Мистические истории из красной папки [Андрей Ланиус] (fb2) читать онлайн

Ланиус Андрей Мистические истории из красной папки

«Черный квадрат»

и его тайна

Минувшим летом у меня гостил мой добрый старый знакомый из провинции, большой поклонник изобразительного искусства.

Вдвоем мы обошли все памятные места Северной Пальмиры.

Побывали и в Русском музее, куда, признаться, я давненько уже не заглядывал.

Некоторые залы мой спутник проходил, не замедляя шага, иные полотна окидывал рассеянным взглядом, у других застывал на продолжительное время.

Особенно долго он изучал картину Казимира Малевича «Черный супрематический квадрат».

Невольно его избирательный интерес отложился в моей памяти.

Позднее, когда мы покинули музей и направились в сторону Инженерного замка, я все же полюбопытствовал, чем именно вызваны его предпочтения.

Его ответ прозвучал неожиданно:

— Испытывал на прочность свою теорию относительно того таинственного воздействия, которое это полотно оказывает на многих творческих людей.

— Ясно, — кивнул я. — Первозданный мрак, потаенные глубины мироздания, конец старого искусства, беззвездная мгла над Россией…

— Вовсе нет, — отмахнулся он. — Никакой мистики. Моя теория — вполне прагматического свойства…

И тут же, безо всяких настояний с моей стороны, он развернул передо мной эту свою теорию.

Должен признаться, что я лично далек от тех дискуссий, что вот уже без малого целый век ведутся вокруг самого знаменитого творения Малевича. Но кое-что о «Черном квадрате» читать доводилось. И восторженные восхваления, и язвительную критику.

Однако те выводы, о которых поведал мне мой друг, были для меня совершенно внове.

Вот почему, поразмыслив позднее о нашей беседе, я отважился все же положить ее на бумагу, хотя бы в самых общих чертах.

— Как известно, к моменту создания «Черного квадрата» Малевич был далеко не юноша, — приступил к рассказу мой приятель. — Кисть он впервые взял в руки в 11 лет. А в конце 1915 года, когда этот холст экспонировался на футуристической выставке, ему уже перевалило за 36.

То есть, за плечами была четверть века творческого стажа, сотни полотен, эскизов, рисунков, набросков, причем, в разных жанрах и стилях.

Вдобавок, обладая полемическим даром, он писал статьи и манифесты, выступал с докладами о новых веяниях в искусстве, о своем видении творческого процесса.

В определенных кругах его имя уже пользовалось известностью, но в целом художник Малевич оставался «одним из равных».

Многое изменилось после «Черного квадрата».

Публика была столь шокирована небывалой дерзостью живописца, что пересудов об этом акте эпатажа хватило надолго.

Прошло не так много времени, и Малевич стал европейской знаменитостью, а затем и мировой. Теперь он был уже не «одним из равных», а небожителем, гуру, учителем с большой буквы.

Именно благодаря успеху «Черного квадрата».

Кстати говоря, новая власть не слишком-то его и зажимала, напротив, периодически выдвигала на различные руководящие посты.

Даже в 20-30-е годы, когда советских художников, как и их полотна, выпускали за границу с немалым скрипом, у него состоялись выставки в Западной Европе — Берлине, Вене и, кажется, в Цюрихе.

Правда, с начала 20-х он сам надолго отложил кисть в сторону, увлекшись теоретическими работами, но в конце того же десятилетия снова обратился к живописи.

Теперь он больше трудился в реалистической манере.

Некоторые работы этого периода хорошо известны: тот же «Автопортрет», который называют творческим завещанием мастера потомкам.

Но всё равно, ни одно из последних полотен не могло и в малой степени сравниться по успеху с «Черным квадратом»…

Тут я не удержался от реплики:

— Спасибо, что напомнил о фактах биографии Малевича. Но в чем же тайна, в разгадке которой ты преуспел, простояв четверть часа у полотна?

— Доберемся и до тайны, — успокоил он меня. — Должен отметить, — продолжал мой спутник, — что Малевич отнюдь не являлся первооткрывателем самой идеи «Черного квадрата».

Аналогичный по замыслу сюжет лет за двадцать до него воплотил на полотне француз Альфонс Алле — писатель, журналист, сатирик, художник, склонный к эксцентрике и абсурдистским выходкам.

Одна из его работ изображала тоже черный, только не квадрат, а прямоугольник.

Назывался этот, с позволения сказать, шедевр «Битва негров в глубокой пещере темной ночью».

Он экспонировался на выставке «Отвязанное искусство», кажется, в 1893 году.

Но и Алле, кажется, позаимствовал саму идею у кого-то из своих соотечественников.

— Между прочим, Малевич мог и не знать о предшественнике, — заметил я.

— Может и так, — кивнул мой приятель. — Ведь Альфонс Алле изначально задумывал свою галерею, как некую пародию на только-только входившую в моду эпатажность. Тут прикол, анекдот, хохма без каких-либо претензий на мировую славу. А пародии и хохмы, даже самые блестящие, как правило, сиюминутны. Сегодня они у всех на устах, а завтра, глядишь, о них уже забыли.

Но, перефразируя Наполеона: от смешного до великого — один шаг.

И этот шаг удалось сделать Малевичу.

Хотя его поклонники и утверждают, что художник вынашивал замысел «Черного квадрата» в течение пяти лет, а затем еще напряженно работал над полотном всё лето и всю осень, но, полагаю, тут мы имеем дело с очередным историческим мифом.

Лично я склоняюсь к другой версии, которая тоже имеет широкое хождение.

Малевич писал к выставке совсем другую картину, но, поняв, что не успевает к сроку, попросту закрасил ее, под влиянием внезапного порыва, черной краской.

Вот так и родилась на свет «лучшая картина 20-го столетия».

Сам Малевич, похоже, не возлагал на этот холст особых надежд, считал его проходным, делал наспех, ничуть не заботясь о сохранности «на века». В результате уже всего-то через 14 лет, в 1929 году, один из администраторов Третьяковки обратился к художнику с просьбой написать копию «Черного квадрата», ввиду скверного состояния подлинника.

— То есть, успех «Черного квадрата» был всего лишь нечаянным подарком судьбы? — уточнил я.

— Да, благодаря редчайшему стечению обстоятельств, всё как-то очень точно сошлось в едином фокусе. Тревожная обстановка в стране и мире, общественный интерес к принципиально новым веяниям в живописи, «красный угол» в зале для «Черного квадрата», само «роковое» название полотна, экзальтированный интерес к нему со стороны «продвинутой» критики и прессы… Словом, сошлись все пять элементов, необходимых для успеха.

Признаться, я испытал легкое разочарование:

— Стечение обстоятельств? Так это и есть твоя тайна «Черного квадрата»?

— Погоди, еще не вечер…

— Я не отношусь ни к восторженным почитателям, ни к яростным хулителям «Черного квадрата», — снова заговорил мой спутник. — Однако же следует признать, что это полотно отмечено особой печатью судьбы.

Разве мало было в истории искусства эпатажных вещей, переживших шумную славу, а затем канувших в небытие?

Но геометрический рисунок Малевича и поныне, почти через век после его создания, не утратил своего загадочного магнетизма.

Он признан не только бунтарями от искусства, но и мастерами академической школы, по крайней мере, какой-то ее частью.

Почему же творческие натуры находят в этом изображении, выполненном в максимально упрощенном стиле, проще уж некуда, некие многомерные глубины?

Вот и я озадачился поисками внятного ответа, и постепенно пришел к неожиданным для себя выводам…

Тут мой приятель выдержал должную паузу, после чего продолжал:

— Талантливым натурам, как правило, свойственно здоровое честолюбие, стремление к творческому успеху, к славе.

Да иначе было бы и странно.

В самом деле, художник ли, писатель, композитор, архитектор, создавая что-то новое, всегда надеется на то, что его детище заставит говорить и спорить о себе.

Увы, слава — дамочка своевольная, капризная и, вдобавок, коварная.

Она может обойти десятой дорогой того, кто, вроде бы, вполне ее достоин, кто трудится на своей творческой ниве как пчелка.

И напротив, слава может обласкать беспечного гуляку.

Перечитайте, не торопясь, историю «дружбы» Моцарта и Сальери, там кое-что об этом сказано.

— Да, но какое отношение к этим рассуждениям имеет «Черный квадрат»? — вопросил мой друг и сам же ответил:

— «Черный квадрат» — это материализованное воплощение нежданного и стремительного успеха, причем достигнутого крайне экономными, доступными средствами, без чрезмерного напряжения сил и в сжатые сроки!

Мировая слава картины стала сюрпризом и для самого Малевича, но когда это случилось, он создал еще три копии, отличающиеся рисунком, фактурой, цветом и размерами.

Кстати, то полотно, что мы видели в Русском музее, это второй вариант, самый большой по размеру, написан в 1923 году. Оригинал и третье повторение хранятся в Третьяковке, а четвертое — в Эрмитаже. Причем, тот холст, что висит в Русском музее, создавался Малевичем не самостоятельно, а при деятельном участии его учеников.

— Для копирования этой картины потребовалась помощь учеников? — удивился я.

— Возможно, ему, как Учителю, хотелось приобщить своих питомцев к собственной славе…

Мы немного прошли молча.

— Иными словами, ты полагаешь, — заговорил я, — что «Черный квадрат» — это своего рода «паровоз», посланный свыше, который вывез Малевича в особый мир, где царят признанные классики, и туда же доставил все его предыдущие и последующие работы?

— «Паровоз»? Может быть… — подумав, он добавил: — Уверен, что всякий (или почти всякий) честолюбивый художник, пребывающий в обидной для него тени, мечтает написать свой «Черный квадрат». Вот смотрит такой непризнанный гений на всю эту «геометрию» и думает про себя: «А почему бы и мне не найти какой-нибудь неожиданный и, вместе с тем, простой и сильный ход? Ведь удалось же Малевичу!»

И эта мысль придает художнику силы в его отчаянной борьбе за право быть услышанным.

Да, «Черный квадрат» — это воплощение, но только не космического мрака, не вселенского зла, не конца искусства и уж точно не беззвездной мглы над Россией. Это, если угодно, символ надежды, побуждающей талантливую личность к поиску новых путей в избранной сфере деятельности.

В этом и заключается тайна позитивного воздействия на одаренных людей «простого геометрического рисунка»!

Пока мы шли до Инженерного замка, я размышлял, соглашаться ли мне с доводами моего приятеля, либо же пуститься с ним в казуистический спор.

Но, вспомнив, что он — мой гость, счел за благо попросту деликатно переменить тему.

Валун-мститель

Если ехать от забайкальского города Дарасун по старой лесовозной трассе в сторону большой деревни Дровяная, то примерно на середине пути, неподалеку от перевала через хребет Черского, можно увидеть примечательное место, с которым связана одна загадочная история.

Трасса на этом участке опоясывает крутую и высокую сопку, на макушке которой растут могучие лиственницы и амурские сосны, а склон усеян валунами размером с корпус среднего танка.

По другую руку от трассы, под невысоким обрывом, раскинулось клочковатое болото, стиснутое по периметру другими сопками, которые в этом краю словно нахлобучены друг на дружку.

Величественный и, вместе с тем, рядовой забайкальский пейзаж.

Но валун, что поднимается среди этого болота, особенный. Он обращает на себя внимание всех, кто проезжает мимо. Сотни, тысячи таких же валунов покоятся плашмя. А этот стоит вертикально, подобно некоему урбанистическому каменному яйцу, наводя на мысль о памятнике-надгробье. В сущности, так оно и есть.

На рубеже 70-х годов прошлого века, после известных событий на острове Даманский, началось укрепление советско-китайской границы, в том числе в забайкальском регионе.

Ряд крупных объектов обороны возводилось в районе таежной деревни Дровяная. Трудились здесь не только военные, но и гражданские специалисты: монтажники, наладчики, водители… Зарплату им привозили прямо на просеку. Так было принято. Характерно, что машина с кассиром передвигалась по малолюдной трассе фактически без охраны. Только водитель и кассир.

Так вот, в одной крупной строймонтажной организации наступил день зарплаты.

Кассира ждали около четырех. Но его всё не было. В половину шестого на просеке, у вагончика-конторы, собрался практически весь коллектив.

Около шести часов за поворотом послышался долгожданный гул уазика, а именно уазик начальника участка и был послан в Дарасун за кассиром. Водителем был молодой парень по имени Сергей — человек надежный, ответственный и добрый. Такой не подведет.

Вот машина вылетела из-за поворота. Уазик и есть. Только другой, медицинской службы. Он находился в распоряжении военврача, психолога по специальности, Владимира Михеева, который, между прочим, сам нередко садился за руль.

Уазик подлетел к конторе. Михеев выбрался наружу и молча осмотрел собравшихся. По его лицу было ясно, что случилась беда.

Вот что рассказал Михеев.

Сергея он встретил около полудня на выезде из Дарасуна. Тот сказал, что денег сегодня не будет, поскольку неправильно оформили платежные документы (подобное случалось и прежде). Поэтому он, Сергей, возвращается на базу, увы, без кассира. Деньги обещали послезавтра.

На том и расстались. Военврач уладил свои дела и около половины четвертого отправился в обратный путь. Подъезжая к болоту перед перевалом, он вдруг почуял неясную тревогу. Осмотрелся. И заметил колею, ведущую к обрыву. Остановил машину у обочины и спустился к болоту.

Надо сказать, что забайкальские болота ничуть не напоминают бездонные трясины Северо-Запада. Здесь это, как правило, неглубокий слой жижи с ягодными кочками, лежащий на вечной мерзлоте. Солнце прогревает воздух до 40 градусов, а ручейки в болотистой низине текут по ледяному ложу!

И вот за одним из таких болотных ручейков, в тени буйного кустарника, Михеев увидел опрокинутый уазик и лежащего на спине с раскинутыми руками Сергея.

Бросился к парню — тот уже не подавал признаков жизни.

Было ясно, что, слетев с трассы, машина кувыркалась. Очевидно, водителя выбросило наружу при последнем кульбите. На лбу у Сергея зияла глубокая рана — след от удара монтировкой, которая валялась рядом.

Сама по себе рана не была смертельной. Очевидно, она лишь оглушила парня. Умер же он от переохлаждения, поскольку пролежал несколько часов в ледяной воде. Нетрудно было установить, сколько именно. Стрелки на разбитых часах Сергея остановились в 14–00. Нашел же его Михеев около пяти.

В перевернутом уазике врач увидел кусок рогожи, которым и накрыл труп. Затем выбрался на трассу и остановил встречную, попросив водителя передать записку первому же сотруднику ГАИ. А сам помчался на базу.

Сообщив о трагедии, Михеев добавил, что считает своим долгом вернуться к месту аварии, чтобы дождаться появления милиционеров, ибо тут несомненное преступление.

Далее события развивались так.

Гаишники прибыли к месту аварии поздно вечером. Сделали необходимые замеры, выслушали показания военврача. Уже в темноте осмотрели лежавший на боку уазик. Сошлись во мнении, что тут типичное ДТП, характерное для таежных трасс.

Машину решили оставить на месте до утра — сейчас не было подходящего троса. Не стали поднимать наверх и труп: пусть, мол, утром его осмотрит судмедэксперт. Мол, за ночь ничего не случится. Темень — ни зги не видно! Огородили нехорошее место полосатой лентой и разъехались.

А утром трупа на месте не оказалось. Исчез. Причем, со стороны трассы сюда не вело никаких новых следов. Все полосатые ленты остались в неприкосновенности. Милиционеры валили на топтыгина, который, якобы, мог придти со стороны сопок. Рогожа, между прочим, тоже исчезла.

Вскоре прошел слух, что на болоте объявился призрак. Сам в рогоже — промороженной насквозь. Лица, понятно, не видать, лишь голубые глаза просвечивают сквозь рогожу и обжигают таким холодом, что сердце заходится. Призрака сразу же прозвали «ледяным человеком».

Рассказывали, что призрак является некоторым водителям среди ясного дня. Возникнет вдруг посреди дороги и стоит не шелохнувшись. Водители в панике тормозят. Призрак с минуту глядит на них, а после исчезает. А бедняг до самого вечера бьет озноб. Не столько от страха, сколько от пронизывающего холода. Один водитель попытался газануть, но его нога сама утопила тормоз. Призрак погрозил ему рукой с разбитыми часами и исчез.

Выходит, это Серега?

В автоколонне заговорили, что парень стал жертвой подлого злодейства. Кто-то затаился на грузовике в стороне от трассы, пропустил вперед уазик, затем нагнал его и сшиб в болото. Кто-то свой, поскольку знал весь распорядок движения. Он же, боясь разоблачения, разбил Сергею голову монтировкой. Затем полез за деньгами, а там — шиш! А теперь, стало быть, Сергей явился с того света и поджидает своего убийцу на трассе, чтобы поквитаться с ним.

Между тем, доктор Михеев начал собственное расследование.

Факты он собирал без лишнего шума, не торопясь. Но круг подозреваемых постепенно сужался. Наконец, после очередного просеивания в сите остался единственный кандидат — некий Валентин Ж., 30-летний франтоватый красавчик, ни в чем предосудительном прежде не замеченный.

Но вот что настораживало. Ни разу после аварии Ж. не проехал по дарасунской трассе, хотя до этого работал в основном на ней. Назавтра после трагедии он встал на ремонт. Затем упросил начальника перевести его на читинскую ветку перевозок, хотя и терял при этом в заработке. Спустя какое-то время начальник снова перевел его на дарасунский маршрут (что было самым обычным делом). Но Ж. снова встал на ремонт, а вдобавок, как выяснилось, подал заявление об увольнении.

Да, твердых доказательств вины Ж. у Михеева не было. И тогда военврач решил провести психологический эксперимент.

Время от времени Михеев ездил по делам службы то в Читу, то в Дарасун. Иногда в этих поездках ему требовался помощник с водительскими правами. Обычно на эту роль всегда соглашался кто-нибудь из гражданских водителей, чья машина находилась в ремонте.

Сейчас Михеев обратился к Ж., сказав, что ехать надо в Читу. Тот охотно согласился.

Выехали после полудня. За руль сел сам Михеев. Только выехав за ворота гаража, он объявил, что планы изменились и ехать нужно в Дарасун. Валентин недобро блеснул глазами, но промолчал.

По дороге Михеев затеял разговор об аварии на болоте, не подавая даже виду, что подозревает Ж… Тот отвечал односложно и постоянно нервничал.

К болоту подъехали без пяти два, как и намечал военврач. За последние полчаса им не встретилось ни одной машины. Это был «мертвый час», продиктованный условиями погрузки-разгрузки. Идеальное время для дорожного убийства!

Михеев притормозил у той отметки, откуда уазик скатился вниз.

— Тебе не кажется, Валентин… — начал он, но договорить не успел.

— Всё вынюхиваешь, доктор?! — злобно усмехнулся его попутчик. — Ну, так слушай правду-матку! Да, это я порешил Серегу! Он узнал меня, вот и пришлось добить! Эх, а ведь проще простого было взять эти денежки! Но кто же знал, что банк подложит такую свинью?! — взгляд его наполнился безумным огнем, в правой руке появился молоток: — Ладно, доктор! Напрасно ты сунул нос в эту историю! Думаю, твой труп обнаружат еще не скоро… А я уже буду далеко. Спасибо за машину! — он замахнулся молотком.

Однако Михеев, владевший навыками боевого единоборства, был готов и к такому повороту событий. Рядом с сиденьем он припас обрезок трубы и сейчас выставил его перед собой, готовясь к схватке.

Вдруг на дороге произошло какое-то движение.

Оба инстинктивно повернули головы.

В десяти шагах от машины стоял он, ледяной человек, накрытый, как панцирем, промороженной насквозь рогожей. От него исходило ощущение вечного холода. (А солнце светило жарко, небо было ослепительно голубым.)

Убийца затих, выронил молоток, затем медленно, будто лунатик, выбрался из машины и двинулся, едва переступая, к призраку, как бы подчиняясь его мысленному приказу.

Призрак стоял в грозном ожидании. Затем сделал неуловимое движение.

Ж. остановился.

Откуда-то сверху послышался шум. С самой макушки сопки скатывался гигантский продолговатый валун, совершая из-за своей неправильной формы жуткие скачки то в одну, то в другую сторону. Вот валун оторвался от склона и буквально завис над дорогой. Казалось, он раздавит сейчас машину всмятку, но Михеев почему-то не испытывал страха.

Внезапно на убийце появилась рогожа, накрыв его с головой. А следом всей своей массой на него обрушился валун. Сбил с ног, прокатился, как каток, затем, совершив еще один прыжок с обрыва, ускакал к середине болота, остановившись на том самом месте, где погиб Сергей. Причем, застыл валун не плашмя, а вертикально — в виде природного обелиска. А призрак исчез так же мгновенно, как и появился.

На непослушных ногах Михеев приблизился к рогоже. По ее сплющенной форме было ясно, что медицина тут бессильна.

Рассказывать по горячим следам о ледяном призраке Михеев не стал, опасаясь, что его самого пошлют к психиатру. Лаконично обрисовал ситуацию, исключив из нее всякую мистику. Дескать, у него возникли подозрения относительно роли Валентина Ж. В результате тот, мол, признался в убийстве Сергея и пытался показать на местности, как всё происходило. И тут с сопки сорвался валун. Случай…

Лишь спустя много лет, уже выйдя в отставку, Михеев поведал эту историю во всех ее подробностях наиболее близким своим друзьям. Не требуя с ним обета молчания.

Он добавил также, что, по его сведениям, ледяной призрак и поныне появляется на трассе. Возникает он, как правило, перед водителями, у которых на совести есть черные пятна. Призрак внушает этим людям мысль загладить свою вину каким-нибудь добрым поступком.

Что ж, иногда карает и высший суд. По крайней мере, в это хочется верить.

Африка в Северной

Пальмире-2003

Хотите верьте, хотите нет, а происшествие это самое что ни на есть подлинное…

Хотя наши умеренные широты и не избалованы солнцем, но исключения все-таки бывают.

Вот и в тот год лето в Питере выдалось на редкость жарким. Да что там жарким, знойным! Прямо-таки африканским. Да еще без осадков.

Выпадали такие денечки, когда птицы отказывались летать, асфальт плавился под ногами, а раскаленный воздух над реками и каналами струился и дрожал, превращая строгие очертания набережных в зыбкие миражи.

Всё живое искало спасения от этого неистового пекла.

По выходным город и вовсе словно вымирал. Иную улицу можно было пройти из конца в конец, не встретив ни единого прохожего.

В один из таких дней, притом в час самого палящего зноя, неотложные дела вынудили меня предпринять некое пешее путешествие. Часть моего маршрута пролегала по набережной Обводного канала — от Московского проспекта в сторону Балтийского вокзала.

Обманчивая близость водной артерии, отделенной от тротуара широкой мостовой, ни на йоту не приносила облегчения. Слишком много камня и асфальта было наворочено вдоль его русла, этой стоячей воды, забывшей, что такое шум проливного дождя.

По левую руку от меня тянулась капитальная, с арочными чугунными вставками, высоченная заводская ограда, желтая, как пески Сахары.

А впереди, в какой-то сотне метров, над тротуаром, по-прежнему безлюдным, нависала кирпичная громада Дома культуры. Сквозь толщу здания вел пешеходный тоннель, длинный и сумрачный, нагонявший обычно чувство смутного беспокойства. Но сейчас его полутемные недра казались мне спасительным оазисом, где хотя бы ненадолго можно укрыться от жгучих лучей.

Помнится, в тот момент я вяло размышлял о том, что привычное название «Северная Пальмира» (а также «Северная Венеция», «Северная столица», «Северная жемчужина» и др.) звучит на таком солнцепеке, по меньшей мере, иронично. В глубинах подсознания трепыхалось более подходящее для такой ситуации определение, но ухватить его «за жабры» никак не удавалось. По причине все той же одурманивающей жары.

Подняв глаза, я увидел, что навстречу мне со стороны тоннеля движется молодой высокий негр в светлом летнем костюме.

Что ж, встретить представителя темнокожей расы на питерской улице — не в диковинку. А по такой «африканской» жаре в этом чудилась даже некая символика.

Удивительно было другое.

Слишком уж неожиданно он появился. Будто материализовался из воздуха. Через тоннель он не проходил, это точно. Иначе я давно приметил бы его.

За шаг до меня он остановился и вежливо поздоровался.

Кивнув в ответ, я поинтересовался у парня:

— Ну и как Северная Пальмира, припекает?

В ответ он вскинул большой палец и на вполне сносном русском осведомился, той ли дорогой идет к метро.

Я объяснил ему, где надо свернуть.

Он поблагодарил и двинулся дальше.

Тигель, вдруг понял я! Сегодня наш мегаполис следует уподобить огромному тиглю, этакой гигантской плавильне.

Повернувшись, чтобы продолжить путь, я вдруг увидел рядом с собой трех молодых негров в джинсах и просторных цветастых рубахах. Они оживленно о чем-то спорили, энергично размахивая руками.

Но ведь еще две-три секунды назад их не было на улице! Подобно фантомам, они тоже возникли из ниоткуда!

Парни прошли мимо, будто и не заметив меня.

Я посмотрел им вслед, и меня охватило предчувствие, что сейчас произойдет нечто невероятное, небывалое, экстраординарное. Вот сейчас, через мгновенье…

И точно, я вдруг обнаружил, что нахожусь внутри пестрой, шумной, говорливой толпы африканцев! Молодые мужчины и женщины всех оттенков темной кожи — от эбонитового до бледно-сиреневого, все курчавые; одни в строгих деловых костюмах, другие в теннисках и джинсах, третьи в ярких национальных одеждах заполнили уже весь тротуар и продолжали прибывать невесть откуда!

А где-то поблизости выбивал приглушенную дробь тамтам…

Уж не стал ли я жертвой галлюцинаций, спровоцированных неистовой солнечной активностью?

Но нет, вокруг меня были не фантомы, а живые люди. Я различал капельки пота на лицах. Похоже, африканцам тоже не сладко в такую жару. Среди девушек было немало хорошеньких. Их неподражаемая природная грация говорила сама за себя. Одни носили короткую прическу, другие, напротив, щеголяли множеством тоненьких, искусно заплетенных косичек…

Из толпы меня не то чтобы не замечали, но определенно не удивлялись моему присутствию, хотя сейчас я был единственным «бледнолицым братом» в этой среде.

А над Обводным каналом, над Варшавским мостом вибрировало и переливалось горячее марево, размывая контуры прилегающих зданий, придавая им нездешний облик.

Мне чудились дворцы в мавританском стиле, пальмы, барханы, верблюды… Всё громче звучал тамтам… По дороге промчался красный автомобиль спортивного типа с откинутым верхом. За рулем сидела блондинка шоколадного цвета, а с заднего сидения на меня таращился крупный зеленый крокодил…

Да что же это происходит?!

Мне внезапно вспомнился роман американского фантаста Джека Финнея «Меж двух времен», читаный еще в юности.

Там главный персонаж переносится в другую эпоху не в результате какого-либо уникального научного проекта, не с помощью пресловутой «машины времени», а исключительно усилием воли, «вживанием» в определенные обстоятельства.

Может, и со мной случилось нечто подобное? Может, я тоже перенесся, только не во времени, а в пространстве? Телепортировался в один из уголков «черного континента»? Или же, напротив, этот уголок чудесным образом сам перенесся сюда, к нам в Питер?

Эту сумасшедшую мысль тут же подкрепило еще одно воспоминание.

За несколько лет до этого, тоже летом, в августе, здесь же, в районе Балтийского вокзала, я уже переживал состояние «стрессового переноса».

Хорошо помню, как в тот день я шел к вокзалу от улицы Циолковского.

Когда открылся вид на печально известную улицу Шкапина, я, признаюсь, испытал шок. Ибо там шла война! Окна в домах были крест-накрест заклеены бумагой, повсюду громоздились кучи мусора и битого кирпича, а между «ежами» из сваренных рельсов перебегали автоматчики в гитлеровской форме. Да как же такое возможно?!

Впрочем, в тот раз всё быстро разъяснилось.

На Шкапина немецкие киношники снимали эпизоды фильма «Бункер» о последних днях Третьего рейха. В своей благополучной Европе подходящего городского пейзажа для военных сцен они не нашли, а в Северной Пальмире — пожалуйста!

Они-то и создали масштабные уличные декорации, пригласили в массовку несколько тысяч статистов.

Да, но сейчас-то, на Обводном канале, никакого кино не снималось!

Едва я вошел в пешеходный тоннель, куда не проникало коварное солнечное излучение, как «чары» начали рассеиваться. Слева от тоннеля располагался вход в дворик здания, откуда, собственно, и вытекала толпа. Там же красовался рекламный щит с объявлением, извещавшим о собрании землячества.

Итак, это было традиционное мероприятие, момент окончания которого чудесным образом совпал с определенной фазой моего маршрута. Дворик сам по себе узковат, притом, что обзору препятствовала высоченная заводская ограда. Оттого и создавалась иллюзия, будто народ возникает из ниоткуда. Звуки, похожие на дробь тамтама, могли доноситься из расположенной неподалеку автомастерской. Пальмы и барханы — оптический обман. Ну, а зеленый крокодил в красном автомобиле был, надо полагать, надувным, резиновым, и мчался, очевидно, со своей белой, но дочерна загоревшей хозяйкой к какому-нибудь водоему…

Всё находило свое реальное, логичное объяснение. Как и прежде, с «войной» на улице Шкапина.

Но всё ли?

А как же предчувствие того, что вот-вот свершится нечто необычное?

И вообще, не слишком ли много сошлось совпадений?

Такое впечатление, что кто-то направлял события по заранее подготовленному сценарию.

Но зачем, с какой целью?

Я и поныне не могу избавиться от ощущения, что на какое-то неуловимое мгновение передо мной открылась дверца на ту «кухню», где таинственный «повар» стряпает разного рода парадоксы.

Открылась и снова захлопнулась.

Ночь в заброшенной деревни

Истории из малиновой папки

От автора. Когда-то мне довелось немало поколесить по стране, встречаться с самыми разными людьми. В те годы у меня выработалась привычка кратко записывать наиболее интересные из услышанных историй на отдельных листках, а те вкладывать в картонную папку малинового цвета. Папка эта постепенно пухла, так что ее тесемки уже едва сходились. Затем какое-то время эти наброски лежали без движения, а позднее и вовсе исчезли куда-то. Я уже и вспоминать о них перестал.

И вот совсем недавно, раскрыв пылившийся на антресолях футляр из-под выброшенной за ненадобностью пишущей машинки, я обнаружил внутри, к своему немалому удивлению, среди других бумаг и ту самую, малиновую папку.

Перелистывая пожелтевшие страницы, я подумал о том, что некоторые из намеченных сюжетов могут заинтересовать и современного читателя.

Одна такая история была записана со слов водителя грузовика Николая Ерофеева, человека скептического склада ума, отнюдь не легковерного, далекого от сомнительных фантазий.

Ведя рассказ о загадочных событиях от лица самого Ерофеева, оставляю их без каких-либо комментариев.

— В начале 70-х годов я завербовался на работу в Забайкалье. Тогда, после вооруженного конфликта с китайцами из-за острова Даманский, наши власти принялись срочно укреплять советско-китайскую границу. В глухой тайге возводились военные объекты, через сопки и болота прокладывались дороги и линии связи. Работы было очень много, и ее выполняли не только военные строители, но и гражданские специалисты, к которым присоединился и я.

В ту пору я был энергичным, румяным, уравновешенным, бесконечно уверенным в себе 30-летним крепышом, склонным к разумному риску.

Объект, на который меня направили, находился в районе деревни Дровяная, среди нагромождения таежных сопок и простиравшихся между ними болот. Медвежий угол, иначе не скажешь.

Грузы — железобетонные и металлические конструкции — я возил со станции небольшого городка Дарасун. Дорога в один конец составляла около сотни километров. Примерно на середине пути начинался затяжной подъем на перевал через хребет Черского, но в целом трасса была вполне сносной, хотя большей частью вилась по склонам подпиравших друг друга сопок.

Местность была малонаселенной, хотя и не безлюдной. Вдоль всей трассы лежали четыре деревни — две крупные, одна средняя и еще одна совсем крохотная.

Впрочем, с приходом военных край быстро заселялся.

Хотя, откровенно говоря, проблемы демографии меня волновали мало.

Я ведь приехал на заработки и стремился лишь к тому, чтобы сделать за день два рейса, и, вернувшись в свой жилой городок, застать поздний ужин еще горячим, что, кстати, удавалось далеко не всегда.

Тот летний день складывался для меня неудачно. То задержка на погрузке, то поломка…

В результате, выполняя свой второй рейс, я подъехал к подъему на перевал последним из нашей шоферской бригады, чего прежде никогда не случалось.

В том месте, по левую руку от дороги, тянулась к дальним сопкам зеленая долина, по которой причудливо петляла мелкая, но быстрая речка Оленгуй. В ее излучине, в какой-нибудь сотне метров от дороги, из-за высоченного кустарника проглядывали крыши той самой, крохотной деревеньки.

Судя по указателю, она называлась Сыпчугур.

Я не останавливался здесь ни разу. Зачем, если каждая минута была на счету?

Вот и сейчас я привычно переключил скорость и начал подъем на перевал.

Небо на западе было еще голубым, но с востока наползала непроницаемая мгла. Значит, минут через сорок она заполонит всё пространство, и тогда сразу, без перехода, наступит темная забайкальская ночь.

«Давай, парень, поторопись!» — сказал я себе, и тут невезение сыграло со мной очередную шутку.

Мою тяжелую машину резко швырнуло в сторону.

Я затормозил и вышел оглядеться.

В правое переднее колесо впилась чудовищная на вид железка — целая борона!

Непонятно, как я мог ее не заметить?!

Однако же новая запаска, которую я поставил после первой ходки, была изорвана в клочья.

Я понял, что остался не только без ужина, но и без удобного ночлега.

Ночь придется коротать в кабине, дожидаясь утра, когда на трассе появятся первые машины, и кто-нибудь из водителей окажет мне помощь.

«Постой-ка! — сказал я себе. — Рядом деревня! Неужели таежники откажут мне в гостеприимстве?»

На самой малой скорости я осторожно съехал с дороги и поставил грузовик за кустами багульника.

Затем запер дверцы, взял фонарик и направился к ближайшему дому.

Между тем, полоска голубизны над головой истончилась до чуть приметной линии.

В деревне оказалось всего пять-шесть домов. Три из них стояли ближе к реке, остальные — в глубине, у подножья лесистой сопки.

Воздух тем временем сгустился до сиреневых сумерек, но детали еще можно было разглядеть.

Меня удивило, что не светится ни одно окно. Не было и людей во дворах — ни взрослых, ни детей. Не виднелось никакой домашней живности, не лаяли собаки, не мычали коровы.

Я вдруг поймал себя на мысли, что к деревне не ведет ни одной тропинки.

Тем не менее, когда я толкнул ближайшую калитку, она легко подалась.

— Люди! Есть кто живой?! — громко позвал я.

Ответом мне было молчание.

А чернота на небе почти уже доползла до западного края. Последние минуты перехода к ночи здесь бывают особенно яркими, когда солнце будто вспыхивает, бросая на землю свои прощальные лучи.

В свете этих лучей я разглядел, что окна домов переднего ряда заколочены. Двери сараев тоже были забиты досками крест-накрест.

Вот оно что! Деревня заброшена…

Придется ночевать в душной кабине, отбиваясь от вездесущей мошкары…

И тут я увидел свет в окне!

В самом дальнем доме, за стеклом, не то чтобы зажегся, а словно заметался по комнате некий источник света. Будто кто-то бегал взад-вперед, вращая над головой горевшую лампу.

Это наводило, знаете, на какую мысль?

Как если бы мне подавали сигналы!

Что мне оставалось?

Я зашагал туда, где за окном по-прежнему метался таинственный, зазывный свет.

Совсем коротенькая сельская улочка привела меня к калитке.

Та была открыта, как и входная дверь на крыльце.

Подсвечивая себе фонариком, я миновал темные сени, затем коротко постучал во внутреннюю дверь и, не дождавшись ответа, резко распахнул ее.

По просторной комнате летал гигантский светлячок, величиной с кулак.

Он-то и излучал свет, сравнимый своей мощностью с 40-ваттной лампочкой.

В его пляшущих лучах я разглядел интерьер деревенского помещения, тоже, несомненно, необитаемого.

Русская печь с открытым жерлом, кочерга возле нее, простой, грубой работы стол, такие же табуретки, сундук — пустой, с открытой крышкой, широкая лежанка с прислоненным к ней водительским сидением… Более в комнате не было ничего — ни одежды, ни посуды, ни какой-либо хозяйственной утвари. Стены были голыми — ни икон, ни фотографий, ни журнальных вырезок…

Но вот что удивительно: вокруг не виднелось ни пылинки, как будто полчаса назад здесь провели генеральную уборку.

Впрочем, вся эта картина находилась перед моими глазами какой-то миг.

В следующую секунду светлячок исчез.

Нет, он не погас, а именно исчез из комнаты, хотя я мог бы поклясться, что мимо меня он не пролетал.

Я включил фонарик.

После исчезновения светлячка в обстановке комнаты ничего не изменилось.

Что ж, я остался без ужина, зато получил ночлег. Откровенно говоря, сегодняшний бестолковый день измотал меня вконец, и мои глаза, несмотря на диковинные происшествия последних минут, уже начинали слипаться.

Обнаруженное шоферское сидение я приспособил вместо подушки. А без одеяла в эту летнюю пору вполне можно было обойтись. Затем я подпер дверь кочергой. Всё же в этих местах по ночам выходят на охоту и медведи, и рыси, и волки.

Вытянувшись на деревянном ложе, я какое-то время вслушивался в окружавшую меня абсолютную тишину.

В этих местах, среди сопок с их особой акустикой, звук автомобильного мотора слышен за десятки километров.

Но я, как ни напрягал слух, не мог различить ни одного такта.

Темнота в комнате тоже была абсолютной.

Я поднес руку к кончику собственного носа, но так и не увидел ее.

Ну и ладно!

Я закрыл глаза, ощущая, что через минуту-другую погружусь в крепкий и здоровый сон.

Но в тот самый момент, когда сознание уже готово было отключиться, снова вспыхнул свет.

Нет, это не светлячок вернулся.

Вокруг меня лился полноценный дневной свет, какой бывает в ясный солнечный день.

Сам же я находился не в деревенском доме, а, не иначе, как на борту космического корабля.

Прямо передо мной мерцал гигантский экран, где вырисовывалась картина ночного неба, с чужими, какими-то фантастическими звездами, светилами и кометами.

Я видел также пульт управления, приборы неизвестного назначения, разноцветные глазки индикаторов…

Но сам я не мог не то чтобы приподняться — даже пальцем пошевелить!

Одновременно мне представлялось, что за мной наблюдают два существа, которых сам я видеть не мог.

В следующий миг мягкий, очевидно, женский голос произнес:

«Не беспокойтесь, пожалуйста, Николай! Вам не причинят никакого вреда!»

Ого! Они знали моё имя!

Продолжил мужской голос:

«Мы предлагаем вам, Николай, стать добровольным участником эксперимента по изучению ресурсов человеческого мозга. Эксперимент этот еще более безопасен, чем взятие на анализ крови из пальца, практикуемое вашими медицинскими учреждениями. Прежде мы изучали мозг спящих людей, не ставя их об этом в известность. Но теперь мы начинаем серию исследований бодрствующего мозга, и тут требуется согласие пациента. Мы выбрали именно вашу кандидатуру, по той причине, то вы отличаетесь весьма устойчивой психикой. Вы вправе отказаться. Отказ не грозит вам никакими санкциями с нашей стороны».

«Готов даже пострадать ради науки и контактов с братьями по разуму», — храбрясь, выпалил я.

«Согласие получено», — констатировал женский голос.

«Вот только боюсь вас подвести, поскольку меня неудержимо тянет в сон», — честно признался я.

«В течение ближайшего часа вы не уснете, это мы вам гарантируем, — ответил мужской голос. — Должен, однако, предупредить, что эксперимент будет проводиться в условиях абсолютной темноты и тишины».

И точно, в следующий миг я очутился словно бы в полном вакууме, одновременно ощутив небывалый прилив сил.

Я чувствовал в себе такую мощь, что если бы, к примеру, пришлось менять колесо, то я обошелся бы без домкрата, легко приподнял бы одной рукой свою колымагу, пусть даже груженую под завязку.

Затем я просто лежал и мечтал о том, как было бы здорово, если бы это ощущение небывалой силы никогда не покидало меня.

Но ведь они мне его не оставят, вот беда…

Когда я открыл глаза, уже брезжило раннее забайкальское утро.

Солнце стояло высоко над сопками.

Я находился в кабине своего грузовика, а сам грузовик стоял на обочине дороги, в том самом месте, где вечером я «поймал» скатом борону.

Где-то далеко-далеко слышалась пальба автомобильных моторов.

Ага, значит, водители уже выехали на трассу, помощь близка.

Поёживаясь от утренней прохлады, я выбрался на дорогу.

Что за чудеса! Переднее правое колесо было целёхонько, никаких проколов!

Так-так-так…

Быть может, этим колесом пришельцы отблагодарили меня за участие в эксперименте?

Спасибо, конечно, но уж лучше оставили бы мне ощущение той нечеловеческой силы, которое сами вдохнули в меня, увы, только на время.

Накинув легкую куртку, я направился к дальнему деревенскому дому.

Калитка была прикручена к столбику целым мотком толстой проволоки, такой заржавленной, что и руки после нее не отмоешь.

Я перемахнул через невысокий забор и подошел к крыльцу.

Дверь была заколочена крест-накрест крепкими досками. Шляпки сидевших в них гвоздей были покрыты слоем коррозии.

Я с силой подергал доски — они не сдвинулись даже на миллиметр.

Затем я подошел к окну и, стерев с него грязь листком подорожника, заглянул в комнату.

Обстановка была узнаваемой, с той лишь разницей, что повсюду лежал внушительный слой пыли.

Мне оставалось лишь повернуть назад…

По дороге на базу я разложил всё по полочкам.

И вот что у меня получилось.

Они, гости из космоса, обосновавшись почему-то в заброшенной забайкальской деревне,выбрали для некоего эксперимента именно меня. Выбрали заранее. Значит, долго наблюдали перед этим, сравнивали с другими кандидатами, может даже, читали мои мысли.

Затем устроили мне «невезучий» день. Я выбился из графика, поменял после первой ходки колесо, так что к вечеру остался без запаски.

Тут они меня и достали, проткнув мой скат огромной железкой, которой точно не было на дороге.

Наконец, заманили на ночь в дальний дом с помощью светлячка-маячка.

Вот какие возможности у этих пришельцев!

Ты их не видишь и не слышишь, а они вертят тобой, как хотят…

Своим приятелям-шоферам я поначалу рассказывать о своих ночных злоключениях не стал; думал — засмеют.

Но постепенно до меня начали доходить слухи, что среди бывалых водителей, особенно местных, заброшенная деревенька пользуется дурной славой уже давно.

Со многими там случались всякого рода казусы, хотя и никак не связанные с пришельцами.

Иные водители признавались, что проезжая мимо Сыпчугура поздним вечером в одиночку, они вообще стараются не смотреть в ту сторону.

Каких только фантазий я не наслушался на этот счет!

Наиболее невероятную историю рассказал мне мой добрый товарищ, пожилой уже водитель Алексей Трофимович Логинов, для меня просто Трофимыч.

Самое поразительное, что его тоже заманили в тот же дом, но затем события развивались совершенно иначе…

…Сорок лет без малого уже прошло, а я помню ту ночь до мельчайших подробностей.

Если честно, то сами эти пришельцы мне побоку!

Они, эти невидимые человечки, может, и хорошие ребята, правильные, но пожадничали в тот раз. Я-то уважил их просьбу, не отказал, а они поскупились на благодарность. Одарили меня своей силой всего-то на какой-то часок, а могли ведь и навсегда. Ну, что им стоило! Только подразнили.

Вот почему я до сих пор немного ворчу на них…

От автора. В малиновой папке я обнаружил также конспект рассказа Николая Ерофеева о том, что случилось в заброшенной деревне с его другом Логиновым.

Рассчитываю предложить эту историю нашим читателям в скором времени.

Остров любви

Не дарите один и тот же подарок дважды

Два немолодых уже приятеля, давно не видавшихся, отмечали встречу в кафе.

Один желчно жаловался второму на жизнь: это не так, то не этак… Хорошо бы сбежать на какой-нибудь необитаемый остров, где тебя никто не найдет!

При последних словах слушатель невпопад улыбнулся.

— Ты чего? — готов был уже обидеться жалобщик.

— Да вот вспомнилось вдруг… — успокоил его тот. — У меня ведь когда-то был собственный необитаемый остров! Остров, на котором я провел несколько самых счастливых часов в моей жизни.

— У тебя? Остров?

— Именно! Вот послушай… — роль рассказчика незаметно перешла ко второму.

Как-то раз, еще в пору моей прорабской молодости, я был направлен в длительную командировку на важный стратегический объект под древним таджикским городом Ходжентом, который в те времена назывался Ленинабадом. Места там сказочные, климат великолепный, фрукты и дыни дешевы, а восточная экзотика и вовсе даром. Одно было плохо — маловато европейского населения, а еще меньше — свободных женщин. Между тем, меня ничуть не привлекала перспектива коротать вечера в одиночестве.

Но вот очень скоро я сделал для себя ценное открытие.

Оказалось, что в считанных километрах от Ходжента находился еще один город — Кайраккум, имевший статус курортного. Этот небольшой, но уютный, очень зеленый городок располагался на берегу огромного водохранилища, заполненного водами Сырдарьи.

Представь себе голубую водную гладь, вытянувшуюся в длину на добрую сотню километров! Да и ширина ее была солидной: противоположный берег терялся в голубоватой дымке. Словом, местные жители имели все основания называть этот водоем морем, и я с ними вполне солидарен.

Сразу же за городом, на одном из участков побережья, тянулась целая цепочка домов отдыха и турбаз, куда по профсоюзным путевкам приезжали отдыхающие со всех уголков единой тогда страны. В том числе и женщины — молодые, красивые, свободные. Они сами сгорали от желания закрутить курортный роман.

И вот с некоторых пор, как только выдавался свободный часок, я мчался на своем прорабском уазике на пляж. Сначала устраивал заплыв с нырянием, а после лежал на рассыпчатом белом песке, разглядывая красоток в смелых купальниках и выжидая, когда же появится та единственная, от которой я не смогу отвести глаз.

Здесь надо сказать и о том, что рядом с пляжем имелась небольшая бухточка, где выдавали напрокат водные велосипеды и катамараны, и откуда 2–3 прогулочных катера возили туристов в «морские» круизы…

Вышло так, что в первые же дни я волей случая свел знакомство с капитаном одного из катеров — Володей, моим ровесником. Он обмолвился вскользь, что у него проблема с машинным маслом для двигателя — тогда это был страшный дефицит. На следующий вечер я привез ему гостинец — пару канистр с маслом, после чего обрел в лице Володи надежного друга.

Вскоре он сделал ответный ход, устроив для меня обзорную экскурсию по всему прилегающему фарватеру водохранилища, а затем бросил якорь у небольшого песчаного островка, находившегося примерно посередке между продольными берегами этого рукотворного моря. Люди на пляже казались отсюда маленькими точками. Противоположный берег был и вовсе безлюдным. Размером островок не превышал теннисный корт, а над водой возвышался едва ли на ладонь-полторы. Здесь не росло ни травинки. Тем не менее, это был реальный остров.

Володя доверительно объяснил мне, что ни он, ни его коллеги-капитаны туристов сюда не возят. Этот островок экипажи держат для себя. Собираются здесь иногда все вместе, с подругами, ставят катера на якорь и расслабляются немного. Но это — в конце сезона, когда наплыв отдыхающих иссякает и появляется свободное время. А сейчас некогда, сплошная запарка. Островок свободен до конца лета, и если у меня появится желание, я могу воспользоваться его уединенностью. Он, Володя, готов в любое время доставить меня сюда вместе с моей подругой. Только надо предупредить заранее.

И вот буквально на следующий день появилась она, единственная. Это была молодая, необыкновенно привлекательная шатенка из Новгорода. Сейчас я уже не помню всех обстоятельств нашего знакомства, да и черты ее лица стерлись из памяти, но вот ее улыбку вижу как живую. И ее глаза — глубокие, зеленые, колдовские.

Не хочу произносить цветастых фраз, поэтому скажу коротко: это была неодолимая взаимная приязнь, лишь усилившаяся после первого сближения.

Наутро я спросил ее:

“Хочешь, сделаю тебе сказочный подарок?”

“Какая женщина откажется от сказочного подарка!” — улыбнулась она.

“Я подарю тебе остров. Остров Любви!”

“Остров? — удивилась она. — Остров — да еще Любви — мне никогда не дарили. Конечно, хочу!”

В ближайший выходной, около полудня, Володя отвез нас на остров и оставил там до вечера. Разумеется, накануне я приготовился, как положено. Припас тент, одеяла, сухое вино, фрукты, замариновал шашлыки… Мы купались голыми, бегали, хохоча, друг за дружкой, катались, обнявшись, по песку, танцевали под «Спидолу»… Было ощущение безграничной внутренней свободы, абсолютной раскованности, полного слияния с природой, словом, чего-то такого, что весьма редко посещает нас в обыденной жизни, и о чем мы неосознанно тоскуем. На этом раскаленно-влажном песке, среди водной глади, в которой отражались снежные вершины Гиссаро-Алая и белесое азиатское небо, я был совершенно счастлив. И она, как мне кажется, тоже. Мы утратили всякое представление о времени. И немало удивились, когда вблизи обрисовался катер Володи. Как, уже вечер?!

Еще не раз моя зеленоглазая благодарила меня за этот сказочный подарок — Остров Любви.

Но всё хорошее имеет обыкновение заканчиваться. Истек срок ее путевки. Билет на самолет был куплен заранее. Дома ждал муж.

Я до сих пор уверен: скажи я тогда — «останься!», она осталась бы. Но я так и не решился.

Я сам отвез ее в аэропорт.

Перед выходом на посадку она пристально взглянула мне в глаза и тихо произнесла:

«Милый, мы с тобой больше никогда не увидимся в этой жизни. Вспоминай иногда обо мне. И живи, как тебе хочется. Если завтра у тебя появится новая женщина, пусть так и будет. Наверное, ты ее тоже повезешь на наш остров. Вези. Прошу только об одном: не дари один подарок дважды… — тут она как-то загадочно улыбнулась: — Впрочем, у тебя и не получится. Даже если захочешь. Ведь я колдунья, и этот остров теперь заколдован…»

Мы слились в прощальном поцелуе.

… Через пару-тройку дней на вечернем пляже мне встретилась стройная брюнетка из Ростова. Чего скрывать — закрутился новый курортный роман. Но ему недоставало каких-то возбуждающих токов. И тогда я, невзирая на предостережение моей зеленоглазой колдуньи, а может, и вопреки ему, легкомысленно решил повторить прежний сценарий.

“Хочешь, подарю тебе остров? Остров Любви!”

“Ой, хочу, хочу!” — запрыгала брюнетка.

Однако тут, как нарочно, к нам на объект нагрянула комиссия, и началась запарка. Теперь я был занят даже по вечерам, не говоря уже о воскресеньях. К тому же пришлось поставить на ремонт машину. Брюнетка регулярно приезжала ко мне в гостиницу, но о поездке на Остров Любви пока не могло быть и речи. И всё же я не терял надежды, ведь лето было в самом разгаре.

Но вот, наконец, появилась возможность передохнуть. Как по заказу, вышел из ремонта мой уазик. В первый же свободный денек я помчался к морю. На заднем сидении лежали те же одеяла, тот же тент, такой же набор продуктов, та же емкость с маринованным мясом, та же «Спидола»…

“Интересно, — размышлял я, руля по главной улице городка, — какие такие неожиданности могут помешать мне бросить Остров Любви к хорошеньким ножкам новой любовницы? Притом, что я совершенно не верю в колдовство, магию и прочую ересь…”

Я выехал на дамбу, с которой открывался вид на водохранилище, и… От увиденного по моей коже пробежал мороз, несмотря на то, что асфальт в тот день плавился от неистового зноя. Нога сама утопила педаль тормоза. Мне даже почудился где-то рядом серебристый смех моей зеленоглазой колдуньи…

— Что же ты увидел? — подался к рассказчику слушатель, забывший на миг о своих бедах.

— Правильнее спросить, чего я не увидел? А не увидел я моря! Его не было! Оно исчезло, ужавшись до размеров реки! Ушедшая вода обнажила обширные участки суши грязноватого оттенка. Острова Любви уже не существовало! Он слился с десятками других песчаных бугорков. А катер капитана Володи, в ряду других катеров, стоял на приколе у самого дальнего причала бухточки, превратившейся в большую лужу.

— Ты хочешь сказать, что она действительно была… колдуньей?

— Каждая женщина немножечко колдунья.

— Нич-чего себе, немножечко! Да тут же целое море!

Рассказчик усмехнулся:

— Море, но рукотворное. То есть, регулируемое. В ту пору чуть не все равнинные земли Средней Азии засевались хлопчатником. А эта культура нуждается в поливах. Вдобавок, лето выдалось на редкость засушливым… И вот воду, накопленную в природной чаше, пустили на плантации. А поскольку основная площадь водного зеркала лежала над мелководьем, то сразу же обнажились весьма обширные участки дна. И вправду, создавалось впечатление, что море куда-то улетучилось.

— Хм! Пусть так. Но каким образом о предстоящем сбросе воды узнала твоя зеленоглазая?

— Она ведь общалась с персоналом дома отдыха. А там вся обслуга из местных. А уж местные про воду всегда знают всё — почти у каждого свой поливной огородик и сад. Моя колдунья умела привораживать окружающих, вот с ней и делились самыми важными новостями.

— А почему твой Володя тебя не предупредил? Он-то, наверняка, знал!

— Я же объяснил, что у нас была запарка, и Володю я не видел в течение двух недель. Притом, он мог считать, что я осведомлен о столь важном событии в жизни целого региона. А я не знал. Голова была занята другим.

— Всё равно не пойму, как всё это могло так точно совпасть!

— Уж тут-то без колдовства явно не обошлось, — лукаво сощурился рассказчик. — Но до чего же красиво она напомнила о себе! Ах, какая умница! — он поднял свой бокал: — Давай же выпьем за обаятельных, проницательных, изобретательных и артистичных женщин!

Беседа потекла уже по новому руслу, и жалобных речей более не звучало за столом до самого вечера.

Красная капель

Почти мистическая история

Это жутковатое ночное происшествие приключилось в разгар минувшего лета с моим добрым знакомым Олегом Борисовичем, когда вся его семья находилась на даче, а сам он в единственном числе оставался в городской квартире, чтобы закончить ремонт одной из комнат.

Прежде, чем рассказать о пережитых страхах, Олег Борисович поставил одно условие: если мне вздумается вдруг открыть когда-либо эту историю читателям, то я не должен называть ни его фамилии, ни точного адреса. А то ведь засмеют, добавил он с некоторым смущением. Хотя, если честно, ему лично в ту ночь было совсем не до смеха.

Я заверил своего впечатлительного друга, что он может быть совершенно спокоен на сей счет.

И тогда он поведал мне следующее.

В тот поздний час Олег Борисович долго ворочался с боку на боку, не в силах заснуть. А не надо было смотрел на ночь по телевизору фильм ужасов с вампирами и оборотнями, укорял он себя. Вот нервы и расшалились.

Наконец, веки начали тяжелеть. Еще немного, и…

И тут его уплывающий слух уловил едва различимые размеренные звуки. Где-то капало. Из кухонного крана? Не должно. Прежде чем лечь, он дотошно проверил, всё ли в доме выключено и закрыто. Но ведь капает! Вот досада! Всю неделю он трудился, как бобик. Отдыхал урывками. Надеялся хоть сегодня отоспаться по-человечески. И вот тебе сюрприз.

Олег Борисович встал и, натыкаясь в темноте на сдвинутую мебель, выбрался в прихожую, тоже загроможденную вещами, вынесенными из второй комнаты. Включив свет, заглянул в ванную. Полный порядок.

Щелкнув выключателем, прошел на кухню. И тут по его коже пробежал озноб.

Нет, из крана-то не капало. Однако на свежевыкрашенном, но уже просохшем подоконнике расплылась зловещая розовато-рубиновая лужица.

Черт побери, откуда она взялась?! Ведь когда он отправлялся спать, ничего подобного не было и в помине.

Олег Борисович повертел головой. Потолок девственно чист. Стены тоже. На оконной раме ни пятнышка. Так откуда же капель? И почему она прекратилась, едва он включил свет?

Он замер, прислушиваясь, и на миг ему показалось, что где-то далеко-далеко, в толще дома-гиганта прозвучал тихий издевательский смех.

Олег Борисович распахнул правую половину окна и по пояс высунулся наружу. Шесть этажей вниз и пять — вверх. Гладкая вертикаль стены, из которой выступают телеантенны, прилаженные к каждому второму-третьему окну. Кстати говоря, у него за кухонным окном тоже имелась компактная антенна для подключения к переносному телевизору. Ни ветерка. На высоченных тополях не шевелится ни один листочек. Время — третий час ночи. Такой же дом-гигант за дорогой тоже спит. Лишь в редких окнах горит свет. Откуда же взялась рубиновая лужица?

Олег Борисович взял тряпку, вытер подоконник досуха и вернулся в постель, рассудив, что утро вечера мудренее. С полминуты он размышлял о природе таинственного пятна и как-то незаметно для себя заснул.

И приснился ему кошмарный сон: вампир терзал несчастную жертву, кровь которой, капля за каплей, собиралась в лужицу на его кухонном подоконнике.

Олег Борисович вздрогнул и проснулся.

Из кухни явственно доносилась ритмичная дробь падающих капель.

— Да нет же, я сплю, — пробормотал Олег Борисович и повернулся на левый бок.

Но в таком положении капель стала еще слышнее.

Он зажег ночник и взглянул на часы. Прошло всего несколько минут с того мгновенья, как он заснул. Вставать не хотелось. Сердце стучало гулко-гулко. Но что делать! Он поднялся и на ватных ногах снова отправился на кухню.

Рубиновая лужица красовалась на том же месте, что и прежде. Как будто он и не вытирал ее тряпкой.

Олег Борисович дернул себя за ухо, как бы надеясь проснуться. Нет, лужица не исчезла. Да что же это творится такое?!

И тут прямо на его глазах в лужицу влетела свежая капля.

Олег Борисович совершенно отчетливо видел ее на завершающем отрезке траектории и слышал звук, с которым она вошла в родственную среду. Но откуда, черт возьми, она появилась, уразуметь он по-прежнему не мог. Рубиновая капля словно выпрыгнула из ниоткуда. Из ночи. Из густого мрака, что царил за окном. Может, открытая форточка преобразилась в некую дверцу из параллельного мира?

Было в этом что-то настолько жуткое, что у Олега Борисовича закружилось в голове.

Однако же, собравшись с духом, он подошел к окну и снова распахнул правую створку окна. Посмотрел вниз, затем направо-налево. Ничего. Выкрутив шею, он бросил взгляд наверх.

Там, тремя этажами выше, из стены выступал силуэт огромной темной головы с чудовищными клыками, торчавшими по обе ее стороны. Клыки энергично шевелились! Голова что-то грызла, громко урча, чавкая и роняя вниз — одну за другой — тяжелые капли. Одна из капель угодила Олегу Борисовичу точно в глаз! Он едва сдержал крик, ощутив, как вязкая влага обволакивает зрачок.

В этот момент голова крякнула, затем произнесла: “Ну и жара! Вам тоже не спится, сосед?”

Олег Борисович резко отпрянул от окна и бросился к раковине, чтобы промыть глаз. Затем устало опустился на табурет и перевел дыхание.

Ночное наваждение рассеялось, загадок более не существовало. Просто произошло редкостное совпадение целого ряда обстоятельств.

Один из верхних соседей, высунувшись из окна, ел арбуз. (Существует категория людей, которые любят подкрепиться даже среди ночи.) В условиях недостаточной освещенности контур большого ломтя арбуза, выступая за силуэт головы с пышной прической, создавал впечатление движущихся клыков.

Арбуз, надо полагать, попался соседу сочный.

Капельки с него попадали точнехонько на рожок кухонной телеантенны Олега Борисовича и рикошетом запрыгивали через открытую форточку на подоконник, собираясь в лужицу. Нарочно такую траекторию не смоделируешь, хоть тресни, а вот из вредности она легко сложилась сама собой. Надо полагать, сосед не ограничился одним ломтем. В тот промежуток времени, когда он отходил от окна за добавкой, капель прекращалась.

Олег Борисович развернул рожки антенны под другим углом, затем досуха вытер подоконник, смочил виски холодной водой и со спокойной совестью отправился досыпать.

Ледяной человек

На рубеже 70-х годов прошлого века, после ряда кровопролитных конфликтов на советско-китайской границе, началась передислокация отдельных частей наши Вооруженных Сил из западных и центральных районов страны в Забайкалье и на Дальний Восток. Разумеется, этому предшествовала грандиозная инженерная подготовка. Первыми в глухую тайгу, в край нехоженых звериных троп пришли военные строители, а также гражданские специалисты — водители, монтажники, наладчики…

Обживая новые места, эти люди нередко сталкивались с удивительными, необъяснимыми явлениями. Об одном таком случае рассказывает непосредственный участник тех событий Василий Федорович МАРТЫНОВ, по натуре человек, скорее, скептический и уж точно не склонный к мистицизму…

Еще в начале мая 1972 года я работал вольнонаемным водителем в одной подмосковной воинской части строительного профиля. И вот где-то после праздников начальство предложило мне длительную командировку в Забайкалье. На выгодных условиях. Был я тогда 30-летним холостяком и имел желание посмотреть незнакомые края. Ну и согласился.

Думаю, не выдам большой военной тайны, если скажу, что весьма серьезный объект, куда меня направили, находился среди таежных сопок в сотне километрах от города Дарасун, расположенного на транссибирской магистрали.

Места, где разворачивалась стройка, были, откровенно говоря, классической глухоманью, но назвать их нехожеными всё же нельзя. За несколько лет до этого тут велись интенсивные лесоразработки, от которых остались просеки, вырубки и неплохо сохранившаяся лесовозная трасса, петляющая среди сопок и болот вроде причудливо размотанного серпантина. Вот по этому 100-километровому — практически безлюдному — серпантину наша автоколонна и перевозила грузы из Дарасуна — железобетон и металл.

Прибыл я на объект не в числе первых. Некоторые гражданские водители пахали тут уже несколько месяцев. Среди них я встретил Алексея Кузьмича, можно сказать, земляка. Тоже из Подмосковья, только из другого района. Он-то и рассказал мне по-дружески о здешней специфике, в том числе, о нехорошем месте.

Нехорошее место находилось примерно посередине трассы.

Представьте себе высоченную и очень крутую сопку, всю поросшую могучими амурскими соснами и утыканную валунами размером с тяжелый танк. Ближе к основанию сопки — по ее окружности — бульдозерами пробита дорога-выемка. А внизу тянется клочковатое болото, поджатое другими сопками. В таких таежных болотах, объяснил мне Кузьмич, даже в июле, когда воздух прогревается до 40 градусов, под метровым слоем жижи залегает вечный лед.

И вот, мол, еще три года назад по этой трассе лесовозы возили кругляк. А на месте нашего объекта располагался крупный лесопункт, и так уж было заведено, что зарплату лесорубам привозили прямо на просеку. Объемы были немалые, платили хорошо, так что кассир вез в своей сумке солидную сумму. Ну, а поскольку на всей трассе обитали вроде бы только свои, то деньги возили без особой опаски. Водитель и кассир — вот и весь экипаж. И никакой охраны.

Свои-то свои, но правильно говорит пословица: в семье не без урода. Нашлась сволочь и среди своих. Один шоферюга задумал неладное. Он приметил, что деньги привозят примерно в одно и то же время, поскольку банк в Дарасуне выдает их в строго определенный час. И вычислил, разбойник, участок трассы, на котором без свидетелей можно перехватить машину с кассиром. Смахнуть ее лесовозом с трассы в болото и добить того, кто уцелеет. А после слинять с денежками подальше и попробовать на зуб, что она за штука такая — сладкая жизнь?

Только вышло всё по-другому. В бумаги вкралась ошибка, и банк в этот день денег не выдал. Женщина-кассир осталась в городе, а водитель — симпатичный такой паренек, чистый и правильный, все его любили — погнал на своем уазике назад. Пустой, понятное дело.

Но ведь злодей не знал, что мани-мани сегодня не будет. Газанул он из укрытия и опрокинул всей мощью своего лесовоза легкую машину с откоса. Та покатилась кубарем! На последнем уже кульбите паренька выбросило наружу, да еще придавило ему рамой ногу.

И вот спускается урод прыжками вниз: денег нет, пострадавший дышит! И тогда в припадке лютой ярости схватил этот нелюдь монтировку и разбил беспомощному пареньку голову. А сам погнал в Дарасун, где след его потерялся окончательно.

А паренек-то был еще жив. Может, жил бы и поныне, да вот беда: не осталось сил высвободить ногу. Солнце жарит вовсю, корпус раскалился не хуже сковородки, а снизу, из болота, подступает вечный холод. Кричи не кричи, на 50 верст ни души. Конечно, иногда по трассе промчится лесовоз, но кто услышит сквозь рев мотора слабый крик с болота? Никто не услышал. И не увидел, потому как вдоль обочины пышно цвел багульник. Вот и скончался безвинный парнишка в жестоких муках: от переохлаждения организма при 40-градусной жаре.

Ближе к вечеру его всё же нашли. То есть, труп. Но поскольку тут было очевидное злодейство (разбитая голова, окровавленная монтировка рядом), то решили оставить всё как есть до приезда милиции.

А утром там никого не оказалось. В смысле, уазик так и лежал на боку, а тело исчезло. Может, медведь его утащил? Косолапые, случалось, тут пошаливали. На топтыгина всё и свалили.

Только с некоторых пор стало твориться на повороте что-то неладное. Вдруг прямо перед машиной возникает человек, голова которого залита кровью. Но ясные, ледяные глаза смотрят в душу так пронзительно, что сердце сжимается от холода. Тут и гадать нечего: сгинувший водитель уазика явился с того света, чтобы покарать своего убийцу. (Который, понятное дело, был уже за тридевять земель.) И всё же ледяной человек — такое ему дали прозвище — упорно ждет. Будто верит свято, что однажды возмездие свершится.

Вот что еще подметили шоферы: призрак не имеет четкого расписания своих прогулок, но в годовщину гибели появляется обязательно. 12 августа около двух часов дня — как штык! Ох, и нагоняет страху на некоторых! Но если твоя совесть чиста, то можешь не опасаться встречи с ним. Не тронет. Разве что спросит замогильным голосом: «Ты не видал там его?»

По правде говоря, рассказ Кузьмича не произвел на меня сильного впечатления. Слыхали мы еще и не такие шоферские байки!

Где-то в середине июля на объект приехал важный проверяющий из Москвы. В чине полковника. Строгий. Деловой такой. Матерщинник. Другие кураторы обычно снимали стружку с начальника автоколонны, песочили офицеров-механиков, а этот покатил бочку на нас, простых водителей! Дескать, сачкуете, соколики! Можно делать еще одну ходку в день! Я, говорит, лично проведу хронометраж и покажу вам, сукины дети, где вы недорабатываете!

Ладно, в добрый путь, коли так! Выехал он в рейс вдвоем с Никоновым — был у нас такой военный водитель, самый дисциплинированный и обязательный.

Только ничего полковник никому не доказал. Знаете, почему?

Едва они достигли нехорошего места, как с сопки сорвался огромный валун, перегородив всю дорогу. Никонов едва успел затормозить. Полдня провозились, прежде чем спихнули этот валун с дороги. Рейсов сделали меньше обычного.

Полковник разнервничался, плюнул на хронометраж и даже забыл про оленьи рога, которые наше начальство приготовило ему в качестве таежного сувенира. Так и укатил в белокаменную с пустыми руками.

А ведь если разобраться, ничего необычного не произошло. После сильных дождей валуны нередко скатывались с крутых сопок на дорогу. Не зевай! Правда, в тот день дождя не было.

Я думаю, кто-то нашептал полковнику про ледяного человека, вот у него, по его же выражению, очко и заиграло.

В начале августа появился у нас новый гражданский водитель. Мужик лет сорока, жилистый такой, бровастый, а по натуре необщительный, даже нелюдимый. Но шоферское ремесло знал туго. Гонял по лесным трассам не хуже персонажей фильма «Там, где кончается асфальт». Ребята говорили, что и нехорошее место он пролетает на бешеной скорости.

Кузьмич, добрая душа, желая предупредить новичка, заговорил с ним было о ледяном человеке. Так тот и слушать не стал. Повернулся и ушел.

Словом, мужик оказался с норовом. Фамилии его я уже не помню. А здесь для ясности рассказа назову Хмурым.

Ладно, перехожу к финалу.

Однажды Хмурый разгрузился на объекте передо мной и погнал обратно в Дарасун. Вид у него был какой-то непривычно возбужденный, но я тогда не придал значения. Разгрузился и тоже двинул в город. Значит, дистанция между нами была 3–4 километра.

Вот впереди показалось нехорошее место.

Отчетливо помню: перед закруглением у меня возникло какое-то дурное предчувствие. Интуитивно я сбросил скорость. И не зря. Вижу: в аккурат на повороте стоит грузовик Хмурого. А сам он вылез из кабины и смотрит не мигая куда-то под колеса.

Я кричу ему из окошка:

— Ты бы убрал машину в сторону!

А он отвечает совсем невпопад:

— Всё-таки я уделал его! Уделал!

Я тоже выбрался наружу, прошел вперед… Поперек дороги, буквально под радиатором его грузовика был расстелен большой кусок рогожи, под которым вырисовывались очертания человеческого тела. У меня аж в глазах потемнело! Выходило, что этот Хмурый самое многое две-три минуты назад сшиб человека! Хотя ни разу за всё лето я не видел на всем протяжении трассы ни одного пешехода. Тайга!

— Ну, что?! — закричал между тем Хмурый, обращаясь к рогоже. — Теперь ты не будешь шляться ко мне по ночам?! Теперь ты отвяжешься, наконец?! — и залился смехом, от которого у меня мурашки пробежали по коже.

Собраться с мыслями я не успел. Со стороны Дарасуна подкатила машина Кузьмича с грузом железобетона. Остановившись наискосок, он подошел, вопросительно поглядывая то на рогожу, то на Хмурого, то на меня.

— Дед, это ты собирался толковать мне про ледяного человека?! — зыркнул на Кузьмича Хмурый. — Ну, так гляди! — с этими словами он ухватил за край рогожи и рывком сдернул ее.

Я ожидал чего угодно, но не этого.

Под рогожей… ничего не было. То есть, в первую секунду мне показалось, что там лежит большая темная ледышка в форме человеческой фигуры. Но это впечатление держалось какой-то миг. Под рогожей не было ни-че-го. Даже лужи.

— Да где же он?! — растерянно пробормотал Хмурый.

И тут откуда-то с вершины сопки донеслось шуршание. Мы вскинули головы.

Представьте себе эту картину. Перед радиатором своего грузовика на дороге стоит Хмурый с рогожей в руках. В трех метрах от него, ближе к объекту, стою я. Тоже в трех метрах, но по другую сторону, ближе к Дарасуну, стоит Кузьмич. А с вершины сопки по страшной крутизне прямо на нас несется огромный валун. Вроде бы понимаю, что надо бежать, а ноги сделались ватными. Кузьмич тоже обездвижел. Один Хмурый метнулся прочь. К болоту.

Валун проскакал между мной и Кузьмичом, нагнал Хмурого у обочины, прохрустел его костями и, подпрыгивая как мячик, улетел далеко в болото.

Мы с Кузьмичом даже не успели испугаться.

— Который час? — шепотом спросил он, старясь не смотреть на то, что осталось от Хмурого.

— Восемь минут третьего.

— А какая нынче дата?

— Вроде бы с утра было 12 августа…

— Ну, теперь ты понял? — с благоговейным трепетом вопросил Кузьмич. — Посмотри на этот валун на болоте! Он остановился ровно в том месте, где принял смерть ледяной человек! Всмотрись: это же камень-памятник! — Тут он перевел взгляд на рогожу, которая по-прежнему валялась на дороге, и засуетился: — Будет лучше для ВСЕХ, если мы ее закопаем. Сейчас и здесь!

От Хмурого, конечно, осталось мокрое место. Позднее стало известно, что он и есть тот человек, которого уже несколько лет разыскивала милиция. Отпечатки пальцев и прочие приметы совпали.

Я часто вспоминаю тот случай. И по-прежнему не нахожу в нем ничего мистического. Всё поддается разумному объяснению. Только надо учесть, что среди нашей шоферской братии всегда была сильна склонность к суевериям. Такая уж профессия.

Думаю, что у Хмурого после неудавшегося ограбления крыша всё-таки поехала. Видимо, по ночам стал ему являться убитый. Во сне. И вот, желая избавиться от наваждения, Хмурый пошел к ворожее. А та, предположим, сказала ему так: хочешь отвадить ночного гостя — поезжай в то самое место и в известный тебе день и час сделай то-то и то-то. Вот Хмурый и явился, чтобы исполнить предписанный ритуал. Старых кадров тут уже не было, узнать его никто не мог. Любой психолог подтвердит, что с шизиками подобные заморочки случаются сплошь и рядом.

Валун сорвался с сопки — это, конечно, совпадение. Но, опять же, ничего мистического в этом нет. Для Забайкалья это самая рядовая картина. Я же не зря привел пример с полковником. Могу привести еще десяток, а то и сотню.

Остается рогожа. Я ведь ясно видел под ней очертания человеческого тела. Куда же оно подевалось? Впрочем, мне могло и показаться. Ведь столько лет прошло!

Медная пепельница

Леонид Воронин, симпатичный русоволосый холостяк, на праздновании собственного тридцатилетия торжественно объявил своим гостям, что, начиная с текущей минуты, бросает курить. Навсегда. С этими словами он демонстративно погасил тлеющий окурок в медной пепельнице, что стояла перед ним на столе, и, сопровождаемый шутками и рукоплесканиями собравшихся, унес ту на кухню.

Все гости Воронина знали, что пепельница эта непростая. Ее подарили Леониду еще на его двадцатилетие друзья-однокурсники. Нашли же ее во время летней практики при разборе предназначенного к сносу старого здания. Медная пепельница являла собой голову дьявола — с хищным крючковатым носом, глубокими глазницами, заостренными ушами, козлиной бородкой и изящными рожками. В загадочной ухмылке, обнажавшей крупные крепкие зубы, читалась смесь изощренного коварства, затаенной злобы и тысячелетней умудренности.

Видимо, старинная медь имела неизвестные современным мастерам добавки, ибо за все те годы, что пепельница находилась у Леонида, металл ничуть не потускнел, сохраняя ровный красновато-золотистый отлив.

Малейший отблеск света, падавший на пепельницу, странным образом оживлял физиономию дьявола. Казалось, тот вот-вот заговорит. Это впечатление усилилось, когда одна из подружек Воронина, дурачась, раскрасила дьяволу зрачки лаком для ногтей. Раскрасила — и сама же испугалась. Рубиновый взор проникал прямо в душу.

Пепельница приснилась Леониду под утро.

— Задумал обойтись без меня? — насмешливо вопрошал дьявол. — Не выйдет! Я тебя не отпущу!

Впечатление было настолько ярким, что Леонид проснулся.

Пепельница стояла перед ним на тумбочке, хотя, помнится, он оставлял ее на кухне.

— Слушай внимательно, ставленник темных сил! — не стушевался Воронин. — Если я сказал, что бросаю курить, значит, бросаю! Исчезни с моих глаз! — и он поставил пепельницу на шкаф, среди коробок и пакетов.

В вагоне метро Леонид вдруг почувствовал, что из глубины тоннеля за ним пристально следят кроваво-красные глаза, уверенные в собственном превосходстве.

Он передернулся, сбрасывая наваждение.

Рабочий день в целом прошел нормально. Иногда рука Леонида машинально тянулась к карману за несуществующей сигаретой, но он легко пресекал эти нечаянные порывы. Курение никогда не было для него потребностью, скорее, данью моде. Но он и понятия не имел, что его будет так настойчиво преследовать образ медной пепельницы. Ухмыляющийся дьявол то и дело являлся его внутреннему взору.

Но всё это ничто по сравнению с той досадой, которую испытал Леонид по возвращении домой, обнаружив, что медная пепельница как ни в чем не бывало расположилась на привычном месте.

— Мама! — закричал Леонид.

— Что случилось? — из кухни выглянула Вера Васильевна — не только мама, но и самый близкий друг, советчик и утешитель.

— Мама, зачем ты поставила пепельницу обратно? Я же всем объявил, что бросаю курить!

— Ах, Леня, по каким пустякам ты меня отвлекаешь, а у меня котлеты горят! Иди лучше умывайся, — уже из-за двери Вера Васильевна добавила: — А к твоему идолу я даже не прикасалась, ты же знаешь, как он мне противен!

Мама, мама… Она стала такой рассеянной!

Перед тем, как идти в ванную, он сунул пепельницу в нижний ящик трюмо, стоявшего в прихожей.

Готовясь ко сну, он бросил случайный взгляд на тумбочку и обомлел. Оттуда ему нахально улыбался медный дьявол.

Вера Васильевна уже спала, и расспросы пришлось отложить до утра. Однако Леонид не собирался терпеть присутствие наглой фигуры. Он отнес пепельницу на кухню, выставил ее за окно и плотно прикрыл дверь.

Едва он смежил веки, как дьявол-искуситель снова возник перед ним. В изгибе тонких губ таилась издевка:

— Тебе ли сладить со мной, малыш?! Я знавал парней покруче. Но и они становились шелковыми.

Леонид бросился на кухню. Медный дьявол стоял на полу у самой двери. Должно быть, порыв ветра распахнул окно и сбросил пепельницу на пол.

Ах, так! Ну, ладно…

Взбудораженный Леонид схватил идола, выскочил с ним на балкон и, размахнувшись, зашвырнул искусителя в темные кусты.

Всю ночь его терзали кошмары. Снилось, что пепельница добралась до подъезда, преодолела лестничные марши и сейчас топчется у закрытой двери. Казалось, что он слышит сквозь сон ее легкое постукивание: тук-тук-тук… А может, это капает вода из крана? Или птицы долбят клювами по крыше? Тук-тук-тук…

Первое, что увидел Леонид проснувшись, был медный дьявол, победно оседлавший тумбочку.

— Мама!

Вера Васильевна тут же прибежала с кухни:

— Как ты меня напугал, Леонид! Разве можно так кричать? Я еще не глухая.

— Прости, мама, но… — он молча кивнул на пепельницу.

— И ты из-за этого кричишь на весь дом? Люди подумают невесть что! Я выносила мусор, а твоя любимая пепельница стояла за дверью. Что же мне оставалось?

Умываясь, он нашел более или менее правдоподобное объяснение. Про эту пепельницу, единственную в своем роде, знали все соседи. Вероятно, кто-то из них, прогуливая спозаранку собаку, наткнулся на нее в кустах и деликатно поставил у дверей владельца.

После завтрака Леонид достал с антресолей старый чемодан, затолкал желтого дьявола внутрь, затем запер оба замка на ключ, перевязал чемодан веревкой и забросил его снова наверх — в самый дальний угол.

Больше пепельница на тумбочке не появлялась. Зато теперь она прочно поселилась в его сознании. Ежеминутно навязчивое видение напоминало о себе.

— Не устал еще? — змеились тонкие уста. — Пока я не вернусь на свое законное место, пытка будет продолжена. Не в моих правилах отступать, запомни это!

Много раз Леонида одолевало искушение отделаться от пепельницы раз и навсегда: подарить кому-нибудь, бросить в Неву, зашвырнуть на платформу товарняка, катящего в дальние края… Он так и поступил бы, если бы ясно не осознавал, что это не избавит его от наваждения. Дьявол всё равно будет посылать ему свой сигнал и возникать в мыслях, когда захочет. А затем, рано или поздно, неведомыми путями вернется на привычное место.

Леонид стал нервным, допускал ошибки в работе, проезжал мимо своей станции…

Существовал очень простой способ избавиться от наваждения: снова закурить. Но Леонид знал, что в этом случае перестанет себя уважать. Его воля трещала под напором бесовских сил, но он снова и снова собирал ее в кулак, хотя делать это становилось всё труднее.

Решение пришло неожиданно. Оно было удивительно простым. Леонид даже рассмеялся, когда понял это. А, рассмеявшись, успокоился.

Но сначала нужно было кое-что проверить.

Он достал пепельницу из чемодана и водрузил ее на тумбочку. Дьявол ликовал. Красные лакированные зрачки праздновали победу. Не рановато ли?

Леонид поднял ножовку, которую перед этим разыскал в чулане. При виде инструмента в облике искусителя что-то изменилось. То ли свет теперь падал с другой стороны, то ли тумбочка качнулась, но рубиновые глаза наполнились тревогой.

Леонид крепко прижал пепельницу левой рукой к тумбочке, явственно ощутив холодную дрожь дьявола. Затем с нажимом провел ножовкой по одному из его рожек.

Послышался легкий стон. На медной поверхности четко обозначился пропил.

— Ага, боишься…

Леонид отложил ножовку и обратился к идолу с проникновенной речью:

— Послушай, любезный! Я не желаю тебе зла. К тому же ты — подарок. Вот мои условия. Всякий раз, когда ко мне будут приходить курящие гости, я обязуюсь предоставлять тебе свой уголок за столом. Я также обязуюсь содержать тебя в чистоте. Но за это ты обязуешься оставить меня в покое. Ты должен исчезнуть из моих мыслей и снов и не вторгаться в них впредь самовольно. В противном случае я попросту распилю тебя на мелкие кусочки, которые разбросаю по всему городу. Попробуй после этого собраться воедино! Я не шучу и готов начать хоть сейчас! — он снова взялся за ножовку. — Что скажешь? Заключаем договор?

Черт торопливо закивал.

Ночью Леонид спал спокойно. И в последующие ночи тоже. И он долго еще не курил. Целых три месяца.

Рукопись найденная в малиннике

Недавно мой добрый приятель Павел Иванович Перепечин, тот самый, рядом с дачным участком которого прошлой осенью обнаружили скрюченный труп с жуткой гримасой на лице, передал мне кипу блокнотных листков, исписанных торопливым мелким почерком. Эти бумаги, по его словам (а у меня нет оснований не верить Павлу Ивановичу), он извлек из бутылки, которую подобрал в своем малиннике. Хотел было выбросить их в костер, да вовремя спохватился, вспомнив о моем пристрастии к подобным находкам.

Должен сказать, что и я не сразу принялся разбирать эти каракули, тем более что бумага местами намокла и текст расплылся.

Но однажды в бессонную зимнюю ночь моя рука потянулась к неведомым запискам. Прочитав первую страничку, я уже не мог остановиться и просидел до рассвета, продираясь сквозь огрехи почерка, как через заросли шиповника. Открывшаяся мне история, история подготовки и осуществления коварного преступления, равно как и невероятный финал дьявольского замысла, потрясли меня, но одновременно укрепили веру в высшую справедливость.

На мой взгляд, эта поучительная история достойна внимания читающей публики.

Я не менял в ней ни слова, лишь восстановил по смыслу испорченные места (а таких набралось совсем немного) да исправил ошибки, вызванные скорописью.

Впрочем, довольно пояснений.

Вот рассказ человека, душу которого, надо полагать,

Господь обрек на вечные муки в аду.

«Времени остается мало, а объяснить нужно все. Буду писать коротко, главное, суть. Итак…

В мой смертный час память возвращает меня к тому дню, когда мы — несколько старинных приятелей — собрались после сауны за накрытым столом. В углу комнаты мирно потрескивал телевизор. Никто его не смотрел, тем более что шла передача на осточертевшую всем криминальную тему. Наверное, один только я услышал прозвучавшую с экрана реплику милицейского полковника, что, дескать, органы встревожены ростом числа немотивированных преступлений. Эта сентенция вызвала у меня улыбку, которую я поспешил адресовать Константину, сидевшему напротив. Тот широко улыбнулся в ответ и приподнял свой бокал с пивом, совершенно однозначно истолковав мой взгляд.

Славный, прямодушный, деликатный Костя! Мог ли он догадываться, что вот уже второй год я вынашиваю планы его убийства и сейчас шлифую последние детали? Лгут, что человек предчувствует беду. Костя начал обсуждать, у кого соберемся после сауны в следующий раз, не подозревая, что следующего раза для него не будет. Жить ему оставалось несколько дней.

Костя — мой самый близкий друг, чуткий и бескорыстный. Для меня в его лексиконе отсутствует слово «нет». Попроси я у него почку для пересадки — отдаст без колебаний. Такие друзья воистину редки, их нужно цени п. и беречь.

Я и ценил, пока в один прекрасный день не понял,

ненавижу его до умопомрачения. Ненависть, это одно из| самых сильных человеческих чувств, затопила мою душу до краев (ау, тов. полковник!).

Конечно, какой-нибудь крючкотвор можетвывести, будто я безудержно завидовал Константину. Дескать, у того и положение посолиднее, и доходы повыше, и жена помоложе… Клянусь: чем-чем, а завистью здесь и не пахнет. Да и как можно завидовать доверчивому олуху, которого ничего не стоит обвести вокруг пальца? Если он чего и добился в жизни, то не благодаря уму и талантам, а лишь оттого, что родился в сорочке. Меня посетил каприз: испытать на разрыв нить его удачи. Только и всего.

Вот тогда-то — чисто теоретически — я начал прикидывать, нет ли безопасного способа навсегда спровадить с моих глаз этот раздражитель. Поначалу это походило на азартную игру или фантазии полуночи.

Но тайные мысли имеют странность самопроизвольно перемещаться по слоям нашего сознания и внезапно всплывать на самый верх, становясь навязчивой идеей. С трепетом я ощутил, что игра требует реальной жертвы. Я понял, что должен сделать это, если не хочу сойти с ума. Но осуществить акцию надо изящно и красиво: железное алиби, толпа свидетелей и, конечно, полное отсутствие крови. Ведь я не мясник.

Едва я принял такое решение, как на меня снизошел покой. Я без труда загнал свою ненависть в самый далекий закуток души и удвоил знаки дружелюбия по отношению к Константину, не уступая ему в приветливости и бескорыстии.

Как раз в этот период Константин получил в наследство от близкого родственника благоустроенную дачу под городом (еще одно доказательство его нескончаемой везучести!). Я охотно согласился его сопровождать…

… А теперь мне придется сделать небольшое отступление.

Много лет назад, еще будучи студентом, я снимал комнатку у одного мудрого, хитрого старичка. Однажды он поведал мне историю, гвоздем засевшую в памяти.

Жила в собственном доме благополучная семейная пара средних лет. Муж был человеком хозяйственным, тихим и непьющим. Словом, идеальный супруг, если не считать того, что уже давно неспешно готовился отправить дражайшую половину на тот свет. План его был прост до гениальности: в течение нескольких лет, шаг за шагом, он приучал жену мыть по вечерам ноги в тазике, причем

именно на кухне, рядом с крышкой люка от погреба. Он и скамеечку удобную смастерил, пришпандорив ее к полу, и колонку поставил, и даже приобрел новый металлический таз, такой широкий, что наполненным его невозможно было пронести через дверь… Словом, постепенно у хозяйки выработалась чисто автоматическая привычка.

Наконец, он наметил дату. Пригласил нескольких соседей на пиво с воблой (именно на пиво, чтобы не захмелели и подтвердили его алиби). И вот сидят они на веранде, пивко потягивают, а его жена, там, на кухне, моет ноги — за окном виден ее профиль.

Соседи — трое или четверо — сидят на стульях, а хозяин — на стареньком диване, что примостился у стены. На полу, сбоку от дивана — бутылки, и хозяин по мере надобности наклоняется и выставляет их на стол. Вот наклонился в очередной раз и замечает, что профиль жены за окном кухни исчез. Значит, дело сделано.

Тогда он и говорит одному из соседей:

— Миша (или Коля), мне отсюда неудобно вылезать, сходи, будь добр, на кухню и попроси Клаву, чтобы несла горячее.

Тот отправился, а через минуту влетает с перекошенной физиономией:

— Беда!

Бросились они на кухню всей компанией: женщина лежит на полу, тазик перевернут… Подняли ее, уложили на кровать, вызвали «скорую», а те даже рассердились: живых, мол, не успеваем обслуживать, а тут — мертвая… Вот такая история!

— Как же он это обтяпал? — спросил я.

— Головой, — усмехнулся старичок. — В пол, ближе к люку, как раз на том квадратике, где она ставила тазик, он вбил гвоздь, но так, чтобы шляпка чуть-чуть выступала. А острие гвоздя, к которому был доступ со стороны погреба, слегка загнул, чтобы проводок не соскочил. Понял, при чем тут погреб? А ты думал — труп спрятать? Ха-ха! Чтобы незаметно подсоединить проводки, а после легко их убрать. А за диваном, куда он поставил бутылки, имел< я выключатель. Нагнулся, раз — и нет человека! И все чип но, благородно.

— Чем же она его так допекла?

— Кто знает! — усмехнулся он.

— Его подозревали?

— Ничуть! Жили дружно, без скандалов, да и свидетели подтвердили. Сочувствовали! — И глаза его весело блеснули.

Тогда-то я и понял простую истину: если действовать с умом, можно достичь любой цели, не подвергаясь риску.

…Однако пора вернуться к Константину.

Доставшееся ему владение представляло собой уютный бревенчатый домик с участком в шесть соток и располагалось в садоводстве, окруженном заболоченным лесом. Само садоводство только-только обустраивалось. Костин родственник одним из первых поставил здесь дом. Еще с десяток энергичных дачников вели строительство. Но в целом местность выглядела необжитой.

— Считай, что эта дача и твоя, ладно? — взволнованно предложил Костя, — Приезжай, когда захочешь, бери несколько грядок. Мою Людмилу все равно сюда калачом не заманишь, к земле она равнодушна… — Он вздохнул.

Его наивно-простодушный вид всколыхнул мою ненависть, но уже через секунду я улыбался ему и с чувством жал руку.

— Спасибо, Костя! Не то чтобы я согласился, но — спасибо на добром слове. Земля мне не нужна, а вот отдохнуть иной раз от городского шума не помешает.

— Вот и прекрасно! — обрадовался он. — Будем ездить сюда вместе.

Никогда не забуду первую ночь, проведенную на Котькиной «фазенде». К вечеру большинство дачников потянулось на электричку. Еще не сгустились сумерки, а вокруг уже не виднелось ни живой души, ни огонечка.

Намаявшийся за день Константин рано отправился на боковую и тут же уснул как убитый. Как убитый… Любопытные сравнения порой приходят на ум.

Я вышел на крыльцо покурить. Бледно светила луна. Монолитная масса леса казалась затаившимся недругом. Лес, у которого отнимали под дачную застройку участки за участком, ненавидел людей так же страстно, как я мог ненавидел храпящего за стеной Константина. Но лес был бессилен, а я мог многое. Отчего бы не взять и лес в союзники?

Соблазн был велик. Один удар по темечку — и проблема решена. А труп нетрудно спрятать так надежно, что не найдут тысячи ищеек. С первой же электричкой можно вернуться домой, а на тревожный звонок Людмилы, который последует под вечер, ответить возгласом изумления.

Я прислушался. О, этот отвратительный храп! Как он распалял мою ненависть!

Но я не поддался искушению. Дело даже не в том, что у меня не будет надежного алиби, что могут остаться случайные следы… Меня не устраивал сам способ. Акция должна свершиться элегантно.

Способ я нашел в середине июля, когда в окрестных лесах дружно повалили грибы.

Должен сказать, что в молодости я был азартнейшим грибником, но однажды со мной произошел казус, после которого я потерял к дарам леса всякий интерес. На Кавказе я отравился белыми грибами, которые сам же и собрал. Натуральными боровиками! Оказалось, что в жарком климате эти элитные красавцы могут накапливать ядовитые вещества. Отравление было несильным, но меня обескуражил сам факт. С той поры я навсегда забросил «тихую охоту».

Мне и сейчас не хотелось идти, но как отказать другу?

Не успели мы углубиться в лес, как на тенистом пригорке я заметил нахально красующийся боровик. Память о пережитом взыграла, и я сшиб его пинком.

— Что ты наделал?! — изумленно воскликнул Константин. — Это же белый!

Я совсем уж собрался рассказать ему о происшествии на Кавказе, но тут что-то щелкнуло в моем сознании. План сложился в единый миг.

— Да? — в свою очередь изумился я. — А разве не поганка?

Константин от души рассмеялся, затем, подивившись моему грибному невежеству, торжественно пообещал сделать из меня профессионального сборщика.

— Собирай, что тебе глянется, — предложил он, — а после я отсортирую твою добычу и объясню, что к чему.

Когда мы набрали по ведерку, он высыпал мои трофеи на траву и тут же схватился за голову. Затем выбрал из кучи бледную поганку и, держа ее за тонкую ножку, со священным трепетом пояснил:

— Запомни, это — бледная поганка, самый ядовитый гриб. Иногда достаточно одной штуки, чтобы записаться в покойники. Но его очень легко отличить… — Он принялся подробно растолковывать то, что я прекрасно знал.

Тем не менее я терпеливо слушал. Вид у меня, конечно, был растерянный.

— Нет, Костя, — виновато вздохнул я, когда он закончил. — Такой уж я бестолковый. Все они кажутся мне похожими. Правда, вот этот гриб — подберезовик, да? — его я точно не спутаю. Лисичку… Масленок… Боровик… А остальные… — Я безнадежно развел руками.

— Ничего! — бодро успокоил он. — Опыт — дело наживное. А пока собирай только те, в которых не сомневаешься. И обязательно показывай мне.

Через пару недель я приобрел во всем садоводстве (а к тому времени мы свели знакомство со многими соседями) устойчивую репутацию чудака, который с трудом отличает подосиновик от мухомора. Я добродушно отшучивался, посмеиваясь в усы. Зато мой план заметно продвинулся.

Теперь предстояло позаботиться о надежных свидетелях.

Мое внимание привлекли две семейные пары.

Глава одной из них — некто Владимир Петрович, ответственный работник районной службы благоустройства, — владел участком на самом краю садоводства, у леса. Каждый выходной он наведывался сюда на подержанных «Жигулях» вместе со своей половиной — добродушной толстушкой Екатериной Евгеньевной. За рулем Владимир Петрович совершенно не пил. Словом, эта пара являла собой идеальных свидетелей.

Следующим, на ком остановился мой взгляд, был долговязый снабженец Георгий Борисович. Этот любил заложить, но знал меру. А главное — он был фанатиком «тихой охоты». Эту страсть разделяла его жена Рая — бойкая вертлявая хохотушка.

Небольшие усилия с моей стороны — и мы по-соседски сблизились. Владимир Петрович, невероятный болтун, увлекался народными промыслами, и мы часами обсуждали «заветные секреты предков»; снабженца я пару раз угостил

бренди; дамам говорил разные приятности. Только и всего. Зато отныне я мог положиться на этих людей.

Но дело только раскручивалось. Мне предстояло учесть массу мелочей, устранить множество скрытых препятствий, причем сделать это ненавязчиво, так, чтобы отдельные детали не сложились впоследствии у других в целую картину.

Например, я долго искал благовидный предлог, чтобы в нужный момент удалить Константина с участка на час- полтора, твердо зная при этом, что он не вернется неожиданно. Вскоре я решил и эту задачу.

В лесу, примерно в полутора километрах от поселка, мы как-то наткнулись на родник с ледяной прозрачной водой. Отведав ее, я так восторгался, что Константин сам предложил делать здесь запасы для кухни и умывальника. И даже привез из дома десятилитровую пластмассовую канистру. Ходили к роднику мы поочередно. Проведя хронометраж, я убедился, что процесс наполнения канистры с учетом пути туда-обратно отнимает никак не менее одного часа пяти минут. Меня это вполне устраивало.

Параллельно я разрабатывал прочие пункты своего плана.

Во-первых, убедил Константина, что мне безумно нравятся жареные грибы. Во-вторых, уговорил его принимать пищу исключительно в домике, мотивируя тем, что на свежем воздухе нет отбоя от мошкары, вызывающей у меня аллергию. Далее устроил так, что за столом у меня появилось постоянное место, как раз у торцевой стены, к которой я любил привалиться спиной после чашки кофе. И, наконец, в один из приездов я тайком захватил с собой ручную дрель и, пока Константин ходил к роднику, просверлил в стене, за своим стулом, у самого пола, тонюсенькое сквозное отверстие. Даже если его заметят, служить уликой оно не может. Просверлить его мог и прежний владелец.

На этом подготовка была в общих чертах завершена.

Оставалось выбрать время.

Заканчивался август. Откладывать на октябрь было опасно: могли грянуть ранние заморозки. Значит, сентябрь. Но опять же, меня устраивали только выходные дни, а еще точнее — одно из воскресений. Взвесив все «за» и «против», я наметил акцию на третье воскресенье сентября.

С первых осенних денечков я принялся исподволь обрабатывать Константина в том смысле, что не худо бы устроить маленький праздник урожая, пригласив на него наших новых друзей.

Константин с восторгом клюнул на мою идею. Так и получилось, что после ряда моих доводов он сам предложил дату: третье воскресенье сентября.

Тетива была натянута, пружина отведена.

И вот приблизился день, о котором я так долго мечтал.

На дачу мы приехали в субботу. Я сходил к роднику — по графику. Ночью как по заказу прошел несильный дождь.

Ранним утром мы двинулись в лес — грибному жаркому предстояло быть главным блюдом на нашем празднике. Константин специально привез из дому большую сковородку.

После «охоты» Костя, как всегда, здесь же, в лесу, придирчиво осмотрел мою добычу и даже похвалил. Я делал несомненные успехи. В отходы пошло совсем немного.

Мы двинулись в обратный путь. Но тут мне захотелось в кусты. Они надежно заслоняли меня от Константина, и я без опаски разыскал припрятанный ранее полиэтиленовый пакет, куда складывал совсем иные находки. Замас¬кировав пакет сверху крупными подосиновиками, я быстро нагнал друга.

Вернувшись в домик, мы обнаружили досадный сюрприз: канистра лежала на боку, вдобавок колпачок был плохо закручен, и почти вся вода вытекла. Должно быть, кто-то из нас в темноте перевернул ее. Наверное, я. Ведь я такой неловкий!

Константин долго успокаивал меня, а затем взял канистру и отправился к роднику. Я неохотно уступил его порыву, пообещав, однако, заняться чисткой грибов.

Проводив друга взглядом, я бросился в домик. За этот час предстояло многое успеть.

Я снял с гвоздя небольшую походную сковородку, которой мы обычно пользовались, плеснул в нее масла и поставил на плиту, где уже горел огонь. Затем достал тот самый пакет с грибочками (их я почистил еще в лесу, чтобы не терять времени). Оставалось порезать их помельче и

бросить в кипящее масло. Когда они подрумянились, никто не признал бы в них поганок. Обжарил я их как следует, ведь грибной яд не боится термообработки. Затем переложил дьявольскую поджарку в банку из-под соуса, а ту спрятал в свою сумку. Сковородку я вымыл с персолью и повесил на место. Еще десять минут отняли хлопоты, связанные с подготовкой шумового эффекта.

…Когда Константин принес воду, передо мной высилась кучка отборных очищенных грибов.

И вот пробил урочный час. Гости не заставили себя ждать. Теперь ничто не мешало мне выполнить задуманное. Предвкушение тончайшего наслаждения охватило мою душу.

Эти простаки тоже предвкушали — сытный обед и выпивку. Чувствуете разницу между человеком с идеей и приземленным обывателем?

События развивались точно по моему сценарию. Очередной осмотр участка, огороднические советы, обсуждение видов на погоду…

Наконец гости расселись за столом. Естественно, я занял свое постоянное место. После первого тоста Владимир Петрович рассказал довольно бородатый анекдот, выдав его за свежий, Георгий, успевший где-то приложиться, подхватил эстафету, я тоже не остался в долгу… Обстановка за столом становилась все непринужденнее.

На время я вошел в роль души компании, поведав несколько забавных историй, последняя из которых была связана с грибами. Раскрасневшийся Константин клюнул на приманку, добродушно пошутив относительно моих «охотничьих» способностей.

Все посмеялись, затем Рая, жена снабженца, с веселой грозностью воскликнула:

— Значит, у вас был плохой учитель! Попались бы вы в мои руки, уж я сделала бы из вас профессора грибных наук!

— Надеюсь, нас не накормят поганками? — блеснула остроумием Екатерина Евгеньевна.

— Что вы! — принялся успокаивать гостей Константин, у которого было плоховато с юмором. — Я всегда проверяю его сбор. Каждый грибочек.

Мысленно я поаплодировал этому недотепе.

За окном заморосило.

До чего же приятно слушать шум дождя, сидя за накрытым столом и ведя милую беседу, осознавая, какой ты неглупый парень и как далеко пошел бы, сложись обстоятельства иначе!

Гости усиленно налегали на закуски, а тем временем аромат грибного жаркого, доносившийся с кухни, становился все более дразнящим.

— О! Какой запашок! — Снабженец не без намека закатил глаза.

Просиявший Константин тут же рванулся со стула и вскоре появился с гигантской сковородой, держа ее на вытянутых руках. Однако небольшой стол, за которым мы собрались, был и без того тесно заставлен тарелками, так что ему пришлось водрузить сковороду на тумбочку. Взяв шумовку, он принялся выкладывать яство на чистые тарелки, которые по одной передавал на стол. Все терпеливо ждали, когда закончится эта процедура.

Я внутренне напрягся: приближался ответственный момент.

Наконец Константин сел на место и потянулся к бутылке:

Ну-с!

— Постойте-ка! — Я сделал таинственный жест. — Ради такого случая у меня сюрприз… — и я нагнулся, чтобы достать бутылку коньяка, стоявшую у стены за моим стулом.

Ее появление было встречено радостным оживлением.

Но не успел я выпрямиться, как что-то произошло. По крыше зашуршало, словно там проснулись Али-Баба и сорок разбойников, затем с тыльной стороны дома послышались частые тугие удары, как если бы стену обстреливали из сотни рогаток.

— Боже, что это?! — испуганно вздрогнула Екатерина Евгеньевна.

— Гром небесный… — ухмыльнулся Владимир Петрович. — Ну-ка, признавайтесь, кто грешен?

Я вскочил на ноги, всем своим видом демонстрируя стремление выбежать наружу, чтобы установить причину шума. Мой порыв заразил остальных, и, повинуясь стадному инстинкту, гости бросились из домика.

С этого момента счет пошел на секунды.

Едва необъятный зад Екатерины Евгеньевны — последней в этой веренице — скрылся за дверью, как я начал действовать. Первым делом я расплел проволочную петлю, затем вынул из сумки, стоявшей у стены, ту самую баночку, выложил содержимое в тарелку Константина, все аккуратно перемешал, а баночку снова спрятал в сумку. Все это я сделал быстрее, чем здесь написал.

Когда я выбежал на улицу, Екатерина Евгеньевна еще только заворачивала за угол.

Я неприметно присоединился к компании. Наши гости, столпившись у задней стены, недоуменно разводили руками.

— Загадка природы! — возвестил Георгий Борисович.

Естественно, я тоже напустил на себя озабоченность,

хотя никакой загадки для меня не существовало.

Вдоль задней стены тянулась глубокая канава, заполненная дождевой водой пополам с глиной. Во избежание размыва прежний владелец укрепил ее стенки кольями, камнями и даже толстым металлическим листом, поставленным в самом опасном месте. Покатая крыша домика, скрытая кустом сирени, нависала как раз над канавой. Мне, с моим инженерным умом, совсем нетрудно было устроить этот спецэффект. На крыше я расположил пакет, наполнив его мелкими камешками. Груз удерживался планкой, а та — тонкой стальной проволочкой, второй конец которой я пропустил через дырочку, просверленную мною в стене, и закрутил за неприметный гвоздик у самого пола. Все было так отрегулировано, что стоило просто потянуть за струну, как планка освобождалась и камешки лавиной ссыпались по крыше, падая с высоты на металлический лист, имевший заметный наклон. Камни тут же тонули в грязной жиже, а от проволочки, совершенно неприметной в мокрой траве, я рассчитывал избавиться в ближайшие две минуты.

Но прежде следовало рассеять недоумение собравшихся.

Я деловито осмотрел место события и указал на металлический лист.

— Что ты хранил на крыше, Константин? Видишь, оттуда могло что-то упасть прямо на лист. Потому и Верно! — согласился он. — Понятия не имею, что там лежало, ни разу не заглядывал, но, несомненно, ты прав… Бог с ним! Идемте за стол, грибы остывают. — Он первым двинулся обратно.

Теперь можно было не спешить. Я дождался, пока народ последует за хозяином, затем разыскал в мокрой траве свившуюся проволоку, смотал ее в клубок, а тот зашвырнул в канаву. Ну вот, никаких следов. Не считая баночки. Но и до нее дойдет очередь.

Я вернулся в комнату и занял свое место.

Бокалы наполнились, пирушка продолжалась.

Я с холодным любопытством наблюдал, как Константин жадно уминает поганки. Появится ли предчувствие смерти в его глаза? Впрочем, не будем спешить.

А веселье разгоралось. Праздник явно удался. Даже Владимир Петрович, разохотившись, осмелился пригубить рюмочку.

Я поглядывал на часы: важно сыграть в унисон. Я тоже должен продемонстрировать недомогание. Это отведет от меня малейшие подозрения.

Тем временем Рая принялась уговаривать компанию немедленно отправиться по грибы. Тем более дождик только что прошел. А после можно продолжить. Она растормошила всех.

Тут же начались шумные сборы.

— А ты чего сидишь? — Константин удивленно посмотрел на меня. Никаких симптомов отравления он пока не обнаруживал. У этого бугая было поистине лошадиное здоровье.

.— Рад бы, да не могу, — сморщился я. — Что-то крутит. Вы идите, а я, пожалуй, прилягу.

Владимир Петрович тоже отказался от похода в лес, вспомнив, что договорился заскочить в соседнее садоводство к приятелю за ручной лебедкой для выдергивания пеньков. -

Всей толпой мы вышли из домика.

Грибники направились через огороды к лесу, а я решил проводить Владимира Петровича, ощутив внезапно, что моя ссылка на недомогание не так уж фальшива. Кружилась голова, участилось сердцебиение. Чему удивляться? Самовнушение — отнюдь не безобидная штука.

Мы неторопливо вышагивали по пыльной дороге. Владимир Петрович увлеченно рассказывал о старинных способах, посредством которых наши прадеды избавлялись от пней. Трещал он как сорока.

Я слушал вполуха. А удачно получилось, что эта фанатичка утащила компанию в лес. Быть может, приступы боли начнутся у Кости в каком-нибудь болотистом овражке? Там его и кондрашка хватит.

Незаметно мы дошли до «фазенды» Владимира Петровича, расположенной, как я уже упоминал, в дальнем углу садоводства. Здесь на большинстве участков, как говорится, конь не валялся. Лишь ближайший сосед моего спутника успел разбить несколько грядок да насадить густой малинник. Вокруг не виднелось ни души.

Участок Владимира Петровича тоже требовал немалого пота. Грядки у него, правда, были — сплошь засаженные картофелем, но укрываться от непогоды приходилось в крохотном шалаше, крытом еловыми лапами. Не знаю, как уж там умещалась любезная Екатерина Евгеньевна.

Тем не менее Владимир Петрович с энтузиазмом развернул передо мной грандиозный проект обустройства своего клочка. Он водил меня из угла в угол и говорил, говорил, говорил… От его несносной трескотни раскалывалась голова.

Рядом с шалашом я увидел странной формы глубокую яму, сужающуюся кверху.

— Клады ищете?

— Голубчик! — пропел он. — Перед вами — так называемый новгородский погреб. Устроить — сущие пустяки, зато картошка не померзнет. Гарантия! Суть в том, что яма сужается к горловине, и земля удерживает тепло, — он пустился в бесконечные пояснения.

— Не великоват ли погребок?

— Как бы не оказался мал! — захохотал он, запрокинув лысеющую голову. — А дело в том, — он понизил голос, будто доверяя сокровенную тайну, — что я владею уникальной технологией, позволяющей собирать по двадцать мешков картофеля с сотки! Осторожно, не подходите к краю, может обвалиться.

Я незаметно глянул на циферблат. Не исключено, что у моего лучшего друга уже начались колики. Вдруг Владимир Петрович успеет отвезти его в больницу? Нет, надо немедленно сплавить этого невероятного говоруна.

Я протянул руку:

— Владимир Петрович, спасибо за интересный рассказ, но мне, кажется, пора.

— Голубчик! — сладкозвучно пропел он. — Я вижу, что заинтриговал вас. Ах, какая жалость, что мне надо уезжать! Ну ничего. Вот вам блокнот с любопытнейшими выписками. Я три вечера просидел в Публичке, роясь в старых журналах, и не жалею. Посмотрите, голубчик. И Константину покажите. Только блокнот верните, обязательно, я без него как без рук.

— О чем разговор! — Я сунул блокнот в карман.

Он сел в машину и завел мотор.

— Садитесь, я вас подброшу.

Меня вдруг резко затошнило от запаха бензина.

— Спасибо, лучше пройдусь. Такая замечательная погода!

— Как знаете… Ну, до скорого! — Он уже выехал на дорогу, но снова затормозил и крикнул мне, высунувшись в окошко: — Голубчик! Не в службу, а в дружбу… В шалаше лежит отвертка с красной ручкой. Я брал у Константина и совсем запамятовал отдать. Сделайте это, пожалуйста, за меня, если вам не трудно.

— Что за пустяки, право…

Наконец-то он нажал на газ и запылил по дороге.

Я провожал его взглядом. Вот, слава-те Господи, машина скрылась за поворотом.

Вот все и свершилось, подумал я. Сколько выдумки и изобретательности было вложено в эту акцию, сколько бессонных ночей позади! Но где бурная радость? Где эйфория и душевный подъем? Почему я не ощущаю ничего, кроме скуки? И чем же мне теперь, когда все позади, заполнить свою жизнь, которая опять войдет в накатанную, будничную колею?

Не забыть бы выбросить банку… Ах да, еще прихватить эту дурацкую отвертку.

Я нагнулся, заглядывая в шалаш, и… едва не заорал от дикой боли в животе. Все завертелось перед глазами. Пытаясь сохранить равновесие, я отпрянул назад, ноги мои подкосились, и вдруг я ощутил, что лечу, лечу в бездну, в ад… Глухой удар, резкая боль в ноге — я потерял сознание…

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я очнулся. Нет, это еще был не ад. Я лежал на дне «новгородского» погреба, настоящей волчьей ямы. Земляные стены почти сходились наверху, оставляя видимым круглый клочок неба. Я попытался подняться, но острая боль в ноге исторгнула крик из моей груди. Ощупав левую штанину, я понял, что у меня перелом.

Я завопил во всю силу своих легких. Но крик, казалось, гас в этом земляном мешке. Я вспомнил, что поблизости — ни души. Господи, как же выбраться отсюда?! В погребе не было ничего, кроме пустой бутылки с налипшими изнутри чаинками.

Я попытался здраво осмыслить ситуацию, когда новый приступ боли, на этот раз в животе, в почках, в селезенке, — заставил меня вертеться волчком.

«Ты же отравлен, — ухмыльнулся кто-то внутри меня. — Своими же грибочками. Ты ведь хорошо знаешь симптомы отравления, так что не обманывай себя. Но, Боже правый, как это могло случиться?!»

На миг меня посетила безумная мысль, что Константин вынашивал аналогичный план и, в свою очередь, осуществил его. Но это невозможно! Константин генетически не способен на подобный поступок. Да и как он сумел бы? Хотя именно он раскладывал жаркое по тарелкам. По тарелкам…

И тут на меня снизошло озарение.

Когда я подложил ему «гостинец», его порция стала хоть и ненамного, но больше. Вернувшись в комнату первым, Константин заметил это и переставил наши тарелки, желая оказать мне любезность, ведь я так восторгался жареными грибами!

Гениальный план рухнул из-за его совершенно идиотской деликатности, анекдотичной щепетильности.

Этому недотепе снова повезло, и снова — благодаря случайности, а не уму и проницательности — вот что бесит!

Но я еще не потерял надежды выкарабкаться и долго кричал, рассчитывая, по крайней мере, на возвращение Владимира Петровича. Однако проклятый болтун, похоже, все еще точит лясы со своим приятелем.

Если вас интересует, какие физические муки я терпел, обратитесь к любому справочнику по грибным отравлениям, там все подробно описано, и, поверьте, описано весьма точно. Но как передать душевные страдания?!

Иногда боль давала передышку, и ко мне возвращалась способность рассуждать. Разум не мог смириться с нелепым поражением. А хуже всего, что, найдя мой труп, скажут: мужик обожрался поганок. Это вам, детки, урок.

Вот где трагедия! Вот где высшая несправедливость! А ведь я достоин восхищения! Я, мой гибкий, неповторимый ум! Господи, как я понимаю Герострата!

Моя рука наткнулась на блокнот Владимира Петровича, а шариковая ручка у меня с собой… Я должен вытерпеть любую боль, должен продержаться до той поры, пока не поведаю миру о своей блестящей…»

Далее каракули становились совершенно неразборчивыми, как будто автор уже не владел навыками письма.

Но нет, на обороте одного из листков я обнаружил еще один абзац.

«Если я оставлю эти записки в яме, то они наверняка попадут в милицию и исчезнут в тамошних архивах. Не хочу! Я затолкаю их в бутылку, а ту, собрав последние силы, зашвырну в соседний малинник. Авось…»

Это все.

Самое трагикомичное, что своей подписи новоявленный поклонник Герострата так и не поставил. Конечно, приложив усилия, я мог бы выяснить его имя. Но зачем? Всевышнему оно известно, и он отмерит грешнику полной мерой.

СВЕЧКА

Человек, рассказавший мне этот сюжет, обладал ярко выраженным природным актерским даром, хотя не имел никакого отношения к театру. Свой монолог, а по сути — маленький спектакль, он представлял передо мной в лицах с такой естественностью, как будто всю жизнь только тем и занимался, что выступал перед зрителями.

Покоренный его экспрессией, я и сам в какой-то момент поверил, что эта фантасмагорическая и, вместе с тем, поучительная история произошла на самом деле…

Было около половины двенадцатого ночи, когда забрызганный грязью джип остановился на выезде из леса, подступавшего к безлюдной, скудно освещенной платформе. Левее от нее дремал деревянный пригородный поселок. Похоже, спать здесь ложились рано, лишь в двух-трех местах бледно светились окошки.

Человек, сидевший за рулем джипа, прислушался к чему-то, затем дал задний ход, намереваясь загнать машину в заросли кустов.

Внезапно мотор завыл от перегрузки.

— Ну-ка, глянь, что там! — приказным голосом обратился водитель к своему единственному спутнику. — Да живее!

Тот выскочил из салона, провел под днищем лучом фонарика.

— Эй, да здесь мокро! Какой-то ржавый трос намотался на ось…

— Ржавый, говоришь? — водитель переключил скорость и дал газ, определенно не жалея автомобиля.

— Лопнул, как нитка! — крикнул второй.

— Не ори ты так, недоумок…

Водитель всё же загнал джип в кустарник, затем выбрался наружу:

— Слушай меня внимательно, малый! Инструктирую в последний раз! Сделаешь что-нибудь не так, оставаться тебе без головы…

Пора уже сообщить, что оба поздних путника принадлежали к касте «джентльменов удачи» и прибыли сюда с недоброй целью, воспользовавшись ими же угнанной иномаркой.

Главарем был обладатель командного голоса: высокий, ладный, белокурый, с тонкими, даже артистическими чертами смуглого лица и тигриной грацией.

В криминальной среде его называли Калган.

Второй — коренастый, толстогубый, кривоногий, словно наспех слепленный матушкой-природой, был его подручным. Он с готовностью откликался на прозвище Грузило, а на главаря смотрел снизу вверх и отнюдь не по причине своего небольшого росточка.

— Как я и думал, в этой дыре к полуночи все уже дрыхнут без задних ног, — Калган презрительно сплевывал слова, будто семечки, в сторону своего спутника. — Что ж, прямо сейчас и начнем! Но обернуться надо быстро. Ровно в полночь пройдет последняя электричка. Нужно успеть до нее.

— Как скажешь, Калган, — раболепно ответил тот. — Ты ведь — сам голова!

— Вот и делай всё в точности, как тебе говорят! Маски наденем у калитки. Я втолкую старухе наши условия, а ты тем временем снимешь икону, на которую я укажу, и завернешь ее в платок. После этого возвращаемся сюда. Главное, чтобы нас не увидели с последней электрички. Не люблю я непредвиденных случайностей! Потому и машину спрятал в кустах.

— Калганчик, а ты уже нашел покупателя на эту иконку?

— Козел! Кто же ее купит?! Побоятся. Она ведь чудотворная. Если старуха, конечно, не врет. Впрочем, это уже не важно.

— Не понял. Какая же тогда нам от нее польза?

— Мы берем икону в заложники, — изрек главарь. — Спрячем в надежном месте. И будем ждать выкупа.

— А дадут?

— Куда денутся! Верующих страдальцев, с которых эта бабка — божий одуванчик имеет навар, пруд пруди! Богатейшие люди к ней так и прут. Кто с покаянием, кто за исцелением. Вот они-то и внесут выкуп.

— Ох, и голова у тебя, Калган! Я бы до такого ни в жизнь не допёр! Слушай, а если эта бабка Ульяна, к которой мы топаем, и вправду ясновидящая? Вдруг уже знает про нас с тобой?

— Дурак ты, Грузило, и не лечишься! — усмехнулся главарь. — Всё, на что способны все эти ворожеи, гадалки, ясновидцы — пускать пыль в глаза! Вот и эта старушка — бабушка Ульяна — всего-навсего малограмотная знахарка, изображающая народную целительницу! А для приворота клиентуры пустила слух, будто владеет чудотворной иконой. Вот на этой ее хитрости мы и сорвем свой куш!

— Ну, Калган, ты — голова-а… — уже в который раз восхитился подельник. — А сам-то ее видел? Знахарку эту, да и иконку тоже?

— А то! Приходил к ворожее под видом обманутого банкира. Мол, утешения ищу. Надо же было узнать, какая из икон чудотворная. Ими там у нее вся стена увешана. Бабка в полном смысле — божий одуванчик: дунь — улетит! Поэтому вырубать ее нельзя. Вдруг помрет, с кого тогда выкуп получим? Связывать ее тоже не будем. Бабка принципиально не пользуется ни электричеством, ни телефоном. Так что быстро поднять тревогу не сможет.

— А соседи?

— Пока она достучится до этих сонных тетерь, мы с тобой будем далеко.

Скромный домик, в котором обитала знахарка, стоял на отшибе. Деревянное строение в три окна по фасаду, низенький палисад с распахнутой настежь калиткой, крылечко под навесом, покатая двускатная крыша из дранки… Окна светились, но не электрическим светом.

— Начали! — подал команду Калган.

Грабители надели припасенные заранее маски оборотней.

Крыльцо под ногами заскрипело, но они уже не таились. Шедший первым главарь толкнул дверь — та легко подалась. Злоумышленники прошли через темные сени, сбив какое-то ведро, загремевшее на весь дом, толкнули вторую дверь, тоже незапертую, и ворвались в комнату — низенькую, почти без обстановки, с нависавшими потолочными балками.

Вся дальняя стена была увешана иконами. Перед некоторыми горели лампады и свечки. На золоченых и серебристых окладах отражались таинственные блики. Святые угодники, чьи лица, казалось, светятся сами по себе, смотрели на незваных гостей с грозной укоризной.

— Ух, ты! — не сдержал эмоций простодушный Грузило.

Приглушенное великолепие икон помешало грабителям сразу заметить хозяйку, хотя та стояла совсем рядом. Маленькая, заметно сгорбленная знахарка была одета в такие же старые, как она сама, темные одежды, сливавшиеся с окружавшим полумраком. Ее голова была повязана тоже темным платком. На виду оставалось лишь бледное лицо — узкое и сухое, с заострившимся носом и огромными бездонными глазами. Но было в этом лице что-то значительное, ставившее ее в один ряд с ликами святых.

— Здорово, хозяйка! — весело гаркнул главарь, ничуть не утративший своего апломба. — Не ждала поздних гостей? А мы вот решили зайти к тебе на огонек. Да попросить за наше беспокойство скромную награду. Вон сколько у тебя икон! Пожертвуй хоть одну в пользу бедных!

Ворожея даже не шелохнулась. Но лампады вспыхнули чуть ярче. А может, это ветерок впорхнул через оставшиеся открытыми двери?

— Ты приходил на прошлой неделе, — ровным голосом произнесла бабушка Ульяна. — Я знала, что ты вернешься. Злое дело ты задумал, несчастный человек! Откажись от него. Уйди с миром и тогда спасешься.

Калган расхохотался от души.

— Уйду, бабуля! Но только не с пустыми руками. Заметь, сам я ни к чему даже пальцем не прикоснусь. Так что твое проклятье пролетает мимо. Он возьмет! — Калган подтолкнул подручного вперед: — Вон ту снимай, да живей!

Грузило послушно двинулся за добычей.

— Не делай этого! — повторила знахарка со спокойной непреклонностью, по-прежнему обращаясь только к Калгану и даже не взглянув в сторону Грузила. — Еще не поздно отказаться. Не будет поздно до последней минуты. Но если не одумаешься — простишься с жизнью. Не он, а ты!

Грузило невольно замер у стены, растерянно уставившись на главаря.

— Снимай! — рыкнул на него Калган, затем снова повернулся к знахарке: — Хочу тебе сообщить, бабуля, что лично я не верю ни в бога, ни в черта, ни в конец света, ни в вечное спасение, ни в болтовню мошенников, прикидывающихся святошами! А верю только в звон монет, которых мне почему-то вечно не хватает. Но эту проблему на ближайшее время я решу. С помощью вот этой самой иконки, старуха! Ты за нее особо не переживай, получишь назад в целости и сохранности. Если заплатишь выкуп. Тряхни своей мошной! Кстати, где ты ее держишь? Не под кроватью же?

— У меня ничего нет, — ответила знахарка. — У людей, что приходят ко мне, я прошу ровно столько, сколько требуется на содержание этой обители. Ты и сам должен это знать.

— Ну, конечно! Ты же у нас святая! — хохотнул Калган. — Впрочем, мне без разницы, как ты ведешь свой знахарский бизнес. Но я знаю точно, что среди твоих клиентов полно богатеньких Буратино. Выкуп пусть заплатят они! Так им и передай! Готово? — последний вопрос адресовался Грузиле.

Тот уже снял икону и сейчас суетливо заворачивал ее в платок.

В этот момент пламя одной из свечек вдруг резко вспыхнуло, озарив полкомнаты. Затем свечка качнулась и упала, погаснув.

Знахарка некоторое время смотрела на нее, затем перевела взгляд на Калгана.

Голос ее звучал с величавой торжественностью:

— А погибнешь ты от свечки. Страшной смертью. Сегодня. Ровно в полночь. Но еще и сейчас не поздно спастись. Вели ему повесить икону на место, а сам покайся! Возвращайся в город на электричке. Сообщи, куда следует, о машине, которую ты угнал! Это — последнее предостережение!

— Старая ведьма! — рассвирепел вдруг Калган. — Свечкой меня вздумала пугать! Скажи спасибо, что ты нужна мне для выкупа! На! Держи метку! Здесь нарисована цифра, которую я хочу получить не позднее конца недели. И запомни крепко: не будет шуршащих баксов, останешься без своей фальшивой чудотворной!

Далеко за лесом послышался перестук вагонных колес.

— Как раз успеваем, — заметил главарь, широко шагая по тропинке.

— Ну, Калган, ты — голова-а… — продолжал восторгаться Грузило, поспешая следом и прижимая к груди добычу. — Всё рассчитал! Как в аптеке!

— Ведьма… — отрывисто бросил тот, отвечая каким-то своим мыслям. — Свечкой меня вздумала пугать! Да я в своей жизни ни одной свечки в руках не держал! И не собираюсь! На пушку меня решила взять, старая плутовка!

— Послушай, Калган, а как она узнала, что мы приехали на краденой машине?

— Заткнись!

Между тем, тропинка привела нечистую парочку к оставленному в кустах джипу.

— Скоро полночь, — пролепетал Грузило, меняясь в лице. — Послушай, Калган, а вдруг она правду сказала?

— Садись в тачку, трепло! — бросил ему главарь. — Еще один верующий выискался!

Калган завел мотор и, газанув, выехал из зарослей на открытое место. — Ну, вот, — крякнул он, и в этот момент двигатель заглох.

Чертыхаясь, главарь выбрался наружу и поднял капот.

— Калган… — ежась, будто от мороза, окликнул его Грузило. — Чего там старуха про свечи говорила? А ведь в моторе тоже есть свечи…

— Уймись! — нервничая всё заметнее, осадил подельника Калган. — Фары лучше выключи! Электричка подходит, а мы как на ладони!

До полуночи оставалось несколько секунд.

Грузило потянулся к переключателю.

Чуть раньше осторожный Калган двинулся было под защиту густой тени кустарника.

Но тут что-то произошло. Широкая и огромная светлая полоса прочертила дугу со стороны леса, с грозным шорохом улегшись параллельно джипу. Но в своем движении дальний кончик этой полосы успел коснуться Калгана. Страшное превращение мгновенно произошло с матерым рецидивистом: его голова вдруг утратила первоначальную форму. Затем то, что осталось от Калгана, качнулось и рухнуло в какую-то странную лужу. Странную — ибо дождей не было больше двух недель.

Полуночная электричка давно умчалась, а коротышка всё сидел на корточках, прижимая к груди завернутую в платок икону, смотрел на обезображенный труп своего главаря и повторял как заведенный:

— Ох, и голова у тебя, Калган… Ох, и голова-а…

ТЕПЛЫЙ КЛЮЧ

В таком состоянии его и застал полицейский наряд. Грузило чистосердечно рассказал о том, как они похитили чудотворную икону, и что из этого получилось.

Днем провели расследование с участием экспертов.

Оказалось, что когда-то через околицу поселка проходило ответвление высоковольтной линии на ферму. Ферму давно уже закрыли, провода сняли и только старые столбы так и остались стоять.

Позднее рядом с одним из них пробился теплый ключ.

Столб «поплыл» в разжиженной почве, удерживаемый в вертикальном положении лишь железобетонными ригелями и проржавевшим насквозь тросом.

В поселке эту опору называли «танцующей» и обходили ее стороной.

Грабители этого не знали.

Газуя в темноте, Калган по чистой случайности порвал джипом трос, отчего освободившийся от нижних пут столб начал крениться еще круче.

В тот самый момент, когда главарь отступал к кустам, железобетонный 19-метровый столб окончательно вывернулся из почвы и улегся в заросли, «чиркнув» при падении грабителя по черепу.

Происшествие заметил один из пассажиров электрички, который тут же позвонил по мобильнику в службу спасения.

Прибывшие в поселок МЧС-овцы вышли на связь с полицией.

Так или иначе, чудотворная икона вернулась на место. Бабушка Ульяна от дачи показаний под протокол отказалась. Лишь сообщила коротко, что к ней пришли двое мужчин и силой забрали икону. В глазах одного из них она прочитала дыхание близкой смерти, избежать которую можно было покаянием. Но грешник не захотел каяться.

Среди жителей поселка вся эта история быстро обросла самыми невероятными подробностями. Кое-кто утверждал, что бабушка Ульяна силой своего даравынудила грабителей оставить машину именно у «танцующего» столба. Ну, а дальше — цепочка удивительных совпадений.

Так или иначе, предсказание сбылось до мелочей.

Возмездие свершилось ровно в полночь!

Но причем здесь «свечка», спросите вы?

Да притом, что у монтажников и электриков бетонные столбы так и называются — «свечками»!

Одного только не мог объяснить никто из причастных к этой истории: откуда знахарка, эта малограмотная старая женщина, в доме которой никогда не было ни электричества, ни телефона, откуда она могла знать профессиональный термин, которым пользуются только специалисты?

А и вправду — откуда?

Садовник

— Тот ставящий в тупик случай произошел со мной много лет назад, когда я прибыл на стройку в далекий город Тахиаташ, расположенный в нижнем течении великой среднеазиатской реки Амударьи, — повел свой рассказ М.М.Голубев.

Встретили меня хорошо.

“Прежде всего, вас нужно поселить, — сказал мне начальник. — Отдельный дом устроит?”

“Это шутка?” — вырвалось у меня.

“Ничуть! Действительно, имеется уютный домик, правда, однокомнатный, но ведь вам больше и не нужно”.

“Почему же он пустует?” — удивился я.

“Так уж совпало… — мой собеседник отвел глаза в сторону. — Считайте, что вам повезло. Наш комендант объяснит вам дорогу и даст ключи”. — Он крепко пожал мне на прощание руку.

Домик стоял на краю нового микрорайона, застроенного панельными пятиэтажками.

Точнее, домиков, совершенно одинаковых, было два.

Один из них стоял ближе к жилью, второй (мой) — чуть на отшибе, метрах в тридцати от первого.

От коменданта, не отличавшегося словоохотливостью, я узнал лишь то, что во втором домике живут два брата бульдозериста, которые, мол, и введут меня в курс местных порядков, как только вернутся вечером с работы.

Мой домик мне понравился. Небольшой, всего в два окна, с невысоким крыльцом, он был чисто побелен.

Правда, внутри, на казенной мебели, лежал толстый слой пыли.

Зато в чуланчике я обнаружил целый склад хозяйственного инвентаря: лопаты, метлы, швабры, ведра и прочее.

До наступления вечера я навел порядок и даже успел осмотреть окрестности.

Со стороны, противоположной жилью, к домику примыкал углом какой-то странный участок, размеров в два футбольных поля.

Там поднимались деревца, высаженные по линейке, тянулись посыпанные песком дорожки, вдоль которых кое-где стояли скамейки.

Однако все без исключения деревца были высохшими, дорожки потеряли свою строгую форму, а краска на скамейках облупилась.

Безжизненной была и земля — вся в трещинах, с белесыми солевыми разводами.

Между тем, появились мои соседи.

Это были братья-близнецы лет сорока, оказавшиеся людьми приветливыми и добросердечными. Они тоже были прикомандированы к стройке, но находились здесь уже больше двух лет.

Братья пригласили меня на ужин, за которым завязалась обычная в таких случаях беседа.

Однако меня не покидало ощущение, что они чего-то не договаривают.

Но вот они переглянулись между собой, и один из них сказал:

— Мы с братом не хотим вас пугать, и все же будет лучше, если вы узнаете эту историю от нас.

И они, дополняя друг друга, поведали мне о Садовнике.

Суть их рассказа вкратце такова.

Несколько лет назад рядом с новым микрорайоном был заложен парк.

Но уже по весне все деревца засохли, потому что из-под земли обильно выступила соль.

Территорию парка снова промыли водой, и снова высадили саженцы.

Но к следующему лету деревца высохли опять.

Пригласили опытного специалиста, и тот констатировал, что помочь делу нельзя. Соль на этом клине доходила до значительных глубин, а это значило, что подпочвенные воды будут постоянно выносить ее на поверхность.

После этого озеленители ушли на другую территорию, а этот покинутый участок стали называть Сухим Парком.

И только один из озеленителей не смирился с приговором.

Все свободное время он проводил в Сухом Парке, поддерживал исправность дренажной системы и пытался всякими способами вымыть из почвы избыток соли, убийственный для растений.

Этого одержимого прозвали Садовником.

Он прилагал поистине титанические усилия, но соль выступала снова.

И вот однажды к Садовнику пришли местные аксакалы и сказали, что тут ничего не будет расти, потому что этот пустырь исстари облюбовал для себя подземных хозяин соляных пластов — Соляной Хан. Хан сидит в прохладной подземной пещере и посылает своих соляных слуг, чтобы они снова насыщали землю солью. Лишь уговорив Соляного Хана уйти отсюда, можно озеленить этот уголок.

Вскоре после разговора Садовник пропал.

Ходил слух, что он отправился на поиски Соляного Хана…

И тут братья меня огорошили:

— Садовник жил в вашем доме. Там даже остался его садовый инвентарь. Когда он исчез, то через некоторое время в доме поселился крановщик с семьей. В первую же ночь новоселы были разбужены странным стуком из-под земли. Как будто кто-то хотел вырваться из глубины на поверхность и просил о помощи. Так повторилось и на вторую ночь, и на третью… Крановщик собрал вещи и покинул дом вместе с домочадцами. Затем в доме селились другие люди. Кто-то выдерживал месяц, кто-то неделю, но съезжали все. Дом пустует уже третий месяц.

— А вы? — спросил я. — Вы тоже слышите стук?

Они в унисон покачали головами:

— Нет! В нашем доме ничего не слышно!

Однако пора было прощаться.

Я долго ворочался с боку на бок, прежде чем дрема начала обволакивать сознание.

Как вдруг где-то снизу послышались ритмичные удары!

Сначала они были глухими, доносившимися как будто сквозь вату, затем стали громче и отчетливее.

Машинально я глянул на часы: было начало третьего ночи.

Затем стук пропал, но через несколько минут повторился снова.

Стук то возобновлялся, то снова исчезал, то делался глуше, то снова нарастал.

Я поднялся, включил свет, пробовал читать, но куда там!

Стук прекратился лишь около четырех часов утра.

Все повторилось и на вторую ночь, и на третью…

Я никому не говорил об этом, даже своим соседям, опасаясь стать в новом коллективе посмешищем.

Между тем, после двух часов ночи стук повторялся с неотвратимой неизбежностью, словно бы Садовник рвался из подземного плена на волю.

Мои нервы были уже на пределе, когда ситуация разрешилась весьма прозаическим образом.

Меня вызвали к начальнику, и тот сказал:

— Вынужден вас огорчить! Пришла бумага, из которой следует, что территория Сухого Парка будет застраиваться, два наших домика идут под снос. Придется вам перебраться в общежитие.

Что ж, я был только рад!

В Тахиаташе я пробыл в общей сложности более полутора лет и, постепенно разобравшись в ситуации, решил, как мне кажется, эту загадку.

Думаю, что со стороны реки к городу тянулись под землей узкие пустоты вроде каналов.

Один из таких природных каналов заканчивался как раз под домиком Садовника.

Далее.

В ту пору через Амударью в ее нижнем течении был проложен один-единственный мост, причем понтонный, именно в районе Тахиаташа.

Движение по нему было весьма интенсивным.

Но ведь еще надо было пропускать суда и баржи, которые перевозили большой объем грузов, как для Тахиаташа, так и для городов, лежавших ниже по течению.

Поэтому центральный пролет моста разводили, но в те часы, когда автомобильное движение было минимальным, то есть, ночью, с 2-х до 4-х.

Именно в этот промежуток времени суда и самоходные баржи двигались мимо города в обоих направлениях.

Очевидно, звуки работавших на малых оборотах двигателей, передавались по реке к подземной полости, а по ней достигали домика Садовника, воспринимаясь людьми, как некие мистические сигналы из глубины.

Что же касается самого Садовника, то он, надо полагать, убедившись в тщете своих усилий, попросту уехал из города.

Предсказание

Так называемое «чистосердечное признание» на практике довольно редко проистекает из искреннего раскаяния преступника. Но в данном случае сомнений не оставалось даже у видавших виды оперативников: злоумышленник, потрясенный произошедшим, говорит чистую правду, хотя поверить в нее невозможно. А не поверить тоже было нельзя, ибо все улики находились перед глазами.

Вот сжатый пересказ признания, которое сделал вор по прозвище Грузило, и которое мы даем в переводе с блатного.

Грузило работал в паре с Калганом, прирожденным главарем: дерзким, франтоватым, фартовым, не ведавшим жалости. Именно Калган планировал каждое ограбление. А Грузило послушно исполнял его волю.

Дело, которое Калган затеял на этот раз, было необычным.

Главарь сообщил подручному, что в пригородном поселке С. обитает в собственном домишке бабка-ворожея по имени Ульяна, к которой валом валит народ, включая богатеньких буратино. У знахарки есть невзрачная с виду икона, которую старуха выдает за чудотворную. Врет, конечно. Но клиенты верят, что икона эта плюс бабкина ворожба исцелят их от недугов и залучат к ним удачу.

Недобро усмехаясь, Калган заявил, что намерен… взять икону в заложники. Попросту содрать ее со стены, а бабке объявить стоимость выкупа. Дать ей неделю на сбор всей суммы. И пригрозить уничтожением иконы за малейшее ослушание.

Калган сказал также, что уже сходил в разведку, изучил все ходы-выходы, выяснил, что ближе к полуночи, перед последней электричкой, бабка остается одна, и что они никогда не запирает двери своей хижины, которая стоит на отшибе.

Словом, им предстоит увеселительная прогулка.

К поселку они подъехали на угнанном джипе за полчаса до полуночи. Машину загнали в кусты, наискосок от безлюдной, скудно освещенной платформы.

Тут, правда, произошла небольшая осечка. Подавая назад, Калган не заметил бетонного столба. Сотрясение было чувствительным, но не смертельным. Матерясь и почесываясь, воры вылезли наружу.

— Нам туда, — Калган указал на крайнее окошко, светившееся тусклым желтым светом, и пояснил: — Бабка не признает электричества. Жжет свечи.

Перед самым крыльцом грабители надели резиновые перчатки и маски зверей.

Двери и вправду были незаперты.

Воры вошли в комнату — низенькую, с нависавшими потолочными балками. Обстановка практически отсутствовала. Зато вся дальняя стена была увешана иконами. Горели лампады и свечи. Святые угодники взирали на незваных гостей с грозным укором.

На фоне мерцающей позолоты подельники не сразу заметили, маленькую, сгорбленную знахарку в темных одеждах. На ее худощавом, морщинистом лице выделялись ясные бездонные глаза.

— Злое дело ты затеял, человече, — тихо сказала она, обращаясь только к Калгану. — Откажись от него, покайся и — спасешься. Денег у меня всё равно нет.

— Зато у твоих клиентов, бабулька, капусты вдоволь! — весело гаркнул Калган. — Пускай раскошелятся, тогда и получишь свою чудотворную обратно! А пугать меня не надо! Сама бойся, старая! Я ведь не верю ни в бога, ни в черта! Не будет баблосиков, изрежу твою икону в лапшу или сожгу, усвоила? — он подтолкнул оробевшего вдруг подельника: — Снимай! Вон ту!

Знахарка даже не обернулась в сторону Грузилы.

— Уйди с миром, — спокойно попросила она Калгана.

— Черта-с-два!

Грузило тем временем снял темную икону в простом деревянном окладе и принялся заворачивать ее в тряпку. Пальцы его дрожали.

В этот момент одна из свечек вдруг ярко вспыхнула, затем качнулась и упала на пол.

Знахарка молвила, не сводя с Калгана взгляда:

— Тебе еще и сейчас не поздно спастись. Покайся, оставь чудотворную и уходи. Если сядешь на электричку, то сохранишь голову целой. Иначе погибнешь страшной смертью. Сегодня. Ровно в полночь. От свечки.

— Старая ведьма! — рассвирепел вдруг Калган. — Свечкой меня вздумала пугать! Скажи спасибо, что ты нужна мне для выкупа! На! Держи маляву! Здесь нарисована цифра, которую я хочу получить не позднее конца недели. И получу! Не то плакала твоя чудотворная!

Когда грабители вернулись к оставленной машине, где-то за лесом послышался перестук вагонных колес.

— Скоро полночь, — пролепетал Грузило, у которого зуб на зуб не попадал. — Послушай, Калган, а вдруг она правду сказала?

— Садись в тачку, дурило! — бросил ему главарь. — Еще один верующий выискался!

Мотор взвыл, машина неожиданно дернулась назад и снова ударила в столб.

— А, черт! — Калган переключил скорость и, наконец, выехал из кустов. — Ну, вот, — крякнул он, и в этот момент мотор заглох.

Матерясь, главарь вылез из салона и поднял капот.

— Калган… — ежась, будто от мороза, позвал Грузило. — Чего там старуха про свечи говорила? А ведь в моторе тоже есть свечи. Ты бы поаккуратнее…

— Заткнись! — рявкнул Калган. — Фары лучше выключи! Электричка подходит, а мы как на ладони!

До полуночи оставалось несколько секунд.

Грузило потянулся к переключателю.

И тут Калган внезапно вскинул голову и открыл рот в немом крике. Его глаза наполнились ужасом.

Огромная светлая полоса упала с неба рядом с машиной, снеся кичливому главарю полчерепа…

Несколько пассажиров поздней электрички заметили в свете фар джипа, как на человека упал бетонный столб и тут же позвонили в службу спасения.

К месту происшествия первыми прибыли МЧС-овцы, затем милиционеры.

Грузило и не думал бежать. Потрясенный сбывшимся предсказанием, он рассказал обо всем без утайки.

Чудотворная икона вернулась на прежнее место.

Уже позднее выяснилось, что когда-то через околицу поселка проходило ответвление высоковольтной линии на ферму. Ферму закрыли, провода демонтировали, а старые столбы так и остались стоять. Столб упал по причине накопившихся внутренних деформаций, усугубленных ударами джипа. Но вот что поразительно: у монтажников и электриков бетонные столбы называются «свечками»!

Выходит, предсказание сбылось до мелочей…

Начальник полустанка

В дни отдаленной уже прорабской молодости довелось мне строить линию электропередач в одном из наиболее глухих районов Средней Азии — в Каракалпакской автономной республике. Во всякой глубинке существует своя «дыра». В Каракалпакии это плато Устюрт, ландшафт которого — готовая декорация для киносъемок фантастического фильма о какой-нибудь безжизненной планете с подходящим названием Солончаковая Пустошь. Здесь нет ни рек, ни ручейков, ни даже крохотных родничков, ни иных природных источников воды. Не увидишь ни птицу в небе, ни джейрана на дальнем холме. Нет здесь ни саксаулов, ни верблюжьей колючки, ни тех оазисов, которые встречаются даже в самых безводных пустынях мира.

Плато — тоже пустыня, только не песчаная, а гипсовая — с огромными проплешинами такыров и солончаков, пустыня, еще менее приспособленная для жизни, чем соседние пески Каракумы и Кызылкум, которые после Устюрта могут показаться цветущим садом.

Однако же именно этот гигантский гипсово-глиняный стол, приподнятый могучими силами природы над окружающим пространством, давал кратчайший выход из глубинных районов Средней Азии в европейскую часть единой тогда страны.

Через Устюрт пролегли нити газопроводов, а затем и железная дорога Кунград — Бейнеу.

Высоковольтная трасса, которую предстояло построить моей бригаде, как раз и предназначалась для электроснабжения инфраструктуры восточного участка новой железнодорожной магистрали.

Рельсы уже были уложены на всем протяжении, но регулярное движение поездов еще не открылось.

Ближайший населенный пункт — городок Кунград, лежавший у самого подножья плато, на плодородной земле, с высокими деревьями, густой травой и возделанными огородами, городок, откуда начинался асфальт, находился в доброй сотне километров от нашего стана, или в трех-четырёх часах езды на грузовике-вездеходе по классическому, абсолютному бездорожью.

Наш маленький лагерь — два жилых вагончика на колесах и вагончик-склад — разместился на разъезде под названием, если мне не изменяет память, Ак-Чалак.

По другую сторону от новеньких, девственно чистых рельсов, нагретых неистовым солнцем до синевы, красовалась «резиденция» начальника формировавшегося полустанка, а проще — путевого обходчика.

Это был невысокий, щупленький, но чрезвычайно подвижный русский старик, который, несмотря на адское пекло, с подчеркнутой гордостью носил черную железнодорожную форму и фуражку с эмблемой путейца. Вверенный ему разъезд он называл «станцией», а себя, естественно, величал «начальником станции».

Вторым обитателем этой самой глухой из когда-либо виденных мною «станций» была его жена — дородная, рыхлая и весьма добродушная старуха, щеголявшая в цветастом синем халате и матерчатых тапочках на босу ногу.

Увидев впервые эту пару, более естественную для русской провинции, чем для среднеазиатской глухомани, я невольно подумал о тех путях, что ведут человека по жизни, вопреки его мечтам и надеждам.

Ладно, мы-то, строители, прибыли сюда на время. Притом, что после каждой рабочей декады наш график предусматривал выезд на четыре выходных дня домой, в Тахиаташ, зеленый город на берегу Амударьи. В перспективе же, сдав трассу месяца через три-четыре, мы навсегда попрощались бы с сим затерянным миром.

А вот несчастным старикам-путейцам, похоже, деваться было некуда, иначе они не оказались бы на склоне лет в этом, мягко говоря, захолустье.

Можно было лишь посочувствовать их положению, в котором, тем не менее, они пытались в меру своих сил навести некое подобие порядка и уюта.

Их жилище, совмещенное, надо полагать, со служебным помещением, представляло собой сборный щитовой домик с целым рядом пристроек. Чуть дальше теснились два-три самодельных сарайчика из шифера и тарных досок. Непосредственно перед домом был устроен на столбах навес из маскировочной сети, дававший хоть какую-то тень. В ней прятались от палящего солнца овцы и куры, которых развели старики. Не знаю, чем уж они кормили своих братьев меньших, но живность выглядела упитанной. Иногда из дома выходил на прогулку пятнистый беспородный кот. На высоких полках (чтобы не дотянулись козы) с внешней стороны дома стояли рядами разнокалиберные горшки с цветами, вьюнами и прочей растительностью. Кактусы, между прочим, смотрелись здесь, в этой дикой местности, вполне естественно.

Готов поручиться, что эти цветы и кактусы, эти куры и овцы, этот беспородный кот были единственными представителями одомашненной флоры и фауны на многие десятки вёрст вокруг. Сам же разъезд Ак-Чалак являл собой уникальный, неведомый иным краям оазис, созданный старанием и волей русского человека, заброшенного неласковой к нему судьбой на эту бесплодную землю.

Хотя магистраль еще не эксплуатировалась в нормальном режиме, но определенное движение по ней все-таки происходило.

Раз в неделю со стороны Кунграда локомотив прикатывал вагон-магазин.

Выбор был небогат: хлеб, консервы, макароны, крупа, сахар, соль, сигареты…

Ушлый продавец из местных приторговывал из-под полы портвейном, взимая за «конспирацию» полуторную цену.

Однажды я приметил, как «начальник полустанка» (его имя стерлось, к сожалению, из моей памяти), купив вино, тайком, с оглядкой, припрятывал его в своем железнодорожном хозяйстве.

Что ж, значит даже здесь, в этом полном безлюдье и безмолвии, у бойкого путейца имелись свои маленькие тайны от единственной родственной души.

По рельсам привозили сюда и воду, нечасто, кажется, раз в месяц, зато с огромным запасом — целую цистерну, которую ставили на запасных путях. Вода считалась питьевой, но сильно отдавала горечью, которая отчасти улетучивалась после длительного кипячения. Зато принимать душ можно было хоть по десять раз на дню, совершенно не экономя драгоценную по местным меркам влагу, чем не экзотика!

Имелся на разъезде и стационарный движок, к сети которого мы подключились с любезного разрешения начальника полустанка.

Люди со стороны были здесь редкими гостями.

За весь период моего пребывания на Устюрте лишь однажды мимо нашего лагеря гордо прошествовали нежданные странники — семейная пара кочевников, словно вынырнувших из волн времени.

Впереди размеренно шагал поджарый старик в пропыленном ватном халате и в высокой бараньей шапке, такой древний, что его загоревшее до черноты, с глубокими морщинами лицо казалось маской. Он ступал с той неторопливой легкостью, какая отличает людей, привыкших ежедневно покрывать пешком немалые расстояния. На поводу кочевник вел навьюченного двугорбого верблюда.

На втором верблюде величественно восседала полная, ярко нарумяненная степнячка средних лет в длинном темном платье, в черном, расшитом серебряными узорами бархатном жакете и в коричневых ичигах — легких брезентовых сапожках. Ее волосы были повязаны большим цветастым платком, но широкое круглое лицо, не такое смуглое, как у старика, оставалось открытым, — у кочевников женщины никогда не носили чадру. Надо полагать, старик взял ее в жены еще девочкой.

Замыкал шествие третий верблюд, который нес на себе сложенную юрту.

Верблюды ступали след в след, хотя вокруг была необъятная ширь.

Кочевники так и не свернули к разъезду, будто и не заметили его вовсе. Молча, даже не взглянув в нашу сторону, они прошествовали в некотором отдалении, бесстрастно пересекли линию железной дороги как некое досадное препятствие и вскоре исчезли за холмом.

С нашим появлением старики заметно ободрились.

Правда, общались мы, да и то коротко, только по вечерам.

Бригада проводила на трассе полный световой день, и народ ложился спать пораньше, чтобы подняться с первыми лучами солнца.

Работали монтажники сдельно, так что бить баклуши, да еще при отсутствии альтернативных вариантов, им было не с руки.

Как правило, за ужином мы обсуждали возникшие на трассе технические проблемы и прикидывали способы, как устранить их завтра. Только на это и хватало времени за вечерним чаем.

«Начальник станции» обычно присоединялся к нам тихонько, как мышка, садясь в сторонке и всегда решительно отказываясь от приглашения к столу.

Казалось, ему интересен наш сугубо профессиональный разговор, но постепенно у меня сложилось впечатление, что он просто вслушивался в звуки человеческой речи, в звучание аккорда разных голосов, наслаждался самой возможностью присутствовать при общении коллектива.

Что касается его дражайшей половины, то с первыми же признаками темноты она загоняла коз и курей в сарайчики, после чего скрывалась в своем домике до утра.

В силу производственной необходимости мне приходилось порой оставаться в лагере в дневные часы, и супружеская пара целый день маячила перед моими глазами.

Надо было видеть, с какой добросовестностью «начальник станции» исполнял свои служебные обязанности!

Его начальство сидело где-то за тридевять земель, но старый железнодорожник, получавший твердый оклад, поднимался ни свет, ни заря и тут же принимался за работу: инспектировал свой участок, проверял стрелки, белил столбики, переставлял какие-то ящики, выполнял множество прочих мелких дел, почти не давая себе передышки.

Лишь однажды я приметил, как, вынув из тайника припрятанную бутылку, он огляделся по сторонам, затем сделал основательный глоток, вернул вино на прежнее место, снова зорко огляделся и лишь после этого присел на большой ящик.

Всегда он был одет по форме и даже не расстегивал пуговиц своего кителя, лишь изредка снимал фуражку и вытирал лоб большим клетчатым платком.

Под стать мужу была и жена.

Несмотря на кажущуюся медлительность, она хлопотала целый день, успевая обиходить свою живность, полить и окучить растения, приготовить обед, убрать в доме, да еще подмести дворик — «территорию станции». Последнее занятие представлялось и вовсе бессмысленным, потому как уже через полчаса ветер носил новые слои пыли. Однако хозяйка снова бралась за веник, и так по несколько раз на дню.

Отношения между стариками были самые сердечные. Обычно они разговаривали друг с другом ласково, предупредительно, никогда не повышали голоса…

«Старосветские помещики», да и только!

Впрочем, иногда женщина сердилась, но без истерики и скандалов, просто замыкаясь в себе, и тогда муж вился вокруг нее вьюном, стремясь, видимо, вернуть ее в привычное расположение духа.

Но больше всего меня в этой паре завораживало другое: старики не роптали на судьбу.

Они жили с верой, что этот пустынный разъезд и есть их настоящий дом!

Я не мог себе представить, что в один прекрасный день старый путеец воскликнет в сердцах: «Да пропади оно всё пропадом!», соберет чемодан и уедет с этого полустанка, куда глаза глядят, — один или вместе со своей старухой.

Тут крылась какая-то загадка, и мне хотелось разгадать ее, поговорить с дедом, а может, и с обоими стариками, что называется, по душам.

Но ведь не подойдешь вот так запросто и не скажешь: «Ну, что, дед, посудачим за жизнь?»

Он-то, может, и согласится, да не сочинит ли чего при этом?

Нет, тут требовалась особая ситуация, атмосфера полной доверительности.

Что ж, решил я, вот закончится трудный участок трассы, тогда и попытаюсь вызвать «начальника станции» на откровенность.

Как-то раз выдалась особенно душная ночь, и я, не в силах уснуть, вышел из вагончика на свежий воздух.

Весь Устюрт был словно укутан черным бархатом.

Лампочки, горевшие над разъездом, освещали лишь ограниченные сферы вокруг себя.

Вдруг я заметил совсем рядом два аритмично двигавшихся красных огонечка.

Ничем иным, кроме «вальсирующих» кончиков зажженных сигарет, это быть не могло.

Окружающий мрак был сгущён столь плотно, что каких-либо деталей не разглядел бы даже самый опытный военный разведчик.

Впрочем, я знал, что ниже двигавшихся огоньков были сложены ящики с изоляторами, служившие нам в часы досуга скамейками.

Очевидно, что на нижнем их ряду сейчас сидели двое курильщиков, ведя некий разговор.

И точно, в следующий миг до меня донесся голос одного из наших монтажников:

«Да ведь тут удавишься от тоски! Нет, ни за что не поверю, дед, что ты добровольно согласился перекочевать в эту дыру!»

Что ж, разве не то же самое, хотя и в более деликатной форме, хотел спросить у старика и я?

«Почему же — дыра? — прозвучал между тем второй голос, явно принадлежавший «начальнику станции». — К осени здесь поезда пойдут, ремонтную мастерскую построят, поселок заложат… А вообще, парень, я тебе так скажу! Если у тебя есть в жизни Дело, то нигде не пропадешь и не заскучаешь. Делу надо служить, парень, не за страх, а за совесть! А если нет Дела, то везде будет тоска и дыра. Ты уж мне поверь, я знаю, о чем говорю… — Судя по движению огонька, он поднялся: — Ладно, пора на боковую! Завтра много работы».

«А старичок-то непростой», — уже в который раз подумалось мне.

Ладно, вот вернёмся со следующих выходных, обязательно залучу этого философа из народа на беседу тет-а-тет!

В те времена зарплату нам привозили прямо на трассу — из Ташкента, из нашей главной конторы.

Кассиршу, с полной денежной наличностью, сначала доставляли в ташкентский аэропорт, там она, уже безо всякого сопровождения, садилась в обычный рейсовый самолет и прилетала в Нукус, где ее встречал кто-либо из водителей.

Затем, чаще на самосвале, она объезжала в течение двух-трех дней все объекты. Последней точкой на маршруте значилась, естественно, самая удаленная, устюртская трасса.

Вот и в тот день всё проходило по знакомому сценарию.

С той лишь разницей, что едва самосвал затормозил, как кассирша Валя прокричала мне:

«Собирайтесь! Вас срочно вызывают в Ташкент!»

В жарком воздухе, пропитанном глинистой пылью, это звучало подобно сладкой музыке.

Лично для меня причина столь экстренного вызова не являлась секретом.

Еще весной, находясь в Ташкенте, я побывал по повестке в военкомате, где мне сообщили, что нынешним летом на основании закона о всеобщей воинской обязанности меня призовут на действительную службу. Я честно предупредил военкома, что летом, скорее всего, буду находиться на дальнем объекте. Он бодро ответил, что это не проблема. Как только придет приказ, военкомат свяжется с руководством моей конторы и под личную ответственность начальника обяжет отозвать меня в кратчайшие сроки, хотя бы даже я находился у черта на куличках. («У черта на куличках» — это военком как в воду смотрел!).

Собирая позднее в вагончике свою сумку, я выглянул в окошко и увидел «начальника станции», который привычно наводил порядок на подведомственной территории.

Эх, не стоило мне откладывать разговор с ним «на потом»!

Вот так всегда бывает: думаешь, я это еще успею, но жизнь распоряжается по-своему.

Прощай, старик! Дай Бог здоровья тебе и твоей дражайшей половине!

В Каракалпакии мне довелось побывать еще раз, уже после службы в армии, но на Устюрте наша организация больше не работала.

Спустя какое-то время я расстался с профессией энергетика, а много позднее и со Средней Азией, расстался, как оказалось, навсегда.

Но нет-нет, да и вспомнится мне старый железнодорожник как пример потрясающей выживаемости русского человека, его стойкости не на показ и неколебимой крепости его духа.

Продавец книг

До сих пор меня не покидает ощущение, что много лет назад я прикоснулся к самому краешку одной древней тайны.

Случилось это в июне 1971 года в Каракалпакии…

В ту пору в качестве молодого прораба я строил высоковольтную линию электропередач от поселка Шахаман, расположенного “там, где кончается асфальт”, к еще более глубинному поселку Казахдарья, где вообще не было никакого асфальта. Наш лагерь — два вагончика на колесах — базировался на околице Шахамана. С точки зрения энергетики, трасса была простенькой — всего-то около сорока километров. Притом, между двумя поселками простиралась плоская безлюдная степь: ни холмов, ни косогоров.

Тем не менее, ежедневная езда на работу и обратно являлась для бригады жестким испытанием нервов. Дело в том, что степь была покрыта твердыми как железо кочками. Машина прыгала на них, словно резиновая. А вместе с машиной невольно прыгали и мы. Каждые десять секунд. После такой езды даже самые выносливые монтажные зубры подолгу приходили в себя. И вот что странно: в процессе езды кочки не сглаживались, а делались еще бугристее.

Поэтому, построив трассу до середины, разумнее было перебазироваться в Казахдарью.

Но среди нас нашлись противники переезда.

Бульдозерист Геннадий Петров, ссылаясь на некую медсестру — близкую знакомую его жены, упорно твердил, что вдоль южного побережья Арала, в этих глухих, нетронутых местах, еще встречаются прокаженные. Недаром же на острове Барсакельмес расположен секретный лепрозорий! Иногда прокаженные бегут оттуда и селятся небольшими группами в прибрежных камышах, промышляя ловлей рыбы и охотой на птиц. Пока поймешь что к чему, зараза уже прилипнет к тебе. Нет, вещал Геннадий, уж лучше протрястись на кочках, чем провести остаток жизни в лепрозории!

Геннадий был известным паникером. Нередко над ним смеялись, но на этот раз он приобрел в бригаде сторонников. Само слово “проказа” вызывало в подсознании священный трепет.

Однако же, кочковатая дорога на трассу и обратно изматывала нас всё больше с каждым днем.

Наконец, доводы рассудка победили, и мы решили съездить в Казахдарью всей бригадой, чтобы осмотреться и по возможности выбрать место для лагеря.

Казахдарья оказалась весьма крупным, широко разбросанным поселком, вытянувшимся вдоль южного берега Аральского моря. Народ здесь жил исключительно рыбным промыслом и подсобным хозяйством.

В поселке имелся все приметы цивилизации — площадь перед сельсоветом, магазины, школа, больница… Имелся даже собственный аэропорт — спланированная земляная площадка, куда дважды в неделю прилетал кукурузник из Нукуса. Как раз к моменту нашего появления этот АН-2 стоял на взлетной полосе.

Осмотр поселка и его окрестностей, как и здоровый вид его жителей, произвели, похоже, благоприятное впечатление даже на нашего бульдозериста. Геннадий уже не напоминал нам о проказе и явно склонялся к согласию на переезд.

Наискосок от аэропорта размещалась небольшая пекарня. Здесь, к нашему удивлению, пекли не лепешки, как повсюду в сельской местности Средней Азии, а хлеб кирпичиком. В небольшой очереди мы увидели пилота — определенно с того самого кукурузника. Здесь же находился плотный усатый абориген в дорогом импортном костюме и при галстуке. Блуждающая улыбка, похоже, никогда не покидали его смуглого, круглощекого лица. Едва мы подошли, как он приветствовал нас, будто старых знакомых. Спросил, не те ли мы парни, что строят к поселку ЛЭП? Затем объявил, что его зовут Амангельды, что он ответственный работник из Нукуса, а сюда регулярно прилетает, чтобы проведать родственников. Чего-чего, а общительности ему было не занимать.

В этот момент пекарь вынул из печи поддон с горячим хлебом, который разошелся мгновенно. Не менее половины поддона забрал Амангельды.

Складывая буханки в большую полотняную сумку, он разъяснил нам, что в Казахдарье пекут такой замечательный хлеб, равному которому не найти во всей Каракалпакии и даже в Хиве. Лично он перед обратной дорогой всегда покупает несколько буханок для своих столичных друзей.

Амангельды говорил бы и еще, но тут пилот поторопил его, и они оба направились к самолету.

Поскольку выпеченный хлеб закончился, мы оставили возле пекарни водителя, а сами разбрелись по поселку, условившись встретиться на площади.

Вскоре я оказался возле лавчонки с вывеской на русском языке “Книги”. Как же было не зайти в нее?

В тесном помещении царил полумрак. Не успел я оглядеться, как за спиной раздался голос:

— У нас есть русские книги тоже.

Я повернулся и невольно вздрогнул.

Передо мной стоял то ли человек, то ли призрак.

Всё его лицо, кроме глаз, было перебинтовано, но и глаза закрывали глухие синие очки, а широкополая шляпа была надвинута глубоко на лоб. Длинный плащ, нелепый в жаркую погоду, скрадывал особенности его фигуры.

Мысль о проказе неодолимо вспыхнула в моем сознании.

— Я ждал вас, — сказал этот странный человек, шевеля неестественно узкими губами.

— Ждали?

— Да! Я знал, что вы придете ко мне. И что мы сможем поговорить. Но важно, чтобы нам не помешали, — он быстро закрыл дверь на крючок. И сам встал у двери, прижавшись к ней спиной.

— Но позвольте! — первым порывом было отстранить его и выскочить на солнечный свет.

— Не волнуйтесь! — он обвел рукой свое лицо. — Это результат несчастного случая. Я вынужден бинтоваться…

Но я успел уже заметить, что у него и с руками не всё в порядке. Кожа была местами розовой, как у младенца, а местами смуглой и усеянной подозрительными оспинками. Проказа!

— Вы ведь прораб из Шахамана, так? — продолжал между тем допытываться он. — Вы намерены перебраться в Казахдарью. Но сначала должны выбрать место для лагеря. Верно? Вот видите! Поэтому я и сказал, что ждал вас. Я также знаю, что вы — любитель чтения. Поэтому, оказавшись в Казахдарье, обязательно зайдете в книжный магазин. А поскольку я — единственный его продавец, то мы обязательно встретимся.

Что ж, его логика была безупречной. Но как же мне удрать отсюда?

Я смотрел на него, по-прежнему думая лишь о том, как выйти наружу, не прикасаясь ни к этому человеку, ни к тем предметам, которые он трогал. Мне не хотелось обижать его или причинять ему страдание, он и так был обижен судьбой, но неодолимая мысль о том, что я нахожусь в обществе прокаженного, была сильнее любых доводов морали.

— Послушайте, — сказал он вдруг каким-то иным тоном, — вы даже не представляете, как вам повезло! Я знаю, что вы человек порядочный, и уже решил довериться вам во всем. Но я не хочу, чтобы вы считали меня сумасшедшим, как считают Амангельды и некоторые другие. Поверьте, я не безумец.

По правде говоря, безумец он или нет, мне было безразлично. Для меня он был прокаженным, то есть, типом более опасным, чем безумец.

— Я дам вам одну вещь, — продолжал между тем он. — Когда будете в Ташкенте, покажите ее кому-нибудь, кто разбирается в подобных изделиях. Вот, полюбуйтесь…

Он запустил руку в карман своего необъятного плаща, вынул оттуда кулак, протянул тот ко мне и только после этого разжал пальцы.

На ладони у него лежала крупная монета. Несомненно, старинная. Возможно, золотая. Кажется, на ней был изображен царь в головном уборе в виде головы барса. Монета вроде бы была не идеально круглой.

Я говорю об этом в приблизительной форме, потому что никак не мог сосредоточиться и смотрел не столько на монету, сколько на его руку, на которой не хватало двух пальцев. Ладонь тоже была в странных, белесых пятнах. Я где-то читал, что у прокаженных выступают на коже именно такие пятна.

— Возьмите ее! — сказал он. — Это доказательство того, что я нахожусь в здравом уме.

Никакая сила в мире не заставила бы меня потянуться за этой монетой, будь она даже осыпана бриллиантами.

В этот момент раздался сильный стук в дверь. Затем стучавший крикнул по-русски:

— Кенжи! Открой! Я знаю, что ты там!

Это был Амангельды! Но ведь он уже должен был находиться где-то над Шахаманом! История принимала какой-то мистический оборот.

— Это он! Не надо, чтобы он видел нас вместе… — Продавец книг указал тонким, как веточка, пальцем на другую дверь в углу помещения: — Идите туда! Пройдете через двор, тропинка выведет вас к магазину, а там сориентируетесь. Мы еще увидимся… — всё это он говорил шепотом. — Но и вы подготовьтесь к встрече. Если не хотите брать монету, воля ваша! К следующей встрече я приготовлю более впечатляющую вещь. А вы прочитайте историю хорезмшаха Мухаммада. Это поможет нам быстрее понять друг друга. Я очень надеюсь, что вы мне поверите! Буду вас ждать!

Последние его слова я слушал, уже пробираясь по темному проходу, ведущему куда-то вглубь дома. Столбняк, который нашел на меня, когда прокаженный закрыл дверь на крючок, миновал, и теперь мною владело одно желание — быстрее покинуть это нездоровое, опасное место!

Наконец, я оказался на солнечном свету и, повинуясь инстинкту самосохранения, поспешил туда, куда несли меня ноги. Вскоре я выбрался на какую-то улицу и увидел, что навстречу мне едет наша автомашина, в которой находилась вся бригада

По дороге я размышлял о случившемся. Теперь, когда паническое состояние прошло, я сочувствовал человеку, с которым судьба обошлась так жестоко. Очевидно, думал я, он очень одинок. Ему не хватает обычного человеческого общения, и вот, узнав, что в поселок должны приехать монтажники, он задумал навести мосты, прельстив меня старинной золотой монетой. А может, это и не монета вовсе. Так, свинцовая отливка, раскрашенная под золото. Приманка, чтобы заинтриговать случайного гостя. Ведь сюда, в этот поселок, расположенный в самой глухомани, люди со стороны, надо полагать, попадают чрезвычайно редко…

Может, он и не прокаженный вовсе, думал я. Носителю столь страшной болезни вряд ли разрешили бы торговать в магазине.

Я решил, что не буду рассказывать нашим об этой странной встрече, пока не наведу подробных справок о бедняге. А на следующий день меня в срочном порядке отозвали в контору. Предстояла давно уже намеченная командировка на другой, более важный объект.

На казахдарьинскую трассу я уже не вернулся. А затем и вовсе надолго уехал из Каракалпакии.

Но история на этом не закончилась.

Года через три пути-дороги снова привели меня на эту древнюю землю. В один из будних дней я отправился к нашему нукусскому заказчику, чтобы согласовать ряд вопросов по новому объекту. Круглощекое и улыбчивое лицо начальника отдела показалось мне знакомым.

— Здравствуйте! А я вас сразу узнал! — приветствовал он меня и напомнил: — Казахдарья, пекарня…

Теперь и я узнал его.

— Амангельды!

Мы обменялись крепким рукопожатием.

Амангельды первым завел разговор о событиях в приморском поселке.

— Полагаю, в тот день вы оказались пленником нашего Кенжи, верно? — поинтересовался он.

— Отчасти. Но каким образом вы появились у книжной лавки? Ведь вы должны были улететь в Нукус?

— Пассажиры уже сели в самолет, когда пилот получил указание от диспетчера задержать рейс на два часа, — объяснил мой визави. — Ждали какую-то важную птицу из Ташкента. Вот я и решил скоротать время у родственников за пиалой чая. Дом моего среднего брата находится как раз за книжной лавкой. Когда проходил мимо, заметил, что дверь лавки закрыта изнутри. Ну, думаю, значит, Кенжи опять затащил к себе гостя. Я расспросил мальчишек, и они описали вас. И тогда я понял, что вас надо выручать.

— Скажите прямо: он ведь не прокаженный?

— Проказу в наших краях ликвидировали еще до войны, — не без гордости возвестил Амангельды. — Правда, гуляют слухи, что на островах есть лепрозорий, но туда свозят больных из других регионов. А в Казахдарье о проказе уже забыли.

— Что же случилось с Кенжи?

— Это долгая история, — вздохнул Амангельды, и его улыбка стала печальной. — Кенжи — образованный человек, историк. Был учителем в школе. Он хороший, добрый человек, но из бедного рода. Мечтал жениться, создать семью, но не было возможности уплатить калым, устроить пышную свадьбу, как принято в наших краях. Вот тогда-то он и уехал в город, окончил курсы сварщиков, а затем работал на строительстве ирригационных сооружений в низовьях Амударьи. Зарабатывал хорошо, часть денег откладывал. Но однажды случилось несчастье. Кто-то, не заметив таблички, включил рубильник, и ему в лицо ударила электрическая дуга. Руки тоже пострадали. Жизнь ему спасли. Спасли и глаза. А вот спасти лицо было невозможно. После нескольких сложных операций и курса реабилитации он вернулся в Казахдарью. Его старые родственники к тому времени умерли, и он остался один в доме. Семья моего среднего брата по-соседски помогала ему, чем могла. У властей он попросил подобрать ему подходящую работу. Ему предложили место продавца в книжной лавке, которое как раз освободилось.

Мой собеседник выдержал паузу и, собравшись с мыслями, продолжил в своей манере:

— Спустя какое-то время я приметил, что наш Кенжи начал чудить. Он заводил с приезжими людьми странные разговоры. Сначала принялся обхаживать летчиков. Сказал им, что знает, где лежит клад хорезмшаха Мухаммада. Обещал дать много золота, если они поедут в Ташкент или даже в Москву и договорятся с хорошими врачами, чтобы ему за любые деньги сделали новое лицо, с которым было бы не стыдно свататься. Летчики, конечно, поняли, что перед ними тихий сумасшедший, и всё рассказали мне, поскольку ячасто летаю по этой линии, и уже сдружился с ними. После этого я строго поговорил с Кенжи, предупредив, чтобы он не докучал чужим людям, если не хочет оказаться в психушке.

— И что он вам ответил?

— Сказал, что не сумасшедший. Что действительно нашел сокровище Мухаммада. Нашел, когда работал в управлении ирригации. Экскаватор, мол, копал глубокую траншею и ковшом вскрыл тайник, с самого края. Земля тут же осыпалась, и никто не заметил тайника, кроме него. Вечером он пришел с лопатой, подкопал немного и обнаружил золото. Много золота. Целую неделю перепрятывал его по ночам. Затем подал заявление на увольнение. Хотел начать подготовку к свадьбе. Ведь теперь он был богатым человеком. Он также сказал, что не собирался оставлять себе всё золото. Оставил бы, сколько нужно для жизни ему и его будущей семье, а остальное сдал бы государству с условием, что золото будет потрачено на нужды детских учреждений в автономной республике. Но этим планам не суждено было сбыться, поскольку в последний день работы с ним произошло это несчастье. — Амангельды сощурился: — Скажите, мог ли я поверить в подобные чудеса?

— Почему он не доверился вам сразу? Почему обратился к летчикам?

— Он сказал, что на этом золоте лежит проклятье. Ведь едва он успел перепрятать его, как лишился собственного лица. По его мнению, если бы он доверился мне или кому-либо из добрых знакомых, то всех нас постигла бы страшная участь, ибо за этим сокровищем стоят темные силы. Кенжи уверовал, что золото может дасться в руки лишь человеку пришлому, человеку другой веры. Поэтому, добавил Кенжи далее, мне лично он больше ничего не скажет, ради моего же покоя и покоя моих родственников… Но если ему удастся сделать себе новое лицо и жениться, то он впоследствии облагодетельствует весь поселок, поскольку будет уверен, что чары злых сил развеялись. В Нукусе я поговорил со знакомым врачом-психологом, и тот сказал, что это мания, вызванная сильным стрессом после неизлечимой травмы, усугубленная навязчивым желанием вернуть себе утраченную внешность, — улыбка вовсе исчезла с лица Амангельды. Он вздохнул: — Да, в тот период я искренне верил, что Кенжи — тихий сумасшедший. Теперь вижу, что ошибался, — неожиданно заключил мой собеседник.

— Что заставило вас переменить свое мнение?

— Те события, которые произошли в Казахдарье вскоре после вашего визита.

В этот момент у меня возникло ощущение, что сейчас я услышу нечто необычное.

— В один из дней, вскоре после вашего отъезда, Кенжи отправился куда-то на своем мотоцикле. Вернулся много часов спустя в страшном волнении. На нем не было ни плаща, ни шляпы, без которых он никогда не появлялся перед людьми. Бинты, которыми он маскировал свое лицо, наполовину размотались. Мотоцикл он бросил посреди площади, а сам принялся бегать кругами, комкая какой-то лист бумаги и выкрикивая: “Дейгиш! Дейгиш! Я знаю, его накликал джинн!” Его пытались успокоить, но он продолжал кричать, не узнавая никого из односельчан. И тогда все поняли, что этого человека охватило настоящее безумие, и что надо срочно везти его в больницу, в Чимбай…

— Дейгиш? — переспросил я. — Что означает это слово?

— Нужно родиться в наших местах, чтобы понимать, что такое дейгиш, — ответил мой собеседник. — Дейгиш — это процесс разрушения берегов Амударьи. Вы, наверняка, знаете, что река течет в глинистом русле и сама несет много тяжелой глины. Пласты глины вдоль берегов размягчаются, становятся податливыми и, наконец, сами текут, как вода. Многотонные глыбы земли с грохотом рушатся в воду, среди быстрых волн кружатся и старые коряги, и цветущие фруктовые деревья. В мутный поток сползает целый участок берега вместе с дамбами, садами и постройками, и река, всё еще могучая, уносит его прочь, в открытое море. Это и есть дейгиш.

— Следует понимать, что Кенжи спрятал клад где-то на берегу Амударьи, а река вдруг унесла весь этот берег вместе с кладом? — предположил я.

— Похоже, что так. И это сделало его истинно безумным.

— А что за бумагу он комкал в руках?

— Это была схема, на которой он обозначил место нового тайника. Впрочем, теперь ценность этой бумажки невелика. Если хотя бы часть монет и задержалась у какой-нибудь коряги, то всё равно очень быстро утонет в вязкой глине. Амударья — одна из самых мутных рек на планете, в ней не могут работать ни аквалангисты, ни водолазы. — Он помолчал и добавил: — Тысячелетиями на берегах Аму возникали и гибли великие цивилизации, здесь проходил участок великого шелкового пути. Эта пустынная земля видела груды сокровищ. Быть может, когда-нибудь, когда будет создана техника нового поколения, способная видеть сквозь землю, и удастся исследовать русла реки, как существующее, так и бывшие, и тогда сделанные здесь находки потрясут воображение современников и, кто знает, заставят иначе взглянуть на историю древних веков.

— Но почему он решил, что нашел клад именно Мухаммада? — спросил я.

— Не забывайте, что Кенжи — историк по образованию. Добавлю: весьма знающий историк. Надо полагать, среди его находок содержалось нечто, что конкретно указывало на последнего хорезмшаха…

* * *

Вскоре я услышал про дейгиш еще раз — от речника с буксира “Новороссийск”. Этот буксир проводил 500-тонные баржи с материалами для строящейся Тахиаташской плотины. Утром бакенщик прошел на катере по реке, выставляя свежие вешки из травы и лозы. Менее чем через два часа буксир “Новороссийск” с баржами, шедший по этому же фарватеру, прочно сел на мель. Буквально на глазах речников дейгиш намыл крупный остров посреди реки.

По версии автора “Чингисхана” В.Яна, хорезмшах Мухаммад был трусоватым и никчемным правителем.

Так ли это?

За годы своего правления (1200–1220) Мухаммад провел немало походов и сражений, мечом раздвинув пределы своих владений, включив в них Афганистан, почти всю территорию Ирана, другие земли. На юго-востоке граница его державы проходила по реке Инд. После битвы в 1210 году на реке Талас с кара-китаями имя Мухаммада писалось в официальных документах с добавлением титула “Искандари дуюм” (то есть, второй Александр Македонский).

Почему же опытный полководец бежал, так и не дав монголам генерального сражения?

Дело в том, что Чингисхан повсюду в Хорезме не только имел своих шпионов, действовавших под видом купцов, но и скупал на корню местную знать. По-видимому, Мухаммад опасался не столько Чингисхана, сколько собственных приближенных, их предательства. Ведь даже родная мать хорезмшаха, властная и энергичная Туркон-хотун, затевала заговоры против собственного сына. Потому и бежал тот, кого еще недавно придворные льстецы почтительно именовали “Искандари дуюм”.

Логично предположить, что накануне своего вынужденного побега Мухаммад, никому уже не доверявший, надежно спрятал свои несметные сокровища. Скорее всего, в нескольких тайниках.

Быть может, несчастный Кенжи и вправду нашел один из них?

«Не тревожьте мой покой…»

Загадочное происшествие с двумя охотниками за цветными металлами

Стояла лунная летняя ночь. По узкой лесной дороге катил видавший виды пикап. В неосвещенном салоне находились двое мужчин.

— Полчаса уже пилим! — выговорил своему спутнику самоуверенный мордастый качок, сидевший за рулем. — Ты ничего не напутал, а, Кузя? Может, свернули не там?

Тот, к кому он обращался, — суетливый, нервозный тип заячьего веса, — передернулся:

— Свернули, где надо, Маркел! Я же показал тебе зарубку!

— Тогда лады!

Еще некоторое время ехали молча. Свет фар вырывал из темноты извилистые колоннады сосновых стволов, заросли колючего кустарника.

— Что-то я никак не врублюсь, — снова заговорил водитель. — Ну, глухомань. Дебри, болота… Но, с другой стороны, от шоссе не так уж далеко. Грибники и ягодники здесь точно шастают. Деревушка, сам говоришь, имеется. Опять же, вот эта самая колея, кто-то же по ней ездит… Как ни крути, а этого бронзового орла и раньше могла видеть куча народу. Так почему же никто его не умыкнул? За цветной металл люди жизни кладут, на столбы лезут, провода снимают под напряжением… А тут не просто цветмет — антиквариат! Это же какие бабки можно наварить! А птичка так и красуется… Вот что мне странно. Или мы с тобой самые умные?

— Во-первых, весу в этой птичке будет центнер с гаком, — ответил Кузьма. — На себе не потащишь. А без автогена не возьмешь.

— Не проблема! Мы же с тобой подготовились. И любой другой мог так же.

— Народ у нас ленивый, — скривился Кузьма. — Ему принеси да в рот положи. Никакой предприимчивости!

— А местные? Уж им-то деньга во как нужна!

— Так в деревеньке одно старичьё и осталось…

Кузьма и сам не понимал причину своей тревоги. Но она росла по мере того, как пикап углублялся в затаившиеся лесные дебри.

У Маркела, похоже, были еще вопросы, но тут открылась обширная поляна, залитая серебристым лунным светом. Она подступала к подножью невысокого холма с десятком стройных корабельных сосен на вершине. В их тени угадывалось некое изваяние. Пологий склон холма был усеян покосившимися деревянными крестами. Внизу, перед подъемом, цепочкой расположились крупные мшистые валуны, словно сторожившие дорогу к старому погосту.

— Приехали… — пробормотал Кузьма.

— У-у-у, зашевелилась земля, поднялся страшный мертвец! — замогильным голосом проверещал здоровяк Маркел и расхохотался.

— Замолчи!!! — тонко взвизгнул вдруг Кузьма.

— Псих, шуток не понимаешь?! Ладно, давай в темпе. Выволакивай баллон!

Склон хоть и выглядел пологим, но давался приятелям с трудом — из-за обилия тонких змеевидных корней, которые так и норовили петлей опутать ноги. Маркел поминутно спотыкался, чертыхаясь и звеня сумкой с инструментами. Кузьма, несший на плече ацетиленовый баллон, двигался молча и так осторожно, будто перед ним лежал участок минного поля.

Макушку холма венчала рваная гранитная плита. В нее была вделана бронзовая сфера величиной с крупный арбуз, служившая в свою очередь опорой для изваяния — гордого орла, изготовившегося к полету. Фигура птицы была выполнена со всей тщательностью — на распрямленных крыльях обрисовывалось каждое перышко, на лапах, сжимающих сферу, четко различался каждый коготок.

— Ух, красавец! — восхитился Маркел. — Точно антик! Смотри-ка, а бронза даже не позеленела. Начищают его, что ли?

— Не знаю. Давай скорее сделаем, что надо, и свалим.

— Кто бы спорил… А там что за огонечки?

— Деревенька. Маркел, ну, зажигай горелку! Резанем выше когтей и назад!

С Кузьмой явно творилось что-то неладное.

Маркелу, уже подсчитавшему в уме барыши, идея подельника не понравилась.

— «Выше когтей»… — передразнил он его. — Опупел, что ли?! Своими руками товар портить? Нет, брать будем вместе с шариком. В нем весь цимес! Придется, конечно, поработать зубилом… — он опустился перед изваянием на колени. — Эге, а здесь какая-то табличка. Буквы наполовину стерлись, но прочитать еще можно. Ну-ка… «Не тревожь мой покой. Иначе…» Что — «иначе»? Не пойму. Ага! «Смерть!» Нет, еще не все. «Без…» Хм! А, понял! «Иначе смерть или безумие!» Ха-ха! Во как в старину шутили деды! — он поднялся и фамильярно похлопал изваяние по гулкому боку: — Ладно, птаха! Хватит тебе торчать в чертовой глуши! Пора на лоно цивилизации!

Будто в ответ заскрипели стоявшие полукругом корабельные сосны. Где-то рядом заухал филин.

— Маркел! — жалобно заскулил вдруг Кузьма. — Не надо никакого антика! К бесу баксы! Ничего не будет трогать! Поехали отсюда! Поехали, прошу тебя!

— Я те поеду! — рявкнул Маркел. — Нет, сам же втравил меня в это дерьмо, а теперь — в кусты?! Заячья душонка! Кладбища испугался! Психушка по тебе плачет! А ну-ка, бери зубило и молоток и руби вот здесь!

— Маркел, ну, пожалуйста!

— Руби, говорю!

— Сам руби! Не надо мне моей доли! Я иду вниз!

— Ты у меня шагу отсюда не ступишь, придурок! Держи! — здоровяк насильно вложил тому в руки инструменты.

— Маркел, у меня мозги пухнут! Пусти!

— А в рыло?

— Пусти же! — Кузьма поднял зубило. — Не то…

— Ну, блин! — по-настоящему рассвирепел Маркел. — Ты на кого тянешь, урод?! Совсем, что ли, офонарел?!

В припадке безумия Кузьма бросился на него…

— Темное дело… — сощурился пожилой, необщительного вида следователь.

— А, по-моему, напротив — всё ясно, как дважды два — пять! — хмыкнул кругленький, весь какой-то по-домашнему ухоженный судебный эксперт. — Вот вам готовая версия. Можете построить на ней свой отчет. Дарю! Итак, два охотника за наживой приехали ночью на заброшенное кладбище, чтобы срезать бронзовое надгробье. С целью последующей продажи. По невыясненной причине между подельниками вспыхнула ссора, перешедшая в драку. Один из конфликтующих, более слабый, импульсивно защищаясь, ударил второго острым металлическим предметом, предположительно зубилом, в правый глаз. Удар — неожиданно для первого — оказался смертельным. В результате чего невольный убийца, узрев содеянное, свихнулся, рехнулся, сбрендил, спятил, ополоумел, слетел с катушек, вольтанулся. Уф!

— Зубило? — покачал головой следователь. — Рана слишком аккуратная для зубила. Скорее, это нечто похожее на… — он осмотрелся в поисках точного сравнения, — клюв вот этой птицы!

— Не исключено, — согласился эксперт. — В пылу драки, да еще в темноте, погибший мог ненароком напороться глазом на клюв надгробного орла. Рост как раз соответствует.

— А где следы крови на клюве? Их нет!

— Спятивший подельник мог машинально стереть их.

Следователь думал о чем-то своем.

— Чья это могила? — спросил он. — Откуда в этом медвежьем углу такое непростое надгробье?

— Архивы не сохранились, — пожал плечами эксперт. — Местные, возможно, знают, но не говорят. Впрочем, слыхал я краем уха, будто здесь покоится то ли святой, то ли отшельник, то ли даже колдун. И будто бы до сей поры к могиле тайно приходят почитатели…

— А ведь это не первый случай, — заметил следователь.

— Да, припоминаю. Что-то подобное здесь произошло лет пять назад. И, как будто, еще раньше… Это только те случаи, о которых известно наверняка…

— «Не тревожь мой покой»… Значит, предостережение сбывается? Но ведь это мистика!

— Есть многое на свете, друг Горацио… — развел руками эксперт.

На вершине холма заскрипели сосны, хотя вокруг не было ни ветерка.

Оба сыщика, не сговариваясь, посмотрели вдоль склона наверх. И обоим вдруг показалось, что бронзовый страж чутко прислушивается к их беседе, зорко озирая свои владения.

Соринка в глазу

Эту историю, произошедшую с ним в конце 80 гг 20 в., поведал мне мой добрый знакомый, хороший ленинградский писатель.

Естественно, я сразу же поинтересовался, отчего он, с его виртуозным владением пера, не поспешил собственноручно запечатлеть этот неординарный сюжет на бумаге.

Вздохнув, мой собеседник ответил, что в кругу своих читателей он пользуется репутацией твердого реалиста, ниспровергателя мистической ереси. Опубликуй он эту миниатюру под собственным именем, кое-кто из его поклонников, чего доброго, отвернулся бы от него.

Далее он вдруг заявил, что дарит эту фабулу мне, но при одном обязательном условии. Я не должен не только не называть его фамилии, но и вывести его под другим именем-отчеством. Так, чтобы героя не «опознали» даже коллеги по творческому цеху. Пусть, к примеру, он будет «Александром Владимировичем».

Поначалу я ответил категорическим отказом, ссылаясь на то, что не заимствую чужих сюжетов, но после целой серии деликатных препирательств дал всё же себя уговорить. Жаль, если пропадет столь диковинная быль!

И вот оно перед вами, это странное, преисполненное таинственности происшествие, случившееся в самой обыденной обстановке и изложенное от лица главного героя.

— В конце 80-х годов ленинградским писателям выделили дачный участок вблизи платформы «63-й км» по Выборгскому направлению, — начал свое повествование Александр Владимирович.

Дача, сад, огород — не мое призвание, поэтому я даже заявки не подавал на владение загородным «поместьем».

Но большинство ленинградских мастеров пера охотно вступили в дачный кооператив, в том числе мой приятель Василий Степанович, назову его так.

Если еще недавно мы беседовали с Василием, как правило, о тонкостях литературного процесса, то вскоре в наши разговоры мощно вклинилась дачная тема. По инициативе Василия, разумеется.

В какой-то момент я понял, что ему просто нужен помощник.

Не буду отнимать вашего времени описанием того, как мы расчищали его участок от спиленных сосенок, колючего кустарника и больших, вросших в землю камней, как корчевали пни и т. д. Как позднее выстроили по эскизам Василия из подручного материала, тех же распиленных сосенок и собранных в кучу камней, «избушку на курьих ножках».

Прошло еще два-три сезона, и садоводство приняло вполне обжитой вид. Мой Василий Степанович взял за правило переселяться в свою избушку на всё лето.

Обычно я навещал его один-два раза в месяц, если, конечно, позволяли дела и погода.

Во время одного из моих визитов и случилась эта весьма неоднозначная история.

Было прекрасное летнее утро, когда я спустился по ступенькам с платформы «63-й км».

К садоводству, точнее, к повороту на него вела старая финская дорога, по которой предстояло прошагать порядка трех километров, а затем еще около 300 м по боковому ответвлению.

Весь этот путь обычно занимал у меня чуть более получаса.

По обе стороны финской дороги тянулись полосы леса. Слева — мрачноватого, поросшего кустарником, испещренного сетью тропинок, проложенных дачниками-литераторами, членами их семей и гостями, в стремлении сократить путь к садоводству. Справа — светлого, соснового, пронизанного солнцем.

Вот что важно — погода стояла тихая, совершенно безветренная.

Однако не успел я прошагать по старой дороге и двух десятков метров, как вдруг, откуда ни возьмись, налетел вихрь, который вскружил пыль передо мной, и в тот же миг я ощутил, что мне в левый глаз попала соринка.

Я остановился, зажмурил веко, моргнул раз-другой, и неприятное ощущение исчезло.

Еще раньше воздух снова пришел в недвижное состояние.

Я двинулся вперед, и внезапно мною овладело желание свернуть в лесок, что тянулся по правую руку, куда я прежде никогда не заходил.

Сегодня ночью прошел сильный дождь. Наверняка, из-под земли вылезли крепкие грибочки. Отчего бы попутно не насобирать даров леса на грибной суп, готовить который мой Василий просто мастер!

Я достал из своей наплечной сумки полиэтиленовый пакет, перепрыгнул через канавку и, о чудо, прямо перед собой, на пригорке, меж двух сосенок, увидел замечательный масленок.

«С почином!» — поздравил я себя и двинулся вглубь леса.

Лес постепенно становился гуще, то тут, то там встречались заросли кустарника либо поваленные стволы.

А вот грибов что-то не попадалось, если не считать семейств ярко-красных сыроежек, которых я не признавал.

Скудность добычи несколько охладила мой пыл, но, поднявшись на пригорок, сразу же за которым тянулось обширное болотце, я увидел поднимавшуюся изо мха симпатичную пару тонконогих подберезовиков.

Тотчас они отправились в пакет, а мой охотничий азарт получил чувствительный импульс.

Я двинулся вдоль края болотца, внимательно осматривая каждую кочку, и вскоре моя добыча пополнилась двумя свеженькими моховиками.

С удвоенным вниманием я принялся осматривать склон пригорка, обрывавшегося к болоту, и даже раздвигал руками колючие кусты, но, увы. Грибы словно бы попрятались от меня.

Тем не менее, я прошагал немалый участок тропинки вдоль обрыва, когда вдруг поймал себя на мысли, что брожу по лесу уже давненько, и что в азарте «тихой охоты» утратил всякое представление о времени.

Я взглянул на часы, и тут меня ожидал сюрприз: те стояли. Неужели, вопреки обыкновению, я забыл завести их с утра?

Ладно, не беда.

Я достал мобильник, дабы определиться по нему со временем, а заодно сообщить Василию, что я, мол, здесь, рядом, и скоро прибуду в его «фазенду».

Вот-те раз! Аккумулятор оказался разряженным. А ведь я зарядил его, собираясь в дорогу — помню это отчетливо. Зарядить-то зарядил, но, очевидно, в спешке забыл заблокировать клавиши. В электричке одна из них, видимо, случайно включилась, и моя труба потеряла впустую весь запас своей энергии.

Так-то оно так, но то обстоятельство, что и часы, и мобильник прекратили работу практически одновременно, выглядело более чем странным.

Ладно, решил я. Большая грибная охота явно не задалась. Буду выходить на дорогу.

Казалось бы, нет ничего проще, чем покинуть сравнительно небольшой по площади лесной участок, окруженный с трех сторон садоводствами и дачными кооперативами.

Я отчетливо слышал музыку, лай собак и даже громкие человеческие голоса. Автомобили проносились где-то совсем рядом. На весь этот шум накладывался перестук электрички, которая, по первому впечатлению, гудела в полусотне метров впереди.

В качестве ориентира я поначалу выбрал собачий лай и двинулся прямиком на этот источник звука.

Но, обходя обширный завал из поваленных деревьев, переплетенных ярко-зеленым вьюном, я засомневался: собачий лай слышался теперь у меня за спиной!

Я сообразил, что дачных поселков здесь несколько, и лай может слышаться то с одной, то с другой стороны.

Нет, лучше двигаться на гул автомобилей.

Так я и сделал, но, пройдя еще немного, услышал урчание мотора совсем не там, где ожидал.

Я десятки раз менял курс, пытался идти по тропинкам, которые почему-то выводили меня к тому самому болотцу.

Ноги мои гудели от усталости, сердце стучало, но еще досаднее была мысль, что я оказался пленником крохотного клочка леса.

Узнай об этом собратья-писатели — засмеют!

В какой-то момент я пришел в отчаяние, и тут лес неожиданно расступился.

Я увидел белую железнодорожную будку, шлагбаумы, переезд, рельсы, краешек платформы, но решительно не понимал, куда меня занесло.

Неужели в своих блужданиях я каким-то образом вышел к следующей платформе?

Повторяю: погода в тот день была совершенно безветренной.

И тут снова налетел «моментальный» вихрь, и у меня сложилось впечатление, что он словно бы выдул из моего левого глаза затаившуюся там соринку.

В следующее мгновение мое зрение ослепительно прояснилось, и я понял, что нахожусь рядом с платформой «63-й км», на старой финской дороге, по которой проходил десятки раз.

Когда я нагрянул, наконец, к Василию, шел уже пятый час пополудни.

То есть, моя «тихая охота» продолжалась около шести часов.

Василию, разумеется, я ни словом не обмолвился о своих хождениях по лесу, в котором не заблудился бы даже ребенок, а свое опоздание объяснил какой-то другой причиной.

Однако не было ни дня, когда бы я не размышлял об этом случае.

— И вот какая у меня сложилась версия, — резюмировал Александр Владимирович. — Полагаю, я стал невольным участником некоего научного эксперимента, который проводили спецслужбы, а может, даже инопланетяне.

Соринка, с которой всё началось и которой всё закончилось, на самом деле являлась микрочипом, внедренным мне под веко.

Этот микрочип полностью контролировал мое сознание и руководил моими действиями.

Не по собственной воле, а под влиянием манипуляций таинственного оператора я потерялся на шесть часов в лесу, величиной с пригородный парк, а затем не мог узнать хорошо известное мне место. Он же, оператор, остановил мои часы и отключил мобильник.

Только вмешательством в мою психику извне я могу объяснить это невероятное происшествие.

Но какую цель преследовали невидимые экспериментаторы, почему в качестве «подопытного кролика» они выбрали мою скромную персону, для меня по-прежнему остается загадкой, — на такой неопределенной ноте завершил свои откровения Александр Владимирович.

Экспедиции к пещере сокровищ

Во второй половине марта 1958 года из Ленинграда на Восточный Памир отправлялась экспедиция, организованная по личной инициативе ректора ЛГУ А.Д.Александрова, видного геометра, являвшегося, кстати говоря, мастером спорта по альпинизму.

В историю альпинизма этот поход вошел именно как “экспедиция ЛГУ”, хотя из девяти ее участников сотрудниками университета были только трое.

Состав команды вызывал уважение.

В нее были включены два чемпиона СССР — Валентин Якушкин и Виктор Потапов, а также Сергей Саввон, который всего через пару лет тоже окажется в ранге чемпиона страны.

Присутствовал в списке и первый чемпион Ленинграда по скалолазанию Владимир Старицкий из Индустриального института, спортсмен, которого уже тогда называли знаковой фигурой в скалолазании.

Немалый опыт восхождений имели председатель альпинистской секции, ассистент филфака ЛГУ Валерий Берков и выпускник Горного института Андрей Тимофеев.

Да и все остальные являлись испытанными покорителями гор — мастерами спорта или перворазрядниками, причем многие уже не раз побывали на Памире.

Возглавлял “звездный” коллектив Андрей Григорьевич Громов, мастер спорта, отвечавший в спортклубе ЛГУ за работу по альпинизму и туризму.

Обычно команды такого уровня собираются для планомерной подготовки к восхождению на какие-либо заоблачные вершины.

Но той весной затевалось нечто дивное, иначе не скажешь.

Перед экспедицией были поставлены поистине экзотические задачи: искать следы “снежного человека” в верховьях Сарезского озера, а также подняться в загадочную и неприступную “пещеру сокровищ” Мата-Таш.

Многие в альпинистском сообществе города посчитали тогда, что “девятке” Громова предстоит своего рода “увеселительная прогулка”.

Восточный Памир славен многими легендарными пещерами, но, пожалуй, самой знаменитой из них была Мата-Таш, расположенная близ Рангкульского озера, недалеко от китайской границы.

Сердцевидное отверстие этой пещеры, обращенное острием вниз, чернеет примерно по центру почти отвесного 400-метрового обрыва.

Дыра на две трети закрыта каменной кладкой, словно кто-то пытался замуровать ее.

За кладкой, нависающей над пропастью наподобие балкона, смутно проглядывает нагромождение чего-то бело-серого, будто накрытого мешковиной.

“Мата” — это род домотканой материи, “таш” — камень; отсюда и название пещеры.

Одна из вариаций легенды гласит о том, что китайское войско, захватившее богатую добычу, было застигнуто у Рангкульского озера ранними холодами. Снег укутал пастбища, и кони остались без корма. Опасаясь, что золото может достаться врагу, китайцы решили спрятать его в недоступной пещере Мата-Таш.

Но как взобраться по отвесной стене?

Китайцы забили обреченных на гибель лошадей, разрубили туши на части и приморозили еще теплое мясо к скале, выстроив головокружительную лестницу наверх.

Спрятав сокровище, китайцы укрылись в другой, большой пещере, расположенной с южной стороны этого же скального гребня, но суровую зиму пережить не смогли.

Весной “ступени” лестницы оттаяли, став добычей хищников.

В самой же пещере Мата-Таш поселилось семейство огромных белоголовых сипов.

Иногда, словно в насмешку, птицы сбрасывали вниз какую-либо ценность, и тогда снова находились желающие добраться до богатства.

Некий состоятельный киргиз пытался повторить китайский способ.

Суровой зимой он велел забить часть своего скота и по “лестнице из мяса” поднялся до пещеры.

Но едва он заглянул в ее глубину, как закричал страшным голосом и рухнул вниз.

Позднее молодой таджик, ловкий скалолаз, сумел, цепляясь за едва различимые неровности, добраться до кладки.

Но тут появился разъяренный сип и сбросил смельчака на камни.

Летом 1950 года на Рангкульское озеро прибыл с пятью спутниками инженер из Одессы, альпинист А.В.Блещунов.

Не располагая полноценным снаряжением, он начал подъем по стене, но, сорвавшись, отказался от своей затеи.

Зато он первым изучил Мата-Таш через мощный бинокль, установив, что “кладка” является ни чем иным, как пещерными отложениями, а “мешковина” — это всего лишь наслоения птичьего помета.

Затем Блещунов разыскал ту большую, разветвленную и многоярусную пещеру, в которой, по преданию, зимовали китайцы.

В одном из ее залов искатели раскопали фигурку жука с вставными камнями, а также бронзовый браслет.

Еще через год на покорение “пещеры сокровищ” отправилась группа ташкентских военных альпинистов во главе с В.Рацеком, известным географом-исследователем Средней Азии.

Один из скалолазов, Рябухин, поднимаясь снизу, добрался до углубления в стене, расположенного на 40 м ниже пещеры, но далее скала становилась нависающей и такой гладкой, что вбить крюк не удавалось.

Вдобавок выяснилось, что балкон образован из слабо скрепленных между собой каменных глыб, грозивших обрушением.

Не задалась и попытка проникнуть в пещеру с гребня.

А тут еще альпинисты были атакованы стаей громадных сипов, для отпугивания которых пришлось стрелять из пистолетов.

Покорить “пещеру сокровищ” мечтал и знаменитый советский физик-теоретик, академик, орденоносец и будущий лауреат Нобелевской премии Игорь Евгеньевич Тамм (1895–1971).

Раз и навсегда “заболев” альпинизмом, он еще в предвоенный период регулярно совершал сложные восхождения.

Подготовка к штурму Мата-Таш началась в Москве в январе 1957 года.

Костяк экспедиции, которую Тамм в значительной степени финансировал из личных средств, составили восемь московских альпинистов. В их числе была и женщина — Елена Алексеевна Казакова, кандидат наук, заслуженный мастер спорта СССР.

Казакова вела дневник, опубликованные выдержки из которого позволяют восстановить хронологию этого удивительного похода.

Готовясь к походу, учли, казалось бы, все до мелочей.

Для защиты от нападения сипов брали ружье, пожарную каску и даже обыкновенные дуршлаги с отпиленными ручками.

Достали катушку провода, рассчитывая “телефонизировать” альпиниста, который проникнет в “пещеру сокровищ”.

Запаслись осветительными приборами, а для возможных раскопок — киркой.

19 июля 1957 года альпинисты Тамма разбили лагерь в ущелье.

Но словно какой-то злой рок преследовал энтузиастов с первых же дней.

Планы, составленные в Москве, пришлось кардинально корректировать на месте.

Но вот на карнизе ниже гребня установили, наконец, лебедку с тросом, к которому прикрепились двое альпинистов — Борис Шляпцев и Алексей Ивкин.

Спускали их со скоростью 3 м в минуту.

Однако покорить Мата-Таш не удалось.

Шляпцев, находившийся на тросе перед отверстием пещеры, так и не смог зацепиться “кошкой” за какой-либо надежный выступ.

Спустившись ниже, альпинист попытался встать на кладку, но та выглядела слишком неустойчивой.

Тем не менее, отважный скалолаз был первым, кто заглянул внутрь “пещеры сокровищ” с близкого расстояния.

Он увидел грот шириной порядка 20 м, глубиной около 3 м и едва ли 1,5 м высотой.

Вместо мешков с золотом — камни, покрытые птичьим пометом, пустое птичье гнездо…

Однако не исключалась вероятность того, что грот может иметь продолжение, погребенное под обвалом, или что сокровища закопаны в полу.

Тамм и его спутники были глубоко разочарованы неудачей.

Поработав еще несколько дней в большой пещере, где зимовали китайцы, они 11 августа покинули Памир.

Отныне всем стало ясно, что пуще всяких заклятий “пещеру сокровищ” оберегают от проникновения в нее козырьки сверху и сыпучий балкон снизу и с боков.

Среди альпинистов-любителей возник даже своеобразный конкурс на самый экстравагантный проект покорения Мата-Таш.

Предлагались и воздушные шары, и гарпунные пушки, и вертолет…

Так или иначе, но этот горный объект единодушно был признан неприступным.

Что же подвигло ленинградских альпинистов на очередной штурм “пещеры сокровищ”? И почему они отправились в дальнюю поездку не благодатной летней порой, как все другие экспедиции, а ранней весной, когда в горах еще лежал глубокий снег?

В этой удивительной истории не обошлось без редкостного стечения обстоятельств.

В январе 1958 года в Москве состоялось знаменитое заседание президиума Академии наук СССР, в повестке дня которого значился единственный пункт: “о снежном человеке”.

В поддержку идеи поиска загадочного существа, причем, именно на территории Восточного Памира, высказался ряд видных ученых, в том числе академик И.Е.Тамм и профессор А.Д.Александров.

Общаясь в кулуарах заседания, Тамм посвятил Александрова, с которым они встречались прежде и в альпинистских лагерях, в подробности досадной прошлогодней неудачи.

— Значит, загвоздка в пресловутой кладке? — уточнил Александров.

— В кладке, а также в нависающем участке стены под ней! — своей знаменитой скороговоркой ответил академик (его коллеги в шутку предлагали даже ввести единицу скорости речи — “один Тамм”). — Если бы начинать заново, я предпочел бы отправиться туда не летом, а в середине весны. Днем уже не так холодно, но лед внутри трещин еще крепок, и в определенной степени цементирует всю массу кладки.

— В этой идее есть резон, — кивнул собеседник.

— Кто-то ведь должен покорить Мата-Таш! — воскликнул академик. — Возможно, искателя там ждут, нет, не сокровища, но интереснейшие археологические находки. Вот почему так важно, чтобы первым в пещеру проник не самодеятельный кладоискатель, а представитель науки!

— Полностью разделяю вашу точку зрения!

— К сожалению, занятость не позволяет мне повторить попытку, — вздохнул Тамм. — Но если у вас, коллега, появятся планы на этот счет, то дайте мне знать, а я, со своей стороны, охотно сообщу вам обо всех особенностях маршрута…

Президиум Академии наук СССР постановил: поиску “снежного человека” быть, большую экспедицию направить на Памир к началу лета, но прежде, еще весной, послать “в разведку” мобильные группы…

Так у ректора ЛГУ появилась реальная возможность “выбить” средства для организации скромной по численности экспедиции.

Почему бы заодно не покорить и расположенную в том же районе Памира “пещеру сокровищ”?

В середине третьей декады марта перевалы были еще занесены снегом.

От Оша — киргизского города, служившего отправным пунктом для всех экспедиций на Восточный Памир, до Мургаба — таджикского райцентра, лежавшего на Памирском тракте, добирались целую неделю, и это еще можно было считать большой удачей.

В Мургабе достали лошадей, запаслись провизией и вскоре отправились к цели путешествия.

Преодолев 30 км горного бездорожья, вышли к озеру Шоркуль, соединенному протокой с “братом-близнецом”, озером Рангкуль, к востоку от которого тянулось заросшее осокой болото (“ранг” переводится как осока).

К югу же уходили боковые ущелья, смотревшие на озеро то высоким причудливым гребнем, то крутым скальным уступом.

Вскоре маленький караван свернул и через 2,5 км достиг ущелья Салакташ.

В торце его левой стены, образованной скальным гребнем, и находилась та самая “пещера сокровищ”.

Здесь и встали лагерем.

К вечеру поднялся штормовой ветер, но до утра стихия успокоилась, и альпинисты без промедления приступили к делу.

Саввон и Старицкий начали подъем по стене, вбивая в расщелины скалы особые крючья и навешивая на них веревочные перила.

За первый день работы им удалось пройти сто метров стены.

Между тем, группа в составе В.Якушкина, В.Потапова, В.Беркова и Р.Прасолова направилась к южному склону, чтобы забросить снаряжение к точке гребня, расположенной непосредственно над входом в пещеру, а в последующем спустить сверху веревку с двойным тросом.

Эта трудоемкая операция потребовала нескольких восхождений.

Во время одного из них погода резко испортилась, и верхней группе пришлось провести на гребне “холодную ночевку”, без палатки и спальных мешков, среди голых камней, у самой кромки крутого склона.

Спустились в лагерь уже утром, и тут повалил сильный снег.

Между тем, Саввон и Старицкий успели навесить веревочные перила до максимально достижимого верхнего уровня, соответствующего высоте “пещеры Рацека”.

Но далее скала становилась нависающей, и продвижение по ней без дополнительной страховки представлялось слишком рискованным.

Кстати говоря, по ходу своего восхождения скалолазы обнаружили на трещинах обрывки волосяных верблюжьих арканов и домотканой грубой материи — кошмы.

Эта находка подтверждала слухи о том, что в старину здесь поднимались некие смельчаки.

— Обсудив ситуацию, мы решили разделиться, — вспоминает сегодня, 52 года спустя, профессор Валерий Павлович Берков. — Ведь нам предстояло выполнить и второе задание, связанное с поисками следов “снежного человека”. Поисковая группа, в которую вместе с Громовым, Саввоном, Прасоловым вошел и я, отправилась к Сарезскому озеру, лежавшему более чем в 100 км к западу от нашего лагеря. Это озеро знаменито тем, что дата его зарождения известна с точностью до минуты. Оно образовалось в результате катастрофического землетрясения в феврале 1911 года, когда в узкое ущелье, по которому протекала река Мургаб, рухнула целая гора, создав плотину высотой более полукилометра и накрыв кишлак Усой вместе со всеми жителями.

Чаша этого огромного озера лежала среди высоких, обрывистых скал, с которых вниз то и дело срывались камни. Снег местами был такой глубокий, что лошади проваливались в него по брюхо. Мы обследовали значительный участок вдоль края озера, но не обнаружили нигде даже признаков жизнедеятельности йети, и после второй ночевки отправились в обратный путь.

Между тем, погода в Рангкульской котловине наладилась.

Якушкин, Потапов и Доброхотов — единственный москвич, включенный в команду по рекомендации академика Тамма — снова взошли на гребень и спустили трос.

Теперь все было подготовлено для решающего броска.

— Утром, 19 апреля, в одной связке с Якушкиным мы поднялись по стене до так называемого балкона, — говорит ветеран Андрей Владимирович Тимофеев. — Якушкин начал аккуратно подниматься по кладке, контролируя каждое движение. Я находился пятью метрами ниже. Последнее препятствие мой напарник преодолевал свободным лазанием в течение сорока минут. Но вот Валентин сделал последнее усилие и оказался в пещере!

Я отчетливо слышал его голос, мы переговаривались все те 20минут, что он находился внутри.

По словам Валентина, “пещера сокровищ” действительно представляла собой небольшой грот, не имевший никаких ходов вглубь горы.

Пол пещеры был загроможден массивными камнями, сцементированными птичьим пометом.

Я спросил его, нет ли оснований полагать, что под этими камнями находится заваленный ход в другую подземную полость?

Валентин ответил, что вести какие-либо раскопки внутри рискованно — балкон может обрушиться.

“Здесь орлиное гнездо с единственным крупным яйцом, но, похоже, брошенное”, — сообщил он чуть погодя.

“Яйцо возьми с собой, — посоветовал я. — Хоть какой-то трофей!”

Затем мой напарник вывесил на кладке красный флаг, как символ победы, и помахал рукой зрителям.

А зрителей-то, между прочим, собралось внизу не менее ста человек. Это были сотрудники биологической станции Чечекты, водители, пограничники, местные жители, явившиеся целыми семьями…

Наш успех они встретили громкими возгласами и аплодисментами.

Кстати, прихваченную из Ленинграда для отпугивания хищных птиц мелкокалиберную винтовку нам использовать так и не пришлось.

Горцы рассказали, что недавно в соседнем районе был крупный падеж скота, и сипы переселились в другие ущелья.

Действуя по принципу “куй железо, пока горячо”, ленинградские альпинисты разгадали тайну еще одной легендарной пещеры — Чорак-Таш, расположенной на 100-метровой высоте вблизи озера Шоркуль. В ее глубине днем словно бы горел некий холодный огонь, заметный даже издали.

В эту пещеру экспедиция поднялась в полном составе.

Оказалось, что в Чорак-Таш имеется сквозное отверстие, через которое проникает солнечный свет, создавая иллюзию холодного свечения.

Чтобы положить конец суеверным страхам, имевшим хождение среди аборигенов, ленинградцы подняли в пещеру девушку-таджичку, которая лично убедилась в отсутствии там “таинственного огня”.

Накануне майских праздников экспедиция ЛГУ отбыла домой.

— В целом, это была очень тяжелая, но в то же время на редкость яркая, незабываемая, эмоционально насыщенная поездка, — констатирует В.П.Берков.

И все же споры вокруг загадки “пещеры сокровищ” не утихают и доныне.

Еще Блещунов зафиксировал слухи, согласно которым в отверстии Мата-Таш местные жители видели архаров.

Но если так, значит, имелся некий сквозной проход, который вел, предположительно, из большой пещеры через толщу горы в верхний грот?

Об этом же писал директор биологической станции Чечекты К.В.Станюкович (кстати, ленинградец и выпускник ЛГУ), который многие годы посвятил изучению Восточного Памира, лично наблюдал за восхождениями Блещунова и группы В.Рацека, а позднее переписывался с Саввоном.

Еще до войны у Станюковича был проводник Мусса Мусатдинов, признавшийся однажды, что знал старика, который в молодости блуждал по подземным проходам большой пещеры трое суток, пока не наткнулся на человеческий череп невиданных размеров, после чего в страхе повернул обратно.

Вообще, среди горцев Памира всегда циркулировали упорные слухи о существовании под хребтами сквозных проходов, по которым в старину купцы водили контрабандные караваны из Афганистана и Персии.

Сторонником этой гипотезы был и выдающийся знаток края, геолог Сергей Иванович Клунников, ушедший на войну добровольцем и не вернувшийся с нее.

Возможно, грот Мата-Таш действительно имеет продолжение, погребенное под завалом?

А может, сокровище унесено обладателями тех волосяных арканов, обрывки которых ленинградцы обнаружили на скалах?

По-разному сложились судьбы участников этого удивительного, в духе пряных восточных сказок, приключения в горах.

Заслуженный тренер РСФСР Громов до последних дней жизни работал на кафедре физического воспитания ЛГУ, судил всесоюзные соревнования. Умер он в 1972 году.

Сергей Михайлович Саввон, также заслуженный тренер РСФСР, бессменно возглавлял Федерацию альпинизма Ленинграда на протяжении трех десятилетий (1959-89 гг). Он и в последующем активно участвовал в деятельности этой организации. Скончался в феврале 2009 года.

Владимир Григорьевич Старицкий (1915–1992), кандидат технических наук, долгие годы руководилЛенинградской школой скалолазания, которая на протяжении 70-х годов являлась одной из ведущих в стране. На Скалах у озера Ястребиного доныне существует “маршрут Старицкого”.

Валентин Дмитриевич Якушкин работал инструктором в альпинистских лагерях, руководил экспедициями. Покорителя “пещеры сокровищ” не стало в 1984 году.

Виктор Алексеевич Потапов, мастер спорта, чемпион СССР, покоривший не один 7-тысячник, умер в 1994 году.

Радий Сергеевич Прасолов, окончил Кораблестроительный институт, преподавал в Северо-Западном заочном Техническом университете.

Валерий Павлович Берков ныне доктор филологических наук, профессор кафедры скандинавской филологии ЛГУ, член Российской Академии естественных наук, АН Норвегии и Фризской академии (Нидерланды).

Андрей Владимирович Тимофеев работал на шахте в Воркуте, позднее был главным специалистом Тяжпромэлектропроекта. Сейчас 82-летний ветеран работает на ответственной должности в садоводстве.

Загадка старой дороги

Вот уже добрых полтора десятка лет меня преследует навязчивое видение.

Стоит мне прочитать в прессе очередную заметку об отвратительном качестве наших дорог, либо услышать по «ящику» репортаж о волнах и выбоинах, появившихся на новеньком, широко разрекламированном автобане, в строительство которого была вбухана чертова уйма миллиардов, либо увидеть собственными глазами во время прогулки по нашему славному городу, как ремонтируют прогнувшийся, совсем недавно выложенный красивыми плитками тротуар, то память тотчас воскрешает картину трехкилометрового участка старой, простейшей укладки лесной дороги, что тянется в районе железнодорожной платформы «63-й км» по Выборгскому направлению.

После долгих прикидок я решил восстановить эту картину на бумаге, теша себя надеждой, что мои былые наблюдения покажутся небезынтересными и современному читателю.

Весной 1989 года ленинградским писателям выделили место под садоводство недалеко от платформы «63-й км».

Как водится, площадь была поделена на участки и распределена между претендентами по жребию.

Поскольку я переселился в Северную Пальмиру лишь в августе того же, 89-го, то к «раздаче слонов», понятное дело, не успел.

А вот мой товарищ, собрат по перу и бывший земляк, обосновавшийся на берегах Невы несколько ранее меня, свой дачный надел получил.

Будущее садоводство нуждалось в выкорчевке бесчисленных пней, в основательной очистке от поваленных сосенок, буйно разросшегося колючего кустарника, вросших в землю крупных камней и т. д.

Как не помочь товарищу!

В течение нескольких сезонов я периодически выезжал с ним в нарождающееся садоводство, внося посильный вклад в окультуривание участка.

Постепенно на месте сплошного бурелома поднялся дачный поселок, с электричеством и водопроводом, поселок, в котором еще долгое время новенькие кирпичные и бревенчатые особняки соседствовали с жилыми вагончиками, избушками-курятниками и даже шалашами.

От платформы к писательскому «раю» вела старая грунтовая дорога, которая выныривала откуда-то из глубины леса, пересекала переезд и уводила в такие же сосновые дебри, минуя другие, уже обжитые дачные поселения.

Писателям, членам их семей и гостям надо было пройти по этой дороге примерно три километра, а затем свернуть под прямым углом и прошагать по расчищенной просеке еще метров триста до шлагбаума, за которым, собственно, начинались загородные владения литераторов северной столицы.

Старая дорога, повторюсь, относилась к разряду грунтовых, но так называемого профилированного типа.

То есть, под нее сначала было приготовлено ложе, в которое затем улеглось полотно из послойно утрамбованной, предварительно просеянной земли.

Об этих и других подробностях мне поведали знающие люди, ветераны здешних мест.

По их рассказам, дорога была построена финнами незадолго до зимней войны, когда окрестные леса еще принадлежали стране Суоми. В ту пору здесь не существовало никаких садоводств, лишь тянулись болотистые сосновые дебри, перемежаемые редкими хуторами. Дорога, скорее всего, имела оборонительное предназначение.

После известных событий вся эта территория отошла к СССР.

С той поры дорога ни разу не ремонтировалась капитально, о чем свидетельствовали боковые дренажные канавки, заросшие во многих местах кустарником, однако всё еще сохранявшие свой профиль.

Полотно не выглядело ровным, кое-где на нем образовались выбоины, впрочем, не слишком глубокие.

В общем, дорога как дорога. На первый взгляд, ничего особенного.

Но вскоре пришла пора удивляться.

Однажды, когда я гостил у товарища и собрата, разразился ужасный ливень.

Переждав его, я отправился на электричку.

Песчаный отросток, проложенный от садоводства до старой финской дороги (так называли ее многие дачники), превратился в кисель, в вязкое месиво, в некое подобие непролазного болота.

С немалыми ухищрениями взобравшись на прилегавший пригорок, я двинулся по лесной тропинке вперед, мысленно представляя, что и грунтовка раскисла до неузнаваемости и что мне придется топать до платформы по щиколотки в грязи.

Каково же было мое изумление, когда я обнаружил, что земляная поверхность старой лесной трассы, несмотря не недавний водопад с небес, абсолютно пригодна для прохождения по ней человека, даже обутого в сандалии.

Лишь кое-где поблескивали лужицы, которые быстро высыхали на солнце.

Вот тогда-то и начала донимать меня мысль о том, почему же обычная грунтовка, которой уже шел, как минимум, шестой десяток лет (по состоянию на тот момент), ни разу не подвергавшаяся капитальному ремонту, продолжает, тем не менее, исправно выполнять свое прямое предназначение.

Быть может, по ней ездят только велосипедисты, и ее полотно не испытывает предельных нагрузок?

Я предпринял «секретную» акцию, достойную именоваться «проверкой на дороге».

Да, велосипедисты тоже наличествовали, но куда интенсивнее мимо меня проносился легковой транспорт, а также грузовики со стройматериалами и мебелью, тягачи с прицепами, перевозившие трубы и прочие длинномерные грузы, кроме того, нередко проезжали фуры, а также трейлеры, нагруженные экскаваторами, бульдозерами и прочей тяжелой техникой.

Итак, профилированная грунтовка работала на полную мощность, при этом не осыпалась, не прогибалась, не проваливалась, не покрывалась гребешками.

Очевидно, не меня одного удивляло качество этой скромной транспортной коммуникации.

Я не раз замечал, как иные дачники нет-нет, да и топнут по ней ногой, будто дивясь небывалой прочности ее полотна, сооруженного из самого доступного материала.

К тому времени я уже знал со слов другого собрата по перу, страстного поборника развития ремесел, промыслов и малого бизнеса на Руси, о том, что в не таком уж и отдаленном прошлом идея земляного строительства успешно развивалась в исконно русском, северо-западном крае.

В конце 18 века архитектор Николай Александрович Львов, заручившись поддержкой императора Павла I, построил в Гатчине знаменитый Приоратский дворец — из земли, точнее, из суглинка, который лежит у нас под ногами. Техника «землебита» заключалась в том, что тщательно просеянный, освобожденный от корешков, стебельков и прочих примесей грунт засыпали в специальные опалубки и утрамбовывали почти вдвое против первоначального объема. Затем готовили следующий слой, и так до самого карниза. Для связки между слоями использовали известковый раствор.

По преданию, однажды новостройку, еще не завершенную, осмотрели государь Павел I, великий князь Александр Павлович и его очаровательная супруга Елизавета Алексеевна.

Не утерпев, великая княгиня попыталась испытать прочность земляной стены посредством острого конца своего летнего зонтика. Убедившись, однако, что ее молодых сил хватило лишь на высверливание крошечной лунки, Елизавета Алексеевна воскликнула с немалым изумлением, обернувшись к архитектору: «Я никак не ожидала, мсье Львов, что ваша земляная стена может быть такой твердой!»

Эпизод из хроники строительства Приоратского дворца я привел отнюдь не в качестве агитации за канувший в Лету «землебит», а лишь для того, чтобы ближе подобраться к загадке старой финской дороги, загадке, которая, как представляется, содержит ключ к более серьезным вещам.

Послушайте: если простая грунтовка способна служить так долго, то какой же запас прочности могут иметь дороги, проложенные на основе современных материалов и технологий! Представим на минуту, что наши трассы — бетонные, асфальтированные, гравийные, щебеночные и прочие выдерживают без ремонта, без постоянного латания дыр хотя бы несколько лет. Да ведь при таком допущении просторы нашего отечества, ныне утопающего в периоды распутицы в непролазной грязи, в кратчайшие исторические сроки покрылись бы сетью разнообразных по способу покрытия, но одинаково замечательных по качеству дорог, неподвластных ударам стихии.

«Почему они, наши соседи, обитающие в точно таких же климатических условиях, строят надежно и качественно? — спросил я знакомого начальника дорожного строительства, с которым мы были почти в приятельских отношениях. — В чем загадка?»

«Нет никакой загадки, — пожал он плечами. — Надо в точности выполнять всю технологическую цепочку, только и всего».

«А мы этого не можем?»

«Можем», — уверенно кивнул он.

«Почему же не выполняем?»

Он ответил мне преисполненной таинственности улыбкой.

На рубеже нового века мой товарищ и собрат по литературным мытарствам обменял свою писательскую «фазенду» на «курятник» в другом районе.

С той поры мне не приходилось более бывать на 63-м километре.

Не имею ни малейшего представления о том, в каком состоянии находится старая финская дорога сейчас.

Быть может, запас ее прочности уже истек, и она пришла в полный упадок.

А может, по-прежнему несет свой крест, дивя неравнодушный люд загадочным долголетием.

Полуденный выстрел или парадокс времени

В 90-х годах я жил на Петроградской стороне, недалеко от Петропавловской крепости, и традиционный полуденный выстрел крепостной пушки слышался в моей комнате так громко, словно звучал в коридоре.

Этот выстрел, между прочим, имел для меня и определенный практический смысл.

В тот период режим моей работы требовал от меня выезжать из дома около половины первого дня.

Таким образом, пушка как бы подавала мне сигнал готовиться в дорогу.

Впрочем, в столь эффектном напоминании я не слишком-то и нуждался.

Дело в том, что у меня чуть ли не с детства была способность весьма точно ориентироваться во времени.

Проще говоря, не глядя на циферблат, а лишь ненадолго сосредоточившись, я мог определить с погрешностью не более пяти минут, который сейчас час.

Не могу объяснить, как это у меня получалось, но факт остается фактом.

Так, обнаружив среди дня, что мои наручные часы стоят, ибо я забыл завести их с утра, я ставил стрелки по подсказке внутреннего голоса, и, хотите — верьте, хотите нет, никогда не ошибался. Порой доводилось выигрывать пари на этот счет, безмерно удивляя случайных собеседников. Кое-кто из проспоривших считал даже, что я прибегаю к некоему фокусу, незаметно поглядывая на замаскированные часы. Но в том-то и штука, что никаких фокусов не было. Ведь не «фокусничают», к примеру, парфюмеры, которые воспринимают гораздо больше запахов, чем другие люди. Ну, а у меня имелся дар ощущать ход времени. Только и всего. Притом, что никаких особых преимуществ мне это не давало.

Тем не менее, полуденный выстрел пушки служил мне надежной подстраховкой.

И вот что характерно: обычно я предчувствовал готовившийся в крепости акт.

За несколько секунд до выстрела, если только я не был занят чем-то очень важным, я замирал на месте и шептал про себя: «вот сейчас она бабахнет!»

И точно, от Невы налетал тугой хлопок, а я приступал к своим сборам, отлаженным до мелочей.

Эта размеренность, эта гармония соблюдалась изо дня в день.

То памятное утро не выделялось из общего ряда ничем примечательным.

Впрочем, наступавший день имел для меня несколько иное расписание, чем обычно.

Незадолго до работы, в 12.30., я должен был встретиться в центре города с одним человеком. Эта деловая встреча значила для меня очень много. Вдобавок, я знал, что этот человек отличается исключительной пунктуальностью и никогда не опаздывает даже на минуту, требуя такой же «королевской вежливости» от своих партнеров.

Значит, сегодня мне надо было выйти из дома раньше обыкновенного.

По моим прикидкам, минут через пять-семь после выстрела пушки.

Ладно, никаких проблем!

Запаса времени у меня было вдоволь.

Я все еще хлопотал по хозяйству, когда над Невой раздался знакомый звук.

Впервые в жизни выстрел Петропавловской пушки застал меня врасплох.

Поначалу я решил даже: что-то упало в коридоре.

Но нет, звук сигнальной пушки не спутаешь ни с одним другим!

Да, это был он, полуденный выстрел!

Однако же, на этот раз у меня не мелькнуло и тени предчувствия, что полдень наступил. Напротив, я готов был держать пари, что располагаю еще целым свободным часом. Вот и проиграл бы, сказал я себе. Похоже, сегодня мой внутренний хронометр дал сбой. Скорее всего, погрузившись в непростые размышления о предстоявшей встрече, я утратил контроль за движением важнейшей космической категории. Оттого и возникла иллюзия «исчезнувшего часа»,

«провала во времени», ощущение того, что мой весьма солидный «золотой запас» времени сжался до размеров одного мгновенья!

Машинально я глянул на свои наручные часы. Маленькая стрелка замерла на цифре «восемь». Как это случалось со мной довольно часто, я попросту забыл завести механизм с утра.

Бросил взгляд на настенные часы; они стояли еще с прошлого месяца — закончился заряд батареек.

Перевел глаза на будильник китайского производства, обладавший поистине таинственным ходом. Он то убегал вперед на полчаса, то отставал ровно на столько же. Сейчас будильник показывал 11.30.

Впрочем, всё это уже не имело значения.

Выстрел Петропавловской пушки — вот истинный питерский эталон точного времени!

А это означало, что я катастрофически опаздываю на встречу, и на сборы у меня остаются считанные минуты.

Одевшись в спринтерском темпе, я бросился к станции метро.

Круглые настенные часы в вестибюле «Горьковской» показывали 12.20.

Меня по-прежнему не покидало ощущение пережитого «провала во времени».

По эскалатору я бежал бегом, но всё равно опоздал на пару минут.

Естественно, моего делового партнера, этого фанатика пунктуальности, на месте предполагаемой встречи уже не было. Значит, ушел, эх! Что я теперь буду делать?!

В самом минорном настроении я отправился на работу.

И уже там, к своему непередаваемому изумлению, узнал, что полдень-то еще не наступил!

Вскоре выяснилось, что в тот день, 27 марта 1995 года, Петропавловская пушка по ошибке выстрелила не в полдень, а в 11 часов утра. Редчайший случай!

Вообще, когда привыкаешь к какому-либо явлению, которое протекает изо дня в день с предписанной регулярностью, то о возможности сбоя даже мысли не возникает.

Вот и в моей голове не проблеснуло той элементарной догадки, что пушка может выстрелить не в свое урочное время. Поэтому я не поверил своим внутренним часам, которые упорно подсказывали мне, что не должно быть никакого «провала во времени». Психологически я настолько верил в непогрешимость «пушечного эталона», что, даже оказавшись в вестибюле метро, воспринял показания стрелок выверенных настенных часов, как 12.20., хотя они ясно показывали на час меньше. Как говорится, не верь глазам своим!

Увы, в тот день выстрел сигнальной пушки оказался вдвойне холостым.

На встречу я всё равно опоздал, впрочем, особых последствий это не имело.

Тогда же я отметил этот случай в своем дневнике, так что никакой путаницы с датами здесь нет.

Но вот загадка: с той поры мой «внутренний хронометр» окончательно вышел из строя, я утратил свой дар угадывать, «который теперь час».

Живу я теперь в другом районе города, где выстрел нашей сигнальной пушки, хоть и слышен, но не так громко.

Но если удается уловить далекий хлопок, я всегда стараюсь удостовериться, что он не был преждевременным. И никогда не забываю завести к этому моменту все часы в доме.

Такой вот «парадокс времени»!

Ночная поездка на паровозе

Чего только не приключится в дороге! Но то, что произошло прошлым летом с петербуржцем Виталием Дубровиным, не поддается логическому объяснению…

Около двух часов ночи Дубровин сошел со скорого поезда на перрон узловой станции Фуров. Последний раз он приезжал в эти края четыре года назад, на похороны отца. Тогда же обещал матери навещать ее чаще, да всё время находились какие-то срочные дела. Но вот, наконец, выбрался.

От Фурова до конечного пункта его путешествия — городка Борска — предстояло ехать еще тридцать километров. Однако первая электричка уходила лишь в шесть утра.

Крохотный зал ожидания был переполнен. Поздние пассажиры дремали даже на подоконниках.

Дубровин вышел на площадь и огляделся. Ни одной машины! Что же делать?

Тут ему вспомнилось, что сбоку от вокзала расположен уютный скверик со скамейками. В эту теплую летнюю ночь там вполне можно было скоротать несколько томительных часов. Притом Дубровин, если честно, чувствовал себя не в своей тарелке. Дальняя дорога утомила его, а главное, на сердце лежала какая-то смутная тревога, которую никак не удавалось унять.

Увы, скверик был огорожен глухим забором. Однако две крайние доски легко раздвинулись. Проникнув внутрь, Дубровин увидел штабели бетонных плит и кучи разрытой земли. Но скверик за ними сохранился почти в неприкосновенности. Дубровин удобно расположился на скамейке: ну вот, теперь можно передохнуть. Но откуда эта неуемная тревога, которая всё усиливается?

Он огляделся. Невдалеке на бетонном постаменте стоял старый паровоз. По правую руку замер в напряженной позе гипсовый горнист. Когда-то была мода на подобные скульптуры, у которых почему-то быстро отваливались локти, носы и прочие выступающие детали. Но этот горнист выглядел вполне сносно. Чуть дальше из земли поднимались резные деревянные фигурки-бревнышки. Одна из них изображала усатого витязя в остроконечном шлеме, опирающегося на обоюдоострый меч. Вторая — чародея с длинной бородой.

У Дубровина возникло странное ощущение, что фигуры пристально наблюдают за ним. Наваждение… Нет, с ним и вправду творилось что-то неладное. Не лучше ли попытаться вздремнуть? Он закрыл глаза.

Легкий шум заставил его встрепенуться.

Перед ним стоял Гипсовый Горнист.

— Вставай! — строго сказал Горнист. — Труба зовет!

— И свет далекой звезды! — поддакнул Чародей, оказавшийся рядом.

— Небылица в лицах, небывальщина, небывальщина да неслыхальщина, — речитативом произнес Витязь, винтом выкручиваясь из земли.

Как позже припоминал Дубровин, он не испытывал ни удивления, ни страха. Всё происходящее казалось естественным.

— Мы пришли сообщить тебе, что твоя мама умирает, — возвестил Чародей. — В эти минуты она думает о тебе. Ее мысли кружат у твоей головы, но ты не впускаешь их в сердце.

— Отчего же она не постучит к соседке, тете Лиде? Та вызовет «скорую» — пролепетал Дубровин, сразу и безоговорочно поверив необычным собеседникам.

— Она не в силах постучать, — ответил Чародей. — У нее, как и у тебя, в запасе всего полчаса.

Дубровин пружинисто вскочил на ноги:

— За полчаса не успеть!

— Успеем, — сказал Горнист. — Садись! — И добавил: — На паровоз!

Тут Дубровин заметил, что из трубы старого локомотива валит дым, а сам он пыхтит, как живое существо.

В какую-то минуту вся необычная компания оказалась в кабине.

Витязь выхватил меч и принялся молниеносно вращать им в воздухе.

— Что он делает? — спросил Дубровин.

— Отгоняет посланцев тьмы, — пояснил Чародей. — Иначе мы не сможем покинуть Фуров.

Но вот Витязь опустил меч.

— Путь открыт! — Горнист поднес к гипсовым губам горн и заиграл.

Паровоз вдруг оказался на рельсах и помчался вперед. Скорость бешено нарастал. Вот и ветка на Борск. Искры летели вокруг, рассекая тьму ночи.

Впереди показался движущийся яркий огонек. Дубровин сообразил, что это встречный, и тут же вспомнил, что на Борск ведет единственная колея.

— Эй! — крикнул он. — Мы столкнемся!

— Не суетись! — молвил Чародей. — Звезды нынче расположились благоприятно.

До столкновения оставались считанные секунды.

Р-раз! Они сошлись!

Свистел ветер, вздымая травинки и листья, стучали колеса — и только! Старый паровоз свободно проникал сквозь рефрижераторы и цистерны, как будто те были из воздуха.

— Колдовство? — смахнул со лба холодный пот Дубровин.

— Чистая физика! — рассмеялся Чародей. — Просто вы, смертные, еще не познали ее основополагающих законов.

Грохочущий товарняк остался позади. А может, его и не было? Дубровин выглянул в окошко. Состав, освещенный луной, мчался, как ни в чем не бывало, в сторону Фурова.

— Вперед! — повторил Горнист, зорко вглядываясь в даль. — Только вперед!

Витязь задумчиво поглаживал усы. Чародей дирижировал топкой. Паровоз несся, словно стелясь над рельсами.

Из-за очередного поворота показалась россыпь огней. Борск!

— Показывай дорогу!

— А рельсы?

— Неважно!

И вот уже паровоз несется по спящему Борску.

Кирпичная двухэтажка, в которой прошло детство Дубровина…

— Здесь…

Паровоз мягко остановился у штакетника.

— Пойдем вместе, — объявил Чародей. — Мы должны быть уверены, что не опоздали.

Площадка второго этажа. Но ведь дверь, наверняка, заперта изнутри на ключ и стальную задвижку, в отчаянии сообразил Дубровин.

— Погоди… — Чародей мягко отстранил его. — Против замков и запоров есть хорошее заклинание… — Он огладил свою бороду и что-то прошептал. Дверь распахнулась сама.

Дубровин вихрем ворвался в комнату.

Мама недвижно лежала на диване, ее глаза были закрыты. На полу валялись какие-то таблетки.

Чародей взял ее левую руку и принялся водить по ее ладони своим сухим пальцем.

— Успели в самый раз, — прошептал он. — Теперь я спокоен за нее.

Дыхание матери стало ровнее. С улицы донеслись звуки горна.

— Труба зовет, — усмехнулся Чародей. — Ну, нам пора. Собственно, дело сделано. Твоя мама будет жить еще долго. Но сейчас ей нужен отдых. Я погрузил ее в целебный сон. Думаю, после всех треволнений сегодняшней ночи выспаться следует и тебе. Иди в соседнюю комнату, ложись и не думай ни о чем плохом, — он выставил вперед сухие ручонки.

Дубровин встрепенулся. До чего же крепко он уснул! Неужели прозевал электричку?! Но… Самое удивительное заключалось в том, что он проснулся не на скамейке в привокзальном скверике, а на чистой постели, в маминой квартире!

С кухни доносился звон посуды.

Мама хлопотала у плиты.

— Мамочка! — он бережно обнял ее и расцеловал.

— Сыночек… — на ее глазах блеснули счастливые слезы. — Как я рада! Но, знаешь, что-то странное произошло со мной. Ночью вдруг прихватило сердце, а после я уснула, да так крепко, что даже не слышала, как ты вошел. — Она встревожено посмотрела на него: — Вот только одного не пойму, Виталик, как же ты попал в дом? Неужели я забыла запереть дверь?

— Дверь мне открыл добрый волшебник, — сощурился он.

— Хорошо, если так, — вздохнула она.

Дубровин до сих пор размышляет об этом загадочном происшествии. Чаще всего он приходит к выводу, что усталость и тревога ввергли его психику в особое состояние, когда он действовал «на автопилоте». До Борска добрался, очевидно, всё же на машине, а может, и на утренней электричке, но сама дорога следом стерлась из памяти. Вероятно и то, что мама в ожидании гостя оставила дверь открытой.

Но стоит ему оказаться вблизи какой-нибудь скромной скульптуры или резной деревянной фигурки, как летние воспоминания принимают совершенно иной характер. И тогда в нем пробуждается уверенность, что всё это — ожившие персонажи, паровоз, прохождение сквозь грохочущий товарняк, волшебное исцеление мамы — происходило в действительности, что чудеса в этом мире — не такая уж редкость.

А его мама, между прочим, по-прежнему здорова и чувствует себя прекрасно.

Петля времени в проходном дворе

В Лондоне вот уже на протяжении полутора веков действует Британское Королевское метапсихическое общество, которое кропотливо собирает со всего света факты о путешествиях во времени, о проникновении прошлого и будущего в настоящее, о появлениях призраков давно умерших людей, о видениях исторических сцен…

Наверняка, энтузиастов этого общества заинтриговал бы случай, произошедший совсем недавно с петербуржцем Юрием Гусельниковым, менеджером небольшой торгово-закупочной фирмы.

О загадочном происшествии рассказывает сам Гусельников.

— Настроение в тот день у меня было взвинченным, хотя по натуре я человек уравновешенный. Но ведь у каждого случаются моменты, когда внутри всё так и клокочет! Вот и на меня накатило. Я двигался проходными дворами в центральной части Петроградской стороны. Человеку, незнакомому с этим районом, здесь легко заблудиться. Но я-то знал маршрут назубок — жил тут в детстве вместе с родителями, а в последний период часто наведывался сюда по работе.

Отрезок пути пролегал под тремя длинными арками, уступом расположенными одна за другой и разделенными мрачноватыми дворами-колодцами. Именно во втором из этих дворов протекало мое детство.

В тот момент, когда, миновав вторую арку, я вошел в свой бывший двор, навстречу мне из третьей арки вышел мальчуган лет двенадцати. Других людей поблизости не было, хотя этим коротким путем обычно пользуются многие прохожие. И вообще, как ни был я взвинчен, но краешком сознания всё же уловил какую-то абсолютную звенящую тишину, воцарившуюся вокруг.

Мальчишка остановился в трех шагах, уставившись на меня. Он словно ждал чего-то. Совершенно незнакомый мне пацан.

Невольно я окинул его беглым взглядом. Он всхлипывал, шмыгая носом-кнопкой. Слезинки катились из его светлых глазенок, оставляя влажные полоски на чумазых щеках, усеянных россыпью веснушек. Что-то в его облике подсказывало, что паренек служит объектом постоянных издевок со стороны некоего малолетнего мерзавца. Похоже, очередная обида переполнила чашу терпения, и детская натура не выдержала, запротестовав единственно доступным ей способом. Эх, сколько таких пареньков вокруг…

Я двинулся дальше и через пару секунд забыл о мальчишке. Мне показалось, что противоположный конец арки НЕ ПРИБЛИЖАЕТСЯ. С каждым моим шагом он словно бы отодвигался ровно на столько же. Более того: его очертания вдруг заструились в каком-то зыбком мареве. А затем будто молния беззвучно разорвалась передо мной.

Ослепительно ярко я увидел себя двенадцатилетним мальчишкой, бредущим в слезах вот под этой самой аркой. Лишь несколько минут назад мой мучитель — школьный хулиган Колька Луцый оставил, наконец, меня в покое. Я боялся его до мурашек в глазах. Хотя он не был амбалом. Как раз наоборот — довольно хилый, сутулящийся пацан со смешными оттопыренными ушами. Но у него имелся кнопочный нож, на рукоятке которого было выжжено раскаленным гвоздем: «Колян Луцый. Бойся меня!» Луцый похвалялся, что уже ударил им шестерых. Мол, я буду седьмым, если начну выкаблучиваться. Этот нож наводил на меня священный ужас. И Луцый знал это. Поначалу он просто стращал и унижал меня, а затем обложил данью, забирая все деньги, что давали мне родители на мороженое и кино. Причем, эти деньги отнимал не сам Луцый, а один из его подручных, такой же запуганный бедняга, как и я. Затем награждал меня подзатыльником. Под надзором Луцего, которого всё это веселило. Вот этот подзатыльник, совсем не сильный, был для меня обиднее всего.

На улице я еще сдерживался, но когда вошел под полутемную арку, слезы хлынули градом. Мне казалось, что власть Луцего и его шестерок будет надо мной вечно. Вот если бы сейчас, немедленно, кто-нибудь большой, умный, сильный появился рядом, погладил меня по голове и сказал бы: «Ничего-ничего, Юра, не бойся, я научу тебя, как победить страх!»

И тут из противоположной арки вышел мужчина, именно такой, какого я ждал: большой, умный, внушающий доверие. Не стыдясь своих слез (ведь тот всё поймет!), я остановился и умоляюще посмотрел на него: дяденька, помоги!

Но «дяденька» скользнул по мне равнодушным взглядом и прошел мимо…

Было это четверть века назад.

И вот сейчас, под темной аркой, сумасшедшая мысль обожгла меня: тогда, мальчишкой, я встретил в проходном дворе самого себя, но только взрослого! А сегодня я, взрослый Гусельников, встретил в том же дворе себя-мальчугана, униженного и жаждущего справедливости! И тоже прошел мимо!

«Так помоги же ему! — кольнуло изнутри. — Может, еще не поздно!»

Круто развернувшись, я вылетел во двор. Здесь было пусто. Но я-то знал, где искать паренька!

Едва я вбежал в подъезд, как тремя этажами выше хлопнула дверь. Я рванулся по лестнице на этот звук и на следующей площадке столкнулся с подростком. Но это был не Юра. Передо мной стоял шалопай с большими оттопыренными ушами и нагловато-хитроватым прищуром. Луцый! Как же было его не узнать!

Воспоминания о его издевках так ярко ожили во мне, что, не сдержавшись, я схватил крысенка за ухо и принялся нещадно трепать его, выговаривая: «Слушай внимательно, маленький негодник! Еще раз тронешь Юру Гусельникова хоть пальцем, я тебя найду из-под земли и оборву твои уши, понял?! Знай, я его старший брат и отныне всегда буду защищать его!»

Нагловатое выражение на его рожице быстро сменилось животным страхом. И вот этого трусоватого наглеца я боялся?!

«Ну-ка, выворачивай карманы! — прикрикнул я. — И запомни крепко вот еще что: никакой дани ты отныне не получишь! Ни от кого!»

Наградив его от души прощальным подзатыльником, я бросился наверх и затарабанил в дверь своей бывшей коммуналки, которая, судя по интерьеру подъезда, так и оставалась коммуналкой.

На мой стук открыл какой-то неопрятный тип с челочкой, обдавший меня сивушным запахом. Взгляд у него был недобрый, чтобы не сказать злой. Что-то неуловимо знакомое чудилось в его облике.

— Чего надо?

— Юру… Юру Гусельникова!

— Здесь такой не проживает! Ошиблись адресом! — и он захлопнул дверь у меня под носом.

В последний момент он повернул голову, и я успел заметить, что у него нет… уха! Это был Луцый — сегодняшний Луцый, мой ровесник! Но почему он здесь?! Ведь Луцый никогда не жил в нашей коммуналке!

Еще какое-то время я тарабанил в дверь, но никто мне так и не открыл.

Оказавшись на улице, я осмотрел трофеи, которые в запальчивости отобрал у Луцего-подростка. Там было 60 рублей советского образца (немалые деньги по тем временам, да еще для школьника), колода карт порнографического характера, всякие безделушки, а главное — кнопочный нож с неровной надписью на рукоятке: «Колян Луцый. Бойся меня!» Вот этот нож. Он-то и убеждает меня, что всё случившееся — не сон.

Через два-три дня я навел некоторые справки.

Луцый никогда не проживал в моем бывшем доме. Он по-прежнему был прописан по старому адресу. Копать эту историю дальше я не стал. Молодой ли, старый — Луцый был мне глубоко апатичен. Каким ветром его занесло уже сейчас в нашу бывшую коммуналку, не знаю. Где и когда он лишился уха, понятия не имею.

Но вот что еще вспомнилось из школьных лет. Начиная с какого-то момента, Луцый-одноклассник вдруг отстал от меня. Резко. И даже как бы стал обходить меня стороной. Лишь поглядывал издали с затаенной злобой. Такая перемена в нем всегда оставалась для меня загадкой. Но сейчас я, кажется, нашел ответ. Правда, всё это очень странно…

Назвать точный адрес, где всё это произошло, Гусельников отказался наотрез. Он действительно не хочет продолжения этой истории. Ни в каком виде. По той же причине просил вывести его под вымышленной фамилией. При этом высказал предположение о петле времени, в которую угодил, пересекая старый двор-колодец.

Необходимо, однако, сделать уточнение: петля времени оказалась двойной, втянув в свою «восьмерку» и антипода Гусельникова — Луцего.

Загадка времени — одна из самых непостижимых загадок мироздания. И британцы поступают весьма дальновидно, собирая в свою копилку разрозненные факты. Чем больше данных об этом феномене будет накоплено, тем ближе мы подберемся к осмыслению его природы.

Оглавление

Валун-мститель

Африка в Северной

Ночь в заброшенной деревни

Остров любви

Красная капель

Ледяной человек

Медная пепельница

Рукопись найденная в малиннике

СВЕЧКА

Садовник

Предсказание

Начальник полустанка

Продавец книг

«Не тревожьте мой покой…»

Соринка в глазу

Экспедиции к пещере сокровищ

Загадка старой дороги

Ночная поездка на паровозе

Петля времени в проходном дворе