Вот был слуЧАЙ. Сборник рассказов [Александр Евгеньевич Никифоров] (fb2) читать онлайн

ПРАЗДНИК

Где, происходили события, неизвестно. Где – то далеко, за семью морями.

Сегодня, бодренько с кровати поднялся. Иногда у меня так бывает. Ну, как иногда? Раз в месяц, точно. По таким дням, как сегодня. Сегодня у меня пенсия. А это значит пополнение бюджета, улучшение питания и бытовых условий, на ближайшие десять дней, на декаду, как говорят экономисты. Дальше опять режим жесточайшей экономии до следующего вот такого, как сегодня, праздничного дня…

По этому поводу больше, чем обычно, «зависаю» в ванне. Так-то вода у меня самостоятельно лимитирована, кастрюля с утра холодной, и все. С холодной можно сделать все. То же сырье, как и нефть, а из той, чего только не делают.

Тщательно, не торопясь, привел себя в порядок. Побрился, ополоснулся, в общем, приготовил себя к выходу в «свет». Носки малость простирнул, выжал, на полотенце – осушитель повесил. Пока завтракаю, подсохнут, и станут годны в эксплуатацию.

Завтрак у меня сплошная диета: чай с сахаром, «голый» кусочек хлеба. Всегда удивляюсь этим, которые по тренажерным залам деньги проматывают. При таком их количестве, не поленились бы, сходили в пенсионный фонд, дали на «лапу» и пожальте на досрочную пенсию. И все: сиди, отдыхай, бегать никуда не надо. Лишний жир, сам уплывет, да так, что и на катере не догонишь. А то, вон чинуши с депутатами узаконили себе пенсии немереные. А зачем? Чтоб по тренажерным залам их раскидывать, чтоб в поросёнка не превратиться на не совсем заслуженной пенсии? Хотя они и так.

Ладно, не буду праздник омрачать.

Перекусив, перехожу к одежде. Начинаю с брюк. Позавчера их специально выстирал, они у меня качественные стирок вообще не боятся. В Ленинграде в ДЛТ, еще до перестройки покупал. Сейчас не купишь, да и не шьют уже. Я в прошлом году купил. Сказали, их в Китае специально для наших пенсионеров шьют, потому и цена у них ниже некуда. В помощь, так сказать, от душевных китайских рабочих. У них-то там пенсий не платят, покупать такие брюки не кому. А брюки, загляденье. Материал блестит, на солнце переливается. По солнышку идешь, ниже пояса сплошное пятно, как зеркало лучи отбрасывает. Раз постирал, пропало зеркальце, пятна нет, идешь и как сквозь марлю все видно, чего и куда и в какую сторону при ходьбе отбрасывает.

То ли мыло наше хозяйственное, для китайских брюк смерть, то ли руки у меня не под Ань не под Инь не заточены.

А эти мои, похоже, из шинельного сукна сработаны того, что с первой мировой на складах остался. Им сносу нет, в гробу истлею, а они мои формы, которые ниже пояса сохранять будут. Как сейчас помню, как в стране конверсия началась, «оборонка» на народное хозяйство работать начала. Костюмы стали шить из офицерского сукна, лопаты делать из титана, топоры ковали из брони «тридцатьчетверок», тоже на складах залежавшейся. А это же на века. Броню – то нашу, никакие звери прогрызть не смогли, ни «тигры», ни «пантеры». Сосед мой напротив, инвалид, дружинник

Александра Невского, участник «Ледового побоища». Не верите? Вот вам крест! Удостоверение у него еще на вязи старославянской, сам видел. Так он, до сих пор кольчугу с тех времен носит, а она все блестит, как новенькая.

Глажу я брюки, а сердце, как говориться «бьется в упоение», тем же хозяйственным мылом стирал, что и китайские, а все путем: как новые, не единого пятнышка. «Стрелки» мылом промазал, рукой проведешь, обрежешься. Этому в армии меня научили, а там быстро учат, причем всему и сразу. Все зависит от того кто учит, и сколько раз пряжкой по заднице. Чем больше в виде «звезды» отпечатков-отметок, тем глубже усваиваешь. Брюки к выходу готовые на спинку стула повесил. Погладил ласково за верную службу, отошел, полюбовался. Что ни говори, а штучный товар, хотя и массового производства.

Теперь рубашку. Тут сложнее. Тут у меня, в отличие от брюк, есть выбор: целых четыре штуки. Выбираю синенькую, точнее бледно – синенькую, с черным воротником. Их, рубашки, гладить быстрее и проще. Спереди по грудине провел и готово. Под куртку же никто заглядывать не будет, а у меня смотришь, в электроэнергии экономия.

2

С экономией этой, скоро всех в могилу загонят. Коллеги мои по пенсионному законодательству с первого этажа, как счетчик на воду поставили, так дома в туалет перестали ходить.

Через дорогу, метрах в ста от нашего дома торговый центр, вот они туда и бегают. Я пару раз попробовал по их методе экономить, так на втором разе все и закончилось. На стирку брюк больше воды извел. Пятый этаж, сами понимаете, не рассчитал. Лифта ведь нет, да и не было никогда. Но за обслуживание лифтов платим ежемесячно, как в квитанциях прописано. Ох, эта наша, экономика, все время норовит в сторону увести, а ведь праздник сегодня.

Рубашку на брюки накинул. Теперь в коридор к ботинкам. На тряпочку масла самую малость, и энергичными круговыми движениями втереть в кожу обуви. Тьфу, ты, ну какую кожу? Совсем от праздничного дня голова закружилась. Прежде это кожзаменителем называлось, сейчас искусственная кожа. Теперь много чего, искусственно делают. Детей, и тех, в пробирках выращивать начали. Девки искусственные пошли. Губы, грудь, задница – все из целлофана. Это я про тех, которые сами ходят, которых мы на улицах видим. Но говорят и в магазинах, таких же продают, только не ходячих. Думается мне, что эти небольшое различие сотрется скоро, произойдет «смычка» как говаривали большевики, целлофана с движением, и абздец, уже не отличишь, где совсем, а где частями искусственная.

От масла ботинки блестят, еще бы, драил так, что испарина выскочила. Ботинки у меня замечательные, фабрики «Скороход» до перестроечные, вездеходы всесезонные. Название фабрики только смущает. Никак не дойдет до меня, почему «Скороход». Они всухую, килограмма три весят, а по весне и осени с налипшей грязью все пятнадцать. Это, ж каким могучим надо быть, чтоб еще и скороходом в них бегать? Я конечно, не особо могучий, но к ботинкам привык, суставы не болят и на «Лошадиную силу» тратиться не приходиться.

В ванную еще раз заскочил, руки с мылом вымыл, лицо смочил, дезодорантом мазнулся, не так чтобы обильно, а чуть – чуть для запаха.

Время проверил. Чуточку за девять перевалило, в самый раз, не первый, но в первую десятку за пенсией попадаю точно. Первой, как всегда, Семеновна будет, она даже и опоздает чуток, так ее все вперед пропускают, чтобы меньше задерживалась. Сначала рубашку бледно-синенькую, на все пуговицы застегнул. Потом подумал, и две верхних расстегнул, чтоб грудь мою поросшую немножко было видно. На голове-то у меня, давно шаром покати, тут я как ежик чернобыльский, а на груди пока еще есть растительность, пара блох заблудиться даже может.

После рубашки брюки одел, ремень туго затянул. Рубашку под ним расправил, складки на бока согнал. Носки, как раз подсохли, в норму вошли. А как на ботинках шнурки завязал, так и нахлынуло…

Поглядел на себя в зеркало: лет так с полста сбросить, как есть «фазан» второго года службы.

«Прическа», брюки со «стрелками», ботинки – блестит все, как у кота глаза. Куртку накинул, она у меня почти, как у девственника Вассермана, но сразу скажу, что поминаю его только в связи с курткой. Все готов. Раньше бы сказал к «Труду и обороне», сейчас, увы, только к получению пенсии.

Вышел из подъезда: погодка наша – фирменная. Дождик идет, до того мелкий, что дождиком эту хрень назвать стыдно, так висит мелкая вода в воздухе. К тому же я за пенсией, а тут и ураган со смерчем на пару, меня с маршрута не свернут. Покивал соплеменницам на скамейке. Этим вообще ничего не страшно. Даже если торнадо их вместе со скамейкой поднимет, так и будут сидеть, кости всем перемывать, да еще и порадуются, что сверху лучше видно…

В помещение почты оглядываю пенсионеров. У нас как в спорте, смена составов постоянно идет. Только выбывают не на скамейку запасных, а… совсем, в общем выбывают.

Семеновна уже здесь, проводит, как раньше бы сказали, политинформацию. Сейчас вроде, это «дайджест» зовется. Как всегда с калькулятором в руках. На цифрах объясняет очереди, сколько нам достанется прибавки с января. Осчастливили нас, с боярского плеча, накинули, аж четыре процента.

– И сколь, Семеновна, у меня теперь будет? – спрашивает одна из «ожидающих».

– Так, у тебя пенсия, десять, – уточняет Семеновна. Та, кивает головой. Щелкает калькулятор.

– На твою десятку, положено тебе 370 рубликов, – объявляет счетовод.

3

– Благодетели, – тихо говорит, та, что спрашивала, присаживаясь на стул, продолжая шевелить губами. Мы все ее прекрасно понимаем. Если бы на улице не моросило, и мы бы, в ожидание очереди стояли на крыльце почты, то много интересного мы бы услышали из ее уст, про депутатов и правительство.

Но здесь в помещение, она молча шевелит губами, а мы, киваем головами, полностью и категорически, соглашаясь с ее оценкой…

– Да и это-то так просто не отдадут. Придумают чего – ни будь. Не бывало такого, чтобы дали, а потом назад не вернули, – качает головой соплеменница, рядом со мной.

– А чего тут думать. Вон, магазин рядом. Цены, что ни день, как в том гимне «Все выше и выше и выше», – фальшивя, пропела «Справедливица». Ведь не зря же Сергей Михайлович, все время пишет, о введение налога на богатых. Глядишь, и поумерили бы свой пыл, – поминает она своего вождя. Так то, в партии она не состоит, но каждые выборы идет агитатором в «Справедливую».

Не за идею носиться, за деньги. Говорит, что и платят неплохо.

–Балаболка он, такая же, как ты,– прекращает в зародыше политический выпад Семеновна, – на заборах тоже, много чего пишут. Вот если бы все, что там написано, да исполнилось…

Все сразу примолкли, две женщины даже перекрестились, вспомнив надписи на заборах.

Кто-то в сердцах высказался, – пронеси, господи, от этаких напутствий.

– И я о том же. Говорить и писать одно, а делать другое. Пишет он, для дурашек, вроде тебя, – объяснила Семеновна, – Ты пойми своей толоконной головой. Он, что, сам на себя налог введет?

– Кто, девки, первый с конца? – шутя, спрашиваю я.

– А ты сажал туда, чтобы сгонять? – отвечает сама бойкая на фоне раскатистого смеха других.

– И какая дура добровольно с него слезать будет? – подхватила веселье «Справедливица».

–За мной держитесь, – предложила дама в красной шляпе, под псевдонимом «Клавиша».

Первое время, она на всех на нас смотрела высокомерно, слова растягивала, лениво цедя сквозь зубы, всем своим поведением, показывая, что мы ей не ровня.

Придя первый раз на почту, с порога объявила, что она бывший номенклатурный работник, который всю свою жизнь посвятила народу, повышению его материального благополучия и улучшению жизненного уровня на фоне повышения общего благосостояния страны.

Когда стоявшая за ней в очереди Семеновна, злая за то, что та не пропустила ее вперед, заглянула в ее листок, и увидела сумму предназначенной к выплате пенсии. Это ударило ее в самое сердце, отозвавшись оттуда набатом, и она заявила на все почтовое отделение, – Я сорок пять лет на стройке, отвалтузила и то столько пенсии не получаю, сколько эта… номенклатура, за свою эту… клавишу.

С тех пор, она стала «клавишей», а когда еще узнали, что и зовут ее Клавдия Шавеловна, оценили прозорливость Семеновны, и приняли Клавдию Шевеловну под псевдонимом «клавиша» в свои ряды. Сначала она фыркала, обжигала всех гневным взглядом, но со временем видимо поняв, что вся «номенклатура» в прошлом: кабинета нет, просителей нет, ушло и раболепие подчиненных.

Что теперь как ни крути, она, одна из нас, раз в месяц стоящих за пенсией в очереди.

– Я могу и за тебя подержаться, – скаламбурил я на ее слова.

– Больно надо, – взглянула на меня «клавиша».

–Объясни, как надо больно и где, – в шутку, притиснулся я к ней.

–Вот мужики. Ну, заразы же,– тут же отозвалось, наше «недремлющее око», Семеновна, – мало того, что всю жизнь у нас на шее сидят, так и тут подкатываются к той, у кого пенсия больше.

– Ой, девчонки, хочу вам про пенсии рассказать,– вступает в разговор «Справедливица»,

–У соседки муж недавно из тюрьмы вернулся. За тридцать лет, что в соседях живем, я его всего два раза и видела. Он, я думаю, из этих… ленинских соратников, тоже всю жизнь по тюрьмам. А тут выхожу, я с ведром мусор выкинуть, а он стоит на площадке, курит. Поздоровалась, он тоже мне, и мы вам с кисточкой. Девки, как рот открыл, там зубы сплошь золотые, я как увидела, чуть ведро не выронила. Еле с собой совладала, но спрашиваю,– Надолго, или так проведать? А кто его знает,– отвечает. Думаю вот, от дел праведных отдохнуть, пенсию выправить, а там видно будет.

Я опять спрашиваю, – Ты же с нар не слезал, злодей, какая, такая пенсия? А он мне, – Конституцию, иногда почитывать надо, – и смеется, зубами своими ослепляя.

– Думаешь, удивила? – отвечает ей соплеменница из очереди, знакомая с такой ситуацией,

– У меня, муж сестры, такой же «ударник тюремного труда». Пенсия у него такая же, ну, может чуток поменьше, чем у меня.

4

– Пенсия – то откуда, они же не работали. Воровали да грабили, – возмущается «Справедливица».

– Это ты у «Клавиши» узнай, она про благосостояние народа все знает, – советует ей Семеновна.

– Я работала, с другими категориями граждан, – тут же отзывается Клавдия Шевеловна.

– Это которые, задницы креслами, полируют, – уточнила Семеновна.

Клавдия Шевеловна, недовольно фыркнула, давая понять, что с «неотесанными» говорить не желает.

– А не двигаемся почему? – громко поинтересовался я.

– Денег пока нет, – пояснила мне первая в очереди, стоящая у самого окошка выдачи в которой я признал соседку по дому.

– А скоро и совсем не будет. Слышали в новостях? Два миллиарда, Африке подарили, у них там с пенсиями, тоже полный завал,– объяснила отсутствие финансов Семеновна.

– А до этого говорили, что Киргизии все долги простили, – поддакнула моя соседка.

– Вот, а мне с 85 года, по страховке сына до сих пор вернуть не могут,– посетовала середина очереди.

– Какая страховка? Ты как с луны свалилась? Нам-то еще раньше, все свои долги государство простило. Ты чего, не слышала? Как Ельцин распинался, – Простите, россияне, – возмутилась Семеновна.

– Сейчас не так, говорят. Сейчас, держитесь, говорят, мол, дальше будет еще хуже, – поправила ее, моя соседка.

– Ну, вот о чем, вы говорите? – во весь голос, стала возмущаться «Клавиша», – инфляция падает. Валовый продукт растет. Благосостояние народа постоянно повышается. Реновация началась, пятиэтажки в Москве сносят. Жителей по новым квартирам, благоустроенным и большей площади расселяют.

А сносить-то зачем? Сдуру-то можно и «инструмент сломать? Взяли бы с коммуналок, да хоть бы и от нас с Октябрьской улицы, и поселили в эти дома. Со времен, ударных строек, там живут,

– высказалась середина очереди.

–Ишь ты чего захотела? С голым задом, да в Москву. Сама слышала, скоро и так туда, только по «визам» пускать будут, – отбила «хотелки» Семеновна.

Я вжикнул молнией на куртке, расстегнул еще одну пуговицу на рубашке. Чувствую, пошел «накал», на почте становится жарковато

– А тут удивляться нечему,– подхватила «Справедливица». Турникетов везде понаставили, от народа отгородились. В милицию пошла, фиг тебе, турникет. Так мало турникет, сбоку еще будка стеклянная, за стеклом еще одна «будка» только в форме, да еще говорить может, но только вопросами, – Паспорт? Размер лифчика? К кому? Здесь ответишь, на третьем этаже, где прокуратура и суд опять, спрашивают, правда, там «Будка» без будки, на третьем этаже ее поставить некуда, -

Паспорт предъяви? Что в лифчике носишь? А что за двадцать ступенек изменилось? Если только, паспорт от стыда цвет поменял. Раньше в горсовет свободно ходили, к любому можно было зайти.

Теперь ни как. Тоже «дуболома» на входе поставили турникет охранять. Тоже одни вопросы,

– Паспорт? К кому? Замучаешься этому сторожу объяснять. А как только дойдет до него и соизволит пропустить. Тут же звонит в тот кабинет, куда ты идешь. Это чтоб, все успели убрать со столов. Чашки, рюмки, ложки, вилки, колбасу, печенье, и конфеты. На компьютерах игры закрыть, в зеркало глянуть, на лицо деловое выражение накинуть. А то еще вместо этого, расстроенно – злобное изобразить, чтоб, сразу значит, с другой стороны дверь закрыли и не мешали.

– Это точно. В стране работать некому. Раньше в сторожа пенсионеры шли от безделья. Сейчас, молодежь, все кому работать неохота. Обидно, сторожами зваться, так теперь «секьюрити»

– добавила моя соседка, – кого там охранять? Они свои кресла сами, от любого врага отобьют.

Бездельники к бездельникам, это как деньги к деньгам.

– Множество нерегулируемых посетителей, мешают нормальной работе администрации, – не выдержав натиска на «родное и кровное» – вступилась «Клавиша».

– Насчет «нерегулируемых», это ты в точку, – сказала Семеновна, – отцов потом, хрен, найдешь.

– Вот, что вы за люди? – возмутилась Клавдия Шевеловна, – все исказите, все перевернете.

– А в Америке, вся полиция за стеклом. Чтоб все видели, как работает, – сказала «Справедливица»

– У нас, если начни полицию и мэрию, через стекло показывать, дома и на работе никого не найдешь.

Все будут на улице стоять, и через эти стекла смотреть. А дня через два, набегут артисты из всех этих «Ментов с разбитыми фонарями», « Следствий с бесконечными тайнами» с битами.

5

Толпы будут разгонять у отделений полиции. А у мэрии депутаты будут тем же заниматься. Если народ увидит, как они за стеклами от безделья маются, кому они – то тогда нужны?

– Кто с краю? – граждане, – прервал дискуссию, мужской голос со стороны входа.

– Наконец – то мужики стали подтягиваться, – обрадовавшись, поворачиваясь, я на голос.

– Петрович, я по голосу тебя и не узнал. Богатым будешь, – говорю я, крепко пожимая руку.

– Я чего не слышал, чтоб свистел? – говорит он, крепко пожимая мою ладонь в ответ.

– Кто? – не понимаю я.

– Рак на горе, что богатым меня сделает, – смеется он, обращаясь ко всем присутствующим,

– Пламенный привет, всему честному пенсионному братству, – говорит Александр Петрович, мужик средних лет, на льготной пенсии по ранению, как он сам про себя говорит, – Извиняйте, граждане, два ранения, три контузии. Он самый заслуженный, член нашей «команды» Хотя он по возрасту, некоторым из нас годиться в сыновья, мы с уважением обращаемся к нему по отчеству.

– И тебе Петрович со всем нашим почтением,– от имени всех, приветствует его Семеновна,

– Согласно льготам или как?

– По льготам теперь и в сортир, не пускают, – улыбается ей Петрович, – по очереди.

– Кто последний, – спрашивает теперь женский голос.

– Катерина, как картина, за мной, – шуткой отзывается Петрович, увидев знакомую.

– А «амбразура» чего не фырчит? – интересуется Петрович. «Амбразурой» он называет окошко кассира.

– Денег еще нет, – поясняю я.

– Интересное кино. Как украсть, миллиарды находят, а крохи на пенсию, не найти. Я вот все время про это думаю. Может, мы в разных странах живем? В одной все богато живут. От богатства бесятся, воруют друг у друга, развлекаются. За это никого не сажают, ничего ни у кого не отбирают.

А в той, где мы, все вот у таких «амбразур» раз в месяц стоят, за пайком от их обильного стола. По минимуму, чтоб не загнуться. Причем эту страну, где мы живем, по телику не показывают, в газетах про нее не пишут.

– У нас телевидение: пристанище идиотов, специально делают так, чтоб его нормальные люди не смотрели, – делится своими впечатлениями крайняя в очереди Катерина – картина,

– Нашими же денежками платят. Рассчитываются с теми, кто больше всех на передачах грязью польет нашу матушку Россию. А если еще и по – батюшке пошлет, то ведущие от радости пищат, и гонорар сразу увеличивают. Все довольные, сытые, при белых зубах и улыбках. А чего им не радоваться? Больше нагадишь, больше получишь.

– Это точно, – соглашается Петрович, – при Сталине, не одна падла бы, не вякнула.

Громко хлопает входная дверь.

– Дайте дорогу жертве перестройки, – раздается в помещение почты.

Вся очередь поворачивается на голос. У двери стоит рыжеволосый, заросший густой щетиной мужик, в одежде, явно, не по сезону. В бывшей, когда-то белой майке, поверх которой, болтается, завязанный большим узлом цветной, с уже не понятными узорами галстук. Майка заправлена в спортивные с тремя тонкими полосками лампас штаны, которые волной спадают на комнатные тапки, пряча голые, без носков ноги.

– Привет гвоздь, – присмотревшись, узнал мужика Петрович, – мы подумали, что ты уже загнулся.

Повнимательней присмотревшись, и я узнал Василия Гвоздева, человека известного в нашем районе, своим отношением к труду и отдыху, но получающего пенсию в другой день.

– А чего это ты в таком виде шлындаешь? – спрашивает его, Семеновна, – не холодно?

– А я может йог, – ухмыляется Василий.

– Куек ты, а не йог, – улыбается Семеновна, – чего не в свой день?

– Я, господа пенсионеры, – почесал тот через майку грудь, – намедни конкурс выиграл. Я теперь являюсь помощником депутата. Из-за этого свой день выплаты и пропустил. Так что, согласно мандату, прошу пропустить вперед.

– А рожа от мандата не треснет? – спросил Петрович, – льготник нашелся.

– Как это ты Гвоздяра, ухитрился в помощники попасть? – интересуюсь я.

– Собрали ветеранов, по поводу годовщины Куликовской битвы. Понятно, что меня, как ветерана жертв перестройки, в первую очередь пригласили. А там депутат Госдумы.

6

Выборы же на носу, вот они при народе и трутся, потом-то хрен увидишь. Жаловался на свою жизнь: бессонница мол, замучила, ночами не сплю, все о народе думаю. А после речи своей жалобной, спрашивает у нас,

– А что, правду говорят, что нельзя прожить на прожиточный минимум? Мы ему отвечаем, – это смотря кому. А давайте говорит, попробуем? Спрашиваем его, – А сколько этот, прожиточный минимум? Восемь с копейками, отвечает. Тут трое, сразу согласились, и я, конечно.

– А кто бы сомневался? Как в бочке, без пробки? – оценила его поступок «Справедливица»

– Ты, Гвоздь, на политических, не обращай внимания, – попросил Петрович, – давай ври дальше.

– Ага, соври, как я. В общем, выдал нам депутат по восемь тысяч с копейками на месяц. К каждому приставил по соглятаю, и пошло дело.

– Неужели хватило, – засомневалась Клавдия Шавеловна.

– А то, – засмеялся Василий, во весь рот, три зуба снизу и два сверху, – осталось еще. Дело-то не хитрое. Пришли в магазин, сразу взял ящик водки. Десяток пива для запивки. Сала полкилограмма, на закуску. И двенадцать штук «Биг-мака», чтоб обеспечить себе трехразовое питание.

– Ты, Василий, если сам ку-ку, то нас-то идиотами не делай. В месяце тридцать дней, а пакетов двенадцать,– поправила его моя соседка.

– Ну, до чего мы грамотные? Ну, прям, карандаши, самозатачивающиеся, – ответил Гвоздь,

– считай: в месяце четыре недели. В неделю три пакета: понедельник, среда, пятница. Трехразовое питание и есть.

– Тогда да, – извиняющимся голосом, ответила соседка, – погоди, а выходные? Не ешь, что ли в выходные?

– Порядочные люди по выходным в гости ходят,– добил ее ответом Гвоздь, поправив узел галстука,

– Хвалил нас долго депутат, сказал, что, сколько его друзей не пробовали, а не смогли, на восемь тысяч тридцать дней протянуть. И не смогут никогда, объяснил я ему: пьют всякую хрень, коньяки, виски там разные. Наша водка дешевле, а калорий в ней. Ученые, говорят, одна бутылка, две буханки хлеба, заменяет. Возьму, депутат, говорит, на вооружение ваш совет. Потом торжественно мандат при народе выдал, – Василий сунул руку, куда – то глубоко в трусы, и вытянул оттуда красную книжицу с золотыми буквами «Государственная дума», помахал ею в воздухе, показывая всем.

У «Клавиши» от зависти, запрыгала на голове красная шляпка, она едва удерживала ее двумя руками, чтоб не слетела.

– Вы теперь, Василий, государственный человек, – с почтительным придыханием произнесла она.

– А то, – довольно ответил Гвоздь, почесав грудь через майку.

– Так может, поможете, при своем таком высоком статуте, решать нам вопрос с получением пенсий.

Час уже стоим, а денег все нет, – попросила его Клавдия Шевеловна.

– А то,– подошел к окошку Василий, держа в руках как икону, мандат с золотыми буквами.

– Старшой, где? – гаркнул он, в пустоту операционного зала.

– А кто спрашивает? – откуда – то из потаенных уголков отозвался женский голос.

– Помощник депутата Государственной думы Молоткова, Гвоздев Василий Трифонович,– заученно отчеканил Гвоздь.

Секундная заминка, и за стеклом появилась дама, настороженно разглядывая помощника депутата.

– Вы, правда, тот за кого себя выдаете? – не найдя в его виде, ничего подтверждающего высокий статус, спросила она.

– А то. Самый, что ни на есть, – приложил Василий к стеклу мандат.

– Я вас слушаю, Василий Трифонович, – получив доказательство, обреченно изрекла женщина.

– Мы чего это, законы нарушаем? – почесал майку помощник депутата.

– Какие законы? Ничего не нарушаем, – испугались за стеклом.

– Как какие. Как это не нарушаем. А о шествиях и митингах? Там черным по бумаге написано:

больше трех не собираться, а у вас чего? Толпа уже? Счас в полицию брякну, пусть нарушение зафиксируют и меры примут, – высморкался в галстук Гвоздь.

– Василий. Василий Трифонович, да для вас. Сейчас все решим, – засуетилась женщина за стеклом,

–Зина, ну где ты там. Иди, выдавай, народ же ждет, – крикнула она в зал.

7

– Даешь ты, Василий Трифонович, – восхищенно сказал ему Петрович, когда мы в честь знаменательного события, зашли в бар, пропустить по кружке пива, – Ловко ты ее законом припер. А то бы еще, хрен знает, сколько ждали. Мандат получил, так теперь законы изучаешь?

– Ну, ты сказал? Стану я умную голову, всякой фигней забивать. Волосы, знаешь, как с умной головы слетают, а мне свои пока не надоели. Да нет, конечно. Мы в эту зиму, на подледной рыбалке были.

Сидим с мормышками, да так удачно сидим, не поверите. Лещ, скопом прет, из лунки, только, что не выскакивает. Руки вытаскивать устали. Тут подлетают две машины с мигалками.

Через матюгальники орут, – Граждане, больше двух человек, уже пикет, что категорически запрещено законом. Прошу разойтись добровольно. В противном случае, мордой в снег, и сапогами, по льду подтолкнем, а потом на пинках в машину закатим. Делать нечего, что успели, собрали и ходу. Отбежали на безопасное расстояние, оглянулись…

Сидят на наших лунках полицаи, и лещей наших дергают. Вот и запомнилось, разве такое забудешь…

Дома я бережно сложил праздничный наряд, протер на консервацию ботинки. Через месяц снова праздник, надо быть готовым.

АКУСТИК

Три года скоро, как на пенсии. Пенсия у меня льготная в пожарных заработал. С одной стороны хорошо, как говориться, «молодой ишо», а с другой, куда ни ткнусь, на работу не берут. В сторожа и то ни как не пристроиться.

– Знаем, мы вас, – говорят, – проспишь все на свете.

Тут конечно, доля правды есть. Так– то служба была ненапряжённая. Но как какая ни будь фигня, вроде пожара, тут хоть увольняйся. Но ничего вытерпел, до заслуженного отдыха дотянул. Но проблемы есть, тут не отвертишься. По привычке днем отоспишься, а ночью как лунатик.

Жена, конечно ворчит. Тоже на пенсии, но работает. Ей легче, она звание, ветерана пожарной охраны не имеет, она экономист, ночами спит. Почти три года я соображал, – что ночью делать?

И наконец, придумал, стал по ночам звуки изучать …

Соседи за стенками шевелятся, каблучки под окном стучат. Увлекательнейшее занятие.

Этого не понять тому, кто двадцатые или тридцатые, свои года одолевает. В эти года, ночами слух вообще пропадает. Это сейчас, когда уже далеко от этих лет отбежали, лежим с женой на постели «соседями». Помним еще, что разного пола, да, как зовут, и то хорошо. А то ведь по– всякому бывает…

Кольке, соседу нашему, его Танька, половину волос на голове выдрала. Послышалось, ей, видите ли, что он, Галину, какую-то во сне вспоминает. А ему приснилось, что он новую «Калину» покупает.

А раньше.… Вспоминаешь, и сейчас еще от воспоминаний, нет, уже не вздрагиваешь. Так мурашки мелкие пробегут. А бывало: переплетемся так, что не понять, где, что: чьи руки где, чьи ноги. У кошки нашей от удивления шерсть дыбом вставала, коготки по полу «танец с саблями» выбивали.

Ушло время, отцвели, так сказать «хризантемы в саду». Навыки, конечно, остались. Только прицел уже сбитый, и патроны наперечет. Бывает, что навалится, мысли голову зальют. Про «прицел» вспомниться и про «мишень». Но пару раз затвором щелкнешь в холостую, «мишень» перестает интересовать. Остается одно, других слушать.

Я же три года, как ни как, на флоте прослужил. Два из них на лодке – акустиком. Все типы кораблей наизусть знал. Сейчас вот, как слушать стал, вспомнил флотские навыки. Все как учили: журнал классификационный завел, соседей по шумам определяю. Слева от меня однушка, значит, однотрубный буксир, двухкомнатная, – эсминец или легкий крейсер, а дальше уже линейные корабли идут.

Как только ночь вступает в права, на «буксире за стенкой, «аврал» начинается. Начинают двигать что-то по квартире… Сюда-туда, туда-сюда. Я, как только к стенке смежной с «буксиром» не прилипал, а все никак характер «шумов» не уловить. Граненый стакан к стенке прислонял, от прибора для измерения давления, микрофон к стенке прикладывал. Главное: разговор не слышно, а только туда – сюда, туда – сюда. И начинается это, или глубоким вечером, или ранней ночью. Днем никогда «шумов» нет. Я чего только не передумал. Додумался даже до игр, которые в темноте. Сейчас в интернете их тьма. Медсестра на постели "умирающего", готовая выполнить любое последнее желание, или таксист с безденежным пассажиром, требующий расплаты «натурой». Старушка со старичком по «грибы». Я краем глаза в видео школу, этих с позволенья сказать игр, заглянул. Два дня ни спать, ни есть не мог. О бескрайних человеческих возможностях думал. За стенкой к соседям, стал примерять. Что в темноте, так это объяснимо – рожи свои, при таких-то играх, видеть не могут. Но по «шумам» не сходиться, посторонних звуков никаких. Подвигаются, подвигаются и тишина. Вроде «буксира – толкача» в порту. Распихал всех по причальным стенкам и на отдых. Долго в отгадках мучился, все перебрал, но ни как, как говориться, ни один «пазил» не подходит.

Сегодня вышел на двор. А сосед с «буксира» во внутренностях «Жигулей» чего-то потерял. Сам – то я в машинах, как заяц в окурках, ничего не понимаю. По «шумам» это да, специалист второго класса, «Отличник боевой и политической». По возгораниям тоже: рукава подтащить, размотать. Убежать вовремя, а вот в технике я, как хирург в сантехнике. Однако подхожу, со стороны спины соседа.

–Чего потерял? – спрашиваю, – искра ноги сделала?

– Троит, – отвечает, – мое «корыто», – аккумулятор на месте. Свечки, все четыре, а троит.

2

–Может с бензином что? – напустил я умно-задумчивое выражение на лицо, – «Паленой» водки, тоже бывает, глотнешь, так не то, что «затроит» жить не хочется.

– Тут ты прав, от топлива многое зависит, – перестает копаться в «корыте» сосед. Выпрямляется и протягивает мне сигареты.

Курим, слегка перебрасываемся словами, а меня внутри разгадка загадки покоя не дает. Прикинул, пора спросить, а то уже по половине сигарет сожгли. Так, что или сейчас, или до новой порции никотина ждать. Замучил меня уже этот ребус без ответов.

– Чего ты сосед, по ночам все двигаешь? – спросил, а сам затянулся до всех своих глубин, в ожидание ответа.

– Да, понимаешь. Диван у нас раскладной на колесиках. Двадцать лет, как к одной стене придвинули, так и стоит. В полу колея, уже от колесиков этих, глубиной сантиметра три. Пару раз, я уже резину на колесиках менял. Жене, толкую, – давай выкинем, она ни в какую. Упрется, как Брестская крепость: это наша первая семейная покупка, воспоминаний сколько. Да и не купишь сейчас такой, не делают уже. Тут она права, что не делают, это точно. В нем доска сороковка, представляешь?

–Представляю, – выдыхаю я дым, – А у меня голова распухла, – Чего это вы все там двигаете?

– У одного тебя, что ли пухнет? Сосед снизу тоже интересовался. Чего это вы там делаете? Может и мне пригодиться? Расскажи, я на это дело, бутылки не пожалею, – отвечает мне сосед.

Знаю я этого соседа снизу, на лестнице сталкивались. Хиппи, джинсовое. Лет этак к тридцати, волосы в косицу заплетены. Пару раз в месяц, голос его слышу, орет на весь подъезд, хлопая дверью,

– Посмотрю, как ты жить без меня будешь, коза не доенная.

– Тебя, молоком поить что ли? А ты заслужил? – отвечают из квартиры, – и если я коза, то ты козел винторогий.

А коза, ничего себе, такая козочка. Ладненькая такая. К такой любой бы присосался, если б разрешила, «молочка» попить. По подъезду идет, «копытца» каблучками, призывно так стучат, слух мой радуют. Как в дальнем походе, шум винтов, гражданских судов.

– И чего ты ему ответил? – заинтересовано спрашиваю соседа.

– Сначала хотел ему, все как есть, сказать. Но он, предложенной бутылкой, мне горло пережал.

Что первое в голову пришло, то и сказал. Сказал ему, что с женой, в «толкача играем».

– Это как? – закашлялся я.

– Ну, вроде я бульдозер, а она препятствие. И вот я приноравливаюсь, и «отвалом» толкаю ее, толкаю. Она, конечно, сопротивляется, хватается за все, что на пути подвернется. За мебель, за машину стиральную, за ванну, за унитаз, а я толкаю, толкаю.

– С унитазом что ли? – ошарашенно спрашиваю я, не замечая, как окурок сигареты уже поджаривает губы, забыв, про то, что сосед все это придумал.

–Я ж, бульдозерист шестого разряда, – гордо заявляет сосед, – в молодые годы, и с шифоньером, на раз – два, двигал.

Выплюнув сожженный до фильтра окурок, перевариваю сказанное соседом. Первое, что приходит в голову: соседа надо из «буксиров» в «ледоколы» переводить. Может и врет, но только немного. Такие подробности, не придумаешь, тут на практике все это испытать надо.

Тут же представляю Нинку жену, вцепившуюся, своими красными, покрытыми тремя слоями лака ногтями в шкаф. От моего «толкания» ногти, скользят по поверхности мебели, оставляя на полировке, десять параллельных полос.

– Нет, не пойдет, – подумалось мне, – мебель испортим. А потом с моим-то здоровьем, подорванным в бесконечной борьбе между явью и сном, «толкачом» не сдюжить. «Толкай» не «толкай» а шкаф не сдвинуть, да еще с женой. Нинку, еще можно попробовать сдвинуть, ну, если выложусь совсем, на пару миллиметров. Так я тут же, как загнанная лошадь, в пене и умру.

– Бутылку – то тебе сосед принес? – еле оторвавшись от видений, спрашиваю.

– Коньяк даже. На следующий день, – похвастался сосед.

– А чего не сразу?

– Так пробовали они. Ты чего не слышал? Мы все из квартир выскочили, когда у них входная дверь с петель сорвалась и ниже этажом по лестнице съехала. Грохоту было, дом дрожал. Выскочили из квартир, смотрим – дверь лежит металлическая, а на ней радиатор отопления лежит чугунный, между прочим. Это они пробовали так. Он ее «толкнул». Она в радиатор вцепилась, а он же тяжелый, вот им и ей, как тараном, входную дверь и выставил.

3

Хорошо еще летом, вода отключена, а так и затопили бы еще два этажа. Пошли к ним, узнать, живые ли после таких потрясений? Они из квартиры вышли: лица довольные. Волосы у обоих длинные, мокрые все.

На лбу пот обильный, как роса на траве. Дышат, тяжело, как слоны, после Карфагена. Так сразу и не поймешь, кто кого «толкал».

– Поссорились мы опять, – объясняет «козочка», – вот мебель делить начали.

– А чего это вы с двери, да батареи, раздел начинаете, – спрашивает бабка с первого этажа.

– А это мужа, – отвечает та, – остальное все мое.

А он, довольный такой, весь при счастье, молчит. Подмигивает хитро, и дверь на место прилаживает.

У меня весь мой классификационный журнал, в голове перепутался, тут оказывается «тяжелые крейсера» обнаружились, кружат все своими «отвалами» в порту приписки. Донные отложения поднимают, а я «акустик» тоже мне, ни ухом, ни рылом, в виду отсутствия на тот момент.

– А эта личность, тебе знакома? – показывает сосед, на вышедшего из соседнего подъезда старичка.

На нем, светлый костюм, кремовая рубашка, светлые туфли. С черной, широкими «крыльями» бабочкой на шее, он в нашем облезлом дворе, смотрелся, как жених, перед венчанием.

– Пару раз видел. Всегда одетый, по первому сроку, как на последний парад, – отвечаю я.

–Это он к «Пятерочке» опять навострился. Дверь открывать, – поясняет сосед.

– Зачем?

– Дверь открывать, – повторяет сосед, – Идет баба с сумками, по горло затавренная, он перед ней дверь нараспашку, – пожальте, сударыня. Она ему, спасибо, с улыбкой во весь рот. Он, тут же, как эскимо тает. Смотри, видишь, идет, шаркает. Нога за ногу, помочь хочется. А сейчас за угол свернет, не узнаешь. Ален Делон, от зависти, одеколону рванет. Бабочка на шее, и та крыльями замашет. Я и сам про это не знал. А как-то жена, подходит к машине, и стоит, не садиться. Я сначала подумал, ну задумалась, бывает. Бюджет семейный в голове кроит, или не забыла ли чего, вспоминает. Нет. Стоит и стоит, словно ждет кого-то или чего – то. Подождал минут пятнадцать, дольше нервы не выдержали. Открываю дверцу с ее стороны, – ты чего, говорю, в ступор впала? Или «критические» дни, на старости лет вернулись? А она, уселась, губки надула и заявляет, – Тупой ты, как бульдозер, на котором работаешь. Не можешь перед дамой дверь открыть? Я отвечаю, – ты чего, романов начиталась, или сериалов насмотрелась? Или в детство впала? До ручки не дотянуться?

А она мне, – в магазине, и то перед тобой дверь открывают. Один мужик, стоящий в доме. Хотя и в возрасте, а поучиться тебе у него, не мешало бы. Ну, и рассказала все, про этого Казанову с насекомым на шее. Он удовольствие получает, а мы головную боль от его манер.

– Великое удовольствие, дверь открывать. Устроился бы лучше в баню «лифтером», я тут сам в газете объявление читал. Оказывается, есть бабы, которым не достать и не расстегнуть.

– Не возьмут его, года не те. Увидит, затрясется весь и в ящик. А тут без риска, одно «спасибо».

Больше то, за что? Сумки ему не поднести, рассыплется. О чем-то другом, азартном, он и подумать боится. Раньше он, тут поближе стоял, у «Дикси», но там двери автоматические поставили, теперь вот, к «Пятерочке» бегает.

Я стою, слушаю соседа, а про себя думаю, – молодец, старик, нашел, чем себя занять. Представил себя на его месте: – стою, за ручку держусь. Дверь с поклоном туда-сюда дергаю. Женские голоса,

– Ой, большое спасибо! Какой, мужичонка услужливый! У меня кровать расшаталась, не придешь, пружины проверить? А у меня дверь скрипит, не смажешь? Вдруг по голове, бабах! Посыпалось что-то, пелена сразу на глазах. Нинка, жена, из магазина вышла. Стою, весь в муки, с головы до …

Вокруг слышу женские голоса, за мукой-то, лиц не видно,– Правильно, врезала, за дело. Надо было не мукой, а вон, бутылкой с маслом, что из сумки торчит. Совсем, кобели, страх потеряли, возле дома, уже гуляют…

Закрутил головой, прогнал картину. Мне такое не подходит. С моей ненаглядной, от этой ручки магазинной, до инвалидности, как в той песне «Четыре шага».

– С машиной поможешь? – кивнул сосед на «Жигули».

–Чем смогу. Я в них, как свинья в апельсинах, – честно признаюсь я.

– Устарело, – не соглашается сосед, – за милую душу хавают. Толкнуть поможешь?

– Кого, – находясь под впечатлением от его «Толкача» забегал мой взгляд по двору, высматривая «объект сопротивления». Двор был пуст, не считая двух древних старух у третьего подъезда.

4

– «Корыто» мое так бы заводилось, – оценил мое рвение сосед, – а ты впечатлительный. Машину толкнуть поможешь?

– Ах, машину? – дошло до меня, – ну это-то толкнем.

Шестой круг по двору, ознаменовался выстрелом выхлопной трубы «Жигулей». Кашляя зарокотал двигатель, и, окутавшись дымом «корыто» наконец-то покатило само. Умученный, я не сразу оторвался от багажника, и протащился вслед за машиной, как раз до своего подъезда.

– Видишь и тебя довез, – вылез из машины довольный сосед, – долго заводится, но как схватит, уже не остановишь.

– Это да, – оторвался я от машины, еле переводя дух,– зверь, а не машина.

–Бывай. На дачу тороплюсь. Навоз привезли, по участку растолкать надо.

«Жигули» газанув, что я остался стоять, весь окутанный дымом, вылетели со двора.

– Профессионала сразу видно, – глядя вслед, с завистью подумал я,– дома «толкает» на даче «расталкивает». Шестой разряд, одно слово, бульдозерист.

–Буль-буль хрипело мое горло, всем организмом, еще не отдохнувшим, от «толкания» машины,

На третьем остановился, перед квартирой «козочки», чтобы успокоить «забулькавшее» вслед за горлом сердце. Пока отдыхал, внимательно осмотрел дверь, крашеные стены лестницы, никаких повреждений не было.

– Все– таки врет. Дверь летела с батареей и стенку не царапнула?Ничего, главное, до ночи дожить. А там послушаем, проанализируем основные «шумы» и узнаем.… Собрав силы в твердый кулак, я двинулся к себе, наверх.

Половина двенадцатого ночи. Для усиления эффективности объемности звука, еле притащил из большой комнаты высокую напольную вазу. Нинка, от шума проснулась. Увидев меня с этаким «сонаром» на плече, не на шутку испугалась, спросонья ничего не поняв.

– Я это я, муж твой, с вазой, – успокоил я ее.

Она энергично покрутила пальцем у виска, давая понять, что она обо мне думает. Потом перевернула на другой бок, чтоб не видеть меня.

Я приставил вазу к стенке, на уровне плеч, и почти с головой влез в ее « горло»

«Появились шумы». Сначала, «разгаданный». Я к нему, потерял всякий интерес: диван раскладываться пошел, ролики в «колее» завизжали. Терпеливо слушаю, десять, пятнадцать минут. Все, за стенкой, тишина.

Ниже этажом, уже два раза в гальюне воду спустили, причем в тапках ходят. Ниже проживающих, по головам простукивают. У «винторогого», телевизор долдонит. То ли смотрят, то ли «шумы» глушат. Не до них мне сейчас. Правда она, бессонницы, стоит. Я, вроде, как на вахте, себя опять почувствовал. На боевом посту: ждать и слушать, слушать и ждать.

В два, пятнадцать, я как положено, в журнале отметил. Незнакомые «шумы», за стенкой появились, непонятные пока, с металлическим оттенком. Чтоб понять природу их происхождения, я прижал к телу руки, и почти наполовину влез в вазу. Встал на колени, и начал крутим донцом моего керамического «сонара» вокруг смежной с соседями розетки. В активном поиске, лучшего места про слушки не найти, в азарте нечаянно зацепил жену. Она в ответ не глядя, саданула меня пяткой по копчику. Ощутимо.

Но нас «акустиков» если «шум» поймали, уже не оторвешь. Слушаю, стараясь определить характер.

Остановился на том, что там за стенкой, соседи отдирают с места ванну.

– Неужели с ванной «толкает», – мелькнула мысль, – эх, хоть бы одним глазком. Крутясь, как шуруп, крепко придерживая вазу ногами, вывинтился наружу. Приник глазом к розетке. Нет, взглянуть, нет, никакой возможности. Ввинтился в вазу по пояс опять, «шумы» те же. Лупит, по перепонкам металлический скрежет. От безысходности данной ситуации, забегал с вазой на голове, вдоль стенки.

Давно уже не спящей жене, эти мои пробежки скоро надоели. И она, выбрав, подходящий момент, саданула меня ногой в спину. От этого совсем не слабого удара, я упал на пол, головой вперед, отчего длинная напольная ваза, приказала долго жить. Я поднялся перед женой, с освобожденной из вазы головой, но с плотно прижатыми руками, стянутыми на уровне груди жестким керамическим поясом.

– Попался, морячок, – каким-то ласковым придыханием, пропела моя Нинка, – куда ты денешься теперь, с подводной лодки. Да и вазу надо отрабатывать, – и так обворожительно дернула плечиком…

5

– Чего там у вас за грохот всю ночь? – спросил меня утром, куривший на соседнем балконе сосед.

–Вазу грохнули, потом осколки в ведро толкали,– вдыхаю я дым, вместе с прекрасными мгновениями прошедшей ночи, – представляешь, в ведро не лезла. Вот и пришлось вся ночь толкать.

– А у нас смеситель в ванне рванул. Прямо посреди ночи и рванул. До утра провозился, что ему,

– в сердцах выругался сосед.

Слушая его, я затягивался дымом, и благодарил в душе, этот, его, вовремя, лопнувший смеситель…

ЧЕТЫРЕ КВАДРАТНЫХ МЕТРА

За обеденным столом на кухне, сидели три человека. Один бывший «мент», теперь пенсионер по выслуге, второй его коллега, действующий мент, после недавно прошедшей реформы, «полицмент», и третий ранее пожарный, а теперь сотрудник МЧС.

Кухня представляла собой ровный квадрат два на два метра, что вполне хватало, им, привычным ко всем ситуациям людям.

– А чего, пацаны, красота,– заверил их хозяин кухни «полицмент», – все под рукой. Хочешь кран, открой воды напиться. Хочешь плиту зажги, чтоб чаю подогреть, все рядом. Жену опять же, всегда по мягкому месту хлопнешь. Куда она отодвинется на четырех квадратных метрах?

– У меня один в один, – заверил хозяина, сотрудник МЧС, – говорят, этот проект специально придумали, чтоб домработниц не держать. О морали, так заботились.

– А чего, сидим – то пацаны? Мы чего архитектурные излишества обсуждать собрались? – взял в руки, стоящую на столе бутылку водки бывший сотрудник милиции, – я в отличие от вас, вообще, в коммуналке живу. И ничего, как говорится «не жили богато, теперь хрен ли начинать».

Он открыл бутылку и налил стаканы. Все разом подняли, сдвинули.

– Вчера в нашем «кляузнике» фигню, прочитал:– Будто наши депутаты своему главе, надбавку к пенсии, аж, в сто процентов определили от полного денежного содержания,– сказал, выпив "полицмент».

–Туфта,– не согласился сотрудник МЧС,– он под две сотни получает. Что у него пенсия, как у дважды Героя России. Нет, не может быть, туфта.

«Полицмент», молча кладет, на стол газету.

– И теперь он нам в соответствие с этим, будет, пока не загнется, по два лимона каждый год стоить? – прочитав, удивился сотрудник МЧС

–Ты еще не знаешь, сколько он нам сейчас стоит: с семьей, с любовницами, машинами, дачами, – сказал мент.

– Вот из-за таких, у нас снова сокращение,– покачал головой сотрудник МЧС.

–У нас тоже тем же концом,– поддержал его « полицмент»

–Вы премьера слышали,– вторгся в разговор мент (бывший),– денег нет, но вы терпите.

–Полкан, из коррупции, девять миллиардов домой приволок. Он нашел, а премьер не может, – отреагировал МЧС.

– Не может или не хочет. Тут разница, согласись,– посетовал полицмент.

–В Китае за казнокрадство – секир башка,– поделился мент.

– У нас даже конфискации нет, – пояснил «полицмент»,– за 13 миллиардов: – два года, отсидела два месяца. Вышла, вся в шоколаде. Еще вон картины, Русскому музею задарила, те офигели, не знают куда деть. И послать не могут, как ни – как миллиардерша. Вдруг крыша начнет протекать, к ней обращаться придется. Премьеру-то до фени. У него главное,– Держитесь.

Разговаривают, но начали, вроде, как давить на них, эти четыре квадратных метра. Развернули плечи, справились. Налили опять. На тосте остановились. За что пить? То ли за самих себя, за копейки служивших Отечеству? Или за чиновников, приравненных к дважды Герою России. Всю жизнь свои чресла баюкавшему в удобном кожаном кресле. То ли за тех, кто слямзил деньги, и живет припеваючи, для кого нет никаких законов, и кому наш премьер ничего не советует.

– А давайте, выпьем за то, что мы с вами, чудаки на букву «М» по этой жизни,– предложил полицмент.

–Конечно, критично, но по делу в самый раз, – согласился мент (бывший)

–А я ведь, пацаны, на войне был, в ногу даже зацепило, Орден имею, вроде и не мудак,– не согласился сотрудник МЧС

– Орден Мужества? – спросил полицмент

– Не за Заслуги же, перед Отечеством, они только чиновникам, депутатам, да артистам,– ответил сотрудник МЧС.

– А такой тебе и не даст никто, за него же деньги платят. Нищим его не дают. Сам же сказал,– депутатам, чиновникам, артистам,– подтвердил мент (бывший)

– Да я не про себя. Вон, пацан, в Волгограде на вокзале, людей спас. Тоже Мужество. А за заслуги бы дали, все родителям, какое ни есть, за сына подспорье.

2

У некоторых артистов, да чиновников, все четыре степени «заслуг». За что? Зачем? Боевые офицеры, без жилья, с нищенской пенсией. Как говориться,– кто более матери истории ценен? Один вон дирижер, в Пальмире руками помахал, вся российская группировка его охраняла, муха не проскочит. Вернулся, Орден Александра Невского получи, и распишись. Вот тебе, и Юрьев день,– пояснил сотрудник МЧС.

– Вот видишь, сам себя привел к знаменателю. Ну, согласись, все-таки такой орден, как у тебя, этим козлам не дают. Значит, – ты такой же мудак, как и мы, как миллионы русских людей,– подвел итог мент.

– Наверно, мужики, соглашусь,– признал сотрудник МЧС.

–А чего сомневаться. Ты, наверное, по ранению, пенсию получаешь? А выйдешь по возрасту – две получать будешь? Или не так?– спросил полицмент.

–Так, наверное. Мне еще не скоро,– согласился сотрудник МЧС.

– А тот же чиновник, заметь, не воевавший за Россию – матушку, поелозит жопой в кресле пятнадцать лет, тоже пенсия, и надбавка больше пенсии. И в чем смысл? – спросил мент.

– Я же за Родину, пацаны.

–Понятно, патриот. Мы на этой кухне все патриоты. У нас раз в нищете, значит патриот. Любим страну, но не государство, которому платим всю жизнь налоги, а они из наших денег, себе зарплаты, да привилегии. А мы им поклоны, за мизерные зарплаты, да пенсии, которые и пенсиями назвать нельзя, так подачка. Одно вселяет надежду: – слова премьера «Держитесь». Меня тесть потом спросил:– Зятек, а продолжение будет? Чего продолжение? – не понял я. За что держаться не сказал,– пояснил тесть. А вообще смотри:– ты в окопах, он в кабинете, ты ползком под огнем, он по ковровой дорожке. И при этом заметь, пенсия у него в два раза выше,– сказал «полицмент».

– Так же нельзя,– сказал сотрудник МЧС.

–Мы, то здесь с тобой, все согласны,– поддержал его мент.

–Но только, здесь на кухне, – согласился с ним «полицмент».

– Я тут еще слышал, как президент распинался. Кумовство, говорит кругом. Рука, руку моет. Ворон отказывается, собрату глаз клевать. И все эти штрафы за взятки, что премьер предложил, никто не платил, и не собирается. Чиновники своим детям в фирмы, деньги от бюджета гонят. Дела, мол, уголовные заводить пора.– Поделился сотрудник МЧС.

– А это происходит периодически. Они, наверное, просыпаются иногда, как медведи от спячки. Вот я всегда говорю, самая честная власть у нас в районе, сколько лет и никого еще не посадили. И правильно, за что сажать? Ну, перешел глава на постоянную работу, как депутат. Так что же он теперь свой дорожный бизнес бросить должен? Правильно передал сыну. И стал тот:– асфальт катать пожиже, поребрики пониже, а как иначе, батя же работу принимает. И чего тут криминального? Сын же, кровь родная. А деньги бюджетные, чьи, да ничьи,– пояснил мент.

– Это точно. У меня рядом с домом, года три назад паркинг собрались строить. Начал деньги на парковочное место копить. А там глядь – два новых дома. А машину припарковать некуда,– согласился «полицмент».

Вздохнули. Каждый думал о своем; сотрудник МЧС вспоминал войну. «Полицмент», думал о будущем сокращении. О том, что на этот раз сократят и его, он не сомневался. В штаб отдела приняли новую сотрудницу, дочку прокурора. В комиссию по делам несовершеннолетних дочку начальника налоговой инспекции. Брата жены начальника отдела взяли старшим участковым. Ему оперу с пятнадцатилетним стажем, там места не было. Черт,– мелькали мысли в голове, – хоть бы охранником куда сунуться?

Мента, такие мысли не одолевали. Он работал сторожем в котеджном поселке, имея приварок к своей ничтожной пенсии. Он давно уяснил, что живут долго те, кто не высовывается. Что воровать нужно, по минимуму миллион, заглядывать под юбку, не меньше чем королеве. Но так как ни та, ни эта возможность перед ним не мелькала, он тер все к носу.

– А так ведь, пацаны, неплохо же живем. Пенсию платят, только-только конечно, но с голодухи не загнешься,– прервал он тишину.

– Ты хоть пенсию, успел урвать. А нам чего ждать? Не депутаты, не чиновники, даже не родственники их. Орден ни в кастрюле не сваришь, ни на сковородке не поджаришь. А с пенсией нашей, год от года все туманней.

Сплошные реформы, мать их в калькуляцию, пенсионной системы.

3

Похоже на то, что возраст подойдет, а там фигура из трех пальцев, а между ними надпись «Держитесь»– посетовал сотрудник МЧС.

–Думать надо было, не об Орденах, а как к власти поближе приткнуться. Сидели бы сейчас все в оплачиваемых орденах, палец о палец, не ударив, ни жизнью, ни здоровьем не рискуя. И не на четырех метрах, а в особняке, и не с водкой, а с текилой, или еще не знаю с чем.

Все такие заслуженные, честные все. Потому, как если на чиновничью пенсию спрыгнул, и не посадили, нет тебя честней и совестливей во всем честном народе. Даже если знают все вокруг, что ты вор и хапуга. Но это вокруг, оно наверху никого не касается. Раз не посадили, значит, чист, как роса на траве, – Пояснил мент.

–Так не всем же во власти быть,– отпарировал сотрудник МЧС.

–Не ной тогда.

На четырех квадратных метрах опять повисла тишина.

– Я в принципе не ною,– нарушил тишину сотрудник МЧС, – но выходит, раньше у нас было две беды – дороги и дураки. Теперь три,– дороги, дураки, чиновники. Хотя третьи, наверное, самая главная беда.

– Еще четвертая есть – депутаты,– поддержал его мент, – сами по четыре сотни получают, и думают, что все вокруг них, получают по три. Оттого и бензин под сорок, и хлеб под полтинник. Не ведают небожители, что творят.

– А помните новости « Со строительства космодрома свистнули 90 миллиардов» и это с государственной стройки. Разве можно было даже подумать об этом в любое другое время? Враги народа – со всеми вытекающими,– поддержал его « полицмент».

– У меня, один из бывших моих подопечных, аферист, кстати, знатный, называет это, не беспроцентной ссудой, а беспроцентным займом. Посадят или нет за такие деньги, это еще вилами на воде писано. В крайнем случае, условно, или как с « мебельщиком» сдернут с одной должности, в утешение дадут другую. И перед законом, как слеза и при деньгах. А еще он говорил,– перед «рыжим» с его «нано» на колени готов стать. Это же надо такую аферу столько лет качать. Деньги из бюджета рекой, а ты только о планах тверди. Гений, не зря же рыжий,– поделился мент.

– Так чего? С « причудами» страну натянул? Натянул. На свободе, живой. Теперь ему и черт не брат. Клево, молодец. А мне то, чего делать, воровать у нас нечего, да и не умею я,– спросил сотрудник МЧС.

–Ну вот. Все сам и сказал. Если воровать не умеешь, на какой, ты им нужен, вместе с Орденом и ранением,– подвел итог «полицмент»

– Да хотел я туда попасть. И Мэр более – менее к нам хорошо относился, из служивых был. Да не успел. Мэр сменился. Откуда-то из бензиновых пришел, всех своих за собой притащил. Остальных из девок набрал: ноги от ушей, выше шеи мозгов нет, одни серьги, причем не дешевые. Ну, короче пролетел,– посетовал сотрудник МЧС.

– И чего? Думаешь, прижился бы у них? – поинтересовался мент.

– А чего теперь об этом. Все равно ведь не попал,– ответил сотрудник МЧС.

– Так за что пьем? За мудаков или за тех, кто еще не скурвился? – предложил мент,– а впрочем, это одно и то же.

И четыре квадратных метра заполнил звон сдвинутых стаканов.

ЗАПЛАТИ ТУДА, НЕ ЗНАЮ КУДА.

КУПИ ТО, НЕ ЗНАЮ ЧТО,

(СКАЗКА)

Выходной день. Классический режим три «П» – пиво, пульт, пижама.

Как пульт управления теликом появился, книжки читать перестал. Некогда. Теперь покруче занятие появилось – сто щелков туда, сто обратно. Мелькают страны и города, океаны и моря, просто лица, и омерзительные рожи. Менты, преступники, депутаты, вожди, фильмы, сериалы. Иногда, качающая головой жена, но этот образ я сразу переключаю, и звук убираю, в смысле отворачиваюсь. Слов нет, в нирване лежу – пивка махну, пультом щелк, полотенцем по лицу проведу, пот сгоняю, чтоб глаза не заливал, смотреть не мешал. Дело к обеду. Рука, как говориться, «колоть устала». Нет, но были же люди «богатыри не мы», с утра до вечера мечом махали, а тут пульта до обеда не удержать. Правильно внук говорит,– Пора «чипы» вставлять в головы, сейчас бы мысленно «ТИВИ» управлял, лафа, и с пивом надо, что-то придумать. Когда кончается, чтоб не бегать. Мысленно представил: руку протянул, и вот оно! А чего, может и доживу. Закрыл глаза, начал представлять – руку вытянул, пива взять. Жена по ней хлоп. Ты чего от безделья в Кашпировского играешь,– спрашивает. Открываю глаза, она передо мной, а за ней! За ней экран потух, телевизор не работает!

Отодвигаю в сторону, помеху для пульта. Красной кнопочкой щелк. Нет результата, тьма-тьмущая. Опять щелк, но хрен, морковки не слаще, нет позывов к показу. Что же ты говорю, звезда моя ненаглядная, каким импульсом передним или задним, ящик вырубила? Ты еще не Кашпировский, а я не Лонга, чтоб на расстоянии действовать,– отвечает она мне. Сам подумай, если б я могла. Где бы ты лежал? Что ты, цветок мой, – отвечаю я, не мешкая, быстренько представив, где бы я лежал, – что нам без способностей плохо?

–Тебе без них, так в самый раз, кроме пульта в руке, ни на что не способен,– намекнула она, на бывшее когда-то толстым и крепким, но истощавшим от лени, обстоятельство. Оценив, такими словами, мое мужское начало, она вышла из комнаты.

Не теряя надежды, еще пару раз нажал на красную кнопку, результата ноль. И это надо в выходной, верный друг и попутчик, а так подвел. Смотрю, а в углу тахты, книжка лежит, внук вчера оставил. Лень, конечно, но дотянулся, хорошо хоть вставать не надо. На обложке буквы заглавные, расписные

« Русские народные сказки». В голове сразу деревня, печка, бабушка моя,– В некотором царстве, заморском государстве…

Открыл из любопытства, чтоб детство вспомнить, за полтинник года-то, как– никак, подзабыл местами. Открыл на середине, вспомнил буквы, благо большие, прочитал: « Поди, туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю, что». Начал читать, а глаза слипаются, страницы еле ворочаются…

Стою за резной колонной, мраморной. Оглядел себя. Матушки – святы! На мне кафтан лазоревый, сапоги юфтевые, шапка с бобра ободранная. Прикинул одеянье, в ё – у.е., в евро на тысячи тянет, в долларах и того больше, это за материал только, а если еще и историческая ценность посчитать. Туман в голове пошел, еле прогнал, когда в рублях стал прикидывать. Но быстро прекратил, – чего голову чепухой забивать. Смотрю, в одной руке перо торчит, другая, банку держит с темной жидкостью.

С трудом, но доходить начало, через свое образование в три школы: для проверки на стойкость педагогического коллектива, переводили из одной в другую. Два заушных института под старость. Писарь я, теперь, или дьяк, а какой цвет к какому приказу, тут и вспоминать не стал. А чего вспоминать, если я и не знал никогда. В школе то более – менее до пятого класса учишься, А потом у соседки топыриться начинает, у тебя в штанах змей – искуситель головку начинает поднимать. И начинается совсем другая история. Прогнал я, не ко времени набежавшие воспоминания детства старшего и юности начальной. Стал вокруг головой крутить. Батюшки-святы!

Хоромы-то царские! Потолки под десять метров, золото кругом! Голова закружилась от красоты такой, чуть в осадок не выпал, в том смысле, что чуть на пол не грохнулся.

Слышу голос, такой, противный, которому никто поперек. У нас так, чиновники высшего ранга верещат, – Дьяк, воровского приказу! Кручу головой, кого, думаю, зовут,– Сим мгновеньем предо мной, как топор пред головой!

Мелькнуло в голове: палач в красной рубахе, топор, сверкающий в последних солнечных лучах.

2

Пулей, выскакиваю, и спешу успеть по плитам к тому, кто в позолоченном высоком кресле посреди хором. Хоромы с аэродром, скорость набрал приличную. Лечу со свистом, полы кафтана, на голове, от встречного ветра задрались, сапоги журчат переборами, не давая сбиться с набранного ритма.

К кому лечу, пока не знаю, но надо, про топоры в этакое время, я наслышан, махают вдоль и поперек, а голова у меня одна на все времена. На подлете к креслу резко торможу, гвозди на подошвах выдают шлейф искр. Гашу инерционное движение тела вперед, выпрямляюсь.

Дедок сидит, бороденка клинышком. Взгляд пронизывающий такой, ничего хорошего не обещающий. Слева от него баба разодетая, вроде на сносях. Разглядывать некогда, вспоминаю, фильмы исторические, эпизоды, как страницы в энциклопедии листаю. На всякий случай, сразу на колени, бух. Это-то и у нас всегда в тему. Два раза башкой приложился к подножию кресла, вспомнил, что надо три. Еще три приложился, много не мало, лишним не будет. Голову не поднимаю, жду, когда снова окликнут. Или топором заедут, пока не знаю, но выбор небольшой. Жалко голову, а что делать. Лоб уже замерзать стал, когда по шапке сапожищем, этот, с бороденкой, заехал. Худенький, в чем только душа держится, но сапогом тыкать, специалист, сразу видать, причем, с огромным опытом. Голова, даже через «бобра» загудела, будто обухом въехал. Голову поднимаю, он на ступеньку рукой показывает,– садись мол.

Развернулся я, присел, как велено. Свят, свят и брат и сват! Полна народу хоромина. Я пока летел, топором – то напуганный, видно скорость приличную набрал, у «гайцов» радар бы задымился, раз не разглядел ничего. На такой скорости все в одну линию сливается. А тут разглядывать начал. Бояре думные, родовитые, понял я. Сидят они по сторонам на двух лавках, а лавки эти, вместе с ними уходят за горизонт, конца не видно. Пришло в голову сравнение: думных-то как у нас, навскидку, тоже сотен пять. И все в шубах, от Диора хотел подумать, но в это время его не было, в общем, хрен знает от кого, но что натуральней наших, к палачу не ходи. Шапки собольи, да песцовые. Я в мехах разбираюсь, прошлый год жена, все лето по бутикам таскала. Не купили ничего, но нащупались и налюбовались – страсть. А эти и щупать не надо, за одну такую – пара меховых бутиков и мы с женой в рабство навечно в придачу, и то маловато будет, меха-то на ней, с пол тундры песцов ободрать надо. Сижу, не шелохнусь, только глазами зыркаю. Вот думаю Дума, так Дума, видно, что ума под высокими шапками не счесть. Одна такая голова под шапкой, с десяток, а то и с сотню, наших заменит. Наши «бояре» перед ними, как псы безродные, как сироты с приюта. Освоили только, как деньги с бюджета «пилить», да с трибуны лаять, а в остальном ни рожи, ни кожи. Представил морды их, среди лиц, благородных этих. Челюсть, судорогой свело, глаз задергался. С трудом, но выправился. Не дай бог, подумают, что на них порчу навести хочу, топором поправят. И ведь, что я вспомнил, откопали где-то мои мозги, от страха наверно: бесплатно ведь сидят, и этому щупленькому советуют, на общественных, так сказать началах. Кормятся от вотчин своих, предками заслуженных, да завоеванных. А наши? Задохнулся я даже от мыслей таких, но вовремя остановил себя – ни дай бог, на лице, что проявиться. И потом только, нашу думу на этих началах представил. Пустой зал, двое на заднем ряду. Пригляделся, Светлячки – племянички! Так это же, вожди наши, конверты клеят, по профессии-то «махоязы», вот и махают языками, конверты заклеивают. Уважение сразу к организации процесса во мне появилось. Даже «вождей» по специализации пристроили. Тут мои мысли, этот, с бороденкой клинышком, прервал. Грохнул он палкой длинной в пол, тут человек выскочил и затараторил: государь всея и всякая. И ханства и царства. Долго перечислял, навострился видать, не первый год повторяет.

Все встали, шапки качнулись, слушают, я тоже, вскочил. И терзает меня мысль, напоминает этот говорун, мне какую-то нашу, политутку. Прислушался, присмотрелся, дошло: прямо двойник, старшего по справедливости. Наговорит, нашумит, и… этот до новых вызовов, тот до новых выборов.

Тот, который говорил, замолчал. На колени упал, полу одеянья, которого в кресле, вроде как поцеловал, но мне – то отсюда видно – не целовал, лицо свое, потное вытер и уполз на карачках, лавируя меж кресел. Я сразу, «избранников» в этой позе прикинул: нет , не смогут. Зады жирные, креслами отполированные, из стороны в сторону бросать будет, кресло тощего, зацепить могут, а за это их топором обтешут, под размеры. Чтоб габариты, значит, соответствовали, и проходили, где должно. Вихляя, тощим задом говорун, исчез. А я в приготовления ударился, пока не началось, буквы в уме перебрал, даже «яти» повспоминал, чтоб не обмишуриться ненароком.

3

Вспомнил про роль запятых из мультфильма «Вовка в тридесятом царстве» не ошибиться бы, после «казнить» не поставить.

Перо оглядел, подгрыз малость, для тонкости. Лизнул пару раз, для мягкости. Свиток из кармана достал, развернул, руками подергал, пальцы размял, костями пощелкал. Голову к царю повернул: глаз навострил, лысину под углом выставил, чтоб блики ему в глаза не давала.

А он, внимательно так смотрит на меня, и палкой своей, пристукивает в задумчивости, легонько так, пока пристукивает. А глаз чернявый, нехороший, полный неожиданностей.

Это приготовления мои, его отвлекли. Смотрит он, не хорошо как-то, не хорошо, будто подумывает, как меня наказать. Испугался я. «Иван Васильевича» вспомнил, Шапку сдернул, в руке зажал. И заорал, как блаженный, – Прости, холопа, грозный Иоанн, что привлек, твое внимание! И судьбу, не пытая, со ступеньки прыг, лбом в пол хрясть – хлоп. Правду скажу, поклонов не считал, но лоб звенел, как царь-колокол, пока прощенья с сапога дождался.

Встал он с кресла, стукнул палкой и говорит, – Бояре думные, чтоб пес шелудивый, вас разодрал, придумали ли чего? Неделю вам дал, чтоб отдохнули. Чтоб меда попили, да, девок дворовых пощупали. Аль, не хватило?

Ишь, ты,– думаю я,– так вот они откуда у нас, думские каникулы, по неделе, но двадцать раз в году. Полезного, ничего не переняли, один лишь разгуляй. Мало диссертаций слизывали, так и тут сплошной плагиат.

Ну, кто ответ держать будет?– рыкнул грозный царь, и посохом с силой об пол, – Кто скажет, где денег взять, когда вся казна пропита, про дуванена? Царь персидский денег просит, поиздержался нехристь, шах ичкерийский взбунтоваться грозит, чтоб у него мудя, на челе выросло. А я сиротинушка? Совсем до ручки дошел: в баню, без девок, без мыла хожу. Доколе, я это терпеть буду?

И взором чернявым, многообещающим таким, карами грозящим, по думным боярам провел. Двое по сторонам у кресла стоящие, алебардами потрясли, наглядно, царский взгляд, подтвердили.

Шапки высокие затряслись. Я сразу, прикинул. Если шапки так трясутся, какой – же каруселью под ними-то все ходит. Смотрю, толкают на середину какого-то боярина. Он назад, а его снова, уже с пинками, на середину. Худородный, по шапке из чернобурки, видно, крайнего нашли, которого не жалко. Ему перед царем и ответ держать. Снял он шапку, мехом потное лицо подтер, глазищи в потолок упер. Перекрестился три раза и завел:

– Сударь наш, государь! Хоть сразу руби, хоть погодя. Но вот на неделе то этой разгульной, мысля ко мне пришла. Умная мысля, она, ведь государь, всегда опосля. А ко мне, вообще, не думой пришла, государь-надежа, а в образе девки моей, дворовой Настехи – засранки. Медведь о прошлый год в малиннике пугнул, С тех пор и прозвище такое. А так, ну вся при всем, начнет веником охаживать печка – каменка, от благодати краснеет.

– Я сейчас тебя, дрыном вон этим отхожу, да так, что хоромы затрясутся. Что тянешь – то, чай, не Настьку за вымя. Глаголь, раз начал, – сверкнул чернявыми глазами, царь Иоанн.

– Неделю всю, надежа наш царь – государь, каждый день, а то и по два раза на дню, она у меня на починку сарафана по копеечке испрашивала.

–Горяч, смотрю я, больно ты. Терпежу в тебе нет. Разденется то пока, не дождаться что ль? Хотя мы тоже, рысаками-то бывали, знамо дело, если приспичит, – почесал бороденку государь, – дальше глаголь,

Баба разодетая, от этих его слов, вспыхнула вся, и платочком, обмахиваться стала.

– Да мигом раздевалась, грех жаловаться, да и в баню в сарафане-то, никто и не ходит, – улыбнулся худородный, – Но на починку копеечку, все равно, каждый день брала.

– Она тебе, мозги-то веником не вышибла, забыл перед кем, и зачем стоишь, дубина стоеросовая,– рявкнул государь, и палкой своей, боярина хрясть.

– В этом деле он тоже специалист, – мысленно оценил я удар, – что палкой, что сапогом, не промахивается, – Надо бы и нашим перенять. И не затратное дело, – жердин в лесу не меряно, хоть каждый день по всем стучи. А уж доходчиво как. Представил я, как президент, думу государственную лупит. Сразу на душе легче стало. А сам в думах этих, по ступеньке к краю продвигаюсь. А то посох близко свистит , не зацепил бы в азарте, ненароком..

А ушибленный, боярин худородный, на колени хрясть, лбом о плиты хлоп. Звон по хоромине пошел. Опять хрясть – хлоп. Про лоб не знаю, но плита, от удара трещинку посредине дала.

4

–Не вели казнить, – орет, – завсегда успеешь. Вели слово молвить. И между словами – хлоп, хрясть, хлоп, хрясть.

Вот это дисциплина, – мысленно аплодирую царю, – аж, завидки берут.

– Договаривай,– милостиво разрешил тот.

–Она в отца своего такая, Настька-то,– поднял голову худородный боярин, – от Тишки – мастера. На всю округу, славен тот мастер. Да, что на округу, и за пределами, слава о нем идет.

– Ишь, ты, – удивился Иоанн, – а чем так прославился? Ты, на ноги-то, встань, чай не полке в бане расщепился.

По деревням ходит, надежа – царь, и деньги на починку изб собирает, – поднялся боярин, – Подойдет к избе топором по углу постучит, и говорит хозяевам, – худо дело-то ваше. Изба – то, на ладан дышит. Неси-ка брат деньгу малую, я тебя в очередь запишу. Править надо избу-то.

– Ага, ага,– задрожала бороденка царя, – ну и как? Поправляет, аль нет, песий сын.

– Да, не. Деревень много, очередь растет, внукам не дождаться. А Тишка, Тимохин сын, холоп мой, землицы у меня прикупил, работников нанял, терем каменный возвел. Топор свой, в золото и каменья оправил, и в красный угол повесил. С утра до вечера к нему в терем, очередь стоит, на починку изб записаться, все по денежке малой несут. А он им все, – Не скажу кода, времени в обрез, не знаю куда, в какую деревню, завтра пойду. Вас нуждающихся сколько? А я мастер такой умелый да знаменитый, на вас на всех один.

–Так, так, так,– затряс бороденкой Иоанн, – значит денежки сейчас, а кода, не знаю.

И меня от услышанного, сапогом шмыг, – Вставай, червяк чернильный, – приказывает.

Вскочил я на ноги. В рот ему смотрю, лысину под углом держу, рука с пером над свитком занесена.

– Пиши, царский указ, – грозно так говорит мне. И посохом подтверждает, по полу стуча,

– Тишку этого Тимохина, пса безродного, сей временем, ко мне, со всеми барышами своими, чадами и домочадцами, – дальше, собака пиши.

Это мне он. Обидно конечно, но время такое. Столбом застыл в ожидании.

– Учредить безотлагательно приказ ремонтный для укрепления изб в царстве нашем! Подушно по копеечке со всех в приказ собрать, пересчитать и в царскую казну передать. А головою в приказ, назначаю. Как тебя? – спросил он, худородного.

– Так, Медведки мы, Дмитрием звать, Как батюшку-то моего Анатолия, медведь напугал, так с тех пор и Медведки.

– Так родня ты, выходит, полюбовнице своей, засранки, – затряс бороденкой, веселясь, государь, – по медведям, как раз и родня.

Следом, как по команде, задергались от смеха бояре.

– Батюшка, на бегу, порты сдернуть успел,– увидев, что гнев, обошел его, добавил худородный.

Святочки-внучатки!– вслух рванулось из меня,– так вот откуда ноги – то у наших квитанций за капремонт растут. Плати туда, хрен знает куда, купи то, не увидишь что. Так вот оно откуда? Историк ушлый, видать в думу пролез, и вычитал в анналах. До него, эти избранники, что в думе, в анналы не заглядывали. В исторические, то точно. Сплошной плагиат кругом. Граждане бояре,– завыл я на всю хоромину,– иго на Руси триста лет терпели, Наполеону с Гитлером хребет сломали, а ремонт капитальный, ведь он, навечно. Он нас всех в дугу согнет. Не пущай те, его до нас, судари – господа, товарищи бояре! Там ведь потомки ваши, уже и так стонут, от ига жилищно – коммунального! Треть ведь народа пока его ждала, ремонта этого, мать его, капитального, на погост успели, отнести.

Боковым зрением вижу: летит ко мне государь – посох на замахе, стража за ним, алебарды как пропеллеры кружат.

–Ах ты, гнида безродная, на казну царскую, рот свой поганый раззявил!

И тут всплыло в мозгах у меня,– Донесли, может, что за капремонт не плачу? Похоже, есть все же связь между эпохами. Мысленная, во благо, толстых кошельков, но есть. А может, они и мысли, научились читать?

Страх обуял меня, задрожал я телом. Лбом три раза, как положено, тоже со звоном. Стараюсь, как никогда, трещины, как розы, на плитах распускаться начали.

– А царь персидский, а шах ичкерийский, а девки с мылом!– орет Иоанн. Хлоп, хрясть.

– На дыбу пса поднять! На дыбу, – ревут бояре, поддакивая.

5

Открываю глаза. Жена, рядом с диваном, полотенце на замахе. Ждать не стал, научили. Упал на колени, и на них к телевизору. Перекрестился на темный экран, троекратно. Лбом в пол постучал. Сначала глухо, три раза стукнул, потом еще два раза позвучнее. Подумал и еще три добавил, совсем звонко.

В глазах отсвет алебард, свист палки в ушах. Еще три раза лбом стукнул и запричитал,

–Заплачу, капремонт, царь – батюшка, заплачу. Не приведи, господи, и методы ваши по выбиванию долгов переймут. С наших станется. Там вон, какие лица благородные, да породистые, а как навара коснется, методы жуть. Заплачу, государь – надежа, заплачу.

Я со слезами радости, водил руками, по темному экрану телевизора. Пусть не работает, зато я дома.

ОБЛОМ

Житейская история

Весь положительный, до категорического безобразия слоняюсь по двухкомнатной квартире. С женой мне повезло, она по сменам работает, что имеет свои, определенные преимущества. И первейшее и наиглавнейшее из них – встреча со своими спетыми и спитыми друзьями. Я через два дня на третий, согласно этим сменам, встречаюсь я с ними у пивного ларька, под кодовым названием «Юбка». Название это пошло от синего брезентового шатра, который растянут от ларька над «стоящими» столиками. Да еще, от Клавки, «хозяйки» ларька. Вот и получается, что все мы вроде как, пивко попиваем, под Клавкиной юбкой. Пиво, так себе. Разбавляет его, Клавка, беспощадно, но до одиннадцати часов, на нем продержаться можно. А там начинается гонка посыльных с аккумулированной мелочью наших карманов в столпотворение очередей винных магазинов. И начинает плескаться в пивной таре долгожданный «ерш», начинает давить иголками плавников алкоголя на мозги. Повтор за повтором, и уже несется под «юбкой» разгуляй…

У меня как раз сегодня, «преимущественный» день, жена на смене, а я чешу «репу», так как вырисовывается для меня конкретный категорический «облом» в виде отмены встречи.

Вчера, в пятницу получка была. Руководство приняло мудрое решение – осчастливить трудовой народ перед выходными, чтоб значит всей семьей по магазинам. С обеда выдавать начали.

А у меня у жены, как раз смена. У Сереги, сварщика бригадного, тоже такое же счастье, так как супруга медсестра. Не складывалось у нас с ним, как у большинства, всем семейством по магазинам прогуляться, товара посмотреть.

Мы с ним, как братья по «счастью – несчастью» решили объединить свои усилия, чтобы как-то облегчить эту проблему.

С автобуса вышли, а тут, как по заказу, в «бижутерию» напротив остановки товар завезли, уже очередь образовалась. Впереди, Нинель – крановщицу цеховую разглядели, к ней и пристроились. Так – то она, Нинка, но на Нинель, быстрей реагирует. Серега, всей очереди, на полную громкость объявил, – Спасибо, Нинель, радость наша, что очередь заняла. Ропот, конечно, пошел, как в очереди без ропота. Меня, какая-то баба ушлая, даже за ляжку даже ущипнула.

Сейчас вот стою, синяк в зеркало разглядываю, и думаю, что «разборки» с женой, по этому случаю еще впереди. Синяк-то почти под «бубенчиками» . Кто же поверит, что там какая-то посторонняя баба щипать будет?

Серега пудреницу жене отхватил «моде ин» из самого Парижа, целый трояк отвалил за кусок пластмассы. Он сразу за Нинкой, последнюю забрал. Но я в отчаяние не впал, не приучен. Глазами по полкам пробежался, и купил. Тоже вещь заграничную. Зеркальце, родом из Берлина, трофейное, можно сказать. Пятерку, за него, на прилавке оставил, но память деда своего, пешком дошедшего до этого города Берлина, не посрамил.

Еле выбрались мы на свет божий, из этой женской оккупации. Сначала спрятали по глубже приобретенные «сокровища», закурили и задумались. Вроде дело хорошее сделали, подарков накупили, а расставаться, по домам разбегаться не хочется. В голове у обеих одна мысль: А как сейчас под «юбкой» хорошо! Рабочий день позади, там сейчас весь «гегемон» собрался, знакомых пруд пруди. Пивко холодненькое «ершистое», по горлу ласково «плавниками» царапает. Жуть, как хорошо.

– Обмыть я думаю, покупки надо, – хлопнул по карману, где лежала пудреница, Серега, – не обмоем, так и пудра тогда приставать не будет. Фигли, тогда покупал?

– А моя, не дай бог, морщинку, какую лишнюю увидит, – поддерживаю я его, – обмыть надо, и хорошо обмыть. Но без фанатизма

Срабатывает внутренняя локация, и мы как по команде, разворачиваемся в сторону «Юбки», отмечая на маршруте одну остановку в точке, отмеченной, как винно-водочный магазин.

Заметив в очереди знакомого, Серега прибегает к своему коронному , испытанному методу, орет,

– Колюха, тута я, тута!

Ввинчивается в плотную толпу и пропадает в лабиринте торговой точки. Через пятнадцать минут,

выходит из магазина с двумя «пузырями», оттопыривающими карманы брюк.

Протягиваю ему свою долю участия: трояк и рубль.

– Потом, – мотает он головой, – или пива на меня возьмешь.

2

Под «Юбкой» полный аншлаг. Даже ветераны на своих трещотках подтянулись

–Не стареют, душой, ветераны, – весело пропел Серега.

На «парковке» прямо у столиков, стояли две трехколесные мотоколяски, прозванные в народе « Я всю войну тебя ждала».

–Серега, давай к нам,– кричит нам от ветеранского столика, один из тех, кого дождалась мотоколяска, безногий Степанович.

Так как стулья под «Юбкой» выдаются только заслуженным ветеранам, мы, крепко пожав им руки, встаем, напротив, к их столику.

–У меня чего там, у «Маруськи» внизу отвалилось,– говорит Степанович, Сереге, – приварить бы надо.

«Маруськой» он ласково называет свою «инвалидку».

– Степанович, я для тебя, – прижимает тот, в знак безмерного уважения, руку к сердцу, – хочешь, сейчас сюда аппарат притащу?

– Да не к спеху, – оценивает его рвение ветеран, и кивает своему товарищу, – Плесни, в «чурюпочки»

молодежи.

«Чурюпочками» у нас называют стеклянные полулитровые банки, самую ходовую пивную тару под «Юбкой». Традиционные пивные кружки давно в прошлом. Частью разбитые, в случаях, когда они оказывались, последним «аргументом» в спорах. Частью, оказавшиеся дома, желанным трофеем.

В две трети пива, булькают треть водки, «ерш» начинает шевелить плавниками. Эту гремучую смесь изобрел гениальный человек, так как ничто больше, не достигает такого эффекта, при минимальных затратах.

Дальше все в памяти, какими – то скачками: Серега, накладывающий пудру на Степановича, из коробочки «моде ин». Я, нарезающий круги вокруг столиков, на мотоколяске, дождавшейся ветерана с войны…

Как хорошо было вчера, и как же плохо сегодня. Но это все поправимо. Надо только «ершика» в мутном пиве, перехватить. Тогда все по накатанной дорожке пойдет, все в колею впишется.

А время жмет. Уже вплотную крадется к одиннадцати. Магазины, скоро застонут от натисков толпы, а я до омерзения положительный, у которого, ни в «одном глазу» еще дома. Одеваться, одеваться, одеваться, категорически, без промедления. Но вот в этом, как раз, основной «облом» и есть.

Обследовал все , предполагаемые места, где вчера мог раздеваться. Даже к соседке на балкон, со своего балкона заглянул. На площадке перед входной дверью посмотрел, по подъезду пробежался.

А то было, как – то раз. Пришел после «встречи» друзей, думал уже дома. Разделся до трусов, а жена, только потом, дверь в квартиру открыла. А сейчас, вообще, одежды нигде нет. Глухо, как в танке, или, как там, у японцев – «чего искать кошку, если она давно убежала». А тут время убегает. Нет, руки опускать рано, – надеяться, искать, найти и одеваться!

– Ети-т, твою в коромысло, – вырвалось от души, когда я в неустанных поисках, добрался до ванной комнаты, с ужасом взирая на полную ванны воды. Воды, ровная гладь, которой, покрывала всю мою одежду: парадно – выходную, улично повседневную. Двое брюк, четыре рубашки, один полинявший спортивный костюм.

–Даже носки с ботинками, и те, не забыла, зараза – вспоминаю жену, смотря на стоящие в ряд, на дне ванны, зимние сапоги и летние ботинки, в окружении двух пар носков.

А мысли, о «ерше» колющимся плавниками горло, который уже собирается булькать в «черюпочках» друзей, будоражат мозг, предлагая все возможные варианты…

Решительно распахиваю шкаф. Разноцветной шеренгой развешаны женские одеянья, на одном конце, сантиметров десять пустоты. Отсюда мои шмотки, «купаться» ушли. В надежде на удачу, перебираю платья.

– Можно, конечно, но срамно, как-то бабье одевать, а так размер подходящий, – напрягают меня мысли. Но надежда тает с каждым платьем.

– Нет, точно боженька есть на свете, – кричу от радости, обнаружив под одним из последних платьев, красные с начесом шаровары. Тут же, не отходя от шкафа, примеряю.

– Как тут и было, – оглядываю находку в зеркале дверцы шкафа,

3

– Эти «ерши», отлично фигуру берегут, а говорят, что общаться с ними вредно. Вот сзади только, «купола» отвисают. Но ничего, курткой прикрою. «Корму» отрастила, мама не горюй, – вспоминаю жену, – а все на жизнь жалуется.

В прихожей пришлось задержаться. Все обшарил, ключей от квартиры нет. Но это уже мелочи, мелкие пакости, так сказать. Наматываю на ручки, по обе стороны шарф, и поплотнее притискиваю

дверь.

– Так постоит, я же ненадолго, – оцениваю я проделаннуюработу.

Свершилось.… Наконец-то на улице. В желтой суконной куртке с капюшоном, красных шароварах с начесом. На голых ногах – синие домашние шлепанцы. У подъезда озираюсь. Хоть сам, я, коренной «гегемон». Один из членов «диктатуры пролетариата», но осторожность, она и «диктаторам» не помешает. В таком наряде, как у меня, загреметь в дурдом, через «мусорную», как не фиг делать.

Окинув, внимательным взглядом, прилегающую к подъезду местность, короткими перебежками двинулся к цели.

Сразу за домом сквер. Филиал «ЦРУ», как мы его с мужиками зовем. Там в любое время, и в пургу и в грозу, сидят на скамейках пенсионеры, точнее пенсионерки. Мужиков, почти нет. Подбирают их преждевременно, всякие там «ограниченные контингенты», «горячие точки», инфаркты , да «ерши». А из-за этих «шпионок», пройти по скверу незамеченным нереально, вроде, как на елку влезть и не ободраться.

– Валька твой сегодня тверезый пришел, – идут отсюда сведения,– А твой, Нинка, мимо скамейки прополз, даже головы, сердечный, не поднял, не поздоровался. Ты его, поругай.

Как это ругать не будешь, раз сам приполз? А кто за него, здороваться будет? Мы же, муженьку твоему, чай, в матери по возрасту годимся…

На подходе к скверу, глубоко натягиваю капюшон, прибавляя шаг. Краем глаза, замечаю, как на ближайшей скамейке две «сексотки" ЦРУ», увидев меня, начинают креститься. Третья, краем платка, в каком-то бешеном темпе начала протирать очки. Не дожидаясь пока она протрет и «наведет резкость» для того, чтобы распознать «объект». Проношусь мимо, оставляя за собой громкие шлепки тапок, по голым пяткам. Отбежав на безопасное расстояние, оглядываюсь, вроде проскочил благополучно.

На подходе у «Юбки» замечаю «синеглазку». Водитель – «подосиновик» за рулем. Стремительно сворачиваю за угол, откуда скрытно веду наблюдение.

Из торгового отдела, занимаемого Клавкой, выходит старшина, бережно так, держа под ручку Сергея, кореша моего, сварного нашей бригады. Мило так, между собою беседуя, следуют до

«синеглазке», «воронку», «мусоровозу», это как кому по душе, вариантов тьма. Старшина знакомый, постоянно Степановича воспоминания слушает, при этом «ершом» не брезгуя.

Старшина дверь открыл, Серега назад сел, он вперед. Стартер с минуту визжал, пока мотор завелся. Чихнул «козленок мусорный» пару раз, и уехал.

Я сразу из укрытия выскочил и прямым ходом к «Юбке». Нутром чую, наконец-то среди своих. На наряд мой, все, ноль внимания. Тут и ни такое видели, удивить сложно.

Филиппок в прошлом году, на майские выходные, в тулупе, валенках и с посохом пришел. Как ходил Дедом Морозом, так и пришел. Только-только, сказал, все обошел. Тут по «одежке» не встречают, за модой, никто не гонится, пришел живой, уже хорошо. Пришел и пришел, остальное никого не волнует.

А Филиппком его прозвали, за маленький рост, что способствовало его славе, лучшего гонца. В любом магазинном столпотворение, он легко просачивается между ног, жаждущих, к прилавку…

Заслуженный ветеран, как полагается, на стуле. На столике перед ним, в ряд четыре банки с пивом.

Здороваюсь, крепко пожимая руку, и с вожделением взираю на пиво.

Поймав мой взгляд, хозяин банок, хитро прищуриваясь, спрашивает,

– Как смотришь на то, чтобы пивка глотнуть?

– Категорически пристально, – отвечаю я, и после кивка Степановича, хватая ближнюю банку. И вместе с достижением цели, с невыразимыми словами удовольствием, огромными глотками, поглощаю содержимое. Пиво, вкусное, на удивление, ни капли не разбавленное. Выпив, взираю на Степановича

4

– Замели, Серегу. И «Маруську» мне подварить не успел. Витька старшина, сказал, что пятнадцать суток, как с куста,– поясняет тот.

– А меня не искали? – осторожно спрашиваю я, так как не помню вчерашний вечер, но помню, что пришли мы с Серегой, вместе.

– Тебе-то чего беспокоиться? – удивляется Степанович, – тебя же жена, по дороге с работы захомутала, и домой отконвоировала. Она у тебя баба огонь. Как ни сопротивлялся, все равно вырвала тебя из стройных рядов коллектива. Ты чуть дверку у моей красавицы не оторвал, отцепляться не хотел.

– Всю одежду в ванне замочила, – делюсь я с ним, распахнув куртку, обнажая свой голый торс и красные шаровары.

– Сейчас тепло, голышом по улице скакать можно, не январь месяц, – даже не взглянув, равнодушно тянет Степанович.

– А Серегу-то? Жена, что ли сдала? – пытаюсь выяснить причины, приведшие к лишению Сереги свободы, – подарок не понравился?

– Это ты про пудреницу? – воскликнул ветеран, – так он ее Клавке подарил. Пудра закончилась, он и отдал. Она ему за это пристанище обещала, если домой не пустят. Это при тебе еще было, ты чего, не помнишь?

– «Ерш» вчера, уж больно колючий был, – туманно отвечаю я.

– А как зеркальце твое, об столик грохнули, тоже не помнишь?

Я отрицательно качаю головой.

–Подлечись, – кивает Степанович, на полную кружку пива.

– Да я, – от глубочайшей благодарности, у меня перехватывает горло, – как только, так сразу. Вдвойне.

– Хлебай, – подмигивает Степанович.

Делаю два глубоких глотка, на место их, Степанович, доливает водки. «Ерш» начинает шипеть.

– Где, говоришь, зеркальце?– спрашиваю, дожидаясь, пока «ерш» устроиться в мозгах.

– В манде, – усмехается ветеран, – ты вчера этим зеркальцем, зайчиков на баб, проходящих, стал наводить. Да еще и орал на всю улицу, – гляньте, мужики, вот это «буфера»! После очередных «буферов» к тебе громила подошел. Шкаф, ну такой, трехстворчатый, один в один. Телохранитель видно «буферов». Спросил у тебя сначала вежливо, – Ты куда, чучело обожранное, светишь? Ты ему в ответ, – Кого, мол, волнует, куда я свечу? Он у тебя зеркало вырвал, и сказал, что сейчас тебя расцветит, хотел его сначала об голову твою разбить. Но ты в ответ вскочил, размахнулся, но упал, что тебя и спасло. Тогда он саданул зеркало об стол и ушел. Серега тебя поднял, уже без зеркала, но живого и даже не « засвеченного».

– Я за него вчера пятерку отдал. Трофей из Берлина. Жене купил, – пожалел я подарок.

– Дорого взял. У них там добро этого завались. Помню я в 45-ом в Берлине этом, я в госпитале… – начал ветеран.

– С Серегой чего? – быстренько прервал я его, боясь, что он удариться во фронтовые воспоминания.

– А чего с Серегой? А, – вырвался из цепких лап воспоминаний Степанович, – Серега домой пошел. Дверь открыл, лег на диван и уснул. Утром хозяйка пришла со смены, чуть в «ящик» не сыграла. Спит в ее квартире, совершенно чужой мужик. Она будить его бросилась, а он отмахивается. Обещает еще, что если приставания не прекратит, спать он с ней больше не будет. После этих его слов, она сразу милицию вызвала.

– Да обломался, он, конкретно, – трясущими от волнения руками, прикуриваю я, – А здесь-то он как?

– Витька привез. Здоровье поправить. Пятнадцать суток обеспеченно, сказал. И то это если в суде, оскорбление личности не припаяют, – отвечает Степанович.

– А кого он оскорбил? – не понимаю я.

– Как кого? А бабу? Спать, говорит, с тобой не буду. Она так в заявление и указала « в извращенном виде, словами, оскорбил мое женское достоинство».

– Ну не сволочи ли, Степанович? Налей, пожалуйста. Какие мужики, через этих, этих…

Отчетливо ощущаю на боках, увесистые удары, причем ногами. Больновато. Когда в комнатных тапках, или босыми ногами, не так больно. А тут ощутимо больновато. Хотя удары, знакомые, привычные.

5

И понятно, почему больно – жена только, что с работы вернулась, и туфли красные, свои остроносые туфли, еще не успела снять. В них и охаживает меня по бокам. Надо собираться с силами и подниматься, а то она чего-то в квартире, разуваться, не торопиться. Хоть напомню, про уличную обувь.

С трудом, но начинаю приподниматься. Удары прекращаются. Вместо них начинается монолог. В голове крутиться четверостишье, навеки вбитое школьной программой «Словом можно убить, словом можно спасти. Словом можно полки, за собой повести». Как я понимаю, в данный, конкретный момент, пронизывающую правду поэта.

– Алкоголик, опоек, пьянь подзаборная, – высказывается жена. Она этого могла бы и не говорить, я и сам могу все это сказать, ее же словами.

– Нормальные мужики, как мухи мрут, не задерживаются на этом свете. А таким, хоть бы хны. Наспиртовались, как пауки в банках, и сосут нашу кровь, – продолжается монолог моей половины.

По опыту знаю, тут главное не прерывать, дать высказаться. Плохо же, когда в себе носит. Тем более, кого же она еще, да такими словами, кроме меня, «благословлять» может. Не поймут же.

Опираясь на диван, преодолеваю первую высоту, встаю на четвереньки.

Пару минут, в такой позе отдыхаю. Потом, сжав всю свою волю в кулак, встаю на ноги.

– А может нас обокрали? Пришла, дверь нараспашку, хоть святых выноси. Сторож в зюзю, на полу, ни гавкнуть, ни мяукнуть, – прерывается монолог пинком, по левой ягодице.

– Вот, моду взяла. Больно же, – прошу я, отодвигаюсь на безопасное расстояние. Сил на активное сопротивление совсем нет, иссякли, пока поднимался.

– Туфли хоть бы сняла, пыльные же с улицы, – проявляю я хитрость.

– Туфли чистые, не переживай. Налакировала даже, пока тебя добудилась. Указывать он мне будет, в чем по квартире ходить. Дружкам – алкоголикам, своим, указывай.

– Ничего я тебе, не указываю. Ходи в чем хочешь. У меня может горе, горькое, вот и выпил, – стараюсь оправдаться я.

– Неужели «Юбку» закрывают? – с надеждой, интересуется жена.

– Хуже. Серегу, сварного нашего, на пятнадцать суток посадили, – тоном, приговоренного к высшей мере, поясняю я.

– Да ты что? – восклицает моя половина, – вот жена-то обрадовалась. Я за то смотрю, вся сияющая, мимо меня пролетела. Свечку, наверное, пудовую побежала ставить. В благодарность, за две недели, спокойной жизни. И тебя предупреждаю: если еще раз, бабки мне скажут, что ты мимо их прополз. Даже домой заходить, чтоб на тебя посмотреть, не стану. Сразу к участковому. Пусть тебя на годик в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий) оформит. Я хоть отдохну спокойно.

– Я что тебе, хроник конченный? Хочешь, давай зашьюсь, – взываю я к милосердию. Слова эти, надежные как выстрел. Главное сейчас, кучно выстрелить, а попадать в мишень совсем необязательно.

– Удивил. У Нинки, сколько раз зашивался? Не сосчитать. Жопа вся в шрамах, от попаданий «торпед». А что толку? Все мимо, пока в «ЛТП» не отправила. А так? Проблюется после очередной «торпеды» и опять за свое. Денег кучу перевела. Я ей сколько раз говорила, – купи ты, водяры пару ящиков, чтоб захлебнулся, и не мучайся с ним. Еще бы на похороны и поминки осталось. Как говориться, с глаз долой из сердца вон.

– Он после «ЛТП» через полгода, «ласты» и «склеил», – напоминаю я, – здоровье там и пошатнулось. Угробила, твоя Нинка, хорошего мужика.

– В ЛТППППП…? – в голове жены начинают дрожать угрожающие звуки. Я тихонько продвигаюсь к дверному проему, чтобы в случае явной агрессии, удара рукой или ногой, успеть выскочить из комнаты.

– Сказки, он мне, будет рассказывать? Бухарик, был еще тот, все здоровье до «ЛТП» до « корня» пропито. «Белочка», лучшей подругой была, через день, а то и каждый день, в «гости» приходила.

Бабка Варя, месяц уколы от столбняка делала, когда он ее за ногу укусил.

– А, на кой, приставать-то надо было? Вот привычка у этих «сексоток». Идет себе человек домой, никого не трогает, Нет, надо пристать, – высунув голову из-за дверного косяка, подаю я голос в защиту безвременно усопшего товарища.

6

– Человек идет, а он на четвереньках передвигался. Уж кого он, из себя представлял, не знаю. Но когда, как собака, на скамейку ногу стал задирать, тут терпенье лопнуло. Ну, кому это понравиться? Вот бабка Варя и посоветовала ему, что раз так приспичило, то хоть за кустики забеги. А он что? Ее за ногу укусил, да еще и на подруг ее бросился. Орал,– всех, в клочки разорву. И разорвал бы, если б не убежали. Вот и тебе, такая участь ждет, если пить не прекратишь.

– Вот, мужик был, – мысленно воздаю я должное усопшему, – жалко до конца угроз не довел. Надо было до смерти закусать, весь личный состав этого «филиала ЦРУ», серпентарий этот бабий. А так сам, раньше их «коня» двинул, «копыта « отбросил.

– В выходные выпью, и уже пьянь, – начинаю снова свою «защиту», находясь в относительной безопасности, высунув пол-лица, – я даже могу не опохмеляться.

– Ётмь…,– от негодования у жены, перехватило дыхание, – а не ты ли сегодня, в моих теплых красных шароварах, гарцевал по городу? Думаешь, капюшон надвинул, тебя никто и не узнал? Бабка Вера, тебя по пяткам, опаленным, в волдырях, сразу вычислила.

– Ну, надо же, твою в ерша, – мысленно ругаюсь я. Носки надо было одеть. Забыл, как на спор, на бутылку йога изображал. Бабка Вера, вот не забыла, Мата Харя, мать ее, скамеечная. По пьяни, чего не придумаешь. Вот и придумали. По углям босиком бегать, Северные йоги, они мол, крепче, чем индийские. Мясом, жаренным, за два квартала воняло.

А не понять дуракам, что у тех то, пятки не проспиртованные, вот и не горят. А с другой стороны, начни их йоги, водяру хлестать, как мы, за неделю передохнут. Так, что они, по выносливости, даже в эти самые пятки, не годятся.

– Сказал, же завязал, – говорю я жене, прервав гордые мысли за себя и друзей в голове.

– Я посмотрю, как ты завязал, – отвечает жена, голосом, уже настраиваемым на миролюбивый лад.

– Знаешь же родная, уж если завязал, так сразу, – уже без опаски появляюсь я весь, протягивая к ней руки.

–Ты ко мне свои грабли, не протягивай. Объявляю тебе испытательный срок. А пока будешь лишен всех благ, и кухни, в том числе. И напоминаю тебе, что это последнее мое отступление. Дальше будет, или добровольно в ЛТП, или принудительно, под забор.

– Так голодным-то и так «хвост» не распушишь,– пытаюсь обратить все в шутку я.

– Ты лишенец, на работу, ходить собираешься? – отметает она, мой шутливый тон.

– А как же? Стремление к «благам» буду в трудовом поту топить, – опять шучу.

– Топиться, в мокром, побежишь?– отвечает, каверзным вопросом.

Дрожащими, от жуткого похмельного состояния руками, шарю по дну ванны, пытаясь нащупать и выдернуть пробку слива. Наконец обнаруживаю, и, приложив немалое, а в моем случае, титаническое усилие, с громким плеском, выдергиваю ее.

Вытираю выступивший обильный пот, и с ужасом смотрю на мокрую одежду – двое брюк, четыре рубашки. Ставший от времени, почти бесцветным спортивный костюм. Отдышавшись пару минут, первыми вынимаю ботинки, их не надо выжимать. Кладу их в раковину подошвой кверху, за ночь, я думаю, стекут. С зимними сапогами, совсем просто: вынимаю и ставлю на край ванны, до зимы, и там высохнут.

Приподнимаю, набухшие от воды брюки. Стекающие с них темные струи воды, вызывают определенные позывы. Бросив их опять в ванну, бегу в туалет. При переходе из одной двери в другую, сталкиваюсь с женой.

– Никак, обделался со страха, лишенец? А как же я? Чуть ли не каждый день, то стираю, то мою,

– говорит она, сочувствуя скорее себе, чем мне.

И странно, от ее слов, пропадают позывы к тошноте, и я возвращаюсь назад.

Пропустив меня в ванну, она озирает поле, моей трудовой деятельности.

– Барахло твое, неплохо бы простирнуть, – советует она мне, – порошок под ванной. Много не сыпь.

Обреченно качнув головой, соглашаюсь с ее предложением. Пока она стоит в дверях, опускаюсь на четвереньки, и, кряхтя, шарю под ванной в поисках стирального порошка.

Потеряв терпение, к моим страданиям, жена уходит, прикрыв дверь.

Не поднимаясь, сыплю щепотку стирального порошка в ванну. Много, ни к чему, только пену поднимать. А потом полоскать замучишься. Включаю снова воду. Пока, набирается, отдыхаю. Опускаю в ванну руки, круговыми движениями, поднимаю волну, разгоняя белые точечки порошка.

7

Оставляя за собой на полу, мокрую дорожку, стекающей с плохо отжатой одежды воды, волоку весь ворох на балкон.

Возвращаюсь оттуда с давно подзабытым чувством исполненного хозяйственного домашнего дела.

Жена смотрит в комнате телевизор. С экрана «бровастый звездун», объясняет очередные направления по улучшению нашей жизни. Помню, в глубоком детстве, когда еще соску сосал, из хлебного мякиша в марлю завернутого, он по радио уже вещал, мол, «Советский человек, заслужил, чтоб жить лучше». Уже водку сосу, частенько бывает из горлышка и вперемежку с пивом и вином, а он, теперь уже с экрана, а все не унимается, – «Советский человек, должен жить лучше».

Тут одно, несомненная, правда, если ты Ильич – ты бессмертен. Меня на погост потащат, а он с сожалением скажет вслед, – жалко, еще один, не дождался.

Половинка моя, слушает внимательно, она, таким образом, отвлекается от дел насущных. Сейчас к ней лучше не приставать, она вроде, как не здесь сейчас. Сейчас она мечтает о том, как должен «Лучше жить советский человек».

А простой советский человек, ее муж, то есть я, горит желанием после выполненных работ, достичь соглашения по положенной «трудовой пайке». Как говорит Степанович, «после атаки, хорошо пожрать – первейшее дело».

Под «долгие и продолжительные» аплодисменты, дополняемыми криками «Слава КПСС!», «Ильичу слава!» рвущиеся наружу с экрана, осторожно пробираюсь на кухню.

Из кастрюли, стоящей на крайней конфорке, тянет ароматом щей. На что сразу спазмами, отзывается желудок. Прислушиваюсь к происходящему в комнате. Кроме «партийных» звуков, пока не слышно ничего настораживающего. Стараясь не звякнуть, поднимаю крышку. Среди «льдинок» капусты, возвышаются два «островка» из жирных шматков мяса. Этот «пейзаж» тут же у плиты, чуть не свергает меня с ног, в голодном обмороке. Упасть не успеваю, Решительная женская рука из-за спины, опускает крышку на место.

– На чужой каравай, рот не разевай, – добавляется к действиям руки голос, – еще не заработал.

– А хочешь, посуду помою? – неожиданно и непроизвольно, вырывается из меня. Я готов сейчас на все, только не на длительную разлуку, с «льдинками» капусты и «островками» мяса.

– Ага, ты давай дурочку-то, не включай. Ты где на кухне грязную посуду-то увидел? Или от голода виденья уже начались? – спрашивает, с усмешкой жена.

От досады прикусываю губу. С посудой я оплошал. Ведь еще не ели, да и в обозримом будущем пока еще не светит, мне-то точно.

–Вот полы в квартире вымоешь, тогда еще подумаю, кормить тебя или нет, – выносит окончательный приговор жена, – удаляясь к звукам речей «бровастого».

Чувствую себя, как раб на плантациях. Никакой тяги к работе, одно отвращение. Но пересиливает непреодолимое стремление к глубокой тарелке щей, из кастрюли на крайней конфорке.

Бросаю еще один вожделенный взгляд на кастрюлю, с желанной надеждой вернуться.

Наливаю в ведро немножко воды, чуть-чуть прикрыв тряпку. Со шваброй в одной руке, ведром в другой появляюсь в комнате, где «бровастый звездун» все еще толкает речь, для единственного слушателя, жены.

Медленно наматываю тряпку на швабру. Слегка согнувшись, начинаю равномерно размазывать влагу по поверхности. Начав увлажнять под телевизором, получаю подушкой по спине.

– Ты еще не отощал до прозрачности. Отойди, мешаешь смотреть, – делает замечание жена, и тут же переходит к угрозам, – вот как ты моешь, так я тебя и кормить буду.

– Как умею, так и мою, – пытаюсь оправдаться я, – Вон, смотреть нечего, а ты же смотришь?

– А вот, нашкодившим слова не давали, – получаю в ответ, – ты будешь языком махать или шваброй?

Молча продолжаю «шоркать» влажной тряпкой по полу. Дойдя до дивана, получаю тычок ногой, призывающий меня к тщательности уборки. К своему удивлению, впервые замечаю, что стукнувшая меня нога, как впрочем, и другая, неплохо «подвяленные» солнцем. В голове зависает вопрос,

– А где это она загорала? В виду своего шаткого положения, особенно перед кастрюлей на крайней конфорке, вслух его задать не решаюсь. Сам-то я белый, как те «льдинки», но это объяснимо, все мое солнце, прикрыл от меня, брезентовый шатер «Юбки».

Через полчаса непосильного упорного труда, наконец-то разгибаюсь. Вся двухкомнатная «плантация» блестит, от равномерно размазанной влаги. Уборка окончена, скорей бы к кастрюле.

8

Слышу, что в комнате, монолог «бровастого» тоже на стадии завершения. Пошли заключительные слова, – Вместе с родной, любимой Коммунистической партией, со всем благодарным ей Советским народом, мы смело смотрим в светлое будущее нашей….

Подгадав под приход жены, занимаю место за столом на кухне, теперь на основании, выполненной трудовой повинности, обговоренной в недавнем соглашении сторон. Входит жена.

Выполняя условия соглашения, в кастрюлю опускается поварешка, и в тарелку стоящую передо мной, льются щи с белыми хлопьями капусты. Смотрю на налитую по края тарелку, «льдинки» плавают, но ни одного «островка». Вопросительно поднимаю глаза на жену.

–А чего ты смотришь? – отвечает она, поясняя, – Кто … тому и мясо, ты же знаешь. Справедливо?

–Справедливо, – буркаю я. Разгоняя ложкой «льдинки». Теша себя надеждой, что может, быть на дне обнаружу, оторвавшиеся от «островков» волокна мяса. В неоправдавшихся надеждах опускаю глаза в тарелку. Для состояния «не стояния» очередной постный день. Облом, кругом облом.

МИРАЖИ

Миражи е, е,

Это наша жизнь е, е,

Это наша жизнь,

Миражи…

( слова из песни)

В мозгах постоянно плеск какой – то ощущается. Словно водой они залиты, а может не водой, а другой какой жидкостью, но что залиты, это точно. И что в этом СМИ виновато, никаких сомнений.

Телевидение, радио, газеты, сплетни, слухи, домыслы. Раньше во сне, а сейчас и днем видения стали перед глазами появляться, «миражи», выражаясь научным языком. Я в очередных этих самых «миражах» я сам себя уже не узнаю – то верблюда веду по барханам, то краем чалмы лицо прикрываю от песчаной бури. А то совсем чудное – жену вперед себя по дороге пропускаю, опасаясь, что могу наступить на змею или оставленную мину…

У нас сейчас в выступлениях мода началась. Про сегодня начинаешь рассказывать, обязательно сравни с историческими фактами, на фоне которых нынешние достижения, кажутся мечтой, сотканной из невероятных усилий экономистов и правительства.

Рост промышленности и сельского хозяйства, всегда сравнивают с 1913 годом. Выбор прекрасен, получается, что они тогда жили почти в раю, но мы– то сейчас, не меньше, чем в сказке.

Если про «социалку» заводят, про пенсии или, еще про, что подобное. Тут сразу приводят страны, где этой «социалки» вообще в помине нет. Где со стариками не заморачиваются. А зачем? Отпахал свое, смену вырасти, все пора в «Могилевскую губернию». А зачем ты старикан, государству нужен.

В конце речей, светлое будущее рисуют. Начальная цифра начала 2050 год. Тут тебе и промышленность в небывалый рост, и доходы в разы. А пенсии… Голова кружится.

Как тут не вспомнить поэта Некрасова с его «жаль только жить в эту пору прекрасную…»

Я тоже, согласно традициям, начну с истории…

«Организовал дискуссионный клуб для лиц пенсионного возраста, чем внес огромный вклад в процесс стабильности нашего общества, предупреждения социальной напряженности, а также вовлечения лиц пожилого возраста в активную жизнь. Основной целью, данной дискуссионной площадки стало: выработка мнений и учета их в составление различных социальных программ. Которые в свою очередь, направлены на улучшение условий и комфортности проживания. Достижения максимальной продолжительности жизни наших пенсионеров, что обязательно скажется, на уменьшение естественной убыли. Формирование положительной позиции у данной категории по отношению к людям, страдающим от избыточного материального благополучия. Помощь гражданам пожилого возраста, оказавшимся в кризисной ситуации, путем разъяснения им, преимуществ бедственного положения, в связи с минимальным пенсионным обеспечением»

Из агитационной брошюры « Я все положил на народ», кандидата в депутаты Буханкина Виктора Ивановича. Страница 2018, 4 абзац снизу.

( Оплачено из средств кандидата в депутаты Буханкина В.И. расчетный счет№….)

Пенсионной – дискуссионный клуб, по совместительству является еще и пивным баром. Расположен он в одном здание с супермаркетом «Красное с белым» , и имеет не менее звучное название «Бухландия». Название народное, оно полностью соответствует нормам регламента демократии нашего района. Согласно им, среди населения района был объявлен конкурс на лучшее название нового пивного бара. Население активно откликнулось на призыв, и голосование охватило все возрасты, от мала, до велика. Если все предложенные на конкурс названия переписать на один сплошной свиток, то он пару раз опояшет шарик по экватору. Народ реагировал по разному, было и стариковское «Наш ответ Чемберлену!» и старое, преподнесенное в современных тонах «Не суй Трамп, свое рыло в советское наше питье!». Были и детские предложения названий, придуманные и продиктованные мамами, «Остров слез», «Бар пустых карманов», «Забулдыга», в этих названиях сквозило одно, пришел сюда, забудь дорогу домой.

2

Через детей, действовали их мамы, которые были отстранены от участия в конкурсе «из-за изначально негативного отношения к открываемому пивному бару», решительным мужским голосованием. Особенно это решение, касалось ярых активисток нашего района – Полины, Ирины, Зинаиды и Антонины, организовавших женскую оппозиционно – оперативную группу, под кратким названием «ПИЗА», составленным из первых букв имен инициаторов. Эта группа стала противницей всего и вся. Свою бурную деятельность они ознаменовали стоянием в пикетах перед мэрией, у входа в «Красное с белым», где разворачивали свой основной плакат «ПИЗА против». Успели они отметиться и у нового пивного бара, раздражая ждущее открытия мужское население плакатами с противными лозунгами: « Не дадим открыть очередную рыгаловку!», « Скажем твердое нет, очередной тошниловке!»

Бабы они ушлые, дотошные, если вцепятся, отрывать замучаешься. Их, как уток, на подлете надо бить, потом поздно будет. Прежний Мэр, не внял этому правилу, вот и накрыли они его, «ПИЗОЙ», когда он в городской бане варьете открыл, а свою жену руководить им пристроил. Что эта «ПИЗА», четверка эта, у бани вытворяла, какие показательные выступления были, уму непостижимо.

Все у них шло в ход. Ручки от плакатов вместо шеста использовали, крутятся вокруг них, ноги выше плакатной картонки выкидывают, а на ней крупным шрифтом «Баня для людей, а не для …!»

Два дня у бани столпотворение было, как говориться полный аншлаг. Мужики, жен на машинах везли, пешком насильно под конвоем гнали, чтоб посмотрели, подучились, хоть что ни будь, переняли. Артисткам из варьете, молодежи глупой, у них уроки мастерства танцевального, надо брать. Мастерицы, куда там, слов нет. Народные артисты прямо, в том смысле, что из самого народа.

Хотя у них, и по второму слою внуки у каждой пошли.

К нынешнему главе, тоже подбираются. Слухи ходят, что ему дачу, вместо взятки коммерсанты строят. С плакатом «Морда, не треснет?» они у мэрии пару раз уже тусовались.

А вот с «Бухландией» они пролетели. Их мужья, достойнейшие члены будущего клуба, доходчиво и толково объяснили своим половинкам – открытие народного пивного бара в условиях санкций для ведения общественной дискуссии и выработки итоговых рекомендаций, не прихоть, а действенный инструмент. Общественные рекомендации, помогут делу сохранения капитала наших олигархов, среди окружения «акул мирового капитализма». К тому же, что очень, немаловажно, хозяин пивного бара, наш уважаемый депутат и благодетель, он же хозяин пивного завода, Буханкин Виктор Иванович, очень заинтересован в его открытии.

На второй день «районной смуты», с плакатом против открытия, стояла одна «З». Она была вдовой, и популярно объяснить ей, все перспективы открытия «Бухландии» было не кому.

Так оппозиционная ко всему, группа «ПИЗА», понеся незначительный физический и моральный ущерб из борьбы за пивной бар, была изъята, чем он укрепил свое право на существование.

А конкурс выиграл, а вместе с ним и первый приз, в виде двух бесплатных бокалов пива ежедневно в течение года, мой сосед по лестничной площадке Борис Васильевич. Перед самым окончанием приема заявок, будучи в крепком подпитие, он уснул на автобусной остановке. Нет, он не ждал автобуса, давно распрощавшись с общественным транспортом. Просто на остановке была удобная скамейка. Его, уже задремавшего, вырвала из сладких грез сна, сначала затрещавшая, а затем ярко вспыхнувшая напротив, огромная вывеска магазина «Спортландия». Она ударила его мощным неоновым светом по усталым векам, заставив их открыться. Он тут же, соединив в уме, мечты о двух бокалах ежедневно, свое желание «бухнуть» и окончание слепящей глаза и от этого ненавистной вывески. Получилось оригинально и ненавязчиво, простенько и со вкусом. Добравшись к глубокой ночи до своего родного двора, он, не теряя времени даром, тут же с помощью Сереги, другого моего соседа, оформил заявку на участие в конкурсе. При этом Сергей, задержавшийся на скамейке за «доминошным» столом, по той же причине, что и Борис на остановке, категорически настоял на своем соавторстве и половинном гонораре в случае победы.

Олигарх областного масштаба Буханкин Виктор Иванович, рассматривая конкурсные заявки, увидел в название придуманном «соавторами» провиденье. Первые буквы совпадали с началом его фамилии, а окончание, пусть и в скандинавском стиле, но намекало на землю, страну. А вместе, так вообще в его понятии, на империю. Его империю. Он тут же принял решение, что застроит «Бухландиями» всю область, а потом по мере увеличения капиталов, наконец-то осуществить свою, еще детскую мечту – стать одним из российских олигархов, далеко оставив позади нынешний свой уровень.

3

В приподнятом настроении, уже видя себя в списках олигархов, между Абрамовичем и Вексельбергом, он утвердил название «Бухландия». Вернувшись к мечтам о реестре богачей, задумался и о смене фамилии, справедливо полагая, что его нынешняя, не очень красиво будет, смотрится в этом списке. Решив исправить и ее, в случае осуществления всех замыслов на Буханхер, чтоб не быть «белой вороной» средь почтенных людей, он, на радостях выдал победителям конкурса вместо одной бесплатной карточки, две.

Затем крепко пожал им руки, поблагодарив за проявленное неравнодушие, убежал приступать к построению пивной империи, пока в области, но строя планы на глобальный масштаб.

«Соавторы», Борис с Сергеем оба Васильевичи, не откладывая, с гордостью показали бармену «талоны на халяву» и, устроившись рядом за столиком стали смаковать бесплатное пиво.

– Ты, Серега, каких взглядов придерживаешься? – закончив с первым бокалом и придвинув к себе второй, спросил Борис Васильевич, в прошлом педагог, а ныне пенсионер, подрабатывающий в мэрском гардеробе, и поэтому знающий все политические течения в районе.

–Традиционных, – отозвался Сергей Васильевич, бывший сантехник, а в настоящее время само занятый пенсионер без патента, устраняющий все проблемы сантехники в нашем доме, на всякий случай, отодвигаясь от Бориса, на противоположный край столика.

– Не понял? – опешил тот, отрываясь от «халявы»

– Бьют, беги, дают, бери. Пить, так пить. Воровать, так все сразу. Под юбку, так, к королеве, и на каждую трубу, есть своя заглушка, – перечислил тезисы своего жизненного кредо Сергей Васильевич.

– Да я не про это. Я в политическом смысле, откуда дует или как?

– Не, я всегда по ветру, чтоб не обрызгаться.

С этого разговора и начался наш дискуссионный клуб, основателями которого, стали эти два, неразлучных с этих пор «соавтора».

А со мной творится что-то невероятное. Проснусь, включу телевизор, и через пять минут выглядываю в окно – не изменилось ли чего? Березы там с сережками или пальмы с финиками? В России ли я? Названия городов стал путать, к нашим исконным, стал «Эли с шейхами» приставлять.

Сирию бомбить начали, в гараж в кессон собрался. У меня там и запас продуктов, и постельные принадлежности. Жена на пороге перехватила, «тревожный» баул отобрала, и в реальность вернула.

И так, почти каждый день. С утра новостями разогреют, а ближе к полудню, там уже передачами охлаждать начинают. В одной прямо советуют – надо ждать. Время, мол, оно само разберется, и нам путь покажет. Пока сидят, ждут, от безделья, чтоб время скоротать, мелют свое про чужих и чужое, про нас. На другом канале, вообще целый час на эту тему, отвели, так и называется «60 минут», наверное, по тарифу, если меньше, то денег не платят. Тут тоже, о том, что все у «них» не так, все хуже. У нас – то у самих все хорошо, все, как говориться «гут». Припевать уже начали «И от тайги до Британских морей». Этот час я вообще не смотрю, с «показателя времени», часто на «место встречи» переключаюсь. Жду, что когда посетит главного по телевидению разумная мысль, и поймет он, глупый, что говорят на всех каналах одно, и тоже, и даст наконец-то «показаться времени» на «месте встречи». А как иначе, говорят об одном, актеры что там, что здесь одни и те же, а мне здоровье гробь, кнопками щелкая. Щелк – Сирия, щелк – Сирия. Через пару минут, на всех каналах обсуждение. Все вздыхают – война. Ведущий бегает по рядам с вопросом, – Вы чего по этому поводу думаете? А чего тут думать, спасем. Колонны «гуманитарии» чередой. У нас два бомжа у мусорных контейнеров жили, так и тех эта бесплатная помощь соблазнила. Два дня по квартирам ходили с ультиматумом: дайте денег до Сирии, иначе стучать по контейнерам начнем, под девизом – пять минут тишины, пять тысяч рублей. Собрали мы им конечно. На Новый год, моей соседке от одного из них открытка пришла, приглашает к себе, любоваться восточным закатом.

У меня одна Сирия в голове, все думы о ней. А как же иначе, если отовсюду она. Родная же она, наша Сирия, как про нее забыть. Поедет колонна, доехали ли? Пошлют артистов, понравились ли?

Сегодня, совсем как-то, нехорошо. Идут видения сплошной чередой.

Решил я с членами клуба «Бухландия» этот вопрос обсудить, и как говориться, выйти на пути решения. Конечно, нашему клубу далеко, до таких клубов, как «Валдай» или «Ладога».

Но зато эксперты у нас, к реальностям жизни приближенные, и больше бокала пива, за совет не берут, а жизнь по «низам» на себе испытали.

Сейчас про очередной вывоз боевиков посмотрел – автобусы подогнали, чтоб семейственно уезжали, с удобствами. Внизу бегущей строкой, – Здесь они все разрушили, им теперь от армии, даже спрятаться негде. Командование Сирийской армии решило перевезти их в другой район, где она и будет с ними сражаться. Подумал я про такую войну, то же, что и вы думаете, и стал соображать, как выбраться в клуб, по совместительству пивной бар «Бухландия».

– Не знаешь, где у нас дубы растут, – неожиданно задает вопрос жена.

– Знаю, – не задумываясь, отвечаю я, – В Армии, они там до генерала вырастают.

–Я тебя серьезно спрашиваю.

– Тогда на газонах. А дубы-то тебе зачем? Рухнуть с них решила? – спрашиваю я.

– Не дождешься, раскатал губу, – отвечает жена, – депутат по фамилии Тонкий, посоветовал корой дуба лечиться, да боярышником. Вот и решили мы с соседкой попробовать. Может правда помогает? А то на лекарства денег уйма уходит.

– Ну, раз депутат, – обрадовался я, понимая, что появился шанс побывать в клубе, – они в боярышнике толк знают. Ну, ладно боярышник, а кора-то зачем? На закуску что – ли?

– ЭЭ, – думай, что говоришь. С депутатами-то себя не равняй.

– Куда уж, с нашим – то рылом да в калачный ряд, – согласился я с ней, – с дуба-то кору всю не обдирайте. Не забывайте, что он дуб, а не депутат. Не годится раздетому, среди города стоять.

– Некоторым и надо бы постоять, – парирует она, собираясь в прихожей к соседке, – да друзья дороже.

– Стоим когда надо, – твердо заявляю я, – забывать не надо, Не, девка, а память все девичья.

– Когда стояние на реке Угре, было? – задает она вопрос.

– Ну, так это. В одиннадцатом или двенадцатом веке? Нет, не помню.

– Вот и я ближе «стояний» не помню, – утверждает она, – Ты, конечно в «Рыгаловку» пойдешь?

–Я что я дома должен сидеть? Ты – то вон, дуб раздевать собралась.

– Недолго чтоб. Раковину в ванной чистить надо. Не забыл?

– Нет, в отличие от некоторых, – отвечаю я, – мигом туда и назад, как штык.

–Это тот, который в землю? – добивает меня жена, выходя на лестничную площадку.

– Вот зараза, – восхищенно думаю об ушедшей, – скоро сорок лет, как вместе, а не припомню случая, чтоб последнее слово за мной было…

В «Бухарике», так ласково мы зовем, свой дискуссионный клуб, все было стабильно все на своих местах. Тут в отличие от жизни, всегда спокойствие и порядок.

За столиком возле стойки, на местах постоянной дислокации заседают почетные члены клуба Борис Васильевич и Сергей Васильевич, наши уважаемые основатели и «соавторы». На стене перед ними, висит постоянно «гугнящий» телевизор, пульт от которого, доказывающий исключительность их положения в клубе, лежит на столике. Сегодняшние льготные бокалы, они уже использовали, теперь пользуются редкими подношениями членов клуба в виде безвозмездной спонсорской помощи.

За те полгода, которые прошли со времени открытия пивного бара, Васильевичи, от ежедневного, чрезмерного употребления пенного напитка, стали схожи друг с другом, как однояйцевые близнецы.

Стали пышными в фигурах, с красным цветом лоснящихся лиц. В движениях появилась плавная вальяжность. Руки для приветствия протягивают одинаково – расслаблено, будто подарок преподносят, и всегда тыльной стороной вверх. Новенькие посетители, желающие познакомиться, иногда даже застывают в недоумении – жать или целовать?

Я, особа приближенная, как ни как сосед, который давно имеет право на место за столиком основателей, смело сажусь на стул, пожимая поочередно руки.

– Мархабля, – ошеломленно слышу в ответ.

– Вы, похоже, по ноздри уже напенились? – не понимаю я.

– Это на сирийском. Привет, значит, – поясняет Борис Васильевич.

– Ну, я могу, на русском, послать далеко и надолго. Не надо? – отвечаю я, – Вы, чего, совсем приплыли. Вроде не в Сирии живем?

Сверху слышится арабская речь. Заинтересованно поднимаю глаза.

5

Два араба тащат облезлого верблюда, упираясь в поводу, тот поднимает пыль, сквозь которую проступают очертания древних строений.

–Кругом учкудуки, – резюмирую я, беря в руки пульт горя желанием переключить.

– Все отключено, только Сирия, – объяснил Сергей Васильевич, терпеливо дождавшись, пока я не настучусь по кнопкам, – Бухбосс, велел нам язык учить, чтоб понимали, и могли поговорить с сирийскими партнерами.

В голове у меня опять поплыло – пыльные бури, стая куда – то спешивших верблюдов. Подбежал к окну. У входа в бар два пацана усердно отламывали с багажника припаркованной машины, эмблему производителя.

– Дома вроде, – вздохнул радостно, – опять чудится.

–А учить то, какого хрена? – спросил, вернувшись к столику Васильевичей.

– Как только разрешат, первым эшелоном в Сирию пойдем. «Сирбухли» там открывать будем,

– ошеломил меня ответом Борис.

–Какие, такие «Бухли», там же арабы, – недоумеваю я, – они же не пьют.

–Не наливают вот и не пьют, – убежденно высказался Сергей Васильевич, – приедем, этот вопрос решим. Тем более и полиция там, уже наша, всегда договоримся.

– Бляш, – поставил передо мной, бокал пива, Степан, бармен бара.

Я только открыл рот, что достойно и во всех цветах радуги расписать свой ответ, как меня опередил

Борис Васильевич, – Бесплатно, на сирийском, – объяснил он.

– Тогда прощаю. Степа, можешь еще пару-тройку раз «бляшнуть», – киваю я бармену на бокал.

– А скажите вы мне, – обратился я к Васильевичам, после первого ласково глотка, – У вас видения бывают. Ну, эти, как их, «миражи»

–Этого добра навалом, – отвечает мне Сергей Васильевич, неделями бывают, стоят перед глазами, и никак от них не избавиться. Я вот намедни, в тридцать седьмой квартире, у Екатерины Семеновны, трубы чистил. Стою я в ванной на карачках, лючок, значит, открыл, и под низ ванны заглядываю.

– И чего? Петрович вернулся, и тебя в этой позе застал? – заржал я, представив, как Иван Петрович, застает Серегу со своей женой в ванне, – а потом вместе с женой в спальню отнес?

– Ага, языком-то молоть легко, а я полчаса засор пробить не мог. И тросом и вантузом пробовал.

– Это ей, Петрович, наверное, загнал, чтоб рогов не навешала, – я уже не мог смеяться.

– Во-во, вам все хаханьки. Я стою на коленях, а она через каждые пять минут, в халатике надо мной нагнется, – как, Сереженка дела?

Пришел домой, неделю у меня, этот прогиб в халатике, перед глазами стоял, – вздохнул, видно опять вспомнив Екатерину Семеновну в халатике, Сергей.

– Удивил в халатике? – присоединился к обсуждению бармен Степан, – я на рыбалке, за молодой парой в бинокль наблюдал. Вот это видение, вот это мираж. Линзы у бинокля до сих пор, от увиденного, красные. Берет он ее…

– Да я не об этом, – отмахнулся я от непонимающих, обращаясь к Борису Васильевичу, как к педагогу в прошлом, и«мэрскому» работнику в нынешнем, – от постоянного «гудения» об одном и том же «глюки» могут пойти?

– Так тебя телевизор достал? – сразу понял меня Борис, – а ты его не смотри. Я вот его дома вообще не смотрю, он мне и здесь уже поперек горла. Дома жена его смотрит.

– И как? – удивляюсь я такому выходу из ситуации.

– А так. Начну прижиматься, а она мне, – Луна сейчас находится в правой доли Сириуса, все контакты контролируются Венерой, и в такое время, плохо могут отразиться на состоянии пищеварения и щитовидной железе.

– А ты?

–А чего я? Я против этой науки бессилен. Написал пару раз Глобе, да раз пять Малышевой.

– Неужели ответили, – не поверил я.

– Ответили, – вздохнул Борис Васильевич, – Глоба попросил, чтоб данные свои прислал. Чек, сразу приложил к оплате, чтоб мой индивидуальный гороскоп составить. А Малышева сначала, попросила обратить внимание на свое здоровье. А в последнем письме, просила к ней приехать. Сама, говорит, по-женски, проблему данную проверю. Может и не в жене дело.

Вижу, что Борис Васильевич, тоже толком объяснить не может, я обвел полупустой зал взглядом в поисках своего приятеля нанайца, Николая Кучумова, по прозвищу «Парабеллум.

6

Прозвище это, ему тоже, Борис Васильевич придумал, педагог все-таки в прошлом.

–Вот и «парабеллум» появился, – сказал он, впервые увидев на пороге клуба, Кольку.

–Чего это «парабеллум»? – прищурил, и без того узкие глаза вошедший.

–К стрельбе всегда готов, глаз прищуривать не надо, – пояснил Борис.

-В Сибирь к себе подался, – увидев, куда я смотрю, – сказал Борис Васильевич.

– Не собирался вроде, -удивился я.

– Не собирался, – подтвердил тот, – пока программу «ДНК» не увидел. А как увидел так шило в заднице и закололо. Там же просят, – Нужна ДНК, обращайтесь, мы вам поможем. Вот он и рванул за биоматериалом.

–????? – открыл я рот от удивления, но в ответ ничего сказать не смог.

–Ты давай по аккуратней с этим, – увидев мое состояние, посоветовал Борис, – там один тоже засомневался в своем отцовстве. Все нормальные дети, говорит, спят в кроватке, а мой на фикусе. Пошел ДНК делать. До сих пор с реанимации не выписали, в кому впал.

– Заливаешь? – не поверил я.

–И заливать нечего. По ДНК вышло, что у ребенка в отцах, пол – общежития университета имени Патрика Лумумбы значится. Вот гены, его на фикус и кинули.

– Степан, плесни-ка мне «бляшку», а то меня в пот кинуло, – попросил я бармена.

–Ля, бляш,– отозвался из-за стойки Степан, протирая посуду.

–Ты давай, этого «ля-ля» поменьше, а пивка, побольше и побыстрей, – не понял его я.

–Бесплатно не могу, – по-русски ответил бармен, – лимит вышел.

Резко чему-то обрадовавшийся Сергей Васильевич, показал ему большой палец.

Огорченно вздохнув, Степан поставил перед ним бокал пива.

– Я чего-то не понял, – удивился я, – «Бляшки» прошу я, а получает Серега?

– А мне, Виктор Иванович, благодетель наш ненаглядный, как доверенному лицу, – сказал Сергей Васильевич, при этом посмотрев на Бориса, – присматривать за ним поручил. Чтоб по работе, только на сирийском говорил, иначе штраф.

– Ага. А, ты, значит, решил его брать натурой? – догадался я, – молодец.

– А чего? Ему так же дешевле выходит. Скажи Степа?

Бармен кивнул.

–Так будет мне «бляшка» или не будет? – решил уточнить я.

–Ля, мия – сказал бармен.

– Не будет. Сотку давай, – перевел мне Сергей Васильевич.

Мои пальцы нехотя нашарили в левом кармане, купюру в сто рублей, и с усилием разжались, выпуская ее, при передаче Степану.

–Мин фадлак, – поставил бармен передо мной бокал.

– Это Степа, точно, полный «фадлак», – согласился я с ним, – так что там Боря, с другом моим, пистолетом случилось?

– «ЭСМэс» он от бабки, своей столетней получил. Написала она ему в приказном порядке, – вставляй внучек, в задницу сопло, и лети домой со сверхзвуковой скоростью. Полсела уже на «ДНК» записалось, скоро от кургана, даже пыли не останется. Он моментом собрался и улетел.

–Погоди, не части. Какой холм столетний? Какая бабка в пыли? – переспросил я, – ты русским-то языком, объяснить можешь?

– Погоди. А я тебе на каком? – задумался Борис Васильевич, тупо уставившись в бубнящий на арабском языке экран телевизора.

– Нормально, нормально ,– успокоил я его, – валяй дальше, я понимаю.

– Фамилия твоего дружка Кучумов, вот и сбрело им в головы, что потомки они хана Кучума. Понял?

– Это того, с которым Ермак Сибирь делил? – а холм-то столетний при каких делах?

– Да, бабка у него столетняя, а холм вроде как над могилой хана Кучума насыпан, по преданию. Вот и растаскивают его на материал для «ДНК». Потомков столько, что холма не хватает.

– Е-тёть, колотить, – ругнулся я на весь клуб, и от этого громко на весь пивной бар сказал,

– Совсем у народа крыша потекла. А я то, все думаю, чего это наш сосед с восьмого, у Казанского собора с киркой и лопатой болтается? А теперь дошло, спасибо Боря, просветил. Он же Мишка Кутузов. Похоже, тоже на «ДНК» лыжи навострил.

7

Смотрю, подходит ко мне двое «Аватаров», это мы так хроников конченых, алкашей, от пьянки синих, называем. Чтоб не опоек там, или пьянь подзаборная, а культурно «Аватар». У нас же не забегаловка какая, а пивной дискуссионный клуб.

Все, основные цели которого, озвучены в выборной программе « Я все, положил на народ» благодетеля и почетного председателя клуба Буханкина Виктора Ивановича. «Бухбосса», как зовут его Васильевичи, за глаза, конечно.

– И куда, Аватары, намылились? – как заместитель почетного председателя, спросил Борис Васильевич.

– А мы вас послушали, – ответил, почесав подошвой левой ноги, большой палец правой, торчащий из дыры в ботинке, «Аватар», который выглядел постарше, – на экспертизу пойдем.

– Романовы, Горбачевы, Ельцины, Путины, или из Рюриковичей? – смеясь, спросил я.

–Не совсем, – засмущался «Аватар» в вентилируемых ботинках, – это он, – показал на «Аватара», с замотанной грязной тряпкой кистью правой руки, – сын Вождя.

–Иди ты, – ахнул от удивления Сергей Васильевич, – Чинганчгука, последнего из могикан, не иначе. Ни фига, ты сохранился? Не, но на него – то ты смахиваешь, вернее, на мумию его. Что-то родственное есть.

– Да не, этого вождя, – показал пальцем на потолок клуба пожилой, – юриста.

– Е-тёть, колотить, – снова вырвалось у меня, – Сбрендили совсем. Кто ж вам поверит?

– Поверят, не поверят, это дело десятое. А пока экспертиза, то да се, пару месяцев, как люди поживем, – ответил молодой «Аватар», – может, бывшая увидит, пожалеет.

– Ну, если с это стороны подходить, тогда согласен, – высказался Сергей Васильевич, они там артистов уже всех перебрали, для биоматериала всех их предков уже перекопали. Теперь, я слышал, по стране колесят, ищут, кто на кого похожий. Так, что вы к месту, дешевле обойдетесь.

– Одна фотографию предъявила в роддоме в пеленках, в кроватке целый ряд новорожденных. Пишет, что слева от нее, дочка Михаила Прохорова лежит, – вклинился в разговор бармен Степан, – просит провести «ДНК», а не близнец ли она, его дочки. Очень уж, пишет похожи.

На Степана пристально взглянул Сергей Васильевич.

– Я же не по работе, так что ничего не обломиться, – сказал бармен и вернулся за стойку.

– Тут другой случай. Мамка его, еще в начале Госдумы, «сунькой» там работала, – начал пояснять пожилой «Аватар», – могла же она в это время с ним снюхаться? Он, же сам, заверял, что баб у него было столько, что у всех членов партии пальцев не хватит, чтоб пересчитать.

– Погоди, погоди, – прервал его Борис Васильевич, – а что это за «сунька»? Что-то я о такой профессии не слышал.

– Так засекречено, – объяснил ему молодой «Аватар», – в трудовой записано «техничка», а посмотри заседание депутатов, только и слышно как шепчут, – Ну – ка сунь-ка. Это они девчонок, что вокруг бегают, зовут, просят за отсутствующих членов проголосовать. Самим –то не справиться, больше половины членов нет. А девкам чего? Ноги молодые, длинные. Зарплата тоже по ногам, достойная их. Вот и носятся по думе, суют карточки в «голосовальщиков», тут тебе и зарплата, и кворум, и отсутствующие среди присутствующих.

– Ладно, с «сунькой» я, согласен, – сдался Борис Васильевич. Как «мэрский» работник, он был лишен права критиковать органы власти, – а биоматериал для экспертизы, где возьмете? К вождю вас, за километр не подпустят.

Есть у меня доказательство, – вытянул молодой, замотанную кисть руки.

– Партбилет, там хранишь, что ли? – спросил я, – так это фигня, а не доказательство.

–Помните к нам, поезд партийный приезжал? Месяца три назад. Вождь еще на площади у вокзала, речь толкал, а потом руки всем жал, – напомнил нам, «Аватар» постарше, – Ему тоже пожал.

– Я с тех пор, руку не мою, а для сохранности еще и замотал, – поделился своей находчивостью, предполагаемый сын вождя.

– Он, вроде тебя, еще и целовал? – хохотнул Сергей Васильевич, – морду тоже с того времени, не мыл?

–Пошли,– сказал молодой «Аватар» другому, – не видишь, что ли, это они от зависти издеваются.

В открытую ими дверь, влетел «Олигарх», клубная собака, точнее дворняга, со дня открытия пивного бара, прибившаяся к нему.

8

Огромное чудовище, появившееся на свет, от скрещивания собаки, неизвестно с какой особью. Есть предположения, что с быком, судя по повадкам, и необычайной силе. Прозвище свое, он целиком и полностью оправдывает, так как в его присутствие, не один посетитель пивного бара, не может чувствовать себя в безопасности за то, что перед ним стоит на столике.

Он жрет чипсы вместе с упаковкой, вяленую рыбу слизывает, как хлебные крошки. Его длинный, как у муравьеда язык, позволяет мгновенно осушить бокал с пивом. Хозяин, председатель, Буханкин Виктор Иванович, боготворит его. Один набег «Олигарха» мгновенно увеличивает прибыль его заведения.

Собака поводила косматой головой из стороны в сторону, затем улеглась перед дверью, высматривая в зале добычу. Мы удвоили внимание, подтянув к себе пакеты с чипсами, с кольцами кальмаров. Зажали в руках бокалы с пивом.

–Мне бабушка рассказывала, а ей ее бабушка, – не сводя с «Олигарха» глаз, сказал Сергей Васильевич.

– Не говори только, что ты правнук Наполеона, – перебил я его.

Открылась входная дверь, краем зацепив хвост, вольготно разлегшейся собаки. «Олигарх» вскочил, настороженно ожидая входившего. Увидев, признал, обрадованно закрутив хвостом.

– Колька, друг – ты мой узкоглазый, – обрадовался и я, вставая, – вернулся.

– Анализы сдал, теперь экспертизу, однако, жду, – поздоровавшись со мной, доложил он Борису.

– Бляшни, ему, я с Бухбоссом решу, – попросил тот бармена.

– И мне в честь приезда, – вклинился я.

– Шукран, – ответил «Парабеллум» присаживаясь к столику, доставая из своей сумки, трехлитровую банку, наполненную жидкостью землистого цвета.

– От анализов, что ли осталась? Торф с кургана, – приглядевшись, спросил Борис Васильевич.

– Сибирская крепкая настойка, «Вдуй» называется, – бережно погладив банку, ответил Колька,

– Подарок вам, бабка моя прислала, сама травы собирала.

Сергей Васильевич сдернул крышку, и по залу разлился аромат таежных запахов. Мои ноздри сразу уловили запахи хвои, кедровых орехов, боярышника, и еще чего-то незнакомого, но до одури приятного.

– Похоже, настойка, – согласился Сергей Васильевич, – Чего там, бабка твоя столетняя намешала, не знаю, но запах, наповал бьет. А, один раз живем. Давай, плесни на пробу.

– Какая проба? – возмутился «Парабеллум», – Вы с чего думаете, моя бабка в сто три года, сама на кедры за шишками лазает. С нее родимой, – снова погладил он бок банки.

– Да ты что? Ну, давай наливай, – подвинул свой бокал и Борис Васильевич.

– Смотрите только, чтоб «Олигарх» не лизнул, а то он нас всех разом оприходует, – предупредил

Колька, наполняя бокалы.

Запах докатился и до бармена. Оставив рабочее место, он подошел к столу, на ходу протирая бокал, концом перекинутого через плечо полотенца. Решительно поставив, перед Колькой, сияющий прозрачностью бокал, попросил, – Налей.

– Ты, Степан, смотри, не увлекайся. Нам еще язык учить, – предупредил его Борис Васильевич.

–Это только на пользу, – сказал Колька, наполняя бокал бармена, – у меня приятель в прошлом году,

неделю « Вдуй» принимал. Посредине недели «Белочка» к нему прибежала. От встречи с ней, у него видения начались. В пятницу, с остатками настойки, пошел он в тайгу к белке, разбираться, что это за фигня, у него началась. Вернулся через два дня, и с ходу прочитал, что на нашем родовом камне выбито. До него триста лет, никто прочитать не мог, а он от белки вернулся и с ходу освоил.

– И чего, вам предки, написали? – поинтересовался я.

– Весь камень исписан, – покачал головой «Парабеллум» три дня читал. Всей деревней поили, кормили. А потом говорит, – Пошли вы все. Мы сначала думали, что это он нас посылает, за все хорошее, что мы ему сделали. А он, по камню постучал, – Здесь, говорит, так написано.

«Пробный» бокал, проскочил у меня на «ура», иногда бывает так, бокал, и в голове уже зашумела тайга. Начали стучать по голове , отрываемые ветром с могучих кедров шишки. Издалека, привиделось, как старушка в черном, оседлав толстый сук, шелушит плоды исполинов.

9

Напротив меня, два Васильевича, и присоединившийся к ним Степан, повторяют арабские слова, раздающиеся с экрана. Через минуту слушания все эти их «Ля, мия, марала, мин» превращаются для моего слуха в сплошной гудящий на одной ноте звук.

Спас меня, прервав их исполнение, появившийся собственной персоной на пороге, хозяин и благодетель Буханкин Виктор Иванович.

Он остановился на пороге, круговыми движениями поглаживая лохматую башку «Олигарха», смотря на нас, одинаковым с собакой выражением глаз.

Увидев шефа, Степан, мгновенно испарился из-за столика, заняв свое место за стойкой. Колька, стремительно метнул банку с «Вдуем» обратно в сумку. От него остался только еще не выветрившийся таежный аромат, из налитых по «второй» бокалов. Оба Васильевича, встали, понуро опустив головы, всем своим видом выражая уважение и покорность своему кормилицу.

– Ну, что тунеядцы, – грозно спросил тот, от порога, – как успехи?

Васильевичи, обреченно одновременно кивнули головами.

– Степан, налей холодненького. Остужусь немножко, и к экзаменам приступим. Время-то жмет. Сирию скоро всю освободят, а у нас, как говориться, шуба без рукавов, – стал подходить к стойке хозяин.

Оба Васильевича, нервничая в ожидание неумолимо приближающегося экзамена, дождавшись, когда благодетель повернулся к ним спиной, разом хватанули свои бокалы с «Вдуем».

Я не мешкая, последовал их примеру.

Глотнув пива, хозяин и председатель, посмотрел на членов клуба, достал из кармана помятый листок. Что-то там, прочитал, потом повторил, беззвучно шевеля губами. После чего, грозно сдвинув брови, рявкнул глядя прямо на Васильевичей, – Мархабля! Киф аль халь?

–Мархабля, бля, мархабля, – в ответ в унисон, закивали те.

–Киф аль халь? – повторил Бухбосс.

–Мархабля, бля, мархабля, бля, – как болванчики, опять закивали Васильевичи.

–Ну, бля…, бляха-муха? Дальше «Привета» за все время, не продвинулись? – подлетел к столу экзаменуемых, экзаменатор.

– Вы в могилу меня загоните, – со всего маха отвесил он затрещину, сначала Сергею потом Борису, «Парабеллум» успел спрятать голову под стол, якобы решив немедленно проверить содержимое сумки, – целый день пиво дуете, разгоню всех к чертовой матери.

Я, не дожидаясь своей очереди в получение «леща», посмотрев, на сжавшихся от испуга, Васильевичей, вдруг сказал в лицо, приближающему Бухбоссу, -

– Киль аль халь? В переводе означает «как дела?» А отвечать на это надо «Ля бес», что значит «хорошо».

Совсем не понимая того, что и откуда выворачивает такие познания мой язык, я замолчал, смотря на остолбенелые, с открытыми от удивления ртами, лица моих собеседников.

– Ана мин Руссия. Фурса саида, – выдал мой язык, окончательно добив их.

В клубе раздался грохот. Два уважаемых «соавтора» сцепив руки в прощальном рукопожатии, рухнули на пол.

Колька, мой узкоглазый друг, под столом цедил «Вдуй» прямо с сумки, не обращая никакого внимания на стоящего рядом, Буханкина Виктора Ивановича. Тот, весь сияющий, черкал что-то на листке с проверочными фразами.

Я стоял и слушал телевизор, вещающий о гонениях и мытарствах арабского народа. В голове поплыли миражи: Виктор Иванович, сжимающих в объятиях, в белых одеждах араба…

Потом та же картинка, но рядом с ним стою я, переводя с его русского, на мой арабский,

– Марала, анна мин Руссия…

ГАРАЖ

Двое в комнате

Я и Ленин

Фотографией

На белой стене…

В. В. Маяковский

Третий день в гараже налаживаю свой быт. Калорифер самодельный жаром пышет, он еще из советских качественных деталей собранный. Труба асбестовая трёхсотая, спиралью вольфрамовой, густо опоясанная, греет покруче, чем солнце на экваторе. Я когда в первый раз это чудо, непатентованное врубил, все предохранители оплавились. Попробовал другие, побольше, тот же результат. Заменил тремя гвоздями, все нормально, греюсь. Сейчас вот место спальное готовлю.

Первую ночь, на банках полиэтиленовых спал, их тут навалом, жена на дачу собирает рассаду на грядках накрывать. Спать хорошо мягко. Но хруст от них на всю округу стоит, когда во сне ворочаться начинаешь. Три раза ночью приезжала полиция, – звонки, говорят, от жителей поступают. Вроде, как гаражи, кто-то ломает.

Когда они на четвертый раз по вызову приехали, то меня уже с собой прихватили. Сказали, – У нас в отделение, в «обезьяннике» доспишь, а то уже надоело туда-сюда мотаться.

А в их, этом «обезьяннике» не то, что поспать, моргнуть страшно. Чуть глаз прикрыл, уже соседская рука в твоем кармане шарит, как в своем. Так и просидел до утра, глаз не сомкнув, контролируя соседей с обеих сторон.

Когда из полиции отпускали, предупредили, – Если ночью захрустишь, по первому звонку, приедешь в отделение. Я клятвенно заверил, что никакого хруста, что в зоопарке с гориллами, намного безопаснее, чем в полиции в «обезьяннике».

Майор, молча показал на доску информации, а там черным по белому, – «Экстремальное шоу! Ужас на шести квадратных метров! Ночь с монстрами, вампирами, вурдалаками и просто бомжами в полицейском обезьяннике. Торопитесь, по выходным и праздникам, количество мест ограниченно.

Обращаться к дежурному, или по телефону 02»

– Твою …, – потянуло меня на ненормативную лексику, но вспомнив где я, прервался, и захлопал от удивления ресницами так, что у майора, от ветерка, поднятого ими, зашевелились две последние волосинки на темечке, – Это как же? Это где?

– Ты тут это, смотри не там, – сразу предупредил меня офицер, – мне-то звезды не позволяют.

– Я могу объяснить, – высунулся из окошка дежурного, сержант, – мне до звезды, как…

– Без сопливых скользко, – прервал его майор, – жене объясняй, как посуду мыть.

– Так развелся же я, Петрович, – удивился сержант, – ты же в курсе, я ж проставлялся по этому случаю.

– А чего разбежались? – поинтересовался я, учитывая свои семейные трудности.

– Недостойной оказалась, – вздохнул сержант, – Начал я с вредными привычками бороться. Сначала курить бросил, потом пить, а потом и жену. Недостойной посчитал ее, такого мужика, как я.

– Это да, это конечно, – совсем очумел я, от полицейских чудес.

– Закройся, – хлопнул майор, дверцей окошка, – идеал, блин. Баба выгнала, а он недостойна. Я тебе, вот, что скажу, – обратился он ко мне, – рыночная экономика. Понял?

– Без базара, чего зря батон крошить, – потянуло меня на феню, – И чего? Спрос есть?

–Спрос, диктует предложение, – не мешкая ответил майор, – На завтра три билета осталось. Забронировать? Можешь с семьей прийти, ограничение 18 +.

– Бери, не ломайся. Все лучше, чем в гараже, – поддержал начальника, опять появившийся в проеме окошка, идеальный сержант, – в тепле, и в безопасности.

– Тепло есть, а вот про безопасность. Нет, пожалуй, лучше вы к нам, – сказал я им на прощание, направляясь к выходу.

2

На крыльцо полиции вышел, а там уже день разгулялся. Снял я кепку, чтоб лысину, ветерком охладило, в сторону взгляд кинул, как в песне туда, «где крыша дома моего», и двинулся к месту временной дислокации в виде гаража, или как в бумагах официально «хозяйственного бокса».

Пока шел до гаража вспоминал…

Разлады в семье вместе с выборами пришли. Из-за них рассорилась семья, и что самое невероятное, не на бытовой, а на политической почве, дали свои ростки щупальца разлада.

За три дня до выборов весь наш автобусный парк замер в ожидании. Городские рейсы наполовину сократили, чтоб обеспечить массовость мероприятия. Мой автобус, а он самый свежий в парке, тридцати лет еще не стукнуло, без очереди в «техничку» загнали. Вымыли, дырки зашпаклевали, подкрасили, и отправили в администрацию города за сотрудниками, чтоб первые ряды заполнить людьми с интеллигентными лицами.

Предупредили всех под роспись, чтоб с места не выкрикивали. Пригрозили лишением премий, которых давно уже никто не видел. А если, кому уж совсем не в силах сдержаться, то в письменном виде через нашего директора, который все это в президиум передаст. Забегая вперед, скажу, никто ни одного вопроса не задал. В общем, проскочил день в суете и подготовке. К вечеру по такому случаю, зарплату за два месяца выдали. Администрация парка и привезенные мною сотрудники городской мэрии, уже сидели на первых местах в красном уголке, сейчас, в конференц-зале. Мы сразу за ними. Сидим тихо, зарплату в карманах тискаем, счастью своему не веря, только за это, уже любя заочно тех, кто должен приехать на встречу.

Замерли в ожидании. На десятой минуты тишины, я уже засыпать начал. Тут меня, Виталька – сменщик, со всей силы по ноге, хрясть. Собрался я «ответку» заслать, а он глазами вперед косит.

Смотрю – директор наш Василий Васильевич, вперед себя бабу с мужиком в конференц-зал пропускает. Баба разодетая вся в мехах. Шуба на ней, я таких отродясь не видел, но что по стоимости, на половину нашего автобусного парка тянет, это даже к директору Вась-Васю, ходить не надо. У Витальки, ноги задрожали, руками за куртку меня дергает, да так активно.

Я даже подумал, – Может у него судороги, начались? Толкнул его локтем, а то уже пуговицы трещать начали. Он повернулся ко мне, и на голову бабы этой, которая в шубе показывает. Сам-то я ее особо не разглядывал, меня от одного вида шубы заклинило. А Виталька, он в этих делах разбирается, он в армии два года в гардеробе дома Офицеров околачивался, пыль с папах стряхивал. Он и обратил мое внимание, пехотинца занюханного, на прическу этой дамы. Я – то думал, шляпа и шляпа, а он, разглядел. Не шляпа, это вовсе, это волосы, вроде шляпы уложены. Я, конечно, с Виталькой, в оценке не сравнюсь, но прикинул на глаз стоимость изготовления прически, начиная с «полубокса» и до такой «шляпы». От оставшейся от шубы части парка, еще примерно треть отстегнул.

Мужик, что с ней, ничего так, на вид вполне нормальный. В дубленке, шапке пыжиковой. Глаза, только какие – то бегающие, все время чего-то ищущие, высматривающие. У нашего главбуха, примерно такими они становятся, когда он перед нами руками разводит, – Денег, мол , нет. Но вы работайте, на дальнейшую перспективу.

Но сегодня-то мы при деньгах, в приподнятом от этого настроении, вроде как хозяева жизни, – деньги есть, гости на подходе.

Директор наш перед ними, только, что на четвереньки не встает, да хвостом не крутит в виду отсутствия такового, но ясно видно – готов служить или прислуживать в любом качестве.

Шубку даме помог снять, хотел на вешалку повесить, но не решился, главбуху с рук на руки передал. Он, кроме него, никому не доверяет, а иначе никак. Они с моим автобусом по службе ровесники, сколько тот на линии, столько лет Вась-Вась в директорах, а тот в главбухах. Теперь вместе акционеры. Мы – то понимаем, что только благодаря главбуху, Василий Васильевич, со своим контрольным пакетом акций, до сих пор не отметился на нарах.

Мужик, от директора отмахнулся. Сам небрежно дубленку с пыжиком, на вешалку повесил. Василий Васильевич в поклоне прогнулся с вытянутой рукой – гостей на сцену, в президиум приглашая.

Сели на твердые сиденья стульев, активно поелозили, немножко погрустнели от неустроенности седалищ, привыкших мягкой кожи обивки, но долго думать о себе, им директор не дал. Он едва они присели, тут же привычным движением проверил молнию на брюках, и объявил,

3

– Все вы друзья мои, соратники трудового фронта, в курсе тех грандиозных событий, на пороге которых мы стоим. Через некоторое время вся страна в едином порыве, стройными рядами и колоннами устремится на участки голосования. Мужик за этими словами Вась – Вася, поперхнулся словно, закхекал так намекающее. Наш директор не дурак, он сразу все понял, был бы дураком,

не понял бы конечно. Но директора никто на такой пост и не поставят, контрольный пакет акций, конечно, сможет, но наш-то давно на него руку наложил.

– Вот я и говорю, сходу поправился понятливый Василий Васильевич, – хоть выборы дело и добровольное, но желающих исполнить свой гражданский долг, абсолютное большинство. Вот вы сегодня получили зарплату, поэтому все вы, я в этом уверен, придете добровольно к выборным урнам. Заодно посетите магазины, детей на качелях прокрутите, как говориться, – дамам по цветам, а детям по мороженному.

Не влом же? Не влом, – а сам на меня, внимательно так смотрит. Я сразу кивать ему начал, а куда деваться. Получка в кулаке зажата.

Он кивнул, глядя на меня и повернулся к гостям, – А теперь позвольте мне представить, дорогих наших гостей, друзей, депутатов наших. Членов, нашей несравненной, драгоценной Государственной, так сказать, думы, и фамилии присутствующих депутатов называет. А я смотрю по рядам, у коллег моих, шоферюг, челюсти отвисли, от изумления, то ли значимости момента, – Где еще так близко, увидишь думского депутата, да еще в количестве двух?

Депутаты встали, ослепили нас лучами от значков с трико лором, это у них вроде армейской «Гвардии», элита парламентская. Мы в ладоши жиденько ударили, с неохотой ладони от денег оторвав. Сверкнули еще раз, два значка, и сели.

Депутатка в шляпе из волос, подвинула поближе к себе микрофон, и начала вступительную речь.

О депутатской женской доле, неподъемной, жалобно, так поведала,

–Я, дорогие друзья, вашим женам завидую. Отработают, положенное , и домой, борщи варить, в ожидание вас. А мы, депутаты – женщины, – сказала это, и кокетливо так, плечиком повела, – до полуночи над законами корпим, а бывает, что и с ночевкой, вместе с коллегами-мужчинами из фракции, остаемся, чтоб вовремя законы на пленарное заседание представить.

– Я чего-то не догоняю, – повернулся ко мне, внимательно слушающий даму, Виталька, – она, хочет сказать, что ночевки с мужиками, это труднее, чем нашим бабам на мойке?

– Ты у кого спрашиваешь, а чего депутат? – прервал я его философские поползновения, – вот стану им, и отвечу?

– А чего, не папой римским? – окинул тот меня взглядом, – или Елизаветой?

А баба со значком все трещит. О доле женской думской закончила, слева от меня корешок всплакнул даже, Петрович за мной, слышу, всхлипнул. А она чешет дальше, без паузы на предстоящие выборы перескочив. Мы, – закричала в азарте, покажем этим, – и в сторону директора, кулачком потрясла. Тот сразу в лице переменился, на стуле сгорбился. На старичка бомжеватого стал похож. А она в азарте шпарит дольше, – Мы покажем этим заморским лицемерам, и нашим либеральным предателям, наше единство, нашу силу и мощь. Назло всем им придем в это воскресенье на избирательные участки и проголосуем за нашего кан…

Мужик рядом, усиленно, с надрывом закхекал.

– За достойного кандидата. Того, кому вы доверите свой голос.

И тут наступила тишина. Мы даже , сначала не поняли, что она закончила, и только потом врубились.

Ё – мое, у них же не у нас, рабочее место прибирать не надо. Рот захлопнул и свободен.

Немножко похлопали, спеша, снова зажать купюры в кулаке, мужика к микрофону, приглашая.

Тот тоже, как под копирку, о доле нелегкой, депутатской. Но жальче коллеги говорит. Жалость в голосе, аж до кишок пробирает. Пятнадцать минут, перед нами пожаловался – у всех рты открыты, и глаза слезной поволокой накрыты от сочувствия. Когда талант от сердца, от рождения, он наружу сразу прет, его ни под каким значком с трико лором не спрячешь. На семнадцатой минуте, слышу – засопели справа и сзади, Виталька слезами с соплями коленки пачкает. Только первый ряд стойко держится, видно, иммунитет, выработанный на таких гостей.

На двадцатой минуте, Виталька, оторвал от коленей заплаканное лицо, и с надрывом шепчет по ряду,

– Мужики, мы ж не такие бессердечные. Давайте скинемся, соберем хоть немножко. Кто же думал, что бедствуют они так?

4

А мужик, соловьем разливается: брюк, говорит в месяц, по три пары, протираем. Ботинок в думских коридорах, от каникул до каникул, по пять пар снашиваем.

Поймало мое ухо, нестыковку в речи депутата. Что-то непонятное стал излагать. Штанов всего три пары протирают, а ботинок стачивают пять? Когда они их успевают протирать? Или прямо в креслах бегают? Но додумать не успел.

Передал мне Виталька, танковый зимний шлем, почти доверху купюрами набитый. Шлем, знаменитый. Слесарь наш, Егорович, его с войны носит. Сносу, говорит, нет. Это вам не пыжик стриженный, а лайка настоящая эскимосская. Это он про мех, а не про кожу. А кожа на нем настоящая кирза, толщины такой, что когда ударить нечем, он этот шлем, запросто вместо кувалды использует.

Держу в руках, это чудо оборонной промышленности, и опять вспомнилось. С полгода назад отмечали юбилей у Егоровича, так тогда Вась-Вась, по кругу кепку свою пустил, «плевками» их называют, мелкая, только-только темечко прикрыть. А тут на тебе, этим, шлем глубокий…

Тут со сцены, такое завывание пошло, так меня за душу зацепило, что отделил я на ощупь, от зарплаты примерно половину, и бросил в шлемофон. Мужики вокруг чуть ли не белугами ревут, у Витальки от соплей, колени блестят, как гладь озерная в безветрие. Еще бы минут пять, и он бы и меня всего, своими слезными соплями уделал. Но тут депутат замолчал, речь закончил. Слышно четко стало, как всхлипывает мужская часть слушателей, и как ревет в голос женская.

Не выдержал я такого напряга, выскочил в первых рядах на улицу, весь на жалость заряженный. Хотел даже вернуться, бабе этой, на юбку, или чего она еще там протирает, оставшуюся зарплату отдать. Но из дверей народ повалил. Зажал я покрепче в кармане, то, что осталось, и домой пошел.

– С этого все и пошло – перебирал я в памяти по дороге в гараж, все последующие события…

После собрания, только в свой подъезд зашел, а по нему ароматные волны борща плещутся. Запах такой, что если у кого аллергия на борщ, тот выше второго этажа не поднимется, в обморок упадет. У меня ее нет, у меня наоборот, обильное выделение слюны, поэтому я мигом добрался до своего пятого этажа.

В квартиру вошел, сразу деньги жене отдал. Она, не считая деньги, сунула их, в карман халата.

– Садись,– говорит – ужинать, я борщ сварила.

Тут я возьми и брякни, а ведь никто за язык не тянул, прямо гипноз какой – то депутатский,

– А у них вот, на борщ времени нет, все о нас думают.

– Ты про кого? Погоди не заводись, – положила, успокаивая руку, на мою жена, – что случилось?

Тут я все, как говориться, до копеечки и выложил.

Ужин, конечно, отложили. А после пересчета оставшихся от зарплаты наличных, жаркие дебаты начались.

– Видела я, шлифанутых, но чтоб до такой степени, – начала жена, и ложкой моей, в борщ еще не помоченной, меня по лбу хрясть.

Тут нашу кухню сынок посетил. Он с семьей своей в соседнем подъезде живет, но нюх у него, лучше, чем у собаки той, чьим мехом шлем у Егоровича подбитый. Как мамой запахнет с работы пришедшей, он тут как тут. Вообще-то парень он у нас современный, законопослушный. В том смысле, что закон чтит и уважает. В восемнадцать лет, священный долг стал исполнять. Двоих детей усыновил, через брак с их мамой. С двумя, по закону, говорит, в армию не берут. Третьего быстренько заделал, теперь на работу, говорит, не берут. Семья, отвечают, многодетная, растить и содержать, государство должно. Внуку три года скоро, так на мамкиных харчах, вся многодетная семья и держится.

– О чем спорите?– сел сынок за стол, и мою тарелку к себе двигает, – голосовать за кого собрались? Вот ты, мама?

– За колхозника, наверное, – отвечает жена, – работящий вроде мужик. Денег столько заработал, что в наших банках не уместились, за границей держит. Усы, опять же, почти как у Сталина, может порядок наведет.

– Чем наведет – то усами? – хмыкнул сын, переливая из тарелки в ложку остатки моего борща, протягивая пустую, – плесни еще, мама.

– А сам за кого голосовать собрался? – не выдержал я, проводив, комом скопившейся голодной слюны, вторую тарелку борща, поставленную перед сыном.

5

– Я – то, – пробурчал тот, пережевывая, откушенные сразу полбуханки хлеба, – я за «Чтошку», голосовать буду.

– Я чего – то про такого не слышал? – удивился я.

–А поумнее других будет, – глухо ответил сын, уминая вторые полбуханки, запивая ее остатками борща, – вопрос задает, а ответа не ждет. Знает, что не дождется.

– А я за Ксюху, – прилетела из комнаты дочь, фанатка « домов второго употребления». Как выберется, всех своих из «домов» к себе подтянет. На красной площади тусоваться будем.

– Ты, погоди. Она же Крым не признает? – воскликнул я от негодования.

– Папа, ну какой Крым, когда Кремль на горизонте, – схватила дочка со стола кусок хлеба и убежала.

– А сам-то за кого? – спрашивает жена, – даже тарелки борща за ответ, не предлагая.

И вот опять. Кто меня за язык дернул. Нет, чтобы промолчать, ведь и так сижу весь голодный. Разве убыло бы от меня? Так нет же, вскочил со стула – голодный, злой, взъерошенный, и как Ленин с броневика, ржавеющего у Финляндского вокзала, начал кричать на всю квартиру,

– Я целиком поддерживаю курс, проложенный нашим Президентом и правительством! Я за стабильность в экономике, за рост благосостояния трудящихся и увеличения пенсий. За крепкий суверенитет и независимую внешнюю политику, в которой…

На этих словах, для меня все закончилось. И стабильность в виде питания, и суверенитет в виде трехкомнатной квартиры.

Теперь вот в гараж шлепаю, так сказать, последний оплот суверенитета.

Открыл дверь. Освещение, калорифер врубил. Пока время есть, обустройством быта занялся. Резиновую лодку накачал. Руками помял, проверил. Поупруже нашего домашнего матраса будет, хотя тот, как эскадра таких лодок стоит. Разлегся на ней, она у меня, с надувным дном, никакого хруста. Благодать, немножко потрясешься, будто на волнах качаешься. Покачался, спел «Врагу не сдается, наш гордый Варяг» для усиления душевной стойкости, и веры в стабильность.

Сходил снегу набрал, в минуту на «трехсотой» растает. В кессоне баночку нашел, с брусникой пятилетней. Чайку попил, лицо всполоснул и на работу собрался, смена с двенадцати.

К диспетчеру зашел, путевку взять, а она меня прямо с порога,– в кабинет Вась – Васича, быстро беги, – и смотрит как-то жалостливо. От встречи вчерашней еще не отошла, подумал я.

Постучал, как положено, в директорский кабинет, ногами по «велком» пошаркал, это надпись на коврике такая. Русским языком, уже говорить лень, не то, что писать. В нем слова длинные приятные, а тут «велком» и думай, что хочешь.

Открыл дверь, а там заседание в полном разгаре. Василий Васильевич со вчерашними гостями сидят за столом. На столе среди раскиданных бумаг, как островки в белом море, стоят тарелки с едой, и два «маяка» в виде бутылок «Пепси-колы».

– Заходи, заходи, – подскочил ко мне Вась-Вась, крепко пожимаю руку, – мы тут, видишь ли, еще со вчерашнего собрания не разошлись, стратегию предстоящих выборов вырабатываем, – объяснил он, мне с неслабым алкогольным выхлопом.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался я. Гости в ответ кивнули.

– Чего понадобился, Василий Васильевич, – спросил у директора, – я ж водитель-профессионал, в выборах этих, ничего не понимаю.

– Вот это и здорово, это то, что нужно, – подлетела ко мне человеческая особь мужского пола, с депутатским значком

– Голосовать мы же за одного кандидата будем? – и глаза в потолок.

Я свои туда же направил, а там пусто ни какого намека, ни портрета, ни описания.

– За какого кандидата? – начал уточнять я.

– Сюда смотри, раз такой непонятный, – рявкнул директор. Мигом разворачиваюсь к нему. Стоит и рукой, за своим креслом на стене, портрет поглаживает.

– Сказали бы прямо, чего загадками говорить, – попенял им я, – о нем даже разговору нет. Предан я ему душой и телом, вот чтоб сдохнуть мне сейчас на этом месте, если вру.

– Ты погоди пока, коньки-то отбрасывать, пригодишься еще, – успокоил меня Вась-Вась, в моем верноподданническом рвении, – работа у нас для тебя есть. В выходной, по двойному тарифу.

– Виталька же в выходной работает, – удивился я.

–Да пусть твой Виталька работает, – зазвенел женский голос.

6

Во мне сразу инстинкт проснулся, развернув меня на женский голос. От моего жгущего взгляда, у нее сразу плечико на «автомате» колыхнулось, и значок в поле зрения попал.

Смотрю, «шапка» прически целая, чуть-чуть с задней части приплюснутая. Видимо об подголовник, кресла директорского намяла, пока стратегию обсуждали.

– Мы хотим предложить вам работу в качестве наблюдателя на избирательном участке. Вы же у нас в пятой школе голосуете? – спрашивает она, стойко выдержав мой взгляд.

–А чего, спрашивает, если сама знает? – подумалось мне. Но вслух об этом спрашивать не стал, может принято у них так, людей государственных, перепроверять все надо, ошибиться боятся.

А мне, почему в этот момент, шуба ее вспомнилась. И нее долго думая, я ей тоже вопрос,

– А шуба – то ваша где? Что-то я ее в кабинете не наблюдаю. Сперли что ли?

– А в каком плане, вы интересуетесь? Я вам о предстоящей работе, а вы о шубе?

– Вещь – то, наверное, очень дорогая, вот и беспокоюсь. А не можете вы мне сказать. С какого хоть зверя заморского сшита, я таких, шуб, никогда не видел – пояснил я свое любопытство.

А у нее на мой интерес, глаза в размер тарелок сделались, что на столе. Уставилась она ими на своего собрата.

А тот в ответ усмехнулся, посмотрев на меня подозрительно. Глаза к потолку поднял, и произнес так загадочно, – Викунья.

Я подумал, имя это, дамы в шляпе из волос. Сразу руку ей свою протянул, и со всей вежливостью на какую только был способен, произнес, – Красивое какое имя, а меня Петром зовут.

А она мне в ответ, хлопнула ресницами, – Наталья Николаевна я.

– Понимаю все, не совсем автобус, – заверил ее я, – Викунья-то выходит, псевдоним ваш депутатский. Как у Ленина со Сталиным. Вам с Вашей законотворческой деятельностью, без него никак нельзя.

Я слышал, что как депутатство кончается, вам пластические операции оплачиваются, чтоб народ не признал. Это правильно придумали, народ – то у нас не злопамятный, но ничего не забывает.

Наталья Николаевна смотрит на меня, как Ленин в свое время на буржуазию, молчит, и ресницами хлопает.

– Викунья, это не псевдоним, это зверь такой. Из его меха, шуба у Натальи Николаевны пошита – вступился за нее коллега, – верблюд это пустынный, без горбов только. Когда шуба из его настоящей шкуры, то стоит ого-ого, – объясняет мне он, а сам своим левым глазом полной тезке вдовы Пушкина, щелк-щелк. Сигналы подает, почти как наш механик, когда после смены сообразить предлагает, – у нее – то подделка копеечная тьфу.

Она тут же из молчаливой паузы выходит и ему в унисон, говорит, – Да и не покупала я ее вовсе, нам их в Госдуме, как спецодежду выдают.

– Ну, тогда о чем разговор, и свистнут не жалко, еще выдадут. Так что вы там, про работу-то говорите? – спрашиваю я.

Смотрю, а дама не отвечая, по стеночке кабинета к двери. Не успел и глазом моргнуть, как исчезла.

–Ответственная, – похвалил я ее, – смотри, как за спецодежду переживает. Так скажет мне кто, делать – то чего?

– В общем и целом, почти ничего, – пригласил меня за стол коллега дамы, – придете утром на участок, скажете, что наблюдатель от самовыдвиженца, и все. Сидите, смотрите. Сейчас удостоверение выдадим.

Кивнул он директору, тот в стопке бумаги на столе порылся, вытащил из нее листок, протягивает мне. Смотрю – черным по – белому, наблюдатель моя фамилия, дольше мелким шрифтом, я читать не стал. Оторвался от листка, а в кабинете тишина, торжественная такая. Вась– Вась и товарищ со «значком» смотрят наменя, будто вместо листка, орден вручили.

А я в такой ситуации еще в Армии бывал. Наш призыв на дембель пять раз провожали. На плацу постоят, «Марш славянки» оркестр вдарит, потом «Смирно». Постоим с десяток минут и опять в казарму. То «ПНШа» с нашими документа не найти, то жена комполка в город на командирском

«Уазике» укатила, а ему до плаца двести метров идти влом…

Встал я в кабинете по команде «Смирно» пятки вместе, носки врозь на ширину ступни, подбородок слегка вздернут, живот втянут, глаза не мигая на портрет, вперил и чеканю, – Служу выборам и автобусному парку!

У работодателей моих лица вытянулись, сказать что –то хотели, но присутствие третьего товарища, даже на портрете, сдержало все их эмоции.

7

Закончив ритуал, напомнил Вась – Васю, – вы, господин директор, про двойной тариф, уж будьте так любезны, не забудьте.

Вместо него, «Триколорный» подскочил. Руку трясет, улыбается, – Будет, – говорит, – будет дорогой вы мой, все будет. А если еще и результаты порадуют, так я вам, со своего фонда подкину.

После этих слов, мелькнула у меня в голове мыслишка, – А что, если я у него , шубу для жены попрошу? Моя же не знает, что это спецодежда. Приду с выборов с подарком, помиримся сразу. С шубой-то, приходи кума любоваться! Сват королю, кум министру! Материальный-то стимул, он в последнее время, ох как затмил моральный.

И так мне эта моя мысль понравилась, что говорю я этому, господину со значком,

–А с фонда спецодежды думской, нельзя мне, господин хороший, шубу, как у Натальи Николаевны?

Смотрю, глаза у него потухли, видно строгий учет, только бабам дают.

– Подумаем, подумаем, – ответил он, пожав мне руку, провожая к двери, – удачи вам, да и всем нам, – добавил он, выпроваживая меня с кабинета.

Спускаюсь по лестнице, навстречу Наталья Николаевна с шубой из фальшивого верблюда в руках, которую, как дитя любимое, крепко – крепко к себе прижимает. В раздевалке внизу, похоже, повешена была.

– Вот, видите, казенное имущество в целости и сохранности, – сказал я, поравнявшись с ней на ступеньке, слегка погладив мех шубы, – а как делать научились, от настоящего меха не отличишь.

–До свидания, – ответила, слегка покраснев, дама, и стала подниматься выше.

– И вам не хворать, – пожелал я, спускаясь вниз.

–Ну, чего подмываться бежишь? Полную клизму вставили? – спросила меня диспетчер.

Ну, как я могу, на непосвященных обижаться. Я только что, главному на портрете, в деле выборов присягнул, а она мне, – вставили?

Хотел я ей ответить, что с таким «мандатом»» в кармане, я сам кому хочешь «вставить» могу. Так как теперь лицо, «неприкасаемое», вроде как, часовой у знамени. Два дня еще, как пить дать. Наблюдатель, как – никак от самого выдвиженца, который у нас на всех один. Остальные – то все по разным углам: кто от партий, кто от платформ, колхозов, баз овощных, и даже домов легкого поведения.

В общем, отвечать диспетчеру на вопрос, при нынешнем своем статусе, я не стал. Молча взял путевой лист, и на выход. Слышу, в спину фырчит, – Видно по самые гланды всадили, говорить, даже не может.

После смены механик, соблюдая традиции, пристал, – Может по рюмашке? Он по пятницам, всех так с маршрута встречает. Еле-еле, отговорился, всю дорогу пока до гаража шел, от этой своей, категорической твердости переживал. Но до выборов, нельзя ни капли. Выпью, язык развяжется, все секретные планы руководства сдам. Раз присягнул надо терпеть, не ради руководства, ради двойного тарифа. Эти мысли, а может и будущая шубейка для жены, прибавили мне силы и стойкости. По пути в сетевой супермаркет зашел. Удобный магазин, все есть, чего захочешь. Скоро еще и лекарства продавать будут, а то народ в последнее время, от цен, прямо в зале в обморок падать начал. А я с желанием портрет купить, того, кому «присягал» зашел. Хотел такого, как у директора в кабинете: целеустремленного в морской форме, в неизведанное еще, светлое будущее смотрящего. Зовущего за собой. Но как цену посмотрел, понял, что пока мне, в светлое будущее вместе с ним не заглянуть. Присмотрелся к печатной продукции, прикинул наличность. Решил приобрести двойной портрет. Самовыдвиженца, и дублера, того кто слова его в народ передает, за свои постановления выдавая. Поинтересовался у продавщицы, удивляясь, – А чего это двойной портрет, вдвое дешевле одного?

–Не берет никто, – объяснила она, – Раньше еще плохо, бедно, но брали, – ткнула она пальцем в дублера, – но в Крыму разоткровенничался на вопросы, отвечая, и все, как обрезало, не берут.

– Мне он тоже, – ответил я, не объясняя, как он мне, – отрежу я его. Ножницы у вас есть?

– Сначала оплатите товар, – улыбнулась продавщица, но ножницы достала, и положила передо мной.

Заплатив за групповой портрет, я прикупил еще файлик, и с разрешения торгового работника, энергично двигая ножницами, быстренько отделил «нужное» от «ненужного».

«Нужное» аккуратно упаковал в файлик, и сунул под рубашку, остальное скатал в трубочку и спрятал в карман.

– А этот, раз не нужен, давайте выброшу, – кивнула на карман продавщица.

8

– Пригодиться, – поделился я с ней своими планами по поводу «дублера», – я его соседу на гараж приклею, второй месяц пятьсот рублей не отдает. Пусть хоть за «такую любовь» ему ворота в гараже, дегтем вымажут.

– Какой вы мужчина интересный, затейливый какой, озорник прямо, – еще ярче заулыбалась сотрудница супермаркета, – заходите еще, всегда вам рады.

Придя в гараж, первым делом не откладывая, густым слоем клея «момент» намазал тыльную сторону «ненужного» портрета. Подождал согласно инструкции, чтоб чуть-чуть подсох. И со злорадством за свою, до сих пор не вернувшуюся «пятисотую», пришлепнул его, к воротам соседа.

Второй портрет, повесил в файлике, под бра в угол. Туда же подтащил лодку. Получилось очень даже уютненько, вроде «красного угла» в избе.

Дождался пока калорифер, тепло нагнал. Разделся, рубашку простирнул, на брюках большие пятна, бензином протер. Вспомнилась родная квартира, костюм в шкафу. Галстук новый, еще ни разу не стиранный. Жену, с тарелкой борща в руках. От умиления, слеза накатилась. Решительно смахнув ее, обратил свой взгляд на портрет. Встретил суровый, напоминающий об обязанностях и выборном долге взгляд, жесткий, до костей пронизывающий, который сразу укрепил мою стойкость.

Вторая слеза, едва успев появиться, под взором портретным, сама назад убралась. Пожелав лицу, под бра, спокойной ночи, лег на плотно накаченную лодку. Подергался на ней, как положено перед сном, и под убаюкивающие «резиновые волны», уснул.

Проснулся ближе к полудню. Вскочил с « постели два в одном» , лодка плюс матрас, и сразу глянул в угол светящийся. В отличие от калорифера, я бра на ночь не отключал, так и светился лампадой под портретом. Свежесть наступившего дня мне сразу помог осилить одобряющий взгляд с портрета, зовущий меня готовиться, к своим наблюдательским обязанностям.

Пробежал до рубильника, включил тепло, пока гараж прогревался, под неустанным взором с угла, сделал гимнастику. Лодку к стенке поставил. Веником махать по полу начал, пыль поднимать. Потом в кессон слазал, достал банку огурцов. Сала кусок нашел, со времен, похоже, «Очакова и покорения Крыма» забытый в уголке полки. Мы народ, ко всему готовы, у нас все, на всякий случай припрятано. Сосед напротив, четыре гаража по ряду левее, вообще, консервы коллекционирует. Кессон, яма смотровая, две трети гаража, все в консервах. Супермаркет позавидует. Мы его заслуженным акционером, зовем, так как он все банки по акциям скупает.

Сало с огурцами, не пошло, соль голимая. Но зато весь желудок в охотку, после огурцов, до краев водой залил. Лодку опять в угол, «тихий час» себе определил. Телефоном пощелкал, «во входящих» и «пропущенных» никаких вестей.

– Стойко стоит «оппозиция» – подумалось о семье, – А может самому позвонить? – обратился я мысленно за советом к портрету, – Не убудет же. Может жена к столу пригласит, поем нормально. А то тонущие в желудке, заполненном водой, огурцы наплескались, и кричать начинают.

– Ты же присягнул! Держись! – прочитал в ответном взгляде. Еле уговорил огурцы, захлебнуться молча. Спел на два голоса, для укрепления духа, «День Победы».

В семь часов утра, с группой таких же, как я наблюдателей, прыгал от утренней свежести на крыльце пятой школы, первый этаж которой, был залит ярким светом.

– Бюллетени изотопами метят, – сказал заглядывающий в окна мужик в куртке с капюшоном.

– Зачем их метить, – не согласилась с ним дама в дубленке, – у них урны с двойным днем. Так не видно, а перевернут, и вываливаются те, которые нужны.

– Только фото и видео фиксация, только современные цифровые технологии смогут сделать выборы, максимально прозрачными и справедливыми, – встрял в разговор паренек, с жиденькой бородкой на лице и огромным рюкзаком за плечами, к которому сбоку был приторочен штатив.

– В Советском Союзе, даже слова такого не знали, «фальсификация выборов». Народ, как на праздник…

– Заткнись комуняка, недобитый. Проходили это уже , «Весь народ в едином порыве спешит на участки». Сами все и развалили. Голосовать надо за нашего вождя, – громким голосом перекрыл все разговоры, мужичок в меховой кепке «под вождя» с большим козырьком, – только он, избравшись восстановить все. Вернет Аляску, и Новую Гвинею.

9

– Позвольте, позвольте, – обратилась к нему дама, с большой брошью в виде яблока, на левой стороне пальто, – С Аляской, я положим, согласна, но Гвинея-то каким образом, в ваш список попала?

– Историю, крестьянка, надо знать, – оценила «кепка вождя» брошку, – меньше яблонь надо разводить. Занимаетесь хренью всякой.

– Да, как вы смеете, я кандидат наук, – от глубокого, возмущенного вздоха, ткань пальто натянулась на груди. Защелка «яблока» щелкнула, и оно зависло, в готовности упасть.

– Видишь, даже фрукт твой, от твоего незнания со стыда спрятаться норовит. Там население наполовину русскоязычное, еще со времен Миклухо-Маклая.

Так за разговорами, пробежало время до открытия участка. Полицейский пропустил нас в фойе школы. За регистрацией представителей и наблюдателей, выстроилась очередь.

От единственного самовыдвиженца нас оказалось пятеро. После регистрации, всех рассадили. Нам достались «почетные» места, прямо перед прозрачной урной для голосования.

– И здесь нарушают принцип равноправия, равнодоступности и возможности наблюдения, – высказался мужчина с серпасто-молоткастым» бейджиком.

– Истинных коммунистов. Защитников обманутого, нищего и обездоленного народа, совсем на край задвинули,– добавил один из семерых наблюдателей с красными флажками на бейджиках.

–Это кто истинные? Союз проспали, и все «истинные». Кто и есть, здесь коммунисты, так это мы,

– возразил наблюдатель с «серпом и молотом».

–Возрождение страны, только в поднятие на должный уровень производства сельскохозяйственной продукции,– пискнули с другого края, где сидели наблюдатели, у которых на бейджиках были нарисованы «усы».

– Сами всю землю продали, а теперь на чужой сельское хозяйство возрождать собираются, – захохотали с мест, где сидели с «серпом и молотом». Их поддержали «красно флажные».

– По тише господа, – постучала по столу ручкой председатель комиссии, – приступаем к пересчету бюллетеней.

Паренек в белой футболке с изображением бегущего навстречу плакату паровоза, встал напротив меня. На тендере паровоза, на рисунке, женщина показывала на плакат рукой. На плакате огромными буквами «Мы стоим на гражданской платформе, но наш бронепоезд стоит на пути…»

– Чего-то он на бронепоезд не похож, – поинтересовался я у него, показав на футболку, – хлопнут машиниста, и паровоз в кювет.

– Не хлопнут, она у нас еще молодая, – отшутился тот, разворачивая треногу у штатива.

Покрасовался он в футболке с «бронепоездом» недолго. После беседы с подошедшим полицейским, он устанавливал аппаратуру уже в свитере.

До начала голосование десять минут. Все присутствующие скопились у стола с бюллетенями.

Я ничего интересного не заметил, оставаясь сидеть на стуле. Бюллетени сосчитали, все расселись по местам в ожидании действа, под названием голосование.

И вот пошел народ.… Да так густо пошел, словно на крыльце, как мы стоял, в ожидании открытия.

Посмотрел на соратников, имея целью перенять опыт наблюдения за ходом голосования. Все сидели с каменными лицами, что-то черкая карандашами в блокнотах. Заглянул к левому – как в первом классе на клетчатом листке ставит палочки. Чтоб не казаться белой вороной, среди работающих людей, расправил на коленях удостоверение наблюдателя. Выпросил у соседа ручку, ткнул ее в листок. Сижу.

В десять часов к нам подлетел один из «серпов с молотом» с предложением, – Может, по очереди в столовую сбегаем?

Я дернулся. Соратник сбоку, прошипел сквозь зубы, – Сиди, разводят, чтобы внимание отвлечь.

В одиннадцать поймали двух мужиков, совершенно бандитского вида, с пачкой бюллетеней в трусах у каждого.

– Взброс хотели сделать, – пояснил левый соратник, – давай не щелкай. Смотри внимательно.

В районе двенадцати часов, заметил странную женщину, бросающую на меня гневные взгляды. Следуя совету соратника, внимательно присмотрелся. В гневной женщине опознал жену. В виду твердого статуса, и нахождения на вверенном мне посту, поздоровался одними глазами. В ответ шевельнулись губы. Прочитал, не сомневаясь в подлинности, – Предатель, чтоб ноги твоей, на пороге не было.

10

–Голосуй за стабильность, – шевельнулись мои губы в ответ.

Жена показала мне в ответ, фигуру из трех пальцев с кончиком одного из них посредине. Я понял, маршрут остается прежним – хозяйственный блок, иначе гараж. Проводив умоляющим взглядом до выхода из зала жену, я вернулся к своим обязанностям.

Ближе к пяти, полицейский, задержал на выходе, молодого парня с заполненной бюллетеню.

–Каруселить начали, – объяснил мне соратник.

Я ничего не понял, но придав лицу, выражение искушенного во всех нарушениях наблюдателя, ответил вопросом, – Качелить не будут?

Тот с уважением посмотрел на меня, тоже видно, ничего не поняв, – надеюсь, не допустят.

В восемь вечера перевернули урну, высыпав бюллетени на стол, перед этим согнав с него паренька с камерой, который решил снимать подсчет голосов сверху.

–Ты это, давай не быкуй, – предупредил его крепкий мужик, с солнцем и четырьмя буквами на бейджике, – а то я тебе эту камеру, вмиг налажу, твои внутренние органы снимать.

–Привыкли в доме -2, ноги на все закидывать, – хихикнула дама, перевесившая брошку в виде яблока, с пальто на кофточку

В девять часов утра я вышел на крыльцо школы, имея протокол подведения предварительных итогов голосования. Моя душа ликовала в унисон с результатами подсчета голосов.

Перед глазами явственно стоял Вась-Васич с обещанным двойным тарифом. Наталья Николаевна, со слезами благодарности протягивающая мне свою спецодежду.

Впервые с начала весны, как-то активно пригревало солнышко,

–Видно тоже, результатов дожидалось, – подумалось мне, – вести-то и туда доходят. А куда денешься? Если понадобиться и там достанут.

Порадовавшись таким мыслям, я водрузил на голову снятую перед солнышком кепку, и пошел в сторону гаража реализовать свое право на заслуженный отдых. На полдороге резко прибавил шаг, вспомнив, что с отчетом меня дожидается портрет, с лицом, не терпящим промедления.

За сотню метров от гаража перешел на легкую рысцу, чтоб предстать перед портретом во всей красе.

Уставшим запаханным, но довольным и счастливым, от результатов выполненного задания.

Бегу. Спешу с докладом.

ПОСЛАНИЕ ПОТОМКАМ

Вышел на веранду покурить. Затянулся, как говориться « во все потроха». Потом рот захлопнул, чтоб дым внутри нагулялся вволю, подождал, вкушая, наслаждаясь, затем выдохнул.

Вдруг слышу «хеканье» на соседнем участке. Это сосед мой новый, деловой такой, круглосуточно в трудах. Мы его между собой, «Дурамудом» зовем, вроде батарейки «Дюрасел», которая «дольше всех работает». Так оно и есть. Мы к вечеру все от этого «дуракова поля» еле ноги носим, а из него эта деятельность еще прет «Ниагарским водопадом».

Мы с Серегой, соседом, что напротив обосновался, два раза уже «после трудов праведных» и литры внутрь, пытались внушить ему прописную дачную истину,

– Ты, днем-то, хоть Ленина с бревном на субботнике изображай, все равно никто не смотрит, у всех свои дела. Но вот вечером, будь, любезен, дорогой товарищ, как все отдыхать. Можешь вот даже к нам, на веранду заглянуть, «чайком» угостим.

А то чуть ли не каждый вечер – сидим с Серегой, «чайком» балуемся, а наши благоверные на живчика этого смотрят, и нам под руку с рюмашкой «чайку» говорят,

– Золото, а не мужик, – говорит моя жена, – третий раз сегодня картошку окучивает.

– Нашла чему завидовать, – не соглашаюсь я, – вот если бы он, Зинку, по три раза на дню «окучивал», тогда да.

В ответ на это, жена так посмотрела на меня, что мой собственный «окучник», от стыда куда-то внутрь меня втянулся, вроде как, намекая «чья бы корова мычала».

А Серегина супруга, вздохнув глубоко, произнесла, – Права, ты, подруга.

А нас с ним, с мужем своим, даже не взглянула…

С душной веранды, решил на свежий воздух выбраться. Белые ночи стоят. Для таких упертых «дурамудов», как мой сосед, самая благодать. Паши, как вол, круглосуточно.

Перекрестился на всякий пожарный непредвиденный случай, лестницу сбоку веранды проверил. От такого соседа, ожидать можно чего угодно. Наделю назад тоже «хекал» всю ночь. Я с самого, со сранья вышел, спросонья не разобрался сразу. Смотрю, сосед висит и ножками дергается.

Заорал я благим голосом, зовя жену. Сам схватил лестницу, и как был, в одних семейных, трусах макси, перемахнул на участок соседа. Когда только подбежал, разглядел – висит мой сосед, уцепившись за перекладину и подтянуться пытается. Постучал я по собственному лбу, и спрашиваю у него, – Ум-то есть? Предупреждать же надо.

А этот, с позволения, сказать «гимнаст» дрыгаться перестал, спрыгнул на землю и объявляет,

– Видал я, какой турник сотворил?

Жена сзади подбежала, – Ты чего орал? Случилось чего?

– Сосед, – отвечаю, тщательно подбирая слова, – просил посчитать, сколько раз подтянется.

– А лестница зачем? – спрашивает. Она у меня дотошная, если вцепиться, то, как клещ, легче убить, чем оторвать. Вследствие ей работать, цены бы ей не было. За полчаса вопросов, не виновные, и те сознались бы, даже в том, что Бастилию взяли, лишь бы отвязалась.

– Прихватил, чтоб тебя подсаживать. Вдруг подтянуться захочешь,– отвечаю.

Она недовольно фыркает. Этим фырканьем своим, она мне всегда, кобылу директора нашего совхоза в раннем моем деревенском детстве напоминает. Та, таким фырканьем вызывала его жену, чтоб забирала из телеги, пьяного пассажира. Моя фырчит и уходит.

Я же от волнения, пытаясь найти карманы, чтоб достать сигареты. На второй хлопок по коленям, обтянутым сатином, начинаю понимать, что стою в трусах, у которых нет карманов.

– Сигаретой, гимнаст, угости, – обращаюсь к соседу.

Тот протягивает мне, пачку «Южных», сигарет-недомерков в половину настоящей сигареты каждая. Выпускали их когда –то, для обмана курильщиков. Два раза затянулся, выбрасывай, губы жжет.

– Не докуришь, как не повесишься, – объясняю я соседу, беря сразу три «недомерка». Смотрю, жалко соседу, при таком расходе. А я себя не жалел, когда спасать его, с лестницей летел?

– Ты в следующий раз оповещай, чего возводить собираешься,– предупреждаю, закуривая, – соседи же вокруг, пожалеть их надо, пока живые…

Сейчас вот снова «кхекает», значит работает. Но вот что, он там ночью работает? На ходу перебирая в уме возможные варианты, подбираюсь к углу своего дома. С сожалением, наполовину не докурив, тушу сигарету, «береженого бог бережет», неизвестно, что он сегодня там творит.

2

Может самострел, какой изготавливает, вот и врежет с него по огоньку.

Выглядываю с опаской из – за угла. Нет, сегодня не мастерит, просто копает. Уже не таясь, специально с шумом, чтоб обнаружить себя, перелезаю через забор. Подхожу. С ямы глубиной в метр, на меня смотрит сосед.

– Ищешь или прячешь? – спрашиваю в лоб.

– Чего? – отвечает тот, не расслышав вопроса, выбираясь из ямы.

–Ты чего? Про кражу ничего не слышал? – в свою очередь удивляюсь я.

– Некогда мне уши распускать, – отвечает сосед, – видишь работы по горло, – кивает на яму.

– Через две улицы от нас, хоромы чинуши обнесли. Два «КАМАЗа» добра вывезли, одних сейфов, двадцать два штуки, – не обращая внимания на его отговорку, рассказываю я, – Кто в понятых был, говорили, что в описи похищенного, листов было, побольше чем у бюджета, когда его на рассмотрение в Думу везут. Начальник полиции, как увидел, так в кому впал. Полчаса водкой отпаивали, а потом на руках в кабинет унесли. Четвертый день оттуда с операми не выходит.

– Пьют что ли? – спросил сосед.

–Вот чудак человек. Ты хоть иногда от работы отрывайся, да в телевизор заглядывай, – отвечаю ему,

– Им пить некогда. Они круглосуточно с коррупцией борются.

– А результатов? Хрен два и счет прекращен, – хмыкнул сосед.

– Прыткий ты какой. Вот прикинь: у местного хапуги хату обнесли, всем отделением неделю опись изучают. А чуть выше. Там и описи уже под первый том «Войны и мира», не один месяц изучать. А если еще выше? На федеральном уровне.… Там на оба тома, плюс на рассказ «После бала» листов описи хватит. Вот и приходиться им только описи составлять и читать, а на остальную службу времени не хватает, только сон, – объяснил я.

Тут я вспомнил про провинившегося «борца с коррупцией», у которого второй год деньги считают. Партия калькуляторов в руках следователей расплавилась, не выдержав нагрузки. Стали в кубометрах считать по объему. Теперь на глаз уже определяют, по высоте штабелей.

– Так что как ни говори, а дело это хлопотное, – не стал я «добивать» соседа рассказом о «борце с коррупцией».

– А я чего говорю. Во сне только и борются, оттого и результаты плачевные, – ответил сосед.

– То, что они во сне видят, потом в сериалах полицейских показывают. Вот там сплошные результаты,– не согласился с ним я.

– Слушай, а сейфов-то столько, зачем? – заинтересовался кражей сосед.

– Говорят, что деньги и мебель старинную собирал, вроде коллекционера, – поделился я слухами,

– Кресло золотое украли. Вроде как с него, Наполеон, на горящую Москву любовался.

– Это ж, какой сейф, под такое кресло надо?– удивляясь, почесал затылок сосед.

– Без сейфа, оно, просто так стояло. А в сейфах он деньги хранил.

– То же Наполеона?

– Мао Цзэдуна, бля, – рассмеялся я.

– И чего, правда, золотое, – испытывал мое терпение сосед.

– Задницей не елозил, не проверял. За что купил, за то и продаю. А ты чего, коня Троянского нашел, и теперь прятать собрался? Или в связи с международной обстановкой, бункер роешь, так сказать, на случай Атомной войны? – кивнул я на яму.

– Ну, ты шутник, придумал тоже. Мусор собирался закопать, – объяснил сосед, назначение ямы.

– Вместе с дачей и сараем?

– Тебе чего не спится? Ходит тут, мешает работать, – попер на меня буром сосед – землекоп, – тут вообще-то моя собственность, она…этим, законом охраняется.

Нутром чую, нечисто что-то с этой ямой, если он за нее, как на вражескую амбразуру прет. Тут мысль меня, по голове шарахнула, – Жену это он свою грохнул, а я закапывать мешаю. И яму, специально глубокую вырыл, чтоб значит надежно, как говориться: без запаха, шума и пыли.

– Чего ты дергаешься? – обращаюсь я к нему, – Ну, грохнул ты свою Зинку, так я никому не слова.

Хочешь, даже закопать помогу, – говорю я ему, на тот случай, что вдруг сам надумаю, так помощник уже есть. И опытом поделиться, если что.

На мое предложение, сосед открыл рот, да так и застыл в таком положении.

– Так то, она баба ничего… была, – продолжал я, не обращая на его остолбенелость внимания,

– Вредная, только, спасу нет. Нас с Серегой, не один раз закладывала. А так ничего…

3

Фигуристая такая, это присутствовало, не отнимешь.… Была, – поправился я, – Сзади глянешь, ну пионерка, модель юная, бедрами вышивает. А спереди глянешь, тут ты меня сосед, извини, конечно, но о покойниках или хорошо, или ни как. Но спереди она у тебя, страшнее сфинкса пирамидного, с уклоном лица в буденовскую породу… была. Как у тех, морда вытянутая, грива вечно нечёсаная…

– О чем это вы там беседуете? – раздается голос со стороны дома соседа.

Я замираю на месте. От дома по тропинке к нам идет Зинаида, только, что упомянутая супруга соседа, идет, жива – живехонька. В красивом голубом халате, вышагивает походкой целеустремленной, прямиком к нам. В руках у нее, ничего не замечаю, но вспоминая свой монолог, от греха подальше, перемещаюсь за спину ее мужа. Вспомнив, что только раз, назвал ее имя, и весь мой монолог ,она слышать не могла, перехожу к жесткой обороне.

– Доброй ночи, Зинаида Иннокентьевна, – рассыпаюсь в любезностях, – прервали мы твой сон, своими разговорами?

Смотрю, стратегия обороны, выбрана, верно. Зинаида останавливается на противоположном краю ямы, и спрашивает, упирая руки в бока, – О чем это вы тут толкуете?

– Покурить вышел, смотрю, а у вас, как всегда, работа вовсю кипит, – посмотрев на съёжившегося соседа, начал объяснять я, – Увидел выкопанную яму. Спросил у мужа твоего, – Уж не лошадь ли собираешься закапывать буденновской породы, с вытянутой мордой, и гривой разлохмаченной? – скороговоркой говорю я, смотря на Зинаиду. Тут же отмечая сходство, благодаря моей наблюдательности. Торчащие в разные стороны космы, очень напоминали не расчесанную гриву,

– Яму –то больно знатную, твой супруг вырыл.

– А действительно, чего это ты тут вырыл? Не для меня капкан приготовил? – переключилась Зинаида на мужа,– сонная-то и провалиться могла.

Я облегченно вздохнул, защита сработала, гроза пронеслась мимо.

– Как ты могла такое, Зиночка подумать, – испуганно пролепетал сосед, – под мусор выкопал.

–Спать пошли. Днем тебе делать нечего, вот и зарывайся, хоть с головой, – зевнув, пошла к дому Зинаида, муж, понуро поплелся за ней.

Постояв еще с минуту над ямой, так как основную версию опровергла своим появлением Зинаида, я снова, в который раз , прикинул на глаз ее размеры. Мысль о том, для чего ее вырыл сосед, засела в голове, не давая покоя.

Остаток ночи я не спал, включив все свое воображение, на которое был способен. Восемь раз выходил покурить у забора, разделяющего наши участки. Смотря на горушку свежевскопанной земли, давясь сигаретным дымом, размышлял…

Так в раздумьях, дотянул до утра. Как только у дома соседа заурчала машина, увозя Зинаиду на работу, мигом перемахнул через заборчик межевой границы и встал над копошащимся в яме соседом.

– Будь человеком, скажи, зачем копаешь? Ночь не спал, извелся весь с этой твоей ямой, – умоляюще обратился я к землекопу.

Сосед, приставив маленькую лесенку, вылез из ямы, и не спеша ополоснул в ведре с водой, руки.

– Только никому, обещай, – шепотом предупредил он меня, осмотревшись по сторонам, – я об этом, даже коменданту ни слова.

– Могила, – пообещал я, для усиления слов, чиркнув ладонью по горлу, – Это ты, Зинку свою, комендантом зовешь?

–Так она все детство свое в военных городках жила, тесть – то мой, батя ее, прапорщик. Сейчас дисциплина немножко ослабла, а раньше все по распорядку: в шесть подъем, в десять отбой. Как спать ложимся, так организм к осмотру. Предъяви и не рыпайся.

– Чего предъявлять – то? – не понял я, – у нас старшина перед сном, трусы на вшивость проверял, – она тоже что ли.

– Ты чего? Казарма тебе что ли, – опешил сосед, – Инструмент, она перед сном проверяет, на готовность его к супружеским обязанностям. Не дай бог, осечка. Тогда три наряда вне очереди и месяц отстранения.

– Так ты чего? Каждую ночь, – ахнул я от удивления, окинув соседа уважительным взглядом.

– Так тесть-то в ракетчиках служил. Готовность круглосуточная, палец на кнопке «Пуск»

–Ты только это, бабам нашим не рассказывай, а то поставят на сплошное боевое дежурство. А мы, сколько лет уже, как отслужили, и дисциплину с ее осмотрами, напрочь позабыли.

4

– Так может, все-таки скажешь, чего ты тут роешь?– попросил его я.

– Капсулу хочу зарыть, – наклонившись, почти в самое ухо прошептал сосед.

– С ураном? – ужаснулся я, испугавшись за всех соседей сразу, – Тесть – ракетчик, на память с базы свистнул?

–С посланием к потомкам, – тем же шепотом, но как-то торжественно сказал сосед.

У меня от такого признания, сама по себе отвисла челюсть.

–Это как? – спросил я, смотря на него, как желудь на дуб с которого, только что упал.

– Спину у меня прихватило, – поделился сосед, – Зинаида укол сделала и на работу. Я лежу, не повернуться, хоть волком вой…

– Не бережешь ты себя, соседушка, – прервал я его полным участия голосом, – разве можно по ночам, такие бункера рыть, ты один, целый экскаватор замещаешь.

– Да привычный я, – заверил меня сосед, – Лежу, я значит, страдаю. Хорошо еще пальцы шевелятся, на пульте кнопки можно переключать. Включил наугад, а там толпу народа показывают. Мужик стоит на трибуне в полной форме – костюм, шляпа, галстук. Перед ним двое, один с кувалдой, другой с лопатой. Мужик с трибуны, что-то говорит, размахивая продолговатой банкой. Я звуку прибавил. Оказалось, через пятьдесят лет, капсулу с посланием потомкам откопали. А там, и наказы следующим поколениям. И как догоняли они и перегоняли гниющий капитализм. Как строили коммунизм, и как беззаветно трудились на благо первого в мире социалистического государства.

И пришла мне тут в голову светлая мысль, – надо и мне написать, следующему через полвека поколению, да даже не надо, а обязан написать. О том, как гнались, за мелькающим за горизонтом коммунизмом, идеалом светлого будущего. Как чуть-чуть не догнали, передумав перед финишем. Как несемся сейчас со всех ног за капитализмом, который, сволочь этакая, назло нам не гниет ,а расцветает.

–Ну, голова, – похвалил я его, – пока не закопаешь, никому не говори, уведут идею.

– Я бы про жизнь свою рассказал, – встретив понимание, продолжал «автор идеи», заветы, наказы оставить на своем примере.

–И это верно. Фундаментально, друг, мыслишь. С заветами это ты в точку, – снова поддержал я его,

– А чего глубоко-то так?

–Хочу до самых дальних поколений донести, – пояснил землекоп, – через века, чтоб.

– Тоже верно. Для них на такой глубине уже доисторический период будет. А то чего, через полтинник, помним же еще все.

– Вот и я так думаю. От одной троицы к другой вернулись, вот и все изменения, – сказал сосед.

– Поясни, не врубаюсь, – попросил я.

–От коммунизма с Карлом, Энгельсом и Лениным, вернулись назад, к Отцу, Сыну и Святому Духу.

– Ну, голова, – похвалил я его еще раз, – широко мыслишь, глобально. Мемуары не пробовал писать? А то написал бы еще одну «Целину». А нет, не напишешь, ты дачу уже готовую купил, с поднятой целиной.

– Жена купила, для повышения тонуса, – уточнил сосед.

– Твоего. Не я, не кореш мой Серега, ни ее, ни тонуса ее, с лопатой на участке не видели, – поправил я его, – с мемуарами потом решим. А с посланием-то как? Уже прикинул?

– Первые, так сказать наброски, – скромно потупил глаза сосед.

– Так без набросок никуда, – поддакнул я, – давай делись.

Внимательно взглянув на меня, видно решая, можно ли мне довериться, сосед встал, и пошел к сараю. Вернулся он с большим инструментальным ящиком. Бережно поставил его между нами, сказав, – Вот они, труды мои.

Я отщелкнул пластиковые зажимы, и увидел под поднятой крышкой, две плотно уложенные стопки бумаги, вопросительно посмотрел на автора.

Тот мимо меня, с обожанием смотрел на содержимое ящика.

– Не ленивый у меня сосед, «дурамуд», лучше не скажешь, – мысленно оценил я его «труды».

Снял с левой кипы первый лист, на котором было написано заглавие « Жизнеописание, трудовой путь, достижение цели, и покорение высоты»

– А ты чего, еще и скалолаз? – спросил я его, прочитав название.

– Ну, это же, в образном смысле, жизненные высоты так сказать, – пояснил сосед.

Я взял второй лист, – Дорогие, любезные мои потомки! Пишу вам из глубины веков.

5

Родился я в деревне, это такое селение, дома деревянные вот и деревня. Расположено оно обычно у леса, или у воды, реки или озера…

– Может сам, вкратце расскажешь, а то потомкам объясняешь, а я, то в курсе, сам деревенский,

– попросил я, не рассчитывая на такую плодовитость автора послания, – проникнусь, а дальше уж сам.

– Конечно, поделюсь, – ответил сосед, кладя обе руки на черенок лопаты, чем разительно стал похож на нарисованный образ Александра Невского, опирающегося на меч.

– Значит, начинаю с детства. Родили, крестили, это все со слов матери. В пять лет на рыбалке, умудрился всадить рыболовный крючок в большой палец ноги. Сейчас на малую родину приеду, так все только этот случай и вспоминают, как будто и не жил я там до восемнадцати лет. Как зовут, и кто родители, не все помнят, а как всех матом обкладывал, помнят. При встрече, так и говорят, – Помню, как ты меня тогда благословил. Я пока с крючком в ноге, и волочившейся сзади за леску удочкой, ковылял с берега до дома, материл всех, кто попытался узнать, чего я в голос реву. Да так, ладно у меня получалось, что у матери, от моих нецензурных рулад, не только уши, но и все тело, нервной сыпью покрылось. Сама мне об этом говорила. Знатно, видать, получалось, -похвалил себя сосед.

– Иди ты,– удивился я, – мы чего-то с Серегой и мата от тебя ни разу не слышали? Все время удивляемся, с чего это ты, такой культурный? Или может, не знаешь?

– Так я тогда все сразу высказал, весь свой запас. Пробовал, но как говориться «не повторяется такое никогда» вот и перестал. И на рыбалку после того случая ни-ни. Зинаида, правда, уговорила один раз, еще на заре нашего замужества, с тестем пойти, тут не откажешься, вилы иначе. А и пошел. Ну и чего? Сплошной ущерб здоровью от этого занятия.

– От рыбалки? Даешь сосед, ты чего –то путаешь? – не согласился я.

– Это как кому. Вот слушай. Сидим на лодке. Я с удочкой он со спиннингом. У меня поплавок сильно повело. Вскакиваю в лодке, чтоб подсечь, как положено. Он в это время, на полном замахе закидывает, и со всей своей прапорщицкой дури, как шарахнет меня по затылку блесной. А она самодельная, из ракеты межконтинентальной выпиленная, а сама ракета, из редкоземельных тяжелых металлов. Не помню, но очнулся я уже на берегу. Как там оказался, до сих пор не пойму. Плавать я не умею. А тут стою на берегу, рот тиной забит, крупный окунь в руке. Дома в зеркале разглядел, клок волос вырван, на его месте отметина в виде, этой самой, самодельной блесны. С тех пор на рыбалку ни-ни. А тесть на мой клок, двухкилограммовую щуку вытащил. Сейчас как ни встретимся, клок волос, на приманку отрезает, говорит, щука от них балдеет, вслепую хавает.

– А чему тут удивляться. Щука хищник, а у тебя просто внутренний резерв, – связал я, случай с наукой, – на воде включился. У Сереги, например, этот резерв, нюхом проявляется, когда он выпить хочет. Нюх такой включается, что в это время, он трех собак –ищеек, легко заменить может. С ходу схватывает, кто в дачном массиве, самогонку гонит. Ты тестю своему, спасибо должен сказать, за удачный удар. Видишь, он на пользу пошел, – кивнул я на бумаги, – Ваську, вон, жена, сковородкой жахнула. Но как – то неудачно. Дар – то открылся, но в отличие от тебя, он теперь с песочницы не вылезает с ведерком и совком, все «пирожки» лепит.

– Он у нас в части складом горюче-смазочных материалов командовал, – стал рассказывать сосед об отце жены, прапорщике ракетных войск, – Я в карантине с ним познакомился, когда по ротам распределять начали. Подходит он ко мне, здоровенный такой, морда сытая, довольная, я даже струхнул малость. Оглядел он меня с ног до головы, спрашивает, – А чего ты сынок, скажешь мне, по поводу два на два? Сколько предполагается быть? А я, хоть и в страхе нахожусь, сообразил.

А сколько, говорю, товарищ прапорщик, скажете, столько и будет. Так и стал я служить, на складе «ГСМ». А уж после того, как я ему цистерну с соляром закопал, то в полное доверие вошел, до того, что он в гости меня к себе позвал. Там я с Зинаидой и познакомился.

– Вот это уже зигзаг судьбы, для всех, а не только для потомков, вещь поучительная. Надеюсь, ты здесь, отобразил все в подробностях? – похлопал я рукой по ящику.

–Ну, не Лев Толстой, конечно, – начал скромничать сосед, – но как смог описал. Да и какие там подробности? Тестя, прапора из штаба дивизии предупредили, что проверка по «ГСМ» в наш полк должна вот-вот нагрянуть. А у него, личная цистерна, наполненная до краев, сэкономленными этими самими горюче – смазочными материалами у забора стоит. Вот мы ее за ночь и закопали.

– Автомобильную цистерну? За ночь? – закралось у меня сомнение, – вдвоем?

– Автомобильную? Да нет, – возмутился сосед моим неверием, – железнодорожную цистерну.

6

Да, я ее, практически один закапывал, под чутким руководством. Еще и смекалку проявил, сбегал к штабу, пять голубых елей выкопал и сверху посадил, для полной маскировки.

Тестю, после того, как комиссия акт написала на «отлично», еще и премию выписали как «дизайнеру – новатору». А заместитель командира полка по тылу, от себя синяк под глаз добавил за эти елочки. Я после комиссии их сразу назад пересадил. Потом неделю с мордой, синей ходил, но это уже от тестя в награду, согласно субординации. Инициатива, она и в армии наказуема, если не от начальства исходит. Как лицо прошло, пригласил он меня к себе премию обмыть, в узком, так сказать, кругу. За столом, напротив меня Зинаиду посадили. Сидит, игриво так на меня поглядывает, и «гриву» свою, кольцами на пальчик накручивает. Намотает на пальчик, распустит и опять.

Я напротив еложу на стуле, доставать меня уже это начало. Желание появляется, самому её «гриву» на свой пальчик крутить. А она мне глазки строить начинает, левым глазом подмигивать. А я же деревенский, с девками, кроме «гляделок» никаких дел, ну, разве, только изловчишься в клубе в темноте щипнуть, да по субботам в бане, чуть-чуть подглядеть. А тут напротив, руку только протяни, да, такая многообещающая. Чувствую волны симпатии внутри, начинают в «гребни» закручиваться.

Тут, мой будущий тесть слово взял, – Давайте, говорит по первопутку, по стопке хлопнем.

Я отказываться начал, – в казарму говорю, товарищ прапорщик скоро. Они с будущей тещей, обменялись понимающими взглядами. Теща, надо сказать у меня, еще та штучка, с тестем так вообще, две портянки в один сапог. Тесть голосу прибавил, рявкнул, – Исполнять! После первой, сразу похорошело. Вторую с удовольствием выпил. Шестую…

Проснулся, Зинаида рядом спит, а может, прикидывается. Оделся потихоньку, надеясь по утрене, из дома выскочить. Хрен – два. Не удалось. Дверь открыл, а в коридоре, будущие родственники, на боевом дежурстве при полной экипировке. И молвит мне Иннокентий Офигеннович, тесть мой будущий, да чего там будущий, состоявшийся уже, – Завидую, я сынок твоему здоровью, молодости твоей. Цистерну зарыл, елки два раза пересаживал, так еще и на Зинку хватило. Мы ее берегли, берегли, а тут ты, раз и в дамки.

– Порушил дитятко, – захлюпала носом, рядом с ним, мамаша Зинаиды, – сорвал «пломбу», кому же, она теперь откупоренная нужна?

А я не помню, рвал я эту «пломбу» или не рвал. Мне в туалет, по малой нужде, со страху, так внезапно приспичило, сил никаких нет. Внутри «лава» закипать начала, вот – вот из «кратера» изливаться начнет. Ножками засучил, пытаясь, выход «кратеру» перекрыть, но чувствую ненадолго.

– Ничего, мать, он парень понятливый. Знает, что за «лохматый» сейф бывает, – пригрозил Иннокентий Офигеннович, – отвечать готов?

Я, соглашаюсь с ним, мне уже совсем невтерпеж. Услышав мой ответ, из комнаты вылетает Зинка, и со всей своей прыти бросается ко мне на шею, – Единственный мой, всю жизнь тебя ждала, – вопит.

Инстинктивно прижимаю ее к себе, ну и конечно, на эту секунду расслабился. По ногам закапало.

Отпускаю Зинаиду, и в первую по коридору дверью. Ванная, не совсем то, но на поиски сил нет.

Вернулся назад. Тесть, улыбаясь, крепко прижал к себе, – это говорит, сынок, от великой радости, хорошо еще так, другие вон обзираются… – и так хитренько подмигнул теще…

Со стороны дороги, послышался шум подъезжающей машины.

– Зинаида, на обед едет, а у меня за разговорами, ничего не разогрето, – заметался вокруг ямы сосед.

Звук машины неумолимо приближался к участку.

Он схватил ящик с бумаги, и вместе с ним снова стал нарезать круги вокруг ямы. На четвертом круге, видно приняв решение, он бросил ящик мне на колени, предупредив шепотом, – Спрячь у себя, пока, – кивнул в сторонумоего дома и исчез за яблонями.

Я, исполняя, может быть последнюю волю соседа, еще не зная, Зинкиного приговора, по поводу не разогретой еды, перехватил ящик за ручку, торопясь пересек границу, оказавшись на своей сопредельной территории. Очутившись в безопасности, прислушался. Из дома соседей, слышался гневный, на высоких тонах, голос Зинаиды, – Супруга, кормящая его и бесконечно работящая, чтоб голодным не остался, приехала на обед, а тут ее оказывается, не ждут. Вот крот достался, прости господи, лопата дороже жены…

Окончание я не дослушал, так как, боясь быть увиденным, а тем более под слушающим, быстренько поднялся к себе на веранду.

Там за чаем сидели, и мило беседовали, моя и Серегина жена.

Увидев, вошедшего меня, с удивлением уставились на ящик.

7

– Чего это ты приволок? – спросила жена.

– Секретные документы, огласке не подлежат, – пресек я любопытство, проходя в дом.

– Смотри Зинка бы следом не прибежала, а то по звукам, так там вроде, пытки уже начались, – засмеялась мне вслед Серегина половина.

Плотно закрыв дверь, первым делом я открыл окно, выходящее на соседний участок. Зинка все чего-то монотонно бубнила. Послушал минут пять, пока не услышал, наконец, ответный голос соседа.

– Не под то яму выкопал, – посочувствовал я ему, – Он о будущих поколениях мыслит, она его за обед пилит. Перипетии, так сказать.

Убедившись, что он пока живой, стал перебирать бумаги.

– Это надо же столько накропать, – снова удивился я, – полный «Дурамуд», лучше не придумаешь.

Любопытство пересилило, и я, взяв листок, стал вчитываться.

– Дорогие мои потомки! Делюсь с вами самыми сокровенными мыслями…

– Глубоко копает, глубоко, – позавидовал я.

– Чай будешь? Наливать? – крикнула с веранды жена.

–Чай не водка, много не выпьешь, – традиционно отозвался я, – сейчас иду.

– В аккурат, вот через четыре улицы от нас, к подруге, вор залез, – рассказывала за столом, соседка,

– Замок аккуратно открыл, зашел в дом, но ничего не взял.

–А лез, тогда зачем? – присаживаясь перед налитой чашкой, спросил я.

–Вот что за привычка дурацкая, вечно перебивать надо, – одернула меня, ненаглядная.

– Подруга все внимательно осмотрела, ничего не тронуто, все на местах. Только на столе в комнате записки, и пятьдесят рублей оставлено, – продолжала Серегина жена.

– Вроде лето, деду Морозу рановато еще с визитами, – вклинился снова я, получив за это тычок, от жены.

– А в записке, написано, – Лахудра, хоть хлеба купи.

–Так это чего? За хлебом, что ли зашли. А я – то подумала, – рассмеялась моя жена.

– А ты подумала, за хозяйкой? – подколол ее я.

– Попил, все, давай отсюда, – ответила она, посмотрев на пустую чашку в моих руках, – не мешай разговаривать.

Я вернулся в комнату, подошел к открытому окну. Услышав, как заурчала, отъезжая машина Зинаиды. Схватил ящик с посланием, и к соседу. На веранде жена с соседкой, проводили меня, недоумевающими взглядами, когда я с ящиком, прижатым к животу, промчался мимо них. Но сказать ничего не успели, да и мне отвечать некогда. У них чай, а у меня, забота о вселенной.

Перемахнув, ставшую привычной высоту межевого заборчика, устремился к соседу. А тот сидит на краю ямы, ножки вниз свесил. Во рту сигарета, дым к небу струйкой поднимается, а у него глаза туда уперты, вроде как за дымом наблюдает.

– Ты, чего, сосед? – спрашиваю, участливо, – С Зинаидой, чего?

– С Зинаидой? – взвился тот, – Да она на наших похоронах, оркестром дирижировать будет, не сомневайся.

– Я тебе все назад принес. Сохранил, как велел, – поставил я возле него ящик.

– Ты бы вечно жить хотел? – огорошил вопросом он.

– А на кой? – ни на секунду не задумываясь, ответил я.

– Вот и я думаю, – опять уставился в безоблачное небо, сосед.

Я постоял возле него пару минут, не решаясь оторвать его от главного вопроса «а на кой?», потом спросил, – Я пошел?

Не получив ответа, постоял еще пару минут, для приличия, кашлянул, напоминая о себе. Сосед, все так же смотрел в небо. Подумал, – а может взять ящик, послание почитать?

Но побеспокоить, застывшего в позе, мыслителя-астронома не решился, оставив его, вернулся к себе

Женщины на веранде встретили меня глазами, в которых, как мне показалось, до краев плескался чай.

– Зарыли документы? – зевая, спросила меня соседка.

– Зачем, просто у соседа оставил, – ответил я.

– Набегался? – задала вопрос жена, – теперь вот пойди и клубнику полей, – сосед по три раза на дню, грядки проливает.

8

Это она, несколько о клубнике заботится, сколько о том, чтоб я не мешал им дремать.

– Задрали вы уже всех, со своим соседом, – пробурчал я в ответ, спускаясь с веранды.

Поливаю грядку с клубникой, а мысли все о нем, о мыслителе на соседнем участке. Держу шланг в руках на клубнику направленный, и думаю. Под журчание воды, страсть, как хорошо думается, тем более, грядка высокая, досками обложенная, ни капли мимо не пропадет.

– Ты клубнику с рисом не перепутал? – вырывает из рук шланг, а меня из задумчивости жена.

Грядка до краев досок наполнена водой, скрывающей под собой кусты клубники.

– Заставь дурака, – шипит жена, – тут же в китайца превратится, и рис выращивать начнет.

Два часа ночи, сижу на веранде. Передо мною пачка сигарет, и позаимствованный из запасов жены, стограммовый флакон валерьянки. Несмотря на открытую, на улицу дверь, по помещению клубами плавает дым.

В четвертом часу утра, ко мне присоединился, закончивший визиты к подругам, наш кот Проглот.

К активному восходу солнца закончилась валерьянка, так как кот оказался, фанатом данного напитка. Оставляю храпеть на столе пьяного кота, выхожу на участок. Приближаясь к межевому забору, я, в прошлом отличник погранслужбы, нарезаю, как учили, круги по обследуемой территории. Отъезд Зинаиды, пережидаю в середине куста смородины, замаскировавшись по всем правилам секрета.

Скрипит дверь нашей веранды. Оглядываюсь на звук, успокаивающе машу жене, вышедшей по неотложным делам, связанным с физиологией организма. Получив отмашку в виде сжатого кулака, продемонстрированного мне, решительно перешагиваю заборчик.

Сосед сидит в той же позе, в какой я оставил его. Свешенные в яму ноги, смотрящие в небо глаза…

– Все мечтаешь о бессмертии? – пошутил я, присаживаясь рядом.

– Так Зинаида, сказала, что лекарство для бессмертия, почти готово. Наука на пороге, грандиозного открытия, – вышел из задумчивости сосед.

– Да гонят они, – не согласился я, – велосипед изобретают. У Ваньки Стремного, оно давно присутствует. Мертвого на ноги ставит. Из дуба гонит, а тот, сам знаешь, триста лет живет. Вот помнишь, сколько мы раз деньги на похороны соседа, что у пруда дом стоит, собирали?

– Раз пять – то точно собирали, – подумав, ответил тот.

– Ну, вот тебе и ответ. Его жена деньги с нас соберет, к Стремному слетает, и опять мужик на ногах. Он только на этом и держится.

– А годов-то ему сколько?

–С полтинник, наверное, – прикинул я.

–Так молодой еще, рановато вроде помирать.

–Ты бабу его видел? – спросил я, – с такой жизнь, как на фронте, год за три. Вот и посчитай, он на «бессмертном лекарстве» от Стремного, уже лет полтораста с гаком протянул.

– Действия этого лекарства не изучено, и не может быть признано в научных кругах, -авторитетно заявил сосед.

–Как это не признано? – возмутился я, – очень даже признано. У него рядом ученый живет. Ванька, консультировал его, когда он диссертацию на эту тему писал, да еще образцы давал, тот все в лабораторию возил для исследования. До чего довозил, что с первого раза, вместо кандидатской докторскую защитил. Сейчас уже академик, институт по пропаганде народных средств, возглавляет.

У Ваньки Стремного, теперь на даче филиал. Да, я и сам пару раз в экспериментах по изучению участвовал.

– А как изучали? Какими методами? – спросил сосед, упорно не сходя с научных основ.

–Сначала стометровкой, – начал рассказывать я, – Серега, где-то книгу « рекордов» аукнул. Ну, и вычитали там, что сто метров, самое быстро, за десять секунд проскакивают.

– Девять пятьдесят шесть, – уточнил сосед.

– Видишь, и ты в курсе. А я ее, за восемь с половиной пробежал, да и то, только четвертым на финише был, – гордо заявил я.

– Не может быть, – ахнул сосед, – и что это? Только благодаря лекарству?

–А то. Иначе никак, -подтвердил я, – Принимаешь стакан на старте, а вода, чтоб запить на финише.

Тут не то что, рекорд догонишь, истребитель в «пике» перегонишь.

– А попробовать, такие целебные свойства возможно? – почесал маковку сосед.

9

– У нас невозможного, в пределах возможного нет, – заверил я его, – полста рубликов на лапу, и пробуй на здоровье.

Сосед достал из кармана пятьсот рублей и протянул мне.

–На все? – уточнил я. Он согласно кивнул головой, – Смотри, хозяин, барин, – приподнялся я.

У Ивана Стременного, не нашлось ни пол-литровой, ни литровой бутылки, Как клиент, дающий стабильный сбыт производителю, я получил скидку, в виде полутора литровой бутылки из– под «Пепси».

У соседа под яблоней, с тонким знанием дела, лежали на газетке, уже порезанные огурчики с помидорчиками. Блестели, натертые до хрустального блеска граненые стаканы….

Во – всю хлещет дождь. Пытаясь укрыться, тяну на себя половик. Струи воды, сбивают его в сторону, и снова стучат по мне беспрепятственно. Машу руками, в последней надежде отсечь, бьющие по мне водяные очереди. Бесполезно. В попытке оценить обстановку, приоткрываю глаза. Надо мной с лейкой в руках, стоит жена. Моя голова лежит на второй ступеньке крыльца.

– Не преодолел, – мысленно, констатирую факт, – одной ступеньки не хватило.

–Это мне не хватило сил, на веранду тебя забросить, – читает мои мысли жена, -надо было, как Зинка, своего ненаглядного, пихнуть в яму. Тот белугой всю ночь ревел, пытался выбраться. Она еще и закопать хотела, еле лопату вырвали, да спрятали от греха подальше.

– Испытывали мы, – еле пролепетал я, – бессмертие испытывали.

– Пронесет или нет, с жареных огурцов? – засмеялась жена, – со всем с рельс сошли что ли, из огурцов шашлыки делать?

– О чем ты говоришь? Надеешься, что я не помню ничего?

– Мы, то все думали. Какой хороший сосед у нас появился. Не пьющий, не курящий, а работящий какой? На загляденье. А он из ямы, такие нам матерные частушки пел, уши от стыда в трубочки сворачивались. Хорошо Зинаида, воду туда пустила, только тогда и замолчал.

– Вам в гестапо с Зинкой служить надо. А вдруг он плавать не умеет?

–Ах, в гестапо? Очухался, – возмутилась жена, нанося мне первый удар, боком лейки, – а с вами иначе нельзя, всю жизнь надзирателями за вами работаем. Вчера бы не угомонили, или от жареных огурцов на дерьмо изошли, или бы от самолетиков, вместе с дачей сгорели. Заползай, алкоголик, на веранду, людей стыдно, развалился на пороге, – приказала жена, с намеком покачивая, помятым боком лейки.

Я добрался до дивана на веранде. Растянулся на нем, ощущая спиной, все три ступеньки крыльца и повреждения садового инвентаря.

– Это как глаза залить надо, чтоб додуматься, самолетики поджигать и пускать, – не унималась моя ненаглядная, – Все дачи, что ли спалить хотели? Бумаги запасли. Готовились, значит?

– С мечтой прощались, – осторожно сказал я, – да разве вам понять.

– Где уж нам. До пенсии дожила, а жарить огурцы еще не додумалась.

– Романтики нет, выдумки. Погрязла по уши в сельском хозяйстве, – ответил я, намекая на дачу.

–Я смотрю, в тебе больно много ее образовалось, пора выбивать начинать, – с угрозой выдохнула жена, взметнув надо мной лейку.

Стук в дверь веранды, не дал ей завершить задуманное, а меня спас от синяков. Поставив лейку, жена присела рядом на диван, и вежливо пригласила, – Войдите.

На пороге выросла Зинаида, с расхристанной с утра «гривой», держа в руках бумажный сверток.

Молча села на стул, и только потом, кивнув на меня, спросила у жены, – Рапорт о вчерашнем, уже написал?

–Не успел еще, – четко доложила жена, – только, только, в себя приходить начал.

–По горячему надо, пока остыть не успели, – поделилась Зинаида, – я своего уже опросила. Сначала на камеру, потом на диктофон. Сейчас заставила собственноручно в письменном виде закрепить. Папе позвонила, обещал детектор лжи привести, он у меня сейчас в приставах служит. Так, что и твоего проверим. А ты знаешь, что они задумали?

– Неужели спалить всех? – ахнула жена.

–Хуже, – мотнула «гривой» Зинаида, – донесение потомках написали.

– И что донесли?

– Вот этого не знаю. Они же бумаги в самолетиках спалили. Но ничего, признаются, – уверенно посмотрела на меня Зинаида.

10

– Мы не вам, мы потомкам, сами все расскажем, – гордо заявил я.

– Допился, бред начинается, – легонько стукнула меня по лбу жена.

– Да не бредит он. Вот посмотри, – Зинаида развернула, принесенный сверток, и поставила, знакомую бутылку «Пепси» на стол. На дне бутылке, колыхнулось на два пальца мутной жидкости. К горлышку был скотчем примотан обгоревший по краям, листок бумаги. С дивана мне было не прочитать, что было на нем написано, но зато я вдруг четко, вспомнил все…

–Верить начинаю, – сказал сосед, когда бутылка обмелела на треть, если пить как лекарство. Вот, как сейчас, по полстакана, не злоупотребляя, запросто до потомков дожить можно, а то и пережить. А если это достижимо, то зачем писать? Мы им сами все расскажем, да еще и в подробностях. Давай из листков, самолетиков наделаем? – предложил он, двигая к себе ящик, – запустим в небо мечту.

– Готовь эскадрилью, а я пока огурцы поджарю, – согласился я с ним, насаживая на шампур огурцы.

Минут через десять, сосед, высыпав к мангалу охапку бумажных самолетиков, стал по одному тыкать их в угли. Вспыхнувший огнем самолетик, подбрасывал в воздух, наблюдая за его полетом.

–Истребители, – стал и я, провожать их взглядом.

– Сверхзвуковые. Видишь, пламя из сопла, – подтвердил «руководитель полетов».

Огурцы, оставленные на мангале без внимания, скукожились и начали издавать стреляющие звуки.

Сосед с вопросом посмотрел на меня.

– ПВО заработало, по истребителям лупит, – пояснил я ему.

– Надо группировку увеличивать, – ответил он, и стал поджигать сразу по три самолетика.

Когда вся наша «авиация» стала представлять, валяющиеся по всему участку обожженные клочки бумаги, а уровень жидкости в бутылке «Пепси» упал на критические две трети, мы разговорились о будущем.

– Если не обманывают, и действительно из дуба, – посмотрел сосед, на свои полстакана, – то еще с век, поживу. А Зинаида, как же? Она же не доживет.

– Нашел о чем горевать? И сейчас уже, через раз «осечки», а там через сто лет, кто знает, чего будет.

– Ты же проверял? – спросил он, – как лекарство вообще на это дело?

– Положительно, – ответил я, – никаких расстройств. Спишь, как мамонт, застигнутый обледенением, без поползновений и видений.

– Это хорошо, – успокоился сосед, – но я думаю, немножко надо и потомкам оставить, – покачал он бутылку.

– Это да, – поддержал я его, – и написать, что лекарство это. А то ведь забудем, через двести-то лет,

– согласился я, подобрав не до конца сгоревший «самолетик», стал расправлять его у соседа на колене.

– Кто напишет? – спросил он.

–С твоим-то талантом, и такие вопросы, – покачал я головой, всовывая ему в руку, высочившийся из мангала, уже остывший уголек…

-Я бутылку эту, под своим нашла, на дне ямы, прикопанную, – рассказывала моей жене Зинаида,

–Ты только почитай, чего они там понаписали.

– Нектар «Вечно живой», по складам разобрала, неустойчивый почерк соседа жена, – Рецепт напитка в веках утерян. Но мы, носители его, пришедшие к вам, через тысячелетия…

–Может, капельку капнете, очень я сейчас в оживление нуждаюсь, – умоляюще промолвил я.

– Написано потомкам, – спрятала жена, бутылку за спину.

–Ты тут держи все под контролем, – наказала Зинаида жене, – а мне бежать на работу нужно. Мой «штрафник» в наряде, так что не отвлекайте.

Едва дождавшись, когда за ней закрылась дверь, я встал с дивана, и трижды с поклоном перекрестился ей вслед.

– Совсем худо? – встревожилась о моем, состояние жена.

– Я бога благодарю, что минула меня, чаша сия, – торжественно объявил я, кивнув на закрытую соседкой дверь веранды.

– На, возьми – всхлипнула от прилива нахлынувших чувств жена, протянув мне бутылку, – иди, проведай, бедолагу.

Сосед в трусах, и мокрой от пота майке, копал углубление в дне ямы.

– Вылезай подследственный, – весело окликнул я его, стоя на края ямы, – рыть-то погоди, бутылку забыли.

11

«Штрафник» молча поднялся на поверхность, забрал у меня бутылку и пошел к месту, где мы вчера снимали пробу. Пошарив под мангалом, достал стаканы, отвинтив пробку с бутылки, разлил остатки. Я смотрел за его действиями, с открытым от удивления ртом.

– А потомки, как же. Бессмертие, и все прочие, – наконец не выдержал я.

Сосед не отвечая, стукнул своим стаканом о мой, и одним глотком, опустошил его. Отдышавшись, он достал из заднего кармана брюк, запечатанный конверт и протянул мне,

– Написал я им тут, читай.

–Чего и все? – покрутил я в руках тощий конверт, вспомнив ящик с посланием.

– Самую суть написал. Читай.

– Дорогие потомки! На кой вам это бессмертие. Мне скоро семьдесят, а все уже так наст… (зачеркнуто), так за… (зачеркнуто), так,… в общем, ребята, и этого за глаза…

Мы с удовольствием махали лопатами, зарывая яму, с маленьким тощим конвертом в пластиковой бутылке на самом дне.