Не блуди [Николай Агапов] (fb2) читать онлайн

Николай Агапов Не блуди

Иван ехал на лошади с легкой, довольной ухмылкой на угловатом, бородатом лице. Он умильно вспоминал, как только что его сладко ублажила Елена. Да, именно Елена. Иван ухмыльнулся в который раз. Она непременно хотела, чтобы ее называли Еленой, не просто Ленкой, а Еленой, как какая-нибудь барыня. А кто она? Затрапезная крестьянка, да ещё и вдова. Но ублажать она была мастерица, не то что его жена. Ну да он и не хотел думать о грустном. Поэтому снова и снова вспоминал упругие округлости, мягкость и теплоту тела Ленки (Ленки, конечно Ленки, ради того, чем она его одаривала, он готов был назвать ее хоть царем-батюшкой, но про себя всегда думал: «Ленка, дуреха Ленка»). Как здорово, что у них в деревне нет кузнеца, и ему частенько приходится наведываться к соседям в Манихино. Ну а там заодно и к Ленке. Куда уж без этого?

Впереди была низменность, которую заполнял молочно-белый туман, но Иван, погруженный в свои приятные воспоминания и мысли, не заметил, как его со всех сторон окружила густая непроглядная пелена.

"Ну вот еще, только тумана не хватало. Вона перед лошадью уже ничего и не видать", – пронеслись хмурые мысли, и Ленка с ее округлостями как-то поблекла. Поскорей бы проскочить эту низину, да Хряпу жалко, вдруг оступится. Эхе, вот бы до темна успеть. А то впотьмах-то… да ну его! лучше о Ленке подумаю. Иван снова углубился в бурную речку-Ленку. Но через некоторое время природа напомнила о себе, и ему захотелось опростаться. Остановив кобылу, он слез с нее и пошел в заросли у дороги, чтобы найти муравейник. Да, привычка – вещь, которую трудно искоренить. Он шел и невольно вспоминал своего отца, давшего ему когда-то совет. Чтобы, мол, не засиживаться долго и не размышлять, о чем бы то ни вздумается. "Ты, сынок, найди муравейничек, да и сделай свое дело на него, и муравьям весело, и тебе не захочется там долго находиться. Все сделаешь быстро, чин по чину, без всяких посторонних мыслей и дум", – отец хихикнул тогда и подмигнул малому Ивану. А Ивану больше всего понравилась идея, что муравьишкам весело будет. Да так и повелось с тех пор. Он хоть и вырос, и смысла видел не больше, чем в существовании самого муравейника, но привычка такая вещь – трудно ее отлепить от себя. Поэтому он искал муравейник. Скоро нашел и, сделав свое благое дело, в очередной раз понаблюдав, как весело (действительно весело!) забегали, засуетились муравьишки, пошел в сторону дороги.

Выйдя на дорогу, он понял, что что-то не так. Скрипучая, как телега, мысль таки доехала до него, ударив оглоблями: "А где же Хряпа?". Он прошел по дороге вперед, позвал лошадь: ничего не произошло. Затем вернулся назад и снова позвал: так же безрезультатно. А телеги тревожных мыслей все прибывали и прибывали, норовя задавить его своей массой.

"Вот стерва, черт ее побери, куда ушла? Ведь у нее в сумке все мои покупки были! Я сколько деньжищ на них потратил, твою мать!"

Иван с остервенением стал выкрикивать имя лошади все громче и громче, а потом побежал в какой-то отчаянной надежде, что вот-вот сейчас настигнет окаянную и вздует по полной.

"Хорошо хоть опростался: вона как легко бежится", – и тут же рассердился своим неуместным мыслям в такой непредвиденной и неприятной ситуации.

"Ну, эта низинка – маленькая, скоро я выйду из тумана, а там погляжу, наверняка пасется где-нибудь неподалеку, собака", – успокаивал себя он.

Время шло, а он все не выходил и не выходил из низины. А туман все также обволакивал его и не позволял проникнуть взору дальше чем на сажень.

Его вдруг осенило: "А что если мне пойти в обратную сторону? Я ведь только въехал в эту низину (перед тем как мне приспичило) и там скорее выйду… Вроде здраво". Иван с удвоенной энергией побежал в противоположном направлении, заранее радуясь перспективе поскорее выбраться наконец из этой мутноватенькой ваты.

Когда Иван начал выбиваться из сил, он был уверен, что вот-вот выберется из этой злополучной низины. Ведь он проехал не так много, и даже если учесть, что он сначала шел в противоположную сторону, все равно уже должен был выйти из низины. А Иван все шел и тяжело дышал после бега, вдыхая глубоко-глубоко тяжелый волокнистый туман.

"Вот чертова низина… хотя нет, как бишь мамка называла эту низину? Б-б-б…Ба-, би-, бу-… Ну, к черту это! И дорога вроде имеется, значит иду в верном направлении. Но какого лешего я все еще не вышел?" – Иван почему-то говорил шепотом. А через некоторое время до него дошло почему: вокруг него стояла ватная тишина (на каком-то подсознательном уровне он уже услышал эту тишину и, следуя негласному правилу, начал шептать, дабы не разбудить… кого-то? или что-то?). Ни пения птиц, которое он слышал раньше, ни шелеста листьев деревьев по обе стороны дороги, ни гомона насекомых – ничего. Он даже сбежал к обочине, посмотрел – деревья на месте, но ветки стоят, не шелохнутся. Но что поразительно, он изучил землю под деревьями и взаправду не обнаружил ни одного насекомого. Мурашки невидимой волной пробежали по его коже, а потом еще и еще раз. Он стал рыть землю руками – ничего: ни жука, ни червяка. Он нашел осиное гнездо и чрезвычайно осторожно потыкал в него палкой, но также безрезультатно. А потом, отбросив палку, повинуясь какому-то абсурдному желанию, он подошел и заглянул в его черную сердцевину, а сердце бешено стучало о его костяной корсет, словно узник, почуявший свой шанс. Результат был такой же неутешительный. Увидеть птиц или других животных в таком тумане не представлялось возможным, так что Иван недолго раздумывал о том, чтобы проверить, так ли это на самом деле. Он принял, как данность, судя по отсутствию звуков, что они таким же образом, как и букашки, исчезли или попрятались неведомо куда. А какая-то старая бабка-ведунья, что обитала в его теле, прокаркала: "Ты и сам знаешь, что не нашел бы их…ха-ха-ха". От этого смеха его передернуло, и он тревожно осмотрелся в бесполезной попытке узреть что-либо в этаком тумане.

Не отдавая себе отчета, он закричал: "Я здесь! Э-э-э-э-э-э-й! Откликнитесь, я заплутал тут в тумане! Э-э-э-э-э-э-й! Лю-ю-ю-ди! Есть кто живой?"

И тут от сказанной им самим фразы его пробрал лютый февральский мороз, и он затрясся. Иван обратил очи горе и стал шептать дрожащими губами молитву Всевышнему.

"Боже всемилостивый, прости меня грешного, знаю – грешен, грешен я, но позволь рабу твоему исправиться, встать на путь праведный, я обещаю тебе", – тут он яростно перекрестился, оставив царапину указательным пальцем у себя на лбу (так сильно тряслась его рука). "Если ты меня проучить вздумал, то правильно, поделом мне окаянному. Ты, наверное, из-за Ленки осерчал, мол к ней езжу, ублажаю ее, а о жене своей, с которой венчались пред ликом твоим, позабыл. Нет, отче, не позабыл, вот теперь твоему уроку вняв, брошу Ленку к дьяволу", – и он сердечно сплюнул (его трясло уже значительно меньше), – "буду со своей супругой Зинаидой век доживать и на сторону, клянусь, клянусь, не буду даже смотреть, деток с ней нарожаем много, в церковь их водить будем, а об этом… уроке, только я да ты будем знать. Не бросай раба твоего на погибель".

После этого Иван прочитал "Отче наш" и "Богородицу" по три раза. И в конце молитв, уже взяв под контроль свое тело, не содрогался. Он оторвал опущенные в процессе молитвы глаза от земли (такой безмятежной и спокойной, без кишащих в ней и по ней насекомых) и уставился вверх. До него вдруг дошло, что стало смеркаться. Но окрыленный молитвой, он как-то не сильно опечалился, верил, что Бог выведет его из тумана… А меж тем Иван решил подкрепиться и достал из-за пазухи лепешку. Отряхнул, как получилось, руки от земли, в которой он копошился недавно, и с удовольствием сжевал ее всухомятку. Вода уплыла вместе с его Хряпой, которая тоже как в воду канула.

Наетый и умиротворенный молитвой, Иван продолжил путь по дороге, а солнце меж тем должно было скоро скрыться, о чем говорил сумрак, сгущавшийся вокруг.

"Ну, конечно, Бог проучил меня – разгильдяя. Он же милосерд, не будет измываться над своим слугой, к тому же покаявшимся. Нам батюшка всегда говорил, что Бог все прощает тем, кто кается. Да, вот…" – Иван больно ударился пальцами правой ноги и упал на что-то твердое. Усевшись на корточки, осмотрелся и понял, что это деревянный, поваленный крест.

"Чёй-то крест посредь дороги делает?" – прошептал он в никуда.

А меж тем ему парадоксальным образом припомнилось, как он в детстве (мать с улыбкой рассказывала) пошел на кладбище, и пока они поминали его деда, вдруг подошел и сказал, серьезно нахмурив брови: "Мам, мне вон тот крест понравился," – и указал пальчиком в сторону, – "когда я умру, я хочу такой же. И похороните меня вон тама, возле речки, у камушка, там журчит приятно…" Ивана передернуло от этого воспоминания.

Повинуясь какой-то безотчетной идее, а может пытаясь показать Богу какой он пай–мальчик, Иван взял крест и оттащил его на обочину. Думал бросить его и даже уже бросил в кусты, а потом подумал: "Нет, как-то не по-человечески получается. А вдруг тут кто похоронен?". И Иван, подняв крест, со всей силы воткнул его в землю. Добиться желаемого не получилось, земля была слишком твердая. Поэтому Иван, положив крест, стал копать ямку, помогая руками и найденной неподалеку палкой. Покончив с ямкой, он еще раз ухватился за крест и всадил его со всей силы. Потом, придерживая рукой, присыпал землей и утоптал ногами. Крест вроде стоял. Иван перекрестился, посмотрел в сторону неба. «А было ли оно все еще там?» – как-то невольно подумал он, но тряхнув головой, отогнал от себя эту мысль. Потом поглядел на крест, и тут его взгляд упал на то, что было нацарапано на кресте: "Иван – раб божий…". Дальше было не прочесть.

Снова стало зябко, и какие-то червяки зашевелились в животе. "Наверное, лепешка на сухомятку нехорошо легла", – успокаивал себя он, – "а это, это… мало ли Иванов в России-матушке? Чай, куда ни плюнь – в Ивана попадешь". Он и сплюнул эти тревожные мысли себе под ноги, но как-то так неловко, что прям себе на лапоть. Попытался улыбнуться: "Ну вот, гляди. И впрямь куда ни плюнь – в Ивана попадешь". Но улыбки не вышло, а вышло что-то кривое, от чего стало еще тревожнее на душе. Иван снова вышел на дорогу, но через пару метров опять остановился, на этот раз что-то холодное ударило его в районе паха. Он стал рассматривать, что же это такое, и тотчас понял – перед ним был каменный крест. Одно "но" смутило Ивана и испугало. Да, именно испугало, он готов был признаться любому человеку, оказавшемуся рядом. ("Ну хоть кто-нибудь оказался бы рядом!") Крест был перевернут, и его перекладина почти касалась земли, а основание смотрело в темнеющее небо, заваленное туманом. Это было в корне неправильно, не по-христиански.

"И кто это крест так поставил?" – задался вопросом Иван, – "И, как странно, опять посредь дороги. Что за бесовщина?". Иван покрестился и снова с мольбой во взгляде уставился в небо: "Отче, отче, почто ты меня всякими страхами мучишь? Клянусь, клянусь, что исправлюсь, буду праведен, только избави меня от этого, ведь уже смеркается, отче, не покинь раба твоего. Не изводи, прошу отче, смилуйся. Не беспокой разум мой, будь же милосерд, а то сойду с ума. Кто о жёнке моей позаботится?" – и он поцеловал оловянный крестик, висевший у него на шее. С очень тревожным чувством обошел крест и двинулся было дальше, как наткнулся на очередной, торчащий из земли. Этот был побольше предыдущего, но деревянный и опять перевернутый вверх тормашками. Иван уже в сотый раз кажется за этот нескончаемый день перекрестился и пошел дальше. И снова наткнулся на крест. Выпучив глаза, стал метаться. Через каждые несколько шагов снова и снова натыкаясь на кресты, или могильные плиты.

"Боже, это что же делается, они кладбище посредь дороги устроили что ли? Да и когда успели? Ведь только с утра по этой дороге ехал." А от следующей мысли ему вообще стало не по себе – "Кто это – они?"

Пока он тщетно пытался изжить из своей головы эту мысль, его взгляд тягуче ползал по перевернутой гранитной плите под ногами. Надписи на ней поросли мхом и его глазам приходилось переползать с одного места на другое за отсутствием возможности зацепиться за какое-нибудь слово. Но внезапно его взор уловил что-то – это было какое-то движение. Земля перед плитой будто бы шевельнулась.

"Они-они-они-они…" – дурацкая идея стучалась мощным волосатым кулаком в хлипкую дверь его несчастной черепушки в такт все ускоряющемуся ритму сердца.

Земля перед могилой еще раз шевельнулась, а Иван, стоявший в сгущавшихся туманных сумерках, положил на себя (да, да, опять и снова) невразумительное крестное знаменье (Ну любит главный герой креститься). Не в силах сделать шаг, Иван смотрел завороженным взором на этот взбухающий холмик. Нет-нет, ему не кажется, он даже протер глаза, на это ему достало сил. Вот по холмику пошли трещины, которые медленно раскрывались, словно надуваемые мехами откуда-то из-под земли. И постепенно, осыпая с себя грязь, из-под земли показалось нечто черное. Иван с перепугу решил, что сам черт явил ему свой лик, и стал креститься сам и крестить землю, по которой начинало расползаться что-то зловещее, покрытое мглой, оттененной надвигавшимися сумерками. Вот чернота сбросила с себя все комья земли и превратилась в… ворону, которая, расправив крылья и встав на лапки на краю образовавшейся ямки, посмотрела в сторону Ивана и раскрыла клюв.

"Если ща заговорит со мной, то мне точно – каюк", – выплеснулось откуда-то из глубин его котелка, и он замер в каком-то первобытном трепете перед убогой маленькой птицей.

Из открытого рта птицы что-то высыпалось…

"Это что, земля из нее прет?" – невольно вздрогнул Иван, ожидавший совсем другого.

А птица слегка похлопывая крыльями и делая отрыгивающие движения, извергала все новые и новые порции земли из своего чрева. Иван завороженным взором продолжал смотреть на необъяснимый спектакль, разыгрывающийся перед ним. А ворона смотрела на него, продолжая отрыгивать землю. И Иван в какой-то безотчетной надежде следил за каждым ее движением, словно знал, что когда она избавится от забивающей ей горло земли, она скажет ему (непременно скажет, он был готов поклясться на Библии, будь она под рукой в данный момент) как выбраться из этого злосчастно тумана на дорогу к его родной деревне. Горка земли уже была размером с саму ворону, как вдруг птица судорожно дернулась и свалилась на эту самую горку, обняв ее крыльями, как давно потерянную и внезапно обретенную подругу.

"Что за дела?! Эй ты, тварь!" – "прокричал" шепотом (Ну разве можно взаправду закричать на кладбище, да еще и в сумерках, да еще в таком тумане!) Иван недвижимой птице. Ворона осталась глуха к его оклику.

Иван понял, что может снова ходить, уже когда сделал первый шаг в сторону мертвой птицы. "А мертвой, мертвой ли?" – какой-то внутренний голос в панике метался у него в голове. "Вона, она уже разок воскресла, как сын Божий. Ой! Прости, Господи", – Иван как-то по привычке стал было креститься, но не довершил креста. Он отвлекся на птицу, подошел ближе и нагнулся.

"НЕЕЕЕЕТ! Не нагибайся! Она сейчас очнется и выклюет тебе глаз" – вновь запаниковал Иван, дернувшись, выпрямился и попинал птицу ногой. Ворона беззвучно сползла на сторону и осталась лежать черным комком обгоревшей бумаги. Повинуясь какому-то внутреннему голосу (может тому самому, который спас его глаз от неминуемого выклевывания буквально только-что), он решил закопать тушку птицы от греха подальше. Присыпав ее изрыгнутой ею же землей, перекрестив холмик (на всякий случай!), он стал думать, куда же ему идти-то. Иван еще различал дорогу, по которой пришел сюда, но понимал, что это ненадолго. Очень скоро станет совсем темно.

"Нужно идти по дороге. Какие у меня еще есть варианты? Дорога же должна куда-то вывести в конце концов? Вдруг повезет, и я уже скоро выйду из тумана, а там хоть при луне, а дойду до чьего-нибудь дому".

Голос же в его голове не унимался: "Ты подумай, подумай, кто это дорогу проложил сквозь кладбище? И вообще на чем по ней ездят, коли посредь могилки понатыканы?", – Иван предпочитал отгонять от себя подобные мысли в таком месте и в такое время, поэтому периодически махал рукой около головы, отпугивая несуществующее насекомое и вдобавок мотая головой для пущего эффекта. Он сосредоточился на своих ногах, на ходьбе, и на том, чтобы не налететь на какой-нибудь очередной крест или могильную плиту ("Перевернутую, перевернутую, мать ее!" – "Заткнись!" – "Кто? Кто их перевернул?" – "Заткнись, заткнись остолбень!").

Скоро Иван стал замечать, что почва под ногами начала хлюпать, видимо в процессе перепалки со своим внутренним голосом он и не заметил, как свернул не туда. Он наклонился к земле и стал ее ощупывать, руки ощутили неприятную холодную жижу. Иван поднялся и вытер о штаны влажные ладони. Уже почти ничего не было видно, и он решил, что нужна палка. Свернул вправо и пошел в сторону, где как он полагал, должны расти деревья. Они там действительно росли, и видимо обрадовавшись такому редкому гостю, почти лишили Ивана глаза своими упругими ветками. Вооружившись палкой, он вернулся обратно на дорогу, и тут с ужасом понял, что его наконец поглотила полнейшая беспросветная тьма. Под ногами противно хлюпало. Иван принял решение – надо снова идти. Сидеть или уж тем более лежать в этой грязи ему вовсе не хотелось. Он мысленно порадовался, что успел-таки снабдить себя палкой, а то в такой тьме он точно разбил бы себе лоб о какое-нибудь дерево, поэтому, выставив палку перед собой, пошел в неизведанное.

"Точно, точно, вспомнил – Блядова нырища", – неожиданно прорвалось искомое и давно позабытое им название места. Иван даже остановился от неожиданности, но тут же похолодел, испугавшись, и весь напрягся от услышанного: откуда-то сзади слышались шаги. "Тьфу ты, человек поди. Ну наконец-то спрошу хоть как отсюда выбраться", – отошел от испуга и начал было рассуждать Иван, но шаги внезапно смолкли. Иван решился и окликнул: "Эй, ау, мил человек, я заблудился малясь", – и прислушался. Никакого ответа не последовало. Он крикнул еще пару раз, но с той же безрезультатностью. "Почудилось, наверное…" – пробормотал в темноту Иван, разочарованный, что не от кого будет получить помощи. Он возобновил движение, но до его слуха опять донеслись звуки шагов, вторящих его собственным, Иван снова остановился и со все возрастающей тревогой стал вслушиваться. Через малое время шаги прекратились. Ивану стало не по себе. Надоедливый, дрожащий от страха голос возвестил о себе: "А может это "они"?" Иван не на шутку испугался, но собрав жалкие остатки силы воли, решил, что он храбрее этого гнусного голоска и уверенно (кого ему тут обманывать-то в ночи кроме себя?!) пошел, ощупывая путеводной палкой темноту, а позади слышались хлюпающие звуки, кто-то тоже шел за ним по этой топкой местности. Мысль, что это кто-то незримый смачно чавкает, нашептываемую ему услужливым голосом в голове, Иван истерически отгонял от себя, как ужасных размеров насекомое).

А вдруг это душегуб какой? И на всякий случай Иван крикнул, обернувшись назад, что у него денег нету.

"А вдруг это Дед…?" – как-то вкрадчиво намекнул неотвязчивый голосок и замолчал, но Иван итак знал, что тот хотел сказать.

Ему вдруг померещилось, что чернота отступила, и вот он в тускло освещенной избе, видит себя, жующим краюшку хлеба. Уже вечер, и он не хочет идти спать, пока родители не вернулись. Ивана с младшим братом, мерно посапывающим на кровати, оставили с бабкой, и он уговаривал ее рассказать сказку, а она вредничала. И сейчас, сидя на кровати, грозила ему своей клюкой. «Ну прямо еще один страшный, перекрюченный, деревянный перст», – испуганно думал и в то же время с каким-то благоговением смотрел на нее Иванушка. "Перебьешься! Сказку ему! Спи немедля, негодник! А то…" – бабка, зловеще сощурясь, открыла свой беззубый рот, с острым на словцо языком и стала медленно вращать клюкой. Но взгляд Вани был прикован только к узловатому пальцу. "За тобой придет Дед Паяльник!" – и согбенный палец метнулся резко в сторону Вани, от неожиданности краюшка упала на пол.

"Какой такой Дед Паяльник?" – с дрожью в голосе спросил у бабки или вернее у деревянного пальца, так как его глаза ну просто прилипли к этому пальцу, предчувствуя, что ничего доброго ему не поведают.

"Хе-хе, этот дед приходит за такими озорниками как ты, чтобы сделать из них "паинек". Он их успокаивает… но по-особенному, по-свойски, хе-хе, сечешь, дурена? Вона, братец твой уже десятый сон видит, а ты все мамкаешь-да-папкаешь, тьфу", – и она метко сплюнула прям между досок. "Так вот, в темную-темную ночь он приходит за непослушными детьми", – ее рот растянулся в плотоядной, бездонной и беззубой улыбке. "Хватает их своими волосатыми ручищами и тащит к себе в логово. Бедняжки машут ручонками, пихаются ножками и вопят во все горло. Только не издают ни звука!" – бабка открыла свою пасть как можно шире и показала, как те несчастные дети беззвучно вопят, а язык ее ворочался черным зверем в глубине этой темной пещеры. "Рыдают шалопаи, а из очей их капают слезы, которые и не слезы вовсе, а горячее олово, обжигающее им щеки. А по утру, родители только и обнаружат что капельку олова, невесть откуда взявшуюся. А кто сметливее поймет, что страхолюд их чадо утащил. И поделом ему, значит много озорничал, и забудут, как звать дитятко." А Ваня стоит и дрожит от страха перед Дедом Паяльником, и думает, как бы поскорее стать хорошим мальчиком и искупить все свои детские шалости, чтобы, не дай бог, не забыли "как звать дитятко". Заревел тут Ваня и побежал в кровать, к братцу, уткнулся в подушку и подрагивает всем тельцем, а бабка смеется: "Тота, будет тебе, спи давай, а то…" Беззубый рот подрагивает, извергая едкий скрипучий старческий смех: "Хе-хе-хе-хе".

"Да сказки все это", – Иван храбрился перед своим внутренним голоском, – "дура безумная бабка была, царствие ей небесное, не любила она меня, сам не знаю почему… Вот и пужала…"

Иван споткнулся и упал куда-то вбок, погрузившись в мокрую почву. Выругавшись крепко, он стал подниматься, как вдруг ощутил… как тощий костлявый палец уперся ему в спину. Словно льдом провели от того места прямо к промежности, и к собственному стыду, Иван ощутил, как что-то теплое стало ласкать внутреннюю поверхность бедер влажными пальцами.

"Нам каюк! – это ДЕЕЕЕЕЕЕЕД!" – душераздирающе завопил его внутренний голосище.

"Господи помилуй!" – только и успел вымолвить Иван…

Сотканная из эбеновых лоскутов его окутывала непроглядная мгла.

"Вокруг тьма, где я?" – подумал Иван, приходя в себя – "Я на том свете что ли?"

"ДЕЕЕЕЕЕЕЕД!" – напомнил о себе голос, каким-то призрачным эхом отозвавшись в его голове.

Тут он ощутил остатки тепла, еще не покинувшие его ног, и им овладел стыд, а также пришло осознание того, где Иван находится. Он снова стал подниматься, и вдруг вновь ощутил касание чего-то тонкого на своей спине. Но в этот раз не дал воли паникующему голоску, стал шарить в темноте рукой и обнаружил ветку от дерева, бесцеремонно тыкавшую в него своим тщедушным пальцем. Со зла он отломал эту пакость, и отбросив в сторону, стал шарить по земле в поисках своей палки, которую выронил при падении.

"Неужели век мой подошел к концу?" – вновь продолжив движение. «Движение – жизнь», – Иван давно усвоил эту истину. Он не мог вместить в себя эту идею, она словно пузырек воздуха стремилась вылететь на поверхность из темных вод. «А эти глупые бабы, что говорят, мол, бойся жить, а умирать не бойся. Вот их бы сейчас сюда, в эту темень! Вот бы посмотрел я на них… Хотя куда уж тут посмотреть? Ни зги не видно." Иван продвигался все дальше в эту прожорливую утробу темноты, и его посещали невеселые думы: "Боже, прошу тебя, если хочешь смерти моей, прошу отсрочь, отче, дай до дому добраться, чтобы принять ее из дланей твоих среди родных, милых сердцу лиц: жены, матери, отца, брата, крестных, друзей моих. Почто ты, отче, наказываешь-то меня?"

Он поднял очи горе и, о чудо, увидел звезды. Туман начал рассеиваться, едва, но все же лучше, стали проступать силуэты деревьев. "Спасибо тебе, Боже", – и Иван повалился в чавкающую землю коленями и перекрестился троекратно. На него снизошло какое-то умиротворение, и его сердце вдруг успокоилось, перестало бухать в груди. Он слился с тишиной, окружавшей его, и тут до обостренного темнотой слуха будто что-то донеслось… "Никак говорит кто?" – прошептал Иван своему визави в голове (а может и верной палке в руке).

Обрадованный и мокрый, он медленно, чтобы не растянуться еще раз, заковылял в сторону раздающихся голосов. Через какое-то время Ивану показалось, что он услышал какое-то песнопение, и ему невзначай вспомнилось… Когда умер его дед, мать садилась в изголовье к покойнику по утру со свежеиспеченной ржаной лепешкой и говорила срывающимся голосом: "Батюшка миленький, на-ка тебе откушать свеженькой лепешечки." И ждала, будто думала, что встанет дед и примет хлеб. Но нет, лежал дедушка и не двигался, а она подвывала потихонечку и покачивалась взад-вперед, взад-вперед с этой лепешкой в руках.

Через некоторое время стало суше под ногами. Наконец-то звук чавкающих шагов больше не будет преследовать его! Иван вышел из леса на опушку. На небольшом возвышении он увидел избу, контур избы четко прорисовывался на фоне неба. Вне себя от радости он бросил палку и побежал, по дороге восхваляя Всевышнего и осеняя себя крестами. Подойдя ближе, Иван заметил, что в избе будто бы горит свет. "Эй, хозяева!" – крикнул он, но ответа не последовало – "Позвольте зайти заплутавшему, добрые люди!" Никто не ответил, даже когда он начал стучать в дверь. Толкнувши ее, Иван обнаружил, что дверь не затворена, и с нарастающей тревогой шагнул за порог. "А вдруг это "они" тут живут?" – снова проснулся неугомонный голос и напугал его до чертиков. – "И что ты мне предлагаешь – опять в лес, дурень?" Страх немного отхлынул, и ему стало легче дышать, скованность прошла, Иван решил действовать, пока доставало духу. Он решительно вошел в сени и, увидев справа дверь, снова постучал и громко окликнул хозяев. "Помнишь, голоса слышались! Где-где они, вишь никто не говорит? Куды они подевались, а?" – "Цыц, дурак", – попытался утихомирить голос Иван. Но эта брошенная капелька яда начала подтачивать его уверенность, которая неумолимо теряла силу с каждой секундой, пока он стоял перед второй дверью. "Ну, с богом!" – перекрестившись, Иван решился войти без приглашения.

Открыв дверь, он уловил какое-то движение напротив и увидел какое-то чудище, идущее на него.

"Душегу-у-уб! Нам каюк, бежим отседа!" – посеял панику голосок и пропал, оставив Ивана один на один с чудищем. Иван даже закрыл глаза, ожидая, что оно сейчас отхватит ему башку, но время шло, и он осмелился открыть сначала один, потом другой глаз. Чудище вылупилось на него и молчало.

"Хе-хе, это ж зеркало", – успокоился Иван. "Дурья твоя башка", – и он потрепал себя по взъерошенным волосам, чудище сделало то же самое.

В избе кем-то заботливо зажженная коптила воздух сальная свеча, едва освещая пол избы, оставляла зловещие черные углы, в которых таились… он даже не успел толком оглядеть их, пройдя в избу, как вдруг…

Из зеркала раздалась мелодия, и голоса запели: "На-на-на-ра-на-на". Зеркало запестрело какими-то чудными розовыми, желтыми, фиолетовыми цветами и какими-то буквами. Иван с тревожным чувством оглянулся на то место, где должно было находиться отраженное в зеркале, но ничего подобного этим ярким цветам в мало освещенной избушке не наблюдалось.

Внезапно картинка в зеркале изменилась, и какая-то странно одетая женщина начала говорить: "Мы здесь снова рады приветствовать всех присоединившихся к нам на проекте «Дом-2». А теперь к делу… По последним данным из неопровержимых источников вот тот молодой человек в зеленой куртке, чье имя даже не хочется произносить, в связи с недавними событиями в нашем доме, хочет сделать какое-то заявление, которое, кстати имеет дело и до тебя, моя дорогая Ксюша. Ну вперед…"

Иван смотрел на сменяющиеся картинки и людей как завороженный, он не заметил, как сел на табурет, услужливо поставленный кем-то перед «зеркалом». «О что за чудесное зеркало», – мог бы подумать Иван, если бы мог вообще думать в данный момент. Перед тем как сесть на табурет, он и не заметил, как наступил на разбросанные тут и там по полу капельки олова, которые тускло отражали голубой свет, льющийся из «зеркала». И слава богу, что не заметил, а то надумал бы опять чего!

Они сидели вдвоем – Иван и его внутренний голосище, который комментировал все происходящее на экране (он, однако, быстро втянулся!): "Во дают! Да как же можно?! Так ее, так!" И прочее в этом духе, Иван же удосужился более тихой роли. Он, не отрываясь, вглядывался в мерцающее «зеркало», с каждой секундой все глубже и глубже погружаясь в его пустоту, а в уголке рта скопилась и потекла вниз тоненькая паутинка слюны.

Если бы «зеркало» могло отражать, то оно бы показало, как в проеме позади Ивана появилась черная тень. Сальная свеча вспыхнула ярче перед тем, как потухнуть, и высветила старика с седой бородой. Вот когда бы действительно мог пригодится тот внутренний голос, что досаждал Ивану, но увы они были оба поглощены. А в глазах старика горела кровавая злоба и голубой огонь, а на губах треснула плотоядная улыбка в предвкушении… Он знал, что Иванов страх был также сладок, как соленый пот холодными ручьями стекающий с его спины, когда он мыкался в тумане, спасаясь от навязчивых шагов… его шагов.

Солнце взошло, как и водится на востоке, прочесало своим золотым гребнем леса, наполнявшиеся криком птиц, жужжанием насекомых и движением различных зверей. Запустило свои лучи и в одинокую избу на опушке леса. Лучики упали на капли олова, рассыпанные множеством клякс по полу и отразились солнечными зайчиками на стене. В этом месте была не закопченная сажей область, словно тут висела недавно кем-то унесенная икона. И было в этой избе тихо, очень тихо, только скрипел ставень, звуком напоминая смех – старческий, скрипучий, бесконечный смех.