даже рубаху, оставшись по пояс голым. – Оставьте сомнения, братья. Пора…

23

Народ киевский с самого утра собрался на площади. Всюду споры шли, кто слал на дружинников проклятия за вероломство их, а кто, напротив, заступался и хулил бояр и попов продажных за то. Но смолкли все речи, когда на помост взошёл патриарх Левонтий в сопровождении сына Дюка Степанова и Дуная Ивановича. Гришка то и дело оглядывался, глазами отца своего выискивая. Митрополит же вопреки ожиданиям ни словом не обмолвился о преступлении витязей, как, впрочем, и о них самих. А призвал, евангелием помахивая, народ покаяться пред Христом за все грехи в слабости совершённые, и помолиться за упокой души великого князя Киевского Владимира Красно Солнышко, воззвав собравшихся отправиться в крёстный ход через весь город. Что тут же и сделал народ, искренне опечаленный безвременной кончиной князя. После чего Левонтий наклонился к Дунаю и прошептал тому несколько слов, после чего богатырь устремился прочь.

Смиренные и опечаленные горожане, ведомые Левонтием, уже минули полгорода и пошли вдоль реки Смородины, когда зазвенели вдруг колокола, и повеяло отовсюду гарью и дымом. Не успели люди и шагу ступить, как увидели, что разразился страшный пожар. Закричал народ в панике, бросился, было, кто куда, но пламя уже обступило всех со всех сторон. Закричал тогда Левонтий, что есть сил, призывая людей прятаться в реку и по ней уже выбираться за крепостные стены. Чему люди и последовали, в воду бросившись.

Подбежал Гришка к Левонтию, схватил за рясу и закричал прямо в лицо:

– Отвечай, собака, где отец мой? Иначе зарежу тебя! – Левонтий, было, заслонился от Гришки писанием, а когда отнял книгу от лица, обратился вдруг Дюком.

– Я здесь! – И к ещё большему изумлению Степанова, Евангелие вмиг обратилось клинком, коий сам Гришка давеча вырвал из рук Ильи Муромца. Ошарашенный, он выпустил оборотня, а в следующий миг был пронзён булатом. Кровь закапала с лезвия прямо в воду, окрашивая её алым.

«Началось!» – Промелькнуло в Голове Скимена. – «Наконец-то! Ожидание длиной более чем в тысячу лет, и он достиг, чего хотел. Как же легко оказалось обдурить этого неслуха Илью Муромца! Как и предполагалось, отрок тут же, стоило замаячить у границ Руси полчищам басурманским, кинулся за мечом, оставленным проклятым Святогором. И сейчас тем самым орудием, коим призвано стеречь и оберегать Явь от порождений иной стороны, он, владыка Нави, уничтожит грань меж мирами обоими, и вновь как до начала времён его собратья будут безраздельно властвовать над всем сущим!»

Люди, не заметив случившегося, в страхе забегая в воду, устремлялись вниз по течению прочь из города. Скимен смотрел на них, наслаждаясь их безраздельным страхом. Никчёмные создания, – мыслил он. – И почто именно они стали любимцами нашего создателя, что он вздумал подарить им целый мир, а нас оставил томиться во тьме Нави? Сейчас эта несправедливость будет наконец исправлена. Люди… Как же легко управлять этими глупцами! Дунай, этот совершенно безумный фанатик, как никто другой является олицетворением всего рода человеческого! В очередной раз он оказался полезным, когда поджёг город. – Думал Скимен, уходя с головой в воду и возвращая себе свой первозданный облик. – Как и было предсказано, я рассеку кровавую реку и падёт полог, разделяющий Явь и Навь. Потерпите братья мои, осталось совсем немного томиться в плену вам…

Его змеиное тело вынырнуло из реки прямо посреди пришедших в кромешный ужас горожан. Его когтистая лапа занесла над ними исполинский меч и уже готова была отсечь все головы разом, как вдруг раздался оглушающий свист. Даже у Скимена он вызвал оторопь, когда как простых людей попросту оглушил, и они влекомые течением понеслись прочь от чудовища…

Заволокло тут же всё дымом чёрным. Зашёлся криком яростным Скимен-зверь, и от ненависти своей стал он ещё больше! Замахнулся он мечом Святогоровым, ничего уж не спасёт от страха застывший народ, как вдруг врезался булат в преграду какую-то. Тут же пронеслось у Скимена в мыслях, что это Илья Муромец, кто же ещё?! По замыслу его, Илья должен был погибнуть в пожаре уже после того, как Скимен сотрёт грань меж мирами, ибо после смерти наследника Святогора меч тут же потерял бы свою чародейскую силу.

Дунул Скимен что мóчи есть, и как рассеялся дым, видит он, что это не один только Илья, но и прочие витязи оголтелые руками заслонили мирян. Кто из богатырей глаза со страху отвёл, того сразил меч, но Алёша Попович, Вольга Святославович, Кожемяка Никтита, Вавила, Самсон Самойлович Колыбанов, Турай Батыр, Гаврила Долгополый, Садко и Илья Муромец не убоялись и словно каменные теперь стояли. Ни секунды не мешкая, бросились они всей вотагою на проклятое чудище. Гаврила, так и не расставшись с луком своим, одну за другой пускал в Скимена стрелы, и одна угодила тому прямо в глаз, но лишь в сторону отскочила. А Самсон, не переставая молиться Христу, схватил Змия за хвост и свалил его в воду. Прочие же навалились сверху на него, а Никита уцепился за голову чудища и давай топить его. Забурлила вода, вся вспенилась, но так и не смог вырваться Скимен. А Илья меж тем вцепился в когтистую лапу, дабы вырвать из пальцев его меч-кладенец. Казалось вот-вот и достигнет Илья задуманного, но не случилось того, увы. Закипели вдруг воды реки Смородинки, ошпарило богатырей кипятком, вмиг ослабла хватка их. Выскочил Скимен из воды, ударил хвостом и выбил дух из Самсона, и выбросило на берег его бездыханное тело. Полыхнул Скимен огнём из пасти своей и не смог увернуться Гаврила, подвела его хромая нога – сгорел он в синем пламени. Затем метнулся Змий и схватил лапами Илью Муромца, да сдавил так, что затрещали кости у него, так бы и жизни лишил, но накинулся вдруг сзади на Скимена Никита и давай душить его. Но тому хоть бы что, правда выпустил он из дланей своих Илью и вцепился в Никиту, бросил в воду и прибил сверху хвостом исполинским. Кинулся он, было снова на Илью, но стал поперёк дороги ему Вавила. Ударил Скимен его мечом Святогоровым, но не причинил богатырю бесстрашному вреда он. Тогда Скимен вдруг обхватил хвостом Вавилу и притянул к себе. Замахнулся, было, богатырь на чудище и тут видит, что не Змий пред ним, а Прекраса юная, Перегуды дочь. Дрогнула рука богатырская, ибо вспомнил он, как, ненавистью обуянный, погубил дитя сие невинное. Тут же Змий поразил мечом Вавилу и погубил богатыря.

Даже не думая отступать витязи вновь бросились на Скимена. Турай и Вольга заломили лапы чудищу, Садко в хвост вцепился, Алёша на голове повис, а Илья ухватил ладонями меч, и сжав его за лезвие, на себя тянет. По рукам его кровь потекла, но не ослабил хватки. Скимен пасть раскрыл, хотел огнём полыхнуть, но обхватил её Алёша, и сомкнулись зубы чудища. Последний рывок, и разжались когти Скимена, вырвал Илья меч-кладенец. Сжал богатырь булат Святогоровый в окровавленных руках, замахнулся и нанёс удар. Но не смогли удержать витязи Скимена! Выскользнул он из объятий их, вырвал из окровавленных рук меч пастью и в воду нырнул. Небо же заволокло тучами, молнии бьют, гром гремит. Робко свалились первые капли дождя, но не прошло и минуты, как грянул ливень.

Оглядываются богатыри, глазами высматривают чудище, и видят вдруг, расступились воды верх по течению, и из них с душераздирающим рыком поднимается Скимен, но уже приняв иное обличие. Возвышается он над рекой на несколько саженей с несметным числом голов, всех тех, кого поглотил, искусив златом и властью за всё время, какое провёл он из Нави сбежав. Из каждой пасти разит он огнём, машет огромными крыльями, бьёт чешуйчатым рогатым хвостом, и мечом размахивает…

Узрев чудище это, богатырей одолел страх, лишив, казалось сил последних. Но не бросились бежать они, и остались бок о бок биться с порождением Нави. Но что бы они ни делали, Змий был сильнее их и отбивал натиск, то огнём полыхнёт, то взлетит над рекою. Пал Турай под струёй огненной, затем Вольга канул в воду бездыханно. Садко, раненный, в беспамятстве на берегу лежит, вода красна от крови, лишь Алёша с Ильёй стоят, как стояли. И, кажется, что нет надежды на победу у них…

Но тут Алёша вскричал:

– Нет страха во мне! Верую в тебя брат мой, Илья Муромец! И бросился он на Скимена. Било в него огнём, рогатый хвост сёк его тело, но Алёша каменный будто шёл вперёд. Он словно исполин стал, схватил в охапку чудище многоголовое и вырвал из его лап меч святогоров.

– Илья! – промолвил он, клинок бросая Илье, – одна на тебя надежда! – И словно надломился после слов этих. Выпустил из рук своих чудище. Обдало его огнём, и не стало богатыря русского…

Взял в руку меч Илья и бросился на Скимена. Бился не за себя он, не за семью свою сгинувшую, не за возлюбленную Горынинку, не за братьев убитых и даже не за ныне живущих. Бился Илья, несмотря ни на что, за будущие поколения, бился с надеждою, что не зря он это делает, и достойны люди мира, подаренного им Отцом Даждь-Богом, коий превратили они в поле брани… И срубил Илья сорок голов, и пало чудище. Застыл богатырь, меч из руки его выпал. Глядит, а пожар уже на нет сошёл. Прискакали тут Иван и Чурила, глядят на поле бранное. Подбегают к Илье, Чурила его под руки взял, к берегу ведёт, а Иван меч подхватил и – следом за ними. Сели они на земь подле Садко.

– Жив? – Спросил Илья.

Иван наклонился над витязем и кивнул с облегчением. Посмотрел Илья на павших товарищей своих, но не было в глазах его слёз. Посмотрел на людей. Радовались они, обнимались и плакали, Христа восхваляя за то, что избавление подарено им от кары, казалось, уже неминуемой.

Глянул Илья на Ивана и Чурилу и промолвил тихо-тихо, дабы только они услышали:

– Будьте памяти павших достойны! Памяти павших достойны – только об этом прошу…

Иван протянул ему меч-кладенец, Чурила коня подозвал, и уселся на него Илья.

– Куда направишься ты? – Спросили его молодцы.

– Дóлжно мне обещанье исполнить, хоть боюсь ни к чему сие уже. Не поминайте лихом. Прощайте.

И ушёл он путём каликов перехожих. Никто его после этого не видел. Хотя говорят некоторые, что, где совсем худо люду мирскому становится, приходит к ним богатырь и разит врагов мечом святогоровым, но правда ль сие никому уж не ведомо…