Валера [Григорий Васильевич Романов] (fb2) читать онлайн

ВАЛЕРА

Под уголовно наказуемыми деяниями, совершенными из хулиганских побуждений, следует понимать умышленные действия, направленные против личности человека …, которые совершены без какого-либо повода или с использованием незначительного повода.

П. 12 Постановления ПВС РФ от 15 ноября 2007г. № 45 «О судебной практике по уголовным делам о хулиганстве и иных преступлениях, совершенных из хулиганских побуждений»

Воскресным октябрьским вечером, Валера возвращался домой. Дворами он шел к Л-му проспекту, чтобы уехать на трамвае. С собой у Валеры было немного денег, плохое настроение и пакет с боксерскими перчатками.

Это был спальный район, описывать который нет никакого желания. Нагромождение каменных коробок, выстроенных в отдаленном заводском районе, было когда-то жилищем веселого, пьяного, вороватого, работящего явления под названием рабочий класс.

Вызванный к новой жизни революцией, названный гегемоном и надеждой всего прогрессивного человечества, этот класс жил, любил, страдал и был счастлив в этих кирпичных джунглях, наполнял их удивительной жизнью, где было место всему, что только бывает в жизни человеческой.

По утру, с больной головой и в наглаженной женами одежде, он отравлялся созидать. После работы, в тайне от нагладивших одежду жен, – пить с друзьями, успевая при этом поругать правительство, помечтать о полетах к звездам, поделиться секретами авторемонта в условиях отсутствия запчастей.

Когда заводы остановились, а вчерашний гегемон оказался на обочине истории, он забился в свои каменные норы и растворился в них. Редко кто дожил до старости. Водка и отсутствие работы, бывшей смыслом жизни и единственной уздой, быстро выкосили работяг. Гегемон почил в Бозе, оставив за собой слабую поросль, одним из побегов которой был Валера. Он, как и его родители когда-то, работал на заводе и внешне был мало отличим от своего великого предка. За исключением двух вещей, ушедших вместе с Советской властью: чувства собственного достоинства и причастности к общему делу.

Из всех личин, кои люди надеваю на себя в жизни, Валере достался образ пацана (в широком смысле слова). Нельзя сказать, что это был его осознанный выбор. Скорее, сама жизнь определила ему эту роль. Валера – пацан, и это его устраивало. В своей системе ценностей он знал, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что неправильно, все было разложено по полочкам. И пусть содержимое этих полочек было небогатым, зато все лежало на своих местах, не терзая душу ненужными мыслями и сомнениями.

Во дворе Валера увидел стайку молодых людей, лет восемнадцати от роду, суетившихся около серебристого «Хюндая». Это были два парня, высоких, худых, с тощими рюкзаками за спиной, в черных обтягивающих джинсах и девушка, тоже худая, в больших очках-велосипедах без диоптрий. Парни молотили ногами по колесам машины, девушка наклонилась к ее днищу, повторяя: «кис-кис». В ответ, из-под днища доносилось жалобное мяуканье. Машина мигала аварийкой, но звуков не издавала. Валера поинтересовался, что случилось. Оказалось, что котенок, по всей видимости, застрял в моторном отсеке, и теперь сердобольная молодежь пыталась дозваться хозяина автомобиля.

Оценив ситуацию на внутренних весах, Валера решительно не нашел кошачью жизнь достойной таких хлопот. Что-то фальшивое почудилось ему в происходящем. Надо сказать, что не смотря на небольшую разницу в возрасте, Валере было 26 лет, он совершенно не понимал современную молодежь. Ее жаргон, вкусы, привычки, мотивация, все казалось каким-то несерьезным.

Внезапно его осенила мысль: дело не в котенке, а в легальном поводе и благовидном предлоге попинать дорогую машину. Вероятно, застрянь котенок в моторе «Жигулей», эти бледные спирохеты и не заметили бы его страданий. Эта мысль жутко его позабавила.

Решительно подойдя к «Хюндаю», Валера со всей силы ударил кулаком по капоту, закричав при этом нарочито громко: «Ну, где этот козел?! Бедный кот скоро сдохнет!»

Увидев вмятину, оставшуюся от Валериного удара, молодежь быстро свернула гуманитарную операцию. Теперь и на их внутренних весах жизнь животного стала проигрывать последствиям встречи с хозяином машины. Все, включая Валеру, быстро удалились со двора.

Кстати, если эта история вас позабавила, смейтесь сейчас. Дальше смешно не будет. Меж тем, наш герой вышел на Л-ий проспект.

Было около восьми часов вечера: не рано и не поздно, до дома было далековато, планы на вечер отсутствовали. Сам Л-ий проспект, несмотря на название, являл собой жалкую картину. Шагнешь немого не туда – и вот она грязь, липучая глина, нечистоты какие-то… Господи, кто вообще назвал это место проспектом? Шириной метров пятьсот, пару-тройку километров в длину, проспект этот больше напоминал пустырь. Около супермаркета Валера сбавил ход, закончились сигареты. Вдруг, за его спиной, раздался голос: «Братан, спички есть?»

– Есть. Сигаретой угостишь?

Валера закурил с парнем, представившимся Вадиком. Разговорились.

– Не хочешь выпить с приличными людьми?

Валера с интересом окинул Видика взглядом: с приличными людьми, боже мой! А ты, видимо, один них, приличных… Кандидат в собутыльники смахивал на БОМЖа, ну или на человека, которому до этого звания рукой подать. В другой раз ответ Валеры был бы очевиден. Пьянка не входила в его планы, завтра на работу. Но случай с машиной взбодрил его, хотелось, что называется, продолжения банкета. Поколебавшись несколько секунд, Валера согласился. Купив три бутылки водки, новые друзья отправились в девятиэтажку на другой стороне Л-кого проспекта.

Поднявшись на четвертый этаж, Валера и его новоиспеченный приятель оказались перед металлической дверью. На стук достаточно быстро дверь открылась, и дама лет тридцати пяти впустила их внутрь.

– Привет Ир, давно не виделись. Это Валера, хороший человек. Знакомься!

Ира никак не отреагировала на эту презентацию, но одобрительно покосилась на водку в руках пришедших. Похоже, это было проявлением расположения к гостям. Разделись. Вслед за Вадиком, Валера прошел в зал, где их ждал накрытый стол, приставленный к дивану. Пакет с боксерскими перчатками Валера машинально взял с собой.

Новый член коллектива присел на стул. Выпили за знакомство. Вадик предложил налить гостю штрафную, но никто этого предложения не поддержал. Закусив, кто чем, компания приободрилась. Закурили. Валера несколько расслабился и повнимательнее оглядел окружающих.

Собрание было жалким, обстановка – убогой. Напротив него, в одном широком кресле, расположилась семейная пара, Витя и Ира, открывшая им дверь. Это были хозяева квартиры, точнее комнаты. По причине незначительности их роли в дальнейших событиях, останавливаться на их описании не стану.

Слева, на диване уселся новый Валерин знакомый, Вадик. Про себя Валера окрестил его Угрюмым, за характерное выражение лица, или точнее – отсутствие какого-либо выражения.

Справа на диване сидел парень болезненного вида, худой и постоянно кашляющий. По виду было сложно понять, сколько ему лет. Похоже, что какая-то болезнь наложила на него нехороший отпечаток. Щеки были впалые, на лице нездоровый румянец, пробивающийся через мертвенную бледность. Звали парня Миша.

Валере показалось, что он раньше где-то его видел, но где именно, вспомнить не мог. Впрочем, такие лица часто бывают у завсегдатаев мест лишения свободы. Возможно, он просто кого-нибудь из них напоминал. Особое же внимание Валеры привлекла девушка, сидевшая рядом с Михаилом, посередине дивана. Она сама поинтересовалась, как зовут гостя и представилась: Женя.

Первым Валеру поразил голос Жени. Мягкий и словно звенящий, он ласкал слух своей прозрачной чистотой. Кажется, Джоконда или сама Богородица должна была говорить именно таким голосом.

На вид Жене было лет двадцать пять. Одета она была просто, но опрятно. Черное трикотажное платье и серая кофта, хоть и не вышли из модельного дома «Прада», очень ей шли.

У нее были светло-русые волосы, серые глаза и практически идеальное лицо. Для полного умиления, ей не хватало, наверное, ямочек на щеках. Но будь они, это был бы уже перебор. Ее движения были мягкими, без малейшего намека на жеманность. С окружающими она общалась коротко, но очень приветливо.

Когда рюмки в очередной раз поднимались к ненасытным ртам, Женя тоже брала свою, чокалась и подносила к губам, но содержимое почти не пила. За вечер она один раз закурила сигарету, но сделав пару неглубоких затяжек, затушила ее. Во время разговоров, она надолго углублялась в свой телефон, маленький кнопочный аппарат в прозрачном чехле. Валеру удивляло, что могло ее так интересовать в этом техническом анахронизме. Ее пальцы, не знавшие забот нейл-дизайнеров, но красивые от природы, тихо перебирали телефонные клавиши, и свет маленького экрана подсвечивал ее лицо слабым голубым светом, делавшим его еще милее.

Подумав, какое единственное слово могло бы описать Женю, скажу – женственность. Не деланная, отрепетированная перед зеркалом, она действительно была вторым ее именем. Эта женственность не была оружием, которое достают дамы, собираясь в атаку на мужчин, не была маской, надеваемой стервами на лица с выпуклыми скулами. Женственность жила в каждой клетке ее организма и безраздельно царствовала в ее душе.

Здесь необходимо немного отвлечься и рассказать о том, как Валера относился к женщинам вообще. Пацанская философия смотрела на них исключительно, как на объект. Практически все проявления чувств беспощадно высмеивались и объявлялись либо слабостью, либо извращением.

Валера, со своей стороны, эту философию одобрял, поддерживал, но всегда с некоей оговоркой. Что это за оговорка? Был у Валеры в детстве один эпизод. Лет в 11-12, он очень любил рисовать, и мать настояла на том, чтобы он пошел в художественную школу. На протяжении полугода Валера таскался туда с мольбертом и красками, пока не убедил преподавателей в своей бездарности.

Художника из Валеры не получилось, но прикосновение к прекрасному, пусть и мимолетное, все эти капители коринфских колонн, пыльные гипсовые слепки с древнеримских бюстов, мутные офорты и эстампы, натюрморты с кувшином и яблоком, кисти, палитры, стеки… все это оставило в душе Валеры свой след. Нет, он не стал эстетом, боже упаси. Но какая-то причина отделять себя от массы себе подобных прочно укоренилась в его сознании. Пусть на долю процента, но Валера все же был романтичнее и чувствительнее своих брутальных друзей. В своих эротических грезах, воображаемыми поцелуями он опускался гораздо ниже, чем они.

Как все мужчины, Валера часто пытался представить себе свою идеальную женщину. Но получавшийся портрет был таким невообразимым, что шанс встретить на улице динозавра был на порядок выше, чем найти среди женщин подобный экземпляр.

Впрочем, ни обвинять Валеру, фантазирующего бог знает о чем, ни смеяться над ним не стоит. Вспомните, кто из вас женат на своем идеале? А? То-то. На то он и идеал.

В тоже время, намалеванный в неведомом стиле женский образ имел для Валеры очень полезную утилитарную функцию. Каждый раз, потерпев неудачу на любовном фронте, он сравнивал посмевшую ему отказать с этим идеалом, убеждался в несоответствии, после чего душевные раны быстро затягивались. Наградив недоступный объект несколькими похабными эпитетами, он уже сам был рад, что отношения не заладились.

Но все это чистой воды субъективизм. Однако, немного зная Валеру, можно попробовать нарисовать и объективный портрет идеальной Валериной избранницы. Наверное, это должна быть девушка примерно его возраста. Образованная, но, как бы это сказать, недообразованная. Пожалуй, выпускница колледжа или просто со средним образованием. Она должна уметь пить водку, но не увлекаться ею, курить, но редко. Должна интересоваться темами, близкими Валере и принимать участие в его разговорах с друзьями, но без перебора. В ней должна быть небольшая искра интеллигентности, но такая, что б не перерастала в пламя. Она должна быть со вкусом и уметь хорошо одеваться, но использовать при этом одежду с рынка или недорогого магазина.

Этот образ уже ближе к реальности, но, увы, и он совершенно фантастичен. И не потому, что таких женщин не существует. Они существуют, но недолго. Подобно фотону, живущему лишь в движении, женщины не могут долго оставаться в подобном состоянии. Они могут какое-то время пребывать в нем, двигаясь вверх по лестнице жизненного роста или скользя вниз. Но вот стабилизироваться в нем, в отличие от мужчин, не в состоянии. Здесь можно было бы сказать: Да это же прекрасно! Найти такую спутницу и развиваться, расти вместе с ней вверх! Да, все бы так, если бы сам Валера не был стабилен, как атом водорода.

Глядя на Женю, Валера никак не мог взять в толк, что она здесь делает. Будь его фантазия в десять раз богаче, он и тогда не смог бы представить Женю подругой кого-то из собравшихся. Так велик был диссонанс между ней и всей этой грязью. Сначала он подумал, что она хозяйка одной из комнат в этой квартире. Но по ходу посиделок стало очевидно: она гость и пришла сюда с Михаилом.

На первый взгляд, у Валеры здесь не было конкурентов. Он был моложе и значительно свежее остальных. Фон из собравшихся алкашей выгодно оттенял его. Но это было только на первый взгляд.

Женя была немного полновата и понятно, что со временем она раздобреет еще. Идеалом Валеры всегда были худые девушки, но сейчас он отчетливо осознал, что его типаж – именно Женя. Он бы даже не постеснялся признаться в этом своим друзьям, у которых для толстушек не находилось ни одного цезурного выражения.

Перед всем миром он готов был оспорить современные представления о тощей красоте. Пьедестал, выстроенный Валериной фантазией для Жени, уже подпирал облака.

Теперь Валера жадно ловил все, что могло прояснить природу отношений Жени и Миши. Несомненно, они пришли сюда вместе, но что их связывало, было не понятно. Общались они довольно сдержанно, обращались друг к другу нейтрально: по имени или какими-то прозвищами, ничего не говорящими об их отношениях. Никаких «заек», «котиков». Из уст Михаила такие слова прозвучали бы нелепо, но Женя, своим чудесным, звенящим голосом, вполне могла… но не говорила. Она немного жалась к Мише, но не очень сильно, при этом сам Михаил ни разу ее не обнял.

Валера уже почти в открытую рассматривал Женю. Но Миша на это никак реагировал, не выказывал ни тени ревности или обеспокоенности. На Валеру он практически не смотрел, и не потому, что боялся встретиться с ним взглядом. Его действительно не интересовал ни сам Валера, ни его любопытство в отношении Жени. Такое не сымитируешь. Все это выглядело довольно странно. Валера сделал для себя вывод, что эти двое не любовники. Это открытие медом пролилось на его естество.

Пьянка продолжалась. Валера знал о чудодейственных свойствах водки, которая, подобно фотошопу, кардинально улучшает потребительские свойства женского пола. Сам неоднократно попадался на эту удочку. Но в этот раз дело было не в градусах. Женя понравилась Валере с первого взгляда, гораздо раньше, чем теплые волны этанола растеклись у него меж извилин. Хмель лишь ложился на эту симпатию, раскрашивая ее в удивительные цвета.

Рюмка за рюмкой, водка снимала внутренние барьеры, позволяя Валериной фантазии рисовать картины, невообразимые для пацана.

В мечтах он уже был ее мужем, счастливо и безмятежно проживал с ней жизнь. У них были дети, пока абстрактные, на детскую тему ему еще не мечталось в красках и подробностях. Внезапно он представил, что стоит с Женей на балконе своей квартиры. А на деревянных перилах, шляпками от гвоздиков выбита надпись «Женя + Валера». Эта глупая картинка так умилила и растрогала Валеру, что у него чуть слеза не навернулась.

Хотел ли Валера Женю? Безусловно, жаждал каждым своим корпускулом. Но это было не потребительское чувство, которое он обычно испытывал к женщинам. Нет, он не хотел ее взять, он хотел отдаться ей, что бы она позволила ему стать ее частью, соединить свою худобу с ее округлостями, свою грубость с ее нежностью, инь и янь, как сказали бы китайцы. Уткнуться лицом между ее грудей и остаться там навсегда, вдыхая ее запах и слушая этот чудесный голос.

На мгновенье Валера представил, что мог не встретить сегодня Вадика, не прийти в эту квартиру, не узнать Женю. Это показалось ему невозможным.

Перст судьбы, в которую Валера никогда не верил, на этот раз четко и однозначно указал ему именно на этот стул. Именно здесь он должен был оказаться при любых обстоятельствах, даже если бы все вокруг рушилось и горело.

Было ли это любовью? Сложный вопрос. Слишком мало фактуры оставила по себе эта история. Валера в собственных чувствах не сомневался. Конечно, он не знал о том разнообразии форм, которые принимает влечение полов друг к другу. Симпатия, флирт, похоть, увлечение, влюбленность, страсть… как только не тянутся люди к своим половинкам!

Но черт меня побери, если в этот вечер Валера не ощутил все пятьдесят оттенков этого чувства! От жгучего желания схватить Женю и изнасиловать, до готовности целовать пальцы не ее ногах. От мысли о том, какие у нее соски, до ощущения себя своим же семенем, которое попав в теплое тело Жени, дало там плод. И этот плод, ни кто иной, как сам Валера, который нежится в милой утробе, растет там, чтобы однажды родиться и стать тем же Валерой, но уже другим: счастливым, любимым и любящим всех на свете, купающимся в жизни, как в теплом океане.

Происходи все это на какой-нибудь гламурной тусовке, можно было подумать, что в водку подмешали психоделики… Здесь ничего подобного конечно же не было. Просто амплуа пацана подавляло все эти мысли и желания, не давало им прорваться наружу. Но не зависимо от выбранной человеком личины, все это изначально живет в нем, накапливается и нетерпеливо ждет своего часа. Когда какой-нибудь повод позволит страстям прорваться наконец в сознание и заполнить там все без остатка.

Таким образом, природа испытанных Валерой чувств осталась не исследованной или, скорее, не названной. Но их сокрушительная сила не подлежала никакому сомнению. Ведь вспыхнувшая в нем впоследствии черная ненависть к Михаилу была ничем иным, как инверсией этой жгучей страсти.

Как не затмевала лирика сознание Валеры, он отчетливо понимал: необходимо действовать, вечер не бесконечен. Но здесь водка сыграла с ним злую шутку. Дав волю потаенным фантазиям, алкоголь напрочь отказывался развязать ему язык. Это было настоящей проблемой. Разговоры за столом крутились на общие для собравшихся темы, не знакомые Валере. Отдельные реплики, «да», «нет»… вот и все, что ему удавалось вставлять по их ходу. Выделиться и заявить о себе в такой обстановке было крайне затруднительно.

Вдруг его взгляд упал на пакет с боксерскими перчатками. Вот он, шанс!

– Чё, спортом занимался кто?

Женя с интересом посмотрела на Валеру, сказав при этом: «Не-а». Угрюмый Вадик сказал, что чем-то занимался в детстве. Похоже, он пытался произнести «тхэк-вандо», а может другое слово, перед которым кашлянул. Остальные промолчали.

Сам Валера, когда ему было пятнадцать лет, месяца три ходил в секцию бокса. Возраст, самый глупый и опасный для подростка, не позволил ему закрепиться в этом виде единоборств. Не имея навыков самодисциплины, он с бОльшим вожделением смотрел на лавочку у соседнего подъезда, чем колотил боксерский мешок.

К концу апреля, когда на улице окончательно потеплело, а лавочка заколосилась молодыми обитателями, спортивная карьера Валеры закончилась. Очевидный выбор (не в пользу спорта) был сделан. Но, в отличие от художественного опыта, мало отразившегося на его личности, спорт, как ни странно, занял в ней довольно прочную позицию. С тех пор, Валера всегда ощущал себя причастным к спорту вообще и к боксу в частности. У него остались перчатки, в которых он иногда, по выходным, вспоминал те немногие уроки, которые успел подростком получить от тренера. Вот почему и сегодня они оказались при нем.

– Тхэк-вандо? Херня! У меня друган-боксер, Пашка, закусился как-то с таким бойцом. Так он пока ногу свою задирал, чтобы удар свой нанести, Пашок ему так в торец прислал, что он метра три летел, а потом еще минут двадцать без сознания валялся. На улице ногами не помашешь.

Эту историю, а скорее – легенду, Валера знал с чужих слов. Никакого друга Пашки у него не было. Да и драка, если верить этой сказке, была с каратистом…

Если бы Валера, даже при собственном интеллекте, услышал свою речь со стороны, он наверняка поразился бы ее убожеству. Но, как ни странно, эффект она произвела. Угрюмый Вадик посмотрел на Валеру с подобострастием. Женя так же поглядывала на него с явным одобрением. Похоже, этот «баян» здесь реально слышали впервые.

Перехватив Женин взгляд, Валера достал из пакета боксерские перчатки и начал, как ему показалось, развивать успех: «Встань-ка здесь», обратился он к Угрюмому Вадику и потянул его за руку с дивана. Угрюмый Вадик охотно встал. «Поставь ноги на ширину плеч!» Вадик раскорячился, словно плечи у него были как у Шварценеггера. Валера критически окинул его взглядом, но замечаний решил не делать. «Давай, согни руки в локтях, левый кулак у челюсти, правый на уровне глаз… то есть, наоборот. Вот так. Теперь давай двоечку: левой-правой. Давай, давай…»

Немного увлекшись тренерской работой, Валера какое-то время не смотрел в сторону Жени, уверенный при этом, что она на него смотрит. Он даже, как будто, чувствовал на себе этот взгляд.

– Да что вы херней маетесь? Ни о чем все это. Хулиган в подворотне пырнет ножом, и не помогут вам ни двоечки, ни троечки.

Слова Михаила, словно ушат воды, охладили тренерский запал Валеры. Угрюмый Вадик сел на диван, подтвердив тем самым, что тренировка окончена. Женя вновь уткнулась в телефон.

Прогорев на теме спорта, Валера понял, что должен под каким-нибудь предлогом уединиться с Женей.

– Здесь есть балкон? спросил он у Вити.

– Да, на кухне.

– Пойдем, покурим, обратился Валера к Жене, пока Михаил отвлекся разговором с Ириной.

Женя посмотрела на Валеру и немного подалась вперед.

– Да чего мерзнуть, курите здесь. Хозяева не возражают? – спросил Михаил.

Гора бычков в пустой консервной банке давала красноречивый ответ на этот вопрос.

Валера закурил. Досада начала накрывать его с головой. В этот момент он подумал, как было бы хорошо, если этот засранец Михаил сдох бы прямо сейчас. Но Михаил, при всей своей болезненности, именно в этот вечер подыхать явно не собирался.

Похоже, для привлечения внимания пришло время применить тяжелую артиллерию. Этой артиллерией была судимость и тюрьма.

Три года назад Валеру судили за грабеж. Случай тогда вышел интересный и где-то даже счастливый для Валеры. По сути, они с другом совершил тогда разбой. Была у него привычка носить с собой нож-бабочку. Его-то Валера и достал сразу, как только друг начал наезжать на случайного прохожего.

Но потерпевший так испугался грозного вида Валериного подельника, что даже не заметил, как Валера угрожал ему ножом. Да-да, смех, да и только: бугай без ножа оказался страшнее Валеры с ножом. В другой раз Валере можно было бы и оскорбиться,… но не в этот.

Впервые попав в полицию по серьезному, Валера был готов сознаться во всем, наверняка бы ляпнул и про нож. Но судьба улыбнулась ему. В КПЗ, пресловутом обезьяннике, еще до допросов и прочей суеты, ему подвернулся парень. Внимательно выслушав Валерину историю, он настоятельно посоветовал не рассказывать о ноже, проведя небольшой ликбез о тонкостях квалификации преступлений против собственности.

Этот простой совет сократил Валере срок, думается, года на три. Словом, дай бог здоровья тому парню, если бы не он, сидел бы Валера сейчас совсем в другом месте. Однако ж, отсидеть пару лет ему все-таки пришлось.

Валера не часто обращался к этой страницей своей биографии. Свою судимость он не вешал на грудь, как медаль: понятно, что далеко не у всех этот факт вызывал восторг. Но оценив ситуацию, он решил, что здесь это может сработать.

Да, Женя не имела ничего общего с собравшимися алкашами. Но ведь зачем-то она сюда пришла. Значит, эти летящие на социальное дно людишки чем-то ей интересны, может даже дороги. А высшей степенью падения, конечно, является тюрьма. Да, точно: показать, что он хоть и свежее внешне, а пал еще ниже, чем они! Осталось только начать разговор на эту тему.

Начать его сходу было неудобно. Хорошо бы это приурочить к чему-нибудь сказанному другими. Но, нужная тема никак не попадалась. Разговоры шли, в основном, на бытовые темы, далекие от брутальной тюремной действительности. Злость и нетерпение нарастали.

С другой стороны, за это время Валера успел хорошо продумать свой предстоящий спич. Да, на эту тему ему есть что рассказать.

Вспомнилось, как он однажды, вот так же, оказался в малознакомой компании. Не обладая даром красноречия, Валера долго слушал чужую болтовню, пока ему не подвернулся случай вставить в разговор расхожую блатную фразу. С этого момента он уже не сходил, так сказать, со сцены. Уважительные взгляды и открытые от любопытства рты уже не покидали его. Что-то подобное Валера предвкушал и на этот раз.

Наконец Угрюмый Вадик сказал: «…молодец, поступил как настоящий мужик».

Погруженный в свои мысли, Валера не слышал начала этой фразы. Да и сам разговор, по большей части, пропустил мимо ушей. Но эту окончательную реплику его слух выхватил. Пора!

– Мужики на зоне лес валят.

Окружающие с интересом уставились на Валеру. Похоже, план начал работать. Валера не знал, что причиной их интереса была не его хлесткая фраза, а то, как по-идиотски она прозвучала в контексте общего разговора. Воцарившаяся пауза как бы приглашала Валеру к развитию темы. Легкие наполнились воздухом, рот приоткрылся…

– Кто сейчас лес валит? Работы на зоне нет. Все сидят, УДО себе добывают, перед начальством выслуживаются. Одни козлы да петухи остались. Все зоны красные…

Это было уже просто немыслимо! Проклятый Миша парой фраз задушил Валерину песню, сбил на взлете, рта открыть не дал.

Стало ясно, что Михаил – бывалый зек и на слово Валеры выдаст десять своих. Тема закрылась не раскрывшись. Закрылась, потому что сказанное Михаилом было правдой. Сам Валера провел на зоне чуть больше полутора лет и все это время усердно зарабатывал себе это самое УДО – условно-досрочное освобождение, то бишь. А это, поверьте, никак не возможно без активного сотрудничества с администрацией.

В петухи Валера, конечно, не попал, но вот те, кого Миша назвал козлами, – это про Валеру, на зоне он состоял в хозобслуге. Доносчиком не был, но в остальном лебезил перед начальством как мог. Валера мог распустить свой арестантский хвост перед теми, кто был не в теме, извиняюсь за каламбур. Но с теми, кто в теме, лучше и не пытаться.

– Что-то не ласково ты про зону, – сказал Угрюмый Вадик.

– А чего мне к ней ласкаться? Вон, туберкулез на ней заработал.

Валера с опаской посмотрел на Михаила, на бутылку водки, свою рюмку.

– Миша в тюрьме заразился. Но ты не бойся, у него закрытая форма, для других он не опасен, – сказала Женя.

– Да, опасен только для себя самого,– подтвердил Михаил и закашлялся.

Как ни странно, Михаил, выдавливавший из себя по слову в час, явно доминировал над окружающими. Был этаким альфа-самцом. За счет чего, Валера совершенно не понимал.

Слово «харизма» не было ему знакомо. Тем более, не была ему знакома научная полемика, посвященная этому феномену. Но сам феномен он ощущал совершенно ясно. В какой-то момент он про себя даже сравнил Мишу с попом. Внешних сходств не было и в помине. Но сама манера держаться… вы – приход, а я ваш пастырь. Мелите, что хотите, но в нужный момент я скажу свое веское слово и расставлю все по своим местам.

О чем бы ни зашла речь, все заканчивалось парой-тройкой его слов, после чего говорить было уже не о чем.

Даже кашлял Миша как-то солидно, в паузах между разговорами, никого не перебивая, но при этом внушительно, как бы напоминая окружающим, кто здесь главный.

Михаил был истинным харизматиком. Он совершенно не ставил перед собой цели доминировать. Все у него получалось органично, само собой. Думается, он и сам не понимал, какое впечатление производит на окружающих.

Впрочем, сравнение с попом приходило на ум Валеры раньше. Сейчас же он проклинал его, на чем свет стоит. Научись кто-то читать чужие мысли, стенограмма размышлений Валеры на Мишин счет состояла бы из одних пробелов и запикиваний.

Если бы сейчас Валера решил составить список претензий к Мише, то он оказался бы пуст. Кроме эмоций, ему решительно нечего было предъявить Михаилу.

Как любой человек, немногого достигший в жизни, Валера часто завидовал другим. Его раздражали и бесили (а как же иначе?) новые русские (это те, у кого была своя квартира, машина, дача), начальники (потому, что воры), семейные (потому что подкаблучники), ученые (с которыми он лично никогда не сталкивался), ведущие здоровый образ жизни и т.п. Отдельной строкой бесило Валеру все, что было связано с политикой.

Но максимум, на что толкал его негатив, это чиркнуть ключом по чужой машине или плюнуть на дорогую дверь состоятельного соседа. Настоящей же ненависти к перечисленным гражданам он никогда не испытывал. И этому было логическое объяснение: всех их Валера считал недоумками, себя же – безусловно умным человеком. Поговорку «Если ты такой умный, то почему такой бедный?» Валера слышал, но не совсем понял ее смысл. Впрочем, если бы он его и понял, это никак бы не повлияло на его мировоззрение. Сотню объективных причин своей несостоятельности он нашел бы за пару минут.

Но туберкулезник, этот несчастный, больной полуБОМЖ, не являл собой ничего, достойного зависти. Наоборот, на его фоне любой почувствовал бы себя счастливчиком! Михаил не пытался никого задеть, никому ничего не доказывал. Даже его чертова харизматичность, и та была неосознанной, не направленной против кого-либо. Но именно он, Миша, вызывал у Валеры высшую степень неприязни – настоящую ненависть.

В этом месте мне становится жаль, что письменная речь не способна передать эмоции рассказчика. Может показаться, что я недолюбливаю своего героя, насмехаюсь над ним.

Да, возможно, самую малость, но не более.

Пацанская надстройка, над которой я тут слегка подтруниваю, диктующая Валере сою модель поведения, не так проста как кажется, не сводима к условиям жизни малообразованного человека в недоразвитой среде.

Думается, она ни что иное, как отголосок какой-то древней и универсальной модели поведения всего мужского рода, до сих пор, в той или иной степени, присущей всем мужчинам: от слесаря сантехника до дирижера симфонического оркестра, от бездомного алкоголика до топ-стилиста гетеросексуала, если такие конечно бывают.

И то, что Валера оказался к первым ближе, чем ко вторым, едва ли дает право презирать его. Сами-то мы, так ли далеко ушли от него? И вообще, ушли ли?

– Ладно, пойдем, наверное… сказал Миша, – Давай-ка, по последней и двинем на выход.

Ни с кем не чокаясь, Миша выпил рюмку, взял с тарелки подуставший соленый помидор, прокусил дырку в кожице и с клокочущим звуком всосал в себя его содержимое, причмокнув в конце.

Чувство омерзения подступило к самому горлу Валеры. Он представил, что все внутренности этого человека, изъеденные болезнью, были похожи на содержимое высосанного помидора. И эта ходячая клоака сейчас встанет, сморозит на последок какую-нибудь чушь, кашлянет и покинет их, обняв костлявой рукой Женю… Нет, невозможно! Последний барьер, удерживавший от фатального шага, пал.

Валера ощутил, что перед ним не человек, а лишь человекообразная оболочка, наполненная мерзостями. Убить его, это уже, собственно, и не убийство, а акт доброй воли по отношению к остальному человечеству.

Валера быстро поднялся, обошел стол, взял с него кухонный нож и резко, снизу, ударил им туберкулезника. Удар пришелся в щеку. Миша как-то обыденно посмотрел на него и медленно поднял руку к лицу.

Ситуация вышла комичная. Валера, а-ля боксер, чей удар должен быть не только сильным, но и точным, попал в щеку… Бешенство, вызванное досадой на собственный промах, достигло пика. Следующим ударом Валера попал в ребро Миши. Нож ткнулся во что-то твердое и чуть не вылетел из валериной руки. Машинально он чуть повернул нож, так что его лезвие встало в горизонтальное положение. Третий удар, нанесенный практически без паузы, вошел уже между ребер.

Валере показалось, что он почувствовал неоднородность пронзенных тканей. Не издав никаких звуков, Миша откинулся на спинку дивана и застыл.

Даже умер Михаил как-то оскорбительно для Валеры: спокойно, с достоинством. Ни страха в глазах, ни предсмертных хрипов. Крови, и то особо не натекло.

Собутыльники отреагировали на случившееся вяло. Поразило то, как повела себя Женя. Искреннее горе отпечаталось на ее лице. Наклонившись над Мишей, она стала осматривать его грудь, гладя при этом его продырявленную щеку. Что случилось с туберкулезником, волновало ее гораздо сильнее, чем перспектива самой получить удар ножом от незнакомого психопата. На горе-Дон-Жуана она даже не посмотрела.

Валера схватил пакет с боксерскими перчатками, быстро вышел в коридор, собрался и без препятствий покинул бомжовый притон. Нож он прихватил с собой.

От произошедшего и выпитого у него шумело в голове, и стала наваливаться усталость. День явно затянулся, а закончился и вовсе отвратно. Ничего, кроме желания попасть домой, не было.

* * *

Утро понедельника вышло недобрым. Мандраш, охвативший Валеру при первых воспоминаниях о содеянном, постепенно отступил. На его месте начала расти залихватская уверенность, что ничего страшного не произошло.

Что мы имеем? – размышлял Валера: некий БОМЖ, туберкулезник… Во-первых, не факт, что он умер. Два или три раза я ударил его ножом… ну и что? Куда я попал этим ножом? Да и сам он, через раз дышал. Он и без меня был не жилец. Думаем дальше: кто там знает меня, что им обо мне известно? Представился я своим именем, так и что с того? Я ж не Роберт какой-нибудь. А сколько Валер на свете? Отпечатки… скорее всего остались. Но свою рюмку я не допил, а там не та публика, чтобы оставлять водку недопитой. Нет, этих ничто не остановит, пусть при них хоть весь дом перережут. Стало быть, рюмку уже залапали другими отпечатками. Получается – пронесло!

Валера попытался вспомнить Женю, но ничего, кроме того, что она была толстая, вспомнить не смог. Двери Эдемского сада приоткрылись перед ним. Райские кущи обдали его своими дивными флюидами, заветные желания и мечты немного погостили в его душе. Счастье, такое близкое и осязаемое, помаячило перед его носом… и пропало. Двери захлопнулись. В Валериной душе снова жил пацан.

К восьми тридцати, Валера был на работе. Голова немного просветлела, самочувствие улучшилось. Но, что-то грызло его изнутри, червь, на которого он тщетно пытался не обращать внимание.

Подсознательно он понимал: все его умозаключения о том, что ему нечего бояться, страдают каким-то изъяном, надуманностью. Предвидение страшного и неотвратимого возмездия уже прочно прописалось в Валериной душе. Усилия, которые требовались ему, чтобы не дать этому чувству прорваться в сознание, требовались все более титанические.

Движения Валеры стали судорожными и суетливыми, голос повысился тона на три. Неизвестность была нестерпима, появилось маниакальное желание действовать. Он вспомнил, что на нем та же куртка, в которой он был вчера. Немедленно созрело решение уничтожить ее. Никаких видимых следов преступления Валера на ней не нашел, однако ее судьба уже была решена. Куртка сгорела в небольшом костре позади цеха.

Неугомонный человеческий рой, снующий по заводу по своим делам и виденный Валерой тысячи раз, сегодня раздражал его. Все на свете он отдал бы, чтобы опять стать частью этого всеобщего движения, спешить куда-нибудь по производственной надобности, обдумывать задание мастера, а не кошмарное вчерашнее происшествие.

Но ощущение отстраненности от этих людей уже завладело Валерой. Вместе с ним пришло острое и тоскливое предчувствие, что сегодня он видит их в последний раз.

Наконец, рабочий день закончился. Валера быстро собрался и отправился домой пешком.

Метров за триста до дома, он свернул влево и начал подходить к нему по спирали, постоянно высматривая посторонних людей, незнакомые машины, словом, что-то необычное. Предчувствие засады не покидало Валеру, доводя до паранойи. Однако, как не всматривался он в окружающую обстановку, ничего подозрительного ему на глаза не попалось. Никаких следов полицейского присутствия в округе не было.

Валера зашел в свой подъезд и стал подниматься по лестнице. На площадке между вторым и третьим этажами стояли двое парней. Одетые дешево и неряшливо, они сразу произвели на него тяжелое впечатление. Явно скучающие, с развязными движениями, недоброй ухмылкой и холодным взглядом, они своим видом походили на типичных гопников, если бы не одна деталь: в этих глазах, кроме вызова и дерзости, было еще что-то, какая-то безусловная уверенность в себе, то, что так усердно, но без результата, имитируют уличные хулиганы.

Желание развернуться и побежать сверкнуло в голове у Валеры, но он не побежал: Не по-пацански это. Сделав безразличное лицо, Валера двинулся вперед, стараясь не встретиться с ними глазами.

– Есть сигарета? – развязно спросил один из парней, когда Валера уже прошел мимо них. Быстро обернувшись, Валера полез в карман.

– А мы, Валер, тебя ждем. Харланов, Валерий Александрович? Валера наконец сообразил, кто перед ним.

– Да, это я.

– Встань-ка к стеночке. Колющие, режущие есть при себе?

Привычным движением один из парней прошелся по Валериным карманам, ощупал рукава, штанины. Второй достал из-за пояса наручники и Валера заметил там кобуру.

– Надо одевать?

– Нет.

– Хорошо, поехали.

По дороге в отделение, опера практически не разговаривали с Валерой, обсуждая свои дела. Было немного времени подумать.

Он сразу вспомнил рассказы бывалых сидельцев о том, как не церемонятся менты с убийцами. О том, как жестко их задерживают, как начинают убивать еще до того, как задавать вопросы. Все эти отбитые почки и посаженные печенки всплыли в памяти и тоскливо сжались внутри свои собственные…

Но, эти не производили впечатление беспредельщиков. Задержали мягко, в принципе, даже слова грубого не сказали. С убийцами так себя не ведут. Что бы это значило? Может, они не уверены, что это он? А может, туберкулезник выжил? Или его вообще по какому-нибудь другому делу прихватили?…

На входе в отдел, оперативник крикнул дежурному: «Харланова привезли!»

– Почему без браслетов? Крутые, что ли?

– Сейчас оденем, отозвался опер и достал из-за пояса наручники: – Давай руки. Холодная сталь щелкнула спереди на Валериных запястьях. Один из оперативников пошел в дежурную часть, второй быстро провел Валеру на четвертый этаж и завел в кабинет.

Валера сел на стул напротив окна, спиной к двери и осмотрелся. Оперской кабинет навеял воспоминания о первой судимости. Кабинет был другой, но стиль – все тот же. Старая мебель, провалившийся диван, сейф… на стене бумажки с мелким шрифтом и конечно же самодельный плакатик с надписью: «Отсутствие вашей судимости не ваша заслуга, а наша недоработка. Ф. Дзержинский». Не известно, говорил ли Железный Феликс что-то подобное, но выражение это давно пора высечь в граните или нанести на штандарт МВД в качестве девиза.

Как и в прошлый раз, Валеру поразило, что государственная власть, исходящая обычно из шикарных кабинетов с высокими потолками и кожаной мебелью, в данном случае исходила из столь убогого помещения. Усиливал это впечатление тот факт, что, не смотря на убожество формы, содержание этой власти было грозным и несомненным.

Если бы Валера интересовался политикой, оперской кабинет поразил бы его еще и невиданным историческим плюрализмом.

На стене висел потрет Николая Второго, стилизованный под икону. Здесь же, рядом с самодержцем (даже не на противоположной стене), разместился Иосиф Виссарионович в парадном белом мундире. На подоконнике стоял рондолевый бюст Ильича, перетянутый на шее резинкой для денег, а на сейфе – совсем уж редкость – А. П. Столыпин из крашенной под бронзу пластмассы. Дополнял пейзаж большой плакат на двери с перечислением положительных качеств госслужащего по версии Императора Петра Первого.

Словом, вожделенное обществом примирение красных и белых определенно здесь состоялось. Венчал картину примирения портрет Президента, взиравшего строго и несколько отрешенно.

Минут пять опер покопался в столе, запустил компьютер. Судя по натужному звуку кулера и отчаянному треску винта, запуск давался машине трудно.

– Ну, Валера, рассказывай, – начал опер наконец.

Сзади открылась дверь и в кабинет кто-то вошел. Боковым зрением Валера не разглядел, кто это был. Скорее всего, второй оперативник вернулся из дежурной части.

– Что рассказывать?

– Что у вас вчера на хате, на Л-м проспекте произошло.

– Я не знаю ни про какую хату, это какая-то оши..

Страшной силы удар сзади, в правое ухо, сшиб Валеру со стула. Он лишь успел закрыть голову руками, скованными наручниками.

– Ты кого тут лечишь, педераст? Ты у меня, сука, до тюрьмы не доедешь! – заорал второй опер.

В ожидании следующего удара, Валера весь сжался, но удара не последовало. Через пару секунд он выдохнул и с этим выдохом, Валера явственно это почувствовал, улетучилась всяего воля, все заготовленные объяснения, возражения… все показалось чушью, отмазками детсадовца.

Сильная, словно стальная рука стоявшего сзади оперативника схватила Валеру за шиворот и легко усадила обратно на стул.

– Ты человека зачем порезал?

Слово «порезал», словно нож, резануло Валеру по живому. Стало ясно, что он здесь именно по ЭТОМУ делу, и сомнений на его счет у оперов нет. Но в тоже время, это страшное слово отозвалось в душе Валеры чем-то ободряющим, будто это луч солнца, пробившийся через сплошные, тяжелые облака.

Сначала он не понял, что не так с этим словом, но быстро сообразил: «порезал» – это не «убил». Возможно, туберкулезник выжил, возможно, и пострадал не сильно! Сразу вспомнился случай, слышанный Валерой на зоне, как какому-то хмырю воткнули нож в грудь, а он прошел, не задев ни одного органа. В итоге – легкие телесные повреждения. В этот момент в голове у Валеры шевельнулось воспоминание, как он всадил нож между ребер Миши, как неоднородно он вошел в его ткани…

– Я не порезал, сдавленно ответил Валера и тут же, не дожидаясь повторного полета со стула, добавил: я защищался!

– Защищался? От кого?

– Туберкулезник первый за нож схватился, бабу свою ко мне приревновал. Мне пришлось… Эта версия родилась в его голове внезапно, и так быстро там укоренилась, что уже через секунду Валера мог поклясться самому себе, что так оно и было.

– Чего тебе пришлось? Вы что, за нож по очереди хватались? Он там один на столе был… Кстати, а где он?

– Я его за гаражами выкинул.

– Поехали, покажешь, где.

– А что с туберкулезником? – робко спросил Валера, и сердце его бешено заколотилось. Приговор суда он ожидал с меньшим волнением.

– Ха, ты слышал вопрос? Всадил нож в сердце и засомневался, что ж такое случилось с гражданином Ломовым!

– Ну, можно сказать, что ты его вылечил! Мертвые, они ведь не только не потеют, но и не болеют! Ха-ха-ха.

– Вообще, редкий был гондон, этот Михаил Ломов! Задавал нам в свое время работы: тащил все, что можно. Потом подцепил на зоне туберкулез и успокоился, вроде. Как их, доходяг, из тубдиспансера выпускают?! Что не выходной – линяет оттуда, бухать с бомжами. Да при этом еще и бабу себе завел! Она ж вроде там с вами была?

– Н-да, представляю себе, как он занимается с ней любовью. Одышка, кашель, вокруг мокрота…

– Да заткнись ты! Нет его больше. Ни одышки, ни кашля, ни бабы. Вон, этому недоумку спасибо скажи.

– Я б сказал, да боюсь, после моих благодарностей его в ИВС не примут…

* * *

Следствие по делу прошло быстро. Ушлый адвокат посоветовал Валере пойти в отказ, подруга по имени Динара пообещала подтвердить его алиби. Но пятиминутная беседа с операми на корню пресекла эту идею: Динара само знакомство с Валерой перестала признавать.

Старательно подбрасываемая адвокатом формулировка «на почве внезапно возникшей неприязни» так же не прижилась в уголовном деле. Случайные Валерины собутыльники в один голос подтвердили, что никакой неприязни между ним и покойным не было. Об их же дружный хор разбилась и версия о самообороне.

О них, собутыльниках, тоже необходимо сказать пару слов. Их путь в свидетели был не простым. Да что уж там, – болезненным.

Прибывшие на место сотрудники полиции не сразу поверили в их версию о «малознакомом Валере». По началу, они почему-то косо смотрели на Угрюмого Вадика. После ночи активных «расспросов», несчастные даже стали припоминать, что Вадик, вроде бы, ссорился с Михаилом…

Сам Вадик насмерть стоял на своем, но думается, к концу дня и он «припомнил» бы нужные детали.

Спасла бедолаг случайность: участковый, пришедший утром на службу, по описанию вспомнил, что похожий Валера попадал в поле его зрения. Дальнейшее было уже делом техники. К обеду личность Валеры была установлена.

Здесь же кроется и причина относительно мягкого задержания. К моменту встречи с операми в подъезде, вина Валеры была полностью доказана. От его признаний уже ничего не зависело. Оба опера дежурили вторые сутки подряд, и сил лютовать без причины уже не было.

Разумеется, описанная история не попала в уголовное дело. Да и как бы Валера рассказал ее? Даже если бы он нашел нужные слова, ничего бы не изменилось. Происходившее в его душе, его терзания, любовь, ненависть… все это совершенно неописуемо в терминах Уголовного Кодекса.

В связи с отсутствием видимых мотивов преступления, Валера отправился в суд с формулировкой: убийство из хулиганских побуждений.

…Одиннадцать лет с отбыванием в колонии строгого режима, – таков итог истории Валеры.

* * *

Район, где все случилось, с юга заканчивается бескрайней степью, где на почтительном расстоянии друг от друга расположились три химических завода. Для справки сообщу, что Валера не работал ни на одном из них. Эти заводы стали собственностью богатых монополий, которые в услугах лиц, подобных Валере, не нуждаются. На рабочие вакансии к ним гурьбой спешат люди с высшим образованием.

От степи и промзоны жилые постройки отгородились большим кладбищем. Символично, что добрая половина его обитателей оказалась в ином мире как раз благодаря химии.

Ветра, дувшие преимущественно с юга, заносили в город такой набор канцерогенов, что умереть от рака стало здесь традицией. Но не для всех.

Небольшой металлический крест венчает собой безымянную могилу с пригорком из рыжей глины. Единственный искусственный венок, положенный сюда во время похорон, полинял, но до сих пор лежит на своем месте. На порыжевшей ленточке что-то было написано, но разобрать что, уже невозможно. По всему видно: со дня похорон никто не навещал покойника. Здесь нашел свой последний приют Миша.

Валера так и не смог вспомнить, где он раньше его видел. Меж тем, Миша был именно тем парнем, который посоветовал ему в КПЗ не говорить про нож. Его действительно было трудно узнать, с тех пор болезнь сильно изменила его черты.

По иронии судьбы получилось, что добрый совет, данный Мишей когда-то напуганному пареньку, стоил ему в итоге жизни.

* * *

Уже два года, как Валера отбывает наказание. За это время он еще больше отточил мастерство маневрирования между тюремным начальством и заключенными. УДО вновь сияет перед ним путеводной звездой.

В тюремной иерархии он прочно занял свое место, не самое авторитетное, но и не последнее.

Услышав случайно слово «амнистия», Валера весь превращается в слух и жадно внимает этой информации. Слабый огонек надежды вспыхивает в нем в этот момент. Но старый зек, проведший на зонах лет тридцать, сказал Валере, что его статья никогда не попадет под амнистию. Не было на его памяти ничего подобного. В последний раз, власти решались на столь авантюрный шаг холодным летом пятьдесят третьего. А более – никогда.

Еще Валера слышал о некоем секретном приказе, в соответствии с которым, только не смейтесь, в случае войны, осужденные за тяжкие преступления подлежали расстрелу, ну, что б не стали пятой колонной врага. На этой почве Валера стал опасаться войны и немного интересоваться политикой, пока только внешней.

Иногда он ходит в церковь, являющую собой типичный образчик тюремного зодчества – сделанную преимущественно из дерева, бесталанно, но с большим тщанием. Но глядя на свеженамалеванные образа, он никак не может поверить в присутствие здесь божественных сил. Правда, окажись Валера в храме Христа Спасителя при всем его клире, он и тогда навряд ли уверовал бы.

Верующим человеком Валера не стал, но посещает службы, поскольку неверие в распятого Христа на зоне гладко сходит с рук только мусульманам. Для остальных же это как знак качества со знаком минус. Видимая набожность стала второй натурой заключенных. Почему видимая?

Не хочу оскорблять ни чьих религиозных чувств, но практически никто здесь, в тюрьме, не раскаивается в своих преступлениях. Жалеют о собственной неопытности и легкомыслии, проклинают Его Величество случай, злого прокурора, бездарного адвоката, безразличного судью. Клянут систему и почему-то часто вспоминают сталинские лагеря, хотя последний, кто их видел вживую, умер лет двадцать назад.

Но, ни слова сочувствия по отношению к пострадавшим не дождетесь вы от этих неофитов. Прося у бога облегчения своей участи, ни один из них не помолился о здоровье ограбленных или за упокой убитых.

Да, прав Валера. Не живет бог в этих стенах, и не важно, кто их расписал, художник-зек или гениальный иконописец. Бог живет лишь в душе человека. Но, чтобы он в ней поселился, необходимо два условия: на него должен быть запрос и место в этой душе.

У Валеры пока нет ни того, ни другого. В его душе не кипят страсти и противоречия, раздирающие личность и требующие в качестве арбитра высшую субстанцию. Он не задается вопросами, ответы на которые непостижимы для смертных и могут быть даны лишь Абсолютом. Даже греха, жаждущего отпущения, Валера за собой не чувствует. Нет, он знает, что совершил преступление, что виновен… и даже приговор не считает чрезмерно суровым… Но вот осознание греха так его и не посетило.

Всякий раз, когда Валера вспоминает о Мише, его память упирается в реплику опера, случайно брошенную им в день задержания: «Редкий гондон был этот Михаил Ломов!». Эта грубая, неуместная фраза, не известно зачем брошенная неопрятным представителем власти с железной уверенностью в глазах, клеймом пропечаталась в мозгу убийцы, стала для него своего рода индульгенцией. Словно высшие силы, устами этого опера, задним числом, благословили, одобрили убийство Миши.

Эта мерзкая фраза, как чугунная крышка от колодезного люка, легла в сознании Валеры на то место, где со временем, робким ростком, могло взойти раскаяние. И, кто знает, возможно оттуда же, когда-нибудь, в его душу тихо постучится бог, что бы заменить наконец собой мятежного пацана, подарить столь необходимое человеку прощение, упразднить вину и отпустить грех.

Впрочем, все еще может измениться. Валера достаточно молод и вся жизнь у него, по сути, впереди.

О Жене Валера никогда не вспоминает.

* * *

Одним из первых, историю о Валере прочитал мой друг. На вопрос, понравилось ли ему, он ответил утвердительно. Но при этом посетовал на слишком длинные отступления и описания. Ты, говорит, чуть ли не поллюции его описал.

По его просьбе излагаю историю Валеры в сокращенном виде:

Недоумок из спального района пошел бухать с незнакомыми БОМЖами.

В ходе пьянки он приревновал девку к одному из алкашей и зарезал его кухонным ножом.

Менты поймали убивца, и он заехал на зону на одиннадцать лет.

Все.