Запах октября. Сборник рассказов к 100-летию Рэя Брэдбери [Яна Демидович] (fb2) читать онлайн

Яна Демидович Запах октября. Сборник рассказов к 100-летию Рэя Брэдбери

От автора

Этот сборник составлен из рассказов октябрьского марафона, посвящённого 100-летию со дня рождения Рэя Брэдбери, любившего осень, Хэллоуин и мистические, страшные истории.

Марафон проходил в социальной сети «ВКонтакте», в моей творческой группе «В тёмном-тёмном…» (https://vk.com/yad_dark), и его итогом стали 13 рассказов, при написании которых я вдохновлялась разными произведениями Брэдбери.

А именно, в порядке очерёдности: рассказы «Скелет», «Крошка-убийца», «Ветер», «Попрыгунчик», «Банка», «Лаз в потолке», «В июне, в тёмный час ночной», «Озеро», «Смерть и дева», «Ночь», книга «Надвигается беда», рассказ «День возвращения» и книга «Канун Всех Святых». Также в моих рассказах есть отсылки и к другим его произведениям.

Кроме того, в сборник добавлен бонусный рассказ, который я написала спустя пять лет после смерти писателя. Эта история, «Венок из одуванчиков», – своеобразная эпитафия, в которую вплетено множество аллюзий на творчество Брэдбери в целом.

Одной из целей марафона было привлечь внимание к творчеству Рэя Брэдбери, который заслуженно считается одним из самых выдающихся писателей-фантастов. Надеюсь, что данный сборник рассказов тоже поможет в этом, и вам, уважаемые читатели, будет интересно.

Приятного чтения!

Костяная Изабэль

Всё началось в день, когда Бонни, решив помыть окно, грохнулась со стремянки и сломала руку. Кто бы знал, пока она скулила на полу, чем всё это обернётся?

Тощенькая, кожа да кости, Бонни доковыляла до ближайшей больницы, а там… А там и встретила его. Криса.

Высокий, в кипельно-белом халате, он сразу окружил её небывалой заботой. Казалось, перелом вот-вот срастётся сам собой – только лишь от одного бархатного, успокаивающего голоса. Ничего удивительного, что Бонни растаяла и дала телефон.

Так и закрутился их роман. Конфетно-букетный период, «котик» и «куколка», свадьба… Бонни опомниться не успела, как наступила их пятая годовщина. Пять лет совместной жизни.

И жизнь эта, увы, стала уже не столь счастливой.

Это тогда, пять лет назад, странности милого парня тоже казались милыми. Шутка ли, от костей фанатеть? Собирать бутафорские человечьи и настоящие – животных? В кабинете, вместо фото родных, вешать старые рентгеновские снимки? С каждым годом всё больше?..

Бонни всегда считала это некой профдеформацией. Так, баловство травматолога. Ничего особенного. Но чем дальше, тем больше эти костяные чудачества стали её раздражать. Особенно, когда прежде худенькая Бонни повзрослела, серьёзно увлеклась готовкой и стала полнотелой. Адепт бодипозитива, она не отказывала себе в любимой еде и считала, что стала куда красивей, чем раньше. Но Крис, такой же сухощавый, как и пять лет назад, недавно посмел намекнуть на необходимость диеты. Диеты!

Бонни прорыдала полдня. Все эти полдня бледный Крис клял себя последними словами и твердил, что она и так, конечно и так, красивая.

…Но спустя неделю притащил домой Изабэль. Женский скелет на подставке.

– Это ещё что? – возмутилась Бонни, когда муж торжественно поставил новинку в центре своего кабинета.

– Не что. Кто, – поправил румяный Крис, светясь от счастья. – Знакомься: Изабэль Ди Джакомо! Прошу любить и жаловать, – добавил он, окинув скелет любящим взглядом.

Теперь у мужа появился новый ритуал: холить и лелеять чёртову Изабэль дважды в день: утром, до работы, и вечером после. Специальной метёлкой он сметал с неё пылинки и оглаживал каждую косточку; вечерами, вместо их традиционного совместного просмотра кино, запирался в кабинете, будто с вип-пациентом…

В какой-то степени это и был вип-пациент: знаменитая Изабэль – танцовщица, когда-то блиставшая в их городе, – давным-давно завещала своё тело медицине. Скелет её пылился в музее при одной больнице, пока это не узнал Крис и, пользуясь связями, не выпросил его на время. Вроде бы для исследований. А на деле…

Бонни ярилась, но молчала. Терпела, с каждым днём ненавидя скелет всё больше и сильней. Крис отдалялся. И ладно бы смотрел на сторону, на живых девок-моделей! Это она бы поняла. Но скелет?!

Гром грянул, когда не ждали. Видимо, Крис, почуяв нутром опасность, наконец-то вспомнил про жену: устроил романтический ужин при свечах, с музыкой и без упоминания всяких там «косточек» через слово… Но, когда Бонни, млея в постели, вдруг услышала над собой: «О, Изабэль…» – вся романтика пошла прахом.

Бонни не любила скандалить. Однако в этот раз всё случилось само собой: и слёзы, и обвинения, и лепет испуганного мужа… Но на требование выкинуть чёртовы кости он вдруг выпрямился и твёрдо отказал. Отказал! Ей!..

Следующий день встретил гробовым молчанием. Унылая Бонни, завтракая в одиночестве, посмотрела на маффин, покрытый карамельной глазурью, и поняла: у неё только два варианта вернуть мужа: либо похудеть… либо, не худея, избавиться от скелета.

Подумав ещё, Бонни улыбнулась и смело придвинула к себе маффин. План сложился, как паззл. Всего-то и надо – чуток подождать…

…И позвонить брату.

***

Казалось, отношения улучшились. Бонни сделала вид, что смирилась с костяным фанатизмом мужа и, главное, с Изабэль, довольный Крис опять стал звать её «куколкой» и вроде бы начал уделять больше внимания…

Но скрытая угроза никуда не делась. Она стояла на том же месте, такая же невысокая, как Бонни, и столь же костистая, как она пять лет назад. Поэтому, дождавшись, пока муж уедет на конференцию, Бонни, что якобы уехала к маме, решила ограбить собственный дом. Точнее, имитировать ограбление.

Макс, её младший брат, всегда недолюбливал Криса и, когда тот не видел, крутил пальцем у виска. Его любовь к костям он не понимал. Зато понимал сестру, которая поведала ему свои горести.

Ближе к полуночи дверь дома была взломана братом, костяная коллекция – жестоко разбросана, а скелет ненавистной Изабэль – с чувством разбит вдребезги. Орудуя молотком, Бонни хихикала, точно маньяк («Вот тебе, получай!..»), а под конец – тщательно сложила всё в пакетик. Это потом, закопав остатки близ мусорки и плюнув на землю сверху, Бонни действительно поедет к маме. Утром, приехав домой и увидев «ужас», она вызовет полицию и, заливаясь слезами, позвонит Крису: «Милый, нас обокрали! Они утащили Изабэль!..»

Да. Свалить всё на неизвестного фаната Изабэль Ди Джакомо было нетрудно. Труднее было смотреть на горюющего Криса, который обвинял во всём себя: слишком восторгался, чересчур громко говорил о своём счастье иметь Изабэль в коллекции… вот и услышали не те люди.

…Однако Бонни рано праздновала победу.

***

Неприятности начались с работы: одна проверка, вторая, третья; сверхурочные часы и вызовы в выходной… Бонни стала взрываться от любой мелочи, помрачнела и побледнела. А ещё через неделю – обнаружила, что похудела на одиннадцать фунтов.

В тот день, моргая, она глядела на весы добрые десять минут. Затем вплотную подошла к зеркалу. Мнилось, ещё вчера щёки её имели более округлую, приятную глазу форму, а теперь…

Бонни тряхнула головой. Задрала майку и посмотрела на себя. Кажется, или рёбра стали выпирать больше?

«Это всё стресс, – подумала Бонни. – Успокойся. И съешь маффин!»

Ночью перед глазами двигались бесконечные столбики цифр. Бонни лежала на спине, тщетно пытаясь выбросить из головы работу, когда муж, лежащий сбоку, промычал нечто, похожее на: «Изабэль… я так скучаю…»

«Скучает!..»

Бонни, злая и расстроенная, так и провалялась без сна до утра. А утром, зевая, первым делом зашла на кухню и услышала восторженное:

– Куколка, ты села на диету? Ради меня?

Едва не завопив, Бонни кинулась к зеркалу, теряя тапки.

«Что это… Что за?!»

Крис подошёл со спины и, заключив её в объятья, промурлыкал на ухо:

– Ты стала такая красивая… почти как…

Муж осёкся, поняв, что сболтнул лишнего. Но Бонни легко закончила его фразу в уме: «…Почти как Изабэль. Да?»

Свет мигнул, и в её отражении мелькнуло нечто хищное, белёсое. Кости лица вдруг выперли под кожей сильней. Всхлипнув, Бонни вывернулась из рук мужа и понеслась в больницу.

…Анализы были обычные. Ничего особенного, всего лишь возрастные изменения. А что до ваших костей и худобы, милочка, – видали мы и не такое. Пропейте успокоительное, сделайте себе релакс-выходной…

Бонни слушала доктора, напряжённо застыв на стуле. Слова не утешали её, взгляд метался с ощутимо похудевших рук на стол, заваленный списочками лекарств, и обратно. В Бонни, казалось, ныла каждая косточка. Словно кто-то другой паразитом засел внутри.

Спустя две недели ушли ещё пятнадцать фунтов. Бонни ела, как не в себя, давясь и одолевая тошноту, но пышность фигуры стремительно исчезала. Скоро и вовсе помашет ей ручкой…

Но хуже, гораздо хуже, стало то, что теперь в зеркале мерещилась клятая Изабэль. Стоило это понять, как все суставы начинали дрожать, двигаться, будто пытаясь сбросить мясную оболочку.

Таблетки не помогали, а Крис… Поганец Крис уже трижды оговаривался, называя её чужим именем. Домашние скандалы превратились в нечто обыденное, а потом…

– Бонни, тебе нужно отдохнуть, – сказал Крис и добавил: – Нам нужно отдохнуть друг от друга, понимаешь?

Бонни с горечью кивнула. Семья их трещала по швам.

– Возьми отгул, съезди, куда хочешь… Например, в Шотландию. Ты же всегда туда хотела?

Бонни кивнула снова. Что ж. Быть может, это лучший вариант. Отдохнуть. Перестанет мерещиться всякая дичь, а из головы уйдёт безумная мысль о проклятье костяной Изабэль. Исчезнет, сдутая ветрами горной Шотландии. И всё снова станет хо-ро-шо…

Бонни повторяла это, как мантру: «Хорошо, хорошо, хорошо». Морской бриз трепал поредевшие от стресса волосы и дождевик. Пахло солью и водорослями, подступающим октябрём; вдалеке, у горизонта, ползло грозовое облако.

Туристов на ту экскурсию набралось немало. Приплыв на один из скалистых островов, они осмотрели развалины древнего замка и прослушали пару-тройку страшных исторических баек. Гроза близилась. Ломили, точно у старухи, кости: все и сразу.

«Это всё стресс, стресс, стресс… Нет никакого проклятья!»

Закинув в рот таблетку болеутоляющего, Бонни, кряхтя, подошла к обрыву, чтобы посмотреть на море. Небо – фиолетовое, как черничный сок, – было угрожающим и прекрасным. Внизу, среди бурных волн, где-то далеко-далеко, плавали рыбы и рачки, способные очистить скелет утопленника от бренной плоти…

«А ну прекрати! Что за дурацкие мысли?»

Бонни тряхнула головой. В шее тут же хрустнул какой-то позвонок. Издалека донёсся голос гида: «Гроза близко, ускоряемся!»

«Подождут, – подумала Бонни. – Ещё немножко посмот…»

В коленках вдруг что-то хрустнуло, причинив адскую боль, под подошвой ботинка дёрнулся камень. Земля внезапно растеряла твёрдость, и Бонни опасно качнулась к обрыву.

Закричать! Позвать на помощь!

…Но челюсти намертво сжались, не пропуская крик. Группа за деревьями уходила вместе с беспечным гидом. Они не скоро вспомнят о ней в такой толпе.

Челюсти сжались сильнее. И Бонни, мыча, вращая безумными глазами, полетела вниз.

Прямо к рачкам и рыбам.

***

…Крис шёл по пляжу и подбирал ракушки. Белёсые, обкатанные морем, они приятно напоминали кости. Его коллекцию, потерянную Изабэль и, конечно же, Бонни. Тоже потерянную.

Крис посмотрел на море и страдальчески поморщился. Боль от утраты была уже не столь сильной. А ведь он так и не знает, что с ней произошло. Быть может, как думали некоторые, она и правда упала с обрыва, где-нибудь на том острове в Шотландии. Но тела так и не нашли. Скорее всего, его унесло в Атлантический океан.

Крис так и не женился, всецело посвятив себя работе и пополнению коллекции. Иногда он думал, что так лучше всего: никто не зудит над ухом, не ревнует его к экспонатам… Ведь Бонни в конце чуть с ума не сошла. Так что… Как говорят: всё к лучшему. Да?

Мысли прервали крики чаек. Крис остановился, вглядываясь в песок вдалеке. Кажется, там…

«Не может быть!»

Крис замер – и рванул с места, как спринтер. Потому что у воды, укутанный водорослями и песком, лежал чистенький женский скелет.

Добежав, Крис упал рядом с ним на колени.

И радостно заорал:

– Изабэль! Нашлась!..

Подарок фей

Лотту разбудило хихиканье. Вздрогнув, она выпрямилась в кресле-качалке, и ребёнок тревожно толкнулся внутри.

«Опять эти мерзавки!»

С трудом поднявшись, Лотта сошла с крыльца. Кажется, или ветер донёс запах пудинга с патокой?

«Не кажется», – поняла Лотта, ощутив приступ тошноты. Дрянные девчонки всегда приносили сладкое: ссыпали у дуба липкие карамельки, подкладывали листья лопуха с каплями мёда, бросали тёмные крошки домашнего брауни… Играли в кормление фей. Фей!

Лотта давно не верила в сказки. И терпеть не могла соседских детей, что порой пробирались в их сад то через живую изгородь, то через невысокий забор и играли возле дуба. Дуб этот был древним, раскидистым, мрачным – именно таким, каким должно быть дерево из сказки. Лотта сто раз просила Рика, чтобы он срубил его. Вызвал бригаду рабочих и привёл сад в порядок. Но муж неизменно отвечал отказом. Как это так: срубить Этот Дуб? Он же помнил три поколения семьи! Да он сам в детстве облазил его сверху донизу, прочитал под ним сотню книжек, качался на качелях, подвешенных к ветвям…

«И Рик-младший полюбит его», – добавлял муж, ласково гладя её живот. Лотта криво улыбалась и чуток остывала. Какое счастье, что она ждёт мальчика! Лотта, выросшая с тремя сёстрами и не имевшая подруг, терпеть не могла девочек.

Особенно этих. Вэнди и Флору.

Ловкие, как обезьянки, с жабье-широкими ртами, они сразу вызвали неприязнь. А уж когда повадились в сад…

«Да пусть играют. Старины Дуба на всех хватит, – беззаботно говорил щедрый Рик, любивший детей. – Они же не вандалят? Нет. Славные малышки…»

Лотта протестовала. Кричала на «славных малышек» так, что те убегали, сверкая пятками. Сжав кулаки, ходила к соседям и жаловалась, после чего несносные девки затихали на пару недель. Родители мялись, объясняя, что девочки не хотели ничего плохого, они всего лишь угощали фей… воображаемых, разумеется… а крошки могут склевать птички, хорошо же? Они добрые, они не желают зла, но, конечно, это недопустимо, они поговорят с ними, да-да, поговорят…

Однако со временем у дуба вновь появлялись сладкие крошки, а нижние ветви украшали ленточки. Поймать детей с поличным теперь не удавалось. Они всегда успевали улизнуть.

…Как и в этот раз.

«Чертовки!» – подумала Лотта, рассматривая примятую траву и кусочки пудинга на листьях. Рядом, в чудно́й миске из коры, белела лужица сливок.

Сын снова сильно толкнул её, и Лотта поморщилась. Ей нельзя нервничать: это передаётся младенцу. Вот придёт с работы Рик – и можно будет пожаловаться.

Но в назначенный час Рик не пришёл: позвонив, сообщил, что задержится на работе из-за форс-мажора.

«Ложись без меня, родная. Не жди», – сказал он. Пожевав губу, расстроенная Лотта всё же позвонила соседям, чтобы высказать наболевшее, и легла в кровать. В ушах так и стояли извинения родичей Вэнди и Флоры. Наверное, из-за этого и случилась дикая мигрень. Приняв таблетку, Лотта часа два пялилась в потолок и гладила живот. В уме крутились треклятые девки. Вот ведь закон мировой подлости: если пытаешься не думать о чём-то, то лишь об этом и думаешь!

Не выдержав, Лотта встала и пошла на кухню – попить воды. Кухонное окно выходило в сад, занавески не задёрнуты, и дуб, освещённый неверным светом луны, был хорошо виден в темноте.

…А рядом с ним танцевали две фигуры.

Лотта застыла. Стакан с водой в её руке мелко затрясся.

Голые, в чём мать родила, там, без всяких сомнений, плясали Вэнди и Флора. Лохматые, без привычных косичек-хвостиков, они походили на туземцев, что беснуются у костра в каком-то диком, первобытном танце. Или ведьм, которые на шабаше призывают своего хозяина.

У Лотты пересохло во рту. Ну, знаете ли, это уже ни в какие рамки…

С травы вдруг поднялся светлячок. Затем ещё один. И ещё. Стая огоньков, что походили на шаровые молнии, зависли в трёх футах от земли, и девочки радостно засмеялись. Они раскинули руки и заплясали быстрей, кружась вокруг дуба. Огоньки закружились вместе с ними, точно там, внутри сияния, прятались крохотные фигурки, тоже раскинувшие руки. Фигурки…

Стакан выскользнул из ослабевших пальцев и разбился вдребезги. Лотта ахнула, когда один из осколков отлетел ей в лодыжку; по коже щекотно заструилась кровь.

«Аптечка! Быстрее!»

Заметавшись, Лотта бросила последний взгляд в окно – да так и оцепенела, позабыв о ранке. Ведь там, где пару секунд назад плясали незваные гости, уже никого не было. А утром…

***

Тяжёлый взгляд Лотты упёрся в круг примятой травы и медленно перешёл на человечков, сидевших у корней дуба. Неказистые, как и все детские поделки, они были сделаны из веточек и желудей, а руки-ноги обмотаны паутиной.

«Напугать меня решили. Навредить ребёнку!»

Полыхнула ярость. Оскалившись, Лотта что было сил пнула первую фигурку. Затем отшвырнула вторую и растоптала всё в труху.

«Так, да? А я вот так!»

Проспавшись, успокоившись, Лотта поняла, что видела спектакль. Мерзкие девчонки специально явились в сад ночью, чтобы напугать. Наверное, слышали, как она говорила, что часто страдает бессонницей. Огоньки же были всего лишь светлячками. Никаких фей нет. Не существует.

«Мелкие дрянные гадины! – зло думала Лотта, идя по супермаркету с тележкой. – Ещё этих уродов подкинули!»

Впереди, в отделе со сладким, вдруг мелькнули знакомые косички, и глаза Лотты нехорошо сузились.

«Так-так…»

Вэнди не успела взять с полки «Сникерс». Рука Лотты схватила её за запястье и резко повернула к себе.

– Что, опять подарочки феям?

– М-миссис Гордон, – пролепетала девочка, – что…

Лотта шагнула вплотную, чуть не притиснув её животом к стеллажу.

– Какого чёрта вы плясали в моём саду? Я запрещала! Совсем тупые?

Широкий рот испуганно приоткрылся.

– Плясали? Я не…

– Плясали-плясали! Ночью! У дуба!

– Мы спали, миссис Гордон, – запротестовала Вэнди. – Вам показа…

– Ах, показалось? – Лотта хохотнула. – Человечки из веток тоже показались?

– К-какие человечки?..

– А такие! Из желудей, с паутиной!

Внезапно Вэнди сама схватила Лотту за руку свободной рукой. Глаза её расширились.

– Где они? Это же подарки фей! Для нас!

– Врунья, – выплюнула Лотта. – Это вы с сестрицей сделали.

– Нет! Что вы сотворили с ними? Куда дели?

– Раздавила, как тараканов, – с удовольствием ответила Лотта, и Вэнди стала молочно-белой.

– Но… так же нельзя…

Рука на запястье сжалась крепче.

– Нельзя – лазать в чужие сады, деточка. Вот что нельзя, – прошипела Лотта, отпустив Вэнди.

Та попятилась, глядя на неё во все глаза.

– Феи не простят, – вдруг прошептала девочка. – Вы поплатитесь.

Лотта заставила себя ухмыльнуться. Однако от взгляда девчонки по спине прошёлся противный холодок. Руки безотчётно сомкнулись на животе, словно почуяв опасность для младенца.

– Феи не простят, – ещё тише повторила Вэнди, прежде чем убежать.

Лотта сглотнула и быстрей пошла на кассу.

***

С того дня начались кошмары, адски заболела голова. Рик-младший стал пинаться в животе всё ожесточённей. Вэнди и Флора взяли паузу, больше не показываясь у них в саду, но Лотта не перестала скрежетать зубами при мысли о них и «феях».

«Они не простят. Как же!» – пыталась фыркать Лотта.

Но чем ближе к рождению сына – тем страшней ей становилось. Дуб же, корявый исполин среди мшистой зелени сада, с каждым днём тревожил её всё больше. Его узловатые ветви и корни проникали в сны, тянулись к ней, будто щупальца кракена. Не раз и не два Лотта просыпалась в слезах и, глотая слова, умоляла Рика срубить чёртово дерево.

Последней каплей стал кошмар, в котором снова танцевали голые девки. Огоньки светлячков кружились над их головами, словно живые нимбы, но эти создания вовсе не были святыми. Они обливали недвижную, лежащую у корней дуба, Лотту патокой, сыпали сверху разноцветные бусины «Скиттлс»… И огоньки, вдруг обращаясь в крылатых человечков, накидывались на неё, орущую недобитой свиньёй. В нутре вспыхивала боль, между ног плескалось горячее и красное; феи обгрызали пуповину Рика-младшего и несли его в Дуб. В дупло. В своё логово. И там…

– Сруби его, сруби, сруби!.. – завыла Лотта утром, заламывая руки, и потеряла сознание.

Очнулась она рядом с семейным доктором, что щупал её пульс.

– Всё хорошо, миссис Гордон. Вы в порядке, малыш тоже.

Лотта сглотнула. И лишь после услышала, как в саду работает бензопила.

***

Всё, наконец, стало хорошо. Сон улучшился, на щёки вернулся румянец… Лотта вновь стала улыбаться, а Рик-младший – подобающе вести себя.

«Скоро увидимся, маленький», – шептала Лотта, любяще гладя живот. От кошмарного дуба не осталось и пенька.

Лишь однажды радость её омрачилась: в день, когда вернулись девчонки, что, как выяснилось, уезжали в другой город.

Лотту, опять задремавшую в кресле на веранде, разбудил крик. Продрав глаза, она увидела там, где стоял дуб, две сутулые, поникшие фигурки.

– Что, не ожидали, да? – с нескрываемым злорадством сказала Лотта, не спеша подойдя к ним со спины.

Вэнди и Флора не шевельнулись.

– Ищите себе другое место для игр. Уходите. Чего застыли?

Старшая, Вэнди, резко обернулась, и Лотта невольно попятилась: столько неприкрытой злости было на детском лице.

– Вы поплатитесь, – сказала девочка. Дёрнула за руку сестру, и обе они побежали к изгороди.

– Только попробуйте вернуться!.. – опомнившись, прокричала Лотта им вслед. Щёки её пылали, сердце болезненно колотилось.

…Но это всё были пустяки. Пустяки по сравнению с тем, что на следующее утро обнаружила Лотта.

Там, на земле, где стоял почивший дуб, лежал пластиковый пупс, запятнанный красным. А рядом, как, бывало, сладкое подношение, на листе лопуха багровели свежие капли крови.

«Феи не простят», – шепнул ветер, и ноги Лотты подломились. Живот резанула ужасная боль, стало мокро и страшно.

– Рик! – не своим голосом закричала Лотта.

И всё потемнело.

***

Она не знала, сколько прошло времени. Лишь запомнила резкий, больничный запах, свет и людей: в халатах, масках и шапочках. Где-то, без сомнения близко, стоял Рик. Наверное, это он держал её за руку, как тисками, пока врачи тащили из истерзанной утробы их первенца. Их сладкого Рика-младшего…

Его глаза были голубыми, а личико – красным и сморщенным. Лотта чётко запомнила это, перед тем, как погрузиться в сон без сновидений.

Но, когда малыша принесли покормить, улыбка вдруг застыла на её лице.

– Что такое, дорогая?

– Это не наш сын.

– Что? – поперхнулся Рик.

– Это не наш сын!..

И были слёзы, и был вызов медсестры с успокоительным, осмотр малыша и новые разговоры.

– Шарлотта, родная, тебе показалось…

– Его глаза были голубыми, голубыми!

– Карие глазки, замечательные, как у твоей мамы…

– Нет!

Младенец лежал на руках отца и, некормленый, тихонько плакал. Вдруг задохнувшись, Лотта вспомнила ужас на месте дуба.

– Что? Пупс в крови? – нахмурился Рик после её рассказа.

– Ты должен был увидеть!

– Милая, я прибежал на крик, я видел только тебя. Тебе показа…

– Это всё девчонки! Всё из-за них! Это они, это…

«Феи не простят».

Лотта осеклась. Взгляд её перешёл на младенца – и встретился с таким же внимательным взглядом тёмных глазок.

«Вы поплатитесь».

– Подкидыш фей, – прошептала Лотта, вспомнив детские сказки.

И захохотала в истерике.

***

…Перед выпиской Лотта узнала, что соседи переехали.

– Я думал, ты обрадуешься, – удивлённо сказал Рик, сообщивший эту новость.

Жена бледно улыбнулась ему.

– Да, милый. Это… здорово.

Рик-младший лежал на её руках и спокойно сосал грудь. Он вообще был спокойным: не кричал, не плакал… Медсёстры нарадоваться не могли: «У вас такой сладкий пупсик, миссис Гордон! Просто сказка!»

Сладкий. Сказка.

Лотта заставляла себя улыбаться. Паника прошла, курс успокоительного делал своё дело. Фей не существовало в природе. Но что-то, что-то… что-то заставляло застывать ледяной статуей, когда маленькие влажные губы обхватывали сосок. Как будто это было неправильно.

«Как будто это – Подкидыш фей», – добавил в мозгу непрошенный голос.

По телу Лотты прошла судорога.

«Их нет. Нет!»

Нет – также, как противных девок и окровавленного пупса, что вызвал у неё преждевременные роды. Ни следа крошек от пирогов, карамели и страшного дуба с лентами на ветвях. Нет и нет.

«Всё хорошо, – упрямо повторяла Лотта, зайдя в дом с младенцем на руках. – Всё хорошо».

Но это было не так.

***

В первую же ночь младенец закричал, точно его режут. Подскочив, Лотта включила свет и ринулась к кроватке.

Рик-младший встретил её невозмутимым взглядом.

– Что такое? – зевая, подошёл муж. – Есть хочет?

– Не знаю, – сглотнув, ответила Лотта. При свете ночника сын казался бледнее обычного. Глаза же, наоборот, напоминали тёмные пещеры.

«Или дупла», – подумалось Лотте, и она скорей отмела опасные мысли. Взяв малыша, поднесла его к груди.

– Не хочет? – спустя минуту спросил Рик.

– Нет…

Рика-младшего положили обратно в кроватку. Спустя час, когда родители только заснули, крик-сирена раздался вновь.

И опять – ангельски-безмятежный лик. И снова – нежелание кушать.

– Младенцы… – пробормотал муж, ложась обратно в кровать.

Лотта помедлила. Игра света, или на мизерных губах мелькнула улыбка? За секунду до выключения ночника?..

На третий крик Лотта вызвала врача. И плевать, что за ночной вызов придётся раскошелиться. Доктор осмотрел младенца, одобрительно сообщил, что тот здоровее всех, и уехал с чувством выполненного долга.

…Лотта лежала без сна до самого утра. И чувствовала, как младенец в кроватке неотрывно смотрит в её сторону.

***

Рика отправили в командировку. Эта новость прозвучала громом среди ясного неба, и от лица Лотты отлила краска.

«Я буду… с ним… одна?»

– Всего-то денёк, милая. Не скучай. Люблю тебя и малявку!

Влажный след от поцелуя Рика ещё подсыхал на щеке, когда Лотта вернулась в дом с крыльца. Этажом выше тут же грянул знакомый плач. Грудь зачесалась, словно обкусанная мошками.

«Всего один день, – твердила себе Лотта, поднимаясь по лестнице. – Всего один…»

Будь живы родители, можно было бы пригласить их. Но ни её, ни Риковых родных уже не было на этом свете. Нет подруг и даже соседей с детьми. Конечно, можно бы заказать сиделку, нянечку, но это, наверное, слишком уж дорого…

Младенец моргнул и протянул к ней пухлые ручки.

«Есть хочет. Ладно».

Под его требовательным взглядом Лотта не выдержала и почесала грудь ногтями. Малыш гугукнул, потянулся сильней.

«Ладно».

Взять на руки, сесть, выпустить из блузки одну грудь…

Резкая боль заставила вскрикнуть. Младенец впился в неё пониже соска и зарычал, как разъярённый дворовый кот.

«У него зубы!..» – прогремело в голове, и Лотта, не понимая, что делает, чисто рефлекторно ударила существо – не человека, нечисть! – по голове. Зубы разжались, и мягкое тельце, скатившись с её колен, шлёпнулось на пол.

Детский плач. Трясущаяся Лотта на ногах.

«Подкидыш фей. Подкидыш…»

Розовый ротик, распахнутый в невыносимом крике. Мягкий, слюнявый ротик без всяких там зубов.

Лотта качнулась. На груди её, из которой словно выдрали шмат мяса, не было ничего, кроме красноватых полосок от ногтей.

– Ты меня не обманешь, – неуверенно сказала Лотта.

Младенец моргнул – и заплакал ещё горше.

***

…Мать притворилась, что варит пиво в яичной скорлупе. И Подкидыш выдал себя удивлённым вопросом. Родители вынесли Подкидыша на мороз – и феи, сжалившись, забрали своё дитя, вернув людям их человеческое… Их прижигали раскалённым железом, хлестали крапивой… Всё, что угодно, лишь бы вернуть своё и своих.

«Где ты, мой голубоглазый?» – всхлипывала ночами Лотта. Отродье с глазами фей дышало в колыбельке, строя новые козни. Лотта больше не считала его сыном.

– Это Подкидыш, как ты не понимаешь?! – в отчаянии кричала она Рику.

– Это – послеродовое, милая… нервы… Роды были тяжкие, ты едва не умерла… – отмахивался он, вновь и вновь вызывая семейного врача.

Но таблетки не помогали. Лотта боялась всё сильнее, всё больше читала в интернете чёртовых сказок о феях, эльфах, фэйри… Она повесила на шею железный крест. Обвешала комнату гроздочками рябины. Она наивно думала, что это поможет, что клятый Подкидыш расчихается и исчезнет, а вместо него в кроватке ей улыбнётся её родной малыш.

Но ничего не происходило. Ни простое железо, ни рябина не пугали его: слишком уж был силён. Каждую ночь в спальне мерещились шорохи, а, стоило включить над кроваткой ночник, как Лотта видела улыбку младенца. Нехорошая, взрослая, она мигом исчезала, когда рядом появлялся папа Рик.

Рик водил её к психотерапевту, потом всё же нанял нянечку, стал уговаривать Лотту съездить на лечебные воды… Но всё было бесполезно.

– Я знаю, чего ты добиваешься, – сказала Лотта, вцепившись в детскую кроватку. Подкидыш безмятежно посмотрел на неё в ответ. – Ты хочешь, чтобы я попала в психушку. Не выйдет, дружок!

На последнем сеансе у психотерапевта Лотта расплакалась и закивала. Она всё поняла, конечно, поняла. Никаких фей нет. Это послеродовая депрессия, страх от глупой детской шутки…

Вернувшись домой, Лотта поцеловала радостного мужа и чмокнула сына в маковку на его глазах. Сегодня она сама посидит с малышом, больше не нужна няня.

– Вот и славно, – просиял Рик.

– Отдохни, милый. Сходи в паб… – улыбнулась ему Лотта.

Но, как только за мужем закрылась дверь, улыбка превратилась в гримасу. Настало время решительных действий.

Лотта вышла в сад и зажгла мангал для барбекю. Положила один шампур нагреваться.

«Пиво в яичной скорлупе. Крапива. Раскалённое железо. Пиво в яичной…» – повторяла Лотта, идя к младенцу.

Вот и он – серьёзный, уже подросший карапуз. Но впечатление обманчиво, обманчиво…

Он не сопротивлялся. Он не знал, что его ждёт. Не думал, что она на такое решится.

Считал её дурой.

Лотта положила младенца на место, едва заросшее травой: туда, где недавно высился дуб, принадлежавший феям. Взяла нагретый шампур и занесла его, как шпагу.

– Отправляйся к феям, – прошипела она. Оскалилась и…

– Лотта!!!

Рик, почуявший неладное, налетел ураганом. И они покатились по траве; Лотта рыдала, крича и отчаянно сопротивляясь.

– Дай мне прижечь его! Они вернут младшего! Вернут!..

Лотта завыла. Она выла, пока её вязали санитары. Выла, пока в предплечье не всадили иглу. Выла, пока теряла сознание.

Она проснулась лишь ночью, в камере с мягкими стенами. Грудь чесалась, ныла, полная молока; перед глазами стояла белёсая пелена.

«Всё будет хорошо», – из тумана выплыл Рик со знакомым кульком на руках – и исчез, словно его тоже забрали феи.

Лотта всхлипнула, спелёнатая ремнями.

А потом услышала, как внизу, под койкой, влажно чмокнули маленькие губы.

Роза ветров

…Всё началось с похода в тот антикварный магазинчик. С чёртовой лавки, что Мэри углядела, пока они шли в ресторан.

– Дин, ты только посмотри!

Дин страдальчески поморщился, увидев широкую витрину, на которой в рядок сидели винтажные куклы. За ними, в пыльной комнатёнке, пропахшей старьём, виднелись шкафы и полки, забитые тем, что боготворила его жена – фанатка блошиных рынков.

– Пошли, пошли! – потянула его сияющая Мэри.

Хватило одного взгляда на неё, чтобы лицо расслабилось. Конечно, Дин подчинился. А как же? Как отказать любимой жене? Да ещё и в медовый месяц?

– Здравствуйте! – зайдя, первым делом прокричала Мэри.

Тишина. Только внезапный сквозняк, точно пёс, настороженно нюхнул их голые лодыжки.

Дин невольно поёжился. Вроде кондиционера не видно, однако прохладно, как майским утром. Особенно, после улицы, где правит знаменитая жара Флориды.

Но где же хозяин?

– Какая прелесть! – восхитилась Мэри, заметив сервиз, расписанный пегасами и розами.

Невдалеке что-то звякнуло. Прошуршала длинная юбка.

– Согласна. Премиленький, – улыбнулась кудрявая женщина, выйдя из-за шкафа, и Мэри подпрыгнула, чуть не уронив взятое блюдце.

«Потайная дверь?» – успел удивиться Дин, когда понял, что хозяйка – а это, без сомнения, была именно владелица лавки – в упор смотрит на него.

Блеснули очень белые зубы.

– Роуз О’Коннор. Хозяйка, – представилась она, словно прочитав его мысли, и Мэри тут же рассыпалась в комплиментах: ах, какой у вас ассортимент, да какие волосы, какой лук…

Волосы и правда были примечательные. Цвета красного золота, они были обвязаны алой тесьмой и доходили до пояса. В мшисто-зелёных глазах таилась усмешка, а платье выдавало любителя исторических реконструкций. Точь-в-точь средневековая ведьма, пахнущая мёдом и горькими травами.

Подавив зевок – эти лавки всегда наводили на него скуку – Дин отошёл от беседующих и стал лениво прохаживать вдоль стеллажей. Бронзовые пиалы, ложечки… Шкатулки и черепаховые гребни для волос… Всё это он видел не раз. Дома, в Сиэтле, у Мэри была целая кандейка для подобных безделушек.

…Впрочем, кое-чего здешнего у неё не было.

Дин остановился, углядев странные пузатые склянки. Витые, они чем-то напоминали восточные кувшины, где в сказках обитали джинны, – только без носиков. Каждый был запечатан пробкой с продавленным на ней словом, прозрачен и… абсолютно пуст.

– Тайфун. Памперо. Муссон, – негромко прочитал Дин на трёх из них.

– Это мои ветра, – вдруг шепнули рядом.

Дин вздрогнул: хозяйка появилась слишком незаметно и встала чересчур близко.

– Ветра? – неуверенно переспросил Дин.

Мэри, стоявшая где-то позади него, в районе прилавка, шумно копошилась в коробке с украшениями, попискивая от восторга.

– Да, милый. Они спят там, пока не разбужу, – сказала Роуз и чарующе улыбнулась во все тридцать два зуба.

Дин кашлянул и отодвинулся. «Милый»? Кажется, с ним неприкрыто флиртуют. Или это просто обращение, фишка всех, даже американских, ирландок?

– Э-э-э… А вы продаёте их? – спросил Дин и опять оглянулся на жену, чтобы вновь увидеть её спину.

Неприятное чувство, что здесь какой-то подвох, ловушка, родилось в районе копчика и сколопендрой поползло к голове.

Дин слышал о «мастерах», которые закупоривали воздух с места какого-нибудь супер-события в баночках, а затем продавали его. Но Роуз О’Коннор явно была не из таких. И Дин с опозданием понял, что она ему не нравится. Совсем-совсем.

Похожа на безумную.

– Продаю? Нет, милый, нет! – Роуз расхохоталась. – Разве можно продавать друзей?

Пальцы её ненароком коснулись руки Дина, и тот шагнул назад.

– Ну, это… это, конечно, здорово… но нам… нам пора. Мэри! У нас столик на время, забыла?

Дин решительно прошёл к жене и цепко взял её за руку.

– Мэри, ты заснула?

Она тряхнула головой.

– Ох, прости. Тут столько всего…

– Что-нибудь выбрали? – промурлыкала Роуз, неслышно подойдя. Глаза её, устремлённые на Мэри, вдруг хищно блеснули.

«Она ей не нравится», – нутром почуял Дин. Ей не по духу его красавица-жена.

– Я хочу брошь… и сервиз, и…

Дин дёрнул Мэри за руку.

– Опоздаем! Давай в другой раз?

– Но Дин, как же…

– Извините, спасибо за всё, мы спешим, – скороговоркой сказал Дин хозяйке.

Иногда, чтобы выдернуть жену из её винтажного мирка, приходилось применять силу.

– Мэри, скорей, опоздаем…

Но сейчас дело было не только в ресторане. Дин остро, резко ощутил, что зря, ох как зря они зашли в этот магазин.

«Ничего. Перебьётся. Сколько ещё тут таких лавчонок? Потом купит безделушку…» – всё думал Дин, пока они выходили на жаркую улицу.

И ведь дёрнул чёрт обернуться!

Дин чуть не споткнулся, увидев Роуз, что уселась на витрине среди кукол. Волосы её шевелились, как ветви ивы на ветру. Поймав взгляд, хозяйка лавочки широко улыбнулась – и послала ему воздушный поцелуй.

***

Шёлк приятно холодил тело. От Мэри пахло любимым лавандовым лосьоном, а ветерок с балкона, поднимая фату занавески, легче лёгкого трепал по волосам.

Медовый месяц. Как же это здорово…

Дин улыбался, обнимая жену. У них ещё три дня, полных безмятежного отдыха и удовольствий, целых три дня в солнечном Майами.

Он уже засыпал, когда Мэри завозилась в объятьях и, повернувшись, снова припала губами к его губам.

«Дорогая…»

Дин сонно ответил на поцелуй. Руки Мэри огладили его щёки и плечи, и тело её прижалось сильней. Поцелуй стал глубоким, жадным, медовым…

Но тут Дин запустил руки в её волосы – и дрёма слетела мигом. Напрочь.

Потому что у Мэри, носившей прямое каре, никак не могло быть таких длинных, кучерявых, как руно барашка, волос.

– Милый… – хрипло простонала Роуз О’Коннор в полумраке.

– Чёрт!.. – ругнулся Дин и, едва не упав с кровати, включил ночник.

…Мэри, что лежала на своей части кровати, приподняла голову.

– Что такое? Москит? – морщась от света, сонно спросила она.

Никакой рыжей Роуз. Никакого запаха мёда. Лаванда.

– Показалось, – извиняюще пробормотал Дин, выключая свет.

«Сон. Просто сон приснился», – подумал он, ложась обратно в кровать.

Но, немного подумав ещё, встал и крепко закрыл балкон.

***

День спустя, после обеда, Дин пошёл на прогулку в одиночестве, оставив Мэри нежиться в спа-салоне. Солнце припекало макушку даже через соломенную канотье – подарок жены; фруктовый лёд спасал лишь на краткое время, но в целом жизнь была хороша. Её не портило даже воспоминание о том сне. «Кошмаре», – поправил себя Дин, когда внезапный порыв ветра вдруг сорвал с него шляпу.

– Нет!

Чертыхаясь, Дин побежал за пропажей, и к нему тут же присоединились неугомонные местные мальчишки.

– Догоняй, догоняй!..

Глупо это, по-детски, но не может же он так просто распрощаться с подарком?

– Вон она! Глядите, мистер!

– Где?!

Коварный ветер швырнул несчастную шляпу на пальму. Качнул, точно дразня, и, опять подхватив, понёс дальше.

Дин не осознал, когда пропали все пацаны. Он встал как вкопанный, когда обнаружил себя на знакомой улице. И даже ругнуться не сумел, когда шляпа его, подхваченная порывом, скрылась в дверном проёме той самой лавчонки.

Дин сглотнул. Во рту появилась горечь – будто жевал сухую траву.

Они с Мэри так и не вернулись сюда: на их счастье, недалеко от гостиницы нашлась лавка куда больше и изысканней этой. Там жена и накупила себе вещичек. Но здесь…

Дин вспомнил липкий, медово-жаркий кошмар. Вспомнил ветры в сосудах. Встряхнулся.

«Чего ты как маленький? Это просто… причуды ирландки и сон. Просто сон. Не дрейфь. Пошли за шляпой!»

– Милый… – раздалось, как только он перешагнул порог.

Сквозняк захлопнул дверь, и, не успел Дин и слова сказать, на него, как смерч, налетела Роуз О’Коннор.

Щелчок – и окно скрыла бархатная занавеска. Второй – и в комнате вспыхнули огарки свечей. Третий – и платье упало к ногам, обнажив тело белее ирландских сливок.

– Милый Дин… – повторила Роуз, облизывая губы. От неё ещё гуще несло мёдом и полынью.

– Прекратите! – попятился Дин.

– Разве я не прекрасна? – задохнулась Роуз.

– Слушайте, мисс… миссис… я только женился. Я люблю свою жену, – зачастил Дин, уже напрочь забыв о шляпе.

«Вместе. В горе и в радости. Навсегда».

Дин смотрел на голую ведьму из страшных сказок. Фурию с ржаво-рыжими волосами и глазами, в которых начала посверкивать ярость. Дин верил – и не мог поверить в то, что видел.

– Ты отвергаешь меня? – прошипела Роуз, пока он пятился к двери. – Меня?

– Мисс… я…

– Любишь. Свою. Жену? – с отвращением отчеканила Роуз. – Эту линялую тряпку?

– Я…

– Отвечай!

Роуз выбросила вперёд руку – точно камень из пращи – и по комнате прошёл ветер. Завыл, припечатал Дина к двери.

– Я… люблю… свою… жену! – через силу, упрямо, повторил он.

– Убирайся! – взвизгнула ведьма.

Дин не понял, как оказался на улице. Упав на асфальт, он ободрал оба колена и ладони, но нечто – наверное, чувство самосохранения – заставило его пружинисто подняться и заковылять, затем пойти, побежать – как можно скорее и подальше от про́клятого места.

В ушах у него свистел ветер.

***

На следующий день погода резко испортилась. Вместо сухой жары зарядили ливни и грозы – да так, что неохота из номера выходить. Тем более, что Мэри простыла – прямо накануне отъезда.

– Знаешь, я не удивлюсь, если увижу на улице аллигатора, – заявила жена и, хихикнув, шмыгнула носом. – Столько воды!

– Ты выпила таблетки? – забеспокоился Дин.

– Да выпила, выпила, чего трясёшься? – деланно ворчливо ответила Мэри.

Дин закусил губу и не ответил. Не говорить же ей, что ему тревожно? Что вся эта серая муть за окном, привычная дома, здесь играет на натянутых струнах-нервах? Что со дня знакомства с чёртовой Роуз он потерял покой?

«Убирайся!» – она в ярости прокричала это, вышвырнув его… ветром? Хранила «друзей» в сосудах?..

Дин никогда не верил в сверхъестественное. Зато сверхъестественное, похоже, верило в него. Верило, что он может полюбить кого-то сильней, чем супругу.

Дин вздохнул, глядя на потоки воды за окном.

«А если ведьма начнёт мстить? Как мстят отвергнутые женщины?..»

– Бред, – фыркнул было Дин и ухмыльнулся.

Но порыв ветра, ударивший в стекло, вмиг стёр с его губ ухмылку. Кулаки непроизвольно сжались.

«Ничего. Скоро домой. Всё забудется…»

Дин всё думал об этом, сидя с чемоданами в аэропорту. За пределами его выл голодный пёс-ветер. Или целая стая ветров.

«Что за дурацкие мысли?»

Вслед за этой мыслью пришла другая: некрещённый в церкви всегда уязвим для тёмных сил. И Дин заёрзал на сиденье, посмотрел на дремлющую Мэри. Голова её покоилась на его плече.

А ведь она вообще атеистка…

Рейс отложили из-за погодных условий, и бессонная ночь прошла в аэропорту. Зато при отлёте выглянуло солнце – прощальный подарок Майами. Красота!

Полёт прошёл без происшествий. Сойдя с трапа, Дин улыбнулся родному городу и подумал:

«Всё будет отлично. Прощай, ведьма!»

…Но, стоило это подумать, как мимо пронёсся пахнущий мёдом ветер.

– Что случилось? – спросила жена, увидев, как Дин оцепенел.

– Ничего. Пошли, – отрывисто сказал он и потянул её к такси.

«Всё будет отлично».

Как же он ошибался.

***

– Ну и погодка, – присвистнул Ник, выглянув в окно. – Давненько такого не было…

Дин посмотрел на армию туч, что двигалась по небу в сторону их офиса, и нахмурился. Впрочем, особых причин для беспокойства не было. Они же не в Техасе, не среди поля? Тут не бывает смерчей.

Дин снова посмотрел на компьютер. До конца рабочего дня следовало закончить отчёт, и для этого требовалась предельная внимательность.

…Но мысли против воли возвращались к вчерашнему дню, когда они вернулись домой – и обнаружили выбитые стёкла окон.

Первая мысль была – воры: их ограбили, вынесли ценные вещи. В комнатах царил невероятный хаос. Однако, разобрав завалы, они с Мэри поняли, что ничего не украдено. Всё на месте, словно…

«Словно вдруг налетел ураган», – вслух договорила его фразу жена. Услышав это, Дин замер и вновь вспомнил ветер уаэропорта.

«Не может быть».

Ему показалось. Даже если ведьма и правда умеет обращаться с ветром, она слишком далеко. Она не может достать его здесь.

«…А если может? Ветры ведь летают по всему свету…»

– Роуз. Роза ветров, – невольно прошептал Дин.

За окном тут же прогремел гром, заставив его вздрогнуть.

– У-у, зверюга! – усмехнулся Ник и, поймав взгляд коллеги, объяснил: – Рычит, как пёс. Здоровенный такой, небесный!

– Тебе книжки писать надо. С такой-то фантазией, – пробормотал Дин, возвращаясь к отчёту.

Гроза близилась, вот уже на окно брызнули первые капли. В шею задуло, словно кто-то слишком сильно врубил кондиционер.

«Ник включил. Вечно ему жарко», – недовольно подумал Дин.

– Друг, убавь, а? Не хочу валяться с соплями!

Ник поднял взгляд от бумаг.

– Ты чего, старик? Он же выключен.

Моргнув, Дин оторвался от клавиатуры и взглянул на кондиционер. И правда. Откуда же тогда?..

В стекло резко, будто таран, ударил ветер. Что-то хрустнуло.

– Ч-чёрт. Вот это да! – протянул Ник и, плюнув на работу, достал смартфон, чтобы, подойдя к ближайшему окну, запечатлеть редкую картину.

На небе разворачивалось нечто невообразимое: тучи вертелись, как вода в сливе ванной, извивались и смешивались между собой, словно сминаясь в единый, громоздкий…

«Цветок розы. Чёрно-багровый цветок», – подумал Дин, напрочь забыв про отчёт. На загривке вдруг поднялись волосы, а сердце кольнула тревога за Мэри.

– Да, дорогой? – услышал Дин среди помех, набрав номер жены.

– Ты в порядке? Всё хорошо? У нас здесь гро…

За окном точно взорвалась атомная бомба. Мигнул и погас свет.

– Резервное питание где?

– Почему не работает?!

Повсюду в офисе загомонили сотрудники, замерцали смартфоны.

– Мэри, Мэри! – закричал Дин в трубку.

Помехи. Далёкий-предалёкий голосок:

– Да, дорогой? Да, дорогой? Да, дорогой?

«Что за?..» – успел подумать похолодевший Дин, когда в динамике зашуршал ветер. А следом раздался знакомый голос, источающий мёд:

– Что, милый? Не передумал, всё отвергаешь меня? Не боишься?

Смартфон выпал из пальцев и шлёпнулся на пол.

– Боиш-ш-шься, – успело донестись из динамика, когда за окном полыхнула ослепительно-белая вспышка, и стекло взорвалось. Внутрь офиса, будто свора гончих за зайцем, ворвалась сотня ветров. Стопки бумаг разлетелись, провода лопнули, как волоски, а помещение наполнили крики.

Но Дин не мог бежать, как остальные. Белый, сползший на пол возле своего стола, он тупо смотрел, как в сверкании молний то виден, то не виден Ник, обмякший у окна в кровавых осколках.

***

Мэри всхлипнула.

– Какой ужас… Такой молодой…

Дин приобнял её за плечи.

– Пойдём, дорогая.

Сырое, пахнущее лесом кладбище смыкалось вокруг них. Давило, напрягало стародавними смертями.

«Ты что, ещё и экстрасенсом заделался?» – мрачно спросил внутренний голос. Лёгкий ветерок коснулся волос, и Дин покрепче сжал распятие в кармане. Он купил его сразу же, в тот день, когда началась и кончилась та жуткая гроза. Купил и для Мэри, но та, конечно же, отмахнулась: «Что за глупости? Зачем? Ты же знаешь, что я…»

Дин хотел рассказать ей про ведьму, но каждый раз что-то мешало. Язык не поворачивался.

«Словно заколдован. Ты заколдован, старик», – вдруг прошептали на ухо голосом Ника, и Дин резко остановился.

– Ты слышала?

– Что, дорогой? – тоже остановилась Мэри.

«Она ждёт тебя. Она хочет тебя. Она не остановится», – прозвучало в другом ухе, и Дин понял.

Это говорил ветер.

«Её ветры забирают наши души, старик. И твою заберут. Если не подчинишься…»

– Нет! – прокричал Дин и обеими руками сжал виски. – Нет, нет, нет!

– Дорогой, что с тобой? Дорогой…

Давление воздуха внезапно стало невыносимым. Мимо пролетел порыв, от которого лёгкая, тонкокостная Мэри пошатнулась и сделала пару шагов в сторону. Наверху затрещали ветки… и начало падать дерево.

– Берегись!..

Дин успел оттолкнуть Мэри в последнюю секунду. Рукав обдало трухой, на землю посыпались жучки.

Мимо, смеясь, пролетел ветер, пахнущий цветками липы.

«Я доберусь до тебя, милый. И до неё доберусь».

***

…Мэри ему не поверила.

– Дин, ты в своём уме? Какие ведьмы?

Она не могла понять, что ей грозит опасность. Не верила, что Роуз О’Коннор щеголяла перед ним голышом («Дорогой, это был солнечный удар! Не помнишь, в каком виде ты вернулся в гостиницу? Весь горячий, а как тошнило!»).

А уж когда Дин, рассказавший всё, что было, и взявший работу на дом, начал превращать их особняк в форпост (укреплять двери, подвал в кухне, навешивать ставни на окна) – и вовсе расхохоталась.

– Ну что за паранойя!

– Паранойя? – окрысился Дин. – Ты не понимаешь! Она хочет достать тебя!

Дин изо всех сил пытался защитить дом и жену. Ветры дали им передышку, но она была затишьем перед бурей. Дин не собирался сдаваться. Ни за что! Он укрепит дом, подвал, он всё сможет. Отыщет способ отбить атаку ведьмы.

«Как она не понимает… почему не верит?»

Дин начал всерьёз думать над тем, чтобы пригласить священника. Плевать, что Мэри начнёт верещать. Им надо, надо как-то защититься…

– Сегодня мы с девочками идём в театр, – сообщила Мэри, выбирая в шкафу платье.

– Нет! – скрежетнул Дин, вмиг представив, как ветер ловит его жену. Как она взлетает, словно Дороти в Страну Оз, – и врезается в землю, ломая кости. – Ты останешься здесь! Это опасно!

Мэри закатила глаза.

– Если так опасно – иди с нами.

– Нет! Мы не можем так рисковать! Она нападёт в любой момент, нам нужно отсидеться!

Мэри вздохнула.

– Ладно. Если тебя это успокоит…

Жена искоса поглядела на него. Затем подошла, прижалась всем телом. Дин ответил на её объятье.

– Дорогой… Дорогой, давай завтра сходим к нашему психотерапевту?

Дин сразу напрягся.

– В последнее время ты сам не свой… такой нервный… что-то произошло, когда мы вернулись. Быть может, смена климата… а ещё смерть бедного Ника, дерево то дурацкое…

«Ты не понимаешь», – с горечью подумал Дин, но ничего не сказал.

…В ту же ночь вернулся ветер. Дин проснулся, как от толчка, и сел в постели. Где-то посвистывал сквозняк.

«Я же всё законопатил!»

Казалось, вокруг дома собралась сотня шептунов. Голоса, смешки… и вой – горестный, точно крик ирландской банши.

«Её ветры забирают души», – вспомнил Дин и похолодел.

– Дорогой, – раздался тонкий, испуганный голосок позади.

Мэри в лёгкой ночнушке. Бледная, испуганная, с глазами, как у совы.

– Я что-то слышу…

Дин кивнул. Ветер бросил в закрытые ставни мелкие камушки. Провёл по стене точно призрачным языком.

– Не бойся. Они не прой…

Удар. Дом сотрясся до фундамента, в зале затрещало, бухнуло, зазвенели осколки, и в коридоре завыл ветер.

– В подвал, быстрей! – закричал Дин, перекрикивая шум.

Схватив Мэри за руку, он понёсся к кухне. Сотня ветров хвостом летела за ними, обдирая обои и рамки с фотографиями, круша мебель и качая стены. «Тайфун, памперо, муссон», – колотилось в голове у Дина.

– Быстрей, Мэ…

Она закричала, когда бешеный вихрь сорвал с дома крышу. Последним, что почувствовал Дин, был холод её руки, выскользнувшей из его вспотевшей ладони. Последним, что увидел, – орущая, кукольная фигурка, которую словно подхватил незримый великан.

И всё стихло.

***

– Вернулся, – удовлетворённо улыбнулась Роуз. – Испугался.

Он снова стоял там, в ненавистной лавке: обросший, небритый, с синяками под глазами… Настоящий бродяга.

– Теперь не будешь бегать от меня?

Ведьма мягко подошла и встала напротив него. Коснулась заросшей щеки тонким пальцем.

– Где моя жена? – прохрипел Дин, и палец отдёрнулся.

Нехорошая улыбка скривила губы; в руках Роуз появился витой сосуд. Она выдернула пробку, выпуская ветер.

«Дин, дорогой… Я же говорил, старик… Ди-и-ин!»

Он слышал Ника, слышал Мэри, слышал сотню других, незнакомых голосов. Издеваясь, ветер кружил вокруг него – сильный, напитанный чужими душами…

Они страдали. Он – тоже.

«Мэри… дорогая…»

Дин оскалился и бросился на ведьму с крестом. Взмах руки, злобный взгляд – и он отлетел, не достигнув цели.

– Не будешь любить меня?

– Катись в ад, стерва!

Ведьма ощерилась, и в Дина полетел ветер.

«Вместе. В горе и в радости. Навсегда», – ещё успел подумать он.

И улыбнулся.

Покажи зубки

Ширли грызла губу и смотрела в окно, за которым чернел бескрайний лес. Густой, страшный, полный Истребителей… и такой манящий.

Вкус железа во рту привёл в чувство. Сразу вспомнился Багровый обед, что поджидал на первом этаже. Стоило это понять – и желудок съёжился до размеров горошины. Секундой спустя по коридору разнёсся звон колокольчика – самый мерзкий звук на свете.

Вздохнув, Ширли соскользнула с подоконника и оправила платье. Мать любила, когда она наряжалась в красное.

В цвет крови.

– Привет, Ван Хельсинг, – шепнула Ширли, проходя мимо черепа, что прятался в стенной нише.

Матери не нравилось, когда она называла его так. Но Ширли, когда-то услышав неосторожно обронённое имя, накрепко запомнила его и решила, что это лучше, чем «Безымянный».

Иногда она даже завидовала ему.

Ведь черепу не надо делать то, что не хочется.

«Но он тоже не в силах покинуть Замок», – подумала Ширли, заходя в столовую. И тут же подавила крамольную мысль.

– Моя девочка!

Красноглазая мать, что рассматривала клыки в ручном зеркальце, отложила его и порывисто встала, как всегда закутанная в тёмную вуаль и жатый бархат. Рука её в кружевной перчатке поманила Ширли. Подойдя, девочка сделала книксен и заученно улыбнулась.

– Ну, покажи-ка зубки!

Ширли послушно открыла рот. Нервные, тонкие пальцы матери залезли в него и закопошились, как, бывало, паучки в челюстях Хельсинга. Огладив оба клыка, они убрались, и на материном лице – лилейно-белом, в пахучей пудре, – вновь прорезались морщины.

– Ничего, девочка. Зубки хорошие, крепкие. Ты славно ухаживаешь за ними. Скоро они вырастут! А теперь пойдём, пойдём скорей за стол. Тебе нужно тренироваться!

Ширли сглотнула, увидев тонкие мясные ломтики на блюде. Даже издалека было заметно, что они источают кровь.

Когда-то Ширли пыталась есть такое каждый день: и на завтрак, и на обед, и на ужин. Но нутро бунтовалось, а однажды сырое мясо, запитое стаканчиком крови, вызвало лихорадку. Те дни прошли в забытье, в багровом тумане, выныривая из которого, Ширли видела то мать, коловшую ей руку тонкой и острой иглой, то отца – странный, полуразмытый образ, что был связан с самыми ранними воспоминаниями детства, а иногда – вот странное дело! – сливался с кем-то другим…

Ширли смутно помнила время, когда ещё не пряталась в Замке. Когда не знала, что она – особенная, и по следу её идут безжалостные Истребители.

«Но хуже всех – Главный! Он хотел выдрать мои зубы! Хотел запрятать в дом, где меня бросят голодать, не давая кровь! Но, главное, он хотел забрать у меня тебя! Тебя!.. О, моя девочка! Он не ведает жалости…»

Да. Главный был много в чём повинен. Именно он, по словам матери, убил человека, служившего вампирам, – отца Ширли, после чего они ударились в бега, а сейчас прятались в трёхэтажном Замке. Это было уже четвёртое или пятое их убежище. Иногда, выпив ложку кровавого зелья, поднесённого матерью, Ширли засыпала в одном Замке среди лесов, а просыпалась – в другом…

«Ничего-ничего! – частенько приговаривала мать. – Мы отомстим Главному! Отыщем потомка графа Дракулы, он даст нам отпить свою кровь, и мы станем в сто раз сильней! Вот вырастешь…» Но силы, что ждала её мать, всё не появлялись. Клыки не росли, а кровь – и животных, и человечья, из странных пакетиков, – вызывала не вожделение, а отвращение.

Ширли не могла представить, что вопьётся клыками в чью-то шею. А мать говорила, что это прекрасно. Однако надо быть очень, очень осторожными… Ведь именно тогда, когда мать куснула горло некой противной особы, её едва не упекли в психу… «Неважно, девочка», – говорила на этом месте мать и быстро уводила разговор в другую сторону.

Мать и её кусала – давно, в далёком детстве. В память об этом на коже остался белёсый шрам. Но Ширли всё равно была другой. Мать старалась, как могла, но ей, полукровке с голубыми глазами отца-человека, было далеко, очень далеко до настоящего вампира…

«Ешь», – приказала себе Ширли, смотря на тонюсенькие полоски сырой говядины.

– Ешь, – ласково сказала мать, – и получишь пирожное.

Она сняла крышку с блюда, и Ширли, сглотнув слюну, увидела любимое ванильное безе. Мать тоже ела такое: и простую, человечью еду, и с кровью. Видимо, тогда, в давней схватке с Главным Истребителем, она утратила столь много сил, что стала почти человеком. «Поэтому и ей теперь нужна людская еда, – думала Ширли. – Поэтому и не боится дневного света».

Мать говорила, что таким, как они, нужно притворяться человеком, чтобы выжить. Вампиры тайно жили среди людей, пили их кровь и обращали в себе подобных, скрываясь от столь же тайных людей Истребителей.

Иногда Ширли, поднявшись среди ночи, видела в окно, как мать, переодетая в обычную людскую одежду, крадучись идёт к калитке у ворот. Без сомнений, она ходила искать потомков Дракулы, тайно живущих среди людей, убивала опасных Истребителей, а ещё, всякий раз возвращаясь утром, приносила с собой новую еду: и человеческую, и кровавую…

После еженедельного Багрового обеда наступало время учёбы: мать отводила Ширли в Библиотеку, где хранились тома, полные знаний о мире вампиров и людей. Там девочка аккуратно писала в прописях, читала вслух отрывки, напечатанные на отдельных листах, и слушала, как мать читает ей вампирские хроники.

Но ей никогда не давали смотреть эти книги. Затасканные, в самодельных одинаковых обложках, они хранили приключения графа Дракулы, его многочисленных родственников и друзей. Высших вампиров, которые умели куда больше, чем они.

Иногда мать забывала и повторялась, читая ей одно и то же. Но каждый раз, покидая Библиотеку, Ширли бежала к окну, чтобы вперить взгляд в лес. Он страшил и манил её, как всё запретное. Хотелось пробежаться по нему, выйти к миру людей, о котором она знала лишь из книг.

«Но это слишком опасно. Ты ещё мала», – говорила мать, отказываясь брать её с собой, на ночные прогулки. Она не позволяла ей перемещаться между Замками самой, всякий раз используя сонное зелье.

Но часто, лёжа в кровати без сна, Ширли представляла города людей, за лесом. Их еда нравилась ей гораздо больше крови, да и внешне Ширли очень напоминала человека… Может, не стоит прятаться? Может, она сумеет выжить и там? Спрячет мать в каком-нибудь Замке, а сама…

«Что сама? – спрашивал ехидный голос в голове. – Вот наткнёшься в одиночку на Главного – и сразу словишь серебряную пулю! Он же узнает тебя!» Вздрагивая, Ширли отметала опасные мысли и засыпала.

Дни шли.

***

В тот день, перед ужином, Ширли бродила по Замку, думая о вчерашних чтениях. Сегодня их не было: мать уставала читать ей хроники каждый день. Погружённая в мысли, Ширли не поняла, как оказалась в коридоре, ведущем в Библиотеку. А пройдя ещё немного, обнаружила, что дверь её приоткрыта.

«Она забыла закрыть Библиотеку», – поняла Ширли, внезапно похолодев. В горле пересохло.

Как же так?

Ширли облизала поджившую губу. Вчера мать была особенно рассеянной. После чтения едва не плакала: жалела погибших вампиров. Видимо, так и забыла закрыть дверь.

Шаг вперёд. Шаг назад.

Ширли воровато оглянулась, посмотрела в сторону лестницы. Снизу долетела музыка: это мать включила в столовой граммофон.

Ширли никогда не была в Библиотеке одна. Никогда не держала вампирские хроники в руках…

…Но ведь ей хотелось.

Приняв решение, Ширли тихонько скользнула в Библиотеку и прикрыла за собой дверь. Пыль вьюгой закружилась в солнечном свете. Сглотнув, Ширли взяла первую книгу, лежавшую на столе, и раскрыла её. Нахмурилась, увидев выдранные страницы и зачёркивания. Что это? Зачем?

Книга вдруг выскользнула из плохо приклеенной обложки и упала на ковёр. Ахнув, Ширли наклонилась, чтобы поднять её – и тут-то, бросив взгляд под стол, увидела скомканный листок.

Морщинка между бровей углубилась. Немного подумав, Ширли достала листок и разгладила его.

«Классическое произведение… Представляем вашему вниманию… Брэм Стокер, автор, который создал его… Дракула, обаятельный монстр, один из самых популярных вымышленных персонажей мировой литературы… герой бесчисленных книг, кинофильмов, один из самых любимых образов для Хэллоуина, которого знают все люди на свете, и…»

Ширли заморгала.

«Персонаж? Образ для Хэллоуина? Знают все… люди на свете?»

Ширли словно врезали по щеке, и листок выпал из её руки.

«Что это значит? Мы же… вампиры же втайне…»

Ширли, точно оглушённая, потрясла головой.

Из-за двери донёсся звон колокольчика. Это заставило встрепенуться. Не вполне отдавая себе отчёт в том, что делает, Ширли вновь смяла листок и бросила его обратно. Затем, выйдя из Библиотеки, оставила дверь так же, как она была, и лишь после побежала в столовую.

…Она ничего не сказала матери о своей находке. Она спрятала это воспоминание, скомкала его, забросив в дальний уголок разума.

Но, перед тем, как уйти в свою комнату, Ширли всё же прокралась к Библиотеке. Однако дверь уже была заперта.

***

«Вымышленный. Автор, который создал…»

Ширли всё думала об этом, валяясь в кровати без сна. Она вспоминала все истории, которыми, словно кровью, кормила её вампирша-мать. Дракула, его невесты, друзья, сторонники…

В ночной тиши, двумя этажами ниже, внезапно раздался вскрик. Вздрогнув, Ширли резко села на постели.

Мать вернулась? Ей плохо?

Ширли побежала вниз, как была, – босая, в одной ночнушке. Впереди, в столовой, метался огонёк свечи. Мать сидела за обеденным столом, спиной к открытой двери, и… рыдала. Рядом, на ковре, в луже крови лежали осколки её бокала.

«Ма…» – уже хотела сказать Ширли, шагая в столовую, как мать вдруг начала говорить сама с собой:

– Всё враньё, враньё, враньё! Ты никогда не станешь вампиром!..

Ширли застыла на полушаге.

– Ты никогда не найдёшь Их! Потому что их не существует, дура!

Мать размахнулась – и смела всю посуду со стола. Грохот, звон!

Ширли, потрясённая, прижалась к стене коридора. Сердце колотилось, как никогда в жизни.

Мать на миг замерла, будто услышав её бешеный пульс, и начала хихикать.

– Нет, дорогой, ты не собьёшь меня с пути… Я не верю тебе! Я верю в Них, я найду Их!.. Я почти вампир, вампир, вампир!

Резко согнувшись, мать подобрала один осколок. Порезала ладонь и стала, как пёс, лизать кровь. Но вдруг закашлялась; её затошнило.

– Нет… не могу больше… не получается-а-а…

Мать снова зарыдала. Ширли попятилась в темноту… А потом побежала.

***

Ширли уснула только под утро. Она спала без снов, а встала с чугунной головой. То, что она видела вчера, казалось ненастоящим, иллюзорным: и странный листок, и мать в столовой со свечой…

«Ты никогда не станешь вампиром».

– Но как же… – пробормотала Ширли. – Она же…

Клыки. Красные глаза. Кровь.

«Всё враньё. Не получается-а-а…»

Ширли содрогнулась. Опять вспомнила листок, зачёркивания в книгах. Затем заставила себя одеться и выйти из комнаты. Вот-вот позвонит колокольчик, позовёт на завтрак.

Тишина. Только вопящие в голове мысли.

Ширли посмотрела на череп Ван Хельсинга. Посмотрела на лес в окне. И пошла вниз по винтовой лестнице.

Один пролёт, второй…

Мать лежала на полу – у осколков бокала, в столовой – и не двигалась.

Добрые пять минут Ширли оцепенело пялилась на неё. На неудобно вывернутую руку, приоткрытый рот и остекленевшие глаза. Потом подошла и присела.

Внутри всё смёрзлось. Но рука Ширли вдруг поднялась сама собой. Пальцы коснулись ресниц, погладили веки.

Мать была очень холодной. Глаза, всегда красные, приобрели цвет лесного ореха.

Сглотнув, Ширли осмотрела её тело. Никаких следов от пуль. Никаких ран от осиновых кольев…

«Вампиры не умирают, как люди. Не могут умирать».

Ширли сжала зубы.

«Враньё?»

Взгляд девочки уткнулся в кармашек на платье матери. Что это торчит из него?

Коробочка. А внутри…

Ширли посмотрела на круглые, красноватые пластинки. Посмотрела на открытые глаза матери и выронила коробок.

«Ну, покажи-ка зубки!» – внезапно прозвучало в ушах.

Мать каждый день проверяла её зубы. Не меняются ли от кровавой диеты, не растут?

Пальцы Ширли коснулись материных губ. Залезли в рот, чтобы огладить клыки.

Зубы странно дёрнулись и… сползли. Побелев, Ширли вытащила изо рта умершей накладную челюсть. Уронила. Наконец заплакала.

– Нет… нет… нет!

Горе прорвалось. Горе нескольких потерь сразу.

Ширли вскочила и кинулась куда глаза глядят. По щекам её катились слёзы, голова раскалывалась.

Ширли опомнилась на улице, у ворот. И лишь тогда услышала голоса.

Незнакомые. Мужские.

«Истребители. Они нашли нас», – было первой мыслью Ширли.

– Вы уверены?

– Да, сэр, я видел…

– Ещё вчера, в магазине…

– Приметы…

– Шэйлин, выходи! Тебе не спрятаться!

Кто-то звал мать по имени. Кто-то бил и бил в запертые ворота. Говорил про чудачества, сказки про вампиров… ну подумаешь, фантазии, а потом – больше, страшнее… Говорил про укус соседки, сумасшедший дом… про украденные деньги и какие-то карточки… но, главное, их дочь и…

– Шэйлин!

Столько лет поисков, горе и седые волосы… очень хитрая… очень безумная… О ужас, так не бывает, сэр… сэр… сэр?..

Калитка подалась, издав жалобный звук. Но Ширли так и не сдвинулась с места. В проём протиснулся незнакомец – и застыл, заметив её. Полукровку на брусчатой дорожке.

Ширли не побежала. Лишь побледнела сильней, когда увидела голубые глаза. Такие же, что каждое утро видела в зеркале.

…А затем и её назвали по имени.

– Ширли… Ты помнишь меня, детка?

– Да, – помедлив, честно ответила она.

И Главный Истребитель заплакал.

Внук ведьмы

В комнате густо пахло сушёной ромашкой и чабрецом. Ветер, проникая сквозь щели в рассохшихся рамах, сдувал пыль с полога на давно пустующей, холодной кровати; качались подвески на люстре – дзынь-звяк, дзынь-звяк…

– Привет, бабушка, – тихонько поздоровался Сэм, зайдя в комнату с ведром воды и тряпкой.

Тишина. Ведь мёртвые не могут ответить.

Сэм почесал свежий синяк на скуле и взялся за работу: вытер стол, протёр от пыли все тарелочки на полке у камина, все странные книги на стеллажах… Стряхнул паутину с пучков сухих трав, что стояли в вазах.

Обычно всё это делала мама. Но когда она уезжала в командировку, за дело брался Сэм. Он не жаловался – да как можно? Это же комната бабушки, той самой, что учила его давать отпор, стоять за себя и не сдаваться! И пускай, под конец жизни она стала немного чокнутой: вообразила себя ведьмой, стала скупать всякие книжки в телячьей коже, делать ритуалы для силы и здоровья семьи – с травами, пентаграммами, куриными косточками… И пускай не захотела упокоиться в земле: потребовала кремацию, и чтоб её пепел рассеяли по ветру… Сэм до сих пор верил, что какая-то часть её – неуловимая, призрачная – остаётся в комнате. Бабушка была славной. Они с мамой любили её, несмотря на чудачества.

Сэм никогда не был особо смелым. Бабушкины травяные отвары – на меду, для сил и отваги – амулеты и талисманы, не давали никакого эффекта. Хилый, болезненный на вид Сэм всегда был лакомой добычей для всех хулиганов. Особенно, для Пирата.

Сэм нахмурился, и пальцы сжали мокрую тряпку сильней. Да, от Пирата было много проблем. Патлатый пацан, недавно переведённый в их школу, не зря носил такую кличку: агрессивный, как бойцовский петух, он уже в двенадцать лет ходил одноглазым. Левый глаз его, когда-то выбитый в драке, сменил стеклянный. Но иногда, чтобы упрочить власть, основанную на страхе, Пират приходил в школу без стекляшки. Пустая глазница, без сомнений, выглядела куда устрашающе.

Сэм протёр столбик кровати, продолжая вспоминать. У него и так не было близких друзей, а уж с появлением Пирата и подавно. Никто не хотел ссориться с главным школьным хулиганом, поэтому Сэм – бледный, зачуханный – быстро стал главным всеобщим изгоем. Он не мог выпендриться модной одеждой или супер-гаджетами, как другие, – в их неполной семье царила строгая экономия – а, будучи меньшинством, не мог дать отпор. Бабушкины уроки не помогали. А уж когда её не стало…

«Не бойся, Сэмми. Думай! У них – мускулы, зато у тебя – мозги! Хитрость!» – бывало, говорила бабушка, тыкая в лоб веточкой-пальцем.

Сэм вздохнул. Была бы она настоящей ведьмой – не умерла бы так быстро. Не оставила бы их с мамой одних. Владел бы он сам колдовской силой – тогда бы и хитрость была не нужна. Превратил бы Пирата в жабу – делов-то… Глядишь, другие и начали бы с ним дружить. Перестали бы бояться, что тоже станут изгоями.

Взгляд Сэма рассеянно скользнул по комнате и уткнулся в сундук, прикрытый кружевной салфеткой. Там бабушка хранила особые вещицы: пузырьки с кладбищенской землёй, собранной в полнолуние, самодельные свечи всех форм и размеров, тканевые мешочки с травяными амулетами и многое другое. Порой Сэм открывал сундук и перебирал их, как сокровища. Вспоминал, что в последние дни говорила бабушка. Это для того, вот это – для другого…

Отложив тряпку, Сэм пошёл к сундуку и, открыв его, встал рядом на колени. Первым делом в глаза бросилась сушёная, выдолбленная изнутри тыква, которую украшали чернильные знаки.

«А ведь скоро Хэллоуин, – внезапно понял Сэм. – Все будут праздновать и…»

Он застыл, вспомнив, как в позапрошлый праздник ездил с мамой и бабушкой в другой город. Там он и увидел балаган с диковинками. Помнится, возле него так и кишела ребятня – будто саранча, налетевшая на поле.

«Что, если…»

Взгляд Сэма заметался по бабушкиному богатству и увидел пустую пузатую банку с ржавой крышкой. В том балагане было полно банок с эмбрионами, плавающими в спирту. Было и нечто вовсе уж невообразимое – возле него гуляк стояло особенно много. Все только и спрашивали: «Да что это, что?» Глаз оторвать не могли.

«У них – мускулы. Зато у тебя – мозги!» – словно прошептала бабушка.

Сэм посмотрел на банку. И вдруг улыбнулся.

***

– Что, фрик? Решил выпендриться? – нехорошо улыбнулся Пират, зажав Сэма в углу.

Была вторая перемена, рядом – ни одного учителя. Только он, Пират и его дружки.

Сэм посмотрел на стеклянный глаз, что сегодня щеголял чёрной радужкой, и заставил себя улыбнуться.

– И ты приходи. Я приглашаю.

Пирата перекосило.

– К тебе в свинарник? Щас!

Дружки – все, как на подбор, плечистые – придвинулись ближе.

– А что? – невинно осведомился Сэм, давя в себе страх. – Там будет весело. Гарантирую!

– Это на твоих похоронах будет весело, – процедил Пират, занося кулак.

– Что здесь происходит? – прозвенел строгий голос мисс Ламберт.

Минуту спустя слегка помятый Сэм уже заходил в класс, пряча ухмылку. Похоже, Пират в кои-то веки нарвался. Впрочем – ухмылка слегка увяла – потом он вполне может отыграться на нём за выволочку.

«Ничего. Не первый раз», – подумал Сэм и погладил синяк.

Все уроки он чувствовал на себе взгляды одноклассников. Ещё бы. Кто ожидал от него, забитого тихони, столь громкого приглашения на Хэллоуин? На показ диковинок бабки-ведьмы?

Конечно, сперва они смеялись. Но потом…

Сэм знал, что любопытство – не шутка. Никто из них прежде не бывал у него дома. Зато многие слышали о причудах бабушки, которая, заболев, всеми силами пыталась отвести смерть. Поэтому в урочный час Сэм, одетый в костюм колдуна – мантия, островерхая шляпа – открыл калитку и впустил в сад первого гостя.

Мама вряд ли бы одобрила то, что он задумал. Но Сэм, в кои-то веки осмелев, считал, что всё делает правильно. Судьба благоволила ему. Иначе чем объяснить то, что маму очень вовремя отправили в командировку, а соседи весьма удачно уехали гостить к друзьям?

Никаких свидетелей. Лишь Сэм. Одноклассники. И выставка.

– Красиво! – пищали девчонки, разглядывая амулеты-косички из летних трав.

– Прикольно… – бормотали пацаны, трогая ржавые шкатулки, полные птичьих черепков.

Но все они застыли, увидев, как Сэм, откинувший тёмную ткань, открыл взорам зрителей странную банку. А внутри неё…

– Это что, мозги? – взвизгнул кто-то.

– Не, мозги не такие…

– Оно вертится! Плавает!

– Утопший щенок! Мопса!..

– Нет, медуза в опилках…

– Да это муляж…

– Оно шевелится!

– Сэм, это что?

Сэм лишь загадочно улыбнулся, и ребята подошли ближе. Уселись на траву, ожидая историю. Никто из них не осмелился тронуть банку и пальцем.

– Это бабушка вызвала его.

– Врёшь!

– Оно не из нашего мира.

– Да брось заливать…

Сэм выдержал драматическую паузу. Все затаили дыхание.

– Оно… оно исполняет желания.

«Ведь оно привело вас ко мне».

Ребята качали головами. Верили и не верили. И смотрели, смотрели, смотрели…

И вот, наконец:

– А моё оно может исполнить? – спросил самый младший – брат, пришедший с одноклассницей Элли.

– Может, – улыбнулся Сэм. – Если будешь смел. Подойди.

Малец, одетый тыковкой, подошёл, покачиваясь на нетвёрдых ножках. Сэм снял с банки крышку, выпустив странный уксусный запах, и сказал:

– Сунь сюда палец.

– С ума сошёл?! – тут же подлетела сестра.

– Не бойся. Оно не укусит.

И девчонка замерла. Застыла как завороженная. Побледнев, младший брат оттопырил мизинец и медленно – очень медленно – сунул его в жижу по ноготь.

– А теперь представь то, что хочешь, и досчитай до десяти. Раз…

– Два… – к счёту присоединились зрители. – Три…

На счёте «десять» малыш завизжал и кинулся прочь:

– Оно двинулось, двинулось!..

Кто-то неуверенно засмеялся. Элли же зло пробормотала «псих» и ушла, прихватив брата. За ней, косясь на диковинки, потянулись остальные.

Сэм сник и пошёл гасить садовые фонари. Вот и всё. Не удалась шалость. Теперь они забудут про выставку и вовсе на него окрысятся. И ведь с банкой всё враньё: ничего она не исполняет. Вот Пират будет угарать…

Настроение стало таким поганым, что Сэм не захотел даже идти по дворам. Плевать, что остальные сейчас веселятся на Хэллоуине.

…А на следующее, субботнее утро, к нему пришла Элли. Пунцовая и смущённая, как никогда.

– Его желание исполнилось, – только и сказала она.

***

Банка работала. И правда оказалась волшебной. Теперь в это верили все.

Сияя, Сэм смело шёл в школу и столь же смело сносил злобные взгляды Пирата. Казалось, бабушкино колдовство на удачу запоздало сработало: к нему цеплялись всё меньше, всё чаще звали в гости – и чаще напрашивались домой к нему.

А всё из-за банки.

Сидя у себя в комнате, Сэм любовно гладил её по стеклу. Вспоминая, как маленький Мо получил загаданного щенка, а Хьюго, одноклассник, – родителей, которые передумали разводиться; Николь – выиграла конкурс танцев, а Том – престижный шахматный турнир…

Да. Банка работала. И банка принесла ему желанных друзей.

Сэм не думал, что с ним дружат не просто так. Что не будь чудесной банки – на него бы и взгляда лишний раз не бросили. Отметал такие мысли. Сэм наслаждался вниманием, популярностью – и считал, что так будет всегда.

В тот день он впервые принёс банку в школу. Тщательно обложив её мягким свитером, спрятал в рюкзаке.

– Ты принёс Её?

– Вот здорово!

– А можно мне первым?

– Нет, мне!

– А можно…

Сэм церемонно снял крышку и кивнул Элли. На задней парте, сидя в одиночестве, злился краснолицый Пират. Его дружки уже несколько дней лебезили в числе новых поклонников Сэма.

Его больше не били. В последний раз, когда Пират хотел как следует отыграться, его увидели три учителя разом. Вызвали в школу родителей, после чего, по слухам, тому влетел такой нагоняй от отца, что Пират неделю едва мог сидеть.

Сэм не удивился, когда, решив срезать путь домой через лесопарк, он услышал за собой голос Пирата.

– Эй, Сэм!

Губы тронула усмешка.

«И ты. Наконец-то».

– Подожди!

– Да?

Сэм обернулся – и получил удар в лицо.

Мир словно взорвался.

***

…Сэм не понял, сколько провёл в отключке. Очнувшись, он осознал, что спине холоднее, чем надо. Рюкзак исчез.

– Ну-ка, посмотрим… – донёсся сверху весёлый голос Пирата.

«Банка. Нет!» – паникой вспыхнуло в мозгу. Сэм вскочил с земли одним пружинистым прыжком, но Пират был готов к этому. Замах, удар – и Сэм, получивший удар в голень, взвыв, повалился обратно.

– Посмотрим, что в баночке, – сказал Пират.

И что было сил швырнул драгоценную банку в дерево.

Звон, шлепок! Брызнули во все стороны мокрые осколки!

– Так я и думал, – презрительно процедил Пират, подойдя.

Там, на земле и траве, влажно блестела странная смесь из папье-маше, кусков резины и ваты. Рядом валялись кукольные глаза и свёрнутые в жгутик волосы.

– Ты всё наврал, урод. А они и поверили. Все поверили, кроме меня. Вот тупицы!

Сэм поднялся. Его трясла неукротимая дрожь.

– Любители сказочек. То же мне, детский сад! – Пират от души сплюнул на осколки. – Исполнение желаний – это ж надо! Да там сплошь совпадения. И слепая вера в победу!

Сэм всхлипнул. Пират – гоготнул и достал смартфон, собираясь сделать фото.

– Я всем расскажу. Всем-всем. И покажу, как ты всех надурил!

– Нет!.. – заорал Сэм, бросаясь на Пирата.

Они покатились по земле и траве. По осколкам несчастной банки, по его разбитому чуду. Сэм не знал, откуда взял напор и силы; он ненавидяще мутузил Пирата с небывалой яростью, вертелся, цепляясь ногтями и зубами, и, наконец, в какой-то миг оказался сверху – на его спине.

Схватив за уши, Сэм бил и бил врага лбом по земле, пока тот не вздрогнул всем телом. Лишь тогда Сэм вдруг испугался и слез с него.

Ни движения. Ни дыхания.

Притворяется?

Сэм медленно подобрался к Пирату. Перевернул.

…И отпрянул.

Из правого глаза торчал длинный осколок стекла. Осколок банки.

Сэм сел на землю и застыл. Что-то круглое попалось под ладонь. Знакомое.

Левый глаз Пирата.

Сэм невольно сжал его в кулаке. Посмотрел на папье-маше и остальное, что давным-давно запрятал в банку. Банка дала ему друзей. Пират хотел отобрать их. Пират получил по заслугам.

Банка успела исполнить его желание.

Сэм улыбнулся – шире, ещё шире. Вот захохотал – до истерических слёз. Но, отсмеявшись, внезапно понял, что делать. Словно Оно подсказало.

Сэм прикрыл тело Пирата опавшими листьями, собрал осколки и начинку банки…

И побежал за лопатой.

***

– …Что же это всё-таки? Что?

Новые посиделки дома у Сэма. Новые желания.

– А можно мне…

– А можно…

Никто не помнит о пропавшем Пирате. Кто он и зачем, когда есть банка, исполняющая желания?

Сэм открывает крышку, публика затаивает дыхание. Ну, кто счастливчик?

И только маленький Мо, глядя сквозь стекло, вдруг видит что-то новое. Вроде бы другую крышку, а внутри… третий глаз, с чёрной-пречёрной радужкой.

– Элли, а там…

Мо осекается. То, что царит в банке, начинает вращаться в растворе, меняясь и колыхаясь.

– Что такое, Мо? – спрашивает Элли.

– Показалось…

Сэм улыбается. Он смел и весел. Он популярней всех.

Он победил.

Бабушка бы гордилась внуком.

Тараканий бог

Папа совсем с ума сошёл. Так сперва подумала Ко́ра, когда в два ночи её разбудил звонок, и из динамика хлынуло испуганное, почти истерическое:

– Он вернулся, вернулся, вернулся!..

– Кто? – зевая, спросила Кора. И неуклюже пошутила, вспомнив фильм, виденный перед сном: – Волан-де-Морт?

– Твой поганец брат!

Кора замерла на середине зевка. Сонливость тут же испарилась.

– Пап, этим не шутят…

– Приезжай! Немедленно!

В трубке заорали гудки.

Кора с минуту кусала губы, сидя на кровати. Затем вскочила и стала одеваться. Спустя полчаса она уже звонила в дверь родительского дома. Отец открыл почти сразу и первым делом наставил на неё пульверизатор с антисептиком.

– Руки! А теперь повернись!

«Господи, па», – хотела закатить глаза Кора, но передумала. Пора было уж привыкнуть к папиным тараканам. За столько-то лет. Слабая надежда, что на пороге её встретит сияющий брат, таяла с каждой секундой.

Обдав Кору спиртовым облаком, точно духа́ми, отец наконец-то впустил её внутрь и завёл на кухню.

Там Оскара тоже не было.

– Пап. Что случилось? – устало вздохнула Кора, но отец замахал на неё пухлой ладонью, зашипел:

– Тс-с! Он там!

– Где?

– Наверху, – одними губами сказал отец и поднял палец вверх.

Кора моргнула. Чердак. Ну конечно.

«Боже… А ведь сегодня годовщина. Тринадцать лет, как пропал Оскар».

– Прислушайся! Он там, пробрался в дом и опять со своими тварями!

Отцовский кулак яростно ударил стол. А где-то на чердаке…

Кора нахмурилась и встала.

Шепотки. Шуршание. Шаги? Знакомые шаги, словно кто-то ходит, слегка подволакивая правую ногу?

– Я хотел вызвать очистку, но они не берут ночные вызовы! – прошипел отец, брызжа слюной. – А сам…

«Сам ты никогда не пойдёшь туда. Боишься», – подумала Кора, медленно идя к лазу на чердак.

Шуршание стало громче. Она знала это шуршание. Тогда, давным-давно, оно было тихим, отнюдь не таким громким, но…

Взяв стремянку, Кора полезла вверх. Сердце отчаянно стучало в ушах. Неужели, спустя столько лет и поисков? «Пожалуйста, окажись там, окажись…» – всё думала Кора, открывая дверцу лаза.

Темнота. Все звуки стихли, как по команде. Кора залезла на чердак полностью и, не отходя от лаза, включила фонарик смартфона.

– Ну что там, что? – завопил отец снизу.

– Ничего, – мрачно ответила Кора, обозревая пустой чердак.

Она была здесь одна, не считая пары-тройки пауков, что облюбовали себе местечко у окошка. Никаких следов на пыльных досках, только скромная рухлядь – стол да плетёное кресло – в уголке. Никакого живого ковра из разномастных букашек…

…И Тараканьего бога.

«Всё – фантазии. Самовнушение. Вам показалось».

Кора вздохнула, зажмурилась. И стала вспоминать, как пропал брат.

***

С раннего детства Оскар тащился от насекомых – чем противней, тем лучше. Увидев по дороге в школу букашку, брал её и переносил в безопасное место, на траву, а иногда – втайне приносил домой. Комната его была обклеена плакатами с фото и рисунками всевозможных мелких тварей: крылатых, с хоботками и тонюсенькими ножками, с фасеточными глазами и пижонскими усиками…

Но особенно, больше всего на свете, брат любил тараканов. А они – вот странное дело! – похоже, любили его. Из-за этого к нему и прилипла та кличка.

Кора помнила, как Оскар принёс в школу своего первого любимца. Установил на парте коробку с самодельным лабиринтом и пустил туда рыжего таракана. Умница-букашка преодолела расстояние за десять секунд, вызвав у одноклассников восторг. Тогда Кора ещё не знала, что брат увлечён насекомыми серьёзно. Думала, что со временем он всё это перерастёт, особенно, зная их отца – инсектофоба, помешанного на чистоте, – однако…

В день, когда брат объявил, что хочет учиться на энтомолога, он впервые получил пощёчину. Да такую, что упал.

«И думать не смей! Опозорить меня хочешь?!» – орал отец, отмахиваясь от плачущей матери и дочки. Он и думать не мог, что сын, продолжатель рода, чьи славные предки занимались бизнесом по производству химикатов, подложит ему такую свинью.

«Только. Через мой. Труп!»

Оскар, уже получивший титул Тараканьего бога, ничего не ответил. И лишь спустя неделю, ночью, позвал Кору на чердак. Там, в пику отцу, он и устроил настоящее тараканье царство.

«Что ты делаешь? Он же узнает…» – прошептала Кора, глядя на аквариумы разных форм и размеров, внутри которых копошились столь же разные, удивительные тараканы. Шуршали, двигали ножками-усиками…

«Не узнает. Он вспоминает о чердаке лишь перед Новым Годом – привычка! А я лазаю сюда по ночам, пока он дрыхнет. И до декабря успею съехать…» – улыбаясь, ответил Оскар.

Да. Он был гораздо смелее неё, папиной дочки. Иногда Коре казалось, что отец любит её, балует гораздо больше не столько из-за послушания, сколько из-за внешности: она больше походила на него, чем на мать. А вот Оскар – наоборот. И тараканы его…

Однажды они помогли ей отбиться от мерзкого ухажёра. В тот день, когда Пит Роббинс вздумал зажать Кору в переулке, Оскар, проходящий мимо, ринулся отбить сестру, но субтильный, хромой на одну ногу, был легко отшвырнут одним ударом. Однако не зря он носил кличку Тараканьего бога. Секунда, вторая – и орда тараканов, пущенная из рукавов, облепила брючины Пита и поползла выше: на руки, что тискали Корину грудь, на шею, заглянули в ноздри… Вот тогда Пит и заорал: понял, что влип.

«Ещё раз тронешь мою сестру…» – красноречиво сказал Оскар, отозвав тараканов одним лишь жестом. Пит, до этого отчаянно прыгавший, отряхивающий себя от бесконечного насекомьего войска, издал странный всхлип и закивал.

А потом, спустя три недели, папа решил внепланово залезть на чердак… и всё изменилось.

«В моём доме! Поганец, да как ты посмел!.. Да я тебя…»

Отец говорил много чего, совсем не стесняясь в выражениях. Оскар же, побелев, стоял на пустом чердаке, где ещё витал лёгкий запах химикатов. Вызвав дезинсекторов, отец, отваливший немаленькую сумму, успел уничтожить всех маленьких друзей сына.

«Теперь понял? – отдышавшись, спросил отец всё ещё молчащего Оскара. – Чтоб завтра же подал документы в…»

«Нет. Я пойду на энтомолога. И точка», – наконец, ответил сын сквозь зубы.

Отец замер – и взорвался.

«Тогда пошёл вон!..»

Не помогли ни уговоры жены, ни слёзы дочери. Оскар молча собрал вещи и ушёл в ночь, не оглянувшись на семью.

«Скатертью дорога!» – проорал отец вслед.

Больше они не видели Оскара. Сперва он звонил Коре, маме, затем перестал. Никто из друзей его не видел. По заявлению матери Оскара объявили в розыск, но полиция так и не нашла его: ни живым, ни мёртвым. Время шло. Кора, не в силах объявить папе бойкот, пошла в колледж, выбранный им; мама умерла, так и не простив мужа, а сам отец…

Отцу раз в год мерещились тараканы в доме. Он вызывал дезинсекторов и видел в этом происки блудного сына, который подкидывал ему любимых «зверюшек». Кора же давно свыклась с мыслью, что брата уже нет в живых.

– Пап. Тебе почудилось, – крикнула Кора, вернувшись в настоящее, и стала спускаться вниз.

– Почудилось? Да, точно, почудилось. Вот и хорошо, вот и славно, – кивнул отец, довольно, но нервно потирая руки. – Не вернулся… Нечего ему возвращаться. Опять позорить меня? Нетушки, сэр, нет…

Кора хмуро посмотрела на отца. Седой, уже в летах, он, тем не менее, считал, что находится в здравом уме и трезвой памяти. Однако со смертью жены и возрастом его характер стал хуже, чем был когда-то. А уж привычки к чистоте обрели оттенок маниакальности: купив продукты, он трижды протирал упаковку со спиртом, в любой сезон ходил по улице исключительно в маске и перчатках и делал влажную уборку дважды в день. Помощниц-горничных он не признавал. Не замечал смешков соседей. Зато продолжал ненавидеть сына и тараканов…

«Паранойя усугубляется. Надо бы попробовать сводить его к врачу», – засыпая в своей старой комнате, подумала Кора. Отец уговорил её остаться на ночь («Кора, детка, останься, я так соскучился…»), но удастся ли ей уговорить его на поход в клинику?

Засыпая, Кора всёдумала о брате. О его смелости. О нём она думала и тогда, давным-давно, когда всё же решилась съехать из родительского гнезда. Нашла себе подходящую квартирку, арендовала… и наконец-то вздохнула свободней. Жаль, что Оскар не увидел этого. Он бы порадовался. Оскар…

– Эй, сестрёнка, – шепнул кто-то в комнате.

Что-то лёгкое, многолапое тронуло щёку, и Кора резко проснулась.

– Оск… – задохнулась она, увидев фигуру в лунном свете, но ночной гость лишь прижал палец к губам:

– Тс-с! Не разбуди его!

Кора медленно села на кровати. Казалось, тело стало каким-то неживым, кукольным. Зато тот, кто стоял в изножье кровати, выглядел живее всех живых.

– Оскар… – прошептала Кора, не замечая, что плачет.

И вдруг поняла, что не так: брат вовсе не изменился, не выглядел взрослым. Разве что стал бледнее. А ещё…

…То, что она приняла за одежду, которая слегка шевелилась от сквозняка, было тараканами. Именно они усеяли его голое тело, изображая куртку и штаны живой, подвижной и блестящей массой.

– Оскар, – сглотнув, прохрипела Кора, не в силах пошевелиться. – Ты…

Из синеватых губ брата выполз толстый, здоровенный таракан.

– Рад был повидаться, – сказал Оскар.

И улыбнулся, прежде чем исчезнуть.

***

Утренняя тишина взорвалась от вопля.

Едва не упав с кровати, Кора, как была, в ночнушке и одном тапочке, кинулась на крики отца, но уже в коридоре поняла, в чём причина его криков. По обоям маршировали тараканы. Они же заполняли кухню, где отец, вскочив на стол, одной рукой держал швабру, а другой – телефон.

– Приезжайте! Немедленно! Любые деньги!.. – срываясь на визг, прокричал отец в трубку и начал ожесточённо давить насекомых шваброй.

– Пап, слезай оттуда! – попросила Кора, прыгая то туда, то сюда, стремясь никого не раздавить. – Ну пожа…

– С ума сошла?! Дави их, дави!

Отец малость успокоился лишь тогда, когда дезинсекторы всё-таки приехали. Только после этого Кора смогла уговорить его переодеться и сходить развеяться в ближайший молл.

– Всё хорошо. Просто… перенервничал. Это просто насекомые, – сказал отец, идя под ручку с Корой. – Бывает…

Кора промолчала. Воспоминание о сне – сне? – всё ещё было свежим. Зудело внутри, точно таракан. Перед глазами всё стоял бледный, как привидение, Оскар.

– Кора, милая, переночуешь у меня ещё раз? – умоляюще спросил папа, когда они вернулись в дом после дезинсекции.

Скрепя сердце Кора согласилась. И вот – новая ночь, похрапывает в соседней спальне отец, а она лежит без сна, пялясь туда, где накануне появился Оскар. Вдруг снова появится?

Но вместо Оскара…

Шуршание. Тараканье шуршание на чердаке. Шаги.

«Не может…»

Громче, над спальней! Словно в самой комнате!

Храп внезапно стих. Неистовое шуршание в углу – и тут:

– Дилетанты! Ненавижу! – раненым слоном возопил отец.

Кора услышала грохот хлопнувшей двери, стук ножек стремянки по полу. Ещё успела выбежать в коридор, чтобы увидеть, как отец, чья ярость переборола страх, ругаясь, будто пьяный сапожник, лезет на чердак с бутылкой нового химиката в руках, и дверца лаза открывается сама собой.

Она не успела добежать. Он не успел даже вскрикнуть. Нечто невидимое, ухватив за лысую голову, дёрнуло его вверх, в темноту – и отец исчез. Шуршание прекратилось. Чердак стих.

Окаменев, Кора добрые десять минут смотрела на чёрный квадрат над головой. А потом полезла по стремянке. Нащупала обронённый отцом смартфон и, включив, огляделась.

Никого. Ничего. Даже паучков нет.

– Па-ап? – тихонько, неверяще позвала Кора и вдруг ощутила, что ей щекотно.

…По голой ноге, как у себя дома, полз крупный рыжий таракан.

Убить банши

Больше всего на свете мать любила выпивку и… волосы. Свои длинные, белокурые волосы, в которых, казалось, мерцал лунный свет. Худая, жёсткая, она часами сидела перед зеркалом и расчёсывала их, наверное, представляя себя прекрасной Рапунцель. Рон знал эту девушку из сказки. Мать как-то читала ему.

…Но чаще она обзывала его дрянным мальчишкой и пугала приходом банши.

– Она придёт за тобой, Рональд О’Мэлли! Она будет плакать и убивать! Потому что ты такой же дрянной, как отец! Бесполезный, глупый, гадкий мальчишка!..

Слова матери хлестали плёткой. Рон молча сносил их, глотая слёзы, и вспоминал отца, на которого был так похож. Вспоминал веснушки и ворох по-ирландски рыжих волос, в которых в солнечный денёк словно танцевали искры. Где он сейчас, с кем? Куда бежит? И почему, почему не взял его с собой?..

– Будешь перечить мне, будешь плохо учиться – она придёт за тобой! – повторяла мать, накачиваясь виски.

И всякий раз, когда она твердила это, Рону непременно снилась ирландская банши: высокая, худая, плачущая леди с длинными серебристыми волосами. Почти Рапунцель. Она тянула к нему костлявые пальцы, предвещая скорую смерть, и захлёбывалась рыданиями, в которых смешивались крики диких гусей, плач младенцев и волчий вой.

Банши. Главный страх детства.

Её образ исподтишка, понемногу отравлял жизнь Рона. Даже когда мать умерла, а он вырос, даже спустя столько лет Рон порой мучился от плохих снов и не мог спокойно смотреть на грустных длинноволосых блондинок. В каждой из них он видел банши – ведь глупости, мифы, детские сказки! – и из-за каждой из них сердце будто покрывалось корочкой льда, а ещё… виделась мать.

И от этого хотелось бежать, как сбежал давно сгинувший отец, в никуда, в ночь, разевая рот в беззвучном крике.

Рон не сразу понял, как может избавиться от страха и кошмаров. Но однажды всё-таки осознал, что делать. Говорят, лучшая защита – это нападение. Что ж. Те, кто так говорил, оказались правы.

Первую «банши» он подстерёг у кинотеатра. Она шла с вечернего сеанса, роняя слёзы на асфальт: лёгкий осенний плащ, капюшон… и волосы, гуще и красивей которых Рон ещё не видел. Всё оказалось просто. Ведь новичкам везёт.

Руки помнили пульсацию вен на тонкой, пахнущей лавандой, шее. Губы улыбались, пока Рон, посвистывая, шёл домой. Она не успела закричать. Она ничего не успела. В ту ночь он спал как младенец, а утром, впервые за много-много лет, проснулся бодрым и полным сил.

…Однако чем дальше, тем быстрее испарялась эта бодрость. Страх возвращался – когтистей и зубастей, чем прежде. И охоту на банши пришлось повторять. Ещё и ещё.

Днём, иногда просматривая новости, Рон удовлетворённо кивал, когда камера показывала новый труп. Удовлетворение – вот что чувствовал он и переключал канал, когда диктор начинал рассказывать о детях, оставшихся сиротами, и безутешных мужьях. Это не трогало его. Абсолютно. Главное – это его спокойствие.

Рон охотился в ночных тенях, высматривая печальных особ и почти не задумываясь о причинах их печали. Их слёзы, их волосы, что так легко наматывались на кулак, – вот что было важно. Рон убивал свой страх, уничтожая «банши». Но раз за разом чувство свободы и силы становилось менее ярким, не таким, как в самый первый раз.

«Ты победитель. Ты жив. Ты вовсе не дрянной мальчишка, – повторял Рон, как мантру. – За тобой не придёт никакая банши. Потому что ты сам придёшь за ней…»

Время шло, привычки сохранялись. Удача благоволила, а по рыжим вискам ползло серебро. И в день, когда страх вновь распахнул жаркую пасть, чтобы куснуть его, Рон опять вышел на ночную охоту.

Он приметил Её у сквера. Она стояла под фонарём, горько рыдая в платок. Красивая, заметно даже издалека. Быть может, проблемы на работе или бросил парень, ведь и красивых бросают…

Страх сменило возбуждение. Рон подобрался, точно бигль при виде кролика. Продолжая плакать и причитать, девушка, наконец, пошла дальше.

«Куда свернёт? Влево, вправо?»

Влево.

Рон тенью скользнул за ней. Луну скрыли ночные облака; поднялся ветер, что донёс до трепещущих ноздрей запах вересковых лугов и полынной горечи. Жертва шла вперёд, мимо вязов и тусклых фонарей, и тонкие волосы летели вслед болотным туманом.

– Мама, – внезапно позвал в тиши чей-то голос. – Мамочка!

Рон споткнулся. Перед внутренним взором вдруг мелькнул незнакомый мальчишка: светловолосый, заплаканный, он стоял средь кладбищенской толпы и тянул руки к гробу.

«Что это? Что за?..»

Рон встряхнулся. Галлюцинации. Нужно скорей домой. Нужно быстрей доделать работу.

На его счастье блондинка шла нога за ногу. Плелась, рыдая по кому-то, – жалкая, одинокая глупышка…

– Хелен, малышка, – всхлипнул кто-то совсем близко, и Рон едва не упал, увидев парня, плачущего с газетой в руках. – Ну почему ты не дождалась меня? Почему пошла одна?!

«Уйди прочь!» – чуть не заорал Рон, прибавляя шаг.

Видение исчезло, но он успел, конечно же, успел увидеть знакомое фото в газете. Белокурые волосы, мёртвые глаза. Оказывается, третью звали… Хелен?

«Прочь из моей головы!» – не понимая, что происходит, мысленно взвыл Рон – и побежал, уже не скрываясь.

Плевать, что она услышит, плевать, что закричит – он вдавит этот крик в её глотку и…

– Она видела в людях только хорошее. Каролина работала в центре для инвалидов и…

– Уходи!.. – прокричал Рон женщине в чёрном, что появилась под фонарём за кафедрой, и прибавил скорость.

Вытянул руку: схватить волосы, намотать, растерзать…

Запах вереска и полыни стал гуще. Густым, словно замедляющий время, незримый кисель, что всегда настигал его во сне, том самом кошмаре из далёкого детства: том, где когтистые руки, бледное лицо и волосы, эти проклятые длинные волосы, что взметнулись, когда девушка обернулась – и глаза Рона полезли из орбит.

– Рональд О'Мэлли, – прохрипела блондинка, становясь ужасной, – ты – мой!

Рон отшатнулся. Падая в пустоту, визжа, он ещё успел увидеть сонм женских призраков, что поднялись рядом с банши.

…А потом рот её открылся в пол-лица, выпуская пронзительный, уничтожающий вопль.

Озёрная мать

У́на терпеть не могла возвращаться в места, где ей было плохо. Но хуже, гораздо хуже было возвращаться туда по работе.

«Майкл Эванс, десять лет, ушёл вечером на озеро – и не вернулся…»

Уна стиснула зубы и ощутила, как вдоль позвоночника выступил пот. Сразу захотелось дать себе пощёчину.

«Соберись, тряпка! Ты детектив или нет?» – яростно подумала Уна, крутанув руль. Конечно, детектив. Направленный в провинцию ради нового дела. Сыщик с регалиями, опытом…

«Майкл Эванс, десять лет, озеро…»

…И личными тараканами.

Зубы скрипнули, когда слева, в окне автомобиля, блеснула знакомая водная гладь.

Детектив. Мда.

Сейчас она была просто Уной Джонсон – той, что до сих пор боялась глубокой воды. Той, что ехала искать своего племянника. Той, что так и не нашла Себа…

«Не думай о нём! – жёстко приказала Уна, сворачивая к дому. – Не сейчас!»

– Уна, Уна!.. – плачущая Дина уже неслась навстречу.

Следующие полчаса Уна слушала то, что уже несколько раз выслушали местные полицейские. Версий исчезновения мальчика было несколько. Но все они сходились в одном: виновата мать. Та, что переживая измены мужа и трудный развод, совсем забросила сына. Слишком поздно заметила, что его нет.

– Где его комната? – хмуро спросила Уна.

Всхлипывая, сестра провела её наверх – туда, где на двери висела картинка с дельфином.

– Это он повесил, – дрожа, пояснила Дина. – Он хотел… – она запнулась и стала сильней тереть глаза, – …мы хотели съездить в океанариум, вместе, но…

Мрачная Уна зашла в комнату, где ранее побывали другие следователи. Холод, давно лизавший позвоночник, стал паутиной расползаться по всему телу. Видимо, Майкл неспроста родился под знаком Рыб. Всё здесь было водных, сине-голубых тонов. У кровати стоял аквариум, а стены украшали плакаты с водной живностью и фото самых разных водоёмов.

Однако больше всего было фотографий их озера.

Уна, не видевшая племянника чуть ли не с рождения, давно живя в другом городе подальше отсюда, и думать не думала, что Майкл так сильно любит воду.

«Совсем как Себ», – невольно подумала она и тотчас отогнала эту мысль.

Теперь Уне было очень стыдно. Она была обязана спасти его – такого маленького. Такого своего…

Озеро – обширное, полное водорослей и коварных течений, – дважды обыскали с самой продвинутой техникой. Ни следа Майкла. В точности, как и Себастьяна Кроули, пропавшего тут почти тридцать лет назад.

По лицу Уны пробежала судорога. Бросив вещи – жить придётся здесь, у родни, хоть бухгалтерия порадуется экономии – она взяла только рюкзак и пошла к озеру.

***

Дети пропадали тут и раньше. Как правило, из неблагополучных семей. Тревогу начинали бить сердобольные бабульки-соседки да учителя. Но всё это – не феномен. Самое обычное дело. И всё же…

«Тут что-то не так», – в который раз подумала Уна, мрачно обозревая озеро. Старательно давя в себе страх.

Майкла не было у отца. Судя по словам Дины, он и раньше-то не слишком им занимался. Близких друзей не имелось. Однако одноклассники, все как один, твердили, что Майкл и правда любил гулять у озера. Последний раз его видели именно здесь, а потом…

«Кто-то похитил его. Улучил момент и утащил, унёс, увёз далеко от города».

Но взгляд прищуренных глаз Уны не отрывался от озера. Во рту медленно растекался знакомый вкус странно-солоноватой воды. Когда-то, в прошлой жизни, она успела как следует наглотаться её, прежде чем…

«Кто-то похитил его, – медленно, мысленно повторила Уна. – Кто-то… в воде».

– Нет! – воскликнула она и зажала рот рукой. Казалось, водная гладь колыхнулась. По ней прошла внезапная рябь, точно… усмешка?

– Нет, – тихо повторила Уна, опустив руку.

И за пропажей Майкла, и за пропажей Себа стоит человек – и точка. Кто же ещё?

Но…

Воспоминания детства – туманные, спутанные – внезапно нахлынули волной и отступили. Страх заелозил внутри, сплетаясь с гневом и горечью старой-новой потери. Давнее, будто заблокированное внутри воспоминание задёргалось, стремясь пробиться наружу.

И Уна вдруг поняла, что делать.

…Спустя полчаса она закрыла за собой дверь ванной комнаты. Давя в себе страх, наполнила ванну почти до краёв, залезла. И, задержав дыхание, с головой ушла под воду.

***

– О великая Озёрная дева! Явись ко мне!

Уна хихикнула. Прячась в осоке, она слушала, как Себ, стоящий на берегу, пафосно зовёт «деву».

– Ну пожалуйста! Я Артур, и мне нужен меч!

Ладно, уже пора. Уна бросила взгляд на лёгкий, деревянный мечик в правой руке и пошла глубже в воду. Вскоре она оказалась на нужном месте. «Раз, два, три», – отсчитала Уна и радостно, как дельфин, выпрыгивающий из воды, устремилась вверх, высоко подняв руку с мечом.

– Приди и возьми его!

Себ засмеялся и бросился в озеро.

Позже, наплескавшись, они в четыре руки строили Камелот на песке. Они часто делали это: строили замки, играли в рыцарей Круглого стола, Артура и Мерлина, Озёрную деву… Иногда устраивали соревнования, кто дольше задержит дыхание в воде. Но в этом победу всегда одерживал Себ.

Впрочем, Уна никогда не злилась на друга. Он не мог жить без воды, с самого раннего детства. Порой Уна шутила, что не удивится, если в один прекрасный день увидит на его шее жабры, а между пальцами – перепонки. Себ лишь смеялся.

С ним можно было разговаривать обо всём на свете. Это тебе не младшая сестрёнка, что только пузыри пускает. Вот они и разговаривали. Например, о том, сколько живёт водомерка и почему у воды из их озера такой вкус, на кого пойти учиться после школы…

Уна хотела стать детективом.

– Я буду самой крутой! Вырубать преступников одной левой, находить пропавших! А ты?

Себ смеялся, но не обидно. Его можно было и не спрашивать: Уна и так знала, что друг хочет связать жизнь с водой. Пойдёт на какого-нибудь морского зоолога, или как это называется, либо в моряки, чтобы управлять большим кораблём…

Но иногда Себ становился мрачен и неразговорчив. Тогда они просто сидели бок о бок на песке и смотрели в озеро, пока родители не позовут домой. Точнее, звали только Уну: родителям Себа было почти плевать, где он гуляет. В последнее время они всё чаще ссорились, даже дрались друг с другом. Уна как-то подслушала, как мама говорила о недавнем скандале в семье Кроули: о взаимных обвинениях, битье посуды, о том, что сын вовсе не от отца… «Бедный мальчик», – покачала головой мама.

На следующий день Уна осторожно завела об этом разговор. Себ сперва отмалчивался, потом кивнул. Да, они и правда в кризисе. Соседи правы.

– Иногда я думаю, – медленно произнёс он, устремив взгляд в озеро, – что лучше всего мне было в мамином животе. Плавал себе да плавал в тёплой жидкости… меня все любили…

Уна придвинулась ближе и стиснула его руку. Себ рассеянно улыбнулся, мельком посмотрев на неё, и снова уставился в озеро: спокойное, такое удивительно гладкое.

– Знаешь, говорят, люди вышли из воды. А когда-нибудь в неё вернутся. Я бы и сейчас не отказался вернуться. Если б мог.

Себ мечтательно вздохнул и добавил, погладив любимую подвеску-ракушку, которая висела на его шее на ниточке:

– Я только в воде чувствую себя свободным. Вода… любит меня больше, чем отец и мать. Обнимает, как настоящая мать. И, по-моему, ждёт, чтобы я вернулся.

…С каждым днём Себ становился всё мрачнее. Всё чаще ходил к озеру с Уной и без неё. А в один ужасный день…

– Как пропал?! – закричала Уна, вернувшись с уикенда в другом городе.

Мама говорила что-то ещё, но Уна уже бежала, неслась, задыхаясь, к озеру. Потому что он всегда был там. Он должен быть там!

По берегу ходили полицейские. У воды стояла недостроенный Камелот из песка.

– Мисс, мы не знаем… мы ищем… Вы бы лучше…

Уна почти не слышала, что ей говорят. В мозгу её звучали старые-старые фразы друга: «Знаешь, говорят, люди вышли из воды. А когда-нибудь в неё вернутся. Я бы и сейчас не отказался вернуться».

– Нет. Ты не мог!..

Всхлипнув, Уна бросилась в воду. Позади что-то кричали, но она нырнула, и вода тут же окутала безмолвием. Открыв глаза, Уна поплыла среди водорослей, чувствуя, как в ушах гремит пульс.

Он не мог. Не мог убить себя! Просто не мог!

«Уходи, Уна».

Заплыв на самую глубину, она едва не оцепенела. Этот голос. Откуда?..

«Со мной Мать. Со мной всё хорошо».

Вода вдруг стала темнее, будто в неё вылили ведро чернил. Воздуха стало не хватать.

«Уна… Уплывай…»

Вода мягко обняла её – и внезапно сдавила так, что в глазах потемнело.

«…Пока не поздно. Уплывай!»

Но что-то, как водоросли, уже сомкнулось на шее, запястьях и щиколотках. Вокруг, словно медузы, материализовались бледные мальчики и девочки, а среди них…

Огромные глаза – тёмные, зовущие, сотня оттенков синего и зелёного.

Крик вышел изо рта с пузырями. Уна заметалась, понимая, что поздно. Она не почувствовала руки, что тянули её из воды и рвали водоросли. Не ощутила, как оказалась на песке, не слышала чьих-то криков. А потом вода хлынула наружу, освобождая желудок, и…

***

Отплёвываясь, хрипя, Уна вцепилась в бортик ванной и поняла, что вся дрожит. Трясётся, словно только что была в ледяной, а не чуть остывшей воде.

– Озёрная мать, – прошептала она.

Глаза. Эти невозможные глаза в воде. Фигуры, среди которых…

«Там был Себ», – сглотнув, поняла Уна.

Теперь она вспомнила всё. Она боялась глубокой воды не просто из-за того, что когда-то, ища друга, чуть не утонула в местном озере. Она боялась из-за того, что увидела в той глубине. А шок заблокировал часть воспоминания.

– Озёрная мать. Мать в озере. Вода.

«Это невозможно. Ты не веришь в сверхъестественное».

Уна сглотнула. Рука потянулась к пробке и выдернула её. Глядя на маленький водоворот у слива, Уна сжала кулаки.

– А вот и нет. Верю.

«И я знаю, где Майкл».

…На улице уже почти стемнело. Уна ничего не сказала сестре. Не взяв с собой ничего, она снова пошла к озеру – как солдат на войну.

Уна скинула одежду на берегу, чтобы ничего не мешало. В одном белье она зашла в воду и, когда та дошла до груди, поплыла. А затем нырнула.

«Озёрная мать!» – мысленно прокричала она.

Тишина. Стук пульса во всём теле.

«Верни детей! Верни Майкла! Возьми вместо них меня!»

Водоросли колыхнулись. Показалось, или впереди что-то мелькнуло?..

Мимо метнулась гибкая, как мурена, фигурка.

«Верни Майкла! Его любят, его настоящая мать льёт слёзы! Возьми меня!..»

Глаза – огромные, выпуклые, будто у кракена, – распахнулись в воде, когда воздуха стало не хватать. Всё существо Уны толкало её вверх, к спасительному воздуху, но она не могла, не могла…

«Пожалуйста, отпусти его», – услышала Уна далёкий, мальчишечий голос.

Себ?

«Пожалуйста…»

В глазах стало темнеть всё стремительней. Держась из последних сил, Уна успела увидеть, как мимо неё вновь мелькнуло чьё-то тело, и вдруг ощутила, что кто-то вложил в её руку нечто мягкое. Уна нащупала чужие пальцы. И рядом, среди черноты…

«Майкл», – ещё успела понять Уна, прежде чем вцепиться в бледную фигурку что было сил, и вверх, вверх, вверх, пока не поздно!

…Он был без сознания и дыхания. Уна не поняла, как успела добраться до берега столь быстро. Руки сработали раньше разума, стали откачивать бледного мальчишку, что, кажется, вырубился всего пару секунд назад. Ещё живой, не раздутый…

– Быстрей, быстрей, – приговаривала Уна, делая реанимацию, – быстрей!

Майкл дёрнулся. Закашлялся. Выплеснул изо рта воду.

И раскрыл синие, как у Себа, глаза.

***

– Спасибо тебе! Спасибо, спасибо, спасибо! – бесконечно благодарила сестра.

Уна сдержанно кивала и спрашивала, как дела у Майкла. С позавчерашнего он наблюдался в больнице. Там он и рассказал всем, что произошло.

Там он и наврал.

Майкл сказал, что сам сбежал из дома. Провёл несколько дней в одном заброшенном домишке, а потом испугался и соскучился. Вернувшись в город, он первым делом полез в любимое озеро – и, неосторожно запутавшись в водорослях, стал тонуть. На его счастье, в тот вечер его бултыхание заметила тётя Уна.

Взяв выходной, Уна решила провести ещё пару деньков в родных местах. Когда солнце уже клонилось к горизонту, за спиной её, сидящей у озера на песке, послышались шаги. Подошёл Майкл. Сел. И, посмотрев в воду, тихо сказал:

– Она больше никого не заберёт.

– Хорошо бы, – помолчав, отозвалась Уна.

– Она поклялась. Я успел услышать, – упрямо повторил Майкл, но тётя не ответила.

Посидев рядом ещё с минуту, он достал из кармана какой-то предмет и негромко сказал:

– Мне сказали отдать это тебе.

Моргнув, Уна посмотрела на него. На ладони Майкла лежала знакомая подвеска-ракушка.

В глазах предательски защипало.

«Спасибо, Себ», – подумала Уна, вспомнив, кто всё-таки спас Майкла… и её саму.

А потом улыбнулась.

Бойся черноглазых

Первый раз Морган увидел Смерть на детской площадке.

Тогда она выглядела, как мальчишка: остролицый, болезненный на вид пацан с тёмным вихром на макушке. Да только стоило взглянуть ему в глаза – как Морган выронил пластиковое ведёрко и заревел.

– Что такое, милый? Что случилось? – сразу же подскочила мама.

– Там, т-там… – заикаясь, выдавил Морган и показал пальцем на страшного мальчишку.

– Что? Тебя обидела Сара? – удивилась мама, глядя сквозь незваного гостя и видя рядом лишь девочку.

– Н-нет, я…

Морган так и не сумел сказать что-либо внятное, и мама скорей повела его домой.

…У Смерти были чёрные, сплошь чёрные глаза. Ни тебе белков, ни цветной радужки. Морган навсегда запомнил этот её признак. Как и то, что, похоже, замечает её только он.

Впрочем, в тот день он ещё не знал, что видел Смерть.

Тогда она появилась около Сары Фостер, а спустя три дня бедняжка улетела на небо – так, всхлипывая, сказала Моргану мама. А потом, думая, что он не слышит, стала рассказывать отцу про ужасные автомобили и костерить пьяных водителей.

Спустя время подросший Морган увидел черноглазого незнакомца, гостя у тёти Леоноры: ветхая, сморщенная, она всегда угощала его зуболомным печеньем, но была мила и щедра на рождественские подарки. Накануне отъезда Морган увидел, что на ручке тётиного кресла примостился незнакомый старик. Но крик «Ма-ам, па-ап!..» так и застыл в его горле, стоило встретиться с гостем взглядом.

Тот же чёрный, холодный оникс он видел и позже: во взгляде девушки, стоявшей на балконе у парня-соседа; мужчины, который шёл рядом с маминой подругой; малыша, что полз у коляски с кузиной – крохой Никки… Все эти люди умерли. Морган не мог отвести от них беду. Даже предупредить не посмел.

Иногда, идя среди толпы, он видел черноглазую Смерть в нескольких ипостасях разом. Среди множества людей он то и дело чувствовал знакомый холодок и понимал: она близко. Сегодня, завтра или послезавтра она заберёт того мужчину, ту девушку и целую семью…

Морган никому не говорил о своём даре-проклятье. Не хотел в психушку. Но чем дальше, тем больше он отсиживался дома, отдалялся от друзей и родных, отмахивался от приглашений на вечеринки и праздники. Он боялся, что когда-нибудь на улице к нему подойдёт черноглазая девушка и…

Что будет дальше он и фантазировать не смел.

Один раз, накануне увидев три Смерти, он не выдержал и залез в Интернет. Вскоре, найдя поблизости некую Мадам Валери, экстрасенса, он открыл дверь её лавочки. Однако, стоило Моргану зайти в кабинет и услышать приветствие, как всё в нём заледенело.

За спиной Мадам стоял тучный мужчина с чёрными-пречёрными глазами.

– Что такое? Сэр?..

Мадам Валери обернулась, но, конечно, никого не увидела. А Морган, так и сумевший ничего сказать, позорно сбежал и заперся дома.

Никакие поиски в Интернете, никакие форумы не могли ему помочь. Даже выглядывая в окно, Морган, порой, видел вдалеке фигуры, что незримо следовали за прохожими. Он никак не мог развидеть их.

«Бойся черноглазых, бойся черноглазых…» – шептал кто-то в его снах.

Со временем страх Моргана перешёл в паранойю. Он съехал из дома, арендовал на сбережения квартиру и, уже учась дистанционно, устроился на такую же дистанционную работу программистом. На улицу он почти не выходил. Друзья, что когда-то у него были, давно остались в прошлом, а коллеги не считали нужным приставать к «этому социопату». Всё, что нужно, он заказывал через Интернет, оплачивал безналично и, не желая лишний раз открывать кому-то дверь, просил, чтобы коробки оставляли у квартиры.

О том, что если надо, Смерть может возникнуть и в самой квартире, он старался не думать. Это было глупое, детское желание быть «в домике», но Морган ничего не мог с этим поделать.

Дни шли. Пока однажды…

***

Пиликнул звонок.

– Доставка! – весело прокричал кто-то из-за двери, и Морган, задремавший в кресле, встрепенулся.

«Новый курьер?» – подумал он, чуть нахмурившись, а потом, подойдя, посмотрел в глазок.

На лестничной площадке, улыбаясь от уха до уха, стояла новенькая в фирменной толстовке сервисной службы. И было в ней что-то такое, отчего Морган замер и вгляделся получше.

«Голубые глаза… розовая прядь… Да быть такого не может!»

Это не могла быть Дженни Доусон. Та самая хохотушка Дженни, с которой он когда-то сидел за одной партой и которую он так и не осмелился пригласить на выпускной. Кажется, это было в прошлой жизни.

– Доставка! – снова крикнула курьер и нажала на звонок.

Морган дрогнул и кашлянул.

– Оставьте у двери, пожалуйста! Я заберу.

Улыбка застыла, голубые глаза прищурились.

– Морган?..

«Она!»

– Морган, это ты?

– Я, – ответил Морган, начиная расплываться в улыбке.

Рука его потянулась к дверному замку – и замерла. Морган вспомнил, что последний раз открывал дверь неделю назад.

Накатил страх.

– Открывай, что как долго?

– Дженни, я…

Морган кинул взгляд в зеркало: щетина, давно немытые волосы, пятно от соуса на несвежей рубашке… И так предстать перед Дженни?

«Нет».

Это ещё страшней.

– Оставь, пожалуйста, у двери. Я потом заберу, – покраснев, промямлил Морган. – Извини.

За дверью помолчали.

– Ты стал ещё застенчивей.

– Д-да. Я почти не выхожу, я…

– Социофоб? – негромко спросила Дженни.

– Ага, – отогнав мысли о Смерти, быстро согласился Морган. – А ещё – агорафоб. Не люблю… большие пространства.

Дженни покусала губу. А потом вновь посмотрела ровно в центр глазка и улыбнулась.

– Ладно, затворник. Сделаю, как хочешь. Желание клиента!

Дженни помедлила, зашуршав какой-то бумагой. Затем, наконец, попрощалась и оставила коробку с едой у двери.

…А когда Морган всё-таки осмелился открыть дверь, на его доставке лежал крохотный листок с телефоном.

***

Так и началось их общение. Морган, до этого не признававший соцсети, вскоре создал аккаунт для общения с новой подругой. Теперь он заказывал доставку еды гораздо чаще, чем прежде, но до сих пор не мог заставить себя открыть перед Дженни дверь. А она…

Она была такой же весёлой и беззаботной, как в школе. Ей, в отличие от него, очень нравилось общаться с людьми, и порой тяжёлая работа курьера приносила лишь удовольствие. Дженни была полной противоположностью Моргану. Это притягивало.

Иногда Морган воображал себя принцессой из высокой башни, Дженни же – смелым рыцарем. Однажды, когда они впервые созвонились по Скайпу, Морган осмелился произнести это вслух. Как же Дженни хохотала!

Мало-помалу она начала уговаривать его покинуть «башню». Сходить с ней в кино, развеяться… Но от подобных предложений Морган мигом уходил в себя. Ему вспоминалась Смерть, что, несомненно, бродит снаружи.

– Нет. Извини, но нет, – тихо говорил он.

После таких разговоров настроение неизменно портилось. И смелые мысли – открыть, наконец, чёртову дверь, пригласить Дженни зайти в гости – испарялись, словно утренний туман. Но неделя за неделей, месяц за месяцем…

«Сегодня», – как-то раз подумал Морган, решительно завязывая галстук.

Одеколон, белая рубашка – он должен быть при параде. Нет, конечно, это не свидание, но…

«Первый шаг. Шажочек», – решил Морган и улыбнулся своему отражению.

Пиликнул звонок.

– Доставка!

Морган радостно бросился к двери. Но, перед тем, как загреметь засовом, конечно, посмотрел на Дженни в глазок…

…И отпрянул. Сердце его пропустило удар.

– Эй, затворник! Чего не отвечаешь? Я знаю, что ты дома-а-а!

Но Морган не мог выдавить и звука. Ибо там, за плечом не замечающей его Дженни, стоял высокий угрюмый парень с чернильной тьмой в глазах.

– Морган! Морган, ау-у-у?

– Пожалуйста, оставь у двери, – прохрипел Морган.

Дженни нахмурилась. Смерть – приблизилась.

– Морган? У тебя всё в порядке?

– Да. В полном, – скрежетнул он.

Когда Дженни подчинилась и, недоумевая, ушла, пальцы Моргана задрожали. Он сполз на пол у двери и вцепился себе в волосы. Казалось, внутри трепыхался кисель. Хотелось распахнуть дверь, кинуться вслед, проорать предупреждение…

Но разве это поможет? Поможет, если Смерть уже выбрала её?

– Дженни, – простонал Морган и горько заплакал.

Он рыдал, пытаясь сдержать рыдания кулаком. Трясся, как пятилетний мальчишка. Но потом, спустя не полчаса – сотню лет! – всё же поднялся на ноги.

«Ты должен. Ты обязан попробовать!»

Ведь он никого никогда не предупреждал. Вдруг Смерть можно предотвратить, отложить, перехитрить?

– Возьми трубку, Дженни… Возьми трубку! – приговаривал Морган, слушая гудки.

Дженни не было в Сети. Телефон она не брала. И до офиса её Морган так и не смог дозвониться.

«Она не могла умереть!»

Морган стал ходить из угла в угол, в кровь кусая губы.

«Что делать, что делать…»

Он знал, что. Пора было менять шкуру принцессы на рыцаря.

Морган не понял, как выбежал на улицу. Задыхаясь, он пронёсся через две улицы, перебежал дорогу в неположенном месте, увидел впереди дом Дженни…

«Я заговорю с ней. Заговорю со Смертью! Я договорюсь…» – бессвязно думал Морган, изо всех сил бегущий к дому.

Он видел Смерть, а Смерть видела его. И он сумеет, он сможет, он…

Впереди мелькнула знакомая фигурка в жёлтой униформе.

– Дженни! – во всё горло заорал Морган.

Визг тормозов.

Ниоткуда выскочила машина, потерявшая управление. Словно в замедленной съёмке Морган увидел, как Дженни оглянулась, как кричит за лобовым стеклом водитель. Как он сам изо всех сил кидается вперёд.

Морган не ощутил, что оттолкнул тело. Всё, что он почувствовал, – это сильнейший удар о мостовую. Сверху посыпалось стекло. Теряя сознание, Морган ещё успел увидеть, как над ним склонилась Дженни.

А в глазах у неё…

***

– Морган, Морган! Вызовите скорую!

Кто-то отчаянно зовёт кого-то по имени.

– Морган, ты не мог умереть!..

Интересно, кто это – Морган? Какой-то Морган…

– Пожалуйста, очнись!

Веки начинают подниматься. Над ним – два лица. Одно – зарёванное, другое – бледное, с острым подбородком. Оба знакомые.

– Господи, ты жив!..

«И ты жива», – подумал Морган, глядя на Дженни. И медленно-медленно перевёл взгляд на Смерть за её плечом.

Та поймала его взгляд и… ухмыльнулась.

«Ладно, рыцарь. Живи со своей принцессой. Не трону пока», – холодно прозвучало в голове.

Морган дёрнулся, моргнул – и Смерть исчезла. Рядом завыли сирены скорой помощи.

– Морган… – всхлипнула Дженни, обнимая его. И Морган ответил на объятье.

«Я больше тебя не отпущу».

Неважно, сколько им отмерила судьба. Неважно, сколько их ждёт трудностей… Когда придёт время – они встретят Смерть вместе.

И Морган смело посмотрит в её глаза.

Ночь мести

Фиби всегда боялась темноты. Она вовсе не хотела тащиться ночью на то кладбище и участвовать в сомнительных кровавых ритуалах.

Но ещё больше не хотела подвести Глорию.

– Почти пришли, – шепнула она, обернувшись, и Фиби сильнее сжала в руке фонарик. Луч его метнулся по глазам мраморного ангела и, словно испугавшись, перепрыгнул на замшелое надгробье. Где-то над головой пискнуло – пронеслась летучая мышь; дунул студёный ветер, пытаясь сорвать капюшон.

Фиби поёжилась. Ей бы сидеть сейчас дома, со стаканом горячего шоколада. Читать при ночнике новую книжку да смотреть, как, расползаясь, тают в стакане маршмэллоу… А не вот это вот всё.

Но это же Глория! Как её можно бросить?

«Вот именно. Как можно?» – в очередной раз подумала Фиби, вспоминая, как выла на полу Глория, преданная Максом Броуди. Та самая Глория, которая всегда сияла июльским солнцем и толкала её на всяческие авантюры, любимая кузина, что была бесшабашней Пеппи Длинныйчулок…

С Максом они встречались полгода, и Глория, похорошевшая до неприличия, считала, что это, наконец-то, Любовь.

Да только Макс, очевидно, думал иначе, раз успел зажать у шкафчиков ту новенькую чирлидершу.

Увидев их вместе, Глория, конечно, закатила скандал – такой, что в школе чуть окна не выбило, – а потом прибежала плакаться к кузине. Там-то, в чужом доме, у неё и созрел новый авантюрный план…

– Здесь! – ликующе прошептала Глория.

Её фонарик высветил надгробье и фигуру печальной женщины. На какое-то мгновение Фиби перестала дышать: слишком уж реалистична поза сидящей и мраморные складки платья. Слишком похожа на оригинал, виденный по старым фото.

«Она мёртвая. Успокойся, – сказала себе Фиби и, нервно хихикнув, повторила: – Успокойся. Вы всего лишь хотите вызвать её дух».

Всего лишь.

Фонарик вдруг мигнул, а за спиной что-то хрустнуло. Подпрыгнув, Фиби обернулась…

…Никого. Только ночь. Кладбище. Она и Глория, что, опустившись у старой могилы на колени, достаёт из рюкзака потёртую книгу, чашу и костяной нож.

– Иди сюда! Чего застыла?

Едва не споткнувшись, Фиби подошла и тоже присела. Свет от фонариков стал ощутимо бледнее; темнота густела, словно чуя то, что совсем скоро сможет заявить свои права: обступить, обнять, укутать их полностью, точно громадный паук, паучиха Шелоб в два кокона.

«Августа Шелли», – прочитала Фиби на надгробье. Когда-то, давным-давно, Августа была первой красавицей их города – женой мэра, блиставшей на всех вечеринках. У неё были голубые глаза, пшенично-золотые волосы и, конечно же, голливудская улыбка.

Говорят, когда в их особняк приехала полиция, эта знаменитая улыбка осталась на её губах. Даже когда из дома вынесли труп неверного мужа, чьё горло было перерезано от уха до уха, даже когда Августа отправилась в психушку – она не переставала улыбаться.

Глория тоже улыбалась, когда говорила, что отомстит Максу.

«Но ты же не хочешь…» – неуверенно начала тогда Фиби.

«Убить его, как Августа? Нет, Фибс, конечно, нет! – расхохоталась Глория. – Я хочу вызвать её дух, чтоб он как следует напугал засранца. Пускай поседеет в шестнадцать!»

Глория имела весьма широкий круг общения. Фиби не знала, кто из её друзей притащил книгу, полную странных знаков и заклинаний, и объяснил ей, что делать, чтобы вызвать дух. Больше всего это напоминало некий розыгрыш, хэллоуинское баловство. Ведь если хорошенько подумать – призраков не существует, это всё байки.

«Схожу с ней, составлю компанию, – думала Фиби, борясь со страхом ночи. – Конечно, ничего у нас не получится. Но, может, Глория, наконец, успокоится и перестанет страдать…»

– Дай сюда руку!

Фиби покорно подставила ладонь. Укол, лёгкая боль – и горячая капля скользнула в чашу, к крови Глории. Кузина положила фонарик на землю, чтобы светил на страницы книги, и стала читать по латыни. Одна фраза, вторая, третья – и тут, взяв нож, Глория смешала кончиком лезвия кровь… и стала рисовать им знаки на платье мраморной женщины.

Фиби облизала губы. Призвать духа, подчинить его себе, заставить выполнить желание – вот чего хотела Глория. Но чем больше она говорила и рисовала, тем холоднее становилось вокруг. Фонарик гас, будто стремительно садилась батарейка, а от закушенной щеки во рту вдруг появился привкус железа.

А потом появились огоньки.

Они вспыхнули на соседней могиле и медленно, как шаровая молния, поплыли прямо к ним.

– Глори…

Глория не остановилась. Голос её стал громче, в нём пробудились незнакомые нотки. Что-то тронуло спину, и Фиби, взвизгнув, вскочила. Оба фонарика погасли – разом, как по команде. Шары света – тоже.

Сзади хрустнуло, точно суставы старухи. И Фиби, поглощённая беспросветной тьмой, каким-то нутряным чутьём поняла: это она. Это мраморная Августа Шелли, что пробудилась и сейчас…

Завопив, Фиби бросилась бежать. Она словно оказалась в кошмаре, где не видно ни зги: небо, затянутое тучами, скрывало звёзды, луна и вовсе в стадии новолуния, впереди – ряды надгробий, ангелы, что кажутся демонами, нет ни фонарика, ни телефона, чтоб подсветить – забыла дома.

«Дура. Дура!» – вопило в голове.

Фиби неслась в никуда, то и дело натыкаясь на могилы, и, наконец, упала, запнувшись о какой-то корень. Боль от удара немного привела в чувство. Рядом, в кустах, злобными феями вспыхнули огоньки. Вот они ближе, ближе…

– Светлячки? – поняв, прошептала Фиби.

От перенапряжения захотелось разрыдаться. И тут же обожгла новая мысль: где Глория?

«Ты бросила её. Ты бросила её там одну!»

Фиби села и съёжилась, обняв себя руками. Она едва видела, что находится вокруг неё, но…

«Ты струсила. Убежала. А ведь там ничего не было! Ничего и никого!»

Августа Шелли не могла ожить. Никакие статуи не оживают. Это всё страх, страх ночи на кладбище!

Фиби всхлипнула. Где она, где Глория? Вдруг она тоже побежала, но споткнулась, сломала ногу и сидит где-то далеко-далеко, ожидая помощи? Или вообще ударилась головой и без сознания?..

«Она бы тебя не бросила. Никогда не бросила. Вставай!»

Фиби поднялась на дрожащие ноги. Пригляделась.

«Смотри, смотри лучше!»

Это ночь. Но она не боится. Духов нет. Мертвецы не оживают. Всё будет хорошо.

«Откуда ты бежала?»

Заброшенный угол кладбища, куда мало кто ходит. Поворот сюда, а потом туда, так же, как они шли вначале.

«Вперёд!»

Она должна найти Глорию. Она обязана.

И Фиби пошла. Потихоньку, осторожно, всё быстрее и быстрее…

– Глория! – осмелившись, позвала она.

Тишина. Зов снова.

И наконец далёкое, но такое родное:

– Фибс! Фиби!..

Спустя десяток футов она наткнулась на Глорию: та выпрыгнула из темноты, держа в руке едва живой фонарик – бледная, с веточками и паутиной в волосах. Видно, тоже упала.

– Фибс!

– Глория!

Кузины кинулись обниматься.

– Я так боялась…

– Я так испугалась…

– Но светлячки…

– А мне показалось…

– Господи, какая я дура, – с чувством сказала Глория. – И на что повелась? Ду́хи!

Она фыркнула.

– Завтра же верну Фрэнку эту готическую дребедень. И скажу пару ласковых… Кстати, как твоя рука, нормально?

– Да, – радостно кивнула Фиби.

Вскоре всё было позади. Цепляясь за свет последнего фонарика, они доковыляли до выхода с кладбища и скорей пошли по домам.

– Хорошо, что предки в отъезде, правда? – хихикнула Глория у порога.

– Ага! Заночуешь у меня?

Глория мотнула головой.

– Нет, в другой раз, извини. Я пойду.

– Ну как хочешь, – ответила Фиби.

Зайдя в дом, она посмотрела в окно, как кузина махнула ей рукой и пошла к своему дому. Благо он располагался близко, за два дома от неё.

«С ней всё будет хорошо. Она такая смелая», – улыбаясь, подумала Фиби, задвигая засов.

Кажется, этой ночью и она стала чуток смелей. Чуток ближе к Глории, которая сейчас, выйдя из зоны видимости, задумчиво посмотрела совсем в другую сторону. Глаза её, прежде серые, моргнули – и стали голубыми.

А потом Глория широко улыбнулась. И, достав из кармана костяной нож, пошла к дому Макса Броуди.

Карнавал теней

…Чарли не хотел сбегать из дома. Но, похоже, это было единственным, что ему оставалось. Ревность к Пегги-Лу – к противной, слюнявой сестричке – душила, убивая его изнутри.

Чарли не хотел, чтобы она рождалась. Уже тогда, два года назад, он знал, что с её появлением всё изменится: родители перестанут любить его, как прежде. И вот, пожалуйста! Так и произошло.

Вспоминая, угрюмый Чарли поддал ногой банку из-под кока-колы. Все эти пелёнки, подгузники, сюсюканье… мама и папа с серыми от недосыпа мешками под глазами, противный ночной вопёж… Куда делись их совместные поездки на море? Пикники и весёлые выходные в моллах? Те, когда он, десятилетний, чувствовал себя центром их маленькой Вселенной, любимчиком семьи?..

Да, сейчас, когда Пегги-Лу начала нетвёрдо ходить, развлечения вернулись. Но теперь их было четверо, да и внимания Чарли полагалось куда меньше. «Ты – старший, ты должен дружить с сестрёнкой. Защищать её! – твердили мама и папа. – Мы любим вас обоих, одинаково!»

Но Чарли не верил. Чарли дулся и страдал, вымещая злость в школе. Когда-то приличный мальчик, он спелся с командой хулиганов, в душе надеясь, что это поможет привлечь к нему внимание. Однако ни вызовы родителей к директору, ни ссоры дома не могли вернуть то ощущение безграничной любви, что когда-то кутала его тёплым пледом.

Так Чарли и решил сбежать. Собрать рюкзак с едой и по-тихому слинять из дома, пока никто не видит. Пересидеть два дня в знакомой заброшке – и пускай его ищут с собаками. «Тогда они поймут, осознают!..» – думал Чарли.

Но мерзкий, подленький голос разума где-то в мозгу твердил, что это ребячество. Что всё это бесполезно, и будет только хуже: родители ещё больше полюбят противную Пегги, она-то их никак не огорчала! Да и торчать в заброшке, если подумать – та ещё идейка. Конечно, можно перекантоваться у друзей – но там его быстро найдут.

– Всё из-за Пегги! – в сердцахвоскликнул Чарли. – Ну зачем она родилась?!

Шорох за спиной. Смешок.

– Добрый день, мистер Чарли, – пропел кто-то, и Чарли вихрем обернулся.

За ним, прислонившись к пока не включенному фонарю, стояла высокая худая женщина: чёрные перчатки, чёрное платье… И шёлковый цилиндр на длинных, седых волосах.

– Откуда вы… – удивлённо начал Чарли.

– Леди Тень много чего знает, – отвечая на невысказанный вопрос, произнесла женщина. Рот её – тонкий, будто щель, – растянулся шире, и обильные морщины чуть разгладились.

Чарли учили не разговаривать с незнакомцами. Тем более, в одиночку, на пустой улице. Но сейчас, здесь, не было никого, чтобы ему это напомнить.

– Например, я знаю, что ты не любишь сестрёнку. И хочешь, чтобы она пропала. Правда, мистер Чарли?

Чарли оцепенел.

– А ещё знаю, – непринуждённо продолжила Леди Тень, – что завтра в город приедет Карнавал.

В руках, затянутых в перчатки, внезапно появился пергамент, и Чарли увидел яркую чернильную надпись: «Всем, всем, всем! Леди Тень приглашает на осенний Карнавал! Только три дня! Под холмом у города…» Чарли моргнул: надпись вдруг расплылась, превращаясь в рисунок: бородатые женщины, лилипуты и силачи с гирями в зубах… И они…

…Двигались.

– Приходи, мистер Чарли. Я буду ждать тебя, – услышал Чарли, а когда очнулся – Леди Тени уже не было рядом. Афиша, став совершенно обычной, оказалась прилеплена на столбе фонаря. На соседнем – такая же. И на следующем. И дальше.

«Показалось? Она ведь не могла читать мои мысли?..»

Чарли постоял, разглядывая афишу. Порыв холодного ветра заставил его поёжиться, вспомнить об уютном кресле у книжного шкафа и телике во всю стену. Чарли подумал ещё, вздохнул – и, ссутулившись, побрёл домой.

***

В школе только и говорили о Карнавале. Ещё позавчера, накануне открытия, по городу прошла мрачноватая процессия во главе с той самой Леди Тенью: тонкорукие гиганты с выбеленными лицами, мартышки в чёрных юбочках, плясуньи в кружевных масках…

– Карнавал! Только три дня! Приглашаем всех! – кричали они на разные голоса.

Чарли, видевший всё из окна, конечно же вспомнил странный разговор.

«А вдруг, это была правда?»

Леди могла читать мысли. Леди знала, чего он хочет…

Чарли насупился, опять вспомнив Пегги-Лу. Пользуясь тем, что он забыл закрыть комнату, несносная девчонка добралась до его коллекции фигурок героев «Марвел» и изрисовала всех фломастерами. Особенно досталось Росомахе.

«Блатик, блатик!» – завопила Пегги-Лу, увидев, как брат вошёл в дом, и понеслась обниматься.

Но вопль Чарли, узревшего, во что превратилась его коллекция, был сильнее.

«Мама, накажи её!..»

«Чарли, детка, она маленькая, она не понимает…»

Кипя от гнева, Чарли хлопнул дверь так сильно, что дом, казалось, сотрясся до самого фундамента.

Гнев его немножко поутих, когда родители согласились сходить на знаменитый Карнавал. Им тоже было интересно. Но, конечно же, без Пегги-Лу и там не обошлось. «Если идти – то всем вместе. Мы же семья?» – сказал папа. И никакие аргументы Чарли – она ещё мала, она испугается, сходим втроём – не помогли.

…Однако как следует развлечься не удалось. Почти сразу же, зайдя на Карнавал, они купили полумаски и пошли смотреть на жонглёров. Их было двое (невзрачные балахоны, чёрные маски на лицах – непонятно, мужчина там или женщина), но в прорезях для глаз танцевало настоящее пламя. Пацаны, что сгрудились в толпе, восхищались спецэффектами. Но вот один из жонглёров стал подбрасывать факелы. Искры полетели в ночное небо – и вдруг стали образовывать фигуры и слова. Вот феникс, вот младенец, вот череп…

Пегги-Лу всхлипнула и заревела.

– Мне стлашна-а-а-а!

Она зарыдала ещё сильней, когда один жонглёр посмотрел прямо на неё. На секунду – какую-то совершенно дикую секунду! – Чарли показалось, что в прорезях для глаз вспыхнуло серо-чёрное – и жонглёры исчезли. Хоп – и нету.

Зрители шумно зааплодировали.

– Я хочу домой! – завопила Пегги-Лу. На неё стали оглядываться.

– Ладно, зайка, пойдём… – засуетилась мама.

– Что? – подпрыгнул Чарли. – Мы же только пришли!

– Твоя сестрёнка боится, – ответил отец, снимая полумаску. – Да и мне тут не особо нравится. Пойдём.

– Не пойду!

– Чарли…

– Она всегда всё портит!..

– Чарльз, ты ведёшь себя, как…

– А мне плевать!

– Ты как с отцом…

– Да пошёл ты!

Чарли развернулся и что было сил кинулся в толпу. Позади кричали, зовя его по имени, но он бежал и бежал, пока не споткнулся и не влетел в некий шатёр. А там…

– Добрый вечер, мистер Чарли.

Леди Тень соткалась из теней и выросла над ним башней.

– Она всегда всё портит, – беспомощно всхлипнул Чарли.

Глаза Леди блеснули хищно-жёлтым.

– Твоя сестрёнка?

– Да, да! Ненавижу её! – прокричал Чарли и заплакал, съёжившись у ног Леди Тени. Что-то коснулось его волос – пальцы?

– Хочешь, я помогу тебе? Исполню твоё желание? – очень тихо спросила Леди.

Чарли сглотнул.

Разве она может сделать так, чтобы Пегги-Лу исчезла?

– Могу, – усмехнулась Леди Тень, прочитав его мысли, и подала ему руку. Стоило Чарли вцепиться в неё, как тело обдало холодом. Словно свалился в прорубь. Но миг, удар сердца – и холод сменил жар.

– Принеси мне прядь её волос. Всего лишь прядку. И противная Пегги исчезнет… – ещё успела сказать Леди Тень, когда в шатёр ворвался отец.

– Вот ты где, паршивец!..

…Чарли всё думал о произошедшем, когда без сна лежал в своей комнате. Думал, что никто из родителей не заметил Леди Тень, которая вновь испарилась, как по волшебству. Думал, как же болит зад, помнящий пять ударом ремнём. И до чего противно плачет в своей комнате мелкая Пегги.

«Принеси мне прядь её волос».

Чарли думал, пока за стенкой не стало совсем тихо. А потом встал. С минуту посидел на кровати…

И пошёл в комнату сестры, захватив ножницы.

***

…Чарли разбудил крик. Мама кричала, кричала и кричала, орала взахлёб, словно случилось что-то ужасное.

Он никогда не слышал, чтобы она так кричала.

Чарли вскочил, уже зная, что произошло. Да только вместо радости – она исчезла, Пегги-Лу исчезла! – почему-то пришло беспокойство.

Вчера, улизнув из дому ночью, он, задыхаясь от скорости бега, вернулся на Карнавал. Посетители разошлись, но в шатре – том самом, где он встретил Леди Тень, – слышался смех и перезвон бубенцов.

– Мистер Чарли, – протянула Леди, лениво поднимаясь с кресла-трона. Вокруг неё, громоздясь друг на друга, сидела, кажется, вся команда бродячего Карнавала. Оживившись, они стали аплодировать и выкрикивать его имя:

– Чарли! Чарльз! Хо-хо, привет! Ты пришёл! Ай, мистер Чарли! Молодец!

– Я… принёс, – смущённо ответил Чарли, протягивая коротенький, золотистый локон. Кудряшку, срезанную у сестры.

Леди Тень жадно схватила подношение и ликующе вскинула над головой.

– Ты – умница, мистер Чарли! Я исполню твоё желание!

И вот оно исполнено. Мама рыдает, отец звонит в полицию. Младшая сестрёнка исчезла из дома – дома, закрытого на три замка, слишком сложных, чтобы их могла открыть двухлетняя…

– Я вставала ночью, я видела её! Где моя Пегги-и-и-и…

«Теперь всё станет по-прежнему. Они забудут её. Они…»

Но голос в голове звучал гадко и фальшиво. От вида матери и отца – красноглазых, с новой сединой в волосах, – в сердце ворочался гвоздь.

«Всё, как ты хотел, мистер Чарли…»

Чарли закусил губу и пошёл в комнату сестры. Вот её игрушки, вот детское одеялко, рисунки… какой-то человечек и надпись…

«Блатик, я тебя лублу!» – прочитал Чарли и заледенел.

Что ж. Она больше не будет кидаться к нему, чтобы обслюнявить и обтискать. Никто не будет трогать его вещи и портить их. Полиция никого не найдёт, не отыщет её в логове Леди Тени, ведь она не простой человек, она – магия и волшебство, невероятная фея, исполняющая желания…

Да только разве все феи добрые?

Чарли закусил губу сильней.

Почему же ему так плохо?

«Потому что скоро Карнавал свернётся. И ты больше никогда не увидишь сестру».

Чарли сжал кулаки.

«Надо бы… надо бы попрощаться… или…»

Чарли не понял, как оказался на улице. И окно, и лестница, укутанная диким виноградом, остались позади, а он уже нёсся, галопом бежал к подножью холма, где ещё виднелись шатры Карнавала.

Он вернёт Пегги-Лу. Сам вернёт. Наврёт что-нибудь, и пусть его ругают. Лишь бы мама не плакала, лишь бы папа…

– Вернулся? – удивилась Леди Тень, и в голосе её звякнул лёд. – Что-то не понравилось?

– Где Пегги-Лу? – только и спросил, отдышавшись, Чарли. – Я передумал. Верните сестру!

– Нет, – зевнув, ответила Леди Тень.

Чарли пошатнулся.

– Где она?!

Леди Тень повела тонким пальцем. Из земли выдвинулся помост, из теней – маленькая фигура. Странная, уродливая лилипутка в знакомой пижамке – она плясала босиком, и тени, свиваясь лентами на её руках, шевелились, как змеи.

– Она будет жемчужиной нашего Карнавала, – с удовольствием сказала Леди Тень.

– Пегги! – закричал Чарли, бросаясь к сестре. – Что вы с ней сделали?!

– Разве тебе не всё равно, мистер Чарли?

И Чарли понял. С ужасом понял, что да, ему не всё равно. Он передумал. Он виноват.

– Я так виноват… – дрожа, прошептал Чарли сестре и перевёл взгляд на Леди. – Верните её! Пусть станет, как прежде!

– Нет. Она нужна мне. Нам. Карнавалу, – Леди капризно скривила губы. – Нам нужна свежая кровь. Хотя бы раз в сотню лет.

– Ах, вы…

Вскипев, Чарли бросился на чёртову фею, на ведьму, что заманила его в ловушку. Расхохотавшись, Леди уклонилась. Раздвоилась, раздробилась в шатре на сотню хохочущих женщин с цилиндрами.

– Сделка была честной. Ты не можешь повернуть время вспять.

Чарли обернулся на сестру. Казалось, ещё минута – и она совсем превратится в нечто другое, чужое, страшное. Сглотнул.

И сказал, стараясь, чтобы голос не дрожал так сильно.

– Тогда я предлагаю… новую сделку.

***

…Пегги-Лу нашли на месте Карнавала: едва живую, ревущую в три ручья, одну среди остатков звериного помёта и крупинок попкорна. Она не помнила, как оказалась там. Не помнила, видела ли пропавшего старшего брата.

Карнавал исчез, будто его и не было. Поиски полиции и объявления в розыск не дали ничего. Никто не запомнил черт Леди Тени, что явно была там главной.

– Что ж, мистер Чарли. Ты ведь хотел сбежать из дома? – негромко спросила идущая далеко-далеко Леди и улыбнулась.

Карлик, что шагал рядом с ней, ничего не ответил.

Однажды в семье

Тина летела над верхушками сосен, посеребрённых лунным светом: крылья ловят прохладный ветер, глаза краснее бересклета, когти – рыболовные крючья… Скоро, очень скоро вдалеке покажется знакомая крыша. Вырастет Дом, что надёжно хранил не одно поколение их мрачной Семьи.

Тина испустила клёкот и стала спускаться, нарезая круги. Ниже, ниже, до седой травы на опушке… Ещё не ударившись оземь, она поняла, что её ждут: у старого дуба шевельнулась тень – не белка, не бродячая собака. Это мог быть только…

– Том. Опять шпионишь? – сердито сказала Тина – девочка-альбинос, оправляющая складки белого, в пятнах-брусничинах, платья. За ухом её торчало странное перо.

Хмурый брат вышел из тени: в одной руке – фонарик, в другой – корзинка с поганками.

– Опять летала в тот луна-парк? – вопросом на вопрос ответил Том.

– И что? – подбоченилась Тина.

– А то, – скулы брата стали острее, серые глаза сузились. – Мама запрещала тебе летать туда. Тебя могли заметить. Это опасно!

– Мне – нет, – отчеканила Тина и, пританцовывая, подошла к нему. – Это тебе опасно гулять по ночам, душечка Томми. Ты же у нас ос-со-о-обенный!

Хихикнув, Тина выхватила из корзинки одну поганку и бросилась прочь, на бегу обращаясь в птицу. Ругнувшись, брат побежал следом. Но где ему угнаться за ней? За ней, истинной наследницей Семьи?

Тина обратилась, остановившись у порога, и посмотрела назад. Прошли долгие десять минут, когда брат – пунцовый, со сбитым дыханием – показался у ступеней и, наконец, сел на них. Тину кольнула совесть.

– Ну прости.

Брат не ответил.

– Ну прости, Томми!

Том покрепче сцепил челюсти и отвернулся.

– Хочешь, расскажу, что видела?

– Да мне без разницы!

Тина спустилась и, сев на ступеньки рядом, пощекотала его пёрышком. Это всегда помогало. Вот и сейчас брат не выдержал: фыркнул – и в голос расхохотался.

Тине нравилось, как он смеётся: голова запрокинута, зажмурены глаза, трепещет светлый хохолок на макушке… Когда глаза закрыты, и не подумаешь, что он обычный. Самый обыкновенный мальчик в семье нечисти.

Тина тихонько вздохнула, и на её бледном лбу пролегла морщинка. Они с братом были близнецами, что родились четырнадцать лет назад. Но если способности Тины проявились сразу – то её брат и по сей день оставался чудно́й аномалией. Такой же, как давний, давно почивший дядюшка Тимоти из другой Семьи. Он не мог обращаться ни в волка, ни в крылатую или водную тварь. Его тошнило от крови и сочных поганок. Не было у него ни способностей к ворожбе, ни ночного зрения, ни скрытой силы.

Да. Том до сих пор был простым мальчишкой. Но Семья всё равно любила его…

***

Близился Хэллоуин, по ночам в Дом прибывали гости. Тина с улыбкой встречала кузин и тётушек, чмокала в заросшие щёки друзей-вервольфов. Том же, и без того мрачный, мрачнел всё больше. Сестра знала, что его гложет: Тому было завидно, чертовски обидно, что он такой простой. Несмотря на старания мамы и папы, уважение, что они вызывали, то один, то другой гость нет-нет да кидали на Тома быстрые, холодные взгляды.

– Ненавижу это. Ненавижу! – услышала Тина, заглянув в комнату брата.

Всхлипывая, тот ссутулился перед зеркалом и упёр кулаки в столик, накрытый чёрным крепом.

– Том…

Он обернулся. В глазах стояли слёзы.

– Я не могу. Больше не могу!

– Томми… – Тина покрепче обняла брата. – Всё будет хорошо…

– Да ничего не будет хорошо, – процедил он сквозь зубы и шмыгнул. – Мне уже четырнадцать, а способностей нет! Можно оставлять надежду… Всё.

Брат отстранился, вытирая нос. Попытался криво улыбнуться Тине, но та не ответила на улыбку.

– Нет. Это ещё не всё, – медленно сказала она. – Я знаю, что надо делать.

***

…Тина не зря обращалась в хищную птицу. Слух её был отменным, как в этом обличье, так и в другом. Именно это позволило ей услышать тот разговор гостей и родителей. Рыжая, длинноволосая дама с фужером в руках улыбалась клыкастой улыбкой да спрашивала о Томе: а пробовали ли вы, а пытались ли вы…

Мать и отец кивали. Да, конечно. Но ни укусы кузенов, ни ритуалы тётушек-ведуний не могли дать ему желанные способности. Он был таким же, как далёкий родственник – дядя Тимоти, доживший до жалких девяноста. Они давно смирились с этим.

«Ну а кровь? Кровь первой жертвы?» – спросила дама, и родители напряглись.

«Что если дать ему поохотиться на человека?..»

Тина знала, что многие Семьи не брезгуют охотой. Что не все достают донорскую кровь, предпочитая горячую, свежую, бурлящую в жилах настигаемого человека… Их Семья была скромной и опасливой. Жертвы? Нет, это не в их стиле.

«Вот и они так сказали, – скривилась дама, допив кровавый пунш. – Не послушали совета! А ведь Тимоти мог жить припеваючи и сейчас…»

Вспоминая это, Тина летела по лесу. Вскоре впереди послышались голоса.

«Туристы!»

И правда. Тёмные глаза сверкнули, заметив трейлер и двух взрослых вдалеке. Рядом же, у костерка, сидела девчонка-подросток: бледная кожа, чёрные волосы, красные без помады губы… Белоснежка. Взгляд её был скучающим. То и дело зевая, девчонка вертела шампуры с сосисками, но тут же забыла о них, заметив среди веток белёсую птицу с красными отметинами на перьях.

Клюнет – не клюнет?

– Ух-ты! – вскочила девчонка. – Мам, пап, вы только посмотрите!

«Ну же, доставай телефон!»

Достала. Включила. Занесла палец.

– Ах!

Тина действовала стремительно: цап-щёлк – и штучка в её когтях. Вскочив, девчонка побежала за летучим вором.

– Отдай!..

Повернуть, поддразнить хвостом. И дальше, дальше, дальше в низком полёте…

Тина уводила её всё глубже в лес, пока не подвела к ловушке.

Девчонка заорала, провалившись в яму, прикрытую ветками и опавшей листвой. Что-то хрустнуло – кажется, сломалась лодыжка. Тина сделала над ямой победный круг – и стрелой понеслась к Тому, попутно уронив смартфон в небольшой прудик.

– Чего ты придумала? Говори, ну! – пыхтя, допытывался Том. – Что может мне помочь?

Но Тина отметала все вопросы. Действовать надо было быстро: пока их не нашли родители – и те, и другие. Тина знала, что сейчас идёт наперекор собственной Семье, но… она же помогает брату? Брату-близнецу, чьё страдание в последние дни так невыносимо отдаётся в ней?

Тина знала и любила вкус крови. Обращаясь в чудо-птицу, невероятную помесь гарпии и совы, Тина убила сотню мелких зверьков, а дважды – человека. Никто не знал этот её секрет.

– Тина, что… – начал Том и замолчал, увидев яму. Там, внизу, бессильно валялась девчонка, потерявшая сознание.

– Держи, – сказала Тина, деловито протягивая брату нож.

Глаза его выпучились.

– Зачем?

– Хочешь быть, как мы? Тогда нужна жертва. Твоя жертва, Томми. Умойся её кровью!

Ресницы Тома затрепетали. Он посмотрел на девчонку. На нож. Снова на девчонку. Он смотрел на неё долго, и щёки его непривычно розовели.

– Нет, – наконец, сказал он Тине. – Я так не могу. Так нельзя!

Том бросил нож, а дальше…

***

«Кто бы мог подумать», – фыркала Тина спустя месяц. Кто бы мог подумать, что дурачок Томми променяет нечеловеческие способности на какого-то там человека. Что он втрескается по уши, вытащив незнакомку из ямы! Даже страдать, что у него нет способностей, перестал…

«Прямо, как дядя Тимоти. Или этот, как его… крылатый Эйнар. Тоже ведь женился на людской девке», – думала Тина, летая над лесом, Домом, луна-парком. Думая и усмехаясь.

«Никогда не полюблю человека! Вот ещё!»

Тина ударилась об асфальт за одним из шатров и тихонько пошла в толпу. Луна-парк разворачивался вокруг пёстрым калейдоскопом. Вот холодильник с мороженым, вот карусель с малышнёй, вот…

Высокий блондин года на два старше её. Заметил и подмигнул. Ей?

Тина вздрогнула.

…И вдруг ощутила, что краснеет.

Тыквенный Джек

В кофейне пахло тыквенным пирогом. Тем самым хрустящим, сытным… с кругляшом пломбира на корочке. Фред поморщился, хотя желудок предательски заурчал, и скорей прошёл к столику у окна. Здесь, за стеллажом с книгами, было почти не видно дурацких украшений: картонных привидений, летучих мышей и прочей дребедени.

Официантка записала скромный заказ на кофе и, конечно же, попыталась впарить ему кусок «Тыквенного Джека». Подавив желание огрызнуться, Фред вежливо отказал ей. Всё, чего он хотел, – это побыстрей выпить кофе, согреться и пойти дальше. Ему вовсе не улыбалось вспоминать былое.

…Да только это былое, похоже, не хотело, чтобы его забывали.

В сердце кольнуло, как булавкой. Неосторожно отхлебнув, Фред обжёг язык и выругался. Мимо окна, на улице, пробежали хохочущие пацаны в костюмах: патлатый вампир и пухлый колдун.

«Когда-то и у тебя был лучший друг», – тут же прозвучало в голове.

– Прекращай, – тихо сказал Фред сам себе.

Но внутренний голос никогда не затыкался так быстро. Особенно, сегодня, тридцать первого, в канун дня рождения Джека. Его личного, Тыквенного Джека, так любившего Хэллоуин и мамины тыквенные пироги…

Фред невидяще поставил чашку на столик. Пальцы сжались в кулаки.

Фред ненавидел Хэллоуин уже много-много лет. С тех пор, как они, два малолетних придурка, залезли ночью в дом той ведьмы…

***

Его разбудил стук – россыпь камешков, что бросили в стекло. Вроде бы только заснул – и на тебе, пожалуйста!

Фред соскочил с кровати и подбежал к окну. За ним, корча рожицы, плясал Джек Пресли, одетый в костюм скелета. Фонарь-тыква – пластиковый, со светодиодом – стоял у его ног, загадочно мерцая в темноте.

– Заснул? Забыл? – возмущённо спросил Джек, когда окно открылось.

– Да помню я, – огрызнулся Фред и, быстрей нацепив маску и плащ Дракулы, взяв рюкзак, спрыгнул в сад с подоконника. Всё-таки славно жить на первом этаже!

Оглядев его, Джек одобрительно кивнул, а после скомандовал:

– Побежали!

И они побежали.

…Они неслись наперегонки с ветром, что кружил октябрьскую листву и конфетные фантики. Пробегали мимо взрослых, что, как дети, кричали им вслед: «Сласти или страсти-мордасти!» Хохотали, чувствуя праздник, и наслаждались свободой – два друга, в кои-то веки сбежавшие от родителей…

Джек бежал впереди: рыжий, как тыква, щекастый и радостный. Сегодня, в ночь Хэллоуина, он чувствовал себя, как рыба в воде. Джек просто обожал этот праздник. Родившись в ночь на первое ноября, он долго верил, что его нашли в тыкве, а не в капусте. Не зря, ох не зря его прозвали Тыквенный Джек…

– Вот он!

Друзья остановились. На той стороне улицы темнел скрюченный, старый домишко. По слухам, именно там когда-то жила старуха-ведьма.

– Ну, пошли? – спросил Джек и хитро прищурился: – Или зассышь?

– Вот ещё! – парировал Фред и двинул его плечом.

Хохотнув, Джек отпрыгнул и первым побежал к забору, окружавшему дом. Скрипнул отодвигаемой доской, обернулся – и исчез в лазе. Спустя мгновение Фред отправился за ним.

И вот уже оба, задрав головы, стоят перед окном, наполовину заколоченным досками. Пульс грохочет, ладони потеют. Ещё не поздно повернуть обратно…

…Поздно. Ведь они всё решили: забраться туда, куда раньше не забирались, дождаться полуночи, часа, когда двенадцать – нет, уже тринадцать! – лет назад родился затейник Джек, съесть корзинку сластей и лишь после, кипя радостью, гордясь своей смелостью, броситься домой, чтобы заснуть сладким, как лакрица, сном.

Они включили фонарики одновременно. Два сильных луча пронзили затхлую тьму, скрестились шпагами и разбежались по разным углам комнаты.

Пыль, грязь, запустение.

– Её звали Безумная Беатрис, – прошептал Джек, идя по хрустящему мусору, заглядывая в тесные комнатёнки. – Ночами она плясала у Ратуши и гадала по голубиным кишкам… Сама птиц убивала! Считала себя ведьмой…

Фред, идя рядом, кивал. Он знал эту историю. Эту городскую легенду, давно обросшую сплетнями и слухами.

Конечно же, Безумная была обыкновенной старухой – просто крыша поехала на старости лет. И вся родня, даже внуки, после этого не захотели с ней знаться.

Фред не особо верил во всякую там магию. Он не боялся.

Особенно, когда рядом Джек.

– Что это? – вдруг замер он, услышав скрип.

Фред остановился, прислушался.

Цок-цок – словно конские копыта. Шорох.

И тишина.

– Кот, – уверенно сказал Джек. – Бродяжка в дом забрался…

В соседней комнате что-то грохнуло и покатилось. Мигнул свет фонариков.

– Кис-ки… – начал было Джек – и осёкся, когда кто-то хихикнул за их спинами.

Подпрыгнув, Фред обернулся, невольно занося руку для удара.

…Никого.

– Показалось, – пробормотал Джек, но уверенности в его голосе поубавилось. А потом мимо пролетело нечто, обдавшее их запахом гнили.

Друзья синхронно попятились, лучи фонариков заметались по комнате, в которой сгустились тени.

– Голубок, – отчётливо сказал кто-то в стороне угла.

Клацнули зубы.

– Два голубка, – произнёс тот же старушечий голос. – Два внучка. Для одной меня!

Фред не успел закричать. Дрожащий свет фонариков ещё успел высветить горбатую фигуру с плешивыми крыльями за спиной. И из тела Безумной Беатрис, как анаконды, вырвалась сотня рук, чтобы поймать, притянуть и выпотрошить.

– Беги! – закричал Джек, кидая в жуткие руки фонарь.

И Фред побежал. Что-то падало за спиной, там, где вслед за ним нёсся друг, и когтистые пальцы, извиваясь, пытались догнать и вцепиться: проехали по заплесневелым обоям, выдрали клок из рюкзака. Фонарь выпал из пальцев, воздух наполнили скрежет и тяжкий кровяной запах, но вот и знакомая комната, вот и отодвинутая доска, двор, лаз в заборе, свобода…

Фред чуть не упал, обнаружив, что друга рядом нет. Скрюченный дом Безумной Беатрис остался в двух кварталах позади. Но Джек…

– Джек!!! – в ужасе завопил Фред и побежал обратно. Оступился, вспомнив ужасные руки. Заметался, не соображая, что делать.

И тут увидел его. Высокого парня с фонарём-тыквой в руках, одетого в какую-то хламиду. Кажется, он брёл по асфальту босиком, но Фред подметил это вскользь. Это сейчас было неважно, самое важное – это рассказать взрослому, он поможет, ведь надо спасти, спасти Джека, что наверняка – он чувствовал это, знал! – остался в чёртовом доме и сейчас его…

– Помогите! Джек… в доме ведьма… Безумная Беатрис хотела нас…

Фред не понял, когда остановился. Незнакомец – измождённое лицо, глаза-угольки, в фонаре из настоящей тыквы плещется слабое пламя – нахмурился и произнёс:

– Безумная Беатрис. Плохо дело, парень.

Он вдруг отпустил тыкву, и та повисла в воздухе. Фред моргнул и попятился, когда лицо незнакомца стало иссыхать, обращаясь в череп.

– Джек, – сказал он обомлевшему Фреду. – Жалко тёзку… Я могу помочь тебе. Перевести на Ту сторону, где живёт Беатрис. Туда, куда она утащила твоего друга. Ты спасёшь его… если пройдёшь испытания. Готов?

Фред попятился от протянутой руки. Он пятился, глядя на скелет в лохмотьях, на тыкву, что зловеще горела, храня в себе крохотный уголёк.

– Готов, парень?

Фред сглотнул.

И бросился бежать.

Это потом были врачи и успокоительное, мамины слёзы и папина седина. А до этого – крики в полицейском участке, осмотр старой развалюхи, офицеры и волонтёры…

И ни следа Джека Пресли.

***

– Сласти или страсти-мордасти? – весело выкрикнул кто-то, заставив Фреда вздрогнуть и очнуться.

Он всё ещё сидел за столиком, и кофе уже успел безнадёжно остыть. Фред провёл рукой по лицу. Рука ощутимо дрожала.

«Прекрати. Не надо вспоминать».

Та ночь обернулась кошмаром. И кошмар этот слишком долго не отпускал его от себя. Ведьм не было, не существовало в природе. Всё, что Фред помнил тогда, было неправдой, следствием перевозбуждения и страха незнакомого места, – так говорил психотерапевт.

Они и правда ходили в заброшенный дом, и правда бежали, испугавшись шорохов, но разминулись. Ночь Хэллоуина всегда была богата на криминал, вот кто-то и похитил или убил Джека…

Фред зажмурился.

Тот, кого он видел тогда…

«Нет. Это не мог быть тот самый Джек». Пьяница Джек, что обыграл Дьявола и был проклят скитаться по свету с тыквой и угольком, в ожидании Судного дня.

«Это сказка. Его не существует», – твёрдо сказал себе Фред, открывая глаза.

…И увидел, как по улице идёт знакомый парень в хламиде.

Пальцы похолодели. Фред приоткрыл рот, глядя на худую, удаляющуюся фигуру, подле которой парила тыква. Никто из прохожих не обращал на них ни малейшего внимания.

«Это глюк. Просто глюк. Или…»

Фред поднялся на ноги, не отрывая глаз от окна. Не глядя вытащил из кошелька первую попавшуюся купюру, кинул её на столик и пошёл к выходу, ускоряя шаг.

А затем побежал.

Кажется, вслед что-то кричали, но он уже не слышал. Фред нёсся, как много лет назад, точно вновь обратившись в мальчишку.

– А-а-а, снова ты? – спросил пьяница Джек, когда его обогнали и заступили дорогу.

Фред не ответил. Просто встал напротив, пытаясь выровнять сбитое дыхание. Мимо спешили люди в праздничных костюмах, но никто из них не видел того, что видел он. Не чувствовал запах тыквы, гнили и пыльных костей.

– Я хотел спросить… – невольно вырвалось у Фреда.

– Что сталось с твоим другом? – спросил Джек, и тыква его, мерцая, подлетела ближе.

«Что ты делаешь? Его же нет! Ущипни себя, ну!»

– Не поможет, – усмехнулся Джек, заметив его потуги. – А ведь он всё ещё на Той стороне. Ты можешь его спасти… Если опять не струсишь.

«Он… жив?..»

– Как спасти? – не успев сообразить, что делает, спросил Фред.

– Значит, согласен? – усмехнувшись углом рта, вопросом на вопрос ответил Джек.

Фред замер.

Воспоминания о Тыквенном Джеке по новой пронеслись перед глазами, больно отдаваясь в сосущей пустоте внутри. Фред так и не смог никем его заменить. Ведь не бывает второго лучшего друга. Не бывает второго шанса.

…Или бывает?

И Фред, не веря, что он делает это, отвергая и принимая прошлое, молча кивнул.

Согласен.

– Тогда ни пуха, парень, – усмехнулся пьяница Джек и крикнул, обращаясь в скелет: – Лети! Он должен узнать тебя. Должен вспомнить, кто он!

У ног Фреда завихрилась пыль – быстрее, сильнее – и вот уже он парит в смерче, среди лиственной трухи и ошмётков тыкв, среди фольги от шоколадок и пёстрых фантиков. Видит под собой город, старую Ратушу и место, где когда-то чернел тот самый дом и…

А потом смерч исчез, швырнув его на асфальт с высоты.

***

Несомненно, он был жив. Руки-ноги двигаются, пальцы шевелятся, хребет не болит…

Решившись, Фред приоткрыл один глаз. Приоткрыл другой. Увидел небо цвета спелой тыквы и лишь тогда осмелился сесть. Он уже не был в городе: вокруг простиралась пустыня с чёрным песком – ни деревца, ни кустика.

…Ни человека, ни монстра.

Фред осторожно встал и огляделся. Он помнил о горбатой Беатрис с крыльями, но сейчас рядом не было никого и ничего, похожего на ведьму.

Стоило это подумать – как угольный песок пошёл волнами. Среди черноты проклюнулась верхушка тыквы. Затем ещё одна, и ещё. Фред оцепенел, смотря, как десяток тыкв ворочаются, пробиваясь наружу, чтобы стать…

– Человек? Хо-хо, человек!

Тыквы обратились в головы – весёлые, разномастные головы, что вертелись на костяных тельцах неведомых существ. Мелкие, Фреду по пояс, они окружили его, точно стайка гиен, и начали хохотать.

– Смертный, здесь! Вот потеха-то!

– От него пахнет Джеком!

– Э, шалишь, пьяница! Кого к нам привёл?

– Зачем?

Фред сглотнул.

– Я хочу спасти друга. Джека. Его похитила Беатрис… – сипло сказал Фред и запоздало прикусил язык.

Что, если эти малявки дружат с ней? Что, если он совершил ошибку? Ведь Джек, этот легкомысленный пьяница, ничего не объяснил ему, да и он, дурень, не успел спросить…

На тыквенных мордах отразилось отвращение.

– Фу, Беатрис! Мерзкая голубятница!

Сердце Фреда забилось сильнее.

– Вы поможете мне? Знаете, где она держит человека?

– А что нам за это будет? – спросил один скелетик, и другие подхватили:

– Да, что? Что? Что?

Фред опешил. Видимо, это было первое испытание.

– А что вы хотите? – неосторожно спросил он.

– Воспоминания! Хотим твои воспоминания! – тотчас запрыгали скелеты.

– Мы мелкие, ходим в мир людей лишь раз в году!

– Да, только на Хэллоуин!

– Не успеваем развлечься. Скучно!

– Хотим посмотреть на твой мир! Ещё хотим!

Фред закусил губу.

– Ладно, – подумав, сказал он.

Что значат какие-то воспоминания, если он хочет спасти друга? С ним, возвращённым, он наберётся новых…

Фред сел на песок, и к нему подпрыгнул первый скелетик, тронул костяной лапкой голову.

«Давай!»

Фред зажмурился и представил озеро, где когда-то развлекался, прыгая с тарзанки. Первый поцелуй с Рози Робертс. Поход в Диснейленд. Вручение награды на корпоративе. Воспоминания удирали, словно юркие рыбки на мелководье, ручонки скелетов менялись… Пока, наконец, кто-то не сказал:

– Всё! Вот здорово!

Фред открыл глаза и неловко встал на ноги. Голова болела, но мысль о Джеке, его Тыквенном Джеке, была чёткой.

– Ну, помогайте!

Скелетные малявки хихикнули и начали танцевать – мальчишки, что играют у костра в индейцев. Чёрный песок вздыбился, выпуская наружу знакомый смерч, и Фред…

Мгновение спустя Фред оказался в другом месте.

На дереве.

Под ногами твердела широченная, как дорога, ветка, уходящая в непроглядную даль. Сверху, колыхаясь на ветру, росли ветки поменьше со странными, багрово-чёрными листьями. Казалось, с них вот-вот закапает кровь.

В кармане что-то зашевелилось, как мышка. Фред сунул туда руку и с удивлением достал крохотную тыковку на нитке.

– Это подарок! – пискнула она голоском первого скелета. – С ним не пропадёшь!

«Зато упасть можно с лёгкостью», – повесив тыкву на шею, невольно подумал Фред и посмотрел вниз, где ветки пропадали в тумане. Что там, внизу?

…Лучше бы он смотрел наверх.

Порыв ветра, жуткий визг – Фред едва успел отпрыгнуть. Пошатнувшись, он упал на ветку спиной и закричал, увидев, как огромный чёрный сгусток, раскрыв крылья в добрые шесть футов каждое, пикирует на него, раскрыв жаркую, клыкастую пасть.

И вдруг замирает в полёте.

– Малышня, – произнёс низкий голос. – Тебя прислала Пустынная малышня?

Тыква на груди ожила и заголосила:

– Да, мистер Клык, да! Он свой, он от Джека!

– Пьяница Джек? – удивилось существо и, немного сдувшись, приземлилось на ветку перед Фредом. Тот поспешно встал.

– Мне нужно спасти друга! Он у Беатрис!

Создание зашипело, опять увеличившись в размерах. Захлопало крыльями, чуть не сдув Фреда с ветки.

– Гадкая ведьма! Ненавижу! Как она смеет терзать крылатых?!

– Вы поможете? – осторожно спросил Фред, и существо – дикая смесь огромной летучей мыши и собаки – скосило на него хитрые глаза.

– А что ты дашь?

Фред мысленно вздохнул. Видимо, тыква от малявок была только оберегом. Она не была гарантией, что ему помогут просто так.

– Что вы хотите?

Мистер Клык бочком придвинулся.

– Я люблю кровь. И плоть.

Фред сжал и разжал челюсти. Снова вспомнил Тыквенного Джека.

Что ж.

«Была – не была!»

Фред протянул монстру правую руку и ощутил, как горячее дыхание коснулось кожи. А потом…

***

Туман внизу рассеялся. Сидя на спине летящего мистера Клыка, Фред сжался, точно кот перед прыжком. Рука, на которой теперь отсутствовали два пальца, до сих пор кровоточила, обмотанная куском рубашки.

– Приготовься! – рыкнул Клык, снижаясь.

Фред увидел, как из тумана вырос знакомый скрюченный домишко. Вот только здесь, на другой стороне, он стал ещё неказистей прежнего. Земля вокруг него была обсыпана перьями, а на заборе жутким украшением светлели жёлто-коричневые, птичьи черепа.

– Её нет, – выдохнул Клык, нюхнув воздух. – Лови шанс, человечишка!

В следующий миг Фреда сбросили с мохнатой спины. Он ударился о землю и, вскочив, похромал ко входу в дом ведьмы. Голова болела всё сильней, руку дёргало и саднило. В другой же, целой руке, был крепко стиснут подаренный клык.

Надо было спешить.

Фред тронул дверь – и обнаружил, что она открыта.

«Это может быть ловушкой».

Пальцы сжали клык посильней.

Ничего. У него есть оружие.

«Я иду к тебе, Джек!»

Стоило Фреду зайти внутрь – как на него набросились тени.

– Лазутчик, лазутчик!

Словно сотня летучих мышей, теневые создания вцепились в волосы и рубашку, царапая, кусая, вопя…

Взмах, визг!

Клык куда большей твари разогнал кровожадную мелюзгу. Шипя от боли, Фред через силу побежал, чувствуя, как уходит время. Одна комната, вторая, третья… Птичьи клетки и подсохшие кишки…

– Джек!..

Он узнал его сразу. Несмотря на седину в рыжих волосах. Несмотря на щёки, ставшие запавшими вместо пухлых. В одной из комнат, прямо на голом полу, сидел Джек Пресли, его Тыквенный Джек, ставший совсем взрослым.

…А вокруг него лежали тушки голубей и невиданных крылатых тварей.

Почти не моргая, с каменным лицом, Джек брал очередную тушку и взрезал её ножом, выпуская ленточки коротких кишок, а после – складывал их в окровавленную чашу.

Подавив ужас, Фред рванул к другу.

– Джек, ты слышишь меня? Это я, Фред!

Он не ответил. Руки продолжили работать.

– Джек…

– Он тебя не узнает, – скрипуче сказали позади. Фред ахнул и обернулся, сжав клык. – Теперь он мой. Сла-а-авный внучек. Помощник!

Безумная Беатрис хихикнула.

«Эта ведьма заколдовала его!»

– Верните его! – закричал Фред.

– Нетушки, – усмехнулась Беатрис, выпуская сотню морщинистых рук с птичьими коготками.

Фред увернулся и что было сил ударил одну руку клыком. Ведьма взвизгнула, отскочила – и тут же напала снова.

– Джек, очнись!..

«Он должен узнать тебя. Должен вспомнить, кто он», – шепнул пьяница Джек в голове.

– Джек Пресли, очнись! – заорал Фред, бросаясь к другу.

На груди качнулась тыквенная головка. Кажется, или ресницы Джека шевельнулись?

– Джек!

Одна из ведьминых рук прошлась по груди, срезая нитку с крохой-тыквой. Фред упал, чувствуя, что погибает. И тут…

Маленькая тыква подкатилась к птичьему трупику. Бледные пальцы коснулись её оранжевого бочка.

– Тыквенный… Джек… – прохрипел Фред, и Безумная Беатрис застыла как изваяние.

Потому что седоватый парень в центре комнаты неожиданно вздрогнул – и отшатнулся от мёртвых тварей.

– Что? Что я здесь…

Он поперхнулся, заметив жуткую старуху и Фреда. В глазах его мелькнуло понимание, но не успел он сказать и слова, как Беатрис завопила раненым кабаном:

– Нет, нет, нет! Убью, паршивец!..

Птичьи когти выросли, готовые терзать Фреда; он ещё успел зажмуриться, как вдруг…

– Нет, Беатрис.

На пути старухи выросла знакомая фигура.

– Ты отпустишь их, – твёрдо сказал пьяница Джек. – Он спас друга. Он прошёл испытания.

– Не-е-ет, – завыла Беатрис.

Кажется, она вопила что-то ещё, кажется, пьяница Джек ещё обернулся, чтобы подмигнуть Фреду. Когда его подхватил смерч, сознание ускользнуло, сменяясь на крепкий сон…

***

Часы на Ратуше пробили полночь. Кучка разряженных гуляк, что шли с хэллоуинской вечеринки, не сразу увидели, что у ступеней валяются два парня: один страшно исхудалый, другой – страшно израненный.

– Скорую, быстрее!

На их счастье, карета скорой помощи оказалась неподалёку. Вскоре оба потерпевших отправились в больницу.

– Эй, Джек, – слабо позвал Фред.

– Что?

Фред улыбнулся.

– С днём рождения.

Друг расхохотался.

А позади скорой, храня в себе тлеющий уголёк, летела тыква…

Венок из одуванчиков

Теннисные туфли мягко ступали среди могил. Бесшумные, как индейские мокасины, они быстро проходили мимо мраморных скамеек и склепов, похожих на помпезные дворцы. Чуть замедляли шаг у пятнистых от старости надгробий – и вели своего хозяина дальше. Калифорнийское солнце припекало вовсю, очки в толстой роговой оправе скользили на взмокшей переносице, и долговязая тень беспокойным хвостом металась на аккуратно, по-английски подстриженной траве…

Наконец человек остановился. Пальцы его скользнули в отвисший от тяжести карман. Вытащили спелое, цвета киновари, яблоко. И положили его у могилы.

– Здравствуй, дядюшка Рэй. Как твои дела?

Ответа не было. Просто не могло быть.

И Леонард Хафф просто сел на траву, чтобы, пристроив на коленях голову, вперить взгляд в дымчато-серый гранит.

«Мир живёт без тебя уже пять лет. А я до сих пор не верю, что ты позволил Костлявой себя одолеть… Упаковать в чёртов дубовый ящик, словно одного из обыкновенных стариков… Затащить на шесть футов под землю…»

Леонард Хафф протянул бледную, жилистую руку, провёл по вырезанным на надгробии буквам – точно слепой, впервые познающий азбуку Брайля. Потом – отдёрнул, с каким-то отвращением оглядел мемориальный парк: зелёный-презелёный, чистенький, такой идеальный, будто создан не для упокоения душ, а для весёлых пикников.

«Когда-то ты хотел упокоиться там, где стоит заржавелый фонарь. На грани света и тьмы, забредая куда, надо было оставить яблоко для привидений… А когда-то, – на лице Леонарда появилась слабая улыбка, морщинки грусти в уголках губ чуть разгладились, – ты мечтал уйти в Вечность на Марсе, развеяться прахом из банки капустного супа…»

У яблока, в тени глянцевого, красного бочка, вдруг прошмыгнул кладбищенский паук. Леонард проводил его рассеянным взглядом и вновь уставился на буквы.

«А я ведь начал писать только благодаря тебе, дядюшка Рэй… Это было бегство в другой мир, чудесный праздник среди серых офисных будней… Боже, как я хотел, чтобы ты прочитал мои рассказы!.. Хотел увидеть, как на твоём лице расцветает щедрая, как лето, улыбка, хотел… Да много чего хотел… И вот…»

Леонард резко уткнулся лицом в колени, до боли зажмурился; внезапный ветер взъерошил его серые от седины волосы. Леонард глубоко, со всхлипом, вздохнул… И начал подниматься на ноги. Июньское солнце беспощадно прожигало затылок.

«…И вот я написал то, что не надо было. И вот я скоро буду убит».

– Прощай, дядюшка Рэй.

Леонард Хафф поклонился могиле и, спотыкаясь, побрёл прочь. Теннисные туфли – его лёгкие, точно пух, прохладные, как перечная мята, туфли – теперь стали пыточными, «испанскими сапогами» и с каждым шагом давили, ломали, тянули его ноги вниз.

…За спиной Леонарда на яблоко вскарабкался паук и принялся оплетать его паутиной.

***

Дверь дома № 451 хлопнула, заставив вздрогнуть мозаику вставленных в неё стёкол. По разноцветной глади скользнула быстрая тень, следом ударил внезапный сноп света – и потёртый, древний паркет прихожей вдруг раскрасился квадратиками цвета спелой земляники, пьяного бордо и мягких мхов далёкой Ирландии.

Минуту Леонард стоял неподвижно: закрыв глаза, вдыхая густой аромат сарсапарели, пропитавший дом… Затем со вздохом стянул с головы седоватый парик – обнажилась бритая, с ёжиком волос голова – вместе с очками кинул его на полку в прихожей и, мимоходом заглянув на кухню, поплёлся в свой кабинет.

Бутылка с жидким летом внутри приятно холодила руку. Леонард сделал большой глоток, зажмурился от удовольствия, но, подняв веки, снова помрачнел. Кипа разлинованных, белоснежных листов на столе прожигала ему глаза. Писать не хотелось. Совсем.

Отставив бутылку с вином, Леонард нехотя потянулся к новенькой авторучке, но смалодушничал и вместо неё взял со стола фотографию в двойной рамке.

Мэри и Дуглас.

В сердце вонзилась тупая игла и принялась медленно, будто штопор, ввинчиваться глубже.

Выпить бы чего покрепче вина из одуванчиков…

Пальцы Леонарда нежно тронули фотографию, легонько провели по застывшим лицам.

Мэри. Любимая, нарядная Мэри…

И Дуглас. Его милый Дуглас, одетый в костюм голубой пирамидки. Прошлый Хэллоуин.

Леонард медленно вернул рамку на место и, ссутулившись, спрятал лицо в ладонях.

***

…Когда работаешь на износ и с каждым днём всё сильнее ненавидишь работу, с головой начинают твориться странные вещи. Перестаёшь прикусывать язык при начальстве, смело глядишь в наглые глаза и начисто забываешь о том, что ты – лишь рядовой менеджер, мелкий винтик в гигантской и беспощадной системе, что ты несёшь ответственность не только за себя…

Но хуже всего, когда при этом у тебя есть писательский дар. И тогда резкие, честные, изобличительные слова яростно льются на бумагу, толкаются и безудержно кричат, стремясь поведать миру свою правду. И неважно, что эти слова написаны под другим именем. Они уже накрепко вбиты в бумагу чёрной, как несмываемый гудрон, краской, растиражированы на всю страну… И радость от облегчения души быстро сменяется ужасом.

Человечка, посмевшего куснуть Корпорацию, находят в два счёта. Увольняют по щелчку пальцев, швыряют из офиса вон, а потом…

Ты видишь, как гудящее пламя жадно пожирает твой дом. Как пылает семейная библиотека, в которой, беззвучно крича, заживо горят Брэдбери, Уэллс, По и сотни других с детства любимых друзей… Ты кричишьвместо них, а после – просто тупо стоишь, чувствуя, как маленький сын, дрожа, цепляется за твою ногу и плачет, видя, как в пламени гибнет его пластиковый Ти-Рекс.

Пожарные приезжают лишь тогда, когда обугленная постройка рушится вконец, точно Дом Эшеров. Полисмен нехотя слушает твой сбивчивый рассказ, морщится при словах про нашумевшую статью и месть больших боссов… Статья? А, так вы тот самый?.. Ну да, ну да… И он, и ты уже знаете, что Корпорация с лёгкостью выкрутилась. Подумаешь, статья… Всего лишь клевета от очередной бездарности…

Дальше – хуже.

Ты чудом спасаешься от машины, промчавшейся от тебя на волосок. Едва успеваешь выручить жену, на которую нападают в тёмном переулке, вырываешь из рук похитителей ревущего сына…

И внезапно ты понимаешь. Всё-всё понимаешь.

В этой стране преданность продаётся и покупается. В этой стране не помогут обличительные статьи. В этой стране тебе не уйти от кары.

***

Леонард вздрогнул. Отвёл руки от лица. Блуждающий взгляд уткнулся в приколотый на стене рисунок Австралии: контур континента, по которому скачет гигантский кенгуру.

Австралия. Да.

Всё равно, что другое измерение.

Леонард приложился к бутылке, но вкуса не почувствовал; к горлу подступила внезапная желчь.

Они там. А он – здесь.

Леонард отлично помнил, как снимал последние накопления со своего счёта. Обнимал дрожащую, бледную Мэри и растерянного Дугласа, обещал, что напишет новых рассказов, подкопит денег и скоро приедет туда, к ним… И прятал глаза, понимая, что отчаянно врёт.

Он сбежал из вечно дождливого Сиэтла в солнечный Лос-Анджелес, арендовал ветхий домик на окраине города, изменил внешность и мучительно пытался снова начать писать… Но выходило из рук вон плохо, Австралия с каждым днём становилась всё более зыбкой и призрачной, а он… Он всё больше чувствовал, что сегодня-завтра будет мёртв.

«К чему такая обречённость? Выше нос, Лео!» – попытался подбодрить его внутренний голосок.

Леонард печально усмехнулся, и голосок стих.

Нет, от этого не скроешься. Неспроста же его сегодня потянуло на кладбище, посмотреть, как там дядюшка Рэй…

«Если выживу, – мелькнула вдруг безумная мысль, – пришлю на могилу венок из одуванчиков. Интересно, в Австралии растут одуванчики?..»

Вечер, сотканный из лавандовых теней, давным-давно перешёл в густо-лиловую ночь. Леонард Хафф поцеловал фотографию близких и, сдёргивая на ходу галстук-удавку, устало побрёл спать.

Вскоре в доме погас свет.

В тот же миг из кустов у забора выдвинулись трое.

***

Найти. Уничтожить. Замести следы.

Задача была простой. И, как все простые задачи, решалась быстро.

– Лэнс – на стрёме, Битти – за мной, – скомандовал Экельс, беззвучно шевельнув обветренными губами. Узкое рыло пистолета с глушителем уже торчало из его руки.

Калитка мягче мягкого повернулась на смазанных петлях. Двое нырнули в сад и, крадучись, двинулись к дому сквозь плотную, будто сгусток лакрицы, темноту…

Резкий щелчок. Остановка.

– Битти?..

Молчание. Потом – неуверенный шёпот:

– Там… Вроде есть кто-то.

Новый щелчок. Нет, скорее, пощёлкивание: металлическое, странное, словно поблизости заработал гигантский садовый секатор.

Опять тишина. Следом – лёгкий гул, шипение – точно бекон швырнули на раскалённую сковородку. И вдруг – низкое, полное угрозы, ворчание.

– Пёс это, – сквозь зубы выплюнул Экельс, заметив шевелящуюся у порога фигуру, горящие в темноте глаза. Секунда – и залает в голос.

Что ж, придётся потратить пулю.

Экельс спустил курок, уже видя, как свинцовая пчела с чмокающим звуком вылетает из дула, чтобы смертельно ужалить…

…То есть должна вылетать из дула.

– Какого…

На пороге дома уже ни души. Экельс зло встряхнул пистолет, завертелся на месте в поисках пса…

…И краем глаза различил быстрое, зеленоватое свечение, которое пронеслось совсем рядом.

Слабое пофыркивание за спиной.

Резкий разворот на сто восемьдесят градусов, до боли в костяшках стиснутый пистолет…

И никого.

– Где чёртов пёс?! – прошипел Экельс – и внезапно заметил, как тихо, оцепенело стоит Битти.

Взгляд его был прикован к крыше.

А с неё, крепко расставив восемь паучьих лап, на него глядела невообразимая тварь.

В неверном свете луны её шкура блестела медью, сталью и бронзой, глаза-кристаллы сияли, как зелёно-синий неон. Миг – и из морды выдвинулась четырёхдюймовая игла. Второй – с кончика иглы сорвалась дымящаяся капля. Третий – металлический монстр прыгнул. И полетел.

…Крик застывает в горле, точно пули – в стволе, душит, нестерпимо душит его изнутри. Лёгкая, словно дым, тварь приземляется прямо на застывшего Битти, и жало-игла точным движением пробивает кадык…

Что произошло дальше, Экельс уже не видел. Какой-то инстинкт заставил его повернуться вокруг своей оси и начать бежать, улепётывая изо всех сил, как уже улепётывал стоявший на стрёме Ленни… И понимая безошибочным, нутряным чутьём: эта ночь станет последней, если на него, бросив жертву, станет охотиться механический пёс.

***

В боку жгло так, словно его припечатали раскалённым прутом, из горла то и дело вырывались сиплые стоны. Всхлипывая, он петлял по извилистым улочкам, как очумевший заяц, и клял почём стоит свою работу.

Добраться до съёмной квартиры, вихрем собрать манатки – и бежать. Чёрт с ними, с деньгами, чёрт с Битти и Экельсом! Он не подписывался воевать со сверхъестественным!..

Лэнс пулей ворвался в знакомый подъезд, забухал башмаками по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

Чёрт с этим Лео Хаффом! Найдутся другие заказы, другие деньги. А сейчас – бежать, бежать…

Ключ проехал мимо замочной скважины, провернулся с третьей попытки – и Лэнс, мелко хихикая от пережитого, ввалился в тёмную прихожую, закрыл на все замки дверь…

…И услышал, как за спиной кто-то откашлялся.

Ноги подломились, голос мигом дал петуха:

– Что? Кто здесь?!

Тишина.

Кулак ударил по кнопке-включателю света. Сухой щелчок и… Ничего. Электричество не включилось.

А темнота заговорила.

– Ленни…

Лэнс всхлипнул, вскинул перед собой пистолет. Темнота чёрной паутиной колыхалась вокруг, и в ней не было даже намёка на очертания человека.

– Ленни…

– В-вы кто? Что вам надо? Предупреждаю, у меня…

– Ленни… – ласково перебила его темнота. – Зачем ты пошёл по кривой дорожке? Зачем стал киллером?

Лэнс задохнулся.

Пистолет выстрелил.

…Осечка. И тихий, басовитый смех, от звука которого на голове зашевелились волосы.

– Я тебя поджидал. Хотя, это не ново… Других поджидал так же. А завершалось всё тем, что они сами выходили меня искать… На ловца и зверь бежит, Ленни.

Прижавшись спиной к двери, парализованный ужасом, Лэнс глядел и слушал темноту.

– Видел бы ты себя со стороны: нёсся как угорелый по лестнице! А как с замком возился! Как запирался внутри! Решил, что дома тебе ничего не угрожает? Ничего, ничего, ничего не угрожает, так?

Пальцы конвульсивно дёрнулись, и пистолет сработал. Ленни открыл беспорядочный огонь в темноте; пули с визгом прошили скудную мебель, пробили окно, вдребезги разбив стёкла… Но ещё не стих переливчатый звон, когда мягкий, шелестящий из темноты голос вновь позвал его по имени.

Больше пуль не было. Ленни выронил пистолет. И заплакал.

– Не плачь… Разве такой душегуб, как ты, должен бояться другого Душегуба?..

Горло свело спазмом. Вскочить бы, с мясом выдрать дверной засов – и опрометью бежать…

…Но сил нет. Мыслей нет. В голове – паническая пустота. На бессильно отвисшую челюсть и дрожащие губы стекают слёзы.

– Не плачь, Ленни… У тебя же есть это…

Быстрая вспышка холодного света. Какой-то предмет, блеснувший совсем рядом.

Ленни сглотнул.

Ножницы.

Прямо у руки.

Сознание внезапно прояснилось. Темнота же стала гуще, протянула к нему извилистые щупальца: дотронуться. Притянуть. Погладить…

Ленни заорал.

Подхватил ножницы, метнулся вперёд, атакуя темноту…

И вдруг споткнулся.

***

Поворот, ещё поворот, стрелой мимо смердящего переулка… Надсадный предатель-кашель взорвался в сухой как пустыня глотке; Экельс обернулся на бегу, и глаза в алой паутинке лопнувших капилляров дико выпучились, ноги припустили быстрее.

Но ещё быстрей и бесшумней стал двигаться преследователь-Пёс.

Его образ – тошнотворный, светящийся, будто любимец Баскервиля, – словно выжгли на сетчатке, заставляя кидаться из стороны в сторону, нелепо раззявив рот. Экельса трясло и колотило; он летел, как летит в родительскую спальню мальчишка, заметив, что в шкафу детской «кто-то стоит». Мальчишка, чьи пальцы намертво приклеились к игрушечному и абсолютно бесполезному пистолету…

Рывок, быстрая боль в мышцах. Неудачное падение, кувырок – Экельс перемахнул через забор и бешено огляделся. Пустой, тёмный двор с раскиданными на лужайке игрушками: бейсбольный мяч, розовый девчачий самокат, большая плюшевая бабочка. Совсем близко – дуб, на ветвях которого поскрипывают качели. И обшарпанный, спящий дом с плотно закрытыми окнами.

Экельс без сил привалился к дубу и дрожащей рукой вытащил мобильник.

***

– Мистер Харди… Мистер Харди!

Звон запотевших бокалов, визгливый смех расфуфыренных дамочек… Хлопки фонтанирующего шампанского – и ленивый, манерный голос Блейка Харди, что донёсся из центра гламурной вечеринки:

– Надеюсь, у тебя хорошие новости?

Экельс быстро, как ящерица, облизал треснувшие губы и торопливо зашептал в трубку, нервно зыркая по сторонам:

– Вы обещали нам обычное дело, мистер Харди. За обычную плату. Вы не предупреждали, что… – Экельса по новой забила крупная дрожь.

– Внятнее, Экельс! Внятнее! Ты что, пьян?

Экельс с присвистом втянул в себя воздух и через силу зашептал вновь:

– Хафф завёл себе охранника. Экзотическую тварь. И она уби…

Трубка презрительно фыркнула:

– Ротвейлера испугались? Кажется, я плачу вам достаточно, чтобы…

– Нет! Высылайте подмогу, мистер Харди! Эта тварь… Она продолжает… Она охотится за мной!..

В трубке послышался льстивый голос, предлагающий особое вино, следом – урчащий, довольный ответ.

– Мистер Харди? Мистер…

– Довольно, – резко, гадюкой прошипела трубка. – Мне не нужны сопливые объяснения. Мне нужен труп того паршивого писаки. Т-р-у-п. Звони, когда получишь его. И протрезвеешь.

Щелчок. Гудки. Тишина.

***

Дверь вип-зоны открылась, и внутрь, ступая по-кошачьему тихо, скользнул прилизанный официант с коробкой в руках.

«Наконец-то!» – возликовал Блейк Харди, мысленно потирая ладони. Он уже видел тот лёгкий, почти невесомый сосуд из синего, словно небо, стекла, что покоился в невзрачной коробке. Чудесная, желанная, та самая… Контрабанда.

Официант водрузил бутылку на матовый столик и мигом освободил её от картонной шелухи.

– Вы знаете, что это – особенное вино. Каждый находит в нём что-то своё. И каждый получает от него в точности то, что ему сейчас нужно, – промурлыкал официант, поворачивая бутылку так, чтобы на ней заиграл свет. Мистер Харди сглотнул. – Один сомелье считал, что вкус этого вина совершенно неземной. Даже называл его «марсианским»…

– Да-да, я в курсе, – закивал Блейк Харди, не отрывая взгляда от вихря блёсток цвета индиго и лазури, что, кружась, поднялся со дна бутылки.

Официант понимающе улыбнулся в ответ, прошелестел: «Bon appétit» и скрылся, наконец оставив их с бутылкой наедине.

Блейк Харди легонько, самыми кончиками пальцев, коснулся прохладного стекла. Рядом с бутылкой томился тонконогий фужер. Но налить в него вина?.. Нет, это лишнее, совершенно лишнее. Никаких посредников. Никаких манер!

Мистер Харди сцапал бутылку, выдрал пробку и жадно отпил прямо из горлышка.

***

– Твою мать!.. – в голос выругался Экельс, отшвырнув затихший мобильник в темноту.

В доме тут же загорелся свет.

Экельс застыл, инстинктивно метнулся к забору, но дверь дома уже хлопнула, на порог вылетел полуодетый мужик. И направил на него двустволку.

– Руки вверх! Вверх, я сказал! – оскалясь, рявкнул мужик. – Никаких резких движений!

Экельс медленно поднял руки, запоздало вспомнив, что в одной так и остался пистолет.

– Слушай, ты всё не так…

– Молчать! – клацнув зубами, проорал мужик и крикнул, слегка повернув голову к дому: – Сара, вызывай ребят! Я держу его на мушке! Врасплох застать хотел?! У-у-у, скотина! Да я тебя живенько… – двустволка опасно дрогнула.

– Эй, спокойнее! Спокойнее! – у Экельса зачастил пульс. На непримиримой роже хозяина дома отразилось презрение. Он сплюнул, продолжая держать Экельса под прицелом дула и злющих глаз.

– Давай-ка по-хорошему, – кашлянув, миролюбиво проговорил Экельс. – Сейчас я брошу пистолет. А ты…

Экельс чуть шагнул вправо. И внезапно почувствовал под ногой мягкое.

«Бабочка», – быстрой вспышкой пронеслось в мозгу.

Игрушка пискнула, заверещала. Экельс непроизвольно дёрнулся, в руке его отчётливо блеснул пистолет…

И тут грянул гром.

***

То утро пахло горелой яичницей и дешёвым кофе. Лучи ещё робкого солнца касались тонкой занавески и бледными, пугливыми зайчиками прыгали на замызганном столе. Опустошённость, что снедала Леонарда весь вчерашний день, уступила более прозаическому голоду: цепляя вилкой жёлто-белую, с чёрной корочкой, массу, Леонард привычно работал челюстями и рассеяно глядел в кухонное окно. У забора уже копошился незнакомый мусорщик: он тащил от баков что-то большое и длинное, завёрнутое в чёрный пакет.

Заев яйцо безвкусным хлебом, Леонард вышел из дома, когда мусоровоз грузно стартовал, оставив в утренней прохладе фирменный смрадный след. Мимо, бодро звеня велосипедом, пронёсся мальчишка-газетчик:

– Свежая пресса!

Леонард ловко поймал ещё пахнущий краской рулон и вернулся на кухню.

Кофе был густым и липким, как застарелая патока. Морщась, Леонард прихлёбывал напиток и скользил по строчкам не выспавшимся взглядом.

Так, «Горячие новости»…

В паре кварталов отсюда полицейский на пенсии застрелил ночного грабителя… В доме на окраине обнаружен труп молодого неудачника, что споткнулся и распорол горло своими же ножницами…

Теперь – «Бизнес»…

Леонард вдруг поперхнулся и расплескал кофе.

В глазах потемнело. Прояснилось. Вновь потемнело.

Сделав над собой волевое усилие, Леонард, чуть не прожигая бумагу взглядом, уставился на кричащий заголовок:

«СМЕРТЬ МАГНАТА».

Мистер Блейк Харди… Владелец корпорации… Совладелец холдинга… Обнаружен мёртвым в своём… Никаких телесных повреждений… Сердечный приступ… Похороны состоятся…

Леонард выронил газету. Медленно поднялся, чувствуя, как неистово трясутся руки. Прошёл в свой кабинет и остановился у рисунка Австралии.

Солнце прорвалось в комнату, заблестело на глянцевом корешке недавно купленной книги. Леонард повернулся на блеск.

Р.Д. Брэдбери. «Лето, прощай».

Нет. Не так.

– Лето, здравствуй, – шепнул Леонард Хафф, улыбаясь сквозь брызнувшие слёзы.

«Мэри. Дуглас. Я скоро увижу вас. Обещаю!»

И будут они смуглые и золотоглазые…

Леонард сел за стол. Придвинул к себе линованную бумагу. И стал писать поперёк.

***

Спустя полгода

На мемориальный парк братьев Пирс опускались зимние сумерки. Снега не было, но на слегка пожухшей траве, как благородная седина у висков зрелого красавца, посверкивал иней. Куда ни глянь, кругом царил бархатно-серый: спокойный цвет камней, на которых вырезана последняя похвала родным и близким…

Впрочем, у одной могилы ещё горело яркое пятно.

Подойдя ближе, можно было увидеть, что это – венок из крепких, молодых одуванчиков. А совсем рядом лежит открытка: очертания Сиднейской оперы, парочка гордых кенгуру… И несколько слов, написанных старательным, каллиграфическим почерком:

«С любовью к тебе, дядюшка Рэй».

В оформлении обложки использована фотография Scott Webb с сайта https://www.pexels.com/ по лицензии Pexels.

Оглавление

От автора

Костяная Изабэль

Подарок фей

Роза ветров

Покажи зубки

Внук ведьмы

Тараканий бог

Убить банши

Озёрная мать

Бойся черноглазых

Ночь мести

Карнавал теней

Однажды в семье

Тыквенный Джек

Венок из одуванчиков